XXV. Речь в защиту одного лица по поводу обвинения его в попытке низвержения демократического образа правления

Заглавия речей даны не самим Лисием, но кем-либо из позднейших греческих ученых Александрийской или Римской эпохи. В настоящем случае заглавие дано неудачно: оно не соответствует содержанию речи. Попытка низвержения демократического строя считалась столь тяжким преступлением, что каралась смертной казнью и конфискацией имущества. Между тем в нашей речи подсудимый нигде не говорит, что ему грозит такое суровое наказание. В § 3 он вменяет судьям в обязанность предоставлять пользование гражданскими правами без различия партий всем, за кем нет никаких преступлений: из этого можно заключить, что подсудимому грозило какое-то ограничение гражданских прав. В § 6 он находит неправильным, чтобы люди ни в чем не повинные подвергались позору и нареканиям: по-видимому, только эта неприятность и ожидает его в случае осуждения. В § 10 он подает совет, чем надо руководствоваться при испытании (докимасии) граждан: надо думать, он сам имеет отношение к докимасии. Па основании таких соображений современные критики вывели вполне правильное заключение, что наша речь произнесена в судебном процессе по поводу докимасии (см. примеч. 22 к речи VI). Дело, по-видимому, надо представлять так: гражданину этому выпал жребий занять какую-то должность; когда он подвергался докимасии на эту должность, какие-то люди (вероятно, трое поименованных в § 25) заявили протест ввиду того, что он во время правления коллегии Тридцати оставался в городе, а не перешел на сторону Пирейской партии. При разборе этого дела в суде гелиастов обвиняемым и сказана эта речь в оправдание своего поведения в то смутное время.
Для понимания ее необходимо помнить события конца V в., изложенные во введении к речи XII. Оратор, по-видимому, принадлежал к умеренной аристократии в духе Ферамена: в правление Тридцати он, правда, оставался в городе и не подвергался преследованиям с их стороны (§ 18), но не играл при них активной роли: не был членом Совета и не занимал никакой должности (§ 14), никого не арестовал, не мстил личным врагам, не оказывал протекции друзьям (§ 15), не занес никого из сограждан в проскрипционный список, не добивался на суде чьего-либо осуждения, не обогатился за счет другого (§ 16); в городе он оставался лишь для охраны своего имущества (§ 18).
Таким образом, надо полагать, обвинители его не могли найти в его прошлой жизни какого-либо преступного деяния: в противном случае они, конечно, указали бы на него, и подсудимому пришлось бы говорить об этом. Как видно, вся его вина заключалась в чисто пассивной принадлежности к Городской партии; об этом он и говорит все время в своей речи.
Дело в том, что, несмотря на всеобщую амнистию при состоявшемся примирении между Городской и Пирейской партиями, несмотря на их клятвы и договоры (§ 23, 27, 28, 34 и введение к речи XII, отдел 58), несмотря на неоднократные и настойчивые убеждения выдающихся членов Пирейской партии соблюдать эти клятвы и договоры в интересах самой демократии (§ 28), у демократов была тенденция не допускать к должностям лиц, не принадлежавших активно к Пирейской партии. Мыслью об этом враждебном отношении демократии к бывшим членам Городской партии полна наша речь. Так, в самом начале ее оратор заявляет, что находит вполне извинительным негодование судей (т. е. народа афинского) на всех остававшихся в городе. Эту же мысль он повторяет на разные лады и в других местах речи, говоря то о необходимости соблюдать клятвы и договоры о согласии между гражданами, го о радости зарубежных врагов демократии при виде раздоров в государстве (§ 20, 23, 24, 27, 28, 34). Неприязненным настроением демократии воспользовались с целью наживы разные сикофанты, стараясь судебными процессами еще более раздуть эту вражду; вероятно, такими сикофантами и были люди, выступившие с обвинением против нашего оратора (§ 3, 32).
Для приблизительного датирования этого процесса в речи имеется достаточно материала. Память о событиях в правление Тридцати еще свежа; после восстановления демократии прошло еще немного времени: в § 17 оратор говорит, что он постарается быть добрым гражданином: следовательно, он еще не успел показать демократии своих достоинств. Но, с другой стороны, видно, что процесс этот происходил не очень скоро после свержения коллегии Тридцати: в § 9 говорится о последнем акте этого смутного времени, - об осаде Элевсина, в котором находились оставшиеся приверженцы олигархии, в 401-400 гг. (см. введение к речи XII, отдел 62). Ввиду всех этих соображений надо отнести нашу речь к 401 или 400 г.
Небольшая часть речи в конце не сохранилась вследствие того, что в рукописи вырвано несколько страниц.

