Книга VIII

Марций подымает вольсков против римлян - Нападение вольсков на земли римлян под командованием Марция и Тулла - Тулл одерживает победы над союзными с римлянами городами - Переговоры послов римлян с Марцием о примирении и дружбе - Неприятие сенатом условий перемирия, выдвинутых Марцием - Женщины Рима, во главе с матерью Марция, идут в его лагерь с просьбой за отечество - Обращение матери к сыну - Марций объявляет о своем намерении прекратить войну - Сенат принимает постановление о сооружении храма и тогда впервые женщинами избирается жрица - Дальнейшая судьба Марция. Смерть, выпавшая на его долю - Войны, которые ведут римляне при консулах Гае Аквилии и Тите Сикции - Выступление в поход Прокула Вергиния и Спурия Кассия, принявших консульскую власть - Вольски соглашаются подчиниться Риму, а герники начинают переговоры о мире и дружбе - Кассий, пытаясь расположить побежденные народы в свою пользу, своими действиями поднимает смуту - Решение сената о разделе земли, вынесенное на утверждение народа, гасит разжигаемый бедняками мятеж - Народ выносит Кассию обвинительный приговор - Консулы под благовидным предлогом войн пытаются успокоить возмущенную часть общества - Войны во время правления консулов Луция Эмилия и Цезона Фабия - Новыми консулами объявлены Марк Фабий и Луций Валерий - Объявление консулами нового набора войска - События в военном лагере и в самом Риме - Соперничество при выборах новых консулов. Консулами объявлены Гай Юлий и вторично Квинт Фабий

I. А после них, в семьдесят третью Олимпиаду (на которой в беге победил Астил Кротонский), когда архонтом в Афинах был Анхис, консулами стали Гай Юлий Юл и Публий Пинарий Руф[1], мужи совершенно невоинственные и потому-то, в первую очередь, получившие эту власть от народа. Против своей воли они были ввергнуты во многие великие опасности, из-за которых государство едва не было уничтожено до основания, когда в результате их правления разразилась война. 2. Ведь вышеупомянутый Марций Кориолан[2], тот самый, что был обвинен в тиранических замыслах и приговорен к пожизненному изгнанию, не смирился с несчастьем и желал отомстить врагам. Размышляя, каким же образом и с помощью какой силы это могло бы произойти, он нашел только одну равную тогда римлянам силу, а именно вольсков, если, конечно, войну с римлянами они начнут по общему решению и с разумным предводителем. 3. Таким образом, Марций полагал, что если сможет убедить вольсков принять его и поручить руководство в войне, то дело свершится у него легко, но его смущало сознание, что весьма часто в сражениях он причинял им страшные бедствия и отнимал союзные города. Все же Марций не отказался из-за величины риска от попытки, но решил отправиться навстречу самим опасностям и все, что бы ни было, от вольсков претерпеть. 4. Итак, дождавшись ночи, и притом темной, он прибыл в Анций, самый известный из городов вольсков, когда жители его ужинали. Войдя в дом могущественного человека, чье имя было Тулл Аттий, гордившегося благородством происхождения, богатством и ратными подвигами, часто руководившего всем племенем, Марций, сев у очага[3], стал умолять его о помощи. 5. Поведав же Туллу о постигших его бедствиях, из-за которых он решился обратиться к врагам, Марций просил отнестись сдержанно и милосердно к человеку, взывающему о помощи, и более не считать врагом того, кто в его власти, и не выказывать свое могущество на несчастных и униженных, памятуя о том, что людские судьбы не остаются при одних и тех же обстоятельствах. 6. "Ведь ты мог бы, - сказал Марций, - лучше всего познать это на моем собственном примере. Я, который некогда казался самым могущественным из всех в самом великом государстве, ныне, покинутый, лишенный отечества и униженный изгнанник, буду повиноваться тому, что решишь ты, мой враг. Но обещаю тебе, что столько добра сделаю вольскам, став другом вашего народа, сколько зла причинил, будучи врагом. Если же судишь обо мне как-то иначе - тотчас дай волю гневу и даруй мне скорейшую смерть, принеся в жертву молящего о помощи собственной рукой у собственного очага".
II. Однако, еще когда он произносил эти слова, Тулл, подав правую руку и подняв его от очага, заверил Марция, что ничего недостойного собственной доблести тот не претерпит, а также сказал, что испытывает чувство большой благодарности к Марцию за то, что тот пришел к нему, добавив, что одно это уже является немалой честью. Он обещал также всех вольсков, начиная со своей родины, сделать друзьями Марция и ни в одном из обещаний не обманул. 2. А по прошествии некоторого незначительного времени, посовещавшись между собой, решили мужи, Марций и Тулл, начать войну. Однако Тулл горячо желал со всем войском вольсков немедленно двинуться на Рим, пока тот был охвачен внутренней смутой и имел невоинственных правителей, а Марций полагал необходимым сначала найти благочестивый и справедливый повод для войны. Он указывал, что боги помогают во всех делах, но особенно в тех, которые касаются войн, настолько они важнее остальных и обычно имеют неясный исход. Ведь как раз тогда у римлян и вольсков случился перерыв в военных действиях и между ними имелось перемирие, а немного ранее был заключен двухлетний договор. 3. "Следовательно, если начнешь войну необдуманно и поспешно, - увещевал Марций, - то окажешься виновником нарушения договора и не получишь благосклонность божества. А если выждешь, пока это сделают они, то будешь выглядеть как человек, который обороняется и заступается за разорванный договор. Как же это может произойти и каким образом они окажутся зачинщиками нарушения договора, а мы сможем предстать начавшими войну благочестивую и справедливую - я после длительных размышлений нашел ответ. Необходимо ведь, чтобы они, будучи обмануты нами, первыми совершили противозаконное деяние. 4. Суть же этого обмана, что я до сих пор хранил в тайне, выжидая подходящий для него случай, а ныне, поскольку ты торопишься приняться за дело, вынужден раскрыть раньше срока, заключается в следующем. Римляне намереваются совершить жертвоприношения и устроить весьма пышные игры на большие средства, а посмотреть на них прибудет много чужеземцев. 5. Дождавшись данного момента, иди и ты сам и как можно больше вольсков склони пойти на это зрелище. Когда же будешь в Риме, попроси кого-либо из своих ближайших друзей отправиться к консулам и тайно сказать им, что вольски собираются ночью напасть на город и именно ради этого дела прибыли в большом количестве. И будь уверен, что если они это услышат, то уже без всяких колебаніий изгонят вас из Рима и предоставят вам повод для справедливого возмущения".
III. Как только Тулл услышал это, то пришел в бурный восторг и, перенеся сроки похода, стал заниматься подготовкой войны. Когда же настало время начала праздника (причем Юлий и Пинарий уже приняли консульство), лучшая молодежь вольсков из каждого города, как предлагал Тулл, явилась посмотреть игры. Но большая часть их располагалась в священных и общественных местах, не имея пристанища в частных домах и у друзей. Когда же они бродили по узким улицам, то передвигались вместе, группами и компаниями, так что уже и слухи о них возникали по городу, и нелепые подозрения. 2. И в это время к консулам приходит доносчик, подученный Туллом в соответствии с советами Марция, и, как бы намереваясь открыть врагам тайное дело, касающееся его друзей, клятвами обязывает консулов обеспечить его собственную безопасность, а также, чтобы никто из вольсков не узнал, кто сделал на них донос. И после этого излагает сведения о мнимом заговоре. 3. Сообщение показалось консулам достоверным, и тотчас собрался сенат, членов которого они пригласили поодиночке. Введенный на заседание доносчик, получив ручательства безопасности, те же самые слова повторил и перед сенатом. Сенаторам же и прежде весьма подозрительным казалось то обстоятельство, что на зрелище пришло столько молодежи от одного народа, враждебного им. А когда поступил донос, о лживости которого они не догадывались, это мнение получило прочное основание. И все сенаторы единодушно постановили удалить вольсков из города до захода солнца, а наказанием для неподчинившихся объявить через глашатаев смертную казнь. Позаботиться же об их высылке, дабы она прошла без насилия и в безопасности, поручили консулам.
IV. Когда сенат постановил это, некоторые пошли по улицам, возвещая, чтобы вольски немедленно покинули город, выходя все через одни ворота, так называемые Капуанские[4], а другие вместе с консулами сопровождали изгоняемых. Тогда в особенности стало видно, сколь много их было и какого все они цветущего возраста, поскольку проходили они в одно и то же время и через одни ворота. А первым среди них поспешно вышел Тулл и, обосновавшись недалеко от города в подходящем месте, задерживал в нем тех, кто следовал после него. 2. Когда же все собрались, он, созвав сходку, стал рьяно обвинять римское государство, изобличая страшное и невыносимое унижение, которому подверглись с его стороны вольски, единственные из всех чужеземцев изгнанные из города. И он потребовал от каждого рассказать об этом у себя на родине и действовать так, чтобы римляне уняли свою дерзость, понеся наказание за беззаконие. Сказав это и взбудоражив людей, возмущенных случившимся, Тулл распустил собрание. 3. Когда же изгнанные вольски сообщили остальным, каждый в своем отечестве, о нанесенном оскорблении, преувеличивая произошедшее, все общины вознегодовали и не смогли сдержать гнев: рассылая друг другу послов, они предлагали всем вольскам сойтись на одно собрание, чтобы выработать общее решение относительно войны. 4. Случилось же все это в основном благодаря подстрекательству Тулла. И должностные лица из всех городов, а также большая толпа прочих граждан сошлись к городу Эцетра[5], ибо он, по мнению остальных, располагался в наиболее удобном для проведения собрания месте. А после того как было сказано много речей, которые произнесли те, кто стоял у власти в каждом городе, присутствующим предложили проголосовать, и победившим оказалось мнение начать войну, поскольку, мол, римляне явились зачинщиками нарушения договора.
V. Когда же облеченные властью лица предложили обсудить, каким образом следует вести войну с римлянами, Тулл, выступив, посоветовал им призвать Марция и разузнать у него, как может быть ниспровергнуто могущество римлян: ведь он лучше всех людей знает, в чем заключается слабость власти римского государства и в чем, преимущественно, его сила. Это предложение показалось дельным, и тотчас все стали кричать, чтобы пригласили Марция. И он, получив желаемую возможность, встал с потупленным взором, в слезах, и, помедлив немного времени, сказал следующую речь: 2. "Если бы я полагал, что все вы одинакового мнения о моем несчастье, то не считал бы необходимым оправдываться в нем. Однако я сознаю, что при наличии многих различных характеров, естественно, есть некоторые люди, у которых возникнет обо мне неверное и неподобающее мнение, будто бы не без подлинной и справедливой причины народ изгнал меня из отечества. Поэтому, думаю, прежде всего необходимо сначала публично оправдаться перед всеми вами по поводу моего изгнания. 3. Но и вы, кто превосходно осведомлен обо всем, потерпите, ради богов, пока я рассказываю, что вынес от врагов и насколько не подобает мне та судьба, которую я испытал, и не стремитесь услышать о том, что следует делать, прежде чем узнаете, какой я человек - я, который вознамерился высказать свое мнение. Впрочем, речь об этих делах будет краткой, пусть даже я начну издалека. 4. Изначальный политический строй у римлян был смешанным из элементов монархии и аристократии, затем последний царь, Тарквиний, решил превратить свою власть в тиранию[6]. Поэтому вожди аристократии, объединившись против него, изгнали Тарквиния из города, а общественные дела взяли в свои руки, установив наилучшую и мудрейшую (в чем все согласны) форму правления. Однако немного времени назад - а нынешний год третий или четвертый с тех пор - беднейшие и негоднейшие граждане, заимев дурных главарей, не только совершили много разных бесчинств, но в конце концов попытались уничтожить аристократический строй. 5. Все руководители сената были удручены этими событиями и считали необходимым обсудить ситуацию, чтобы те, кто беспокоит государство, прекратили насилие. Но более всех сторонников аристократии выступали: из старших сенаторов - Аппий, человек, за многое достойный восхваления, а из младших - я. И мы постоянно произносили перед сенатом независимые речи, не с народом воюя, но опасаясь правления негодяев, и не поработить кого-либо из римлян стремясь, но желая, чтобы свобода имелась у всех, а руководство общественными делами было предоставлено лучшим.
VI. Видя это, те самые бесчестнейшие вожди плебса решили первыми устранить нас, как наиболее явно противодействующих им, напав, однако, не одновременно на обоих, чтобы не оказалось деяние ненавистным и невыносимым, но начав с меня - человека более молодого, с которым легче справиться. Поэтому сначала они попытались погубить меня без суда, затем захотели добиться, чтобы я был сенатом выдан на казнь. Но потерпев неудачу в обоих замыслах, они вызвали меня на суд, который сами собирались вершить, выдвинув обвинение в стремлении к тирании. 2. И даже того не сообразили, что никакой тиран не враждует с народом, объединившись с самыми знатными, а, напротив, с помощью народа устраняет из государства лучшую часть граждан. И суд мне предоставили "Не тот, что был установлен предками, созвав центуриатное собрание, но такой, который все признают судом бесчестнейшим и случившимся впервые против меня и только против меня, в котором большинство должны были иметь люди неимущие, бездомные, жадные до чужого достояния, а не благонамеренные и справедливые, желающие спасения обществу. 3. И вот, за полную свою невиновность я получил только то, что, судимый чернью, где большинство ненавидело добропорядочных граждан и потому враждебно относилось ко мне, я был осужден всего лишь двумя голосами, хотя плебейские трибуны угрожали сложить с себя власть, если я не буду признан виновным, и утверждали, что от меня им придется претерпеть наихудшее, и со всяческим усердием и рвением действовали против меня во время самого судебного процесса. 4. Именно это испытав от собственных граждан, я решил, что оставшаяся мне жизнь будет бессмысленной, если не накажу их. И потому, хотя я мог жить без хлопот где угодно - или в латинских городах в силу родства, или в недавно созданных, которые основали наши отцы, - я этого не захотел, но стал искать убежища у вас, кого хорошо знаю как наиболее пострадавших от римлян и наиболее враждебных им, чтобы вместе с вами отомстить им так, как будет в моих силах: речами, где нужны речи, и делами, когда потребуется дела. Я испытываю к вам великую благодарность за оказанный мне прием и еще более за честь, которой вы меня удостаиваете, не питая злобы и не принимая в расчет ничего из того, что претерпели в войнах от меня, некогда бывшего вашим врагом.
VII. Ну так вот, каким бы я был человеком, если, лишенный со стороны тех, кого облагодетельствовал, славы и почестей, кои следовало мне получать от собственных граждан, к тому же изгнанный из отечества и дома, от друзей, отеческих богов, могил предков и всех иных благ, и найдя все это у вас, с которыми ради тех воевал, - если я не стану суров по отношению к тем, в которых ныне нашел врагов вместо сограждан, а полезен для тех, которые оказались друзьями вместо врагов? А я лично не смог бы отнести к числу мужчин человека, который не испытывает ни гнева против тех, кто ведет войну, ни расположения к тем, кто его самого оберегает. И я считаю родиной не отвергнувший меня город, но тот, коего я стал гражданином, хотя был чужаком, и родной не ту землю, где испытал беззаконие, но ту, где живу в безопасности. 2. А если и бог поможет, и ваши действия будут, как и следует, ревностными, то, надеюсь, произойдет глубокая и скорая перемена. Ведь вы хорошо знаете, что римляне, познав на собственном опыте уже много врагов[7], никого не боялись больше вас, и нет такой цели, к которой бы они стремились с большим усердием, чем ослабить ваш народ. 3. И потому они удерживают ваши города, одни из них захватив на войне, а другие - обманув надеждой на дружбу, чтобы вы, объединившись все вместе, не начали против римлян общую войну. Следовательно, если вы, напротив, будете постоянно противодействовать им и все будете единодушны в том, что касается войны, - как вы поступаете ныне, - то легко обуздаете их силу.
VIII. А каким способом вам вести борьбу и как воспользоваться обстоятельствами - поскольку вы считаете нужным, чтобы я высказал свое мнение, что свидетельствует о признании моего опыта или доброй воли, или даже обоих качеств вместе, - я изложу это без утайки. Итак, во-первых, я советую вам обсудить, как обеспечить себе благочестивый и справедливый повод для войны. А какой предлог для войны был бы благочестивым, справедливым и в то же время выгодным вам, - об этом послушайте меня. 2. Земля, первоначально имевшаяся у римлян, - незначительна и скудна, а приобретенная, которой они владеют, отняв у соседей, - велика и изобильна: и если каждый из пострадавших потребует возвратить свою собственную землю, то не окажется ни одного города столь ничтожного, слабого и бедного, как город римлян. А начать это, полагаю, следует вам. 3. Итак, отправьте к римлянам послов с требованием вернуть ваши города, которые они удерживают, а также с предложением оставить укрепления, которые они возвели на вашей земле, и с настоятельной просьбой отдать то, чем еще из вашего имущества они владеют, силой присвоив себе. Но ни в коем случае не начинайте войну прежде, чем получите от них ответ. Если же так поступите, то вам предоставится одно из двух, чего хотите: Или вы возвратите себе свое собственное имущество без опасностей и расходов, или найдете прекрасный и справедливый повод для войны. Ведь, пожалуй, все будут согласны в том, что не желать чужого, но требовать возврата своего, и воевать, не получая этого, является дедом достойным. 4. Ну же, как вы думаете, что сделают римляне, если вы изберете такую тактику? Отдадут ли вам земли? И что тогда помешает им потерять все чужое? Ведь придут и эквы, и альбанцы[8], и тиррены, и многие другие - каждый требовать возврата своей территории. Или же римляне удержат эти земли и не выполнят ни одного из ваших справедливых требований? Я предполагаю именно это. Следовательно, заявляя, что они первыми нанесли ущерб, вы прибегнете к оружию по необходимости и получите в союзники тех, кто, будучи лишен собственных владений, перестал уже надеяться, что сможет вернуть их иначе, нежели войной. 5. А настоящий момент, как никакой другой, наиболее благоприятен для нападения на римлян. Это, - на что, пожалуй, и не надеялись, - подготовила для обиженных сама судьба, ведь сейчас римляне охвачены внутренними смутами и с подозрением относятся друг к другу, к тому же имеют неопытных в военном деде руководителей. Итак, вот то, что следовало предлагать в речах и советовать друзьям, высказанное мною со всей доброжелательностью и доверием; а что будет необходимо в каждом случае предусмотреть и устроить во время самих дед, поручите обдумывать предводителям войска. 6. Ведь и я буду усерден на том месте, куда вы меня назначите, и постараюсь оказаться не хуже любого воина, центуриона или командующего. Берите же и используйте меня там, где бы я мог в чем-либо оказаться вам полезным, и поверьте, что если я сумел причинить много вреда, воюя против вас, то смогу также принести большую пользу, сражаясь вместе с вами".
IX. Таковы были слова Марция. Вольски же, еще когда он говорил, явно были в восторге от его речи, а после того, как закончил, громким криком все признали его совет наилучшим. И более никому не предоставив слова, они утверждают предложение Марция. Когда же решение было записано, тотчас выбрали послами самых выдающихся людей из каждого города и отправили их в Рим. А в отношении Марция принимают постановление, разрешающее ему добиваться членства в сенате в каждом городе и должностей везде, а также получать все остальные почести из числа наиболее ценимых у них. 2. И не дожидаясь ответа римлян, все усердно принялись за дело, занявшись военными приготовлениями: те из них, кто был до сих пор в отчаянии из-за неудач в предыдущих сражениях, все они тогда приобрели уверенность, что смогут сокрушить римскую мощь. 3. Послы же, отправленные ими в Рим, представ перед сенатом, сообщили, что вольскам очень хочется прекратить жалобы на римлян и впредь быть друзьями и союзниками без хитрости и обмана. Но, заявили они, прочный залог дружбы у них будет, если вольски получат обратно свою землю и города, которые были отняты римлянами, а иначе не получится ни надежного мира, ни крепкой дружбы между ними - ведь обижаемый всегда по природе враждебен обидчику. И просили не ставить их, не добившихся справедливости, перед необходимостью войны.
X. Когда же послы это сказали, сенаторы, удалив их, стали совещаться между собой и после того, как решили, какой следует дать ответ, снова призвали их в собрание и сделали следующее заявление: "Не скроете от нас, вольски, что не нужна вам никакая дружба, но что вы хотите обзавестись благовидным предлогом для войны. Ведь вы прекрасно знаете, что никогда не получите то, что пришли требовать от нас, ибо желаете и несправедливого, и невозможного. 2. Конечно, если, отдав нам эти земли, вы затем передумали и теперь требуете обратно, то, не получая их, вы действительно терпите несправедливость. Но если требуете возврата того, чего лишились в результате войны и более не являетесь владельцами, то сами поступаете несправедливо, домогаясь чужого. Мы же признаем самыми прочными те наши приобретения, которые мы сделали, одержав победу на войне. Не мы первыми установили этот закон, да и считаем, что он скорее не человеческий, а божественный. Зная, что все - и эллины, и варвары - следуют ему, мы не проявим перед вами никакой слабости и в дальнейшем никогда не откажемся от завоеванного. 3. Ведь для любого большим злом было бы лишиться по г. тупости и малодушию того, что приобрел доблестью и мужеством. Мы не принуждаем вас воевать против вашей воли и не отказываемся от войны в случае вашего желания, но если вы начнете, мы будем защищаться. Сообщите это вольскам и скажите, что первыми за оружие возьмутся они, последними же его положим мы".
XI. Получив такой ответ, послы объявили его вольскам. И вот на вновь созванном после этого собрании принимается общее решение всего народа объявить римлянам войну. Затем избирают Тулла и Марция главнокомандующими на войне с неограниченными полномочиями и постановляют произвести набор войск, внести деньги и подготовить остальное из того, что, как они полагали, будет необходимо для ведения войны. 2. А когда уже собирались распустить собрание, Марций, поднявшись, сказал: "Что ваше сообщество постановило - прекрасно, и пусть каждое решение осуществится в надлежащий срок. Но пока вы будете набирать войска и осуществлять прочие приготовления, что, естественно, потребует определенных хлопот и проволочек, давайте я и Тулл примемся за дело. Итак, кто из вас желает пограбить землю врагов и отхватить большую добычу - идите с нами. Обещаю вам, если божество поможет, дать очень хорошую поживу. 3. Ведь римляне пока не готовы, видя, что ваше войско еще не собралось, так что у нас будет возможность спокойно разорить столько их земель, сколько мы захотим".
XII. А после того как вольски одобрили и это предложение, полководцы поспешно, пока решения не стали известны римлянам, отправились в поход, ведя большое войско из добровольцев. С частью его Тулл напал на владения латинов, чтобы отвлечь вражескую помощь с этой стороны, Марций же с остальными вторгся в римскую землю. 2. Поскольку на сельских жителей беда обрушилась неожиданно, было захвачено много свободных римлян, а также много рабов и немалое количество быков, вьючного и другого скота. Хлеб же, который там был найден, железный инвентарь и все прочее, чем обрабатывается земля, частью унесли, частью же уничтожили. Ведь под конец при грабеже вольски стали и огонь бросать в жилища, так что те, кто лишился домов, не могли долгое время их восстановить. 3. И более всего пострадали от этого владения плебеев, а у патрициев они остались невредимыми: если же некоторые и понесли ущерб, то, по-видимому, он коснулся только рабов и скота. Ибо таков был приказ Марция вольскам, чтобы патриции оказались под еще большим подозрением у плебеев и распря не была устранена из государства. Именно так и получилось. 4. Ведь, когда римлянам сообщили о набеге на сельскую округу и они узнали, что беда оказалась неодинаковой для всех, бедняки начали громко обвинять богатых в подстрекательстве нападения на них Марция, а патриции оправдывались и доказывали наличие здесь определенного злого умысла со стороны полководца. Но никто не считал нужным прийти на помощь гибнущему или спасать уцелевшее из-за взаимного недоверия и страха перед предательством, так что Марций совершенно свободно увел войско и распустил всех по домам, после того как они, ничуть не пострадав сами, совершили все, что хотели, и добыли много имущества. 5. А немного позже вернулся и Тулл из земли латинов с большой добычей: ведь те также не имели войска, чтобы сразиться с врагами, будучи не готовы, в тѳм, числе и потому, что опасность обрушилась на них неожиданно. Именно в силу этого все общины вольсков были взбудоражены надеждами, и скорее, чем кто-либо мог ожидать, происходил набор воинов и в остальном, что было нужно главнокомандующим, оказывалось содействие.
XIII. А когда уже все войско было собрано, Марций стал держать совет с коллегой, как следует действовать в дальнейшем. Итак, он сказал, излагая свое мнение: "Мне кажется, о Тулл, что лучше нам разделить войска на две части. Затем одному из нас, взяв самых сильных и смелых воинов, напасть на врагов и, если они осмелятся вступить с нами в рукопашный бой, решить спор одним сражением; а если они, в чем я убежден, не рискнут судьбу всего вверить новонабранному войску и неопытным в военном деле полководцам - тогда опустошать набегами их земли, отвлекать союзников, уничтожать поселения и причинять всякое иное зло, какое только сможет. 2. Другому же, находясь здесь, нести охрану сельской местности и городов, чтобы враги тайком не напали на них, оставленных без стражи, и нам не пришлось испытать позорнейшее положение, когда домогаемся далекого, лишившись того, что рядом. Но тот, кто останется здесь, немедленно должен начать восстанавливать стены, которые обрушились, очищать рвы и укреплять гарнизоны, чтобы имелись в наличии убежища для земледельцев, а также осуществлять набор еще одного войска, доставлять продовольствие для находящихся вне родины, ковать оружие и, если в чем-либо ином будет необходимость, быстро оказывать содействие. 3. И я предоставляю тебе выбор, хочешь ли командовать войском вне пределов вольсков или же остающимся здесь". Еще когда он это говорил, Тулл пришел в полный восторг от его предложения и, зная решительность и удачливость Марция в сражениях, уступил ему командование войском вне Кольских владений.
