Среди федеративных государств периода Беотийская конфедерация занимает уникальное положение. Насколько известно, это была первая конфедерация, организованная или реорганизованная после Царского мира. Во–вторых, она явственно свидетельствует о переменах, которые произошли с теоретическим признанием по всей Греции демократии с её акцентом на первичные собрания. Прежнее развитие федеративных государств с представительным правлением было прервано роспуском Беотийской и Халкидской конфедераций и это произошло так рано, что не было ещё разработано никакой теории представительного правления. Вместо этого, со времени восстановления демократии в Афинах после правления Тридцати тиранов, завоевала всеобщее признание демократия. Но, однако ж, то была победа меньшая, чем то кажется на первый взгляд, ведь «демократия» постепенно становилось одобрительным обозначением для любой формы республиканского правления в противоположность монархии и многие так называемые демократические государства, в действительности были олигархиями [1]. Но однако ж, и демократическая форма правления, с властью опирающейся на народное собрание, была превосходным орудием для гегемонии крупного города над федеративным государством. Так, пока беотийцы пользовались первичным собранием, собиравшимся в Фивах, с поголовным подсчётом голосов, то конфедерация почти полностью контролировалась Фивами. Одновременно, сохранение беотархов в качестве глав государства давало Фивам ещё и другое преимущество. Здесь, как кажется, большую часть времени было семь беотархов и из них по крайней мере три избирались фиванцами. Такова именно была конфедерация, восстановленная в 378 году. А когда система изменилась так, что один город поставлял не больше одного беотарха и голосование в собрании стало производиться по городам, то доминирование Фив сильно сократилось. Вот это- то всё развитие мы изложим сейчас в кратком очерке [2].
Восстановление Беотийской конфедерации произошло в результате освобождения Фив, путём изгнания в 379 г. спартанцев из Кадмеи. Фиванские лидеры тотчас же стали прилагать усилия обеспечить контроль над всей Беотией, но природа созданного ими государства остаётся спорной. Некоторые полагают, что это было просто «расширение» Фив, путём инкорпорирования всей Беотии в город–государство Фивы. Другие думают, что это с самого начала было федеративное государство, но такое, в котором преобладало влияние столицы [3]. Проблема вероятно в том, что положение Фив не было ещё в то время вполне определённым. Фивы как город присоединились в 378 г. ко Второй афинской лиге и в 373-372 гг. всё ещё были её членами [4]. Кроме того, фиванцы применяли силу против городов, которые не желали присоединяться к ним. В то же самое время, фиванцы не раньше освободили город, чем избрали беотархов, числом возможно четырёх [5]. Именно таким было число беотархов, поставлявшихся Фивами в конфедерацию до Царского мира и таким образом выборы беотархов — признак того, что фиванцы намеревались восстановить конфедерацию [6], но из этого следовало, что они вновь намерены властвовать в Беотии. Впрочем, цели фиванских лидеров, может быть, были не вполне ясны и им самим. Целью их могло было сделать Фивы столь могущественными, сколь возможно или через прямой контроль над Беотией или через руководство федеративным государством. Как уже указывалось, федеративное государство с первичным собранием было удобно для контроля над ним столицы.
Но каков бы ни был первоначальный план фиванских лидеров, к 365 г., если не раньше, федеративное государство было создано. Что до сообщений об этом периоде современников, то Ксенофонт склонен говорить скорее о фиванцах, чем о беотийцах.; Исократ, другой современник, обвиняет фиванцев в том, что они подчинили себе Беотию. И даже знаменитый инцидент с мирной конференцией в Спарте в 371 году, когда фиванцы, после того как дали клятву на верность условиям мира, попросили изменить в списке поклявшихся слово «фиванцы» на «беотийцы» может быть интерпретирован как в пользу унитарного государства или синойкизма Беотии под властью фиванцев, так и как федеративное государство [7]. Однако, если мы склонны доверять сообщениям источников, что при Левктре было семь беотархов, то конфедерация должна была быть создана около этого времени. Доказательством этому может послужить рассказ о том, как Эпаминонд и два других беотарха подали голоса за то, чтоб вступить в сражение, в то время как трое других голосовали против. Равенство было нарушено, когда седьмой беотарх, исполнявший какое–то особое задание, прибыл и подал свой голос за Эпаминонда [8]. Дальнейшее доказательство существования федеративного государства можно найти в двух постановлениях конфедерации о проксении 364-363 гг. или около того [9]. Оба — постановления принятые демосом; одно, а может быть и оба, обозначено по архонту, вероятно номинальному главе конфедерации, как эпонимному магистрату; в обоих перечислено семь беотархов и притом двое из них одинаковы в обеих списках, что указывает на принадлежность их к одному периоду. Одно из них — знаменитое постановление в честь Ноба из Карфагена, почти несомненно связанное с морской политикой Эпаминонда. Эти постановления являются, таким образом, свидетельством существования федеративного государства с первичным собранием, архонтом в качестве главы и коллегией из 7 беотархов. Данные по битве при Левктрах показывают, что реальное руководство лежало на беотархах. Архонт в качестве эпонима появляется так же и в документе, перечисляющем взносы на покрытие расходов в Священной войне [10]. Это вся имеющаяся информация относительно учреждений конфедерации до Херонеи и разрушения Фив Александром. Это разрушение Фив и последующее их восстановление, датируемое примерно 316 годом [11], должно было привести к некоторым переменам, по крайней мере в положении Фив внутри конфедерации. Перемены эти были большей частью связаны с коллегией беотархов. Изменилось также место собраний. С другой стороны, кажется не произошло перемен в положении архонта или в функционировании собраний. Архонт и до и после Херонеи упоминается главным образом как эпонимный магистрат [12].
Собрание крайне важно для того ещё, чтоб продемонстрировать различие между новой организацией и той, что была распущена во время Царского мира. Более ранняя организация не имела федерального первичного собрания, в то время как формулы, употребляемые в постановлениях более позднего периода, и до и после Херонеи, показывают, что за постановления эти проголосовал damos [13]. Это должно означать первичное собрание, в котором все активные граждане имели право голоса. Кажется, к тому же, что голоса подсчитывались по головам, так что город в котором проводились собрания имел большое преимущество. Так как до 338 г. этим городом были Фивы, это означает, что собрание в то время должно было контролироваться Фивами. Но к несчастью, нет записей дающих прямые доказательства по этому вопросу. Поэтому вывод основывается лишь на общих обстоятельствах времени, в сочетании с тем фактом, что все записи о подаче голосов в федеральных собраниях по городам были относительно поздними. Прямые данные для Беотии по этому пункту имеются со 197 года. Отсутствие упоминаний о буле указывает на то, что старый федеральный совет просто прекратил существование и был заменён первичным собранием [14]. Таким образом, ведение дел падало на собрание и на беотархов, что конечно означало, что за исключением тех случаев, когда было возбуждено общественное мнение, беотархи были всемогущими. Возможно, что федеральное собрание созывалось в Беотии чаще, чем в других, более обширных государствах. Здесь можно добавить кое–что в предостережение. Да, язык постановлений указывает на демократическое правление. И тем не менее, самое большое, что могут доказать ссылки на дамос то, что все активные граждане имели право голоса в собрании. Но это не доказывает, что старый имущественный ценз для активного гражданства был отменён.
Пунктом в котором, возможно, перемены произошли относительно рано, был состав коллегии беотархов. Постановления середины IV столетия показывают группу из 7 человек. Письменная традиция сходным образом указывает на 7 беотархов при Левктрах. Однако, ссылки не указывают на происхождение беотархов, они не дают дальнейшей информации о составе их совета. Единственная информация по этому вопросу — сообщение о выборах в Фивах нескольких беотархов после освобождения города. Это породило теорию, что из 7 беотархов четыре были фиванскими [15]. Такое распределение могло быть следствием модификации старой системы из 11 беотархов, путём ликвидации представительства городов, оппозиционных Фивам. Такое распределение мест в коллегии вполне вероятно и может помочь объяснить явное преобладание Фив. Похоже, что оно продолжалось до Херонеи.
Все данные позднейшего периода свидетельствуют о системе, при которой никогда не было более одного беотарха от каждого города. Собственно говоря, от этого периода имеется лишь один–единственный список беотархов, впервые опубликованный в 1955 году [16]. Список содержит восемь беотархов и секретаря, таким образом показывая, что коллегия выросла на одного или если считать секретаря за члена, на двух добавочных членов. Этот документ помог подтвердить выводы, полученные ранее на основании списков должностных лиц, называвшихся афедриатеуонты (aphedriateuontes), которые были либо другим названием беотархов, либо коллегией, параллельной беотархам. Эти списки содержать семь или иногда восемь членов из такого же числа городов. Все списки включают Фивы, Орхомен, Танагру и Феспии, которые так же встречаются и в упомянутом выше списке беотархов [17]. Добавочным подтверждением может послужить список беотийских заложников, почтённых (honoured) ахейцами вероятно около 225 г. [18]. Этот список так же включает 8 человек из 8 различных городов, включая те же самые четыре главных города, перечисленные выше. Маловероятно, что сами беотархи отправились в Ахайю в качестве заложников, но выглядит всё так возложена была на орган, параллельный беотархам. Таким образом, что до беотархов, то ясно, что количество их было семь, но в какие–то периоды возрастало до восьми и возможно даже до девяти. Порядок распределения мест между четырьмя ведущими городами варьировался, что указывает на то, что выборы проводились не в городах, а в федеральном собрании. Возможно, что представительство Фив, Орхомена, Танагры и Феспий было предписано законом и этим городам позволено было выбирать своих представителей заблаговременно.
Следует отметить две другие перемены. В какое–то неустановленное время бесцветный архонт заменён был стратегом, более всего сходным с полководцами, стоявшими во главе Ахейской и Этолийской конфедераций. Имеется несомненное доказательство его существования в 177- 176 гг. и должность эта может восходить к середине III столетия [19]. Второй переменой было введение практики голосования в собрании по городам. Использование этой процедуры зафиксировано под 197 годом, когда беотийцев на собрании побудили вступить в союз с римлянами [20]. Обычно это понимается так, что на один город приходился один голос, а заявление о единогласном голосовании, может, как представляется, поддержать такое толкование. С другой стороны, ход развития институтов федерализма предполагает голосование в соответствии с силой городов или величиной их населения. При таком новом способе голосования в сочетании с практикой, когда ни один город не может выставлять более одного беотарха, не должно было более быть никакого господствующего над другими города. И тем не менее, интриги и происки в ходе римского вторжения в Грецию кажется показывают, что политическое лидерство и политические интриги всё ещё концентрировались в Фивах [21].
Аркадская конфедерация была порождением антиспартанского восстания, последовавшего за поражением Спарты при Левктрах в 371 г. По форме правления она была демократией, с высшей властью, принадлежащей первичному собранию. Сколь демократической она была на практике сказать затруднительно, но её определённо можно счесть демократической по сравнению с более олигархическими, проспартанскими элементами в Пелопоннесе. Это ясно видно из событий, непосредственно предшествовавших формированию конфедерации и гражданских войн, связанных с её основанием. Для того, чтобы проследить за этими событиями, надо бросить беглый взгляд на некоторые особенности географии и ранней истории Аркадии.
Лучшими землями этого гористого региона является долина восточной Аркадии, относительно узкая с востока на запад, но простирающаяся на 40 миль к северу и к югу. Близ её южной оконечности лежит город Тегея; дальше на север, за самой узкой частью долины, лежит Мантинея. Через территории этих двух городов пролегал обычный путь сообщения из Спарты к Коринфскому заливу и к Истму. Таким образом очевидно, что если б оба эти города были бы враждебны Спарте, они могли бы вызвать у неё значительные затруднения. Столь же очевидно, что если бы с одним она испытывала затруднения, то для неё было бы естественно настраивать против него другой. К северу от этих двух городов находился Орхомен. Этот город так же находился на пути к заливу, но занимал менее стратегическую позицию, так как здесь был обходной путь, сворачивающий на востоке дальше на юг.
Аркадяне рано появляются как этническая группа. В «Каталоге кораблей» в «Илиаде» их земля приблизительно та же самая, что позднее была известна как Аркадия. Может быть лучшим доказательством древности их имени является то, аркадяне и Аркадия были так же и на Крите [1]. Представляется важным доказать, что это имя существовало до того, как Крит был оккупирован дорийцами. Употребление имени так же предполагает определённое чувство единства или родства. Более конкретным доказательством является ряд монет с легендой ΑΡΚΑΔΙΚΟΝ полной или сокращённой. Относительно их политического единства в это время данных так мало, что обычно считают, что монеты эти отчеканены были аркадской религиозной организацией [2]. Это возможно верно. Ведь пример Эвбеи подтверждает, что монеты с легендами такого рода не могут сами по себе служить доказательством существования федеративного государства. Было доказано, однако, что монеты скорее указывают на политическую организацию и что спартанский царь Клеомен, будучи около 490 г. в изгнании «почти несомненно организовал антиспартанскую Аркадскую лигу» [3]. Царь, действовавший в Аркадии в то время, мог сорганизовать аркадян для поддержки против собственных врагов в Спарте и возможно так же как шаг на пути создания Спартой организации из своих союзников. Если первое верно, то организация эта должна была распасться с возвращением его в Спарту. Несомненно, никакого действенного союза не существовало в ходе военной кампании 480 и 479 гг., когда контингенты аркадских городов действовали независимо друг от друга.
История отношений Мантинеи и Тегеи друг с другом и со Спартой любопытна и сложна, хоть известны лишь немногие детали [4].Тегейцы долгое время в VI столетии противостояли распространению спартанской власти, но после того как пришли к соглашению со Спартой, стали её верными союзниками, а позже, много времени спустя, самыми доверенными членами Пелопоннесской лиги. Ничего не известно об отношении отдельных городов к проискам и козням Клеомена, но десять лет спустя тегейцы отличились в Персидской войне. Они, так же как и мантинейцы с орхоменянами, были представлены сначала под Фермопилами, а на следующий год и тегейцы и орхоменяне приняли участие в Битве при Платее и включены были в число победителей на змеиной колонне в Дельфах. Мантинейцы же явились на битву слишком поздно и потому в число победителей на змеиной колонне не включены [5]. Но всего через несколько лет Тегея стала лидером антиспартанского движения и в двух битвах противостояла Спарте: в первой — как союзник Аргоса, во второй — со всеми аркадянами за исключением мантинейцев. О последних сообщается, что они помогали Спарте в подавлении восстания илотов [6].
В ходе следующего антиспартанского движения, кульминацией которого стала битва при Мантинее 418 г., роли поменялись. Какое–то время мантинейцы активно стремились подчинить себе соседей. Зимой 423- 422 гг. мантинейцы и тегейцы с союзниками сошлись меж собой в битве не давшей никому решительного перевеса, но приведшей к тяжёлым потерям с обеих сторон. В последующие годы мантинейцы оказались на стороне проигравших, лишились многого из завоёванного, но и даже так спартанцы оказались не в состоянии сокрушить их силы в той мере, в какой они желали. Вместо этого им пришлось заключить с ними договор о перемирии на 30 лет, очевидно мешавший их дальнейшим действиям против мантинейцев, что, как кажется, переполняло их сдавленным негодованием, побуждавшим их быть готовыми к действию по истечении срока договора [7].
Срок договора истёк около времени Царского мира, после чего спартанцы осадили Мантинею и вынудили её граждан уничтожить городское устройство и образовать четыре деревни. Управлялись они олигархически и легко поверить Ксенофонту, что богатые землевладельцы, когда создалась такая ситуация, были рады ей, живя теперь близ своих владений, имея тот род правительства, какой они желали и будучи избавлены от демагогов. В то же время, лидерам народной партии было позволено уйти в изгнание и таким образом, ситуация созрела для интриги [8],с проспартанскими олигархами, контролирующими деревни и антиспартанской народной или же демократической партией, на какое–то время отстранённой от власти, с лидерами ушедшими в изгнание, ожидавшей удобного случая действовать. Тегея так же управлялась олигархами, тесно связанными со Спартой, но и здесь был демократический элемент, готовый объединиться с демократами в других городах в их противостоянии Спарте.
Детали последовавших событий, так же как и их хронология, установлены не слишком хорошо [9]. Мирная конференция в Спарте и битва при Левктре имели место в начале лета 371 года. Мантинейские деревни поначалу оставались лояльными к Спарте, но возможно уже осенью того же года мантинейцы решили восстановить свой город. Он восстановлен был на демократических началах, хоть подробности и неизвестны. Спартанцы запротестовали, но когда протест их был проигнорирован, не вмешались. Вероятно на следующий год зародилось движение за дальнейшее единство и какое–то время успешно развивалось, хоть и сопровождалось гражданской войной, насилием, резнёй — обычными спутниками греческой политической борьбы. Несомненно, возглавляла это движение Мантинея и вождём его, кажется, с самого начала был Ликомед из Мантинеи.; но однако ж, первые подробности сообщаются относительно Тегеи [10]. В этом городе два вождя, Каллибий и Проксен, выступили с предложением объединить всю Аркадию в единое государство или скорее с предложением, что Тегея должна поддержать движение в этом направлении, предложенное Мантинеей. Когда их предложение было отвергнуто коллегией магистратов, называемой феары [11], возможно небольшим по численности органом из пяти членов и которые являлись высшими должностными лицами города, сторонники федерализма обратились к народу. На деле это означало призыв к оружию и гражданской войне. В последовавшем столкновении поначалу верх взяли находившиеся у власти олигархи и один из вождей демократов — Проксен с некоторыми из своих приверженцев был убит, в то время как другие бежали в северную часть города к воротам, от которых шла дорога к Мантинее. Когда к народной партии подошла из Мантинеи помощь, столкновение возобновилось и теперь уже в бегство обратились олигархи и бежали через ворота, расположенные на дороге к Паллантию и в Спарту. Резня, как кажется, была немалой и Ксенофонт, конечно, возлагает вину за неё на демократическо–федеративную партию. По его данным, число противников демократов бежавших в Спарту достигало 800 [12]. Когда он вспоминает о том, что равнодушные и менее идейные медлили и выжидали, это даёт некоторое понятие о силе проспартанской олигархической группы. Таким–то образом Тегея вступила в новую конфедерацию.
Спартанцы теперь нашли необходимым вмешаться, «чтобы отомстить за погибших и изгнанных тегейцев». Их план состоял в том, чтоб ударить одновременно с севера и с юга, пока конфедерация всё еще состояла лишь из Мантинеи, Тегеи и нескольких мелких городков. Политроп, личность в других отношениях неизвестная, набрал в Коринфе наёмное войско, к которому также могли присоединиться аргосские и беотийские изгнанники и с ним пришёл на помощь Орхомену, в то время как Агесилай вторгся в Аркадию с юга. Соответственно расположили и аркадяне свои войска. Мантинейцы во главе с Ликомедом встали против войск Орхомена и Политропа, видимо рассматривавшихся как главная угроза, в то время как остальные войска конфедерации собрались в Асее, к юго–западу от Тегеи, близ спартанской границы. Войска Гереи (в западной Аркадии) и Лепрея (близ западного побережья Пелопоннеса) присоединились к спартанцам. Армия последних под командованием Агесилая вступила в Аркадию и завладела приграничным городком Евтеей. Эту позицию он укрепил и здесь остался ожидать войска Политропа. Тем временем, Ликомед безуспешно пытался атаковать Орхомен, но потерпел поражение от орхоменян и наёмников Политропа, которые стали преследовать отступавших мантинейцев. Те повернули фронт и вступили с нападающими в рукопашный бой. Потери наёмников оказались велики, сам Политроп пал и только вмешательство флиунтской конницы предотвратило ещё большую резню. Узнав об этом, Агесилай двинулся на север и занял позицию к западу от Мантинеи, где к нему присоединились орхоменские войска и флиунтская конница, которая в предыдущем сражении спасла положение. На его стороне так же были два будущих члена Аркадской конфедерации — Герея и Лепрей. Таким образом, оба войска, как кажется, были сформированы и готовы к битве близ Мантинеи, но битвы не последовало. Агесилай, вероятно, не чувствовал себя достаточно сильным, чтоб рискнуть, вступив в сражение и отступил без боя, в то время как аркадяне решили дожидаться помощи из Беотии [13].
Новая конфедерация выдержала первую бурю, но очевидно, кроме Тегеи, не склонила ещё к присоединению ни один другой из упорствующих городов. После того как спартанская армия удалилась, аркадяне осадили Герею в западной Аркадии, но хотя они и подожгли дома и вырубили деревья [14] им совершенно очевидно не удалось взять город. Орхомен также, несомненно, оставался в стороне от федерации, но зато к ней присоединился Клитор, старый враг Орхомена, с которым тот воевал в конце 378 г. [15]. Возможно так же, что к союзу присоединилась какая–либо меньшая община или даже общины к западу от Орхомена, так что здесь было прямое сообщение между этим отдалённым северным городом и остальной конфедерацией. Так же в это время, кажется, конфедерация предприняла шаги по созданию своей новой столицы — Мегалополя. Несомненно это было лучшее решение в ситуации когда в конфедерации состояло только два значительных города и было ясно, что сделать один из них столицей, значит породить разного рода неприятности. Кроме того, разве мантинейцы, постройкой в ходе Пелопоннесской войны укрепления в Паррасии [16] не продемонстрировали уже, что они сознают важность постройки укрепления на пути из Спарты в Аркадию и что лучшего времени для этого, чем теперь, когда спартанцы удалились из Аркадии без сражения, не найти? В качестве комиссии для основания города были выбраны по два представителя от Тегеи, Мантинеи, Меналии, расположенной непосредственно к западу от Мантинеи и от Паррасии — района, который должен был быть поглощён территорией новой столицы. Территория всех четверых в совокупности составляла компактный блок в южной Аркадии, захватывавший целиком границу между Аркадией и Лаконией. Вдобавок, здесь было два представителя от Клитора из далёких северных гор Аркадии, города готового присоединиться к другим ради того, чтоб ослабить давление своего старого врага — Орхомена. Таким образом, планы по основанию Мегалополя должны были относиться ко времени между уходом Агесилая и приходом беотийцев с их союзниками осенью этого года [17]. Естественно видеть в этом проекте инициативу Ликомеда. Говорят, что это под его влиянием аркадяне начали похваляться тем, что они единственные коренные жители Пелопоннеса, что они самые многочисленные из греческих племён, первейшие по телесной силе и по храбрости, так что без их помощи ни спартанцы никогда не вторгались в Аттику, ни фиванцы не шли б теперь походом на Лакедемон [18].
Конфедерация и по своей инициативе смело продвигалась вперёд в своём развитии, но её расширению несомненно сильно способствовала пелопоннесская экспедиция беотийцев и их союзников под командованием Эпаминонда. Эта экспедиция зимы 370 -369 гг. хорошо известна во всей истории Греции и нет надобности здесь её описывать. Несомненно, она помогла привести в конфедерацию много новых членов. Кроме того, Эпаминонду и фиванцам приписывают восстановление Мессены и освобождение всей Мессении от Спарты [19]. Сами по себе, аркадяне были конечно недостаточно сильны, чтобы привести такой план в исполнение. Много более вероятно, что они должны были сконцентрироваться на расширении своего собственного государства, чем на создании чужого, угрожающего, на своей собственной границе. Этот план, однако, вполне устраивал фиванцев, намеревавшихся сокрушить власть и силу Спарты.
Новая конфедерация одна из самых интересных в греческой истории, но о ней недостаёт точной информации так как наш главный информатор — Ксенофонт многое опускает. Аркадская конфедерация, подобно восстановленной беотийской, была основана в период, когда демократия, если можно так выразиться, была повальным увлечением и в её рамках государственные деятели обычно опирались на теорию, что коллективное мнение масс выше мнения специалистов. Потому, окончательное решение по важнейшим вопросам оставалось за первичным собранием – Myrioi или Десять тысяч, в котором имели право участвовать все активные граждане конфедерации. К сожалению как часто оно собиралось — неизвестно. То немногое, что известно о беспокойной истории конфедерации в ходе недолгих лет её существования указывает на то, что когда возникали проблемы, собрание могло быть созвано по первому требованию в кратчайшие сроки. Сделать это было достаточно легко, когда Мегалополь, Тегея и Мантинея были крупнейшими городами конфедерации. Несомненно, собрания регулярно проводились в огромном доме совета, Ферсилионе в новой столице, Мегалополе [20], хотя, похоже, время от времени собрания проводились и в других городах. Но, конечно же, здесь так же был федеральный совет или буле, в котором города были представлены в приблизительной пропорции к их населению. Лучший источник информации на эту тему — постановление 369 -367 гг. в котором записано в истинно демократическом стиле, что «оно было принято буле аркадян и Десятью тысячам»; оно воздавало определённые почести некоему афинянину [21]. После заголовка постановления следует список из 50 дамиургов от отдельных городов. Большинство из них — семь, включая Тегею, Мантинею и Орхомен, имели по пять представителей каждый; один город имел двух, а другой — трёх, в то время как Мегалополь имел 10 представителей. Эти 50 составляли комитет, соответствующий пританам или председательствующему комитету совета города–государства [22]. 50 — слишком маленькая цифра, чтоб включать в себя всех членов совета достаточно большого федеративного государства и слишком большая для того, чтобы быть коллегией магистратов, подобной 11 беотархам. Они гораздо лучше соответствуют апоклетам этолийцев — также своего рода комитету совета. Подобно последним, дамиурги так же могли обладать значительной властью и могли быть магистратами (archontes), которые, согласно Ксенофонту, играли ведущую роль в руководстве политикой государства.
При взгляде на состав буле естественно возникает вопрос голосовало ли собрание Десяти тысяч так же по городам, как и в некоторых других позднейших конфедерациях или по головам как, например, в афинской экклесии. По этому пункту нет прямых данных и будет мало толку приводить мнения различных учёных. Достаточно сказать, что впечатление, создаваемое тем малым, что известно о работе собрания, указывает на то, что голосование производилось по головам. Кроме того, если взять пример Афин, демократичным в то время считалось пропорциональное представительство в совете, но голосование в первичном собрании по головам. Та же процедура в том, что касается собрания, кажется, была принята в современной Беотийской конфедерации, а в Этолии сохранялась даже много позже.
Аркадская конфедерация так же обладала сильной исполнительной властью во главе с полководцем (strategos), вероятно избираемым на год и имеющим право быть переизбранным [23]. Кроме того, существовала ещё какая–то коллегия магистратов. Они были могущественны и открыты для доступа в любое время. Они не боялись принимать важные решения собственной властью и арестовывать тех, кто им противодействовал. Их решения, однако, могли быть отменены Десятью тысячами и их от них возможно было потребовать отчёта и привлечь к суду после окончания срока службы. Доказательства можно найти ниже в рассказе о событиях, приведших к распаду конфедерации всего несколько лет спустя после её создания. Сила федеральных властей увеличивалась тем, что они имели в своём распоряжении регулярную армию — эпаритов. Она могла быть использована не только против внешнего врага, но и для несения полицейской службы внутри конфедерации. Так как о ней упоминается в самый первый год существования конфедерации, то она должна была быть создана, одновременно с созданием самой конфедерации [24]. Лишь однажды сообщается общая цифра её численности — 5000. Для постоянной армии она кажется большой, но её всё же принимают [25]. Если, как то вероятно, эти солдаты были бывшими наёмниками или же людьми, готовыми служить в качестве наёмников, то они скорее сохраняли верность своим казначеям, чем государству. С помощью этого войска магистраты были в состоянии бросить вызов большинству собрания. Плата этому войску поначалу производилась из постоянных федеральных фондов, создаваемых взносами от городов — членов конфедерации. Позже, в какой–то момент, аркадское правительство стало распоряжаться храмовой казной храма Зевса в Олимпии и выдавать из неё жалование эпаритам. Первыми против этого возразили мантинейцы; они были первыми, вынесшими постановление, запрещающее пользоваться храмовой казной; причитающуюся на их долю сумму для уплаты эпаритам они пополнили из ресурсов своего государства и отослали назад союзному правительству. Вслед за этим общее собрание решило впредь не расходовать священной казны; это привело к отмене жалования и замене её системой добровольцев [26].
Одного этого случая достаточно, чтобы доказать, что здесь не было налогов, прямо собираемых федеральными властями, а вместо этого города должны были вносить свой вклад в федеральную казну, как только возникала в том необходимость. Так как представительство в федеральном совете соответствовало размерам населения городов, то с уверенностью можно заключить, что размер взносов был пропорционален представительству — система бесспорно засвидетельствованная для ранней Беотийской конфедерации и Этолийской конфедерации. Сокращение их после присвоения денег из Олимпии свидетельствует о том, что здесь не было фиксированных выплат, одних и тех же каждый год, но размер взносов варьировался в соответствии с необходимостью. Это напоминает позднейшие упования ахейцев на то, что добыча сделает возможным сократить размеры взносов городов в федеральную казну [27]. Впрочем, мог существовать и фиксированный постоянный взнос для текущих дел, дополняемый добавочными взносами когда возникала в том необходимость.