* * *

(1) Господа судьи! Вам я вполне извиняю, что вы, слушая подобные речи и вспоминая прошедшие события, негодуете одинаково на всех остававшихся в городе.[1] Но я дивлюсь на обвинителей, которые, вместо того чтобы думать о своих делах, заботятся о чужих; дивлюсь тому, что они, прекрасно зная, кто ни в чем не виноват и за кем имеется много проступков, тем не менее стараются склонить вас относиться таким образом ко всем нам. (2) Если они воображают, что в своем обвинении против меня они перечислили все преступления коллегии Тридцати против отечества, то я считаю их только неумелыми ораторами, потому что они не указали даже и малой доли того, что те сделали. Если же они, произнося свои речи о них, предполагают, что это имеет какое-то отношение ко мне, то я докажу, что все их слова - ложь и что я вел себя так, как вел бы себя самый лучший гражданин из Пирейской партии, если бы он остался в городе. (3) Прошу вас, господа судьи, смотреть на это дело другими глазами, чем сикофанты.[2] Цель сикофантов - привлекать к суду даже людей ни в чем не повинных, потому что от таких людей они могут всего больше поживиться; а ваша обязанность - предоставлять пользование гражданскими правами без различия партий всем, за кем нет никаких преступлений, потому что при этом условии вы можете иметь всего больше сторонников теперешнего режима.
(4) Поэтому, господа судьи, если я докажу, что я не причинил государству никакого вреда, а, напротив, принес ему много пользы как личным трудом, так и своим достоянием, то я нахожу справедливым, чтобы вы даровали мне, по крайней мере, то, на что имеет право не только человек, оказавший услуги государству, но даже и тот, кто не замечен ни в чем предосудительном.
(5) Важным свидетельством в мою пользу я считаю то обстоятельство, что если бы противники мои действительно могли указать на какой-либо предосудительный поступок в моей личной жизни, то они не ставили бы мне в вину преступлений коллегии Тридцати и не видели бы необходимости за их действия взводить ложные обвинения на других, но считали бы нужным карать самих виновных; а между тем они думают, что одного раздражения против коллегии Тридцати уже достаточно, чтобы погубить человека, даже не сделавшего никакого вреда государству. (6) Я с своей стороны держусь такого мнения: как несправедливо, чтобы за заслуги лиц, принесших много пользы государству, другие получали от вас почет или благодарность, так равно было бы неправильно, если бы за преступления тех, которые принесли ему много вреда, люди ни в чем не повинные подвергались позору и нареканиям. Государству достаточно и тех врагов,[3] которые имеются у него и которые считают большой выгодой для себя, когда привлекают человека к суду несправедливо, по ложному обвинению.
(7) Теперь я попытаюсь изложить вам мой взгляд на вопрос, какие граждане имеют основание стремиться к олигархии и какие - к демократии. Руководясь этой точкой зрения, и вы постановите решение, и я буду говорить в свою защиту, стараясь доказать, что мой образ действий как при демократическом, так и при олигархическом режиме не дает ни малейшего повода подозревать меня в неприязненном отношении к вашей демократии. (8) Итак, прежде всего надо вам твердо усвоить мысль, что на свете нет людей, по природе склонных к олигархии или к демократии; каждый стремится к установлению той формы правления, которая для него выгодна; таким образом, в значительной степени зависит от вас, чтобы как можно большее число граждан сочувствовало теперешнему режиму. В справедливости этого положения вам не трудно будет убедиться на основании событий прошлого времени. (9) Посмотрите, господа судьи, по скольку раз ведь лидеры обеих олигархий[4] меняли свои убеждения! Разве не Фриних с Писандром[5] и другие вожди демократии из их партии учредили первую олигархию, после того, как совершили много преступлений против вас и боялись наказания за них? Разве многие из числа Четырехсот не вернулись в город вместе с Пирейской партией, а некоторые из тех, которые их изгнали,[6] разве не вошли сами опять в состав коллегии Тридцати? Наконец, есть