Новое обращение к творчеству Элия Аристида продиктовано не только необходимостью представить отвечающий духу времени перевод его сочинений, осуществленный с учетом последних достижений филологической науки в исследовании языка и стиля знаменитого оратора, но и стремлением ввести Элия Аристида в круг античных авторов, доступных для русскоязычного читателя.
Первый и единственный русский перевод отрывка из «Священных речей» был осуществлен Ю. Шульцем (см.: Ораторы Греции. М., 1985. С. 337-353). Однако этот фрагментарный перевод не снабжен необходимым критическим аппаратом и примечаниями, что порой препятствует точному пониманию текста.
Два коротких отрывка из «Похвалы Риму» впервые появились на русском языке в переводе А. И. Малеина. Они опубликованы под названием «Хвалебная речь Риму» (см.: Scythica et Caucasica. СПб., 1893. Т. 1. С. 522-525). Первый полный перевод «Похвалы Риму» с введением, комментариями и приложениями принадлежит И. Турцевичу, опубликовавшему его как «Панегирик Риму» (см.: Элий Аристид. Панегирик Риму/Греч, текст с русск. пер., введением, коммент. и приложениями И. Турцевича. Нежин, 1907). Это единственный научно-комментированный перевод и единственное монографическое издание Элия Аристида в России. Однако, отдавая должное попытке И. Турцевича впервые сделать творчество Элия Аристида объектом внимания русской филологической науки, следует отметить и недостатки его перевода, которые во многом носят объективный характер и объясняются отсутствием в русском антиковедении какой бы то ни было литературно-критической традиции в отношении произведений этого автора. Выполнив перевод в 1895 г. по устаревшему изданию В. Диндорфа (см.: Aristides: In 3 Bd. / Ed. W. Dindorf. Leipzig, 1829), И. Турцевич попытался затем откорректировать его по вновь вышедшему изданию Б. Кейля. Имеющиеся разночтения он поместил в примечаниях — Appendix critica — к тексту, однако при этом не во всем оказался последователен. Так, в некоторых случаях, не принимая ни конъектур В. Диндорфа, ни конъектур Б. Кейля, переводчик не предложил взамен ничего своего, что заметно сказалось на ясности его перевода. Значительным недостатком этой работы является также отсутствие в русском тексте деления на главы — при желании обратиться к греческому оригиналу это существенно затрудняет чтение. Наконец нельзя не отметить, что в ряде мест И. Турцевич не всегда точен, не говоря уже о том, что на сегодняшний день его перевод в значительной мере устарел.
Предлагаемый первый полный перевод с древнегреческого на русский язык «Священных речей» и новый перевод «Похвалы Риму» Элия Аристида выполнен по изданию уже упомянутого выше Бруно Кейля (см.: Aelius Aristides. Quae supersunt omnia: In 2 Bd. / Hg. B. Keil. Berlin, 1898. Bd. 2), где учтены все известные рукописи указанных произведений оратора. При подготовке настоящего издания использовались ценнейшие советы, замечания и предложения М. Л. Гаспарова и H. A. Чистяковой, а также издания Отто Шредера (см.: Schгцder Η. О. Heilige Berichte. Heidelberg, 1986), Чарлза Бэра (см.: Behr CA. Aelius Aristides and The Sacred Tales. Amsterdam, 1968) и Джеймса Оливера (см.: Oliver J. H. The ruling power: A study of the Roman Empire in the second century after Christ through the Roman Oration of Aelius Aristides. Philadelphia, 1953).
1. Мне кажется, нужно повести этот мой рассказ, подобно гомеровской Елене.[1] Ведь она тоже говорит, что не будет перечислять,
как Одиссей, непреклонный в бедах, подвизался.[2]
Выбрав же вместо этого какой-то один из его подвигов, она рассказывает о нем Телемаху и Менелаю.[3] Так и я, пожалуй, не буду говорить обо всех дарах моего Спасителя,[4] которыми я насладился к настоящему дню. И не прибавлю здесь того, что сказал Гомер:
Если бы десять имел языков я и десять гортаней![5] -
так как и этого будет недостаточно. Ведь даже если мне удастся превзойти все человеческие возможности, человеческую речь и разум, я никогда не смогу даже приблизиться к деяниям этого Бога.
2. Более того, сколько друзей ни просило и ни побуждало меня рассказать или написать об этом, никому из них я ни разу не уступил, избегая невозможного. Это казалось мне равносильным тому, как если бы меня, проплывшего под водой все море, принуждали потом дать отчет обо всех волнах, с которыми я встретился, и каким опасностям подвергся в каждом случае, и как спасался.
3. Между тем можно было бы составить о каждом из моих дней и ночей подобный отчет, если бы кто-нибудь из находившихся около меня в то время пожелал или записать случившееся, или рассказать о Божьем провидении. Некоторые из этих знаков Бог давал, являясь открыто, другие посылал через сны - если мне вообще удавалось заснуть. А это случалось редко по причине беспокойства, вызванного моим нездоровьем.
Находясь в подобном положении, я и решил предоставить Богу, как истинному врачевателю, молча делать со мной все, что Он пожелает.
Теперь же я хочу поведать вам только о том, что произошло с нижней частью моего живота. А вести счет каждому событию буду по дням.
Шел тогда месяц Посидеон.[6] Не помешает вам узнать, какой для меня выдалась зима.
5. Ночами у меня болел желудок, и была невероятная бессонница, так что я не мог переваривать самую малую пищу. Не самой последней причиной этого была непрерывная дождливая и бурная погода, которую, как говорили, не выдержала ни одна крыша. И в течение всего этого времени я потел, кроме тех случаев, когда мылся.
6. Но вот на двенадцатый день месяца Бог приказал мне не мыться. То же самое - и на следующий день и в последующий. И эти три дня подряд я провел совершенно не потея, так что даже не было необходимости менять рубаху, и никогда прежде я не чувствовал себя более легко. А время я проводил, гуляя по дому и забавляясь, поскольку стояли праздничные дни. Ибо праздник Всенощного бдения в честь Бога совпал с предыдущим праздником, посвященным Посейдону.
7. После этого мне приснился сон. Я уже подумывал о том, чтобы вымыться, но сомневался. Однако мне приснилось, что я чем-то осквернен. Я решил все-таки вымыться: ведь если это действительно со мной случилось, вода мне была совершенно необходима. Но в бане я сразу почувствовал себя плохо. И когда вернулся, то казалось, во мне было полно всевозможных недугов, и дыхание было как у астматика. Так что, едва начав есть, я остановился. Потом, с наступлением ночи, я погрузился в обморочное состояние, и это продолжалось до тех пор, пока незадолго перед полуднем мне чуть-чуть не полегчало.
8. А сновидение было примерно таким. Будто находился я на Горячих Источниках[7] и, нагнувшись вперед, увидел, что нижняя часть моего живота имеет необычный вид. Разумеется, я решил не мыться. Но кто-то сказал, что эта неприятность случилась со мной не во время самого купания и что не следует по этой причине отказываться от мытья. Вечером я вымылся, и рано утром у меня заболел желудок. И боль распространялась с правой стороны книзу, до самого паха.
9. На семнадцатый день сон положил мне запрет мыться, на восемнадцатый - опять запрет мыться.
На девятнадцатый день мне приснилось, что я оказался во власти каких-то варваров,[8] и один из них подошел ко мне с таким видом, будто хотел уколоть меня. Затем опустил палец вот так, по самую глотку, и что-то всыпал туда, по какому-то местному обычаю, и это свое действие назвал "пищеварением". Потом, когда я рассказал об этом сне, то слушатели удивились и сказали, что переваривание пищи - это причина, по которой мне следует терпеть жажду, а пить нельзя. После этого мне было назначено очищение желудка. И вар вар предписал мне не мыться и держать при себе одного слугу. В этот день я не мылся и, очистив желудок, почувствовал облегчение.
10. На двадцатый день мне приснилось, будто я нахожусь у входа в храм Асклепия. И кто-то из повстречавшихся мне друзей обнял меня и радушно приветствовал, как если бы давно не видел. Я сказал ему о своих неприятностях и в ходе беседы заметил, как сильно изменилось все окрест храма. И, разговаривая об этом, мы вошли внутрь.
11. Когда мы оказались в том месте, где стоят статуи Благой Судьбы и Благого Бога, мы все еще продолжали беседовать. И, увидев кого-то из прислужников, я спросил, где жрец. Тот ответил: "На заднем дворе храма". Так как было уже время зажигания священных лампад, служитель храма действительно нес назад ключи. И в это время храм заперли, но так, что, хотя он и был заперт, остался небольшой проход, и было видно внутреннее убранство храма. И я, прильнув к дверям, увидел, что вместо прежней статуи там стоит другая, с потупленными глазами. Когда же я изумился и спросил, где старая статуя, то кто-то принес ее обратно. Но мне показалось, что я вовсе не узнал эту статую, хотя и поспешил пасть перед нею ниц.
12. После этого, обойдя вокруг храма, мы встретили жреца, и я обратился к нему с такими словами: "Мне и в Смирне[9] случалось беседовать с тобой о сновидениях по поводу храма, но я, решив, что это для меня слишком сложно, молчал. И вот недавно у меня было видение обо всем этом". И тут я собирался рассказать о том, как статуя была поставлена на прежнее место. Но когда я медленно шел к нему, с одной моей ноги упала туфля, и жрец, подняв, поднес ее мне. И я, обрадовавшись такому почету и как бы желая вознаградить его и поприветствовать, низко наклонился и взял туфлю.
13. Тут, откуда ни возьмись, на меня бросился бык - в подтверждение того, что сам Бог меня услышал. Я испугался и попытался как-то защититься. Однако бык больше ничего не сделал, но лишь оставил вмятину под моим правым коленом. Феодот же, взяв скальпель, вычистил это место. Так что мне следовало бы ему сказать: "Это ты нанес мне рану".
14. Вот что мне явилось во сне. И мой страх тотчас исчез. Под правым коленом у меня была ранка, похожая на кусочек угля, и я почувствовал облегчение вверху живота.
15. Потом, на десятый день мне приснилось, будто я стоял в одеянии жреца и видел, что сам жрец стоит рядом. Приснилось мне также, что увидел я кого-то из моих друзей, который хромал из-за того, что упал со стула, и я сказал ему, что для лечения необходим покой. Также по многочисленным знакам мне было предписано очищение желудка. И этот самый день был пятым подряд из тех, в которые я не мылся.
16. Стоит также сказать и о менее значительных снах. Так, мне приснилось, что во время своего обычного упражнения в красноречии я взял в руки какую-то речь Демосфена и произнес перед афинянами, как он: "Итак, вы вопрошаете через глашатая, кто сейчас желает выступить? А я, пожалуй, лучше спрошу: кто из вас желает действовать? Об остальном как раз сказано в комедии", - сказал я, намекая на "Тельмессийцев" Аристофана,[10] так как это там всякий состязался в словах, а не в делах.
17. На девятый день мне приснилось, будто вечером в Смирне я пришел к храму Асклепия, который при гимнасии,[11] но пришел вместе с Зеноном. И храм был больше, чем он есть, и охватывал своим портиком все то место, которое было вымощено. И я раздумывал об этой площади перед храмом. Когда же я стал молиться и взывать к Богу, Зенон сказал: "Нет ничего лучшего", имея в виду Бога, и назвал его "Убежищем" и так далее. Я же искал глазами свою собственную статую, как будто и она стояла перед храмом. И я тотчас ее увидел. Но потом мне снова показалось, что это статуя самого Асклепия, огромная и прекрасная. Обо всем этом, что мне приснилось, я опять рассказал самому Зенону. И все, что касалось статуи, показалось ему весьма важным. И я вновь увидел, что эта статуя стоит в продолговатом портике гимнасия.
18. А насчет бани мне приснилось вот что. Сначала, натираясь, я вошел в какую-то частную баню. Затем сказал, словно сам не заметил, как туда вошел: "Ведь сейчас не банные дни!" Но потом мне показалось, что сам Феб,[12] представ мне, меня ободряет. И тогда я уже без всяких колебаний вошел в воду.
19. В другой раз мне приснилось, что около самого храма Асклепия какой-то юноша из тех, кто посещает гимнасий, и еще безбородый, разглагольствует о банях, восхваляя большие бани и считая, что от них больше всего удовольствия. Тогда, указав ему на море, я спросил: "Где лучше купаться - там или в малой купальне?" - "В малой", - сказал он. После этого я показал на какое-то озеро и спросил: "В этом озере лучше или в малой купальне?" И опять он согласился, что в малой купальне лучше. "Следовательно, - сказал я, - не всегда что больше, то и лучше, но есть хорошее и в малом". И подумал про себя, что хорошо бы, где-нибудь выступая с речью, сказать, что удовольствия иных людей - все равно что удовольствия свиней, и только мое удовольствие - истинно человеческое, так как я занимаюсь и наслаждаюсь красноречием.
20. И вот мне показалось, что тот юноша говорил о бане, находившейся у Эфесских ворот.[13] Тогда я решил, что нужно проверить его слова, - ведь когда еще в другой раз я решусь, если не сейчас? Таким образом, я условился на шесть часов, так как в это время идти безопаснее.
21. Когда же время пришло, я упрекнул Басса в том, что он задержался. "Видишь, как приближается тень?" - сказал я, показав на тень от колонн. И мы пошли. И когда мы достигли места, я встал около наружного водоема с холодной водой и попробовал ее. И мне показалось, что вопреки ожиданиям вода вовсе не холодная, а темно-синяя и приятная на вид. И я сказал: "Прекрасно!" - словно действительно знал, как хороша эта вода. Когда же я вошел внутрь, то опять убедился, что вода в более теплом помещении намного лучше. И, оказавшись в бане, сразу же разделся и вымылся с большим удовольствием.
На восьмой день вечером я очищал желудок, как мне велено было во сне.
22. Далее, на седьмой день мне приснилось, будто я находился где-то на Горячих Источниках. Рядом были какие-то очень подозрительные люди с кинжалами. Некоторые из них подошли ко мне, словно нуждаясь в помощи, так как кто-то из них меня окликнул. Когда они разом меня окружили, мне стало нехорошо. С одной стороны, я им не доверял, с другой - не хотел показывать, что не доверяю. Я пошел по какой-то дороге и оказался под довольно большой аркой, опасаясь, как бы они там на меня не напали. Но когда я, к моей радости, ее миновал, то очутился на рыночной площади в Смирне и смотрел, как очень быстро на ней собиралась толпа, и говорил перед нею речь обо всем происходящем. После этого я и сам взял факел, и все люди на площади пошли с зажженными факелами и пели стихи Еврипида:
О Гелиос, среди небесных звезд
Просекший путь для кобылиц летучих
И золотом горящей колесницы![14]
Потому что во сне мне казалось, что я вступил в город на восходе солнца. И мне приснилось, что потом я рассказываю этот сон правителю Квадрату,[15] и он говорит: "Сделай так!" И я поднял факел.
23. На шестой день мне приснилось, что я вместе с моим учителем Александром[16] подошел к императору. Император сидел на каком-то возвышении. Первым к нему подошел Александр. Император и его приближенные приветствовали его как давнего знакомого и товарища. После этого подошел я. Когда я поздоровался и встал рядом, император удивился, почему я не поцеловал его. И я ответил: "Я - слуга Асклепия". Только это мне было достаточно сказать о себе. "Кроме того, - сказал я, - Бог не велел мне так целовать". И император ответил: "Довольно". Я замолчал. "Служить Асклепию,- сказал он, - это самое лучшее".
24. На пятый день я увидел во сне храм Асклепия, расположенный на горе Милии.[17] Но, как мне показалось, к нему прибавились еще какие-то дома, и местность эта называлась Элефантина - по примеру Элефантины Египетской.[18] Я обрадовался домам и родству этих двух мест. А жрецом Бога в этом храме был смирнский жрец Исиды.[19] Я к нему подошел и подумал про себя, что я ведь с давних пор с ним в дружбе. И я сначала у него что-то купил, а потом, имея в запасе немного денег, захотел это на что-то обменять.
26. И после этого мне показалось, что кто-то произнес: "Кифи[20] с вином!" Я тотчас взял это снадобье как лекарство и стал думать, приложить ли его к лицу или принять внутрь. И когда кто-то сказал, что в том месте, где оно приложено, будет жечь, то я решил, что это хорошо и что такое лекарство лучше любого холода. После этого я сказал жрецу, что, судя по тому, что я узнал о лекарстве, оно не для еды. И мне тотчас пришло в голову, что я в течение дня должен воздерживаться от пищи. И я в самом деле не ел.
На следующий день я снова не мылся.
27. На третий день мне приснилось, что, еле переварив пищу, я советовался насчет мытья с моим воспитателем Зосимом и спросил его, не вымыться ли мне еще раз? Тот этого не одобрил. Потом я все-таки вымылся, и у меня заболел желудок. Тогда я спросил Зосима: "Надо ли мне было воздержаться от пищи?" И тот ответил: "Надо было". Я снова не ел.
28. И на следующий день вечером я снова очищал желудок. Затем мне приснилось, что у меня внутри была кость, и было необходимо ее удалить; это значило, что нужно отворить кровь из лодыжек. Так я и сделал, и мне стало немного лучше.
29. В первый день месяца Линеона[21] мне приснилось, что я, находясь в Адриании,[22] натерся, но не вымылся. Вернувшись назад, я сказал кому-то из друзей, что натерся, но не вымылся. А он ответил: "Да ведь и я только натерся". Потом - без мытья шесть дней.
30. На второй день мне приснилось, что я спозаранку находился в храме Асклепия. Я откуда-то пришел и радовался, что храм открыли очень рано. И еще мне показалось, что мальчики пели старую песню, которая начиналась так:
Зевса я славлю, владыку всего.
И в той части песни было:
Ибо умеренная жизнь значит для меня очень много -
И воспевать богов, и радовать сердце в увеселениях
Под присмотром такого Наставника.
Так что я удивился, когда песня сама собой дошла до середины.
31. И так как приближался праздник моего дня рождения, я снова послал в храм слуг что-то туда отнести, сделав надпись на тех предметах, что они отнесли. И по благоприятному знаку я понял, как мне сделать так, чтобы речь удалась.
32. На третий день мне было явлено, будто привратник внес в храм какие-то светильники с молитвой за мое здоровье, и нужно было очистить желудок. Я очистил.
33. На пятый день мне приснилось, будто я возносил молитвы богам. Сначала тем богам, которым я обычно молился всем вместе, а потом отдельно Зевсу, Аресу и богам, которых почитают в Сирии. И то же самое мне было явлено насчет богов, которым поклоняются у нас на родине.[23] После этого я написал письмо императору, которое послал ему в Сирию, где он тогда находился. И все закончилось благополучно.
34. На седьмой день я увидел во сне в одной из банных комнат, предназначенной для раздевания, ритора из Финикии[24] Харидема, только что вымывшегося и сияющего чистотой. И, приветствуя его, я сказал ему, что он вымылся раньше времени. В то же время я разделся и вымылся сам.
35. И снова на десятый день месяца мне приснилось, будто Антонин, сын Пифодора, беседовал о нимфах,[25] воздавая им хвалу. Я тоже сказал, что нет богинь прелестнее и что добропорядочный человек способен им радоваться, даже если он давно не мылся. Кажется, при этом я произнес какую-то хвалу и Гигиее.[26]
36. На двенадцатый день мне приснилось, что император Антонин Старший[27] и вражеский царь заключили между собой мир и союз. А когда подошли приближенные Вологеса,[28] то между ними завязалась длинная беседа. Мне казалось, что они говорили по-гречески. Затем оба царя подошли ко мне. Антонин был в полном расцвете сил, а у другого был грозный вид. Он сел недалеко от меня, а с другой стороны на троне сел Антонин.
37. И приснилось мне, что этот мидиец,[29] искусный в науке врачевания, поприветствовав меня, сказал: "Когда ты прочтешь нам речь?" И я обрадовался его словам и ответил: "Когда вы прикажете". И они приготовились слушать, а я отошел, чтобы выбрать какое-нибудь из моих сочинений.
38. И показалось мне, будто я сочинил для них короткое вступление, и выглядело оно примерно так (во сне я полностью запомнил все сочиненное). Вот что я сохранил в памяти: "Один человек сказал, радуясь своему счастью, что это лучше, чем если бы он испытал вдвое большее; другой же сказал, что ему показалось, будто бы он побывал на Островах Блаженных.[30] Вот и я сам так себя чувствую благодаря сегодняшнему дню и сегодняшнему случаю". Тем временем я думал, посвятить ли эту речь обоим императорам в равной мере или уделить большую часть нашему государю, а затем перейти ко второму. И сказал примерно так: "Если бы не был я искушен в божественных видениях, то кажется мне, я бы с трудом выдержал такое зрелище - настолько оно видится мне удивительным сверх меры человеческой". А про "божественные видения" сказал я, подразумевая, конечно, Асклепия и Сераписа.[31] Вот как это было.
39. И до этого я считал, что должен сам выбрать сочинение для чтения; но затем мне приснилось, будто я принес сундучок и предоставил им возможность самим выбрать то, что они пожелают. 40. Также мне приснилось, будто обо всех этих явленных мне видениях я потом подробно рассказал Пелопу.
Через некоторое время мне приснился сон, будто, пока я принимал ванну, мне подносили то прохладную воду, то молоко. Я засомневался и сказал Зосиму, что не чувствую ни жажды, ни голода: "Зачем тогда принимать пищу?" И после этого я решил воздерживаться от еды, и мне приснилось, что жрец вытер мои губы. В этот день я не ел, а на следующий - не мылся, а в последующий - не мылся и очищал желудок.
41. На пятнадцатый день мне приснилось, будто наместник прислал мне письмо, начинавшееся так: "Аристиду жрецу привет!" И в этот день я тоже не мылся.
На следующий же день во сне я должен был опорожнить какие-то бочки. И потом я опять не мылся.
42. На восемнадцатый день мне приснилось, будто поэт Метродор участвовал в поэтическом состязании в Смирне, которое действительно происходило там в этот день. Прежде чем выйти на сцену, он о чем-то со мной разговаривал и одновременно жевал листья лука-порея и яйцо с хлебом. И один кусочек яйца оставил. Я, подождав, сказал ему, чтобы он выходил состязаться. А говорили мы и о храме в Пергаме,[32] и о колодце: о том, что значит, подойдя к этому колодцу, пить из него самому; и что значит увидеть, как из него пьет другой; и что такое - увидеть сам колодец. Так беседовал я с ним во сне, и мне послышалось, что если я останусь в руках у Бога, то у меня будет надежда.
43. И при этих словах оказался я перед дверью своего дома. Не чувствуя ног, я вошел в большую комнату. Затем пришел один из жрецов храма Зевса Олимпийского. Я рассказал ему, что мне явились сновидения от Бога, и попросил его помочь. Но тот и сам сказал, что видел сон, будто, захватив с собой свиную ногу, он улегся спать в храме Асклепия,[33] как обычно поступал я.
44. После этого мне приснилось, что, находясь в Пергаме, я послал Богу большой венок, какие приносят Асклепию частные лица, и приказал тому, кто его относил (а звали его Агафион), принести мне обратно от служителя храма другой венок. Тот принес, и я положил его рядом с собой, справа от моего ложа.
45. После этого я подумал: где, собственно, я нахожусь? И, встав с ложа, начал искать свою кормилицу. А та жила в комнате напротив моей. И кто-то ответил, что у нее какие-то неприятности. Только тут заметил я, что кормилица сама идет к дому с моей молочной сестрою Каллитихою. Несла она, как показалось мне, яблоки; но оказалось, что это три вареных очищенных яйца, как будто пора было обедать. Подавая их, она сказала: "Это из деревни". И я удивился, считая, что яйца посланы по воле Бога. "Ведь сам Бог, - сказал я, - повелел мне сегодня есть и яйца, и зелень, положив рядом венок от Бога". Так я и сделал. Венок же был из храма Зевса-Асклепия.[34] И опять по многим знакам я не мылся.
46. На девятнадцатый день мне приснилось, будто я жил в царских покоях. Забота и почет мне от государей[35] были удивительны и ни с чем не сравнимы. И проявлялось это буквально во всем: у меня одного было все, чего у другого и в малой степени нет. Так я вместе с ними проводил время и жил, и никого из надменных софистов там не было.[36] И вот однажды императоры повели меня с собой на прогулку по окрестностям. Мы отправились посмотреть на какой-то ров, которым окружили город, чтобы прибывшая вода его не залила. А у рва увидел я насыпь из вырытой земли.
47. И во время той прогулки было много удивительного. Часто оказывался я между обоими государями. Но всякий раз, когда я хотел обойти их так, чтобы в середине остался старший из них, младший делал это сам, я же не менял своего места. С виду же он был в возрасте мальчика.
48. Так повторялось не раз. А когда нам пришлось взбираться на какую-то высоту вроде лестницы, то младший первым помог мне, и я воскликнул, как я ему за это благодарен. Когда же наверху оказался старший и спросил меня, как я взобрался, то я ответил: "Это он помог мне во всем".
49. И после этого я сказал, уже собираясь уйти: "Благодарю вас, императоры, за ту заботу и почет, которыми вы меня окружили". А они мне в ответ: "Это мы благодарим богов за то, что узнали такого мужа! И мы верим, что ты и оратор такой же". И старший начал говорить, что и человек, и оратор бывают хорошими по одной и той же причине. А младший привел чьи-то слова, что "каков нрав, такова и речь". Я же сказал, что хотел бы, чтобы это было так: "Ибо речам моим это на пользу, если вы меня таковым считаете, и, стало быть, есть у меня два блага вместо одного". И многое другое в том сне делалось и говорилось, чего нельзя ни рассказать, ни ожидать. Потом, когда я снова заснул, мне показалось, будто один мой знакомец по имени Диофан сказал мне, что и он был при этом и видел те великие мне почести; и будто кто-то из наших младших товарищей дивился, услыша, что я так между всеми знаменит.
50. А после этого я оказался в какой-то бане. И первое, о чем я подумал: как же я вымылся, прежде чем увидел императоров? (Ведь мне снилось, что я встретился с ними вчера). Затем, когда я уже натерся и у меня выступил пот, я сказал: "Войдем внутрь!" Таким образом, я на самом деле вымылся и вечером очистил желудок, памятуя о вырытой земле.[37]
51. Однако я все еще раздумывал, ехать ли мне в Пергам, а причиной тому были сновидения. Сначала мне было ясно показано, чтобы я оставался на месте. Во-первых, мне приснилось, что к вечеру я поднялся было с места, но передумал и сказал, что до Адрианутеры[38] добраться нельзя. А во-вторых - что кто-то пришел из Адрианутеры, принеся какую-то книжку Менандра,[39] и тоже сказал, что добраться туда нельзя из-за непроходимой грязи и слякоти. 52. А потом мне приснилось, что пошел дождь, и кто-то, подойдя ко мне, сказал, что один из моих противников по тяжбе находится в Адрианутере и что нужно пойти туда, чтобы что-то предпринять. Но я ответил: "Что может быть важнее, чем Бог, велевший мне оставаться здесь?" И потом мне приснилось, что я сказал это каким-то людям, и я понял все так: когда я сомневался, оставаться ли мне, то Бог возвестил мне об отъезде, желая переменить мой образ мыслей, чтобы мне легче было оставаться на месте. Были в этом сне и знаки, запрещающие мыться. А вечером был дождь и страшная буря.
53. На следующий день я не мылся и очищал желудок от пищи. И, когда я очищал желудок, мне было так плохо, что хотелось лишь одного: дотянуть до следующего дня.
54. А на следующий день мне было велено воздерживаться от пищи, и вот каким образом. Мне приснилось, что я находился в Смирне и сам этому не верил вопреки явности и очевидности, так как я не знал, как попал туда. Рядом со мной лежали смоквы, и случившийся поблизости прорицатель Кор объявил, что в них находится сильный яд. Тогда я заподозрил неладное и поспешил очистить желудок. Но подумал: "А что, если я изрыгнул пищу не полностью?" Затем кто-то сказал, что яд находится в другой смокве. Тогда я впал в еще большее недоумение и разозлился, что не услышал этого раньше.
55. Когда мне это приснилось, я начал гадать, знак ли это воздерживаться от пищи или нет. Я снова вопросил Бога. Мне нужно было, чтобы Он понятнее указал, что имеет в виду - воздержание от пищи или очищение желудка. После этого я и в самом деле заснул. И мне приснилось, будто я стою перед храмом в Пергаме, и уже полдень, а я воздерживаюсь от пищи. И ко мне подошел Феодот вместе с некоторыми моими друзьями и присел около ложа, где я лежал. 56. Я сказал ему, что не принимаю пищу. Он же показал, что сам знает об этом, и сказал, что после всех действий врачей я выдержал еще и кровопускание. "Ведь оно вредно для почек, - сказал он, - а воздержание от пищи дает некоторый выход жару из груди". И когда он это говорил, впереди мелькнули две искры. Я, удивившись, взглянул на Феодота и, поняв этот разговор как знак, спросил его, что это такое. Он же сказал: "Они - от этого самого жара" - и объяснил мне все остальное. Я проснулся и действительно обнаружил, что сейчас тот самый час, в который Феодот беседовал со мной во сне, и что мои друзья пришли меня проведать.
57. Вот какие были мне явлены сновидения, прежде чем ко мне пришел врач. Он хотел было сам мне помочь, но когда услышал о моих сновидениях, то, будучи разумным человеком, отступил перед Богом. Так я узнал истинного и подходящего мне врача и сделал, как он мне предписал. Ночь прошла уже совершенно спокойно, и у меня ничего не болело.
58. Явившись позже в образе служителя храма Асклепиака, Бог повелел мне воспользоваться гусиным жиром; и я вопросил Его, для чего они устраивают народное собрание на Мисийской равнине,[40] чтобы узнать у Него, что нужно. И Бог ответил, что не случится ничего плохого.
59. А что сказать обо всех запретах мыться? Ведь они продолжались пять лет и еще несколько месяцев, в течение которых Бог запрещал мне пользоваться зимою морской и речной водой, а также водой колодцев. Точно таким же образом почти два года и два месяца подряд очищал я верхнюю часть моего кишечника бесчисленными клизмами и кровопусканиями. И это при ничтожном количестве пищи, которую я принимал лишь по необходимости.
60. Однако, несмотря на это воздержание от пищи, которое соблюдал я и до, и после событий этой зимы, я почти все дни проводил за своими речами, сочиняя, произнося и проверяя написанное. И обычно растягивалось это до полуночи. Лишь на следующий день, опять закончив обычные дела, принимал я немного пищи. Когда очищение желудка сменялось воздержанием от еды, то занятия служили мне единственным утешением. Так что, вспоминая Сократа, проведшего после пира целый день в Ликее,[41] я думаю, что ничуть не меньше должен благодарить Бога за терпение и силу, которую они мне придавали.
61. Это все, что касается моего живота. А за несколько лет до этого у меня был нарыв, похожий на случай с животом. Бог уже давно меня предупреждал, что я должен остерегаться водянки. И наряду с другими предотвращающими средствами Он указал мне носить египетские сандалии, какие носят жрецы. Более того, именно Он решил отвести вниз скопившуюся внутри нарыва жидкость.
62. Этот нарыв образовался без всякой видимой причины. Сначала это не было похоже на нарыв. Но затем он увеличился до огромной опухоли, которая распространилась на область паха. У меня все вздулось и страшно болело, и все эти дни был жар. А врачи стали спорить на все лады - одни предлагали мне вскрыть нарыв, другие советовали его прижигать, иначе я непременно умру от заражения крови.
63. Но Бог назначил мне противоположное - терпеть боль и позволить опухоли расти. И я не стал выбирать - слушаться ли мне врачей или Бога. Между тем опухоль выросла еще больше, и никто не знал, что делать. Одни из друзей удивлялись моей выносливости, другие упрекали меня за то, что я слишком полагаюсь во всем на сны, а третьи даже винили в малодушии, так как я не позволял врачам вскрыть нарыв и не принимал лекарств. Бог же противостоял им до конца, велев мне терпеть и сказав, что все это ради моего спасения: скопившаяся в нарыве жидкость течет сверху, но "садовники" не знают, в какое русло направить поток.
64. А со мной происходили удивительные вещи. Я так жил целых четыре месяца, но все это время чувствовал в голове и верхней части кишечника такую легкость, о которой можно только молить Бога. Дом мой выглядел как в праздник: ко мне постоянно приходили друзья, в первую очередь находившиеся здесь тогда греки, и вместе со мною занимались красноречием, а я устраивал им ораторские состязания, лежа в постели.
65. Бог приказывал мне много необычного. Помню, как нужно было пробежать босиком в зимнюю пору. Была езда верхом - самое трудное из всех занятий. Помню и то, как я должен был переплыть через гавань, а вода волновалась от юго-западного ветра, и суда сотрясались от волн. И на той стороне, съевши меду и дубовых желудей, надо было очистить желудок - и я вправду полностью очистился. Все это я делал, когда опухоль была в самой силе и дошла уже до пупка.
66. Наконец, однажды ночью Спаситель указал и мне, и моему воспитателю (Зосим был тогда еще жив) на одно и то же средство. Поэтому я послал к нему спросить, что сказал Бог; он же сам вышел мне навстречу, чтобы спросить, что услышал от Бога я. А было это какое-то лекарство. Состава его я точно не помню, помню только, что в нем содержалась соль. И когда я его употребил, большая часть опухоли действительно вскоре вытекла. И мои друзья, придя ко мне поутру, радовались и не верили своим глазам.
67. С этих пор врачи перестали меня бранить и дивились всякий раз Божьему промыслу и тому, что существовало нечто лучшее, чем у них, и тайно меня лечило. Но они стали думать, что сделать, чтобы опала оставшаяся часть опухоли. И решили, что нужно тотчас ее вскрыть, ибо нет другого способа меня вылечить. И потребовали, чтобы я подчинился им, так как все, указанное Богом, было уже полностью выполнено.
68. Однако Он даже этого им не позволил. А когда опухоль удивительным образом опала и кожа на ней была как чужая, Он велел намазать ее яйцом. Так Он меня и вылечил. И все кончилось тем, что через несколько дней никто из гостей не мог обнаружить, на каком бедре у меня был нарыв, так как оба моих бедра выглядели вполне здоровыми.
69. Зосим тоже был тем человеком, которому вскоре дался великий дар от Бога. Случилось это таким образом. Мы отправились через Мисию[42] в Пергам. По дороге мне приснился сон, и я несколько дней оставался на одном месте, потому что сон повторялся вновь и вновь. Зосим же повернул обратно в какое-то из наших поместий, где в нем нуждались, и через короткое время заболел. У меня тоже желудок, нёбо, вся голова и вообще все тело были в таком состоянии, что я ждал конца. Я не мог есть, и, к чему бы ни притрагивался, все переваривалось с трудом. 70. Я не мог дышать, и силы мои иссякли. Находились же мы друг от друга примерно в ста двадцати стадиях[43] пути. И каждый из нас, зная о состоянии другого, был гораздо больше удручен тем, что слышал о нем, нежели тем, чем мучился сам.
71. Тогда-то Бог явился мне во сне, и я, обхватив голову руками, попросил спасти мне Зосима. Бог отрицательно покачал головой. Тогда, снова обняв голову, попросил я Его кивнуть мне милостиво. И снова Он покачал головой. В третий раз, взявшись за голову, умолял я Его кивнуть. И тогда Он не покачал головой и не кивнул, но держал голову прямо и сказал мне такие слова, которые в этом случае означали согласие. Я их помню, но полагаю, что разглашать их не следует. И Он сказал мне, что достаточно будет произнести эти самые слова. Одно из них было - "Остерегайся!".
72. И что стало с Зосимом после этого? Сначала вопреки ожиданиям оправился он от той болезни, очистившись с помощью ячменного отвара и чечевичной похлебки, - Бог заранее сообщил мне об этих средствах. И затем он прожил еще четыре месяца. Так что мы с ним встретились и вместе отпраздновали это событие - ведь и я получил от Бога большую, длительную и неожиданную помощь.
73. Одним из ее следствий было то, что я, теряя сознание и не видя выхода, написал поэму о браке Корониды и рождении Бога,[44] увеличив строфу до небывалой длины. Сочинил я эти стихи в тишине и погрузившись в себя и тотчас забыл обо всех несчастьях. А еще мне было велено ставить клизмы, врач же на это не решался, видя мое истощение и слабость и полагая, что это убьет меня. Я еле уговорил его и сразу же поправился. А в пищу Бог назначил мне дикие овощи, от которых вернулись ко мне пищеварение и силы.
74. Так это произошло. Зосим был всем доволен и сам не знал, как ему благодарить Бога за Его промысел, а меня - за помощь. И мне кажется, что он прожил бы и дольше, если бы не его самоотверженность. 75. Ведь, узнав, что один из моих лучших рабов заболел, он, будучи действительно сведущим в искусстве врачевания, проехал в зимнюю стужу стадиев сорок, чтобы присмотреть за больным и помочь, чем сможет. Но, выпав из повозки в глубокий снег, претерпев на морозе великие и страшные муки, Зосим заболел во второй раз ужасной и тяжкой болезнью. И сначала он сам боялся сообщить мне об этом. А потом и я когда узнал, то к нему не поехал, рассердившись, что он меня не послушался.
76. Потому что однажды ночью приснилось мне, что служитель храма Асклепиак говорит: "Зосиму надо было выздороветь, пока было возможно!" И после этого сна я не хотел, чтобы Зосим ехал в поместье, откуда пришла весть о больном рабе. Но он, не послушавшись, поехал, и после этого его настигла смерть.
77. Итак, он и выжил благодаря Богу, который сохранил его для меня, и умер, отправившись в путь вопреки данному мне пророчеству. И то, что показал мне Бог вначале, когда я, взявшись за голову, молил о помощи, исполнилось.
78. А бывшую мою кормилицу, дороже которой у меня никого не было (ее звали Филумена), Он вопреки моим ожиданиям спасал много раз. Даже прикованную к постели Он поставил ее на ноги, отослав меня из Пергама и предсказав, что я облегчу ее страдания. То письмо от Зевса-Асклепия я поднял с земли и истолковал его как знак, хоть написанное в нем казалось мне неясным. Так что выехал я радостный. А кормилицу застал я едва способной понять, что я приехал. Но когда она это поняла, то вскрикнула от радости и через короткое время поправилась.
[2] ...как Одиссей, непреклонный в бедах, подвизался. — Гомер. Одиссея. IV. 241. Пер. В. А. Жуковского.
[3] ...рассказывает... Телемаху и Менелаю. — В четвертой песни «Одиссеи» описывается пребывание Телемаха, сына Одиссея, в гостях у спартанского царя Менелая и его жены Елены. Они рассказывают ему о хитрости Одиссея — деревянном коне, с помощью которого ахейцам удалось взять Трою (см.: Там же. 240-289).
[4] ...моего Спасителя... — Имеется в виду Асклепий, бог врачевания, который, по представлениям древних греков, исцелял больных, являясь к ним во сне и предписывая каждому соответствующее лечение. Иногда это лечение выглядело абсурдным и лишенным здравого смысла, но вера в бога была столь велика, что больные нередко действительно исцелялись. Эти случаи описаны на специальных табличках. Такие таблички — свидетельства выздоровевших — обычно хранились в храмах Асклепия и содержали историю болезни и метод ее лечения, предписанный больному Асклепием. Традиция получения во сне откровений от бога врачевания была такова. Больные по обыкновению приходили в храм с пожертвованиями и укладывались спать. В течение ночи их должно было посетить видение. Поутру, если видение требовало дополнительных разъяснений, жрецы храма растолковывали указания по лечению той или иной болезни, исходя из собственной, нередко произвольной, интерпретации услышанного. Сатирическое описание этой процедуры содержится в комедиях Аристофана (см., напр.: Аристофан. Плутос. 653-747; Он же. Осы. 121-123).
[5] Если бы десять имел языков я и десять гортаней! — Гомер. Илиада. II. 489. Пер. Н. И. Гнедича.
[6] Месяц Посидеон — шестой месяц по аттическому календарю, соответствующий периоду с последней половины декабря до первой половины января.
[7] Горячие Источники — местность, расположенная недалеко от Смирны, славящаяся своими целебными водами.
[8] ...во власти каких-то варваров... — Речь идет о парфянах, с которыми римляне воевали на протяжении почти трех веков (53 г. до н. э. — 226 г. н. э.). Одна из наиболее ожесточенных войн Рима с Парфией (162-166 гг. н. э.) приходится на годы правления Марка Аврелия (161-180 гг. н. э.), когда и были написаны «Священные речи» Элия Аристида. Однако упоминания о парфянах встречаются только в первой речи (см.: I. 36), которая основана в значительной степени на его дневниковых записях за 166 г., как раз и относящихся ко времени окончания очередной парфянской войны.
[9] Смирна — один из крупнейших городов в Малой Азии, культурный и экономический центр на греческом Востоке.
[10] ...налипая на «Тельмессийцев» Аристофана... Название несохранившейся комедии древнегреческого комедиографа Аристофана.
[11] Гимнасий — помещение, специально предназначенное для телесных упражнений, а также для собраний и ученых бесед философов, риторов и их учеников. Нередко гимнасий украшались портиками, колоннами, имели сады, бани, пристройки различного назначения.
[12] Феб — эпитет Аполлона, отождествляемого обыкновенно с Гелиосом, богом Солнца, носящим также имя Феб (Φοι̃βος), то есть «светлый», «ясный».
[13] Эфесские ворота — ворота, от которых начиналась дорога в Эфес, большой город Малой Азии, славившийся великолепным храмом Артемиды, считавшимся одним из семи чудес света.
[14] О Гелиос, среди небесных звезд / Просекший путь для кобылиц летучих / И золотом горящей колесницы! — Еврипид. Финикиянки. 3. Пер. И. Ф. Анненского. В греческом тексте дан только один стих Еврипида, но в целях придания этому месту большей ясности цитата приведена полностью.
[15] Квадрат — Юлий Квадрат Басс, римский проконсул, управлявший провинцией Азией в 153-154 гг. н. э.
[16] ...с моим учителем Александром... — Александр из Котиэя, известный оратор II в. н. э., учитель Элия Аристида, преподававший позднее в Риме при дворе императора Антонина Пия (138-161 гг. н. э.). См. также с. 171 наст. изд.
[17] Милия — гора в Ликии (Малая Азия).
[18] Элефантина Египетская — остров на реке Нил (напротив нынешнего Асуана) и поселение на нем.
[19] Исида — египетская богиня Луны, супруга Осириса, культ которой получил широкое распространение в разных странах, в том числе — в Римской империи, где существовал наряду с традиционными культами богов греко-римского пантеона.
[20] Кифи — египетская ароматическая смесь из шестнадцати компонентов: меда, вина, изюма, кипера, камеди, смирны, колючего дрока, сесели, морского лука, горной смолы, тростника, щавеля, двух видов можжевеловых ягод, кардамона и аира. О лечебных свойствах кифи, или куфи, говорит Плутарх:
Но дело в том, что большинство компонентов состава содержат ароматическую энергию и испускают сладостные и полезные веяния и испарения, от которых воздух преображается, а тело, медленно и легко движущееся среди дуновений, приобретает состав, располагающий ко сну; все печали и напряжения дневных забот без помощи вина аромат распускает как узлы и ослабляет. Он полирует, как зеркало, орган, воспринимающий сны и фантазии, и проясняет его не менее, чем звуки лиры, к которой перед сном прибегают пифагорейцы, заклиная и успокаивая страстное и неразумное начало души. Пахучие растения часто возвращают потерянную чувствительность, часто, напротив, притупляют и ослабляют ее вновь, когда их испарения нежно разливаются по телу. Поэтому некоторые врачи говорят, что сон возникает тогда, когда испарения от пищи, легко движущейся по внутренностям и соприкасающейся с ними, производят нечто вроде щекотки. Куфи пользуются и как питьем, и как мазью; думают, что когда его пьют, то оно, будучи мягчительным средством, очищает внутренности
(Плутарх. Исида и Осирис. 80. Пер. И. Трухиной).
[21] Месяц Линеон — седьмой месяц в аттическом календаре, соответствующий периоду с последней половины января до первой половины февраля.
[22] Адриания — один из трех городов в Мисии (Малая Азия), основанных в 123 г. императором Адрианом во время поездки на Восток и названных в его честь.