XIV. И Марций, более уже не мешкая, отправляется с армией к городу Цирцеи[9], в котором находились римские колонисты, проживавшие вместе с местными жителями, и с ходу овладевает городом. Ведь когда цирцейцы узнали, что их страна захвачена и войско подходит к стенам, они, открыв ворота, вышли навстречу врагам без оружия, прося принять город: именно это явилось причиной, что им не пришлось испытать ничего ужасного. 2. В самом деле, никого из них полководец не казнили не изгнал из города, но, взяв одежду для воинов, продовольствие на месяц и умеренное количество денег, отвел войско, оставив в городе небольшой отряд как ради безопасности жителей, чтобы они не претерпели какого-нибудь зла от римлян, так и ради того, чтобы они не замыслили никакой перемены впоследствии. 3. Когда же о случившемся сообщили в Рим, там начался гораздо больший, чем прежде, раздор и смятение: с одной стороны, патриции упрекали плебс за то, что те изгнали из отечества, опутав ложным обвинением, мужа воинственного, энергичного и преисполненного благородного образа мыслей и вынудили его стать военачальником у вольсков, 4. а вожди плебса, в свою очередь, обвиняли сенат и говорили, что все даю теми коварно подстроено, ссылаясь на то, что война ведется не общая для всех римлян, но против одних плебеев. И заодно с ними была злонравнейшая часть плебса. Но, из-за взаимной ненависти и обвинений на народных собраниях, никому даже в голову не приходило набирать войска или созывать союзников, или подготовить самое необходимое.
XV. Осознав это, старейшие из римлян, объединившись, начали приватно и публично уговаривать самых мятежных лиц из числа плебеев прекратить подозрения и обвинения в отношении патрициев, указывая, что если такая опасность нависла над городом из-за изгнания одного знатного мужа, чего же следует ожидать, если большинство патрициев, оскорбленные плебсом, будут вынуждены почувствовать то же самое? И они уняли бесчинства толпы. 2. Когда же большой беспорядок прекратился, сенат, собравшись, дал ответ явившимся с просьбой о военной помощи послам от латинского союза, что в настоящее время им нелегко отправить помощь, но они разрешают самим латинам набрать собственную армию и послать туда своих военачальников, пока римляне не вышлют войско: ведь в договоре о дружбе, который они заключили с латинами, и то и другое было запрещено[10]. 3. Консулам же сенат предписал набрать войско по списку, нести охрану города и призвать союзников, но в поле войска не выводить до тех пор. пока все не будет в полной готовности. И народ это утвердил. Однако остававшийся у консулов срок полномочий был краток, так что ни одно распоряжение они не успели довести до конца, но недоделанным передали все своим преемникам.
XVI. Принявшие от них власть Спурий Навций и Секст Фурий[11] выставили войско из списка военнообязанных граждан, столь большое, сколько смогли набрать, и разместили дозорные и сторожевые посты в наиболее подходящих укреплениях, чтобы знать обо всем происходящем в округе. За короткое время они запасли также много денег, хлеба и оружия. 2. Таким образом, их собственные приготовления были сделаны как можно лучше, и казалось, что более ни в чем у них нет недостатка. Но союзники не все охотно откликнулись, да и не были они расположены добровольно принять участие в войне, так что в Риме даже решили их не принуждать, опасаясь измены. Ведь кое-кто уже открыто отложился от римлян и помогал вольскам. 3. А первыми начали изменять эквы, тут же, как только разразилась война, явившись к вольскам и заключив с ними клятвенный союз. И войско они отправили Марцию весьма многочисленное и очень преданное. А как только эквы положили начало, многие и из остальных союзников стали тайно помогать вольскам, посылая им военную помощь не в силу постановлений народных собраний и не по общему решению, но если кому-либо было угодно участвовать в походе вольсков, то таких не только не отговаривали, но и поощряли. 4. Так что в непродолжительное время вокруг вольсков собралось столь многочисленное войско, какого они никогда еще не имели даже в эпоху наибольшего процветания своих городов. Во главе его Марций снова вторгся в пределы римлян и, расположившись лагерем, много дней подряд опустошал ту землю, которую при прошлом нападении оставил нетронутой. 5. Конечно, во время этого похода он уже не захватил большого количества свободных людей: ведь жители, забрав наиболее ценное, убежали еще раньше - одни в город[12], другие в соседние крепости, если рядом имелись какие-нибудь достаточно надежные укрепления. Зато Марций захватывает их скот, который они не смогли угнать, и пасших его рабов, а также забирает хлеб, лежавший еще на токах, и остальные плоды, как те, что еще собирали, так и те, что были уже собраны. 6. Итак, все опустошив и разорив, поскольку никто не отважился выйти на бой, он отвел войско домой, уже обремененное множеством добычи и потому передвигавшееся медленно.
XVII. Видя размеры привозимой добычи и слыша о трусости римлян, которые прежде безбоязненно грабили чужую землю, а сейчас терпели, наблюдая, как разоряют их собственную, вольски преисполнялись чувством огромной самоуверенности и начинали питать надежды на гегемонию: мол, сокрушить вражеское могущество, несомненно, дело легкое и им по плечу. Они приносили благодарственные жертвы богам, украшали храмы и площади принесенными в дар трофеями; все проводили время в праздниках и удовольствиях, а Марцием непрестанно восхищались и славили в песнях, что в военных делах он искуснейший из людей и полководец, с которым не может сравниться никакой другой полководец ни у римлян, ни у эллинов или варваров. 2. Но более всего превозносили его за счастливую судьбу, видя, что все, за что бы он ни взялся, без труда удается ему в соответствии с замыслом. Так что не было никого из числа имеющих призывной возраст, кто хотел бы уйти от Марция, напротив, все теперь стремились принять участие в его деяниях и сходились к нему из всех общин. 3. А полководец, после того как укрепил рвение вольсков и вверг врагов в жалкое и малодушное замешательство, повел войско к союзным римлянам городам, которые еще сохраняли им верность. И вот, сразу же подготовив то, что было необходимо для осады, он направляется против толерийцев[13], принадлежавших к латинскому племени. 4. Но толерийцы, задолго до этого сделав надлежащие приготовления к войне и свезя имущество с полей в город, встретили его нападение и некоторое время оказывали сопротивление, сражаясь со стен, и ранили много врагов. Затем, отгоняемые пращниками и до позднего вечера находясь под обстрелом, они покинули многие участки стены. 5. Заметив это, Марций приказал остальным воинам придвинуть лестницы к оставшимся без защитников частям стены, а сам, взяв с собой отборнейших бойцов, устремляется к воротам под градом стрел и дротиков с башен и, взломав запоры, первым врывается в город. Но перед воротами стоял в засаде крупный и сильный отряд неприятелей, которые мужественно встретили его натиск и упорно сражались долгое время. Когда же многие были убиты, остальные начали разворачиваться и врассыпную убегать по улицам. 6. А Марций преследовал их и, догоняя, убивал тех, кто не бросил оружие и не обратился к мольбам. В это же время и те, кто влезал по лестницам, стали овладевать стеной. Когда таким вот способом город был взят, Марций, выбрав из добычи то, что должно было стать дарами богам и украшением городам вольсков, остальное разрешил воинам разграбить. 7. А было там много пленных, а также много имущества и много хлеба, так что нелегко было победителям вывезти все за один день, но им пришлось провести здесь длительное время, посменно уводя и унося добычу - частично на себе, частично на вьючных животных.
XVIII. Итак, когда все пленные и имущество были вывезены, полководец, оставив город безлюдным, увел войско к Боле[14] - другому городу латинов. Но так случилось, что и боланцы заранее узнали о его вторжении и подготовили все необходимое для борьбы. Все же Марций, рассчитывая взять город с ходу, атаковал стену во многих местах. Однако боланцы выждали благоприятный момент, открыли ворота и, совершив все вместе стремительный бросок в боевом порядке, схватились с передовыми бойцами, а затем, убив многих из них, но еще больше изранив и остальных вынудив позорно бежать, вернулись в город. 2. Как только Марций узнал о бегстве вольсков (ведь случилось так, что его не было на том месте, где произошел разгром), он спешно прибыл с немногими воинами и, остановив рассеянных бегством, собрал и ободрил их, а затем, после того как построил в боевой порядок и указал, что следует делать, повелел штурмовать город через те же ворота. 3. И хотя боланцы снова использовали тот же прием и значительными силами сделали вылазку, вольски не приняли бой с ними, но, обратившись в бегство, бросились вниз по склону, как посоветовал им полководец - и боланцы, не распознав хитрости, преследовали их на большом расстоянии. А когда они оказались далеко от города, Марций с отборными воинами из юношей напал на боланцев: и начинается тогда резня - одних убивали при сопротивлении, других при бегстве. 4. И Марций, преследуя врагов, теснимых к городу, успевает, прежде чем захлопнулись ворота, прорваться к стене. Когда же полководец сразу овладел воротами, за ним последовала и остальная толпа вольсков, а боланцы, покинув стену, побежали по домам. Став хозяином и этого города, он разрешил воинам захватить рабов и разграбить имущество. И тем же способом, как и раньше, не спеша и совершенно свободно вывезя всю добычу, он затем сжег город.
XIX. Итак, Марций, взяв войско, повел его оттуда против так называемых лабиканцев[15]. А был тогда и этот город латинским, колонией альбанцев, как и прочие. Желая устрашить жителей, Марций, как только вступил на их землю, начал устраивать поджоги там, откуда пламя могло быть лучше всего видно им. Однако лабиканцы, имея хорошо укрепленную стену, не испугались его нападения и не проявит никакой слабости, но, обороняясь, мужественно сопротивлялись и не раз сбрасывали взбирающихся на стену врагов. 2. Все же в конце концов они не устояли, сражаясь в малом числе против превосходящих сил и не имея даже малейшей передышки. Ведь вольски много раз шли на приступ города со всех сторон, сменяя друг друга: постоянно отходили уставшие воины и подходили другие со свежими силами. Сражаясь с ними в течение всего дня и даже во время ночи без отдыха, лабиканцы от усталости были вынуждены оставить стены. Взяв и этот город, Марций обратил жителей в рабство и позволил воинам разделить добычу. 3. Отправив войско оттуда к городу педанцев[16] (а был и этот город латинского племени), он приходит с армией в боевом строю и берет его штурмом, как только подошел к стенам. Распорядившись здесь так же, как в ранее захваченных городах, Марций, подняв войско прямо на рассвете, повел его против Корбиона[17]. 4. Но навстречу ему, когда он был уже недалеко от городской стены, распахнув ворота, выходят жители, держа в руках вместо оружия оливковые ветви[18] и сдавая укрощения без боя. Воздав им хвалу за принятие наилучшего для них самих решения, Марций приказал явиться и принести то, что нужно было войску, - деньги и хлеб. Получив, что повелел, он увел армию к городу кориоланцев[19]. Когда же и этот город жители сдали без боя и с большим усердием пославши войску продовольствие, деньги и другое, что было им предписано, Марций увел армию, как по дружественной территории. 5. Ведь он, конечно, и о том очень заботился, чтобы жители, сдающие им свои города, ничего не испытали из того, что обычно происходит на войне, но и землю неразоренной получали обратно, и скот с рабами, которых оставили в хозяйствах, возвращали себе. И он не позволял войску располагаться на постой в городах, чтобы не случилось какой-нибудь беды из-за грабежа или воровства с их стороны, но всегда разбивал лагерь возле стен.
XX. Отойдя от этого города, Марций повел войско к Бовиллам[20], которые тогда были знамениты и принадлежали к весьма немногим ведущим городам латинского племени. Но, поскольку жители не приняли его, надеясь на укрепления, в самом деле являвшиеся очень надежными, и на многочисленность их защитников, Марций принялся за дело, призвав войско сражаться со рвением и посулив великие дары первым взошедшим на стену. И начинается упорная битва за этот город. 2. Ведь бовилланцы не только со стен давали отпор нападающим, но и, открыв ворота, совершали все вместе вылазки и силой гнали противника вниз по склону: поэтому и потери вольсков оказались здесь огромными, и время штурма укреплений затянулось, и надежда на захват города пошатнулась у всех. Но потери убитыми полководец делал незаметными, ставя взамен других, а усталым воинам поднимал дух тем, что сам бросался к той части войска, которая терпела поражение. Так что не только его слова побуждали к мужеству, но и поступки: ведь он подвергался всякой опасности и не остался в стороне ни от одной попытки, пока стена не была захвачена. 3. Овладев со временем и этим городом и одних из жителей уничтожив в рукопашном бою, а других взяв в плен, Марций увел войско, одержав блестящую победу и увозя огромнейшее количество превосходнейшей добычи, кроме того, обогатив войско чрезвычайно большими средствами, что достались ему. А было там столько, как ни в одном другом из ранее захваченных мест.
XXI. После того всякая земля, где бы он ни проходил, подчинялась ему, и никакой город не оказывал сопротивления, за исключением Лавиния: это первое поселение, которое основали троянцы, приплывшие в Италию вместе с Энеем, и от него пошел римский род, как ранее было у меня указано[21]. Так вот, жители его полагали, что следует скорее все вытерпеть, чем отказаться от верности своим потомкам римлянам. 2. Поэтому здесь имели место и упорные схватки на стенах, и ожесточенные сражения перед укреплениями: ведь стена не была взята приступом при первом натиске, но было решено, что необходимы время и отсрочка. Итак, отказавшись от штурма, Марций начал окружать город рвом и частоколом, карауля одновременно дороги, чтобы ни продовольствие, ни какая-либо помощь не попали к ним извне. 3. А римляне, слыша и об уничтожении захваченных уже городов, и о бедствиях городов, присоединившихся к Марцию, к тому же покупаемые посольствами, ежедневно прибывающими к ним от тех, кто сохранял дружественные отношения и нуждался в помощи, а также страшась осуществляемого окружения Лавиния стеной и опасаясь, что, если эта крепость будет взята, война немедленно докатится до них самих, поняли: спасением от всех зол будет только одно - если проголосуют за возвращение Марция из изгнания. 4. И даже весь плебс громко требовал этого, и плебейские трибуны хотели внести закон об отмене приговора. Но им воспротивились патриции, не считая достойным отменять что-либо из решений суда. А поскольку сенатом не было принято предварительное постановление, то и плебейским трибунам уже не казалось целесообразным внести это предложение плебсу. 5. Вот это и достойно удивления: по какой, в конце концов, причине сенат, в прежнее время горячо поддерживавший Марция, тогда стал противодействовать плебсу, хотевшему вернуть его из изгнания, - то ли испытывая настроение плебса и своим нежеланием уступать побуждая его к еще большему рвению, то ли желая защититься от обвинений в свой адрес, что, мол, не был он ни инициатором, ни соучастником ни в чем из того, что совершал Марций. Ведь трудно было догадаться о замыслах сената, сохранявшихся в тайне.
XXIII. Однако Марций, услышав об этом от каких-то перебежчиков, настолько был разгневан, что, подняв тут же войско, повел его к Риму, оставив у Лавиния достаточный заслон, и немедленно встал лагерем около так называемых Клуилиевых рвов[22] на расстоянии сорока стадиев от города. 2. А на жителей Рима, узнавших о его появлении, напало такое смятение (думали, будто война сразу подойдет к их стенам), что одни, схватив оружие, без приказа бежали на стены, другие неслись толпой без командиров к воротам, третьи, вооружив рабов, взбирались на крыши домов, некоторые занимали крепость, Капитолий[23] и другие укрепленные места города; женщины, распустив волосы, бежали к святилищам и храмам, рыдая и моля богов отвратить от города надвигающееся бедствие. 3. Когда же прошли и ночь, и большая часть следующего дня и ничего не происходило из того, чего они так боялись, а Марций бездействовал, все плебеи сбежались на площадь и стали звать патрициев в сенат, и притом говорили, что если те не примут предварительное постановление о возвращении Марция из изгнания, то они сами, поскольку их предают, позаботятся о себе. 4. И вот тогда, собравшись на заседание, патриции постановляют отправить послами к Марцию пять человек из старейших сенаторов, к которым тот относился с наибольшей симпатией, чтобы провести переговоры о примирении и дружбе. Были же избраны от них следующие лица: Марк Минуций, Постум Коминий, Спурий Ларций, Публий Пинарий и Квинт Сульпиций - все бывшие консулы. 5. А когда они пришли к лагерю и Марций узнал об их прибытии, он, сев вместе с самыми выдающимися представителями вольсков и их союзников там, откуда больше всего людей могло услышать сказанное, приказал позвать послов. И как только они вошли, речь начал Минуций, наиболее рьяно выступавший за Марция во время своего консульства и более всех противодействовавший плебеям. А сказал он следующее:
XXIV. "Что ты, о Марций, испытал несправедливость со стороны плебса, будучи изгнан из отечества по гнусному обвинению, - все мы знаем. И мы полагаем, что в твоем поведении нет ничего удивительного, если ты сердишься и возмущаешься по поводу своей судьбы. Ведь для человеческой природы, несомненно, общим является такой закон - пострадавшему быть враждебным по отношению к сотворившему зло. 2. Но то, что ты не по здравому размышлению определяешь, кому тебе следует мстить и кого наказывать, и не соблюдаешь меры во взыскании этого наказания, но ставишь вместе невиновную сторону с виновной и друзей с врагами, потрясаешь неприкосновенные законы природы, приводишь в беспорядок установления, относящиеся к богам, и даже не помнишь уже самого себя, от кого и каким ты родился, - вот этому мы удивляемся. 3. И пришли мы, отправленные государством послы, выделяющиеся возрастом среди патрициев и наиболее расположенные к тебе, чтобы принести оправдание, смешанное с мольбой, и чтобы сообщить, на каких условиях мы предлагаем тебе прекратить вражду с народом. А кроме того - посоветовать то, что мы считаем для тебя самым лучшим и выгодным.
XXV. Давай сначала поговорим о справедливости. Подстрекаемый трибунами плебс объединился против тебя, и те, кому ты был страшен, явились, чтобы казнить тебя без суда. Этому делу помешали именно мы, члены сената, и не допустили тогда испытать тебе что-нибудь противное справедливости. Позже те, кому мы воспрепятствовали погубить тебя, вызвали тебя на суд, выдвинув обвинение, что в сенате ты произнес против них возмутительные речи. 2. Мы и этому, как ты знаешь, оказали противодействие и не позволили, чтобы ты подвергся наказанию за свои мысли или слова. Потерпев и здесь неудачу, они в конце концов явились к нам, обвиняя тебя в стремлении к тирании. Это обвинение ты взялся опровергнуть сам, поскольку был очень далек от таких намерений, и предоставил плебеям проголосовать относительно себя. 3. Сенат же тогда также присутствовал и много раз просил за тебя. Итак, виновниками какого из несчастий, случившихся с тобой, стали мы, патриции, и почему ты воюешь с нами, проявившими в тогдашнем споре такую благосклонность к тебе? Но, право, даже не весь плебс обнаружил желание изгнать тебя: во всяком случае, осужден ты был перевесом лишь в два голоса, так что не можешь, по справедливости, быть врагом и тем, кто тебя оправдал как ни в чем не виновного. 4. Однако я допускаю, если тебе угодно, что именно вследствие решения, принятого всеми плебеями, и мнения, высказанного всем сенатом, тебя постигло это несчастье и что справедлива твоя ненависть ко всем нам. Но женщины, о Марций, что тебе сделали плохого, из-за чего ты воюешь с ними? Какой голос они внесли за изгнание или какие неугодные речи против тебя молвили? 5. А наши дети - какую обиду причинив тебе или замыслив, они подвергаются опасности пленения и всего прочего, что, естественно, им придется испытать, если город будет взят? Несправедливо судишь, о Марций! И если ты думаешь, что следует таким образом ненавидеть тех, кто виновен и является твоим врагом, чтобы не щадить даже невинных и друзей, тогда ты рассуждаешь неподобающе благородному человеку. 6. Но даже опуская все это, - что ты мог бы ответить, ради Юпитера, если кто-нибудь спросил бы тебя, какую обиду претерпев от них, ты разрушаешь гробницы предков и лишаешь их почестей, которые они получают от людей? А в гневе на какую несправедливость ты грабишь, сжигаешь, разрушаешь алтари, святилища и храмы богов и не позволяешь им получать установленный обычаем культ? Что ты можешь сказать на это? Я, например, не вижу никакого ответа. 7. Пусть будет высказано тебе это понимание справедливости, о Марций, и касательно нас самих, членов сената, и касательно остальных граждан, которых ты стараешься погубить, никакого зла от них не испытав, и в отношении могил, святынь и самого города, породившего и вскормившего тебя.
XXVI. Ну, а если в самом деле все же следовало, чтобы все люди, и даже те, кто не причинял тебе никакого вреда, вместе с женами и детьми были тобой наказаны, и чтобы все боги, герои[24] и младшие божества, город и сельская округа вкусили от безумия плебейских трибунов, и чтобы вообще никакая избранная часть не была освобождена тобой от возмездия, разве ты не получил уже достаточное удовлетворение, совершив убийство стольких людей, столько земель опустошив огнем и мечом, столько городов разрушив до основания и добившись того, что во многих местах перестали справлять праздники и приносить жертвы, а культы богов и божеств лишились установленных обычаем почестей? 2. Я, право, не считал бы достойным, чтобы человек, у которого есть хоть какие-нибудь помыслы о доблести, уничтожал друзей вместе с врагами и был суров и неумолим в гневе на согрешивших в чем-нибудь против него, в особенности после того, как уже очень строго наказал их. 3. Итак, это то, что мы могли привести в свое оправдание и в чем могли просить прощения у тебя за плебеев, а то, что мы, наиболее уважаемые граждане, можем из расположения посоветовать тебе в случае продолжения распри и обещать в случае примирения с родиной, таково: пока твое могущество наиболее велико и божество все еще оказывает содействие - стать сдержанным и самому распоряжаться судьбой, поразмыслив, что все обстоятельства подвержены переменам и никакое явление обычно не остается постоянно в одном и том же положении; что все выдающееся вызывает раздражение со стороны богов, как только достигнет вершины славы, и опять обращается в ничто. И в особенности это испытывают натуры упрямые и самонадеянные, выходящие за границы человеческой природы. 4. Но теперь у тебя имеется наилучшая из всех возможность прекратить войну: ведь и весь сенат захотел принять постановление о твоем возвращении, и народ готов утвердить этот закон и отменить пожизненное изгнание. Итак, что еще препятствует тебе снова увидеть самые милые и дорогие лица ближайших родственников и снова обрести желанную отчизну, а также начальствовать, как и подобало тебе, над начальниками и руководить руководителями, а детям и потомкам оставить после себя величайшую славу? Конечно, мы ручаемся, что все эти обещания немедленно осуществятся. 5. Ведь в настоящее время неудобно, чтобы сенат или народ приняли в отношении тебя какое-нибудь снисходительное или мягкое решение, пока ты стоишь рядом лагерем против нас и ведешь враждебные действия. Но если откажешься от оружия, то вскоре придет к тебе доставленное нами постановление о твоем возвращении.
XXVI. Конечно, эти блага достанутся тебе в случае примирения, а если будешь продолжать гневаться и не погасишь свою ненависть к нам, то тебя ждет много сложностей, из которых я назову две, ныне самые значительные и самые очевидные. Во-первых, то, что ты имеешь пагубное желание осуществить трудное, а вернее, невозможное дело сокрушить могущество римского государства, и к тому же оружием вольсков. Во-вторых, то, что и в случае успеха, и в случае провала на твою долю выпадет считаться несчастнейшим из всех людей. А почему мне приходят в голову такие мысли в отношении тебя - выслушай, о Марций, никоим образом не раздражаясь из-за откровенности моих слов. 2. Так вот, подумай, во-первых, о неосуществимости предприятия. У римлян, как и ты знаешь, имеется многочисленная собственная молодежь, которую, если раздор будет устранен - а это произойдет в силу крайней необходимости именно теперь, в эту войну, ведь обычно все разногласия сглаживаются из-за общего страха, - ее не то что вольски, но и никакой другой народ в Италии не победят. Также велика сила латинов и остальных союзников и колонистов нашего города, которая, жди, вскоре вся придет на помощь нам. А полководцы, подобные тебе, и постарше, и молодые, имеются в таком количестве, сколько нет во всех остальных государствах. 3. Но величайшая из всех помощь, в опасностях ни разу не обманувшая наши надежды и лучшая, чем вся в совокупности человеческая сила, - это благосклонность богов, благодаря которым мы уже восьмое ныне поколение населяем этот город, до сих пор не только свободный, но процветающий и повелевающий многими народами. 4. И не сравнивай нас ни с педанцами, ни с толерийцами, ни с гражданами остальных малых общин, чьи городки ты захватил: ведь даже какой-нибудь полководец хуже тебя и с меньшим войском, чем это, одолел бы их малолюдство и слабость укреплений. Все-таки прими во внимание величину нашего города и блеск военных деяний, а также ниспосланную ему от божества добрую судьбу, благодаря которой из малого он сделался столь великим. 5. И не думай, что твое войско, с которым ты берешься за столь большое дело, изменилось, но четко запомни, что рать ты ведешь из вольсков и эквов, которых именно мы, ныне живущие, побеждали во многих битвах, всякий раз как они осмеливались вступить с нами в войну. Так что знай, что тебе предстоит с более слабыми сражаться против более сильных и с теми, кто постоянно терпит поражения; против тех, кто всегда побеждает. 6. Но, поистине, даже если бы все обстояло иначе, то, несомненно, достойно удивления, как осталось незамеченным тобой, человеком опытным в военных делах, что отвага перед лицом опасностей обычно не в равной степени присутствует у сражающихся за собственное добро и у покушающихся на чужое: ведь одни, если не победят, не терпят никакого ущерба, другим же, если они проиграют, не остается ничего. И это было одной из важнейших причин поражения войск многочисленных от меньших и лучших от худших. Ведь страшна необходимость, и крайняя опасность способна кому угодно внушить мужество, даже прежде не имевшееся от природы. Я мог бы еще больше сказать о неосуществимости твоего предприятия, но и этого достаточно.
XXVII. Остается у меня еще один довод, который (если будешь судить не в гневе, но разумно) покажется тебе правильно сказанным, и придет к тебе раскаяние за совершаемое. Каков же этот довод? Никому, рожденному смертным, боги не дали иметь прочное знание предстоящих событий, и едва ли найдешь во все времена человека, которому удались бы все его начинания в соответствии с замыслом, а судьба при этом ни в чем не оказала бы противодействия. 2. И поэтому те, кто превосходит других благоразумием, которое приносят долгая жизнь и многочисленные невзгоды[25], полагают, что прежде чем браться за то или иное дело, в первую очередь следует обдумать его исход - не только то, что произойдет по их желанию, но и то, что случится против ожидания. А в особенности это касается военных руководителей, настолько более важными делами они распоряжаются, и все возлагают на них ответственность за успехи или поражения. Затем разумные люди, если найдут, что неудача не принесет никакого вреда или что этот вред малый и несущественный, принимаются за дела, а если большой и значительный - отказываются. 3. Именно это ты тоже сделай и обдумай перед тем, как начать действовать, что придется тебе испытать, если в ходе войны потерпишь поражение и все будет против тебя. Ты подвергнешься обвинению со стороны принявших тебя, но и сам себя будешь упрекать, что, мол, взялся за дела большие, чем возможно. А когда наше войско в свою очередь придет туда и будет разорять их землю (ведь мы не станем терпеть, не мстя за себя тем, кто начал творить нам зло), ты, пожалуй, не ошибешься в одном из двух - что будешь позорно убит или самими теми, для кого ты окажешься виновником великих несчастий, или нами, которых ты явился убивать и порабощать. 4. Но, может быть, прежде чем оказаться втянутыми в какое-либо бедствие, они, стремясь примириться с нами, решат выдать тебя для наказания: на это были вынуждены пойти многие варвары и эллины, попав в такие обстоятельства. Неужели тебе кажется, что это неважно и не стоит внимания, и что следует этим пренебречь или, точнее, претерпеть наихудшие из всех мыслимых несчастий?
