Глава 5. АЛЬТЕРНАТИВЫ ВНЕШНЕЙ ПОЛИТИКИ

...действия государств определяются не ненавистью или клятвами или тому подобным, а только соображениями собственной выгоды
Исократ. Филипп, 45
Помимо проблем управления государством Исократ затрагивает и тему межполисных связей, взаимоотношений греческих государств. В речах, написанных для афинян, эти сюжеты, естественно, проецируются на внешнюю политику Афин. Оратор раскрывает и обосновывает свои взгляды на примере действий родного города.
В начале "Ареопагитика" он размышляет о многочисленных изменениях, которым подвержена жизнь частных лиц и государств. Быстрая смена событий приводит к тому, что государства, обладающие мощью, утрачивают ее, а незаметные прежде полисы возвышаются (Isocr. Areopag, 4-8). Поэтому внешнее благополучие часто таит в себе слабость и скрывает процессы, ведущие к разрушению. Первый взгляд на Афины свидетельствует об их силе, и подобное мнение широко распространено. Действительно, город владеет более чем 200 триер, наслаждается миром на всей подвластной ему территории, сохраняет власть на море, окружен союзниками, имеет влияние на многие полисы, поэтому должен чувствовать себя в безопасности (Isocr. Areopag, 1-2).
Исократ решает опровергнуть мнение о мнимом благополучии и показать истинное состояние дел[1]. Для доказательства своей правоты оратор опять прибегает к истории как идеальному фону для сравнений. Но если в вопросах внутренней политики образцы прошлого использовались как в качестве примеров, так и эталона государственною устройства, то теперь они взяты лишь как примеры, иллюстрирующие и подкрепляющие мысли автора.
Оратор констатирует, что отношение эллинов к Афинам значительно хуже, чем в прежние времена. Исократ употребляет даже более сильное выражение - эллины ненавидят (μισέω) город, терпят его только из-за могущества, так как они порабощены Афинами, и обвиняют полис в том, что он притесняет их и взимает дань (Isocr. Areopag., 81; De Расе, 21, 125). Рассорившись со всеми греками, Афины вынуждены терпеть беды, которые причиняет им вражда с Фивами и Лакедемоном, поступились частью земель в пользу Фив, потеряли города во Фракии, неудачные военные действия привели к гибели сотен триер и гоплитов (Isocr. Areopag., 9-10, 53; Phil., 43; De Pace, 86-87).
Исократ напоминает о героическом прошлом города, разрушенного варварами, так как он был покинут жителями ради спасения эллинов. Автор всячески подчеркивает ту решающую роль, которую сыграли Афины в греко-персидских войнах, а также стоявшую перед ними благородную цель-борьбу не только за свободу города, но и за независимость Эллады (Isocr. Areopag., 6, 75; Phil., 129, 147; De Pace, 432-443; Paneg., 137; Archid., 40). Греки по достоинству оценили подобное бескорыстие и добровольно вручили полису гегемонию (Isocr. Areopag., 17, 88; De Расе, 30, 42; Paneg., 57).
Период, непосредственно примыкающий к окончанию греко- персидских войн, Исократ считает наиболее удачным для внешней политики Афин. Автор сообщает нам чрезвычайно мало о взаимоотношениях города с другими полисами, лишь ставит акцент на том, что Афины первенствовали в Элладе по праву и это право признавалось другими государствами. Ссылки на войны с персами и роль в них полиса не выходят за рамки стандартных приемов похвальной речи (ср. Thuc. II, 36, 4; Lys. II). Исократ приводит факты, но не объясняет их, как в случае с πάτριος πολιτεία. Распространенное в Афинах мнение, что они, будучи величайшим городом в Элладе, зависят от военной политики предшествующих поколений, умело обыгрывается оратором: он видит в них доказательство того, что афинянам изменило военное счастье из-за их измены заветам отцов.
Исократ недоумевает, каким образом полис собирается продолжать воевать при таком тяжелом финансовом положении. Предки в подобных случаях имели на Акрополе запасы золота и серебра (Isocr. De Расе, 47), их потомки, нуждаясь во всем необходимом, содержат для этой цели наемную армию, изыскание средств для ее содержания вызывает новые трудности и осложнения (Isocr. De Расе, 45-46). С трудом добытые средства расходуются впустую, афиняне не могут укрепить свое могущество (Isocr. De Расе, 69)[2]. Политика, проводимая по отношению к союзникам, тоже не устраивает автора: притеснение и обложение данью вызывает их озлобление. В результате такой политики Афины теряют соратников, которые становятся непримиримыми врагами города (Isocr. Areopag, 10; De Расе, 29, 46, 78, 82).
Виновным во всем оратор считает сам полис, который руководствуется во внешней политике неверными принципами. Народу нравятся ораторы, внушающие, что следует снова получить владения на нужных территориях (κτῆσις) и восстановить былое могущество (δύναμις) (Isocr. De Расе, 56). Среди граждан преобладает мнение, что нельзя допускать, чтобы плавали по морю те, кто не платит Афинам взносы (σύνταξις); афиняне выходят в море с большим числом триер и заставляют города платить им эти взносы силой. Видя выгоду в несправедливости, они захватывают чужую собственность и не понимают, что в этом причина всех несчастий (Isocr. De Расе, 17, 29, 37).
Далее Исократ проводит свою излюбленную параллель между общим и частным, сравнивает действия города с поведением тирана, доставляющего себе радость трудами и нссчастиями других (Isocr. De Расе, 91). Как тиран несчастлив в личной жизни, неся кару за страдания, причиненные людям, так и государство, притесняющие другие, в наказание само претерпевает страдания. Войны, которые ведут Афины, тяжело отражаются на их внутренней жизни. Исократ связывает с ними чрезвычайные военные налоги (εἰσφορά), триерархии и другие литургии (Isocr. De Расе, 20, 25, 29; Areopag, 9, 17; Phil, 43). Война привела также, по его мнению, к ряду изменений в образе жизни, нарушению прежних обычаев и разным нелепостям: граждане не желают воевать за собственные интересы, поручая это людям, причастным ко всяким гнусностям; тех, кто уличен в подкупе, назначают стратегами; негоднейших (πονηρότατοι) из граждан считают самыми верными хранителями политического строя и т. п. (Isocr. De Расе, 43-44, 50, 53, 88).
Действия Афин порицаются автором прежде всего за неудачно построенные взаимоотношения с другими полисами, в результате чего город утратил первенство в Элладе. Нападки Исократа прямо связаны с Союзнической войной, возникшей из-за возврата Афин к прежней агрессивной политике и разногласия с партнерами по Второму Афинскому морскому союзу. Речь "О мире" была написана в то время, когда стало ясно, что город терпит поражение. Именно это обстоятельство побудило автора особенно резко осудить политику полиса по отношению к союзникам и настаивать на скорейшем заключении мира (Isocr. De Расе, 16).
В речи "О мире" Исократ высказывается против войны, но в "Архидаме", произведении, написанном при другой политической ситуации, он придерживается иного мнения, там оратор призывает Спарту к продолжению военных действий и раскрывает свое отношение к ним: война и мир сами по себе ни добро, ни зло. Тот, кто преуспевает, должен жаждать мира, так как мир помогает долго сохранять благополучие, а при неудачном стечении обстоятельств следует обратить свои помыслы к войне (Isocr. Archid., 49-50). Подобная оценка показывает, что военные действия Афин осуждаются прежде всего за то, что они не только не принесли ожидаемых выгод, а напротив - ухудшили экономическое состояние полиса, отсюда их решительное неприятие и восхваление мира.
Морское могущество как демократический принцип
Исократ использует тяжелую для Афин ситуацию как наглядный пример, демонстрирующий, к чему приводит государство непродуманный образ действий во внешней политике. Эти действия не могут расцениваться как отдельные ошибки, а находятся в определенной взаимосвязи, образуют систему. Беды Афин в Союзнической войне - лишь логическое завершение развития тенденций, зародившихся намного раньше. Враждебное отношение союзников Исократ находит естественным, так как те претерпели много несправедливости, страдая от наглости (ἀσέλγεια) предков (Isocr. De Расе, 79). В "Филиппе" Афинам ставится в упрек, что после захвата власти на морс они взыскали с союзников большие средства и взяли на себя право одни города разрушать, другие возвеличивать, с третьими поступать по своему усмотрению (Isocr. Phil., 46).
Внешняя политика такого рода обычно тесно связана у Исократа с понятием "современная демократия", и для ее обозначения употребляется выражение "власть на море" (ἀρχή την κατὰ θάλατταν). Критика подобных действий идет в самых различных направлениях. Люди, которые хотят властвовать над эллинами, т. е. афиняне, не обладают нужными для этого качествами: у них неправильный политический строй и образ жизни (Isocr. De Расе., 42-48). "Власть на море" несправедлива, так как несправедливо, чтобы один город властвовал над всеми, а сильный над слабым (Isocr. De Расе, 68, 125). Кроме этических и политических доводов мы встречаемся и с экономической аргументацией. "Власть на море" объявляется источником бед города, эта мысль часто варьируется на протяжении всего текста речи "О мире". По верному замечанию Ж. де Ромили, у Исократа примером, подтверждающим его положение, служат не только афиняне, но и спартанцы, чье государство "испортилось" и испытало несчастья сразу же после установления такой власти [Romilly, 1958, с. 95].
А. К. Бергер отмечает, что "проблема общения с морем, бесспорно, положительно решалась политиками и идеологами демократии, представители олигархической идеологии решали ее отрицательно" [Бергер, 1966, с. 104). Позиция Исократа по отношению к морскому могуществу на первый взгляд смыкается с позицией олигархии, однако автор дифференцирует свою точку зрения. Его страстные обличения относятся к настоящему времени. Протест направлен не против первенства Афин на море, а против формы этого первенства, послужившей причиной его утраты. В "Панегирике" позиция оратора несколько иная. В литературе до сих пор не решен вопрос, связан ли "Панегирик" Исократа с образованием Второго афинского морского союза, а если да, то насколько тесно[3]. Нам кажется, что довольно сложно сравнить устав данной организации и "Панегирик", эти документы относятся к совершенно разным типам источников. Устав фиксирует ситуацию в юридических терминах, а Исократ - в дефинициях политической теории, к тому же его речи направлены отнюдь не на анализ принципов Союза, это объединение рассматривается под определенным углом зрения и в связи с конкретной проблемой.
