Глава I. Эпир

варвары–хаоны, принадлежащие к народу, у которого нет царя
— Thucydides, 2.80
Историческая область Эпир, по мнению географа Страбона, простиралась от Керавнийских гор на юге Албании до Амбракийского залива в Греции. Его восточная граница обозначалась горами Пинд, которые образуют хребет материковой Греции (Strabo, 7.75). На западе были Адриатическое и Ионическое моря. Эпир — суровый и горный регион. На севере жили иллирийцы, воинственный негреческий народ, которого боялись из–за набегов за рабами и пиратства. На востоке были Македония и Фессалия. На юге жили акарнанцы. Греческое название Эпир означает «материк» или «континент», чтобы отличить его от Ионических островов у эпирского побережья.
Эпир был заселен со времен неолита, когда здесь обитали охотники и пастухи и строили большие курганы для захоронения своих вождей. Погребальные принадлежности, найденные в этих курганах, имеют много характеристик, сходных с теми, которые позже использовались микенскими греками. Это наводит на мысль о возможной наследственной связи между Эпиром и микенской цивилизацией, вероятно, начинающейся на территории современной Албании.
В архаические времена Эпир был наиболее известен благодаря оракулу в Додоне. Согласно Геродоту, это был древнейший из греческих оракулов, и он упоминается у Гомера (Herodotus, 2.54-7; Homer, Iliad, 16:233). Первоначальное место постройки относится к доэллинским временам. Геродот рассказывает историю о двух похищенных женщинах, которые сбежали из Египта, превратившись в голубок и улетев. Беглянки основали святилище. Жрица давала предсказания, истолковывая шелест ветра в дубах и звуки ударов по медным сосудам. Нос корабля Арго обладал даром пророчества, поскольку был вырезан Афиной из дуба, который был взят из леса рядом со святилищем в Додоне. Как оракул Додона уступала по престижу только Дельфам.
Первоначальные греческие жители Микен были либо изгнаны, либо забанены вторжениями дорийских племен в конце второго тысячелетия (около 1100-1000 гг.). К началу первого тысячелетия Эпир был населен четырнадцатью племенами. Считалось, что самыми могущественными из них были три: хаоны на севере, молоссы в центре и феспроты на юге. Из них только молоссы зарегистрированы как имеющие непрерывную монархию. В отличие от многих греков эпироты, по–видимому, не жили в городах–крепостях или вокруг них. Вместо этого они населяли небольшие деревни и были в основном скотоводческим народом. Нет никаких свидетельств существования городов–крепостей в Эпире до четвертого века. Поэтому более урбанизированные восточные и южные греки относились к ним с презрением. Афинский историк пятого века Фукидид неоднократно называет их варварами (Thucydides, 2.80). Буквально это означало бы, что на самом деле они не говорили по–гречески. Однако более вероятно, что Фукидид имеет в виду их пастушеский образ жизни и отсутствие городской политической культуры, а не их язык. Хэммонд убедительно доказал, что эпироты были грекоязычным народом.
История Эпира вплоть до четвертого века по большей части окутана мифами. Наиболее распространенная традиция гласит, что царство молоссов было основано Неоптолемом, которого в юности звали Пирр, и он был единственным сыном Ахиллеса, великого героя Троянской войны. Неоптолем был доставлен в Трою в соответствии с пророчеством захваченного троянского провидца Гелена. Неоптолем приобрел репутацию самого свирепого из греческих героев, убив троянского царя Приама, его дочь Поликсену и сына Гектора Астианакса. После разграбления Трои он взял в наложницы вдову Гектора, Андромаху. В результате другого предсказания Гелена он не вернулся на свою родину в Фессалию, а вместо этого отплыл в Эпир в сопровождении Андромахи и Гелена. У него не было законных детей от его жены Гермионы, зато Андромаха родила ему троих сыновей, которых звали Молосс, Пиел и Пергам. Жестокое прошлое в конце концов настигло Неоптолема, и он был убит в Дельфах, по слухам, предыдущим мужем Гермионы Орестом. Затем Гелен женился на Андромахе, вступил на трон и стал опекуном сыновей Неоптолема. После его смерти царем стал Молосс. Однако более поздние цари вели свою родословную от его брата Пиела.
Затем эпироты погружаются в безвестность вплоть до правления молосского царя Фаррипа (около 430-390), который якобы ввел греческие обычаи, письменность и гуманные законы. За Фаррипом последовал его сын Алкет. Ему, в свою очередь, наследовал его сын Неоптолем, который умер в 360 году. Сыну Неоптолема Александру было тогда всего около десяти лет, и вместо него трон унаследовал его дядя Арриба. Что было обычным делом среди эллинистических царей. Нельзя было ожидать, что несовершеннолетний будет выполнять обязанности царя, одной из которых было вести армию в бой. Однако эти договоренности часто приводили к династическим конфликтам и даже к гражданской войне между двумя противоборствующими ветвями семьи. Павсаний утверждает, что у молоссов всегда был один трон, и именно сыновья Алкеты первыми поссорились из–за царствования (Pausanias, 1.11).
Новый царь Арриба укрепил свое положение, заключив договор с Филиппом II, царем Македонии, который также узурпировал трон своего племянника. Чтобы подтвердить союз, Арриба в 357 году выдал свою племянницу, дочь Неоптолема Олимпиаду, за Филиппа. Александр был отправлен в Македонию, чтобы получить греческое воспитание. Последний шаг имел для Аррибы неприятные последствия, поскольку Филипп притворился влюбленным в юношу и соблазнил его. Затем Филипп вторгся в Эпир в 343 году и посадил на трон своего шурина Александра. В награду за свое вмешательство Филипп получил восточные области Эпира. Филипп, по сути, обезопасил свою западную границу, установив в Эпире клиентский режим. Арриба бежал в изгнание в Афины. Эти брачные интриги привели к тому, что судьбы эпирской и македонской царских семей оказались переплетены на протяжении большей части следующего столетия.
О первых годах правления Александра Эпирского известно мало подробностей. Однако общепризнано, что именно он объединил племена Эпира в союзе с царем молоссов в качестве военачальника. В 337 году он открыто бросил вызов Филиппу, предоставив убежище своей сестре, которая бежала после женитьбы Филиппа на Клеопатре. На свадебном пиру Филипп подрался со своим сыном от Олимпиады Александром (Великим). Александр бежал со своей матерью и, оставив ее в Эпире, сам искал убежища в Иллирии. Находясь в изгнании в Эпире, Олимпиада, по–видимому, замышляла убийство своего мужа Филиппа. Тот, однако, заключил союз с Эпирским, обручив его со своей дочерью от Олимпиады, племянницей Эпирского, тоже Клеопатрой. К счастью для Олимпиады, Филипп был убит до того, как Эпирский счел своим долгом отослать ее обратно в Македонию. Позже Олимпиада вернулась в Македонию после воцарения своего сына Александра и жестоко отомстила своим соперникам. Она зажарила Клеопатру и ее новорожденного сына на сковороде в тот же день, когда ее брат Александр Эпирский женился на своей Клеопатре (Pausanias 8.7; Plutarch, Alexander, 10).
Южноиталийский греческий город Тарент пригласил Эпирского помочь им в их войнах против растущей мощи италийских племен. Тарент был основан в 706 году изгнанниками из Спарты: они были сыновьями спартанских женщин и мужчин, которые не были полноправными гражданами Спарты. Такие союзы были разрешены только из–за тяжелых потерь, понесенных спартанцами во время войн за завоевание Мессении. После войны эти браки больше не допускались, и дети были отправлены в изгнание. Город, расположенный в гавани в Апулии, был назван в честь Таранта, сына Посейдона. Вскоре Тарент стал ведущим греческим городом среди городов южной Италии. Греческая экспансия позже была остановлена сопротивлением соседних италийских племен — бруттиев, луканов и апулийцев. В 472 и повторно в 466 году италийцы разгромили коалиции греческих городов во главе с тарентинцами. Потери среди знати в этих двух сражениях были настолько велики, что в Таренте была свергнута монархия и введена демократия.
Неспособность греческих городов победить италийские племена помешала их экспансии вглубь страны, и вскоре их могущество начало ослабевать. Страбон утверждает, что тарентинцы когда–то были военной державой, но теперь вынуждены были полагаться на иностранную помощь. Он утверждает, что это произошло в результате того, что граждане пришли в упадок из–за растущего богатства и роскоши (Strabo, 6.3.4). Хотя в этих обвинениях может быть доля правды, более вероятно, что тарентинцы искали военной помощи из–за границы потому, что они были уже недостаточно сильны, чтобы найти союзников среди других греческих городов южной Италии, с которыми у них было давнее соперничество. Их постоянные поражения от италийцев навредили их притязаниям на военное лидерство и их способности принудить другие греческие города к союзу.
Эта неспособность заключать союзы со своими соседями, обычно многовековыми врагами, была постоянной проблемой для капризных греческих городов, столкнувшихся с могущественными иностранными захватчиками. Успешную оборону от персов в 480/79 году следует рассматривать скорее как исключение, чем как правило. Даже тогда ряд греческих городов либо держались в стороне, либо вступили в союз с персами. В 343 году Тарент был вынужден обратиться к Спарте за помощью в очередной войне против бруттиев и луканов. Спартанский царь Архидам III откликнулся на призыв и высадился с армией. В 342 году он тоже потерпел поражение от италийцев в битве при Мандурии. Теперь тарентинцы были вынуждены искать нового союзника.
По словам Юстина Эпирский принял приглашение, «словно при разделе мира восток по жребию достался Александру, сыну его сестры Олимпиады, а запад — ему самому, и словно у него, вероятно, было не меньше дел в Италии, Африке и Сицилии, чем у Александра в Азии и Персии» (Justin, 12.2).
Как будет обсуждаться позже, желание прослыть успешным полководцем как для престижа, так и для расширения своего царства, было неотъемлемой частью эллинистического правления. Эпир был окружен на востоке и юге могущественными македонцами, а на севере — иллирийцами. Экспансия на запад показалась бы Эпирскому привлекательным вариантом. Перед отправлением в Италию Эпирский получил пророчество от Додоны, предупреждавшее его остерегаться реки Ахеронт и города Пандосии, ибо именно там он встретит свою смерть. Места с обоими названиями находились в Эпире, и это предзнаменование, как сообщается, побудило его перебраться в Италию.
В 334 году Эпирский пересек Адриатическое море и вторгся в Италию с флотом из пятнадцати военных кораблей и большим количеством кавалерийских транспортов и судов с фуражом (Livy 8.24). Источники не сообщают нам о численности его войск, хотя, учитывая размеры флота, их должно было быть много тысяч. Его союзники тарентинцы ранее смогли собрать 30 000 пехотинцев и 4000 кавалеристов, но если верить Страбону, и численность, и боевой дух упали. Кампания началась с успешного вторжения в Апулию на севере. Войска Эпирского захватили порт Сипонт и вынудили апулийцев прийти к соглашению. Затем он повернул на юго–запад, направляясь к мысу Италии, на территорию луканов и бруттиев. Он отбил город Гераклею, колонию Тарента, и захватил ряд других городов, в том числе Потенцию у луканов, Консенцию и Терину у бруттиев. В 332 году он разгромил союз луканов и самнитов в битве при Пестуме. Считается, что после этих побед Эпирский установил дружеские отношения с Римом.
Однако его успехи привели к разрыву с его союзниками–тарентинцами. Страбон утверждает, что это произошло из–за их неблагодарности, но более вероятно из–за конфликтующих целей. Александр, вероятно, стремился увеличить власть эпиротов, создав долгосрочную коалицию с самим собой в качестве главнокомандующего. Напротив, тарентинцы, вероятно, хотели кратковременного союза, чтобы одержать военную победу и ослабить давление со стороны наступающих италийских племен. Как независимое государство и как демократия, они не желали бы постоянного союза, предполагающего их подчинение гегемонии иностранного царя.
Затем Александр попытался восстановить свое положение, вступив в союз с другими греческими городами региона. Чтобы отомстить тарентинцам, он попытался, несколько мстительно, перенести один из самых престижных фестивалей тарентинцев из их колонии Гераклеи в конкурирующий с ними город Фурии. Этот раскол позволил бруттиям и луканам восстановить свои силы, заключить новые союзы и перейти в наступление. Новообразованный италийский союз атаковал армию Александра. Ливий дает наглядное описание последней битвы и смерти Александра:
«Тем временем он утвердился на трех холмах недалеко от города Пандосия, который находится рядом с границами луканов и бруттиев. Отсюда он совершал вылазки во все районы вражеской территории, и в этих походах его телохранителями были около двухсот луканских эмигрантов, в верности которых он был уверен, но которые, как и большинство их соотечественников, были склонны менять свое мнение по мере того, как менялась фортуна. Непрекращающиеся дожди затопили всю страну и не позволили трем дивизиям армии взаимно поддерживать друг друга: ровная земля между холмами была непроходима. Пока они находились в таком состоянии, две из трех дивизий были внезапно атакованы в отсутствие царя и разгромлены. Уничтожив их, враг занял третий холм, где находился царь. Луканские эмигранты сумели связаться со своими соотечественниками и пообещали, если им будет гарантировано безопасное возвращение, отдать царя в их руки живым или мертвым. Александр с отборным войском с великолепной храбростью проложил себе путь через врага и, встретив луканского полководца, сразил его в рукопашной схватке. Затем, собрав тех своих людей, которые разбежались, он поскакал к развалинам моста, унесенного наводнением, и подъехал к реке. В то время как его люди неуверенно переходили ее вброд, один из воинов, почти изнемогший от усилий и страха, проклял реку за ее неудачное название и сказал: «По праву тебя называют Ахеронтом!». Когда эти слова донеслись до его ушей, царь сразу же вспомнил о пророческом предупреждении и остановился, сомневаясь, переходить или нет. Сотим, один из его личных помощников, спросил его, почему он медлит в такой критический момент, и обратил его внимание на подозрительные движения луканских эмигрантов, которые, очевидно, обдумывали предательство. Оглянувшись назад, царь увидел, что они приближаются тесным строем; он тут же выхватил меч и пустил коня вскачь через середину реки. Он уже достиг мелководья на другом берегу, когда один из эмигрантов, находившийся на некотором расстоянии от него, пронзил его копьем. Он упал с коня, и его безжизненное тело с торчащим в нем оружием отнесло течением к той части берега, где расположились враги. Там оно было ужасно изуродовано. Разрезав его посередине, они отправили одну половину в Консенцию, а другую оставили себе, чтобы поиздеваться. В то время как они забрасывали его дротиками и камнями, одинокая женщина осмелилась войти в толпу, проявлявшую такую невероятную жестокость, и умоляла их остановиться. Со слезами на глазах она рассказала им, что ее муж и дети находятся в плену у врагов, и она надеется выкупить их за тело царя, как бы оно ни было изуродовано. Это положило конец бесчинствам. То, что осталось от конечностей, было кремировано в Консенции под благоговейным присмотром этой женщины, а кости были отправлены обратно в Метапонт; оттуда их отнесли Клеопатре, жене царя, и Олимпиаде, последняя из которых была матерью, а первая — сестрой Александра Великого»
У Юстина о смерти Александра есть менее драматичная и более правдоподобная версия, просто заявляющая, что его тело было выкуплено и похоронено фурийцами за государственный счет. Пророчество Додоны сбылось, ибо, по словам Ливия, «как это часто бывает, пытаясь избежать своей судьбы, он бросился ей навстречу» (Livy, 8.24; Justin, 12.2; Strabo, 6.15). Смерть Александра на короткое время положила конец амбициям эпирских царей распространить свою власть на запад. Позже Пирр подхватит знамя. Более непосредственным результатом кампаний Александра Молосского было принуждение тарентинцев к союзу с самнитами, что привело к их возможной конфронтации с Римом.
Александру наследовал его трехлетний сын Неоптолем, а регентом стала его мать Клеопатра. На каком–то этапе к ней присоединилась ее мать Олимпиада, которая, по–видимому, выступала в качестве соправителя или даже заменила свою дочь. В письме к афинянам, написанном в 330 году, она утверждала, что «Молоссия принадлежит ей». Из Эпира Олимпиада продолжила свою вражду с Антипатром, полководцем Александра Македонского в Македонии. В этой кампании к ней присоединилась ее дочь Клеопатра. Когда Александр вернулся в Вавилон из Индии в 325 году, ему сообщили о нестабильности и беспорядках, вызванных интригами его матери и сестры. Их кампания против Антипатра действительно увенчалась успехом. В 324 году Александр приказал заменить его и вызвал в Вавилон. Антипатр уклонился, и его спасла только смерть Александра в 323 году.
Смерть Александра Македонского разорвала политическую ситуацию во всем греческом и македонском мире. Он создал империю, простиравшуюся от Пелопоннеса до границы с Индией, но умер, не оставив очевидного наследника и создав огромный вакуум власти. Власть в македонском обществе была сосредоточена в руках монарха. Царь был государством, издававшим указы и заключавшим договоры от своего имени. Он мог посоветоваться со своими «товарищами», прежде чем предпринимать какие–либо действия, но окончательное решение оставалось за ним, совсем как в гомеровской Илиаде. В конечном счете, единственными способами обжалования или выражения несогласия, доступными для других членов македонского общества, были бунты, восстания, заговоры и/или убийства. Во всех этих случаях вопрос о дальнейшем существовании монархии никогда не был предметом спора, скорее конфликт заключался в том, кто должен по праву осуществлять традиционные полномочия царя. Монархическая система глубоко укоренилась в македонском обществе и как институт никогда не подвергалась сомнению, даже в такие кризисные времена, как теперь.
Генералы Александра немедленно начали ссориться из–за того, кто должен стать его преемником. После ожесточенных споров и конфликтов они пришли к соглашению. Умственно отсталый сводный брат Александра, Арридей, станет царем Филиппом III. Если беременная персидская жена Александра родит сына, что произошло позже в том же году, он станет царем совместно с Арридеем. Когда, как в этой ситуации, царь был несовершеннолетним или иным образом неспособен править самостоятельно, назначался регент, который правил от его имени. Собравшаяся македонская знать назначила на эту должность Пердикку, заместителя Александра. Вопрос о том, кто должен быть регентом и обладать царскими полномочиями, стал бы главной причиной ранних войн диадохов. Эпироты, как соседи македонян и связанные браком с македонской царской семьей, были бы втянуты в эти конфликты.
Греческие города воспользовались смертью Александра, чтобы восстать против македонского контроля в так называемой Ламийской войне 323-2 годов. Олимпиада пыталась укрепить свои позиции против Антипатра, поддерживая греков. Поскольку Неоптолем был слишком молод, чтобы вести эпиротов в бой, она вспомнила об изгнанном царе Аррибе. Арриба упоминается как участник Ламийской войны в 322 году. Возможно, именно в это время эпирская семья подружилась с фессалийским полководцем Меноном, который снискал большую известность во время войны. Сын Аррибы, Эакид, женился на дочери Менона, Фтии. От этого союза в 319 году родился Пирр. Вскоре после этого Арриба умер, и ему наследовал в качестве совместного царя Эакид. В молодости Эакид находился под сильным влиянием Олимпиады. Он останется непоколебимо преданным ее делу. Антипатр в конце концов выиграл Ламийскую войну, разгромив греков в битве при Кранноне в сентябре 322 года, и восстановил македонский контроль над Грецией.
Тем временем Пердикка завершил успешную кампанию против племен Малой Азии. Сначала два македонских военачальника попытались закрепить свою совместную супрематию посредством брачного союза. Пердикка согласился взять в жены дочь Антипатра Никею и признал его верховным главнокомандующим в Европе. Диодор утверждает, что победы Пердикки убедили его стремиться к еще большей власти, возможно, к самому трону (Diodorus, 18.22). Теперь он начал вести переговоры о браке с Клеопатрой. Пердикка также пытался предотвратить брак между Филиппом Арридеем и внучкой Филиппа II Эвридикой. Неудачная попытка перехватить Эвридику привела к смерти ее матери, Кинаны. Армия с отвращением взбунтовалась и вынудила Пердикку разрешить брак Арридея с Эвридикой. Махинации Пердикки и его высокомерие привели к растущему подозрению в его конечных амбициях среди других военачальников. Началась война между Пердиккой и коалицией, в которую вошли Антипатр, Антигон Одноглазый, сатрап Фригии, и Птолемей, правитель Египта. Последние двое сыграли важную роль в жизни Пирра во время его изгнания из Эпира с 302 по 297 год.
Антигон бежал к Антипатру в Македонию. По его прибытии Антипатр прервал свою военную кампанию против этолийцев и строил планы выступить против Пердикки. Антипатр перешел в Азию с большой армией где–то весной или летом 321 года, оставив во главе Македонии Полиперхона, одного из телохранителей Александра Македонского. Пердикка ответил на эту угрозу, послав Эвмена, бывшего секретаря Александра, противостоять Антипатру, в то время как сам он повел основную часть своей армии против Птолемея в Египте. Эвмен разгромил отделившуюся часть армии Антипатра. Прежде чем весть об этой победе достигла Египта, собственные военачальники Пердикки убили его, когда он понес тяжелые потерь, пытаясь переправиться через Нил.
На очередном собрании армии Антипатр был назначен регентом. Он продолжал, но безуспешно, кампанию против Эвмена в Азии. В 319 году Антипатр вернулся в Европу с двумя царями. Позже в том же году он умер, и македонская знать избрала новым регентом Полиперхона. Антигон, Птолемей и сын Антипатра, Кассандр, быстро сформировали новую коалицию, чтобы свергнуть регентство Полиперхона. Затем разразился новый виток борьбы между диадохами. Олимпиада, стремясь увеличить свою собственную власть через своего внука, Александра IV, станет главным противником в этой войне и втянет эпиротов в боевые действия.
Где–то в этот период (точное время определить невозможно) в Эпире произошли дальнейшие политические события. В конце пятого века эпироты были отдельными племенами со своими собственными вооруженными силами, военачальниками и магистратами. Во время правления Александра Эпирского они описываются как «молоссы и их союзники», скорее всего, это был военный союз, возглавляемый молосским царем. Из эпиграфических и нумизматических свидетельств мы впервые слышим о Союзе Эпиротов (Апейротан). Точная природа этого союза неизвестна, но, скорее всего, это была свободная конфедерация с полномочиями, занимающимися военными вопросами, налогообложением и чеканкой монет. Отдельные племена продолжали контролировать свои собственные внутренние дела, но царь молоссов оставался главнокомандующим объединенной эпирской армией. Точные причины этого изменения неясны. Одним из возможных объяснений является усиление позиций других племен по отношению к молоссам в этот период династической нестабильности.
Столкнувшись с восстанием своих врагов, Полиперхон попытался создать свой собственный союз. Он написал Эвмену и Олимпиаде просьбу о помощи. Эвмен согласился поддержать его, но посоветовал Олимпиаде остаться в Эпире и подождать развития событий, прежде чем взять на себя обязательства. Кампании Полиперхона в Греции в 318 году против войск и союзников Кассандра потерпели сокрушительный провал. Эвридика, жена Филиппа III, услышав, что Олимпиада планирует вернуться в Македонию, совершила свой собственный переворот. Она уволила Полиперхона и назначила регентом себя. Эвридика также вступила в союз с Кассандром, который, будучи сыном Антипатра, унаследовал ненависть своего отца к Олимпиаде. К Кассандру был послан гонец с просьбой как можно скорее выступить в поход на Македонию. Тем временем Эвридика попыталась привлечь на свою сторону македонцев с помощью взяток и больших обещаний.
На этот раз Полиперхон действовал решительно. Он вступил в союз с Эакидом, и объединенная армия двинулась обратно в Македонию. Две силы столкнулись у города Эвии, недалеко от западной границы Македонии. Обе стороны были готовы решить этот вопрос одним сражением. Однако, когда македонцы выстроились для битвы, их уважение к Олимпиаде, матери их любимого Александра, пересилило. Они дезертировали к Полиперхону и пленили Филиппа. Эвридика бежала с поля боя, но была быстро схвачена.
Олимпиада с триумфом вернулась в Македонию. Однако, как и во время своего предыдущего возвращения, она воспользовалась случаем, чтобы жестоко отомстить своим врагам. Эвридика и Филипп были заключены в тюрьму, где содержались в ужасных условиях и подвергались жестокому обращению. Олимпиада, справедливо полагая, что из–за своей несдержанности она теряет поддержку, приказала фракийским наемникам заколоть Филиппа. Эвридике был предоставлен выбор способа самоубийства. Олимпиада послала ей болиголов, петлю и меч. Она предпочла повеситься на собственном поясе, молясь, чтобы Олимпиада встретила «смерть, достойную ее жестокости». Теперь Олимпиада обратила свою месть на сыновей Антипатра. Она казнила Никанора и осквернила гробницу Иолая, которого считали убийцей Александра. Затем она выбрала и убила сотню видных македонских друзей Кассандра. Как утверждает Диодор, «насыщая свой гнев такими жестокостями, она вскоре заставила многих македонян возненавидеть ее безжалостность» (Diodorus, 19.11).
В 317 году Кассандр, узнав об уменьшении поддержки Олимпиады, увидел в этом свой шанс. Он без колебаний бросил своих греческих союзников, чтобы немедленно двинуться на Македонию. Этолийцы, союзники Олимпиады, заняли перевал в Фермопилах, преградив сухопутный путь в Македонию, но Кассандр обошел их по морю. Его быстрые движения удивили его разделенных врагов. Он послал часть своей армии задержать Полиперхона, который находился на границе с Фессалией и тщетно ждал, чтобы противостоять ему. Затем Кассандр выступил против Олимпиады и загнал ее обратно в Пидну. Он осадил город с суши и моря и с помощью взяток привлек на свою сторону многих солдат Полиперхона. Царь Эакид выступил из Эпира, чтобы снять осаду, но Кассандр послал еще одно войско, чтобы занять западные проходы в Македонию. Сообщается, что большую часть эпирской армии погнали на войну против их воли и подняла мятеж. Эакид освободил мятежников, но в результате его армия была слишком мала, чтобы чего–либо добиться.
Не имея надежды на облегчение, осажденные в Пидне начали голодать, некоторые даже прибегали к каннибализму, чтобы выжить. Сначала погибли мирные жители, затем стал разбегаться гарнизон. Весной 316 года Олимпиада сдалась при условии, что Кассандр гарантирует ей личную безопасность. Вся Македония быстро перешла под контроль Кассандра. Кассандр продолжал опасаться все еще значительного влияния Олимпиады. Он пытался убедить ее отправиться в изгнание, но она отказалась, полагаясь на свой авторитет среди македонян, который обеспечит ее безопасность.
Несмотря на свое прежнее обещание, Кассандр созвал народ на собрание, чтобы судить ее. Он обеспечил результат, пригласив родственников тех, кого она убила. Они надели траурные одежды и осудили ее жестокость. Олимпиаду осудили, но солдаты, посланные казнить ее, отказались привести приговор в исполнение. Они снова были ошеломлены воспоминанием о ее прежнем царском достоинстве и о ее связи со столь многими их царями. Кассандр решил эту проблему, снова вызвав родственников убитых, которые с готовностью забили ее камнями. Кассандр стал верховным правителем Македонии и будет править царством в течение следующих двух десятилетий, сначала как регент, а затем как царь.
Тем временем, вернувшись в Эпир, дезертиры Эакида восстали против своего отсутствующего царя. Они приговорили его к изгнанию и заключили союз с Кассандром. Диодор утверждает, что это был первый случай, когда эпироты свергли своего царя, тогда как все предыдущие монархи умерли на своем троне (Diodorus, 19.36). Все оставшиеся близкие родственники царя Неоптолема к этому времени отсутствовали в Эпире: Эакид был в изгнании, Клеопатра томилась пленницей Антигона в Азии, а Олимпиада находилась в осаде в Пидне. Кассандр сумел воспользоваться ситуацией. Он послал одного из своих военачальников, Ликиска, командовать эпирскими войсками и исполнять обязанности регента при все еще несовершеннолетнем царе. Эти шаги фактически превратили Эпир в марионеточное царство.
Повстанцы захватили и казнили многих сторонников Эакида в Эпире и устроили охоту на трехлетнего принца Пирра. Телохранителям Пирра удалось бежать вместе с принцем, его слугами и няньками. Задерживаемые свитой, телохранители Пирра повернулись, чтобы противостоять своим преследователям. Они поручили принца заботам трех молодых солдат, приказав им бежать в город Мегару недалеко от границы с Македонией. Возможно, этот город был одним из тех, которые Эпир был вынужден сдать, и семья Пирра, возможно, имела сторонников среди местных жителей. Телохранителям удалось отбиться от преследователей, и позже они присоединились к Пирру.
Однако, испытания беглецов еще не закончились. Они обнаружили, что их путь преграждает разлившийся ручей. Не имея возможности докричаться до людей на другом берегу из–за шума потока, они сумели отправить им сообщение, прикрепив его либо к застежке, либо к дротику и перебросив его через ручей. В конце концов отряд переправился через реку в безопасное место. Плутарх рассказывает трогательную историю о том, что человек, который первым вытащил Пирра на берег, носил имя его легендарного предка Ахиллеса (Plutarch, Pyrrhus, 2).
Не чувствуя себя в безопасности в Македонии Кассандра, беглецы продолжили путь ко двору Главкия, царя иллирийцев. Сначала царь не знал, что с ними делать, так как боялся Кассандра. Согласно одному из рассказов, тогда Пирр пересек комнату, ухватился за царскую мантию, подтянулся и, рыдая, обхватил колени Главкия. Это была традиционная позиция просителя, и Главкий, восприняв это как знак с небес, сжалился. Он предоставил убежище Пирру, отдав его своей жене на воспитание вместе со своими собственными детьми. Несмотря на постоянные угрозы и предложения взяток со стороны Кассандра, он не выдал мальчика его врагам.
Какими бы очаровательными ни были эти анекдоты, следует быть осторожным, когда пользуешься ими в поисках исторической информации. Хотя описание того, что Главкия покорило знамение с небес, возможно и даже вероятно в тот суеверный век было принято политическое решение, основанное на текущей ситуации. Главкий, возможно, более рационально решил, что претендент на эпирский трон имеет большую важность, чем благоволение Кассандра. Иллирийцы и македонцы были традиционными врагами, и любая доброжелательность со стороны македонцев, скорее всего, не протянет долго.
После изгнания Эакида из Эпира в 315 году начался новый раунд борьбы между диадохами. Антигон вступил в союз с Полиперхоном против союза Кассандра, Птолемея и Лисимаха, бывшего телохранителя Александра, а ныне губернатора Фракии. Боевые действия между войсками Кассандра и Антигона в южной Греции в течение 315/4 года были запутанными, с наступлением и контрнаступлением, но в целом все прошло в пользу Антигона. Зато Кассандр добился значительного успеха в западной Греции. Он победил в битве опекуна Пирра Главкия и захватил важный адриатический порт Аполлонию.
К 313 году Антигон был готов вторгнуться во Фракию и продолжить свое наступление против Кассандра в южной и центральной Греции. Эакид, который до тех пор вел кампанию вместе со своим старым союзником Полиперхоном, воспользовался трудностями Кассандра и вернулся в Эпир. Похоже, он вновь обрел популярность и быстро собрал большую армию. Возможно, эпироты устали от македонского господства, что стало очевидным из–за присутствия иностранного правителя.
Тем временем Кассандр послал своего брата Филиппа с армией в Акарнанию, на южную границу Эпира, с приказом напасть на Этолию. Эакид продвинулся в Акарнанию, надеясь объединиться с этолийцами. Филипп предпринял немедленную атаку, прежде чем два потенциальных союзника смогли объединиться. Произошла битва, и Филипп одержал сокрушительную победу, нанеся противнику много потерь и захватив пятьдесят ведущих сторонников Эакида. Их он отправил в качестве пленников в Македонию. Эакид собрал оставшихся в живых и присоединился к этолийцам. Несмотря на это, Филипп возобновил наступление, и несколько дней спустя в битве при Эниадах в Акарнании он снова нанес поражение эпирскому царю. Эакид был ранен в битве и вскоре умер.
В следующем, 312 году, эпироты возвели на царство брата Эакида, Алкета. Алкет ранее был изгнан своим отцом Аррибой из–за его неконтролируемого характера. Ликиск, которого либо сменили на посту губернатора, либо, что более вероятно, изгнали из Эпира, вторгся из Акарнании. Алкет, по–видимому, не пользовался всеобщей популярностью; Павсаний описывает его как сумасшедшего, а Диодор говорит о беспорядке в делах царства (Diodorus, 19.88; Pausanias, 1.11). Царь двинулся навстречу македонянам с небольшим отрядом, в то время как он послал своих сыновей, Александра и Тевкра, набрать больше войск. Столкнувшись с гораздо большими силами Ликиска, эпирская армия разбежалась. Алкет бежал в город Эвримены, где его осадили македоняне. Александр привел к отцу помощь, и завязалась битва. Эпироты одержали победу, хотя обе стороны понесли тяжелые потери. Македоняне, в свою очередь, получили подкрепление и во втором сражении разгромили эпиротов и разграбили Эвримены. Алкет и его сыновья бежали в другую крепость.
Кассандр, не услышав о победе, поспешил в Эпир. Он сделал мир и заключил союз с Алкетом. Затем Кассандр двинулся против Аполлонии, которая вступила в союз с иллирийцами и изгнала его гарнизон. Аполлонийцы победили его в битве, изгнав из западной Греции и освободив многие города, которые Кассандр ранее захватил в 314 году. Жители Эпира, устав от жестокого обращения Алкета, восстали и убили и его, и его сыновей. Кампании конца 312 года и убийство Алкета серьезно подорвали ранее сильные позиции Кассандра в западной Греции и Эпире.
В следующем, 311 году, был заключен мир между Кассандром, его союзниками и Антигоном. Это решило судьбу Александра IV, который вскоре после этого был убит. В течение следующих нескольких лет диадохи по очереди принимали царский титул. В 310 году Кассандр снова был вынужден отправиться в поход на запад своего царства, оказывая военную помощь своему союзнику, царю пеонов, против иллирийцев. Еще один член царской семьи эпиротов умер в 308 году, когда Антигон, наконец, устал от интриг Клеопатры и приказал убить ее. В 307 году конфликт, тлевший между диадохами с 311 года, снова перерос в полномасштабную войну. Антигон послал своего сына Деметрия вторгнуться в Грецию. Тот быстро захватил Афины и Мегару, и положение Кассандра снова оказалось под прямой угрозой. Эти события создали обстоятельства, позволившие сторонникам Пирра попытаться вернуть его из Иллирии и посадить на эпирский трон.

