Историки и читатели их трудов всегда были очарованы вопросами, связанными с историей великих империй, особенно вопросами их возникновения и распада. Если говорить о философии истории, достаточно напомнить Жака Бениня Боссюэ его размышления о "Возвышении и падении империй" (1681), "Размышления о смене империй" Вольнея (1791), размышления о причинах падения Персидской империи от руки Александра, изложенные Гегелем в своем публичном курсе (1826-1829). Еще в античные времена была создана теория пяти империй: Ассирийской, Мидийской, Персидской, Македонской и Римской. При чтении "Введений", написанных Полибием для своей "Истории" и Дионисием Галикарнасским для "Римских древностей", становится ясным, что эта теория главным образом продвигала идею превосходства Римской империи над всеми прочими, включая Персидскую империю, которая не смогла сопротивляться наступлению Александра Великого весной 334 года. В результате четырехлетней войны Дарий III, десятый Великий царь и потомок основателя династии, Кира (ок. 557-530), погиб, убитый приближенными (июль 330 г.).
Но, с удовольствием констатируя исчезновение Персидской империи, рассуждая об идее ее внутренней неустойчивости, древние авторы не стремились объяснить причины и условия ее падения, лишь постоянно подчеркивая недостатки и пороки последних ее правителей. Нынешние историки также не задаются вопросами о причинах явной внезапности исчезновения некоторых древних империй. Даже если их формулировки несколько меняются, суть вопроса остается практически неизменной: что надо ставить на первое место - структурные причины или конъюнктурные, а также насколько важны личные факторы? Именно на этом настаивает Жак Ле Гофф в своем "Святом Людовике"[1]: "заявляемое противопоставление между индивидуумом и обществом" суть ложная апория. "Знание общества необходимо для того, чтобы понять, как в нем формируется и живет конкретный персонаж". В рамках монархических государств Античности историк, знающий о важности структурного анализа, должен уметь также использовать инструменты, позволяющие ему постичь личность последнего правителя, понять его политическое видение и оценить его способность к созданию стратегий и даже к тому, способен ли он вести за собой армии.
Именно по этой причине в момент завершения своей книги о Персидской империи я решил провести особое изучение личности Дария III, которая была как бы продолжением и дополнением изучаемой темы. У меня было желание провести полный структурный анализ на основании возможностей, предлагаемых источниками и исторической проблематикой. Безусловно, это было очень беглое впечатление, поскольку известно, что ни одна книга не может быть полностью исчерпывающей, ведь могут появиться новые документы, а интерпретации, кажущиеся прочными в тот момент, когда они выдвигаются, могут быть вновь поставлены под сомнение, в том числе и в форме авторского раскаяния. Однако внимательное прочтение недавних публикаций позволяет мне думать, что ни в целом, ни в отдельных деталях интерпретация истории Персидской империи в моей книге 1996 года еще не была подвергнута уничтожающей критике.
Принимая во внимание материалы из этой книги, которые относят нас к самому раннему этапу македонского вторжения, имея анализ монархии Ахеменидов и подробное описание империи, а также пытаясь восстановить стратегию, проводимую Дарием по отношению к Александру[2], следует выбрать и предложить читателю несколько иной угол зрения на проблему. Желание посвятить книгу последнему из Ахеменидов было огромным еще и потому, что она стала первой публикацией такого рода. Конечно, существуют труды, восстанавливающие персидскую историю в ее династической последовательности, а также работы, в которых дан необычный взгляд на завоевания молодого македонского царя, и которые - по крайней мере лучшие работы, - упоминают его противника с большей или меньшей степенью точности и доброжелательством. Но, хотя во многих странах каталоги издателей и списки книготорговцев изнуряюще повторяют друг друга, красноречиво свидетельствуя о постоянном росте интереса к биографической литературе, занимающейся "воссозданием событий", никогда не было ни одной книги, посвященной истории Дария.