Для нас здесь важно то, что Исократ не противник морского могущества как такового. Он отрицает мнение, что, получив власть на море, афиняне причинили эллинам много зла, и оправдывает их владычество, доказывая, что пострадали лишь враги полиса, а союзники процветали (Isocr. Paneg, 100-103). К моменту организации Второго афинского морского союза и в начале его существования мы не находим в речах Исократа никаких выпадов, направленных против него, равным образом не сообщается никаких порочащих сведений о предшествующем союзе (афинской Архэ) в первые годы его организации. Даже наоборот, подчеркивается его поддержка эллинами.
Следовательно, нет оснований говорить о том, что автор отвергает "власть на море" в качестве разновидности первенства Афин в Греции. Критика касается тех периодов (Пелопоннесская и Союзническая войны), когда Афинам изменяло военное счастье и город терпел поражение в столкновении с более сильным противником - Спартой и союзниками. Выступление Исократа направлено не против преобладания Афин в Элладе, а против тех факторов, которые, на его взгляд, привели к утрате первенства[4].
Эта тема связана с проблемой управления полисом. Оратор обвиняет радикальную демократию в проведении пагубной политики насильственного морского владычества. Вина возлагается не только на руководителей государства, но и на Народное собрание, оказывается, что демос, не сумев разобраться в ситуации, пошел на поводу у льстецов; как будто лишившись рассудка, он принимал в один и тот же день взаимоисключающие решения (Isocr. De Расе, 3-5, 9, 12, 14, 38, 53, 59). Тон обвинений очень резкий, создается впечатление, что цель автора - во что бы то ни стало дискредитировать группировку, ратующую за продолжение войны.
Лицам, стоящим у кормила власти, инкриминируется ослабление обороноспособности государства, подрыв его политического престижа, разрушение экономики (Isocr. De Расе, 7, 19-21, 26, 42, 46-47, 69, 125-127, 131, 155). С политической фразеологией оказались тесно связанными и моральные дефиниции. Понятие демократии, как правило, сопровождается весьма отрицательными определениями, благодаря им оратор пытается закрепить в сознании читателей самое негативное отношение к демократическому способу управления, вернее, предпринимается попытка изменить укоренившееся мнение.
На протяжении всей речи Исократ повторяет, что его цель - переубедить народ. Делается это при помощи аргументации как общего, так и конкретного характера, причем второй тип явно преобладает, так как Исократ стремится прежде всего живописать бедствия сегодняшнего дня. В речи вообще очень сильна эмоциональная окраска, оратор взывает не только к разуму, но и к чувствам аудитории. Такая насыщенность произведения доводами, воздействующими на разные сферы восприятия, вызвана необходимостью разрушить уже сложившиеся социально-политические стереотипы, формирующие позитивный образ народовластия. Исократ стремится представить демократию в самом невыгодном свете, он даже утверждает, что ее неразумная политика побудила часть афинян склониться на сторону олигархии (Isocr. De Расе, 108). Поскольку оратору важно создать и закрепить новую ассоциативную связь, идентифицировать демократию с неудачами города, утратой им престижа в Элладе, то, за исключением некоторых хвалебных упоминаний о строе предков, народовластие сурово осуждается.
Позиция Исократа в речи "О мире" определяется необходимостью любой ценой убедить аудиторию в гибельности продолжения войны. Поэтому практически отсутствует разделение демократии на "истинную" и "испорченную". Исократ не дифференцирует понятие "демократия", чтобы не рассеивать внимания читателей, сконцентрировать его на основных постулатах речи. Оратор подразумевает под "современной демократией" ту часть демократической группировки, которая стоит за продолжение войны, и именно на ней он сосредоточил силу аргументации.
Его политическим противникам противопоставлена антивоенная коалиция, кто входит в нее, Исократ не сообщает. Он лишь отводит от сторонников мира подозрение в олигархизме и раздраженно замечает, что пора перестать считать сикофантов (доносчиков) приверженцами демократии, а людей почтенных и порядочных (καλοί κἄγαθοί) - олигархии (Isocr. De Расе, 51, 133). Это высказывание Исократа не следует трактовать как выражение симпатий к олигархии, речь идет лишь о сторонниках и противниках военных действий[5].
Дифференцированная оценка, данная в "Ареопагитике" внутреннему управлению, в речи "О мире" перенесена на принципы внешней политики Афин, в частности на интерпретацию понятия силы, могущества полиса. Слово δύναμις употребляется и в положительном, и в отрицательном смысле. Убеждая сограждан прекратить войну, Исократ, перечисляя преимущества мирного договора, говорит о восстановлении былого престижа, о том, что в случае справедливого мира эллинам будет выгодно поддерживать силу Афин (Isocr. De Расе, 6,137). Сила выступает в роли не только военно-экономического потенциала, но и как моральный авторитет.
Ее положительная оценка распространяется лишь на прошлое (при ссылках на былые справедливые времена) и на будущее, которое представляется автору воплощением его замыслов. Когда речь заходит о настоящем, сила становится роковым фактором, мешающим благоденствию, воплощением несправедливости по отношению к эллинам, источником бед для афинян. В подобных случаях, хотя употребляется слово δύναμις, речь всегда идет о морской власти: понятие δύναμις в данной ситуации вплотную примыкает к интерпретации Исократом категории "власть", "держава" (ἀρχή). Это слово и производные от него уже связываются с господством и несчастьями, которые оно порождает (Isocr. De Расе, 48, 66, 86, 93). Но самое разрешающее действие производит "власть на море" ( ἀρχή τὴν κατά θάλατταν), Ж. де Ромили обращает внимание [Romillyi 1958, с. 95], что с ней у автора ассоциируются все беды государства, самые ненавистные для греков понятия: господство (κυρία) и деспотизм (δεσποτεία). Как уже отмечалось, с властью на море Исократ соединяет вполне определенные явления - угнетение союзников, подчинение полисов силой[6]. Оратор начинает использовать термин ἀρχή τὴν κατά θάλατταν для обозначения не какого-то одного соединения или союза, а определенной системы неправильных взаимоотношений полисов. Доказательством этому служит оценка действий Спарты, которая захватила власть над полисами, что преисполнило ее граждан несправедливостью, а государство в целом - высокомерием к союзникам, стремлением к захвату чужого, пренебрежением к клятвам и договорам (Isocr. De Расе, 96). Лакедемоняне, получив власть на море, вошли в полосу несчастий (Isocr. De Расе, 101).
Власти на море противопоставляется "гегемония на суше" (ἡγεμονία κατά γήν). Если первый тип организации автор исторически соотносит с Афинами, то второй приписывается Спарте, его отличительными чертами признаются дисциплина и выносливость, контрастирующие с неорганизованностью, характерной для власти на море (Isocr. De Расе, 102; Phil., 60). Как и в случае с ἀρχή τὴν κατά θάλατταν, Исократ абстрагирует понятие, ἡγεμονία тоже связана с первенством среди эллинов, но первенством, имеющим другую основу, построенном на принципах уважения лидера союзниками и добровольного вручения ими власти (Isocr. De Расе, 30, 42, 138).
Оратор рассматривает два типа межполисных связей - власть на море и гегемонию на суше - и соотносит их с двумя ведущими полисами Греции - Афинами и Спартой. Для своего времени он считает определяющим понятие ἀρχή τὴν κατά θάλατταν, обозначая им несправедливые отношения внутри союза, угнетение союзников.[7]
Выгода - в справедливости
Следует остановиться на том, как понимал Исократ справедливость, несправедливость, выгоду, пользу в межгосударственных отношениях.
Моральная оценка тех или иных действий государства, его политики, конечно, не представляет собой ничего исключительного и нового для греческой литературы и политической теории. Однако их постановка и решение в речах Исократа вызывают особенный интерес, так как здесь теория и практическая политика выступают равноправными партнерами, дополняя друг друга. Упреки, брошенные оратору некоторыми исследователями, порицающими его за то, что он не пытается разрешить глубокие философские или гуманистические проблемы своего времени, необоснованны. Он не просто характеризует межполисные отношения, но и осмысливает их в философских и правовых категориях.
Высказывания Исократа о политике полисов подчинены одной идее - он всё рассматривает и интерпретирует под определенным углом зрения: необходимости объединения греков и похода в Азию. Характеристика Исократом положения в Греции будет неполной без учета его рассуждений о цели внешней политики полиса. Для этого оратор переносит принцип частного на общее и сравнивает политику государства с поведением людей, считая, что все люди стремятся к пользе (συμφέρον), однако не знают точно, какие действия здесь наиболее благоприятны (Isocr. De Расе, 28).
Афины не понимают, что стремятся к власти, которая невыгодна для них (Isocr. De Расе, 66, 70, 74). Кроме того, она еще и несправедлива, так как основана на вмешательстве в чужие дела (πολυπραγμοσύνη) - (Isocr. De Расе, 26, 58, 108) [Ehrenberg, 1947; Bringmann, 1965J. Исократ полагает, что πολυπραγμοσύνη - это нечто специфически афинское. В данном случае он разделяет мнение Фукидида, который писал: "Обладание и надежда на то, что они замышляют, сливаются в единое целое только у афинян, благодаря той быстроте, с какою они стремятся осуществить свои решения. Так непрестанно всю жизнь трудятся они с напряжением сил и среди опасностей. Наличными благами наслаждаются они очень мало, будучи постоянно заняты стремлением к приобретению, и нет для них другого праздника как выполнить то, что требуется обстоятельствами; напротив, на праздный покой они смотрят так же, как на утомление без отдыха. Поэтому, если бы кто-нибудь, желая кратко охарактеризовать афинян, сказал, что они рождены для того, чтобы самим не иметь покоя и другим не давать его, он был бы прав" (Thuc. I, 70, 7-9. Пер. Ф. Мищенко). Одинаково осуждая несправедливые действия Афин и Спарты, оратор относит понятие πολυπραγμοσύνη только к практике родного города, придерживаясь установившейся традиции.
Политика вмешательства в чужие дела продиктована стремлением получить пользу, извлечь выгоду (πλεονεξία, συμφέρον). Афиняне, по мнению Исократа, с жадностью гоняются за всем, что сулит доход, и нередко совершают ради него несправедливости (Isocr. De Расе, 7, 17). В этом случае Исократ, подобно Фукидиду (Thuc. I, 40, 1; III, 45, 4; 86, 6; IV, 62, 3; VI, 39, 2), видит в πλεονοξία желание человека или государства иметь больше, чем положено.