Таким образом, Аркадская конфедерация имела сильную исполнительную власть с вооружёнными силами в её распоряжении, подчинённую в решении важных вопросов первичному собранию Десяти тысяч. Эта организация могла бы оказаться успешной, если бы не старый антагонизм между Мантинеей и Тегеей, доведший конфедерацию до раскола перед мантинейской кампанией 362 года. В событиях того времени трудно на кого–либо возложить вину и даже узнать который из двух городов был более олигархическим, а который более демократическим. Два момента представляются совершенно ясными: во–первых то, что тегейцы доминировали в федеральной администрации, в то время как мантинейцы имели большинство в федеральном собрании, во–вторых, что фиванцы, когда обе партии обратились к ним, предпочли поддержать Тегею и администрацию против Мантинеи и собрания. Ситуацию ещё более осложнил конфликт с Элидой за контроль над пограничными территориями.
Такой конфликт не был чем–то особенно новым. Вовлечённые в него общины могли находить претензии аркадян несколько более приемлемыми, чем претензии соперников. Ведь аркадяне предлагали членство в конфедерации, а элейцы — только подчинение. Элида долгое время претендовала на значительные территории к востоку и к югу от неё самой. В 399 г. Спарта вынудила её отказаться от этих претензий. При данных обстоятельствах, было естественно, что после поражения Спарты при Левктре, Элида должна была бы попытаться вернуть утраченное, но Аркадская конфедерация встала на её пути. Вероятно, именно в то время зародился миф, что трифиляне с побережья к югу от Элиды, происходят от Трифила, сына Аркада [28]. Когда элейцы подступили к Ласиону, городу прежде подчинённому им, но теперь члену Аркадской конфедерации, это привело к длительной вражде, которую мы здесь не станем обсуждать, кроме замечаний на пару пунктов. Когда война осложнилась для элейцев так же и гражданской смутой, демократическая партия замысла сдать город аркадянам, дав таким образом доказательство того, что Аркадская конфедерация считалась демократической [29]. Когда давление аркадян на элейцев стало слишком сильным, последние обратились к старым врагам аркадян — спартанцам, которые вторглись в Аркадию, чтоб отвлечь силы аркадян от Элиды [30]. Таким образом, два старых врага сошлись вместе на почве общей враждебности к аркадянам и сходного желания покорить их прежних подданных — элейцы, Трифилию и т. п, спартанцы — Мессению. В то же самое время Ликомед преуспел в заключении союза аркадян с афинянами. Сам Ликомед на обратном пути был убит, но заключённый им союз был ратифицирован [31]. Таким образом, был подготовлен новый расклад сил. Националистическая политика Ликомеда привела к разрыву с Фивами и союзу с Афинами. Этой линии впоследствии придерживалась та группировка аркадян, которой руководила Мантинея.
Серьёзные события произошли тогда, когда какое–то время спустя после олимпийских игр 364 года, аркадские федеральные должностные лица начали покушаться на сокровища в Олимпии, чтоб из них выплачивать жалование эпаритам. Это, конечно, побуждало должностных лиц, присваивавших деньги и солдат, получавших жалование, опираться друг на друга. Любые изменения в этой системе вызывали возмущение должностных лиц, во–первых потому, что подразумевали порицание их действий, во–вторых, приводили к потере контроля над войсками. Отмена платы, когда она в конце концов произошла, полностью изменила состав эпаритов. Первый шаг был сделан мантинейцами, которые проголосовали за осуждение действий членов правительства и отослали назад федеральному правительству причитающуюся на их долю сумму для уплаты эпаритам. Это было равносильно предложению, чтобы все члены конфедерации сделали то же самое и чтоб войскам впредь платили аркадскими деньгами. Члены правительства нанесли ответный удар, утверждая, что их оклеветали и приказали вождям мантинейцев явиться и предстать перед судом Десяти тысяч. Когда они не явились, то были осуждены in absentia и эпариты были посланы арестовать их как осуждённых преступников, но мантинейцы закрыли ворота и отказались впустить войска. Теоретически, такое осуждение было обязанностью Десяти тысяч, показывая таким образом, что магистраты требовали для этого органа юрисдикции в делах о преступлениях против федеральных властей и он мог быть созван при необходимости по первому требованию.
До сих пор членам правительства удавалось вести собрание за собой и Мантинея считалась фактически мятежной, но вскоре мнение изменилось и на собрании Десяти тысяч раздались голоса и других общин, осуждавшие присвоение денег из священной казны. И вновь этот созыв собрания выглядит как экстраординарный или же, по крайней мере очень своевременный. Вскоре это собрание проголосовало за отмену жалования эпаритам, вследствие чего те солдаты, которые не могли служить бесплатно служить перестали, в то время как солдаты из более обеспеченных семей в армии остались. Из–за этого, те члены правительства, которые распоряжались деньгами и возможно кое–что присвоили себе, осознали, что если им придётся дать отчёт после окончания срока службы, то им угрожает опасность быть осуждёнными на смерть, отправили послов в Фивы, которые сказали фиванцам, что если они не пойдут походом на аркадян, то можно опасаться, что последние снова перейдут на сторону лакедемонян. Их противникам удалось устроить отправку послов, официально представлявших Аркадскую конфедерацию, с заявлением, чтоб фиванцы не вступали в Аркадию вооружённые, пока их не позовут. Эта акция совершена была Десятью тысячами, которые, таким образом, во второй раз отменили решение членов федерального правительства. Фиванцы, очевидно, предпочли откликнуться на призыв правительства и послали в Тегею фиванского командира с 300 гоплитами. Отсюда нам становится ясно, что те члены федерального правительства, которым противостояли мантинейцы и собрание, были тесно связаны с Тегеей [32].
Окончательный разрыв был ускорен мирным договором. Вероятно зимой 363-362 гг. или в начале 362 года был заключён мирный договор с Элидой. Детали переговоров неизвестны, но ясно, что с аркадской стороны инициаторами мирных переговоров были те же, кто добился принятия постановления против пользования священной казной, а именно мантинейцы и их сторонники и что они вновь одержали победу в федеральном собрании, в то время как та же самая группа членов федерального правительства, которая противилась и более ранним мерам, так же противостояла и мирным переговорам. Тем не менее, договор был должным образом заключён и скреплен клятвой представителями всех городов конфедерации, включая Тегею. Принёс клятву даже фиванский командир беотийских войск в Тегее. Завершающая церемония ратификации прошла в Тегее. Не ясно, явились ли в Тегею представители всех городов, чтобы принести клятву от имени своих общин или только сами тегейцы поклялись в своём городе [33]. Если имело место последнее, то представители других городов присутствовали как свидетели. По завершении церемонии началось общее веселье и празднование, которое длилось до тех пор, пока фиванский командир по сговору с теми членами аркадского федерального правительства, которые страшились дать отчёт в своих действиях и некоторыми из эпаритов не заперли ворота городской стены и не захватили видных лиц из других городов, которые здесь присутствовали [34]. Вскоре тюрьма и другие помещения, пригодные для содержания пленников были переполнены. Но, однако, замысел, направленный главным образом против мантинейцев, не удался, ведь Мантинея была так близко, что вследствие близости их города почти все мантинейцы ушли уже на родину и так избежали пленения. Естественно, мантинейцы отправили послов в Тегею с протестом и требованием освободить тех из их сограждан, которые были здесь задержаны. В то же время они заявили, что считают беззаконным, чтобы кто бы то ни было из жителей других аркадских городов был арестован или казнён без суда. Они так же обещали выдать федеральным властям [35] тех, против кого последние выдвинут обвинения. После этого фиванский командир отпустил всех, кто им был задержан. Местные власти позволили этому сойти с рук, но отправили послов в Фивы, выдвинув против этого командира обвинения, заслуживающие смертной казни. В Фивах реакция Эпаминонда была следующей: он заявил, что обвиняемый гораздо более прав в том, что он арестовал указанных людей, чем в том, что он их выпустил. Аркадян, заключивших сепаратный договор с Элидой, он обвинил в предательстве по отношению к беотийцам. Затем он объявил о предстоящей экспедиции в Аркадию [36]. Когда об этом сообщили аркадскому правительству и отдельным входящим в союз городам, то мантинейцы и их сторонники собрались вместе с элейцами и ахейцами и заключили союзы с афинянами и спартанцами. К беотийцам, вдобавок к Тегее, присоединились так же Мегалополь, Асея и Паллантий, а из–за пределов Аркадии Аргос и Мессена, два города на которые можно было рассчитывать, что они останутся тверды в своей ненависти к Спарте [37]. Такова была расстановка сил перед мантинейской кампанией, которую мы здесь описывать не будем.
Аркадская конфедерация распалась теперь на две части. Первая, помимо Тегеи и столицы, Мегалополя, включала два маленьких городка — Асею и Паллантий; вторая — большую часть прежней конфедерации [38]. На стороне первой группы были те члены федерального правительства, которые некоторое время назад состояли в оппозиции к большинству собрания. Вторая группа контролировала большинство в собрании и таким образом, как кажется, должна рассматриваться как законная конфедерация, в то время как группа возглавляемая Тегеей, хоть она и контролировала федеральную столицу, должна рассматриваться как сепаратистская. Фактически, та часть федерального правительства, которая апеллировала к Фивам действовала, как кажется, без необходимых полномочий, просто чтобы сохранить свои собственные шкуры.
После битвы при Мантинее, каждая из двух частей, вероятно, продолжала претендовать на то, что она является Аркадской конфедерацией. Во главе одной из них несомненно стояла Мантинея, заключившая официальный союз с Афинами, Ахайей, Элидой и Флиунтом [39]. Относительно второй группы нам известно, что города, слившиеся прежде с Мегалополем, начали отделяться и обращаться за поддержкой к Мантинее, в то время как Мегалополь обратился за поддержкой к Фивам. На этом основании, Фиванцы послали войско в 3000 гоплитов и 300 всадников обуздать сепаратистское движение. В других отношениях о позднейшей истории известно мало, за исключением того, что две части, вероятно, оставались разделёнными [40].
В заключение ещё несколько замечаний об Аркадской конфедерации. Её краткую и бурную историю можно понять только приняв как должное наличие сильной федеральной исполнительной власти к которой можно было обратиться в любое время, которая управляла делами государства между собраниями и могла созывать чрезвычайные собрания. Эти должностные лица, к несчастью безымянные, если только их основу не составляли дамиурги, представлявшие собой руководящий комитет совета конфедерации, предназначены были, подобно беотийским беотархам, для того, чтоб планировать, руководить и строить козни. Термином для обозначения федерального правительства было koinon, слово имеющее множество значений, но в ряде случаев совершенно определённо означающее общинную или государственную власть. Яркий тому пример — факт, что ответ Эпаминонда сообщили «koinon аркадян и отдельным городам», где koinon несомненно означает федеральное правительство. Сходным образом, когда несколько раньше мантинейцы предложили выдать виновных koinon аркадян, это означало федеральным властям [41]. Здесь даже была построена новая столица для федерального правительства. Но эта столица, хоть ей и была выделена столь же большая территория, как и территории городов–государств, как кажется не стала господствующей над федерацией столицей, такой как были Фивы в Беотии. Вполне возможно., что федеральное правительство, во время распрей между Тегеей и Мантинеей, имело свою штаб–квартиру в Тегее и связи с ним в это время осуществлялись здесь вместо Мегалополя.
Насколько демократической была Аркадская конфедерация? Установлено, что она была построена по демократической модели с федеральным советом и федеральным первичным собранием [42], но должностные лица, совет и собрание настолько же чувствовали себя как дома в умеренной олигархии, как и в демократии. Таким образом, ответ на этот вопрос упирается в состав Десяти тысяч. Допускались ли в этот орган все взрослые мужчины — граждане или здесь были определённые требования, исключавшие иных из них? Невозможно в данном случае с точностью установить, означало ли myrioi неопределённо большое число или было числительным, означавшим орган приблизительно в десять тысяч человек. Если это так, то здесь должен был быть какой–то ценз для членства, наиболее вероятно гоплитский [43]. В одном из источников есть место, в котором в планы конфедерации, по–видимому, входит собрание «состоящее из десяти тысяч человек» [44], но это краткое утверждение одного из поздних историков мало что объясняет. Более важен тот факт, что такие цифры как 5 и 10 тысяч, упоминаемые в связи с государственным устройством, ассоциируются с умеренной олигархией. Впервые правление Пяти тысяч было установлено в Афинах после свержения тирании Четырёхсот. Затем, через полвека после основания нашей конфедерации, в Кирене были приняты постановления, заменявшие «Тысячу» «Десятью тысячами». В этом случае имел место переход от крайней олигархии к умеренной. «Десять тысяч» были особым органом активных граждан (politeuma), избранным на основе имущественного ценза из большего числа граждан [45]. Но даже если бы и не было имущественного ценза для активного гражданства, всё равно в государстве, вовлечённом в почти постоянные войны и ведущем эти войны большей частью при помощи гоплитов, управление, в чисто практических целях, должно было быть в руках среднего и высшего классов. Но даже если это и так, своим выдающимся положением собрание могло быть обязано принятию демократической доктрины, что коллективное суждение масс выше мнения специалистов. Наконец, так как это было время, когда demokratia стало модным словом и в которое некоторые «демократии» проводили консервативные реформы, может быть и Аркадская конфедерация, несмотря на наличие имущественного ценза для активного гражданства, именовала себя демократией. Но, к несчастью, прямые данные отсутствуют.
Этолийская конфедерация развивалась в направлении почти прямо противоположном развитию Ахейской конфедерации. Если Ахейская конфедерация была одной из первых, если не первой, введшей у себя представительное правление, после его отмены, в частности в Беотии, после Царского мира, то Этолийская конфедерация была важнейшей конфедерацией, сохранившей очень активное первичное собрание до самого позднего времени. Однако параллельно с ним она обладала сильным центральным правительством со значительной инициативой и свободой действия. Особой её чертой было использование исополитии, для того, чтобы привязать к конфедерации государства, не имевшие полного гражданства. Это учреждение требует особого внимания. Прочие её учреждения относительно хорошо известны, в то время как сама конфедерация со времени Ламийской войны до установления римского господства над Грецией, была так тесно вовлечена во все основные распри и конфликты, что её историю следует рассматривать как важную часть общей истории периода. Поэтому, помимо её устройства и учреждений, в настоящей главе рассмотрены будут только некоторые особые аспекты её истории.
Обзор надписей из Этолии как племенного государства сделан был выше в статье об Этолии до Царского мира. Трансформацию этноса в симполитию, основными территориальными подразделениями в которой были города или сельские общины, рассматриваемые как эквивалент городов, невозможно ни датировать, ни сколь–нибудь подробно описать. Может быть уже и не имеет смысла делать, как выше, акцент на подобных трансформациях и теперь уже вполне понятно, что государство с племенной организацией может обладать энергичной исполнительной властью и центральным правительством, деятельным по крайней мере в ведении иностранных дел; тому примеры — сама Этолийская конфедерация времени Пелопоннесской войны и Эпиротская конфедерация несколько более позднего времени. Но вот трансформация произошла и в этом изменённом государстве, как и в других симполитиях, этолийские должностные лица именуются по городам, из которых они происходят. Теперь известно, что трансформация эта произошла несколько раньше, чем предполагалось. Так, ещё не так давно считали, что поскольку послы, отправленные этолийцами к Александру в начале его правления были выбраны племенами (ethne), то значит старая племенная организация ещё оставалась неизменной. С другой стороны, упоминание koinon этолийцев в связи с событиями 314 года показывает, что симполития к этому времени уже была организована [1]. Следовательно, трансформация имела место между 335 и 314 годами. Но в этот довод вкрались две ошибки. Даже после того как конфедерация организована была на основе городов, всё равно старым племенным подразделениям выказывалось уважение, например, при выборе послов. Во–вторых, термин koinon можно приложить почти к любому виду корпорации, ассоциации или государства. Таким образом, его употребление не доказывает, что этолийское государство было организовано в то время скорее как симполития, чем как племенное государство. Однако, доказательство относительно ранней организации на основе городов нам предоставляет надпись, содержащая афинское постановление от 367 года об отправке послов к koinon этолийцев с протестом по поводу ареста афинских религиозных послов одним из городов Этолии [2]. Здесь трансформация засвидетельствована ясно и не потому, что организация именуется koinon, а во первых потому, что сама эта отправка послов предполагает наличие центрального правительства, правомочного заключать соглашения от имени всего государства и которое в состоянии выступить против нарушителей соглашения, а во–вторых, потому что обидчик — один из городов — членов конфедерации. Было уже отмечено, что дата этой надписи падает на период, когда Фивы были на вершине своего могущества, и отсюда сделан был казавшийся неизбежным вывод, что своим развитием этолийское государство обязано было влиянию Эпаминонда, хотя в действительности очень мало данных о каком–либо влиянии Беотии на Этолию в это время [3]. Более вероятно, что перемены имели место раньше и связаны были с тем движением, которое вызвало развитие Акарнанской и Ахейской конфедераций. Ко времени экспедиции Агесилая против Акарнанцев в 389 году, этолийцы обладали правительством, с которым Агесилай мог вести переговоры о безопасном проходе через этолийскую территорию [4].
Этолийское государство, как кажется, обладало необычной чертой — системой районов, промежуточных между центральным правительством и городами и основанных в какой–то мере на старых племенных подразделениях. Такие районы назывались telos. Два таких района известны из надписей. От 234-233 гг. или около того имеется надпись из телоса Стратий относительно спора о границах двух городов этого района — Эниад и Метрополиса, разрешаемого третейскими судьями из Тиррея [5]. Район этот, и впоследствии именуемый Стратий, бывшая столица Акарнанской конфедерации, а так же и другие три города, был первоначально акарнанским. Таким образом, этот район должен был включать ту часть Акарнании, которая была аннексирована Этолией и составляла длинную узкую полосу вдоль западного берега Ахелоя. Другой район о котором сохранилась запись — это локрийский телос, состоявший из западной Локриды. Надпись 189-188 гг. из Дельф о манумиссии некоего жителя Амфиссы, датируется по буларху локрийского телоса и по архонту Дельф. Другая надпись о манумиссии того же времени датируется по тем же самым двум официальным лицам, хоть и не указано, что буларх — официальное лицо локрийского телоса. Из этих данных делается вывод, что вся Этолия была разделена на районы и что в каждом районе был свой собственный совет, возглавляемый булархом [6]. Это допустимо, но не абсолютно несомненно, так как только два упомянутых района представляют собой племенные единицы, аннексированные этолийцами. Но, если данные из этих двух районов совместить с данными о продолжающемся употреблении трёх старых этолийских племенных названий и с тенденцией говорить о позднее присоединённых этнических группах как об этолийских племенах, то кажется, что три этолийских племени, упомянутые Фукидидом, сохранились в качестве районов после того, как была организована конфедерация и что аннексированные позднее территории были преобразованы в районы на племенной основе [7]. Уже отмечено было, что в 335 году, после того как была создана конфедерация в форме симполитии, послы к Александру отправлены были племенами. В этой связи названия племён не даются, но они даются Фукидидом — аподоты, офионеи и евританы. Появляются они и в сочинениях других авторов, которые так же говорят как об этолийских племенах об агреанах и амфилохийцах [8]. Таким образом, племенам, когда они бывали аннексированы этолийцами, как кажется, предоставлялась значительная доля местной автономии и возможность сохранять лояльность к своему прежнему объединению. Большие по размерам и более отдалённые государства были связаны с конфедерацией более слабыми узами исополитии. Это будет обсуждаться ниже.
Выше отмечалось, что этолийские учреждения хорошо известны. В целом это верно, но источники порождают много трудностей интерпретации, которые, в свою очередь, вызывают многочисленные споры. Главными письменными источниками являются Полибий и Ливий и когда заходит речь о греческих учреждениях, то Ливий обычно пересказывает Полибия. Сохранилось так же довольно много надписей, часто проясняющих предмет, но подчас вызывающих затруднения. Больше всего бросается в глаза тот факт, что хотя известно то, что этолийцы имели совет (буле, синедрион) и первичное собрание, эти два органа никогда не упоминаются вместе в записях о принятии постановлений. В других государствах было обычным пользоваться такой формулой как «постановили совет и собрание»; в Этолии же обычная формула постановлений «постановили этолийцы», без какого–либо упоминания совета. Этому можно противопоставить постановления одних синедров. О существовании совета так же свидетельствует упоминание в документах секретаря синедров или буле и распоряжения и поручения, отдаваемые синедрам в постановлениях. Видное положение синедриона и в самом деле приводит некоторых учёных к выводу, что все постановления этолийцев были постановлениями синедриона и что в этолийской конфедерации отсутствовало первичное собрание. Эта теория, такая привлекательная, особенно для тех, кто интересуется развитием представительного правления, к сожалению должна быть отвергнута. Ряд надписей содержит постановления синедриона, написанные в таких выражениях, что понятно — они должны были исходить от более обширного органа с высшей властью, делегировавшего некоторую часть своей власти меньшему органу. Более того, письменные источники содержат данные о собраниях, которые совершенно очевидно были массовыми первичными собраниями. Изучение данных об этих собраниях помогает объяснить отсутствие упоминаний совета в постановлениях собрания. Принятые постановления были сформулированы прямо на собраниях и не были предварительно составлены советом [9]. Таким образом, совет был не столько комитетом собрания, сколько представительным собранием, контролирующим правительство между заседаниями более крупного органа и обладающим компетенцией принимать окончательные решения по большому кругу вопросов. Первичное собрание созывалось дважды в год и притом таким образом, чтобы подчеркнуть военный характер конфедерации. Весеннее собрание «Панэтолика» проходило каждый год в различных местах и временами так, чтобы совместить само собрание с призывом в армию для текущей военной кампании. Так в 197 г. весеннее собрание проходило в Гераклее, на пути, которым римляне продвигались на север, в Фессалию. Этолийское войско, которое должно было присоединиться к римлянам в Ксинии, два дня спустя после того как собрание вынесло решение, проследовало туда прямо с собрания в Гераклее. Осенью, после того как завершалась военная кампания, собрание постоянно собиралось в Терме, в месте, которое было более святилищем, чем городом, но в определённом смысле представляло собой столицу конфедерации. Вдобавок к этим двум ординарным собраниям, в случае нужды созывались и экстраординарные [10].
Города — члены в совете были представлены в пропорции к населению. Доказательства этому происходят из надписи, содержащей данные об арбитраже федеральных судей между городом Мелитея во Фтиотийской Ахайе и соседним маленьким городком Перея. Некоторое время назад они слились путём симполитии в один город. Установлена была граница между их территориями и определены отношения перейцев с большей общиной и их права на всё время, пока союз будет продолжать существовать. Но закреплены были и условия возможного будущего разделения двух общин. В этом случае Перея, крохотный городок, сохраняла за собой одного булевта в федеральном совете и вносила пропорциональную долю в этолийскую казну. Сходная статья принята была так же и по поводу того, что перейцы должны будут взять на себя долю долга объединённой общины. Из этих статей, как кажется, видно, что Мелитея с Переей, будучи объединены, посылали несколько представителей в федеральный совет. Если два города разрывали отношения, то меньший посылал одного представителя, больший — остальных. Из этого ясно следует, что города выбирали своих представителей в федеральный совет и что они были представлены в пропорции к их населению [11]. Надпись датируется концом III в. до н. э, но условия представительства установлены были, надо полагать ещё когда впервые, в виде симполитии, создана была конфедерация. Надо заметить, что Перея, со своим единственным представителем, должна была быть очень маленькой, почти микроскопической. Федеральный совет был так велик, что в 167 г. двое этолийских вождей с помощью римских солдат, окружив «сенат», перебили 550 его членов и разогнали остальных [12]. Это предполагает совет с тысячей или более членов.
Такой большой совет должен был передавать значительную часть своих обязанностей и трудов меньшему по размерам органу. Этот меньший орган в сохранившихся надписях не упоминается, но занимает заметное место в данных литературных источников о событиях этого периода. Этот меньший орган состоял из apokletoi (apocleti у Ливия), людей специально отобранных, как о том свидетельствует их название. Из Ливия, несомненно опиравшегося на Полибия, мы узнаём, что они составляли совет, меньший по сравнению с большим советом, что они были избираемы и что их собрания были тайными. Из одного случая в связи с военной кампанией Антиоха III в Греции в 192 году явствует, что сами по себе апоклеты были столь многочисленны, что могли отрядить тридцать своих членов для услуг в штаб–квартиру Антиоха [13]. Члены федерального совета (буле, синедрион), подобно прочим должностным лицам конфедерации и членам большинства греческих советов несомненно избирались на один год; апоклеты, в свою очередь, избираемы были из членов совета. Они представляли собой орган с которым глава конфедерации и другие должностные лица консультировались по вопросам, которые не могли решить самостоятельно. Как следствие этого, апоклеты часто упоминаются в связи с дипломатическими переговорами. С другой стороны, зафиксированные в надписях постановления требовали решения всего собрания или по крайней мере всего синедриона и апоклеты в них не упоминаются. Тем не менее, они выполняли, вероятно, во много раз больше работы, чем остальные члены совета и принимали за него большинство решений. И тем не менее невозможно установить насколько далеко они могли заходить по своей собственной инициативе, потому что многократно, когда в наших источниках упоминаются только апоклеты, их решения могли быть утверждены советом или даже собранием.
Отделить власть первичного собрания от компетенции совета и апоклетов много проще. Ясно, что важнейшие решения по вопросам войны и мира оставались за первичным собранием, но после того как решение было принято, проведение его в жизнь могло оставаться за апоклетами. Так в 192 г., после того как собрание решило призвать Антиоха освободить Грецию и рассудить этолийцев с римлянами, апоклетам поручено было распространить по Греции смуту [14]. Она включала в себя намерения захватить города Деметриаду и Халкиду и козни с целью убийства Набиса Спартанского. Эти начинания были достаточно воинственны, и всё же на собрании, решившем пригласить Антиоха, постановления о войне с Римом удалось избежать. Поэтому, когда Антиох прибыл в Грецию, было созвано новое собрание, чтоб поднять этот вопрос. Это было экстраординарное собрание, созванное в Ламии некоторое время спустя после ординарного осеннего собрания. Антиох присутствовал и обратился с речью к собранию. После того как он удалился здесь, как кажется, завязался спор, в котором одна партия, возглавляемая главой конфедерации Фенеем, выступала за то, чтоб призвать Антиоха только в качестве посредника. Если б эта линия взяла верх, это означало бы полный поворот от политики, принятой весной. Но взяла верх более воинственная партия и Антиох избран был главнокомандующим, вероятно со званием стратега–автократора. Так как осенью было уже слишком поздно для большого похода, то собрание было распущено и его участники разошлись по домам, оставив дальнейшие детали апоклетам. На следующий день после того, как собрание было распущено, у них состоялось совещание с царём. На этом совещании решено было захватить город Халкида; в нём позднее, осенью царь устроил свою штаб–квартиру. Для дальнейших консультаций с царём, собрание решило направить тридцать апоклетов в его штаб [15].
Разделение труда между различными органами правительства иллюстрируется дальнейшими событиями 191 и 190 гг. Так в 191 году этолийцы решили сдаться на милость римлян путём безоговорочной капитуляции. Когда их полководец и послы прибыли в штаб–квартиру Глабриона, римского главнокомандующего и этолийцы отвергли некоторые из римских требований, Глабрион стал угрожать заковать Фенея и послов в цепи и надеть на них железные ошейники, чтоб продемонстрировать, что означает deditio. На этот достаточно жестокий урок семантики Феней ответил, что он и апоклеты сознают, что надобно делать, как им велят, но чтоб решение об этом возымело силу, надо получить санкцию «многих». Очевидно, до сих пор переговоры велись полководцем и апоклетами и они чувствовали себя лично связанными договорённостями, но окончательное утверждение мирного договора требовало одобрения собрания. В этом деле гнев, вызванный обращением с их полководцем и послами, побудил этолийцев отвергнуть договор. Наконец, чтобы показать, как далеко простиралась власть апоклетов, следует отметить, что шестимесячное перемирие, заключённое со Сципионом в 190 г., как кажется, было заключено одними апоклетами, без консультаций с народным собранием. Таким образом, они могли своей властью даже заключить шестимесячное перемирие, но для решения объявить войну или заключить мир требовалась санкция собрания [16].
