III. Посланническое слово о Константинополе, произнесенное в Риме

Автор: 
Фемистий
Переводчик: 
Егунов Л.

Невозможно никакому другому городу, божественнейший самодержец [1], подыскать подобающий тебе венец или иной благодарственный дар твоей доблести: кто бы ни пытался воздать тебе честь, хотя сколько-нибудь равную оказанным тобою благодеяниям, всякий неизбежно будет совершенно не в силах сделать Это по достоинству. А тому городу, что назван по имени твоего отца [2], но на самом деле принадлежит скорее тебе, чем твоему отцу, подобная попытка особенно затруднительна. Даже если мы употребим на венки все имеющееся у нас достояние, то и тогда выйдет, что не на наши собственные средства осуществится это доброе дело - мы только вернули нашему благодетелю незначительную часть того, что мы от него получили. Тех, что кругом в долгу, не хвалят за какую-нибудь малость, возвращаемую ими, но порицают за то, что они остаются должны, так произойдет неизбежно и с нами; и какую бы благодарность мы ни воздали, она неминуемо будет оценена как ничтожная часть нашего долга; в самом деле, как'раз наш город не в силах найти приношение, достойнее тебя: он сам, этот город, весь в целом и есть твой венок и приношение тебе; так что нисколько не нужно ему содействие извне, чтобы воздать тебе благодарность за свою красоту, и тем самым, что он таков, каков он есть, он возвеличивает своего творца. Все же, несмотря на крайние затруднения, нашему прекрасному городу есть чем гордиться: он нашел-таки подходящий способ не слишком сильно отстать от надлежащей меры. Ведь существует два способа, посредством которых люди могут выразить свою благодарность как можно торжественнее и полнее: первый способ состоит в том, чтобы сделать очевидцами оказания почета возможно большее число людей, другой же в том - чтобы было видно, что они воздают благодарность не из лести, а по добровольному решению; первый способ более широко оповещает о полученных благодеяниях, а второй - ставит хвалу вне подозрений. Наш город предусмотрел, чтобы осуществилось и то и другое на справляемых ныне торжествах: [3] почет воздается тебе на самом видном месте вселенной [4] и притом пользуются услугами человека, безусловно правдивого [5] - и то и другое делается не между прочим, а как нельзя более тщательно.
Воззри, божественнейший самодержец, прежде всего на сам город - к какой поре приурочил он свое приношение: не на олимпийских играх или дельфийских провозглашает он присуждение венка, не на Панафинеи или Дионисии собирает он эллинов, как Это делали некогда афиняне, стараясь угодить македонским владыкам, нет, в царствующем граде увенчивает царствующего над людьми царствующая столица - вторая благодаря вам, - и вот Этот город становится очевидцем воздаяния такой почести, что лишь она одна своим великолепием превосходит город, ее оказывающий. И само зрелище у нас блистательно - соответственно венку и прославлению. Как Фетида у Гомера [6], когда Зевс удалился в Океан, полагает, что ей не следует в это время предстательствовать за своего сына, а когда Зевс возвратился на небо, вернее - на самую вершину неба, она обращается к нему с мольбой, и он ей внимает, так и наш Прекрасноград не решался докучать своему Зевсу, пока тот укреплял и осматривал местности у Океана, но чуть только он вернулся на свой Олимп и воссел на самой его вершине, так сейчас же наш город начинает умолять и чтить его и стремится вместе с ним участвовать в празднестве, которое справляют сообща и небо, и бог [7] - небо блещет, бог сияет. Благодаря нашему городу всеобщим становится торжество: ибо он присоединяется к ликующим, становится причастен их общей судьбе и носит то же имя; и из трех совершенных участников создается совершеннейший хор: согласно поют обе столицы под водительством корифея и оглашается вся земля и море. Песнопение преисполняет своим благозвучием все племена восточные, все народы западные, а победы, одновременно с солнцем восходящие и с ним блистательно свершающие свой бег до самого заката, вместе с царем вступают в столицу, полную трофеев. Не кажется ли вам, что такой хор чрезвычайно сходен с хором Дедала, который тот обучил на Кносе для Ариадны, по словам Гомера? Или, раз уж создатель нашего хора превосходит Дедала, то и все остальное должно быть лучше?
Настоящее таково, что обоим вам есть чем гордиться: тебе - перед лицом родного царственного дома, а новому Риму [8] - перед лицом старого Рима; тебе - тем, что ты пленен таким городом, а ему тем, что о нем печется такой правитель. Особенно же ясно вам обоим вот что: ты видишь, как возрос этот твой город; город же сознает, что ему не хватает еще многого, поэтому не стыдно ему считаться и впредь вторым, а не первым; он не негодует и не досадует на то, что ты празднуешь свою победу прежде всего здесь, среди наград и трофеев, которые он тебе прислал и доставил.