Исократ разделяет взгляды своего предшественника на то, что несправедливая политика приводит к получению несправедливого дохода, однако автор возлагает мало надежды на то, что сообщение об этом побудит государство изменить образ действий, ибо некоторые дошли до такой степени неразумия, что хотя и признают несправедливость (ἀδικία) весьма постыдной, но считают ее выгодной и полезной в повседневной жизни. Справедливость же (δικαιοσύνη), по мнению этих людей, хотя и обеспечивает добрую славу (εὐδόκιμον), но невыгодна и способна приносить большую пользу не тем, кто ее проявляет, а другим людям (Isocr. De Расе, 31). Исократ считает своей обязанностью показать, что несправедливость не может быть по-настоящему выгодна, истинную пользу приносит лишь справедливый способ действий.
В основе внешней политики полиса, согласно оратору, лежит стремление к наживе, и он признает, что это естественно. По его мнению, существуют два способа получения искомого-справедливый и несправедливый, оба ведут к цели. Возникает вопрос, какой из них предпочесть и каким критерием руководствоваться при выборе. Исократ предлагает временной фактор: нужно стремиться к такому способу извлечения дохода, который может гарантировать его продолжительный период (Isocr. De Расе, 33-34).
На шкале ценностей оратора, образуя эталон поведения, соединяются понятия выгоды и справедливости. Таким образом, автор снимает конфликт между моралью и успехом: что лучше - делать неправое дело и процветать или поступать справедливо и понести ущерб (см. Plato. Ароl., 35 В-Е, 37 A-F, 38 D-Ε; Krit. 46 D; Gorg. 507 С). Его позиция находит отражение и в способе аргументации. По наблюдению Дж. Джиллиса, в речи "О мире" используются универсальные аргументы, апеллирующие к правовым дефинициям и к понятию целесообразности. В некоторых местах они настолько тесно связаны и переплетены, что их разделение представляет значительные трудности [Gillis, 1970, с. 199 и сл.].
Попытки соотнести этические и философские представления греческой литературы с конкретными событиями обычно наталкиваются на большие трудности. Произведения Исократа дают возможность увидеть, как отражается конкретная деятельность в категориях политического мышления. Здесь прямым предшественником Исократа был Фукидид, написавший историю Афин в рамках определенной концепции, исходя из которой он ее объяснил и оценил.
Теоретические обобщения Исократа тесно связаны с конкретными ситуациями, события формируют идеи. Справедливость здесь не отвлеченное понятие, а критерий для оценки политических действий. Исократ, сопоставляя справедливость и несправедливость в межполисной политике, приходит к следующим выводам. Несправедливо: чтобы один город имел господство над эллинами; чтобы сильный властвовал над слабыми, стремление к большему вопреки справедливости; вмешательство в чужие дела; покушение на чужую собственность. Несправедливо все это потому, что доходы, получаемые таким путем, неустойчивы и подвержены колебаниям, примеры чему - судьба Афин и Спарты (Isocr. De Расе, 6, 26, 30, 68-69, 138). Справедливо: получить гегемонию от союзников по их доброй воле; предоставить полисам автономию; уйти из чужих городов, чтобы "каждый имел свое"; заслужить среди эллинов добрую славу; добиться благоволения союзников и руководить ими не как деспоты (δεσπότης), а как союзники (σύμμαχος) и друзья (φίλος).
Остановимся сначала на примерах, иллюстрирующих несправедливость и последствия, к которым она приводит. Исократ, характеризуя состояние Эллады, фиксирует внимание лишь на четырех греческих государствах - Афинах, Спарте, Аргосе и Фивах. Таким образом оратор отличает ведущие полисы и расстановку сил. Описание одинаковых бедствий, которые терпят враждующие стороны, дает ему возможность выявить причину подобного состояния. Государства описаны примерно по одной схеме, продиктованной установкой оратора, которому важно не столько показать действительные бедствия, сколько воссоздать обобщенную картину бед Греции (Isocr. Phil., 47-54). Борьбу между собой уже ведут четыре полиса вместо двух, происходит дробление конфликта, и расширяется круг государств, претендующих на первенство. Исократ показывает, что соотношение сил между претендентами нестабильно, подвержено быстрым изменениям.
Характеристика Афинам была дана выше. Остаются Спарта, Аргос и Фивы. Наибольшее внимание уделено традиционному противнику Афин, состояние дел которого далеко не блестяще. Граждане испортились, изменилась политика, полис устремился к захвату чужого, вероломно предавал союзников, враждовал, в сущности, со всей Элладой, опустошал материк, чинил насилия на островах, брал деньги от персидского царя (Isocr. De Расе, 46, 95-100; Areopag., 104; Paneg., 122, 126). В наказание лакедемоняне потерпели поражение в битве при Левктрах, потеряв цвет своего войска, и вступили в полосу несчастий; враги вторглись на территорию полиса, с ним воюют соседи, его ненавидят большинство эллинов, он находится под постоянной угрозой войны (Isocr. De Расе, 100; Phil., 47-50).
В Аргосе одни дела в таком же состоянии, другие еще в худшем, к неудачам военных действий прибавляются внутренние распри, истребляются наиболее богатые и выдающиеся из граждан (Isocr. Phil., 51-52).
Фиванцы поступают нисколько не благоразумнее Афин. Сообщая о враждебных отношениях между Фивами и Афинами, Исократ язвительно замечает, что по справедливости фиванцы и афиняне должны давать друг другу деньги на Народное собрание: кто чаще будет собираться, тот и обеспечит наилучшее положение своему противнику (Isocr. De Расе, 57-59). Одержав ряд побед в сражениях, Фивы стали проводить агрессивную внешнюю политику, в наказание они потеряли свои города и понесли ущерб (Isocr. Phil., 53-55).
Война и мораль
Исократ обращает внимание читателей на то, что ни один из четырех полисов не смог добиться более или менее продолжительного и крупного успеха, и на переменчивость военного счастья, политическую неустойчивость. Он не сомневается в том, что такая ситуация не может долго продолжаться (Isocr. Phil., 40, 44, 55). Описывая межполисные столкновения, автор стремится закрепить отрицательное отношение к ним путем соотнесения войн с понятиями зла (κακόν), смятения (ταραχή), опасности (κίνδυνος), а также различными выражениями, обозначающими убийство, разрушение (ἀπόλλνμι, λυμαίνομαι, τέμνω, άποκιεινω, πορυεω). Он убежден, что греческие государства страдают из-за войны, политику силы, проводимую Афинами, автор называет безумием и безрассудством (ανοια, ἀλογία - Isocr. De Pace, 7, 17, 41,85, 121).
В данном случае оратор продолжает и развивает негативное отношение к межполисным войнам, характерное для исторической литературы и публицистики конца V - середины IV в.
Начало такому восприятию положил Фукидид своим описанием Пелопоннесской войны, отличающейся, по его мнению, от прочих размерами, масштабами и уникальностью. Неудивительно, что она сопровождалась событиями, зачастую происходящими в жизни полисов впервые, причем это относится и к военной, и к политической, и к социальной сферам. Фукидид отмечает, что во время этой войны взаимные распри впервые внесли смуту в государственные дела (Thuc. II, 65, 11).
Очертив глобальность и уникальность событий, историк останавливается на причинах, которые имели столь далеко идущие последствия. Читатель узнает, что сразу постичь их нелегко: истинные побуждения государств, политических и военных деятелей оказываются скрытыми и замаскированными официальными заявлениями, поводами и предлогами. Настоянную подоплеку событий автор видит в том, что мощь Афин стала внушать опасение Спарте, что и побудило ее развязать войну (Thuc. 1,23, 6). Он добавляет, что лакедемоняне не начинали военных действий, пока могущество афинян не обозначилось ясно и последние не стали угнетать спартанских союзников (Thuc. I, 118, 2). Комментируя сицилийскую катастрофу, он замечает, что лакедемоняне надеялись, победив афинян, укрепить свое господство над Элладой (τῆς πάσης Ἑλλάδος ἤδη σφάλῶς ηγεσεσθαι - Thuc. VIII, 2, 4).
Эта четкая и ясная характеристика показывает, что автор усматривает источник конфликта прежде всего в политическом соперничестве двух крупнейших полисов Греции, причем вражда оценивается им с точки зрения морали. Эгоистические тенденции Афин и Спарты задают тон всей военной кампании, во многом определяя позицию других государств и побуждения, которыми те руководствуются, присоединяясь к той или другой стороне. По Фукидиду, движущими силами раздоров между полисами оказываются такие негативные моральные факторы, как страх, ненависть, вражда, жажда господства, стремление к наживе. Они присутствуют при объяснении самых разных событий - причин начала войны, ее продолжительности, конкретных военных акций, позиции политических деятелей и полководцев; распрей внутри полисов.
Чувство страха (φόβος) заставляет давних соперников начать войну, у афинян это страх потери господства, у спартанцев - усиление могущества Афин (Thuc. I, 31, 88, 143). Историк полагает, что Афины вмешались в распрю между Керкирой и Коринфом, которая переросла в войну между Афинами и Спартой, вовсе не из соображений справедливости, а из желания ослабить Коринф (Thuc. I, 44, 2). Равным образом и Спарта руководствовалась в своей политике исключительно прагматическими целями, игнорируя установленные правила общения между полисами. Описывая исключительную жестокость, проявленную ею по отношению к союзным с Афинами Платеям, Фукидид добавляет, что в основе совершенных действий лежало стремление угодить фиванцам. Тс были давними врагами платeйцев, а Лакедемон рассчитывал на их помощь в войне (Thuc. III, 68, 4). Очень далеки от справедливости и благородства мотивы, побудившие полисы, сохранявшие прежде нейтралитет, после сицилийской катастрофы выступить на стороне Спарты. Каждый из них оправдывал свою политику тем, что если бы Афины одержали в Сицилии победу, то напали бы и на него, а также, что последующие военные действия против ослабевших Афин будут кратковременными, поэтому принимать в них участие почетно (καλόν είναι - Thuc. VIII, 2, 1).
Схеме взаимоотношений государств вполне соответствует и характеристика отношений внутри полисов, мотивы действий политиков и полководцев. Фукидид обвиняет афинян в том, что они и в других делах, не связанных с войной, под влиянием личного честолюбия и личной корысти (κατά τὰς ἰδίας φιλοτιμίας και ἵδια κέρδη) действовали во вред себе и союзникам (Thuc. II, 65, 7). Очень показательны мотивы сицилийского похода, одни из сограждан историка хотели посмотреть страну, другие (их было большинство) рассчитывали на жалованье во время похода и на расширение афинских владений, гарантирующее им это жалованье в дальнейшем (Thuc. VI, 24, 3). В таком же духе действуют и отдельные лица. В числе причин, способствовавших заключению перемирия, Фукидид называет смерть Клеона и Брасида, афинского и спартанского полководцев, основных сторонников активных военных действий.