Этолийское федеральное собрание, кажется, функционировало во многом сходно с экклесией демократических городов–государств, с голосами подсчитываемыми по головам. а не по городам или иным избирательным единицам [17]. Тесная связь собрания и войска позволяет допускать, что молодые люди тоже голосовали и что здесь не было тридцатилетнего возрастного ценза как в Ахейской конфедерации. Нет никаких указаний и на то, что существовал имущественный ценз для голосования. Таким образом, кажется любой взрослый мужчина–гражданин, если он явился на собрание, мог голосовать. И хотя иные из участников собрания и происходили из общин, которые первоначально не были этолийскими, всё равно конфедерация и её собрание оставались всегда по духу этолийскими. Видимо, природные этолийцы являлись на собрание в таких количествах, даже когда оно происходило за пределами первоначальной Этолии, что новые граждане не могли взять над ними верх. Вероятно, следует так же воздать этолийцам должное за успешное абсорбирование и ассимиляцию завоёванных и присоединённых групп.
Этолийцы, однако, не присоединяли к себе подряд все общины, попадавшие под их влияние. Многим предоставлен был статус исополитии. Общины с этим статусом не посылали представителей в совет этолийцев и их граждане не голосовали в собрании, но они пользовались в Этолии привилегированным положением и отдельные их граждане, меняя местожительство, могли быть внесены в списки граждан в любой этолийской общине и таким образом получить активное этолийское гражданство [18]. Но, вероятно были разные степени абсорбирования и подчинения. Каков был реальный статус города, который обладал этолийским гражданством или потенциальным гражданством, возможно в форме исополитии, но который был осчастливлен присутствием этолийского командира и соответственно какого–то рода гарнизоном? [19] Не были ли такие города в действительности скорее подданными, чем союзниками или членами конфедерации?
Трудности ответа на такие вопросы порождаются тем фактом, что Полибий время от времени пользуется выражениями, которые подразумевают симполитию или полное членство в конфедерации, в то время как в действительности связи города с ней были слабыми, такими как исополития. Легко обвинять его в небрежности, но это может быть не вполне справедливым, так как термин «симполития» применим к любому виду соучастия в гражданстве. Что касается исополитии, то в сохранившихся частях своей «Истории», Полибий просто избегает применять этот термин к этолийцам, хотя он был ему известен [20]. Слово это стало техническим термином для взаимного предоставления друг другу государствами прав гражданства, но сначала развилось само учреждение, а название оно получило впоследствии. Ранние её примеры — два договора начала IV века Кеоса с Эретрией и Гистиэей [21].Ни в том, ни в другом договоре термин «исополития» не употребляется. Самое раннее известное его употребление для взаимного обмена привилегиями обнаруживается в мессенском постановлении примерно 240 года до н. э относительно договора заключённого между Фигалией и Мессеной по совету этолийцев. В этом случае два города находились по соседству друг с другом. Договор этот предоставлял исополитию и право взаимных браков и устанавливал, что должен быть заключён другой, особый договор, для того чтобы гарантировать право ведения судебных процессов между гражданами двух государств. Ко времени когда этот документ был составлен, условия вероятно были так хорошо известны, что не было необходимости вдаваться в подробности относительно регистрации любого кто пожелает переменить гражданство одного города на другой. То, что эти договорённости были плодом усилий этолийской дипломатии свидетельствует статья, что если фигалийцы не останутся верны дружбе с мессенянами и этолийцами, то всё соглашение будет считаться недействительным [22]. Из этих городов Фигалия уже была связана с этолийцами, а Мессена ближе вошла в этолийскую сферу влияния с помощью договора.
Одного этого примера достаточно, чтобы сделать ясным, что этолийцы пользовались исополитией и иногда именовали её этим именем. Было, как кажется, по крайней мере два способа, которым они ею пользовались. Если договор заключался между иностранным государством и этолийским городом, то право получения этолийского гражданства вероятно было ограничено одним этим городом. Если ж привилегия даровалась федеральным правительством, то новый гражданин вероятно мог обосноваться в любой общине конфедерации.
Дарование гражданства этолийским городом иллюстрируется дарованием его Навпактом Кеосу. Постановление Навпакта не сохранилось, но из кеосского постановления известно, что жители Навпакта даровали кеосцам гражданство и право приобретения недвижимости. В свою очередь кеосцы даровали этолийцам сходные права, тем самым показав, что они рассматривают дар навпактян как дарование им статуса этолийцев. Этот статус так же признаётся в этолийском постановлении, гарантирующем кеосцам иммунитет от ареста их имущества этолийцами и иными жителями Этолии. И однако, кажется, что отдельный город не мог исключительно по своей собственной воле связывать конфедерацию дарованием исополитии зарубежному городу. Постановление кеосцев показывает, что их послы были приняты как Навпактом, так и советом (synedroi) этолийцев. Очевидно, одобрение федерального правительства было необходимо [23].
Более обычное дарование федеральным правительством иллюстрируется этолийским постановлением в честь граждан Гераклеи (вероятно Гераклеи на Латме, в юго–западной Малой Азии) примерно от середины III столетия. Хотя сохранилось только этолийское постановление, необходимы были взаимные действия со стороны Гераклеи, чтобы гарантировать факт исополитии. Взаимное дарование привилегий этолийцами и городом Трикка в Фессалии зафиксировано в несколько более поздней надписи [24]. Ещё более позднее этолийское постановление, принятое в ответ на послание из Ваксоса на Крите. В своём послании ваксосцы сообщали, что гражданин их города служил в качестве наёмного солдата на Кипре, там женился и вырастил детей. После его смерти его сын Эпикл с матерью были взяты в плен и проданы в рабство в Амфиссу. Здесь Эпикл получил освобождение и жил с двумя сыновьями и дочерью. И он и дети всё еще считались гражданами Ваксоса и в силу этого ваксосцы просили этолийцев, чтоб они не страдали от несправедливости и чтобы им даровано было федеральное гражданство (koinopoliteia). В ответ этолийцы постановили, чтобы копии этого письма были установлены в виде надписей в Дельфах и в Ферме. Та копия, которая была установлена в Дельфах сохранилась, хотя и в повреждённом виде. Ссылка на исополитию с Ваксосом в другой фрагментарной надписи показывает, что Эпикл мог претендовать на этолийское гражданство в силу долгое время уже существовавшей исополитии между Этолией и Ваксосом [25]. Очень сложная проблема возникает от того, что в одном месте упоминается этолийский буларх, а в другом — полководец, которых принимают за граждан критского Ваксоса. На основании этого делают вывод, что граждане отдалённых городов, связанных исополитией, могли быть выбраны в Этолии на высшие должности. Это почти невероятно. Много более вероятно, что оба эти должностных лица происходят из локрийского города со сходным именем [26]. Следовательно, здесь нет данных в пользу теории, что граждане отдалённых городов, связанных исополитией, могли быть избраны на федеральные должности в Этолийской конфедерации.
Всё это, однако, не позволяет разгадать загадку койнополитии. Почему поднялась такая суета из–за дарования Эпиклу койнополитии, если она не давала ему дополнительных привилегий? Койнополития должна была подразумевать федеральное гражданство и возможно, что иные из тех, кто происходя из общин с исополитией, были, меняя своё местожительство, сначала зарегистрированы как граждане федерации, не будучи зарегистрированы в качестве граждан отдельной общины. Это могло подразумевать, что некоторые права оставались для них недоступными. Вряд ли было бы корректно делать какие–то предположения относительно природы этих прав, за исключением того, чтоб отметить одну возможность. Если б, например, город Амфисса, где жил Эпикл, отказался признать в качестве гражданина бывшего раба родом с Кипра, то это могло бы помочь федеральным властям публично признать его в качестве гражданина, особенно когда об этом было письменно объявлено в Ферме и Дельфах.
Следующие несколько шагов в расширении этолийской власти мы рассмотрим кратко. Напрямую аннексированная территория была весьма значительной. Так из вышеупомянутых городов ни Мелитея с Переей, ни Навпакт, ни Амфисса не были первоначально этолийскими. Этапы экспансии можно проследить с помощью исследования количества гиеромнемонов, представителей в совете Амфиктионийской лиги, которые обозначены как этолийские. Считается, что этолицы никогда не приобретали членства там под своим собственным именем. Представители, записанные как этолийские, были представителями районов, которые были поглощены конфедерацией [27]. Но политика, вероятно, значительно колебалась. Так, заключая договор о союзе и исополитии (последний термин в документе не употребляется) с акарнанцами незадолго до середины III столетия [28], этолийцы, вероятно, предпочли более слабые связи даже в отношениях с более обширными государствами из числа своих непосредственных соседей. Другим крупным и в чём то даже более сильным государством, которое этолийцы некоторое время фактически контролировали без аннексии, была Беотия. Кажется, что ахейцы и беотийцы некоторое время, как долго не ясно, были союзниками против Этолии. В 245 г. Арат, в ходе своего первого срока в качестве полководца Ахейской конфедерации, совершал походы на побережья Локриды. Когда этолийцы вторглись в Беотию, Арат мобилизовал ахейскую армию в количестве 10 000 человек, двинулся на помощь беотийцам, но ещё до его прибытия произошла битва при Херонее, в которой беотийцы потерпели поражение, понеся тяжёлые потери. После этого поражения беотийцы разорвали союз с ахейцами и примкнули к этолийцам, но остались свободными [29]. Иногда в этот период, когда этолийцы были фактически господами Амфиктионийской лиги, у фокейцев появлялось в ней три гиеромнемона. Это возможно означает, что в то время этолийцы аннексировали Восточную Локриду и получили дополнительного представителя от этого района [30]. Это должно означать, что в то время фокейцы были в милости у этолийцев, но не были полноправными членами конфедерации. Договор между акарнанцами и этолийцами свидетельствует о том, что более крупные государства — Акарнания, Фокида, Беотия в периоды их тесной связи с этолийцами пользовались статусом исополитии. И едва ли это было всё. Несомненно, что подобно акарнанцам и другие были так же и союзниками. Что касается других государств, помимо этих трёх, то кажется, что побеждённые конфедерацией государства центральной и северной Греции были аннексированы. Позже эта участь так же постигла и Акарнанию.
Более отдалённые связи этолийцев распадаются на две группы: одна из них связана с Эгейским морем, а другая — с государствами Пелопоннеса. Последняя, в свою очередь, так же распадается на две группы. К югу от Элиды, долгое время тесно связанной с этолийцами, города Фигалея и Мессена — свидетели попыток этолийцев распространить своё влияние на юг вдоль западного побережья полуострова. Связи с ними были уже давними, когда они и 220 г. ввязались в интриги, предшествовавшие Союзнической войне. Связанное с этим продвижение на юг захватило так же остров Кефаллению, который в те годы был представлен в совете Амфиктионийской лиги — признак независимости, но и так же тесных связей с Этолией, возможно исополитии и союза [31]. Аркадская же группа, включавшая по крайней мере Тегею, Мантинею и Орхомен, связана была с этолийцами всего несколько лет и хотя Полибий говорит о союзе и симполитии, ясно, что их связи с Этолией были очень слабыми [32].
В эгейской группе возникает новая проблема — дарование асилии, т. е гарантии от произвольного захвата людей и имущества. В деле об исополитии с Кеосом, обсуждавшемся выше, хоть и ясно, что здесь имело место взаимное дарование потенциального гражданства, эолийское постановление — это постановление об асилии [33]; дарование гражданства было включено так же в постановление города Навпакта. Асилия, как кажется, около 250 г. дарована была Делосу [34], но от этого постановления так мало сохранилось, что невозможно сказать, включало ли оно так же исополитию. В постановление примерно того же самого времени о даровании асилии Хиосу, исополития была включена [35]. Дар этот упомянут в хиосском постановлении примерно от 243 г., воздающем хвалу этолийцам за дарование городу места в Амфиктионийском совете. Во введении сделана ссылка на более раннее этолийское постановление, дарующее хиосцам гражданство и воспрещающее захват хиосцев и их имущества. В ответ хиосцы даровали гражданство и другие привилегии этолийцам. К несколько более позднему времени относится дарование хиосцам права голоса в амфиктионии. В обоих случаях инициатива исходила от этолийцев, которые, очевидно, стремились завязать связи с портом, который мог бы быть использован в качестве базы для этолийских кораблей в Эгеиде. Это должно относиться к самому началу расширения этолийского влияния в этих водах. Дарование привилегий жителям Кеоса и другим, кто сам проявил инициативу, обратившись к этолийцам, похоже относится к более позднему периоду, после того как этолийский флот начал уже выказывать своё влияние в Эгеиде. Но хотя и то и другое часто шло в одной связке, дарование асилии не всегда влекло за собой исополитию [36].
Тремя городами с собственным статусом были Лисимахия на полуострове Галлиполи, Халкедон на Боспоре и Кий на Пропонтиде. Информация о них происходит из рассказа Полибия о взятии этих городов Филиппом V Македонским и в данном месте он более склонен осуждать Филиппа, чем этолийцев. Разумеется он сначала порицает жителей Кия и даёт понять, что им следует винить самих себя в своих несчастьях [37]. Но затем, в следующих двух главах, он в суровейших выражениях осуждает обращение Филиппа с ними и свою критику основывает главным образом на нарушении Филиппом прав этолийцев. Он ведь заключил с ними мир и предлагал им свою дружбу. Но, хотя Лисимахия, Халкедон и Кий стали недавно друзьями и союзниками этолийцев, он сначала присвоил себе Лисимахию, отторгнув её от союза с этолийцами, затем проделал то же самое с Халкедоном и наконец, продал в рабство кианов, несмотря на то, что в их городе во главе управления стоял этолийский военачальник (strategos) [38]. Таким образом, в связи со статусом этих городов Полибий говорит о союзе, но похоже, что все три города, в том числе и Кий были в действительности подчинёнными союзниками под контролем этолийского командира и гарнизона. Ведь фактически, присутствие этолийского командира засвидетельствовано и для Лисимахии [39].
Того, что до сих пор было сказано о функционировании Этолийской конфедерации достаточно, чтобы показать, что её центральные органы были заняты в первую очередь иностранными делами. Признак роста общего количества дел — то, что в ранние времена конфедерация имела только одного писца, а теперь возникла надобность во втором, который стал персонально писцом совета. Самое раннее бесспорное упоминание двух писцов встречается в одном постановлении примерно 207 г.[40]. Вероятно, должность первого писца была более важной и он именуется союзным писцом [41]. Подтверждением его значимости служит то, что договор 189 года с Римом оговаривает, что лишь трёх должностных лиц — полководца, гиппарха и его нельзя брать в заложники. Некоторые аспекты деятельности федерального правительства отражены в постановлении 182 г. в честь Евмена Пергамского, его братьев и царицы, утвердивших праздник Никефорий и объявивших святилище Афины Никефорос неприкосновенным. В нём содержится распоряжение, чтобы этолийцы и иные жители Этолии, осквернившие святилище были бы подсудны федеральному совету (synedroi) и чтоб лицо кем–либо обиженное или тот, кто действует в его интересах мог подать в суд в соответствии с особой процедурой, доступной для неграждан. Так же в это постановление включены были пункты об отправке на праздник этолийских эфоров и приёме прибывающих эфоров, объявляющих о празднике. Союзному полководцу и другим официальным лицам было поручено проследить за тем, чтобы все эти распоряжения были внесены в законы. Это должно было означать, что во время следующего исправления законов в более ранние постановления внесены были изменения. Копии постановления записаны были на каменных столбах и установлены в Ферме и Дельфах Средства на необходимые расходы были выделены федеральным казначеем [42]. Таким образом, в этом постановлении полководец действует как глава исполнительной власти, контролирующий даже достаточно рутинные, будничные дела, а совет — как суд по делам этолийцев и неграждан, совершивших преступления в нарушение неприкосновенности, гарантированной конфедерацией; федеральному казначею предписано было заботиться о расходах, хотя и местные власти должны были брать на себя значительные расходы по приёму иностранных религиозных посольств. Особый интерес представляет статья, направленная на обеспечения постоянства принятия постановлений путём включения их в свод законов конфедерации. Несколько более раннее постановление по поводу асилии Теосу показывает, что существовал орган под названием номографы (nomographoi), заведовавший законами и что здесь имели место периодические исправления законов. Номографам предписывалось вставлять в свод новые статьи во время очередного исправления законов. Периодическое исправление должно было означать, что официальная копия свода законов не была более, как то часто бывало в ранней Греции, выставлена в виде надписи или надписей. Вряд ли можно представить себе свод законов переписываемый на камне после каждого исправления или же поправки, добавляемые в конце длинного документа на камне к старому тексту или в специально запасённое для этого место. Более того, статья о включении новых пунктов в законодательство подразумевает и изменения в контексте, к которому они относятся, т. е и в других статьях. Постановления из этолийских городов показывают, что так же и отдельные города (или некоторые из них) проводили сходные исправления законов ([43]. Это должно было означать, что оригинал свода общегосударственных законов должен был находиться в каком–то государственном архиве или архивном бюро. А это в свою очередь означает, что здесь должна была быть того или иного рода федеральная столица.
Другим видом деятельности федерального правительства, который, как представляется, требовал столицы была компетенция федерального совета как суда. Совет, как кажется, единственный федеральный судебный орган, упомянутый в наших документах. Так когда три судьи выступали в качестве третейских судей между Мелитеей и Переей или между Мелитеей и Ксиниями, они должны были быть представителями, выбранными для этого советом. Более того, как представляется, федеральное правительство обычно в таких случаях не обладало юрисдикцией, но действовало по приглашению заинтересованных сторон [44]. Юрисдикция синедров упоминается обычно в постановлениях, дарующих асилию. Из незаконно присвоенного имущества то, которое было легко доступно подлежало конфискации военачальником в порядке упрощённого производства, тогда как остальное находилось в юрисдикции синедров. В этой связи «военачальником» должно было означать, «военачальником и его штабом», т. е федеральной исполнительной властью. Такого рода статьи обнаруживаются в шести постановлениях, в трёх из которых речь идёт о государствах, которым дарована была исополития [45]. Таким образом, хотя на граждан государств с исополитией в некоторой степени смотрели как на этолийцев, но когда речь шла о покровительстве от злоупотреблений, совершаемых против них этолийцами, они были предметом той же самой судебной процедуры, что и граждане иностранных государств, которым была дарована асилия. Иными словами, они так же были по существу иностранцами. Это так же подтверждается тем фактом, что в постановления о проксении часто включался пункт о неприкосновенности и когда она не была специально оговорена, то возможно подразумевалась [46]. Несомненно, преступления против подобных лиц, если они совершались за границей, подпадали под юрисдикцию синедров. Это, как кажется, главным образом касается преступлений, совершённых за пределами этолийской территории. Юрисдикция в других вопросах, как кажется, была возложена на суды городов. Если, как уже было сказано выше, граждане федеративных государств обычно обладали гражданскими правами, включая право владеть собственностью и подавать иски в суды во всех городах конфедерации, то гражданские процессы между жителями разных городов не должны были вызывать особых затруднений.
Очевидно, есть какая–то связь между судебной деятельностью совета и вопросом о «пиратстве» этолийцев. Вероятно, захваты, признаваемые законными этолийскими властями, рассматривались как гнусные акты пиратства другими государствами. Но и этолийцы понимали, что были времена, когда разумнее было сохранять мир. Так со времени, когда Антигон Досон в 224 г. восстановил Эллинскую лигу и таким образом водворил мир во всей Греции, этолийцы прекратили свои пиратские рейды. Они были, как утверждают, недовольны миром, который лишил их источника дохода. Относительно одного из их вождей, Доримаха, пребывавшего в то время в Фигалии, Полибий сообщает, что «когда пираты начали стекаться в Фигалию и являлись к нему, Доримах не мог доставить им добычи законным путем, так как общеэллинский мир, возобновленный Антигоном, в то время еще продолжался; наконец, не зная, как быть, он дозволил пиратам похитить скот у мессенян, друзей и союзников этолийцев»[47]. Таким образом, они сохраняли мир на протяжении ряда лет, но их долгое течение было многим из них слишком тягостно. Результатом стал ряд бесчинств, которые, в конце концов, привели к Союзнической войне 220 – 217 гг. Так как её обычно рассматривают как соперничество в котором все средства были хороши, интересно было бы отметить как по–джентльменски и порядочно вели себя этолийцы и Филипп, когда пришло время заключить мир, но этой истории мы не можем здесь касаться.
Их пиратство было не прямым пиратством, но захватом имущества как ответной мерой против мнимых обид и каперством и отличие между этолийцами и остальными греками состояло в том, что этолийцы, были ли они сами воюющей стороной или нет, занимались каперством в любой войне против любой из воюющих сторон и без какого–либо каперского свидетельства или иного позволения. Можно выделить два типа рейдов, совершавшихся частными лицами. Во–первых, не было ничего необычного в том, чтоб во времена мира заявить о праве на репрессалии против государства, по поводу которого были действительные или мнимые поводы для недовольства. Это могло привести или не привести к войне. Хороший пример — действия критского города Элевферна в 220 г. Когда он почувствовал, что у него есть претензии к Родосу, он сначала заявил о праве на репрессалии, а потом вступил в войну. Во–вторых, во время войн, сами правительства санкционировали каперство, как это сделали, например, ахейцы в отношении этолийцев в том же самом году [48]. Но прочие греки, по крайней мере когда они вели себя наилучшим образом, не пользовались правом на репрессалии, за исключением тех случаев, когда это было им позволено [49] и не занимались каперством кроме как против тех, с кем они вели войну. Этолийцы, напротив, какие бы государства меж собой не воевали, даже если сами они в войне и не участвовали, чувствовали себя в праве заниматься каперством против любой из воюющих сторон и делали это без какой–либо санкции правительства, своего или чужого. Если верить Филиппу V, которого цитирует Полибий «много раз и я, и прочие эллины обращались к вам через послов с требованием отменить закон, дающий вам право громоздить добычу на добычу, а вы отвечали, что из Этолии скорее будет изъята Этолия, чем этот закон». [50] Ведь в таких делах даже их собственные друзья и союзники становились жертвами по обвинениям их врагов. Эти практики вероятно объясняют многие связи с городами в Эгеиде. Ведь в период роста римского могущества и Пунических войн не могло быть слишком много возможностей для грабежа в водах к западу от Греции. С другой стороны, в Эгеиде, если всё, что требовалось — это война, редко выпадал длительный период, когда не было возможности грабить. Корабли, действующие далеко от родины нуждаются в гаванях, куда они могли бы заходить для ремонта, снабжения и т. д, но вряд ли можно было б ожидать, что города будут приветствовать такие корабли, если не будут уверены, что посетители не устроят внезапного набега на их гавань или территорию. Отсюда дарование многочисленных привилегий и гарантий.
В дополнение к своему неразборчивому каперству, этолийцы, вероятно, когда не было войны, более свободно помогали себе сами, чем другие греки и не только в том случае когда правительство провозглашало право репрессалий против другого государства. К репрессалиям и самопомощи так же прибегали и отдельные лица, если чувствовали себя обиженными гражданином другого государства. В ранней Греции такое возмездие за подлинные или мнимые обиды было делом обычным. Асилия в сущности была обещанием не прибегать к подобной самопомощи, заменив её юридическими процедурами. Когда она предоставляется отдельному лицу это означает, что в то время как его сограждане всё ещё могут служить законной добычей, он лично от этого избавлен. Вероятно наиболее распространённой заменой были symbola — договоры об урегулировании споров между гражданами разных государств или одного государства и гражданами другого. Но как бы ни поступали другие, этолицы обычно не заключали таких договоров. Фрагментарный договор с Афинами упоминает о подобном соглашении [51], но он был составлен афинянами и лишь одобрен этолийцами. В обычных случаях, последние, как кажется, полагались на дарование асилии и исополитии. Как уже отмечалось, этолийцы и проживавшие в ней чужестранцы, нарушавшие дарованную неприкосновенность. Обработка корреспонденции, связанной с этим и другими делами совета должна была превратить канцелярию писца синедриона в беспокойное место.
Другим видом деятельности, который некоторым образом должен был быть сконцентрирован в столице, были федеральные финансы. Что касается государственных доходов, то задача федерального казначейства состояла в том, чтобы получать платежи, посылаемые городами в конфедерацию. Данные по этому пункту происходят из неоднократно уже упомянутой надписи о третейском суде между Мелитеей и Переей [52].В этом отношении договор устанавливал, что если оба города пожелают разорвать их отношения, то у Переи, меньшего из двух, останется один представитель в федеральном совете и она должна будет вносить в федеральную казну сумму, соответствующую взносу за одного представителя. Этого достаточно, чтобы показать, что в Этолийской конфедерации государства–члены делали взносы в федеральную казну в соответствии с количеством представителей в федеральном совете. Размер этих взносов вероятно варьировался в соответствии с необходимостью, но казна, вероятно, рассчитывала обычно иметь на руках достаточно денег на мелкие расходы. Так постановление о празднике Никефорий и храме Афины Никефории в Пергаме включало статью, предписывавшую казначею позаботиться о расходах на установку копий постановления в Ферме и в Дельфах [53]. Это единственный сохранившийся документ, в котором федеральному казначею (tamias) отведено так много места. Другое упоминание этолийских казначеев содержится в надписи, представляющей собой договор III в. с Акарнанией, который осложняет дело перечислением семи казначеев [54]. Невозможно с уверенностью объяснить расхождение с первой надписью. Существовал ли здесь некогда орган из 7 человек, заменённый позднее единственным казначеем? Или он и далее продолжал существовать, а единственный tamias первого документа — это его председатель?
Казна возможно так же заведовала чеканкой денег. Этолийцы чеканили деньги по двум стандартам. Тетрадрахмы чеканились по аттическому стандарту, а золотые статеры тесно связаны с македонским стандартом. Тетрадрахмы, как кажется, предназначены были для внешней торговли и хорошо увязываются с торговлей и другими предприятиями в Эгеиде. Для местного употребления серебро чеканилось по облегчённому стандарту, бывшему в общем употреблении в северо–западной Греции [55]. Это указывает на более продвинутую экономическую политику, чем обычно ассоциируется с этолийцами. Но имеется мало данных, что этолийские деньги сколько–нибудь широко распространялись [56]. С другой стороны, тот факт, что чеканились золотые монеты указывает на богатство. Подтверждением его служит и большая добыча, привезённая в Рим в 187 г. до н. э Фульвием Нобилиором, после того как он победил этолийцев и покорил Кефаллению. По подсчётам Ливия добыча всё ещё превышала 8 000 000 денариев, после того как ещё около 1 000 000 было им истрачено на раздачу солдатам. Это была самая большая добыча, привезённая с Балкан до того как привезена была добыча в 50 000 000 денариев после Третьей Македонской войны [57]. Список добычи Фульвия Нобилиора включал 118 000 аттических тетрадрахм. Объяснение этому может быть то, что другие чеканки того же самого стандарта были записаны как аттические, так что многие или большинство из этих «аттических» тетрадрахм в действительности могли быть этолийскими [58]. Сходным образом, филиппеи несомненно включали золотые монеты как этолийской, так и македонской чеканки.
Подводя итог, можно сказать, что Этолийская конфедерация представляла собой в какой–то мере парадокс. Здесь крайне развита была местная независимость, включавшая в себя не только большую долю свободы для городов, но так же и районную организацию на этнических началах. Когда в состав конфедерации включены были не только западные локрийцы и акарнанцы, но вероятно так же агреаны и амфилохийцы, то им позволено было сохранить не только городские власти, но и некоторый род племенной организации. Федеральное правительство занималось только внешними делами и даже юрисдикция его над гражданами кажется касалась большей частью правонарушений, совершённых против иностранцев в нарушение привилегий, дарованных им конфедерацией. Потому–то здесь, как кажется и не было другого федерального суда, кроме синедриона — органа, игравшего важную роль в переговорах с другими государствами и в управлении в целом. Эти его занятия были столь обширны, что необходимо было во всякое время сноситься с каким–либо представителем или должностным лицом совета. Это могло бы наиболее удобно осуществляться, если бы писец имел постоянное местопребывание в определённом месте и самым подходящим местом был бы город, где бы находилось хранилище документов или же архив. Есть также и другие соображения, указывающие на то, что этолийцы должны были иметь что–то вроде столицы. Ссылки на законы намекают на существование архива, где хранился свод законов, в то время как федеральное государственное казначейство должно было иметь сокровищницу и помещение для хранения документов. Разумеется, штаб–квартиры различных ветвей власти не обязательно должны были находиться в одном и том же месте.
