Данная диссертация содержит подробный анализ политических и военных стратегий, применявшихся ключевыми женщинами династии Аргеадов, в частности Олимпиадой и Адеей–Эвридикой, в период хаоса после смерти Александра Великого. В документе рассматриваются их усилия по обеспечению власти и легитимности в мире, где доминировали мужчины, и их уникальные подходы к влиянию на македонскую политику.
Александр выразил уверенность в том, что его мать сделала лучший выбор, отказавшись от власти, так как македонцы никогда не признали бы женщину в качестве правителя. (Плутарх)
После смерти Александра Македонского в 323 году до н. э. его империя была раздроблена из–за отсутствия явного наследника. Вместо этого возникла группа амбициозных македонских и греческих генералов, желавших власти. Это привело к долгой серии гражданских войн, которые завершились созданием эллинистических царств Диадохами — самопровозглашенными преемниками Александра.
В предыдущие столетия борьба македонской царской династии Аргеадов характеризовалась междоусобной кровной местью из–за слишком большого числа потенциальных наследников трона. После смерти Александра произошло обратное, поскольку внезапно не осталось ни одного мужчины, способного принять царствование. Был умственно отсталый сводный брат Александра Филипп Арридей, а также посмертно рожденный сын Александра ― наполовину варвар — Александр от бактрийской принцессы Роксаны, ни один из которых не казался хорошей альтернативой генералам и македонской армии. Поэтому вакуум власти заполнили женщины из династии Аргеадов. Наиболее важными из них были Олимпиада, мать Александра Македонского, Адея–Эвридика, его племянница, и, в несколько меньшей степени, его сестры Клеопатра, Киннана и Фессалоника.
Олимпиада и Адея–Эвридика вступили в политическую и военную борьбу за будущее своей династии, получив поддержку генералов, потенциальных царей и простого народа. Они быстро пришли к власти, но также быстро потеряли её после трагического столкновения. Погибшие женщины поспособствовали окончательному падению династии Аргеадов.
Войны преемников, серия конфликтов между коалициями генералов и самопровозглашенных царей, продолжались с 321 году до смерти Селевка в 281 г. Македонская империя Александра распалась окончательно в 301 году после поражения Антигона Монофтальма и его сына Деметрия Полиоркета в битве при Ипсе. Регенты пытались сохранить единство империи, но без успеха. В результате разделения империи на отдельные части возникли новые царства под управлением Преемников: наиболее важными из них были Птолемей в Египте, Кассандр в Македонии, Селевк в бывшей Персии, Лисимах во Фракии, а также Антигон и Деметрий в Малой Азии, Греции и Сирии, которые объявили себя царями. Антигон после победы над Эвменом стремился к имперскому господству; однако большинство других сатрапов объединили свои усилия для противостояния ему и победили при Ипсе. Империя Антигона и Деметрия была разделена между победителями. Царства Селевка, Птолемея и Кассандра оставались главными державами на протяжении эллинистического периода до их завоевания Римской республикой перед нашей эрой.
Период после 323 года был переломным для македонской политической реальности. Отсутствие наследника Аргеадов и огромные военные силы привели к хаосу. Традиционное руководство было отброшено, а действия основных игроков определяли новую политику. Смерть Александра и отсутствие централизации привели к распаду империи. Военные силы были распределены между генералами, что усилило хаос. Македонские солдаты стали почти наемниками, лояльными лишь к тем, кто им платил. Преемники показали жажду власти над империей. Некоторые были удовлетворены своим положением, другие стремились править всей территорий — как «вторые Александры».
Споры в академическом сообществе касаются значения битвы при Ипсе как поворотного момента в войнах Диадохов. Битва рассматривается как переход от гражданских к «международным» конфликтам, где солдаты и генералы воевали с товарищами и соотечественниками.
Так Македония, в то время как ее командиры разделились на две партии, вооружилась против собственных жизненно важных органов и перенаправила меч от войны с врагом на пролитие гражданской крови, будучи готовой, подобно людям в приступе безумия, отрубить себе руки и конечности (Юстин 13.6.17)
В этот период женщины стали играть значительную роль в политике, командуя вооруженными силами и обладая политическим влиянием, что отразилось на последующих эллинистических царицах, таких как Арсиноя II Египетская, Лаодика I, Клеопатра Тея Селевкийская и и Клеопатра VII Египетская. Они разрабатывали династическую политику и были ключевыми фигурами за слабыми мужьями или сыновьями. Новый подход к царской власти заменил нормы раннего периода Аргеадов. Обожествление царей стало способом легитимизации правления без связей со старой линией Аргеадов. Эллинистические правители формировали свою уникальную идентичность, порвав с прошлым аргеадов.
Роль женщин в войнах преемников часто остается недоисследованной областью истории. В повествовании почти полностью доминировали генералы, которые впоследствии основали свои собственные династии и царства, а подвиги женщин–аргеадов часто рассматриваются как второстепенные события в общей картине.
Войны преемников, особенно первая фаза с 322 по 316 год, были хаотическим периодом на трех континентах. Исследований о роли женщин–аргеадов в этом времени еще маловато, но их влияние на царства и династии было значительно. Олимпиада и Адея–Эвридика сыграли ключевую роль в возникновении Македонского царства династии Антипатридов через манипуляции Кассандра. Их действия также способствовали разрушению культурных барьеров для участия женщин в политике Македонии.
Цель этого тезиса — показать влияние деятельности женщин–аргеадов, таких как Адея–Эвридика и Олимпиада, на политический ландшафт Македонии. Их роль не только при жизни, но и после смерти оказала значительное воздействие. Женщины–Аргеады были активными участниками «Войн Диадохов» и способны видеть движущие силы событий. Исследуемая тема подчеркивает равноправие этих женщин с мужчинами–диадохами.
«Медленный и обдуманный подход в изучении древней истории важен для достоверных знаний. Стремление наложить одну гипотезу на другую может привести к неопределенности, особенно при ограниченном количестве свидетельств. Даже лучше задокументированные периоды могут иметь недостаточное количество информации». (Мак–Нил)
Приведенная выше цитата более чем сорокалетней давности остается актуальной и по сей день. В отличие от периода Филиппа II и Александра Македонского, войны преемников сталкиваются с нехваткой качественных исходных материалов. Македонские источники отсутствуют; доступны лишь написанные римлянами и греками. Недостаток информации вызывает серьезные дебаты ученых по поводу хронологии этого периода.
Насколько известно ученым, утраченные ныне «Истории», написанные Гиеронимом Кардийским, секретарем или помощником своего соотечественника Эвмена, а позже Антигона Монофтальма и его сына Деметрия Полиоркета, были наиболее полным и подробным изложением событий, а также наиболее близкими хронологически и географически. Другие историки, такие как Диодор Сицилийский и Плутарх, включили части Гиеронима в свои собственные работы. «История преемников» Гиеронима охватывала период с 323 по 272 год (что значительно превышает его собственную долговечную жизнь, поскольку, как говорят, он умер в преклонном возрасте 104 лет), но повествование Диодора заканчивается поражением Антигона в 301 году при Ипсе, а в Жизнеописаниях Плутарха события, не имеющие прямого отношения к его субъектам Эвмену и Деметрию Полиоркету описываются лишь бегло. Смещение в сторону Эвмена и Антигона в текстах Плутарха и Диодора, по всей вероятности, произошло от Гиеронима.
В случае с «Параллельными жизнями» Плутарха, что признает сам автор, он не обязательно заинтересован в написании правдивой истории, скорее его больше интересует передача морали и исследование судеб и характеров знаменитых людей. Его «Жизни» организованы в «параллельные» пары, где Деметрий в паре с Марком Антонием, а Эвмен с Квинтом Серторием, что приводит к косвенным и бесполезным сравнениям между ними. К сожалению, «События после Александра» (τὰ μετὰ Ἀλέξανδρον») Арриана сохранились только в виде мелких обрывков (в Ватиканском, Гетеборгском и Гейдельбергском палимпсестах) и в кратком резюме Фотия. (Интересно, что заголовок τὰ μετὰ Ἀλέξανδρον приводится только Фотием). «События» Арриана, по–видимому, охватывали только период с 323 по 319 год, по крайней мере, такова хронология изложения Фотия и сохранившихся фрагментов. Считается, что «Анабасис Александра» Арриана был основан на (также утерянных) личных рассказах египетского правителя Птолемея I, который сопровождал Александра в его походах как его личный друг и был важной фигурой в войнах, последовавших за его смертью. Не исключено, что «События» Арриана также были основаны на отчетах Птолемея, записанных незадолго до смерти последнего в 283 году до нашей эры. Доступные нам отчеты были написаны спустя столетия после свершившихся фактов, либо в первом веке до нашей эры (Диодор и, возможно, Помпей Трог, которого эпитомизировал Юстин), либо в первых трех веках нашей эры (Плутарх, Арриан, Павсаний, Полиэн и Афиней). Таким образом, ошибки, приписываемые временной дистанции, появляются то тут, то там в текстах, такие как неверные имена людей, неправильная маркировка связей и взаимоотношений между персонажами (например, Юстин называет Фессалонику дочерью Арридея) и проблемы с датами.
В древней историографии существует множество других проблем, включая политическую предвзятость, морализацию, божественное вмешательство, отмеченную временную удаленность от описываемых событий и более поздние сокращенные истории утраченных текстов. Следует также учитывать характер письма. Эпитома Юстина настолько сжата, что местами почти бесполезна, и даже довольно подробное повествование Диодора упускает много информации. Тем не менее, книги Диодора весьма важны для исследования этого периода, учитывая их уровень детализации и тот факт, что все книги, относящиеся к Войнам Преемников, сохранились. Его книги с восемнадцатой по двадцатую охватывают в среднем 7,33 года на книгу, что удивительно подробно, если учесть, что его библиотека длиной в сорок книг охватывает «всю историю» вплоть до времен Юлия Цезаря. Для сравнения утерянный отчет Арриана о Диадохах, обобщенный Фотием в 9 веке н. э., охватывает примерно полгода в каждой книге, но заканчивается вскоре после раздела в Трипарадисе в 319 году, в то время как Диодор охватывает период до 301 года. Как и Плутарх, Диодор виновен в фаворитизме и крайне небрежен в своих рассказах о Лисимахе, Селевке, а Клеопатра, Киннана и Фессалоника, сестры Александра, у него почти не упоминаются. Некоторые пробелы заполняет «Эпитома Трога» Юстина и фрагменты Арриана» Еще один факт, заслуживающий упоминания, — это греко–римский социальный и политический контекст, в котором писали авторы. Несмотря на то, что Плутарх и Диодор были греками, они принадлежали к греко–римской образованной элите и писали с этой точки зрения. Не сохранилось ни одного македонского или греко–македонского источника ни из одного из эллинистических царств–преемников, что означает, что единственные дошедшие до нас тексты о Македонии и македонцах написаны с точки зрения греков–городов–государств.
Плутарх предпочитает рассматривать людей, а не их поступки отдельно или объективно (οὔτε γὰρ ἱστορίας γράφομεν, ἀλλὰ βίους, οὔτε ταῖς ἐπιφανεστάταις πράξεσι πάντως ἔνεστι δήλωσις ἀρετῆς ἢ κακίας; «Мы пишем не историю, а биографии, и величайшие деяния не всегда свидетельствуют о добродетели или пороке.»). Плутарх и в меньшей степени Диодор осуждают Олимпиаду за использование «женских» атрибутов для обеспечения себе власти. Ей приписываются безумие и ревность, которых нет у мужчин–преемников, несмотря на их столь же безжалостное поведение. Это будет подробно рассмотрено в главе 5.
Молчание источников может привести к разочарованию и отсутствию ответов на важные вопросы, а также способствует углублению отступлений и перипетий [1] . Отсутствие освещения ключевых персонажей и событий вызывает раздражение, создавая методологические проблемы. Аргументы, основанные на молчании, часто игнорируют историческую эмпирическую практику.
Принятие аргументов e silentio в древней истории иногда было необходимостью из–за бедности исходного материала. Например, утверждение о Кратере, который в отличие от Селевка после смерти Александра отрекся от своей персидской жены (и из этого был сделан вывод, что македонцы массово бросали своих восточных жен), основано на молчании источников. Это предположение соответствует непопулярной среди македонских офицеров и солдат александровой политике «ориентализации», но требует большего фактического подтверждения. [2]
Хотя документы дают ценную информацию о динамике власти и борьбе того времени, необходимо учитывать ограниченность исторических свидетельств. Отсутствие полной информации может затруднить современных историков в интерпретации событий.
За последнее десятилетие ученые обсуждают важность ассамблеи македонской армии, что вызывает сомнения относительно полномочий этой организации по утверждению или отклонению потенциального монарха. События на конференции в Трипарадисе, связанные с приходом к власти Адеи, указывают на конституционную власть армии как способность принимать решения под угрозами и с применением силы. Собрание также использовалась Кассандром для придания законности суду и казни Олимпиады (Diod. 19.51.1-2; Just. 14.6.6, 6.9). Однако статус этого института все еще обсуждается.
Из–за отсутствия достоверных источников о женщинах негреческого происхождения, необходимо быть осторожным при анализе действий и мотивов македонских царственных женщин в период Войн преемников. Древние историки проявляли явное женоненавистничество из–за обществ Греции и Рима, где престижными считались «мужские» качества, такие, как охота, война и спорт. Женщины, занимающие политическую власть, вызывали недовольство у греко–римских историков из–за традиций. Олимпиада критиковалась в источниках за закулисность. К Адее относились более уважительно благодаря союзу с Кассандром и ее боевым методам.
Нумизматические, археологические и эпиграфические свидетельства о действиях женщин–аргеад в этот период очень ограничены. Например, ни одна из цариц не была изображена на монетах Македонской империи до времен Птолемея II и Арсинои II (283-246 гг. до н. э.). Примечательные археологические находки — гробницы в Эгах и кладбища в Берое — вызывали споры об определении личности погребенных, возможно принадлежавших Адее–Эвридике.
Продолжаются споры о датировке и хронологии периода Диадохов до битвы при Ипсе в 301 году до н. э. Установление точной временной шкалы имеет решающее значение для понимания того, как события влияли друг на друга. Например, правильная датировка смерти Эвмена и битвы при Габиене помогает определить ключевые события, такие как смерть Олимпиады, приход к власти Кассандра, бегство Селевка из Вавилона и восхождение Антигона на царский престол. Это также помогает понять присутствие Адеи в Македонии до начала войны и важно для обсуждения археологических находок, связанных с возможной гробницей Адеи и Арридея.
Попытки найти компромисс между различными системами датирования продолжаются десятилетиями, но проблемы и противоречия сохраняются независимо от выбранного метода.
В начале этого периода, особенно во время Первой и Второй Войн преемников (322-320 гг. и 319-315 гг.), события разворачивались на трех континентах с участием множества ключевых фигур. Сложная взаимосвязь этих событий в централизованной империи оказывала далеко идущие последствия за ее пределами. Диодор хорошо отразил это, структурируя свои главы по континентам и выделяя ключевые фигуры, такие как Антигон, Кассандр и Птолемей. Одна из проблем хронологии возникает из попытки Диодора приспособить военный четырехсезонный календарь к более распространенной афинской и олимпийской хронологии. Книги 18–20 его «Библиотеки» о диадохах тесно опираются на Гиеронима из Кардии; его попытка коррелировать времена года с временами правления афинских архонтов содержит недочеты.
Есть относительно существенные различия между «ранней» и «поздней» хронологиями: ранняя датирует смерть Пердикки и раздел в Трипарадисе 321 годом, а смерти Олимпиады и Эвмена с разницей в несколько месяцев 317/316 годом, и битву при Газе ― началом 312 года, в то время как поздняя хронология датирует смерть Пердикки 320 годом, Олимпиады и Эвмена ― 316/315 годом, а Газу — концом 312 года. Немало ученых предпочитают раннюю хронологию, но у нее есть недостатки, такие как почти полное отсутствие событий в 317/16 и их переизбыток в 312/11. Отсюда поднимается вопрос, были ли рассматриваемые лица физически способны побывать в таком количестве мест за один год, учитывая довольно значительные расстояния, особенно при перемещении больших армий. Такая неясность влияет на последующие события, требуя более точного определения временных рамок. Расхождение начинается в 321/320 году, так как у Диодора в книге 18 отсутствуют упоминания о двух важных архонтских годах (321/320 и 320/319), и он также не упоминает Олимпийские игры 320 года, что привело к путанице в описании последующих событий. Эпиграфические свидетельства использовались для подтверждения обеих хронологий, что создавало проблемы при установлении окончательной временной шкалы.
Наиболее важными эпиграфическими источниками являются Marmor Parium, мраморная надпись середины 3 века до н. э., в которой перечислены известные события со времен мифических царей Афин вплоть до 263 года до н. э., а также вавилонские хроники Диадохов (BCHP 3), фрагмент клинописной таблички, вероятно, написанный вскоре после того, как Селевк стал царем Вавилонии (после 305 года). Другие важные клинописные фрагменты включают Список царей Урука и астрономические тексты, такие как Солнечный Сарос, в котором указаны астрономические даты и явления, а также известные события. Однако в Marmor Parium перечислены события, происходящие только в течение определенного архонтского года, то есть с июля по июнь, и в нескольких местах явно допущена ошибка, например, неправильное датирование солнечного затмения в 310 году на два года, что само по себе не является серьезной проблемой, но ставит под сомнение датировку и других событий. [3]
Косвенное согласие между Диодором и «Хроникой Диадохов» убедительно подтверждается ссылкой Диодора на Пердикку ― после трехлетнего правления лишился […] жизни (18.36.7) и ссылкой Хроники на то, что в том же месяце царь [sic] сражался с сатрапами Египта […] Месяц VIII день 10 (1.23-4). [4] Первый год правления Филиппа Арридея отмечен в Списке царей как тот же год, что и последний год правления Александра (324), и в Списке говорится о восьми годах правления вместо точной записи Диодора (почти наверняка Гиеронима) о шести годах и четырех месяцах. Бегство Селевка из Вавилона к 316 году не очень согласуется с предположением ранней хронологии о поражении Эвмена при Габиене и последующей смерти в конце 316-начале 315 года, но согласуется с поздней хронологией, поскольку Антигон находится в Финикии в 315 году.
Ключом к пониманию хронологии является правильное определение даты смерти Эвмена, поскольку с ней связаны многие важные события как в Азии, так и в Европе. В списке царей указано, что Филипп Арридей правил шесть лет и четыре месяца, что указывает на его смерть и смерть Адеи–Эвридики в октябре или ноябре 317 года. Эвмен в Иране, готовясь воевать, подделал письмо Певкесте, чтобы отговорить сатрапа Персии от поддержки Антигона. [5] Этот обман, вероятно, произошел осенью 316 года, после восхода Собачьей Звезды, [6] что совпало с событиями в Македонии в ноябре прошлого года. Таким образом, решающее сражение при Габиене и гибель Эвмена, вероятно, произошли зимой 316/315 года, что побудило Селевка бежать из Вавилона ранней весной 315 года. [7] Этот сценарий предполагает быстрое перемещение Антигона из Вавилона в Киликию до конца года и наступления зимы. [8] В качестве альтернативы предполагается, что Селевк бежал из Вавилона в 316 году, и в этом случае следует рассматривать поддельное письмо, отправленное Певкесте из Персиды, либо как выдуманную историю Диодора, либо как вполне пророческую фантазию Эвмена. [9]
Для понимания происходящего необходимо учитывать очень юный возраст Адеи–Эвридики. Крайне важно оценить, повлияли ли на события импульсивные действия подростка в условиях ограниченной поддержки, или же она со временем заключила союзы, как с Кассандром. Это соображение особенно актуально в свете аргументов, приведенных в главе 6 относительно возможной сестры Адеи. Хотя мы знаем, что Адея–Эвридика провела два года в Пелле, то, если использовать скорректированные расчеты, у нее было бы больше времени, чтобы создавать союзы, бросать вызовы авторитету Полиперхона и обладать царской властью. Отражало ли ее решение противостоять Олимпиаде до прибытия из Греции Кассандра веру в оперативную поддержку Кассандра или страх перед его потенциальным предательством, если он встанет на сторону Олимпиады?
Для Олимпиады в центре внимания стоит Эвмен. Источники упоминают о переписке между Эвменом в Анатолии и Месопотамии и Олимпиадой в Молоссии. Тем не менее, время, необходимое для доставки писем, представляет собой проблему. Согласно ранней хронологии, у последних посланий Олимпиады осталось совсем немного времени, чтобы дойти до Эвмена перед его предполагаемым поражением при Паретакене и отступлением в Иран, откуда почтовой службе пришлось бы проходить через враждебную территорию, чтобы добраться до Македонии. Рискнула бы Олимпиада вторгнуться в Македонию, если бы знала, что Эвмен был окружен в Иране более многочисленной армией Антигона? Потеря своего важнейшего восточного союзника могла бы проложить Антигону путь к возвращению в Македонию и борьбе с Олимпиадой. Это подчеркивает сложность точной датировки событий и понимания их взаимосвязи.
Обзор «ранней“ и ”поздней“ хронологии
|
Важное событие |
ранняя |
поздняя |
скорректированная |
|
Смерть Александра |
Июнь, 323 |
Июнь, 323 |
Июнь, 323 |
|
Смерть Пердикки |
Середина 321 |
Начало 320 |
Начало 320 |
|
Трипарадис |
Конец 321 |
Конец 320 |
Конец 320 |
|
Возвращение Антипатра и Адеи в Македонию |
320 |
319 |
319 |
|
Смерть Адеи и Арридея |
Октябрь. — ноябрь 317 |
Октябрь. — ноябрь 317 |
Октябрь. — ноябрь 317 |
|
Битва при Паретакене |
Начало 317 |
Конец 317 |
Середина 317 |
|
Смерть Олимпиады |
Начало 316 |
Середина–конец 316 |
Середина 316 |
|
Битва при Габиене |
Конец 317 |
Конец 316 |
Середина–конец 316 |
|
Смерть Эвмена |
Начало 316 |
Начало 315 |
Конец 316 |
|
Бегство Селевка из Вавилона |
Середина 316 |
Начало–середина 315 |
Начало 315 |
|
Битва при Газе |
Конец 312 |
Начало 312 |
Начало 312 |
Исследований по женщинам из династии Аргеадов долгое время не хватало. Грейс Харрит Макарди в 1930‑х годах начала работу в этой области с книги «Эллинистические царицы» (1932), но она страдает зависимостью от источников без критического подхода. С увеличением интереса к истории женщин в 1970‑х годах эллинистические и македонские женщины получили больше внимания, особенно благодаря работам Сары Померой. Элизабет Доннелли Карни стала ведущим ученым, написав «Женщины и монархия в Македонии» (2000) и «Олимпиада: мать Александра Великого» (2006). Карни остается экспертом по женщинам из династии Аргеадов. Однако исследования об Адее–Эвридике нет. Единственное исследование об этой молодой царице — статья Карни «Карьера Адеи–Эвридики», которая хоть и заслуживает внимания, но недостаточно подробна. Источники едва упоминают Адею, есть лишь несколько коротких отрывков Дуриса (у Афинея) и Полиэна, которые носят анекдотический характер, что ограничивает возможности исследования.