Глава II. Изгнание

Он умел использовать в своих интересах благоволение вышестоящих, точно так же как был склонен смотреть свысока на нижестоящих.
— Plutarch, Pyrrhus, 4
В 307 году, после восьми лет изгнания, Пирр наконец вернулся в Эпир. Главкий, царь иллирийцев и покровитель Пирра, вторгся в Эпир и посадил на трон своего протеже. Пирру тогда было всего одиннадцать, тогда как его двоюродному брату и царю Неоптолему уже за двадцать. Источники не сообщают нам, разделили ли они власть как совместные цари или Неоптолем был отправлен в изгнание. Последнее представляется более вероятным, поскольку Юстин утверждает, что эпироты, «сменив гнев на милость, вернули его одиннадцатилетним в царство, назначив ему опекунов, чтобы сохранить за ним трон до его совершеннолетия» (Justin, 17.3). В любом случае, после вторжения Главкия Эпир, должно быть, стал клиентским государством иллирийцев, как раньше македонцев.
События следующих пяти лет в Эпире не зафиксированы. Тем временем война в Греции окончательно повернулась против Деметрия в пользу Кассандра. Антигон, подвергшийся нападению со стороны Селевка, царя Сирии, и со стороны Лисимаха, приказал Деметрию вывести свою армию из Греции в Азию. Кассандр воспользовался ситуацией, чтобы снова вторгнуться в Фессалию и овладеть ею.
К тому времени, когда Пирру исполнилось семнадцать лет, его престол казался незыблемым. Он покинул Эпир, чтобы отправиться на свадьбу одного из сыновей Главкия. Во время его отсутствия молоссы подняли восстание, изгнали его друзей, разграбили его имущество и в качестве единоличного правителя посадили на трон Неоптолема. Его приемный отец Главкий не смог прийти ему на помощь, так как подвергся нападению пиратов. Был ли он изгнан за то, что находился в зависимости от иллирийского царя, или был свергнут восстанием низших классов, как это было с его дядей Алкетом, определить нельзя. Он был хорошо известен в древности своим высокомерным отношением к социальному дну. В любом случае, свержение было поддержано Кассандром. Какова бы ни была причина, Пирр был изгнан из Эпира во второй раз. Он бежал искать убежища у Деметрия, который ранее в 303 году женился на его сестре Деидамии.
Пирр прибыл ко двору Деметрия в Греции в 302 году. Он отправился вместе с ним, чтобы присоединиться к Антигону в Азии. Антигон и Деметрий были двумя выдающимися полководцами периода диадохов. Деметрий, в частности, был экспертом в быстро развивающейся науке осадного дела и прославился строительством массивных осадных башен. При двух царях обучение Пирра полководческому искусству несомненно, получило дальнейшее развитие. Он известен как увлеченный исследователь военных вопросов. Антигон якобы сказал, что Пирр станет величайшим полководцем своего времени, если проживет достаточно долго. Скорее всего, это была дань уважения как его теоретическим знаниям в военном деле, так и его личному мужеству. Пирр был в строю, когда Антигон, наконец, столкнулся со своими врагами в битве при Ипсе, которая произошла где–то во Фригии в 301 году. Хотя Пирр, возможно, участвовал в постоянных стычках вдоль границы с Эпиром с различными рейдерами, Ипс был его первым опытом крупного сражения. Ему было всего восемнадцать, и нет никаких сведений о том, что Эпир воевал во время его первого правления.
Ипс был одним из крупнейших и важнейших сражений во время войн диадохов. С одной стороны был Антигон с армией в 70 000 пехотинцев, 10 000 кавалеристов и семьюдесятью пятью слонами. Ему противостояла армия под командованием Лисимаха и Селевка, насчитывавшая 64 000 пехотинцев, 15 000 кавалеристов, предположительно 400 слонов и 120 колесниц с косами (Plutarch, Demetrius, 28). Антигон, как это было обычной уловкой у генералов–диадохов, сосредоточил большую часть своей кавалерии на правом фланге. Его фаланга тяжелой пехоты занимала центр, а левый фланг удерживали меньшие силы кавалерии. Слоны были равномерно распределены вдоль фронта. План Антигона состоял в том, чтобы быстро атаковать своим ударным отрядом кавалерии справа, вступить в бой с несколько меньшей вражеской пехотной фалангой в центре и закрепиться слева. Победоносная кавалерия правого крыла под командованием Деметрия должна была затем вернуться на поле боя и атаковать открытый фланг вражеской пехоты.
Аналогичная стратегия принесла Александру победы при Иссе и Гавгамелах. Антигон использовал тот же план против Эвмена в битвах при Паретакене и Габиене пятнадцатью годами ранее. Однако обе эти победы были достигнуты дорогой ценой. Когда пять лет спустя Деметрий попробовал повторить то же самое при Газе, хотя и с сильным левым флангом, против более опытных Птолемея и Селевка, он потерпел сокрушительное поражение.
Дислокация противника менее ясна. Они, по–видимому, равномерно распределили превосходящую по численности кавалерию по обоим флангам и, как это было нормой, сосредоточили свою пехоту в центре. Часть слонов была рассредоточена перед их боевой линией, но большое количество, что особенно важно, находилось в резерве. Расположение их колесниц неизвестно, но они не отображены как играющие какую–либо значительную роль в битве. Каким бы впечатляющим ни было такое оружие, ни у одной эллинистической армии с ними не было проблем, как это показал Александр при Гавгамелах. Легкая пехота Александра подбила большинство колесниц, а остальные промчались, не причинив вреда, через бреши, намеренно открытые в рядах македонцев.
Как только началось сражение, Деметрий повел успешную атаку на вражескую кавалерию и быстро обратил ее в бегство. Однако он не смог удержать свои собственные войска в узде. Плутарх описывает решающий момент битвы:
«Деметрий занялся преследованием, в гордости и ликовании от успеха, настолько рьяно и неразумно, что фатально потерял день. Ибо когда, осознав свою ошибку, он хотел прийти на помощь своей собственной пехоте, он не смог, так как враг со своими слонами отрезал ему путь к отступлению (Plutarch, Demetrius, 29).
Селевк маневрировал своим резервом слонов, возможно, из 300 животных, чтобы заблокировать возвращение Деметрия на поле боя и предотвратить его запланированное нападение на уязвимый фланг и тыл союзной фаланги. Лошади его войск не хотели приближаться к слонам из страха перед их запахом и шумом. Все более встревоженный Деметрий не мог найти способ обойти этот передвижной блокпост.
Теперь союзники были в лучшем положении, чтобы использовать ситуацию, имея на поле боя превосходящее количество кавалерии. Они послали свою легкую конницу, вооруженную как луками, так и дротиками, чтобы окружить и преследовать пехоту Антигона. Они выпустили «ракеты» в сомкнутые ряды фаланги Антигона и угрожали атаковать их незащищенный правый фланг. Фаланга Антигона, теперь столкнувшаяся с атаками пехоты с фронта и с угрозами ее незащищенному тылу и флангам, начала паниковать. Вскоре целые подразделения дезертировали, еще больше подвергая нападению оставшихся. Потеря строя была гибельной для плотно сомкнутых рядов пехоты эллинистических армий. До последнего восьмидесятилетний Антигон храбро пытался сплотить свои войска. Он отчаянно ждал возвращения своего сына, который даже тогда мог спасти битву.
Плутарх драматично описывает кульминацию сражения:
«Но старый царь Антигон все еще оставался на своем посту, и когда сильный отряд врагов собрался, чтобы напасть на него, и один из тех, кто был рядом с ним, крикнул ему: «Господин, они идут на тебя», он только ответил: «А что им еще делать? Но Деметрий придет мне на помощь. И в этой надежде он упорствовал до последнего, высматривая со всех сторон приближение своего сына, пока на него не обрушилась туча дротиков, и он не упал» (Plutarch, Demetrius, 29).
Какова была роль Пирра в битве, источники не сообщают, за исключением того, что, хотя он был еще молод, он разбил противостоявшего ему врага и проявил блестящую доблесть. Храбрость в бою будет неизменной чертой характера Пирра на протяжении всей его жизни. Ипс вполне мог быть первым боевым опытом Пирра, и он, похоже, храбро проявил себя. Во время боевых действий ожидаемое место для молодого аристократа было бы в кавалерии, рядом с его шурином Деметрием. Это объясняло бы то, что он разгромил врага, и он, конечно же, сбежал с Деметрием после битвы. Если бы это было так, Пирр испытал бы как восторг от успешной конной атаки, так и бессилие кавалерии перед строем слонов. Этот последний урок он, по–видимому, принял близко к сердцу. Фронтин описывает его как использующего слонов для того, чтобы привести в беспорядок римскую кавалерию (Frontinus, Stratagems, 2.4.13)
Поражение и смерть Антигона при Ипсе разрушили его империю в Азии, которая была разделена между победителями — Селевком, Кассандром и Лисимахом. «И каждый взял свою долю, добавив таким образом к провинциям, которые у них уже были, области побежденных царей» (Plutarch, Demetrius, 30). Деметрий отплыл в Грецию в сопровождении Пирра. Однако он пришел в ярость, обнаружив, что большинство его прежних союзников отвернулись от него:
«Посольство из Афин встретило его просьбой держаться подальше от города на том основании, что народ проголосовал за то, чтобы не допускать к себе ни одного из царей … его гнев превысил все надлежащие границы … для него было болезненно, что афиняне разочаровали его и обманули его надежды, и что под их кажущейся доброжелательностью таилась ложь и пустота» (Plutarch, Demetrius, 30)
До этого Деметрий неуклонно следовал политике своего отца, оставлявшего греческие города без присмотра. После же, по–видимому, целой серии предательств Деметрий перешел к менее популярному, но более надежному способу «следить за порядком»: он стал размещать гарнизоны в тех городах, которые все еще контролировал. И его сыну Антигону Гонату, и Пирру пришлось перенять опыт Деметрия и усвоить его новую, более жесткую политику. Деметрий оставил Пирра командующим остатками своих союзников в Греции, и отправился воевать с Лисимахом во Фракию и в Азию.
Некоторое время спустя, в 298 или 297 году, Деметрий заключил мир с Птолемеем. По условиям договора он отправил своего сына Александра и сына Деидамии вместе со своим дядей Пирром к Птолемею в качестве заложников. Пирр произвел впечатление на египетский двор своей силой и доблестью как на охоте, так и в военных упражнениях. Годы, проведенные в изгнании, по–видимому, научили его искусно втираться в доверие к своим покровителям. В то время самой влиятельной женой Птолемея была Береника, и Пирр изо всех сил старался завоевать ее расположение. Его усилия были вознаграждены, когда он женился на дочери Береники, падчерице Птолемея Антигоне. Птолемей, без сомнения, видел в изгнанном царе полезный актив в постоянно меняющихся союзах диадохов. Кроме того, будучи потомком Ахиллеса и двоюродным братом Александра Македонского, Пирр не был бы неподходящим женихом.
В 297 году Птолемей решил помочь Пирру вернуться в Эпир и предоставил ему как людей, так и деньги. Птолемей почти наверняка извлек выгоду из ситуации, сложившейся в Европе после смерти Кассандра в том же году. После кончины покровителя Неоптолема Птолемей воспользовался возможностью, как и другие до него, посадить на эпирский трон своего человека и обрести в материковой части Греции полезного союзника. Учитывая историю вражды между семьями Кассандра и Пирра, новый македонский царь Филипп IV и Пирр вряд ли были добрыми соседями. Кроме того, союз Птолемея с Деметрием распался. Сестра Пирра умерла в 299 или 298 году, и между ним и Деметрием больше не было никаких близких семейных связей. Теперь его можно было использовать против его бывшего шурина. Пирр, вероятно, вернулся в Грецию с тем же флотом, который Птолемей послал в Афины, чтобы попытаться прорвать осаду города Деметрием.
Сообщалось, что возвращение Пирра в Эпир было принято с энтузиазмом, так как Неоптолема ненавидели из–за его сурового и произвольного правления. Опасаясь, что Неоптолем может обратиться за поддержкой к своим союзникам в Македонии, Пирр заключил с ним соглашение. Они согласились разделить царскую власть. Однако теперь, когда оба стали взрослыми, нельзя было ожидать, что такое соглашение продлится долго. Оба царя, вероятно, правильно, начали подозревать, что другой замышляет против него заговор.
Ситуация достигла апогея во время религиозной церемонии в Молоссии, где цари обменивались клятвами с народом Эпира. Здесь цари обещали править в соответствии с законами, а народ обещал поддерживать царство в соответствии с теми же законами. Затем Плутарх рассказывает грязную, но достаточно распространенную среди эллинистических царей историю об обольщении, заговоре и убийстве. После клятв и жертвоприношений два царя и их сторонники обменялись подарками. Один из присных Пирра, Миртил, попросил царя передать ему в подарок несколько волов и был глубоко оскорблен его отказом. Гелон, один из сторонников Неоптолема, пригласил Миртила отобедать с ним и соблазнил молодого человека. Затем Гелон попытался убедить Миртила предать Пирра и убить его ядом. Миртил притворился, что согласен, но тайно сообщил Пирру о заговоре. Затем Гелон усугубил свою ошибку, похваставшись своим заговором перед друзьями. Это подслушала жена одного из слуг Пирра. Получив убедительные доказательства заговора Неоптолема, Пирр счел себя вправе действовать. Он пригласил своего собрата–царя на ужин и убил его. Этот поступок, по–видимому, не встретил отвращения, так как «первые люди среди эпиротов были преданы ему и хотели, чтобы он избавился от Неоптолема; также они хотели, чтобы он не довольствовался малой долей царства, а следовал своей природной склонности и стремился к большему» (Plutarch, Pyrrhus, 5).
Пирр, по–видимому, пользовался значительной поддержкой среди эпирской знати, которая одобряла как устранение Неоптолема, так и его амбициозные планы по расширению царства. Теперь он был единственным царем и прочно держался на эпирском троне в течение следующих двадцати четырех лет.
Еще одним диадохом, воспользовавшимся смертью Кассандра, был Деметрий. В 294 году он прервал свои азиатские походы и вернулся в Грецию. Он смог вернуть Афины, несмотря на вмешательство Птолемея, осадив их и заставив подчиниться голодом. В течение следующих шести лет Деметрий и Пирр будут постоянными противниками. Деметрий был одним из выдающихся персонажей эпохи диадохов. Как и у Пирра, карьера Деметрия была полна постоянных перемен. Он был наследником империи Антигона, но она была почти утрачена при Ипсе. Он оправился, чтобы захватить трон Македонии, но потерял его только из–за восстания своих собственных подданных. Он был известен тем, что по возможности предавался роскоши и веселью, которые ему не мешали, когда требовались решительные действия. Он был одним из величайших полководцев своего времени, но его незаслуженно помнят за поражения при Газе и Ипсе. Деметрий получил прозвище «Полиоркет», «захватчик городов», но его снова помнят за провал его самой знаменитой осады на Родосе. Однако он преуспел во взятии ряда городов, в том числе совершил немалый подвиг, дважды захватив Афины.
Возможно, сейчас самое время описать, как источники изображают Пирра. Плутарх дает нам физическое описание Пирра: «В выражении лица Пирра было больше страшноты, чем величия царской власти. Зубов у него было немного, но верхняя челюсть представляла собой одну сплошную кость, на которой обычные промежутки между зубами обозначались небольшими впадинами» (Plutarch, Pyrrhus, 3).
Его описывают как человека скорее устрашающего, чем благородного вида. Сохранившиеся бюсты Пирра подтверждают описание его как некрасивого мужчины. Однако, как уже было сказано, он был крепок и подтянут. Состояние зубов Пирра, возможно, было примером нарушения их срастания. Причиной может быть генетическая природа, и, учитывая склонность царских семей вступать в брак со своими близкими родственниками, такие наследственные недуги вполне ожидаемы. Однако более вероятно, что у него был кальциноз: на зубах может образоваться толстый слой твердого кальция, скрывающий щели и создающий впечатление, что у человека только один зуб.
В эпоху, когда распутство и пьянство были обычным явлением среди знати, Пирр был известен как «ведущий жизнь порядочного и благоразумного человека» (Plutarch, Pyrrhus, 4). Он также любил животных. В одном анекдоте рассказывается о том, как он спас и приручил голодную собаку, которая три дня охраняла мертвое тело своего хозяина. Предполагалось, что после смерти Пирра его ручной орел умер от голода, а любимый пес от горя прыгнул на его погребальный костер.
Сохранившиеся анекдоты не свидетельствуют о какой–либо большой глубине знаний Пирра в науках, за исключением того, что касается военных вопросов. Он, однако, не был совсем необразованным, поскольку, по слухам, он написал мемуары и ряд военных трактатов, которые римляне и греки читали еще столетия спустя. Плутарх утверждает, что Пирр всегда «изучал и размышлял о военных делах, считая их самой царственной областью знаний, остальное он считал простыми достижениями и не ценил их» и «подразумевая, что царю подобает исследовать и понимать только такие вопросы» (Plutarch, Pyrrhus, 8). Это отсутствие интереса к другим искусствам, особенно к дипломатии в отношениях с союзниками, дорого обошлось Пирру во время его правления.
Эта концентрация на военных вопросах и отсутствие других интересов якобы приводят к скуке, когда приходится жить в мире и править своим народом. По слухам, он находил «утомительным до тошноты, если он не причинял вреда другим или не терпел его от чужих рук, и он, как и его предполагаемый предок Ахиллес, не выносил безделья, поскольку оно: «сердце съедало его; не у дел оставаясь, он тосковал, ведь влекли его клич боевой и сраженье» (Plutarch, Pyrrhus, 13; Homer, Iliad, 1.491ff.).
Этот беспокойный дух дорого обошелся и Пирру. Он докажет, что способен одерживать победы, но не сможет закрепить свои завоевания, прежде чем начнет искать новую завоевательную кампанию.
Плутарх также рассказывает о двух мифах, касающихся очевидной способности царя излечивать проблемы с селезенкой:
«Он приносил в жертву белого петуха и, пока больной лежал на спине, осторожно нажимал правой лапкой на селезенку. И не было никого настолько безвестного или бедного, который не получил от него эту целебную помощь, если бы попросил. Царь также забирал петуха после того, как приносил его в жертву, и эта награда была ему очень приятна. Далее говорится, что большой палец его правой ноги обладал божественной силой, поскольку при кремации огонь не тронул и не повредил его, тогда как остальная часть его тела сгорела» (Plutarch, Pyrrhus, 3).
Чудесные способности Пирра к исцелению не уникальны. Вера в то, что умение исцелять «возложением рук» у людей, обладающих божественными навыками, конкретно у царей, императоров и священников, была широко распространена в древнем мире. Короли Англии торжественно «возлагали руки» еще в конце семнадцатого века. Эти мифы следует рассматривать в более широком контексте начала дарования божественных полномочий царственным правителям в эллинистическом мире. Все началось с восточного похода Александра и, скорее всего, с его визита к египетскому оракулу в Сиве. К концу своего правления Александр, по–видимому, потребовал божественных почестей от греческих городов. Поначалу к таким убеждениям и требованиям относились с отвращением и даже с насмешкой. Афинский оратор Гиперид расценил это как высокомерие и нападение на традиционные религиозные институты. Более приземленные македонские пехотинцы высмеивали его веру в то, что он сын Зевса. Во время одного мятежа они сказали ему «с сарказмом, что в следующий поход пусть он захватит с собой своего отца» (Arrian, Anabasis, 7.8; Hypereides, Funeral Speech, 31). Тем не менее, в течение одного поколения афиняне проголосовали за почитание Антигона и его сына Деметрия как богов–спасителей, а вскоре после этого родосцы присвоили тот же божественный статус Птолемею.
Общая картина, которая складывается о Пирре, представляет собой человека с жгучими амбициями, почти полностью поглощенного сражениями и военными делами. Он якобы был добр к близким друзьям, умел очаровать покровителей, но проявлял отчужденность и высокомерие к тем, кто был внизу социальной лестницы. Однако всегда следует проявлять большую осторожность, пытаясь оценить характер отдельных людей на основе анекдотов, рассказанных древними авторами. Это в еще большей степени относится к делу Пирра, поскольку большая часть этого материала взята из одного источника — из биографии Плутарха. Следует соблюдать осторожность, когда такие анекдоты используются для получения исторической информации, поскольку писатели римского периода использовали такие анекдоты, чтобы подчеркнуть предполагаемый характер своего героя. Оценка их точности и надежности для авторов часто была менее важна, чем их содержание.
Эта строгость особенно применима при чтении Плутарха, поскольку он писал биографии, а не историю. Для Плутарха случайное замечание или шутка могут рассказать о характере его героя больше, чем любой из его подвигов. Отбор свидетельств Плутархом еще больше искажается его методом спаривания жизнеописаний, который повлиял на его выбор материала. Его выбор включать или не включать действия зависел от того, соответствуют ли они его предвзятым взглядам на характеры его подопечных. Темы его биографий часто определялись в начале работы и подчеркивались при сравнении Жизней. К сожалению, сравнение между Пирром и Марием утеряно, но можно увидеть, что некоторые замечания в «Марии» отражают комментарии в «Пирре»: «Поскольку он (Марий) был от природы мужественным и любил войну и получил подготовку к военной, а не к гражданской жизни, его характер был жестоким, когда он пришел к власти». Возможно, даже более показательны для подведения итогов обеих Жизней «невнимательные и легкомысленные люди, которые позволяют всему, что с ними происходит, ускользать от них с течением времени. Ничего не удерживая и не сохраняя, они теряют удовольствие от своего нынешнего процветания, воображая, что впереди будет что–то лучшее. И все же они отвергают свой нынешний успех, как будто он их не касается, и ничего не делают, кроме как мечтают о будущих неопределенностях».
Следует иметь в виду возможность того, что Плутарх преувеличил эти черты Пирра, чтобы сопоставить их с чертами Мария, или наоборот.
Прочно утвердившись на троне, Пирр начал обдумывать множество амбициозных планов, в частности расширение своего царства за счет соседей. Неизвестно, каковы были конкретные полномочия эпирского царя, кроме того, что он, безусловно, был главнокомандующим вооруженными силами, но это была его самая важная роль. Свидетельства обмена клятвами с народом и свержения Алкета из–за его сурового правления подразумевают, что у царя были как гражданские, так и военные функции. Хотя эллинистические цари действительно выполняли важные законотворческие и судебные функции, они были прежде всего военачальниками. Завоевательные спецоперации играла важную роль в легитимизации их лидерства.
Военный успех, особенно после смерти Александра Македонского, имел решающее значение для личного престижа и права на власть. Но вооруженное завоевание было не просто средством установления престижа; это был также метод накопления большего количества территорий. Контроль и эксплуатация сельскохозяйственных земель по–прежнему оставались основным источником богатства во всем эллинистическом мире. Успешная кампания может привести к огромному грабежу. Например, Птолемей III в Третьей сирийской войне 246/5 года получил 40 000 талантов добычи, что можно сравнить с годовым доходом Птолемея II в 14 800 талантов. Огромные богатства, награбленные Александром, все еще были свежи в памяти диадохов. Записано, что завоевание Александром Азии принесло 120 000 талантов только от взятия Персеполя (Porphyry of Tyre 260 F42, F43; Diodorus, 17.71.1; Curtius, 5.6.11). Хотя такие цифры впечатляют, это был одноразовый, ненадежный источник средств. Завоевание новых областей было единственным надежным методом увеличения доходной базы правителя. Без денег армию невозможно ни собрать, ни содержать. По словам Цезаря, «были две вещи, которые обеспечивали, защищали и увеличивали власть — солдаты и деньги — и они зависели друг от друга … и если одной из них не хватало, другая пропадала» (Cassius Dio, 42.49). Короче говоря, чем больше царство, тем больше доходная база, тем больше армия.
Часто утверждалось, что главной причиной войн после 315 года было желание Антигона претендовать на верховную власть и объединить империю Александра Македонского под своим собственным руководством. Эти притязания сравниваются с предположительно более скромными и региональными амбициями других диадохов, в частности Птолемея и Кассандра. Такие аргументы, по–видимому, игнорируют действия обоих. В разное время они вторгались в Киликию и Ликию и вели военные действия в Греции, пытаясь завоевать города, контролируемые как их врагами, так и бывшими союзниками. Борьба за раздел царств Антигона и Кассандра после их смерти не демонстрирует какой–либо тенденции к чисто региональным интересам со стороны какой–либо из оставшихся в живых династов династий. Сама природа македонского лидерства и эллинистического царствования требовала, чтобы все основные участники стремились к доминирующему положению или рисковали быть уничтоженными.
Теперь Пирру предстояло стать активным участником этой борьбы. Плутарх описывает предположительно грандиозные масштабы своих экспансионистских целей, утверждая, что после аннексии всей Италии он хотел завоевать Сицилию, Карфаген, Ливию, Македонию и всю Грецию. По крайней мере, грандиозные планы Пирра имели предел. Поэт Алкей Мессенский утверждает, что после завоевания суши и моря Филипп V планировал совершить поход на сам Олимп (Plutarch, Pyrrhus, 14; Anthologia Palatina, 9.518). Более реалистичная оценка вполне могла бы заключаться в том, что все диадохи стремились доминировать над всем македонским и греческим миром, а также над всеми, кому они могли навязать себя. Утверждать обратное, по–видимому, означало бы ошибочно принимать необходимость за политику.
Как и другие диадохи, Пирр попытается расширить свое царство с помощью военной силы. Инструментом, который он собирался использовать, была эпирская армия. Фукидид описывает эпирскую армию пятого века как типичный племенной набор; дезорганизованная, храбрая, когда все шло своим чередом, но легко обескураженная. «Хаоны, преисполненные уверенности в себе и имеющие высочайшую репутацию храбрецов … бросились вперед вместе с остальными варварами», но «паника охватила хаонов … было видно, что они отступили» (Thucydides, 2.81). Таков был греческий стереотип о воине–варваре. В какой–то момент в течение следующего столетия эпирская армия, несомненно, под влиянием своего македонского соседа, претерпела радикальные изменения.
Четвертый век был периодом великих военных преобразований и перевооружения греков. Фиванские командиры Пелопид и Эпаминонд произвели революцию в тактике, увеличив глубину фаланги тяжелой пехоты (гоплитов) до пятидесяти человек и используя косой подход, атакуя на одном фланге и не атакуя на другом. Используя эту тактику, они сокрушили мощь спартанцев своей ошеломляющей победой при Левктрах (371) и сыграли вничью во второй битве при Мантинее (362). Они также разработали боевое применение кавалерии, которая ранее использовалась в основном для прикрытия продвижения пехоты и для защиты ее флангов. В битве при Киноскефалах (364 г.) Пелопид использовал свою кавалерию в качестве ударной силы против флангов вражеской фаланги гоплитов. При Мантинее Эпаминонд приказал своим конным войскам атаковать фланги и тыл вражеских гоплитов.
Афинский полководец Ификрат также экспериментировал с пехотным снаряжением, вооружив свои легкие войска четырехметровым копьем, более длинным, чем традиционное трехметровое копье гоплита, чтобы увеличить их меньшие щиты и позволить им эффективно сражаться в пешем строю. Эта комбинация более длинного копья и меньшего щита, скорее всего, послужила прототипом для появления македонской пехоты, вооруженной пиками. Филипп все это время был заложником в Фивах и наверняка знал о событиях в Фивах. Он также был другом семьи Ификрата.
В какой–то момент правления Филипп предпринял тщательную реорганизацию и перевооружение македонской армии. Традиционно македонская пехота считалась теперь почти бесполезной, и цари часто выходили на поле боя во главе только кавалерийских сил. Филипп смог превратить их в дисциплинированную силу, вооруженную щитом меньшего размера, чем у традиционного греческого гоплита, и более длинной, 5,5‑метровой пикой (сариссой), которой орудовали обеими руками. Утверждалось, что эти изменения произошли во времена правления Александра, а не при Филиппе. Однако свидетельства двух источников показывают, что почти наверняка их ввел Филипп. Феофраст сообщает нам длину пики во времена Филиппа, а Полиэн, описывая подготовку его пехоты, утверждает, что «Филипп приучил македонян к постоянным упражнениям, как в мирное время, так и на службе: так что он часто заставлял их идти триста стадий, неся с собой свои шлемы, щиты, поножи и сариссу» (Polyaenus, 4.2.10; Theophrastus, Historia Plantarum, 3.12). Казалось бы, непостижимо, что Филипп тренировал свою пехоту оружием, которым они не пользовались.
Точное время проведения реформ Филиппа установить сложнее. Традиционная точка зрения состоит в том, что он сделал это почти сразу же, как только вступил на престол в 359 году. Ключевой отрывок находится у Диодора, который описывает, что одним из первых действий правления Филиппа было улучшение организации его войск, и, «снабдив людей соответствующим боевым оружием, он проводил постоянные маневры с вооружением и состязательные соревнования. Действительно, он разработал компактный порядок и снаряжение фаланги» (Diodorus, 16.3).
К сожалению, Диодор не упоминает о появлении пики. Слово, которое он использует для описания пехоты, puknotes, использовалось более ранними авторами для описания более традиционных гоплитов и более поздними авторами при упоминании пикинеров. Нигде в царствование Филиппа источники не описывают македонскую пехоту с использованием сариссы. В битве с фокейцами в 353 году македонская фаланга описывается как сражающаяся издалека дротиками. Археологические исследования обнаружили следы наконечников пик, относящихся к битвы при Херонее в 338 году и ни одного к осаде Олинфа в 349 году. Это привело к предположению, что первоначальная реформа Филиппа просто превратила македонскую пехоту в традиционных вооруженных копьями гоплитов, а более позднее перевооружение произошло между 349 и 338 годами.
Известно, что при необходимости, обычно при штурме городов или сражениях на труднопроходимой местности, македонская пехота сражалась дротиками, а не своими более громоздкими пиками. В битве с фокейцами в 353 году македоняне атаковали крутые скалистые холмы именно в такой ситуации. Вопрос об Олинфе более проблематичен. Хотя большая часть сражений происходила у городских стен, Диодор упоминает о двух сражениях, которые происходили за пределами города (Diodorus, 16.53). Возможно, ни один македонский пехотинец не участвовал в боевых действиях, поскольку Филипп известен тем, что по возможности предпочитал использовать наемников, чтобы сохранить своих более ценных македонцев. В целом может показаться, что более распространенная точка зрения является самой простой и по своей сути более вероятной. Проведение одного периода перевооружения в начале правления Филиппа и еще одного через десять или более лет кажется излишне сложным делом. Отсутствие какого–либо подробного описания использования пики в бою во время кампаний Филиппа, вероятно, является результатом скудости каких–либо подробных описаний сражений Филиппа в наших источниках.
Появление более длинного оружия изменило характер боя пехоты. Традиционный бой гоплитов предполагал схватку на очень близком расстоянии, буквально щит к щиту. Гоплиты противника не только наносили удары копьями, но и толкали щитами. Если одна сторона не сломается, схватка может перерасти в укусы, удары ногами и кулаками. Борьба с пикой была совсем другой. Длина сариссы позволяла ей выступать за пределы первой шеренги на пять метров. Приближаться к бою грудь в грудь теперь было невозможно. Если бы обе стороны были так вооружены, они бы стояли порознь и фехтовали своими пиками.
Длина нового оружия давала фаланге пикинеров значительное тактическое преимущество перед пехотой, которая не была так вооружена, поскольку она не могла приблизиться на расстояние, на котором ее оружие могло действовать. Это привело к тому, что для преодоления стены копий стали использоваться всевозможные методы. Один из них состоял в том, чтобы рубить пики мечами. Другой, более экстремальный метод состоял в том, чтобы схватить наконечники копий руками и попытаться сделать их бесполезными. Один командир приказал своим войскам первой линии «не использовать свое оружие, но обеими руками хватать вражеские копья и крепко держать их … благодаря этому маневру Клеонима длинная и грозная сарисса пришла в негодность и стала скорее помехой, чем опасным оружием» (Polyaenus, 2.29.2).
Эта тактика была, возможно, успешной только потому, что она применялась в проломе в стене, и македонская фаланга, возможно, не могла выстроиться. Плутарх описывает более обычную ситуацию на поле боя:
«Ибо римляне пытались обрубить длинные копья врагов мечами, или оттеснить их щитами, или схватить и отбросить их руками, в то время как македоняне, крепко держа их обеими руками, продвигались вперед и пронзали нападавших на них сквозь доспехи, поскольку ни щит, ни нагрудник не могли противостоять мощи македонского длинного копья» (Plutarch, Aemilius Paulus, 20).
Филипп также реорганизовал и перевооружил македонскую кавалерию. Традиционно греческая кавалерия была вооружена шлемом, нагрудником и дротиками. Их основным методом ведения боя было сражаться издалека, пуская дротики. Это соответствовало их основным ролям рейдеров, разведчиков и прикрытия для пехотной фаланги. Их растущее использование в качестве ударной силы в середине–конце IV века сделало эту форму вооружения менее подходящей. Филипп перевооружил свою кавалерию более длинным, четырехметровым копьем и обучил их сражаться в клиновидном строю. Эти реформы, возможно, были проведены по образцу фракийской кавалерии, с которой Филипп сражался и был ранен в 339 году. Какими бы ни были причины изменений, недавно оснащенная кавалерия была гораздо более губительной в атаке, что значительно повысило ее роль как ударных войск.
В какой–то момент эпирская армия была реформирована на македонский манер. Пехота Пирра в Италии описывается как обученная, сражающаяся в сомкнутом строю и вооруженная пиками, а кавалерия — копьями. Точная дата реорганизации неизвестна. Есть два вероятных инициатора этих реформ. Первый — Александр, после его возвращения в Эпир в 343 году и до его отъезда в Италию в 334 году. Второй — Пирр после его возвращения из Египта в 297 году. Оба во время своего изгнания подверглись воздействию македонской военной системы. Однако Александр, по–видимому, является более вероятным кандидатом, поскольку у него было больше времени и возможностей для проведения необходимых изменений. Победы эпиротов в Италии при Александре и готовность эпиротов сражаться, а иногда и побеждать македонские армии Антипатра, Полиперхона и Кассандра свидетельствуют о более высоком уровне военного мастерства, чем описанного у Фукидида.
Численность эпирской армии в начале правления Пирра установить сложнее. Первые цифры, приведенные в источниках, подробно описывают вторжение Пирра в Италию в 280 году. Армия состояла из 20 000 тяжелой пехоты, 3000 кавалеристов и 2500 легкой пехоты, а также авангарда из 3000 человек. Эти цифры, однако, включают наемников, 5000 македонских пехотинцев и войска из Фессалии и Амбракии, которые в начале правления Пирра не были частью Эпира. Если вычесть македонцев и в разумной степени других, то цифра от 10 000 до 15 000 для эпирского компонента казалась бы разумной.
Однако это не все силы Эпира, поскольку Пирр оставил бы достаточно войск для защиты Эпира и его греческих владений. Единственным критерием, позволяющим приблизительно оценить численность таких сил, является вторжение Александра в Персидскую империю, где он взял с собой чуть больше половины имеющейся македонской армии. Если Пирр оставил дома такое же количество солдат, то общая численность войск, имевшихся в его распоряжении в начале его правления, скорее всего, составляла от 20 000 до 25 000 человек. Даже меньшая численность сделала бы армию Эпира равной любому из отдельных греческих государств, но не представляла бы угрозы для объединенной Македонии. В отличие от этих цифр, Гаруфлиас считает, что армия Пирра насчитывала всего 15 000 человек, но цифра представляется слишком умеренной. Каким бы ни был точный размер его армии, Пирр смог уверенно начать свою экспансионистскую кампанию, по современным стандартам, с большой, современной, дисциплинированной и эффективной армией.

Глава III. Македония

Мы видим, что у царей нет причин обвинять народные массы в том, что из своих интересов они переходят на другую сторону; ибо, поступая так, те лишь подражают самим царям, которые являются их учителями в вероломстве и предательстве, и считают наиболее выгодным выбирать того, кто меньше всего соблюдает справедливость.
— Plutarch, Pyrrhus, 12
Следующая возможность для экспансии Пирра появилась в братском конфликте за македонский трон, последовавшем за смертью Кассандра в 297 году. Кассандру наследовал его сын Филипп IV, но в следующем году он тоже умер естественной смертью. Тогда царство должен был унаследовать следующий по старшинству брат, Антипатр. Однако его младший брат Александр был любимцем их матери Фессалоники, еще одной дочери Филиппа II. Она потворствовала тому, чтобы царство было разделено между двумя братьями. Антипатр получил восточную часть, а Александр — западную; границей должна была стать река Аксий.
Антипатр вполне оправданно был недоволен таким положением дел. В 294 году он убил свою мать, захватил всю страну и отправил своего брата в изгнание. Этот поступок возмутил всех, так как древние греки считали матереубийство одним из самых страшных преступлений. Александр, в свою очередь, отправил послания и Деметрию, и Пирру с просьбой о помощи. Деметрий не смог ответить немедленно, так как он вел кампанию против Спарты в Пелопоннесе. Пирр, увидев возможность воспользоваться конфликтом братьев, смог прибыть в Македонию первым. В обмен на свой союз он потребовал, чтобы ему достались города Стимфея и Паравея в Македонии, а также греческие области Амбракия, Акарнания и Амфилохия. Александр в отчаянии уступил этим требованиям, и Пирр закрепил свои недавно приобретенные территории гарнизонами. Город Амбракия позже стал столицей Эпира, поскольку это был первый по–настоящему греческий город, вошедший в состав царства. В течение своего правления Пирр тратил много времени и денег на расширение и благоустройство города. Затем Пирр отвоевал у Антипатра остальную часть Македонии и передал ее Александру.
Антипатр попытался противостоять Александру, обратившись за помощью к своему тестю Лисимаху. Лисимах был бывшим телохранителем Александра Македонского. После смерти царя он был назначен губернатором Фракии и начал свое правление с заметной победы над фракийцами. Во время войн диадохов он был последовательным противником Антигона и верным союзником Кассандра. После победы при Ипсе он захватил большую часть царства Антигона и теперь был одним из самых могущественных царей. Он испытывал глубокую личную ненависть к Деметрию, который публично оскорбил его как мужчину, назвав его казначеем, которыми традиционно были евнухи. Деметрий еще больше оскорбил его, высмеяв добродетель первой жены Лисимаха, Пенелопы, словами, что ее дети на самом деле были неизвестно от кого. Лисимах очень хотел оказать помощь Антипатру, но не смог прибыть лично. Он был полностью занят кампанией в Малой Азии, аннексируя оставшиеся владения своего заклятого врага Деметрия. Вместо этого Лисимах предпринял хитрость, послав Пирру поддельное письмо. В нем говорилось, что его покровитель, Птолемей, убеждал его отказаться от своей экспедиции в обмен на выплату 300 талантов от Антипатра. Как только Пирр вскрыл письмо, он понял, что оно подделано, поскольку в письме не было обычного приветствия: «отец сыну здоровья и счастья», а стояло «царь Птолемей царю Пирру здоровья и счастья» (Plutarch, Pyrrhus, 6.
Пирр осудил Лисимаха за обман, но, не желая противостоять превосходящей мощи Лисимаха, заключил желанный мир. Лисимах, по–видимому, посоветовал своему зятю примириться с братом, а не позволить врагу своего отца Пирру править Македонией. Лисимах, без сомнения, также опасался, что разделенная Македония даст Деметрию возможность вмешаться в Македонию. Будущие события покажут, что он был прав в своих страхах. По настоянию Лисимаха Пирр и два царя встретились, чтобы скрепить договор жертвенными клятвами. Церемония, однако, дала Пирру шанс избежать принятия обета. Одно из трех жертвенных животных, баран, преждевременно упало замертво, вызвав много смеха. Жрец Пирра удобно объявил, что это дурное предзнаменование и что боги предсказали смерть одного из трех царей. Таким образом, Пирр смог избежать принесения присяги и быть связанным договором. Завоевав большую территорию, он отступил обратно в Эпир.
Тем временем Деметрий, не сумев захватить Спарту, наконец откликнулся на мольбы Александра. Он повел свои войска в Македонию и встретился с принцем в городе Дии, на границе между Фессалией и Македонией. Александр, когда конфликт, по–видимому, был улажен, теперь больше боялся своего потенциального союзника, чем брата. Он принял его с уважением, но сказал, что больше не нуждается в его помощи. Как это обычно бывает в таких ситуациях, возникли подозрения, что оба, по–видимому, замышляли убийство другого. Деметрий, когда он шел ужинать с Александром, был проинформирован о том, что против его жизни составлен заговор и он будет убит во время банкета. Более опытный и хитрый Деметрий нисколько не смутился и быстро составил свой собственный план. Не торопясь, он отдал приказ своим командирам держать войска при оружии. Затем он вошел в столовую со своей охраной и придворными офицерами, которых было гораздо больше, чем у Александра. Сторонники Александра, запуганные численностью его свиты, не осмелились напасть на Деметрия, который извинился и рано ушел. На следующий день Деметрий собрался уходить, заявив, что его вызвали какие–то новые неотложные дела, и попросил Александра извинить его.
Александр, испытавший облегчение от того, что Деметрий наконец отступил, опрометчиво счел, что у него нет враждебных намерений, и сопровождал его в Фессалию. Возможно, с уходом Пирра он не чувствовал себя в безопасности от брата. Однако оба они все еще вели себя обычно для эллинистических царей, замышляя убийство друг друга. Деметрий нанес удар первым. После пира его телохранители разрубили Александра на куски вместе с теми телохранителями, которые пытались ему помочь. Сообщается, что один из них сказал, умирая: «Деметрий опередил нас всего на один день» (Plutarch, Demetrius, 36).
В традиционной манере Деметрий созвал собрание македонской армии, чтобы защититься от любых обвинений в убийстве и заявить о своих правах на македонский трон. Юстин записывает обвинения, которые Деметрий выдвинул перед собранием: что Александр пытался убить его, а он действовал только в целях самообороны; что он, Деметрий, был более законным царем Македонии, поскольку его отец состоял в свите царя Филиппа и Александра Македонского, а затем законным регентом детей Александра; что Антипатр, Кассандр и его сыновья всегда были несправедливы как правители царства; что Кассандр был истребителем царской семьи, не щадил ни женщин, ни детей и не успокаивался, пока не уничтожил весь царский дом; что, поскольку он не мог отомстить за эти преступления самому Кассандру, он отомстил его отпрыску; и что Филипп и Александр, если мертвые хоть что–то знают о человеческих делах, пожелали бы, чтобы на трон Македонии воссели мстители за эти убийства. Речь Деметрия, по–видимому, покорила македонян, и собрание провозгласило его царем (Justin, 16.1).
Ни один из других царей не был в состоянии противостоять Деметрию. Лисимах все еще пребывал в Малой Азии. Антипатр бежал к своему тестю Лисимаху. Большая часть прежних трудов Пирра пошла прахом, и к концу 294 года опасный Деметрий прочно утвердился на македонском троне. Надежно завоевав Македонию, Деметрий теперь управлял мощной империей, включавшей весь греческий полуостров, за исключением Эпира, Спарты и Мессении.
Хотя возможно, что Юстин точно передает высказанное Деметрием собранию, оно, вероятно, отражает чувства самого Юстина. Существует враждебная Кассандру традиция, встречающаяся в работах более поздних авторов, Павсания, Плутарха и Юстина. Они считали (почти наверняка несправедливо), что он был убийцей Александра Македонского. Все они писали в начале Римской империи, когда официальный взгляд на Александра изменился. Начиная с Августа и продолжая Домицианом, Траяном и Адрианом, императоры подчеркивали свой статус избранников Юпитера. Александр теперь рассматривался как популярный прототип божественного завоевателя и просвещенного автократа с широким имперским видением. При таком официальном взгляде на Александра неудивительно, что человек, обвиняемый в его убийстве, будет рассматриваться как жертва божественной мести.
Период написания этих трех произведений хорошо согласуется с этим утверждением: работа Юстина является эпитомой Трога, который писал во время правления Августа; Плутарх писал на рубеже первого века нашей эры, а Павсаний немного позже, когда взгляд на историю в поддержку Александра уже пустил глубокие корни. Говорят, что умирающего Кассандра заживо ели черви, и эту участь разделили другие, которых считали заслуживающими божественной мести. Иосиф Флавий описывает Ирода Великого на смертном одре как страдальца, чьи гениталии кишели червями в результате того, что «Бог причинил ему справедливое наказание за его беззакония» (Josephus, 17.168-9). Другими, кого постигла та же участь, были Ирод Антипатр и Сулла. Природа смерти Кассандра и убийства его сыновей рассматривались писателями времен империи как божественное правосудие за уничтожение семьи Александра.
Пирр и Деметрий теперь разделяли общую границу, но их амбиции и жажда власти, естественные болезни эллинистических династий, сделали их опасными и подозрительными соседями. Их семейных уз больше не существовало, так как Деидамия умерла несколько лет назад. Гарнизоны в македонских городах, отнятых Пирром у Александра, также создавали между ними напряженность. Теперь Пирр предпринял шаги, чтобы обезопасить свое царство от Деметрия. Он укрепил укрепления в своей новой столице Амбракии.
Примерно в это же время, скорее всего в 295 году, умерла первая жена Пирра, Антигона, возможно, при родах. Это событие и его последующие браки не могут быть точно датированы, а скорее выводятся из намеков в источниках. Сына Антигоны назвали Птолемеем в честь египетского царя. Второму сыну Пирра, Александру, в 280 году было пятнадцать лет, и, следовательно, он родился в 295/4 году. При жизни Антигоны Пирр не брал других жен, так что 295 год — самая поздняя возможная дата ее смерти. Это предположение подтверждается тем, что Птолемей был достаточно взрослым, чтобы командовать экспедицией в 277 году. После смерти Антигоны Пирр заключил ряд браков, все по политическим мотивам и с целью укрепления своего царства. Это была обычная практика для эллинистических царей. Ланасса, его вторая жена, была дочерью Агафокла Сиракузского и принесла ему в приданое остров Коркиру. Следующий брачный союз был заключен с Биркенной, дочерью Бардилиса, одного из иллирийских царей, — с целью обезопасить свою северную границу. Последний брак был заключен с дочерью царя пеонов и был направлен на создание угрозы северной границе Деметрия. Источники сообщают, что у Пирра было три сына: Птолемей, Александр, сын Ланассы, и Гелен, сын Биркенны. Многочисленные сыновья от разных матерей часто приводили к серьезным династическим конфликтам, особенно по мере того, как царь старел. Такие столкновения привели к падению Лисимаха, к беспокойствам Птолемея Египетского, к убийству Селевка и гражданской войне после его смерти. Предполагается, что Пирр предвидел эти проблемы. Когда один из его сыновей спросил, кому из них должно унаследовать трон, он ответил: «Тому, у кого самый острый меч» (Plutarch, Pyrrhus, 9). Это было знаменитое проклятие Эдипа, что троны должны завоевываться мечом, а не по порядку рождения. Хотя после смерти Пирра соперничество между выжившими братьями не повлияло на эпирский дом, оно стало постоянным бедствием для других царств диадохов.
Теперь, когда Деметрий стал царем Македонии, греческие города, как обычно, забыли, что они находятся под командованием иностранного правителя. Первыми в 293 году восстали беотийцы, которые получили поддержку как этолийцев, так и спартанцев. Деметрий быстро подавил этот вызов и принял капитуляцию беотийцев. В следующем году Деметрий воспользовался пленением Лисимаха во время кампании против фракийского племени гетов и напал на его владения. Воодушевленные его отсутствием, беотийцы снова взбунтовались. Деметрий был вынужден прервать свой поход и вернуться в Грецию, где он осадил беотийский город Фивы. Пирр, когда его царство теперь было в безопасности, воспользовался трудностями Деметрия и вторгся в Фессалию вместе со своими этолийскими союзниками. Записано, что этолийцы в этот период собирали армии численностью 7-12 000 человек (Pausanias, 10.20; Diodorus, 18.38). Вместе с эпиротами Пирра армия вторжения, вероятно, насчитывала около 30 000 человек. Деметрий ответил незамедлительно. Оставив ведение осады своему сыну Антигону, известному как Гонат, он выступил против эпиротов. Численность армии Деметрия не зафиксирована, но с привлечением сил Македонии и большей части Греции она была намного больше, чем у противника. Пирр, явно не чувствуя себя уверенно, чтобы противостоять всей мощи Деметрия, поспешно отступил. Деметрий разместил в Фессалии гарнизон из 10 000 пехотинцев и 1000 кавалеристов под командованием, по общему мнению, своего лучшего полководца Пантавха, а затем вернулся к осаде. Деметрий захватил Фивы в следующем году.
Вернувшись в Эпир, Пирр потерпел еще одну неудачу. Его жена Ланасса, дочь Агафокла, бросила его. Она утверждала, что она, дочь греческого царя, больше не может жить в одном доме с варварскими женщинами. Она бежала в Коркиру и предложила себя Деметрию. Всегда готовый воспользоваться возможностью завоевания, как политического, так и сексуального, Деметрий отплыл со своим флотом к Коркире и завладел как островом, так и Ланассой. По пути домой он также захватил остров Левкаду. Пирр, не имея флота, был бессилен остановить его. Деметрий был таким же беспокойным и честолюбивым, как и Пирр. Теперь он планировал вторгнуться в Эпир, вероятно, надеясь навсегда устранить эту угрозу своей западной границе. В 289 году Деметрий атаковал союзников Пирра, этолийцев, надеясь нейтрализовать их до того, как он вторгнется в Эпир. Деметрий вторгся в северную Этолию из Фессалии, опустошая по пути сельскую местность. Превосходящие силы этолийцев приняли свою обычную стратегию, отказавшись от сражения и отступив обратно в холмы. Деметрий оставил Пантавха с войском, чтобы занять Этолию, и продолжил движение через горные перевалы с целью вторгнуться в эпирскую Амбракию. Пирр, узнав о нападении Деметрия, быстро собрал все силы, какие мог, и быстро двинулся на помощь своим союзникам. Поскольку решающее значение имела скорость, Пирр, вероятно, выбрал прибрежный маршрут. Две армии, теперь идущие разными дорогами, прошли мимо друг друга, что было не редкостью, учитывая ограниченные возможности разведки и коммуникации доиндустриальных армий. Деметрий вторгся в Эпир и разграбил сельскую местность.
Тем временем Пирр столкнулся с полководцем Деметрия Пантавхом и вынудил его вступить в сражение. Пирр при предположении, что с ним была большая часть эпирской армии, возможно, 20 000 человек, вероятно, значительно превосходил численностью отдельные силы противника. Силы Пантавха, скорее всего, были такими же по численности, как и те, которыми он командовал в Фессалии, — около 11 000 человек. Борьба была нелегкая, и во время битвы два командира искали друг друга. Пантавх вызвал Пирра на единоборство. Пирр, предположительно желая подражать своему предку Ахиллесу в славе, согласился. Бросив друг в друга копья, они перешли к драке на мечах. Пирр был ранен, но в ответ дважды ранил своего противника — в бедро и шею. Телохранители Пантавха унесли его прочь. Эпироты, воодушевленные подвигами своего царя и вдохновленные его доблестью, поглотили фалангу македонян и изрубили ее на куски. Они убили многих во время преследования и взяли 5000 пленных. Анекдот об индивидуальном поединке — это декорация, которая была бы уместна на страницах Гомера: два героя бросают друг в друга копья и сходятся в рукопашной схватке. Хотя нет веских оснований сомневаться в том, что инцидент произошел, учитывая, что подобные столкновения были достаточно частым явлением в битвах диадохов, к деталям следует относиться с некоторым скептицизмом. Узнав о результате битвы, Деметрий прекратил разграбление Эпира и отступил обратно в Македонию.
Это была первая победа Пирра в битве, и он заслужил большое восхищение как своим полководческим искусством, так и своей доблестью. Эпироты, окрыленные победой, дали ему прозвище «Орел». Это прозвище останется с ним на всю оставшуюся жизнь. Победа Пирра спасла и его царство, и земли его союзников. Его разгром македонской армии и проявленное им мужество в бою дали ему самое важное достояние для эллинистического царя — репутацию храброго и успешного полководца. Плутарх утверждает, что македоняне не питали злобы к Пирру, но очень уважали его и нелестно сравнивали его со своим собственным царем Деметрием. Он утверждает, что это было началом конца правления Деметрия над македонянами, «поскольку из всех царей только в Пирре они видели живой образ доблести Александра; в то время как другие цари, особенно Деметрий, подражали ему лишь театрально, копируя его осанку и величественный вид» (Plutarch, Demetrius, 41). Такое утверждение было в значительной степени риторикой со стороны Плутарха, всегда сознательно проводившего параллель между Деметрием и распутным Марком Антонием. На самом деле Деметрий, по крайней мере, в храбрости, лучше Пирра. По собственному свидетельству Плутарха, во время своих многочисленных осад он руководил войсками на передовой и дважды был ранен. В битве при Саламине он храбро сражался, в то время как трое его телохранителей были убиты рядом с ним (Plutarch, Demetrius, 33, 40; Diodorus, 20.52).
Несмотря на победу, потеря жены и Коркиры и разграбление Эпира, наверняка расстроили Пирра. Узнав, что Деметрий опасно болен, Пирр в отместку вторгся в Македонию в 289 году. Его первоначальным намерением было просто разграбить сельскую местность, но поскольку Деметрий не мог возглавить оборону, он не встретил сопротивления. Пирр проник до старой столицы Эг, прежде чем Деметрий смог подняться с постели. И снова Пирр не смог противостоять мощи македонской армии во главе с царем. Пирр бежал, потеряв часть войска из–за атак преследующего его врага. Дважды в течение четырех лет Пирр пытался напасть на владения Деметрия, в то время как Деметрий поначалу не мог противостоять ему, но оба раза был легко отбит, столкнувшись со всей македонской армией. Деметрий, однако, теперь планировал вторжение в Азию, чтобы вернуть владения своего отца, и не желал возобновления конфликта на своей западной границе. Два царя пришли к соглашению и заключили мир. Подробности заключения мира не зафиксированы, но, скорее всего, это было признание статус–кво Деметрий признал бы владения Пирра в Македонии, а Пирр смирился бы с потерей Коркиры и Левкады.
Деметрий готовился к своему вторжению в Азию, по слухам, собрав 110 000 человек и 500 военных кораблей (Plutarch, Demetrius, 43, Pyrrhus, 10). Даже если цифры преувеличены, это была огромная сила. Возможно, цифры отражают общую численность всех войск Деметрия, включая гарнизоны его греческих подданных. Столкнувшись с такой подавляющей мощью, другие цари, Птолемей, Лисимах и Селевк, объединились против него как когда–то против его отца. Однако на этот раз они нападут на своего соперника–царя в самой Македонии.
Три царя также отправили письма и посольства к Пирру. Они указали, что для него самое время противостоять Деметрию, когда они атакуют его втроем. Сохранение нейтралитета в такой ситуации не принесет Пирру никакой выгоды. Если Деметрий победит, он сокрушит Пирра в любое время в будущем. Если же три царя победят, а Пирра не будет в альянсе, он не получит ни одного из победных трофеев. Личная неприязнь Пирра к Деметрию и его благодарность к Птолемею, вероятно, сыграли в его решении свою роль. Однако более важным был шанс легко завоевать часть или всю Македонию, в то время как Деметрий подвергался атакам со всех фронтов. Пирр решил вступить в союз с другими царями. В результате этих переговоров Лисимах предал смерти последнего оставшегося в живых сына Кассандра, Антипатра. Конкурирующий претендент на трон мог причинить затруднения, потому что, как показали события, Лисимах планировал захватить Македонию для себя. Его смерть приветствовалась бы и Пирром во многом по тем же причинам.
В 288 году цари напали. Птолемей выступил против греческих союзников Деметрия с большим флотом. Лисимах напал на верхнюю Македонию из Фракии. Пирр ждал в Эпире, пока Деметрий не отправился на север противостоять Лисимаху. Как только македонская армия оказалась в плену у Лисимаха, он нарушил свое соглашение с Деметрием и вторгся с юга. Это явно стало шоком для Деметрия, поскольку Пирр продвигался через западную и южную Македонию без какого–либо сопротивления. Согласно Плутарху, Пирру приснился сон, в котором больной Александр Македонский звал его и обещал оказать ему помощь. Предположительно, воодушевленный своим сном, Пирр захватил город Берою, родовое гнездо Антигонидов (Plutarch, Pyrrhus, 11). Затем он продолжил захватывать остальную часть страны. Тем временем северная кампания Деметрия началась неплохо. Он разбил армию Лисимаха в битве близ важного города Амфиполя. Однако его армия вскоре узнала, что Пирр захватил их родину, не встретив сопротивления. Македонские солдаты повернулись против Деметрия. Его грандиозные планы и автократическое, деспотичное правление стали непопулярны в Македонии. Его солдаты затеяли смуту, и он опасался, что многие перейдут на сторону его соперника Лисимаха.
Узнав, что Пирр предал его и захватил дом его предков, Деметрий решил повести свою армию против Пирра. Он считал, что его мятежные войска охотнее будут сражаться против иностранного захватчика, чем против Лисимаха, ветерана кампаний Александра. Желание наказать предателя, должно быть, тоже было мотивом. Деметрий недооценил свою непопулярность. Его войска настолько от него устали, что были готовы дезертировать к кому угодно. Предположительно, македонцы всегда восхищались доблестью Пирра и милосердием, которое он ранее проявлял к македонским пленникам. Пирр послал во вражеский лагерь агентов, чтобы подстрекать к беспорядкам и распространять благоприятную для него пропаганду. Небольшие группы начали дезертировать, а затем восстала вся армия. Наконец, представшие перед ним делегаты сказали ему, что им надоело бороться за сохранение его роскоши. Они посоветовали ему бежать, пока он может. Деметрий мудро последовал их совету и бежал в прибрежный город Кассандрию. Тем временем Пирр проник в македонский лагерь и прекратил грабежи и беспорядки. Македонцы перешли на сторону Пирра en masse и провозгласили его своим царем.
Свержение Деметрия было быстрым и зрелищным. Первостепенная роль военного руководства в эллинистическом царствовании уже обсуждалась, но по любым стандартам в военном отношении шестилетнее правление Деметрия должно оцениваться как успешное. Он восстановил македонское господство над южной Грецией, легко отбил вторжения Пирра и совершил удачные набеги на Эпир и Фракию. Очевидно, в дополнение от царя ожидали чего–то большего. Из церемонии в Додоне видно, что между эпиротами и их царем существовал какой–то общественный договор. Хотя какой–либо обмен клятвами между македонским царем и его народом не зафиксирован, то, что такой договор существовал, подразумевается Аррианом, который цитирует Каллисфена, члена двора Александра, утверждающего, что македонские цари «долгое время правили не силой, а по закону» (Arrian, Anabasis, 4.11). Другие главные качества, ожидаемые от царя, по–видимому, заключаются в том, чтобы он действовал как справедливый законодатель и обогащал своих фолловеров и подданных дарами и пожертвованиями. Записано, что к Деметрию было невозможно приблизиться, ибо он был резок и невежлив. В одном известном анекдоте он бросил прошения в реку, а в другом сказал старой македонянке, что у него нет времени выслушивать ее прошения. В ответ она заявила ему: «Тогда не будь царем». Показные вкусы Деметрия оскорбляли македонян, и они, предположительно, «устали воевать за то, чтобы он роскошествовал». Скорее всего, они собирались распределить между собой большую часть его богатства. В конце концов, они свергли его, помогая себе его богатством, «разграбив и разрушив его палатку, и дерясь друг с другом за добычу» (Plutarch, Demetrius, 42, 44).
Однако триумф Пирра был подпорчен, поскольку вскоре к нему заявился Лисимах. До тех пор его задерживала осада Амфиполя, но после свержения Деметрия командир гарнизона сдал город. Лисимах заявил, что Деметрия они смещали вместе, и потребовал свою долю. Пирр не был уверен в лояльности непостоянных македонцев и согласился на требования Лисимаха. Два царя разделили Македонию между собой, установив границу по реке Аксий.
Деметрий, несмотря на свои многочисленные недостатки, никогда не унывал перед невзгодами. Он отступил в Грецию, где его сын Антигон командовал отцовскими гарнизонами и защищался от нападений Птолемея. Деметрий быстро восстановил свои силы и одержал победу над Фивами. Тем временем афиняне отказались от союза с ним и свергли его марионеточное правительство. Однако они были застигнуты врасплох и напуганы его быстрым возвращением к позиции силы. Деметрий, взбешенный тем, что афиняне во второй раз покинули его, выступил против них и осадил город. Ранее он вновь захватил Афины в 295 году. Афиняне призвали на помощь Пирра. Прежде чем тот успел прибыть, Деметрий отступил, так как был слишком слаб, чтобы одновременно вести осаду и противостоять Пирру. В благодарность афиняне поставили Пирру бюст и позволили ему войти в город и принести жертву Афине. Однако они отказались впустить его армию. Пирр воспользовался ситуацией по максимуму и сказал афинянам, что доволен их доброжелательством и дал им совет никогда больше не позволять царю входить в город. Несмотря на эту демонстрацию поверхностной дружбы, Пирр, без сомнения, был разочарован тем, что сам оставил в Афинах без гарнизона.
Пирр и Деметрий снова заключили мир, но, как и во всех предыдущих соглашениях, он продлился недолго. Вскоре Деметрий отправился в Азию, чтобы напасть на империю Лисимаха. В 286 году Пирр по просьбе Лисимаха напал на Фессалию и гарнизоны Деметрия в Греции. Плутарх утверждает, что это было сделано для того, чтобы занять капризных македонцев и тем самым снизить вероятность восстания (Plutarch, Pyrrhus, 12). Сам Пирр был не из тех, кто довольствовался мирной жизнью. Возможность легкой победы была бы сильным стимулом для всегда амбициозного и беспокойного эпирота. Он быстро победил Антигона, который уступил Фессалию, чтобы заключить мир. Греческая империя Пирра сейчас находилась в зените своего могущества. Он контролировал разросшийся Эпир, Фессалию и половину Македонии. Однако, как это часто случалось в период правления диадохов, за большим успехом часто быстро следовал стремительный крах.
Год спустя Деметрий был разбит и взят в плен Селевком. Однако смещение Деметрия развязало руки Лисимаху. Эти двое были закоренелыми врагами, как политическими, так и личными. Лисимах в своей ненависти к Деметрию обвиняется в том, что он предложил Селевку взятку, чтобы тот либо выдал его, либо казнил. К чести последнего, тот отказался. Он просто держал его в плену и позволил ему допиться до ранней могилы. Деметрий умер в 283 году, к большому облегчению всех остальных царей. Экспансионистский характер эллинистического царствования уже обсуждался, но Плутарх, описывая этот период, говорит об этом гораздо красноречивее:
«Ибо невозможно сказать, как люди, чьей алчности не положены пределы ни морем, ни горами, ни необитаемой пустыней, люди, чьи непомерные желания не прекращаются границами, разделяющими Европу и Азию, могут оставаться довольными тем, что у них есть, и не причинять друг другу зла, когда они находятся в тесном контакте. Нет, они постоянно воюют, потому что заговоры и зависть являются частью их натуры, и они обращаются с двумя словами «война» и «мир», как с разменной монетой, используя все, что им удается, в своих интересах, независимо от справедливости; ибо, несомненно, они лучшие люди, когда ведут войну открыто, чем когда они говорят о справедливости и дружбе во времена бездействия и досуга, которые прерывают их несправедливые труды» (Plutarch, Pyrrhus, 12).
Союз между Лисимахом и Пирром всегда основывался на личных интересах и философии, согласно которой «враг моего врага — мой друг». Теперь, когда Деметрий был удален со сцены, Пирр справедливо рассудил, что Лисимах теперь обратится против него. Лисимах начал свою кампанию с изоляции Пирра от его традиционных союзников. Он женился на Арсиное, сестре нового египетского царя Птолемея II. Он также сделал крупные денежные пожертвования этолийцам, якобы на основания новых городов. В поисках новых союзников Пирр обратился к своему недавнему врагу Антигону. Антигон, без сомнения, полагал, что, если Пирр будет свергнут, он сам станет следующей мишенью Лисимаха. Ни один из них не был достаточно силен, чтобы в одиночку противостоять мощи Лисимаха, поэтому они похоронили свои разногласия и заключили союз, основанный на одной и той же доктрине.
Лисимах вторгся в Македонию, принадлежащую Пирру, в 284 году. В 301 году при Ипсе он смог выставить более 40 000 солдат. С тех пор он приобрел большую часть западной Малой Азии и половину Македонии. С этими объединенными силами его армия в 284 году легко могла бы насчитывать более 70 000 человек. Объединенные эпирские и македонские силы Пирра, возможно, насчитывали в лучшем случае 40 000 человек. Не имея возможности противостоять численному превосходству Лисимаха, Пирр отступил в Эги, в северную Македонию, где к нему присоединились войска Антигона.
По прибытии в Эги Лисимах решил не рисковать битвой, а использовать свое македонское наследие и связь с Александром, чтобы подорвать авторитет эпирского царя. Сначала он захватил обозы с припасами Пирра, вызвав голод в его лагере. Затем он воззвал к патриотизму ведущих македонцев. Он осудил их за то, что они выбрали иностранного правителя, чьи предки, предположительно, были подданными македонян. Пропагандистская кампания Лисимаха привлекла многих, и они отвернулись от Пирра. Не имея возможности полагаться на свои македонские войска, Пирр не смог противостоять превосходящим силам Лисимаха и благоразумно отступил обратно в Эпир. В течение трех лет Пирр потерял Македонию точно так же, как и завоевал ее, из–за предательства македонцев. Плутарх резюмирует иронию ситуации, замечая, что цари не могут ожидать лояльности от своих подданных, когда они не проявляют ее друг к другу. Они просто подражали поведению своих правителей, следуя своим собственным интересам. Лисимах развил поражение Пирру, вторгшись и разорив Эпир в течение следующего 283 года. Во время этого вторжения Лисимаха обвинили в разграблении и осквернении гробниц эпирских царей. Павсаний утверждает, что это обвинение не соответствует действительности и является результатом пропаганды историка Гиеронима Кардийского, члена двора Антигона. Он обвиняет Гиеронима в ненависти к Лисимаху за разрушение его родного города Кардии и в том, что «в своих писаниях он ненавидит царей за исключением Антигона, к которому он несправедливо благоволит» (Pausanias, 1.7).
Павсаний также утверждает, что Лисимаху никто не противостоял в этом набеге, поскольку «Пирр, как обычно, бродил вокруг». О том, где именно находился Пирр, можно догадаться только из источников. Похоже, что после потери Македонии он попытался расширить свое царство за счет своих северных иллирийских соседей. Его опекун Главкий уже умер. Юстин рассказывает об успешной войне против иллирийцев (Justin, 25.5). Фронтин записывает следующую стратагему:
«Пирр, царь Эпира, в своей войне против иллирийцев намеревался разрушить их столицу, но, отчаявшись в успехе, начал нападать на другие города и заставил врагов рассеяться для их обороны, поскольку они были уверены, что столица укреплена как надо и надежно. Когда он добился этого, он отозвал свои собственные войска и захватил оставшийся без защитников город» (Frontinus III.6.3)
Пирр в свое время также захватил город Аполлонию на иллирийской территории, поскольку Плиний сообщает, что он разработал грандиозный план строительства моста оттуда в Италию, «намереваясь пройти пешком» (Pliny, Natural History, 3.101). Приведенный выше отрывок Фронтина может относиться к захвату Аполлонии. Хотя такая схема кажется фантастической, эпоха диадохов была временем грандиозных строительных проектов. Деметрий планировал построить канал через Коринфский перешеек, а Селевк — другой, чтобы соединить Черное и Каспийское моря. Пирр также в какой–то момент отвоевал Коркиру. Наиболее вероятным временем для этих кампаний является период между 283 и 281 годами.
Благодаря этим завоеваниям Пирр снова расширил свое царство. Теперь оно распространялась от Аполлонии на севере до Коркиры на юге. Оно включало в себя весь собственно Эпир плюс все греческие области, аннексированные Пирром во время его правления, за исключением Фессалии. По оценкам Гаруфалиаса, население этого «Большого Эпира» составляло от 483 000 до 505 000 человек. Обычный диапазон оценок численности населения Афин на момент начала Пелопоннесской войны в 431 году составляет от 250 000 до 300 000 человек. Фукидид документирует, что в его время Афины могли выставить 29 000 гоплитов и 1200 кавалеристов (Thucydides, 2.13). Хотя Афины в период своего расцвета были гораздо более богатым государством, чем Эпир, можно видеть, что более ранняя оценка армии эпиротов примерно в 25 000 человек ни в коем случае не является чрезмерной и даже кажется слишком скромной.
Пока Пирр деловито расширял свое царство, в Азии происходило последнее столкновение полководцев Александра Македонского. Это произошло из–за интриг в собственной семье Лисимаха. Во время войн он заключил союз с египетским Птолемеем, женившись на его сестре Арсиное. Она начала составлять заговор против старшего сына Лисимаха Агафокла, отпрыска от предыдущего брака. Арсиноя надеялась добиться престолонаследия для своих собственных сыновей. В этом заговоре к ней присоединился ее брат, Птолемей Керавн (Громовержец). Его собственный отец, Птолемей I, отрекся от него и отправил в изгнание. Агафокл был чрезвычайно популярен в Азии, где он много лет был губернатором. Арсиноя смогла использовать его популярность против него, обвинив его в сговоре с Селевком с целью создания собственного царства. Насмешки Деметрия по поводу того, чей сын Агафокл, возможно, посеяли семена сомнения в сознании старика. Арсиноя убедила своего 80-летнего мужа–параноика, что Агафокл планирует свергнуть его. Лисимах приказал казнить Агафокла. Это был огромный просчет. Многие города Азии восстали, и большинство самых доверенных друзей Лисимаха разбежались, опасаясь, что станут следующими жертвами Арсинои. Жена Агафокла, Лисандра, и Птолемей Керавн, который, по–видимому, также поссорился со своей сестрой, бежали к Селевку в Вавилонию. Лисандра умоляла его прийти к ней на помощь и посадить на трон Лисимаха ее сына. Это было слишком хорошее предложение, чтобы Селевк мог отказаться. Когда Лисимах одряхлел, у Селевка появился предлог для вторжения во Фракию и Македонию. Он также мог напасть на Египет в пользу Птолемея Керавна. Птолемей Лаг умер в 282 году, и ему наследовал его сын Птолемей II. У Птолемеев и Селевкидов был давний спор о контроле над Финикией (Ливан) и Келесирией (Израиль/Палестина), которые Птолемей аннексировал во время кампании Ипса. Селевк считал, что и то, и другое принадлежит ему по праву, но в благодарность за помощь Птолемея в начале его правления он ничего не предпринял. Однако после смерти Птолемея это стало постоянной причиной войны между двумя династиями на протяжении следующего столетия. Хотя беженцы послужили бы оправданием, Селевк, без сомнения, увидел возможность захватить оба царства от себя. Зимой 282/281 года он вторгся в азиатские владения Лисимаха. В феврале 281 года армии 77-летнего Селевка и 80-летнего Лисимаха сошлись при Курупедии, недалеко от Сард в Лидии. Селевк выиграл битву, а Лисимах был убит в бою. По слухам, его тело несколько дней охранял его верный пес, пока тело не нашли на поле боя. Царство Лисимаха, раздираемое внутренними распрями, рухнуло как карточный домик. Селевк двинулся в Европу, где, казалось, ничто не могло помешать ему присоединить Фракию и Македонию к своей империи. Во время похода Птолемей Керавн предательски убил его. Поскольку других очевидных кандидатов не было, армия провозгласила царем Птолемея. Затем он улучшил свое положение, заставив свою сводную сестру Арсиною, вдову Лисимаха, выйти за него замуж. После церемонии он убил двух младших сыновей Арсинои. Птолемей успешно захватил для себя трон Македонии и европейские владения Лисимаха.
Единственным другим возможным претендентом на македонский трон был Пирр. Однако он должен был принять решение об альтернативном плане: вторжении в Италию.

