Речь XXXIV принадлежит к тому жанру красноречия, который древние критики называли "совещательным". Из трех жанров красноречия - эпидейктического, судебного и совещательного - последние два направлены к практическим целям: речи судебного жанра предназначались для произнесения в судебном учреждении (Гелиэе, Совете, Ареопаге), речи совещательного жанра - для произнесения в Народном собрании. Разница между этими практическими жанрами значительно меньше, чем между эпидейктическим жанром с одной стороны и обоими практическими с другой. Совещательные речи Лисия для Народного собрания постигла та же судьба, что и речи эпидейктические: они представлены только одним фрагментом, - нашей речью XXXIV. Подобно "Олимпийской речи", этот фрагмент приведен Дионисием как образчик совещательного жанра.
По какому случаю была сказана эта речь, мы говорили во введении к речи XII, отделы 59 и 6о. Она была произнесена в 403 г. и потому является самой ранней речью Лисия из всего нашего собрания, - более ранней даже, чем речь XII. Впрочем, как замечает Дионисий, "неизвестно, была ли она в действительности произнесена, но, по крайней мере, она составлена соответствующим образом для (партийной) борьбы".
* * *
(1) В то время, как мы думали, афиняне, что постигшие нас бедствия[1] оставили по себе нашему отечеству память, достаточно сильную для того, чтобы даже потомки не пожелали другого государственного строя, - в это самое время вот эти господа[2] стараются обмануть нас, переживших такое несчастие и испытавших и тот и другой государственный строй,[3] такими же законопроектами, какими и прежде уже два раза[4] обманывали. (2) Им я не удивляюсь, но дивлюсь на вас, слушающих их, что вы в высшей степени забывчивы или готовы терпеть зло от таких людей, которые лишь случайно делили участь Пирейцев,[5] а душою были с Горожанами. Но к чему было вам возвращаться из изгнания,[6] если вы хотите своим голосованием себя поработить? (3) Что до меня касается, афиняне, то, хотя я не могу быть исключен (из числа граждан) ни по богатству своему, ни по происхождению,[7] а, напротив, и в том, и в другом отношении превосхожу своих противников, я вижу единственное спасение для отечества в том, чтобы все афиняне пользовались правом на участие в государственном управлении. Когда мы имели стены,[8] флот, деньги и союзников, то не думали исключать из граждан ни одного афинянина, а, напротив, даже евбейцам хотели дать право вступать в брак с афинянами.[9] А теперь неужели мы станем исключать даже наличных граждан? (4) Нет, если вы послушаете моего совета, мы, лишившись стен, не лишим себя еще этой защиты - многочисленных гоплитов, всадников и стрелков. Держась за них, вы будете безопасно пользоваться демократическим строем, скорее одолеете врагов, полезнее будете союзникам. Вы знаете, что происходило в олигархиях нашего времени: не землевладельцы стояли во главе государства; напротив, многие из них были казнены, многие изгнаны из отечества. (5) Народ возвратил их на родину и отдал вам[10] вашу землю, а сам не решился взять себе часть ее. Ввиду этого, если вы послушаете моего совета, вы, насколько от вас это зависит, не лишите отечества своих благодетелей[11] и не будете доверять словам больше, чем делам, будущему больше, чем прошедшему, особенно, если будете помнить о поборниках олигархии, которые на словах ведут войну с народом, а на самом деле хотят завладеть вашим достоянием; и они завладеют им, когда застигнут вас без союзников.