XXѴІII. Ну, а если даже добьешься успеха, что за благо, замечательное и завидное, будет у тебя или какую славу ты стяжаешь? Ибо рассмотри и это. Во-первых, тебе придется лишиться самых дорогих и близких людей: несчастной матери, которой ты воздаешь не лучшую благодарность за рождение, воспитание и прочие тяготы, что она перенесла ради тебя; затем - верной жены, которая из-за тоски по тебе пребывает в одиночестве и вдовстве, все дни и ночи оплакивая твое изгнание; а кроме того - двух детей, которым следовало, являясь потомками достойных предков, пользоваться их почестями и уважением в процветающем отечестве. 2. Ты будешь вынужден взирать на жалкую и несчастную смерть их всех, если осмелишься привести войну к нашим стенам. Ибо, несомненно, никого из твоих не пощадят те, кто будет подвергаться опасности за своих близких и терпеть от тебя примерно такое же зло. Напротив, принуждаемые бедствиями, они обратятся к страшным унижениям, безжалостным оскорблениям и ко всякому другому роду поношения твоих родственников: и не исполнители, а ты, ставящий их перед необходимостью, будешь виноват в этом. 3. Несомненно, ты пожнешь именно такие радости, если данное дело удастся тебе в соответствии с твоим намереньем. С другой стороны, обрати внимание на хвалу, славу, почести, к которым следует стремиться благородным мужам, - каковы они здесь: ты будешь в итоге назван матереубийцей, убийцей детей, погубителем жены, проклятьем своей родины, и, куда бы ты ни пришел, никто из людей благочестивых и справедливых не захочет иметь с тобой общими ни жертвоприношения, ни жертвенные возлияния, ни священный очаг дома. Ты не будешь уважаем и теми, для кого, доказывая свое расположение, совершаешь все это, но каждый из них, получив какую-либо выгоду от твоих нечестивых деяний, будет ненавидеть тебя за самоуверенное поведение* 4. Я ведь воздерживаюсь упоминать, что, кроме ненависти, которую ты встретишь со стороны самых добропорядочных, появится и большая зависть со стороны равных тебе, и страх со стороны низших, и вследствие этих двух причин - козни и многие другие неприятности, которые, естественно, обрушатся на человека, лишенного друзей и живущего в чужой стране. Я обхожу молчанием даже Фурий[26], насыпаемых богами и божествами на совершивших нечто нечестивое и ужасное, терзающих души и тела преступников, которые влачат несчастную жизнь и ожидают жалкой смерти. 5. Приняв это во внимание, о Марций, пересмотри свое решение и перестань мстить собственной родине: признав судьбу причиной всех тех зол, что ты перенес от нас или сотворил нам, возвращайся с радостью домой, прими нежнейшие объятия матери, приятнейшие приветствия жены, сладчайшие ласки детей и верни самого себя как наилучшее возмещение долга родине, породившей тебя и воспитавшей столь великим человеком".
XXIX. После того как Минуций изложил это, Марций, немного помедлив, ответил: "Тебе, о Минуций, и вам, отправленным сенатом вместе в, ним, я являюсь другом и готов, если что-то в моих силах, оказывать услуги, поскольку и раньше, когда я был вашим согражданином и занимался общественными делами, вы были мне полезны во многих необходимых случаях, и после изгнания не отвернулись от меня с презрением к моей тогдашней судьбе как от человека, не имеющего больше возможности ни друзьям делать добро, ни врагам - зло, но остались хорошими и верными друзьями, заботясь о моей матери, жене и детях, облегчая им страдания своим вниманием. 2. Но остальным римлянам я - враг, насколько это в моих силах, и воюю я с ними, и никогда не перестану ненавидеть их: они меня за многие славные деяния, за которые следовало удостоить почестей, с позором изгнали из отечества, как совершившего величайшее преступление перед обществом, не проявив ни уважения к моей матери, ни жалости к детям, ни какого-либо иного человечного чувства сообразно моим обстоятельствам. 3. Так вот, услышав это, скажите теперь, если вы лично что-то хотите от нас, совершенно не опасаясь, что чего-нибудь не получите из выполнимого, но о дружбе и примирении, которые вы предлагаете мне заключить с народом в надежде на возвращение, рассуждать прекратите. Как же, весьма охотно я желал бы вернуться в такой город, в котором награды доблести достаются пороку, а наказания для преступников несут те, кто ни в чем не виновен! 4. Ну скажите же мне, ради богов, по причине какого преступления или какому предавшись занятию, недостойному собственных предков, я терплю такую участь? Я отправился в свой первый поход, будучи совсем еще юным, когда мы боролись против царей, пытавшихся силой вернуться назад. После этого сражения в награду я был увенчан полководцем почетными венками за то, что спас гражданина и убил врага[27]. 5. Сколько раз затем я сражался в других битвах, в конном и пешем строю, во всех я отличился и во всех получил награды за доблесть. И не было ни одного города, взятого приступом, на чьи стены не я взошел первым - либо один, либо с немногочисленными соратниками, - и не было бегства врагов с поля боя, главнейшей причиной которого все присутствующие признавали не меня, и никакое другое из блестящих или благородных дел на войне не произошло без участия моей отваги или удачи.
XXX. Конечно, равным образом это мог бы сказать о себе и какой-нибудь другой благородный человек, пусть даже и не столь много. Но какой полководец или командир мог бы похвастаться, что взял целый город, как я город кориоланцев, и что в тот же день тот же человек обратил в бегство вражеское войско, как я войско анциатов, пришедшее на помощь осажденным?[28] 2. Я ведь воздерживаюсь упоминать то, что, хотя мне, явившему такие доблести, можно было взять из добычи много золота и серебра, рабов, упряжных животных и прочего скота, много хорошей земли, я этого не пожелал, но, предпочтя, насколько возможно, не подавать повода для зависти к себе, взял одного только боевого коня из добычи и своего личного друга из пленников, а остальное богатство привез и сдал в казну. 3. Итак, чего из двух был я достоин за все это подвергнуться наказанию или получить почести? И чего из двух - подчиниться худшим из граждан или самому определять права и обязанности для подчиненных? Но, может быть, не поэтому изгнал меня народ, а потому что в остальной жизни я был необуздан, расточителен и не подчинялся законам? Однако, кто мог бы указать кого-нибудь, кто вследствие моих противозаконных удовольствий был бы изгнан из отечества или потерял свободу, или лишился имущества, или испытал какое-либо иное несчастье? Ведь даже из врагов никто никогда не обвинял и не упрекал меня ни в чем из этого, но всеми засвидетельствовано, что у меня и повседневная жизнь была безукоризненной. 4. "Но, клянусь Юпитером, - кто-нибудь, пожалуй, скажет, - твой выбор политических пристрастий, возбудивший ненависть, причинил тебе нынешнее горе. Ибо, хотя можно было избрать лучшую сторону, ты предпочел худшую и продолжал говорить и делать все, чем будет ниспровержен отеческий аристократический строй, а руководителем государства станет невежественная и подлая толпа". Но я - то поступал наоборот, Минуций, и заботился, чтобы сенат всегда руководил общественными делами и сохранялся отеческий порядок политического устройства. 5. Однако, за этот прекрасный образ жизни, который нашим предкам казался достойным подражания, я получил от родины такое вот удачное и благое вознаграждение, будучи изгнан не только народом, Минуций, но и гораздо раньше сенатом, который сначала, когда я боролся с плебейскими трибунами, стремившимися к тирании, поощрял меня пустыми надеждами, что, мол, он сам обеспечит мне защиту, но после того, как заподозрил некоторую опасность со стороны плебеев, покинул меня и отдал врагам. 6. Впрочем, ты сам тогда был консулом, Минуций, когда состоялось предварительное решение сената по поводу суда и когда Валерий, советовавший выдать меня народу, снискал большое одобрение за свои речи, а я из опасения, что буду осужден сенаторами, если начнется голосование, согласился и пообещал добровольно явиться на суд.
XXXI. Ну же, Минуций, ответь мне, показался ли я и сенату заслуживающим наказания, поскольку в общественной и частной жизни был наилучшим гражданином, или только одному народу? Ведь если все тогда приняли одно и то же решение и все меня изгнали, то ясно, что все вы, пожелавшие этого, ненавидите доблесть, и нет в вашем государстве места для одобрения нравственного совершенства[29]. Если же уступить народу сенат был вынужден и поступок его явился следствием принуждения, а не собственной воли, то вы, полагаю, согласны, что находитесь во власти худших людей и что сенат совершенно не властен поступать так, как считает нужным. 2. Итак, вы предлагаете мне вернуться в такое государство, где лучшая часть управляется худшей? Значит, вы заподозрили у меня полнейшее сумасшествие! Ладно, допустим, вы меня убедили, и я, прекратив войну, как вы хотите, вернулся. Какой у меня после этого будет образ мыслей и какую жизнь я буду вести? изберу ли спокойствие и безопасность и, домогаясь должностей, почестей и остальных благ, коих полагаю себя достойным, соглашусь ли угождать черни, имеющей власть над этим? Тогда из достойного человека стану дурным, и никакой пользы мне не будет от прежней доблести. 3. Или, все-таки, оставаясь при тех же самых нравах и сохраняя тот же самый политический выбор, буду противодействовать тем, кто предпочитает не то же самое? Разве не вполне ясно, что народ снова будет воевать со мной и снова потребует подвергнуть меня повторному наказанию, выдвигая то же самое первое обвинение, поскольку я, получив от него право вернуться, не веду угодную ему политику? Невозможно это отрицать. 4. Затем объявится какой-нибудь другой дерзкий вождь народа, подобный Ицилию или Децию, который предъявит обвинение, что я ссорю граждан друг с другом или строю козни против народа, или предаю город врагам, или стремлюсь к тирании, как и обвинил меня Деций, или в чем ином виноват, что бы ему ни пришло в голову: ведь ненависть не будет иметь недостатка в поводах. 5. И кроме прочих обвинений, немного времени спустя будет использовано и то, что было совершено мной на этой войне, так как я подверг разорению вашу землю, угнал добычу, отнял города и одних их защитников убил, а других выдал врагам. Если обвинители вменят это мне, что я скажу им в свою защиту или чьей помощью воспользуюсь?
XXXII. Итак, разве не ясно, что вы, послы, краснобайствуете и лукавите, Минуций, прикрыв красивым названием нечестивое дело? Ибо, несомненно, не возвращение из изгнания вы предоставляете мне, а отправляете меня на заклание народу, возможно, даже заранее задумав это сделать (ведь уже ничего хорошего относительно вас мне не приходит в голову). 2. Однако, если вы желаете этого (я, конечно, допускаю), просто не предвидя ничего из того, что мне придется претерпеть, то какая мне будет польза от вашего незнания или глупости, когда вы не сможете ничему воспрепятствовать, даже если захотите, но будете вынуждены, наряду с остальным, и в этом угождать народу? Впрочем, для доказательства, что мне не подойдет из соображений безопасности то, что вы называете возвращением, а я - скорой дорогой к гибели, думаю, требуется, в конце концов, немного слов. Но что это не к доброй славе, чести или благочестию (поскольку и ты, о Минуций, правильно поступал, желая, чтобы я заботился об этом), а к величайшему позору и нечестию послужит мне, если доверюсь вам, - об этом послушай в свою очередь. 3. Я был врагом вот этим вольскам и причинил им большой вред на войне, добывая родине господство, мощь и славу. Разве не подобало мне почести получать от облагодетельствованных, а ненависть испытывать от обиженных? Конечно - если бы имело место что-либо разумное. Но судьба оба эти правша перевернула и изменила их смысл на противоположный. Ибо вы, римляне, ради которых я был врагом этим людям, отняли у меня все, что я имел, и, сделав меня ничем, изгнали. Они же, испытавшие от меня страшные бедствия, приняли меня в своих городах - неимущего, бездомного, униженного и лишенного отечества. 4. И они не довольствовались свершением одного этого столь блестящего и великодушного дела, но предоставили мне также гражданство во всех своих общинах, должности и почести, какие у них самые важные. Пропускаю остальное: но ныне они назначили меня командующим с неограниченными полномочиями над полевой армией и все общественные дела подчинили мне одному. 5. Скажи-ка, с каким сердцем я когда-либо смог бы предать тех, от кого был украшен такими почестями, не испытав никакой обиды, ни большой, ни малой? Разве что их благодеяния оскорбляют меня, как вас мои! Поистине прекрасную славу у всех людей принесет мне ставшее известным двойное предательство! Кто же, пожалуй, не восхвалит меня, услышав, что друзей, от которых мне подобало получать добро, найдя врагами, а врагов, от руки которых я должен был погибнуть, - друзьями, я, вместо того чтобы ненавидеть ненавидящих и любить любящих, стал придерживаться противоположного мнения?!
XXXIII. Ну же, Минуций, рассмотри и отношение со стороны богов, с каким я сталкиваюсь ныне и какое выпадет на мою долю в оставшуюся жизнь, если только, послушавшись вас, предам доверие этих людей. Как раз теперь во всяком деле, за какое я бы ни взялся против вас, они мне помогают, и ни в каком начинании я не знаю неудач. 2. И сколь значимым свидетельством моего благочестия вы считаете это? Ведь несомненно, если я начал против родины нечестивую войну, то следовало, чтобы со стороны богов все было против меня. Но поскольку в войнах я до сих пор пользовался попутным ветром судьбы, и, за какие дела ни берусь, все мне в точности удается, то очевидно, что я являюсь благочестивым мужем и избрал прекрасную деятельность. 3. Следовательно, что случится со мной, если я переменюсь и буду стараться вашу власть усиливать, а их - ослаблять? Не случится ли обратное, и не навлеку ли я на себя со стороны божества враждебный гнев, мстящий за обиженных, и так же, как благодаря богам из малого стал великим, не стану ли вновь из великого малым, и не окажутся ли мои несчастья наукой для остальных? 4. Вот какие мысли приходят мне в голову касательно богов, и я убежден, что те самые Фурии, грозные и беспощадные к совершившим что-либо нечестивое, о которых и ты вспомнил, о Минуций, тогда будут преследовать меня, терзая душу и тело, когда я покину и предам людей, спасших меня, погубленного вами, и одновременно со спасением оказавших много прекрасных благодеяний, кому я предоставил богов поручителями, что прибыл не со злым умыслом и что сохраню имеющееся ко мне доверие, до сих пор безупречное и незапятнанное.
ХХХIV. А когда ты, Минуций, упоминаешь еще друзей, изгнавших меня, и родину, отрекшуюся от меня, взываешь к законам природы и рассуждаешь о священном, то ты кажешься мне единственным не знающим простейших и общеизвестных вещей: что друзей или врагов определяют не внешние черты и не наименование, но каждый из них проявляется в делах и поступках, и все мы любим тех, кто оказывает помощь, и ненавидим тех, кто причиняет нам вред. Закон этот не какие-то люди учредили для нас и, соответственно, не отменят его когда-нибудь, если вдруг решат наоборот, но мы унаследовали закон, установленный с начала времен всеобщей природой для всех наделенных чувствами и навечно сохраняющий свою силу. 2. И поэтому мы отрекаемся от друзей, когда они поступают с нами несправедливо, и признаем друзьями врагов, когда с их стороны оказывается нам какая-либо услуга, и город, породивший нас, мы любим, когда он помогает, а когда вредит нам - покидаем, любя его не из-за местоположения, но из-за пользы. 3. И так думают не только частные лица поодиночке, но и целые государства и народы, так что тот, кто придерживается этого взгляда, не желает ничего выходящего за рамки божественных установлений и не совершает ничего противоречащего общему суждению всех людей. Вот почему я и полагаю, что, поступая таким образом, я поступаю и справедливо, и выгодно, и благородно, и, вместе с тем, также весьма благочестиво по отношению к богам и не желаю считать людей, определяющих истину по догадке и личному суждению, судьями над ними, поскольку я делаю то, что угодно богам. Ведь я не думаю, что берусь за невыполнимые дела, имея богов их руководителями, если только следует судить о будущем по уже случившемуся.
XXXV. Относительно же умеренности, к которой вы призываете меня, и относительно просьбы не уничтожать с корнем римский род и не разрушать до основания весь город я ведь уже имел возможность, Минуций, ответить, что не я распоряжаюсь этим и не ко мне речь об этих вопросах, все-таки я - командующий войском, а над войной и миром властны вот они: так что у них просите перемирия для заключения мирного договора, но не у меня. 2. Впрочем, чтя отеческих богов и уважая могилы предков и страну, которой был порожден, жалея жен и детей ваших, на коих незаслуженно падут ошибки отцов и мужей, и ничуть не менее остального также и ради вас, о Минуций, послов, назначенных государством, я даю следующий ответ: если римляне вернут вольскам землю, которую у них отняли, и, отозвав своих поселенцев, их города, которыми сейчас владеют, а кроме того, заключат с вольсками договор о дружбе на вечные времена и предоставят равные права гражданства, как и латинам, вознося клятвы и проклятия против нарушителей условий договора, тогда я прекращу войну с ними, но раньше - нет. 3. Итак, сообщите это римлянам и точно так же, как со мной, весьма тщательно обсудите и с ними следующие соображения касательно справедливости: несомненно, прекрасно для каждого, владея своим имуществом, жить в мире, и многого стоит ничего не бояться - ни врагов, ни обстоятельств, - но постыдно, держась неотступно за чужое, терпеть ненужную войну, в которой они будут рисковать и всем своим собственным добром. И покажите им, что награды для тех, кто домогается чужой векш, оказываются неравными при успехе и неудаче, а если хотите, то добавьте для желающих завладеть еще и городами тех, кому был причинен вред, что если не победят, то лишатся и собственной земли, и собственного города и в дополнение к этому увидят своих жен, терпящих величайший позор, и детей, уводимых на бесчестье, и родителей, на краю могилы обращаемых из свободных в рабов. 4. И вместе с тем объясните сенату, что они не смогут обвинить в этих бедах Марция, но только собственное безрассудство. Ибо, хотя в их власти поступить справедливо и не подвергнуться никакому бедствию, они окажутся в крайней опасности, если будут до конца цепляться за чужое. 5. Вы имеете ответ: ничего более этого вы не сможете получить от меня. Возвращайтесь-ка и обсудите, что вам следует делать. И чтобы вы могли посовещаться, я даю вам сроку тридцать дней. А на это время в угоду тебе, о Минуций, и ради остальных вас я отведу войско с вашей земли: ведь вы, пожалуй, будете нести значительные убытки, если оно останется здесь. Но на тридцатый день ожидайте меня, явившегося получить ваш ответ".
XXXVI. Молвив это, Марций встал и распустил собрание. А на следующую ночь, около последней стражи[30], подняв войско, он повел его против оставшихся городов латинов - или на самом деле получив сведения, что оттуда должна прийти какая-то помощь римлянам, как сказал тогда, выступая публично, или сам выдумав предлог, чтобы не показалось, что он в угоду врагам прекратил войну. 2. Итак, напав на так называемую Лонгулу[31] и без труда овладев ею, он поработил и разграбил ее тем же самым способом, что и другие города, после чего направился к городу сатриканцев[32]. Захватив и его после непродолжительного сопротивления жителей и приказав части своей армии отвезти добычу из обоих этих мест в Эцетру, Марций взял с собой остальное войско и повел его к другому городу, именуемому Цетия[33]. Овладев также им и разграбив, он вторгcя на землю полусканцев[34]. Поскольку и полусканцы не смогли оказать сопротивление, он, захватив штурмом и их, направился против следующих городов: а именно, альбиетов и мутилланцев Марций берет приступом, хорисланцев[35] же подчиняет по договору. 3. Итак, став за тридцать дней хозяином семи городов, он пришел к Риму, ведя войско гораздо больше прежнего, и, оказавшись от города на расстоянии немногим более тридцати стадиев[36], расположился лагерем возле дороги, ведущей в Тускул[37]. А в то время как Марций захватывал и привлекал на свою сторону города латинов, римляне, после длительного обсуждения его требований, решили не делать ничего недостойного их государства, но, если вольски уйдут с их земли и земли союзников и подданных Рима и, прекратив войну, отправят послов для переговоров о дружбе, то сенату принять тогда предварительное постановление, на каких справедливых условиях они станут друзьями, и эти решения внести на утверждение народу; пока же вольски совершают враждебные действия, оставаясь на их землях и землях союзников - не принимать никакого дружественного им постановления. 4. Ведь всегда у римлян, несомненно, большое значение придавалось тому, чтобы никогда ничего не совершать по приказу или уступив страху перед врагами, но противнику, заключившему мир и покорившемуся, охотно предоставлять и уступать то, что из разумного он просил. И этот возвышенный образ мыслей Рим постоянно сохранял вплоть до нашего времени среди многих великих опасностей во внешних и внутренних войнах.
XXXVII. Итак, сенат проголосовал за это решение и выбрал послами десять других человек из бывших консулов, чтобы они предложили Марцию не выдвигать никакого тяжкого или недостойного римлян требования, но, прекратив вражду и выведя войско из римских пределов, стараться достичь своих целей убеждением и с помощью миролюбивых речей, если он хочет заключить прочное и постоянно действующее соглашение между государствами: ведь уступки, предоставляемые и частным лицам, и общинам в силу какой-либо необходимости или тяжкого обстоятельства, вместе с изменением обстоятельств или исчезновением необходимости тотчас отменяются. Назначенные сенатом послы, как только стало известно о прибытии Марция, сразу были отправлены к нему и высказали много заманчивых предложений, соблюдая и в переговорах достоинство государства. 2. Но Марций никакого другого ответа им не дал, однако посоветовал решить что-нибудь получше и явиться к нему в течение трех дней, ибо только это одно перемирие будет у них на войне. Когда же послы захотели что-то возразить на это, он не позволил, но приказал им поскорее уходить из лагеря, пригрозив, если они не сделают этого, поступить с ними, как с лазутчиками. И они тотчас молча поспешили удалиться. 3. Однако сенаторы, узнав от послов о надменных ответах и угрозах Марция, даже тогда не постановили выступить с войском в поход - или поостерегшись ратной неопытности собственных воинов (ведь большинство из них были новобранцами), или опасным посчитав малодушие консулов (действительно, решительность у них была весьма слабой), чтобы предпринимать столь важную борьбу, или, возможно, поскольку и божество противодействовало им в их походе через вещих птиц[38], либо сивиллины оракулы[39], либо через какое-нибудь унаследованное от отцов гадание, чем тогдашние люди не считали возможным пренебрегать, подобно нынешним. Охрану же города решили нести с большей бдительностью и от врагов обороняться со стен.
XXXVIII. Но занимаясь этим и делая приготовления, они все же не оставляют надежды, что еще имеется возможность переубедить Марция, если попросят его с помощью более многочисленного и уважаемого посольства. Поэтому принимают постановление, чтобы верховные жрецы[40], птицегадатели[41] и все остальные, кто, получив, имел какой-нибудь священный сан или службу, относящиеся к общественному почитанию богов, - ведь у них очень много жрецов и служителей богов, и эти жрецы самые знаменитые среди остальных граждан как по происхождению, так и по славе собственной доблести, - так вот, чтобы все они, неся с собой священные символы богов, кому они поклоняются и служат, и обрядившись в священные одежды, вместе отправились к лагерю врагов с теми же самыми, что и раньше, предложениями. 2. Когда же эти мужи прибыли и объявили то, что им поручил сенат, Марций даже им не дал ответа по поводу того, что они предлагали, но посоветовал удалиться и либо выполнить его повеления, если хотят жить в мире, либо ожидать войну, которая придет прямо к городу, и запретил впредь вести с ним переговоры. 3. Так как римляне потерпели неудачу и в этой попытке, они, оставив всякую надежду на заключение мира, стали готовиться к осаде, поставив самых крепких воинов около рва и у ворот, а на стенах - тех освобожденных уже от военной службы, кто еще был способен переносить тяготы.
XXXIX. А их жены, как будто опасность была уже рядом, оставив благопристойность домашней жизни, с плачем бежали к храмам богов и простирались перед статуями: и каждое священное место было наполнено рыданиями и мольбами женщин, но особенно храм Юпитера Капитолийского. 2. Именно там одна из них, выделявшаяся своим происхождением и авторитетом, находившаяся тогда в расцвете сил и самая способная здраво рассуждать, по имени Валерия, сестра Попликолы, одного из тех, кто освободи! государство от царей, встала, побужденная неким божественным внушением, на самом верху цоколя храма и, позвав к себе остальных женщин, прежде всего успокоила и ободрила их, прося не пугаться опасности. Затем Валерия заверила, что есть у города одна надежда на спасение, но она заключается только в них, женщинах, если они согласятся сделать то, что нужно. 3. Тогда кто-то из них спросил: "И как же, мы, женщины, сможем спасти родину, когда даже мужчины отчаялись? Какая такая сила есть у нас, слабых и несчастных?" - "Та, - ответила Валерия, - что нуждается не в оружии и крепости рук, ибо от этого освободила нас природа, но в доброжелательности и красноречии". Когда же после этого поднялся крик и все стали просить, чтобы Валерия пояснила, в чем заключается помощь, она говорит им: 4. "Давайте в этой грязной и растрепанной одежде, пригласив остальных женщин и взяв наших детей, пойдем к дому Ветурии, матери Марция. Поставив детей у ее колен[42], будем со слезами умолять ее, чтобы, пожалев и нас, не причинивших ей никакого зла, и родину, находящуюся в крайней опасности, отправилась в лагерь врагов, ведя внуков и их мать и всех нас - ибо давайте последуем за ней вместе с детьми. Затем, чтобы она, став просительницей у сына, просила и умоляла его не причинять родине никакого непоправимого вреда. 5. Ведь овладеют же им какое-нибудь сострадание и человечные мысли, когда она будет плакать и молить. Не настолько суровое и неуязвимое имеет он сердце, чтобы вынести вид матери, простершейся у его колен".