Глава IV. Италия

Тарентинцы … были склонны позволить ему воевать за них, пока сами они оставались дома, наслаждаясь банями и празднествами; он закрыл гимнасий и общественные аллеи, где, прогуливаясь, они «сражались» за свою страну разговорами – Plutarch, Pyrrhus, 16
Римляне, вообще говоря, во всех своих предприятиях полагаются на силу
— Polybius, 1.37
Приглашение тарентинцами Пирра было результатом продолжающегося ослабления их способности противостоять италийским племенам после смерти Александра Эпирского в 331 году. Греческие города на юге все еще страдали от непрерывных нападений соседних луканов и бруттиев. В 303 году тарентинцы находились в состоянии войны как с луканами, так и с недавно возникшей италийской державой — Римом. Поначалу тарентинцы благосклонно относились к экспансии Рима, атакующего италийских врагов Тарента. Когда римляне продвинулись дальше на юг и начали вторгаться в то, что тарентинцы считали своей сферой влияния, это отношение изменилось.
Тарентинцы теперь были слишком слабы, чтобы противостоять своим противникам в одиночку, и снова обратились за помощью к своему городу–основателю, Спарте. Они потребовали прислать к ним полководцем царя Клеонима. Ранее Клеоним был свергнут с трона Спарты из–за жестокого характера и тиранического поведения. Тарентинцы послали деньги и корабли спартанцам, которые отправили Клеонима вместе с 5000 наемниками в Италию. После прибытия в Италию он собрал еще 22 000 солдат из Тарента (Diodorus, 20.104). Став силой, с которой приходилось считаться, он заручился поддержкой большинства других греческих городов и апулийцев. Луканы, встревоженные численностью его войск, заключили мир и вступили в союз с тарентинцами. Клеоним в сотрудничестве со своими новыми союзниками захватил греческий город Метапонт.
В головокружении от успехов поведение Клеонима теперь вернулось к своей истинной природе. Предполагается, что только в одном городе он потребовал в заложницы 200 девственниц, а также вымогал 600 талантов наличными — огромную сумму. Отвернувшись от своего спартанского воспитания, он, как говорят, удовлетворял свои развратные аппетиты и тратил деньги на роскошный образ жизни.
Вместо того чтобы воевать с римлянами, он строил планы вторжения в Сицилию. Тем временем он отплыл в Коркиру, захватил ее, взыскал дань и разместил в городе гарнизон. Он также совершал набеги на побережье Иллирии. Клеоним планировал использовать остров в качестве базы для создания царства в Греции. Тарентинцы, устав от его поведения и неспособности бороться с их италийскими врагами, восстали против него. Клеоним вернулся в Италию, захватил и разграбил несколько италийских, скорее всего, апулийских, городов.
В следующем году он захватил и разграбил греческий город Фурии на восточном побережье Тарентинского залива. Римляне вместе со своими италийскими союзниками совершили ночную атаку на его лагерь, нанеся тяжелые потери. В то же время поднялся шторм и уничтожил двадцать его кораблей. Затем Клеоним решил отступить обратно в Коркиру. Ливий утверждает, что на самом деле он потерпел поражение в битве и был загнан обратно на свои корабли (Livy, 10.2). С этого момента Клеоним продолжал опустошать восточное побережье Италии. Он напал на Патавий, город кельтского племени венетов в северной Италии. Кельты (или галлы, как их знали римляне) разгромили силы вторжения и нанесли тяжелые потери его флоту, оказавшемуся в ловушке на мелководье реки. Клеоним снова был вынужден отступить обратно в Коркиру.
Вмешательство Клеонима временно ослабило давление на тарентинцев, но привело к отчуждению многих соседних городов. Тарент был вынужден пойти на мир с Римом, и два города заключили морской договор. Полностью условия этого договора не зафиксированы, но, скорее всего, римляне признали тарентинскую гегемонию над греческими городами вокруг Тарентинского залива. В ответ тарентинцы признали римские завоевания в Апулии и Самнии. Несомненно одно: римляне согласились не посылать корабли к востоку от Лакинийского мыса до Тарентинского залива (Appian, Samnite Wars, 15). Несмотря на это соглашение, именно быстро растущая мощь Рима теперь должна была стать самой большой угрозой для тарентинцев.
Основание Рима плотно окутано мифами. Римляне отмечали его 21 апреля 753 года. Эта дата совпадает с обнаруженными археологами следами ранних поселений на Палатинском холме, датируемыми серединой восьмого века. Рим был лишь одним из многих латиноязычных городов, занимавших плодородную равнину на центральном западном побережье Италии, известную как Лаций. Такие области в Италии были редкостью, основными тремя были Лаций, Этрурия на севере и Кампания на юге. Это сделало Лаций весьма желанным районом для окружавших равнину горных племен. На протяжении большей части своей ранней истории Рим и другие латинские города подвергались постоянным нападениям со стороны этих народов. В седьмом веке северные этруски завоевали как Латинскую равнину, так и Кампанию. Рим был подчинен этрусским царям. В 510 году римляне восстали против своего последнего этрусского царя, но только в 506 году, объединившись с другими латинскими городами, они завоевали независимость. Затем победившие латинские города образовали Латинскую лигу.
Рим проведет большую часть следующего столетия в постоянной войне со своими соседями. К концу пятого века он стал доминировать над другими латинскими городами, хотя теоретически они были независимыми союзниками. В 396 году Рим, наконец, победил своего постоянного врага, самый южный этрусский город Вейи, и аннексировал большую территорию к западу от реки Тибр. Решающая победа была отчасти обусловлена другими атаками, которые ослабили этрусков. Новый враг, галлы, полностью захватили бассейн реки По. С этой базы они постоянно пересекали Апеннины и вторгались в саму Этрурию. Этруски также были изгнаны из большей части своих владений в Кампании, регионе к югу от Рима, самнитами, группой племен, населявших центральные холмы Италии.
Кельтские захватчики вскоре обратились против Рима. В 390 году они захватили город и либо разграбили его, либо потребовали огромный выкуп. Большая часть этого события окутана легендами, такими как рассказ о галльском вожде Бренне, бросившем свой меч на чашу весов со словами vae victis («горе побежденным»). Ясно одно: галлы, опустошив Этрурию, ворвались в Рим, разграбили его, а затем отступили обратно на север. Этруски так и не смогли полностью оправиться от этих нападений, а римляне были сильно ослаблены. Другие италийские племена, эквы и вольски, к которым присоединились некоторые латинские союзники Рима, воспользовались моментом, чтобы предпринять последнюю отчаянную попытку сломить римскую власть. Восстание было подавлено, и латины оказались еще более подвластными римскому контролю, чем раньше. Другой крупный латинский город, Тускул, был поглощен римской территорией, а его жители получили полное римское гражданство в 380 году. Теперь Рим господствовал над всем Лацием и значительной частью Этрурии. Несмотря на это, некоторые латиняне предприняли последнюю попытку свергнуть господство Рима и вступили в союз с галлами. Этруски, воспользовавшись ситуацией, тоже напали на Рим. И снова римляне одержали верх. К 351 году галлы потерпели поражение, и этруски были вынуждены заключить сорокалетний договор.
Вскоре после этого, в 348 году, Карфаген признал Рим державой, с которой нужно считаться, и заключил с ней договор, возможно, первый между двумя государствами, или, возможно, речь идет о возобновлении более раннего договора, заключенного в 509 году, в первый год Республики. Карфаген обязался признавать всю латинскую территорию и прибрежные города римской сферой влияния. Соглашение также предоставляло римским торговцам доступ в порты карфагенских владений в Африке, Сардинии, Сицилии и в сам Карфаген. Карфагенские купцы должны были иметь такой же доступ в Рим. Римским военным кораблям был разрешен доступ в эти порты во время войн с третьими сторонами. Римлянам было запрещено селиться на Сардинии и в Африке. Карфагену была предоставлена свобода военных действий на италийской территории, находящейся вне римского контроля (Polybius, 3.22-3). Важным результатом договора было обязать Рим не противодействовать нападениям карфагенян на греческие города на юге Италии и Сицилии.
Почти непрерывные войны с момента основания Республики превратили Рим в крайне милитаристское общество. Весенний призыв римской армии стал ежегодным событием. Подсчитано, что за восемьдесят шесть лет, последовавших за 327 годом, Рим пребывал в мире только четыре или пять из них. Согласно Фукидиду, афиняне всегда считали, что везде «известные нам народы по необходимому закону своей природы правят где могут … мы обнаружили, что так было до нас и вечно будет после нас» (Thucydides, 5.105). Эта вера в то, что сильный всегда будет править слабым, в равной степени касается отношений между Римом и италийскими городами, как и отношений между греками.
В пятом и четвертом веках в Риме шла постоянная борьба между патрициями–аристократами и более бедным классом, плебеями, причем последние добились ряда уступок. Тем не менее в римской политике по–прежнему доминировали аристократический сенат и два ежегодно избираемых магистрата — консула. Главная роль консулов заключалась в том, чтобы командовать римскими армиями на войне. Чтобы получить должность консула, молодой аристократ должен был выиграть выборы, баллотируясь на ряд второстепенных должностей. Успешная военная служба имела важное значение в борьбе за эти должности. Для того чтобы даже баллотироваться, кандидат должен прослужить в армии не менее десяти лет. Чтобы иметь хоть какие–то шансы на успех, кандидат также должен обладать достаточной славой (gloria) и известностью (laus). Основным способом приобретения этих качеств была война. В таком воинственном обществе у римских аристократов были веские причины допускать, чтобы споры с соседями перерастали в войну. Полибий утверждает, что для решения проблем со своими соседями римляне всегда полагались на силу оружия (bia) (Polybius, 1.37).
После поражения от галлов и окончательного подчинения Латинской лиги Рим направил свою военную энергию на завоевание всего Италийского полуострова. Многие более ранние историки утверждали, что все войны Рима носили оборонительный характер и что он приобрел свою империю случайно. Но здесь игнорируется тот факт, что почти все ее кампании теперь будут вестись на вражеской территории. Успешная кампания привела бы к тому, что побежденный враг был бы вынужден заключить союз с Римом, а на его территории были бы размещены латинские колонии. Они будут действовать как верные стратегические крепости Рима в случае любого восстания. Для римлян мир, по–видимому, был возможен только после победы в войне, все остальное было просто кратковременным перемирием. Полибий утверждает, что после победы над галлами в 386 году римляне сознательно развязали серию экспансионистских войн против своих соседей. На каком–то этапе этих войн они пришли к выводу, что вся Италия по праву принадлежит им (Polybius, 1.6).
Следующий период римской экспансии будет сопровождаться серией войн с самнитами, начавшихся в 363 году и продолжавшихся до 290 года. Самниты были полны решимости захватить богатые сельскохозяйственные угодья Кампании. Кампанцы обратились за помощью к римлянам. Первая самнитская война была короткой и продолжалась с 343 по 341 год. Она закончилась еще одним восстанием латинских союзников Рима, длившимся между 340-338 годами. Победа Рима над латинянами еще больше усилила его власть над ними. Некоторые города были включены в состав Рима, в то время как другим были предоставлены гражданские, но не политические права римского гражданства. Латинская лига была распущена, и всем латинским городам было запрещено заключать отдельные союзы друг с другом или с какой–либо внешней силой.
Вторая самнитская война началась в 323 году и продолжалась двадцать лет, до 303 года. Главной причиной было то, что римляне разместили две латинские колонии на территории самнитов в нарушение более раннего договора. Поначалу римское оружие действовало настолько успешно, что в 321 году самниты запросили мира. Как это было их обычной практикой, римляне предложили настолько суровые условия, что они были отвергнуты, и война продолжилась. Затем война перешла в пользу самнитов, и в Кавдинском ущелье (321) они одержали значительную победу над римлянами. Римляне были вынуждены воткнуть в землю свои копья и маршировать под ними, что было признаком крайнего унижения на поле боя. Шестьсот «дворян» должны были быть переданы в качестве заложников, колонии пришлось оставить, и римляне согласились на пятилетний договор. Во время этой пятилетней передышки римляне воспользовались возможностью укрепить свои военные позиции. Они напали на апулийцев и луканов к востоку и югу от Самния, вынудив некоторых из них вступить в союз. Эти победы почти полностью окружили самнитов римскими союзниками и колониями.
Война возобновилась в 316 году, и самниты вновь разгромили римлян в битве при Лавтулах. В 311 году в войну вступили этруски, когда сорокалетний мир подошел к концу. Римляне, однако, проявили характерную для них стойкость и решительность. После этих первоначальных неудач римляне постоянно побеждали обоих своих врагов. В 308 году этруски попросили мира, который был заключен на суровых для них условиях. Четыре года спустя, в 304 году, самниты заключили мир на условиях, которые, вероятно, были жесткими, но не убийственными.
В 298 году самниты возобновили войну. К ним присоединились этруски, галлы и еще одно североиталийское племя, умбры. Римляне одержали сокрушительную победу над их объединенными силами при Сентине, в Умбрии, в 295 году. Самниты, тем не менее, продолжали сражаться, пока окончательное поражение в 291 году не сделало дальнейшее сопротивление безнадежным. На следующий год был заключен мир на более выгодных для самнитов условиях, чем Рим предоставлял любому из своих других врагов.
Теперь Рим полностью контролировал богатые и густонаселенные кампанские города, как италийские, так и греческие. Теперь они были союзниками Рима, с разной степенью независимости. Римские военные колонии были основаны в Кампании, а также на восточной окраине территории самнитов. С 285 по 282 год римляне снова участвовали в кампании на севере против галлов и их покровителей этрусков. Победы в битвах у Вадимонского озера (283) и Популонии (282) привели эту войну к успешному завершению. В 282 году самниты снова восстали, к ним присоединились этруски, луканы и бруттии. Победы римлян на севере позволили им развязать наступление на юге.
Во время своих войн с италийцами римляне основали ряд колоний в Апулии и Лукании. Наиболее важными из них были Венусия и Луцерия, обе в Апулии. В 291 году римляне заселили Венузию 20 000 колонистами. Луцерия была захвачена римлянами в их войнах против самнитов в 315-14 годах и занимала стратегическое положение рядом с территориями самнитов и луканов. Согласно Диодору, Луцерия была важной базой для римлян в их кампаниях против этих народов (Diodorus, 19.72). Эти две колонии, в частности, рассматривались тарентинцами как угроза их господству в южной Италии и были главным фактором ужесточения их отношения к Риму.
В 283 году римляне наконец вторглись в южную Италию, в то время как луканы атаковали город Фурии. Поскольку фурийцы больше не доверяли тарентинцам, они в отчаянии обратились за помощью к врагам луканов, римлянам. Римляне разместили гарнизон в Фуриях и одержали победу над луканами перед городом. Другие греческие города — Локры, Кротон и Регий — вскоре последовали его примеру и вступили в союз с римлянами.
Более консервативные политики в Таренте не видели причин возражать против такого распространения римской власти, но демократическая партия была в ярости от вмешательства Рима в то, что они считали своей собственной сферой господства, гарантированной договором 302 года. В этот момент римляне послали небольшую морскую эскадру в Тарентинский залив, воды, запрещенные для них договором. Хотя это была военная мера, направленная против луканов в защиту их греческих союзников, это было формальным нарушением договора и, несомненно, спровоцировало тарентинцев. Случайно или по несчастью плохая погода вынудила флот искать убежища в гавани Тарента.
По воле судьбы город отмечал праздник бога вина Диониса, и многие были очень пьяны. По слухам, население Тарента потеряло голову. Вместо того чтобы вести переговоры с римлянами, они снарядили свои корабли и атаковали римский флот, пока он стоял на якоре. Они захватили и разграбили пять кораблей, убили командира и заключили в тюрьму экипажи.
Тарентинцы развили этот успех нападением на Фурии. Они захватили город вместе с его римским гарнизоном. Они считали, что Фурии главным образом виноваты в том, что римляне нарушили договор. Более того, они считали, что худшим преступлением фурийцев было предпочесть римлян своим собратьям–грекам. В наказание за их поведение тарентинцы изгнали самых знатных граждан, считая их, скорее всего, проримски настроенными, и разграбили город. Тарентинцы, возможно, также теперь вступили в союз с другими врагами Рима — этрусками, галлами и самнитами. Хотя нападение на римский флот часто описывается как результат пьяной спонтанности, его успех и последующее успешное нападение на Фурии наводят на мысль, что тарентинцы уже начали подготовку к войне с Римом.
Римляне послали в Тарент делегацию во главе с бывшим консулом Постумием, чтобы пожаловаться на захват их флота и нападение на Фурии. Условия римлян состояли в том, чтобы потребовать от тарентинцев освободить флот, отдать Фурии, выплатить компенсацию и передать тарентинских командиров Риму для наказания. Отказ означал бы войну. Принятие римских требований означало бы почти полную капитуляцию со стороны тарентинцев. Однако переговоры в форме ультиматума, по–видимому, являлись обычным методом ведения римлянами подобных дел.
В то время в Таренте было демократическое правление. Важные решения, такие как война и мир, обсуждались на собрании всех взрослых граждан мужского пола. Выступая на этом собрании, римская делегация была проигнорирована и высмеяна толпой. По слухам, при выходе из театра к Постумию пристал особенно пьяный тарентинец, который испачкал фекалиями священную одежду посла. Это вызвало у собравшихся еще большие приступы хохота и насмешек. Сообщается, что раздраженный римлянин ответил: «Смейся, пока можешь. Ибо долгим будет плач, когда ты очистишь эту одежду своей кровью» (Cassius Dio, 9.39). Римские послы, подвергшиеся такому публичному оскорблению со стороны тарентинцев, отплыли из города и вернулись в Рим.
Этот анекдот начинает тему, которая в источниках останется неизменной на протяжении всего их повествования о кампаниях Пирра против римлян. Греков, включая Пирра, обычно изображают умными и богатыми, но непостоянными и всегда ищущими легких решений людей. Римляне, напротив, демонстрируют наличие более основных добродетелей — неподкупности, бережливости и мужества. Такие изображения, конечно, являются грубыми характеристиками. Они являются результатом попыток историков объяснить, почему римлянам удалось так легко завоевать греков. Их выводы лучше всего изложены Дионисием, который утверждал, что
«Рим с самого начала, сразу после своего основания, производил бесконечные примеры добродетели в лице людей, благочестия, справедливости, самообладания и воинской доблести которых ни один город, ни греческий, ни варварский, никогда не затмил» (Dionysius, 1.5).
Анекдоты, такие как оскорбление Постумия, следует рассматривать как часть этого сравнения. Записывая такие инциденты, древние историки редко проверяли их точность. Рассказ об экклесии происходит главным образом от Дионисия Галикарнасского, который, как и все древние историки, был аристократом и испытывал присущее его классу презрение к демократии. Позже в том же отрывке он осуждает экклесии за то, что они слишком легко поддаются влиянию демагогов. Однако демократические собрания могли быть крайне неформальными и непристойными мероприятиями, как это можно видеть в трудах более трезвого афинского историка Фукидида и драматургов. Поэтому весьма вероятно, что тарентинцы действительно оскорбляли и насмехались над римлянами в довольно грубых выражениях. Однако к инциденту с Постумием и подобным анекдотам следует относиться с некоторым скептицизмом, поскольку они могут отражать предубеждения автора, а не реальные события.
По возвращении посольства в Рим консулы немедленно созвали заседание сената. В отличие от демократии тарентинцев, олигархия римлян обсуждала иностранные дела в сенате, совете высших классов. Заседание, по–видимому, продолжалось от рассвета до заката в течение многих дней. Одна фракция утверждала, что войну с Тарентом следует отложить до тех пор, пока не будет подавлено восстание италиков. Другая группа, потрясенная и оскорбленная обращением со своим послом, требовала немедленной войны. Голосование выиграла партия войны. После того, как они приняли такое решение, оно было передано на утверждение куриату, собранию плебеев низшего класса. Хотя по закону последнее слово в вопросах войны и мира принадлежало им, нет ни одного упоминания о том, чтобы ассамблея когда–либо отклоняла предложения сената по таким вопросам.
Согласно Ливию, римляне выигрывали войну против италийского союза и поэтому смогли открыть новый фронт против Тарента. В 281 году они начали боевые действия, приказав консулу Луцию Эмилию прекратить кампанию против самнитов и вторгнуться на территорию тарентинцев. Он предложил мир на тех же условиях, что и посольство, но они снова были отвергнуты собранием тарентинцев. Затем Эмилий продолжил опустошать «всю страну врага, поджигая поля, на которых уже созрели посевы зерновых, и вырубая фруктовые деревья» (Dionysius, 19.7). Тарентинцы делали против него вылазки, но он легко победил их. В качестве жеста доброй воли, призванного усилить влияние партии мира в Таренте, он освободил некоторых из наиболее богатых заключенных. Он не прогадал, и один из антивоенной группы, Агис, известный друг римлян, был избран стратегом–автократором (Zonaras, 8.2), то есть командиром с полными полномочиями, и обычно это означает, что человек будет осуществлять политическую, а также военную власть.
Ассамблея тарентинцев собралось снова, чтобы обсудить войну с Римом. По сообщениям, атмосфера была гораздо более трезвой:
«На этот раз они не смеялись, потому что увидели армию. Они разделились во мнениях примерно поровну, пока один из них не сказал им, пока они сомневались и спорили: «Сдача граждан — это поступок народа, который уже порабощен, но сражаться без союзников опасно. Если мы хотим стойко защищать нашу свободу и сражаться на равных, давайте призовем Пирра, царя Эпира, и назначим его вождем этой войны». Так и сделали» (Appian, Samnite Wars, 17).
Очевидно, что голосование было закрытым, но партия войны одержала верх. Тарентинцы, поскольку война теперь шла на их собственной территории, поступили так же, как и раньше, и искали союзников в материковой части Греции. У Спарты были свои проблемы, и она больше не была вариантом. Следующим наиболее очевидным выбором был Пирр, известный полководец с относительно большой армией. Они отправили посольство к Пирру, вероятно, в начале 281 года, с просьбой о помощи.
Теперь Пирр оказался перед дилеммой. Смерть Лисимаха в начале года на короткое время создала возможность для отвоевания Македонии. Однако с Македонией не сложилось, когда Селевк двинулся в Европу с огромными силами, состоявшими как из его собственных войск, так и из многих уцелевших солдат армии Лисимаха. Ситуация снова изменилась в сентябре, после убийства Селевка Птолемеем Керавном.
Пирр внимательно следил за этими событиями, одновременно ведя переговоры с тарентинцами. В результате он предложил им жесткую сделку и выдвинул ряд требований. Они должны оплатить расходы на войну, дать ему верховное командование союзными войсками и, самое главное, позволить ему разместить гарнизон внутри города. Взамен царь пообещал оставаться в Италии не дольше, чем это было необходимо. Хотя Пирр, конечно, будет решать, как долго это продлится.
Окончательное решение принять условия Пирра в Таренте прошло не без скрипа. Были те, кто предвидел, что подчинение царю наложит серьезные ограничения на их демократию и образ жизни. И Дионисий, и Плутарх рассказывают историю о том, как один из граждан Тарента, некий Метон, развлекал собрание с девушкой–флейтисткой. Однако, когда он заговорил, то сделал серьезное предупреждение:
«Жители Тарента, вы хорошо делаете, что не осуждаете тех, кто хочет развлекаться и веселиться, пока они могут. И если вы мудры, вы также получите некоторое удовольствие от своей свободы, будучи уверенными, что у вас будут другие дела, другая жизнь и другая диета, когда Пирр войдет в город» (Plutarch, Pyrrhus 13; Dionysius, 19.8).
Он предостерег их от того, чтобы впускать в свой город царя и гарнизон. Это было то же самое предупреждение, которое Пирр ранее сделал афинянам.
Греческий город, такой как Тарент, был независимым, суверенным государством. Две вещи, которые его жители ценили больше всего, — это их свобода (eleutheria) и автономия (autonomia). Автономия просто означала возможность создавать и применять свои собственные законы. Такая автономия может быть разрушена иностранным завоеванием и насаждением губернатора, марионеточной олигархии или тирании. Менее могущественные греческие государства всегда подвергались риску того, что их автономия будет скомпрометирована господством более могущественных государств, таких как Спарта, Афины, Персидская империя или, все чаще, могущественных монархий диадохов.
Поступая несколько извращенно, города часто обращались к таким силам, чтобы гарантировать себе свободу, вступая с ними в союзы. Вступая в эти союзы, более слабые государства обычно добивались гарантий того, что принудительный набор их войск и обложение данью не поставят под угрозу их автономию. Они также ожидали бы, что будут управлять сами в соответствии со своей собственной политией. Фукидид определил уплату дани как разделительную черту между автономией и порабощением (Thucydides, 1.108.4). В соответствии с договорными обязательствами от них может потребоваться предоставление людей, кораблей и/или денег. Такие денежные поборы эвфемистически назывались «взносами» или «расходами». Как таковые, они не считались «данью» и поэтому не ставили под угрозу автономию городов.
Однако самой большой угрозой свободе государства было размещение в городских стенах иностранного гарнизона, который, помимо того, что был мощным символом, мог доминировать в городе и вмешиваться в его внутреннюю политику по своему усмотрению. Антигон в своей декларации в Тире в 315 году обещал защищать свободу греческих городов. Он гарантировал свое обещание, прямо взяв на себя обязательство не вводить гарнизоны в города. Начиная с этой даты греки добивались подобных гарантий, когда это было возможно, от своих более могущественных союзников. Позволив эпирскому гарнизону находиться в пределах своих городских стен, тарентинцы подвергли свою автономию огромному риску. Неудивительно, что дебаты в ассамблее не остывали.
Несмотря на эти искренние опасения, партия войны больше боялась заключения мира, чем гарнизона эпиротов. Не воевать означало бы, что они будут переданы римлянам и казнены. Поэтому они прогнали Метона с собрания и проголосовали за войну. Помимо этих личных соображений, принятие условий Рима на самом деле означало бы капитуляцию, подчинение и, наконец, аннексию Римом. Другой вариант, возможно, означал подчинение Пирру, но, будем надеяться, что лишь на время. Однако, как тарентинцы уже сказали фурийцам, они считали, что лучше подчиняться своим собратьям–грекам, чем варварам. Плутарх ясно показывает свои предубеждения, описывая окончательное решение тарентинцев о войне как «вызванное опрометчивостью и злодейством их народных вождей». В результате «разумные граждане, которые прямо выступали против этого плана, были забанены шумом и насилием партии войны, а другие, видя это, на собрание не пришли» (Plutarch, Pyrrhus, 13).
Вторая делегация, представлявшая Тарент и ряд других греческих городов, была направлена в Эпир, чтобы принять условия Пирра. Делегация пообещала, что они вместе с луканами, мессапами и самнитами могут предоставить Пирру силы численностью в 20 000 всадников и 350 000 пехотинцев. Они явно преувеличивали; современные оценки общей численности людских ресурсов, имеющихся в распоряжении этих государств, варьируются в пределах 180-230 000 человек.
Эта последняя цифра будет представлять собой общее число свободных взрослых мужчин призывного возраста. В обычных обстоятельствах древние государства призывали только взрослых мужчин имущих классов, обычно около половины от общего числа. Как уже обсуждалось, даже в крупных кампаниях обычно привлекается лишь около половины от этого сокращенного числа. Бедных, малых и старых, как правило, призывали только в крайних чрезвычайных ситуациях. В остальном бедняки, если они вообще служили, обычно использовались только на флоте в качестве обслуги или иногда как плохо экипированные стрелки.
Однако самой большой проблемой на войне были деньги. Древним войскам платили, и затраты на создание армии любого размера были огромными. Солдат тяжелой пехоты ожидал, что ему заплатят примерно вдвое больше, чем мастеровому, а запросы кавалериста были еще выше. Только самые богатые государства могли позволить себе держать большое количество войск на местах в течение длительного периода времени. Позже, во время своих кампаний, Пирр, как сообщается, был настолько стеснен в средствах, чтобы заплатить своим войскам, что совершил святотатство, разграбив один из храмов Локриды. Таким образом, хотя эта заниженная оценка численности войск теоретически возможна, ничто подобное этому количеству никогда не будет зачислено.
Пока эти переговоры затягивались, надежды Пирра на возвращение Македонии потерпели крах. Армия Селевка перешла на сторону Птолемея Керавна и провозгласила его царем. Пирр, возможно, предпринял какую–то попытку противостоять Птолемею в союзе с сыном Селевка Антиохом, возможно, надеясь, что непостоянная македонская пехота снова перейдет на другую сторону. Его усилия не увенчались успехом, и численность армии Птолемея вынудила его заключить мир. Единственное упоминание об этой кампании есть у Юстина, который утверждает, что «Керавн договорился о прекращении войн с Антиохом и Пирром, оказав поддержку Пирру, чтобы он мог отправиться на защиту Тарента от римлян» (Justin, Prologues, 17).
Проблема с признанием существования этой кампании заключается в том, что в источниках нет других записей, а Юстин не самый надежный из историков. Его работа представляет собой антологию из более ранней работы историка Помпея Трога. К сожалению, Юстин, по–видимому, был необычайно небрежен в своем методе сочинительства, и у него полно фактических ошибок. Его описали как «законченного растяпу, который не заслуживает того, чтобы его называли историком». Однако среди антиковедов ходит поговорка, что любой древний источник лучше, чем лучшее современное мнение, даже Юстин. В данном случае окружающие детали отрывка кажутся точными сведениями, и поэтому нет веских оснований сомневаться в том, что кампания имела место.
Принятие италийскими греками его условий и неспособность свалить Птолемея в конце концов убедили Пирра принять участие в италийской экспедиции. После должного рассмотрения двух возможностей, предоставленных ему судьбой, Пирр остановил свой выбор на том, что он считал более перспективной целью, — на Италии. Еще до того, как он принял предложение тарентинцев, Пирр уже осматривался в поисках дальнейших завоеваний. Сицилия была неспокойна после смерти самопровозглашенного царя Агафокла Сиракузского в 289 году; его союз греческих городов распался. У Пирра был потенциальный претендент на корону Агафокла в его собственной семье. Его сын Александр был внуком умершего царя. Перспектива совместить кампании в Италии с якобы легким завоеванием разделяемой раздорами Сицилии казалась Пирру притягательной. Он рассудил, что, имея за спиной богатство и силы западных греков, он сможет тогда отвоевать Македонию и Грецию.
Как и все древние правители, Пирр, прежде чем принять окончательное решение, проконсультировался с оракулами. Ответы были, как обычно, неоднозначны. Эпирский оракул в Додоне сказал: «Ты, если войдешь в Италию, авось победишь римлян». Храм Аполлона в Дельфах осторожно ответил, что Пирр может победить римлян. Пирр, что вполне естественно, предпочел интерпретировать ответы положительно — «ибо желание очень склонно обманывать» (Cassius Dio, 40.6).
Чтобы еще больше подсластить сделку, Птолемей Керавн предложил ему 5000 македонских пехотинцев, 4000 кавалеристов и 50 слонов на два года (Justin, 17.2). Последние две цифры, возможно, являются примером склонности Юстина к ошибкам, поскольку Пирр взял с собой в Италию только 3000 всадников и 20 слонов. Без сомнения, Птолемей рассматривал это как относительно дешевый и простой способ устранить угрозу со стороны эпирского царя. Тогда он мог бы направить все свои силы против другого своего соперника и бывшего союзника Пирра, Антигона Гоната, сына Деметрия Полиоркета.
Чтобы начать кампанию и подготовить своих союзников, Пирр послал вперед в Тарент своего самого доверенного советника Кинея и еще полководца Милона с 3000 солдатами в качестве гарнизона. Их присутствие также послужило бы ослаблению влияния партии мира. Киней был фессалийцем с репутацией великого мудреца. Он был учеником Демосфена, знаменитого афинского оратора, который был главным противником Филиппа Македонского. Он был одним из самых доверенных и полезных послов Пирра. Царь утверждал, что своим красноречием тот завоевал для него больше городов, чем он оружием. Пирр также задержал несколько делегатов из Тарента в Эпире, заявив, что хочет обсудить с ними дальнейшие вопросы. На самом деле они стали заложниками, которых удерживали, чтобы еще больше гарантировать лояльность их города.
Приход Кинея придал политического веса выступающим за войну тарентинцам, и они уволили Агиса. В то время как Киней, чтобы обеспечить лояльность тарентинцев, использовал убеждение, Милон применил силу. Он разместил свой гарнизон в городском акрополе и взял на себя командование охраной стен. Эти меры гарантировали, что тарентинцы не нарушат соглашение, и отправят припасы гарнизону и деньги Пирру.
Прибытие передовых сил Пирра имело один немедленный результат. Римский командующий Луций решил отозвать свои силы вторжения. Во время марша вдоль побережья он попал в засаду в тесной местности, устроенную флотом и армией тарентинцев. Он понес тяжелые потери как от «артиллерии» на военных кораблях, так и от «ракет» легкой пехоты. В конце концов он сумел спастись, безжалостно использовав в качестве живого щита захваченных тарентинцев.
Как только эти первоначальные силы были отправлены, тарентинцы послали свой флот в Эпир, чтобы перевезти армию Пирра. Антигон, возможно, снабдил ее кораблями; возможно, он хотел ускорить отъезд эпирского царя. В начале 280 года Пирр и его армия переправились в Италию. Высадившиеся войска состояли из 20 слонов, 3000 всадников, 20 000 пехотинцев, 2000 лучников и 500 пращников. Большинство тяжелых пехотинцев были македонскими и эпирскими копейщиками, хотя некоторые, возможно, были наемниками.
В битвах Пирра с римлянами наиболее эффективными частями его армии оказались пикинеры и слоны. Первым эллинистическим полководцем, столкнувшимся со слонами, был Александр Македонский. Сам он не использовал их в бою, скорее всего, потому, что ему не хватало времени, чтобы обучить свои собственные войска результативно сражаться бок о бок с ними. Диадохи Александра, однако, постоянно использовали своих слонов.
Одним из главных преимуществ слона на войне была, помимо его размера и силы, способность наводить ужас на врага. Это было тем более заметно, если бы они раньше не сталкивались с животными, но даже войска, которые ранее встречались с ними, старались их избегать. Более поздний римский историк и солдат Аммиан описывает, как «прошлый опыт научил нас их бояться» (Ammianus, 24.6). Кавалерийские лошади, в частности, боялись этих зверей.
Историк Арриан дает справное описание использования слонов во время первой встречи Александра с ними на открытом поле, в битве при Гидаспе в 326 году. Индийский царь Пор попытался развернуть своих слонов так, чтобы «посеять ужас среди конницы Александра», поскольку это «сделало бы лошадей неуправляемыми». Александр тщательно следил за тем, чтобы его конные войска избегали их. Он также интересовался лучшим способом борьбы со зверями. Конкретно, надо было атаковать их пехотой, «отступая, когда атаковали они», и «расстреливая погонщиков и обрушивая град снарядов со всех сторон на самих слонов». Несмотря на это, слоны, в отличие от других родов войск, смогли втиснуться в фалангу одной своей силой и нанесли значительный урон македонской пехоте. «Чудовищные слоны вонзались то в одну, то в другую линию пехоты, нанося ущерб сплошной массе македонской фаланги» (Arrian, Anabasis, 5.16-17).
Самой большой слабостью слонов в бою была опасность, которую они представляли для своей стороны в случае ранения или паники. При Гидаспе македонской пехоте удалось загнать слонов в угол, и «не имея возможности для маневра… они затоптали насмерть столько же своих, сколько и врагов» (Arrian, Anabasis, 5.17).
Обычный метод генералов–диадохов состоял в том, чтобы развернуть слонов вдоль фронта своих армий. Обычно они расставляли их на расстоянии от пятнадцати до тридцати метров друг от друга в зависимости от численности и заполняли промежутки легкой пехотой. Пирр узнал бы все это при дворе Антигона и Деметрия. Однако он по–другому развернет своих слонов против римлян, держа их в резерве. Для этого есть две вероятные причины. Первая — это его опыт при Ипсе, где он самолично убедился в важности разведения. Вторая, скорее всего, была вызвана крайней необходимостью, поскольку у Пирра было всего двадцать слонов, тогда как у Антигона больше семидесяти. Рассредоточенные по фронту армии, они оказали бы незначительное воздействие. Гораздо лучше сдерживать их до тех пор, пока он не сможет максимально использовать их потенциал в решающий момент битвы, либо чтобы ослабить вражескую атаку, либо возглавить собственную.
Было еще одно военное применение слонов, против фортификаций, когда, используя свои размеры и силу, они могли опрокинуть или разрушить укрепления. Диодор описывает слонов Пердикки как «разносящих частокол и сбрасывающих парапеты» (Diodorus, 18.34). Именно по этой причине командиры часто использовали слонов при нападениях на города, несмотря на то, что в условиях ограниченного пространства такие нападения были сопряжены с еще большим риском. Как будет видно, это использование позже оказалось губительным для Пирра.
Самой большой проблемой для Пирра во время его перехода в Италию была перевозка слонов через шестьдесят пять или более километров по открытому морю. Безусловно, это был первый раз, когда была предпринята такая попытка. В 319 году Антипатр привел слонов обратно в Македонию из Азии, но он только пересек сравнительно узкий Геллеспонт. Но даже такое относительно простое пересечение может оказаться трудным. Полибий описывает проблемы, с которыми столкнулся Ганнибал, когда он попытался переправить своих слонов через реку Рону. Он насыпал земли в плоты, так что они сливались с окружающей местностью, и сымпровизировал тропу, по которой пустили зверей с двумя слонихами впереди, за которыми те послушно следовали. Нет никаких записей о том, как Пирр доставил на борт своих слонов, но, вероятно, он применил ту же уловку.
Однако погрузка животных была только началом его проблем. Даже во время переправы Ганнибала через Рону некоторые из слонов заволновались и побежали во все стороны, а «некоторые были так напуганы, что бросились в реку» (Polybius, 3.46). Во время перехода Пирра в Италию флот попал в шторм. Если слоны так беспокоились при переправе через реку, то в морскую бурю, должно быть, на борту творился кошмар. Как проводникам удалось утихомирить паникующих пятитонных чудищ на двадцатиметровой посудине, не записано, но им это удалось, во всяком случае в конечном итоге все слоны были благополучно доставлены в Италию. Каким–то образом Пирр и его офицеры решили новую проблему и завершили потенциально опасную операцию.
Шторм, который напугал слонов, также рассеял и частично уничтожил флот Пирра. Пирр высадился в Апулии в сопровождении менее 2000 пехотинцев и двух слонов. Затем он выступил с этим небольшим отрядом в Тарент, где воссоединился с Кинеем и авангардом. Поначалу, командуя таким небольшим отрядом, Пирр не трогал тарентинцев. Но с прибытием остальной части флота ситуация быстро изменилась. Оказалось, Метон болтал не зря, когда Пирр заставил население расквартировать его солдат и закрыл гимнасий и другие общественные места. Он также положил конец пьянкам, гулянкам и празднествам. Он записал этих людей на военную службу и заставил их регулярно тренироваться. Тарентинцы были разделены на группы и распределены по эпирским полкам, как для усиления их подготовки, так и для предотвращения их объединения против царя. Многие тарентинцы, не привыкшие к такой строгой дисциплине, покинули город, несмотря на то, что Пирр выставил стражу, чтобы не покидали. Теперь тарентинцы начали осознавать последствия допуска царя и иностранного гарнизона в свои стены и якобы «раскаялись, поскольку нашли в Пирре хозяина, а не союзника» (Zonaras, 8.2).
Получив полный военный контроль над Тарентом, Пирр приступил к устранению любой политической оппозиции своему присутствию. Он начал устранять тех политиков, которые могли бы поддержать римское дело, большинство из них он отправил в Эпир под различными предлогами к другим заложникам, а нескольких наиболее опасных втихаря убил. Одним из самых влиятельных тарентинских аристократов был некий Аристарх. Сначала Пирр пытался привлечь его к себе, но когда это оказалось невозможным, «пригласил» его в Эпир. Вместо этого Аристарх бежал в Рим, где стал лидером и главным пропагандистом греческой оппозиции Пирру.
Римляне также позаботились о том, чтобы обеспечить лояльность своих союзников, и действовали без стеснений. Как только война с Пирром стала казаться неизбежной, они разместили гарнизоны во многих союзных городах. В тех случаях, когда они подозревали сочувствие делу тарентинцев, они арестовывали и казнили лидеров антиримских фракций. Эти меры должны были гарантировать, что большинство италийских городов останутся лояльными или, по крайней мере, нейтральными в предстоящий период эпирских побед.
Теперь, когда Пирр контролировал Тарент, римский сенат начал готовиться к предстоящей войне. Они держали сильный гарнизон в самом Риме, собрали легион для гарнизона Кампании и усилили свой гарнизон в Локрах. Кроме того, они послали гарнизон в греческий город Регий по приглашению его правительства. Гарнизоны в Локрах и Регии угрожали бруттиям с юга. Армия под командованием консула предыдущего года Гемеллия была послана опустошать территорию самнитов. Другой отряд под командованием нового консула Тиберия Корункания был направлен на север, чтобы напасть на этрусков. Эти последние две силы были предназначены для того, чтобы потенциальные союзники Пирра были заняты и не могли объединиться с ним.
Другому новому консулу, Публию Валерию Левину, было поручено командование самыми крупными силами — четырьмя легионами плюс союзниками. Ему было приказано выступить прямо на Тарент, опустошая по пути территорию луканов. В своей обычной манере римляне перешли в наступление, пытаясь отобрать инициативу у Пирра. Это также гарантировало, что территории их врагов, а не их собственные, будут разорены. Римский план явно состоял в том, чтобы вынудить Пирра вступить в сражение как можно быстрее, пока его не подкрепили союзники. Обычным способом для древней армии заставить другую вступить в бой было разграбление вражеской сельской местности.
План римлян удался. Пирр, узнав, что римская армия продвинулась на юг и угрожает греческому городу Гераклее, выступил вперед, чтобы спасти город до того, как к нему присоединятся его италийские союзники, поскольку он считал «невыносимым сдерживаться и позволять своим врагам приближаться» (Plutarch, Pyrrhus, 16). По словам Полиэна,
«прежде чем Пирр ввязывался в войну, он всегда пытался заставить врага смириться; разъясняя им, что в противном случае их ожидают ужасные последствия, пытаясь убедить их в том, в чем заключаются их собственные интересы, проецируя связанные с войной страдания, и приводя каждому справедливый и разумный аргумент против войны» (Polyaenus, 6.6.3).
Как было положено, затем он направил письмо консулу. Послание начиналось с того, что Пирр сообщил римлянам, что он прибыл в Италию в ответ на призыв греческих городов и италийцев защитить их свободу. Пирр продолжал хвастаться своими способностями полководца и храбростью эпиротов в бою. Он предложил провести арбитраж между сторонами «со всей справедливостью», затем пригрозил, что война повлечет за собой выплату римлянами компенсации за любой ущерб, который они причинили союзникам, и передачу заложников. Затем он пообещал, что обеспечит мир и поможет римлянам, если на них нападут. Наконец, он закончил еще одной угрозой, что, если римляне не будут соблюдать мир, то
«я не позволю вам опустошать страну людей, которые являются моими союзниками, грабить греческие города и продавать с торгов свободных людей, но я помешаю вам силой оружия грабить всю Италию и обращаться со всеми людьми высокомерно, как с рабами. Я буду ждать вашего ответа десять дней; дольше я ждать не могу» (Dionysius, 19.9).
Предложение Пирра римлянам следовало давней традиции подобных ультиматумов со стороны могущественных правителей или государств. Все началось с так называемого Царского мира 387 года, когда персидский царь Артаксеркс заявил, что «другие эллинские города, как малые, так и большие, должны быть автономными … и кто не соблюдет этого мира, против них я начну войну, как на суше, так и на море, с кораблями и деньгами» (Xenophon, Hellenica, 5.1.31). Мир продлился недолго, и Персия была недостаточно сильна, чтобы привести в исполнение свои угрозы, но традиция была заложена. В ближайшие полвека будет известно по меньшей мере еще шесть примеров «общего мира».
Вместо того чтобы гарантировать мир и автономию, такие договоренности на самом деле были методом, с помощью которого великие державы доминировали над более слабыми. Начиная с Филиппа II, эллинистические цари последовали этому историческому прецеденту, заключив другие «общие мирные соглашения». В своем договоре, заключенном после битвы при Херонее, Филипп гарантировал территориальную целостность и защиту существующих политий членов, при этом все соглашались вести войну с любыми нарушителями. Филипп также был избран главнокомандующим (гегемоном) вооруженных сил альянса в войне против Персии. Его контроль был обусловлен доминированием македонского оружия и присутствием его гарнизонов в стратегических опорниках, что оправдывалось соображениями общей безопасности. По сути, Филипп обеспечил свое господство и выживание тех режимов, которые были ему выгодны, одновременно представляя себя защитником «свободы» и «автономии» греков. Термины в письме Пирра почти идентичны. На самом деле это было не подлинным предложением арбитража, а требованием сдаться.
Ответ римлянина не удивил. Как уже отмечалось, идея Рима о мире заключалась в навязывании условий врагу после победоносной войны. Левин писал, что такое запугивание должно быть направлено только на своих подданных, тогда как благоразумный человек не стал бы угрожать тем, чью доблесть он не испытал, что свидетельствует о явной глупости и отсутствии разборчивости. Римляне, с другой стороны, «имеют обыкновение наказывать наших врагов не словами, а делами». Он также отклонил предложение Пирра об арбитраже, но предупредил его, чтобы он был готов к нему как «противник, а не как судья». Левин далее сказал Пирру: «отбрось свои угрозы и царственное хвастовство, затем иди в сенат и извести и убеди его членов, уверенный в том, что ты не потерпишь неудачу ни в чем, что является справедливым или разумным» (Dionysius, 19.10).
Поскольку мирное предложение было отклонено, обе стороны теперь были полны решимости решить судьбу Италии силой оружия. Грядущая битва должна была произойти недалеко от древнего города Гераклеи, современного Поликоро.