[23] ...насчет богов, которым поклоняются у нас на родине. — Имеется в виду Смирна, где главенствующую роль играли культы египетских богов — Исиды и Сераписа.
[24] Финикия — страна в Азии, на берегу Средиземного моря, между Сирией и Палестиной; в древности — один из центров торговли.
[25] Нимфы — низшие женские божества, населявшие моря, реки, источники, горы, гроты, рощи и луга.
[26] Гигиея — богиня здоровья, дочь Асклепия, изображавшаяся обыкновенно со змеей, которую она кормит из чаши.
[27] Антонин Старший. — Имеется в виду римский император Антонин Пий (138-161 гг. н. э.), преемник императора Адриана (117-138 гг. н. э.).
[28] Вологес — парфянский царь Вологес II (105-147 гг. н. э.).
[29] Мидиец — здесь: Вологес (см. примеч. 28).
[30] Острова Блаженных — по представлениям греков, место, где после смерти обитали души тех, кто прославился отважными подвигами и прожил благочестивую жизнь.
[31] Серапис — египетское божество, почитавшееся в римскую эпоху наряду с Исидой (см. примеч. 19). Культ его был особенно распространен в Малой Азии. Серапис считался не только богом умерших, но и богом исцеляющим, что делало его практически двойником Асклепия.
[32] Храм в Пергаме. — Имеется в виду святилище Асклепия в Пергаме, крупнейшем городе в Мидии (Малая Азия); при храме имелась богатая библиотека.
[33] ...будто, захватив с собой свиную ногу, он улегся спать в храме Асклепия... — См. выше примеч. 4.
[34] Зевс-Асклепий. — В эпоху Элия Аристида достаточно широкое распространение в народе получили отдельные элементы монотеистического учения стоиков, которое провозглашало единого бога и творца Вселенной, каковым являлся Зевс. Это не упраздняло, однако, существования и других греческих богов, рассматривавшихся не иначе как различные ипостаси Зевса. На этом основании стало возможным отождествление отдельных богов и их традиционных функций с образом и деятельностью верховного бога, и наоборот. Именно поэтому один бог мог носить имена двух разных богов.
[35] ...от государей... — Имеются в виду императоры Марк Аврелий и Луций Вер, правившие вместе в 161-169 гг. н. э.
[36] ...никого из надменных софистов там не было. Во II в. н. э. на улицах крупных городов Малой Азии в большом количестве выступали конкурировавшие друг с другом странствующие ораторы — софисты, старавшиеся любыми средствами завоевать популярность у аудитории. Их декламации, рассчитанные, как правило, на непритязательный вкус малообразованных слушателей, отличались банальностью и легкомысленностью, плохим языком и дешевыми эффектами — специфической интонацией, мимикой, жестикуляцией и т. п. У Элия Аристида — сторонника классического греческого красноречия — софисты вызывали крайнее неприятие, о чем свидетельствует, в частности, его острополемическая речь, символически озаглавленная «Против тех, кто уподобляется плясунам».
[37] ...и вечером очистит желудок, памятуя о вырытой земле. — Здесь Элием Аристидом интерпретируется вышеизложенный фрагмент сна (см.: I. 46), где повествуется о вырытом рве. Он толкует его как выраженное в символической форме предписание бога освободить желудок от пищи. Примеры подобной интерпретации нередки у Аристида и отвечают распространенным в его эпоху взглядам о божественном характере откровений, полученных в снах.
[38] Адрианутера — город в Мисии, названный в честь императора Адриана.
[39] Менандр (342-290 до н. э.) — древнегреческий комедиограф, один из создателей новой аттической комедии. До наших дней в отрывках дошли такие его комедии, как «Третейский суд», «Отрезанная коса» и др.
[40] Мисийская равнина — равнина в Мисии, на северо-западе Малой Азии, где родился Элий Аристид. Там находилось святилище Аполлона (см. также: V. 19).
[41] ...вспоминая Сократа, проведшего после пира целый день в Ликее... — Намек на диалог «Пир» выдающегося древнегреческого философа Платона (429- 347 до н. э.), ученика Сократа (469-399 до н. э.). В заключение этого диалога рассказывается об удивительной выносливости и силе воле Сократа, который, всю ночь проведя на пиру в философских беседах с друзьями, утром, когда все уже спали, как ни в чем не бывало пришел в Ликей и оставался там до конца дня, занимаясь своими обычными делами; лишь к вечеру, освободившись, он отправился домой отдохнуть (об этом см.: Платон. Пир. 223).
Ликей — северо-восточный пригород Афин с храмом Аполлона Ликейского. Впоследствии так был назван расположенный неподалеку от храма гимнасий, где преподавал Аристотель.
[42] Мисия — область в северо-западной части Малой Азии.
[43] Стадий — греческая мера длины, равная 184,97 м.
[44] ...о браке Корониды и рождении Бога... — Имеется в виду брак Корониды и Аполлона и рождение их сына Асклепия.
1. Вспомним же теперь и о более ранних событиях, если только это возможно. Ведь я ничего из них не описывал, во-первых, сомневаясь, что мне хватит на это жизни. А во-вторых, я не имел для этого возможности по состоянию своего здоровья. Когда же прошло много времени, то стало казаться, что уже невозможно вспомнить все подробности и обо всем рассказать точно: поэтому лучше вообще промолчать, чем испортить такое дело. И я не раз умолял об этом Бога и близких друзей, которые постоянно просили меня рассказать и написать о случившемся.
2. Теперь же, по прошествии стольких лет, сновидения принуждают меня вынести это на всеобщий суд. Я хочу сказать, что Бог с самого начала повелел мне записывать сны. Это было первое из Его предписаний. И я стал их записывать - когда мог, то собственноручно, когда нет - диктуя. Однако я не добавлял к этому ничего о том, при каких обстоятельствах я их увидел, ни о том, какие последствия они имели. Мне довольно было исполнить свой долг перед Богом - по причине, как я сказал, телесной слабости и без надежды постичь Божий промысел. Да будет тому свидетельницей Адрастея![1]
3. Так вот, поскольку с самого начала я записывал не все, то от досады я начал пропускать и остальное - что-то намеренно, а что-то невольно. Ибо я искал иных способов воздать благодарность Богу...[2] Когда же этих записей стало, я думаю, не меньше трехсот тысяч строк, то к ним стало вовсе нелегко подступиться и расположить их во времени. К тому же некоторые из них были испорчены по причине разных бедствий и домашнего беспорядка.
4. Поэтому мне остается говорить лишь о главном, как это приходит мне на память, одно вслед за другим, и как меня поведет и направит Бог. Призовем же Его и для этого моего дела, как призываем для всего остального. Ибо призывать Его должно при любом деле, коли Он - один из богов.
5. Стало быть, после того как я вернулся из Италии, больной многими болезнями - по причине постоянного изнурения и непогоды, в которую я попал в пути моем через Фракию[3] и Македонию, и выехав больным еще из дома, - врачи находились в большом затруднении. Они не могли не только помочь мне, но даже понять, что со мной происходит.
6. Но неприятнее и тягостнее всего было то, что дыхание у меня стало стесненным, и дышал я с большим трудом и без надежды на лучшее, медленно и с усилием. Приступы удушья вновь и вновь подступали к горлу, мышцы сводило судорогой, и мне нужно было так кутаться, что уже не хватало сил. И это не говоря о других бесчисленных неприятностях.
7. Я решил, что мне следует лечиться горячими источниками, если от этого станет легче, или поехать туда, где лучше климат. Ибо была уже зима, а источники были недалеко от города. Здесь впервые Спаситель начал посылать мне откровения в снах. Так, Он повелел мне выйти босиком, и я воскликнул во сне, словно это уже сбылось наяву: "Великий Асклепий, исполнена твоя воля!" Мне снилось, что я воскликнул это на ходу.
После этого я получил вещание от Бога и благополучно выехал из Смирны в Пергам.
8. Что случилось потом, рассказать выше человеческих сил. Все же я попытаюсь, как обещал, вкратце рассказать хотя бы немногое. А кто пожелает узнать подробнее, что случилось со мной по воле Бога, тот пусть разбирает мои пергаменты и описанные в них сны. Ибо он найдет в них и средства от всяких болезней, и разные беседы, и большие речи, разнообразные изречения, всяческие пророчества и оракулы по поводу самых различных дел, в прозе и в стихах, и за все это я должен быть благодарен Богу больше, чем можно себе представить.
9. Начнем же рассказ с того места, когда в первую ночь нашего пребывания в храме Бог явился моему воспитателю в облике нынешнего консула Сальвия.[4] Кто такой Сальвий, мы тогда еще не знали, хотя в то время и он находился в святилище Бога. Итак, воспитатель сказал мне, что в этом облике Бог беседовал с ним о моих речах и дал им название, сказав так: "Священные речи".[5]
10. Вот как было дело. А после этого он дал мне лекарства, первым из которых, насколько я помню, был сок бальзама. Это был дар Телесфора Пергамского.[6] Им нужно было натереться, когда при омовении переходишь из горячей воды в холодную. Затем были очистительные средства из изюма и других разностей, потом еще множество всего - но об этом я не говорю, так как хочу вспомнить только самое невероятное.
11. Итак, с чего мне начать? Много было разного, и я не обо всем помню, но за все благодарен Богу. Он отправил меня на Хиос, сказав, что посылает туда для очищения. И вот я выехал в Смирну в печали, опасаясь, что, выйдя из храма, я лишусь своего Покровителя и поплыву сам по себе.
12. И можно ли передать, как все в Смирне были поражены, увидев меня так неожиданно? Когда же мы оказались в Клазоменах,[7] приснилось мне, что я должен переправиться в Фокею.[8] И когда мы проплывали мимо островов Дримуссы и Пелы, с востока задул ветер. Когда мы проплыли еще немного, ветер усилился, и наконец разразилась небывалая буря. Нос корабля вздыбился, корма погрузилась в воду, и корабль едва не затонул. Потом с обеих сторон его начало захлестывать волнами и наконец понесло обратно в море. Среди плывших началась паника. Все громко кричали: ведь с нами плыли также и некоторые домашние. Я же мог вымолвить только: "О, Асклепий!" После многих опасностей, когда перед самой пристанью нас то и дело разворачивало и относило обратно в море, долго борясь со стихией на глазах у наблюдавших с берега, мы едва спаслись.
13. Когда наступила ночь. Бог повелел мне совершить очищение и указал чем. Я же и без того был очищен не хуже чем чемерицей, как сказали мне люди сведущие: ведь все во мне уже растрясла буря. И Бог открыл мне все: что мне суждено было попасть в кораблекрушение и что ради этого оно и произошло. И что теперь ради моей безопасности и по воле судьбы я должен сесть в гавани на корабль, так как наш прежний корабль перевернулся и затонул, а меня самого вытащили из воды и вынесли на берег. Так случилось то, что должно было случиться. Конечно, я с радостью это исполнил.
14. И всем показалось удивительным, с каким хитрым умыслом совершилось столь опасное кораблекрушение. Так узнал я, что сам Бог был моим спасителем в море. И к этому благодеянию добавилось еще и очищение.
15. После этого Бог удерживал нас в Фокее, являя удивительные знамения - не только о моем здоровье, но и о многом другом. В том числе я был предупрежден и о ветрах, которые будут попутными. Когда мой друг Руф услышал от меня об этих сновидениях (а был он во всем первым среди фокейцев, и в делах Асклепия[9] не новичок), то сильно изумился и, предоставив мне самому разбираться с этим, пошел прочь.
16. В другой раз по воле Бога мне понадобилось молоко, а его нигде не было, так как это был приблизительно четырнадцатый день месяца Дистра,[10] как мы здесь[11] обычно ведем счет. И все-таки его нужно было найти. Тогда Руф в одном своем дальнем поместье нашел овцу, родившую в ту же ночь, принес молоко и дал его мне.
17. Наконец, Бог освободил нас от плавания на Хиос, указав и возвестив иное, а именно: мне приснилось, что наш корабль разобьется. Есть местечко Геннаида, находящееся недалеко от Фокеи; послав нас туда на воды на несколько дней, Он возвратил нас в Смирну.
18. Когда же мы оказались в Смирне, Он явился мне сразу в облике и Асклепия, и Аполлона, которого в Пергаме называют Кларийским[12] и Прекраснодетным,[13] чей храм является первым из трех храмов города. Встав в этом облике перед моим ложем, он отогнул пальцы и, сосчитав их, сказал: "У тебя есть десять лет от меня и три - от Сераписа". И тут Он показал пальцами число тринадцать так, что это было похоже на семнадцать. Он сказал, что "это не сон, а прекрасная явь"[14] и что я сам это пойму. Затем Он повелел мне спуститься к реке, протекавшей перед городом, и искупаться в ней, сказав, что проведет меня туда мальчик, еще не достигший зрелости, и сам указал мне на этого мальчика. И главным в этом божественном откровении было то, что я, вопреки всему, смог это сделать и точно обо всем потом рассказать.
19. Ведь была середина зимы, сильный северный ветер и холод. Галька на берегу смерзлась так, что казалась сплошным льдом, и вода была такой, какой она бывает в подобную погоду.
20. Когда было объявлено об откровении Бога, то друзья, знакомые мне врачи и другие люди вышли меня провожать, кто боясь за меня, а кто из любопытства. К ним присоединилась густая толпа, так как за городскими воротами случилась какая-то бесплатная раздача, и с моста людям все было видно. Был тут и врач Гераклеон, мой товарищ, который на следующий день признался мне, что был убежден: даже если я искупаюсь наилучшим образом, у меня случится судорога или что-нибудь подобное.
21. Когда мы оказались у реки, никому не пришлось меня подбадривать. Напротив, еще исполненный жара от божественного видения, я, сбросив одежду и не нуждаясь в растирании, вошел в реку в самом глубоком месте. Затем, словно в купальне с теплой разбавленной водой, я провел там некоторое время, плавая и плескаясь. Когда же я вышел из воды, вся моя кожа порозовела и во всем теле была легкость. И у присутствовавших и у подходивших вырвался громкий крик. Они кричали слова, часто поющиеся в гимнах: "Велик Асклепий!"
22. Можно ли описать, что было потом? Весь остаток дня и часть ночи до отхода ко сну я сохранил состояние, возникшее у меня после купания. Тело мое не становилось ни суше, ни влажнее; тепло не уходило и не прибавлялось. И это было не такое тепло, которое можно создать человеческими силами, а какое-то бесконечное, ровно растекавшееся по коже и телу.
23. В таком же состоянии было и мое сознание. Ибо то, что я испытывал, не было обычным удовольствием. Можно даже сказать, что оно выше человеческого разумения. Это была какая-то невыразимая радость, сделавшая все остальное второстепенным по сравнению с происходящим, так что, глядя вокруг, я, казалось, ничего не замечал: настолько весь я был устремлен к Богу.
24. Но теперь, о Владыка, тебе придется показать и вразумить меня, что мне говорить дальше и к чему обратиться, чтобы угодить Тебе и построить рассказ наилучшим образом. Перечислить ли мне по порядку, раз уж я упомянул о реке и зимнем купании, все другие подобные случаи и составить перечень этих божественных и странных зимних купаний? Или, прервав речь, рассказать, что бывало между ними? Или лучше, пропустив и это, закончить прежний мой рассказ о том, как разрешилось пророчество об отпущенных мне годах жизни и чем все закончилось?
25. Ведь Бог давал мне и многие другие указания, спасая меня от опасностей, постоянно встававших на моем пути. Они случались днем и ночью, одна за другой. Едва устранялась одна, как на смену ей приходили новые. Но против каждой из них у Бога находилась защита и ободрение на словах и на деле.
Вот что, как я помню, было Им однажды совершено.
26. Он возвестил, что на третий день я должен неизбежно умереть. Но при этом Он дал мне знаки о том, что случится на следующий день, и какой будет погода, и где меня будет ждать возничий, и многие другие знаки своей правдивости.
27. Должен я был поступить так: сначала сесть в повозку, доехать до реки, которая протекает через город, и принести за околицей "жертвы возле ям", - так Он это назвал. В самом деле, нужно было вырыть ямы и принести возле них жертвы тем богам, которым следовало. Затем вернуться, собрать мелкие монеты, переправиться через реку и выбросить их. Были от Него и другие наставления. А после этого я должен был принести в храме отборные жертвы Асклепию, поставить священные сосуды для смешения вина с водой и разделить жертвенные части между всеми моими спутниками. И затем отсечь какую-нибудь часть своего тела ради спасения всего тела. Но так как это было тяжело, я обошелся без этого, а только снял с себя перстень и пожертвовал Телесфору. Ведь сделать так - то же самое, что отдать сам палец. В углублении же перстня нужно написать: "О, дитя Кроноса".[15] И сделавший так будет спасен.
28. Можно себе представить, в каком состоянии я находился и какой гармонией меня вновь преисполнил Бог. Ведь я словно участвовал в мистерии, и добрая надежда граничила во мне с благоговейным ужасом. Похожие события случались и раньше, и позднее, после того как я выпил полынь.
29. Разумеется, рассказ о самих видениях своей наглядностью всякому внушает лишь величайший трепет. Но всюду, где можно, я должен делать так, как я решил, и, как в любой речи, касаться главного.[16]
30. Был в храме один из двух служителей - Филадельф. Ему, как и мне, в ту же самую ночь было сновидение, которое лишь чуть-чуть отличалось от моего. Филадельфу приснилось, насколько я помню, будто в священном театре собралось по воле Бога множество людей в белых одеждах. Я же, стоя среди них, произносил речь и восхвалял Бога, говоря, как часто Он отвращал от меня несчастья в иных случаях, и о многом другом. И вот недавно Бог нашел для меня новое средство: повелел мне выпить полынь, смешав ее с уксусом, чтобы не было противно. И еще, кажется, Филадельф рассказал мне о некой священной лестнице и об иных чудесно явленных силах Бога. Это приснилось Филадельфу.
31. Мне же самому довелось увидеть вот что. Я стоял перед входом в храм, где собралось множество народа, словно для очистительной жертвы, так как и одеты они были в белое, и все остальное было как при этом обряде. Здесь среди восклицаний я воззвал к Богу и назвал Его "Распределителем судеб", так как это Он распределяет судьбы людей. И начал я свою речь с рассказа о себе. А потом каким-то образом мне была явлена полынь, явлена с такой наглядностью, как все, в чем видно присутствие Бога.
32. Ибо мне казалось, что я прикасаюсь к Нему и чувствую, что Он здесь, нахожусь между сном и бодрствованием, желаю Его рассмотреть и боюсь, как бы Он не исчез, напрягаю слух и слушаю - одно во сне, другое наяву. Волосы стояли у меня дыбом, на глазах выступили слезы радости, и мой дух воспарил ввысь. Кто из людей сможет это описать?
33. Осознать и понять это способен лишь посвященный.
34. Таков был сон. Когда наступило утро, я позвал врача Феодота и рассказал ему это сновидение. Он удивлялся такому чуду, но не знал, что делать, так как опасался зимнего времени и моей телесной слабости. Ведь я уже несколько месяцев не выходил из дома.
35. Поэтому нам показалось, что неплохо бы позвать Асклепиака, служителя храма, потому что жил я тогда у него в доме и привык обсуждать с ним большинство своих сновидений. Служитель пришел. Не успели мы к нему обратиться, как он заговорил первым. "Я только что пришел от товарища, который сам меня позвал, - сказал он, имея в виду Филадельфа, - так как он видел ночью удивительный сон, касающийся тебя". И Асклепиак рассказал нам, что видел Филадельф; и сам Филадельф, когда его позвали, подтвердил рассказанное. Когда же оба сновидения совпали, я тотчас же принял указанное мне лекарство и выпил его столько, сколько никто никогда не пил. То же самое я сделал и на следующий день, когда Бог дал мне к тому дополнительный знак. Можно ли передать словами, как легко было его пить и как оно мне помогло?
36. В этих двух сновидениях, как и во многих других откровениях, имевших место и раньше, и позднее, с помощью Бога мне было показано, что мне предназначено судьбой, - с чего я и начал этот рассказ.
37. Вернемся же к началу и коснемся того, как решилось пророчество насчет отпущенных мне лет жизни. Ибо те, кто знают обо мне хоть самую малость, знают, что и тогда, как и сейчас, этот Бог был моим Спасителем и день за днем являл свою милость. Когда же срок, отпущенный мне пророчеством, истек, случилось вот что. Я вернусь немного назад.
38. В самый разгар лета, когда заразная болезнь охватила почти все окрестности,[17] я находился в предместье города. Сначала заболело двое или трое моих рабов, потом еще и еще, и наконец слегли все - и молодые, и старые. Меня болезнь настигла последним. Из города к нам приходили врачи, и помощники их ухаживали за нами. А некоторые врачи и сами дежурили около нас вместо своих помощников. Болел даже рабочий скот. И если кто-нибудь вставал с места, то сваливался тут же, на пороге. Даже плавать по морю не было безопасно. Все было полно отчаяния, скорби, воплей и стонов. Страшные болезни свирепствовали и в городе.
39. Поначалу я противостоял болезни, заботясь о спасении остальных ничуть не меньше, чем о собственном. Но затем болезнь усилилась, и у меня началось страшное воспаление всей желчи, которое не давало мне покоя ни днем, ни ночью. Я не мог есть, и силы оставили меня. Врачи, отчаявшись, отступили, и повсюду разошелся слух, что я вот-вот умру. Но тут лучше сказать словами Гомера:
Дух оставался в нем твердым.[18]
Ибо я наблюдал за собой со стороны, словно за кем-то другим, и чувствовал, как моя душа постепенно покидает тело, пока не дошел до последнего предела.
40. В таком-то моем состоянии я повернулся к стене и увидел сон. И это стало концом моих мучений. Мне приснилось, что по окончании театрального представления я снял котурны и переобулся в отцовские башмаки. В этот момент Спаситель Асклепий вдруг перевернул меня на другой бок.
41. И немного погодя появилась Афина с эгидой в руке, своей красотой, величием и всем обликом подобная афинской статуе Фидия.[19] От эгиды исходило сладчайшее благоухание, подобное аромату воска. Сама же богиня была дивного роста и красоты. Явилась она мне одному, встав напротив моей постели, откуда ее лучше всего было видно. Я указывал на нее присутствовавшим (а рядом стояли двое друзей и мой воспитатель), называл ее по имени и кричал, что вот она стоит напротив меня и говорит со мной, и показывал на ее эгиду. Они же не знали, что и думать, растерявшись и боясь, уж не брежу ли я, пока не увидели, как ко мне возвращаются силы, и не узнали, что я услышал от богини. Вот что я сохранил в памяти.
42. Афина напомнила мне об "Одиссее" и сказала, что это не вымысел, а свидетельство тому - все, что происходит. А значит, я должен мужаться - ведь я сам и Одиссей, и Телемах, и она должна мне помочь. И другое тому подобное я услышал. Так богиня явилась мне, и утешила, и спасла больного на самом пороге смерти.
43. Тогда-то мне и пришло на ум сделать клизму из аттического меда. От этого произошло очищение от желчи. И потом пришел черед лекарств и пищи. Сначала, после долгого отвращения к ней, была, по-моему, гусиная печень и затем свиные потроха. Наконец в большой крытой повозке меня отвезли в город. Таким образом мало-помалу с большим трудом я поправился.
44. Однако окончательно лихорадка прекратилась не раньше, чем умер самый достойный из моих воспитанников. Как я позже узнал, умер он в тот самый день, когда прошла моя болезнь. Так, и прежняя моя жизнь была даром богов, и позже я вернулся к ней благодаря богам. Это был как бы обмен моей жизни на жизнь моего воспитанника.
45. Так обстояло дело с пророчеством насчет отпущенных мне лет жизни, случившейся потом болезни и касающихся этого откровений.
Теперь, пожалуй, настало время поговорить о купаниях, которые Бог повелел мне совершить, после того как в самом начале возвестил Он мне пророчество и предписал купание в реке.
46. У меня был насморк, все нёбо болело, кровоточило и горело, и желудок был - хуже некуда, и все остальное. В летнюю пору я сидел дома. Было это в Пергаме, в доме храмового служителя Асклепиака.
47. Так вот, сначала Бог повелел мне пустить кровь из локтевого сгиба и взять, насколько я помню, сто двадцать литр.[20] Было ясно, что потребуется немало кровопусканий, что и подтвердилось впоследствии. Самые старые служители храма и все остальные прислужники Бога были единодушны в том, что никогда не знали никого, кроме Исхирона, кому бы столько раз вскрывали жилы. Этот случай считался у них самым необычным. Но я превзошел даже его, не говоря уже о том, что при тех моих кровопусканиях было много и другого удивительного.
48. Дня через два или три Бог опять приказал мне пустить кровь из лобной жилы. То же самое Он приказал и одному римскому сенатору, который в это время находился в святилище Бога, указав, что это предписано и Аристиду. Звали этого благороднейшего мужа Седат. Он сам рассказал мне все это. И во время этих кровопусканий Бог повелел мне искупаться в Каике. Я должен был скинуть шерстяную одежду, пойти туда и совершить омовение. Бог сказал, что я увижу лошадь, купающуюся в реке, и храмового служителя Асклепиака, стоящего на берегу. Так и случилось.
49. Еще подходя к реке, я увидел купавшуюся лошадь. А когда я сам стал купаться, пришел служитель храма и, стоя на берегу, смотрел на меня. Легкость и бодрость, которую я ощутил после этого, Богу понять легко, человеку же постичь умом и выразить словами очень трудно.
50. Другое купание было предписано мне в Смирне, когда началась зима. Мне нужно было отправиться к Горячим Источникам, но вымыться не в теплой воде, а в реке, которая протекала рядом. День был сырой и холодный, дождь прекратился лишь на время нашего путешествия. И это было первым из чудес. Поздно вечером, когда купание было совершено, подул сильный северный ветер.
51. То же самое произошло в Пергаме, опять-таки в пору зимы и крайней моей слабости, из-за которой я долгое время не выходил из дома, где лежал. Бог повелел мне искупаться в реке, протекающей через город. Река же в то время сильно разлилась от дождей. И предсказал мне Он, что я совершу три купания. Когда об этом узнали мои друзья, самые преданные из них пошли вместе со мной, провожая меня и беспокоясь. Кроме того, они предпочитали сами все увидеть, чем узнать из рассказов: ведь день был зимний.
52. По пути мы сначала попали под дождь - и это было первым из купаний. Затем, чтобы найти чистую воду, еще не испорченную городом, мы поднялись выше по дороге, которая вела к Гиппону.[21] Когда же мы оказались на берегу, никто из друзей не смел понуждать меня к купанию, хотя тут был сам служитель храма и некоторые философы - люди честные и благородные. Все они за меня беспокоились и не знали, как поступить. Я же сбросил одежду и, призвав Бога, бросился в самую середину потока.
53. Поток катил камни, нес деревья, его волны вздымались, словно от ветра, и внизу ничего не было видно, шум же и грохот стоял оглушительный. Вместо листьев вокруг меня проносились камни, но вода была такой прозрачной, какой не бывает и в самых чистых источниках. Я в ней пробыл так долго, как мог. Когда же я вышел на берег, по всему моему телу разливалось тепло, от меня шел пар, вся кожа покраснела, и я пел пеан.[22] И когда мы возвращались, то по воле Зевса опять пошел дождь. Так совершилось третье купание.
54. Еще одно купание произошло в Элее[23] следующим образом. Бог послал меня искупаться в море, дав мне предсказание насчет корабля под названием "Асклепий", стоявшего у входа в гавань; с этого корабля я должен был броситься в воду. Дал Он мне предсказание и насчет криков матросов, и прочего, что всегда бывает при дневном отплытии, но подробностей я не помню. И вот когда я прибыл в Элею и пришел в гавань, то сразу же увидел корабль под названием "Асклепий", и когда я его увидел, то матросы на нем прокричали имя Бога. Но дул сильный северный ветер, так что, выйдя из гавани, я направился в укрытие.
55. На следующую ночь Бог снова повелел мне точно так же искупаться в море, а выйдя из воды, встать против ветра и так исцелить тело. Я знаю, что этот рассказ уже увлек многих. Но самое удивительное во всем этом - Бог, который в столь многих случаях являл мне свое могущество и прозорливость, и только потом - все то, что со мной случилось, если это кому-то интересно.
56. Кто может понять, в каком состоянии я тогда находился? Те, кто был тогда при мне, знают, как я выглядел и что со мной творилось. Уже несколько дней и ночей из моей головы текла слизь, клокотало в груди, дыхание сталкивалось со слизью и задерживалось в горле, и горло воспалялось. Я все время ожидал смерти и даже не решался позвать слугу, думая, что позову напрасно, так как умру раньше.
57. Вдобавок у меня были всяческие боли в ушах и зубах, напряжение во всех жилах, и я не мог ни принять пищу, ни извергнуть ее. И если хоть малый кусочек пищи касался глотки или нёба, то он застревал в горле, и я не мог даже вздохнуть. Кроме того, у меня была огненная боль в голове и всевозможные приступы. По ночам я не мог лежать и должен был сидеть в постели и терпеть боль, наклонясь вперед и положив голову на колени.
58. Из-за всего этого мне приходилось кутаться в шерстяную одежду и прочие покрывала. Я был ими обернут так плотно, что день казался мне ночью. Ночи же вместо дней проходили у меня без сна.
Может ли все рассказать хоть один из людей земнородных?[24]
Ведь ни пяти, ни шести лет для этого не хватит.[25] Но времени для рассказа потребуется, пожалуй, не меньше, чем для самого дела.
59. Если кто-нибудь подсчитает и увидит, сколько и какие бедствия я претерпел и с какой неумолимостью Бог посылал меня к морю, рекам и колодцам, заставляя меня противостоять зиме, то всякий скажет, что поистине все это больше, нежели чудеса. И он постигнет Божью силу и Божий промысел и не меньше оценит честь, которой я был удостоен, чем огорчится из-за моей болезни.
60. Теперь кто-нибудь уже, наверное, приготовился услышать, с чего все началось. И хотя для этого требуется времени больше, чем Одиссею для рассказа перед Алкиноем,[26] я попробую коротко обо всем рассказать.
Я выехал в Рим в середине зимы, заболев еще дома из-за дождей и холода, но не обратив на это внимания, так как я положился во всем на свою выносливость и счастливую судьбу. Когда я доехал до Геллеспонта,[27] у меня невыносимо заболело ухо, и все остальное было не лучше. Но, почувствовав небольшое облегчение, я двинулся дальше.
61. Тут начались дожди, все покрылось льдом, стали дуть все ветры. Лед на Гебре[28] только что сломали, чтобы река стала судоходной: ведь если этого не сделать, вся она превратится в ледяную сушу. Равнины, насколько хватало глаз, были заболочены. Постоялых дворов было мало, и через крыши их воды текло больше, чем снаружи с неба. И при всем этом приходилось спешить и ехать быстро, несмотря на время года и мое слабосилие. Достаточно сказать, что даже гонцы с военными донесениями нас не обгоняли. Большинство же моих слуг ехало медленно. Я сам при необходимости отыскивал проводников, и это было нелегким делом: варвары норовили сбежать, и их приходилось привлекать то уговорами, то силой.
62. От всего этого моя болезнь усилилась. Зубы мои были в таком состоянии, что я прикладывал руки к щекам, чтобы унять боль. Пищу я не принимал совсем, разве что одно молоко. Тогда я впервые испытал удушье в груди, на меня напала сильная лихорадка и другие бесчисленные недуги. Так я лежал в Эдессе у водопада.[29] Наконец на сотый день после отъезда из дома я с трудом добрался до Рима. И тут вскоре внутренности у меня вздулись, кровь застыла в жилах, озноб охватил все тело, и дыхание стало затрудненным.
63. Врачи принесли очистительные средства, и я очищался в течение двух дней, принимая слабительное до тех пор, пока оно не всосалось в кровь. На меня напала лихорадка, все было бесполезным, и не оставалось надежды на спасение. Наконец врачи сделали мне надрез по всему телу, от груди до мочевого пузыря. И когда были поставлены банки и дыхание почти прекратилось, меня пронзила нестерпимая оцепеняющая боль, и все обагрилось кровью. Я был в полном изнеможении и чувствовал, будто мои внутренности похолодели и высунуты наружу. Удушье усилилось.
64. Я не знал, что делать, так как не мог ни есть, ни говорить. Мне казалось, я непременно задохнусь. И во всем остальном я чувствовал ту же слабость. Напрасно мне давали и лекарства, составленные из частей животных,[30] и всякие другие средства. Я решил, что нужно возвращаться домой, если только хватит на это сил. Путь по суше оказался для меня невозможным, так как тело мое не выносило тряски, и мы отправились домой морем. К тому же часть нашего вьючного скота погибла от стужи, а ту, что осталась, мы продали. И вот тут произошло нечто, напомнившее случай из "Одиссеи".[31]
65. В Тирренском море тотчас же начался шторм - сгустилась тьма, подул юго-западный ветер, и поднялось безудержное волнение. Кормчий выпустил из рук кормило, а начальник и матросы в отчаянии оплакивали самих себя и корабль. Море яростно обрушивалось на нос и корму, от ветра и волн меня обдавало водой, и это продолжалось весь день и ночь.
66. Была почти полночь, когда нас отнесло к Пелориде, мысу на Сицилии. Затем мы блуждали взад и вперед по проливу. Адриатическое же море мы переплыли за две ночи и день, так как течение было бесшумным и попутным. Но когда мы уже подходили к Кефаллении,[32] вновь поднялась высокая волна, задул встречный ветер, и нас понесло туда-сюда по морю.
67. Тело мое было совершенно изнурено и разбито. А что произошло с нами в Ахейском заливе под самое равноденствие, когда опытные моряки отплыли из Патр,[33] несмотря на мое несогласие и возражения, - этого, пожалуй, не передать словами. Как и тех бедствий, среди которых все сильнее болели у меня грудь и все тело.
68. То же самое было и в Эгейском море из-за невежества кормчего и матросов, когда они, не желая меня слушать, решили плыть против ветра. Опять в зимнюю пору мы четырнадцать дней и ночей носились по всему морю. Не раз за это время нам приходилось голодать. Наконец мы с трудом добрались до Милета.[34] Я не мог стоять на ногах, у меня заложило уши, и все доставляло мне мучения. Вот так, перебираясь понемногу, мы, ни на что уже не надеясь, добрались до Смирны. Стояла уже зима.
69. Нёбо и все остальное было у меня в тяжелом состоянии. И вот собрались врачи и учителя гимнастики. Но они не могли ни помочь мне, ни понять разнообразных проявлений моей болезни. Тогда они и решили, чтобы я поехал к Горячим Источникам, так как я не мог больше переносить городского воздуха. Что случилось потом, я уже рассказал немного раньше.
70. Из-за этого всего, как я коротко и сбивчиво сейчас рассказал, и возникла моя болезнь и со временем стала все усиливаться. А по прошествии года и нескольких месяцев мы отправились в Пергам, чтобы там побывать в храме Бота.[35]
71. Вернемся же теперь к божественным купаниям, от которых мы отвлеклись, а страдания, болезни и всякие опасности оставим в стороне.
Во время одного из моих сновидений, когда я лежал между дверьми и оградой храма, Бог провещал мне такой стих:
По вечерам расцветали они у источников светлых.
После этого я натерся под открытым небом во дворе храма и омылся в священном колодце. И не было никого, кто бы не поверил в то, что он видел.
72. Через короткое время я мог бы вовсе избавиться от болезни, так как Бог являл мне знаки, с тем чтобы я переменил свой образ жизни. Да и сам я уже собирался это сделать. Но
верх одержало средь них предложенье
злосчастное это.[36]
Те, кто притязали на мудрость и, казалось, чем-то из нее обладали, весьма нелепо толковали мои сны, утверждая, будто Бог ясно указывает: лучше мне все оставить как есть. Я считал, что сам понимаю эти сновидения гораздо лучше, но не хотел, чтобы думали, будто я ни с чем не считаюсь, кроме собственного мнения, - поэтому я нехотя им уступил. Но что я все понимал верно, в этом вскоре я убедился на собственном опыте.
73. Но оставим в стороне ложные советы, хотя и они, по-видимому, случались не без воли Бога. Ведь один и тот же образ жизни и занятий, если им руководит и на него указывает Бог, несет спасение, силу, легкость, покой, радость и всяческие блага телу и душе. Но если это советует тот, кто не стремится постичь волю Бога, результат получается противоположный. Разве это не лучшее доказательство могущества Бога? Вернемся же теперь к Его повелениям.
74. Было весеннее равноденствие, когда люди обмазывают себя грязью во славу Бога.[37] Мне же нельзя было тронуться с места, пока Он не даст мне какой-либо знак, и я не стал обмазываться. День, насколько я помню, был очень теплым. Но через несколько дней началась буря. Северный ветер гнал облака, в небе все время собирались черные тучи, и вновь вернулась зима. Вот тогда-то Бог и повелел мне обмазаться грязью перед священным колодцем и затем омыться его водой. Меня тогда нужно было видеть: и грязь, и воздух были настолько холодными, что я бегом бросился к колодцу. И его воды мне оказалось достаточно, чтобы согреться. Это в первую очередь достойно удивления.
75. А на следующую ночь Бог повелел мне точно так же обмазаться грязью и трижды обежать вокруг храма. Дул очень сильный северный ветер. Мороз усиливался, и невозможно было найти одежду такую теплую, чтобы она уберегла меня от холода. Он пронизывал тело насквозь, впиваясь в бока, как стрела.
76. Некоторые мои друзья, словно желая меня ободрить, хотя в этом и не было нужды, решили рискнуть и последовать моему примеру. Обмазавшись грязью и выдерживая порывы ветра, я обежал вокруг храма и, подбежав наконец к колодцу, омылся из него. А среди друзей моих одни сразу повернули обратно, других схватила судорога, их поспешно отнесли в баню, и они лишь с большим трудом отогрелись. А я после этого наслаждался весенним днем.
77. В другой раз, зимой, когда стоял мороз и дул ледяной ветер, Бог повелел мне взять грязь, обмазаться, сесть во дворе священного гимнасия и призвать Зевса Величайшего и Лучшего. И это произошло при многих очевидцах.
78. Был еще один случай, удивительный ничуть не меньше вышеназванных. Сорок дней я лежал в лихорадке. Многие гавани замерзли, и побережье от Пергама до Элей так и надвигалось на плывущего. В это время Бог повелел мне встать с постели, надеть хитон, и не какой-нибудь, а льняной, а затем выйти и омыться в источнике.
79. Найти воду было нелегко, так как все замерзло. Источник сразу застыл и стал похож на ледяную трубку. И сколько бы в него ни наливали теплой воды, она тотчас застывала. Но я все-таки омылся в этом источнике, а для тепла мне оказалось достаточно льняного хитона. Все остальные замерзли гораздо больше, мне же только помогло длительное пребывание возле храма.
80. Точно так же зимою я постоянно ходил босиком и укладывался на ночь во всех местах святилища - и под открытым небом, и где придется, а чаще всего на дороге к храму, под самой священной лампадой Бога. Плащ без хитона я носил не знаю сколько дней. А сколько раз Бог велел мне омываться водой рек, источников или даже моря - и прежде, и потом, то в Элее, то в Смирне! А в какое время происходили все эти купания! Всего этого, пожалуй, и не расскажешь.
81. Когда же недавно Бог послал меня в Эфес выступить с речами, то на третий день пути мы попали под дождь. На другой день Бог сам велел мне оставаться на месте, и сразу после этого пошел дождь. Так было не только в тот день, но и на следующий, и то же самое я предсказывал своим спутникам. Но они решили идти вперед, особенно когда увидели людей, спешивших нам навстречу. Те шли в Пергам на праздник, но, увидев нас, бегом повернули в Эфес.
82. Так это произошло. А через несколько дней, после того как я, попав под дождь и оказавшись в Эфесе, состязался там в красноречии, Бог повелел мне совершить омовение и в холодной воде. И я омылся в гимнасии около Коресса.[38] Очевидцы же удивлялись этому омовению не меньше, чем моим речам: ведь и то, и другое было от Бога.
[2] Далее следует пропуск в греческом тексте.
[3] Фракия — обширная область между Дунаем и Эгейским и Черным морями.
[4] ...в облике нынешнего консула Сальвия. — По всей видимости, речь идет о Публии Сальвии Юлиане Эмилиане, известном юристе и консуле (148 г. н. э.), который действительно мог находиться в святилище Асклепия в Пергаме в то время, о котором говорит Элий Аристид. Однако в момент написания «Священных речей» он уже не был консулом. Эту ошибку можно объяснить тем, что в 175 г. н. э. должность консула занимал человек с таким же именем (Публий Сальвий Юлиан), и Элий Аристид мог случайно спутать его со своим давним приятелем Сальвием. Тем более что в вопросах хронологии он не был достаточно точным и аккуратным.
[5] «Священные речи». — Имеется в виду настоящее сочинение Элия Аристида. Название «Священные речи» («‛Ιεροὶ λόγοι») в ту эпоху не представляло собой ничего необычного. Подобные названия принято было давать в орфических и пифагорейских кругах сборникам предписаний и божественных откровений.
[6] Телесфор Пергамский — бог здоровья с говорящим именем (τελεσφόρος значит «осуществляющий предначертания»), отождествляемый с Асклепием. Его изображали обычно в виде юноши, одетого в плащ с капюшоном.
[7] Клазомены — город в Ионии (Малая Азия).
[8] Фокея — город в Ионии (Малая Азия).
[9] ...в делах Асклепия... — то есть в науке толкования сновидений.
[10] Дистр — название месяца по македонскому календарю.
[11] ...как мы здесь... — то есть в Мисии.
[12] ... Аполлона, которого в Пергаме называют Кларийским... — Эпоним Аполлона по названию ионийского города Клара в Малой Азии, где находился храм с оракулом этого бога.
[13] Прекраснодетный — прозвище Аполлона, намекающее в данном случае на Асклепия.
[14] ...«это не сон, а прекрасная явь»... — Гомер. Одиссея. XIX. 547. Пер. В. В. Вересаева.
[15] «...дитя Кроноса». — Иногда Телесфора представляли сыном Асклепия, а следовательно, через Аполлона, — правнуком Зевса и потомком Кроноса.
[16] ...я должен... в любой речи, касаться главного. — См.: II. 4.
[17] ...заразная болезнь, охватила... окрестности... — Речь идет об эпидемии чумы 165 г., охватившей все восточные провинции Римской империи, в том числе Азию.
[18] Дух оставался в нем твердым. — Гомер. Илиада. XI. 813. Пер. H. H. Гнедича.
[19] Фидий (490-431 до н. э.) — знаменитый древнегреческий скульптор. При поддержке Перикла руководил строительными работами на Акрополе, в частности сооружением Парфенона. Автор множества скульптур, украшавших этот храм, в том числе знаменитой 12-метровой статуи Афины-девы. Ему же принадлежала и 14-метровая статуя Зевса Олимпийского, созданная для храма Зевса в Олимпии. Обе статуи были выполнены из слоновой кости и золота (так называемая хрисоэлефантинная техника).
[20] Литра — у греков единица измерения объема жидкости, равная приблизительно 28 литрам.
[21] Гиппон — река в Малой Азии.
[22] Пеан — песнь или гимн в честь какого-либо бога, чаще всего — Аполлона.
[23] Элея — город в Малой Азии.
[24] Может ли все рассказать хоть один из людей земнородных? — Гомер. Одиссея. III. 113-114. Пер. В. А. Жуковского.
[25] Ведь ни пяти, ни шести лет для этого не хватит. — Намек на последующие стихи «Одиссеи», где Нестор говорит Телемаху, что ему ни пяти, ни шести лет не хватит, чтобы узнать обо всех бедах, приключившихся с ахейцами под Троей (см.: Там же. 115-117).
[26] ...Одиссею для рассказа перед Алкиноем... — Имеется в виду эпизод, когда Одиссей на пиру у царя феаков Алкиноя рассказывает о своих приключениях (см.: Там же. IX. 2 и сл.).
[27] Геллеспонт — пролив между Азией и Херсонесом Фракийским, соединяющий Мраморное море с Эгейским. Современное название — Дарданеллы.
[28] Гебр — река во Фракии.
