С ЛАТИНСКОГО ПЕРЕВЕЛ, СНАБДИЛ ВВЕДЕНИЕМ И ПРИМЕЧАНИЯМИ И ИЗДАЛ А. КЛЕБАНОВ.
Кандидат Московского Университета.
ИЗДАНИЕ ВТОРОЕ.
ВНОВЬ ПРОВЕРЕННОЕ ПО ПОДЛИННИКУ
I. О Корнелие Непоте из древних писателей упоминает Цицерон, с большою похвалою называя его, хотя кажется больше в шутку, бессмертным (в письмах к Аттику, книге XVI, пятом письме). Из современников Непота еще упоминает о нем поэт Катулл; в стихотворении, обращенном к нему и помещенном в начале его собрания стихотворений, он говорит: «кому я подарю мою новую красивую книжку, только что вычищенную сухою пензою? Так как ты имел обыкновение во что-нибудь ставить мою болтовню, уже тогда, когда ты, первый из итальянцев, дерзнул изложить всемирную историю в трех книгах, по истине ученых, клянусь Юпитером, и стоивших большего труда». Из этих вышеприведенных слов знаменитых писателей древности, Цицерона и Катулла, видно, что имя Корнелия Непота пользовалось почетною известностью у его современников. Известный географ Помпоний Мела в книге своей «О положении земли» (de situ orbis, lib V, cap. III) говорит о Корнелие Непоте, что авторитет его чем свежее, тем вернее. Знаменитый естествоиспытатель, Плиний Старший, упоминает о Корнелие Непоте, называя его жителем берегов По (Padi accola, Lib. III. Natur histor. cap. XVIII) и упоминая, что он умер при господстве императора Августа (Lib. IX, 39, Lib. X, 23), с пренебрежением выражается о его легковерности, с какою он повторяет разные устаревшие басни (hist. nat. Lib. V, cap. I). Внук Плиния Старшего, Плиний Младший, в одном из своих писем (Lib. IV, ep. 28) упоминает, что один из его знакомых, ученейший муж (vis doctissimus), ужасно хлопотал поставить в своей библиотеке портреты Корнелия Непота и Тита Кассия, и изо всех сиk старался достать их и срисовать. В другом письме (lib. V. ep. 3) Плиний Младший упоминает о Корнелие Непоте, как о человеке, известном своею строгою нравственностью.
Авл Геллий (Аттические ночи, кн. XV, гл. 28) говорит о Корнелие Непоте, что он был большим любителем древностей, и при жизни находился в тесных дружественных отношениях с Цицероном.
Из позднейших писателей древности уже христианского периода упоминают о Корнелие Непоте Тертуллиан (Lib. 11, ad Nationes, cap. 12 и в Апологетике, cap. 10), Минуций Феликс (в Октавие, гл. 22) и Лактанций (Div. Institut., 13), ссылаясь на него, как на источник в показании, что Сатурн, мнимый бог древности, был не более, как человек.
Св. Иероним в двух местах упоминает о Корнелие Непоте: 1) в Евсевианской хронике он называет его знаменитым историческим писателем (scriptor historicus clarus), и 2) в предисловии к сочинению о писателях церкви, в числе лиц, составивших жизнеописания знаменитых исторических деятелей, упоминает из Греков — Гермиппа Перипатетика, Антигона Каристия. Сатира и ученейшего из всех (longe ombium doctissimus) Аристоксена Музика, а у Латинян Варрона, Сантру (?), Непота и наконец Транквилла (Светония).
Д. Магн Авзоний в 16-м письме к Пробу, префекту претория, говорит: «Послал я к тебе апологи (басни) Тициана и хронику Непота, как такие же басни (только в другой форме), и очень рад, если моим усердием мог сколько-нибудь содействовать твоей ученой деятельности».
Вот все места, в которых писатели древности, имевшие в руках все сочинения Непота, до нас не дошедшие, упоминают о нем и его ученой деятельности. Из них видно только то, что эта деятельность была историческая, но собственно о предлагаемом теперь в переводе, приписываемом Непоту, сочинении о знаменитых полководцах нет нигде и помина, кроме общего намека у св. Иеронима.
II. Вышеприведенное обстоятельство и было поводом к тому, что предлагаемое сочинение критики отчасти совсем, отчасти с немногими исключениями, вовсе отнимали у Непота, приписывая его Емилию Пробу, современнику императора Феодосия. Предложим доводы, приводимые в пользу последнего писателя. Ринкий[1] говорит, что сорок пять древних рукописей единогласно приписывают жизнеописания от Мильтиада до Аннибала Емилию Пробу.
В некоторых рукописях, после жизнеописания Аннибала, помещено следующее стихотворение Емилия Проба:
Vade, liber noster, fato meliore memento;
Cum leget liaec Dominus, te sciat esse meum
Nec metuas fulvo strictos diademate crines,
Ridentes blandum vel pietate oculos.
Communis cunctis hominem, sed regna tenere
Se meminit: vincit hinc magis ille homines.
Ornentur steriles fragili tectura libelli:
Theodosio et doctis carmina nuda placent.
Si rogant auctorem, paullatim detege nostrum
Tunc Domino nomen; me sciat esse Probum.
Corpore in hoc manus est genitoris avique meaque,
Felices, Dominum quae meruere, manus.
Или в переводе: «Ступай, книжка наша, пусть читает ее наш повелитель и знает, что она моя. Не бойся ты волос, опоясанных золотым венком, ни глаз, которые выражают кротость и благость.... Пускай пустые книжонки украшаются ломкою крышкою, а Феодосию и ученым людям нравятся безыскусственные стихотворения. Если спросят автора, мало-помалу открой тогда господину наше имя; пусть он знает, что я Проб. В этом сборнике есть рука родителя, и деда, и моя, счастливые руки, заслужившие господина». Эти плохенькие, и по мысли и по выражению, стишки подали повод к большим спорам между учеными критиками Корнелия Непота: одни видели в Емилие Пробе не более, как переписчика, на что в особенности указывают два последние стиха; но желающие видеть в Пробе непременно автора, приписываемых Непоту, жизнеописаний, признают последние два стиха, где Проб говорит, что в этом сборнике есть руки не только его, но и деда его и отца (это прямо указывает на целое поколение переписчиков), будто бы приставными, т. е не принадлежащими Пробу. При этом защитники Проба указывают на то, что он прямо называет себя автором. Впрочем, не подвержено сомнению, что сочинитель таких плохих стишков никак не мог быть автором жизнеописаний, известных под именем Корнелия Непота. Каждому, сколько-нибудь знакомому с латинскою письменностью, при чтении их, не говоря уже о других чертах, о которых скажем ниже, нельзя не заметить, что эти жизнеописания находятся у нас теперь не в том виде, в каком они были написаны первоначально, а в сокращении, и притом весьма неловко и нескладно сделанном. Да и к тому же есть несколько редакций этих жизнеописаний; кроме наиболее принятой, теперь предлагаемой читателям в русском переводе, есть еще две, где эти жизнеописания являются в виде, более сокращенном, и в другом порядке, а именно: в рукописном Падуанском сборнике XV века, где озаглавлены жизнь Аннибала и весьма многих из Емилия Проба; тут изложены краткие жизнеописания из Корнелия Непота: Аинибала, Амилькара, Мильтиада, Павзания, Лизандра, Алькивиада, Тразибула, Конона, Ификрата, Хабриаса, Тимофея, Датама, Епаминонда, Пелопида, Агизелая и Тимолеона[2]. В другой, Оттобонианской, рукописи 1417 года, находим, в сокращенном виде изложенными по Корнелию Непоту, жизнеописания: Мильтиада, Фемистокла, Аристида и т. д. в общепринятом в изданиях порядке[3]. Весьма правдоподобно, что Емилий Проб, составив извлечение из жизнеописаний Корнелия Непота, а не просто списав их, счел себя в праве назваться автором; но во всяком случае он говорит там не как писатель, современник Феодосия, а как современник Цезаря, Цицерона и Тита Помпония Аттика. Замечательно, что во многих рукописях имена Корнелия Непота и Емилия Проба соединены вместе, вот так, как мы их написали, т. е. как будто бы они составляли только разные имена одной и той же личности.
III. Были попытки ученых, несмотря на вышеприведенные стихи, где Емилий Проб прямо называет себя современником императора Феодосия — отнести время жизни Емилия к золотому веку римской литературы, на том будто бы основании, что стихи не его, а имя его забыто в числе писателей золотого века по обилию талантов, гораздо более замечательных. Это натяжка сильная, равно как и попытка ученого Магия объяснить посвящение жизнеописаний Помпонию Аттику, за три слишком века жившему ранее Емилия Проба, существованием при Феодосий Младшем какого-то Аттика, бывшего консулом в 400 году, которому прозвание Помнония придано по ошибке переписчиков.
Емилий Проб жил в четвертом веке по Р. Хр. Только в том периоде, а не во времена Помнония Аттика и Цицерона, находим имена Пробов. При императоре Александре Севере, в 230 г., был консулом Проб с Модестом, а в 239 году Проб Аврелий даже надел на себя императорский венец. О грамматике Пробе, написавшем объяснения к сокровенному значению букв, которыми Цезарь писал свои письма, упоминает Геллий в 17 книге, главе IX-ой и полагает, что это был Валерий Проб, которого небольшое сочинение о законах древних и теперь существует. Этого же Проба нередко цитирует Присциан; Светоний, в книге о грамматиках, упоминает о грамматике Пробе Беритие. Существуют некоторые комментарии (объяснения) Проба к Виргилию, сверх того К. Тиция Проба сокращение 10-й книги Валерия Максима. Фамилия Пробов во времена блаженного Иеронима (современника Феодосиев, родился он в 339 г. по Р. Хр., а умер в 420 г.) была очень знаменита, как он говорит в письме к Деметриаде, упоминая о роде Пробов наравне с родом Олибриев и знаменитыми потомками от крови Аниция, из числа которых не было почти ни одного, не удостоившегося почести консульской. Около этого же времени жила Проба, женщина ученейшая и занимавшаяся поэзиею, которой и стихотворения существуют. В кодексе Феодосиевом, книге 9-й, титуле 2-м, упоминается о Пробе, префекте претория, к которому Авзоний написал 16-е письмо, при котором послал ему хронику Непота и апологи (басни Тициана).
Чтобы точнее определить время жизни Емилия Проба, надобно разъяснить, которому Феодосию посвятил он свою рукопись — Великому ли, который царствовал от 370 г. до 395 г. или Феодосию второму, который, будучи провозглашен императором в 408 г. семи лет от роду, сохранил это достоинство до 450 года. Фактов для решения этого вопроса нет никаких и остаются одни предположения. Впрочем, критики, на основании стихотворного посвящения Емилия Проба, заключают, что упоминание о кротости и могуществе императора, гораздо лучше может относиться к Феодосию Великому, заслужившему такое название своими деяниями, чем к Феодосию Младшему, при котором северные дикари безнаказанно опустошали империю, и который не стыдился платить им дань.
IV. Нельзя не подивиться, что германские ученые, при всем глубоком знании древности, делают такие жестокие промахи, каких простой любитель не позволил бы себе и, которые объясняются разве только забывчивостью. Так Ринкий, в своем подробном и очень дельном исследовании об Емилие Пробе и Корнелие Непоте, в §3 пишет, что о предлагаемом сочинении все писатели древности и средних веков до 13-го хранят глубокое молчание, и старается это объяснить разными предположениями.— Между тем, древний комментатор Сервий к Енеиде, кн. 1 стиху 382-му, цитирует Непота как автора сочинения, имеющего заглавие: vita Illustrium (жизнеописания знаменитых мужей) — Плутарх не раз цитирует Непота, как автора жизнеописаний Аннибала, Метелла и Ликурга. Наконец блаженный Иероним, умерший в первой четверти пятого века, прямо упоминает имя Непота в числе писателей, занимавшихся составлением биографии замечательных лиц (в предисловии в книге о церковных писателях).
Следовательно, нельзя сомневаться в том, что в числе сочинений Корнелия Непота, современника Цезаря и Цицерона, было и сочинение о биографиях знаменитых мужей. Но в том ли самом виде дошло оно до нас, в каком его написал знаменитый автор —это другой вопрос, и на него мы положительно можем отвечать: нет. В предлагаемом ныне виде сочинение есть явно сокращение, и притом неполное. Непот писал: о знаменитых мужах вообще; его сокращатель Емилий Проб, другой ли кто, имел в виду полководцев и притом чужестранных. Так что странно даже встретить тут жизнеописание Аттика, ни в одной войне никогда пе принимавшего участия. А между тем в сочинении Непота были жизнеописания и других деятелей Римских; так, в конце жизнеописания Аннибала, он пишет, что пора перейти и к Римским полководцам для того, чтобы сравнением с чужестранными показать, которые лучше. Кроме того, в предполагаемое сочинение под 21 § внесена статья о царях, которую можно правильнее назвать перечнем или оглавлением не дошедшего до нас сочинения или, но крайней мере, отдела.— Что именно в, дошедшей до нас, редакции Непота принадлежит ему и что его сокращателю, Емилием ли Пробом он назвался, иначе ли как — определить трудно, да и бесполезно, хотя нельзя отрицать, что самый язык Непота местами отзывается переделкою позднейшего, уже доступного порче, периода литературы. Не подвержено сомнению и то, что из предлагаемого нами сборника жизнь Аттика в том самом виде, как изложена здесь, написана Непотом и вовсе уцелела от переделки и сокращения. — Тоже, хотя и с меньшею степенью достоверности, можно сказать о жизнеописаниях Датама и Евмена, отличающихся полнотою, хотя есть и сокращения, да и слог не чужд порчи. Относительно жизнеописания Аннибала стоит заметить, что Плутарх имел его не совсем в том виде, в каком мы его имеем, так как Плутарх пишет, что Непот упоминает будто бы о неоднократном поражении Аннибала Марцеллом, тогда как в имеющемся у нас жизнеописании говорится, что Аннибал непобежденный никем отозван на родину.— На основании всего вышеизложенного не слишком неосновательно можно порешить спор Немецких ученых по поводу Непота и Проба тем, что последний редактировал по своему сокращенную компиляцию из первого. Древнейший источник, который упоминает об Емилие Проба, как авторе предлагаемых здесь жизнеописаний, относится к XIII веку. Это сборник под названием философский стол (mensa philosоphica), приписываемый Михаилу Скоту (жившему между 1214—1291 годами). Здесь в книге второй, главе 17-й, упоминается книга Емилия Проба о вождях чужестранных народов и приводятся цитаты из жизнеописаний Кимона и Фокиона. — Далее об Емилие упоминает Донат Акциаиолий, сенатор и филолог Флорентинский, умерший 50 лет от роду в 1478 году; он составил от имени знаменитого Плутарха жизнеописание Аннибала, в котором упоминает об Емилие Пробе, как источнике. Вообще переделка Непота, Емилию Пробу приписываемая, в первые времена возобновления занятия науками после тысячелетних средневековых потемок, далеко не пользовалась тою известностью и почетом, какие приобрела впоследствии.
V. Корнелий Непот, по согласному мнению ученых, был современником диктатуры Цезаря и частью пережил ее. Блаженный Иероним в Евсевиевой хронике относит его к четвертому году (правления) Августа. Плиний называет его жителем берегов По (кн. III. гл. 18). Катулл, в первом своем стихотворении, называет Непота Итальянцем, а Авзоний в 24 письме Галлом; но это одному другому не противоречит, потому что Италия по левую сторону По, называлась иначе: Галлия тогата. Большинство писателей уверяет, что Непот был уроженец Муниципия Гостилий в Вероненской области. Но если принять в соображение то, что Плиний Старший называет Непота жителем берегов По; город же Верона находится по крайней мере в 30 милях расстояния от реки По; Гостилия же просто деревня и никогда не пользовалась муниципальным устройством, то правдоподобнее считать Непота уроженцем города Пармы. Плиний Младший говорит, что Север отыскивал портретов своих земляков К. Непота и Тита Кассия, а и Север, и Тит Кассий, были уроженцами города Пармы. Геллий (книга 15, гл, 28) называет Корн. Непота историком, другом и приятелем Цицерона. Из сочинений его упоминаются весьма многие, до нас не дошедшие; а именно:
1) Геллий упоминает (кн. 17, гл. 21), что Непот написал хроники (chonica). Вероятно о них то упоминает Катулл как о трех книгах, обнявших собою весь век (omne aevum).— Об этом же сочинении упоминает Авзоний, как о наполненном баснями, что и подтверждает мнение Плиния Старшего о Корнелие Непоте, как о слишком легковерном писателе.
2) Книги знаменитых мужей (Illustrium virorum) — о нем упоминает Геллий (в 11 кн. гл. 8,) и Сервий к 1 кн. Энеиды. Отрывки из книг 2-й, 15-й и 16-й приводит грамматик Харизий. — Это сочинение, как мы уже выше объяснили подробнее, дошло до нас в весьма сокращенном виде, и в переделке.
3) В жизнеописании, до нас дошедшем, Диона, упоминает Непот, что он написал сочинение о знаменитых Греческих историках, где между прочим говорит об историке Филисте. Есть свидетельства, что Непот коснулся и жизнеописаний Латинских писателей. Что Непот писал о Теренцие, узнаем из Светониева жизнеописания Теренция, неосновательно приписываемого Донату. О том, что Непот написал книгу о жизни Цицерона, Геллий именно упоминает в 15 книге, главе 28-й. Отрывок из этого же сочинения приводит блаженный Иероним в письме к Паммахию. — Упоминается также о жизнеописании Катона, как подробном отдельном сочинении.
4) Оставил еще Непот какие-то книги примеров (exemplorum libri), о которых упоминает Геллий, в книге 7-й, гл. 18, и Харизий в книге первой. Были и другие сочинения Непота, не относившиеся прямо к истории, а географического и археологического содержания. — Упоминается еще и переписка Корнелия Непота; так отрывок из письма к Цицерону приводит Лактанций в 3 кн. главе 15 сочинения божественных наставлений. Также о письме Цицерона к Неgоту упоминают Транквилл в Юлие гл. 55, Аммиан Марцеллин в начале 26-й книги, и Присциан в книге восьмой. Вторую книгу писем Цицерона к Неgоту цитирует Макробий во второй книге Сатурналий, гл. 1. — Человек очень ученый, Мариа Катанейский, в объяснениях к Плиния книге 4-й, письмо 28 (к Северу), приписывает Корнелию Непоту перевод Дарета Фригийца, в каковое заблуждение введен он обыкновенною надписью на рукописях; но критики уже давно решили, что и самый Дарет далеко не подлинный, да и перевод его отличается слогом, не соответствующим золотому веку Латинской письменности. Более точных сведений о жизни и сочинениях Корнелия Непота самые тщательные исследования, по существующим ныне данным, представить не могут.
VI. Считая совершенно бесполезным балластом учености исчислять рукописи и издания Корнелия Непота и отсылая желающих к Немецким источникам, не можем не остановиться несколько на том порядке, в каком изложены жизнеописания в общепринятой редакции, нами переведенной. Этот порядок следующий: жизнеописания 1) Мильтиада, 2) Фемистокла, 3) Аристида, 4) Павзания, 5) Кимона, 6) Лизандра, 7) Алькивиада, 8) Тразибула, 9) Конона, 10) Диона, 11) Ификрата, 12) Хабриаса, 13) Тимофея, 14) Датама, 15) Епаминонда, 16) Пелопида, 17) Агезилая, 18) Евмена, 19) Фокиона и 20) Тимолеона. 21) Краткое изложение о царях; 22) и 23) Карфагенян Амилькара и Аннибала.— Нельзя не заметить, что: 1) из предисловия Непота видно, что он имел в виду одних Греческих вождей и Римских для их сравнения как сходных, так и разных качеств. Как же попали в этот сборник жизнеописания варваров (так назывались все не Греки и не Римляне) Датама и Евмена? Врагов ожесточенных римского имени —Амилькара и Аннибала?
2) Даже и бесспорно Греческих вождей биографии перемешаны, так что Лакедемонские и Афинские вожди перемешаны, а Евмен Кардианец и вовсе попал в середину.
3) До какой степени сократитель Непота грубо его переделывал, всего яснее видно, что в заключение биографии Тимофея сказав, что это был последний век полководцев Афинских Ификрата, Хабриаса и Тимофея и после его смерти не было ни одного вождя в этом городе достойного памяти, немного спустя начинает так жизнеописание Фокиона: «Фокион Афинянин, хотя часто начальствовал над войсками...» Что касается до жизнеописания Катона № 24-й, то его даже и жизнеописанием назвать нельзя. Это просто небольшой отрывок из особенного сочинения Корпелия Непота об этом знаменитом муже, и отрывок довольно бессвязный. Напротив, жизнеописание Аттика, представляя отдельное и хорошо обработанное целое, имеет при всем том более характер похвального слова, чем биографии, даже как она понималась Непотом, слишком кажется державшимся пословицы: de mortius nil nise bene (о покойниках говорит только хорошее.)
VII. Еще нахожу нужным объяснить, что я, в переводе Корнелия Непота, более чем в других моих переводах, старался буквально передавать текст подлинника, чтобы облегчить его понимание ученикам гимназий, где Корнелий Непот, особенно для начинающих, принят преимущественно перед другими писателями древности для перевода.
А. Клеванов.
Не сомневаюсь, Аттик, что найдется очень много людей, которые сочтут этот род письменности пустым и не вполне достойным личности великих людей, когда они прочтут известие о том, кто учил музыке Епаминонда или, в числе его достоинств, упоминание о том, что он ловко танцевал и искусно играл на флейте. Но таковыми будут разве только те, которые, чуждые знакомства с литературою Греческою, сочтут правильным одно то, что приличествует их собственным нравам. Они если узнают, что не одно и тоже у всех считается честным и позорным, но обо всем произносится суждение согласно с установлениями предков; то они не удивятся, если мы, при изложении добрых качеств Греков, последуем их понятию о нравственности. Так Кимону, именитому Афинскому гражданину, не ставили в упрек того, что он был женат на родной сестре, так как и его сограждане пользовались таким же установлением, а по нашим нравам это считается не позволительным. В Греции ставится в похвалу молодым людям иметь, как можно большее, число обожателей. — В Лакедемоне нет ни одной вдовы, какого бы она ни была знаменитого рода, которая не пришла бы ужинать за плату. Почти во всей Греции считалось за великую похвалу — быть упомянутым победителем в Олимпии: выходить на сцену и быть предметом зрелища в этом народе ни кому не ставилось в осуждение. А все это у нас считается отчасти позорным, отчасти низким и от честности далеким. В противоположность этому, и но нашим нравам весьма многое считается приличным, что у них (Греков) находят позорным. Кто из Римлян сочтет за стыд повесть жену на пиршество? Или у кого мать семейства не занимает первое место в доме и не пользуется известностью? А в Греции совсем иначе: женщины там не допускаются на обеды, кроме самых близких и если сидят, то во внутренней части дома, называемой Гинеконитес, куда никто не имеет входа, кроме связанных близким родством. Подробнее распространяться об этом не дозволяет объем сочинения, а также и спешу я к изложению предмета, за который я взялся. А поэтому приступим к нашему начинанию и в этой книге примемся за изложение жизнеописаний замечательнейших полководцев.
Не одно и то же у всех считается честным и полезным
Все предисловие Непота основано главным образом на противоположности нравов Греческих и Римских; но в частностях Непот делает не совсем верные заключения. Так, хотя относительно Епаминонда, он говорит, что ему ставилось в похвалу между прочим то, что он хорошо танцевал. Между тем Демосфен в своей речи о венке ставит Эсхину в порок его искусство плясать. Да и относительно игры на флейте, в каковой Епамипонд приобрел будто бы похвальную известность, не забудем изречение Алкивиада (приводимое Плутархом, Алкив. 2): «пусть флейту надувают Фивяне, они рассуждать ведь не умеют»! Что же касается до философии, то, во время Цицерона, занятие ею в Риме было в большой чести, хотя Непот основательно замечает в отрывках, что занятие это ни к чему не ведет, так как философы, рассуждая превосходно, поступают сами очень скверно.
В Греции ставится в похвалу молодым людям иметь как можно больше число обожателей
Нисколько не оспаривая и того, что самые лучшие побуждения по слабости природы человеческой и страстном характере её, особенно вьюжных климатах, могли принять дурную сторону, смело утверждаем, что основою любви и ухаживания друг за другом молодых людей в древности было чистое побуждение преданности и самоотвержения, уважение к лучшим достоинствам, конечно и внешним, человека и желание сравниться с ним. Здесь стоит привести замечательное изречение Филиппа, который, с уважением видя, рядом лежавших и в смерти неразлучных воинов Фивской священной когорты (она состояла из молодых людей, обожавших друг друга но Греческому обыкновению) сказал со слезами: «пусть горько погибнут те, которые в состоянии заподозрить, чтобы такие люди могли что-либо гнусное терпеть или делать»!
Выходить на сцену и быть предметом зрелища никому не ставилось в осуждение.
Здесь рапсоды смешиваются с актерами. Первые были в почете, а вторые нет; доказательством может служить Демосфен, который в речи о венке, стр. 288, 308, 317, 333, 337 — Эсхину ставит в большое осуждение его занятие актера, и в насмешку называет его: ὡ τριταγωνιστα!
В конце предисловия Непот распространяется о свободе женщин у Римлян и затворничестве у Греков. Это не совсем справедливо относительно Спартанских женщин; в Лакедемоне не только девицы, вместе с мужчинами, занимались всякого рода гимнастическими упражнениями, но и замужние женщины имели влияние на мужей в их общественной деятельности (Плутарх в Ликурге, гл. 14). Плутарх же (глава 26) говорит, что каждого, вновь назначенного, сенатора по городу провожала толпа и молодых людей и женщин, прославлявших его доблесть стихами. Тот же автор, сравнивая Ликурга с Нумою, говорит много о значении женщин в Спарте не только в домашней, но и в общественной жизни, Римский же законодатель — Нума хотя и не осудил женщин Римских на затворничество, но обязал их хранить молчание перед мужьями, вина вовсе не употреблять, и вообще быть в безусловном повиновении мужей.
Относительно обычая Греческих женщин ходить ужинать за плату — сравни Лукиана, Dialog. meretric. VI. том 2, стр. 529, где Дафнис, исчисляя средства, какими она привлекала обожателей и снискала большие богатства, указывает и на это. Лакедемонския женщины вообще славились своею распущенностью и как ни бился Ликург обуздать их законами, ничего не мог сделать и отступился от своего намерения, о чем свидетельствует Аристотель во второй книге Политики, в главе 9-ой. Да и Платон с упреком выражается (о законах кн. 2) об ανεσι (своеволии) Лакедемонских женщин. Плутарх в жизнеописании Агиса упоминает, что именно при этом царе и Леониде это своеволие достигло высших пределов.
Относительно того, будто Непот уверяет, что у Греков никому не ставилось в стыд быть на сцене, мы должны заметить, что честным девицам в Греции (за исключением Спарты) не дозволялось ни выходить на сцену, ни быть предметом зрелища кроме религиозных процессий, как видно из Еврипидовых драм Ореста, Гераклида и Ифигении в Авлиде. Место девиц в сценических пьесах занимали переодетые мальчики. У Римлян же считалось за величайший позор для благородного человека играть на сцене, или вообще быть предметом зрелища за деньги.
1. Мильтиад, сын Кимона, Афинянин, и древностью рода и славою предков, и своею скромностью, один отличался более всех и находился в том возрасте, что уже не только о нем хорошо надеяться, но и с уверенностью полагать могли его сограждане, что он будет таким, какого они были о нем мнения, зная его. Случилось, что Афиняне захотели послать поселенцев в Херсонес. Этого рода людей набралось значительное число и многие просились участвовать в этом переселении; из них выборные отправлены по общему обсуждению в Дельфы — посоветоваться с Аполлоном, кого им лучше взять вождем. Тогда тот край занимали Фракийцы, и с ними надобно было сражаться оружием. На просьбу о совете — Пифия именно научила уполномоченных — взять себе главным вождем Мильтиада; если они так сделают, то их начинание будет благополучно. По этому ответу оракула Мильтиад с отборным отрядом отправился на судах в Херсонес; когда он подошел к Лемносу, и жителей этого острова хотел покорить под власть Афинян — он требовал от Лемносцев, чтобы они сделали это добровольно — то они в насмешку отвечали, что они тогда так поступят, когда он, Мильтиад, из дому на судах отправясь, по ветру Аквилону приплывет в Лемнос; а этот ветер, начинаясь от Севера, дует на встречу плывущим из Афин. Мильтиад, не имея времени медлить, направил путь, куда предполагал, и достиг Херсонеса.
2. Тут в короткое время рассеяв войска дикарей, овладел всею страною, куда пришел, в удобных местах поставил укрепления, а множество приведенных с собою поселенцев, разместил по полям и обогатил частыми набегами. В этом случае благоразумие на столько же помогло ему, насколько и счастие. Доблестью воинов победив неприятельское войско, он с величайшею справедливостью устроил дела и сам решился там остаться. Был он между них с царским достоинством, хотя и не носил имени царя, и этого он достиг не столько властью, сколько справедливостью. Тем не менее выполнял он свои обязанности относительно Афинян, от которых он отправился. Такими действиями достиг он того, что не менее с согласия тех пользовался постоянною властью, которые послали, как и тех с которыми он отправился. Устроив таким образом Херсонес, он вернулся в Лемнос и, согласно условия, потребовал ему сдать город, так как жители сказали, что они покорятся, когда он, отправясь из дому, с северным ветром к ним приплывет, а теперь у него дом в Херсонесе. Карийцы — а они тогда населяли Лемнос — хотя это обстоятельство случилось сверх ожидания, на захваченные не на слове, и успешными действиями своих противников, они не дерзнули сопротивляться, но переселились из острова. С таким же счастием он прочие острова, называемые цикладами, подчинил власти Афинян.
3. В тоже время, царь Персов, Дарий, переправив войско из Азии в Европу, решился напасть войною на Скифов. Он устроил мост на реке Истре, для того чтобы перевесть войска. Сторожами этого места, на время своего отсутствия, он оставил старейших, приведенных им с собою из Ионии и Эолиды: из них каждому он дал постоянную власть над их городами. Он полагал — легчайшим способом удержать под своею властью, говорящих на Греческом языке, жителей Азии, если друзьям своим передаст охранение городов, так как им, в случае его гибели, не осталось бы никакой надежды на спасение. В то время в числе тех, кому поручено было обережение моста, находился и Мильтиад. Тут, когда частые гонцы приносили известие, что неудачно действует Дарий, и что его теснят Скифы, Мильтиад убеждал стражей моста — не пропускать случая, представляемого счастием к освобождению Греции. Если бы Дарий погиб с теми войсками, которые он с собою перевел, то не только Европа будет в безопасности, но даже населяющие Азию, природные Греки сделаются свободны от владычества Персов и опасности. И легко можно это сделать: с уничтожением моста царь не замедлил бы погибнуть в течении немногих дней или от меча неприятельского или от голоду. Когда большинство приступило к этому замыслу, Гистией Милетский воспрепятствовал приведению в исполнение этого дела, говоря: что не одно и тоже полезно им самим, которые стоят во главе верховной власти, и народу, так как господство их опирается на царстве Дария, а с гибелью его они сами, утратив власть, будут наказаны согражданами; а потому он до такой степени не сочувствует намерению других, что напротив считает самым полезным для себя упрочить царство Персов. Когда огромное большинство последовало за его мнением, то Мильтиад, не сомневаясь, что его совет, будучи известен столь многим, не замедлит дойти и до ушей царских, оставил Херсонес и опять переселился в Афины. Хотя его намерение и не имело успеха, но во всяком случае оно заслуживает великой похвалы, обнаружив в нем сильнее любовь к свободе всех, чем в собственному господству.
4. А Дарий когда возвратился из Европы в Азию, по убеждению друзей, склонявших его покорить своей власти Грецию, изготовил флот из пятисот судов, вверив начальство над ним Датису и Артаферну, и им дал двести тысяч пехоты и десять тысяч конницы, причину приводя неприязни к Афинянам ту, что, при их содействии, Ионяне взяли Сарды и умертвили его вооруженные отряды. Эти вожди царские, пристав с флотом к Евбее, поспешно взяли Еретрию и, похватав всех граждан этого племени, отправили в Азию к царю. Оттуда они подступили к Аттике и свои войска вывели на Марафонское поле; от города оно находится в расстоянии около десяти тысяч шагов. Вследствие тревоги столь близкой и столь значительной, Афиняне взволнованные нигде не просили помощи, кроме у Лакедемонян, и Фидиппа скорохода из тех, которые называются гемеродромое, отправили в Лакедемон, извещая, как настоятельно скоро необходима помощь. Дома же назначили десять преторов, которые начальствовали бы над войском, и в том числе Мильтиада. Между ними возник большой спор, защищаться ли в стенах или идти на встречу неприятелю и сразиться в открытом поле. Один Мильтиад старался более всех, чтобы как можно скорее устроить лагерь: если это будет сделано, то и у граждан прибавится мужества, когда увидят, что не отчаиваются в их доблести, а неприятель оттого самого сделается медленнее, если приметит, с какими незначительными силами осмеливаются с ним бороться.
5. В это время ни один город не оказал помощи Афинянам кроме Платеи; этот город прислал тысячу воинов; таким образом с их приходом стало сполна десять тысяч вооруженных людей. Войско это пылало величайшим усердием к сражению, что и условило большее значение Мильтиада сравнительно с его товарищами. Уступая его влиянию, Афиняне вывели войска из города, и в удобном месте устроили лагерь. Потом на другой день, у подошвы горы, устроил он войско в боевом порядке, в местности не слишком открытой (во многих местах находились изредка деревья), и дал сражение с целью, чтобы и возвышенность гор служила прикрытием, и деревья препятствовали развернуться коннице неприятельской и своею многочисленностью окружить Афинян. Датис, видя, что местность не совсем благоприятствует его воинам, однако, в надежде на численность своих войск, желал дать сражение и тем более, что он находил полезным сразиться прежде, чем подоспеют на помощь Лакедемоняне. А потому он вывел в строй сто тысяч пехоты, и десять тысяч конницы, и дал сражение, в котором на столько обнаружился перевес доблести Афинян, что они обратили в бегство неприятеля, в десять раз более многочисленного, и в такой его привели ужас, что Персы стремились не в лагерь, а на суда. Знаменитее этого сражения и доселе ничего нет. Никогда еще столь незначительный отряд не побеждал таких огромных сил.
6. Кажется, не будет чуждым этой победы сообщить — какую награду получил Мильтиад, и тем легче можно понять, что природа всех гражданских обществ одна и та же. Потому что как почести народа Римского были когда-то редкие и скудные, а по этой самой причине и славные, теперь же сделались весьма обыкновенными и пошлыми, так находим когда то было и у Афинян. Этому Мильтиаду, за освобождение Афин и всей Греции, дана такая почесть, что когда в портике, называемом Пециле, рисовали Марафонское сражение, то в числе десяти преторов его изображение было первым, как он убеждал воинов и начинал сражение. Тот же самый народ, когда приобрел больше власти и испорчен угодливостью должностных лиц, определил Деметрию Фалерскому триста статуй.
7. После этого сражения, Афиняне дали тому же Мильтиаду флот из семидесяти судов, для того, чтобы преследовать войною острова, которые оказывали помощь дикарям. Такою властью он принудил большую часть возвратиться к обязанностям, а некоторые покорил силою. Из них остров Парос, возгордившийся богатствами, будучи не в состоянии примирить убеждениями, вывел войска из судов, город запер осадными работами и лишил всякого подвоза, потом, посредством устроенных крытых ходов и террас, ближе подступил к стенам. Он уже готов был овладеть городом, как вдалеке, на твердой земле, в ночное время, от какого то случая загорелась роща, которая с острова была в виду. Когда это пламя усмотрено было и жителями города и осаждающими, то тем и другим пришла мысль, что дан сигнал моряками царя. А этим сделано то, что и Паросцы перестали думать о сдаче и Мильтиад, опасаясь, как бы не пришел царский флот, предав огню устроенные им осадные работы, возвратился к большему неудовольствию сограждан с тем же числом судов, с каким вышел из Афин. Он обвинен в измене: будто бы, имея возможность покорить Парос, подкупленный царем, ушел, не довершив дела. В это время он был болен от ран, полученных при нападении на город. А потому как он сам за себя не мог говорить, то защищал его брат Стезагор. По рассмотрении дела освобожден он от смертной казни, но присужден к денежному платежу и процесс этот оценен в пятьдесят талантов — сумма, употребленная на издержки снаряжения флота. Так как Мильтиад не был в состоянии заплатить эти деньги сейчас же, то брошен в общественную темницу, где и помер.
8. Хотя и обвинен он был в Паросском преступлении, но причина осуждения была другая. Афиняне, вследствие тирании Пизистрата, не за много лет перед тем бывшей, обнаруживали опасение перед могуществом кого-либо из своих сограждан. Мильтиад, много обращавшийся в должностях, соединенных с властью, и притом значительною, казался не в состоянии быть частным человеком, особенно когда по видимому самою привычкою увлекаем он был желать власти. В Херсонесе, в продолжении всех лет, сколько он там ни жил, он пользовался постоянною властью и носил наименование тирана, хотя и справедливого. Не силою приобрел он власть, но с согласия подвластных и удерживал ее добротою. А те все и называются и считаются тиранами, которые с постоянною властью находятся в государстве, прежде пользовавшемся свободою. Но в Мильтиаде с величайшею человечностью соединялись: удивительная общительность — не было ни одного самого простого человека, для которого доступ к нему не был бы свободен — значительное влияние у всех государств, благородное имя, величайшая похвала в военном искусстве. Обращая внимание на это, народ предпочел — Мильтиаду страдать безвинному, чем самому долее находиться в опасении.
В главе 7-ой Непот от слова до слова, но, без упоминания источника, списывает Ефора Кумейского, ученика Исократова, описавшего события Греческой истории от возвращения Гераклидов до года, в котором Македонский царь Филипп осадил Перинф.
Геродот, в VI книге, 132 след. рассказывает, что Мильтиад без ведома Афинян отправился к Паросцам и, получив рану в ногу, удалился оттуда, но не упоминает ничего о покорении других островов, ни о пожаре рощи. И прочие подробности, которые мы читаем в нашем Мильтиаде, принадлежат по всей вероятности Эфору.
Главную историческую ошибку приписывают ученые исследователи Непоту в том, что он смешал Мильтиада, победителя Марафонского, с Мильтиадом, сыном Кипсела, и приписал действия и дяди и племянника одному лицу. По Геродоту (VI. 34 след.) у Капсела была, брат Стезагор. А у Стезагора старшего был сын Кимон, у него Мильтиад Марафонский, и у Мильтиада сын Кимон, жизнеописание которого имеем также под именем Непота. К первому Мильтиаду относится все, что в главе 1 и 2-ой говорится об устройстве Херсонеса, а к последнему все, что в главах 2 и 4-й говорится о взятии Лемноса и оттуда в главе 3, о Персидской войне и осаде Пароса. Расстояния времени между тем и другим ни много ни мало — семьдесят лет, так как поселение в Херсонес отведено во времена Пизистрата и Креза.— Но в одну и ту же ошибку с Непотом впал и Павзаний VI. 19, 3, где, упоминая о приношениях в один храм и коснувшись меча Пелопсова, говорит о нем: «вклад Мильтиада Кимонова, который имел первый из лиц этого семейства, власть в Херсонесе Фракийском».
Притом же Афиняне не по собственному побуждению отправили колонистов в Херсонес, но сами жители Херсонеса, вынужденные необходимостью, просили о том Афинян. А именно Фракийцы Долонки, преследуемые войною со стороны Апсинтиев, послали царей своих в Дельфы и получив внушение от Дельфийского оракула, первого, кто им, при выходе из храма, предложит гостеприимство, взять начальником поселенцев, благосклонно встреченные Мильтиадом, просили его — исполнить веление божества. Тогда он, посоветовавшись с оракулом, последовал на судах за Долонками вместе с поселенцами. (Геродот VI, 34 след.)
Не совсем заслуживает вероятия то, будто бы Мильтиад с поселенцами и царями Долонков отправляясь в их страну, по дороге вздумал покорить Лемнос. По Геродоту (VI. 139) жившие на Лемносе Пеласги, получив приказание Пифии сделать Афинянам удовлетворение, какое они пожелают, отправили послов в Афины и на требование Афинян выдать им самый остров, отвечали, что они сделают это тогда, когда в один день корабль из Афин придет в Лемнос при северном ветре.
Отразив Апсинтиев, Мильтиад защитил Херсонес на будущее время от их набегов проведением укреплений от Кардии до Пактиена (Геродот VI. след.). Дар, виденный Павзанием (VI 19, 3), в Акрополисе, свидетельствовал о победе надписью Греческою, которая в переводе значит: «Олимпийскому Зевсу сделан вклад, его изображение, после взятия в Херсонесе стены Арата; совершил же это Мильтиад». Умирая бездетным, Мильтиад оставил царство и богатства сыну брата Стезагора. Когда тот убит коварно, Мильтиад, брат Стезагора, послан Пизистратидами в Афины — взять Херсонес в свою власть (Геродот VI. 38 след.). Он, оттуда плывя в Лемнос и припомнив прежнее изречение Пифии, приказал Пеласгам удалиться с острова; часть из них повиновалась, а другая силою изгнана (Геродот VI. 140).
О взятии прочих Цикладов Мильтиадом в других источниках нигде не упоминается.
Рассказ о происходившем у моста на Истре согласен с более подробным рассказом у Геродота (VI. 89 след. VI, 41, 104); только, по словам этого историка, Скифы сами приходили упрашивать Греков, оставленных для сбережения моста, разрушить его и тем погубить Дария.
Нельзя не заметить, что поведение Мильтиада у моста на реке Истре далеко не заслуживает той похвалы, какую делает Непот. Если хорошо то, что Мильтиаду дороже была вольность его сограждан расчетов собственного честолюбия, то все это не давало ему права действовать изменнически и предательски относительно царя Дария, которого расположением и доверием он пользовался. Если Мильтиад был ему не ровен силами, то удалился бы в отечество, а не готовил бы ему ловушку.
Но словам Непота флот Персидский, посланный в Грецию под начальством Датиса и Артаферпа, состоял из 500 судов. Платон в Менексене говорит, что этот флот состоял из трехсот трирем, а Геродот (VI. 95), из 600 трирем. Такое же разнообразие и в показании числа войск: Непот говорит, что Датис вывел на Марафонское поле 10 тысяч всадников и сто тысяч пехоты. Валерий Максим (Θ. 5). и Павзаний (VI. 25, 2) дают Датису 300 тысяч, Лизиас в епитафии 500 тысяч; Юстин, II. 9, 9, — 600 тысяч воинов. Юстин тут же прибавляет, что на Марафонском поле погибло будто бы 200 тысяч Персов без кораблекрушения; о том же количестве убитых свидетельствовала и надпись в портике Цециле.
По словам Геродота поводом к войне с Греками для Дария послужило сожжение города Сардов (V. 105), но не только Ионяне не уничтожили, как пишет Непот, царского гарнизона, а Артаферн с ним без вреда оставался в крепости; жители и Персы оставались на форуме, а Ионяне удалились даже устрашенные (Геродот V. 100).
Фидипп, иначе Фидиппид, скороход, посланный в Спарту упоминается и к Геродоте (VI. 94, 101, 105). По-видимому у каждого Греческого города были такие скороходы на общественной службе; они назывались Гемеродромами (т. е. пробегавшими в течение дня большие пространства) и дромокирмками (т. е. вестниками-бегунами). Тут имя Фидиппа или Фидиппида употреблено как собственное но в последствии фидиппидами стали называть вообще всех скороходов, точно так как от Евмолпа, установителя священных таинств, все жрецы их назывались Евмолпидами (сравни у Непота, Адкивиад гл. 4 и 6-я).
Не один Мильтиад хлопотал больше всех, чтобы на Марафонском поле было дано сражение, но голоса десяти главных вождей в этом случае были разделены. Мильтиад, убедив полемарха Каллимаха пристать к числу желавших дать сражение — между ними находился Аристид, по словам Плутарха о гл. — решил дело (Геродот VI. 109). Он опасался как бы, если дело пойдет в оттяжку и пришлось бы запереться в стенах, партия детей Пизистрата не произвела каких смут и не пристала к стороне Медов.
О пособии, оказанном Платейцами, видно из Геродота VI. 108. Тоже самое говорит и Юстин 11, 9, 9.
Описание Марафонского поля такое подробное и наглядное, как будто бы очевидца, находим у одного Непота.
Персы, обогнув Суний, шли прямо к Афинам и взяли бы их, если бы войско Афинское не поспешило к ним на встречу (Геродот VI. 115 след. Фронтин. VI, 7, 43).
О награде, оказанной Мильтиаду, о скромности которой делает Непот. такое нравственное заключение, молчат Геродот и древнейшие писатели. Притом если Мильтиад нарисован был первым, то это очень естественно, так как в этот день по жребию ему приходилось начальствовать. Потому то он и нарисован был протянувшим руку в положении человека, ободряющего речью воинов (Эсхин против Ктезифона и Платон у Аристида 2). Если же верить Павзанию (1, 18, 3), то Мильтиад получил в награду статую, поставленную в Пританее. Но Демосфен в речи о складчине 181, издание Шеффера, отрицает то, чтобы предки ставили когда-либо статуи Мильтиаду или Фемистоклу.
По другим сведениям не триста статуй было поставлено Димитрию Фалерейскому, а сколько дней в году а именно триста шестьдесят пять (Плиний, Естеств. Ист. XXXIV. 12, Диогена V. 7а).
Обвинен Мильтиад в обмане (απατησ) Ксантипом, отцом Перикла, так как он обманул Афинян и выпросил у них флот — привезти им золота (Герод. VI. 136). Непот обвиняет Милътиада в измене, а Сенека и Юстин в подкупе. Демосфен, в речи против аристократа, стр. 688 изд. Рейке, утверждает, что Мильтиад осужден за покушение сделаться тираном отечества; но тут он вероятно в забывчивости смешал Мильтиада с сыном его Кимоном и это тем понятнее, что Кимон и заплатил за отца штраф в пятьдесят талантов и обвинен Периклом в том, что он пощадил побежденных Фазосцев, будучи подкуплен деньгами соседнего царя Македонии Александра, но оправдан но суду (Плутарх в Кимоне 14, Перикл 10). За измену отечеству у Афинян наказание было изгнание (остракизм); а Мильтиад присужден к восполнению издержек вооружения, по его предложению сделанных, флота. — В какой действительно опасности находился Мильтиад, свидетельствует Платон в Горгиасе, гл. 153, стр. 241, издание Гейндорфа, говоря: «Мильтиада присудили бросить в пропасть и приговор был бы исполнен, если бы не помешали пританы». А именно пританы, видя, что очень многие граждане присуждают Мильтиада к смерти в пропасти — стали убеждать их пощадить его, и с трудом получили большинство трех голосов в его пользу. Геродот присовокупил, что больной Мильтиад присутствовал при этом на носилках, а друзья говорили в его защиту речь. Непот предпочитает сделать защитником Мильтиада брата его Стезагора, хотя по другим сведениям Стезагор, старший брат Мильтиада, царствовал в Херсонесе и убит за много перед тем лет (Герод. VI. 58). О том — был ли Мильтиад заключен в тюрьму, умалчивает Геродот; он говорит только, что Мильтиад умер от загноившейся раны. Признаемся то сомнительно, как Мильтиад, привезший из Херсонеса, по словам Геродота, свои богатства на четырех больших судах, не в состоянии был заплатить штрафа в 50 талантов! Впрочем и Плутарх в Ким. 4 Сенека и Юстин утверждают также, что Мильтиад умер в темнице.
Геродот (VI, 104) утверждает, что Мильтиад, по возвращении из Херсонеса обвинен был в желании присвоить себе тиранию, по судом оправдан.
Непот по обыкновению льстит своим героям, скрывая их недостатки. Так он хвалит доброту и справедливость Мильтиада, тогда как он (Герод. VI. 30), наследовав брату Стезагору, пригласил всех знатных лиц Херсонеса, которых боялся, для отдания будто бы последней почести брату, и потом их, когда они собрались, посадил в тюрьму.
1. Фемистокл, сын Неокла, Афинянин. Его пороки начала молодости исправлены великими доблестями, так что выше его ни кого не ставили, а немногих полагали равными. Но поговорим о нем сначала. Отец его Неокл был знатного рода; он взял в супружество Галикарнасскую гражданку, от которой родился Фемистокл. Так как он менее всего заслуживал одобрение родителей, живя слишком вольно и пренебрегая семейным состоянием, то лишен наследства отцом. Такой позор не сломил его, но заставил опомниться; рассудив, что без особенной деятельности нельзя его уничтожить, он весь посвятил себя общественным делам, тщательно служа друзьям и славе. Много обращался он в частных судебных делах, часто выходил в народное собрание; ни одно сколько-нибудь важное дело без него не делалось; быстро соображал он, в чем была нужда, легко тою же речью он объяснял. Не менее быстрый в ведении дела, как и в придумывании — и о настоящем (как говорит Фукидид) судил в высшей степени справедливо , и о будущем весьма остроумно составлял предположение. Чем и сделалось, что он в короткое время прославился.
2. Первою ступенью ему к приобретению влияния на общественные дела была война с Корцирою. Для ведения ее будучи назначен от народа претором, не только в настоящую войну, но и на остальное время сделал государство более грозным. Между тем как прежде общественные деньги, получаемые от рудников, пропадали ежегодно от мотовства властей, он убедил народ на эти деньги построить флот изо ста судов. Поспешно соорудив его, он сначала сломил Корциреев; потом, преследуя морских разбойников, сделал море безопасным. Этим он и обогатил Афинян, и сделал их весьма опытными в морской войне. В какой мере спасительно это было для всей Греции, узнали в Персидскую войну. Когда Ксеркс и морем, и сухим путем, нанес войну всей Европе — с такими войсками, каких никто не имел ни прежде, ни после (его флот состоял из тысячи двухсот длинных судов, за которыми следовало две тысячи транспортных; а сухопутные войска состояли из семисот тысяч человек пехоты и четырех сот тысяч конницы). Когда о приближении его принесен в Грецию слух и говорилось, что в особенности подбираются к Афинянам за Марафонское сражение, послали они в Дельфы спросить совета: как поступить в подобных обстоятельствах. В ответ Пифия сказала: чтобы они укрепились деревянными стенами. Когда никто не понимал значения этого ответа, Фемистокл убедил: совет Аполлона таков, чтобы они и с имуществом удалились на суда, так как под ними бог разумеет деревянную стену. Одобрив это намерение, Афиняне прибавили к прежним судам столько же трирем, а свое все, что только могли перенести, отправили частью в Саламин, частью в Трезену. Крепость передают священникам и немногим старикам, а также им исполнение священных обрядов; остальной город покидают.