Глава V. Гераклея

Пирр прославился своей победой и благодаря ей приобрел репутацию великого полководца. — Cassius Dio, 9.39
было ясно, что он был доволен и горд, потому что только со своими собственными войсками и с тарентинцами он победил великую силу римлян.
— Plutarch, Pyrrhus, 17
Грядущая битва между Пирром и римлянами станет первым вооруженным столкновением между эллинистическим царем и недавно возникшей италийской державой. Это также будет первая встреча двух различных военных систем: македонской, созданной Филиппом и Александром Македонскими, и римской.
Во время войн со своими италийскими соседями военная тактика и вооружение Рима претерпели значительные изменения. Первоначально его пехота была вооружена традиционным снаряжением гоплитов, копьем, бронежилетом, шлемом и большим щитом. Римская пехота сражалась бы сомкнутой фалангой, где каждый мог бы поддержать соседа своим щитом. Этому методу ведения боя их научили этрусские повелители и враги Рима. Это был также метод борьбы многих других его врагов, а именно латинян, кампанцев и греков. Сражения велись на открытых равнинах и решались столкновением противоборствующих фаланг, подобно схожим сражениям между греческими городами.
Из сочинений греческих историков и поэтов мы имеем некоторое представление о ходе таких сражений. Чаще всего обе стороны выстраивались в линию и маршировали навстречу друг другу. Исход сражения неизбежно был бы решен столкновением двух линий пехоты. Если бы моральный дух обеих сторон сохранился, произошло бы ужасное столкновение, когда две линии врезались бы друг в друга. Иногда, если у одной из сторон сдавали нервы, этот первоначальный удар решал исход сражения. Если, однако, в этом первом столкновении не удастся сломить одну из сторон, борьба может перерасти в поединки. В конце концов, одна из сторон одержит верх за счет либо численного превосходства, либо мужества, либо построения. Другая сторона сломается и сбежит с поля боя. Этот момент краха был самой опасной минутой: побежденная сторона открывала врагу свой незащищенный тыл, и именно здесь часто были самые тяжелые потери. Преследование обычно было коротким из–за истощения победителей.
Этот метод ведения боя действовал до тех пор, пока обе стороны придерживались одной и той же тактической схемы. Однако многие враги Рима не придерживались этих правил ведения боевых действий. Италийские горные племена, учитывая пересеченную местность, как правило, сражались более свободными порядками и небольшими подразделениями. Они предпочитали осыпать своих врагов дротиками издалека и отходить, когда на них давили. Их обычным методом ведения боя были засады и перестрелки, а не прямые сражения копейщиков в тесном строю. Если бы такие войска можно было вынудить вступить в открытый бой, они обычно были бы разбиты фалангой, но вынудить их было сложно.
Другим врагом, с которым римляне столкнулись начиная с 390 года, были галлы, кельтский народ. Их метод ведения боя тоже был другой. Согласно древним писателям, он состоял из безумного натиска, которому предшествовал ливень дротиков для втягивания в рукопашный бой. Затем они сражались поодиночке, нанося удары врагам длинными мечами. Их размеры и свирепость пугали их мелких южных соседей. Такая атака могла смести несгибаемую фалангу гоплитов. Во время галатского вторжения в Грецию в 279 году греческая фаланга гоплитов не смогла противостоять яростной атаке кельтских галатов. Успехи галлов в борьбе с этрусками и римлянами в начале четвертого века наводят на мысль, что у греков были аналогичные проблемы.
Римляне, после своего опыта борьбы как с галлами, так и с горными племенами, адаптировали свою тактику и снаряжение. Они разбили свою пехоту на более мелкие подразделения численностью около 120 человек, называемые манипулами (пригоршнями). Они были более гибкими подразделениями и могли маневрировать, поддерживая друг друга. Они также развертывались в три линии, а не в традиционную. Первая линия теперь использовалась для отражения вражеской атаки. Затем можно было отступить через пробелы в манипулах второй линии или укрепить себя ими. Резервные линии могли бы затем возобновить наступление на врага.
Они также перевооружили войска первой линии метательными копьями и новым щитом, scutum. Это был более длинный и узкий щит, дающий больше защиты владельцу, но, в отличие от щита гоплита, не защищающий его соседа. На каком–то этапе, определенно до 290 года, метательное копье стало намного тяжелее пилума. Несмотря на меньшую дальность броска, у него было то преимущество, что если бы он попал во вражеский щит, его вес сделал бы щит бесполезным. Войска, вооруженные таким образом, теперь сражались скорее индивидуально, с мечом и щитом, а не как фаланга. Они также сражались менее защищенными и более мелкими формированиями. Атака начиналась с ливня брошенных копий, за которым следовал натиск для соприкосновения с использованием меча и щита. Вторая линия, principes, также на каком–то этапе была перевооружена пилумом, хотя и не ко времени вторжения Пирра. Третья линия, triarii, хотя и сохранив колющее копье, также приняла scutum.
Ливий описывает, как действовали новые формирования:
«Когда боевое построение армии было завершено, первыми в бой вступали гастаты. Если им не удавалось отразить натиск врага, они медленно отступали через промежутки между ротами принципов, которые затем вступали в бой, а гастаты следовали за ними в тылу. Триарии тем временем стояли на одном колене под своими штандартами, их щиты были перекинуты через плечи, а копья воткнуты в землю остриями вверх, что придавало им вид ощетинившегося частокола. Если принципы также терпели неудачу, они медленно отходили к триариям, что породило поговорку, когда люди находятся в большом затруднении: «дело дошло до триариев». Триарии, пропустив гастатов и принципов через промежутки, разделявшие их роты, вставали с коленопреклоненной позы и, мгновенно сомкнув ряды, блокировали все проходы через них и одной плотной массой обрушивались на врага. Враг, который преследовал остальных, как победитель, с ужасом видел новую и большую армию, поднимающуюся словно из земли» (Livy, 8.8).
То, что римляне действительно сражались в этом трехлинейном шахматном строю, иногда оспаривалось поздними учеными. Утверждалось, что такой разорванный строй был бы сметен более компактной вражеской линией, поскольку они прорвались бы и обошли изолированные римские войска с фланга. Следовательно, утверждается, что до соприкосновения с врагом римляне должны были сформировать единую линию фронта. Этот аргумент не подтверждается ни одним из древних источников. Как указал Голдсуорси, противник, наступающий через бреши в римской первой линии, столкнется с принципами из второй линии. Если бы они повернулись, чтобы атаковать фланги гастатов, их собственные фланги оказались бы в опасности.
Рукопашный бой в защитной броне был чрезвычайно утомительным, эмоционально напряженным и гораздо более осмотрительным, чем часто думают. Обычный способ заставить линию противника рухнуть состоял в том, чтобы пробить в ней брешь, а затем атаковать открытые фланги противника. Чтобы сделать это, солдаты должны были бы продвигаться вперед в любые бреши в линии противника, прежде чем они могли быть заполнены задними рядами. Однако для этого требовалось немалое мужество, так как те, кто продвигался вперед, были бы окружены врагом. Если первоначальное столкновение не решало исход битвы, то обе стороны расходились и отдыхали. Затем их офицеры должны были заставить их возобновить борьбу. Чем дольше продолжалась битва, тем сложнее это становилось. Именно тогда римский метод удержания войск в резерве дал им преимущество, поскольку свежие войска были бы более готовы возобновить борьбу.
Римский метод набора армий также был изменен. Теперь войска были организованы в легионы. Помимо тяжелой пехоты, в состав каждого легиона входила также легкая пехота, leves и roraii, и другой класс, accensi. Точный характер accensi неизвестен; скорее всего, это были либо почти безоружные лагерные слуги, либо лагерная охрана, вооруженная копьем и щитом. Ливий описывает их как тех, «на кого меньше всего можно было положиться, и поэтому их ставили в самую заднюю шеренгу». Общая численность каждого легиона обычно составляла около 5000 пехотинцев и 300 кавалеристов. Обычная численность римской консульской армии составляла два легиона римлян и равное, а чаще большее число латинян или других союзников. Численность этой армии часто увеличивалась для того, чтобы противостоять более серьезным угрозам.
Эти изменения в вооружении и тактике сделали римскую пехотную линию более гибкой и способной лучше справляться с тактикой своих противников. Точные даты всех этих изменений неизвестны, но большинство из них, несомненно, были налицо ко времени вторжения Пирра.
Однако этот новый способ ведения боя поставил бы римлян в невыгодное положение перед вооруженной пиками эпирской пехоты. При построении пики первого ряда фаланги должны были выходить за линию на четыре метра. Кроме того, наконечники копий следующих четырех шеренг будут выходить за пределы первой шеренги. Следующие одиннадцать шеренг должны были наклонять свои пики над головой, чтобы обеспечить укрытие от вражеских снарядов. Хотя они не помешали бы таким ракетам приземлиться, их скорость и наносимый ими ущерб были бы значительно снижены. Не зафиксировано ни одного случая, чтобы римский первый ракетный залп не остановил атаку вооруженной пиками фаланги. Единственный случай, когда фаланга была дезорганизована ракетами, произошел при Магнезии в 171 году, когда Селевкиды по глупости оставались неподвижными перед лицом продолжительной римской ракетной атаки, а также перемежали свой строй слонами. Передний римский пехотинец, находясь в более слабом строю, чем его греческий противник, столкнулся бы с десятью наконечниками копий. Единственный способ справиться с ними состоял в том, чтобы попытаться обрубить пики или хватать их вручную. Ни один из этих методов особо не преуспел.
Как заключает Полибий, «ничто не может противостоять лобовой атаке фаланги, пока она сохраняет свойственный ей строй и мощь» (Polybius, 18.30). Единственный способ для римлян победить фалангу пикинеров состоял в том, чтобы разбить ее строй, либо заманив ее на пересеченную местность, либо обойдя ее с фланга или тыла. Неудержимость фаланги часто действовала ей во вред. По мере ее продвижения вперед резервные линии римлян могли быть использованы против ее уязвимых флангов, если его собственные вспомогательные войска не поспевали за ней. Это то, что произошло в битве при Киноскефалах в 197 году, когда римский военачальник
«развернув свое войско … и таким образом оказавшись позади македонцев, обрушился на них с тыла. Поскольку фаланга не могла развернуться фронтом или сражаться один на один, он продолжал атаку, убивая встречавшихся на его пути и неспособных защитить себя, пока все македонские силы не были вынуждены бросить свои щиты и обратиться в бегство» (Polybius, 18.26).
В битве при Пидне в 168 году фаланга вышла на пересеченную местность и потеряла строй. Как только ее фронт был прорван, римский пехотинец, обычно в более тяжелых доспехах, с большим щитом, лучше обученный и оснащенный для такого ближнего боя, чем пикинер, получил огромное преимущество:
«Сила и общая эффективность фаланги были утрачены, когда она была таким образом расстроена; и теперь, когда македонцы вступали в бой один на один или небольшими отрядами, они могли только рубить своими маленькими кинжалами по прочным и длинным щитам римлян и противопоставлять легкие плетеные щиты их мечам, которые, уж настолько велики были их вес и инерция, вонзались сквозь броню в их тела. Поэтому они оказали слабое сопротивление и в конце концов были разгромлены» (Plutarch, Aemilius Paulus, 20).
Гибель македонского копейщика в этих двух битвах свидетельствует об их уязвимости перед подобными атаками.
У Гераклеи римляне оказались в невыгодном положении, поскольку никогда прежде не сталкивались с вооруженной пиками фалангой. Описанная выше тактика будет выработана только на основе с трудом приобретенного опыта в течение следующего столетия. Римляне также ранее не сталкивались в бою с другим главным оружием Пирра — его слонами.
Численность обеих сторон в предстоящем сражении в источниках не указана, но можно попытаться сделать разумную оценку. Армия Левина, скорее всего, состояла из четырех римских легионов плюс союзники. Четвертый легион, безусловно, зарегистрирован как присутствующий (Florus, 1.13). Армия состояла бы, если бы была в полном составе, по меньшей мере из 40 000 пехотинцев и 2400 кавалеристов. Пирр отправил в Италию 25 500 пехотинцев, 3000 кавалеристов и 20 слонов. Некоторые из них были потеряны во время шторма, а некоторые использовались для размещения гарнизонов у его союзников. Кроме того, у него были бы тарентинские рекруты, которые в 302 году насчитывали 20 000 пехотинцев и 2000 кавалеристов (Diodorus, 20.104). Численность тарентинцев, возможно, несколько сократилась из–за сообщений о дезертирстве. Эти отступления, возможно, сильнее всего повлияли на кавалерию, поскольку богатые классы, составлявшие их число, были наиболее противниками войны. С учетом потерь, гарнизонов и дезертирства разумная оценка армии Пирра составила бы около 35 000 человек, из которых около 4000, возможно, были кавалеристами, и 20 слонов. Источники последовательно утверждают, что римляне имели численное преимущество над Пирром. Это усилило бы их желание начать сражение как можно скорее, до того, как прибудет италийское подкрепление Пирра.
Как именно были вооружены тарентинцы, является предметом предположений. До прихода Пирра они, скорее всего, были традиционными греческими гоплитами. Однако Пирр после своего прибытия ввел для них строгий режим обучения и прикрепил их к эпирским подразделениям. Отсюда вероятно, хотя и не бесспорно, что он, возможно, также перевооружил их как пикинеров. Если они сражались в тех же подразделениях, что и эпироты, то, должно быть, были перевооружены. Напротив, в битве при Аскуле в 279 году, как сообщает Фронтин, они формировались отдельно, в центре, где Гомер советовал размещать самые слабые войска. Комментарии как Страбона, так и Фронтина, добавленные к описанию Дионисия об их более раннем разгроме Эмилием, делают вывод, что тарентинцы имели ограниченную военную ценность.
Существует широко распространенное мнение, что в эллинистический период греческие города отказались от использования гражданских солдат и заменили их наемниками. Такая точка зрения является грубым искажением ситуации. На протяжении всего эллинистического периода служение своему государству на войне считалось как обязанностью, так и честью для граждан. Как утверждает Ханиотис, «тем не менее, изучение документальных свидетельств показывает, что во многих, если не в большинстве, эллинистических городов армии горожан выжили и были важным элементом местной гордости. Военная служба считалась честью; от нее временно освобождались только священники».
Эти силы могут быть дополнены наемниками, особенно для специальных ролей, таких как артиллеристы, стрелки или инженеры. Однако подавляющее большинство армий греческих городов состояло из их собственного населения. Только самые богатые из царей–диадохов и те тираны, которые не могли доверять своим собственным гражданам, в значительной степени полагались на наемные войска. Те немногие государства, которые действительно полагались на наемников для своей защиты, такие как Мессана, в результате часто теряли свою свободу. Армия, которую Пирр повел к Гераклее, была сформирована в основном за счет наборов граждан как Эпира, так и Тарента.
Однако эта точка зрения может просто отражать презрение, которое более поздние историки питали к демократическим греческим городам. Следует помнить, что тарентинцы захватили город Фурии у римского гарнизона еще до вторжения Пирра, что было немалым подвигом. Они также организовали успешную засаду на армию Эмилия, когда она отступала. Очевидно, тарентинцы действительно обладали навыками владения оружием и желанием сражаться. В предстоящем сражении они составили бы почти половину пехотного строя, и нет никаких упоминаний об их отсутствии на поле боя, даже несмотря на то, что римляне одержали победу по крайней мере в трех случаях. Они также предоставили Пирру флот, который, по–видимому, завоевал морское превосходство, поскольку нет никаких сведений о том, что римский флот играл какую–либо роль. Следует также отметить, что когда Пирр посвятил часть своей добычи в битве храму в Додоне, он приписал победу как эпиротам, так и тарентинцам. Насколько они были преданы делу Пирра после того, как он разместил у них гарнизон, возможно, более спорно.
Пирр, в отличие от римлян, хотел отложить любое сражение до прибытия всех своих италийских союзников. Однако римская армия уже вступила на территорию Тарента и угрожала его колонии Гераклее. Они использовали обычный метод, употребляемый древними армиями, чтобы вызвать врага на битву, — разграбление сельской местности. Чтобы предотвратить эти разрушения, Пирр был вынужден наступать, чтобы противостоять римской армии. Его план, скорее всего, состоял в том, чтобы следовать за римской армией, беспокоить ее, ограничивать ее способность посылать отряды за фуражом, но избегать немедленного сражения. Римляне, напротив, хотели начать сражение как можно скорее. Пирр продвинулся на равнину к западу от Гераклеи. Здесь он разбил свой лагерь на противоположном от римлян берегу реки Сирис, без сомнения, все еще надеясь удержать реку между двумя берегами и предотвратить генеральное сражение.
Наиболее вероятным местом сражения является речная равнина примерно в шести километрах к западу от древней Гераклеи. Местное население, безусловно, считает, что битва произошла здесь, и назвали в ее честь невероятно уродливый торговый центр. Хотя иногда считается, что битва, возможно, произошла немного севернее, это представляется крайне маловероятным. Далее к северу от этого места холмы по обе стороны равнины быстро становятся довольно крутыми, и передвижение большого количества войск было бы чрезвычайно затруднено. Чуть западнее есть невысокий холм, с которого открывается потрясающий вид на равнину и невысокие холмы к востоку от реки — идеальное место для того, чтобы Пирр впервые увидел римскую армию и лагерь.
Пирр, узнав, что римляне расположились лагерем на другом берегу реки, лично отправился вперед, чтобы понаблюдать за ними. По общему мнению, он был поражен, увидев, с какой дисциплиной они организовали свои дежурства и как обустроили свой лагерь. Здесь источники несколько противоречивы. Фронтин описывает, что в то время римские лагеря были не организованы и не укреплены, как «пунические хижины». Он утверждает, что только после того, как они захватили лагерь Пирра в 275 году, они начали практиковать сосредоточение армии в одном укреплении (Frontinus, 4.1.13; Plutarch, Pyrrhus, 16). Многочисленные упоминания об образцовом порядке в римских лагерях у Ливия перед этой битвой свидетельствуют в пользу свидетельства Плутарха, а не Фронтина.
Помимо своей личной разведки, Пирр также послал в римский лагерь шпиона. Левин, поймав лазутчика, выстроил всю армию в боевом порядке и показал ее ему. Затем он отпустил его, чтобы тот рассказал Пирру о мощи и выучке римской армии. Впечатленный тем, что он узнал, Пирр теперь был еще менее уверен в победе и с большей решимостью ждал своих союзников. Он расставил на берегу реки патрули, чтобы сдерживать римлян на случай, если они решат навязать им сражение. Эта история отражает рассказ Геродота, где Ксеркс освободил захваченных эллинских шпионов во многом по той же причине (Herodotus, 7.146). В обоих случаях этот анекдот, по–видимому, является предостережением от высокомерия, поскольку оба они позже потерпят поражение от своих греческих врагов.
Римляне все еще стремились вызвать Пирра на бой до прибытия его союзников и пока у них было численное превосходство. Они атаковали со своей пехотой через реку у брода. В то же время их кавалерия переправилась через реку в разных местах. Под угрозой того, что римская кавалерия обойдет их с фланга, эпирские пикеты отступили. Наблюдая за римской атакой, Пирр приказал своей пехоте встать к оружию и выстроиться в боевую линию. Ни в одном из сохранившихся отчетов о битве не зафиксировано точной дислокации двух армий. Из хода сражения наиболее вероятно, что Пирр разместил слонов и часть кавалерии в резерве. Это была тактика, которую он успешно использовал в следующем году у Аскула.
Тем временем Пирр возглавил атаку с 3000 всадников, надеясь застать римлян рассеянными и в беспорядке, пока они переправлялись через реку. Однако римский авангард уже переправился и наступал в полном порядке. Пирр построил свою кавалерию и повел ее в атаку. В последовавшей рукопашной схватке Пирр продемонстрировал свой боевой опыт и роль командира в подобных ситуациях. Сам он сражался энергично; его не смущали шум, пыль и неразбериха битвы, но он постоянно перемещался туда, где его войска, по–видимому, испытывали трудности. Его богато украшенные, отличительные доспехи гарантировали, что его люди знали и вдохновлялись его присутствием.
Именно во время этой встречи произошел следующий инцидент. Один из римских кавалеристов стремился прославиться, вступив с Пирром в поединок. Единоборство было одним из методов, с помощью которого амбициозный италийский дворянин мог обрести глорию. Спутники царя заметили угрозу, но Пирр предпочел проигнорировать ее, полагаясь как на собственное мастерство, так и на доблесть его окружения. Воспользовавшись своим шансом, римлянин атаковал. Несмотря на то, что его конь был свален одним из телохранителей Пирра, ему удалось пробиться сквозь брешь и пронзить копьем царскую лошадь. Пирра подняли и спасли друзья. Нападавший, сражавшийся до последнего, был убит после жестокой войны; его тело нашли потом однополчане. Согласно Дионисию, царь, встревоженный тем, что чудом избежал опасности, передал свой собственный, выкрашенный в пурпур и расшитый золотом плащ и отличительные доспехи самому верному из клевретов и самому храброму в бою, Мегаклу. Сам Пирр надел серовато–коричневый плащ противника, нагрудник и войлочную шляпу, чтобы быть менее заметным в бою (Dionysius, 19.12; Plutarch, Pyrrhus, 17).
Несмотря на вмешательство Пирра, кавалерийский бой начал разогревать римлян. Возможно, римская пехота завершила форсирование реки и укрепила конные войска. Эпирская кавалерия отступила, чтобы сплотиться со своей собственной пехотой, вероятно, построившись на одном или, что более вероятно, на обоих флангах, а некоторые оставались в резерве. Римская кавалерия должно быть развернулась на обоих флангах. В этот момент Пирр все еще мог избежать сражения и отступить обратно в укрепленный лагерь. Однако такой образ действий был не в характере Пирра. Вместо этого он приказал своей пехоте идти вперед и снова лично вступил в бой, поведя фалангу против врага. Возможно, он надеялся уничтожить римскую армию, загнав ее в ловушку спиной к реке.
Пехотный бой, вероятно, начался со стычки легкой пехоты друг с другом. Такие бои, как правило, были безрезультатными, и в конечном итоге обе стороны отступили бы либо за более тяжелую пехоту, либо на свои фланги. Основные линии тяжелой пехоты теперь должны были приблизиться друг к другу. Когда они были достаточно близко, обе стороны издали бы свои боевые кличи, ударили бы оружием о щиты, а затем бросились бы в атаку. Римляне бросили бы свои pila и обнажили мечи, в то время как передние ряды эпиротов подняли бы свои пики и двинулись вперед в плотном строю. Хотя римские снаряды пробили бы бреши в линии, пики над головой отразили бы много прилетов, и любые дыры были бы заполнены задними рядами. Сражение продолжалось бы, как уже описано, с римской пехотой, пытающейся найти путь через лес эпирских копий. Римская пехота, похоже, нашла какой–то способ дать отпор. Ибо Плутарх рассказывает, что долгое время битва висела на волоске, поскольку сражение семь раз менялось назад и вперед, когда каждая сторона либо отступала, либо преследовала (Plutarch, Pyrrhus, 17).
Способность римлян при Гераклее выстоять против фаланги эпиротов ставит под сомнение реальность утверждения древних историков о том, что фалангу было не остановить. Возможно, они преувеличили ее результативность по риторическим соображениям, создав стереотип о ее непобедимости, чтобы возвеличить более поздние победы римлян над македонскими царями. Древние верили, что чем серьезнее испытание, тем больше славы принесет победа. Возможно, однако, что взгляды авторов были правильными. Возможно, тактическая система римлян из нескольких резервных линий позволила им временно одержать верх, когда свежие войска атаковали утомленных пикинеров.
В какой–то момент трюк Пирра с облачением Мегакла в его доспехи чуть не привел к катастрофе, когда Мегакл был убит в бою. Предполагаемая смерть их царя вызвала ужас в рядах эпиротов и улучшила моральный дух римлян. Пирр был вынужден скакать вдоль своего боевого порядка с обнаженным лицом, чтобы доказать, что он все еще жив.
Исход битвы был решен, когда Левин,
«у которого были всадники, скрывавшиеся где–то вне поля боя, приказал им атаковать врага в тыл. В ответ на это Пирр подал сигнал слонам. Тогда, действительно, при виде животных, что было необычно при их устрашающем трубном звуке, а также при бряцании оружия, которое производили их сидевшие на башнях погонщики, сами римляне были охвачены паникой, а их лошади обезумели и понеслись, либо стряхивая с себя всадников, либо унося их прочь» (Zonaras, 8.3).
Римская кавалерия в беспорядке бежала. Пирр, не упуская случая, выдвинул вперед свою фессалийскую кавалерию, вероятно, из резерва, атаковал римлян, пока они были в замешательстве, и довершил разгром.
Если бы одно крыло римской кавалерии было вытеснено с поля боя, фланг пехотного центра оказался бы теперь незащищенным. Теперь Пирр направил своих слонов против изолированной римской пехоты. Зонара описывает заключительную стадию битвы:
«Обескураженная римская армия пустилась наутек, и в их бегстве одни солдаты были убиты людьми в башнях на спинах слонов, а другие — самими зверями, которые многих уничтожили хоботами и бивнями и не меньше раздавили и растоптали ногами. Основательно поработала и следовавшая за ними кавалерия» (Zonaras, 8.3).
Во время преследования одному из отступающих римлян удалось ранить одного из слонов. Его вопли от боли напугали остальных и привели их в замешательство. Поэтому Пирр прекратил преследование, и римляне, таким образом, смогли пересечь реку и скрыться с поля боя. Фронтин, однако, утверждает, что Пирр в своем трактате о войне рекомендовал
«никогда не наступать безжалостно на пятки бегущему врагу, не только для того, чтобы ему не пришлось сопротивляться слишком яростно вследствие необходимости, но и для того, чтобы сделать его более склонным к отступлению и в другой раз, если он усвоит, что победитель не будет стремиться уничтожить его в бегстве» (Frontinus, 2.6.10).
Когда в древности боевая линия прорывалась, самой естественной реакцией для тех, кто в ней находился, было просто бросить свое оружие, особенно тяжелый щит, и убежать. Бросивший щит действительно навлекал на себя ненависть общества, отсюда и мольба матери–спартанки к своему сыну «вернуться с щитом или на нем», что означало сражаться или умереть храбро. Более реалистичный взгляд принадлежит поэту и воину Архилоху, который беззастенчиво утверждал, что «какой–то варвар машет моим щитом, поскольку я был вынужден бросить его под кустом. Но я сбежал, чего уж там. Жизнь–то дороже. Бог с ним, я могу купить другой, не хуже».
Несмотря на эту браваду, бросать оружие и оставлять себя беззащитным было чрезвычайно опасно и могло привести к резне бегущей армии.
Однако некоторые более храбрые души сохранили свое оружие. Вместо того чтобы развернуться и убежать, они собирались в группы и медленно отступали. Когда им угрожал преследующий враг, они поворачивались и угрожали дорого продать свои жизни. Именно так афинский полководец Алкивиад описывает, как философ Сократ спасся в поражении при Делии в 424 году. «В результате и он, и его товарищ ушли невредимыми: потому что, как правило, люди и пальцем не тронут тех, кто проявляет такой характер на войне; они преследуют бегущих сломя голову». Именно таких людей Пирр, без сомнения, имел в виду, когда рекомендовал осторожное преследование, и тех, кто ранил его слона.

