Глава I. ТРАДИЦИЯ

Хотя Николай относительно второстепенный историк, связанная с ним традиция богата и многогранна. Любопытно, что именно разновидность финиковой пальмы (Phoenix dactylifera) свидетельствует о широком распространении влияния Николая. И Плутарх, который цитирует Дамасского только один раз, и Афиней, который цитирует его не единожды, рассказывают, что Август, довольный красотой и вкусом фиников, которые присылал ему Николай, назвал их nicolai. Выращиваемые в в Иудее, но в основном на равнине Иерихона, эти финики, популяризированные Августом, стали хорошо известным деликатесом и важным палестинским экспортом. Возможно, Николай, который, как говорят, составил труд под названием «О растениях», знал, что этот фрукт можно экспортировать, и проницательно привлек к нему внимание Августа. Плутарх, должно быть, считал николаевский финик желанным лакомством, поскольку он со свойственными ему приукрашиваниями объясняет, почему это финик был назван в честь Дамасского: форма и цвет плода напомнили Августу о милом характере Николая и его сияющих розовых щеках. Нечасто традиция описывает лицо историка.
Более важным является тот факт, что в Дамаске память о Николае чтили еще в седьмом веке. Софроний Дамасский, патриарх Иерусалима во время мусульманского вторжения в Палестину, проследил родословную некоего дамасского магистрата седьмого века до Николая. Николай, сказал Софроний, был предком двенадцати поколений знаменитых Николаев … которые прославились в философии» (90 T 2). Заявление Софрония о потомках Николая приобретает особое значение из–за сирийской рукописи, находящейся в Кембридже и содержащей фрагменты из философского произведения. Философские труды Николая были одними из первых, переведенных на семитские языки, когда греческая литература получила распространение на Востоке. Сирийские переводы были сделаны Хунайном ибн Исхаком (809/10-876), а его сын Исхак (умер в 913 году) перевел философские труды Николая на арабский язык. В 1952 году А. Дж. Арберри обнаружил арабскую рукопись, датированную 1232 годом, с комментарием Александра Афродисийского к «Никомаховой этике» Аристотеля, а также краткое изложение Николаем аристотелевской работы.
Сирийские фрагменты состоят из кратких изложений Николаем работ Аристотеля, главным образом «Физики». По сути, они не так уж ценны, но они еще раз подтверждают вклад Николая в философскую традицию Востока. Аверроэс упоминал его несколько раз, и другие арабские авторы не стеснялись его цитировать.
Сочинение De plantis Николая, ныне включенное в корпус Аристотеля, является хорошим примером непредсказуемой судьбы, которая ожидала некоторые древние трактаты. Важность этого труда заключается в том, что в нем впервые была выдвинута теория бисексуальности растений. Диоген Лаэрций (V, 25) приписывает Аристотелю авторство сочинения «О растениях», состоящего из двух книг. Однако оно не было доступно аристотелевским комментаторам античности. Ведь Александр Афродисийский (III век н. э.), очень ученый и трудолюбивый человек, утверждал, что у него есть копия De plantis Теофраста, но не Аристотеля. Греческая традиция также не знает о работе Николая с таким же названием, хотя другие его философские работы цитируются. Тем не менее, в средние века сирийская, арабская и еврейская версии De plantis пользовались большой популярностью. Арабский перевод был использован Альфредом Сарешенским для создания латинского текста, доступного сегодня в 150 рукописях, который он посвятил Роджеру Бэкону (напечатан Грегориусом в Женеве в 1496 году). В XVI веке еще один перевод с латинского текста Альфреда на греческий произвел сенсацию как «открытие» утраченного трактата Аристотеля, тем самым восстановив репутацию De plantis настолько, что современные издатели стали печатать его как часть работ Стагирита. Однако до недавнего времени проблема истории переводов De plantis, как и его авторства, не решалась. Варварский греческий текст с его непонятной и запутанной прозой не допускал аристотелевского «отцовства». На основании свидетельства Альфреда Магнуса, который написал к нему комментарий, Э. Мейер в 1841 году опубликовал De plantis, приписав его исключительно Николаю. Немецкие ученые в целом приняли идентификацию Мейера, но некоторые отрицали ее или считали его доводы неубедительными.
В 1923 году П. М. Буиг обнаружил в стамбульской библиотеке Ени Джами копию арабской версии De plantis, которая помогла разгадать загадку ее авторства. На титульном листе этой арабской версии написано следующее: «Книга растений Аристотеля с комментариями Николая, переведенная Исхаком ибн Хунайном, с исправлениями Табита ибн Курры» (который умер около 900 года). Как показал Лулофс, достоверность рукописи усиливается благодаря упомянутым выше сирийским фрагментам философских работ Николая, среди которых содержится лист De plantis. Теперь можно с уверенностью сказать, что еврейский, латинский и греческий переводы основаны на арабском, который сам по себе является переводом с сирийского. По мнению Лулофса, еврейский перевод, сделанный бен Калонимосом из Арля в 1314 году и доступный в манускрипте, наиболее полезен для восстановления пробелов в арабском тексте. Оригинальная греческая версия, однако, все еще отсутствует. Но, как и предполагалось до сих пор, все доступные версии De plantis, не только латинская и греческая, содержат бессмысленные и не относящиеся к делу вставки. Таким образом, «злодей», исказивший текст, должен был появиться раньше, чем арабский перевод. Ведь цитаты Бар Гебрея в его Candelabrum Sanctorum, написанные на сирийском языке, обнаруживают те же недостатки, что и арабский текст. О том, что злодеем был сирийский писец, свидетельствует и кембриджская сирийская рукопись трудов Николая, которая также содержит непонятные интерполяции. Больше нет причин сомневаться в том, что De plantis в его нынешнем виде следует приписать Николаю, хотя доля Аристотеля и Теофраста в нем остается предметом дальнейшего изучения.
Место Николая в греческой философской традиции оценить сложнее. И Плутарх, и Афиней, хотя они не цитируют только его исторические работы, называют его прежде всего философом и уже потом историком (T 10a = Athenaeus, XIV, 66, p. 652A; 90 T, 10b = Plut. Quaest. conv. VIII, 4, 1). Порфирий и Симплиций цитировали его философские работы и, похоже, считали его важным предшественником Аристотеля. Стобей также приводит длинные выдержки из Николая. Однако эти фрагменты, как и сирийские, представляются простым кратким изложением Аристотеля и не обнаруживают самостоятельной мысли. Суда называет Николая перипатетиком или/и платоником. Сирийские фрагменты, кстати, упоминают его как ритора, а греческие не упоминают. Диоген Лаэрций не более полезен, когда он цитирует Николая как противника эпикурейства. Как бы то ни было, вклад Николая в популяризацию Аристотеля и Теофраста не подлежит сомнению.
Традиция исторических трудов Николая засвидетельствована более щедро. Известно, что первым автором, цитировавшим Николая, был его современник Страбон. В своей «Географии» он рассказал, что Николай, находясь в Антиохии, встретил одного из отправленных к Августу индийских послов, человека, который позже сжег себя заживо с целью предотвратить возможные несчастья (F 100 = Strabo, XV, 1, 73). Мюллер, Диндорф и Якоби помещают эту цитату среди остатков «Истории» Николая. Мюллер и Якоби делают это с некоторым сомнением, поскольку характер фрагмента таков, что он вполне мог быть заимствован из «Автобиографии» Николая. Но поскольку «Автобиография» была написана в конце жизни Николая, нет оснований предполагать, что Страбон ее использовал (F 135). Этот фрагмент поднимает вопрос о том, делал ли Страбон выдержки из Николая, не цитируя его. Иосиф в своем изложении еврейской эллинистической истории несколько раз приводил одни и те же цитаты из исторических трудов Николая и Страбона (90 F 91 = 91 F 10 = C. Apian, II, 83-84; 90 F 93 = 91 F 12 = AJ, XIII, 345-347; 90 F 97 = 91 F 13 = AJ XIV, 104; 90 F 98 = 91 F 15 = AJ, XIV, 66-68). Но даты публикации «Исторических записок» Страбона и «Истории» Николая, похоже, исключают использование одного из них другим. Возможно, оба цитировали какой–то другой источник, возможно, Тимагена, как предполагает Якоби.
Восхваление Страбоном иудейских фиников может указывать на его знание упомянутого выше факте, что Николай популяризировал эти плоды, подарив их Августу (XVI, 2, 41). Страбон мог узнать о финиках из трудов Николая или от него самого, когда оба были гостями Августа. Краткий, но благоприятный для иудейского царя рассказ Страбона об Ироде можно привести в качестве дополнительного доказательства того, что он использовал «Историю» своего соотечественника–сирийца. У Страбона Ирод тоже коренной еврей. Но рассказ Страбона об Ироде, как и большинство его сведений об иудеях, содержит столько ошибок и ляпов, что трудно предположить, что он взял информацию из первоисточника. Согласно Страбону, Ирод отнял у Гиркана должность первосвященника; и не Август, а Ирод разделил царство между царскими сыновьями (XVI, 2, 46). Предполагается, что более убедительным аргументом в пользу использования Страбоном Николая могут служить параллельные рассказы Страбона и Иосифа Флавия (= Николая) об уничтожении римлянами грабивших Дамаск разбойников Зенодора (Strabo, XVI, 2, 20; AJ, XV, 360 = BJ, I 404). Но и здесь доказательства не убеждают. Эти сообщения, будучи общеизвестными известиями, не обязательно происходят из одного и того же источника.
Плутарх, как и Страбон, процитировал Николая только один раз. Плутарх исправил повторенное Валерием Максимом заявление Николая, что Порция покончила с собой, вдохнув огонь, когда узнала о смерти Брута (90 F 99 = Plut. Brut. 53; Val. Max. IV, 6, 5. Dio Cassius, LIV, 9, 8-10; Appian, BC. IV, 136). Для истории литературы эта цитата имеет решающее значение. Лео отмечал, что биографический жанр, увековеченный Плутархом, уже был разработан Николаем в его «Жизни Августа». Недавно Штейдле присвоил Николаю сильное влияние на Светония. А Герке приписал Николаю описание обжорства Митридата у Плутарха (90 F 77 = Athen. X, 9, 415 E; Plut. Quаest. Conv. I, 6, 624a). У нас также есть свидетельство Плутарха о репутации Николая как философа–перипатетика (90 T 10b). Но доказательств, что Плутарх широко заимствовал у Николая, не цитируя его, нет, хотя, как и ожидалось, описание Цезаря у Плутарха иногда параллельно описанию Гая Юлия у Дамасского (90 F 130, 58-106). Поэтому лучше всего здесь будет ограничиться теми фрагментами, которые прямо приписываются Николаю.
С Иосифом дело обстоит совсем иначе. Сборник Якоби содержит четырнадцать фрагментов работ Николая, которые цитируются Иосифом, а также две длинные речи, которые Иосиф приписывает Николаю без указания на конкретное сочинение (90 F 19 = AJ, I, 159; F 20 = AJ, VII, 101-103; F 72 = AJ I, 93-94; F 91 = C. Apiоn, II, 83-84; F 92 = AJ, XIII, 250; F 93 = AJ XIII, 345-347; F 96 = AJ, XIV, 8-9; F 97 = XIV 104; F 98 = AJ, XIV, 66-68; F 101 = AJ, XVI, 179-183; F 102 = AJ, XVI, 185; F 141 = AJ, I, 108; F 142 = AJ, XVI, 31-57; F 143 = AJ XVII, 107-120. FF 142-143). Семь из пятнадцати свидетельств, относящихся к жизни и трудам Николая, которые приведены Якоби, также происходят из Иосифа (90 T 4 = AJ, XVI, 27-30; T 5 = AJ, XVI, 299; 335; T 6 = AJ, XVI, 370, 372; T 7 = AJ, XVII, 99; 106 = BJ, 629; 637-638; T 8 = AJ, XVII, 219; 244; 225 = BJ, II, 14 ff.; 34-36; T 9 = AJ, XVII, 315; 316; T 12 = AJ, XVI, 183-185). Более того, Иосиф — единственный древний автор, предоставивший нам критический анализ Истории Николая, по крайней мере, в разделах о жизни Ирода (T 12; FF 96; 101-102).
Но кроме прямых цитат из Николая, нет сомнений в том, что Иосиф цитировал Николая, не указывая свой источник. Независимо от того, как относиться к литературной деятельности Иосифа, его важность трудно преувеличить. Работы Иосифа дают нам единственную связную историю евреев от персидского периода до начала христианской эры. В эпоху Возрождения и вплоть до XVIII века Иосиф был одним из самых популярных античных авторов во всем христианском мире и одним из самых переводимых. Он занимали достойное место на книжной полке пуританина, рядом с Библией. Однако в девятнадцатом веке немецкие ученые начали исследовать надежность традиции, которой «служил» Иосиф. Для первой половины «Иудейских древностей» (AJ) контроль обеспечивали исторические книги Библии. Для большей части «Иудейской войны» (BJ) он был очевидцем. Несмотря на случайные новеллистические дополнения, его рассказ обычно основывался на одном источнике, что видно из его пересказа библейских и апокрифических книг. Для эллинистического периода и эпохи Ирода первоисточники утеряны. То, что Николай был неуказанным автором, пересказанным Иосифом, стало предметом многих научных эссе. Краткий обзор этих выводов, возможно, не будет лишним в обсуждении долга Иосифа перед Николаем.
Дестинон, который заложил основу для всех последующих анализов источников Иосифа, был первым, кто признал важность Николая. Книги 14 -17 «Древностей», по мнению Дестинона, были основаны непосредственно на Николае, а книги 12,13 и 14 — на анонимном авторе, который собрал свой материал у Страбона и Николая. Что касается источников первой книги «Войны», то Иосиф использовал те же авторитеты, что и позднее для «Древностей». Расхождения между двумя работами Иосифа привели Дестинона к абсурдному выводу, что когда Иосиф писал свои «Древности», он не имел перед собой «Войны»; во всяком случае, он не прибегал к ней. Блох, опубликовавший свое исследование незадолго до Дестинона, признал, что для рассказа об Ироде Иосиф использовал Николая, но он отрицал, что Дамасский был основным источником. Мемуары Ирода, еврейские источники и другие авторитеты, недоступные теперь, были доступны Иосифу. Однако последующие ученые проигнорировали тезис Блоха.
Бюхлер, писавший до начала прошлого века, считал Николая источником Иосифа для эллинистического периода. А Шюрер, чья работа сохранила свое значение, принял Николая как источник Иосифа как для эллинистического периода, так и для истории Ирода.
В двадцатом веке репутация Иосифа еще больше упала, в то время как авторитет Николая возрос. Выдающимся принципом современной немецкой науки стало различение между источниками Иосифа Флавия для «Войны» и для «Древностей». Густав Хельшер утверждает, что Иосиф сохранил Историю Николая в «Войне», но в «Древностях» он использовал «посреднический источник», который фальсифицировал рассказ Николая. Вальтер Отто является главным сторонником тезиса, что Иосиф не использовал Николая напрямую. Как уже было отмечено, Дестинон предположил анонимный источник для 12-14 книг «Древностей». Отто расширил это предположение, приняв двух анонимных историков, одного дружественного Ироду, которого Иосиф пересказал в «Войне» и в четырнадцатой книге «Древностей», а другого критически, если не враждебно настроенного к Ироду, использованного в пятнадцатой и последующих книгах «Древностей». Оба, как утверждает Отто, имели своим источником Николая. Лакер, похоже, единственный критик, который считает, что у Иосифа было свое собственное мнение. Николай был основным источником для «Войны», говорит Лакер; но с годами Иосиф подался в националисты и, как следствие, стал более критично относиться к поздним хасмонеям и Ироду, которого он считал ответственным за потерю независимости евреев. Поэтому Иосиф намеренно изменил рассказ Николая, который он полностью скопировал в «Войне».
Этот несколько поверхностный обзор вторичной литературы должен выявить сложность проблемы. Иосиф Флавий поднимает столько вопросов, сколько он решает. Ральфу Маркусу, переводчику более поздних томов Иосифа Флавия для Классической библиотеки Леба, смерть помешала выполнить обещание по–новому взглянуть на эту тему. Абрахам Шалит, чья недавняя работа об Ироде основана на материалах Отто, также обещает еще раз пересмотреть свидетельства источников Иосифа Флавия. Хотя эти ученые расходятся во мнениях относительно деталей, они согласны с тем, что традиция, сохранившаяся у Иосифа Флавия, должна быть в значительной степени приписана Николаю. Однако в настоящей монографии, где главной темой является Николай, зависимость Иосифа Флавия от Дамасского становится более понятной в контексте трактовки Николаем еврейской истории в целом, что подробно обсуждается в четвертой главе.
Афиней из Навкратиса, живший во втором или третьем веке, был еще одним писателем, на которого произвели впечатление исторические и философские работы Николая. Автор Deipnosophistae цитирует Николая двенадцать раз и от него мы знаем, что «История» Николая содержала сто сорок четыре книги (90 T 11; FF 73-80; 90; 94-95). Афиней постоянно называл Николая перипатетиком, как и Плутарх (90 TT 10a-b; FF 77; 78; 94; 95; cр. Suda, 90 T 1). Приведенные Афинеем фрагменты из «Истории», некоторые из которых являются прямыми цитатами, представляют особую ценность, поскольку они взяты из книг, не сохранившихся до наших дней (книга 103 = 90 F 73; книга 104 = F 74; книга 107 = F 75; книга 108 = F 76; книга 110 = FF 77-78; книга 114 = F 79; книга 116 = F 80). Но качество этих отрывков довольно низкое, поскольку, как обычно у Афинея, контекст часто отсутствует, ибо его цитаты из Николая касаются в основном распутства, развращавшего восточные дворы и римскую аристократию.
Исторические труды Николая продолжали читать с IV века и далее, хотя он был известен в основном как философский автор. Порфирий, а затем Симплиций, как уже упоминалось выше, указывают на то, что Николай был важной фигурой для неоплатоников, да и для Юлиана Отступника. Иоанн Стобей в пятом веке приводит длинную цитату из Николая, касающуюся его взглядов на душу. Более важным, однако, является краткое изложение Стобеем «Собрания примечательных обычаев» Николая. Ни один другой фрагмент этого труда не сохранился, но, возможно, им пользовались Исигон (младший современник Николая?) и Элиан, автор Varia Historia в III веке. Последующие поколения обязаны Стобею двадцатью двумя фрагментами «Сборника», которые занимают семь страниц у Якоби. О популярности этих антропологических и исторических знаний в средние века можно судить по длинной критике Фотия «Сборника примечательных обычаев».
Ранние церковные историки, однако, похоже, использовали Николая мало. Единственная цитата в Евсевии взята из Иосифа (90 F 72 = Euseb. P. E., IX, 11, 414B = AJ, I, 93), но церковный историк пятого века Сократ один раз прямо процитировал Николая (Socrates, H. E. VII, 25 = F 89). Стефан Византийский, лексикограф пятого или шестого века, был исключением. От Стефана мы имеем восемнадцать фрагментов, все, очевидно, из первых пяти книг «Истории» и все географического характера (90 FF 15; 17-18; 26-27; 29; 32-33; 37; 39-43; 85-88). Объем основного труда Николая сделал его полезным для лексикографов и этимологов, таких как авторы схолий к Гомеру и Страбону и Большой Этимологик (90 F 6 = Etym. M., p. 180, 42; F 83 = Schol. Strabon. VII, 3, 6; F 84 = Schol. Vindob. Homer, Od. I, 21). Точные даты этих средневековых работ трудно определить, но они показывают, что такие люди, как Иоанн Цец, живший в двенадцатом веке, все еще находили Николая полезным источником. Однако рассказы Николая о евреях, будучи частью всеобщей истории, не могли конкурировать с рассказами Иосифа, чьи работы стали стандартом среди церковных историков.
На основании Фотия, антологиста девятого века, и автора или авторов Суды десятого века мы делаем вывод, что труды Николая продолжали читать (Suda, 90 T 1; FF 82; 131-132; Photius, TT 13; 15). Но в них вкралась дезинформация. Финиковую пальму, которую Август назвал Николаем, Фотий и Суда считают пирогом. Более серьезными ошибками являются ссылка Фотия на «Истории» как на Άσσυριακή Ιστορία, и утверждение Суды, что работа содержала восемьдесят книг вместо известных ста сорока четырех. Это часто приводится как доказательство того, что Фотий знал только ранние книги Истории Николая, однако Фотий, как представляется, говорит только о мифологических аспектах сочинений Николая. Независимо от того, является ли неверное число книг, приведенное в Суде, ошибкой переписчика или подвела память, авторы знали произведения Николая из первых рук, как показывает фрагмент из «Истории» и две длинные цитаты из его «Автобиографии».
Хотя эти остатки свидетельствуют о том, что труды Николая все еще были известны, количество приводимых ими фрагментов ничтожно мало. Хуже того, эти ссылки очень кратки и часто цитируются вне контекста. К счастью, большинство остатков работ Николая дошло до нас через исторические эксцерпты (Excerpta Historica), написанные под шефством византийского императора Константина VII Багрянородного (912-959 гг.). Удивительно широкая литературная деятельность Константина распространялась и на историю. Он приказал сократить труды классических и постклассических историков в пятидесяти трех томах, четыре из которых сохранились. Среди крупных историков были Геродот, Фукидид и Полибий, а среди второстепенных — Диодор, Иосиф, Аппиан и Арриан. Отрывки Константина из Николая занимают восемьдесят восемь страниц в коллекции Якоби и содержат шестьдесят шесть фрагментов. Они охватывают первые семь книг «Истории» (90 FF 1-5; 7-14; 16; 21-25; 28; 30-31; 34-36; 38; 44-70), важные части «Жизни Августа» (FF 125-130) и «Автобиографии» (FF 133-139).
Можно также оценить качество этих фрагментов, поскольку мы знаем кое–что о методе константиновских эксцерпторов. Их мало интересовала история; скорее их заботили уроки морали. Они разделили материал на рубрики, под которыми размещали выдержки из историков. Выборки делались на основе морального назидания. Эти фрагменты особенно ценны, потому что материалы были скопированы почти без изменений. Сохранившиеся фрагменты из Николая разделены почти поровну между Excerpta De virtutibus et vitiis и Excerpta De insidiis, и части одной и той же темы могут начинаться в одном разделе и продолжаться в другом.
Утверждается, что Константин, как и Фотий, знал только первые семь книг Истории Николая. Однако фрагмент в De thematibus Константина, который происходит из восемнадцатой книги «Истории» (90 F 71), опровергает это утверждение. Как мы уже отмечали, нельзя доказать, что Фотий видел только «Ассириаку». Тот факт, что Константин все еще имел перед собой и «Житие Августа» Николая, и «Автобиографию», кажется, предполагает, что в конце десятого века исторические работы Николая все еще сохранялись, возможно, в полном объеме. Более того, ученый византийский император в своих собственных сочинениях цитировал работы Николая. Константин, как утверждают, описал жизнь своего деда, Василия, по образцу панегирика Августу пера Дамасского. Что бы ни думали о византийском вкусе к исторической литературе, нет причин сомневаться в популярности трудов Николая в десятом веке.
Хотя греческие сочинения, в которых цитируется Николай, известны, возможный средневековый источник до сих пор оставался в тени. Это так называемый «Иосифон» (или «Йосифон»), еврейская история, которая начинается с Даниила и заканчивается разрушением Храма в 70 г. н. э., но также включает в себя роман об Александре и легендарную римскую историю. Его автор представляется своим читателям как Иосиф бен-Гурион Ха–Коэн. Мнения относительно даты написания «Иосифона» расходятся, но убедительно доказано, что он был написан в середине десятого века. Вскоре после этого, во всяком случае, эта работа стала часто цитироваться; появились сирийская, арабская и эфиопская версии. К сожалению, как это часто случается с популярными произведениями, она обросла массой дополнений и изменений. Работа никогда не подвергалась научному редактированию, и до сих пор не было предпринято систематического анализа различных источников автора. Кроме работ Иосифа Флавия и некоего Гегесиппа, сочинителя христианской свободной версии «Войны» четвертого века, автор «Иосифона», очевидно, пользовался многими другими источниками. Трибер, писавший в конце прошлого века, попытался показать на основе использования автором греческих терминов, что «Иосифон» сохранил исторические источники, теперь недоступные. Однако мнение Велльхаузена, что работа была основана только на латинских источниках, является общепринятой точкой зрения.
При обсуждении предания Николая Иосифон является важным источником. Автор этого средневекового произведения не только часто цитирует Николая, но и нередко отзывается о нем в лестных выражениях. И, резюмируя содержание своей работы, автор «Иосифона» приводит свои источники: ''Рассказ, который я изложил в первых книгах, я нашел записанным в сочинениях надежных авторов, таких как Николай из области Дамаска, и я видел [его?], как Страбон Каппадокийский и Тит [Ливий], латинский автор, Фугатет [Тимаген?] Иерусалимский и Порфирий Римский, и многие другие писатели» (Yos. Ill). Очевидное утверждение автора, что он встречался с Николаем, как и его заявление, что он жил во времена Юлия Цезаря и Тита Ливия, дает читателю представление о содержащихся в Иосифоне измышлениях (Yos. XLIII; LV). Представляя свою версию романа об Александре, он пишет: ''Так говорит Иосиф бен Гурион Ха–Коэн своим читателям: царь Александр был ужасен и грозен больше всех царей земли, его сила и могущество известны, и я расскажу кое–что из истории его рождения. Мой рассказ о нем следует тому, что я нашел в трудах Страбона Каппадокийского, Николая Дамасского и Тита, латинского автора, и в том виде, в каком я обнаружил его в «Истории Александра», написанной египетскими магами и мудрецами» (Yos. VI). Те же авторитеты цитируются в заключении иосифоновой версии романа об Александре (Yos. XIII). Эти заявления хотя бы указывают на то, что в глазах одного средневекового еврейского писца Николай был известным и надежным историком древности («заслуживающий доверия»: Yos. III; ХХVIII, 107; ХХXVII, 129; XLII, 142-143; «человек мудрый и разумный»: Yos. LXI). Ни один из других древних авторов не удостоился столь лестных эпитетов.
Нет сомнения, что «Иосифон» использовал средневековый роман об Александре, так называемого Псевдо–Каллисфена, произведение, возникшее в птолемеевском Египте. Автор « Иосифона», как и другие средневековые писатели, цитирует египетских магов в качестве своего источника. Другой вопрос, содержали ли другие авторитеты, цитируемые в «Иосифоне», элементы романа об Александре. Ливий определенно о них говорит (IX, 18). Рассказ Страбона об Александре утерян, но нет никаких оснований предполагать, что он следовал легендам, которые затем вошли в псевдо-Каллисфена; по крайней мере, в его «Географии» о них нет никаких упоминаний. Николай, конечно, рассказывал об Александре, но в каком ключе, нам неизвестно. Поэтому, возможно, было бы оправданно рассматривать утверждение «Иосифона» исключительно как еще один средневековый вымысел в псевдоисториографической традиции «Писателей истории Августов», псевдо-Плутарха или Малалы.
Но прежде чем полностью отвергнуть эти утверждения, желательно проанализировать другие цитаты из Николая в «Иосифоне». После рассказа о том, что Гиркан I похитил три тысячи талантов спрятанного сокровища царя Давида, автор заключает: «И Иосиф бен-Гурион сказал: «Об этом я нашел свидетельства у других авторов заслуживающих доверия книг. И Николай Дамасский также подтвердил то, что я сказал». Дважды Иосиф Флавий упоминает о входе Гиркана I в гробницу Давида, не указывая свой источник (AJ, VII, 393; XIII, 249; BJ, I, 61 = Hegesippus, I, 8, p. 6). Но молчание Николая о поисках Иродом золота в гробнице Давида служит Иосифу клином в его нападках на проиродовский отчет дамасца. Николай, согласно Иосифу Флавию, упомянул, что Ирод построил памятник перед святилищем, не сказав, что причина строительства состояла в том, чтобы умилостивить божество за его осквернение этого священного места (90 F 101 = AJ, XVI, 179). Значит, Николай также упоминал, как утверждает «Иосифон», о поисках Гирканом сокровищ в гробнице царя Давида? Или ссылка «Иосифона» на Николая — просто выдумка, основанная на критике Дамасского Иосифом Флавием? Очевидно, что атака Иосифа Флавия на Николая усилилась бы, если предположить, что последний действительно зафиксировал вход Гиркана в святилище Давида. Ибо, если бы Николай рассказал о поисках сокровищ Гирканом и не рассказал об охоте за ними Ирода, это было бы явным доказательством предвзятости в пользу Ирода. [Я ничего не понял — Исихаст]
К Ироду «Иосифон» относится благосклоннее, чем Иосиф в «Войне» и в «Древностях». Конечно, автор «Иосифона» оспаривает оценку Николая Иосифом: «Это [женитьба Антипатра, отца Ирода, на идумеянке Киприи] — причина, по которой предшествовавшие мне историки утверждали, что Антипатр был идумеем. Но Николай, надежный историк, сказал, что он был иудеем. И правда в том, что он был одним из иудейских вельмож, одним из тех евреев, которые вернулись из Вавилонии в Иерусалим во времена Неемии бен Хакалии и священника Ездры, писца». Ссылка «Иосифона» на «предшествующих ему историков», очевидно, является ответом на опровержение Иосифом утверждения Николая, что Ирод происходил из иудеев, а не из идумеев (90 F 96 = AJ, XVI, 8-9). Это также доказывает то, что Иосиф опроверг утверждение Николая, что Ирод был иудеем, а не идумеем. Это также является доказательством того, что хвалебное отношение «Иосифона» к Ироду было сознательным исправлением текста Иосифа. Многие из благоприятных для Ирода отрывков в «Войне» и в «Древностях», повторяются в «Иосифоне»; неблагоприятные же либо замалчиваются, либо переписываются таким образом, чтобы быть лестными для Ирода. «Иосифон» воспроизводит собственную версию осуждения Иродом Гиркана II, нежели в «Древностях» (Yos. L, cр. AJ, XV, 163-176 = 236 F 1 (Herod)). Как и Николай, «Иосифон» утверждает, что сыновья Мариамны действительно были виновны в заговоре против своего отца (Yos. LVIII, cр. 90 F 102 = AJ, XVI, 185). И снова, как и Николай, «Иосифон» обвиняет их сводного брата, Антипатра, в том, что тот подстроил смерть братьев, несмотря на их невиновность (Yos. LX).
Возможно, что автор «Иосифона» не знал о работе Николая из первых рук и просто приписал ему благоприятные высказывания в адрес Ирода, или все же перед ним была История Николая или работа, по сути похожая на нее. Предположение, что автор был знаком с Историей Николая не через Иосифа Флавия, могло бы объяснить его хвалебный тон к Ироду перед лицом единодушной антииродовской традиции как среди иудеев, так и среди христиан. Иосифон также сильно отклоняется от Гегесиппа, чьей работы он обычно придерживается. Иосифон цитирует «неиудейских авторов», которые свидетельствовали, что Ирод был любим Богом, но, как подразумевается, был порицаем еврейскими историками. Нет сомнений в том, что, цитируя «историков–неевреев», Иосиф ссылается здесь прежде всего на Николая. Возможно, мы также можем предположить, что цитаты Иосифона из Николая касательно романа об Александре, приведенные выше, были основаны на трактовке Александра Дамасским. Это не обязательно означает, что роман об Александре у Иосифона полностью заимствован из Николая. Но это означает, что автор был знаком с «Историей» Николая в целом, а не только с его интерпретацией царствования Ирода.
Если датой «Иосифона» является, как принято считать, середина десятого века, то она должна совпадать со временем, когда константиновские эксцепторы написали свои резюме сочинений Николая. Флюссер указывает, что «Иосифон» был написан в южной Италии, находившейся тогда под властью Византии. Но Флюссер продолжает придерживаться мнения, что автор «Иосифона» не знает греческого языка. Это предположение усложнило анализ источников Иосифона, для чего потребовались латинские переводы не только Иосифа Флавия, но и апокрифической литературы. Аргумент Трибера, что Иосифон говорил на греческом языке, не доказан. Факт, что на греческом говорили определенные группы населения в южной Италии, делает вероятным то, что автор «Иосифона», владевший многими европейскими языками, по крайней мере, немного знал греческий. Трудно утверждать, что автор «Иосифона» цитировал Историю Николая, доступную в то время, не имея к ней доступа. И нет необходимости предполагать, что еврейский автор использовал латинскую версию Николая, хотя это не исключено.
Несмотря на лингвистическую проблему, есть основания полагать, что фрагменты Иосифона из Николая могут содержать какой–то подлинный материал. Ряд цитат в этой работе автор не выдумал. Его цитаты из Иосифа Флавия и Гегесиппа не расходятся с нашими текстами этих авторов. Мы также можем быть уверены, что он использовал Ливия и Страбона, или, скорее, средневековые версии этих авторов (Yos., XXXVI: «Я не поступлю так, как поступил Тит [Ливий], римский писатель, который, сочиняя историю римских царей, упомянул Евпатора, сына Антиоха, раньше его отца, [таким образом] изменив порядок. Ливий тоже сообщал о многих событиях, опираясь на недостоверных авторов. Так что в мое время старейшины Рима были готовы сжечь его книгу»). Тогда, возможно, не случайно, что после рассказа Иосифона о смерти Ирода, когда Николай закончил свое творение, неизвестный автор внимательно следует за Гегесиппом. Если бы описание Иосифоном правления Ирода было простым пересказом Иосифа Флавия, мы ожидали бы, что он продолжит пересказывать Иосифа Флавия и дальше.
Если это так, то значимость Иосифона как исторического источника должна увеличиться. Еврейский автор, несомненно, воссоздает манеру и дух концепции Ирода у Николая. Но другой вопрос, сколько конкретной новой информации дает эта работа. Иосифон обычно не следовал внимательно своим источникам, так что трудно сказать, какая часть найденной там новой информации взята у Николая, а какая является плодом его богатого воображения. Фрагменты информации, не найденной в других источниках, такие как точная дата вступления Помпея в Иерусалим или отождествление Поллиона с Гиллелем, могут быть основаны на Николае, а могут и не основаны (Yos. XXXIX; L). Отсутствие критического издания «Иосифона», как уже отмечалось, усложняет дело.
Фрагменты из Истории Николая, которые можно найти в «Иосифоне», делают вероятным факт, что эксцерпторы Константина также имели доступ к более поздним частям этой работы. Влияние Николая, по–видимому, было гораздо шире, чем принято считать сейчас. Утверждение Якоби, что История Николая «демонстрировалась в ограниченном прокате», нуждается в пересмотре. Если вспомнить о популярности философских работ Николая среди сирийцев и арабов, то вполне возможно, хотя это и не поддается проверке, что его исторические труды оказали гораздо более сильное влияние на Востоке, чем нам внушает традиция.