Это наблюдение, возможно, удивит некоторых читателей, но большинство находится во власти кажущегося очевидным расхожего мнения, независимо от того, осуждают ли они наличие этого печального пробела или, напротив, не видят причины смущаться его, поскольку, в конце концов, все они считают, что на фоне личности самого Александра его персидский враг, с его отсутствием харизмы, не стоит такой предупредительности и не заслуживает обширных упоминаний в документах.
Тем не менее подобный дисбаланс создает определенную проблему и стоит того, чтобы на него обратили особое внимание. Конечно, заметно, что письменных источников, посвященных Дарию, не слишком много, и что они не особенно связаны между собой, но было бы упрощением приписывать потерю памяти об историческом персонаже лишь документарным пробелам. Исторические предпочтения являются, были и остаются отражением эпохи и точки зрения, используемой методики и способа постановки вопросов. Я абсолютно убежден, что сохраняющаяся незаинтересованность Дарием III и его империей является проявлением общей недооценки эпохи Ахеменидов в истории древнего Ближнего Востока. В особенности следует отметить, что, за исключением Кира и Дария I, персидские цари не слишком интересовали историков и биографов.
Вследствие принципиальных заявлений, которые, став в наше время банальными и даже ритуальными, приумножили вред эллиноцентрических и александрофильских представлений, специалисты, изучающие Александра и его эпоху, не смогли извлечь всю возможную пользу от увеличения знаний об эпохе Ахеменидов. Однако Михаил Ростовцев в многочисленных работах, публиковавшихся с начала XX века, довольно рано проложил новые пути, которые должны были существенно изменить подход к изучению структурных и генетических взаимоотношений между эллинским и ахеменидским обществами. Во вступительной главе своего монументального труда об эллинском мире (1941) он не обошел вниманием империю Дария III. Сама логика повествования не позволяла надолго задерживаться на персоне Великого царя, но в книге выражено глубокое убеждение автора: эллинские государи возводили свои государства не на развалинах империи Ахеменидов - они возводили фундамент своей власти на вполне жизнеспособном наследстве - империи Дария, побежденной Александром. И хотя значительное число историков, изучающих эллинистический мир, не упустили возможности черпать вдохновение в трудах Ростовцева, имелись и такие специалисты по эпохе Александра, которых подобное видение предмета отнюдь не вдохновляло. В семидесятые годы прошлого века эстафету подхватили историки, изучавшие мир Ахеменидов: их исследования, проводившиеся в течение последующих тридцати лет, принесли весьма значительные результаты. Но и в этом случае необходимо с сожалением отметить: они не слишком существенно изменили общее мнение относительно истории Александра.
По различным причинам, которые нет необходимости повторно здесь анализировать, многие специалисты по эпохе Александра все еще de facto считают, что им необходимо лишь опосредованно изучать историю взаимоотношений с Ближним Востоком под управлением Великих царей. Однако если включение истории Александра в общую историю Македонии и греческих городов не вызывает вопросов, то для историка, изучающего биографию Александра, также должно быть абсолютно очевидным, что анализ его завоевания стран Ближнего Востока вплоть до Центральной Азии и Индии и политики, которую проводил македонский царь по отношению к различным народам, предполагает некоторое взаимное влияние - можно даже сказать, тесную связь, - с исследованиями, касающимися организации и эволюции империи Ахеменидов.
Но в исследованиях и книгах относительно истории Александра, появившихся за несколько последних десятилетий, этого не происходит. Парадоксально, но Персидская империя представлена там иногда даже более кратко, чем в трудах, появлявшихся в течение XIX века. Разумеется, эти соображения не повлекли за собой снижения усилий исследователей эпохи Александра после издания труда де Друазана "Александр" (1833), - тем более что его описание Персидской империи нам сегодня кажется наиболее подходящим. По крайней мере, он счел необходимым посвятить часть введения Дарию и его империи. В истории такой демарш применялся с давних пор. Как можно попытаться объяснить результаты войны между Македонией и персидской империей, совершенно не интересуясь не только Дарием и его окружением, но и странами, над которыми он властвовал, и их населением? Никто не может сегодня поставить под сомнение, что исследования, посвященные Дарию III, предполагают наличие двух сторон - а именно, ахеменидской и эллинистической, - которые затем соединяются, образуя единое целое в момент политического и культурного перехода, ставшего следствием столкновения между Дарием и Александром.