Какова бы ни была истинная причина того, что Пирр не предпринял решительного преследования, большая часть римской армии смогла уйти обратно за реку Сирис и скрыться в безопасном месте. В ту ночь они отступили на север, направляясь к своей базе в Венусии, в Апулии. Пирр развил свою победу, захватив покинутый римский лагерь и много добычи. Потери обеих сторон в бою в источниках различаются. Дионисий утверждает, что потери римлян составили почти 15 000 человек, а Пирра — 13 000, тогда как Плутарх называет потери в 7 000 и 4000 человек соответственно (Plutarch, Pyrrhus, 17). Поскольку Плутарх утверждает, что цитирует современного историка Гиеронима, его цифры, скорее всего, точны. Кроме того, Пирр захватил 1800 римских пленных. Сообщалось также, что погибло немало эпирских военачальников. Это была великая, хотя и дорогостоящая победа. Считается, что Пирр после битвы сказал: «если мы когда–нибудь снова победим подобным образом, нас ожидает гибель» (Zonaras, 8.3).
Ливий утверждает, что позже Пирр осмотрел тела павших римлян и заметил, что все они были обращены лицом к врагу (Livy, Periochae, 13.1). Здесь, по–видимому, налицо обычная патриотическая пропаганда писателя, поскольку она игнорирует реальность римского разгрома, описанного в других источниках. Тем не менее, все источники сходятся во мнении, что тяжелое сражение, развязанное римлянами, стало неприятным сюрпризом для Пирра, заставив его еще больше уважать их мужество и боевые способности. Он похоронил погибших римлян с великими почестями.
Пирр также отпраздновал свою победу, посвятив часть своей добычи храму в Додоне со следующей надписью: «Царь Пирр, эпироты и тарентинцы, победившие римлян и их союзников, посвятили Зевсу Наю».
Согласно Плутарху, римляне обвинили в поражении Левина, утверждая, что «не эпироты победили римлян, а Пирр Левина, и считая, что римляне потерпели поражение не из–за их армии, а из–за ее генерала» (Plutarch, Pyrrhus, 18). Это казалось бы несправедливым по отношению к Левину, который на начальных этапах битвы явно перехитрил Пирра и вынудил его сражаться в меньшинстве. Его поражение было скорее результатом того, что он столкнулся с новой и, по крайней мере, на равнине, превосходящей его тактической системой. Ливий, возможно, более правильно, утверждал, что поражение произошло «потому, что солдаты не привыкли к слонам и были напуганы» (Livy, Periochae, 13.1).
Кассий Дион утверждает, что именно благодаря этой победе Пирр приобрел репутацию великого полководца. Исходя из наших ограниченных знаний о битве, историк преувеличил. Полководческое мастерство Пирра, по–видимому, состояло в том, что он умело формировал свою армию и вдохновлял ее, руководя ею с фронта. Это, однако, ожидалось от любого компетентного древнего полководца. Его единственным вдохновенным действием была атака со слонами в нужный момент, хотя, если верить Зонаре, так он ответил на засаду Левина. Пирр, однако, продемонстрировал способность в полной мере использовать этот успех, поддержав атаку своей кавалерией и превратив преимущество в разгром. Более поздние историки кампании Пирра, однако, писали уже после того, как все другие царства диадохов были легко побеждены во всех своих битвах с римлянами. Оглядываясь назад, можно сказать, что победы Пирра над римлянами должны были казаться яркими огнями в мрачной истории неуспехов.
Несмотря на обвинения в его адрес, римляне не сняли Левина, а проявили свой обычный стоицизм, сплотившись вокруг него. Семьдесят лет спустя они окажут аналогичную поддержку Варрону, потерпевшему гораздо более катастрофическое поражение при Каннах.
После битвы Пирр упрекнул своих италийских союзников в том, что они промедлили с подтягиванием своих сил. Тем не менее он отдал им часть добычи из римского лагеря. Это, а также завоеванный победой немалый престиж убедили многие италийские города, которые наблюдали за развитием событий, полностью посвятить себя делу Пирра. В результате Пирр завоевал много новых союзников, как бывших союзников римлян, так и тех, кто до этого момента сохранял нейтралитет. К ним относился греческий город Локры, который с помощью тарентинского флота восстал против Рима и захватил его гарнизон. Кротон перешел на сторону Пирра, как и бруттии.
После битвы кампанские союзники римского гарнизона в Регии подняли восстание. Они вырезали взрослое мужское население, продали детей в рабство и захватили женщин и имущество. Они оправдывали свои действия тем, что граждане собирались передать город тарентинскому флоту. На самом деле они подражали своим сородичам, которые аналогичным образом захватили сицилийско–греческий город Мессану и основали свое собственное независимое государство в 288 году.
После его поражения от римлян в битве большая часть Италии к югу от Кампании перешла к Пирру. Именно в этот момент Пирр решил с позиции силы отправить посольство во главе с Кинеем, чтобы предложить римлянам мир. Киней был хорошо обеспечен как деньгами, так и подарками в виде женской одежды на случай, если жены сенаторов окажутся более сговорчивыми, чем их мужья. После въезда в город Киней продолжал откладывать заседание Сената под различными предлогами, в то время как он посещал отдельных сенаторов, предлагая им подарки. Насколько успешной была эта кампания, зависит от того, какой источник читать. Плутарх утверждает, что никто, как мужчины, так и женщины, не принял эти дары. Зонара, с другой стороны, утверждает, что «он посещал дома видных людей и своими беседами и подарками постепенно распространял на них свое влияние», и только после того, как «он завербовал большое количество людей, он вошел в зал сената» (Zonaras, 8.4; Plutarch, Pyrrhus, 18).
Киней начал с защиты действий Пирра, заявив, что тот вступил в Италию не для того, чтобы воевать с римлянами, а только для того, чтобы обеспечить независимость Тарента. Далее он указал на доброжелательство царя в том смысле, что тот до сих пор воздерживался от разграбления сельской местности и не наступал на город. Более того, он предложил заключить союз с Римом. Если верить Плутарху, он даже пообещал помочь римлянам в покорении остальной Италии при условии, что они гарантируют неприкосновенность тарентинцам. Но его обещание было бы ужасным предательством по отношению к другим его италийским союзникам, что представляется крайне маловероятным, учитывая его очевидную силу. Гораздо более вероятны куда более жесткие условия, зафиксированные Аппианом:
«Он предложил им мир, дружбу и союз с Пирром при условии, что в договор будут включены и тарентинцы, что другие живущие в Италии греки останутся свободными жить по своим собственным законам, и при условии, что римляне вернут луканам, самнитам, давниям и бруттиям все, что они отняли у них на войне. Если они сделают это, он сказал, что Пирр вернет всех пленников без выкупа» (Appian, Samnite Wars, 22).
Принятие этих условий означало бы полную капитуляцию Рима, отказ от всех своих завоеваний к югу и востоку от Кампании. Несмотря на это, после некоторого обсуждения сенат рассмотрел вопрос о принятии этих условий, хотя причины опять же варьируются в зависимости от источников. Плутарх утверждает, что они были деморализованы из–за потерь при Гераклее и большого числа союзников, перешедших на сторону Пирра. Зонара делает вывод, что это произошло из–за взяток Кинея. Истинной причиной, возможно, может быть сочетание этих двух факторов (Plutarch, Pyrrhus, 18; Zonaras, 8.4).
В этот момент вмешалась судьба в лице отставного и слепого сенатора по имени Аппий Клавдий. Он приказал, чтобы его сыновья и зять внесли его в зал заседаний. Предположительно, он был возмущен тем, что сенат поддерживает мир, и поднялся, чтобы обратиться к ним. Он заявил, что
«даже думать о мире с эпиротами будет позором, поскольку они всегда были добычей македонцев, а вы трепещете перед Пирром, который всегда был на подтанцовках у телохранителей Александра, теперь же бродит по Италии не столько для того, чтобы помочь живущим здесь грекам, сколько чтобы не встречаться со своими врагами дома, обещая завоевать для нас превосходство здесь с той армией, которая не смогла помочь сохранить для него небольшую часть Македонии. Не думайте, что вы избавитесь от этого парня, сделав его своим другом; нет, вы настроите против себя других, и они будут презирать вас как людей, которых любой может легко подчинить, если Пирр уйдет без наказания за свои оскорбления, но фактически вознагражденный за них, позволив тарентинцам и самнитам насмехаться над римлянами» (Plutarch, Pyrrhus, 19).
Он призвал их изгнать Кинея из города, заявив, что Рим никогда не заключит мира, пока Пирр не уйдет из Италии. Сенат был покорен риторикой Аппия и единогласно проголосовал за продолжение войны.
Попытки Кинея заключить договор с римлянами потерпели неудачу, зато он использовал свою миссию как поездку для сбора разведданных. Он был соответственно впечатлен решимостью римлян и их способностью компенсировать потери и набирать новые войска, описывая их как «гидру, поскольку у консула уже было собрано вдвое больше солдат, чем у тех, кто сталкивался с врагами раньше, и там было во много раз больше способных носить оружие римлян» (Plutarch, Pyrrhus, 19).
Пирр, как и Ганнибал позже, наверняка постоянно удивлялся отказу римлян заключить мир после поражения в битве. Именно здесь римский взгляд на войну часто сравнивают с точкой зрения эллинистических царств. Рим вступил в войну, чтобы уничтожить способность своих врагов представлять будущую угрозу. Войны Рима заканчивались только тогда, когда враг был полностью разгромлен и признавал свое положение подчиненного союзника Рима. Единственной альтернативой было полное поражение Рима. Немного по–другому было в случае с иностранным захватчиком Пирром. Здесь римляне отказывались рассматривать вопрос о мире до тех пор, пока Пирр полностью не выведет свои войска с территории Италии. Напротив, часто утверждается, что эллинистические царства ожидали, что война будет завершена отражающими баланс сил мирными переговорами. Победитель был бы удовлетворен, добившись уступок от побежденного. Полное уничтожение противника не предусматривалось.
На самом деле отношение греков и македонян к войне было несколько сложнее. Ранние войны между городами–государствами были обычно небольшими сезонными конфликтами с ограниченными целями, скорее всего, из–за контроля над сельскохозяйственными угодьями. Более поздние войны эллинистических царств, когда они укрепились после войн диадохов, также соответствуют этой схеме. Однако в период между этими двумя эпохами войны часто велись до полного разгрома врага. Почти тридцатилетняя пелопоннесская война не заканчивалась до тех пор, пока Афины не были вынуждены сдаться от голода. Фиванцы, входившие в антиафинский альянс, яростно выступали за полное разрушение проигравшего города. Ранние войны диадохов, когда это было возможно, велись до тех пор, пока один из династов не был полностью разгромлен и обычно убит. Только после того, как власть прочно утвердилась в трех отдельных царствах, появилась более поздняя модель.
Где эта характеристика, возможно, более точна, так это в отношениях между македонскими царями и греческими городами. Обычно одно–единственное поражение заставляло греков сдаваться на определенных условиях. Победы Филиппа II при Херонее и Антипатра при Кранноне являются примерами таких случаев. Греки были невероятно непостоянны в этих союзах и постоянно пристраивались к тем, кто был самым могущественным в то время. Этому способствовали соперничающие политические группировки в греческих городах, поскольку цари могли натравливать их друг на друга. Филипп II утверждал, что он завоевал больше городов деньгами, чем солдатами:
«Ибо он на собственном опыте убедился, что то, что не может быть покорено силой оружия, легко может быть побеждено золотом. Итак, сколотив с помощью взяток банды предателей в городах и называя тех, кто принял его золото, «гостеприимцами» и «друзьями» … он развратил нравственность греков» (Diodorus, 16.54).
Пирр, скорее всего, полагал, что римляне будут вести себя подобным образом. Ожидая, что римляне заключат мир на его условиях, Пирр явно думал, что они будут вести себя как греческий город, а не как крупная держава. Его попытки использовать Кинея для подкупа части сената подтверждают эти думы. Таким образом, он сильно недооценивал могущество Рима. Удивление Пирра богатством и военной мощью римлян постоянно подчеркивается в источниках.
Одной из главных сильных сторон римлян в борьбе с эллинистическими царями была их подавляющая численность. В то время Рим вместе со своими латинскими и кампанскими союзниками располагал, возможно, 275 000 человек, годных к военной службе. С такой численностью римляне могли позволить себе потерпеть подобное поражение при Гераклее и просто, как они и сделали, подобно гидре собрать новые войска. Для такого эллинистического царя, как Пирр, с численностью войска менее 40 000 человек, такое поражение могло бы стать катастрофой, для исправления которой потребовалось бы целое поколение. Это объясняет пессимистические высказывания Пирра относительно его потерь после Гераклеи. Именно эта безжалостная арифметика истощения позволила римлянам сохранить непримиримое отношение к своим врагам.
Потерпев неудачу в попытке привлечь на свою сторону римлян, Пирр решил ослабить римскую власть над Кампанией. За пределами латинской родины этот регион был самым важным для подъема римского могущества. Он был одновременно и богатым, и большим источником рабочей силы. Контроль над Кампанией и ее ресурсами был главной причиной самнитских войн Рима. Шестьдесят лет спустя Ганнибал применит аналогичную стратегию. Пирр выступил из Гераклеи против Капуи, главного города Кампании.
Тем временем римляне, что было их обычной практикой, сплотились вокруг Левина, отказываясь уволить его. Они собрали два новых легиона, возможно, временно отменив необходимый для призыва имущественный ценз и послали их ему в качестве подкрепления. Как только Левин восстановил свою армию, он стал преследовать и харассмить Пирра. Ему также удалось войти в Капую до того, как эпироты смогли прибыть и помешать ему захватить ее. Лишившись главного приза, Пирр повернул на юг и попытался захватить важный порт Неаполис (Неаполь), но меры предосторожности, принятые римлянами до начала кампании, показали свою важность. Римский гарнизон удержал Пирра от попытки захватить город.
Потерпев неудачу в захвате Кампанию, Пирр решил наступать непосредственно на Рим. Он следовал по Via Latina, а не по более укрепленной и гористой Аппиевой дороге. Сначала он взял Фрегеллу, а затем Ананию. Наконец, он двинулся на этрусский город Пренесте (Палестрина), который пал под натиском римлян в 338 году. Граждане Пренесте были настроены решительно против Рима. Несколько их сенаторов были доставлены в Рим и казнены в начале того же года, чтобы обеспечить лояльность города. Эта мера не удалась, и граждане сдали город Пирру.
Это был большой переворот для Пирра, поскольку Пренесте с тремя массивными рядами стен считался неприступным. Укрепления, которые можно увидеть и сегодня, поистине огромны. Пренесте лежал на краю Апеннинских холмов, и отсюда Пирр мог видеть акрополь и дым Рима, до которого было менее тридцати пяти километров. К сожалению, сегодня даже в ясный зимний день этот вид невозможен из–за загрязнения. Пренесте продолжит ошибаться, выбирая не ту сторону во время войны. Сулла казнил всех взрослых мужчин, всего 12 000 человек, за то, что они перешли к Марию (Plutarch, Sulla, 32).
Во время марша Пирр, к большому огорчению своих войск и союзников, отказался разорять богатую сельскую местность. Он надеялся, что такое умеренное поведение привлечет римлян на его сторону без дальнейшего обращения к оружию. Считалось, что на царя произвела благоприятное впечатление территория римлян, на которой «были всевозможные деревья, виноградники и возделанные поля, а также дорогостоящее сельскохозяйственное оборудование; в то время как районы его собственных друзей были разграблены до такой степени, что невозможно было сказать, были ли они когда–либо заселены» (Cassius Dio, 9.40). Годы римских побед явно опустошили земли врагов Рима. Теперь он был вынужден противостоять очевидной силе и богатству Рима и сравнивать их со слабостью своих собственных союзников.
Встревоженный приближением Пирра и его присутствием так близко к Риму, сенат заключил мир с этрусками. Затем они приказали своему другому консулу, Корунканию, который проводил кампанию в Этрурии, выступить на юг к Риму со всеми своими силами, скорее всего, с обычной консульской армией в 20 000 человек. Пытаясь забрать у Рима союзников, Пирр использовал стратегию, которой последует и Ганнибал. Оба ожидали, что победа на поле боя вынудит союзников Рима покинуть его и рассчитывали заключить мир путем переговоров. И оба добились было успеха, но в конечном счете были разочарованы.
Пирр продвинулся на расстояние шести километров от Рима, но при штурме потерпел неудачу. Стены были укреплены в 387 году после нападения галлов, и город считался неприступным. Город также удерживался сильным гарнизоном. Теперь Пирр оказался в трудном военном положении. Он столкнулся с тремя римскими силами: Корунканий наступал на него с севера; армия Левина все еще следовала за ним на юг; и римский гарнизон на западе. Пирр начал бояться окружения со всех сторон, находясь тем более на незнакомой и вражеской территории. Любая попытка осадить такой сильный город зимой, на недружелюбной земле, под угрозой двух консульских армий провалится. Несмотря на мольбы своих новых союзников, которые были обречены подвергнуться мести римлян, Пирр решил отступить на юг.
Левин бросился на юг, чтобы снова защитить Кампанию. Корунканий, усиленный частью римского гарнизона, осторожно следовал за армией Пирра. Вполне возможно, Пирр надеялся, что, отступив от Рима, он сможет изолировать и победить одного из римских консулов. Во время этого отступления Пирр, по–видимому, потерял контроль над своей армией, которая была возмущена тем, что ее лишили грабежа римской страны. И эпирские войска, и его италийские союзники обвиняются в том, что они без разбора разоряют территории своих собственных союзников и территории римских союзников. Это было еще одной удачей для римлян, так как многие италики, которые все еще раздумывали, не вступить ли им в союз с Пирром, теперь затормозили.
Пирр снова столкнулся с армией Левина в Кампании. Обе стороны приготовились к бою. В попытке запугать римлян он приказал своим солдатам ударить копьями о щиты и издать боевой клич, в то время как он приказал трубачам и экипажам на слонах присоединиться к демонстрации. Вместо того чтобы поддаться благоговейному страху, римляне ответили своим собственным боевым кличем, предположительно ужаснувшим войска Пирра. Более вероятно, что Пирр, увидев сильно усиленную армию Левина, понял, что она либо соответствует, либо превосходит его собственную по численности. Пирр объявил, возможно, хитро, что предзнаменования были плохими, и отказался дать сражение. Левин, все еще опасавшийся сражаться с врагом, который уже победил его, позволил ему беспрепятственно отступить. Его главная задача — оборона Кампании — была успешно выполнена. Освободившись от армии Левина, Пирр распустил своих союзников и отступил со своими войсками обратно на свою базу в Таренте.
Большая часть римских войск разместилась на зимних квартирах в латинской колонии Фирм, на севере Апулии. Римляне, никогда не терпевшие поражений, решили наказать выживших у Гераклеи. Кавалерия была разжалована в пехоту, а пехота переведена на менее престижную роль стрелков. Их также заставили зимовать за пределами основного лагеря и отказывали в припасах, вынуждая самим добывать продовольствие.
После того, как Пирр поселился на зимних квартирах в Таренте, к нему обратилось римское посольство, где–то зимой 280/279 года. Чтобы безопасно провести их в город, мимо тарентинцев, Пирр был вынужден послать отряд своих собственных войск. Очевидно, что среди тарентинцев все еще были сильны антиримские настроения. Делегация состояла не менее чем из трех бывших консулов, и возглавлял ее некто Гай Фабриций, который был консулом два года назад. В качестве консула он одержал победы над самнитами, луканами и бруттиями. Пирр надеялся, что столь внушительная делегация прибыла с полными полномочиями для обсуждения вопроса о мире. Фабриций быстро разочаровал его. Посольство прибыло только для того, чтобы обсудить вопрос о выкупе или обмене пленными.
После первоначальных переговоров с римским посольством Пирр проконсультировался со своими советниками. Его генерал Милон заявил, что он не должен освобождать пленных, а должен продолжать войну. Киней, с другой стороны, посоветовал, что освобождение пленников без выкупа вызовет доброжелательность и сделает римлян более склонными к заключению мира в будущем. Сначала Пирр был склонен принять совет Кинея, но в конце концов непримиримость римской делегации вынудила его последовать совету Милона.
Сначала Пирр пытался привлечь делегацию, щедро развлекая ее. По слухам, на него произвели большое впечатление грубоватый, серьезный Фабриций и его репутация солдата. Пирр попытался расположить к себе Фабриция и убедить его использовать свое политическое влияние, чтобы заставить сенат пересмотреть его мирные предложения. Узнав, что тот был чрезмерно беден для сенатора, он предложил ему большой подарок из золота. Фабриций ответил, прочитав Пирру длинную лекцию, утверждая, что он не стремится к богатству, довольствуется своей небольшой фермой и намеренно отказывался брать свою долю добычи после успешных кампаний. Он также превозносил предполагаемые добродетели Республики, заявляя, что, несмотря на свою бедность,
«я занимаю высшие должности, отправляюсь в самые выдающиеся посольства, мне доверяют самые священные обряды с жертвоприношениями, меня считают достойным выражать свое мнение по самым неотложным вопросам … Я не уступаю никому из самых могущественных людей, и меня считают образцом честности для остальных, хотя не трачу ничего из своего состояния на эти почести, … в результате самый бедный человек пользуется не меньшим уважением, чем самый богатый, когда речь идет о награждении почестями, но все римляне, которые достойны этих почестей в силу своей честности, находятся в равном положении друг перед другом» (Dionysius, 19.15).
Фабриций продолжал заявлять, что если он примет предложение Пирра, его репутация будет погублена, а цензоры вычеркнут его имя из списка сенаторов. Тем самым он навлек бы позор как на своих предков, так и на своих потомков. Фабриций продолжил, утверждая, что лучше быть бедным человеком с честью в свободном государстве, чем рабом царя или тирана. Он также утверждал, что Пирр никогда не будет доволен, пока его жадность безгранична, но будет несчастен, как самый бедный из нищих.
Затем Пирр попытался напугать Фабриция слоном, когда они обедали вдвоем. На что Фабриций, как известно, спокойно ответил: «Твое золото не произвело на меня никакого впечатления вчера, как и твой зверь сегодня» (Plutarch, Pyrrhus, 20).
Позже Фабриций вступил с Кинеем в дискуссию о философии. Киней был последователем Эпикура, философа, который учил, что путь к счастью лежит через поиск спокойной жизни. Для этого надо было ограничивать свои желания, избегать политики, если это возможно, и всегда стремиться к мирному разрешению проблем. Такая философия была, конечно, анафемой для римлянина–патриция. Фабриций жил в мире, где слава и репутация достигались политическим продвижением и военными завоеваниями. И то, и другое было необходимо для собственной репутации и положения предков в обществе. Вполне естественно, Фабриций высмеял убеждения Кинея: «О Геракл, пусть Пирр и самниты придерживаются этих доктрин, пока они воюют с нами» (Plutarch, Pyrrhus, 20).
Бесконечное морализаторство в ответе Фабриция Пирру следует рассматривать в контексте источников. Все они писали при поздней Республике или Империи, когда предполагаемые добродетели ранней Республики, мужество и неподкупность, идеализировались и сравнивались с предполагаемой жадностью и упадочничеством римской знати их собственного времени. Таким образом, Пирру отводится роль жадного тирана и его неблагоприятно сравнивают с честным сенатором.
Самая длинная версия ответа Фабриция исходит от Дионисия Галикарнасского. Этот автор писал во времена правления Августа. Его главным мотивом было примирить греков с правлением Рима. Он утверждал, что греки не должны
«ругать Фортуну за то, что она бессмысленно даровала недостойному городу превосходство, столь великое и уже столь длительное, особенно когда они узнают из моей «Истории», что Рим с самого начала, сразу после своего основания, производил бесконечные примеры добродетели в лице людей, благочестия, справедливости, самообладания и воинской доблести которых ни один город, ни греческий, ни варварский, никогда не затмил» (Dionysius, 1.5).
Фабриций, таким образом, является одним из примеров римской добродетели Дионисия.
Как обсуждалось ранее, такие анекдоты не следует воспринимать буквально, поскольку древние историки использовали их для того, чтобы высказать заранее определенные моральные соображения. Это особенно верно в отношении выступлений и бесед. Даже Фукидид, один из самых надежных древних историков, признает, что сочинял подобные речи. «Поэтому моей привычкой было заставлять выступающих говорить то, что, по моему мнению, требовалось от них в различных случаях» (Thucydides, 1.22).
Не сумев привлечь на свою сторону римское посольство, Пирр в конце концов повторил свои условия; он освободит заключенных только в том случае, если римляне примут условия мира, которые Киней уже предложил сенату. Если они согласятся, он отпустит пленников без выкупа. Если нет, то он не отдал бы такое большое количество храбрецов, чтобы сражаться против него. Затем Пирр выдвинул другой план достижения мира. Он отпустил заключенных под охраной Фабриция, чтобы они могли отправиться домой на Сатурналии, при условии, что, если сенат примет предложенные им условия мира, они останутся на свободе, но если нет, то они должны вернуться к нему по окончании фестиваля. Это датирует посольство самое позднее декабрем 280 года. Пирр также попытался заручиться их благосклонностью, осыпав их одеждой и деньгами на дорогу.
Кинея снова послали в Рим, чтобы попытаться привлечь на свою сторону сенаторов. Несмотря на мольбы пленников и убедительность Кинея, сенат снова отклонил условия Пирра. Они также издали указ о том, что по окончании праздника пленники должны вернуться к Пирру в указанный день, в противном случае они будут казнены. Все вернулись, и таким образом Пирр узнал, что единственный доступный способ победить римлян — это сила оружия. Война продолжалась и в 279 году.

Глава VI. Аскул

«если я одержу победу еще в одном сражении с римлянами, у меня не останется ни одного солдата из тех, кто перешел со мной границу». … По правде говоря, все его победы были, как гласит пословица, кадмейскими; ибо враг, хотя и потерпел поражение, никоим образом не был умален, так как его сила была очень велика, в то время как победитель испытал ущерб и бедствия, которые сопутствуют поражению
— Diodor, 22.5
Поскольку римляне отказались заключить мир, Пирр был вынужден возобновить наступление на римлян в следующем, 279 году. После его победы при Гераклее италийские племена стекались под его знамена. Контингенты самнитов, луканов, бруттиев и саллентинов из юго–восточной Италии записаны как присоединившиеся к армии Пирра. Пирр явно переосмыслил свою стратегию после того, как прошлогодняя кампания едва не закончилась катастрофой: его армия едва не попала в ловушку отдельных римских войск, а в тылу у нее была враждебная территория. Чтобы избежать повторения подобной ситуации, Пирр решил действовать более осторожно. Вместо более прямого наступления на римскую крепость Кампанию он решил предпринять более осторожное наступление на север, на союзную римлянам территорию Апулии. Захватив по ходу дела апулийские города, он обеспечил бы безопасность своего тыла и своих коммуникаций с Тарентом.
Территории союзных луканов и самнитов должны были защитить западный фланг Пирра. Это направление атаки сулило Пирру несколько выгод. Успешная кампания вдоль Адриатического побережья помогла бы обеспечить его морские коммуникации обратно в Эпир. Захват апулийских городов мог побудить еще больше союзников Рима перейти на другую сторону. Как только Апулия будет в безопасности, у него появится выбор: продвигаться на запад в Кампанию или против самого Рима.
Весной 279 года Пирр начал свое наступление. Не встретив сопротивления со стороны каких–либо римских войск, он сумел захватить или завоевать ряд апулийских городов и стал угрожать важным римским колониям Венузии и Луцерии. До этого момента римляне неохотно вступали в конфронтацию с Пирром после своего поражения годом ранее. Однако угроза потери двух их наиболее важных городов, а также возможная утрата всей Апулии вынудили их наступать, чтобы противостоять армии Пирра. Римская армия перезимовала в северной Апулии, и теперь ею командовали новые консулы Публий Сульпиций Саверий и Публий Деций Мус. Поскольку Пирр угрожал захватить Венузию, они продвинулись на юг и встретились с Пирром к югу от апулийского города Аскул (Ascoli Satriani). Теперь была готова сцена ко второй битве между двумя врагами.
Записано, что римская армия насчитывала более 70 000 человек. Эта цифра включала 20 000 человек из самого Рима. Кавалерийский контингент насчитывал около 8000 человек. Армия Пирра насчитывала 70 000 пехотинцев, более 8000 кавалеристов и девятнадцать слонов. Дионисий утверждает, что греков, сопровождавших Пирра, было 16 000 человек. Он не говорит, включает ли это число также македонцев Пирра, но, вероятно, нет, поскольку позже он упоминает македонцев отдельно (Dionysius, 20.1-2). Общая численность македонских и эпирских пикинеров составляла, возможно, около 20 000 человек. Цифры Дионисия часто отвергаются в пользу более низкой цифры в 40 000, как записал Фронтин (Frontinus, 2.3.21). Однако, по–видимому, нет веских причин отвергать цифры Дионисия, тем более что он утверждает, что имел доступ к мемуарам Пирра. Обе стороны приложили значительные усилия, чтобы завербовать себе союзников. К Пирру присоединились самниты, народ, который ранее самостоятельно выставлял армии численностью в 40 000 человек. Столетие спустя общая численность луканов и бруттиев составляла не менее 48 000 человек (Livy, 7.37, 10.38, 24.2; Polybius, 2.26). Поскольку оба этих союзника присоединились к войску Пирра, нет никаких сомнений в том, что он мог бы собрать армию в 80 000 человек, при условии, что найдется достаточно денег, чтобы платить ей. Работа Фронтина обычно считается ненадежной, поскольку она полна более поздних дополнений и ошибок.
Римляне расположились лагерем на противоположном берегу реки под названием наверняка Ауфид (Офанто). Река в этом месте была быстрой, ее берега сильно поросли лесом, и переправиться было нелегко. Зонара утверждает, что обе стороны не желали рисковать переправой и вступать в бой, из страха перед другой стороной. Римляне боялись встретиться лицом к лицу с врагом, который уже победил их, в то время как эпироты опасались, что римлянами движет мужество отчаяния (Zonaras, 8.5). В течение нескольких дней обе стороны избегали боя и оставались на своей стороне реки.
Во время ожидания один из римлян, некий Деций, по слухам, готовился к devotio. Это была сакральная форма самоубийства. Посвященный бросался в самую гущу сражения, ища смерти в виде жертвоприношения богам за победу. В семье Деция была история подобных жертвоприношений. Его дед, также Деций, был одним из консулов, командовавших войсками в битве против латинян и кампанцев примерно в 340 году. Жрец, приносивший жертву перед битвой, объявил, что предзнаменования благоприятствуют победе, но также предсказал смерть Деция. Во время битвы, когда латиняне одерживали верх, Деций дал клятву Юпитеру, что посвятит свою жизнь, если боги даруют римлянам победу. Затем он вскочил в седло и бросился в самую гущу врага. По словам Ливия,
«тем, кто наблюдал за ним в обеих армиях, он казался чем–то монструозным и сверхчеловеком, как будто посланным с небес, чтобы искупить и умилостивить весь гнев богов, а также предотвратить гибель своего народа и навлечь ее на своих врагов. Весь страх и ужас, которые он влек за собой, повергли передние ряды латинян в смятение, которое вскоре распространилось по всей армии, и куда бы ни нес его конь, они были парализованы, словно поражены какой–то смертоносной кометой; но когда он упал под градом дротиков, латинские когорты в панике бежали с места и оставили много свободного пространства» (Livy, 8.9).
Затем римляне бросились в образовавшуюся брешь с новой силой, как будто битва только началась. После упорных боев римляне одержали верх и выиграли битву. В результате чествовали обоих консулов: одного — за полководческое мастерство, другого — за самопожертвование. Далее Ливий добавляет, что такой жертвой не обязательно должен быть сам генерал, но он может выбрать любого, кого выберет. Если человек убит, то жертвоприношение совершается должным образом, если он уцелеет, то должно быть построено семифутовое изваяние и вместо него в жертву приносили пленника. Предположительно, отец Деция тоже пожертвовал собой таким же образом.
Узнав об этой легенде и о намерении Деция повторить ее, Пирр созвал собрание своей армии, чтобы обсудить слух и найти способ его опровергнуть. По сообщениям, он советовал им
«не впадать в уныние или в ужас от таких разговоров. Он сказал, что один человек, умерев, не может одержать верх над многими, и никакое заклинание или магия не могут оказаться сильнее оружия и людей. Говоря об этом и подтверждая свои слова аргументами, Пирр ободрял свою армию. Он также осведомился о деталях костюма, который использовали, посвящая себя, Деции, и отдал приказ своим людям, если они увидят кого–нибудь в таком наряде, не убивать его, а захватить живым» (Zonaras, 8.5).
Как только Пирр отдал эти приказы, он отправил к римскому консулу гонца, сообщив ему, что он знает о сделанных им приготовлениях и что «если его возьмут живым, он погибнет жалкой смертью». Римские консулы возразили, «что им не нужно было прибегать к такому поступку, поскольку они уверены, что победят его другими способами» (Zonaras, 8.5).
Несмотря на свой страх перед поражением, обе стороны желали решить этот вопрос в бою. Пирру нужна была решительная победа, как для того, чтобы обеспечить лояльность своих союзников, так и для того, чтобы заставить непокорных римлян пойти на соглашение. Римляне, скорее всего, хотели защитить свои колонии и раз и навсегда устранить греческую угрозу из Италии. В конце концов римляне пришли к Пирру и спросили,
«решил ли он сам переправиться без препятствий, пока они отступали, или позволит переправиться им, чтобы войска могли встретиться друг с другом целыми и невредимыми, и таким образом, при равных условиях испытание доблести в битве носило бы честный характер. Римляне произнесли эту речь, чтобы внушить ему страх, но Пирр разрешил им переправиться, поскольку он очень полагался на своих слонов» (Zonaras, 8.5).
При Гераклее слоны Пирра оказались неприятным сюрпризом для римлян и сыграли решающую роль в его победе. Тем временем римляне разработали новый механизм для того, чтобы победить их. Они взяли обычные италийские четырехколесные повозки и превратили их в мобильные крепости, запряженные волами. Повозки были укреплены плетеными ширмами, чтобы защитить экипажи. Фургоны были дополнительно оснащены наступательным оружием
«в виде вертикальных балок, на которых были установлены подвижные поперечные шесты, которые можно было поворачивать с любой скоростью и в любом направлении, а на концах шестов крепились либо трезубцы, либо похожие на мечи шипы, либо косы, все из железа; или, опять же, у них были краны, которые бросали сверху тяжелые захваты. Перед повозками выступали когти, обмотанные паклей, обильно обмазанной смолой, которую люди, стоящие на повозках, должны были поджечь, как только они приблизятся к слонам, а затем швырять в хоботы и морды зверей» (Dionysius, 20.1).
На каждой повозке была команда лучников и пращников и к каждой также было прикреплено несколько других солдат, чтобы охранять ее от нападений. В предстоящем сражении ограниченная мобильность этих повозок докажет, что они более уязвимы для ракетного огня и атаки легкой пехоты, чем более подвижные слоны, для борьбы с которыми они были предназначены. Однако они были остроумным ответом римлян на новую и серьезную тактическую угрозу.
Главной проблемой для любой попытки воссоздать битву при Аскуле является разнобой в источниках относительно продолжительности сражения. Единственный подробный отчет Дионисия Галикарнасского описывает однодневную битву. В кратком отчете Зонары также упоминается только один день боев. Плутарх, однако, описывает двухдневную битву, признавая при этом, что ему известен рассказ Дионисия (Dionysius, 20.1-3; Plutarch, Pyrrhus, 21; Zonaras, 8.5). Существует несколько различных способов объяснить эти расхождения. Одна из возможностей состоит в том, что Дионисий просто не упомянул рассвет. Это маловероятно, поскольку в его сообщении нет очевидного места для зари.
Самое простое объяснение состоит в том, что Плутарх ошибается, но поскольку он признает версию Дионисия и изо всех сил старается не принимать ее во внимание, более вероятно, что у Плутарха был альтернативный источник или, что более вероятно, источники. Плутарх, несомненно, много читал, когда готовил свои жизнеописания различных диадохов. Он по разным поводам называет поименно не менее пяти современных ему историков времен Пирра, чьи труды ныне утрачены: Гиеронима Кардийского, Дуриса, Диилла, Филохора и Демохара. Он также утверждает, что у него был доступ к различным первичным свидетельствам, таким как мемуары Пирра. Хотя Плутарх не всегда является самым надежным из историков, в данном случае было бы предпочтительнее принять его четкое описание битвы, длившейся два дня.
Тогда возникает проблема, принимать ли подробный отчет Дионисия за описание сражения первого или второго дня. Поскольку и он, и Зонара заканчивают свои отчеты завершением битвы и выводом армии Пирра по причине захвата его лагеря, более вероятным ходом является датировка их отчетов вторым днем битвы, что подтверждается кратким отчетом Плутарха, который описывает сражение первого дня как происходившее на труднопроходимой местности, где Пирр не мог результативно развернуть всю свою армию. Он также утверждает, что решающая атака слонов Пирра произошла на второй день. Поскольку эта атака описана и в рассказе Зонары, в целом представляется наиболее вероятным, что повествование Дионисия описывает сражение второго дня.
Плутарх описывает первый день как ничейную, но кровавую битву на плотной местности. Римляне, несмотря на их предыдущее хвастовство, очевидно, заняли оборонительную позицию, защищенную лесом, где кавалерия Пирра не могла действовать, а его слоны не могли атаковать и вступать в бой с фалангой противника. Поэтому, после того как многие были ранены и убиты, с наступлением ночи борьба на какое–то время прекратилась (Plutarch, Pyrrhus, 21). Скорее всего, это была преднамеренная уловка со стороны римлян, поскольку Фронтин в Стратагемах описывает: «Маний Курий, заметив, что фаланге царя Пирра невозможно противостоять в развернутом порядке, приложил все усилия, чтобы сражаться в замкнутых пространствах, где фаланга, будучи собранной вместе, оказалась бы в затруднительном положении» (Frontinus, 2.2.1). Хотя здесь описан инцидент, произошедший четыре года спустя, вполне возможно, что Курий впервые осознал ценность этой тактики лишь после, при Аскуле.
Чтобы предотвратить повторение этой тактики, Пирр послал ночные отряды, чтобы занять неблагоприятные участки поля, чтобы римляне, «лишенные возможности уклониться в сторону и контратаковать, как в предыдущий день, были вынуждены вступить в бой на ровном месте и лицом к лицу» (Plutarch, Pyrrhus, 21). Здесь фаланга пикинеров Пирра и, что самое главное, его слоны имели бы тактическое преимущество.
Дионисий подробно описывает расположение обеих армий. На крайнем левом фланге Пирр расположил кавалерию луканов, тарентинцев и греческих наемников. Его пехота, размещенная слева направо, состояла из самнитов, греческих подданных и наемников, в центре были эпироты, далее бруттии и луканы, фаланга тарентинцев, амбракийцы и на почетном месте справа македоняне. Его кавалерия на правом крыле состояла из самнитов, фессалийцев, бруттиев и нанятых тарентинцами наемников. Легкую пехоту и слонов он разделил на две группы и разместил их за обоими флангами, на разумном расстоянии, на позиции, слегка возвышающейся над равниной. Сам он присоединился к царской гвардии из 2000 отборных всадников, которую держали в резерве, чтобы вмешаться в любом месте, где придется туго(Dionysius, 20.1).
Фронтин дает другую версию диспозиции Пирра. Он утверждает, что Пирр, следуя гомеровскому стиху (Илиада 4.299), разместил свои самые слабые войска, тарентинцев, в центре, самнитов и эпиротов справа, а других италиков слева. Кавалерию и слонов держали в резерве (Frontinus, 2.3.21). Учитывая уже отмеченные ограничения в работе Фронтина, снова представляется более реалистичным принять более подробное описание Дионисия. Однако оба согласны с тем, что Пирр держал слонов и сильную кавалерию в резерве.
Для этого были веские тактические причины. Большая часть пехоты Пирра, определенно больше половины, состояла из его италийских союзников. Художественные изображения этих войск показывают, что они были легче вооружены, чем их римские противники. Бронежилет, если его вообще носили, обычно состоял из треугольного или квадратного нагрудника шириной около 24 см. Их наступательное вооружение и тактика также различались. Пехота южной Италии, вооруженная в основном щитом и дротиками, предпочитала вести перестрелку издалека, осыпая своих противников дротиками, а затем отступая в безопасное место. Римляне считали самнитов самыми храбрыми и решительными из своих италийских противников. Ливий описывает, что обычной практикой «как галлов, так и самнитов было для начала яростно атаковать, но, встретив успешное сопротивление, мужество самнитов постепенно угасало по мере продолжения битвы» (Livy, 10.27).
Более тяжелое вооружение римлян и система резервных линий давали им значительное преимущество в затяжном сражении. В результате, в длинной серии войн против самнитов римляне без особых проблем побеждали их в открытом бою. Единственные победы, одержанные самнитами, по–видимому, были тогда, когда им удавалось устроить римлянам засаду или заставить их сражаться на труднопроходимой местности. В одном случае Ливий описывает случай, когда
«самниты, считая все шансы на внезапность безнадежными, поскольку дело должно было решаться на открытом месте, сочли за лучшее встретиться со своими врагами в решительном сражении. Соответственно, они спустились на нижнюю ступень и отдали себя в руки Фортуны скорее с мужеством, чем с надеждой» (Livy, 10.14).
Как обычно, римляне выиграли эту битву после упорной борьбы. В открытом сражении, подобном тому, в котором собирался сражаться Пирр, они, как правило, бывали сметены лучше экипированными римлянами.
Имеющиеся данные свидетельствуют о том, что луканы и бруттии сражались так же, как самниты, но, возможно, без такого же мужества. Ливий описывает луканов как «непостоянных и безрассудных». Юстин, напротив, утверждает, что бруттии «по–видимому, были самыми храбрыми и могущественными людьми страны» и что «луканы привыкли давать своим детям такое же воспитание, как и спартанцы, чтобы они были подготовлены к трудам войны» (Livy, 8.27; Justin, 23.2). Выступление этих двух контингентов в Аскуле, как правило, благоприятствует мнению Ливия. Пирр, скорее всего, надеялся, что его италийские союзники смогут удержать римлян достаточно долго, чтобы его македонские и эпирские копейщики успели победить своих противников. Он мудро держал свою элитную кавалерию и слонов в резерве, чтобы заткнуть любые бреши в своей линии, которые могли открыться при поражении, или нанести решающий удар, если сражение пехоты пойдет ему на пользу.
Полибий утверждает, что Пирр сделал свою фалангу более гибкой, размещая между подразделениями своих пикинеров соединения более легко вооруженной италийской пехоты (Polybius, 18.28). Однако он не указывает, когда это было сделано впервые. Описание Дионисием боевой линии Пирра упоминает только об отдельных этнических подразделениях. Утверждение Полибия подтверждается размером фронта, занятого небольшим числом македонян и эпиротов Пирра. Дионисий записал, что эти 16 000-20 000 человек противостояли двум из четырех римских легионов, подразумевая, что они занимали примерно половину линии Пирра. Для того чтобы эти подразделения имели такой длинный фронт, они, скорее всего, действительно включали италийские контингенты. Самое маленькое известное подразделение пикейной фаланги насчитывало около 250 человек, в то время как италийская пехота, возможно, сражалась подразделениями до 120 человек, как римляне. Если бы каждое подразделение фаланги перемежалось с манипулой из италийцев, все еще оставалось бы много италийской пехоты, чтобы сформировать из них отдельные этнические контингенты. К несчастью для этой теории, Полибий утверждает, что они перемежались когорта за когортой. Однако то, что это построение использовалось в Аскуле, может быть, учитывая отсутствие подробностей в источниках, только предположением.
Римляне выстроили на своем левом фланге первый легион лицом к лицу с македонцами, амбракийцами и тарентинскими наемниками. Следом они расположили третий легион, противостоящий тарентинской фаланге и союзным контингентам бруттиев и луканов. Справа от третьего легиона они разместили четвертый, лицом к фаланге эпиротов. Второй легион был размещен на правом фланге, напротив наемников из Греции и самнитов. Римляне разделили своих союзников, латинов, кампанцев, умбров, вольсков, марруцинов, пелигнов, френтанов и других своих подданных, на четыре дивизии и распределили их между римскими легионами. Неясно, были ли целые дивизии союзников размещены между целыми римскими легионами, или войска были перемешаны когорта за когортой. Дионисий утверждает, что это было сделано для того, чтобы ни одна часть линии не была слабой, подразумевая, что они были перемешаны (Dionysius, 20.1). Обычной практикой римлян, однако, было выставлять свои легионы как единое целое со своими союзниками рядом с ними. Учитывая необычно большое количество присутствующих союзников, вполне возможно, что римляне изменили свою стандартную дислокацию. Как и в случае с армией Пирра, невозможно точно определить, как римляне разместили свою пехоту.
Римляне разделили кавалерию, как свою собственную, так и союзническую, и поставили их поровну на обоих флангах. Позади основной линии фронта они разместили свой собственный резерв легковооруженных войск и триста повозок, отведенных специально для борьбы со слонами.
Предстоящее сражение должно было стать одной из крупнейших баталий диадохов Александра. Эпирские, македонские и тарентинские копейщики Пирра, скорее всего, выстроились в свой обычный строй из шестнадцати человек. Его италийцы сражались бы в более мелком строю, вероятно, в более обычных восьми шеренгах. Это означало бы, что эпирская пехота имела бы фронт численностью около 6-7 000 человек. Даже без разрывов между формированиями линия фронта пехоты охватила бы около шести километров. С кавалерией, выстроенной на обоих флангах, общая протяженность фронта должна была составлять не менее семи километров. Римляне построились более мелкими порядками, чем эпироты, но их использование трех линий поддержки означало бы, что их фронт был похож на фронт армии Пирра. Ни в одном из источников о битве не упоминается, что одна из сторон обходила другую с флангов, поэтому вполне вероятно, что их фронты были равны. В эпоху, когда связь зависела от визуальных или звуковых сигналов или конных гонцов, управление обеими армиями было бы еще более затруднено из–за необычных масштабов сражения.
Когда они продвигались навстречу друг другу, противоборствующие армии сначала распевали свои военные песни, а когда были даны сигналы к атаке, подняли свои различные боевые кличи. Кавалерия, размещенная на обоих флангах, сражалась со своей обычной тактикой. Римляне, вооруженные более тяжелыми колющими копьями, попытались втянуть конницу противника в рукопашный бой. Греческая и италийская кавалерия Пирра, как правило, более легко вооруженная дротиками, предпочитала сражаться на расстоянии, используя фланговые и обходные маневры. Римляне, когда греки оказывали на них сильное давление, смыкали свои ряды и сражались плечом к плечу, как пехотная фаланга. Греки, столкнувшись с такой тактикой, отклонялись вправо и пытались атаковать фланги противника (Dionysius, 20.2).
Поначалу сражение было тяжелым и ничейным; ни одна из сторон не сдавалась, и те, кто оказался в непростой ситуации, поддерживали порядок, оставаясь при своих штандартах и защищаясь щитами, постепенно отступая. Обе стороны разместили свою лучшую пехоту на правом фланге. На стороне царя македонцы отбросили первый римский легион и выстроенных вместе с ним латинян. На правом фланге римлян второй легион постепенно побеждал в борьбе с самнитами. Пирр, видя, что его левое крыло находится под давлением, приказал подвести слонов к той части линии, которая испытывала трудности. Римляне ответили тем, что выдвинули вперед свои повозки, которые были специально сконструированы для противодействия слонам. Эпическая борьба развернулась между двумя типами оружия. Сначала повозки одерживали верх над слонами, экипажи били по ним шестами с шипами и целились огненосными когтями в глаза слонов. Экипажи слонов ответили тем, что слегка отвели своих животных и вступили в бой с повозками, бросая свои дротики сверху вниз. Легковооруженные войска, сопровождавшие слонов, прорывались сквозь плетеные сетки повозок, и подрезали быкам сухожилия. Экипажи повозок оставили их и бежали искать убежища у ближайшей пехоты. Их паническое бегство вызвало большое замешательство среди находившихся поблизости римских пехотинцев.
Беспорядок, вызванный этим бегством, по–видимому, остановил наступление римлян справа от них. Вполне вероятно, что обе стороны были дезорганизованы необычным характером боевых действий, и ни одна из них не была в состоянии немедленно возобновить наступление; поэтому описаний каких–либо боевых действий на этой части поля боя больше нет. Позже Пирр смог отвести войска с левого фланга.
Римляне, однако, добились решающего прорыва, когда их третий легион (у Дионисия четвертый, но это, должно быть, ошибка, поскольку они были выстроены против эпиротов) разбил луканов и бруттиев, размещенных в правом центре линии Пирра. Они бежали после самой короткой схватки. Их разгром обнажил уязвимый фланг стоявшей слева от них тарентинской фаланги. Когда их фланги оказались под угрозой, хрупкий моральный дух тарентинцев рухнул. Деморализованные, они тоже повернулись и бежали.
Римская пехота пробила в линии эпиротов огромную брешь, в которую хлынули третий легион и сопровождавшие его союзники. Брешь имела протяженность более километра, и в нее продвинулись почти 20 000 римских пехотинцев. Это была прекрасная возможность для римских военачальников: если бы они сумели сохранить контроль над своими войсками, они могли бы направить их либо влево, либо вправо, либо и влево и вправо вместе, на открытые фланги македонской и эпирской фаланг. Застывшее построение и громоздкие пики этой пехоты сделали бы их легкой добычей для более подвижных римлян. Такая атака на флангах фаланги может закончиться кровавой бойней.
Однако в этом случае римские консулы либо не смогли, либо не захотели контролировать и реформировать свои войска. Римляне, похоже, просто бросились прямо в брешь, преследуя своих убегающих противников. Римские полководцы, скорее всего, сражались в первых рядах своих войск: тогда шум и неразбериха сражения, возможно, помешали им даже узнать о прорыве. Столетие спустя, в битве при Киноскефалах, младший римский офицер, трибун, проявит инициативу и поведет свои войска во фланг македонской фаланги. Однако это была армия ветеранов и гораздо более профессиональная, чем в начале третьего века.
Прорыв вражеской линии может сбить с толку и прорвавшиеся войска, особенно состоящие из многочисленных союзных контингентов. Как только линии были разорваны, солдаты могли потерять ориентацию и смешиваться, что затрудняло отличить друга от врага. Так, в битве при Делии в 424 году афиняне, прорвав фронт фиванцев и обойдя их с флангов, «впали в замешательство, окружив врага, не узнавали своих и убивали друг друга» (Thucydides, 4.96). В суматохе битвы победоносные римляне, по–видимому, вели себя как толпа без лидера, и бросились прямо вперед, сбившись в кучу.
Пирр, однако, проявил гораздо больший уровень полководческого мастерства. Как было описано в Гераклее, он ограничил свое участие в боевых действиях и таким образом смог сохранить контроль над битвой. Узнав о прорыве, он собрал силы кавалерии, как из собственной охраны, так и с правого крыла, и послал этот отряд под командованием одного из своих офицеров с приказом атаковать преследующую и, вероятно, дезорганизованную римскую пехоту. Однако прежде чем Пирр смог привести этот план в исполнение, ему сообщили о втором кризисе.
Отряд апулийских союзников Рима из города Аргириппа, состоящий из 4000 пеших и 400 всадников, шел на помощь римлянам (Dionysius, 20.3). Они прибыли на холм, откуда открывался вид на лагерь эпиротов. Учитывая их вероятный маршрут, они, вероятно, прибыли за правый фланг Пирра. Это был счастливый результат для римлян, поскольку апулийцы по чистой случайности шли по дороге, которая вела в тыл эпиротов. Прибывшие апулийцы стали свидетелями сражения в самом разгаре и задержались на короткое время, чтобы принять решение о своих следующих действиях. В конце концов, они решили не спускаться с высот и не принимать участия в битве, поскольку из–за неразберихи и пыли на поле боя было трудно отличить своего от чужого. Вместо этого они решили предпринять более простое и гораздо более выгодное действие — напасть на лагерь Пирра и разграбить его. Они оправдывали это решение тем, что вид пылающего лагеря, который находился примерно в трех с половиной километрах от места сражения, деморализует армию Пирра. Апулийцы захватили в плен нескольких эпирских фуражиров и узнали, что лагерь охранялся слабо. Тогда они окружили лагерь и атаковали его со всех сторон.
Узнав о нападении на его лагерь от бежавшего оттуда кавалериста, Пирр поскакал назад, чтобы провести личную разведку. Пирр не запаниковал, а вместо этого «решил оставить остальные свои силы на равнине и не отзывать и не беспокоить фалангу, но послал для подкрепления лагеря слонов и самых смелых конников» (Dionysius, 20.3). Слоны скорее всего были взяты из его ныне бездействующего левого крыла, поскольку слоны правого крыла вскоре будут задействованы в других местах. Теперь этим силам было приказано атаковать апулийцев, но они прибыли слишком поздно, чтобы предотвратить разграбление и обстрел лагеря. Победоносные апулийцы, видя, что войска Пирра спускаются с высот против них, и довольные тем, что захватили добычу, отступили на вершину крутого холма, на который нелегко было взобраться конным войскам из подкрепления.
Солдаты Пирра прибыли слишком поздно, чтобы спасти лагерь. Вместо этого они обратились против римлян из третьего легиона. Эти войска продвинулись далеко вперед после того, как разгромили противостоявших им бруттиев, луканов и тарентинцев. Победоносная римская пехота потеряла бы строй, преследуя своих поверженных врагов. Внезапно столкнувшись с новым врагом, они пришли в ужас при мысли о том, что столкнутся с конницей и слонами Пирра, находясь вне строя и на ровной местности. Они быстро отступили к поросшему густым лесом холму и перестроили свои ряды. Слоны и кавалерия не могли успешно атаковать такую позицию. Вместо этого они окружили его и изолировали римлян. Затем эпироты привели лучников и пращников, которые либо сопровождали слонов, либо были выведены со своих позиций в резерв за основной линией фронта эпиротов. Легкая пехота эпиротов смогла выпустить свои ракеты со всех сторон, убив и ранив многих из изолированных римских воинов. Римляне оказались в ловушке, так как они не могли покинуть холм, чтобы отогнать своих мучителей, опасаясь эпирских слонов и кавалерии.
Когда римским военачальникам стало известно о сложившейся ситуации, они послали для подкрепления изолированной пехоты кавалерийский отряд. Опять же, он, скорее всего, пришел с правого фланга. Пирр ответил, отозвав со своей основной линии отряд пехоты, состоящий из афаманов, акарнанцев и некоторых самнитов, и отправив их для поддержки атаки. Теперь между всеми этими силами разгорелась битва внутри битвы, и, как сообщается, обе стороны понесли тяжелые потери.
Согласно Дионисию, битва была остановлена с наступлением ночи, и римские консулы отозвали войска, отошли обратно за реку и повели их обратно в свой лагерь. У Плутарха есть другая версия окончания битвы. Он утверждает, что после долгой борьбы римляне были отброшены назад в том месте, где сам Пирр возглавлял атаку и что
«наибольший хаос причинила бешеная сила слонов, поскольку в борьбе с ними доблесть римлян была бесполезна, но они чувствовали, что должны уступить перед ними как перед надвигающейся волной или разрушительным землетрясением, стоять же на месте значило только напрасно умереть или вытерпеть самое печальное, не принося вообще никакой пользы» (Plutarch, Pyrrhus, 21; Dionysius, 20.3).
Римляне сломались и в смятении бежали обратно в свой лагерь.
Рассказ Зонары, хотя и утверждающий, что битва была победой римлян, в некоторой степени поддерживает Плутарха. Он утверждает, что римляне теснили армию эпиротов «медленно, но верно, пока Пирр, пустив в ход своих слонов, не напротив их повозок, а на другом конце линии, не обратил в бегство их кавалерию страхом перед зверями еще до того, как они подошли вплотную» (Zonaras, 10.5).
Поскольку Зонара утверждает, что Пирр возглавил решающую атаку против противоположного фургонам фланга, можно с уверенностью сделать вывод, что решающая атака Пирра была предпринята против римского левого крыла. Это также согласуется с рассказом Плутарха, который связывает эту атаку с более ранним успехом македонской фаланги. Наиболее вероятная реконструкция состоит в том, что после того, как он направил свои вспомогательные силы для сдерживания или ликвидации прорыва римлян, он затем двинулся вправо. Здесь он организовал и лично возглавил последнюю атаку своей уже успешной македонской фаланги. Он поддержал эту атаку, выдвинув со своего правого фланга незанятый резерв слонов. Они быстро разгромили противостоявшую им римскую кавалерию. Тем временем элитные македонские копейщики продолжали атаку на римлян, которые «яростно сражались своими мечами против македонских копий, не думая о своей жизни и думая только о том, чтобы ранить и убивать, не заботясь о том, что они перенесут» (Plutarch, Pyrrhus, 21).
Несмотря на свою храбрость, римская пехота ничего не могла противопоставить опытным македонским пикинерам. Совместная атака македонцев и слонов окончательно смяла римский левый фланг. Затем они бежали в безопасное место в римский лагерь. Раздельное сражение между римскими третьим и четвертым легионами и вспомогательными силами Пирра, вероятно, было битвой, о которой Дионисий говорит, что она закончилась к наступлению ночи. Оба контингента, возможно, были довольны тем, что ускользнули под покровом темноты.