Если здесь была столица, где ж она могла находиться? Самыми подходящими местами для обнародования документов в виде надписей были Дельфы и Ферм. Из них Дельфы были удобно расположены для связей с внешним миром, но едва ли могли служить столицей этолийцам. Обнародование документов здесь было в чём–то сходно с обнародованием документов в Олимпии для ознакомления с ними общеэллинской аудитории. Ферм, с другой стороны, как место ежегодной ярмарки и праздника, с которыми сочеталось осеннее федеральное собрание и выборы федеральных должностных лиц, в том числе военачальника, представляется наилучшим кандидатом. Также и обнародование здесь столь многих документов намекает на то, что он был часто посещаем гражданами, которые могли видеть эти документы. Если правда, что Филипп V обнаружил здесь свыше 15 000 различных вооружений или экипировки [59], то должен был быть построен какой–то арсенал. Но, данные о походе Филиппа, как и другие данные, показывают, что между осенними собраниями, место это было почти заброшенным [60]. И всё же, как подсказывают чувства, Ферм ближе любого другого города конфедерации к тому, чтобы быть столицей. Но, однако же, там негде было разместиться обычной государственной администрации. Здесь мог находиться архив, но вряд ли — различные административные здания. Где они могли бы здесь находиться, сказать невозможно. Кроме того, ради важных переговоров с зарубежными государствами и решений этолийской политики, столица конфедерации могла перемещаться туда, где решали обосноваться военачальник и апоклеты. Так, после поражения Антиоха при Фермопилах в 191 г., остаток этого и весь 190 г., до достижения перемирия с римлянами, столицей, фактически, был Гипат в долине Сперхея. Здесь велись переговоры с врагом и сюда же было созвано собрание этолийцев, когда решение этого органа стало необходимым [61].
Ахейская конфедерация — наиболее, во многих отношениях, важное из всех федеративных государств этого периода. Она лучше известна и явилась предметом большего количества исследований [1], чем Аркадская и Этолийская, но последние несколько ранее достигли выдающегося положения. В начале III в. она практически распалась и была восстановлена в 281-280 гг., но выдающегося положения достигла несколько позже. Выше уже высказано было утверждение, что возрождённая или вновь основанная, она воспринималась как продолжение более ранней организации. Период распада или скорее комы или обморока продлился недолго. Ахейская конфедерация ещё существовала в 302 г., когда ахейцы перечисляются среди членов Эллинской лиги во время её возрождения Деметрием Полиоркетом [2]. После этого наступил период, когда в некоторых городах Деметрием были поставлены гарнизоны, а другим его сыном Антигоном Гонатом были навязаны тираны. Начало этого периода, может быть, следует связывать с изменением политики Деметрия, свидетельством которой является захват им Афин в 294 г. и установление там гарнизона. Установление гарнизонов в ахейских городах должно было иметь место несколько позже. Известие Полибия о восстановлении конфедерации содержит упоминание о тиранах в Керинее и Буре и о гарнизоне в Эгии, но маловероятно, что это исчерпывающий список городов, над которыми цари установили контроль такими методами. Однако, как кажется, официально конфедерация не была распущена. Произошло только то, что многие города стали управляться из–за рубежа, так что федеральное правительство перестало функционировать. Впоследствии оно вновь смогло возобновить свою деятельность без какого–либо заранее обдуманного плана восстановления, хотя некоторый род взаимопонимания и должен был быть достигнут между городами, которые, если так можно выразиться, сверили и запустили часы.
В 281-280 гг. инициатива восстановления исходила от Дим и Патр — двух главных морских портов западной Ахайи за пределами Коринфского залива. К ним присоединились два внутренних, удалённых от моря города — Тритея и Фера, которые из–за их местоположения совершенно естественно присоединились к морским портам. Пять лет спустя Эгий присоединился к конфедерации, изгнав македонский гарнизон. В том же самом году или несколько позже ахейцы под предводительством Марга из Керинеи, возможно некогда изгнанного из своего родного города,, захватили Буру и убили тирана, после чего город присоединился к конфедерации. Это первая письменно зафиксированная военная акция восстановленного федерального правительства. Тиран Керинеи, видя что произошло в Эгии и Буре, отказался от власти и его город также присоединился к конфедерации [3]. Первоначальный союз четырёх городов объединил западную часть Ахайи; добавление Эгия, Буры и Керинеи дало конфедерации контроль над центральной частью; восточная часть должна была присоединиться до того, как Арат в 251-250 гг. присоединил к конфедерации Сикион.
Конституционное развитие этого периода обрисовано Полибием в двух кратких утверждениях. В первые двадцать пять лет (280-255) города выбирали федерального секретаря и двух стратегов по какой–то системе ротации: вероятно город, который в свою очередь должен был их выставить избирал их и его выбор подтверждался федеральным собранием. Детали этой системы неизвестны. Возможно также, дамиурги, засвидетельствованные в надписях конфедерации до её роспуска, вновь функционировали с началом её восстановления. Далее, Страбон добавляет, что со времени присоединения Эгия к конфедерации собрания (что возможно означает совет и первичное собрание) собирались в Гамарионе близ Эгия [4]. Место это несомненно стало местом собраний конфедерации вплоть до её роспуска. Какое место его замещало в течение пяти лет до присоединения Эгия — неизвестно.
В только что обсуждавшемся месте, Полибий так же сообщает о важной перемене, происшедшей в 255 году. Было решено выбирать одного стратега и вручить ему всё руководство; первым стратегом, выбранным таким образом, был Марг из Керинеи. Это ясное указание того, что в том, что касается выборов стратега, система ротации была отставлена и заменена свободным выбором наилучшего кандидата. Вторая перемена так же имела место в это время или несколько позже. Место собрания было перенесено из святилища в город Эгий. Сообщение Ливия относительно позднейших притязаний Эгия на монополию — свидетельство того, что собрания там проводились уже давно [5]. Перенос собраний в город не означал, что Зевс Гамарий перестал быть богом — покровителем конфедерации, но лишь то, что для удобства политические собрания перенесены были в город.
Подробный отчёт о расширении Ахейской конфедерации здесь неуместен. Расширение затруднено было тем, что в него втянуты были великие державы своего времени, как то иллюстрируют взаимоотношения Арата не только с македонскими царями от Антигона Гоната до Филиппа V, но и с Птолемеем Филадельфом. Немалая часть этой важной информации содержится в плутарховских жизнеописаниях Арата и его спартанских оппонентов — Агиса и Клеомена. Полибий так же нам немало сообщает, но его рассказ окрашен его привязанностью не только ко всем ахейцам, но и лично к Арату. Значительная часть его сведений происходит, в конечном счёте, из мемуаров самого Арата. В связи со всем этим, привязанность Полибия к Ахейской конфедерации окрашивает всю его историю. Он так упирает на величие и важность достижений ахейцев, что рассматривает их возвышение как второе по важности после возвышения Рима. Это также побуждает его обратиться к вопросу причинности и роли Тихэ (фортуны, случая, судьбы и т. д) в человеческих делах. В первых двух книгах Тихэ выглядит великой и грозной, но когда он переходит к вопросу о том, как маленькому ахейскому народу удалось преуспеть в том, чтобы навязать свою форму правления и имя всему Пелопоннесу, он замечает, что это не следует приписывать Тихэ, т. е это не является делом случая. Считать так – phaulon, т. е трусость или глупость. Причина возвышения в превосходных качествах ахейцев и их приверженности демократии. Таким образом возвышение ахейцев ставится в один ряд с римским как великое достижение, побуждающее к тщательному изучению причинности [6]. Всё это очевидно написано было до падения Коринфа и роспуска Ахейской конфедерации. Естественно, детальное изучение событий показало бы, что Тихэ удаётся время от времени влиять на события. Так ахейский полководец Филопемен был не ниже никого в мужских качествах, но лишь в тихэ, хоть она и благоволила ему большую часть его жизни [7].
Первый шаг в экспансии за пределы собственно Ахайи сделан был когда Арат в 251 г. освободил город Сикион от власти тирана и вслед за тем побудил его вступить в конфедерацию [8]. Из этого рассказа и связанного с ней материала можно многое узнать о состоянии дед а Греции в ту пору. Города в этой части Греции большей частью управлялись тиранами, хорошими, дурными и ни то ни сё, которые были ставленниками кого–либо из царей и обращались к ним за помощью. С этого момента история ахейской экспансии и ахейских злоключений тесно связаны были с основными трендами греческой межгосударственной политики. Так освобождение Коринфа Аратом в 243 г. определённо связывает ахейцев с антимакедонскими силами. В это же примерно время ахейцы занимались тем, что руководствуясь своими интересами, одни города освобождали от тиранов, а в других оставляли за то, что города их присоединялись к Ахейской конфедерации. Это движение достигло высшей точки в 229 г., с принятием в конфедерацию Аргоса. Это было величайшим достижением ахейцев и притом достигнутым их собственными силами. Вскоре после этого они сочли. что Спарта при Клеомене слишком уж усилилась и потому перешли на сторону Македонии. Это позволило конфедерации стать ведущим членом Эллинской лиги (симмахии), организованной или реорганизованной в 224-223 гг. Антигоном Досоном. Думаю, не будет несправедливым сказать, что именно ахейцы, т. е Арат в своих попытках использовать лигу против этолийцев, разжёг Союзническую войну 220-217 гг., таким образом не сделав ничего хорошего ни себе, ни кому–либо ещё. Когда римляне со своими силами появились в Греции, ахейцы в 198 г. перешли на их сторону и таким образом их дальнейшая история оказалась тесно связанной с историей римского вторжения в Грецию.
Что касается учреждений Ахейской конфедерации, то не сохранилось ни одного первоклассного их античного описания. Сам Полибий возможно считал знание об ахейских учреждениях чем–то само собой разумеющимся и потому не оставил их описания. Во всяком случае, оно не сохранилось. Однако из осколков всё же можно собрать более многосторонний вид Ахейской конфедерации, чем более древних федеративных государств, хотя их интерпретация и порождает несколько спорных проблем. Самой очевидной из них является проблема природы и состава ахейских собраний. Самым прочным их достижением было объединение Пелопоннеса и мы можем отчасти разделить восхищение Полибия тем фактом, что лакодемоняне, аркадяне и прочие, кто были включены в состав их государства и притом под именем ахейцев («имя ахейцев распространилось на всех пелопоннесцев») были удовлетворены таким порядком. Разные племена и народности Пелопоннеса слиты были в один народ [9]. Такое единство могло бы показаться искусственным и неестественным, но истинно так же то, что «Ахайя» стало именем не только Пелопоннеса, но и главной римской провинции в Греции, так что, например, можно говорить о Никополе, как о городе Ахайи [10]. Позже, в средние века, имя это возродилось как имя франкского княжества. Очевидно, Полибий написал эту похвалу достижениям ахейцев до Ахейской и после Третьей Македонской войны. Немного ниже он пишет об Арате как зачинателе и руководителе всего этого дела, о Филопемене — как о борце и завершителе и о Ликорте как хранителе единства [11]. Если тот, кто так хорошо знал Рим как Полибий, считал Ахейскую конфедерацию действенным предприятием, то усилия ахейских лидеров проводить независимую политику не кажутся столь абсурдными, как их часто считают.
Говоря о единстве Пелопоннеса, Полибий упоминает употребление одних и тех же законов, весов, мер и монеты, а вдобавок единых магистратов, членов совета (bouleutai) и дикастов [12]. Фактически, конфедерация отличалась от города–государства только тем, что не имела единого центрального укрепления для всех её жителей [13]. Как ни ценно это утверждение, вряд ли стоит говорить, что оно преувеличено. Несомненно здесь была единообразная система весов, мер и монеты, но это не мешало городам время от времени чеканить ту же монету безо всяких федеральных символов. Да, здесь были федеральные законы и магистраты, но здесь так же были и городские магистраты и в тех же самых городах местные законы. Упоминание федеральных законов и дикастов свидетельствует, что система федерального правосудия была более высокоразвитой, чем в ряде других федеративных государств, а упоминание общих булевтов свидетельствует о существовании федерального буле или совета.
Обратимся теперь к более детальному разбору учреждений и начнём с магистратов. После перехода в 245 г. от двух стратегов к одному, во главе конфедерации встал стратег (Ливием переводится как «претор»), избираемый ежегодно. До начала Союзнической войны в 220 г. он был избираем и вступал в должность в какое–то время весной, но так поздно, что в случае войны военные действия могли начаться прежде, чем новый стратег вступит в должность [14]. Вскоре после этой войны выборы были перенесены на осень. Перемена эта произошла к 208 году, а может быть в действительности произошла осенью 217 года, в конце Союзнической войны. Это должно было означать, что Арат, занимавший должность стратега в это время, сложил её и позволил занять её Тимоксену, одному из своих заместителей [15]. Прочие федеральные должностные лица перечислены в постановлении примерно 234 г. относительно принятия Орхомена в конфедерацию. В нём оговорено было в качестве условия, что со стороны ахейцев соглашение скрепят клятвой стратег, гиппарх и наварх. Из них гиппарх был вторым высшим должностным лицом конфедерации. Меньше известно о навархе или флотоводце, но и он, как кажется, был постоянным членом правительства. Но, до этих трёх должностных лиц в тексте имеется лакуна, в которой должен был быть ещё какой–то титул. Почти несомненно, что это были дамиурги [16], важный орган, который часто будет упоминаться ниже. Время от времени упоминается также и другая важная военная должность, гиппостратег — командующий войсками отдельного района (synteleia). Известно, что одним таким районом были Патры, кроме самих Патр, включавшие также Диму, Фары и Тритею. Должность гиппостратега известна с Союзнической войны и принимал участие так же и в военной кампании 146 г. [17]. Так как это единственная засвидетельствованная синтелия, возможно, что она и вовсе была единственной. Четыре упомянутых города были теми, кто возродил конфедерацию в 281-280 гг. и возможно, что синтелия — пережиток того первоначального объединения. Впрочем, не было ничего неестественного в том, чтоб иметь отдельный военный район, включавший в себя города на границе с Элидой.
Судя по тому как Полибий в своём кратком обзоре управления в период 280 – 255 гг. ставит впереди двух стратегов секретаря, можно сделать вывод, что в то время секретарь был важным должностным лицом. Из отсутствия сколь–нибудь значительной информации о нём в более поздний период делают вывод, что после 255 г. он во многом утратил свою значимость. Этим он отличается от главного этолийского писца, который сохранил своё политическое влияние и много позже [18].
Органом управления, стоявшим, как кажется, следующим по значимости после стратега была коллегия из 10 дамиургов. Она упоминается ещё во фрагменте договора IV века, которым также засвидетельствовано существование в то время федерального буле, но этот документ не даёт возможности определить число членов коллегии. Не является твёрдо установленным, что число их всегда было 10 [19]. Данные о связи дамиургов с иностранными делами достаточно обширны. Было уже замечено, что они упомянуты впереди стратега в числе тех должностных лиц, которые скрепили клятвой соглашение, по которому Орхомен был принят в конфедерацию. В 224 г. они присоединились к Арату, тогда стратегу, в том, чтобы скрепить клятвой отношение с Антигоном Досоном. В 183 г. Фламиний, пожелав созвать внеочередное собрание ахейской экклесии, написал стратегу и дамиургам. Вероятно, именно они назначали даты и места собраний. Так в 188 г. дамиурги решили провести собрание в Эгии; стратег Филопемен — в Аргосе [20]. Их роль в проведении собраний будет рассмотрена в связи с самими собраниями.
Случаи, в связи с которыми дамиурги были упомянуты показывают, что они были до того значимы, что включены были в состав органа, называемого synarchiai. Этот орган, представлявший собой род кабинета, собирался на секретные заседания и подчас принимал решения большой важности. Так осенью 172 года римские послы условились со стратегом и синархами послать 1000 ахейских солдат захватить Халкиду [21]. Несомненно, они играли важную роль во многих решениях, но далеко от несомненного, что синархи всегда включали в себя 10 дамиургов и стратега, не более и не менее. Ведь возможно так же в их состав входили и гиппарх с навархом. С другой стороны важные решения принимались и меньшими органами или органами иными по составу. Так когда зимой 219-218 гг. был захвачен элейский город Псофида, то ахейские должностные лица, находившиеся с армией, вели переговоры с гарнизоном как цитадели, так и города. В 182 г., для окончательных переговоров с мессенянами, Ликорт, тогдашний стратег, созвал вместе с собой своих приближённых должностных лиц или приближённых офицеров, возможно главным образом последних. В 219 г. три города три города — Дима, Фары и Тритея, ощутив что они недостаточно защищены, направив сначала вестника к стратегу, а затем послов к федеральному правительству, вынесли на обсуждение эту тему [22].Отправка послов (presbeutai) «к ахейцам» была обычным способом постановки городами вопросов перед федеральным правительством [23]. В данном случае послы трёх городов отправлены были для того, чтоб пожаловаться на некомпетентность или нерадивость стратега — Арата–младшего. Здесь должно было иметь место множество сношений, как между членами, так и с заграницей. Эти сношения, как мы только что продемонстрировали, показывают, что они имели место не только лишь между официальными лицами. Так пример писем Фламиния указывает на то, что по крайней мере важнейшие отношения и связи в большой мере касались и дамиургов. Эти последние, как кажется, были более связаны с постоянной администрацией в Эгии, чем с полевой армией. Таким образом, это не может быть случайным, что один из двух документов, в которых они выступают в качестве эпонимов — постановление, дарующее проксению [24]. Второе — это упомянутый выше договор IV столетия.
Прежде самой активно обсуждавшейся проблемой ахейских учреждений был вопрос о том, как устроены были ахейские собрания. Вердикт относительно того пользовались ил древние представительным правлением опирался главным образом на интерпретацию ахейских собраний. Теперь, когда точно установлен представительный характер правления Ликийской и Фессалийской конфедераций и четырёх македонских республик, вопрос об ахейских собраниях уже не является жизненно важным, но всё ещё продолжает иметь значение [25]. В связи с собранием часто возникает термин synodos; syncletos означает, как кажется, особо созываемое или экстраординарное собрание, такое которое, например, упоминается у Полибия и в надписи, относящейся к событиям примерно 155 г. [26]. В обоих случаях synodos следует за synkletos и у Полибия (XXIX, 24,6) оно описано как собрание «в котором участвовали не только члены буле, но все ахейцы, начиная с тридцатилетнего возраста». Это, с добавлением ещё некоторых данных, породило теорию, что synodoi были регулярными собраниями, посещаемыми только членами федерального буле, в то время как synkletoi были экстраординарными первичными собраниями. Это должно означать, что большая часть работы правительства исполнялась этим представительным органом. А использование synkletoi сходно было на представление важных вопросов избирателям в форме референдума. Эта точка зрения была широко распространена в первой половине нашего столетия. Затем, в 1938 г. появилось очень эрудированное и сильное исследование покойного Андре Аймара, в котором он доказывал, что также и synodos теоретически мог быть первичным собранием. Это, однако, оказалось в значительной степени ошибочным. Теперь доказано, что в период до 220 г. ахейцы постоянно опирались на первичные собрания. Позже, начиная по крайней мере с 200 г., а может быть уже и с 217 они начали опираться главным образом на представительное буле, а экклесию, первичное собрание созывали только время от времени в экстраординарных случаях. Изменения, происшедшие в то время, были настолько радикальными, что фактически сводились к принятию представительного правления. Ключом к решению стало осознание того, что когда Полибий использует термины «буле» и «экклесия» в сообщениях по поводу ахейских дел, то он употребляет их в обычном смысле, т. е «буле» означает у него «совет», а «экклесия» — «первичное собрание», в котором позволено принимать участие всем взрослым мужчинам, начиная с определённого возраста. Synodos, с другой стороны, означал собрание (широко используемый термин) и мог быть как собранием буле, так и экклесии или их обоих, в то время как sybkletos означало специально созываемое, экстраординарное собрание. В 220 г., как кажется, прошло четыре ординарных собрания или synodoi и насколько мы знаем, это было вполне обычным делом [27]. В более ранний период имеются свидетельства того, что эти собрания, по крайней мере часто, включали первичное собрание и на них проводились дела такого рода, которые позже приберегались для внеочередных собраний экклесии. Иными словами, первичные собрания, регулярно собиравшиеся несколько раз в году, компетентны были принимать решения по всем возникающим вопросам.
Перемены произошли, когда был принят закон о том, что «многие» не созываются на собрание экклесии, за исключением тех случаев, когда речь идёт о вопросах союза или же войны. Это конечно означало, что решение по этим последним вопросам оставалось за экклесией. Позже была ещё добавлена статья, что экклесия может быть созвана, если прибудет римский представитель с письменными полномочиями от сената. Наиболее полная информация по этому пункту имеется в связи с визитом Цецилия Метелла в 185 г. Он потребовал, чтобы должностные лица созвали «многих» на экклесию. Потому должностные лица потребовали от него письменные полномочия от сената, а когда их у него не оказалось, отказались созвать собрание, так как их законы запрещают им делать это, если не было представлено письменных полномочий от сената. Позже, перед римским сенатом, ахейские послы защищали действия своих официальных лиц на том основании, что законы их запрещают им созывать такие собрания, кроме как по вопросам союза или войны или если из Рима прибудет представитель с письменными полномочиями от сената [28]. Статья относительно письменных полномочий от сената должна была содержаться в поправках, добавленных к более старому закону. Описания собраний, как будет показано ниже, свидетельствуют, что этот закон должен был быть принят до 200 г. Ту же самую дату можно принять и для переноса выборов с весны на осень.
Различие в процедуре до и после этих изменений можно видеть в описаниях собраний. В 229 г., когда Арат и другие должностные лица почувствовали, что спартанская агрессия стала заходить слишком далеко, они созвали ахейцев и совместно с буле решили вступить в войну с лакедемонянами. Это должно было быть экстраординарное собрание, в котором участвовали и буле и экклесия и буле на нём выступало в качестве пробулевтического органа [29]. Решение принятое на этом собрании, в более поздние времена было бы оставлено для synkletos экклесии. Так же и о другом synodoi этого периода известно, что он принимал решения по вопросам войны, мира и союзов. Это был синод в Эгии, признавший Антигона Досона гегемоном союзников, т. е главой восстановленной Эллинской лиги. Наилучшее объяснение состоит в том, что это было устроено на учредительном собрании, проведённом совместно с ахейским синодом [30]. Так же по крайней мере два из синодов 220 г. принимали решения того рода, которые позже оставлялись за экстраординарным собранием экклесии. На первом ахейцы, собравшись на экклесию в Эгии, проголосовали за оказание помощи мессенянам. Стратег созвал ахейцев в собрание вооружёнными, с тем чтобы какое бы решение после совещания ни было постановлено, оно должно было войти в силу. Таким образом, решения впоследствии принятые вооружёнными, должны были быть действительными в силу этого предыдущего прецедента [31]. На следующем синоде, третьем в году, массы (plethos) проголосовали за набор 5000 аркадских пехотинцев и 500 всадников [32]. Это можно было б счесть административной мерой. Не так, однако, обстоит дело с ратификацией объявления Эллинской лигой войны этолийцам, за которую проголосовал четвёртый и последний синод года. Отсюда происходит так же разрешение каперства против этолийцев [33]. Во всех этих решениях должно было принимать участие первичное собрание. Но и буле так же, как кажется, имело важное значение. В связи с последним из упомянутых синодов даже сообщается, что Филипп V предстал перед буле и обратился к нему с речью.
С переменами, устранившими применение первичного собрания кроме нескольких особых случаев, значение буле естественно возросло. Кажется даже, что оно взяло на себя выборы магистратов. Выборы эти были перенесены с весеннего синода на осенний и они продолжали проводиться несмотря на то, что лишь буле присутствовало на заседаниях. Часто в качестве своего рода самоочевидного закона утверждается, что выборы должны были проводиться первичным собранием. Эту точку зрения следует уже теперь отставить ибо ведь теперь известно, что выборное собрание Ликийской конфедерации было представительным. Но хотя и было несколько ординарных собраний буле, само собой разумеется, что оно могло время от времени созываться и на внеочередные заседания. Имеются сведения об одном таком собрании, которое было созвано в 170 г. для встречи с прибывшими римскими послами [34].
Ахейское буле, очевидно, было органом значительным по своей величине. Это мнение опирается как на сообщения о собраниях, как и на примеры других федеральных советов. Так у этолийцев во время Третьей Македонской войны число членов совета превышало 550; у фессалийцев в правление Тиберия их было 334. Такие большие советы составлялись из делегаций, присылаемых различными по размеру городами, в соответствии с количеством населения города. Можно с уверенностью сделать вывод, что и ахейцы следовали этому правилу представительства в пропорции к населению. Система эта широко применялась в советах городов–государств и в ранней беотийской, этолийской, ликийской и фессалийской конфедерациях. Однако, самый весомый аргумент для её употребления ахейцами обнаруживается в системе федеральных финансов. Ниже мы покажем, что ахейская федеральная казна опиралась на выплачиваемые городами взносы. В случаях когда нам доступны прямые данные об использовании этой системы, размер взносов городов находится в пропорции к числу его представителей в федеральном совете. Так было в ранней беотийской, этолийской и ликийской конфедерациях.
Невозможно более точно определить размер буле. В 185 г. Евмен Пергамский предложил конфедерации 120 талантов, при условии, что они положат эти деньги в рост и из получаемых процентов будут платить жалование членам буле во время проведения собраний. Были предприняты попытки установить число членов буле подсчитав, какое можно было выплачивать жалование из полученных таким образом процентов, но это безнадёжная задача. Никому не известно ни число дней, проведённых в собрании, ни предполагаемой ставки оплаты. Кроме того, раздаваемые суммы вероятно более походили бы на милости, распределяемые по особым случаям, чем на действительное жалование. Сделанное предложение было отвергнуто синодом; крик собравшейся толпы указывает, что буле в самом деле было немаленьким, но цифра в 8640 членов, предлагаемая одним учёным фантастична и явно слишком велика [35]. Члены буле несомненно жалования не получали и так оно и осталось впредь. Истории конфедерации с её страхом перед социальной революцией вполне достаточно, чтобы показать, что в ней господствовали люди со средствами. Евмен предложил не освободить федеральную казну от бремени, а ввести нечто новое [36].
Так же буле предполагает булархов или же проэдров, председательствующих над советом, но здесь, как кажется, нет записей о таких официальных лицах. Вместо этого данные о собраниях создают впечатление, что те же самые федеральные должностные лица, которые председательствовали над synkletoi первичного собрания, так же руководили и собраниями буле. Такой порядок мог быть принят достаточно рано. Собрания распознаются как собрания буле по процедуре и характеру рассматриваемых вопросов. Если взято несколько несвязанных между собой предметов — это буле; если ни один из предметов не откладывается для экклесии — это буле; если не последовало процедуры synkletos экклесии, созываемой для трёхдневного рассмотрения вопроса — это буле, т. е если собрание происходило после великой реформы. В 218 г. было экстраординарное собрание, на котором порядок, применявшийся после реформы, не использовался. Вообще, когда дела шли не слишком хорошо, собрание переносилось из одного города в другой. Так случилось и в этом году, году в котором в результате македонского влияния стратегом избран был Эперат, а кандидатура Арата потерпела поражение. Филипп, нуждаясь в съестных припасах и в деньгах для войска, устроил созыв ахейцев на собрание в Эгии. Но здесь он ничего не смог добиться из–за противодействия Арата и его сторонников. Потому он сменил тактику и побудив должностных лиц перенести собрание в Сикион, родной город Арата, добился публичного примирения с Аратом и его одноимённым сыном и таким образом получил, что хотел [37]. Здесь имела место неустойчивость процедуры, которая не могла быть основана на synkletos после реформы.
Возможно лучший пример регулярных собраний буле после реформы — синод Мегалополя, в который было представлено и отвергнуто предложение Евмена. Сюда являлись послы не только от Евмена, но и от дворов Птолемеев и Селевкидов, а так же здесь давали отчёт возвратившиеся из Рима ахейские посольства. Так довольно важным вопросом было предложение возобновить договор о союзе с Птолемеем, защищавшееся как птолемеевским послом, так и ахейским посольством во главе с Ликортом, только что возвратившимся из Александрии. Вероятно, правило передавать вопросы о союзе на рассмотрение экклесии, не относи лось к возобновлению уже существующих договоров. В данном случае стратегу, Аристену, удалось помешать его возобновлению под тем предлогом, что существовало уже много прежних договоров и никто не может сказать какой из них следует возобновлять [38]. Действия его скорее имели отношение к политике, чем к конституционному законодательству. Ликорт принадлежал к группе, выступавшей за сколь возможно независимую внешнюю политику; Аристен же был сторонником подчинения всей внешней политики римлянам и избегания связей с другими государствами.
О почти равно трудном для понимании собрании сообщается под 169 годом. На нём Архон, стратег того года, предложил всеобщую мобилизацию ахейских военных сил с тем, чтобы послать их в Фессалию для соединения с римской армией. Когда решение об этом было принято, было постановлено так же, чтобы Архон руководил мобилизацией, а Полибий — гиппарх этого года, возглавил посольство к римскому командующему в Фессалию. То же самое собрание так же направляло послов к Евмену Пергамскому и в Египет. Полибий не называет, что это было за собрание, но по количеству и разнообразию обсуждаемых вопросов видно, что это был синод — регулярное собрание буле. Вопрос о задуманной экспедиции в Фессалию мог бы показаться слишком важным для синклета, но поскольку конфедерация уже находилась в состоянии войны с Македонией, то синод несомненно был уполномочен разрабатывать детальные планы [39].