[29] ...в Эдессе у водопада. — Имеется в виду один из водопадов Аксия — реки, протекающей в окрестностях македонского города Эдессы и впадающей в Термейский залив.
[30] ...лекарства, составленные из частей животных... — Во времена Элия Аристида такие снадобья использовались наряду с лекарствами из растительных компонентов (см.: I. 58; III. 26, 36).
[31] ...произошло нечто, напомнившее случай из «Одиссеи». — Намек на скитания Одиссея в указанной поэме Гомера.
[32] Кефалления — крупнейший остров Ионического моря, расположенный рядом с островом Итака.
[33] Патры — город в Ахее, на берегу Коринфского залива.
[34] Милет — город в Карий (Малая Азия).
[35] ...чтобы там побывать в храме Бога. — Подразумевается процедура инкубации в храме Асклепия.
[36] ...верх одержало средь них предложенье злосчастное это. — Речь идет о предложении спутников Одиссея, решивших развязать мешок с ветрами Эола (см.: Гомер. Одиссея. X. 46. Пер. В. В. Вересаева).
[37] ...обмазывают себя грязью во славу Бога. — Об обычае пачкать себя грязью в знак покаяния и самоуничижения см. также: Плутарх. О суеверии. 3. 7.
[38] Коресс — гора в Ионии, недалеко от города Эфеса.
1. Я пребывал в Адрианах,[1] так как Бог послал меня туда. В то время меня постоянно беспокоили многочисленные недуги: я не мог ни есть, ни усвоить то, что съел. Все это тотчас вызывало сильную лихорадку, раздирало горло и мешало дыханию. И это воспаление распространялось наверх, к голове. Мои попытки вызвать рвоту были безуспешными, и получалась "капля вместо моря",[2] так как пища застревала внутри и вызывала удушье. В тревоге и отчаянии, я с трудом мог ее извергнуть вместе с кровью, так что весь мой пищевод был растравлен и превратился в одну сплошную рану. Все мое тело было до крайности ослаблено и истощено. 2. Этому способствовало очищение желудка. Никого из друзей и знакомых со мною не было. Все они разъехались кто куда, так что ни один из них не находился тогда у источников.
Еще раньше мне приснился сон, будто я лежу один на дороге, так как лошадь, на которой я сидел, упала, и Бог сказал мне, что так было предопределено, чтобы я остался один. 3. А случился этот сон в Пергаме, незадолго до моего отъезда.
Тогда же, в Адрианах, сильно страдая, я припомнил и еще один сон. Мне приснилось, будто я плыл на плоту один по Египетскому морю[3] и сидел на том краю плота, который был обращен к суше. Я был в тревоге, но передо мною вдруг появился на суше мой воспитатель Зосим с лошадью. И я каким-то образом сошел с плота и радостно взял у него лошадь. Так это было.
4. Еще мне приснилось, будто, проезжая через Александрию,[4] я видел школы, и дети в них читали и пели стихи, приятнейшим образом повторяя:
Многих от смерти он спас неизбежной, к вратам
подошедших
Самым Аида, еще никого не вернувшим обратно.
А это были первые из моих собственных стихов, которые я посвятил Богу. Поэтому я удивился, что они уже дошли до Египта, и очень обрадовался, услышав, как их поют.
5. Таковы были эти мои сны.
И вот наступил день, и, так как у меня была лошадь, я сейчас же ее оседлал и погнал галопом, хотя трудно было поверить, что у меня хватит сил хотя бы выйти из дома. Еще по дороге я почувствовал себя лучше: тяжесть вверху живота пропала, и тогда, как бывает, силы вернулись ко мне, и вновь появилась надежда. А ночью я услышал чей-то голос: "Ты исцелен!", и это когда я очень плохо себя чувствовал.
6. Как я снова прибыл в Пергам и какой именно образ жизни там вел, я говорить не буду, так как для описания всего этого потребуется слишком много времени.
Вторую поездку к источникам я предпринял в разгар лета. Мне заранее было велено, чтобы я, измельчив корицу и обсыпав ею шею, совершил там омовение и тотчас вернулся. Эти двести сорок стадиев я совершил туда и обратно в невероятную жару и перенес жажду легче, чем любой, кто возвращается из бани домой. Затем
Бог снова послал меня туда, велев пить холодную воду. И я выпил все, что у меня было.
7. Об этом сейчас довольно.
Теперь о том, что случилось со мною в Лебеде.[5] Я был послан туда, после того как провел ночь в храме Спасителя. Это повелел мне Бог, хотя я был истощен настолько, что не чувствовал себя хорошо даже дома в постели.
8. В это время в Пергаме жил врач Сатир,[6] знаменитый софист, как уже было сказано. Этот человек подошел ко мне, лежавшему в храме, и ощупал мою грудь и живот. Когда же он услышал, сколько раз мне очищали кровь, то приказал лучше беречь ее и не разрушать свое тело. "А я, - сказал он, - дам тебе очень легкую и простую мазь, чтобы ты помазал ею живот и под ребрами. И увидишь, как она поможет!"
9. Вот что он мне посоветовал. Я же ответил ему, что не властен над своей кровью и не сделаю ни того, ни другого. Но пока Бог велит мне отворять кровь, я буду Ему подчиняться, охотно или неохотно, а лучше сказать, охотно. Однако я не отверг дара Сатира, а взял его и хранил у себя. Хотя это и не было Амалфеиным[7] рогом.
10. И вот когда я, вопреки ожиданиям и еле живой, прибыл в Лебед, мне сперва показалось, что все это пошло мне на пользу. Но я все время нуждался в помощи и с трудом совершал омовения. Тогда я решил помазать мазью Сатира живот и грудь, как он мне посоветовал. Ведь таким образом я не слишком отступал от лечения, веленного Богом.
11. Однако мазь эта не понравилось мне сразу, едва я нанес ее. Она показалась мне слишком холодной. Но я решил терпеть и дать лекарству подействовать: вдруг оно еще поможет? Тут грудь моя сделалась совсем холодной, у меня начался частый и сильный кашель, и стало совсем плохо. Это Бог дал мне знак, что у меня началась чахотка. А на следующий день у меня напряглось все лицо и виски, челюсти сомкнулись. И если моя жизнь когда-нибудь находилась в опасности, то именно тогда.
12. Когда же болезнь немного отпустила, я решил попросить, чтобы помог мне колофонский Бог[8] как сейчас, так и во всей моей болезни. Находился Колофон недалеко от Лебеда. И приближалась священная ночь. Решив так, я послал за Зосимом. И, когда наступила ночь, Зосиму было дано такое вещание обо мне:
Асклепий вылечит тебя и, вознося
Телефа[9] город, что меж всеми знаменит,
Вблизи Каика вод[10] твой исцелит недуг.
13. У меня же в ту самую ночь был такой сон. Мне приснилось, что я в отцовском доме. На стене с образами богов была надпись: "Такие-то и такие-то, спасенные от смерти, принесли благодарственные жертвы всем богам". И действительно видны были следы жертвоприношений.
Для меня это видение стало началом к длинному ряду жертвоприношений, и не только из-за этого сна, но и потому, что такова была воля богов. Да я и сам был к этому готов. И уехал я из Лебеда по Божьему слову, с легким сердцем и с таким улучшением здоровья, о котором стоит упомянуть.
14. А то, что я сказал о чахотке, Бог позднее возвестил и служителю храма Асклепиаку, как сказал мне он сам, прежде ни о чем таком от меня не слышав. Он сказал, что услышал, как Бог говорил, что избавил меня от чахотки и насморка и вылечил мой желудок.
15. В это же самое время удивительные видения явились и Нериту, одному из моих воспитателей. Помнится, ему привиделось, будто Бог, представ ему рядом с Телесфором, сказал, глядя на меня: "Этому человеку следует удалить кости и вставить жилы, так как старые уже истощились". Услышав такое обо мне, Нерит испугался. Но Бог успокоил его и объяснил, что не нужно буквально выламывать кости и вырезать жилы, а что речь идет лишь о перерождении их ко здравию. И Бог дал Нериту лекарство для меня, сказав: "Принимать несоленое масло три раза в день". Так я и сделал, и, когда я его попробовал, мне стало лучше.
16. А вот что произошло со мной в отеческом доме в самый разгар зимы и, одновременно, моей болезни. Я возлежал за завтраком и вдруг почувствовал сильную и страшную головную боль. Мое лицо напряглось, губы сомкнулись, и мне стало очень плохо. Согнувшись от боли, я, как мог, поспешил в спальню и кое-как улегся в постель. Начался сильный жар, и я не мог дышать. Моя мать, кормилица и остальные слуги подняли плач. Зосим растерялся. Я же сделал им знак уйти и приготовился к тому, что должно случиться.
17. После этого, или чуть позже, зашло солнце, и вслед за лихорадкой меня схватила судорога, которую ни описать, ни представить невозможно. Мое тело всячески скручивало. Колени подтягивались кверху и бились об голову. Руки не слушались, и я хватался то за лицо, то за шею. Грудь выпячивалась. Спина прогибалась внутрь, словно парус, наполненный ветром. Ни одна часть моего тела не оставалась в покое, все бились в противоестественных конвульсиях, и я так напрягался от боли, что не мог молчать и только кричал все громче.
18. Эти приступы продолжались до полуночи, но не отпускали меня и позже. Затем они ослабели, но полностью не прекратились. Тогда под меня и на меня положили теплые шерстяные одеяла, устроив мне настоящую потовую баню. Благодаря этому я насилу остался жив. На заре кто-то побежал за врачом, но тот пришел то ли на следующий день, то ли через день.
19. Кажется, в полдень у меня опять случился какой-то приступ. А потом начался черный понос. Когда я приподнялся в постели, то почувствовал страшную слабость. У меня выступил пот, и случился обморок. Тут врач растерялся и распорядился, чтобы мне принесли поесть. Но это не помогло.
20. Наступила ночь. Я провел ее словно в бурном море и заснул только для того, чтобы увидеть сон. В том сне было мне велено пойти в дом моих кормильцев, где я воспитывался, и поклониться там статуе Зевса. Слышались какие-то голоса, и я различил что-то вроде молитвы.
В тот день выпало много снега. Идти было тяжело. Домик же моих кормильцев отстоял от нашего дома больше чем на стадий. Но я сел на лошадь, и поехал, и поклонился статуе. И не успел я вернуться, как все приступы у меня прошли.
21. Бог излечил меня также и от боли в горле и в ушах, и от напряжения в спине. Было это так. Освободив меня от удушья, Он сказал, что есть такая царская мазь, и ее нужно принять из рук женщины. После этих слов перед храмом и статуей Телесфора появился дворцовый прислужник, одетый в белое и подпоясанный. Мимо дверей, где стояла статуя Артемиды, в сопровождении глашатая он вышел на улицу, неся царю остаток мази. Кажется, это было так: этот сон я помню неясно.
22. Я пошел в храм, и когда я обходил статую Телесфора, то вышел ко мне храмовый служитель Асклепиак. Едва он остановился перед статуей, я рассказал ему мое видение и спросил, что это за мазь и где ее взять? Тот по своему обыкновению выслушал, удивился и сказал: "Искать ее не долго, я принесу тебе ее прямо сюда. Лежит она у ног статуи Гигиеи, положила ее туда Тихат,[11] как только открыли храм". Была эта Тиха женщиной из самых знатных. Подойдя к статуе, служитель принес мне мазь. Тут же, стоя, я намазался ею. Мазь эта источала удивительное благоухание и тотчас придала мне силу. Не успел я вымолвить слово, как напряжение в теле ослабло.
23. Лишь потом, расспросив служителя, я узнал, что мазь, которой я натерся, состояла из трех частей - смоковничного сока, нардового масла и еще одного дорогостоящего масла. Кажется, его название происходит от растения. Приготовив лекарство, я употребил его до конца, и у меня все прошло. Ночью же мне явился Телесфор, пляшущий вокруг моей шеи. И на противоположной стене отражалось сияние, как от солнца.
24. В это же время, то ли когда вечером я уже очищал желудок, то ли до того, мне было дано такое повеление: съесть натощак орехов, изюма, фиников и еще немного хлеба. И с тех пор как я начал пользоваться мазью, я это ел.
25. Бог дал мне средство и от желудка, и от живота, и от всего, что вокруг них. Мазь эту следовало намазывать сверху. И добавил еще одно указание. Мне приснилось, будто врач Асклепиак, войдя и осмотрев меня, намазал меня средством, название которого происходит от ясенца,[12] и предписал делать так в течение тридцати дней. И я делал так. А на тридцатую ночь мне приснилось, что Асклепиак пришел снова и снял с меня мазь.
26. Потом Бог добавил мне еще какое-то средство, составленное из четырех: я помню из них два - смолу, используемую для обработки винных амфор, и жир, извлеченный из овечьей шерсти. Остальные же два я припомню, если снова увижу этот сон. 27. Вот все, что я помню о названии этого лекарства. Я основательно поел только во второй половине дня, так как Бог повелел, чтобы я принимал это лекарство после обеда. Так я делал пять дней подряд, хоть и знал, что врачи советуют противоположное: если предстоит выпить лекарство, то обедать не следует, и я сам раньше так делал.
28. Потом Он снова приказал мне съесть это лекарство с хлебом. И я съел его перед священным треножником, положив тем самым начало своему выздоровлению.
29. Другим же лекарством была, кажется, какая-то Филонова микстура. До этого я не мог ее даже нюхать, но Бог дал мне знак выпить ее в нужное время - и я не только без труда ее выпил, но, выпив, тотчас почувствовал себя легко и приятно.
30. И множество можно перечислить таких лекарств, одни из которых Бог измысливал сам, а другие назначал мне для лечения из числа общедоступных и общеизвестных, каждый раз по-разному.
Когда у меня был долгий насморк, воспалилось нёбо, распух язычок и напряглись все жилы, то приснилось мне, будто я читаю какую-то важную книгу. Подробно о ней, повторяю, рассказать ничего не могу: как воскресить это в памяти через столько лет, особенно если потеряны записи?
31. Но в конце этой книги были такие слова, обращенные к атлету: "Все это Бог обдумал и, глядя на поток, несущийся с высоты, повелел ему пить воду, а вина не пить, если хочет он одержать победу. Так и ты, по его примеру, можешь стяжать венок или с кем-то его разделить". Здесь речь заканчивалась, и следовала подпись: "Любитель венков" или "Почитатель венков".
32. Сколько времени я пил воду, сказать не могу. И это было легко и просто, хотя прежде питье воды всегда вызывало у меня отвращение и тошноту. Когда же я это выполнил, Бог избавил меня от воды и назначил меру вина, молвив: "Царская котила!" Понятно, что Он имел в виду полкотилы.[13] Я стал пить вино, и мне было этого достаточно, хотя раньше мало было и вдвое большей дозы. Иногда я даже не допивал вина, так как берег его из страха, что не хватит. А на следующий день я не допивал его, а начинал счет сначала. Когда же Бог испытал меня в этом, то позволил мне пить уже в изобилии, пошутив, что глупы те, кто имеют вдоволь и не пользуются вволю.
33. Книга же эта, кажется, была трактатом Антисфена "Об употреблении <вина>":[14] она была о вине, и в ней были знаки Диониса. Но я до такой степени находился под влиянием привычки, что, даже после того как Бог разрешил, я как-то мало превышал дозу, когда пил. Тогда я был, словно квестор.[15]
34. И было время, когда я воздерживался от употребления в пищу живности, кроме петуха, и всяческих овощей, за исключением дикорастущих и салатного латука, а также от всяческих лакомств. Однажды Бог повелел мне употреблять в пищу и вовсе только что-то одно, и я ел петуха, хотя даже это Он позволил мне неохотно. Одни из этих диет я терпел наряду с постом, кровопусканиями и клизмами, другие же - от случая к случаю.
35. От всякой рыбы я воздерживался в течение шести лет. А от свинины - не знаю сколько. Когда же Бог мне позволил, я снова начал употреблять в пищу и то, и другое. Одни кушанья я поочередно отвергал, другие употреблял - в зависимости от каждого случая. Но раз и навсегда Бог запретил мне употреблять в пищу рыбный соус, так как для головы он был бесполезен, а для зубов очень вреден.
36. От зубов Бог также дал мне лекарства. Сначала нужно было сжечь зуб льва, измельчить его и принять этот порошок; а затем прополоскать рот растительным соком - таково было это средство. Потом был перец, который Бог прибавил для тепла, а в довершение всего - индийский колос,[16] тоже в виде порошка. Таковы были недавние мои сновидения.
37. От употребления же говядины я был удержан вот каким образом. Мне приснилось, будто Зосим получил прорицание, что будет жив до тех пор, пока будет жива корова, пасущаяся на лугу. Я же сказал ему: "Знаешь, что значит это предсказание? Оно велит тебе воздерживаться от говядины". Потом говорили, что Зосим, помимо простуды, от которой он умер, навредил себе, прикоснувшись к жертвенному мясу коровы. Поэтому я и сам соблюдал должную аккуратность и осторожность, чтобы незаметно не коснуться мяса даже кончиком пальца.
38. Некоторое время спустя, в правление Альба,[17] в Азии произошли сильные и частые землетрясения. Митилена[18] была почти полностью стерта с лица земли. Во многих других городах произошли огромные разрушения. Деревни были уничтожены до основания. Жители же Эфеса и Смирны в ужасе бежали одной толпой. Постоянные землетрясения и страхи были поразительны. Тогда отправили послов в Клар,[19] где был получен оракул, вызвавший множество споров. Люди с масличными ветвями в руках[20] обходили алтари, рыночные площади и ближайшие города, и никто не смел остаться дома. Наконец все устали умолять о помощи.
39. Когда произошли эти события, Бог приказал мне, находившемуся тогда в Смирне, а точнее в предместье города, всенародно принести в жертву Зевсу Спасителю корову. Когда я возвращался из Смирны в сомнении и страхе от этого пророчества, то порой казалось мне, что не должен я приносить в жертву корову и пробовать ее мясо. Но более ясное сновидение ободрило меня, и я принес жертву. Было оно таким. Мне приснилось, будто я, стоя на рыночной площади у самого алтаря Зевса, просил бога дать мне знак, будет ли лучше, если я принесу ему жертву. И тогда яркая звезда промелькнула над площадью, подтверждая жертвоприношение. Ободренный этим, я и принес жертву.
40. Что случилось потом - кто хочет, пусть в это верит, а кто не хочет - дело его. Но с того дня все землетрясения прекратились и больше уже никого не беспокоили благодаря провидению и могуществу богов и моему невольному содействию.
41. Не менее, если не более удивительным было то, что за шесть или семь дней до начала землетрясений Бог повелел мне отправиться к старому алтарю перед храмом Зевса Олимпийского и принести там жертвы, воздвигнув жертвенники на вершине холма Атиса.[21]
42. И едва они были воздвигнуты, как по всем другим местам прошло такое землетрясение, что от постоялых дворов остались только мелкие развалины; однако оно не коснулось ни вершины Атиса, ни нашего Ланейского поместья, которое к югу от Атиса, ни дальних мест - мы лишь едва его ощутили.
43. И я до того расхрабрился, что в самый разгар землетрясений, по велению моих снов возвращаясь с Горячих Источников в город и видя людей, взволнованных и молящих о помощи, я решил им сказать, что не нужно ничего бояться, ничего ужасного не случится, так как иначе я бы не был послан в город. Но чтобы не выглядеть демагогом, я остановился, призвал всех в свидетели, что я нахожусь в безопасности, и только тогда сказал им эти слова.
44. О землетрясениях и о том, как я принес в жертву богам корову, я уже рассказал.
А однажды, когда был я в Пергамском святилище, то Бог подал мне знак, и стали мы искать гусиное яйцо, а его не было ни на одном рынке. Но был на Акрополе человек по имени Милат; и вот по воле судьбы и по указанию прохожих пришли искавшие к этому Милату. И Милат сказал им, что есть у него яйцо, но он бережет его для лечения, ибо так повелел ему Бог. "Так и мы здесь по той же причине", - ответили искавшие. И тогда он, поклонившись, отдал им яйцо. Как я его употребил, когда раздобыл, я за давностью лет уже не помню.
45. Похожее повеление еще в начале моей болезни я получил от Исиды насчет самих гусей. Я находился на Горячих Источниках, и богиня приказала мне принести ей в жертву двух гусей. Я пошел в город, выслав вперед слуг, и велел им купить гусей и ждать меня около храма Исиды. Так вот, в тот день других гусей, кроме двух, не было. Когда же слуги подошли, чтобы их купить, хозяин сказал, что не может их продать, так как Исида велела ему сохранить их для Аристида: он придет и принесет их в жертву. Когда же торговец обо всем узнал, то был поражен и с поклоном отдал гусей. Я узнал об этом лишь во время самого жертвоприношения.
46. Являлось мне и сияние от Исиды, и множество других знаков к моему спасению. В одну и ту же ночь мне даже явились Серапис и сам Асклепий, и были они дивного роста и красоты и каким-то образом походили друг на друга.
47. Когда же с Зосимом случилось несчастье[22] - а как Бог это предсказал и как меня утешил, я опускаю, - так вот, когда это случилось, я был сражен горем. И тогда мне приснилось, будто Серапис, держа в руке скальпель (так изображают его статую), побрил мне щеки и подбородок,[23] словно бы удалив и счистив грязь и вернув ему прежний вид. Потом мне было видение от подземных богов о том, что, если я так горько оплакиваю умерших, вскоре мне станет легче.
48. Гораздо страшнее были видения, явившиеся мне позже. Были в них лестницы между надземным и подземным царствами, и власть Бога простиралась над обоими царствами. Были у меня и другие видения, вызывавшие великий страх, в которых я с радостью увидел знаки от Асклепия. Но, по-видимому, их нельзя открыть непосвященным. Главным же проявлением могущества Бога в них было то, что Серапис без повозок и подручных мог переносить людей куда угодно. Таковы были эти таинства. Я проснулся, но понять их было нелегко. Потом мне стало ясно, что нужно принести жертвы Зевсу, согласно предсказанию, но совершить это по обряду жертвоприношения Серапису, потому что обряд этот у них общий. Я имею в виду, что даже в священные дни, в которые александрийцы чтут своего бога,[24] Зевс являл мне многие и частые знамения. И это бывало как в каждый священный день, так и накануне.
49. Если же рассказывать о еще более страшном, так это о том, как я принес жертвы Исиде и Серапису в храме Исиды. Дело было в Смирне. Когда я выходил из храма, ко мне подбежали два священных гуся и пошли передо мной по той самой дороге, по которой собирался идти я, так что ят это сразу заметил. Сообразив в чем дело, я сказал друзьям и спутникам: "Смотрите-ка, и они сопровождают меня как друзья". И в то же время я начал рассуждать о величии и могуществе Бога, сколь оно огромно и в откровениях, и в знамениях, и что во время молитв я часто слышал Его ответы. "И теперь, - сказал я, - Он послал нам провожатых на этой дороге".
50. Так беседовали мы, поглядывая, что же будут делать гуси. И когда отошли мы от храма, не знаю как далеко, то я сказал в шутку, указывая на гусей: "Эй, вы! Довольно вы нам послужили, ступайте!" И не успел я это сказать, как они повернулись и ушли.
[2] «Капля вместо моря» — древнегреческая пословица.
[3] Египетское море — древнее название части Средиземного моря, омывающей берега Египта.
[4] Александрия — крупнейший город в Египте, некогда основанный Александром Македонским, славившийся своим богатством и великолепием, а также являвшийся культурным и литературным центром эллинистического мира. В Александрии находилась знаменитая александрийская библиотека, созданная первыми Птолемеями.
[5] Лебед — город в Лидии (Малая Азия).
[6] Врач Сатир — учитель знаменитого римского врача Галена, преподававший в Пергаме анатомию и фармакологию.
[7] Амалфеин рог. — Согласно преданию, когда коза Амалфея, молоком которой нимфы вскормили Зевса на Крите, сломала себе рог, Зевс подарил его нимфам, пообещав, что из этого рога будет появляться все, что они ни пожелают. Так родилось выражение «рог изобилия».
[8] Колофонский Бог — Асклепий, храм которого находился в Колофоне, городе в Ионии (Малая Азия).
[9] Телеф — сын Геракла и супруг Лаодики, дочери троянского царя Приама, мифический царь Мисии.
[10] Каик — река в Мисии (Малая Азия).
[11] Тиха. — По-гречески женское имя Тиха (Τύχη) значит «случай», «судьба». В греческой мифологии это также богиня судьбы.
[12] Ясенец (Origanum dictamnus) — растение умеренных и субтропических районов Евразии. Содержит в большом количестве эфирные масла, выделяющиеся в период созревания семян. Если в жаркий, солнечный день к ясенцу поднести зажженную спичку, вспыхнет пламя. Ясенец может также вызывать ожоги на коже при неосторожном обращении.
[13] Полкотилы — половина котилы, греческой меры объема, составляющей 0,274 литра.
[14] ...трактатом Антисфена «Об употреблении <вина>»... — Антисфен (ок. 444-366 до н. э.) — афинский философ, ученик Горгия и Сократа, основатель кинической школы философии. Имеется в виду его сочинение «Об употреблении вина, или О пьянстве» (другое название — «О циклопе»). Это сочинение упоминает Диоген Лаэртский в «Жизнеописаниях философов» (см.: VI. 18).
[15] ...я был, словно квестор. — Во времена Римской империи квестор — высший финансовый чиновник, казначей. Здесь Элий Аристид обыгрывает ситуацию, в которой он тоже оказался распорядителем, но не казны, а вина.
[16] Индийский колос — то есть индийская пшеница.
[17] Альб — Антоний Альб, римский проконсул, управлявший провинцией Азией в 149-150 гг. н. э.
[18] Митилена — самый большой город на острове Лесбос.
[19] Клар — город в Малой Азии. В нем находился храм с оракулом Аполлона.
[20] ...с масличными ветвями в руках... — Согласно древнему греческому обычаю, масличную ветвь, обвитую белой шерстью, держали в руках или клали на алтарь бога в знак мольбы о защите и помощи.
[21] Атис — Происхождение этого топонима не ясно, однако, вероятно, он восходит к имени полулегендарного царя Атаса (’Άτυς), основателя династии лидийских царей. В мифологической традиции легенда о царе Атасе перекликается с фригийским мифом о боге плодородия Атасе (’Άττις), культ которого вместе с культом Кибелы получил широкое распространение в разных провинциях Римской империи начиная с эпохи позднего эллинизма. По одной из версий мифа (лидийской), Атис — юноша, погибший на охоте в результате несчастного случая, что делает очевидным сходство этого мифа с широко известным мифом об Адонисе, вероятно, послужившим для него своего рода основой. С другой стороны, фригийский миф, а точнее, использованный в нем мотив смерти на охоте, по-видимому, оказал влияние на создание легенды о другом Атасе (’Άτυς), сыне Креза, который, согласно античным свидетельствам, погиб, охотясь на вепря в Мисии, на горе Олимп (рядом с поместьем Аристида). Таким образом, название холма, о котором упоминает Аристид, может быть связано также с именем этого Атиса.
[22] Когда же с Зосимом случилось несчастье... — Элий Аристид упоминает об этом выше (см.: I. 69-76; Ш. 37).
[23] ...побрил мне щеки и подбородок... — В этом месте греческий текст малопонятен и, возможно, содержит ошибку (περιτέμνειν μου τὰ κύκλω του̃ προσύπου υ̉π’ αυ̉τό πως τὸ ο̉ρίζηλον), так как слово ο̉ρίζηλον, имеющееся в рукописях, не засвидетельствовано ни одним древнегреческим словарем. Английский переводчик Ч. Бэр предложил в этом случае читать τράχηλον (шея) вместо ο̉ρίζηλον.
[24] ...в священные дни, в которые александрийцы чтут своего бога... — Имеется в виду праздник в честь Сераписа.
1. На десятый год болезни услышал я во сне голос: "Я, десятый год болея той же самой болезнью, по воле Асклепия отправился в те места, где эта болезнь началась, и освободился от нее". Это было сказано и, мне показалось, написано. Я стоял около храма Зевса Олимпийского. Время было вскоре после зимнего солнцестояния, и воздух был теплым. Получив такое вещание, я, конечно, обрадовался и нестерпимо захотел ехать.
2. А находился Эзеп[1] и близ него Горячие Источники в двух днях пути от этого места около храма. Это там здоровье мое впервые стало ухудшаться, так как зимой я простудился, после многих купаний попав еще под сильный дождь. В тот же вечер я уехал в свое поместье, находившееся неподалеку. Принимая во внимание эти обстоятельства и то, из-за чего я вернулся, я сделал даже больше, чем от меня требовалось: через несколько дней после этого произошел тяжелый для меня отъезд в Италию.
Вот что случилось в начале десятого года моей болезни. И после этого я отправился в путь с радостью, как на праздник; погода стояла удивительная, и дорога манила.
3. Есть в Мисии местечко Пеманен и в нем - храм Асклепия, священный и знаменитый. Мы проехали до него около ста шестидесяти стадиев, из них примерно шестьдесят - ночью, так как выехали мы на закате. Возле этого места мы наткнулись на грязь, которую оставили прошедшие дожди, и с трудом через нее перебрались.
4. Ехали мы при свете факелов. И тут я почувствовал себя как бы посвященным. Сидя в повозке, сочинил я много песен в честь самого Спасителя, а также в честь Эзепа,[2] и нимф, и Артемиды Термеи,[3] которая властвует над Горячими Источниками, чтобы эти боги избавили меня от всех болезней и вернули в прежнее состояние.
5. Когда же прибыли мы в Пеманен, то Бог стал мне давать вещания и этим удерживал там несколько дней, очищая верхнюю часть моего кишечника. А одному крестьянину, который знал обо мне только понаслышке, привиделся сон, что кто-то ему сказал, будто Аристид изрыгнул голову змеи. Увидев такое, он рассказал об этом кому-то из моих слуг, а тот - мне. Так это было.
6. Когда же Бог послал меня к Эзепу, то от омовений в нем велел воздержаться, а об остальном образе жизни давал ежедневные советы. Были здесь и очистительные возлияния в реке, и очищения желудка через рвоту дома. И по прошествии трех или четырех дней был мне во сне голос, что вот и конец, пора домой.
7. Так вот, все это было столь божественным и необычным, что не только походило на таинство, но казалось чудом, от которого я давно отвык. Я веселился, радовался, чувствовал легкость в душе и теле и словно бы не верил, что доживу до того дня, когда освобожусь наконец от стольких страданий. И вместе с тем я боялся, как бы один из моих обычных недугов не возобновился и не разрушил все надежды. Так я рассуждал, возвращаясь назад с радостью и с тревогой.
8. Но милостью богов здоровью моему и образу жизни с тех пор наступила явная перемена. Я стал лучше переносить непогоду и мог путешествовать не хуже самого здорового человека. Окутывающие меня покрывала были сброшены, а необъяснимые насморки и воспаления жил прошли, и питание стало как-то налаживаться. Я даже участвовал в славных ораторских состязаниях - как у себя дома, так и при народе, даже и в других городах, которые я посетил под руководством Бога, сопутствуемый доброй молвой и судьбой.
9. А потом случилась та эпидемия, от которой меня явно защитил Спаситель и владычица Афина. И еще шесть месяцев я чувствовал себя прекрасно. Затем в теле моем началось сильное обезвоживание и другие недуги; но обо всем этом Бог давал и, надо сказать, до сих пор дает мне указания ежедневными предписаниями и прорицаниями.
10. И вот, когда я вернулся с Эзепа, об этом тотчас после моего приезда пошли добрые вести среди детей и взрослых. И дети, играя, кричали: "Слава Повелителю!",[4] а моя кормилица тут же поднялась, и пошла мне навстречу, и исцелилась, и выглядела совсем здоровой.
11. Затем, вместо того, чтобы быть погребенным, Бог повелел мне для безопасности посыпаться белой землей, как делают в палестре,[5] - тем самым пророчество как бы исполнится. А еще, чтобы я совершил омовение в холодной воде, то есть в снегу, так как все вокруг было покрыто снегом - и земля, и деревья, и источники. Разумеется, я с радостью Ему повиновался и в этом.
12. Все это произошло во время моего путешествия к Эзепу и обратно. Правителем Азии был тогда Север,[6] человек, хорошо мне знакомый, родом из Верхней Фригии.[7] В его правление Бог совершил важные для меня и удивительные дела. Пожалуй, я расскажу о них по порядку.
13. Как я уже говорил, сначала я хотел сразу рассказать об этих благодеяниях. Но потом я решил вернуться к более ранним годам и рассказать, насколько возможно, об остальных почестях, которых меня удостоил Бог: сначала в красноречии, а затем в делах государственных. А когда дело дойдет до последних лет, то предыдущий рассказ будет закончен, и останется добавить к нему остальное.
14. В первый год болезни я забросил свои занятия красноречием, так как было мне тяжело, и я очень страдал. Но когда по велению Бога был я в Пергамском святилище, то призвал Он меня не оставлять красноречия.
15. О чем было первое сновидение и как каждое было связано с остальными, за давностью лет уже трудно сказать. Однако уже в самых первых я услышал такое воззвание: "Ты достоин бесед с Сократом, Демосфеном и Фукидидом![8]" И явился кто-то из знаменитых в прошлом ораторов, чтобы еще больше побудить меня к речам. А для начала Бог велел, чтобы я посвятил Ему эти речи, устроив в портике храма перед театром импровизированное ораторское выступление без подготовки.
16. Было это так. В городе справлялся какой-то пышный праздник, кажется, охота на быков или что-то подобное. Поэтому все из храма побежали туда, и город был только этим и занят. В храме же осталось два самых ревностных почитателя Бога - я и Никаей, человек, состоявший на римской службе и носивший имя Седат, а прежде - Феофил. Так вот, были мы в храме Гигиеи, где находится статуя Телесфора, и, как обычно, расспрашивали друг друга, не послал ли Бог какое-нибудь новое наставление. Ведь некоторые из наших болезней были почти одинаковыми.
17. И тут я сказал, что не знаю, как мне быть. Ведь я получил наставление упражняться в красноречии, а для меня, еле дышащего, это все равно что летать по воздуху. Я рассказал ему про портик храма и свой сон. И он, выслушав, спросил: "Как же ты поступишь?" - "А как иначе? - ответил я. - Сделаю, что смогу. Накину плащ, встану вот так, назначу сам себе тему и начну с чего-нибудь незначительного. Потом закончу и так исполню свой долг". - "Нет, - сказал он, - не так. Но раз я твой слушатель, соревнуйся со всем усердием! А уж Бог позаботится, чтобы сил тебе хватило. Ведь откуда ты знаешь, не означает ли этот сон нечто большее?" И он рассказал мне об одном чудесном деянии Бога, когда Бог повелел одному больному вот так же состязаться в красноречии, и когда тот во время состязания вспотел, то полностью избавился от болезни. И я решил, что мне следует поступить так же.
18. А пока мы разговаривали и советовались, к нам присоединился третий - Библ, давний почитатель Бога и человек, не чуждый красноречию. Он и предложил тему. И тема была такая (я помню ее, так как она была первой из моих тем): "Пока Александр находится в Индии,[9] - сказал Библ, - Демосфен советует приступить к действиям". Я сразу понял, что это Демосфен вновь обращается к гражданам, и речь идет о гегемонии.[10] Выдержав короткую паузу, я приступил к декламации. И почувствовал я такую силу, словно это Бог подготовил меня к выступлению. И мне показалось, будто весь этот год я не молчал, а упражнялся в речах.
19. Так я возобновил занятия красноречием. Впрочем, об этом было и множество других снов, а особенно меня ободрило вот какое сновидение. Был среди философов Росандр, человек усердный в служении нашему Богу. Мне приснилось, будто, вернувшись от знаменитого философа, только что закончившего лекцию, он встал перед моим ложем, словно вдохновленный Богом и чем-то озабоченный. Он сказал, насколько мои речи стали совершеннее и что они напомнили ему Платона и Демосфена. И, вспомнив каждого из них, он добавил в заключение: "Ты превзошел у нас почетом Демосфена, так что даже философы не могут тебя презирать".[11] Слова эти возбудили мое честолюбие и заставили почувствовать, что все, чего я добился в риторике, меньше того, чего я должен был добиться. И Бог подтвердил это наяву.
20. После той ночи, едва наступило утро, я тотчас приступил к занятиям. Это было, напоминаю, в самом начале моей болезни. И те, кто были при этом, еще ничего не зная о сновидении, и впервые услышали тогда мои речи, очень высоко их оценили и были сильно взволнованы.
21. А о Росандре некоторое время спустя мне приснился такой сон. Мне привиделось, что во время моего очередного пребывания в святилище Зевса Олимпийского то ли я сам подумал, то ли кто-то мне подсказал, что имя Росандр[12] может значить "бог". Доказал он это каким-то чертежом, как делают геометры, начертив на земле рядом два имени, Росандр и Феодот, причем вместо "Феодот" было написано "Феодотес".[13] Так что было ясно: имя врача Феодота на самом деле значит "бог", а следовательно, и Росандр может значить "бог", так как имена Росандр и Феодот равны. Так он раскрыл значение имени Росандр.
22. Случалось, что, выбрав тему и приготовившись к ораторскому состязанию, я испытывал трудности из-за прерывающегося дыхания и еле приходил в себя. Но, начав и продвигаясь вперед, я чувствовал облегчение и уже мог дышать. И по мере того как речь продолжалась все дальше, я наполнялся силой и легкостью, и слова лились у меня таким потоком, что слушатели едва за мной поспевали. Мне кажется, это было представление скорее для глаз, чем для ушей.
23. У других людей насчет меня тоже бывали сны, касавшиеся красноречия. Во-первых, критянин Еварест, изучавший философию, мой товарищ по пребыванию в Египте: он, приехав из Египта за рассказами о Боге, сказал мне, что Бог повелел ему побудить меня к красноречию, так как это подходит мне больше, чем все остальное. Во-вторых, родосцу Гермократу, лирическому поэту, приснился сон, как мне рассказал сам Гермократ, из-за того, что я пропустил, кажется, всего лишь день или два занятий: "Потом Аристид рассердится и, чтобы не выступать с речами, скажет, что у него болит желудок".
24. Это воздействие происходило постоянно и отовсюду, всемерно пробуждая и укрепляя во мне силу. Сам Бог указывал мне, кого изучать из древних поэтов и прочих писателей, и даже в какое время изучать некоторых из них. И с Божьей помощью все они с тех пор стали мне друзьями.
25. Но самым важным и ценным для моих упражнений были сами сновидения в их последовательности и связности. Ибо я услышал в них много речей, побеждавших чистотой языка мои собственные образцы.[14] Многое я и сам произносил во сне лучше, чем обычно, и на такие темы, о которых раньше и не думал. Те из них, которые я запомнил, я включил в список моих сновидений: например, речь "О пользе бега",[15] когда Бог приказал мне бегать, и множество других. Встречаются в моих записях и похвалы Афине, Дионису и другим богам - в том порядке, в каком они сочинялись.
26. Также мне являлись многие темы для речей, и было показано, как их разрабатывать. И это не считая изречений, точностью своей западавших в память. Был здесь и какой-то совсем незримый способ подготовки, ведущий к успеху: ведь я должен был проснуться уже вдохновленным и подготовленным за ночь к выступлению, как атлет, тренирующийся на заре. Однажды мне даже было велено сложить речь из чистых мыслей, как слагают из слов. И мне стало ясно, что это Бог ведет меня к многоумию. Я и сам понимаю, и знатоки признают, что и прежде мои речи были неплохи, а теперь с каждым днем делались все лучше.
27. Сам Парадал, этот лучший знаток красноречия среди эллинов нашего времени (я не побоюсь этого сказать), и тот позволил себе заметить, что моя болезнь, по его мнению, обернулась для меня божественной удачей, так как только с Богом я достиг такого успеха. А еще что говорил в похвалу моим речам и он, и другие достойнейшие и известнейшие в то время старцы, об этом упоминать здесь не стоит, и я не буду.
28. Но хочу я рассказать сон. Привиделось мне, будто я находился в поместье, где вырос. Был там и Руфин,[16] поставленный следить за великими пожертвованиями и за многоукрашенным храмом.[17] Больше всех он обрадовался мне и сказал во всеуслышание: "Если есть у нас всепобеждающий наставник, то где он сейчас?" Он имел в виду предводителя нашего хора. И я, уразумев это, сказал Бассу: "Видишь, что Бог говорит обо мне устами Руфина?"
29. Также Бог велел мне сочинять речи заранее, чтобы состязаться не только без подготовки, но и зная их наизусть. Это мне давалось с трудом. А что случилось потом, этого я не мог представить и не мог поверить, будто Он этого желает <...>.[18] Таковы, быть может, были тогда Его замыслы. Но и то казалось, что Он думал о много большем, чем о моем спасении, и поэтому спасал меня с силой, большей, чем для этого требовалось.
30. Так, однажды у меня заболели зубы, и я не мог даже раскрыть рот, и было мне очень плохо. Бог же повелел, чтобы я собрал друзей и прочел им одну из моих речей. У меня в руках была третья из посвященных Ему речей,[19] я дочитал ее до конца, и, прежде чем я кончил, боль утихла.
31. Так же Бог привел меня и к лирической поэзии. Началось это в Риме с Аполлона. Мне явилось сновидение, возвещавшее, что нужно сочинить гимн богу, и вместе с ним - начальная строка. Звучала она примерно так:
Воспою Пеана,[20] владыку лиры...
Я не знал, что мне делать: никогда я этим не занимался, и мне казалось, что я к этому совсем не способен. Однако я взялся за дело и вслед начальной строчке, словно бы восходя по лестнице, сочинил песню из двух строф, прибавив к ним, помнится, даже третью, которую грамматики называют эподом. И едва песня была закончена, как мне возвестили о празднике в честь Аполлона - об Аполлониях, когда римляне устраивают в честь бога конные скачки.
32. Так это произошло. И когда с наступлением зимы мы возвращались из Греции, то по воле какого-то бога спаслись сначала на Делосе, а затем в Милете: а это два священных места Аполлона. Возблагодарим же за это Аполлона Делосского, нашего Спасителя, раз уж мы пришли к нему в этой речи.
33. Ведь когда я сошел на Делосе, рассердившись на сумасшедшего кормчего, который плыл против ветра так, словно он пахал море, то я тотчас поклялся, что поплыву дальше не менее чем через два дня. "Если хочет, - сказал я, - пусть плывет сам".
34. В гавани Делоса, принеся жертвы богу и пробыв в храме сколько мог, я вошел в свою комнату и, предупредив слуг, чтобы они прогоняли всякого, кто придет с корабля, лег отдыхать. Около полуночи "вином охмеленные"[21] пришли матросы и, встав у дверей, начали стучать. Они велели мне выходить и отплывать с ними, так как время для этого самое подходящее. Когда же мои слуги ответили им, что это чепуха и что я нипочем не сдвинусь с места, то матросы ушли в гневе, как будто им помешали в важном деле.
35. Перед первыми петухами поднялась небывалая буря. На море обрушивались дикие порывы ветра. Все кругом затопляла вода. Одни суденышки в гавани выбрасывало на берег, а другие бросало друг на друга и разбивало. Грузовое же судно, на котором приплыли мы, оборвало канаты и качалось вверх и вниз, и его с трудом спасли матросы, громко кричавшие от страха. Начался сильный ливень. На острове была паника, словно на корабле.
36. А утром ко мне спешно пришли друзья, которых я взял с собой, зафрахтовав корабль на свои деньги, и называли меня "Благодетелем" и "Спасителем", и радовались Божьему провидению. Пришли и матросы, благодаря меня и дивясь, от каких грозивших бед я их избавил. Так что за мой гимн была мне столь же великая польза и награда, как Симониду[22] от Диоскуров,[23] когда он один спасся благодаря гимну, сочиненному в их честь.[24] А тут спасся не только я, но и мои друзья.