Выиграв битву, войска Пирра отступили в предполагаемую безопасность своего собственного лагеря. Вместо этого они нашли его разрушенным. Потеряв свои палатки, вьючных животных и весь свой багаж, они были вынуждены разбить лагерь на открытом месте, на холме. Здесь они провели ночь без укрытия и припасов. Эти лишения и потеря их снаряжения привели к смерти многих раненых, в то время как они могли бы выжить, если бы получили необходимое лечение.
Плутарх, единственный среди источников, утверждает, что битва была явной победой Пирра. Ссылаясь на собственные мемуары Пирра, он сообщает, что римляне потеряли 6000 человек убитыми, а эпироты — 3505. И снова Плутарх из кожи вон лезет, чтобы опровергнуть рассказ Дионисия. По словам Дионисия, разгрома римлян не было, и бои продолжались до тех пор, пока не закончились к ночи. Плутарх также утверждает, что Дионисий заявил, что Пирр потерял 15 000 человек (Plutarch, Pyrrhus, 21). Однако эта цифра не фигурирует в дошедшем до нас тексте, так что либо Плутарх ошибается, либо, что более вероятно, эта часть рассказа Дионисия утрачена. Согласно Фронтину и другим римским историкам, битва была победой римлян, они потеряли 5000 убитыми, а эпироты — 20 000. Потери эпиротов, как и при Гераклее, тяжело сказались на друзьях Пирра, командирах и войсках, которые Пирр привел из Греции. Сам Пирр был серьезно ранен в руку дротиком.
Для греческих армий было правилом выставлять трофей на поле боя после победоносной битвы. Обычно это был ствол дерева, украшенный оружием поверженного вражеского солдата. Римляне, по–видимому, не собирали трофеев на полях сражений. Вместо этого они увековечивали свои победы, устанавливая памятники в самом Риме. Если бы победа была достаточно существенной, полководец был бы награжден триумфом, парадом по Риму. К сожалению, в источниках не указано, кто поставил трофей за победу при Аскуле. Однако показательным для римских заявлений о победе является тот факт, что в этом году не зафиксировано ни одного триумфа консулов.
Хотя цифры Плутарха о количестве убитых кажутся низкими для сражения такого масштаба, из последствий видно, что у обеих сторон было значительное количество раненых. Вероятно, это объясняется тем, что обе стороны разгромили только часть вражеской линии. При таких обстоятельствах у раненых обеих армий были бы хорошие шансы сбежать с поля боя, а не быть выслеженными и убитыми любым преследующим врагом.
И здесь снова лучше всего согласиться с вердиктом Плутарха и его жертвами, поскольку он ссылается на современные источники. Битва, по–видимому, была небольшой тактической победой Пирра. Однако стоила она дорого. Сообщается, что Пирр жалел о цене победы, как и после битвы при Гераклее. При ограниченном числе эпирских и македонских войск он не мог позволить себе продолжать нести такие потери.
Военачальники как Рима, так и греческих городов также назначались политиками. Они нередко были обязаны своим положением фракционной борьбе, а не военной компетентности. Эти люди часто имели значительный военный опыт, и некоторые из них были прекрасными командирами, но воевали они лишь время от времени. Пирр, напротив, был рожден для того, чтобы командовать в бою, и его жизнь и воспитание были в значительной степени направлены на достижение этих целей. Он сам утверждал, что единственное истинное искусство, которому должен учиться царь, — это военное дело.
В крупномасштабных сражениях с гоплитами часто части обеих боевых линий прорывались. В общем, победоносные войска просто преследовали бы своих непосредственных побежденных врагов. Победа часто досталась той стороне, которая разбила больше врагов. Заметным исключением из этого правила были спартанцы в битве при Немее в 394 году. Спартанцы разбили своих противников, но остальные их союзники бежали. Вместо того чтобы гнаться за неприятелем, спартанские военачальники удержали свои войска и повернули их на фланги преследующего союзников врага. Поэтому они смогли превратить поражение в ошеломляющую победу. Однако спартанцы гордились своим военным профессионализмом по сравнению с дилетантизмом других греческих государств. Когда римляне прорвали линию Пирра, они действовали так, как армии столетиями раньше: просто преследовали разбитые войска перед собой.
Только во времена правления Филиппа, Александра и его диадохов полководцы, кроме спартанцев, смогли продемонстрировать больший контроль над ходом сражения. Первым случаем, когда полководец сознательно использовал резервную линию, была победа Александра Македонского при Гавгамелах. По словам Курция, Александр намеренно выстроил вторую линию, чтобы не попасть в окружение к численно превосходящим персам. Он разместил пехотные резервы в тылу, а легкую пехоту — за флангами. Курций утверждает, что эти формирования уже были обращены в тыл и в стороны. Арриан просто фиксирует присутствие пехотного резерва, чтобы предотвратить атаку с тыла. У него, что более достоверно, они обращены вперед (Curtius, 4.13.40; Arrian, 3.12). По мере того как победоносное правое крыло Александра продвигалось вперед, между ними и его центром образовался разрыв. Группа персидской и индийской кавалерии прорвала линию в этом месте и проникла в тыл его позиции, где они совершили набег на вьючных животных. Резервный отряд Александра доказал свою состоятельность, развернувшись лицом к лицу и отбросив персидскую кавалерию.
При Гавгамелах Александр изначально сохранял контроль над сражением, вводя в бой подразделения, чтобы нейтрализовать любые персидские угрозы. Только после того, как в строю персов образовалась брешь, он вступил в бой, возглавив решающую атаку кавалерии гетайров на незащищенный фланг персидского центра.
После смерти Александра его диадохи также продемонстрировали больший контроль над ходом сражения, чем прежние греческие полководцы. В битве при Паретакене и Антигон, и его противник Эвмен расположились на крайнем правом фланге своих войск. Они оба прикрывали себя авангардом и арьергардом кавалерии, что позволяло им избегать первоначальных боевых действий и оставаться в курсе тактической ситуации по мере ее развития. В решающий момент сражения Эвмен смог вывести со своего левого фланга отряд, а затем лично возглавить его в обходной атаке против левого фланга Антигона. Нападения Эвмена справа и в центре имели успех, и вскоре противники были разбиты.
Антигон, однако, не поддался панике и продемонстрировал, насколько улучшилось управление полем боя под руководством Александра. Наступление Эвмена открыло брешь между его левым флангом и центром. Антигон воспользовался случаем и двинулся со своими телохранителями через дыру. Затем он повернул направо и атаковал незащищенный фланг левого крыла Эвмена. Оно было быстро смято и обращено в бегство. Затем Антигон послал самых быстрых всадников на помощь разбитому центру и левому флангу. Тем самым он стабилизировал свою линию фронта и превратил верное поражение в ничью.
Пирр провел много времени при дворе Антигона и, без сомнения, слышал о тактике Антигона как от него, так и от других участников битвы. Возможно, еще большее влияние на Пирра оказал его опыт в битве при Ипсе. Здесь он узнал, как важно держать в резерве своих слонов. Пирр ясно показывает ценность этих уроков в Аскуле, где он тоже смог превратить, казалось бы, неизбежное поражение в трудную победу.
Во время битвы он смог результативно отреагировать не менее чем на три кризиса. Во–первых, он послал резерв из слонов и легкой пехоты, чтобы сдержать успех римлян на левом фланге. Затем он собрал подкрепление, чтобы справиться с угрозой своему лагерю, правда, без успеха. Самое главное, что, подобно своему наставнику Антигону, он не запаниковал, когда большая часть его линии сломалась и бежала. Вместо этого он послал резервные силы, чтобы нейтрализовать прорыв. Только после того, как все эти угрозы были ликвидированы, он последовал примеру Александра, встал во главе телохранителей и возглавил решающий штурм. По меркам своего времени он продемонстрировал замечательное, возможно, беспрецедентное лидерство на поле боя.
Хотя сражение было тактической победой эпиротов, конечным результатом было явное стратегическое поражение. Потери Пирра, утрата его лагеря и снаряжения и, возможно, его собственное ранение вынудили его немедленно отступить в Тарент, прежде чем римляне узнали о его нелегком положении. Зонара утверждает, что, несмотря на свои потери, римляне позже переправились через реку, чтобы продолжить сражение, но обнаружили, что армия Пирра отступила. Тогда они тоже отступили, будучи не в состоянии преследовать врага из–за большого количества раненых (Zonaras, 10.5). Римляне отправились на зимние квартиры в Апулию. Отступление Пирра перечеркнуло завоевания, достигнутые им в Апулии ранее в этом году. Дважды за два года Пирр одерживал тактические победы над римлянами. Однако в обоих случаях он не смог превратить эти победы в долгосрочные стратегические успехи. Пирр не смог сломить контроль Рима ни над Лацием, ни над Кампанией.
Прибыв в Тарент, Пирр отпустил своих союзников и отправился на зимние квартиры. Здесь он послал в Эпир с просьбой о подкреплениях и деньгах, но они не пришли. Тяжелые потери среди его эпиротов и командиров явно привели его в уныние. Он также заметил, что его союзники в Италии измотаны борьбой. Тем временем римляне легко могли получить замену из своего огромного резерва живой силы. Поражение в двух сражениях также не лишило их мужества или решимости продолжать войну. Как пишет Плутарх, «армия римлян, словно из фонтана легко и быстро снова наполнилась, и они не упали духом, наоборот, злость от поражения придала им еще больше энергии и упорства» (Plutarch, Pyrrhus, 21).
После битвы обе стороны, по–видимому, бездействовали до конца года. Вероятно, они приходили в себя после боевых действий. Некоторая усталость от войны, по–видимому, также сказалась у тех и у других. Даже обычно воинственные римляне, похоже, были выбиты из колеи, поскольку Полибий записывает, что «простые люди, однако, измученные недавними войнами, нуждались во всестороннем отдыхе» (Polybius, 1.11). Возможно также, что Пирр наблюдал за событиями в Греции, где в начале 279 года галатские захватчики убили Птолемея Керавна. Его смерть вернула на ринг приз в виде македонского царства.
В начале следующего года, когда обе стороны все еще приходили в себя, римляне направили к Пирру еще одну делегацию во главе с новоизбранным консулом, вездесущим Фабрицием. Сообщалось, что он тоже сражался и был ранен при Аскуле. Точное содержание их бесед неизвестно, но римляне уже узнали, что Пирр подумывает о том, чтобы покинуть Италию и отправиться либо на Сицилию, либо в Македонию. Скорее всего, они сочли, что это идеальное время для того, чтобы заставить его заключить соглашение более примирительное, чем его предыдущие предложения.
Во время переговоров к Фабрицию подошел предатель из рядов Пирра и предложил убить Пирра за деньги. Фабриций был в ужасе от такого предательства и послал Пирру письмо, предупреждающее его о заговоре. Как обычно Фабриций воспользовался случаем чтобы сравнить добродетель римлян с предполагаемым вероломством греков:
«Похоже, ты не разбираешься ни в друзьях, ни в врагах. Ты увидишь, что люди, с которыми ты воюешь, благородны и справедливы, а те, кому ты доверяешь, неправедны и низки. И действительно, мы сообщаем тебе эту информацию не из уважения к тебе, а для того, чтобы твоя гибель не навлекла на нас позор, и чтобы люди не могли сказать о нас, что мы довели войну до конца предательством потому, что мы не смогли победить доблестью» (Plutarch, Pyrrhus, 21).
После того, как Пирр прочитал письмо, он казнил предателя и сделал из его кожи уздечку, которую подарил Милону. Благодарный Фабрицию за предупреждение, Пирр отпустил своих пленников без выкупа. Римляне, вполне естественно, наказали их, опозорив точно так же, как они опозорили выживших в Гераклее. Не желая быть чем–либо обязанными Пирру, они также освободили без выкупа равное количество пленников–тарентинцев и самнитов.
После переговоров с Фабрицием Кинея снова отправили в Рим для продолжения переговоров о перемирии с римлянами. Наиболее вероятными условиями являются принятие статус–кво, при котором обе стороны сохранили то, что они удерживали в данный момент. Однако тем временем позиция сената снова ужесточилась, чему способствовало предложение помощи со стороны их союзников — карфагенян. Они подтвердили, что не пойдут ни на какие условия с Пирром, пока он полностью не покинет Италию. Теперь Пирр, не добившись никаких гарантий безопасности своих италийских союзников, был вынужден пуститься в свою следующую авантюру — кампанию на Сицилии.