3. Распоряжение Фемистокла не нравилось большей части государств (Греческих) и они предпочитали дать сражение на сухом пути. А потому посланы отборные воины с Леонидом, царем Лакедемонским — занять Фермопилы и не допускать дальнейшее наступательное движение варваров (дикарей); те не выдержали силы неприятельской и в том месте все погибли. А соединенный флот Греции из трехсот судов, в том числе двести Афинских, сначала у Артемизия, между Евбеею и твердою землею, сразился с морскими силами царя. Фемистокл искал тесного места, чтобы не дать себя обойти многочисленностью (неприятеля). Здесь хотя разошлись с равным успехом, но остаться в том же месте Греки не дерзнули, так как была опасность, как бы, в случае, если часть флота неприятельского обойдет Евбею, не быть теснимыми опасностью с двух сторон. Вследствие этого сделалось, что они (Греки) ушли от Артемизия и поставили флот насупротив Афин у Саламина.
4. Ксеркс, взяв силою Фермопилы прямо подступил к городу (Афинам) и не встретив никакого сопротивления, умертвил священников, найденных в крепости, и (город) истребил пожаром. Будучи устрашены его пламенем, находившиеся на судах не смели оставаться, и большая часть убеждала — разойтись по домам и защищаться в стенах. Фемистокл один воспротивился, утверждая, что все вместе они могут быть равносильны (неприятелю), а рассеянные (свидетельствовал он) погибнут, и что это случится, утверждал он, перед Еврибиадом, царем Лакедемонян, имевшим в то время верховную власть. Замечая, что он на него не в такой степени действует, в какой желает, ночью из своих рабов, какого только имел вернейшего, послал к царю известить его следующими словами: «противники его собираются бежать; если они разойдутся, то с большим трудом и потерею времени придется ему оканчивать эту войну, так как он вынужден будет гоняться за каждыми из них порознь; а если он тотчас же на них нападет, то в короткое время подавит всех». Это к тому клонилось, чтобы всех (Греков) невольно принудить к сражению. Услыхав об этом, варвар, веря, что тут нет никакой хитрости, на третий день дал сражение в самой невыгодной для себя местности, а для неприятеля самой благоприятной, на водах до того тесных, что множество его судов не могло развернуться. Таким образом он побежден более благоразумием Фемистокла, чем оружием Греции.
5. Хотя и неудачно он (царь) вел здесь дело, однако имел еще такие остатки войск, что даже и тут в состоянии был подавить ими неприятеля. Снова сбит он и с этой ступени. Фемистокл, опасаясь, как бы он не упорствовал в намерении воевать, дал ему знать, что дело идет о том, как бы разорвать мост, устроенный им на Геллеспонте и отрезать для него возвращение в Азию, и в этом его убедил. Таким образом — тою же дорогою, по которой шел шесть месяцев, царь вернулся в Азию менее, чем в тридцать дней, и счел себя не побежденным, но спасенным чрез Фемистокла. Таким образом благоразумием одного человека освобождена Греция, и Азия подпала Европе. Вот другая победа, которая может сравниться с трофеем Марафонским. Точно также у Саламина небольшим числом судов побежден флот, величайший на памяти людей.
6. Велик этою войною стал Фемистокл, но не меньший он был и в мире. Между тем как Афиняне дотоле пользовались Фалерским портом и небольшим и нехорошим, его советом устроен тройной Пирейский порт и окружен стенами, так что величием равнялся с самим городом, а пользою превосходил. Он же (Фемистокл) восстановил стены Афинян с особенною для себя опасностью. Лакедемоняне, приобретя удобный предлог по поводу набегов дикарей (варваров) — отрицали необходимость какому-либо городу вне Пелопоннеса иметь стены для того, чтобы не было укрепленных мест, которыми могли бы завладеть неприятели, и потому пытались запретить Афинянам постройку. Но это имело совершенно другую цель, чем какую они хотели обнаружить. Афиняне двумя победами — Марафонскою и Саламинскою — такую славу приобрели у всех народов, что Лакедемоняне поняли необходимость иметь с ними борьбу о старшинстве, а потому они и хотели сколько возможно их ослабить. Но когда они услыхали, что строятся стены, послали уполномоченных в Афины, запрещая это делать. В присутствии их они перестали и сказали, что об этом предмете пошлют к ним послов. Посольство это принял Фемистокл и сначала отправился один; он наказал остальным послам выйти только тогда, когда достаточно по-видимому в вышину будет построена стена, а между тем чтобы все, и свободные, и рабы, занялись работою, не щадя никакого места, будет ли оно священное, частное ли или публичное, и чтобы отовсюду сносили все, что ни сочтут годным для укрепления. Вот от того то и сделалось, что стены Афин состоят из кумирен и надгробных памятников.
7. А Фемистокл, придя в Лакедемон, не хотел являться ко властям, и старался, как можно дольше, протянуть время, приводя причину, что он ожидает товарищей; между тем Лакедемоняне жаловались, что дело (построения стены) тем не менее производится, и что он в этом случае хочет их обмануть. В промежутке времени подоспели и остальные послы. Услыхав от них, что немного остается укрепления — он пришел к Эфорам Лакедемонским, которым принадлежала верховная власть, и перед ними утверждал, что им донесено ложно, а потому справедливо будет им — отправить людей знатных и верных, на которых положиться можно для исследования этого дела, а покамест пусть удержат его (Фемистокла) заложником. Послушали его, и три посла из лиц самых почетных отправлены в Афины. С ними Фемистокл приказал отправиться и своим товарищам, предупредив их — не прежде отпустить послов Лакедемонских, как он сам будет отослан. Когда он сообразил, что они достигли Афин, то явился к властям и сенату Лакедемонскому, и перед ними высказал самым свободным образом: Афиняне по его совету — а это могли они сделать по общему праву народному — богов общественных и своих, отечества и домашнего очага, чтобы легче быть в состоянии защищаться от неприятеля, оградили стенами, и в этом случае они поступили не без пользы для всей Греции, потому что их (Афинян) город противопоставлен варварам, как передовое укрепление, о которое уже два раза сокрушились флоты царские; Лакедемоняне же поступают дурно и несправедливо, имея в виду более то, что полезно для их господства, чем для всей Греции; а потому, если они хотят принять обратно своих уполномоченных, отправленных в Афины, то пусть отошлют его; иначе никогда не примут они их в отечество.
8. Впрочем не избежал он зависти сограждан. По тому же опасению, которое было причиною осуждения Мильтиада, он подачею голосов изгнан из города и удалился жить в Аргос. Так как он, вследствие многих (своих) доблестей, жил с большим достоинством, то Лакедемоняне отправили послов в Афины — обвинить его заочно, будто бы он вступил в союз с царем Персии для угнетения Греции. По этому обвинению он заочно осужден как изменник. Услыхав об этом, и не видя себя достаточно безопасным в Аргосе, он переселился в Корциру. Заметив, что старейшины этого города опасаются, как бы им из-за него Лакедемоняне и Афиняне не объявили войны, убежал к Адмету, царю Молоссов, с которым водил хлеб соль. Прибыв туда и найдя царя в отсутствии, он для того, чтобы тот, приняв его, с большею верностью берег, схватил маленькую его дочку и с нею бросился в часовню, которая пользовалась большим уважением за ее святость. Оттуда он вышел не прежде, как царь, дав ему правую руку, принял его на слово. И сдержал его. Когда Афиняне и Лакедемоняне требовали его публично, то он не выдал его умолявшего (о пощаде), и внушил ему необходимость о себе позаботиться; трудно ему с безопасностью обращаться в месте столь близком. А потому приказал отвести его в Пидну и дал достаточное количество конвоя. Тут он сел на судно, будучи неизвестен никому из находившихся на нем. Когда сильная бура несла судно к Наксосу, где в то время находился флот Афинян, понял Фемистокл, что погибнет, если туда прибудет. Вынужденный этою необходимостью, он хозяину судна открыл, кто он и много ему обещал, если тот спасет его. Да и тот, под влиянием сострадания к несчастно столь знаменитого человека, день и ночь держал судно на якорях, далеко от острова, в открытом море, и никому не позволял из него выйти. Отсюда он прибыл в Ефес и там высадил Фемистокла, а тот ему в последствии оказал благодарность по его заслугам.
9. Знаю, что многие писали так, будто бы Фемистокл перешел в Азию в царствование Ксеркса; но я более всего верю Фукидиду, так как он по времени ближе всех из оставивших историю этих времен, и одного с ним (Фемистоклом) города. А тот утверждает, что он пришел к Артаксерксу и отправил письмо в следующих выражениях: «Фемистокл пришел к тебе; я, из людей Греческого происхождения, наиболее внес зла в дом твой, пока мне необходимо было против отца твоего вести войну и защищать отечество. И я же гораздо более, добра сделал, после того как я сам был в безопасности, а он начал быть в опасности. Когда он не хотел вернуться в Азию, дав сражение у Саламина, я письмом его известил, что идет толк о том, как бы мост, сделанный на Геллеспонте, развести и окружить его неприятелями; этим известием освободился он от опасности. Теперь я убежал к тебе гонимый всею Грецией), прося твоей дружбы. Если я ее получу, то ты будешь иметь во мне друга не менее доброго, какого испытал он (отец твой) крепкого неприятеля. Прошу только, чтобы о тех предметах, о которых с тобою хочу переговорить, ты мне дал годовой срок и, по прошествии его, допустил бы меня прийти к тебе».
10. Царь, удивляясь величию его духа и желая такого человека задобрить себе, простил его; а он все это время посвятил изучению языка и литературы Персов. Их он до того усвоил себе, что, как говорят, перед царем объяснялся гораздо свободнее, чем были в состоянии те, которые родились в Персии. Когда он обещал царю многое и самое приятное то, что если он захочет послушать его советов, то он Грецию подавит войною, - великими дарами осыпанный Артаксерксом, он вернулся в Азию и жилище себе выбрал в Магнезии. Этот город дал ему царь именно с такими словами, чтоб он ему хлеб доставлял (с этого краю ежегодно получалось доходу пятьдесят талантов), а Лампсак, откуда бы он получал вино; Миунт, из которого бы он имел стол[1]. До нашей памяти остались два его памятника; гробница подле города, в которой погребен, и статуя на площади Магнезии. О его смерти у многих написано весьма разнообразно; но мы одобряем преимущественно того же писателя Фукидида, который говорит, что он (Фемистокл) умер в Магнезии от болезни и не отрицает существование слуха, будто бы он добровольно принял яд, отчаиваясь быть в состоянии исполнить то, что он обещал царю относительно угнетения Греции. Тот же (Фукидид) передал памяти, что кости его тайно друзьями погребены в Аттике, так как это законами не дозволялось, по случаю осуждения его в измене.
Глава 1. Ненот пишет, будто бы Неокл, отец Фемистокла, был знатного рода. Плутарх, подробно и тщательно описавший жизнеописание Фемистокла, и Геродот говорят, что Фемистокл был человек темный и неизвестный, прежде чем обратил на себя внимание своею полезною общественною деятельностью. Плутарх прямо говорит, что он был незнатного рода и остановил на себе внимание Афинян именно тем обстоятельством, что, будучи человеком новым, он в Олимпии соперничал роскошью и представительностью с знатным Кимоном.
По словам Непота матерью его была Галикарнасская гражданка. Город Галикарнасс был главным в области Карий. В таком случае Фемистокл должен был считаться незаконным сыном, потому что, по законам Афин, считались законными только дети от браков, в которых отец и мать были Афинские граждане. Впрочем, по одному чтению Непота, вместо Гамкарнасской или Карийской гражданки находим Акариской или Ахарнской. Ахарна или Ахарны это был самый многолюдный дем или дим (округ) Аттики, Онеидской трибы, в 60 почти стадиях расстояния от Афин. В таком случае мать Фемистокла была бы гражданкою Афинскою; но самый подробный и точный жизнеописатель Фемистокла, Плутарх положительно говорит, что он был незаконный (νοζὸσ).
О лишении Фемистокла отцом наследства находим и у других писателей с прибавлением даже рассказа о том, что мать его в огорчении повесилась. Впрочем Плутарх считает это последнее обстоятельство баснею.
Тщательно служа друзьям. Из его друзей наиболее известен Мнезифил, Солона соревнователь (см. Климента Александрийского кн. 1, и Плутарха в Фемистокле). Он был задушевный друг Фемистокла, каких имели почти все великие люди древности; так Кн. Помпей Теофана Лесбийского, Цицерона — П. Аттика и т. п.
Как говорит Фукидид. Именно в книге первой. Он и Геродот в книге 8-й, говорят, что Фемистокл из всех Греков был благоразумнейшим на письме (prudentissimus litteris). Ретор Аристид с похвалою отзывается о Фемистокле, как о человеке деятельном и умевшем предугадывать будущее. Цицерон в Бруте также называет Фемистокла благоразумный.
Глава 2-я война с Корцирою. По другому чтению с Эгиною, но первое кажется вернее, потому что Плутарх рассказывает, что когда обнаружилась война между Корцирейцами и Коринфянами, те и другие прибегли к посредничеству Афинян, которые и поручили разбирательство дела Фемистоклу; он сначала сломил упорство Корцирейцев, а потом принял их сторону против Коринфян до такой степени, что те считали себя им облагодетельствованными, и он, по изгнании из отечества, отправился прежде всего в Корциру. Впрочем Фукидид, Геродот и тот же Плутарх утверждают, что Фемистокл начал готовить флот против Егинетов (жителей острова Егины). Но была ли ведена эта война — не упоминает ни один из историков; а Геродот (ѴП. 144) даже прямо говорит — что суда Афинян не были обращены на употребление, на какое были назначены, но сражались против Персов. О количестве судов, составивших в то время Афинский флот старанием Фемистокла, находим разные показания: Геродот (VII. 144) говорит, что на деньги от рудников построено двести судов и предполагалось еще прибавить. Когда же флот был в деле против Ксеркса, то, по словам того же Геродота (VIII. 1), у Артемизия Афиняне имели только 147 судов, да и то часть принадлежала жителям Платеи, а часть Халкиды. Диодор (XI. 12) число судов полагает во 140. У Саламина количество судов Флота Афинян Геродот (VIII. 44) увеличивает до 180. Ту же цифру приводит и Плутарх в биографии Фемистокла гл. 14, и если сюда прибавить 20, пополненных Халкидийцами, то и выходит сполна 200, что показывает согласно и Диодор (XV. 78).
Рудники, на доход с которых Афиняне, по убеждению Фемистокла, снарядили флот, были серебряные и находились в горе Лаврие. В начале они составляли собственность отдельных лиц и семейств, а в последствии сделались общественным достоянием. О них, кроме Плутарха в Фемистокле, упоминают Фудикид 2 и 6 Геродот, 7. Павзаний, говоря об Аттике, Страбон, 3 и 9, Витрувий 7, 7, Гезихий, Суидас, объяснитель Аристофана к его всадникам и другие. Полиен в книге 2-й, утверждает, что ежегодный доход с них составлял сто талантов (талант, по мнению большей части Немецких объяснителей, равнялся 1400 талеров или до 1500 р. сер.).
Ксеркс внес войну в Европу преимущественно по убеждению Мардония (хотя и отсоветывал родственник Артабан) и уступая просьбам Пизистратидов (бежавших из Афин) и Алевадов, царей Фессалии (см. Геродота кн. 7,. Диодора Сицилийского, кн. 11). В приготовлениях к войне провел целые три года по Геродоту и Диодору, а по Юстину и Орозию — пять, по Юлиану Оратору даже десять, но последний включил кажется сюда и те, когда Дарий готовился к походу в Грецию.
О самом времени перехода Ксеркса в Европу разно показывают писатели. Большая часть древних утверждают, что это случилось в 1 год 75 Олимпиады, при Архонте Афинском Каллиаде. Но Петавий утверждает, что это событие произошло в конце четвертого года 74 Олимпиады, т. е. по Юлианскому счислению от сотворения мира 4234 г., от построения Рима — 274-й, что подтверждается и Арувделианским мрамором.
Непот говорит, что Ксеркс пришел с флотом в 1200 судов. То же самое число показывают Эсхил, ближайший к тем временам, прибавляя только семь, Исократ в Панатен. и Панег. Юлиан, орат. 1 стр. 77, Лизиас в Епитифие, Орозий, 2, 9 и Юстин. — Диодор Сицилийский выражается вообще более 1200, а Геродот 1207, но прибавляют три тысячи транспортных и гиппагогов (для перевозки лошадей) 830. Цицерон в Верресе употребляет круглое число тысячу, Платон о законах и Ктезиас, в сочинении о Персии, выражается глухо — более тысячи. Какие именно народы и какими силами участвовали в походе, рассказывают Диодор и Геродот. На всем флоте, пришедшем из Азии, находилось, по показанию Геродота, 517.610 чел., да и из Фракии и прилежащих островов присоединилось 120 судов и двадцать тысяч воинов.
Длинными судами у Непота и других писателей назывались вообще военные (сp. Ливия 25, 27. Цезарь о Галльск. войне 5, 25) по Гречески (μαϰραι), в противоположность транспортных (onerarii).
О сухопутных силах Ксеркса самые разнообразные сведения находим у Геродота кн. 7, гл. 184—186, Ктезиаса — Персид. гл. 23. Диодора Сицилийского 11, 5. Исократа в Панатенаике, Плиния — 33, 10, Плутарха в сравнительных жизнеописаниях, Элиана 13, 3, Юстина, 2, 10, 18. Орозия — 2, 10. Теодорета, Оратор. 10. Некоторые толкователи утверждают, что надобно читать у Непота не 400 тысяч конницы, а 40 тысяче. И это весьма правдоподобно. Так и Геродот, увеличив против Непота число пеших войск более чем вдвое (он полагает 1.700.000 человек) конницы у Ксеркса считает всего 80 тысяч. Вообще число 400 тысяч всадников, приведенное у Непота, должно во всяком случае считать сильно преувеличенным сравнительно с его же исчислением 700 тысяч человек пехоты, так как вообще, во всех армиях древности, конница едва-едва составляла 10% сравнительно с пехотою.
Слух в Грецию о движении Ксеркса принесен Демаратом, царем Лакедемонским, бывшим изгнанником у Персов. Историю этих событий описывает подробно Геродот, в кн. 7, главе 239.
Пифия, которая дала совет Афинянам защищаться деревянными стенами, называлась Аристонике, как свидетельствует о том Геродот; он же приводит в подлиннике ответ оракула и с объяснением. Геродот рассказывает, что некоторые Афиняне именно в оракуле под деревянными стенами подразумевали корабли, и что это толкование подтвердил (а не сам выдумал— как говорит Непот) Фемистокл.
Афиняне удалились частью в Саламин, частью в Трезену. Саламин остров, имевший, по измерению древних, 70 стадий (стадий заключал в себе 125 шагов или 625 Футов и составлял 8-ую часть древнего миллиария) отделенный узким проливом от мыса Амфиальского и большою частью своего берега обращенный к Елевзину, имел город, находился который сначала на южном берегу, обращенном к Егине, а потом перенесен на берег, обращенный к Аттике.
Трезена — весьма именитый город Пелопоннеса, находившийся в некотором расстоянии от морского берега.
Цицерон (из Демосфена) рассказывает, будто бы некто Кирсил уговаривал сограждан оставаться в городе и принять Ксеркса, но от Афинян побит каменьями.
Исполнение священных обрядов вверено было старикам. Без сомнения сюда относилась забота о поддержании священного огня, хранившегося в храме Минервы Полиады, построенном в самой возвышенной и укрепленной части города в Акрополисе (Страбон IV). Этот огонь ни разу не погасал, кроме нерадением отличавшегося жестокостью тирана Аристона во время войны с Мидридатом. Попечение об этом огне было вверено вдовам старушкам, как говорит Плутарх. Можем догадываться, что огонь этот не погас и во время Мидийского (Персов) нашествия, так как историки говорят о небрежении этой святыни при Аристоне, как о первом.
Глава 3. Посланы отборные воины с Леонидом.
Сравни Юстина, 2, 11, о числе этих отборных воинов и павших на поле битвы весьма разнообразны показания историков. Похвала убитым, написанная Симонидом, находится у Диодора Сицилийского 11. Стихотворная надпись на колонне, поставленной в том месте, записана у Страбона в кн. 9-й. Сражение и самая местность, где оно происходило, описаны подробно у Геродота 7, под конец и Диодора 11. По словам Геродота, Леонид сам вызвался и отобрал тех, кого желал иметь своими сподвижниками, в числе трехсот. Одолеть их Персы никак не могли, пока не обошли их с тылу по неприступным дотоле вершинам.
Соединенный флот из трехсот судов.
Наибольшее число судов после Афинян выставили в то время Эгинейцы, по свидетельству Павзания и они же отличились особенно в Саламинском сражении. Геродот говорит, что Афинских и Платейских судов было 127, а всех вообще 271. Диодор Сицилийский — Афинских 140, всех вообще 280. Исократ в Ареопагитике пишет, будто бы Афинских судов было только 60.
У Артемизия.
Самый южный мыс Евбеи; описан Плутархом в Фемистокле 2, 3, 2.
Евбея — длинный остров, прилежащий берегам Аттики, от Сунийского мыса, Беотии, земли Локров и Малиензев отделен от твердой земли узким проливом, который назывался Еврипом
Глава 4-я. Фермопилы прекрасно описывает Ливий кн. 36, гл. 15 и говорит, что пилами они названы как вход, ворота, а Фермопилами, т. е. теплыми пилами, потому что в самом ущелье находились теплые воды.
Устрашенные пламенем городского пожара.
В подлиннике cujus flamma, по другому чтению fama (слухом) и последнее чтение принимают те, которые утверждают, что от Саламина Афинянам и вообще Грекам невозможно было бы видеть пламени. Это неправда: ночью зарево большего пожара видно за несравненно большее расстояние. Между тем Саламин находился в самом близком расстоянии от берега насупротив Елевзина.
Еврибиад, царь Лакедемонян.
Речь к нему Фемистокла находим у Геродота 8. Сравни Плутарха стр. 117. Геродот утверждает (гл. 42), что Еврибиад не был царского рода. Главное начальство ему принадлежало по соглашению всех союзников. А между тем он был в высшей степени осторожен и труслив; он порешил было — со всеми войсками удалиться за Истм (Коринфский перешеек). Один Аристид, с величайшею опасностью жизни, из Егины пробрался к Фемистоклу и открыл ему план Еврибиада оставить Саламин (Плутарх в Аристиде). Диодор рассказывает иначе; именно он говорит, что Еврибиад вовсе не прочь был разделять мысли Фемистокла и вышел вместе с ним ободрить народ и возбуждать воинов к сражению; но не мог устоять против их напора.
Ночью раба.
То был евнух и воспитатель детей Фемистокла, по имени Сицин. Плутарх говорит, что он был уроженец Персии и взят оттуда в плен. Упоминает о нем Климент Александрийский в педагог. кн. 1, и говорит, что он изобрел род танцев, называемый συϰινιζειν.
На водах тесных.
А именно в проливе между островом Саламином и Гераклеем или храмом Геркулеса, подле которого на возвышенном месте сел Ксеркс — смотреть на флот и битву. Впрочем замечание о тесноте относится только к началу сражения, а большая же часть его происходила в открытом море, как рассказывает Диодор 11. Плутарх прибавляет, что Фемистокл воспользовался не только удобством местности, но и сильным ветром, дувшим с открытого моря. Поднимались огромные волны и в беспорядке гнали в пролив и к берегу неповоротливые и не уклюжие по своей величине суда неприятельские. В это время, по словам Плиния, светила комета Цератиас. По преданию, в день битвы Саламинской, родился Еврипид. Особенно отличился в сражении, и наиболее вреда нанес флоту Ксеркса, Сциллис Сикионейский. Жители Великой Греции отказали в помощи Афинянам кроме Фаилла, атлета Кротониатского, который, снарядив корабль на собственный счет, поплыл к Саламину. Фаниас Лесбосский рассказывает, будто бы Фемистокл трех — взятых к плен, молодых людей Сандасков, сыновей сестры царя и Автаркты, прежде вступления в морское сражение у Саламина, принес в жертву Вакху Ономасту, по приказанию прорицателя Евфрантида.
Глава 5-я. Фемистокл дал знать царю через того же Сицинна, которого посылал прежде (Геродот VIII. 11 и Юстин 2, 13, 7.) Диодор Сицилийский говорит, что он посылал к царю воспитателя детей своих. Плутарх (в Аристиде) пишет, что Фемистоклом послан был некто Арнак, царский евнух, попавшийся в числе пленных. Полиен также называет посланца Арнаком, но говорит, что он был из служителей Фемистокла.
Геллеспонт — пролив между Сестосом и Абидосом, шириною 6 стадий.
Путь, совершенный в Грецию шесть месяцев, Ксеркс cпеша совершил менее чем в 30 дней.
Тот же Непот, в Агезилае XVII. и, следуя буквально Ксенофонту, пишет, забыв совершенно о сказанном здесь, будто Ксеркс совершил поход в течении целого года. На обратный путь употребил Ксеркс менее 30 дней по словам Непота; Агезилай употребил на этот же поход 30 дней, и это считалось очень скоро. Геродот (VIII. 115), уверяет, что Ксеркс достиг Геллеспонта в течении 45 дней, да и то один, бросив все свои войска в дороге.
Азия подпала Европе.
Буквально этого никак нельзя так понимать, что это событие было последствием бегства Ксерксова. Борьба Азии с Европою, или Персов с Греками, продолжалась с переменным счастьем до Александра Великого, уничтожившего Персидскую державу и большую часть её областей обратившего в Греческие провинции.
Небольшим числом судов побежден флот, величайший на памяти людей.
Он заключал в себе 1200 судов, т. е. был вчетверо сильнее соединенного Греческого. Диодор говорит что Персы потеряли 200 судов; Ктезиас увеличивает потерю неприятелей до 500 судов. Случилось это сражение, по общему согласному показанию историков, в 1 году 75 Олимпиады, при архонте Каллиаде; но о времени года не все одинакового мнения: одни говорят, что сражение происходило в конце года, другие в Пианепсионе или Октябре. Петавий доказывает, что оно дано в день Боедромиона, т. е. весною, или в конце года 4234-го Юлианского периода. То же подтверждает и показание Арунделианского мрамора.
Глава 6-я. Филерский порт был ближайший к Афинам. Пирейский порт мог тройным назваться как потому, что он был одним из трех портов, соединенных и укрепленных стенами, Пирейского, Филерского и Мунихийского; так и потому, что в нем было три стоянки: одна называлась собственно Пирей, другая Кантар (от имени героя Кантара), а третья Зеа, иначе Афродизион. Кроме Фукидида и Павзания прекрасно описал Пирейский порт Страбон в кн. 9-й.
Феопомп у Плутарха (в его жизнеописании Фемистокла) говорит, будто бы Фемистокл деньгами (по гречески χρήμασι) подкупил ефоров и сенаторов Лакедемонских — не противиться возобновлению стен Афинских. Скоро строгость законов Ликурга, воспретившего употребление золота и серебра даже в монете, уступила перед корыстолюбием частных лиц. О том что Лакедемоняне в это время, о котором мы говорим, были доступны подкупу, говорить Плутарх в Аристиде. А в жизнеописании Перикла тот же Плутарх приводит Философа Теофраста свидетелем того, что Перикл ежегодно посылал в Спарту по десяти талантов (около 15 тысячи руб. сер. на наши деньги) начальствующим лицам и притом не за мир, а просто за отсрочку военных действий, которая давала бы ему возможность изготовиться лучше в войне. Впрочем возвращаясь к самому Фемистоклу находим, что он был не прочь и сам любить деньги. Сначала его состояние не составляло и трех талантов (4500 р. с.), потом оно дошло по свидетельству Теопомпа до ста талантов (150.000 р. с.), а по свидетельству Теофраста до восьмидесяти (120,000 р.). Откуда он взял столько денег? — Есть основание предполагать, что царь Персидский не оставался неблагодарным за услуги Фемистокла. Да и деятельность этого человека во всяком случае подозрительна. Его сношений с врагом ничто оправдать не может, иначе не будет ничего такого — оправдать чего нельзя было бы.
Глава 7-я, что он дожидается товарищей.
А именно Аброниха, Лизиклова сына и Аристида Лизимахова, как пишет Фукидид,
С Лакедемонскими послами Фемистокл велел отправиться и своим товарищам.
Диодор, рассказывает тут несколько иначе; он говорит, что вместе с Фемистоклом задержаны Спартанцами и прочие послы Афинян (книга XI).
Сенат Лакедемонский. Сенаторы были назначаемы на всю жизнь, а ефоры на год. Впрочем, по мнению большинства древних писателей, ефоры считались старше.
Фемистокл изгнан остракизмом.
Подачею голосов письменною, а не словесною, как в деле важном. Справедливо Плутарх замечает в Фемистокле, что десятилетняя эта ссылка нисколько не считалась наказанием, но только средством удалить людей, которых считали опасными для общественного строя и вместе их самих защитить от припадков народного недоброжелательства.
Лакедемонцы отправили послов в Афины обвинить Фемистокла.
Диодор Сицилийский в XI книге говорит, что Фемистокл был оправдан от взведенного на него обвинения; а причиною его было со стороны Спартан то, что измена Павзания бросила на них тень бесславия, и они хотели и Афинян сделать его соучастниками. Плутарх говорит, что у Афинян обвинителем Фемистокла был Леобот, сын Алкмеона, Агравлензский, высказавший публично обвинения Лакедемонян. Они заключались главное в изменнических будто бы сношениях с Павзанием, которого дружбою он постоянно пользовался и вел с ним постоянную переписку. См. Фукидида 1. Диодора Сицилийского 11. Плутарха в жизнеописании Фемистокла. Все эти писатели считают обвинение, взведенное на Фемистокла, неосновательным.
Фемистокл удалился в Корциру, потому что жители этого острова были им облагодетельствованы, как свидетельствуют о том Фукидид и Плутарх.
Непот говорит, что Адмет царь Молоссов, к которому убежал Фемистокл, был из числа его приятетелей. Но Фукидид и большая часть историков, даже Цицерон в Бруте, говорят, что отношения Фемистокла к Адмету были далеко не дружественные. И это гораздо правдоподобнее: иначе за чем было Фемистоклу брать с собою ребенка дочь Адмета (по Фукидииду и Плутарху сына) и убежать с нею в святилище?
Пидна — приморский город Македонии. Афинское войско осаждало в это время Наксос, как уверяють Фукидид, 1. Плутарх, Полиен и проч. Наксос — один из Цикладов в Архипелаге, ныне называется Никозия.
Ефез — некогда обитаемый Карами и Лелегами, впоследствии занят поселенцами Афинян и Ионян под начальством Андрокла, сына Кодра, последнего царя Афинян. Из городов Ионии после Милета в продолжение длинного ряда веков больший, богатейший и могущественнейший, по сю сторону Тавра — лучший рынок торговый во всей Малой Азии.
Глава 9-я. Многие писали.
А именно Ефор, Динон, Клитарх, Гераклнд и многие другие, о которых с похвалою отзывается Плутарх. Сюда же относится и Диодор Сицилийский 11.
А я более всего верю Фукидиду.
Фукидид родился во второй год Олимпиады, т. е. за четыре года до изгнания Фемистокла.
Имена Ксерксов и Артаксерксов, как царей Персидских, постоянно смешиваются историками.
Глава 10-я, Персидою называлась страна, исключительно населенная Персами, так сказать их родина, откуда они широко распространили свои завоевания. Столица Персии находилась в Сузах, хотя далеко не круглый год.
Царь осыпает Фемистокла значительными подарками.
О них подробнее говорить Плутарх и Диодор Сицилийский. В числе даров, кроме городов, упоминается и жена, родом Персиянка, знатная родом, отличной красоты и нравственности, о чем свидетельствует Диодор, но умалчивает Фукидид. Кроме того дано Фемистоклу множество рабов для различных домашних служб.
Магнезия — город Малой Азии при реке Меандре, дан был Фемистоклу на хлеб. Также говорят Фукидид и Диодор Сицилийский; а Плутарх из Неанта и Фании прибавляет еще города Серкоту и Палесценсин на белье и одежду (то же говорит Атеней в кн. 1-й). Об этом обыкновении Персидских царей находим известие и у Цицерона в 3 речи против Верреса, где он говорит, что цари Персидские и Сирские имели много жен и давали им города, присовокупляя: вот тебе на пояс, вот на ожерелья, вот на убранство волос и проч.
Лампсак — довольно известный город с отличным портом, стоявший в начале Геллеспонта, через который Эгейское (ныне Мраморное) море изливается в Архипелаг. Лампсак был расположен в Таврическом Хресонесе.
Гробница подле города Афинян, где еще во времена Павзания, жившего при императоре Марке, она находилась подле большего порта.
О его смерти писано разнообразно.
Замечательно, что блаженный Иероним или ошибся в именах (не о Феофрасте хотел ли он сказать?) или, на основании неизвестных нам данных, говорит (11 письмо к Непотиану), что Фемистокл преспокойно умер ста семи лет от роду и умирая сказал, что оставляет жизнь с сожалением, так как он только теперь понимает как надо жить.
Принял яд.
Некоторые позднейшие писатели, а именно Валерий Максим (5, 6) и другие придают торжественность последнему акту жизни Фемистокла, будто бы он, не желая весть войну с родиною, принес священное жертвоприношение и приняв яд в крови вола, упал к подножию жертвенника, как жертва любви к отечеству и его несправедливости.
Кости Фемистокла тайно погребены друзьями ею в Аттике. Другие писатели утверждают, что, по приказанию оракула, кости Фемистокла перенесены распоряжением Афинского правительства, так как оракул объявил, что моровая язва прекратится не прежде, как кости Фемистокла будут перенесены из Магнезии.
Подробнее о жизни Фемистокла желающие могут найти у Плутарха (посвятившего Фемистоклу особое и довольно подробное жизнеописание), Геродота 8, Диодора Сицилийского 11, Фукидида 3, и т. д. Многое сообщают нам и письма, будто бы ему принадлежащие, в количестве 21, но о которых ученые люди сомневаются — не позднейшая ли это подделка какого-нибудь Грека. Есть и древняя медаль с изображением: с одной стороны по гречески слов: «Фемистокл Афинянин», с другой фигуры победы, облокотившейся на корму судна; в правой руке держит она пальмовую, а в левой лавровую ветвь с надписью: ϰατα Περσων. Похвальное слово Фемистоклу написал Аристид Ритор.
1. Аристид, сын Лизимаха, Афинянин, был почти ровесником Фемистокла. А потому он спорил с ним о первенстве; они друг друга старались унизить; но тут-то обнаружилось, на сколько сильнее красноречие невинности. Хотя Аристид до того .отличался воздержностью, что один на памяти людей—по крайней мере о ком мы слышали — получил прозвание справедливого; однако, вследствие нападок Фемистокла, подачею голосов на черепицах осужден на десятилетнюю ссылку. Поняв, что возбужденную против него чернь усмирить он не может, удалялся, но тут, заметив одного пишущего (приговор), чтобы изгнать его (Аристида) из отечества, спросил, как говорят, почему он так поступает, или что сделал Аристид, за что считается достойным такого наказания. Тот ему отвечал, что Аристида не знает, но ему не нравятся его столь усиленные старания, преимущественно пред другими, достигнуть наименования справедливого. Аристид не понес узаконенного десятилетнего наказания. После того как Ксеркс вошел в Грецию, на шестой почти год как был изгнан, Аристид восстановлен в отечество народным приговором.
2. Он присутствовал в морском сражении у Саламина. которое случилось еще прежде освобождения его от наказания. Он же был претором Афинян у Платеи в сражении, в котором Мардоний разбит и войско варваров истреблено. И в военном деле нет другого знаменитого его деяния, кроме памяти об этом начальстве, а правосудия, справедливости и невинности много. В особенности его правдивостью достигнуто, что когда он находился на общем флоте Греции вместе с Павзанием, под предводительством которого Мардоний обращен в бегство, то главное морское начальство перенесено от Лакедемонян к Афинянам; а до того времени и на море и на суше вождями были Лакедемоняне. А в то время неумеренностью Павзания и правосудием Аристида сделалось то, что почти все города Греции пристали к союзу Афинян, и их выбрали вождями против варваров.
3. А чтобы их легче отразить, в случае если бы они попытались возобновить войну, то — для построения Флота и снаряжения войска сколько денег какое государство даст, Аристид выбран устроить, и, по его решению, шестьсот талантов должны были вноситься каждый год в Делос; союзники захотели, чтобы там было общее казнохранилище: все эти деньги впоследствии перенесены в Афины. Какой воздержанности был Аристид, нет лучше доказательства, что — между тем как он был во главе таких дел, умер столь бедным, что едва осталось чем его вынести. Вследствие чего сделано распоряжение, чтобы дочери его содержались на общественный счет, и были выданы замуж с приданым из общественной казны. Умер же он почти на четвертый год после того, как Фемистокл изгнан из Афин.
Желающие иметь о нем более подробные сведения могут обратиться к. Плутарху, оставившему жизнеописание и этого деятеля древности, Геродоту (в Урании), Диодору Сицилийскому 11. Полиэну 1. Фронтину и, 3, 5, Валерию Максиму 3, 3, Юстину 2, 13, 16, и пр. Изображение его видим на монете: с одной стороны голова и с боку надпись: Аристид справедливый; а с другой женщина в сидячем положении держащая в правой руке палку; внизу подпись: (βουλης γνωμη), а около по гречески: не казаться только, но и быть.
Аристид сыч Лизимаха, но другим сведениям, Никомаха.
Постоянная вражда Аристида с Фемистоклом основывалась, кроме желания первенства в государстве, и на различии характеров, так как Фемистокл был довольно жаден и корыстолюбив; Аристид же был постоянно беден, чем и обнаруживал свое бескорыстие. Плутарх говорит, что Фемистокл заподозрил в Аристиде именно любовь его к справедливости, как желание подделаться к гражданам, привлечь их к себе и сделаться тираном.
На шестой год.
По Плутарху всего на третий (что и приходится на 1 год 73 Олимпиады, а изгнан во второй год семьдесят четвертой Олимпиады); по другим историкам на четвертый. Время изгнания до возвращения Аристид провел в Эгине; по возвращении в отечество он пользовался общим уважением и умер спокойно.
1. Павзаний, Лакедемонянин, великий человек был, но разнообразен во всяком роде жизни: потому что как просиял он добродетелями, так подавлен пороками. Его знаменитейшее сражение у Платеи. Под его предводительством Мардоний, сатрап царский, родом Мед, зять царя, изо всех Персов и рукою самый сильный, и совета полный, с двумя стами тысяч пеших, которых выбирал по человеку, и двадцатью тысячью всадников, не так большим войском Греции, обращен в бегство и в этом сражении сам вождь пал. Возгордись этою победою, он начал многое путать, а еще большего желать. Первое — он в том понес упрек, что из добычи золотой треножник поставил в Дельфах с надписью, которой смысл был такой: под его предводительством варвары у Платеи уничтожены и, по случаю этой победы, дает он дар Аполлону. Эти стихи Лакедемоняне изгладили, и надписали только имена тех городов, при помощи которых побеждены Персы.
2. После этого сражения, того же Павзания с общим флотом послали в Кипр и Геллеспонт, чтобы из тех краев прогнать гарнизоны варварские. Одинаковым счастием пользуясь в этом деле, начал Павзаний весть себя надменнее и домогаться более важного. Когда, но взятии Византии, захватил он весьма многих знатных Персов, и в числе их некоторых близких царю, то тайно отослал их к Ксерксу, сделав тот вид, будто они убежали из общественных оков, и с ними Конгила Еретрийца; он должен был вручить царю письмо, в котором, как Фукидид передает памяти, было вот что написано: «Павзаний. вождь Спарты, узнав в пленных Византийских твоих близких, посылает тебе их в дар и с тобою желает соединиться родством; потому, если тебе заблагорассудится, дай ему дочь твою в супружество. Если ты это сделаешь, то он обещается и Спарту и остальную Грецию, при его содействии, покорить под твою власть. Если бы ты захотел что-либо потолковать об этих предметах, то пришли к нему верного человека, с которым бы он переговорил». Царь, сильно обрадовавшись спасению стольких людей, так ему необходимых, отправил немедленно к Павзанию Артабаза с письмом, в котором его хвалит; просит не щадить ничего для исполнения того, что обещал; если он осуществит это, ни в чем тогда не потерпит отказа. Павзаний, узнав волю (царя), сделался усерднее к исполнению этого дела; но возбудил подозрение Лакедемонян. Вследствие чего отозванный домой, обвиненный к уголовном преступлении оправдывается, но присуждается к денежному штрафу; по этой то причине он не отослан ко флоту.
3. Но он, недолго спустя, по своему желанию, вернулся к войску и там открыл намерения не хитро, но безумно придуманные. Он не только изменил нравы отцов, но даже род жизни и одежду. Он пользовался принадлежностью царя — Индийскою одеждою; следовали за ним телохранители — Миды и Египтяне; пиршествовал, по обычаю Персов, роскошнее, чем могли стерпеть те, которые присутствовали; просившим доступа он не давал возможности себя видеть; гордо отвечал, повелевал жестоко. В Спарту вернуться не хотел. Удалился он в Колоны, место, находящееся на Троянском поле: там он замышлял планы, равно враждебные для него и для отечества. Когда Лакедемоняне все это узнали, то отправили к нему послов с посохом, на котором по обычаю их было написано: если домой не возвратится, то будет осужден на смертную казнь. Взволнованный таким известием и в надежде, что он еще в состоянии отвратить угрожавшую ему опасность деньгами, и могущественным влиянием, вернулся домой. По прибытии туда он эфорами брошен в общественную темницу: по их закону каждый эфор может так поступать с царем. Оттуда впрочем он освободился, хотя тем не менее не избавился от подозрения. Оставалось убеждение, что он в союзе с царем (Персидским). Есть некоторый род людей, называемый Илотами; они в большом числе живут на полях Лакедемонских, исполняя обязанности рабов. Полагали, что он старается действовать и на них, обнадеживая свободою. Но как во всех этих обвинениях явно улики не было, которою бы он мог быть обличен, то не считали нужным о столь знаменитом человеке произносить суд на основании одних подозрений; но стали выжидать, пока дело откроется само собой.
4. Между тем один молодой человек Аргилий, которого ребенком любил Павзаний нежною страстью, приняв от него письмо к Артабазу, заподозрил — не написано ли в этом письме чего-либо о нем, так как никто назад не возвращался из отправленных по этому же делу, распустил завязки письма и, стащив печать, узнал, что ему пришлось бы погибнуть, если бы только он его доставил. В этом же письме были и вещи, имевшие отношение к тому, что было условлено между царем и Павзанием. Это письмо Аргилий передал эфорам. Нельзя не указать по этому случаю на осторожность Лакедемонян. Даже показание Аргилия не могло их заставить — схватить Павзания, и не прежде они сочли нужным употребить силу, как когда он обличит сам себя; а потому они научили доносчика поступить как они хотели. — В Тенаре есть храм Нептуна, в котором употребить насилие Греки считают безбожным: туда убежал доносчик и сел на жертвенник. Подле него устроили под землею место, из которого можно было слышать — что бы кто стал говорить с Аргилием. Туда сошли некоторые из эфоров. Павзаний как услыхал, что Аргилий убежал на жертвенник, смущенный пришел туда. Когда он увидал его просителем сидящего на жертвеннике, спросил, что за причина столь внезапного поступка. Тот ему открыл, что узнал из письма. Тут Павзаний, еще больше встревожась, начал просить — не сказывать никому и не выдавать его, так много для него сделавшего; если он простит его на этот раз и поможет ему, запутавшемуся в таких (важным) делах, то в будущем получит за это великую награду.
5. Узнав такие обстоятельства дела, эфоры сочли за лучшее — схватить Павзания в городе. Когда они туда отправились и Павзаний, умолив Аргилия, как он полагал, возвращался в Лакедемон, дорогою, когда уже готовы были его схватить, из лица какого то эфора, хотевшего его предупредить, понял, что ему готовят ловушку. А потому несколькими шагами опередив тех, которые его преследовали, он убежал в храм Минервы, называемой Халкиеокос[1]. Чтобы он не мог оттуда выйти, немедленно эфоры двери храма завалили и сняли кровлю, с тем, чтобы он скорее погиб под открытым небом. Говорят, в это время жива еще была мать Павзания и уже старуха; узнав о преступлении сына, она первая принесла камень ко входу храма заложить его. Таким образом Павзаний позорною смертью запятнал великую военную славу. Лишь только он чуть дышащий (полуживой) вынесен из храма, немедленно испустил дух. Когда тело его некоторые считали необходимым внести туда, где клали обыкновенно назначенных для казни, многим это не понравилось, и зарыли его далеко от места, в котором помер. Впоследствии оттуда, по Дельфийского оракула ответу, вырыт и погребен в том месте, где оставил жизнь.
Глава 1-я. О жизни и деятельности Павзания упоминают Плутарх в Аристиде и других биографиях, Фукидид, 1. Геродот, кн. 9. Диодор 11. Элиан 4, 7. Полиэн 8. Ксенофонт ист. Грец., Юстин 2, 13, 16. Валерий 2, 6, 1. Суидас и т. д.
Павзаний Лакедемонянин.
Сын Клеомброта, по другим Агезилая или Гегезилая, но первое основательнее.
Платеи — город Беотии.
Царский зять. Мардоний имел в супружестве дочь Дария — Артозострену, сестру Ксеркса.
С двумястами тысяч пеших, Геродот IX. 31, и Плутарх в Аристиде говорят, что Персов было триста тысяч, не считая 50 тысяч вспомогательных Греческих войск. Диодор Сицилийский говорит, что все войско Мардония и с союзниками составляло пятьсот тысяч человек. Ктезиас утверждает, что Мардонию оставлено было для действия против Платейцев только 12 мириад (в каждой мириаде по десяти тысяч].
Не так большими силами Греции. Впрочем порядочными; так Диодор и Юстин пишут, что у Греков было сто тысяч человек, а по Геродоту 90 тысяч. Ктезиас говорит еще меньше; вот его слова: и Мардоиию вышел навстречу Павзаний с 300 Спартанцев, тысячею соседственных жителей и 5.000 человек из других городов.
Возгордясь победою.
Также говорит и Аристотель; он утверждает, что Павзаний вступил в сношения с Ксерксом с целью один повелевать и в Спарте и Греции.
Золотой треножник в Дельфах
Фукидид говорит, что этот треножник был приношением не одного Павзания, но всех Греков из начатков неприятельской добычи.
Глава 2-я. Павзаний, по словам Непота, послан в Кипр и Геллеспонт, места отстоящие одно от другого на тысячи миль. Тут есть какая то несообразность. Вместо Кипр надобно читать что-нибудь другое. Действовать вместе одному лицу в местах разных, отделенных всем пространством Малой Азии — совершенно против здравого смысла.
Бизантий, иначе Византия, нынешний Константинополь.
Гониил Еретрийский, а не Кретийский, как находим в некоторых рукописях, потому что Еретрийским называют его и Фукидид, и Диодор Сицилийский и Ксенофонт, который прибавляет, что изо всех Еретрийцев один Гонгил держался стороны Медов (Персов) п потому отправился в' изгнание.
Впал в подозрение.
Диодор пишет, что он обвинен Пелопоннесцами; но о штрафе или пене не находим ничего пи у Диодора, ни у Фукидида. Последний говорит только, что Павзаний осужден по некоторым частным делам, а по главным пунктам обвинения оправдан. Кажется, что Лакедемоняне и присужденные к пене, лишались не только занимаемых ими мест и должностей, но и не входили в отечество.
Глава 3-я. Мидийскою одеждою, все равно что Персидскою. Меды с Персами часто смешивались, так как находились под одною властью.
Пиршествовал по Персидскому обычаю.
Персы любили поесть хорошо, как видно из Ксенофонта, Атенея и других и даже до того, что люди, не привыкшие к их пище, платились жизнью за свою невоздержность, как рассказывает Елиан о Тахосе, царе Египтян, кн. 5, гл. 1.
Троадское поле — область бывшая знаменитой Трои.
Сцитала
Называлось письмо не простое, а секретное, и очень нужное. Пытался Павзаний в своем отечестве уничтожить власть ефоров, присвоить себе одному верховную власть, и для этого искал содействия Персов и готовил им владычество над Грецией). Геродот, кн. 5, гл. 32, говорит, что Павзаний пожелал сделаться тираном всей Греции.
Павзаний собственно сам по себе Лакедемонским царем не был; но состоял опекуном при племяннике своем царе Плутархе, сыне Леонида, павшего у Фермопил.
Каждый эфор может так поступить с царем.
Это не совсем справедливо: каждый эфор сам по себе не мог ничего сделать, но если только было большинство трех (из пяти), то ефоры могли действительно все сделать. Впрочем есть и другое чтение, которое в переводе значит: «эфор может так поступить с каждым и даже с царем, т. е. бросить в тюрьму».
Гелоты или Илоты не были в собственном смысле рабы, но то были жители Лаконского города Гелос, находившегося во вражде с Спартою и Спартанцы, победив их, город разрушили, жителей обратили в рабство и вообще обходились с ними чрезвычайно жестоко. Гелоты или Илоты были самые безответные создания.
Глава 4-я. Аргилий, которого Павзаций любил нежною страстью. Ксенофонт в сочинении о Лакедемонской общине, и Плутарх в Ликурге, Кимоне и других местах говорят, что такие отношения молодых людей, о каких упоминается здесь, были совершенно невинны и чужды всего дурного.