37. Пусть же каждый думает об этом, что хочет. Что все это от моего пеана и что в благодарность за него я был спасен; или что это Бог, провидя грядущее, дал мне знамение, что в море меня ждут опасности и избавление от них и что от телесных мук исцелит меня Аполлон и первородный сын его, которому дано прекращать все людские страдания.[25]
38. Так идет рассказ вслед рассказу. Я опять скажу, как Спаситель Асклепий повелел мне сверх всего проводить время за стихами и песнями, собрав мальчиков на воспитание и для игр. Можно без конца говорить о том, сколько радости и сил получили мы от этого совета. Мальчики пели мои песни. И когда у меня случалось удушье, или горло вдруг сжималось, или подымалась боль в желудке, или подступал иной какой-нибудь недуг, то всякий раз мой врач Феодот, памятуя о моих сновидениях, приказывал мальчикам петь песни. И от этого их пения наступало у меня тихое облегчение, а то и вовсе проходила боль.
39. Вот сколько было пользы от этого, а еще того больше - славы. Ибо стихи мои были угодны Богу: Он велел мне сочинять гимны не только в свою честь, но указывал мне знаками и на других богов, таких как Пан,[26] Геката,[27] Ахелой[28] и прочие. Явился мне сон и от Афины, и в нем - гимн в честь богини, начинавшийся так:
Юноши, грядите в Пергам!
И другой сон, от Диониса, где был такой припев:
Радуйся, о повелитель, увенчанный плющом Дионис![29]
Когда он звучал во сне, то дивное эхо отдавалось в моих ушах, и мне нужно было, преклонив правое колено, вознести молитву и призвать бога-Освободителя.[30] И об этом сказано в моих песнях.
40. И другой был мне сон от самого Зевса - раньше или позже других, я не помню. И еще был сон от Диониса, велевший величать бога "кудреволосым". И Гермес явился мне в шлеме, дивный красотой и безмерный быстротой. И, воспев его и радуясь, что легко дались мне нужные слова, я проснулся.
41. Снилось мне и то, что будто бы я неправедно забыл о богах, почитаемых в Смирне, и, кажется, мой воспитатель сказал, что мне следует услужить гимном и в честь них. Но большинство моих гимнов я сочинил, вдохновленный снами, в честь Аполлона и Асклепия, и многие из них - сразу на память, когда ехал в повозке или шел пешком.
42. А одному из моих попутчиков, македонцу, приснился сон обо мне. Рассказал мне об этом Феодот, так как сам македонец не был со мной близко знаком. Ему снилось, что пел он мой пеан, и было в нем такое обращение:
Иэ, пеан, Геракл-Асклепий!
Так что я сочинил один пеан для обоих богов.
43. Десять раз устраивал я для народа хоровые выступления, одни - детские, другие - мужские. И случилось вот что. Когда я готовил первое такое выступление, то в храме оказался Руфин, о котором я уже говорил. Увидав его, я сказал: "Ты пришел кстати, если есть у тебя время. Я готовлю хоровое выступление во славу Бога, и ты, конечно, послушаешь его ради меня". А он в ответ: "Тебе и приглашать меня не надо, так как Бог меня сам пригласил. Посмотри, который теперь час! Ведь я никогда прежде в это время не являлся, а приходил намного позже. А теперь я по счастливому случаю зван сюда как раз ради этого, и мы будем стоять рядом с тобой". Это он сказал про себя и про Седата, который был тогда там вместе с нами.
44. Это было перед первым нашим хоровым выступлением. А перед последним, десятым выступлением я упустил из виду какую-то одну песню, так как она была сочинена без подготовки, легко и как бы сама собой. Но пришел сон, напомнивший об этой песне. И мы ее исполнили.
45. Когда эти выступления закончились, мне приснилось, что я должен пожертвовать серебряный треножник - в знак благодарности Богу и в память о хоровых выступлениях, которые я устроил. И у меня уже было готово следующее двустишие:
Сам и творец, и наградам судья, и хоров предводитель
Это, о Царь, тебе дал в память устройства хоров.
После этих строк были еще две, в одной из которых содержалось мое имя, а в другой - что это произошло по велению Бога. Но Бог был сильнее меня. То ли в тот самый день, когда нужно было осуществить приношение, то ли незадолго перед этим, на рассвете или до рассвета мне явилась божественная надпись с такими словами:
Эллинам небезызвестный, принес Аристид меня Богу,
Правящий конный бег к вечности мчащихся слов.
Мне приснилось, будто я это написал и собирался посвятить Зевсу. Поэтому я обрадовался во сне, а едва проснувшись, крепко ухватился за эту надпись, заучивая и повторяя ее, чтобы она не ускользнула незаметно из памяти. Так я ее запомнил.
46. После этого я, жрец и служители храма, посовещавшись, решили сделать приношение в храм Зевса-Асклепия, ибо не было места более подходящего, чем это. Так пророчество, посланное мне во сне, осуществилось. Треножник стоял под правой рукой Бога, а на нем было три золотых изображения, по одному на каждой ножке: Асклепия, Гигиеи и Телесфора. На нем была сделана надпись, и приписано, что она взята из сна. Зевсу Олимпийскому я тоже посвятил надпись и другое приношение, так что Божье вещание в любом случае было исполнено.
47. Когда же надпись была сделана, во мне проснулось еще большее рвение, и я решил предаться красноречию. Ведь мое имя будет жить и среди потомков, раз Бог назвал мои речи "мчащимися к вечности".
48. Это все о хоровых выступлениях. А немного спустя - не помню, когда точно, - мне явилось такое сновидение. Приснилось мне, будто я стоял у алтаря нашего родового храма Зевса Олимпийского.[31] А когда на людной рыночной площади началось собрание, то священный вестник, стоя у подножья статуи Бога, со всеми званиями провозгласил мое имя, словно меня публично награждали венком. И, как в народном собрании, когда венчают золотым венком, вестник добавил, что это мне "за речи", и подтвердил словами: "Ибо он непобедим в искусстве речей".
49. После этого объявления перешел я в сад Асклепия, расположенный перед моим отеческим домом. И здесь, справа от храма, я обнаружил общий памятник мне и Александру, сыну Филиппа,[32] разделенный посередине перегородкою. С одной его стороны покоился Александр, а с другой - было оставлено место для меня. Встав рядом и наклонясь вперед, я наслаждался дивным ароматом благовоний. Одни воскурялись над его надгробием, а другие предназначались мне. Я обрадовался и догадался, что мы оба удостоены высочайшей чести, он - за силу оружия, а я - за силу слова. И, кроме того, пришло мне в голову, что как был велик он в Пелле,[33] так и мною ее жители гордились. Вот что я услышал и увидел во сне. И я догадался, сказав самому себе, что одно я видел будто бы около храма Зевса, а другое - у храма Асклепия, перед нашим домом.
50. Что же касается дальнейшего, то если можно, пусть об этом будет сказано и написано, а если нет, Ты, владыка Асклепий, позаботься вразумить меня, дабы я изложил это без помехи.
Сначала мне привиделась статуя с тремя головами и вокруг голов вся сияющая огнем. Затем, что мы, служители, стоим рядом, как бывает, когда поется пеан, и я едва ли не в числе первых. И тут Бог в виде своей статуи кивает в сторону выхода. Тогда все остальные вышли, повернулся уходить и я. Но Бог мановением руки указал мне остаться. И я, радуясь этой чести и тому, сколь я предпочтен остальным, воскликнул: "Единственный!", - подразумевая, конечно, Бога. А Он ответил: "Это ты".
51. Это слово, владыка Асклепий, для меня дороже всякой человеческой жизни, сильней любой болезни, больше любой радости. Оно дало мне силу и желание жить. И то, о чем я сказал, значит для меня не меньше, чем вся прежняя честь от Бога.
52. А однажды я услышал такое наставление о моем красноречии и общении с Богом. Было сказано, что мой разум должен отрешиться от своего состояния, отрешившись - соединиться с Богом, а соединившись - превзойти свою человеческую сущность. И ни то, ни другое не должно удивлять - ни то, что он превзойдет ее, соединившись с Богом, ни то, что он, превзойдя ее, соединится с Богом.
53. Имя же Феодор[34] дано мне было так. Приснилось мне, будто кто-то из жителей Смирны поприветствовал меня: "Здравствуй, Феодор!" Кажется, было это даже в присутствии азиарха.[35] И я принял это обращение, ибо все во мне было действительно даром Бога. После этого мне приснился такой сон.
54. Эпагат был первым из моих воспитателей. Он был очень хорошим человеком и явно был в общении с богами, так что помнил все вещания из своих сновидений. А сбывались они, можно сказать, почти мгновенно. Таким человеком был Эпагат. Сон же был вот каким. Мне приснилось, что то ли я его спросил, то ли он мне сам сказал, будто услышал во сне: "Матерь богов[36] позаботится о Феодоре". И я, узнав об этом, ответил: "Видно, Матерь богов видит меня так же, как Асклепий: ведь это от Него мое имя Феодор".
55. Открыл мне Бог и свою природу как в видениях, так и в словах. Было это так. С первой утренней звездой посетило меня сновидение. Мне приснилось, что я шел по какой-то дороге через свое поместье, глядя на взошедшую звезду, так как путь мой лежал на восток. И рядом со мной был служитель храма Пираллиан, мой товарищ и большой знаток Платона.
56. По дороге я подшучивал над ним за это.[37] Место было уединенное, и я обратился к нему: "Ради богов, скажи мне - ведь мы здесь одни, - чем это вы, последователи Платона, хвалитесь и удивляете людей?" Я намекал на сочинения Платона о природе и бытии.[38] Он же в ответ велел мне быть внимательным и идти за ним. Он шел впереди, а я за ним. Пройдя несколько шагов, он поднял руку и указал мне на некое место в небе, сказав: "Вот тебе то, что Платон называет душой Вселенной". Я посмотрел и увидел в небе храм Асклепия Пергамского. Тотчас я проснулся и понял, что был тот самый час, в который и во сне я это увидел..
57. Помню я и другие сновидения. Так, мне приснилось, что я вижу самого Платона. Он стоял в моей спальне напротив моей постели. Держал он в руках письмо к Дионисию[39] и был в сильном гневе. Взглянув на меня, он сказал: "Что же ты думаешь обо мне по этому письму? Я не хуже, чем Келер?" - он говорил об императорском секретаре. Я ответил: "Не говори так: помни, кто ты такой!" И тогда он исчез, а я погрузился в раздумье. Но кто-то из присутствовавших сказал: "Тот, кто говорил с тобой под видом Платона, это твой Гермес, - он имел в виду моего духа-покровителя, - и он только похож на Платона".
58. Это мне приснилось в Смирне, а чуть раньше в Пергаме я увидел другой сон. В нем кто-то сказал, что сны мои и явное Божье попечение обо мне - от планеты Юпитера: будто при рождении моем она стояла точно в центре неба. Но астрономы говорят, что тогда центр небосвода занимало созвездие Льва, а планета Юпитер располагалась ниже, в четырехугольнике, справа от Меркурия,[40] и обе планеты находились на востоке.
59. Мне было дано увидеть и других славнейших древних сочинителей - как писателей, так и поэтов. О случае с Лисием[41] стоит рассказать. Я был болен очень тяжелой трехдневной лихорадкой, когда увидел оратора Лисия в облике красивого юноши; и вот когда пришел день очередного припадка, лихорадки у меня не случилось. В этот день моя болезнь прекратилась.
60. А в другой раз приснилось мне, что поэт Софокл[42] вошел в мой дом и встал перед моей комнатой. Он стоял и молчал, но губы его сами складывались в сладостные звуки. И всею наружностью он являл вид почтенный и внушающий уважение.
61. Увидев его, я обрадовался и, встав, поприветствовал и спросил: "Где твой брат?" Тот удивился: "Разве у меня есть брат?" - "Это Эсхил"[43], - ответил я. Мы вышли вместе на улицу. И когда мы показались в дверях, то слева от дверей лежал один весьма известный наш софист, опрокинутый навзничь.
62. И других я видел в различных видах и образах - и торжественно, и по-домашнему, в зависимости от случая. Порадовал меня и такой сон. Когда я выступал во сне с речами и имел большой успех, кто-то из слушателей похвалил меня, сказав, что я говорил как тот древний писатель, которым он больше всех восхищался. А мой учитель, который во сне при этом присутствовал, спросил с неудовольствием: "Не добавишь ли ты и такого-то, и такого-то?" и стал перечислять всех подряд, потому что уже не подобало сравнивать меня с кем-то одним.
63. На этом я хотел было уже завершить свой рассказ, но мной овладело воспоминание о другом удивительном событии, за которое я не меньше благодарен Богу.
Когда оратор Квадрат получил в управление провинцию Азию, я подумал, что для меня это хороший случай обратиться к нему с просьбой, так как с прежних времен у меня оставались некоторые неулаженные дела, о которых сейчас пойдет речь. И я в самом деле написал ему, сообщив, кто я такой и чем занимаюсь.
64. В день, когда он должен был получить письмо (я узнал об этом дне позже из отчетов, хотя его можно было вычислить сразу), мне приснился тот самый жрец Асклепия, который еще до сих пор жив, и его дед, которым Бог руководил при многих славных операциях и который стал поистине знаменитейшим из хирургов. Мне приснилось, что они пришли в дом Квадрата, и младший сел рядом, а старший - в изголовье ложа.
65. Они заботливо представили меня Квадрату, сказав обо мне разные лестные слова и то, что старший покорён моими речами, которые он хочет похвалить и Квадрату. О речах он говорил с особым выражением и с расстановкой, чтобы подвести к тому, что еще предстояло сказать. Но не успел он заговорить об их достоинствах, как Квадрат, перебив его, спросил: "Ты хочешь сказать, как в пословице: "Коль жениться, то или на этой, или ни на какой"?"[44] Вот что они сказали.
66. После этого мне приснилось, что они ушли, и я сам вышел вместе с ними. Когда мы были около задних ворот, где дорога поворачивает к храму, они, оставив меня, направились прямиком туда. Я же попрощался с ними и поблагодарил за то, что они так меня хвалили и обо мне заботились.
67. А какой успех имело мое письмо, когда сам наместник прочитал его во всеуслышанье; и как каждый боролся за право получить его; и что наместник на него ответил, и что сделал, выйдя из собрания, - говорить об этом я не буду: с одной стороны, это может показаться хвастовством из-за чрезмерности событий, с другой стороны, все это слишком мелко после той чести, которой я удостоился от Бога. Но все, о чем я сказал, было на самом деле.
68. Это случилось давно. И, дойдя до этого места в моем рассказе, я хотел было вернуться к остальным благодеяниям Бога и описать их подряд, как они были явлены мне при других наместниках и в иных обстоятельствах. Но, пока я писал, я еще раз увидел тот же сон. И был он вот какой.
69. Мне приснилось, что я перед кем-то говорю речь и среди речи призываю Бога такими словами: "О владыка Асклепий, если я в красноречии превзошел других, и превзошел намного, то пошли мне здоровье, а клеветники пускай лопнут от зависти!" Вот что я увидел во сне. А когда наступил день, то я, взяв какую-то книгу, прочел в ней то же самое. Обнаружив это, я сказал Зосиму с удивлением: "Смотри: то, что я говорил во сне, написано в книге". Так и это новое сновидение прибавилось к прежним. И если я исполнил Божий промысел, то Ему об этом ведомо.
70. О моем красноречии и о том, как Бог меня к нему привел, и что о нем решил, и какие о нем давал мне вещания, и как прибавил имя Феодор к моему прежнему имени, и что открыл мне о своей природе, и про иное подобное я сказал далеко не все, а лишь то, что я вспомнил и по чему можно судить об остальном.
71. Я же вернусь к тому месту, где чуть раньше я остановился и сказал, что пропущу рассказ, насколько явными в нем были знамения, деяния и попечение Бога обо мне. Север был наместником Азии, по-моему, за год до нашего товарища.[45] Это был человек гордого нрава. Что-то решив или постановив однажды, он никому не шел на уступки. И вот что он сделал, пока я находился вблизи Эзепа и храма Зевса.
72. В те времена от каждого города правителям ежегодно посылался список десяти знатных граждан. Просмотрев его, наместник должен был назначить одного из них - которого он выбрал - городским блюстителем порядка. Такой список кандидатов пришел к нему и из того мисийского города, который нет надобности называть.[46]
73. И тогда, еще ничего толком не зная о моих делах, но слышав, наверное, лишь о том, что мои поместья находятся в этой местности и что положение у меня достаточно высокое, он пренебрег всеми другими посланными ему именами и выбрал на эту должность меня. При этом он не посмотрел ни на то, что я был гражданином Смирны задолго до того, как у жителей той местности появилась надежда на отдельное гражданство,[47] ни на то, что мой случай был исключительным.[48] Он отправил письмо градоначальникам, адресовав его не им, а мне. Те пришли и отдали его мне. Письмо же повелевало мне блюсти мир и порядок.
74. Я был в очень трудном положении. Я не мог обратиться в суд, так как у меня не было противника: ведь наместник сам предложил и утвердил мое имя.[49] Я не мог придумать, с кем и против чего бороться в суде и как выиграть такое дело. Тогда, посовещавшись с градоначальниками, я решил подать в суд на них самих за то, что они отдали мне это письмо.
75. Когда наступил вечер, я спросил Бога, как быть и что мне делать, и услышал стих Дельфийского оракула:[50]
Я позабочусь об этом и белые девы.
И что же? Через несколько дней из Италии мне пришли письма от государей - от императора и его сына. В них, помимо прочих лестных слов, содержалось подтверждение моего освобождения от государственной службы по причине занятий красноречием, если я таковые устраиваю.[51] Вместе с письмами от государей пришли письма от наместника Египта Гелиодора - одно мне, а другое наместнику обо мне. Эти письма, полные уважения и почтения, были написаны задолго до этого, но пришли как раз, когда очень понадобились.
76. Тут я и понял, что под "белыми девами" подразумевались письма. Такое пророчество и такой неожиданный поворот судьбы ободрили меня. Но я не мог никуда ехать, потому что Бог велел мне оставаться на месте. Тогда я отправил письмо наместнику, изложив в нем суть моего дела и сказав, что мое имя в поданном списке было только одним из предложенных. Сообщил я ему и о тех, кто освободил меня от службы, и о недавно пришедших письмах. И я послал их вместе с моими письмами - в качестве рекомендации и доказательства моего освобождения от службы.
77. Пока мое дело ожидало своего решения, мне приходили разнообразные распоряжения от судебных властей, которые, хотя и казались настроенными ко мне дружественно, тем не менее делали свое дело. Сколь велика была власть наместника, я уже говорил: о том, что он был одним из императорских судий, о его упорстве и влиянии и о том, что он не менял своих решений. С ним не стоило ссориться понапрасну. Судебным же представителям я нарочно написал письма более пространные и дерзкие, хорошо зная, что они попадут в руки Севера: я слышал, что те были с ним достаточно близки. Но главное, о чем я написал и ему, - это что выполнить их требования невозможно.
78. Тем временем Север отправился из Верхней Фригии в Эфес, чтобы провести там судебные заседания, куда приказал явиться и мне. Я же послал к нему своих адвокатов. В назначенный день, когда объявили мое имя, вышли мои адвокаты. Но не успели они что-то сказать, как Север заговорил: "Я давно знаю Аристида и радуюсь его славе, и я согласен, что в красноречии нет ему равных. Об этом мне написали и мои друзья из Рима. Но я прошу, чтобы он вместе со мной принял участие в управлении провинцией. Право же его на освобождение от государственной службы я подтверждаю и сохраняю за ним". Это он произнес при всех и внес в протокол.
79. Когда были сказаны такие слова, посланные мною адвокаты решили, что они сделали все, чтобы уладить это дело, и возвращаются не с пустыми руками. Вместе со всеми они обрадовались оказанному мне почету и высоко оценили, что Север попросил меня о службе и что он утвердил мое освобождение на все остальное время даже в мое отсутствие. Но, не зная, как составить апелляцию, если человек назначил кого-то на должность не по судебному закону, а попросил об этом как об одолжении, как бы предлагая свою дружбу, они подчинились обстоятельствам, возвратились ко мне и обо всем рассказали. Между тем и срок, назначенный для апелляции, прошел.
80. Тут я оказался в еще более трудном положении, чем раньше, ведь пустых похвал мне было недостаточно. Я снова обратился к Богу, спрашивая и допытываясь у Него, как уладить это дело. Он же послал мне очень странный сон, подробности которого я рассказать не могу, но суть его была такова.
81. Мне приснилось, что я беседовал об этом деле с секретарем наместника, который сам пришел ко мне. Когда он обо всем услышал, то пообещал освободить меня от службы и изменить постановление, но потребовал с меня за это пятьсот драхм.[52]
82. После такого сна я сначала обрадовался, так как в нем было какое-то обещание и не было прямого отказа. Но потом мне показалось, что это все-таки отказ. Ибо где это видано, чтобы кто-нибудь заплатил за такое дело пятьсот драхм? И чтобы это предложил человек, настолько неподкупный, что легче реки повернуть вспять, чем его подкупить; человек, повторяю, настолько непреклонный в делах, что его ничем не обмануть? Обещание походило на отказ, так как это было невозможно.
83. Я недоумевал. В это время Бог снова призвал меня в Пергам. Оказалось, что в городе Руфин, который всегда старался услужить мне, сколько мог. Встретившись с ним, я рассказал о своих делах и попросил его помочь. Я сказал, что Север и сам признал мое освобождение от службы совершенно законным. Но этого недостаточно. Ведь тогда любой другой правитель сможет поручить мне еще что-нибудь, и точно так же отменит мое освобождение припискою, что в будущем право на него остается за мной. Мне же по здоровью моему не красивые слова нужны, а дела.
84. Руфин счел, что я говорю справедливо. Он вручил мне письмо к Северу, написав его в своей обычной манере с таким старанием, на какое только был способен. Изложив в нем иное в виде утверждения, иное в виде совета, он намекнул и на то, как худо может выйти, если тот не отпустит меня по своей воле.
85. Чтобы закончить, скажу, что я приехал в Смирну на Дионисии.[53] Присутствовал на празднике и Север. Так вот, был там один его легат,[54] очень близкий к нему и почти как секретарь, потому что он заведовал всею его перепискою. Встретив его тогда первым, я показал ему письмо, так как он служил еще и в правлении Смирны.
86. Все, что нужно было сказать устно, я ему сказал, чтобы он слово в слово передал это наместнику. Когда же я увидел, как он слушает мою речь и поддерживает мои права, то вспомнил сон о том, что секретарь обещал мне помочь. И я рассказал ему свой сон и умолял его послушаться Бога, говоря, что тот человек, который мне это пообещал, - это он сам. Он обрадовался этим словам, привел меня к наместнику и при мне отдал ему письмо.
87. Было видно, что Север читал письмо очень внимательно, часто останавливаясь и снова возвращаясь к уже прочитанному. Когда же он получил письмо от моего товарища и своего друга детства Парадала, который написал ему много похвального о моих речах, то, прочтя оба письма, сказал: "Никто не спорит насчет красноречия. Но одно дело - быть первым и лучшим среди эллинов в искусстве речей (так он меня назвал), а другое дело - заниматься этим постоянно и иметь учеников". И, помолчав: "Иди в Совет и убеди граждан!" Вместе с тем он призвал меня чаще выступать с речами и посоветовал принимать на обучение юношей. Я ответил лишь, что меня не нужно в этом убеждать: ради этого сам Бог послал меня сюда, а я обязан Ему повиноваться.
88. Таким было начало и положение этого дела. Это была моя первая поездка после судебного решения, принятого в Эфесе.
Но меж тем как дело еще рассматривалось, возникла вторая трудность, и вот какая. Перед тем как я пришел в Совет и состоялось обсуждение этого вопроса, проходили выборы пританов, и Совет по инициативе двух или трех человек предложил на эту должность меня. Дело приняло странный оборот: вместо того чтобы убеждать членов Совета (ради чего меня и послал сюда наместник), я вынужден был снова апеллировать к суду наместника. И вместо одного иска получилось два, а судьей был опять тот же, кто и вначале.
89. Мы прибыли в Пергам. Никто из нас не знал, когда иск должен был поступить на рассмотрение, так как день не был заранее объявлен. Но перед рассветом приснился мне сон с такими словами:
Сограждане-фивяне! Своевременно должно быть слово...[55]
И тогда мне сразу стало ясно, что предстоит состязание в речах, и я к этому приготовился. А немного спустя кто-то пришел и сказал, что меня вызывают в суд.
90. В то время, когда, подождав, глашатай повторил мое имя, я возвращался из храма в город. Севера заверили в том, что я приду и что спешить ему некуда. Когда же он увидел, что я подхожу, то немедленно выслал мне навстречу ликторов,[56] чтобы облегчить проход, потому что я попросил его об этом заранее.
91. И, когда я вошел, мне было оказано всяческое почтение со стороны Севера, заседателей, стоявших вблизи риторов и остальных присутствовавших. Все напоминало скорее зрелище, нежели суд. Все были настроены ко мне удивительно благодушно, рукоплесканиями и словами выражая желание послушать мою речь. Все выглядело так, словно это была вольная декламация.
92. Когда водяные часы перевернули в пятый раз,[57] я говорил уже свободнее и даже упомянул, как бы я себя чувствовал, произнося эту речь перед императором. Мне ответил кратко и почтительно городской адвокат, и тогда Север, проявляя уважение к Совету и полагая, что его проявят и ко мне и что это будет лучше всего, вновь направил меня в Совет с почетным письмом.
93. Так мое освобождение от службы было не только подтверждено, но подтверждено с таким почетом и уважением, какие, думаю, не оказывались еще никому. О другой же должности, на которую Север сам меня назначил, ни он мне не напомнил, ни я ему. Но он написал отдельное письмо градоначальникам, приказав им назначить другого вместо меня.
94. Так исполнилось предсказание Бога. Когда же я подсчитал издержки - плату адвокатам и дорожные деньги слугам, которых я посылал по этим делам, то все вместе составило почти пятьсот драхм.
И такой же случай был со мною примерно годом раньше, когда наместником Азии был Поллион.[58]
95. Тогда я только что явился в городской Совет после длительного отсутствия. Я уже говорил, что Бог побудил меня упражняться в красноречии, поэтому все надеялись, что я занят с учениками. И несчастные софисты умирали от страха - не все, конечно, но те из них, которые только и думали, как бы мне досадить.
96. Я был избран на должность сборщика налогов. Дело поступило на рассмотрение к легату, и он в мое отсутствие утвердил эти выборы на судебном заседании в Филадельфии.[59] После этого постановление легата было зачитано в Совете. А я послал апелляцию в Рим; самому же Поллиону и легату отправил письма надлежащего содержания.
97. Тогда-то Бог дал мне вот какое знамение. Мне приснилось, будто мой управляющий Алким, которого я послал с этим поручением, вернулся ко мне с речью Демосфена "О венке". Но выглядела она не так, как сейчас, а иначе, и говорилось в ней о другом. И мне снова было обещано, что обо всем позаботится Глабрион:[60] он тогда, кажется, был в городе. Были также вещания от Сераписа и Исиды, что "дело будет улажено, и твои враги станут твоими друзьями". 98. Таковы, в основном, были эти вещания и видения.
Между тем мои посланцы прибыли в Филадельфию. День, в который они отдали мои письма, был, как они сказали, праздничным. Тем не менее Поллион прочел их и, узнав о небрежности легата, приказал ему немедленно явиться, назначить заседание суда и исправить постановление. Ведь обстоятельства, изложенные в письмах, говорили в мою пользу. Легат так и сделал: назначил заседание из-за одного этого дела и издал для Совета другое постановление.
99. Когда оно пришло, то градоначальник, яростный мой противник, только что читавший противоположное постановление, встал в тупик и, не зная, как поступить, послал за разъяснениями насчет этого к наместнику. Но там не дали никакого ответа. Тогда он пришел ко мне и попросил у меня прощения. Я же пошел в Совет, и меня уволили от должности и дали освобождение от всякой службы. После этого и градоначальник, и легат стали моими ближайшими друзьями.
100. Вспомним теперь, словно восходя по лестнице, о другом случае, который произошел еще до этих событий. Наместником был тогда софист, о котором я недавно упомянул.[61] В начале года, когда было созвано первое народное собрание, я впервые после долгой отлучки прибыл в Смирну, и люди от имени народа пришли позвать меня в собрание и сказали, что они собираются устроить в мою честь всенародные жертвоприношения, как не раз бывало раньше.
101. Когда я пришел в собрание, народ, приветствуя меня, по обыкновению зашумел, а те, кто ждал моего прихода, приступили к делу. Рукоплеща, они предложили мне стать верховным жрецом Азии и без труда склонили к этому народ. Тотчас и начальники окружили меня со всех сторон, славословя, крича и соревнуясь в своих призываниях с народом. Но я помнил явные и ясные знаменья моих сновидений и поэтому оставался тверд.
102. Попросив слова, я стал говорить так убедительно, что народ взял свое требование назад, а вместо этого каждый с радостью проголосовал за то, чтобы дать мне жречество в храме Асклепия. Этот храм по другую сторону гавани тогда еще только строился. Как и думал я, мой ответ вызвал одобрение. Я сказал, что ни одного дела - ни великого, ни малого - не могу я сделать без воли на то Бога и что мне нельзя даже думать о жречестве, пока я не услышу голоса самого Бога. Они удивились, но согласились. Такой речью заслужил я славу и почет и уже надеялся, что мне не придется больше заниматься общественными делами. Однако Бог еще не желал положить этому конец, а "таил за пазухой кинжал".[62]
103. После этого случилось, что заседатели от Смирны отправились в Верхнюю Фригию, собираясь предложить мое имя в общем Совете Азии. Я же, предчувствуя это, послал туда моего воспитателя Зосима. На выборах я занял третье или четвертое место. За этим последовала апелляция, вызов к наместнику и одновременно повеление Спасителя отправляться в Пергам. А я в это время, как обычно, по велению Бога находился в своем поместье.
104. На второй день пути я встретил человека с письмом ко мне от наместника. Я его прочел и сказал: "Но ведь и сам Бог меня вызывает, и ты догоняешь бегущего". К чему было медлить? Ведь в окрестностях святилища Асклепия я был избавлен от всех хлопот. Таким образом правитель проявлял обо мне заботу. Но я верю, что больше была забота, которую проявлял обо мне истинный и вечный Правитель.[63]
105. Подобный же случай произошел со мной и еще до этих событий. Есть у меня Ланейское поместье вблизи храма Зевса; я о нем уже упоминал. Мои поверенные купили его для меня, пока я находился в Египте, а некоторые из мисийцев[64] пытались присвоить его себе, сначала пуская в ход многие и разные угрозы, а потом перейдя к действиям. Когда они отчаялись заставить меня свидетельствовать против себя самого, то собрали сколько могли рабов и наемных людей и напали на нас, вооружившись чем попало. Одни бросали в нас издали камни и комья, другие дрались на кулаках, а некоторые ворвались в дом и хватали чужое добро, как свое собственное. И всюду был переполох и разорение.
106. Когда обо всем этом было сообщено в Пергам, я был так болен, что едва дышал. Состоялся суд. Но что мне делать дальше, я не знал. Тогда Бог нашел способ, как мне получить доступ к наместнику, и выбрал для этого случай. В последнем из моих снов император Адриан,[65] стоя во дворе храма, обращался со мной как с новым знакомым и вселял в меня великие надежды. И сразу же после этого видения произошло вот что.
107. Как мог, я добрался до храма. Я все еще там находился, когда вошел наместник Юлиан[66] и вместе с ним Руфин. Воспользовавшись случаем, я рассказал Руфину о своих неприятностях. Тут Юлиан обернулся, и я, подойдя к нему, изложил суть дела, как мог. Это было в том самом месте, которое я видел во сне. Руфин не скрывал своего расположения ко мне, Юлиан же так воодушевился, что тотчас обнял меня, как старого друга. И, взяв меня за руку, велел мне не отчаиваться и выполнять веления Бога, пообещавши сам об этом позаботиться. И сказал под конец: "Пусть посмеют нами пренебречь!"
108. Затем он явился в суд, открыл заседание и после первых сказанных слов пришел в такое негодование по поводу случившегося, что даже отправил в тюрьму одного из участников нападения. Поместье он присудил мне, и я въехал в него с судебным ордером. А латники, пращники и прочие отступили перед мощью Бога.
[2] ...в честь Эзепа... — Здесь имеется в виду бог — эпоним реки Эзеп.
[3] Артемида Термея — Термея, или Термейская (Θερμαία) — прозвище Артемиды, покровительницы Горячих (θερμάι) Источников.
[4] ...кричали: «Слава Повелителю!»... — то есть Асклепию.
[5] Палестра — специальное помещение для занятий борьбой.
[6] Север. — Имеется в виду Юлий Север, римский проконсул, управлявший провинцией Азией в 152-153 гг. н. э.
[7] Верхняя Фригия — часть Фригии, области в Малой Азии. Фригия была центром поклонения Кибеле, матери богов.
[8] Фукидид (460-396 до н. э.) — древнегреческий историк, автор знаменитого труда по истории Греции.
[9] ... Александр находится в Индии... — Речь идет об индийском походе Александра Македонского в 327-326 гг. до н. э., подробно описанном, в частности, греческим историком Флавием Аррианом (П в. н. э.) в «Походе Александра».
[10] ...это Демосфен вновь обращается к гражданам, и речь идет о гегемонии. — Демосфен (385-322 до н. э.), знаменитый афинский оратор и политический деятель, в течение многих лет вел упорную борьбу против македонского господства в Греции.
[11] «...даже философы не могут тебя презирать». Речь идет о давнем споре и соперничестве между философами и риторами. Начало ему было положено еще в классическую эпоху софистами, «учителями мудрости», которые, в отличие от древних философов, заявляли о несостоятельности разума в вопросах познания объективной действительности и провозглашали относительность всякого человеческого знания. Квинтэссенцией этого софистического учения является знаменитая формула Протагора: «Мера всех вещей — человек, существующих, что они существуют, а несуществующих, что они не существуют» (Платон. Теэтет. 152а. Пер. Т. В. Васильевой). Релятивизм софистов распространялся также на вопросы этики, политики и риторики. Платон, живший несколько позднее софистов, противопоставил их взглядам собственное философское идеалистическое учение о познании. В своих диалогах «Горгий», «Протагор» и др. он выставил софистов и всю их деятельность в смешном и карикатурном свете. Вслед за Платоном подобное ироничное и снисходительное отношение к софистам и риторике вообще стало у философов общепринятым.
[12] Росандр. — По-гречески это имя (‛Ρώσανδρος) значит «здоровый, крепкий человек».
[13] ...было написано «Феодотес». — Игра слов: имя Феодотес означает по-гречески «дар бога» (Θεοδώτης).
[14] ...много речей, побеждавших чистотой языка мои собственные образцы. — Элий Аристид принадлежал к литературному направлению аттикистов, стремившихся возродить классическое греческое красноречие и потому писавших исключительно на языке аттических авторов V-IV ее. до н. э.
[15] ...речь «О пользе бега»... — Эта речь Элия Аристида до нас не дошла.
[16] Руфин. — Имеется в виду Руфин Куспий Пактумей, римский консул 142 г. н. э.
[17] ...многоукрашенным храмом. — Имеется в виду храм Асклепия в Пергаме.
[18] Далее в греческом тексте следует испорченное место, смысл которого с точностью восстановить не удается.
[19] ...третья из посвященных Ему речей... — По всей видимости, имеется в виду третья «Священная речь» Элия Аристида.
[20] Пеан — здесь: эпитет Аполлона.
[21] ...«вином охмеленные»... — Гомер. Одиссея. III.139. Пер. В. А. Жуковского.
[22] Симонид (559-469 до н. э.) — знаменитый греческий лирический поэт родом с острова Кеоса. Одержал победу в Афинах над древнегреческим трагиком Эсхилом (525-456 до н. э.), сочинив элегию в честь павших при Марафоне. Впоследствии жил при дворе Гиерона в Сиракузах, где и умер; современник Пиндара; оставил после себя множество замечательных лирических стихотворений. До нас дошли лишь некоторые его произведения, большей частью в отрывках.
[23] Диоскуры. — В римской мифологии так именовались Кастор и Полидевк (Поллукс), братья-близнецы, сыновья Зевса и Леды, жены спартанского царя Тиндарея. Кастор прославился как укротитель коней, а Полидевк — как кулачный боец. Оба принимали участие в походе аргонавтов. Братья очень любили друг друга. Созвездие Близнецов названо в их честь. Считались преимущественно покровителями мореплавателей.
[24] ... была мне... польза и награда, как Симониду от Диоскуров, когда он один спасся благодаря гимну, сочиненному в их честь. — Легенда, связанная с поэтом Симонидом (см. примеч. 22), такова: некий борец, победивший на Олимпийских играх, заказал ему оду в свою честь. Обычно такие оды были трехчастными: в начале и в конце воздавалась хвала победителю и его родному городу, а в середине излагался какой-нибудь миф из жизни олимпийских богов. Симонид решил в качестве мифа рассказать историю Кастора и Полидевка (см. примеч. 23). На пиру, где была пропета ода, заказчику показалось, что ему самому в ней уделено слишком мало места. Когда пришло время расплачиваться с поэтом, борец заплатил Симониду лишь треть оговоренной суммы, сказав при этом: «Остальное пусть заплатят Кастори Полидевк». В это время в зал, где проходил пир, вошел раб, сообщивший, что за дверью поэта ожидают двое юношей. Симонид вышел во двор, и в тот же миг потолок пиршественного зала рухнул. Все гости погибли. Поэт понял, что Кастор и Полидевк спасли ему жизнь и таким образом расплатились за сочиненную в их честь песнь.
[25] ...первородный сын его, которому дано прекращать все людские страдания. — Имеется в виду Асклепий.
[26] Пан — сын Гермеса, бог лесов и рощ, покровитель пастухов и стад. Находился в свите Диониса и изображался с рогами, кривым носом и козлиными ногами.
[27] Геката — богиня луны и ночи, волшебница и повелительница злых духов, изображавшаяся обычно с тремя головами. В жертву ей приносились собаки, мед и черные овцы.
[28] Ахелой — сын Океана и Тефии, бог одноименной, считавшейся священной реки, самой большой в Греции. Ахелоя призывали обычно при жертвоприношениях, молитвах и клятвах.
[29] Радуйся, о повелитель, увенчанный плющом Дионис! — Диониса традиционно изображали с плющом и виноградной лозой.
[30] Бог-Освободитель — прозвище Диониса. У Павсания есть история о том, как фивяне, плененные фракийцами, но освобожденные Дионисом, убили своих врагов, пока те спали (см.: Павсаний. Описание Эллады. IV. 16. 6).
[31] ...нашего родового храма Зевса Олимпийского. Отец Элия Аристида Евдемон был жрецом храма Зевса Олимпийского в Адрианах.
[32] Александр, сын Филиппа — Александр Македонский, сын царя Филиппа II.
[33] Пелла — родной город Александра Македонского.
[34] Феодор — по-гречески означает «дар бога» (Θεόδωρος). Это имя стало впоследствии одним из имен Элия Аристида (полностью — Публий Элий Аристид Феодор).
[35] Азиарх — верховный жрец в провинции Азии во времена господства римлян.
[36] Матерь богов — фригийская богиня Кибела.
[37] ..подшучивал над ним за это. — Элий Аристид враждебно относился к философам, особенно платоникам, и не раз обрушивался на них в своих речах, что, вероятно, было вызвано затаенной обидой на самого Платона, который в своих диалогах негативно отзывался о риторике.
[38] ...сочинения Платона о природе и бытии. — Имеются в виду диалоги Платона.
[39] Дионисий. — Вероятно, речь идет о Дионисии Старшем, тиране Сиракуз, который правил этим городом в течение 38 лет и был известен как покровитель литературы и искусства. При дворе Дионисия Платон провел некоторое время в качестве воспитателя его родственника, Диона. Но после размолвки с Дионисием, когда потерпели неудачу его попытки сделать из тирана правителя-философа, верного аристократическим традициям, Платон вернулся в Афины.
[40] ...центр небосвода занимало созвездие Льва, а планета Юпитер располагалась ниже, в четырехугольнике, справа от Меркурия... — Знаки зодиака, расположенные на определенном расстоянии друг от друга, образуют некую систему, в которую, если эти знаки соединить между собой, можно вписать правильные геометрические фигуры. Так, например, линии, соединяющие знаки Овна, Льва и Стрельца, дают равносторонний треугольник, а линии, соединяющие знаки Овна, Рака, Весов и Козерога, — правильный четырехугольник, или квадрат. Таким образом, в приведенном отрывке речь идет о том, что в момент рождения Элия Аристида планета Юпитер находилась в одном из четырех вышеназванных знаков зодиака, а планета Меркурий — в знаке Скорпиона.
[41] Лисий (ок. 445-380 до н. э.) — выдающийся древнегреческий оратор.
[42] Софокл (495-406 до н. э.) — один из трех (наряду с Эсхилом и Еврипидом) величайших древнегреческих трагиков.
[43] Эсхил (525-456 до н. э.) — первый по времени из трех афинских трагиков (см. также примеч. 22, 42).
[44] «Ты хочешь сказать, как в пословице: “Коль жениться, то или на этой, или ни на какой”?» — Обыгрывается ситуация, в которой перед проконсулом Квадратом всячески расхваливаются достоинства Аристида, что очень напоминает традиционную. процедуру сватовства.
[45] ...до нашего товарища — то есть до Юлия Квадрата Басса (см. примеч. 15 к речи первой).
[46] ...из того мисийского города, который нет надобности называть. — Имеются в виду Адрианы.
[47] ...я был гражданином Смирны задолго до того, как у жителей той местности появилась надежда на отдельное гражданство... — Речь идет об одной из мисийских фил, к которой принадлежал Элий Аристид и которая до 123 г. н. э. административно и территориально подчинялась Смирне. Однако, после того как в 123 г. н. э. по приказу императора Адриана там был основан город Адрианы, ставший столицей этой мисийской земли, вся территория получила самостоятельный статус, что по идее должно было упразднить прежнее гражданство Элия Аристида.
[48] ...мой случай был исключительным. — Элий Аристид намекает на свою профессиональную ораторскую деятельность. См. ниже примеч. 51.
[49] Я не мог обратиться в суд, так как у меня не было противника: ведь наместник сам предложил и утвердил мое имя. — Наместники провинций представляли высшую судебную власть на местах, что исключало возможность подать жалобу наместнику на него самого же.
[50] ...стих Дельфийского оракула... — Имеется в виду изречение жрицы Пифии в храме бога Аполлона в Дельфах.
[51] ...моего освобождения от государственной службы по причине занятий красноречием, если я таковые устраиваю. — В правление императора Адриана был издан закон об освобождении от обязательной государственной службы всех философов, грамматиков, риторов и врачей. Однако действие этого закона было затем ограничено рескриптом Антонина Пия, согласно которому подлежащие освобождению риторы должны были вести активную профессиональную деятельность.
[52] Драхма — греческая серебряная монета, равная шести оболам.
[53] Дионисии — праздник в честь Диониса.
[54] Легат — главный помощник наместника провинции.
[55] Сограждане-фивяне! Своевременно должно быть слово... — Эсхил. Семеро против Фив. 1. Пер. Вяч. И. Иванова.
[56] Ликторы — служители, приводившие в исполнение распоряжения высших должностных лиц. Наблюдали за тем, чтобы сановникам оказывалось должное уважение. В частности, расчищали дорогу от толпы, неся впереди процессии символ верховной власти — пук прутьев с торчащей секирой.
[57] Когда водяные часы перевернули в пятый раз... то есть когда прошел один час и пятнадцать минут.
[58] Поллион — Витрасий Поллион, римский проконсул, управлявший провинцией Азией в 151-152 гг. н. э.
[59] Филадельфия — город в восточной Лидии (Малая Азия).
[60] Глабрион — Ацилий Глабрион, который был проконсульским легатом незадолго до того, как Поллион стал проконсулом Азии (ок. 150 г. н. э.).
[61] Наместником был тогда софист, о котором я недавно упомянул. — По всей видимости, речь идет о Поллионе (см. примеч. 58).
[62] ...«таил за пазухой кинжал». — Древнегреческая пословица.
[63] ...правитель проявлял обо мне заботу. Но... больше была забота, которую проявлял обо мне истинный и вечный Правитель. — Каламбур: под Правителем имеется в виду Асклепий.
[64] Мисийцы — жители Мисии, области в Малой Азии.
[65] Адриан — римский император (117-138 гг. н. э.); при нем империя достигла своего наивысшего могущества и благоденствия.
