То, что далее последует — не всеохватывающий рассказ о событиях данного периода, но лишь попытка выявить те стороны и пункты, которые в историях Греции обычно опускаются. В целом как федеративным так и племенным государствам уделяется мало внимания, за исключением Беотийской и Халкидской конфедераций, но даже эти два государства не получают того внимания, которого они заслуживают. Беотийцы внесли больший вклад в развитие греческих политических учреждений и в поражение Афин в Пелопоннесской войне, чем считает большинство исследователей. Но даже более вопиющая неудача адекватно представить то, сколь позорным образом обращались с Халкидской конфедерацией, особенно Афины. В самый ранний период, который мы теперь рассматриваем, это государство более всего претерпело от неадекватного обращения Фессалийской конфедерации. Мимоходом стоит заметить, что ни один обычный город–государство не осуществлял настоящего господства в Греции или в Эгеиде. Возможно, ближе всего к этому был Родос в эпоху эллинизма. То, что Афины и Спарта не были обычными городами–государствами (если вообще существовала такая вещь, как обычный город–государство), нет необходимости доказывать. Кроме того, они осуществляли своё господство с помощью союзов или доминирования над другими.
Федеративным или племенным государством, игравшим наиболее важную роль в северной и центральной Греции была Фессалийская конфедерация, которая по крайней мере в один временной отрезок бросала вызов Спарте и возможно была столь же могущественна, как сама Спарта. Тем, кто смотрит на раннюю Фессалию как на нечто отсталое, это утверждение может показаться абсурдным. Но была ли Фессалия такой уж отсталой? Несомненно, невозможно написать историю фессалийской литературы или же искусства; но стоит напомнить, что вклад в греческое возрождение шёл из многих частей греческого мира от Малой Азии до Сицилии, и даже после того как значительная часть греческой интеллектуальной деятельности стала концентрироваться в Афинах, было бы ошибочно думать, что в других местах всякая такого рода деятельность прекратилась. Что касается Фессалии, хорошо известно, что она принимала активное участие в развитии Амфиктионийской лиги и в её функционировании. Отступив ещё назад и коснувшись часто обсуждаемой проблемы, зададимся вопросом: разве выдающееся положение Ахиллеса в «Илиаде» и эолийский пласт в её языке не указывают на то, что Фессалия принимала видное участие в развитии эпической традиции? [1] И разве не получает это дополнительной поддержки от коней и колесниц, которые свидетельствуют о прошлом земли коней? Кроме того, тот факт, что жилища богов находились на горе Олимп, указывает даже более, чем на влияние эпической традиции. Это свидетельство того, что Фессалия сама принимала важное участие в формировании греческой мифологии и религии [2]. Близ Олимпа так же находился прежний дом муз, культ которых, по крайней мере согласно одной из версий, был перенесён в Беотию именно отсюда. Если обратиться к более поздним временам, то с Фессалией был связан Симонид и среди самых ранних покровителей Пиндара был Алеад из Фессалии, которого он прославил в десятой пифийской оде. Далее обозрев раннюю сферу фессалийского политического влияния, убедимся что она простиралась на Локриду, Фокиду и Беотию и таким образом включала в себя не только Дельфы, но и родину Гесиода — самого раннего из известных греческих учителей социальной справедливости [3].
Выдающееся положение Фессалии и особенности её истории обусловлены рядом факторов. Здесь уже в раннее время развилось сильное единое государство. Но, возможно, даже более важно то, что в Фессалии раньше, чем в других греческих государствах развилась настоящая кавалерийская тактика, в то время как в экономическом отношении преимущество её состояло в том, что она была одним из немногих регионов Греции, производивших достаточно зерна не только для собственного потребления, но даже и на экспорт. Это, без сомнения, объясняет нежелание Фессалии принимать участие в том движении колонизации, которое началось в VIII столетии.
Что до сильного единого государства, то уже доказано было выше, в главе о Фессалийской конфедерации, что вторжение фессалийцев создало обширное государство во главе с царём, носившим местный титул таг и что это государство вероятно начало ослабевать, но ему был придан новый импульс, после того как его вооружённые силы реорганизованы были на основе четырёх тетрад и их подразделений — клеров. Таким образом, Фессалия была и оставалась аристократическим государством с феодальной знатью. Сильнейшие семьи владели обширными поместьями и большим количеством пенестов, которых обычно приравнивают к спартанским илотам. Однако, в противоположность илотам пенесты были подданными отдельных господ, а не были собственностью государства. Более того, согласно той малой информации, которой мы располагаем, они действительно использовались в знаменитой фессалийской коннице и некоторые представители фессалийской знати, такие как Менон из Фарсала, отправивший афинянам помощь во время военной кампании при Эйоне, были в состоянии постоянно содержать небольшие частные армии.
Значимость развития кавалерии в северной Греции и особенно в Фессалии в некоторой степени затемняется наличием в других государствах hippeis или всадников, часто переводимых как «рыцари» (knights). Обычно признаётся, что эти государства прошли через период аристократического правления и что некоторые из членов господствующего класса были известны как hippeis и продолжали, например в Афинах существовать как класс с имущественным цензом более высоким, чем те, кто служили в качестве гоплитов. На основе этого может легко создаться впечатление, что все молодые люди этого класса в самом деле служили своему городу в качестве всадников и что там, где были гиппии, там была и кавалерия. Но, однако, это не всегда так. Так 300 элитных спартанских воинов, известных как «гиппии», вовсе не служили верхом [4].
Оглянувшись назад, насколько то возможно, вспомним, что гиппии «Илиады» ездили на колесницах или ими правили и как знает всякий читатель эпоса, великие витязи выезжали на битву на колесницах, но обычно спускались с них и сражались пешими. Недавно было доказано, что колесницы использовались тем же образом в те времена, когда эпос был уже давно составлен [5]. Эта теория получает поддержку в непрерывности и преемственности развития учреждений. Вскоре настало время, когда в большинстве греческих общин колесницы стали употребляться только в церемониях и колесничных бегах. Колесничие, однако, остались аристократической группой, так же как и их потомки и даже после того как они полностью забросили свои колесницы, они продолжали называться гиппиями. Забросив свои колесницы, они продолжали ездить верхом, но вначале не в качестве подлинных кавалеристов, а скорее как конные гоплиты, использовавшие своих коней как средство доставки к полю битвы. Другими словами, они составляли конную пехоту [6]. Несомненно, поначалу битвы всё велись как в гомеровские времена, т. е как ряд поединков между витязями. Позже, когда тяжёлое вооружение стало более обычным делом гиппии или забросили своих коней или же стали настоящими кавалеристами. Спартанские гиппии, упомянутые выше, являются примером первого процесса. Еще более удивительны, судя по терминологии, были триста избранных гоплитов, именуемых «колесничие и их спутники», пользуясь переводом Грота, которые сражались в первых рядах беотийского войска [7]. Здесь название позволяет описать процесс развития. Сначала эти двое действительно служили на колеснице, затем они стали витязем и его грумом или спутником и наконец, оба стали гоплитами, но остались связанными.
Как рано в греческих государствах развилась кавалерия? Примера спартанских гиппиев достаточно, чтобы показать, что не все аристократические гиппии служили в качестве всадников. Даже для Беотии, в которой кавалерия была принята относительно рано, прилагаемое к отборным гоплитам любопытное название показывает, что здесь, после того как вышли из употребления колесницы, был период в течение которого не было кавалерии. Также и солоновские гиппии всадниками не были. Они могли быть или в самом деле были прежде конной пехотой, но не всадниками. Писистрат пользовался кавалерией своих фессалийских союзников. Так же и другие данные показывают, что афиняне до V века не имели собственной кавалерии. Кажется, что ко времени вторжения Ксеркса единственными греками, кроме фессалийцев, обладавшими кавалерией, были беотийцы [8]. Фукидид, в начале Пелопоннесской войны, перечисляет беотийцев, фокейцев и локрийцев в качестве тех союзников Спарты, которые обладали кавалерией [9]. Таким образом, к началу Пелопоннесской войны, к югу от Истма кавалерии не было. Эти фрагменты информации позволяют приблизительно реконструировать порядок принятия кавалерии греческими государствами. Первыми сделали это фессалийцы, а затем те, кто имели с ними тесные контакты. Из них, у беотийцев кавалерия развилась до 480 года, у локрийцев, фокейцев [10] и афинян перед Пелопоннесской войной, у спартанцев — в ходе войны.
Точное время возникновения фессалийской кавалерии естественно неизвестно. Систематически организованная и обученная кавалерия едва ли могла появиться раньше VII века и возможно связана была с реформами Алея Рыжего, обсуждавшимися выше в очерке Фессалийской конфедерации. Завоеватели, вступившие в Фессалию из южного Эпира около времени дорийской миграции, не могли быть конными воинами.; кони и искусство верховой езды были ими заимствованы у прежних обитателей. Как конями пользоваться новые господа узнали скоро, но скорее всего поначалу пользовались ими только для перемещения. Позже они возможно начали предводительствовать отрядами своих подданных в конных рейдах, то есть тут были всадники из подданных в армиях местных феодальных правителей, но в общегосударственном масштабе первая систематически организованная кавалерия похоже связана с Алеем. Тот факт, что в его систему были включены гоплиты, не противоречит этому предположению. Что случилось позже с конной пехотой? То, что произошёл рост числа тяжеловооруженных пехотинцев и развился тесный боевой гоплитский строй. И когда произошла эта перемена, Спарта и Фессалия начали развиваться в противоположных направлениях. Спарта предпочла гоплитскую технику и полностью пренебрегла кавалерией; Фессалия, хоть в ней и сохранились гоплиты, придавала особое значение и развивала кавалерию. Замечательно, что система Алея Рыжего обеспечивала лишь вдвое больше гоплитов, чем кавалеристов и что в течение всего этого периода фессалийцы всегда придавали особое значение своей кавалерии. В итоге, Спарта стала величайшей державой южной Греции, а Фессалия — северной. Будь они в 480 году обе заодно, греки встретили бы персов на суше во много лучшем положении. Ведь в 479 году им пришлось сражаться с много более многочисленной кавалерией Фессалии и Беотии, вступивших в союз с захватчиками.
Ни завоевание фессалийцами территорий за пределами Фессалии, ни крушение их империи не возможно проследить в достаточной мере удовлетворительно. Всё, что можно с уверенностью сказать о завоеваниях, это то, что в начале VI столетия Фессалия приобрела значительное влияние в Амфиктионийской лиге и в Дельфах, подчинила восточную Локриду и Фокиду и таким образом распространила на Беотию своё влияние, что её конница смогла беспрепятственно проследовать через Беотию к Еврипу, вступить на остров Эвбею и поддержать Халкиду, обеспечив ей окончательную победу в Лелантинской войне [11]. Единственная точно установленная дата — конец Первой священной войны, т. е сугубо предположительно ок. 590 г. Если б дата Лелантинской войны была известна точно, то можно было бы восстановить по крайней мере последовательность главных шагов расширения могущества Фессалии, но к несчастью датировка её — вопрос спорный и предлагаемые даты очень значительно варьируются [12]. Если б мы уверены были в том, что Священная война представляла собой первый шаг в продвижении фессалийцев за Фермопилы (или скорее за пределы долины Сперхея), то должны были б поместить завоевание Фокиды и конец Лелантинской войны сколь возможно дальше в VI столетие [13]. Если считать, что первый шаг в продвижении был сделан к Дельфам, то этот вывод неизбежен. Хотя греки более охотно, чем современные государства допускали проход войск других государств через собственную территорию, невозможно поверить, что фессалийская конница могла заходить так далеко тогда, когда влияние её государства не распространялось за пределы Фермопил. Однако есть причина думать, что ход событий мог быть обратным и что продвижение в Фокиду произошло до Первой Священной войны.
Предположение о том, что участие фессалийцев в Первой священной войне имело место до завоевания ими Фокиды, вероятно основывается на допущении, что естественным путём для продвижения армии, когда она направляется с севера к устью Малийского залива было двигаться на юг к Дориде, Амфиссе и Дельфам, нежели на восток через трудный Фермопильский проход. Следовательно, фессалийцы должны были обосноваться в центральной Греции до того, как они продвинулись из долины Кефисса в Фокиду. При поверхностном взгляде на карту это кажется достаточно логичным. Более того, мы были введены в заблуждение Геродотом, который заставляет нас думать, что персы несколько дней сражались за то, чтоб очистить Фермопилы, а затем повернули назад и пошли другим путём. Даже Белох, который считал само собой разумеющимся, что поход фессалийской конницы на помощь Халкиде должен был иметь место после Первой священной войны, как кажется, впал в эту ошибку. Но проверка данных показывает, что сведения о схватках между фессалийцами и фокейцами свидетельствуют о том, что фессалийцы в своих нападениях на Фокиду продвигались не через долину Кефисса, а через проход Гиамполя. Это означает, что они прошли через Фермопилы и почти через всю восточную Локриду прежде чем вступили в Фокиду, в ту её часть, которую можно назвать несколько огрублено, северо–восточным углом Фокиды. Информация о позднейших передвижениях войск показывает, что во времена римского завоевания Греции этот маршрут рассматривался как единственный пригодный для продвижения армии из северной в центральную Грецию [14]. Таким образом, это было естественным для фессалийцев, при продвижении в центральную Грецию идти обычным путём через восточную Локриду к Фокиде и Беотии. За исключением небольшого племени восточных локрийцев, первым врагом, встреченным ими на своём пути были фокейцы. Для последних было логичным попытаться остановить захватчиков при Фермопилах. Свидетельство того, что они так и поступили — фокидская стена [15]. Когда она оказалась преодолена, следующим местом, годным для того, чтоб остановить вторжение был проход Гиамполя — обычный путь из восточной Локриды в Фокиду. То, что фокейцы действительно так и поступили, свидетельствует сообщение о трёх их победах над фессалийцами. Из них две были одержаны в самом проходе, а третья так же связана с проходом и произошла у одного из источников, очевидно потому, что нападавшие пришли этим путём и противостоящие армии впервые столкнулись здесь друг с другом. Из трёх битв две были связаны с восстанием фокейцев против фессалийцев и тщетными усилиями последних отвоевать район и таким образом, вероятно, с фокидской войной за независимость и окончательным изгнанием фессалийцев из Фокиды. Третья битва, как кажется, была связана с более ранним вторжением фессалийцев в Фокиду [16].
Заложив такое основание, можно очень предварительно восстановить историю экспансии фессалийцев за Фермопилы. Они начали свои вторжения в VII или даже возможно в конце VIII в. Вероятно, они столкнулись в этом со значительными трудностями, так что фокейцы даже оказались в состоянии построить оборонительную стену под Фермопилами. Далее Геродот сообщает, что они спустили в ущелье горячие потоки воды, чтобы сделать местность непроходимой из–за рытвин и оврагов, образовавшихся от этих потоков — очевидно эффективная защита против конницы. Этого должно было оказаться достаточным на некоторое время, ведь другой источник сообщает, что в течение некоторого времени Фокида обладала морским портом по соседству, а именно Дафнунтом [17]. И всё же фессалийцам удалось обратить ситуацию в свою пользу с помощью той самой тропы, которой позднее воспользовались персы [18]. Это конечно было делом не конницы, а легковооружённых, поставляемых периэками, но они открыли путь для конницы, которая прошла через проход Гиамполя. Здесь, согласно позднейшим рассказам, она потерпела полное поражение, оттого что в землю были врыты пустые амфоры и лошади проваливались в них и ломали ноги. Но и это оказалось временной задержкой, ибо фессалийцы оказались в состоянии настолько полно покорить Фокиду, что контролировали всю страну с помощью фессалийских должностных лиц, тиранов и взятия заложников [19]. Тираны были, вероятно, фокейцами, служившими в качестве агентов фессалийцев. Единственным фокидским городом, сохранившим при этом независимость была Криса с Дельфами. Стоит напомнить, что Криса была изолированной и труднодоступной, особенно для врага, главной силой которого была конница. Но и она в ходе Первой священной войны была захвачена и разрушена, а Дельфы поставлены под покровительство Амфиктионийской лиги. Нет надобности говорить, что последняя была большей частью под контролем Фессалии.
Фессалия сделалась теперь величайшей державой северной, а возможно и всей Греции. Об этом обычно забывают, вероятно отчасти потому, что Фессалия отличалась от других греческих государств. Начать с того, что она была более обширной, чем другие [20] и вместо того, чтобы импортировать зерно, производила больше, чем его было нужно и потому рано начала экспортировать его. Таким образом, её внешняя торговля отличалась от торговли других греческих государств. Кроме того, фессалийцы не высылали колонистов, а вместо этого покоряли своих соседей. Спарта делала в какой–то мере то же самое, но по крайней мере с начала фессалийская система была более сложной, чем спартанская. Помимо Лаконии и Мессении Спарта имела только союзников (в конечном счёте Пелопоннесскую лигу), в то время как Фессалия, помимо периэкской территории имела подвластных и союзников. Точный статус например малийцев неизвестен, но Фокида была подвластной (покорённой). Союзниками были, кроме Фокиды, Халкида и Афины при Писистратидах. Статус Беотии остаётся неизвестным, но она, в любом случае, не принимала, по большей части, реального участия в межгосударственной политике этого периода, по крайней мере до своего восстания против афинского владычества в 447 году. Возможно, что большая часть её была низведена до подчинения (поражение при Керессе показывает, что подчинение не было завершено), но события этого периода скорей указывают на дружбу или что–то вроде союза. Самое позднее в начале VI века фессалийская конница пересекла Беотию на своём пути на помощь халкидянам в Лелантинской войне и вновь, позже в том же столетии, на помощь Гиппию против спартанцев. Так как в древней Греции войска пересекали нейтральную территорию достаточно свободно, это могло означать либо простое молчаливое согласие либо дружбу или же союз. Так как здесь были союзники и помимо Беотии, то некоторый род согласия или союза вероятен. Союз с Афинами вероятно восходил ко временам самого Писистрата, так как он назвал одного из своих сыновей Фессалом [21]. Если это так, то союз или соглашение оставался в силе ряд лет, до попытки Фив в 519 году принудить Платею к вступлению в Беотийскую конфедерацию, попытки которая привела к союзу Платей с Афинами. Надо думать, именно страх перед Фессалией удержал Клеомена и Спарту от того, чтобы оказать покровительство Платеям. С другой стороны, Афины могли оказать Платеям покровительство именно из–за своего союза с Фессалией. Усиление Афин означало усиление самого южного союзника Фессалии. Таким образом, если Фивы так же были союзником, то они оказались менее предпочтительными, чем Афины. Ведь события 519 года показывают, что при Гиппии Афины были силой, с которой надо было считаться.
Все это в короткий срок переменилось и Фессалия стала единственной реальной силой к северу от Истма. Кажется, что после убийства Гиппарха, Гиппий утратил самообладание. Он сделался столь подозрителен в отношении афинского народа, что разоружил его и потому опирался только на своих наёмников и конницу своих фессалийских союзников [22]. Следовательно, захват Алкмеонидами Лепсидрия [23] не был в то время безрассудным, как считают позднейшие авторы. Алкмеониды вполне могли счесть, что они в состоянии будут справиться с наёмниками и уладить все дела до того, как фессалийцы появятся на сцене. Но оказалось, что наёмников вполне достаточно, чтоб им помешать. Но не так было в 510 году, когда в Аттику вторглись спартанцы. Первая их экспедиция изгнана была силами 1000 всадников, посланных фессалийцами; вторая, под командованием Клеомена, сумела нанести поражение фессалийской коннице, в результате чего Гиппий был осаждён и в конце концов удалился в изгнание [24]. Это первая датированная неудача фессалийцев, после того как они распространили свою власть за пределы Фокиды. Афины не стали спартанским вассалом, как на то, без сомнения, рассчитывал Клеомен, но они так же оказались потеряны и для Фессалии и началось их развитие как великого республиканского и крайне демократического государства. При Писистрате Афины были довольно значимым государством со вполне определённой внешней политикой и невозможно сказать кто выступил инициатором первоначального сближения — они или руководители Фессалии, но в последние годы правления Гиппия Афины были немногим лучше, чем вассалом Фессалии. С изгнанием Гиппия и новым вооружением его граждан, они вновь сделались живым и энергичным государством.