и такие, которые, хотя и записались в Элевсин,[7] однако выступили в поход с вами и осаждали своих прежних единомышленников, (10) Таким образом, нетрудно понять, господа судьи, что причиною внутренних смут бывают не вопросы о форме правления, а личные интересы каждого. Следовательно, при испытании граждан[8] вам надо исходить из этих соображений, - надо смотреть, во-первых, как кто исполнял свой гражданский долг во время демократии, и, во-вторых, исследовать, могла ли ему быть какая польза от перемены образа правления. Только таким путем вы можете постановить вполне правильное решение. (11) Я думаю так, что у кого при демократии были отняты гражданские права, или конфисковано имущество, или с кем случилось другое какое несчастие подобного рода, у того есть основание желать другой формы правления, в надежде, что такая перемена будет ему на пользу. Но если человек принес много пользы народу и никогда никакого вреда, если он за свою деятельность заслуживает скорее благодарности от вас, чем наказания, то придавать веру ложным доносам на него не следует, хотя бы все государственные деятели[9] утверждали, что он - сторонник олигархии.
(12) Что касается меня, господа судьи, в то время[10] ни в частной моей жизни, ни в общественной деятельности со мной не было ни разу никакого несчастия,[11] которое заставило бы меня стремиться к иному порядку вещей из желания избавиться от неприятностей данного времени. Я снаряжал триеры[12] пять раз, четыре раза участвовал в морских сражениях, налогов[13] во время войны я платил много и вообще все повинности исполнял не хуже других граждан. (13) Но я нес расходы в большем размере, чем требовало государство, с той целью, чтобы этим заслужить в ваших глазах славу доброго гражданина и, в случае какого несчастия, выступить на суде с большей надеждой на успех. Все эти преимущества я должен был потерять при олигархии, потому что людей, оказавших какую-нибудь услугу демократии, олигархи не удостаивали благодарности; напротив, назначали на почетные должности лиц, принесших вам огромный вред, видя в этом залог нашей верности. На это вы должны обратить особенное внимание и потому не верить словам моих противников, а судить о каждом по делам, совершенным им. (14) Да, господа судьи, я не вошел в состав олигархии Четырехсот; в противном случае, пусть выступит любой из обвинителей и уличит меня во лжи. Далее, когда была учреждена коллегия Тридцати, никто не докажет, что я даже и тогда сделался членом Совета[14] или занял какую-нибудь должность. А если я имел возможность занять должность, но не захотел, то я имею право теперь на почет с вашей стороны; если же тогдашние правители не удостоили меня участия в правлении, то какое доказательство яснее этого я могу привести относительно лживости моих противников?
(15) Далее, господа судьи, следует взглянуть на это дело также и со стороны других фактов моей общественной деятельности. Во время бедствий, постигших отечество, я так держал себя, что если бы все разделяли мои убеждения, то никто из вас не испытал бы никакого несчастия. В самом деле, вы не найдете, чтобы во время олигархии я кого-нибудь арестовал, или отомстил врагу, или облагодетельствовал друга. (16) Последнему, впрочем, нечего удивляться: делать добро в то время было трудно, а делать зло всякий мог легко. Далее, вы не найдете и того, чтобы я занес кого-нибудь из афинян в проскрипционный список,[15] или добился на суде чьего-либо осуждения, или обогатился от ваших несчастий. А между тем, если вы относитесь неприязненно к виновникам постигших вас бедствий, то надо ожидать, что о людях, не сделавших никакого зла, будете хорошего мнения. (17) Ив самом деле, господа судьи, я дал демократии, думаю, очень веское доказательство своей верности: если тогда я не совершил никакого преступления против нее, имея полную возможность к этому, то теперь, конечно, буду особенно стараться быть добрым гражданином, будучи твердо уверен, что за всякое преступление я сейчас же понесу наказание. Но я всегда держусь того мнения, чтобы при олигархии не желать чужого, а при демократии не жалеть для вас своего.