[66] Наместник Юлиан — Фабий Оптициан Юлиан, римский проконсул, управлявший провинцией Азией в 145-146 гг. н. э.
1. Летом у меня заболел желудок. День и ночь меня мучила жажда, я сильно потел, и во всем теле была слабость. И чтобы поднять меня с ложа, понадобилось бы двое или трое человек. Но Бог дал мне, находившемуся в это время в Смирне, знак отправляться в путь, и нужно было выезжать немедленно.
2. Я выехал по дороге, ведущей в Пергам. Но когда обоз был готов, наступил полдень, и началась изнуряющая жара. Поэтому мы решили остановиться в предместье и переждать самый зной. Выехали же мы в сторону Мирины,[1] и туда двинулся весь наш обоз. Из-за духоты, из-за очарования этого места, а также из-за разных забот мы потеряли там много времени, так что достигли постоялого двора перед Гермом[2] только к самому заходу солнца.
3. Я вошел туда, но скверные каморки были непереносимы. Я не знал, что мне делать. Прислуги рядом не было, так как я выслал ее вперед. И я решил, что нужно следовать за нею дальше. Когда же я переправлялся через реку, была уже ночь, и дул слабый, прохладный ветерок. Мое тело окрепло, и какая-то сила и радость проникли в него. Я наслаждался в тишине погодой и думал, как по-разному я чувствую себя сейчас и днем.
4. Уже поздним вечером я приехал в Лариссу.[3] К счастью, оказалось, что мой обоз здесь не остановился, так как этот постоялый двор был не лучше прежних. Нужно было отправляться в путь и быть терпеливым до конца. Была уже полночь или даже позднее, когда мы оказались в Киме.[4] Все было уже закрыто, и я был очень этим доволен.
5. Попросив своих спутников, которые сопровождали меня от поместья, запастись терпением <...>[5] и сказав им, что идти осталось совсем немного и нам не мешало бы поспешить, я вышел из ворот. Прохлада сменилась сыростью, и я уже пожалел о жаре. Достигнув Мирины при первых петухах, я увидел свой обоз неразгруженным, как был, перед каким-то постоялым двором, поскольку слуги, как они сказали, не нашли ни одного открытого.
6. Перед воротами постоялого двора стояла какая-то скамейка. И я долго перетаскивал ее то туда, то сюда, потому что где бы я ее ни поставил, всюду было неудобно. Стучать же в ворота, будь ты странник или кто угодно, было совершенно бесполезно, так как никто не отзывался. Наконец я догадался пойти в дом одного моего знакомого. Но огонь у привратников, как назло, был потушен, и никакого другого света рядом не было - ни маленького огонька, ни большого. Так что я вошел впотьмах, держась за чью-то руку, ничего не видя и никем не видимый.
7. Пока несли огонь, а я готовился умаститься и напиться, уже взошла утренняя звезда, и забрезжил дневной свет. Я решил, что, раз наступил день, не стоит расслабляться и ложиться спать. А нужно заняться делом и пойти в храм Аполлона, в Гриней,[6] где я обычно приносил жертвы богу, когда уезжал или возвращался.
8. Принеся в Гринее жертвы Аполлону и проведя там время, как обычно, я доехал до Элей и сделал остановку. Оказавшись на следующий день в Пергаме, я тоже, как и следует, хотел сделать остановку. Но в тот же вечер или день-другой спустя мне явился сон и велел спешить и не задерживаться, ибо "они уже настигают". При этих словах окна, крепко запертые изнутри и снаружи, распахнулись от порыва ветра, хотя прежде ветра не было, и в дверях раздался стук. Проснувшись, я не стал больше медлить, а приказал слугам догонять меня, сел в повозку и поехал. Так я исполнил это повеление.
9. Северный ветер бушевал, срывая все с мест. В это время у меня болело и постоянно нарывало горло, и, что бы в него ни попало, все вызывало раздражение. А вместе с ветром в лицо летела куча песка, и со всех сторон вставало облако пыли. Но я был скорее спокоен, чем встревожен. Отчасти это было из-за какого-то безрассудства и упрямства, так как все равно ничего нельзя было изменить; отчасти же потому, что я поступал наперекор всему, что обычно предписывали мне врачи, - полоскать горло, беречься простуды и тому подобное.
10. На второй или третий день, проехав свое родовое поместье, остановился я в храме Зевса Олимпийского. Здесь, прежде чем завершить свое путешествие, я принес жертвы, так как в Смирне мне с самого начала было приказано идти прямо во владения Зевса. И после этого жизнь моя сразу стала гораздо спокойнее.
11. Незаметно пролетели год и месяц. Жители Кизика[7] праздновали в храме наступление священного месяца. Я же, не выспавшись и с трудом переваривая пищу, большую часть следующего дня отдыхал, хотя и не спал.
12. День уже кончался, когда я заснул и мне приснился сон. Я спал ровно столько, сколько длился этот сон. А был он таким. Привиделось мне, что врач Порфирион пришел к жителям Кизика и стал просить их устроить состязание и послушать мои речи. Он говорил обо мне примерно то же, что Афина сказала феакам.[8] Те согласились. И тотчас мне приснился театр, и я сам в этом театре, и все, что к этому относится.
13. Я проснулся, приказал слугам собираться и немедленно отправляться в путь, а сам выехал незадолго перед полуднем. Ожидая слуг, я ехал очень медленно и из-за этого потерял много времени. Только поздним вечером я оказался на Горячих Источниках. Здесь было шумно и повсюду полно народа. Найти жилище было невозможно, и нам пришлось ехать дальше. Лишь некоторые из слуг последовали за мной.
14. Я проехал вперед сорок стадиев до какой-то деревни, но там мне ничего не понравилось, и я решил воспользоваться ночью, чтобы доехать до самого Кизика. Но мои слуги, а их осталось примерно двое, отказались. Поэтому я был вынужден переночевать у озера, в ста двадцати стадиях от города, проехав около трехсот двадцати стадиев пути.
15. В комнате я с радостью нашел скамью и чистую постель, так как у меня с собой ничего не было. Мучимый жаждой и весь в дорожной пыли, я переночевал там в той одежде, в какой ехал в повозке, большую часть ночи просидев на скамье. А когда звезды склонились к рассвету, я поднялся с постели и, никого не дожидаясь, двинулся в путь.
16. Утешением в этой поездке мне послужила та речь, с которой, согласно откровению во сне, я должен был выступить перед жителями Кизика. Я сочинял эту речь, все время дополняя тем, что придумывал по пути. Какой успех она имела не только в городском Совете, но и потом, на общем празднестве, знают все, кто там был или слышал от тех, кто там был. Мне не хочется тратить время, рассказывая об этом.
17. Когда Бог, похвалив источники в моем Ланейском поместье, повелел мне возвращаться, мы, словно антистрофа в ответ строфе,[9] отправились обратно. Это было похоже на наш отъезд в Кизик: ведь тогда мы тоже выехали сразу по Его слову. И вот, ни разу за весь путь не остановившись, чтобы поесть и передохнуть, незадолго перед полуночью я прибыл в одно из своих земельных угодий, проехав в общей сложности четыреста стадиев пути. А на следующий день двинулся оттуда в Ланейское поместье.
18. Такова была первая моя поездка и пребывание в Кизике.
Когда же пришла зима, Бог снова повел меня в Смирну. В первый день пути погода была очень хорошая. Но на следующую ночь, когда мы уже спустились на равнину, мне явились другие сновидения, приказывающие остановиться: мне приснилось, что я читал "Облака" Аристофана.[10] Утром появились облака и тучи, а чуть позже пошел дождь. И одни радовались, что мы не выехали раньше, другие удивлялись точности пророчества.
19. Несколько дней я стоял на том же самом месте, как вдруг меня известили, что дочь моей молочной сестры заболела, и ей очень плохо. Я послал к ней врача, но сам отправился в путь, лишь когда позволил мне Бог. И, пока я ехал, погода изменилась, предвещая дождь и бурю. Я боялся, что они нас настигнут и мы не сможем двигаться дальше. Однако хорошая погода продержалась до тех пор, пока до храма Аполлона не осталось всего два стадия. Тут спустился густой туман, и начал моросить мелкий дождь. Когда же мы вошли внутрь храма, пошел уже настоящий ливень, так что мы отпраздновали наше своевременное прибытие. Я остался в храме, потому что здесь меня тоже задержали сновидения. Помимо тех сновидений, которые велели задержаться, было еще вот какое.
20. Мне приснилось, что я принес в жертву какое-то животное и услышал, как Бога назвали, кажется, "Освободителем". И когда подошел один из прорицателей, я спросил, чего желает Освободитель: полностью ли он освобождает от недуга или только ослабляет его и дает отсрочку? Прорицатель, казалось, не верил в полное освобождение и сказал, что оно зависит от погоды, положения звезд и тому подобного. И тут мне принесли весть, что девушка умерла.
21. Все, кто слышал, решили, что это Бог позаботился о том, чтобы я успел уехать из поместья и не присутствовал при ее смерти. А из дальнейших откровений стало еще явственнее, что все это было не без Божьей воли.
22. В самом деле, две ночи спустя (я стоял в этом месте долго, так как меня удерживал Бог) мне было такое видение. Был у меня погонщик мулов Телесфор. Мне приснилось, что он пришел из поместья, чтобы рассказать мне Божьи вещания об умершей (звали ее Филумена). Их получил Алким, отец девушки. Алким пересказал их в письме - то ли запечатанном, то ли нет, - которое он написал, запомнив то, что услышал ночью от дочери. В нем было невероятно много важных предсказаний обо мне, поэтому я удивился, как Алким их запомнил.
23. Суть их была в том, что на самом теле Филумены и на ее внутренностях, как у жертвенного животного, было начертано все, что с ней случилось. Мне самому приснились некоторые ее внутренности, и я увидел, что сверху они здоровые, а снизу больные. Кто-то из стоявших рядом показал на них. Я спросил: "Где она чувствовала слабость и недомогание?" И тот указал на это место.
24. А предсказания были такими. Мое имя было написано в них так: "Элий Аристид", а немного дальше один за другим следовали мои звания. Рядом же было написано "Сосимена" и другие похожие слова, возвещающие о моем спасении,[11] и что Филумена отдала душу за душу и тело за тело - свои взамен моих. Было там и другое, но все о том же самом. И все это было написано в письмах, которые, как мне приснилось, написал Алким и принес Телесфор. И еще в них были предписания врача Порфириона к матери Филумены, чтобы та вымыла ее или хотя бы покормила.
25. Братом этой девушки был тот самый Гермий, который умер от тяжелой болезни, можно сказать, вместо меня, когда мне явилась богиня: как я узнал потом, умер он в тот самый день, когда я избавился от затяжной лихорадки. Оба они были детьми моей молочной сестры Каллитихи. Так это было.
26. Пять дней я провел у подножья горы, соблюдая образ жизни, который мне назначил Бог, а на шестой день по Его велению я выехал в Пергам. Это были дни, в которые римляне празднуют начало года, а зима была настолько суровая, что выдержать ее было нелегко, даже сидя дома.
27. И это путешествие тоже было охраняемо богами: ибо, по Гомерову слову, было очевидно, что вел нас кто-то из богов,[12] и даже ясно, какой это был Бог. В спину нам дул ледяной северный ветер, по небу неслись черные непроницаемые тучи, справа все занесло снегом, слева лил дождь, и так весь день и всю дорогу. Только небесный пояс, протянувшийся над дорогой по направлению к святилищу, был для нас убежищем и светом.
28. Я пришел к святилищу, намного опередив остальных, с одним только спутником, пробежав не меньше трехсот стадиев. В это время уже зажгли священные лампады. Пока я ждал отставших и пока готовили комнаты, я, как был с дороги, обходил храм и прогуливался вперед и назад по святилищу. Уже поздним вечером, разыскав своих слуг и вымывшись здесь же при ночном светильнике, я немного поел и предался отдыху.
29. Дальше были мои выступления с речами, и стечение народа, и пылкость слушателей, и страх скорого отъезда - все это при очевидном участии Бога. То же самое было и позже, когда я оказался в Смирне. Еще до того, как я въехал в город, мне навстречу, по слову пророчества, вышли люди, и самые знатные юноши предложили себя в ученики - а мне и самому уже было велено вести занятия красноречием. Божий глас явствовал во всем.
30. В это время забрел в город один египтянин, человек незнатного рода. Был он на редкость тщеславен и тщеславие свое утолял деньгами. Он подкупил некоторых членов Совета, и многих простых граждан заставил поверить, что он будет хорошим правителем. В театр он врывался, когда вздумается. Великий позор пал на город. Я ничего об этом не знал, кроме того, что услышал потом, беседуя дома с друзьями. И вот он вознамерился прийти в Одеон,[13] расположенный перед гаванью, где ему, то ли по народному решению, то ли еще не знаю как, было позволено проводить время. И тогда мне явился сон.
31. Сначала мне приснилось солнце, восходящее над рыночной площадью. Затем я услышал голос: "Аристид выступит сегодня в городском Совете в четыре часа". Услышав это, я проснулся и стал размышлять, было ли это во сне или наяву.
32. Созвав нужных друзей, я рассказал им об этом повелении. Мы послали письмо в городской Совет, потому что названное время приближалось, и тотчас выехали сами. Несмотря на то, что при такой спешке многие ни о чем не успели узнать, городской Совет был полон народа, так что ничего не было видно, кроме человеческих голов, и между людьми нельзя было протиснуть даже руку.
33. Со всех сторон слышался шум, и одобрение, и, сказать по правде, такой великий восторг, что я не увидел ни одного сидящего, ни когда готовился взойти на кафедру, ни когда говорил свою речь. С первых слов все люди стояли. Они печалились, радовались, изумлялись, соглашались, издавали крики, доселе мной неслыханные, и каждый считал своим долгом говорить мне лучшее, что мог.
34. Покинув городской Совет, я пошел к купальне, и здесь кто-то сказал мне, что недавно кое-кто предупредил Совет о своем выступлении за три дня, а собрал в Одеоне всего семнадцать человек; только с этого дня он и образумился.
Что было дальше, я рассказывать не буду. Я и об этом бы не вспомнил, если бы не желал показать, как ясен был мой сон и как об этом позаботился Бог. И это пришлось кстати к моему рассказу о том, как сам Бог заставил меня подняться и приехать в Смирну.
35. А немногим позже Он привел меня в Эфес, предсказав мне победу в красноречии и так меня воодушевив, что я проснулся с криком об Эфесе. Но о том, что там произошло, мне рассказывать не к лицу. Кто желает знать, те найдут, у кого спросить.
Однако сколь многим я обязан Богу в моем красноречии, об этом должен я попробовать рассказать, ничего не пропуская. Ведь будет странно, если я сам или кто другой расскажет о том, какие лекарства Бог давал для моего тела, даже когда я сидел дома, и промолчит о том, как Он, вылечив тело, укрепил мою душу и умножил славу моих речей.
37. Я хорошо убедился и других убедил в том, что ни одна из моих заслуг перед людьми не сделала меня ни тщеславным, ни надменным. Ведь я этим не унизил ни нескольких, ни многих. И я не думаю, что гордиться своими заслугами следует больше, чем стыдиться своего тщеславия.
38. Бог являл мне свою помощь с удивительным постоянством. Это было и в Смирне немного лет спустя, во время замечательного моего выступления. Бог велел мне идти в городской Совет, но основательно поев. Я так и сделал. А в Совете сидел, как сторож, один человек со странной кожей. Увидев меня с моими спутниками, он попросил меня позволить ему, как обычно, первому произнести речь и занял время до самого полудня.
39. После него вошел я и произнес речь против софистов. Это был лучший из моих дней, посвященных красноречию. Я говорил вволю, сколько было времени, и публика с жадностью ловила каждое мое слово. Но, что было дальше, нельзя ни сказать, ни вообразить.
40. Когда я закончил и встал, чтобы удалиться, как полагается в любом состязании, слушатели не выдержали и в один голос начали требовать, чтобы я остался и, выбрав новую тему, говорил еще одну речь. Сначала я отказывался, ссылаясь на то, что время уже позднее. Но, когда просьбы стали все упорнее, я вспомнил о своем сновидении, в котором Бог предупредил меня не приходить голодным, чтобы иметь довольно сил для состязания.
41. Я согласился. Как только подошла моя очередь, я не удержался и признался в пророчестве Бога и в том, что пришел подготовленным. Слушатели всему удивлялись. Когда же я закончил, силы мои вконец иссякли, и я покинул Совет незадолго перед заходом солнца. А на следующий день я опять состязался в красноречии перед теми же самыми слушателями, так как и к этому побудил меня Бог.
42. Расскажу я, пожалуй, и о своей недавней поездке в Кизик, которая случилась через пять лет после первой, в тот же самый месяц и почти в те же самые дни, перед Олимпийскими играми.[14] От первой поездки она отличалась мало. В первый день я воздерживался от пищи, и вода была испорчена, и ясно было, что из-за тучи комаров заснуть не удастся. На следующий день ранним утром, наскоро перекусив, я поехал дальше. Когда же я возвращался, то из-за дождя остановился вблизи Горячих Источников (и это тоже было мне предсказано), но есть не стал. И только на следующий день после моего возвращения Бог повелел мне поесть.
45. В городе я проводил время примерно так, как мне было предсказано во сне. А сон мой был вот какой. Я сам попросил Бога о знамении, потому что там и суд заседал, и друзья мои просили меня зайти к ним.
44. Мне приснилось, будто я ждал случая, чтобы подойти к императору. Пока тот приносил жертву, я лежал на земле. Когда же рядом с моими руками оказался бьющийся в судорогах петух, я поймал его и понял, что это предзнаменование. С петухом в руках начал я свою речь. Я начал ее с того гомеровского эпизода, когда Одиссей, наполнив кубок, обращается с речью к Ахиллу.[15] И я сказал так: "Во благо государя, во благо обоих государей, во благо всем нам!"
45. Император удивился и, убедившись в моем красноречии, сказал, что считает его столь же почетным, как и любое другое занятие. Но добавил: "Только если слушателей будет человек пятьдесят". Я же ответил: "Если ты пожелаешь, государь, будут и слушатели. Но как ты удивишься, - сказал я, - узнав, что все, что ты сейчас говоришь, предсказал мне еще Асклепий". Я был готов показать ему свои записи, но тут он куда-то повернулся, а я подумал, что пора выступать. А затем мне приснилось, что я еду в Кизик.
46. Это и побудило меня к поездке. А когда я оказался в городе, то и градоначальники, и остальной народ проявили ко мне великую благосклонность. Однако я не пошел в собрание, хотя меня ожидали там каждый день и устраивали невероятные приготовления, но вел занятия у себя дома для немногих избранных. И пророчество, данное мне во сне, почти исполнилось, потому что слушателей было около пятидесяти человек.
47. Когда же мое пребывание в городе затянулось, явились другие сновидения, приказывавшие мне уехать, хотя и город, и люди были мне очень по сердцу. Эти сны внятно говорили, что я не должен находиться в местах за Геллеспонтом. И мы вернулись, потому что в это время всенародно приносили жертвы Зевсу Олимпийскому, и мне были явлены многие знаки, что я должен при них присутствовать и в них участвовать.
48. Все это время мне было так легко и радостно, как еще ни разу с начала болезни. И когда я был в Кизике, и после того, как вернулся оттуда, все шесть месяцев подряд я чувствовал себя совсем здоровым. Я вставал утром, подолгу и часто гулял днем и почти вернул свое прежнее здоровье. И я не прекращал своих обычных занятий, так что все за меня радовались и частным образом, и публично. Когда же я на несколько дней заболел, то Бог исцелил меня удивительным, но привычным способом.
49. С севера дул осенний ветер. Я не мог пошевелиться и не решался встать с постели. Но Бог повелел! Я расскажу об этом сне, потому что он все еще звучит в моих ушах, и нет причин о нем умалчивать. Приснилось мне, будто два врача, придя к моему дому, беседовали перед дверью о холодной ванне и прочих вещах. Один спрашивал, другой отвечал. "Что говорит об этом Гиппократ?[16]" - спросил один. "Что же еще? - ответил другой. - Пробежать десять стадиев к морю и окунуться". Вот что, как мне показалось, я увидел во сне.
50. После этого ко мне и вправду пришли врачи, и я, удивившись точности сновидения, сказал: "Только что я видел вас во сне, и вот вы пришли. Кто из вас спрашивал, а кто отвечал, я сказать не могу. Но отвечавший сказал: кто хочет искупаться в холодной воде, тому Гиппократ велит пробежать десять стадиев". Я нарочно заменил слово "к морю" на другое, чтобы речь шла о реке, и сказал: "Пробежать десять стадиев вдоль реки". Придумал же я это, для того чтобы оставаться внутри страны: для меня было очевидно, что так и надо.
51. После этого мне приснилось, будто я собирался позавтракать. Но, вспомнив, что, согласно вещанию, прежде нужно искупаться в холодной воде, я сам встал из-за стола и остальным приказал. Один из врачей спросил меня, когда нужно купаться; и я ответил, что нужно выйти в пятом часу, а выкупаться в шестом. Ведь тяжело мыться и принимать пищу слишком рано. Хотя это и облегчает пищеварение, польза от этого сомнительная, так как потом случается бессонница.
52. "Так почему, - сказал врач, - ты до сих пор не выступил перед нами с речью?" - "Клянусь Зевсом, - ответил я, - потому что мне куда важнее обдумать письменное сочинение: ведь я должен оставить его для потомков". И я всем видом показал, что спешу, пока что-нибудь не случилось. Врач обещал мне много лет жизни; я ответил: "Если мне суждено заниматься красноречием, то я и впрямь хочу прожить много лет".
53. Таков был сон.
Река протекала мимо поместья, где я находился. Спуск к ней был каменистый и довольно крутой. И притом он был меньше десяти стадиев. Кроме того, вдоль реки бежать было нельзя, а только по кривой линии берега. Дальше река текла мимо другого поместья и имела прекрасный и очень живописный спуск.
54. Тогда я придумал вот что. Я приказал измерить веревкой расстояние от одного поместья до другого, а каждый стадий отметить знаком. Когда в итоге получилось шестнадцать стадиев, десять последних я оставил для бега, а первые шесть проехал в повозке. Выйдя из нее, я побежал, с трудом волоча ноги. Северный ветер бушевал, снося меня назад и заставляя сильно потеть. Так что, пока длился бег, я не чувствовал никакого холода.
55. Достигнув берега, я с радостью вошел в воду. Вынырнув и встав весь в песке, я искупался во второй раз в самой середине потока. Растирался же я на противоположном берегу под ярким солнцем и ласковым ветерком. Придя в соседнее поместье и пробыв там достаточно, чтобы обдумать случившееся, я вернулся, даже не успев почувствовать жажды и наслаждаясь удивительной и ни с чем не сравнимой теплотой. После этого я чувствовал легкость в теле до самой середины зимы. А что было потом зимой, Бог лечил, назначив мне определенный распорядок и образ жизни.
56. Когда вышли постановления,[17] я подумал о том, как долго меня не было в Смирне. Подумал я и о том, что я уже немолод, и о том далеком прошлом, когда я был здоров и мог ездить по городам, и о том, что из-за долгого отсутствия я боюсь лишиться даже нынешней славы. Я думал о том, о чем все люди думают, хотя хорошо знал, что все это - пустяки по сравнению с повиновением Богу. Одиночество меня больше не беспокоило: я даже извлек из него пользу. И вот, пребывая в таком настроении, я увидел сон.
57. Мне приснилось, будто я только что прибыл в Афины и поселился позади Акрополя, в доме врача Феодота. Это был самый первый дом с восточной стороны. Из него была видна задняя часть храма Афины. Этот дом стоял гораздо ниже Акрополя. За воротами в это время проходило шествие в честь Эрота. В нем участвовал вместе со всеми и Феодот, я же оставался в доме. Со мной был мой товарищ Лукий[18] и другие ораторы. Как обычно, Лукий попросил меня устроить занятия красноречием и допустить к ним юношей.
58. Один из учеников Лукия стал говорить ему обо мне разные похвальные слова и выразился так: "Он в одном лице Платон и Фукидид, Платон и такой-то..." Так он перечислил много писателей, всякий раз прибавляя кого-нибудь к Платону, словно я обладал талантами всех.
59. Взглянув на этого юношу, я сказал ему: "Верь, пожалуйста, Лукию во всем, но только не этому". И мне показалось, будто Лукий похвалил мое остроумие, но остался недоволен моей скромностью. Тогда ученик, вновь обратившись ко мне, заговорил столь красноречиво и складно, что я прервал его и сказал в шутку: "Если ты способен так говорить, то даже странно, что я нужен тебе как учитель".
60. Затем мне приснилось, что я вышел на улицу с одним из учеников и с удовольствием почувствовал свежесть воздуха. А потом погода быстро переменилась, подул южный ветер, и, казалось, то была зима, а то лето; и я заметил, что здесь воздух свежий, а дома - спертый.
61. После этого мы пошли в сторону Ликея. За ним стоял какой-то большой и прекрасный храм не меньше ста футов в длину. Нам нужно было подняться по ступеням к храму. По обеим сторонам лестницы будто бы стояли люди, протягивая, как мне показалось, масличные ветви. Когда я поднялся, маленький мальчик протянул мне три яйца. Пройдя мимо и не взяв их, я подумал, что надо было взять яйца на память. Я вернулся, взял их и пошел наверх. Оказавшись перед храмом, я отдал яйца одному из служителей, который стоял около колонны, а тот в свою очередь хотел мне дать еще одно.
62. Войдя, я увидел, что это храм философа Платона, и там стоит его большая и прекрасная статуя, и еще одна статуя, чья не помню, - справа от него. На пороге сидела очень красивая женщина, которая говорила о Платоне и его статуе. Были там и другие собеседники и разговаривали так, словно это происходило в древности. Но я сказал: "Нельзя сказать, будто так было в древности. Статуя эта слишком новой работы. Да и авторитет Платона во времена Платона был не так велик: слава пришла к нему позже".
63. Тут один из них пожелал, чтобы было целых три храма Платона, но я возразил ему: "Тогда почему не быть восьмидесяти храмам Демосфена или, предположим, Гомера?" И, продолжая разговор, сказал: "Все-таки храмы, вероятно, следует посвящать богам, а великих людей чтить, ценя их книги. Потому что самое дорогое наше достояние - слова. Ведь статуи и изображения - всего лишь памятники тел, а книги - слов". Сказав и услышав подобное, я вышел.
64. Я увидел, что приближается мой молочный брат, и вспомнил прежние времена, когда мы с ним были в Афинах. Когда же я повернулся в сторону Акрополя, чтобы идти домой, справа сверкнула молния и ударила возле самых кончиков моих волос. Я даже удивился, как они не загорелись. Мы заспорили об этом, но мне это знамение показалось благоприятным. Да и ученик, бывший со мной, сказал, что это предвещает мне славу, особенно потому, что молния была справа.
65. Потом мне приснилось, что к большинству зданий были приставлены какие-то лестницы и по ним надо было подниматься и спускаться. Это мне не нравилось. Тем не менее я как-то оказался в доме. А тем временем вернулись участники шествия в честь Эрота, и толкователь, узнав о знамении, тоже сказал, что оно благоприятное и что я сделал правильно, что принес жертвы.
66. Ибо мне был сон, что я должен принести жертвы Зевсу, Артемиде и еще какому-то богу. А потом мне приснилось, будто я позвал Евдокса, чтобы записать этот сон, так как он был очень длинным, а я хотел сохранить его в точности.
67. Вот что наряду со многим другим мне было явлено насчет моей грядущей славы и о том, что я должен оставаться в своем поместье.
[2] Герм — река в Лидии (Малая Азия).
[3] Ларисса — город в Троаде (Малая Азия).
[4] Кима — город в Эолиде (Малая Азия).
[5] Далее в греческом тексте следует испорченное место, смысл которого неясен.
[6] Гриней — портовый город в Эолиде, где находилось святилище Аполлона.
[7] Кизик — город на южном берегу Пропонтиды (Мраморного моря).
[8] ...что Афина сказала феакам. — Имеется в виду эпизод из «Одиссеи», в котором рассказывается о том, как Афина, приняв облик глашатая, сообщила феакам о прибытии странника (Одиссея) и своей речью возбудила в горожанах такое любопытство, что площадь, где находился Одиссей, быстро заполнилась народом (см.: Гомер. Одиссея. VIII. 7-16).
[9] ...словно антистрофа в ответ строфе... — Песнь хора в греческих комедиях и трагедиях традиционно делилась на строфу и антистрофу.
[10] «Облака» Аристофана (ок. 445-386 до н. э.) комедия выдающегося древнегреческого комедиографа.
[11] ...было написано «Сосимена» и другие похожие слова, возвещающие омоем спасении... — Имя Сосимена (Σωσιμένης) значит по-гречески «спасающая», «сохраняющая».
[12] ...вел нас кто-то из богов... — Имеется в виду следующий стих из «Одиссеи»: «...благодетельный бог нам какой-то / Путь указал...» (Гомер. Одиссея. IX. 142. Пер. В. В. Вересаева).
[13] Одеон — общественное здание, служившее для различных целей, в том числе для музыкальных и ораторских состязаний. Первый Одеон был построен в Афинах во времена Перикла.
[14] ...перед Олимпийскими играми. — Здесь имеются в виду Олимпийские игры в городе Кизике (Малая Азия), проводившиеся во времена Элия Аристида.
[15] ...с того гомеровского эпизода, когда Одиссей, наполнив кубок, обращается с речью к Ахиллу. — См.: Гомер. Илиада. IX. 223 и сл.
[16] Гиппократ (460-356 до н. э.) — знаменитый древнегреческий врач, основоположник научной медицины.
[17] Когда вышли постановления... — Возможно, речь идет об эдикте Антонина Пия, который ограничил число ораторов, подлежавших освобождению от государственной службы (см. также примеч. 51 к речи четвертой).
[18] Лукий. — Вероятно, речь идет о философе-платонике, ученике Мусония Руфа, лекции которого Элий Аристид посещал во время своего обучения в Афинах.
1. Так Бог направлял меня во многих делах при помощи знамений о том, что мне следует делать, и при помощи других людей, также бывших почитателями Бога. На второй год после моего возвращения из Египта и на двенадцатый год моей болезни мне явились многочисленные удивительные видения, которые посылали меня в храм Бога в Эпидавре.[1] И одно из первых было такое.
2. Кто-то, убеждая меня не отчаиваться, рассказал историю Мусония:[2] "Когда Мусоний, - сказал он, - захотел поднять на ноги какого-то больного, а тот отказывался, то в упрек ему он сказал что-то в таком роде: "Что медлишь? Куда смотришь? Или ждешь, пока сам Бог не встанет рядом и не скажет тебе эти слова? Прогони смерть из своей души, и ты познаешь Бога!""
3. "Такие слова, - сказал он, - произнес Мусоний". И после этого мне были голоса: "Спаси себя для города афинян!", и означало это - "для эллинов". Были и многочисленные пророчества относительно событий в Италии. <...>
[2] Мусоний. — Возможно, речь идет о Мусонии Руфе (ок. 30-101/102 н. э.), римском стоическом философе и учителе Эпиктета.
1. Есть обычай у тех, кто плывет по морю и путешествует по земле, давать обеты о том, что в это время заботит каждого, то есть о благополучном прибытии в место назначения. Так, один поэт уже как-то пошутил, что произнес обет о златорогом ладане.[1] Я же, о граждане, пока шел и плыл сюда, дал такое обещание, которое не чуждо Муз и Гармонии и не лишено связи с моей профессией:[2] если останусь в живых, выступить пред Городом с публичною речью.[3]
2. Но так как я не мог обещать произнести речь, величиною равную Городу, то я должен был дать другой обет, может быть, еще более трудновыполнимый, - составить такую речь, которая будет хотя бы соизмерима со столь огромным величием Города. Я взял на себя смелость выступить, как могу, раз уж другие люди выдают вещи, соизмеримые с их собственными возможностями, за божественные.
3. И если у вас, о граждане великого Города,[4] есть хоть капля уверенности в том, что я не нарушу обет, поддержите меня в этой моей смелости, чтобы при начале своей похвалы я мог сказать следующее: я встретил здесь людей, перед которыми любой, "и даже если прежде, - как говорит Еврипид, - был он Музам чужд",[5] тотчас становится искусен в гармонии, приятен для слушателей и способен говорить даже о более значительном, чем он сам.
4. Все воспевают и будут воспевать Город, хотя при этом они добиваются еще меньшего, чем те, кто безмолвствует. Ибо молчание последних не делает его ни более, ни менее значительным, но лишь оставляет недоступным для познания. Речи же первых достигают лишь противного тому, к чему они стремятся. Ибо восхваляющие не в силах ясно показать, чем они восхищаются, но поступают подобно живописцу, который, пытаясь изобразить своим искусством прекрасное и любования достойное тело, потом бросает свою затею. Всякий скажет, что такому живописцу лучше не рисовать вовсе, а позволить людям увидеть сам предмет, а не дурное подражание.
5. Так, мне кажется, обстоит дело и с этим Городом. Речи отнимают у него много чудесного - как будто кто-нибудь, желая рассказать о большом войске - таком, как у Ксеркса,[6] и поразившись его размерам, потом сказал бы, что видел десять или двадцать тысяч пеших, конницы столько-то и столько-то, но не сказал бы при этом о том, что это лишь ничтожная часть всего, что так его удивило.
6. Этот Город впервые показал, что красноречие не всесильно. Ведь о нем не то что сказать по достоинству, но даже увидеть его по достоинству невозможно. Поистине, для этого надо быть неким всевидящим Аргусом,[7] а скорее - тем всевидящим богом, который держит этот Город в своей власти.[8] Ибо кто и с каких высот сможет бдительно обозреть столькие покоренные горы, или построенные на равнинах города, или столь огромную страну, объединенную под именем одного Города?
7. Ведь как Гомер сказал о снеге,[9] выпавшем на вершинах высоких гор и холмов, который, говорит он, покрывает и цветущие равнины, и плодоносные пашни людей, и седое море, и гавани, и морские берега, - так же можно сказать и об этом вот Городе. Он покрывает вершины холмов, простирается по срединной стране, доходит до моря, где находится общее место торговли всех людей и общее место сбыта всего, что производится на земле. И в какой бы его части кто-нибудь ни оказался, ничто не мешает ему чувствовать себя в середине Города.
8. И простерся Город не по земле. Намного превосходя гомеровское сравнение, поднимается он естественным образом к самым верхним слоям воздуха, так что его можно сравнить не со снегом, покрывающим вершину, а скорее с самими горами. И как иной человек, намного превосходящий остальных ростом и силою, любит показывать эту свою силу, подняв и нося на себе других, так и этот вот Город, воздвигшийся на столь огромном пространстве, подняв на своих плечах другие равновеликие города, несет их на себе один за другим. Именно отсюда происходит его название, ибо в нем великая Сила.[10] Поэтому, если кто-нибудь пожелает полностью его распрямить и, приставив ныне высоко поднимающиеся города один к другому, расположить их на земле, которую теперь занимает Италия, то все это пространство, мне кажется, будет заполнено и обратится в единый непрерывный город, тянущийся до самой Ионии.[11]
9. О таком огромном Городе, размеры которого я, может быть, недостаточно изобразил, так как глаза могут сделать это лучше, нельзя сказать, как в остальных случаях, ни того, что он расположен в таком-то месте, ни того, что кто-то сказал о городах афинян и лакедемонян: что у первых размеры города были вдвое больше, чем его сила, а у вторых - гораздо меньше, чем его сила.[12] Ваш Город далек от этого язвительного примера. Всякий скажет об этом во всем великом Городе, что его сила соответствует его размерам. Поэтому, глядя на вашу безграничную державу, не приходится удивляться, что малая часть земли господствует над всею землей. А глядя на сам Город и границы Города, не приходится удивляться, что в его подчинении находится весь населенный мир.
10. Кто-то из сочинителей, говоря об Азии, сказал, что всею той огромной страною, над которой совершает свой путь солнце, владеет один человек,[13] и сказал неправду, потому что таким образом он лишил всю Ливию и Европу заходов и восходов солнца.[14] Но ныне ваш Город и это превзошел, ибо ваши владения равны солнечному пути, и солнце проходит свой путь над вашей землей.[15] Ведь ни морские утесы, ни Хелидонские острова,[16] ни Кианейские скалы,[17] ни ежедневный бег колесницы к морю не ограничивают вашу державу.[18] Вашему правлению не поставлены границы, и никто другой не объявляет вам, до каких пределов должна простираться ваша власть.
Море же, словно некий земной пояс, простерлось посреди населенного мира и, одновременно, всех ваших владений. 11. Вокруг него "величественные, на пространстве великом"[19] простираются материки, изобилующие для вас. Все, что произрастает в разные времена года, производится в различных странах, водится в реках и озерах, создается искусством эллинов и варваров, привозится сюда со всех уголков земли и моря. Так что, если кто-нибудь пожелает все это увидеть, ему придется или обойти весь населенный мир, или оказаться вот в этом Городе. Ибо из того, что выращивается и производится людьми, нет ничего, в чем бы здесь когда-нибудь был недостаток. Грузовых же судов, отовсюду в любое время года, даже в пору осеннего равноденствия, везущих товары, приходит сюда столько, что Город похож на некий всемирный рынок.[20]
12. Грузов из Индии и, если угодно, даже из счастливой Аравии здесь можно увидеть столько, что можно подумать, будто у местного населения деревья остались голыми, и если жители этих стран будут испытывать в чем-то нужду, то придется им ехать сюда, прося доли из своих же собственных богатств. Вавилонских одежд и украшений из заморской варварской страны здесь опять-таки можно увидеть гораздо больше, и доставлены они гораздо легче, чем если бы судам с Наксоса или Китноса,[21] везущим товары с этих островов, пришлось доставить их в Афины. Пашни же ваши - Египет, Сицилия и плодородные области Африки.
13. Никогда не перестают здесь причаливать и отчаливать суда. Так что удивительно не то, что грузовым судам не хватает гавани, но что им хватает самого моря. Как Гесиод безыскусно сказал о границах Океана[22] - что есть место, где все воды стекаются в единое начало и конец, - так же можно сказать и об этом Городе, в который все стекается. Здесь представлено все - торговля, мореплавание, земледелие, добыча металлов, искусства, какие только есть и когда-нибудь были, - все, что производится и выращивается на земле. И если кто-нибудь здесь чего-то не увидит, значит, этого не было и нет на свете. Так что нелегко решить, что больше - превосходство Города над ныне существующими городами или превосходство вашей державы над некогда существовавшими державами.
14. Теперь я краснею при мысли, что, после того как было сказано о столь великом и важном, я, за неимением иного, буду вспоминать о какой-нибудь варварской державе или эллинской силе. Скажут, что я поступаю вопреки эолийским поэтам: когда они хотели принизить своих современников, то сравнивали их с чем-нибудь великим и известным в древности, полагая, что так всего виднее их недостатки. Я же, не зная, как иначе показать превосходство вашей власти, сравню ее с властью невеликих древних государств: ведь даже великое вы обратили в малое, превзойдя его своим могуществом. Поэтому, хотя я и выберу из их истории лишь самое великое, вы, наверное, будете смеяться моим словам.
15. Прежде всего мы обратим взоры на Персидское царство, которое когда-то было у эллинов в большой славе и стяжало своему царю право зваться Великим.[23] А о меньших и более давних государствах[24] я даже не буду говорить. И мы увидим все по порядку: и размеры этого царства, и события, в нем происходившие, и как сами персидские цари распоряжались своим добром, и как обращались со своими подданными.
16. Итак, во-первых, чем для вас ныне является Атлантический океан, тем для персидского царя тогда было Средиземное море. Здесь заканчивалось его царство, так что ионийцы и эолийцы находились на краю его владений. Только раз, переправившись в Элладу, этот "царь страны Восходящего и Заходящего солнца"[25] вызвал этим великое изумление; но, блеснув своим великолепием, он вслед за этим лишился многих обширных владений. Так вот, этот человек, который был так далек от власти над Элладою и для которого уже Иония была окраиной, отстоит от вашей державы не на бросок диска и не на полет стрелы, а на целые полмира и море в придачу.
17. Однако и до этих пределов не всегда простиралась власть царя, но, в зависимости от афинских сил или спартанских удач, сегодня он царствует до Эолиды,[26] Ионии и моря, завтра же не до Ионии и моря, а лишь до Лидии[27] и не видит моря дальше Кианейских скал. Точно царь в детских играх, он из Верхней Азии переходил в Нижнюю Азию, вынужденный править лишь теми, кто согласен был ему повиноваться. Это показало войско Агесилая[28] и до него - десять тысяч Клеарха,[29] одно - пройдя до самой Фригии,[30] как по собственной стране, другие - перейдя, словно по пустыне, за Евфрат.
18. Много ли удовольствия эти цари получали от своей власти, свидетельствует мудрость Эбара,[31] который, говорят, первым сказал Киру,[32] раздраженному долгим скитанием, что если тот желает быть царем, то должен - хочет он или не хочет - обойти все части своей державы, и без этого нельзя. Пусть он взглянет на сырую кожу: те ее части, на которые он наступил, примялись к земле, а те, с которых он сошел, опять поднялись и примнутся, только когда он пройдет по ним вновь. Это были цари-бродяги, которые отличались от скифов-кочевников только тем, что объезжали свой край не в телегах, а на колесницах. Это были цари-кочевники и скитальцы, которые из-за своего недоверия и страха оставаться на одном месте действительно топтали свою страну, как сырую кожу. Вот почему они переносили свою столицу то в Вавилон, то в Сузы,[33] то в Экбатану,[34] словно пастухи,[35] которые не могли и не хотели удержать их в своей власти на все времена.
19. Поистине кажется, что они не верили, что эта держава принадлежит им. Они не думали о ней, как о собственной, и не умножали красоту и величие ее городов и деревень, но, как захватчики чужого добра, расточали его без стыда и совести, стремясь лишь к тому, чтобы их подданные были беспомощны. Соревнуясь друг с другом в убийствах, словно в пятиборье,[36] следующий всегда старался превзойти предыдущего. И это состязание заключалось в том, чтобы убить как можно больше людей, разорить как можно больше семей и родов и нарушить как можно больше клятв.
20. Вот каковы были их удовольствия от их видимого могущества - а с ними и всё, чего закон природы велит избегать: ненависть и заговоры угнетенных, измены и гражданские войны, бесконечная вражда и непрерывное соперничество.
21. Сами цари этим наслаждались так, словно они стали царями благодаря скорее проклятьям, чем молитвам, а их подданные терпели все то, что приходится терпеть от таких правителей, как о том было сказано. Ибо родителям было страшно за красивого ребенка, а мужу - за красивую жену. На казнь был осужден не тот, кто больше нагрешил, а тот, кто больше накопил. И нечего говорить, что городов разрушалось и уничтожалось тогда больше, чем теперь основывается.
22. Легче было спастись тому, кто сражался против персов,[37] чем тому, кто им покорствовал. Ибо в сражениях победить их было легко, но в собственных владениях их бесчинства не знали границ. Тех, кто им служил, они презирали, как рабов, а тех, кто был свободен, карали, как врагов. Поэтому жили они, ненавидя сами и ненавидимые другими. И, боясь своих подданных зачастую больше, чем врагов, они пускались в войну, чтобы уладить споры.
23. Все это потому, что ни персы не знали, как управлять, ни их подданные - как этому соответствовать. Ибо подданные не могут быть хорошими, когда ими правят дурные правители.[38] Власть и деспотизм больше не различались, а слова "царь" и "господин" значили одно и то же.[39] И понятно, что цари не покидали свои области, так как слово "господин" живет вне собственного дома. А когда оно простирается на города и народы, то скоро ему конец.
24. Опять-таки Александр,[40] который основал самую большую державу, какая была до вашей, и столько опустошил земель, был скорее похож на основателя государства, чем на его правителя. С ним, мне кажется, случилось то же, что бывает с обычным человеком, который приобрел большой и хороший надел земли, но умер, прежде чем собрал с него плоды.
25. Александр прошел почти весь мир, опрокинул всех своих противников, одолел всевозможные невзгоды. Но не смог он ни укрепить державу, ни завершить труды, а умер в разгар своей деятельности. Так что всякий может сказать, что он больше всех побеждал, но меньше всех правил, что он славно бился за власть, но не получил от нее никаких плодов, достойных его мысли и искусства. Это как если бы кто-то, участвуя в Олимпийском состязании и победив своих соперников, внезапно умер бы в миг победы, прежде чем принял победный венок.