---

Глава II. ЖИЗНЬ И ТВОРЧЕСТВО

О жизни Николая мы знаем из остатков его «Автобиографии» (90 FF 131-139), из рассказа об Ироде в книге Иосифа Флавия [1] и из разрозненных ссылках во вторичных источниках (90 TT 1-3; 10-11; 13-15; Diogenes Laertius, X, 4). К сожалению (?), период, охватываемый Иосифом Флавием, с 14 по 4 год до н. э., также отражен в сохранившихся фрагментах «Автобиографии». Таким образом, если не считать сведений о его происхождении и образовании у Суды (90 FF 131-132), мы плохо информированы о его жизни до его пятидесятилетия. [2] Поскольку Иосиф рассказывает о Николае со слов самого Николая, за их надежность ручаться нельзя. Если уж он был не прочь подгонять факты в угоду своим покровителям, Ироду и Августу, то он вполне был бы готов сделать то же самое в отношении себя.[3]
Что же касается его родителей, то приходится полагаться на показания самого Николая. Его отец Антипатр и мать Стратоника входили в дамасскую элиту. Антипатр был человеком с материальным достатком, и ему не нужно было заботиться о хлебе насущном. Одаренный оратор, он использовал свои юридические таланты, берясь только за серьезные дела. Его часто выбирали арбитром для разрешения споров между гражданами Дамаска. Его решения всегда были справедливы и вызывали всеобщее восхищение. Ему доверяли миссии за границей и различные должности в Дамаске. [4] Девизом Антипатра была филантропия. Не забывал он и о богах. Перед смертью он пожертвовал Зевсу курильницу от имени двух своих сыновей, Николая и Птолемея. [5] В добродетелях Антипатра раскрывается кодекс поведения, которого придерживался и сын.
Однако, несмотря на щедрые похвалы Николаю своему отцу, что конкретно сделал Антипатр для Дамаска, неизвестно. Это прискорбно. Хотелось бы вникнуть в характер услуг, как внутренних, так и внешних, которые оказывал Антипатр. В частности, было бы интересно узнать, был ли он среди тех дамасских магистратов, которые приветствовали Помпея по его прибытии в Дамаск в 63 г. до н. э. (90 F 131 = Suda, s. v. Antipatros). Известно лишь, что другой Антипатр, отец Ирода, в качестве главы иудейской фракции, поддерживавшей хасмонейского царя Гиркана, привез Помпею щедрые дары (AJ, XIV, 37-46; BJ, I, 126-133). Заманчиво предположить, что дамасский Антипатр, хотя иудейский Антипатр был ему никто, протянул руку помощи в успешной миссии своего идумейского тезки. Такая гипотеза могла бы объяснить, почему оба сына Антипатра, Николай и Птолемей, впоследствии поступили на службу к Ироду. У двух Антипатров было, по крайней мере, одно общее: благодаря своему богатству и политическому таланту они пробились в правящие круги своих стран.
Антипатр и Стратоника, родители Николая, были язычниками. Но были ли они греками или сирийцами по происхождению — вопрос спорный. Лакер утверждает, что только чистокровные греки могли занимать руководящие посты в греческом государстве. По мнению Лакера, Николай, гордый грек, был рад видеть Иудею, древнего врага Дамаска, под пятой иностранца. Следует помнить, что по утверждению Николая Ирод был не идумеянином, а прямым потомком вавилонских евреев–аристократов (90 F 96). Возможно, утверждение, приписываемое Николаю, было сфабриковано Иосифом Флавием. Но похоже, Николай действительно хотел, чтобы его читатели поверили, что Ирод был коренным евреем, а не идумеянином.
Родители Николая могли и не быть греками. Как указал Чериковер, неверно предполагать, что в основанных на Востоке полисах обязательно проживали македонские или греческие поселенцы. Во многих городах, таких как финикийские Тир, Сидон, Арад и Библ, коренное население получило политию и автономию, став «греческими городами». Некоторые граждане Иерусалима, например, требовали льгот полиса, когда обратились к Антиоху IV за греческой хартией (II Macc. 4:7-9). Диадохи переименовали Дамаск в Деметриаду, но есть основания полагать, что туземное население продолжало управлять городом, как и до Александра. Тем не менее эллинская культура глубоко проникла в эти восточные города. Культура греков и их обычаи стали, как и у французов в средневековой Англии, символами богатства и власти. Однако в сельской местности говорили только на родном сирийском языке, и даже в городах, как мы слышим, были двуязычные греки. Мелеагр из Гадары, современный греческий поэт, демонстрировал свои знания арамейского и финикийского языков (Anth. Pal. VII, 419).
Отрывок из Николая может перекликаться с тем фактом, что автор считал себя скорее сирийцем, чем греком: «Он никогда не считал необходимым считать себя гражданином какого–либо города, кроме своего собственного, и смеялся над теми софистами, которые, стыдясь того, что они провинциалы, ради почета называли себя афинянами или родосцами. Некоторые из них отрекались от родного захолустья, утверждая, что они родились в городах с эллинскими названиями, и тем самым задвигая собственное происхождение» (90 F 137, 6). Этот отрывок может означать, что Николай просто критиковал тех греков, которые думали, что рождение в греческом городе добавляет им престижа. Более правдоподобное прочтение текста, хотя и не вполне точное, по–видимому, показывает, что Николай критиковал два вида хвастунов: тех, кто претендовал на родосское или афинское гражданство, и тех, кто отрекся от своего варварского происхождения. Экземпляры любой из этих групп известны с глубокой древности. Так, Посидоний из Апамеи, известный историк и философ (около 135-51/50) и Феодор из Гадары, ритор и современник Николая, стали гражданами Родоса (Strabo, XIV, 2, 13 = 87 T4; Quint. Inst. Ill, 1, 17 = 850 T 2). Апион из Оазиса, эрудит первого века н. э., порицаем Иосифом Флавием за то, что он стеснялся своих египетских корней и лгал, что родился в Александрии (C. Apion, II, 28 = 616 T 4). Возможно, подразумевается, что Николай, однако, гордился своими сирийскими предками, и греческая родословная для него ничего не значила. Да и в «Истории» можно обнаружить его патриотизм, когда он описывает древних правителей Дамаска (90 FF 19-20). Доводы не убедительны, но они склоняются в пользу аргумента, что семья Антипатра осознавала свое семитство, факт, который впоследствии, возможно, повлиял на решение как Николая, так и его брата Птолемея поступить на службу к Ироду. Вполне возможно, что семья Антипатра была двуязычной, говорившей как на греческом, так и на родном сирийском.
Николай родился в Дамаске около 64 года до н. э. (F 136, 8) — дата, которая занимает важное место в анналах Востока. Завоевание Помпеем империи Селевкидов в том году создало мост между Востоком и Западом. Николай символизирует это новое поколение под властью Рима. Как и у других литераторов того периода, таких как Диодор Сицилийский, Дионисий Галикарнасский, Юба Мавританский и Страбон Амасийский, интеллектуальный кругозор Николая охватывал как Восток, так и Запад. Специализированная наука, практикуемая александрийской школой, теперь заменялась синтетическим обучением. Расширение кругозора не обязательно приводило к шибко большой учености. Хотя разделение между греками и варварами стало размытым, в экуменическом государстве ценой за это новое единство стала потеря интеллектуальной свободы.
Николай сравнивает образование с затянувшимся путешествием. Жизненный путь долог, а цель далека. Нужно нанести на карту как крупные, так и второстепенные станции, где можно было остановиться на некоторое время. Такие сравнения не подошли бы человеку, который должен был провести остаток своих дней в коттедже своего отца.
Рассказ Николая о собственном образовании представляет интерес не только потому, что он проливает свет на его будущее развитие, но и потому, что он представляет образовательный идеал того времени (Cicero, De Hort. fr. 6). Подготовка к публикации означала не столько изложение фактов, сколько выражение идеалов. По словам Николая, Антипатр, его богатый отец, дал ему хорошее греческое образование, включавшее грамматику, все поэтическое искусство [6], музыку и математику. Затем он взялся за философию (90 F 132, 1). Не пренебрегал он и риторикой: Николай, без сомнения, был осведомлен о достижениях в ней Феодора Гадарского, сирийца с родосским паспортом. Уже отмечалось, что сирийские фрагменты, в отличие от греческих, называют Николая не перипатетиком, а «ритором», что, возможно, является более подходящим описанием. Изучение грамматики, под которой древние подразумевали как филологию, так и литературу, тоже пригодилось. Николай рассказывает, что он сочинял трагедии и комедии (90 F 132, 1). Ни одно из этих драматических произведений не сохранилось, но они, по–видимому, повлияли на его исторические труды.
С исторической точки зрения рассказ Николая о своем образовании представляет значительный интерес. Это одно из самых подробных описаний образования в эллинистический период, которым мы располагаем. Варрон, первый известный писатель, описавший гуманитарные науки, упомянул их девять, которые в средневековый период стали тривиумом и квадривиумом. Но от Николая мы узнаем об их реальном использовании при эллинизме. По сути, эта система была вдохновлена софистами. В отличие от классической концепции образовательной системы, полностью ориентированной на философию, на еврейскую концепцию Торы или на последующий христианский упор на теологию, образование Николая было в основном подготовкой к жизни в мире таким, каким он был, а не таким, каким он должен был быть.
Философия для Николая была царицей наук. Николай изучил «всю философию» и называл себя «убежденным аристотелевцем». Эти фразы тавтологичны, поскольку Николай был перипатетиком, перипатетизм первого века до н. э. означал возврат к учениям Аристотеля и Теофраста. Некоторые современные авторы, такие как Миш и Лакер, осуждают Николая за отсутствие оригинальной мысли. Это прямое осуждение необоснованно. Хотя среди аристотелевцев были исключения, большинство членов школы в этот период возложили на себя задачу популяризации учения Учителя, а не проведения новых исследований. Повторное открытие Аристотеля в первой половине первого столетия породило новую школу, с Родоса, которая взяла на себя защиту Стагирита от любой атаки. Николай принадлежал к этой школе, и повторение аристотелевских фраз, а также его перефразирование работ Аристотеля, возможно, не звучали так избито и банально для его современников, как для современных фолловеров Аристотеля.
Николай бывал в Александрии и в Риме; [7] на Родосе он пробыл достаточно долго, чтобы выразить свое восхищение эпитафией, сочиненной Писандром Родосским, писателем о Геракле. [8] Александрия, Рим и Родос были средоточиями обучения, куда стекались ученые и философы всех школ. Но его путешествия ни в коем случае не ограничивались этими столичными центрами; он также посетил Антиохию, Ионию, Хиос, Византий и Трою. [9] Любовь Николая к путешествиям особенно очевидна после его посещения Трои. Сопровождая Ирода, он покинул царскую свиту в Амисе, чтобы совершить паломничество в Илион. [10] Нет никаких записей о том, что Николай когда–либо посещал Афины. Но в 12 году до н. э. он, должно быть, следовал за Иродом, когда царь отправился председательствовать на Олимпийских играх. [11] Возможно, тогда или по какому–то другому поводу у Николая была возможность поехать в Афины. И в качестве посла Ирода Николай, вероятно, совершал и другие путешествия, о которых не сообщается.[12]
Эти обширные путешествия дали Николаю возможность познакомиться с другими писателями и философами. Будучи любимцем Августа и известным писателем–путешественником, он обнаружил, что для него открыты почти все двери. Он осуждал эпикурейцев и «софистов», которые пытались подняться по социальной лестнице, заявляя о греческом происхождении. Возможно, что эти нападки просто отражали взгляды, модные во времена Николая, но, учитывая его обширные путешествия и видных покровителей, более вероятно, что такие взгляды указывают на то, что он имел широкое знакомство с учеными мужами своего времени. По–видимому, он был лично знаком со Страбоном, который его цитирует (90 F 100 = Strabo, XV, 1, 73). Контакты Николая с его коллегами–перипатетиками не задокументированы. Вероятно, он встречался с Ксенархом и Афинеем; оба они были из Селевкии и оба перипатетики, преподававшие в Александрии и Риме. Маловероятно, что Николай учился у Андроника, родосского издателя трудов Аристотеля, но он, возможно, был знаком с главным учеником Андроника, Боэтом, и с братом последнего Диодором Сидонским.
Разрозненные ссылки из разных источников, по–видимому, указывают на то, что среди ученых этого периода существовало чувство классового сознания. Заявление Николая, что он «избегал общества богатых», его постоянное повторение важности учебы, по–видимому, отражают нечто большее, чем просто преданность аристотелизму (F 138; cf. FF 135; 137). Общество царей привлекало, но что действительно имело значение, так это общение с коллегами–учеными. Следует отметить, что Страбон часто добавляет к своим географическим описаниям имена литераторов. И, между прочим, хорошо засвидетельствовано существование класса писцов в Иерусалиме (AJ, XVII, 41-42). Цари и князья своим щедрым покровительством признали статус этого ученого класса.
Таким образом, Николай лишь входил в международный класс ученых, везде чувствующих себя как дома. Долгие путешествия расширили их кругозор и дали им опыт в решении мирских дел. Очевидно, что это не был век замкнутой учености. Греческий язык был литературным языком, и это была эпоха, когда язык не представлял собой барьера, когда ученые не были привязаны к определенному месту, когда различие между литератором и нелитератором было размыто, и когда все еще можно было проявить значительное мастерство в таких разнообразных областях, как ораторское искусство и история, дипломатия и философия Аристотеля.
Это не значит, что та эпоха была творческой для греческого письма. Как бы ни восхищались Географией Страбона, она все равно звучит как комментарий к Гомеру и защита древних географов. Свежесть мысли, очевидная у Ливия и Вергилия, отсутствует. Николай, несомненно, отражает чувства перипатетиков, когда говорит, что не было ничего, что было бы неизвестно Аристотелю, что только недостаток времени не позволял ему записать все. По его словам, вклад его самого состоял в том, что он добавил к своему пересказу Аристотеля материал, добавленный Теофрастом и другими перипатетиками.
Как уже отмечалось, сирийский манускрипт пятнадцатого или шестнадцатого века предлагает лучшее понимание философских трудов Николая, чем это было известно до сих пор. На греческом языке сохранились одни заглавия: парафраз «Метафизики»; «О богах»; «Об идеалах действия»; «О душе»; «О философии Аристотеля»; «О начале философии». По–сирийски, однако, сохранились выдержки из пересказа Аристотеля Николаем. Сохранившаяся сирийская рукопись искажена и неполна, но фрагменты из тринадцати книг, перечисленных по порядку, показывают, что парафраз Николая включал существенную часть, если не все произведения Аристотеля. Первые три книги Николая посвящены физике и метафизике Аристотеля. В первой книге описывалось понятие материи с комментариями к аристотелевской «Физике», вторая книга касалась метафизики Аристотеля, разделенной на три темы: созерцание, реальные вещи и божественный логос, а третья книга продолжала метафизические проблемы, математику и элементы. В четвертой книге обсуждалось De caelo; в пятой — «О зарождении и разрушении», фрагмент шестой книги De fallacia объясняет, почему моря соленые; в седьмой книге перефразирована четвертая книга De fallacia и вдобавок обсуждались рождение, смерть и животные. Содержание восьмой книги отсутствует. Девятая касалась форм животных, десятая De anima, книги одиннадцатая и двенадцатая описывали аспекты работ Аристотеля, но их точная тематика неясна; в книге тринадцатой приводится отрывок из работы Николая «О философии Аристотеля», упомянутой выше. От Николая у нас также есть резюме третьей книги Аристотеля De sensu и De motu animalium. Наконец, сирийские фрагменты сохраняют, как мы упоминали, остатки De plantis, которые теперь можно найти в опубликованном арабском переводе этой работы.
Изучение рефератов Николая об Аристотеле все еще находится на начальной стадии. Тем не менее, как показал Лулофс, всплывают некоторые факты, касающиеся характера и метода работ Николая. Он резюмировал большую часть Аристотеля, а не только некоторые работы, как считалось до сих пор. Более того, составленный Николаем сборник трудов Аристотеля вобрал в себя взгляды Теофраста и школы перипатетиков. Нет никаких свидетельств, что Николай находился под влиянием стоической или неоплатонической школы. Тем не менее качество сборника Николая, по–видимому, было не ахти какое; он привел выводы Аристотеля, но не привел аргументов. Николая нельзя винить за вставки, сделанные невежественным сирийским писцом, но он несет вину за смешение различных аристотелевских трактатов. Так, в сирийских фрагментах, когда он подводил итоги первой книги «Физики», он ввел не относящиеся к делу цитаты из четвертой книги «Метафизики». Таким образом, примесь постороннего материала не ограничивалась De plantis. И очевидно, что Николай внес достаточно изменений в аристотелевский материал, чтобы сделать свой сборник Аристотеля по существу самостоятельной работой. Этот анализ подтверждает убеждение Ягера в том, что Николай просто повторял Аристотеля, не понимая его по–настоящему. Однако окончательный вердикт о философских трудах Николая должен дождаться полного перевода сирийской рукописи и ее изучения учеными–аристотелистами.
Ни последовательность, ни время и место составления произведений Николая не известны. Лакер утверждает, что Николай сочинял свои философские труды в Риме, в преклонном возрасте. Это кажется маловероятным. Сказать, что Николай испытывал интерес к философии только в последний период своей жизни, значит отрицать весь тезис его «Автобиографии». Ссылаясь на свою молодость, он утверждал, что был «фанатом Аристотеля», возможно, здесь намек на его rомпендиум Аристотеля (90 F 132). Нет никаких сомнений в том, что он начал свою литературную деятельность как перипатетик. Лакер основывает свое предположение на сомнительном тезисе, что Николай сочинил Жизнеописание Августа после смерти принцепса. Следовательно, Николай должен был прожить по меньшей мере 78 лет, однако у нас нет никаких свидетельств, что Николай дожил до 14 г. н. э. С учетом имеющихся свидетельств, вполне вероятно, что Николай рано присоединился к перипатетикам, и что состав большинства философских работ должен быть помещен не позднее 14 года до н. э. Должно быть, в юности он сделал себе имя как ритор, поскольку факт, что Клеопатра выбрала его наставником для своих детей, указывает на то, что он уже в начале тридцатых годов до нашей эры приобрел известность. Амбициозный и чрезвычайно продуктивный Николай не стал бы дожидаться старости, чтобы распространить аристотелевскую мысль. Таким образом, вполне возможно, что Николай написал некоторые, если не все, философские труды до того, как стал штатным советником Ирода.
Известность, которую Николай, должно быть, приобрел благодаря своим трудам, возможно, объясняет важную, но малоизвестную главу в его жизни. Софроний Дамаскин является авторитетом в утверждении, что Николай был наставником детей Антония и Клеопатры. Если Клеопатра столь же проницательно выбирала гувернеров для своих детей, как и своих любовников, Николай, должно быть, уже был известной личностью. Выбор неудивителен, поскольку Николай обладал способностью передавать традиционные знания другим (90 F 137). Когда и как Николай был избран на эту желанную должность, неизвестно. Возможно, он приехал в Александрию для учебы. Что более вероятно, как предполагает Лакер, так это то, что Клеопатра встретила его в 36 году до н. э. в Дамаске или Палестине, когда она направлялась на встречу с Антонием, а затем участвовала в парфянской кампании (AJ, XV, 96 = BJ, I, 362). Клеопатра родила Антонию близнецов в 40 году до н. э. и сына в 36 году до н. э. Еще один сын, якобы отпрыск Юлия Цезаря, родился у нее раньше, в 47 году до н. э., и она назвала его Птолемеем Цезарем (Цезарионом). Таким образом, Николай, должно быть, начал обучение близнецов не ранее 35 года до н. э. Он, очевидно, имел достаточно знаний, чтобы в сочетании с консерватизмом завоевать покровительство сильных мира сего. Правда, в Автобиографии он хвастается, что ни цари, ни принцы не могли свернуть его с пути справедливости и приличия (90 F 137, 6). Однако автобиографии, написанные в преклонном возрасте, не обязательно отражают амбиции юности.
Более интригующе, но столь же трудно оценить, как на Николая повлияло его пребывание в Александрии. Будучи наставником близнецов Клеопатры, Александра Гелиоса и Клеопатры Селены, Николай был связан с высшей александрийской аристократией. Должно быть, это была хорошая подготовка для его будущей карьеры при дворе Ирода. Переменчивая судьба восточных правителей научила Николая управляться с придворными интригами. Его видное положение в Александрии также придает авторитет, если не правдивость, его заявлениям о Цезарионе в «Житии Августа» и о Клеопатре в «Истории». Николай — первый среди древних, кто отрицает, что Цезарион был сыном Цезаря и Клеопатры. Он отрицает это, утверждая, что сам Цезарь в своем завещании первым опроверг свое отцовство. [13] Как близкий наблюдатель за Цезарионом, возможно, в качестве его наставника он мог бы рискнуть высказать свою догадку. Рассказ Иосифа Флавия о визите Клеопатры в Иерихон после ее возвращения из Сирии также наверняка основывается на рассказе Николая. [14] Рассказы о попытке беременной Клеопатры соблазнить Ирода либо из похоти, либо из желания заманить иудейского царя в ловушку, и о планах Ирода убить ее, чтобы спасти Антония и Рим от ее когтей, имеет вид пропаганды против Клеопатры (AJ, XV, 96-103). В любом случае Николай прекрасно понимал, что такой рассказ о предвидении Ирода не вызвал бы неудовольствие Августа. Однако невозможно сказать, действительно ли Николай испытывал отвращение к последней наследнице фараонов или благодарность просто не принималась им во внимание, когда она противоречила политике его новых покровителей.
Клеопатра умерла в 30 году до н. э., и вполне возможно, хотя мы не можем быть уверены, что Николай оставался в Александрии в двадцатые годы. Ничего не известно о деятельности Николая между 30 и 20 годами до н. э. Это прискорбно. Было бы очень интересно с исторической точки зрения узнать точное время, когда Николай поступил на службу к Ироду, поскольку это помогло бы разумно оценить рассказ Иосифа Флавия об эпохе Ирода. При отсутствии четких доказательств необходимо выжимать каждый намек из имеющейся информации. Страбон говорит, что в 20 году до н. э. Николай был в Антиохии, где он стал свидетелем прибытия индийской делегации, явившейся с целью отдать дань уважения Августу. Подробное описание индийцев у Страбона указывает на то, что Николай входил в ближайшее окружение принцепса.[15]
Но в связи с этим возникает вопрос, на чьей службе он находился? Возможны два ответа. Либо он входил в штаб Августа, либо прибыл в составе делегации, возглавляемой Иродом. Первая возможность показалась бы неправдоподобной. За исключением «Жития Августа» Николая и его визита в Антиохию, все известные связи между историком и принцепсом безошибочно указывают на вероятность того, что Николай получил доступ к Августу только благодаря своему влиянию при дворе Ирода. [16] Нет никаких доказательств того, что Николай присоединился к Августу по прибытии последнего в Александрию. На самом деле, можно было бы возразить, что, поскольку свидетельства указывают на связь между Дамасским и принцепсом только через Ирода, Николай, должно быть, покинул Клеопатру сразу после Акция, до прихода Августа в Египет. Николай, похоже, был не из тех, кто стал бы цепляться за проигранное дело. Вполне вероятно, что его путешествие в Антиохию в 20 году до н. э. было, когда он состоял на службе у Ирода. Тот факт, что Ирод также находился тогда в Сирии, [17] дает дополнительную поддержку гипотезе, что в 20 году до н. э. Николай уже был референтом иудейского царя.
Поездка Ирода в Сирию действительно имела успех. Август передал Ироду части северной Трансиордании, которые до недавнего времени принадлежали Зенодору, и тем самым расширил северную границу Иудейского царства до Дамаска (AJ, XV, 354-360 = BJ, I. 400; Dio Cass. LIV. 9). Жалобы эллинистических жителей Гадары на Ирода были отклонены. Но помимо этого Ирод стал главным царем–клиентом среди восточных князей. Принимая во внимание известные тесные связи между Иродом и Николаем, нет ничего невероятного в предположении, что Дамасский имел значительный интерес или влияние в передаче сирийской тетрархии Ироду.
Лакер, действительно, идет еще дальше. Основываясь на подробном описании бегства Ирода из Иудеи в Рим, он утверждает, что Николай присоединился к Ироду уже в 40 году до н. э., и на первый взгляд кажется, что так оно и было. Такой подробный отчет, по мнению Лакера исторически бесполезный, мог происходить только от очевидца; Николай, должно быть, сопровождал беглого принца в его самом важном и опасном подвиге. [18] В подтверждение этого тезиса о ранней дружбе между молодым Иродом и Николаем можно привести тот факт, что Ирод в 43 году до н. э. был тетрархом Галилеи, посетил Дамаск и, согласно Иосифу Флавию, был губернатором или прокуратором Келесирии. [19] Возможная связь между Антипатрами, отцами Ирода и Николая, упомянутые выше, по–видимому, подтверждают тезис Лакера.
Однако при более тщательном анализе аргумент Лакера (что Николай присоединился к Ироду в его бегстве из Иерусалима во время вторжения парфян), разваливается. Подробное описание у Иосифа Флавия никак не намекает, что Николай был здесь очевидцем. С таким же успехом может быть, что Николай узнал о приключениях патрона либо из мемуаров Ирода, либо из устных сообщений. [20] Заявление Лакера, что отчет «исторически бесполезен», не учитывает психологических и историографических течений того времени. Трон Ирода был воздвигнут на шатком фундаменте, поскольку ему не хватало ни царского происхождения, ни абсолютного одобрения своих подданных. Он никогда бы не стал царем, если бы не факт, что Палестина находилась в руках парфян; и поэтому дарованная ему корона была, по крайней мере временно, пустым жестом. Очевидно, что поездка в Рим в этих трудных обстоятельствах, кульминацией которой стал великий триумф, была одним из самых важных событий в его жизни. Описать путешествие и рассказать о нем в самых героических выражениях было обязанностью секретаря. Разве человек, превративший невзгоды в триумф, не был скроен из царственного материала? Более того, еще одно соображение лишает тезис Лакера его правдоподобия. Если бы Николай участвовал вместе с Иродом в побеге из Иудеи в Рим, последующая служба Дамасского при дворе Клеопатры, заклятого врага Ирода, сама по себе лишила бы его права снова стать близким другом Ирода. [21] Таким образом, никак не докажешь, что в сороковые годы между Иродом и Николаем существовали какие–либо тесные связи. Однако это не обязательно исключает случайное и краткое знакомство по примеру их отцов.
Зато предположение, что Николай присоединился к Ироду после Акция (31 год до н. э.), заслуживает всяческих похвал. Описанный выше факт, что и Николай, и Ирод посетили Августа в Антиохии в 20 году до н. э., предполагает, что Николай присоединился к Ироду по крайней мере к этой дате, поскольку царь, скорее всего, привел бы с собой только давних друзей. Воспитанный в доме, связанном с правящими классами Дамаска, а теперь привыкший к удобствам двора Клеопатры, Николай, скорее всего, стремился к обществу не менее важной персоны, чем Август. [22] Первым шагом к такой цели было бы поступить на службу к иудейскому царю.
Случилось так, что Ирод нуждался в Николае не меньше, чем Николай в Ироде. Вызванный на Родос, чтобы оправдаться в прошлой поддержке Антония, Ирод указал, что он был другом сильных мира сего и верен тем, кто к нему благоволил. Теперь, когда Антоний умер, Ирод был бы еще более предан Октавиану. Октавиан ценил откровенные разговоры, и в любом случае он не мог найти никого лучше храброго идумеянина, чтобы править евреями. [23] Но Ирод не был удовлетворен простым подтверждением статус–кво; он стремился стать ведущим царем–клиентом Рима на Востоке. Для достижения столь высоких целей безоговорочного подчинения Риму и даже щедрых подарков было недостаточно; требовалась личная дружба с принцепсом. [24] Ирод продолжал укреплять эллинистический колорит своего двора, приглашая в Иерусалим все больше и больше странствующих ученых. [25] Щедрые субсидии греческим городам и храмам вскоре снискали ему славу эллинистического мецената. Но, возможно, самым эффективным из всего, что завоевало дружбу Августа, была превозносящая принцепса Vita Caeseris Николая. По всей вероятности, она была написана по настоянию Ирода с целью апологии политики Августа на Востоке.