Есть и еще много общего у этих двух городов. Не буду говорить о их старинных союзах, о том, что не так давно восстановлению власти в этом городе содействовал своими трудами и наш город, участвуя в морском походе Помпея и вместе с ним разбив Митридата: самые опытные мореходы набирались у нас. Их общие с римлянами трофеи и надписи наш город хранит и до сего времени. Но сколько есть недавних, новых знаков благоволения- и твоего лично, и твоего отца - к нашему городу! О них стоит упомянуть.
Когда произошло упомянутое восстание варваров и римская держава заколебалась, словно в сильную бурю, и когда наследию Константина угрожала опасность достаться мстительному злодею варвару [9], в ту пору только благодетельная судьба нашего города спасла угасавшую искру династии, вернув ее к древнему очагу потомков Энея [10]. Благодаря устроителю нашего города германцам и язигам не довелось роскошествовать за счет трудов древних римлян [11], священное, великое имя Рима не подверглось полному поношению, не исчезло, и власть перешла не к незаконнорожденным преемникам, притязавшим на престол [12], но к подлинным, кровным родичам царей и сохраняется ныне у нас нерушимо и невозбранно. Отправившись из нашего города, от отцовского надгробия, находящегося у нас, сей благородный муж надлежащим образом покарал того, кто в пьяном бесчинстве мучил этот вот народ, терзал совет старейшин, наполнив трупами и скверной чистые струи Тибра [13].
Далее, если современники Камилла считали его вторым зиждителем города, потому что он спас то, что уцелело от набега кельтов [14], так почему же людям нашего времени не считать тебя основателем города предпочтительно перед Ромулом? Ты мог бы вести мирный образ жизни, беспечно предоставив, царскому уделу быть разделенным надвое [15], но ты не презрел свободы нашего города, ты простер свою непобедимую руку, и вот благодаря ей мы теперь имеем возможность приветствовать царя римлян и без всякой лжи пишем и произносим эти величественные древние слова: цезарь, самодержец, многократный консул, отец сената. Иначе все это было бы пустым звуком, совершенно бесполезным, и исторгало бы лишь слезы у помнящих о былом.
Если даже у частных лиц считается признаком дружественной благосклонности иметь общих и друзей и врагов, насколько же более должны быть связаны между собою те города, против которых прежде всего злоумышляет тиран и которым прежде всего помогает царь? Или, быть может, только со стороны сына наличествуют такие знаки и черты благосклонности по отношению к обоим этим городам, а со стороны отца они были слабее и незначительнее? Или только лишь порядок их действий другой, но сами действия ничуть не отличаются друг от друга? Ведь отец сперва освободил этот город от подобной же тирании - почти что одноименной, - а затем уже отправился основывать Прекрасноград, а сын сперва дал тому городу все, в чем он нуждался, даже больше, чем задумал его отец, - а потом этому городу даровал свободу [16]. Оба города оказались включенными в единый круг благодеяний, а сами города обменялись дарами: освобожденный город дал основателя, а основанный - избавителя.
И вот Прекрасноград позаботился о том, чтобы зрелище поднесения венка было таким блистательным, преисполненным благожелательности, достойным его самого. Взгляни же, царь, на глашатая, устами которого делает он это провозглашение, - не покажется ли тебе, что и в этом сказывается особая торжественность благодарственного приношения? Наш город, выбирая, какой глашатай был бы тебе всего приятнее, остановился не на велеречивом, рослом, громогласном, умеющем кричать не переводя дыхания. Но о том, кого выбрал и назначил город, не мое дело говорить: ведь он выбрал и отыскал философа, полагая, что его услуги всего более будут уместны, чтобы надлежащим образом почтить достойного царя-философа. Разреши сказать, божественнейший самодержец, что ныне впервые выступает свободно и вне подозрений свидетель добродетели, которого невозможно уличить в лжесвидетельстве, обвинить в том, что он подкуплен или стремится к власти и поэтому расточает не подобающие похвалы, нет, он заслуживает то имя, которое носит, и готов дать отчет в малейшем своем слове всем последующим векам. Поэтому он должен засвидетельствовать только то, что ему, как и остальным, известно и что вызывает его восхищение; а между тем очень многие, чтобы угодить, до невероятности приукрашают действительность. Что же ему, - как и другим, - достоверно известно и чем же он восхищается? Не величиной твоей державы - ведь и у Нерона она была не меньше. И не золотым твоим троном, и не войском - этому можно было бы дивиться и у Мидаса или Камбиза.