Для Фессалии поражение в Афинах оказалось серьёзным испытанием, но однако ж не было смертельным. В следующие двадцать лет она всё еще была серьёзным государством и ок. 490 г. была ещё достаточно сильна, чтобы оказать защиту своему прежнему врагу — Клеомену спартанскому [25]. Крушение произошло, как кажется, вскоре после этого. Тем временем, лишившись для себя опорного пункта в Афинах, фессалийское правительство завязало более тесные сношения с Беотией и особенно с Фивами, ставшими передовым форпостом фессалийского влияния. Сотрудничество двух агрессивных и эгоистичных государств было достаточно естественным. Потому–то фессалийцы присоединились к фиванцам в нападении на Феспии, город, который обычно стремился противостоять Фивам. Феспийцы укрылись в крепости Кересс на своей собственной территории. Результатом оказалось катастрофическое поражение фессалийцев, которое, в свою очередь послужило толчком к великому восстанию в Фокиде. Фокейцы за один день перебили всех фессалийских должностных лиц в своей стране и всех «тиранов» — вероятно правителей из фокейцев, которые были опорой фессалийцев. Таким–то образом Фокида была очищена от всех должностных лиц и приверженцев фессалийцев и последние оставили страну. В ответ они принялись избивать заложников и постановили перебить всех мужчин–фокейцев, женщин и детей обратить в рабство. Как и во время первого завоевания, они двинулись через проход Гиамполь, где им удалось уничтожить передовой отряд из 300 фокейцев. В битве, которая затем последовала, фокейцы одержали полную победу, но её, однако же, оказалось недостаточно, чтоб изгнать фессалийцев навсегда. Они вскоре вернулись, перешли горный проход и опустошили большую часть Фокиды, фокейцы же бежали на гору Парнас. Перелом наступил тогда, когда фокейцы, собравшись в количестве 500 или 600 человек выбелили свои тела и оружие и напали на фессалийцев ночью, при лунном свете. Последовало замешательство, фессалийцы потерпели поражение, потеряв 4000 человек убитыми [26].
Вся эта реконструкция включает в себя ряд событий, точные даты которых в наших источниках не сообщаются. Кроме того, эти данные содержат некоторое количество недостоверного материала, но их не следует по этой причине совершенно отвергать. Многое исходит от Плутарха, который жил поблизости, в Херонее и как кажется, имел доступ к местным источникам. В настоящей работе невозможно входить в детали реконструкции. Можно лишь отметить, что датировка битвы при Керессе, столь поздняя, как она даётся здесь, необычна, но, как говорят, итогом её стала свобода греков. Таким образом, естественно счесть, что она произошла непосредственно перед восстанием фокейцев и есть немало причин для его датировки довольно поздним временем. Конечно, многое остаётся сомнительным. Потеря фессалийцами 4000 человек в решающей битве с фокейцами кажется чрезмерным преувеличением, но битва с тяжёлыми потерями незадолго до вторжения Ксеркса представляется вполне достаточной, чтобы объяснить существовавшую в то время взаимную ненависть между фессалийцами и фокейцами. Возможно, предположение о том, что фессалийцы присоединились к фиванцам в нападении на Феспии до битвы при Керессе можно было б счесть самым диким предположением во всей реконструкции, но оно выглядит вполне естественным в силу обычного антагонизма этих двух городов. Во всяком случае, до нападения, Фивы должны были быть либо покорёнными фессалийцами, либо их союзниками.
Обратимся теперь к ситуации в 480 году. И здесь вновь следует напомнить, что Фессалия в столетие до Персидских войн была одной из сильнейших держав Греции и в 510 г. была всё еще достаточно сильна, чтобы поддержать Гиппия против Спарты. К 480 году владения за Фермопилами были уже утрачены, но Фессалия, тем не менее, не была ничтожным, не принимаемым в расчет государством. Фессалийская конница всё ещё была сильнейшей в Греции и фактически, кроме меньшей по размеру беотийской, единственной греческой конницей имеющей значение. Таким образом, когда персы вторглись в Грецию, здесь было не два, а три вида вооружённых сил, принимаемых в расчет греками в планировании их стратегии: гоплиты, в которых особенно преуспели спартанцы, флот, самый большой контингент которого поставили Афины и кавалерия, в которой превосходней всех были фессалийцы. Первоначальный план предполагал, очевидно, встретить персидскую армию в Фессалии и таким образом иметь преимущество за счёт профессиональной кавалерии и проведения военной кампании в регионе, где было относительно легко добывать пропитание для армии. План этот был позднее отвергнут в пользу того, который ставил целью добиться решающей победы на море. Но поскольку этот план, несмотря на славную победу при Саламине, не достиг своей цели вынудить персов к удалению из Греции, то решающая битва в конце концов произошла на суше. В результате всего этого, греки не только выиграли сражение при Платеях без помощи фессалийской и беотийской конницы, но и даже сошлись с ней лицом к лицу, когда она встала на сторону врага. По крайней мере, беотийская кавалерия очень рьяно проявила себя при Платеях.
Так как все наши источники написаны с точки зрения Афин и Спарты, то естественно фессалийским предложения по ведению войны, не было уделено в них достаточно внимания. Из них без труда можно сделать вывод, что фессалийцы противостоять персам и не собирались. Таков почти единодушный вывод современных учёных, основанный на том факте, что таг и семья Алеадов, к которой он принадлежал и прежде, до войны, были настроены проперсидски и что всё государство, будучи брошено остальными греками, обратилось в ту же сторону. Что до первого из двух этих пунктов, то здесь у Алеадов не единожды были разногласия с остальной Фессалией. Геродот свидетельствует, что Алеады имели сношения с Ксерксом до того, как он вступил в Грецию и что Ксеркс был введён в заблуждение, думая, что они говорят от имени всей Фессалии [27]. Естественно, Геродот не мог знать, ни сколько информации доходило до Ксеркса, ни как он её оценивал. Что точно выясняется из его утверждения, так это то, что проперсидская позиция Алеадов разделялась не всеми фессалийцами. Естественно, что в ходе возникших на этой почве политических раздоров, для царя было совершенно логичным обращаться за помощью к Великому царю Персии, а для его противников — к свободным государствам Греции.
Трудно восстановить точно, как там всё это у них происходило, но выглядит всё так, как если бы анти-Алеадское и антиперсидское большинство в Фессалии думало, что персов можно победить сочетанием пехоты из остальной Греции и кавалерии и прочих войск из Фессалии. Их изложение сути дела должно было произвести сильное впечатление на собрание греков на Истме и это представляется самым правдоподобным объяснением таинственной фессалийской экспедиции 480 года. Если морем были посланы силы в 10 000 гоплитов и они соединились с другой пехотой, пришедшей из соседних государств и с фессалийской конницей из 2000 сильнейших или лучших, то это очевидно не было мелким или наспех организованным делом [28]. Во всяком случае, это была не разведывательная экспедиция, но возможно силы столь же или даже лучше подготовленные к противостоянию персам, чем те, что на следующий год нанесли им поражение при Платеях. Они могли не быть столь велики, но имели конницу, которая в той позднейшей армии отсутствовала и эта конница была вполне достойным противником персидской. Ведь персидская армия, которая действительно вступила в Грецию едва ли могла насчитывать более 50 000, включая не более 2000 конницы [29].
Но даже и такой, вторгшаяся армия несомненно была величайшей из тех, которые Греция когда–либо видела. Тем не менее, Греция всё ж была достаточно обширна для того, чтоб при правильной кооперации усилий и организации, быть в состоянии встретиться лицом к лицу с любой армией, вторгшейся в страну, хоть персидской, хоть какой–либо еще. Она могла, не превосходя противника числом, опираться на своё качество и умелое командование. Ведь персидское вторжение не было неожиданным, внезапным рейдом. Тщательность приготовлений Ксеркса, дала и грекам время всё спланировать и подготовиться. Так почему ж они должны были бояться встретиться с персами в Фессалии? И не было ли большего преимущества в том, чтоб остановить их до того, как они продвинутся дальше? В конце концов, афиняне победили персов при Марафоне без помощи конницы, в то время как в Фессалии греки не испытывали недостатка в кавалерии.
Представленные соображения указывают на то, что союзная армия удалилась из Фессалии не потому, что персы могли пройти каким–либо другим путём, чем через проход Темпе и не потому, что пытаться сражаться в Фессалии было безнадёжно. Это случилось потому, что те, кто всецело рассчитывал на флот, всеми правдами и неправдами стремились одержать верх над теми, кто намеревался опираться на греческих гоплитов и фессалийскую конницу. Решающим фактором вероятно стало то, что военачальники, посланные в Фессалию не сочувствовали этому предприятию и потому не выполнили волю пославшего их собрания. Этими военачальниками были неизвестный в других отношениях спартанец Евенет, вероятно разделявший общую спартанскую антипатию к дальним экспедициям и афинянин Фемистокл, который больше всех прочих склонен был бросить персам вызов скорее на море, чем на суше [30]. Таким образом, стратегия Фемистокла заменила собой первоначальный план совета союзников. Вряд ли надо говорить, что новый план, который теперь должен был быть одобрен собранием союзников, призывал направить все усилия к тому, чтобы одержать решающую победу на море, а наземная битва при Фермопилах должна была задержать продвижение персидской армии до того, как будет одержана морская победа. Это был очень творческий план и мало решений в истории более впечатляющих, чем решение афинян покинуть свой город, посадив всех имевшихся жителей на корабли [31].
Отступление за Фермопилы означало отказ от плана обороны, в соответствии с которым Фессалийская, Фокидская и Беотийская конфедерации и особенно фессалийская и беотийская конница играли бы важную роль. И в любом случае, когда это решение было принято, фессалийцам не осталось ничего, как перейти на сторону персов, с радостью или нет — сказать невозможно. Самым большим вкладом Фессалии в дело персов стало то, что она послужила им зимними квартирами. В связи с реальными военными действиями о фессалийцах слышно мало. Да, конечно правда то, что фессалийцы служили персам в Фокиде проводниками и что они побуждали персов наносить ей столько ущерба, сколько возможно. Фессалийцы также упомянуты как участвовавшие в битве при Платее и это всё. Если фессалийцы в 479 году побуждали Мардония вторгнуться в Грецию, как утверждает Геродот, это мало что значит [32]. Их целью могло быть заставить персов удалиться из Фессалии или принять решение в Греции как можно скорее. Позднейшая безуспешная карательная экспедиция спартанского царя Леотихида может служить доказательством не столько их вины, сколько враждебности спартанцев [33]. С другой стороны, локрийцам, фокейцам и беотийцам не было надобности становиться на сторону персов до тех пор, пока не были сданы Фермопилы. И в самом деле, как сообщает Геродот, греки призвали восточных локров с полными силами прийти под Фермопилы и они ещё прислали семь пентеконтер к Артемисию [34]. Для такого маленького государства это требовало значительных усилий. Совершенно ясно, что после Фермопил у них уже не было выбора, они присоединились к персам и приняли участие в битве при Платее [35]. Фокейцы, хоть их и порицали за то, что они не смогли остановить персов, обходивших позицию греков при Фермопилах, всё же не предстают в источниках в слишком уж дурном свете. Согласно Геродоту, им не удалось остановить обходившие силы персов не из–за трусости, но из–за достойной уважения ошибки. Они сочли, что атака будет направлена против них, а потому приготовились занять прочные позиции и дорого продать свои жизни, но поступив так, они дали персам шанс обойти их [36]. Очевидно, было ошибкой доверить защиту этой позиции людям, которые похоже считали вполне достаточным, если им удастся предотвратить вторжение в своё собственное государство с заднего входа и которые привыкли давать свои оборонительные сражения в проходе Гиамполя. После фермопил, фокейцы не перешли на сторону персов, но бежали на гору Парнас и в западную Локриду. В 479 году они, как кажется, уклонились от участия во вторжении Мардония в Аттику, но позже прислали 1000 человек, которые участвовали в битве при Платее. Но даже после того, как их государство перешло на сторону персов, некоторые из них остались на Парнасе и продолжали нападать на персов и тех греков, которые перешли на их сторону [37]. Фессалийцы, локрийцы и фокейцы были среди греков, принуждённых персами участвовать в битве при Платее, но уклонявшихся сражаться против своих соотечественников- греков [38]. Изо всех греков только беотийцы, т. е прежде всего фиванцы, упорно сражались на стороне персов.
Сообщениями о поведении беотийцев под Фермопилами трудно руководствоваться. Геродот заявляет, что за исключением феспийцев и платейцев, они изъявили свою лояльность персам ещё до того, как последние вступили в Грецию, что под Фермопилами фиванцы оставались до конца только по принуждению и как только появилась возможность, сдались. Однако, тень сомнения на эту историю бросает тот факт, что персы заклеймили их после того, как взяли в плен [39]. С другой стороны, после Фермопил, фиванцы и те беотийцы, которые находились под их властью, сделали всё что могли, чтоб помочь персам и вероятно также использовали своих персидских союзников для того, чтобы нанести всевозможный урон собственным своим врагам. Напротив, феспийцы и платейцы стояли против персов до конца. Феспийцы, согласно Геродоту, послали под Фермопилы больший контингент, чем фиванцы (700 человек против 400), добровольно остались с Леонидом и по смыслу были все убиты. Тем не менее, их сограждане продолжали противостояние и выставили для битвы при Платее 1800 человек легковооружённых, несомненно все выжившие, годные к военной службе. Платейцев в 480 г. не было под Фермопилами, но они служили на афинских кораблях при Артемисии. На следующий год они выставили 600 гоплитов для битвы при Платеях. На воздвигнутом в Дельфах монументе и феспийцы и платейцы перечислены среди победоносных греческих государств [40].
Фиванцы и их приверженцы среди беотийцев начали сотрудничать с персами тотчас после Фермопил. То, что сотрудничество это началось столь незамедлительно позволяет думать, что есть причина согласиться с сообщением, что беотийцы заранее дали персам землю и воду и что следовательно поддержка греков фиванцами под Фермопилами была неискренней [41]. Когда персы вступили в Беотию, то города были спасены от опустошения присутствием в них македонских гарнизонов или должностных лиц, которые были посланы вперёд и указывали прибывавшим персидским войскам, что эти города настроены к персам дружественно [42]. Для осуществления этой меры требовалось время и взаимопонимание между беотийскими властями, персидскими должностными лицами и македонским царём. И конечно когда вторгшаяся армия подступила к Феспиям и Платеям, того факта, что города эти покинуты были жителями и не были заняты македонскими войсками, было вполне достаточно, чтобы показать, что эти два города настроены недружественно и таким образом их позволялось разграбить и сжечь. Сообщение, что фиванцы донесли на них царю, вполне может быть правдой [43]. Фиванцы так же присоединились к персам в их вторжении в Аттику в 480 году и играли важную роль в военной кампании следующего года. Сообщение о том, что когда Мардоний двинулся на юг из своих зимних квартир в Фессалии, то фиванцы убедили его сделать их город своей штаб–квартирой может или не может быть значимым. Они, несомненно, так же принимали участие в его вторжении в Аттику и когда он отступал другой дорогой, беотархи предоставили ему местных жителей в качестве проводников. Кстати, армия Мардония не могла быть слишком велика, если провела ночь в Танагре, а на следующий день проследовала в Скол. В ходе дальнейших военных действий, фиванцы ещё раз оправдали доверие персов, посоветовав Мардонию занять проходы на Кифероне, через которые шло подкрепление в греческую армию и похоже беотийская конница участвовала в нападениях на греческую пехоту. В решающей битве беотийцы сражались упорно и понесли тяжёлые потери, а когда прочие части персидского войска стали отступать, беотийская конница продолжала прикрывать их отступление. Особенно тяжёлые потери нанесла фиванская кавалерия мегарянам и флиунтцам [44]. Неудивительно, что после битвы союзники двинулись на Фивы и потребовали выдать вождей проперсидской партии. Когда их выдали, Павсаний приказал казнить их без суда, но при этом распустить союзное войско. Ввиду такого действия, союзники, как кажется, заявили претензию, позже приписанную Фукидидом фиванцам, что вина лежит не на народе, а на узкой олигархической клике, которая правила в то время [45].
Если всё это суммировать, то единственным федеративным государством оказавшим персам помощь более, чем самую необходимую, была та часть Беотии в которой доминировали Фивы. Отмена плана встретить персов в Фессалии означала отмену стратегии, в которой важная роль отводилась фессалийцам. Это, в свою очередь, вынудило последних стать на сторону персов. Контроль над Фессалией, которая была использована в качестве зимних квартир для их армии, оказался крайне ценным для персов, но это едва ли была вина фессалийцев. В тех военных действиях, которые затем последовали, фессалийцы служили в качестве проводников в Фокиде и использовали персов в том, чтоб навлечь на своих старых врагов как можно больше бедствий. В других отношениях нет данных, что они были более активны в ходе военной кампании, чем необходимо. Что касается других из рассматривавшихся государств, то у них не было надобности переходить на сторону персов до того, как последние одержали победу при Фермопилах. Единственные, кого можно заподозрить в том, что они уже и раньше сочувствовали персам, были беотийцы. Фокейцы, несмотря на их роковую ошибку при Фермопилах, с точки зрения эллинского патриотизма имели достаточно хорошую репутацию. Они держались и некоторое время спустя после Фермопил и даже после того, как их государство перешло на сторону персов, некоторые из них отказались сдаться и удалились в горы, в то время как воинский контингент, посланный присоединиться к персам уклонялся от участия во вторжении в Аттику и подобно многим другим отступил от Платеи без сражения. Есть даже сведения о том, что платейцы и феспийцы, оставшиеся верными греческому делу, сражались в битве при Платее на стороне греков. Напротив, беотийцы, предводительствуемые Фивами, были рады видеть сколь возможно больший урон, нанесённый их врагам из греков и сами рьяно сражались за персов при Платее и в ходе всей военной кампании, предшествовавшей битве.
Нетрадиционная структура предмета обсуждения может удивить читателя. Оправдание этому состоит в том, что не в последнюю очередь для федеративных государств того времени, события периода, начинающегося ок. 460 года, подготавливают путь для замыслов и событий первой части Пелопоннесской войны. С другой стороны, особенно для Халкидской конфедерации, Никиев мир означал конец эпохи. Данные, приводимые ниже, не претендуют на то, чтобы стать интерпретацией афинской и спартанской политики. Но с тех пор как различные федеративные государства так или иначе оказались втянуты в неё, ей нельзя пренебрегать. Особое внимание мы здесь уделим торговому и политическому соперничеству Коринфа и Афин, распространявшемуся от Истма до Италии, Сицилии и возможно даже Карфагена. Прямо или косвенно в него вовлечены были Фокидская, Этолийская, Ахейская и Акарнанская конфедерации. Так же сюда можно включить и Беотийскую конфедерацию, так как её территория касалась Коринфского залива и так как тройное нападение на Беотию в 424 г, включало атаку с этого направления. Беотия, однако, была, как кажется, более заинтересована в местных делах, возможно включавших Эвбею. С другой стороны, Халкидская конфедерация, возможно никогда бы не была лично втянута в Пелопоннесскую войну, если бы не афинская провокация с Потидеей. Трудно не увидеть в этом тяжёлую ошибку, сильно осложнившую войну и отвлекшую много сил от её главных направлений. Наконец, Фессалийская конфедерация, помимо поддержки время от времени Афин своей кавалерией, была бы относительно мало вовлечена в конфликт, если бы не переход через её территорию Брасида. Это тоже, конечно, было косвенным результатом потидейских дел.