Основную помощь в различении между двумя видами собраний во II веке нам оказывают данные о синоде в Коринфе и синклете в Сикионе, оба 168 г. Послы от Птолемея предстали перед синодом, прося о том, чтобы ахейцы послали 1000 пехотинцев и 200 всадников под командованием Ликорта и Полибия. Против этого плана выступил Калликрат, который призвал воздержаться от этого на том основании, что рассматривать вопрос о военной помощи на собрании — противозаконно. Результатом стал созыв в Сикионе синклета, который был открыт не только для членов буле, но и для всех граждан старше 30 лет. Это единственное место в сохранившихся частях истории Полибия, в котором он прилагает термин synkletos к ахейскому собранию или сходке [40]. Это место — источник нашей информации о возрастном ограничении для голосования и о составе первичного собрания. Это место также помогает подтвердить информацию, полученную из других источников о порядке, которому следовала экклесия, когда она устанавливала, что на второй день любой, кто пожелает мог предложить постановление. На этом собрании внесено было два противоположных предложения, Ликортом и Калликратом.
Лучший источник информации относительно процедуры экстраординарных собраний экклесии — данные о собрании в Сикионе в 198 г., на котором ахейцы постановили порвать с Македонией и Эллинской лигой и перейти на сторону Рима. Так же данные эти в некоторой мере дополняются более кратким сообщением о собрании в Аргосе в 200 г. Для обоих мы имеем только данные Ливия, но они определённо основаны на Полибии. Вопросы, разбираемые на таких собраниях, объявлялись заранее и не могло разбираться никаких иных вопросов, кроме заранее объявленных. Это демонстрируют данные обеих собраний [41]. Обыкновенно, такое собрание продолжалось три дня. Первый день был посвящён дебатам относительно поставленного вопроса, так же в этот день к собранию обращались прибывшие иностранные послы, второй — формулировке постановления, а на третий происходило голосование. Так в Сикионе в 198 г. присутствовали римские, пергамские, родосские, македонские и афинские послы и целый день посвящён был их речам [42]. Там же в 168 г. присутствовала лишь одна группа иностранных послов. Хотя птолемеевские послы уже представляли своё дело на собрании буле в Коринфе и хотя об их присутствии в Сикионе особых упоминаний нет, мы должны практически принимать его как должное. Вероятно, значительная часть первого дня посвящена была выступлениям высокопоставленных и авторитетных ахейцев. На второй день собрания 198 г. призваны были те, кто желал внести свои предложения и они, согласно сообщению Ливия, были объявлены через глашатая, как то было в обычае у греков [43]. Таким образом, здесь не было формальной пробулевмы. Выдвигаемые предложения могли быть сформулированы прямо на собрании после обсуждения. Так в Сикионе в 168 г. было внесено два предложения: одно Ликортом — послать Птолемею просимую им помощь, второе Калликратом — направить послов с тем, чтобы примирить Птолемея с Антиохом. Вероятно, ни один из внесших эти предложения не был в том году стратегом. Ликорт им точно не был [44], но большинство присутствовавших склонялось к его предложению и Калликрат одержал победу только с помощью письма от римского проконсула в Македонии. Но отсутствие формальной пробулевмы не означает, что всё было пущено на волю случая. Должностные лица и знатные ахейцы с самого начала знали, какие меры они хотели предпринять. Так на только что упомянутом собрании обсуждались предложения Ликорта и Калликрата, первое вероятно представлявшее то, что можно назвать правительственной политикой, а второе — точкой зрения оппозиции.
На решения обычно сильно влияли советы стратега. Так в 181 г., когда ахейцы, казалось, решили мессенский вопрос, а римляне, казалось, поддались им, ахейские вожди попытались проявить независимую политику так же и к Спарте. Спартанские изгнанники представили синоду письма от римского сената по поводу из восстановления в правах. Ахейцы ничего не предприняли до того, как вернулись их собственные послы. Когда это случилось, ахейцы на синклете решили ничего не менять, т. е ничего не делать для изгнанников. Стратегом тогда был и вёл свою политику Ликорт. Осенью того же года новый стратег, Гипербат, созвал другой синклет в надежде изменить политику, но в этом деле престиж должности, как кажется, ему не помог. Ликорт всё ещё господствовал и решено было отправить посольство в Рим, чтоб представить свою точку зрения. Но в таких обстоятельствах, Гипербат всё же победил. Калликрат был отправлен в качестве одного из трёх послов [45]. Самое важное решение, принятое синклетом 198 г. — перейти на сторону римлян, было принято по совету стратега, Аристена.
От этого собрания дошло до нас также наилучшее из имеющихся в наличии сообщений относительно голосования на третий день. На второй день Аристен убеждал собрание стать союзниками римлян. Уже в тот день, в то время как пять дамиургов склонялись проголосовать за это предложение, пять других заявили, что они не позволят это сделать, так как для магистратов было противозаконным ставить на голосование, а для собрания постановлять что–либо противное союзу с Филиппом. Решение должно основываться на обязательствах, данных при вступлении в Эллинскую лигу. Выход из тупика найден был когда отец одного из тех дамиургов, которые противодействовали принятию решения, пригрозил наложить руки на своего сына, если он будет противиться решению. Таким образом, стало ясным, что большинство городов (а голосовали города) благоволит такому решению. Видя это, представители Димы и Мегалополя и некоторые из представителей Аргоса удалились до того, как началось голосование. Все, кто остались, проголосовали за решение. Результатом стал союз с Атталом и Родосом и в конечном счёте с Римом. О голосовании городов сообщается так же и в связи с объявлением войны Спарте в 189 г. Хоть это в наших источниках и не зафиксировано, очевидно, что число голосов городов обычно было пропорционально числу их представителей в буле [46]. Но вместо упоминания об этом данные Ливия (из Полибия) о голосовании в двух случаях подчёркивают единодушие голосующих городов. Очевидно, оно считалось весьма желательным и возможно отчасти по этой причине представители Димы и Мегалополя отказались от голосования. Из данных собрания 198 г. можно извлечь и другую деталь. Когда возникали вопросы по порядку ведения собрания, их решали только дамиурги. Когда сообщается, что стратег счёл: та или иная мера не может быть поставлена на голосование, это вполне возможно означало, что его решение не было оспорено, а если и было, то поддерживалось дамиургами. Это не означает с неизбежностью, что стратег, обычно председательствовавший на собраниях, лично выносил окончательное решение [47].
Ради полноты следует упомянуть также два других совета — герусию и номографов. Герусия упомянута лишь однажды. В Коринфе в 146 г., когда стратег Критолай, противостоявший остальным магистратам, стал вести себя так оскорбительно по отношению к римским послам, что члены герусии попытались обуздать его, наложив на него руки [48] Хоть им это и не удалось, но рассказ подразумевает действия органа, ощущавшего себя вправе контролировать поведение оратора, даже стратега. Это вряд ли могли быть кто–либо кроме дамиургов. Из различных теорий по поводу герусии, наиболее правдоподобна та, что это слово означает коллегию дамиургов [49].
Номографы известны большей частью по надписи, перечисляющей 24 члена из 17 городов и секретаря. Большинство из этих городов имели по одному представителю каждый, 2 — по три каждый и 3 — по 2 каждый. Вскоре после публикации этого документа Генрих Свобода выдвинул теорию, что состав этого органа основывался на представительстве в пропорции к населению. Эта теория получила широкое признание. Однако, впоследствии Аймар продемонстрировал, что представляется невозможным указать время когда представительство городов в соответствии с населением могло дать такое распределение мест, какое показано в надписи [50]. Другое упоминание номографов обнаруживается в постановлении из Мегалополя конца III в., сохранившемся в Магнесии на Меандре [51], но оно даёт очень мало или даже вовсе не помогает в определении состава этого совета. Их связь с законами и законотворчеством будет рассмотрена ниже.
Буле и экклесия ахейцев — признаки демократии. Вдобавок, Полибий горд ахейской демократией [52]. Но это не означает, что ахейцы имели столь же демократическое правительство, как афиняне V столетия. Не нуждается более в особых доказательствах довод, что значение термина «демократия» со временем менялось, так что в эпоху эллинизма города, которые некогда можно было бы назвать олигархическими, теперь могли быть названы демократическими. В Ахейской конфедерации право голосования было ограничено мужчинами от 30 лет [53]. Этого возрастного ограничения, в сочетании с отсутствием платы за отправление магистратур и за посещение собраний могло быть вполне достаточно для того, чтобы удержать контроль над государством в руках людей состоятельных. Но это, возможно, ещё не всё. Общее число вооружённых, которое могла одновременно выставить конфедерация было от 30 до 40 тысяч, в то время когда оно включала в себя практически весь Пелопоннес, но это был теоретический максимум, никогда в действительности не был мобилизован. Так как и это — не предел для всего полуострова, то возможно, что существовал имущественный ценз для активного гражданства [54]. Кроме тех случаев, когда он побуждаем был такими вождями как Филопемен, ахейский состоятельный класс не особенно рвался к военной службе, а лёгкость с какой могли быть набраны наёмники показывает, что здесь была масса более бедных, готовых служить, если им платили деньги.
Федеральные финансы — предмет особой важности для деятельности правительства, но для учёных это сложная, трудноразрешимая проблема. Здесь был федеральный казначей, но он крайне редко упоминается [55] и как кажется, был относительно малозначителен. В казне обычно находились небольшие суммы на текущие расходы — фонд для мелких расходов, составляемый из сумм, направляемых в сокровищницу городами — членами. У нас нет доказательств, что здесь существовал какой–либо налог, собираемый непосредственно федеральным правительством [56]. С большей вероятностью здесь могли быть налоги или сборы, предназначенные для федеральной казны, собираемые городами, а всего вероятнее, что города просто посылали разные суммы в зависимости от обстоятельств. Судя по примерам ранней Беотийской, Этолийской и Ликийской конфедераций, они так же вносили определённую сумму за каждого представителя в федеральном буле. Сумма эта могла возрастать, когда в них была большая надобность и снижаться, когда особой надобности не было. В случае появления непредвиденных доходов, выплаты могли прекратиться полностью. Такие выплаты назывались eisphorai — термин вызывающий ассоциацию с экстраординарными взносами и который несомненно указывает на выплату единовременных сумм городами. В 219 г. три города — Дима, Фары и Тритея, ощутив, что они федеральным стратегом в полной мере не защищены, решили не платить свой eisphorai, но сами набирать наёмников. Полибий одобряет эту инициативу, но порицает их неспособность сохранять веру в федеральное правительство, особенно потому что их право на возмещение издержек было бесспорным [57]. Это подразумевает то, что если члены брали на себя расходы, относившиеся к федеральному правительству, они имели право на возмещение. Несомненно так же, что федеральное правительство теоретически имело право принуждать города к уплате взносов. Так было, например, во времена стратегии Арата–младшего.
На следующий год, при Эперате, обстоятельства складывались не лучше. Поэтому, отказ платить взносы принял более обширные масштабы. Как итог, возник дефицит средств для выплаты солдатам, так что наёмные силы ахейцев оказались серьёзно деморализованы. И обстоятельства всё ещё были таковы к весне 217 г., когда Арат–старший снова стал стратегом. Дальнейшие события показали, что обстоятельства эти вызваны были нерадивостью и дезорганизацией. Арат, должно быть на чрезвычайном собрании, обеспечил принятие постановления о наборе наёмного войска в 8000 пехоты и 500 человек конницы, а так же войска из ахейских граждан, числом в 3000 пехоты и 300 человек всадников. Так же решено было снарядить полдюжины судов для службы вдоль побережья. Это должно было означать, что города смогли сейчас, когда появилась перспектива действий, добровольно платить eisphorai на содержание военных сил. Позже, когда морские рейды обеспечили значительную добычу, солдаты возликовали, потому, что почувствовали — жалование им обеспечено, а города потому что надеялись снять с себя груз eisphorai [58]. Ясно, что имели место сборы на особые нужды, когда в том возникала необходимость. Так когда стратегом был Эперат, города особенно отказывались вносить деньги на армию. И тем не менее ахейцы проголосовали за то, чтобы выдать македонянам в качестве платы за три месяца их действующей армии 40 талантов, обеспечить их хлебом и в случае необходимости выплачивать по 17 талантов в месяц за всё то время, на которое они останутся в Пелопоннесе сверх трёх месяцев. Разумеется, это требовало особого сбора [59]. Этот способ финансирования федеральных предприятий был вполне эффективен, когда имелось компетентное руководство, пользовавшееся доверием граждан. При некомпетентном руководстве система рушилась.
Ахейская система чеканки хорошо сочеталась с системой налогообложения. Благодаря Полибию стал известен тот факт, что члены конфедерации пользовались одной и той же монетой, т. е что они имели единообразную монетную систему. Да, здесь не было федерального монетного двора, но города–члены чеканили монету, которая несла на реверсе ахейскую монограмму (буквенное обозначение) и монограмму или символ города, отчеканившего её. За образец серебряной монеты был взят эгинский триобол, который, который, вероятно, был главной монетой в употреблении во всём Пелопоннесе. Многие города так же чеканили автономные триоболы, т. е монеты без федеральных знаков. Некоторые из них могли быть отчеканены до того, как города присоединились к конфедерации, но ясно, что некоторые города продолжали, наряду с федеральными, чеканить автономные монеты и после того, как они к ней присоединились. Такую демонстрацию местной гордости нельзя считать ни предательской, ни вообще предосудительной. Наиболее замечателен случай с Мегалополем, который вдобавок к федеральным и автономным монетам чеканил так же монеты, обозначаемые как аркадские. Этот город, одновременно с тем, что его граждане принимали активное участие в руководстве Ахейской конфедерацией, стремился поддерживать впечатление, что является главным городом Аркадии. Наконец, следует отметить, что употребление эгинского стандарта и триобола в качестве главного монетного номинала делало Пелопоннес в некоторой мере обособленной территорией в пределах Греции [60].
Система налогообложения и чеканка свидетельствуют, что большинство элементов управления контролировалось местными властями. Вряд ли нужно говорить о том, что города имели собственные законы и законотворческий аппарат. Здесь были как городские, так и федеральные номографы [61]. Это должно означать, что здесь были различия в деталях между законами городов. Потому, когда Полибий (II, 37,10) говорит, что ахейцы пользовались одними и теми же законами или имели единообразные законы, то это, строго говоря, верно только в отношении федеральных законов, но не местных. Первые большей частью имели отношение к конституционному праву, например, это часто уже упоминавшийся закон, устанавливавший новый порядок функционирования экклесии. Это пример закона, изменяющего устройство конфедерации. Это не обязательно означало, что конституционное право и остальное законодательство чётко различались, но законы и постановления различались чётко. Другая конституционная перемена произошла в 188 г., когда старый обычай проведения регулярного синода в Эгии был отставлен и принятый закон устанавливал, что теперь собрания чередовались между городами [62]. Собрание, синод или постоянное собрание буле, несомненно принимали постановления, которые номографам было поручено вносить в число законов. Подобные детали в наших письменных источниках не сообщаются, но их можно вывести из законодательной практики того времени, так же как и из самого факта существования номографов в конфедерации. Другим важным, хоть и менее далеко идущим, был закон о запрете принимать дары от царей как частным, так и должностным лицам. Он упоминается в связи с предложением 120 талантов Евменом. Он, вероятно, не был ещё принят тогда, когда Арат получал ежегодную субсидию в 6 талантов от Птолемея [63]. Можно предположить, что здесь существовали законы, регулирующие eisphorai и чеканку монеты. Законы о военной службе доходили до того, что стратег вправе был приказать объявить полную мобилизацию без объявления её целей или намерений. Примером является мобилизация, которую Филопемен объявил таким образом, что никто не знал, где она произойдёт, до последнего дня, когда все собрались а Тегее [64].
Относительно законодательства следует отметить, что Ахейская конфедерация — одно из тех федеральных государств для которых имеются данные о коллегии номографов, проводившей периодические ревизии законов. Указания этому совету о придании отдельным постановлениям статуса законов были делом обычным. Об этом имеются данные от конца III века, как для самой конфедерации, так и для входивших в неё городов [65]. Таким образом, орган этот мог существовать когда изменилось время выборов, когда были приняты новые правила созыва экклесии и вне всякого сомнения он существовал в 188 г., когда был принят закон о чередовании места проведения собраний буле. Можно с уверенностью сделать вывод, что по крайней мере последняя реформа воплотилась в постановлении, которое номографы повелели включить в число законов [66].
Федеральные суды естественно обладали юрисдикцией в делах о государственной измене и тому подобных. Иногда так же на отдельные города, вступавшие в конфедерацию, налагались особые предписания. Пример — условие, на котором был принят Орхомен. Оно предусматривало ведение ряда дел перед федеральным судом, который был вправе не только налагать штрафы, но и выносить смертные приговоры [67]. Федеральное собрание или совет иногда брали на себя обвинение отдельных лиц, но обычно судопроизводство было в руках особых федеральных судей. Сколько их было и как их выбирали — неизвестно, хотя есть причина думать, что любой отдельный суд включал лишь небольшое число судей. Что сфера деятельности федеральных судов была обширной. Указывает тот факт, что ахейцы время от времени прибегали к услугам зарубежных судей. Это известно из случая, связанного с постановлением, предписывавшим отмену чрезмерных почестей Евмену Пергамскому. Задача установить, какие почести были чрезмерными возложена была на суд, в котором судьями были родосцы, имевшие свою причину недовольства Евменом. Результатом стало то, что все почести ему были аннулированы. Издатели и переводчики обычно отказываются поверить, что судьями были родосцы, но рассказ выглядит абсолютно верным. Иностранные судьи вновь появляются в связи с решением римлян 183 года о том, что ахейцы обладают юрисдикцией над спартанцами, кроме тяжких преступлений, которые находились в ведении иностранных судей [68]. На то, что использование ахейцами иностранных судей было достаточно обширным, указывает тот факт, что родосские судьи, разбиравшие вопрос о почестях Евмену не были призваны для решения этого отдельного вопроса, но уже были под рукой, когда вопрос этот возник [69]. Дело, вероятно, разбиралось коллегией, состоявшей только из двух судей, названных Полибием. Фактически, когда использовали иностранных судей, мелкие коллегии были обычным делом [70]. Есть причина верить, что эта тенденция использовать малые коллегии судей применялась так же и в отношении местных ахейских судей. Так когда стратег Диэй, во время агонии конфедерации, организовал осуждение гиппостратега Сосикрата, он озаботился организовать для вынесения приговора коллегию дикастов. Это указывает на существование группы федеральных судей, из которых могли создаваться коллегии для отдельных дел [71].
Такова была обычная система федерального управления правосудием. Также много данных и о приговорах, выносимых собранием. В этой связи термин «собрание» может быть употребляем независимо от того является ли орган на который делается ссылка старым буле–экклесией ранней конфедерации или буле или экклесии более позднего периода. В целом приговоры, выносимые собранием, кажется имели больше отношения к политике. Собрание не заседало в качестве суда, но когда считало это целесообразным издавало постановления, предусматривавшие смертную казнь или высылку какого–либо лица. Иногда его постановления трудно отличить от решения суда. Но однако, когда в 183 г. в Рим прибыли послы, представлявшие спартанцев, приговорённых к смерти или изгнанных в соответствии с указами ахейцев, то вполне вероятно, что постановления собрания устанавливали только общие правила, а решали каких конкретных лиц эти постановления коснутся, судьи или другие официальные лица [72]. Вероятно, собрание в таких делах скорее законодательствовало, чем действовало в качестве суда. Так с одной стороны, когда бывший стратег Киклиад изгнан был за свои промакедонские симпатии, можно заключить с большой уверенностью, что он изгнан был собранием и что действие это было главным образом политическим [73]. Но с другой, когда некий Леонид, характеризуемый как exul, damnatus frequenti concilio Achaeorum litteris ad Persea deprensis, это более похоже на то, как если бы собрание претендовало действовать в качестве суда и рассматривало доказательства перед тем, как вынести вердикт, хотя оно возможно сделало немногим более чем выслушало донесение о вменяемой в вину переписке с Персеем [74].
В процессе разделения труда между федеральным и местными правительствами ведение иностранных дел выпадало естественно федеральному правительству, хотя даже здесь можно заметить видную роль и влияние отдельных городов. Так враждебность между Мегалополем и Спартой на долгие годы окрасила ахейскую политику. Твёрдым правилом было то, что имевшие политическое значение посольства должны были посылаться или по крайней мере одобряться федеральным правительством, хотя одобрение это могло даваться и отдельными должностными лицами. Но к религиозным делам это правило, возможно, и не применялось. Так за признание праздника Артемиды Ликофрены в Магнесии на Меандре проголосовала не только Ахейская конфедерация в целом, но и многие из принадлежавших к ней городов [75]. По таким делам, города, контролирующие святилище, гордились тем, что издавали столько постановлений, сколько было возможно и нет данных, что какое–либо федеральное правительство возражало против таких постановлений, издаваемых городами. Так в постановлении города Эгира (одном из ряда постановлений 242 г.), признающих неприкосновенность святилища Асклепия на Косе, указывается, что городское постановление предшествовало федеральному [76].
Посольства политического характера, посылаемые за границу городами, требовали, как уже указывалось, одобрения федеральными властями. Разумеется, это правило позднее часто нарушалось городами, отправлявшими посольства в Рим без одобрения центрального правительства, но это на самом деле означало, что город открыто восстал или на грани восстания, или, наконец, а это почти что то же самое, обратился в Рим с жалобой на федеральное правительство. Во II столетии такое множество примеров этого, что нет надобности их все перечислять. Хороший пример — посольство Мегалополя к Антигону Досону в 227 г. Арат, стратег того года, почувствовал, что для ахейцев может стать необходимым призвать на помощь македонян против Клеомена Спартанского. Поэтому он сговорился с двумя друзьями из Мегалополя, что их город отправит послов – presbeutai (обычный термин для послов городов к федеральному правительству) к ахейцам, чтобы получить от них позволение направиться в Македонию, чтобы попросить македонян о вмешательстве. Позволение было быстро получено и послы продолжили свой путь [77]. Скорость, с которой оно было получено, показывает, что оно дано было федеральными должностными лицами и не было необходимости дожидаться для этого собрания. От Антигона послы получили обещание помощи в том случае, если и ахейцы пожелают её получить. Мегалополитяне сообщили этот ответ собранию ахейцев с просьбой, чтоб они как можно скорее пригласили Антигона. Арат, однако, добился от собрания решения ничего пока не предпринимать, но стараться вести войну собственными силами [78].
Превосходный пример того как федеральное правительство контролировало отношения ахейского города с зарубежным — дело об изгнанниках из Элатеи, получивших убежище в Стимфале в Аркадии. Когда элатейцы, возможно в 194 г., вынуждены были отправиться в изгнание, стимфалийцы приняли их, обеспечили припасами, дали землю для обработки и позволили им участвовать в религиозной жизни общины. Всё это известно из копии постановления, установленной элатейцами в Стимфале после из возвращения домой [79]. Начало документа утрачено, но ясно, что позволение принять элатейцев на ахейской территории должно было дать федеральное правительство. Позже, когда римляне установили контроль над Фокидой, стимфаляне, как то обычно поступали города, направили послов к ахейцам, которые в свою очередь направили послов к римскому командующему в Греции, относительно возвращения элатейцев на родину. Когда те уже приготовились вернуться, вдруг возникло затруднение. Из–за запрета вывоза зерна, элатейцы не могли забрать своё зерно. И вновь это стало предметом посольства, которое добивалось особого позволения. Оно несомненно было дано федеральным магистратом или группой должностных лиц. Этот случай показывает, что города отчасти сохраняли независимость и что для города было возможно, с позволения федерального правительства, иметь тесные связи с городами за пределами конфедерации.
В Ахейской конфедерации, несмотря на заметную обособленность иных из городов, граждане обладали гражданскими правами во всех городах конфедерации. Есть данные, что Арат из Сикиона владел собственностью в Коринфе и что некто Гиерон из Эгерии владел домом в Аргосе [80]. Но это, однако, не является решающим доказательством всеобщего обладания гражданскими правами, ведь право обладать недвижимостью могло быть даровано отдельным лицам в качестве особой привилегии. Более доказателен список эпидаврян, убитых и раненых в битве при Истме в 146 г. Список содержит 156 имён, из которых 53 — имена эпидаврских граждан и 103 — ахейцев и «других лиц, проживавших в Эпидавре». Эти «другие лица» могли включать и неахейских метеков, но эти 103 должны были быть большей частью ахейцами из других городов. Трудно представить себе так много лиц, переехавших в Эпидавр и настолько тесно связавших себя с общиной, чтоб служить в её войске, если они не обладали гражданскими правами [81].
Остаётся ещё вопрос о столице конфедерации. Бенгтсон отрицает, что ахейцы или этолийцы обладали столицей [82], но он имеет в виду отсутствие города, доминирующего над конфедерацией, как Фивы в Беотии. Но это не то, что подразумевается под столицей в настоящей дискуссии и поэтому наши взгляды друг от друга не так уж далеки. Столица скорее означает административный центр, прежде всего место, где послы из Мегалополя, Стимфала и других мест могли вступать в контакты с федеральными властями. Наиболее вероятно, что архивы и казна также находились в этом городе. То, что здесь должно было быть место, в котором в любое время можно было связаться с федеральными властями — это очевидно. В этой связи может быть уместным напомнить афинский обычай, что одна треть пританов должна была беспрерывно, день и ночь, находиться в толосе и что в Эллинской лиге конца IV в. проэдры исполняли роль комиссии между собраниями [83]. Федеральные государства может быть и не имели постоянного дежурства, подобного афинским пританам, но они должны были иметь должностное лицо или группу лиц, по крайней мере столь же доступных как проэдры Эллинской лиги. То, что ахейцам служил для подобных целей Эгий показывает рассказ о переговорах между Аратом и Клеоменом. Когда переговоры провалились, Клеомен послал вестника объявить о возобновлении враждебных действий не в Аргос, где в то время находились Арат и другие официальные лица, но в Эгий. Это, как Арат замечает в своих мемуарах, явно было попыткой выиграть время [84], но Клеомен мог бы оправдать это тем, что поступил совершенно правильно, ведь он послал вестника в столицу. Дальнейшее доказательство обнаруживается в законе 188 г., устанавливавшем, что с этого времени регулярные синоды должны проводиться в различных городах по очереди. До того все регулярные собрания проводились в Эгии. Эта перемена не означала, что Эгий перестал быть столицей. Ведь всё еще была нужда в административном центре.
В гористой, и помимо морских связей, достаточно изолированной небольшой стране, расположенной близ западной оконечности южного побережья Малой Азии, развилось к 200 г. до н. э федеративное государство, которое, самое позднее к 100 г. до н. э обладало федеральным первичным собранием и таким образом приняло представительное правление [1]. Оно принято было негреческим народом, который до позднейшего времени сохранил родной язык [2], и развил, хоть и под влиянием греков, культуру с чем — то вроде собственного аромата, известную всем исследователям греческого искусства. Может быть этот–то негреческий фон и ответствен отчасти за то, что Ликийская конфедерация обычно опускается в обзорах греческих политических учреждений [3]. Кроме того, в этой части Малой Азии были такие местные особенности, которые могли бы указать кропотливому исследователю на то, что Ликийская конфедерация была скорей анатолийской, чем греческой. И всё же очевидно, что Ликия в конце концов стала полностью эллинизированной и что её политические учреждения очень близко соответствовали греческим, даже если первоначальный импульс к федерализму был негреческим. Короче, Ликийская конфедерация столь же тесно связана с греческим федерализмом как Ахейская и Фессалийская. В качестве примера поразительного терминологического сходства отметим термин apoteleios, обозначающий командира местного контингента в ахейской федеральной армии и употребляемый в том же самом значении в постановлении ликийского города Аракса начала II в. до н. э [4].