Тем не менее, еще есть возможность глубже погрузиться в правление Адеи в качестве царицы Македонии, особенно учитывая ее соперничество с Олимпиадой и влияние ее матери Киннаны. Кроме того, ее взаимодействие с различными Преемниками, особенно с Кассандром, требует изучения: как они сотрудничали и влияли на решения друг друга? Анализируя потенциальный исходный материал, можно сформировать обоснованные гипотезы об отношениях Адеи и Кассандра, проливающие свет на политические события в Македонии. Сложность периода (323-316 гг. до н. э.) требует подробного обзора всего Ближнего Востока, чтобы ответить на вопросы о действиях женщин Аргеадов. Прошлые исследования часто отодвигают Олимпиаду и Адею на второй план как простые отвлекающие факторы в более масштабном повествовании о Войнах преемников, перекликаясь с предубеждениями древних авторов. Современные историки, находящиеся под влиянием древних источников, несправедливо критиковали Олимпиаду, упуская из виду присущее этим рассказам женоненавистничество. Следовательно, необходима осторожность при интерпретации изображения Олимпиады и других аргеадских женщин в исторических источниках.
Для нашей работы необходим многосторонний подход. Во–первых, рассмотрите деятельность всех женщин Аргеадов, сосредоточив внимание на Адее и Олимпиаде коллективно, а не индивидуально. Адея, вероятно, последовала плану своей матери, хотя ее независимость после смерти родительницы неясна. Во–вторых, ключевые преемники, такие как Антипатр, Кассандр и Полиперхон, имеют решающее значение для понимания македонской борьбы за власть в 320-316 годах до нашей эры. Антигон и Эвмен упоминаются, но подробно не рассматриваются. Кассандр привлекает внимание из–за его значительных взаимодействий с Адеей и Олимпиадой. В-третьих, изучите царскую легитимность в македонской монархии с помощью дебатов между «конституционной школой» и «школой автократии». Несмотря на древние гендерные роли и враждебные отзывы, женщины обладали политической властью в период Войн преемников, что вызвало протесты со стороны населения Македонии. Концепция легитимности, о чем свидетельствуют такие термины, как «достоинство» (axiōma) и «хорошая репутация» (timē) в источниках, является критической, но обсуждаемой среди ученых.
[1] Истории, в которых описывается драматический поворот событий, обычно используются в литературных трагедиях. Пример из Диодора — это история о группе заключенных, пытающихся сбежать из крепости, которым удается захватить ее, но они осаждаются более года, прежде чем их убивают войска Антигона (Diod. 19.16.1-5).
[2] Plut. Alex. 51.9-11, 54.4-6; Arr. 4.8.8-9.1, 4.12.3-5; Curt: 8.1.45, 8.1.49-52, 8.5.13-20; Diod. 18.77.7-78.1. Примеры противодействия Каллисфена практике проскинезиса и гневная речь Черного Клита превращении царя в восточного деспота и последующем убийстве говорят о неодобрении и напряженности в рядах великой армии. Другим примером является замечание, сделанное как Курцием, так и Юстином о консервативном характере рядовых пехоты и мятеже Мелеагра в 323 году по поводу смешанной этнической принадлежности еще не родившегося Александра IV (Just. 13.2.6-8; Curt. 10.6.20-1.)
[3] Одно и то же затмение правильно датировано в вавилонском солнечном Саросе (BM 36754) (11‑й год правления Александра IV / 7‑й год правления Селевка I, перекрестный год, 312) и упоминается Диодором (20.5.5) и Юстином (22.6.1-2). Подобные затмения являются идеальными ориентирами для событий, поскольку они происходят в соглаcии с предсказуемым и поддающимся вычислениям небесным календарем.
[4] Подразумеваемый ―царь» — это Пердикка в его роли регента. В нижней строке говорится ―царь […] отправился в землю Македонию и не вернулся (1.26.7, 1.27.8). Второе упоминание о царе, без сомнения, относится к Антипатру в том же качестве, что и эпимелеты из соправителей после Трипарадиса, поскольку именно он сделал Антигона стратегом Азии. То, что он отправился в Македонию, чтобы никогда не вернуться, объясняется тем, что Антипатр умер вскоре после возвращения домой.
[5] Диодор 19.23.2-3 подробно описывает, как Олимпиада приняла регентство над Александром IV, победила Кассандра, а также направила Полиперхона в Малую Азию для вторжения на территории Антигона. Отсутствие имени Арридея и упоминание Александра IV означает, что о смерти Арридея уже знали, как и о том, что Кассандр отправился из Греции, но исход кампании был неизвестен.
[6] Diod. 19.18.2-3. «Собачья звезда» — это звезда Сириус, которая становится видимой в конце июля на широте Месопотамии и Вавилона.
[7] Битва при Габиене, должно быть, произошла достаточно рано зимой, чтобы позволить Антигону впоследствии разместить свою армию на зимние квартиры, поскольку Диодор говорит, что войска Антигона перешли на зимние квартиры в Милии (19.46.1).
[8] После Габиены и казни Эвмена Антигон и его огромная армия сделали крюк в Сузы, чтобы конфисковать деньги из тамошней казны (Diod. 19.48.5-8), и провели по крайней мере некоторое время в качестве «почетных гостей» в Вавилоне, где Селевк играл роль невольного хозяина, еще больше задерживая поход на запад.
[9] Учитывая склонность Диодора в значительной степени полагаться на Гиеронима и близость Гиеронима к событиям, окружавшим Эвмена и Антигона, я полагаю, что рассказ Диодора о кампаниях Эвмена 317-315 годов в Азии обладает большой степенью достоверности, включая историю о поддельном письме.
Чтобы понять значительные политические изменения в период правления Преемников по сравнению с более ранней эпохой Аргеадов, важно обрисовать политическую структуру Македонии до смерти Александра. В течение двух десятилетий после его смерти эта структура эволюционировала, адаптируя старые обычаи для служения новым царям и приспосабливаясь к возросшей роли женщин. Ранее они были исключены из политики, но события 323-316 гг. изменили это, создав прецедент для будущих элитных греко–македонских женщин в эллинистических царствах. Тем не менее, они оставались в подчинении у родственников–мужчин, хотя гендерный разрыв сократился. Царская легитимность и происхождение сыграли решающую роль, поддержав участие женщин Аргеадов в войнах Преемников.
Македонское царство возникло примерно в 7 веке до нашей эры на территории, охватывающей Термейский залив, Халкидики и части Пелагонии и Пеонии (ныне Республика Македония). Македония, изначально находившаяся на периферии классического греческого мира, согласно Геродоту привлекла к себе внимание во время вторжения Дария I в Грецию. Вплоть до правления Филиппа II Македония оставалась слаборазвитой страной, постоянно страдая от внутренних раздоров и периодических вторжений иллирийцев и других воинственных племен в регионе. Династия Аргеадов в первую очередь выдвигала успешных военачальников. Наследование престола часто сопровождалось насилием, и претенденты быстро устранялись. Несмотря на этот бурный процесс наследования, династия, как ни странно, сохраняла стабильность на протяжении всего своего существования.
Филипп II, сын Аминты III и Эвридики I, правил с 359 по 336 год и, несомненно, был величайшим царем в истории Македонии. Он многого добился за время своего правления, в том числе реформировал македонскую армию и общество, а также подчинил греческий полуостров, но для нас наиболее интересна его запутанная семейная жизнь. Согласно Афинею, у Филиппа было семь официальных жен — Авдата, Фила, Никесиполида, Филинна, Олимпиада, Меда и Клеопатра–Эвридика — но за двадцать пять лет он стал отцом только шестерых детей: дочерей Киннаны, Фессалоники, Клеопатры и сыновей Арридея и Александра. У него также была четвертая дочь, Европа, рожденная его последней женой Клеопатрой–Эвридикой [1] незадолго до его смерти, но она так и не пережила раннего детства, поскольку и она, и ее мать были убиты Олимпиадой (Diod. 17.2.3; Plut. Alex. 10.7; Paus: 8.7.5).
Это, учитывая отсутствие формальных линий наследования в македонской монархии, превращало двор Филиппа в змеиное гнездо внутрисемейной политики и заговоров. Плутарх, хотя, скорее всего, сочиняя и преувеличивая, рассказывает о том, как Олимпиада якобы дала Арридею какой–то яд, когда он был еще юношей, что впоследствии стало причиной его умственной отсталости (Plut. Alex. 77.5). Это говорит о напряженной и опасной атмосфере среди жен и детей Филиппа. Матери пользовались благосклонностью только до тех пор, пока они могли произвести хороших наследников мужского пола, и, вероятно, именно по этой причине о матери Арридея Филинне больше ничего не слышно, за исключением одного упоминания у Афинея: Арридей родился с умственными и, возможно, физическими недостатками. Олимпиада, вероятно, большую часть времени была главной женой в «гареме» Филиппа, но ее позиция оказалось под серьезной угрозой в 337 году, когда Филипп женился на гораздо более молодой Клеопатре–Эвридике, которая, возможно, могла родить сына, который бросил бы вызов положению Александра как официального наследника.
Филипп, взошедший на трон после смерти своего брата Пердикки, попытался восстановить порядок в династии Аргеадов с помощью стратегических браков и союзов. Так, он выдал свою дочь Киннану за своего племянника Аминту, Авдата и Меда были дочерьми иллирийского и фракийского царей соответственно, а Никесиполида, вероятно, привела в зону контроля Македонии Фессалию. В число этих союзов входил его брак с Олимпиадой (Plut. Alex. 2.2; Curt. 8.1.26; Athen. 13.557c), который обеспечил альянс с Молоссией–Эпиром. [2]
После смерти Филиппа воцарился хаос, поскольку Александр III и Олимпиада начали безжалостную кампанию по устранению любых потенциальных претендентов на трон. Их мишенями были Аминта, Клеопатра–Эвридика и ее дочь, а также многочисленные члены большой семьи Аргеадов. Примечательно, что Арридей был пощажен, возможно, потому, что его считали неспособным бросить вызов их авторитету.
Эта династическая чистка расколола семью Аргеадов на две отдельные ветви. В одну из них входили Александр, Олимпиада и Клеопатра, которые образовали тесный союз после прихода Александра к власти. Другая ветвь, состоящая из Киннаны с дочерью Адеей, Фессалоники, Арридея и других, оставалась в значительной степени незамеченной вплоть до периода Диадохов, последовавшего за кончиной Александра. В то время как Арридей во время смерти своего брата находился в Вавилоне, остальные оставались в Македонии.
Киннана предприняла активные шаги по укреплению своей ветви, устроив брак своей дочери–подростка Адеи с ее дядей Арридеем, что прямо бросило вызов авторитету Олимпиады и Клеопатры, которые теперь остались без номинального главы мужского пола. В ответ они взяли на себя опеку над малолетним Александром IV. К 321 году каждая ветвь династии имела своего номинального главу–мужчину среди соправителей, но истинная власть принадлежала женщинам из–за отсутствия взрослых мужчин.
Центральным аспектом обсуждения женщин–аргеадов в войнах преемников является концепция царской легитимности и вопрос о том, давало ли рождение «в пурпуре», конституционные полномочия отдельным аргеадам.
Продолжаются споры о том, регулируется ли македонское царство номосом, «законом» или «обычаем», похожим на конституцию, или отношениями царя со своими подданными, определяющими его действия. Несмотря на продолжающиеся дебаты, на первый план выходят основные темы, связанные с легитимностью царя.
Монархия служила в Македонии централизующим институтом, выражавшим национальную идентичность и лояльность. Хотя в источниках не указаны официальные ограничения власти монархов, существовали ограничения на автократическую власть. Ученые спорят, были ли эти ограничения вызваны установившимися обычаями или обстоятельствами.
Независимо от того, какими полномочиями располагал царь, его власть зависела от принадлежности к Аргеадам, восходящей к легендарному прародителю Темену. Непрерывная линия Аргеадов, существовавшая по меньшей мере с 510 года до н. э., подчеркивала святость и уважение к клану среди македонцев.
Примечательно, что во время правления младших царей (323-309 гг. до н. э.), несмотря на то, что они были пешками в руках различных регентов, ни один из преемников не претендовал на трон, что подчеркивает уважение к династии Аргеадов на фоне политических потрясений.
Первыми из претендентов на царский трон стали Антигон и его сын Деметрий Полиоркет в 306 году, по крайней мере, через три года после смерти последнего мужского представителя династии Аргеадов (Диод. 20.53.1-2; Плут. Деметр. 17-18). Даже после того, как Селевк, Птолемей и Лисимах также провозгласили себя царями, никто из них никогда не претендовал на титул «царя Македонии»; Антигон и Деметрий просто были басилеями без какой–либо региональной принадлежности, как и Лисимах во Фракии, а Селевк изначально был «царем вавилонян» [3] и принял титул «Македонский» в подражание прежней практики персидских Ахеменидов. Это контрастирует с титулом Александра Македонского «царь всех македонян», [4] что наводит на мысль о том, что Македония считалась владением Аргеадов, по крайней мере, в течение первых двух десятилетий войн преемников. В конце концов, Кассандр мог принять этот титул после многих лет фактического правления Македонией, но он, как и его соперники, возможно, избегал его использовать, [5] потому что этот титул принадлежал ныне вымершим Аргеадам и считался неприкосновенным до тех пор, пока были живы люди, которые помнили Аргеадов (Just. 15.2.10). Также следует отметить, что все цари–преемники провозгласили себя царями после крупной военной победы (за исключением Кассандра), [6] стремясь получить подтверждение другими средствами, чем по законному праву на диадему. Поскольку у них не было законных прав на диадему, они основывали свои притязания на военной доблести — важнейшем аспекте монархии в македонском стиле. [7]
Царская легитимность во время войн наследников выражалась различными способами, которые можно условно разделить на военные, политические и династические функции, и все они основаны на концепции признания царской крови в получателях.
Адея–Эвридика и Олимпиада участвовали в короткой кампании друг против друга в 317 году, и обе командовали значительными войсками на поле боя. Адея также взяла под свой контроль царскую армию после смерти Пердикки, вынудив генералов Пифона и Селевка спрашивать у нее одобрения их приказов, при этом молодая царица управляла лояльностью войск. Киннана также, очевидно, командовала значительными военными силами во время своего рокового пребывания в Сардах в 321 году. Военное руководство Олимпиады и Киннаны выделяется среди упомянутых лиц.
Цари–соправители Александр IV и Филипп Арридей были прежде всего важны своим физическим присутствием при наследниках. Те, кто претендовал на должность эпитропа («опекуна») или автократора эпимелета («верховного регента»), делали это потому, что они осуществляли опеку над царями, утверждая, что действуют от их имени. В действительности, цари служили лишь прикрытием, что подтверждается историческими источниками. Примером этого может служить возражение Птолемея против провозглашения царем Арридея из–за его умственных недостатков, которые позволили бы другим осуществлять власть через него (Just. 13.2.11). В конце концов, Кассандр счел целесообразным убить Александра IV, устранив последнее препятствие на пути к своему собственному царствованию в Македонии. Несмотря на внешние проявления лояльности, преемники преследовали свои собственные цели, и только Эвмен остался верен монархии.
Добровольно выбирая себе мужей из числа конкурирующих генералов, женщины-Аргеады могли оказывать некоторое влияние на свое будущее. Однако, отношения между аргеадскими женщинами и Преемниками были в основном напряженными, и только Олимпиада, казалось, эффективно сотрудничала с некоторыми из них (Полиперхон и Эвмен), и, возможно, Адея тоже (с Кассандром). Клеопатра и Фессалоника были мишенями для предложений руки и сердца со стороны Преемников, причем Фессалоника не имела особого выбора и была насильно выдана замуж за Кассандра. Источники прямо упоминают страх среди других Преемников, когда один из них ухаживал за аргеадскими женщинами, и решение Пердикки жениться на Клеопатре было расценено как свидетельство его желания использовать ее статус Аргеада, чтобы возвести себя на царский трон, что вызвало войны между Преемниками.
Женщинам в этот период было нелегко создать себе репутацию, и считалось, что они проникнуты «достоинством» (axiōma) и «честью» (timē) своих отцов и мужей. Подобно гомеровской традиции, сексуальное обладание женщинами высокого статуса рассматривалось как обретение этого же статуса. .
Концепция сексуального обладания в данном контексте относится к юридическому контролю над личностью женщины и ее репродуктивными способностями в рамках института брака. Эта axiōma имела большое значение и, возможно, сыграла решающую роль на пути нескольких наследников к царствованию. Например, Фила, уважаемая дочь Антипатра, [8] первоначально вышла замуж за Кратера, высоко ценимого полководца Александра Македонского. После гибели Кратера от рук Эвмена она вышла замуж за Деметрия Полиоркета, сына Антигона Монофтальма, тем самым унаследовав axiōma и timē как Антипатра, так и Кратера. Плутарх подробно описывает, как этот брак помог Деметрию занять трон Македонии (Плут. Деметр. 14.2., 37.3). Несмотря на то, что Фила была на пятнадцать лет старше Деметрия, ее положение и престиж были настолько высоки, что разница в возрасте не помешала ее влиянию, несмотря на первоначальные возражения со стороны жениха. [9] Точно так же женщины династии Аргеадов, чья timē уходила корнями во времена Филиппа II, очевидно, осознавали свой статус и умело использовали его в своих интересах. Адея, однако, отошла от этой модели, несмотря на то, что была вдвойне несчастлива из–за кровного брака своих родителей, и выбрала другой подход вместо того, чтобы активно участвовать в брачных играх, как Клеопатра.
В этом мире Олимпиада и Адея не могли пассивно полагаться на свой царский статус и на axiōma для защиты. Их царская кровь была одновременно политическим инструментом и палкой о двух концах, обеспечивая престиж, но и вызывая недоверие среди Преемников. Для Адеи и Олимпиады политическая власть означала личное выживание, и они искали прочную опору для власти через наследника, претендующего на трон, и союзника среди военачальников. В период Аргеадов жизнь женщин Аргеадов была полна опасностей, и они часто становились жертвами периодических династических чисток при смене царей, но во время Войн преемников женщины-Аргеады, такие как Адея, Олимпиада, Клеопатра, Киннана и Фессалоника, были конкретными целями для устранения и вступления в брак, поскольку их царская кровь представляла угрозу или предлагала легитимизацию новым претендентам. Фессалоника перешла из Аргеадов в Антипатриды. Убийства остальных дам ознаменовали переход от периода Аргеадов к эпохе Диадохов, поскольку старая македонская династия была заменена семьями генералов–преемников.
В сфере македонской политики и общества такие женщины, как Адея–Эвридика и Олимпиада, преодолели гендерные барьеры и получили возможность участвовать в общественной жизни, в которой традиционно доминировали мужчины. В то время как мужчины, принадлежащие к элите, должны были активно заниматься политикой, охотой, спортом и попойками, женщины были отстранены от всех этих занятий. Сплоченная социальная структура элиты вращалась вокруг гетайров царя, составлявших его ближний круг и часто выполнявших функции его телохранителей и военного персонала.
Александру приходилось конфликтовать с гетайрами своего отца, Парменионом, Антигоном, Полиперхоном и Антипатром, которые, возможно, уважали память Филиппа больше, чем их нынешний царь. Также якобы Кассандр питал неприязнь к семье Александра из–за того, что его исключили из гетайров и от участия в анабасисе, несмотря на то, что они были ровесниками. Эта система харизматического правления и сплоченного двора хорошо функционировала во время правления Александра Македонского, но рухнула после его смерти. Его гетайры, лишенные общей связи, ополчились друг на друга.
Охота играла важную роль при дворе, и македонцы считали ее любимым времяпрепровождением. Изображения на «Саркофаге Александра» и на гробницах в Вергине показывают, как Александр и его спутники охотятся верхом. На монетах времен правления Александра I и Аминты III изображены конные охотники, преследующие львов — ценную добычу. Охотничье мастерство было жизненно важным для имиджа царя и пропаганды, например, будущий царь Лисимах голыми руками убил крупного льва в Сирии. Анекдоты, подобные тому, как Кассандр сидел, а не возлежал во время ужина, потому что в возрасте тридцати пяти лет он еще не убил ни одного кабана, подчеркивают важность охотничьих навыков в царских кругах. Охота не только укрепляла дух товарищества и соперничества между товарищами, но и оттачивала навыки, полезные в военном деле, такие как верховая езда и обращение с оружием.
Основой македонской политики во время войн Преемников была прежде всего военная мощь и поддержка армии. Армия Аргеадского периода имела право объявлять или подтверждать восшествие на престол царя, как это было после смерти Филиппа II и Александра III (Curt. 10.6.1-3, 10.7.1-3; Just. 13.2.6-8). Хотя армия не могла избирать царей, их поддержка, как правило, обеспечивала поддержку македонского народа. Пехотная фаланга, состоящая из обычных македонских крестьян и горожан после реформ Филиппа II, служила важнейшей политической силой, противостоящей знати. Цари искали поддержки армии из–за ее национального характера и неслабой идентификации с македонцами. Во время Войн преемников отсутствие единой царской армии привело к ее разделению среди генералов–преемников и дополнению наемниками и местными войсками. Военное собрание имело законные полномочия решать важные вопросы, такие как во время кризиса престолонаследия в июне 323 года и суда над Олимпиадой в 316 году. К 323 году македонская армия в Азии после многих лет завоеваний превратилась в квази–наемническую силу, движимую стремлением к самообогащению, хотя они по–прежнему почитали царя и монархию. Природа армии изменилась с фрагментацией империи, что требовало такого лидера, как Александр, для контроля над ней. В отсутствие Александра армия в Азии действовала независимо, что подчеркивало необходимость сильного руководства.
Пехотная фаланга, в основном состоявшая из этнических македонцев, оказала давление на соматофилаков и генералов, чтобы те короновали сына Филиппа, Арридея, вместе с посмертным сыном Александра (Just. 13.4.3; Diod. 18.23.2). Александр также был вынужден вести переговоры со своими войсками во время индийской кампании в 326 году и в Описе в Персиде в 324 году, созывая собрания для рассмотрения их жалоб и оправдания своих действий. Этот сдвиг в динамике власти позволил армии бросить вызов царю, [10] что привело к ее превращению в наемные силы во время Войн преемников, за исключением короткого периода, когда они следовали за родственницами Александра, Адеей и Олимпиадой.
Мужская линия династии Аргеадов закончилась со смертью Александра IV в 309 г. до н. э., [11] и период анархии и неопределенности, который последовал после смерти Александра Великого в 323 г. до н. э. и продолжался до восстановления македонского царства Антигонидов в 260‑х годах до н. э. Антигоном II Гонатом, привел к большому числу изменений в традициях македонской династии. Это период, плохо освещенный в существующих источниках, и не сохранилось значительных подробностей о деятельности царских женщин Антигонидов, за исключением первого поколения. [12]
В самом деле, мы можем говорить что–то определенное о македонских царских женщинах только за сравнительно короткий период времени, который, не случайно, также является периодом их наибольшей активности. Несмотря на то что им, безусловно, предоставлялось больше свободы и возможностей для действий, чем женщинам греческой элиты, стоит упомянуть о том, что выводы, сделанные на основе примеров Эвридики, Олимпиады и Адеи, могут быть слишком поспешными.
Наоборот, то же самое можно сказать и о том, что мы делаем слишком много выводов из молчания источников до периода правления трех вышеупомянутых цариц.