Когда в 462 г. разрыв между Афинами и Спартой начал углубляться, Афины вступили в союз с Аргосом и Фессалией [1]. Это были первые шаги, предпринятые Афинами в их усилиях построить свою державу так же и на материке близ дома, несмотря на продолжающуюся враждебность с Персией. Однако, вскоре стало ясно, что агрессия Афин направлена много больше против Коринфа, чем против Спарты и что цель её — обеспечить контроль над Коринфским заливом и торговлей с Западом. Прямо втянутыми в происшедшую борьбу оказались Ахейская и Акарнанская конфедерации. Побочным результатом стало афинское вторжение в Этолию. Ранним признаком этой цели стал союз Афин с Мегарой. Согласно Фукидиду, пограничный спор с Коринфом вынудил этот город выйти из Пелопоннесской лиги и сблизиться с Афинами. Этот союз открыл афинянам доступ к мегарским портам Пеги на Коринфском и Нисея на Сароническом заливе. Последний был теперь связан с городом Мегара с помощью длинных стен [2]. Первый открытий конфликт из–за соперничества Афин и Коринфа произошёл в Сароническом заливе. Афиняне потерпели поражение от коринфян и эпидаврян, когда напали на Гале, на южной оконечности полуострова Актэ, но зато одержали две победы на море, которые позволили им осадить Эгину. За этим последовала безуспешная попытка коринфян отвлечь афинян с помощью вторжения в Мегариду [3]. Но хотя первые столкновения произошли у Саронического залива, центр конфликта вскоре переместился к Коринфскому заливу и теперь оказались вовлечёнными федеративные государства, граничившие с ним. Ход событий вскоре привёл к тому, что оказалась втянута и Спарта. Но, когда окидываешь взором весь период с 462 по 432 гг., то Коринф куда скорей, чем Спарта был первой скрипкой среди противостоявших Афинам государств. Спарта, кроме того была, как кажется, более заинтересована в связях с северными землями в направлении к Фессалии, чем в западных интересах Коринфа. Таким образом, как кажется, было некоторое разделение интересов, но активность Спарты в целом была более спорадической, чем Коринфа.
Более тесно спартанцы оказались втянуты в дела, когда выступили против агрессии фокейцев в Дориде, метрополии лакедемонян. За этим последовала попытка создать из Беотии противовес Афинам. Отправленные силы были так велики, что казалось — интервенция с самого начала направлена была против Афин, а не против Фокиды. В то время как фокейцы всего лишь попытались вторгнуться в Дориду и захватить один из маленьких городков этой ничтожной области, спартанцы вмешались с 1500 собственных гоплитов и 10 000 войск союзников — силы явно большие, чем необходимо, чтобы разобраться с фокейцами [4]. Да и сама по себе попытка фокейцев захватить Дориду не была, по греческим меркам, слишком отвратительным проступком. Можно даже счесть, что фокейцы всего лишь попытались расширить своё государство до его естественных границ, установив контроль над верхним краем долины Кефисса. Это верно, что древние помещали истоки Кефисса близ Лилеи в Фокиде, но если кто–нибудь бросит хотя бы беглый взгляд на карту региона, то почувствует, что его приток, вытекающий из Дориды, имеет большее право считаться его истоком. Далее, так как диалектом фокейцев был северный греческий, то он не слишком уж сильно отличался от доридского и едва ли власть фокейцев над Доридой была бы более чужестранной, чем власть Беотийской конфедерации при главенстве Фив — над Орхоменом. У спартанцев могло быть сентиментальное отношение к Дориде как к метрополии лакедемонян. Но было так же и добавочное соображение, что лишь в связи с метрополией Спарта была представлена в Амфиктионийской лиге. Поначалу спартанцы не имели в ней представительства, но позже, по крайней мере временами, им было позволено занимать место, сохраняемое исключительно за метрополией [5]. Тем не менее, интерес Спарты в Дориде был вероятно более географический, чем чувствительный. Обычный путь из центральной в северную Грецию вёл через проходы Гиамполя и Фермопил, путь, на который можно было вступить через фокидский порт Антикира. Если этот путь был во вражеских руках, то альтернативным путём, возможным, но трудным, мог быть путь из Дельф и Амфиссы к верховью Малийского залива. Перспектива иметь оба эти пути под контролем Фокиды была для спартанцев совершенно нежеланной, пусть они и были тяжелы на подъём, когда речь шла о вмешательстве в дела за пределами Пелопоннеса. Если, как уже похоже и случилось, афиняне поселили мессенских беженцев в Навпакте [6], то у спартанцев и их союзников появилась дополнительная причина поступать подобным образом. Величина посылаемой армии была такова, что ясно, что военной кампании должно было предшествовать собрание Пелопоннесской лиги, которое должно было проголосовать за интервенцию. Коринф так же, несомненно, должен был быть настроен в пользу интервенции.
И вот, после того как фокейцы захватили один из крохотных городков в Дориде, спартанцы в 457 г. или около того вмешались [7]. Глядя на размер вторгшейся армии, не стоит удивляться, что фокейцы пошли на уступки без сражения, позволив пелопоннесской армии проследовать через долину Кефисса в Беотию, где их главной целью было восстановление распавшейся Беотийской конфедерации под главенством Фив. Но даже для выполнения этой задачи столь большое войско вряд ли было нужно. После Персидской войны Платея и Феспии точно, а Орхомен очень вероятно стояли отдельно от группы городов, лояльных Фивам. Таким образом, здесь не было опасности стать лицом к лицу с единой Беотией и гораздо меньших сил было бы вполне достаточно, чтобы поддержать Фивы против их противников в Беотии. Таким образом, размер армии диктовался, скорее всего, опасностью противостояния с Афинами и афиняне и в самом деле вмешались при поддержке 1000 аргосских солдат и отряда фессалийской конницы. Но в битве последняя перешла на сторону врага и по этой причине или нет, а афиняне были побеждены. Спартанцы, однако, после битвы удалились из Беотии наземным путём через Мегариду и беотийцам пришлось опираться только на себя. Но они к этому были неспособны. Через пару месяцев афиняне снова вторглись в Беотию, победили беотийцев при Энофитах и как результат обеспечили фактический контроль над Беотией (за исключением Фив), Фокидой и восточной Локридой [8]. И хотя это точно не известно, похоже, что установили контроль так же и над западной Локридой, расположенной между Дельфами и Навпактом. Таким образом, Спарта выиграла битву при Танагре, но проиграла всю кампанию. В долгосрочной перспективе, однако, эти события могли оказать далеко идущее влияние на будущий ход событий тем, что объединили Беотию в противостоянии Афинам и хотя союз этот быстро расстроился, покорение афинянами побудило беотийцев оставаться к ним враждебными и таким образом открыло путь для нового союза той же самой направленности.
Реакция на эти события федеративных государств оказалось весьма разнообразной. Фокидская конфедерация, перейдя на сторону афинян, как кажется, без какого–либо противостояния, стала рассматриваться ими как дружественное государство и ей было позволено установить контроль над Дельфами. С другой стороны, были или нет в восточной Локриде какие–либо военные действия, афиняне совсем не в той же мере доверяли локрийцам и взяли от них заложников [9]. Союз Афин с Фессалийской конфедерацией вероятно не расстроился в результате перехода при Танагре кавалерии на сторону врага. Внутренние распри не были редкостью в Фессалии того периода и к поступку этому кавалерию вероятно побудили враждебные к Афинам командиры — аристократы, которые не повиновались приказаниям, данным им правительством. Не считая инцидентов, связанных с переходом через Фессалию Брасида, сходные распри имели место несколько лет спустя после Танагры, котла афиняне попытались вернуть власть Оресту, сыну Эхекратида, «царю фессалийцев», т. е тагу, но им воспрепятствовала в этом фессалийская конница [10]. Вероятно Эхекратид, который возможно был тагом, несколькими годами ранее заключившим союз с Афинами, был убит или изгнан и афиняне попытались вернуть власть его сыну. И вновь конница была враждебна к афинянам, в то время как семья тага была на их стороне. Союз, как кажется, не распался и после этого инцидента. Он, кажется, не разрушился, во всяком случае, после Танагры. Похоже даже, что фессалийцы поддержали афинян при Энофитах, приняли участие в последующем разрушении Танагры и посвятили в Дельфы десятину от взятой добычи [11]. Только что упомянутые события показывают, что Фессалия была не слишком надёжна как союзница, но это кажется было связано с ухудшением её внутренней ситуации.
Возвысившись, афиняне естественно делали всё, что в их силах, чтобы укрепить своё положение и заполучить престиж. Одним из шагов в этом направлении было заключение необычного союза — с Амфиктионийской лигой или её членами. Этот договор или скорее афинское постановление относительно него, сохранился в очень повреждённой надписи, которая обычно интерпретируется как договор между афинянами и фокейцами, хотя имя фокейцев не встречается на камне, в то время как несколько раз упоминаются амфиктионийские дела. Причина такой интерпретации несомненно в том, что договор о союзе с Амфиктионийской лигой кажется немыслимым. Однако, с разницей в несколько лет, двое наших ведущих эпиграфистов — покойный Адольф Вильхельм и В. Д. Меритт, опубликовали независимо друг от друга восстановления, сделавшие ясным, что Амфиктионийская лига действительно была одной из сторон договора [12]. Относительно общего содержания надписи сомнений быть не может, хотя многие детали остаются неясными. Вероятно афиняне, вскоре после их победы при Энофитах, обеспечили принятие амфиктионами предложения о договоре между членами лиги и Афинами. Несомненно с помощью манипуляций афиняне добились того, что их сторонники получили явное большинство в совете лиги. Целью всего этого было обеспечить Афинам всевозможные выгоды, которые можно было извлечь из панэллинского престижа лиги. Как политический инструмент это не могло воздействовать прямо, кроме как на тех, кто голосовал в собрании и с этой точки зрения Амфиктионийская лига была скорее местной, чем панэллинской организацией [13], но даже если так, лига обладала значительным престижем из–за своей связи с Дельфийским оракулом. Таким образом, афинские демократы, порвавшие с панэллинской политикой Кимона, теперь попытались заполучить столько панэллинского престижа, сколько было возможно, для своего города и державы [14].
Афиняне так же получали большую материальную помощь от Ахейской конфедерации. Это государство не было представлено в совете Амфиктионийской лиги и таким образом некоторое время стояло в стороне от основных течений греческой политики. Оно, видимо, даже не принимало участия в Персидской войне. Ахейцы, однако, не утратили, как кажется, своих старых связей с Западом и потому были заинтересованы в ограничении коринфского контроля над Коринфским заливом и торговлей с Италией и Сицилией. Во всяком случае, эта конфедерация стала союзницей афинян и помогла им контролировать обе стороны входа в залив. Точная дата этого союза неизвестна, но кажется он уже существовал ко времени экспедиции Перикла в залив, которую он начал из Пег в Мегариде, высадился близ Сикиона и одержал победу над сикионянами, затем посадил на борт ахейцев и проплыл через самую узкую часть залива, чтобы безуспешно осаждать Эниады [15]. Таким образом ахейцы были активной силой, а не просто пассивными зрителями в попытках заблокировать Коринф. В то время как мессеняне в Навпакте и укреплениях, которыми владели афиняне, контролировали северное побережье узкого пролива, ахейцы обладали южным. Сходную роль они продолжали играть и в качестве союзников Спарты в Коринфской войне в нач. IV в., с той только разницей, что тогда ахейцы некоторое время контролировали обе стороны узкого пролива.
Приблизительно к тому же самому времени, что и союз с ахейцами относится и группа афинских договоров о союзе с Регием в Италии и с некоторыми городами на Сицилии [16]. Может быть афинские мечты о расширении власти на запад простирались даже до осуществления контроля над Этрурией и Карфагеном. Самые ранние данные о планах относительно Карфагена обнаруживаются во «Всадниках» Аристофана, представленных на сцене в 424 г. В них Демосфен говорит Колбаснику, который сменил Пафлагонца (Клеона) в качестве любимца Демоса, что подвластная ему территория будет включать и Карфаген, а ниже в той же пьесе сообщается о том, что демократический вождь Гипербол планирует экспедицию против Карфагена. Это должно означать, что такая экспедиция в то время серьёзно обсуждалась [17]. И вопрос к тому времени не был уже новым, если, коли верить сообщению Плутарха, сам Перикл противился мечтам о нападении на Карфаген и Этрурию [18]. Если он и в самом деле был в подобные споры вовлечён, то похоже это было на раннем этапе его карьеры главы государства. Много более вероятно, что такие планы озвучивались в период агрессивного демократического империализма, зародившегося ок. 460 г., чем в более благоразумные и сдержанные последние годы политической карьеры Перикла. Но заходили или нет афинские лидеры столь далеко в своих планах, афинская интервенция на запад была в наибольшей мере направлена против интересов Коринфа. Из союзников афинян, более всего заинтересованными в этих вопросах были ахейцы. Позже вовлечены были и другие противники Коринфа, в частности Акарнания и Коркира.
Но весьма скоро амбициозные планы афинян потерпели неудачу и были оставлены или претерпели изменения. События, связанные с этим, не относятся к теме настоящего исследования, за исключением того в какой мере они затронули различные федеративные государства. Так всё что нужно сказать по поводу провала вторжения в Египет это то, что потери были не столь велики, чтоб значительно ослабить энергию афинян. Пятилетнее перемирие 451 г. скорее всего было вызвано не истощением сил, а возвращением к политике Кимона, включавшей дружбу со Спартой и полномасштабную войну с Персией. Большая перемена произошла в 447 году с ростом могущества Беотии, когда беотийские изгнанники захватили Орхомен и Херонею в северо–западной Беотии, Херонею, которая в то время была частью территории Орхомена [19]. Афинский полководец Толмид вторгся в Беотию с тысячей афинян и с некоторым количеством союзных войск и преуспел в захвате маленькой Херонеи, продаже в рабство её населения и оставлении там гарнизона; но он не был настолько же успешен в покорении Орхомена, что конечно означало — экспедиция с самого начала провалилась. Когда Толмид начал свой обратный марш к Афинам, беотийские изгнанники использовали Орхомен как штаб–квартиру и получив помощь от локрийцев и эвбейцев, атаковали афинян при Коронее и взяли в плен тех, кто не пал в сражении. После этого афиняне заключили мир на условии, что они получат назад своих пленных за своё полное удаление из Беотии. Вряд ли стоит говорить, что это означало крушение большей части афинского господства или покровительства над материковой Грецией. За восстанием в Беотии последовало восстание на Эвбее, но тогда как Эвбея была потом вновь покорена, владения на материке были большей частью утрачены. Фессалия, как кажется, осталась для Афин союзником, но что до остальных, то в начале Пелопоннесской войны даже фокейцы считались союзниками спартанцев. Навпакт, впрочем, оставался за ними и события 427 г. показали, что афиняне сохранили так же Халкиду и вероятно пару других небольших укреплений на северной стороне от входа в Коринфский залив [20]. Таким образом, они не отказались полностью от своих интересов в Коринфском заливе, даже хотя и отказались от союза с Ахейской конфедерацией во времена Тридцатилетнего мира. Фукидид пишет так, словно бы они передали Ахайю спартанцам, но это заблуждение. Ахейская конфедерация не была покорённым государством, чтобы быть передаваемой одной державой другой. И действительно, в начале Пелопоннесской войны лишь самый восточный из ахейских городов — Пеллена, который часто шёл своим путём, был твёрдым союзником Спарты [21].
Так же события и на другом театре военных действий показывают, что афиняне не забросили свои интересы на западе во времена Тридцатилетнего мира. Так, незадолго до того, афиняне вторглись в Акарнанию, район, побережье которого было усеяно коринфскими колониями. Из них Амбракия была самой агрессивной. Так, видимо вскоре после 440 года, амбракиоты, составлявшие часть населения Амфилохийского Аргоса, изгнали аргивян (очевидно, амфилохийцев) и завладели городом. Из–за этого амфилохийцы вверили себя акарнанцам как союзникам или членам конфедерации, а последние, в свою очередь, обратились к афинянам. Эти последние послали экспедицию под командованием Формиона, который потом благодаря своим подвигам в 429 г. С помощью афинян акарнанцы взяли Аргос, продали в рабство военнопленных и вновь населили город амфилохийцами и акарнанцами. За этим последовал первый договор о союзе между афинянами и акарнанцами [22]. Это несомненно означает, что был заключён официальный договор, как и в случае союзов с сицилийскими городами, упомянутыми выше.
Таким образом Афины, когда их наземная империя рухнула, не оставили своих планов по распространению на запад своей власти. Об этом свидетельствует не только поход в Акарнанию и последующее утверждение союза с Коркирой. Есть ведь данные о возобновлении ок. 433- 432 гг. прежних договоров с Регием и Леонтинами. Всё это выглядит так, как если бы позднейший афинский ультиматум потидейцам намеренно провоцировал Коринф. Если это так, то это оказалось дорого обошедшейся ошибкой, которая сильно осложнила соперничество двух городов. В любом случае, именно крушение их западных интересов привело к Пелопоннесской войне и первая часть этой войны в наибольшей мере приняла форму борьбы за контроль над северо–западной Грецией. В первый год войны самые осязаемые успехи были достигнуты эскадрой из 100 кораблей, отправленной афинянами в этот регион. Были захвачены два города на побережье Акарнании — Соллий, коринфская колония и Астак. Первый из них афиняне отдали вместе с землёй на поселение одним лишь палереям (жителям города Палера) из акарнанцев. Это вероятно означает, что он был слит с уже существовавшим акарнанским городом. Это слияние, по–видимому, оказалось прочным. Из Астака, находившегося под властью тирана, тот, как кажется, был изгнан для того только, чтобы быть восстановленным коринфянами, а затем снова изгнанным акарнанцами. По крайней мере, силы афинян и мессенян, прибывшие в 429 г. из Навпакта, могли воспользоваться этим городом в качестве порта высадки с судов [23].
Следующий год был только прелюдией к более важным военным действиям на акарнанском театре. Амбракиоты с помощью хаонов — эпирского племени и других соседних варваров, совершили нападение на Амфилохийский Аргос, но были отражены. Позже, осенью или в начале зимы, афинский адмирал Формион выступил из Навпакта с эскадрой из 20 судов, чтобы охранять вход в Коринфский залив [24]. Зато следующий сезон оказался богат не только на два знаменитых морских сражения, но и на вторжение в Акарнанию. Морские битвы нас не касаются; боевые действия в Акарнании — да. Но, до того как мы к ним обратимся, следует напомнить, что 429 год так же стал свидетелем крупного поражения афинян от рук другого федеративного государства. Примерно в мае этого года 2000 афинских гоплитов, 200 всадников и некоторое количество пельтастов, выступили под командованием трёх афинских полководцев против Спартола, столицы боттиейцев. В последующем сражении афинские гоплиты потерпели сокрушительное поражение от местных легковооружённых и конницы, включая войска из Олинфа. Это вероятно первое сражение, в котором гоплиты, сражаясь на относительно ровной почве побеждены были сочетанием кавалерии и легковооружённых войск [25]. Таким образом, эффективность иных войск, чем гоплиты продемонстрирована была халкидянами и боттиейцами в тот же самый год, что и акарнанцами.