XL. А когда присутствующие женщины одобрили ее речь, Валерия, попросив у богов придать их просьбе убедительность и привлекательность, вышла из святилища, и другие последовали за ней. И после этого, взяв с собой остальных женщин, они все вместе отправились к дому матери Марция. Увидев же приближающуюся толпу, жена Марция Волумния, сидевшая рядом со свекровью, удивилась и спросила: "С какой целью вы, женщины, пришли во множестве в несчастный и униженный дом?" И Валерия ответила: 2. "Находясь в крайней опасности - и сами, и вот эти малые детки, - мы обратились как просительницы к тебе, о Ветурия, к одной-единственной защите, заклиная тебя, прежде всего, пожалеть общую родину: ее, еще никогда никому не подчинявшуюся, не дай вольскам лишить свободы, если даже, допустим, они пощадят ее, одержав победу, и не будут стремиться совершенно уничтожить. Затем - умоляя за нас самих и за этих несчастных малышей, чтобы не подверглись мы бесчинствам врагов, не будучи повинны ни в одном из постигших вас несчастий. 3. Если осталось у тебя в душе сколько-нибудь доброты и человечности, посочувствуй, о Ветурия, нам, как женщина женщинам, соучаствовавшим некогда вместе с тобой в священном и мирском, и, взяв с собой Волумнию, добрую жену, и ее детей, и нас, просительниц, с этими вот детками, хотя бы одних знатных, иди к сыну и уговаривай его, и неотступно умоляй, и не прекращай упрашивать, добиваясь у него одной милости взамен многих - чтобы он заключил мир с собственными гражданами и вернулся на родину, желающую возвратить его. Ведь ты убедишь его, будь уверена, и не отвергнет тебя, простершуюся у его ног, благочестивый сын. 4. Вернув же сына в родной город, ты и сама безусловно обретешь бессмертную славу, избавив отечество от столь большой опасности и страха, и явишься причиной определенного уважения к нам со стороны мужчин, поскольку именно мы прекратим войну, которую они не смогли остановить, и мы предстанем действительно потомками тех женщин, которые сами, став посредниками, прекратили войну, вспыхнувшую у Ромула против сабинян[43], и сделали город из малого великим, соединив и предводителей, и народы. 5. Прекрасно, о Ветурия, подвергнуться опасности, чтобы обрести снова сына, освободить родину, спасти собственных согражданок, оставить потомкам после себя бессмертную славу своей доблести. Окажи нам милость добровольно и охотно, но поторопись, о Ветурия: ведь положение крайне опасно и не допускает обсуждения мл и промедления".
XLI. Сказав именно это и пролив много слез, она замолчала. Когда же и остальные женщины начали жаловаться и обращаться с многочисленными просьбами, Ветурия, немного помедлив и заплакав, молвила: "К слабой и ничтожной надежде прибегли вы, о Валерия, - к помощи от нас, несчастных женщин, у которых имеются любовь к родине и желание спасти граждан, какими бы они ни были, но отсутствуют сила и возможность делать то, что мы хотим. 2. Ведь Марций отвернулся от нас, Валерия, с тех пор как народ вынес ему этот прискорбный приговор, и возненавидел всю свою семью вместе с родиной: и это мы можем сказать вам, услышав не от кого-то иного, а от самого Марция. Ибо когда после осуждения на процессе он в сопровождении друзей вернулся домой и застал нас сидящими в траурных рубищах, подавленных, держащих у колен его детей и, что естественно, рыдающих и оплакивающих судьбу, предстоящую нам, как только лишимся его, он, встав немного поодаль от нас, без слез, словно камень, и непреклонный, сказал: 3. "О мать, а также ты, Волумния, наилучшая из жен, потерян для вас Марций, изгнанный гражданами, поскольку был благороден и любил свой город и много тяжких трудов перенес за родину. Но сносите несчастья так, как подобает достойным женщинам, не совершая ничего постыдного или низкого, и деток этих - утешение за мое отсутствие - воспитывайте достойно вас и нашего рода. Пусть боги дадут им, когда они повзрослеют, судьбу лучшую, чем у отца, а доблесть - не хуже. Так что прощайте. Ибо я уже ухожу, покидая город, более не имеющий места для доблестных людей. И вы, о боги-покровители дома, и отчий очаг, и божества, обитающие в этом месте[44], - прощайте!" 4. Когда же он это изрек, мы, несчастные, издавая вопли, каких требовало наше горе, и бия себя в грудь, окружили его, чтобы обняться в последний раз - из этих детей я вела старшего, а младшего держала на руках матку- но он, отвернувшись и оттолкнув нас, заявил: "Больше не будет с этого времени Марций твоим сыном, мать, но отняла у тебя родина кормильца в старости, и не твой он муж с этого дня, о Волумния, но пусть ты будешь счастлива, выйдя замуж за другого, более удачливого, чем я, и не ваш он отец отныне, о дети любимейшие, но вы, сироты, лишенные отца, будете воспитываться у этих женщин, пока не повзрослеете". 5. Сказав это, но не распорядившись и не поручив ничего, не сообщив, куда направляется, ушел из дома один, о женщины, без рабов, без средств, не взяв, несчастный, даже на один день продовольствия из своего хозяйства. И вот уже четвертый год - с тех пор как он находится в изгнании вне родины - он считает всех нас чужими себе, ничего не пишет, не извещает, не желает ничего знать насчет нас. 6. Для такой-то души, столь суровой и неуязвимой, Валерия, какую будут иметь силу просьбы от нас, кому он не уделил ни объятий, ни поцелуев, ни какой-нибудь другой ласки, уходя из дома в последний раз?
XLII. Но даже если вы этого хотите, о женщины, и непременно желаете увидеть нас в неподобающей роли, представьте себе, что мы явимся к нему - и я, и Волумния с детьми, - какие слова сначала скажу ему я, мать, и с какой просьбой обращусь к сыну? Расскажите и научите меня! Призову ли пощадить собственных сограждан, коими был изгнан из отечества, и притом не совершив никакого преступления?! Стать милосердным и сочувствующим по отношению к плебеям, от которых не увидел ни милосердия, ни сочувствия?! И, следовательно, покинуть и предать тех, кто принял его в изгнании, кто, претерпев от него раньше много бед, явил по отношению к нему не ненависть врагов, а доброжелательность друзей и родственников?! 2. С какими чувствами я буду требовать, чтобы сын любил тех, кто погубил его, и вредил тем, кто спас?! Не таковы речи матери, находящейся в здравом уме, к сыну или жены, рассуждающей должным образом, к мужу. И вы, женщины, не принуждайте нас просить у него то, что ни по отношению к людям не является справедливым, ни по отношению к богам - благочестивым, но позвольте нам, несчастным, как уж пали мы по воле судьбы, оставаться униженными, не испытывая еще большего позора".
XLIII. А когда она замолчала, такой плач поднялся среди присутствующих женщин и такое рыдание охватило дом, что крик был услышан в значительной части города и улицы рядом с домом заполнились народом. 2. Тогда и Валерия опять стала высказывать другие пространные и прочувствованные просьбы, и остальные женщины, близкие обоим в силу дружбы или родства, оставались там, неотступно умоляя и припадая к коленям, так что Ветурия, не зная, как ей вытерпеть их причитания и многочисленные просьбы, уступила и пообещала совершить посольство ради отчизны, взяв с собой жену и детей Марция, а также желающих из прочих гражданок. 3. Итак, весьма обрадовавшись и призвав богов помочь им в их надеждах, они удалились из дома и сообщили о случившемся консулам. Те же, восхвалив их усердие, созвали сенат и стали выяснять мнения относительно похода женщин, стоит ли разрешать им. В итоге, речей было сказано много и многими, и вплоть до вечера продолжали обсуждать, что следует делать. 4. Ибо одни доказывали, что для государства является немалым риском позволить женщинам вместе с детьми отправиться в лагерь врагов: ведь если те, презрев широко признанные священные права в отношении послов и молящих о помощи, решат более не отпускать женщин, то их город будет захвачен без боя. Они предлагали разрешить пойти одним только родственницам Марция вместе с его детьми. Другие же считали, что и этим женщинам не следует позволять уйти, и даже убеждали усердно их стеречь, чтобы, признав их заложницами, иметь порукой от врагов, что ничего ужасного город от тех не испытает. 5. Однако третьи советовали всем желающим женщинам предоставить свободный выход, чтобы родственницы Марция с большим достоинством походатайствовали за родину. А что ничего страшного с ними не случится, гарантами этого, доказывали, станут, во-первых, боги, которым женщины будут посвящены, прежде чем обратиться с просьбами, затем - сам человек, к которому они собирались отправиться, ведущий жизнь чистую и незапятнанную никаким несправедливым и нечестивым деянием. 6. Все-таки победило предложение позволить женщинам пойти, заключавшее в себе величайшую хвалу обоим: сенату - за мудрость, поскольку он наилучшим образом сумел предвидеть будущее, ничуть не смутившись опасностью, которая была столь велика, а Марцию - за благочестие, ибо, являясь врагом, он тем не менее пользовался доверием, что не совершит никакого нечестивого поступка против слабейшей части общества, обретя над ней власть. 7. И как только сенатское постановление было записано, консулы отправились на площадь и, созвав народное собрание, хотя было уже темно, разъяснили решения сената и объявши, чтобы на рассвете все пришли к воротам проводить уходящих женщин. Они сказали также, что позаботятся о самом необходимом.
ХLIV. Итак, когда уже близился рассвет, женщины, ведя детей, с факелами пришли к дому Ветурии и, взяв ее с собой, направились к воротам. А консулы, подготовив как можно больше упряжек мулов, повозок и прочих средств передвижения, посадили на них женщин и долго провожали их. Сопровождали их также и члены сената, и многие прочие граждане с обетами, похвалами и просьбами, придавая их походу больше блеска. 2. И как только приближающиеся женщины еще издали стали хорошо видны воинам из лагеря, Марций посылает нескольких всадников, приказав выяснить, что за толпа подходит из города и ради чего они явились. Узнав же от них, что идут римские женщины, ведя детей, а впереди них его мать, жена и сыновья, он прежде всего удивился отваге женщин, если они решились пойти с детьми в лагерь врагов без мужской охраны, и к тому же не заботясь о стыдливости, подобающей женщинам свободным и добродетельным, что возбраняет показываться перед незнакомыми мужчинами, и не испугавшись опасностей, которым, как можно было ожидать, они подвергнутся, если враги, предпочтя свой интерес справедливости, вознамерятся получить от них выгоду и пользу. 3. И когда они были уже близко, он решил встретить мать, выйдя из лагеря с немногими сопровождающими, кроме того, приказал ликторам отложить секиры, которые, по обычаю, носили перед военачальниками, и, как только он окажется рядом с матерью, - опустить фасции[45]. 4. Есть у римлян обычай именно так поступать, когда те, кто имеет меньшую власть, встречают более высоких по положению должностных лиц, что соблюдается вплоть до нашего времени. Несомненно, следуя подобному обыкновению того времени, Марций, как будто ему предстояло явиться к высшей власти, отложил все знаки собственной должности. Столь велики были его почтительность и забота об уважении к своей семье.
XLV. Когда же они приблизились друг к другу, первой мать подошла к нему, чтобы поприветствовать, - одетая в траурное рубище и глаза иссушившая слезами, вызывающая большую жалость. Увидев ее, Марций, до тех пор неумолимый и суровый, способный противостоять всем тяготам, оказался уже не в состоянии следовать своим принципам: чувства быстро взяли верх, и он, обняв мать, стал целовать ее и называть самыми нежными словами и в течение долгого времени, проливая слезы, бережно поддерживал ее, лишившуюся сил и оседающую на землю. А после того как вдоволь получил материнских ласк, он поприветствовал жену, подошедшую с детьми, и сказал: 2. "Поступок добродетельной жены совершила ты, о Волумния, оставшись у моей матери и не покинув ее в одиночестве, и мне тем самым преподнесла приятнейший из всех даров". После этого он привлек к себе каждого из сыновей и, воздав им подобающие отцу ласки, снова обратился к матери и предложил сказать, о чем она пришла просить. А она ответила, что будет говорить в присутствии всех, ибо не собирается просить о чем-либо нечестивом, и призвала его расположиться на том месте, где он обычно заседал, творя суд воинам. 3. И Марций охотно принял предложение, несомненно, чтобы высказать много обоснованных возражений на ее обращение и чтобы дать ответ в удобном для толпы месте. Придя же к трибуналу[46], он прежде всего приказал ликторам снять оттуда курульное кресло[47] и установить его на земле, считая, что не должен занимать место выше матери и использовать по отношению к ней какие-либо атрибуты власти. Затем, усадив рядом самых выдающихся военачальников и младших командиров и позволив присутствовать всем остальным, кто желает, он повелел матери говорить.
XLVI. И вот Ветурия, поставив рядом с собой жену Марция, его детей и самых знатных из римских женщин, сначала стала плакать, надолго обратив взор к земле, и вызвала у присутствующих глубокое сочувствие. Затем, взяв себя в руки, она молвила: 2. "Эти женщины, о сын мой Марций, осознавая, какие насилия и прочие бедствия случатся с ними, если наш город окажется под властью врагов, и отчаявшись в любой другой помощи, после того как ты дал надменные и суровые ответы их мужьям, предлагавшим прекратить войну, обретались, приведя детей и облачившись в эти траурные рубища, ко мне, твоей матери, и к Волумнии, твоей супруге, прося не допустить, чтобы им пришлось изведать от тебя величайшие из человеческих зол: ведь они ни в чем, - ни в большем, ни в меньшем, - не погрешили против нас, напротив, проявили и полное благожелательство, когда мы были счастливы, и глубокое сочувствие, когда мы попали в беду. 3. Действительно, мы можем заверить, что с тех пор, как ты покинул родину, а мы остались одни и уже без всякого влияния, они постоянно приходит к нам, утешали в наших бедах и сочувствовали нам. Так вот, помня об этом, я и твоя жена, живущая со мной, не отвергли их мольбы, но решились, о чем они просили нас, пойти к тебе и обратиться с просьбой за отечество".
XLVII. Но, хотя она еще не закончила речь, Марций прервал ее и сказал: "Желая невозможного, мать, ты пришла, предлагая мне предать изгнавшим меня тех, кто принял, и лишившим меня всего собственного - тех, кто охотно оказал величайшие из человеческих благодеяний. Им, получая эту власть, я предоставил богов и божества порукой того, что не предам их государство и не прекращу войну, если это не будет угодно всем вольскам. 2. Итак, чтя богов, коими клялся, и уважая людей, которым поручился в верности, я буду воевать с римлянами до конца. Но если они вернут вольскам их землю, которую удерживают силой, и признают их друзьями, предоставляя им равенство во всем, подобно латинам, тогда я прекращу войну с римлянами: иначе же - нет. 3. Ну, а вы, о женщины, ступайте и скажите это мужьям, убеждайте их не держаться вопреки справедливости за чужое добро, но быть довольными, если им позволят владеть собственным, а что касается имущества вольсков, которым римляне обладают, захватив на войне, - не дожидаться, пока оно будет отнято у них вольсками опять же войной. Ведь победителям не будет достаточно только свое вернуть, но они захотят завладеть и собственностью самих побежденных. Итак, если римляне, цепляясь за то, что им вовсе не принадлежит, в своей гордыне решатся вытерпеть все, что бы ни было, тогда вы будете обвинять в грядущих бедствиях их, а не Марция и не вольсков и никого другого из людей. 4. Тебя же, о мать, я, как твой сын, в свою очередь вновь молю не призывать меня к нечестивым и неправедным деяниям и не считать врагами самых близких родственников, примкнув к враждебнейшим мне и тебе самой людям, но, оказавшись у меня (что справедливо), жить в том отечестве, где я живу, и в том доме, который я приобрел, пользоваться моими почестями и наслаждаться моей славой, считая друзьями и врагами тех же, что и я. Еще прошу немедленно сложить с себя траур, который ты, несчастная, приняла из-за моего изгнания, и прекратить наказывать меня этим своим одеянием. 5. Ведь прочие блага, о мать, достались мне от богов и людей лучшие, чем ожидал, и большие, чем мечтал, но глубоко запавшее в душу беспокойство за тебя, которую я не отблагодарил в старости своими заботами, сделало мою жизнь горькой и не имеющей пользы от всех этих благ. Если же ты займешь свое место рядом со мной и согласишься разделить со мной все мои дела, то более мне ничего не нужно будет из человеческих благ".
XLVIII. А когда Марций умолк, Ветурия, выждав немного времени, пока не прекратились громкие и продолжительные восхваления со стороны окружающих, говорит ему: "Да я же и не предлагаю, чтобы ты, о сын мой Марций, предал вольсков, которые, приняв тебя, изгнанника, доверили командование над собой и удостоили остальных почестей, и не хочу, чтобы ты в нарушение соглашений и клятв, которые дал им, когда принимал под начало войска, единолично, без общего согласия, прекратил вражду. Не думай, что твоя мать настолько выжила из ума, чтобы призывать любимого и единственного сына к позорным и нечестивым деяниям. 2. А желаю я, чтобы ты отказался от войны при общем согласии вольсков, убедив их стать умеренное в отношении мирного договора и заключить мир, выгодный и почетный для обоих народов. И это могло бы произойти, если бы теперь ты поднял и увел войско, предварительно заключив годичное перемирие, а в течение этого срока, обмениваясь послами, добивался бы истинной дружбы и прочного примирения. 3. И будь уверен: римляне, убеждаемые уговорами и просьбами, будут готовы сделать все, насколько не окажется препятствием что-либо невыполнимое или какое-нибудь иное бесчестие, имеющееся в условиях договора, но под принуждением, как, например, ты ныне требуешь, они, пожалуй, ни в чем никогда вам не уступят, ни в большем, ни в меньшем, что ты можешь уяснить из многих других примеров, а за последнее время - из тех уступок, которые они сделали латинам, когда те сложили оружие. Конечно, вольски сейчас чрезмерно самонадеянны, что случается при большом успехе. 4. Однако, если ты будешь учить их, что всякий мир лучше любой войны, а добровольное соглашение друзей прочнее, чем уступки, сделанные по необходимости, и что мудрым людям свойственно распоряжаться судьбой по своему усмотрению, когда, по их мнению, дела идут хорошо, но когда они попадают в тяжелое и скверное положение - не подчиняться ничему позорному, и если ты приведешь прочие, сколько найдется, ведущие к кротости и человечности поучительные изречения, которые вы, кто занимается государственными делами, лучше всех знаете[48], то будь уверен, что вольски по своей воле умерят гордыню, под влиянием которой ныне находятся, и дадут тебе власть вершить все, что, как ты считаешь, принесет им пользу. 5. Если же они станут противиться тебе и не одобрят твои слова, кичась успехами, случившимися у них благодаря тебе и твоему руководству, как будто те постоянно будут иметь место, открыто откажись от командования у них и не становись ни предателем для доверившихся тебе, ни врагом для самых близких людей: ведь и то и другое нечестиво. Я пришла просить тебя предоставить мне с твоей стороны, сын мой Марций, именно это, что не совсем уж невозможно, как ты утверждаешь, и чисто от всяких неправедных и нечестивых помыслов.
XLIX. Да, но ты боишься приобрести дурную славу, если сделаешь то, к чему я призываю тебя, полагая, что будешь обвинен в неблагодарности по отношению к благодетелям, кто, приняв тебя - врага, дал участие во всех благах, на которые имеют право их урожденные граждане: ведь именно это ты постоянно подчеркиваешь в своих речах. 2. Все же, разве ты не отблагодарил их многими прекрасными делами и не превзошел, безусловно, безмерностью и количеством своих услуг благодеяния с их стороны? Вольсков, считавших достаточным и величайшим из всех благ, если они живут в свободном отечестве, ты не только сделал совершенно самостоятельными в собственных делах, но и привел к тому, что они уже обсуждают, лучше ли для них уничтожить римскую власть или принять в ней равное участие, установив общее гражданство! 3. Я уж воздерживаюсь говорить, каким количеством военной добычи ты украсил их города и сколь большие богатства даровал участникам своих походов. И ты в самом деле полагаешь, что они, став благодаря тебе столь сильными и достигнув такого процветания, не будут довольны теми благами, какие ныне имеют, но станут сердиться на тебя и негодовать, если ты их руками не прольешь и кровь своей родины? Я так не думаю. 4. Остается у меня еще один довод - веский, если будешь судить о нем разумно, но слабый, если в гневе, - касательно несправедливо ненавидимого тобой отечества. Ведь не в здравом уме и не по обычаям предков управляемое вынесло оно неправедный приговор против тебя, но больное и раскачиваемое сильной бурей. И не все отечество тогда поддержало это решение, а худшая часть в нем, последовавшая за дурными вождями. 5. Если же и в самом деле так считали не только наихудшие граждане, но и все остальные, и ты был изгнан ими за то, что не лучшим образом управлял общественными делами, то и тогда тебе не подобало быть столь злопамятным по отношению к собственной родине. Ведь, несомненно, многим другим политическим деятелям, исходившим из наилучших побуждений, пришлось испытать подобное. И также, безусловно, мало таких, кому, по причине признанной доблести, не противодействовала несправедливая зависть со стороны сограждан. 6. Но, Марций, все благородные люди переносят несчастья по-человечески и терпеливо и выбирают города, поселившись в которых они не будут причинять родине никакого беспокойства. Так поступил и Тарквиний по прозвищу Коллатин (достаточно одного примера и притом из собственного прошлого), который принял участие в освобождении граждан от тиранов, но впоследствии был перед ними оклеветан, - якобы он содействует тиранам вернуться назад, - и поэтому сам был изгнан из отечества[49]. Однако он не стал питать злобу против изгнавших его и не пытался идти войной на родное государство, привлекая на свою сторону тиранов, и не совершал действий, подтверждающих обвинения, но, удалившись в нашу метрополию Лавиний, прожил там всю остальную жизнь, оставаясь патриотом и другом родине.
L. Впрочем, пусть будет именно так и пусть позволено тем, кто испытал ужасные обиды, не проводить различие, свои ли причинили зло или чужие, но негодовать на всех одинаково: тем не менее разве недостаточное удовлетворение ты взыскал с оскорбивших тебя, превратив их лучшую землю в пастбище для овец, полностью разрушив союзные города, которыми римляне обладали, приобретя ценой больших трудов, и вот уже третий год подвергая их крайней нехватке необходимых вещей? Но ты доводишь свой дикий и неистовый гнев вплоть даже до порабощения и уничтожения самого их государства. 2. И к тому же ты не проявил уважения ни к послам, отправленным сенатом, - твоим друзьям и достойным людям, которые пришли, неся тебе освобождение от обвинений и разрешение вернуться домой, - ни к жрецам, которых затем отправил город, старцам, простиравшим священные венки богов: но ты и их прогнал, дав ответы надменные и в повелительном тоне, как побежденным. 3. Я не знаю, как мне одобрить эти суровые и высокомерные притязания, выходящие за пределы человеческой природы, когда вижу, что для всех людей в качестве помощи и способа извиниться, если они в чем поступают несправедливо друг с другом, придуманы оливковые ветви и просьбы[50], которыми гасится любой гнев и человек вместо ненависти испытывает жалость к врагу, а те, кто высокомерно повел себя и надменно отнесся к мольбам просителей, - все они навлекают на себя гнев богов и заканчивают несчастным исходом. 4. Ведь в первую очередь, конечно, сами боги, установившие и передавшие нам эти обычаи, снисходительны к человеческим проступкам и сговорчивы, и уже многие люди, сильно против них грешившие, смягчили гнев их молитвами и жертвоприношениями. Разве только, Марций, ты считаешь, что гневу богов смертен, а у людей - бессмертен! Так вот, ты поступишь справедливо и как подобает тебе самом}' и родине, простив ей обиды, когда она раскаивается, желает примирения и все, что раньше отняла, ныне тебе возвращает.
LI. Но если ты действительно к родине относишься непримиримо, предоставь, о сын мой, эту честь и милость мне, от кого ты имеешь дары не самого малого значения и не такие, на которые смог бы притязать еще кто-нибудь другой, но величайшие и ценнейшие дары - тело и душу, благодаря которым ты приобрел все остальное. Ведь эти ссуды ты имеешь от меня, и этого меня ничто не лишит - ни место, ни время, и те же благодеяния и милости вольсков или всех в совокупности остальных людей не будут обладать такой силой, даже если станут огромными до небес, чтобы перечеркнуть и обойти права природы. Все же ты навсегда останешься моим и мне прежде всех будешь обязан благодарностью за жизнь, и во всем, что бы я ни просила, будешь безоговорочно помогать. 2. Ибо закон природы определил всем сопричастным чувству и разуму это право, полагаясь на которое, сын мой Марций, я также прошу тебя не вести войну против родины и становлюсь на пути твоих насильственных действий. Так вот, или сначала первой принеси собственноручно в жертву Фуриям меня, противодействующую тебе мать, и тогда только берись за войну против родины, или, страшась тяжкого греха матереубийства, уступи собственной матери и добровольно окажи, о сын мой, эту милость. 3. Соответственно, имея заступником и союзником указанный закон, который никогда никакое время не отменит, я не желаю, Марций, оказаться из-за тебя единственной, кто лишен почестей, которые он мне дает. Но, чтобы я оставила в покое этот закон, в свою очередь обрати внимание на столь многочисленные и великие воспоминания о добрых делах: как я, взяв тебя младенца, покинутого отцом сироту, осталась ради тебя вдовой и вынесла все тяготы по воспитанию, став тебе не только матерью, но и отцом, и кормилицей, и сестрой, и всем самым дорогим. 4. Когда же ты возмужал, то, хотя у меня была тогда возможность освободиться от забот, вторично выйдя замуж, вырастить других детей и обеспечить себе прочные надежды на поддержку в старости, я не захотела этого, но осталась у того же самого очага и удовольствовалась той же самой жизнью, в тебе одном полагая все свои радости и интересы. В этом ты обманул меня, отчасти вынужденно, отчасти по своей воле, и сделал меня несчастнейшей из всех матерей. Ведь какое время, с тех пор как вырастила тебя до зрелого возраста, провела я без скорби или страха? Или когда же я имела от тебя радость в душе, глядя, как ты отправляешься на войну за войной, предпринимаешь сражение за сражением и получаешь рану за раной?