Именно поэтому в книге об Александре, первое издание которой вышло в 1974 году, я доказывал необходимость отхода от "психологического" подхода к изучению личности Александра и перехода к более "рациональному" подходу. Как тогда, так и сейчас я считаю, что вследствие сосредоточения на личности молодого македонского царя, мы "слишком часто пренебрегаем [его противником], как будто Александр существовал сам по себе, совершая подвиги в одиночку". Именно этому вопросу я посвятил главу, где рассказывается о "сопротивлении завоеванию"[3].
Книгу об Александре я начал не без некоторой обдуманной провокации со следующего заявления: "Эта книга не является биографией". Отчасти мой выбор определялся количеством страниц в серии: я решил тогда поговорить об "исследовании некоторых существенных и совершенно естественно поднимающихся вопросов"; я хотел "показать всем основные аспекты исторического явления, которое нельзя сводить только к личности Александра, какова бы ни была значимость этой персоны". В этой формулировке можно ясно увидеть мое недоверие к биографическому жанру, или скорее никогда не покидавшую меня сдержанность ввиду нередких случаев исключительной сосредоточенности на образе "великого человека", который этот жанр измыслил и долгое время пестовал. Таким образом, вполне возможно, что усердное знакомство с трудами, посвященными Александру, во многом поспособствовало сохранению у меня этого состояния настороженности - поскольку, начиная с Античности и до наших дней, огромное множество посвященных ему биографий скорее напоминают хорошо составленные хвалебные речи, в которых не предполагается достаточное количество уважительного внимания к противоположному "лагерю", и еще меньше уважения к профессии историка.
Конечно, эта сдержанность относительна и контролируема. Тем не менее, как справедливо говорит Жак Ле Гофф в своем труде "Святой Людовик", "биография не есть только коллекция всего того, что можно и что нужно знать о персонаже". Если историк считает себя настоящим профессионалом, он должен оценивать со всей скрупулезностью надежность доступных ему источников, и при этом важно, чтобы он располагал достаточным количеством документов, имеющих между собой определенные связи. Так обстоит дело с биографией св. Людовика, поскольку он, "(наряду со святым Франциском Ассизским) является личностью, жившей в XIII веке, о котором мы лучше всего информированы из первых рук". И если, - снова цитируя Ле Гоффа, - долг историка состоит в том, чтобы "рассказать о жизни человека единственно при помощи подлинных документов, принадлежащих определенной эпохе" (стр. 313), то данная книга не может быть расценена как биография, поскольку, как мы увидим далее, мы не располагаем подлинными документами эпохи Ахеменидов. Как описать жизнь человека, который ненадолго появляется в документах в возрасте сорока четырех лет[1] и шестью годами позже умирает, не оставив ни наследника, ни воспоминаний, и даже последние моменты жизни которого были сразу же использованы его врагами?
Природа и способ создания документальной базы привели к парадоксальной ситуации: несмотря на крепкую связь с долгой историей Ахеменидов, о фигуре Дария и его решениях можно узнать только из текстов, повествующих об Александре, составленных в македонском лагере, а иногда и вовсе в "западном" лагере. Этим объясняется требуемая длина и желательная точность фрагментов текста, посвященных в этой книге методам, среде, стилям и предположениям авторов римской эпохи, изложивших - на греческом или латинском языке - историю Александра. Именно поэтому, желая вновь соткать образ Дария, мы в этой книге вновь обращаемся к личности Александра.