(18) Вообще я думаю, господа судьи, с вашей стороны было бы несправедливо относиться с ненавистью к лицам, не потерпевшим несчастия при олигархии, когда вы можете изливать свой гнев на людей, виновных пред демократией; точно так же вы должны считать врагами не тех, кто не был изгнан, а тех, кто вас изгнал; не тех, кто желал спасти свое добро, а тех, кто отнимал чужое; не тех, кто ради своего спасения остался в городе, а тех, кто, желая погубить других, принимал участие в правлении. Если же вы считаете своим долгом погубить тех, кому олигархи позабыли сделать зло, то не уцелеет ни одного гражданина.
(19) Надо принять в расчет, господа судьи, еще вот что. Как всем вам известно, во время прежней демократии многие государственные деятели расхищали народное достояние, некоторые брали взятки в ущерб вашим интересам, иные своими ложными доносами отчуждали от вас союзников. Если бы коллегия Тридцати карала только таких людей, то и вы считали бы олигархов добрыми гражданами. Но в данном случае, когда они находили справедливым, чтобы за проступки тех лиц платилась вся демократия, вы испытывали чувство негодования и считали возмутительной жестокостью возлагать вину за преступление этих немногих лиц на все государство. (20) Итак, вы не должны держаться тех принципов, которые вы признавали преступными у олигархов; вы не должны считать справедливыми в применении к другим те меры, которые вы находили несправедливыми, когда их применяли к вам. Нет, возвратившись на родину, держитесь по отношению к нам того же мнения, какого вы держались в отношении самих себя во время изгнания. Этим путем вы всего более утвердите согласие, возвеличите отечество и своими постановлениями доставите всего больше досады врагам .
(21) Надо помнить, господа судьи, также и события в правление коллегии Тридцати для того, чтобы ошибки врагов дали возможность вам лучше позаботиться о своих собственных интересах. Когда вы, бывало, слышали о том, что среди Городской партии царит единодушие, у вас было мало надежд на возвращение: в нашем согласии вы видели страшное зло для вас, изгнанников. (22) Когда же вы стали получать известия о раздоре среди Трех тысяч,[16] о высылке остальных граждан из города, о раздоре в среде коллегии Тридцати, о том, что число людей, боящихся за вас, больше числа враждующих с вами, тогда лишь у вас явилась надежда и на возвращение, и на возможность наказать врагов: вы видели, что олигархи делают как раз то, о чем вы молили богов, будучи уверены, что вам поможет вернуться на родину гораздо скорее подлый образ действий коллегии Тридцати, чем сила изгнанников. (23) Итак, господа судьи, обдумывая меры, касающиеся будущего времени, надо руководиться уроками прошлого: надо считать лучшими друзьями народа тех, которые, желая сохранить среди вас согласие, соблюдают клятвы и договоры[17] видя в этом наиболее пригодное средство спасти отечество и высшее наказание для врагов: для них не может быть более тяжкого удара, как слышать о том, что мы принимаем участие в управлении государством, и узнать, что взаимные отношения между гражданами таковы, как будто никакого повода для недовольства друг другом не существовало. (24) Надо вам знать, господа судьи, что эмигранты желают видеть как можно больше других граждан ложно обвиненными и лишенными гражданских прав, в надежде иметь лиц, оскорбленных вами, своими союзниками; им было бы приятно, чтобы доносчики пользовались у вас почетом и большим влиянием в государстве, гак как в их подлости они видят для себя спасение.