Аргеадские цари были полигамны и часто имели несколько жен одновременно; лучшим примером являются семь жен Филиппа II. Но, в отличие от возможно полуконституционализированной концепции назначенного басилея, не было басилиссы, «царицы». [13] Не назначалось ни первой жены, ни царской супруги, так же как и не было официальных законов о престолонаследии; цари, по–видимому, предпочитали разных жен в разное время своего правления, тех, которые могли обеспечить наиболее подходящих наследников. Это отсутствие официального статуса в царском доме означало, что ближайшими союзниками царских жен были их дети и наоборот, так как после смерти царя развязывались кровавые распри с другими царскими женами и их потомством. Тесная связь между матерью и ребенком очень хорошо иллюстрируется близкими отношениями между Александром Великим и Олимпиадой.
Сложные династические маневры и дипломатия Аргеадов были одной из основных причин, благодаря которым династия смогла не только выжить, но и оставаться у власти в течение сотен лет.
Несмотря на периодические вспышки братоубийств, Аргеады старались как можно чаще привлекать различные ветви династии к тесному сотрудничеству с основной ветвью, используя браки между родственниками. Примером может служить устройство Филиппом II брака его дочери Киннаны с его племянником Аминтой, чтобы обеспечить его верность (Polyaen 8.60; Arrian Events 1.22). Эта практика, к сожалению, также поддерживала огонь всякий раз, когда вспыхивал конфликт из–за престолонаследия; так как много сыновей из большой семьи Аргеадов могло претендовать на трон, ссылаясь на свою связь с главной ветвью (хотя кажется, для македонцев это было неважно). То, что действительно беспокоило македонцев, так это мысль, что их цари могут не быть легитимными сыновьями или «чистокровными этническими» македонцами. По крайней мере одного царя Аргеадов называли nothos, «бастардом», [14] и взволнованная реакция Александра на намеки Аттала о его незаконнорожденности, а также уничижительные упоминания о Эвридике I как «иллирийке» показывают, что македонцы были не только глубоко обеспокоены этническим происхождением своих царей, но и ожидали, что их монархи будут рождены в браке, а не в результате связи с любовницей. [15]
Таким образом, женщины-Аргеады ясно понимали свою собственную значимость, обусловленную их царским происхождением. Клеопатра, Киннана и Адея — все они пытались использовать его в своих интересах.
Олимпиада отличается от других, поскольку она родилась в другой царской семье, нежели Аргеады, но ее axiōma, возможно, была больше, чем у остальных благодаря ее родству как с Филиппом, так и с Александром. Царская легитимность, несомненно, играла важную роль в процессе принятия решений преемниками, поскольку ни один из всемогущих генералов с десятками тысяч солдат не пытался подорвать авторитет и память о царях Аргеадов, пока кто–либо из их представителей, как мужчин, так и женщин, был еще жив.
После смерти Александра обычаи монархии Аргеадов привели к кризису. Насильственное устранение претендентов на трон создало вакуум в лидерстве. Политическая практика, успешная в небольшом королевстве, стала катастрофой в большой империи. Генералы Александра поняли, что игра стала серьезнее, и без способного монарха империя распалась. Империя была слишком большой, а ресурсы — слишком обширны, чтобы регенты справились с управлением. Не было единства, что привело к гражданской войне, где все преследовали свои интересы, включая женщин из династии Аргеадов.
Женщины в греческом и македонском мирах были второстепенным классом граждан, хотя с некоторыми культурными различиями, такими как степень независимости. Женщины македонской элиты играли более значимую роль в обществе, чем гречанки. Теория перформативного гендера, предложенная Джудит Батлер, может иметь значение для понимания отношения македонцев к царицам династии Аргеадов в начальные периоды Войн Преемников. Для понимания исходной позиции аргеадских женщин полезно иметь обзор положения женщин в древней Греции и раннем македонском мире в виду.
В Афинах, которые являлись одним из наиболее известных городов–государств Древней Греции, политическая власть и роли принадлежали только мужчинам. Женщины не имели права голоса и не могли занимать должности в правительстве или участвовать в принятии политических решений. Аристофан подчеркнул кажущуюся нелепость женщин у власти в комедии «Экклезиазусы», в которой женщины, выдающие себя за мужчин (с фальшивыми бородами и волосатыми подмышками), принимают нелепые законы, которые превращают Афины в неузнаваемое и анархическое общество. Стоит отметить, что положение женщин в Древней Греции не было однородным. Например, в Спарте, другом известном городе–государстве, женщинам разрешалось владеть собственностью и они вели более активный образ жизни на свежем воздухе.
Из–за высокого культурного и политического статуса Афин в греческом мире, многие другие города, по крайней мере, в какой–то степени подражали образу жизни афинян.
Большинство источников о женщинах Афин, таких как выступления ораторов, например Демосфена и Лисия, а также сатирические пьесы, имеют скрытую цель, такую как комедийный эффект, политика или пародия, что не всегда дает точное представление о жизни афинских женщин. Декреты Солона закрепили отношения между мужчиной и женщиной, разделяя их на «приличных женщин» и проституток.
Женщины в Афинах имели лишь крайне ограниченные права по сравнению с мужчинами из–за заботы город–государства о контроле за населением, этнических соображений и гражданского статуса; их рассматривали как важных «носителей потомства» для «приличных граждан» (преимущественно понимаемых как добрые мужи государства).
Женская сексуальность и плодовитость были институционализированы с целью управления имуществом внутри и между домохозяйствами города–государства. Города–государства строго охраняли свои гражданские права, поэтому для государства стало необходимым юридически устанавливать меры контроля за населением, которые зависели от целомудрия и верности супругов для производства законных детей. Социальный контроль осуществлялся, делая женщин зависимыми от старшего мужчины в ойкосе, сначала как незамужней девушки, а затем как супруги. Предполагалось и ожидалось, что девушка/женщина будет полностью предана главе ойкоса, обрывая связи с родными семьями после брака. Этот полный переход лояльности сопровождался довольно крупными придаными среди приличных семей средств и придавал отношениям между мужем и женой некоторый коммерческий характер собственности. Старший мужчина ойкоса всегда имел опеку над женщинами, очень похожую на отношения, которые, предполагалось, существовали между взрослым человеком и незрелым юношей; женщины всегда требовали разрешения на что–либо вне рамок их ожидаемых обязанностей в семье и домашнем хозяйстве.
Средний возраст начала менструации и первого брака для девочек составлял около четырнадцати лет, когда они выходили замуж за значительно старших мужчин, хотя точный возраст неопределен. Платон предложил тридцать или тридцать пять лет как идеальный возраст для мужчины, чтобы вступить в брак, в то время как Гесиод утверждал тридцать лет. Впрочем, афинские мужчины очень редко женились до восемнадцати лет, подавляющее большинство значительно позже. Основная цель брака была в репродукции, обеспечивая полис новыми законными гражданами. [1]
Было явное различие между общественной и частной сферами. На улице и среди людей, в толпе, афинские женщины были обязаны носить покрывала и сопровождаться компаньонками, и они должны были ограничивать занятия, где они могли бы встретиться с мужчинами, не из своего ойкоса.
Дом был областью жены, где она в основном проводила время, готовя еду на день, прядя пряжу и одежду и занимаясь другими домашними делами. Бедные женщины работали в магазинах, мастерских или занимались каким–либо бизнесом, в то время как более обеспеченные женщины проводили время в более менеджерской роли, наблюдая за домашним хозяйством. Центральным элементом концепции брака было управление приданым, сопровождающим невесту. Ответственные отцы не воспитывали дочерей, если они не представляли себе будущего, в котором смогли бы обеспечить своей дочери достойный брак и соответствующее приданое. Основная функция брака, помимо чисто биологической, заключалась в создании и укреплении связей между семьями или членами расширенной семьи, и как в большинстве царских и дворянских династий, семейные браки были распространены среди элиты в Афинах.
Эндогамия и браки между родственниками широко практиковались для сохранения богатства и земли внутри одной семьи. Развод был довольно распространен и не считался позором, что было неожиданным в обществе, так беспокоящемся о привязанности женщин к семье. Женщинам в Афинах не разрешалось владеть собственностью или представлять себя в суде; за них должен был выступать адвокат–мужчина.
Сравнивать повседневную жизнь македонских женщин с гречанками сложно, но можно выделить общие тенденции. Македонские источники в основном описывают царских и знатных женщин, а не среднестатистических крестьянок. На основе существующих свидетельств, ссылок в древних текстах, археологических находок и эпиграфических материалов вполне увидишь, что македонские женщины в целом жили совершенно иначе, чем женщины в Афинах. В Македонии практика семейной жизни и независимость женщин могут напоминать гомеровские традиции
Македонские женщины не ограничивались домашними делами. Природа македонского общества по своей сути отличалась от Афин; условия существования были просто слишком непохожими. Вместо рамок полиса, македонцы были более или менее исключительно скотоводами вплоть до правления Филиппа II, который, согласно Арриану, предпринял массовую эллинизацию Македонии, включая создание городов по модели полиса, хотя некоторые города существовали ранее. [2]
В отличие от Афин, женщинам, по–видимому, разрешалось разгуливать и даже разговаривать с незнакомыми мужчинами. Некоторые свидетельства указывают на то, что македонские женщины имели более широкие юридические права, чем афинянки, особенно в плане управления собственностью; кажется, например, что и одинокие женщины, и вдовы могли покупать, владеть и продавать земельную собственность даже без кириоса, «законного опекуна».
Термин «гомеровский» часто используется для описания македонской царской династии, по крайней мере, в его более ранней форме. Это объясняется харизматической монархией, зависящей от способности ее представителей исполнять обязанности военных и политических лидеров, а также независимым характером царских женщин. Несмотря на то, что они играли меньшую роль во время правления своих мужей, некоторые женщины из рода Аргеадов принимали активное политическое участие в отсутствие крепкой мужской фигуры. Женщины элиты и в доме Аргеадов, вероятно, имели относительно немного домашних забот и контролировали деятельность рабов.
В период древнегреческой архаики и ранней классики царские женщины вели домашнее хозяйство, аналогично Пенелопе из Одиссеи и другим греческим женам того времени: они в основном ткали, готовили еду и, как отмечал Геродот, пекли хлеб. На могилах мужчины и женщины элиты или королевского круга погребены согласно гендерным идеалам: мужчины — с посудой, оружием, предметами для спорта, а женщины — с зеркалами, украшениями, маслом для тела и предметами культа. Несмотря на это, существуют исключения, например, женские могилы с кинжалами и даже доспехами.
В греческих домах классического и эллинистического периодов были мужские залы, но не было четко определенных гинекеев. Во дворцах в Пелле и Эгах были квадратные комнаты для царских симпосиев. Возможно, женские помещения были на втором этаже, но это только предположение. Греческие мужья всегда контролировали движение посетителей, мужские залы были близко к входу, а вид снаружи ограничен. В Македонии во дворцах были большие веранды, что отличалось от общегреческой практики.
Более либеральное отношение македонцев к правам и свободам женщин не умаляет того факта, что их жизнь была сконцентрирована вокруг семьи, размножения и воспитания детей. Македонские женщины жили короче мужчин, чаще всего из–за осложнений при родах, независимо от социального класса и статуса. В целом они не могли вести общественную жизнь, за исключением религиозных ролей для некоторых из высших классов, и подчинялись мужчинам, в то время как также выполняли тяжелую физическую работу на фермах или в магазинах, если принадлежали к низшим классам. Исключения существуют, но они принадлежат исключительно высшим слоям македонского общества, царственным женщинам династии Аргеадов. [3]
Тема гендера и секса стала академическим предметом изучения в 1960‑х годах. Симон де Бовуар сформулировала идею, что гендер — это приобретаемый аспект личной идентичности, подверженный культурному влиянию. Джудит Батлер не согласна. Применение современных теорий о гендере и сексе к историческим персонажам может быть проблематичным из–за изменений в общественных и политических обстоятельствах. В Древней Греции была проблематичная дихотомия в понимании гендера и секса [4]
Батлер предлагает теорию перформативного гендера, которая отрицает идею о том, что гендер выражает пол. Гендер формируется через акты, жесты и поведение, определенные культурой. Это неосознанно производится и воспроизводится как общественная норма.
Каждая из женщин из династии Аргеадов выбирала свой собственный путь к политическому господству: одни заключали браки (Клеопатра), другие действовали в тени, манипулируя (Олимпиада), а еще другие использовали открытую военную силу (Киннана и Адея–Эвридика). Однако все эти пути закончились неудачей, так как все они были убиты, недооценивая желание диадохов установить свои собственные династии в противовес ослабевшей династии Аргеадов. Этот раздел посвящен объяснению и анализу индивидуальных способов достижения власти и личных мотиваций женщин из династии Аргеадов. Их действия явно показывают, что они были прекрасно осведомлены о своем статусе и способности использовать его для политической выгоды.
Десять лет спустя после смерти ее матери Олимпиады Клеопатра (около 354-308 гг.) стала объектом желания практически каждого важного генерала, осознававших, что она обеспечит им легитимность и axiōma, если они надеются претендовать на пустой трон. [1] Антигон из страха перед преимуществами, которые получат его соперники, если они женятся на уже немолодой Клеопатре, которую он держал под стражей в Сардах в Малой Азии, в 308 году приказал ее убить (Диод. 20.37.5-6).
Клеопатра жила в Сардах под домашним арестом почти с тех пор, как прибыла туда в 321 году, и, за исключением нескольких коротких лет сразу после смерти Александра, она оставалась второстепенной фигурой. Тем не менее, она была очень близка к тому, чтобы стать династической делательницей царей, которую они с матерью представляли в 323 году. Фактически, она косвенно была искрой, которая зажгла Войны преемников, хотя война была действительно неизбежна с момента смерти Александра.
Клеопатра и ее мать Олимпиада тесно сотрудничали на протяжении всей своей карьеры. Выйдя замуж за своего дядю Александра Молосского, младшего брата Олимпиады, Клеопатра стала регентом при своем совсем маленьком сыне вскоре после того, как Александр погиб во время кампании в Италии.
Она выступала в царском качестве по обеспечению поставок зерна, служила религиозным теародохом Эпирского союза и отправляла послания послам. В какой–то момент в 330‑х годах к Клеопатре в Молоссии присоединилась Олимпиада, и оказалось, что они какое–то время правили там совместно, прежде чем Клеопатра отправилась в Македонию, чтобы поссориться с регентом Антипатром, взяв под контроль по крайней мере часть правления. [2] После смерти Александра Македонского Клеопатра оказалась в сложной ситуации. Ее племянник Александр IV не смог бы править по крайней мере до восемнадцати лет, при условии, что он проживет так долго, а клика офицеров в Вавилоне явно преследовала свои собственные цели, а не защищала будущее династии Аргеадов. Клеопатра и Олимпиада (возможно, вместе) пришли к решению: Клеопатре, которой было чуть за тридцать, и она все еще находилась в детородном возрасте, следовало выйти замуж за кандидата, наиболее способного обеспечить безопасность Александра и империи в обозримом будущем.
Это создало целый ряд проблем, включая конфликт интересов между матерью и дочерью. Во–первых, в 323/322 годах было трудно предвидеть, кто из генералов с наибольшей вероятностью останется на вершине и сохранит контроль над беспорядочной армией. Номинально Пердикка был главным, но его власти бросили вызов Антипатр и Антигон, оба из которых имели под своим контролем значительные военные силы. Во–вторых, вполне возможно, что у Олимпиады и Клеопатры были разные планы: Олимпиада была уже далеко не в том возрасте, чтобы снова выйти замуж, и ее целью было увидеть, как Александр IV достигнет совершеннолетия и займет трон, в то время как Клеопатра была еще достаточно молода, чтобы иметь детей, и последние немедленно стали бы законными претендентами на трон. Если бы один из этих детей был сыном, отец в одночасье стал бы царем во всем, кроме названия, поскольку чистокровные наследники аргеадов были бы более приемлемы для сплошь ксенофобствующего македонского населения (и армии), чем сын Александра, наполовину перс.
Клеопатра явно желала постоянного политического контроля над Македонией для себя, не довольствуясь лишь тем, что она была будущей соправительницей и гарантом безопасности потенциального мужа. Возможно, этим объясняется ее решение в 322 году предложить руку и сердце Леоннату, когда тот вел войска из Азии в Македонию, чтобы помочь Антипатру в Ламийской войне против восставших греческих полисов (Plut. Eumen. 3.5; Diod. 18.12.1, 18.15.3-4). Амбициозный Леоннат явно желал престола, о чем свидетельствует его подражание царским манерам и стилю Александра (он носил такую же прическу, как и Александр, и облачался в роскошные одежды и доспехи), и он принял предложение Клеопатры, но был убит в бою до того, как успел жениться (Diod. 18.15.4; Plut. Eumen. 3.9; Nepos Eumen. 2.4). Леоннат был бы очень приемлемым кандидатом на престол, поскольку был родственником Эвридики I, матери Филиппа II, принадлежал к царской линии малого царства Линкестиды, которое Филипп включил в состав Македонии, а также входил в ближайшее окружение сомофилаков, мегистоев, наряду с Пердиккой и Птолемеем (Curt. 10.7.8; Just. 13.2.14).
Не сломленная неудачей с Леоннатом и с согласия Олимпиады, Клеопатра отправилась в 321 году в Сарды в Малой Азии, чтобы встретиться с царской армией и передвижным двором. Там она сделала такое же предложение Пердикке, также имевшему царское происхождение и входившему в число мегистоев, а также регенту и опекуну соправителей. Проблема была в том, что Пердикка уже согласился жениться на одной из дочерей Антипатра, вероятно, дав обещание во время кризиса престолонаследия в Вавилоне летом 323 года. Пердикка сделал это, чтобы заручиться союзом с Антипатром, контролировавшим Македонию и Грецию, но когда ему неожиданно представился шанс жениться на Клеопатре, он отказался от первоначального обещания Антипатру. В неловкой попытке совместить желаемое с действительным он официально женился на дочери Антипатра, но пообещал оставить новую жену ради Клеопатры, как только разберется с Птолемеем и Антипатр перестанет быть угрозой (Just. 13.6.4-8; Diod. 18.23.3).
Неясно, с самого начала Пердикка мечтал стать царем, или он просто старался удержать целостность империи для совместных королей, или мысль о личном царстве формировалась в его уме постепенно. [3] В любом случае, когда представилась возможность стать основным кандидатом на трон — будь то как сам царь или отец будущего наследника от Клеопатры — Пердикка не стал медлить. Его необдуманные действия вызвали конфликт с Антипатром, который объявил ему войну, начав тем самым Войны диадохов. К сожалению для Клеопатры, она ошиблась в выборе стороны, и вскоре Пердикка был убит своими подчинёнными, Пифоном и Селевком. Антипатр взял на себя регентство, а Антигон получил полномочия вести войну против Эвмена и других «лоялистов».
Клеопатру, «опороченную связями с Пердиккой и Эвменом», держали в Сардах до конца ее жизни после того, как она отказалась от помощи Эвмена в 320 году. Эвмен, возвращаясь после победы над Кратером у Геллеспонта, прибыл в Сарды и согласно Юстину рассчитывая па то, «чтобы его словом были подкреплены центурионы и старшие офицеры» (Just. 14.1.7-8), стремился подтвердить легитимность своих офицеров в армии, получив благословение от царской особы. Клеопатра, зная, что Антипатр и его фракция расценят встречу с Эвменом как сговор с мятежниками, отослала Эвмена, не встретившись с ним, опасаясь, что Антипатр использует встречу как предлог для ее убийства (Plut. Eumen. 8.12; Arrian Events 1.40). Когда прибыл Антипатр, он был в гневе, но Клеопатра заявила («более решительно, чем ожидалось от женщины»), что она отослала Эвмена как бунтовщика против законного регента царей, и Антипатр после дебатов просто оставил ее в покое. [4]
Клеопатра явно понимала свою способность склонить чашу политических весов в пользу одного из потенциальных преемников, однако неясно, насколько независимо она действовала — выполняла ли она приказы Олимпиады или ни у кого не спрашивала. Степень вовлеченности Олимпиады трудно определить, и она различается в разных источниках.
Юстин говорит, что Олимпиада просто одобрила роковую миссию Клеопатры в Сарды, а Диодор вообще не упоминает Олимпиаду. Карни, основываясь на тесном сотрудничестве матери и дочери во время правления Александра, предполагает, что они вместе придумали идею брака Клеопатры с Пердиккой, в то время как Хорнблауэр намекает на соперничество между Клеопатрой и Олимпиадой и на то, что после заключения Клеопатры Олимпиада перестала о ней заботиться, предоставив ее собственной судьбе, хотя это кажется крайне сомнительным.
Однако есть указания на то, что Клеопатра действовала более или менее без вмешательства матери. Имя Олимпиады вообще не упоминается в источниках в связи с ухаживаниями Клеопатры за Леоннатом, что может означать, что она действовала без ведома Олимпиады или вопреки ее желаниям. У Олимпиады могли быть двойственные чувства в вопросе престолонаследия и будущего семьи. При Александре IV не было отцовской фигуры для противостояния, а была только «варварская мать» в лице Роксаны, не имевшей власти и влияния при македонском дворе. Ему уже было два года, не гипотетический сын, еще не рожденный Клеопатрой, и никто мог сказать, родит ли Клеопатра сына вообще или переживет ли он младенчество. С другой стороны, Александр находился под контролем Пердикки и вне досягаемости Олимпиады, и многое должно было сложиться без помех, чтобы Олимпиада получила над ним опеку. Сын Клеопатры и Пердикки тоже был бы «чистокровным македонцем неоспоримого царского происхождения, а не наполовину бактрийцем», что вызвало возмущение пехоты в Вавилоне вплоть до мятежа. Но этот потенциальный сын тоже находился бы под контролем Пердикки (или любого другого отца) и вновь вне досягаемости Олимпиады, низводя ее до состояния всего лишь «бабки царицы–матери». Тем не менее, Олимпиада была в очень шатком положении, а Клеопатра — в затруднительном.
Клеопатра, кажется, имела хорошие отношения с братом (они обменивались многочисленными письмами во время анабасиса, и Александр присылал ей награбленные в Персии сокровища), но неясно, поддерживала ли она полностью идею того, что его сын однажды займет трон. Она также должна была знать о кровавой династической истории Аргеадов, ведь она пережила потрясения после смерти Филиппа II. Единственной настоящей гарантией ее личной безопасности и сохранения ее ветви династии было бы «быстрое обретение мужа вместе с македонской армией». На самом деле не было идеального кандидата в мужья для Клеопатры, она сама, несомненно, это признавала, поскольку Леоннат был чересчур амбициозен, а Пердикка имел склонность наживать слишком много врагов, но в 321 году Пердикка казался лучшим выбором. Но как только Пердикки не стало, Клеопатра оказалась в тупике.
После этого Антипатр и Антигон держали все козыри в своих руках и лишили легитимности фракцию Пердикки, оставив Клеопатру без потенциальных женихов, обладавших военной мощью, которая была нужна ей (и косвенно Олимпиаде). Тем не менее, Антигон держал ее под строгим надзором в Сардах, помня об авторитете (axiōma), который она могла передать потенциальному супругу. Возникает вопрос, почему Антигон сам не женился на ней (тот факт, что у него уже была жена, не является весомым аргументом против, учитывая широко распространенную среди диадохов практику многоженства), видя, что после 316 года стало очевидно его стремление ко власти над всей империей, или по крайней мере не заставил ее выйти замуж за своего сына Деметрия. [5] Возможно, это связано с тем, что Антигон был первым из диадохов, кто планировал основать личную династию, поскольку он был первым, кто провозгласил себя и своего сына басилевсами в 306 году. Как бы то ни было, когда Птолемей в 308 году попытался предложить Клеопатре брак, Антигон приказал казнить ее под предлогом попытки бегства.