Разительным контрастом выступает в "Истории" противоречие между настоящими причинами распри и их словесным оформлением. Фукидид пишет, что истина была искажена в декларациях враждующих государств, явная на деле, она скрыта на словах (τὴν μὲν γὰρ άληθεστάτην προφασιν - ἀναφεοτάτην δέ λογω - Thuc. I, 23, 6).
Историк показывает, что низменные и корыстные цели ведущих греческих государств, побудившие их начать и в течение двадцати с лишним лет продолжать войну, не имеют ничего общего с официальными предлогами к конфликтам. Так, приняв твердое решение воевать с Афинами, пелопоннесцы тем не менее отправляли к ним посольства с жалобами, чтобы в случае отказа иметь более веский повод для войны (μεγίστη πρόφαση - Thuc. I, 126).
Волна неустойчивости, раздоров, смятения и жестокости, обрушившаяся на Элладу, оказывает у Фукидида влияние на все стороны жизни полисов. В области внешней политики - это борьба между греческими государствами, давшая достаточно примеров распада старых связей и образования новых, отступлений от общепринятых правил, случаев вероломства, безжалостности по отношению к пленным и т. п. В сфере чисто военной - раздоры между союзниками и отсутствие согласованности и единства.
Внутренняя жизнь городов нарушается не только непрерывными военными действиями, но и ожесточенной гражданской борьбой. Фукидид, как правило придерживающийся спокойного повествовательного тона, дает очень экспрессивное, яркое и запоминающееся описание распри между гражданами Керкиры, подчеркивая небывалое озлобление, возникшее там входе политических и социальных столкновений. И самое печальное, пишет он, что этот инцидент был лишь началом целой серии внутренних междоусобиц, которые сопровождали Пелопоннесскую войну (Thuc. 11,82-83).
Анализируя их природу, историк приходит к выводу, что всему виной изменения в психологии людей (Thuc. III, 82, 2). Вооруженные конфликты воздействуют у него прежде всего на моральные ценности, которые начинают перестраиваться в соответствии с законами, правилами, обычаями войны, происходит настолько глубокое извращение понятий, что добродетель и порок меняются местами.
С самого начала политическая теория Греции резко отрицательно относилась к вооруженным столкновениям между греческими государствами. Война ассоциировалась с разрухой, несчастьями, насильственными изменениями государственного строя, моральной деградацией индивидов и общества в целом, в ее оценке преобладают такие определения, как страх, ненависть, личное честолюбие, стремление к наживе.
Одновременно намечается тенденция восприятия вооруженных конфликтов как наиболее распространенного варианта межгосударственного общения. Так, например, приступая к изложению начала и хода Пелопоннесской войны, Фукидид в преамбуле характеризует историю Эллады как серию внутренних и внешних вооруженных конфликтов (Thuc. I, 2-19).
Ксенофонт, продолживший описание Пелопоннесской и последующих войн, рассматривает военные действия в совершенно ином плане, чем Фукидид. Его "Hellenica" дает значительно меньше материала, показывающего воздействие междоусобиц на идеологию и психологию современников, однако предоставляет в распоряжение исследователя данные, помогающие понять факторы, которые повлияли на оценку войны в литературе.
Историк нередко определяет междоусобицы как братоубийственные войны. Он пишет, что у Агесилая большинство воинов не желали идти походом против греков (Xen. Hell., IV, 2, 5), что эллины тяготились войной и желали мира (Xen. Hell., V, 1, 29). Это отношение к войне как к преступлению против соплеменников показывает, что в греческой идеологии возник новый интересный акспект - апелляция к этническому самосознанию, усиление его, но не в результате борьбы против внешнего врага, а как следствие Внутренних раздоров.
У Ксенофонта в борьбе полисов за гегемонию постоянно фигурирует персидский царь, который оказывает помощь то Афинам, то Спарте (Xen. Hell., I, 1, 14; 4, 7; II, 1, 10-14; IV, 1, 32; 2, 1; 8, 1, 7-9, 12, 16; V, 29, 31; VI, 3, 9, 12). Так обозначился еще один важный аспект в межполисных конфликтах - активное вмешательство соседних "варварских" государств в распри греческих городов и ориентация греков на помощь иноземных правителей. Причем эллины уже стали понимать опасность такого положения. Историк утверждает, что персы стремились к тому, чтобы ни одно греческое государство не стало могущественным, но все были бессильны из-за междоусобиц (ἀλλὰ πάντες ἀσυενεῖς, αὐτοί ἐν αὑτόῖς στασιάζοντες - Xen. Hell., I, 5, 9).
Для уточнения картины и лучшего понимания некоторых тенденций имеет смысл привлечь информацию "Оксиринхского историка", хотя из-за фрагментарности она может использоваться лишь как косвенные свидетельства. "Оксиринхский историк" склонен приписывать вступление тех или иных государств в войну прежде всего активности политических деятелей и социально- политической борьбе внутри полисов.
В данном источнике отчетливо звучит мотив низменных и корыстных побуждений политических деятелей, заинтересованных в войне. Некоторые политики в Афинах хотели, по мнению автора, лишить своих сограждан мира и покоя и опутать войной и хлопотами, чтобы иметь возможность поживиться за счет казны (ἐν αὐτοις ἐκ τῶν κοινῶν η χρηματίξεσθαι). Их единомышленники в Беотии старались вовлечь беотийцев в войну обманным путем (διὰ τῆς ἀπάτης - Hell. Oxyr. VIII, [XIII], 2). Побуждения такого рода считаются более важной причиной вражды к Лакедемону, чем персидские сокровища (Hell. Oxyr. XVI, [XV], 5).
Таким образом, мы получаем подтверждение уже отмеченных тенденций. К ним относится прежде всего стремление к слиянию внешней и внутренней борьбы в греческих полисах. У "Оксиринхского историка" эта тема обозначена, пожалуй, яснее, чем у Фукидида и Ксенофонта. В отличие от первого он даже меняет местами причину и следствие, не война стимулирует государственные перевороты, а наоборот (несомненно сходство с Фукидидом в развитии сюжетов об эгоизме и корысти, лежащих в основе побуждений людей, ратующих за войну). И наконец, "Оксиринхский историк" дает подтверждение широкого распространения версии о том, что враждебность ряда полисов к Лакедемону объясняется подкупом персидским золотом.
Первое, что бросается в глаза у Исократа, - частое обращение к военной тематике, разбору истории войн, описанию происходящих действий и предсказанию тех, которые возможны в будущем, что подтверждает важное место данной проблемы в жизни греческих государств. Оратор сам отмечает увеличение числа войн в последнее время (Isocr. Phil., 49). Продолжая традиционное направление греческой политической мысли, Исократ в своих определениях исходит прежде всего из внутреннего положения полиса. Линия взаимосвязи и взаимовлияния внешней и внутренней политики, намеченная у Фукидида и продолженная у Ксенофонта, получает в его речах дальнейшее развитие.
Политические, социальные и экономические процессы, протекавшие в полисах, убеждают Исократа в том, что войны расшатывают и видоизменяют государственную организацию, ухудшают экономическое положение, нарушают образ жизни и обычаи, изменяют отношения в политической и социальной сфере (Isocr. De Расе, 20, 25, 29, 43-55, 88). Он, подобно Фукидиду, осуждает войну с точки зрения морали: междоусобицы очернили Афины в глазах эллинов и принесли несчастья городу (Isocr. De Расе, 19), из-за них все греки находятся в бедственном положении (Isocr. Phil., 7, 38, 47-55), борьба губит полисы, города становятся военной добычей, их население живет в большем страхе, чем изгнанники (Isocr. Paneg., 168; Phil., 146-148), поэтому можно только мечтать о способе, который положит конец всем этим несчастьям.
Исократ не ограничивается перечислением ущерба, причиняемого полисам войнами, а исследует и причины, толкнувшие государства к междоусобным конфликтам. Он упоминает о стремлении добиться власти (ἀρχή) как источнике раздора между Афинами и Спартой (Isocr. Phil., 42), о борьбе за справедливость (Isocr. Paneg., 183), о лозунге свободы Эллады, во имя которой официально сражались и Афины и Спарта (Isocr. Paneg., 52, 75, 122; Phil., 129; ср. Lyc. I, 47, 107)."Тем не менее политическое соперничество, преданность высоким идеалам отступают у него на задний план и подоплекой вооруженных столкновений оказывается борьба из-за выгоды, пользы, доходов.
У Фукидида изменение существующего порядка связано прежде всего с индивидами и коллективом одного полиса. Исократ раздвигает эти привычные рамки и переносит свой постулат на всю Элладу. Он понимает, что войны определяются политикой уже не одного или двух государств, а большого числа полисов, что они - закономерное явление его времени. Оратор сталкивается с необходимостью анализа межгосударственных отношений в процессе войн и проводит его при помощи методов и понятий, применяемых для изучения единичного полиса.
Например, именно так им доказывается положение о войнах как символе неустойчивости, нестабильности. Оратор говорит о широкой амплитуде колебаний в судьбах людей и полисов, когда казавшиеся ничтожными дела изменяются к лучшему, и наоборот. Эти изменения (μεταβολή) в "Ареопагитике" касаются прежде всего государственного строя и нравственности граждан, в речи "О мире" к ним присоединяются сдвиги во внешнеполитическом статусе Афин и Спарты, а в "Филиппе" взлеты и падения в карьере политических деятелей сравниваются с перепадами во внешней политике государств.
Основной причиной межполисных распрей оказывается все то же стремление к выгоде. Ожесточенная борьба между греками происходит из-за недостатка земли и хлеба, нужда разрушает дружбу, обращает родство во вражду и вовлекает людей в войны и смуты (πολεμος, ταραχή - Isocr. Paneg., 174). Исократ пишет о войнах, охвативших Элладу и о причиняемых ими грекам бедах почти в тех же выражениях, что и о военных конфликтах отдельного полиса. Он также называет их безумием (μανία - Isocr. Paneg., 133) и рисует ту же мрачную картину всеобщей анархии и смятения: граждане сражаются друг с другом (Isocr. Paneg., 116, 168; Phil., 146-148). Предлагая обдумать, как избежать вражды, Исократ указывает, что она возникает из-за малого (οἴτινες οὔτω περί μικρῶν κινδύνευομεν - Isocr. Paneg., 133; Phil., 126), в то время как полисы пренебрегают возможностью получить действительно крупную добычу, которая ждет их в Азии, если греки объединятся и покорят ее (Isocr. Paneg., 133; Phil., 9).