Эскадра Формиона, судя по дальнейшему ходу событий, послана была для того, чтоб блокировать вход в Коринфский залив. Но она была недостаточно велика для того, чтоб одновременно выполнять и эту задачу и в то же время препятствовать передвижению пелопоннесских войск на запад из Пелопоннеса в коринфские колонии на побережье Акарнании. Спартанец Кнемид вероятно завершил своё продвижение до того, как его противники узнали, что оно может быть предпринято. Спартанцев побудили к вторжению амбракиоты и хаоны, которые надеялись оторвать всю Акарнанию от союза с Афинами и закрыть для них соседние воды. В ответ на их просьбы тотчас был послан с несколькими кораблями и тысячей гоплитов Кнемид, спартанский наварх Он должен был проследовать прямо к острову Левкаде, где уже собирались корабли как с этого острова, так и из Амбракии и Анактория. Туда же было приказано следовать и пелопоннесскому флоту, сформированному в Коринфе и Сикионе. Весь этот флот, когда он собрался, насчитывал 47 судов, перевозящих войска, которые должны были высадиться на побережье Акарнании. Это был, таким образом, план атаки одновременно с земли и с моря и обе части его одновременно стартовали из коринфских колоний в северной части побережья Акарнании. Противодействие Формиона этому плану выразилось в том, что он перехватил вражеский флот и таким образом помешал реализации нападения с моря. Сам Кнемид должен был выступить из Амбракии с 1000 пелопоннесских гоплитов, людей из коринфских колоний, из Левкады, Анактория и самой Амбракии, а так же значительным войском из эпирских племён. С этими силами он пересёк Аргосскую область (Амфилохийский Аргос) и подошёл к Стратию на реке Ахелой, столице и крупнейшему городу Акарнании. При известии об этом нападении жители Стратия предоставлены были их собственным силам, так как прочие акарнанцы остались дома, чтобы защищать свою страну от предполагаемого нападения с моря. В таких обстоятельствах жители Стратия повели себя замечательно удачно. Они установили наблюдение и сообщали о продвижении врага, так что знали, что хаоны, преисполнившись самоуверенности, безрассудно движутся впереди других. Это дало им время подготовить засаду, так что когда хаоны приблизились к городу, они были встречены двойной атакой — войск, выступивших из города и других, выскочивших из засады. В результате хаоны были разбиты с такими потерями, что единственное, что смог сделать Кнемид — сохранить остальные свои силы. Жители Стратия, со своей стороны, не были достаточно сильны, чтоб атаковать гоплитов, но они осложняли им жизнь тем, что осыпали их камнями из пращей Заключив перемирие и подобрав для погребения тела павших, Кнемид отступил к Эниадам и оттуда его войско возвратилось на родину [26]. Таким образом, Акарнания была на время спасена. Первая морская победа Формиона, одержанная одновременно с битвой при Стратие, уберегла побережье Акарнании от нападения пелопоннесского флота. Его вторая морская победа в том же году, уберегла его от нападения флота ещё большего, чем первый [27]. Следующей осенью или в начале зимы, Формион двинулся из Навпакта в Акарнанию и высадил в Астаке 400 афинских и 400 мессенских гоплитов. Целью было покорение Эниад, единственного акарнанского города, враждебного Афинам. Однако, так как воды реки Ахелоя делали зимой нападение невозможным, этот замысел был оставлен.[28]
Это было не слишком блестящим окончанием года, который начался на этом театре замечательно успешно как для афинян, так и для акарнанцев. Последние должны были сознавать, что хотя Формион до своих двух морских побед и был не в состоянии прямо вступить в Акарнанию, он внёс большой вклад в их спасение. Только это может объяснить его огромную популярность, которой он едва ли мог быть обязан помощи, оказанной тем же акарнанцам несколькими годами ранее, когда он принимал участие в заключении первого союза Афин и Акарнании. На следующий год, когда Формион был в отсутствии, акарнанцы просили его сына или родственника и афиняне послали его сына Асопа. По его прибытии, афиняне и акарнанцы предприняли наступление. Но их совместная атака на Эниады провалилась. Затем Асоп отплыл с эскадрой на Левкаду, но был побеждён и убит [29]. Поражение могло быть обусловлено отчасти слишком малыми размерами афинского флота (всего 12 кораблей) и отчасти трудностью взятия укреплённых городов. Таким образом, ситуация в корне отличалась от той, что была в прошлом году. Ведь уже не было страха перед вторжением большой пелопоннесской экспедиции. Вместо этого инициатива была на другой стороне.
Таким образом, соперничество Афин со Спартой и более всего с Коринфом в северной Греции и за её пределами, начавшись по крайней мере уже в середине V века, продолжалось в течение раннего периода Пелопоннесской войны и воздействовало на эту войну и между прочим так же усиливало Акарнанскую конфедерацию. Следующим годом, в который конфедерация эта вовлечена была в важные военные операции был 426 и в это время операции эти перепутаны были с другими операциями и особенно с афинским вторжением в Этолию. Но перед тем, как перейти к событиям этого года, надо бросить беглый взгляд на то, как события этого периода воздействовали на Беотийскую конфедерацию.
Как уже отмечалось, за освобождением Беотии в 447 г. последовало создание наиболее передового и лучше всего известного олигархического федеративного государства в ранней греческой истории. Тогда вся Беотия принуждена была вступить в антиафинский и проспартанский лагерь. После Персидской войны не только Платея, но так же и Феспии стояли в стороне от Фив, а Орхомен был к ним обычно враждебен. Казалось бы, для умелого политика вполне возможно навсегда оторвать их от Фив и сделать их союзниками Афин. Позднейшие события показали, что по крайней мере в Феспиях сильны были демократические элементы, готовые сотрудничать с Афинами. В 457 г. последовало поражение союза, управляемого Спартой от афинян при Энофитах и падение его членов до статуса подчинённых союзников., что настроило беотийцев против Афин. Стоит напомнить, что первым событием Пелопоннесской войны в 431 г. было нападение фиванцев на Платею, единственный город в Беотии, остававшийся искренним союзником Афин. В организации и плане представительства Беотийской конфедерации, составленном в 447 г., всё выглядит так, как если бы отведено было место для платейцев. Была ли Платея в период с 447 по 431 гг. членом Беотийской конфедерации и одновременно союзником Афин? Точно сказать невозможно, но греки делали столько вещей, которые нам кажутся странными, что это не выглядит совершенно невозможным [30]. В ходе Пелопоннесской войны беотийцы, кроме платейцев, были союзниками спартанцев. Но членами Пелопоннесской лиги они не были. Они часто, но неверно, считались таковыми [31]. Трудность состоит в том, что термин symmachoi имеет очень много значений, начиная от людей, случайно сражавшихся на чьей–либо стороне, до групп с официальными договорами о союзе и даже до членов одной и той же лиги. Потому например «symmachoi лакедемонян» не всегда имеет одно и то же значение. У Фукидида (II, 9,2) беотийцы перечислены в числе symmachoi и это верно, ведь они поддерживали спартанцев в войне, но это не означает с необходимостью, что они были членами Пелопоннесской лиги. Перечислив всех тех, кто поддерживал Спарту, Фукидид заключает: «таков был союз (symmachia) лакедемонян», но несомненно, эта группа союзников включает и тех, кто не был членами Пелопоннесской лиги. Но, усложняя ситуацию, он сообщает о консультациях, которые, как кажется, указывают, что беотийцы принимали участие в совещаниях членов лиги и они безусловно это делали. Но по вопросам, по которым Спарта совещалась с членами лиги, она могла так же пожелать проконсультироваться и с самым могущественным союзником за пределами лиги. Когда в 431 г. заключался Никиев мир, Фукидид указывает, что против него проголосовали беотийцы, коринфяне, элейцы и мегаряне (V,17,3). Если б это место было бы единственным свидетельством, можно было б заключить, что беотийцы, подобно трём другим упомянутым государствам были обычными членами Пелопоннесской лиги, но то, что произошло впоследствии показывает — не были. Ведь беотийцы не считали себя связанными договором и заключили отдельное перемирие. Когда коринфяне позже склоняли беотийцев заступиться за них и заключить такой же дополнительный десятидневный договор, какой существовал между афинянами и беотийцами, но афиняне отказались на том основании, что у них уже мир с коринфянами, так как последние – symmachoi лакедемонян, т. е как это слово употреблено здесь, членами Пелопоннесской лиги [32]. Таким образом, афиняне считали коринфян, а не беотийцев, членами лиги и связанными Никиевым миром [33].
В ходе Архидамовой войны, вклад беотийцев в её ведение был крайне важен. Вторжения Пелопоннесской армии в Аттику сделались возможными большей частью, а возможно даже исключительно, при поддержке беотийской конницы. В это время афиняне имели уже свою собственную конницу и вдобавок, по крайней мере вначале, пользовались помощью фессалийской конницы. Лакедемоняне и их пелопоннесские союзники первые несколько лет конницы вовсе не имели. Потому, если б не было беотийской конницы, афинская и фессалийская конница могли бы сделать для спартанцев невозможным совершать свои вторжения и опустошать сельскую местность. Утверждение, приписываемое афинскому полководцу Гиппократу, перед битвой при Делии, что без беотийской конницы пелопоннесцы не могли б вторгаться в Аттику, не преувеличение. Сами фиванцы, в своей речи после капитуляции Платеи, предстают как сознающие значение своей конницы, более сильной, чем у любого другого государства, принимавшего участие в войне на их стороне. Это несомненно верно, так как единственной другой конницей на спартанской стороне в первые годы войны была фокидская и локрийская [34]. Однако, вклад кавалерии сам по себе был всё же не таков, чтобы часто упоминать о нём в отчётах о событиях этого периода. Под 431 годом сообщается о стычке между беотийской конницей с одной стороны и афинской с фессалийской — с другой. В этой стычке афиняне и фессалийцы брали верх до того момента как на помощь к беотийцам подоспели гоплиты [35]. В этой связи, невозможно не удивляться тому, почему беотийцы позволили фессалийской коннице достичь аттики безо всякой попытки остановить её на пути. Далее, в течение ряда лет ни об одном действии беотийской конницы не сообщается, но даже когда она не упоминается, она должна была регулярно действовать совместно с вторгавшимися пелопоннесскими войсками.
Важным годом для федеративных государств стал 426, год в котором афиняне под командованием Демосфена потерпели сокрушительное поражение от этолийцев и в то же время они и их союзники акарнанцы, под командованием того же Демосфена, при Ольпе, на территории Амфилохийского Аргоса одержали решительную победу над амбракиотами и их пелопоннесскими союзниками несомненно в величайшей до Делия наземной битве в этой войне. События эти тесно взаимосвязаны: Демосфен действовал в Акарнании до того, как вторгся в Этолию; после его поражения, Навпакт остался за акарнанцами; и после этого, вновь имела место военная кампания, кульминацией которой стала битва при Ольпе. Анализ событий этого года показывает, что если бы афиняне и акарнанцы сошлись друг с другом во взглядах, их успехи могли бы быть большими. Акарнанцы могли бы удержать за собой Левку, а афиняне — Амбракию. Фукидид не сообщает план кампании, но излагаемые им события делают ясным, что первоначальной целью было покорение Левки, крупнейшей и могущественнейшей коринфской колонии на побережье Акарнании.
Силы, прибывшие из Афин, были небольшими. Фактически это был меньший из двух флотов, посланных этим летом. Состоял он из 30 судов под командованием Демосфена и Прокла. Эти двое так же предполагали взять на себя руководство союзными войсками и кораблями. Первой их крупной военной операцией стало нападение на Левку при поддержке закинфян, кефалленян, 15 кораблей из Коркиры и с помощью тотальной мобилизации войск Акарнанской конфедерации [36]. Такая атака едва ли могла быть предпринята спонтанно, но должна была быть спланирована заранее. Очевидно, план состоял в том, что акарнанцы атаковали с суши, афиняне — с судов, а коркиряне должны были перерезать морские коммуникации. Кажется всё шло хорошо и акарнанцам удалось осуществить блокаду города., когда Демосфен вынужден был снять осаду и отправиться в Этолию. Из под Левки он отплыл в соседний Соллий. где о чём–то совещался с акарнанцами, невозможно сказать, с группой полководцев или с каким–то более широким органом. И хотя акарнанцы этого его поступка не одобрили и коркиряне так же от него ушли, Демосфен отправился отсюда с остальными силами, чтобы вторгнуться в Этолию. Так как флот его блокаду снял, акарнанцам естественно ничего не оставалось, как свою осаду снять. Вероятно всё это побудило акарнанцев, не имевших собственного флота, заключить в конце военной кампании этого года мир с соседями на условиях подразумевавших, по крайней мере на время, отказаться от какой–либо надежды покорить Левку [37].
Экспедиция афинян в Этолию слишком хорошо известна и не требует детального разбора. Несомненно, общепринятая точка зрения, что Этолия была более отсталой, чем Акарнания верен. Однако стоит напомнить, что этолийцы были в состоянии планировать военную кампанию, отступать перед вторгшимся врагом и в конце концов давать сражения в месте по собственному выбору. Кроме того совершенно очевидно, что в межгосударственных отношениях их обычаи были те же, что у прочих греков., так что например афиняне смогли заключить с ними перемирие, чтобы возвратить своих убитых. Позже, в том же году они направили послов в Спарту, чтобы побудить спартанцев атаковать Навпакт и принять участие в военной кампании, которая последует. Очевидно, что у этолийцев развилось эффективное центральное правительство. Вероятно, для других это стало новостью, ведь деловитость и действенность этолийцев удивила даже мессенян из Навпакта, которые предрекали Демосфену и афинянам лёгкую победу [38]. Однако, в то время вся организация у них была ещё на племенном уровне. Организация городов или общин, рассматриваемых как города, на уровне симполитий возникла несколько позднее.
В экспедицию против Навпакта, организованную в ответ на призывы из Этолии, спартанцы послали 3000 союзных гоплитов под командованием Еврилоха. Изо всех этих сил только он и два других командира были спартанцами. Когда к этим силам были на месте добавлены этолийцы и локрийцы, это всё стало выглядеть страшной и реальной угрозой Навпакту. Чтобы встретить их, Демосфен, не без труда, побудил акарнанцев, всё еще возмущённых его уходом из под Левки, послать 1000 гоплитов. Этих сил, с добавлением ещё местных мессенян, оказалось достаточно, чтобы удержать Еврилоха от попыток напасть на город и потому он отступил, но не назад в направлении Амфиссы и Дельф. Вместо этого он направился в Просхий, город в нескольких милях от устья Ахелоя. Причина этого состояла в том, что амбракиоты убедили его поддержать их в их действиях, направленных против Амфилохийского Аргоса и Акарнании в целом. Поэтому он отпустил этолийцев и стал ожидать сигнала к действию [39]. Чтоб понять, что затем последовало, следует напомнить, что Амбракия находилась к северу от Акарнании, на территории Эпира, что Амфилохийский Аргос находился на севере собственно Акарнании, в то время как Просхий — близ её южной окраины.
Последовавшая военная кампания началась зимой или поздней осенью. Началась она с вторжения на территорию Амфилохийского Аргоса 3000 амбракийских гоплитов, которые захватили Ольпу, укреплённое поселение, расположенное на побережье. Потому акарнанцы мобилизовались и заняли две позиции, одну в Аргосе, а другую немного дальше к югу, в надежде перехватить пелопоннесские войска Еврилоха, как только они появятся. В то же время они послали к Демосфену в Навпакт и к эскадре из 20 афинских судов, крейсировавшей вдоль Пелопоннеса прийти к ним на помощь. Еврилох и его пелопоннесцы прибыли первыми, двигаясь на север через Акарнанию, которая за исключением укреплённых фортов была теперь лишена войск и сумели соединиться с амбракиотами, не будучи перехваченными. Вскоре появились и афинские корабли и Демосфен, так же очевидно пришедший морем в Амбракийский залив. Он привёл с собой только 200 мессенских гоплитов и 60 афинских стрелков. Как кажется, репутация его нисколько не пострадала из–за его поражения в Этолии и он был избран командующим союзными силами совместно с акарнанскими командирами [40].
Есть некоторые трудности, особенно топографические, связанные с этой военной кампанией, но основной ход событий выглядит совершенно ясным [41]. Еврилох, после того как соединил свои войска с амбракийскими силами, занял позицию за пределами, но близ Ольпы. Демосфен, в свою очередь, привёл свои войска и занял позицию поблизости, но с оврагом, разделявшим обе армии. Еще до прибытия Еврилоха амбракиоты послали своему правительству просьбу прийти к ним на помощь со всеми силами государства. Когда же явился Еврилох. соединённое войско превосходило уже численно врагов и не боялось принять битву не дожидаясь добавочных войск. Битва эта, как кажется, была по большей части гоплитской битвой старого образца, за исключением того, что Демосфен посадил 400 гоплитов и легковооружённых в засаду [42]. Это обстоятельство стало решающим и акарнанцы со своими союзниками одержали решительную победу. Потери амбракиотов и пелопоннесцев были тяжёлыми. В числе павших оказались Еврилох и один из двух других спартанских командиров.
На следующий день Менелай, единственный из трёх спартиатов оставшийся в живых, вынужден был вступить в тайное соглашение с Демосфеном и акарнанскими полководцами по которому мантинейскому контингенту и наиболее выдающимся из других пелопоннесцев позволялось удалиться, покинув амбракиотов в их тяжёлом положении. Когда пришло время исполнять соглашение, возникло некоторое замешательство, так как удалявшимся пелопоннесцам не удалось уйти совершенно незамеченными. В замешательстве, возникшем когда амбракиоты попытались следовать за ними, некоторые пелопоннесцы, так же как и амбракиоты были перебиты. Другие амбракиоты, те что были вызваны из города Амбракии, прибыли к Идомене, представляющей собой два высоких холма. Это дало преимущество акарнанцам, ведь это означало, что они отодвинуты были дальше от театра военных действий, в тот момент когда акарнанцам и амфилохийцам пришлось иметь дело с остальным амбракийским войском, которое тогда подступило к Ольпе. В тот самый день, когда пелопоннесцам позволено было удалиться, Демосфен выслал вперёд войска подготовить засаду. На следующее утро, когда ещё было темно, он предпринял внезапную атаку на амбракиотов, которые быстро обратились в бегство и когда они побежали, то обнаружили тропы, по которым пытались бежать, перекрытыми засадами амфилохийских легковооружённых. Итогом была резня, от которой спаслись немногие. Катастрофа возможно была даже больше, чем в главной битве двумя днями ранее. Фукидид по этому поводу делает необычное для него заявление, что он не сообщает общего числа павших, потому что оно было невероятно велико по сравнению с величиной города [43].
Результаты этой военной кампании принесли больше пользы скорее акарнанцам, чем афинянам. Они также знаменуют конец попыток Коринфа и его колоний установить контроль над Акарнанией. После того как Демосфен и афиняне подвели акарнанцев при Левке, последние, по–видимому, больше чем прежде, стали держаться собственной своей выгоды. Так когда Навпакт отказался в опасности, они спасли ситуацию в ответ на просьбу Демосфена, хотя возможно главным их побуждением к действию послужило то, что они сознавали сколь для них самих может быть опасным, если Навпакт попадёт в руки пелопоннесцев. Когда против них выступила армия под командованием Еврилоха, они были рады получить помощь афинского флота и иметь Демосфена в качестве командующего, но по–видимому, это был предел. Когда была одержана победа, они взяли дело в свои руки. Демосфен захотел взять Амбракию и Фукидид конечно прав, полагая, что это могло бы стать нетрудным делом. Ведь в Амбракии кроме женщин, детей и мужчин, вышедших уже из призывного возраста могло быть лишь немного выживших, годных для решающего сражения. Выжившие в первой битве бежали в Эниады, где их отделяло от дома всё пространство Акарнании. И тем не менее акарнанцы и амфилохийцы отказались брать город, так как понимали, что таким образом он будет взят афинянами и боялись, что последние окажутся худшими соседями, чем амбракиоты. В это время и акарнанцы и амбракиоты кажется готовы были заключить мир и старались, сколь возможно, избегать военных действий.