В итоге Клеопатра не преуспела в своей миссии — будь то обеспечение будущего своей ветви династии или получение политической власти в собственных интересах. Как родная сестра Александра Великого и дочь Филиппа, она могла диктовать ход событий, мгновенно возвысив одного из диадохов до уровня протобасилевса, но после двух неудачных выборов кандидатов она оказалась под пятой у Антигона. [6] Клеопатра сыграла в игру и проиграла, но ее вариант традиционной игры в царские браки проходил на ее собственных условиях, а не на условиях мужского кириоса. Будучи полностью осведомленной о своей врожденной значимости, Клеопатра использовала традиционные средства заключения союзов нетрадиционным образом, и кажется вполне справедливым причислить ее к диадохам, несмотря на неудачу в достижении существенной политической власти. Неясно, насколько Олимпиада одобряла это или сомневалась ли в том, что ее явно амбициозная дочь будет делать, как только выйдет замуж и возможно станет матерью будущего наполовину аргеадского наследника. В конце концов, звучит несколько иронично, но Клеопатра пережила свою мать, сводную сестру и племянницу.
Киннана претворила свои планы в жизнь еще до того, как конфликт между диадохами обострился. В отличие от своей единокровной сестры Клеопатры, которая почти мгновенно появилась в умах диадохов как потенциальный путь к политической власти и легитимности через брак, Киннана, кажется, не получала никаких брачных предложений. Можно было предположить, что она, как дочь Филиппа II, обеспечила бы хотя бы некоторую легитимность любому из потенциальных царей, и действительно могла рассматриваться как менее откровенно агрессивная попытка сделаться царем, чем брак с родной сестрой Александра Клеопатрой, что столь неумело сделал Пердикка.
Она была старшей из детей Филиппа; вероятно, ей было где–то за тридцать в 323 году, родилась она примерно в 358 году. Если тот же принцип axiōma применим к Киннане, что и к Клеопатре, нет причин, по которым диадохи не смотрели бы на нее как на потенциальную кандидатку для брака, если она все еще была детородного возраста. Но поскольку скудные источники не упоминают никаких ухаживаний со стороны диадохов, можно предположить, что она должна была быть на самом излете своих фертильных лет, причиной не может быть простое невнимание или забывчивость со стороны потенциальных преемников. Однако к Клеопатре в 308 году, когда ей было уже за сорок, обращался с брачным предложением Птолемей, что означает, она все еще была достаточно престижной фигурой, чтобы передать легитимность мужу. Это, несомненно, было связано с ее прямыми кровными узами с Александром Великим, тогда как Киннана была «только дочерью Филиппа от изначально иллирийской принцессы». Высказывались предположения, что между Киннаной и основной линией аргеадской семьи было мало любви после того, как Александр убил ее мужа Аминту после своего восшествия на престол в 336 году. После окончания Ламийской войны и вскоре после того, как Клеопатра отправилась в Сарды, Киннана собрала армию и также направилась в Сарды со своей дочерью–подростком Адеей.
Антипатр, окрыленный победой над греками в Ламийской войне, ослабил бдительность и позволил Клеопатре ускользнуть и отправиться в Малую Азию. Когда Киннана и Адея попытались сделать то же самое, он собрал войска, чтобы помешать им пересечь реку Стримон недалеко от Амфиполя в Восточной Македонии, но Киннана и ее армия силой пробились через реку (Arrian Events 1.22; Polyaen 8.60).
План Киннаны состоял в том, чтобы выдать свою дочь Адею замуж за Филиппа Арридея. Несомненно, она узнала о том, что армия вынудила военачальников назначить Арридея соправителем Александра IV, и планировала воспользоваться этим. Адея была полноценной аргеадкой по матери, дочери Филиппа, и по отцу Аминте, сыну брата Филиппа. Кроме того, Киннана лично дала своей дочери военное воспитание, такое же, какое получила сама от своей матери (Polyaen 8.60; Athen. 13.560F). Эти два фактора в теории должны были сделать ее в глазах македонского войска идеальной царицей — чистокровной аргеадской царицей, обученной воинскому делу. Тот факт, что она смогла быстро завербовать достаточно войск, чтобы силой пробиться из Македонии, говорит о лояльности македонцев к своей царской семье, независимо от того, была ли это «армия» или просто внушительный эскорт.
Однако на данном этапе в раздираемой фракциями македонской политической элите дерзкий план Киннаны угрожал практически всем. Он угрожал Пердикке, который потерял бы контроль над Филиппом Арридеем, если бы Адея, Киннана или они обе вместе стали дергать за ниточки, используя умственно отсталого Арридея как марионетку. Он угрожал Клеопатре и Олимпиаде, потому что сын Адеи и Арридея автоматически продвинулся бы вперед в линии наследования, опередив любого ребенка Клеопатры. [7] Он также угрожал контролю Антипатра над Македонией и Грецией, так как тот уже сделал Киннану своим врагом, пытаясь остановить ее, и всего через год Адея и Антипатр окажутся по разные стороны баррикад. У Киннаны не было поддержки ни от одного из военачальников, поэтому она намеревалась действовать, как Александр и разрубить этот гордиев узел политических фракций.
Киннана, должно быть, знала об опасностях такого пути и, несмотря на то, что обманула Антипатра и Клеопатру, поплатилась за это жизнью. Когда она, Адея и их войска достигли Сард, их встретило значительное войско из царской армии под командованием брата Пердикки, Алкеты. Алкета приказал ей повернуть назад, действуя по указаниям регента, своего брата, но когда Киннана отказалась, Алкета приказал убить ее на глазах у двух армий. [8]
Солдаты обеих армий, потрясенные видом смерти Киннаны, взбунтовались и потребовали позволить Адее выйти замуж за Филиппа Арридея, как хотела Киннана. Пердикка, снова оказавшийся под ударом разгневанной и неуправляемой македонской армии, уступил, и свадьба состоялась в Сардах в 321 году (Arrian Events 1.23-4).
Полиэн, возможно, слишком драматизирует в своем кратком рассказе о действиях Киннаны, возможно, с целью представить ее в образе экзотической воительницы–принцессы, а не настоящей эллинистической женщины. Тем не менее, нет сомнений, что Киннана была умелым политиком и понимала, что в династической борьбе она и ее дочь являются чужаками, но тем не менее ей удалось достаточно сильно надавить на диадохов, чтобы посадить свою дочь на трон в качестве царицы. Однако это стоило Киннане жизни, но это была стратегия династического выживания, и она, должно быть, была осведомлена о реальной опасности своей миссии в Малую Азию. Это не значит, что она ожидала смерти, вероятно, она рассчитывала сохранить роль, подобную той, что пыталась играть Олимпиада — быть главным советником царицы и следить за тем, чтобы все шло по плану. Она не учла отсутствия связи Алкеты и Пердикки с рядовыми солдатами царской армии. Возможно, даже больше, чем ее сестра Клеопатра, Киннана держала ухо востро и понимала, что наиболее эффективный путь к власти — прямой: военная поддержка и сила без посредников вроде Пердикки или Леонната, и знала, что македонские солдаты останутся лояльны аргеадской семье. Этот выбор стратегии был совершенно нетрадиционным для женщины в греко–македонском мире, но он сработал, и Адея, ставшая Эвридикой после замужества с Арридеем, многому научилась на примере матери и будет снова и снова использовать ту же стратегию в своей яркой, но короткой карьере царицы.
Адея оказалась вовлечена в большую политическую игру после того, как драматический план ее матери завершился ее убийством. Адея лишилась своего наставника и оказалась окруженной военачальниками, которые, если не были откровенно враждебны, то, по крайней мере, не желали ей помогать. Юная царица сменила имя на Эвридику либо во время, либо сразу после свадьбы, взяв имя своей прабабки Эвридики I, матери Филиппа II (Arrian Events 1.23).
Ситуация Адеи–Эвридики была уникальной. Большинство политически активных цариц в патриархальных обществах в истории действовали в роли регентов от имени царей–малолеток, которым предстояло однажды вырасти и принять бразды правления на себя. Но Адея–Эвридика осуществляла политическую власть через царя, который навсегда останется умственно несовершеннолетним; Филипп Арридей, вероятно, родился с умственной и физической отсталостью, часто эвфемистически или ошибочно называемой учеными эпилепсией. [9] Это позволило Адее–Эвридике использовать Арридея как рупор, манипулируя им, как ребенком–царем, и в полной мере использовать свое положение царской супруги. Это дало ей платформу, с которой она могла обращаться к армии и военачальникам как к подчиненным, а не просто как юная девушка. Ее план, должно быть, был продолжением первоначального плана Киннаны — продолжить линию Пердикки (брата Филиппа II, а не диадоха) аргеадской династии, от которой происходил ее отец Аминта, и окончательно уничтожить александровскую линию. Если бы ей и Филиппу Арридею удалось произвести на свет наследника–мальчика, он был бы примерно одного возраста с Александром IV и чистокровным македонцем, законным претендентом на престол.
Проблема заключалась в том, что, если бы Арридей даже смог зачать детей, Адея, безусловно, никогда не рожала, и ни один из источников не утверждает, что она когда–либо беременела в период с 321 по 317 год. Это, несомненно, повлияло на ее процесс принятия решений в 318 и 317 годах. Вся ее позиция зависела от рождения наследника. Ее двойное аргеадское кровное родство и молодой возраст (в 321 году ей было возможно, даже пятнадцать лет) делали ее очень выгодной мишенью для брака для любого из преемников, который лелеял амбиции править Македонией. Ее поздний союз с Кассандром мог закончиться устранением Арридея и принуждением Адеи выйти замуж за Кассандра, как и в случае с Фессалоникой, если бы Адея пережила столкновение с Олимпиадой. [10]
Смена имени с Адеи на Эвридику, несомненно, была попыткой вызвать в коллективной памяти македонцев образ грозной матери Филиппа. В течение довольно долгого времени господствовала теория о том, что Эвридика была династическим именем и прототитулом, а не более поздней эллинистической царицей, но эта теория была если не опровергнута, то, по крайней мере, значительно оспорена. Хеккель предположил, что «Эвридика была прототитулом», который обозначал главную жену среди полигамных македонских царей, теория, которая зародилась у Макарди в 1932 году, но с тех пор вышла из употребления. [11]
Смена имени Адеи была способом создать идентичность в сознании македонского солдата, ее главного источника поддержки. Как периферийному и даже экзотическому члену аргеадской семьи, ей нужен был способ продвигать свою персону и политический имидж. Не существовало лучшей альтернативы, чем имя почитаемой Эвридики I, популяризируя идею энергичной царицы, действующей от имени своей семьи. Неясно, была ли это ее собственная идея или идея Киннаны, но источники говорят, что ее стали называть Эвридикой только после ее замужества (Arrian Events 1.23).
Как и об Адее, сохранилось достаточно источников, чтобы составить представление об Олимпиаде. Видимо, центральным в ее идентичности была ее мифологическая родословная и религиозные убеждения. Если верить Феопомпу, Олимпиада ревностно верила, что ее предками являются Ахиллес и Гелен Троянский, знаменитые герои греческой мифологии (Theopomp. FGrH 155 F 355). Молосско–эпирская царская семья, Эакиды, гордились своим славным родословием, которое, как они утверждали, можно было проследить до Трои и царя Приама. Несомненно, Олимпиада была источником увлечения Александра Ахиллесом и героями Илиады. [12] В течение своей жизни Олимпиада, вероятно, имела или взяла четыре разных имени ее имя при рождении было Поликсена; так звали младшую дочь царя Приама и позднее возлюбленную Ахиллеса. Ее вторым именем было Миртала («мирт»), которое, вероятно, было связано с ее интересом к дионисийским религиозным обрядам. Ее имена менялись, предположительно ею самой, за исключением «Олимпиады», чтобы соответствовать разным этапам ее жизни. Ее последним именем, которое она либо взяла как эпитет, либо заменила им Олимпиаду, было Стратоника, «военная победа», после ее победы над Адеей–Эвридикой при Эвии в 317 году (Plut. Moralia 401a-b; Just. 9.7.13). Эта практика смены имен ясно показывает, что Олимпиада вполне осознавала, как она представляла себя публично, демонстрируя также многогранный аспект личной идентичности.
Олимпиаде также приписывают изменение практики македонских дионисийских культов, [13] за что она подверглась критике Плутарха, якобы исказив умы молодых македонских девушек. Она, видимо, создала или покровительствовала женскому дионисийскому празднику и обеспечивала прирученных змей для использования в церемониях и обрядах, а согласно Плутарху, она якобы «стремилась к этим [интенсивным и суеверным религиозным служениям/жертвоприношениям] вдохновениям и совершала эти исступления скорее варварским образом» (Plut. Alex. 2.5). Тем не менее, религия и мистицизм были лично важны для Олимпиады. Ее предполагаемое увлечение змеями и введение змей в культовые обряды достоверно, змеи были распространенной темой в эпирском религиозном имидже и практике; не было бы удивительным, если бы Олимпиада принесла эту практику с собой в Македонию после того, как стала женой Филиппа.
Фантастическая история о божественном незаконнорожденном происхождении Александра — еще один пример отношения Олимпиады к мистицизму. Хотя ее пересказывают Плутарх и Юстин, оба из которых, похоже, ненавидели Олимпиаду и не преминули бы опорочить ее, эта история вполне может исходить от самой Олимпиады. В первом пересказе истории говорится, что Олимпиада забеременела после сна, в котором ее чрево было поражено молнией (символизирующей Зевса), а во втором варианте рассказывается, что Филипп отстранился от нее сексуально после того, как обнаружил, что она «делила ложе (не в переносном, а в буквальном смысле) со змеей» (позднее символизирующей египетского бога Аммона) (Plut. Alex. 2.2, 2.4; Just. 11.11.3). Этот второй вариант, очевидно, циркулировал после завоевания Александром Египта, но он основан на первом варианте, и присутствие змеи здесь не случайно.
Александр знаменито изображал себя в поздний период своего правления как божественного незаконнорожденного в том же духе, что и его герои Геракл и Ахиллес. Олимпиада вполне могла быть источником этого убеждения, ее собственная глубокая одержимость своими героическими предками хорошо засвидетельствована и, несомненно, повлияла на ее сына. [14] Принимая это во внимание, Олимпиада предстает женщиной с четкой исторической идентичностью. Она была дочерью царя, ее предками были знаменитые герои и цари из греческой мифологии, и она умела присваивать и экспортировать идеи и образы. Однако она осознавала опасности политики, ловко лавируя при дворе Филиппа. Независимо от того, была ли она источником истории о том, что Зевс был «настоящим отцом» Александра, она, очевидно, представляла себе угрозу для своего сына и себя самой в связи с этим подразумеваемым незаконнорожденным происхождением; когда ее об этом спрашивали, она якобы остроумно ответила: «Неужели Александр никогда не перестанет клеветать на меня перед Герой!» (Plut. Alex. 3.2). Ее последующие действия после смерти сына показывают ее умение играть в политическую игру. Сначала она избегала прямого внимания, оставаясь вдали от центра событий и выбрав местом жительства Молоссию, в то время как ее соперники Антипатр, а позже Адея–Эвридика держали двор в Пелле. Олимпиада также была достаточно дальновидна, чтобы ясно определить, что их с Клеопатрой долгосрочный успех зависел от благополучия юного Александра IV. Ее связь с религиозными практиками Македонии также могла помочь ей в ее стремлении к власти. Карни предполагает, что выбор Олимпиадой одежды в битве при Эвии (якобы она возглавляла армию, одетая как вакханка под звуки тимпана) была попыткой сыграть на хорошо известной преданности македонцев Дионису. [15] Очевидно, она знала, как играть на чувствах рядовых македонцев даже в большей степени, чем Адея и Киннана.
Олимпиада провела по меньшей мере год, прежде чем приняла опекунство (эпимелея, простасия) над Александром IV, когда оно было ей предложено Полиперхоном в 318 году. Почему она так долго раздумывала? Она ясно понимала, что принять его означало бы напрямую вовлечь себя в жестокую политическую игру, которую вели преемники Александра.
Полиперхон и Кассандр к тому времени уже воевали друг с другом из–за наместничества в Македонии и Греции, а в Азии Антигон и Эвмен затеяли конфликт по всей Анатолии и Месопотамии. Однако Олимпиада, возможно, распознала некоторые политические тенденции в Македонии. Рядовому македонцу последние четыре года принесли лишь предательства среди руководства страны, гражданскую войну и нестабильность. Для македонцев в Македонии генералы Александра были неизвестными людьми, пробывшими последние пятнадцать лет за границей; единственной стабилизирующей фигурой оставался Антипатр, который умер в 320 году. Даже Александр стал наполовину легендарной фигурой, отправившись в поход в 334 году в возрасте двадцати двух лет и так и не вернувшись; то же самое относилось и ко всему поколению македонских мужчин, которых он взял с собой. Олимпиада представляла бы преемственность, напоминание о старом аргеадском порядке и славных днях Филиппа II. Диодор отмечает, что она вернулась в Македонию с восстановленными «состоянием» и «почетом» (18.65.1), а македонские войска армии Адеи–Эвридики при Эвии вспомнили axiōma Олимпиады как дочери, сестры и матери царей и перешли на ее сторону (Diod. 19.11.2; Just. 14.5.8-10).
Знала ли Олимпиада, что македонская армия на родине так отреагирует на ее возвращение? Ряд факторов указывает на обратное. Во–первых, Олимпиада вернулась во главе иностранной армии, войск, предоставленных ее племянником, царем Эакидом Молосским. Несмотря на относительно тесные связи между Македонией и Молоссией, последняя все же считалось иностранным царством, а если греки считали македонцев культурно отсталыми, то и македонцы так же относились к молоссам. [16] Это было бы легко расценить как чужеземное вторжение, если бы не присутствие Олимпиады. Во–вторых, Полиперхон, официальный регент и союзник Олимпиады, был непопулярной фигурой и сделал себя еще более непопулярным, проведя неудачную кампанию против Кассандра, которого многие македонцы, должно быть, считали более подходящим наместником как сына высокоуважаемого Антипатра.[17] В-третьих, следовало учитывать Адею–Эвридику. В нескольких случаях она демонстрировала, что может завоевать лояльность и уважение македонских солдат, ее тщательно культивируемый образ воительницы–царицы логично должен был расположить к ней войска.
В конце концов, все это имело мало значения, так как axiōma Олимпиады и память о Филиппе превзошли все остальные соображения для македонской армии на родине, по крайней мере, в тот момент. Олимпиада быстро испортила отношения с македонцами, но мало сомнений в том, какой возвышенной фигурой она была в их коллективном сознании. Ее влияние при дворе и религиозное лидерство во времена правления Филиппа, а также статус матери Александра в сочетании с ее славной семейной историей перевесили тот факт, что она была женщиной, и македонцы пренебрегли традиционным гендерным барьером в политике в пользу знакомого лица, которое они знали и чтили со времен Филиппа.
Обсуждение выше подробно описывает стратегии, использованные четырьмя важнейшими женщинами клана Аргеадов в данном периоде. Фессалоника, сводная сестра Киннаны и Клеопатры, не рассматривается, так как она начала политически действовать только к концу своей жизни. Адея и Киннана предпочли прямой подход, а Клеопатра — традиционный, но использовала его необычно (политический брак). Олимпиада объединила оба подхода и успешно использовала религиозные идеи и символику Диониса. Личное выживание была их главной заботой. Выживание зависело от поддержки со стороны военных лидеров или союзов. Личность и статус играли важную роль в их стремлении к власти. Однако их значение угасло, когда Антигон и Кассандр начали игнорировать «правила старого порядка» и увидели их как препятствие. Царский статус не гарантировал их безопасность. Единственным решением было приобретение достаточной власти.
Вскоре после того, как Адея–Эвридика и Олимпиада взошли на вершину власти, они превратились в соперниц, возможно, осознав потенциал друг друга. К 317 году Адея–Эвридика уже доказала, что она не только искусный оратор, но и женщина, имеющая четкое видение своей идентичности, которую она стремилась экспортировать и укрепить среди македонцев. Олимпиада, с другой стороны, опиралась на связи, созданные и поддерживаемые со времен ее пребывания при дворе Филиппа II; ее притязания на власть основывались на возвышенной памяти о ее царственном муже и сыне. Обе дамы осознавали, что путь к власти лежит через устранение другой. Их путь к достижению одной и той же цели — возвышению собственной ветви рода Аргеадов — пролегал примерно через одни и те же каналы; обе использовали комбинацию военной силы, социальных и семейных связей, а также прагматичный и своевременный политический подход к ситуации. Эта глава подробно изложит способы, которыми обе царицы, ибо оба они претендовали на это звание, пытались завоевать, сохранить и достичь власти в меняющейся политической реальности Македонии. Они уникальным образом использовали прямую военную силу, как через посредников, так и по собственному праву в качестве единственных (могущественных и способных) выживших членов клана Аргеадов.
Попытка обрисовать все аспекты столь краткого, но интенсивного конфликта, как тот, что произошел между Адеей–Эвридикой и Олимпиадой, быстро становится чрезмерно детализированным делом, но она подчеркивает сложность македонской политики того периода и ту роль, которую смогли сыграть эти две женщины. Они были не только политически активны, но и движущей силой событий, вынуждая других главных действующих лиц реагировать на происходящее.
Как отмечено ранее, наиболее эффективным путем к политической власти для любого из потенциальных преемников было наличие военной силы. К 318 году большая часть военных ресурсов находилась в руках нескольких тяжеловесов; Антигон и Эвмен командовали крупнейшими силами, в то время как меньшие армии находились под контролем Птолемея в Египте, Никанора в верхних сатрапиях, Лисимаха во Фракии и Пифона в Мидии. С другой стороны, Македония и Греция были проблемными регионами. Македонская армия на родине, насчитывавшая около 25 000 человек, а также значительный контингент боевых слонов, привезенных из Азии Леоннатом в 322 году, находилась под контролем Полиперхона в 318 году, но бесполезная кампания в Аттике и катастрофически проведенная осада Мегалополя в Пелопоннесе стоили жизни большому числу македонских солдат (Диод. 18.68.3-72.1). Тем временем Кассандр получил подкрепления от Антигона из Азии, а также войска из многих греческих городов и македонских сторонников, и хотя общая численность неизвестна, ее определенно было достаточно, чтобы вынудить Афины и ряд греческих городов к покорности. Промахи Полиперхона также стоили ему почти всех его греческих союзников, предпочёвших Кассандра (Диод. 18.74.1, 75.1-2).