Утверждение, что «Жизнь Августа» Николая была написана в двадцатые годы, требует уточнения. Как старейшая из сохранившихся биографий Августа, она привлекла больше внимания ученых, чем любая другая работа Николая. К сожалению, дата ее составления стала предметом многочисленных споров. Асбах, первым высказавший свое мнение, считал, что «Житие» было написано только после смерти Августа. Гутшмид указал, что ссылка на паннонскую кампанию датирует Vita примерно 12 годом до н. э., когда Тиберий был занят в Дакии. [26] Поскольку Николай сопровождал Ирода в Рим в том году, дата 12 г. до н. э. звучит правдоподобно. Гутшмид даже предложил Аполлонию в качестве места, где была написана работа, и эта точка зрения принята многими учеными. Якоби, однако, указал, что Николай ссылается на личную доблесть Августа, а не на доблесть его помощников. Упомянутые кампании на Рейне и в Паннонии должны относиться к более ранним личным действиям Октавиана. Якоби указывает далее, что «Биография Августа» Николая заканчивалась 27 годом до н. э. и была греческой версией автобиографии самого Августа, которая завершилась кантабрийской войной в Испании (Suet. Aug. 85). Лакер и Штейдле возродили утверждение Асбаха, что Биография была написана после смерти Августа. Лакер основывает свой аргумент на использовании при ссылках на Августа имперфекта и аориста в предисловии «Жития» Николая. Он также полагает, что, поскольку Цезарь уже достиг западного берега, то происходило подчинение племен на восточном берегу Рейне, и было это в кампании Вара в 9 г. н. э. и Германика в 14 г. н. э. Штейдле подкрепляет этот аргумент, указывая на то, что Vita Caesaris писалась в эпоху мира.
Точка зрения Якоби, датирующая «Жизнь Августа» двадцатыми годами, кажется наиболее убедительной. Использование прошедшего времени в словах «был» и «правил» может быть связано с сокращением эксцерптора. Вероятно, Николай имел в виду засмирение непокорных племен на западном берегу Рейна, а не катастрофические переходы Вара и Германика в Германию. Аргумент Штейдле, что автор предполагает мирный период, кажется правильным, но речь может идти об условиях внутри, а не за пределами границ. Однако основным недостатком этой теории является предположение, что Николай сочинил «Жизнеописание Августа» в возрасте семидесяти восьми лет. Мало того, что нет никаких свидетельств, что он достиг такого преклонного возраста, эта теория также не может предложить стимул для написания этой работы. Утверждение Николая в Автобиографии, что он избегал общества римской аристократии, предпочитая общение с простыми людьми и посвящая свои дни и ночи изучению философии, указывает на то, что он отказался от написания пропагандистских брошюр. Хвалебный характер биографии Августа был бы уместен только тогда, когда в умах людей была еще свежа пропаганда сторонников Антония. Утверждение, например, что сам Цезарь в своем завещании отрицал, что он отец Цезариона, могло по мнению Якоби быть придумано только тогда, когда его убийство еще стояло в ленте новостей. Позиция Гутшмида относительно датировки биографии Августа 12 годом до н. э. (90 F 130, 68) также несостоятельна. Работа демонстрирует доскональное знание римских дел, чего нельзя объяснить коротким путешествием Николая в 12 году до нашей эры. Николай в компании Ирода видел Августа в Аквилее, а не в Аполлонии, как утверждает Гутшмид. [27] «Житие Августа» было рассчитано, как указывалось, на то, чтобы прославить имя Августа на Востоке. И именно в двадцатые годы Август нуждался в поддержке своей восточной политики, и то, что Август назвал в его честь вид фиников вполне может указывать на благодарность Августа за это прославление.
Если эта интерпретация верна, то Vita Caesaris была ловко использована не только ее автором Николаем, но (и это исторически более важно) также его покровителем Иродом. Возможно, Ирод даже мог вдохновить Николая на сочинение такого трактата. Как уже отмечалось, Николай внес важную лепту в хвастовство Ирода: «После Агриппы Ирод был лучшим другом Августа» (BJ, I, 400). Если предложенная дата Vita Caesaris верна, то из этого следует, что в двадцатые годы Николай провел некоторое время в Риме, где ознакомился с местными политическими условиями, выучил латынь, и, возможно, заодно пиарил иудейского царя. Во всяком случае, известно, что в 20 году до н. э. и Ирод, и Николай были в Сирии с визитом к путешествующему Августу (90 F 100; AJ, XV, 354 ff.). Факт, что Николай вернулся в Иерусалим, может указывать на то, что он предпочтитал быть львом среди лисиц, чем лисицей среди львов.
Хотя источники датируют постоянное пребывание Николая в Иерусалиме только с 14 года до н. э., можно предположить, что Николай продолжал выполнять важные задачи с 20 года до н. э. Деликатная миссия, возложенная на него Иродом в 14 году до н. э. — защитить права ионийских евреев — предполагает старую дружбу (90 T 4; F 81; 133-135). Однако неизвестно, продолжал ли Николай работать на полставки, как в двадцатые годы. В 14 году до н. э. Ирод и его окружение нанесли визит Агриппе, который отплыл на Босфор. Ирод придавал этому визиту большое значение. Официально это путешествие было задумано как ответ на прошлогодний визит Агриппы в Иерусалим (AJ, XVI, 12 ff.). Но более того, Ирод воспользовался поездкой, чтобы продемонстрировать грекам свою власть и богатство. [28] Еврейские жители Малой Азии, которая обращалась к Иерусалиму за духовным руководством, также требовали внимания. Испытывая трудности в завоевании сердец своих иудейских подданных, Ирод решил произвести впечатление на тех евреев в чужих землях, у которых не было причин жаловаться ни на его нечестие, ни на тиранию. Вербовка еврейской диаспоры могла даже создать более благоприятный климат общественного мнения в Иерусалиме.[29]
Тройная задача, которую Ирод надеялся выполнить в своем путешествии в Малую Азию — укрепить связи с Агриппой, снискать популярность греков и оказать поддержку евреям диаспоры, — требовала немалого дипломатического мастерства. Поэтому понятно, почему такой человек, как Николай, с его широкими познаниями, космополитическим мировоззрением и судебными навыками мог бы оказать большую помощь. Николай, присоединившись к Ироду в этом путешествии, стал инструментом, через который Ирод проявлял свою благосклонность, и эту задачу Николай с удовольствием выполнил. Разве филантропия не была главным принципом его философии? Философы часто лелеяли мечту «перевоспитать» тиранов, но результаты были совсем не те, которых Николай добился с Иродом. Между тем Николай был не прочь насладиться престижем и властью, которые давало ему высокое положение при Ироде. Случай во время путешествия, подробно описанный Николаем, показывает, как иудейский царь и дамасский эрудит помогали друг другу. Находясь в Илионе, Николай услышал, что Агриппа наложил штраф в сто тысяч драхм на его граждан за то, что они не оказали помощи жене Агриппы, Юлии, когда она переправлялась через реку Скамандр во время шторма. Затем Николай повел делегацию илионцев к Ироду, прося его заступиться за них перед Агриппой. Николай объяснил Ироду, что несправедливо наказывать людей, которые не знали о переходе Юлии, и что, в конце концов, Илион — необычное место. После настойчивых просьб Ироду удалось убедить Агриппу отменить штраф. «Потомки троянцев», — с гордостью пишет Николай, — «после этого воздали ему великие почести, а царю — еще большие».
Задача Николая помочь Ироду завоевать популярность среди греков не была сложным делом; вскоре Ирод столкнулся с деликатной проблемой принятия чьей–либо стороны в конфликте между евреями и греками. Противоборство между эллинизмом и иудаизмом не прекращалось не только в Иерусалиме, но и в таких отдаленных местах, как Кирена и Иония (90 F 134). Грекам казалось странным, что евреи претендуют на права гражданства и в то же время смотрят на Сион как на свою столицу. Отказ евреев служить в армии, посылка подарков Храму в Иерусалиме и кажущееся суеверие в отношении субботы особенно отталкивали (90 T 4 = AJ, XVI, 27-28; cf. F 81 = AJ, XVI, 125-126). Путешествие Ирода и Агриппы через Малую Азию дало обеим сторонам возможность высказать свои обиды. В источниках существует противоречие относительно того, какая из них инициировала жалобу: одни утверждают, что греки (90 F 81 = AJ, XII, 125-126), другие — что евреи (AJ, XVI, 27-29). Возможно, и у греков, и у евреев были основания надеяться на благоприятное решение. Щедрые пожертвования Ирода греческим храмам и его претензии на филэллинизм, возможно, побудили ионийцев надеяться, что он убедит евреев поклоняться богам их страны, а не смотреть в сторону Иерусалима. Иудеи, однако, не сомневались в том, что Ирод за них горой.
Для Ирода этот конфликт между иудаизмом и эллинизмом был сопряжен с трудным выбором. Существовала опасность, что доброжелательность, которую он купил дорогими подарками, растает как снег. Но о его колебаниях, если они и были, источники молчат. Царь, которого дома обвиняли в том, что он эллинист, теперь стремился доказать свою преданность еврейскому делу. Ирод, однако, не мог рискнуть сам вступиться за евреев, хотя его греческий язык и красноречие могли бы произвести достаточно сильное впечатление. Вряд ли он проиграл бы, но могло и не выгореть. Поэтому представить дело евреев перед Агриппой он попросил Николая.
Перед Николаем, часто считавшимся символом эллинистических тенденций Ирода, теперь стояла задача сохранить иудаизм в Ионии. Ирония ситуации становится еще более очевидной, когда Иосиф Флавий цитирует Николая, который превозносил достоинства субботы и называл себя набожным евреем. Поэтому некоторые ученые высказали мнение, что речь, приведенная Иосифом Флавием, действительно была произнесена Николаем. Тщательно взвешенная, она имеет оттенок общей, если не буквальной, подлинности. Более того, Николай записал в своей Истории, что он произнес речь в Ионии, даже посвятив этому вопросу части двух книг, и вполне вероятно, что он также привел ее текст. Можно добавить, что другие речи, приписываемые Николаю Иосифом Флавием, звучат достоверно. Панегирик Ироду и римлянам является объединяющей темой всех трех записанных речей Николая.
Как же тогда объяснить восхваление Николаем субботы или его личное отождествление с ней? Происходят ли те части, которые явно предназначались для того, чтобы выслужиться перед Агриппой и Иродом, как утверждает Лакер, из Николая, или же отрывки, восхваляющие иудаизм, были добавлены позже? Более вероятно, что обращение, хотя и произнесенное Николаем, на самом деле было составлено с помощью ионийских евреев. Использование Николаем первого лица не обязательно подразумевало, что он сам придерживался убеждений, о которых говорил; возможно, он просто использовал прерогативы адвоката. Или, возможно, Иосиф Флавий, перефразируя Николая, перешел к изложению от первого лица. Как бы то ни было, искусное произнесение речи перед Агриппой, должно быть, значительно повысило престиж Николая в глазах Ирода и иудеев.
Успешное путешествие Ирода по Малой Азии побудило царя попытаться еще больше усилить свое влияние внутри страны и свою известность за рубежом. Но решительная оппозиция в Иерусалиме эллинистическим притязаниям царя вызвала разногласия внутри страны и насмешки за ее пределами. Вполне разумно утверждать, что историографическая деятельность Николая была частью плана Ирода по противодействию этим сеющим раздоры силам. Всемирная история, написанная защитником иудаизма за рубежом, могла бы помочь ослабить местнические тенденции среди некоторых выдающихся евреев и в то же время доказать литературному миру, что Иерусалим становится центром эллинистической учености. По настоянию Ирода Николай начал писать «Историю».
F 135 дает представление о происхождении и предыстории Истории Николая:
«Ирод вскоре отказался от своего увлечения философией (как это обычно бывает с выдающимися людьми из–за большого разнообразия развлечений, которые у них есть), желая затем изучать риторику. И Николаю пришлось учить его риторике: так что они вместе занимались риторикой. В свою очередь Ирод увлекся историей. Ведь Николай рекомендовал царю изучать прошлые времена и события. Отсюда и он [Ирод] убедил Николая начать работу над Историей. А Николай отнесся к проекту с еще большим энтузиазмом; он составил всю Историю [смысл неясен, но в отрывке, кажется, говорится «без помощи Ирода или кого–либо еще»] и трудился так, как никто прежде. Неустанно работая над сочинением в течение долгого времени, он завершил его, сказав, что если бы Эврисфей поручил такую задачу Гераклу, тот, несомненно, надорвался бы».
Этот фрагмент показателен. Николай хотел бы, чтобы его читатели поверили, что он стал секретарем Ирода с целью научить его философским истинам. Ирод, однако, отказался от изучения философии, отдав предпочтение риторике, а затем переключился на историю. Местонахождение этого фрагмента после обсуждения путешествия Ирода в Ионию позволяет предположить, что он относится к 14 году до н. э. [30] Удивительно узнать, что Ирод, которому тогда было около шестидесяти лет, внезапно выразил желание овладеть философией или риторикой. В длинном рассказе Иосифа Флавия об Ироде ничто не указывает на то, что он вообще интересовался науками.
«Позже [в 12 г. до н. э.], когда Ирод приплыл в Рим, чтобы повидаться с Августом, он взял Николая с собой на свой корабль, и они вместе занимались философией». [31] Нет никаких оснований сомневаться в том, что Николай пытался познакомить Ирода с перипатетической философией. Ирод не запал. Для его неподготовленных ушей изложение Николаем аристотелевских концепций умеренности и справедливости должно было звучать очень похоже на фарисейскую чушь о благочестии, а риторика Николая мало чем отличалась от проповеди раввина. И то, и другое Ирода одинаково утомляло.
История, однако, казалась более полезной. Она могла бы помочь еще больше расширить его владения, а также в борьбе с его внутренними врагами. Престиж, присущий истории, написанной под его покровительством, должно быть, был еще одним соображением. Архелай, царь Каппадокии, чья дочь вышла замуж за сына Ирода, принимал при своем дворе философов и историков и сам был писателем. Юба, царь Мавритании, также написал много исторических трудов. Но в случае с Иродом, возможно, был еще один мотив. Евреи, верившие, что только они обладают прошлым, достойным тщательного изучения, вполне могли быть впечатлены всеобщей историей, открывающей окно в эллинизм.
Аристотель сказал, что лучше изучать поэзию, нежели историю. Поэтому для человека, который называл себя «ревностным аристотелистом», было довольно странно сесть и составить историю в ста сорока четырех книгах. Однако, история, в конце концов, является продолжением философии.
Можно упомянуть еще один полуисторический труд Николая, написанный под патронажем Ирода, конкретно «Собрание замечательных обычаев». [32] В этом труде описывались странные законы и обычаи некоторых варварских и греческих народов, с географической точки зрения, начиная с Италийского полуострова и продвигаясь на Восток — в Иллирию, Фракию, Понт, Малую Азию, а затем в Ливию. Якоби предполагает, что «Собрание» было побочным продуктом Истории и они основаны на одних и тех же источниках. Если это так, то работа об обычаях должна быть датирована последним десятилетием правления Ирода, между 14 и 4 годами до н. э. Но это сомнительно. Тема сборника принадлежит к перипатетической традиции и, таким образом, его можно отнести к философским работам Николая, которые, по–видимому, предшествуют Истории. [33] Более того, вряд ли у Николая, поглощенного государственными миссиями и сочинением Истории, было время написать в течение этого периода еще одну работу. Мы знаем об интересе Николая к индийским обычаям в 20 году до н. э., и это может дать ключ к разгадке даты составления Собрания (90 F 100). Последовательность исторических работ Николая, по–видимому, такова: «Житие Августа» (середина 20‑х годов), «Собрание замечательных обычаев» (около 20 года) и «История» (14 - 4 гг. до н. э.).
Таким образом, Николай постоянно творил для вящей славы Ирода. Цель прославленной биографии Августа очевидна, и цель Истории изложена, но цель «Собрания» неизвестна. Возможно, оно было написано для того, чтобы развлечь Ирода, хотя это предполагало бы подлинный интерес к литературе со стороны царя. Возможно, это было сравнительное изучение еврейских и варварских обычаев. Но проверить нельзя, поскольку фрагменты не содержат ничего, касающегося евреев. Однако аналогичная работа Конона, посвященная Архелаю, царю Каппадокии, предполагает, что она, возможно, была частью международного литературного состязания.
Интриги при дворе Ирода заставили Николая прервать написание Истории. В 12 году до нашей эры, хвастается Николай, Ирод пригласил его отплыть на собственном царском корабле в Рим. [34] Краткое заявление Николая в его автобиографии не говорит о его отношении к обвинениям, выдвинутым против сыновей Ирода, Александра и Аристобула. Но последующее отношение Николая к сыновьям Мариамны наводит на мысль, что он, должно быть, был доволен примирением между отцом и сыновьями, достигнутым по совету Августа.[35]
И в «Автобиографии», и в «Древностях» содержится больше подробностей о следующем путешествии Николая в Рим, возможно, о самой деликатной иностранной миссии, которую он предпринял от имени Ирода (90 F 136; AJ, XVI, 335-55). В Риме Силлей, ведущий набатейский военачальник, в 8 году до н. э. обвинил Ирода во вторжении в соседнюю Набатею. Августу это показалось грубым нарушением принципа, согласно которому ни один царь–клиент не должен был вступать в военные действия против кого–либо другого царя–клиента без прямого разрешения Рима. После того как постоянному представителю Ирода в Риме и специальным посланникам Ирода было отказано в допуске к Августу, царь поспешно отправил в Рим Николая (AJ, XVI, 289; XVI, 293; 90 F 136, 1). Краткий отчет в Автобиографии просто хвастается тем, что в достижении примирения между Иродом и Августом Николай не столкнулся с какими–либо трудностями (90 F 136, 1). Иосиф Флавий, однако, предлагает подробности, которые раскрывают софистическое мастерство Николая. Вместо того чтобы просто защищать действия Ирода, Николай начал с личной атаки на Силлея, для чего он тщательно изучил интриги во вражеском лагере. Воспользовавшись расколом внутри арабской делегации, он обвинил Силлея в заговоре против его собственного набатейского вождя. Было выдвинуто неуместное обвинение, что Силлей прелюбодействовал как со своими, так и с римлянками (AJ, XVI, 335-350). Эффективность Николая как адвоката сомнению не подлежит, но его претензии на справедливость — другое дело. [36] Действительно, Николай настолько ловко убедил Августа в невиновности Ирода, что принцепс теперь был готов передать иудейскому царю разбитое на фракции Набатейское царство (AJ, XVI, 353).
К сожалению, в этот момент, по словам Иосифа Флавия, из Иудеи пришли новые письма с просьбой Августу разрешить привлечь к суду сыновей Ирода за настойчивые попытки заговора. Теперь Август передумал доверять Набатею престарелому Ироду, но он удовлетворил просьбу предать сыновей суду (AJ, XVI, 353-358). Поспешно созванный синедрион, состоявший из римской знати в Берите, приговорил их к смерти (AJ, XVI, 356 ff.).
И Автобиография, и Древности полностью совпадают с реакцией Николая на смертный приговор Александру и Аристобулу. По возвращении из Рима Ирод встретился с Николаем в Тире. Царь рассказал Николаю о ходе разбирательства и спросил его, должен ли приговор быть приведен в исполнение. Николай посоветовал Ироду держать своих сыновей за решеткой до тех пор, пока у царя не появится больше времени для принятия разумного решения (T 6 = AJ, XVI, 370-373; F 136, 2-3). Иосиф Флавий цитирует Николая, который добавил, что такого же мнения придерживались и в Риме. [37] Но затем два источника расходятся. Согласно фрагментам Автобиографии, именно Антипатр, старший сын Ирода, который также был претендентом на трон, убеждал своего отца не медлить с казнью, утверждая, что армия, находясь в соглашении с хасмонеями, готова присоединиться к восстанию. Автобиография добавляет, что Ирод, не посоветовавшись с Николаем, снова приказал привести приговоры в исполнение. Николай говорит, что его совет отложить казнь сделал Антипатра его врагом (90 F 136, 4). Рассказ в «Древностях» и «Войне» совершенно иной. Здесь непосредственной причиной казни сыновей Мариамны было сочувствие к ним, открыто высказанное некоторыми слугами Ирода, причем Антипатр, если и был к этому причастен, то лишь косвенно.[38]
Это расхождение между двумя источниками важно, поскольку оно может помочь нам определить дату, когда Николай завершил свою Историю. Здесь мы имеем отчет Николая в его автобиографии, написанной после смерти Ирода, в котором Антипатр напрямую обвиняется в смерти Александра и Аристобула. Рассказ Иосифа Флавия, основанный на Истории Николая, почти не упоминает Антипатра. [39] Таким образом, следует предположить, что Николай составил рассказ о смерти сыновей Мариамны до 5 г. до н. э., когда Антипатр все еще был наследником Ирода. Из этого следует, что Николай в своей Истории привел рассказ, в котором говорилось, что сыновья Мариамны на самом деле были виновны в заговоре против своего отца. Это предположение подтверждается Иосифом Флавием, который прямо заявляет, что Николай, подчиняясь Ироду, написал отчет, в котором он обвинил сыновей Мариамны в измене (90 F 102 = AJ, XVI, 185). И поскольку Александр и Аристобул были казнены в 7 году до н. э., из этого следует, что в 5 году до н. э. Николай уже описывал события, произошедшие двумя годами ранее.
Николай сыграл главную роль в убийстве Иродом старшего сына, Антипатра. Когда последний предстал перед судом в 5 году до н. э. за заговор против своего отца и братьев, Ирод поручил обвинение Николаю. Вражда между Антипатром и Николаем, как гласит Автобиография, теперь носила личный характер (90 F 136, 4-7). Николай стремился убрать Антипатра со сцены, без сомнения, опасаясь, что Антипатр попытается сделать то же самое и с ним. Вина Антипатра, однако, подтверждается как фрагментами, так и Иосифом Флавием (90 F 136, 4-7; AJ, XVII, 1 ff.; BJ, I, 552 ff.). Но тесная параллель между Автобиографией и рассказом Иосифа Флавия в «Войне» и в «Древностях» предполагает, что последний цитирует непосредственно Николая (90 F 136, 5-7; F 143). Поэтому никогда не будет известно, действительно ли Антипатр был негодяем, каким его изображают источники.[40]
Обвинительный акт Николая против Антипатра, подробно цитируемый в «Древностях», звучит достоверно (90 F 143 = AJ, XVII, 107-120). Хотя в Автобиографии Николай позже выразил сомнение в виновности сыновей Мариамны, [41] в своем обвинительном акте против Антипатра он считает само собой разумеющимся, что два сына были осуждены справедливо. Обвинение против Антипатра состояло не в том, что он усердствовал в преследовании своих братьев, а в том, что впоследствии он подражал их презренному поведению; не в том, что он стал причиной смерти сыновей Мариамны, а в том, что он присоединился к их сообщникам в заговоре против оставшихся в живых братьев и царя (90 F 143 = AJ, XVII, 109 ff.). Николай в своей автобиографии, написанной после смерти царя, открыто обвиняет Антипатра в братоубийстве (90 F 136, 7).
Несмотря на успех Николая в качестве прокурора, Антипатр временно избежал наказания. Николай посоветовал Ироду переслать материалы судебного процесса Августу, но предостерег от отправки обвиняемых в Рим; риск того, что Антипатр может получить свободу, был слишком велик (90 F 136, 7; AJ, XVII, 144 ff.). Посаженный за решетку, Антипатр, услышав, что его отец смертельно болен, начал вести себя не как тюремный заключенный, а как человек, у которого царство почти в руках. Ирод, узнав об этом, приказал немедленно казнить его. Пять дней спустя Ирод умер (AJ, XVII, 182 ff.; BJ, I, 661 ff.).
Последним известным политическим актом Николая было его вмешательство в борьбу за престолонаследие между сыновьями Ирода. Ирод перед своей смертью сменил престолонаследника с Антипы на Архелая. [42] После смерти Ирода Архелай стал бы царем, если бы его утвердил Август. В 4 году до н. э. братья, а также другие ведущие члены царской семьи собрались перед Августом, чтобы предъявить ему свои претензии (90 F 136, 8-11; AJ, XVII, 219 ff. = BJ, II, 14 ff.). Там Николай и его брат приняли разные стороны; Николай поддержал Архелая, но его брат Птолемей встал на сторону Антипы. [43] Это единственный раз, когда источники упоминают, что Птолемей, которого Иосиф Флавий называет «самым уважаемым другом Ирода», также находился на службе у Ирода.
Иосиф Флавий, и Автобиография Николая подтверждают, что выбор Николая в пользу Архелая капитально помог принцу. [44] Но в нескольких важных деталях, которые будут обсуждаться в четвертой главе, рассказ Иосифа Флавия как в «Войне», так и в «Древностях» отличается от рассказа фрагментов. Вмешательство Николая за Архелая лучше всего резюмируется его собственными словами: «Сначала он оспорил требования родственников, затем взялся за требования еврейских подданных. Аргументы греческих городов он, однако, не оспаривал, посоветовав Архелаю не выступать против их свободы, а довольствоваться управлением остальной частью царства. Он также не оспаривал притязаний младшего брата [Антипы], из–за дружбы с их отцом» (F 136, 10). Однако Иосиф Флавий, говоря о судебном разбирательстве, приводит более подробные сведения, иллюстрируя опыт и юридические навыки Николая. Аргументы членов царской семьи против Архелая были в первую очередь законными. Был ли Ирод в здравом уме, когда составлял свою последнюю волю? Неужели Архелай узурпировал царский титул без разрешения Августа? Была ли оправданной резня Архелаем восставших иудеев? [45] Николай возразил, что еврейское восстание было направлено как против римлян, так и против Архелая; во всяком случае, братья Архелая посоветовали ему не жалеть мятежников. Тот факт, что Август был назначен исполнителем завещания, доказывал вменяемость дарителя, что дополнительно подтверждается добросовестностью бенефициара (BJ, II, 35-36; AJ, XVII, 240-247). Николай не чувствовал необходимости отвечать на обвинение Архелая в узурпации власти, поскольку с самого начала было ясно, что любое присвоение власти требует подтверждения Августа (BJ, I, 666; AJ, XVII, 202). Август указал, что он согласен с Николаем, но отложил слушания, возможно, для того, чтобы выслушать мнения делегатов еврейского народа.[46]
Обвинения, выдвинутые еврейскими депутатами, носили политический характер. Они обвиняли правление Ирода как самое жестокое с тех пор, как они восстановили автономию во времена Ксеркса. Тиран истощил богатства страны, чтобы украсить храмы чужих городов, обесчестил их дочерей и нарушил законы их предков. Архелай доказал, что он сын Ирода, вырезав три тысячи евреев перед храмом (BJ, II, 84-92; AJ, XVII, 301-314). Николай, оправдывая репрессии Архелая, возразил, что еврейские депутаты, по их собственному признанию, санкционировали восстание. Что касается их обвинения против Ирода, то мертвые цари неподсудны. Когда же он был жив, никаких подобных обвинений против него не выдвигалось, потому что никто не осмеливался.[47]
Николай хвастается, что Август хвалил его защиту Архелая (90 F 136, 11). Но не более. Август назначил Архелая этнархом половины Палестины, пообещав ему царский сан, если он докажет, что его достоин, и передал тетрархии двум младшим братьям (90 F 136, 11; BJ, II, 94 ff.; AJ, 317 ff.). Другими словами, воля Ирода сохранить царство в неприкосновенности отменялась. Защита Николая не была такой успешной, как он и Иосиф Флавий хотят изобразить, хотя ни в коем случае не провальной.[48]
Из Автобиографии мы делаем вывод, что после защиты Архелая Николай некоторое время оставался в Риме. [49] Там он завершил свою Историю, которая заканчивалась событиями 4 года до н. э. Здесь описание еврейской истории Иосифом Флавием перестает быть плавным изложением и бессистемно продолжается бессвязными анекдотами. Понятно, что у Иосифа больше не было источника. [50] Аргумент Лакера, что у Николая, должно быть, был лучший взгляд на мировую историю, который позволил ему начать с ассирийцев и закончить смертью Ирода, не заслуживает поддержки. Как секретарь Ирода, он после смерти царя потерял интерес к историографии. Возможно, на это указывает сам Николай. Описывая цель своего путешествия с Архелаем в Рим, он говорит, имея в виду себя: «И ему было тогда около шестидесяти лет, что говорит о закате его жизни'' (90 F 136).
В Риме Николай, по–видимому, отошел от политики, посвятив себя вместо этого занятиям философии. По его словам, многие задавались вопросом, почему он отвергал общество богатых людей, которые искали его компании (90 F 138). Ответ Николая, что богатые, как правило, испорчены, и поэтому он предпочитал общаться с простыми людьми, вызывает удивление (90 F 138). Воспитатель детей Клеопатры, советник Ирода и друг Августа, Николай хвастался тем, что был убежденным демократом, который даже к своим рабам относился как к равным. [51] Если понимать эти слова буквально, возникает вопрос, была ли его дружба с Иродом такой искренней, в которую он хотел чтобы все поверили. Но нет никаких оснований требовать от него постоянства, поскольку мы, очевидно, сталкиваемся со сложной личностью.
Умер ли Николай в Риме или прожил свои последние дни в любимом родном городе, неизвестно. Несмотря на свое восхищение Дамаском, большую часть своей жизни он провел вдали от него. Однако жители Дамаска продолжали хранить память о нем вплоть до завоевания этого города сарацинами в седьмом столетии (90 T 2). Перед смертью Николай написал автобиографию, работу, которая проливает дополнительный свет на сложность его характера, и именно автобиография является предметом следующей главы.