Мы не будем говорить о греко-римских источниках, упоминающих Дария, поскольку ни один античный автор не считал необходимым сделать последнего Великого царя главным персонажем своего рассказа или написать его биографию. Все авторы стремились прежде всего писать об Александре - либо чтобы превознести его до небес, либо чтобы осудить за его недостатки и излишества, или, во всяком случае, чтобы рассказать о его пути и подвигах. Все они были вынуждены в самых разных контекстах упоминать Дария III, или, говоря более точно, того, про кого не известно ничего, кроме того, что он был противником молодого македонского героя. Нередко его даже выделяли из ряда славных носителей этого имени лишь малоприятным определением "тот Дарий, который был побежден Александром".
Занимаясь исследованием последней фазы эпохи Ахеменидов (особенно это касается IV в. до н.э.), мы постоянно оказываемся в крайне невыгодном положении. Ввиду редкости собственно ахеменидских источников - если они вообще существуют, - историк вынужден пытаться читать греко-римские источники, пытаясь вытащить из них то, что скрыто в них греко-римской интерпретацией событий. Действуя с осторожностью и строго просеивая информацию, при таком методе из греко-римского источника можно извлечь массу очень важных сведений об империи Ахеменидов, которую завоевал Александр и растащили его преемники.
Таким образом, множество эллинистических записей возникло как отражение военных и хозяйственных забот. В них древние авторы прямо или косвенно приводят сведения о мостах, ущельях и горах, которые пришлось преодолевать армиям, об оросительных системах, мешающих движению военных кораблей на Тигре, о хлебных амбарах и складах, где македонские войска могли снабжаться, о деревнях, где они становились на зимние квартиры, о городах и дворцах, где они находили отдых и добычу, об именах и функциях администраторов сатрапий, которых они захватывали, а также о правилах ахеменидского двора, обряды и ритуалы которого Александр перенял. В некотором смысле важно то, что они существуют, пусть даже в виде литературных фрагментов. Для историка Античности описание трофеев, захваченных при взятии города или лагеря, эквивалентно инвентаризационным спискам после кончины, на которые опираются современные историки: что знали бы мы о богатстве царского лагеря, если бы, вследствие поражения персов на Иссе, во многих эллинистических текстах не была бы описана палатка Дария, вход Александра в роскошные апартаменты побежденного, и, наконец, если бы не были захвачены огромные сокровища, оставленные в Дамаске Великим царем до сражения, а затем скрупулезно пересчитанные и зарегистрированные специальными хозяйственными службами македонцев?
Для того, кто решил отправиться на поиски Дария в источниках, посвященных Александру, способ чтения документов в принципе тот же самый, но в нем имеются некоторые специфические трудности. Легче найти документы о состоянии империи, чем о самом Дарий. Региональные исследования могут базироваться также на локальных текстах, что не подходит для биографического исследования - по крайней мере, для Дария III. К тому же, ввиду весьма эмоциональной ангажированности древних авторов по отношению к Александру и их активного присоединения к победившему македонскому большинству, они выписывают образ его противника крайне осторожно, стараясь при этом повести дело так, чтобы, даже упоминая Дария, говорить об Александре. В подобной ситуации рискованно, если не сказать невозможно, восстановить с достаточной степенью уверенности "реальный" образ персидского Дария, оказавшийся вложенным в ткань повествования этих авторов или выраженный неосознанно теми или иными словами. Как мне кажется, причина этого состоит в том, что чаще всего эти авторы игнорируют Великого царя полностью или почти полностью, с его мыслями и его стратегией, даже когда некоторые из них изображают, что говорят как бы от персидского лагеря, приписывая Великому царю некие мысли, чувства и слова. Их внимание полностью приковано к македонскому царю, и они даже не являются историками в современном понимании этого слова.