В источниках Полиперхон предстает плохим политиком и временами еще худшим военачальником. Будучи одним из генералов Александра в анабасисе, Полиперхон, кажется, является исключением из общего очень высокого качества полководческого мастерства, проявленного большинством телохранителей и другими генералами, такими как Гефестион, Пердикка, Лисимах и Леоннат. Основываясь на этом наследии, кажется странным, что Антипатр выбрал Полиперхона своим преемником на посту регента, и еще более странным, учитывая, что Полиперхон был из того же поколения, что Филипп и Антипатр, значительно старше остальных преемников. Возможно, Антипатр больше доверял кому–то из своего поколения, чем собственному сыну, несмотря на то, что Кассандру в 320 году было около тридцати пяти лет, но, независимо от причин, Кассандр был серьезно оскорблен и организовал мятеж, чтобы свергнуть Полиперхона с наместнического «трона». Официально Полиперхон был автократором эпимелетом, «верховным регентом» (Диод. 18.49.1-3), но к 318 году титул имперского регента потерял свое реальное значение, поскольку империя фактически превратилась в собрание сатрапий, причем Антигон в Азии был ближе всего к примерному имперскому регенту благодаря своей грубой военной мощи. Регент в Македонии фактически был полновластно правившим царем, но по–прежнему лишь на словах сохранявшим аргеадскую династию и империю Александра.
Официальный авторитет Полиперхона основывался на его опеке над совместными царями Александром и Филиппом Арридеем; они давали ему необходимую политическую и конституционную власть для сохранения контроля над Македонией и ее армией. Однако и здесь он допустил оплошность, и когда он покинул Македонию, чтобы сразиться с Кассандром в Греции, он оставил царей (по крайней мере, Арридея) и, что крайне важно, Адею–Эвридику в Пелле. [1]
Именно в этот момент он, должно быть, послал весть Олимпиаде и предложил ей эпимелею над ее внуком Александром (Диод. 18.49.4). Он, должно быть, надеялся, что обретя на своей стороне Олимпиаду, он еще больше расположит к себе македонцев, и поскольку он предложил до того, как он отправился в свою роковую греческую кампанию, можно предположить, что он был непопулярен с самого начала. Иначе зачем ему отдавать значительную часть своей власти и по сути разделять свою власть? Диодор даже указывает, что он также предложил Олимпиаде «басилике простасию», термин, который активно обсуждается и может пониматься как неопределенная выдающаяся позиция и авторитет, хотя, вероятно, не политический пост как таковой, а неофициальное высокопочитаемое положение.
Несмотря на то, что у него было численное превосходство над Кассандром, он не мог быть уверен в своей способности победить Кассандра ни в военном, ни в политическом плане, что, если это правда, было со стороны Полиперхона удивительно разумным наблюдением. Он попытался предпринять тот же шаг в отношении Эвмена в Азии, предложив ему опеку над Филиппом Арридеем в дополнение к взяткам в более непосредственно полезной форме — войска и деньги в обмен на лояльность (Диод. 18.57.2-4; Plut. Eumen. 13.1-2).
Полиперхон, очевидно, признавал, что он находится в затруднительном положении, зажатый между Кассандром и Антигоном, не имея естественных союзников, на которых можно было бы рассчитывать.
Как в это вписываются Олимпиада и Адея? Как мы видели, Олимпиада провела по меньшей мере год, вероятно, бо́льшую часть двух лет, пытаясь принять решение относительно предложения Полиперхона. Она ясно сознавала, что ей придется рискнуть, вступив в «бесконечную убийственную игру». Полиперхон был готов предоставить ей все, чего она хотела, и как царица–мать, и как бабка: опеку и попечительство над ее внуком, а также значительный политический контроль над Македонией. Однако это было решение, чреватое рисками, поскольку она была столь же не уверена в способности регента одолеть Кассандра в битве, как и сам Полиперхон. Если бы она связала свою судьбу с Полиперхоном, а тот всего через несколько месяцев был бы свергнут Кассандром, Олимпиада ничего бы не приобрела, а лишь все потеряла бы. Поэтому она обратилась к Эвмену с письмами, прося его совета.
Эвмен, верный сторонник царской династии, посоветовал ей сохранять осторожность и посмотреть, кто одержит верх в этих сражениях, прежде чем связать свою судьбу с какой–либо из сторон (Plut. Eumen. 13.1; Диод. 18.58.2-4). Однако Олимпиада не могла ждать так долго. К началу 317 года война в Азии шла плохо для Эвмена (год спустя он будет убит после битвы при Габиене в Иране), а Кассандр, казалось, получал преимущество в Греции против Полиперхона. Что было еще хуже для Олимпиады — это новости о том, что Адея–Эвридика объединилась с Кассандром, вынудив ее предпринять шаги, прежде чем молодая царица воплотит свое намерение полностью взять под контроль Македонию.
Как отмечено ранее, Адея–Эвридика смогла либо ускользнуть от Полиперхона, либо убедила доверчивого регента позволить ей и Филиппу Арридею остаться в Македонии, когда Полиперхон увел свою армию на юг. Полностью освободившись от регента, она направила письма, среди прочих, Кассандру, Антигону и самому Полиперхону (Юстин 14.5.1-4). Неясно, вынудила ли Олимпиада ее выбрать Кассандра в качестве союзника или это было заранее согласованное партнерство, если только Адея не узнала о предложении Полиперхона Олимпиаде. Безусловно, на первый взгляд кажется, что Адея выбрала Кассандра как естественного противника Полиперхона. В письмах она приказывала Полиперхону сдать регентство и (что наиболее важно) армию Кассандру, которого царь Филипп Арридей якобы назначил своим новым наместником и регентом. Ни тогда, ни впоследствии никто не был обманут подписью царя на письмах, которые явно были написаны Адеей. [2]
К началу 317 года Кассандр занимал более сильную позицию, чем можно было бы предположить. В 318 году он начал с очень небольшого войска, когда поднял знамя мятежа против Полиперхона, но быстро захватил Пирей, жизненно важный порт Афин, и афиняне были вынуждены принять гарнизон Кассандра в городе (Диод. 18.64.1-2, 18.68.1-2). Полиперхон неумело попытался «восстановить свободу греческих городов» с помощью прокламации в попытке подкосить Кассандра; большая часть его силы исходила из поддержки среди руководства греческих городов в Аттике, Пелопоннесе и Беотии. Однако положение Полиперхона о том, что греческие города не должны восставать против македонян, а любой политик, который это сделает, будет изгнан, а его имущество конфисковано, выдавало истинный замысел декрета (Диод. 18.55-6). Диодор излагает декларацию полностью, и он, кажется, искренне верит, что цель состояла в освобождении греков, одновременно выступая против Кассандра. Он, похоже, не принял во внимание положение о том, что греки не должны сражаться с македонянами, поскольку совершенно ясно, что Полиперхон все еще хотел сохранить контроль над внешней политикой городов, фактически удерживая их в вассальной зависимости. Греки увидели все как есть и в основном либо не обратили внимания на декларацию, либо открыто объявили о поддержке Кассандра. [3]
Кассандр ловко парировал Полиперхона, удалив гарнизон из Афин и назначив новым лидером в городе популярного философа, лицемерно чтя великие демократические и философские традиции афинян, но сохраняя при этом контроль. Всего с небольшим импровизированным войском греков, несколькими македонскими сторонниками и войсками, присланными Антигоном, к середине 317 года Кассандр явно выигрывал войну в Греции.
К этому моменту Адея–Эвридика уже объединилась с Кассандром. Полиперхон увяз в безнадежной осаде Мегалополя, теряя большое количество войск и выглядя явно проигрывающей стороной в войне (Diod. 18.69-71). Почему Адея не дождалась этого момента, прежде чем связать свою судьбу с Кассандром? Совет Эвмена Олимпиаде держаться в стороне от войны, пока одна из сторон не начнет одолевать, был здравой логикой и здравым смыслом, качествами, не чуждыми Адее. Она могла переусердствовать, немедленно отреагировав на предложение Полиперхона Олимпиаде. В источниках Полиперхон предстает как податливый персонаж, легко читаемый и управляемый как Кассандром, так и Антигоном. Адея проявила себя как горячий оратор, подстрекавшая войска на конференции в Трипарадисе к насилию и чуть не убившая Антипатра; она знала, как манипулировать и убеждать людей (Arrian Events 1.30-33; Diod. 18.39.1-4). Она подавила Пифона, который принял командование царской армией после смерти Пердикки на Ниле в 320 году, заставив его согласовывать с ней каждое командное решение (Arrian Events. 1.30-31; Диод. 18.39.1-2). Она, безусловно, смогла бы справиться с Полиперхоном, который был далеко не таким опытным политиком, как Антипатр. Олимпиада колебалась большую часть 318 года, не решаясь принять предложение Полиперхона. Парадоксально, но именно открытый союз Адеи–Эвридики с Кассандром убедил Олимпиаду вернуться из Молоссии в Македонию. Соблазнительно рассматривать союз между Адеей и Кассандром как союз по необходимости, ситуацию «враг моего врага». Однако на этом этапе Полиперхон открыто не был врагом Адеи, и до тех пор, пока Олимпиада оставалась в Молоссии, где у нее было мало реального влияния, она представляла лишь теоретическую угрозу. Хотя точный порядок событий несколько неясен, кажется, что после публичного объявления о контактах и сотрудничестве с Кассандром Адея очень быстро приступила к действиям, попросив, например, войска и помощь у Антигона. [4]
Между возвращением в Македонию в 319 году и 317 годом у Адеи и Кассандра было достаточно времени для общения, вероятно, при дворе в Пелле. Антипатр умер в 319 году вскоре после возвращения домой, так что с унаследованием регентства было ясно до того, как Кассандр предпринял свои действия. Адея и Кассандр могли в течение этого периода примерно в год, а возможно, и больше, замышлять взаимопомощь в устранении Полиперхона и Олимпиады. Кассандр унаследовал вражду Антипатра с Олимпиадой и впоследствии приложил все усилия, чтобы опорочить ее наследие; между ними не было любви. Более того, в глазах Кассандра Полиперхон «украл» предназначавшийся ему наместнический трон (Диод. 18.48.5., 49.1-2). Мотивация Адеи была столь же ясна. Олимпиада представляла собой самого опасного единоличного врага династическим амбициям Адеи; обе зависели от смерти другой, если их собственная ветвь аргеадской династии должна была стать господствующей. Она также в огромной степени выиграла бы, имея регента, с которым она могла бы сотрудничать, вместо того, кто держал ее почти как заложницу.
Юстин говорит об их союзе: «Кассандр, привлеченный к ней [Адее] таким одолжением, управлял всем по воле этой амбициозной женщины» (Юстин 14.5.4). Упомянутое одолжение — это назначение Адеей Кассандра своим официальным регентом через посредничество Арридея. Интересно отметить, что Юстин приписывает организацию соглашения Адее, а Кассандр действует по ее приказам. Юстин, хотя и не питает особой любви к Олимпиаде, в целом беспристрастен к Адее в немногих отрывках, где он ее упоминает, хотя почти неизменно указывая на ее амбициозность. Диодор умалчивает о том, кто организовал коалицию, но кажется, что Кассандр действовал в соответствии с уже подготовленным планом действий.
R лету или осени Олимпиада, наконец, решила вернуться в Македонию, приняв предложение Полиперхона о prostasia. Возможно, на нее повлияла переписка с Эвменом, который к этому времени был вынужден отступить в Месопотамию из–за Антигона, и дела Эвмена стали выглядеть безнадежными. Олимпиада, вероятно, почувствовала, что «сейчас или никогда», поскольку Антигон явно поддерживал Кассандра (он захватил флот с сокровищами, направлявшийся к Полиперхону, и разбил войска регента в Западной Малой Азии (Диод. 18.68.1, 18.72)), ее собственный союзник Эвмен проигрывал войну, а Полиперхон упустил свою выигрышную позицию годичной давности. Сделав ставку, она заручилась поддержкой своего племянника царя Эакида Молосского и его армии. Затем в источниках происходит нечто странное. Диодор отмечает следующее:
В Македонии, когда Эвридика, взявшая на себя регентство, услышала, что Олимпиада готовится к возвращению, она отправила гонца в Пелопоннес к Кассандру, прося его как можно скорее прийти ей на помощь; привлекая к себе наиболее влиятельных македонян дарами и великими обещаниями, она пыталась сделать их лояльными к ее персоне. Но Полиперхон, объединившись с Эакидом Эпирским, собрал армию и повел Олимпиаду и сына Александра, чтобы восстановить царство. Итак, как только он услышал, что Эвридика находится в Эвии в Македонии со своей армией, он поспешил против нее с намерением завершить кампанию одним сражением (Диод. 19.11.1-6).
Внезапно Полиперхон оказывается в Молоссии, а не в Южной Греции, оставив часть своей армии продолжать безуспешную осаду Мегалополя. Но упоминание о «собранной армии» означает, что он либо не имел войск, либо их было немного. С другой стороны, Адея–Эвридика теперь внезапно владеет армией. И следует предположить, что это была значительная сила, достаточно большая, чтобы Адея рискнула открытым сражением против войск Эакида, который, вероятно, командовал по крайней мере большими частями молосского военного ополчения. Диодор говорит, что «Полиперхон стал объектом презрения из–за своей неудачи при осаде Мегалополя, большинство греческих городов отпали от царей и перешли на сторону Кассандра» (Диод. 18.74.1). Более поздний источник, Павсаний конкретно отмечает (1.11.3), что эпироты не поддержали Эакида в его экспедиции от имени Олимпиады, так что, вероятно, войска были все из молосской половины двойного царства.
Во–первых, возможно, не только греки, но и македоняне были настолько недовольны Полиперхоном, что перешли на другую сторону. Иначе как еще Адея внезапно могла собрать то, что и Юстин, и Диодор называют армией? Диодор отмечает, что Антипатр испытывал критическую нехватку людских ресурсов, пытаясь собрать войска для борьбы с греками во время Ламийской войны в 323 году. [5] Ему потребовалась помощь Леонната и Кратера в 322 году, чтобы сломить греков, они двое перешли из Азии со значительными силами. Примерно через пять лет ситуация с людскими ресурсами не улучшилась. Кратер и Антигон снова вернули армию в Азию вместе с подкреплениями от Антипатра. Армия Полиперхона в 25 000 человек в 318 году, должно быть, была всё, что могла собрать Македония, и 4000 из них, как отмечает Диодор, были «союзниками», то есть наемниками или войсками, набранными из греческих городов. И когда значительные части этих войск погибли от голода в Аттике, умерли в осадных линиях вокруг Мегалополя или были перебиты в битве армией Антигона в Ионии, нетрудно представить, что большая часть армии дезертировала от Полиперхона, возможно отсутствовавшего в Молоссии, к Кассандру и Адее.
Во–вторых, Диодор изображает Полиперхона как главнокомандующего армией, но позже он изображает Олимпиаду как принимающую все политические решения (Диод. 19.11.4-9). Олимпиада также обеспечивала связь с молосской царской семьей, так как ее племянник был царем (Павсаний 1.11.1-3). Юстин изображает Олимпиаду как главную над армией; то же самое пишет Дурис Самосский (Юстин 14.5.9-10; Афиней 13.560E-F). К этому времени Полиперхон потерял большую часть своей армии и всякую возможную репутацию; его присутствие отошло на второй план по сравнению с Олимпиадой, которая, вероятно, к этому времени взяла на себя фактический контроль.
В-третьих, упоминание «сына Александра» проблематично. Присутствие Александра IV в Молоссии спорно. Конечно, он находился под опекой Полиперхона, когда вспыхнула война с Кассандром (Диод. 18.62, 68.2), но греческий оригинальный текст (19.11.2) открыт для интерпретации. Там говорится:
«Но Полиперхон, союзный с Эакидом Эпирским, собрал армию и повел (κατήγαγεν) Олимпиаду, а также сына Александра, чтобы восстановить царство (ἐπὶ τὴν βασιλείαν)».
Макарди считает, что фраза κατήγαγεν […] ἐπὶ τὴν βασιλείαν является общим выражением, означающим, что Полиперхон имел в виду «восстановление Олимпиады — и мальчика тоже — на царстве». Подразумевается, что Александр не присутствует в Молоссии, а скорее стремление Полиперхона передать опеку над ним Олимпиаде побудило ее в первую очередь объединить силы с регентом, что на самом деле Александр оставался в Македонии. Действительно, ни в одном из источников не упоминается, как Полиперхон прибыл в Молоссию, а Александр и его мать Роксана (которых Антипатр привез в Македонию в 321 году вместе с Адеей и Арридеем) не упоминаются до тех пор, пока на следующий год они не оказались с Олимпиадой в осажденной Пидне. [6] Мальчик–царь Александр был последним реальным политическим козырем Полиперхона, потерявшего опеку над Филиппом Арридеем, а также большую часть своих вооруженных сил и союзников. Для Полиперхона было бы безрассудно передать Олимпиаде опеку над Александром; это сделало бы Полиперхона почти ненужным политическим актером.
Обычно считается, что Александр находился в Молоссии из–за того, что он, по–видимому, был обручен с дочерью Эакида, Деидамией, как сообщает Плутарх (Пирр: 4.3). Однако, как справедливо отмечает Макарди, физического присутствия ребенка для заключения помолвки вовсе не требовалось; [7] Александр вполне мог оставаться в Македонии. Это объяснение учитывает поспешность обеих сторон в сборе войск и скорое сражение после того, как они показали свои истинные намерения. Если Александр IV оставался в Македонии, то он был слишком близок к сфере контроля Адеи–Эвридики к дискомфорту Олимпиады и Полиперхона. Или это означало, что Адее нужно было быстро действовать, чтобы не допустить союз Олимпиады, Полиперхона и Эакида в Македонию и не отдать опеку над мальчиком–царем.
Олимпиада и Полиперхон, вероятно, были обеспокоены близостью Александра IV к сфере влияния Адеи–Эвридики, если он оставался в Македонии, что побудило их заключить союз с Эакидом. В свою очередь, Адея почувствовала необходимость действовать быстро, чтобы предотвратить союз и сохранить опеку над молодым царем.
Многое сказано о решении Адеи поспешно выступить в бой и встретить Олимпиаду и Эакида при Эвии осенью 317 года. Некоторые ученые отметили, что она не доверяла Кассандру помочь ей, хотя источники (Диодор и Юстин) прямо говорят, что она послала ему сообщение привести свою армию в Македонию. Обычно делается вывод, что решение Адеи выступить со своей армией до прибытия Кассандра объясняется тем, что она ему не доверяла и опасалась, что он на самом деле не поможет ей. Общепринятое объяснение заключается в том, что он выжидал, чтобы увидеть исход предстоящей битвы, или что он планировал в какой–то момент впоследствии заставить Адею выйти за него замуж после того, как избавится от конкурентов за настоящий трон Македонии, убив Филиппа Арридея.
Мое толкование таково. Как уже отмечалось ранее, трудно представить, что Полиперхон был настолько готов отдать свой последний политический козырь Олимпиаде. Он, как и Олимпиада, прекрасно знал о жестокой природе династической политики в Македонии, которая с началом войн диадохов приобрела еще более кровавый оборот. У Олимпиады было мало стимулов оставлять его регентом, учитывая его непопулярность как среди греков, так и македонян. Она могла устранить его и либо провозгласить себя официальной регентшей, либо использовать Эакида в качестве посредника. В свите Олимпиады Диодор позже упоминает бывшего соматофилака Аристона, который поддерживал ее против Кассандра. [8] Если ей для видимости нужен был мужчина–регент, Аристон прекрасно подошел бы: надежный ветеран азиатских походов, входивший в ближайшее окружение Александра, был бы идеальным кандидатом. Судя по упоминаниям Олимпиады во главе армии при Эвии у Юстина и Дуриса, а также по тому, что Диодор явно выставляет ее движущей силой политики после возвращения в Македонию, вероятно, Полиперхон вместе с Александром IV вообще не отправлялись в Молоссию. Возможно, он вернулся в Македонию, когда узнал, что Олимпиада и Эакид собирают войска, хотя, поскольку Пелла, вероятно, была под контролем Адеи, он мог обосноваться в Пидне — укрепленном и стратегически важном городе в умеренном расстоянии к югу от Пеллы. Там Полиперхон находился бы достаточно близко, чтобы быстро вернуться в Пеллу в случае успеха Олимпиады, а также был бы в безопасности при множестве открытых путей к отступлению, если бы победили Адея и Кассандр. Кроме того, в следующий раз он упоминается как попытавшийся помешать армии Кассандра войти в Македонию с гористого южного пути из Беотии через Фессалию, что предполагает, что он уже был готов противостоять продвижению Кассандра либо до, либо сразу после столкновения при Эвии (Диод. 19.35.3). В пользу этой возможности говорит тот факт, что Александр IV и Роксана упоминаются следующий раз как находящиеся в Пидне в свите Олимпиады во время осады города на следующий год (Юстин 14.6.2; Диод. 19.35.4-5). У Олимпиады могло быть время, чтобы привести Александра из Пидны в Пеллу, и Диодор специально отмечает, что после убийства Адеи и Арридея, когда Кассандр был готов вернуться, Олимпиада с Александром, Роксаной и Фессалоникой удалилась в Пидну (Диод. 19.35.3-6).
Затем есть любопытный случай с описанием Плутархом Полиперхона в Фокиде. Там он постоянно упоминает Полиперхона путешествующим с одним–единственным царем, и позже в той же главе подразумевается, что это Филипп Арридей, поскольку он якобы пытается напасть на оратора, а Полиперхону приходится физически сдерживать его (Плут. Фокион 33.4-7). Однако нет ни слова об Адее–Эвридике, которая должна была сопровождать Арридея, просто потому, что Полиперхон не мог оставить ее одну без присмотра. Кажется очень странным, что Полиперхон разделил бы царя и царицу, и в то же время оставил бы Александра IV в Македонии, где Адея могла до него добраться. Возможно, Плутарх путает двух царей, а деталь о вспышке гнева царя добавлена ради драматического эффекта. Это, конечно, не противоречило бы художественному стилю Плутарха, и этот небольшой анекдот является единственным указанием на личность царя; предыдущие его упоминания не намекают на его возраст (Александру в этот момент было около шести лет, и вряд ли он был способен напасть на кого–либо). Однако деталь об одном царе придает этому отрывку некоторую достоверность, поскольку вполне может быть, что другой царь сопровождал Полиперхона в Грецию в 318 году. Это поддерживает теорию о том, что Адея–Эвридика и Арридей были оставлены в Македонии, когда Полиперхон ушел сражаться с Кассандром. Все это время Полиперхон, возможно, оставался на связи с Олимпиадой только посредством переписки. Диодор мог описывать его намерения, а не его реальные физические действия в приведенном выше отрывке.
Наконец, возвращаясь к решению Адеи дать бой при Эвии, можно отметить несколько факторов, повлиявших на ее решение. Во–первых, очевидно, что она знала, что Олимпиада идет из Молоссии с крупными силами. То, о чем она также могла знать, это то, что Полиперхон находился поблизости, всего в нескольких днях пути к югу в Пидне вместе с Александром IV, если мы согласимся с изложенными выше доводами относительно возможного местонахождения царя. Она послала сообщение Кассандру прибыть в Македонию со своей армией как можно скорее (Диод. 19.11.1), но она не стала ждать его подкреплений. Либо она чувствовала, что имеет военную мощь, чтобы отбить молоссов Эакида, либо, как обычно утверждается, она недостаточно доверяла Кассандру, опасаясь, что он повернет против нее, когда прибудет.