26. Ибо какие законы он установил? Или какие прочные уставы дал налогам, войску и флоту? Или какой порядок он наладил в делах, сам собою приносящий привычные плоды в урочную пору? Какой способ управления он избрал для подданных? Единственный труд и памятник, достойный его гения, - это город в Египте, носящий его имя:[41] основал он его для вас, чтобы вы владели самым большим городом после вашего. Так что власть персов он ниспроверг, но сам почти не властвовал.
27. Когда же он умер, то держава македонян тотчас распалась на множество частей, и своими действиями македоняне показали, что держава эта была им не по силам. Они не умели управлять даже собственной страной, а пришлось им покинуть свою землю, чтобы властвовать над чужими. Они были больше похожи на изгнанников, чем на властителей, и это казалось загадкою: македоняне правили не в Македонии, а кто где мог, в городах и странах своих они были похожи скорее на гарнизонных солдат, чем на правителей, и казались царями, лишенными отечества.[42] Не подвластные великому царю, но предоставленные сами себе, это были, так сказать, сатрапы без царя. Как сказать, на что это было больше похоже - на царскую власть или на разбой?
28. В наше время все державные границы расширились - не измерить даже расстояния между ними. Но кто начнет свое путешествие на запад с того места, где когда-то кончалась Персидская держава, для того оставшаяся часть нынешней державы оказывается гораздо больше, чем прежняя. Нет ничего, что осталось бы за ее пределами, - ни города, ни народа, ни озера, ни урочища, кроме разве тех, которые вы считаете непригодными для жизни. И Красное море,[43] и Нильские пороги, и Меотийское озеро,[44] которые прежде слыли краями земли, стали теперь вокруг Города, как ограда двора вокруг дома. Некоторые писатели не верили в Океан,[45] что он существует и обтекает землю, и говорили, будто это слово придумали поэты в своих стихах для развлечения слушателей. Но вы этот Океан исследовали так зорко, что ни один его остров от вас не ускользнул.
29. Но вся эта держава, столь огромная и обширная по своим размерам, гораздо больше поражает совершенством своего устройства, чем охватом своих земель. Ибо не управляют ею ни мисийцы,[46] ни саки,[47] ни писиды,[48] ни другие племена из срединных земель, вторгшись силой или восстав неодолимым мятежом. Не слывет она владением царя, но принадлежит всем, кто способен ею управлять. Ни наместники здесь не ведут войну друг с другом, словно нет над ними царя, ни города не разделяются, те - ратуя против этих, а эти - против тех, ни гарнизоны не посылаются в одни города, будучи изгнаны из других. Но весь населенный мир, звуча согласнее, чем хор, молится о том, чтобы эта держава жила во веки веков, - так хорошо ведет ее этот вот предводитель хора.[49]
30. Всеми повсюду эта песня ведется одинаково. Жители гор покорствуют вам смиреннее, чем жители долин; с другой стороны, в плодородных равнинах равно землепашествуют первообитатели и переселенцы;[50] нет разницы между материком и островом, но все, словно единая страна и единый народ, безмолвно вам повинуются.
31. Все приказания исполняются по одному вашему слову и знаку легче, чем бряцание струн, и если что нужно сделать, то достаточно только подумать, как все уже исполнено. Наместники, посылаемые городам и народам, правят своими подчиненными, но и сами между собой в равной степени находятся среди подчиненных. Можно сказать, что они отличаются от своих подчиненных лишь тем, что первыми показывают, как должны вести себя подчиненные. Таков в них страх перед великим правителем, который стоит над всеми.
32. Они верят, что ему известно об их действиях больше, чем им самим. Поэтому они боятся и почитают его больше, чем раб господина, который разом и следит за ним, и приказывает. Ни один из них не столь самоуверен, чтоб не дрогнуть при имени государя:[51] он встает, он благоговейно его славит и возносит одновременно две молитвы: одну к богам - о его благополучии, а другую к нему - о своем. И если наместники хоть немного сомневаются в справедливости общих или частных жалоб своих подданных, то немедленно посылают ему письма, вопрошая, как им поступить,[52] и ждут ответа, словно хор - своего предводителя.
33. Поэтому не нужно ему утомляться, объезжая всю свою державу, и являться то одним народам, то другим, чтобы усилить свою власть, топча их землю.[53] Оставаясь на месте, он управляет всем населенным миром при помощи писем, которые, как на крыльях, прилетают к нему, раньше чем наместники успевают их написать.
34. Теперь же я скажу о том, что прекрасней всего, удивительней всего и зовет нас к благодарности словом и делом. Ведь вы, кому принадлежит эта великая держава, управляете ею уверенно и властно; именно в этом вы достигли высшего успеха, и он принадлежит только вам.
36. Вы единственные из всех правите свободными людьми. Это не Кария, отданная Тиссаферну,[54] Фригия - Фарнабазу,[55] а Египет - кому-то еще. Нельзя сказать, что народ этой страны кому-то повинуется, словно отданный в рабство тому, кто и сам не свободен. Но как граждане одного города назначают правителей, чтобы они защищали и заботились о них, так и вы, управляя всем населенным миром, как единым городом, назначаете ему правителей на основании выборов[56] для защиты и заботы, а не для того, чтобы слыть его господами. Так что когда кончается срок службы одного, то он уступает свое место другому без сопротивления, даже не дожидаясь встречи со своим преемником и не споря с ним о земле, которая ему не принадлежит.
37. Апелляции в высший суд подаются с такой же легкостью, как и апелляции от округов в местный суд,[57] и кто вынес неправедный приговор, тот боится высшего решения не меньше, чем приговоренный. Поэтому можно сказать, что наместники ныне правят так, как сами бы хотели быть управляемыми.
38. Это ли не та полная демократия, которая существовала в прежние времена? Более того, тогда на приговор городского суда нельзя было искать управы у других судей и приходилось смиряться с местным решением - кроме разве жителей маленьких городов, которые были вынуждены обращаться к иногородним судьям.[58] А бывало и так, что истец не получал желаемого даже после выигранного им дела. Однако теперь есть иной, высший Судья,[59] мимо которого никогда не проходит ни одно справедливое требование.
39. В этом Городе существует безграничное и прекрасное равенство ничтожного человека с великим, бесславного со знаменитым, бедного с богатым и знатного с безродным. Так и у Гесиода сказано:[60]
Силу бессильному дать и в ничтожество сильного ввергнуть
Очень легко...
Так и он, судья и правитель сразу, поступает только по справедливости, словно ветер в парусах корабля, который не сопутствует богатому больше, чем бедному, но равно благоприятен для всякого.
40. Доведя мою речь до этих пор, должен я сказать и об эллинах, так как чувствую стыд и страх, что покажется, будто я говорю о мелочах. Не затем, конечно, чтобы сравнивать равное с равным, но, как я уже сказал, пользуясь этими примерами лишь по необходимости, так как других перед нами нет. Не смешно ли - восхищаться вашей державою, говорить, что ничто с вами не сравнимо и все затмевается вашими успехами, и при этом ждать, не вспомнится ли для примера нечто равное? Даже если бы такое и нашлось, вряд ли бы оно вызывало подобное восхищение.
41. Мне хорошо известно и то, что по сравнению с деяниями персов деяния эллинов были менее раздутыми и вершились на меньших пространствах. Но вот превзойти варваров богатством и силой, а эллинов - мудростью и сдержанностью[61] - это мне кажется делом великим, доблестным и славнейшим, чем все остальное.
42. Итак, я собираюсь рассказать о том, что и как они совершили. И если они оказались явно неспособны сохранить гораздо меньшее, то очевидно и то, каков будет наш вывод.
43. В самом деле, афиняне и лакедемоняне делали все, чтобы добиться власти и господства. В их силах было переплывать Средиземное море, господствовать на Кикладах,[62] держать в подчинении Фракию,[63] и Фермопилы,[64] и Геллеспонт,[65] и Корифасий.[66] В этом заключалось их могущество. А получилось все равно, как если бы некто, желая обладать телесной властью над другим человеком, взамен целого тела взял бы, к примеру, обрезки его ногтей и обрывки одежд и думал бы, что владеет желаемым. Так же и они, пожелав господства, собрали по морю островки, мысы, гавани и прочие места и этим истощили свои морские силы, больше мечтая о господстве, нежели умея его добиться.
44. Более того, словно по воле жребия, оба эти города по очереди счастливо оказывались во главе всех эллинов, но ни один, можно сказать, не сохранил этого положения хотя бы одно поколение. В борьбе за господство они побеждали друг друга Кадмовыми победами,[67] как будто мало им было, что все ненавидят их противника, и им хотелось, чтобы так же ненавидели их самих.
45. Так, один лакедемонский вождь[68] довел эллинов до того, что те отложились от лакедемонян и бросились искать себе другую власть. Они отдали себя афинянам, но и в этом вскоре раскаялись, не вынеся ни чрезмерных налогов, ни взяточничества вокруг этих налогов. Каждый год они должны были покидать свои города, чтобы дать афинянам отчет о своих делах, а те посылали на их землю то своих поселенцев,[69] то сборщиков новых налогов, когда в этом являлась надобность.
46. Они больше не могли сохранять свои крепости свободными, они были в руках афинских демагогов,[70] все равно - разумных или злонамеренных. Они были обязаны принимать участие в ненужных им военных походах, часто в священные и праздничные дни. Коротко говоря, эллины не получили от афинского предводительства никакой пользы, ради которой это стоило бы терпеть.
47. Так большинство греков было разочаровано в афинянах. Но, переметнувшись снова к лакедемонянам, так же как перед этим от них - к афинянам, эллины снова оказались обмануты. Ибо сначала лакедемоняне говорили, что будут сражаться с афинянами за свободу всех эллинов, и этим привлекли к себе многих; но когда они, разрушив стены Афин, стали хозяевами положения и могли бы выполнить свои обещания, то они далеко превзошли самих афинян, утвердив во всех эллинских городах тирании под названием "декархий".[71]
48. Ниспровергнув одно господство - господство Афин, они создали на его месте господство многих своих ставленников, которые угнетали своих подданных не из Афин, не из Спарты, а сидя каждый в своей собственной области, прочно укоренясь. И если бы, начав эту войну, лакедемоняне объявили эллинам, что воюют они затем, чтобы причинить эллинам куда более зла, чем афиняне, и чтобы показать, что афинская власть была еще для эллинов свободою, то их действия подтверждали бы это как нельзя лучше.
49. И вот вскоре оказались они побеждены одним афинским изгнанником,[72] покинуты фиванцами и ненавидимы коринфянами. Море было покрыто кораблями их устроителей порядка, изгнанными за то, что не порядок, а беспорядки чинили они в городах вопреки названию их должности.
50. Беззакония их и за это ненависть к ним эллинов помогли возвышению фиванцев. Но когда фиванцы победили лакедемонян при Левктрах[73] и свергли их власть, то никто из эллинов не пожелал терпеть фиванцев за единственную эту победу - напротив, стало очевидно, что эллинам выгоднее, чтобы Кадмея[74] была под спартанцами, чем чтобы фиванцы их победили. Так все возненавидели фиванцев.
51. Все это я перечисляю не в укор всем эллинам, как когда-то сочинитель странной книги под названием "Трехглавая тварь",[75] - в этом нет для меня необходимости. Я хочу лишь показать, что до вас еще не существовало искусства управления. Ибо, если бы оно существовало, оно было бы у эллинов, которые больше всего выделялись среди других мудростью. Но это искусство является вашим открытием, и к остальным оно перешло от вас. То, что было сказано об афинянах, может быть отнесено и ко всем эллинам. Все они умели, как никто, противостоять власти, воевать с персами и лидийцами, богатеть и тратить богатство, переносить труды и невзгоды. Но в искусстве управления они были еще несведущи и, испытав в нем свои силы, потерпели неудачу.
52. Во-первых, афиняне отправляли в города гарнизоны, зачастую числом превосходившие местных жителей. Во-вторых, все те города, где гарнизонов еще не было, они вечно подозревали в измене и поэтому все свои дела осуществляли напором и силой. И добились они только двух вещей: городов за собой не сохранили, а сами вызвали всеобщую ненависть, получив от своей власти вместо пользы одни хлопоты. Превосходство их было призрачным, зато слава об их алчности - прочной.
53. И что же? Рассеявшись по городам и разделившись, они стали слабее у себя дома и не смогли сохранить свою землю, потому что зарились на чужую. Ни для защиты желаемых городов не хватало посылаемых ими войск, ни у себя они не могли оставить достаточные силы: слишком мало их оказывалось в чужой земле, слишком мало и в своем отечестве. И, расширяя свою державу, но не умея ею управлять, афиняне встали в тупик: то, к чему они стремились, противоречило тому, в чем они действительно нуждались. Если желаемое им удавалось, это оказывалось для них тяжким бременем, почти проклятием; напротив, что не удавалось, то облегчало их положение и уменьшало опасность. Они были похожи не на властителей, а на поселенцев, трудящихся ради самого труда. И в конце концов эти усилия оказывались недостаточными и делали тщетным весь их труд; и, как поэты говорят о Сизифе,[76] камень снова скатывался на прежнее место.
54. Кроме того, им было невыгодно иметь ни сильных подданных, ни слабых: сильных - из-за возможного предательства, слабых - из-за угрозы внешней войны, когда бывает нужна помощь союзников. А с союзниками афиняне вели себя как игроки, которые двигают шашки то вперед, то назад и не знают, на что решиться. Как будто желая и не желая иметь союзников, афиняне распоряжались ими второпях, сами не зная как.
55. Доходило до смешного и нелепого: против отложившихся союзников они гнали в поход еще не отложившихся, но уже собирающихся, так что те как будто шли против самих себя. Они безрассудно вели против восставших тех, кто был душой с восставшими и кому было невыгодно помогать афинянам, вместо того чтобы помогать против афинян.
56. Так что и здесь они добились противоположного тому, чего хотели и к чему стремились: желая усмирить мятежников, они и верных подтолкнули к мятежу, так как ясно показали, что если те останутся с ними, то придется воевать против своих, если же восстанут все вместе, то наверняка освободятся, потому что у афинян не останется никого, чтобы их подавить. Итак, афиняне сами вредили себе больше, чем их ненадежные союзники, так как те покидали их поодиночке, а они своими действиями толкали их к общему мятежу.
57. Таким образом, в те времена еще не было порядка управления, и афиняне, не зная его, не могли его соблюдать. И, хотя границы и уделы афинян были необширными, тем не менее афиняне не смогли сохранить даже их по причине своей неопытности и слабости. Городами они не умели управлять по-доброму и не могли удерживать их силою, так что были сразу и гнетущими, и слабыми. Поэтому, в конце концов лишившись своего оперенья, как галка Эзопа,[77] они остались одни против всех.
58. И вот все, что ускользало, так сказать, от всех прежних поколений, ныне оставлено вам одним, чтобы вы его открыли и усовершенствовали. И это не удивительно. Ибо как во всех других областях сначала накапливается материал, а затем приходит искусство, так и здесь, когда явилась величайшая и сильнейшая держава, тогда, прилагаясь к ней, развилась и наука управления, и они укрепили одна другую. Огромная держава дала опыт в управлении, а искусство управлять законно и справедливо дало вырасти самой державе.
59. Но что больше всего заслуживает внимания и восхищения, так это вопрос о гражданстве и широта вашего взгляда на него, ибо нет на свете ничего подобного этому. Всех, кто есть в вашей державе, разделили вы на две половины, а держава ваша - это весь населенный мир; и одной ее половине вы даровали свое гражданство, более прекрасное, благородное и могущественное, чем любое родство, а оставшуюся половину сделали покорной и подвластной себе.
60. И ни морские, ни земные просторы не помеха для вашего гражданства, и между Азией и Европой в этом нет никакого различия,[78] ибо всё в вашей державе доступно всем. Ни один человек, достойный власти и доверия, не остается в стороне, но под властью единого наилучшего правителя и блюстителя утверждается общее равноправие на всей земле. Жители державы словно сбираются на единой площади, чтобы получить то, чего каждый из них заслуживает.
61. Как любой город имеет свои границы и земли, так и вот этот Город границами и землями своими имеет весь населенный мир и как будто предназначен быть общею столицею этого мира. Хочется сказать: все окрестные жители собираются на этом едином для всех Акрополе.
62. Силы Города никогда не истощаются, но как земная твердь все выносит, так и он приемлет людей всей земли. И как море приемлет реки, будучи общим для них всех, и не делается больше от их притока, словно это судьба его такая - не меняться, сколько бы ни прибывало воды, а вбирать все реки в свои заливы и скрывать в своей глубине, - так и этот Город не становится больше из-за прибывающих в него людей.
63. Раз уж я завел эту речь, я хочу добавить к сказанному еще несколько слов. Я сказал уже: вы великодушны и великодушно даруете гражданство. Вас восхваляют и вашим гражданством восхищаются не потому, что вы отказываете в нем остальным, а потому, что вы ищете ему достойное применение. Слово "римлянин" вы сделали именем не жителя города, а представителя некоего общего племени,[79] и это племя - не одно из многих, а объединяет все остальные, вместе взятые. Вы не делите людей на эллинов и варваров,[80] а то разделение людей, которое вы ввели, не столь смехотворно.[81] Даровав гражданство стольким людям, что их больше, чем все эллинское население, вы в свою очередь разделили мир на римлян и не-римлян - столь далеко вынесли вы это имя за пределы Города.
64. И с тех пор, как вы разделили их таким образом, многие люди в каждом городе стали вашими согражданами в той же степени, в какой они - сограждане своих сородичей,[82] хотя некоторые никогда не видели этого Города. Вам не нужны никакие гарнизоны, чтобы охранять ваши крепости, ибо в каждом городе самые сильные и лучшие мужи берегут свое отечество для вас. Вы же окружаете каждый город двойной заботой - как с вашей стороны, так и со стороны его жителей.
65. Никакая зависть не проникает в вашу державу, так как вы первые отреклись от нее, открыв перед всеми одинаковые возможности и предоставив тем, кто на это способен, быть попеременно не только правимыми, но и правящими. Более того, эти правящие не вызывают ненависти у остальных. Из-за того, что законы в этой державе общие, как в едином городе, естественно, что правители управляют державой не как чужим, а как собственным добром. Кроме того, по этим законам всем дана свобода прибегнуть к вашей защите от произвола сильных: если последние осмелятся нарушить какой-нибудь закон, то их немедленно постигнет ваш гнев и наказание.
66. Таким образом, нынешний порядок, понятным образом, удовлетворяет и устраивает как бедных, так и богатых. И по-другому жить невозможно. В ваших законах существует единая и всеобщая согласованность. И что прежде казалось невозможным - управлять державой, и такой большой державой, властно и по-доброму - пришло в ваше время.
67a. Поэтому города свободны от гарнизонов. Нескольких пеших и конных отрядов достаточно для того, чтобы защищать целые народы. И они не размещены по городам, но рассеяны по всей стране, так что многие народы не знают, где сейчас находится их охрана. Если же какой-то город так вырос, что способен сам у себя поддерживать порядок, вы не отказали в этом его жителям из зависти, что они будут о нем заботиться и его блюсти.
68. Но у кого для этого нет достаточных сил, тем управлять небезопасно. Довериться руководству более опытных людей - это, как говорится, "второе плавание".[83] А довериться вашему руководству - как оказалось ныне - даже первое. Поэтому все ваши подданные крепко держатся за вас и не раньше вас покинут, чем пловцы - своего кормчего. Как летучие мыши в пещерах крепко цепляются друг за друга и за камни,[84] так все люди льнут к вам в великом страхе и заботе, чтобы никто не оторвался от этого союза. Они скорее будут бояться, чтобы вы их не оставили, чем сами оставят вас.
67b. Поэтому все города отсылают вам ежегодную дань с большей радостью, чем иные сами собирают ее с других. И это справедливо.
69. Нет больше споров о власти и первенстве, из-за которых раньше вспыхивали все войны. Вместо этого одни города наслаждаются покоем, как река в бесшумном течении. Они рады, что освободились от страданий и бедствий, так как поняли, что сражались с бесплотными призраками.[85] Другие же не знают и не вспоминают о том, чем они владели прежде: эти города, охваченные когда-то смутой и взаимной враждой, вдруг возродились на погребальном костре, как в мифе памфилийца или, может быть, Платона,[86] и все разом достигли превосходства. Как это случилось, они объяснить не могут, а могут лишь восторгаться своим нынешним состоянием - как будто они проснулись и увидели, что сон их стал явью и они в нем живут.
70. Войны, даже если они когда-то и велись, кажутся теперь неправдоподобными, и большинство людей воспринимает рассказы о них, как мифы. А если где-нибудь на границах и возникнет война - что естественно в такой огромной державе, когда геты безумны, ливийцы злополучны, а народы у Красного моря злонравны[87] и не способны наслаждаться тем, что имеют, - то и сами эти войны, и слухи о них вскоре, конечно, проходят без следа, подобно мифам.
71a. Вот какой прочный мир вы всюду поддерживаете, несмотря на то, что привыкли воевать.
72a. О державе вашей, о гражданском ее распорядке, и какой путь вы избрали, и каким образом ее обустроили - об этом мы сказали. Теперь же пора поговорить об армии и военной службе - о том, что вы здесь изобрели и какой завели порядок.
71b. Ибо у вас нет такого, чтобы вчерашние сапожники и плотники сегодня стали латниками и всадниками, или чтобы недавний пахарь вдруг, как актер за сценой, переоделся в солдата. Вы не стали смешивать все дела, как бедняки, которые сами и еду готовят, и дом стерегут, и постель постилают. И не стали ждать, чтобы вражеский удар поневоле заставил вас сделаться солдатами.
72b. Удивительна в этом ваша мудрость, и в целом мире нет другого подобного примера.
73. Правда, и египтяне в военном деле достигли успехов, так как имели постоянное войско и, казалось, устроили его мудрее всех. Кто воевал за страну, те содержались у них особо и отдельно от остальных: в этом, как и во многом другом, египтяне, говорят, превзошли мудростью остальные народы. Вы же, мысля точно так же, устроили войско по-другому, умнее и лучше. Ведь у египтян войско не имело равных со всеми прав: воины с их вековечной тяжкой службой почитались у них ниже, чем мирные жители, и это было несправедливо и ненавистно для солдат. У вас же все имеют одинаковые права, так что существование постоянного войска себя оправдывает.
74. Поэтому вы и превзошли своей отвагой и эллинов, и египтян, и всех, кого только можно назвать. Как они отстали от вас на поле боя, так еще того больше - в образе мыслей. Ибо, с одной стороны, вы сочли недостойным вашей благоденствующей державы, чтобы жители этого Города несли службу и бедствовали на войне. С другой стороны, вы не доверили защиту вашего отечества наемникам. Наконец, войско вам нужно было иметь заранее, до того, как в нем возникнет нужда. Как же вы поступили? Вы создали собственное войско и ничем не обременили своих граждан. Сделать это вам позволил ваш взгляд на вашу державу, в которой вы не признаете чужеземцами никого, кто может и хочет быть вам в чем-то полезным.
75. Итак, как же была образована ваша армия? Вы прошли по всей подвластной вам земле, рассмотрели тех, кто пригоден к службе, и, отобрав их, заставили покинуть родину, а вместо этого сделали их гражданами вашего Города, так что теперь они даже стыдятся сказать, откуда они родом. Сделав их согражданами, тем самым вы сделали их солдатами; так и вышло, что жители этого Города не несут военную службу, те же, кто ее несет, считаются его гражданами ничуть не меньше их. Так, ставши воинами и утративши гражданство в своем прежнем городе, они с этого дня стали стражами и гражданами вашего Города.[88]
76. Все повинуются такому порядку, и ни один город не ропщет. Ведь вы требуете от каждого столько новобранцев, сколько они без ущерба для себя могут дать, потому что для собственного войска их слишком мало. Так что тех, кто уходит в армию, все города провожают ласково, видя в них своих представителей в ней. Своего же войска ни один город не имеет и рассчитывает только на вас: ведь ради этого и встали в строй их сограждане.
77. И, собрав отовсюду людей, самых пригодных для военной службы, вы придумали, как получить от этого наибольшую пользу. Вы решили, что, если даже те, кто отроду лучше и крепче всех, все-таки долго упражняются, чтобы в играх и состязаниях получить победный венок, то те, кому предстоит биться и побеждать в настоящих великих сражениях во славу такой державы, даже если они самые сильные, способные и отборные, все равно они должны упражняться, чтобы победить.
78. Этих-то людей, отобрав и обтесав их из разных народов, вы причастили к власти, дав им все, о чем я сказал. Поэтому они больше не будут завидовать остальным, остающимся в Городе, из-за того, что изначально не имели с ними одинаковых прав, - напротив, они будут считать честью для себя получить их гражданство. Таким вот образом отыскав и настроив своих воинов, вы их отвели к границам державы и расставили там, назначив оборонять одним одно, а другим другое.
79. Вместе с этим вы обдумали и решили, что вам делать с крепостными стенами, - пора мне сказать и об этом. Ибо этот Город нельзя назвать ни лишенным стен, как это было у надменных лакедемонян, ни окруженным такими пышными стенами, как Вавилон или какой другой укрепленный город, раньше или позже Вавилона. Наоборот, вы показали, что даже укрепления Вавилона - лишь ребячество и женская забава.[89]
80. Вы сочли, что было бы неблагородно и не в вашем духе окружать стенами сам Город, словно бы прячась или укрываясь от своих подданных, как хозяин, страшащийся рабов. Вы от стен не отказались, но окружили ими не Город, а державу. На самых отдаленных ее рубежах вы воздвигли великолепные и достойные вас стены. Зарубежные народы видят их воочию, а кто захочет увидеть их из Города, для того дорога к ним будет длиться месяцы и годы.
81. Так, за самым дальним кругом населенных земель вы легко, как при укреплении города, провели вторую линию, другой круг, более широкий и лучше охраняемый. Здесь поставили вы стены и воздвигли при границе города, тут одни, там другие, заселили их жителями, дали в помощь им ремесла и установили порядок во всем остальном.[90]
82. Ваше войско, как ров, кольцом окружает населенный мир. Так что окружность этого круга, если ее измерить, составит не десять парасангов,[91] и не двадцать, и не чуть побольше, а столько, сколько даже не назовешь сразу - сколько от населенной Эфиопии до Фасиса[92] и сколько от верховьев Евфрата на запад до крайнего большого острова.[93] Все это, можно сказать, включено в кольцо и окружность стен.
83. Они не построены из горной смолы и обожженного кирпича, они не стоят, блестя штукатуркой.[94] Такие стены часто воздвигаются повсюду, плотно и крепко сложенные из камней, - как сказал Гомер о стене дома[95] - бесконечные ввысь и сияющие ярче меди.
84. Но кольцо ваших стен гораздо больше и внушительнее, оно всюду несокрушимо и прочно, и оно блистательней всех на свете стен, ибо нет других, крепче этих. А хранители этих стен - люди, не привыкшие к бегству, плотно сомкнутые всем оружием, как те мирмидоняне,[96] о которых говорит Гомер, уподобляя их такой стене.[97] Шлемы их настолько плотно сдвинуты, что и стрела не пролетит. Щиты, поднятые над головой и готовые к ударам с воздуха, крепче тех, которые делаются в этом Городе, и выдерживают даже копыта всадников - поистине впору сказать словами Еврипида:
Сколько меди там ярко блестящей,
Словно молнии в поле блещут.[98]
Панцири соединяются так, что если поставить между ними легковооруженного воина, то два щита с двух сторон закрывают его, каждый до половины.[99] А их копья, падая одно за другим, словно с неба, настигают друг друга и разят. Такова у вас оборона в кругу стен, и таков ваш надзор за миром по всей земле.
85. Некогда царь Дарий[100] с Артаферном и Датисом,[101] захватив какой-то город на острове, накинули на него сеть и пленили его жителей.[102] Вы же, охвативши сетью весь населенный мир, если можно так сказать, оберегаете все его города в равной мере силами их граждан и чужеземцев, которых, как я сказал, вы выбрали и увели, обещав, что если они доблестно себя явят, то не пожалеют об этом. Ведь не всегда человек высшего сословия происходит из знати, а человек среднего сословия - из средних и так далее; но каждый может занять то место, которое он заслуживает, так как не слова, а дела выявляют достоинства людей. И вы показали это всем на своем примере. Так что все теперь считают праздность несчастьем, а деятельность - путем к цели своих молений. Против врагов ваши воины единодушны, но друг с другом всегда соперничают в жажде быть первыми. И они единственные из людей, кто молится о встрече с врагами.
86. Поэтому любой, увидев выучку и строй ваших войск, подумает о том, что если даже врагов будет "в десять и двадцать крат" больше, как сказано у Гомера,[103] то все равно, сойдясь с ними, враги погибнут все до одного. А взглянув на набор и положение вашей армии, он скажет и припомнит то, что египтянин сказал Камбису,[104] когда тот разграбил страну и разрушил храмы. Стоя на стенах Фив, египтянин протянул царю ком земли и чашу с водой из Нила[105] в знак того, что, до тех пор пока тот не сможет унести в добычу сам Египет вместе с Нилом, ему не уничтожить богатств Египта: пока страна и река остаются на месте, египтяне вскоре снова будут иметь столько же, и богатства Египта никогда не иссякнут. То же самое можно подумать и сказать о вашем войске: до тех пор пока кто-нибудь не сможет поднять саму вашу страну с ее основания и, опустошив, уйти, и пока сам населенный мир будет стоять на своем месте, ваше войско будет пополняться беспрепятственно - со всего мира будет к вам прибывать столько силы, сколько пожелаете.
87. Показали вы и в военной науке, что все остальные перед вами - сущие дети. Ибо воинам и военачальникам вы велели упражняться не только ради победы над врагом, но прежде всего ради самих себя. Каждый день воин занимает свое место в строю и никогда его не оставляет. Словно в вечном хороводе, каждый знает и блюдет свое место, и в низком положении не завидует вышестоящим, так как и ему самому строго подчиняются все нижестоящие.
88. Жаль, что кто-то уже сказал о лакедемонянах, будто у них войско почти все состоит из начальников над начальниками.[106] Лучше бы эта фраза подождала вас и была впервые сказана о вас, так как раньше для нее не было оснований. Войско лакедемонян и впрямь было такое маленькое, что в нем впору было всем быть начальниками. В вашем же войске столько служивого народа из стольких племен, которых и по имени всех не назовешь, что удивительно, когда все, начиная с того командующего, который один проверяет все и наблюдает за всем - за народами, городами, войском, - и заканчивая начальником над четырьмя и даже двумя воинами (промежуточные звенья я пропускаю), сами могут зваться военачальниками. И как при вращении пряжи из множества волокон получается все более и более тонкая нить, так большие части вашей армии состоят из все более мелких подразделений. Разве этот порядок не превыше всех человеческих возможностей?
89. В самом деле, хочется сказать гомеровские слова, немного переделав конец:
Зевс лишь один на Олимпе имеет такую державу.[107]
Ибо, когда один правитель управляет столь многими; когда его помощники и посланцы[108] много ниже, чем он, но много выше, чем их подчиненные; когда они молча, без шума и смущения исполняют все дела; когда нет места для зависти и всюду царят Правда и Стыд,[109] а награда за доблесть не минует никого - разве не победительна правота этой строчки?
90. Кажется мне, что вы установили в этом государстве форму правления, непохожую на те, которые были у других людей. Ибо раньше считалось, что три есть формы правления:[110] две из них назывались двояко - тирания и олигархия, или царская власть и аристократия, - в зависимости от характера и нрава властителей. Третья называлась демократией, независимо от того, хорошо или плохо она работала. В каждом городе была своя форма правления - или по выбору, или по случаю.
Только в вашем государстве форма правления не такая, а представляет собой как бы соединение всех трех, только без недостатков каждой; потому она и возобладала над другими. Так что если кто посмотрит на силу народа и на то, как легко он добивается всего, чего захочет и попросит, то решит, что это демократия, но без недостатков, свойственных народу. Когда он увидит Сенат, принимающий постановления и блюдущий власть, то решит, что нет аристократии более совершенной, чем эта. Взглянув же на Эфора и Притана,[111] который возвышается над всеми и позволяет народу добиваться желаемого, а немногим - удерживать власть и силу, он увидит самого совершенного монарха, который чужд злодейств тирана, а величием превосходит царя.[112]
91. И не удивительно, что вы одни поняли и придумали, как управлять и миром, и самим Городом.[113] Ибо только вы управляете, так сказать, по воле природы. Те, кто были до вас, бывали по очереди то господами, то рабами друг другу и не имели права на власть, а захватывали ее и менялись местами, как будто играли в мяч: македоняне были рабами у персов, персы у мидийцев, мидийцы у сирийцев. Только вас - с тех пор, как вас знают, - все знают лишь как правителей. С самого начала вы были свободными и как будто призванными править, и вы отлично подготовились ко всему, что для этого нужно. Вы изобрели форму правления, какой не изобретал никто, и установили для всех неизменные законы и порядки.
92. Есть у меня мысль, которая давно меня одолевала и часто подступала к самым устам, но все время отвлекала от темы. Может быть, сейчас можно ее высказать. О том, насколько вы превосходите всех размерами вашей державы и разумностью вашего государственного устройства, я уже говорил. Теперь же, мне кажется, можно смело добавить, что все те, кто правили на земле до вас, правили отдельными народами, а не городами.
93. Ибо было ли когда на земле и море столько городов, и бывали ли они так прекрасны? Мог ли кто из людей, живших в те времена, пересечь страну так, как делаем сегодня мы - проезжая в день по городу, а то и по два-три города, как будто улицу за улицей? Так что прежние правители уступают вам не только в самой сущности власти, но и в том, какими были народы у них и какими они стали при вас. А не были они ни такими же, ни даже похожими на сегодняшние: раньше это были народы, теперь - города, впору сказать, что те правители царствовали над пустынею с крепостями над ней, вы же одни управляете городским миром.
94. Сегодня все греческие города расцветают под вашим началом. И памятники, которые в них находятся, и искусства, и убранство - все способствует вашей славе, словно прекрасное предместье вашего Города. И приморье, и равнины застроены городами, основанными или расширенными вами и при вас.
95. Вот Иония - в прошлом предмет многих споров, а ныне свободная от гарнизонов и сатрапов, она привлекает всеобщие взоры, первенствуя по красоте. И как прежде она, казалось, превосходила остальные народы изяществом и пышностью, так теперь она превзошла саму себя. Вот великий и славный город Александра в Египте - он теперь для вашей власти предмет гордости, как ожерелье и запястье среди украшений женщины.
96. Об эллинах вы заботитесь как о своих наставниках, протягивая им руку и помогая оправиться после потрясений. Лучшим - тем, кто прежде были меж ними первыми, - вы оставили свободу и самостоятельность, а остальными управляете сами, вмешиваясь в их дела умеренно, очень бережно и осторожно. Варварские же народы вы воспитываете и ласкою, и силою - в зависимости от природы каждого из них. Ведь кто правит людьми, как и те, кто объезжает лошадей, должны изучить характер этих людей и соответственно ими управлять.
97. Таким образом, весь населенный мир, как во время праздника, отложил в сторону оружие - бремя прошлого - и вольно обратился к красоте и радости. Всякое иное соперничество среди городов прекратилось, и все они соревнуются только в одном: чтобы каждый из них явился самым прекрасным и приветливым.[114] Все они изобилуют гимнасиями, водоемами, пропилеями, храмами, мастерскими, училищами. Так что с полным правом можно сказать, что весь населенный мир словно бы вновь вернулся к здоровью после долгой болезни.
98. Этим городам вы не устаете посылать ваши дары, и невозможно сказать, кто из них облагодетельствован вами больше, ибо ко всем вы испытываете одинаковую любовь.
99. И вот города сияют блеском и красотой, весь мир красуется, словно сад. Дым, поднимающийся от равнин, и сигнальные огни союзников и врагов исчезли, словно ветер унес их по ту сторону земли и моря. Вместо этого явились радующие зрелища и несчетные состязания. Подобно неугасаемому священному огню, праздники никогда не прекращаются, но переходят от одних к другим, из одного места в другое, а такое место есть всегда, ибо этого достойны все люди. И только те, кто живет не под вашей властью, - если такие еще есть - вправе сожалеть о благах, которых они лишены.
100. Лучше всех вы доказали расхожее мнение, что земля - мать и общая отчизна всех людей.[115] Ныне действительно и грек, и варвар легко может странствовать как со своим добром, так и без него, куда пожелает, как если бы он просто переходил из одного отечества в другое. И его не путают ни Киликийские ворота,[116] ни узкие песчаные дороги сквозь Аравию к Египту, ни неприступные горы, ни бескрайние реки, ни дикие племена варваров. Ибо для безопасности ему достаточно быть римлянином, а точнее, одним из тех, кто живет под вашей властью.
101. Вы исполнили на деле слова Гомера о том, что "общею всем остается земля".[117] Ибо вы измерили пространство всего населенного мира, перекинули мосты через реки, прорубили конные дороги в горах, наполнили пустыни пристанищами, укротили природу порядком и размеренной жизнью. И я думаю, что жизнь, которая существовала до вас, была такой, какой, по сказкам, была до Триптолема,[118] - суровой и грубой, почти как у нынешних горцев.[119] Сегодняшняя упорядоченная жизнь началась с Афин и утвердилась в ваше время: вы пришли вторыми, но оказались лучшими.
102. Сегодня не нужно составлять описания земель и перечислять их законы и обычаи,[120] ибо вы открыли всем путь по всей земле. Вы распахнули все ворота населенного мира и предоставили всем, кто хочет, возможность все увидеть собственными глазами.[121] Вы установили законы, единые для всех, и положили конец тому прошлому, которое забавно в рассказах, но несносно для ума. Вы сделали возможными междоусобные браки[122] и устроили жизнь всего населенного мира таким образом, словно это один дом.
103. Говорят поэты, что до владычества Зевса всюду царили раздор, смятение и смута.[123] Когда же к власти пришел Зевс, он всё привел в порядок, и титаны, низвергнутые Зевсом и богами, ему помогавшими, устранились в глубокие недра земли. То же самое можно сказать и о вас, посмотрев, каков был мир до вас и после вас. Ибо до вашего владычества в мире царил беспорядок, и всё вершилось без разума, но когда над миром встали вы, то раздоры и распри прекратились, во всём утвердился строй, и яркий свет просиял над жизнью частной и общественною: появились законы, и человеческая вера устремилась к алтарям богов.
104. Ведь, как боги прежде оскопляли своих родителей,[124] так люди прежде опустошали землю. И хотя своих детей они не проглатывали,[125] но детей друг друга и своих детей они в раздорах убивали даже перед храмами. Ныне же как самой земле, так и ее населению дарована общая и явная безопасность от всяких бедствий. Мне видится, что люди избавлены от всех зол и имеют все, чтобы хорошо жить, а боги, глядя на вас с небес, благоволят вашей державе и способствуют ее прочности.
105. Зевс - потому что вы прекрасно заботитесь о величайшем его творении - населенном мире; Гера почитается как устроительница законных браков; Афина и Гефест - ради искусств и ремесел; Дионис и Деметра - потому что благодаря им не портится урожай; Посейдон - потому что его море очищено от сражений, а военные суда в нем сменились торговыми. Хор Аполлона, Артемиды и Муз не перестает лицезреть в театрах своих служителей; Гермес чтится состязаниями и не обездолен дарами. А когда Афродита могла счастливее способствовать зачатию детей и дарить людям радости? И когда города полнее наслаждались ее долею? Благодеяния же от Асклепия и египетских богов[126] для людей умножились сегодня, как никогда. Даже Арес не остался у вас в небрежении, и не нужно бояться, что он нарушит общее спокойствие, как когда-то, обделенный на пиру у лапифов.[127] Нет, он пляшет в нескончаемой пляске на берегах окраинных рек, сохраняя оружие чистым от крови. Гелиос, от которого неспособно укрыться ничто, не стал в ваше время свидетелем ни насилия, ни несправедливости, ни иного, привычного издавна, и с понятною радостью взирает на вашу державу.[128]
106. И мне кажется, что если бы Гесиод был столь же совершенным поэтом и пророком, как Гомер, который ведал о вашей будущей державе и предрек ее появление в своих стихах,[129] то он не начал бы свой перечень людских поколений, как теперь, с золотого века.[130] Или, даже начав с него и говоря о последнем, железном веке, он не сказал бы, что его конец наступит,
после того как на свет они станут рождаться седыми.[131]
Но сказал бы, что железное поколение исчезнет с лица земли, а Правда и Стыд[132] вернутся к людям тогда, когда настанет ваша власть и держава, и жалел бы о тех, кто родился до вас.[133]
107. Таким образом, те законы и обычаи, которые вы почитаете, введены были действительно вами и с годами крепнут все более. Так что нынешний великий правитель, словно среди состязателей, настолько явно превосходит своих предшественников, что нет сил сказать, насколько он превосходит всех остальных. И можно молвить, что справедливость и закон воистину есть то, что он постановляет. Столь ясно можно увидеть, что и те, кто разделяет с ним правление, словно его родные дети, похожи на него больше, чем это было у его предшественников.
108. Но принятая нами на себя задача - речь, которая величием сравнилась бы с державою, - выше всяких сил, ибо требует почти столько же времени, сколько будет жить сама держава, то есть вечности. Поэтому лучше сделать так, как делают творцы дифирамбов и пеанов, и закончить эту речь молитвою.[134]
109. Пусть же будут призваны все боги и все дети богов и пусть они даруют этой державе и этому Городу вечное процветание до тех самых пор, пока скалы не поплывут по морю, а деревья не перестанут распускаться весной. Пусть великий правитель и его чада будут здравы и властвуют к общему благу.
Итак, на что я дерзнул, то исполнил. Плохо или хорошо - решать вам.
[2] ...которое не чуждо Муз и Гармонии и не лишено связи с моей профессией... — Музы были покровительницами не только поэзии, но и литературы вообще, в которой главенствующее положение в эпоху Элия Аристида занимала риторика.
[3] ...если останусь в живых, выступить пред Городом с публичною речью. — Написание и произнесение речей во исполнение данного ранее обета было очень характерно для Элия Аристида. Так, в проэмии к гимну «К Зевсу» Аристид говорит, что произносит его вследствие обета, данного во время молитвы о собственном спасении, когда он попал в шторм, путешествуя по морю. Другой гимн, «К Серапису», написанный приблизительно в тот же период, был также произнесен Аристидом в благодарность за свое спасение.
[4] ...великого Города... — Эпитет «великий» обычно применялся по отношению к Александрии или Антиохии. Называя так Рим, Элий Аристид хочет показать, что в его время Рим занял место этих знаменитых городов.
[5] ...«и даже если прежде, — как говорит Еврипид, — был он Музам чужд»... — Цитата из трагедии «Сфенебея» (фр. 663) афинского драматурга Еврипида (480-405 до н. э.). Полностью звучит так: «Эрот обучает человека поэтическому мастерству, даже если прежде он был чужд Музам». Это место цитирует также Платон в «Пире» в речи Агафона: «Во всяком случае, каждый, кого коснется Эрот, становится поэтом, хотя бы “дотоле он и был чужд Музам”» (Платон. Пир. 19бе. Пер. С. К. Апта).
[6] Ксеркс — персидский царь (485-465 гг. до н. э.), сын Дария Гистаспа и Атоссы, дочери мидийского царя Кира. В 480 г. предпринял знаменитый поход на Грецию, переправившись через Геллеспонт с огромной армией, которая, по словам Геродота, насчитывала до трех миллионов воинов.
[7] Аргус — мифологическое существо, имевшее сто глаз и поэтому называвшееся греками «всевидящим» (πανόπτης). Гера приставила его стражем к Ио, возлюбленной Зевса, обращенной ею из ревности в корову. Впоследствии Гермес по велению Зевса усыпил Аргуса игрой на флейте и затем убил его, а Гера перенесла глаза Аргуса на хвост павлина.