Храм Нептуна в Тенаре. Тенаром назывался мыс в Лаконской области, далеко вдававшийся в море и, по преданию древности, получивший наименование от Тенара, Нентунова сына. В древних Схолиях (объяснениях) к Ахарнянкам Аристофана читаем: Тенар есть высокий мыс в Лаконской области, и тут же находится отверстие, ведущее в ад. Там же стоит храм Нептуна безопасного (асфалейского). Так он назван как потому, что мог доставить плавание безопасное и благополучное (под тем же названием чтили его и Афиняне), так и потому, что всякой, кому угрожала какая-либо опасность, и рабы, и свободные, находили там безопасное убежище.
Глава 3-я. Минервы Халциеки. Тут могут послужить объяснением слова Тита Ливия (35, 30): «Этолы около Халциека (так называется медный храм Минервы) столпившиеся побиваются». Другие историки самую Минерву называют Халцоцейскою.
Ефоры завалили дверь.
Плутарх и начало и исполнение этого .дела приписывает отцу и матери Павзания. Отца звали Гегелизаем или Агезилаем, а матерь, по одним сведениям Теано, а по другим Алкалтея.
Куда бросали преступников.
Место это называлось Кеадас.
Гнев Дельфийского бога Аполлона объясняется тем, что святость храма, хоть не его, а Минервы, осквернена была позорною смертью Павзания.
1. Кимон, сын Мильтиада, Афинянин, пользовался началом молодости очень суровым. Так как отец его не был в состоянии заплатить народу, присужденный с него, штраф и по этой причине умер в общественной темнице, то Кимон содержался также под стражею и, по законам Афинян, не мог быть выпущен прежде, чем заплатит деньги, которыми оштрафован быль отец его. В супружестве имел он родную сестру Ельпинику, не столько по увлечению любви, сколько по обыкновению; потому что у Афинян дозволяется брать в супружество дочерей одного отца. Союза с нею желал некто Каллиас, человек не столь знатного происхождения, сколько богатый, составивший себе большое состояние от рудников; имел он переговоры с Кимоном, чтобы тот ее (Ельпипику) отдал ему в жены и, в случае исполнения этого желания, брался заплатить за него деньги. Когда Кимон пренебрег этим условием, то Ельпиника сказала, что не допустит потомка Мильтиада погибнуть в тюрьме, если только в состоянии этому воспрепятствовать, и выйдет за муж за Каллиаса, если только тот исполнит обещание.
2. Таким образом, освободясь из под стражи, Кимон быстро достиг первого места в государстве. Обладал он достаточною степенью красноречия, величайшею щедростью, значительною опытностью в гражданском праве, и в военном искусстве, так как он с детства обращался вместе с отцом в войсках. А потому он и городовое население держал в своей власти, и у войска пользовался большим влиянием. Сначала, будучи главным вождем, он у реки Стримона обратил в бегство большое войско Фракийцев, поставил город Амфиполис и туда отправил па поселение десять тысяч Афинян. Потом он же захватил у Микале, победив его, флот из двух сот судов Кипрских и Финикийских, и в тот же день воспользовался и на сухом пути таким же счастием. По взятии неприятельских судов, он тотчас же вывел с флота свои войска и одним ударом сокрушил величайшую силу варваров. Этою победою захватив большую добычу, на обратном пути домой, так как некоторые острова уже отпали, вследствие притеснений управления — благонамеренных успокоил, изменивших принудил возвратиться к их обязанностям. Скирос (остров), населенный в то время Долопами, он очистил, так как они вели себя предосудительно, прежних жителей изгнал из города и острова, а поля распределил согражданам. Фазиев (жителей острова Фазоса), надеявшихся на богатство, он сломил своим прибытием. Этою военною добычею крепость Афинян (Акрополис) украшена со стороны обращенной к полудню.
3. Когда он (Кимон) такими действиями процветал в государстве один более всех, подпал той же зависти, которой отец его, и прочие старейшины Афинян. Подачею голосов на черепицах, которую они называют остракизмом, он осужден на десятилетнюю ссылку. Впрочем об этом случае Афинянам пришлось жалеть ранее, чем ему самому. Между тем как он с твердым духом переносил зависть неблагодарных граждан, и Лакедемоняне объявили войну Афинянам, тотчас же возникло сожаление и о его столь известной доблести. А потому, после пятого года, как он был изгнан, призван обратно в отечество. Он, имея с Лакедемонянами отношения гостеприимства, счел за лучшее, чтобы те, Лакедемоняне, и его сограждане согласились действовать единодушно, чем состязаться оружием, по собственному побуждению отправился в Лакедемон и заключил мир между двумя могущественнейшими государствами. Потом и не так много времени спустя, он послан главным вождем с двумя стами судов в Кипр, и покорил большую часть этого острова, но впал в болезнь и в городе Цитие номер.
4. Долго ощущали в нем нужду Афиняне не только на войне, но и в мире. Был он до того щедр, что, обладая в весьма многих местах поместьями и садами, никогда не ставил в них караульщика для сбережения плодов, чтобы никому не препятствовать пользоваться его собственностью, как кому угодно. Постоянно следовали за ним служители с деньгами для того, чтобы он мог тотчас же дать кто будет нуждаться в его помощи, как бы, откладывая, не показаться отказывающим. Не раз видя кого-либо обиженного судьбою, не хорошо одетого, отдавал собственный плащ. Каждый день обед для него готовился так, что кого видел на площади неприглашенных — всех звал, и не пропускал ни один день делать так. Никому не отказывал он в поручительстве, в содействии трудом или имуществом. Многих он обогатил; весьма много умерших бедняков, не оставивших на то что быть вынесенными, предал погребению на свой счет. Неудивительно, что, при таком образе его действий и жизнь была для него безопасна, и смерть горька.
О Кимоне сведения более или менее подробные находим в Плутархе, написавшем его жизнеописание, Диодоре (11, 12) Геродоте (5 и 7. Фукидиде 1, Полиене 1, Платоне в Теагене и Горгиасе, Суидасе, Атенее, 12, Демосфене, речь против Аристокр., Андокиде. речь против Алкив., Аристиде, том 3, Платонике 2, Юстине — 2. 15. 10. Валерие Максиме 5. 3 в конце и др. Цицероне об обязанностях и проч.
Этот Кимон, сын Мильтиада, был, по словам Геродота (кн. VI, гл. 39), внуком того Кимона, который отличился победами па Олимпийских играх, навлек на себя ненависть сыновей Пизистрата и убит ими. Он, как сын Мильтиада, составляет другое лицо от Кимона, Тизагорова сына, хотя не раз и смешиваются один с другим.
Началом молодости суровым.
Плутарх объясняет нам причину и говорит, что его считали пьяницею, человеком грубым и во всем похожим на деда своего Кимона, с чрезвычайною физическою силою соединявшего удивительное тупоумие.
Ельпиника. Кроме Ельпиники упоминаются у Кимона жены по Стезимброту — Клитория, а по Диодору — Еергеста Изодика, дочь Евриптолема, Мегаклова сына.
В супружестве имел сестру Ельпинику.
Тут возникает вопрос — родную ли сестру, сводную, т. е. от одного отца, но от разных матерей? Из слов Непота можно более понимать относительно последней степени родства; и действительно, по законам Афинян, можно было брать в супружество братьям сестер, но не единоутробных, а рожденных от разных матерей, хотя и одного отца. Впрочем, о Кимоие сохранилось известие у других писателей, что он именно с родною сестрою, от одних и тех же отца и матери рожденною, имел связь, и за это отправлен в ссылку, о чем свидетельствуют Андокид в речи против Алкивиада, Кирилл против Юлиана в книге VI. Плутарх в жизнеописании Кимона, в главе 6, говорит, что его обвиняли в кровосмешении с сестрою, какое он и завершил, явно женясь на ней. Большая часть истолкователей (комментаторов) понимает так, что germana soror есть eadem patre et eadem matre nata, т. е. рожденная от одного и того же отца и одной и той же матери. Цицерон, в своих речах за Лигария и за Фонтея, положительно в этом смысле употребляет выражение germana soror. Впрочем Виргилий, Энеида V. 412 —Ерика, сына Венеры и Бута, называет garmanum fratrem Энея.— Император Юстиниан (Instit. De leg;. Agn. suu. § Hoc etiam) также как наш Непот — soror garmana, понимает о сводной в противоположность единоутробной (uterina). Заметим, что император Феодосий повелел сожигать огнем даже и тех, которые вступали в связь с сестрами от одного отца, но разных матерей.
Каллиас был богат от рудников. В Аттике, как мы уже говорили выше, в горе Лаврие находились серебряные рудники. Некоторые составляли и частную собственность, как видно из Никиаса Плутархова. Что же касается до Каллиаса, то был ли он собственником какого рудника, или арендовал общественные — сведений нет. В восьмом письме (действительном ли, подложном ли) Фемистокла находим известие, будто бы этот Каллиас разбогател от проданной им добычи взятой им с Персов, павших в Марафонском сражении.
Глава 2. Быстро достиг власти.
По благоволению народа, наскучившего Фемистоклом. Много помогал ему и Аристид для того, чтобы противоставить Фемистоклу противника, достойного по уму и смелости.
То же говорит Платон в Теагене, называя его политическим деятелем и ставя его на одну доску с Периклом. Но Плутарх в Кимоне, следуя Стезимброту, говорит, что он был чужд не только обширного образования, но и вообще свойственных Афинянам обходительности и красноречия, В щедрости Кимон старался подражать примеру Пизистрата. — В военном деле талантам Кимона отдает должную дань похвалы даже Плутарх, ставя его в этом отношении наравне с Фемистоклом, Мильтиадом и другими знаменитыми вождями.
Стримон — река Фракии, и ныне так называется.
Амфиполис, город Фракии, получивший самое название оттого, что река Стримон омывает его с двух сторон.
Микале — город Карий. Сражение, о котором здесь говорится, описано Диодором Сицилийским (11. 61), Плутархом в Кимоне, и другими историками; но все они говорят, что сражение происходило недалеко от Кипра, у реки Евримедонта, а не у Микале. Микале назывались: 1) город в Карий, 2) мыс, у которого разбит флот Персов в тот же день, когда происходило сражение у Платеи, но в этом сражении Кимон не участвовал и участвовать не мог, 3) остров, у берегов Ионии, о котором упоминает Плиний — Ест. Ист. 3. 31.
Взял побежденный флот из 200 судов.
То же почти говорят и Фукидид и Плутарх: только последний говорит, что неприятельский флот состоял из большего числа судов. Но он же в книге — о славе Афинян — пишет, что взято сто трирем Финикийских, как читаем в старой епиграмме у Диодора Сицил. и Аристида, Орат. Платон. 2. Диодор говорит, что взято более ста судов с находившимися на них людьми, остальные пустые Кимоном взяты же; весь флот Персидский состоял из 340 судов, а Кимонов из 330.
Великою добычею.
По Диодору Кимон взял тут 340 судов неприятельских; двадцать тысячи пленных и большое количество денег.
Скирос — остров Архипелага, недалеко от берегов Фракии. По словам Диодора, Долопы, жившие там, были Пеласги.
Фазосцы.
Жители острова Фазоса, Фазос остров находится недалеко от берегов Фракии и Македонии.
Крепость Афинян с южной стороны.
Крепость Афин называлась Цекропеею от основателя Цекропа; часть стен построена Кимоном, часть Пеласгами.
Глава 3. Кимон изгнан остракизмом. Некоторые утверждают, будто бы за незаконное сожительство с родною сестрою; но не говоря уже о том, что брак с сестрою от одного отца, но от разных матерей, дозволялся по закону Афинян, — Ельпиника, сестра и жена Кимона, оставила его для Каллиаса предварительно какой-либо общественной со стороны Кимона деятельности. Плутарх говорит, что Кимон был обвинен перед народом в пощаде Фазосцев, им побежденных, за дары, принятые от Александра, царя соседственной Македонии; но в этом деле, по словам того же Плутарха, он был оправдан. — Кимон и дом его были известны дружелюбными отношениями к Спарте, и это самое могло быть причиною неудовольствия народа при его раздражении в то время против Лакедемонян, окончившемся войною, в которой Афиняне понесли сильное поражение у Танагры.
Покорил Кипр.
По словам историков, Кимон сделал это по собственному побуждению, сам собрал охотников, снарядил флот и отправился на завоевание Кипра. Китий — город в Кипре, известный родиною знаменитого философа стоика Зенона. Фукидид и Плутарх говорят, что Кимон умер не в городе, но осаждая его, впрочем своею смертью, а не от раны.
Глава 4. Есть почти буквальный перевод одного места из сочинения Греческого историка Феопомпа.
И жизнь безопасна.
Не совсем; при всей щедрости Кимона, Афиняне изгнали же его из отечества.
1. Лизандр, Лакедемонянин, оставил о себе великую славу, приобретенную более счастием, чем добродетелью. Ясно, что он нанес решительный удар Афинянам, уже двадцать шестой год ведшим войну против жителей Пелопоннеса, да и не составляет тайны, каким образом он достиг этого. Не доблестью его войска сделалось это, но неумеренностью противников, которые, не слушаясь вождей, рассеялись по полям, оставив суда, и попали во власть неприятелей. После чего Афиняне отдались Лакедемонянам. Возгордись этою победою, Лизандр, и прежде бывший человеком решительным и беспокойным, такую дал себе поблажку, что его старанием Лакедемоняне заслужили величайшую ненависть Греции. Между тем, как Лакедемоняне не раз повторяли, что причина войны — сокрушить неумеренное господство Афинян — когда у реки Эгоса Лизандр овладел неприятельским флотом, то ни о чем он не старался более, как все города держать в своей власти, притворяясь, будто бы он делает это для Лакедемонян. Везде он, изгнав тех, которые действовали ревностно в пользу Афинян, избрал в каждом городе десять человек, которым вверил верховную власть и управление всеми делами. В число их не допускался никто, исключая людей, принадлежавших в кругу его приятелей, или давших слово быть совершенно в его распоряжении.
2. Таким образом, когда он устроил децемвирскую (десяти сановников) власть во всех городах, все делалось по его мановению. О его жестокости и коварстве достаточно в пример привести один случай, для того, чтобы не утомить читателя повторением много раз одного и того же. Когда он возвращался победителем из Азии и заехал в Фазос — город этот отличался особенною относительно Афинян верностью — то вследствие того, что будто бы самыми твердыми друзьями бывают те, которые оказали постоянство врагам — он задумал его погубить. Но видя, что если он не скроет своего намерения, случится, что Тазосцы разойдутся и позаботятся о своих делах… [1]
3. А потому[2] они уничтожили у себя децемвирскую власть, им (Лизандром) установленную: огорченный этим, он составил план отменить царей у Лакедемонцев. Полагая, что он не может этого достигнуть без содействия богов, так как Лакедемоняне привыкли все относить к оракулам (во всех делах с ними советоваться), сначала он пытался подкупить Дельфы - но когда он не мог этого достигнуть, взялся за Додону. Прогнанный и отсюда, он сказал, что он принял обет, который нужно исполнить, относительно Юпитера Аммонского, в убеждении, что ему легче будет подкупить Африканцев. Когда он в этой надежде отправился в Африку, то сильно ошибся он там в служителях Юпитера. Не только не мог он их подкупить, но даже они отправили послов в Лакедемон с тем, что они обвинили Лизандра в покушении подкупить священников храма. Обвиненный в этом преступлении, но оправданный мнениями судей, послан в Орхомены на помощь, и убит Фивянами у Галиарта. Как основателен был над ним суд, служит доказательством речь, которая после его смерти найдена у него в доме, в которой убеждает Лакедемонян, отменив царскую власть, изо всех граждан выбрать одного вождя для ведения войны; написана она так, чтобы соответствовать мнению богов, которое он был в полной уверенности иметь за деньги. Говорят, что эту речь ему писал Клеон Галикарнасский.
4. В этом месте не надобно проминовать поступка Фарнабаза, сатрапа царского. Когда Лизандр, будучи начальником флота на войне, действовал во многих случаях жестоко и корыстолюбиво, и подозревал, что об этом донесено его согражданам, просил у Фарнабаза— дать ему к эфорам свидетельство — как свято он вел войну и обращался с союзниками, и об этом предмете написать отчетливо; в этом случае его мнение будет де иметь большое значение. Он написал многословно большую книгу, в которой осыпает Лизандра великими похвалами. Он (Лизандр) прочитал ее и одобрил, но пока она запечатывалась, другую книгу такой же величины и столь похожую, что и различить нельзя было, подложил (Фарнабаз) к печати, в которой самым отчетливым образом обвинял его корыстолюбие и коварство. Ее-то Лизандр, по возвращении домой, изложив пред верховным начальством о своих действиях, что хотел, в доказательство вручил (книгу, данную Фарнабазом). Когда Лизандр удалился и эфоры с нею ознакомились, дали ему прочесть; таким образом он сам по неосторожности был своим обвинителем.
Лизандра деяния описаны Плутархом в его биографии, Фукидидом 5, Ксенофонтом, Греч. истории 2 и 3, Диодором 12,13. Полиэнбм, 1 и 7; отчасти упоминают о нем Павзаний, Элиан, Юстин, Фронтин и Цицерон.
Лизандр был сын, по Плутарху, — Аристоклита, а по Павзанию — Аристокрита.
В двадцать шестой год войны.
Другие историки утверждают, что Афиняне подавлены Лизандром в 27 и послед. года Пелопоннесской войны. Стены города Афин при звуке труб разрушены им в день Мунихиона, т. е. как многие объясняют Марта 9, по календарю Юлианскому: другие Мая. Пелопоннесская война началась в 1 год 37-й Олимпиады в 4283 от С. М. по Юлианскому счислению. Сражение же при реке Егосе, о котором упоминается у Непота, случилось по Диодору в 4 год 93-й Олимпиады 4309 года, и оно действительно нанесло решительный удар Афинянам и положило конец Пелопоннесской войне.
Глава 2. Фазосцы. Из предшествовавшего жизнеописания Кимона мы видим, что Фазосцы были покорены Афинянами, тогда как они слишком много думали о себе, будучи очень богаты. Это богатство могло служить приманкою Лизандру.
Глава 3. Непот следует в рассказе более Диодору, хотя и Плутарх говорит почти то же самое.
Додона — город области Хаонии в Епире, посвященный Юпитеру и знаменитый его древним оракулом.
Лизандр убит, осаждая Галиарт, город Беотии. Ксенофонт, в числе причин осуждения к смерти Павзания, Плистоанактова сына, приводит и то, что не явился на помощь Лизандру, у Галиарта. Плутарх говорит, что Лизандр убит гражданином Галиарта — Неохором. Аристид оратор утверждает, что убийца Лизандра был Афинянин.
Совершенно некстати, и с полнотою, не соответствующею краткости жизнеописания, Непот рассказывает проделку Фарнабаза с Лизандром. Правдоподобно ли Лакедемонскому вождю требовать у царского сатрапа удостоверения о ведении войны и обращении с союзниками? Плутарх рассказывает, что Фарнабаз просто сделал на Лизандра донос, относительно его несправедливых и притязательных действий, и когда ефоры стали его звать домой, то он прежде увидался с Фарнабазом для того, чтобы помириться с ним и просить у него письма, более снисходительного.
Слишком щедрый на похвалы другим героям своим, Непот более, чем следует, строг к Лизандру. Не так судит о нем Плутарх. Цицерон в Катоне называет его мужем высшей доблести и знаменитейшим из Лакедемонян. Теопомп свидетельствует, что этот, будто бы жадный и корыстолюбивый, человек умер в крайней бедности и возбудил о себе такое сожаление, что царь Павзаний осужден на смерть за то, что не подоспел выручить его у Галиарта; женихи дочерей Лизандра, по бедности его отказавшиеся от них как он умер, присуждены к штрафу.
1. Алкивиад, сын Клиния, Афинянин. По-видимому природа хотела испытать на нем все, что она сделать в состоянии. Все, о нем передавшие памяти, согласны в том, что никто не превосходил Алкивиада ни в пороках, ни в добродетелях. Родился он в знаменитом городе, от самого знатного рода; всех своих современников далеко превосходил красотою, на все дела он способен и полон рассудительности (он был славным полководцем и на суше, и на море, красноречив так, что имел необыкновенную силу, когда говорил, и так было велико впечатление его наружности и речи, что никто не мог ему противоречить) богатый — когда время требовало — трудолюбивый, терпеливый, щедрый, роскошный не менее в жизни, как и её обстановке, ласковый, льстивый, ловко умевший служить обстоятельствам времени; он же, как только себе давал волю и не было причины насиловать свою нравственную природу, делался сластолюбивым, развратным, похотливым, так что все удивлялись соединению в одном человеке таких несообразностей и (свойств) натуры столь различных.
2. Воспитан он в доме Перикла (говорят он был его пасынок), а первые начала образования получил от Сократа. Тестем имел Гиппоника, самого богатого изо всех говоривших на Греческом языке, так что если бы он стал сам для себя воображать, то и на мысль не могло бы ему прийти более доброго и не в состоянии был бы он приобрести более того, что дала ему природа или состояние. В начале молодости он был любим многими по обычаю Греков, в том числе и Сократом — о чем упоминает Платон в Симпосионе. Он привел его упоминающим, что он переночевал с Сократом и встал от него таким же, каким сын должен встать от родителя. После того как он сделался крепче, не менее сам любил многих, и ухаживая за ними, на сколько позволено, сделал много дурного нежным и шуточным образом, что мы и привели бы здесь, не будь у нас лучших и более важных предметов.
3. В Пелопоннесскую войну, по его совету и влиянию, Афиняне объявили войну Сиракузцам, для ведения коей он сам выбран вождем, а кроме того даны два товарища — Никий и Ламах. Среди приготовлений, прежде чем вышел флот, случилось, что в одну ночь все Гермесы, находившиеся в городе Афинах, сброшены кроме одного, находившегося перед дверями Андокида, а потому он в последствии прозван Меркурием Андокида. Когда обнаружилось, что это случилось не без значительного умысла многих, имевшего отношение не к частному, а к общественному делу, то сильный страх овладел большинством народа, как бы в государстве не произошло внезапного насилия к угнетению свободы народа. По-видимому все это наиболее соответствовало Алкивиаду, так как он считался и могущественнее и сильнее, чем надлежит быть частному человеку. Многих он привязал к себе щедростью, а еще большее число граждан задобрил содействием в судебных делах. Почему и случалось, что всякий раз, как он выходил к народу, глаза всех обращались к нему и в государстве никто не считался с ним равным. А потому не только имели они (Афиняне) величайшую на него надежду, но и опасение, так как он мог сделать и наиболее пользы и повредить. Примешивался к этому и нехороший слух: говорили, что он в своем доме совершает таинства, что, по обычаю Афинян, считалось неприличным, и общее мнение было, что это имеет от ношение не к религии, а к заговору.
4. Таким обвинением теснили его враги в народном собрании; но наступило время отправиться на войну. Взирая на это и зная обычай своих сограждан, требовал, если только они желают о нем весть какое-либо дело, то пусть лучше произведут о нем исследование когда он на-лицо, чем за-очно обвинят его из одной зависти. Враги же его положили — в настоящее время молчать, понимая очень хорошо, что они ему повредить не могут, и дожидаться того времени, когда он уедет, чтобы напасть на него отсутствующего и так поступили. Когда — как они полагали — прибыл он в Сицилию, они обвинили его заочно в оскорблении святыни. Когда об этом деле власти Афинския прислали к Сицилию гонца к Алкивиаду, чтобы он вернулся домой защищать свое дело, между тем как он был в большой надежде управлять хорошо провинциею, не захотел он ослушаться и сел в трирему, присланную привезти его. На ней приехав в Италию в Турии, он, обдумав с собою хорошенько, не знавшее меры, своеволие своих сограждан и жестокость их в отношении ко всему, что выше их, счел самим полезным уклониться от угрожавшей ему невзгоды; тайком ушел он от сторожей и оттуда прибыл сначала в Елиду, потом в Фивы. Когда же он услыхал, что присужден к казни и имение его конфисковано, а, согласно принятого обыкновения, Евмолпиды жрецы вынуждены народом — его обречь и чтобы этот пример был памятнее, на каменном столбе вырезан и выставлен всенародно, переселился в Лакедемон. Так как он сам обыкновенно говорил, он вел войну не против отечества, но против врагов своих, потому что они же были врагами государства. Понимая, что он в состоянии оказать величайшую пользу общественному делу, они его изгнали, удовлетворяя более своему раздражению, чем общественной пользе. И так, по его совету, Лакедемоняне вступили в дружественный союз с царем Персидским, потом укрепили в Аттике Декелию в, оставив там постоянный гарнизон, держали Афины в осаде. Его же содействием Ионию отвлекли от союза с Афинянами; сделав это, они начали иметь значительный перевес в войне.
5. Вследствие всех этих действий не столько сделались они (Лакедемоняне) друзьями Алкивиада, сколько отчуждены от него страхом. Как умные люди, видели они его несравненное превосходство во всех делах и опасались, как бы, увлеченный любовью к отчизне, он не отпал от них и не вернулся бы в благорасположение своих (соотечественников). А потому положили найти удобный случай убить его; от Алкивиада это не могло долго укрыться. Он был так умен, что обмануть его было невозможно, особенно когда ум его был подготовлен к осторожности. И так он удалился к Тиссаферну, префекту царя Дария. Когда он сделался его искренним другом, то видя, что силы Афинян пришли в изнеможение от неудачных действий в Сицилии, а Лакедемонян напротив возросли, сначала вступил в переговоры через посланцев с претором Пизандром, имевшим войско у Самоса, и упомянул о своем возвращении. Тот был одного с ним образа мыслей не любил народной власти и был поборник аристократии. Оставленный им, он сначала принят войском через посредство Тразибула, Ликова сына, и сделан претором у Самоса; потом, вследствие предложения Терамена, он возвращен народным приговором и заочно сделан главным начальником вместе с Тразибулом и Тераменом. Под их начальством, дела приняли до такой степени совершенно иной оборот, что Лакедемоняне, не задолго перед тем имевшие силу, как победители, в ужасе просили мира: они были побеждены в пяти сухопутных сражениях, в трех морских,. в которых потеряли двести судов трирем, которые взятые попали во власть неприятелей. Алкивиад, вместе с товарищами занял опять Ионию, Геллеспонт, кроме того многие города Греции, находящиеся на краю Азии, которых они покорили большую часть, в том числе Византию, и не меньшее число привлекли они в дружественный союз благоразумием, так как они весьма снисходительно обошлись с пленными. Таким образом обремененные добычею, обогатив войско, они прибыли в Афины по совершении великих деяний.
6. Когда им на встречу вышел весь город к Пирею, таково было ожидание всех видеть Алкивиада, что к его триреме сбежался народ так, как будто бы он один прибыл. Народ был убежден, что и прежние потери и теперешний счастливый оборот дела случились его содействием. А потому и потерю Сицилии, и победы Лакедемонян, приписывали граждане своей вине, что они такого человека изгнали из государства; и по видимому они думали так не без причины. Когда он начал командовать войском, то неприятель не был в состоянии ни на море, ни на суше с ним равняться. При выходе его из судна, хотя Терамен и Тразибул были начальниками в этих же делах, но, по прибытии в Пирей, его одного все преследовали и — чего дотоле никогда не случалось кроме с победителями Олимпии — подавали ему лавровые венки и повязки. Он со слезами принимал такую благосклонность своих сограждан, припоминая горечь прежнего времени. По прибытии в город, он, созвав народное собрание, говорил так, что никого не оказалось столь жестокосердого, кто бы не оплакивал его судьбы и не обнаружнвал вражды к тем, которых усилием он изгнан из отечества, как будто другой народ, а не тот, который тогда проливал слезы, осудил его за святотатство. А потому ему (Алкивиаду) возвращено всенародно имение, и те же самые жрецы Евмолпиды, которые его обрекли, вынуждены снять с него проклятие, а те столбы, на которых написано было обречение — брошены в море.
7. Эта радость Алкивиада была слишком не продолжительна. Когда ему определены были все почести, и передано все управление общественными делами дома и на войне, положено, чтобы все решалось произволом его одного, сам он (Алкивиад) требовал — дать ему двух товарищей — Тразибула и Адиманта и в этом отказано ему не было; тогда он отправился с флотом в Азию и опять навлек на себя неудовольствие тем, что у Цимена вел дела несоответственно ожиданию. О нем были того убеждения, что он все может сделать; от того и происходило, что все неудачные действия приписывали его вине и говорили, что он поступил или небрежно, или злонамеренно; так и тут случилось. Обвиняли Алкивиада, будто бы он, подкупленный царем, не хотел взять Цимен. А потому мы полагаем, что для Алкивиада в особенности вредно было излишне выгодное мнение об уме и добродетели. Его не менее боялись, сколько и любили; опасались как бы, возгордись счастием и великими богатствами, не пожелал он неограниченной власти. Вследствие этого случилось, что Афиняне заочно лишили Алкивиада власти, и другого посадили на его место. Услыхав это, он не захотел возвратиться домой, удалился в Пактию и тут укрепил три пункта: Борнос, Византу и Неонтихос; собрав отряд, первый из Греков, он вошел во Фракию, считая более славным обогатиться добычею (варваров) дикарей, чем соотечественников. Этим делом увеличил он и славу свою, и богатства, и с некоторыми царями Фракии вступил в тесные дружественные отношения.
8. Впрочем, он не мог оставить любовь к отечеству. Когда у реки Эгоса Филоклес, претор Афинян, поставил флот и не далеко от него находился Лизандр, претор Лакедемонян, занятый тем, чтобы как можно долее продолжать войну, так как им царь доставлял деньги, и напротив у истощенных Афинян не оставалось ничего, кроме оружия и судов, Алкивиад пришел к войску Афинян и там начал толковать, собрав граждан. Он ручался, что если они захотят, он принудит Лизандра сразиться или просить мира; а Лакедемоняне потому не хотят морского сражения, что чувствуют себя сильнее на суше, чем на море. Ему (Алкивиаду) легко склонить Севта, царя Фраков, чтобы он их прогнал с суши, после чего необходимо будет или дать морское сражение, или положить конец войне. Хотя Филоклес замечал, что все это сказано справедливо, но не хотел исполнить то, чего требовал Алкивиад, понимая, что, с принятием его, он не будет иметь никакого значения в войске, и в случае счастливых действий, ему не припишут в них никакого участия; а напротив в случае несчастия вся ответственность падет на него одного (Филоклеса). Уходя от него, Алкивиад сказал: «так как ты не желаешь доставить отечеству победу, то прошу об одном — иметь морской лагерь подле неприятеля. Угрожает опасность, как бы неумеренность воинов ваших не дала Лизандру случая — подавить ваше войско». И в этом случае он не ошибся: Лизандр, узнав от шпионов, что большинство Афинян вышло на берег для грабежа, и суда остались почти пустые, не пропустил случая —совершить дело, и этим ударом войну привел к концу.
9. Алкивиад, после поражения Афинян, не считая эти места для себя достаточно безопасными, удалился в глубину Фракии над Пропонтидою, надеясь там быть в состоянии легче скрыть свою судьбу, но ошибся. Фракийцы, узнав, что он пришел с большими деньгами, сделали засаду. Они унесли то, что он имел при себе, а самого взять не могли. Алкивиад, видя, что нет места в Греции, для него достаточно безопасного, по случаю могущества Лакедемонян, перешел в Азию к Фарнабазу. Он до того пленил его своею обходительностью, что никто его не превосходил в дружбе. Он дал ему в Фригии крепость Гриний, с которой получал пятьдесят талантов пошлин. Алкивиад не был доволен этою судьбою и не мог выносить, что побежденные Афины должны служит Лакедемонянам. А потому все мысли его были обращены к освобождению отечества; но он видел, что этого нельзя достигнуть без Персидского царя, а потому он желал его себе сделать другом и не сомневался, что он легко этого достигнет, если только будет иметь возможность дойти до него. Он знал, что брат (царя) Кир готовит ему тайно войну при содействии Лакедемонян; если бы он (Алкивиад) это ему открыл, то, как он легко догадывался, приобрел бы великую благосклонность.
10. Когда он (Алкивиад) об этом хлопотал и просил Фарнабаза — послать его к царю, в то время Критиас и прочие тираны Афинян послали в Азию к Лизандру известных людей, сообщить ему, что если он не изведет Алкивиада, то ничего не останется прочным из того порядка вещей, который он установил в Афинах; а потому если он хочет, чтобы сделанное им осталось, то пусть преследует Алкивиада. Лакедемонец, взволнованный этим известием, положил — потолковать об этом с Фарнабазом потщательнее. А потому он объявил ему, что конец союзу, который царь заключил с Лакедемонянами, если он не выдаст ему Алкивиада живым или мертвым. Не снес этого сатрап, и предпочел изменить обязанностям милосердия, чем уменьшить силы царя. А потому послал он Сузаметра и Багея — ѵбить Алкивиада, между тем как он находился во Фригии, и готовился отправиться к царю. Посланные тайно поручают окольным жителям края, где находился Алкивиад —умертвить его. Они, не смея напасть на него с оружием, ночью наносили хворосту около хижины, в которой покоился Алкивиад, и ее подожгли, для того, чтобы огнем покончить того, которого они отчаивались победить силою. Он же, пробужденный треском пламени, хотя меч у него был утащен, схватил дротик своего приятеля. С ним был какой то гость из Аркадии, который не хотел вовсе его оставить. Он приказал ему следовать за собою и схватил всю одежду, сколько ее было у него под руками, бросил в огонь и прошел через силу пламени. Когда варвары увидали, что он ушел от пожара, бросив издали дротик, умертвили его и отнесли голову к Фарнабазу. Женщина, привыкшая с ним жить, покрыв его своим женским платьем, умершего, сожгла в огне строения, подожженном для того, чтобы погубить его живого. Таким образом Алкавиад окончил жизнь, имея около сорока лет от рождения.
11. Этого человека, очерненного многими, осыпали великими похвалами три самых важных историка: Фукидид, одного с ним поколения, Феопомп, родившийся несколько позднее, и Тимей; из них двое самые злоязычные, не понимаю каким образом, сошлись в похвале этого одного человека. Они рассказали о нем то, что мы сообщили выше, и еще более: между тем как он родился в Афинах, самом блестящем городе, он превзошел всех блеском и величием жизни. Изгнанный оттуда, прибыв в Фивы, он до того применился к потребностям местных жителей, что никто не мог сравниться с ним в трудах и телесных силах (а все Беотийцы более заботятся о крепости тела, чем о развитии ума). Он же у Лакедемонян, по обычаям коих высшая доблесть заключается в терпении, до того предался суровому образу жизни, что умеренностью содержания и жизни, победил самих Лакедемонян. Был он у Фракийцев, людей преданных пьянству и наслаждениям любви: и в этих делах он их превзошел. Пришел к Персам, у коих высшая похвала смело охотиться, и жить роскошно; и их обычаям он так подражал, что они сами ему во всем этом очень дивились. Этим то он достиг, что где бы ни находился, везде занимал первое место и был любим. Но довольно о нем, пора начать и о прочих.
Глава 2. Пасынок Перикла, по другим известиям Алк. был не пасынок Перикла, а его племянник.
Тестя Гиппоника.
Алкивиад был женат на его дочери Гиппарете. По одному чтению Непота выходит, что Гиппоник был богатейшим изо всех говоривших Греч. языком, а по другому красноречивейший, но первое считается вернее.
Глава 3. Афиняне объявили войну Сиц. по убеждению Алкивиада. Случилось это уже после смерти Перикла.
Гермами назывались статуи Гермеса или Меркурия без рук и ног, только с головою и virilibus erectis (с отличительным признаком мужчины в возбужденном состоянии). Это означало, что в мире все держится умом устрояющим и силою воспроизводительною.
Непот говорит, что Гермесы были сброшены; а по Плутарху изувечены: головы у них и мужские члены (virilia) отрублены.
Андокидов Гермес Плутарх говорит подробнее, что недалеко от дома Андокида находился большой Гермес, приношение Егеидского колена (филы), оставшийся нетронутым и впоследствии сохранившийся под названием Андокидова, о чем и свидетельствовала на нем надпись.
По Фукидиду (VI. 28) и Плутарху (18 след.) Алкивиада подозревали не только в изуродовании Гермесов, но и в оскорблении вообще святыни в пьяном виде и в том, будто бы он всенародно священные таинства совершал у себя дома. Плутарх говорит, что был слух, не лишенный вероятности, о ниспровержении Гермесов Коринфянами, желавшими этим дурным предзнаменованием отвлечь Афинян от предполагаемой экспедиции в Сицилию, жители которой были их поселенцами.
Такое сильное влияние имел Алкивиад, не только на соотечественников, но и на чужестранцев, что по словам Плутарха (19), воины из Аргоса и Мантинеи собрались идти в отдаленный поход, а как только узнали о его оскорблении, хотели было остаться дома.
Глава 4. Фукидид (VI. 33. 61.) рассказывает, что Афиняне послали в Сицилию Саламинское судно — не схватить Алк., но только вызвать его для оправдания, Алк. же сел на свое судно и сначала следовал за Саламинским. Далее Ф. говорит, что Алк. сначала удалился в Аргос, а когда его осудили на смерть, то в Лакедемон.
Турий — город Южной Италии, иначе называемой Великою Грециею; прежде известен был под названием Сибариса.
Елис — город Елей, области Пелопоннесса, упоминается и у Гомера.
Евмолпиды — род жрецов, получивших название от своего родоначальника Евмолпа.
И у Фукидида (VI. 32) Алк. доказывает в речи, что отечество любить хорошо, а личную безопасность еще лучше.
Об укреплении Декелей (пограничный со стороны Коринфа и Пелононеса, чрезвычайно важный пункт Аттики) и отчуждении Ионии от Афинян пишет Плутарх. Фукудид (VI. 80) говорит, что Алк. советовал Лакедемонянам послать войско на помощь Сиракузам и укрепить Докелию, что они и сделали (в 3 год 91 Ол.) Два года спустя Алк. отправился в Ионию, весьма многие города отвлек от союза с Афинянами, склонил Лакедемонян вступить в союз с царем; он и заключен между Тиссаферном, начальником сил царских, и Халкидеем, военачальником Лакедемонским.
Глава 5. Алк. с товарищами взяли назад Ионию, Геллеспонт и пр. Относительно Ионии не совсем верно; присоединять ее отправился Алк. после торжественного возвращения в Афины, но не успешно, чем и навлек на себя новое неудовольствие Афинян, которые были убеждены, что если Алк. в чем-либо не успевал, то единственно по его нежеланию; невозможности же они не предполагали. До возвращения же в Афины Алкивиадом с товарищами были покорены все города по Геллеспонту, кроме Абидоса (Диодор XIII. 68). Плутарх именно упоминает города: Кизик, Селибрию, Халкедон и Бизантий. В сражении у Кизика флот Афинян был разделен на три части: одною начальствовал Алк., другою Терамен, третьей Тразибул (Диод. ХШ. 50). У Византия Терамен начальствовал левым крылом (Плут. Алк. 31).
Глава 7. Диодор и Плутарх говорят, что Алкивиад назначен полководцем с неограниченною властью на море и на сухом пути. Ксенофонт (Геллен. 1.4.) утверждает, что такая же власть дана Алкивиаду и в делах общественных, что товарищами его назначены Аристократ и Адимант, сын Левколофида, и у Непота и Диодора — Адимант и Тразибул. Последний и без того был уже вождем; притом если верить Плутарху, между ним и Алк. были уже неприятности.
Глава 8.Относительно сражении при Эгосе — неизлишним считаем сообщить некоторые подробности из Диодора, а именно: начальниками Афинских сил были Филоклес и Конон. В день сражения при Егосе по жребию начальство принадлежало первому. Лизандр нарочно медлил у Лампсака четыре дня, как бы уклоняясь от боя, чтобы придать Афннянам самонадеянность, в чем и успел. Конон с восемью судами бежал к Евагору, Кипрскому царю, а в Афины послал общественную трирему, называемую παραλῳ — известить о несчастии. Лизандр получил большие денежные суммы от Кира, Дариева сына.
Плутарх в Лизандре рассказывает, что Алкивиад верхом приезжал к войску Афинскому и пенял его начальников за неблагоразумные распоряжения; более же всего ставил он им в вину то, что флот стоял у берега напротив Лампсака, не прикрытый ни пристанью, ни городом, и советовал перевести его к Сестосу.
Севту, царю Фракии, принадлежала Фракия, лежавшая при море.
Глава 9. Непот говорит, что Алк. удалился во внутреннюю Фракию и оттуда перешел в Азию, Плутарх же рассказывает, что Алк. с своими богатствами удалился в Вифинию и там ограблен Фраками, населявшими часть Вифинии, которая даже вследствие того носила название Вифинии Фракийской (Ксенофонт, Гелл. III и Скилакс р. 32). Потому некоторые комментаторы слова supra Propontidem объясняют trans Propontidem.
О Гриние, подаренным Алкивиаду Фарнабазом, упоминает один Непот.
Глава 10. Историк Эфор говорит, что Фарнабаз приказал убить Алкивиада, для того, чтобы не открыл царю, так как он сам хотел выслужиться этим. Плутарх, в главе 39-ой, напротив утверждает, что Фарнабаз из угождения Лакедемонянам хотел умертвить Алкивиада.
Непот именует Сузаметром и Багеем лица, посланные во Фригию убить Алк., а Плутарх Магеем и Сузамифром. Деревня, где произошло убийство, называлась Мелисса по словам Атенея, Аристотель же утверждает, что Алк. убит в Аргинузе.
Подругу жизни Алкивиада Плутарх называет Тимандрою и говорит, что она была матерью известной Лансы Коринфянки. В то время Гипнареты, жены Алк., в живых не было (она умерла, когда он отправился в Ефес). Да притом же Алк. любил женщин, и по закону Аф. такое сожитие не воспрещалось. Атеней называет эту женщину Теодотою.
Непот говорит, что Алк. умер 40 лет от роду, но по-видимому гораздо старше, лет 45, или 48. В диалоге Платнва, называемом Алкивиад 1, Сократ говорит, что Алк. Не имеет еще полных 20 лет, и Перикл упоминается еще живым. Перикл умер в 429 г. до Р. X., в четвертом 87 Олимпиады. Если предположить, что диалог этот происходил в последний год жизни Перикла, то Алк. сделан начальником 41 года (408 г.) 44 лет от рода (405 г.) у реки Эгоса толковал с начальниками Афинскими и 45 лет умер (404 г. до Р. X.) Есть основание полагать, что смерть Алк. случилась еще года три позднее.
Глава 11. О ругательных сочинениях против Алкивиада упоминает Атеней, говоря, что писал их Антифон и Лизиас: последний сочинил речь против Алкивиада.
Слава Алкивиада в древности была так велика, что Римляне, во исполнение веления оракула, данного вовремя войны с Самнитами — поставить на комиции (месте выборов) две статуи: одну самого умнейшего из Греков, а другую — самого мужественного, воздвигли две медные статуи: философа Пифагора и Алкивиада.
Историк Фукидид родился во втором году 77 Олимпиады, и умер, имея от роду более 70 лет.
Феопомп, уроженец острова Хиоса, Греческий историк, жил во времена Филиппа, отца Александра Великого, около 103 Олимпиады. От его истории остались только отрывки.
Тимей—жил в 3 веке до Р. X., в правление Птолемея Лага и Филадельфа, написал историю известную нам очень мало.
1. Тразибул, сын Лика, Афинянин. Если взвешивать одну добродетель без счастия, то сомневаюсь — не поставить ли мне этого человека первым изо всех. Одно вне всякого сомнения, что никого ему не предпочитаю в верности, постоянстве, величии духа, любви к отечеству. Что многие хотели, а немногие были в состоянии сделать — от одного тирана освободить отечество, ему удалось его, угнетенное тридцатью тиранами, возвратить из рабства в свободу. Но не знаю каким образом, между тем как никто не превзошел его в этих добродетелях, многие опередили знатностью рода. Первое — в Пелопоннесской войне он многое совершил без Алкикиада, а последний без него ничего, и по природному какому-то счастию все это обратил в свою пользу. Но ведь то все общее полководцам с воинами и счастием, что в схватке сражения решение дела переходит от обсуждения к силам и крепости сражающихся. А потому в своем праве требовать от главного вождя кое-что воин, а еще больше счастие, и по истине оно может хвалиться, что оно имеет более силы, чем благоразумие вождя. А потому это великолепнейшее дело принадлежит собственно одному Тразибулу. Когда тридцать тиранов, поставленные Лакедемонянами, держали Афины, угнетая их рабством — весьма многих граждан, которых судьба пощадила на войне, частью изгнали из отечества, частью умертвили, и еще у большего количества отобрав имение, разделили между собою, не только главной, но даже один, в начале объявил им войну.
2. Когда он убежал в Филе, самый укрепленный пункт в Аттике, он имел с собою не более тридцати из своих. Это было начало спасения Актеев[1], это — основа освобождения знаменитейшего города; Тразибул, и его одиночество, сначала — были предметом презрения для тиранов; это обстоятельство обратилось в гибель для презиравших, а презренному в спасение. Оно условило беспечность первых к преследованию; а второго, дав время изготовиться, усилило. Тем более в душах всех должно быть правило- ничем в войне пренебрегать не должно, и не без причины говорится: «матери труса нечего плакать». Да и при том силы Тразибула увеличились не соответственно тому, как можно было ожидать, потому что уже и в то время благонамеренные граждане с большею силою говорили за свободу, чем сражались за нее. Отсюда он (Тразибул) перешел в Пирей и укрепил Мунихию; два раза тираны пытались приступать к ней силою; отбитые со стыдом, они прямо убежали в город, потеряв оружие и обозы. Тразибул употребил в дело столько же благоразумия, сколько и храбрости: отступающих не велел теснить и как гражданин он считал справедливым щадить граждан. И никто не ранен кроме тех, которые первые наносили удары. Ни с кого павших не сняты одежды, ничего не тронул кроме оружия, в котором нуждался, и того, что относилось к сражению. По втором сражении пал Критиас, предводитель тиранов, сражаясь очень храбро против самого Тразибула.
3. После падения Критиаса пришел на помощь Афинам Павзаний, царь Лакедемонян. — Он между Тразибулом и теми, которые овладели городом, заключил мир на том условии, чтобы никто не подвергся ссылке кроме тридцати тиранов, и десяти, впоследствии сделанных преторами, но действовавших с такою же жестокостью, и чтобы ничье имущество не было конфисковано; заведывание же общественными делами должно возвратиться к народу. Прекрасное и то еще действие Тразибула, что, по восстановлении мира, имея самое большое влияние в государстве, издал он закон, чтобы никто не был обвиняем в делах прежде совершенных и не подвергался за них ответственности; этот закон был назван законом забвения (амнистии). И Тразибул позаботился не о том только, чтобы этот закон был издан, но и сделал так, чтобы он имел силу. Когда некоторые из находившихся с ним вместе в ссылке хотели избить тех, с которыми всенародно восстановлены были дружелюбные отношения, то он (Тразибул) не допустил и исполнил то, что обещал.
4. За такие заслуги, в знак почести, народ поднес ему венок, сделанный из двух масличных ветвей. Так как этот подарок внушен любовью граждан, а не выжат от них силою, то и не возбудил ничьей зависти и был для него очень славен. А потому хорошо выразился Питтак, считавшийся в числе семи мудрецов, когда Мителенцы предлагали ему в дар много тысяч десятин земли, сказав им так: «пожалуйста не давайте мне того, чему многие станут завидовать, еще большее число желать. Вследствие чего из вашего подарка я не хочу взять более ста десятин, и пусть они то и служат доказательством и справедливости моей, и вашего доброго расположения». Обыкновенно небольшие подарки прочны (продолжительны), а богатые как-то не в пользу. Довольный этим венком, Тразибул ничего больше не искал и не полагал кого-либо превзойти почестью. В последовавшее за тем, время, будучи претором, он пристал с флотом к Киликии и когда в его лагере недовольно тщательно содержались караулы, варвары сделали ночью вылазку из города, и убили его в палатке.
Глава 1. По мнению некоторых комментаторов, Непот смешал двух Тразибулов: освободителя Афин называет он сыном Лика и о нем же говорит, как о деятеле Пелопоннесской войны и сподвижнике Алкивиада. По Фукидиду (VIII. 75 след.), Тразибул, сын Лика, начальствовал флотом у Самоса, и туда привел Алкивиада из поездки к Тиссаферну. Но от этого Тр. надобно именно отличить Тр., сына Фразонова: он, отправясь от войска в Афины — Алкивиада, которого помощник Антиох потерпел поражение у Нотия, обвинил перед народом (Плут. Алк. 36). Он ли, другой ли, только во всяком случае не Ликов сын отвел изгнанников в Афины. Тщательно его от выше именованного военачальника различает Диодор XIV. 32. II Демосфен упоминает двух Тразибулов, о которых говорит, впрочем, что они вместе заняли Пирей и Филе.
Глава 2. Филе — укрепление, находившееся подле Танагрии, в ста стадиях расстоянием от Афин, часть Онеидской трибы. Непот говорит, что с Тразибулом было 30 товарищей, Ксенофонт 70, Павзаний 60, а Аристотель — 50.
Актеев —Афинян.
Мунихию, один из трех портов Афинских, занял Тразибул, а не укрепил, так как но древним писателям известно, что Мунихия была уже укреплена.
Глава 3. По Ксенофонту мир заключен на условии, чтобы все возвратились по домам, кроме 30 и одиннадцати, которые были исполнителями приговоров первых, и десяти, начальствовавших в Пирее. Андоцид (речь о таинствах р. 12) упоминает, что только 30 и 11 изъяты от безнаказанности. Валезий — emendat, 1. гл. 33 пишет, что Непот смешивает десять сановников, избранных Афинянами по низложении 30, с десятью сановниками Пирея. — В Киликии — к некоторых рукописях совсем не кстати стоит: в Сицилии. Ксенофонт (Еллен. IV. 8. 30) и Диодор (XIV. 09) говорят, что Тразибул, одиннадцать лет спустя, пристал с флотом к реке Евримедонту в Памфилии, и убит ночью со многими другими при нечаянном нападении Аспендиев, землю которых он опустошил.