Двумя организациями, которые могли иметь некоторое влияние на развитие ликийского федерализма были Хрисаорийская конфедерация в Карии, к северо–западу от Ликии и Кибиратский тетраполис на её северной границе [5]. Главным письменным источником по этим двум организациям, так же как и по самой Ликийской конфедерации является Страбон, который, как установлено, опирался на Артемидора Эфесского, писавшего ок. 100 г. до н. э или немного позже. Данные Страбона большей частью описывают условия начала I в. до н. э, хотя имеются и некоторые упоминания более поздних событий. Хрисаорийская конфедерация важна в качестве примера того, каким образом могло развиваться представительство в пропорции к населению. История федерализма или подступов к федерализму в Карии весьма сложна и не может разбираться здесь в деталях. Кажется, что самая ранняя карийская организация создана была в греческих или эллинизированных городах, в то время как племя (этнос) хрисаорийцев первоначально проживало в местных карийских деревнях. Другая характерная особенность, зародившаяся в Карии, и ставшая обычной в этой части Малой Азии — связь этого рода конституционного правления и могущественной личности, часто позднее именуемой тираном или династом. Ранний пример — Мавсол, который был «сатрапом» и упоминается в постановлении города Миласа [6]. В Карии, которая была урбанизирована лишь частично, города возможно рано создали некоторый род федеративного государства. Несколько позже карийские деревни создали на своей сельской территории свою собственную конфедерацию. Далее, когда сельские территории поглощены были городскими, две организации более или менее слились. Согласно Страбону, сельчане проводили свои собрания в храме Зевса Хрисаорея на территории (но не в пределах городской черты) Стратоникеи. Вероятно, деревни имели каждая по одному голосу и как говорит Страбон города контролировавшие наибольшее число деревень имели наибольший вес в организации. Таким образом, здесь развилась система представительства городов в пропорции к числу приобретённых деревень. Стратоникея, македонская колония, хоть её граждане и не были карийцами, обладала членством, контролируя карийские деревни [7].
Кибиратский тетраполис, вероятно, пошёл немного дальше в направлении представительства в пропорции к населению. Согласно Страбону, он состоял из четырёх городов — Кибиры, Бубона, Бальбулы и Эноанды. Из них Кибира имела два голоса (psephoi), а все остальные — по одному. Для наших целей этого общего обзора вполне достаточно. Нет нужды входить в проблему других городов, которые, как кажется, к нему принадлежали и были поглощены или слились с каким–либо другим. Важнее отметить странное сочетание конституционализма с тиранией, засвидетельствованное Страбоном, который хвалит совершенство его законов, но отмечает, что тетраполис всегда был под властью тирана, хоть и управлявшего с умеренностью. Последний тиран, Моагет, был лишён власти Муреной, одним из командиров Суллы, в 84 г. до н. э. С этого времени Кибира была присоединена к провинции Азия, а Бальбула, Бубон и несомненно Эноанда были отданы Ликийцам [8]. Во время экспедиции Мания Вульсона в Азию в 189 г. до н. э, в Кибире правил другой Моагет и похоже, что он и его потомки беспрерывно правили с этого времени и до 84 г. [9]. К этому периоду относится договор о союзе с Римом, в котором двумя договаривающимися сторонами были народ (demos) Рима и народ Кибиры. О династе или тиране в нём упоминаний нет [10]. Таким образом, здесь вновь возникает сочетание республиканского правления с контролем династом или тираном. По вопросу представительства, единственный прочный вывод можно сделать из того заявления, что Кибира имела два голоса, а остальные три — по одному и что Кибира имела двойную долю в управлении тетраполисом по сравнению с тремя остальными. Страбон, как я уже отметил выше, использовал то же самое слово, утверждая, что города Ликии имели каждый трёх, двух или одного psephos в синедрионе конфедерации. В Ликии с её 23 городами, можно представить себе совет в котором каждый город имел одного, двух или трёх представителей, но едва ли можно говорить о синедрионе с пятью членами. Таким образом ясно, что эти утверждения показывают скорее пропорцию, чем точное число представителей.
Возникновение и раннее развитие Ликийской конфедерации проследить невозможно, хотя имеются данные, что стремление к единству и совместным действиям существовало уже тогда, когда Ликия последовательно была под властью Птолемеев, Антиоха III и Родоса. Данные были весьма скудными [11] до публикации в 1949 г. почётного постановления города Аракса в честь одного из его граждан, Ортагора, который был весьма деятелен в борьбе с местным династом ок. 200 г. [12]. Документ этот свидетельствует, что ликийцы обладали деятельным федеральным правительством, готовым вмешаться, когда желательна и необходима была дипломатическая и военная поддержка членов, на которых совершено было нападение, хотя немалая доля в защите границ оставлена была приграничным городам. Иногда военные действия были таковы, что достигали размера небольших войн. Они происходили большей частью по вине крупных землевладельцев или баронов, обладавших обширными земельными владениями и время от времени набиравшими большие отряды из вассалов. Иногда один из таких магнатов желал властвовать над соседним городом и стать его правителем, несмотря на то, что в этом городе были свои магистраты и собрания. Как вариант, он мог стать бароном–грабителем и совершать нападения на соседей. Одним из самых могущественных из таких правителей был, конечно тиран Кибирского тетраполиса. Вероятно и Птолемей, сын Лисимаха, контролировавший Телмесс в Карии, в значительной мере принадлежал к тому же разряду. Можно заметить мимоходом, что в этом районе оставалось много крупных поместий в римские [13] и не будет ошибки добавить, в византийские времена.
Аракса занимала стратегически важное, подвергавшее её постоянным опасностям положение близ северной оконечности долины реки Ксанфа, у подножия горной цепи, идущей с запада на восток. По ту сторону этой горной цепи, лишь в нескольких милях от неё, лежали города, некоторое время объединённые в Кибирский тетраполис. Так Бубон был всего в дюжине миль оттуда. Около 200 г. этот город был под властью некоего Моагета, по всей вероятности того, который вскоре установил контроль над всем Кибирским тетраполисом. В тот момент он, по всей видимости, был тираном Бубона, хотя город этот обладал достаточным самоуправлением, так что в своих прежних предприятиях эти двое выступали в качестве партнёров. Так они совершили совместный набег на территорию Араксы, что в итоге привело к войне. В этой войне Ортагор избран был командовать войсками своего города. Он также направлен был в качестве посла в Кибиру, чтоб пожаловаться на поведение Моагета и бубонян, которые в то время были ещё, каким–то образом, подчинены Кибире. В данный момент, совершенно очевидно под давлением Кибиры, войну удалось предотвратить, но военные действия всё равно вскоре разгорелись.
И когда Моагет возобновил свои нападения, город Аракса отправил Ортагора в качестве посла (presbeutes) к федеральному правительству. Результатом стало то, что федеральное правительство в свою очередь направило его своим послом к Моагету, выдвинуть свои жалобы и попытаться договориться с ним относительно того имущества, которым он успел завладеть и преступлений, которые совершил. Тот факт, что была предпринята попытка переговоров с Моагетом предполагает, что он возможно заявлял, что у него есть какие–то претензии, оправдывавшие его самостоятельные действия по получению возмещения. Тот факт, что жалоба была принесена в Кибиру показывает, что Моагет всё ещё считался подданным этого города. Результатом жалобы, однако стало то, что жители Кибиры встали в этой войне на сторону Моагета. В последовавших и какое–то время длившихся военных действиях, Ортагор попеременно то служил в кавалерии, то возобновлял посольства к федеральному правительству в своих усилиях побудить его вмешаться, оказав военную помощь; но усилия эти оказались тщетными. Федеральное правительство продолжало считать эти военные действия приграничными конфликтами, относившимися к ведению местных властей. В конце концов, конфликт как–то удалось урегулировать. Во всяком случае, когда позже вспыхнула война в другой части конфедерации, Аракса оказалась в состоянии послать свой контингент в федеральную армию.
Некие два лица, в иных отношениях неизвестные, Лисандр и Евдем, захватили город Ксанф, устроили резню и установили там тиранию. Но конфедерация вмешалась и Ортагор во всех этих событиях командовал контингентом Араксы. Поначалу федеральные войска успеха не имели. Заговорщикам удалось захватить так же Тлос, расположенный дальше в долине Ксанфа. Этот успех претендентов в тираны побудил ликийцев продолжать войну до тех пор, пока тирания не будет ниспровергнута. Если в то время как династ контролировал Телмесс, а тиран — Кибиру, другие тираны завладели бы двумя из главных городов в центре Ликии, это стало бы злосчастным днём для конфедерации и ликийской свободы. Позже упоминается война конфедерации против Термесса, вероятно Термесса Великого в Писидии [14]. Относительно этой войны не сообщается ни о значительных успехах, ни о крупных поражениях. Но в целом, после изгнания тиранов из Ксанфа и Тлоса, для конфедерации настали лучшие дни. По крайней мере, о военных мерах сообщается уже гораздо меньше. Так Ортагор, после службы в войне против Термесса, сыграл видную роль в том чтоб добиться от федерального правительства благоприятного для Араксы решения в споре с другим членом конфедерации за участок земли, а так же в том, чтоб добиться вступления близлежащего города Орлоанда в конфедерацию. Так как это последнее действие повлекло за собой освобождение Орлоанды, то возможно имело место изгнание тирана или какое–либо другое решительное действие, но сведения о каких–либо серьёзных военных действиях отсутствуют.
Серьёзная ситуация возникла несколько лет спустя, в результате поражения Антиоха III от римлян. После того как этот селевкидский царь распространил своё влияние на юг Малой Азии, он установил гарнизон в ликийском порту Патара, где царские войска находились, как сообщается, в 190 г. до н. э. В этом году они были атакованы совместным римско–родосским флотом. Запланирована была и вторая, более крупная атака, но от неё отказались. Следующей зимой Поликсенид, командующий флотом Антиоха, узнав о поражении при Магнесии, бросил здесь свои корабли и отправился в Сирию сушей. Эти корабли, оставленные здесь в количестве 50 палубных судов, были уничтожены римлянами в 188 г. [15].
Единожды приняв решение, ликийцы начали стремиться добиться расположения римлян так скоро, как только это возможно. Несомненно, они были в числе массы городов, апеллировавших к Риму с помощью посольств, но то что они, вольно или невольно, были втянуты в войну, делало для них желанным найти какой–то особый способ добиться расположения Рима. Этот особый способ найден был в обожествлении Ромы. Этот способ заслужить расположение римлян был использован впервые Смирной, где, как сообщается, храм Ромы был воздвигнут в 195 г. [16], за пять лет до того, как римские войска вступили в Азию. Примеру, поданному Смирной, последовал еще ряд государств. Ликийцами установлен был культ Rhome Thea Epiphanes (Рома Богиня Славная) [17], в честь которой были учреждены пентаэтерийские игры. Ортагор из Араксы присутствовал в качестве посла на двух первых таких празднествах. Эпитет «Epiphanes» должен был напоминать о вступлении римлян в Азию и это свидетельство того, что культ учреждён был после битвы при Магнесии. Ясно, что он не мог быть основан тогда, когда Ликия находилась ещё под властью Антиоха. С другой стороны, он почти несомненно относится ко времени до того, как Ликия передана была римлянами Родосу. Это делает почти несомненно датой его основания почти несомненно 189 г., а годами когда Ортагор присутствовал на празднике 189 и 185 [18].
Если обожествление и учреждение культов применялись в политических целях, то этот культ — из этого разряда. В эллинистических монархиях города при перемене власти выказывали лояльность новому царю через отправление их культов. В случае с Римом, так как в Риме не было царя, найден был другой способ — создана богиня Рома. Это сочеталось с практикой применения культа в качестве выражения признательности за прежние услуги или просьбы о будущих услугах. Государства, знакомые с римским обычаем deditio (сдача, капитуляция), часто искали милости Рима предложением сдачи в сочетании с апелляцией к fides (милосердию, better nature) римлян. В Малой Азии, как кажется, учреждение культа Ромы применялось в качестве запасного способа просить помощи или благоволения Рима. С точки зрения государств, учреждавших такие культы, это, как кажется, давало надежду не опускаться до такой унизительной сдачи, как deditio.
Но, как способ добиться благоволения Рима культ, как кажется, был не слишком эффективен. При разборе азиатских дел в 188 г., критерием на котором основывались решения вышеупомянутой римской комиссии десяти легатов было то стоял ли город на стороне Рима до битвы при Магнесии или нет [19]. Так Смирна, которая не только учредила в 195 г. упомянутый культ, но и даже раньше уже была связана и интриговала заодно с римскими властями, противостоя открыто Антиоху, не только была провозглашена свободной, но и пользовалась самым благосклонным обхождением. Ликия, с другой стороны, была передана Родосу. После беспорядков и дипломатических переговоров, которые затем последовали, статус её был в 177 г. несколько улучшен: сенат провозгласил, что решения, вынесенные десятью римскими легатами передают Ликию родосцам не во владение, но в качестве друга и союзника [20]. Надо полагать, что это было не столько истолкование того, что было сделано в 188 г., сколько новая политика, но так как Рим стремился сохранять однажды принятое решение, то новая политика подавалась как простое истолкование старой. Целью несомненно было сдерживание Родоса путём поддержки Ликии. Это произошло в 167 г., в год, ставший годом полного освобождения от власти родосцев [21]. Эта свобода сохранялась до 43 г. н. э, когда Ликия объединена была с Памфилией, чтоб составить единую провинцию [22]. Если после этого и была возвращена какая–то свобода, то она была эфемерной и вскоре вовсе прекратилась. Но конфедерация продолжала быть орудием местного управления и её главные должности продолжали оставаться предметами честолюбивых стремлений и соперничества.
Надпись из Араксы содержит значительную информацию о природе конфедерации ок. 200 г. до н. э. На первый взгляд выглядит она разочаровывающе из–за отсутствия информации о федеральных учреждениях и органах государственного управления. Нет упоминаний о федеральных собраниях и ни одно федеральное должностное лицо не упомянуто по имени или же по должности. И тем не менее документ создает вполне определённое впечатление живого и активного федерального правительства. Многочисленные связи между городом Аракса и федеральным правительством, обычно обозначаемым как koinon демонстрируют, что здесь существовала федеральная администрация, с которой можно было связаться почти в любое время и которая могла разрешать мелкие вопросы, да подчас не такие уж и мелкие, с помощью постановлений органов исполнительной власти, не созывая для этого собрание. Местные представители, направляемые ставить вопросы перед федеральными властями, назывались послами (presbeutes), как то было принято так же и в Ахейской конфедерации. Далее представляется, что федеральное правительство имело вполне определённые взгляды о том, что оно должно делать само и что следует оставить городам. Так Араксе была оказана дипломатическая поддержка против Моагета, но затем, даже после того, как в военные действия вовлечена была Кибира, ей было предоставлено самой, на свои средства, вести это дело, в качестве части местной пограничной обороны. С другой стороны, когда была предпринята попытка установить тиранию в самом центре Ликии, было сочтено, что это касается всей конфедерации. Следует заметить, что похоже Аракса не была возмущена отсутствием дальнейшей поддержки против Моагета и внесла свой вклад в позднейшие войны конфедерации. Вероятно, лучшее доказательство эффективности федерального правительства — тот факт, что когда Аракса оказалась втянута в спор за владение некоторой территорией, он был разрешён судебным процессом или третейским судом перед федеральными властями. На нём араксяне напомнили об услугах Ортагора в доведении дел до успешного завершения, но имели такт не называть имена его безуспешных соперников [23]. Может быть, интересно так же отметить, что надпись из Араксы, в связи с принятием Ороанды в конфедерацию, содержит самый ранний из известных примеров использования слова «симполития» как технического термина для федеративного государства или федерального гражданства [24].
Из учреждений наиболее интересным и значимым остаются федеральные собрания. Для римских времён имеются обильные данные о существовании федерального буле и федерального избирательного cобрания (archairesiake ekklesia), которое, несмотря на его название было представительным собранием, в котором голоса подавались представителями (archostatai), представлявшими различные города конфедерации. Страбон, с другой стороны, писавший в эпоху Августа, но вероятно, главным образом, обрисовывавший условия, какими они были в нач. I в. до н. э, упоминает лишь синедрион, в котором каждый из 23 городов располагал 1, 2 или 3 голосами (psephoi), таким образом, сообщая нам лишь об одном, вместо двух представительных собраний [25]. Потому возникает вопрос, произошли ли здесь перемены в учреждениях или всё оставалось как и прежде, но Страбон по той или иной причине не упомянул о двух собраниях. К сожалению, в надписях эпохи независимости очень мало данных о собрании или же собраниях. В одной почётной надписи этого периода имеется запись, что некое лицо кроме прочих услуг было ещё «ликиархом народа на трёх сессиях федерального собрания» [26] - это свидетельство того, что какого–то рода федеральное собрание собиралось трижды в год, но отсюда не ясно проводилось ли это собрание три раза в год или три сессии проводились сразу друг за другом. Другое почётное постановление может стать нам даже более полезным, если мы будем абсолютно уверены, что оно принадлежит к эпохе независимости. Поскольку в нём содержится упоминание архостатов — представителей, известных главным образом из надписей II в. н. э, то должно быть несомненным, что archairesiake ekklesia была представительным собранием уже в период независимости [27]. Однако, как бы ни хотелось иметь такое прямое и положительное доказательство, оно вряд ли необходимо. В рассматриваемый период управление федеративным государством становится менее, а не более сложным. В период независимости, Ликийская конфедерация, согласно Страбону, имела единственный синедрион, состоящий из представителей городов. Если в I в. до н. э ликийцы имели одно и только одно такое собрание, то почти невероятно, чтоб они позже добавили ещё другое. Если б позже здесь были два таких учреждения, то они должны были бы существовать и в более раннее время, несмотря на то, что Страбон, по той или иной причине упоминает лишь одно. Так как он сообщает, что на этом собрании выбирались должностные лица, то это должно было быть скорее archairesiake ekklesia, чем буле.
Название «archairesiake ekklesia» делает в какой–то мере возможным восстановить историю этого учреждения. «Ekklesia» свидетельствует, что собрание поначалу было первичным, а позже изменилось в представительное. Перемена имела место в начале I в. до н. э, как о том свидетельствуют данные Страбона (Артемидора), который говорит о синедрионе как о чём–то обычном, а не о каком–то новшестве. Можно к этому добавить, что важные дела разбирались федеральным представительным собранием веком раньше, когда в связи с присоединением Ороанды к конфедерации Ортагор послан был Араксой в качестве «посла» в города Ликии и к федеральным властям. Вероятно, он вначале излагал дело в городах, побуждая их направить представителей в поддержку собранию. Разумеется, органом, которому он его представил было федеральное буле. Что до термина «archairesiake ekklesia», то как кажется он обозначал сначала в той же мере как дату проведения, так и род собрания. Было вполне обычным делом использовать термин «kyria ekklesia» как обозначение важных сессий собрания [28]. Даже более важной была «archairesiake ekklesia», собрание, на котором избирались магистраты. Здесь, возможно, была лишь одна такая сессия в год. Из–за слабости государственных деятелей древности к звучным почестям, они явно получали особое удовольствие от почестей, предложенных на самой важной сессии года. И поскольку это так, то неудивительно, что немногие сохранившиеся постановления ликийской archairesiake ekklesia [29] все являются почётными. Практика принятия таких постановлений на этой сессии может восходить ко временам, когда собрания эти были массовыми собраниями всех ликийских граждан и она сохранилась и после трансформации его в собрание представителей городов. Если это так, то archairesiake ekklesia, должно было проводиться только раз в году.
Есть некоторые косвенные данные, что это так и было. Их можно найти в отчётах о денежных пожертвованиях, сделанных с целью использования процентов для распределения даров среди участников собраний, что подразумевает, что такая раздача имела место раз в году [30]. Кроме того, сохранились даты постановлений archairesiake ekklesia. Год обычно обозначается именем верховного жреца года. В некоторых случаях указывается так же месяц и даже день [31]. В тех немногих случаях, в которых датировка сохранилась, она падает на месяц лоос (октябрь), хотя и не на один и тот же день, кроме одного постановления, датируемого месяцем панемос (сентябрь, день не указан) [32]. Это вполне сочетается с системой выборов вскоре после осеннего равноденствия, но не в один и тот же день каждый год. Если, например, принимать во внимание фазы луны, то необходимо передвигать дату.
Одна из записей относительно распределения даров во время выборов, содержит утверждение, что их распределение имело место в koinoboulion [33]. Это вряд ли может означать что–либо иное кроме федерального буле или его четвертей, что указывает на то, что собрание по выборам магистратов рассматривалось как расширение или приложение к собранию буле; если на выборах голосовали члены буле, то выборное собрание было расширением этого органа, если ж нет, то это было особое мероприятие, тесно связанное с буле. То, что булевты были под руками во время выборов доказывает достаточно большое количество совместных постановлений буле и экклесии и тот факт, что они участвовали в распределении даров. Количество членов буле не может быть установлено с точностью. Не является невозможным, что города имели 1, 2 или 3 представителей каждый (psephoi Страбона), хотя возможно так же, что их делегации были гораздо многочисленнее. В любом случае буле было дополнено для выборов дополнительной группой представителей. Несомненно, archairesiake ekklesia была большей из двух органов.
В своём сообщении о деятельности синедриона, как он его называет, Страбон упоминает в первую очередь выборы ликиарха и других магистратов и надписи отдельных сановников подтверждают, что здесь был полный штат федеральных должностных лиц. Они были особенно деятельны в период независимости. Среди них были командиры воинских контингентов, которые либо исчезли, либо названия их должностей сменились после утраты независимости. Страбон говорит, что во главе конфедерации стоит ликиарх. Но раньше он упоминает стратега, который был главой нескольких греческих федеративных государств. Эти два титула могут означать одно и то же должностное лицо, один делает упор на гражданской, другой — на военной стороне деятельности. В любом случае, если не считать странного возрождения во II в. н. э., титул «стратег» исчезает до тех пор, пока позднейшие представители знати не начинают хвалиться рядом стратегов среди своих предков [34]. В то время как титул «стратег» исчезает, титул «ликиарх» всё еще продолжал существовать. Надо напомнить, что в 189 г. до н. э был установлен культ Ромы. Позже, в неизвестное время установлен был культ Себаста («священного» = лат. Augustus). Вполне естественно, что глава государства — ликиарх, отправлял этот культ в качестве верховного жреца. Что до датировки документов, то он был также эпонимным магистратом и в качестве такового обычно был верховным жрецом [35], хотя мог так же быть назван и ликиархом. Однако, если титул верховного жреца чаще всего употреблялся в то время как человек отправлял эту должность, то титул «ликиарх» сохранялся пожизненно. Так как бывшие верховные жрецы сохраняли влияние на государственные дела и продолжали носить титул «ликиарх», то здесь имеется ряд документов, датируемых именем годичного верховного жреца, но в которых однако же упоминается другой ликиарх [36]. Это побудило поначалу учёных рассматривать высшее жречество и ликиархат как отдельные должности и к такому выводу приходили почти все учёные, изучавшие вопрос. Но позже два учёных — Теодор Моммзен и Гюстав Фужер, который уже и в ранее опубликованных работах склонялся к этой точке зрения, обнаружили данные, указывающие на то, что эти два титула были различными обозначениями одной и той же должности и что титул «ликиарх» сохранялся пожизненно. Здесь не место разбирать детально доводы, обратим лишь внимание на утверждение юриста Модестина, приводимое в «Дигестах», определявшего такие должности как азиарх каппадокиарх и вифиниарх как священнослужители провинций, даровавшая их обладателю некоторые привилегии «пока он отправляет должность», таким образом подразумевая, во–первых, что титул жреческий, а во–вторых, что он сохранялся за своим обладателем после того, как он оставит службу. И хотя ликиархат им не упомянут, это утверждение в сочетании с другими данными является неопровержимым доказательством [37].
Среди предков позднейших ликийцев кроме стратегов упоминаются так же гиппархи и навархи. Они, как кажется, были реальными командирами, исчезнувшими после потери независимости. По аналогии с другими федеративными государствами, гиппарх должен был бы быть «вице–президентом» конфедерации, но нет данных, что это было так. С другой стороны, существование подчинённого командира конницы, засвидетельствованное примером из последних времён периода независимости [38], скорей указывает на то, что упор делался на действительное командование конницей. Несомненно, стратег–ликиарх был главнокомандующим всеми вооружёнными силами конфедерации. Под его началом, как мы можем судить на примере Ортагора из Араксы, контингентом каждого города командовал apoteleios. Аналогично гиппарху, здесь был и наварх — командующий флотом конфедерации. Титул этот встречается не только в списках предков позднейших знатных лиц. Сохранились памятники в честь заслуг некоего Айхмона из Ксанфа, который в качестве наварха одержал двойную победу на суше и на море при Хелидонских островах в юго–западной части Ликии [39]. Место битвы может указывать на действия против киликийских пиратов. Можно лишь гадать, относится ли эта победа к одной из войн Рима с пиратами или к войне, самостоятельно ведшейся ликийцами.
В надписях упоминается и множество других федеральных должностей. Должность писца (grammateus) была тесно связана с верховным жрецом или ликиархом. Фактически, должности эти совмещались, хотя определённо оставались различными [40]. Объяснение, возможно, состоит в том, что верховный жрец, выступая в качестве писца, главным образом вёл переписку с римским наместником и при необходимости с императором, в то время как текущие дела вели его подчинённые. Один из таких подчинённых — гиппограмматей, несколько раз упоминается и по крайней мере однажды ему была оказана высокая почесть [41]. Служители в учреждениях и архивах несомненно были государственными рабами.
Информация относительно федеральной казны очень скудная. Сохранилось несколько, но очень немного записей о тех, кто служил в качестве казначеев конфедерации [42]. Или члены видных семей редко отправляли эту должность или если и обладали, не стремились сохранить об этом память. Никто, вероятно, не гордился тем, что среди его предков были федеральные казначеи. Объяснение этому вероятно в том, что обязанности казначея были не столь обширными. Здесь не было налогов, непосредственно собираемых федеральным правительством. Вместо того города делали взносы в федеральную казну, размеры которых вероятно варьировались в соответствии с необходимостью — некоторые суммы регулярно на мелкие расходы, а более крупные — по мере надобности. Единственное прямое указание на этот счёт — сообщение Страбона, что города делают денежные взносы и несут прочие государственные повинности в пропорции к их представительству в федеральном собрании [43]; но если всё это рассматривать в сравнении с данными из других федеративных государств, таких как Беотийская и Этолийская конфедерации, то этого вполне достаточно. Ведь и в них прямые сборы налогов федеральным правительством были исключением, а не правилом. Так же государственное казначейство, несомненно занималось управлением государственным имуществом. Существовало несколько фондов, капиталы которых инвестировались, а проценты употреблялись на определённые цели. В двух таких случаях, капитал инвестировался для раздачи процентов в качестве даров на федеральных выборах и Опрамоас даровал на это 55 000 денариев, а Лициний Лонг — 110 000, оба в начале II в. н. э [44]. Записи об этих дарах не сохранились, но из того, что известно о других пожертвованиях [45] вполне очевидно, что деньги должны были быть помещены под хорошее обеспечение по ставке процента, указанной в договоре. Прибыль, таким образом полученная, использовалась для раздачи даров. Таким образом, деньги из этих фондов не могли быть использованы для повседневных расходов правительства. Для этого должны были быть под рукой небольшие суммы, полученные из других источников. Иногда даже накапливался небольшой излишек. Однажды Веспасиан приказал скопленные таким образом деньги направить на бани в Патаре [46]. Согласно надписи, зафиксировавшей сделку, Веспасиан построил бани через посредство наместника, но деньги взял из федеральной и городской казны. Тот факт, что федеральные деньги были направлены на городские бани, указывает на особое значение этого города, фактически, что Патара была федеральной столицей, но подробнее об этом позже. Другим родом деятельности, который прямо или косвенно касался федеральной казны, была денежная чеканка. Здесь были серебряные деньги, отчеканенные как ликийские, а особенно в III в. бронзовые деньги с инициалами названий городов и с (или без) именем ликийцев. Вникнуть в детали и попытаться точно определить, какие города чеканили монету, требует специального исследования, которое ничего не добавит к нашим знаниям о ликийких федеральных учреждениях [47].
В ряде документов упомянуты должностные лица с титулами архифилакс, гиппофилакс и парафилакс. Титулы эти указывают на полицейские должности. Наиболее вероятно, что архифилакс возглавлял федеральную полицию, а гиппофилакс был одним из его подчинённых, в то время как парафилакс, несмотря на то, что был городским магистратом, взаимодействовал с ними [48]. Федеральные суды в Ликии были, как кажется, более активны, чем в большинстве других федеративных государств, так что не удивительно, если Ликия имела высокоразвитую полицейскую систему. Эти должности были достаточно престижны, так что их обладатели чтимы были впоследствии их семьями. Иногда служба в качестве архифилакса упоминалась и в федеральных почётных постановлениях, даже если чествуемое должностное лицо после того служило в качестве ликиарха [49].