Так возникает новый фактор в интерпретации военных конфликтов. Речь идет уже не только об осуждении межполисных войн, предпринимаются попытки найти выход из создавшегося положения, кровопролитные столкновения зашли настолько далеко и имели такие тяжелые последствия, что многие кризисные явления, характерные для полисов данного времени, все отклонения от привычных жизненных стереотипов стали связываться с войнами. Избавление от междоусобных войн, таким образом, представлялось избавлением от всех бедствий.
Исократ настойчиво проводил в своих речах идею о том, что мир в Греции может быть установлен лишь путем перенесения войны в Азию. Перечисляя многочисленные выгоды такого поворота событий, он убеждает полисы последовать его совету. Оратор стремится доказать легкость покорения Персии, отмечает моральное превосходство греков над варварами, низкие моральные качества последних, неподготовленность к военным действиям (Isocr. Paneg., 182; De Расе, 9; Phil., 9, 16, 42, 76, 80, 89-90, 100-101, 125, 137).
В этом аспекте Ксенофонт и Исократ дополняют друг друга. Хотя в "Hellenica" упор сделан в основном на роль персидского золота в разжигании войн, у Ксенофонта есть и другая тенденция, близкая Исократу, хотя и не оформленная в четкую программу. Он пишет, что ферский тиран Ясон хотел получить средства (χρήματα) с народов материка, считая, что персидского царя покорить легче, чем греческие полисы (Xen. Hell., VI, 1, 12). В представлении Ксенофонта почти все персы - толпа рабов, чуждая гражданских доблестей, он также убежден в возможности легкого покорения Персии (Xen. Hell., III, 4, 19; VI, 1, 12).
В политической пропаганде Персия превратилась в важнейший аргумент при определении политики одних полисов и обвинении других. Еще Фукидид показал, что в Пелопоннесской войне афиняне ссылались на греко-персидские войны, чтобы продемонстрировать свое моральное превосходство над Спартой и выступить в роли защитников свободы Греции. Их предки восхвалялись за решение противостоять персам в то время, когда лакедемоняне занимали более уклончивую позицию. Но, очевидно, афинские недруги использовали в своих контраргументах те же самые факты, давая им другую интерпретацию. Гермократ Сиракузский бросил афинянам обвинение в том, что те сражались с персами не за свободу эллинов, а за свою собственную независимость (Thuc. VI, 76, 4). Сходный мотив подмены собственническими и союзническими интересами дела всех греков звучит и в речи фиванцев, обращенной к жителям Платей, которые упрекаются в том, что они воевали с персами не ради эллинов, а в силу своей привязанности к Афинам и солидарности с ними (Thuc. 111,64, 1).
К сожалению, мы не располагаем данными о влиянии греко- персидских войн на спартанские лозунги, можно только предположить, что если они и упоминались, то выделялся заключительный этап, когда лакедемоняне вступили в активную борьбу с персами. Зато есть много свидетельств, показывающих, что в IV в. охотно вспоминали о доблести предков, подкрепляя ссылками на прошлое борьбу в настоящем. Исократ строит обвинения против Спарты, способствующей, по его мнению, разжиганию братоубийственной войны, на параллелях с поведением лакедемонян по отношению к Персии. Во время греко-персидских войн, пишет он, спартанцы думали только о собственном спасении (Isocr. Paneg., 93) и если приняли наконец участие в общей борьбе, то сделали это только в силу необходимости, а не долга (Isocr. Paneg., 97), чем существенно отличаются от афинян (Isocr. Panath., 49-52). Те, напротив, рисковали жизнью не за собственные интересы, а за всю Элладу (Isocr. Paneg., 75; Phil., 147). Родина оратора восхваляется за то, что дважды освободила Грецию от варваров (Isocr. Phil., 129; cp. Lys. II, 21-47; XXXIII, 3; Dem. III, 36; XIV, 3, 36).
Более близкие Исократу события подаются в таком же освещении. Он отмечает активное вмешательство Персии в межполисные распри и ее финансовую помощь то одной, то другой из враждующих сторон. Об участии в подобных сделках Афин умалчивается, зато сообщается, что спартанцы заискивали перед περсами ради порабощения Эллады (Isocr. Paneg., 85). Тема предательства соплеменников повторяется и в констатации факта о выдаче ионян персам (Isocr. Paneg., 122). Исократу вторит Демосфен, объясняя ослабление Афин происками персидского царя и лакедемонян (Dem. XV. 24).
В речах Исократа можно заметить следы еще одной точки зрения, на которой стояли, по-видимому, мелкие и средние полисы, одинаково страдавшие под гнетом и афинской и спартанской деспотии. Хотя оратор стремился опровергнуть обвинение в том, что оба полиса под предлогом борьбы с варварами за спасение эллинов лишили греческие города независимости (Isocr. Panath., 97), он вынужден признать, что, желая добиться власти, Афины и Спарта пошли на дружбу с персами, и замечает, что эллины настолько плохо относились к одному из лакедемонских полководцев, что считали: победа персидского царя над ним избавит их от бедствий (Isocr. Phil., 42, 95).
У Демосфена отношение к войнам более четкое и дифференцированное, чем у Исократа. Он разделяет все военные конфликты на справедливые и несправедливые (Dem. I, 5, 15; V, 7; XV, 10, 17).
Есть разница, замечает оратор, ведется война из-за наживы (πλεονεξία) или ради защиты собственного достояния (Dem. XV, 10). И общественное мнение Эллады оценивает политику ведущих полисов в зависимости от того, хотят ли они сохранить собственную независимость или покорить других (ὤστε είναι καὶ κρατεῖς τῶν ἄλλων), ибо никто не желает, чтобы над ним властвовали (δεσπότες ὑπαρχειν). Из этого делается вывод, что залог успешной политики - признание ее справедливости (Dem. V, 24). Когда такой принцип нарушен, государство постигает заслуженное наказание, как, например, в случае с Лакедемоном, который стал воевать из-за выгод и нарушил своими корыстными интересами порядок в Элладе (Dem. IX, 24).
Интересно замечание Демосфена о делении межполисных конфликтов на войны между демократией и олигархией. Демократические государства воюют друг с другом из-за частных недоразумений (περὶ τῶν ἰδίων ἐγκλημάτων), когда полисы не могут разрешить споров в общем порядке из-за земли, границ, в силу соперничества (φιλονικία) или из-за гегемонии. С олигархами демократы вступают в столкновения из-за государственного устройства (πολιτεία) и свободы (ἐλευθερία). Здесь мы, пожалуй, впервые сталкиваемся с ясно выраженным соотношением войны и политического устройства полиса. Все предшествующие авторы скорее отмечали общность низменных и эгоистических побуждений, приведших греческие государства к междоусобным распрям, и одновременно их камуфляж высокими идеалами. Демосфен разделил военные конфликты на "домашние", возникающие в среде демократов, и "внешние", между демократами и олигархами.
Причины войн у Демосфена примерно те же, что у Исократа - властолюбие, жажда наживы, борьба за родину и свободу, но их соотношение между собой другое. На первый план выдвигаются не экономические выгоды и политическое соперничество, а благородные цели защиты свободы и справедливости, причем зачастую даже не одного полиса, а всей Эллады. Нет мысли о мире в Греции путем перенесения войны в Азию, превалирует идея объединения и горькие упреки полисам в разобщенности. Демосфен сетует: греческие государства настолько разобщены, что не в состоянии заключить между собою союз взаимопомощи и дружбы (Dem. IX, 28), кругом царят смуты и взаимное недоверие (ταραχή καὶ ἀπιστία) (Dem. XIV, 36). Дошло до того, что каждый считает для себя выгодным, когда другой погибает, и никто "не заботится и не принимает мер, чтобы спасти дело греков" (Dem. IX, 29).
Демосфен пишет, что в Пелопоннесской войне господствовали "спор и смута" (ἔρις καὶ ταραχή) (Dem. XVIII, 18), упоминает о разногласиях между Афинами и Спартой (Dem. Ill, 24), Спартой и Фивами (Dem. XVIII, 188) и общем недоверии полисов к Афинам (Dem. V, 17-19; XIX, 12). Ведь никто не хочет, замечает он, чтобы "кто-нибудь один победил другого, а потом господствовал над ними самими..." (Dem. V, 17), ссылаясь на повсеместно распространенную в Греции политику.
Возникает закономерный вопрос, чем вызвана разница в оценках. Ответ, на наш взгляд, лежит в различной политической ориентации ораторов. Исократ освещает события под влиянием двух основных идей - необходимости восстановления былого могущества Афин и похода на Восток, впоследствии эти два пункта оказываются взаимосвязанными: Афины должны стать гегемоном Эллады и объединить греков для антиперсидского похода. Перед Демосфеном стояла другая задача - убедить своих соотечественников и остальные греческие полисы в необходимости дать совместный отпор Македонии. Возрастание ее мощи и активная завоевательная политика привели в конце концов к утрате полисами независимости и подчинению Македонии.
Здесь речь идет об оборонительной, а не наступательной войне, поэтому, естественно, в формулировании целей и задач на первое место поставлена защита свободы, а не корыстные интересы, что неоднократно подчеркивалось Демосфеном (Dem. I, 5, 15; VI, 25; VIII, 46, 49, 59, 60-62; IX, 26; X, 25, 61-64; ср. Lyc. I, 47). Поэтому в его речах так остро стоит проблема разобщенности греков в результате междоусобных войн и подчеркивается гибельность их продолжения перед лицом общего для всех врага - македонского царя Филиппа.
В остальном же аргументация Демосфена обнаруживает поразительное сходство с доводами Исократа, только она повернута против Македонии, а не Персии. Это неудивительно, поскольку взгляды ораторов на межполисные конфликты и войны с негреческими государствами восходят к одним и тем же традициям. Четкая проафинская ориентация Исократа проявляется в том, что он восславляет Афины за благодеяния грекам начиная с греко-персидских войн и видит в них защитника Эллады перед лицом "варварского" мира, только их он считает достойными такой высокой миссии, как объединение греков для похода против персов. Даже в "Панегирике", где формально возглавить поход предложено Спарте и Афинам, видно, что это уступка сложившимся обстоятельствам, симпатии автора по-прежнему на стороне Афин.
Исократ видит причину междоусобиц в Элладе не столько в политическом, сколько в экономическом соперничестве, в стремлении полисов к выгоде и доходу, возвращаясь к трактовке, что подоплека конфликта лежит во внутреннем развитии Греции, а не вмешательстве "варваров". Линия Фукидида продолжается у него и в другом плане - подчеркивается масштабность происходящих событий, столкновение крупных политических блоков, а не отдельных государств. Эта черта влияет и на восприятие войны - тенденцию к ее типизации. Речь зачастую идет уже не о конкретных военных действиях, а о признаках, характерных для межполисных войн вообще, например их причинах и следствиях.