После того как Демосфен и афиняне удалились, акарнанцы и амфилохийцы сначала позволили амбракиотам возвратиться домой по заключении перемирия, а затем заключили с ними оборонительный союз на 100 лет, однако же с особым условием: ни амбракиоты с акарнанцами не будут воевать против пелопоннесцев, ни акарнанцы с амбракиотами против афинян. Вдобавок, амбракиоты обязались не помогать Анакторию. Это определённо означает, что акарнанцы решили покорить этот город [44]. На следующий год он был взят «афинянами и Навпактом» и акарнанцами, коринфские колонисты изгнаны и город заселён акарнанскими колонистами. Демосфен же, явившись к Эниадам год спустя, обнаружил, что город взят уже акарнанцами [45]. В сообщении об этом, Фукидид подчёркивает то обстоятельство, что они примкнули к афинскому союзу, но ведь несомненно, что Эниады стали союзником Афин будучи уже членом Акарнанской конфедерации. Слишком большой упор на Афины временами искажал видение даже Фукидида. Что до Акарнании, то конфедерация теперь добилась всех своих ближайших целей, кроме Левки и что было крайне редким в древней Греции, научилась удовлетворяться тем, что доступно и избегать, насколько то возможно, невыгодного соперничества.
Возвратимся к беотийцам. Вдобавок ко вкладу их конницы в спартанские военные усилия, они навлекли на афинян самое серьёзное поражение в ходе Архидамовой войны — это была битва при Делии 424 года. Это поражение было много более тяжёлым, чем понесённые ими во фракийском регионе — при Спартоле в 429 и при Амфиполе в 422 г. В самом начале лета, когда Брасид прибыл на помощь Мегаре с войсками, предоставленными ему соседними союзниками, беотийцы выставили 600 всадников и 2200 из общего числа в 6000 гоплитов. Появление кавалерии явилось полной неожиданностью для афинских легковооружённых, совершавших рейды по сельской местности, но всё ж, какое–то время спустя на неприятеля устремилась афинская конница и вступила в битву. Впрочем, согласно Фукидиду, беотийцы планировали вторгнуться в Мегариду даже до того, как Брасид запросил их помощи. Фактически они собрали при Платеях все имеющиеся силы, но отослали домой обратно тех, кто не был нужен для экспедиции [46]. Таким образом, беотийцы в то время вели независимую внешнюю политику и не нуждались в указаниях от Спарты перед тем, как действовать. В данном случае вклад их несомненно был немалым, но ведь их великая победа произошла тогда, когда афиняне вторглись в их страну.
Афиняне, вступая в Беотию, не планировали крупного сражения. Вместо этого они планировали, с помощью демократических и антифиванских группировок в Орхомене и Феспиях, укрепиться в трёх различных местах на границе с Беотией и из них постепенно свергнуть олигархию во всей Беотии. Сифы — порт Феспий на Коринфском заливе, должен был быть предательством сдан афинянам; Херонея, на границе с Фокидой, должна была быть сдана орхоменянами; сами афиняне должны были занять и укрепить Делий, находившийся в Танагрской области, близ юго–восточной оконечности Беотии. Всё это должно было произойти в один и тот же день, чтобы помешать беотийцам сосредоточить все свои силы в одном месте. Согласно Фукидиду, руководил беотийцами в этом заговоре фиванский изгнанник Птойодор [47]и он и в самом деле мог являться таковым, но большинство заговорщиков составляли орхоменяне и феспийцы. Фукидид особо отмечает активность изгнанников из Орхомена, к которым также присоединились и некоторые фокейцы. Таким образом, руководство опять принадлежало большей частью тому же самому городу, что и в 447 г. Главная проблема заговора состояла в том, что невозможно было сохранить его в глубокой тайне. Силы для захвата Херонеи вряд ли можно было собрать без того, чтоб не просочилось некоторой информации и особенно если верно, что некоторые из возможных участников прибыли из Пелопоннеса; так же и афиняне не могли бы мобилизовать свои резервы без некоторой информации, поступившей из Беотии [48]. Возможно, операцией, сулившей лучшие шансы на успех был план взять Сифы с помощью группы трирем, которые бы внезапно появились перед городом, но весь заговор был раскрыт неким фокейцем из Фанотея (менее чем в 5 милях от Херонеи по прямой линии), так что беотийцы оказались в состоянии провалить заговор против Сиф до того, как они вступили в сражение с афинской армией при Делии [49].
Битва при Делии оказала особое воздействие на беотийские дела. Беотийские потери пришлись большей частью на феспийцев и поскольку павшие были в большинстве гоплитами, это означало ослабление олигархического элемента в городе и соответствующий рост влияния низших классов, благоволивших к демократии. Это в свою очередь дало фиванцам предлог предпринять действия против Феспий и таким образом усилить свои собственные позиции в Беотийской конфедерации [50]. На следующий год фиванцы разрушили стены Феспий, обвинив их в аттицизме [51]. Это один из тех редких и случайных фрагментов информации, которые Фукидид время от времени даёт нам относительно второстепенных действующих лиц войны. Они вставлены в стену его повествования как попало, без соломы и раствора, но и такой материал должен быть использован, если версия греческой истории, основанная на излишнем сосредоточении внимания только на Афинах и Спарте, должна быть исправлена. В данном случае, упоминание об обвинении в аттицизме, в сочетании с тем, что нам известно о беотийских учреждениях, делает вполне вероятным заключение, что фиванцы обеспечили какое–то осуждение Феспий всей конфедерацией, перед тем как предпринять против них какие–либо действия. После этого Феспии пали беззащитными во власть своих врагов. Вероятно, единственной надеждой для некоторых из отчаявшихся фокейцев было принять демократию и обратиться к Афинам за помощью — план, который должен был стать последней отчаянной надеждой для людей, которые не могли быть незнакомы с судьбой Платеи. В 414 г. в Феспиях произошло демократическое восстание, которое было подавлено с помощью Фив [52]. Из восставших одни были схвачены, другие бежали в Афины. Таким образом, победа при Делии стала двойной победой для фиванцев. Во–первых, они нанесли афинянам поражение, в котором те потеряли 1000 человек, не считая легковооружённых и носильщиков, во–вторых, сами афиняне, на том крыле, на котором они вначале побеждали, нанесли феспийцам такие тяжкие потери, что значительно облегчили фиванцам задачу расправиться с этими мятежниками.
В тот же самый год на ход войны значительно повлияли действия ещё двух федеративных государств — Халкидской конфедерации, которая с помощью войск, посланных Спартой под командованием Брасида постаралась оторвать множество городов от Афинской империи и Фессалийской, равно решительно на него воздействовавшей тем, что позволила Брасиду пройти через свою территорию на его пути во Фракию. Так как фессалийцы были союзниками афинян, это настолько удивительно, что их действия требуют особого внимания. Решение позволить ему пройти с войском через всю территорию страны было большей частью своевольным поступком проспартанской группировки, которая сделала это несмотря на противодействие более многочисленной проафинской группировки, но отчасти здесь сыграли роль некоторые особенности действовавшего тогда греческого международного права. Греческие оборонительные союзы первоначально не обязывали заключившие договор стороны к чему–либо большему, кроме как защищать союзника от вторжения и прямого нападения. Различие между наступательным и оборонительным союзом видно из сообщения Фукидида о договоре 433 года между Афинами и Коркирой. Афины отказались договариваться с ней о наступательном союзе, обязывавшем стороны иметь одних и тех же друзей и врагов из опасения, что коркиряне вовлекут их в войну с Коринфом и этим вынудят их нарушить договор с пелопоннесцами о тридцатилетнем мире. Вместо этого они вступили с ними в оборонительный союз (epimachia), по которому обе стороны обязывались помогать друг другу в случае нападения или на коркирян или на афинян и их союзников [53]. Оборонительный союз поначалу не влёк за собой даже обязанности запрещать вражеским силам пересекать территорию одной стороны договора для нападения на другую сторону, хотя точные права и обязанности воюющих сторон и союзников уже начали становиться к тому времени предметом обсуждения.
Но, кажется, в Фессалии, ещё и до экспедиции Брасида стало возникать некоторое неприятие спартанской оккупации Гераклеи Фракийской. Согласно Фукидиду, поводом для колонизации Гераклеи было обращение трахинян, которые просили защиты от этеян — горцев, угрожавших их земле. Это может быть правдой, ведь спартанцы ясно сознавали ценность этого поселения. Сознавали его и афиняне опасавшиеся, что оно может быть использовано в качестве базы для нападения на Эвбею. Однако, в конечном счёте, Гераклея оказалась для них относительно безвредной из–за многократных нападений фессалийцев на новых поселенцев. Это разумеется означает, что фессалийское государство того времени контролировало территорию практически до Фермопил. Таким образом территория его всё ещё была обширной, хотя в нем и проявлялись уже признаки внутренних распрей и как следствие, слабости. Фукидид сообщает, что одним из соображений, побудивших спартанцев основать колонию, было её стратегическое положение на пути во Фракию. Интересно было бы узнать правда ли это или даже у Фукидида это просто соображение, навеянное более поздними событиями. В любом случае, Брасид использовал Гераклею в качестве базы для того, чтобы пройти через Фессалию в Македонию и в район Халкиды. Из Гераклеи Брасид отправил вестника, но не к правительству Фессалийской конфедерации, а к своим проспартанским друзьям в городе Фарсале, прося их провести его и войско через территорию Фессалии [54]. То, что это удалось, сделало возможными все позднейшие успехи Брасида в Халкидике. Ситуация была весьма странной. Фессалийская конфедерация была союзницей Афин, с основанием Гераклеи в фессалийцах зародилась к Спарте неприязнь, большинство фессалийцев было к Афинам дружественно. И тем не менее проспартанские заговорщики добились успеха, просто потому, что они принадлежали к олигархическому клану, который в то время в той или иной мере управлял Фессалией. Им помогло то обстоятельство, что для греков было обычным делом позволять чужим войскам проходить через нейтральную территорию, так что отказ в пропуске мог выглядеть враждебным актом. Это был давний обычай. В ходе мелких рейдов, военные от ряды пересекали территории третьих стран без особых церемоний. Не похоже, что более мелкие соседи чинили препятствия спартанским гоплитам или фессалийской коннице в прохождении через свою территорию. И лишь когда обе стороны были относительно сильны, начали подчас раздаваться от одной из них протесты по поводу того, что вооружённые силы не должны пересекать территорию нейтрального государства без предварительного позволения.
Переход через Фессалию был тщательно спланирован Брасидом и его местными друзьями и не без причины. Как замечает Фукидид, нелегко было вооружённым силам пересечь Фессалию без проводника, ибо здесь чувствовалось развитое среди греков предубеждение против пересечения земель соседей без получения позволения [55]. Потому из Гераклеи Брасид отправил вестника к проспартанским руководителям Фарсала. Некоторые из них встретили его в Мелитее, что во Фтиотийской Ахайе, вероятно на расстоянии дневного перехода от Гераклеи. На другой день они провели его форсированным маршем до Фарсала. На пути, у реки Энипей, они встретили группу противников, которые заявили, что Брасид поступил вопреки праву, совершая переход без разрешения федерального собрания. На это проводники Брасида возразили, что не повели бы его через страну против воли народа. Будучи связаны узами гостеприимства они проводят Брасида, который явился внезапно. Брасид, со своей стороны, заявил, что он пришёл в землю фессалийцев как друг, что он воюет не с ними, а с афинянами и что он не знает, чтобы между фессалийцами и лакедемонянами существовала какая–либо вражда, которая мешала бы одному народу проходить через земли другого. Отметим, что это позволяет предположить, что ни союз фессалийцев с Афинами, ни помощь, оказываемая афинянам фессалийской конницей, не привели к войне между спартанцами и фессалийцами. Наконец, Брасид добавил, что он не пойдёт, да и не может пройти против их воли., однако просит его не задерживать. После такого обмена мнениями противники удалились и Брасид, по совету своих друзей, поспешил пройти через фессалийскую территорию форсированным маршем до того, как его противники смогут собраться, чтобы помешать ему.
Следует отметить кратко, что же было дальше с правом прохода через Фессалию. В следующем году Пердикка Македонский вызвал такое противодействие в Фессалии, что спартанцы отказались от плана отправлять подкрепления через Фессалию. За этим также, вероятно, стояла афинская дипломатия [56]. Годом позже (422 г.) силы из 700 гоплитов были посланы в качестве подкрепления Брасиду, но их командир упустил время, приводя в порядок дела в Гераклее. Он не выступил в Фессалию до начала зимы, а затем повернул назад, отчасти из–за противодействия фессалийцев, а кроме того из–за того, что к нему пришла весть о гибели Брасида под Амфиполем [57]. Такие случаи не способствовали решению вопроса о праве прохода через нейтральную территорию. Так могло быть и потому, что стало обычным включать в договоры о союзе статью, по которой договаривающиеся стороны обязывались не допускать проход вооружённых сил по территории одной стороны для нападения на другую. Не может быть случайностью, что такая статья была внесена в договор 420 года между Афинами, Аргосом, Мантинеей и Элидой [58]. Опыт их взаимоотношений с фессалийцами, мог привести афинян к осознанию того, что подобные статьи были бы желательны.
Возвращаясь к событиям 424 г., следует отметить, что экспедиция Брасида была типичной спартанской экспедицией для военных действий на дальних расстояниях; её силы состояли из одного спартиата (самого Брасида), 700 илотов и 1000 наёмников — все гоплиты. Наёмные войска несомненно были набраны в Пелопоннесе и возможно состояли большей частью из аркадян и ахейцев. Эти области уже, вероятно, начинали становиться известными в качестве резервуара для набора наёмных солдат [59]. Уже в 432 г. коринфяне могли набрать наёмных солдат в Пелопоннесе для посылки в Потидею и теперь спартанцы произвели такой же или сходный набор. Вероятно, отправленные ими солдаты были все гоплитами, хоть и были посланы в страну, сильную легковооружёнными и конницей. Данные о военных кампаниях Брасида были уже даны выше в очерке о Халкидской конфедерации и мы их здесь не будем повторять. Будет лишь достаточно упомянуть, что сохранившиеся данные не всегда дают вполне удовлетворительную информацию о набранных войсках. Однако, для битвы при Амфиполе в 422 г., битвы в которой пали Брасид и Клеон, Фукидид делает относительно ясным, что своим окончательным поражением афиняне обязаны были кавалерии и пельтастам халкидян и их соседей, миркинян [60].
В связи с военными операциями в Халкиде ни Афины ни Спарта не сделали ничего, чтоб завоевать расположение и доверие халкидян. Вряд ли будет преувеличением сказать, что афиняне подстрекали потидейцев к мятежу и что они же когда позже в регионе вспыхивали мятежи, были заинтересованы лишь в их подавлении и наказании виновных. Наихудший из подобных случаев — резня всех взрослых мужчин в Скионе и продажа женщин и детей в рабство [61]. Спартанцы, со своей стороны, как кажется, были заинтересованы прежде всего в том, чтобы причинить афинянам как можно больше неприятностей и притом желательно с наименьшими усилиями со своей стороны. Потому, кроме помощи, оказанной Брасидом и его войском, халкидяне и их соседи большей частью сражались собственными силами. После прохода Брасида, ни одно спартанское подкрепление, за исключением немногих командиров, не прошло через Фессалию. Так почему же халкидяне должны были соблюдать условия соглашения, согласованные афинянами и спартанцами? Тем не менее, это именно то, что они, кажется, сделали сначала в связи с перемирием 423 года. Единственный спор был относительно времени восстания в Скионе на полуострове Паллена. При заключении договора о перемирии и афиняне и спартанцы должны были держать халкидский вопрос в уме, несмотря на то, что халкидяне не присутствовали на переговорах и не упомянуты в договоре. Единственной статьёй, которая могла быть приложима к ним было общее положение в договоре, что стороны договора должны продолжать владеть тем они владели, когда договор вступил в действие [62]. Халкидяне могли возразить, что хотя они в некотором смысле и были союзниками спартанцев, они не являются членами Пелопоннесской лиги и таким образом не связаны договором. Но, со своей стороны, афиняне и спартанцы полагали, что договором связаны все воюющие стороны и двое послов, по одному от каждого из двух государств, посланы были на Халкидский полуостров, чтобы наблюдать за применением его условий. Их точка зрения принята была халкидянами, несомненно потому, что она оставляла им на время города, перешедшие к ним в предшествующий год. В случае со Скионой было, как кажется, достаточно настоять на том, что она восстала до того, как началось перемирие. Это отрицали афиняне, которые так же особенно раздражены были тем фактом, что теперь даже и островитяне осмелились восстать против них. Этот спор привёл к возобновлению военных действий. Афиняне немедленно приготовились послать экспедицию и по предложению Клеона постановили взять Скиону и предать её жителей смерти. По спорному пункты, Фукидид замечает, что истина была на стороне афинян, ведь восстание произошло через два дня после начала перемирия. В этом пункте Фукидиду можно доверять, но даже если афиняне были в этом правы, это не оправдывает их бесчеловечного постановления относительно Скионы и еще менее того хладнокровного способа, которым они его осуществили несколько лет спустя [63].
Кажется то, что скионяне держались и что Менда вскоре после того восстала было основано большей частью на их вере в Брасида и Брасид полностью сознавал серьёзность ситуации. Он отправил женщин и детей из этих двух городов в Олинф и усилил их гарнизоны 700 пелопоннесскими и 300 халкидскими воинами. Затем он поспешил с Пердиккой в западную Македонию, где не занимался ничем, кроме как выпутывался со своими войсками из затруднительных ситуаций и всё более утрачивал дружбу и расположение Пердикки. По своём возвращении, обнаружив Менду захваченной, а Скиону осаждённой и решив, что он не в состоянии им помочь, удалился в Торону на полуострове Ситония. Все эти события не могли способствовать росту репутации ни Брасида лично, ни спартанцев в целом и отнюдь не улучшило ситуации то, что следующей весной они не смогли предотвратить возвращения Тороны афинянами. Верно, что халкидяне продолжали совместно действовать с Брасидом в Амфиполе, но это должно было происходить большей частью из–за их общей ненависти к афинянам. Битва при Амфиполе была большей частью победой халкидян, полностью проигнорированной на мирных переговорах и в самом договоре.
При заключении Никиева мира афиняне и спартанцы с лёгкостью распорядились владениями Халкидской и Беотийской конфедераций. Беотийцы по крайней мере присутствовали на собрании Пелопоннесской лиги и смогли проголосовать против. Халкидяне не получили даже этого сомнительного удовлетворения. Вместо этого, в их отсутствие договаривающиеся стороны свободно распорядились Амфиполем и халкидскими городами. И хотя тему эту здесь вновь не стоит поднимать, об одном пункте следует упомянуть. В список городов которыми обладали афиняне и с которыми они вольны были обращаться как они пожелают. была включена Скиона [64]. Да, в то время город не принадлежал ещё афинянам, но он был ими осаждён. Пункт означал, конечно, что когда город будет взят, афиняне вольны будут удовлетворить свою месть столь жестоко, как только пожелают. Факт, что афиняне настояли на включении этого пункта в мирный договор, а спартанцы согласились, демонстрирует полное бесчувствие греческих государств, когда жизни граждан других государств были под угрозой. На все это бросает даже более мрачный свет другой пункт предусматривавший, что пелопоннесские солдаты и все иные лица, прибывшие в Скиону с Брасидом, должны быть отпущены из города. Скиона и вправду была взята в конце лета, взрослые мужчины перебиты, женщины и дети проданы в рабство- пятно на репутации Брасида, Клеона и всех, кто заключал Никиев мир [65]. Потому не удивительно, что халкидяне долго ещё считали себя в состоянии войны с Афинами, возможно до 417 года, когда было заключено перемирие, которое могло быть расторгнуто любой из сторон по предварительном десятидневном извещении. И оно действительно расторгнуто было в 414 году, когда афиняне и Пердикка предприняли безуспешное нападение на Амфиполь [66].