LII. А с тех пор как ты начал участвовать в политической деятельности и заниматься общественными делами, какую-нибудь отраду я, мать, получила от тебя? Поистине, именно тогда я была наиболее несчастной, видя тебя находящимся посреди гражданской распри. Ведь при той политике, при которой ты казался процветающим и был неукротим, борясь против плебеев за аристократию, все это наполняло меня страхом, когда я обдумывала человеческую жизнь, насколько она зависит от ничтожных обстоятельств, и из многих рассказов и случаев узнала, что выдающимся людям противодействует какой-то божественный гнев или ведет войну некая человеческая зависть: и, таким образом, я достоверно предсказала грядущие события - о, если бы этого никогда не случилось! Все же тебя, по крайней мере, одолело и похитило из отечества обрушившееся ярое недоброжелательство сограждан, а моя жизнь после того - если, конечно, и жизнью ее следует называть с тех пор, как ты ушел, оставив меня одной при этих вот детях, - она расточается в этой грязи и в этих траурных рубищах. 2. За все это я, которая никогда не была тебе в тягость и не буду в остальное время, пока живу, требую от тебя одну милость - наконец-то уж примириться с собственными согражданами и прекратить питать неумолимый гнев против родины. Требуя этого, я желаю получить общее нам обоим, а не только мне одной, благо. 3. Ибо и тебе, если послушаешься меня и не совершишь ничего непоправимого, удастся сохранить душу свободной и чистой от всякого ниспосланного божеством гнева и смятения, и мне почет, оказываемый гражданами и гражданками при жизни, сделает ее счастливой, а воздаваемые, быть может, после смерти - прославит навеки. 4. И если в самом деле какое-либо место примет человеческие души, освобожденные от тела, мою примет не подземное и мрачное царство, в котором, говорят, обитают несчастливые души, и не так называемая равнина Леты[51], но небесный и чистый эфир, где, как утверждает молва, живут родившиеся от богов, ведя счастливую и блаженную жизнь. Рассказывая им о твоем благочестии и твоих милостях, которыми ты почтил ее, моя душа будет вечно просить для тебя у богов какое-нибудь прекрасное вознаграждение.
LIII. Если же ты оскорбишь собственную мать и отошлешь, не уважив, то, хотя я не могу сказать, что тебе самому придется из-за этого испытать, все же предрекаю, что ничего хорошего. Я ведь отлично знаю, что, если даже и во всем остальном ты будешь счастлив - ибо пусть будет так - все же скорбь из-за меня и моих несчастий, которая будет следовать за тобой и никогда не отпустит душу, лишит твою жизнь пользы от всех благ. 2. Ведь не сможет Ветурия, получив при стольких свидетелях страшное и ужасное оскорбление, прожить хоть малейшее время, но на глазах всех вас, друзей и врагов, я покончу жизнь самоубийством, оставив тебе вместо себя тяжкое проклятие и грозных Фурий мстителями за меня. 3. О, если бы не было нужды в этом, боги-хранители римского владычества! Внушите же вы Марцию благочестивые и благородные мысли: и так же, как только что при моем приближении он отложил в сторону секиры, склонил фасции, курульное кресло с полководческого возвышения поставил на землю и все остальное, чем обычай предписывает почитать высших магистратов, одно умерил, а другое полностью устранил, желая ясно показать всем, что властвовать ему подобало над прочими, матери же - подчиняться, так и теперь пусть он сделает меня уважаемой и знаменитой и, облагодетельствовав нашу общую родину, превратит меня из несчастнейшей в счастливейшую из всех женщин. 4. А если справедливо и законно, чтобы мать припадала к коленям сына, то и эту и всякую иную униженную позу и службу вытерплю ради спасения отечества".
LIV. Произнеся это, Ветурия бросилась на землю и, обняв обеими руками ноги Марция, расцеловала их. А как только она упала, женщины все вместе подняли пронзительный и долгий плач, и присутствовавшие на собрании вольски не выдержали непривычного зрелища, но отвратили взоры. Сам же Марций, вскочив с кресла и кинувшись к матери, поднял ее с земли, едва дышащую, обнял и, пролив много слез, сказал: "Ты, о мать, одерживаешь победу, которая не принесет счастья ни тебе, ни мне: ибо родину ты спасла, а меня, почтительного и горячо любящего сына, погубила". 2. После этих слов он удалился в палатку, пригласив мать, жену и детей следовать за ним, и там провел остаток дня, обсуждая с матерью и женой, что следует делать. А решения их были таковы: никакое постановление о возвращении Марция из изгнания сенату не вносить на утверждение народу и последнему не голосовать прежде, чем у вольсков не будет все вполне готово для договора о дружбе и прекращении войны; а ему, подняв войско, увести его как по дружественной стране. Отдав же отчет за свою должность и показав свои заслуги, просить тех, кто вверил ему войско, прежде всего с дружелюбием относиться к врагам и заключить справедливый договор, поручив ему контроль за беспристрастностью и отсутствием обмана в соглашениях. 3. Но если, преисполненные самонадеянности в силу собственных успехов, вольски не захотят примирения, - отказаться от власти у них. Ведь они или не осмелятся избрать кого-нибудь другого главнокомандующим из-за отсутствия хорошего полководца, или, рискнув кому бы то ни было вверить войска, с большим уроном научатся выбирать то, что выгодно. Итак, именно это они обсудили и решили по поводу того, что является справедливым и правильным и что заслужит у всех людей добрую славу, к которой сей муж особенно усердно стремился. 4. Но тревожило их определенное опасение, вызывающее страх, что когда-нибудь неразумная толпа, ныне питающая надежду, что противник покорен, воспримет потерю с неумеренным гневом и затем поспешит собственноручно казнить Марция как предателя, даже не предоставив слова. Все же они решили с достоинством, сохраняя верность, переносить и эту, и любую другую, если случится, более грозную опасность. 5. А когда уже солнце клонилось к закату, они, нежно попрощавшись друг с другом, вышли из палатки. Затем женщины вернулись в Рим, а Марций на собрании изложил присутствующим причины, по которым он намеревался прекратить войну, после чего настоятельно попросил воинов простить его и, когда придут домой, стать его союзниками, помня о том, что испытали хорошего, дабы не изведать ему ничего ужасного от остальных граждан, и, сказав многое другое с целью склонить их на свою сторону, приказал готовиться, чтобы наступающей ночью сняться с лагеря.
LV. Римляне же, когда узнали, что угроза им миновала, - ибо молва пришла раньше, опередив прибытие женщин, - в бурном ликовании покинули город, торопясь наружу, и встречали женщин радушными приветствиями и благодарственными гимнами, то вместе, то каждый по отдельности делая все то, что совершают и говорят от радости люди, неожиданно попавшие в счастливое положение из больших опасностей. 2. Ту ночь, соответственно, они провели в пирах и удовольствиях, а на следующий день созванный консулами сенат объявил свое решение: что касается Марция - отложить причитающиеся ему почести на другое, более удобное время, а женщинам за усердие воздать в общественном постановлении хвалу, которая принесет им немеркнущую память среди потомков, и особую почесть, получение которой должно быть для них приятнее всего и ценнее. И народ утвердил это. 3. Посовещавшись, женщины надумали не желать никакого дара, вызывающего зависть, а просить, чтобы сенат дозволил им возвести храм Женской Фортуны[52] на том месте, где они обратились с просьбами за свой город, и ежегодно всем вместе приносить ей жертвы в тот день, когда они прекратили войну. Но сенат и народ постановили посвятить богине участок, купленный на общественные средства, и из них же соорудить на нем храм и алтарь, как укажут жрецы[53], и жертвенных животных доставлять за общественный счет, а начинать священные обряды той, кого сами женщины назначат исполнять эти обряды. 4. После того как сенат принял это постановление, впервые тогда женщинами была избрана жрица, а именно Валерия, подавшая им мысль о посольстве и убедившая мать Марция помочь остальным в этом предприятии. И первую жертву женщины принесли за народ, а священные обряды начала Валерия на алтаре, установленном на священном участке, еще до того как были воздвигнуты храм и статуя, в месяце декабре следующего года, в новолуние, которое эллины называют "нумения", а римляне - календы[54]: ведь как раз в этот день была закончена война. 5. А на следующий год после первого жертвоприношения храм, построенный на общественные средства, был закончен и освящен приблизительно в седьмой день, ведя счет по луне, месяца Квинтилия: этот день у римлян является предшествующим дню квинтильских нон[55]. Освятил же его Прокул Вергиний, один из консулов[56].
LVI. Однако было бы соответствующим форме исторического повествования и ради исправления тех, кто полагает, будто боги не радуются почестям от людей и не гневаются на нечестивые и неправедные поступки, поведать о явлении богини, случившемся в то время не один раз, а даже дважды, как сообщают записи верховных жрецов[57], чтобы у более благоразумных в вопросе сохранения представлений о божественном, которые они унаследовали от предков, такой именно образ мыслей оставался неизменным и не принес разочарования, но прежде всего, чтобы те, кто пренебрегает отчими обычаями и считает божество не имеющим никакой власти над человеческим разумом, отказались от этого мнения, а если они неисправимы - чтобы навлечь им на себя еще большую ненависть и стать еще более жалкими. 2. Итак, рассказывают: когда сенат постановил оплатить все расходы на храм и статую за общественный счет, а женщины соорудили другую статую на те средства, которые сами собрали, и обе они одновременно были принесены в дар в первый день освящения храма, одно из изваяний - то, которое установили женщины, - в присутствии многих произнесло отчетливо и громко фразу на латинском языке. Смысл этой фразы в переводе на эллинское наречие таков: "По священному закону города вы, жены, принесли меня в дар"[58]. 3. Однако, как обыкновенно бывает при необычных голосах и видениях, присутствовавшими женщинами овладело большое сомнение, что, пожалуй, не статуя была источником звука, но какой-то человеческий голос. А в особенности услышавшим не доверяли те, кто как раз в то мгновение отвлекся на что-нибудь другое и не заметил, что же было источником звука. Затем опять, когда храм был полон и случайно установилась глубокая тишина, та же статуя произнесла те же самые слова более громким голосом, так что уже не оставалось никакого сомнения. 4. Сенат же, когда узнал об этом, постановил ежегодно совершать дополнительные жертвоприношения и ритуалы, которые разрешат истолкователи священных обрядов[59]. А женщины, воспользовавшись предложением своей жрицы, ввели для себя в обычай, чтобы женщины, которые познали второй брак, не возлагали венки на эту статую и не касались ее руками, но чтобы все почитание и культ ее были отданы новобрачным. Впрочем, относительно этих событий было справедливо и не пренебречь местным преданием, и не уделять ему большего внимания. И я возвращаюсь туда, откуда уклонился к данному рассказу.
LVII. После ухода женщин из лагеря Марций, разбудив войско на рассвете, увел его как по дружественной стране и, когда оказался в пределах вольсков, подарил воинам всю добычу, которой завладел, себе же ничего не оставил, после чего распустил их по домам. Поэтому соучаствовавшее с ним в боях войско, вернувшееся отягощенное богатством, не без удовольствия приняло отдых от войны и к Марцию относилось доброжелательно, считая его заслуживающим снисхождения, хотя он не привел войну к успешному завершению, уважив жалобы и просьбы матери. 2. Но молодежь, оставшаяся дома, завидуя большой добыче участников похода и обманувшись в том, на что надеялась, если бы взятием города было укрощено римское высокомерие, гневалась на главнокомандующего и была очень раздражена. И, в конце концов, когда она обрела в самых влиятельных в народе людях предводителей своей ненависти, то ожесточилась духом и совершила нечестивое деяние. 3. Возбудил же их страсти Тулл Аттий, имевший вокруг себя немало сторонников из каждого города. В самом деле, он давно уже, будучи не в силах сдерживать зависть, решил: если Марций придет к вольскам, добившись успеха и разрушив город римлян, то погубить его тайно и коварно, а если вернется, потерпев неудачу в этом предприятии и не осуществив дела, казнить как предателя, выдав своим сторонникам. 4. Именно это он пытался совершить тогда и, собрав немалую толпу, начал обвинять Марция, делая лживые выводы на основе истинных событий и предполагая по случившемуся то, чего не произойдет. И он приказал Марцию, сложив власть, дать отчет об исполнении должности. Ведь Тулл, как и ранее было сказано у меня[60], являлся главнокомандующим войска, остававшегося в городах, и имел право созывать народное собрание и кого угодно вызывать на суд.
LVIII. И Марций не считал правильным оспаривать какое-либо из этих двух требований, но возражал против их последовательности, желая сначала дать отчет в свершенном им на войне, а затем, если все вольски так решат, сложить власть. Он полагал также, что верховенство в этом деле следует иметь не одному городу, где большая часть граждан подкуплена Туллом, но всему народу, созванному на законное собрание, на которое было у них в обычае посылать представителей от каждой общины, когда предстояло обсуждение важнейших вопросов. 2. Но Тулл выступал против этого, ибо прекрасно понимал, что Марций, превосходный оратор, представляя отчет о многих своих славных деяниях и оставаясь в ранге главнокомандующего, убедит народ и настолько будет далек от наказания за предательство, что даже станет у них еще более знаменитым и уважаемым и с всеобщего согласия будет уполномочен прекратить войну так, как ему угодно. 3. И долго шла упорная борьба, когда ежедневно на собраниях и на площади происходили их выступления и споры друг с другом, ибо ни у кого из них не было возможности действием принудить другого, огражденного авторитетом такой же власти. 4. Но, поскольку не было никакого конца спору, Тулл объявил день, в который приказал Марцию явиться, чтобы сложить власть и понести наказание за предательство, и, побудив надеждами на вознаграждение самых дерзких людей стать зачинщиками нечестивого дела, пришел на назначенное народное собрание, где, выйдя на ораторскую трибуну, стал рьяно обвинять Марция, а также убеждал народ сместить его, используя всю свою силу, если он не пожелает добровольно отказаться от должности.
LIX. Когда же Марций поднялся для защиты, то со стороны окружения Тулла разразился громкий крик, мешавший говорить. И вслед за этим, крича "бей" и "кидай", самые дерзкие окружают его и забивают камнями до смерти. А пока он лежал на площади на земле, то и присутствовавшие при несчастье, и пришедшие после этого, когда он уже был мертв, стали сокрушаться о судьбе человека, получившего от них столь нехорошее вознаграждение, перечисляя все, в чем он был полезен обществу. И они жаждали схватить совершивших убийство как зачинщиков беззаконного и опасного для общин дела: убивать кого-либо без суда по кулачному праву, да к тому же верховного военачальника. 2. Но более всего негодовали участники его походов, и они решили, поскольку не смогли предотвратить беду при его жизни, воздать надлежащую благодарность после смерти, собрав на площадь то, что было необходимо для почести, причитающейся доблестным людям. 3. Когда же все было готово, то, возложив Марция в одеянии главнокомандующего на украшенное превосходнейшим образом ложе и распорядившись нести перед его носилками добычу, вражеские доспехи, венки и памятные изображения городов, которые он захватил, самые прославленные в военных делах юноши подняли носилки и, доставив в наиболее знаменитое предместье, установили на подготовленный костер, причем весь город провожал тело с рыданиями и слезами. 4. Затем, заколов в честь него много скота и принеся в жертву первинки от всего остального, что люди жертвуют для погребальных костров царям или предводителям войска, наиболее преданные Марцию остались там, пока не погасло пламя, и после этого, собрав останки, похоронили их на том же месте, соорудив замечательный памятник в виде высокого кургана, насыпанного множествомѵрабочих рук[61].
LX. Такая вот смерть выпала на долю Марция, человека, который и в военных делах был лучшим из сверстников, и во всех удовольствиях, которые властвуют над юношами, воздержанным. Он следовал справедливости скорее не по принуждению закона в силу страха перед наказанием и вопреки собственной воле, а добровольно и будучи по природе склонным к ней, и, не считая уделом доблести всего лишь ни в чем не грешить, не только сам старался воздерживаться от всякого зла, но и полагал необходимым побуждать к тому же остальных. 2. Он был великодушен и щедр, и более всех готов помочь в том, в чем нуждался любой из его друзей, всякий раз как узнавал об этом. В политической деятельности он выглядел не хуже любого из сторонников аристократии, и если бы мятежная часть общества не помешала его политическим мероприятиям, то римское государство достигло бы благодаря им величайшего усиления могущества. Но ведь невозможно было, чтобы все добродетели одновременно оказались в человеческой природе, и никогда не родится от смертного и бренного семени кто-либо совершенный во всем.
LXI. Поэтому божество, дарован ему эти доблести, добавило к ним также злосчастные недостатки и заблуждения. Ведь не было ни мягкости и веселости в его характере, ни обходительности в приветствиях и обращениях к согражданам, ни даже миролюбия и умеренности в страстях, когда он гневался на кого-нибудь, ни обаяния, украшающего все человеческие дела; напротив, он всегда был суровым и строгим. 2. Именно это вредило ему во многом, но более всего чрезмерная и непреклонная строгость в отношении права и соблюдения законов, не допускающая никаких уступок требованиям разумности. Истинным, по-видимому, является высказывание древних философов, что нравственные добродетели заключаются в умеренности[62], а не в крайностях, особенно же - справедливость[63]. Ведь по своей природе она не только лишена надлежащей меры, но и переступает ее, становясь бесполезной самим ее обладателям, а порой причиной великих бед, и ведет к достойной сожаления смерти и непоправимым несчастьям. 3. Таким образом, не что иное, как строгая и крайняя справедливость явилась тем обстоятельством, которое изгнало Марция из отечества и сделало для него бесполезными остальные блага. Ведь, тогда как следовало в разумном идти на компромисс с плебеями, уступать в чем-нибудь их желаниям и тем самым достичь главенства у них, он не захотел делать это, но, возражая против всякой несправедливости, навлек на себя ненависть и был ими изгнан. Или, когда можно было сразу же, одновременно с окончанием войны, сложить с себя командование у вольсков, переселиться куда-нибудь в другое место, пока родина не даст ему разрешения вернуться, и тем самым не сделать себя целью для козней врагов и невежества черни, Марций не счел это достойным. Полагая, что он, облеченный ответственностью, должен предоставить свою личность тем, кто доверил ему власть, и, дав отчет в том, что свершил во время исполнения должности, подвергнуться законному наказанию, если окажется виновным в каком-либо прегрешении, он все же получил не лучшую награду за свою крайнюю справедливость.
LXII. Конечно, если вместе со смертью тела одновременно умирает и некая субстанция души, чем бы это ни было, и ничто нигде более не сохраняется, то не знаю,
как мне признать счастливыми не вкусивших никакого блага от своей доблести, а, напротив, погибших из-за нее самой. Если же наши души, возможно, вечно бессмертны, как полагают некоторые, или существуют какое-то время после освобождения от тел (души доблестных мужей - наибольший, а души дурных - наименьший срок), то достаточной почестью тем жившим добродетельно, кому противодействовали обстоятельства судьбы, явились бы хвала со стороны живущих и память, сохраняющаяся длительное время. Это и произошло с данным человеком. 2. Ведь не только вольски оплакали его смерть и все еще почитают Марция как одного из самых доблестных людей, но и римляне, когда узнали о его гибели, объявили траур для частных лиц и государства, сочтя это известие величайшим бедствием для граждан. А их жены, что в обычае у них делать при похоронах друзей и родственников, сняв с себя золото, пурпур и все остальные украшения, облачились в черные одеяния и оплакивали Марция в течение года. 3. И хотя после его смерти до настоящего времени уже прошло около пятисот лет, память об этом муже не угасла, но он все еще прославляется и восхваляется всеми как благочестивый и справедливый человек.
Итак, угрожавшая римлянам опасность от вторжения вольсков и эквов под водительством Марция, ставшая крупнейшей из бывших до нее и едва не приведшая к уничтожению всего государства до основания, разрешилась таким вот образом.
LXIII. А несколько дней спустя[64] римляне, выйдя в поле с большим войском под командованием обоих консулов и продвинувшись до границ своей земли, расположились лагерем на двух холмах, и свой лагерь каждый консул устроил на самом неприступном месте. Однако они ничего не совершили, ни великого, ни малого, но вернулись ни с чем, хотя враги предоставили им прекрасный повод сделать что-нибудь Замечательное. 2. Ведь еще раньше них свое воинство на римскую землю привели вольски и эквы, которые решили не упустить удобный случай, но, пока противник казался им все еще устрашенным, напасть на него, полагая, что из-за страха он и сам сдастся. Однако, заспорив между собой о командовании, они схватили оружие и. бросившись друг на друга, стали сражаться без строя и не по приказу, а беспорядочно и как попало, так что с обеих сторон погибло много людей. И если бы заход солнца не упредил, то все их войска были бы уничтожены. Итак, против воли уступив ночи, прекратившей битву, они были отведены друг от друга и удалились в собственные лагеря. На рассвете подняв войска, обе стороны вернулись в свои земли. 3. Консулы же, узнав от перебежчиков и пленных, которые убежали во время самого сражения, какое бешенство и безумие охватило врагов, не воспользовались предоставившимся желанным случаем, хотя находились на расстоянии не более тридцати стадиев[65]. Не стали они и преследовать уходящих, в то время как их войска, не изнуренные и идущие в боевом строю, легко бы полностью уничтожили врагов - уставших, раненых, уменьшившихся в числе и отступающих в беспорядке. 4. Но консулы также, разрушив лагерь, вернулись в город - то ли довольствуясь уже тем благом, что предоставила судьба, то ли не доверяя своему необученному войску, то ли считая главным не потерять даже немногих из своих воинов. Вернувшись в Рим, они все же навлекли на себя большой позор, обретя за свои действия репутацию трусов. И не совершив больше ни одного похода, они передали власть очередным консулам.
LXIV. Итак, в следующем году консульство получили Гай Аквилий и Тит Сикций, мужи опытные в военных делах [66]. Сенат же, после того как консулы доложили вопрос о войне, постановил прежде всего отправить посольство к герникам[67], чтобы потребовать от них, как от друзей и союзников, законного удовлетворения - ведь во время похода вольсков и эквов Рим понес ущерб от грабежей и набегов герников на пограничные им римские земли. А пока от них не получат ответа, пусть консулы набирают как можно большее войско, созывают союзников, отправив посольства, а также с помощью многочисленных работников спешно подготовят хлеб, оружие, деньги и остальное, что необходимо для войны. 2. Но, как сообщили сенаторам вернувшиеся послы, ответ, который они получили от герников, был таков: те заявляют, что у них вообще никогда не было публично заключенных с римлянами договоров, а соглашения с царем Тарквинием они считают расторгнутыми, поскольку он был лишен власти и умер на чужбине; если же и случились какие-то грабежи и набеги шаек разбойников на римскую землю, то, говорят они, это произошло не по общему решению герников, но является преступлением частных лиц, преследующих свои частные же интересы, и они не могут представить на суд совершивших это, утверждая, что и сами претерпели подобное, и выдвигая встречные обвинения, а в итоге заявили, что охотно принимают войну. 3. Узнав это, сенат постановил разделить набранное из молодежи войско на три части и консулу Гаю Аквилию во главе одной из них напасть на военные силы герников, ибо они уже взялись за оружие, другую же часть вести на вольсков Титу Сикцию, второму консулу, а Спурию Ларцию, которого консулы назначили префектом, оборонять ближайшую к городу' округу, взяв себе оставшуюся третью часть. Освобожденным же по возрасту от воинской службы, которые еще способны были носить оружие, сенат приказал, построившись под знаменами, нести охрану укреплений и стен города, чтобы не произошло никакого неожиданного нападения врагов, после того как вся молодежь выступит в поход. Командовать этими силами поручили Авлу Семпронию Атратину, одному из бывших консулов. И вскоре все приказы были выполнены.
LXV. Итак, Аквилий, один из консулов, обнаружив во владениях пренестинцев[68] поджидающую его рать герников, расположился лагерем как можно ближе к ним, от Рима находясь на расстоянии немногим более двухсот стадиев[69]. Когда же на третьи сутки с того дня, как он разбил лагерь, герники выступили из своего лагеря на равнину в боевом строю и подняли сигнал к битве, он также вывел навстречу войско организованно и по отрядам. 2. Как только они сошлись друг с другом вплотную, то, издав боевой клич, бросились в бой. И сначала легковооруженные, сражавшиеся дротиками, стрелами и камнями из пращей, нанесли друг другу много ран. Затем сталкиваются всадники с всадниками, атакуя по турмам, и пехота с пехотою, сражаясь в манипулах. Итак, вспыхнула славная сеча, ибо обе стороны бились ожесточенно, и они долго стояли твердо, не уступая друг другу ни пяди земли, на которой были построены. Все же римская фаланга начала уставать, поскольку тогда впервые спустя длительное время ей пришлось вступить в сражение. 3. Увидев это, Аквилий приказал еще свежим и для этой самой цели сохраняемым отрядам подкрепить уставшие части строя, а раненым и обессилевшим бойцам отходить в тыл фаланги. Когда же герники заметили перемещения римских отрядов, они решили, что римляне начинают отступать, и, подбодрив друг друга, бросаются сомкнутыми рядами на передвигающиеся части врагов, но их натиск встречают свежие силы римлян. И вновь разразилась упорная схватка, так как обе стороны опять принялись ожесточенно сражаться, ведь и отряды герников пополняли свежие силы, направляемые командующими к измотанным частям. 4. Но так как дело шло уже к позднему вечеру, консул, призвав всадников именно сейчас проявить себя доблестными бойцами, атакует врагов на правом фланге, сам возглавляя конный отряд. Те, на какое-то короткое время сдержав римлян, все же отступают, и тогда начинается большое кровопролитие. Итак, правый фланг герников был утке тесним и не удерживал строй, левый же еще сопротивлялся и даже одолевал правое крыло римлян. Однако вскоре и он отступи!. 5. Ведь Аквилий во главе самых храбрых юношей и тут оказывал помощь, ободряя и вызывая по именам тех, кто обычно отличался в прежних сражениях, и бросал в гущу врагов, выхватывая у знаменосцев, значки тех центурий, которые казались нерешительно сражающимися, чтобы страх перед установленным законом наказанием в случае, если они не вернут знамена, заставил их быть отважными; и постоянно сам приходил на помощь той части боевого порядка, которая уставала, пока не оттеснил с позиции и другой фланг. А поскольку фланги оказались оголены, центр герников также не устоял. 6. Вслед за тем началось стихийное и беспорядочное бегство серпиков в лагерь, а римляне преследовали их и убивали. И такое в итоге рвение овладело римским войском в том сражении, что некоторые пытались взобраться и на вражеский вал, чтобы с ходу захватить лагерь. Понимая, что их стремление небезопасно и даже бесполезно, консул приказал дать сигнал к отступлению и заставил вступивших в бой сойти с укреплений против их воли, опасаясь, что забрасываемые сверху копьями и стрелами они будут вынуждены с позором и большим ущербом отступить и, следовательно, умалят свою славу от предыдущей победы. И вот тогда, - ведь было уже около захода солнца, - ликуя и распевая гимны, римляне раскинули лагерь.