Внешний фактор приобретает у Исократа новую, оригинальную интерпретацию- превращается из причины создавшегося положения в средство его преодоления. Персия из источника агрессии становится объектом завоевания, и мир в Греции, таким образом, устанавливается перенесением войны в Азию, которая должна предоставить в распоряжение эллинов тот самый доход, который служит яблоком раздора и причиной ожесточенных междоусобиц.
В связи с этим большое внимание уделено греко-персидским войнам - и в качестве достойного подражания образца политики по отношению к варварам, и в роли своеобразной лакмусовой бумажки, показывающей истинные достоинства полисов. Позиции, занятые греческими государствами в прошлом, прямо связывались с их поведением в настоящем. Афины, например, объявлялись защитниками эллинов и в греко-персидских войнах, и в межполисных конфликтах, а также наиболее подходящей кандидатурой, чтобы стать во главе антиперсидского похода. Спарта, напротив, обвинялась в перманентном предательстве общего дела греков как в прошлом, так и в настоящем.
У Исократа и Демосфена существует уже определенный стандарт в восприятии полисных распрей как несчастья не только для отдельных государств, но и для всей Эллады. Такое отношение к войнам наметилось еще у Фукидида, чему способствовали политические, экономические и социальные факторы. Кризисные явления в полисе IV в., нарушение привычных норм и образа жизни стали связываться у современников с непрекращающимися в Греции военными столкновениями, на войне как бы замкнулись многие проблемы греческого общества, она стала ассоциироваться со всеми отрицательными явлениями в нем. Неудивительно, что пути выхода из создавшегося положения были намечены чисто военные - завоевательный поход.
Независимость полиса
На будущее Исократ советует Афинам и другим полисам придерживаться признания взаимной автономии (αὐυτονομία), единства (ὁμόνοια) и доброй воли (ευνοια), все это связано со справедливостью и уважением прав других. Идея свободы и автономии не заключала в себе ничего нового для греков IV в., так как была частью неписаных законов греческих межгосударственных отношений.
Как лозунг πάτριος πολιτεία ("конституции предков") использовался различными группировками внутри государства, так и ἐλενθερία и αὐτονομία ("свобода" и "автономия") были испытанным средством в политической борьбе и пропаганде.
О возрастании роли принципа автономии в межполисной жизни убедительно свидетельствует Анталкидов мир, который строился на условии автономии всех греческих полисов, αὐτονομία была возведена в ранг основного принципа внешней политики, договор подчеркнул универсальность этого принципа: τὰς δὲ ἄλλας Ελληνίδας πόλεις καὶ μικρας καὶ μεγάλας αὐτονόμους ἀφεῖναι ("всем греческим полисам, как большим, так и малым, быть автономными" - Xen. Hell., V, 1,31).
Автономия полисов оказалась зафиксированной в многостороннем договоре, подписанном подавляющим большинством греческих государств, причем были предусмотрены также санкции, направленные против нарушителей соглашения (Xen. Hell., V, 1, 31).
Договор не только закрепил право каждого государства быть автономным, но и повлиял на фактическое положение дел - ряд городов получил независимость, хотя и не всегда такую полную, как декларировалось. Характерен пример с беотийскими городами. При заключении мира Фивы хотели принести присягу от имени всех беотийцев, но эта попытка правового закрепления их преобладания в Беотии успеха не имела, им пришлось согласиться на предоставление беотийским полисам автономии (αὐτόνομους ἀφέντες τὰς Βοιωτίας πόλεις - Xen. Hell., V, 1, 33-34).
Разгромив Архэ, Спарта уничтожила силу, способную противостоять Пелопоннесскому союзу, и облегчила себе завоевание Греции и фактическое уничтожение автономии, которая была ее лозунгом в борьбе с Афинами. Договорная суверенность полисов была выгодна Лакедемону как превентивная мера против образования любой враждебной ему коалиции, так как все союзы строились на известной степени подчиненности главе объединения. Ксенофонт отмечает, что благодаря Анталкидову миру лакедемоняне получили значительное превосходство (Λακεδαιμόνιοι πολὺ ἐπικυδέντεροι ἐγενοντο - Xen. Hell., V, 1, 36).
Практика показала, что Спарта немедленно воспользовалась им. Объявив себя "блюстителями мирного договора" (προστάτοι...τῆς εἰρήνης), спартанцы, ссылаясь на необходимость его реализации, стали проводить активную политику подчинения полисов и наказания ранее отпавших союзников. Свои действия Спарта представляла как получение автономии для греческих городов. В "Hellenica" признается, что автономия беотийских городов была давним желанием Лакедемона, исходившего при этом, естественно, не из интересов городов, а из стремления ослабить таким путем враждебные ему Фивы. Аналогичные причины побудили спартанцев настоять на том, чтобы Аргос освободил Коринф (Xen. Hell., V, 1, 36). Дальнейшая политика Спарты ясно показывает противоречие между юридической нормой и практическими результатами ее реализации. Понятие "автономия" стало совмещать не только политический и правовой аспект, но и пропагандистский. Она стала выступать в качестве компонента политической пропаганды, аргумента для оправдания действий ведущего полиса. Данный аспект этого понятия, намеченный еще у Фукидида, удачно использовался Спартой в Коринфской войне.
Действия Спарты находились в таком противоречии с провозглашенными ею принципами, что даже Ксенофонт, старательно избегающий упоминаний о враждебном отношении к Лакедемону, вынужден был отметить все возрастающее раздражение полисов. Обвинения были предъявлены именно в той сфере, которой пользовалась Спарта для придания своим акциям вида законности. Ее упрекали в препятствовании автономии полисов и заключении с греческими государствами неравноправных договоров, уничтожавших самостоятельность городов. Основные претензии сосредоточились вокруг декархий и насаждения олигархии. Противники апеллировали к автономии для усиления тяжести своих обвинений: поскольку зафиксированная в соглашении автономия рассматривалась как обязательный закон, то Лакедемону инкриминировали стремление к беззаконию-нарушению внутриполисных установлений и попранию межгосударственных (Xen. Hell., VI, 3, 7-9).
Афины еще в период Коринфской войны сделали вывод из полученного им жестокого урока и повернули лозунг независимости государств против Спарты. По свидетельству Ксенофонта, Афины, освобождая города от спартанских гармостов (наместников), уверяли жителей, что предоставят им автономию (Xen. Hell., IV, 8, 1). Однако в полной мере это направление оформилось в период, непосредственно предшествующий образованию Второго афинского морского союза, и в первые годы его существования. Афины оправились от поражения и воспользовались недовольством полисов спартанской политикой для подготовки новой коалиции, направленной против Пелопоннесского союза. Параллельно с активной липломатической деятельностью проводилось идеологическое обоснование объединения, здесь была использована популярность идеи автономии среди греческих государств.
Исократ в "Панегирике" ссылается на противоречие между принципом автономии и политической жизнью Греции во время господства Спарты. Выражая взгляды большинства полисов, он упрекает Лакедемон в том, что практически отсутствует автономия, записанная в договоре, и что настоящее положение далеко от οὐτόνομία καὶ ελενθερία ("независимости и свободы" - Isocr. Paneg., 115, 117). Афины активно использовали недовольство полисов спартанской политикой для пропаганды новой коалиции, построенной на основе справедливости и уважения суверенности государств. Автономия фигурирует в подготовке новой коалиции и в своем прямом значении, т. е. как правовой статус государства. Договоры, заключенные Афинами с рядом полисов, и декрет Второго афинского морского союза упоминают αὐτονομία в числе условий соглашения (Tod. II², № 118, стк. 21; № 121, стк. 6; № 123, стк. 20; № 124, стк. 22). Самый ранний из этих пактов - соглашение с Хиосом - начинается с заверений верности договору, утвержденному царем и полисами (Tod. I², № 118, стк. 1-12).
Юридическая гарантия автономии полисам, входящим в коалицию, не помешала Афинам спустя некоторое время начать возрождение традиций Архэ - политики подавления союзников и подчинения их своей воле. Афины, как и Спарта, использовали правовой принцип суверенности полисов в политической пропаганде лишь тогда, когда хотели ослабить друг друга. Достигнув цели, они спокойно отбрасывали его. Даже зафиксированный в договорах и уставах коалиций, он не имел практической силы, если не поддерживался политикой одного из крупных государств.
Восставшие союзники начали войну, которая поставила Афины в тяжелое положение. Чтобы выйти из него, город опять обратился к лозунгу автономии. Исократ в речи "О мире", ратуя за скорейшее окончание военных действий, был вынужден признать, что противники Афин имели основания упрекать их в деспотизме и политике вмешательства во внутренние дела. Он призывает полис заключить мир на условии признания автономии эллинов, вывода гарнизонов из чужих городов и сохранения каждым своей территории (Isocr. De Расе, 16). При этом оратор ссылается на общепринятое мнение: по справедливости эллины должны быть автономными - διεξιόντες δὢς δίκαιον ἐστίν αὐτονόμους (Isocr. De Расе, 67).
Речи Исократа показывают, что к середине IV в. упреки в несоблюдении автономии или использовании ее в корыстных целях стали обычным аргументом в политической публицистике. В "Панегирике" оратор исходит из интересов Афин и адресует свои обвинения Спарте. В речи "О мире" он уже признает, что Афины сами нарушают этот принцип в ущерб союзникам. В "Платейской речи", написанной от имени жителей Платей, звучит та же аргументация, но направленная против Фив. Платейцы жалуются на то, что прежде фиванцы высказывались за свободу и автономию, а теперь говорят только о выгоде и силе (Isocr. Plat., 24). Афинам поставлено в вину попустительство Фивам - прикрываясь автономией (τὴν αὐτονομίαν προτείνοντες), они разрешают фиванцам разорять города (Isocr. Plat., 43). В речи, написанной от имени спартанского царя Архидама, говорится, что отпавшие от Лакедемона государства Пелопоннеса не улучшили этим своего положения. В числе бед, постигших неверных союзников, упоминается утрата ими автономии (Isocr. Arch., 64).
Понятие свободы тесно связано с представлением о перемене греческого полиса как свободном и независимом государстве и относится к числу бесспорных и незыблемых κοινοί νομοι ("общих законов"). Трудно проследить истоки и начальные этапы формирования понятия "свобода", но очевидно, что оно не могло существовать без антитезы и всегда было связано с понятием несвободы, рабства. Первоначально свобода была лишь социальным термином и применялась для обозначения отношений внутри государства.