---

[1] Защита Николаем прав ионийских евреев: 90 Т 4 = AJ, XVI, 27-30; F 81 = AJ, XII, 125-7; F 142 = XVI, 31-57, о чем не упоминается ни в «Автобиографии», ни в «Войне». Миссия Николая в Рим в 8 г. до н. э.: AJ, XVI, 299; 332-350; 355 (ср. Т. 5; BJ, I, 574; F 136, 1). Николай о сыновьях Мариамны в Т 6 = AJ, XVI, 370-372 (ср. F. 136, 2-4 и F 102). Его обвинение Антипатра: Т 7 = AJ, XVII, 99 ff. = BJ, II, 14 ff., F 143 (ср. F 135 5-7). Речь Николая за Архелая: Т 8-9; AJ, XVII, 219; 224 f.; 240 ff; 315 ff; BJ, II, 14 ff., 34 ff. Критика Иосифом Истории Николая см. в T 12; FF 96; 101-102 = AJ, XVI, 179 ff.
[2] В 14 г. до н. э. Николаю было около шестидесяти лет (F 136, 8).
[3] FF 96; 101-2 Иосиф обвиняет Николая в откровенной фальсификации в угоду Ироду. Vita Caesaris была столь же лестна для Августа.
[4] F 90 131 = Suda, s. v. Antipatros; Зуземиль и Лакер отвергают отождествление Кихорием этого Антипатра с человеком, который, согласно Диону Хрисостому (16, p. 480 R) участвовал в ораторском состязании в Риме в 33 г. до н. э.
[5] F 131. О Птолемее см. также T 8 = AJ, XVII, 225 = BJ, II, 21.
[6] «Все поэтическое искусство» (F 90 F 132, 1) относится к Гомеру, Гесиоду и другим. FF 71; 83; 84 показывают глубокий интерес Николая к Гомеру и Гесиоду.
[7] О его пребывании в Александрии упоминает 90 Т 2; Рим он посетил по крайней мере три раза: в 12 г. до н. э. (F 135), в 8 г. до н. э. (T 7), в 4 г. до н. э. (TT 8-9; FF 136, 8-11; 138).
[8] F 140 = Anthol. Pal. VII, 304. О посещении Николаем Родоса см. 90 F 134.
[9] См. 90 T 4; FF 81; 142 о его визите в Ионию; F 100 об Антиохии; F 134 о других упомянутых местах.
[10] F 134. О пристрастии Николая к путешествиям см. F 132, 3.
[11] См. 90 F 135, где говорится, что Николай сопровождал Ирода в Рим в 12 г. до н. э. Согласно BJ, I, 426-428, царь, возвращаясь домой, председательствовал на Олимпийских играх, предположительно вместе с Николаем.
[12] Можно утверждать, хотя это и не совсем точно, что Николай был главным агентом Ирода, через которого он распределял свои дары по иностранным городам (ср. 90 F 134). Это могло привести Николая не только в Афины, но и в Никополь, Пергам, Ликию и Самос, а также в другие места (BJ, I, 422-425; AJ, XVI, 147-149).
[13] F 130. Дж. Болсдон приводит этот отрывок в поддержку мнения, что историю о Цезаре как об отце Цезариона выдумали Антоний и Клеопатра. Однако, если Цезарь отрекся от Цезариона в своем завещании, то вопрос о его отцовстве был решен еще до его смерти.
[14] Тарн добавляет, что Клеопатра была непопулярна в Иерусалиме за то, что однажды она исключила евреев как неграждан из распределения зерна.
[15] F 100 = Strabo, XV, 1, 73. Николай был достаточно близок к Августу, чтобы иметь возможность описать содержание и язык индийского послания.
[16] См. 90 TT 5-6; 9-10; ср. T 1, где дружба Николая с Иродом упоминается раньше, чем с Августом.
[17] AJ, XV, 354-358. FF 134 135 и T 4 убедительно показывают, что Николай в 14 г. до н. э. уже был старым другом Ирода.
[18] Лакер основывает этот вывод на сравнении маршрута Николая в 90 F 134 и в AJ, XVI, 16-23. Лакер считает, что та часть путешествия, в которой участвовал Николай, от Палестины до Родоса, Коса и Хиоса, описана полностью (AJ, XVI, 17-19), но та часть, в которой Николай отделился от Ирода (AJ, XVI, 23), отражена скудно. Одно дело, однако, указывать на то, что рассказ Иосифа иногда очень точно повторяет личное участие Николая, а другое — утверждать, как это делает Лакер, что все подробные описания Ирода у Иосифа происходят из личного опыта Николая.
[19] Согласно BJ, I, 225 Кассий назначил Ирода эпимелетом, в AJ, XIV, 280 стратегом.
[20] О мемуарах Ирода см. FGrH, 236 F 1 = AJ, XV, 165-74. Диалог между Иродом и Мариамной (AJ, XV, 84-85) и встреча Клеопатры и Ирода в Иерихоне (AJ, XV, 96-103) — это лишь два примера, которые можно привести в доказательство того, что подробные описания не обязательно означают, что Николай лично участвовал или присутствовал при этих событиях.
[21] T 2. Неразумно утверждать по примеру Тарна, что вражда между Клеопатрой и Иродом является полностью последующим приукрашиванием Николая. Клеопатра, безусловно, положила глаз на Иудейское царство. Ироду пришлось заплатить дань в 200 талантов за владения, которые он был вынужден сдать ей в аренду (AJ, XV, 103-106; BJ, I, 362), а после убийства Иродом своего племянника, хасмонеянина Аристобула, вмешательство Клеопатры едва не привело к падению царя (AJ, XV, 62-67).
[22] TT 1; 5; 10; 13; FF 100; 125-130 = Vita Caesaris; F 136, 1 указывают на сердечные отношения между Августом и Николаем.
[23] Ирод проницательно указал Октавиану на их общую ненависть к Клеопатре, AJ, XV, 187 ff.; BJ, I, 388 ff.
[24] Позиция Ирода как ведущего царя–клиента очевидна в AJ, XVII, 246, где Николай, обращаясь к Августу, именно так Ирода и называет. Отто, Момильяно и Шалит приписывают успех Ирода его попытке эллинизировать Иудею. Но это объяснение основано на нескольких поверхностных действиях, которые уже были в процессе во время правления Хасмонеев. Более вероятно, что Август был увлечен успешной пропагандой Ирода, а не серьезными попытками Ирода вмешаться в верования своих подданных. Конечно, дорогостоящее восстановление храма Иродом только укрепило противостоящие эллинизации силы (AJ, XV, 380-425); можно отметить, что единственный раз, когда Ирод ввел обычаи, противоречащие еврейской традиции, он сделал это в честь Августа (AJ, XV, 267-279); даже театры были предназначены в первую очередь для того, чтобы произвести впечатление на иностранцев (AJ, XV, 267-276), а не для эллинизации Иудеи.
[25] Кроме Николая и его брата Птолемея упоминаются следующие греки: ритор Ириней (BJ, II, 21 = AJ, XVII, 226), Эврикл из Спарты (BJ, I, 513 ff. = AJ, XVI, 301 ff. ). Эврест из Коса (BJ, I, 532 AJ, XVI, 312); и, возможно, другие.
[26] «… он подчинил всех живущих по реке Рейну и за Ионическим морем. Усмирил он и иллирийские племена: их называют паннонцами и даками» (90 F 125. 1).
[27] О визите Ирода в Аквилею см. AJ, XVI, 91; о визите Николая в Рим см. F 135. После этого Ирод (и, предположительно, Николай) отправился в Олимпию и председательствовал на играх, в 12 г. до н. э.
[28] Ирод оплатил стоимость ремонта поврежденного портика в Хиосе (AJ, XVI, 18); о других подарках греческим городам см. BJ, I, 422-425; см. также 90 F 134.
[29] Согласно Иосифу, популярность Ирода в Иерусалиме никогда не была так велика, как в это время (AJ, XVI, 62-65).
[30] F 135 следует за описанием путешествия Ирода в Малую Азию (F 134).
[31] F 135. Ирод отплыл в Рим в 12 г. до н. э. (AJ, XVI, 90 ff. ).
[32] По поводу названия см. 90 T 13: «Собрание чудесных обычаев»; FF 101 ff.: «Собрание обычаев». Фотий (T 13) говорит, что работа была написана для Ирода.
[33] Возможно, Дюммлер прав, предполагая, что «Сборник» был частично основан на Nomima barbarika Аристотеля. Якоби считает, что проверить это нельзя.
[34] F 135. Иосиф приводит отчет о путешествии Ирода, но не упоминает Николая (AJ, XVI, 90 ff.; BJ, I, 452 ff.)
[35] AJ, XVI, 121 ff.; BJ, II, 454. О последующем поведении Николая см. F 90 136, 6-7.
[36] F 137, 2-4, где Николай хвастается, что никогда не поступал несправедливо по отношению к кому–либо.
[37] Иосиф (AJ, XVI, 370; 372 = T 6) несомненно, прав, утверждая, что Ироду не терпелось узнать реакцию Августа на суд. Действительно ли, как записано в пятом веке Макробием (Сатурналии, II, 4, 11), Август сказал, что он предпочел бы быть us (свиньей) Ирода, чем его uios (сыном), неизвестно.
[38] Иосиф (AJ, XVI, 387-404 = BJ, I, 544-551) вообще не упоминает Антипатра. Но поскольку о возвышении Антипатра как будущего наследника рассказывается сразу после (AJ, XVII, 1 ff. = BJ, I, 552 ff. ), он косвенно при делах.
[39] Отто напротив утверждает, что Иосиф в своем рассказе о казни сыновей Мариамны не следовал Николаю. Отто указывает, что враждебность Николая к Антипатру предопределяет «Истории» как источник. Но это, кажется, делает еще более вероятным, что источником был Николай, так как пока Антипатр был жив, он не стал бы указывать на его вину, по крайней мере, прямо. Что касается AJ, XVI, 404, где Иосиф в конце книги указывает на жестокий характер Ирода, то это явно комментарий Иосифа, тогда как Отто видит здесь существования какого–то анонимного автора, у которого Иосиф якобы скопировал весь рассказ о смерти сыновей Мариамны.
[40] Отто отрицает возможность преувеличения вины Антипатра в источниках. Но он следует своему предположению, что источником Иосифа является не Николай, а пересказ Николая анонимным автором.
[41] F 136, 2-4. См. также F 136, 7, где Антипатр назван убийцей отца и братьев.
[42] AJ, XVII, 188 ff. = BJ, I, 664, 668. Архелай должен был стать правителем всей страны; братья должны были получить тетрархии.
[43] Антипа склонил на свою сторону «николаева брата Птолемея, друга Ирода и находящегося у царя в особом почете» (Τ 8, AJ, XVII, 225 = BJ, II, 21; ср. F 131).
[44] И в AJ, XVII, 240 ff., и в BJ, II, 33 ff. Николай выступает в последнюю очередь; после этого Август утвердил Архелая в качестве наследника. В Автобиографии Николай утверждает, что Август похвалил его речь за Архелая (90 F 136, 10-11).
[45] BJ, II, 26-32; AJ, XVII, 230-239. В «Древностях» подробнее, но в основном как и в «Войне».
[46] BJ, II, 37-38; AJ, XVII, 247-248. Николай для краткости объединяет эти две сессии в одну (F 136, 8-11).
[47] BJ, II, 92; AJ, XVII, 315-316. Иосиф косвенно подтверждает слова Николая (90 F 136, 10) о том, что последний воздержался от нападения на братьев Архелая.
[48] Архелай прибыл в Рим в надежде получить «всю власть» (90 F 136) или «царство» (BJ, I, 668). Утверждение Шюрера, что Август по существу подтвердил волю Ирода, неточно. Клауснер обвиняет Ирода в том, что он более или менее инициировал раздел.
[49] F 138. Решение Николая остаться в Риме вместо возвращения в Иерусалим указывает на его прохладное отношение к Архелаю; возможно, Архелай был недоволен позицией Августа, обвиняя Николая в том, что он не обеспечил ему все царство.
[50] Начиная с AJ, XVII, 250; BJ, II, 39, источники Иосифа скудеют.
[51] О заявлении Николая относительно его рабов см. 90 F 139.

Глава III. АВТОБИОГРАФИЯ

Полное название автобиографии Николая — «О его жизни и воспитании» (Πepi του ίδιου βίου καί της εαυτού αγωγής) — византийское ли оно или, что более вероятно, собственное автора — точно описывает характер работы. Оно близко перекликается с другим биографическим трактатом Николая «Жизнь Августа: о жизни Цезаря и его воспитании». И bios, и agoge часто гуляют в заглавиях эллинистических биографий, но в Автобиографии употребляется в первый раз. Николай, по–видимому, явно намеревался противопоставить свою биографию обычным греческим мемуарам (hypomnemata) или римским commentarii de vita sua. Последние были связаны главным образом с политическими или военными событиями, в которых их авторы были ведущими участниками. Николай, однако, включил в отчет о себе происхождение, образование, взгляды на жизнь, окружающую среду и этические ценности. Исторические события, даже если они и приводятся, скорее игнорируются.
Основная цель автопортрета Николая, по–видимому, состояла в том, чтобы предложить читателю модель жизни философа. Ксенофонт выбрал Кира в качестве образцового царя. Для Николая свобода выбора была не так велика, его биографические герои ограничивались Августом и Иродом. В качестве примера идеального мужчины он не выбрал никого, кроме самого себя. В такой работе не было места скромности; таким образом, единственным способом, которым автор мог сохранить видимость объективности, было использование третьего лица.
Девять дошедших до нас фрагментов дают четкое представление о первоначальной форме Автобиографии, а фрагмент Суды начинается с описания родителей Николая. Конечно, они ангелы во плоти (90 F 131). Вероятно, что работа, как и его Vita Caesaris, содержала введение, в котором излагалась цель работы. Миш утверждает, что научная. Но самый первый доступный отрывок, по–видимому, проясняет, что на первый план выступало моральное назидание, а не психологический анализ. В следующем фрагменте описаны природные способности автора и его тщательная подготовка в области искусств и наук, и не с целью приобрести богатство, а потому, что «отсюда идет дорога к философии, которая как дом родной» (90 F 132).
Под философией Николай подразумевал этику. FF 133-134 проясняют это. F 133, хотя это даже не полное предложение, приравнивает философа к добродетельному человеку: «[Ирод] похвалил его как философа и как незлобивого человека и впоследствии обращался с ним с большим почетом и уважением“ Пример соблюдения Николаем заповеди любить своих ближних приведен в F 134. Николай просил Ирода ходатайствовать перед Агриппой о прощении штрафа, несправедливо наложенного на илионцев. Хотя это единственный отрывок во фрагментах, который непосредственно иллюстрирует филантропию Николая, вполне вероятно, что Житие содержало гораздо больше. Миссионерское рвение Николая обратить сильных мира сего в философию подразумевается в начале F 135, где он выражает свое раздражение по поводу отказа Ирода от ее изучения. Это побудило Николая сочинить свою Историю.
Отношения Николая с Иродом и его заслуги перед царем занимали в Автобиографии видное место, что показывают F 135 и F 136. Интересно, упоминал ли Николай, как он воспитывал детей Клеопатры и как общался с Августом. Миш благодарит Николая за то, что он опустил эти факты в Автобиографии. Однако, вероятно, что большая часть дополнительной информации о жизни Николая у Плутарха, Афинея, Софрония и Суды, все очень хвалебные, взята из Автобиографии (90 TT 1-2; 10a-b). F 136 представляет собой отступление от основной темы. Николай государственный деятель и историк на некоторое время заменяет Николая «святого». Успех Николая в умиротворении гнева Августа против Ирода показывает мастерство Дамасского как посла, а также большое уважение Августа к Николаю (90 F 136, 1; cр. 136, 11). Насколько глубоко Николай был вовлечен в интриги при дворе иудейского царя, указывают длина и характер описаний распрей в царской семье (90 F 136, 2-7). Пытаясь спасти сыновей Мариамны (90 F 136, 3), Николай отстаивает свою выдающуюся роль в осуждении Антипатра, за что его все хвалили. В заключение Николай описывает свой решающий вклад в урегулировании вопроса о престолонаследии после смерти Ирода. Сам Николай не преминул отметить, что его действия получили высокую оценку и что он все делал по совести.
Остальные три фрагмента Автобиографии посвящены главной теме: этическим убеждениям и поступкам Николая. Он в третий раз выставляет свое пренебрежение к богатству. Он присваивает себе категорию добродетелей, предписанных, как указал Миш, в Никомаховой этике Аристотеля. F 137 завершается нападками на софистов его времени, которые выдают себя за греков, приобретая афинские и родосские паспорта. Следующий фрагмент посвящен его связям в Риме. Здесь отчетливо прослеживается контраст между человеком добродетельным и человеком богатым. На вопрос, почему он уклонялся от приглашений богатых римлян, Николай ответил, что он предпочитает жизнь, полную учебы и размышлений. Деньги брать можно. но тратить их надо разумно и кое–что оставить детям. Он дорожил обществом скромных, но этичных товарищей. «Ибо богатому человеку нужна большая удача, чтобы иметь возможность вести добродетельную жизнь» (90 F 138). В F 139, последнем сохранившемся фрагменте, Николай, по–видимому, занимался своими домашними делами. Но все, что осталось, — это обсуждаемое ниже заявление о справедливом и равном статусе, который он предоставил своим рабам.
Эти фрагменты достаточно содержательны, чтобы оценить работу в целом. Константиновские эксцерпторы извлекали выдержки, не хватая их там и сям, так что и фрагменты Автобиографии расположены в хронологическом порядке. Но как литературное произведение Автобиография потерпела полный провал. Не хватает пронзительных описаний, как в Bios Caesaros, или драматических, а иногда и юмористических штрихов, удачно вплетенных в Жизни Августа или Ирода (90 F 127, 12; F 130, 73; F 68, 9; AJ, XV, 97 ff.). Что больше всего раздражает в Vita Николая, так это ее бессвязность, громоздкий и повторяющийся стиль. Для автора, который проявил такое искусное перо в описании Августа или Ирода, отсутствие тонкости в рассказе о его собственной жизни удивительно. Было ли это недостатком греческой автобиографической литературной традиции, которая помешала Николаю представить себя более эффектно?
Георг Миш, посвятивший всю жизнь изучению автобиографий, выразил удивление отсутствием самоописания у греков. Автобиография, которая сейчас считается самой элементарной и самой популярной литературной формой, едва ли была известна классическим авторам. Из эллинистической литературы, правда, дошла лишь небольшая часть. Но, как говорит Якоби, бросается в глаза крайне малое количество известных фрагментов ипомнемат или даже названий. Чаще встречаются римские политические и военные мемуары. Но, как и в греческом, ни один латинский автор до Августина, как известно, не пытался дать свой портрет. И Миш, и Якоби объясняют отсутствие автобиографической литературы среди греков ограниченностью «эллинского духа».
Как же тогда нам объяснить появление автобиографии в творчестве Николая Дамасского? Миш ведет ее истоки от Аристотеля. Вслед за Лео, который приписывает раннее развитие биографии перипатетикам, Миш видит параллельное происхождение автобиографии. Концепция эволюции человеческой личности, предположительно найденная у Аристотеля, была основана на анализе роста индивидуального поведения; отсюда и необходимость как биографии, так и автобиографии. Перипатетики, по мнению Миша, исходили из мысли, что характеристики человека заключаются главным образом в его этических чертах. Приписывание моральных качеств стало целью автобиографа: «Насколько удобный метод идеализации стал возможным в этой сфере, поразительно показано в автобиографии придворного историографа–перипатетика Николая Дамасского» (Миш). Объяснение Мишем происхождения автобиографии не очень удовлетворительно. Поскольку Николай — единственный перипатетик, который, как известно, написал такую работу, резюме перипатетической традиции в этой области взято не из автобиографии, а из биографии. То, что эти два понятия не могут быть приравнены друг к другу, показывает их последующее развитие. В то время как биографическая литература постоянно росла, автобиографическая не развивалась. Этический анализ мог бы привести к автобиографии, но не привел. Конечно, Иосиф Флавий, единственный другой автор своей собственной биографии, не был перипатетиком. Можно добавить, что биография началась не с Аристотеля и не была исключительной монополией перипатетиков. Политические речи действительно содержат автобиографические заметки. Но Якоби считает, что они являются лишь одной из причин, а не причиной автобиографии.
Появление автобиографии Николая кажется уникальным только в том случае, если дихотомия между восточной и греческой культурами считается допустимой уже во второй половине первого века до н. э. Богатство автобиографической литературы на Востоке столь же поразительно, как и ее отсутствие у греков. Возможно, Миш оправданно отделяет восточные автобиографии, которые восходят к египетским и вавилонским летописям, от поздней греческой литературы. Но Николая Дамасского нельзя исключать из современного литературного развития Палестины. Он провел много лет в Иерусалиме, и можно предположить, что он был знаком с еврейскими и арамейскими произведениями, вероятно, на языках оригинала, и, конечно, в современных греческих переводах. Включение Николаем событий сирийской и еврейской истории указывает на его знакомство с этой литературой (90 FF 19-20; 72; cр. F 137). Двор Ирода, вероятно, служил центром притяжения для еврейских и греческих ученых.
Восточная литература в целом и еврейская в частности богата автобиографическими мотивами. Цари Египта хранили свои славные деяния в своих гробницах. Однако письменные свидетельства супружеской верности и гражданских свершений можно найти на протяжении всей древности, начиная с египтян, вавилонян и ассирийцев и заканчивая римскими полководцами первого века до н. э. Еще более удивительным является тот факт, что у нас есть остатки автобиографий, написанных обычными гражданами Египта. Лучший из доступных рассказов об изгнании гиксосов из Египта принадлежит Яхмосу, сыну женщины Эбены, рядовому солдату на службе у Яхмоса I (около 1570-1540 гг. до н. э.). Другой солдат, «ефрейтор» Аменемхеб, описал свое участие в северных походах Тутмоса III (около 1490-1436 гг. до н. э. ). «История Синухета», написанная в семнадцатом веке до нашей эры, рассматривается Гардинером как подлинная автобиография. Напыщенно, но с психологической глубиной Синухет рассказывал о своем опыте добровольного изгнанника, тоскующего по родине. Еще более примечательна самоадекватность автора «Спора о самоубийстве». Устав от постигших его несчастий, этот неизвестный писатель, живший в конце второго тысячелетия до н. э., рассказал о своей внутренней борьбе по поводу того, что предпочтительнее — купаться в удовольствиях или нести бремя ответственности, и стоит ли жить дальше.
Доктрина возмездия, поддерживаемая вавилонянами и еще строже евреями, вдохновила литературу самоизобличения, которая по сути своей является исповеднической и автобиографической. Египтяне, по–видимому, не решались признать свою ошибку или вину. В 125‑й главе «Книги мертвых» египетский царь назвал длинный перечень грехов, которых он не совершал. Однако в вавилонской и еврейской литературе нет такого нежелания признавать свои проступки. Автор книги Левит заповедал, чтобы каждое приношение жертвы за грех сопровождалось исповедью. Поскольку несчастье подразумевало грех, преднамеренный или нет, от человека требовалось постоянно искать возможные ошибки. Иногда такие люди, как Иов, протестовали против того, что их несчастья не могли быть вызваны их собственной виной. Книга Иова в том виде, в каком мы имеем ее сегодня, несомненно, является вымыслом. Но более покаянные псалмы, прежде чем они приняли культовые формы, были автобиографичны. Не только первое лицо единственного числа определяет «Псалмы плача» как автобиографические, но и дух крайнего отчаяния, смешанный с безграничной уверенностью, бессонными ночами и ежедневным трудом в недружелюбном мире, которые сделали их замечательными поэмами на тему самокритики.
Контраст между еврейским и греческим мышлением, возможно, хорошо иллюстрируется передачей божественных оракулов. Роль богомола была максимально безличной; их долгом было передавать оракул в максимально объективной форме, на какую они были способны. Наби (пророк) не только пророчествовал от своего имени, но и рассматривал свою жизнь как символ Израиля. Поэтому неудивительно, что Исайя, Иеремия и Иезекииль чувствовали себя обязанными описать события, которые вдохновили их на пророчество.
Историография предлагает еще один контраст между отношением греков и евреев к к собственной значимости. Когда греческий или латинский писатель хотел воссоздать яркую картину исторического события, он заставлял оратора произнести речь. Еврейская историография, или, скорее, псевдоисториография, заставила героя рассказать эту историю его собственными словами. Енох, Завет Двенадцати Патриархов и Товит написаны в автобиографической форме. Автор книги «Товит» представляет своего героя следующими словами: «Я, Товит, ходил путями истины и праведности все дни своей жизни, и я совершил много благодеяний моим братьям и соотечественникам, которые пошли со мной в землю ассирийцев, в Ниневию». Затем Товит рассказывает о своих паломничествах в Иерусалим, о наставлениях, которые он получил от своей бабки, а затем рассказывает историю своей женитьбы. Нет никаких сомнений в том, что жизнь Товита должна была служить образцом для «благочестивого еврея», подобно тому, как речи, сочиненные эллинистическими историками, часто предназначались для уроков риторики.
Симон бен Сира, или Иисус, сын Сираха, как его называют в Септуагинте, оставил автобиографический очерк. В отличие от Товита, Симон — фигура историческая. Он составил так называемую «Мудрость Иисуса, сына Сирахова», более известную как Экклезиаст, около 190 года до н. э., которая была переведена на греческий язык около 110 года до н. э. в Александрии его внуком. К сборнику высказываний, в традиции Библейских Притчей, Симон (или Иисус, как его называют в греческом тексте) добавляет биографические очерки еврейских героев, начиная с допотопного Еноха и кончая его современником Симоном Первосвященником. В заключение работы помещен автобиографический очерк. Как и Исповедь св. Августина, но в более примитивной форме, автобиография Бен Сира представляет собой сочетание восхваления Бога и обращения к человеку.
Цель еврейской автобиографии состояла не в том, чтобы раскрыть жизненную статистику человека, а в том, чтобы описать опыт человека, живущего благочестивой жизнью. Отчасти это исповедь; в ней рассказывается, как обрести спасение, и она призывает других следовать истинному пути. Книга Псалмов и недавно обнаруженные Псалмы Благодарения пронизаны этой темой. Однако до Св. Августина его полный потенциал не использовался. Но раввинская литература, так же как и Новый Завет, свободно использовала эту автобиографическую традицию. Жизнь благочестивого человека служила примером Божьей воли. Таково было происхождение средневековой агиографии.
Автобиография Николая представляет собой синтез греческой и еврейской традиций. Обоснованность аристотелевской этики не обязательно зависела от его собственного примера. В греческой мысли нравственная жизнь была прежде всего общественной добродетелью, в еврейской же — личным долгом. Эллинистический философ не испытывал такого же принуждения указывать на то, что он придерживается принципов, которые он предписывал другим. Но для Николая, как и для еврейского хасида, битье в грудь стало выдающейся характеристикой нравственной жизни. Еврейский элемент в автобиографии Николая заключалась в той широте, с которой учитель мог приводить себя в качестве примера. Правда, иногда языческий писатель, такой как Гораций, ссылался на свой собственный опыт, хотя некоторые ученые подозревают, что Гораций, возможно, находился под влиянием еврейских традиций. Сенека, Эпиктет и Марк Аврелий обогатили систему стоиков автобиографическими отрывками, но они отражали подъем индивидуализма, который распространился в первые века христианской эры. Однако учение о том, что человек обязан посвятить всю свою жизнь соблюдению божественных законов и должен остерегаться вездесущего греха, был исключительно еврейской идеей. Это, возможно, объясняет, почему автобиография в эллинистический период не имела такого же роста, как биография. Изобразить чей–то гений — это одно, а написать хвалу самому себе — совсем другое. По мнению евреев, не было ничего зазорного в том, чтобы претендовать на скромность. Как еще можно было бы передать благочестие другим? Как и в случае с египтянами, подробное перечисление своих моральных качеств, своей приверженности Торе стало самой сутью еврейского учения и проповеди. Николай, возможно, осознал его эффективность благодаря успешному прозелитизму евреев. Послания Павла свидетельствуют о пределах, до которых можно было использовать еврейскую технику самопримера. Николай использовал те же средства для распространения перипатетической и стоической этики.
Таким образом, автобиография Николая относится к его философским, или, скорее, к его этическим трудам. Возможно, это был в значительной степени сборник того, что он считал наиболее важными идеями, в упрощенной форме, из его философских работ. Это, по–видимому, подтверждается названиями его работ, таких как ”О богах»; «Об идеалах действия». Вполне возможно, что Автобиография дает нам некоторое представление о философском наставлении, которое Николай пытался дать Ироду и другим. Живое внимание в Иерусалиме к вопросам благочестия и этики делает вероятным, что между ним и некоторыми еврейскими учеными были оживленные дискуссии, посвященные этим проблемам.
Характер этих обсуждений, если они и имели место, определить невозможно. Но, возможно, удастся собрать доказательства, указывающие на связь между идеями, распространяемыми Николаем, и идеями Гиллеля Старшего, ведущего ученого–фарисея времен правления Ирода. Гиллель — единственный живший в те времена еврейский деятель, чьи этические заповеди и принципы сохранились до наших дней и заслуживают сравнения со взглядами Дамасского. Традиции гиллелитов, правда, записаны только в талмудической литературе, которая издавалась примерно с 200 года н. э. и далее. Тем не менее, эти традиции, по–видимому, несут на себе свой собственный отпечаток, не сравнимый ни с какими другими. Таким образом, мы, возможно, вправе предположить, что большинство описаний Гиллеля, встречающихся в талмудической литературе, относятся ко второй половине первого века до н. э.
Здесь, кажется, уместен краткий экскурс в «биографическую» форму книг Абота и Абота д'Рабби Натана, основных источников, касающихся Гиллеля. В первой главе Абота перечислены ведущие мастера устного закона, от Симона Справедливого (около 200 г. до н. э.) до Гиллеля и Шаммая. Биографический очерк каждого из этих мудрецов состоит не в том, чтобы привести какие–либо исторические факты об этих людях, а в том, чтобы процитировать несколько, обычно три, приписываемых им моральных высказывания. Абот д'Рабби Натан далее развивает и комментирует эти принципы. Но принцип, согласно которому важными фактами о любом человеке являются его добрые дела, остается прежним. Необходимость проследить устный закон до Моисея явно ощущается авторами Абота, но мирские факты о ведущих носителях учения Моисея полностью проигнорированы. Талмудисты были озабочены благочестием и этикой, а не историей.
Теперь вернемся к сравнению достоинств, приписываемых Гиллелю, и достоинств, которыми хвастался Николай. Образование Николая, по его словам, было основательным. Она включала в себя не только искусство и науку, но и глубокие традиции Муз, переданные прорицателями (90 F 132, 1-2). Это хвастовство подкрепляется превосходными степенями, такими как «вся поэзия», «целая философия». О Гиллеле также говорится, что ни одно из учений мудрецов не ускользнуло от него, включая все языки, даже «науки о горах, холмах и долинах, о деревьях и травах, о животных, спиритизме и баснях». Та же мудрость также приписывается ведущему ученому–фарисею первого века н. э. Раббану Йоханану бен Заккаю. Конечно, есть разница между Николаем, который заявлял о своей большой учености, и Гиллелем, которому другие приписывали сопоставимые способности. Но природа претензий схожа. Был ли Гиллель на самом деле мастером языков, искусств и наук, как ему приписывают, сказать нельзя. Возможно, так оно и было. Возможно, эти претензии к Гиллелю, основателю раввинского иудаизма, были реакцией на широкую ученость, приписываемую грекам при дворе Ирода. Как бы то ни было, как среди евреев, так и среди эллинистов, по–видимому, существовала тенденция превозносить высшую ученость. Не менее характерной чертой была гордость за традиционное обучение, а не задача пополнять объем знаний.
Взятого самого по себе этого сравнения недостаточно, чтобы установить связь между Гиллелем и Николаем. Доказательства такой связи содержатся в нескольких высказываниях Николая, которые можно сопоставить с высказываниями Гиллеля. Максима Гиллеля «тот, кто использует венец [Торы] в мирских целях, погибнет», заслуживает сравнения с утверждением Николая «ему никогда не нужно было использовать свои знания, чтобы увеличить свое богатство или торговать ими вразнос». Николай повторял модные со времен Платона атаки на софистов. Но дух атаки был другим. Обычному читателю может показаться, что для Платона обучение было средством вести достойную жизнь; для Аристотеля это было средством расширения знаний человека о себе и о природе. Однако для Николая, как и для раввинов, ученость сама по себе приобретала добродетель (90 F 132, 2). Изучение Торы в талмудическом смысле или овладение Аристотелем, как понимал цель Николай, стало главной задачей. И Николай, и Гиллель признавали одни и те же предпосылки для мудреца. Он не должен чрезмерно увлекаться торговлей; ученость — это не лопата, которой нужно копать; нельзя отвлекаться на невежд (90 F 138; Aboth, 2, 5); отличием обучения является обучение; удовольствие и богатство — камни преткновения на пути к учености (90 F 132, 2; 137, 1; 138; Aboth, 2, 7).
Убедительное доказательство связи между добродетелями, рекомендованными как Гиллелем, так и Николаем, заключается не только в их сходстве, но и в их местоположении. Миш обратил внимание на тот факт, что Николай выстроил свои добродетели в иерархическую систему ценностей. Сначала появились низшие уровни морали, поднявшись до того, что Аристотель считал высшими ступенями хорошей жизни: презрение к деньгам и к удовольствиям, самоконтроль, достаток, непритязательность, стойкость, мужество и, наконец, справедливость. Аналогичным образом Гиллель расположил шкалу пороков, которые, если их избегать, ведут к постоянно растущему пути добродетели: «Чем больше плоти, тем больше червей; чем больше имущества, тем больше беспокойства; чем больше женщин, тем больше колдовства; чем больше служанок, тем больше разврата; чем больше рабов, тем больше воровства; чем больше Торы, тем больше жизни; чем больше размышлений, тем больше мудрости; чем больше советов, тем больше рассудительности; чем больше справедливости, тем больше покоя». Помимо того факта, что и у Гиллеля, и у Николая были иерархические системы добродетелей, сами шкалы имеют несколько общих аспектов:

 

Николай	Гиллель
ПОРОКИ
любовь к деньгам (скупость) наслаждения отсутствие умеренности	распутство богатство воровство наслаждения
ДОБРОДЕТЕЛИ
самообладание стойкость воздержанность мужество	самообладание самодостаточность умеренность
ОСНОВНЫЕ ДОБРОДЕТЕЛИ
изучение философии справедливость честность	изучение Торы созерцание справедливость мирность

 

И Николай, и Гиллель сравнивали стремление к хорошей жизни с восхождением по лестнице, избегая пороков удовольствия и достигая цели — справедливости — постепенно. Различия столь же поразительны: Николай использовал аристотелевские абстракции, но Гиллель применял простые и выразительные слова из повседневной жизни. Руководством Гиллеля была фарисейская halakah, Николая — перипатетический и стоический ethos. То, что Гиллель осознавал фундаментальное различие между перипатетической и фарисейской этикой, возможно, очевидно из его заключительного заявления: «Если кто–то приобрел доброе имя (shem tob) он приобрел что–то [временное]; но если он обрел слова Торы, то обрел для себя жизнь в грядущем мире». Под shem tob у Гиллеля обозначается то, что греки называли славой (eudoxia), одной из высших добродетелей у Николая. Хотя Гиллель и Николай использовали похожие слова, существовала принципиальная разница между значениями, придаваемыми этим словам основателем раввинского иудаизма и греческим философом. Семантический мост между ивритом и греческим, между учениями Моисея и Аристотеля невозможно было пересечь — по крайней мере, в Иерусалиме. Учитель Гиллеля, Абталион, призвал своих коллег–ученых избегать братания с Иродом и его двором; Николай, хотя и проповедовал справедливость и равноправие, обагрил свои руки кровью сыновей Ирода (90 F 136, 2-7; T 7 = AJ, XVII, 99, 106; F 143 = AJ, XVII, 107 ff.). Знаменитое высказывание Гиллеля, обращенное к плавающему черепу: «Из–за того, что ты утопил [других], утопили тебя, а те, кто утопил тебя, в конце концов утонут», — похоже, применимо к делу Антипатра.
Раввинские биографы Гиллеля приписывают ему личные качества, сходные с теми, на которые претендовал Николай. Дамасский говорит, что он проявлял чрезвычайное мужество перед лицом опасности, будь то война, болезнь, грабители или морские штормы. Гиллель, как повествует Талмуд, однажды путешествовал. Услышав шум, доносившийся из города, он остался спокоен. Он был уверен, что это пришло не от его домашних: «Он не убоится дурных вестей». Цитата из Псалма (112:7) ясно показывает, как говорит Каминка, «что мораль этой истории заключается не только в том, что этот праведный человек был бы счастлив только в убеждении, что несчастье произошло не в его доме, но что на него не повлияло никакое несчастье». Умеренность, простота и филантропия Гиллеля занимают в Талмуде то же место, что и в Автобиографии Николая. Раввинская традиция утверждает, что в эллинистический период было острое соперничество между еврейскими и греческими учеными. В типичной талмудической манере соперничество косвенно описывается через исторические анекдоты, целью которых было иллюстрирование превосходства иудаизма над окружающими культурами. Антагонистами в анекдотах иногда были фигуры не менее важные, чем Александр Македонский и Симон Первосвященник (около 200 г. до н. э.), или «афинские философы» и раввин Иешуа бен Ханания (около 100 г. н. э.). Грекоязычные евреи от Деметрия (в конце третьего века до н. э.) и Аристобула Перипатетика до Филона Александрийского и Иосифа Флавия на несколько более сложном уровне пытались показать, что греческое знание либо уступает моисееву учению, либо заимствовано из него. Талмудические анекдоты приписывают Гиллелю стоическую добродетель терпения, которой восхищались нееврейские жители Иерусалима. Гиллель, как утверждается, преуспел в знании географии и этнических обычаев вавилонян, пальмирцев и африканцев (фригийцев?). Историчны ли эти анекдоты или нет, нет причин сомневаться, что еврейские и греческие ученые во времена Ирода пытались превзойти друг друга. Однако то, что евреи не всегда были лучше в своих аргументах, видно по злобе к греческим жителям Иерусалима после смерти Ирода (90 F 136, 8). Вполне возможно, что истории о предполагаемом светском образовании Гиллеля были направлены на то, чтобы противостоять знаменитому в то время эрудиту Николаю, правой руке презираемого царя.
Собранные свидетельства указывают на то, что между иудаизмом и эллинизмом не существовало железного занавеса, по крайней мере, во второй половине первого века до н. э. Гиллель был не прочь смешать греческие идеи с фарисейским иудаизмом. Утверждалось, что «семь правил» библейской герменевтики Гиллеля уходят корнями в эллинистическую логику и грамматику. Составление исторических трудов под эгидой Ирода предполагает наличие в Иерусалиме довольно большой греческой библиотеки. Конечно, ведущие фарисеи изучали греческий язык, даже когда они пытались препятствовать его распространению. Отношения между еврейскими и греческими учеными Иерусалима во время правления Ирода точно не установлены. Раввинские источники утверждают, что Гиллелю удалось обратить в иудаизм нескольких греков. Если бы это было так, возможно, верно и обратное. Но при железном правлении Ирода соперничество было мирным. Если Гиллеля можно считать представителем иудаизма, а Николая — представителем эллинизма, то обе стороны использовали в качестве своих лозунгов филантропию и справедливость. Даже известный своей несдержанностью Шаммай подчеркивал терпимость: «Принимайте всех людей с веселым лицом». «Все люди», по–видимому, включали греков при дворе Ирода. Таким образом, во времена Гиллеля в воздухе не витало ничего, что делало бы столкновение иудаизма и эллинизма неизбежным. Но после смерти Ирода крах политической стабильности привел к войне, которая была как идеологической, так и национальной. Последующие декреты раввинов, объявляющие земли язычников нечистыми и запрещающие вкушение нееврейского масла и хлеба, последовали за взаимным истреблением евреев и греков во время войны с римлянами.
В наши дни модно спрашивать, включала ли эта филантропия, которую так горячо проповедовали Гиллель и Шаммай, а также Николай, рабов. Здесь можно ответить утвердительным «да». Гиллель намекает на зло рабства. Николай «воспитывал своих рабов и, живя вместе с ними, обращался с ними как с равными и не хуже, чем с друзьями». Миш указывает на часто порицаемое аристотелевское утверждение о рабстве и обращает внимание на отмежевание Николая от него. Он согласен с Мартином Брауном в том, что еврейское влияние на Николая оказало смягчающее воздействие на этого философа–перипатетика. Есть некоторые свидетельства в поддержку этого утверждения: раввинские законы, касающиеся рабства евреев, налагали на хозяина столько обязанностей, что они почти превращали в раба его самого. Можно привести страстный протест Иова против жестокого обращения с рабами и более умеренный Бен–Сира. В целом, однако, законодательство раввинов о рабстве было таким же суровым, как и в эллинистическом мире, возможно, даже более суровым, хотя некоторые раввины считали необходимым обращаться со своими рабами как с людьми. Но нигде, даже у Николая, нет нападок на институт рабства как таковой. Тем не менее, девятое письмо псевдо-Гераклита, которое Бернейс приписывает еврейскому автору, высмеивает различие между свободнорожденным и рабом, и, согласно Филону и терапевтам, секте, идентичной или подобной ессеям, рабство было противно природе (Philo, De vita cont. 70). Таким образом, Николай, как и многие ученые евреи, осознавал угнетение своих ближних. Однако, в отличие от талмудистов, он не препятствовал свидетельским показаниям рабов. Так, чтобы доказать вину Антипатра, Николай привел свидетельства пытаемых рабов (90 F 136, 5-6; F 143 = AJ, XVII, 118). Как и в случае со многими джентльменами–южанами Америки девятнадцатого века, справедливое обращение с рабом не следует интерпретировать как пропаганду отмены института рабства, и при этом пропаганда его отмены не обязательно означает справедливое обращение.
Тем не менее, хвастовство Николая о справедливом обращении, которое он оказывал своим рабам, следует понимать в контексте этической среды современной ему Иудеи. То же самое можно сказать и о его нападках на богатых: «Богатому человеку нужно много удачи, чтобы вести добродетельную жизнь», — это явно предшествует Нагорной проповеди. Однако из–за универсальности концепции этот момент не следует слишком подчеркивать. Гордость Николая за свой родной Дамаск отражает волну национализма, которая вскоре захлестнула Палестину и прилегающие к ней территории. Николай не видел противоречия ни между его предполагаемой симпатией к скромникам, ни между его пиршествами с Клеопатрой, Иродом и Августом, ни между его показной преданностью Дамаску и его долгим пребыванием в Александрии, в Иерусалиме и в Риме. В раввинской традиции Ад и Рай разделены лишь тонкой стеной. То же самое можно сказать о филантропии и человеконенавистничестве, космополитизме и шовинизме, и, если уж на то пошло, об иудаизме и эллинизме первого века.
Помимо Николая, единственным вторым автором греческой античности, чья автобиография сохранилась, является Иосиф Флавий. Сравнение двух работ, написанных с разницей в столетие, проливает свет на обе. Николай и Иосиф Флавий написали свои автобиографии после блестящей карьеры в Иудее. Смерть Ирода оставила Николая без покровителя. Он находил аристократию Иерусалима близкой по духу, но римские аристократы были ему чужды. Иосиф Флавий получил доступ в высшие круги Рима, но и для него Иерусалим оставался домом. Многие евреи считали его предателем, а некоторые, например, Юст Тивериадский обвиняли его в том, что он несет ответственность за войну евреев против римлян. Затем Иосиф Флавий написал двойное оправдание: он не был ни ответственен за начало войны, ни виновен в ее проигрыше из–за предательства евреев. Мотив, побудивший Николая написать свою биографию, носил в первую очередь назидательный характер. Но можно привести доводы в пользу того, что автобиография Николая в равной степени была апологией. Тон работы указывает на то, что она была адресована коллегам–философам. Несомненно, такое представление сложилось у императора Юлиана. Возможно, можно предположить, что греческие ученые насмехались над Николаем из–за его защиты евреев против эллинистических интересов. Само собой разумеется, что между греческими интеллектуалами и евреями не было любви. Затем Николай продолжил показывать, что, в конце концов, он пытался превратить Ирода в перипатетика. Что же касается насмешек греков, что он был сирийцем, а не греком, то он гордился тем, что он сириец. Но это не означало, что он действовал против интересов греков. В своих исторических трудах Николай указывал на свои заслуги перед евреями Ионии (90 F 81 = AJ, XII, 125; F 142 = AJ, XVI, 31). В его автобиографии акцент был сделан на услугах, которые он оказал илионцам, или на том, как он помог отколоть эллинистические города от Иудеи (90 F 134; 136, 9).
Сходство между автобиографиями Николая и Иосифа не должно заставлять нас игнорировать и различия. «Жизнь Николая» — это этический трактат в иудейско–перипатетической традиции; «Жизнь Иосифа» — в традиции римских commentarii pro vita sua. Иосиф был обеспокоен тем, что его надежность как историка была поставлена под сомнение. Его жизнеописание было приложением к его «Древностям». Можно усомниться в том, сделал ли Николай то же самое. Византийские писцы, как и Юлиан, по–видимому, находили, что Vita Николая стояла в начале его Истории. Хельшер и Миш утверждают, что Биография Иосифа Флавия была имитацией аналогичной работы Николая. Якоби, вероятно, прав, однако, указывая, что, когда Николай привлекает внимание к своей исторической работе в середине Автобиографии, это исключает возможность того, что биография была дополнением к Истории. Таким образом, можно сказать, что работа Николая была ближе по духу к фарисейской традиции, чем работа фарисея Иосифа.