Желающие могут найти подробности о Тразибуле в Диодоре Сицилийском 13. 14, Ксенофонте, Гел. 1 и 2. Фукидиде 8, Плутархе, в жизнеописаниях Алкивиада, Лизандра, Пелопида и политических сот. Клименте Алекс. Стромат. 1, Павзание Аттик., Юстине 5, 9, 10, Валерие Максиме 4, 1, Цицероне, письмо к Аттику 8, 3, Орозие, 2, 17.
1. Конон Афинянин; в Пелопоннесскую войну он взялся за ведение общественных дел, и в ней содействие его было очень важно. Претором он начальствовал над пехотными войсками, и префектом флота совершил великие дела на море. По этим причинам ему оказана особенная почесть. Он один начальствовал над всеми островами; с этою властью взял он Феры, колонию Лакедемонян. Был он и в конце Пелопоннесской войны претором, когда у реки Эгоса войска Афинян побеждены Лизандром. Но в то время он находился в отсутствии и вследствие этого дело шло хуже; потому что он был вождем и опытным в военном деле и заботливым. Вследствие этого в то время никто не сомневался, что будь он на лицо, то Афиняне не понесли бы такого несчастия.
2. Услыхав, что отечество, при таких печальных обстоятельствах, находится в осаде, он не искал где самому безопасно жить, но чем он мог снискать защиту своим согражданам. А потому он удалился к Фарнабазу, сатрапу Ионии и Лидии, зятю царя и близкому человеку. Снискать его благосклонность стоило ему много труда и опасностей. Когда Лакедемоняне, победив Афинян, не остались верными союзу, заключенному с Артаксерксом, и послали в Азию Агезилая воевать, побужденные преимущественно Тиссаферном, а тот из приближенных царя, изменил его дружбе и вошел в союз с Лакедемонянами. Против него сделан главным вождем Фарнабаз, а на самом деле войском начальствовал Конон, и по его мановению все совершалось. Он много мешал главному вождю Агезилаю и часто противостоял его намерениям. Не было тайною и то, что если бы не он (Конон), то Агезилай отнял бы у царя всю Азию по Тавр. Когда он отозван домой гражданами по тому случаю, что Беотийцы и Афиняне объявили войну Лакедемонянам, Конон тем не менее оставался у префектов царских, и им всем был очень полезен.
3. Изменил царю Тиссаферн, и это не столько было открыто для Артаксеркса, сколько для других; он имел сильное значение у царя по многим и важным заслугам, хотя и не оставался верен своим обязанностям. И не удивительно, если не легко царя было убедить в его измене, когда он припоминал, что победил брата своего Кира при его (Тиссаферна) содействии. Для его обвинения Конов послан Фарнабазом к царю и по прибытии сначала, по обычаю Персов, пришел к Хилиарху, Тифравсту, занимавшему второе место по власти, и показал ему, что желает переговорить с царем; без этого никто не мог быть допущен. Тот ему сказал: «никакой опасности не будет, но ты обдумай — лучше ли ты желаешь переговорить лично, или на письме передать то, что думаешь. Необходимо будет тебе, как ты увидишь царя, поклониться (проскинезис называют они). Если тебе это тяжело, то точно также через меня, передав мне свое дело, достигнешь чего желаешь». Тогда Конон сказал: «для меня не тяжело оказать царю какую угодно почесть, но опасаюсь — не было бы в укор моему отечеству, если я, отправясь из такого города, который привык повелевать прочими народами, предпочту обычай варваров своему собственному». А потому передал ему на письме то, что желал.
4. Узнав это, царь до такой степени уступил влиянию Копона, что Тиссаферна счел врагом и отдал приказание преследовать войною Лакедемонян, и ему поручил избрать кого он захочет для расходования денег: Конон отказался от этого права, говоря, что оно должно принадлежать тому, кто имеет возможность лучше знать своих, а советует он поручить это дело Фарнабазу. Отсюда, осыпанный большими дарами, послан он к морю — потребовать от жителей Кипра и Финикии, и других приморских городов, длинные суда и изготовить флот, с которым в, ближайшее за тем, лето мог бы защищать море; на помощь ему дан, по его желанию, Фарнабаз. Когда об этом получили известие Лакедемоняне, то не без заботы устраивают они и со своей стороны дело, предвидя, что им будет угрожать война более важная, чем если бы они имели дело с одними варварами (Персами). Они видели, что против них будет сражаться вождь храбрый и опытный, в руках которого все силы царя, и что им нельзя превзойти его ни умом, ни силами. В такой мысли они собирают большой флот и отправляются под предводительством Лизандра. Их Конон атаковал у Книда и после большего сражения обратил в бегство, взял много судов, а еще больше потопил. Этою победою освобождены не только Афины, но и вся Греция, находившаяся под властью Лакедемонян. Конон с частью судов прибыл в отечество, обе стены, разрушенные Лизандром, Афин и Пирея, постарался возобновить и пятьдесят талантов, полученных от Фарнабаза, подарил согражданам.
5. Случилось с ним тоже, что и с прочими смертными, что он неосторожнее был в счастии, чем в несчастии. Победив флот Пелопоннесский, и полагая, что он достаточно отмстил за обиды отечества, он пожелал большего, чем сколько мог сделать. Притом же нельзя не одобрить, как набожное и доброе намерение, что он более желал усиления отечества, чем царя. Когда он приобрел великое влияние тем морским сражением, которое он дал у Книда — не только на варваров, но и на все города Греции, тайно стал стараться о том — нельзя ли Ионию и Эолию возвратить Афинянам. Так как он это намерение не очень тщательно скрывал, то Тирибаз, начальствоваший в Сардах, вызвал его под предлогом, что он желает послать его к царю о важном деле. Когда же он (Конон) пришел к нему вследствие этого известия, то брошен в оковы, в которых некоторое время и находился. Вследствие этого некоторые оставили записанным, будто бы он отведен к царю и там погиб. Напротив историк Динон, которому мы наиболее верим относительно Персидских дел, пишет, что он убежал, но в том выражает сомнение — по неосторожности ли Тирибаза это случилось или с его ведома.
Глава 1. Конон этот был сын Тимофея. Совершенно другой Конон — Астролог Самосский, друг и современник Архимеда.
В качестве претора начальствовал над пешими войсками. Конон сначала, в 22 году Пелопоннесской войны, Корциру занял гарнизоном, потом в 25 году с другими девятью придан на помощь Алкивиаду. Флотом Афинским неоднократно начальствовал в эту войну. Так он с 40 судами отправился в Корциру — отвезти туда гарнизон (Диодор), и т. д.
О том обстоятельстве, что Конон один начальствовал всеми островами, умалчивают и Ксенофонт, и Диодор и другие историки, сколько нам известно. Может быть относится это к тому времени, когда, победив у Книда Лакедемонян при помощи Фарнабаза, Конон, начальствуя царским Персидским флотом, все острова отторгнул от Лакедемонян и освободил Греков от надменного их господства.
Город Феры, поселение или колония Лакедемонян, находился в области Мессении, соседней со Спартанскою и составлявшей некогда её часть, и стоял на берегу моря.
О том, будто бы Конон не присутствовал в бедственном для Афинян сражении при Егос Потамосе, Непот показал несправедливо и по согласному показанию Ксенофонта, Диодора и других историков Конон присутствовал в сражении, употреблял все усилия поправить дело, но видя бесполезность их и отчаявшись в спасении отечества после такого поражения, удалился в Кипр к Евагору.
Глава 2. Фарнабаз, зять царя.
Артаксеркса, отдавшего за него дочь Апамию, как о том пишет Плутарх в биографии Артаксеркса.
Лакедемоняне не пребыли в союзе е Персами — тут вероятно говорится о союзе, заключенном Лакедемонянами с Дарием II, отцом Артаксеркса и Кира, начавших между собою борьбу о престоле, в которой Кира поддерживали Лакедемоняне, а Артаксеркса — Афмняне.
Тиссаферн — Плутарх очень его бранит и пишет, что он ненавидел всех Греков.
Конон много повредил Агезилаю. Главное он подал мысль царю Персов подкупить деньгами ораторов Греческих народов и таким образом у Лакедемонян возбуждены внутренние несогласия и они должны были подумать не о наступательной войне, но о собственной обороне.
Тавром назывался горный хребет, отделявший прибрежье Малой Азии, более или менее заселенное Греческими поселениями, от внутренних областей Азии, где жили народы семитического происхождения.
Глава 3. Хилиарх Тифраст
Хилиарх собственно означает тысяченачальника, но из самого этого места и других историков, видно, что Хилиарх был докладчиком царя и следовательно личностью очень к нему близкою. — Фамилия Тифравстов была одна из самых знатных в Персии.
Поклонение царям Персидским заключалось в земном поклоне и было одинаково с обожанием богов.
Ответ Конона относительно этого обряда Плутарх приписывает Фемистоклу; очень легко может быть, что этот случай повторился и с тем и с другим. Опасения Конона не были неосновательны: Афиняне казнили посла своего Тимагора за то, что он по обычаю Персов поклонился до земли царю Дарию. А Исмениас, посол Фивян, желая соединить и чувство достоинства и желание соблюсти обряд, без которого видеть царя Персов было невозможно — употребил хитрость: он снял с пальца перстень, уронил его и наклонясь, чтобы поднять, отдал должную честь царю Персов.
Глава 4. По Диодору царь уступил не влиянию самого Конона, а убеждениям сатрапа Фарнабаза.
Тиссоферна объявил врагом и послал Тивфраста отрубить ему голову, как пишет Ксенофонт в Агезилае. Диодор говорит, что Тиссаферн погиб именно за свою преданность царю Артаксерксу, которому он донес о замыслах младшего брата Кира. Мать Артаксеркса и Кира, Паризатида, любившая больше последнего, мстила Тиссаферну и погубила его.
Вождя сильного и благоразумного — и притом хорошо знакомого с положением дел у неприятеля.
Пизандр — был брат жены Агезилая, царя Лакедемонского, и благодаря его протекции, сделан начальником флота, причем люди гораздо старшие и умнейшие оставлены без внимания. В несчастной для Лакедемонян битве у Книда с Кононом и Фарнабазом он погиб. Полиэн приписывает эту честь одному Фарнабазу.
Возобновляет разрушенные стены Афин — с дозволения Фарнабаза; вместе с ним он отправился с флотом в Пелопоннес, опустошил Лаконскую область и нанес много вреда Спартанцам.
Дело Конона с Тирибазом Диодор и Ксенофонт передают несколько иначе: Афиняне и прочие союзники отправили к царскому наместнику Тирибазу послом Конона с другими и за несогласие на условия мира, предложенного Анталкидом, Лакедемонским послом и клонившегося к выгоде Персов и бесславию Греции, брошен в оковы. Диодор Сицилийский говорит, что Конон погиб в оковах.
Динон, оставивший сочинение о Персии, до нас не дошедшее, жил во времена Артаксеркса Оха и Филиппа.
Тирибаз начальствовал пешими войсками, по свидетельству Диодора Сицилийского в кн. 14-й.
1. Дион, сын Гиппарина, Сиракузанец,происходил из хорошего рода, вмешан в ту и другую тиранию Дионисиев. Старший Дионисий имел в супружестве Аристомаху, сестру Диона, и от неё двух сыновей Гиппарина и Низея и столько же дочерей, по имени Софрозипу и Арете, из коих первую выдал в замужество за сына Дионисия, того самого, которому оставил царство, а другую Арету — за Диона. Он, кроме знатного родства и именитой славы предков, имел от природы еще много хорошего, между прочим ум гибкий, ласковый, способный к лучшим искусствам, много достоинства в наружности, что и не мало располагало в его пользу; кроме того отец оставил ему большие богатства, которые он умножил подарками тирана. Он был приближенным Дионисия Старшего, и не столько по родству, сколько по сходству нравов. Хотя жестокость Дионисия ему не нравилась, однако он старался о его безопасности по родству, а еще более для своих. Он ему был полезен в важных делах, и его советом много руководился тиран, если только в каком деле не препятствовала ему жадность, бравшая над всем верх. Посольства же все, сколько-нибудь значительные, исполнялись Дионом. Старательно их исполняя и в управлении действуя верно — ненавистное имя тирана он прикрывал своею человечностью. Его, когда он был прислан Дионисием, Карфагеняне имели в подозрении, но никому никогда столько не удивлялись из говоривших Греческим языком.
2. Все это не безызвестно было Дионисию; он понимал, каким Дион для него служит украшением, вследствие чего он ему одному больше всех снисходил, и любил его не иначе как сына. Даже когда в Сицилию принесен слух, что Платон прибыл в Тарент, он не мог отказать молодому человеку (Диону), чтобы его не пригласить, так как Дион воспламенен быль страстным желанием послушать Платона. А потому он (Дионисий) простил Платона, и с великим за ним ухаживанием и привел его в Сиракузы. Ему Дион до того удивлялся и любил его, что ему себя всего отдал. Да и Платон не менее был в восхищении от Диона. А потому когда Дионисий употребил против Платона жестокое насилие: — он отдал приказание продать его в рабство — то оставил это, уступая просьбам Диона. Между тем Дионисий впал в болезнь. Сильно от неё изнемогая, он спросил у медиков, что делает Дион и вместе просил, если он находится в очень опасном положении, сказать ему правду, так как он хочет с ним переговорить о разделе царства, убежденный, что и сыновья сестры его, от Диона рожденные, должны получить в нем участие. Врачи не смолчали, и этот разговор перенесли к сыну Дионисию. Встревоженный этим, дабы не дать возможности Диону действовать, вынудил врачей дать отцу усыпляющий напиток. Больной, приняв его, впал в сон и окончил жизнь.
3. Таково было начало вражды между Дионом и Дионисием, и она увеличилась от многих причин. Впрочем, в первое время оставалась несколько дней притворная между ними дружба. Когда Дион не переставал умолять Дионисия — вызвать Платона из Афин и воспользоваться его советами — Дионисий, желая хоть в чем-нибудь подражать отцу, послушался его. В то же время возвратил он в Сиракузы историка Филиста, человека, который был другом тирана не более как и его власти. Но об этом подробнее изложено в той моей книге, которая написана о Греческих историках. Впрочем Платон своим красноречием имел такое сильное влияние на Дионисия, что он убедил его положить конец тиранству и возвратить свободу Сиракузанцам, От этого намерения отклоненный советом Филиста, он сделался еще несколько жесточе.
4. Он (Дионисий), видя, что Дион превосходит его умом, влиянием, любовью народа, опасался, как бы имея его при себе, не доставить ему случая, погубить себя, дал ему судно — трирему — ехать в Коринф, показывая, ему, что он это делает и для себя и для него, как бы, опасаясь друг друга, они не старались бы один под другого подыскиваться. Когда многие стали негодовать на такой поступок, и обнаружилась великая ненависть к тирану, Дионисий — все Дионово, что только могло двигаться, положил на суда и послал к нему. Он хотел заставить подумать, что он поступил так не из ненависти к человеку, но для собственной безопасности. После же того, когда он услыхал, что в Пелопоннесе Дион собирает войско и хочет начать с ним войну — Арету, жену Диона, отдал за другого за муж, а сына (Дионова) приказал так воспитывать, чтобы баловством приучить его к самым гнусным страстям. К отроку, прежде чем он возмужал, приводили распутных женщин, вином и пиршествами его утомляли, нисколько не оставляя времени быть трезвым. Он до того не мог перепесть перемену жизни, что по возвращении отца (приставлены были сторожа, которые удерживали бы его от прежнего образа жизни) он бросился с верхней части дома, и таким образом погиб; но возвратимся к Диону.
5. Дион, по прибытии в Коринф, когда убежал туда же Гераклид, изгнанный тем же Дионисием — он был начальником конницы — всеми силами стал готовиться к войне; но не много успевал, потому, что тирана, столько лет властвовавшего, считали очень сильным, а по этой причине немногих можно было убедить — разделить опасность; Дион, полагаясь не столько на свои войска, сколько на ненависть к тирану, с величайшею смелостью выступил с двумя транспортными судами — бороться с властью уже пятидесятилетнею, защищенною пятью стами длинных судов, десятью тысячами человек конницы и ста тысячами чел. пехоты. И к удивлению всех народов до того легко ее сокрушил, что на третий день после того, как коснулся Сицилии, вошел в Сиракузы; из чего можно понять, что нет ни одной власти безопасной, кроме основанной на расположении. В это время Дионисий находился в отсутствии и в Италии ждал флот противников, в убеждении, что никто не придет к нему иначе как с большими войсками; но в этом случае он ошибся. Потому что Дион теми самими, которые были под властью противника, усмирил гордость царскую и овладел всею тою частью Сицилии, которая была под властью Дионисия и равным образом городом Сиракузами, кроме крепости и острова, примыкавшего к городу, и до того довел дело, что тиран согласился заключить мир на следующих условиях: Сицилиею должен был владеть Дион, Италией — Дионисий, а Сиракузами — Аполлократ, которому одному наиболее доверял Дионисий.
6. За такими счастливыми и неожиданными событиями последовала внезапная перемена, и счастие, со свойственною ему переменчивостью, пыталось погубить того, которого не за долго перед тем возвысило. Первое — показало оно свою силу на сыне, о котором упомянул я прежде. Когда Дион привел обратно жену, отданную было другому, и сына хотел вернуть к добродетели от гибельного сластолюбия, родитель получил величайший удар смертью сына. Потом началось несогласие между ним и Гераклидом, который, так как ему Дион не уступал старейшинства, приготовил партию; а он (Гераклид) не менее имел силы у аристократов, начальствуя с их согласия флотом, между тем как Дион заведывал сухопутным войском. Не снес этого равнодушно Дион и привел стих Гомера из второй рапсодии (песни), которого смысл тот, что «общественное дело хорошо идти не может под властью многих». Этим Дион навлек себе большое неудовольствие; полагали, что он обнаруживает желание — забрать всю власть в свои руки. Он же старался — не смягчить это мнение снисхождением, но подавить жестокостью и позаботился умертвить Гераклида, когда он прибыль в Сиракузы.
7. Это событие навело на всех величайший страх; никто не считал себя в безопасности но убиении Гераклида. А Дион, избавившись от соперника, свободнее стал — имущества тех, о которых нерасположении к себе знал, раздавать воинам. Разделив их, так как ежедневно были огромные расходы, скоро стал ощущать недостаток в деньгах и источника откуда брать не было, кроме имущества приятелей. Таким образом Дион, задобрив воинов, вооружил против себя аристократов. Заботою об этих делах сокрушался и не привыкнув к дурной славе, неравнодушно слышал, что о нем другие не хорошо думают, те же самые, которые еще недавно превозносили его до небес. А народ, раздраженный против Диона своеволием воинов, говорил о нем свободно и называл несносным тираном.
8. Видя это, Дион не знал, как успокоить умы, и опасался, чем это окончится. Некто Калликрат, гражданин Афинский, прибывший вместе с ним из Пелопоннеса в Сицилию, человек хитрый и ловкий на обман, безо всякой религии и совести, пришел к Диону, и сказал: что он находится в великой опасности, вследствие нерасположения народа и ненависти воинов, чего он избежать не может иначе, как поручив кому-либо из своих приближенных притвориться ему врагом; если он найдет способного человека, то легко узнает расположение умов всех и уничтожит противников, так как они откроют свой образ мыслей мнимому его врагу. Такой план одобрен, исполнение его взял на себя сам Калликрат, и собственная неосторожность Диона дала против него оружие. На убиение его отыскал Калликрат товарищей, свиделся с его противниками, и придал силу заговору. Дело, которое должно было осуществиться с ведома многих, обнаружилось доносом Аристомахе, сестре Диона и супруге его Арете. В ужасе они явились к тому, за безопасность которого опасались; но он никак не соглашается с тем, будто бы Калликрат имеет против него злой умысел, говоря, что все что делается, совершается по его же наставлению. Женщины тем не менее отводят Калликрата в храм Прозерпины и заставляют дать клятву, что Диону от него (Калликрата) не грозит никакой опасности; но Калликрат не только не удержался вследствие этого религиозного обряда, но счел нужным поспешить — опасаясь, как бы замысел его не открылся, прежде чем он приведет в дело свои попытки.
9. В таких мыслях Калликрат в ближайший праздничный день, когда, удалясь из совета, Дион находился дома и лег отдохнуть в возвышенной спальне, передал участникам своего преступного замысла укрепленные пункты города, дом окружил стражей, у дверей поставил верных людей, которые не должны были отходить. Трирему наполнил вооруженными воинами, передав брату своему Филострату, приказал с нею лавировать по пристани, будто бы для упражнения гребцов, а на самом деле с мыслью, если как-нибудь судьба воспротивится осуществлению его намерений — то чтобы иметь — куда уйти для безопасности. Из числа своих приближенных выбрал он несколько молодых людей из Закинфа, самых смелых и сильных, и поручил им — идти к Диону безоружным, как будто бы они пришли просто с ним повидаться; так как их знали, то и встретили; они, как переступили через порог, заперли двери, бросились на лежавшего на постели и связали. Произошел шум такой, что можно было слышать на дворе. Тут каждому легко было понять — что и прежде не раз мы говорили — как ненавистна власть одного и как жалка жизнь человека, который желает, чтобы его больше боялись, чем любили. Самые стражи Диона, будь они к нему расположены как следует, выломав двери, могли бы спасти его, так как безоружные заговорщики, держа Диона, просили подать им оружие извне. Никто не оказывал помощи Диону, а некто Сиракузанец Лико подал в окно меч, которым Дион и убит.
10. По совершении убийства, когда множество граждан вошло, чтобы посмотреть, несколько человек невинных убито вместо виновных. Быстро разнесся слух о насильственном нападении на Диона и сбежалось много людей, которым не нравилось это злодеяние. Они, увлекаемые ложным подозрением — незаслуживших убивают вместо преступных. Когда смерть Диона обнаружилась, то удивительно переменилось расположение умов народа. Те же, которые называли его при жизни тираном —превозносили его теперь как освободителя отечества, изгнавшего тирана. И вдруг место ненависти заступило такое сожаление, что если бы только могли, кровью своею желали бы искупить его из Ахерунта. А потому ему сделан великолепный вынос, и намять его почтена воздвигнутою на общественный счет в городе гробницею. Кончился Дион на пятидесятом году от роду, спустя четвертый год после возвращения из Пелопоннеса в Сицилию.
Дион сын Гиппарина. Так же называют его Диодор, Плутарх, Суидас и Елиан. Плутарх говорит, что Гиппарин, отец Диона, был у Сиракузцев одним из первых лиц и сначала, когда Дионисий выбран был еще только военачальником, он был ему придан товарищем.
Старший Дионисий имел двух сыновей, Гиппарина и Низея. Гиппарин в 6 году 106 Олимпиады, изгнав из Сиракуз Каллипа, занял отеческий престол и удерживал его в продолжение двух лет. Низей также некоторое время владел Сиракузами после убиения Диона и до возвращения Дионисия Младшего.
Две дочери — Софрозина и Арете. Эти имена значат в переводе с Греческого: первое умеренность, а второе — добродетель. Плутарх ставит в упрек Дионисию, что он не постыдился дать такие имена дочерям, между тем как он умертвил более девяноста тысяч граждан, брата из зависти выдал врагам, мать старуху, которой жить оставалось несколько дней, задушил и сам охарактеризовал свое правление так: тирания (произвол) есть мать всех безобразий и несправедливостей.
Сыну Дионисию; он был сын другой жены Дионисия Старшего и был своей жене братом но отцу, но не по матери. А Диону его жена была племянницею, дочерью сестры. Плутарх рассказывает, что Арета вышла сначала за Теарида, Дионисиева брата, а уже, по смерти его, за Диона. От этой жены имел Дион сына Гиппарина, названного так в честь деда по отцу, имевшего жалкую участь, как читаем у Непота ниже гл. 4 и 6.
Глава 2. Платон пришел в Тарент.
Об этом философе смотри мое подробное исследование о философской деятельности Платона и Сократа, Москва. 1801.
Апулей в книге о догмате Платона, уверяет, что Платона привлекло в Сицилию любопытство исследовать вблизи природу горы Этны и её извержений (Везувий в то время был невиннейшею горою в мире). Плутарх же приписывает безотчетному внутреннему влечению и счастью Сиракузцев.
Ст, большим торжеством принят Платон, но не при Старшем Дионисие, а при Младшем, когда тот, после смерти отца, по убеждению Диона, пригласил Платона в Сиракузы, как находим у самого Платона в письмах 3 и 7.
Дион себя всего отдал Платону. Писатели обыкновенно называют Диона другом Платона.
Дионисий употребил против Платона жестокое насилие. Поводом к этому послужило (как рассказывает Диоген Лаерт в жизнеописании Платона) следующее объяснение между философом и тираном: Платон говорил, что Дионисию следует думать не только о полезном для него и его семейства, но и о добродетели и общем благе. Дионисий обиделся и сказал: «слова твои — безумного или праздношатающегося старика», на что и получил в ответ: «а твои отзываются тираном».— Раздраженный Дионисий хотел было сначала предать смерти смелого философа, но уступая просьбам и представлениям Аристомена и Диона, передал его Лакедемопцу Полиду для продажи.
Глава 3. Историк Филист.
Он без ведома Дионисия Старшего женился на Лептине, жене его брата, за что и был изгнан. Время ссылки проводил он около Адрии. Дионисий Младший, воцарившись после отца, простил Филиста и пригласил его преимущественно под влиянием партии враждебной Диону, как противодействие Платону. Филист, при уме и знаниях, был льстецом и старался согласить тиранию с требованиями честности и справедливости. Он отговорил Дионисия Младшего от намерения возвратить свободу Сиракузцам, представляя ему, что этим он даст ход честолюбию Диона. Тут кстати перехвачено было (действительное ли, подложное ли — неизвестно) письмо Диона к сановникам Карфагенским.
Сделался жесточе.
Опасно Философам иметь дело с тиранами! И Дионисий Младший, по примеру отца, хотел казнить Платона, но от этого его удержал Архитас.
Глава 4. Показывая ему, что он это делает для себя и для него.
Об этом умалчивают другие историки. Платон, в письме 7-м говорит, что Дион был заподозрен в желании присвоить себе верховную власть. Плутарх утверждает, что Диона обвинили в зловредных сношениях с Карфагенянами, владевшими в то время значительною частью Сицилии и жаждавшими приобрести и остальную. Диодор (15) говорит, что Дион, заметив, что Дионисий ищет его гибели, сначала спрятался у друзей, потом с Мегаклом и Гераклидом бежал в Пелопоннес. По словам Плутарха, Дионисий дал приближенным Диона два судна с тем, чтобы они отвезли к нему все его движимое имущество.
Арету, жену Диона, Дионисий Младший против её воли отдал за Тимократа, своего приближенного.
Сына Дионова —Гиппарина старшего; у Диона был еще сын Аретей, а третьего — другая жена его Аристомаха, родила уже по смерти мужа, заключенная в темнице.
Глава 3-я. Гераклид. Плутарх в жизнеописании Диона называет Гераклида человеком буйным, беспокойным, переменчивым, но отлично знавшим военное дело.
Соединенные ненавистью к Дионисию, Гераклид и Дион не замедлили перессориться по достижении власти: надобно полагать, что и тому и другому хотелось быть первым. К тому же в средствах для того они не сходились. Дион был в душе аристократ и опираться хотел он на людей лучших, дав общественному строю полу-Критское, полу Лаконское устройство. А Гераклид был демократ, льстил черни, маня ее равенством всех, разделом земель и другими льготами. При таком различии убеждений вражда у Диона с Гераклидом была неизбежна.
Немногих можно было убедить разделить опасность.
По словам Плутарха из тысячи изгнанников, лишившихся отечества через Дионисия, только 25 записались; по словам Диодора — 30 чел. Впрочем, у Диона были наемные воины, по словам Диодора 1000, по словам Плутарха 800. Много было и волонтеров из существовавшей и в то время партии либералов и философов. Как только Дион пристал к берегами, Сицилии, к нему тотчас же присоединились Агригентипы, Гелоны и другие Сицилийцы, так что у него сейчас же составилось войско по Плутарху из пяти, а по Диодору из 20 тысяч чел. А потом подоспели многие из Итальянских Греков, да и жителей Сиракузанской области, так что при взятии Сиракуз Дион имел уже войско из 50 т. чел.
С двумя транспортными судами.
Такое же количество показывают и Диодор и Плутарх; но последний прибавляет, что их сопровождало еще небольшое судно и две τριαϰοντόρονς (судно о тридцати парах весел). Диодор также говорит, что позади Диона по его приказанию должен был следовать к Сиракузам, Харикл с несколькими триремами и другими транспортными судами.
Не пятьдесят лет беспрерывно существовала тирания Дионисиев, а 48 по Плутарху. Диодор считает также 50, как и Непот.
В это время Дионисий находился в отсутствии. Он был в Италии в Кавлоние, обережение же крепости вверил Тимократу, мужу сестры, а возвратился в Сиракузы в седьмой день после того, как Дион вошел в город (см. Диодора и Плутарха), ждал флот — им начальствовал Филист; он погиб, одни говорят, сам лишил себя жизни, когда судно его досталось в руки неприятелю; другие, что он попал в руки неприятелей и ими убит.
Аполлократ — старший сын Дионисия, которому он, отправляясь бегством в Италию, отдал крепость защищать ее, но она скоро после сдалась Диону.
Глава 6. Общественное дело хорошо идти не может под властью многих.
Стих Гомера в Илиаде второй, песне 205-й, в буквальном переводе значит: «не хорошо господство многих; да будет один повелитель».
Ежедневно были огромные расходы.
На воинов и друзей, которых он дарил щедрее, чем позволяли его средства. А сам он жил скромно и просто, соблюдая большую умеренность во всем, следуя в этом наставлениям Платона. О том, будто бы Дион до того забыл уроки великого философа, что коснулся даже достояния друзей, умалчивают и Плутарх, и Диодор. — Вооружив против себя аристократию, которою держался, Дион, ненавистный черни, не мог просуществовать долго, что и случилось.
Глава 8-я. Калликрат — по словам Плутарха, Диодора, Атенея и др., эта личность носила не это имя, а Каллиппа. — Беспечность Диона при угрожавшей ему опасности, слухи о которой до него доходили, Плутарх объясняет иначе: великий дух Диона страдал, видя неудачу его попыток к добру, общее неудовольствие, при котором приходилось столько же беречься друзей, сколько неприятелей — и потому равнодушный к жизни, не боялся он смерти, а ждал ее, как единственного разумного исхода его неудавшейся деятельности.
Глава 9-я. Праздничный день — то были так называемые Кореи или праздничные дни в честь Прозерпины.
Молодых людей из Закинфа.
Замечательно, что Дион с этого острова отплыл на завоевание Сиракуз. Он находится подле Кефалонии.
Глава 110-я. По словам Плутарха и Диодора, Каллипп не долго пользовался плодами своего злодейства и, в продолжении тринадцати месяцев, господствовал в Сиракузах; но потом убит и будто бы тем же самым мечом, каким Дион.
1. Ификрат, Афинянин, прославился не столько величием совершенных деяний, сколько военною дисциплиною. Он был такой вождь, что не только шел в сравнение с первыми (деятелями) своего поколения, но и из старших возрастом вряд ли кто-либо мог быть ему предпочтен. Много он упражнялся на войне, часто начальствовал над войсками, никогда он по своей вине не вел дела дурно, всегда побеждал благоразумием и такую через него имел силу, что много в военном искусстве частью принес нового, частью улучшил. Он изменил оружие пехоты — а прежде этого полководца были в употреблении огромные щиты, короткие копья и небольшие мечи; он напротив сделал пельту вместо парны, от чего впоследствии пешие воины получили название пельтастов. для того чтобы они были легче в движениях и схватках, меру копья удвоил, мечи сделал длиннее — также род панцирей, и вместо кованых и медных дал холщевые: чем он сделал воинов поворотливее. Уменьшив тяжесть, он придумал вещь легкую и одинаково защищавшую тело.
2. Вел он войну с Фракийцами и Севта, союзника Афинян, восстановил на царство. У Коринфа он начальствовал над войском с такою строгостью, что никогда в Греции не было войск, более опытных и послушных своему вождю, он их до того приучил, что, по данному полководцем сигналу, они, без участия начальника, становились в таком порядке, как будто бы они все были расставлены самым искусным полководцем. Этим войском он нанес решительный удар отряду Лакедемонян, который носил название Моры и был в величайщей славе во всей Греции. Вторично, в туже войну, он обратил в бегство все их войска, каковым делом приобрел себе великую славу. Когда Артаксеркс хотел начать войну с Египетским царем, то он просил у Афинян полководца Ификрата, чтобы сделать его начальником наемного войска, численность которого простиралась до двенадцати тысяч человек. Его он так обучил всей военной дисциплине, что как некогда Римские воины носили название Фабиевых, так Ификратовы (воины) у Греков были в величайшей чести. Он же, отправясь на помощь Лакедемонян, приостановил движение Епамионда. Не ускори он (Ификрат) своим прибытием, Фивяне не прежде бы отошли от Спарты, как взяв ее и истребив пламенем.
3. Он был человек великого духа и тела и с начальническою наружностью, так что первый взгляд на него производил во всех удивление; но относительно труда он был очень слаб и нетерпелив, как сохранил об этом память Феопомп; но прекрасный, и в высшей степени верный, гражданин. Это он обнаружил и в других делах, а в особенности защищая детей Аминта Македонского. Евридика, мать Пердикки и Филиппа, с двумя мальчиками, по смерти Аминта, убежала к Ификрату и защищена его средствами. До старости жил он, пользуясь расположением своих сограждан. Защищаться в уголовном деле — пришлось ему раз в союзническую войну, вместе с Тимофеем, и по суду он оправдан. Он оставил сына Менестея, рожденного от Фракианки, дочери царя Котиса. Когда его спрашивали: кто ему дороже, отец или мать, то он отвечал: «мать». Когда все удивлялись такому ответу: «я так думаю основательно, сказал он, потому что отец, на сколько от него зависело, родил меня Фракийцем, а напротив мать Афинянином».
Небольшое написал Непот жизнеописание Ификрата, но слишком его похвалил. Всегда побеждал благоразумием — выражается о нем Непот. Между тем Ксенофонт, современник Ификрата, говорит, что когда он отправился на помощь Лакедемонянам против Фивян, вел дела частью неосторожно, частью несчастливо, что его виною и неприятели ускользнули и понесены большие потери.
Между нововведениями Ификрата в военном деле Непот пропустил то, что Ификрат изобрел новую обувь для воинов, которая в течении веков носила название Ификратовой. Что касается до полотняных кирас (панцирей), то они были в употреблении еще в древние времена, как о том свидетельствует Гомер II. 529. 530.
Во второй главе рассказаны разные действия Ификрата, но так кратко и спутано, что и понять трудно без помощи других источников. Война, веденная с фраками, случилась четыре года спустя после Коринфской. По возвращении уже от Коринфа, Ификрат с 8-ю судами и 1200 пеших воинов, из коих большая часть находилась под его начальством у Коринфа, послан в Херсонес Фракийский.
Нанес решительный удар медлительности Лакедемонян. — Медлительностью (mora) называлась когорта Лакедемонян; но Эфору и Диодору она состояла из 500 человек, по Каллисфену из 700, а по Полибию из 900. Она, как рассказывает Ксенофонт, не вовсе была уничтожена, но во время сражения и последовавшего за тем бегства, потеряла 250 чел. — Войско, собранное против Египетского царя Акориса, состояло не из 12 тысяч, а из 20, если верить Диодору, по которому 12 тысяч воинов было у Ификрата, когда он отправился на помощь Лакедемонцам против Фивян. Спасение Спарты напрасно приписывается Ификрату, тогда как по согласному историков показанию, честь эта принадлежит Агезилаю, о чем и Непот говорит в жизнеописании последнего. По Диодору н Ксенофонту Ификрат не только не сделал против Епаминонда ничего славного, но даже удалился домой со стыдом.
Глава 5-я. Аминтас от Евридики имел трех сыновей: Александра, Пердикку и Филиппа, отца Великого Александра, и дочь Евриону. Но Александр был старший, Евридика же вверила попечению Ификрата младших и пригласила его к себе на помощь, между тем как он в то время осаждал Амфиполис.
Непот говорит, что Ификрат, обвиненный вместе с Тимофеем, оправдан. Это не совсем верно: обвинены они были Харесом в том, что ни тот ни другой не подавали ему помощи, неоднократно приглашаемые его письмами. Одно обвинение, а участь разная: по словам Непота самого, Тимофей осужден. Почему же оправдан Ификрат? Хотя позднейший писатель Полиэн и рассказывает, будто бы Ификрат, явись на суд с обнаженным мечом и в сопровождении свиты из диких Фракийцев, напугал судей и потому оправдан. Но больше можно поверить Диодору, который утверждает, что и Ификрат и Тимофей оба лишены должностей, и присуждены к значительной денежной пене.
Хабриас, Афинянин; и он считался в числе лучших вождей и совершил много деяний достойных памяти. Но из них особенно ярко бросается в глаза его изобретение в сражении, которое он дал у Фив, когда пришел на помощь Беотийцам. В нем уже уверенного в победе главного вождя Агезилая… обращены им были в бегство ряды наемных воинов; остальной фаланге Хабриас не велел сходить с места, а опустясь на одно колено воинам прикрыться щитами и выставив вперед длинные копья встретить так натиск неприятелей. Видя такую новость, Агезилай не решился идти вперед и отозвав трубою своих, когда они уже набегали. Это до того по всей Греции прославлено молвою, что Хабриас захотел, чтобы ему в этом положении поставили статую, что Афиняне и сделали ему всенародно на общественной площади. Отчего и произошло, что впоследствии атлеты и прочие художники, при постановке статуй, употребляли в дело то положение, которым стяжали победу.
2. Хабриас вел много войн в Европе, как вождь Афинян, в Египте же вел войну сан по себе. Отправясь на помощь Нектанебу, он упрочил ему царство. Тоже сделал в Кипре, но тут Афинянами дан всенародно помощником Евагору и не прежде оттуда ушел, как победив войною весь остров. Из этого дела Афиняне приобрели великую славу. Между тем загорелась война между Египтянами и Персами. Афиняне имели союз с Артаксерксом, Лакедемоняне с Египтянами, от которых большую добычу приобретал царь их Агезилай. Смотря на это Хабриас, ни в чем не уступая Агезилаю, по собственному побуждению отправился к Египтянам на помощь и начальствовал Египетским флотом, а пешими войсками Агезилай.
3. Тогда префекты царя Персидского отправили в Афины послов жаловаться, что Хабриас с Египтянами ведет войну против царя. Афиняне назначили Хабриасу известный день, ранее которого если он не возвратится домой, то, так они ему объявили, они его присудят к смертной казни. Вследствие этого известия он вернулся в Афины, и там пробыл не долее того, сколько было необходимо. Неохотно был он перед глазами своих сограждан, так как он жил роскошно и снисходил себе более, чем нужно для того чтобы избежать зависти народной. Общий порок в великих и свободных гражданских обществах, что зависть есть необходимая сопутница славы и охотно с тех совлекают (часть величия), которых видят выдающимися выше других, и неравнодушно бедняки смотрят на богатство людей состоятельных. А потому Хабриас, на сколько мог только, был большую часть времени в отлучке. Да и не один он охотно отсутствовал из Афин, но почти все великие люди поступали также; на столько считали они себя безопасными от недоброжелательства, на сколько удалялись из виду своих сограждан. А потому Конон жил больше в Кипре, Ификрат во Фракии, Тимофей в Лесбосе, Харес в Сигее. Далеко не походил на них и действиями и словами и Харес, и однако он пользовался в Афинах и могуществом и почетом.
4. Хабриас погиб в союзной войне следующим образом: Афиняне нападали на Хиос. На флоте Хабриас находился частным человеком, хотя и превосходил влиянием всех должностных лиц, и воины взирали более на него, чем на тех, которые начальствовали. Это обстоятельство и ускорило смерть: между тем как он (Хабриас) первый старается войти в пристань и приказывает кормчему туда направить судно, сам себе причиняет гибель. Он туда проник, но прочие за ним не последовали. Вследствие чего окруженный сбежавшимися неприятелями, когда он очень храбро отбивался, корабль, пораженный обшитым медью носом неприятельского, начал тонуть. Он мог еще уйти, если бы бросился в море, так как возле находился флот Афинян, который принял бы плывущих, но он предпочел погибнуть, чем, бросив оружие, оставить корабль, который его вез. Прочие не захотели так поступит, и вплавь достигли безопасного места. Но он, считая честную смерть выше позорной жизни, сражаясь с неприятелями, убит их стрелами.
Весьма краткое жизнеописание Хабриаса, представляя из влечение из Феопомпа, не только не заключает ничего нового, но самое важное деяние Хабриаса — первая после Пелопоннеской войны победа Афинян у Наксоса против Поллиса Лакедемонского, в четвертом году 100 Олимпиады — совершенно опущено, хотя Демосфен ставит ее в честь Хабриасу столько же, сколько Марафонскую — Мильтиаду, Саламинскую — Фемистоклу, Тимофею — завоевание Корциры, Ификрату — истребление Лакедемонской когорты, называемой мора.
В главе второй события изложены не в порядке и очень перемешаны. Два раза Хабриас по собственному побуждению оказывал помощь Египетским царям: первое, в четвертом году сотой Олимпиады, Акорису против Персов; в это время Афиняне, по доносу и жалобе Фарнабаза, отозвали Хабриаса и послали Ификрата на помощь Фарнабазу (Диодор XV. 29). — Пятнадцать лет после того, Хабриас возвратился в Египет, приглашенный царем Тахом действовать против Артаксеркса и тут начальствовал флотом, а сухопутными силами Лакедемонский царь Агезилай. Между тем, как Тахос стоял лагерем в Финикии, Нектанеб, его брат, похитил царский престол с помощью Агезилая. Утвердив за Нектанебом власть. Лакедемонский царь вернулся домой, осыпанный весьма щедрыми подарками. Между тем у Непота прежде упоминается об утверждении на царстве Египетском Нектанеба, а уже потом о походе в Кипр, случившемся в первом году 98 Олимпиады, или 26 лет ранее помощи, оказанной Нектанебу. — О том, что Хабриас был посылан в Кипр на помощь Евагору, упоминают Ксенофонт, Гелл. 6. 1. 10, и Лизиас, за имущество Аристоф. гл. 6. Война с Артаксерксом окончена на том условии, что Евагор удержал власть над одним Саламином и должен был платить ежегодную дань (Диодор XV. 9). Непот, выражаясь о покорении всего острова, по-видимому смешивает тут событие, случившееся во 2 год 107 Олимпиады, когда Афиняне Фокион и Евагор, сын старшего Евагора, с Персидским войском покорили Кипр (Диодор XVI. 42. 46).
К четвертому году сотой Олимпиады относится то, что Непот говорит о новой выдумке Хабриаса в военном деле против Агезилая.
1. Тимофей, сын Конона, Афинянин; наследованную от отца, славу он приумножал многими добрыми качествами. Он был красноречив, деятелен, трудолюбив, опытен и в военном деле, и не менее в управлении государством. Много его славных деяний, но вот наиболее заслужившие известность: он покорил войною Олинтиев и Внзантиев, взял Самос. В прежнюю войну Афиняне потратили на его завоевание тысячу двести талантов, а теперь Тимфей возвратил его народу безо всяких общественных издержек. Против Котиса он вел войну, и внес в общественное казнохранилище тысячу двести талантов добычи, от него взятой. Кизик освободил от осады. Отправился на помощь Ариобарзану вместе с Агезилаем. Между тем как Лаконец принял от него счетные деньги, он предпочел сделать приумножение согражданам своим землями и городами, чем взять то, чего часть мог он отнесть домой, а потому он принял от него Критоту и Сест.
2. Он же, начальствуя над флотом, оплыл кругом Пелопоннес и опустошив Лаконику, флот Лакедемонян обратил в бегство, Корциру подчинил власти Афинян, и присоединил к их союзу Епиротов, Атаманов, Хаонов и все те народы, которые примыкают к тому морю. Когда это случилось, то Лакедемоняне оставили продолжительное состязание, и добровольно уступили Афинянам первенство власти на море, и мир установили на тех условиях, чтобы Афиняне были вождями на море. Эта победа доставила Афинянам такую радость, что тогда в первый раз публично устроен жертвенник общественного мира, и этому божеству установлено ложе (pulvinar). В увековечение памяти этого достохвального события, Тимофею публично поставили статую на общественной площади. Эта честь ему одному до этого времени досталась, что народ, поставив статую отцу, дал ее и сыну. Поставленная подле, недавняя статуя сына обновила старую память отца.
3. Когда он был уже очень стар и перестал занимать общественные должности, Афинян вдруг со всех сторон начали теснить войною. Изменил Самос, отпал Геллеспонт, Филипп Македонянин, уже в то время сильный, многого добивался. Ему противопоставлен Харес, хотя и недостаточно полагали в нем защиты. Сделан претором Менестей, сын Ификрата, зять Тимофея и определено — его послать на войну. Приданы ему на совет двое, отличавшиеся опытностью и мудростью, для того чтобы он пользовался их советом — отец и тесть, которые имели такой сильный вес, что в великой надежде были относительно возможности возвратить утраченное. Когда они отправились в Самос и Харес, узнав об их прибытии, туда же отправился с войсками, как бы не показалось что-либо совершенным в его отсутствие, случилось, что когда приближались к острову, поднялась сильная буря. Оба старых вождя, находя полезным от неё уклониться, флот свой задержали, но Хабриас, по своей самонадеянности, не уступил влиянию старших летами, и так как бы в его руках находилось счастие, он прибыл куда направлял движение и послал гонца к Тимофею и Ификрату, чтобы они туда же следовали. Оттуда, неудачно поведя дело, утратив очень много судов, удалился туда, откуда выступил и отправил гласно в Афины письмо о том, что ему очень легко было бы взять Самос, если бы он не был покинут Тимофеем и Ификратом. За это дело их позвали к суду. Народ горячий, подозрительный, легко подвижный, враждебный, завистливый даже к могуществу отозвал домой. Обвинен в измене: по суду признан виновным Тимофей, и штраф его оценен во сто талантов. Он. вынужденный ненавистью неблагодарного гражданства (общества) удалился в Халкиду.
4. После смерти его народ раскаялся в своем приговоре, убавил штраф на десять частей и приказал сыну Тимофея, Конону употребить десять талантов — для поправки некоторой части стены. При этом замечено разнообразие счастия. Те же самые стены, которые дед Конон возобновил насчет добычи врагов отечества, внук вынужден их же поправить с великим бесславием семейства из своего частного достояния. Умеренной и мудрой жизни Тимофея могли бы мы представить весьма многие доказательства, но будем довольны одним и из него легко можно догадаться — как он был дорог своим. Когда он в Афинах, еще в очень ранней молодости, защищал одно судебное дело, не только друзья и частные люди, его гости, стеклись его защищать, но даже в том числе Язон, тиран Фессалии, в то время самый могущественный. Он, считая себя в отечестве недостаточно безопасным без телохранителей, в Афины пришел безо всякого прикрытия и так высоко ценил своего гостя, что предпочел подвергнуть жизнь свою опасности, чем оставить Тимофея, когда дело шло о его доброй славе. Впрочем, против него Тимофей впоследствии по приказанию народа вел войну, считая священнее права отечества, чем гостеприимства.
Это было последнее поколение полководцев Афинских, Ификрата, Хабрия, Тимофея и после их кончины не было в том городе вождя достойного памяти. Теперь приступаю к человеку в высшей степени храброму и благородному изо всех варваров, за исключением двух Карфагенян — Амилькара и Аннибала. О нем мы здесь подробнее поговорим, так как и весьма многие его действия не так известны и то, что ему счастливо удалось, незначительностью войск, но умом, которым он всех тогда превосходил, условлено было. Если не будут объяснены побудительные причины этого, то дело обнаружиться само по себе не может.
Деяния Т., совершенные им на море и сухом пути, Непот излагает отдельно, и через это несколько путает хронологический порядок событий. Корциру покорил и флот. Лакедемонский разбил у Левкада в 1 году 101 Олимпиады (Диодор XV. 36), Кизик освободил от осады во 104 году Олимпиады (Диодор XV. 81). О нападении Тимофея на Самос, говорит и Плутарх в жизни Пелопида во второй главе. Прежде отправился он на помощь Ариобарзану, но видя, что тот изменил царю, двинулся к Самосу, но не взять его, а напротив освободить от царского гарнизона — Олинф покорил Тимофей при помощи Македонян (Дем. Олинф. II).
О Левкадской победе суждение Ксенофонта — он ее называет по имени города Ализия — менее восторженно, чем Непота. Тимофей превосходил Лакедемонян числом судов, да и Никомах, вождь Спартанский, вскоре после сражения при Ализии, предлагал Тимофею битву, от которой тот уклонился, и вследствие этого поставил трофей. Да и Лакедемоняне не только не признавали себя окончательно побежденными, но и напали на Корциру: и в эту войну Тимофей даже удален от должности, и на его место назначен Ификрат (Ксенофонт, Гелл. V. 4. 66 и др. м.). Демосфен же, по-видимому подтверждает слова Непота, говоря, что Афинянам принадлежало первенство в Греции в течении 73 лет (т. е. от смерти Аристида до конца Пелопоннесской войны или от 4 г. 75 Олимпиады до 1-го 94-й), а Лакедемонянам 29 лет (от 1 года 94 Олимпиады до 2-го 101-й); между тем сражение при Левкаде случилось в 1 году 101 Олимпиады. Диодор (XV. 38) говорит под 2 годом 101 Олимпиады, что между Греками, за исключением Фивян, при посредстве Артаксеркса, заключен мир, по которому за Лакедемонянами признано старейшинство на сухом пути, а за Афинянами на море. — Плутарх говорит в жизнеописании Агезилая, что мир заключен в Лакедемоне, куда собрались уполномоченные всех народов Греции кроме Фивян, только за 20 дней до сражения при Левктрах (оно случилось во втором году 102 Олимпиады). Итак не столько сражение при Левкаде, случившееся пятью годами ранее, сколько другие многие потери на море и на сухом пути, в особенности свежее поражение у Тегиры в Беотии были причиною, что Лакедемоняне прекратили борьбу, становившуюся им не под силу. — Впадает в заблуждение Непот, говоря, что при этом случае в первый раз поставлен жертвенник миру; но это случилось гораздо ранее, а именно после победы, одержанной при Евримедонде (Олимп. 773) и знаменитого мира с Персами (Плут. Ким. 13). Относительно войны с союзниками, если верить Диодору (ХѴ'1. 21) не все так было, как описывает Непот. Первое — не Самос изменил, а Хиосцы, Родосцы, Коосцы и Византийцы объявили войну Афинянам и осадили Самос. Потом Тимофей не переставал нести должность, но вместе с Ификратом и Харесом, начальствовал над флотом, и после поражения должен был оправдываться за одно с Ификратом. Наконец они — не Самос хотели взять, но имели в виду осадить Византию и тут в Геллеспонте, Харес по случаю бури и противодействия товарищей, вел дело дурно. — Менестей против Македонян послан с сотнею судов к Тенедосу (Демосф. о мире Алекс.).