И не тем, что ты вовремя и метко разишь и что у тебя убивают львов и устраивают игрища с пантерами. Так ради чего же он Здесь? Чтобы чем восхищаться? И какое решение, принятое философией, может он здесь сообщить? Да то, что ты побеждаешь кротостью, что твой образ жизни скромнее, чем даже у среднего обывателя, что ты чрезвычайно ценишь воспитание, что ты следуешь учениям философии. Вот в чем твоя сила, твое войско, вот твоя стража и твои копьеносцы, под охраной которых ты один только из братьев остался невредим [17] и с чьей помощью наказал бесчинствовавших; в таком вооружении ты сразился с тем, кто был старше тебя [18], и этим же оружием ты одержал бескровную победу [19].
Видел я, царь, судилище, выступая на котором ты взял в плен того, кто бредил о царском пурпуре. Видел я воочию твой трофей, воздвигнутый не тяжеловооруженным воином, не всадником и не стрелком - воины были лишь очевидцами, но не соратниками в этом деле. Те, кто хвалит всё, что окружает тебя, восхищались не тобой, а тем, что тебе принадлежит: они бродят в преддверии храма и не желают видеть статуй, находящихся внутри него. А тот, кого не поражает и не отвлекает ничто внешнее, - такой человек в состоянии разглядеть подлинного царя. Вот почему он, не таясь, подает свой голос: он не нуждается в том, чтобы говорить иносказательно, например хвалить царскую власть вообще, не решаясь хвалить самого царя, нет, он взошел на рту возвышенную кафедру и не отказывается возглашать тебе хвалу среди многолюдного собрания более свободно, чем. Ксенофонт восхвалял Агесилая и Александра - Аристотель, а в недавние времена поклонник Зенона - современного ему царя. Ведь не воздаяния хвалы стыдится философ - он стыдится льстить, и избегает он не свидетельства о подлинной добродетели, а угодливости перед пороком. Тебя же, о царь, еще до меня прославил мудрый Платон; чтобы ты не считал, что я что-нибудь прикрашиваю, вот я приведу тебе его собственное изречение, слово в слово: тогда, говорит он, жизнь будет прекрасной и необыкновенно счастливой, когда появится молодой царь, скромный, вдумчивый, мужественный, величественный, одаренный.
Разве он, по-твоему, худший пророк, чем эритрейская Сивилла? Разве эго прорицание нуждается в Бакиде или Амфилите? [20] Платон дал нам перечень прекрасных и поразительных обозначений для тех качеств, которыми когда-либо блистал или вообще выделялся какой-либо царь. Из остальных самодержцев мы сможем, пожалуй, найти того или иного, притязающего хотя бы на одно из этих свойств, но поскольку к ним не присоединены остальные качества, то на самом деле он лишен и того, которое себе приписывает. Тебя же, о божественное чело, Платон обрисовал в этих словах, дав в них точное изображение твоего облика, да и то он едва-едва достиг полного сходства с образцом. Впрочем, даже если бы в тебе не было ничего из вышеуказанного, за одни только твои ревностные занятия философией, которая уже почти что покинула людей (как это говорят поэты про справедливость) и которую ты возродил, вернул людям, сделал и привлекательной и уважаемой, я не замедлил бы дать о тебе такое свидетельство; эти слова ты слышишь от философа, а истинность их подтверждается тобою самим - будь же благодарен за эти похвалы, поскольку они неложны.
Можно было бы сказать многое, о царь, о том, каков этот город, с которым ты состязаешься в благоволении, и о том, насколько он способен соревноваться с тобой в благодарственных дарах, но время мне не позволяет; а ради чего мы выступаем сейчас, на это есть две причины: первая из них - чтобы напомнить о благодеяниях, оказанных нам тобою; вторая же причина не в том, чтобы просить еще добавочных благодеяний - к ним нечего прибавить! - но чтобы закрепить уже полученные. Главное из них то, что, вопреки мнению чуть ли не всех людей, будто вместе с твоим отцом кончилось и благополучие нашего города, ты не позволил этому совершиться - не было заметно перемены. Даже более - если уж говорить всю правду - благодаря тебе все стало гораздо лучше. Ты не только сохранил нерушимо вклад твоего отца, но еще и увеличил и приумножил его: ты не только разрешил владеть тем, что даровано прежде, согласно его установлениям, но еще добавил многое нам от себя; ты соревнуешься в прекрасном споре с основателем нашего города - кто из вас превзойдет другого в благодеяниях? Так царь состязается с царем и с отцом соревнуется сын! В подобный спор вступили некогда и боги друг с другом из-за Аттики - Афина и Посейдон - он приблизил море, она явила масличную ветвь. А в вашем честолюбивом состязании наградой победителю является весь город. Теперь уже трудно определить, кому он по справедливости принадлежит - тому ли, кто произвел первый посев, или тому, кто взрастил и выходил его. Кто бы ни победил, все равно, для побежденного это будет радостью; особенно радостна отцу подобная победа, а всего лучше она для города.