(25) Вспомните также о положении государства после олигархии Четырехсот: вы ясно увидите, что советы их[18] никогда не помогали вам, а то, что я вам рекомендую, напротив, всегда бывает полезно и при той, и при другой форме государственного устройства. Как вам известно, Эпиген, Демофант и Клисфен использовали бедствия отечества для своей личной выгоды, а государству они принесли страшный вред. (26) Они убедили вас некоторых граждан без суда приговорить к смерти, у многих незаконно конфисковать имущество, других, наконец, наказать изгнанием с лишением гражданских прав. Это были люди такого сорта, что виновных за взятку оставляли в покое, а людей ни в чем не повинных губили, возбуждая против них перед вами судебное преследование. Эту деятельность они не прекращали до тех пор, пока не повергли наконец отечество в раздоры и страшные бедствия, а сами из бедняков превратились в богачей. (27) Л вы, наоборот, дошли до такого положения, что изгнанников приняли обратно, подвергнутых ограничению гражданских прав сделали полноправными гражданами, с остальными заключили клятвенный договор о согласии В конце концов, вы охотнее наказали бы тех, кто занимался доносами во время демократии, чем тех, кто стоял у власти во время олигархии.[19] И это вполне естественно, господа судьи: теперь уже всякому ясно, что бесчестные правители во время олигархии способствуют восстановлению демократии, а доносчики во время демократии уже дважды были виновниками учреждения олигархии. Поэтому не следует часто брать в советники таких людей, советы которых ни разу не принесли вам пользы.
(28) Обратите внимание также на то, что и люди, пользовавшиеся наибольшей известностью среди Пирейской партии больше всех подвергавшиеся опасностям и больше всех оказавшие вам услуг, неоднократно и настойчиво убеждали ваш народ соблюдать клятвы и договоры, видя в этом оплот демократии: членам Городской партии, думали они, это доставит безнаказанность за прошлое, а у Пирейской партии при этом условии дольше всего может сохраниться демократическая форма правления. (29) У вас гораздо больше оснований верить им, чем этим господам, которые своим возвращением из изгнания были обязаны заслугам других[20] и которые по возвращении на родину занимаются доносами. Я думаю, господа судьи, что те из остававшихся в городе, которые держатся одних со мною убеждений, ясно показали и при олигархии, и при демократии, какие они граждане.
(30) Что же касается этих господ, интересно, что сделали бы они, если бы их допустили в коллегию Тридцати, когда они теперь, при демократии, ведут себя так же, как те: из бедняков они быстро превратились в богачей; занимают много должностей, но не сдают отчета ни по одной; вместо согласия они возбудили между гражданами взаимные подозрения; вместо мира объявили гражданскую войну;[21] из-за них же мы потеряли доверие в глазах эллинов.[22] (31) Будучи виновниками стольких несчастий и еще многих других и ничем не отличаясь от Тридцати (за исключением только того, что те во время олигархии стремились к тому же, к чему и эти, а эти во время демократии стремятся к тому же, к чему те), они тем не менее считают своим долгом делать зло всем, кому захотят, так, без всякой причины, как будто все люди преступны, а только они - прекрасные люди. (32) Впрочем, не им надо удивляться, а вам: вы воображаете, что у вас демократия, а между тем делается то, что они захотят; наказанию подвергается не тот, кто действует против народа, а тот, кто не хочет давать доносчикам своих денег. Они предпочли бы видеть отечество в уничижении, чем видеть его великим и свободным благодаря заслугам других, (33) потому что теперь вследствие опасностей, которым подвергались они в Пирее,[23] они считают себя вправе делать все, что вздумается; если же по инициативе других вами будут приняты какие-либо спасительные меры, то, думают они, они лишатся своего влияния, а те, другие, получат большую силу. Поэтому-то они все, как один, противятся тому, чтобы другие оказали вам какую-нибудь услугу. (34) Это всякому легко понять, потому что они и сами не стараются скрыть это, а, напротив, стыдятся, когда их не считают скверными людьми; да и вы отчасти это видите сами, а отчасти слышите от многих других. Что касается нас, господа судьи, то, хотя мы и считаем справедливым, чтобы вы соблюдали договоры и клятвы " по отношению ко всем гражданам, (35) тем не менее, когда видим, что несут кару виновники бедствий, то извиняем вас, помня о пережитых вами тогда несчастиях; но когда обнаружится, что вы наказываете невиновных наравне с виновными, то вы сразу этим решением во всех нас возбудите подозрение.