Никиев мир и те сложные сюжеты, которые за ним последовали, свидетельствуют о крушении биполярности, которая долгое время была доминирующей концепцией во внешней политике Афин и Спарты и которая нашла официальное выражение в Тридцатилетнем мире. Оба государства были, конечно, осведомлены о существовании Аргоса, но последний большую часть своего существования находился где–то сбоку, наблюдая за соперничеством между ними. Так же разумеется знали они и о других государствах, не принадлежавших ни к одной из двух великих симмахий, но ни одно из них не бросало вызова лидерству Афин и Спарты и если одно из них оказывалось втянутой в проблемы или же жаждало вести слишком уж амбициозную внешнюю политику, то должно было установить какие–либо связи с одной из великих держав, как, например, Коркира с Афинами и Беотия со Спартой. Но такие государства не коснели в вечном раболепии. Так Беотийская конфедерация, как уже отмечалось, проявляла в своей внешней политике признаки независимости. То же верно и в отношении Халкидской конфедерации, которая, в то время как тяготела к Коринфу, члену Пелопоннесской лиги, пыталась идти собственным путём, преисполненным опасностей и даже пытаться вести за собой других. Несмотря на всё это, Афины и Спарта пытались сохранить старую биполярность (dualism) и действовали исходя из допущения, что все должны быть связаны договорами, заключёнными между ними. Так как Беотийская и Халкидская конфедерации сражались против Афин, то Спарта позволяла себе давать Афинам обещания от их имени. По любым нормам международного права, за исключением эгоцентрических взглядов Афин и Спарты, обе конфедерации имели полное право отказаться исполнять эти обязательства.
Детальный анализ Никиева мира в нашу обязанность не входит. Здесь будет достаточным отметить, что статьями наиболее неохотно исполнявшимися были те, которые предписывали, что «лакедемоняне и их союзники» должны сдать афинянам Панакт и Амфиполь. Первое означало, что Спарта и Афины устанавливали границу между Аттикой и Беотией без согласия беотийцев, которые в то время владели Панактом. Второе, в совокупности с детальными соглашениями по фракийскому региону означало, что ото всех выгод от действий Брасида Спарте следовало отказаться. Фактически ссылки в договоре на отдельные города означают, что договаривающиеся стороны даже не признавали существования Халкидской конфедерации. Если исключить жестокое обращение со Скионой и признание некоторого рода прав нейтралитета за шестью городами, договор пытался восстановить состояние дел приблизительно так, как оно было до восстания в Потидее. Если бы условия договора проведены были в жизнь, это означало бы решительную победу Афин, но они не могли быть осуществлены без совместных военных действий со стороны Спарты и Афин, а об этом не могло быть и речи. Тем не менее всё ж была общая линия, которой придерживались две великие державы, но она не шла дальше совместных убеждений, не переходя в совместное военное вмешательство.
Первый ясный сигнал того, что договор является неработоспособным, поступил из Амфиполя. Клеарид, спартанский командир пелопоннесского (не спартанского) гарнизона этого города возвратился в Спарту, заявив, что не мог применить силу против халкидян, без чего для передачи города афинянам было никак не обойтись [67]. Фукидид, конечно, полагает, что он занял такую позицию в угоду халкидянам. В Спарте ему приказали вернуться и или сдать город или вывести пелопоннесский гарнизон и естественно, он решился на вывод гарнизона [68].
Вследствие всех этих событий, халкидяне продолжали оставаться в состоянии войны с Афинами. Между тем, беотийцы и афиняне заключили перемирие Между тем, беотийцы и афиняне заключили перемирие, которое могло быть прервано любой из сторон по предварительном десятидневном уведомлении [69], а Коринф прекратил военные действия, но не имел с Афинами ни перемирия, ни какого–либо иного рода соглашения [70]. Следовательно, будучи членом Пелопоннесской лиги, коринфяне отказались быть связанными договором, заключённым этой организацией.
Период неустойчивого мира, начинающийся в 421 году, до того переполнен дипломатическими интригами, что трудно не упустить из виду главное. И всё же кажется, что прежняя борьба за господство на Западе продолжалась. Именно это, как кажется, скрывалось за недовольством коринфян Никиевым миром. Что до недовольства им беотийцев и халкидян, то оно уже нами обсуждалось. Оно выражалось большей частью в несогласии с теми статьями договора, в которых спартанцы обязались уступить афинянам те поселения, которыми владела или стремилась завладеть какая–либо из этих двух конфедераций. В противоположность этому, поводом для недовольства коринфян стало то, что афиняне не вернули им Соллий и Анакторий — две из их старых колоний на побережье Акарнании [1]. Таким образом, западный вопрос продолжал сохранять свою важность. С этой точки зрения, главной проблемой, решавшейся несколько последующих лет, был статус Ахайи. Были предприняты усилия втянуть Ахейскую конфедерацию в антиспартанскую коалицию. Это не удалось и победа при Мантинее позволила спартанцам установить контроль над Ахайей..
Недовольство коринфян, как его изображает Фукидид, показывает, что они вполне согласны были со старой биполярностью в греческой межгосударственной политике, но вместе с тем очевидно их желание, чтобы лидеры обеих группировок защищали интересы своих союзников. Коринфяне возражали против мирного договора на том основании, что афиняне (не акарнанцы), не вернули им те города, о которых шла речь. Несомненно акарнанцы, подобно халкидянам, не присутствовали на том собрании Пелопоннесской лиги, на котором решался вопрос о мире, но в их случае, никаких неблагоприятных для них пунктов в договор включено не было. Несомненно, недовольство коринфян побудило их возглавить создание коалиции против Спарты. Их задача, кажется, облегчалась тем, что закончился тридцатилетний мир между Аргосом и Спартой, так что аргивяне свободны были выступать к качестве знаменосцев в новой организации. Чувства еще более ожесточились от дальнейших действий спартанцев, противодействовавших договору аргивян и коринфян путём заключения оборонительного союза с афинянами [2]. Вероятно, две прежде враждебных друг другу державы предпочли скорей договориться друг с другом, чем подвергнуться риску того, что лидерство захвачено будет каким–либо неожиданно объявившимся третьим государством.
Обстоятельства предоставили коринфским представителям возможность действовать. Кажется, что Никиев мир заключён был в Спарте и делегаты из различных государств оставались там до того, как заключён был договор о союзе с афинянами. Таким образом, делегаты из Коринфа на обратном пути могли остановиться в Аргосе и побудить аргивян склонить другие государства присоединиться к ним в оборонительном союзе. Аргивяне приняли предложение и создали комиссию из 12 членов, уполномоченных ратифицировать такие договора с любым государством, кроме Афин и Спарты. Договор с одним из этих двух последних государств должен был быть утверждён народным собранием. Это звучало идеально — чисто оборонительный союз, состоящий главным образом из пелопоннесских государств. Однако на деле вышло так, что каждое из присоединившихся государств отстаивало свой особый интерес и это порождало постоянные споры и раздоры. Так первый из присоединившихся городов, Мантинея, стремилась гарантировать за собой свои недавние завоевания. Элида стремилась возвратить себе Лепрей, который спартанцы объявили свободным и поставили там свой гарнизон. Другими членами союза стали коринфяне и халкидяне, каждый из которых имел свои собственные поводы для недовольства. В то же самое время мегаряне и беотийцы остались от союза в стороне [3]. Таким образом, вместо того, чтобы быть союзом, предоставляющим взаимные гарантии мира и нейтралитета, это объединение оказалось набором государств со своими особыми интересами, стремившихся добиться каждый для себя преимуществ и сохранить их, в то время как Афины, присоединившиеся позже под влиянием Алкивиада, заинтересованы были главным образом в укреплении своей власти. Ни одно из этих государств не расположено было поддержать своих союзников. если не имело к этому собственного интереса. Тем не менее, лето 421 года занято было главным образом дипломатической активностью, включая попытки аргивян и коринфян склонить Тегею к отпадению от лакедемонян. Когда эти усилия провалились, то коринфяне ослабили свои старания, опасаясь, что ни один город не захочет присоединиться к ним. Таким образом, в Пелопоннесе Аргос сохранил в качестве союзников только Элиду и Мантинею. Тем временем, спартанцы вторглись в Паррасию, район недавно покорённый мантинейцами и оставили его опустошённым. Мантинейцы вверили защиту своего собственного города своим союзникам, аргивянам, а сами рассчитывали защищать Паррасию, но по зрелому размышлении отступили без сражения. После этого спартанцы объявили паррасийцев свободными, освободив народ, земли которого они только что опустошили. Таким–то образом мантинейцы утратили завоевания, которые так стремились защитить, хотя официально от своих претензий отказались только после битвы при Мантинее в 418 году [4].
Самым важным событием 420 года был договор о союзе между Афинами, Аргосом, Элидой и Мантинеей, который привёл к созданию коалиции, два года спустя противостоявшей Спарте при Мантинее. Как не странно, но сложная цепь переговоров была приведена в движение двумя спартанскими государственными деятелями — Клеобулом и Ксенаром, противостоявших спартанскому договору о союзе с афинянами. Они были членами новой группы эфоров, выбранными на должность осенью 421 года. Эти двое, сообщают, вступили с бывшими тогда в Спарте послами коринфян и беотийцев в частные переговоры, намереваясь заключить союз между Спартой и Аргосом. Из них коринфяне выбраны были потому, что они уже были союзниками Аргоса, а беотийцы потому, вероятно, что были не в ладах с афинянами и можно было рассчитывать на их присоединение к большой антиафинской коалиции. На своём пути домой беотийцы встретились, очень своевременно с их точки зрения, с двумя аргосскими послами, которые убеждали беотийцев стать союзниками Аргоса. Когда послы пришли домой и сообщили обо всём этом беотархам, те довольны были сделанными предложениями. Однако, чтобы быть принятым, договор так же должен был быть одобрен федеральным буле. Это то и вызвало осложнения. Беотархи, вероятно, были так уверены, что их предложение будет принято буле, что им и в голову не приходило, что этот орган может отвергнуть предложение если членам его не разъяснят политику, лежащую в его основе. Беотархи ведь не стали сразу предлагать союз с Аргосом, а вместо того предлагали союзы с коринфянами, мегарянами и халкидянами. Договор с Аргосом должен был последовать за ними. Но он никогда не был даже представлен на рассмотрение совета. Ведь когда были представлены эти другие договоры, члены совета были так потрясены идеей заключить союз с коринфянами, которые порвали со спартанцами, что проголосовали против них. Потерпев на этом неудачу, беотархи и ото всего своего плана отказались [5].
Все перипетии и интриги года 420 невозможно исследовать в подробностях. Когда спартанцы попросили беотийцев передать им Панакт, то последние взамен потребовали от спартанцев заключить с ними отдельный союз, такой как те заключили с афинянами. Когда им это было сделано, они немедленно принялись срывать укрепления Панакта, чтобы всё, что спартанцы смогут передать афинянам, было лишь пустое место. И даже несмотря на то, что спартанцы добились возвращения афинских пленных, всё еще удерживаемых беотийцами, это вызвало дурные чувства и подготовило путь для объединения Афин с врагами Спарты. Ещё до этого аргивяне, первоначальные лидеры антиспартанской коалиции, стали искать союза со спартанцами. Но от этого их удалось отвратить афинской дипломатии под руководством Алкивиада. Результатом их усилий стал договор о союзе афинян с аргивянами, мантинейцами и элейцами. Но однако, несмотря на этот союз с врагами Спарты, афиняне не порвали собственный союз со Спартой [6]. Эта ситуация не была столь уж невозможной, как то кажется иным из современных учёных. Так как оба договора о союзе были в сущности оборонительными, то вполне возможно было обязаться защищать как спартанцев так и их противников от агрессии. Новым в договоре между Афинами и пелопоннесскими государствами была статья, обязывавшая стороны договора не допускать прохода вражеских сил по земле или по морю, если за проход не проголосуют все четыре государства. Когда позже спартанцам удалось провезти 300 человек морем в Эпидавр, аргивяне обратились с жалобой к афинянам, что они не исполнили того, что этой статьёй было предусмотрено [7]. Ведь союзники определённо надеялись на то, что афиняне сумеют прекратить всякое враждебное передвижение по морю. Сам по себе союз Афин и Аргоса с Элидой и Мантинеей, двумя государствами, отошедшими от Пелопоннесской лиги, должен был казаться спартанцам агрессивным, несмотря на то, что по договору был оборонительным [8]. Более того если, как свидетельствует Фукидид, элейцы, аргивяне и мантинейцы видоизменили свой тройной союз в наступательный, обязывавший заключившие его стороны иметь одних и тех же друзей и врагов и если это сделано было до того, как заключён был союз с Афинами [9], то вполне очевидно, что не следует взваливать на Алкивиада всю вину за последовавшие затем военные действия.
Что до 1419 года, то из нескольких случаев, о которых под этим годом сообщает Фукидид, два, которым он уделяет менее всего внимания были наиболее важными для истории федеративных государств, а возможно — и всей Греции в целом. Это интервенция беотийцев в Гераклею Фракийскую и афинян и их союзников в Ахайю. События в Гераклее показывают, что беотийцы пытались лишить спартанцев контроля над этим стратегическим пунктом. Командир спартанских войск в Гераклее, Ксенар — лидер партии, стремившейся к разрыву с Афинами, был убит зимой 420-419 гг. в стычке с соседними племенами. Следующей весной беотийцы изгнали из Гераклеи его преемника под предлогом его некомпетентности и взяли командование на себя. Они утверждали что делают это из опасения как бы афиняне им не овладели, пока лакедемоняне отвлечены раздорами в Пелопоннесе [10], но кажется вполне надёжным заключить, что беотийцы действовали в собственных своих интересах и были кем угодно, только не бескорыстными сторонниками спартанцев. Вряд ли Фукидид считал, что есть необходимость сообщать нам, что спартанцы всем этим остались недовольны.
Может быть, еще важней была попытка афинян с их союзниками под командованием Алкивиада обеспечить активное взаимодействие с Ахейской конфедерацией и с её помощью установить контроль над обеими сторонами входа в Коринфский залив [11]. Это другой случай, о котором Фукидид сообщает досадно кратко. Следует напомнить, что ахейцы были союзниками афинян в середине V столетия и что союз этот прерван был Тридцатилетним миром, но это не сделало ахейцев членами Пелопоннесской лиги. В 419 г. Алкивиад, прибыв в Пелопоннес с небольшими силами афинских гоплитов и лучников, получив помощь от аргивян и других союзников, пересёк полуостров, уговорил жителей Патр построить длинные стены до моря, в то время как сам он намеревался возвести крепость на мысе Рие, на ахейской стороне входа в Коринфский залив, укрепление, которое несомненно должно было быть занято афинскими или другими неахейскими войсками. Но с другой стороны, планы в отношении Патр показывают, что проект этот пользовался поддержкой у ахейцев. С афинской точки зрения, это было возвращение к политике пятидесятых годов по ограничению Коринфа и обеспечению полного контроля над входом в залив. Если б это предприятие оказалось бы успешным, оно много бы способствовало тому, чтоб сломить власть Спарты и Коринфа. Как этого и следовало ожидать, это тотчас вызвало противодействие. Коринфяне, сикионяне и другие, кто пострадал бы от укрепления Рия, выступили и воспрепятствовали завершению постройки форта. Может быть, они добились своего даже безо всякого сражения. И однако ж поражение это, понесённое союзниками, было может быть не менее значительно, чем много более известное поражение в битве при Мантинее следующим летом. Своим вторжением в 417 году спартанцы ясно показали понимание значимости контроля над Ахайей.
В год битвы при Мантинее лучшую картину расстановки сил показывают не военные действия, непосредственно предшествовавшие битве, но более раннее вторжение в Арголиду, закончившееся переговорами и удалением вторгшихся. Здесь отметим только то, какую роль играли беотийцы и ахейцы. Из ахейцев упоминаются только пелленяне. Вероятно, другие ахейцы в этом участия не принимали. Это означает, что их конфедерация как таковая стояла в стороне и не была членом Пелопоннесской лиги или близким союзником Спарты. Беотийцы же, как сообщается, послали 5000 гоплитов, 5000 легковооружённых, 500 всадников и 500 сидящих за каждым всадником пехотинцев [12]. Этот контингент несомненно включал не всех беотийцев призывного возраста, но для сил, посылаемых за границу это должен был быть почти что максимум, что в свою очередь свидетельствует о высоком интересе беотийцев к данной военной кампании. То, что главным побудительным мотивом этого не была лояльность к Спарте, демонстрирует прошлогодняя интервенция в Гераклею. Здесь должно было скорее повлиять противостояние с Афинами, а теперь и с Аргосом, союзником Афин. Это, кажется, подтверждают дальнейшие события. Аргивянам было предоставлено лакедемонянами перемирие на четыре месяца для переговоров. Но союзники аргивян постарались, чтоб военные действия были возобновлены и ответственность за это ложится главным образом на афинян и большей частью лично на Алкивиада. Союзники предприняли наступление и двинулись сначала против аркадского Орхомена, а после его взятия, против Тегеи [13]. Здесь нет надобности повторять рассказ о том как Спарта пришла на помощь Тегее или как усилия союзников были расстроены главным образом из–за разногласий в их собственных рядах, как элейцы ушли перед наступлением на Тегею и как афиняне послали силы явно недостаточные для столь важной операции. Достаточно напомнить, что битва завершилась полной победой Спарты и восстановлением её главенства в Пелопоннесе и что хотя афиняне сражались против спартанцев и понесли потери тяжкие для их маленького контингента, это не привело к возобновлению войны между Афинами и Спартой [14]. Причина, вероятно, в том, что ни одна из держав не желала предпринимать крупные военные операции против другой. Если попытаться дать этому действию или отсутствию действия рациональное объяснение, то его можно попытаться объяснить старой практикой посылать войска на помощь другому государству, не вступая при этом в войну с агрессором. Так как битва произошла на мантинейской территории, то можно было б попытаться доказать, что афиняне намеревались помочь Мантинее, защищая её против вторгшихся спартанцев.
Но на самом деле, сами союзники были агрессорами и несмотря на поражение при Мантинее представляли угрозу для спартанского господства в Пелопоннесе. Ведь победа Спарты не была столь решительной, как подчас считают. Аргос не был устранён или искренне убеждён встать на сторону Спарты и союз между двумя старыми врагами, заключённый вскоре после битвы, оказался краткожизненным. Может быть даже более важно то, что захват Орхомена, породил двойную угрозу спартанским интересам. Освобождение содержавшихся там аркадских заложников ослабило влияние Спарты на аркадских союзников, в то время как орхоменяне, в свою очередь, дали заложников своим новым союзникам, мантинейцам. Но господство Мантинеи над Орхоменом очень скоро подошло к концу, когда Мантинея вскоре после битвы вынуждена была отказаться от своего господства и над другими аркадскими общинами [15]. Даже из этих немногочисленных фактов складывается зловещая картина обстановки в великой восточной долине или равнине Аркадии перед крахом Мантинеи. В центре Мантинея пыталась построить свою собственную мини–империю в оппозицию Тегее на юге и Орхомену, тесно связанному со Спартой, на севере — условия, выглядящие не слишком подходящими для будущего построения аркадского федеративного государства. Возвращаясь к событиям 418 года, следует заметить, что со спартанской точки зрения угроза для коммуникаций к северу от Коринфского залива, связанная с потерей Орхомена, была, возможно, даже более серьёзной, чем освобождение аркадских заложников [16]. Если Спарта хотела оставаться большим, чем маленькой страной южного Пелопоннеса, то ей необходимо было поддерживать эти коммуникации открытыми. Что и сами спартанцы это ощущали, показывают дальнейшие события.