LXVI. А наступившей ночью из лагеря герников доносился громкий шум и крик и был виден свет от многих факелов. Ибо уже не надеясь оказать сопротивление еще в одной схватке, они решили по собственному почину покинуть лагерь, и это явилось причиной их беспорядка и крика. Ведь они бежали так быстро, насколько у каждого доставало сил и резвости, окликая друг друга и слыша оклики, но не обращая никакого внимания на вопли и мольбы оставляемых из-за ран или болезней. 2. Римляне, не догадываясь об этом, но ранее получив от пленников сведения, что на помощь своим должно подоспеть еще одно войско герников, посчитали, что шум и суматоха вызваны его прибытием. Они снова взяли оружие и, окружив лагерь кольцом, чтобы ночью не случилось какого-нибудь нападения на них, то все вместе с грохотом потрясали своим оружием, то неоднократно издавали боевой клич, как будто устремляясь в битву. Герникам и это также внушило немалый страх, и, думая, что их преследуют враги, они бежали, рассеявшись врозь по разным дорогам. 3. А с началом дня, когда посланные на разведку всадники доложили римлянам, что и другое войско не пришло на помощь врагам, и участвовавшие в предыдущем сражении бежали, Аквилий, выведя армию, завладевает вражеским лагерем, полным вьючного скота, продовольствия и оружия, захватывает их раненых, коих было не меньше, чем убежавших, и, выслав конницу в погоню за рассеявшимися по тропам и лесам, берет в плен много людей. В конце концов, он вторгся уже на земли герников, грабя их безбоязненно, так как никто больше не отваживался вступать в рукопашную схватку. Таковы были деяния Аквилия.
LXVII. Второй же консул Тит Сикций, посланный против вольсков, вторгся на территорию Велитр[70], взяв сильнейшую часть войска. Ведь именно здесь находился командующий вольсков Тулл Аттий, снарядивший отборное войско с намерением сначала нанести ущерб союзникам римлян (подобно тому, как поступил Марций, когда начинал войну), посчитав, что римляне пребывают еще в том же страхе и не пошлют никакой помощи тем, кто подвергается ради них опасности. Когда же войска стали видны и заметили друг друга, то уже без всякой проволочки вступили в бой. 2. А местность между лагерями, на которой должно было произойти сражение, представляла собой неровный во многих частях по своей окружности каменистый холм, где ни одной из сторон не могла пригодиться конница. Римские всадники, заметив это и посчитав позором, если, присутствуя при сражении, не окажут никакой помощи, обратились к консулу, подойдя все вместе, с просьбой позволить им слезть с коней и сражаться пешими, если это предложение покажется ему наилучшим. 3. И тот, изрядно похвалив их, спешивает всадников и, построив рядом, держал при себе для наблюдения и помощи тем, кто окажется в трудном положении: и именно они явились у римлян причиной одержанной тогда весьма блистательной победы. Ибо пехота у обеих сторон была почти равна и по численности людей, и по вооружению и сходна по организации боевого порядка и по ратному опыту как в атаках и отходах, так и, с другой стороны, в нанесении и отражении ударов. 4. Ведь вольски изменили всю свою военную тактику, после того как командующим у них побывал Марций, и перешли к обычаям римлян.
Итак, большую часть дня фаланги оставались на том же месте, сражаясь с одинаковым успехом, и неровный характер местности предоставлял обоим противникам много преимуществ друг перед другом. Римские же всадники разделились на две части - одни атакуют врагов в бок с правого фланга, а другие, обойдя вокруг, нападают через холм на задних воинов. 5. В итоге, одни из них метали в вольсков копья, а другие разили противников более длинными всадническими мечами в предплечья и наносили удары по локтям, так что у многих отсекали руки вместе с самой одеждой и защитным вооружением и многих сильными ударами в колени и лодыжки с наилучших позиций повергали полумертвыми на землю. 6. И вольсков обступила со всех сторон опасность: ведь с фронта их теснили пехотинцы, а с флангов и тыла всадники. Так что сверх возможного выказав себя доблестными мужами и явив много примеров отваги и опыта, почти все стоявшие на правом фланге вольски были убиты. Когда же воины, выстроенные в центре боевого порядка и на другом крыле, увидели, что правый фланг смят и римские всадники таким же образом атакуют их, то, развернув отряды, стали медленно отступать в лагерь, а римские всадники, соблюдая строй, преследовали их.
7. Но как только они оказались близ укреплений, начинается иное сражение - жестокое и с переменным успехом, ибо всадники пытались во многих местах лагеря взобраться на палисады. И поскольку римлянам приходилось тяжко, консул, приказав пехотинцам принести валежник и засыпать рвы, первым устремился по сделанному проходу с лучшими из всадников к самым укрепленным воротам лагеря. Оттеснив тех, кто сражался перед ними, и взломав решетки ворот, он проник внутрь укреплений и стал ожидать подхода своих пехотинцев. 8. Здесь Тулл Аттий с самыми бравыми и отважными воинами из вольсков нападает на него и после ряда блестящих подвигов (ведь в битвах он был очень храбрым бойцом, но неспособным полководцем) в конце концов погибает, измученный усталостью и множеством ран. Остальные же вольски после взятия лагеря либо погибли в сражении, либо, бросив оружие, стали умолять победителей о пощаде, но лишь немногие спаслись бегством домой.
9. Когда же в Рим прибыли отправленные консулами вестники, огромнейшая радость охватила народ, и тотчас богам назначили благодарственные жертвоприношения, а консулам предоставили честь триумфа, однако не одну и ту же обоим, но Сикцию даровали более почетный триумф, поскольку решили, что он освободил государство от большего страха, уничтожив дерзкое войско вольсков и убив их командующего. Итак, он въехал в город с добычей, ведя пленников и сражавшееся вместе с ним войско, сам стоя на колеснице, запряженной конями в золотой сбруе, облаченный в царское одеяние, как предписывает обычай относительно больших триумфов. 10. Аквилию же предоставили малый триумф, который они называют овацией (а у меня было ранее показано[71], какое отличие он имеет от большого): он вошел в город пешим во главе остальной процессии. Так закончился этот год.
LXVIII. Принявшие от них консульскую власть Прокуд Вергиний и Спурий Кассий, назначенный тогда консулом в третий раз[72], собрав войска из граждан и союзников, также выступили в поход: Вергиний - против общин эквов, а Кассий - против общин герников и вольсков, жребием распределив кампании между собой. В итоге эквы, укрепив города и свезя туда с полей все наиболее ценное, позволили римлянам опустошать их страну и сжигать жилища, так что Вергиний с большой легкостью разорил и разграбил столько их земель, сколько смог, ибо никто не выходил сражаться за них, и увел войско обратно. 2. Также вольски и герники, против которых отправился в поход Кассий, приняли решение пренебречь опустошением своих полей и укрылись в городах. Тем не менее, когда плодородная земля начала подвергаться разорению и к тому же они испугались, что нелегко будет ее восстановить, то не стали упорствовать в прежних намерениях, подвигнутые жалостью и притом не полагаясь на не слишком надежные укрепления, в которых они укрылись, но отправили послов к консулу просить о прекращении войны. Первыми это сделали вольски, и они быстрее получили мир, выдав столько денег, сколько им предписал консул, и предоставив все остальное, что было нужно войску. Кроме того, они согласились подчиниться римлянам, не присваивая себе впредь никаких равных прав. 3. А серники начали вести с консулом переговоры о мире и дружбе позже, когда увидели, что остались в одиночестве. Но Кассий, предъявив послам против них немало обвинений, сказал, что прежде они должны исполнить то, что подобает побежденным и подвластным народам, и тогда только затевать переговоры о дружбе. Когда же послы согласились сделать все возможное и приемлемое, он приказал им внести столько денег, сколько обычно давали воинам с учетом каждого человека для пропитания за шесть[73] месяцев, и продовольствия - за два[74] месяца. 4. А чтобы они имели возможность выполнить эти требования, он предоставил им перемирие, назначив для него определенное количество дней. Когда же герники доставили римлянам все быстро и с усердием и снова отправили послов для переговоров о дружбе, Кассий, похвалив их, отослал к сенату. И сенаторы после длительного обсуждения постановили наладить с герниками дружественные отношения, но на каких условиях заключить с ними договор - пусть определит и установит консул Кассий, а что он решит, то они и утвердят.
LXIX. После этого постановления сената Кассий по возвращении в Рим стал требовать предоставления ему второго триумфа, поскольку, мол, он победил величайшие народы, - скорее из милости вырывая почесть, чем получая ее по праву: ведь он, не захватив приступом ни единого города и не обратив в бегство войско врагов в полевом сражении, каким-то образом должен был доставить в Рим пленников и трофеи, чем украшается триумф. Потому-то данный поступок впервые принес ему славу человека заносчивого и имеющего уже образ мыслей, совершенно несхожий с остальными согражданами. 2. Добившись же, чтобы ему дали триумф, Кассий представил договор с герниками. Однако тот был списан с имевшегося договора с латинами, чем самые старшие и уважаемые сенаторы были весьма недовольны и стали с подозрением относиться к Кассию, не желая, чтобы чужеземцы герники получили равную честь с родственными латинами и чтобы те, кто не сделал вообще никакого добра, пользовались той же самой благосклонностью, как и явившие много примеров доброжелательства. Возмущало их и высокомерие Кассия, который, будучи почтен сенатом, не воздал ему равного уважения и представил договор, составив его не в соответствии с общим мнением всех сенаторов, но как самому было угодно. 3. В самом деле, иметь удачу во многих предприятиях было всегда для человека делом опасным и пагубным, ибо для многих это становится скрытой причиной безрассудной гордыни и подспудным основанием желаний, выходящих за пределы человеческой природы, что случилось и с данным мужем. Ведь будучи единственным из современников удостоен государством трех консульств и двух триумфов, он стал вести себя высокомернее и возымел сильное стремление добиться монархической власти. Сознавая же, что для добивающихся царской или тиранической власти самым легким и безопасным путем из всех является привлечение плебса на свою сторону всякими благодеяниями и воспитание у него привычки кормиться из рук раздающего общественную собственность[75], он обратился к этому способу. И немедленно, никому не сообщив о своем замысле, он решил раздать народу некую обширную общественную землю, которая прежде была заброшена и затем занята самыми богатыми гражданами. 4. И если бы, дойдя до этого, Кассий сим и удовольствовался, то дело у него, пожалуй, пошло бы в соответствии с замыслом. Теперь же, стремясь к большему, он поднял немалую смуту, из-за которой с ним приключился несчастливый конец. Ведь, включая в список на раздел земли и латинов, и даже герников, только что допущенных к римскому гражданству, он хотел расположить эти народы в свою пользу.
LXX. Замыслив это, на следующий день после триумфа Кассий созвал плебс на сходку и, взойдя на ораторскую трибуну, как по обычаю поступают справившие триумф, сначала дал отчет о совершенном им, где основным было следующее: 2. он, впервые получив консульство, победил в сражении племя сабинян, претендовавшее на верховенство, и вынудил его подчиниться римлянам[76], а будучи выбран консулом во второй раз, обуздал внутреннюю смуту в государстве и вернул народ на родину[77]; с латинами же, которые, являясь родственными римскому народу, все же всегда завидовали ему из-за власти и славы, он установил дружественные отношения, предоставив им гражданское равноправие[78], так что более не соперником, но отечеством считают они Рим; 3. назначенный на ту же самую должность в третий раз, он и вольсков заставил стать из врагов друзьями, и осуществил добровольное подчинение герников - племени многочисленного, храброго и имеющего, поскольку оно находится рядом с римлянами, наибольшие возможности причинять величайший вред и приносить величайшую пользу. 4. Изложив все это и тому подобное, он просил народ обратить на него внимание как на человека, который, в отличие от всех остальных, заботится об общественном благе и будет заботиться в дальнейшем. А в заключение речи он сказал, что окажет народу столь многочисленные и столь великие благодеяния, что превзойдет всех, кого восхваляли за дружественное отношение и покровительство плебсу, и добавил, что сделает это в ближайшее время. 5. Итак, распустив собрание и не отложив дела даже на незначительный срок, он на следующий день созвал на заседание сенат, который был встревожен и перепуган сказанными им словами. И прежде чем приступить к какому-либо иному делу, он стал публично излагать сохранявшийся перед народным собранием в тайне свой замысел, предлагая сенаторам, - поскольку простой народ оказался весьма полезен государству, содействовав как в защите свободы, так и в управлении другими народами, - в свою очередь проявить заботу о нем, наделив его землей, которая, будучи захвачена на войне, лишь на словах являлась общественной, а на деле принадлежала самым наглым из патрициев, занявшим ее без всякого законного основания. Кроме того, он предложил, чтобы стоимость хлеба, посланного им в качестве дара тираном Сицилии Гелоном, - который бедняки получали за деньги, хотя следовало разделить между всеми гражданами бесплатно, - купившим его была возмещена из тех средств, которые имела казна.
LXXI. Конечно, сразу же, еще когда Кассий говорил, поднялся большой шум, поскольку все сенаторы были недовольны его речью и отказывались терпеть ее. А когда он закончил, то рьяно обвинять Кассия в разжигании мятежа стал не только его коллега по консульству Вергиний, но и самые старшие и почтенные из остальных сенаторов, в особенности же - Аппий Клавдий. И до позднего часа они, вне себя от ярости, продолжали бросать друг другу самые резкие упреки. 2. А в следующие дни Кассий, постоянно созывая народные сходки, старался склонить плебс на свою сторону: произносил речи в пользу наделения землей и ревностно обвинял своих противников. Вергиний же, собирая ежедневно сенат, со своей стороны готовил, с общего согласия патрициев, законные меры предосторожности и законные преграды замыслам Кассия. 3. И у каждого имелся многочисленный отряд сторонников, сопровождавших и охранявших его: неимущие, грязные и готовые отважиться на любую выходку были подчинены Кассию, а самые родовитые и безупречные - Вергинию. 4. Все же некоторое время на народных сходках преобладала худшая сторона, намного превосходя другую, затем установилось равновесие, когда к лучшей части примкнут плебейские трибуны, возможно, в том числе и потому, что они не считали для государства благом, чтобы плебс, развращаемый раздачами денег и разделами общественного имущества, был праздным и испорченным, а возможно - и в силу зависти, поскольку не они, вожди народа, стали инициаторами этого благодеяния, но кто-то иной. Впрочем, ничто не препятствует предположить, что они так поступили и из-за страха, который испытывали вследствие возвышения данного человека, которое сделалось большим, чем это отвечало интересам общества. 5. Во всяком случае, они тут же принялись изо всех сил возражать на народных сходках против вносимых Кассием законов, объясняя народу, что несправедливо, если не только римляне разделят между собой то, что приобретено в ходе многих войн, но равную с ними долю будут иметь и латины, не участвовавшие в этих войнах, и герники, лишь недавно установившие дружественные отношения, коим, принужденным к тому войной, достаточно было не лишиться собственной территории. 6. Народ же, внимая, то присоединялся к доводам плебейских трибунов, осознавая, что причитающаяся каждому доля из общественной земли будет чем-то маленьким и не заслуживающим упоминания, если они разделят ее вместе с герниками и латинами, то менял мнение под влиянием Кассия, демагогически заявлявшего, что плебейские трибуны якобы предают их патрициям и как благовидный предлог для противодействия используют равное участие в разделе герников и латинов. По его словам, он включил это в закон ради усиления бедняков и создания заслона на случай, если кто-нибудь когда-нибудь захочет отнять у них предоставленное, ибо полагал, что лучше и безопаснее многим, получив мало, этим владеть неизменно, чем всего лишиться, понадеявшись на многое.
LXXII. В то время как именно этими доводами Кассий часто переубеждал толпу на народных сходках, один из плебейских трибунов, Гай Рабулей, человек не безрассудный, выступив вперед, пообещал быстро прекратить распрю между консулами и разъяснить народу, что нужно делать. А когда последовало громкое одобрение его слов и после этого воцарилось молчание, он спросил: "Не в том ли, о Кассий и Вергиний, заключается главное в законе - первое, следует ли, чтобы общественная земля была разделена между всеми нами поголовно, а второе, следует ли, чтобы часть ее получили латины и герники?" После того как они согласились, он продолжил: "Что ж, хорошо. Ты, Кассий, желаешь поставить на голосование народа оба эти положения. Ну, а ты, о Вергиний, скажи нам, ради богов, отвергаешь ли только одну часть предложения Кассия, которая касается союзников, считая, что не следует серпиков и латинов уравнивать с нами в разделе, или отвергаешь и другую часть, требуя не разделять общественное имущество даже среди нас самих? Именно на это ответь мне, ничего не утаив". 3. Когда же Вергиний заявил, что возражает только против равного участия латинов и герников, а что касается граждан, - он согласен на раздел, если все примут такое решение, тогда плебейский трибун, "обернувшись к толпе, сказал: "Итак, поскольку одна часть данного предложения одобрена обоими консулами, а другая встречает возражения со стороны одного из них, оба же они равны по власти, и ни у кого нет возможности применить принуждение к другому, давайте сейчас возьмем то, что они оба согласны дать, а в чем они расходятся - отложим". 4. А так как плебс одобрил этот совет как наилучший и стал требовать убрать из закона пункт, разжигающий раздор, Кассий, не зная, что следует делать, - с одной стороны, не желая отказаться от своего предложения, с другой, не имея возможности придерживаться его, ибо противодействие оказывали плебейские трибуны, - распустил тогда народную сходку. В следующие дни он, ссылаясь на болезнь, более не выходил на Форум, но, оставаясь дома, прилагал усилия, чтобы утвердить закон принуждением и силой, и старался пригласить для голосования столько латинов и герников, сколько мог. 5. В итоге, они стали толпами сходиться в Рим, и вскоре город был полон чужеземцев. Увидев это, Вергиний повелел глашатаям возвестить по улицам, чтобы те, кто не проживает в Риме, удалились, и установил им небольшой срок. Кассий же, наоборот, приказал глашатаям объявить, чтобы все имеющие гражданские права оставались на месте, пока закон не будет утвержден.
LXXIII. А поскольку спору не было видно никакого конца, патриции, испугавшись, как бы не произошло похищения камешков для голосования и рукоприкладства, равно как и иных насильственных действий, которые обычно случаются в охваченных междоусобицами народных собраниях при внесении закона, сошлись на сенатское заседание, чтобы обо всем разом посовещаться. 2. Там Аппий, первым спрошенный о своем мнении, отговаривал уступать народу раздел земли, указывая, что праздная толпа сограждан, приученная лакомиться общественным достоянием, станет опасной и бесполезной и никогда уже ничему из общественной собственности - ни из имущества, ни из денег - не позволит остаться общим. Он утверждал, что заслуживает порицания дело, если сенаторы, обвиняя Кассия в дурном и пагубном управлении государством и в развращении народа, сами затем общим решением утвердят эти мероприятия как справедливые и полезные. Аппий предлагал им также обратить внимание на то, что даже признательность от бедняков, если те разделят между собой общественные земли, достанется не тем, кто дал свое согласие и одобрение, но одному Кассию, который выдвинул эту идею и предстал как человек, заставивший сенат против воли одобрить ее. 3. Все это и другое в том же духе высказав, в заключение он посоветовал следующее: выбрать десять[79] человек из самых уважаемых сенаторов, которые, обойдя общественную землю, определят ее границы, и если какие-нибудь частные лица, действуя обманом или силой, что-то из нее используют под пастбища или возделывают, пусть члены комиссии, проведя расследование, вернут это государству. А отмежеванную ими землю, разделив на какое будет угодно число участков и разграничив их добротными столбами, он убеждал частично продать, - и в особенности ту, по поводу которой имели место какие-либо разногласия с частными лицами, чтобы у купивших были тяжбы из-за нее с теми, кто предъявит притязания, - частично сдавать в аренду на пятилетний срок; деньги же, поступающие от сдачи в аренду, использовать для снабжения воинов и на оплату тех расходов, которые необходимы для ведения войн. 4. "Ведь ныне, - сказал он, - оправдана неприязнь бедных к богатым, которые, присвоив себе общественное имущество, удерживают его, и нет ничего удивительного, если они считают, что лучше разделить общественные земли между всеми, чем оставить их в руках небольшого числа самых наглых сограждан. Если же они увидят, что те, кто в настоящее время пользуется этими землями, отказываются от них, и общественное имущество становится на самом деле общественным, то прекратят завидовать нам и перестанут желать поголовного раздела земель, осознав, что общее со всеми владение будет выгоднее маленькой доли каждому. 5. Давайте же объясним им, - продолжил Аппий, - какова здесь разница, и что каждый в отдельности бедняк, получив небольшую землицу и (если так случится) имея беспокойных соседей, и сам не будет в состоянии по своей бедности ее обработать, и арендатора, за исключением соседа, не найдет. А если большие наделы, предоставляющие земледельцам разнообразную и выгодную работу, будут сдаваться в аренду государством, то они принесут много дохода. И что для бедняков, когда они отправляются на войну, лучше получать продовольствие и жалование из общественного казначейства, чем всякий раз уплачивать в казначейство из собственного имущества, тогда как порой их средства к жизни бывают скудными, а добывание этих денег еще более обременит их".
LXXIV. Когда Аппий внес это предложение и, казалось, получил всеобщее одобрение, Авл Семпроний Атратин, спрошенный следующим, сказал: "Конечно, сегодня не впервые я имею возможность восхвалять Аппия как человека, который более всех способен задолго предвидеть будущее и высказывает самые лучшие и полезные суждения, тверд и непоколебим в своих взглядах, не уступает страху и не склоняется перед милостями. В самом деле, я всегда хвалю его и постоянно удивляюсь здравомыслию и благородству, которое он являет в минуту опасности. И сам я высказываю не иное предложение, а то же самое, лишь добавив к нему то немногое, что, на мой взгляд, Аппий пропустил. 2. Ибо сам я также считаю, что герники и латины, которым мы только что предоставили равные гражданские права, не должны участвовать в раздаю наших земель. Ведь мы владеем этой землей, приобретя ее не после того, как они установили с нами дружественные отношения, но еще раньше отняв ее у врагов благодаря собственному риску, без чьей-либо посторонней помощи. Давайте ответим им, что имеющимся у нас прежним владениям, то есть которыми каждая сторона располагала на момент заключения между нами договора о дружбе, следует оставаться для всех своими собственными и неотчуждаемыми, а чем завладеем на войне в совместных походах после заключения договора, от этого уже каждому достанется надлежащая доля. 3. Это ведь и союзникам не даст справедливых оснований для гнева за причиненную обиду, и народу не внушит опасения, что его сочтут предпочитающим выгоду своему доброму имени. Я полностью согласен и с избранием мужей, которых Аппий предлагал назначить для установления границ общественной земли. Ведь это принесет нам большое доверие в отношениях с плебеями, ибо именно сейчас они недовольны в силу двух причин - и поскольку сами не получают никакой выгоды от общественных владений, и поскольку некоторые из нас незаконно пользуются ими. Если же они увидят, что эти владения обращены в общественную собственность и доходы с них идут на общие и насущные цели, то поймут, что для них нет никакой разницы, иметь ли долю в земле или в плодах с нее. 4. Само собой, я воздерживаюсь упоминать, что некоторых бедняков чужой ущерб радует больше собственных выгод. Однако я полагаю, что недостаточно записать в постановлении только эти два положения, но, думаю, следует приобрести расположение народа и склонить его на свою сторону и с помощью какой-либо другой умеренной услуги. О ней я вскоре скажу, предварительно показав вам причину, или, скорее, необходимость, в силу которой нам нужно сделать также и это.
LXXV. Вы, конечно, знаете слова, сказанные на народной сходке плебейским трибуном, когда он спросил у одного из консулов, а именно Вергиния, какое мнение тот имеет по поводу раздела земли, то есть согласен ли он разделить общественное имущество среди граждан безучастия союзников, или даже нам, римлянам, не разрешает получать в надел долю от наших общих владений. И он согласился не препятствовать той части закона о разделе земли, которая касается нас, если все будут считать это наилучшим решением. Вот какая уступка сделала плебейских трибунов нашими соратниками, а народ - более благоразумным. 2. Итак, по какому еще разумению мы откажемся теперь от того, что тогда уступили? Или какая польза будет нам от следования в государственном управлении благородным и прекрасным политическим принципам, достойным нашего владычества, если мы не убедим тех, кому предстоит ими пользоваться? А мы не убедим, и никто из нас в этом не сомневается. Ведь, когда терпят неудачу, сильнее могут рассердиться те, кто обманут в своих надеждах и не получает обещанного. Несомненно, их опять быстро увлечет кто-нибудь, действующий в угоду им, и никто уже из плебейских трибунов не встанет на нашу сторону. 3. Потому послушайте, что я советую вам делать и что добавляю к предложению Аппия, но не вставайте и не поднимайте шути прежде, чем выслушаете все, что я хочу высказать. Тем, кто будет избран для осмотра и установления границ общественной земли (десять ли человек или любое иное их число), поручите определить, каким конкретно землям и в каком количестве следует оставаться общими для всех и, будучи сдаваемыми в аренду на пять лет, увеличивать доходы казны, а сколько, в свою очередь, и какие именно следует разделить среди наших плебеев. Землю же, которую они назначат для раздела, вы должны распределить, предварительно приняв решение, - или среди всех граждан, или только среди тех, у кого уже нет надела, или среди имеющих наименьший имущественный ценз, или любым другим образом, как вам будет угодно. А выборы лиц для установления ее границ и ваше постановление, которое вы вынесете о раздаю земель, и остальное, что необходимо сделать, пусть осуществят новые консулы так, как сочтут наилучшим, поскольку у нынешних консулов слишком краток оставшийся срок правления. 4. Ибо и сами дела такого рода требуют немалого времени, да и нынешняя охваченная распрями власть едва ли сможет судить более здраво о том, что выгодно, чем назначенная после нее, если, правда, та будет единодушной, как мы надеемся. Ведь отсрочка - полезная вещь во многих случаях и ничуть не опасная, а время многое меняет за один день. И отсутствие разногласий между руководителями общественных дел - причина всех благ в государствах. Я высказываю именно такое мнение, но если кто-либо предлагает иное, лучшее, пусть поведает".