Тимофей - был сын Конона (жизнеописание которого изложено Непотом выше в § 9-м) и одной Фракийской женщины прежде публичной, но впоследствии примерного целомудрия и скромности. Атеней рассказывает, что когда раз Тимофею ставили в упрек прежний промысел его матери, то он отвечал: «а все таки я ей обязан тем, что я сын Конона».
Ариобарзан — сатрап царя Персидского в Лидии, по смерти Митридата занявший царство Понта. О нем упоминается еще в жизнеописании Датама.
Критоте и Сестос —города на Геллеспонте, в Херсонесе Таврическом. Сестос находился насупротив Абидоса.
Атаманы — народ, соседственный с Акарнаниею и Епиром.
Глава 3-я. Самос — остров покорен под власть Афинян Периклом.
Язон — он был повелителем города Фер в Фессалии; о нем упоминается у Диодора 15 и 16 и у других писателей; избранный народом и человек нежестокий — он, впрочем, царствовал не долго и был убит своими подданными.
1. У Датама отец был Камизар, родом Кариец и мать Сцитисса; сначала Датам находился в числе воинов, бывших при Артаксернсе, которые оберегали царский дворец. Отец его Камизар, как человек сильный телом, деятельный на войне, доказал царю во многих случаях свою верную службу и получил от него (в управление) провинцию — часть Киликии подле Каппадокии, в которой живут Левносиры. Датам, исполняя обязанности военной службы, сначала открыл — каков он есть — на войне, которую царь вел против Кадузиев. Тут он, убив много тысяч царских воинов, принес большую пользу. А потому и случилось, что как в этой войне пал Камизар, то отцовскую провинцию ему передали.
2. Равную же доблесть обнаружил он впоследствии, когда Автофродат, по приказанию царя, преследовал войною тех, которые изменили. При его содействии неприятель, уже входивший в лагерь, обращен в бегство и остальное войско царя сохранено. Вследствие этого события ему стали поручать дела, более важные. В это время был Туис, династ Пафлагонии, древнего рода, происходивший от того Пилемена, о котором Гомер утверждает, что он в Троянскую войну убит Патроклом. Тот (Туис) не был покорен царскому повелению. А по этой причине царь положил его преследовать войною, и в главе этого дела поставил Датама, родственника Пафлагона; они были рождены от брата и сестры. По этой причине Датам сначала хотел сделать опыт, нельзя ли, не употребляя в дело оружия, родственника возвратить к его обязанностям; тогда он к нему прибыл без конвоя, не опасаясь никакого коварного замысла от друга и чуть-чуть не погиб, так как Туис хотел его тайно убить. С Датамом была мать, тетка Пафлагона: она узнала о том, что замышляли исполнить и предупредила сына; он бегством избежал опасности и объявил войну Туису. В ней оставленный Ариобарзаном, префектом Лидии, Ионии и всей Фригии, тем не менее упорствовал, и взял Туиса живым с женою и детьми.
3. Он постарался, чтобы молва об этом событии не прежде достигла царя, как он сам. А потому никто не знал, как он прибыл туда, где находился царь, и на другой день Туиса, человека очень высокого ростом и страшного лицом — так как он был черен и имел длинные волосы на голове и бороде — одел в лучшее платье, какое обыкновенно носят сатрапы царские, украсил еще ожерельем, золотыми браслетами и прочим царским убранством. А сам, накинув на себя деревенский двойной плащ и в грубой тунике, имея на голове охотничий шлем, в правой руке посох, в левой ремень, гнал перед собою связанного Туиса, как будто бы он вел захваченного дикого зверя. Когда все обратили внимание вследствие новости убранства и неведомой наружности, и по этой причине сделалось большое стечение, кто-то нашелся узнавший Туиса и известивший об этом царя. Сначала он не поверил и послал разузнать Фарнабаза, от которого когда он узнал о подвиге Датама, тотчас велел его допустить и остался очень доволен, как самим событием, так и его обстановкою, а в особенности тем, что столь известный царь попал во власть его неожиданно. А потому Датама, одарив щедро, отправил к войску, тогда собиравшемуся под предводительством Фарнабаза и Тивфраста на войну Египетскую, и приказал ему (Датаму) иметь с ними одинаковую власть. А впоследствии, когда царь отозвал Фарнабаза, ему (Датаму) вверено главное начальство.
4. Когда он с величайшим старанием собирал войско и готовился отправиться в Египет, вдруг от царя прислано ему письмо (с повелением) напасть на Асписа, который владел Катаониею. Народ этот живет повыше Киликии, и пограничен Каппадокии. Аспис, занимая сторону лесистую и укрепленную замками, не только не повиновался царскому повелению, но и вредил соседним странам и похищал то, — что везли к царю. Датам, хотя находился в далеком расстоянии от этих стран и был отвлечен от более важных дел, однако счел за нужное оказать послушание воле царской. А потому он с немногими, но храбрыми, людьми сел на корабль в убеждении — так и случилось — что он легче неосторожного подавит небольшим отрядом, чем, дав ему возможность изготовиться, каким угодно значительным войском. Занесенный в Киликию, он вышел (на берег), и совершая путь день и ночь, прошел Тавр и прибыл туда куда хотел. Разыскивает в каких местах находится Аспис; узнает, что не в дальнем расстоянии и что он отправился на охоту. Пока его ожидают, он узнает причину прибытия Датама. Аспис готовит к сопротивлению Писидов с теми, которые при нем находились. Датам, услыхав это, взялся за оружие и приказал следовать своим, а сам, пришпорив коня, бросился к неприятелю. Увидав его издали скачущим к нему, Аспис испугался и оставив мысль о сопротивлении, покорился. Датам поручил Митридаду отвести к царю Асписа связанного.
5. Пока это происходило, Артаксеркс, припомнив от какой (сколь важной) войны отослал главного вождя к незначительному делу, упрекнул сам себя и отправил гонца к войску Ацена, полагая, что Датам еще не уехал, с приказанием — не уходить от войска. Он прежде нежели достиг, места своего назначения, встретил на дороге ведших Асписа. Такою быстротою Датам приобрел великое расположение царя, но не меньшую навлек на себя зависть придворных, видевших, что его одного ставят выше их всех. Вследствие этого они согласились все подавить его. Пандатес, сберегатель царской казны, приятель Датама, послал к нему на письме, давая знать, что он будет в великой опасности, если, под его начальством, случится в Египте какая-либо неудача, потому что обыкновение царей таково, что неудачи приписывают они людям, а удачи своему счастию, чрез что и бывает, что они легко решаются губить тех, о которых имеют известие, что под их начальством дурно идут дела; а он, Датам, потому будет в большей опасности, что имеет величайшими неприятелями тех, кого царь наиболее слушает. Познакомившись с содержащем этого письма, когда Ацен уже пришел к войску — Датам, зная, что это написана правда, положил отпасть от царя. Впрочем оп не сделал ничего недостойного его верности; он Мандрокла Магнета назначил начальником войска, а сам с своими удалился в Каппадокию и занял смежную с нею Пафлагонию, скрывая еще свои истинные чувства в отношении к царю. Тайно он с Ариобарзаном заключил дружественный союз, собрал отряд, а укрепленные города передал сбережению своих.
6. Но, по случаю зимнего времени, все это шло не так удачно; он услыхал, что Писиды готовят кой-какие войска против него,- он послал туда сына Арсидея с войском; молодой человек пал в сражении. Отправляется туда отец с не так большим отрядом, скрывая какой удар получил и желая достигнуть неприятеля прежде, чем дойдет до его воинов слух о неудачном деле, как бы воины, узнав смерть сына, не упали духом. Он прибыл куда намеревался и в таком месте поставил лагерь, что не мог быть ни обойден множеством противников, ни иметь препятствия к тому, чтобы во всякое время быть готовому к сражению. С ним был Метробарзан, тесть его, начальник всадников. Он, отчаявшись в положении дел зятя, перешел к неприятелю. Услыхав это, Датам понял, что если только проникнет слух в народ, что он оставлен человеком столь близким, то и прочие последуют его примеру. А потому он распустил слух, что Метробарзан, по его (Датама) приказанию, отправился как перебежчик, чтобы легче у неприятеля отнять возможность отступления; а потому не следует его одного оставлять и необходимо всем тотчас же следовать; что если они сделают с усердием, то неприятели не будут в состоянии сопротивляться и будут избиты и внутри вала и снаружи. Когда дело это одобрено, он вывел войско и преследовал Метробарзана, который только что достиг неприятеля. Датам, приказал наступать вперед со значками. Писиды, пораженные новым обстоятельством, введены в предположение, что перебежчики поступили коварно и с умыслом, чтобы будучи принятыми, причинить большее бедствие: на первых на них напали. Те (перебежчики,) не зная, почему это и как действовать, вынуждены сражаться с теми, к которым перешли и стоять за тех кого оставили, так как ни те, ни другие их не щадили, то они скоро истреблены. Остальных Писидов сопротивлявшихся Датам атаковал, первым натиском прогнал, бегущих преследовал, многих умертвил, лагерь неприятельский взял. Таким планом он и изменников поразил, и неприятелей обратил в бегство, и то, что было придумано к его гибели, употребил к спасению. Нигде не читали мы о действии полководца, лучше придуманном и быстрее исполненном.
7. И от такого человека Сизинас, старший сын, отпал, перешел к царю и донес об измене отца. Взволнованный этим известием, Артаксеркс, понимая, что ему приходится иметь дело с человеком храбрым и ловким, который обдумав действовал смело, а обыкновенно ни за что не брался не обдумав, отправил в Каппадокию Автофродата. Для того чтобы он не мог проникнуть ущелье, в котором находятся ворота в Каппадокию, Датам постарался упредить заняв вперед, но так поспешно не мог собрать войска; вынужденный отказаться от этого предположения, он с собранным им отрядом избрал такое место, что не мог быть обойден неприятелем, и противник не мог пройти мимо без того, чтобы не быть подавленным в неудобной местности, и если бы он захотел дать сражение, то многочисленность неприятеля не много могла бы повредить его малочисленному войску.
8. Хотя Автофродат это видел, однако решился лучше дать сражение, чем с такими войсками бежать, или так долго оставаться на одном месте. Он имел конницы варваров двадцать, пеших воинов сто тысяч, которых они называют Кардаками, и того же рода три тысячи пращников; кроме того Каппадоков восемь тысяч, Армян десять тысяч, Пафлагонов пять тысяч, Фригов десять тысяч, Лидов пять тысяч, Аспендиев и Писидов около трех тысяч, Киликов две тысячи, Кантиан столько же, из Греции наемных три тысячи, легковооруженных огромное количество. Против этих войск вся надежда Датама заключалась в нем самом и свойстве местности. Он не имел у себя и двадцатой части воинов (сравнительно с силами неприятельскими). В надежде на них, он сразился, истребил многие тысячи противников, а из его войска пало не более тысячи людей. По этой причине на другой день, он поставил трофей в том месте, где накануне было сражение. Когда он отсюда снял лагерь, и постоянно с меньшими силами выходил победителем изо всех сражений, так как он никогда не сражался иначе, как замкнув противников в тесном месте, что часто удавалось человеку, хорошо знакомому с местностью и весьма хитрому в соображениях. Автофродат, видя, что война длится к большему урону царя, чем противников, склонял к миру и дружбе, чтобы он помирился с царем. Хотя Датам полагал, что мир не будет прочен, однако принял условие и сказал, что отправит к Артаксерксу послов. Таким образом война, которую царь предпринял против Датама, улеглась; Автофродат удалился во Фригию.
9. Царь питал непримиримую ненависть к Датаму и, видя, что его невозможно подавить войною, положил убить из засады; но он избег не раз. Таким образом ему дано было знать, что некоторые из числа его друзей, замышляют против него ковы. Так как донос об этом сделали неприятели, то он счел за лучшее и не верить, и не оставить без внимания, а захотел испытать — справедливо ли или ложно ему донесено; потому он отправился по пути, на котором, как говорили, устроена будет (засада); он выбрал похожего на себя ростом и сложением и дал ему свое платье, приказав идти по тому месту, по которому обыкновенно ходил; а сам в убранстве и одежде воинской отправился в числе телохранителей. Заговорщики, когда войско достигло того места, введенные в заблуждение порядком и одеждою, сделали нападение на того, который был подставлен. Датам же сказал заранее тем, с которыми совершал путь, чтобы они готовы были делать то, что увидят его делающим; а сам, увидав бегущих заговорщиков, бросил в них дротик. Так как и все прочие последовали его примеру, то заговорщики, прежде чем дошли до того, на кого хотели напасть, упали пронзенные.
10. Впрочем такой хитрый человек сделался наконец жертвою коварства Митридата, Ариобарзанова сына; тот обещался царю, что убьет его, если только дозволит ему делать все, что он ни вздумает и безнаказанно, в чем царь и уверил его, дав ему по обычаю Персов правую руку. Получив такое удостоверение от царя, он собирает войска и заочно вступает в дружественный союз с Датамом, провинции царя опустошает, укрепления берет, огромную добычу захватывает, часть которой разделяет своим, а часть посылает к Датаму; равным образом он передает ему очень многие крепостцы. Долго так поступая, убедил он этого человека в том, что предпринял против царя бесконечную войну, тем более что он, дабы не возбудить в нем подозрения в коварстве, не просил у него свидания и не старался прийти к нему на глаза. Таким образом заочно исполнял обязанности дружбы, показывая, что не взаимными услугами, но общею ненавистью, которую они питали к царю, по-видимому они были связаны.
10. Когда он счел, что достаточно приобрел доверенности, известил Датама, что время приготовить большие войска и начать войну с самим царем, и об этом предмете, если ему заблагорассудится, в какое место хочет он прийти на свидание. Когда одобрено было дело, то назначено время переговоров и место, в котором свидеться. Сюда прибыл Митридат с одним человеком, к которому имел наиболее доверия, за несколько дней, и во многим местах отдельно зарыл мечи, и эти места тщательно заметил; а в самый день переговоров и те и другие прислали осмотреть место о подробно все обследовать; потом они сошлись сами. Здесь, когда они несколько времени вели переговоры, разошлись в разные стороны и Датам находился уже далеко, Митридат, прежде чем прийти к своим, чтобы не возбудить подозрения, вернулся в тоже место и сел там, где было положено оружие для того будто бы, чтобы отдохнуть от усталости, а Датама вернул назад под предлогом, будто бы он забыл ему сказать что-то при свидании. Между тем спрятанное оружие вытащил и обнажив прикрыл платьем, а Датаму, когда он пришел, сказал, что когда тот уходил, он заметил одно место, находившееся в виду, удобное для постановки лагеря. Когда он ему стал показывать пальцем, а тот смотрел туда он сзади пронзил его мечем и убил прежде, чем кто-либо мог ему поспешить на помощь; таким образом этот человек, через ум, но не через коварство овладевший многими, сделался жертвою притворной дружбы.
О Датаме, кроме Непота, упоминается у немногих писателей, а именно у Диодора Сицилийского 15, Полиена 7, Фронтина 2. 7. 9.
Глава 2. Тут Непот будто бы из Гомера говорит, что Пилемен в Троянскую войну убит Патроклом, но в действительности знаменитый рапсод (Илиада V. 576) приписывает убиение Пилимена — Менелаю, а Патрокл убил Пирехма, предводителя Пеонов, народа Македонского. Конечно, такая ошибка Непота весьма понятна и извинительна. Еще в двух местах жизнеописания Датамова находим некоторое несогласие с Диодором. Непот говорит, гл. 2, что Автофрадат, сатрап Лидии, получил приказание от Артаксеркса преследовать войною изменников, и в этом деле имел себе верным помощником Датама; а Диодор — XV. 90, — утверждает, что Автофрадат был именно из числа изменивших. Трудно решить — кто прав: Диодор или Непот; впрочем, может быть и Диодор ошибся и принял Автофрадата за Артабаза, а тот с огромным войском Персов напал на Каппадокию и сразился с Датамом, которого зять Митробарзан перешел к неприятелю, о чем и Непот говорит в главе 6-й.
Глава 6. По словам Непота, Писиды (Диодор их приводит в числе возмутившихся) первые за царя приготовили войска против Датама, а в главе 7-й царь, узнав от сына Датамова об измене отца, послал Автофрадата в Каппадокию. В этом случае Фронтон основательно уверяет, что Датам сражался против Автофрадата, но с Диодором впал в одно и то же заблуждение, будто бы первый был верным, а этот последний бунтовщиком, и дело о перебежчиках не совсем основательно относит сюда. Он так пишет: «Датам, вождь Персов против Автофрадата в Каппадокии, узнав, что часть его всадников перебежала, приказал всем прочим идти вместе с собою и нагнав, похвалил перебежчиков за то, что они его так усердно опередили. — От стыда перебежчиками овладело раскаяние и они переменили свое намерение». Непот же все расположил в порядке на три части: сначала Датам последовал за предводителем Персов Автофрадатом, потом отпал от царя и в войне против Писидов он своим разумным образом действия привлек на свою сторону перебежчиков и наконец сразился с Автофрадатом. Датам, по словам Непота, ни на кого не действовал коварством, но Полиэн, VII, 21, припоминает, будто бы он напал на Синон, отдавшийся ему на слово; но и то можно сказать, что Непот говорит о людях, а не о городах.
Глава 8-я. Кардаки — род воинов у Персов. Страбон производит от слова ϰάρδα и говорит, что это означает людей воинственных; а Гезихий от народа или места.
Аспендии — народ Памфилин от главного города Аспенда, находившегося на реке Евримедонте.
Каптианы — народ неизвестный географам.
1. Епаминонд, сын Полимна, Фивянин. Прежде нежели будем писать о нем, нам-кажется необходимым предупредить наших читателей, чтобы они чужие нравы не сравнивали со своими, и то, что для них пустое, не считали таким же у других. Так мы знаем, что по нашим правам музыка не соответствует личности государственного человека, а танцевать считается даже пороком, между тем как все это Греки считают хорошим и достойным похвалы. А так как мы хотим изобразить здесь очерк жизни и привычек Епаминонда, то по видимому мы не должны пропускать ничего, чтобы относилось к объяснению их. А потому скажем прежде о его роде, потом каким наукам и от кого научен, далее о нравах и способностях ума, и если другое что окажется достойным памяти, а наконец о деяниях, которые большая часть предпочитает всем добродетелям.
2. И так он (Епаминонд) родился от отца, о котором мы упомянули, честного рода; бедным остался он еще от предков, обучен же так, как из Фивян никто более. Играть на гитаре и петь под звук струн научился он у Дионисия, который между музыкантами пользовался славою не меньше Дамона или Лампрона, имена коих очень известны; петь на Флейте у Олимпиодора, плясать у Каллифрона. Преподавателем философии имел он Лизия Тарентинца, Пифагорейца. Ему был так предан, что, находясь в ранней молодости, сурового и строгого старика предпочитал всем своим сверстникам в приязни, и не прежде отпустил его от себя, когда он в науке настолько опередил своих соучастников, что легко можно было понять, что подобным же образом он превзойдет всех в прочих искусствах. Все это по нашим обычаям пустое и скорее заслуживает презрения, а в Греции, и особенно в то время, ставилось в великую похвалу. Когда же он достиг лет юности и начал заниматься гимнастическими упражнениями, то не столько заботился он о большой силе, сколько о быстроте. Он полагал, что первая —-нужна в дело атлетам, а вторая полезна на войне; потому то он много упражнялся в бегании и борьбе с тою целью, чтобы он мог стоя обнять и одолеть; а наиболее усилий тратил он, изучая упражнение оружием.
3. С этою твердостью тела соединялись еще большие качества души; он был скромен, благоразумен, важен, разумно пользовался временем, опытный на войне, сильный рукою, великого духа, до того любил истину, что и в шутку не лгал; воздержен, кроток, терпелив удивительным образом; не только народа, но и друзей перенося обиды, в особенности умел скрыть то, что ему было вверено, а это иногда приносит пользы не менее, как и говорить красно, охотник слушать, полагая, что таким образом всего легче выучиться. А потому когда он приходил в кружок, в котором или спорили о деле общественном или была речь о философии, никогда он не уходил оттуда прежде, как доведен был до конца разговор. Бедность он переносил до того легко, что от ведения общественных дел не приобрел ничего кроме славы, да и не пользовался средствами друзей для собственной поддержки. Верностью в облегчении участи других он нередко так пользовался, что можно было подумать, как будто у него с друзьями все было общее. Когда из его сограждан кто-либо попадал во власть неприятелей, или невеста, дочь его приятеля, по бедности не могла выйти за муж, он собирал совет приятелей и назначал сколько кто должен был дать по своим средствам. Когда он эту сумму составлял, то (прежде принятия денег) приводил того, кто просил, к тем, которые давали и заставлял платить самому для того, чтобы тот, до которого это дело касалось, знал сам сколько кому был должен.
4. Относительно воздержания Епаминонд имел искушение от Диомедонта из Кизика; он по просьбе царя Артаксеркса, предпринял — Епаминонда подкупить деньгами, и с большим количеством золота прибыл в Фивы, где пятью талантами убедил молодого человека Мицита, которого в то время Епаминонд сильно любил — действовать с собою за одно. Мицит пришел к Епаминонду и обнаружил ему причину прихода Диомедонта; он, призвав его, сказал: «в деньгах ни в каком случае нет нужды; если царь желает того, что полезно для Фивян, то я готов сделать то и даром; если же противного, то не имеет он достаточно золота и серебра, потому что богатства всего земного шара не хочу принять за любовь к отечеству. Тебе, что ты меня, не зная, - испытывал и считал себе подобным, не удивляюсь и тебе прощаю, но уйди поскорее, как бы не испортил ты других, если меня не был в состоянии; а ты, Мицит, возврати ему серебро, если же ты этого немедленно не сделаешь, то я тебя передам властям». Когда Диомедонт просил его о том, чтобы ему дозволено было уйти с безопасностью и унести все то, что он с собою принес, то Епаминонд ему сказал: «это я сделаю и не для тебя, а для меня, чтобы в случае похищения твоих денег, не сказал бы кто-нибудь, что мне силою досталось то, что, когда мне предлагали, я не захотел принять». Когда он у него спрашивал — куда он хочет, чтобы его отвели и он указал на Афины, дал прикрытие для безопасной его туда доставки. И этим не удовольствовался Епаминонд, но, через посредство Афинянина Хабриаса, о котором мы говорили выше, сделал так, что не претерпев никакого насилия, Диомедонт сел на судно. Это будет достаточным доказательством воздержания. Могли бы мы привести гораздо более, но необходимо знать меру, потому что мы положили в одно это сочинение включить жизнеописания весьма многих замечательных людей, которых отдельно деяния весьма многие писатели до нас изложили в нескольких тысячах стихов.
5. Он был и красноречив, так что никто из Фивян не равнялся с ним на даре слова; не менее отличался он и удачною краткостью ответов, как и умением украсить и длинную речь. Он имел порицателем некоего Менеклида, тоже Фивянина, противника его (Епаминонда) в управлении общественными делами, довольно опытного в объяснениях, на сколько по крайней мере можно ждать от Фивянина, так как этот народ вообще отличается более силами тела, чем ума. Он, видя, что Епаминонд особенно блистает военным искусством, обыкновенно увещевал Фивян предпочитать войне мир, для того, чтобы не было нужды в деятельности этого полководца. Тот ему сказал на это: «обманываешь ты своих сограждан, отзывая их от войны, под именем покоя готовишь ты им рабство, потому что войною приобретается мир; таким образом желающие пользоваться им прочным, должны быть опытными в военном деле. Вследствие этого, если вы хотите стоять во главе Греции, то надобно вам более пользоваться лагерем, чем палестрою». — Когда тот же Менеклид упрекал его в том, что он не имел детей и не брал жены, а в особенности в дерзости, с какою он говорил, будто бы сравнялся в военной славе с Агамемноном, то Епаминонд на это отвечал: «Менеклид, перестань меня упрекать относительно жены: в этом деле менее всего захотел бы я пользоваться твоим советом (Менеклида подозревали в том, что он несчастлив женою). Ошибаешься же, если ты думаешь, что я соперничаю с Агамемноном; он с силами всей Греции, едва в течении десяти лет взял один город, а я напротив одним нашим городом, и в один день, освободил Грецию, обратив в бегство Лакедемонян».
6. Когда он же прибыл на сейма Аркадов с просьбою — заключить союз с Фивянами и Аргивцами, и напротив Каллистрат, посол Афинян, в то время превосходивший всех красноречием, настаивал, чтобы они лучше предпочли дружбу Афинян, и в речи своей много нападал на Фивян и Аргивцев. Он предлагал Аркадам обратить внимание на то, каких и тот и другой город производил граждан, по которым могут судить и о других: «Орест и Алкмеон, убившие матерей, были Аргивцы; в Фивах родился Едип, который, убив отца, от матери произвел детей». В ответ ему Епаминонд, возразив на прочее, когда дошел до этих двух упреков, сказал, что он удивляется глупости ритора Аттического, оставившего без внимания то, что упомянутые им личности родились невинными, и, по совершении в отечестве преступления, они изгнаны, а Афинянами приняты. Но всего более его красноречие блеснуло в Спарте, когда он был туда послан перед Левктрийским сражением. Когда сошлись туда послы всех союзников, перед многолюдным собранием посольств, он так обличил тиранию Лакедемонян, что не менее речью этою подорвал их силы, как и Левктрийским сражением. Тут то он достиг того, что обнаружилось в последствии, а именно что Лакедемоняне лишились помощи союзников.
7. Он был терпелив и сносил обиды граждан, так как он считал неприличным —н егодовать на отечество и вот доказательства. Когда сограждане его из зависти не захотели сделать начальником войска, и выбран вождь в войне неискусный, ошибкою которого значительное число воинов доведено до того, что все стали бояться за свою безопасность, так как попали в осаду неприятеля, окружившего их в тесном месте, почувствовали нужду в деятельности Епаминонда: он находился там частным человеком в числе воинов. Когда просили его о помощи, он нисколько не попомнил оскорбления и войско, освободив от осады, довел домой невредимым. И это сделал он не раз, но часто. В особенности же было достопримечательно, когда он вел войско Пелопоннесское против Лакедемонян и имел двух товарищей, из коих один был Пелопид, человек храбрый и деятельный. Когда они, по обвинениям недругов своих, все впали в немилость, и по этой причине власть у них отнята и место их заступили другие преторы, Епаминонд не повиновался народному определению и убедил товарищей, чтобы они также поступили и вел войну, которую предпринял. Он понимал, что если так не сделает, то все войско, по неблагоразумию преторов и незнанию военного дела, погибнет. В Фивах был закон, присуждавший к смерти того, кто бы удержал права власти долее, чем это назначено законом. Епамононд, видя, что он издан в виду сохранения отечества, не хотел (соблюдением его) содействовать гибели отечества и четыре месяца долее, чем повелел народ, сохранил власть.
8. По возвращении домой, товарищи Епаминонда были обвиняемы в этом преступлении; он им позволил всю вину перенести на себя и утверждать, что он причиною неповиновения их закону. Такою защитою освободились они от опасности и никто не думал, что Епаминонд будет отвечать, так как ему нечего было говорить (в свою защиту); но он прибыл на суд, ничего не отрицал из того, что ему в вину ставили противники, и не отказывался принять наказание по закону, но об одном просил, чтобы в его смертном приговоре написали следующее: «Епаминонд Фивянами осужден на смерть за то, что он вынудил их у Левктры победить Лакедемонян, на которых прежде, чем он сделался полководцем, никто из Беотийцев не дерзал смотреть в боевом строю; что одним сражением не только спас Фивы от гибели, но и для всей Греции приобрел свободу, до того довел дело и тех и других, что Фивяне напали на Спарту и Лакедемоняне сочли себя счастливыми, что могли оставаться целыми, и не прежде перестал воевать, как, возобновив Мессену — город их как бы запер в осаде». Когда он это сказал, то начался, при взрыве веселости, общий хохот, и ни один судья не дерзнул подать о нем голос; таким образом он от уголовного обвинения избавился к величайшей своей славе.
9. В последнее время когда он, будучи главным вождем, у Мантинеи устроив войско в боевом порядке, смелее напирал на неприятелей, был узнан Лакедемонянами и они, полагая в гибели одного видеть спасение отечества, все сделали натиск на него одного и ушли не прежде, когда, после большего побоища, где пало много жертв, увидали, что Епаминонд, который весьма храбро сражался, упал — издали пораженный дротиком. Этим случаем Беотийцы были несколько задержаны, но не прежде оставили битву, как обратив в бегство противников. Епаминонд, заметив, что получил смертельную рану и что ежели железо, оставшееся в ране от древка, вытащить, немедленно испустит дух, до тех пор удержал, пока получено известие, что Беотийцы победили. Услыхав об этом, он сказал: «довольно я пожил, умираю непобежденным». Тут, вытащив железо, он тотчас испустил дух.
10. Жены он не брал вовсе, и когда Пелопид его упрекал, что он не оставил детей (у Пелопида был сын дурной нравственности) и в этом случае плохо заботится об отечестве, то он ему возразил: «смотри, как бы твоя забота не была еще хуже, когда ты оставил такое после себя произведение. Да и не могу я иметь недостатка в потомстве: от меня рожденным оставляю сражение Левктрийское; не только оно меня переживет, но и по необходимости останется бессмертным». В то время, когда изгнанники, под предводительством Пелопида, заняли Фивы и выгнали из крепости гарнизон Лакедемонский, Епаминонд, пока происходило избиение граждан, оставался дома, так как он не хотел ни защищать злых, ни нападать на них, дабы их кровью не запятнать своих рук — всякую победу граждан над гражданами считая гибельною — он же, после того как у Кадмеи началось сражение с Лакедемонянами, стоял в первых рядах. О качествах и жизни Епаминонда будет достаточно сказано, если я прибавлю одно — с чем никто спорить не будет —что Фивы, и прежде рождения Епаминонда, и после его кончины, постоянно находились под чужою властью, а напротив они же, пока Епаминонд стоял во главе ведения общественных дел, сделались столицею всей Греции, из чего можно понять, что один человек значил более целого государства.
Глава 4-я. Непот говорит, что Епаминонда, человека очень бедного, хотел подкупить Диомедонт Кизический. Об этом упоминает Плутарх в Апофегмах и Елиан. Они говорят, что такому же искушению подвергся Епамипонд еще от Язона, Фессалийского державца. Тоже, что о поведении Епаминонда повествуется, в этом случае рассказывается еще о Пелопиде, Фокионе и Ефиалте.
Глава 6-я. На сейм Аркадский — он назывался μυριορι, и сюда собирались депутаты всех Аркадских родов.
Глава 7-я. Не в теснинах заперты Фивяне, как рассказывает Непот, но когда они шли по месту ровному и открытому, на них напала конница Александра Ферского (так назывался их неприятель) и очень тревожила. Тут у Непота в последовательности событий есть путаница: события в Фессалии случились годом позднее после того, как Епамипонд повел войска в Пелопоннес (Диодор XV. 62. 7 1). Так как Еп. при этом удержал за собою начальство долее чем следовало бы по закону, то в войне с Александром Фессалийским он был простым воином в рядах войска.
Во время похода в Пелопоннес Епамипонд имел товарищем одного Пелопида, по добровольному согласию прочих боетархов (Диодор XV. 52. Плут. Пелоп. 21). Ежегодно было избираемо по 12 боетархов, как говорит Ливий 42. 43 и это подтверждается Фукидидом, хотя и не так ясно (IV. 91). Когда Еп. и Пелопид вторглись в Пелопоннес, им оставалось по закону только несколько-дней власти; след. тут зависти места не было и быть не могло, где буквально повелевал закон. Итак вопреки закона, хотя и для блага отечества Еп. и Пел. удержали у себя власть на 4 месяца долее, чем бы следовало.
Глава 9. Плутарх (в Апофегматах и Елиан — Разнообразные истории, XIII. 42) пишут, что Еп. требовал, чтобы на столбе (колонне) приговора было написано, что Фивяне вынуждены были им опустошить Лаконскую землю, yа которой, в продолжение 300 лет, не было ноги неприятеля, возобновить Мессену, Аркадцев собрать в один союз и возвратить свободу Греции.
Глава 10. Есть сомнение в справедливости уверения Непота, что Еп. никогда женат не был, Полиен утверждает противное, а Ктезифон, в третьей книге Беотики, упоминает его сына Стезимброта. Впрочем Диодор также приводит слова Епаминонда в ответ кому-то, жалевшему, что он не оставил потомства: «ошибаетесь, я оставил две дочери бессмертных — Левктрийское и Мантинейское сражение. — Жизнеописание заключается рассказом о событии, по времени предшествующем всем прочим, а именно о степени участия и содействия Епаминонда в освобождении отечества. В нем он принял участие уже поздно, когда полемархи были убиты и успех восстания обеспечен.
1. Пелопид, Фивянин, более известен историкам, чем обществу. Относительно его качеств сомневаюсь как излагать, опасаясь, если начну объяснять дело, как бы не показалось, что я рассказываю не жизнь его, но историю (его времени); если же я коснусь только главного — как бы для людей, незнакомых с Греческою литературою, не показалось не очень ясным — что он был за человек. А потому я тому, и другому обстоятельству, помогу на сколько буду в состоянии, и постараюсь пособить как потребности читателей, так и их незнанию. Фебид Лакедемонянин, когда вел войско в Олинф и совершил путь через Фивы, занял крепость города, называемую Кадмея, побуждаемый немногими Фивянами, которые, чтобы легче сопротивляться враждебной партии, оказывали усердие делу Лакедемонян, и так он сделал своим частным, а не общественным советом. За этот поступок Лакедемоняне удалили его от войска, оштрафовали деньгами, но тем не менее крепость Фивянам не возвратили, потому что, вследствие возникших неприязненных отношений, за лучшее сочли держать их в осаде, чем дать им вольность. После Пелопоннесской войны и поражения Афин, они (Лакедемоняне) полагали, что предстоит им дело с Фивянами, и что они одни еще дерзают им противиться. В таких мыслях раздали друзьям своим высшие места, и главных коноводов враждебной партии частью умертвили, частью отправили в ссылку: в числе их и Пелопид, о котором мы начали писать, изгнанником лишен был отечества.
2. Они почти все удалились в Афины, не за тем чтобы искать там покоя, но с тем чтобы — какую ближайшую возможность представит случай, ею попытаться освободить отечество. А потому когда им показалось время весть дело, то обще с теми, которые в Фивах одинаково мыслили, избрали день для подавления врагов и освобождения отечества, день, в который главные сановники имели обыкновение проводить вместе в пиршестве. Нередко великие события совершались малыми средствами, по поистине никогда еще от столь незначительного начала не были погублены такие силы. Двенадцать молодых людей собрались из числа тех, которые были осуждены на ссылку и во всяком случае число тех, которые подвергали себя такой опасности, не превышало ста человек. Эта горсть людей нанесла решительный удар могуществу Лакедемонян. И действительно они нанесли в то время войну не столько партии противников, сколько Спартанцам, стоявшим в то время во главе Греции. Величие их власти не так долго спустя Левктрским сражением сокрушено, пораженное именно этим начинанием. Таким образом эти двенадцать, вождем которых был Пелопид, вышли из Афин днем, так чтобы быть в состоянии к вечеру прийти в Фивы; они вышли с охотничьими собаками, неся сети, в деревенской одежде для того, чтобы совершить путь с меньшим подозрением. Они, прибыв именно в то время как располагали, остановились в доме Харона, который назначил время и день.
3. В этом месте заблагорассудим вставить, хотя это и отклоняется от предположенного нами предмета, каких — излишняя самонадеянность — великих бедствий обыкновенно бывает причиною. Так к властям Фивским немедленно достиг слух, что изгнанники пришли в город. Те, предавшись вину и пиршествам, обнаружили к ним такое пренебрежение, что даже не постарались произвести следствия о столь важном деле. Присоединилось и еще обстоятельство, чтобы лучше обнаружить их безумие. Принесено письмо из Афин от Архипа, гиерофанта, Архию, занимавшему в то время первое место в Фивах по власти и в этом письме прописано было все о выступлении изгнанников. Когда это письмо вручено было ему, уже возлежавшему на пиршестве, то он его, запечатанное, как оно было, положил под подушку с словами: «важные дела отлагаю до завтра». Но те все в наступившую за тем, ночь, пьяные умерщвлены изгнанниками под предводительством Пелопида. Окончив это дело, они позвали народ к оружию и свободе, и собрались не только все, находившиеся в городе, но даже сбежались со всех сторон с полей, гарнизон Лакедемонский выгнали из крепости, и отечество освободили от облежания, а виновников занятия Кадмеи частью избили, частью отправили в ссылку.
4. В такое, столь смутное, время Епаминонд, как мы выше сообщили, пока приходилось весть борьбу с гражданами, оставался дома спокойным. Таким образом честь освобождения Фив принадлежит исключительно Пелопиду. а во всех других отношениях он должен был разделить ее с Епаминондом. В Левктрском сражении, где главное начальство принадлежало Епаминонду, он был предводителем отборного отряда, который первый сокрушил фалангу Лакедемонян. Притом он присутствовал во всех опасностях, тогда когда Епаминонд приступал к Спарте, он командовал одним флангом, а для того чтобы Мессена могла быть скорее возобновлена, отправлялся послом в Персию. Наконец (одним словом,) это была другая замечательная личность Фив, впрочем занимавшая второе место, но так, что она непосредственно следовала с Епаминондом.
6. Пришлось и ему бороться с враждебною судьбою; в начале, как мы уже говорили, изгнанником лишен он был отечества. А когда он желал Фессалию подчинить власти Фивян и полагал себя достаточно защищенным посольским правом, которое считается священным у всех народов, тираном Александром Ферейским, вместе с Исмением, схваченный, брошен в оковы. Его Епаминонд освободил, преследуя войною Александра. После этого случая, Пелопид никогда не мог смягчиться духом в отношении того, от кого потерпел насилие. А потому он убедил Фивян, чтобы они отправились на помощь Фессалии и изгнали бы её тиранов. Главное начальство в этой войне поручено ему и он, выступив с войском, не усомнился, как только встретился с неприятелем, дать ему сражение. В этом сражении, как только увидал Александра, вспылал гневом пустил на него коня и, далеко уехав от своих, пал пронзенный брошенными в него стрелами. И это случилось вслед за победою, потому что войска тирана уже склонялись к бегству. Вследствие этого события, все города Фессалии почтили убитого Пелопида золотыми венками и медными статуями, а детям его подарили большое количество земли.
Глава 1. Непот справедливо говорит, что Фебид занял Фивскую крепость своим частным, а не общественным советом. Диодор утверждает, что это сделано тайным участием Спартанцев. Фебидас впущен в Кадмею (крепость Фив) вождем Фивским Леонтиадом. Эфоры, узнав об этом, сначала было рассердились, Фебида присудили к денежной пене, а Кадмею, по убеждению Агезилая, оставили в его власти (см. Ксен. Гелл. V. 2. 26, Плутарх в Пелоп. 5. в Агезилае — 23 о гение Сократа р. 275, Vol. VIII ed. Lips.).
Глава 2. По Непоту число молодых людей, задумавших освободить отечество, Фивы, было 12, а по Ксенофонту только семь. Число приставших к ним товарищей с ними вместе составляло сто по Непоту, а по Ксенофонту только 48. Ксенофонт даже инициативу дела приписывает вовсе не Пелопиду; он говорит, что заговор об освобождении Фив составлен одним изгнанником, молодым человеком Меллоном вместе с Филлидою, письмоводителем Архия и с шестью другими, имена которых умалчивает. Плутарх называет Меллона и с ним Дамоклида и Феопомпа. Диодор уже вовсе умалчивает о Меллоне и всю славу приписывает Пелопиду.
Непот говорит, что заговорщики вышли из Афин в охотничьем платье и вошли также в Фивы. По Ксенофонту они вошли в город, переодетые крестьянами, возвращавшимися с полевых работ, для того, чтобы поздним временем своего прибытия не возбудить подозрений.
Харон, в доме которого заговорщики нашли себе приют, был человек богатый и сильный в Фивах; он счастливо сражался у Платеи; а Менеклид оратор, но кажется больше из зависти, приписал даже ему честь Левктрийской победы.
Глава 3. Архий — имя Архия очень древнее, его носили многие лица и притом происходившие не из одного народа. Один из Гераклидов Архиас построил Сиракузы. У Афинян один архонт был Архиас. Аристотель упоминает об Архиасе Фиванском. Между Македонянами знаменит был Архиас, Анаксидота сын, уроженец Пеллы.
Гиерофант — так назывались у Греков и Египтян жрецы; они носили одеяние особенного рода, как видно из Плутарха, Алкив. стр. 202.
Беотархов или сановников, управлявших делами Беотии, было по одним источникам 12 чел., а но другим 11. Из них выбирались еще 2 или 3, называвшиеся полемархами; они предводительствовали на войне и пользовались кажется неограниченною властью; они были чем то в роде диктаторов Римских. В то время, о котором говорится здесь, Полемархами были, кроме Архиаса, Леонтид и Филипп, как видно из Плутарха.
Из особенностей рассказа у Плутарха стоит заметить, что о заговоре знали заблаговременно, и еще в Афинах Леонтид устроил заговорщикам засаду, в которой один и погиб. — Когда же пронесся слух, будто бы заговорщики скрываются в городе, то Архиас, во время самого пиршества пригласил Харона, но тот при содействии Филлида, замял все дело. Письмо же, принесенное из Афин о заговоре, Архиас, по словам Плутарха, положил под подушку не столько из беспечности, сколько потому что был сильно пьян. И не все полемархи погибли разом в триклиние (столовой). Леонтид уже отправился домой спать, как Филлид с тремя изгнанниками напал на него и убил (Ксенофонт V. 4. 7). По словам Плутарха (11) Пелопид с Дамоклидом и Цефизодором бросились на лежавшие по соседству, дома Леонтида и Гипара; а Харон и Мелон напали на Архия и Филиппа.
Глава 4. В Левктрском сражении Пелопид начальствовал отборным отрядом Фивян. Он состоял из трехсот молодых людей, связанных узами дружбы, преданности и самоотвержения и давших друг другу священную клятву — победить или погибнуть вместе. Эта когорта или отряд составлен впервые Горгием и носил название священной дружины (ἰερὺς λύχοσ). Об этом отряде подробно говорит Плутарх в Пелопиде.
Глава 5. Не совсем правильно выражается Непот, говоря, будто бы Пелопид имел в виду — Фессалию покорить Фиванцам. Напротив он два раза ходил в поход по просьбе Фессалийцев — защищать их от притязаний Александра Ферского. В первый раз он действовал удачно; потом отправился послом к Александру Ферскому, вместе с Исмением и брошен в оковы. Хотя, кажется, в Фессалии было много тиранов (Демосф. против Филиппа 11. р. 77 изд. Шеффера), но Фиванцы вели войну только с Александром Ферским и заставили его, довольствуясь владением одних Фер, оставить Фессалию в покое и заключить союз с Фивами. Диодор и Плутарх расходятся между собою в том показании, что первый, как и Непот, говорит, с 7 т. воинов отправился из Фив; а второй утверждает, что Пелопид должен был с весьма немногими — так как Фивское войско было поражено ужасом вследствие затмения солнца — отправиться в поход, где и принял начальство над Фессалийцами; а уже, по убиении Пелопида, отправилось из Фив отмстить за него войско из семи тысяч пехоты и 700 всадников.
Александр Ферский оставил по себе незавидную память крайне жестокого тирана (см. Цицерона кн. 1. (de divinatione с. 26, Плутарха в Пелопиде стр. 291—292, 297 и 298). Он и погиб жертвою своей невыносимой жестокости, так как на его гибель сговорились жена его Тебе с братьями Питолаем, Ликофроном и Тизифоном. Всего правил одиннадцать лет.
1. Агезилай, Лакедемонянин, как от прочих писателей, так в особенности от Ксенофонта Сократического, осыпан похвалами; он пользовался его самою короткою дружбою. Сначала он имел состязание с Леотихидом, сыном брата, о царстве. Есть обычай, завещанный предками Лакедемонцев, чтобы они имели постоянно двух царей более по имени, чем по власти — из двух семейств Прокла и Евристена, которые первые были царями в Спарте, происходя сами родом от Геркулеса. Не дозволялось из одного семейства замещать принадлежавшее другому семейству место, а каждое удерживало за собою свое преемство. Сначала принималось в соображение, кто был старший родом из детей, того который умер царствуя; если же он не оставил по себе мужеского колена, тогда выбираем был кто был ближе но родству. Умер царь Агист, брат Агезилая, оставив сына Леотихида, которого он не признал при рождении, но умирая назвал своим. Тот затеял спор о почести царской с Агезилаем, своим дядею и не получил того, о чем просил. При содействии Лизандра, человека, как мы выше обнаружили, беспокойного, но в то время пользовавшегося большим могуществом, предпочтен Агезилай.
2. Он, как только достиг власти, убедил Лакедемонян — войско выслать в Азию и объявить войну царю, убеждая, что лучше весть борьбу в Азии чем в Европе, так как прошел слух, что Артаксеркс готовит флот и пешее войско для отправления в Грецию. Получив власть на это, Агезилай действовал с такою быстротою, что прежде достиг в Азию с войсками, чем царские сатрапы знали о его выступлении. Вследствие чего и случилось, что он нашел всех неприготовленными, и не принявшими никаких мер предосторожности. Когда это узнал Тиссаферн, имевший в то время высшую власть между префектами царскими, он просил перемирия у Лакедемонца под предлогом, что он постарается сделать соглашение между Лакедемонянами и царем, а на самом деле для собрания войск и получил перемирие на три месяца. И тот и другой клялись, что сохранят перемирие без коварства. Агезилай остался в высшей степени верным этому условию, а напротив Тиссаферн только и думал о приготовлениях к войне. Хотя это и знал Лаконец, но соблюдал клятву и говорил, что он многого достигнет уже тем, что Тиссаферн своим клятвопреступлением и людей от себя оттолкнет, и богов раздражит; а он (Агезилай) сохранив святость клятвы, придаст уверенность войску, так как оно не может сомневаться, что благоволение богов в его пользу да и людей приобретет дружбу, так как они обыкновенно привыкли быть расположены в пользу тех, которых видят соблюдающими верность слова.
3. Когда прошел день перемирия, варвар, не сомневаясь — так как у него самого было в Карии много поместьев, и та сторона в то время считалась самою богатою, что туда то преимущественно будет нападение неприятеля, все свои войска сосредоточил туда: но Агезилай обратился во Фригию и опустошил ее прежде, чем Тиссаферн мог куда-либо двинуться. Обогатив воинов большою добычею, он отвел войско в Ефес на зимовку и устроив там мастерские для оружия, с величайшим старанием стал готовиться к войне. А для того чтобы воины с большим усердием вооружались и заботились бы о лучшем убранстве, он предложил награды для раздачи тем, которые обнаружат в этом деле особенное старание. Так же он поступил относительно различных видов (военных) упражнений и осыпал большими дарами тех, которые в этом отношении превзошли других. Такими действиями он достиг того, что имел войско и самое украшенное и опытное. Когда ему показалось удобным время — вывести войско с зимних квартир, то он сообразил, что если громко объявит, куда намерен направить путь, то неприятель не поверит и займет другие страны вооруженными отрядами и нисколько не усомнится неприятель, что он (Агезилай) поступит совсем иначе от того как объявил. Таким образом, когда он сказал, что отправится в Сарды, Тиссаферн полагал, что надобно защищать опять туже Карию. И когда в этом случае его предположение обмануло и он видел себя побежденным таким разумным планом, он поздно отправился на защиту своих. Когда он туда прибыл, уже Агезилай, овладев многими местами, приобрел огромную добычу. А Лаконец, видя, что неприятель превосходит его конницею, не давал ему ни разу возможности захватить себя в открытом поле и в таких местах затевал сражение, где знал что более имеют силы пешие войска. А потому сколько ни было встреч, он поражал гораздо сильнейшие войска противников и так в Азии действовал, что, по мнению всех, считался победителем.
4. Когда он уже замышлял в душе отправиться к Персам и напасть на самого царя, пришел к нему из дому по приказанию эфоров гонец, о том, что Афиняне и Беотийцы объявили войну Лакедемонянам, а потому чтобы он не сомневался явиться. В этом случае нужно заметить его нежность чувств столько же, сколько и воинскую доблесть. Когда он начальствовал над победоносным войском и имел великую уверенность овладеть царством Персидским, с такою скромностью изъявил покорность перед распоряжением отсутствующих властей, как будто бы он был частным человеком на сходке в Спарте. О если бы наши полководцы захотели следовать его примеру! Но возвратимся к нему: богатейшему царству Агезилай предпочел добрую славу, и гораздо славнее для себя считал повиноваться отечественным установлениям, чем войною победить Азию. С таким образом мыслей переправил он войска через Геллеспонт и такую употребил быстроту, что какой путь Ксеркс, совершил почти в течение года, он перешел его в тридцать дней. Когда он находился уже не так далеко от Пелопоннеса, пытались ему противопоставить сопротивление Афиняне, Беотийцы и прочие их союзники у Коронеи; он их всех победил в важном сражении. Этой победы величайшая похвала заключалась в том, что когда очень многие бегущие бросились в храм Минервы и спрашивали у него как он хочет, чтобы с ними было поступлено, то хотя он получил несколько ран в том сражении и по-видимому был раздражен на всех, поднявших против него оружие, однако святость места почел выше своей досады и не дозволил сделать никакого насилия. И не только — в Греции он поступал так, что считал храмы богов священными, но даже у варваров с величайшим уважением сберег все статуи и жертвенники. А потому он обыкновенно высказывал свое удивление, что не считаются в числе святотатцев те, которые делают вред тем, которые прибегают к их (богов) заступничеству или что не подвергаются более тяжкому наказанию те, которые посягают на уважение к религии чем те, которые грабят храмы.