Уже зимой 418-417 гг., во время короткого периода когда Спарта и Аргос были союзниками, два государства вторглись в Сикион и установили там правительство более узко олигархическое, чем прежнее и очень тесно связанное со Спартой. Об этом, правда очень кратко сообщает Фукидид. Даже и ещё короче в сообщении от лета 417 г. он же говорит, что лакедемоняне установили в Ахайе более соответствующую их интересам форму правления [17]. Это должно означать установление олигархического правления, дружественного Спарте и включение Ахейской конфедерации в состав Пелопоннесской лиги. Такое положение дел сохранялось до 367 г. Таким образом, с унижением Мантинеи, возвращением Орхомена и установлением контроля над Сикионом [18] и Ахайей, спартанцы на время обеспечили безопасность своих северных коммуникаций, включая контроль над южной стороной входа в Коринфский залив. На противоположной стороне Навпакт всё ещё был под афинским контролем [19]. Так как из более поздних событий известно, что Ахейская конфедерация поклялась беспрекословно подчиняться Спарте во внешних делах, то кажется что защитники греческой свободы от афинян уже в 417 г. начали изменять собственные свои свободные союзы в подчинённые. Может быть, аркадских заложников следует рассматривать как свидетельство самого раннего шага в этом направлении. Самым же известным из шагов в этом направлении был договор с Афинами 404 г., по которому последние обязывались иметь тех же самых врагов и друзей, что и спартанцы и следовать их руководству на земле и на море [20].
Все эти события подготовили почву для расстановки сил в Коринфской войне. Так близкие связи, установившиеся между Спартой и Ахайей вполне могли внести вклад в позднейший антагонизм Коринфа и Спарты. Благодаря поражению, нанесённому Афинам в последние годы войны, Спарта установила своё господство по ту сторону Истма и Коринфского залива в Центральной Греции. В следующие годы она попыталась и дальше распространить своё господство. В этих своих попытках Спарта использовала два федеративных государства, Ахейскую и Фокидскую конфедерации и вероятно помогла усилиться первому из них. Так в 389 г. Ахейская конфедерация контролировала Калидон и вероятно Навпакт к северу от Коринфского залива и как кажется. контроль этот длился некоторое время [21]. Одновременно спартанцы так же попытались распространить своё влияние на север за Фермопилы. Беотийцы воспользовались суматохой 419 года, чтобы захватить Гераклею и таким образом противодействовать спартанцам [22]. Последние, естественно, воспользовались первой возможностью, чтоб восстановить свой контроль над Гераклеей и даже распространить своё влияние дальше. Осенью 413 г. Агис выступил в поход из Декелеи к Малийскому заливу. Вдобавок к установлению гарнизона в Гераклее, он установил контроль над Эхином в Малиде к северу от залива и потребовал заложников и денежные контрибуции с малийцев и фтиотийских ахейцев. Это было сделано невзирая на протесты фессалийцев, которые рассматривали эти племена как своих подданных [23]. Таким образом, спартанцы на какое–то время распространили своё господство до границ Фессалийской конфедерации. Таким образом, наиболее агрессивные спартанские лидеры сделали ясным насколько далеко простираются их замыслы. Но в этом случае их господство недолго оставалось неоспоримым. Недолгое время спустя этейцы восстали против гераклеотов и когда к ним присоединились фтиотийские ахейцы, нанесли им поражение, причём гераклеоты потеряли 700 человек, включая спартанского гармоста [24]. На какое–то время спартанское господство было прервано, но оно было вскоре восстановлено. В 399 г., из–за неумелых действий другого полководца, спартанцы послали некоего Гериппида, чтобы всё исправить. Вероятно в то же время спартанский гарнизон появился так же и в Фарсале в Фессалии. В любом случае, всё это произошло до 395 года [25]. Господство Спарты в этой части Греции неизбежно должно было быть оспорено беотийцами В последующем соперничестве спартанцам более всего помогали Фокидская конфедерация и раздор внутри конфедерации Беотийской. Им так же помогал Ликофрон из Фер, который вероятно пытался стать тагом Фессалии, но не преуспел в завоевании общего признания. В 404 г. он нанёс жителям Лариссы кровавое поражение,, но в 395 г, когда началась Коринфская война, Ларисса, под управлением некоего Медия, вела войну с тираном Фер [26].
В виду такой спартанской политики, неизбежно должна была начаться такая война как Коринфская. В то время она была нежеланной для спартанцев, которые были тогда втянуты в войну с Персией. Вполне возможно, что персидское золото оказало некоторое влияние на развязывание войны, укрепив в своих намерениях иных антиспартанских лидеров [27]. Но даже без такого стимулирования война, раньше или позже, всё равно должна была начаться. Предыдущие события ясно показали, что беотийцы будут пользоваться любым удобным случаем, чтоб оспорить гегемонию Спарты и почти равно ясно, что коринфяне, аргивяне и афиняне всячески поддержат эти их усилия. Ведь коринфяне были противниками попыток Спарты контролировать Коринфский залив, аргивяне всегда были готовы превзойти сами себя, а афиняне хватались за любую возможность хоть немного восстановить своё прежнее могущество. Так былых врагов соединило общее желание противостоять Спарте. Если вспомнить некоторые хорошо известные случаи, то не придётся удивляться, что беотийцы и коринфяне, которые в 404 г. жаждали разрушения Афин, в 403 отказались следовать за Павсанием в Аттику. Ещё раньше Фивы дали убежище афинским демократам — изгнанникам во время тирании Тридцати, не потому что были проафински настроены, но совсем по иным причинам, а именно, как сообщает нам автор Hellenica Oxyrhynchia (Оксиринхский историк), из–за их противостояния спартанцам, поддержавшим Тридцать тиранов [28]. Некоторое время спустя коринфяне и беотийцы отказались поддержать Агиса в его экспедиции против Элиды, в которой прочие союзники спартанцев, включая даже афинян, приняли участие. Наконец, в 396 г. случилось оскорбление Агесилая, когда беотархи послали отряд кавалерии, чтобы воспрепятствовать ему в совершении жертвоприношения. которое, в подражание Агамемнону, он желал совершить в Авлиде, перед тем как отплыть в Азию [29]. Если же добавить к этому тот факт, что Спарта, несмотря на такие признаки неудовольствия и несмотря на то. что была вовлечена в войну в Малой Азии, всё же попыталась около. того же 395 г. выступить в качестве арбитра между всеми своими союзниками как за пределами так и внутри Пелопоннесской лиги, то легко принять сообщение древних авторов, что антиспартанские лидеры Фив преднамеренно разжигали войну. В отдельных деталях могут быть разногласия, но основная линия событий может быть реконструирована с достаточной точностью.
Поводом к войне послужили споры из–за пастбищ. Как фокейцы так и западные локрийцы пасли стада овец на Парнасе, где вероятно была какая–то ничейная земля или общие пастбища этих двух племён. Кажется, они нередко угоняли друг у друга скот, но обычно после как–то договаривались. Фокейцы совершали набеги на эти спорные земли, локрийцы совершали ответные, после чего фокейцы вновь вторгались в них. Вероятно, все эти более ранние походы ограничивались угоном скота с этих самых спорных пастбищ. Но теперь, когда фокейцы вторглись в самую их страну, локрийцы обратились к беотийцам и беотийцы тотчас же решили им помочь [30]. Потому, фокейцы отправили послов к спартанцам, чтобы те воспрепятствовали вторжению беотийцев в Фокиду. Спартанцы в ответ отправили послов к беотийцам, чтобы убедить их не воевать с фокейцами, а если есть какие–то обиды, то искать справедливости на собраниях союзников [31]. Хотя сообщение это подразумевает, что союзники Спарты принимали участие в урегулировании споров, тем не менее кажется, что это был род третейского или обычного суда, с помощью которого сильнейшая держава контролировала тех, кто от неё зависел. Как и следовало ожидать, беотийцы отвергли просьбы спартанцев и вторглись в Фокиду, опустошив земли городов близ границы до Элатеи и предприняв кое–какие попытки взять сами города. После этого они удалились. Никакого крупного сражения не произошло; фокейцы, вероятно, отложили его до того, как подойдёт помощь. Тем временем, в качестве подготовки к войне которая, как они знали, должна начаться, беотийцы заключили союз с Афинами. Когда спартанцы выступили и призвали к этому своих союзников, то коринфяне отказались следовать за ними и еще до конца года так же и аргивяне присоединились к коалиции [32]. Сохранившиеся фрагменты договора между беотийцами и афинянами показывают, что это был оборонительный союз. Так как спартанцы в 395 г. вторглись в Беотию, это естественно обязывало афинян прийти на помощь своему союзнику. Но договора такого рода не включали юридического решения относительно того, кто ответствен за развязывание войны и просто оговаривали в качестве условия, что «если кто–либо выступит против беотийцев войной, на земле или на море», то афиняне обязаны откликнуться на их призыв о помощи и vice versa.
Когда для спартанцев стало ясным, что войны не избежать, если они позволят беотийцам запугать фокейцев и таким образом позволят разрушить собственное своё господство над центральной и северной Грецией, то они замыслили против беотийцев дерзкий и несомненно губительный двойной охват. Лисандр вступил в Беотию с запада, царь Павсаний — с юга. Первый опирался на поддержку союзников Спарты с запада и севера Фокиды, второй — на пелопоннесских союзников. Лисандр, очевидно, достиг Фокиды морем и смог собрать войско не только из фокейцев, но и из более северных союзников. Продвижение его облегчилось тем, что Орхомен добровольно перешёл на его сторону. Несомненно, город этот недоволен был тем, как Фивы изменили в свою пользу представительство в Беотийской конфедерации и добились над этой организацией практически полного контроля, как о том свидетельствует обращение с Феспиями. Отпадение Орхомена означало, что северо–западная часть Беотии была теперь открыта для вторжения. Также это означало, что орхоменяне присоединились к Лисандру в его дальнейшем продвижении и таким образом были готовы сражаться против своих прежних соратников по конфедерации. Неудивительно, что маленький городок Лебадея, хоть и сопротивлялся, легко пал и был разграблен. Также и Коронея, которая была следующей, кажется, не создала спартанцам никаких проблем. Далее Лисандр двинулся против Галиарта, но прежде он послал письмо к Павсанию, находившемуся у Платей, чтобы встретиться с ним в Галиарте. Это письмо перехвачено было фиванскими разведчиками. Это дало возможность беотийцам передислоцировать к городу войска до прибытия Лисандра. Последний, опережая Павсания, двигался беспечно и оказавшись зажат между солдатами, находившимися в городе и теми, что были снаружи, был побеждён и убит. Потери были тяжёлыми с обеих сторон. На остальной части этой истории нет необходимости задерживаться. Хорошо известно, что на место битвы подошёл Павсаний, а за ним вскоре и афиняне. Павсаний начал переговоры о перемирии, с тем, чтобы ему позволено было забрать тела павших и удалиться. Таким образом, первый раунд остался за противниками Спарты. Всё ж одно из своих приобретений спартанцы удержали за собой. У них осталась точка опоры в виде Орхомена, где они разместили подразделение своих войск — ясное указание на то, что они имели серьёзные намерения сохранить плацдарм в этой части Греции. Войска эти, может быть, были размещены ещё Лисандром до его продвижения на Лебадею и Галиарт. Вряд ли был удобный случай разместить их после битвы; войска эти оставались в Орхомене в начале следующей военной кампании [33].
К трём государствам, уже упомянутым как противники Спарты, а именно Беотии, Афинам и Коринфу присоединился Аргос и таким образом создан был союз для ведения войны с синедрионом, заседавшим в Коринфе. Приглашения разосланы были и другим государствам и к организации присоединились Акарнанская, Халкидская, Эвбейская и Локрийская конфедерации, а так же города Левка и Амбракия. Другие государства могли присоединиться позже. Вероятно, таким образом составленная лига была скорее временной симмахией для ведения войны, чем постоянной организацией. Что до её собрания, то оно или постоянно пребывало в Коринфе или могло созываться по первому требованию. Оно, кажется, руководило военной кампанией 394 года и в последний раз о нём было слышно в 393 году, когда пред ним предстали Фарнабаз и Конон, с тем чтобы передать союзникам персидские субсидии [34].
Просьба о помощи от Медия из Лариссы против Ликофрона из Фер поступила в это собрание возможно уже в 395 году. В ответ были отправлены силы в 2000 человек. Судя по тому, что последовало, силы эти содержали некоторое количество аргивян, но всё же состояли большей частью из беотийцев. Так как и фокейцы, и орхоменяне стояли на стороне Спарты, наиболее вероятно, что эти экспедиционный корпус скорее всего прошёл прибрежной дорогой из Беотии через восточную Локриду. Хоть и небольшой, он был вполне достаточен, чтоб помочь Медию захватить Фарсал. Вслед за тем беотийские и аргосские войска взяли Гераклею, которая была передана местным трахинянам, но в неё были введены аргосские войска. Тем временем, фиванский полководец Исмений приступил к набору войск из отдалённых племён и задумал вторгнуться в Фокиду. Это должно было означать попытку вступить в Фокиду через проход Гиамполя. Фокейцы, однако, встретили нападавших в Нариксе, на локрийской земле. Сообщается, что беотийцы одержали победу, но отступили и не вошли в Фокиду [35].
Если «инвентаризировать» военную кампанию первого года, то она была неудачной для спартанцев, но однако ж не фатальной, хоть они и потеряли одного из своих величайших полководцев и лишились всякого господства над тем, что находится за Фермопилами. Потери включали два города, в которых у них были войска — Гераклею и Фарсал. Правда, это уравновешивалось отпадением Орхомена от Беотии. С другой стороны, для беотийцев год, если бросить на него беглый взгляд, был весьма успешным. После того, как они приобрели своих первых союзников, поражение нанесённое ими спартанцам, должно было позволить им приобрести ещё и новых. Создав организацию для координации ведения войны, они и получили добавочных союзников, большей частью федеративные государства. Новая организация начала военные действия с успешной кампании, лишившей спартанский союз всех владений к северу от Фермопил. На противоположной чашке весов утрата Орхомена и провал атаки на Фокиду. До тех пор, пока спартанцы могли рассчитывать на Орхомен и Фокиду, они имели прочный плацдарм в центральной Греции, позволявший им вторгаться в Беотию с запада. Крупные успехи союзников побудили их нанести удар непосредственно по Спарте. Это и произошло во время военной кампании, кульминацией которой стала битва различно известная как битва при Коринфе или битва при Немее, но возможно лучшим вариантом будет «битва при реке Немее».
Примечательной особенностью Коринфской лиги было то, что она поначалу функционировала хорошо и смогла заручиться поддержкой даже довольно отдалённых государств в осуществлении смелого замысла выступив против спартанцев, застать их одних близ их собственного дома, до того как они смогут выступить и присоединить к своей армии союзников. Двадцатью четырьмя годами ранее была сделана попытка сокрушить господство Спарты с помощью восстаний в Пелопоннесе, а двадцатью четырьмя годами позже Эпаминонд вторгся в Лаконию, но в тех случаях большая часть полуострова была уже охвачена восстанием. Теперь же нападение на Спарту задумано было в то время, когда она контролировала весь Пелопоннес, за исключением Коринфа и Аргоса. Ради этого набрана была армия — возможно, величайшая из всех греческих армий, когда–либо выступавших против отдельного греческого государства. Здесь были гоплиты из Афин, Аргоса, Беотии, Коринфа и Эвбеи и легковооружённые из такой дали, как Акарнания. Союзная армия, возможно, насчитывала до 20 000 человек и спартанцы, вероятно, сумели набрать армию примерно того же самого размера. Обе армии были примерно равными по числу гоплитов; беотийцы и их союзники обладали перевесом во всадниках и легковооружённых, но они, как кажется, не использовали их эффективно в битве, которая описывается как главным образом гоплитская. Возможно союзникам недоставало сильного централизованного командования, чтобы надлежащим образом координировать действия различных контингентов. Наиболее серьёзным просчётом союзников оказалась, однако, неспособность двигаться настолько быстро, чтоб застигнуть спартанцев до того, как они соберут своих союзников. Но просчёт этот был, вероятно, неизбежен, ведь тщательно разработанные планы союзников вряд ли могли остаться в тайне. Как бы то ни было., коринфяне и их союзники не успели продвинуться дальше Немеи, приблизительно на полпути между Коринфом и Аргосом, когда спартанцы и их союзники появились под Сикионом. Это сделало для их противников необходимым спускаться в долину реки Немей. На неровной местности спартанская армия понесла некоторые потери от рук легковооружённых своего противника, но когда обе армии спустились на равнину, о легковооружённых мы больше ничего не слышим. В битве, которая затем последовала, правое крыло обеих армий двигалось вправо и обходило левое крыло своих противников. Таким образом, спартанцы на своём правом крыле нанесли поражение афинянам, в то время как на другом крыле союзники спартанцев потерпели поражение от беотийцев и их союзников. Потери спартанской стороны, как говорят, составляли около 1100 человек, их противников — ок. 2800. Итогом битвы стало то, что члены коалиции не сделали дальнейшей попытки продвижения к Спарте. С другой стороны, они не понесли столь решительного поражения, чтобы вовсе отказаться от борьбы [36].
Позже в то же лето произошла битва равно важная, хоть и не столь масштабная. Спартанский царь Агесилай, подчиняясь распоряжениям из дома, возвращался из Азии, вероятно по дороге, однажды проложенной Ксерксом. Ксенофонт, его поклонник, был с ним и таким образом собственными глазами видел все события. Вступив в Фессалию, Агесилай принялся опустошать там земли, как всегда на вражеской территории. Ксенофонт ведь перечисляет Лариссу, Краннон, Скотуссу и Фарсал как союзников беотийцев. Фессалийцы нападали на войска Агесилая, пока он пересекал их территорию, но он, как кажется, всё же пересёк её без больших проблем. Затем, перейдя последнюю горную цепь во фтиотийской Ахайе, он, согласно Ксенофонту, проследовал через дружественную территорию до границы Беотии [37]. Но точнее было бы сказать, что он достиг границы между территорией Орхомена и остальной Беотии.
Беспрепятственным проходом от границы фтиотийской Ахайи он, конечно, был обязан лояльности Фокиды и Орхомена. Что до восточных локрийцев, то они могли быть настроены недружественно, но они были слишком слабы, чтобы оказать противодействие. Лояльность Орхомена обеспечена была отчасти присутствием в нём спартанского гарнизона, а Фокида могла быть контролируема спартанскими должностными лицами. Поддержка Орхомена, скорей всего, принесла с собой поддержку маленьких городков западной Беотии, особенно Херонеи, так что самой крупной общиной, поддерживавшей Фивы, была Коронея. Перед битвой при Коронее Агесилай получил подкрепление в виде контингентов Фокиды и Орхомена, пол–моры лакедемонян, стоявших в Орхомене и моры лакедемонян, переправившихся из Коринфа. Это, между прочим, указывает на то, что две вражеские армии, стоявшие при реке Немее или какие–то их части всё еще стояли друг против друга близ Коринфа. И хотя большинство государств, сражавшихся в той битве, были представлены и при Коронее, но размеры их контингентов неизвестны. В ходе этой битвы правый фланг армии Агесилая всё сметал перед собой, в то время, как на левом фланге орхоменяне были разгромлены фиванцами. Так как фиванцы пробивались к западу, в то время как остальная часть армии отступала в противоположном направлении к горе Геликон, то спартанцы оказались между фиванцами и их союзниками. Фиванцы попытались проложить себе путь через ряды вражеской армии. Ксенофонт, конечно преувеличивает потери фиванцев, но он не скрывает того факта, что сам Агесилай был в большой опасности и был серьёзно ранен. Беотиец Плутарх, с другой стороны, сообщает нам, как гордились фиванцы тем, что они оказались непобеждёнными. И всё же, так как фиванцы забрали своих убитых по заключении перемирия, Агесилай мог претендовать по крайней мере на техническую победу. Реальной же победы не было. Армия коалиции не была разбита и Агесилаю не был открыт путь через Беотию. Сам он отправился в Дельфы, чтобы посвятить богу десятину своей азиатской добычи, в то время как войско его отошло в Фокиду под командованием спартанского командира, Гиллида. Но последний встретил свою смерть, грабя западную Локриду. После этого Агесилай распустил свои войска, а сам «отплыл на родину», т. е переплыл Коринфский залив [38].