Во–вторых, ее мотивировало желание быть воспринятой как воительница. Как для Олимпиады героические предки были краеугольным камнем ее личной идентичности, так и иллирийская воинская культура и военная традиция были важны для Адеи, воспитанной Киннаной в слиянии македонского придворного образования и иллирийской воинской подготовки (Полиэн 8.60). На битву при Эвии, согласно Дурису Самосскому, «Эвридика выступила, одетая как македонский воин, уже привыкшая к войне и военному быту в доме иллирийки Киннаны» (Афиней 13.560F). Хотя в правдивости рассказа Дуриса можно усомниться, и даже если это неправда, примечательно, что другие историки, такие как Диодор и Юстин, не опровергали такой рассказ. Можно представить, что молодая женщина, одетая как солдат, вызвала бы отвращение у греко–римских мужчин, тех самых, кто не колеблется осуждать Олимпиаду за проявление «кровожадности» и «низкой ревности», которые, согласно Юстину и Плутарху, проистекают от того, что она женщина. [9] Вместо того чтобы оскорбиться принятием Адеей–Эвридикой мужских атрибутов, авторы, возможно, молчаливо одобряют ее проявления «мужского поведения»; того самого поведения, которое Диодор и Юстин приемлют в своем описании ее смерти, о чем будет сказано ниже (Диод. 19.11.5-7).
Эти двое также меняют тон, когда описывают смерть Олимпиады, Юстин отмечая, что она «не дрогнула перед мечом и не кричала по–женски, но встретила смерть как самый храбрый из мужей» (Юстин 14.6.9). Так же как Олимпиада, согласно древним историкам, была наиболее варварской и опасной особой, когда действовала как женщина, в то же время она была наиболее благородной и храброй, когда действовала как мужчина. То же самое относится к Адее–Эвридике, одетой в доспехи, когда она лично возглавляла македонскую армию в поле.
Если Адея–Эвридика должна была иметь какой–либо авторитет как могущественная царица, способная вести дела от своего имени, ей нужно было продемонстрировать македонянам, что она столь же способна возглавить войска, как и мужчина. Поэтому утверждение Дуриса, что она вступила в бой одетая в доспехи македонского фалангита, кажется очень соответствующим ее личному восприятию и идентичности (Афиней 13.560F). Парадоксально, но ее неудача была политической, а не военной; она не учла высокий престиж и почет, которые македоняне оказывали Олимпиаде.
В этом подразделе была предпринята попытка объяснить и классифицировать события 318 и 317 годов, в первую очередь с военной точки зрения. Грубая военная мощь была ключевым фактором для любого из потенциальных диадохов, как в Азии, так и в Европе. Но в Греции и Македонии она была сильно пропитана политическим характером и соображениями, которые в значительной степени отсутствовали в войне, одновременно шедшей в Азии между Антигоном и Эвменом; их война была более обычной. Полиперхон проявил себя неумелым полководцем и политиком, находясь в постоянно проигрышном положении по отношению к Кассандру, номинально имея гораздо большую силу, и ему приходилось полагаться только на опеку над совместными царями как на свое единственное политическое оружие, которым он отчаянно пытался воспользоваться. Ему повезло найти союзницу в лице Олимпиады, хотя долгое время казалось, что она может остаться в стороне от конфликта. Адея–Эвридика, учитывая ее обстоятельства, хорошо использовала имеющиеся в ее распоряжении ресурсы, но в конечном итоге ее падение было вызвано отсутствием истинной военной поддержки, а также недооценкой настроений ее македонских подданных. Кассандр был недоступен, вероятно, из–за той поспешности, с которой Адея вступила в битву с Олимпиадой и Эакидом. Кассандр приложит все усилия, чтобы компенсировать это позже, начиная с 316 года.
Хотя военная мощь является наиболее очевидным аспектом пути диадохов к власти, политика союзов и филиа, «дружба», была не менее важна, заключение союзов было столь же важно для долгосрочного успеха потенциальных династий, как и успех на поле боя. Несмотря на хаотичную ситуацию 323-316 годов, до ясного восхождения Антигона Монофтальма, греко–македонская концепция дружбы сыграла роль в развитии послеалександровских союзов и блоков власти. Пердикка, известный своей склонностью к созданию врагов, в 323-322 годах тщательно культивировал дружбу и лояльность нескольких ключевых македонян в Вавилоне, таких как Селевк, Эвмен, Пифон и, возможно, Антиген. [10] Точно так же, как было важно для македонских царей культивировать хорошие отношения со своими гетайрами, так же важно было для македонской знати поддерживать подобные отношения с членами высших слоев общества. Предвосхищая практику более поздних эллинистических дворов, эти члены того, что даже в этот ранний период можно было бы описать как двор, назывались филоями, «друзьями». [11] Этот же термин вскоре заменит гетайров при царских дворах Селевкидов, Птолемеев и Антигонидов в эллинистический период, хотя они будут выполнять во многом те же роли, а их официальный и неофициальный репертуар задач со временем даже расширится по сравнению с гетайрами.
Филию в эллинистическом мире можно описать как взаимную, личную, обоюдную связь обязательств, лояльности и солидарности между двумя лицами (как мужчинами, так и женщинами) примерно равного социального статуса, по крайней мере в классическом греческом понимании этого термина. Номинальной целью филии было достижение общей цели и проявление единства действий для ее достижения, при этом демонстрация единства действий должна была укрепить связь между сторонами филии. Хотя теоретически, согласно классической греческой традиции ксении и филоксении, партнеры в отношениях филии должны были быть равными, чаще всего одна сторона была подчинена другой, и в течение эллинистического периода социальный разрыв между басилевсом и его филоями расширился. Несмотря на не очень впечатляющий термин «филия» и поверхностное сходство, которое может подразумевать это название, было бы крайне неправильно рассматривать отношения между эллинистическим басилевсом и филоями при дворе как греко–македонскую версию римской системы патрон–клиент.
Термин «филои» ( друзья), кажется, использовался во время Войн диадохов и не был вставлен более поздними историками, такими как Диодор и Курций. Арриан конкретно упоминает отношения филии между Клеопатрой и Эвменом (Arrian Events 1.40). Точная природа филии между царскими женщинами и диадохами, с которыми они сотрудничали, несколько сложна для определения. Используя вышеупомянутое определение филии как узы сотрудничества, взаимных обязательств и уважения, можно считать, что как Адея–Эвридика, так и Олимпиада культивировали тесные связи с центральными фигурами. Наиболее очевидны оси «Олимпиада–Эвмен» и «Адея–Кассандр», хотя при тщательном изучении источников можно выявить еще несколько.
Адея–Эвридика и ее мать Киннана, как отмечалось ранее, начали в 322/321 годах без каких–либо союзников среди преемников Александра. Они были общими врагами самых могущественных диадохов — Пердикки, Антипатра и Антигона. Ситуация изменилась в 321-319 годах. Началась война в Македонии и Греции между Полиперхоном и Кассандром. Обе стороны стремились заполучить как можно больше союзников. Кажется, что Адея и Кассандр поддерживали друг друга с самого начала конфликта. Адея отправила письма Антигону от имени царя Филиппа Арридея, официально попросив стратега автократора, «верховного главнокомандующего», назначенного Антипатром в Трипарадисе, признать как законным регентом Кассандра, а не Полиперхона (Юстин 14.5.2-3). Антигон, заинтересованный в устранении Полиперхона (регент преграждал путь Антигону к главному призу — фактически вакантному трону Александра Великого), согласился принять и помочь притязаниям Кассандра на имперское регентство и наместничество в Македонии. Факт, что Адея помогла Кассандру обеспечить реальную военную поддержку (Антигон, согласно Диодору, послал Кассандру четыре тысячи солдат и значительную флотилию) почти в тот самый момент, когда Кассандр поднял знамя мятежа, говорит о многом. Утверждение Юстина, что Адея была инициатором восстания, в конце концов, может быть недалеко от истины.
Учитывая, что если выбрать компромиссное решение хронологических проблем этого периода, то Адея и Кассандр провели бо́льшую часть двух лет вместе при дворе в Пелле, не должно вызывать удивления, что у них уже был тщательно продуманный план действий по свержению Полиперхона от власти.
Историк 4‑го века н. э. Орозий неубедительно утверждал, что союз Кассандра и Адеи основывался на сексуальном влечении Кассандра к молодой царице. Однако, сразу видно, что это маловероятный сценарий. [12] Его утверждение не подтверждается никакими другими сохранившимися источниками. [13] Хотя есть возможность, что Орозий скопировал источник, не дошедший до наших времен, все же кажется странным, что никто, ни Диодор, ни Юстин, ни Павсания и ни Дуриса не упоминает о том же, особенно учитывая неприязнь Павсания к Кассандру. [14] Кроме того, определенно кажется, что Орозий комбинировал Светония, Ливия, Евсевия, Евтропия и Флора; ни один из которых (кроме Ливия) не создал — чего–либо значимого по эллинистической истории.
Возвращаясь к Кассандру и Адее и игнорируя Орозием, однако не следует отвергать, что они планировали пожениться после устранения Полиперхона и Олимпиады. Это это лишь предположение, и такое соглашение, безусловно, было бы выгодно Кассандру, учитывая, что он получил бы timē своей супруги, а Адея потеряла бы корону, царство Филиппа Арридея, и возможность осуществлять свои амбиции через недоумка. Карни считает, что союз Кассандра и Адеи был задуман из–за их общих врагов Олимпиады и Полиперхона, и что они не доверяли друг другу, опасаясь подвоха.
Карни чрезмерно критична к Кассандру, считая, что Кассандр намеренно медлил в пути назад в Македонию после того, как Адея послала за ним. Я предпочитаю следующую интерпретацию: Кассандр был занят осадой Тегеи на Пелопоннесе, хотя в том же 317 году летом он совершил быстрый визит в Македонию, чтобы подтвердить свой регентский статус, получив личное одобрение Адеи и Арридея, прежде чем вернуться к своим кампаниям в Греции. Диодор отмечает, что союзники Кассандра в Греции были ошеломлены и в смятении, когда он так внезапно покинул Пелопоннес, [15] что свидетельствует о том, что он не намеренно тянул время, прежде чем выступить на помощь Адее. Он оставил своих греческих союзников в затруднительном положении(поскольку поблизости находилась армия под командованием сына Полиперхона, готовая нанести удар, как только Кассандр уйдет), подвергая опасности завоевания, достигнутые за последние годы кампаний, что опять же свидетельствует о том, что его отъезд был внезапным и непредвиденным. Он бы не сделал этого, если бы изначально планировал оставить Адею «на растерзание волкам»; скорее, кажется, помешали обстоятельства, а просьба о подкреплении от Адеи пришла позже, чем предполагалось. Иначе зачем Кассандру рисковать невероятными завоеваниями, достигнутыми против превосходящих сил за последние несколько лет, если он изначально планировал прибыть в последний момент, чтобы спасти Адею и Арридея? Тот факт, что Адея решила выступить, не дожидаясь Кассандра, может означать, что вместо недоверия к своему союзнику она была уверена, что ее военной мощи достаточно для разгрома армии Олимпиады и Эакида; в конце концов, она состояла из молосских войск, которые обычно не были равны грозной македонской фаланге, по крайней мере, в представлении самих македонян. Адея и Кассандр после прибытия первой и соправителей–царей в Македонию в 320 году, должно быть быстро осознали, что они могут помочь друг другу. Как только Антипатр умер в январе или феврале 319 года (приблизительная датировка, но он умер, по крайней мере, до середины 319 года) и стало известно его завещание о том, что Полиперхон, а не Кассандр должен «унаследовать» регентство, [16] Кассандр наверняка стал искать потенциальных союзников для своего запланированного мятежа. Адея не оплакивала смерть Антипатра, ведь это он помешал ее первой попытке получить значительную политическую власть на конференции в Трипарадисе, и Полиперхон казался неинспирированным выбором — он был того же поколения, что и Антипатр с Антигоном, вероятно, один из гетайров Филиппа II. Адея гораздо охотнее объединилась бы с гораздо более динамичным Кассандром, которому было что показать и у которого явно имелись способности и политическая благорасположенность для осуществления своего намерения взять под эффективный контроль Македонию. [17] Еще один, несомненно, крайне важный аспект их союза — отвращение Кассандра к Олимпиаде, по–видимому, унаследованное от его отца. [18]
Фактически Кассандр, по–видимому, более чем любой другой из диадохов мало стеснялся отказываться и даже разрушать давние традиции и условности македонского общества. Он окажется убийцей матери, жены и обоих сыновей Александра, человеком, который больше всего сделал для искоренения оставшихся следов аргеадской традиции. [19] Что им двигало, остается загадкой; общепринятый вывод состоит в том, что он унаследовал недоверие своего отца Антипатра к Олимпиаде и его сдержанность в отношении Александра (Павсаний 9.7.2-4), но этого недостаточно для объяснения тех злодейств, до которых он дошел в уничтожении наследия Александра. Действительно, считается, что вражда была взаимной; Олимпиада вполне могла поверить, что Антипатр и Кассандр были причастны к смерти ее сына в Вавилоне, и что невероятная история о том, как Кассандр и его брат Иолай отравили Александра во время своего очень краткого визита в 323 году, глубоко запала в сознание Олимпиады как правда. Его часто называют мстительным и жестоким человеком, в котором таилась горечь из–за того, что его оставили, когда все его сверстники отправились в великий поход Александра, но опять же, это кажется слабым поводом для его последующих убийств. Очевидно, что он не ненавидел династию Аргеадов как таковую, учитывая, что он охотно сотрудничал с Адеей–Эвридикой, женился на Фессалонике и, согласно Диодору, добивался руки Клеопатры, когда она была в Сардах (Диод. 20.37.4). Легко прийти к выводу, что все эти действия были направлены на самолегитимизацию и укрепление его политических позиций в Македонии, но если это единственная причина, то он принял необычайно грубое решение, осквернив тело Олимпиады и приказав бросить его в канаву, не прикрытое и без соблюдения какого–либо религиозного обряда после ее казни. Вместо этого кажется более вероятным, что он просто ненавидел ветвь Аргеадов, к которой принадлежал Александр. Он был ровесником всех мегистоев и соматофилаков: того же возраста, что Пердикка, Леоннат, Птолемей и Лисимах, но был оставлен дома со своим отцом, когда остальные его сверстники отправились с Александром в Азию. Вполне возможно, что он был полон горечи из–за этого. Неясно, было ли это потому, что Александр особенно его не любил, или же причиной была его физическая слабость — возможно, он страдал туберкулезом с юных лет. [20] Это согласуется с его неуспехами на охоте; он просто не был физически пригоден для войны и охоты из–за хронической болезни, хотя и был энергичным командиром во время Войн диадохов.
Не должно вызывать удивления, что сеть потенциальных союзников Олимпиады была шире, чем у Адеи; Олимпиада была на пятьдесят лет старше и, следовательно, имела на пятьдесят лет больше времени для выстраивания сети филий. Однако, по словам Карни, она более «опытна» в своем решении сразу не выбирать сторону в конфликте. Она обратилась за советом к Эвмену, который был далеко в Азии, что означает, что либо у них уже был контакт ранее, до анабасиса, либо та же филия, которую Эвмен распространил на Клеопатру, одновременно распространилась и на Олимпиаду. Так или иначе, Эвмен и Олимпиада вели регулярную переписку, пока она находилась в Молоссии, выжидая время, прежде чем вернуться в Македонию. Очевидно, что оба извлекали пользу из этого обмена; Эвмен мог убедительно заявить своим войскам (включая упрямый пехотный отряд аргираспидов), что он имеет благословение и одобрение одного из самых престижных членов все еще живой аргеадской семьи, а Олимпиада получила ценные сведения и советы относительно ситуации, в которой она оказалась. Кроме того, как уже отмечалось, Олимпиада могла рассчитывать на энтузиастическую, хотя и несколько безрассудную поддержку со стороны своего племянника, царя Эакида Молосского–Эпирского. [21] Эакид был обязан своим троном вмешательству Олимпиады за него перед царем Филиппом после смерти Александра I Молосского, мужа Клеопатры.
Кроме того, Олимпиада могла рассчитывать на поддержку некоторых ключевых македонян, ранее упомянутых вскользь. Аристон был одним из сома́тофилаков Александра Великого, а затем одним из «лейтенантов» Пердикки. Как он оказался в Македонии к 317 году — загадка, но ясно, что он действовал во время недолгого правления Олимпиады в 317 и 316 годах (Диод. 19.35.4, 50.7–8; Курций 10.6.16). Он командовал войсками, а также гарнизоном важнейшего города Амфиполя в северо–восточной Македонии (Диод. 19.50.3). Олимпиада также доверила Аристону главнокомандование ее войсками в 316 году и приказала ему противостоять переправе Кассандра в Македонию из Греции, в то время как она сама и ее свита бежали в Пидну (Диод. 19.35.4-5). Аристон продолжал сражаться против Кассандра вплоть до 315 года, еще долго после того, как сама Олимпиада попала в плен к Кассандру, оставаясь верным ее делу. Потребовалось личное письмо от Олимпиады, чтобы он сдал Амфиполь, так как он рассчитывал, не зная о смерти Эвмена, на помощь Полиперхона, и что вместе они спасут свою царицу (Диод. 19.50.6–8). Олимпиада могла, даже после того как формально подорвала свою репутацию среди македонской знати своими чистками в 317 году, заручиться поддержкой офицеров и знати высокого ранга, которые верили в ее дело, считая, что она приведет их к власти, или все еще испытывали верность аргеадской династии. Даже Полиперхон, который изо всех сил пытался привлечь ее на свою сторону, понимал, что он младший партнер в этих отношениях, сражался под ее знаменами даже после того, как она была загнана в Пидну. Так продолжалось до тех пор, пока ему не пришлось осознать, что Олимпиада проиграла, и Кассандр после успешной осады Пидны в конце 316 года завладел всеми козырями — опекунством Александра IV и фактическим контролем над Македонией и Грецией (к тому времени Арридей был уже мертв, убит по приказу Олимпиады). Но даже тогда Полиперхон продолжал вести безнадежную кампанию, теперь уже как подчиненный Антигона и зависимый от его поддержки, пока наконец не пал перед Кассандром в 308 году (после запутанного дела, где он пытался сделать незаконнорожденного сына Александра Великого Геракла новым царем) (Диод. 20.20.1-4).
Однако это не означает, что каждый случай сотрудничества между одной из аргеадских женщин и кем–то еще представляет собой свидетельство обширной сети филий. Например, во время попытки Адеи–Эвридики в Трипарадисе взять командование над царской армией, ей помогали некий Асклепиодор, секретарь армии, и некий Аттал, который, возможно, был шурином Пердикки (Arrian Events 1.30-3). Вряд ли они входили в круг филий Адеи, скорее это были сторонники Пердикки, которые видели в ней свой лучший шанс противостоять Антипатру и Антигону во время переговоров, их сотрудничество с юной царицей было временным, и мы больше не слышим об этих людях. То же самое касается и Олимпиады; несмотря на ее, несомненно, большую сеть друзей и знакомых, сложившуюся за многие десятилетия при дворе (кажется, парадоксальным образом, у нее было много сторонников в Афинах) (Диод 18.65.2), не все, с кем она контактировала, входили в эту группу. Полиперхон, возможно, наиболее очевидный из этих людей, поскольку Олимпиада заставила его хорошенько подождать (два года), прежде чем ответить на его многочисленные предложения. Гиперид в своих речах отмечает, что Олимпиада жертвовала храмам, отправляла своих людей за покупками на большой агоре в Афинах, а также неоднократно обращалась к афинской экклесии через письма (Гиперид 19, 25).
Таким образом, и Адея–Эвридика, и Олимпиада, очевидно, поддерживали сети потенциальных союзников и подчиненных, сохраняя взаимные отношения с рядом ключевых фигур, хотя и в разной степени. Трудно отличить эти связи от потенциальных кратковременных союзов по необходимости, но по крайней мере оси «Адея–Кассандр» и «Олимпиада–Эакид–Эвмен», вероятно, были плодом долговременного обмена, поскольку обе ситуации свидетельствуют о длительных контактах и продолжительных периодах культивирования дружбы. В меньшей степени это касается связи между Олимпиадой и Аристоном, который, видимо, был одним из сторонников Пердикки, присоединившимся к тому, что осталось от его первоначального дела; Олимпиада олицетворяла законность сына Александра.
Однако, в конце концов, несмотря на правильную «игру» в традиционном смысле построения альянсов, этого оказалось недостаточно, чтобы противостоять военной мощи других диадохов. Адея либо была слишком невезучей, либо слишком упрямой; либо ее послание Кассандру слишком долго шло, либо она была слишком уверена в своей способности победить Олимпиаду и Эакида. Для Олимпиады Эакид оказался плохим союзником с излишне вялой поддержкой среди собственной номинальной элиты, чтобы обеспечить эффективную долгосрочную поддержку, а Полиперхон уже продемонстрировал свою некомпетентность к 316 году, ясно показав Олимпиаде и Аристону, который поддерживал Олимпиаду до конца, что он не был эффективным партнером.
В битве при Эвии македонская армия Адеи перешла на сторону Олимпиады. Последняя арестовала царскую чету, возможно, в Пелле, но, вероятнее, в какой–то другой крепости в Македонии. Адея, оставив мужа позади, попыталась бежать в Амфиполь, но была схвачена вскоре после битвы (Диод. 19.11.3). Олимпиада заключила царскую чету под стражу, а спустя некоторое время приказала убить Арридея, стремясь уничтожить конкурирующую ветвь Аргеадской династии. Как Диодор, так и Юстин критикуют Олимпиаду за то, что она затем вынудила Адею–Эвридику покончить с собой. Согласно источникам, Олимпиада послала Адее петлю, меч и кубок с ядом, чтобы молодая царица могла выбрать способ своей гибели. Адея–Эвридика предпочла повеситься на собственном поясе, не поддаваясьсвоей пленительнице и сопернице до конца (Диод. 19.11.2-7; Юстин 14.5.10). Олимпиада никогда не оставила бы Адею в живых; та была слишком важной фигурой, у которой было слишком много сторонников среди македонцев (несмотря на то, что армия отказалась сражаться за нее против Олимпиады). Диодор говорит, что особенно Адее досталось за то, что она неоднократно заявляла, что царство по праву принадлежит ей, а не Олимпиаде, что, очевидно, задевало старшую женщину.
Весь эпизод с последней схваткой и непокорной смертью Адеи–Эвридики, которая, по–видимому, также позаботилась о том, чтобы одеть и прикрыть тело своего мужа Арридея перед собственной гибелью, очень напоминает греческую трагедию. [22] В самом деле это поразительно похоже на смерть Антигоны — трагической фигуры, погибшей от жестокой игры судьбы в расцвете сил (Софокл, «Антигона»: 1222-3). Источники изображают Адею как жертву событий, вышедших из–под ее контроля; покинутую своими войсками, союзником Кассандром, оставленную на милость своей разгневанной соперницы, прежде чем она мужественно встретила свою участь. Возможно, Диодор, чье повествование самое полное, преувеличил детали, подобно тому, как Полиэн, вероятно, сгустил краски в изображении Киннаны и ее матери Авдаты как свирепых иллирийских воительниц–цариц, по образцу которых, как утверждается, была создана и Адея. Однако результат остается неоспоримым: Адея–Эвридика и Арридей были убиты Олимпиадой, чем завершилась династическая чистка, начавшаяся, когда Александр Великий стал царем в 336 году. Олимпиада, Клеопатра и Фессалоника теперь были единственными оставшимися членами семьи Аргеадов, включая беспомощного Александра IV, который внезапно стал единственным басилевсом империи в возрасте шести лет.