Что до отправления правосудия, то как кажется федеральные суды были активны, обладали обширной юрисдикцией и вмешивались, как нечто само собой разумеющееся, в поры между городами и не только по приглашению. В своём кратком очерке ликийских учреждений, Страбон упоминает в числе задач синедриона назначение судов. Если к плюралис (множественному числу) dikasteria в этом тексте Страбона отнестись серьёзно и счесть, что он поставлен точно, то здесь был не один суд [50]. Самые ранние данные об их деятельности относятся примерно к 200 г. до н. э, когда Ортагор из Араксы успешно защищал интересы своего города перед федеральным судом в споре с другим городом о владении некоей территорией. Это вся доступная информация. Не сохранилось даже имени города–соперника. Несомненно, споры такого рода могли возникать в то время, когда здесь было много крупных земельных владений, которые могли быть тесно связаны с тем или иным из городов. В документе, в котором содержится история Ортагора, главным злодеем выступает Моагет, который, как кажется, связан был с Бубоном, но так же, каким–то образом подчинён Кибире. Если его земельное владение было присоединено к городу, то легко себе представить спор между ними. Другие сведения о ликийских федеральных судах происходят большей частью их сообщений относительно использования иностранных судей. Эллинистическая практика использования непредвзятых юристов, приглашённых из–за рубежа, вероятно активно применялась ликийцами. Этим заезжим судьям помогал ликийский магистрат или уполномоченный, называвшийся эпистат, который, несомненно будучи введённым в курс дел, был подчинён судьям и таким образом действовал в качестве офицера связи между ними и местными властями. В других государствах информация об иностранных судьях происходит из постановлений в честь судей и городов, которые их послали, но в Ликии нет подобных надписей. Вместо этого здесь имеются надписи о почестях, дарованных ликийским эпистатам. Сохранились три такие надписи. Из них две происходят от периода независимости и одна от начала II в. н. э, причём эпистатом в последнем случае был Аполлоний, отец Опрамоаса [51]. Иностранные судьи, вероятно, были приглашались часто и, возможно, даже регулярно в количествах столь значительных, чтобы составлять более, чем одну коллегию. Из имеющихся данных явствует, что эпистаты председательствовали в этих «приглашённых судах» (metapempta dikasteria). Один документ, к несчастью трудный для интерпретации, как кажется, показывает четыре коллегии. Так же активность федеральных судов подразумевает, что не только споры между городами, но и многие дела частных лиц подпадали под юрисдикцию федеральных судов и иностранных судей. Один документ показывает человека почтенного (не эпистата), одаряющего дарами иностранных судей и поручающегося, вероятно за сограждан, собиравшихся предстать перед этими судьями и впоследствии выступавшем в качестве их защитника. Практика использования иностранных судей несомненно восходит к периоду независимости. То, что эта практика продолжалась и в период Империи показывает надпись отца Опрамоаса, в то время как данные о том, что сам Опрамоас разбирал в качестве архифилакса некоторые дела, демонстрирует, что и сами ликийские должностные лица продолжали действовать.
Все описанные виды деятельности должны были где–то концентрироваться. Куда направлялся Ортагор со своими многочисленными поручениями от Араксы к федеральному правительству? Иными словами, где находился центральный офис исполнительной власти? Где хранился список ожидающих рассмотрения исков? Где находился государственный архив? Где — федеральная сокровищница? Короче, какой город был федеральной столицей? Та немногая информация, которой мы располагаем, указывает как на подходящее место на Патару, которую Ливий называет caput gentis [52]. К данным, приведённым ранее, можно добавить лишь один пункт, а именно отмеченный выше факт, что Веспасиан приказал израсходовать накопленные федеральные средства на бани в Патарах — поступок, указывающий на особый интерес к городу со стороны федеральных властей. В конечном счёте, обзор разного рода видов деятельности федерального правительства усиливает впечатление, что здесь должен был быть какой–то административный центр.
Самый важный вопрос, связанный с федеральным гражданством — это объём прав, которыми пользовались граждане одной общины в других городах конфедерации. Для Ликии данные, косвенные конечно, более полны, чем для большинства федеральных государств, но ситуация представляется немного пикантной из–за употребления во многих почётных надписях выражения которое, как кажется, подразумевает гражданство во всех городах Ликии. Однако то, что она не имеет такого значения, показывает тот факт, что почётное гражданство в городах Ликии могло быть даровано помимо статуса, описанного в этой фразе, которая, возможно, наилучшим образом может быть переведена как «оказывать общественные услуги во всех городах Ликии». Естественно, это вряд ли можно воспринимать в каждом случае как буквально верное [53]. Для дальнейшего установления того, какие права ликийцы в действительности имели в различных городах конфедерации имеются многочисленные надписи по поводу дел и собственности отдельных ликийцев, материал слишком обширный, чтоб его здесь обозреть. Что ясно — это то, что ликийцы обладали гражданскими правами — первом приобретения недвижимости (энктесис) и ведения дел и правом заключать браки (эпигамия) во всех городах конфедерации. Записи о людях владевших собственностью более, чем в одном городе не редки [54] Есть даже запись о собственности в одном городе, завещанной другому городу в качестве приносящего доход имущества. Что до эпигамии, то имеются многочисленные записи о браках между гражданами различных городов. Однако, что касается активного гражданства — права голосовать и отправлять должности, то это право можно было осуществить лишь в одном городе, обычно в городе отца мужчины. Это был patris человека, его Vaterland, в то время как Ликийская конфедерация была его ethnos или koinon. Вероятно, мог быть какой–то второстепенный интерес в городе матери, по крайней мере однажды и в самом деле названном patris с материнской стороны, но это не означает активного гражданства. Опрамоас зашёл так далеко, что служил гимнасиархом в Коридалле, городе его матери, а не отца. В других городах, которые даровали ему почётное гражданство, он не мог служить даже в качестве гимнасиарха. Дары и благодеяния были другим вопросом, не связанным с гражданством.
Интересная черта ликийского общества — видное положение в наших записях женщин, свидетельствующих о том, что по крайней мере владение женщинами собственностью не было чем–то необычным. Один из примеров этого — превосходно построенная гробница управляющей имением Клавдии Платонии. В надписи на другой гробнице, человек сам по себе видного положения, упоминает как высокую честь, что он был опекуном своей жены. Ясно, что Клавдия Платония была дамой высокого положения. Другой такой дамой была ликиархесса Марция Аврелия Хрисион или Немеско, вероятно родом из Патары, замужем была за человеком из Сидимы, а после смерти его и его сына, владела в Сидиме собственностью. Создаётся впечатление, что несмотря на наличие опекуна (kyrios), такие женщины владели собственностью самостоятельно [55]. То же самое верно для женщин, которые, хоть и будучи замужем, составляли акты о дарах и услугах от своего собственного имени. Это происходило, вероятно в силу того, что собственность была унаследована ими от своих родителей. Сходным образом, когда Опрамоас из Родиаполиса владел землёй в Коридалле, городе своей матери, он должен был унаследовать её от неё [56]. Недавно обнаружена информация о другой видной женщине. Женщина эта, Юния Теодора, была римской гражданкой жившей в Коринфе в последние годы ликийской независимости и принимавшей приезжавших в Коринф ликийцев, как частных лиц и изгнанников, так и послов и даровала в своём завещании конфедерации какого–то рода пожертвование [57]. Эта женщина, если и не была гражданкой Ликии, играла весьма заметную роль в делах конфедерации.
Марция Аврелия Немеско породила, если можно так выразиться, странную теорию. Не только она сама именовалась ликиархиссой, но и её менее благородный муж описывается как муж ликиархиссы. Это неизбежно породило теорию, что она служила в качестве ликиарха и следовательно, что женщина имела право быть избранной на эту должность [58]. Но конечно же титул её объясняется тем, что она дважды была замужем и что её первый муж занимал должность ликиарха. Тот факт, что семья её второго мужа занимала менее видное положение несомненно послужил причиной того, что она придавала своему титулу особое значение.
Что касается функционирования конфедерации, то здесь было очевидное различие между её задачами и деятельностью в период независимости и в период Римской империи. В дни борьбы между Селевкидами и Птолемеями за контроль над этой частью Малой Азии её политика должна была быть весьма сложной и она не стала проще когда в местные дела вмешался Рим. Одновременно здесь существовала проблема местных династов или тиранов. В это время федеральное правительство было очень деятельно и справлялось с вопросами войны и военных предприятий. Неопределённые отношения с Родосом не делали положение дел легче. Когда связи с ним оказались разорваны, наступил ещё более сложный период — война с киликийскими пиратами. Ликийцы должны были сталкиваться с ними почти постоянно. Мы уже упоминали о навархе Айхмоне, несомненно принимавшем участие в этих войнах. Немногие дошедшие до нас подробности очень мало говорят о том, что ликийцы делали и претерпевали. Римляне, не столь умелые в ведении морских войн, рано начали проникать на эллинистический восток за его моряками и морскими припасами. Фактически, не только войны против пиратов, но и другие морские войны этого периода велись большей частью людьми, кораблями и деньгами, полученными в Эгеиде и на прилегающих территориях [59]. План подавления пиратов и обеспечения контроля над морем с помощью подвластных, союзных и дружественных государств Востока определённо обнаруживается в римском законе 100 г. до н. э относительно пиратства и упоминания Ликии в документе вполне достаточно, чтобы показать, что ликийцы должны были внести свой вклад [60]. Некоторое понимание того, что в действительности происходило, даёт памятник из Пирея, содержащий записи о почестях, дарованных афинянину из знатной семьи Керикидов. Надпись включает сведения о его службе в качестве наварха и какие ему за это были возданы почести не только афинскими моряками, служившими под его началом, но и koinon ликийцев и несколькими ликийскими городами, включая Фаселиду и Миру [61]. Очевидно, что афинский контингент принимал участие в одной из военных кампаний против пиратов I в. до н. э и при этом действовал совместно с ликийцами или оказывал ликийцам некоторые особые услуги, такие как помощь в защите побережья от пиратских рейдов. Невозможно сообщить что–то более конкретное.
Более конкретная информация доступна от периода римских гражданских войн. Ход этих войн здесь нет необходимости прослеживать и надо только заметить, что когда вместо пиратских войн вспыхнули гражданские, положение скорей ухудшилось, нежели улучшилось. Ликийцы имели храбрость (или глупость) воспротивиться требованиям Брута в ходе денежных поборов Брута и Кассия в Малой Азии. Результатом стало то, что Брут вторгся в их страну, без труда нанёс поражение федеральной армии, встретившей его близ границы, но столкнулся с отчаянным сопротивлением у Ксанфа, который, как кажется, стал центром национального сопротивления. Но хотя защитники делали вылазки, сжигали осадные машины и причиняли осаждающим немалые хлопоты, город наконец был взят штурмом в таком ожесточённом сражении, что был сожжён и лишь немногие жители остались в живых. Как сообщают источники, кульминационным пунктом стало самосожжение жителей — мужчин, женщин и детей [62]. После этого Патара и Мира сдались без сопротивления и федеральное правительство пошло на уступки. Была наложена денежная контрибуция, а флоту конфедерации приказано плыть к Абидосу и там соединиться с флотом Брута и Кассия. После Филипп Антоний объявил ликийцев свободными от дани и убедил их восстановить Ксанф [63]. Когда и как это было сделано — неизвестно, но город имел некоторое значение ещё в период Империи.
Потеря свободы Ликией датируется 43 г. н. э., но ясно, что она была ограничена задолго до того. Начиная с поражения Антиоха III при Магнесии, объём свободы, которой пользовалась Ликия, так же как и многие другие государства, зависел от прихоти римлян, которые во многих случаях использовали свободу в качестве оружия. Так, когда после присоединения Ликии к Родосу, римляне в 167 г. до н. э объявили ликийцев свободными, они сделали это не столько для того, чтобы их освободить, сколько для того, чтоб лишить родосцев всякой власти над ними и всех выгод, из этой власти извлекаемых. В этот период ликийцы находились во многом в том же положении, в каком находились ахейцы после того, как в 198 г. до н. э перешли на сторону римлян. Они были свободны в деле самоуправления до тех пор, пока не совершали ничего вызывающего раздражение у римлян., Находясь дальше, чем ахейцы, они, вероятно, были более предоставлены себе. Из–за близости пиратов задача управления, должно быть, часто бывала трудной. Время от времени они платили им дань и терпели иные вымогательства, но попытаться проследить те события слишком затруднительно.
Поначалу вызывает удивление сообщение о том, что Клавдий лишил ликийцев их свободы из–за острой внутренней борьбы [64]. Объяснение, может быть, находится в концентрации земли в крупных земельных владениях. Можно напомнить, что некоторые из землевладельцев были так могущественны, что становились династами или тиранами. Вероятно немалая или даже большая часть земель многих городов контролировалась менее могущественными землевладельцами, которые составляли местную аристократию и управляли своими общинами. До тех пор пока этот социальный слой оставался господствующим и контролировал государство, римляне считали его хорошо управляемым и позволяли ему самостоятельно решать все текущие вопросы. Но пришло время, когда низшие классы стали возмущаться. Тенденция к социальной революции, всегда присутствовавшая в эллинистическом мире, проявила себя так же в Ликии. Когда это случилось, вмешались римские власти и лишили конфедерацию свободы. Свидетельство того, что это было так — информация о ликийских изгнанниках, которым оказывала помощь в Коринфе некая Юния Теодора, женщина достаточно богатая и влиятельная для того, чтобы принимать послов конфедерации и городов, так же как и отдельных ликийцев и влиять на римские власти в интересах Ликии [65]. В самой этой женщине есть что–то таинственное. Она описывается как римская гражданка, проживающая в Коринфе [66], но имеющая интересы в Ликии, а в своём завещании она сделала в пользу конфедерации какое–то дарение, но какое точно сказать невозможно [67]. Изгнанники, принимаемые подобной женщиной, не могли быть представителями пролетариата, но должны были быть представителями высших классов, отправившихся в изгнание в результате восстания низших классов. Для таких изгнанников естественно было обращаться к римским властям, требуя вмешательства и Юния Теодора могла помочь им добиться благосклонности римских властей, ибо ведь не трудно было побудить римлян выступить против поднимающихся низших классов. И поскольку ей воздаётся благодарность за оказанную изгнанникам поддержку, то ясно, что они были восстановлены в правах и что партия, к которой они принадлежали, возвратилась к власти до того, как эти постановления были изданы. Всё это, кажется, произошло ещё тогда, когда сами ликийцы были номинально свободными, ведь документы создают впечатление, что они издавали постановления и отправляли послов без какого–либо надзора римских должностных лиц. Позже эти последние воспрепятствовали повторению революции, ликийцы были лишены свободы и управление ими поставлено под жёсткий римский контроль.
Хотя вся эта реконструкция основана на довольно скудных данных, выглядит она вполне надёжной. Тот страх перед революцией, какой здесь постулируется, вполне достаточен чтобы объяснить ту строгость контроля, наложенного на ликийское правительство, какая обнаруживается в документах II в. н. э. Первое впечатление от постановлений этого периода состоит в том, что ликийцы мало чем занимались, кроме выборов друг друга на должности и голосования за почести друг другу. Но и даже эти почести, вносимые в федеральное собрание, представлялись наместнику провинции на одобрение. Ясно, что упоминания о его одобрениях в почётных записях не сохранились, но вполне достаточно, особенно в связи с обширной надписью о почестях Опрамоасу, допустить, что такого одобрения регулярно добивались и обычно получали, но что время от времени наместник накладывал вето на почести как чрезмерные. В таких случаях конфедерация могла апеллировать в Рим и по крайней мере в двух случаях император отменял вето наместника и одобрял почести [68]. Масса данных о почестях может ввести в заблуждение. Часто появление надписи было обязано тщеславию удостоенного почести. Возможно, более важные действия, так же требовавшие одобрения наместника не дошли до нас, так как не было никакого интереса предавать их гласности. Тем не менее, пару примеров можно привести. Так, когда Опрамоас даровал 55000 денариев, с тем, чтобы деньги эти раздавались во время федеральных выборов, наместник письмом одобрил их принятие, а фонд постоянно управлялся в соответствии с условиями, установленными дарителем [69]. Так же и городам конфедерации требовалось одобрение наместника для важных действий. Так, когда в Сидиме в конце II в. н. э. создана была герусия, орган, который был возможно клубом зрелых и почтенных граждан скорее, чем государственным органом, то искали и получили на него одобрение наместника [70]. Первая группа его членов состояла из примерно равного количества демотов и членов городского совета (булевтов), которые в то время служили пожизненно. Демоты так же, несомненно, происходили не из низших классов. Таким образом, это было объединение высших классов общины — род организации, которой римские власти охотно дали своё одобрение.
В одном ряду с этим стоит трансформация правительства, большей частью под римским влиянием. Мало сомнений в том, что в первоначальной Ликийской конфедерации срок службы булевтов был коротким, наиболее вероятно год, как в обычных греческих городах–государствах. Очевидно, что в Римской империи в большинстве городов членство это трансформировалось в пожизненное. В Ликии, вполне вероятно, та же самая перемена произошла и в федеральном правительстве. Это подтверждается списками тех, кто получал дары во время выборов. Во II в. н. э в списках этих бывшие магистраты никогда не упоминаются, хоть они и сохраняли в федеральных делах видное положение. Это означает, что они включались под каким–то другим обозначением и скорее всего были членами буле [71]. Неизвестно так же, служили ли архостаты год за годом или избирались ежегодно. Во всяком случае, выборы должностных лиц происходили, как кажется, регулярно, из старых, богатых семей. Вероятно, выборы homo novus на высшие должности в то время в Ликии были так же редки, как в Риме конца Республики.
Но несмотря на всё это, соискатели стремились к должностям и есть данные, что не всем удавалось их добиться. Совершенно очевидно, что отправление должности было финансовым бременем. По этому пункту будет достаточно напомнить, что отцы иногда удостаивались почестей за отправление должности от имени своих сыновей. — действие, очевидно означающее взятие на себя финансовой ноши, связанной с должностью. Обычным способом добиться должности, было выказать свою щедрость. Здесь имеются записи о видных ликийцах, которые выказали щедрость προ της Λυκιαρχιας, что совершенно ясно означает до обладания должностью ликиарха и ради того, чтобы быть избранным на эту должность. Но однако странно, что щедроты эти выказывались за несколько лет до выборов. Так щедротой Опрамоаса было дарение 55000 денариев конфедерации в 131 г. или около того, в то время как служба его в качестве ликиарха имела место в 136 г. Сходным образом Лициний Лонг представил публике травлю зверей и гладиаторские поединки в 116 г., а служил ликиархом в 133 [72]. Его младший брат, Лициний Фронтон, послужил за свой счёт послом к Траяну. Несомненно, это была часть его выборной кампании, но хотя он служил архифилаксом, жрецом культа Августа и секретарём конфедерации, он никогда не был избран ликиархом [73]. Таким образом, его можно считать проигравшим кандидатом. Так, несомненно, обстояла ситуация и в других случаях, когда людям были оказаны почести за должности меньшего достоинства. Так как они не добились успеха в достижении ликиархата, то представили лучшее из того, чего достигли. Фактически, манера в которой представлены заслуги даже на меньших федеральных должностях — лучшее доказательство того, что федеральные должности продолжали пользоваться популярностью.
Состязание за должность ликиарха, вероятно, можно объяснить сохранением в большой мере национальной гордости. Несмотря на то, что ликийцы были столь эллинизированы, похоже они всё ещё сознавали себя ликийцами, так что быть ликиархом означало быть главой ликийского народа. Вдобавок, несмотря на строгий контроль римских властей, административная деятельность правительства не могла быть совсем уже ничтожной и она была в руках богатой аристократии, не противившейся римскому контролю и поддержке. Ведь аристократы эти (по крайней мере многие из них), стремились получить римское гражданство. Но многих из них в этом постигло разочарование, ведь список ликиархов содержит несколько имён людей, которые не были римскими гражданами. Многие документы, связанные с Опрамоасом, показывают, что предпринимались усилия привлечь к нему внимание римских должностных лиц, очевидно в надежде получить для него римское гражданство, но они потерпели неудачу и Опрамоас до конца оставался не–римлянином. Те же, кто получили римское гражданство и даже те, кто достигли высоких должностей на службе Риму, не утратили интереса к ликийским делам и не пренебрегали возвращением в Ликию и службой ликиархом. Марк Тициан, тесть упомянутого выше, после службы примипилом в римском легионе, Гай Юлий Демосфен после достаточно впечатляющей всаднической карьеры и даже Тиберий Клавдий Агриппина после сенаторской карьеры все служили ликиархами [74]. Таким образом, ликийцы проявляли интерес к делам своего народа до самого конца.
Данные об этой конфедерации относительно федеральных учреждений, особенно судов и сбора таможенных пошлин, обычно городами, скорее чем федеральными властями, важны и в какой–то мере даже неожиданны. Первое впечатление от истории этого периода таково, что акарнанцы настолько были втянуты в борьбу с этолийцами, эпиротами и македонянами, что имели мало шансов для мирного развития. Кульминацией этого стал раздел Акарнании между этолийцами и Александром Эпирским ок. 250 г. и как следствие роспуск конфедерации. Она была вновь воссоздана ок. 230 г. Но, к более раннему периоду конфликтов относится замечательная попытка достичь прочного согласия с этолийцами на основе союза и исополитии, о которой мы уже упоминали выше в разделе об этолийской конфедерации. К более позднему периоду относится некоторая интересная информация относительно федеральных учреждений, большей частью происходящая из надписи, впервые опубликованной в 1957 г. Этот период был не намного более мирным, чем предыдущий. Что до политических учреждений, то как и на других этапах своего культурного развития, греки должны были научиться жить среди опасностей и продолжать свою деятельность между и во время войн.
Акарнанская федерация была одним из федеративных государств не распущенных во время Царского мира, вероятно потому, что в то время она была союзником Спарты. В 375 г., в результате военных операций Тимофея в северо–западной Греции, она была вынуждена присоединиться ко Второй афинской лиге [1]. Присоединилась конфедерация как целое, но в это время здесь, как кажется, не было полного единодушия. Три года спустя афиняне под командованием Ификрата вторглись в Акарнанию, чтобы поддержать дружественные себе города против фирийцев. Поскольку акарнанцы присоединились ко Второй афинской лиге в то время когда Фивы были союзником Афин, то не удивительно, что они поставили военный контингент в армию Эпаминонда в ходе его первой пелопоннесской экспедиции [2].
Со времени интервенции Филиппа II в Грецию [3] для акарнанцев начался новый период с новой политической ориентацией. До тех пор они в основном были втянуты в спор между Афинами и Коринфом. Теперь они стали объектом политики Этолии, Македонии и Эпира. Филипп, добившись прямого контроля над Фессалией став главой Фессалийской конфедерации и возведя своего зятя Александра Молосского на трон царей Эпира, продолжал расширять своё влияние в южном направлении по всему фронту. В центральной Греции он удовольствовался тем, чтобы передать Навпакт своим союзникам, этолийцам, но дальше к западу он уже стремился к прямому господству. В 341 г. Демосфен мог в своей «Третьей филиппике» заявить, что он предпринял поход на Амбракию и Левкаду и клятвенно обещал этолийцам передать им Навпакт [4]. При таких обстоятельствах не удивительно, что акарнанцы примкнули к антимакедонской коалиции и послали войска, чтоб принять участие в военной кампании при Херонее [5]. Меры Филиппа, принятые им после своей победы, включали установку гарнизона в Амбракии, передачу власти в Акарнании промакедонской группировке и изгнание из Этолии антимакедонских лидеров [6]. Это было начало периода сильного македонского влияния. Когда смерть Филиппа пробудила в греках надежды на освобождение от македонского владычества, этолийцы постарались расстроить сделанное им в Акарнании и вернуть изгнанных им в Акарнанию своих вождей. Позже они выступили и взяли Ойниады — самый южный порт в Акарнании [7]. Это послужило началом этолийского вторжения в Акарнанию и военных действий против Македонии. Но их вторжение в Акарнанию после смерти Филиппа должно было быть остановлено после того как Александр добился признания в Греции и их нападение на Эниады должно было иметь место после того, как он удалился в Азию. Результатом его стало то, что акарнанцы стали смотреть на Македонию как на защитницу от этолийцев.
В бытность Акарнании под покровительством Македонии, Кассандр в 314 г. побудил акарнанцев покинуть ряд более мелких поселений (деревень) и сконцентрировать население в немногих городах. Но, в действительности перемена в то время ограничилась, как кажется, лишь восточной Акарнанией, городами вовлечёнными в неё были Стратий, Ойниады и Агриний, а целью, очевидно, укрепить оборону против Этолии. Верность Левкады обеспечена была посредством посольства, но она не включена была в состав Акарнании. Вместо этого Кассандр установил в городе свой гарнизон [8]. После того, как Кассандр покинул Этолию, этолийцы напали на Агриний — акарнанский город к востоку от Ахелоя. В этот пункт этолийцы двинулись из плодородных районов вокруг Трихонидского озера. Окружённый город сдался на условиях, что жителям будет позволено его покинуть, но этолийцы нарушили своё обещание, напав и перерезав ничего не подозревавших его жителей [9]. После такого поступка удивительно, пол столетия спустя, обнаружить, что акарнанцы и этолийцы заключили договор и притом не только о союзе, но и об исополитии — взаимном обмене правами гражданства.
События, приведшие к этой удивительной перемене начались с воцарением в Эпире Пирра и перехода Акарнании из сферы влияния Македонии в сферу влияния Эпира [10]. Это выглядит так как если бы статус конфедерации изменился от союза с Македонией до подчинения власти Эпира. Но подчинение это не продлилось даже в течение всего правления Пирра. Вероятно, Акарнания вновь стала свободной в 283 г., когда Пирр потерпел поражение от Лисимаха. Вероятно, вскоре за этим последовал договор о союзе между Пирром и акарнанцами. В результате Пирр оказался в состоянии набрать в Акарнании наёмников для своей экспедиции в Италию и так как договор оставался нерушимым и после его смерти, то его сын Александр II, будучи изгнан из Эпира, смог найти убежище в Акарнании. Так как Пирр был в хороших отношениях так же с этолийцами, то похоже, что в числе союзников, которые помогли вернуть Александру его царство были обе эти конфедерации.
К этому периоду относится договор о союзе между акарнанцами и этолийцами. Так как обе конфедерации поклялись хранить вечную дружбу и защищать друг друга от нападений, мирное будущее для этих двух держав казалось обеспеченным, особенно с тех пор как Акарнания, в отличие от Этолии, достигла своих естественных границ, заполучив себе к тому времени Левку, единственную коринфскую колонию на своём побережье, которая долгое время оставалась независимой. Информация о времени и обстоятельствах, при которых та была приобретена отсутствует, но это могло иметь место в течение периода союза с Пирром. Сделав реку Ахелой границей между двумя конфедерациями, договор гарантировал этолийцам длительное обладание землями, которые они приобрели в 314 году. Акарнанцы, более слабый партнёр, возможно были готовы отказаться от своих притязаний в обмен на мир. В конце концов, если дружеские отношения сохранялись и граждане двух конфедераций обладали в каждой из них всеми гражданскими правами и даже правом переносить своё гражданство из одной из них в другую, то границы не имели слишком уж большого значения [11]. К несчастью это благоразумное соглашение действовало не долго.
Вместо этого царь, которого акарнанцы приняли когда он был изгнанником и конфедерация, с которой они были союзниками, около 250 года разделили Акарнанию [12]. Немного позже, ок. 239 г., этолийцы напали на ту часть Акарнании, которой владели эпироты и на какое–то время захватили Тирион [13]. Этот раздел конфедерации должен был означать её роспуск. Федеральное государство могло сохранять своё правительство относительно невредимым под властью более сильного государства, как это было с некоторыми государствами под властью Рима, но оно едва ли было в состоянии сохраниться после разделения и подчинения одновременно. Позже, когда из–за краха монархии в Эпире, та часть Акарнании, которая подчинена была этому царству, вновь обрела в 231 г. свою независимость, конфедерация организована была заново и хотя здесь имеются и признаки некоторого разрыва в развитии учреждений, всё же здесь кое–что и сохранилось. Между тем этолийцы, за исключением утраты в какое–то неизвестное время Тириона, не только сохранили ту часть Акарнании, которую аннексировали раньше, но и так же попытались присвоить остальное. Отсюда знаменитая осада Медеона в 231 г., когда город был спасён вмешательством Агрона Иллирийского [14]. Но случай этот — пример помощи городу, а не акарнанцам в целом. Конфедерация тогда, вероятно, не была ещё восстановлена. Этолийцы, хоть и побеждённые при Медеоне и понесшие большие потери, всё же не сдались. Когда в 221 г. умер Антигон Досон, этолийцы, очевидно в надежде, что власть Македонии и Эллинской лиги рухнет, нанесли удары на различных фронтах. Надо полагать, они включали в себя и очередное нападение на Тирион, вероятно провалившееся [15].