---

Глава IV. ЕВРЕЙСКАЯ ИСТОРИЯ

Из области еврейской истории известно очень мало. Александр Полигистор, писавший в середине первого века до нашей эры, в своей работе о евреях сделал обширные выписки из еврейских авторов. [1] Но, кроме имен, мало что известно об этих греко–еврейских историках. Некоторые, по–видимому, служили дипломатическими агентами правителей Маккавеев. [2] Что касается интереса Ирода к истории, по крайней мере, его собственного царствования, у нас есть фрагмент его Мемуаров (236 F 1 = AJ, XV, 165-177) и современная биография иудейского царя, написанная неким Птолемеем (может быть, братом Николая). Зато сохранились остатки монографий по истории евреев нескольких греческих авторов. [3] Писатели всемирных историй также включали рассказы о происхождении евреев.[4]
Уделял ли Николай в своей работе много места ранней истории евреев? Блох, первым поднявший этот вопрос, отвечает отрицательно. И Адольф Бюхлер, который подробно обсуждает эту проблему, с ним полностью согласен: «Что касается вопроса о том, встречалось ли замечание Николая об Аврааме в книге о евреях, у нас нет ни малейших указаний на то, что среди других народов он дал связное описание истории древнего Израиля».
Чтобы согласиться с Бюхлером, нам бы пришлось поверить, что Николай был одним из немногих историков общего профиля, которые не смогли описать происхождение евреев. Другие авторы первого века, такие как Посидоний, Диодор, Тимаген, Помпей Трог и Страбон, давали красочные, хотя и лживые описания своеобразного развития еврейского народа. [5] Отказ Николая дать отчет о древнем Израиле нельзя объяснить краткостью его труда, поскольку он содержал сто сорок четыре книги (90 Т 11). Для придворного секретаря игнорировать народ своего господина было бы непростительным пренебрежением, которое Николай едва ли мог себе позволить.
Но собственные слова Николая, по–видимому, подтверждают разумное предположение, что в своей работе он добросовестно планировал обсуждение ранней истории Израиля. Ссылаясь на правление Авраама в Дамаске и его последующее поселение в Ханаане, Николай добавляет: «его историю я перескажу в другой книге» (90 F 19 = AJ, I, 160). Аргумент Бюхлера, что эти слова принадлежат Иосифу Флавию, а не Николаю, неприемлем. Контекст ясно показывает, что обещание рассказать историю потомков Авраама принадлежит не Иосифу Флавию, а Дамасскому. Иосифу Флавию, очевидно, не было нужды делать такое утверждение; вся его работа — это не что иное, как рассказ о потомках Авраама. Что касается главного аргумента Бюхлера, что, если бы Николай дал связный рассказ о древнем Израиле, Иосиф Флавий, несомненно, не преминул бы цитировать его, то его опровергает сам Бюхлер. Ибо, с одной стороны, он утверждает, что Николай, хотя и не назван по имени, был источником Иосифа Флавия для цитат из Бероса и других греческих историков, найденных в «Древностях»; с другой стороны, он заявляет, что если бы Николай много занимался библейской историей, его бы цитировали чаще. Если Иосиф Флавий не цитирует Николая, это не означает, что Иосиф не заимствовал изложение библейской истории у Николая. Конечно, нет никаких оснований сомневаться в том, что Николай сдержал свое обещание посвятить потомкам Авраама книгу или даже больше.
Таким образом, вопрос заключается не в том, описал ли Николай историю библейского периода, а в том, как он это сделал. Ибо, несмотря на обилие рассказов о евреях, отношение к ним варьировалось в зависимости от предубеждений авторов. Еврейские апологеты переписали раннюю историю евреев, чтобы указать либо на родство с греками, либо на превосходство над греками (726 F 1; 727 F 1 = AJ, I, 241; ср. C. Apion I, 276 = 737 F 7), иногда даже приписывая эти утверждения уважаемым греческим историкам. Некоторые греческие авторы в ответ выдвигали не менее причудливые антисемитские версии о дегенеративном происхождении евреев. Другие авторы, как показал Бикерман, просто следовали общепринятой гипотезе о едином происхождении большей части, если не всего, человечества. «Варварские» свидетельства, в том числе библейские, даже когда они были хорошо известны, отвергались, потому что местные традиции казались ниже домыслов, основанных на греческой науке. При наличии воображения филологические или мифологические свидетельства были достаточно гибкими, чтобы рационализировать существование любого народа в любом месте. Евреи, со своей собственной ноахитской традицией, придерживались той же теории, но, конечно, они пришли к другому выводу. Время от времени ученые мужи пытались объединить все эти теории воедино. Путаницу, возникающую в результате такого смешения, можно увидеть во фрагментах Александра Полигистора. Он воспроизвел еврейские притязания Ноахитов, описанные в Книге Бытия и приукрашенные еврейскими писателями–эллинистами. Возможно, стремясь быть объективным, он процитировал обличительную речь Аполлония Молона против евреев, важный антисемитский источник. [6] Затем Александр продолжает смешивать происхождение евреев с происхождением других восточных народов, делая автора Декалога женщиной, а Иуду и Идумея сыновьями мифической Семирамиды (273 FF 70; 121). Не незнание Ветхого Завета, а широко распространенный герменевтический подход к истории побудил и евреев, и греков сочинять красочные, но фантастические рассказы. Именно в свете этой смеси ученых измышлений и личных предубеждений должно быть проведено расследование трактовки Николаeм библейской истории.
Фрагмент, сохранившийся у Стефана Византийского, дает частичный ответ. Николай, следуя «Лидиаке» Ксанфа, приписал основание Аскалона сыновьям лидийца Тиманея, Танталу и Аскалу. Два брата повели армию в Сирию, где Аскал влюбился в местную девушку, позже назвав сирийский город, который он основал в честь себя (90 F 18 = Steph. Byz. s. Ascalon (Xanthus) 765 F 8). Это хорошая история: любовь — любимая тема Николая, но она настолько фантастична по своей природе, что даже не нуждается в подтверждениях. Кстати, согласно Ктесию, Аскалон был местом рождения Семирамиды (Diodor. II, 4, 2-4). Но есть еще один элемент, который делает это утверждение значимым. Город Аскалон, хотя и не находился под прямой еврейской опекой, возможно, также был родиной Ирода; несомненно, иудейский царь имел там тесные связи. [7] Следует предположить, что Николай знал о них. Может быть его рассказ о лидийском основании Аскалона был направлен на то, чтобы польстить царю? Более важно, однако, свидетельство фрагмента, что Николай просто следовал распространенной тенденции, приписывая лидийское происхождение эллинизированным городам Газе и Аскалону. [8] Трактовка Николаем истории древнего Израиля становится заметной в следующих двух фрагментах (90 F 19-20). После утверждения, что Берос ссылался на Авраама, не называя его по имени, и что Гекатей из Абдеры написал работу об Аврааме (AJ, I, 158-159), Иосиф Флавий цитирует из четвертой книги «Истории» Николая (90 F 19 = AJ, I, 159):
«Авраам царствовал [в Дамаске] после того, как в качестве захватчика пришел с армией из страны халдеев за пределами Вавилона. Но вскоре после этого он покинул эту страну вместе со своим народом и отправился в землю, которая тогда называлась Ханаан, ныне Иудея, где его потомки размножились. Имя Аврама до сих пор прославляется в районе Дамаска, и известна деревня, названная в его честь обителью Авраама».
Традиция, сделавшая Авраама дамасским царем, упоминалась также Трогом (Тимагеном?). Но можно было бы ожидать, что Николай был лучше осведомлен об истории своего места рождения, которым он так гордился. Самаритянский писатель Псевдо–Евполем рассказывал, что Авраам посетил Харгаризин, где его принял с дарами Мелхиседек, царь и священник (Justin, XXXVI, 2, Pseudo–Eupolemus, 724 F 1). Ибо, по–видимому, существовал обычай заставлять еврейского патриарха пребывать в любимых автором местах. Утверждения Николая об Аврааме, возможно, как и об Аскалоне, могли быть направлены как на выражение гордости за свой родной город, так и на лесть иудейскому царю. [9] Это также не ослабило экспансионистских амбиций Ирода в отношении этого древнего города.
Техника Николая смешения иудейской и сирийской доблести еще более отчетливо видна в F 20. Как во II Samuel 8: 5-6, так и в I Chronicles 18: 5-6 рассказывается о завоевании Давидом Дамаска, когда он нанес поражение Хадад–езеру, царю Сувы, и его союзникам арамейцам. Однако, согласно Иосифу Флавию, Николай назвал дамасского царя Ададом, основателем сирийской династии Ададов. Война между Давидом и Ададом, сказал Николай, была долгой и ожесточенной, прежде чем храбрый царь Дамаска был окончательно побежден в решающей битве на Евфрате. [10] Адады правили Сирией в течение десяти поколений. Адад Третий был самым могущественным представителем династии. Чтобы отомстить за поражение своего деда, «он разграбил область, которая теперь называется самарской землей». [11] Николай, несомненно, гордился славным прошлым Дамаска, но здесь нет ничего, что ущемляло бы евреев; совсем наоборот. Николай попытался пролить дополнительный свет на некоторые сокращенные отрывки Библии.
То, что это был не просто случайный отрывок, а часть замысла Истории, можно увидеть из анализа F 72. Чтобы подтвердить рассказ о Ноевом ковчеге в книге Бытия, Иосиф Флавий приводит в качестве свидетелей некоторых греческих и варварских историков: Бероса, Гиеронима Египтянина, Мнасея и «многих других» (90 F 72 = AJ, I, 93 = Berossus, 680 F 4c = Hieronimus, 787 F 2). Затем Иосиф Флавий заканчивает цитатой из девяносто шестой книги Истории Николая (90 F 72 = AJ, I, 95):
«За областью Миниада в Армении есть большая гора под названием Барис, на которой, согласно легенде, во время потопа спаслись многие беженцы, и кто–то в ковчеге сошел на берег на вершине, и деревянные обломки сохранялись долгое время. Возможно, этот кто–то тот самый человек, о котором писал еврейский законодатель Моисей».[12]
Стоит отметить, что, хотя многие авторы упоминали потоп, только Николай, по–видимому, пытался отождествить Ноя с популярной традицией о ковчеге.
Следует признать, что FF 18 - 20 не были частью связного изложения библейской истории. FF 17 - 20 были частью четвертой книги, посвященной ранней лидийской истории. От книги 96 не сохранилось ничего, кроме F 72. Был ли тогда обещанный рассказ о потомках Авраама главной темой этой книги? Ответ, по–видимому, отрицательный; контекст цитаты наводит на мысль, что речь шла об армянских, а не о еврейских делах. Таким образом, следует отказаться от попытки назвать номер книги, в которой Николай изложил древнюю еврейскую историю. [13] Это прискорбно, ибо, если бы у нас был такой отчет, мы имели бы лучшее представление о намерениях и методе, которые использовал Николай в качестве придворного историка Ирода.
Но ссылки на сирийскую и еврейскую историю, в дополнение к тому, что они имеют отношение к основной теме, поучительны (FF 19-20; 72). Они показывают, что Николай часто ссылался на такие истории либо для того, чтобы указать на связь между общей историей и еврейским прошлым, либо с целью подтвердить библейское повествование. Это также видно из F 141, где Николай вместе с другими греческими историками цитируется в подтверждение библейских утверждений о долголетии древних. [14] Возможно, разумно предположить, что Николай здесь, как и в F 72, сам процитировал длинный список авторитетов, приведенный Иосифом Флавием. Но даже если не учитывать этот фрагмент, ссылки на еврейскую историю, основанные на древнееврейских и эллинистических источниках, по–видимому, указывают на то, что работа Николая была составлена так, чтобы понравиться Ироду и его двору. Таким образом, можно предположить, что полное изложение Николаeм библейской истории содержало еврейскую апологетику, смешанную с эллинистическими прикрасами. Остается вопрос: сохранил ли Иосиф Флавий некоторые из рассказов Николая о библейской истории, не указав источник? Неопровержимые доказательства имеются только в отношении номенклатуры дамасских царей. Цари Дамаска либо не идентифицированы (II Samuel, 8:5; I Chronicles 18:5; II Samuel 10:6), либо упоминаются в масоретском тексте как Бен Адад, в Септуагинте как Бен Адар. Иосиф Флавий, следуя употреблению в F 20, называет их Ададами (1 Kings, 15:18 ff.; II Chronicles 16:2, 4; I Kings, 20:1 ff.; II Kings, 6:24; 8:7). Следует ли из этого, что некоторые из частых отклонений Иосифа Флавия как от масоретской, так и от греческой библейской терминологии были основаны на изложении Николаем еврейской истории? Эллинизация имени Авраам Николаем может дать дополнительную подсказку: Септуагинта попыталась сохранить еврейские формы Αβράμ или Αβραάμ. Форма Иосифа Флавия - Αβραμος, но цитата из Николая называет его Αβράμης (90 F 19). Однако очевидно, что Николай, как и Иосиф Флавий, сделал так, чтобы еврейское имя звучало более по–гречески, чем у еврейских переводчиков Библии.
Что касается более существенного использования рассказа Николая о библейской истории Иосифом Флавием, мы вынуждены строить догадки. Маркус, вероятно, прав, когда он предполагает, что Николай является источником утверждения Иосифа Флавия, что сирийским царям Ададу и его преемнику Азелу (или Азаилу) поклонялись в Дамаске как богам (AJ, IX, 93-94). Но либо Иосиф Флавий, либо, что более вероятно, Николай ошибается, отождествляя этого Адада III с правителем, который развязал войну против царя Израиля Ахава (90 F 20 = AJ, VII, 103). Ибо, если Николай прав, утверждая, что все цари Дамаска носили одно и то же имя в течение десяти поколений и что Адад I процветал во времена Давида (около 1000-961 гг. до н. э), то Адад III не мог быть современником Ахава (около 869-850 до н. э.). Однако библейский рассказ подтверждает утверждение о том, что дамасский царь осадил Самарию в дни Ахава. [15] Можно добавить, что в ассирийской надписи сообщается, что в 853 году до н. э. Ахав и Адад–идри, царь Дамаска, сражались с Салманассаром III при Каркаре, по–видимому, пресекая первую попытку Ассирии продвинуться на юг. Как бы то ни было, внебиблейский материал в рассказе Николая о войнах между Ахавом и Ададом, вероятно, сохранился в «Древностях».[16]
Каковы, помимо Библии, были источники Николая для его изложения библейской истории? Еще несколько деталей у Николая напоминают подробности у Трога, [17] вероятным источником которых был Тимаген. [18] В отсутствие поддающихся проверке фрагментов трактовки древней еврейской истории Николаeм то, что известно о его методе составления всемирной истории, может послужить некоторым руководством. В своей трактовке истории Ассирии, Лидии и Персии Николай предпочитал копировать или перефразировать весьма драматические события. Герои романтизируются, и женщины, к добру или злу, играют важную роль. Вполне вероятно, что рассказ Николая о библейских героях получил такую обычную трактовку. Во многих случаях эти романтические истории уже существовали. Следы таких вымышленных рассказов сохранил Иосиф Флавий, чье использование Николая во всех его произведениях не вызывает сомнений.
Драма Иосифа–Потифара в «Древностях», по–видимому, несет на себе отпечаток Николая. Мартин Браун обратил внимание на поразительное сходство изложения рассказов Иосифа Флавия об Ироде и Мариамне с историей Иосифа. Жена Потифара — жертва страсти (пафос); Иосиф — символ разума (логисмос). [19] Поведение Иосифа было недалеко от поведения Ирода, когда последний не попался в ловушку Клеопатры [20]. Следует напомнить, что Николай утверждал, что справедливо обращался со своими рабами и дал им отличное образование (AJ, II, 39; F 139). С Иосифом же поступили точно так же, как с любым рабом Потифара. [21]
Случайные упоминания Николая о Ное, Аврааме, Моисее и Давиде позволяют предположить, что автор Истории не затирал библейских героев (90 FF 19-20; 72). Ссылки на местонахождение Ноева ковчега и на правление Авраама в Дамаске наводят на мысль, что Николай использовал эллинизированные рассказы, которые усилили и дополнили библейские версии о еврейских героях. Обширные заимствования Николая у Ктесия, Ксанфа и Эфора для описания Семирамиды, Арбака, Ликурга и Кира (90 F 1-3; 56; 66-68) позволяют предположить, что и Моисей им, возможно, не был обижен. Предполагаемая кампания Моисея против эфиопов в «Древностях», по–видимому, наводит на мысль о пере Николая. Эфиопские захватчики угрожали Мемфису, и Моисей освободил Египет и захватил эфиопскую столицу. Кульминацией легенды является женитьба Моисея на дочери эфиопского царя (AJ, II, 238-253). Ранняя версия этой истории, правда, встречается у Артапана (726 F 3), автора, который процветал не позднее начала первого века до н. э. Но, как уже отмечалось, рассказ, найденный в «Древностях», предполагает, что Иосиф Флавий следовал модифицированной версии Артапана. [22] Неизвестный историк, живший между Артапаном и Иосифом Флавием, по всей вероятности, переписал легенду, добавив романтический штрих. А. Шалит предполагает, что непосредственным источником мог быть Александр Полигистор. Что маловероятно. Полигистор был сухим переписчиком, никогда не интересовавшимся романтикой. Более вероятным источником является по–видимому Николай, поскольку легенда о Моисее в «Древностях» переплетает романтику с войной, что является важной характеристикой николаевской техники (90 FF 1; 4; 5; 44, 2 ff.; 66; 102; 130). Выдающаяся роль женщин, египетский заговор против Моисея и антиегипетский уклон — это элементы, которые усиливают подозрение, что здесь мы имеем версию истории Моисея, изложенную Николаeм. Конечно, невероятно, чтобы придворный историк Ирода удовлетворился простым перефразированием версии Моисея, найденной в Исходе. Николай был одним из эллинистических историков, который утверждал, что обладает большей информацией, чем содержится в классических источниках Геродота или в Ветхом Завете (90 FF 18-20; 72).
В то время как трактовка Николаeм библейской истории представляет интерес, поскольку она проливает свет на мидрашистскую историографию первого века до н. э., его концепция еврейской истории в эллинистический период гораздо важнее. За исключением первой и второй книг Маккавеев и разрозненных упоминаний в работах эллинистических историков, Иосиф Флавий является основным источником по еврейской истории. Современные ученые сходятся во мнении, что Иосиф Флавий в своем изложении эллинистической истории в значительной степени следовал за Николаем, как уже отмечалось в первой главе, где также суммируются различные точки зрения. Здесь, однако, нужно рассмотреть свидетельства, не столько для того, чтобы выяснить, чем обязан Иосиф Флавий Николаю, сколько для того, чтобы проанализировать отношение Николая к еврейской эллинистической истории. Предполагается, что в Истории Николай часто ссылался на еврейские события, помимо того, что он давал связный отчет о древнем Израиле. Следовал ли он той же процедуре в эллинистическую эпоху?
Чтобы ответить на этот вопрос, безопасный метод состоит в том, чтобы начать с анализа обнаруживаемых фрагментов. В Contra Apion Иосиф Флавий приводит длинный список эллинистических историков, которые подтвердили, что Антиох IV Эпифан, нуждаясь в деньгах, ограбил иерусалимский храм; в число этих историков входят Полибий, Страбон, Николай, Тимаген, Кастор и Аполлодор (90 F 91 = C. Apion, II, 83). Немногие ученые стали бы утверждать, что Иосиф Флавий сам собрал всех этих свидетелей; [23] он, несомненно, нашел имена либо у Страбона, либо у Николая, либо у обоих. [24] Что касается других историков, то ни один из них, как известно, не дал связного изложения еврейской истории. [25] Разграбление Антиохом иерусалимского храма было включено в их рассказы о Селевкидах. Таким образом, вполне вероятно, что то же самое замечание Николая встречается и в той части Истории, которая касается главным образом дел Антиоха, а не евреев.
Следующий фрагмент из тринадцатой книги «Древностей», по–видимому, подтверждает впечатление, что цитаты Иосифа Флавия из Николая были взяты из рассказов, которые касались всеобщей, а не еврейской истории (90 F 92 = AJ, XIII, 250). И «Война», и «Древности» рассказывают об осаде Иерусалима Антиохом VII Сидетом в 129 году до н. э., во время которой Иоанн Гиркан подкупил Антиоха, чтобы тот снял блокаду (AJ, XIII, 245-250; BJ, I, 61). Однако, согласно «Древностям», Гиркан стал союзником Антиоха. Иосиф Флавий цитирует Николая в качестве свидетеля этого утверждения:
«Антиох после победы над парфянским полководцем Индатом поставил трофей на реке Лик. Он оставался там в лагере в течение двух дней по просьбе иудея Гиркана, потому что был национальный праздник, во время которого евреям было запрещено выступать в поход» (90 F 92).
Неясно, относится ли контекст этого отрывка Николая к Иоанну Гиркану или к Антиоху Сидету. Возможно также, что в этом фрагменте речь шла о Парфии — теме, рассмотренной Николаем в сто четырнадцатой книге его «Истории» (90 F 79 = Athen. VI, 61, 252D). Из Иосифа Флавия, однако, кажется, что предметом обсуждения у Николая был Антиох Сидет. Ибо вместо того, чтобы продолжить свой рассказ о Гиркане, Иосиф Флавий отвлекается, чтобы рассказать главу из истории Селевкидов. Он описывает смерть Антиоха от руки парфянского царя Арсака, после чего Деметрий II взошел на сирийский престол. Деметрий, продолжает Иосиф Флавий, смог стать преемником Антиоха, потому что Арсак освободил его из плена, когда Антиох вторгся в Парфию, «как уже рассказывалось в другом месте» (AJ, XIII, 253). Поскольку Иосиф Флавий никогда не пересказывал эту историю, и у него не было для этого причин, современные ученые сходятся во мнении, что Иосиф скопировал из своего источника перекрестную ссылку. То, что источником был Николай, очевидно из того факта, что Дамасский цитируется Иосифом Флавием непосредственно перед его отступлением от еврейской истории. Таким образом, может показаться, что Иосиф Флавий, копируя у Николая факт присутствия Гиркана в парфянской кампании, следовал своему источнику в описании Антиоха и Деметрия. Примечание «как уже упоминалось в другом месте» хорошо вписывается в ту работу, которую написал Николай. Его актуальная трактовка истории требовала перекрестных ссылок. В данном случае замечание, вероятно, отсылало к рассказу Николая о Парфии, где приводились более подробные сведения о вторжении Антиоха.
Еще больший интерес представляет тот факт, что, говоря об Антиохе Сидете, Николай зафиксировал относительно незначительный факт, касающийся просьбы Гиркана остаться в лагере для празднования еврейского праздника (90 F 92). Такая деталь представляла бы интерес только для еврейских читателей. Во всяком случае, параллельный рассказ в «Войне», который сводит к минимуму общую картину того периода, опускает кампанию Гиркана в Парфии.[26]
Имеющиеся на данный момент свидетельства указывают на то, что Николай объединил еврейскую историю с историей эллинистических монархий в одном флаконе. Но нельзя исключать возможность того, что он дал полное описание внутренних дел хасмонеев, особенно учитывая, что историки обычно стремились к более подробному описанию более поздних времен. Но отсюда не следует, что еврейская история рассматривалась отдельно от истории Селевкидов и Птолемеев. Это предположение, по–видимому, противоречит общепринятому взгляду современной науки. Принято считать, что «Война» в большей степени зависел от истории Николая, чем «Древности». Основанием для этой гипотезы является то, что (a) отношение к Ироду в «Войне» более благоприятно, чем в «Древностях»; (b) в «Древностях» часто цитируется Страбон; (c) мировоззрение «Войны» отражает мировоззрение эллинистического автора, писавшего во времена Ирода. Оставляя в стороне на данный момент трактовку Иосифом Флавием иродовского периода, эта гипотеза оставляет некоторые вопросы без ответа. В своих «Древностях» Иосиф Флавий часто отклоняется от своего рассказа о хасмонеях, чтобы включить в него темы, которые не имели прямого отношения к еврейским делам; но параллельный рассказ в «Войне» свободен от такого постороннего материала. Только если мы примем эллинистический источник «Древностей», такой как История Николая, интерес которого не ограничивался еврейской историей, можно объяснить включение постороннего материала в «Древности». Более убедительным аргументом в пользу предположения, что рассказ Иосифа о хасмонеях в «Древностях» был основан на Николае, является тот факт, что он перемежается прямыми цитатами из Дамасского. [27] Однако гипотеза, что «Война» следовала Николаю, основана на одних догадках. Таким образом, свидетельства указывают на более полную зависимость от Николая в «Древностях», чем в «Войне».
Это не означает, что Николай должен быть исключен как источник «Войны». Правда, «Война», в отличие от Древностей, занимается в первую очередь внутренними делами. Но вполне вероятно, что Николай включил подробный рассказ о хасмонеях в качестве предыстории возвышения Ирода, рассказ, который Иосиф Флавий, возможно, эксцерпировал в «Войне». Однако в «Древностях» Иосиф Флавий, писавший в более неторопливом темпе, чувствовал себя свободным более тесно следовать своему источнику.
Гипотезу, что Иосиф Флавий в «Древностях» дополнил свой рассказ из «Войны» цитатами из Николая, которые касались общей, а не еврейской истории, подтверждает F 93: «Птолемей Латир, захватив Иудею, приказал своим солдатам перерезать глотки женщинам и детям, освежевать их, сварить и съесть». Николай и Страбон упоминаются здесь в качестве авторитетов (90 F 93 = AJ, XIII, 345-347). Итак, Николай и Страбон независимо друг от друга следовали за Тимагеном, которого чуть ранее цитировал Иосиф Флавий. Известно, что Тимаген никогда не давал связной истории евреев, хотя он часто упоминал их. Если источником здесь был Тимаген, как предполагает Якоби, из этого следует, что Николай, возможно, просто перефразировал рассказ своего источника о Птолемее Латире. Проверка параллельного рассказа в «Войне» показывает, что автор ничего не знал о зверствах Птолемея в Иудее. И снова фрагмент завершается примечанием «как мы сказали в другом месте».
Эти перекрестные ссылки послужили полезной цели. Расставив свою историю по местам, легко представить себе трудности, с которыми столкнулся Николай в своей попытке объединить подробную историю евреев со сложностями эллинистической истории. Для Посидония или Тимагена было разумно подчинить рассказы о евреях описанию того периода, добавив некоторую предысторию своеобразного развития евреев. Но История Николая была гораздо шире по своему охвату. Желая включить подробный рассказ о хасмонейских правителях, он решил проблему, подчинив внутреннюю историю внешней и соединив их перекрестными ссылками. Таким образом, завоевание Помпеем Иерусалима, а также кампания Красса против Парфии и покорение Цезарем Галлии последовательно рассматривались под общим заголовком «конфликт между Помпеем и Цезарем». Это было логично. Ибо, помимо мелких пограничных конфликтов, внешнюю историю евреев следует рассматривать с точки зрения центров власти, а не с точки зрения фракционных распрей внутри Иерусалима.
Тем не менее, приближаясь к падению династии Хасмонеев и возвышению Антипатра, Николай потерял чувство меры. Якоби предполагает, что F 96, в котором говорится о происхождении Антипатра, входил в одну из книг со сто одиннадцатой по сто тринадцатую. Это означало бы, что последние тридцать или более книг из ста сорока четырех всей всемирной истории посвящены главным образом возвышению и жизни Ирода. Если это правда, то правление Ирода было одним из наиболее подробно описанных периодов в еврейской истории. У Иосифа Флавия этот период занимает почти четыре книги (AJ, XIV, 8 - XVII, 323).
Как уже отмечалось, последователи Дестинона пытались глубже проникнуть в природу обхождения Николая с Иродом. Все сходятся во мнении, что рассказ Николая может быть реконструирован по тем отрывкам из Иосифа Флавия, которые благоприятствовали царю. Однако остается вопрос, точно ли Иосиф Флавий воспроизвел точку зрения Николая. К счастью, есть остатки Автобиографии, но если Николай не изменил своих взглядов, можно предположить, что описание событий там было по существу таким же, как и в «Истории», хотя и в значительно сокращенной форме.
Из F 135 мы узнаем, что Николай отразил интеллектуальные интересы Ирода, чего не сделал Иосиф Флавий. Николай, как показывает F 134, не только полностью описал благотворительные действия Ирода в пользу греческих городов, но и «объяснил» его цель: человеколюбие, пунктик Дамасского, но опущенный Иосифом Флавием, возможно, намеренно (90 F 135, 30 ff.). Путешествие Николая в Рим в свите Ирода в 12 году до н. э., которое, вероятно, упоминалось в Истории, не записано у Иосифа Флавия. То же самое можно сказать и о визите Николая в Антиохию в 20 году до н. э., возможно, в качестве секретаря царя (90 F 100). Опустив эти случаи, Иосиф Флавий, вероятно, устранил некоторые из более шероховатых аспектов николаевской пропаганды Ирода.
F 136 начинается со второго известного путешествия Николая в Рим в 8 году до н. э., чтобы добиться примирения между Августом и Иродом (90 F 136, 1). Здесь рассказ в «Древностях» соответствует рассказу Николая (AJ, XVI, 335-355; ср. 271-299). Согласно «Древностям», Август не только возобновил свои дружеские отношения с Иродом, но и приговорил к смерти обвинителя Ирода, арабского военачальника Силлея (AJ, XVI, 353). Иосиф Флавий, однако, записывает, что Силлей агитировал против Ирода в 4 году до н. э. в Риме (AJ, XVII, 54 ff.). Но анализ текста Николая может объяснить, как Иосиф Флавий допустил такую грубую ошибку. Соответствующий отрывок в F 136 завершается словами: «И, признанный впоследствии злодеем, он [Силлей] был приговорен к смерти». Николай явно ссылался на проступки Силлея в 4 году до н. э., за которые, как сообщает Страбон, он был казнен. [28] Перефразируя Николая, Иосиф Флавий, по–видимому, упустил из виду слово «впоследствии». Кстати, дело Силлея не зафиксировано в «Войне», что подтверждает впечатление, что «Древности» зависели от Николая еще больше, чем более ранняя «Война».
В Автобиографии рассказ Николая об осуждении сыновей Ирода совпадает с рассказом Иосифа Флавия. Но Николай, несмотря на свою краткость, добавляет подробности, отсутствующие у Иосифа Флавия, конкретно, что сыновья Мариамны были казнены ночью и что Антипатр замышлял убить Саломею, сестру Ирода (90 F 136, 4; F 136, 6). Николаевская версия событий после Ирода содержит факты, отсутствующие у Иосифа Флавия. Он также называет число евреев, убитых Архелаем, равным трем тысячам (90 F 136, 9 = AJ, XVII, 218 = BJ, II, 13), но только Николай говорит, что в восстании участвовало более десяти тысяч (F 136, 8). Один только Николай записывает, что восстание евреев было направлено против «эллинов», как и против Архелая. Как и следовало ожидать, Николай более точен, чем его переписчик.
В отличие от Иосифа Флавия, который описывает два отдельных разбирательства перед Августом, касающиеся распоряжения царством Ирода, Николай, ради краткости, объединяет их в одно (BJ, II, 25-39; 80-100 = AJ, XVII, 228-249; 301-323; 90 F 136, 9-11). В остальном превосходство версии Николая над версией Иосифа Флавия снова очевидно. Николай упоминает о присутствии в Риме делегации из эллинистических городов с требованием свободы и добавляет, что он советовал Архелаю не противиться их требованию (90 F 136, 9-10). Иосиф Флавий, хотя и опускает присутствие эллинистической делегации, говорит, что греческие города Газа, Гадара и Гиппос были отделены от этнархии Архелая и включены в провинцию Сирия (BJ, II, 97 = AJ, XVII, 320). Доводы еврейской делегации точнее отражены в рассказе Николая, чем в рассказе Иосифа Флавия. Согласно Иосифу Флавию, еврейские представители выступали за прямое римское правление; согласно Николаю, они предпочитали римское правление, но в качестве второго выбора согласились, чтобы ими управлял Антипа, младший брат Архелая. Еврейская оппозиция дому Ирода была не столь бескомпромиссной, как можно было бы предположить по Иосифу Флавию. Николай утверждает, что он намеренно воздержался от нападения на Антипу (90 F 136, 10). Иосиф Флавий приводит ожесточенные нападки Антипы на Архелая, но ответ Николая на эти обвинения у Иосифа Флавия свободен от личных обвинений. Таким образом, Иосиф Флавий косвенно подтверждает рассказ Николая (BJ, II, 26-36; AJ, XVII, 230-247).
Предполагая, что История Николая содержала ту же информацию, что и его автобиография, из FF 133 - 136 можно сделать следующие выводы: (а) Николай описал интеллектуальные устремления Ирода, включая, возможно, философское обоснование правления царя; (b) отношения между евреями и эллинистическими элементами в Палестине более четко очерчены, чем у Иосифа Флавия; (c) важность Николая была сильно подчеркнута; (d) рассказ Николая содержал много деталей, которые сейчас утрачены; (e) Зависимость Иосифа Флавия от Николая, даже в большей степени в Древностях, чем в Войне, не нуждается в сомнении. Потеря (а) и (b) особенно прискорбна.
Рассказ Николая о древнем Израиле, его отношение к хасмонеям и Ироду, а также частые ссылки на евреев в других его работах делают очевидным, что значительная часть Истории касалась еврейских дел. В эллинистический период еврейские и нееврейские историки писали монографии о евреях, и всемирная история была популярной темой. Но Николай, вдохновленный Иродом, был первым, кто объединил эти два предмета. Евреи чувствовали себя ущемленными, потому что классические историки почти не упоминали о них, а эллинистические авторы упоминали кратко и с пренебрежением. Видное место, отведенное евреям в мировой истории Николая, возможно, было предназначено по желанию Ирода залечить эту рану. Таким образом, можно предположить, что «Всемирная история» Николая была еще одним апологетическим трудом, подобным трудам других еврейско–эллинистических авторов, но гораздо большего масштаба.