Автор этой книги с удовольствием использовал бы в качестве эпиграфа прекрасное посмертное обращение к Дарию, написанное в 1180 году Готье де Шатильоном в книге "Александриада": "О, Дарий, если однажды поверят тому, что мы пишем, Франция с полным правом будет считать тебя равным в славе Помпею"[1]. Профессиональные реалии очень быстро ставят на место исторические амбиции!
Конечно, Дарий III, Великий царь, не является Луи-Франсуа Пинаго, этим антигероем, давшим свое имя книге, в которой Ален Корбен пытался успешно решить парадоксальную задачу - "снова заставить существовать человека, о котором уничтожено даже воспоминание, [... чтобы] воссоздать его, дать ему второй шанс - довольно прочный - и возможность запомниться в своей эпохе"[2]. Объясняя свой демарш, автор пишет, что он не собирался писать биографию - "попытка, без сомнения, абсурдная, когда речь идет о крестьянине XIX века. Речь шла [...] о том, чтобы вернуть к жизни фрагмент исчезнувшего мира, который мог бы стать элементом необычного сюжета"[3].
Естественно, можно было бы отклонить сам принцип методологического сравнения на том вполне понятном основании, что сведения о Дарии не столь драматически недоступны, как информация о Луи-Франсуа Пинаго, и что последний из персидских царей не настолько неизвестен истории. Тем не менее необходимо отметить, что все, что мы "знаем" о нем и его жизни, укладывается в несколько слов[4]: родовое имя; имя его жены; его матери; его дочерей и сына; имя, которое он носил прежде, чем стать царем (даже при том, что существуют две различные традиции); крохи информации о его положении при дворе до его восшествия на престол; названия сражений, которые он проиграл; дата его смерти и возраст, которого он достиг к этому моменту. И больше ничего или почти ничего: или, точнее, "остальное" совмещается с историей завоеваний Александра. Конечно, историки уже давно научились не отступать в страхе перед отсутствием документов, и их задача состоит в том, чтобы создать историю из того, чего мы не знаем. Но в данном случае пустота достигает столь гигантских масштабов, что было бы неразумно пытаться завербовать ее себе в союзники.
Благосклонно упоминая о Пинаго Корбена, критик написал, что, в конечном счете, "закрыв книгу, мы не стали знать об этом человеке намного больше, чем ранее"[5]. У меня есть все основания опасаться, что читатель придет к такому же выводу после прочтения этой книги, поскольку в конечном счете - если предположить, что кому-то захочется отнести его к категории "великих людей Античности", - последний из ахеменидских царей все равно останется "неизвестным" среди тех, кто обладал верховной властью и водил за собой армии.
Однако Дарий, естественно, говорил, писал письма, посылал письменные приказы, возможно, он даже сам до 334 года лично осуществлял кампании в разных уголках своей империи, и, без сомнения, он любил, составлял заговоры, и поддерживал дружеские отношения, но мы не нашли никаких следов этой общественной и частной жизни. О ней нам известно лишь через посредство греческих и римских авторов. Обрывочные цитаты царских писем, речей или его письменных документов либо являются подозрительными, либо представлены в виде таких намеков, что любое восстановление оригинала попросту исключено. Возьмем простой пример у Арриана, описывающего расположение ахеменидских армий во время сражения при Гавгамелах: "Аристобул говорит, что план, воспроизводящий ход сражения таким, каким его определил Дарий, был составлен позднее"[6]. Эта формулировка ясно показывает, что Арриан не имел перед глазами документа, даже в виде свободного изложения Аристобула. Согласно широко использовавшейся в античный период практике, ссылка на документ, которым мог бы воспользоваться Аристобул, придавала авторитетность его собственному сочинению. Короче говоря, современный историк не в состоянии будет утверждать наверняка, что у Аристобула был в руках такой документ, или что ссылка подтверждает истинность дальнейших выводов Арриана. Он лишь с полным правом может утверждать, что в штабе Ахеменидов был скрупулезно разработан свой план сражения, но подобное утверждение можно сделать и без дополнительного замечания Арриана.