Греко-персидские войны четко обозначили новый аспект: свобода стала характеризовать также и отношения между государствами. Эти войны превратили идею свободы в призыв к консолидации сил для отражения внешней опасности, в принцип, выражавший взгляды греков на специфику их типа организации общества. В данный период свобода постоянно упоминается как цель освободительной войны и квинтэссенция полисных ценностей, важно подчеркнуть, что речь шла о независимости не только отдельных полисов, но и Эллады в целом. Антитеза ἐλευθερία - δουλεία (свобода - рабство) приобрела тогда новый оттенок, связанный не с индивидуальным, а с государственным статусом, рабство и ассоциирующиеся с ним негативные представления усиливали позитивное значение понятия "свобода".
Свобода продолжала оставаться идеалом полиса и после того, как Греции удалось отстоять независимость. Из речи Перикла видно, что он считает свободу первоосновой существования государства, если Афины спасут свободу, то легко смогут восстановить утраченное (Thuc. II, 62, 3). У Фукидида вопрос о свободе встает в самых драматических ситуациях (Thuc. I, 134, 1).
Свобода связана с самим существованием государства; недаром, как уже было отмечено исследователями, свобода противопоставляется рабству, статусу варваров, ниже которого эллин уже не мог опуститься. В межполисных отношениях антитеза "свобода - рабство" (ἐλευθερία - δουλεία) используется для того, чтобы подчеркнуть остроту конфликта и создать ситуацию, из которой, в сущности, есть только один выход.
Л. Пранди убедительно показала, что Спарта эффективно использовала лозунг ἐλευθερία в своей пропаганде, рассматривая Пелопоннесскую войну как освободительную против Архэ, обостряя тем самым конфликт и переводя его на новый, панэллинский уровень. Данные, приводимые автором статьи, свидетельствуют, что этот шаг способствовал популярности политики Лакедемона и нашел отклик в общественном мнении Греции [Prandi, 1976, с. 72-82].
Лакедемон остался верен лозунгу до конца войны, и Ксенофонт торжественно провозгласил день уничтожения Длинных стен побежденных Афин днем начала свободы Эллады (την ἡμέραν τῆ Ελλάσι ἄρχειν τῆς ἐλευυερίας - Xen. Hell., II, 2, 73). Однако вскоре греческие города обвинили Спарту в том, что по ее вине вместо свободы они получили двойное рабство (διπλῆν δουλείαν): гармостов и декархов (Xen. Hell., III, 5,13).
Афинская пропаганда воспользовалась благоприятной для нее ситуацией. Исократ отметил, что Спарта вступила в войну под лозунгом освобождения эллинов, но ее победа создала положение, очень далекое от свободы (Isocr. Paneg., 117-121). Оратор прибегает к антитезе ἐλευυερία - δουλεία, возвращаясь к ее первоначальной интерпретации, т. е. сопоставляя Элладу и негреческие государства. Он пишет, что спартанская политика привела к вмешательству персидского царя в дела эллинов и выдаче ионийцев персам, в то время как предки афинян не заискивали перед варварами в целях порабощения Эллады (ἐπὶ δουλεία τη των Ελλήνων) (Isocr. Paneg., 85,119-121). В "Панегирике" титул освободителей Греции отбирается у спартанцев и передается афинянам, как жителям полиса более достойного этого высокого звания, прославленного подвигами в мифические времена и в период греко-персидских войн, когда Афины сражались за свою свободу и свободу других эллинов (Isocr. Paneg., 52). Эти же мотивы были затем повторены оратором в "Панафинейской речи", но с более резким акцентом. Афиняне именуются здесь спасителями Эллады, издавна ненавидящими варваров (ср. Lys. II, 33-34; XXXIII, 6), одновременно спартанцы обвиняются в предательстве общего дела греков: под лозунгом освобождения эллинов они передали персидскому царю греческие города в Азии, а сами поработили эллинов в Греции, закрепив это путем договора с царем (Isocr. Panath., 52,102-106).
Исократ интерпретирует политику негреческих государств как угрозу порабощения и уничтожения свободы Эллады, ссылаясь на действия Персии в прошлом. Даже стремясь доказать необходимость покорения Азии греками и нуждаясь в преувеличении персидской опасности, он вынужден ограничиться комментированием современных ему событий как руководства царем делами эллинов, но не упоминает о возможности утраты свободы.
Основы межгосударственного общения
В осуществлении программы Исократа и поддержании справедливого мира в Элладе должна была помочь добрая воля (εὔνοια), проявленная полисами друг к другу; εὔνοια между городами - это уважение свободы и независимости других. Ж. де Ромилли видит в доброй воле вид посредничества, соединяющий идеи, противоположные друг другу [Romilly, 1958, C.96J. К. Брингман доказывает, что цель Исократа - склонить добрую волю греков к Афинам, εὔνοια - залог успешной политики [Bringmann, 1965, с. 68].
Соглашаясь в принципе с такой интерпретацией понятия доброй воли, мы бы хотели обратить внимание на то, что "доброжелательность" в речах оратора всегда тесно связана с антитезой "сильный - слабый". В сфере внутригосударственных отношений - богатый и бедный, межполисных - сильные и слабые города, в отношении полисов к внешнему миру - Эллада и Филипп. Как известно, единодушие граждан (ὁμονόια) считалось основой полиса, краеугольным камнем его существования [Jones, 1956, с. 79 и сл.]. Исократ переносит такое понимание единства на межполисные отношения и делает принципом объединения греческих государств.
В "Филиппе" противопоставлены εὔνοια и ὁμονόια (Isocr. Phil., 68), т. е. добровольное признание превосходства и вынужденное, насильственное подчинение. Сильная сторона должна позаботиться о своей доброй репутации и не демонстрировать превосходство слишком явно, проявлять известную заботу и о делах союзников. Те же, в свою очередь, обязаны смириться с тем, что являются более слабыми партнерами, следовательно, обязаны ради общей задачи и общей выгоды, в которой будут иметь свою долю, пойти на некоторые уступки. Пренебрежение доброй волей - опрометчивый шаг с их стороны: если они не захотят стать доброжелательными по собственной инициативе, то заставит необходимость: соображения полезности убедят полисы прекратить раздоры, а бедствия заставят сделать это (Isocr. Phil., 45). Добрая воля в понимании Исократа предстает осознанной необходимостью определенных действий[8].
Цель перед полисами состоит одна - покорение Азии, действия, мешающие этой акции, осуждаются, предлагаются меры, способствующие осуществлению плана Исократа. В такой ситуации особое значение приобретает роль гегемона, предводителя похода. Проблема объединения была одной из главных на протяжении всей истории Греции. У Исократа свое понимание задач ведущего полиса, ближе всего его интерпретация к пониманию роли вождя в военном походе. Слово ἡγεμών ("предводитель") почти не связывается с настоящим временем, оно относится либо к прошлому, либо к будущему и, как правило, связано с военными действиями. Для Афин это период греко-персидских войн, для Спарты - время неиспорченных нравов и простой, четкой, военной организации государства (т. е. до Пелопоннесской войны - см. Isocr. De Расе, 30, 42,102,144; Paneg., 57; Phil., 60). Преобладание одного полиса над другими названо как угодно - властью, державой, господством, тиранией (δύναμις, ἀρχὴ, δεσποτης, τύραννος), только не гегемонией (Isocr. De Pace, 34; Paneg., 80, 104).
Гегемония в будущем возможна лишь при изменении существующих отношений. При такой организации межполисных связей слово "союзник" (σύμμαχος) будет иметь свое буквальное значение - военный союзник. Идея Исократа о совместном походе греков на Восток служит своеобразным трафаретом, в рамках которого освещаются и решаются все вопросы. Поэтому кардинальные проблемы мсжполисных отношений остаются нерешенными, лишь предъявлены обвинения политике, проводимой ведущими полисами в настоящем, да и то потому, что такая политика мешает осуществлению похода.
Отсюда расплывчатость общей политической программы взаимосвязей полисов и конкретность отдельных мер, призванных прекратить вражду и установить перемирие. Все предложения Исократа, не связанные прямо с походом, носят следы половинчатости и неопределенности. А. Момильяно полагает, что для программы оратора характерны два противоречивых мотива: союз между греками следует основать на равных началах и союз не может существовать без сильной власти [Momigliano, 1934, с. 186]. Позиция Исократа становится объяснимой, если видеть в его тезисе противоположные тенденции, но направленные к одной цели. Идея автономии была пропагандистским приемом, второе предложение направлено на военный союз, организация которого немыслима без сильного предводителя.
После того как Исократ признал в "Панегирике" проблему объединения наиболее актуальной для своего времени, он стал искать лидера, который мог бы возглавить поход и осуществить его. В "Панегирике" предлагается дуализм, раздел гегемонии между Афинами и Спартой. Его решение обусловлено скорее внешними обстоятельствами, нежели внутренней убежденностью[9]. В период господства Спарты и ослабления Афин предложение разделить гегемонию было равносильно выдвижению Афин как вождя похода. Во всех остальных речах Исократ неизменно выдвигает одного предводителя, будь то государство или какой-нибудь выдающийся, по его мнению, деятель.
Э. Миккола на примере ранних речей Исократа сформулировал три основные функции вождя в понимании оратора: ответственность вождя перед народом (в этом он противоположен деспоту); вождь - слуга своего народа; вождь - защитник сограждан [Mikkola, 1954, с. 230].
В дальнейшем Исократ развил тезис об ответственности вождя перед народом и перенес его на внешнюю политику полиса: оправданием власти Афин может послужить их забота по отношению к городам. Наблюдение С. Пелмена, что именно у Исократа в этом и состоит разница между хорошей ἀρχή ("державой"), основанной на ἐπιμέλεια ("заботливости"), и тиранией [Perlmen, 1967, с. 340-341], представляется нам удачно дополняющим тезис Э. Микколы. Оратор настойчиво предлагает предводителю похода считать общей отчизной всю Элладу (Isocr. Paneg., 215; Phil., 177) и напоминает, что любовью пользуются не те, кто приобрел могущество для себя, а те, кто стал причиной великих благ для эллинов (Isocr. Phil., 145).