[8] ...всевидящим богом, который держит этот Город в своей власти. — «Всевидящий бог» — поэтический эпитет Гелиоса, с которым иногда отождествлялся Аполлон. Вероятно, Элий Аристид намекает здесь на сооруженный императором Августом храм Аполлона, который располагался на Палатинском холме и был самым великолепным храмом в Риме. В нем часто собирался римский Сенат и совершались важнейшие государственные дела. Таким образом, здесь проводится скрытая параллель между идеальным государством Платона (см.: Платон. Законы. XII. 945е-947), посреди которого тоже находился священный участок, посвященный Аполлону и Гелиосу, и Римской империей, которая, по мнению Аристида, и явилась подлинным воплощением этого давнего платоновского идеала государства. С другой стороны, под «всевидящим богом» Элий Аристид мог подразумевать здесь и самого римского императора, которого часто сравнивали с солнцем.
[9] Ведь как Гомер сказал о снеге... — См.: Гомер. Илиада. XII. 281-284.
[10] Именно отсюда происходит его название, ибо в нем великая Сила. — Здесь обыгрывается совпадение названия города с греческим словом ‛ρώμη — «сила», «мощь». Таким образом достигается значительный риторический эффект, служащий идее восхваления Вечного города.
[11] Иония — область в Малой Азии на берегу Эгейского моря, между Эолидой и Карией.
[12] ...что кто-то сказал о городах афинян и лакедемонян: что у первых размеры города были вдвое больше, чем его сила, а у вторых — гораздо меньше, чем его сила. — См.: Фукидид. I. 10.
[13] Кто-то из сочинителей, говоря об Азии, сказал, что всею той огромной страною, над которой совершает свой путь солнце, владеет один человек... — Речь идет об Эсхине Сократике и его диалоге «Алкивиад» (1 Krauss), фрагмент которого сохранился благодаря цитате, приведенной Элием Аристидом в сочинении «В защиту четырех» (XLVI. 222 Dindorf):
Поразмысли-ка над тем, откуда солнце восходит и куда заходит?
Но это вовсе не трудно, о Сократ, — знать подобные вещи, — ответил он.
Значит, ты уже понял, что этой огромной территорией, через которую совершает свой путь солнце и которая называется Азией, управляет один человек?
— Конечно, — сказал он. — Это великий царь.
[14] ...лишил всю Ливию и Европу заходов и восходов солнца. — То есть северную часть Африки и западную часть Евразии, которые не входили в состав Персидского царства.
[15] Но ныне ваш Город и это превзошел, ибо ваши владения равны солнечному пути, и солнце проходит свой путь над вашей землей. — Дионисий Галикарнасский в своем сочинении «Римские древности» (I. III. 6) говорит о том, что во всей мировой истории Рим — первое и единственное государство, над которым никогда не заходит солнце.
[16] Хелидонские острова — группа из пяти островов у южного побережья Ликии (Малая Азия).
[17] Кианейские скалы (или Симплигады) — две скалы по обе стороны Геллеспонта у входа в Понт Евксинский (Черное море). В мифологии эти скалы, сталкиваясь друг с другом, разбивали все, что пыталось проскочить между ними. Когда кораблю «Арго» это удалось, они навсегда остановились.
[18] ...ни... утесы, ни... острова, ни... скалы... не ограничивают вашу державу. — В этой фразе Элия Аристида содержится намек на условия так называемого Каллиева (или Кимонова) мира, ограничившие власть персидского царя. Об этом говорит Демосфен в речи «О преступном посольстве» (гл. 273). Каллий, афинский государственный деятель, зять Кимона (ок. 510-451 до н. э.), афинского стратега и предводителя антиперсидски настроенной аристократии, вел в Сузах мирные переговоры с Артаксерксом I Длинноруким (465-425 гг. до н. э.), персидским царем из династии Ахеменидов. В соответствии с условиями мирного договора, заключенного в результате этих переговоров (449 г. до н. э.) и явившегося завершением греко-персидских войн (500-449 гг. до н. э.), малоазийские греческие города получили гарантии независимости от персидского государства, а персы лишились возможности вводить флот в Эгейское море и проливы; часть мало-азийского побережья также оказалась закрыта для персидских судов.
[19] «...величественные,на пространстве великом»... — С легка измененная цитата из Гомера: «<...> но величествен он, на пространстве великом» (Гомер. Илиада. XVI. 775. Пер. H. И. Гнедича).
[20] ... Город похож на некий всемирный рынок. — Э тот образ восходит к «Панегирику» Исократа (гл. 42), где Пирей (главная гавань Афин) описан как рынок, расположенный в самом центре Эллады. С другой стороны, Страбон (XVII. I. 13) «величайшим рынком населенного мира» («μέγιστον ε̉μπόρων τη̃ς οι̉κουμένης») называет Александрию.
[21] с Наксоса или Китноса... — Два острова из группы Кикладских островов, ныне — Наксия и Фермия.
[22] Как Гесиод безыскусно сказал о границах Океана... — Имеются в виду следующие стихи:
Там и от темной земли, и от Тартара, скрытого в мраке,
И от бесплодной пучины морской, и от звездного неба
Все залегают один за другим и концы, и начала...
(Гесиод. Теогония. 736-738. Пер. В. В. Вересаева)
[23] ...право зваться Великими. — Имеется в виду титул персидского царя — Великий царь (μέγας βασιλεύς).
[24] ...о меньших и более давних государствах... Имеются в виду Ассирия и Мидия. Ктесий, греческий автор не дошедшего до нас труда «Персидские деяния» («Περσικά») в 23 книгах, описал историю этих стран в первых шести книгах своего сочинения, в то время как остальные его книги содержали историю Персии. Геродот же, напротив, не относил Ассирию и Мидию к числу мировых империй. Что касается Элия Аристида, то он в своем перечне величайших империй прошлого следует не столько за Геродотом, сколько за «Всемирной историей» Полибия, который считал самыми знаменитыми из предшествовавших Риму Персидскую и Македонскую империи (см.: Полибий. I. 2.).
[25] ...этот «царь страны Восходящего и Заходящего солнца»... — Речь идет о Ксерксе, потерпевшем со своим войском поражение недалеко от Афин, при Саламине. Элий Аристид умышленно сохраняет здесь за персидским царем титул «царя страны Восходящего и Заходящего солнца», иронизируя таким образом над упомянутым выше Эсхином Сократиком (см. примеч. 13).
[26] Эолида — местность в Малой Азии к северу от реки Герма.
[27] Лидия — область, занимавшая среднюю часть западного побережья Малой Азии.
[28] Агесилай (420-360 до н. э.) — спартанский царь, ведший успешную борьбу с персидским царем Артаксерксом. О походе Агесилая против персов см.: Ксенофонт. Агесилай. 1.
[29] Клеарх (кон. V — нач. IV ее. до н. э.) — выдающийся спартанский полководец, упоминаемый целым рядом греческих историков (см., напр.: Ксенофонт. Анабасис. II. 6. 1-15). Выдвинувшись в качестве талантливого военачальника в годы Пелопоннесской войны, Клеарх в 408/407 г. до н. э. потерпел неудачу при защите осажденного афинянами Византия (в отсутствие Клеарха город в результате предательства был сдан врагам). В 403 г. до н. э. эфоры послали Клеарха в Византии в качестве гармоста (устроителя порядка). Там, мстя за свое прежнее поражение, он проявил такую жестокость по отношению к местным жителям, что эфорам пришлось лишить его должности и изгонять оттуда силой. Клеарх, заочно приговоренный к смерти за неповиновение, бежал во Фракию, где оказался на службе у Кира Младшего, который воевал за престол со своим братом — персидским царем Артаксерксом. Клеарх возглавил войско греческих наемников, сражавшихся на стороне Кира. Как сообщает Ксенофонт, в этой войне участвовало десять тысяч греков.
[30] Фригия — область в Малой Азии.
[31] Эбар. — Скорее всего здесь имеется в виду придворный конюх персидского царя Дария (521-485 гг. до н. э.). Об Эбаре несколько раз упоминает Геродот в своей «Истории» (III. 85, 87, 88). Однако остается неизвестным, какое положение этот Эбар занимал при царе Кире.
[32] Кир II Великий (590/580 — ок. 529 до н. э.) — основатель персидской монархии, сын знатного перса Камбиса и Манданы, дочери мидийского царя Астиага. По легенде, младенцем был отдан Гарпагу, который получил приказание убить мальчика, но пощадил его и отдал на воспитание пастуху. Юношей Кир попал ко двору Астиага, который признал его своим внуком и отослал к родителям в Персию. Впоследствии Кир нанес поражение Астиагу и взял его в плен в 559 г. до н. э. Покорив Мидию, подчинил затем себе Лидию и Вавилон.
[33] Сузы — зимняя резиденция древних персидских царей.
[34] Экбатана — главный город Мидии, летняя резиденция персидских царей.
[35] ...словно пастухи... — Сравнение правителей с пастухами человеческого стада заимствовано у Платона (см.: Платон. Политик. 267d-e).
[36] Пятиборье, или пентафлон — спортивное состязание, пользовавшееся популярностью в Древней Греции и включавшее в себя бег, прыжки, борьбу, метание копья и диска.
[37] Легче было спастись тому, кто сражался против персов... — Здесь повторяется мысль, высказанная ранее Исократом в его «Панафинейской речи» (гл. 160).
[38] ...подданные не могут быть хорошими, когда ими правят дурные правители. — Та же мысль в «Истории» Фукидида вкладывается в уста Диодота, который, выступая в народном собрании против казни восставших мителенян, напоминает о необходимости справедливо управлять подданными: «Оберегать себя мы должны не суровостью законов, но бдительностью в действиях. <...> Людей свободных не должно подвергать суровому наказанию, в то время как они решили отложиться, а необходимо строго наблюдать за ними еще до восстания и заранее действовать так, чтобы отпадение и на мысль им не приходило» (Фукидид. III. 46. 4-6. Пер. Ф. Г. Мищенко и C. A. Жебелева).
[39] ...слова «царь»и«господин» значили одно и тоже. — Слово «господин» по отношению к восточным царям употребляли и некоторые греческие историки, в частности Геродот и Диодор Сицилийский.
[40] Александр Македонский (356-323 до н. э.) сын Филиппа II и Олимпиады. Родился в Пелле. Вступив на престол в двадцатилетнем возрасте после смерти отца, подчинил себе всю Грецию, взял Фивы и предпринял великий поход на Персию, описанный Аррианом в сочинении «Поход Александра». В 334 г. до н. э. перешел Геллеспонт с армией в 35 тыс. человек, из которых было 5 тыс. конницы, и в первом же столкновении с персами одержал полную победу. После чего двинулся на персидского царя Дария и сокрушил его в большом сражении при Иссе. Сам Дарий спасся бегством. Затем Александр покорил большую часть городов Финикии и Египет, где в устье Нила основал город Александрию. В октябре 331 г. до н. э. нанес окончательное поражение персам во главе с Дарием и сделался полным властелином всей Азии. Затем вторгся в Индию, разбил и взял в плен индийского царя Пора, но вскоре вынужден был повернуть назад, так как македоняне, утомленные трудностями похода, отказались идти дальше. На обратном пути столицей своей обширной монархии Александр сделал Вавилон. Умер от лихорадки в 32 года, процарствовав двенадцать лет и восемь месяцев.
[41] ...город в Египте, носящий его имя... — то есть Александрия.
[42] ...и казались царями, лишенными отечества. — Речь идет о диадохах. После смерти Александра Македонского в 323 г. до н. э. колоссальная монархия, существовавшая в качестве единого государства, распалась на части, из которых впоследствии образовалось несколько крупных государств — Египет, Сирия и собственно Македония, включавшая в себя Грецию и Пергам, — во главе которых встали ближайшие сподвижники Александра Македонского (диадохи).
[43] Красное море. — Элий Аристид, как и другие писатели II в., подразумевал под Красным морем всю акваторию от Африки до Индии, с которой в эпоху Римской империи были налажены прочные торговые связи.
[44] Меотийское озеро. — Имеется в виду Азовское море.
[45] Некоторые писатели не верили в Океан... — Так греки называли величайшую реку в мире, окружавшую, по их понятиям, землю и море. Вместе с тем они считали Океан живым существом, сыном Урана и Геи, старшим из титанов, супругом Тефисы, от которой он родил все реки и источники. Среди писателей, не веривших в существование Океана, обтекающего землю, был Геродот (см.: Геродот. IV. 36). Приводимое далее Элием Аристидом мнение некоторых писателей о том, что «это название придумали и ввели в литературу поэты для развлечения слушателей», также принадлежит Геродоту (см.: Там же. II. 23).
[46] Мисийцы — см. примеч. 64 к речи четвертой («Священные речи»).
[47] Саки — скифское племя, жившее в Средней Азии.
[48] Писиды — жители Писидии, страны в Малой Азии, расположенной у северного склона горы Тавр, к северу от Памфилии.
[49] ...так хорошо ведет ее этот вот предводитель хора — Имеется в виду римский император. Образ хора, с которым сравнивается хорошо устроенное государство, по-видимому, заимствован Элием Аристидом у Платона (см.: Платон. Законы. II. 664b-671е).
[50] ...в плодородных равнинах равно землепашествуют первообитатели и переселенцы... — Элий Аристид противопоставляет здесь современную ему действительность эллинистическому времени, когда греческие и македонские переселенцы, получившие от государства земельные наделы, в любой момент могли быть призваны на военную службу.
[51] Ни один из них не столь самоуверен, чтоб не дрогнуть при имени государя... — Намек на спартанских эфоров, которые при появлении царя не вставали вместе со всеми, а продолжали сидеть в своих креслах (см.: Ксенофонт. Государственное устройство Спарты. XV. 7).
[52] И если наместники хоть немного сомневаются в справедливости общих или частных жалоб своих подданных, то немедленно посылают ему письма, вопрошая, как им поступить... — Во времена царствования Адриана магистраты, сталкиваясь с новым фактом или сомнительным обстоятельством, не предусмотренным римским законодательством, не имели права выносить собственное решение. В подобных случаях они обращались за разъяснениями к императору. Письменное распоряжение императора, посылавшееся в ответ на запрос, называлось рескриптом.
[53] ...чтобы усилить свою власть, топча их землю. — Намек на приводимое выше (гл. 18) сравнение подданных царя Кира с сырой кожей, а метода его правления — с кожемяльным процессом.
[54] Тиссаферн (кон. V — нач. IV ее. до н. э.) — персидский сатрап в Сардах примерно с 413 г. до н. э. Во время Пелопоннесской войны поддерживал спартанцев. Однако спартанский царь Агесилай, взошедший на престол в 399 г. до н. э., дабы укрепить гегемонию Спарты над греческими городами и ослабить Персию, начал в 396-394 гг. до н. э. войну против персов. В одном из сражений Тиссаферн потерпел поражение. В 395 г. до н. э. он был приговорен к смерти. Таким образом, дойдя со своим войском до Сард, Агесилай обеспечил автономию находившимся под игом персов приморским ионийским городам, в том числе — Карий, области на юго-западе Малой Азии.
[55] Фарнабаз (кон. V — нач. IV ее. до н. э.) — персидский сатрап и главнокомандующий в Малой Азии. В 395 г. до н. э. доверил свой флот афинскому изгнаннику Конону, который нанес спартанцам поражение в битве у города Книда в Карий в 393 г. до н. э.
[56] ...назначаете ему правителей на основании выборов... — то есть консулов и преторов.
[57] Апелляции в высший суд подаются с такой же легкостью, как и апелляции от округов в местный суд... — По законам Римской империи в случае неудовлетворительного решения жалобы или иска местным судом города или даже провинции человек имел право подать апелляцию в Рим на имя самого императора. Об успешном исходе подобных апелляций с последующим пересмотром судебного дела мы знаем из личного опыта самого Элия Аристида, который подробно описал свой случай в «Священных речах» (IV. 71 и сл.).
[58] ...кроме разве жителей маленьких городов, которые были вынуждены обращаться к иногородним судьям. — То есть в тех случаях, когда населенный пункт был территориально подчинен более крупному административному центру и не имел собственных органов управления.
[59] ...теперь есть иной, высший Судья... — Имеется в виду римский император.
[60] Таки у Гесиода сказано... — Приводим полную цитату:
Силу бессильному дать и в ничтожество сильного ввергнуть
Очень легко громовержцу Крониду, живущему в вышних.
(Гесиод. Труды и дни. Пер. В. В. Вересаева)
[61] ...превзойти... эллинов — мудростью и сдержанностью... — В древности мудрость традиционно считалась добродетелью Афин, а сдержанность — неотъемлемым качеством Спарты.
[62] Киклады — острова Эгейского моря, по своему положению напоминающие круг (отсюда их название Κυκλάδες — букв, «кругообразно расположенные»). Наиболее крупные из них — Наксос, Парос, Андрос и Тенос, а также Мелос, Фера и Антипарос.
[63] Фракия — обширная область между Эгейским морем, Черным морем и Дунаем, населенная воинственным племенем фракийцев.
[64] Фермопилы — расположенный между горой Этной и морем узкий проход из Фессалии, области на востоке северной Греции, в Локриду, область в центральной части Греции. Название этого ущелья, означающее «горячие ворота» (Θερμοπύλαι), произошло от находящихся поблизости горячих источников. Во время греко-персидской войны войско Ксеркса попыталось проникнуть в Грецию через Фермопилы. Спартанский царь Леонид (ум. 480 до н. э.) с армией союзников доблестно защищал этот проход, отражая все атаки персов, до тех пор пока по подсказке предателя Эфиальта персы не обошли ущелье и не ударили Леониду в тыл. Тогда Леонид, чтобы сохранить армию, приказал отступить, а при себе оставил только триста лучших спартанских воинов. Вместе с ними он и пал в отчаянной битве с персами. Впоследствии греки поставили ему памятник как героическому защитнику отечества.
[65] Геллеспонт — пролив между Азией и Херсонесом Фракийским, соединяющий Мраморное море с Эгейским. Здесь, на побережье Геллеспонта (современное название — Дарданеллы), у небольшого греческого поселения под названием Эгоспотамы, расположенного недалеко от Херсонеса Фракийского, афиняне в 405 г. до н. э. потерпели поражение от спартанцев под предводительством Лисандра. Это событие положило конец Пелопоннесской войне.
[66] Корифасий — мыс в Мессении, юго-западной области Пелопоннеса.
[67] ...побеждали друг друга Кадмовыми победами... — Кадм — сын финикийского царя Агенора и брат Европы, легендарный основатель Фив, города в Беотии. Около Фив находился источник, охраняемый драконом. Когда Кадм убил дракона и посеял его зубы, из них выросли воины, которые перебили друг друга. В живых осталось только пятеро. Они и положили начало роду фиванцев. Выражение «Кадмова победа» означает победу, несущую гибель.
[68] ...один лакедемонский вождь... — Имеется в виду Павсаний, племянник спартанского царя Леонида, предводительствовавший спартанцами в битве с персами при Платеях в 479 г. до н. э. Возненавидев Павсания из-за его надменности, греческие союзники вскоре склонились к признанию гегемонии Афин.
[69] ...посылали на их землю... своих поселенцев... — Афинские поселенцы получали земли, конфискованные у местных жителей.
[70] ...были в руках афинских демагогов... — то есть Клеона, Гипербола и других.
[71] «Декархия» (δεκαρχία) — «правление десяти мужей», олигархическая организация власти, которую спартанцы установили в завоеванных ими городах с целью поддержания там порядка. Об этом упоминают греческие писатели (см., в частности: Ксенофонт. Греческая история. III. 4. 2, 7; VI. 3. 8; Плутарх. Лисандр. 5; Он же. Цицерон. 12).
[72] ...вскоре оказались они побеждены одним афинским изгнанником... — Имеется в виду афинянин Конон, который, командуя персидским флотом, в 393 г. до н. э. разбил спартанцев у города Книда в Карий (Малая Азия), тем самым положив конец их морскому владычеству (см. также примеч. 55). Впоследствии способствовал возрождению Афинского морского союза.
[73] ...когда фиванцы победили лакедемонян при Левктрах... — Захват Кадмеи (акрополя Фив) в 383 г. до н. э. спартанцами (лакедемонянами), которые тем самым нарушили заключенный ранее договор, стал событием, вызвавшим величайшее негодование всей Греции. В конце концов это привело к изгнанию лакедемонского гарнизона из Фив и битве при Левктрах, небольшом городе в Беотии, в 371 г. до н. э., где фиванцы во главе с блестящим полководцем Эпаминондом одержали победу над спартанцами.
[74] Кадмея — крепость в Фивах, названная в честь основателя Фив Кадма (см. примеч. 67, 73).
[75] ...странной книги под названием «Трехглавая тварь»... — Это не дошедшее до нас сочинение написано историком IV в. до н. э. Анаксименом (см.: Плутарх. Наставления о политических делах. 6). Под «трехглавой тварью» подразумевалась Греция с Афинами, Спартой и Фивами — крупнейшими и наиболее влиятельными в политическом отношении греческими городами.
[76] ...как поэты говорят о Сизифе... — Имеется в виду прежде всего Гомер, описавший тщетный труд Сизифа в Аиде (см.: Гомер. Одиссея. XI. 593-600). Царь Коринфа Сизиф, сын Эола, был наказан богами за скупость и коварство. В подземном мире он втаскивал на вершину горы мраморную глыбу, которая каждый раз скатывалась вниз.
[77] ...лишившись своего оперенья, как галка Эзопа... — Речь идет о басне Эзопа «Галка и птицы», в которой рассказывается о затеянном птицами споре, кто из них красивей всех. Галка, украсив себя перьями, оброненными другими птицами, скрыла свое истинное уродливое обличье. Однако участники спора не поддались на уловку и, окружив обманщицу, вырвали из нее все перья. В данном случае Элий Аристид намекает на то, что в своем стремлении к лидерству афиняне, подобно галке, пытались создать о себе самое благоприятное впечатление, которое не в полной мере отвечало действительности (см. выше, гл. 52).
[78] ...между Азией и Европой в этом нет никакого различия... — Греки, населявшие европейскую часть «обитаемого мира», всегда противопоставляли себя жителям Азии, которых считали грубыми и невежественными и называли варварами. О давней вражде греков и варваров, начавшейся с Троянского похода, говорит Геродот (см.: Геродот. I. 4), на которого, вероятно, и намекает Элий Аристид. С другой стороны, здесь также можно усмотреть намек на «Панегирик» Исократа (гл. 181-186), где содержится призыв эллинов к войне с персами и напоминание о том, что еще со времен Троянской войны варвары являются заклятыми врагами греков.
[79] Слово «римлянин» вы сделали именем не жителя города, а представителя некоего общего племени... — Элий Аристид здесь перефразировал знаменитые слова Исократа: «Благодаря именно нашему городу слово “эллин” теперь означает не столько место рождения, сколько образ мысли, и указывает скорее на воспитание и образованность, чем на общее с нами происхождение» (Исократ. Панегирик. 50. Пер. Э. Юнца).
[80] Вы не делите людей на эллинов и варваров... — Намек на греков, которые презрительно называли варварами все чужеземные народы, не говорившие на греческом языке и, следовательно, чуждые их культуре (см. также примеч. 78).
[81] ...то разделение людей, которое вы ввели, не столь смехотворно. — Намек на мысль платоновского Чужеземца, который высмеивает традиционное разделение человечества на греков и варваров. Варварские племена довольно многочисленны, разнородны и говорят на различных языках, и уже поэтому, считает он, не могут быть объединены в одно целое (см.: Платон. Политика. 262d-e).
[82] ...многие люди в каждом городе стали вашими согражданами в той же степени, в какой они — сограждане своих сородичей... — Имеется в виду, главным образом, правящий класс римского общества.
[83] «Второе плавание» — греческая поговорка, смысл которой заключается в том, что второе плавание удачнее первого. Ср. с латинскими пословицами: «Usus magister optimus est» («Опыт — лучший учитель»); «Repetitio est mater studiorum» («Повторение мать учения»).
[84] Как летучие мыши в пещерах крепко цепляются друг за друга и за камни... — Сравнение с летучими мышами в пещере заимствовано у Гомера (см.: Гомер. Одиссея. XXIV. 6-8), однако употреблено здесь в совершенно новом контексте.
[85] ...сражались с бесплотными призраками. — Этот образ заимствован Элием Аристидом у Платона (см.: Платон. Государство. VII. 514-517). В платоновском мифе говорится об узниках, сидящих в пещере и не видящих света солнца. В пещере горит костер, а между костром и узниками проходит дорога, закрытая от них стеной. По дороге движутся люди, несущие какие-то вещи, но узники видят лишь тени, отбрасываемые на стену светом костра. Таким образом создается следующая аллегория: узники в пещере — это люди, погруженные во мрак неведения, а костер — это солнце. С помощью мифа Платон излагает теорию познания, согласно которой все наши представления о внешнем мире и природе вещей — заблуждения, поскольку складываются в результате созерцания одних лишь вещей (в мифе — теней), а не идей, не доступных чувственному восприятию. Истинное же познание, по Платону, — полет души в умопостигаемый мир идей. Элий Аристид использует этот миф, чтобы показать, в каком заблуждении находились жители греческих городов до установления над ними власти Рима.
[86] ...как в мифе памфилийца или, может быть, Платона... — Имеется в виду миф о памфилийце, который был убит на войне, но через несколько дней, уже на погребальном огне, ожил (Платон. Государство. X. 614b).
[87] ...когда геты безумны, ливийцы злополучны, а народы у Красного моря злонравны... — Гетами здесь названы дакийцы — фракийский народ, родственный гетам и населявший Дакию, страну, расположенную между Дунаем, Тисой, Карпатами и Днестром и являвшуюся римской провинцией. В этом пассаже имеются в виду волнения в Дакии (143 г. н. э.) и на границах Египта (между августом 142-го и маем 144 г. н. э.).
[88] ...ставши воинами и утративши гражданство в своем прежнем городе, они с этого дня стали стражами и гражданами вашего Города. — Теоретически легионерами могли быть только граждане Рима, однако в правление императора Адриана был разрешен набор рекрутов на добровольной основе из жителей провинций Римской империи. Поступая на службу в армию на двадцатипятилетний срок, они тем самым получали возможность приобрести римское гражданство и освобождались от несения службы в своем родном городе, правда, лишаясь при этом права принимать участие в его политической жизни.
[89] ...укрепления Вавилона — лишь ребячество и женская забава. — Намек на Геродота, который говорит о том, что строительство укрепительных сооружений Вавилона осуществляли царицы Семирамида и Нитокрис (см.: Геродот. I. 184-186).
[90] ...воздвигли при границе города, тут одни, там другие, заселили их жителями, дали в помощь им ремесла и установили порядок во всем остальном. Римская армия способствовала широкому распространению цивилизации Средиземноморья в самые отдаленные районы империи, наладив и стабилизировав тем самым их экономическую жизнь.
[91] Парасанг — одна персидская миля; равнялась тридцати стадиям (примерно 5,5 км).
[92] Фасис — река в Колхиде, области на Черноморском побережье Кавказа.
[93] ...сколько от населенной Эфиопии до Фасиса и сколько от верховьев Евфрата на запад до крайнего большого острова. — Таким способом во времена Римской империи традиционно обозначались юг, север, восток и запад, то есть крайние точки тогдашнего населенного мира — ойкумены (οι̉κουμένη).
[94] Они не построены из горной смолы и обожженного кирпича, они не стоят, блестя штукатуркой. — Из горной смолы и обожженного кирпича были построены стены Вавилона, о которых, ссылаясь на историка Ктесия, упоминает греческий историк Диодор Сицилийский (см.: Диодор. Историческая библиотека. П. 7. 4). Что касается штукатурки, то ею и во времена Элия Аристида стены покрывались для защиты от эрозии. Однако здесь автор, вероятно, имеет в виду цветные рельефы, украшавшие стены Вавилона.
[95] ...как сказал Гомер о стене дома... — См.: Гомер. Илиада. XVI. 212-213.
[96] Мирмидоняне — дружина Ахилла, с которой тот прибыл под стены Трои.
[97] ..мирмидоняне, о которых говорит Гомер, уподобляя их... стене. — Гомер описывает тесно сомкнутые ряды войска мирмидонян, сравнивая их с плотно пригнанными друг к другу камнями стены (см.: Гомер. Илиада. XVI. 214-217).
[98] Сколько меди там ярко блестящей, / Словно молнии в поле блещут. — Еврипид. Финикиянки. 111-112. Пер. И. Ф. Анненского.
[99] Панцири соединяются так, что если поставить между ними легковооруженного воина, то два щита с двух сторон закрывают его, каждый до половины. — Речь идет о гоплитах (тяжеловооруженных воинах), под прикрытием которых обычно сражались гимниты (легковооруженные воины). Примененный здесь по отношению к римской армии образ плотно сходящихся рядов войска имеет два поэтических источника: во-первых, уже упомянутое выше гомеровское описание строя мирмидонского войска (см.: Гомер. Илиада. XVI. 214-217); во-вторых, обращение к спартанскому войску — гоплитам и легковооруженным воинам — в поэме Тиртея:
Ногу приставив к ноге и щит свой о щит опирая,
Грозный султан — о султан, шлем — о товарища шлем,
Плотно сомкнувшись грудь с грудью, пусть каждый дерется с врагами,
Стиснув рукою копье или меча рукоять.
Вы же, гимниты, иль здесь, или там под щиты припадая,
Вкруг осыпайте врагов градом огромных камней
Или мечите в них легкие копья под крепкой защитой
Воинов тех, что идут во всеоружии в бой.
(Тиртей. К согражданам. 31-38. Пер. Г. Церетели)
[100] Дарий — персидский царь (521-486 гг. до н. э.), сын Гистаспа.
[101] Артаферн и Датис — полководцы Дария, участвовавшие в битве при Марафоне (490 г. до н. э.) и потерпевшие поражение.
[102] ...захватив какой-то город на острове, накинули на него сеть и пленили его жителей. — Речь идет о захвате жителей Эретрии, упоминаемом Геродотом (см.: Геродот. VI. 101. 119) и Платоном (см.: Платон. Законы. 698c-d). Эретрийцы были взяты в плен и уведены в рабство в Азию, где Дарий распорядился расселить их в центральной области Персии — Киссии, недалеко от Суз. Выражение «накинуть сеть» происходит, по всей видимости, из интерпретации Элием Аристидом следующего места из Платона: «Датис при помощи многочисленного войска в короткое время совершенно завладел Эретрией, а в наше государство пустил страшную весть, будто ни один эретриец от него не ушел, так как его солдаты, взявшись за руки, прочесали всю Эретрию» (Там же. 698d. Пер. А. И. Егунова). Посредством этого примера оратор проводит скрытую параллель между Персидской и Римской империями, так как во времена Элия Аристида греки тоже были расселены по всей территории Римской империи, как эретрийцы — в Персии, однако в отличие от последних — не принудительно, а на основе добровольного рекрутского набора.
[103] ...«в десять и двадцать крат» больше, как сказано у Гомера... — Неполная цитата из «Илиады», являющаяся словами Ахилла, обращенными к Агамемнону:
«Если бы в десять и в двадцать он крат предлагал мне сокровищ...»
(Гомер. Илиада. IX. 379. Пер. Н. И. Гнедича).
[104] Камбис — персидский царь, сын Кира, наследовавший ему в 529 г. до н. э., покоритель Египта. Известно, что он очень жестоко обходился с побежденными и отличался свирепым характером и страстью к вину.
[105] ...египтянин протянул царю ком земли и чашу с водой из Нила... — История о египтянине и Камбисе восходит к классическим источникам. Однако у Элия Аристида мы встречаем совершенно новую интерпретацию общеизвестного исторического анекдота. В то время как на самом деле поступок египтянина являлся не чем иным, как обычным предложением победителю земли и воды в знак смирения и покорности, здесь он истолкован как демонстрация политической независимости Египта и служит идее прославления мужества и гордости египтян.
[106] ...кто-то уже сказал о лакедемонянах, будто у них войско почти все состоит из начальников над начальниками. — Имеется в виду Фукидид, который так описывает передающуюся по цепочке команду на поле сражения: «...ведь когда у лакедемонян царь участвует в походе, то все приказы исходят от него. Он передает необходимые распоряжения полемархам, те — лохагам, лохаги — пентеконтерам, эти же — эномотархам, а последние, наконец, — эномотии. Таким образом, приказы царей идут в одном и том же порядке и последовательности и быстро достигают своего назначения. Ведь лакедемонское войско почти целиком состоит из начальников над начальниками, и ответственность за точное выполнение приказов лежит на целом ряде лиц» (Фукидид. V. 66. 3-4. Пер. Г. А. Стратановского). Войско лакедемонян делилось на отряды (моры) — пешие и конные — и мелкие подразделения из двадцати пяти человек (эномотии); во главе моры стоял полемарх; его помощниками были четыре лохага, восемь пентеконтеров и шестнадцать эномотархов.
[107] ... Зевс лишь один на Олимпе имеет такую державу. — Точная цитата: «Зевс лишь один на Олимпе имеет такую обитель» (Гомер. Одиссея. IV. 74. Пер. В. А. Жуковского).
[108] ...помощники и посланцы... — Под помощниками (διάκονοι) и посланцами (πρέσβεις) имеются в виду представители всаднического и сенаторского сословий, из числа которых обычно избирался legatus pro praetore — императорский наместник в римских провинциях.
[109] ...правда и стыд... — Здесь перефразируются знаменитые слова Гесиода, рисующего ужасную картину будущего, которое ожидает людей железного века:
К вечным богам вознесутся тогда, отлетевши от смертных,
Правда и Стыд.
(Гесиод. Труды и дни. 199-200. Пер. В. В. Вересаева)
Вероятно, под влиянием Платона слово «совесть» (νέμεσις) в цитате из Гесиода Элий Аристид заменяет словом «правда» в значении «справедливость» (δίκη). Платон рассказывает о том времени, когда люди еще не знали искусства политического управления, и Зевс, опасаясь хаоса среди людей, послал к ним Гермеса, с тем чтобы тот принес на землю «справедливость и стыд» («δίκη καὶ αι̉δώς») — см.: Платон. Протагор. 320d-322d.
[110] ...раньше считалось, что три есть формы правления... — Здесь Элий Аристид мог опираться на самые различные источники. Однако наиболее вероятными являются Платон и Эсхин. У Платона Чужеземец рассказывает Сократу о пяти формах государственного устройства почти в тех же самых выражениях (см.: Платон. Политик. 291d-292a). С другой стороны, у Эсхина говорится, что «у всех людей есть только три способа государственного устройства: власть единоличная, власть немногих и власть народная; при единоличной власти и власти немногих государство управляется по произволу начальствующих, и лишь при народной власти — по незыблемо установленным законам» (Эсхин. Против Ктесифонта. 6. Пер. М. Л. Гаспарова).
[111] Взглянув же на Эфора и Притана... — Имеется в виду римский император. Эфоры — пятеро должностных лиц в Спарте, ежегодно избиравшихся из народа, главным образом, для наблюдения за действиями всех прочих должностных лиц и даже самих царей. И хотя позднее эфоры служили интересам олигархии, в более ранние времена они защищали права народа и всегда, даже когда в их руках сосредоточилась аристократическая власть, считались демократическим элементом в лакедемонском государственном устройстве. Цицерон, описывая спартанских эфоров, сопоставляет их с римскими народными трибунами (tribuni plebis). Поэтому, когда Элий Аристид называет римского императора Эфором, он имеет в виду полномочия императора как народного трибуна и представляет его защитником народа. Должность притана в греческих полисах возникла в период борьбы аристократии против тирании и сразу же стала оплотом аристократической власти. В Афинах пританами назывались пятьдесят человек Совета, которые в течение одного года председательствовали в Совете и управляли делами государства. Таким образом, называя императора Пританом, Элий Аристид подразумевает под этим всю полноту его неограниченной власти.
[112] Так что если кто посмотрит на силу народа и на то, как легко он добивается всего, чего захочет и попросит, то решит, что это демократия, но без недостатков, свойственных народу. Когда он увидит Сенат, принимающий постановления и блюдущий власть, то решит, что нет аристократии более совершенной, чем эта. Взглянув жена Эфора и Притана, который возвышается над всеми позволяет народу добиваться желаемого, а немногим — удерживать власть и силу, он увидит самого совершенного монарха, который чужд злодейств тирана, а величием превосходит царя. — Повторение знаменитого места из Полибия, в котором восхваляется государственное устройство Рима как система государственного управления смешанного типа (см.: Полибий. Всемирная история. VI. 11). Однако в отличие от Полибия, который признает за всеми формами правления равную значимость, для Элия Аристида идеальным политическим строем является строй монархический, воплощением которого он считает римского императора. Император одновременно представитель и аристократии, и широких слоев населения, так как, с одной стороны, заботится о благе и интересах народа, а с другой — стоит во главе аристократической партии. Он пресекает любые попытки подорвать существующий общественный строй и порядок. Восхваление государственного устройства смешанного типа встречается также у Платона (см.: Платон. Законы. III. 693). Таким образом, Элий Аристид показывает, что Римская империя и есть то самое идеальное государство, которое когда-то описал Платон.
[113] ...вы одни поняли и придумали, как управлять и миром, и самим Городом. — Эта мысль принадлежит Полибию, который, сравнивая римлян со спартанцами, показал, что государственный строй последних подходил только для управления маленькой Лаконией, но не всей остальной Грецией (см.: Полибий. Всемирная история. VI. 48-50).
[114] ...и все они соревнуются только в одном: чтобы каждый из них явился самым прекрасным и приветливым. — Элий Аристид переосмысливает здесь идею Гесиода, который говорит о том, что единственное соперничество, допустимое между людьми, — это честное соревнование в труде (см.: Гесиод. Труды и дни. 11-26).
[115] Лучше всех вы доказали расхожее мнение, что земля — мать и общая отчизна всех людей. — Имеется в виду популярная стоическая доктрина о всеобщем братстве людей. Плутарх говорит о том, что мечта стоика Зенона о государстве, общем для всех людей, была осуществлена Александром Македонским, который смешал между собой различные народы и заставил жителей созданной им огромной империи считать своей родиной всю Вселенную (см.: Плутарх. О судьбе и доблести Александра. I. 6).
[116] Киликийские ворота — самый известный перевал в горах Тавра, один из наиболее удобных путей из восточного Средиземноморья в Анатолию. Современное название — Гёлен-Богаз. Киликия — область на юго-восточном побережье Малой Азии, служившая в римскую эпоху пристанищем для пиратов. В 101 г. н. э. была завоевана римлянами и превращена в провинцию Рима.
[117] ...«общею всем остается земля». — Неполная цитата из Гомера. Приводим стих целиком: «Общею всем остается земля и Олимп многохолмный» (Гомер. Илиада. XV. 193. Пер. Н. И. Гнедича). В этом месте поэмы повествуется о разделении Вселенной между тремя богами — Посейдоном, Аидом и Зевсом.
[118] Триптолем — сын элевсинского царя Келея, любимец Деметры, изобретатель плуга, способствовавшего стремительному развитию земледелия и цивилизации в целом. Считался также основателем культа Деметры. Для афинян фигура Триптолема имела особое значение. Известно, что выдающийся афинский драматург Софокл написал на этот мифологический сюжет одну из своих ранних пьес под названием «Триптолем», возможно, входившую в состав самой ранней его тетралогии. К сожалению, до нашего времени от этой трагедии сохранилось лишь несколько фрагментов.
[119] ...жизнь... была... суровой и грубой, почти как у нынешних горцев. — О примитивной жизни, которую вели македонцы в горах, до того как Филипп сделал их жизнь более цивилизованной, также говорит Александр Македонский в сочинении греческого историка Арриана (см.: Арриан. Поход Александра. VII. 9. 2).
[120] Сегодня не нужно составлять описания земель и перечислять их законы и обычаи... — О пользе таких описаний земли говорит Аристотель (см.: Аристотель. Риторика. I. 4).
[121] ...предоставили всем, кто хочет, возможность все увидеть собственными глазами. — Намек на Аристотеля, который говорит о том, что описания земли, если их составителям не доводилось увидеть те или иные края собственными глазами, нередко составлялись по чужим рассказам (см.: Аристотель. Метеорологика. I. 13).
[122] Вы сделали возможными междоусобные браки... — Большинство знатных и влиятельных греческих семей в каждом городе Римской империи получили римское гражданство. Поэтому римские граждане одного греческого города могли свободно вступать в брачные отношения с римскими гражданами другого греческого города безо всякого риска для своего гражданского статуса. Вообще надо сказать, что аристократическое общество греческого мира во II в. н. э. отличалось подчеркнуто интернациональным характером. Афинские семьи, например, поддерживали тесное общение с другими греческими семьями из различных городов Греции и Рима, а жена афинского государственного деятеля и знаменитого греческого оратора Герода Аттика, как известно, была родом из Италии. Все это создает яркий контраст с тем положением, которое существовало в Греции, в частности, в Афинах после середины V в. до н. э., когда браки были разрешены только между свободными гражданами этого города, и афинянину, чтобы его признали полноправным гражданином, необходимо было доказать свое происхождение от родителей — граждан Афин.
[123] Говорят поэты, что до владычества Зевса всюду царили раздор, смятение и смута. — Имеется в виду прежде всего эпический поэт Гесиод (VIII-VII ее. до н. э.), описавший в «Теогонии» в картине возникновения Вселенной переход от Хаоса и его чудовищных порождений к Космосу, гармонии и порядку, олицетворяемым Зевсом. С помощью других олимпийских богов Зевс вступил в борьбу с титанами, потомками Хаоса, и сбросил их в Тартар, став таким образом единоличным владыкой Вселенной.
[124] ...боги прежде оскопляли своих родителей... — Намек на Кроноса, сына Урана и Геи, который по наущению Геи оскопил своего отца (см.: Гесиод. Теогония. 176-181).
[125] И хотя своих детей они не проглатывали... — Также намек на Кроноса, которому было предсказано, что он будет низвергнут с престола одним из его отпрысков. Чтобы избежать такой участи, Кронос проглатывал своих детей тотчас же после их рождения. Спастись удалось лишь самому младшему — Зевсу, вместо которого Рея подала Кроносу завернутый в пеленки камень. Когда Зевс вырос, он по совету своей бабки Геи низверг отца и заставил его изрыгнуть поглощенных детей (см.: Гесиод. Теогония. 459-506).
[126] Благодеяния же от Асклепия и египетских богов... — Под последними подразумеваются египетские божества Серапис и Исида, культ которых как богов-целителей широко распространился в Римской империи во времена Элия Аристида. Родившийся в Смирне Аристид, как и многие его земляки, был ревностным почитателем этих богов. В Малой Азии поклонялись также и другому богу здоровья — Асклепию, знаменитое святилище которого находилось в Пергаме. Впоследствии вера в Асклепия стала для Аристида неотъемлемой частью его религиозно-духовной жизни и отодвинула на второй план фигуры других традиционных греческих и римских богов.
[127] ...Арес... обделенный на пиру у лапифов. — Пирифой, царь жившего в горах Фессалии мифического племени лапифов, справляя свадьбу с Гипподамией, пригласил на пиршество кентавров, родственников невесты. Те, напившись от жадности сверх меры, попытались увезти невесту. Но Пирифой вместе с Тесеем вступили в сражение с кентаврами и многих из них перебили. Причиной ссоры лапифов и кентавров, как говорится у Вергилия в «Энеиде», был гнев не приглашенного на свадьбу Ареса (см.: Вергилий. Энеида. VII. 304-305).
[128] Гелиос... взирает на вашу державу. — Рим противопоставляется здесь описанной Гомером земле киммерийцев, в которой «никогда не являет... лица лучезарного Гелиос» (Гомер. Одиссея. XI. 15-19. Пер. В. А. Жуковского), а также жилищам сыновей Ночи — Сна и Смерти, о которых говорит Гесиод:
...лучами своими
Ярко сияющий Гелий на них никогда не взирает,
Всходит ли на небо он, иль обратно спускается с неба.
(Гесиод. Теогония. 759-761. Пер. В. В. Вересаева)
[129] ... Гомер, который ведал о вашей будущей державе и предрек ее появление в своих стихах... — Здесь имеется в виду следующее место из «Илиады»:
Будет отныне Эней над троянцами царствовать мощно,
Он, и сыны от сынов, имущие поздно родиться.