После убийства Адеи и Арридея Олимпиада стала ведущей политической фигурой в Македонии. У нее была basilike prostasia, эпитропия, «опекунство» над ее внуком Александром, которую предложил ей Полиперхон, и, очевидно, был полный контроль над Македонским царством. Однако она быстро обратила против себя общественное мнение, убив около сотни знатных людей, большинство из которых были сторонниками Кассандра, которые ранее поддержали его мятеж. Точно так же, как и относительно убийства Адеи, Диодор и Юстин очень критично относятся к действиям Олимпиады. Юстин говорит, что Олимпиада «учинила великое избиение среди знати по всей стране; словно неистовая женщина, а не царица, она превратила симпатии, которыми пользовалась, в ненависть» (Юстин 14.6.1), а Диодор вторит этому настроению, воспользовавшись возможностью вставить цитату, якобы произнесенную Антипатром на смертном одре — предупреждение о том, что женщинам никогда не следует позволять править Македонией (Диод. 19.11.9. Cp. Плут. Алекс. 68.1). Весь этот отрывок кажется крайне надуманным. Олимпиада представлена как неистовая мегера, по–видимому, безрассудно истребляющая противников и невинных. Политические убийства, конечно, были не чужды македонянам; они считались естественным аспектом политики, необходимым злом. Список примеров обширен. Александр Великий приказал казнить своего генерала Пармениона, его сына и большое число paidoi, юношей=аристократов, после раскрытия попытки покушения в 327 году, Пердикка приказал вырезать тысячи взбунтовавшихся греческих наемников, покинувших свои гарнизоны в Бактрии (Диод. 18.7.1-9, 18.14.1), а Антигон Монофтальм велел сжечь заживо Антигена после битвы при Габиене (Диод. 19.44.1).
«Антигон был порой жесток и беспощаден, но жестокость и беспощадность были неотъемлемой частью его карьеры и времени, в которое он жил» (Биллоуз).
То же самое можно сказать и об Олимпиаде; её положение не отличалось от положения других наследников власти, несмотря на её женский пол. Она также вынуждена была совершать политически мотивированные убийства по необходимости, соответствуя злонамеренному македонскому политическому стилю. . Плутарх и Арриан резко критикуют Олимпиаду за жестокое убийство Клеопатры–Эвридики и ее дочери–младенца, но это не воспринимается наравне с казнью подростков–пажей ее сыном.
Древние авторы отчетливо проявляют культурный предвзятый подход, особенно Диодор. Он склонен к морализированию и риторике. Говоря о судьбе Олимпиады, он выражает сожаление по поводу ее жестокости: «[Олимпиада], когда столкнулась с подобным переворотом судьбы, испытала смерть, достойную ее жестокости» (Диод. 19.11.7). По мнению Хорнблауэр кровопролитие Олимпиады у Диодора могло взяться от придворных сплетен, которые приобрели видимость правды из–за Гиеронима, которого Диодор некритично скопировал. Это скорее всего морализирование Диодора, основанное на его представлении о женщине в политике. Он создал повесть о злой фурии, поучительную историю о том, что происходит, когда женщины обретают политическую власть.
После того как она искала убежища в Пидне и после того, как выдержала длительную и изнурительную осаду войск Кассандра, Олимпиада сдалась в конце 316 года, получив гарантии безопасного выхода для нее и ее свиты (Диод. 19.35.5, 36.1-2, 50.5; Юстин 14.6.4-5; Полиэн 4.11.3). Но не тут–то было, ибо Кассандр немедленно созвал «собрание македонян», вероятно, трибунал из войск его армии, и приговорил Олимпиаду к смертной казни за совершенные ею преступления (Диод. 19.51.1-3). Посланные им войска не смогли привести приговор в исполнение, они слишком помнили ее axiōma (достоинство), чтобы убить свою бывшую царицу. Ничуть не смутившись, Кассандр велел, совершить казнь родственникам убитых Олимпиадой. Внезапно источники меняют тон, и Юстин, в частности, рисует героическое зрелище, достойное любой великой греческой драмы:
Олимпиада, увидев, что к ней идут вооруженные люди с намерением ее убить, сама пошла им навстречу, одетая в царское платье […]. [Она] не дрогнула перед мечом и не кричала, как женщина, но встретила смерть, как самый храбрый из мужей, […] так что можно было увидеть душу Александра в его умирающей матери. Говорят, что, испуская последний вздох, она поправила волосы и прикрыла ноги одеждой, чтобы не было видно ничего непристойного (Юстин 14.6.9-12).
Это резко контрастирует с предвосхищающей морализаторской «жестокой судьбой» в предыдущих отрывках обоих авторов. Подспудная мораль неизбежна: когда аргеадские женщины играют роль мужчин, они на высоте и наиболее благородны, а когда ведут себя как «женщины» — что бы это ни значило — они иррациональны и поступают по–варварски.
Адея и Олимпиада использовали различные методы для наращивания власти, включая военную силу, союзы и политически мотивированные убийства. Источники осуждают действия Олимпиады, изображая ее как худшую и более разрушительную царицу, чем Адея. Сложный характер межличностных отношений в этот короткий период рассматривается как контекст и возможное объяснение развития событий. Соперничество между двумя аргеадскими женщинами привело к уничтожению остатков их семьи.
Карни считает подход Адеи–Эвридики к власти прямолинейной попыткой силового захвата. Популярная поддержка македонской армии вынесла молодую царицу на гребне волны. План действий Адеи был более изощренным и использовал дипломатию и межличностные отношения. Критическая ошибка Адеи заключалась в предположении, что ее двойной аргеадский статус (оба ее родителя были аргеадами по крови) обеспечит достаточный авторитет axiōma. Олимпиада все еще пользовалась доброй репутацией и высоким положением среди македонян, несмотря на годы отсутствия.
Олимпиада совершила ошибки, но они были продиктованы политической целесообразностью, а не злобой. Главная ошибка Олимпиады заключалась в вере в способности Полиперхона, поддержку Эакида и что Эвмен сможет победить Антигона и прислать подкрепление из Азии. Все три расчета Олимпиады оказались ошибочными: Полиперхон оказался плохим генералом и политиком, Эакид был свергнут, а Эвмен потерпел поражение. Олимпиада проявила больше политической сметки, чем Адея, и полагалась на тяжелую военную работу, которая должна была быть выполнена мужчинами–подчиненными и союзниками. Адея культивировала образ воинственной царицы, но трудно предвидеть, что македонская армия будет продолжать принимать женское командование. Олимпиада играла на историческом и религиозном наследии Аргеадов и македонян, используя дионисийскую образность для драматического подчеркивания своего имиджа в глазах македонян.
В конечном счете после того, как в 316 году пыль улеглась, победителем остался Кассандр. У него не осталось внутренних врагов (за исключением Полиперхона, который теперь оказался изолированным и лишенным легитимности), и в его распоряжении оказался Александр IV. Это предоставило ему идеальную возможность убедительно заявить, что положение регента, которое ему дала Адея, все еще действительно, открыв ему путь к будущему царствованию десятилетие спустя. Он пойдет дальше, умело манипулируя памятью как Адеи, так и Олимпиады способом, укрепляющим его собственную легитимность, разыгрывая связь с юной басилиссой, и осуждая Олимпиаду за ее жестокость. Венцом этого процесса стало захоронение Адеи и Арридея в великолепной царской гробнице в некрополе старой столицы Эг, о чем пойдет речь в следующей главе.
Диадохи, включая Кассандра, адаптировались к новой политической ситуации, созданной Адеей и Олимпиадой. Царская династия может быть силой, даже если мужчина–аргеад лично не ведет войска. Кассандр был вынужден или стремился позиционировать себя для получения поддержки от подходящих кандидатов для распределения власти. Сотрудничество между Адеей и Кассандром объясняется как «брак по необходимости», но есть и другие факторы. Кассандр извлек выгоду из связи с царицей Адеей–Эвридикой, используя ее память и привлекая поддержку македонцев. Ключевые моменты включают проекции личной преданности, возможные семейные связи и концепцию наследия, которую продвигал Кассандр после смерти Адеи–Эвридики.
После убийства Олимпиады и капитуляции Аристона в Амфиполе Кассандр стал бесспорным принцепсом в Македонии. Только Полиперхон оставался в Греции, но его армия была небольшой, и он не представлял серьезной угрозы. Одним из первых дел, которые Кассандр сделал после завершения осады Пидны, было женитьба на Фессалонике, дочери Филиппа II и Никесиполиды (Юстин 14.6.13; Диод. 19.52.1-2). Первое упоминание Фессалоники в источниках — это то, что она входила в свиту Олимпиады в Пидне. Подразумевается, что этот брак был вынужденным; Фессалоника, конечно, не имела особого выбора, и Антигон в своем обращении из Тира протестовал против этого брака именно на том основании, что он был заключен принудительно и, следовательно, не является законным (Диод. 19.61.2).
Фессалоника входила в свиту Олимпиады, возможно, еще с Молоссии, где Олимпиада, вероятно, играла роль ее мачехи в течение многих лет (Диод.19.35.4-5). После смерти Адеи и Олимпиады Фессалоника была последней из рода Аргеадов.(Клеопатра была заперта в Сардах и недоступна), и Диодор отмечает, что Кассандр женился на ней, очевидно, из желания реализовать свои амбиции и в один прекрасный день претендовать на македонский трон (Диод. 19.521).
Однако в этом браке несколько вещей выделяются как странные, особенно возраст невесты и жениха. Кассандру на тот момент должно было быть около сорока лет, так как он родился не позднее 354 года, если верить анекдоту Гегесандра, а Фессалонике должно было быть около тридцати пяти. Очень странно, что два представителя высших слоев македонской элиты оставались безбрачными в столь зрелом возрасте. С Фессалоникой понятнее, чем с Кассандром; она провела всю свою жизнь почти в изоляции, сначала под контролем Филиппа II, а затем Олимпиады. К тому времени, когда она достигла брачного возраста, ее сводный брат Александр взошел на престол, и он был печально известен своей небрежностью во всех вопросах династических браков, даже тех, которые касались его самого. Олимпиада, понятно, не стала бы осложнять и без того чрезвычайно запутанную политическую ситуацию между преемниками, делая Фессалонику доступной для брака, особенно когда ее собственная дочь Клеопатра находилась в руках Антигона и поэтому была уязвима.
С другой стороны, кажется не только странным, но и крайне маловероятным, что Кассандр был холостяком в 316 году. Его отец Антипатр был опытным игроком в династической игре, выдав замуж своих дочерей за ключевых диадохов, таких как Пердикка, Кратер, Птолемей и Деметрий. Кажется неправдоподобным, что он так и не смог найти подходящую жену для своего любимого сына. [1]
Что касается стелы, обнаруженной в Берое, Ольга Палагия (2008) предлагает новую интерпретацию надписи и изображения на мраморном надгробном рельефе, который явно не был частью первоначальной гробницы, в которой он был обнаружен, а был привезен из другого места. Надпись гласит:
«Знай, что подо мной находится гробница Адейи [sic]. [2] Ужасный Аид похитил ее после болезни, когда она все еще была девственницей, не готовой к браку. Она умерла, оставив в великой и вечной скорби свою мать Киннану, родившую ее, и своего отца Кассандра».
Интерпретация Палагии надписи в сочетании с анализом изображения очень интересна. Сочетание имен Кассандра, Киннаны и Адеи кажется слишком намеренным, чтобы быть случайностью, а изображение, несмотря на несколько приглушенные выражения скорби и великолепия, указывает на царскую или, по крайней мере, высокую знать. Теория Палагии, основанная во многом на тех же аргументах, которые представлены выше относительно возраста Кассандра, заключается в том, что на момент женитьбы на Фессалонике Кассандр уже был женат на другой дочери Киннаны, сестре Адеи–Эвридики, и у них уже был сын.
Эта предполагаемая Киннана II не упоминается ни в одном из древних текстов, а Хеккель представляет критику статьи Палагии, основывая свои контраргументы на имеющихся текстовых свидетельствах.
Однако рассмотрим аргументы в пользу того, что Киннана II была сестрой Адеи–Эвридики, а ее мужем был Кассандр, сын Антипатра. Во–первых, это удобно объяснило бы, почему Адея–Эвридика так явно примкнула к Кассандру в 318 и 317 годах и почему она решила использовать свое влияние через мужа Арридея, чтобы официально назначить Кассандра на смену Полиперхону в качестве регента. Даже если предположить, что Адея была старшей из двух сестер, Киннана II не могла быть намного моложе, учитывая короткую продолжительность брака Киннаны и Аминты до убийства последнего. Поскольку сама Адея в 321 году, когда она вышла замуж за Арридея, была в середине подросткового возраста, Киннана II только достигла первой менструации, что довольно юный возраст для замужества по македонским стандартам. Согласно Диодору, Кассандр делал брачные предложения Клеопатре, но он не уточняет, когда эти предложения были сделаны, и вполне может быть, что они были сделаны незадолго до или сразу после отъезда Клеопатры в Сарды (Диод. 20.37.4). Хеккель отмечает, что Антипатр был категорически против Киннаны и что он вполне мог выступать против любого брачного соглашения, укреплявшего позиции какой–либо из аргеадских женщин. Хеккель утверждает, что кажется странным, что если брак между Кассандром и представительницей рода Аргеадов уже существовал, почему Полиперхон был назначен эпимелетом, а Кассандр понижен до низшего ранга хилиарха? Однако не кажется выходящим за рамки характера Кассандра поступить вопреки воле своего отца. Вместо этого контраргумент точке зрения Хеккеля мог бы заключаться в том, что это могла быть как раз причина, по которой Антипатр продвинул другого человека вперед своей собственной плоти и крови; Кассандр ослушался его по такому важному вопросу, как брак, и Антипатр не доверял ему ведущее положение в государстве.
Во–вторых, существование Киннаны II решает проблему сыновей Кассандра. У Кассандра было три сына: Филипп, Антипатр и Александр. После смерти Кассандра в 297 году Филипп (IV) правил несколько месяцев, прежде чем умер от «истощающей болезни», как наиболее часто считается, от туберкулеза, которым, возможно, также страдал его отец (Евсевий, Хронография: 1.231; Павсаний 9.7.2). После смерти Филиппа его братья Антипатр и Александр разделили Македонию между собой, прежде чем кроваво поссорились со своей матерью и друг с другом (Плут. Деметр. 36; Павсаний 9.7.3; Юстин 16.1.1-9).
Палагия выдвигает теорию, что Филипп был сыном Киннаны II, а не Фессалоники. Это означает, что он был бы на несколько лет старше своих братьев, учитывая, что после его смерти Фессалоника действовала в качестве регента для Антипатра и Александра, которые правили совместно (Плут. Деметр. 36). Антипатр, старший из двоих, мог быть максимум семнадцатилетним в 297 году, поскольку его родители поженились в середине 316 года, а его младший брат, возможно, был шестнадцатилетним. Кажется неправдоподобным, что более чем тридцатилетняя Фессалоника почти сразу после замужества, в то время как Кассандр все еще должен был находиться в походе в Греции, смогла бы выносить и родить троих сыновей в крайне рекордный срок. То, что в 297 году Антипатру и Александру были где–то около шестнадцати и четырнадцати лет соответственно (что все еще натянуто, учитывая приближающуюся менопаузу Фессалоники в 316 году), делает роль Фессалоники как посредника и регента для них гораздо более правдоподобной. Если бы им обоим было около восемнадцати лет, возраста совершеннолетия в македонском обществе, в регентстве не было бы особой необходимости.
В-третьих, развивая один из пунктов, изложенных выше, альянс Адеи и Кассандра становится не просто союзом по необходимости; он становится союзом кровных родственников, поскольку они были свояками. Адея не была поклонницей Антипатра, у них было несколько крупных ссор, и на поверхности кажется странным, что она так охотно поддержала его сына. Если бы Кассандр пошел против воли отца, женившись на младшей сестре Адеи, это полностью изменило бы динамику между ними двумя. Это также может быть одной из причин, по которой Олимпиада решила так долго выжидать, прежде чем решить примкнуть к Полиперхону; она знала, что Кассандр и Адея объединят силы, как только Олимпиада сделает ход, поскольку обе царицы понимали, что не могут позволить другой жить, если их семейные ветви должны выжить. Ведь действительно кажется странным, что Олимпиада ждала так долго, прежде чем примкнуть к Полиперхону, который с самого начала войны между ним и Кассандром выглядел гораздо более сильной стороной.
Кассандр действовал спешно, как только получил известие о вторжении Олимпиады, возможно, как для защиты своей царицы, так и своей жены, которая, несомненно, осталась в Македонии, когда он отправился на юг. Афиней специально отмечает, что македонцы не брали своих жен и женщин с собой в походы, в отличие от представителей персидской знати, что делает вероятным, что Киннана II осталась бы в Пелле со своей сестрой. [3]
Аргументы e silentio выдвигают теории, которые не могут быть полностью доказаны. Хеккель использует аргументы e silentio, но не опровергает теорию Палагии полностью. Контраргументы Хеккеля основаны на молчании текстовых источников. Отсутствие упоминания Диодором о семейном положении Кассандра и родственных связях между ним и покойными Адеей и Киннаной является важным моментом. Кассандр, вероятно, похоронил их в царских катакомбах в Эгах, но отсутствие упоминаний о связи между ними и Кассандром примечательно.
Однако, принимая во внимание вышеприведенный комментарий Хорнблауэр о том, что рассказ Диодора о смерти Олимпиады, возможно, выдуман придворными сплетниками, в сочетании с тем, что мы знаем о склонности Диодора (казалось бы) некритически копировать других авторов, неупоминание Киннаны II не опровергает полностью теорию о ней. Действительно, поскольку главным источником Диодора является Гиероним, кажется разумным отметить, что, поскольку Гиероним был занят в восточной части империи, будучи спутником сначала Эвмена, а затем Антигона, его информация о македонских событиях могла быть менее подробной, чем о событиях на Востоке.
Еще один из аргументов Хеккеля заключается в том, что если Кассандр уже был женат на представительнице рода Аргеадов (Киннане II), зачем ему нужно было жениться вторично на Фессалонике, чтобы поставить себя в выгодное положение для получения царской власти? На мой взгляд, это не проблема, поскольку преемники явно хотели использовать все возможные пути легитимизации; например, Кассандр построил город, названный в честь своей жены (также Фессалоника, ныне Салоники), а основание города было проявлением царской власти. Очевидно, что его не устраивало просто иметь жену–аргеадку, ему нужно было подражать поступкам царей Аргеадов. Кроме того, как как уже неоднократно указывалось, axiōma женщин Аргеадов всегда была чем–то желанным для Наследников, независимо от их семейного положения. Все это говорит о том, что существование Киннаны II, скорее всего, никогда не будет окончательно доказано, и, как отмечает Хеккель, не самая привлекательная истина заключается в том, что могильный рельеф вполне мог быть установлен в память о покойной дочери двух македонских дворян, и все трое — тезки Адеи, Кассандра и Киннаны.
В 1977 году была обнаружена нетронутая гробница в некрополе Эг (ныне Вергина). Гробница II имеет над входом большой фриз, похожий на храм. В гробнице II находятся кремированные останки мужчины и женщины, предположительно Филиппа II и Клеопатры–Эвридики. В гробнице III обнаружено кремированное тело подростка, возможно, несчастного Александра IV. В академическом сообществе ведутся споры о том, кто погребен в гробнице II. Первоначальные исследования указывают на Филиппа II и Клеопатру–Эвридику, но это маловероятно. После судебно–медицинских экспертиз решили, что останки принадлежат Филиппу Арридею и Адее–Эвридике. Идея, что гробница II является местом упокоения Филиппа Арридея и Адеи–Эвридики приобретает все большую популярность в научном сообществе.
Существует ряд логических ошибок, если это действительно могила Филиппа II. Гробница II имеет гораздо большую прихожую, чем гробницы I и III. Размер передней камеры составляет примерно три четверти от размера основной камеры. Прихожая является местом для двойного захоронения, которое, по всей вероятности, произошло одновременно. Если это действительно могила Филиппа II, то почему Александр и Олимпиада устроили Клеопатре–Эвридике такое пышное погребение? Даже если не принимать во внимание чрезмерно драматичный рассказ Павсания, в котором утверждается, что Олимпиада приказала сжечь Клеопатру–Эвридику и ее новорожденную дочь заживо на раскаленных углях (Paus. 8.7.5), все равно очевидно, что Олимпиада приказала убить гораздо более молодую женщину. Нет никакого смысла в том, что затем Олимпиада принялась бы устраивать царские похороны для женщины, которую только что убила. Более раннее утверждение о том, что в камере также были найдены кости младенца, было опровергнуто.
Могильная камера вызывает разочарование, особенно по сравнению с гробницей I, предположительно принадлежащей матери Филиппа II, Эвридике. Архитектурный дизайн гробницы II оставляет желать лучшего, создавая впечатление, что она была завершена в два этапа. Более ранняя фаза гробницы была более внимательна к дизайну, а более поздняя фаза уделяла меньше внимания архитектурному расположению. Более ранний аргумент о том, что Александр быстро завершил захоронение своего отца, готовясь к отъезду в Азию, кажется пустым. Более вероятно, что Кассандр построил гробницу ранее и расширил ее для размещения Адеи–Эвридики и Филиппа Арридея.
Исследование останков в гробнице II в 1991 году указывает на то, что повреждение черепа мужчины говорит за то, что это действительно был Филипп II. Однако, в логике судебно–медицинской экспертизы есть серьезное расхождение в отношении способа захоронения, а именно в том, что оба тела были кремированы. Только один источник, Юстин, утверждает, что Филипп II был кремирован. Характер юстинова рассказа, который кажется подозрительно театральным, в сочетании с отсутствием упоминания в каком–либо другом источнике о том, что Филипп был кремирован, наводит на мысль, что с таким же успехом его можно было бы похоронить. В то время как кремация была предпочтительным методом обращения с телом умершего как в классической Греции, так и в более поздних эллинистических царствах, практика погребения у Аргеадов и раннеэллинистической Македонии, по–видимому, была разделена между кремацией и ингумацией.
Тело Филиппа II не было кремировано. Его череп имеет сильное повреждение, несмотря на отсутствие упоминания о других ранах. Первая судебно–медицинская бригада не обнаружила травматической раны на глазу или признаков заживления глазницы. Вторая судебно–медицинская бригада утверждает, что на черепе имеются явные признаки травматического повреждения. Третья экспертиза пришла к выводу, что нет оснований полагать, что тело получило серьезные повреждения черепа. Барциокас установил, что кремация была произведена в сухом виде, так как тело было кремировано спустя значительное время после смерти. Погребение Филиппа II произошли вскоре после его смерти, и есть сомнения в том, был ли он кремирован или нет. Напротив, Филипп Арридей, конечно, не был бы кремирован Олимпиадой сразу же после того, как она приказала его убить в 317 году; у нее не было бы никаких причин его кремировать. Вместо этого Диодор сообщает, что Кассандр приказал похоронить Арридея и Адею–Эвридику с царскими почестями в 316 или, возможно, в 315 году, после того, как он победил Олимпиаду; Тело Арридея, скорее всего, было кремировано спустя значительное время после его смерти, что объясняет сухость тела.