Исократ много пишет о гегемоне, эту почетную обязанность он предлагал и различным полисам, и отдельным лицам, что вовсе не означает, что он политически беспринципен. Искренне убежденный в том, что война за пределами Эллады - единственный способ установить в ней порядок, он возлагал эту миссию то на Афины, то на негреческих правителей. К последним Исократа привела не чрезвычайная вера в культуру, не недоверие к демократии и не аристократическое мышление, как полагает А. Момильяно [Momigliano, 1934, с. 187]. Он действует вполне в духе времени, характерной чертой которого было пристальное внимание к единовластным правителям, тиранам, командирам наемных отрядов, вера в то, что личность своими действиями может резко изменить ход событий, что она способна совершить дела, оказавшиеся не по силам большим коллективам людей.
Гегемоном греков Исократ все же предпочитал видеть Афины. Он обращается к другим государствам лишь после неоднократных попыток убедить родной полис в своей правоте. В "Панегирике" ведущая роль в походе отводится Афинам, хотя Спарта упоминается как равный по силе полис. Исократ постоянно ссылается на подвиги Афин в греко-персидских войнах, их выдающиеся заслуги перед Элладой, на благодарность греков, признавших гегемонию города. Героическое прошлое служит образцом для подражания, контрастом к настоящему, ориентиром для будущего, его роль в аргументации оратора универсальна. Прошлое Спарты восхваляется за внутренний порядок, однако она нигде не представлена спасительницей греков.
Почему Исократ не называет прямо греческого гегемона в будущем походе на Восток? При ответе на этот вопрос мы вынуждены довольствоваться гипотезами, построенными на догадках и предположениях. Причиной служит, очевидно, постоянная зависимость оратора от ситуации. Его программа дает нам лишь средства, связанные с этой ситуацией, годные для заключения перемирия, и цель, ради которой они выдвинуты. Прямо называть гегемона при быстро меняющемся соотношении сил, постоянном разделе Греции на враждующие лагери значило дискредитировать идею, так как враги полиса-лидера автоматически становились и противниками объединения Эллады под его эгидой.
Исократ чрезвычайно осторожен, на словах он никому не отдает предпочтения и старается выдвинуть лозунги, понятные и близкие всем, - прекращение войн, всеобщий мир, процветание, автономия, добрая воля. Они - почти точная копия его социальной программы, ориентированной на согласие между бедными и богатыми, их взаимную помощь, предполагающей отношения, построенные не на принуждении, а на доверии. Только в области межполисных отношений эта программа перенесена в политику.
Одним из наиболее удачных и широко известных лозунгов Исократа была его идея панэллинизма, общности истории и культуры, объединяющей греков, несмотря на их раздоры между собой, позволяющей рассматривать Элладу как нечто целое и единое перед лицом огромного варварского мира. Панэллинизм считается одним из основных пунктов программы оратора и своеобразным мостом, перекинутым между идеологией классического и эллинистического полисов.
Проблема единства греков была поставлена еще в V в. и неизменно связывалась с противопоставлением варварам, панэллинизм и Персия неотделимы друг от друга [Bringmann, 1965, с. 23; Kessler, 1911, с. 19; Levi, 1959, с. 56; Mathieu, 1925, с. 50; Perlman, 1969]. Идея общности греков, сознание своего этнического и культурного единства возникли в период греко-персидских войн, когда появилась необходимость объединения против персов. Представление об общности было теоретическим обоснованием этого объединения, а оппозиция по отношению к варварам, напавшим на Элладу и разорявшим ее, укрепляла полисы в сознании правоты своего дела, придавала войне освободительный характер.
В греческой литературе прочно установилось отрицательное отношение к варварам как к людям, неспособным возвыситься до высот эллинской культуры[10]. Противопоставление проводилось также в области политики, деспотизм считался неотъемлемой чертой персов, а полисное управление - греков.
Ораторы и публицисты отдавали себе отчет в том, что войны между полисами велись не только ради права на гегемонию, а преследовали и экономические цели. Уже Горгий в "Олимпийской речи" считал возможным устранить соперничество полисов в Элладе, объединив ее силы против Персии. Лисий, всячески прославляющий мужество афинян и чернящий варваров, Аристофан в "Ахарнянах", Эсхил в "Персах" достаточно ясно показывают тенденции, господствовавшие в греческом обществе.
Исократ не был создателем идеи панэллинизма, он снова выдвинул и обосновал этот лозунг именно в тот момент, когда Эллада наиболее нуждалась в нем [Mikkola, 1954, с. 240; Levitt, 1943, с. 66; Sinclair, 1951, с. 135]. Тезис об общности греков перед лицом варваров был перенесен в область политики, хотя и сохранил некоторые черты этнического противопоставления[11]. Он разделил судьбу ряда институтов и идей, которые появились во время становления полиса и его борьбы за свою независимость, потом исчезли или не играли существенной роли в классический период для того, чтобы, видоизменившись, возникнуть на другой основе во время кризисных явлений в полисе. Так обстоит дело со "старшей" и "младшей" тираниями, пристальным вниманием к экономике, панэллинистской идеей.
Исократ довел программу панэллинизма до ее логического конца, не только противопоставив варваров и эллинов, но и сформулировав основные задачи и цель похода: прекращение вражды между полисами и перенесение войны в Азию. Он неоднократно развивает тезис о том, что война между греками - безумие (μανια), вместо того чтобы воевать друг с другом из-за доходов, лучше перенести войну на материк (Isocr. Paneg., 17, 19, 33). Е. А.Миллиор заметила, что основой соглашения полисов, по Исократу, была их автономия, но без эксплуатации периферии полис был обречен на экономическое вымирание [Миллиор, 1939, с. 96]. Этим обусловлены настойчивые призывы оратора перенести войну в Азию и извлечь из нее доходы. Экономические цели внешнеполитической программы Исократа предельно обнажены и не оставляют сомнения в том, что именно они служат главным побудительным мотивом.
Признавая вклад Исократа в выдвижение и оформление панэллинистской идеи, считать ее центральным тезисом его учения мы можем лишь с некоторыми оговорками. Вся известная нам программа взаимоотношения полисов друг с другом и их иерархия в Элладе носит ситуационный характер. В ее основе нет идеальной модели, к которой следует стремиться. Критикуя современную ему политику полисов, Исократ создал отрицательный образ, но оставил его без антипода.
Восхваление оратором гегемонии, равноправия, автономии, единства - не более чем ораторские приемы, использованные для убеждения аудитории. Предложенные им меры - временные, не снимающие важнейших вопросов взаимоотношений полисов[12]. Ближайшая цель оратора - создание симмахии для покорения Азии, дальше он не заглядывает. Отстаивая свои взгляды, Исократ затрагивает такие основные понятия, как ἀρχή, ἡγεμονία, αὐτονομία, однако их освещение очень односторонне - лишь в связи с критикой существующего положения или разъяснением задач, стоящих перед полисами.
В концепции, ориентированной на события текущего дня, идея панэллинизма занимает весьма почетное место, но не следует забывать, что предложенная программа действий была промежуточной, следовательно, невозможно считать панэллинизм основным принципом межполисных отношений или новым типом связи между греческими государствами. Направленный против варварского мира, панэллинизм для Исократа - удачный лозунг для завоевательного похода.


[1] Сходный прием был употреблен Демосфеном в одной из речей против Филиппа (VI). Он доказывает, что могущество Филиппа — ложное, в его государстве множество внутренних противоречий.
[2] Ср. Dem., III, 28 — афиняне истратили без нужды 1500 талантов.
[3] Вилламович [Willamowitz, 1883, с. 380) полагает, что «Панегирик» — обоснование Второго Афинского морского союза. Э. Бухнер [Büchner, 1958, с. 28—87] доказывает, что речи «О мире» и «Панегирик» направлены против Союза. Е. А. Миллиор [Миллиор, 1939, с. 93, 100] находит в «Панегирике» программу–минимум и программу–максимум. Первая заключается в установлении гегемонии Афин на море, прекращении междоусобных войн и объединении Эллады. Вторая — в захвате Малой Азии. По ее мнению, не «Панегирик» подготовил Второй Афинский морской союз, но его публикация показала, что созрели все условия для борьбы со Спартой.
[4] В литературе эта проблема была поставлена как вопрос — существует ли единство темы в «Панегирике» и речи «О мире», или Исократ выдвинул в них две различные точки зрения. В. Йегер [Jaeger, 1940, с. 427; 1945, с. 134] высказал предположение, что здесь речь идет о двух видах морского владычества, которые и обозначены двумя различными терминами. Э. Бухнер [Buchner, 1958, с. 87, 150) видит единство между данными речами, но подчеркивает, что для обозначения преимущества употребляются разные термины, которые нельзя считать синонимами, он объясняет расхождение в терминологии изменившейся политической ситуацией. К. Брингманн [Bringmann, 1965, с. 32 и сл.] пришел к выводу, что в промежутке между двумя речами взгляды Исократа изменились в связи с изменением ситуации. М. Леви [Levi, 1959, с. 77 и сл.] и Дж. Джиллис [Gillis, 1970, с. 196] находят между двумя произведениями противоречия.
[5] П. Клоше справедливо заметил, что Исократ не затрагивает демократического строя, он осуждает действия, продиктованные стремлением к насильственной масти в Элладе [Cloché, 1963, с. 76 и сл.].
[6] Содержание понятий αρχη и ἡγεμονία было подробно исследовано Бухнером, который пришел к обоснованному выводу, что первое из них обозначает у Исократа господство над греками, а второе — признаваемое всеми привилегированное положение Афин в Элладе [Buchner, 1958, с. 150). В. Йегер неверно, на наш взгляд, связывает принцип гегемонии с интересом группы имущих [Jaeger, 1945, с. 129] — в речах оратора нет данных для подобного вывода.
[7] М. Леви подчеркивает, что Исократ отвергает политику, основанную на грубой силе [Levi, 1959, с. 50].
[8] Так автор снимает еще один конфликт между свободой и несвободой.
[9] Мы согласны с мнением Клоше [Cloché, 1933, c. 132], что в предложении разделить гегемонию со Спартой Исократ был не совсем искренен.
[10] Бэкон [Bacon, 1961], исследуя отношение к варварам в греческой трагедии, показала, что у Эсхила и Софокла не было презрения к иноземцам. Символический тип неполноценного варвара сформировался в пьесах Еврипида.
[11] О перенесении понятия общности эллинов в политику см. [Walbank, 1951]. М. Леви [Levi, 1959, с. 164) разделяет общность, основанную на paideia, и этническую общность. На наш взгляд, идея панэллинизма у оратора включает в себя и то и другое, хотя первый тип, конечно, преобладает.
[12] Нам хотелось бы обратить особое внимание на тезис Ж. де Ромили [Romilly, 1954, с. 344), что мир у Исократа не был систематической программой.