Глава VII. Сицилия

Пирр, единственный человек, которого все сицилийцы сознательно признали своим вождем и царем из–за его популярности.
— Polybius, 9.23.
после того, как он подчинил своей власти всю Сицилию, за исключением Лилибея, единственного города, который все еще удерживали карфагеняне, он стал проявлять высокомерие тирана.
— Dionysius, 20.8.
Пока Пирр зимовал в Таренте, появились перспективы для новых завоеваний. Сперва пришло известие о том, что Птолемей Керавн погиб в битве с войсками вторгшихся галатов. Его смерть создала возможность для того, чтобы Пирр мог вернуться и возвратить себе царствование в Македонии. В Тарент также прибыли послы из сицилийских греческих городов Агригента, Сиракуз и Леонтин. Эта делегация предложила передать свои города под командование Пирра при условии, что он прогонит карфагенян с острова. Плутарх утверждает, что «Пирр правильно оценил фортуну, потому что у него были случаи для двух великих начинаний одновременно, и, думая, что наличие обоих свершений означает потерю одного, он долгое время колебался в своих расчетах» (Plutarch, Pyrrhus, 22).
В 279 году галаты, группа кельтских племен, вторглись в Македонию. Древние историки утверждают, что кельтское вторжение было результатом перенаселения. Одна группа, следуя предзнаменованию полета птиц, вторглась в Иллирию. Они одержали множество побед, прежде чем обосноваться в Паннонии. Воодушевленные своим успехом, они затем двинулись на юг, в Грецию и Македонию, опустошая все на своем пути. Птолемей Керавн, новый царь Македонии, узнав о приближении галлов, поспешил им навстречу с небольшим отрядом. Посольство от дарданцев, иллирийского народа, предложило ему союз и предоставило 20 000 человек. Птолемей отверг их предложение и оскорбил посольство. По словам Юстина он сказал, что
«македонцы пропащие люди, если, покорив весь восток без посторонней помощи, они теперь нуждались в помощи дарданцев для защиты своей страны, когда его солдаты являются сыновьями тех, кто служил у Александра Македонского и победил весь мир» (Justin, 24.4).
В ответ дарданский царь якобы заметил, что «знаменитое македонское царство вскоре падет жертвой опрометчивости необузданного юнца».
Галатский военачальник Белгий отправил к Птолемею послов, чтобы предложить ему мир, если он заплатит выкуп. Птолемей возразил, что галаты желали мира только потому, что боялись войны. Он ответил, что «он дарует мир только при условии, что они отдадут своих вождей в качестве заложников и сложат оружие; ибо он не будет доверять им, пока они не разоружатся». Галаты атаковали несколько дней спустя, и македоняне потерпели тяжелое поражение. Птолемей, получив несколько ран, попал в плен. Победившие галлы, по своему обычаю, отрубили ему голову и насадили ее на копье.
Когда весть о поражении распространилась по Македонии, поднялась паника, и ворота городов захлопнулись. Македония впала в замешательство, когда появилось несколько претендентов на трон. Первым был Мелеагр, дядя Птолемея Керавна. Антипатр, племянник Кассандра, изгнал его лишь через несколько дней правления, но сам правил всего сорок пять дней. Пока македонская знать препиралась, галаты без сопротивления разоряли македонскую сельскую местность. В конце концов Сосфен, бывший военачальник Лисимаха, собрав все, что мог, отбросил галатов и спас Македонию от опустошения. В знак благодарности армия приветствовала его как царя, несмотря на притязания многих претендовавших на трон дворян. Сосфен, человек предположительно скромного происхождения, отказался принять титул царя. Вместо этого он заставил солдат принести ему присягу как генералу.
В конце концов Пирр решил, что перспектива завладеть огромными богатствами сицилийских греков более его привлекала. Это решение неудивительно, учитывая неурегулированный характер македонской политики и неизвестную угрозу, исходящую от грозных галатов. Пирр, возможно, надеялся, по крайней мере первоначально, что сможет создать Сицилийское царство, выдвинув притязания своего сына Александра. Александр был внуком покойного сиракузского тирана и самопровозглашенного царя Агафокла. Кроме того, Пирр давно планировал использовать Сицилию в качестве плацдарма для вторжения в Африку, оставив Сицилию под надежным правлением Александра.
Как обычно, Пирр отправил на Сицилию своего главного посла Кинея, чтобы подготовиться к его прибытию. Тарентинцы, узнав о планах Пирра, были крайне недовольны. Они потребовали, чтобы он либо продолжал войну против римлян, для чего его и пригласили, либо полностью ушел с их территории. Пирр не собирался сдавать Тарент или любой другой греческий город теперь, когда он получил над ними контроль. Он поставил сильные гарнизоны, разместив в городах более половины своих эпирских войск, и приказал тарентинцам продолжать подчиняться ему, пока он не вернется. Вот так рисковали греческие полисы, когда приглашали к себе иностранных царей. Ни один эллинистический царь добровольно не отказался бы от контроля над таким богатым трофеем, как Тарент.
Сицилия, куда направлялся Пирр, долгое время была полем битвы между греками и карфагенянами. Карфаген был финикийским городом на северном побережье нынешнего Туниса. Согласно литературным свидетельствам, он был заселен финикийскими колонистами либо в 814, либо в 751 году. Археологические данные свидетельствуют в пользу более ранней даты. Финикийцы были великими торговцами и шахтерами, и в течение следующих двух столетий они основали торговые посты и открыли шахты на Сицилии, в Испании и на Сардинии. На Сицилии они, по–видимому, ограничились в основном небольшими торговыми станциями на мысах или прибрежных островах. Они также, по–видимому, установили дружеские отношения с тремя уже существующими народами Сицилии — элимийцами, сиканами и сикелами.
Греки, напротив, прибыли сюда как поселенцы. Они основали свою первую колонию на Наксосе, на восточном побережье, примерно в 733 году. За ней быстро последовали другие. Вскоре после этого были основаны Сиракузы, которые впоследствии стали доминирующим греческим городом на Сицилии. В течение следующего столетия они продолжали свою колонизацию на запад, в основном вдоль восточного, северного и южного побережий. Эта экспансия осуществлялась главным образом за счет коренных жителей, сикелов, которых они вытеснили в более труднодоступные центральные горные районы. Вместо того чтобы противостоять грекам, карфагеняне первоначально вывели свои существующие обширные фактории и сосредоточились вокруг поселений Мотия, Солунт и Панорм (Палермо) на западной оконечности Сицилии.
С основанием Гимеры около 648 года на северном побережье и Селинунта (то ли в 651, то ли в 628 году) на южном греки продвинулись на запад так далеко, как только могли, не вступая в прямой конфликт ни с карфагенянами, ни с элимийцами. Однако война между финикийцами и греками впервые вспыхнула не на Сицилии, а на юге Франции, против греческого города Массилии, современного Марселя. Причиной конфликта, вероятно, была предполагаемая угроза торговым путям Карфагена со стороны Атлантики. В 600 году массилийский флот разгромил карфагенян в морском сражении. Эта победа позволила колонистам из Массилии вторгнуться в Испанию и угрожать горнодобывающим интересам Карфагена.
В 580 году греки напали на карфагенян и элимийцев. Экспедиция поселенцев из Книда и Родоса, возглавляемая неким Пентатом, захватила Лилибей, мыс, господствующий над Мотией. В то же время экспедиция из Селинунта напала на элимийский город Сегесту. Столкнувшись с агрессией греков, элимийцы и финикийцы объединились. Их объединенная армия одержала решающую победу над греками. Экспедиция Пентата была изгнана из Лилибея и вместо этого обосновалась на Липарских островах, у северо–восточной части Сицилии. Селинунт, напуганный своим поражением, перестал проявлять агрессию к своим соседям.
Это поражение ненадолго ослабило греческие угрозы финикийским интересам в западном Средиземноморье. Примерно в 581 году на южном побережье Сицилии, к востоку от Селинунта, был основан греческий город Агригент. Под властью тирана Фалариса, который правил в 571-555 гг., он начал экспансионистскую войну против коренных сикелов. Вскоре он стал господствовать в центральной Сицилии, и ему было поручено командование войсками Гимеры. В 565 году греки также основали колонию на острове Корсика. В Африке киренские греки продвигались на запад и, по слухам, разгромили карфагенян на море. Греки угрожали интересам финикийцев по всему западному Средиземноморью.
Задача противостоять грекам выпала на долю города Карфагена. За прошедшее столетие Карфаген превратился в доминирующий финикийский город в Африке и взял под свой контроль большую часть близлежащих африканских внутренних районов. Где–то во время правления персидского царя Кира, в 559-529 годах, карфагеняне впервые послали армию на Сицилию. Его командир Малх провел успешную кампанию, установив гегемонию над всеми финикийскими городами на Сицилии и в Элимии. Он также, по–видимому, вынудил Селинунт заключить союз с Карфагеном.
После укрепления карфагенской власти в западной Сицилии Малх возглавил экспедицию на Сардинию. Западные греки были в значительной степени подкреплены беженцами от персидского завоевания Ионии. Этруски Италии также чувствовали угрозу от расширения греческой колонизации и неизбежного пиратства, которое ее сопровождало. Они вступили в союз с карфагенянами. Примерно в 540 году союзники послали флот из 120 кораблей для нападения на греческую колонию Алалия на Корсике. Несмотря на численное превосходство два к одному, греки выиграли последовавшее морское сражение, но понесли тяжелые потери. Геродот описал его как «кадмейскую победу с большими потерями, а не выигрыш» (Herodotus, 1.166). Потрепанные греки оставили Алалию и отступили в город Регий, расположенный на окраине Италии.
Однако гражданское правительство Карфагена, как правило, не доверяло успешным полководцам. Карфагеняне отозвали Малха, обвинили его в подготовке государственного переворота и казнили. Тем не менее Карфаген продолжил путь экспансии, захватив Сардинию и взяв под свой контроль финикийские города Испании. Греческие колонии в восточной Испании были уничтожены. Только массилийцы выстояли, разгромив карфагенян в двух морских сражениях. В 490 году между Карфагеном и Массилией был подписан договор, устанавливающий границу между ними в Испании в Артемисионе (Дения). В Африке карфагеняне также отбросили греков, и снова была прочерчена граница у алтаря Филенов, недалеко от современной Эль–Агейлы в западной Ливии. Эти границы оставались неизменными в течение следующих двух столетий. Только на Сицилии два народа продолжали воевать друг с другом.
Новая волна греческого экспансионизма началась на Сицилии в начале пятого века. В 505 году некий Клеандр захватил власть в городе Гела. Гела лежала на южном побережье, к востоку от Агригента. Клеандр был убит семь лет спустя, и его брат, Гиппократ, захватил власть. Гиппократ с армией Гелы, усиленной множеством наемников, провел завоевательную кампанию как против сикелов, так и против своих соотечественников–греков. К 494 году он доминировал над большей частью восточной части острова. Только городу Сиракузы удалось отбиться. В 491 году Гиппократ попал в засаду и был убит сикелами. На посту тирана его сменил командир кавалерии Гелон. В 485 году, воспользовавшись постоянной классовой борьбой между богатыми и бедными в Сиракузах, Гелон смог захватить контроль над городом. Затем Гелон превратил Сиракузы в свою столицу. У него было две удобные гавани, в отличие от большинства других греческих городов на Сицилии, у которых их не было. При Гелоне Сиракузы процветали и вскоре стали доминирующим городом среди греков на Сицилии. Теперь Гелон был самым могущественным правителем в греческом мире. В 481 году делегация из Греции прибыла на Сицилию в поисках помощи в предстоящей войне против Персии. Признаком силы Гелона стало его предложение предоставить 28 000 солдат и 200 военных кораблей (Herodotus, 7.158). Предложение Гелона было отклонено, поскольку оно сопровождалось условием, что он должен был стать командующим всеми греческими войсками.
Экспансия Гелона вызвала страх и опасения среди тех греческих городов, которые все еще сохраняли независимость. Как и греческие города, они часто больше боялись амбиций своих соотечественников–греков, чем амбиций негреков. Селинунт и Гимера искали союза с карфагенянами. Именно аннексия Гимеры другим тираном, Фероном Агригентским, снова спровоцировала карфагенян на военные действия на Сицилии. В 480 году, в тот же год, когда персы вторглись в Грецию, карфагеняне отправили крупную экспедицию на Сицилию. Скорее всего, карфагеняне Сицилии, как и их ближайшие греческие соседи, боялись оставить экспансионизм Гелона без контроля. Считается, что армия насчитывала 300 000 человек (Herodotus, 7.65; Diodorus, 11.20), скорее всего, это преувеличение; возможно, половина этого числа заслуживает доверия. Она состояла из обычной смеси войск, которые карфагеняне набирали в своей империи и вербовали наемников: африканцев, испанцев, лигурийцев из северной Италии, корсиканцев и сардинцев. Часть флота, включая всех кавалерийских лошадей, погибла во время шторма, но большая часть благополучно приземлилась в бухте Панорм. Высадившись, они пошли на Гимеру.
Как только стало известно о местонахождении сил вторжения, Гелон с помощью своего союзника Ферона быстро двинулся им навстречу. Предполагалось, что объединенная греческая армия насчитывала 50 000 пехотинцев и 5000 кавалеристов (Diodorus, 11.21). Полное превосходство греков в кавалерии сыграло решающую роль. Они смогли захватить господство на равнине, убивая и пленяя карфагенских фуражиров. Затем греки предприняли внезапное нападение на карфагенский лагерь как с суши, так и с моря. Атака имела ошеломляющий успех, и вражеская армия была уничтожена. В случае победы условия Гелона были мягкими, он требовал от Карфагена лишь контрибуции в размере 2000 талантов, достаточной для покрытия военных расходов. Пуническим поселениям было разрешено остаться. В макиавеллиевском мире греческой политики Гелон, вероятно, видел в них полезную угрозу своему сопернику–тирану и бывшему союзнику Ферону.
После поражения при Гимере карфагеняне в течение следующих семидесяти лет придерживались на Сицилии оборонительной тактики. Греки тем временем продолжали свою обычную практику экспансии за счет сикелов и межнациональных войн, как между городами, так и между богатыми и бедными классами внутри городов. Такая ситуация продолжалась до 410 года. Карфаген был встревожен растущей силой Сиракуз, особенно после отражения афинского вторжения в 413 году. Мир окончательно нарушился, когда Селинунт в очередной раз напал на элимийскую Сегесту. В 409 году карфагеняне послали армию численностью 50 000 человек во главе с полководцем по имени Ганнибал. Предполагалось, что этот Ганнибал ненавидел все греческое, точно так же, как его более поздний тезка, по слухам, ненавидел все римское. Селинунт пал в течение девяти дней, и население было вырезано. Вскоре после этого пала Гимера.
Ганнибал вернулся в Карфаген, и в его отсутствие сиракузяне вернули себе Селинунт и Гимеру. Карфагеняне ответили, отправив Ганнибала обратно на Сицилию в 407 году с еще большими силами. Он быстро отбил Селинунт и Гимеру. Продвигаясь дальше на запад, он взял Агригент. В ответ сиракузяне назначили верховного главнокомандующего, или тирана в лице Дионисия. Вот так греки стали реагировать на любую угрозу со стороны карфагенян, и с этого момента Сиракузы будут периодически находиться под контролем тиранов. Дионисий не смог остановить карфагенян, которые продолжили захват Гелы и Камарины. Сиракузы были спасены от нападения только вспышкой чумы, которая уничтожила карфагенскую армию и командующего Ганнибала. Обе стороны заключили договор, по которому Карфаген получал контроль над большей частью острова, включая земли сикелов, элимийцев и те греческие города, которые они захватили и которые были вынуждены платить дань.
Сиракузяне не могли позволить карфагенянам контролировать города, расположенные так далеко на востоке и так близко к самим Сиракузам. В 398 году Дионисий двинулся на запад с армией в 80 000 человек (Diodorus, 14.47). Он атаковал и захватил главную карфагенскую базу в Мотии. Это был замечательный образец осадного ремесла для того времени. Мотя лежал на прибрежном острове. Дионисий отремонтировал ведущий к острову мол, затем
«придвинул к стенам всевозможные боевые машины и продолжал бить по башням таранами, в то время как с помощью катапульт он банил бойцов на зубчатых стенах; и он также подвел к стенам свои колесные башни высотой в шесть этажей, равные высоте домов» (Diodorus, 14.51).
Этот захват показал, насколько сиракузяне опережали других греков в осадной технике, по крайней мере, до времен Филиппа Македонского. Этот опыт оказал бы большую помощь Пирру во время его сицилийской кампании.
Новое карфагенское войско высадилось у Панорма и, полностью изменив фортуну, отбросило греков обратно в Сиракузы, разрушив по пути Мессану. И снова Сиракузы были спасены эпидемией в карфагенской армии. Предположительно, это было вызвано божественным возмездием за осквернение карфагенянами ряда греческих храмов и святынь. В 396 году карфагенские военачальники дезертировали из своей армии и бежали обратно в Африку. Война затянулась до 392 года, но теперь обе стороны были измотаны. Был подписан договор, который гарантировал автономию греческих городов и освобождал их от дани. Дионисий мог с некоторым основанием утверждать, что их освободил он.
В 385 году Дионисий также вмешался в Эпир от имени изгнанного царя Алкета. Дионис послал 2000 греческих солдат и нанял иллирийского царя Бардилиса для нападения на Эпир. Они разорили регион, убили в бою 15 000 молоссов и возвратили Алкета на трон (Diodorus, 15.13).
В последующие годы он провел кампанию в южной Италии, захватив Регий, что дало ему полный контроль над Мессанским проливом. В 383-378 годах он снова нападал на карфагенян, но безуспешно. Карфагеняне и греки в конце концов решили, что граница между их территориями должна проходить по реке Галик, лежащей между Селинунтом и Агригентом.
Дионисий умер в 367 году, и в течение следующих двадцати лет Сиракузы были охвачены внутриполитической борьбой. В 347 году ранее свергнутый тиран Дионисий II, сын предыдущего Дионисия, даже пригласил карфагенский флот в гавань Сиракуз. Эта внутренняя борьба привела к краху греческой власти, поскольку греческие города вышли из–под контроля Сиракуз, а местные племена вновь усилились.
Однако сицилийских греков спасла помощь извне. Метрополия Сиракуз, Коринф, в 343 году направила в Сиракузы экспедиционный корпус под командованием одного из своих военачальников Тимолеонта. Тимолеонт прибыл в Сиракузы в то время, когда существовало два соперничающих претендента на тиранию, одним из которых был Дионисий II. Он победил одного и отправил в изгнание другого. Затем Тимолеонт разгромил карфагенян в битве при Кримисе. Граница между двумя народами была вновь установлена по реке Галик в договоре, подписанном в 339 году. Затем он попытался возродить благосостояние греков на Сицилии, привезя на остров 60 000 греческих поселенцев. Вместо того чтобы захватить тиранию для себя, Тимолеонт реорганизовал политию, смешав элементы демократии, олигархии и монархии. Затем он ушел из общественной жизни. Его вмешательство заложило прочную основу для стабильности, мира и процветания на целое поколение.
Такая стабильность, тем не менее, в сицилийских городах обычно была недолгой, и новая конституция Сиракуз в конце концов привела к обычному конфликту между богатыми и бедными. В 316 году полководец по имени Агафокл победил олигархов и захватил власть в качестве еще одного тирана. К 311 году его популярность пошла на убыль, поэтому он использовал старую политическую уловку — отвлечь общественное мнение, спровоцировав внешнюю войну. Он напал на карфагенян, но потерпел поражение в битве при Гимере.
Карфагеняне снова осадили Сиракузы. Агафокл решился на замечательную авантюру. В августе 310 года он отплыл с Сицилии и вторгся на родину карфагенян, в современный Тунис. Тем самым он не только застал карфагенян врасплох, но и увел из Сиракуз сыновей представителей среднего класса, гоплитов, сделав их фактически заложниками. Агафокл разгромил карфагенян в битве и двинулся на сам Карфаген. Теперь были блокированы столицы обеих сторон. Тупик был преодолен, когда в 306 году Агафокл заключил мирный договор с Карфагеном, который оставлял ему контроль над восточной Сицилией. Граница снова была установлена по реке Галик.
Этот мир продолжался до смерти Агафокла в 289 году. В последующие годы так и не появилось единого лидера, способного объединить греков Сицилии. Соперничающие тираны захватили контроль над городами, и воцарился хаос. И снова карфагенский флот вошел в гавань Сиракуз. Сами Сиракузы были разделены конкурентами на роль тирана. Сосистрат из Агригента, считавшийся правителем тридцати городов, удерживал город, в то время как укрепленный остров Ортигия, крепость, с помощью которой тираны Сиракуз господствовали над городом, удерживался неким Феноном. Италийские наемники, мамертинцы, захватили город Мессану на северо–востоке Сицилии. Некоторые греческие города предпочли допустить в свои стены карфагенские гарнизоны, чем принять правление местного тирана. Карфагеняне, воспользовавшись разобщенностью греков, вторглись в восточную Сицилию и вновь осадили Сиракузы.
Вот на каком фоне сицилийцы обратились к Пирру. Сицилийские греки постоянно сталкивались с двумя проблемами: военной угрозой со стороны карфагенян и классовой борьбой внутри своих городов. Их традиционным решением было назначить сильного лидера, обычно тирана, который, по их мнению, мог решить их проблемы.
К Пирру прибыли посольства из городов Агригента, Сиракуз и Леонтин и «умоляли его помочь им изгнать карфагенян и избавить остров от тиранов» (Plutarch, Pyrrhus, 22). Это последнее утверждение, по–видимому, было риторическим росчерком Плутарха, поскольку именно тираны Сицилии обратились к Пирру и позже встали под его знамена. Скорее всего, они надеялись, что он станет еще одним Тимолеонтом, который будет вести за них войну, а затем удобно уйдет в отставку.
В то время как сицилийцы направлялись к Пирру, Магон, полководец карфагенян, обратился к их давним союзникам римлянам, предложив прислать им на помощь 120 кораблей. Он отправился в сенат и сказал, что «карфагеняне очень встревожены тем, что римляне заняты войной в Италии с иностранным государем; и что по этой причине он послан, чтобы помочь им; что, поскольку они подверглись нападению со стороны иностранного врага, они могут быть поддержаны иностранной помощью» (Justin, 18.2). Вероятно, именно в этот момент римляне возобновили свой союз с карфагенянами в третий и последний раз. Статьи договора были следующие:
«Если они заключат союз против Пирра, то строго при условии, что они могут прийти на помощь друг другу в любой из двух стран, на которую нападут. Независимо от того, кому требуется помощь, карфагеняне должны предоставить корабли для транспортировки и для военных действий, но каждая страна должна платить жалованье только своим людям. Карфагеняне, если потребуется, придут на помощь римлянам и по морю, но никто не должен принуждать экипажи к высадке против их воли» (Polybius, 3.25).
Договор позволял обеим сторонам высаживать войска в сфере интересов другой стороны, если они были там, чтобы помочь другой стороне в развязывании войны против Пирра. Это противоречило условиям предыдущих договоров, которые запрещали любой из сторон посылать войска во владения друг друга.
Заключив союз с римлянами, Магон затем отплыл к Пирру в Тарент. Он утверждал, что добивается мира между Пирром и Карфагеном, но его истинным намерением, как предполагают, было выяснить взгляды царя в отношении Сицилии. По словам Юстина, наиболее вероятной целью карфагенян было помешать Пирру высадиться на Сицилии и удержать его в Италии в войне с римлянами (Justin, 18.2).
Карфагенянам также удалось заключить союз с мамертинцами. Они послали флот, в том числе 500 римских морских пехотинцев, в Мессану, чтобы предотвратить высадку Пирра на Сицилии. Карфагеняне, в соответствии с новым договором, высадились со своими римскими союзниками и напали на мятежный гарнизон Регия, но не смогли его взять. Они отвели свой флот в Мессану, чтобы охранять проливы от предполагаемой переправы Пирра.
Пирр покинул Тарент, вероятно, в конце лета 278 года, через два года и четыре месяца после того, как прибыл в Италию. Прежде чем покинуть Италию, он поставил гарнизоны во всех греческих городах. Это гарантировало их лояльность, но, конечно, нарушало их автономию и вызывало сильное возмущение. Сначала он отплыл в Локриду, где оставил своего сына Александра во главе эпирского гарнизона. Пирр был приглашен на Сицилию группой тиранов–аристократов, заклятых врагов Агафокла и его наследия. На данный момент появление Александра на Сицилии было бы политическим бременем, а не преимуществом.
Флот Пирра состоял из шестидесяти военных кораблей из Тарента плюс многочисленные транспорты. Его силы вторжения записаны как состоящие из слонов и 8000 кавалеристов (Appian, Samnite Wars, 28). Последняя цифра явно неверна и обычно интерпретируется либо как 8000 человек в общей сложности, либо как 8000 человек плюс кавалерия.
Пирру удалось избежать карфагенской блокады и высадиться на западном побережье Сицилии в городе Тавромений (Таормина), где местный тиран уже заявил ему о своей верности. Затем он отплыл в Катану (Катания), где горожане, как предполагается, встретили его с большим энтузиазмом и подарили ему золотые венки, полагая, что он пришел освободить их от ненавистных карфагенян. В Катане он высадил свою армию и получил подкрепление из двух городов, возможно, около 3000 человек. Затем Пирр двинулся на Сиракузы, как со своим флотом, так и с армией, шедшей по суше.
Считалось, что у карфагенян была армия в 50 000 человек и флот из 100 кораблей, осаждавших город и грабивших сельскую местность. Быстрое наступление Пирра застало карфагенян врасплох, и часть их флота, тридцать кораблей, была отослана прочь. При неожиданном виде флота Пирра, наступающего на них в полном боевом порядке, они отказались вступать в бой и позволили кораблям Пирра занять порт без сопротивления. Пирр с триумфом вошел в гавань и взял контроль над островом Ортигия. Затем он добился примирения между двумя соперничающими тиранами и установил полный контроль над городом. Теперь Пирр смог завладеть сиракузским флотом из 141 военного корабля (Diodorus, 22.8). Несмотря на то, что кораблям было более десяти лет и у них были не вполне обученные экипажи (поэтому они не могли прорвать карфагенскую блокаду), они увеличил потенциальный флот Пирра до более чем 200 судов и дали ему численное превосходство над карфагенским флотом.
Несмотря на значительное численное превосходство над эпирской армией, карфагеняне отступили без боя, поскольку без превосходства на море продолжение осады было бы бесплодным занятием. Карфагенские военачальники, возможно, также боялись встретиться лицом к лицу с прославленным полководцем и его слонами в открытом бою. Также вполне возможно, что греческие историки преувеличили численность карфагенской армии. Каковы бы ни были причины ухода карфагенян, Пирр теперь полностью забрал пд себя самый могущественный город на Сицилии. В дополнение к флоту Пирр также получил контроль над осадным хозяйством Сиракуз. Владение Пирром их снаряжением и опытом будет неоценимо во время предстоящей кампании.
Карфагенские войска, с которыми Пирр столкнулся на Сицилии, во многом отличались от сил греков, македонян и римлян. Согласно Полибию, «карфагеняне совершенно пренебрегают пехотой, хотя и проявляют некоторый интерес к своей кавалерии. Причина в том, что в нее нанимают иностранных наемников, а не граждан» (Polybius, 6.25). Это утверждение, возможно, преувеличено, поскольку карфагенские граждане действительно служили на защите своего собственного города и на флоте. Это, однако, в целом верно применительно к карфагенским заморским армиям. Они состояли из представителей различных национальностей, которыми командовали карфагенские офицеры–аристократы. Основная часть армии в это время, как правило, состояла из африканских копейщиков, набранных из ливийских доминионов Карфагена, и в меньшей степени из Испании. Называть такие войска наемниками, возможно, вводит в заблуждение. Они были набраны из областей, управляемых Карфагеном, и «вспомогательные силы» могут быть более точным или менее уничижительным термином. Эти войска обычно дополнялись настоящими наемниками, набранными за пределами Карфагенской империи. Галлы, италики, нумидийцы и греки — все они нанятые. На Сицилии последние, вероятно, были наиболее многочисленны.
Однако в тактическом отношении карфагеняне сражались так же, как и греки. Они строились для битвы в традиционной эллинистической манере: единая линия глубоко построенных пехотных подразделений в центре, с кавалерией на флангах, а не по римскому методу построения в несколько линий. В своих ранних войнах против греков на Сицилии карфагеняне в основном полагались на свой пехотный центр. Карфагенская армия во время этой кампании, по–видимому, была либо неспособна победить армию Пирра в полевых условиях, либо, возможно, даже не желала сталкиваться с ней лицом к лицу. Их боевая линия, состоящая в основном из сомкнутых, вооруженных копьями войск, не смогла бы противостоять вооруженной пиками пехоте и слонам Пирра.
Уладив дела в Сиракузах, Пирр взял под свой контроль город Леонтины. Затем он двинулся на город Агригент, и отобрал контроль над ним у союзного ему Сосистрата. Пирр также захватил тридцать других городов, которые контролировал Сосистрат. Эти города предоставили ему 8000 пехотинцев и 800 кавалеристов, предположительно превосходных войск, равных по способностям эпиротам. Хорошие новости пришли также из города Энна, который изгнал свой карфагенский гарнизон и вступил в союз с Пирром. Эти подкрепления довели армию Пирра в общей сложности до 30 000 пехотинцев, 2500 кавалеристов плюс слоны (Plutarch, Pyrrhus, 22). Диодор записывает лишь 1500 кавалеристов (Diodorus, 22.9).
До сих пор кампания Пирра представляла собой триумфальное шествие по юго–восточной Сицилии, в ходе которого греческие города были завоеваны без боя. Затем из Агригента он должен был пересечь реку Галик и вторгнуться на враждебную территорию карфагенян. К сожалению, у нас нет подробных источников о сицилийской кампании Пирра. Отчет Диодора, который был бы основан преимущественно на историке Гиерониме Кардийском и поэтому, вероятно, подробен и надежен, утерян. Все, что осталось, — это эпитома, составленная поздним византийским библиотекарем. Его описание кратко и в основном не содержит подробностей. В нем изложен ряд успешных осад, но ни одного сражения с карфагенянами.
Юстин, однако, утверждает, что Пирр «провел с карфагенянами много успешных сражений» (Justin, 23.3). Он использует латинское слово prolieа, которое обычно применяется к сухопутным или морским сражениям, а не к осадам. Отсюда можно сделать вывод, что Пирр не только осадил ряд городов, но и нанес карфагенянам ряд поражений. К сожалению, Юстин — невероятно небрежный историк, и на него нельзя полагаться без подтверждения других авторов. Вполне возможно, что он просто употребил не то слово, proleia, а не более точное obsidio, что означает осаду. Однако в других местах своей работы Юстин использует obsidio при упоминании осад. В данном случае вполне возможно, что он точно записал события, которые утеряны в других источниках.
Голдсуорси, однако, указывает, что гористая география Сицилии не способствует передвижению больших армий и создает много удачных оборонительных рубежей. Это затрудняет для командира навязывание сражения не желающему его врагу. Ключом к контролю над Сицилией был контроль над ее городами. Отсюда для любого потенциального завоевателя острова осады гораздо важнее сражений. Поэтому Юстин, возможно, имеет в виду две битвы, произошедшие в последний год кампании, против мамертинцев и карфагенян. Таким образом, рассказ Диодора может быть точным описанием первых двух лет войны.
Точная датировка инцидентов в сицилийской кампании Пирра не зафиксирована. Наиболее вероятные события вплоть до сбора его сил в Агригенте занимали оставшуюся часть 278 года. Пирр начал следующий год с того, что продолжил свой поход на запад, к городу Гераклее. Здесь карфагеняне встали на защиту своей собственной границы. Пирр взял город штурмом, захватив его у карфагенского гарнизона. Затем он захватил Азон. Оттуда он двинулся на Селинунт, который перешел к нему без боя.
До этого момента Пирр действовал против городов, занятых карфагенянами, но населенных греческим населением. С этого момента Пирру пришлось продвигаться по территории, населенной элимийцами и самими карфагенянами, и он мог ожидать большего сопротивления. Однако, элимийские города Галисия и Сегеста также перешли к нему без сопротивления. Затем Пирр двинулся против элимийского города Эрикс, современного Эриче. Этот город удерживался большим карфагенским гарнизоном и занимал по природе крепкую позицию на горе высотой 750 метров. На вершине возвышался великолепный храм Венеры. Город простирался вдоль холма под самой вершиной, подъем на которую был очень долгим и крутым со всех сторон. Здесь карфагеняне снова предпочли стоять на своем.
Город имеет примерно треугольную форму и защищен крутыми склонами с двух сторон. Именно против третьей стороны, обращенной на юго–запад, Пирр, а затем арабы и норманны, должно быть, начинали свои атаки. Остатки стен с этой стороны датируются примерно 700 годом и известны как «пунические стены», хотя они, вероятно, были построены элимийцами. Эрикс был также знаменит как место одного из «подвигов» героя Геракла. Согласно легенде, Геракл убил царя элимийцев в борцовском поединке.
Пирр был вынужден осадить город, так как гарнизон не сдавался. После короткой осады он решился на штурм. Диодор утверждает, что сам Пирр возглавил нападение, «желая снискать великую славу и соперничая с Гераклом». У Плутарха есть несколько иная версия, утверждающая, что Пирр просто «дал обет Гераклу, что он будет устраивать игры и жертвоприношения в его честь, если бог сделает его в глазах сицилийских греков противником, достойным его происхождения и ресурсов» (Diodorus, 22.10; Plutarch, Pyrrhus, 22).
Пирр сначала очистил стены с помощью снарядов из осадных машин, а затем поднял штурмовые лестницы. Он первым взобрался на стены, и, будучи легко узнаваемым по своим богато украшенным доспехам, стал мишенью карфагенских защитников. Сообщалось, что Пирр героически сражался, оттесняя обороняющихся,
«но большинство из них он уложил мертвыми в кучи вокруг себя ударами меча. Сам он не пострадал, являя собой ужасное зрелище для врагов и доказав абсолютную правоту Гомера, что доблесть, единственная из добродетелей, часто вызывает восторг из–за божественной одержимости и безумия» (Plutarch, Pyrrhus, 22).
После взятия города он выполнил свое обещание, принеся великолепную жертву Гераклу и устроив зрелища и спортивные игры. Пирр обеспечил город гарнизоном.
Лично возглавив штурм Эрикса и оказавшись первым на стенах, Пирр, возможно, пытался подражать не только Гераклу, но и предполагаемому потомку этого бога, Александру Македонскому. Александр якобы пытался превзойти Геракла, когда осадил крепость на скале Аорн. Александр первым ступил на нее, но после того, как он и его товарищи ввязались «в рукопашный бой врагом — получили больше ран, чем нанесли — и подали сигнал к отступлению» (Curtius, 8.13). Александру удалось захватить Аорн только после того, как он был покинут его защитниками. Взяв штурмом Эрикс, Пирр мог утверждать, что не только сравнялся с Гераклом, но, возможно, затмил Александра.
Затем Пирр двинулся на город Иетию, который он планировал использовать в качестве базы для нападения на один из главных карфагенских портов, Панорм. Этот город считался самой прекрасной гаванью на всей Сицилии. Это название в переводе с греческого означает «вся гавань» в том смысле, что судно всегда готово к швартовке в любую погоду. Иетия немедленно сдалась. Пирр успешно взял Панорм штурмом.
Он развил свой успех, взяв крепость Геркту. Она находилась недалеко от моря, между Эриксом и Панормом, на плато высокого холма, поднимающегося над равниной. Полибий описывает силу позиции:
«Со стороны моря, и с другой, обращенной к внутренней части острова, это плато окружено неприступными скалами, в то время как участки между ними требуют лишь небольшого укрепления. На нем также есть холм, который служит акрополем, а также прекрасным наблюдательным пунктом у подножия холма. Кроме того, Геркта имеет очень удачно расположенную гавань для стоянки судов, совершающих рейсы из Дрепаны и Лилибея в Италию, с обильным запасом воды. К холму есть только три подхода, все трудные: два с суши и один с моря» (Polybius, 1.56).
Теперь к Пирру перешла вся карфагенская Сицилия, за исключением главной базы карфагенян в городе Лилибей, который занимал ближайшую точку Сицилии к Африке. Карфагеняне основали его после того, как Дионисий уничтожил Мотию. Вероятно, меньше чем за один сезон кампании Пирру удалось взять штурмом три города и крепость, из которых Эрикс и Геркта были укреплены природой. Навыки, которым он научился при дворе Антигона, наряду с осадным парком сиракузян блестяще служили Пирру до этого момента.
Юстин пишет, что успех Пирра к этому времени сделал его настолько популярным, что он «получил титул царя Сицилии, а также Эпира» (Justin, 23.3; Polybius, 7.4). Такой титул не был беспрецедентным, поскольку Агафокл ранее подражал другим монархам–диадохам и называл себя царем. Как именно был присвоен этот титул и что он повлек за собой, неизвестно.
Теперь Пирр приготовился к осаде Лилибея. Его падение дало бы ему полный контроль над Сицилией. Карфагеняне же предприняли крайние меры, чтобы предотвратить его захват. Диодор утверждает, что они смогли перебросить подкрепление, так как получили контроль над морем. К сожалению, наши отрывочные источники не сообщают нам о судьбе флота Пирра. Более года спустя, после попытки собрать новый флот, его войска покинули Сицилию всего на 110 военных кораблях. Предположительно, на каком–то этапе либо карфагеняне разгромили греческий флот в битве, либо он был уничтожен штормом. Военно–морское превосходство карфагенян весьма затруднило бы осаду.
Диодор пишет, что контроль карфагенян над морем позволил им доставлять из Африки большое количество зерна, вооружения и много солдат. Они также вербовали наемников из Италии. Людей и оружия было послано столько, что, по слухам, все они не могли разместиться в стенах города. Готовясь к осаде, гарнизон укрепил оборону города, перегородив подходы с суши, построив башни и выкопав большой ров глубиной почти двадцать метров (Diodorus, 22.10, 24.1). Ров находился примерно в двадцати пяти метрах от стен, и поэтому его можно было легко защитить от ракетного огня из города. Этот же ров был расчищен и повторно использован для последующей осады римлянами. Его следы видны и сегодня.
Лилибей также занимал естественно крепкую позицию, находясь на мысе и окруженный морем с двух сторон. Город имел квадратную форму, с двумя стенами, поднимавшимися от моря по обе стороны мыса. Они соединялись на ныне занятой средневековым бастионом возвышенности, которая нависала как над городом, так и над нападавшими. Гавань, тогда гораздо большая, чем сейчас, была защищена двумя волнорезами.
Перед началом осады карфагеняне отправили посольство к Пирру, чтобы обсудить мир. Они предложили ему большую сумму денег и одолжить ему корабли, если будет заключен союз. Поначалу Пирр был склонен принять эти условия, оставив карфагенянам контроль над Лилибеем. Однако его советники и греческие союзники убедили его отказаться от переговоров и навсегда изгнать карфагенян с Сицилии. Они отметили, что разрешение им удерживать Лилибей даст им будущую базу для любого последующего восстановления и расширения. Учитывая историю предыдущих двух столетий, этот совет, скорее всего, был дельным. Пирр дал себя убедить и ответил послам, что «между ним и ними не может быть никакого соглашения или дружбы, если они не оставят всю Сицилию и не сделают границей между собой и греками Ливийское море» (Plutarch, Pyrrhus, 23).
Пирр расположился лагерем у стен и совершал постоянные приступы, перебрасывая войска. Однако карфагенская оборона не ослабевала, и защитники легко отбивали атаки. Пирр приготовился к осаде и начал строить еще большие осадные машины, чем те, что он привез из Сиракуз. Он также начал добычу полезных ископаемых под стенами. Осада продолжалась два месяца, но приготовления карфагенян окупились, и войска Пирра не продвинулись вперед.
Приближалась зима, и Пирр решил снять осаду. Карфагенская оборона и их контроль над морями оказались крепким орешком. Теперь Пирр решил пуститься в новое предприятие. Он попытался подражать Агафоклу и вторгнуться в Африку, продолжая сражаясь с карфагенянами на Сицилии. Однако, прежде чем он сможет вторгнуться в Африку, необходимо было построить еще корабли. Пирр приказал греческим городам предоставить ресурсы и экипажи для нового флота.
Осада Пирром Лилибея станет кульминацией его сицилийской кампании, и с этого момента его позиции будут быстро разрушаться. Его приказ о строительстве нового флота вызвал сильное возмущение сицилийских греков, как и снятие осады. Как и греки из Тарента, они решительно выступали против его решения начать новую кампанию, не выполнив того, что он обещал. Они совершенно правильно восприняли его как отказ от их потребностей ради своих собственных эгоистичных интересов. Отказ от осады был решающей ошибкой Пирра. История двух предыдущих столетий показала, что карфагеняне могли быстро восстановиться и использовать Лилибей в качестве базы для повторного завоевания острова. Для Пирра было бы гораздо лучше продолжать осаду до тех пор, пока она не увенчается успехом.
Гаруфалиас, ярый поклонник Пирра, оправдывает его решение утверждением, что Пирр не мог организовать результативную осаду или захватить город, не заблокировав его и с моря. Что, возможно, верно, но не оправдывает решения Пирра снять осаду во время строительства флота. Некоторые места в эллинистический период имели большое стратегическое значение и стоили любых усилий, необходимых для их захвата. Лилибей был одним из таких городов, как, например, Афины, Коринф, Византий и Тир. Бывший покровитель Пирра, Антигон Одноглазый, показал, чего можно добиться упорством. Он начал осаду Тира в 315 году, страдая от слабости военно–морских сил. Он тоже планировал построить флот, чтобы преодолеть этот недостаток. Однако, в отличие от Пирра, Антигон решительно продолжал осаду более восемнадцати месяцев, несмотря на то, что его враги использовали свои военно–морские силы как для помощи гарнизону, так и для опустошения его территории. В конце концов Тир перешел к Антигону и оставался краеугольным камнем империи его семьи на протяжении десятилетий. Плутарх, несомненно, прав в своем суждении, что «то, что он выиграл своими подвигами, он потерял, потакая тщетным надеждам, поскольку из–за страстного желания того, чего у него не было, ему всегда не удавалось надежно застолбить то, что у него было» (Plutarch, Pyrrhus, 26).
Приказ Пирра грекам построить новый флот стал катализатором его внезапного падения популярности. Вполне возможно, что этого не произошло бы, если бы Пирр ясно продемонстрировал, что он намеревался использовать флот для захвата Лилибея, как настояли греки, чтобы он сделал это до начала осады.
Плутарх утверждает, что, когда он впервые прибыл на Сицилию, он относился к греческим городам как к союзникам, завоевывая сердца и умы «любезным общением, всем доверяя и никому не причиняя вреда». Теперь Пирр показал истинную природу своего царствования:
«Обращаясь с городами не приемлемым или мягким образом, но по–барски, со злостью применяя принуждение и наказания, он перестал быть популярным лидером и стал тираном, которого упрекали не только в жестокости, но еще в неблагодарности и вероломстве» (Plutarch, Pyrrhus, 23).
Дионисий поддерживает обвинения Плутарха и добавляет свои собственные. По его словам, Пирр украл поместья родственников и друзей Агафокла и раздал их своим приятелям; он заменил главных магистратов в городах своими чиновниками и произвольно вмешивался в судопроизводство и в гражданское администрирование, решая одни дела сам, а другие передавал своим алчным придворным (Dionysius, 20.8).
Пирр, зная, что многие греки теперь настроены к нему враждебно, ввел в города гарнизоны, используя как предлог угрозы со стороны оправившихся карфагенян. Пирр нарушал свободы греческих городов почти всеми возможными способами, не оставляя им даже видимости автономии. Наконец, он совершил величайшее преступление, поставив в них гарнизоны. В результате вместо того чтобы избавиться от своих тиранов, греческие города нажили себе нового, еще более взыскательного автократа.
Вполне возможно, что бесцеремонное обращение Пирра с греческими городами усугубилось смертью его главного дипломата Кинея. Его обычно изображают как голос умеренности в противовес непродуманным советам от военных, таких как Милон. Киней исчезает из источников после того, как он отправляется в Сиракузы до прибытия Пирра. Вероятнее всего он умер где–то во время кампании.
Сняв осаду Лилибея, Пирр вернулся на восточную оконечность острова. Здесь мессанские мамертинцы вымогали дань у соседних греческих городов. Пирр схватил сборщиков налогов мамертинцев и предал их смерти. Затем он разгромил мамертинцев в битве, несмотря на их славу «воинственной ватаги», и разрушил многие их крепости (Plutarch, Pyrrhus, 23). Этой победой Пирр ненадолго восстановил часть своей утраченной репутации.
Большинство историков следуют повествованию Плутарха и помещают это сражение до осады Лилибея. Текст Плутарха здесь, однако, запутан. Нельзя также полагаться на его хронологию. Например, ранее в своем жизнеописании Пирра он помещает заговор с целью убийства царя после битвы при Гераклее, тогда как все другие источники сообщают, что измена имела место после битвы при Аскуле. Маловероятно, чтобы Пирр отложил осаду Лилибея и прошел маршем через всю Сицилию, чтобы нанести поражение мамертинцам.
Какое–то время греки мирились с требованиями Пирра, без сомнения, запуганные его гарнизонами и военной доблестью. Однако в конце концов греческие правители, которые первоначально обратились за помощью к Пирру, Фенон и Сосистрат, поссорились с ним. Пирр начал подозревать, что они замышляют против него, несмотря на то, что они преданно служили ему и помогали в его кампаниях. Сосистрат испугался и благоразумно дезертировал, но Фенон был арестован и казнен.
Его смерть была только началом. Теперь Пирр приступил к чистке всех тех сицилийских греков, которых он подозревал в противостоянии ему:
«Он изгнал и казнил многих, кто занимал должности, и многих, кто призывал его помочь в их спорах, отчасти потому, что он был недоволен ими, из–за замечаний, что он стал хозяином государства благодаря их влиянию, а отчасти потому, что он с подозрением относился к ним и считал, что точно так же, как они перешли на его сторону, они могут перейти к кому–то другому» (Plutarch, Pyrrhus, 23).
Похоже, это стало последней каплей. Тлеющие волнения греческих городов взорвались, и они подняли открытое восстание против него. Многие вступили в союз с карфагенянами. Некоторые даже искали защиты у своих бывших угнетателей мамертинцев, такова была их «ужасная ненависть» к царю. Сицилийским грекам титул Пирра как царя Сицилии, должно быть, теперь казался скорее горьким обманом, чем почетным наименованием.
Восстание греков против Пирра, по–видимому, оживило состояние карфагенян. Они получили подкрепление из Африки и, по словам Зонары, «энергично взялись за войну». Они приютили изгнанных сиракузян и преследовали Пирра без остановок, так что он покинул не только Сиракузы, но и Сицилию (Zonaras, 10.6). Пирр сразился и выиграл битву против наступающих карфагенян, но, похоже, это была еще одна «кадмейская победа», поскольку «хотя у него было преимущество, все же, когда он покинул Сицилию, он, казалось, бежал как побежденный; и его союзники, в результате, восстали против него, и он проиграл свое владычество на Сицилии так же быстро и легко, как он его получил» (Justin, 23.3).
В этот момент, когда остров восстал против него, а карфагеняне перешли в наступление, Пирр получил письма от самнитов и тарентинцев. С момента его ухода из Италии они неуклонно теряли территорию под напором наступающих римлян. Они изо всех сил пытались не бросать войну и умоляли его о помощи. Это дало ему удобный предлог для того, чтобы покинуть Сицилию. Как говорит Плутарх, «его уход нельзя назвать бегством или отчаянием, но на самом деле он ушел потому, что он не смог овладеть Сицилией» (Plutarch, Pyrrhus, 23).
Пирр потерпел неудачу на Сицилии по многим из тех же причин, что и прежние тираны. Отдельные греческие города яростно цеплялись за свои понятия «свободы» и «автономии». В критических ситуациях они могут объединиться и даже уступить часть своей автономии военному лидеру. Но как только непосредственная угроза проходила, они возвращались к прежнему формату, раздражаясь из–за налагаемых на них требований и ограничений. Самодержавные манеры Пирра и ненасытное стремление к завоеваниям и славе не помогли бы. Греческие города, скорее всего, были вынуждены финансировать и участвовать в бесконечной череде завоевательных войн, начиная с вторжения в Африку. Первая кампания Пирра устранила прямую карфагенскую опасность. Однако его неудача при Лилибее показала, что он не способен или не желает, как мечтали сицилийские греки, полностью изгнать карфагенян с их острова. Они отвернулись от своего несостоявшегося освободителя и решили заключить наилучшую для себя сделку в новой политической реальности.
Кампания Пирра на Сицилии продолжалась с 278 по 276 год, но в итоге он ничего не добился. Его надежды на создание сицилийской и африканской империи рухнули. Его италийские союзники были возмущены и уступали римлянам свои позиции. Плутарх утверждает, что, отплывая с Сицилии, он якобы сказал: «Друзья мои, какое поле битвы мы оставляем карфагенянам и римлянам!» (Plutarch, Pyrrhus, 23). Эта цитата почти наверняка является апокрифической, поскольку следующий год покажет, что Пирр еще не отказался от своих надежд победить римлян и создать Италийскую империю.

Глава VIII. Беневент

В результате римляне не только одержали победу, но и получили преимущество в борьбе за гегемонию. Приобретя благодаря своей доблести в этих сражениях репутацию непобедимых, они сразу же взяли контроль над Италией, а вскоре и над Сицилией.
— Plutarch, Pyrrhus, 25.
После отъезда Пирра на Сицилию его италийские союзники подвергались постоянному давлению со стороны римлян. Римское наступление началось, как только Пирр отбыл на Сицилию. Сообщается, что новый консул Фабриций успешно вел кампанию против луканов, бруттиев, тарентинцев и самнитов. Его победы были такого масштаба, что принесли ему триумф.
Триумфом называлась торжественная процессия, в ходе которой победоносный полководец на колеснице, его войска, пленные и военные трофеи следовали в парадом по Риму. В финале вражеского генерала приносили в жертву в храме Юпитера. Такие награды давались нелегко, и за них должен был проголосовать сенат. Чтобы маршировать с триумфом, полководцу необходимо было убить не меньше 5000 врагов в одном сражении с немногими потерями со своей стороны и довести войну до победного конца, принудив противника к миру.
Во времена поздней республики амбициозные политики намеренно провоцировали войны, обычно со слабыми врагами, чтобы одержать победу и укрепить свою глорию. Они надеялись, что их друзья в сенате проголосуют за их победу, не обращая внимания на упомянутые условия. Таким примером был Цицерон, который пытался добиться триумфа после победы над разбойниками в своей провинции Киликия. Он был совершенно справедливо, хотя и щедро, удостоен меньшей награды - supplicatio. В более суровые дни ранней республики триумфаторство, по–видимому, не подвергалась злоупотреблениям, как позже. Предоставление триумфа Фабрицию означало бы, что его кампании имели успех.
В следующем, 277 году консул Юний также был признан триумфатором за победу над луканами и бруттиями. Зонара рассказывает нам о событиях в Италии в течение этого года. Он утверждает, что
«римляне, узнав об отсутствии Пирра, обрели мужество и обратили свое внимание на наказание тех, кто его призвал. Отложив до другого раза тарентинцев, они вторглись в Самний со своими консулами Руфином и Юнием, по ходу дела опустошая страну» (Zonaras, 10.6).
У консулов, должно быть, была большая сила, по крайней мере, 40 000 человек. Самниты отступили в горы, забрав свои семьи и ценности. Самоуверенные римляне преследовали их в горах. Территория, на которую они продвинулись, была труднопроходимой, холмистой и заросшей местностью, идеально подходящей для тактики самнитов. Устроив римской армии засаду, они нанесли им тяжелые потери и взяли много пленных.
Два консула обвинили друг друга в поражении и разделили свои силы. Юний продолжал опустошать территорию самнитов — так что потери, возможно, были не такими тяжелыми, как утверждает Зонара, — или, что более вероятно, была разбита только часть армии. Руфин напал на территории луканов и бруттиев. Затем он двинулся на город Кротон, который восстал против Рима. Мятежники попросили гарнизон у Милона, наместника Пирра в Таренте. Не зная о войсках эпиротов, Руфин приблизился к городу без должных мер предосторожности. Эпироты сделали вылазку и отбросили римлян.
Руфин же придумал хитрость, с помощью которой можно было захватить город. Он послал в город двух агентов, которые притворились дезертирами и заявили, что римляне идут занять принявшие их сторону Локры. Учитывая непостоянный характер локрийцев, в это было бы легко поверить. Руфин свернул свой лагерь и притворился, что идет к Локрам. Эпирский военачальник Никомах попался на эту уловку и попытался добраться до Локр раньше римлян. Руфин тем временем вернулся к Кротону. Он напал на неподготовленный город из тумана и захватил его. Никомах, узнав о нападении на Кротон, тоже вернулся к городу, но не смог его отбить. Затем ему пришлось с боем пробиваться обратно в Тарент, по пути подвергаясь преследованиям со стороны римлян.
Локрийцы всегда были готовы меняться в зависимости от обстоятельств. Столкнувшись с армией римского консула, они восстали против своего эпирского гарнизона, перебили его и сдали город римлянам. Далее римляне захватили соседний город Кавлонию, который был разграблен их кампанскими союзниками.
Опять же, в 276 году одному из консулов был дарован триумф за победу над самнитами, луканами и бруттиями. Предполагается, что утерянная 13‑я книга Ливия содержала отчет об успешных войнах против луканов, бруттиев, самнитов и этрусков в эти годы. Похоже, что после ухода Пирра из Италии римляне три года вели успешную кампанию против италийских и греческих врагов. Благодаря этим успехам римляне стали господствовать на большей части территории Италии. Лишь несколько греческих городов, в которых все еще стояли гарнизоны Пирра, продолжали сопротивляться.
Точный маршрут возвращения Пирра в Италию неизвестен. Аппиан говорит, что он отплыл прямо в Регий, но Диодор утверждает, что он высадился в Локрах. Маловероятно, что он высадился в любом из них, поскольку оба были захвачены враждебными гарнизонами. Зонара сообщает, что Пирр захватил Локры, прежде чем вернуться, чтобы осадить Регий (Appian, Samnite Wars, 29; Diodorus, 27.4; Zonaras, 10.6). Наиболее вероятное объяснение состоит в том, что Пирр приземлился где–то на побережье между Локрами и Регием. Здесь он высадил свою армию и двинулся к Локрам, чтобы вернуть город и наказать тех, кто предал смерти его гарнизон и их командира. Локрийцы, проявив привычное флюгерство, восстали, перебили римский гарнизон и сдали город Пирру.
Теперь, когда Локры стали надежной базой, Пирр двинулся на Регий. Он вернулся в Италию с флотом из 110 военных кораблей и еще большим количеством торговых судов. Возможно, это был флот, который Пирр приказал сицилийцам построить и укомплектовать, но, скорее всего, это были остатки его прежнего флота. Предположительно, флот был отягощен богатствами, которые он требовал в качестве дани от сицилийцев. Карфагенский флот из 120 или 130 судов ждал его в проливах между Мессаной и Регием. Карфагеняне атаковали и нанесли решительное поражение флоту Пирра, потопив семьдесят кораблей и выведя из строя все остальные, кроме двенадцати (Appian, Samnite Wars, 29; Justin 25.3). Потеряв большую часть своего флота, Пирр был вынужден отказаться от любых попыток захватить Регий.
Во время отступления к Локрам он подвергся еще одному нападению. До его высадки в Италии мамертинцы послали в Италию войска численностью более 10 000 человек (Plutarch, Pyrrhus, 24), вероятно, для помощи оккупировавшим Регий собратьям–италийцам. Этой силы было недостаточно, чтобы противостоять ему в открытом бою. Вместо этого они устроили ему засаду на марше, когда он проходил по труднопроходимой местности. Они нанесли тяжелые потери его арьергарду и убили двух слонов. Пирру пришлось вмешаться лично, для чего он вернулся со своего поста в начале армии. Возглавив атаку, он сражался во главе своих войск, чтобы вдохновить своих людей на борьбу с торжествующими мамертинцами. Один из врагов ранил его в голову мечом, и он был вынужден выйти из боя.
Теперь мамертинцы еще более воодушевились. Один из них, вооруженный до зубов гигант, выступил из своих рядов и дерзким голосом бросил Пирру вызов выйти и встретиться с ним, если он еще жив. Пирр был взбешен дерзостью вызова и, несмотря на сопротивление своих телохранителей, пробился сквозь них для поединка. Согласно Плутарху, он был ужасен, «исполнен гнева, измазан кровью, и с лицом, на которое страшно смотреть». Прежде чем мамертинский чемпион успел нанести удар, Пирр обрушил свой меч ему на голову, так что «в одно мгновение части разрубленного тела упали в обе стороны» (Plutarch, Pyrrhus, 24). Невероятный подвиг, но такие часто приписывали героям на протяжении всех веков. Поражение их комбатанта якобы внушило мамертинцам благоговейный страх и заставило их поверить, что Пирр был каким–то божественным существом.
Теперь Пирр мог беспрепятственно вернуться в Локры. Однако он не забыл предыдущего предательства локрийцев. Его поражение от карфагенян и притеснения со стороны мамертинцев привели его в неумолимое настроение. Он казнил лидеров проримской фракции и оштрафовал еще многих. И, как будет видно, он еще не закончил с локрийцами.
Разобравшись с Локрами, Пирр смог беспрепятственно пройти в Тарент. На данный момент его силы насчитывали 20 000 пехотинцев и 3000 всадников (Plutarch, Pyrrhus, 24). Это были силы, значительно превышающие те 8000 или около того, которые он взял с собой на Сицилию. Дополнительные войска были, скорее всего, сицилийскими греческими наемниками. Затем Пирр усилил свою армию отборными тарентинскими войсками. Еще большей проблемой для Пирра были деньги. Его италийские союзники были истощены пятью годами почти постоянной войны и не желали предоставлять достаточную помощь для поддержания его сил. Кроме того, потеря его флота привела к тому, что ему не хватало наличных денег. Большая часть его сицилийской добычи, должно быть, была потеряна в результате поражения от карфагенян. Поэтому Пирр искал способы собрать дополнительные деньги и войска.
Между тем вернувшийся в Македонию Антигон Гонат, сын Деметрия, воспользовался неразберихой после смерти Птолемея Керавна. Он двинулся в Македонию, разбил галатов и захватил трон. Однако его власть над царством еще не могла упрочиться. Пирр решил не упустить случая и попытаться шантажом заставить его прислать поддержку. Он отправил послов к Антигону, угрожая, что, «если тот не пришлет ему немного войск, он будет вынужден вернуться в свое царство и добиваться от него того расширения своих владений, которое он хотел получить от римлян» (Justin, 25.3). Это была дальняя попытка, которая не увенчалась успехом. Антигон, поскольку Пирр был далеко, просто проигнорировал его угрозу.
Группа советников Пирра предложила более простую схему.
«Худшие и самые развращенные из его друзей, Эвегор, сын Феодора, Балакр, сын Никандра, и Динарх, сын Никия, последователи безбожных и проклятых доктрин, предложили нечестивый источник для сбора средств, а именно открыть священные сокровища Персефоны» (Dionysius, 20.9).
Этот храм находился в Локрах. По слухам, в нем хранились огромные богатства, в том числе большое количество золота, зарытого на хранение. Пирра не потребовалось бы долго уговаривать, чтобы согласиться, поскольку «необходимость была сильнее любых сомнений» (Dionysius, 20.9). Такие поборы были характерны не только для греков. Храм уже был ранее разграблен тираном Дионисием. Такое святотатство, тем не менее, вызывало всеобщее отвращение. Когда фокейцы разграбили сокровища Дельф семьюдесятью годами ранее, их враги использовали это как предлог для войны и оправдание для страшной мести. Стены их городов были разрушены, была введена дань, их лидеры были осуждены заочно и на них было наложено проклятие. Все те, на кого наложили проклятие, вскоре умерли ужасной смертью: от огня, убийства, смерти в бою, падения со скалы и затяжной болезни.
Неудача преследовала эту кощунственную экспедицию. После того как корабли с сокровищами покинули Локры, направление ветра изменилось. Одни суда были потоплены, другие отнесены обратно к локрийской суше. Экипажи погибли, а деньги выброшены на берег. Естественно, греки рассматривали это как оправданное возмездие богини. Пирр был в ужасе от того, что он тоже может стать жертвой божественного правосудия. Он вернул все возвращенные богатства храму и казнил тех, кто давал советы и был уполномочен их выполнить. Древние историки приписывали окончательное поражение Пирра в Италии этому кощунству, утверждая, что оно «погубило дело Пирра, а скорее вызвало гнев богини, святость которой была нарушена, гнев, о котором не знал даже сам Пирр, как рассказывает историк Проксен и как сам Пирр пишет в собственных мемуарах» (Dionysius, 20.10).
Известие о возвращении Пирра вызвало в Риме ужас. Предыдущий год был неблагоприятным. Серия эпидемий поразила Рим. Одна из них была нацелена, в частности, на беременных женщин. Другая чуть не уничтожила римские стада крупного рогатого скота. В том же году в статую Юпитера на Капитолийском холме ударила молния, и у нее отрубилась голова. Многие восприняли это как предзнаменование поражения. Постоянные войны и чума стали причиной многих смертей. Данные Ливия о переписи за 279 и 271 годы показывают, что число граждан сократилось на 16 000 человек (Livy, Periochae, 13-14). Несмотря на свои победы за последние три года, римляне, похоже, были почти так же измотаны войной, как и их италийские враги. Мысль о новой войне против ранее победоносного Пирра была невыносима для многих. Когда консулы попытались собрать две новые консульские армии на 275 год, многие из призванных отказались записываться в войска. Сенат был вынужден принять жесткие меры. Уклонистам угрожали конфискацией всего их имущества и продажей в рабство. Моральный дух был настолько низок, что даже этой угрозы было недостаточно, чтобы принудить к призыву. Только после того, как штраф был фактически применен к одному невезучему, остальные уступили и поступили на службу.
В то время как Пирр вел кампанию на юге Италии, два новых римских консула также не сидели на месте. Маний Курий Дентат повел армию в Самний, в то время как его коллега Корнелий вторгся в Луканию. Его италийские союзники, вновь подвергшиеся нападению римлян, обратились теперь за помощью к Пирру. Он двинулся на север от Тарента с силами, которые привел с Сицилии, плюс с войсками, которые он собрал из Тарента, возможно, всего 40 000 человек. Пирр ожидал бы получить подкрепление от своих италийских союзников, но самниты больше не горели желанием сражаться. Они сильно пострадали от нападений римлян во время отсутствия Пирра и глубоко возмущались его отлучкой. Немногие вышли вперед, чтобы присоединиться к его армии. После трех лет постоянных поражений от римлян они были истощены. Плутарх утверждает, что «из–за многочисленных поражений от римлян могущество самнитов было поколеблено, и их дух сломлен» (Plutarch, Pyrrhus, 25).
Быстрое продвижение Пирра в центральную Италию, по–видимому, застало римских консулов врасплох, и они еще не объединили свои силы. Узнав, что римские армии все еще действуют разрозненно, Пирр решил разгромить их по частям. Он разделил свою армию, отправив отряд в Луканию. Они должны были объединиться с любыми луканскими силами, которые могли найтись, и помешать Корнелию выступить на объединение с Курием. Затем Пирр столкнулся с Курием у Малевента (Беневенто) в Самнии. Армия консула, скорее всего, состояла из обычных двух легионов, около 10 000 человек, плюс такой же или больший контингент союзников, возможно, всего 20-25 000 человек. Пирр получил бы некоторое ограниченное подкрепление от самнитов, но выделил часть своей армии в Луканию. Орозий утверждает, что его армия насчитывала 86 000 человек. Дионисий говорит, что по численности она превосходила римлян в три раза, насчитывая в общей сложности, возможно, 60-70 000 человек (Dionysius. 20.10). И то, и другое, безусловно, преувеличение. Однако более низкая цифра Дионисия может быть близка к истине, если она также включает в себя обособленную группу войск в Лукании. Таким образом, армия Пирра в Малевенте насчитывала где–то от 30 000 до 50 000 человек, причем вероятной цифрой была 40 000 человек.
Это дало бы Пирру значительное численное преимущество над Курием, и он поспешил воспользоваться им до прибытия Корнелия. Курий был искусным и опытным противником, который уже был удостоен трех триумфов. Он расположился лагерем на сильной позиции на холме и ждал подкреплений. Курий благоразумно отказался от сражения, сославшись на неблагоприятные предзнаменования.
Пирр, испытывавший нехватку средств, нуждался в быстрой и решительной победе, прежде чем римские армии смогли объединиться. Поэтому он разработал отчаянный план. Пирр решил разделить свою армию, возглавив специально отобранный ударный отряд для ночного похода к римскому лагерю. Затем эти силы должны были начать внезапную атаку на лагерь с неожиданного направления и под покровом темноты. Тем временем основная армия отвлечет внимание римлян, поддержав атаку с фронта. Однако этот план был опасен по двум причинам. Разделение армии перед лицом врага приводило к риску поражения каждой группы по отдельности. В темноте войска могут легко заблудиться или даже напасть на своих. Так, атака афинян на сиракузскую стену в 413 году застала сиракузян врасплох и сперва имела успех. Тем не менее, несмотря на то, что ночь была хорошо освещена луной, афиняне вскоре «впали в замешательство … принимая каждого перед собой за врага … и в результате они сталкивались друг с другом по всему полю, … фактически сражались врукопашную, и разойтись могли только с трудом» (Thucydides, 7.43-4).
Так что атака Пирра была смелой, но чрезвычайно опасной тактикой.
Предположительно, перед началом атаки Пирра мучили кошмары, в которых у него выпадали почти все зубы и изо рта текла кровь. Он был встревожен этими видениями и боялся катастрофы. В прошлый раз, когда Пирру приснился похожий сон, за ним последовало несчастье. Восприняв свой сон как дурное предзнаменование, он хотел отложить битву, но его советники убедили его не упускать благоприятную возможность.
Пирр, возглавив отборную группу своих людей и самых дрессированных слонов, отправился в поход к римскому лагерю. Маршрут проходил по длинному кругу через густо поросшую лесом местность, «по длинным тропам, которые даже не использовались людьми, а были просто козьими тропами через леса и скалы» (Dionysius, 20.11). Длительность марша и чужая местность вызвали неожиданные перерывы, и у солдат погасли факелы. В результате они сбились с пути и подотстали. Это неизбежно привело к задержке, и авангард штурмовой группы прибыл только после рассвета, на виду у вражеского лагеря. Их появление все же напугало римлян, но элемент внезапности был утрачен. Курий, благодаря неожиданно благоприятным предзнаменованиям, смог вывести войска и немедленно атаковать. Римляне поймали отряд Пирра, когда он все еще был растянут и измотан маршем всю ночь. Воины Курия обратили эпиротов в бегство и захватили несколько слонов. Пирр с небольшим количеством кавалерии смог избежать катастрофы и присоединиться к основным силам.
Курий, теперь уверенный в своем успехе, вывел свою армию из лагеря на холме и построился, предлагая бой. Теперь две армии стояли друг против друга на открытой равнине перед римским лагерем, хотя, если верить Фронтину, сражение происходило «в замкнутом пространстве, где фаланга, оказавшись стесненной, поставила бы себя в затруднительное положение» (Frontinus, 2.2.1). Курий, скорее всего, выбрал узкий фронт сражения, где его фланги были бы защищены. Римляне атаковали и отбросили назад части линии Пирра. Однако Пирр снова смог переломить ситуацию, использовав свой резерв слонов. Они разгромили часть римской линии и отогнали бегущих обратно в их лагерь.
Однако римский лагерь хорошо охранялся свежими войсками. Со своих брустверов они могли забрасывать слонов градом дротиков. Одно из молодых животных было ранено и бродило в поисках своей матери. Его вопли навели панику на других слонов. Они бросились назад через собственные ряды, рассеивая их. В этом заключалась главная опасность слонов: в панике они могли представлять большую опасность для своей стороны, чем для противника. Разгром слонов положил конец битве. Римляне контратаковали и вытеснили дезорганизованную армию эпиротов с поля боя.
Полибий пишет о битве при Панорме, которая была двадцать пять лет спустя, но его изложение в равной степени может быть применимо и к нападению Пирра на римский лагерь.
«Когда слоны атаковали траншею и начали получать ранения от тех, кто стрелял со стены, тогда как в то же время на них обрушился ливень дротиков и копий от выстроенных перед траншеей свежих войск, они, израненные, пришли в исступление и обратились против своих собственных войск, топча и убивая людей и нарушая строй».
Увидев это, римский военачальник
«предпринял энергичную вылазку и учинил среди неприятелей жестокий разгром, убив многих и вынудив остальных покинуть поле боя в стремительном бегстве» (Polybius, 1.40).
Существуют, однако, разные версии разгрома слонов у Малевента. Элиан утверждает, что римляне обмазывали свиней смолой, поджигали их и выпускали на слонов. Их предсмертные вопли, по–видимому, пугали слонов. Другой источник утверждает, что римляне использовали пылающие ракеты, как при Аскуле (Aelian, Natura Animalium, 16.36; Orosius, 4.2.5). Какова бы ни была причина, ясно, что именно разгром слонов стал решающим моментом битвы.
Историки, писавшие во времена Римской империи, едины в утверждении, что битва была сокрушительной победой римлян. Дионисий утверждает, что римляне убили двух слонов, взяли восемь и «учинили великую резню среди солдат». Зонара утверждает, что они захватили восемь слонов, взяли вражеский лагерь и что Пирр бежал лишь с небольшим количеством кавалерии. Евтропий утверждает, что они захватили лагерь Пирра, убили 23 000 вражеских солдат и что Курий продемонстрировал четырех захваченных слонов в своем триумфе. Орозий сообщает о 33 000 погибших эпиротах. Все согласны с тем, что эта победа привела непосредственно к тому, что Пирр покинул Италию.
Тем не менее, все они проримские и не совсем надежные источники. Против этого преобладающего мнения выступает утверждение Полибия, что ни одно из сражений между Пирром и римлянами не закончилось решающей победой ни того, ни других. Юстин утверждает, что римляне никогда не побеждали Пирра в битве (Polybius, 18.28; Justin, 25.5). Более трезвая оценка Полибия, пожалуй, наиболее близка к истине. Наиболее вероятным результатом битвы является победа римлян, но не такая решительная, как хотели бы изобразить более поздние римские пропагандисты. Поражение также не привело сразу к тому, что Пирр покинул Италию. В данном случае представляется, что битва, возможно, была «кадмейской победой» римлян. Римляне, безусловно, одержали победу, поскольку они переименовали город в Беневент, что означает «хороший воздух», в отличие от его первоначального названия, которое означало «плохой воздух».