---

[1] У Александра Полигистора (273 F 19) цитируются как авторы сочинений о евреях Деметрий (722 T 1; FF 1-7), Евполем (723 TT 1-3; FF 1-5), Псевдо–Евполем (724 FF 1-2), Аристей (725 F 1), Артапан (726 FF 1-3), Аполлоний Молон (728 TT 1-5; FF 1-4) и Филон Старший (729 Т 1; FF 1-4). Все, кроме Молона, были либо иудеями, либо самаритянами, но Александр, вероятно, не был ни тот, ни другой. Однако Иосиф Флавий (C. Apion, I, 218 = 723 Т 3), ошибочно называет Деметрия, Евполема и Филона Старшего неевреями.
[2] Евполем (I Macc. 8, 17 = 723 Т 1), как и впоследствии Николай, был послан Иудой Маккавеем с дипломатической миссией в Рим.
[3] Среди них Дамокрит (730 F 1); Феофил (733 F 1); Александр Полигистор (273 F 19); Тевкр из Кизика, который написал историю евреев в шести книгах (274 Т 1).
[4] Гекатей из Абдеры включил рассказ о евреях в свою Египтиаку, 264 F 6 = Diod. 40, 3 (Ps. Hec. FF 21-24); Posidonius, 87 F 69; 70 = Strabo, XVI, 2, 34-45; Pompeius Trogus (Timagenes), Justin, XXXVI; см. также 737 FF 1-19.
[5] Posidonius, 87 F 69 = Apion, II, 80; Diod. 34, 1, 3; Justin, XXXVI, 2, 1 ff.; Strabo, XVII, 2, 5; 91 F 7; Damocritus, 730, F 1. Ptolemy of Mendes, 611 F 1. Юба из Мавритании, однако, упоминает евреев кратко (275 F 4 = 680 F 8b).
[6] Аполлоний Молон 728 T 2; F 1; cp. C. Αpion, II, 16; 145; 148; 208; 255; 258; 295; 728 T 3a-d; FF 2-3; Apion, 616 F 4a-o; Chaeremon, 618 F 1.
[7] Юстин Мученик (Dial. C. Tryphon 52), делает Антипатра, отца Ирода, аскалонцем. Антипа, дед Ирода, пришел к власти, сперва привлекши на свою сторону жителей Газы и Аскалона (AJ, XIV, 10).
[8] Об эллинистической традиции о Газе см. Alexander Polyhistor, 273 F 117. Клавдий Иолай (788 F 3) в попытке дать греческую этимологию Гадары является прекрасным примером того, как палестинскому городу приписывается греческое происхождение. См. также Pausanias, 854 F 7.
[9] См. 90 F 137. Хотя Николай следовал той же традиции, что и Юстин, он, несомненно, был лучше информирован, чем Помпей Трог, и поэтому нельзя исключить вероятность лести со стороны помощника Ирода.
[10] Согласно II Sam. 8:3, Давид победил Хадад–езера на Евфрате (I Chron. 18:3, Гемат на Евфрате). Впоследствии Дамаск вступил в союз с Хадад–езером, который также заручился помощью аммонитян. Решающая победа Давида, по–видимому, произошла близ Гелама (II Kings. 8: 3 ff.; 10: 3 ff.). Райт и Филсон не указывают места; Нот находит Гелам «где–то в самой северной земле к востоку от Иордана''. Во всяком случае, Николай приписывал Дамаску гораздо большее могущество, чем библейский рассказчик.
[11] F 20 = AJ, VII, 101 - 102; I Kings 20:1 ff. Согласно ассирийской надписи, Ахав присоединился к союзу Бен–Хадада, которому удалось временно сдержать Салманассара III Ассирийского в 853 году до нашей эры.
[12] Иосиф, AJ, XX, 25, указывает на местонахождение ковчега в регионе Карр, Месопотамия, далеко от Арарата.
[13] Возможно, что Николай объединил древнюю и эллинистическую еврейскую историю со своей подробной биографией Ирода. Биография царя заняла важную часть заключительного раздела его Истории, более 22 книг (F 81). Посидоний же, Трог, Тимаген и Диодор (XL, 3) писали о евреях лишь в связи с завоеванием Помпеем Востока.
[14] F 141 = AJ, I, 108. Якоби печатает этот фрагмент очень мелким шрифтом. Но нет никаких оснований сомневаться в том, что Эфор (70 F 238) действительно упоминал о долголетии древних (70 F 112), как и Николай, который часто следовал за Эфором.
[15] 1 Kings, 20:1 ff.; cр. I Kings, 22:1 ff., где, как говорят, Ахав погиб, сражаясь с арамеями. Некоторые ученые сомневаются, относится ли I Kings, 22 к Ахаву, поскольку Ахав упоминается только один раз (v. 20), тогда как v. 41, по–видимому, предполагает естественную смерть
[16] В «Древностях» содержатся детали и дополнения, которых нет в Kings, например, ассамблея союзных Ададу царей «из–за Евфрата» (AJ, VIII, 363). Вторжение Адада в Самарию (90 F 20) подробнее описано в AJ, VIII, 364-365, чем в I Kings, 20. Ср. также AJ, IX, 93-94. Во всяком случае, F 20 делает вероятным, что Николай дал полный отчет о дамасских Ададах. Вероятно, он использовал, с дополнениями из других источников, описания доблести сирийцев в библейских книгах.
[17] Как и Николай (90 F 19), Трог (Юстин, XXXVI, 2, 3) сделал Авраама царем Дамаска; ср. также AJ, IX, 93-94 с заявлением Юстина об Азаиле.
[18] Об использовании Николаем Тимагена см. 88 F 6; 90 F 93; 91 F 12.
[19] AJ, II, 41-3. Однако Меринг считает, что все эти истории следует приписать Иосифу Флавию.
[20] Клеопатра (AJ, XV, 97) намеревалась заманить Ирода в ловушку, заявив, что он ее изнасиловал.
[21] Ср. приписываемое рабу Иосифу κοσμιότητα και σωφροσύνην αύτη μαρτύρων (AJ, II, 59) с самохвальством Николая в 90 F 137; Теккерей находит аналогичную фразу у Филона (De Jos. 9, 40).
[22] Артапан (726 F 3), как и AJ, II, 238 ff. делает Моисея великим военачальником и основателем египетского пантеона и культа; «Древности», однако, рассказывают роман.
[23] Аполлодор нигде больше не упоминается в трудах Иосифа Флавия; Кастор — лишь еще раз {C. Apion, I, 184); «Древности» (XII, 135-137; 358) цитируют Полибия, но прямое использование его Иосифом сомнительно, поскольку его рассказ часто отличается от рассказа Полибия; Тимагена Иосиф использовал косвенно (88 F 5, 16 = AJ, XIII, 319).
[24] Николай — более вероятный источник, чем Страбон. О Николае как вероятном источнике для других историков см. 90 FF 72; 141, где, в отличие от F 91 Николай указан последним.
[25] Ни Полибий, ни Аполлодор (244 F 1-356), ни Кастор (250 FF 1-20), по–видимому, не привели существенного отчета о еврейских делах.
[26] BJ, I, 62 также помещает нападение Гиркана на соседние сирийские города в 129 г. до н. э., но AJ, XIII, 254 ff. датирует его завоевание этих городов всего несколькими месяцами позже, после смерти Антиоха.
[27] Это правда, что в «Древностях» в отличие от «Войны» часто цитируются источники. Тем не менее факт остается фактом: использование Николая в первом случае засвидетельствовано, в то время как во втором оно основано на умозаключениях.
[28] Страбон, XVI, 4, 24, описывает, как Силлей был обезглавлен за то, что он предательски погубил римского генерала Галла.

Глава V. МИФ И ИСТОРИЯ

«История» Николая, состоявшая из ста сорока четырех книг, была, пожалуй, самой объемной историей, написанной на греческом языке. [1] Ее масштаб тоже впечатляет; начиная с мифологии, она заканчивалась подробным описанием собственного времени автора. Краткое изложение содержания фрагментов покажет план Николая:

Книги I и II (FF 1-6; 82)
История Ассирии, Вавилонии и Мидии:
Семирамида, вернувшаяся из Индии, основала Вавилон и сорвала заговор своего сына (F 1). Царствование Сарданапала (F 2). Арбак Мидийский с помощью вавилонского Белесиса свергает Сарданапала (F 3). Нанар, сатрап Вавилона при мидийском царе Артее, изувечил перса Парсонда, своего конкурента за сатрапию (F 4). Стриангей, военачальник Астибара, совершает самоубийство из–за неразделенной любви (F 5). Происхождение Ахеменидов (F 6).

Книга III (FF 7-11; 83?; 84)
От Эллады до Троянских войн:
Амфион и Зет (F 7). Лай и Эдип (F 8). Беллерофонт (F 9). Свержение Пелопсом Эномая и женитьба на Гипподамии (F 10). Аргонавты (F 11; F 12?). Геракл (F 13). Троянские войны (F 14).

Книга IV (FF 15-36; 85; 86?)
История Лидии до династии Гераклидов: Основание Торреба (F 15). Царь Мокс (F 16). Камблит (F 22).
Экскурс в историю Сирии и Палестины: Основание Нераба (F 17). Аскалон (F 18). Правление Авраама в Дамаске (F 19). Царь Дамаска Адад (F 20).
Эолийские миграции: Изнасилование дочери Салмонея ее отцом (F 21). Заселение Пелопоннеса (F 23). Слава Амифаонидов (F 24). Орест (F 25). Скамандрий и Андромаха (F 26). Основание Карнии? (F 27).
Гераклиды: Лакедемон (FF 28-29). Аргос (F 30). Мессения (FF 31 34). Коринф (FF 35-36).

Книга V (FF 37-43)
Аркадия (FF 37-39). Эгейские острова? (FF 40-42). Месембрия (F 43).

Книга VI (FF 44-56)
История Лидии: Лидийские Гераклиды: Кадис и Ардис, Садиаттт, Мелет, Мирс, Садиатт (Тудо), Гигес (FF 44-47).
Афины: цари Демофонт (F 48), Гиппомен (F 49).
Киренская и ионийская миграции: Кирена (F 50); Кима (F 51); Милет (FF 52-53).
Гераклиды Фессалии: Пелий; Ясон; Медея, Пелей, Акаст (FF 54-55).
Спарта: Ликург (F 56 ).

Книга VII (FF 57-70)
Тираны Коринфа и Сикиона: Кипсел (F 58); Периандр (F 59); Кипсел или Псамметих? (F 60). Тираны Сикиона — Мирон; Исодем; Клисфен (F 61).
История Лидии: Кампания Гигеса против магнесийцев (F 62); Алиатт, Садиатт (F 63); Алиатт (F 64); Крез (F 65).
Подъем Персии: Возвышение и правление Кира (FF 66-67); Кир и Крез (F 68).
Ранний Рим (?): [2] Амулий; Нумитор; Ромул и Рем (FF 69-70).

Это оглавление показывает, что «История» Николая была настоящей всемирной историей. Его схему вполне можно сравнить с Историей Эфора, первого универсального историка. Но История Николая была гораздо шире по охвату; она начиналась, как и в трудах Геродота и Ктесия, с восточных империй, а не с завоевания Пелопоннеса, которое послужило началом для работы Эфора (90 FF 1-6; Ephorus, 70 TT, 8; 10; Herod., I, 1ff.; Ctesias, 688 FF 1 ff.). Николай, следуя по стопам Ктесия, рассказал о мифическом завоевании Семирамидой Индии (90 F 1), затем он описал судьбы Ассирии, Мидии и Вавилонии вплоть до возвышения Персии (90 FF 1-6; Ctesias, 688 FF 1 ff.). В отличие от Эфора он включил мифологические рассказы о дотроянской Элладе. [3] История Лидии разделялась на три части, переплетаясь с предысторией эллинских государств, как дорийских, так и ионийских. Следуя методу Геродота, падение Лидии, в свою очередь, было связано с возвышением Персии, где встретились Восток и Запад. Даже если приписать более широкое видение Николая знаниям, приобретенным со времен Эфора, организация Истории заслуживает похвалы. Это был не просто сборник национальных историй и не синхронный отчет о поколениях. Национальная история была разделена на параллельные периоды, причем каждый раздел был приурочен к какому–либо важному событию. Схемы, намеченные Геродотом и Эфором, Николай расширил.
По мере развития работы в нее, должно быть, включалось все больше и больше народов; их истории становились все более подробными. К сожалению, все, что у нас есть из этой работы после седьмой книги, — это несколько случаев, записанных в разных фрагментах, конкретно этимология Фракии, вероятно, из книги XVIII (F 71); «приземление» Ноева ковчега в Армении в книге XCVI (F 72); митридатовы войны в книгах CIII-CIV (FF 73-74); Сулла в книге CVII (F 75); переход Помпея через Альпы в книге CVIII (F 76); триумф Лукулла в 63 г. в книге CX (FF 77-78); поражение Красса от парфян в 53 г. в книге CXIV (F 79); галльские войны Цезаря в книге CXVI (F 80); путешествие Николая по Ионии вместе с Иродом в 14 году до н. э. описано в книгах CXXIII - CXXIV (F 81). Остальные фрагменты, числом двадцать один (90 FF 82-102), не имеют номера книги. И, как уже было отмечено, последние тридцать или около того книг были посвящены истории Ирода. Работа, по–видимому, была организована в соответствии с тематикой, с частыми отступлениями.
Менее похвальным был выбор Николаем источников. Его источником для истории Ассирии и Мидии была «Персика» Ктесия, врача Артаксеркса Мнемона. [4] Новеллистическая версия истории Вавилонии и Персии, написанная тем же Ктесием, была чрезвычайно популярна, несмотря на то, что другая история Вавилона, написанная местным «священником» Беросом и основанная на оригинальных источниках, была куда надежнее, чем история Ктесия. [5] Хотя есть свидетельства, что Николай в своем изложении еврейской истории использовал Бероса, [6] для его ассирийской истории романтические рассказы Ктесия лучше соответствовали потребностям сильно драматизированной Истории Дамасского. Со времен Геродота греческая историография сталкивалась с конфликтом между романтизмом и реализмом. Нет никаких сомнений в том, что Николай предпочитал роман. Из всех авторов, использовавших Ктесия, только у Николая сохранялся и, возможно, расширялся драматический колорит оригинала.[7]
Для истории Лидии Николай использовал рассказ Ксанфа, писателя пятого века до нашей эры. [8] Николай, вероятно, сохранил из «Лидиаки» Ксанфа больше, чем все остальные источники вместе взятые. [9] Хотя Николай иногда пользовался Геродотом, он предпочитал ему лидийскую традицию, что является еще одним свидетельством склонности Николая выбирать причудливые, но менее надежные источники.
Авторитетами Николая в области эллинской истории были Гелланик и Эфор, чьи работы были эталонами. [10] Кто были другие источники Николая? Мейер предложил Полибия для римской истории. [11] Несомненно, Посидоний был источником для рассказа Николая о Митридате (90 F 95 = 87 F 38), возможно, также для большей части охватываемого апамейцем периода (с 145 по 109 год до н. э.). Якоби предлагает Тимагена из Навкратиса в качестве общего источника как для Страбона, так и для Николая, для первого столетия (88 F 4; 90 F 91; 91 F 10). Наконец, мы уверены, что «Галльские войны» Цезаря также использовались Николаем. [12] До сих пор свидетельства показывают, что Николай основывал свою историю только на популярных авторах.
Знакомство с менее известными историками, очевидное в работах других писателей первого века, таких как Александр Полигистор, Дионисий Галикарнасский или Юба Мавританский, в работе Николая не проявляется. Иосиф Флавий часто перечисляет Николая в компании других авторов: Гесиода, Гекатея Милетского, Акусилая Аргосского, Гелланика Лесбосского, Эфора Кимейского, Бероса Вавилонского, Гиеронима Египетского и Мнасея из Патары (?) [13] Тот факт, что Иосиф Флавий дважды привел Николая в конце списка авторитетов, указывает, по мнению Хельшера и Теккерея, что Иосиф Флавий, вероятно, скопировал весь список с Николая. Это мнение подкрепляется фактом, что Николай часто цитировал Гесиода, а также использовал Гелланика и Эфора, в то время как Иосиф Флавий мог про них только слышать. Таким образом, больше невозможно предполагать, что источники Николая были ограничены (как, по общему мнению, источники Диодора) горсткой известных имен. Если добавить авторитетные источники, которые он использовал в своей Коллекции замечательных обычаев, число авторов гораздо больше, чем пара–тройка известных историков. Якоби, правда, говорит, что ввиду популярности этого жанра литературы материал для «Обычаев» должен был быть легко доступен. Однако, как говорит сам Якоби, факт остается фактом: можно идентифицировать источники лишь нескольких из этих фрагментов. Поэтому можно предположить, что утверждение Николая, что он вложил в свою историю громадный труд, верно (F 135). В своих философских трудах Николай перефразировал Аристотеля, но добавил взгляды Теофраста и других перипатетиков. Из ссылок Николая на Метафизику Теофраста, которую уже Андроник и Гермипп считали утраченной, очевидно, что у него был доступ к замечательным библиотечным ресурсам. В своих исторических трудах он, по–видимому, дополнял свой основной источник другими авторами.
Важнее самих источников является техника Николая в их использовании. Якоби утверждает, что Николай объединял источники, иногда оставляя противоречия, а иногда даже сохраняя архаичный стиль. Лакер утверждает, что Николай постоянно комбинировал два источника в соответствии с современными риторическими принципами, хотя и недостаточно умело. [14] Но поскольку ни один из источников, предположительно использовавшихся Николаем, не сохранился, точка зрения Лакера не поддается проверке.
Однако Лакер, вероятно, прав, когда оспаривает утверждение Якоби, что рассказ Николая о Персии свидетельствует о художественном мастерстве Ктесия как писателя Фрагменты Ктесия, переданные Диодором и Фотием, показывают, что он был автором с живым стилем. Но Николай, кажется, еще больше драматизировал ктесиев рассказ. Нет никаких свидетельств того, что Ктесий или Ксанф использовали диалог для драматизации истории, хотя Геродот использовал. Однако Николай также писал трагедии и применял свои драматургические навыки, чтобы усиливать интерес к истории (например, 90 FF 3-4; F 44; F 66). Описание Николаем заговора Арбака Мидянина и Белесиса Вавилонянина, возможно, здесь хороший пример. Когда Белесису во сне сообщили, что Арбак однажды отберет у ассирийца Сарданапала царство, он, естественно, попытался извлечь из этой предварительной информации как можно больше пользы (90 F 3):

Белесис: Скажи мне, Арбак, если деспот Сарданапал назначит тебя сатрапом Киликии, что ты дашь мне за добрую весть?
Арбак: Зачем, дьявол, ты смеешься надо мной? Почему он должен сделать меня сатрапом Киликии и обойти других, более могущественных людей?
Белесис: Но если он действительно назначит (я знаю больше, чем говорю), какую услугу ты окажешь мне?
Арбакес: Да не обижу … Часть страны, причем немалую.
Белесис: Скажи мне теперь, если ты станешь сатрапом всего Вавилона, что ты сделаешь для меня?
Арбак: Прекрати, клянусь Зевсом, делать из меня дурака. Я не думаю, что мидянину подобает быть посмешищем от вавилонянина.
Белесис: Клянусь могучим Ваалом, я не насмехаюсь над тобой, когда говорю тебе это; я могу предсказать тебе даже больше.
Арбак: Если бы я стал сатрапом Вавилона, я бы сделал тебя ипархом всей сатрапии.
Белесис: Я тебе не верю. Скажи мне вот что: если бы ты стал царем всей страны сейчас при Сарданапале, как ты меня отблагодаришь?
Арбак: Если Сарданапал услышит это, безрассудный человек, не лучше ли тебе, как и мне, покончить с собой? Но что заставляет тебя нести такую чушь? Почему бы тебе не образумиться?
Белесис (схватив Арбака за руку): Клянусь моей десницей чести и великим Ваалом, я говорю это не ради забавы, а как самый настоящий оракул, которого я знаю.
Арбак: Я отдам тебе Вавилон, свободный от дани.