(6) И, при таких-то союзниках у нас, эти господа еще спрашивают, как можно спасти отечество, если мы не исполним приказаний спартанцев![12] А я прошу их ответить, какие останутся средства спасти народ, если мы исполним их[13] требования. Если таких средств нет, то гораздо славнее погибнуть на поле битвы, чем открыто произнести самим себе смертный приговор. (7) Если мне удастся вас убедить, то, думаю я, оба класса[14] будут иметь опасность общую. Аргосцы и мантинейцы,[15] как я вижу, держась этих же принципов, живут в своей земле, - одни соприкасаясь с границами Спарты, другие близко от нее; число первых нисколько не больше нашего,[16] а число вторых не доходит даже до трех тысяч. (8) Спартанцы знают, что, сколько бы раз они ни вторгались в их землю, столько же раз жители встретят их с оружием в руках; поэтому они находят, что не следует рисковать, потому что в случае победы они не поработят жителей, а в случае поражения сами потеряют что имеют; и, чем лучше им живется, тем меньше у них желания рисковать, (9) Так и мы, афиняне, думали прежде, когда стояли во главе эллинов; и нам казался умным план оставить нашу страну на разорение,[17] так как мы не считали нужным защищать ее оружием: лучше было пожертвовать немногим, чтобы сберечь многое. Но теперь, когда в одном сражении[18] мы лишились всего, и только отечество у нас осталось, мы знаем, что только такой риск[19] дает надежды на спасение, (10) Вспомним, что, помогая другим, терпевшим насилие, мы воздвигли много трофеев в чужой земле в знак победы над врагами! Вспоминая об этом, будем мужественно бороться за себя и отечество, положившись на богов и надеясь, что право будет на стороне угнетенных! (11) Когда мы были в изгнании, мы боролись со спартанцами, чтобы вернуться на родину; странно будет, если, вернувшись, мы пойдем опять в изгнание, чтобы не бороться. Так не стыдно ли будет нам дойти до такого малодушия, что вы не захотите бороться за собственную свободу, тогда как наши предки рисковали жизнью даже ради свободы других?
[2] Формисий и его сторонники, которых оратор хочет представить как приверженцев олигархии. См. введение к речи XII, отделы 59 и 6о.
[3] Т. е. олигархию и демократию.
[4] Два раза — именно при учреждении олигархии Четырехсот в 411 г. и олигархии Тридцати в 404 г.
[5] Очевидно, это намек на Формисия, который был одним из Пирейцев. См. введение к этой речи и к речи XII, отдел 56.
[6] См. введение к речи XII, отдел 53.
[7] Как видно из этой фразы, законопроект Формисия исключал из числа полноправных граждан не только тех, которые не имели известного имущественного ценза, но и тех, которые не могли доказать своего -чисто аттического происхождения. Оратор же хочет сказать, что он обладает и тем и другим даже в большей степени, чем инициаторы законопроекта, и потому возражает против него принципиально, а не из личных интересов.
[8] На основании договора со Спартой в апреле 404 г. Афины лишились всех своих внешних владений и флота; укрепления Пирея и Длинные стены, соединявшие Пирей с городом, должны были быть срыты на всем протяжении. См. введение к речи XII, отдел 42.
[9] При возникновении более тесных дружественных связей между двумя государствами заключались договоры, по которым все граждане одного государства получали в другом различные льготы, как, например, право приобретения недвижимой собственности, право законного брака. Когда афиняне предполагали дать евбейцам такую привилегию, неизвестно.
[10] Под словом «вам» разумеются, вероятно, только что упомянутые собственники земли; возможно, что собрание, пред которым говорит оратор, состоит из одних собственников земли. Впрочем, это место неясно и толкуется различно.
[11] Оратор имеет в виду бедную часть населения, которая, по закону Формисия, должна была лишиться гражданских прав.
[12] Спарта желала, чтобы демократия в Афинах была восстановлена не в полном виде, а в несколько олигархической форме. См. введение к речи XII, отделы 59 и 61.
[13] «Их» - инициаторов законопроекта.
[14] Смысл: и демократы и аристократы будут сообща бороться с внешним врагом — Спартой.
[15] Оратор хочет сказать, что аргосцы и мантинейцы успешно защищают свою независимость от спартанцев именно благодаря тому, что сохраняют демократический строй, а не вводят олигархию, которая была бы послушным орудием Спарты.
[16] Число мужчин в Аргосе и Афинах в то время было около 16 000 человек; на основании этой цифры можно заключить, что число всех свободных граждан в каждом из этих городов было около 66 000. В Мантинее и на ее территории все свободное население должно было быть около 13 000 человек.
[17] Таков был план Перикла в начале Пелопоннесской войны — оставить Аттику на разорение спартанцам, а войну вести на море. «Вам надлежит огорчаться из-за них (домов и полей), — говорил он афинянам в 430 г., — не больше, чем из-за потери какого-либо садика или блестящего предмета роскоши» (Фукидид, II, 62, 3).
[18] Разумеется сражение при Эгос-Потамосе (см. введение к речи XII, отдел 39).
[19] Борьба за отечество, для которой, по мнению оратора, необходимо, чтобы подвергаться опасности в ней готовы были сообща оба класса.