В 2010 году Месгрейв и другие защитили свое утверждение о том, что Барциокас был неправ. Они постулировали, что Филипп II был кремирован, и предположили, что Арридей был кремирован сразу после своей смерти. Кроме того, в исследовании предпринята попытка логически исключить возможность того, что останки принадлежат Арридею и его жене Адее.
«Не имеет аналогов и невероятно, что трупы, извлеченные таким образом из их первоначального захоронения, были вторично кремированы на новом месте их упокоения. […] Несомненно, они были перенесены как уже кремированные скелеты в результате обряда, совершенного над ними доброжелателями после их смерти. Следовательно, они не могли быть повторно кремированы […]. Их кремация уже произошла за несколько месяцев до этого, как и кремации других выдающихся покойников, будь то Эвмен, Кратер или юноша–принц (возможно, Александр IV) из гробницы IV» (Месгрейв).
Олимпиада и Адея–Эвридика были непримиримыми врагами македонской басилеи. Нет оснований полагать, что Олимпиада была более милостива к своему поверженному противнику. Диодор говорит, что Олимпиада незаконно обращалась со своими царственными пленниками. Адее пришлось самой промывать и обрабатывать раны своего мужа, прежде чем она покончила с собой. Олимпиада приказала убить брата Кассандра Никанора и разорила могилу другого брата Кассандра, Иолая. Нет абсолютно никаких оснований предполагать, что Олимпиада распорядилась бы похоронить Адею и Арридея с надлежащими почестями.
Гробница II, возможно, является могилой членов царской семьи. Погребальные принадлежности в гробнице указывают на богатство и экстравагантность. В гробнице представлено множество богато украшенных и позолоченных предметов. Среди предметов были серебряные фиалы, сосуды для религиозных возлияний и килики. Важность предметов заключается в надписях о весе, которые были обычной практикой в греко–македонском обществе. Македонские стандарты веса отличались от греческого веса монет. Александр изменил вес статера примерно на 20% где–то в 334-33 годах.
Хронологический подтекст заключается в том, что многие ценности были изготовлены после смерти Филиппа II в 336 году, по крайней мере, через несколько лет. И многие другие предметы в гробнице не имели признаков износа, что означает, что они были изготовлены недавно, когда были помещены в гробницу. По логике, представленной Месгрейвом и др., что Филипп II был кремирован «свежим», поскольку на теле все еще были мышцы и плоть, что кремация и погребение произошли сразу после смерти, это представляет хронологическую головоломку. Конечно, Александр не отправился бы в свой азиатский поход, не предав погребению отца, и дождался бы введения нового стандарта веса, прежде чем класть ценности в гробницу.
Военное снаряжение среди погребальных принадлежностей указывает на принадлежность к воинственному Филиппу II. Это не обязательно является доказательством того, что погребенный был знаменитым воином.
Логичным выводом является то, что в гробнице II в Вергине погребены Филипп Арридайос и Адея–Эвридика, а не Филипп II и Клеопатра–Эвридика. Они были помещены туда Кассандром либо в знак личной преданности своей возможной невестке, либо в качестве политического заявления. Погребенные предметы должны были отражать их высокий статус. Отсутствие останков Киннаны является проблемой, поскольку Диодор сообщает, что Кассандр приказал перевезти останки Киннэны из Малой Азии и похоронить рядом с ее дочерью. Что случилось с ее телом, остается загадкой. Для надежной идентификации тел необходимы более убедительные свидетельства.
В 309 году Кассандр приказал убить Александра IV и его мать Роксану после того, как они провели несколько лет фактически под домашним арестом в Амфиполе (Диод. 19.105.2; Юстин 15.2.5, ср. 16.1.15). Затем, вскоре после того, как Антигон и Деметрий, воспользовавшись отсутствием аргеадских наследников, провозгласили себя басилевсами, Кассандр сделал то же самое в Македонии. Этого эффективно удалось достичь благодаря 1) сочетанию его предыдущего сотрудничества и возможной семейной связи с формально легитимной басилиссой Македонии, как было описано и обсуждалось ранее, 2) его искусному использованию наследия Адеи и 3) его военному превосходству в Македонии и Греции. Его легитимность основывалась на полномочиях, данных ему Адеей–Эвридикой в качестве царского регента, позиция, которая была подтверждена Антигоном, Птолемеем и Лисимахом, пока был жив последний Аргеад Александр IV. Эта властная позиция просто перешла в царствование несколькими годами позже, после убийства Александра. Кассандр окончательно уничтожил Аргеадскую линию, приказав в 309 году убить Геракла, внебрачного сына Александра Великого, поскольку Полиперхон (не имевший легитимности после смерти Олимпиады и Александра IV) попытался посадить его на трон. Вместо этого Кассандр подкупил своего старого и доверчивого противника, и Полиперхон приказал казнить Геракла, устранив последнее препятствие для провозглашения Кассандром царской власти (Юстин 15.2.3; Диод. 20.20.1-2, 20.28; Павсаний 9.7.2). Роль Адеи–Эвридики в восхождении Кассандра к власти была не незначительной. Именно она возвысила его из простого мятежника в конфликте с законным регентом (Полиперхоном) до роли официально назначенного регента, внезапно поставив Полиперхона в сложное положение.
Используя официальную власть своего мужа Арридея, Адея фактически делегитимизировала Полиперхона, по крайней мере, в глазах многих других преемников, таких как Птолемей и Антигон. [4] Ее решение о смене регента, должно быть, имело больше формальной власти, чем назначение Полиперхона умирающим Антипатром, но на практике ситуация была более запутанной. Как неоднократно отмечалось выше, в хаотичном климате Войн диадохов легитимность в часто отходила на второй план по сравнению с военной мощью.
В эллинистической истории женщины Македонии, такие как Олимпиада и Адея, сыграли значительную политическую роль, но они не были единственными. В прошлом женщины Македонии играли пассивную роль в политике, выступая в качестве брачных партнеров для укрепления дружеских отношений между элитами. Однако с развитием войн диадохов брачные союзы стали еще более важными, принимая грандиозные масштабы и становясь важным элементом политической игры между новыми царскими семьями. Свадебные торжества также приобрели новый масштаб и стали грандиозными публичными зрелищами.
Хорошим примером являются грандиозные брачные торжества Селевка и дочери Деметрия Полиоркета Стратоникой в 299 году, которые включали многочисленные пиры, речи и торжественное шествие из Родоса в Антиохию (Плут. Деметр. 31.3-32.2). Другие брачные союзы были многочисленными во время этой последней фазы Войн диадохов; Деметрий женился на сестре Пирра Эпирского Деидамии (Плутарх 25.2), Лисимах женился на вдове тирана в одном из анатолийских городов, чтобы получить над ним контроль, но затем он быстро отставил ее ради Арсинои, дочери Птолемея (Плут. Деметр. 31.3; Павсаний 1.7.8; Диод. 20.109.6-7). Многие из этих женщин впоследствии играли важные роли в государственных делах, выступая в качестве послов или верховных жриц культов, которые все больше доминировали в полубожественном изображении царской власти (Стратоника I), или даже активно участвуя в политике (Арсиноя Фракийская и Арсиноя I Египетская). Возможно, это стало результатом деятельности Адеи и Олимпиады, которые создали важный прецедент для будущих цариц и знатных женщин.
Безусловно наиболее важным фактором изменения отношения и ролей эллинистических царских женщин была необходимость для мужчин–диадохов легитимизировать свои притязания на власть. Как подробно объяснялось, именно по этой причине преемники первоначально присоединились к аргеадским женщинам либо как политические союзники, либо как брачные партнеры. По мере вымирания рода Аргеадов семьи диадохов по умолчанию стали новыми обладателями высшей категории axiōma и timē. Завоевав свои земли «копьем», они в кратчайшие сроки стали де–факто заменой Аргеадам, а к концу поколения диадохов и началу поколения эпигонов [5] превратились в де–юре монархических государей. Хотя память об Аргеадах все еще сохранялась в Македонии, цари из династий Антипатридов и первого поколения Антигонидов (например, Деметрий Полиоркет) кажется, не стремились использовать прежний аргеадский титул «царя македонцев». [6]
Официальный титул «басилисса» начал появляться на надписях примерно с 300 г. до н. э. «Басилисса» не означает просто «жена царя» или «царица», а скорее «царская женщина царского звания». «Басилисса» не был эксклюзивным титулом, принадлежащим только жене царя. Басилисса имела больше формальных и неформальных обязанностей и привилегий, чем во времена Аргеадов, когда такой титул не засвидетельствован. Важно провести различие, что Адея–Эвридика, согласно по крайней мере Диодору, во время своего заключения Олимпиадой претендовала на «басилею» — правление Македонией, а не на то, что она была басилиссой.
Ни одна другая эллинистическая царская женщина позже не командовала войсками на поле боя, как Олимпиада и Адея, но многие из них в ряде случаев принимали столь же большое (а иногда и большее) участие в управлении своими царствами, наиболее известным примером является Клеопатра VII Египетская и ее связь с Юлием Цезарем и Марком Антонием.
Самым очевидным результатом короткого периода политического господства Адеи и Олимпиады было то, как Кассандр сумел вплести память об обеих в свою стратегию достижения царской власти в Македонии. Он был союзником Адеи–Эвридики, ее назначенным регентом и, возможно, также ее шурином. Аргументы e silentio относительно возможной сестры Адеи, вышедшей замуж за Кассандра в начале 319 или 318 года, как утверждает Палагия, представляют потенциальное объяснение, почему они в итоге поддержали друг друга, а также заполняют некоторые хронологические пробелы в личной истории Кассандра и его семьи.
Кассандр во многом олицетворяет суть диадохов. Он явно был очень амбициозным, умным, отличным военачальником и в совершенстве владел политическим искусством. Он знал, как создать публичный имидж себя и как использовать символику в собственных целях. Он использовал смерть Адеи как политический инструмент, осуждая жесткие методы Олимпиады таким образом, что сохранившиеся источники, вероятно, изображали это как факт, в процессе возвеличивая царствование Адеи–Эвридики.
Торжественное захоронение Адеи–Эвридики и Филиппа Арридея, возможно, отчасти было пропагандистским ходом, а отчасти — выражением личной преданности Адее. В конце концов, именно она позволила ему совершить впечатляющее восхождение, которое в конечном итоге привело к царской власти над всей Македонией. Несмотря на многочисленные споры о личностях, погребенных в Гробнице II в Вергине, улики, кажется, логично указывают на Адею и Арридея, что неплохо сочетается с рассказом Диодора о том, как события сложились после смерти Адеи и после того, как Кассандр захватил контроль, похоронив Адею и Арридея со всеми подобающими им почестями. Независимо от фактических соображений и смысла, вложенных Кассандром в устроенную им гробницу (были ли они чисто политическими или частично мотивированы чувством долга или личной чести), это, безусловно, сработало в рамках его политического имиджа. На практике это представляло собой то, что Аргеады ушли; царь Филипп Арридей и царица Адея–Эвридика могли быть мертвы, но их память жила, поскольку Кассандр позаботился о том, чтобы их тела были обращены с почестями и уважением. В процессе он укреплял свое (вероятно, уже значительное) положение среди македонского населения. Их погребение в традиционной столице Эгах, вероятно, было грандиозным и торжественным событием, последовавшим за впечатляющей военной победой Кассандра над Полиперхоном и Аристоном и после убийства Олимпиады. Если это кажется беспочвенным предположением, то просто подумайте о том факте, что как Адея, так и ее мать Киннана вели войска в поле, и возмущение армии убийством Киннаны говорит о большом уважении к ней со стороны рядовых македонских солдат и граждан.
Было бы самонадеянно утверждать, что действия Адеи и Олимпиады каким–то образом инициировали настоящую революцию в гендерных отношениях среди высших слоев эллинистических элит в последующие века. Однако можно наблюдать некоторые тенденции, и в последующий период возросла роль царских женщин при эллинистических дворах. В то время как раньше женщин, подобных Олимпиаде, критиковали в источниках за чрезмерно активное участие в религиозных практиках, к рубежу III века до н. э. царские женщины при селевкидском и птолемеевском дворах были ведущими фигурами в культах, посвященных не только традиционным олимпийским богам, но и в культах, пропагандировавших божественную природу эллинистических царских семей. Например, в то время как Олимпиаду осуждали за то, что она «дергала за ниточки» ради сына и дочери в более ранние времена, Стратоника I Селевкидская многократно использовалась в качестве посла, и ее роль посредницы между Селевкидами и Антигонидами рассматривалась как естественная для нее часть, учитывая ее семейные связи с обеими сторонами.
Кровавый хаос Войн диадохов уничтожил ряд конвенций, некоторые из которых ранее считались столпами македонского общества. Наиболее важным была непререкаемая власть Аргеадской династии. Семья, правившая Македонией по меньшей мере с VII века до н. э., была устранена, ее существование стало скорее помехой, чем помощью все более амбициозным и беспринципным преемникам, и к 308 году они убили каждого оставшегося члена Аргеадской семьи. Империя Филиппа II и Александра Великого в конечном итоге была заменена царствами–преемниками эллинистического Ближнего Востока, возникшими в результате войн, продолжавшихся с 323 по 281 год до н. э.
Роль Адеи–Эвридики и Олимпиады в этом процессе была относительно небольшой, но далеко не незначительной. Их пребывание на вершине македонской политики было кратковременным и вскоре сменилось более длительным главенством Кассандра. Тем не менее, кажется более чем справедливым назвать их диадохами, поскольку они проявили такой же уровень амбиций, такой же подход к реальной политике, а также такую же способность добиваться и применять военную мощь. Однако, в отличие от мужчин–диадохов, их положение членов аргеадской царской семьи делало их (наряду с Клеопатрой, Киннаной и Фессалоникой) как привлекательными мишенями для союзов, так и опасными фигурами в политической игре. Независимо от их пола, нет ничего необоснованного в предположении, что их поле деятельности было принципиально отличным, но схожим с полем деятельности таких мужчин–диадохов, как Птолемей, Антигон или Селевк. Все они были обучены македонскому способу ведения политики; все они присутствовали при дворе Филиппа. И если Олимпиада и Клеопатра приобрели более «подпольный» подход из–за особенностей внутрисемейных отношений большой аргеадской семьи, то Адея и Киннана противостояли этому, чтобы усвоить более воинственный, «мужской» подход к своим политическим противникам. В глазах их современников, а также более поздних историков, таких как Диодор или Юстин, им приходилось много раз доказывать свою значимость. Неожиданно Адея и Олимпиада продемонстрировали, что они способны завоевать не только формальную лояльность, но и реальную поддержку македонцев, которые все еще с большим уважением вспоминали своего бывшего царя Филиппа II; и Адея, и Олимпиада могли весьма убедительно претендовать на связь с этим великим царем.
«Это многое открывает о главных действующих лицах: изобретательность Селевка, осторожность Птолемея, безрассудство Деметрия, упрямство Лисимаха, возраст и медлительность Антигона, хитрость и осторожность Кассандра» (Грэйнджер). Многие из тех же черт характера и описаний можно дать и аргеадским женщинам.
Как Адея–Эвридика, так и Олимпиада проявили способности к политике, созданию личного имиджа и умело использовали в своих интересах социальные и культурные аспекты македонской аристократии, о чем свидетельствует приведенная выше попытка описать их филию с ключевыми действующими лицами. Окончательно разрушительное соперничество между Адеей и Олимпиадой было вызвано не столько их собственными амбициями, сколько внутренними семейными распрями аргеадской династии, еще более обострившимися из–за безрассудного полигамного подхода Филиппа II к наследованию, что привело к появлению внутри аргеадской династии нескольких семейных ветвей. Основываясь на истории и традициях Аргеадской семьи, не могло быть никакого другого решения существования двух разных ветвей. Одна стояла за систематическое убийство другой, что естественно привело к вражде, хотя, возможно, больше династического характера, чем эмоционального, учитывая политику эндогамии и кровосмесительных браков внутри аргеадского клана.
Имена Адеи–Эвридики и Олимпиады вышли исчезли среди цариц и принцесс эллинистических царств. В птолемеевском и селевкидском царствах было множество Клеопатр, но мало Эвридик, и ни одной Олимпиады, только в Эпире. Безусловно, после 323-316 годов Диадохи усвоили урок и не принимали легкомысленно ни одну из аргеадских женщин. Сначала было влияние Олимпиады при дворе Филиппа II; без сомнения, молодые paidés, Пердикка, Лисимах, Леоннат, Селевк, видели грозную молосскую царицу в придворной повседневной жизни, слышали, как она говорит, и, по крайней мере, сформировали мнение о матери Александра. Затем, когда империя распалась, им пришлось бы вновь иметь дело с женщинами–потомками Филиппа. Клеопатра попыталась полностью нарушить хрупкий баланс, достигнутый путем интенсивных переговоров в Вавилоне летом и осенью 323 года, просто проигнорировав договоренности генералов и возвысив сначала Леонната, а затем Пердикку до фактического царствования.
Вскоре после этого Киннана вынудила фракцию Пердикки противостоять как Антипатру, Антигону, так и Пердикке, появившись перед царским двором в Сардах и потребовав, чтобы ее царственная дочь вышла замуж за новоявленного царя Филиппа Арридея. Хотя это стоило Киннане жизни, она направила свою дочь по намеченному пути к царскому господству, создав при этом смертельных врагов из большинства преемников. Все это достигло кульминации в 317 году после нескольких лет запутанного гражданского конфликта как в Европе, так и в Азии, когда македоняне сражались с македонянами; и в этой путанице Адея–Эвридика и Олимпиада представляли не только свои ветви аргеадского клана, но и интересы многих других (македонян, афинян, молоссцев, хилиарха Кассандра, эпитропа–автократора Полиперхона). Почти сразу после того, как пыль улеглась в 316 году, аргеадская династия превратилась в тень своего прежнего величия; остались только несчастный Александр IV и Клеопатра, оба в плену. Фессалонику вынудили выйти замуж за Кассандра и перейти из аргеадской семьи в антипатридскую. После смерти Клеопатры в 308 году от рук подчиненных Антигона аргеадская династия была истреблена.
Теперь, несмотря на эту трагическую развязку, история аргеадских женщин по сути не отличается от истории некоторых других преемников — Пердикки, Селевка, Пифона и Деметрия, назвав лишь некоторых. Заслуживает упоминания, что из всех главных действующих лиц Войн диадохов только трое умерли естественной смертью (Антипатр, Кассандр и Птолемей), все остальные, включая пятерых аргеадских женщин, были убиты тем или иным соперником. Войны диадохов закончились почти так же, как и начались. В 281 году Селевк был единственным оставшимся в живых из поколения людей, отправившихся с Александром в Азию, и за исключением Египта он контролировал остальную часть обширной империи Александра. Когда он уже готов был претендовать на Македонию, его убил отчужденный сын покойного Птолемея Египетского, и контроль Селевкидов над огромной империей почти мгновенно рассыпался. Однако вместо того, чтобы спровоцировать новую серию гражданских войн, эллинистические царства укрепились в качестве государств, которые оставались на плаву в течение веков, пока все не были завоеваны римлянами. Как уже отмечалось, цари Селевкии и Египта часто принимали активное участие в политике, включая случаи, когда они даже провоцировали войны между двумя царствами. Поэтому несколько иронично, что после смерти Адеи и Олимпиады ни одна другая басилисса Македонского царства не проявляла заметной политической активности. Жена Деметрия Фила играла довольно важную публичную роль, но она была союзницей своего мужа во всех отношениях, а не личным политическим деятелем, несмотря на то, что о ней говорили, что она имела свой собственный двор и отряд телохранителей. Действительно, кажется, что после установления династии Антигонидов Македония в отношении царских женщин вернулась к традиционным обычаям, и что новая роль «царской женщины» закрепилась только у Селевкидов и Птолемеев.
«Мы ничего не знаем о каких–либо политических действиях со стороны Лаодики [Лаодики V, жены Персея, последнего царя Антигонидов], когда она была македонской царицей, как и о других царицах этой страны после бурных времен Олимпиады и юной царицы [Адеи-] Эвридики. Власть, за которую боролись царицы IV века, принадлежала им только в силу обстоятельств и из–за их собственной воли и решимости обеспечить ее себе. Для цариц, начиная с Фессалоники, восстанавливается нормальное состояние македонской монархии, при которой народ не потерпит, чтобы их царем была женщина» (Макарди). [1]
Однако, утверждение, что Адея и Олимпиада поднялись на вершину в Македонии в 319-316 годах исключительно благодаря силе воли и случайности, является чрезмерным упрощением. В аргументе Макарди не хватает нюансов. Уникальные условия войн диадохов создали ситуацию, никогда ранее и впоследствии не виданную в античности; ни одна другая империя не рухнула так внезапно, оставаясь при этом военным, экономическим и культурным гегемоном, и не имея внешних врагов. Обилие призов и обилие желающих получить эти призы создало яростную междоусобицу, при котором каждый будь то через фиговый листок должности вроде эпитропа–автократора, или через связь с царской семьей и бывшими царями, мог стать законным претендентом на политическое первенство. В этой хаотичной атмосфере пол претендента мало значил для уставших от войны македонян; они просто хотели, чтобы кто–то вел и защищал их. Это окно возможностей закрылось со смертью Антигона на поле Ипса в 301 году, когда эллинистические царства–преемники стали устоявшимися государствами. Во–вторых, что интересно, хотя некоторые из тех же условий, которые способствовали восхождению Адеи и Олимпиады к власти, существовали и в последние дни династии Антигонидов, а именно после Второй Македонской войны и поражения Филиппа V от римлян, ни одна царская женщина Антигонидов не выступила, чтобы заполнить политический вакуум. Так же, как и аргеадская семья, антигонидская династия к концу своего существования раскололась на две ветви, и на обеих сторонах были несовершеннолетние наследники. [2] Но если в 4 веке это позволило Адее и Олимпиаде занять роль регентов, этого не произошло во 2 веке. Убийств царских женщин также не происходило. «В антигонидской Македонии царские жены были слишком незначительны, чтобы стоило их убивать» (Карни). Более чем что–либо, это напоминает аргеадскую династическую политику до 336 г. до н. э.
Наконец, наследие Адеи–Эвридики и Олимпиады было двояким; в краткосрочной перспективе они проложили путь к правлению Кассандра в Македонии, потому что без них обеих он не смог бы заявить о своем царствовании так, как он это сделал, получив политического и символического союзника в лице Адеи и идеального противника в лице Олимпиады. В долгосрочной перспективе деятельность двух цариц создала прецеденты для политической власти женщин, традиция, которая вскоре угасла в Антигонидской Македонии, но продолжилась и развилась в институционализированные публичные роли для царских женщин в Селевкидском и Птолемеевском царствах. Что наиболее поразительно, так это способность Адеи и Олимпиады контролировать, проецировать и применять политическую власть, вопросы, формально считавшиеся сферой мужчин, что свидетельствует о том, какими могущественными личностями были эти две женщины. Одна очень молодая и грубо вовлеченная на сцену; другая старая и мудрая, с пожизненным опытом придворной политики, в итоге они оказались по разные стороны баррикад и трагически погубили друг друга, обе они стали жертвой династической ситуации, назревавшей долгое время. «Если Македония, возможно, произвела на свет самую компетентную группу людей из виденных миром, то женщины во всех отношениях были достойными соперницами мужчин» (Уильям Тарн).