5. После этого сражения вся война сосредоточилась около Коринфа и последствии этого названа Коринфскою. Здесь когда в одном сражении, где начальствовал Агезилай, пало десять тысяч неприятелей и этим событием по-видимому ослаблены силы противников, он на столько был далек от надменности славою, что пожалел о судьбе Греции и о том что по вине противников так много пало пораженных им. Этим многолюдством, будь здравый смысл у Греков, можно было бы наказать Персов. Когда он противников загнал внутрь стен и многие советовали приступить к Коринфу, он отказался как от действия несогласного с своею доблестью, сказав, что его назначение — возвращать к обязанностям согрешивших, а не брать силою знаменитейшие города Греции. «Если бы — говорил он — захотели истреблять тех, которые вместе с нами стояли против варваров, то мы поразили бы сами себя, между тем как те, оставались бы в покое. Так действуя, они без хлопот, когда бы захотели, нас подавили».
6. Между тем случилось у Левктр то бедствие с Лакедемонцами. Он туда не отправился не смотря на то, что весьма многие его понуждали идти, но он не захотел, как бы предвидя исход дела. Он же, когда Епаминонд напал на Спарту и город был без стен, обнаружил в себе такого вождя, что в то время для всех было ясно — не будь его, Спарты не существовало бы вовсе. В такой крайности быстрота его соображения была во спасение всем. Когда некоторые молодые люди, придя в ужас от приближения неприятелей, хотели перейти к Фиванцам и заняли возвышенное место за городом, Агезилай, видя, что будет в высшей степени пагубно, если заметить, что кто-нибудь старается перебежать к неприятелю, прибыл туда со своими и как будто бы они поступили так с добрым намерением, похвалил их рассуждение, что они заняли это место и что он сам заметил, что именно это надобно было сделать. Таким образом мнимой похвалой он приобрел снова (расположение) молодых людей и прибавив к ним из числа сопровождавших его, оставил место безопасным. Они, увеличенные числом тех, которые были чужды их намерениям, не дерзнули тронуться и тем охотнее, что полагали скрыть в тайне то, что замышляли.
7. Без сомнения после Левктрского сражения Лакедемоняне уже никогда не оправились и не возвратили прежней власти, а между тем Агезилай не переставал, чем только мог, оказывать помощь отечеству. Так как Лакедемоняне в особенности нуждались в деньгах, то он был защитою всем отпавшим от царя; получив от них в дар большие деньги, он облегчил участь отечества. И в нем в особенности то заслуживало удивления, что между тем как ему приносимы были огромные дары царями и династами, и городами, он домой никогда ничего не приносил, и ни в чем не изменял ни образу жизни, ни одежде Лаконцев. Он довольствовался тем же домом, которым пользовался Евристен, родоначальник его предков. Входивший туда не мог видеть ни одного признака сладострастия и роскоши, а напротив очень много признаков терпения и умеренности. Он так был устроен, что ни в чем не отличался от дому человека недостаточного и частного.
8. И такой великой человек, на сколько имел природу благоприятною относительно дарования ему качеств духа, так неблагосклонною относительно сложения тела. Росту он был невысокого, телом мал и хром на одну ногу. Это обстоятельство причиняло ему некоторое безобразие и не знавшие его, смотря только на лицо, презирали; а те, которые знали его добродетели, не могли достаточно надивиться. Что с ним случилось на деле, когда восьмидесяти лет он отправился в Египет на помощь Таху и на морском берегу со своими возлег безо всякой крышки, а постель была такова, что земля была покрыта соломою и на ней ничего другого брошено не было кроме кожи, и там же возлегли с ним все его сопутники в одежде смиренной и поношенной, так что их украшение не только ни в ком не показывало царя, но даже заставляло подозревать людей очень недостаточных. Когда о его прибытии пришел слух к царским (слугам), поспешно принесены туда дары всякого рода. Когда они спрашивали Агезилая, то с трудом поверили, что он один из тех, которые тут возлежали. Когда они, по словам царя отдали, что принесли, он не принял ничего кроме телятины и в этом же роде съестных припасов, в которых тогда имелась нужда; а мази, венки и второй стол разделил рабам; прочее же велел назад отнести. За такой поступок варвары еще больше его презирали, полагая, что он, по незнанию хороших вещей, предпочел выбрать именно то. Когда он возвращался из Египта, получив в дар от царя Нектанеба двести двадцать талантов с тем, чтобы дать их в дар своему народу, и прибыв в порт, называемый Менелаевым, лежащий между Киреною и Египтом, впал в болезнь и умер. Здесь его друзья, чтобы легче могли довести до Спарты, не имея меду, обмазали воском и таким образом принесли назад домой.
Глава 1. Между Агезилаем и Леотихидом происходил спор, за решением обратились к Дельфийскому оракулу, давшему ответ крайне темный; но Агезилай предпочтен Леотихиду преимущественно старанием Лизандра. Плутарх рассказывает подробно, что Тимея, жена Агиса, царя Лакедемонского, во время пребывания в Спарте Алкивиада, связалась с ним и родила Леотихида. Что он был не Агисов сын — о том не было сомнения ни для отца, ми для посторонних, потому что Агис, испуганный землетрясением, десять месяцев не входил к жене. Да и мать при посторонних называла сына Леотихидом, а дома в кругу прислуги — Алкивиадом из любви к его отцу. Алкивиад сам говорил, что он постарался иметь сына от жены Агиса не из одной похоти, а для того, чтобы Афинянин царствовал на Лакедемонском престоле. — Впрочем и Плутарх пишет, что Агис, во время жизни постоянно чуждаясь Леотихида и не признавая его своим, умирая уступил просьбам друзей и признал его сыном. Притом по законам Ликурга дитя, родившееся с согласия мужа от другого красивого молодого человека, считалось законным (Плутарх в Ликурге 15).
Глава 4. Афиняне и Беотийцы объявили войну Лакедемонцам. Диодор в кн. 14-й, и Ксенофонт в 4-й (Греч. истории) говорят, будто царь Персидский склонил деньгами старейшин городов Греческих объявить войну Лакедемону. Не последнюю роль играл тут Конон Афинянин.
Агезилай до Александра Великого мечтал о покорении Персидского царства, и только обстоятельства удержали его от исполнения этого замысла.
Ксенофонт также говорит, что Агезилай, менее чем в месяц, совершил путь до Геллеспонта. И это действительно заслуживает удивления: потому что ему старались противопоставить сопротивление Фракийцы (см. Плутарха в биографии Агезилая). Тоже пытались сделать и Фессалийцы, которых предводителем был Полихарм Фарсалийский: из них он некоторых обратил в бегсто, других умертвил, иных взял в плен, и при этом бегстве Фессалийцев и истреблении, пал и сам Полихарм, почему Агезилай и поставил трофей между Прантом и Нартецием, как говорит Ксенофонт в Агезилае (он этому замечательному человеку, с которым был коротко знаком, посвятил особенное сочинение) и Истории Греч. 4.
Афиняне, Беотийцы и их союзники. Их исчисляет Ксенофонт в Агезилае и Ист. Гр. 4, а именно тут были Аргивцы, Коринфяне, Энианы, Евбейцы, Локры и те и другие. Там же можно найти подробное описание сражения и его последствий. Диодор Сиц. тут, как и во всем, наблюдает величайшую краткость. Полиен, в книге 3, приводит хитрости, которые употребил Агезилай против Фивян, пытавшихся было противопоставить ему сопротивление.
В храм Минервы — как в священное убежище. Минерва эта носила прозвание Итонийской. Итон — город в Фессалии. Непот говорит, что Агезилай пришел на помощь царю Египетскому Тахосу, а дары получил от Нектанеба. Между тем Тахос и Нектанеб были врагами и спорили о владычестве над Египтом. Сначала Агезилай помогал Тахосу, а потом рассердясь на него, перешел на сторону Нектанеба, которому помог утвердиться на престоле Египетского царства.
1. Евмен, Кардианец. Если бы его доблести соответствовало равное счастие, то он конечно не был бы больше, но много известнее и даже в большем почете, потому что величие людей измеряем доблестью, а не счастием. Так как его деятельность совпала с временем, когда Македоняне особенно процветали, то много ему вредило, при его пребывании среди их, что он был родом из чужого государства, и ни в чем другом не ощущал он недостатка, как в благородстве рода. Хотя он у себя в отечестве происходил от самого знатного рода, однако Македоняне с неудовольствием видели, когда его им предпочитали, а впрочем не могли этого не терпеть, так как он превосходил всех заботливостью, деятельностью, терпением, сметливостью и быстрым соображением рассудка. С самой ранней молодости нашел он доступ к дружбе Филиппа, Аминтова сына, и в короткое время приобрел его самое близкое расположение; уже и в отроке ярко означалась природная доблесть, а потому он имел его под рукою вместо секретаря (писаря). А эта должность у Греков гораздо почетнее, чем у Римлян. У нас на самом деле, как оно и есть, писаря считаются наемниками, а у них напротив никто не допускается к этой обязанности, иначе как честного рода, доказавший на опыте свою честность и деятельность, так как ему необходимо быть участником всех планов. Такое место в дружбе Филиппа он занимал семь лет. По убиении Филиппа, он находился в той же должности при его сыне в продолжении тринадцати лет. В последнее время он начальствовал даже над одним эскадроном конницы, называемой Гетерика. У того и другого царя он постоянно присутствовал в совете, и во всех делах считался участником.
2. Когда Александр умер в Вавилоне и царства распределялась между его приближенными, а верховное управление делами передано в заведывание тому же, кому Александр умирая отдал свое кольцо — Пердикке, из чего все пришли к предположению, что ему поручено царство, так как и дети его (Александра) попали к нему же в опеку. Кратер и Антипатр, по-видимому имевшие преимущество перед ним (Пердиккою), находились в отсутствии, а Гефестион, которого одного Александр, как легко можно было предполагать, более других ценил, умер: в это время Евмену дана Каппадокия или правильнее назначена, так как она в то время находилась во власти неприятеля. Его к себе Пердикка присоединил с величайшим старанием, так как он замечал в нем великую и деятельность, и верность, не сомневаясь, что если он его задобрит, то он будет ему очень полезен в предприятиях, которые он приготовлял. Он замышлял — чего почти все, обладающие великою властью, желают сильно — захватить и присвоить участки всех. И это сделал не он только один, но и все прочие, которое были друзьями Александра. Первый Леоннат предназначил себе захватить Македонию. Многими и большими обещаниями он старался убедить Евмена — оставить Пердикку, и вступить с ним в союз. Когда он не мог склонить его к этому, то пытался убить и сделал бы это, если бы он тайно ночью не ушел из его вооруженных отрядов.
3. Между тем начались те войны, которые после смерти Александра ведены были до окончательного истребления, и все соединились для того, чтобы подавить Пердикку. Евмен, хотя замечал его недостаточно сильным, так как он один вынужден был сопротивляться всем, однако друга не покинул и верность поставил выше собственного спасения. Пердикка сделал его начальником над тою частью Азии, которая лежит между горою Тавром и Геллеспоптом и его одного противопоставил Европейским противникам, а сам отправился в Египет — воевать против Птоломея. Евмен не имел войск, ни значительных, ни надежных, так они были и малоопытные, и незадолго перед тем собраны, а говорили, что приближаются и перешли Геллеспонт, Антипатр и Кратер с большим войском Македонян, люди, отличавшиеся и знаменитостью и опытностью на войне (Македонские воины в то время пользовались тою же славою, какою теперь Римляне: всегда считаются храбрейшими те, которые достигают верховной власти). Евмен понимал, что если его войска узнают, против кого их ведут, то не только не пойдут, по даже вместе с известием разбегутся. А потому он счел самым благоразумным — вести воинов окольными дорогами и убедить их, что он их ведет против каких-то варваров. А потому оставаясь верен этому предположению, он вывел войско в боевой строй и дал сражение прежде, чем воины его узнали, с кем им приходится иметь дело. Притом захватив вперед местность, он достиг того, что главная борьба происходила конницею, которою он был сильнее, чем пехотою, которою уступал (неприятелю).
4. Когда в ожесточенной борьбе прошла значительная часть дня, пал Кратер вождь и Неоптолем, занимавший второе место по власти. С ним сразился сам Евмен. Когда они, охватив друг друга, упали с коней на землю, так что легко было понять враждебные их отношения и то, что они сразились более духом, чем телом, не прежде они растащены, как одного оставила душа. От него несколькими ударами ранен Евмен и все-таки он не вышел из сражения, но упорнее теснил неприятеля. Неприятель, у которого конница обращена в бегство, вождь Кратер убит, кроме того многие, и особенно именитые люди взяты в плен, пешее войско было заведено в такие места, откуда без воли Евмена уйти невозможно было, просил у него мира. Когда войско его получило, не осталось верным и, как только получило возможность удалилось к Антипатру. Евмен — Кратера, вынесенного полуживым из сражения, старался возвратить к жизни; а когда это оказалось невозможным, то, по достоинству человека и по прежней дружбе (потому что при жизни Александра он пользовался его тесною приязнью), сделал его телу пышный вынос и кости отослал в Македонию жене его и детям.
5. Пока это происходило у Геллеспонта, Пердикка у реки Нила убит Селевком и Антигоном, и верховная власть досталась Антипатру. Тут те, которые отпали, подачею голосов войска заочно осуждены, в том числе Евмен. Пораженный этим ударом, он не пал под ним и тем не менее готовил войну. Но плохие обстоятельства, хотя не сокрушали величие его духа, однако ослабляли. Преследуя его, Антигон, изобилуя всякого рода войском, много раз на дорогах терпел вред, и никогда не давалось ему возможности завязать бой иначе как в таких местах, где немногие могли оказать сопротивление многим. Наконец, он, которого не могли взять рассуждением, окружен многочисленностью. Но и тут, с большою потерею своих воинов, он ушел к убежал в крепость Фригии, называемую Нора. Осажденный в ней, опасаясь, как бы оставаясь на одном месте, не потерять военных лошадей, так как не было места их упражнять, хитро он придумал, как лошадей, стоявших на одном месте, можно было согревать и упражнять, чтобы охотнее пользовались пищею и не отвыкали от движений тела. Подтягивали голову их ремнем повыше, так чтобы они не могли передними ногами доставать до земли, а потом ударами принуждали их припрыгивать и двигать ногами. Такое движение также вызывало пот, как бы они прыгали и на воле. Таким образом достиг он (Евмен) того, что показалось всем удивительным, что вывел из крепости лошадей столь же гладкими после осады, продолжавшейся много месяцев, как будто бы держал их в привольных местах. В этой осаде всякий раз как только захотел, приготовления и укрепления Антигона одни предавал пламени, а другие разбрасывал. Держался он в одном месте пока была зима, так как лагерь не мог иметь под открытым небом. Приближалась весна. Притворною покорностью, пока толковал об условиях, обманул он военачальников Антигона и без вреда извлек себя и своих всех невредимыми.
6. К нему Олимпия, которая была матерью Александра, послала письмо и гонцов в Азию — за советом не отправиться ли ей опять в Македонию (так как в то время жила она в Епире) и взять в свои руки управление делами; сначала он ее убеждал — не трогаться с места и дожидаться, пока сын Александра получит царство. Если же какою-либо страстью и будет увлечена в Македонию, то чтобы она забыла все оскорбления и ни с кем бы не обращалась жестоко; но она вовсе не так поступила; она отправилась в Македонию и там вела себя с большою жестокостью. Впрочем она просила отсутствовавшего Евмена не допустить, чтобы ожесточенные враги дома и семейства Филиппа довели его до гибели и подать помощь детям Александра. Если он даст на это соизволение, то чтобы, как можно поспешнее, приготовил войско и привел бы к ней на помощь; а чтобы легче было это сделать, она всем военачальникам, остававшимся верными своим обязанностям, отправила письма с приказанием — ему повиноваться и пользоваться его советами. Тронутый этим, Евмен за лучшее счел, если так угодно судьбе, погибнуть — платя долг, благодарности заслужившим, чем жить неблагодарным.
7. А потому он стянул войска и приготовился вести войну с Антигоном. За одно с ним было много знатных Македонян, в том числе Певкест, бывший телохранитель Александра, в то время владевший Персиею, и Антигон, под начальством которого находилась фаланга Македонян. Опасаясь зависти, которой впрочем он избежать не мог, если он чужестранец воспользуется правами верховной власти преимущественно пред другими Македонянами, которых там было много, он в самом видном месте лагеря, поставил палатку именем Александра, и в ней приказал, положить золотое седло со скипетром и диадемою и туда всем ежедневно сходиться, чтобы там, принимать решения о важнейших вопросах, в том убеждении, что менее зависти возбудит он, если покажет, будто бы все военные распоряжения делает под видом имени и власти Александра. И этого он достиг, потому что так как собирались не в палатку Евмена, но в царскую и там о делах рассуждали до некоторой степени было как бы в тайне, что все совершается через него одного.
8. В Паретаках сразился он с Антигоном не в правильном бою, но на дороге и, его дурно приняв, вынудил возвратиться зимовать в Мидию; а сам в соседнем краю Персиды распределил войска на зимовку, не так как хотел, но вынужденный желанием воинов. Потому что та фаланга Александра Македонского, которая исходила всю Азию и победила совершенно Персов, устарев и в славе и в своеволии, требовала — не повиноваться вождям, но повелевать, как поступают наши ветераны. А потому надобно опасаться, как бы они не сделали того же, что и те — своею неумеренностью и крайним своеволием не погубили бы всего и точно также тех, с которыми стояли за одно, как и тех, против кого действовали. Если кто прочитает о поступках этих ветеранов, то узнает за одинаковые с этими и рассудит, что вся разница разве только в одном времени. Но возвращусь к тем; зимние квартиры заняли они не по потребностям войны, но для собственного наслаждения и далеко разошлись один от другого. Узнав это Антигон и понимая, что ему не под силу противники, вполне готовые, положил, что ему необходимо составить новый план действия. Две было дороги, которыми из земли Медов, где он зимовал, можно было прийти к зимним квартирам противников. Из них более короткая по пустым местам, вовсе ненаселенным по причине недостатка воды, требовала около десяти дней пути, а та, по которой все ездили, имела извилину и была вдвое длиннее, но представляла избыток во всем. Отправясь но этой, он понимал, что противники узнают о его приближении прежде, чем он совершит третью часть пути, а если же он пойдет по местам пустынным, то надеялся подавить неприятеля, ничего не ожидавшего. Для совершения этого дела он приказал заготовить как можно больше мехов и кожаных мешков, а за тем фураж и кроме того вареную пищу на десять дней, чтобы как можно меньше разводить огня в лагере. Куда направляет путь — скрывает ото всех. Изготовят таким образом, он двинулся по той дороге, по которой предположил.
9. Уже совершил он почти половину пути, когда по дыму его лагерей возникло подозрение, и донесено Евмену о приближении неприятеля. Собираются вожди —изыскать что нужно сделать. Все понимали, что невозможно собрать войска так поспешно, как по всей вероятности явится Антигон. Когда они все терялись и отчаивались в самом главном, Евмен утверждает — если они захотят употребить быстроту и исполнить его повеления, чего прежде не делали, то он совершит дело. Он сделает, что неприятель вместо того, чтобы совершить путь в пять дней, опоздает не менее как на такой же промежуток времени; а потому пусть они обойдут и каждый соберет свои войска. Для удержания же натиска Антигонова принял он такое намерение. Он посылает верных людей к подошве горы на встречу по направлению движения противников и им приказывает, чтобы в первую же ночь развели как можно большие огни на самом широком пространстве и их во вторую стражу уменьшить, в третью сделать самыми малыми и, применяясь к обычаю лагерей, возбудить в неприятелях подозрение, что лагерь в тех местах и что об их прибытии дано знать раньше, и чтобы это было исполнено в следующую же ночь. Те, кому приказано было, тщательно исполняют им предписанное. Антигон с наступлением ночного мрака увидал огонь. Поверив, что услыхали о его прибытии и что противники туда собрали свои войска, переменил намерение и так как не мог напасть на неприятеля врасплох, изменил путь и предпочел более длинный обход дороги обильной всем, и там подождал один день для того, чтобы дать воинам отдохнуть от усталости и поправить лошадей для того, чтобы дать сражение с войском более свежим.
10. Так Евмен хитрого полководца победил планом и — воспрепятствовал его быстроте, но немного этим сделал. По зависти вождей, с которыми находился и вследствие коварства Македонских ветеранов — он вышел из сражения победителем, но выдан Антигону, между тем как войско его прежде три раза в разное время клялось, что будет его защищать и никогда не покинет. Но такое у некоторых было сильное желание унизить добродетель, что предпочли изменить верности, чем его не выдать. И его Антигон, хотя он и быль ему в высшей степени враждебен, сохранил бы, если бы только это было ему дозволено от своих, так как он понимал, что никто не может оказать ему такого содействия в тех обстоятельствах, неминуемое приближение которых ясно было для всех. Угрожали ему Селевк, Лизимах, Птоломей, уже крепкие силами и с ними приходилось ему бороться о том, кому стоять во главе вещей. Но не допустили окружавшие его, так как они видели, что, с принятием Евмена все, кроме его, будут незначительны. А сам Антигон до того был рассержен, что разве только великою надеждою весьма важных дел мог смягчиться.
11. А потому, когда он отдавал его под стражу и начальник заключенных спросил: как он желает, чтобы его сберегали: «как самого рьяного льва или рассвирепевшего слона» — отвечал Антигон. Он еще не решил — сохранить ли ему жизнь или нет. Приходили к Евмену двух родов люди: и те, которые из ненависти хотели насытить зрение его несчастьем и те, которые, по старой дружбе, желали побеседовать с ним и утешить А много было и таких, которые хотели познакомиться с его наружностью, каков тот, которого они так долго и так сильно опасались, и в его гибели полагали верную надежду победы Но когда Евмен уже долго находился в оковах, то сказал Ономарху, которому принадлежала высшая власть над тюрьмою, что удивляется почему уже третий день так содержится: не соответствует благоразумию Антигона так обойтись с побежденным, а потому он бы приказал — его или умертвить, или отпустить. Когда показалось Ономарху, что он говорит слишком дерзко, то он ему сказал: «почему же ты, если был такого духа, не пал в сражении лучше, чем достаться во власть неприятеля?» Евмен ему ответил: «о если бы так было! Но потому этого не случалось, что никогда не сходился я с человеком сильнее меня. Не приходилось мне ни с кем меряться оружием, кто бы не пал передо мною. Не доблестью врагов, но коварством друзей я сражен». Да это и не было ложью. Он имел не мало честной важности, был крепок силами для перенесения трудов, и не столько огромен телом, сколько красив наружностью.
12. О нем Антигон один (сам по себе) не дерзал принять решения и представил на совет. Тут сначала все пришли в смущение и удивлялись — что еще не совершилась казнь того, от которого они, в течении стольких лет, до того терпели много, что часто доводимы были до отчаяния и который умертвил лучших вождей, и наконец к котором одном заключалось столько, что пока он будет в живых, не могут они быть достаточно безопасными, по убиении же его не будут иметь никакой заботы; а наконец они его спрашивали — если он Евмену сохранит жизнь, то какими друзьями он будет пользоваться? Что же касается до них, то они никогда не будут вместе с Евменом. Антигон, и узнав такой образ мыслей своего совета, однако до седьмого дня предоставил себе срок обсуждения. Тут наконец, опасаясь как бы не произошло какого возмущения в войске, запретил кого-либо к нему допускать и велел отнять ежедневную пищу. Не соглашался он употребить насилие в отношении того, кто был когда то его другом. Но тот не более как три дня томился голодом, и при передвижении лагерей без ведома Антигона, заколот стражами.
13. Такой то исход жизни имел Евмен, сорока пяти лет от роду; от двадцатого года, как мы выше сказали, семь лет служил Филиппу, тринадцать у Александра занимал тоже место, и между прочим начальствовал над одним эскадроном конницы. А после смерти Александра, он, в качестве главного начальника, предводительствовал войском и лучших вождей частью отразив, частью умертвив, сделался добычей не доблести Антигона, но коварства Македонян. Как велико было о нем мнение всех тех, которые после Александра Македонского получили наименование царей, всего легче можно судить из того, что никто из них при жизни Евмена не назывался царем, но именовались они префектами; они же после его смерти немедленно приняли царские украшения и титул, и не хотели исполнить того, чем хвалились в начале, будто бы они сберегают царство для детей Александра и, по исчезновении единственного защитника, открыли свой настоящий образ мыслей. Главными виновниками этого злодеяния были: Антигон, Птолемей, Селевк, Лизимах, Кассандр. Антигон умершего Евмена передал ближним его для погребения. Они предали его земле с военными почестями, причем провожало все войско, а кости его позаботились отослать в Каппадокию к матери его, жене и детям.
Глава 4. 5. Непот распространяется подробно о том, что должность писаря или секретаря была в гораздо большем почете у Греков, чем у Римлян. Тут надобно заметить, что если должность секретаря была в почете у Греков, то именно у Македонян. Фивян, Этолов и Ахейцев, а у Афинян была в изрядном пренебрежении, как видно из Демосфена (в той же речи о венке), и также у Сиракузцев (Диодор Сицилийский XIII. 96).
Вообще в жизнеописании Евмена. известном под именем Непота, находим чрезвычайное сходство с биографиею того же лица, оставленною Плутархом; местами даже сходство это буквальное. Плутарх ли перевел из Непота, или оба они пользовались одним и тем же, до нас не дошедшим, источником — решить трудно. Гл. 1. Евмен называется Кардианским. Схолиаст, в объяснениях к комедии Аристофана птицы, говорит, что Кардия — город Фракии, жители которого называются Кардианы.
Непот распространяется о знатности рода Евменова. Полагают, что он своего Евмена Кардианца принял за другого Евмена, Атталова сына. Плутарх приводит показание, не дошедшего до нас, писателя Дуриса о том, как будто бы отец Евмена в Херсонесе (где он жил) занимался по своей бедности, извозом. Элиан (Раз. Ист. XII. 43. 8) говорит, что отец Евмена занимался похоронною музыкою (τυμβαυλησ). — Впрочем некоторые исследователи называют известие о низком происхождении Евмена клеветою, придуманною завистливыми Греками для унижения достойного чужестранца.
Плутарх рассказывает, что Филипп, царь Македонский, быв в Кардии, обратил внимание на ум и ловкость Евмена, выражавшиеся в детских играх, которых он был свидетелем, и тут взял его к себе. Но другие говорят, что Евмен обязан был близостью к Филиппу дружественным отношениям своего отца с этим царем.
Он имел его за писаря. — Плутарх говорит, что по смерти Филиппа — Евмен был архиграмотеем (начальником писцов или правителем канцелярии) царя Александра. Непот пишет, что Евмен служил этому царю во все время его правления, а именно тринадцать лет; по другим историкам Александр царствовал менее 13 лет, а именно по Диодору 12 лет, 7 месяцев, а по Арриану 12 лет, 8 месяцев.
Евмен начальствовал эскадроном конницы, называемым Гетерика, т. е. состоявшим из приятелей, товарищей Τῶν ἔταιρῶν. Это имя дал Александр своим приближенным, составлявшим так сказать его собственную свиту.
Глава 2. Александр умер в Вавилоне. Город этот, знаменитый еще вначале истории человечества, пришел тогда в упадок. Александр, по возвращении из Индии, избрал его столицею, несмотря на предсказания Халдеев, место это считавших для него пагубным.
Передача Александром перстня Пердикке и в то время подверглась двойному истолкованию: по одному она означала передачу полную наследия и власти, а по другому временное заведывание вместе с перстнем и Государством.
Относительно детей и жен Александра Великого у историков большие споры. Диодор даже утверждает, что Александр умер совершенно бездетным. Впрочем большинство согласно в том, что при жизни Александра имел он единственного, хотя и не вполне законного, сына — Геркулеса от Барсины, дочери Артабаза (Арриан говорит — Дария) вдовы Мемнона. Притом умирая Александр оставил беременною жену свою Роксану, которая вскоре после того и родила. Третья жена Александра — Статира, дочь Дария, по одним сведениям, никогда беременна не была, а по другим осталась беременною после Александра, но изведена коварством Роксаны. Вообще все жены Александра и его действительные ли, мнимые ли, дети имели самый жалкий конец и погибли насильственною смертью.
Кратер — он был, после Ге®естиона, первым любимцем Александра.
Антипатр — Иолаев сын, родился в городе Македонии Палиуре — впоследствии он сделался царем Македонии.
Евмену дана или правильнее назначена Каппадокия. В ней еще царствовал Ариарат, не признававший над собою власти и Александра Великого, который, занятый более важными делами, не обратил на него внимания. Но после его смерти Пердикка победил Ариарата, и Каппадокию на деле отдал Евмену,
Леоннат — он был один из телохранителей Александра, и ему досталась Фригия, прилежавшая к Геллеспонту. По Плутарху (3), не доверяя Леоннату, Евмен ночью убежал в Македонию к Пердикке.
Глава 3. О войнах, последовавших за смертью Александра В. по поводу обширного и богатого его наследия, смотри Диодора Сицилийского 18, 19, 20.
Пал Кратер — Плутарх приписывает всю ожесточенную ненависть Македонян к Евмену именно убийству Кратера, которого они очень любили.— Неоптолем был царь Молоссов, народа, смежного с Македониею.
Глава 5. Непот говорит, что Пердикка убит Селевком и Антигоном, а Диодор выражается просто — своими всадниками.
Которые отпали — осуждены. Тут довольно темно от кого отпали? Македонское войско в Египте, негодуя, что чужестранец Евмен поразил Македонских лучших вождей — Кратера и Неоптолема, его и пятьдесят знатных людей, при нем находившихся, осудило на смертную казнь (Диодор. 18.37. Плут. 8). Антигон был наместником Аптипатра в Великой Фригии и Киликии и кроме того ему поручено начальство над царским войском, как рассказывает Диодор.
Нора — укрепление Фригии; но Диодору — Армении, а Плутарх говорит, что это место находилось на границе Ликаонии и Каппадокии.
Глава 6. Македоняне призвали к себе мать Александра — Олимпию, выбирая из двух зол меньшее, так как они уже стенали под произволом женщины, а именно Евридики, жены Аридея, которая под именем мужа управляла царством и притом очень дурно, хотя и была не глупа и военное дело даже знала хорошо. — Македоняне вообще не любили женского владычества, что заметил и Александр В. Он, когда во время его отсутствия, в возникших омутах — мать его Олимпиада приняла управление над Епиром, а Клеопатра над Македонией», похвалил мать, что она лучшую часть избрала, так как Македонянам ненавистна власть женщин.
Олимпия жила в то время в Епире у отца, так как она была дочь Неоптолема, царя Епиротов.
Александра В. сын. От Роксаны; родился по смерти Александра, именем также Александр.
Глава 8 В Паретаках сразился Евмен с Антигоном. Паретака город, и Паретаков область, находилась в Мидии, как видно из Страбона С. 15. Плиния, Арриана, Птолемея и ст. О Паретанценах упоминает и Геродот. Диодор говорит, что дорога по местам пустынным требовала 9 дней, а шедшая в обход 25 дней пути.
Фаланга Александра — воины назывались Аргираспидами — такое наименование получили они от Александра, потому что имели серебряные щиты. По словам историка Юстина, они, по смерти Александра В., вели себя очень надменно, не признавая никого достойным собою распоряжаться.
Глава 9-я. На такой же промежуток времени. По Плутарху этот промежуток составлял три дня, по Диодору три или четыре.
Глава 10-я Завистью вождей, а именно: Певкеста, Антигена, Тевтама, Евдема, Федима и других. Коварство воинов Македонских, именно так называемых аргираспидов. Наскучив долговременною войною, они спешили к женам и детям с богатыми дарами, что все им обещал Антигон, но не исполнил; а воспользовавшись плодами измены и сам не доверяя изменникам, он их обманул, разделил на части, разослал в разные места и едва ли кто-либо из них увидал свою родину — Македонию.
Уже крепкие силами. Действительно так и было: Селевк уже владел Вавилоном с областью, Лизимах Фракиею и прилежащими странами, а Птоломей Египтом.
Глава 12-я. По словам, других историков, не все союзники Антигона желали гибели Евмена, а Неарх, Деметрий, сын самого Антигона и некоторые другие хотели его спасти.
Глава 15. Кассандр — сын Антипатра, начальник Карий; после смерти отца вел он войну против Полисперхонта, начальника Македонии, именем детей Александра.
Бренные остатки Евмена, по словам Непота, отосланы к жене и детям. Так говорит и Плутарх, Диодор просто — к домашним.
1. Фокион, Афинянин, хотя часто начальствовал войсками и занимал самые высшие должности, впрочем гораздо известнее его честность жизни, чем труды в военном деле. А потому о них никакой памяти, а той великая слава, вследствие чего он получил прозвание доброго. Он был постоянно беден, тогда как мог быть очень богатым, вследствие многих оказанных ему почестей, и великой власти, которою он был облекаем от народа. Когда он отверг дары царя Филиппа, заключавшиеся в большой денежной сумме, послы увещевали принять и вместе внушали ему, что если он сам легко может без неё обойтись, то чтобы он позаботился о своих детях, для которых будет затруднительно — в величайшей бедности поддерживать такую отцовскую славу. На это Фокион им отвечал: «если они будут на меня похожи, то их прокормит тоже полечко, которое привело меня к этому достоинству. Если же они- будут другого свойства, то не хочу, чтобы на мой счет поддерживать и увеличивать их сластолюбие».
2. Он же счастливо достигнув почти восьмидесятого года жизни, под конец впал в великую ненависть своих соотечественников, во первых за то, что он согласился вместе с Демадом —передать город Антипатру и, по его распоряжению, Демосфен с прочими, которых считали оказавшими большие услуги общественному делу, приговором народного собрания отправлены в ссылку. И не в том только он обидел их, что дурно услужил отечеству, но и в том, что не сохранял верности в дружбе. Обязанный своим возвышением содействию Демосфена, он через него получил то место, которое занимал, подкупив его против Харета. Им же (Демосфеном) защищаем он был, когда приходилось ему оправдываться от уголовных обвинений и не раз уходил оправданный. Его то в опасности не только не защищал, но даже предал. Пал же он главным образом вследствие одного преступления, что он, будучи облечен народом верховною властью, был предупрежден Дерцилом, что Никанор, префект Кассандра, угрожает Пирею Афинскому, и тот (Дерцил) требовал, чтобы он принял меры, как бы город не лишился подвозов, то ему, в слух народа, Фокион отрицал, чтобы угрожала какая либо опасность и обещал, что он будет заложником в этом деле. А немного спустя Никанор овладел Пиреем. Когда вооруженный народ сбежался отнимать его — так как без Пирея Афины вовсе быть не могут — то Фокион не только не звал к оружию, но даже не хотел принять начальства над вооруженными.
3. В то время в Афинах было две партии, из коих одна защищала дело народа, а другая — вельмож; к последней принадлежали Фокион и Димитрий Фалерский. И та, и другая партии пользовались поддержкою Македонян; народная партия расположена была к Полиперхонту, а вельможи за одно были с Кассандром. Между тем Полиперхонтом Кассандр выгнан из Македонии. После этого события народ, взяв верх, немедленно вождей враждебной партии, присудив к казни, изгнал из отечества, в том числ Фокиона и Деметрия Фалерского, и об этом деле отправил послов к Полиперхонту — с тем чтобы они его просить утвердить его декреты. Туда же отправился и Фокион. По прибытии туда, он получил приказание защищать свое дело на словах перед царем Филиппом, а на самом деле перед Полиперхонтом. В то время он главным образом заведывал всеми делами царя. Обвиненный Агноном в том, что изменою передал Пирей Никанору, по приговору совета отдан под стражу, и отведен в Афины для того, чтобы быть там преданным суду по законам.
4. Прибыл он туда и так как, по преклонным летам не имел уже силы в ногах, то его везли на телеге. Велико было стечение народа так как одни припоминали его бывшую славу, жалели его старость, а большая часть была под влиянием раздражения, вследствие подозрения в изменнической передаче Пирея и в особенности за то, что на старость лет шел он против интересов народа. Вследствие этого ему не дали возможности говорить и защищать свое дело, и он, с соблюдением некоторых законных Формальностей, осужден и передан одичадцати сановникам, которым, по обычаю Афинян, обыкновенно передаются для казни осужденные общественным приговором. Когда его вели на казнь, встретился ему Евфилот, с которым он был коротко знаком. Когда тот со слезами сказал: «о как ты недостойно терпишь Фокион»! он ему отвечал: «неожиданного тут нет ничего; такой конец имели большая часть славных мужей Афинских». В этом случае такова была ненависть черни, что никто не дерзнул его хоронить из свободных (граждан) и предан он погребению рабами.
Непот, слишком щедрый на похвалы другим, неблаговолил к Фокиону. Так он говорит, что военными делами он не замечателен, между тем как Плутарх говорит, что Фокион 45 раз командовал войском, с величайшею славою вместе с Хабрием одержал победу у Наксоса, освободил Еретрию, обратив в бегство войска Филиппа, а будучи послан на помощь к Византию, удалил царя Филиппа вовсе от Геллеспонта. Потом честнейшему человеку Непот приписывает бесславный поступок, будто бы он с Демадом согласился на передачу города Антипатру и хлопотал об отправлении к ссылку опасного ему Демосфена. — Действительно, после битвы у Кранона, Антипатр приступил было к Афинам и взял бы их неминуемо силою, если бы Фокион и другие послы, отправленные к Антипатру на встречу, не убедили его довольствоваться помещением гарнизона в Мунихие. Демосфен же и другие, единомысленные с ним, ораторы с приближением Антипатра и Кратера, добровольно и по собственному побуждению оставили Афины, а демагогом Демадом уже заочно приговорены к ссылке. Наконец напрасно Непот обвиняет Фокиона в выдаче Пирея. Когда Никанор в Пирее старался убедить Афинян усердствовать более Кассандру, чем Полисперхонту, Фокион обещал ему безопасность, а Дерцилл, вождь Афинский в Пирее, пытался схватить его. Никанор убежал, а Фокион в доказательство, что не от него угрожала опасность, смотрел сквозь пальцы, как тот из Мунихия занял укрепления Пирея. Тут Фокион произвел тревогу, призывал граждан к оружию, но они им пренебрегли (Диодор 18. 64 Плут. 32 след.).
Непот говорит, что Фокион не принял даров от царя Македонского Филиппа. Это неправда: не от Филиппа, а от Александра Великого, его сына, который прислал ему сто талантов, сумму весьма значительную ип тому времени. Плутарх, глава 30-я, рассказывает, что Фокион — Мениллу, начальнику Македонян в Мунихии, когда тот предлагал ему дары и убеждал озаботиться его сыном Фоком, отвечал; Фоку, если он опомнится и придет в себя, достаточно будет отцовского имущества; а если же он останется таков, как теперь, то ему ничего не будет довольно.
Глава 5-я. Присудив к казни, изгнал из отечества. Довольно не ясно, что-нибудь одно, казнь так казнь, ссылка так ссылка. Диодор, XVIII. 60, говорит, что народ Афинский, когда Александр, сын Полисперхонта, имел лагерь у Пирея, сменил сановников олигархов (аристократической партии), одних осудил на смерть, а других наказал ссылкою и отобранием имущества. Плутарх (гл. 33.) рассказывает дело еще подробнее: что при мятежном народном собрании. Фокион сначала сложил власть, потом он и приятели его — Агнонидом обвинены в измене, ушли к Полисперхонту и Филиппу Аридею царю в Фокиду, и туда посланы послы Афинян обвинить их и требовать выдачи. Тогда Фокион и его приятели задержаны и отправлены в Афины, где народное собрание Фокиона, его четырех друзей и Деметрия Фалерийского, заочно с другими изгнанниками, присудило к казни.
Передано одиннадцати сановникам уголовных дел, по одному от каждой из десяти триб; одиннадцатый был письмоводитель. Иначе они назывались номофилаками (блюстителями законов) или епархами у Римлян им соответствовали три сановника (триумвиры) уголовных дел.
Плутарх рассказывает, что когда Фокиона вели на казнь, то один ему враждебный гражданин плюнул ему в лицо, и Фокион, обратясь к начальникам города, сказал: «неужели никто не обуздает несвоевременной и неуместной дерзости этого человека»?
1. Тимолеон, .Коринфянин. Несомнительно, по суждению всех, он явился великим человеком. Ему одному довелось — не знаю еще кому-либо — освободить и угнетенное отечество, в котором родился он тираном, и с Сиракузан, которым он был послан на помощь, снять уже застарелое рабство и всю Сицилию, в течении многих лет тревожимую войною и угнетенную варварами, своим прибытием восстановить в прежнее положение. Но в этих делах не простою поражен переменою счастью и — что именно считается труднее —с большею мудростью вел себя в счастье, чем в несчастье. Когда брат его Тимофан, избранный Коринфянами вождем, присвоил себе самовластие с помощью наемных воинов и Тимолеон мог разделить с ним царскую власть, не только отказался он от соучастия в преступлении, но и свободу своих сограждан предпочел спасению брата, считая за лучшее повиноваться законам, чем повелевать отечеством. При таком образе мыслей, он постарался умертвить брата тирана через посредство гадателя и общего родственника, за мужем за которым была сестра, рожденная от одних и тех же родителей. Сам не только не приложил рук, но не желал и смотреть на братнину кровь. Пока совершалось это дело, он был далеко на карауле, что бы не подоспел на помощь какой-либо служитель. Такое его славное деяние заслужило неодинаковое одобрение ото всех; некоторые полагали, что оскорблено им чувство родства и завистью унижали похвалу добродетели. А мать после этого события, не допускала даже сына к себе в дом и, при виде его, в ненависти называла безбожным братоубийцею. Все это на него так сильно действовало, что он не раз хотел окончить жизнь и через смерть удалиться от лицезрения неблагодарных людей.
2. Между тем, по убиении Диона в Сиракузах, Дионисий снова овладел ими. Противники его просили помощи у Коринфян и требовали вождя, которым бы пользоваться на войне. Посланный туда Тимолеон с невероятным счастьем Дионисия выгнал изо всей Сицилии. Он мог его убить, но не захотел и сделал так, что он мог безопасно достигнуть Коринфа, так как Коринфяне не раз получали помощь от того и другого Дионисия, и память этого благодеяния он хотел оставить, ту победу считая славною, в которой было более милости, чем жестокости, а наконец для того, чтобы не только по слуху знали, но и глазами видели, кого и после какой власти довел он до какой судьбы. После удаления Дионисия, он воевал с Гицетою, который был противником Дионисия. А что он расходился с ним в мыслях не из ненависти к тирану, но из жадности, доказательством было то, что, и по изгнании Дионисия, он не хотел отказаться от власти. Победив его, Тимолеон обратил в бегство огромные войска Карфагенян у реки Кринисса и сохранением владений в Африке принудил довольствоваться тех, которые, уже в течении многих лет, держали в своих руках власть над Сицилиею. Взял он и Мамерка, Италийского вождя, человека воинственного и могущественного, прибывшего в Сицилию на помощь тиранам.
3. Совершив эти дела, он, так как видел что вследствие продолжительности войны, не только страны опустошены, но и города оставлены жителями, собрал которых мог, сначала, Сицилийцев, потом из Коринфа пригласил поселенцев, так как ими сначала построены Сиракузы. Прежним гражданам возвратил их собственность, а новым распределил опустевшие от войны имения. Городов разрушенные стены и оставленные храмы поправил. Гражданам возвратил законы и свободу. После величавшей войны он такое спокойствие восстановил на всем острове, что он казался построителем этих городов, а не те, которые их сначала населили. Крепость в Сиракузах, построенную Дионисием для того, чтобы город держать во власти, до основания разрушил, сокрушил остальные опоры тиранства и постарался, чтобы следов рабства осталось как можно меньше. Хотя он имел столько сил, что мог повелевать и против, воли, однако такую любовь питали к нему все Сицилийцы, что между тем как никто не отказывала ему в царской власти, однако он предпочел, чтобы его лучше любили чем опасались. А потому, при первой возможности, сложил с себя власть и остальную жизнь, сколько ее было, провел в Сиракузах. И так он поступил с глубоким знанием дела: от благосклонности сограждан имел он то, чем прочие цари обязаны были власти. Не было ему-недостатка ни в какой почести, да и впоследствии в Сиракузах ничего не совершалось публично, о чем состоялся бы декрет прежде чем узнают мнение Тимолеона. Никогда ничей совет не только не был предпочтен, но даже и в сравнение не шел. И так делалось не только из благосклонности, но и по уважению к его благоразумию.
4. Тимолеон, находясь уже в преклонных летах безо всякой болезни, потерял зрение. Несчастье это переносил он с такою умеренностью, что никто никогда не слыхал его жалоб и он не смотря на это занимался всеми частными и общественными делами. Посещал он театр, когда там бывало народное собрание, по нездоровью везомый лошадьми и там он то, что ему казалось, говорил с колесницы. И в нем этого никто не приписывал надменности; из его уст никогда ничего не выходило ни в оскорбление другим, ни в самохвальство себе. Притом он, как только слышал, что его хвалят, никогда ничего другого не говорил как то, что он в особенности за то благодарит богов бессмертных, что они, положив успокоить Сицилию, захотели его преимущественно иметь в этом случае орудием. Он был того убеждения, что в человеческих делах не происходит ничего без утверждения промысла божеств. А потому он в своем доме устроил часовню Автоматиас, и чтил ее самым усердным образом.
5. Удивительные случаи сопровождали чрезвычайную доброту этого человека; все великие сражения совершил он в день своего рождения и это ѵсловило то, что день его рождения вся Сицилия сделала праздничным. Когда ему некто Лафистий, человек дерзкий и неблагодарный, хотел наложить поручительство, говоря, что он будет иметь с ним процесс по закону и сбежалось весьма много людей, которые дерзость человека хотели обуздать силою, Тимолеон всех просил этого не делать, потому что он поднял великие труды и подвергался величайшим опасностям именно для этого, чтобы так действовать возможно было для Лафистия и для каждого. В том и заключается настоящая свобода, когда есть возможность каждому в своих желаниях прибегнуть к испытанию законов. Он же — когда некто, подобный Лэфистию, именем Деменет, в народном собрании стал унижать действия Тимолеона, и даже нападать на него, — сказал, что теперь только исполнился его обет: всегда у богов бессмертных просил он возвратить Сиракузам такую свободу, чтобы каждому безнаказанно можно было говорить о ком он хочет. Когда он умер, то Сиракузами всенародно, при участии всей Сицилии, похоронен в гимназии, называемой Тимолеонтеум.
И в этом жизнеописании рассказ Непота представляет чрезвычайное сходство с Плутархом, что впрочем и не удивительно. так как и Непот и Плутарх пользовались историками: Феопомпом, Ефором и Тимеем[1], из коих, в особенности последний, подробно изложил деяния Тимолеона (Полибий XII. 23. Цицерон письма к домаш. V. 12 и Плут. Там. 36).
Отец Тимолена назывался Тименет по Диодору, а но Плутарху Тимодем, а мать Демариста.
Сицилия, угнетенная варварами, т. е. Карфагенянами, так как у Греков варварами назывались все народы не Греческого происхождения.
Тимофан, брат Тимолеона, был выбран вождем Коринфян к войне против Аргивцев.
Тимолеон постарался убить брата Тимофана, через посредство гадателя и близкого родственника, как говорит Непот, а Плутарх утверждает, что исполнителей этого дела было двое: один Сатир или Ортагор, а другой — Эсхил, и не за ним была сестра Тимофана, но Тимофан был мужем его сестры.
Вовсе не делает чести Тимолеону гнусное участие в убийстве брата. Степень участия разная, по мнению разных писателей: Плутарх говорит, что он стоял в стороне, когда совершалось убийство и проливал горькие слезы. А Диодор утверждает, что он сам нанес брату смертельный удар. Непот, как видно, держится середины.
Хотя Непот и ставит в похвалу Тимолеону, что он, когда мог убить Дионисия, предпочел ему дать возможность удалиться в Коринф. Плутарх говорит, что Дионисий сдался, и несовершенно неожиданно, именно на этом условии; в таком случае умертвить его было бы клятвопреступлением. — Большинство историков рассказывает, что бывший властитель Сицилии — Дионисий — вынужден был кормиться тем, что открыл у себя школу для детей. Кажется это больше выдумка с нравственною целью. Вероятно ли, чтобы Дионисий не запасся чем-нибудь существенным во время своего правления?… Это предполагало бы в нем слишком много добродетели для тирана, каким его изображают.
Непот рассказывает, будто бы вследствие побед Тимолеона, Карфагеняне должны были очистить всю Сицилию и рады были, что удержали Африку. Это не совсем так: по Диодору и Плутарху они даже удержали часть Сицилии за рекою Ликом (иначе Гадисом).
Мамерка и Плутарх называет человеком воинственным и богатым, а Диодор говорит, что он был тираном (владетелем) Катаны (город Сицилии, у подошвы Этны). Плутарх рассказывает, что Мамерк отправился было в Италию возбуждать Луканов против Тимолеона, но быль выдан изменою своих же воинов.
Часовню Автоматиас. Одни толкуют, что Автоматиас значит слепому случаю, и делают заключение, что Тимолеон был безбожник. Другие — напротив говорят, что это значит провидению, разумной силе, управляющей действиями человека, если он сам не упорствует на зло.
Непот говорит, что бренные останки Тимолеона похоронены в гимназие, названном Тимолеонтом. Плутарх же говорит, что они погребены на общественной площади, а гимназий с именем Тимолеона воздвигнут нарочно в честь ему.