LXXVI. Когда Семпроний закончил, он встретил громкое одобрение со стороны присутствующих и уже никто из спрошенных после него не выдвигает другого предложения. Итак, после этого записывается следующее решение сената: избрать десять самых старших сенаторов из бывших консулов, которые, определив границы общественной земли, назначат, сколько из нее следует сдать в аренду и сколько разделить среди народа; 2. имеющим равные гражданские права и союзникам выделять причитающуюся каждому по соглашениям часть, если позднее приобретут еще какую-нибудь землю в совместных походах; выборы же указанных лиц, распределение наделов и остальное, что необходимо сделать, осуществить новым консулам. Это решение, внесенное на утверждение народа, заставило Кассия прекратить демагогию и не допустило развиться дальше разжигаемому бедняками мятежу.
LXXVII. В следующем году, когда началась семьдесят четвертая Олимпиада (на которой в беге победил Астил Сиракузский), а в Афинах архонтом был Леострат. консульство получили Квинт Фабий и Сервий Корнелий[80], мужи из патрициев, возрастом еще молодые, но по знатности предков самые выдающиеся на всех и очень влиятельные благодаря своим сторонникам и богатству, а также, несмотря на молодость, ничем не хуже никого из людей более зрелого возраста в ведении политических дел. Так вот, в указанном году Цезон Фабий, брат[81] тогдашнего консула, и Луций Валерий Поплинам, брат того Попликолы, который сверг царей, в это же самое время обладая квесторской[82] властью и потому имея право созывать народные собрания, привлекли к ответственности перед народом по обвинению в стремлении к тирании Спурия Кассия, консула прошлого года, осмелившегося предложить законы о разделе земли. И назначив определенный день, они вызвали его, чтобы тот оправдался на суде перед народом. 2. Когда же в объявленный день собралась весьма многочисленная толпа, оба квестора, созвав плебс на народное собрание, стали обстоятельно излагать общеизвестные деяния Кассия, доказывая, что они не вели ни к чему хорошему. Так, сначала латинам, которым достаточно было, чтобы их сочли достойными общего с римлянами гражданства, и почитавшим за великое счастье получить хотя бы его, Кассий, будучи консулом, не только охотно предоставил гражданские права, о чем они просили, но и еще провел решение выделять им треть военной добычи в случае совместного похода. Затем герников, которым, побежденным на войне, следовало быть довольными, если они хотя бы не наказаны лишением какой-либо части своей собственной земли, он сделал друзьями вместо подданных и гражданами вместо данников, а также установил, чтобы они получали вторую треть той земли и добычи, какую римляне приобретут любым образом. 3. Так что из разделяемой на три части добычи двойную долю берут римские подданные и чужеземцы, а сами местные уроженцы и повелители - только одну треть. А вследствие этого, указывали квесторы, у римлян случится одна из двух нелепейших ситуаций, если они вознамерятся почтить какие-нибудь другие народы за множество великих благодеяний теми же дарами, коими почтили не только латинов, но и не сделавших никакого добра герников. Ведь, поскольку у них остается только одна треть, они либо не будут иметь доли, какую можно дать тем благодетелям, либо, приняв постановление о подобных почестях, ничего не оставят самим себе.
LXXVIII. А кроме того, квесторы подробно рассказывали, как, замыслив отдать народу общее имущество государства, Кассий, несмотря на то что и сенат не принял положительного решения, и коллега но консульству воспротивился, собрался силой утверждать закон, который являлся пагубным и неправедным не по одной только той причине, что, в то время как следовало принять предварительное постановление сената и в случае его одобрения оказать благодеяние от имени всех властей, Кассий, напротив, старался сделать его милостью одного человека, 2. но и в силу того обстоятельства, преступнейшего из всех, что лишь на словах это было дарение гражданам общественной земли, а на деле -■ лишение: ведь римляне, захватившие ее, получили бы только одну долю, а герники и латины, у которых не было на нее никаких прав, - две доли. Рассказывали они также, что Кассий не подчинился даже плебейским трибунам, выступившим против него и предлагавшим убрать из закона одну часть - о равном участии чужеземцев, но продолжил действовать вопреки и плебейским трибунам, и коллеге но консульству, и сенату, и всем, кто давал наилучшие советы на благо общества. 3. Изложив это, в свидетели чего призвали всех граждан, уже Затем квесторы стали приводить также и неизвестные доказательства его тиранических намерений, утверждая, будто бы латины с герниками собрали ему деньги, запаслись оружием и сходились к нему самые дерзкие из их молодежи, проводя тайные совещания и содействуя во многих других делах помимо указанных. И они называли многих свидетелей этого - как жителей Рима, так и из прочих, союзных, городов, людей не низкого звания и не безвестных. 4. Народ поверил им и вынес Кассию обвинительный приговор, уже не поддавшись на речи, сочиненные с большой тщательностью, которые сей муж публично произнес, и не уступив чувству жалости, хотя три маленьких сына оказывали Кассию заметную помощь в привлечении сочувствия, а многие другие - и родственники, и друзья - все вместе оплакивали его, и, наконец, нисколько не пощадив его деяния на войне, благодаря которым он достиг величайшего почета. 5. В самом деле, народ был до такой степени настроен против самого имени тирании, что даже при определении наказания не умерил свой гнев на Кассия, но приговорил его к смертной казни. Ведь народом овладел страх, как бы этот человек, самый способный военачальник того времени, будучи отправлен в изгнание за пределы отечества, не поступил подобно Марцию, ссоря друзей и объединяя врагов, и не повел непримиримую войну против родины. Когда суд завершился таким образом, квесторы, приведя Кассия на возвышающийся над Форумом утес[83], в присутствии всех сбросили его со скалы. Ведь таким было принятое у римлян того времени наказание для приговоренных к смерти.
LXXIX. Именно таков более правдоподобный рассказ из переданных об этом человеке, но не следует пренебрегать и менее достоверным, поскольку он также пользуется доверием со стороны многих людей и сообщается в авторитетных сочинениях. Так вот, в некоторых книгах утверждается, что, когда для всех еще оставалась тайной подготовка им тирании, первым заподозрил отец Кассия и, выяснив дело с помощью самого тщательного расследования, пришел в сенат. Затем, приказав сыну явиться, он стал для него и доносчиком, и обвинителем, а когда и сенат вынес обвинительный приговор, то, приведя его домой, казнил. 2. Действительно, суровость и неумолимость отцовского гнева на сыновей, совершавших преступления, и особенно у римлян того времени, не позволяет отбросить и данную историю. Ведь ранее Брут, изгнавший царей, осудил на смерть обоих своих сыновей по закон злодеях, и секирами им отрубили головы, так как решили, что они оказывали содействие царям в возвращении из изгнания[84]. И позднее Манлий, командуя на галльской войне, наградил за доблесть своего сына, отличившегося в бою, почетными венками, но, обвинив при этом в неповиновении, - поскольку тот не остался на сторожевом посту, куда был назначен, а вопреки приказу командующего покинул его, чтобы сразиться с врагом, - казнил сына как дезертира[85]. 3. И многие другие отцы, кто за большие проступки, кто за меньшие, не щадили и не жалели своих детей. Именно поэтому я не считаю возможным, о чем сказал, пренебречь данным сообщением как недостоверным. Однако следующие соображения, будучи из доказательств не самыми незначительными и не лишенными убедительности, тянут меня обратно и ведут к первому утверждению. После казни Кассия его дом был срыт до основания, и до сего дня это место остается без построек за исключением храма Теллус[86], который государство возвело в более поздние времена на некоторой части его территории у дороги, ведущей в Карины[87]. Кроме того, государство изъяло имущество Кассия, из коего посвятило первинки в различные святилища, и в том числе Церере[88] бронзовые статуи с надписями[89], указывающими, из чьего имущества эти первинки. 4. Ведь если бы его отец оказался одновременно и доносчиком, и обвинителем, и палачом для своего сына, то и дом его не был бы разрушен, и достояние не конфисковано. Ибо у римлян никакое благоприобретенное имущество не является их собственностью, пока еще живы отцы, но и вещи, и личности сыновей отданы отцам в полное распоряжение по их усмотрению. Так что государство, наверно, не сочло бы справедливым за преступления сына отнимать и конфисковывать имущество отца, который, к тому же, сам сообщил о его тиранических намерениях. Именно поэтому я скорее согласен с первым сообщением, а оба привел для того, чтобы читателям можно было выбирать из них какое угодно.
LXXX. Но, хотя некоторые замышляли казнить и сыновей Кассия, сенат счел данную меру ужасной и вредной и, собравшись, постановил, чтобы отроки были освобождены от кары и жили в полной безопасности, не будучи наказаны ни изгнанием, ни лишением гражданских прав, ни другим образом. И с тех пор этот обычай укоренился у римлян, соблюдаясь вплоть до нашего времени, а именно: дети, чьи отцы совершили преступление, освобождаются от всякого наказания, даже если они окажутся сыновьями тиранов, отцеубийц иди предателей, что у римлян является величайшим преступлением. 2. А тех, кто в наши дни, после окончания Марсийской и гражданской войн[90], замыслили упразднить указанный обычай и на все то время, пока сами были у власти, лишили детей проскрибированных[91] при Сулле родителей права добиваться должностей, которые занимали их отцы, и быть членами сената, - их считали совершившими деяние, заслуживающее ненависти людей и гнева богов. Потому-то со временем воспоследовало им мстителем за беззаконие справедливое возмездие, благодаря которому они были низвергнуты с высот небывалого до тех пор величия на самое дно, и даже никакого потомства от них, кроме как по женской линии, более не осталось. 3. Обычай же восстановил согласно исконному порядку человек, сокрушивший их[92]. У некоторых эллинов, однако, нет такого рода установления, а родившихся от тиранов детей одни считают нужным казнить вместе с отцами, другие же наказывают вечным изгнанием, словно природа не допускает, чтобы от дурных отцов появились порядочные дети иди от хороших - плохие. Но о том, у эллинов ли лучше установление или обычай римлян предпочтительнее, я предоставляю судить тому, кто хочет, а сам возвращаюсь к последовавшим событиям.
LXXXI. Итак, после смерти Кассия[93] сторонники усиления аристократии стали более дерзкими и сильнее презирать плебеев, а граждане безвестные по своему имени и богатству были унижены до крайности и ругали свою собственную неимоверную глупость при осуждении Кассия, поскольку, мол, погубили самого лучшего защитника плебейского сословия. Причиной же этого было то, что консулы не выполняли решения сената о наделении землей, хотя они должны были назначить десять человек для установления границ общественной земли и внести предложение, сколько ее и кому следует раздать. 2. И много людей собиралось группами, постоянно разговаривая об обмане и обвиняя прежних плебейских трибунов в предательстве общественных интересов. Непрерывно шли народные сходки, созываемые трибунами того года, и выдвигались требования исполнить обещанное. Увидев это, консулы замыслили под благовидным предлогом войн успокоить возмущенную и растревоженную часть общества. Действительно, как раз в это самое время римская земля терпела ущерб от шаек грабителей из соседних городов и еще каких-то набегов. 3. Итак, с целью наказания этих нарушителей они выставили боевые знамена и начали набирать войска из граждан. Но, хотя бедняки не стали являться на набор, консулы не имели возможности применять к неповинующимся законное принуждение, ибо трибуны встали на защиту плебса и были готовы воспрепятствовать любой попытке наложить арест на личность или имущество уклоняющихся от военной службы. Тогда консулы прибегли к многочисленным угрозам, что не уступят подстрекателям плебса, оставив тем самым скрытое подозрение, что собираются назначить диктатора, которому надлежало, упразднив остальные должности, одному иметь тираническую и неподотчетную власть. 4. И как только плебеи возымели это подозрение, они, испугавшись, что назначат Аппия, человека сурового и строгого, решились все терпеть вместо этого.
LXXXII. После набора войск консулы, приняв командование, вывели силы против врагов. Итак, Корнелий, вторгшись в пределы вейян[94], увел захваченную там добычу, а затем, когда вейяне отправили послов, отпустил им за выкуп пленников и заключил годичное перемирие. А Фабий с другим войском напал на землю эквов, потом оттуда - на землю вольсков. 2. Конечно, какое-то непродолжительное время вольски вытерпели, хотя их поля подвергались разграблению и разорению. Затем, отнесясь к римлянам с презрением, поскольку те пришли с небольшими силами, вольски взялись за оружие и сообща устремились на помощь своим с территории анциатов, приняв решение скорее поспешное, чем осмотрительное. Несомненно, если бы они напали раньше, застав врасплох рассеявшихся римлян, то обратили бы их в паническое бегство. Теперь же, узнав об их нападении от тех, кого он отправил на разведку, консул, быстро отдав приказ, вернул разосланных для фуражировки воинов и поставил их в строй, подобающий для сражения. 3. Вольсков же, продвигавшихся с презрением и дерзостью, охватывает страх ввиду неожиданного зрелища, когда вопреки их чаяниям показалось все войско врагов, стоявшее в боевом порядке, и тут уж не стало никакого дела до общей безопасности, но каждый думал только о собственном спасении. А потому, развернувшись, они бежали со всех ног врозь по разным дорогам, и большинство благополучно достигло города, но один небольшой отряд, который был лучше всех организован, бегом взобрался на вершину некоей горы и оставался здесь с оружием наготове всю следующую ночь. Однако, когда в ближайшие дни консул расставил вокруг холма стражу и перекрыл все выходы, голод заставил их покориться и сложить оружие. 4. Консул, приказав квесторам продать добычу, которую он захватил, а также трофеи и пленников, увез вырученные деньги в город. И немного спустя, подняв войско, отвел его из вражеской земли домой, так как год уже завершался. А когда настали выборы магистратов, патриции, видя, что народ раздражен и сожалеет об осуждении Кассия, решили принять в отношении народа меры предосторожности, чтобы тот снова не поднял каких-нибудь волнений в надежде на подкуп и раздачу наделов, обольщенный искушенным в демагогии человеком, получившим должность консула. Казалось же им, что легче всего удастся воспрепятствовать тому, к чему стремится народ, если консулом станет человек с наименьшими симпатиями к нему. 5. Поэтому, решив так, патриции побуждают домогаться консульства одного из обвинителей Кассия - Цезона Фабия, приходившегося братом тогдашнему консулу Квинту, а из остальных патрициев - Луция Эмилия, мужа аристократического образа мыслей. Когда же они стали добиваться этой должности, плебеи, не имея возможности помешать, покинули выборы и удалились с Поля[95]. 6. Ведь на центуриатных собраниях преимущество при голосовании принадлежало самым знатным и имеющим первые имущественные цензы, и редко случался какой-нибудь вопрос, который решали средние разряды; последняя же центурия, в которой голосовала самая многочисленная и беднейшая часть плебса, обладала одним, заключительным, голосом, как и раньше мною уже упоминалось[96].
LXXXIII. Итак, в двести семидесятом году от основания Рима консульство получают Луций Эмилий, сын Мамерка, и Цезон Фабий, сын Цезона[97], когда архонтом в Афинах был Никодем. Им, как они того и хотели, не пришлось испытать никаких беспокойств от гражданского раздора, поскольку город обступили внешние войны. 2. Действительно, у всех народов и во всех местах, как у эллинов, так и у варваров, прекращение бед извне обычно разжигает междоусобные и внутренние войны, а в особенности это испытывают те, кто выбирает из стремления к свободе и власти жизнь ратную и полную лишений. Ведь натуры, научившиеся добиваться большего, с трудом переносят утрату привычных занятий, и поэтому самые разумные из руководителей постоянно возобновляют какую-нибудь вражду с чужеземцами, полагая, что внешние войны предпочтительнее внутренних. 3. Так вот, тогда, как я сказал, по воле божества на консулов сразу обрушились восстания подчиненных народов. Ведь вольски, либо понадеявшись на гражданскую смуту у римлян, поскольку, мол. плебс вовлечен в борьбу с властями, либо побуждаемые стыдом за предыдущее поражение, случившееся без боя, либо возгордившись вследствие многочисленности собственных войск, либо в силу всего этого, приняли решение начать войну с римлянами. 4. И, собрав молодежь из всех общин, с одной частью армии они отправились в поход против городов герников и латинов, а с помощью остального войска, которое было самым многочисленным и сильным, предполагали давать отпор тем. кто нападет на их города. Узнав это. римляне решили разделить свои силы надвое и одной части нести охрану территории герников и латинов, а другой - опустошать землю вольсков.
LXXXIV. Когда же консулы жребием распределили войска между собой, как у них заведено, то войско, предназначенное для помощи союзникам, получил Цезон Рабий, а Луций с другим пошел против города анциатов. Оказавшись вблизи границ и заметив вражеские войска, он тогда устроил лагерь на холме напротив них, и, хотя в следующие дни враги часто выходили на равнину и вызывали его на битву, Луций вывел свою армию, когда посчитал, что наступит подходящий срок. И прежде чем вступить в рукопашный бой, он долго призывал и ободрял бойцов, затем приказал подать сигнал к сражению, и воины, издав обычный боевой клин, в сомкнутом строю по манипулам[98] и центуриям начали битву. 2. А когда они израсходовали копья и дротики, а также все имевшиеся метательные снаряды, то, обнажив мечи, схватываются друг с другом, каждый обладая равной отвагой и рвением в бою. И способ ведения боя, как я и ранее говорил[99], был у них схожим, и не давали преимущества ни мастерство и боевой опыт римлян, благодаря которым они много раз побеждали, ни их выносливость и терпение в трудах, закаленные во многих битвах, ибо то же самое имелось и у врагов, с тех нор как главнокомандующим у них побывал Марций, не самый безвестный полководец среди римлян. Так вот, обе стороны выдерживали натиск, не уступая позиции, на которые встали с самого начала. 3. Затем понемногу вольски напали отходить с соблюдением порядка и строя, давая отпор римлянам. Но это была военная хитрость, чтобы разорвать ряды римлян и самим оказаться на более высоком месте.
LXXXV. Римляне же, подумав, что вольски обращаются в бегство, стали преследовать отходящих шагом врагов, сами также двигаясь организованно, но когда увидели, что те начали отступать к лагерю бегом, то и сами погнались поспешно и беспорядочно. И даже последние, охраняющие тыл, центурии принялись снимать доспехи с трупов, как будто уже победит врагов, и приступили к разграблению окрути. 2. Заметив это, те вольски, кто изобразил притворное бегство, развернулись и встали, когда приблизились к укреплениям лагеря, а те, кто был оставлен в нем, открыли ворота и выбежали все вместе во многих местах. И сражение у них принимает иной оборот, ибо преследователи обратились в бегство, а беглецы стали преследовать. В нем, конечно же, погибают многие доблестные римляне, теснимые вниз по наклонной местности и окруженные более многочисленными врагами. 3. Схожее с этим испытывали и те, кто, принявшись снимать вражеские доспехи и грабить, был лишен возможности отступить организованно и строем, ибо и они, застигнутые противником, были частью убиты, а частью взяты в плен. А те из них и из числа сброшенных с возвышенности, которые спаслись, получив на исходе дня помощь от всадников, все вернулись в лагерь. И, вероятно, от полного разгрома римлян уберегли сильная буря, обрушившаяся с небес, и тьма, какая бывает при густых туманах, что внушило врагам страх перед дальнейшим преследованием, поскольку они не могли далеко видеть. 4. А следующей ночью, подняв войско, консул увел его тихо и в строю, стараясь остаться незамеченным для врагов, и поздним вечером разбил лагерь около города, называемого Лонгула, выбрав холм, пригодный для отражения нападающих. Оставаясь там, он старался лечением вернуть в строй тех, кто страдал от ран, и подбадривал, утешая, воинов, удрученных неожиданным позором поражения.
LXXXVI. Итак, римляне находились в таком вот положении, а вольски, с началом дня узнав, что враги покинули укрепления, подошли и расположились лагерем. Затем, сняв доспехи с трупов врагов, подобрав полумертвых воинов, у которых имелась еще надежда выжить, и похоронив своих павших, они ушли в Анций, ближайший город. Там, распевая победные гимны и принося жертвы во всех святилищах, вольски в следующие дни обратились к удовольствиям и наслаждениям. 2. Конечно, если бы они удовлетворились недавней победой и ничего более предпринимать не стали, то война для них получила бы прекрасное завершение. Ведь римляне не отважились бы снова выйти из лагеря на битву, но охотно ушли бы из вражеской страны, сочтя, что бесславное бегство лучше явной смерти. Теперь же, стремясь к большему, вольски лишились и славы от прежней победы. 3. Ибо, слыша от разведчиков и перебежчиков из вражеского лагеря, что римлян спаслось совсем немного и притом большинство из них ранено, вольски преисполнились глубоким презрением к ним и, тотчас схватив оружие, устремились на неприятеля. А за ними следовала из города большая невооруженная толпа - посмотреть сражение и одновременно ради грабежа и добычи. 4. Но когда, атакован холм, вольски окружили лагерь и принялись разрушать частокол, первыми вылазку против них совершили римские всадники, сражавшиеся пешими в сигу особенностей местности, а затем, вслед за ними, сомкнув ряды центурий, так называемые триарии. Они являются самыми старшими воинами, которым поручают охранять лагеря, когда остальные выходят на битву, и к ним последним обращаются в случае необходимости, не имея другой помощи, когда гибнет цвет войска. 5. Все же вначале вольски отразили их натиск и в течение длительного времени держались, ожесточенно сражаясь, но затем, находясь в худшем положении в силу характера местности, начали отходить и, наконец, причинив врагам незначительные и незаслуживающие упоминания потери, а сами понеся гораздо большие, отступили на равнину. Разбив там лагерь, в следующие дни они постоянно выстраивали войска и вызывали римлян на бой, но те не выходит против них. 6. А когда вольски это увидели, они, презирая римлян, стали созывать войска из своих городов, готовясь изгнать гарнизон превосходящими силами. И легко бы совершили они великое деяние, захватив консула и римскую армию либо силой, либо даже через сдачу в плен (ведь и местность к тому же не изобиловала продовольствием), но их упредила подошедшая раньше помощь римлянам, которая помешала вольскам довести войну до наилучшего завершения. 7. Ибо другой консул. Цезон Фабий, узнав, в каких тяготах оказалось войско, выставленное против вольсков, хотел, ведя как можно быстрее все свои силы, немедленно напасть на врагов, осаждающих укрепление. Однако, поскольку при жертвоприношении и гадании по птицам[100] благоприятные знамения ему не являлись, напротив, божество противодействовало его походу, то сам он остался на месте, но, выбрав наилучшие манипулы, отослал их коллеге по должности. 8. И они, проделав путь скрытно по горам и в основном ночью, вошли в лагерь, оставшись незамечены врагами. Конечно, с прибытием подкреплений Эмилий воспрянул духом. Враги же, опрометчиво уповая на свою численность и возгордившись, поскольку римляне не выходили на битву, начали подниматься на холм сомкнутым строем. А римляне позволили им спокойно взойти и предоставили много потрудиться над разрушением частокола, но, когда были подняты значки к бою, - нападают на них, разобрав во многих местах укрепления. Одни вступили в рукопашный бой и сражались мечами, а другие поражали противника с укреплений камнями, дротиками и копьями, и ни один метательный снаряд не бил мимо цели, поскольку много воинов столпилось на узком пространстве. 9. В итоге, вольски, потеряв много своих людей, были сброшены с холма и, обратившись в бегство, едва спасаются в собственный лагерь. А римляне, считая себя, наконец-то, в безопасности, немедленно стали предпринимать вылазки на поля врагов, с которых уносили съестное и прочее, чего в лагере не хватало.
LXXXVII. Когда же пришло время выбора магистратов, Эмилий остался в лагере, стыдясь прибыть в город после позорных несчастий, в которых погубил лучшую часть войска. А его коллега по должности, оставив в лагере подчиненных себе командиров, отправился в Рим и, созвав плебс на выборы, не стал предлагать для голосования тех из бывших консулов, кому хотел дать консульство народ, поскольку даже сами они, по своей воле, не домогались власти, но созвал центурии и предложил голосовать за выдвинувших свои кандидатуры. 2. Ими оказались те, кого предпочел и кому приказал добиваться должности сенат, не очень-то угодные народу. И консулами на следующий год были объявлены Марк Фабий, сын Цезона, младший брат консула, осуществившего выборы, и Луций Валерий, сын Марка, обвинивший в тиранических намерениях и казнивший Кассия, трижды консула.
3. Они, получив власть[101], предложили взамен воинов, погибших в войне против анциатов, набрать других, чтобы восполнить нехватку в центуриях. Добившись постановления сената, они назначили день, в который должны были явиться все, имеющие годный для военной службы возраст. После этого по всему городу был большой переполох, и раздавались мятежные речи самых бедных граждан, не желавших ни исполнять решения сената, ни повиноваться власти консулов, ибо в отношении них те нарушили обещания о разделе земли. Сходясь во множестве к плебейским трибунам, они упрекали их в предательстве и громко кричали, взывая к их помощи. 4. Однако почти все трибуны считали момент неподобающим, чтобы вновь разжигать гражданские распри, поскольку разразилась внешняя война, но один из них, некий Гай Мэний, заявил, что не предаст плебеев и не позволит консулам набирать войска, если прежде они не назначат межевателей общественной земли и, записав постановление сената о ее разделе, не представят его народу на утверждение. Когда же консулы начали возражать против этого и выдвигать имевшуюся тогда войну в качестве предлога, чтобы ни в чем не уступать его требованиям, Мэний сказал, что не станет обращать на них никакого внимания, но будет всеми силами препятствовать набору. 5. И он пытался делать это, но, в конечном итоге, все же не смог, ибо консулы, покинув город, установили курульные кресла на близлежащей равнине[102]. Здесь они осуществляли военный набор и тех, кто не повиновался законам, наказывали пенями, поскольку арестовать их не имели возможности: у кого была земля - разоряли ее и разрушали жилища, а чья земледельческая жизнь проходила в чужих владениях - у тех отнимали подготовленные к работе бычьи упряжки, домашний и рабочий вьючный скот, а также различный инвентарь, которым обрабатывают землю и собирают урожай. 6. Плебейский же трибун, препятствовавший набору, был уже не в силах что-либо сделать. Ведь обладающие трибунскими полномочиями не имеют вне города никакой власти, ибо их полномочия ограничены стенами, и им не дозволено даже ночевать вне города, за исключением только одного случая - когда все должностные лица государства приносят общую жертву Юпитеру За народ латинов, поднимаясь на Альбанскую гору[103]. 7. Этот обычай продолжает сохраняться вплоть до наших времен, а именно: плебейские трибуны вне города не имеют никакой власти. И даже повод, подтолкнувший случившуюся на моем веку междоусобную войну у римлян, которая стала величайшей из всех войн, что были до нее, этот повод, среди многих прочих казавшийся более важным и вполне достаточным, чтобы расколоть государство, был вот каким: некоторые из плебейских трибунов, жалуясь, что насильно изгнаны из Рима правителем[104], распоряжавшимся тогда делами Италии, с целью лишить их впредь всякой власти, бежали к командующему войсками в Галлии[105], якобы не имея, куда обратиться. 8. А он, воспользовавшись этим предлогом, под видом оказания благочестивой и справедливой помощи неприкосновенной власти народа, лишенной своих прав вопреки клятвам предков, сам явился с армией в Рим и вернул упомянутых лиц к власти[106].