К тому же эти авторы намереваются главным образом представлять единственного героя этой истории - Александра, вставляя Дарию черты и речи столь стереотипные, что нынешние историки мало что могут извлечь из них для того, чтобы вернуть исторической личности его подлинные черты. Если мы возьмем в качестве примера многочисленные рассказы, которые - не только в древних источниках, но и в средневековой или даже современной драматургии и историографии, - касаются смерти Дария, становится ясно, что внутри повествований могут варьироваться детали, но основная функция этих произведений - превозносить "рыцарское" отношение Александра к своему врагу, украшенному всеми теми достоинствами, которые обычно связываются с образом "достойно проигравшего". Точно также многочисленные появления матери, жены и дочерей Дария менее всего призваны рассказать о чувствах, обуревающих Великого царя, но нужны для того, чтобы продемонстрировать сыновнюю привязанность и "восхищающую сдержанность" Александра. Каждому персонажу приписываются строго определенные сюжетом роли. Невероятный успех подобных сцен и рассказов в исполнении художников - поборников древних обычаев и певцов героического величия молодого македонского царя - обусловлен еще и тем, что чаще всего они уподобляли Александру своего покровителя, использовавшего их и дававшего им заказ.
Среди пьес, взятых из античного театра, действо "Царь персов припадает к ногам Александра" являлось одним из наиболее часто представлявшихся, и всем понятно, что в нем главным образом иллюстрировалось благородное величие Александра, а не почиталась память Великого царя, молчаливо осужденного за то, что своим поражением он допустил, чтобы женщины, столь благородные по происхождению и великие душой, попали в лапы врага. И если взять сцену, где Александр бросает свою мантию на тело Дария, убитого своими приспешниками, снова именно македонский царь недвусмысленно выведен в качестве положительного героя. В любом случае Дарию отведена роль не творца собственной истории, а лишь пешки в руках Александра.
Видя такое положение, романист или писатель-фантаст может встать на путь, проложенный Эндрю М. Рамси, который в 1727 году, будучи вдохновленным "Киропедией", опубликовал любопытное произведение, оказавшееся настоящим бестселлером:
"Ксенофонт ничего не говорит в своей "Киропедии" ни о чем, что происходило с Киром начиная с шестнадцати и кончая возрастом сорока лет. Я воспользовался молчанием древних авторов относительно молодости этого принца, заставив его путешествовать, и рассказ о его путешествиях позволяет мне описать религию, обычаи и политику всех тех стран, по которым он проезжал, особенно в тех странах, где в то время происходили основные преобразования - Египта, Греции, Тира и Вавилона".[7]
Воспользовавшись привилегиями inventio и imitatio, он позволил себе переплетать ссылки на древние тексты и элементы фантастики:
"Я почти ничего не приписывал древним в плане религии, лишь допустимые, вполне формальные пассажи [...]. Насколько возможно, я минимально отступал от точной хронологии событий [...]. Единственная свобода, которую я позволил себе, состоит в том, что я ввел в исторические эпизоды некоторые частные ситуации и характеры, чтобы сделать свое повествование более поучительным и интересным"[8].
Заметно, что автор также старается придерживаться общего уровня познаний своего времени. Чтобы еще раз подчеркнуть свою приверженность реальным историческим данным, он воспроизводит в приложении письмо Николя Фрере, которое, как он говорит, подтверждает его хронологию жизни Кира с точки зрения исторических знаний того времени, принятых среди специалистов[9].
Такого же подхода придерживаются авторы исторических романов - именно так действует Гор Видал, который в романе "Создание" уводит читателя из Пасаргад в Афины и Индию, двигаясь вместе со своим героем-рассказчиком, Киром Спитамой, внуком Зороастра, другом детства и послом Ксеркса. То же делает Мари Рено, которая на страницах книги "Персидское дитя" выводит Дария III, а затем и Александра, увиденных глазами молодого евнуха Багоаса, фаворита Великого царя, а затем и его македонского победителя. И совершенно неважно, в сущности, что первый из них (Кир Спитама) был творением современного романиста, а второй (Багоас) упоминался у Квинта Курция в его цикле рассказов и пьес - они оба ожили на книжных страницах.