1. Вот почти все Греческие вожди, которые, кроме царей по-видимому заслуживают памяти. Мы не хотели их коснуться, так как их действия отдельно уже рассказаны. Да притом же их и не слишком много. Лакедемонский Агезилай но названию, а не по власти был царем, как и прочие Спартанцы. Из тех же, которые название соединяли с действительною властью, превосходнейшими были, по нашему суждению у Персов Кир и Дарий, сын Гистаспа: и тот и другой из частных людей достигли царской власти. Первый из них пал в сражении у Массагетов. Дарий умер стариком. Кроме того трое были в том же роде: Ксеркс и два Артаксеркса, по прозванию Макрохир и Мнемон. Относительно Ксеркса в особенности славно то, что величайшими на памяти, людей войсками нанес войну Греции морем и сухим путем. Макрохир заслужил особенную похвалу наружностью прекрасно сложенного и красивого тела, которую он украсил невероятною доблестью военною. Никто из Персов не превосходил его в личной храбрости. А Мнемон процветал славою правосудия. Когда преступлением матери потерял он жену, то он как ни предался горю, но любовь к матери победила. Из них двое одного имени — болезнью отдали долг природе, а третьего префект Артабан умертвил мечем.
2. Из Македонского народа двое в особенности превзошло других славою совершенных ими деяний: Филипп, сын Аминты и Александр Великий. Из них последний в Вавилоне сделался жертвою болезни, а Филипп в Егисе убит подле театра Павзанием, когда отправлялся смотреть игры. Один Епирот — Пирр, который сражался с народом Римским. Он, когда осаждал в Пелопоннесе город Аргос, погиб, пораженный камнем Один также Сицилиец Дионисий старший; он обладал телесною силою и опытностью на войне — и что в тиране (самовластителе) не легко найти — не давал воли страстям, не любил роскоши, не был скуп и ни до чего не жаден, кроме до нераздельной и постоянной власти и по этой причине жесток. Желая достаточно обеспечить себе ее, он не щадил ничьей жизни, когда только он полагал кого для себя опасным. Доблестью снискав себе единодержавную власть, удержал ее с великим счастьем. Старее шестидесяти лет от роду он умер, оставив царство цветущим и, в течении столь многих лет, никого из своего рода он не видел смерти, между тем как от трех жен он родил детей и от них много имел внуков.
3 Были кроме того великие цари из друзей Александра Великого, которые по его кончине захватили власть; в числе их Антигон и его сын Деметрий, Лизимах, Селевк, Птоломей: из них Антигон убит в сражении, когда боролся с Селевком и Лизимахом. Такая же участь постигла Лизимаха от Селевка, потому что, по распадении союза, они вели между собою войну; а Деметрий отдал дочь свою в супружество Селевку и несмотря на это нисколько не упрочились дружественные между ними отношения и тесть, взятый на войне в плен зятем, погиб от болезни у него в тюрьме. И не так много времени спустя, Селевк убит коварно Птоломеем Керавном, которого он, выгнанного отцом, принял в Александрию, нуждавшегося крайне в чужой помощи; а сам Птоломей, когда живой сыну передал царство, им же, как говорят, был лишен жизни. Так как мы полагаем, что о них сказано достаточно, неудобным кажется проходить молчанием Амилькара и Аннибала, о которых не подвержено сомнению, что они величием духа и хитрым умом превзошли всех уроженцев Африки.
Спартанские цари были больше такими только по названию. Действительно, в Спарте гораздо больше значили ефоры и сенат, а цари предводительствовали войском и подлежали большой ответственности за свои действия.
Кир — конечно старший, сын Камбиза и внук Астиага от его дочери.
Дарий — он был из числа семи знатных Персов, составивших заговор против владычества Магов. По избиении их он избран в цари, при содействии своего конюха, употребившего хитрость для того, чтобы склонить судьбу на сторону своего повелителя.
Два Артаксеркса, один Макрохир по прозванию длиннорукий, а другой Мемнон. Первый был сын Ксеркса, а последний был сын Дария, по прозванию Нота и Паризатисы, брат Кира Младшего, а Паризатис была сестра Артаксеркса Долгорукого и дочь Ксеркса. Она ядом отравила жену сына Статиру; об этом преступлении упоминает тут Непот.
Глава 2-я. Ненот говорит, что Кипрский царь Пирр при осаде Аргоса убит камнем, по большинству сведений у других историков не камнем, а черепицею с крыши.
Дионисий Старший, тиран Сиракузский, умер, имея от роду более 60 лет, а царствовал тридцать восемь лет. Он имел действительно три жены: первая была дочь Гермократа Сиракузанца; она от огорчений сама себя лишила жизни. Потом Дионисий одновременно имел двух: одна была Дорис, из Локуз, дочь знатного гражданина Ксенета — она родила Дионисия, прозванного Младшим; а другая Аристомаха, дочь Гиппарина и сестра Диона.
Глава 5-я. Антигон — Плутарх (в биографии Павла Емилия) называет его величайшим из полководцев Александра.
Сын его Димитрий, прозванный Полиорцетом (завоевателем городов}, так как он осадное искусство усовершенствовал изобретением многих, отлично действовавших, орудий.
Селевк — его прозвание было Никатор, он построил Селевкию.
Птолемей не Церавн, как думают некоторые, а сын Лага.
Такова же была участь Лизимаха. Не соблюден хронологический порядок. Уже после смерти Деметрия Лизимах сражался с Селевком.
Деметрий отдал дочь свою Селевку Стратонику.
Селевк убит Птоломеем Церавном, сыном Птоломея Лагида от Евридики. Птоломей, сын Лага, Лизимах, Селевк и Птоломей Церавн окончили свое житейское поприще почти в одно время, а именно около 124-й Олимпиады.
В заключение Непот впал в ошибку, отнеся к Птолемею Лагиду, то, что собственно относится к Евергету, который, а не Лагид, убит сыном, получившим (конечно, в насмешку) прозвание Филопатора, как о том читаем у Юстина 29. 1. 5.
1. Амилькар, сын Аннибала, по прозванию Барка, Карфагенянин, в первую Пуническую войну, но уже под самый конец, в ранней молодости начал в Сицилии командование войском. Когда, прежде его прибытия, дурно шли дела Карфагенян на море и на сухом пути, сам, где только ни присутствовал, никогда не уступал неприятелю, не давал ему возможности вредить и часто напротив, при представлявшемся случае, переходил к наступлению и постоянно уходил, одержав верх. Так действуя, между тем как Карфагеняне почти все потеряли в Сицилии, он так защищал Ерикс, что по видимому и войны там вовсе не было. Между тем Карфагеняне, побежденные на море у Егатских островов, постановили — войне положить конец, и это дело предоставили произволу Амилькара. Хотя он пылал желанием войны, однако счел за нужное служить миру, понимая, что отечество, истощенное издержками, долее не может переносить бедствий войны, но так что немедленно же стал он взвешивать умом, как бы лишь только мало-мальски обстоятельства поправятся, возобновить войну и преследовать Римлян оружием, пока или доблестью одержат (Карфагеняне) верх, или побежденные отдадутся руками. В таком намерении он сладил мир. В нем было столько отчаянной смелости, что когда Катулл не соглашался окончить войну, если только Амилькар с своими, которые занимали Ерикс, оставив оружие не уйдут из Сицилии — то он ответил, что лучше предпочитает пасть сам под развалинами отечества, чем возвратиться домой с таким позором; несогласно с его доблестью — оружие, полученное от родины против врагов, передать им же. Катулл вынужден был уступить такому упорству.
2. Он, по прибытии в Карфаген, нашел положение общественных дел совсем в другом виде, чем ожидал. Вследствие продолжительности внешнего зла, такая вспыхнула внутренняя война, что ни разу еще Карфаген не был в подобной опасности, разве когда разрушен был. Сначала наемные воины, действовавшие против Римлян, отпали. Числом их было двадцать тысяч; они отняли было всю Африку и приступали к самому Карфагену. От таких бед Карфагеняне до того пришли в ужас, что даже просили помощи у Римлян (и ее получили). Наконец когда уже пришли почти в отчаяние, назначили Амилькара главным вождем. Он не только удалил неприятеля от стен Карфагена, между тем как вооруженных уже было более ста тысяч, но даже до того довел, что замкнутые в тесном месте, в большем числе погибли от голода, чем от оружия. Все отнятые города, в том числе Утику и Гиппон, самые крепкие во всей Африке, возвратил отечеству, но и тем не был доволен, а даже распространил границы владений и всей Африке возвратил такое спокойствие, что казалось будто бы в течении многих лет в ней не было вовсе войны.
3. По окончании всех этих дел, согласно его желания, надеясь на свои силы и будучи враждебно расположен к Римлянам, Амилькар, для того чтобы легче найти повод к войне, сделал так, чтобы его с войском послали в Испанию в качестве главного вождя, и туда повел с собою сына Аннибала девяти лет. Был кроме того с ним знатный молодой человек, красивый — Аздрубал. Некоторые говорили, что Амилькар любил его не так чисто, как бы следовало. Не было недостатка такому человеку в людях, говоривших о нем дурно. Вследствие этого и случилось что смотритель нравов запретил Аздрубалу быть с ним; ему он отдал дочь свою в супружество, так как, по их нравам, нельзя запретить быть вместе зятю с тестем. О нем мы потому упомянули, что, по умерщвлении Амилькара, он начальствовал над войском, совершил великие дела и первый подкупом извратил старинные нравы Карфагенян, а по его смерти от войска начальство принял Аннибал.
4. Амилькар, после того как перешел море и прибыл в Испанию, совершил великие дела при содействии счастья. Он покорил великие и самые воинственные народы; лошадьми, оружием, людьми, деньгами обогатил всю Африку. Когда он замышлял внести войну в Италию, на девятый год по прибытии в Испанию, он умерщвлен в сражении против Веттонов. Постоянная его ненависть против Римлян, по-видимому наиболее содействовала к возбуждению второй Пунической войны, потому что Аннибал, сын его, постоянными заклятиями отца доведен до того, что предпочел погибнуть, чем не померяться с Римлянами.
Но прозванию Баркас. Слово это, в переводе с Сирского, значит гром и молния, перун.
В первую Пуническую войну — она началась в 489 г. от построения города Рима и окончилась в 512, после 24 летнего промежутка. Амилькар принял в ней участие в 18 году войны и 505 от построения Рима. Полибий (1. 56) рассказывает, что Амилькар опустошил в это время берега Италии.
Защищал Ерикс. Римляне занимали вершину горы Ерикса, на которой стоял недостроенный храм Венеры, а на скате горы находился город Ерикс, который Амилькар защищал храбро и искусно от теснивших со всех сторон Римлян.
Эгатскими островами называлась группа трех островов: Гиеры, Форбантии и Егузы; а потому Полибий и называет это сражение битвою при Егузе. Карфагенским флотом начальствовал Ганнон, а Римским Лутаций, не задолго перед тем у Дрепаны тяжело раненный и чуть не лишившийся жизни (в 512 г. от построения Рима). Но при Егатских островах Лутаций жестоко отомстил Карфагенянам: 50 судов у них потопил, а 70 с десятью тысячами воинов взял в плен.
Глава 3. Об отношениях подозрительных Аздрубала к Амилькару говорит Ливий 21. 2.: Аздрубал цветом возраста, как говорят, сначала задобрил Амилькара. Но тот же Ливий прибавляет, что своим зятем Амилькар сделал Аздрубала за высокие достоинства души.
Глава 4. Веттоны — народ Испании ближней (citeriorus) живший между реками Аною и Тагом, с восточной стороны от Толета, так говорит Страбон в кн. 3. Плиний называет их соседями Карпетанов. Пруденций в гимне Св. Евлалии говорит, что главный город Веттонов назывался Емерита и стоял при р. Ане. О Веттонах упоминают и Цезарь и Ливий.
1. Аннибал, сын Амилькара, Карфагенянин. Если справедливо — в чем никто не сомневается — что народ Римский превзошел доблестью все прочие народы, то нельзя спорить и против того, что Аннибал на столько превосходил прочих полководцев благоразумием, насколько народ Римский превосходит храбростью прочие народы. Сколько раз ни сходился он с ним в Италии, постоянно удалялся победителем. Не будь он ослаблен домашнею завистью своих сограждан, то, по-видимому, он мог бы одолеть Римлян, но доблесть одного должна была уступить перед нападками многих; а он ненависть отца к Римлянам, как бы доставшуюся ему по наследству, так сберег, что прежде расстался с душою, чем с нею, и он даже, будучи изгнанным из отечества и нуждаясь в помощи чужестранцев, никогда не отказывался в душе вести войну с Римлянами.
2. Уже не говоря о Филиппе, которого оп заочно сделал врагом Римлян, изо всех в то время могущественнейшим царем был Антиох. В нем возбудил он такую страсть воевать, что даже от Красного моря он пытался внести оружие в Италию. Когда к нему пришли послы Римлян, узнать о его намерениях и постараться тайными способами — Аннибала ввести в подозрение царя, якобы он ими подкуплен и теперь думает вовсе не то, что прежде; и это сделали недаром. Аннибал узнал об этом и видя, что его удалили от самых искренних совещаний, дав время, пришел к царю и припомнив ему многое относительно верности своей и ненависти к Римлянам, прибавил: «отец мой Амилькар, когда я был еще ребенком и имел не более девяти лет от роду, отправляясь в Испанию главным вождем, в Карфагене Юпитеру Всеблагому и Всемогущему принес жертвы. Пока совершалось это богослужение, спросил он — хочу ли я с ним отправиться в лагерь? Когда я с охотою принял это предложение и начал его просить, чтобы он не сомневался взять, тогда он сказал: «сделаю, если ты мне дашь клятву, которую потребую». Вместе с тем он привел меня к жертвеннику, у которого он привык приносить жертвы и удалив прочих, приказал мне, держась за него, дать клятву, что я никогда не буду в дружбе с Римлянами. Эту клятву, данную отцу до этого возраста, я так сохранил, что ни для кого не должно быть сомнительным (что никому не должно быть сомнительным) что и в остальное время я буду такого же образа мыслей. А потому, если ты что-нибудь дружелюбно о Римлянах подумаешь, не неблагоразумно сделаешь, если от меня скроешь. А если станешь готовиться к войне, то сам себя введешь в заблуждение, если не-меня в ней сделаешь начальником».
3. В таком-то возрасте, как мы выше сказали, он отправился с отцом в Испанию. После его смерти, когда главным полководцем сделан Аздрубал, он начальствовал над всею конницею, а когда и он также был убит, то войско — главное начальство вверило ему. Такое решение, и доложенное в Карфаген, заслужило всеобщее одобрение. Так Аннибал, имея менее двадцати пяти лет от роду, сделался полководцем и в, последовавшее за тем, трехлетие покорил все народы Испании. Силою взял Сагунт, город стоявший во главе союза. Приготовил три больших войска: из них одно послал в Африку, другое с братом Аздрубалом оставил в Испании, третье повел с собою в Италию. Перешел горные ущелья Пиренейские: где ни совершал путь, со всеми живущими там народами вступал в борьбу; никого не отпускал иначе как побежденного. Когда он пришел к Альпам, отделяющим Италию от Галлии, а их никто до него не переходил с войском, кроме Геркулеса Грека (Грайя), от чего и самый горный хребет теперь называется Грайским; Альпийцев же, пытавшихся воспрепятствовать переходу, поразил. Места открыл, дороги изготовил и сделал так, что слон в полном вооружении мог идти там, где прежде с трудом мог ползти безоружный человек. Но ней он провел войска и достиг Италии.
4. Сразился у Родапа (Роны) с консулом П. Корнелием Сципионом и его разбил. С ним же имел он бой у Кластидия на реке По, и отпустил оттуда раненным и обращенным в бегство. В третий раз тот же Сципион, с товарищем Тиберием Лонгом (Длинным), у Требии пришел против него; с ними он сразился и обоих обратил в бегство; оттуда, через землю Лигуров, перешел Апеннины, идя в Этрурию. На этом пути он постигнут до того важною болезнью глаз, что впоследствии никогда хорошо не владел правым. Когда он страдал еще этим нездоровьем и совершал путь на носилках, консула К. Фламиния у Тразимена с войском, окружив засадою, умертвил и немного спустя претора К. Центения, с отборным отрядом занимавшего горные вершины; отсюда он пришел в Апулию; тут на встречу ему вышли два консула К. Теренций и Л. Емилий. Войско и того и другого он обратил в бегство одним сражением. Консула Павла умертвил и кроме того несколько бывших консулов, в том числе Кн. Сервилия Гемина, бывшего в предшествовавшем году консулом.
5. По окончании этого боя. Аннибал отправился к Риму, не встречая никакого сопротивления; он промедлил некоторое время на возвышенностях, ближайших к городу. Несколько дней он имел там лагерь и возвращался в Капую, когда его на Фалернском поле встретил К. Фабий Максим, диктатор Римский. Здесь, заключенный в тесном месте, ночью, без всякой потери войска, ускользнул, дав о чем поговорить Фабию, хитрейшему полководцу. При наступлении ночи привязав к рогам быков солому и приказав ее зажечь, огромное рассеявшееся стадо напустил на Римлян. Этим нечаянным зрелищем такой ужас нагнал он войску Римскому, что никто не дерзнул выйти за вал. После этого события немного дней спустя М. Минуция Руфа, начальника конницы, равного с диктатором властью — хитростью заманил в сражение и обратил в бегство. Тиберия Семпрония Гракха, вторично консула, в земле Луканов, находясь в отсутствии, заманил в засаду и уничтожил. М. Клавдия Марцелла, бывшего пять раз консулом, у Венузии равным образом умертвил. Долго было бы исчислять сражения; а потому достаточно будет сказать одно, из чего можно понять, что он был за человек: пока он находился в Италии, никто не мог ему сопротивляться в открытом бою; никто после Канского сражения в ровном поле не становился против него лагерем.
6. Он непобежденный отозван защищать отечество и вел войну против П. Сципиона того самого, которого он сначала у Родана, потом у По, а в третий раз у Требии обратил в бегство. При истощении средств отечества, желал он окончить с ним войну, чтобы тем сильнее впоследствии сразиться. Явился на свидание, но в условиях не сошлись: после этого события немного дней спустя, он сразился с ним у Замы. Разбитый — трудно поверить — в два дни и две ночи достиг Адрумета, отстоящего от Замы около трехсот тысяч шагов. В этом бегстве Нумиды, которые вместе с ним ушли из боя, устроили было ему засаду, но он не только от них убежал, по даже их подавил. В Адрумете собрал он оставшихся беглецов. В короткое время новым набором собрал многих.
7. Между тем как он самым деятельным образом занимался приготовлениями, Карфагеняне покончили войну с Римлянами. Тем не менее он и впоследствии начальствовал над войском и совершал дела в Африке, а также и Магон, брат его, до Публия Сульпиция и Каия Аврелия консулов. При этих сановниках пришли в Рим Карфагенские послы — благодарить сенат и народ Римский за то, что они заключили с ними мир, за это поднесли им в дар золотую корону и вместе просили, чтобы заложники их находились в Фрегеллах, а пленники возвращены. Им по сенатскому декрету дан ответ: дар их приятен и очень кстати, заложники будут находиться в том месте, где они просят, а пленники не будут отосланы обратно за то, что Аннибала, благодаря действиям коего начата война, враждебнейшего имени Римскому, до сих пор с правами власти держат у войска, а также брата его Могона. Узнав о таком ответе, Карфагеняне Аннибала и Магона отозвали домой. Когда он возвратился, сделан претором, после того как был царем на двадцать втором году. Как в Риме консулы, так в Карфагене ежегодно выбирались по два царя. В этой должности Аннибал оказал столько же старания, сколько и на войне. Из новых пошлин он сделал не только то, что нашлись деньги заплатить Римлянам на основании мирного трактата, но даже оставались лишние, которые положены в казначейство. Потом, в последовавшем за преторством году, в консульство М. Клавдия и Л. Фурия прибыли из Рима послы в Карфаген, Аннибал, догадываясь, что они присланы требовать его выдачи, прежде чем открыт был для них сенат, сел тайно на корабль и бежал в Сирию к Антиоху. Когда это дело обнаружилось, то Карфагеняне послали два судна, которые должны были его схватить, если только могли бы догнать, имение его описали, дом разрушили до основания, и самого присудили к изгнанию.
8. Аннибал на третий год после того, как бежал из родины, в консульство Луция Корнелия и Квинта Минуция, с пятью кораблями причалил к Африке, в пределах Киренейцев, с тем, не может ли он случайно увлечь к войне Карфагенян надеждою на поддержку Антиоха, так как он уже убедил с войском отправиться в Италию. Сюда же он вызвал брата Магона; когда Карфагеняне это узнали, они к Магону применили тоже наказание, что к отсутствующему его брату. Тут они, отчаявшись в успехе, отчалили корабли и распустили паруса, и Аннибал прибыл к Антиоху. О гибели Магона сохранилось двоякое известие; одни писатели говорят, что он погиб от кораблекрушения, а другие, что он убит своими рабами. Антиох, если бы при ведении войны столько же захотел слушаться советов Аннибала, сколько он предположил было при начатии её, то ближе бы к Тибру, чем к Фермопилам сразился бы о первенстве власти. Видя во многом безрассудные попытки царя, Аннибал однако ни в чем его не оставил. Начальствуя над немногими судами, которые он получил приказание привести из Сирии в Азию, он сразился с Родоским флотом на Памфилийском море. Когда перевесом численности противников его флот был побежден, сам он на том фланге, где находился, остался победителем.
9. По разбитии Антиоха, Аннибал, опасаясь быть выданным, что безо всякого сомнения и случилось бы, если бы он допустил себя в его власть — прибыл в Крит к Гортинии — обдумать там куда идти. Превосходя всех хитростью, он понимал, что будет в величайшей опасности, если не придумает чего-либо против корыстолюбия Кретийцев. Он носил с собою большое количество денег и знал, что об этом прошел слух; а потому он придумал такой план действия: множество сосудов наполнил свинцом, а сверху покрыл золотом и серебром. В присутствии первых лиц города он сложил их в храме Дианы, притворяясь, что он состояние свое вверяет их честности. Когда они таким образом были введены в заблуждение, он — медные статуи, которые с собою возил, наполнил всеми своими деньгами, и их бросил на площадке перед домом. Гортинцы храм берегут с величайшею заботливостью не столько от других, сколько от Аннибала, как бы он без ведома их не взял и не увез с собою кувшины.
10. Таким образом Карфагенянин, обманув всех Кретийцев и сохранив свое имущество, прибыл к Прузию в Понт. И у него он был в том же расположении духа относительно Италии и ни о чем другом не старался, как вооружить царя и выучить действовать против Римлян. Видя, что царь не так богат домашними силами, задабривал других царей и присоединял воинственные народы. Расходился с ним в мыслях царь Пергамский, Евмен, большой приятель Римлян, и война у них велась на море и на сухом пути. Тем сильнее Аннибал желал его подавить, но Евмен везде имел более силы, вследствие союза с Римлянами. Аннибал полагал, что если он от него избавится, то для него все прочее будет легче; для умерщвления его придумал он такое средство: через несколько дней приходилось им решить дело флотом; численностью судов уступал Аннибал: приходилось сражаться хитростью, когда оружием не мог сравняться. Он приказал как можно больше собрать живых ядовитых змей и их бросить в глиняные сосуды. Когда он их собрал большое количество, то в самый день, в который должен был совершить морское сражение, он позвал моряков и им приказал, чтобы все бросились на один корабль царя Евмена, а от прочих довольствовались бы только обороною. Этого они легко достигнут множеством змей; а на котором корабле будет ехать царь, он сделает, что они узнают. Если они его возьмут или убьют, то — так он им обещал — получат большую награду.
11. По сделании такого увещания воинам, и те и другие вводят флот в сражение. Когда устроена была боевая линия, то Аннибал, прежде чем дать знак к сражению, чтобы обнаружить своим, к каком месте находится Евмен, отправил в лодке гонца с кадуцеем. Когда он прибыл к судам противников, то, показывая письмо, объяснил, что ищет царя; тотчас отведен к Евмену, так как никто не сомневался, чтобы там не было писано чего о мире. Но Евмен, раскрыв письмо, не нашел в нем ничего, кроме того, что относилось к насмешке над ним. Хотя он удивлялся причине и не находил ее, однако не усомнился тотчас же завязать сражение. При происшедшей схватке Вифинцы, по приказанию Аннибала, все напали на корабль Евмена. Когда царь не мог выдержать их силы, то он искал спасения бегством; не успел бы он в этом, если бы не удалился под защиту своих прикрытий, которые поместил на ближайшем берегу. Когда остальные Пергамские суда стали теснить противников сильнее, вдруг в них начали бросать глиняные сосуды, о которых мы упоминали выше. Это бросание вызвало сначала смех у сражающихся и не могли понять, для чего это делается. Когда же они увидали суда, наполненные змеями, то, придя в ужас от неожиданного обстоятельства и не видя чего лучше избегать, обратили тыл и удалились к своим морским лагерям. Таким образом Аннибал умом победил силы Пергамцев, и не тогда только, но часто и в других местах, пешими войсками с таким же благоразумием побеждал противников.
12. Пока это происходило в Азии, случилось, что послы Прузия в Риме ужинали у бывшего консула - Л. Квинтия Фламинина и когда там упомянуто было об Аннибале, один из них сказал, что он находится в царстве Прузия. На другой день Фламинин донес об этом сенату. Выборные старцы, полагая, что пока жив Аннибал, никогда не будут они в безопасности, отправили в Вифинию послов и в числе их Фламинина — просить у царя, чтобы он не держал ненавистного им (Римлянам) человека и выдал бы ему. Прузий не дерзнул отказать; но он настаивал, чтобы Римляне не требовали от него чего-либо противного святости гостеприимства: пусть сами, если могут, схватят его, а место, где он находится, легко найдут. Аннибал в одном месте находился в замке, данном ему царем в подарок и он его так устроил, что во всех частях строения имел выходы, именно опасаясь, как бы не случилось того, что и последовало. Сюда прибыли послы Римлян и множеством (людей) окружили его дом. Мальчик, выглянув за дверь, сказал Аннибалу, что появилось вооруженных воинов более обыкновенного. Он приказал ему обойти все двери здания и поспешно его известить, со всех ли сторон окружен он одинаковым образом. Когда мальчик скоро известил о том, что было и что все выходы заняты, понял, что это не случайно и что его ищут и жизнь долее удерживать не следует. Чтобы не потерять ее по чужой прихоти, помня прежние доблести, он принял яд, который обыкновенно имел при себе.
13. Таким образом этот храбрейший человек, совершив многие и разнообразные труды, почил на семидесятом году. При каких консулах погиб — несогласны историки. Аттик в своей летописи пишет, что Аннибал умер в консульство М. Клавдия Марцелла и К. Фабия Лабеона, Полибий при Л. Емилие Павле и Кн. Бэбие Тамфиле. а Сульпиций Блито при консулах П. Корнелие Цетеге и М. Бэбие Тамфиле. Такой великий человек, занятой такими (значительными) войнами, несколько досуга уделял и литературе. Есть несколько книг, написанных им по Гречески и между прочим к Родосцам о действиях Кн. Манлия Вульсона в Азии. Веденные им войны многие передали памяти, но из них два находились в лагере и вместе с ним жили, пока это угодно было судьбе — Сизен и Созил Лакедемонянин. Аннибал этим Созилом пользовался, как учителем Греческой письменности.
Но время уже нам положить конец этой книге и рассказать о Римских великих людях, чтобы легче было сравнением и тех и других судить — которые из них заслуживают предпочтения.
Глава 2-я. Филиппа, сына Деметрия, Македонского царя.
Антиох прозванный Великим, сделался царем еще в детских летах, вместо убитого брата Селевка.
От Красного моря. Красным морем в обширном смысле называется залив Аравийский, Персидский и Океан, омывающий берега Персии.
Глава 3. Аздрубал в продолжении восьми лет управлял войском и заграничными делами Карфагенян, преимущественно в Испании, где и погиб от руки раба, мстившего за смерть господина.
Сагунт — Гибель этого города, сопровождавшаяся страшными явлениями ужаса и злодейства, описана у Ливия, в кн.21. гл. 6—16, в моем переводе — том 2, стр. 277 след.
О переходе через Альпы Геркулеса Грека, от которого и доныне часть Альп носит название Греческих, говорят и другие писатели, хотя Ливий называет это предание баснею. Верно то, что не Геркулес и не Аннибал проложили путь через Альпы, а те полчища Галлов, которые за долго до Аннибала проникли из Галлии в Италию, не боясь снежных вершин Альпов и чуть было не задавили в самом зародыше только что возникавшее могущество Рима.
Глава 9-я. В тупик поставил Непот всех своих истолкователей, упомянув о какой то битве Аннибала с Римлянами, при Родане (Роне), о которой все другие историки молчат. И при том два раза упоминает о ней, здесь и еще в главе 6. По обыкновенному у всех историков, рассказу тут должно понимать сражение у Тичино.
У Требии сражение произошло в 535 году от построения Рима, в Декабре месяце.
Перешел Апеннины — об этом сначала неудачном переходе, смотри Ливия XXI. 58. 59. XXII. 1, моего перевода, том 2. стр. 333—334—и стр. 341.
У Тразимена. т. е. собственно у Тразименского озера.
Центений претор. — Т. Ливий называет его пропретором, кн. XXII. гл. 8, Впрочем, у Ливия, встречается еще другой Центений Пенула, сотник первого ряда, который — пять лет спустя после Тразименского поражения, убит Аннибалом в земле Луканцев, а Непот (с ним и Аппиан), отнесли к одному Центению то, что Ливий написал о двоих.
С отборным отрядом. С четырьмя тысячами воинов, по словам Ливия и Полибия, а по словам Аппиана с восемью тысячами.
Два консула Теренций и Емилий. Это было в 537 году от построения Рима. У Канн, Римляне потеряли убитыми сорок тысячи, и 2700 всадников и почти столько же союзников. Из консулов Павл, не советовавший и в бой вступать, погиб в сражении, а Теренций бежал в Венузию; несмотря на постигшее его несчастье, сенат его благодарил, что он не отчаялся в спасении отечества и даже после сделал его диктатором.
Глава 5. На соседних с городом (Римом) высотах. У реки Аниена, смотри Ливия XXVI. 10. 11.
Фабий диктатор. — Собственно он был не диктатор, а продиктатор, выбранный по обстоятельствам времени, так как правильного выбора диктатора произвести нельзя было.
Семпрония Гракха вторично консула. — Он погиб в 541 году от построения Рима, при консулах Флакке и Ап. Клавдие, получив провинцию Луканию;, а другой раз консулом был за год перед тем с К. Фабием Максимом сыном в 540 году от построения Рима. А потому Непот, выражением вторично консула, хотел показать только, что Сем. Гракх, был два раза консулом, а не то, что он в бытность свою второй раз консулом и погиб.
Пять раз консулом был Марцелл. Хотя Непот, здесь в жизнеописании Аннибала, положительно утверждает, что Аннибал ни разу не был побежден в Италии; но о Марцелде, многие историки рассказывают, что он три раза победил Аннибала, в открытом бою, и именно сражением при Ноле, ободрил умы Римлян, упавших духом после Каннского поражения. Аннибал оставался в Италии, по Ливию — более 15 лет, по словам Сенеки 20 (но он включает сюда пребывание в Испании), а по словам Диодора —17.
Глава 6-я. Адрумет — колония Финикийская в Базацие, ПО Гречески Αδρύμη, Αδρύμης, Αδρυμήτοσ и Αδρυμήτισ; у Иеронима, Етика и других Гадрумет (Hadrumetus) и на древнем камне у Грутера: Colonia Concordia Ulpia Trajana Augusta frugifera Hadrumetina. В переводе с Сирского языка, слово это означает: дворец подземного Бога и пребывание смерти.
Глава 7-я. Отозвали домой Аннибала и Магона. По словам Т. Ливия — Магон, побежденный Квинтилием Варом в кровопролитном сражении на Инсубрском поле, переправляясь в Африку, умер от раны подле Сардинии.
Аннибал ушел не прямо к Антиоху, а сначала в Сирию в Тир, где жителями его, родичами Карфогенцев — (Тир был колония Финикийцев), принят очень хорошо; но он оставался там не долго и желая поскорее действовать против Римлян с Антиохом, поспешил к Антиоху, которого застал в раздумьи и не знавшего что делать — воевать с Римлянами или нет.
Глава 8-я. Ливий рассказывает, книга 34 в конце, моего перевода т. IV, стр. 221 след., что Аннибал старался возбудить Карфагенян к войне с Римлянами, а вместе с Антиохом, через одного земляка, уроженца Тирского, именем Арифона.
Ближе к Тибру, чем к Фермопилам. У Фермопил Антиох вместе с помогавшими ему Этолийцами, потерпел сильное поражение, от консула Манлия Ацилия Глабриона, о чем подробно у Ливия XXXVI. 18. 19, моего перевода т. IV. стр. 302 след.
0 сражении Аннибала с Родосским флотом в Памфилийском море подробно говорит Т. Ливий, История народа Римского, книга XXXVII, 23 и след., моего перевода т. IV. стр. 335 след.
Глава. 9. О корыстолюбии Кретийцев (жители острова Крита) подробно пишет Полибий кн. IV гл. 8., и кн. VI гл. 44 и 45. Притом Кретийцы слыли и лгунами. Да и о самом Аннибале осталось предание, что он был корыстолюбив. Полибий говорит, что таким считали его соотечественники, а Римляне продажным. Замечательно, что большая часть рудников в Испании носили имя Аннибала, как бы обязанные ему происхождением, о чем подробно говорит Плиний, кн. XXXIII. гл. 6.
Относительно выдумки Аннибала, которою он сберег свои сокровища и обманул жадность Кретийцев — любопытно сравнить то, что читаем у Геродота. Орест, желая обмануть Поликрата, восемь сундуков наполнил камнями, а только верхи прикрыл небольшим количеством золота (Геродот кн. III гл. 123). Тот же Геродот, в гл. 96, упоминает о существовавшем у Персидских царей обычае хранить золото в глиняных кувшинах. В древности храмы по своей неприкосновенности были единственными безопасными местами, куда частные лица клали на сохранение свои сокровища.
Глава 10. Прузия или Прузиас, царь Вифинский, о котором подробно говорят Ливий, Полибий и т. д.
Глава 12. Л. Квинкция Фламинина. По Титу Ливию к Прузиасу были посланы Римскими уполномоченными: Л. Сципион Азиатик, II. Сципион Назика, и этот Л. Квинкций Фламинин (кн. 39 в конце).
О кончине Аннибала у древних писателей сохранились разные мнения; свод им составил Плутарх в жизнеописании Фламинина, гонителя Аннибалова. Смотри Ливия XXXIX. гл. 51.
Глава 13. Аттик пишет. О летописях Аттика упоминает Цицерон в письмах к Аттику.
При М. Клавдие Марцеле и Л. Фабие Лабеоне в 370 году от построения города Рима. Л. Емилий Павл и Кн. Бебий Тамфил были консулами в 371 г. от построения Рима. — Кн. Манлий Вульсо — он был консулом в 364 году вместе с Фульвием Нобилиором, получил провинциею Азию и победил живших там Галлов.
Силен — о нем упоминает Цицерон de divin. 1.24. с похвалою, говоря, что он с большим тщанием описал деяния Аннибала (diligentissime res Hannibalus persecutus est).
Созил — о нем упоминают Полибий и Диодор; последний называет его Илийским и говорит, что он написал об Аннибале семь книг. Полибий говорит, что его рассказ более походит на вымысел, чем на историю .
1. М. Катон, родом из муниципия Тускула, с ранней молодости, прежде чем стал доискиваться почестей, жил в Сабинах, так как у него было там наследство, оставленное отцом. Оттуда, по убеждению Л. Валерия Флакка, которого он имел товарищем в консульстве и цензуре — как обыкновенно рассказывал бывший цензор М. Перпенна, переселился в Рим и начал присутствовать на форуме. В военную службу вступил он семнадцати лет от роду. В консульство К. Фабия и М. Клавдия, он был в Сицилии военным трибуном. Но возвращении оттуда последовал за войском К. Клавдия Нерона, и полагают, что его содействие было весьма важно в сражении у Сены, в котором пал Аздрубал, брат Аннибала. Квестором он достался консулу П. Африкану; с ним он жил не так как бы следовало тем, кого свел жребий: в образе жизни была у них постоянная разладица. Едилем народным сделался он вместе с Г. Гельвием. Претором получил провинцию Сардинию, из неё квестором в прежнее время, удаляясь из Африки, увел поэта К. Енния. И это мы считаем не меньше, как и какой-либо самый блистательный Сардинский триумф.
2. Консульскую должность нес с Л. Валерием Флакком, по жеребью получив провинцию Испанию ближнюю и из неё вывез он триумф. ‘Когда он оставался долго, П. Сципион АФрикан, вторично консул, у которого в прежнее его консульство Катон был квестором, хотел его выгнать из провинции и быть самому у него преемником. И этого он через сенат сделать не мог, потому что, хотя Сципион занимал первое место в государстве, но в то время общественные дела решались нравом, а не властью. Рассердись за это на сенат, по окончании консульства, он остался в городе (Риме) частным человеком. Катон, цензором сделавшись с тем же Флакком, строго исполнял эту власть. Он сурово обошелся со многими благородными лицами, и в эдикт прибавил много новых распоряжений к обузданию роскоши, которая уже в то время начала развиваться. В течении почти восьмидесяти лет, от ранней молодости и до глубокой старости, он не переставал вызывать себе неприязнь из-за общественного блага. Искушаемый многими, не только не потерпел никакого урону в общем к нему уважении, но доколе жив был, слава его добродетели все росла.
3. Во всех делах необыкновенно был старателен. Он был и хороший земледелец, и опытный правовед, и великий полководец, замечательный оратор и страстный охотник до литературы. Хотя стариком взялся он за занятие ею, однако сделала, такие успехи, что нелегко было найти из событий истории Греческой и Итальянской, что-либо чего он не знал бы. С ранней молодости сочинял он речи. Стариком начал писать историю; она заключается в семи книгах. Первая содержит описание деяний царей народа Римского; вторая и третья — откуда имеет происхождение каждый Итальянский город; потому-то, как кажется, назвал он их все: началами (origines). В четвертой заключается первая Пуническая война, а в пятой вторая. И все это изложено по главам; остальные войны излагал он равным образом до претуры Сервия Гальбы — того, что ограбил Лузитанцев. Вождей в этих войнах не именовал, но оставил так без названий. В них же он изложил — что в Италии и Испании или происходило, или показалось ему заслуживающим удивления. При этом обнаруживается много старания и деятельности, много учености.
О жизни и нравах его подробнее изложили мы в книге, которую написали о нем отдельно по просьбе Т. Помпония Аттика, а потому желающих ближе познакомиться с Катоном, отсылаем к этому сочинению.
О слов Heredium. Фест и другие слова heredium производят от слова heres — наследник. Юрисконсульт Готоманн говорит, что корень hera, древнее Латинское слово, означающее землю. У Варрона действительно слово heredium употребляется в смысле agellum т. е. полечка.
М. Перперна Цензорий. Много было лиц с именем Перперны, известных в Римской истории, и потому Непот его называет Цензорием, что может и означать бывшего цензора и служить общим прозванием. Большая часть объяснителей полагает, что тут Непот говорит о М. Перперне. бывшем в 661 году от построения Рима консулом, в 667 г. цензором вместе с Л. Марцием; жил он сто два года и умер в 704 г. от построения города. При К. Фабие Максиме и М. Клавдие Марцелле, в 549 году от построения Рима, 24 лет от роду. По другим сведениям Катон был военным трибуном при консулах М. Клавдие Марцелле пятый раз и Т. Квинкцие Криспине.
К. Клавдия Нерона консула в 546 году от построения Рима. В сражении у Сены — Цицерон в Бруте сражение это называет Сененским; Аздрубал вел новые вспомогательные войска в Италию, но М. Ливием Салинатором и К. Клавдием Нероном консулами побежден и разбит у реки Метавра. См. Ливия кн. 27, моего перевода т. 3. стр. 202.
Достался квестором Л. Корнелию Сципиону Африкану. Что Катон был квестором Сципиона, кроме нашего автора и Плутарха упоминает Ливий XXIX. 23.
О постоянных несогласиях между Катоном и Сципионом Африканским упоминается у Авла Геллия, кн. IV гл. 18. Предполагают, что причиною была привязанность Катона к К. Фабию Максиму, который сам находился во вражде со Сципионом. О несогласиях между Катоном и Спипионом говорит Плутарх, прибавляя, что первый не щадил ругательств на Сципиона и после его смерти.
Эдилом народным был вместе с К. Гельвием. О Катоне и Гельвие, как товарищах и эдильства и преторства говорит Ливий XXXII. 7.
Привел поэта Енния. Собственно об Енние см. у Авла Геллия кн. 17. — Заслуживает привести здесь слова Цицерона, который в Тускул. беседах кн. 1 гл. 2, говорит, что поэты прежде были не слишком высоко ценимы и замечает: «в доказательство того, как мало чести оказывалось людям, занимавшимся поэзией, можем привести речь Катона, в которой он ставит в упрек Марку Нобилиору то, что он водил с собою в управляемую им провинцию — поэтов, а между тем тот же Катон в бытность свою консулом, повел как нам известию, Енния в Этолию.
Глава 2. И оттуда вывез триумф. Катон вместе с П. Сципионом Назикою во многих сражениях усмирил Испанцев и вынудил их исполнить все требования Римлян.
Частным человеком оставался в городе, от построения Рима 566 г. Катон подстрекнул Петиллиев призвать к суду И. Корнелия Сципиона. Любопытные подробности об этом читаем у Тита Ливия кн. XXXVIII гл. 50, моего перевода т. 4. ст. 465 сл.
Глава 3. Катон был деятельным земледельцем. Ливий говорит о нем, что Катон одинаково хорошо занимался делами и городскими и деревенскими. Он издал книгу о сельских предметах и Плиний о ней говорит, что Катон заимствовал очень много у Греческих писателей, хотя ненавидел и Греков и все Греческое до того, что хлопотал о совершенном изгнании Греков из Лациума.
Заслуживающий одобрения оратор. Таково же мнение и Цицерона, который в своем Бруте сравнивает его с лучшим оратором Лизиасом. Тит Ливий упоминает о речи Катона в защиту Родосцев, произнесенной в сенате, и присовокупляет, что эта речь помещена в 5 книге сочинения Катона Начала (Origines).
До Преторства Сер. Гальбы, или до 600 г. от построения города. Против Гальбы речь говорил Катон, а в защиту его говорил К. Фульвий Нобилиор.
В книге которую отдельно о Катоне мы написали.
Отрывок её у Геллия 11. 8. и в нашем переводе в отрывках § 3. Подлинное сочинение Непота утратилось, но мы имеем взамену весьма подробное жизнеописание Катона, написанное Плутархом.
1. Т. Помпоний Аттик происходил от весьма древнего Римского рода, постоянно сохранявшего передаваемое от предков всадническое достоинство. Отцом пользовался любящим, снисходительным, по тому времени богатым и в особенности любителем литературы. Он, как сам любил литературу, выучил сына всем предметам, с которыми детский возраст должен быть знакомь. В мальчике были, кроме расположения к учению, величайшая приятность лица и голоса, так что он не только скоро усваивал, что ему передавалось, но также отлично и излагал. Вследствие этого он и в детстве славился этим между сверстниками и слишком отличался, чтобы благородные его сотоварищи могли это переносить равнодушно; а потому своим старанием он возбуждал всех, в числе их были Л. Торкват, К. Мария сын, М. Цицерон. Их своим сердцем умел он так привязать, что никто для них никогда не был дороже.
2. Отец помер рано. Сам отрок, по случаю родства с П. Сульпицием, который убит, будучи трибуном народным, не был чужд этой опасности. Апиция, Помпония племянница, вышла замуж за М. Сервия, брата Сульпиция. А потому, по убиении Сульпиция, видя, что государство взволновано смутами Цинны, и что нет возможности жить сообразно с достоинством, и как бы при раздоре, господствовавшем в умах сограждан, не оскорбить той или другой партии, так как одни держали сторону Суллы, а другие Цинны, счел время самим удобным предаться своим ученым занятиям и удалился в Афины. Тем не менее он юноше Марию, осужденному как врагу отечества, помог своим состоянием и облегчил деньгами его бегство. А чтобы это переселение не причинило какого ущерба имуществу его, он туда же перевел большую часть своего состояния. Он так жил, что не даром сделался самым дорогим для всех Афинян. Кроме приятности, которая и в отроке была уже очень значительна, он своими денежными средствами не раз оказывала, пособие их общественной бедности. Когда им необходимо было вносить общественный платеж и не могли они этого сделать на спорных условиях, он всегда принимал посредничество, таким образом, что и не брал с них несправедливых процентов, да и не допускал оставаться должными долее того, как было условлено. И то и другое было очень полезно для Афинян; ни поблажкою не допускал он долго привыкать к долгу, ни расти накоплением процентов. Услугу эту увеличил он и щедростью в другом. Всех он дарил хлебом, так что на каждого человека доставалось по семи мер пшеницы. Этот род меры у Афинян называется медимном.
3. Он так себя вел, что с низшими был их товарищем, а с первыми лицами ровнею. Чем он и достиг, что Афиняне ему всенародно дали все почести, какие могли, и старались сделать гражданином; но он не захотел воспользоваться этим благодеянием и некоторые объясняют это так, что он не желал утратить Римское гражданство, принятием чужого. Пока находился в Афинах, не допускал, чтобы ему поставили статую; заочно же он не мог воспрепятствовать. А потому Афиняне поставили несколько статуй ему и Фидие в самых священных местах. При исполнении всех общественных дел они имели его главным вожаком и руководителем. Итак, первое то — дар судьбы, что он родился именно в таком городе, где средоточие власти надо всем земным шаром, что он его имел и отечеством и местопребыванием; а то — доказательство его благоразумия, что он, удалясь в город, превосходивший все другие древностью, ученостью и образованием, умел сделаться и для него дороже всех.
4. Когда сюда прибыл Сулла, удаляясь из Азии, то пока там находился, имел при себе Помпония, плененный ученостью и обходительностью молодого человека. Он по Гречески говорил так хорошо, как будто бы родился в Афинах, и такова же была у него приятность Латинской речи, что в нем обнаруживалось какое-то природное изящество, а не приобретенное. Он произносил стихотворные произведения по Гречески и по Латыне так, что ничего желать не оставалось. Всем этим достиг он того, что Сулда его вовсе от себя не отпускал и желал с собою увести. Когда он старался его убедить, то Помпоний ему отвечал: «пожалуйста не веди меня против тех, с которыми чтобы не вести войну против тебя, я оставил Италию». Сулла, похвалив образ мыслей молодого человека — все дары, полученные в Афинах, отправляясь велел к нему отнести. Он, пробыв весьма много лет, заботе о своем частном достоянии посвящал себя на столько, сколько обязан старательный отец семейства, а все остальное время занимался или литературою, или общественными делами Афинян, и тем не менее оказывал услуги друзьям и в Риме: так он приезжал на выборы, и присутствовал постоянно, как только было сколько-нибудь важное дело. Так он доказал Цицерону удивительную верность во всех его опасностях: ему, когда он бежал из отечества, он подарил двести пятьдесят тысяч сестерций. Когда же в Риме все успокоилось, он опять переселился в Рим, как я полагаю, в консульство Л. Торквата и Л. Котты. В этот день все общество Афинское провожало его так, что слезами показывало, как оно о нем будет жалеть впоследствии.
5. Он имел дядю с материнской стороны К. Цецилия, всадника Римского, приятеля Л. Лукулла, человека богатого, от природы самого необходительного. Так почтительно обходился он с его странностями, что пользовался до глубокой старости безо всякого оскорбления благосклонностью человека, которого никто выносить не мог. Так действуя, он получил плод своей уважительности. Цецилий, умирая, усыновил его духовным завещанием и сделал его наследником третьей части своего состояния; от этого наследства он получил около ста тысяч сестерций. Сестра Аттика была за мужем за К. Туллием Цицероном, и эту свадьбу устроил М. Цицерон, с которым с школьной скамейки он жил самым дружественным образом и гораздо более по приятельски чем с Квинтом, а почему и не трудно сделать заключение, что в дружбе гораздо более значит сходство нравов, чем родство. Также находился Аттик в тесных дружественных отношениях с К. Гортензием, который в это время занимал первое место по красноречию, так что трудно было разобрать — кто его больше любил — Цицерон или Гортензий, и он достигал того, что всего труднее, что между людьми, у которых шло такое соревнование славы, не было ни малейшего желания унизить друг друга, и он служил связью для таких людей.
6. В общественном деле он так поступал, что всегда и был и считался принадлежащим к лучшей стороне, и впрочем он не вверялся гражданским волнам; он полагал, что те, которые отдаются им, не более могут располагать собою, как и те, которые морскими перебрасываются. Почестей не домогался, между тем как они были ему доступны и но общему расположению и по достоинству, так как ни просить их по обычаю предков, ни занять невозможно было, соблюдая законы, при таких неумеренных соблазнах честолюбия, да исполнять их, согласно с требованиями общего блага, невозможно было без опасности, при испорченности нравов общества.—К продаже имуществ с молотка никогда не подходил. Ни в каком деле не служил порукою и не был поручителем. Никого не обвинял ни от своего имени, ни подписываясь за другого. К разбирательству суда в своем деле никогда не доходил: процесса никакого не имел. Многих консулов и преторов префектуры предложенные он так принял, что ни за кем не последовал в провинцию, почестью был доволен, а прибыток имущественный презирал. Он и с К. Цицероном не хотел идти в Азию, между тем как он у него мог получить место легата. Он полагал, что неприлично ему, когда он не хотел исполнять должность претора, быть в свите претора. В этом деле он соблюдал не только свое достоинство, но и спокойствие, избегая самого подозрения в каких-либо наветах. Через что и случилось, что его внимание было для всех тем дороже, что его приписать можно только расположению, а не опасениям или ожиданиям.
7. Случилась междоусобная война Цезарева, когда он имел около шестидесяти лет от роду. Он воспользовался льготою своего возраста, и никуда из города не двигался. В чем его друзья нуждались, отправляясь к Помпею, он выдавал все из собственного достояния. Самого Помпея родича не оскорбил. Никакого не имел он от него украшения, как прочие, которые через него приобрели почести или богатства; а из них часть последовала в его (Помпея) лагерь с величайшим нежеланием, а часть к крайнему его оскорблению осталась дома. —Б ездействие Аттика до такой степени было приятно Цезарю, что победителем, требуя от частных лиц денег через письма, не только не тревожил Аттика, но даже уступил ему сына сестры и К. Цицерона из лагерей Помпея. Так старинным образом жизни, избежал он новых опасностей.