Этот отрывок и другие, такие как спасение Киром Креза, дают нам представление об умении Николая рассказывать историю в диалоге. [15] Но этот метод ни в коем случае не ограничивается Историей. В Жизни Августа Николай также использовал формы, практикуемые драматургами. Один только Николай среди древних и Шекспир после него, записывают, что корона предлагалась Цезарю не один, а три раза. [16] Николай усиливает эффект, заставляя Лициния первым возложить диадему к ногам Цезаря; затем Кассий, на самом деле один из заговорщиков, кладет ее на колени Цезарю; наконец Антоний, обнаженный и умащенный, водружает ее на голову Цезарю (90 F 130, 72). Холь назвал эту версию «низкопробным фейком». Рассказ Иосифа Флавия об Ироде, вероятно, основанный на рассказе Николая, часто использует те же драматические приемы.[17]
Моралистические панегирики, часто используемые для описания жизни благородных царей, указывают на отношение Николая к истории. Николай описал Кира как сына обездоленного пастуха, который благодаря своим исключительным способностям прошел путь от рабства до царствования (90 F 66). Поэтому удивительно впоследствии читать, что Кир в юности действительно изучал философию у магов. Их заповеди справедливости и благочестия он практиковал на протяжении всей своей жизни в соответствии с превосходными законами Персии, а также в согласии с оракулами Эфесской сивиллы (90 F 67). Само собой разумеется, что в Персии такое воспитание было доступно только высшим слоям аристократической молодежи. Но Кир не был уникален в соблюдении этих принципов. Других царей, например, Ардиса и Алиатта, в равной степени восхваляют за их любовь к благочестию и справедливости (90 F 44). Идея понятна: хороший царь, как и хороший человек, — это тот, кто следует принципам филантропии и дикайосинэ, которые так сильно подчеркиваются в автобиографии Николая.
Помимо примитивных концепций истории, встречающихся в вавилонских летописях, древние развили две школы историографии. Геродот и Фукидид усовершенствовали «прагматический» стиль написания истории, который был распространен среди греков. Несмотря на сильное влияние морали, эта школа ставила своей главной целью фактическое описание и объективный анализ исторических событий. Еврейская историография, столь знакомая нам по историческим книгам Библии, разработала теорию о том, что успех царя или нации должен оцениваться исключительно по нравственным и теологическим ценностям. У Николая мы можем различить сочетание двух школ. Он переписал отчеты, найденные в его греческих источниках, но также приложил морализаторские резюме. Тот факт, что иногда, как в случае с юностью Кира, краткое изложение противоречило версии, которую он изложил ранее, не важен. Хороший царь должен продемонстрировать урок на примере.
Возможно, из чистого любопытства, или, возможно, чтобы отвлечь Ирода, или, возможно, потому, что стремление к справедливости в цивилизованных странах было довольно редким явлением, Николай почувствовал побуждение написать свое Собрание замечательных обычаев (90 FF 103-124). Во всяком случае, он описал строгое соблюдение истины и справедливости среди некоторых варварских и эллинских народов, как это встречается в посвященной им утопической литературе. В первом фрагменте этого произведения рассказывается о тартессийцах, среди которых младший не мог свидетельствовать против старшего (90 F 103a); здесь также описываются законы луканов, которые осуждали праздность и расточительность. Николай сообщает об этих необычных обычаях без комментариев (90 F 103b). Но у читателя создается впечатление, что автор восхищался обычаем, приписываемым самнитам, у которых на ежегодных собраниях красивейших девственниц награждали достойнейшими мужчинами. [18] Нет никаких сомнений в том, что Николай одобрял предполагаемую честность кельтов и эфиопов, у которых было неизвестно воровство и чьи двери никогда не запирались. [19] Из греков критянам приписывают, как обычно, превосходную правовую систему, а спартанцам — суровую политию. [20] Обычаи историчных этносов без разбора перемешаны с фантастическими рассказами о мифических народах.[21]
Стоит задать вопрос, включил ли Николай в свою коллекцию описание еврейских законов и обычаев. Если и включил, то во фрагментах нет никаких следов. Но тот факт, что Николай описал политию и обычаи как эллинов, так и варваров, дает основание предположить, что обычаи евреев не отсутствовали. Филон (De vit. contemp. 17) в своем описании терапевтов, еврейской секты, либо сходной с ессеями, либо идентичной им, сравнивает их общинную жизнь и презрение к мирским благам с жизнью галактофагов, упомянутых в «Илиаде» (XIII, 5-6). Возможно, не случайно у Николая встречаются и цитата Филона из Гомера, и ее толкование, которое расходится с обычным смыслом. [22] Ссылка Филона на тех, кто питается молоком, довольно коротка; ссылка Николая пространна. Галактофаги, по словам Николая, были скифским племенем, среди которого «из–за их коммунизма и практики правосудия никогда не было зафиксировано случая зависти, ненависти или страха (F 104, 6). Принимая во внимание постоянно повторяющуюся тему коммун у различных народов, можно предположить, что «Собрание замечательных обычаев», возможно, содержало описание ессеев.
Легко отмахнуться от «Собрания замечательных обычаев» как от еще одного из тех мифологических произведений, которые были так популярны в эллинистической литературе. Однако Фотий, писавший в девятом веке, уделяет ему больше места, чем любым другим произведениям Николая. Определенный интерес представляет заявление Фотия, что Сборник напоминает труды Конона, мифографа при дворе царя Архелая, чья дочь вышла замуж за сына Ирода. Предполагает ли это своего рода литературное соревнование между царями Каппадокии и Иудеи? Александр Полигистор также упоминается Фотием как автор «Собрания чудес». Использовал ли Николай работу Александра, не поддается проверке, как говорит Якоби, потому что у нас есть только скудный фрагмент последней. Коллекция Николая особенно ценна, потому что это один из немногих остатков, свидетельствующих об интересе перипатетиков к сравнительным антропологическим и политологическим исследованиям в эллинистической литературе.
В некоторых отношениях исторические труды Николая можно сравнить с трудами других историков первого века, таких как Александр Полигистор и Юба Мавританский. Якоби перечисляет двадцать пять работ Александра Полигистора, двадцать из которых — исторические монографии о различных городах и государствах, мифологический сборник о дельфийских оракулах и эссе о пифагорейских символах и преемственности глав философских школ. [23] Если «О евреях», единственная работа, от которой сохранились существенные фрагменты, была типичной для других его этнологических работ, Александр, должно быть, был удивительно трудолюбив. На протяжении нескольких страниц цитируется более дюжины греческих, еврейских и самаритянских историков и поэтов. Якоби предполагает, что Александр был величайшим из историков первого века, его честность и надежность были безупречны. Царь Юба был почти таким же плодовитым, хотя и менее «научным», чем Александр Полигистор. Николай, как и оба этих историка, обладал широким любопытством и космополитическим мировоззрением, которое распространялось даже на нецивилизованные племена.
Александр и Юба сочиняли местные истории, но Николай написал общую историю, которая, вероятно, включала большинство историй, обработанных Александром и Юбой. Таким образом, Николай посвятил первые две книги истории Ассирии, предмету, освещенному Полигистором и Юбой в монографиях. И Николай, и Александр использовали Ктесия. Но в то время как «Халдеика» Александра является важным источником для Бероса, использование Николаем этого вавилонского священника можно только предполагать. Николай, как и Александр и Юба, был в основном компилятором. Но Александр и Юба перечислили свои авторитетные источники, чьи точные резюме или переложения они, по–видимому, предоставили. В случае с Николаем нельзя быть столь уверенным. Похоже, ему нравилось демонстрировать свое писательское мастерство, иногда перефразируя рассказ в диалог, иногда добавляя юмористический оттенок, но часто превращая свой источник в более драматичный рассказ. В результате История Николая, вероятно, была более понятной, чем история Александра Полигистора или Юбы, но менее надежной.
В мире первого века до нашей эры высокое положение, занимаемое каким–либо народом, частично измерялось количеством места, отведенного этому народу в греческой истории. Римляне, как и евреи, чувствовали себя ущемленными, потому что греческие историки, в общем и целом, либо искажали, либо игнорировали их. 102 И Дионисий Галикарнасский, и Ливий, а также Вергилий пытались заполнить пустоту. Но попытки рассказать о славе Рима не ограничивались теми, кто писал в Риме. Александр Полигистор, Юба и Конон написали истории Италии; все они, несомненно, льстили могущественной державе. Невозможно узнать, сколько книг Истории Николая было посвящено римским делам, но можно предположить, что все они прославляли величие Рима. Возможно, хотя и непроверяемо, что концепция Николая в «Истории» касался эволюции Рима и того, как он больше, чем любая другая мировая держава, принес справедливость и мир на Восток. Эта точка зрения подчеркивалась, по крайней мере, в книге Николая «Жизнь Августа» (90 F 125, 1-2; F 130, 58).
Взяв пример с самого принцепса, Николай описал Августа как великого воина, хотя по большей части он видится как штатский (90 F 125, 1-2; 130, 58, 73, 132). Николай выглядит наилучшим образом, описывая человечность Октавиана. Молодой человек представлен почти так, как если бы он был обычным римским юношей–аристократом, но не совсем. Мы видим тщательную родительскую заботу о нем, проблемы подросткового возраста и давление общественности, усугубленные болезнью (F 127, 4-15). Николай подчеркивает нравственное, почти пуританское поведение Октавиана, контрастирующее с распущенностью большинства римской молодежи. И с чувством описана родительская привязанность Цезаря к своему приемному сыну (90 F 127, 5, 6, 7, 14-15; F 128, 28-30). Но Август показал свое величие, как по–видимому подразумевает Николай, когда, несмотря на уговоры всех близких, включая совет матери, поставил на карту все, чтобы бросить вызов Антонию. Это был бескорыстный риск, предпринятый от имени римского народа, поскольку Антоний, по обвинению Николая, пытался умиротворить убийц Цезаря (90 F 130, 51-57). Согласно Николаю, одной из причин убийства Цезаря была его неспособность понять, что великодушие и прощение не обязательно изгоняют зависть и ненависть. [24] Однако Октавиан, в отличие от Антония, сохранил веру в элементарный гуманизм; в отличие от Цезаря, он знал, кого простить, а кого проскрибировать.[25]
«По закону и природе», — сказал Николай, “ должность цезаря принадлежала Октавиану». Таким образом, Николай больше, чем любой другой древний историк, подчеркивал законные права Августа. Эти права основывались на завещании Цезаря, которое, найденное после его смерти, делало Октавиана его приемным сыном и наследником трех четвертей его состояния (90 F 128, 30, F 130, 48). Технически, при республиканской форме правления усыновление было строго семейным делом. [26] Однако Николай, либо потому, что он обращался к читателям, для которых эллинистическая монархическая система была само собой разумеющейся, либо потому, что он сам происходил из такой традиции, повторил, что усыновление фактически наделило Октавиана всеми полномочиями диктатора (90 F 130, 113; 120). Можно усомниться в том, что даже Август, который использовал усыновление в полной мере, предъявлял такие максимальные претензии к этому чрезвычайно ценному документу; по крайней мере, ни один из других биографов принцепса не зашел так далеко. Николай, однако, продвинул свою аргументацию на шаг дальше. Он утверждал, что Цезарь готовил молодого Октавиана в качестве своего преемника, [27]хотя в другом месте Николай сказал, что диктатор настолько успешно скрывал свое намерение усыновить Октавиана, что никто, включая самого приемного сына, не знал об этом, пока не было открыто завещание (90 F 128, 30). Каковы бы ни были факты, апология панегириста должна была показаться правдивой греческим читателям, которые не были знакомы с римским правом.
Николай обращался к эллинистическому читателю, когда идеализировал правление Августа. В самом начале биографии Николай подчеркивал, что Август не был простым смертным. Люди по всему миру посвящали ему храмы и приносили жертвы. Август правил самым большим количеством людей, когда–либо управляемых кем–либо (90 F 125, 1). Николай, вероятно, указывал здесь, что Август достиг большей власти, чем Александр Македонский (Strabo, XIII, 1, 27). Более того, Август затмил Александра, как подразумевается, не только масштабами империи, но моральными качествами. Конечно, сначала греки и варвары были подчинены Августу ратными подвигами. Но каким бы мудрым правителем он ни был, он знал, что истинное завоевание может быть достигнуто только благодеяниями и абсолютно добровольным послушанием. Среди правителей мира только Августу удалось завоевать преданность тех, кого он покорил (90 F 125, 1). Современному читателю эти слова могут показаться слишком знакомыми, но они, должно быть, польстили аудитории, которой была адресована биография.
Описание Николаем Августа как идеального правителя, очевидно, подразумевало, что Римская империя была высшим достижением человечества. В другой раз, в Ионии, где поссорились греки и евреи, у него была возможность развить свой тезис. Ссылаясь на римские эдикты, Николай защищал право евреев поклоняться тому, чему им заблагорассудится. Любое ограничение религиозной свободы евреев, утверждал он, было оскорблением Риму, империи, которая принесла человечеству счастье и несравненную свободу (90 F 142 = AJ, XVI, 38 ff.). Независимо от того, сам ли Николай придумал что–то из этого или, что более вероятно, он просто озвучил официальную точку зрения, он продемонстрировал превосходное мастерство прогагандиста. Неудивительно, что он стал фаворитом Августа (90 TT 1; 10 a-b; 13).
Однако пропагандистская деятельность Николая в пользу Августа носила лишь эпизодический характер по сравнению с его услугами в качестве агента Ирода. Автор, которого Ирод убедил взяться за написание Истории, рассчитывал усилить славу своего господина (90 F 135). Превращение Истории в описание правления Ирода заставило некоторых ученых заподозрить, что Николай включил в нее отдельную биографию Ирода, в которой он проигнорировал события, не связанные прямо с иудейским царем, что представляется вероятным, если рассказ Иосифа Флавия об этом периоде основан на рассказе Николая. Ибо изложение времени Ирода как в «Древностях», так и в «Войне» не содержит и следа упоминания о нееврейском мире. Что резко контрастирует с изложением эллинистического периода в «Войне» и «Древностях», где частые ссылки на Селевкидов выдают источник, который, безусловно, обсуждал нееврейскую историю. Какой может быть более величественный памятник царю, чем начать с подвигов Семирамиды и закончить приключениями Ирода?
Однако надежность Николая как верного регистратора современной обстановки невелика. «Житие Августа» создало своему автору плохую репутацию. Плутарх цитирует Николая как автора явно ложного заявления, что Порция, услышав о смерти своего мужа Брута, покончила с собой, проглотив горящие угли (90 F 99 = Plut. Brut. 53). Был ли он, таким образом, более достоверен, когда описывал своего покровителя Ирода? Царь, по–видимому, был изображен как лучший представитель современной культуры. По словам Николая, Ирод был образованным человеком, интересовался искусствами и благожелательно относился как к евреям, так и к грекам. Обвинение в человеконенавистничестве, которое часто бросали в адрес евреев, миновало того, кто щедро одаривал эллинистические города и храмы.
В области внешней политики, как и следовало ожидать, Николай указывал на безоговорочное подчинение Ирода Риму и на свою личную преданность Августу. В своем выступлении перед Агриппой в «Древностях» Николай подчеркнул, что проримская политика Ирода была начата отцом царя, Антипатром, который сражался за дело Цезаря в Египте (90 F 142 = AJ, XVI, 53). Слова Николая здесь напоминают драматический рассказ Иосифа Флавия, вероятно, основанный на Николае, о реакции Антипатра на обвинение Антигона, что Гиркан II и Антипатр перешли на сторону Помпея: Антипатр снял с себя одежду, обнажив многочисленные раны, которые он получил в Египте (BJ, I, 197-198 = AJ, XIV, 159-160). Николай советовал Ироду не совершать каких–либо важных действий, таких как казнь его сыновей, без резолюции Августа (90 F 136, 4 = AJ, XVI, 371). Поэтому неудивительно, что, когда Ирод все–таки возбудил гнев Августа, Николай был послан заделать брешь (90 F 136, 1; AJ, XVI, 299). Николай, сопровождавший Ирода во время его визита к Агриппе, также совершал поездки по Ионии, чтобы распространить славу Ирода (90 F 134). Эти путешествия, а также участие Ирода в Олимпийских играх наводят на мысль, что Николай был глубоко вовлечен в грандиозный пиар. [28] Идея, по–видимому, состояла в том, чтобы распространить слух о том, что, за исключением Августа и Агриппы, Ирод был величайшим благодетелем греческого мира (BJ, I, 400).
Но в своем подробном рассказе об Ироде Николай был вынужден упомянуть о менее пристойных аспектах его царствования. Не лишено иронии то, что, когда Николай писал свой главный труд в 14 году до н. э., [29] правление Ирода шло на спад. Царь, и это правда, никогда не был лишен забот. Его греческие подданные возмущались его владычеством. [30] Более серьезной проблемой были постоянные конфликты с Набатейским царством, на территорию которого пытался вторгнуться Ирод. В 12 году до нашей эры, когда царь обвинял перед Августом своих сыновей в заговоре, его подданные в Трахоните восстали (AJ, XVI, 271 ff.; cр. F 136, 1). Важные слои еврейского населения так и не примирились с космополитическими взглядами царя; их возмущало присутствие иностранцев при его дворе, и они ненавидели его деспотические методы. Но безвозвратно ослабили положение Ирода проблемы в его собственной семье. Николай, согласно фрагментам его автобиографии, рассматривал борьбу за престолонаследие среди царских сыновей как начало периода упадка господства Ирода. [31] Представлял ли Николай ту же точку зрения в Истории? рассказ Иосифа Флавия подтверждает, что представлял. [32] Впрочем, работа Николая, и так нацеленная на прославление иудейского царя, становилась все более и более апологетической стряпней, зато тезис о милосердии Ирода несколько приглушился, когда Николаю пришлось защищать убийство царских сыновей. [33]
Что касается описания Николаем современного иудаизма, то эти фрагменты не слишком информативны. Все, что мы знаем непосредственно, это то, что Николай восхвалял благочестие евреев, которые продолжали приносить жертвы в храме, когда войска Помпея ворвались в Иерусалим (90 F 98 = AJ, XIV, 66-68). Очевидность того, что это могло отражать личное мнение Николая, несколько ослаблена Иосифом Флавием, который, помимо Николая, также цитирует Страбона и Ливия, вряд ли симпатизирующих иудаизму (90 F 98 = AJ, XIV, 68 = Strabo, 91 F14 = Livy, per. 102).
Но вполне вероятно, что Иосиф Флавий нашел дружеский рассказ о евреях у Николая и добавил имена Страбона и Ливия, хотя эти двое приводили только голые факты. Среди наиболее красноречивых восхвалений иудаизма — слова, которые Иосиф Флавий приписывает Николаю в его восхвалении еврейских религиозных обычаев в целом и субботы в частности (90 F 142 = AJ, XVI, 41-47). Но и здесь — если предположить, что речь принадлежала Николаю, — он выступал как защитник прав ионийского еврейства. Однако тот факт, что Николай, по–видимому, записал это в своей Истории, хотя его важность, возможно, была преувеличена, все равно указывает на благосклонное отношение к сильно оклеветанному еврейскому обычаю. Во всяком случае, нет никаких оснований предполагать, что Николай, с одной стороны, описал бы свои собственные действия, которые были направлены на укрепление практики иудаизма в зарубежной диаспоре, а с другой — принижал бы ту же практику в Иерусалиме.
Эти фрагменты более ясно излагают взгляды Николая на домашние проблемы Ирода. По словам Иосифа Флавия, Николай поддержал законность казни Мариамны и двух ее сыновей (90 F 102 = AJ, XVI, 93). Он сам подал в суд на Антипатра, старшего сына Ирода (90 F 136, 7; F 143; (T 7) = AJ, XVII, 99 ff. = BJ, I,629, 637-638). Из этого, возможно, следует, что Николай в своей истории оправдывал другие массовые убийства Ирода, точно так же, как он защищал убийство трех тысяч евреев Архелаем в 4 году до н. э. (90 F 136, 8-10; AJ, XVII, 315-316; BJ, II, 92). Николай обвинил Мариамну в «асельгейе» или в распутном поведении, обвинение, использованное Николаем для обвинения арабского генерала Силлея, а впоследствии и Антипатра. [34] История Александры II, матери Мариамны, которая, согласно Иосифу Флавию, послала Антонию картины с изображением Мариамны и Аристобула, чтобы продемонстрировать перед ним их красоту, также может быть основана на Николае. [35] Между прочим, после смерти царя иудейские вожди заявили, что Ирод обесчестил их непорочных дочерей (AJ, XVII, 309). В данном случае Николай возразил, что Ирод не был предан суду. [36] Распущенное поведение было обычным обвинением, которое можно было выдвинуть против любого; даже Николай часто использовал его, чтобы дискредитировать врагов Ирода.
Остается ответить на один вопрос: верил ли Николай в свою апологию Ирода или он вел себя как современный рекламодатель сигарет, который в частном порядке курит другую марку? Резкий ответ Николая еврейским депутатам, что Ирод не предстал перед судом, по–видимому, указывает на то, что он не был готов отвечать на их обвинения (AJ, XVII, 315). Но трудно поверить, что человек с таким большим опытом, как Николай, мог быть полностью ослеплен великолепием Ирода. Как уже отмечалось, Николай в своей автобиографии предполагает, что сыновья Мариамны были невиновны, хотя он объявил их виновными в заговоре против их отца (90 F 136, 5; F 136, 7). Он даже намекал на это, когда советовал Ироду отложить их казнь (90 T6 = AJ, XVI, 370-372; F 136, 4). Таким образом, Николай, по–видимому, был придворным историком в полном смысле этого слова, писавшим так, как будто кто–то всегда заглядывал ему через плечо.
До сих пор показывалось, что Николай защищал законность казней Ирода. Он записал, что Мариамна была осуждена за распутное поведение, а ее сыновья — за участие в заговоре, но он удобно забыл упомянуть, что они, возможно, были невиновны. Выдумывал ли он также факты, чтобы прославить Ирода? Иосиф Флавий осуждает Николая за то, что он не смог записать осквернение Иродом гробницы Давида в поисках золота, после чего двое охранников были сожжены огнем (90 F 101 = AJ, XVI, 179-182). Чтобы искупить этот грех, Ирод воздвиг памятник перед царскими святынями. Николай, согласно Иосифу Флавию, упомянул о памятнике, но не упомянул о надругательстве Ирода над святыней и о божественном наказании (90 F 101 = AJ, XVI, 183). Иосиф Флавий значительно ослабляет свое общее обвинение в предвзятости Николая, выстраивая его вокруг этого инцидента. [37] Фактически, Дестинон таким образом попытался показать неразумность Иосифа Флавия по отношению к Николаю. Но даже если мы примем предположения Иосифа Флавия, грех Николая снова состоял в том, что он замалчивал важные факты.
Только в одном случае Иосиф Флавий указывает на прямую выдумку Николая. Николай писал, что Антипатр, отец Ирода, был потомком еврейских аристократов, а не идумеянином (90 F 96 = AJ, XIV, 8-9; cр. Ptolemy, 199 F 1). Якоби прав, отвергая мнение Хельшера, что еврейский полемист выдумал эту цитату, чтобы дискредитировать рассказ Николая. Лакер считает, что Иосиф Флавий в своих «Древностях» намеренно и изобретательно неверно истолковал упоминание Николаем выдающейся «родословной» Антипатра в «Войне» как еврейскую аристократическую генеалогию. Однако нет никаких оснований сомневаться в подлинности цитаты Иосифа Флавия. Единственный вопрос, по–видимому, заключается в том, выдумывал ли Николай здесь что–то совершенно ложное, или он просто, как обычно, преувеличивал свою точку зрения. Здесь, возможно, автор «Иосифона» прав, указывая, что Антипатр женился на идумеянке, что, согласно еврейскому закону, делало его потомков идумеянами (Yosiphon, XXXVII). Тот факт, что только Ирод из сыновей Антипатра носил эллинское имя, может указывать на то, что идумейская семья иудаизировалась, возможно, путем смешанных браков с местным населением. [38] Нет ничего невероятного в том, что один из предков Ирода принадлежал к еврейской аристократии. [39] Это, однако, не делало Ирода менее «идумеянином», особенно для тех, кто его ненавидел. Поэтому обвинение Иосифа Флавия в адрес Николая должно остаться в силе: «Ибо он [Николай] жил в царстве Ирода и был его любимцем; он писал как его слуга, затрагивая только то, что приумножало его славу, оправдывая многие из его явно несправедливых поступков и очень старательно скрывая другие» (90 T 12 = AJ, XVI, 185).
Ханжество Иосифа Флавия несколько преувеличено. Он гордился тем, что, хотя он был другом потомков Ирода, он все еще сохранял свою объективность в отношении царя. [40] К критике Иосифа Флавия можно было бы относиться с большим уважением, если бы он сохранял такую же степень беспристрастности, когда речь шла о событиях его собственных дней. Конечно, отношение Иосифа Флавия к Веспасиану и Титу не менее предвзято, чем описание Ирода Николаем (BJ, VI, 238-241; Sulpicius, Chron. II, 30). Но даже это не самый худший из грехов Иосифа Флавия. Еще более неприятно, что, хотя он справедливо осуждает николаевскую апологию Ирода, его собственный рассказ об этом царе сбивает с толку. В «Войне» Иосиф Флавий звучит в адрес Ирода так же апологетично, как, по–видимому, и рассказ Николая. [41] В «Древностях» отрывки, защищающие Ирода, часто сопровождаются недружелюбными отрывками, и оба содержат выводы, не подкрепленные повествованием. [42] Рассказ Николая об Ироде, если верить Иосифу Флавию, сохранял последовательность; рассказу Иосифа Флавия ее недостает.
В настоящее время мы располагаем непроцеженными рассказами Иосифа Флавия, основанными на предвзятом оригинале. Можно представить себе состояние наших знаний о римских делах, если бы от современных римских записей не осталось ничего, кроме версии, скажем, Аппиана или «Жизни Августа» Николая, состряпанной каким–нибудь второсортным историком. Потомки в долгу и перед Николаем, и перед Иосифом Флавием. Но если бы кто–то был вынужден выбирать между предвзятостью Николая и непоследовательностью Иосифа Флавия, он бы не колебался. Рассказ Николая, основанный на личном участии и источниках из первых рук, кажется предпочтительнее посреднического изложения Истории Дамасского Иосифом Флавием.
В целом, Николай кажется праведным представителем историографии первого века до нашей эры. Цари и князья придавали блеск своим принципам, покровительствуя известным писателям. Мужчины писали много и свободно на самые разные темы, при условии, что то, что они писали, не вызывало недовольства их покровителей. Страбону было выгодно отдать дань уважения римской власти, а Юбе — посвятить работу сыну Августа. Для инакомыслящих, таких как Тимаген Александрийский, там не было места. Однако большинство писателей чувствовали благодарность Августу за то, что он положил начало эпохе мира. И этот дух может быть отражен в работах Николая. Война была главной темой трудов трех крупнейших греческих историков, Геродота, Фукидида и Полибия. Авторы меньшего масштаба — Иосиф Флавий, Аппиан и Плутарх, не говоря уже о некоторых, — по–видимому, следовали той же традиции. Однако Николай, насколько показывают фрагменты, хотя и упоминал важные сражения, похоже, избегал кровавых описаний. Вместо этого он подробно писал о внутренних и международных интригах. Это очевидно не только в его Жизнеописании Августа, но и в его обхождении с Иродом. Примечательно, что Иосиф Флавий, который в «Войне» намеревался описать «величайшую войну» всех времен, сводит к минимуму описание войн Ирода, что, вероятно, отражает упор его источника. [43] Длинные речи, бич греческой историографии, кроме вышедших из–под пера Фукидида, похоже, странным образом отсутствовали у Николая, за исключением тех случаев, когда они произносились им самим.[44]

---

[1] Только «История Рима» Ливия с ее 142 книгами приближалась по длине к истории Николая; «Истории» Эфора содержали 30 книг; Библиотека Диодора — 40; Библиотека Тимагена 44 (?) книги. См. 90 Т 11 = Athen. VI, 54, стр.249A, где работа Николая упоминается как πολύβίβλος Ιστορία.
[2] И Мюллер, и Якоби, вероятно, правы, предполагая, что константиновские эксцерпторы, ошибочно приписали Николаю материал (FF 69-70), взятый из Дионисия Галикарнасского, AR, I, 82, 3-84, 2 = F 69; II, 32, 1-34, 1 = F 70. Но можно предположить, что в этот момент Николай начал свой рассказ о римской истории.
[3] См. Ephorus, 70 T 8 = Diod. IV, 1, 2-3; T 10 = Diod. XVI, 76, 5, о причинах исключения Эфором мифологической истории. Но Якоби отрицает, что Эфор был первым, кто провел уже присутствующее у Геродота различие между «героической» и «человеческой» историей. Это различие также присутствует у Николая, где мифологические повествования часто перемежаются такими рационализациями, как «говорят», «сказано» и т. д. (F 38).
[4] FF 1-6; 66; 82, по–видимому, взяты из ктесиевой «Персики» (688 FF 1-44). Что касается параллелей между Николаем и Ктесием, то ср. 90 F 1 и 688 F 1b = Diod. II, 20; Cephalion, F 1, где цитируется Ктесий; 90 FF 2-3 и 688 F 1b = Diod. II, 24 сл.; 90 F 4 и 688 FF 5-6 = Diod. II, 33; Athen. XII, 40, 530D; 90 F 5 с 688 FF 7-8 a-b. О 90 F 66 Якоби говорит, что он заполняет пробел между выдержками Диодора из Персики (Diod. II, 1, 4-34, 6) и эпитомой Фотия (Bibl. 72), то есть между 688 F8 и F9.
[5] О Беросе (процветал после 293 г. до н. э.) известно главным образом из Александра Полигистора (273 F 79 = Berossus, 680 F 1), из Иосифа Флавия (680 FF 4c; 6-7a-b; 8-9a), но особенно из Евсевия (680 FF 1ff.) и других христианских авторов, которые копировали Александра Полигистора.
[6] AJ, I, 93-95 = 90 F 72 = 680 F 4c; AJ, I, 158-160; F 90 F 19; ср. 680 F 6.
[7] Живой стиль Ктесия виден даже у Диодора (680 F 1b), писателя, известного своей туповатостью. Но драматическое изложение Николая не встречается ни у Диодора, ни у Фотия.
[8] «Лидиака» Ксанфа, 765 FF 1-33, цитируется в 90 F 18 = 765 F 8; 90 F 85 = 765 F 2.
[9] За исключением цитат Страбона, I, 3, 4 = 765 F 12; XII, 8, 19; XIII, 4, 11 = 765 F 13; XIV, 5, 29 = 765 F 14; XII, 8, 3 = 765 F 15, Ксанф известен главным образом из Стефана Византийского (765 FF 1-3; 5-11) и Афинея (765 FF 4a; 17a; 18). Ни один из этих фрагментов не дает точного представления о Ксанфе, как и у Николая (90 FF 15-18; 44-47; 62-65). По сути, важность остатков Ксанфа заключается в том, что они дают нам иную традицию лидийской истории, чем содержащаяся у Геродота (1,6-94).
[10] Книга III (90 FF 7-14), по–видимому, была адаптацией Гелланика. Сравните 90 F 7 и 4 F 31; для использования Николаем Эфора сравните 90 F 30 и 70 F 18; 90 FF 31-33 и 70 F 116; 90 F 41 и 70 F 191, 6-7.
[11] Э. Мейер предположил, что первая книга «Войны» Иосифа основана на Николае; ср. Jos. C. Apiоn, II, 83-84 = 90 F 91.
[12] F 80 = Caes. BG, III, 22. В иных случаях цитируется Сивилла Эфесская (F 67, 2; ср. F 68, 8).
[13] AJ, I, 108 = Гелланик, 4 F 202 = Акусилай, 2 F 46 = Эфор, 2 F 238 = Николай, 90 F 141; AJ, I, 93-94 = Берос, 680 F 4c = Гиероним, 787 F 2; Мнасей и «многие другие».
[14] Лакер анализирует F 66 и находит, что Николай объединил две традиции о Кире, дружественную и недружелюбную. Рассказ Ктесия сделал Кира аристократом; работа Ксанфа утверждала, что Кир был простолюдином. В F 56, говорит Лакер, Николай добавил к описанию Эфором (70 F 175) самоубийства Ликурга историю клятвы, которая вносила противоречие в изложение, поскольку клясться было незачем, раз Ликург умер и не мог спросить за ее нарушение.
[15] См. F 68, где Якоби приписывает Николаю эффективное переписывание Геродота «в стиле трагической истории».
[16] Shakespeare, Julius Caesar, I, ii; 90 F 130, 72; cравните Appian, II, 109; Dio, XLIV, 11; Livy, epit. 116; Velleius, II, 56, 4; Plut. Caes. 60; Ant., 12; Cic. Phil. II, 84-85. У Цицерона упоминается только возложение диадемы Антонием.
[17] См. описание Антипатра, отца Ирода, «снявшего с себя одежду и обнажившего свои многочисленные раны» (BJ, I, 197-198 = AJ, XIV, 141-142), и появление Ирода перед Августом после Акция: «без диадемы, простолюдином по одежде и внешности, но с гордым духом царя (BJ, I, 387)».
[18] F 103c; ср. Strabo, V, 4, 12, где этот обычай описывается как «достойный восхищения и способствующий благородным качествам». См. Plato, Rep. 460b.
[19] F 103e, 4; 103m, 2; ср. Мегасфен у Страбона, XV, 1, 53 = 715 F 32, где эти достоинства приписываются лагерю Сандрокотта, Индия.
[20] F 103z; 103aa; ср. Xen. Resp. Lac., I, 7-8; Ephorus, 70 F 131.
[21] Амазонки, знакомые из Геродота (IV, 110 ff.), описаны в 90 FF 103f, 2-3; 104, 7.
[22] И Филон, и Николай (F 104, 5) интерпретируют αβίων (II, XIII, 5) в смысле отсутствия средств к существованию; Николай объясняет, что это произошло потому, что галактофаги не обрабатывали землю, не имели домов, но жили только охотой. Общепризнано, что Αβίων — имя собственное, по крайней мере, у вероятного источника Николая, Эфора, 70 F 42 = Страбон, VII, 3, 9.
[23] Темами монографий Александра были Египет (273 FF 1-11); Вифиния (FF 12-13); Эвксинский Понт (FF 14-16); Иллирия (F 17); Индия (F 18); евреи (F 19a-b); Италия (F 20); Кария (FF 21-28); Киликия (F 29); Крит (F 30); Кипр (F 31); Ливия (FF 32-47); Ликия (FF 48-67); Пафлагония (FF 68-69); Рим (F 70); Сирия (FF 71-72); Фригия (FF 73-78); Халдея (FF 79-81); Коллекция о чудесах (T 4; F 82); дельфийские оракулы (FF 83-84); философские академии (FF 85-93); пифагорейские символы (FF 94-96); и комментарии к поэту Алкману (FF 95-96) и к беотийской поэтессе Коринне (F 97).
[24] Цезарь был наивен, полагая, что оказание услуг своим бывшим врагам превратит их в верных друзей (90 F 130, 67).
[25] Октавиан был озлоблен, потому что Антоний не карал убийц Цезаря; Цицерон и его друзья притворялись друзьями Октавиана, но на самом деле были заинтересованы в том, чтобы использовать его для захвата власти (90 F 130, 110-111).
[26] Было ли правление Августа монархическим, республиканским или диархическим, является широко обсуждаемым вопросом в современной историографии. Каким бы ни было окончательное решение этой проблемы, завещание Цезаря должно рассматриваться римским правом как семейное усыновление, а не передача политических полномочий.
[27] Ухаживание Цезаря за Октавианом: 90 F 127, 14 ff.; Цезарь усыновил Октавиана во время празднования Ливийской кампании: F 127, 17.
[28] В 12 году до н. э. Николай сопровождал Ирода в Рим (F 135; ср. AJ, XVI, 90 ff.). О том, как Ирод руководил Олимпийскими играми по возвращении из Рима, см. BJ, I, 426-428.
[29] См. 90 F 135, который приводит дату составления Николаем всеобщей истории.
[30] См. просьбу гадарцев обрести свободу от Ирода (AJ, XV, 351); о настроениях среди других эллинистических городов см. F 136, 8-10.
[31] См. 90 F 136, 2; ср. BJ, I, 431: суть понятна и Николаю, и Иосифу Флавию: внутренние неурядицы царя были главной бедой, омрачившей последнее десятилетие его царствования.
[32] См. предыдущее примечание. Эта точка зрения также отражена в AJ, XVI, 66 ff., где за триумфальным приемом Ирода Агриппой следует борьба между царскими сыновьями (F 136, 2 ff.).
[33] По крайней мере, так Николай описывает события в своей автобиографии: 90 FF 133-135 показывают Ирода в наилучшем виде; F 136 о последних годах правления чрезвычайно апологетичен.
[34] F 102; AJ, XVI, 340; XVII, 121; ср. BJ, I, 638. Как отмечено в главе II, Николай, по–видимому, был источником Иосифа Флавия о попытке Клеопатры соблазнить Ирода (AJ, XV, 97-102).
[35] AJ, XV, 25-30. Велльхаузен и Отто с трудом верят, что еврейка могла так явно нарушить еврейские обычаи; Клаузнер верит этой истории. Проблема заключается не столько в картинах, сколько в фантастическом рассказе о попытке соблазнить Антония.
[36] AJ, XVII, 315. Николай якобы добавил, что эти люди никогда бы не осмелились выдвинуть обвинения против Ирода, когда он был жив.
[37] Именно в этой связи Иосиф Флавий дает общую критику биографии Ирода, написанной Николаем (F 101 с продолжением в 90 Т 12 и F 102 = AJ, XVI, 179-185).
[38] Братья Ирода Фазаил, Иосиф и Ферора и сестра Саломея, все они дети Антипатра и Кипры «Аравийской» (BJ, I, 181; AJ, XIV, 121).
[39] Агриппа II происходил от Мариамны, но некоторые евреи считали его «идумеянином» (Мишна Сота, 7, 8; Сота, 41b).
[40] Иосиф Флавий противопоставляет свою объективность предвзятости Николая (AJ, XVI, 187): предположение Отто, что Иосиф Флавий цитирует анонимного критика Николая, следует отклонить.
[41] См., например, BJ, I, 429-430: «Гению Ирода соответствовало его физическое телосложение. Но помимо этих выдающихся даров души и тела, он был благословлен удачей ”. Этот момент неоднократно подчеркивался.
[42] Ср. два рассказа Иосифа Флавия о неосмотрительности Мариамны: AJ, XV, 80-87 и XV, 218-236; в BJ, I, 441-444 они объединены. Все три описания благоприятны для Ирода, за исключением AJ, XV, 237-238, в котором Ирод обвиняется в жестокости. Запутанный рассказ в XV книге AJ лежит в основе тезиса Лакера, что Иосиф Флавий стал ортодоксом в последние годы своей жизни.
[43] BJ, I, 1. Иосиф Флавий, сам полководец, любил размышлять о войне, на что указывает название Bellum. Но его рассказ об Ироде, основанный на рассказе Николая, тем не менее свободен от описаний военных действий. Даже его описание завоевания Иудеи Иродом (AJ, XIV, 394-491 = BJ, I, 290-353) довольно кратко по сравнению с его обсуждением личных дел Ирода, которое составляет основную часть книг XIV-XVII, 320 AJ и первой книги BJ.
[44] F 142 = AJ, XVI, 31-57; F 143 = AJ, XVII, 107-120; ср. AJ, XVI, 349 и далее; однако AJ, XV, 127-146 или BJ, 1373-379, по–видимому, являются собственным сочинением Иосифа Флавия.