Каким бы ни был тактический результат сражения, это была, опять же, явная стратегическая победа римлян. Победа Курия была сравнима с победой его коллеги–консула Корнелия, который разгромил луканов. Оба были удостоены триумфа по результатам 275 год. Пирр понес тяжелые потери, особенно среди своих лучших войск и слонов. Его союзники испытали новые неудачи, а ему все еще не хватало денег. Пирр разослал дополнительные просьбы своим коллегам–царям Антигону, Антиоху и Птолемею Филадельфу, но никакой помощи не пришло. По словам Полиэна и Юстина, Пирр скрыл их отказы от своих италийских союзников (Polyaenus, 6.6.1; Justin, 25.3). Не имея ни армии, ни средств, Пирр решил, что его единственный выход — вернуться в Эпир и попытаться восстановить там свое положение.
Несмотря на утверждения позднейших римских историков, Пирр, однако, по–видимому, не полностью отказался от своих надежд на создание западной империи. Он оставил в Таренте сильный гарнизон под командованием своего сына Гелена и военачальника Милона, «поскольку рассчитывал вернуться». Примерно осенью 275 года или весной 274 года Пирр отправил 8000 пехотинцев и 500 всадников, что составляло менее половины приведенных им сил, и вернулся в Эпир. Согласно Плутарху, он ушел «после того, как провоевал там шесть лет и, правда, потерпел поражение, но и среди неудач он сохранил непобедимым свой храбрый дух» (Plutarch, Pyrrhus, 26). В соответствии с истинным духом своей натуры и эпохи, Пирр теперь искал другую войну, с помощью которой он мог бы снова оседлать фортуну.
Следующие три года римляне потратили на то, чтобы окончательно покорить самнитов. Как только оно было завершено, в 272 году римский консул Папирий двинулся на Тарент. Тарентинцы, узнав в том же году о смерти Пирра в Аргосе, восстали против его гарнизона и его командира Милона. Они обратились за поддержкой к карфагенянам, которые послали флот. Милон, осажденный римлянами с суши и карфагенянами с моря, сдал город римлянам при условии, что ему и его войскам будет позволено уйти невредимым и со всем имуществом. Карфагеняне, все еще оставаясь союзниками римлян, отплыли. Затем Папирий заставил тарентинцев сдать оружие и корабли, снести стены и заплатить дань римлянам. Тридцать тысяч греческих жителей были проданы в рабство, а город был разграблен вместе с произведениями искусства, которые были вывезены в Рим.
Два года спустя римляне вспомнили про свой мятежный гарнизон в Регии и захватили город после осады. Они вернули город уцелевшим жителям. 4500 солдат повстанческого гарнизона были доставлены в Рим и жестоко казнены партиями по 300 человек. Из–за характера их измены им даже не предоставили должного погребения, но «выволокли с форума на открытое пространство перед городом, где они были растерзаны птицами и собаками» (Dionysius, 20.16). Через пять лет после ухода Пирра римляне успешно завершили завоевание греческих городов южной Италии.

Глава IX. Греция

Пирр лелеял одну надежду за другой, и когда он добивался одного успеха, то это была отправная точка для новых достижений, и в то время как он был полон решимости исправлять каждую катастрофу еще каким–нибудь начинанием, ни поражение, ни победа не могли положить конец ни его беспокойству, ни чужому.
— Plutarch, Pyrrhus, 30
Пирр вернулся в Эпир, который, по–видимому, избежал разрушений в Македонии и большей части Греции после галатского вторжения. У Аппиана есть намек на то, что во время его отсутствия среди эпиротов произошли волнения (Appian, Samnite Wars, 27). Возможно, из–за них его сын и регент Птолемей не смог снабдить его подкреплением в виде денег и людей. Несмотря на то, что Пирр вернулся с менее чем половиной армии, которую он привел в Италию шесть лет назад, он, тем не менее, был полон своих обычных жгучих амбиций. К сожалению, для их реализации ему, как и по возвращении в Италию, крайне не хватало денег. Первая проблема была легко решена. Он смог усилить свою армию оставленным им гарнизоном и завербовать большое количество галатских наемников. Вторая проблема, как и в Италии, решалась не так легко.
Главная дилемма для Пирра заключалась, как уже обсуждалось, в том, что эти две проблемы были неумолимо взаимосвязаны. Для того чтобы Пирр мог защитить и, что более важно для него, увеличить свои владения, были необходимы вооруженные силы. За них нужно было платить. Самым очевидным способом для генерала раздобыть денег было занять и разграбить вражескую территорию. Очевидной целью была македонская территория его соперника, царя Антигона Гоната.
В 278 году Антигон одержал великую победу над одним из трех галатских отрядов, опустошавших Грецию и Македонию. В Лисимахии, на берегах Херсонеса, он заманил кельтов напасть на его покинутый лагерь. Как только они нагрузились добычей, он зажал их армию, по слухам численностью в 18 000 человек, между своим флотом и армией и в кровавой сече взял верх (Justin, 25.1-2).
Этот подвиг принес Антигону необходимый для возвращения отцовского царства престиж. В стране царила анархия, так называемые «собачьи дни», а последний эффективный командир, Сосфен, был мертв. Однако претендентов по–прежнему было хоть отбавляй. Антигон не мог полагаться на капризную македонскую армию, которая ранее предала его отца. Поэтому он пошел на опасный шаг, наняв галатских наемников. Они были не только смелыми, но и дешевыми. Отряд галатов просил двадцать четыре драхмы за всю кампанию, в то время как греческий наемник стоил вдвое дороже за месяц. В течение следующих двух лет Антигон устранил своих соперников. В 276 году он вторгся и отвоевал Фессалию.
Однако положение Антигона еще не было прочным. Его кампания проводилась силами наемников, а им нужно было платить. Его требования к своим различным «союзникам» в Греции сделали его непопулярным и там и, скорее всего, также в Македонии. Царство все еще было разделено на фракции, включая, без сомнения, симпатизировавшую Пирру.
Плутарх утверждает, что мотивом Пирра было просто то, что «из–за отсутствия денег он искал войну, за счет которой мог бы содержать свое войско» (Plutarch, Pyrrhus, 26). Согласно Павсанию Пирр напал на Антигона по ряду причин, но главной из них был его отказ послать ему помощь в Италию (Pausanias, 1.13.2). Пирр уже пригрозил отомстить. Здесь Плутарх, вероятно, прав, и Пирр просто придумал ряд предлогов, чтобы оправдать свой набег на территорию Антигона.
В дополнение к мотивам сбора денег и наказания Антигона, Пирр действительно ранее претендовал на македонский трон, правя половиной страны с 288 по 284 год. Плутарх, однако, прямо заявляет, что его изначальной заботой было раздобыть денег, и только добившись первых успехов, он напал на Антигона. Все происходит по той же схеме, что и вторжение Пирра в Македонию Деметрия в 289 году. Однако разграбление территории обычно рассматривалось как отказ от притязаний на этот район. Комментируя разграбление Деметрием Вавилонии, Плутарх утверждает, что «его действия только укрепили Селевка во владении его царством, поскольку, опустошая страну, Деметрий, казалось, признавал, что она больше не принадлежала ему и его отцу» (Plutarch, Demetrius, 7). Разрушение Пирром македонской сельской местности не помогло бы его притязаниям на трон. Эти действия демонстрируют, насколько отчаянно, должно быть, он нуждался в средствах.
Юстин утверждает, что по возвращении в Эпир Пирр немедленно вторгся в Македонию. Павсаний утверждает, что сначала он дал отдых своей армии (Justin, 25.3; Pausanias, 1.13.2). И то, и другое могло бы быть верно, если бы Пирр покинул Италию в конце осени 275 года, а не весной 274 года. Он мог бы дать отдых своим ветеранам из Италии зимой 275/4 года, а затем при хорошей погоде начать свою кампанию весной 274 года.
Кампания Пирра увенчалась значительным успехом. Он захватил несколько городов, и в результате 2000 македонских солдат перешли на его сторону. Обретя уверенность от своих побед, Пирр решил выступить против Антигона и бросить ему вызов за право править македонянами. Антигон, видя, что кампания Пирра теперь была прямым вызовом, а не помехой, решил выступить на запад и заблокировать проходы в Македонию. Последовавшая битва произошла в узком ущелье, вероятно, в одном из ущелий реки Аус. Армия Пирра начала превосходно и отбросила впавших в замешательство македонян. Это, а также более раннее дезертирство 2000 македонцев говорят о том, что моральный дух македонских войск был невысок. Галатские наемники Антигона образовали арьергард, который попытался сдержать продвижение Пирра. Кельты сражались с присущим им мужеством, оказывая «стойкое сопротивление, но после ожесточенной битвы большинство из них было изрублено на куски» (Plutarch, Pyrrhus, 26). Отступление македонян оставило их слонов в изоляции. Их погонщики сдались эпиротам вместе с животными.
Арьергардный бой галатов позволил македонской фаланге перестроиться. И снова стал очевиден низкий моральный дух македонцев. Они были «полны смятения и страха из–за своего предыдущего поражения» (Plutarch, Pyrrhus, 26). Видя нерешительность македонской фаланги, Пирр решился на смелый план действий. Он поднял к ним правую руку и призвал их офицеров сдаться. Как и в ряде предыдущих случаев, непостоянная македонская фаланга дезертировала en masse. Соотечественница Пирра Олимпиада аналогично преуспела сорок лет назад. Антигон и несколько его всадников бежали с поля боя в город Фессалонику.
Пирр был в восторге от своей победы. Он верил, что уничтожение галатов значительно увеличило его славу и репутацию. Поэтому он посвятил самую великолепную из своих трофеев храму Афины в Фессалии с надписью: «Пирр Молосс вешает для Афины Итонийской длинные щиты, отнятые у галатов, а войска Антигона говорят, что Эакиды — настоящие солдаты». Он также не забыл отпраздновать свою победу над македонцами дома, в Эпире. В святилище Зевса в Додоне он повесил круглые македонские щиты с надписью: «Этот металл уничтожил богатую золотом Азию, этот металл сделал греков рабами, а теперь этот металл сиротливо лежит у столбов водноструйного Зевса добычей, отнятой у гордоголосой Македонии» (Pausanias, 1.13.2). Делая эти два отдельных подношения, Пирр играл на разные аудитории. Эпироты были бы впечатлены победой над своими давними врагами македонянами. Последние, в свою очередь, были бы впечатлены резней своих недавних угнетателей — кельтов. Более того, победа над галатами повторила бы подвиг его соперника Антигона.
Возможно, самым замечательным результатом сражения стала капитуляция перед Пирром македонской пехоты. Скорее всего, это было результатом сочетания нескольких факторов. Устойчивая популярность предыдущего правления Пирра и его репутация полководца произвели бы большое впечатление на македонскую пехоту, что можно было бы сравнить с непопулярностью отца Антигона Деметрия, которого изгнали его собственные подданные. Да, Гонат показал себя человеком совершенно иного характера, чем его отец, — консервативным стоиком, а не напыщенным хлыщом, — но он находился на троне менее четырех лет, не успев продемонстрировать свои качества и создать собственную базу власти.
Пирр развил свою победу, захватив всю Фессалию и большую часть Македонии. Антигону удалось удержать некоторые прибрежные города. Он унаследовал от своего отца сильный флот, и отобрать у него эти города без сопоставимого флота было бы чрезвычайно трудно. Однако и в этот раз Пирру не удалось добить противника и закрепить свои успехи.
Затем Антигон ждал и ждал возможности вернуть себе трон. На каком–то этапе он собрал армию, в основном из галатских наемников, и попытался поправить свое положение, совершив вылазку в Македонию. Птолемей, сын Пирра, нанес ему еще одно поражение и прогнал обратно в его прибрежные анклавы. Согласно Плутарху, Пирр, разгневанный продолжающимся сопротивлением Антигона, но неспособный что–либо с ним поделать из–за превосходства Антигона на море, «набросился на него и назвал его бесстыдником за то, что он не снял пурпур и не носит обычную одежду» (Plutarch, Pyrrhus, 26). Верный своей натуре, философствующий Антигон проигнорировал эту бессильную тираду.
Важный город Эги, центр гробниц македонских царей, также держался до конца против Пирра. Тот решил наказать жителей за их сопротивление. Среди прочих мер он оставил в городе гарнизон галатов. Кельты имели репутацию хищников. Как только они получили контроль над городом, они начали раскапывать царские гробницы, красть сокровища и, что еще более возмутительно, разбрасывать кости. Неудивительно, что македоняне пожаловались своему новому царю Пирру. Он игнорировал их просьбы, отнесясь к ним с безразличием. Пирр все еще был занят своей завоевательной кампанией, и галаты оказались бесценной частью его армии. Возможно, он также помнил об осквернении эпирских гробниц Лисимахом и был настроен не слишком сочувственно к своим новым подданным.
Не в состоянии истребить Антигона, Пирр, верный своей натуре, начал искать новые способы расширить свою власть, прежде чем его контроль над Македонией был твердо и надежно установлен. По словам Юстина, Пирр, «не довольствуясь тем, что когда–то было предметом его желаний, начал подумывать о покорении Греции и Азии. Спокойное правление доставляло ему меньше удовольствия, чем война» (Justin, 25.4). В бесконечной братоубийственной политике греческих городов такая возможность не замедлила представиться. На каком–то этапе между завоеванием Македонии и началом новой кампании Пирр отозвал из Тарента своего сына Гелена и часть гарнизона. Его командир Милон был оставлен отстаивать его интересы. С его успехами в Македонии и открывшимися возможностями амбиции Пирра в Италии прочно отодвинулись на задний план.
Клеоним, тот самый член спартанской царской семьи, который ранее участвовал в кампании в Италии, вскоре обратился к нему с предложением. Из–за его асоциального поведения и распутства спартанцы отказали ему в троне и выбрали царем его племянника Арея. Обида тлела в душе Клеонима много лет. Ситуация дошла до критической точки из–за супружеских интриг. В поздние годы своей жизни Клеоним женился на красивой молодой женщине Хилониде, члене другой спартанской царской семьи. Этот брак, безусловно, был политическим и заключен им для повышения своего престижа и приобретения влиятельных союзников. Хилонида, однако, не ужилась с гораздо более старшим мужем и по уши влюбилась в молодого мужчину, Акротата. Что еще хуже для Клеонима, Акротат был сыном царя Арея, причиной его злобы.
Клеоним, по–видимому, уже присоединился ко двору Пирра. Сообщается, что он руководил успешным штурмом во время осады Пирром Эг. Теперь беглец обратился к Пирру с планом свергнуть Арея и отдать престол ему, пока царь был вдали от Спарты и вел кампанию на Крите. Пирр, конечно, сразу загорелся. Шанс посадить своего собственного марионеточного царя на один из спартанских тронов был слишком хорош, чтобы его можно было проигнорить. Контроль над Спартой также дал бы ему прочную базу для завоевания оставшихся цитаделей Антигона на юге Греции.
Пирр вторгся в Пелопоннес с армией из 25 000 пехотинцев, 2000 кавалеристов и 24 слонов (Plutarch, Pyrrhus, 26). Большая часть армии состояла бы из эпиротов и македонян, дополненных фессалийской кавалерией и галатскими наемниками. По пути к Пирру обратились посольства от афинян, ахейцев и мессенцев. Все они надеялись, что Пирр свергнет гарнизоны Антигона и сломит его власть в южной Греции. Правление Антигона не пользовалось популярностью. Как и его отец до него, он отказался от политики своего деда «свободы для греков». Антигон Одноглазый придерживался политики поддержки демократических правительств и отказа от размещения гарнизонов в греческих городах. Его внук правил, разместив внушительные гарнизоны в стратегических пунктах, самым важным из которых был Коринф. В большинстве городов «были тираны, навязанные им Гонатом, который насадил в Греции больше монархов, чем любой другой царь» (Polybius, 2.41).
Поскольку Коринфский перешеек, сухопутные ворота в Пелопоннес, удерживался гарнизоном Антигона, Пирр, вероятно, пересек Коринфский залив по морю. Спартанские послы встретились с Пирром в мессенском городе Мегалополе. Он искусно заверил их, что пришел в Пелопоннес только для того, чтобы напасть на войска Антигона и освободить греческие города от его власти. Он также утверждал, что хотел бы отправить своих младших сыновей в Спарту, если это будет разрешено, чтобы они могли получить спартанское военное воспитание. Удивительно, но спартанцы, как говорят, ему поверили.
Однако Пирр предал спартанцев и двинулся на их город. Вместо того чтобы идти прямой дорогой из Мегалополя вниз по долине Еврота, он, по–видимому, выбрал более обходной путь, чтобы застать спартанцев врасплох. Наиболее вероятным путем был бы поход на юг, через дружественную Мессению. Держась к западу от гор Тайгет, этот маршрут скрыл бы его передвижение от спартанцев. Затем Пирр должен был пересечь горы через перевалы к западу от Мессены и прибыть в Спарту к югу от города. Свидетельством этого предполагаемого курса является существование двух мест в Спарте, где Пирр, как сообщается, построил лагеря — один к югу от города и один к северу. Поскольку Пирр позже отступил на север, в Аргос, вполне вероятно, что его первоначальное нападение на город произошло с юга. Именно здесь Пирр разбил свой лагерь, не более чем в трех километрах от города (Polybius, 5.19).
Пирр перехитрил спартанцев и добился полной неожиданности. Сразу же по прибытии в спартанские земли он начал опустошать и грабить сельскую местность. Спартанцы отправили послов, чтобы пожаловаться на это вероломство и нападение без объявления войны. Пирр просто ответил: «Когда вы, спартанцы, решаетесь на войну, у вас есть привычка не сообщать об этом своему врагу. Поэтому не жалуйтесь на несправедливое обращение, если я применил спартанскую хитрость против спартанцев» (Polyaenus, 6.6.2). Один из спартанских послов возразил: «Если ты действительно бог, мы не потерпим от твоих рук никакого вреда, потому что мы не причинили тебе никакого зла, но если ты человек, найдется другой посильнее тебя» (Plutarch, Pyrrhus, 26).
Спартанцы быстро собрали армию и выступили на защиту своих земель. Если верить Павсанию, к ним также присоединились союзные контингенты аргивян и мессенцев (Pausanias, 1.13.3). Первые возможно, поскольку в городе было две группировки, одна из которых поддерживала Антигона. Вторые вряд ли, поскольку мессенцы были заклятыми врагами спартанцев и уже впустили Пирра в свой город. Впрочем, реалии его политики доминирования могли успеть их оттолкнуть. В то время Спарта, вероятно, была способна выставить армию численностью около 15 000 человек. Если бы они получили помощь от своих союзников, общая численность их армии могла бы достичь 25 000 человек. Но какой бы ни была их численность, греческие войска оказались несопоставимы с армией Пирра. Согласно Павсанию и Полиэну, битва произошла за пределами Спарты, и «Пирр, царь Эпира, разбил лакедемонян в кровопролитной битве и двинулся на их город» (Polyaenus, 8.49). К сожалению, никаких других подробностей сражения не сохранилось.
Пирр быстро развил свою победу и двинулся прямо на город Спарту. Он прибыл вечером и обнаружил, что оборона города не готова. Их поражение поколебало уверенность спартанцев. Ситуации не помогло и то, что их лучший командир Арей находился в отъезде на Крите. Сторонники Клеонима настолько не сомневались в его возвращении, что приказали его рабам приготовить пир для двух царей. Весь остальной город, похоже, охватила паника. Спартанский совет провел срочное заседание. Они решили отослать женщин и детей на Крит. Но женщины решительно выступили против. Одна из них, по имени Архидамия, пришла в совещание с мечом в руке и упрекнула их. Она сказала, что они не хотели бы жить дальше, если бы Спарта погибла. И благодаря мужеству их женщинтсовет начал принимать меры по обороне города.
Спартанцы всегда гордились тем, что вокруг их города не было стен. Их царь Агесилай,«когда кто–то спросил, почему в Спарте нет крепостных стен, указал на вооруженных граждан и сказал: «Это стены спартанцев». В другой раз он заявил, что единственные укрепления, в которых нуждается город, — это доблесть его жителей (Plutarch, Sayings of Spartans, Agesilaus, 29, 30). Однако новый баланс сил в эллинистический период вынудил спартанцев изменить эту политику. Еще во время нападения Кассандра в 317 году спартанцы, «не доверяя силе оружия, окружили свой город (который они всегда защищали не стенами, а мечами) оборонительными сооружениями, пренебрегши древней славой своих предков». Юстин воспринял это решение как признак вырождения, а не как разумную политику. Спартанцы продолжили эту политику во время вторжения Деметрия в 294 году. Они возвели не только временные укрепления, но и каменные стены, чтобы прикрыть наиболее вероятные пути нападения (Justin, 14.5; Pausanias, 1.13.3).
Совет приказал отремонтировать и укрепить эти оборонительные сооружения. Атаковав с юга, Пирр, по–видимому, миновал их, поскольку в предстоящем сражении они не сыграли никакой роли. В ответ спартанское командование решило проложить траншею параллельно эпирскому лагерю и укрепить концы полузасыпанными повозками. Последнее было сделано для того, чтобы затруднить переправу слонов. Когда спартанские мужчины устали копать, женщины подошли и сменили их. Они приказали воинам отдохнуть перед битвой следующего дня. Сообщалось, что длина траншеи составляла около 270 метров, ширина — чуть более 2,5 метров, а глубина — почти 2 метра. В чрезвычайной ситуации спартанцы также призвали тех, кто не достиг обычного призывного возраста восемнадцати лет, а также пожилых людей.
Тем временем Пирр собрал свой собственный военный совет. Клеоним убеждал его немедленно начать штурм, но Пирр медлил. Он утверждал, что если он нападет ночью, то потеряет контроль над своими войсками, и они будут безжалостно грабить город. Полибий утверждает, что со времен Александра
«цари вплоть до Пирра всегда были готовы сразиться друг с другом в открытом поле и делали все, что было в их силах, чтобы победить друг друга силой оружия, но щадили города, чтобы тот, кто победил, мог верховодить в них и почитаться от своих подданных» (Polybius, 18.3).
Пирр надеялся посадить Клеонима на трон Спарты в качестве союзника и поэтому не хотел бы наносить городу слишком серьезный ущерб. Вероятно, на него также повлияло великое, почти благоговейное уважение, которым Спарта все еще пользовалась у других греков. Их по–прежнему почитали как спасителей Греции, как тех, кто возглавил оборону от вторжения Ксеркса. Плутарх также утверждает, что слабость и недостаточная подготовка спартанцев внушили Пирру излишнюю самоуверенность (Plutarch, Pyrrhus, 27). Он разбил лагерь на ночь за пределами города, скорее всего, ожидая взять его при минимальном сопротивлении на следующий день.
На рассвете женщины передали солдатам их доспехи и укрепления. В истинной традиции спартанских женщин они говорили своим мужьям и сыновьям, что «сладко побеждать на глазах у своей родины и славно умереть на руках матерей и жен после достойного Спарты падения в бою» (Plutarch, Pyrrhus, 27). А бывшая жена Клеонима, Хилонида, отошла от остальных и накинула петлю себе на шею, готовясь скорее покончить с собой, чем сдаться мужу.
Пирр лично возглавил первую атаку, но был отбит. Свежевскопанная земля и сама траншея не давали твердой опоры его войскам и оказались непроходимыми. Скорее всего, это была отвлекающая атака, поскольку Пирр также послал своего сына Птолемея с отрядом из 2000 галатских и эпирских пехотинцев на траншею. Сначала закопанные в землю повозки и спартанские защитники держали оборону. Галатам удалось откопать несколько повозок и пробить брешь в обороне. Птолемей сумел пробиться через брешь и проникнуть в город. Молодой спартанский принц Акротат увидел опасность и повел против него отряд из 300 человек. Обладая знанием местности, он смог подойти к Птолемею сзади, используя углубления в земле. Он атаковал вражеский тыл и заставил их развернуться и вступить в бой. Его неожиданная атака отбросила галатов назад к траншее и повозкам, сбив их в кучу. Спартанцы уничтожили отряд Птолемея на месте. Лишь небольшому числу выживших удалось бежать обратно через ров.
Подвиг Акротата был засвидетельствован многими зрителями в городе. Когда он вернулся на свой пост, залитый вражеской кровью и сияющий победой, другие спартанские женщины, по слухам, завидовали Хилониде, что у нее такой героический любовник. Толпа, в обычной, непристойной спартанской манере, призывала его отдохнуть и заняться с Хилонидой любовью, чтобы родить для Спарты храбрых сыновей. Однако было бы интересно узнать, что думал об этом деле отец Акротата Арей. Записано, что он осуждает супружескую измену: «клянусь небом, нечего судачить о прекрасных и благородных женщинах, в их грязном белье пусть роются только мужья» (Plutarch, Sayings of Spartans, Areus 1).
Пирр продолжал яростно атаковать главные укрепления спартанцев, но неоднократно был отброшен. Боевые действия прекратились лишь с наступлением темноты. В ту ночь Пирру, предположительно, явилось еще одно из его символических видений. Ему снилось, что он разрушил Спарту ударами молний, словно Зевс. Пирр был убежден, что этот сон предсказал ему захват города. Однако, как обычно в подобных видениях, рядом всегда был Иеремия, который предсказывал несчастье. Один из его офицеров переосмыслил этот сон так, что Пирр не должен был входить в город. Такие персонажи были полезны древним писателям, поскольку каким бы ни был конечный результат, его предсказали предзнаменования. Пирр в своей обычной уверенной манере заявил, что это чепуха. Он сказал, что «одно из лучших предзнаменований — сражаться в защиту Пирра» (Plutarch Pyrrhus, 29, Нomer, Iliad, 12.243).
Как только рассвело, Пирр снова повел свою армию в атаку на спартанские укрепления. Его солдаты пытались засыпать траншею, бросая в нее с поля боя любой валявшийся вокруг мусор. Спартанцы предприняли вылазку, чтобы им мешать. Пока враг был занят в траншее, Пирр еще раз попытался сменить позицию, на этот раз сам возглавив обходящие войска. Эпироты во второй раз прорвались сквозь повозки. Спартанцы снова подняли тревогу, чтобы привели подкрепление. В решающий момент лошадь Пирра была свалена копьем, брошенным критянином, то ли союзником, то ли наемником, сражавшимся на стороне спартанцев. Пирра швырнуло на землю, и его падение привело нападавших в замешательство. Спартанцы контратаковали и посредством результативного обстрела снова отбросили нападавших.
Пирр прекратил свои атаки и попытался вступить со спартанцами в переговоры, надеясь, что потери заставят их прийти к соглашению. Согласно Плутарху, фортуна теперь помогала спартанцам, «либо потому, что была довольна храбростью их людей», либо из–за их славного прошлого (Plutarch, Pyrrhus, 29). Аминий, один из военачальников Антигона, послал на помощь спартанцам подкрепление. Как только он прибыл в город, царь Арей вернулся с Крита еще с 2000 человек. Подкрепление позволило спартанцам уволить из своих рядов стариков и молодых. Они также отправили домой женщин, которые сыграли важную роль в боевых действиях, доставляя припасы и вынося раненых.
Пирр, потерпев неудачу в переговорах, возобновил атаки. Усиленные спартанцы теперь легко отбивали их, нанося нападавшим тяжелые потери. В конце концов Пирр отчаялся взять город. Поэтому он собрался провести зиму в Спарте, построить новый лагерь к северу от города, опустошить сельскую местность и принудить население к сдаче голодом. Фортуна снова вмешалась и предоставила Пирру попытать счастья в другом месте. Он изменил свои планы и вместо этого двинулся на Аргос. Юстин, неубедительно морализируя, утверждает, что «для защиты места своего рождения собралось столько женщин, что он отступил, побежденный не столько храбростью с их стороны, сколько стыдом за себя». Более реалистично он делает вывод, что к его отступлению привели тяжелые потери (Justin, 25.4). Как и ранее в Лилибее, у Пирра, по–видимому, не хватило терпения выдержать долгую, затянувшуюся осаду. Как только первоначальные атаки на город провалились, его беспокойный характер, похоже, заставил его искать менее кропотливые операции.
Новая возможность, предоставленная Пирру, явилась из–за обычных внутренних конфликтов внутри греческих городов. В Аргосе была вражда между двумя политиками, Аристеем и Аристиппом. Поскольку Аристипп был союзником Антигона, Аристей, естественно, обратился за помощью к Пирру. Соперничающие группировки греческих городов имели долгую историю обращения за помощью к иностранным державам. Единственное, что казалось более важным, чем автономия, — это уничтожение своих внутриполитических противников. Как мудро замечает Плутарх, Пирр всегда видел в успехе «лишь отправную точку для новых достижений, и в то время как он был полон решимости исправить каждое бедствие новым начинанием, ни поражение, ни победа не могли положить предел его беспокойствам и чужим» (Plutarch, Pyrrhus, 30).
Получив предложение Аристея, Пирр немедленно прервал спартанскую кампанию и выступил против Аргоса. Спартанцы, однако, не были готовы позволить ему уйти так легко. Арей и его войска преследовали эпиротов, пока они были на марше, устраивая частые засады и постоянно нападая на арьергард.
Один из провидцев Пирра предсказал, что из–за серии зловещих жертвоприношений царь потеряет члена семьи. Пока Пирр вел свою армию через узкое ущелье, спартанцы предприняли еще одну атаку на его арьергард. В волнении момента Пирр, по общему мнению, забыл об этом предупреждении. Он приказал своему сыну Птолемею вместе с отрядом кавалерии отогнать нападавших спартанцев.
У Птолемея была репутация отважного храбреца, почти равного своему отцу. Юстин рассказывает, что
«он, говорят, был настолько храбр и предприимчив, что взял город Коркиру всего с шестьюдесятью людьми. Сообщается также, что во время морского сражения он вместе с семью матросами перепрыгнул с лодки на пятидесятивесельную галеру и захватил ее» (Justin, 25.4).
В соответствии со своим характером Птолемей бросился в бой. Спартанцы узнали принца, и на него напал отборный отряд. Один из критских наемников, приведенных Ареем, «человек с крепкими руками и быстрыми ногами, подбежал к принцу сбоку, когда тот яростно сражался, ударил его и уложил на землю» (Plutarch, Pyrrhus, 30).
Смерть Птолемея деморализовала его войска, и они отступили. Воодушевленные своим успехом, спартанцы преследовали убегающих эпиротов, многих убив. Их командиры, по–видимому, потеряли контроль над своими войсками, поскольку, подобно Пирру, спартанцы обычно не преследовали разбитого врага слишком далеко или слишком упорно. Они прошли через перевал и вышли на открытую равнину за ним. Здесь они, в свою очередь, попали в засаду и были отрезаны пехотой Пирра.
Пирр только что узнал о смерти сына. Терзаемый ею и собственной ролью в ней, он сам напал на его убийц. Его горе якобы сделало его непобедимым и ужасным, и он превзошел все предыдущие ратные подвиги. В своей кровавой ярости он убил спартанского командира и всю его охрану, пока «не насытился спартанской кровью» (Plutarch, Pyrrhus, 30). Эти потери заставили спартанцев прекратить свои атаки, и Пирр смог беспрепятственно завершить оставшуюся часть своего похода.
Предполагалось, что, когда тело Птолемея доставили к Пирру, он сказал с мрачной твердостью духа, достойной матери–спартанки, что «его убили не так скоро, как он опасался или как того заслуживало его собственное безрассудство» (Justin, 25.4). Пирр отметил погребение сына с большой помпой и обычными спортивными состязаниями. Совершив эти обряды, он продолжил свой поход на Аргос.
По прибытии к городу Пирр обнаружил, что Антигон занял высоты над равниной. На следующий день он отправил Антигону послание, назвав его разбойником и призывая спуститься на равнину и сразиться с ним за царство. Такие вызовы не были чем–то необычным; Александр бросил его Дарию в ночь перед битвой при Гавгамелах. Победитель такой битвы мог бы затем узаконить свою власть над «завоеванной копьем» землей. Эта концепция лежала в основе утверждения всех диадоховских царств.
Антигон был гораздо более осторожным и менее тщеславным человеком, чем Пирр. Он был более склонен улаживать разногласия другими методами, а не силой оружия. После поражений в Македонии его армия, конечно, была намного меньше, чем у Пирра. Поэтому он отклонил вызов Пирра, сообщив ему, что «если тот устал от жизни, перед ним открыты многие дороги к смерти» (Plutarch, Pyrrhus, 31).
Пока две армии противостояли друг другу, аргивяне отправили послов к обоим царям. Они потребовали, чтобы они отступили и позволили городу обрести нейтралитет. Антигон согласился и передал им одного из своих сыновей в качестве заложника. Пирр также согласился уйти. Но и аргивяне, и Антигон, естественно, ему не поверили.
Ряд предзнаменований побудил Пирра напасть на город. Более реалистично, что его также поощряли его союзники в городе. Они согласились открыть ему ночью одни из ворот. Как только Антигон отступил, Пирр привел свой план в исполнение. Какими бы ни были соображения, побудившие Пирра отложить ночную атаку на Спарту, они, по–видимому, не относились к Аргосу. Возможно, активное участие пятой колонны сделало этот шанс слишком заманчивым, чтобы от него отказаться.
Ночью Пирр смог проникнуть со своими галатами в город через открытые ворота и овладеть рыночной площадью. Однако ворота были слишком малы, чтобы пропустить слонов с башнями. Погонщики были вынуждены снимать вышки, а затем надевать обратно, как только животные оказывались внутри. Делалось это в темноте и неразберихе, что вызвало значительную задержку.
Аргивяне, узнав о нападении, забили тревогу. Они поспешили занять опорные пункты внутри города и послали к Антигону. Из–за своих подозрений в добросовестности Пирра Антигон не отошел далеко и, очевидно, держал свою армию в боевой готовности. Антигон быстро вернулся в город. Он благоразумно остался за стенами, послав в город подкрепление под командованием одного из своих сыновей. Пришел и Арей с отрядом из 1000 легковооруженных спартанцев и критян. Аргивяне при поддержке своих союзников начали наступление на галатов. Пирр тем временем прорвался в город через гимнасий. Его люди издали боевой клич, но получили лишь слабый ответ от теснимых кельтов.
Пирр понял, что они, должно быть, попали в затруднительное положение, и ускорил продвижение своих войск, вытеснив кавалерию вперед. В городе было полно водных каналов, и в темноте они оказались опасными ловушками. Войска Пирра в очередной раз были повергнуты в замешательство во время ночной атаки. Солдаты неправильно истолковали их приказы, сбились с пути и заблудились. Из–за темноты и неразберихи управление с обеих сторон полностью вышло из строя. В результате бои затихли, и противники разошлись, зачехлив оружие до рассвета. Перерыв в боевых действиях позволил всем сторонам реорганизовать свои силы.
Когда рассвет начал прояснять ситуацию, Пирр был удивлен и обеспокоен количеством вооруженных врагов в городе. Его также встревожил вид одного из приношений на рынке — бронзовой статуи волка и быка в схватке. Это заставило его вспомнить древний оракул, который объявил, что ему суждено умереть, когда он увидит волка, дерущегося с быком. Этот образ, по–видимому, был распространен в Аргосе и восходил к мифологии их основателей.
Подавленный как предзнаменованием, так и ходом сражения, Пирр решил отступить, но ему попались узкие ворота. Он послал к своему сыну Гелену гонца с приказом снести часть городской стены и прикрыть отступление. Из–за шума сражения внутри города курьер неправильно расслышал распоряжение и вместо этого передал приказ Гелену выступить на помощь своему отцу. Гелен вошел в город с остальными слонами и отборными отрядами своего войска. Пирр, однако, уже вовсю отступал. Его солдаты столкнулись лоб в лоб с подкреплением Гелена. Пирр приказал им развернуться и отойти. Их лидеры попытались, но были заблокированы своими товарищами, все еще входящими в город.
Усугубляя ситуацию, самый большой из слонов застрял в узких воротах. Он лежал там, трубя в отчаянии и блокируя отступление. Еще один из слонов, вошедших в город, потерял своего дрессировщика. Ему удалось найти своего мертвого наездника, и, подняв его на бивни, он бешено помчался по людным улицам. В своем безумном неистовстве он топтал попадавшихся ему под ноги. Те, естественно, запаниковали и бросились врассыпную. Аргивяне воспользовались этой возможностью, чтобы напасть на захватчиков. Эпироты плотно сбились в кучу, не в состоянии защищаться, и были перебиты аргивянами. Кому удалось спастись бегством, также были настолько прижаты друг к другу, что наносили друг другу случайные раны.
Пирр, наблюдая за катастрофой, снял со своего шлема отличительный венок и отдал его одному из своих телохранителей. Он обратился лицом к тем, кто его преследовал. Один из нападавших был одним из наспех мобилизованных бедняков города. Ему удалось слегка ранить Пирра копьем, пробив его нагрудник. Пирр повернулся к нападавшему в своей обычной боевой ярости. Мать аргивянина наблюдала за битвой с крыши. Когда она увидела, что ее сын столкнулся с таким опасным врагом, она в отчаянии швырнула в него черепицей. С силой и точностью, рожденными отчаянием, плитка попала Пирру в шею, чуть ниже шлема.
Из–за раны зрение Пирра затуманилось, и он уронил поводья. Затем он упал с лошади недалеко от могилы Ликимния, одного из спутников Геракла. Без царских знаков отличия он был неузнаваем для большинства сражающихся. Некий Зопир, один из солдат Антигона, узнал его и затащил в дверной проем как раз в тот момент, когда он начал оправляться от своей раны. Когда Зопир обнажил меч, чтобы нанести смертельный удар, Пирр смерил его свирепым взглядом. Охваченный страхом перед грандиозностью своей задачи, Зофир на мгновение замер, и его руки задрожали. Он быстро собрался с духом и ударил Пирра, но его дрожащая рука промахнулась мимо шеи и рассекла Пирру рот и подбородок. Он нанес несколько ударов, и в конце концов ему удалось отрубить царю голову.
Вскоре распространилась весть о смерти Пирра. Один из сыновей Антигона, Галкионей, взяв голову, ускакал к отцу и бросил страшный трофей перед ним и его командирами. Однако Антигон вместо того чтобы прийти в восторг, пришел в ярость. Он несколько раз ударил сына посохом, назвав его нечестивцем и варваром, и прогнал его. Затем Антигон скорбно закрыл лицо руками и разрыдался от горя. Смерть его врага напомнила ему о великих поворотах судьбы как его деда Антигона, так и его отца Деметрия.
Такова была судьба большинства царей–диадохов. Многие из тех, кто построил великие царства, были точно так же повержены судьбой. Антигон, Лисимах и Птолемей Керавн были сражены в битве. Пердикка и Селевк были убиты на пике своего могущества, его собственный отец Деметрий брошен своими войсками, взят в плен Селевком и спился до смерти в плену. Из царей только Птолемей и Кассандр умерли естественной смертью, и, если верить источникам, смерть Кассандра была, вследствие божественного возмездия, крайне мучительной.
Антигон и аргивяне одержали победу в битве. Антигон захватил лагерь Пирра и его сына Гелена. Он также нашел тело Пирра, которое он украсил и приказал кремировать. Галкионей привел к отцу одетого в траур Гелена. На этот раз Антигон был доволен поведением отпрыска и сказал ему: «Вот сейчас ты молодчина, сынок, однако, зря ты не снял с него траур, что позорит нас, считающихся победителями» (Plutarch, Pyrrhus, 34). Он отдал Гелену кости Пирра, чтобы тот забрал их с собой в Эпир для погребения.
Этой единственной победой Антигон, в манере, характерной для эпохи диадохов, полностью изменил свою судьбу. Хотя он хорошо отнесся к Гелену, но навязал ему суровые условия мира. Чтобы получить свободу, Гелен был вынужден уступить Антигону всю Македонию и Фессалию. Победа Гоната также обеспечила ему дальнейшее господство над Пелопоннесом.
Однако позже Антигон увидел, что его победы было недостаточно, чтобы затушевать ауру Пирра. Вскоре после этого Александр II, сын Пирра и его преемник на троне эпирского царя вторгся в Македонию. И снова непостоянная македонская пехота перешла на сторону эпирского царя. Но завоевание Александра продолжалось недолго. Деметрий, сын Антигона, изгнал его из Македонии и на какое–то время и из самого Эпира. Александр смог отвоевать свое царство с помощью акарнанцев и этолийцев. Он продолжал править страной, но не мог вернуть стране могущество, которое было при его отце.
Последние кампании Пирра во многом вызывают критику со стороны древних историков в том смысле, что он мог одерживать победы, но не закреплять их, а Антигон Гонат подытожил, что он похож на «игрока в кости, который делает много хороших бросков, но не знает, как их использовать» (Plutarch, Pyrrhus, 26). Пирр одержал впечатляющие победы в битвах как над спартанцами, так и над Антигоном, но странным образом не смог поставить точку, полностью выведя их из войны. Вместо этого Пирр перешел к поиску более легких побед. Оба его врага продолжат сражаться и окажут решающую помощь Аргосу в его победе над Пирром. В этом случае промахи Пирра оказались фатальными.
Возможно, именно из–за этих недостатков Пирр потерпел неудачу в своих попытках построить великую империю. Однако более значимой оценкой его жизни и достижений было бы рассмотрение роли, для которой он был рожден, — роли царя Эпира. Пирр взошел на трон, когда царствование в Эпире было разделено между двумя враждующими ветвями царской семьи. Таким образом, цари в значительной степени превратились в марионеток иностранных держав. Это разделение означало, что царство находилось под постоянной угрозой нападения со стороны соседей. К концу своего правления Пирр объединил Эпир под властью одного царя и увеличил как размеры, так и богатство своего царства. Он оставил своему сыну Александру царство, достаточно сильное, чтобы продолжать бороться за контроль над Македонией.
Но преемники Пирра не смогли сохранить это положение. Эпир вернется к своей прежней безвестности. Семья Пирра продолжала править в Эпире до тех пор, пока не была свергнута демократической революцией в 232 году. Затем эпирский альянс превратился в Эпирскую лигу с федеральным советом.
Эпироты пытались сохранять нейтралитет во время конфликтов между Римом и Македонией, но в 170 году, во время Третьей Македонской войны (171-168), лига раскололась. Молоссы поддерживали Македонию, в то время как хаоны и феспроты вступили в союз с Римом. Римляне завоевали Молоссию в 167 году и безжалостно разграбили страну; 150 000 ее жителей были порабощены. Центральный Эпир был опустошен и обезлюдел. Он не восстанавливался до средневекового византийского периода. Римляне не верили ни во что, кроме мести, тем более когда речь шла о наказании тех, кто имел неосторожность бросить вызов их господству в Италии. Несмотря на более чем столетнее ожидание, они, как и в случае с Карфагеном, наконец отомстили царству Пирра.