Таким образом, наземная военная кампания никому не принесла решительной победы и она одержана была на море в битве при Книде, которая окончательно определила исход войны между Спартой и Персией. В конечном счёте это может показаться победой Афин в виду того, что Конон и Фарнабаз прибыли в следующем году в Грецию с персидскими субсидиями для союзников и Конону было позволено вступить в Афины и предложить персидские деньги на восстановление Длинных стен между Афинами и Пиреем [39]. Ответом на это был Царский мир. Этого достаточно, чтобы показать, что после Книда вопрос состоял только в том какое греческое государство одержит победу в борьбе за уши персидского царя и может показаться странным, что Спарта, потерпевшая поражение в войне реальной, одержала победу в войне дипломатической и утвердила свою гегемонию над Грецией. Однако же спартанское владычество в Азии после Книда было полностью разрушено. Фарнабаз и Конон изгнали спартанских гармостов из различных городов и объявили этим городам, что они свободны от гарнизонов и автономны. Это освобождение, как кажется, было встречено с энтузиазмом, как это доказывают памятники и почести, оказываемые Конону, доказывающие если не доверие к Персии, то по крайней мере, глубину ненависти к Спарте [40].
Единственной сферой, в которой Спарта в Коринфской войне была успешной было сохранение контроля над Коринфским заливом и контакты через него со своими союзниками на севере, где она сохраняла связи с Фокидой и Орхоменом. В последнем городе по Царскому миру оставался спартанский гарнизон [41], в то время как Фокида, вероятно, всё ещё была союзницей Спарты в 371 г., во время экспедиции Клеомброта, предшествовавшей битве при Левктре. Если вспомнить, что именно эти связи позволили Лисандру в 395 г. вторгнуться в Беотию с запада, а Агесилаю в 394 г. продолжить путь в Спарту, когда он не смог пробиться через Беотию, то не удивительно, что враги Спарты предприняли особые усилия, чтоб сломить её контроль и что Спарта противилась этому с упорной решимостью. Военные действия велись в относительно небольшом масштабе и о них так кратко и неудовлетворительно сообщает Ксенофонт, что их обычно упускают из виду [42]. После того, как Фарнабаз и Конон предоставили союзникам персидские субсидии, коринфяне употребили их на то, чтобы снарядить флот, с которым, действуя из Лехея, они установили временный контроль над заливом до ахейского порта Рий, который они, вероятно, оккупировали и использовали в качестве военно–морской базы. Спартанцы, в конце концов, успешно справились с задачей, но лишь после длительной борьбы. Командующий спартанским флотом, Поданем, был убит при каком–то нападении, а следующий по званию командир (эпистолей) Поллид ранен. Никакие другие детали нам неизвестны, за исключением того, что командующий коринфским флотом Проэн оставил Рий, который был вслед за тем занят лакедемонянами и в свою очередь использован ими в качестве военно–морской базы. Таким образом, спартанско–ахейский контроль над входом в Коринфский залив был восстановлен. Вероятно, восстановление коринфской «талассократии» в заливе относится к 393 г., а оставление коринфянами Рия — к 392 г. С этого времени, как кажется, спартанцы держали в заливе флот в 12 судов [43].
Но исход морской войны за контроль над заливом был, по всей видимости, решён всё же на земле. Странно, что Ксенофонт, сообщающий о гибели спартанского командующего в сражении за Рий, а так же о последующем оставлении коринфянами Рия, не упоминает о спартанской морской победе; трудно поверить, что он пренебрёг бы сообщением о такой победе, если бы она имела место, особенно поскольку последним спартанским командующим, о котором он упомянул, был Телевт, брат Агесилая. Потому, похоже, что оставление коринфянами Рия было вызвано взятием спартанцами Лехея [44]. Возможно, что потеря Лехея так же объясняет отказ коринфян и их союзников оспаривать спартанский контроль над заливом в течение оставшегося времени войны. Но возможно было бы ещё точней сказать, что первым шагом было попытаться возвратить Лехей и что когда это попытка провалилась, то о любых морских операциях не могло быть и речи. Во всяком случае, несколько лет спустя, всякое противодействие спартанским сообщениям через залив исходило не от Коринфа, а от афинской эскадры, базировавшейся в Эниаде, в южной оконечности Акарнании [45].
Возможность захватить Лехей пришла к спартанцам в результате действия которое, в зависимости от тот как на него смотреть, было или предательством или крайностью партийной политики. После того как партия войны перебила или отправила в изгнание многих из тех, кто желал мира со Спартой, двое из тех, кто ещё был настроен проспартански, связались с командиром спартанских войск в Сикионе и условились впустить его и его войско внутрь длинных стен, связывающих Коринф и Лехей. В то время Сикион был штаб–квартирой спартанских войск; Коринф, Лехей и Длинные стены — союзников. Очевидно, какое–то время там активных военных действий не велось. В Сикионе в это время размещена была одна мора спартанцев [46] под командованием спартанского полемарха, Праксита. Эта мора собиралась уже уходить, когда к её командиру подошли двое его коринфских знакомых, которые предложили впустить его с его людьми в коридор между стенами. Когда они туда попали, то там укрепились и оставались там без боя целый день, поскольку аргосские войска были отведены в Коринф, ведь всё это происходило тогда, когда эти два города были соединены. На следующий день они были атакованы коринфянами, аргивянами и наёмниками, под командованием афинянина Ификрата. Спартанцы и присоединившиеся к ним коринфские изгнанники сражались целый день, нанесли врагу тяжёлые потери и захватили Лехей, который защищал беотийский гарнизон. Одержав победу, Праксит велел срыть часть длинных стен, чтобы получился достаточный проход для войска, а затем двинулся по направлению к Мегаре и захватил два укрепления, Сидуит и Кроммион, расположенные на побережье Саронического залива, на коринфской территории и поставил в этих укреплениях гарнизоны. Завершив эти операции, он распустил своё войско, а сам возвратился в Спарту [47]. Таким образом, для спартанцев эта военная кампания закончилась возвращением контроля над Коринфским заливом и завладением крепостями на границе с Мегаридой. Такая ситуация требовала со стороны врагов энергичного противодействия, что и имело место в следующем году.
Военная кампания следующего года началась с походов Ификрата и его пельтастов из Коринфа против Флия и в Аркадию и ответных походов в район Коринфа спартанской моры, расквартированной в Лехее и коринфских изгнанников. Поздней афиняне вошли в полную силу, отвоевали Лехей и восстановили Длинные стены. Отвоевание Лехея, включавшее в себя изгнание спартанской моры, должно было представлять из себя победу довольно важного значения, но она Ксенофонтом даже не упоминается и выводится лишь из того факта, что Лехей прежде в том же году был в руках спартанцев, а затем вновь был отвоёван ими позже в том же году. Вероятно, афиняне и коринфяне начали уже готовиться возвратить себе гегемонию в заливе, но не сумев достаточно долго удержать за собой Лехей, не смогли её добиться. Ведь в том же самом году Агесилай, после рейда на Арголиду, двинулся на север, разрушил участки стен, восстановленные афинянами и снова захватил Лехей. В этой последней операции участвовала спартанская флотилия примерно из 12 судов [48]. Таким образом, борьба спартанцев за контроль над Коринфским заливом оказалась успешной. И сенсационный разгром спартанской моры Ификратом в 390 г. не изменил существенно общую ситуацию. Агесилай увёл домой остатки разбитой моры, но оставил в Лехее другую. Но, однако, из–за этого успеха Ификрата сношения между Лехеем и Сикионом поддерживались теперь морским путём, а не по суше [49].
На следующий год центр событий переместился на запад, где Акарнанской конфедерацией, вероятно побуждаемой афинянами был оспорен ахейский (или спартанский, осуществляемый руками ахейцев) контроль над входом в Коринфский залив. К этому времени, хотя точная дата приёма или вступления неизвестна, Калидон и Навпакт были членами Ахейской конфедерации. В 389 г. ахейцы жаловались спартанцам, что хотя на них напали акарнанцы с их союзниками, афинянами и беотийцами, они не получили никакой помощи. Если помощь и дольше не будет предоставлена, то они угрожали разорвать союз, т. е. выйти из Пелопоннесской лиги. Ясно, что не первый раз акарнанцы предпринимали нападения с целью захватить у ахейцев два вышеупомянутые порта и таким образом положить начало тому, чтоб открыть залив. Так как Ксенофонтом упомянут лишь один Калидон, этот город мог стать первой целью. Спартанцы уступили ультиматуму ахейцев и послали Агесилая с двумя морами (приблизительно ⅓ спартанской армии) и с некоторыми союзными войсками. Сами ахейцы присоединились к экспедиции со всеми своими годными войсками. Что до спартанцев, то у них была одна мора в Лехее, одна в Орхомене и меньшие гарнизоны в других местах и становится ясно, что немного спартанцев призывного возраста оставались в бездействии и что Спарта всерьёз взялась за акарнанские дела [50].
Рассказ Ксенофонта об этом походе никоим образом не умаляет достижений Агесилая, но показывает, что спартанцы немало пострадали от рук акарнанских пельтастов и что ахейцы были недовольны тем, что Агесилаю не удалось захватить ни одного города. Он удалился из Акарнании через Этолию после того, как достиг соглашения с этолийцами; дойдя до Рийского хребта он перевалил его. Этот путь, вместо плавания из Калидона, он предпринял потому, что в Эниадах скрывались в засаде афинские триремы. Дружественная позиция этолийцев обусловлена была надеждой (кстати не оправдавшейся), что Агесилай поможет им захватить Навпакт. Ксенофонт сообщает, что до того как он оставил Акарнанию, ахейцы просили его остаться до осени, пока не придёт время посева, чтобы помешать акарнанцам совершить его. На это он ответил ахейцам, что совет их противоположен тому, что действительно полезно. Он заверил их, что придёт к ним снова с наступлением следующего лета и что чем больше акарнанцы посеют, тем больше они будут желать мира. Если он это сказал, то такое предсказание оказалось верным. Когда Агесилай следующей весной приготовился к новому вторжению, то акарнанцы направили послов в Спарту и заключили мир с ахейцами и союз со спартанцами. Иными словами они вышли из антиспартанской коалиции и присоединились к Пелопоннесской лиге. Таким образом, несмотря на понесённые в прошлом году потери, акарнанское предприятие оказалось, с точки зрения спартанцев, одним из самых удачных за всю войну. Сходным образом, хотя ахейцы угрожали выходом, как это сделали в 432 г. коринфяне, союз с ахейцами или их членство в лиге, оказался одной из самых удачных вещей из тех, на которые влияла Спарта. Причина этого была просто–напросто в том, что здесь практически не было конфликта интересов между большим и меньшим государством [51].
Таким образом, к концу Коринфской войны спартанцы подошли с тем, что добились контроля над Коринфским заливом, столь же прочного, как и прежде. Обладание Лехеем позволяло исключать какие–либо морские предприятия со стороны коринфян, в то время как присоединение ахейцами Калидона и Навпакта обеспечило им контроль над обеими сторонами входа в залив. Кроме залива, союз с фокейцами и орхоменянами дал им доступ в центральную Грецию и сделал Беотию открытой для нападений с запада. Этого удалось достигнуть большей частью благодаря сотрудничеству с двумя федеративными государствами, Фокидской и Ахейской конфедерациями, в то время как третья, Акарнанская конфедерация, в 388 г. подчинилась гегемонии Спарты. Единственным федеративным государством, которое потерпело неудачу в войне, несмотря на успех на поле битвы, было беотийское.
Анталкидов или Царский ми р 386 г. — один из поворотных пунктов греческой истории, знаменующий собой на деле прекращение усилий обеспечить свободу греков Малой Азии, а в теории зарождение попыток обеспечить общий мир и свободу всех греческих полисов за исключением тех, которые находились под властью Великого царя и нескольких других, перечисленных в договоре. Мир этот был плодом усилий дипломатии Спарты, а особенно Анталкида, но он был возглашён грекам царём Персии, хотя царь был лишь конечно лишь номинальным главой в ходе переговоров. Общий замысел был впервые представлен Анталкидом персидскому сатрапу Тирибазу в 392 или даже 393 гг. Состоял он в том, что спартанцы не будут предъявлять права на греческие города в Азии, но удовлетворяться тем, что острова и прочие греческие города будут свободными. В теории этот последний пункт доложен был быть возведён в своего рода общий принцип или политику, но на практике, хотя Тирибаз и нашёл эти условия приемлемыми, они были отвергнуты афинскими послами из–за страха, что Афины вынуждены будут отказаться от власти над Лемносом, Имбросом и Скиросом, беотийцами — из–за страха, что их заставят признать независимыми беотийские города, наконец, аргивянами — из страха, что они потеряют всякую возможность владеть Коринфом [52].
По прошествии некоторого времени, спартанцы, ободрённые успехами во взятии Лехея и разрушением длинных стен, возобновили переговоры, сделав некоторые уступки своим главным противникам, беотийцам и афинянам. В это время мы впервые слышим об общем или всеобщем мире (koine eirene) [53] и свободе для всех греков, хотя предложенный договор в действительности эти принципы и нарушал. В договоре не было никакого упоминания о подчинении азиатских греков Персии, Афины сохраняли за собой контроль над Лемносом, Имбросом и Скиросом, беотийцы сохраняли свою конфедерацию на условиях, что они откажутся от своих претензий на Орхомен [54]. Этими уступками спартанцы надеялись склонить на свою сторону эти государства и таким образом сделать для Аргоса невозможным продолжение войны. Беотийцы согласились, афинские послы так же договор одобрили, но афинское народное собрание его отвергло и война продолжилась. Вместо заключения мира афиняне снова захватили Лехей и восстановили длинные стены, но Агесилай разрушил их снова в том же году и все выгоды, добытые афинской энергией и инициативой были вновь утрачены. C этого времени вопрос был лишь в том, когда истощатся силы всех участников. И когда Анталкид и Тирибаз добились мира, для которого они трудились, сохранились прежние уступки афинянам, но не беотийцам, но и даже афинянам, а не только беотийцам было б лучше, если бы предложенный договор был бы принят раньше [55].
Договор, конечно, не исполнил заявленной цели принести свободу всем греческим городам, кроме тех, которые оставались подданными Персии или подчинялись Афинам, но по крайней мере факт существования федеративных государств не рассматривался как нарушение договора. И в самом деле, ряду федеративных государств было позволено продолжать существовать. Вероятно критерием права на существование было то, одобряла или не одобряла Спарта существование того или иного федеративного государства. Это положение не относилось к Пелопоннесской лиге. Эта организация не была федеративным государством, но в теории — союзом свободных городов и таким образом продолжение её существования не могло ставиться под вопрос. Сходным образом и Вторая афинская лига несколько лет спустя организована была без нарушения условий Царского мира. Таким образом, факты и теория были не одно и то же. Постепенно власть Спарты становилась всё более и более деспотической и всё более была занята превращением своих свободных союзников в подчинённых. Так же и Афины, пытаясь возродить свою империю, заключали союзы, в которых партнёры становились подчинёнными союзниками. Они даже попытались восстановить десятипроцентную пошлину с судов, проходящих через Геллеспонт (с товаров, вывозимых из Понта) [56]. Теперь такие договоры должны были быть аннулированы, хотя господство едва ли было более суровым, чем то, что практиковалось Спартой в отношении некоторых из её союзников. Впрочем, в решении вопроса о том будет ли позволено существовать тому или иному федеративному государству в прежнем виде или же оно будет вынуждено предоставить своим городам свободу, Спарта проявляла много произвола.
Единственным крупным федеративным государством по условиям Царского мира распущенным была Беотийская конфедерация. Выступление спартанцев против Халкидской конфедерации было основано на принципах Царского мира, но оно произошло несколькими годами позже. Несомненно, спартанцы были удовлетворены роспуском Беотийской конфедерации, но осуждать это действие как спартанский произвол и тиранию, было бы ошибочным. Напротив, следует заметить, что многие из беотийцев одобряли этот роспуск. На собрании представителей, созванном для ратификации договора, фиванцы пожелали дать клятву за всех беотийцев. Фивы, к этому времени, до того уже усилили свою власть, что Беотийская конфедерация стала почти что пародией на то, чем она была прежде. Уступить фиванцам в этом пункте означало бы, например, отдать Орхомен, который девять лет был отдельным от конфедерации, на милость фиванцев. Когда беотийские послы отправились домой, а вопрос остался нерешённым, Агесилай убедил спартанских эфоров объявить мобилизацию. Сам он повёл спартиатов в Тегею в Аркадии и созвал туда периэков и контингенты членов Пелопоннесской лиги. До того, как выступить из Тегеи, он получил сообщение из Фив, что фиванцы готовы предоставить автономию городам Беотии [57]. Пожалуй, это был для них единственный разумный вариант. Если бы они выказали бы враждебность, Агесилай мог призвать на помощь не только спартанскую мору, всё ещё находившуюся в Орхомене, но так же и самих орхоменян и возможно феспийцев и других беотийцев, пострадавших в прошлом от рук фиванцев.
Вдобавок к роспуску Беотийской конфедерации, Царский мир также привёл к отделению Коринфа от Аргоса, но это едва ли можно назвать роспуском федеративного государства. Более значимым был роспуск Халкидской конфедерации несколько лет спустя. С другой стороны, Ахейской и Фокидской конфедерациям, доказавшим свою полезность Спарте, было позволено продолжать своё существование. Так же позволено было сохраняться в прежнем виде Акарнанской, Этолийской и Фессалийской конфедерациям, вероятно из–за их большой отдалённости что, по мнению спартанцев, лишало из всякой значимости. Фессалийская конфедерация была более значима, на она в то время не представляла для Спарты угрозы [58].
Если в это время для роспуска федеративных государств было сделано так мало, может показаться странным то, что мы взяли Царский мир в качестве вехи окончания одного периода их развития и начала другого. Но, по нашему мнению, тех фактов, что Беотийская конфедерация была распущена как прямой итог мира, а Халкидская — как более отдалённый, вполне достаточно, чтобы оправдать такую периодизацию. Ведь Беотийская конфедерация, если уж на то пошло, была самым влиятельным федеративным государством в Греции V столетия, в то время как Халкидская конфедерация, если бы её оставили в покое, была бы греческим государством, имевшим наилучшие шансы выстоять против Македонии. Кроме того, роспуск этих двух конфедерация положил конец раннему этапу развития представительного правления в греческих федеративных государствах. Беотийская конфедерация несомненно, а Халкидская — очень вероятно, приняли представительное правление для федерального правительства и в других отношениях так же обладали очень передовыми учреждениями. Сохранившиеся же конфедерации были того рода, который опирается на первичное собрание для управления федеративными делами. Сходным образом и федеративные государства, созданные вскоре после Царского мира, новая Беотийская и Аркадская конфедерации, приняли прямое правление с федеральным первичным собранием, а не представительное правление. Такому развитию содействовало общее его согласие с теорией демократии. В этой связи стоит вспомнить, что единственной характерной чертой теории демократии, долгое время признававшейся даже теми, кто в других отношениях отвергал демократическое правление, была вера в то, что коллективное суждение масс лучше, чем суждение профессионалов [59], вера, которая естественно вела к сохранению или же введению первичных собраний. Что ж касается представительного правления, то федеративные государства взяли новый старт не раньше конца III столетия, когда представительное правление было вновь принято и стало обычным в федеративных государствах.