8. После умерщвления Цезаря последовало то, что по-видимому управление общественными делами было все у Брутов и Кассия и, казалось, все государство обратилось к ним. Аттик так обращался с М. Брутом, что тот, будучи молодым человеком, ни с одним сверстником не был так по приятельски, как с этим стариком, и не только в советах он имел его первым, но даже и в обращении житейском. Придумано некоторыми, чтобы всадники Римские составили особенную (частную) денежную сумму убийцам Цезаря. Полагали — быть в состояния легко это привести в исполнение, если главные лица этого сословия снесут деньги. К этому приглашен К. Флавием, приятелем Брута, Аттик, чтобы он был первым в этом деле. А он, полагая, что надобно оказывать услуги друзьям без политических соображений, и постоянно удалялся от таких замыслов, дал ответ: если Брут желает пользоваться его средствами, то пусть пользуется насколько ему будет под силу, но что он ни с кем по этому делу не будет ни говорит, ни видеться. Таким образом этот план соглашения расстроен несогласием одного Аттика. И немного спустя начал иметь верх Антоний, так что Брут и Кассий — провинций, которые им для виду даны были консулом, по безнадежному положению дел, отправились в ссылку. Аттик, не желавший пожертвовать денег вместе с другими людьми этой партии, когда она была в цветущем положении, Бруту, отброшенному и выходившему из Италии, послал в дар сто тысяч сестерций, и ему же в Епире заочно велел дать триста, и тем не менее и угождал могущественному Антонию и не покинул находившихся в отчаянном положении.
9. Последовала война, веденная у Мутины. В ней если Аттика назову только благоразумным, менее должной воздам ему похвалу; скорее он был божественным, если божественностью нужно назвать постоянную естественную доброту, которая ни от каких причин не зависит и не уменьшается. Антоний, осужденный как враг отечества, удалился из Италии; не было ни какой надежды ему понравиться. Не только враги, бывшие тогда в большом числе и силе, но и те, которые передавались его противникам и оскорблением его надеялись заслужить какую-нибудь для себя выгоду, преследовали людей, близких Антонию и желали жену его Фульвию — лишить всего имущества, а детей даже искоренить. Аттик, пользовавшийся чрезвычайною короткостью Цицерона и находившийся в величайшей дружбе с Брутом, не только не сделал им ни малейшей поблажки к оскорблению Антония, но напротив — его приближенных, когда они бежали из города, сколько мог покрыл и помог теми предметами, в которых они имели нужду. А. П. Волумнию он оказал такую услугу, что большей он и от отца получить не мог. Самой же Фульвие, терзаемой процессами и беспокоимой величайшими опасениями, с таким старанием предложил свои услуги, что ни одного поручительства не представляла она без Аттика, и он был её заступником во всех делах. Даже когда она еще в счастливое время купила имение на срок, и после несчастья не в состоянии была сделать платеж, то он вмешался, поверил деньги бес процентов и безо всяких условий, считая великим для себя приобретением — доказать свою память и признательность и обнаружить, что он имеет обыкновение быть приятелем людей, а не их счастья. Когда он так поступал, то конечно никто не мог думать, чтобы он действовал под влиянием обстоятельств времени. Никому и в голову не приходило, что Антоний может снова получить верховную власть. Впрочем постоянно некоторые знатные лица, близкие Аттику, упрекали его в том, что он по-видимому обнаруживает мало ненависти к дурным гражданам. А он принимал более в соображение относительно того, что ему следует делать — свое собственное суждение, чем то — похвалят ли его другие.
10. Счастье вдруг переменилось. Как только Антоний вернулся в Италию, не было никого, кто бы не считал Аттика в большой опасности вследствие тесной дружбы с Цицероном и Брутом. А потому, ко времени прибытия императоров, он сошел с форума, опасаясь преследования и скрывался у П. Волумния, которому, как мы сказали, не задолго перед тем оказал помощь (в те времена такое было разнообразие счастья, что одни или другие находились то наверху его, то в опасности) имея при себе К. Геллия Кана, ровесника, представлявшего с ним весьма большое сходство. И это также да послужит примером доброты Аттика, что он с тем, кого узнал мальчиком играя, до того согласно жил, что до самого преклонного возраста дружба их росла. Антоний же, хотя такую ненависть питал к Цицерону, что не только ему, но даже всем его друзьям был врагом, и хотел их погубить, однако, по убеждению многих, помнил заслугу Аттика и ему, узнав, где он находился, написал своею рукою, чтобы он не боялся и тотчас к нему пришел; что он его, а для него и Геллия Кана, исключил из числа осужденных. Таким образом Аттик, в самую опасную минуту, был защитою не только себе, но и тому, кем наиболее дорожил. И он (Аттик) ни от кого не просил помощи для своей только безопасности, но вместе хотел показать, что он не хочет отделить свою судьбу от судьбы друга, какая бы она ни была. Если особенною похвалою превозносят того кормчего, который умел уберечь судно от ненастной погоды и моря, покрытого подводными скалами, то почему же не счесть единственным (примерным) благоразумием того, кто из стольких и столь важных гражданских бурь достиг безопасности?
11. Как только он ускользнул из таких зол (опасностей), то он не делал ничего другого, как старался помогать, чем только мог, наибольшему числу граждан. Между тем как большинство отыскивало осужденных вследствие наград, обещанных императорами, никто из них, по прибытии в Епир, не терпел ни в чем недостатка, и не лишен был возможности оставаться там постоянно. Он (Аттик) даже после сражения Филиппенского и гибели К. Кассия и М. Брута, бывшего претора, Л. Юлия Моциллы и сына его Авла Торквата и других, пораженных таким же несчастьем, положил охранять, и приказал им все из Епира доставить в Самофракию. Трудно все изложить в подробности, да и нет надобности. Хотел я показать одно только то, что щедрость Аттика были не временная, ни с расчетом. Об этом можно судить по обстоятельствам времени и событий, что он не продавал себя могущественным лицам, но всегда помогал находившимся в горе. Он Сервилию, мать Брута, не меньше уважал после его смерти, как и когда дела его были в цветущем положении. Так применяя щедрость, он не навлек себе никакой неприязни, потому что он никогда никого не оскорблял, да и если получил какую-либо обиду, предпочитал ее забывать, чем мстить. В бессмертной же памяти сохранял он полученные благодеяния; а которые он сам оказывал, помнил только до тех пор, пока был признателен получивший. И он поступал так, что доказал на деле справедливость изречения: «судьбу каждого человека уславливает его нравственность». Впрочем он, прежде чем с счастьем, справился сам с собою и опасался, как бы в каком деле не отвечать заслуженно.
12. Так действуя достиг он того, что М. Випсаний Агриппа, тесною дружбою связанный с юным Цезарем, и имея возможность по благоволению Цезаря и его могуществу домогаться какого бы ни пожелал положения, избрал его (Аттика) родство преимущественно перед прочим, и дочь всадника Римского предпочел самому блестящему супружеству. Устроил этот брак (нечего скрывать) М. Антоний, триумвир общественного дела. Между тем как он его расположением мог бы увеличить свои владения, до такой степени чужд был жадности в деньгах, что расположением этим он пользовался только для того, чтобы от приятелей своих отклонять угрожавшие им неприятности или опасности. И это ознаменовалось наиболее во время самого гонения. Когда Л. Софея, всадника Римского, Аттикова сверстника, который, из любви к изучению философии, жил в течении многих лет в Афинах и имел в Италии весьма дорогие владения, триумвиры продали имущества по обычному в то время ходу дел — трудами и деятельностью Аттика случилось, что одним и тем же известием Л. Софей был уведомлен, что и он потерял отеческое наследие и получил его. Также когда Л. Юлия Калида, который после смерти Лукреция и Катулла имеет, по моему мнению, основательное притязание быть лучшим поэтом нашего времени и притом же человеком добрым и хорошо знакомым с лучшими искусствами, после гонения всадников, за свои значительные владения в Африке заочно внесен в список осужденных П. Волумнием, начальником кузнецов Антония, то он (Аттик) его избавил. Что в настоящем для него труднее или славнее было — трудно судить, так как известно было, что Аттик заботится не менее об отсутствующих, как и на лицо находящихся друзьях.
13. И этот человек был столь же хорошим хозяином дома, как и гражданином. Хотя он был богат деньгами, но никто менее его не имел страсти к покупкам и постройкам. И однако он жил из первых, и пользовался всеми самыми лучшими предметами. Дом он имел на Квиринальском холме Тамфилиев, оставленный ему дядею по наследству. Вся приятность его заключалась не в здании, а в роще; самое же строение старинной архитектуры представляло более вкуса, чем стоило издержек. В нем не менял он ничего, разве что ветхость его вынуждала. Пользовался он приближенными наилучшими, если смотреть по степени их полезности; чуть посредственными, если судить по наружности. Тут находились ученейшие молодые люди, лучшие чтецы и очень много писцов, так что ни одного слуги не было, который не мог бы хорошо исполнять и той и другой обязанности (т. е. быть и чтецом и писцом); равным образом имел он и других, весьма искусных, артистов, нужных в домашней жизни. Впрочем, из них не было никого, кто бы не родился и не получил воспитания дома; а это признак не только сдержанности, но и умения. Не желать безрассудно того, чтобы ты увидал и у большей части, необходимо считать за признак человека воздержного, и для того чтобы приобретать собственным старанием, а не деньгами необходимо большую деятельность. Любил он изящество, а не роскошь, блеск, а не издержки, все его старание клонилось к приличию, а не к излишеству. Домашних вещей имел умеренно, немного, так что ни в том, ни к другом отношении не обращали он на себя внимания. Не премину и того, что даже некоторым может показаться пустым: хотя он был из всадников Римских в особенности тароватым, и хотя он весьма свободно приглашал людей всех сословий; однако нам известно, что он не более как три тысячи ассов, ровно каждый месяц, имел обыкновение расходовать по дневным запискам. И это мы говорим не по слуху, но зная основательно; по нашей короткости мы не раз принимали участие в его домашних делах.
14. Никто на его пиршестве не слыхал другого развлечения, как чтеца; и мы считаем его самым приятнейшим, И никогда не было у него ужина без какого-либо чтения, так что гости не менее наслаждались пищею вещественною, как и духовною. Он звал тех, нравы которых не противоречили его. Между тем как такое сделалось приумножение денег, он в своем обыкновенном образе жизни не делал никакой перемены, оставался верен прежнему, так что и имея двадцать миллионов, полученных от отца, он жил не скупо и дойдя до ста миллионов, он жил не роскошнее того, как принял себе за правило; и при том и другом состоянии держал себя все одинаково. Не имел он садов, ни подгородной, ни приморской роскошной виллы, да и в Италии, кроме Арретинского и Номентанского сельских поместьев, и все его денежные доходы заключались во владениях Епирских и городских. Из чего можно узнать, что он употребление денег имел обыкновение соразмерять не с количеством, а с рассудком.
15. Лжи он не говорил, и не мог терпеть; а потому его обходительность не чужда была строгости, и важность не лишена была снисхождения, так что трудно было понять — друзья его более ли уважают или любят. Что у него просили, он обещал свято; не добродушного, но пустого человека считал он свойством — обещать то, чего не имел возможности исполнить. В исполнении же того, на что он раз согласился, он был так старателен, что казалось заботился о своем собственном, а не о порученном, деле. Никогда не наскучивал он порученными ему делами; он полагал, что в этом случае замешана его собственная честь, а для него ничего не было её дороже. Вследствие чего вышло, что заведывал всеми делами Цицеронов, Катона, К. Гортензия, Авла Торквата и многих других всадников Римских; из чего можно заключать, что не по лености, а по рассуждению он избегал участия в общественных делах.
16. Человечности же не могу привести лучшего доказательства, как то, что юношею он был в высшей степени приятен старику Сулле, а стариком юноше М. Бруту. С родственниками своими К. Гортензием и М. Цицероном-он жил так, что трудно судить, к какому возрасту он мог лучше применяться. Хота его в особенности любил Цицерон, так что и брат его Квинт не был ему дороже или ближе к сердцу. Доказательством этого, кроме книг, в которых о нем упоминает и которые изданы в свет, служат одиннадцать томов писем, посланных Аттику от времен консуластва и до самых последних. Так изложено там все относительно стремлений первых лиц государства, пороков вождей, перемен в общественном строе, что нет ничего чтобы в них не раскрывалось, и легко можно сделать заключение, что благоразумие до некоторой степени служит предвидением. Цицерон не только предсказал то, что случилось при его жизни, но даже и то, что теперь на деле бывает, спел как прорицатель.
17. О нежности чувств Аттика что мне многое припоминать? Когда я слыхал, как он по справедливости гордился на похоронах матери своей, которую девяноста лет хоронил шестидесяти семи лет от роду, что ему не приходилось никогда мириться с матерью, что ни разу не ссорился он с сестрою, которая была у него почти одних лет с ним. И это служит признаком, что или между ними никогда не возникало повода к жалобе, или он был так снисходителен к своим, что считал неприличным сердиться на тех, кого обязан был любить. И так он поступал не по природе только, законам которой мы все одинаково подвластны, но и по науке. Наставления лучших философов были до того им усвоены, что ими пользовался для применения к жизни, а не для тщеславия только.
18. В высшей степени был он подражателем нравов предков и любителем древности. Он до того основательно знал ее, что всю изложил в одном сочинении, в котором составил списки должностных лиц. Не было ни одного закона, ни мира, ни войны, ни знаменитого какого-либо деяния народа Римского, которое не было бы означено, каждое в свое время, и что было всего труднее, он так изложил происхождения родов, что из них легко можно узнать родословные знаменитых мужей. Сделал он это и отдельно в других книгах; так, по просьбе М. Брута, Юниев род от первого начала до нынешнего времени в порядке изложил, отметив кто от кого происходя, какие почести в какое время занимал; равным образом для Марцелла Клавдия, для Сципиона Корнелия и Фабия Максима — Фабиев и Эмилиев. Ничего не может быть приятнее этих книг для тех, которые имеют какое-либо желание ознакомиться с знаменитыми мужами. Коснулся он и поэзии, как полагаем, чтобы не быть чуждым и её прелести. В стихах он тех, которые почестью и блеском своих деяний превзошли прочих Римлян, описал так, что под изображением каждого —д ействия его и должности изложил не более, как в четырех или пяти стихах. Трудно поверить, чтобы так кратко можно было высказать столь (важные) дела. Существует еще одна книга (Аттика), сочиненная на Греческом языке, о консульстве Цицерона.
19. Изложенное до сих пор издано нами при жизни Аттика, а теперь, так как судьба захотела, чтобы мы его пережили, изложим остальное и на сколько будем в состоянии примерами, взятыми из дела, докажем читателям, как мы выше выразились, что для каждого человека его нравы наиболее уславливают счастье. Довольствуясь званием всадника, в котором он родился, еще он достиг родства с сыном божественного императора, прежде снискал он его расположение не иным чем, как прекрасною жизнью и ею, при более смиренном положении, он сравнялся с другими первыми лицами государства. Такое счастье преследовало Цезаря, что в ни чем ему не отказала судьба, что кому-либо прежде дала и он достиг того, чего прежде не мог достигнуть ни один гражданин Римский. У Аттика родилась внучка от Агриппы, которому он отдал в замужество дочь свою девушку. Ее Цезарь, когда ей был едва год от роду, обручил Клавдию Нерону, родившемуся от Друзиллы, своему пасынку. Этот союз скрепил их дружбу, а короткость сделал еще более близкою.
20. Хотя и прежде этого сговора, не только когда отъезжал из города, ни разу не отправлял писем к кому-либо из своих без того, чтобы не посылать Аттику сведения о том, что он делает, в особенности что он читает, в каких местах и сколь долго он пробудет, но даже когда и находился в городе, и по случаю бесчисленных своих занятий, не так часто как бы хотел, Аттиком пользовался, то вряд ли проходил один день, в который бы он к нему не писал, то спрашивая его что-нибудь относительно древности, то предлагая ему какой-либо вопрос относительно поэзии, а иногда шутя выманивал у него многословные письма. Вследствие чего и случилось, что когда храм Юпитера Феретрия в Капитолие, устроенный Ромулом, упал, будучи раскрыт от ветхости и небрежения, по внушению Аттика, Цезарь позаботился его возобновить. Да и не менее того М. Антоний заочно чтил его письмами до того, что он старательно озабочивался из отдаленнейших земель не оставлять Аттика уведомлять о том, что делал. Каково это — легче может судить тот, кто в состоянии обсудить сколь много мудрости нужно — сохранить знакомство и благоволение людей, между которыми было не только соревнование относительно важнейших предметов, но и желание унизить друг друга, какое необходимо существовало между Цезарем и Антонием, когда и тот и другой желал быть первым не только в городе Риме, но и на всем земном шаре.
21. Таким образом достиг он семидесяти семи лет от роду, и в самой преклонной старости возрастал не менее достоинством, как и благосклонностью и богатством (много наследств приобрел он не иным чем, как добротою) и он пользовался таким благоприятным здоровьем, что, в продолжении тридцати лет, не имел нужды в лекарствах. Приключилась ему болезнь, на которую сначала и сами медики смотрели с пренебрежением. Полагали, что это запор, на который предлагаются лекарства легкие и быстрые. Когда он в этой болезни провел три месяца безо всяких страданий, кроме тех, какие были необходимым последствием лечения, вдруг такая сила болезни обнаружилась в одной части внутренностей, что наконец в ляшках стал выступать гной чрез поры. И еще прежде чем это случилось с ним, видя с каждым днем увеличение болей и усиление лихорадки, приказал позвать к себе зятя Агриппу, и с ним Л. Корнелия Бальба и Секста Педукея. Видя, что они подходят, облокотясь на локоть, сказал им: какую заботливость и старание к сбережению моего здоровья приложил я, вы сами свидетели, и во многих словах припоминать этого нет надобности. Так как я надеюсь, что тут я все исполнил, и не осталось мне ничего сделать, чтобы имело отношение к моему излечению. Не хотел я, чтобы вам это было неизвестно. Теперь я не хочу более давать пищу болезни, потому что сколько я ни принимал пищи в эти дни, то я только продолжал жизнь и увеличивал боли без надежды на спасение. А потому я прошу вас во первых одобрить мое намерение, а за тем — бесполезными убеждениями не стараться мне препятствовать.
22; Сказав эту речь с такою твердостью голоса и (выражением) лица, как будто бы он не жизнь оставлял, а переселялся из дому в дом, между тем как Агриппа, целуя его и проливая слезы, умолял и заклинал не ускорять того, к чему клонится самая природа, потому что может быть он и теперь переживет это время и сохранит себя себе и своим — мольбам его он положил конец молчаливым упорством. Таким образом когда он, в продолжении двух дней, воздержался от пищи, вдруг оставила его лихорадка и болезнь сделалась легче. Впрочем он тем не менее исполнил свое намерение, а потому на пятый день после того, как принял это решение, накануне Календ Апрельских, в консульство Кн. Домиция и В. Созия, умер. Вынесен он на постельке, как сам приказал, безо всякой пышности, только провожали его все добрые люди при огромном стечении народа. Похоронен он по Аппиевой дороге, у пятого камня, в памятнике К. Цецилия, его дяди.
Глава 4-я. Аттиком прозван потому, что жил долго в Афинах и был хорошо знаком с Греческою литературою. Встречаются и другие личности с прозванием Аттика; так Тацит упоминает четырех Аттиков. О нашем Аттике известно, что он оставил по себе одну дочь, и мужского потомства не имел.
Л. Торкват — иначе Л. Манлий Торкват, из роду Манлиев. — Он был консулом с Л. Аврелием Коттою, за два года до консульства Цицерона, от построения Рима 687 г.
Глава 2. П. Сульпиций, трибун народный. Повод к его убийству был следующий: он был того мнения, что ведение войны Итальянской должно быть поручено К. Марию уже старику, а противная партия выставила на этот предмет предводителем А. Корн. Суллу. Сульпиций произвел восстание черни, прогнал Суллу с форума и из города, при чем был убит сыном консула К. Помпея, зятя Суллы. Сулла. собрав войско, вступил в Рим, где осудил на смерть Мария Сульпиция; последний и казнен, будучи выдан рабом. Сульпиций издал много законов в угоду черни, губительных для общественного порядка.
Смуты, возбужденные Цинною — о них подробно говорит Веллией П. 20. Кн. Октавий консул силою оружия выгнал из города своего товарища, Л. Корнелия Цинну, в 666 г. от построения Рима. В следующем году Цинна дал сражение под стенами Рима, и победив Октавия, вошел в город и вслед за ним Марий действовавший с ним за одно. Тут они совершили много жестокостей над лицами враждебной им аристократической партии, во главе которой стоял Сулла. Последний, восторжествовав, отплатил им тем же с лихвою.
Аттик помог денежными средствами молодому Марию — а именно К. Марию Младшему, сыну К. Мария, бывшего 7 раз консулом; он был на стороне Дамазиппа, врага Суллы.
О том, что Аттик помогал Афинянам хлебом — с большою похвалою говорит Цицерон в письме 6 к Аттику в книге 6-й. По другим сведениям медимн Аттический заключал в себе шесть полных мер и 13⅓ Фунтов. А мера (модий) Римская заключала в себе 20 фун.
Глава 3-я. Афиняне поставили Аттику и Фидие статуи в самых священных местах. Это место приводило и приводит ученых исследователей в большое недоумение. Кто был этот Фидиас? Догадываются, что приятель Аттика, но Цицерон, имевший один круг знакомства с Аттиком, нигде не упоминает о Фидие и вообще ни у кого из писателей древности, нет о нем никаких сведений. Другие исследователи читают вместо Phidiee – Piliae и толкуют, что это жена Аттика, а некоторые читают filiae, т. е. дочери Аттика. Но мы знаем, что Афиняне даже и в то время не ставили статуй женщинам, да и к тому же Аттик женился в Риме, а дочери у него и вовсе еще не было в то время, к которому относится этот рассказ. — Еще читают ut Phidiae т. е. также как Фидиасу.
Глава 4-я. Прибыл Сулла, удаляясь из Азии. Сулла, изгнав Митридата из провинций Азии, Вифинии и Каппадокии, с победоносным войском вернулся в город Рим, приглашаемый туда многими, в 670 г. от построения города Рима.
Глава 5-я. Цецилия характер никто выносить не мог. Тут маленькое противоречие: так как Непот говорит, что Лукулл был его приятелем. Цецилий сделал Аттика наследником из третьей части, в подлиннике: ex dodrante: т. е. собственно трех четвертей или, по выражению юрисконсультов Римского права, в каждых 9 унциях из 12.
Ста тысяч сестерций. По мнению комментаторов centies sestertium, которое здесь стоит, составляет триста тысяч золотых (aureorum scutatorum) или 230 тысяч Филиппейских монет (Philippeorum).
Сестра Аттика — она прозывалась Помпония; от неё имел К. Цицерон сына Квинта, но жил с нею несогласно, как видно из писем Цицерона.
К. Гортензий — тот самый, которого Цицерон, книга 4, письмо 4 к Аттику, называет домашним человеком (familiaris). О Гортензие Квинтилиан (jnst, Ov). 11. 3) говорит: «долго считался он первым из ораторов, а потом соперником Цицерона; при жизни же его был вторым».
Глава 6-я. Аттик не подходил к продаже имуществ с молотка, т. е. как благородный человек считал он подлостью — пользоваться несчастием людей, терявших состояние за свои убеждения (в то время преобладало политическое преследование), или по случаю пришедших в затруднительное положение.
Аттик не захотел быть в свите претора. К. Туллий Цицерон был претором в 393 году в консульство М. Валерия Мессалы и М. Пизона; по жребию ему досталась провинция Азия.
Глава 8-я. К. Флакка, приятеля Брута. О нем также упоминает Плутарх в Бруте и Цицерон в письмах.
Провинции даны были консулом, по другому чтению консулами — М. Антонием и Долабеллою.
Глава 9-я. Война, веденная у Мутины — между Антонием, Брутом и Октавием. Флор 4. 4.и другие историки.
Волумний. — Это Волумний Евтрапел, префект кузнецов, к которому существуют письма Цицерона (32 и 33 в кн. 7 к Друзьям). Упоминается еще о нем в 26 письме, книги 9-й.
Глава 10-я. К. Геллия Кана. О нем не раз упоминает Цицерон, напр. в кн. XIII. пис. 31, кн. XIV. пис. 41. Дочь его Кану хотели кажется отдать за К. Цицерона сына, но Аттик не находил это хорошим (кн. XV, пис. 21).
Глава 11-я. В Самофракию. Остров недалеко от берегов Фракии на Егейском море: он считался священным и там находили безопасное убежище все преступники вообще, кроме проливших кровь человеческую.
Глава 12-я. Агриппа, друг Цезаря. — Агриппу называет Аппиан Φίλτατογ ϰαισαρι (любимейший Кесаря), а Плутарх в Антоние говорит, что Агриппе честь была после Кесаря первая. От него и Мецената Август не имел тайн; подробнее у Диона Кассия кн. 52, гл. 1. кн. 53. гл. 1. Дочь Аттика называлась Аттика, а Цицерон, конечно, по короткости родства, называет ее Аттикула. Отец души в ней не чаял, как видно из писем. Цицерона, кн. VII. пис. 2, кн. V. пис. 19.
Философия. Многие комментаторы говорят, что Аттик был Епикуреец, но весь образ его жизни, так подробно описанный Непотом, и кончина его, показывают, что он быль скорее стоик.
Глава 15-я. Дом имел на холме Квиринальском — в подлиннике читают и colle на холме и valle — в долине. Виктор в шестой части города рядом с храмом Квирина помещает дом Аттика (aedes Attici). По словам Цицерона недалеко от дома Аттика находился и храм Спасения (Salutis aedes).
Лучшие анагносты и чтецы. — Трех упоминает Цицерон: Фарнака, Антея и Сальвия (писем XIII кн. 44). У Плиния Старшего находим тоже обыкновение — чтения за столом. Оно было так сильно, что вошло и в Христианские обычаи: особенно у монахов.
О ведении дневников, как вещи не только обыкновенной, но и необходимой в семейном быту Римском подробно говорит Асконий Педиан.
Глава 44-я. Поместья Аттика находились в Епире, подле реки Тиамиса, служившей границею между Феспротиею и Циминою; где у него была отлично устроенная вилла (дача).
Глава 18-я. Аттик написал по Гречески книгу о консульстве Цицерона. Цицерон упоминает о ней в письме 1-м книги 2 и говорит, что она груба и неубрана, но именно тем и нравится, как те женщины, которые потому самому хорошо пахнут, что ничем не пахнут.
Глава 19. Внучка от Агриппы. — Светоний в Тиберие, гл. 7. Агриппина, дочь М. Агриппы, внучка Помпония Аттика, к которому существуют письма Цицерона, была женою Тиберия, от которого и родила сына Друза... См. еще в жизнеописании Октавия, гл. 63.
Глава 20-я. Храм Юпитера Феретрийского. Юпитер имел это прозвание от слова ferre, нести, потому что, как толкуют одни, он Приносил помощь, а другие — мир.
Из отдаленных краев земли писал Август к Аттику — а именно из Египта.
Глава 21-я. Тенезм или теназм, собственно по нашему натуга, так называли в тесном смысле запор, а в обширном всякое расстройство пищеварительных и испускающих каналов.
Мне надобно поддерживать болезнь. Древние философы, Диоген Циник и другие, преимущественно стоики, смотрели равнодушно на жизнь и считали себя вправе, если она не соответствует убеждениям, терять ее добровольно. Примеры исчислять здесь долго. Расскажем только, что Атеней говорит о Демокрите: «Демокрит — житель Абдер, под конец жизни впал как бы в помешательство и, тяготясь жизнью, решился умереть голодом. Так как подходил праздник Цереры, то женщины и просили Демокрита — не умирать в это время и не мешать тем празднику. Он велел принести полный сосуд с медом и питался им одним, в течении многих дней; а когда мед вышел, то он не спрашивал больше пищи и умер добровольно от голоду. — Плутарх рассказывает, что также умер Исократ.
Глава 22-я. На пятый день — по другим сведениям — на седьмой.
В консульство Кн. Домиция и И. Созия, в 721 году от построения Рима и 30 г. до Р. Хр.
У пятого камня. Запрещалось в Риме и хоронить и сожигать тела в городе; а это делалось обыкновенно по дорогам: Салариевой, Латипской и преимущественно Аппиевой; последняя служила для самих знатных лиц.
В памятнике Цецилия, — того самого, после которого три четверти наследства получил и в доме которого жил, того же разделил и последнее убежище.
I. Книга 1. гл. 1. Относительно Гомера и Гезиода почти за достоверное принято всеми писателями, что и тот, и другой жили до построения города Рима, как утверждает Корнелий Непот, в первой книге Хроник, о Гомере — за сто шестьдесят лет (Геллий 17 21. В).
Непот и Лутадий утверждают, что Рим построен во второй год седьмой Олимпиады (Солин, гл. 1).
Корнелий Непот утверждает, что в царствование в Риме Тулла Гостилия, поэт Архилох уже был знаменит своими стихотворениями (Геллий 17. 21. 8).
М. Манлий тот самый, который сбросил с крутизны Капитолия Галлов, подбиравшихся к нему, уличен в Риме, что составил замысел присвоить себе царскую власть и, осужденный на казнь, сброшен с Тарпейской скалы, как утверждает Варрон, а Корнелий Непот уверяет, будто бы он засечен розгами. (Геллий там же № 24).
Александр Великий родился в Пелле, как утверждает Непот, в консульство М. Фабия Амбуста и Тита Квинкция Капитолина, после построения Рима в триста восемьдесят пятом году (Солин, гл. 40).
II. Созипатер Харизий, в 1 книге своей Грамматики, col. 119, проводит выражеyие Корнелия Непота a virgine Vestali, как замечательное, потому что сказано Vestale, а не vestali, с объяснением: quia non personam, sed rem significat (так как означает не лица, а вещь). Тут ошибка у Созипатра Харизия; следует понимать на оборот, так как он и утверждает, творительные падежи на их, если говорится о человеке, имеют окончание на e, а если о вещи, то на i.
Корнелий Непот, в пятой книге примеров, сохранил памяти и то, что многие в сенате были того мнения, чтобы не желавшие возвратиться под стражею были отведены к Аннибалу; большинство же голосов было на стороне другого мнения. Впрочем те, которые не пожелали возвратиться к Аннибалу, были в таком общем презрении и пренебрежении, что, наскучив жизнью, сами себе причинили смерть[1] (Геллий, 7. 8. 11).
III. Созипатр Харизий (Lib. 2. col. 195) приводит, как замечательное, выражение Непота: sibinde с замечанием, что им же часто пользовались и Брут и Делий.
А. Альбин, бывший консулом вместе с Л. Лукуллом, описал события Римской истории на Греческом языке. В начале его сочинения выражено такое мнение, что никто не должен быть на него в претензии, если он что-либо в этих книгах или сочинил, или выразил не совсем удачно, потому что я, пишет он, человек Римский, родился в Лациуме, речь Греческая мне вовсе чужда. Так он просил себе извинения в ошибках, если бы таковые оказались. Когда это прочел Катон, то сказал: «ну что за шутник, Авл! Он предпочел просить извинения в ошибках тому, что бы вовсе не ошибаться. Просить извинения имеем обыкновение когда ошиблись или неумышленно, или уступая чьему-либо насилию. А тебя, скажи пожалуйста, кто же мог заставить сделать ошибку, когда ты, не сделав еще ее, просишь извинения в том, что ты непременно ее сделаешь?» Писано это у Корнелия Непота в его книге о знаменитых мужах, кн. 13 (Теллий 11. 8, и Макробий Сатурн. в конце).
Созипатр Харизий (кн. 1. col. 114) приводит из пятнадцатой книги Корнелия Непота о знаменитых мужах его выражение harum partium вместо partium, как бы следовало, с замечанием впрочем, что такое же сокращение употребляли и Юлий Цезарь в Аналогиках и Енний.
Тот же Харизий (в кн. 1 кол. 113) приводит из шестнадцатой книги Корнелия Непота выражение a fratre patruele вместо patrueli. Подобное выражение virgine vestalе было уже выше, и с объяснением.
Карфаген имел прежде вид двойного города, и притом один как бы заключался в другом: внутренний город назывался Бирсою, а внешний — Магалия. Об этом деле свидетельствует Корнелий Непот в книге, имеющей заглавие о знаменитых мужах (Сервий к 1 Кн. Энеиды 372).
Диомед, в книге 1-ой грамматики, col. 403, приводит из сочинения Корнелия Непота о знаменитых мужах выражение propius grammatico accessi. Впрочем по другому чтению выражение это принадлежит Цицерону.
IV. Корнелий Непот, и человек не чуждый памяти событий, и притом самый близкий друг и приятель Цицерона. Впрочем он, в первой книге своего сочинения о жизни Цицерона, по-видимому впадает в ошибку, уверяя, что тот 23 лет от роду защищал клиента своего Секста Росция, обвиненного в отцеубийстве (Геллий 13. 28 вначале). Тщетно подозреваем Туллия, так как Корнелий Непот говорит, что в его присутствии и почти в тех же самых словах, в каких издана писанною, Цицерон произнес речь, сказанную в защиту Корнелия, беспокойного трибуна.
М. Туллия Цицерона к Корнелию Непоту писем кн. II.
(Из Макробия — Saturn/ Lib. II. с. 1) Таким образом наши, когда все высказано, что хотели сказать и притом кратко, шутливо и остроумно, захотели и того, чтобы каждая вещь была названа своим именем.
К нему же (из какой книги писем неизвестно), недоставало только того, чтобы ты приставал ко мне с мнимыми дарами (Присциана Грамм. Lib. 8, col. 792).
У кого есть, того самого ищут, а кто беден, тем пренебрегают (он же в том же месте).
Кого же из ораторов предпочтешь даже из тех, которые иным ничем не занимались? Кто богаче мыслями или воображением? Кто в выражении изящнее или красноречивее? (Свет. в жизнеописании Цезаря, глава 55).
Это узнаем мы из Туллия, который в одном письме к Непоту обвиняет Цезаря в излишней легковерности. Счастье, говорит он, есть не иное, что как удача во всем честном, или другими словами, счастье есть судьба, помощница добрых намерений; а кто пользуется не таковыми, ни в каком случае не может быть счастливым. А потому в нечестивых и противозаконных средствах, которыми пользовался Цезарь, не могло никаким образом заключаться счастье; и по моему мнению Камилл, подвергнувшись ссылке, счастливее был своего современника Манлия, даже и в том случае, если бы последний достиг того, чего хотел, а именно царского престола (Ammian. Marcell. lib. 21 extr. 1).
Этого то опасаясь некоторые древние писатели, сведения о разных действиях изложив подробно, не издавали при жизни, как утверждает, заслуживающий уважения, свидетель Туллий в каком то письме к Корнелию Непоту (Ammian. Marcell. Lib. 26 вначале).
Не зная того Туллианова изречения, что счастливыми не могут быть люди, без разбора употребляющие все средства (Ammian. Marcell. Lib. 26. в конце).
Дожидаюсь письма Непотова. Жадничает он моих? Неужели он сочтет недостойным чтения то, чем я больше всего горжусь? И ты говоришь: с превосходными. Ты для меня превосходен, а он божествен (писем, кн. 16, письмо 5-ое).
Дурное ты повествуешь о сыне Непота. Сильно это на меня действует и с огорчением я это принимаю. Я ведь и не знал о существовании этого мальчика (epist. 14).
I. Из письма Корнелии, матери Гракхов.
Ты скажешь — прекрасно мстить врагам. Никому не покажется это ни лучше, ни прекраснее как мне, но если только можно будет преследовать эту цель с безопасностью для отечества. Но если только это с нею несовместно, то еще долгое время и по многим причинам враги наши не погибнут, и пусть лучше будут они как теперь, чем отечество будет страдать и погибнет.
II. Она же в другом месте:
Обдуманными словами дерзнула бы я дать клятву, что за исключением умертвивших Тиберия Гракха ни один неприятель не причинил мне столько горя и забот, сколько ты по этому поводу. Тебе бы следовало взять на себя обязанности всех детей, которых я имела прежде и озаботиться, чтобы я как можно меньше тревог имела в старости; во всем что бы ты ни делал, наиболее мне угождать, должен был бы и считал бы за грех в чем-либо важном сделать что-нибудь против моего мнения, в особенности так как мне немного времени уже остается жить. Но и такая непродолжительность времени не может тебя остановить, чтобы ты не шел против меня и не вредил отечеству. Но когда же этому будет конец? Когда семейство наше перестанет безумствовать? Может ли быть положена мера такому образу действия? Когда наконец перестанем мы пребывать в бедах, то преследуемые ими, то отыскивая их? Когда наконец постыдимся вносить смуту и замешательство в общественные дела? Но если уже совсем нельзя без того обойтись, то домогайся трибунства, когда я умру. По мимо меня делай что тебе вздумается, но только когда я перестану чувствовать. Когда я умру, ты будешь приносить обо мне жертвы и молить богов родителей. В это время не будешь ты стыдиться обращать мольбы к тем самым богам, которых, когда родители твои были живы и на лицо, ты и знать не хотел и имел в пренебрежении. Да не дозволит тебе Юпитер упорствовать в этом, и такому безумству овладеть твоею душею. И если ты будет упорствовать, то опасаюсь, как бы во всю жизнь не принял ты по твоей вине столько трудов, что ни в какое время не будешь ты в состоянии оставаться с безопасностью в мире и с самим собою.
III. Не безызвестно должно быть тебе, что лишь этот один род Латинской письменности не только не соответствует Греции, но, вследствие смерти Цицерона, остался в совершенно не обработанном и лишь початом виде. Только один Цицерон и мог и должен был дать истории достойное её выражение, так как он ораторское красноречие, приняв от предков в грубом виде, обработал, а философии, до него не возделанной, даль в Латинской речи приличную форму. А потому и сомневаюсь — гибель Цицерона должно ли более оплакивать отечество, или история.
IV. Богатая и божественная природа, чтобы большее возбудить к себе удивление и дать более весу своим благодеяниям, ни одному все дать, ни кому-либо отказать во всем не захотела.
V. Так далека от меня мысль считать философию наставницею жизни и виновницею благополучной жизни, что по моему мнению, никто столько не нуждается в наставлениях жизни, как большая часть тех, которые занимаются её обсуждением. Потому что я вижу как весьма многие и из тех, которые в школах внушают правила стыдливости и воздержания, преспокойно живут, продаваясь самим позорным страстям.
VI. П. Теренций жил в дружественных отношениях с многими знатными лицами, но в особенности с Сципионом Африканским и К. Лелием, которых расположение как уверяют, заслужил он телесными дарами. В этом самом обличает его и Фенестелла, утверждая, что Теренций старше быль летами и Сципиона и Лелия, хотя Корнелий Непот и уверяет, что они все были современниками (Donatus s.Suetonius в жизнеописаний Теренция).
Непот уверяет, что ему известно из достоверного источника, что некогда К. Лелий в Путеолане, в начале марта, когда его жена просила прийти поранее ужинать, просил у ней не мешать ему. И когда он позднее обыкновенного вошел в столовую, то он сказал, что еще никогда не имел такого успеха в письме. Потом когда его просили — показать, что он написал, то он произнес стихи, ἐαυτοντιμορωηἑνω satis pol proterve, me syri promiss huc induxerunt (по истине довольно дерзко меня сюда ввели обещания Сирийца (признаемся не совсем понятно)!
Л. Отацилий Пилит читал реторику, был наставником Кн. Помпея, и деяния его самого и его отца, изложил во многих книгах. По мнению Корнелия Ненота он был первый из отпущенников, взявшийся писать историю, тогда как дотоле этим родом письменности занимались только люди самые почетные (Светоний, о знаменитых ораторах, гл. 3).
Корнелий Непот в книжке, в которой различает человека, занимающегося письменностью (litteratum) от ученого (eruditum) говорит, что первыми обыкновенно называют тех, которые могут что-нибудь написать или сказать. А впрочем собственно так называют толкователи поэтов, которые у Греков известны под названием грамматиков (Светоний о знам. грам. гл. 4).
VII. Кроме физиков и Гомера, утверждающих, что весь шар земной окружен морем, Корнелий Непот, как по времени ближе, так и более других заслуживает уважения. А он с своей стороны приводить в свидетели К. Метелла Целера, говоря, что он слышал от него рассказ о том, что, в бытность его проконсулом, он от царя Бетов получил в подарок несколько человек Индийцев. И когда он их распрашивал, как они сюда попали, те объявили, что сильными бурями увлеченные от берегов Индии, они переплыли все моря, от неё отделяющие и наконец вышли на берега Германии (ПомпониЙ Мела III. 5. Плиния ист. ест.,кн. 2. гл. 67, в конце).
Харизий (кн. 1. col. 67) упоминает о слове largitudo (ширина) как встречающемся только у Непота.
Некто Евокс за времена наших дедов, убегая от Латура, царя Александрии, выйдя Арабским заливом, по этому морю, как утверждает Непот, достиг до самого Гадеса (Кадикса) (Помпоний Мела, 3. !). Плиний 2.67).
Пафлагония знаменита Генетским урочищем, из которого, как утверждает Корнелий Непот, Пафлагоны перешли в Италию и немедленно получили наименование Венетов (Солин, гл. 44 и Плиний VI. 2).
Устье Океана, по словам Тита Ливия и Корнелия Непота, имеет в ширину 7 тысячи шагов в самом узком месте, и десять тысячи в самом широком (Плиний 3. вначале).
Мелин, город, знаменитый богатством, по словам Корнелия Непота, разрушен Инсубрами, Бойями и Сенонами в тот же день, в какой Камилл взял Вейи (Плиний III. 17).
За Аквилеею, в шести тысячах шагах, река Формио, от Равенны 189 тысячи шагов, древний предел увеличенной Италии, а ныне Истрии, получившей название от реки Истра, вытекающей в Гадрию из реки Дуная, и насупротив этого Истра лежат устья реки Пада (По). Перекрестным течением этих двух рек, воды моря принимают будто бы более сладкий вкус, многие утверждают ложно, и в том числе Корнелий Непот, сам уроженец берегов реки По (Плиний III. 18).
VIII. Альпы в длину на десять тысяч шагов тянутся от Верхнего моря к Нижнему, по словам Делия, а Тимагена на двадцать тысяч шагов, Корнелия Ненота на сто тысяч шагов, Т. Ливия на три тысячи стадий, — и тот и другой в разных местах (Плиний III. 19).
Между двумя Боспорами, Фракийским и Киммерийским, по прямой линии, как уверяет Полибий, находится расстояния 500 тысяч шагов; а окружность всего Понта заключает в себе двадцать раз взятые сто пятьдесят тысяч, как уверяет Варрон и все древние писатели, а Корнелий Непот присоединяет триста тысяч (Плиний IV. 12].
Па берегу океана, колония Августа, Юлия Констанция. — От неё в 32 тысячах шагах колония, построенная Клавдием Цезарем — Ликсос. Там царский дворец Антея, борьба его с Геркулесом и Гесперидские сады. Существует тут и жертвенник Геркулеса, но, кроме оливковых деревьев, ничего из той знаменитой золотоносной рощи. Впрочем, по истине не столько должны мы удивляться баснословным выдумкам Греции относительно этих предметов и реки Ликса, если сообразим, сколько наши писатели в позднейшее время не менее баснословного передали об этом же: будто бы этот город чрезвычайно силен и превосходит великий Карфаген; притом, что он находится насупротив его и почти в безмерном расстоянии от Тингиса, и тому подобное чему всему с величайшею жадностью верил Корнелий Ненот (Плиний 5. 1).
Некоторые уверяют, что между Понтом и Каспийским морем расстояние не более 375 тыс. шагов, а Корнелий Непот уверяет, что всего 230 тысяч шагов (Плин. 6. 11).
Полибий уверяет, что в самом отдаленном краю Мавритании, насупротив горы Атланта, в восьми стадиях от земли, находится Церне. А Корнелий утверждает, что преимущественно насупротив Карфагена, в тысяче шагах расстояния от твердой земли, и в окружности не более двух миль (тысяч шагов) Плиний 6. 31.
Корнелий Непот, умерший во время господства божественного Августа, говорит, что когда был молод, в большом ходу была фиолетовая порфира, Фунт которой продавался по сту динариев. Скоро потом место её заступила красная Тарентинская. За нею пошла мода на двойную крашеную (dibapha) Тирскую, которой фунт и за тысячу динариев нельзя было купить; первый ее употребил на претексту (верхнюю одежду) П. Лентул Спинтер, за что и заслужил общее порицание. А теперь кто в ней не ходит за просто в своей столовой? (Плиний 9. 17 и 34).
Наши предки полагали, что оникс нигде не находится, кроме в горах Аравии: но есть и у Судинов в Кармании; сначала из него делали даже вазы для питья, а потом ножки постелей и кресел. Корнелий Непот уверяет, что за большое было диво, когда П. Лентул Спинтер показывал амфоры[2] и кружки из этого камня величиною в кадушки; а пять лет спустя видел уже колонны в тридцать два фута длины и т. д. (Плиний 36. 7).
IX. Корнелий Непот утверждает, что не старость лет подействовала на Лукулла и на болезненное его состояние, но что его испортил ядом один отпущенник но имени Калисфен, давший ему яд для того, чтобы он сильнее его любил — в убеждении, что яд может произвести это действие. Но вместо того яд так помрачил ум Лукулла, что еще при его жизни, и личность его и собственность перешли в заведывание брата (Плутарх в Лукулле, глава 43).
Корнелий Непот утверждает, что не Красса, но Брута, того, который получил почести триумфа над Лузитинами, дочь отдана в замужество за Каия Гракха (Плутарх в жизнеописании Гракха, гл. 21).
Аннибал, весьма равнодушный к судьбе прочих, услыхав, что Марцелл пал, сам прибежал к этому месту и остановился над трупом; долго смотрел он на формы крепко сложенного тела, не позволяя себе никакого выражения надменного торжества, ни злой радости (а это было бы весьма естественно), видя умершим такого сильного и опасного неприятеля; удивился он такой неожиданной его кончине и сняв с него то кольцо, тело в приличной одежде и со всем убранством, при жизни его сану принадлежавшим, предал сожжению на костре, прах велел собрать в урну серебряную и, украсив ее золотым венком, отослал к сыну. Несколько человек Нумидов, встретив случайно тех, которые были посланы отнести, пытались отнять; те не давали, произошла борьба, и кости были разбросаны. Аннибал, услыхав об этом, сказал окружавшим его: ничего не делается без воли богов бессмертных, Нумидов казнил, но уже не приложил более никакой заботы к сохранению бренных останков Марцелла, в том убеждении, что судьбою свыше назначен ему такой конец и лишение для его праха покоя, что все выходило из ряда вещей обыкновенных. Так рассказывают Корнелий Непот и Валерий Максим. А Ливий и Цезарь Август утверждают, что урна сохранно принесена к сыну Марцелла, и остатки его получили честное погребение (Плутарх в Марцелле, глава 30).
Аннибала — Марцелл, как рассказывает Полибий, ни разу не победил, и полководец этот оставался непобедимым до самого Сципиона. А мы верим Ливию, Цезарю и Непоту из наших отечественных писателей, а из греческих — царю Юбе, которые пишут, что Марцелл не раз побеждал Аннибала и обращал его в бегство (Плутарх в сравнении Пелопида с Марцеллом, гл. 1).
X. Корнелий Непот, умерший во время господства божественного Августа, пишет, что серых дроздов незадолго перед тем стали закармливать и присовокупляет, что аисты более нравились, чем журавли, так как журавли принадлежат к числу самых обыкновенных птиц, аисты же не дают никому до себя дотронуться (Плиний, X 23).
У древних самою лучшею рыбою считалась acipenser (осетр?). Впоследствии наиболее известности имели: акула (lupo) и вахня (asallus), так уверяют Корнелий Непот и Лаберий, сочинитель сценических пьес (Плиний IX. 17).
Величиною дерево лот с грушевое, хотя Корнелий Непот и уверяет, что оно очень малорослое. Вино из него получается похожее на мульс (сладкое вино с медом), но оно не может оставаться неиспорченным более десяти дней, как уверяет тот же Непот; ягоды, столченные вместе с полбою, употребляются в пищу, и хранятся для того в бочках (Плиний, XIII, 17).
О том, что Рим был крыт дранью до войны Пирра в течении 480 лет, утверждает Корнелий Непот (Плиний XVI, 10).
Корнелий Непот уверяет, что до победы Суллы в Риме было только две столовых серебряных (Плиний XXXIII, 11).
Первый придумал, как говорят, красить льняные материи тертыми раковинами Клеофан Коринфянин. Он то, а может быть ему одноименный, последовал, но словам Корнелия Непота, в Италию за Демаратом, отцом царя римского, Тарквиция Приска, бежавшим из Коринфа вследствие притеснений Кипсела, тирана Коринфского; впрочем, это мы сейчас подробнее рассмотрим (Плиний, 33, 3).
Первый в Риме стены всего своего дома покрыл слоем мрамора, по словам Корнелия Непота — Мамурра, уроженец Формий, всадник Римский, начальник кузнецов К. Цезаря в Галлии. Присоединяет тот же Непот, что он первый во всем доме не имел никакой колонны, кроме мраморной, да и те все цельные из Каристийского или Луненского (Плиний, 36, С).
XI. Храм Марсов находится в Фламиниевом цирке, построенный Гермодором Саламинием (Присциан, книга 8, col. 792).
Что Август имел обыкновение пить не более трех раз после ужина в лагере у Путины, заверяет Корнелий Непот (Светония, жизнеописание Августа, глава 77).
В самой отдаленной части Британии Мемме (по другому чтению Мона), рассказывает Корнелий, автор летописей, много находится металлов, родятся прекрасные травы, и вообще изобилие всего, что идет на прокормление более скоту, чем людям. По ней текут большие реки, которые в волнах своих катят драгоценные камни и жемчуги (Иорнанд, о Готфских делах, гл. 2).