(Гомер. Илиада. XX. 307-308. Пер. Н. И. Гнедича)
Римляне возводили свой род к троянскому герою Энею, сыну Анхиза и Афродиты. Прославлению величия Рима в аллегорической форме посвящена поэма Вергилия «Энеида». В ней повествуется о том, как Эней, бежав из-под Трои, вместе с остальными уцелевшими троянцами отправился на пятидесяти кораблях в странствование и в конце концов приплыл в Лаций, где основал город Лавиний, назвав его в честь своей жены Лавинии, дочери царя Лация — Латина. Впоследствии Эней начал войну с царем рутулов Турном, с которым первоначально была обручена Лавиния. Убив его, он объединил аборигенов и троянцев в народ латинов и сделался его царем. По преданию, от латинов пошли римляне.
[130] ...не начал бы свой перечень людских поколений, как теперь, с золотого века. — Гесиод излагает миф о пяти сменявших друг друга поколениях (золотом, серебряном, медном, героическом и железном). Каждое последующее поколение оказывалось хуже предыдущего. Потерю материальных благ Гесиод связывал в своей поэме прежде всего с падением человеческих нравов, наиболее ярко воплотившимся в последнем, железном поколении людей (см.: Гесиод. Труды и дни. 109-201). Однако развитие человеческой цивилизации, как доказывает в своей речи Элий Аристид, имеет не регрессивный, а прогрессивный характер, поэтому наилучшим и счастливейшим, то есть золотым, веком человечества является жизнь под властью великой Римской империи.
[131] ...после того как на свет они станут рождаться седыми. — Гесиод. Труды и дни. 181. Пер. В. В. Вересаева.
[132] ... Правда и Стыд... — См. примеч. 109.
[133] ...жалел бы о тех, кто родился до вас. — Гесиод в отличие от Элия Аристида, сожалеет о тех, кто родился в его время, то есть в железный век, а не в предшествующие времена (см.: Гесиод. Труды и дни. 174-175).
[134] ...закончить эту речь молитвою. — Примерами молитвы, которая традиционно завершала поэтические гимны, могут служить второй пеан Пиндара, посвященный жителям города Абдера:
Тебя, Аполлон,
Призывают напевы душистого Делоса,
А на кручах Парнасских скал
Дельфийские девы с кружащимися глазами
В быстром хороводе
Мощным голосом звенят к тебе сладкую песнь.
А ты, Абдер,
По-доброму осени меня благодатью на славные дела,
И войско, радующееся коням,
Силою твоею
На последний выведи бой.
(Пиндар. Абдеритам. 101-105. Пер. М. А. Гаспарова),
а также семнадцатый дифирамб Вакхилида:
О, делосский бог,
От кеосских песен
Ты возрадуйся в сердце своем
И пошли от богов нам
[Причаститься достойных благ].
(Вакхилид. Юноши, или Фесей. 130-134. Пер. М. А. Гаспарова)
Элий Аристид (117-180 н. э.) — один из крупнейших представителей позднего греческого красноречия римской эпохи. Его деятельность совпала по времени с подъемом греческой литературы, который пришелся на конец первого и продолжался на протяжении второго столетия нашей эры. Этот период в истории греческой литературы был ознаменован двумя важнейшими явлениями: во-первых, расцветом ораторского искусства — Второй софистикой, получившей свое название по аналогии с софистикой — эпохой зарождения и развития красноречия в Греции в V-IV ее. до н. э.; а во-вторых, реформой греческого литературного языка — аттикизмом, провозгласившим возврат к языку классических греческих писателей. В эпоху Элия Аристида больше не существовало чистого аттического диалекта, на котором создавалась классическая греческая литература. Современники автора писали и говорили на койне (κοινή) — общегреческом языке, сформировавшемся в эпоху эллинизма из различных древнегреческих диалектов и ставшем единым языком многочисленных этносов и народностей эллинистического мира.
Элий Аристид наряду с Геродотом Аттиком, Дионом Хризостомом, Флавием Филостратом, Элианом и др. был убежденным сторонником аттикизма и боролся за возрождение аттического диалекта в литературе. В своей речи «Против тех, кто уподобляется плясунам» («Κατα των έξορχουμένων») он напоминает, что ритору необходимо стремиться к выверенности и точности стиля, которые достигаются лишь путем подражания классическим греческим писателям. Многочисленные цитаты и ссылки на древних авторов в разнообразных сочинениях Элия Аристида свидетельствуют о глубоком и серьезном знании им классической греческой литературы. Наибольшее восхищение у оратора вызывал философ Платон, а из историков — Геродот, Фукидид и Ксенофонт. Изучал Элий Аристид и менее значительных греческих писателей, таких как Эсхин Сократик, Эфор, Феопомп или Гекатей из Милета. Он высоко ценил творчество Плутарха и преклонялся перед величайшими аттическими ораторами Исократом, Лисием, Эсхином и особенно Демосфеном, которого он вслед за Дионисием Галикарнасским ставил выше Лисия и Гиперида, считавшихся тогда непревзойденными мастерами ораторского искусства.
Подражая стилю Фукидида, Платона, Исократа и Демосфена, Элий Аристид достиг на поприще риторики выдающихся успехов и уже для ближайших потомков стал классиком греческого красноречия. Не случайно известный теоретик риторики Менандр, живший в III в., создал свой трактат «Об эпидейктическом красноречии» («Περί επιδεικτικών»), ориентируясь главным образом на произведения Элия Аристида. Восхищался ими и замечательный оратор и аттикист IV в. Либаний. Его «Антиохийская речь» («Άντιοχικός») и «Монодия Никомедии» («Μονωδία έπί Νικομήδεια») напрямую связаны с аристидовскими «Смирнской речью» («Σμυρνικός») и «Монодией Смирне» («Μονωδία έπί Σμύρνη»), а автобиографическое сочинение «О моей жизни» («Βίος ή περί της έαυτοΰ τύχης») в известной степени напоминает «Священные речи» («Ιεροί λόγοι»).
Интерес к творчеству Элия Аристида не ослабевал и в византийскую эпоху. В XI в. Михаил Пселл лучшими греческими ораторами считал Исократа, Лисия, Демосфена и Элия Аристида. Как и многие деятели культуры поздней Римской империи, он был убежден, что Элий Аристид в истории греческого ораторского искусства стоит в одном ряду с Демосфеном. В начале XIV в. Григорий Кипрский, впоследствии патриарх Константинопольский, признавался в том, что Элий Аристид, как и Платон и Демосфен, являются его любимыми авторами. Законодатель византийских литературных вкусов XIV в. Феодор Метохит называл Демосфена, Платона и Элия Аристида образцовыми греческими писателями. Особой популярностью в Византии начиная с XI в. пользовалась «Панафинейская речь» («Παναθηναϊκός») Элия Аристида, а во Флоренции в XV и XVI ее. высоко ценили «Похвалу Риму» («Εις 'Ρώμην»). Можно сказать, что творчество Элия Аристида явилось одним из связующих культурных звеньев между Византией и Флоренцией, где авторитет греческого оратора был столь велик, что не мог в определенной степени не сказаться на становлении канонов итальянского литературного стиля.
Публий Элий Аристид Феодор родился 26 ноября 117 г. н. э. в семье богатого землевладельца в родовом имении в Мисии, в Малой Азии. В 123 г. во время поездки в Мисию император Адриан пожаловал отцу Элия Аристида, Евдемону, римское гражданство. Вероятно, вскоре после этого Евдемон получил почетную должность жреца храма Зевса Олимпийского в Адрианах — столице одной из мисийских триб, к которой принадлежала семья Элия Аристида. Таким образом, Элий Аристид, как и большинство софистов того времени, происходил из аристократического сословия.
Начальное воспитание будущий оратор получил в доме отца. Его первыми воспитателями были домашние слуги. Кормилицу Филумену и раба Зосима он считал своими вторыми, «приемными» родителями, а их детей — своими братьями и сестрами. Достаточно высокий социальный статус и прочное финансовое положение семьи позволили Элию Аристиду получить блестящее образование. В Смирне, крупнейшем культурном центре Малой Азии, он прошел элементарный курс грамматики — низшую ступень общепринятого в то время формального образования. Затем в возрасте 15 лет приступил к более углубленному изучению грамматики и литературы под руководством одного из самых знаменитых учителей того времени — Александра из Котиэя, впоследствии приглашенного в Рим для преподавания греческой словесности юным императорам Марку Аврелию и Луцию Веру. Александр читал лекции по греческой литературе и, кроме того, писал комментарии к Гомеру, Пиндару, лирическим поэтам и Платону. Вероятно, он сразу же оценил неординарные способности юноши, окружив его заботой и вниманием. Столь же искреннюю привязанность к учителю сохранил на всю жизнь и благодарный ученик. У Александра Элий Аристид приобрел значительные познания в области литературы, особенно это касалось творчества Пиндара и Платона. На завершающем этапе формального образования учителями Элия Аристида стали сразу несколько знаменитых ораторов: в Смирне он посещал лекции Антония Полемона, а в Пергаме — Тиберия Клавдия Аристокла. Затем, вероятно по желанию отца, Элий Аристид, как и подобало состоятельным молодым людям его круга, отправился в Афины, где продолжал обучение у Тиберия Клавдия Аттика Герода, выдающегося оратора и деятеля Второй софистики. Однако в сочинениях Элия Аристида нигде не упоминается об этих ораторах, вероятно, потому что впоследствии они стали его профессиональными конкурентами. В Афинах Элий Аристид также посещал лекции философа-платоника Лукия, ученика Мусония Руфа. Наконец, получив лучшее по тем временам риторическое образование, Элий Аристид вернулся в Смирну.
Вскоре умер его отец, и в распоряжении юноши оказались достаточно большие денежные средства. Часть их была потрачена на поездку в Египет. По пути Элий Аристид останавливается на островах Кос и Родос, а также в городе Кни-де, где дебютирует как оратор. Однако его первые выступления особого успеха не имели. Вторую попытку выступить с речами он предпринимает в Египте, в Александрии, где знакомится с Авидием Гелиодором, префектом Египта, интересовавшимся философией и ораторским искусством. Здесь же, после произошедшего в начале 142 г. землетрясения на Родосе, Элий Аристид произносит не сохранившуюся до наших дней речь перед александрийцами и родосским посольством, прибывшим сюда за помощью. Упражнения в риторике он совмещает с изучением достопримечательностей Египта, обычаев и нравов египтян. Знания и наблюдения, накопленные в этом путешествии, легли в основу его «Египетской речи» («Αιγύπτιος»).
Через некоторое время молодой оратор совершает еще одно путешествие — в Италию, в Рим. Здесь он собирался выступить перед императорской семьей и римским народом, однако настолько тяжело заболел, что был вынужден отказаться от своего намерения и вернуться в Смирну. Внезапно пошатнувшееся здоровье и крушение надежд на ораторский триумф повергли Элия Аристида в уныние и заставили искать утешения в религии.
Дальнейший период его жизни связан с пребыванием в Пергаме, в знаменитом святилище Асклепия — бога врачевания, которого с этого момента он считает своим покровителем и наставником. В Пергаме Элий Аристид, не прекращая ораторской деятельности, занялся поэзией и снискал себе на этой стезе славу непревзойденного мастера прозаических гимнов. Его достижения в этом жанре, родоначальником которого он скорее всего не являлся, впоследствии станут эталоном и ориентиром для других поэтов. Сходство аристидовских прозаических гимнов с широко распространенными в греческой поэзии поэтическими гимнами в честь богов обнаруживается как в выборе основных тем, так и в самом построении этих произведений. Они сохраняют традиционное трехчастное деление: вступительное обращение к божеству; повествование о его рождении и деятельности; заключительная молитва. В Пергаме кроме гимнов Элий Аристид написал две речи полемического характера. В одной из них — «К Платону об ораторском искусстве» («Προς Πλάτωνα περί ρητορικής») — автор, желая защитить ораторское искусство от упреков, высказанных Платоном в диалоге «Горгий», логически доказывает ошибочность взглядов философа на риторику как растлительницу морали. Другое сочинение — речь «По поводу одного высказанного замечания» («Περί τοΰ παραφθέγματος») — не что иное, как ответ на чью-то критику за нескромность и самомнение, якобы проявленные Элием Аристидом в гимне «К Афине» («Άθηνα»). Приблизительно в это же время по просьбе главы влиятельного в Пергаме семейства Квадратов Элий Аристид составил поздравительную речь «Апелласу в честь дня рождения» («Άπελλα γενεθλιακός») к четырнадцатилетию своего ученика — юного отпрыска этой семьи. Судя по всему, это была первая публичная речь Элия Аристида после долгого перерыва. Выступление оказалось успешным и оправдало всеобщие ожидания, свидетельствовавшие, между прочим, о большом почете и уважении, которыми оратор был окружен в Пергаме. Тогда же Элий Аристид написал речь в жанре энкомия — «Асклепиады» («Ασκληπιάδαι»), посвященную сыновьям Асклепия — Подалирию и Махаону. Любопытно, что культ этих богов не был распространен в Пергаме, и, вероятнее всего, эта речь — скрытый энкомий семье Юлия Апелласа, по преданию, происходившей от Асклепиадов. По завершении своего пребывания в Пергаме Элий Аристид сочинил еще одну короткую полемическую речь — «К Капитону» («Προς Καπίτωνα»), которая тематически связана с речью «К Платону об ораторском искусстве» и является возражением оратора на критику в философских кругах его первой «платонической» речи. «К Капитону» имеет форму открытого письма и обращена к Сексту Юлию Капитону, известному пергамско-му философу-платонику и жрецу храма Асклепия.
Вскоре Элий Аристид отправился на Хиос. Попав по пуги в сильный шторм, он обращается с молитвами о спасении к Асклепию и Зевсу. Впоследствии все это послужит поводом к написанию благодарственной речи «Похвала Зевсу» («Εις Δία»), в которой верховный бог прославляется как творец Вселенной и отец всех богов и людей.
После произошедшего в 149 г. землетрясения на Родосе Элий Аристид получил приглашение произнести речь перед жителями этого города. По причине слабости здоровья он вынужден был отказаться от публичного выступления, однако сочинил и послал пострадавшим речь под названием «Родосцам о согласии» («'Ροδίοις περί ομονοίας»), основное содержание которой — призыв к миру и взаимопониманию. Примерно в это время умер учитель Элия Аристида Александр. Не имея возможности лично присутствовать на похоронах, оратор отправляет совету и гражданам Котиэя, родного города Александра, «Эпитафию Александру» («Έπί Άλεξάνδρω επιτάφιος»). Наряду с другой эпитафией Элия Аристида, посвященной его ученику Этеонею, она является практически единственным дошедшим до нас примером жанра надгробной речи в период с IV в. до н. э. по IV в. н. э. Более того, все редкие образцы надгробных речей, сохранившиеся от классической эпохи, — коллективные похвалы погибшим за родину героям. Так что эпитафии из наследия Элия Аристида, посвященные одному частному лицу, без преувеличения можно назвать уникальными литературными и историческими памятниками.
По прошествии нескольких лет Элий Аристид вознамерился посетить Эпидавр, Афины и Рим. Остановившись на Делосе, он произнес речь «Похвала Эгейскому морю» («Εις τό Αιγαίον πέλαγος»), написанную во исполнение обета, данного во время опасного плавания по Эгейскому морю. Проявленное здесь новаторство Элия Аристида заключается в составлении панегирика морю, чего до него не делал никто. Для нового жанра оратор решил приспособить схему, выработанную эпидейктическим красноречием для традиционной похвалы городам. Впрочем, введенный в речь элемент мифологического рассказа, где говорится о рождении в Эгейском море Афродиты, роднит это сочинение и с прозаическими гимнами.
Посетив Эпидавр, оратор направился в Афины, где на Панафинейском празднике публично выступил с «Панафинейской речью» («Παναθηναϊκός»), принесшей ему большую славу. В достаточно обширном вступлении автор говорит о своем стремлении показать заслуги и роль афинян как воспитателей и учителей Греции, а также перечисляет непреодолимые трудности, встающие перед ним при попытке охватить столь необъятный материал, ведь даже самые знаменитые ораторы не отваживались раскрыть эту тему во всей полноте. Далее Элий Аристид переходит к основной части речи, восхваляя прекрасное географическое положение Аттики, удобную во всех отношениях конфигурацию полуострова, его плодородную почву и мягкий климат. Затем доказывает, что Аттика является матерью и родиной всего человечества, после чего перечисляет заслуги афинян и присущие им высокие моральные качества: тесную связь с богами, от которых получены все знания и искусства, безграничную филантропию, заключающуюся в готовности поделиться со всеми остальными людьми своими преимуществами и достижениями, заботу об общих интересах эллинов, успехи в открытии и освоении новых земель. Все это сопровождается многочисленными историческими примерами великодушия и доброты афинян. Наконец, Элий Аристид переходит к долгожданной для слушателей теме военных подвигов, последовательно перечисляя все войны Афин как против греков, так и против варваров, начиная с полулегендарных сражений с Еврисфеем и амазонками и заканчивая Пелопоннесскими войнами и противостоянием Филиппу Македонскому. Покончив с военной историей, оратор обращается к новой теме: афиняне как воспитатели и учителя мира. Далее доказывается оправданность и законность всеобщего почитания и уважения, которым неизменно пользовались и пользуются афиняне. В заключительной части Элий Аристид высказывается относительно тех причин, по которым Афины занимают главенствующее положение среди эллинов, восхваляет красоту города и преимущества афинского государственного устройства и в завершение обращается ко всей Греции с призывом признать обусловленное всем ходом истории очевидное превосходство Афин над другими полисами и воздает хвалу богине Афине — покровительнице этого города. Вероятно, в это же время Элий Аристид произнес не дошедшую до нас речь против танцоров, о которой можно судить благодаря Либанию, сохранившему ее многочисленные фрагменты. Точное название речи неизвестно, однако некоторое представление о ее плане и содержании составить можно. В ней доказывается превосходство древнего танца над современным, представителей которого автор с гневом укоряет за ношение длинных волос, непристойность жестов и действий, оргиастичность и дисгармонию движений, развращающих зрителей. Не менее отвратительным оратору казалось и пение, частое в пантомиме. Судя по всему, в финале Элий Аристид выражал надежду на то, что танцоры наряду с философами и комическими актерами буду изгнаны из города.
Из Афин оратор направился в Рим, где с величайшим успехом выступил перед императором с одной из самых знаменитых своих речей — «Похвалой Риму» («Εις Ρώμην»). В ней, написанной в жанре классического панегирика, восхваляется материальное могущество Рима — точно так же, как немногим ранее, в «Панафинейской речи», превозносилось интеллектуальное превосходство Афин.
Вернувшись в Грецию, Элий Аристид на некоторое время остановился в Коринфе, где в тот момент проходили Истмийские игры. Здесь он произнес написанную специально к этому торжеству «Истмийскую речь к Посейдону» («Ίσθμικος εις Ποσειδώνα»), которая представляет собой похвалу Коринфу и в то же время гимн богу — покровителю этого города.
Вероятно, в том же году, снискав триумф и заслуженную славу блестящего оратора, Элий Аристид возвратился в Азию. Вскоре им была написана небольшая «Смирнская политическая речь» («Σμυρναικός πολιτικός»), в которой воздается должное древнему происхождению Смирны, ее легендарному и историческому прошлому, а также достопримечательностям: Акрополю, храмам, палестрам, термам, портикам — всему тому, что может вызвать к городу неподдельный интерес. Помимо всего прочего, оратор напоминает о том, что Смирна — излюбленное пристанище Муз.
Четыре года спустя, вскоре после землетрясения, разрушившего в 160 г. город Кизик, умер один из многочисленных учеников Элия Аристида. Этому печальному событию посвящена «Надгробная речь Этеонею» («Εις Έτεωνέα επικήδειος»), о которой уже говорилось выше.
Позднее Элием Аристидом была написана новая речь в защиту ораторского искусства — «К Платону в защиту четырех» («Προς Πλάτωνα ΰπερ των τεττάρων»). Она представляет собой коллективную апологию четырех великих политических деятелей Греции — Перикла, Кимона, Мильтиада и Фемистокла, перекликающуюся с темами двух предыдущих «платонических» речей Аристида, в которых доказывается, что риторика по своей сути не является, вопреки мнению Платона, ни льстивой, ни косной. Примерно в это же время написана другая полемическая речь — «О запрете на комедии» («Περί τοΰ μή δείν κωμωδεΐν»), направленная против разрешения постановок в Смирне комедий, резкая сатира и грубые шутки которых, на манер старых аристофановских сцен, задевали репутацию многих сограждан оратора. В большинстве рукописей рядом с названием этой речи стоит пометка «совещательная» (συμβουλευτικός), однако она похожа скорее на моральные проповеди Максима Тирского или диатрибы бродячих философов. На эту тему, которая являлась излюбленным топосом моралистических сочинений римской эпохи, высказывались также Плутарх, Дион Хризостом, Лукиан и Гален, но ни у одного из них мы не найдем столько пафоса и непримиримости. Это заставляет предположить, что Элий Аристид, вероятно, сам не раз подвергался нападкам актеров в таких комедиях. Известно, что в эту эпоху в комедиях совершенно безнаказанно могли подвергаться осмеянию самые влиятельные и авторитетные лица, которые были бессильны перед мощным оружием театра — смехом. Особенно ценно для нас то, что эта речь — единственная обвинительная речь против театра, которая дошла до нас от языческой античности. В ней Элий Аристид выступает как защитник общественной морали и религии, которые, по его мнению, разрушаются под губительным влиянием мимических представлений, вызывающих у порядочных людей негодование и сеющих в народе зависть и злобу. Вспомнив аттическую комедию, оратор доказывает, что комедия современная не имеет с ней ничего общего: первая, наряду с нападками комических поэтов на отдельных лиц, содержала, по крайней мере, полезные нравоучения, в то время как вторая не стремится ни к чему, кроме злословия, клеветы и непристойности. Элий Аристид также обращает внимание сограждан на то, что такие театральные зрелища компрометируют репутацию Смирны в глазах иностранцев, а также приезжих из других городов, и в заключение предлагает запретить постановки комедий и изгнать из города всех актеров. Эта инвектива Элия Аристида напоминает его неоднократные выпады против танцоров, философов и софистов.
Вскоре здоровье Элия Аристида резко ухудшилось, что заставило его покинуть Смирну и переехать в родовое имение в Мисии, где на протяжении месяца в дневнике он скрупулезно описывал свое состояние, а также разнообразные способы лечения, основанные на оракулах бога Асклепия, полученных им в снах. Впоследствии этот дневник был положен в основу религиозно-автобиографического сочинения под названием «Священные речи» («Ιεροί λόγοι»).
После значительного улучшения здоровья Элий Аристид отправился, вероятно, на церемонию праздника, посвященного императору Адриану, который жители Азии устраивали раз в четыре года в знаменитом храме Адриана в Кизике. Здесь оратор выступил публично с речью, озаглавленной «Панегирик, произнесенный в Кизике в честь храма» («Πανηγυρικός έν Κυζίκω περί τοΰ ναοϋ»). Одновременно она является панегириком и городу, а также содержит дидактическое обращение к гражданам, что характеризует ее и как речь политическую. Примерно в это же время Аристид произнес свой прозаический гимн «Геракл» («Ηρακλής») — традиционный энкомий греческому герою — благодетелю человечества.
В своем поместье в оправдание длительного отсутствия и вынужденного перерыва в ораторской практике Элий Аристид написал еще одно произведение апологетического характера в форме письма к другу — «К обвиняющим оратора в том, что он не выступает публично» («Προς τους αίτιωμένους ότι μή μελετώη»). В нем автор порицает своих слушателей за неумение терпеливо его выслушать и намекает на низкий массовый вкус, диктующий моду на пустые и никчемные декламации софистов, которые вытесняют высокие формы ораторского искусства. Эта пафосная речь по тону напоминает сочинения, написанные Элием Аристидом в период его пребывания в святилище Асклепия в Пергаме.
Через некоторое время Элий Аристид возобновил свою ораторскую деятельность. В пергамском городском совете в присутствии делегатов от разных городов Азии он выступил с весьма актуальной для того времени речью «Городам о согласии» («Περί ομονοίας ταΐς πόλεσιν»), в которой призывал три ведущих города Азии — Эфес, Пергам и Смирну — положить конец вражде и соперничеству. Конкуренция за превосходство среди крупных городов Малой Азии в эту эпоху была обычным явлением. Она выражалась в погоне как за престижными званиями и титулами, высокими государственными должностями и знаками особого расположения со стороны римских властей и самого императора, так и за славой, которую могли доставить городу практикующие в нем знаменитые ораторы. Вероятно, во время того же визита в Пергам Элий Аристид представил на суд слушателей «Похвалу источнику в святилище Асклепия» («Εις τό φρέαρ του Ασκληπιού») — речь, восхваляющую чудодейственную силу источника в пергамском святилище Асклепия, которым сам оратор часто пользовался в лечебных целях. В речи превозносится красота места, в котором расположен источник, его чистота, польза, которую он приносит как больным, так и здоровым людям, а также говорится о том, что его вода столь же превосходит воды других источников, сколь Асклепий превосходит остальных богов.
После триумфа в Пергаме Элий Аристид вернулся в Смирну, где читал лекции по риторике. На этом поприще он снискал такой успех, что переманил к себе всех слушателей софиста Птолемея, уроженца Навкратиса, также учившего в то время в Смирне.
Некоторое время спустя Элий Аристид решил выступить в совете Смирны с речью на тему, всегда глубоко его волновавшую, а именно — умаление достоинства ораторского искусства его современниками софистами, эксцентричность которых высмеивает Лукиан в своем «Учителе красноречия» («Ρητόρων διδάσκαλος»). И хотя высочайшим титулом, который мог быть присвоен оратору того времени, был титул софиста, Элий Аристид упорно не желал принимать его, оставляя это прозвище за своими горе-собратьями по ораторскому ремеслу. Против недостойных выступлений софистов, превращавших декламации в представления мима, направлена его речь, озаглавленная «Против тех, кто уподобляется плясунам». В ней автор сравнивает манеру и поведение софистов с действиями ненавистных ему мимических актеров и танцоров. Он обвиняет софистов в том, что те из честолюбия и в погоне за эффектными зрелищами забыли всякую меру и не брезгуют ни тривиальными темами, вроде похвалы принятию ванн, ни откровенными непристойностями при произнесении речей, каковой является, в частности, их безобразная жестикуляция.
После вызванного ухудшением здоровья небольшого перерыва в ораторской практике, во время которого была написана первая книга «Священных речей», Элий Аристид произнес в совете Смирны «Элевсинскую речь» («Ελευσίνιος»), составленную в жанре прозаического гимна. Она написана после пожара в храме Деметры и Персефоны в Элевсине, подвергшемся нападению костобоков в 171 г. В ней повествуется о важной роли, которую храм и элевсинские мистерии играли в жизни людей, а также намекается на некие происходившие в храме зрелища, доступные лишь посвященным, что заставляет предположить, что сам Элий Аристид мог иметь какое-то отношение к этому таинственному культу.
Четыре года спустя Элий Аристид, вероятно, решил вернуться к прерванной работе над «Священными речами». В этот период написаны остальные пять книг «Священных речей», точные обстоятельства создания которых неизвестны.
Осенью 176 г. Смирну посетил император Марк Аврелий со своей семьей, по поводу чего в городе был устроен официальный прием. Филострат в «Жизнеописаниях софистов» (II. 9. 582- 583) рассказывает в связи с этим один любопытный эпизод. Элий Аристид якобы не спешил предстать перед императором, так как был занят в своем имении размышлениями, от которых никак не мог оторваться. Когда же оратор наконец появился в Смирне в сопровождении посланных за ним людей императора и получил приглашение выступить с речью, то потребовал день на подготовку, объясняя отсрочку тем, что не способен приступить к декламации немедленно, в отличие от большинства софистов, всегда готовых говорить на любую тему и не гнушающихся ничем для достижения наибольшего эффекта. Также Элий Аристид якобы попросил у императора тему для предстоящей речи и права для своих учеников присутствовать при ее произнесении, а на следующий день выступил столь блестяще, что в его честь позднее были водружены статуи в Смирне, Александрии и, возможно, в Риме. Эта речь не сохранилась до наших дней, однако предположительно она содержала увещевание, обращенное к жителям Александрии, поддержавшим недавний мятеж, поднятый Авидием Кассием (175 г.). А вскоре после этого в Пергаме Элий Аристид произнес «Обращение к Аскле-пию» («Λαλία εις Άσκληπιόν»), написанное в жанре прозаического гимна, очень важное для понимания того, какую большую роль в религиозной жизни автора играл этот культ.
В 178 г. Смирна была разрушена землетрясением. В таких случаях от потерпевшего бедствие города обычно отправлялось посольство к римскому императору, так как для восстановительных работ требовались значительные денежные средства. Смирна, следуя установленной традиции, тоже немедленно отправила своих послов в Рим. Элий Аристид откликнулся на это событие речью под названием «Монодия Смирне» («Μονωδία έπί Σμύρνη»), в которой одна за другой оплакиваются все исчезнувшие красоты города — источники, театры, переулки, портики, агора, улицы, гавани, гимнасии и тому подобное, а также содержится призыв расценивать случившееся как вселенское горе. Помимо сочинения этой речи, Элий Аристид оказал жителям Смирны и другую посильную помощь. В личном письме императору он обрисовал ужасающую картину разрушений и бедствий, постигших Смирну. Филострат в «Жизнеописаниях софистов» (II. 9. 582) сообщает, будто бы император, прочтя это письмо, прослезился и, исполнившись сострадания, освободил город от уплаты налогов и других видов платежей в государственную казну. Таким образом, благодаря ходатайству Элия Аристида Смирне была оказана поддержка от государства еще до прибытия в Рим официального посольства с прошением о помощи. А некоторое время спустя в ознаменование значительных успехов в восстановлении Смирны оратор послал в городской совет еще одну речь, посвященную этому городу, — «Палинодию Смирне» («Παλινωδία επί Σμύρνη»).
К этому моменту из-за плохого здоровья Элий Аристид уже длительное время безвыездно жил в Мисии, воздерживаясь от активной профессиональной деятельности. Оставив всякую надежду на возобновление ораторской карьеры, он, однако, по-прежнему не прекращал литературных занятий. Составленные им речи теперь все чаще отправлялись лично их адресатам. По всей видимости, именно тогда написана обращенная к неизвестному адресату «Смирнская приветственная речь» («Προσφωνητικός Σμυρναικός») — еще один панегирик любимому городу. Вскоре Элий Аристид посылает в Пергам фрагмент своей последней, неоконченной речи под названием «Панегирик воде в Пергаме» («Πανηγυρικός έπί τω υδατι έν Περγάμω»), в которой приветствуется вновь открытый целебный источник вблизи святилища Асклепия в Пергаме. Умер Элий Аристид в 180 г. в своем Ланейском поместье в Мисии.
До настоящего времени под именем Элия Аристида сохранилось 55 сочинений. К сожалению, творческое наследие оратора практически неизвестно русскоязычному читателю, несмотря на существующие единичные переводы отдельных речей и отрывков из его сочинений. Кроме того, из-за своей временной и тематической разрозненности эти переводы не могут дать целостного представления о личности и творчестве знаменитого оратора древности. Печатающиеся в настоящем издании в полном объеме переводы двух сочинений Элия Аристида выбраны из остального наследия оратора не случайно. «Священные речи» знакомят читателя прежде всего с личностью и обыденной жизнью автора, с его вкусами и пристрастиями, со всеми присущими ему человеческими слабостями и недостатками. «Похвала Риму», напротив, представляет собой апофеоз литературной деятельности Элия Аристида, благодаря чему он предстает пред нами как блестящий оратор, которым восхищались его бесчисленные ученики, последователи и подражатели.
Уникальность «Священных речей» заключается в том, что они являются единственным дошедшим до нас от языческой античности памятником религиозной автобиографии. Элий Аристид жил в эпоху, когда все общество испытывало повышенный интерес к религии, древним мистериям и культам, всевозможным чудесам и сверхъестественным явлениям, а также к давнему греческому обычаю обращаться к оракулам и снам, чтобы узнать способы избавления от всевозможных болезней. В связи с этим особенно популярным во II в. н. э. становится культ бога врачевания Асклепия, который, по преданиям греков, исцелял больных посредством данных во сне предписаний. Случаи подобных исцелений в большом количестве известны как из сохранившихся до наших дней посвятительных надписей на табличках, которые больные помещали в храмах Асклепия в благодарность за свое исцеление, так и из памятников храмовой ареталогии, которая начиная с IV в. до н. э. широко культивировалась в святилищах и храмах этого бога. Последняя представляла собой отчеты специально находившихся при храмах лиц — ареталогов, в обязанности которых входило записывать все официальные сообщения о чудесах, явленных больным богами-целителями. Подобный интерес к чудесам и божественным откровениям во II в. н. э. вызвал к жизни огромный поток специальной литературы, от которой до наших дней сохранились лишь единичные произведения. К их числу относятся трактаты Элиана «О провидении» и «О божественных явлениях», «Толкования снов» Артемидора, «Священные речи» Элия Аристида.
«Священные речи» открывают перед нами глубоко интимную сторону жизни знаменитого оратора, его религиозные предпочтения, физические страдания, вызванные затяжной болезнью, страхи и опасения за успех своей ораторской карьеры, тайные надежды на выздоровление, а также фанатизм и эксцентричность, столь характерные для многих людей той пронизанной мистическими настроениями эпохи. Еще в ранней молодости, заболев какой-то непонятной болезнью, сопровождавшейся гипертонией, бронхиальной астмой, расстройством желудочно-кишечного тракта и нервной системы, Элий Аристид, как и сотни других его современников, искавших и находивших для себя утешение в вере в Асклепия и его умение исцелять больных, обратился к культу этого бога, став его горячим и убежденным почитателем. Полученные во снах предписания и откровения, которые Элий Аристид день за днем аккуратно и добросовестно записывал на протяжении многих лет, подобно другим пациентам Асклепия, со временем несколько расширенные и дополненные его воспоминаниями, составили прекрасную основу для обширного сочинения, которое было задумано как памятник явленной автору божественной защиты и покровительства.
Так появились «Священные речи» — грандиозная коллекция снов, касающихся не только болезни Элия Аристида и подсказанных Асклепием способов ее лечения, но и других сторон его жизни: ораторской карьеры, участия в политической жизни родного города, взаимоотношений с друзьями и профессиональными конкурентами-софистами, поэтической деятельности и т. п. Всего приводится около 130 снов, которые вместе с описанными фактами и событиями из жизни Элия Аристида в значительной мере пополняют наши сведения не только о биографии автора, но и о состоянии медицины того времени, религиозных культах и практике инкубации в храмах, оракулах и божественных знамениях, основах власти и характере управления в Римской империи, о литературе, культуре и психологии, а в целом — о жизни античного общества. Таким образом, перед нами — ценное свидетельство об одной из наиболее мирных и благополучных эпох в римской истории — «золотом веке» Антонинов.
Читая «Священные речи», невозможно не заметить, что Асклепий для Элия Аристида — не просто божество, а его «личный» бог: друг, помощник, покровитель. Именно поэтому он играет в жизни оратора такую большую роль. Выбор Элия Аристида не случайно пал на Асклепия, который впоследствии заслонил в его религиозном сознании всех остальных богов, включая Зевса. В эпоху, в которую жил этот оратор, на малоазийском побережье образ Бога-человека, принявшего страдания во имя спасения человечества, был уже широко распространен. Влияние молодой христианской религии на языческую религию античности отразилось и на интерпретации образа Асклепия, который становится для многих и многих его почитателей, особенно живущих на Востоке, Спасителем (Σωτήρ). Не иначе называет его и Элий Аристид в «Священных речах». Пафосом страданий проникнуто все это сочинение. Автор глубоко убежден, что его личные муки и переживания сближают его с Асклепием. И хотя Асклепий в античной религии — не страдающий бог, тем не менее он не лишен ореола трагичности. Ведь, по преданию, Зевс убил Асклепия молнией за то, что тот исцелял обреченных на смерть больных и даже возвращал к жизни умерших. Как не усмотреть в этом сходства Асклепия с Иисусом Христом, также исцелявшим калек и воскрешавшим мертвых? Разумеется, Асклепий не был языческим аналогом христианского Бога, однако очевидно, что на формировании христианской и развитии поздней языческой религии сказались определенные общие тенденции этой эпохи. Страдания (πάθη) и раньше являлись объектом изображения в древнегреческой литературе, так как они всегда лежали в основе древнегреческой трагедии. Но если страдания Антигоны или Эдипа, например, были вызваны внешними обстоятельствами и воспринимались как кара богов, то страдания Элия Аристида воспринимаются им самим и должны восприниматься его читателями как благословение и божий дар, позволяющий ощущать себя вечным объектом спасения и заботы Асклепия.
По языку и стилю, отличающемуся простотой и безыскусностью, «Священные речи» близки к другим многочисленным письменным свидетельствам о чудесах и божественных откровениях, которые дошли до нас от той эпохи в виде храмовых посвятительных надписей, являвшихся символами народной веры и любви к популярным культам богов-целителей. Скромное использование риторических фигур и украшений речи, далекий от аттической чистоты язык, простой синтаксис и свободная метрика речи сильно отличает это произведение от традиционных ораторских декламаций Элия Аристида. Напоминая по форме и содержанию ареталогические рассказы того времени, «Священные речи» на первый взгляд не представляют собой ничего принципиально нового, что выходило бы за рамки общепринятой тогда системы культурных ценностей. Однако новым здесь является то, что Элий Аристид, многолетние записи которого могли бы составить солидный том в духе историй чудесных исцелений и откровений Эпидавра, впервые художественно их обработал и включил в сферу высокой литературы, положив тем самым начало развитию нового литературного жанра, которого никогда не было и не могло быть в классическую эпоху. Ведь греческому сознанию классической эпохи был свойствен коллективизм и универсализм. Интерес греков всегда был направлен на глобальные предметы — космос, Вселенную, общество. Они пытались объяснить происхождение сущего, постичь законы, управляющие мирозданием, и понять ход человеческой истории. Их никогда не интересовал отдельно взятый человек, отдельно взятая личность, но только человек как часть единого общественного и природного механизма. Именно этой особенностью раннеантичной психологии объясняется отсутствие индивидуальных черт и в изобразительном искусстве. До эпохи эллинизма античная скульптура и живопись не знали искусства портрета, которое возможно только тогда, когда человек мыслится как индивидуум с лишь ему присущими, неповторимыми чертами. Не случайно у греков появилась легенда о том, что Фидий был посажен в тюрьму за то, что будто бы изобразил самого себя и Перикла на щите сделанной им статуи Афины. В эпоху эллинизма с его вниманием к человеку как творцу и глубочайшему знатоку своей профессии изобразительное искусство начинает обретать черты портретного, которые постепенно проникают и в словесное художественное творчество. Появляется биографический, эпистолярный и дневниковый жанры, которые открывают широкие пути для авторского самовыражения и самоутверждения. Именно в таком ключе и следует рассматривать «Священные речи». Ничего похожего мы не найдем в остальном творчестве Элия Аристида, которое с этой точки зрения вполне традиционно.
Таким образом, этот уникальный религиозно-автобиографический памятник поздней античности обладает гораздо большей ценностью, чем может показаться на первый взгляд. «Священные речи» следует рассматривать не только как важный литературный документ эпохи II в. н. э., за которым стоит целый пласт античной культурно-исторической традиции, сохраненной для нас во многом благодаря этому произведению, но и как некое симптоматичное для литературы того времени явление, отразившее определенные наметившиеся в ней индивидуалистические тенденции, которые, по всей видимости, привели позднее к возникновению нового жанра — жанра житийной литературы. Эта раннехристианская литература, появившаяся скорее всего из такого рода биографических записок, дневников, исповедей и ареталогических рассказов, весьма популярных в языческой античности, со временем лишь развила и усилила некоторые их черты, наполнила уже готовую форму новым содержанием и создала неизвестный до тех пор жанр, который уверенно приспособила для достижения собственных целей и задач.
Однако «Священные речи», положившие начало новому литературному жанру, тем не менее тесно связаны со всей предшествующей литературной традицией. Помимо сходства с трагедией в изображении страданий, о чем говорилось выше, в этом произведении можно усмотреть много черт, роднящих его с эпосом. Эпических поэтов всегда интересовали подвиги, деяния (εργα) конкретного героя как представителя общины и его внешние качества, такие как доблесть, храбрость, прямодушие (то, что традиционно вкладывалось в понятие άνήρ). Например, Одиссей, являющийся центральным персонажем поэмы Гомера, показан не через отображение его внутреннего душевного состояния, а исключительно через поступки, которые практически обезличивают этот образ. Особенно ярко сходство «Священных речей» с эпосом проявляется во второй части сочинения, где Элий Аристид переходит от изображения собственных страданий к изображению своих деяний, то есть профессиональных достижений. Здесь он интересен прежде всего как блестящий оратор и редкостный профессионал. Именно такой человек обычно становился объектом внимания эллинистических писателей. В этой части «Священных речей» мы узнаем много нового об общественной и литературной стороне жизни Элия Аристида, о его окружении — друзьях, учениках, собратьях по ремеслу, профессиональных конкурентах, завистниках и врагах.
Образ Элия Аристида как профессионального оратора получает дальнейшее развитие в «Похвале Риму». Здесь он выступает в традиционной для себя роли — роли человека, завоевавшего право утверждать и даже поучать; личность самого автора остается скрытой от слушателей и читателей за маской блестящего декламатора. «Похвала Риму» интересна прежде всего с литературной точки зрения, так как является вершиной ораторского творчества Элия Аристида.
Эта речь построена по всем правилам классического панегирика. Во вступительной части отдается дань традиционному риторическому топосу, т.е. говорится о взятой на себя автором трудной задаче — рассуждать о величии Рима. При этом он сетует на недостаток собственного таланта и на бессилие ораторского искусства, после чего переходит к непосредственной теме изложения. Чтобы полнее и четче отразить преимущества и блага римского правления, автор прибегает к целому ряду исторических параллелей, подробно останавливаясь на наиболее значительных мировых империях прошлого — Персидском царстве и державе Александра Македонского, последовательно и планомерно вскрывая недостатки и ошибки их политики. После этих пространных описаний следует довольно большой отрывок, в котором в общем виде показываются преимущества государственного устройства и системы управления Римской империи, счастливо избежавшей неудач и промахов предшественников. Чтобы сделать свои рассуждения бесспорными и очевидными, автор снова использует исторические сравнения. Он обращается к теме былой гегемонии Афин, Спарты и Фив и, отдавая должное героизму и стойкости этих греческих городов, объясняет их нынешнее незавидное положение как раз невежеством в искусстве управления. Неспособности греков справиться с собственной властью оратор противопоставляет разумную и взвешенную политику Рима по отношению к своим подданным, в которой видит секрет римского могущества. Элий Аристид подробно описывает особенности и характер римской администрации и рисует прелести мирной жизни многочисленных народов под ее мудрым руководством. После этого он переходит к теме военной организации, а затем и политического устройства Рима, успешно сочетающего в себе преимущества трех известных государственных форм правления — демократии, аристократии и монархии. Затем снова следует панегирик Риму, в котором описывается счастливая мирная жизнь под сенью сильной и благоразумной власти. Заканчивается речь похвалой царствующему императору и обязательной для данного жанра молитвой к богам, с тем чтобы они способствовали дальнейшему процветанию великого города и великой империи и оказывали свое покровительство могущественному императору и всем его подданным.
Традиционную внешнюю форму этой речи-панегирика Элий Аристид доводит до высочайшего композиционного совершенства, а в разнообразии риторических украшений превосходит самого себя. После нескольких первых глав он полностью отходит от общепринятых топосов и тем, характерных для этого жанра, и строит речь так, что она становится одновременно и космологическим гимном, и похвалой идеальному государству. Стиль речи отличается пышностью и торжественностью, которые ей придают многочисленные риторические приемы и особенно периодичное построение фраз, воссоздающее стиль Демосфена. В «Похвале Риму» с особой отчетливостью проявляется аттикизм автора — строгое следование языку классических греческих писателей.
Таким образом, «Священные речи» и «Похвала Риму» дают читателю редкую возможность — учитывая время, отделяющее нас от эпохи поздней античности, — увидеть Элия Аристида в двух различных ипостасях — как незаурядную личность и как замечательного оратора.
С.И. Межерицкая