LXXXVIII. Поэтому тогда плебеи, не получая никакой поддержки от трибунской власти, умерили свою дерзость и, являясь к назначенным для проведения набора лицам, приносили священную клятву и записывались под знамена. Когда же нехватка в центуриях была восполнена, консулы разделили между собой по жребию командование легионами: Фабий получил войско, отправленное на помощь союзникам, а Валерий - стоящее лагерем у вольсков, одновременно командуя только что набранными воинами. 2. Узнав о его прибытии, враги решили послать за дополнительными силами и устроить лагерь на более укрепленном месте, а также более не допускать, как прежде, никакого необдуманного риска из презрения к римлянам. Все это было быстро осуществлено, и у обоих командующих противостоящими войсками возник одинаковый замысел относительно ведения войны: отстаивать собственные укрепления, если кто-либо нападет, но на вражеские, чтобы захватить их приступом, не нападать. 3. И между тем прошло немалое время, проведенное в страхе перед атаками, но все же они не смогли до конца соблюдать свои решения. Ведь всякий раз, когда какую-либо часть войска отправляли за продовольствием или за чем-нибудь иным из предметов первой необходимости, в которых ощущалась нужда у обеих сторон, тут же происходили у них стычки и обмен ударами, и победа не всегда оставалась у одних и тех же. А так как они часто вступали в бой друг с другом, то гибло немало людей, а еще больше получало раны. 4. Все же римлянам никакая помощь со стороны не восполняла потери в войсках, а армия вольсков заметно увеличивалась, поскольку один за другим прибывали новые воины. И, побуждаемые этим обстоятельством, их командиры вывели из лагеря войско, готовое к битве.
LXXXIX. Когда же и римляне вышли и также выстроились в боевом порядке, начинается упорное сражение и между всадниками, и между пехотинцами, и между легковооруженными: все бьются с одинаковым рвением и опытом, и каждый возлагает надежду победить только на самого себя. 2. Итак, много их с обеих сторон лежало убитыми, пав на том месте, где они были поставлены, и еще больше, чем трупов, лежало полумертвых воинов, а тех, кто еще продолжал сражаться и подвергаться опасностям, оставалось мало, и даже они были не в состоянии выполнять боевые задачи, поскольку из-за множества вонзившихся стрел и дротиков щиты отягощали им левые руки и не позволяли выдерживать натиск врагов, а у кинжалов Затупились лезвия и некоторые даже полностью сломались, так что ими вообще уже нельзя было пользоваться. Кроме того, обе армии, сражаясь целый день, сильно устали, что уменьшало их силы и ослабляло удары, а также их мучили пот, жажда, одышка, как обычно бывает в душное время года у тех, кто сражается в течение длительного времени. Поэтому битва не получила никакого достопамятного завершения, но оба войска охотно вернулись в свои лагеря, когда полководцы дали приказ об отступлении. И после того ни одна из сторон более не выходила на битву, но, расположившись в лагерях напротив, они стерегли вылазки друг друга за продовольствием. 3. Все же сочли (таково было распространенное в Риме мнение), что римская армия, имевшая тогда возможность победить, умышленно не совершила никакого блистательного деяния из-за ненависти к консулу и негодования, которое она испытывала против патрициев вследствие обмана в наделении землей. Сами же воины, посылая письма каждый к своим друзьям, обвиняли консула в неспособности командовать.
Таковы были события в лагере, а в самом Риме появлялись многочисленные божественные знамения, указывающие через необычные голоса и видения на гнев богов. 4. И все это побуждало к тому выводу, как заявляли также, объединив свои знания, прорицатели и толкователи священных обрядов[107], что некоторые боги гневаются, поскольку они не получают установленные обычаем почести, ибо священнодействия для них совершаются небезупречно и неблагочестиво. Именно после этих заявлений был начат всеми усердный розыск, и спустя некоторое время верховным жрецам[108] передают донос, что одна из дев, охраняющих священный огонь[109], по имени Опимия[110], лишившись девственности, оскверняет священные обряды. 5. Выяснив же с помощью пыток и других доказательств, что указанное преступление случилось на самом деле, они, сняв с головы девы священные венки и проведя ее в шествии по Форуму, закопали живьем у внутренней стороны городской стены[111], а двух изобличенных в том, что совершит растление жрицы, публично бичевали и тотчас казнили. И после этого жертвы и прорицания стали благоприятными, поскольку, как полагали, боги прекратили гневаться на них.
ХС. Когда же наступило время выборов должностных лиц и консулы прибыли в Рим, началось рьяное соперничество и спор между народом и патрициями относительно лиц, которые получат высшую власть. Ведь последние хотели продвинуть на консульство людей энергичных и наименее благоволящих к народу, из более молодых. И, получив от них приказ, власти стал добиваться сын Аппия Клавдия, считавшегося самым враждебным народу, человек, преисполненный высокомерия и отваги, наиболее влиятельный из всех сверстников благодаря друзьям и клиентам. Со своей стороны, народ, предлагая тех, кто будет иметь попечение об общественном благе, желал сделать консулами людей постарше и уже давших доказательства своих способностей. Власти разделились и старались отменить полномочия друг друга. 2. Ведь всякий раз, когда консулы созывали плебс, чтобы объявить консулами своих кандидатов на должность, плебейские трибуны, имея право запрета, распускали избирательные собрания. Когда же трибуны, в свою очередь, приглашали народ на выборы должностных лиц, этого не допускали консулы, обладавшие исключительной властью созывать центурии и производить голосование. Имели место взаимные обвинения и постоянные стычки между противниками, организованными в сообщества, так что некоторые в гневе даже наносили друг другу удары, и недалеко уже было раздору до оружия. 3. Осознав это, сенат долгое время обсуждал, что предпринять в данных обстоятельствах, с одной стороны, не имея сил заставить народ, а с другой, - не желая пойти на уступки. Более жестким мнением было избрать диктатором для проведения выборов того, кого сенаторы сочтут наилучшим, чтобы он, получив власть, устранил из государства всех смутьянов, а также, если прежними должностными лицами была совершена какая-либо ошибка, исправил ее и, установив порядок управления государством, какой пожелает, передал должности наилучшим мужам. 4. А более умеренным было предложение тем же самым способом, каким происходили выборы в случае смерти царя, избрать междуцарями самых старших и уважаемых сенаторов, чьей обязанностью будет позаботиться о делах, касающихся власти, чтобы устроить ее наилучшим образом. Так как большинство присоединилось к этому мнению, то сенат назначает междуцарем Авла Семпрония Атратина, остальные же должности были временно упразднены. 5. Он, осуществив управление не раздираемым междоусобиями государством столько дней, сколько разрешалось[112], назначает (каков был у них обычай) другого междуцаря, Спурия Ларция. А тот, созвав центуриатное собрание и проведя голосование по имущественным разрядам, объявляет консулами, при одобрении обеих сторон, Гая Юлия, по прозвищу Юл, из сочувствующих народу, и вторично Квинта Фабия, сына Цезона, из сторонников аристократии. 6. И народ, ничего не претерпев от него в прежнее консульство, дозволил ему получить эту власть во второй раз, поскольку ненавидел Аппия и весьма радовался, что тот выглядел униженным. Власти же, добившись, чтобы консульства достиг человек деятельный, который не проявит никакой слабости по отношению к народу, полагали, что ситуация с расколом приняла оборот, соответствующий их желанию.
ХСІ. Во время правления этих консулов[113] эквы, вторгшись на земли латинов разбойничьим набегом, увели много рабов и скота, а из тирренов так называемые вейяне разорили набегами значительную часть римской земли. Но поскольку сенат отложил войну против эквов на другое время, а удовлетворения постановил требовать от вейян, то эквы, побужденные безрассудной дерзостью, так как начало у них удалось в соответствии с их замыслом и никто, казалось, отныне не будет им препятствовать, решили не предпринимать более обычных разбойничьих экспедиций и, направившись с сильным войском к городу Ортона[114], захватывают его приступом. Разграбив поля и город, они ушли, увозя большое богатство. 2. Вейяне же ответили пришедшим из Рима послам, что грабившие римскую округу были не из их граждан, а из прочих тирренов, и отослали их, не удовлетворив ни одного из справедливых требований. Между тем послы случайно сталкиваются с вейянами, везущими добычу из римской земли. Узнав от них обо всем этом, сенат постановил начать войну против вейян и обоим консулам вывести войска. 3. Конечно, возникли споры по поводу данного решения, и много было таких, кто препятствовал объявлению войны и напоминал плебеям о разделе земли, в котором они кругом обмануты, доверившись пустой надежде, хотя уже пятый год, как сенатом принято постановление о нем. Они, кроме того, доказывали, что война будет касаться каждого, если вся Тиррения по общему решению придет на помощь своим единоплеменникам. 4. Все же речи смутьянов не возобладали, но народ также утвердил постановление сената, последовав предложению и уговорам Спурия Ларция. И вслед за этим консулы вывели войска и расположились лагерем отдельно друг от друга недалеко от города[115]. Однако, простояв на месте много дней подряд, поскольку враги не выводили свои силы навстречу противнику, консулы, опустошив столько их земель, сколько могли, увели затем армию домой. Но ничего другого достойного упоминания во время их консульства совершено не было.


[1] 489 г. до н.э. (= 488/48 7 г. до н.э. по Дионисию).
[2] См.: Дионисий. VI. 92–94 ; VII. 21–64. О Дальнейших событиях, связанных с Кориоланом, см.: Ливии. И. 35. 6–8 ; 37–39 ; 40. 1–1 1 ; Плутарх. Гай Марций. 21–39.
[3] Очаг – хозяйственный и религиозный центр дома. Являлся олицетворением богини Весты (греч. Гестия), поэтому умоляющим о защите у очага гарантировалась безопасность.
[4] Porta Capena – Капенские ворота на юго-востоке города Рима по дороге, ведущей на территорию вольсков. Дионисий явно связывает их название с Капуей – одним из главных городов в Кампании (170 км к юго-востоку от Рима), основанным около 600 г. до н.э. этрусками. Однако этимология названия «Капенские» остается неясной.
[5] Эцетра – город вольсков на границе с эквами (см. примеч. 8). Исчез после 378 г. до н.э.
[6] Ср. рассуждения в другом месте у Дионисия (VII. 55. 2–5).
[7] Во всех рукописях: «войн».
[8] Эквы – италийское племя, жившее на востоке Лация, постоянный союзник вольсков в их борьбе с Римом. Окончательно покорены в 304 г. до н.э. См.: Ливии. IX. 45. Альбанцы, конечно, не жители Альба-Лонги, метрополии Рима, разрушенной римским царем Туллом Гостилием, а граждане точно неизвестного города (Albenses), названного Плинием Старшим (I в. н.э.) среди исчезнувших местностей Лация. См.: Плиний. Естественная история. III. 69.
[9] Цирцеи – город в 85 км к юго-востоку от Рима. Римская колония была выведена сюда, согласно традиции, при паре Тарквиний Гордом. См.: Дионисий. IV. 63. 1; Ливии. I. 56. 3.
[10] Договор 49 3 г. до н.э. См.: Дионисий. VI. 95. 1–2.
[11] 488 г. до н.э.
[12] Т.е. в Рим.
[13] Толерий – город в 35 км к юго-востоку от Рима. Исчез с сер. V в. до н.э.
[14] Бола – город в 35 км к юго-востоку от Рима, немного севернее Толерия. Вероятно, колония Альба-Лонги, затем захвачен эквами.
[15] Лабики – город у северного края Альгидского хребта, в 8 км юго-западнее Болы. С 418 г. до н.э. римская колония.
[16] ІІед – город в 4 км севернее Болы.
[17] Корбион – город в 3 км восточнее Толерия.
[18] См. примеч. 21 к кн. VII.
[19] Кориолы – город латинов, затем вольсков, в 30 км к юго-востоку от Рима. В 493 г. до н.э. был захвачен Римом вместе с упоминаемыми ниже Лонгулой и Полуской.
[20] Бовилды (конъектура Геления) – латинский город в 20 км к юго-востоку от Рима. Считалось, сто сюда были переведены священнодействия из разрушенной Альба-Лонги – метрополии многих латинских городов.
[21] Дионисий. I. 45. 1; III. 11.2. Лавиний находился недалеко от побережья, в 20 км к югу от Рима. Сюда отправлялись, вступив в должность, высшие римские магистраты, чтобы принести жертвы богам-прародителям. Здесь под именем Юпитера Индигета почитался прародитель римлян Эней (Дионисий. I. 64. 5; Ливии. I. 2. 6).
[22] Клуилиевы рвы – по преданию, ров вокруг лагеря Клуилия (Клелия) последнего царя Альба-Лонги, воевавшего с третьим римским царем Туллом Гостилием. Находились примерно в 7 км к юго-востоку от Рима. См.: Дионисий. III. 4. 1; Ливии. I. 23. 3.
[23] Крепость (Arx) и Капитолий – северная и южная вершины Капитолийского холма, являвшегося цитаделью Рима.
[24] Герои – в древней Греции первоначально души умерших, из почитания которых вырос культ предков-родоначальников. В классическом варианте под героями понимали полубогов, родившихся от богов и людей. От богов их отличало отсутствие бессмертия. Некоторые из них за особые заслуги получали бессмертие и становились второстепенными божествами (например, Геракл). В мифологии понятие «герой» весьма многозначно.
[25] В одной рукописи: «знания».
[26] Фурии (греч. Эринии) – богини мщения, преследующие преступников.
[27] Corona сіvіса – почетный венок из ветвей дуба, дававшийся за спасение согражданина.
[28] См.: Дионисий. VI. 92–94.
[29] Здесь употреблен термин «калокагатия» – (от греч. слов «красивое (прекрасное)» и «доброе (хорошее)»), древнегреческий идеал человека, в личности которого сочетаются физическое и нравственное совершенство. Заключал в себе наряду с красотой, здоровьем и силой также такие душевные качества, как справедливость, мужество, разумность, умеренность.
[30] Римляне и греки в военном лагере делили ночь на стражи: греки – на три, римляне – на четыре. Последняя стража у римлян охватывала промежуток времени приблизительно от трех до шести часов ночи.
[31] Конъектура Силбурга (Sylburg). Во всех рукописях: «Лонгади». Город в области Анция, в 45 км к югу от Рима.
[32] Сатрик – город в Лации между Велитрами и Анцием. Полностью разрушен римлянами в 346 г. до н.э.
[33] Название города встречается только у Дионисия.
[34] Полуска – город в области Анция, в 45 км к югу от Рима.
[35] Неизвестные города. Названия «альбиеты» и «хориеланцы» явно искажены.
[36] Немногим более пяти километров.
[37] Тускул – крупный город в 20 км к юго-востоку от Рима, занимавший руководящее положение в Латинском союзе.
[38] Такое гадание по полету, крику или кормлению птиц называлось у римлян ауспициями, которые проводились перед началом всякого важного мероприятия с целью узнать волю богов в отношении этого мероприятия.
[39] Сивиллины оракулы – тайные книги стихотворных оракулов, использовавшиеся римским государством в исключительных обстоятельствах для определения способов умилостивления богов. Для их охраны и толкования была создана специальная коллегия жрецов священнодействий, которые обращались к оракулам только по приказу сената. По преданию, появились в Риме при царе Тарквиний Гордом. См.: Дионисий. IV. 62.
[40] Имеется в виду понтифики – римская жреческая коллегия, которой подчинялись и некоторые другие жрецы. Понтифики разрабатывали вопросы сакрального права, оказывали помощь при проведении религиозных ритуалов, давали консультации в сфере своей компетенции, ведали календарем, ваш летопись, осуществляли надзор над частным культом и т.д.
[41] Имеются в виду авгуры – римская жреческая коллегия гадателей по птицам, консультировавшие магистратов и частных лиц и оказывавшие помощь при гаданиях, а также осуществлявшие инавгурацию (посвящение божеству людей, земли и др.).
[42] Знак мольбы и просьбы.
[43] См.: Дионисий. II. 45; 46. 1.
[44] Богами-покровителями дома в древнем Риме считались Пенаты и Лары, иногда отождествлявшиеся. Пенаты – прежде всего хранители запасов продовольствия. Функции Ларов были разнообразны, но семейные Лары являлись покровителями дома в целом и следили за соблюдением традиционных норм во взаимоотношениях членов семьи. Культ Пенатов и Ларов был связан с очагом – сакральным центром домохозяйства, рядом с которым в особом шкафу хранились их изображения. Имелись Пенаты и Лары – покровители всей римской гражданской общины.
[45] Фасции – связанные ремнями пучки прутьев с воткнутыми в них секирами, символ карающей власти высших римских магистратов, впереди которых их несли специальные служители (ликторы).
[46] Лат. tribunal – специальное возвышение, на котором восседал магистрат или полководец при выполнении своих обязанностей.
[47] Курульное кресло – украшенное слоновой костью складное сидение без спинки со скрещенными изогнутыми ножками, которым имели право пользоваться только высшие магистраты, курульные эдилы и жрец Юпитера. Являлось наследием царских инсигний.
[48] В рукописях сказуемое отсутствует. «Знаете» предложил Якоби (Jacoby), Райске (Reiske) предложил «имеете под рукой (наготове)», Кэппс (Capps) – «постоянно говорите», Синтенис (Sintenis) – «используете».
[49] См.: Дионисий. V. 9–12.
[50] После слова «просьбы» во всех рукописях стоит не признаваемая издателями фраза: «и обращение за убежищем для претерпевших низкую несправедливость, ибо боги установили нам эти обычаи».
[51] В греческой мифологии Лета – река в царстве мертвых. Испив ее воду, души умерших забывали свою земную жизнь. Сюда попадали обычные души – и не хорошие, и не плохие.
[52] О посвящении этого храма см. также: Плутарх. Гай Марций. 37 ; Ливии. II. 40. 11–12 ; Валерий Максим. I. 8. 4. Культ Судьбы (Фортуны) в разных ипостасях был весьма популярен в Древнем Риме. Как богиня счастья и удачи Фортуна была отождествлена с греческой Тихе. Первоначально, видимо, – богиня плодородия и материнства.
[53] Видимо, понтифики.
[54] Календы – в римском лунном календаре первый день каждого месяца, начинавшегося с новолуния (пока календарь следовал лунным месяцам).
[55] Т.е. 6 июня. Ноны – в римском лунном календаре первая лунная четверть, соответствовали седьмому дню марта, мая, июля и октября и пятому дню остальных месяцев. Дионисий явно ошибается, когда говорит о седьмом дне как предшествующем нонам.
[56] 486 г. до н.э.
[57] Понтифики.
[58] У Валерия Максима (I. 8. 4) есть латинский эквивалент этой фразы: «Rite me. matronae, dedistis riteque dedicastis» (по установленному обряду вы, матроны, принесли меня (в дар) и по установленному обряду посвятили).
[59] Видимо, понтифики.
[60] В главе XIII.
[61] Но был и другой вариант традиции, согласно которому Кориолан дожил в изгнании до глубокой старости. См.: Ливий. II. 40. 11 – со ссылкой на первого римского анналиста Квинта Фабия Пиктора.
[62] Ср.: Аристотель. Никомахова этика. 1106 b 27.
[63] Ср.: Там же. 1133 b 32.
[64] О дальнейших событиях этого года ср.: Ливий. II. 40. 12–13.
[65] Немногим более пяти километров.
[66] 487 г. до н.э. Ср.: Ливии. И. 40.14. Все рукописи Ливия дают Сициний, а не Сикций, но Кассиодор (VI в. н.э.) видел «Сикций».
[67] Герники – племя, возможно, самнитского происхождения, жившее на востоке Лация между эквами (на севере) и вольсками (на юге) и также страдавшее от их набегов. Окончательно покорены Римом в 306 г. до н.э.
[68] Пренесте – город в Лации в 35 км к востоку от Рима, известный своим храмом Фортуны, где гадали по жребиям (дубовым дощечкам с надписями).
[69] Более тридцати пяти километров.
[70] Более тридцати пяти километров.
[71] Дионисий. V. 47.
[72] 486 г. до н.э. Во всех рукописях «Публий» вместо «Прокул». О событиях этого года также см.: Ливии. II. 41. 1–9.
[73] В рукописях отсутствует (добавлено Силбургом).
[74] Во всех рукописях: «за месяц» (исправлено Кисслингом).
[75] Ср.: Аристотель. Афинская полития. 27. 4.
[76] См.: Дионисий. V. 49. 1–3.
[77] См.: Дионисий. VI. 49–96, но там нет ни слова об особых заслугах Кассия в деле примирения с плебеями.
[78] См.: Дионисий. VI. 95. 1–2
[79] В рукописях цифра не указана, но ниже (75.3) есть ссылка на предложение Аппия, предполагающая, что число десять уже было упомянуто.
[80] 495 г. до н.э., по Дионисию – 484/483 г. до н.э. О судьбе Кассия см.: Ливий. II. 41. 10–12: Валерий Максим. VI. 3. 1.
[81] Или, скорее, племянник.
[82] Квесторы – см. примеч. 79 к кн. VII.
[83] Тарпейская скала: см. примеч. 47 к кн. VII.
[84] Дионисий. V. 8; Ливий. II. 5. 5–8; Плутарх. Попликола. 6.
[85] См.: Ливии. VIII. 6. 7.
[86] Теллус (греч. Гея) – богиня земли. Ее храм был обетован консулом Публием Семпронием Софом в 268 г. до н.э., когда в ходе битвы случилось землетрясение.
[87] Карины – городской район в центре Рима на западном склоне холма Циспий, в конце Республики один из самых богатых и престижных районов.
[88] Церера (греч. Деметра) – богиня производительных сил земли, злаков и урожая. В ее храме, где она почиталась вместе с божествами Либером и Либерой, освященном в 493 г. до н.э. (см.: Дионисий. VI. 94.3), хранился плебейский архив, и сюда нередко посвящали имущество осужденных преступников.
[89] Ливии (II. 41. 10) приводит эту надпись: «... дано из Кассиева имущества» (ex Cassia familia datum).
[90] Марсийская (или Союзническая) война – война 91–88 гг. до н.э. между римлянами и их италийскими союзниками, требовавшими гражданского равноправия. Гражданская война – имеется в виду война 83–82 гг. до н.э., завершившаяся установлением диктатуры Суллы (82–79 гг. до н.э.).
[91] Проскрипции – особые списки лиц, объявленных вне закона и подлежащих смерти. Всякий, кто убивал или выдавал их, получал награду. Имущество проскрибированных подлежало конфискации. Впервые проскрипции были использованы Суллой во время своей диктатуры.
[92] Имеется в виду Гай Юлий Цезарь, допустивший к занятию должностей сыновей казненных при Сулле родителей. См.: Светоний. Божественный Юлий. 41.2.
[93] О дальнейших событиях этого года ср.: Ливии. П. 42. 1–2.
[94] Вейи – богатый и могущественный город в 18 км к северу от Рима, захваченный в 396 г. до н.э. после длительной осады.
[95] Марсово поле (Campus Martius) – равнина в излучине Тибра к западу от городской стены республиканского Рима, площадью около 250 га, где проходили центуриатные народные собрания и военные смотры, а также использовавшаяся для военных упражнений (см.: Дионисий. V. 13. 2).
[96] Дионисий. IV. 20. 5; VII. 59. 8.
[97] 484 г. до н.э., по Дионисию – 483/482 г. до н.э. Ср.: Ливии. II. 12. 2–7.
[98] Манипул (у Дионисия – σπείρα) – боевое подразделение легиона. Легион первоначально состоял из 10 манипулов, каждый из которых делился на две центурии.
[99] Дионисий. VIII. 67. 3.
[100] Ауспиции. В походе военачальников сопровождали так называемые пулларии («цыплятники»), которые носили клетки со священными курами. Гадали при кормлении птиц: благоприятным знаком считалось, если они поедали пищу с такой жадностью, что роняли из клюва ее куски.
[101] 483 г. до н.э. Ср.: Ливии. II. 42. 7–11.
[102] На Марсовом поле (см. примеч. 95).
[103] Аль6анская гора – горная вершина в Лации (95 4 м над уровнем моря), в 25 ЕМ к юго-востоку от Рима. Здесь в честь Юпитера Латинского ежегодно совершали священнодействия члены Латинского союза. В силу гегемонии Рима в союзе эти священнодействия осуществляли, после вступления в должность, римские консулы в сопровождении прочих римских должностных лиц и магистратов латинских городов. См.: Дионисий. Г. 49.
[104] Помпей.
[105] К Цезарю.
[106] Речь идет о бегстве к Цезарю в начале 49 г. до н.э. его сторонников, плебейских трибунов Марка Антония и Квинта Кассия, а также трибуна 50 г. до н.э. Куриона. После этого началась гражданская война между Цезарем и Помпеем.
[107] По всей видимости, понтифики.
[108] Понтификам.
[109] Речь идет о весталках – коллегии жриц богини очага Весты. Их главной обязанностью было постоянно поддерживать огонь в ее храме, угасание которого считалось страшным предзнаменованием для государства. Весталки обладали весьма значительными привилегиями, но при атом целиком подчинялись великому понтифику и обязаны были соблюдать строгий обет целомудрия. Си.: Дионисий. II. 64. 5–69 ; Плутарх. Нума. 9–11.
[110] Ливии (II. 42. 11) передает ее имя как Оппия.
[111] На «Проклятом поле» у Коллинских ворот на севере Рима. См.: Дионисии. II. 67. 3–4 ; Плутарх. Нума. 10; Ливии. VIII. 15. 7–8.
[112] Этот срок составлял пять дней. См.: Дионисий. II. 57. 2; Ливии. I. 17. 6.
[113] 482 г. до н.э. Ср.: Ливии. II. 43. 1.
[114] Конъектура Силбурга. Во всех рукописях: «Хорона».
[115] Имеются в виду Вейи.