[1] См. введение к речи XII, отдел 56 и сл.

[2] См. примеч. 1 к речи V.

[3] «Враги» — приверженцы олигархии, не пожелавшие вернуться на родину, несмотря на амнистию, они упоминаются еще в § 20, 23, 24 (эмигранты).

[4] Олигархии Четырехсот в 411 г. и олигархии Тридцати в 404 г. См. введение к речи XII, отделы 19 и сл. и 45 и сл.

[5] См. введение к речи XII, отделы 11, 13, 24, 25 и речь XX, и.

[6] Сторонники умеренной аристократической фракции, как Ферамен, которые выступили против крайних олигархов в 411 г. См. введение к речи XII, отдел 25. Следующее слово «опять» надо понимать в том смысле, что эти участники олигархии 411 г. «опять» вошли в состав олигархии 404 г.

[7] См. введение к речи XII, отдел 58.

[8] См. введение.

[9] О какого рода государственных деятелях говорится здесь, видно из характеристики их в § 19. Это — те же сикофанты, которые упомянуты в § 3. Они же разумеются в § 25, 26, 30, 32.

[10] При демократии, бывшей до правления Тридцати, которая упомянута в § 10 и в § 19 названа прежней демократией.

[11] Под «несчастием» здесь, как часто и в других речах, разумеется главным образом лишение гражданских прав (атимия).

[12] См. примеч. 4 к речи III.

[13] См. примеч. 7 к речи III.

[14] См. введение к речи XII, отдел 46.

[15] См. введение к речи XII, отделы 48, 49, 51.

[16] См. введение к речи XII, отдел 51. Раздоры среди Трех тысяч начались особенно после победы демократов под Мунихией (см. там же, 54), когда собрание Трех тысяч постановило низложить коллегию Тридцати (см. там же, 55).

[17] См. примеч. 23 к речи VI и введение к речи XII, отделы 57 и 58.

[18] «Их» — доносчиков, возбудивших процесс против подсудимого. Вероятно, упомянутые три лица — эти доносчики.

[19] Олигархия 411 г.

[20] Заслугам пирейцев, давших возможность вернуться на родину прежним изгнанникам, которые воспользовались этими благоприятными для них обстоятельствами.

[21] Оратор разумеет такие случаи преследования отдельных лиц, как его собственный процесс.

[22] Демагоги своими злостными обвинениями союзников подорвали доверие к афинянам в глазах греков; поэтому в конце Пелопоннесской войны многие союзники отпали от Афин. См. введение к речи XII, отделы 4, 6 и др.

[23] Хотя оратор сказал в § 29, что доносчики обязаны своим возвращением усилиям других, но сами доносчики ссылались на свое участие в опасностях пирейцев. См. речь XXVIII, 12, XXXIV, 2.