Вот как обстоит дело: твой город больше отличается от отцовского, чем тот от древнего; [21] получилась подлинная, надежная красота вместо ложной и бренной. Сперва он был как бы усладой торопливого влюбленного, желавшего лишь насытить свой взор, - он был одновременно и блестящим и недолговечным. А то, чем ты украсил город, придает ему и красоту и долговечность. Помимо того, что новые постройки превосходят красотой прежние кратковременные сооружения, они и прочностью отличаются от них. Когда наш город только что родился на свет, осиротел без отца [22] и нуждался в пеленках, ты, точно хороший старший брат, принял его как нежную, маленькую сестренку [23], сразу же позаботился о надлежащем уходе, сразу же раздобыл молока и пищи, вообще вырастил его красивым и большим, так что его мог полюбить и бог и царь. Сперва нашему совету старейшин оказывали почтение по принуждению, и казалось, что такое уважение ничем не отличается от наказания, а теперь по доброй воле и без всякого приказания люди стекаются к нам со всех сторон. Раньше, чтобы заманить на поселение, сулили большие земельные участки и денежную помощь, а теперь переселенцы сами привозят свои накопления и охотно идут на расходы.
Причина в том, что ты хорошо усвоил сказанное мудрым Платоном и верно считаешь собственные желания человека более крепкой связью, чем принуждение. Поэтому ты отказался от устрашения и связуешь жителей любовью и общими стремлениями. Поэтому-то в твоих руках и под твоим попечением город возрос и достиг расцвета: он стал настолько желанным, так цветет в нем пояс Афродиты [24], столько хороводов водят в нем эроты, словно там вечный праздник. Там как бы сливаются в общем хоре голоса всех хороших людей, которых признал таковыми хорег, дарующий людям счастье, и там каждый наслаждается вдоволь всем тем, что его привлекает. Такой город достоин твоего честолюбия и даже еще большего. Ясно, что сам бог печется о нем и по справедливости вознаграждает тех, кто постигает его промысл. Чем же я могу это доказать? Ты один из всех братьев заботился об этом городе - и вот тебе одному из всех них досталась на долю царская власть.


[1] Император Констанций.
[2] Константинополь.
[3] Речь идет о праздновании в 357 г. двадцатилетия царствования Констанция.
[4] То есть в Риме.
[5] Константинопольский сенат отправил Фемистия в Рим для вручения императору венка и произнесения торжественной речи.
[6] «Илиада», I, 425 сл.
[7] Гелиос, бог солнца.
[8] Новым Римом называли Константинополь.
[9] Речь идет о восстании франка Магненция, провозгласившего себя императором (350 г. до н. э-)»
[10] То есть в Лациум.
[11] Намек на успешную борьбу Констанция за Рейном и в придунайских областях (с сарматским племенем язигов).
[12] Имеются в виду Магненций и другой претендент Ветранион, поднявший восстание в Иллирике и провозглашенный императором.
[13] Речь идет о жестокостях Магненция в Риме.
[14] Камилл в 390 г. до н. э. был назначен диктатором и отбил у кельтов захваченный ими Рим.
[15] То есть согласиться с разделением империи на две части.
[16] Император Константин в 312 г. одержал победу над претендентом на престол Максенцием и торжественно вступил в Рим; Констанций в 351 г. разбил Магненция, будучи главой восточной части империи и таким образом «даровал свободу» Риму.
[17] Константин имел троих сыновей, двое из которых погибли в борьбе за власть.
[18] Речь идет о сражении с Магненциом в 351 г.
[19] Констанцию удалось и том же году убедить второго претендента на престол, Ветраниона, добровольно отказаться от императорской власти.
[20] Прославленные в древности предсказатели.
[21] То есть от Византия, на месте которого вырос Константинополь.
[22] Константин умер в 337 г., через семь лет после объявления Константинополя столицей.
[23] Город по-гречески — женского рода.
[24] То есть город внушает к себе любовь.