У историка, занимающегося изучением биографии последнего Дария, могут возникнуть трудности, если он, сославшись на "молчание древних", займется ни на чем не основанным восстановлением образа последнего из Ахеменидов. Более того, в отличие от специалистов по "пинаготическим исследованиям", или, говоря шире, многих историков прошлого и настоящего, у него нет возможности проконсультироваться в кадастровых регистрах или архивах, хранящих гражданские акты, где он мог бы найти точные даты рождения и смерти царя и множество других сведений, которые позволили бы заполнить, хотя бы частично, пустоту первых сорока четырех лет жизни человека, дожившего всего до пятидесяти.
Имея перед собой множество оригинальных документов, биограф святого Людовика может позволить себе не изучать жизнь короля после смерти короля и не будет предлагать сверим читателям "историю легендарного образа короля-святого", так как "этот увлекательный сюжет выходит за рамки поднятой проблематики". Напротив, историк, исследующий последние годы империи Ахеменидов, будет вынужден предпочесть этот подход, то есть изыскивать черты образа Дария III в литературе и иконографии, или, точнее, изучать этапы и условия конструирования разносторонних воспоминаний о Великом царе. В целом меня очень удивляет тот факт, что ни историки Персидской империи, ни историки Александра, насколько мне известно, никогда не пытались систематически заняться подобными исследованиями. Единственно, кто идет подобным путем - романисты и специалисты, исследующие легенды об Александре. В настоящее время они энергично и крайне плодотворно трудятся или над версиями, которые, восходя к "Роману об Александре" Псевдо-Каллисфена, были созданы и распространились в западных странах в Средние века, или над персидскими и арабо-персидскими версиями, в которых был создан и пронесен через века парный портрет Искандера и Дара.
Однако при этом следует подчеркнуть наличие лакуны, которая наложилась на документарный пробел, имеющийся у историков. Удивительно, насколько тщательно и с какой проницательностью эти специалисты анализируют пути и средства, при помощи которых создавалась память об Александре - мифы, легенды и просто выдумки, - при этом совершенно не желая заняться изучением тех же древних и средневековых романов об Александре с целью вычленения из них элементов образа Дария[10]. Особенно огорчительно, что никто не исследует подобным образом персидские и арабо-персидские тексты, поскольку на основании письменных источников и чтения наизусть странствующими аэдами "книг царей" сформировалось представление иранцев о своем прошлом. Особенно заметно это стало после того, как тысячу лет назад широко распространилась поэма Фирдоуси "Книга царей" ("Шах-наме"). В ней, помимо множества других глав, рассказывается о трогательной истории Искандера и Дара, их битвах и их братском примирении в тот миг, когда царь Ирана делает свой последний вздох. По этой причине - несмотря на мою неопытность в этой, достаточно специфической, области, - мне показалось необходимым заняться поисками образа Дара. Параллельное расследование напрашивалось еще и потому, что персидская версия частично восходит к греческому роману Псевдо-Каллисфена.
На основании анализа греко-римских, персидских и арабо-персидских традиций можно было бы понять, почему, когда и как родились - в терминах их отбора и обработки - описания и образы, которые, накапливаясь с античных времен, и соткали полотно памяти о Дарии. Это расследование сможет отчасти приоткрыть путь для восстановления биографии Дария, но эта биография все равно останется неполной, неопределенной, субъективной - одним словом, калейдоскопичной. Цель этой книги состоит в том, чтобы объяснить, почему Дарий был осужден, наравне со многими другими, бродить бесплотной тенью по полям исторического забвения.