Таким образом, восстановленная Акарнанская конфедерация была много более сжатой по размерам, постоянно сталкивалась с угрозой нападения из Этолии и естественно сама стремилась возвратить утраченные территории. Многое, включая главный город Фойтии и порт Ойниады возвращено было в 219 г. с помощью Филиппа V Македонского [16]. Но и позже с территорией были некоторые колебания. Так Тирион в 216 г. был ещё акарнанским, но должен был быть уже этолийским, когда, самое раннее в 211 г. выставлена была копия договора о союзе между Римом и Этолией. Однако, к тому времени, когда этолийцы вновь заключили мир с Филиппом в 206 г., город был снова акарнанским. Возвращение его несомненно относится к последнему периоду войны., когда римляне отказали этолийцам в помощи и Филипп со своими союзниками имел над ними превосходство [17]. С другой стороны, Стратий — старая столица Акарнании, будучи однажды взят этолийцами, постоянно оставался под их контролем и был всё еще этолийским, когда послужил целью крупного рейда Персея в ходе Третьей македонской войны.
Учреждения конфедерации до её роспуска были уже описаны выше в связи с теорией, что собрание, совет и система семи стратегов уже существовали в V столетии. Добавить к этому можно лишь немногое. В договоре с Этолией, в добавление к гам и гиппарху, упомянуты так же секретарь и казначей. Это уже свидетельство развития государственного аппарата, но всё же не такого тщательно разработанного, как в более поздний период. Тот же самый договор — свидетельство того, что когда посылалась помощь этолийцам, это могли делать стратеги и совет не советуясь с первичным собранием. Таким образом, хотя первичное собрание сохранялось, стратеги и совет облечены были значительной властью. То, что секретарь и казначей включены в этом договоре в число эпонимных магистратов — свидетельство их относительной значимости. От этого периода дальнейшей информации о федеральных финансах нет, но в свете позднейших акарнанских учреждений и обычной практики греческих федеративных государств ясно, что прямых федеральных налогов не существовало, а федеральная сокровищница пополнялась взносами, собираемыми и вносимыми городами конфедерации.
Для периода до роспуска существуют данные о даровании гражданства как городами, так и федеральным правительством. Сохранились так же три постановления городов о проксении: одно от Тириона и два — от Стратия. Вдобавок, есть и федеральное постановление, так же выставленное в Стратие. Привилегии, дарованные в двух постановлениях из Стратия и в федеральном постановлении включали право гражданства, причём в федеральном постановлении в такой форме, что человек, удостоенный такой почести мог сам выбрать акарнанский город, гражданином которого он хотел бы стать [18]. Вдобавок, договор с Этолией включал взаимный обмен правами гражданства между двумя конфедерациями. Федеральное постановление, дарующее гражданство в любом городе, в каком новый гражданин пожелает необычно и возможно уникально. Несомненно, большая часть дарований гражданства оставалась лишь почётной и потенциальной.
В управлении восстановленной Акарнанской конфедерацией после 230 г. видны некоторые перемены. Так прежняя столица — Стратий была заброшена и была основана новая. До того как она была выведена из Акарнанской конфедерации в 167 г., по решению римлян после Третьей македонской войны, это была Левкада; после этого — Тирион [19]. В этот период конфедерация приобрела так же и религиозную столицу. Первоначально святилище Аполлона в Актии было под контролем города Анактория. В ходе Союзнической войны 220 -217 гг. город оказался не способным финансировать праздник. После того, как мир был восстановлен, вероятнее всего в 216 г., конфедерация решила сделать этот храм федеральным и восстановить праздник. Это было сделано после переговоров между конфедерацией и городом и заключения соглашения, почти что договора между ними. Это соглашение и федеральное постановление, его ратифицирующее, содержатся в надписи, найденной в Олимпии и лишь несколько лет назад опубликованной [20]. В соответствии с обычной греческой практикой обнародования важных документов так же и в панэллинских святилищах. документ был выставлен на стелах в Олимпии и Актии. Несомненно уже после того, как конфедерация взяла святилище в свои руки, акарнанцы начали датировать документы по гиераполису, верховному жрецу храма в Актии, ставя его во главе списка магистратов вместо стратега конфедерации. Судя по немногим сохранившимся документам эти двое никогда не упоминались вместе и не существовало твёрдо установленного правила, какой магистрат должен быть эпонимным [21].
Самые важные перемены в реорганизованной конфедерации произошли в исполнительной власти, во главе которой теперь встал единственный стратег вместо прежней коллегии семи. Это, в свою очередь делает практически несомненным, что гиппарх, названный здесь же, но после стратега, был вице–президентом. Так же регулярно упоминается promnamon и с ним иногда три symprmnamones. Эти вероятно были ежегодными магистратами, председательствовавшими в федеральном совете [22]. Секретарь совета, упомянутый в иных из надписей, несомненно вёл протоколы этого органа [23]. Наличие ещё одного секретаря, именуемого или секретарём стратега или магистратов [24] показывает, что федеральная исполнительная власть вела достаточно дел, чтобы нуждаться в особом секретаре. А присутствие наварха в соглашении по поводу святилища в Актии возможно означает, что когда Филипп попытался развивать свой флот, он потребовал от греческих союзников присоединиться к нему в его усилиях.
В добавление к упомянутому здесь совету, здесь было так же федеральное первичное собрание с голосованием по городам [25]. Может показаться странным, что федеративное государство, реорганизованное в такие поздние времена, ок. 230 г., пользовалось первичным собранием. Но однако, реорганизация эта имела место за несколько лет до великой перемены в Ахейской конфедерации, т. е во времена когда первичное собрание было ещё обычным делом в федеративных государствах. Неизвестно, сколько ординарных собраний проводилось в год, но ясно, что вдобавок к ним так же созывались экстраординарные собрания [26]. Федеральные финансы так же обеспечивают нас достоверной информацией относительно состава совета и способа подсчёта голосов в собрании. Федеральная казна, как будет показано ниже, обычно пополнялась вкладами или взносами, посылаемыми городами. В тех случаях, когда имеются прямые доказательства использования этой системы, а именно в ранней Беотийской, Этолийской и Ликийской конфедерациях размер взносов находился в пропорции к представительству в федеральном совете. Следовательно там, где эта система финансов была в употреблении, практически ясно, что представительство в федеральном совете было приблизительно в пропорции к населению или вероятно, скорее к числу граждан и точно так же и в Акарнании. Было бы естественным применить тот же самый принцип и к подсчёту голосов в собрании. Однако, есть данные, что в жизненно важных случаях, таких как вопрос разрыва с Македонией и перехода на сторону Рима, требовалось единогласное голосование городов.
До публикации постановления относительно святилища Аполлона в Актии, информация из надписей о федеральных финансах включала такие будничные вопросы как выделение денег на жертвоприношения или оплата расходов [27]. Это постановление так же содержит некоторое количество такого рода материала. Но более важны особые предписания относительно таможенных пошлин и других сборов, собираемых в течение Актийских игр. Предписания эти ясно показывают, что обычно федеральное правительство ничего из этого не собирало. Когда на федеральное правительство легла забота о содержании храма и ежегодных игр, оно взяло на себя расходы, которые прежде нёс город Анакторий. Следовательно, было вполне логичным, что некоторые из доходов, получаемых прежде городом, должны были быть обращены на эти цели. Потому условлено было, что половина pentekoste – 2% сбора на экспорт и импорт и все другие сборы, собираемые в ходе праздника, должны были идти одна половина федеральному правительству, а другая — городу Анакторию. Очевидно, panegyris было не только религиозным праздником, но включало так же действующий рынок. Вероятно, существовал и особый доход, разделяемый таким же образом, происходящий из пошлины за освобождение рабов (манумиссии), происходившее во время праздника [28]. Рынок проводился как совместное предприятие конфедерации и города, каждый из партнёров предоставлял четырёх сборщиков и четырёх писцов собирать налоги и вести их запись, в то время как по одному агораному (смотрителю рынка) с каждой стороны было достаточно для общего управления и руководства. Но заметим, что это была особая договорённость, исключительно для праздника и связанного с ним рынка. Особая статья оговаривала, что в других отношениях жители Анактория сохраняли полную власть над своими гаванями и всеми пошлинами [29]. Этого вполне достаточно, чтобы показать, что акарнанское федеральное правительство обычно не собирало никаких налогов в пределах территории любого города конфедерации. Здесь могли быть какие–то сборы на нужды управления и здесь могли быть какие–то доходы с собственности, которой владело государство, но помимо этого доходы федеральной казны состояли из сборов от городов или других составных частей государства, если они были. При таком состоянии дел с федеральными финансами не удивительно, что так де и чеканка монеты большей частью оставалась за городами. Начало федеральной чеканки датируется временем ок. 400 г. до н. э., но и города так же продолжали свою чеканку. После 167 г. до н. э. федеральная чеканка, кажется, была прекращена. Вместо этого появляются монеты с федеральными типами, отчеканенные в Тирионе как чеканка города [30].
Принятие предписаний относительно храма и праздника представляло собой законодательный акт, устанавливающий правила, обязательные для всех акарнанцев. Их нельзя было признать недействительными ни законом ни постановлением, предложенным городом или отдельным лицом. Такие запреты на будущие действия могли быть не слишком эффективными, но это показывает, что некоторые нормативные акты считались постоянно действующими законами. После всего этого удивительно узнать из самых последних строк документа, что священные законы, т. е законы касающиеся культов и святилищ, могли быть исправлены в ходе номофесии [31], т. е систематического пересмотра законов, при условии, что ничто не будет принято вопреки настоящему документу. Таким образом, одна короткая фраза даёт доказательство периодической проверки и пересмотра законов.
Если здесь были федеральные законы, то должны были быть и федеральный суд или суды для их исполнения и вновь тот же самый документ предоставляет нам об этом данные. Город, нарушавший постановление, должен был заплатить 500 мин (действительно крупная сумма для небольшого города), в то время как частное лицо каралось смертной казнью после осуждения dikasterion, что в данном контексте может означать только федеральный суд [32]. Строго говоря, ссылка на суд в данном месте относится только к процессам отдельных лиц, но суд этот должен был обладать юрисдикцией так же и над городами, если конечно её не брали на себя другие власти, как то федеральные должностные лица и совет. Случайное упоминание у Фукидида [33] показывает, что федеральный суд существовал уже по крайней мере в 426 г. до н. э. Таким образом, кажется надёжным заключить, что Акарнанская конфедерация в течение длительного периода своего существования, с конца V в. до н. э до самого своего конца обладала федеральным судом. Что касается периодической ревизии законов, то на сегодня нет данных, что она могла проводиться до восстановления конфедерации ок. 230 г.
Это любопытное государство, сочетавшее монархию, федерализм и племенную организацию, заслуживает некоторого внимания в любом общем обзоре греческого федерализма. Не имеет большого значения были ли эпироты греками или имевшими с ними тесные контакты племенами, которые были постепенно эллинизированы [1]. Все дошедшие от них надписи написаны на греческом и политические учреждения их были, как кажется, обычными греческими, но подобно македонянам и фессалийцам, они сохранили многое от старой племенной монархии. История Эпира, тесно связанная с историей как Македонии, так и Рима, изобилует трудностями. Большей части того, что связано с её нарративной историей нам нет необходимости касаться. То, что связано с политическими учреждениями, достаточно трудно. Источники состоят из нескольких упоминаний в античной литературе, главным образом у историков и удивительно большого количества надписей. Они достаточно кратки и сжаты и по крайней мере в некоторых случаях не воспроизводят всего текста документа, но лишь сообщают о принятых мерах. Это можно отчасти объяснить большим разнообразием способов выражения. Самая удобная и незаменимая их коллекция содержится во втором томе Sammlung der griechischen–Dialect–Inschriften (1899 г.) [2]. Они большей частью происходят из Додоны. Более поздние находки отсюда и из других мест опубликованы в работах не всегда легкодоступных. Некоторые из них являются крайне важными. До сих пор, как кажется, существует недостаток адекватных общих работ, рассматривающих весь этот материал [3]. Очерк, даваемый ниже, будет кратким и предварительным.
Эпир развился в то, что можно назвать этнической или племенной симполитией под управлением конституционной монархии. Отношения центрального правительства с членами конфедерации были во многом те же, что в обычном федеративном государстве, но большинство составлявших конфедерацию членов были скорее племенами, чем полисами в обычном смысле слова. Давно уже было отмечено, что самый факт того, что Эмилий Павел, как говорят, разрушил в Эпире 70 полисов, большинство из них молосские, доказывает, что эти многочисленные «полисы» не могли быть настоящими городами [4]. Эпирское государство состояло главным образом из трёх племён — молоссов, хаонов и феспротов, подразделявшихся, в свою очередь, на меньшие племена и деревни, скорее чем города. Недостаток городов был большей частью вызван природой страны с побережьем без гаваней и большинством обитаемых районов, состоящих из горных деревень. Наиболее плодородные из этих районов, с богатыми полями и превосходными пастбищами, находились на территории молоссов. Вдобавок они имели лёгкий доступ по долине реки Арахт к Амбракийскому заливу [5]. Эти преимущества до некоторой степени могут объяснить выдающееся положение молоссов.
Самое раннее описание эпирских учреждений даёт Фукидид в связи с сообщением о нападении амбракиотов, хаонов и других на Акарнанию в 429 г., сообщением которое не только даёт информацию об Эпире, но и так же указывает на типичный переход от монархии к республике. Хаоны в это время не имели царей и возглавлялись двумя простатами, избираемыми ежегодно из одной и той же семьи; так же и феспроты не имели царей, в то время как молоссами тогда командовал опекун их царя, Фарипса, который был малолетним [6]. Простаты специально упоминаются только для хаонов, но их можно постулировать с уверенностью и для не имевших царя феспротов. Для молоссов имеют большое значение позднейшие данные, что они имели простатов, которые существовали вместе с царём. Не имеет решающего значения, имели ли молоссы простатов в 429 г. (возможно имели) или нет. В любом случае кажется, что в Эпире процесс исчезновения царской власти начался с того, что рядом с царём поставлены были один или несколько избранных простатов. Процесс завершился тем, что царская власть была упразднена и во главе государства встали избранные магистраты. К 429 г. этот процесс уже завершился у хаонов и феспротов. У молоссов же он не завершился и почти два столетия спустя. Более того, молосские цари настолько расширили свою власть, что стали царями всего Эпира. С этим связано так же и развитие Эпирской конфедерации.
Своим развитием федеративное государство, охватившее весь Эпир, было обязано расширению власти и могущества молоссов. Возникшее федеративное государство было сначала известно как Молосская конфедерация, а позднее — как Эпирская конфедерация. Наше изложение значительно упрощает очень сложную историю. Одна из самых сложных проблем — это расширение Молосской конфедерации, которая возникла путём присоединения не–молоссов, без изменения при этом названия государства. Существование такой организации вытекает из того факта, что простаты молоссов не всегда были молоссами. По всей видимости, расширившаяся Молосская конфедерация какое–то время включала феспротов, но не включала хаонов, которые добавились позже, во время изменения названия организации. Все эти предположения опираются на идентификацию этнической принадлежности простатов и других должностных лиц. Трудность в том, что этнонимы, прибавляемые к именам большинства должностных лиц, относятся не к большим племенам, но к их подразделениям [7] и не всегда легко узнать к какому из больших племён это подразделение относится. Особенно важной этнической группой были омфалы. Согласно «Географии» Птолемея, Омфалион был городом внутренней Хаонии и потому учёные обычно считают омфалов хаонами. Поступая так, они игнорируют данные надписи, в которой омфалы определённо классифицируются как молоссы [8]. При таких обстоятельствах, данные современного событиям документа должны ставиться много выше, чем утверждение географа, писавшего несколькими столетиями позже; с отнесением омфалов к молоссам вопрос о наличии хаонийских магистратов в Молосской конфедерации исчезает. Самые важные данные происходят из документов, в которых простат молоссов упомянут наряду с царём в качестве эпонимного магистрата. От царствования Александра, вероятно Александра I (342 -330 гг. до н. э) до нас дошли четыре таких документа. В двух из них упоминаются простат и секретарь, в обоих омфалы, в одном простат — феспрот, а в последнем этноним утрачен [9]. Таким образом имеются данные, что феспроты могли обладать этой должностью, но нет таких данных о хаонах. Результаты, полученные в ходе исследования списка 10 дамиургов примерно от 370 г., обсуждавшиеся выше, те же самые: есть данные по крайней мере об одном феспроте, но нет данных о хаонах. И здесь так же, следует признать, вывод опирается на то, как классифицировать омфалов.
Обратимся к федеральным учреждениям. Здесь современные находки свидетельствуют о достаточно высоком развитии уже довольно рано. Фарипс, молосский царь, который в 429 г. был несовершеннолетним, послан был в Афины для получения образования и по возвращении первым составил для эпиротов законы, основал «сенат», установил ежегодных магистратов и в целом обустроил государство [10]. Далее, из афинской надписи известно, что Фарипсу было даровано афинское гражданство, что его сын и наследник Алект гражданство это унаследовал, а когда Аррибас, дед Пирра, изгнан был из своего царства Филиппом II Македонским, это гражданство было признано в качестве законного за ним и за его потомками специальным постановлением и постановление это даже возлагало на афинских полководцев невыполнимую задачу возвращения ему и его сыновьям владений его предков [11]. Алект, отец Ариббы, как говорят, перешёл на сторону Афин в 375 г. и он и его сын Неоптолем, старший брат Аррибаса стали членами Второй афинской лиги [12].
Чтоб развитие Эпира не показалось слишком удивительным, можно напомнить, что конец V — нач. IV вв. были периодом политических экспериментов и инноваций. В Афинах были олигархические революции и восстановление демократии. За пределами Афин это был период высочайшего расцвета Халкидской конфедерации, так же как важные, но менее известные достижения в Этолийской, Ахейской и Акарнанской конфедерациях. После временного расстройства восстановленной власти Афин и роспуска некоторых (не всех) федеративных государств в результате Царского мира, имело место создание Второй афинской лиги, так же как и многие внутренние реформы в Афинах. Лучшей обстановки для модернизации эпирских учреждений вряд ли можно себе представить. Вполне может быть правдой, что афиняне обучили Фарипса систематически реорганизовывать управление. Во всяком случае, два документа, которые датируются временем ок. 370 г., т. е периодом когда Неоптолем, старший брат Аррибаса, был единственным царём, показывают наличие высоко развитых учреждений.
Два документа содержатся в одной надписи, опубликованной несколько лет назад [13]. И та и другая, следуя друг за другом по времени, свидетельствуют, что стало вполне обычным делом датирование по именам царей и простатов молоссов и в обеих надписях простаты одни и те же, а царём — Неоптолем, сын Алекта. Таким образом, обе они относятся к одному и тому же году правления этого царя. В одной из них даруется гражданство женщине из неизвестного места по имени Арронос, которая вышла замуж за человека уже обладавшего гражданством. Второй документ с того же самого камня может содержать аналогичное дарование гражданства, но вопрос не вполне ясен [14]. Но это не имеет большого значения. Одного примера достаточно, чтобы показать, что молоссы в то время могли даровать гражданство женщине, вероятно для того, чтобы сделать её детей законнорождёнными. Название организации, дарующей гражданство не приводится, но ясно, что это должна была быть Молосская конфедерация, но такая, в которую уже принимали не–молоссов. Это вывод можно сделать на основании списка лиц, включающего простата молоссов, секретаря и 10 дамиургов [15], таким образом всего 12 должностных лиц. Большинство из них были молоссами. но был по крайней мере один феспрот и вероятно не было хаонов [16]. Таким образом, Молосская конфедерация уже в начале IV в. расширилась настолько, что включила в себя феспротов.
Трансформация из Молосской в Эпирскую конфедерацию произошла ок. 300 г. до н. э. Новое название, как кажется, появляется впервые в надписи о даровании ателии — освобождения от уплаты налогов, времени правления Неоптолема II, который некоторое время царствовал совместно с Пирром, но позднее был им устранён. В этом документе новая организация обозначается как симмахия [17]. В результате учёные попали в ловушку, сочтя её более рыхлой организацией, чем более ранняя Молосская конфедерация, хотя изучение этого самого документа, как бы короток он ни был, показывает противоположное. В нём эпироты даруют ателию в пределах Эпира некоему атинтану, человеку из соседнего племени. Так как ателия была дарована чужаку, то налогами от которых он получил освобождение должны были быть прежде всего пошлины на импорт и экспорт. Контроль федерального правительства над такими сборами был явлением столь редким, что, по–видимому, мог существовать только в государстве с достаточно сильным и централизованным правительством. Таким образом, можно сказать, что с точки зрения обычного греческого употребления термин «симмахия» здесь применён неправильно. Конфедерация была скорее симполитией [18]. Так же следует отметить: факт, что ателия была дарована Эпиром показывает, что «Эпир» было принято в качестве названия для нового государства. Эта перемена имени наиболее многозначительно если верна догадка, что она связана была с вхождением хаонов в состав федеративного государства. Обладающее таким устройством федеративное государство продолжало иметь царя примерно до 235 г. до н. э, когда пришло к власти республиканское правительство [19].
Обратившись к государственному аппарату можно отметить, что две надписи о даровании гражданства от примерно 370 г. обнаруживают высокоразвитое правительство уже в ранние времена существования расширившейся Молосской конфедерации. Самое удивительное из всех — дарование гражданства женщине, которое указывает на то, что молоссы скопировали закон о гражданстве Перикла, требовавший, для гражданства, чтобы оба родителя были гражданами. В рассуждениях по поводу рода занятий должностных лиц, упомянутых в документах, нет особой ценности. Простат, упомянутый в нескольких более поздних документах, очевидно, был следующим высшим магистратом после царя. По поводу дамиургов вряд ли можно сказать больше того, что их существование усиливает впечатление достаточно продвинутого и сложно устроенного правительства. Тем фактом, что они не появляются в позднейших документах, мы можем быть обязаны их краткостью, а не тем, что их коллегия была распущена. Характер правительства как ограниченной монархии символизируется ежегодным обменом клятвами между царём и народом в Пассароне в земле молоссов, когда царь клялся соблюдать законы, а народ — сохранять царскую власть. Это не мешало сильным личностям из числа царей, таким как Пирр, принимать все или большинство решений лично и практически править как абсолютный монарх [20].
Сама идея ограниченной монархии требует от совета или собрания выбирать должностных лиц и принимать решения от имени государства То, что здесь существовало какого–то рода первичное собрание засвидетельствовано двумя документами времени правления Александра I и от третьей четверти IV в., оба содержащие дарование гражданства. Хотя формулировки их значительно отличаются, то что упомянутый в них простат один и тот же, свидетельствует об их принадлежности к одному и тому же году [21]. Название «экклесия», прилагаемое к собранию, должно указывать на первичное собрание, но невозможно сказать, насколько широка была степень участия в нём народа. Возможно, собирались только самые богатые и влиятельные члены племени. Так же невозможно сказать, сколько ординарных собраний было в год. Ежегодный обмен клятвами в Пассароне свидетельствует, по крайней мере об одном таком собрании. Так же ясно, что могли созываться экстраординарные собрания. Когда Эакид, отец Пирра, во время своего отсутствия из–за пребывания в походе, изгнан был постановлением собрания [22], это должно было произойти на экстраординарном собрании, созванном для этой цели. Но созыв этого собрания мог быть актом мятежа и не доказывает, что любой избранный магистрат имел право созывать собрание без согласия царя. Материал, представляемый собранию, следовало предварительно подготовить. Не ясно, кем это делалось в период царей — федеральным советом или группой магистратов, но возможно последнее [23].
С переходом к республиканской форме правления, царь был заменён ежегодно избираемым полководцем (стратегом) или может быть коллегией из трёх стратегов, из которых один был председателем или главнокомандующим. Имя его использовалось в качестве эпонимного магистрата, одного или с простатом [24]. В одном случае простат был назван простатом молоссов. Невозможно определить значение этого. Был ли он простатом всей конфедерации или только племени (ethnos) молоссов. В целом имеется минимум полезной информации относительно магистратов республиканского периода. В паре документов упомянут секретарь синедриона [25], но это всё. Ясно, что поскольку велись дела, то должны были быть должностные лица, которые бы о них заботились. Так секретарь или писец, или какая–либо группа должностных лиц могли получать письменные указания относительно дел, которые должны были предлагаться на рассмотрение собрания эпиротов. В одном случае конкретно указывается, что жалоба была принесена перед экклесией, таким образом свидетельствуя, что первичное собрание продолжало функционировать [26]. Сходным образом, существование синедриона в республиканский период засвидетельствовано уже упомянутыми документами, упоминавшими секретаря синедриона.
Данные о территориальных подразделениях достаточно обширны. Многие из них происходят от периода царской власти, но вполне очевидно, что в этом отношении условия оставались теми же самыми и при республике. Начать надо с того, что здесь были три больших племени — молоссы, феспроты и хаоны. В битве при Акуле эпироты объединены были в племенные контингенты [27], напоминая то как, например, беотийцы объединены были в контингенты по городам в битве при Делии. Замечательный фрагмент информации о двух из этих племён — документ, в котором свидетели освобождения раба (манумиссии) разделены на две группы — молоссы и феспроты [28] Вдобавок к военной организации имеются другие данные, что три больших племени имели свою собственную федеральную организацию в меньшем масштабе [29]. В различных документах следующие за именами отдельных лиц этниконы свидетельствуют, что три племени разделялись на меньшие подразделения. Новые находки дают их новые названия. Так одна надпись содержит постановление атераргов, племени (или общины), неизвестного до обнаружения этого документа. Этим постановлением возобновляется дружба и взаимная проксения с пергамцами. Оно датируется по простату молоссов и самих атераргов, а вдобавок упоминаются два простата пергамцев [30]. Таким образом видно, что термин этот используется для обозначения магистратов в политических организациях всех размеров. Из документа явствует, что атерарги были молоссами, в то время как пергамцев можно, как кажется, локализовать близ Бутрота и таким образом они принадлежали к хаонам или возможно к феспротам. Таким образом, что бы не означал обмен проксенией между общинами, кажется было вполне возможным для общины в пределах одного из трёх племён пребывать в отношениях особой дружбы и близости с другой общиной, принадлежавшей к одному из двух других племён. Вопрос осложняется тем, что к послам пергамцев прилагаются два различных этникона, таким образом позволяя допускать, что последние сами состояли из двух или более меньших групп., соединённых в какую–то симполитию. Такие данные как эти указывают на то, что правительства меньших групп действовали достаточно активно и надо заметить, что приведённые данные далеко не исчерпывают полезный материал [31].
Но для механизма управления племён и меньших подразделений полезных данных мало. Вероятно, титул «простат» мог быть применим к магистрату в любой организации, большой или малой. В меньших объединениях он, возможно, был главой правительства. В расширившейся молосской конфедерации и позднейшей Эпирской конфедерации выше него был царь, а позже — стратег. Относительно прочих должностных лиц невозможно сказать больше того, что они существовали. И всё же возлагаемые на них задачи были весьма важными. Дарование гражданства женщине ок. 370 г. указывает на то, что закон о гражданстве требовал, чтобы оба родителя были гражданами. Если правило это распространялось на весь Эпир, то это должно подразумевать наличие тщательно составляемых и сохраняемых списков граждан, может быть хранившихся в местных подразделениях племён, но это точно не известно. Данные о сборе федеральным правительством таможенных пошлин более убедительны. Они включают сведения о даровании ателии — освобождения от уплаты налогов, даруемого федеральным правительством [32]. Тот факт, что их можно датировать всем периодом времени, начиная с IV в. до эпохи республики указывает на то, что цари собирали таможенные пошлины со времён существования Молосского царства, вероятно даже до создания конфедерации. Когда Молосская конфедерация разрослась и трансформировалась в Эпирскую, собирание таких пошлин должно было потребовать наличия некоторого персонала. Во всяком случае выглядит надёжным заключение, что Эпирскую конфедерацию можно поставить в один ряд с Халкидской и ранней Фессалийской в качестве примеров федеративных государств, в которых таможенные пошлины собираемы были для своих нужд самим федеральным правительством.
Фессалия, начиная со Второй македонской войны и в течение первых двух столетий нашей эры была обособленной страной. В течение периода македонского господства конфедерация сохраняла свою старую организацию с монархом во главе. После Второй македонской войны она была распущена и в 194 г. до н. э Фламинином были созданы новая организация и новое правительство [1]. Эта организация, хоть и обязанная своим возникновением римскому государственному деятелю, была чисто греческой. Территориально эта Фессалия была не вполне та же, что в более ранний период. Она утратила некоторую часть своей северной некогда покорённой периэкской территории, но сохранила территорию на юге. При провозглашении свободы, совершённом Фламинином на Истмийских играх 196 г., в числе тех, кто объявлен был свободными были «фтиотийские ахейцы, магнесийцы, фессалийцы и перребы». Кажется, что со всеми ними обошлись одинаково. Однако, при позднейшем устроении греческих дел, прочие остались свободными в качестве независимых государств, но большая часть Фтиотийской Ахайи присоединена была к Фессалии [2]. Позже территория конфедерации была расширена до Фермопил и горы Эта. Это расширение можно в некоторой мере проследить, большей частью делая выводы из документов датируемых именами полководцев Фессалийской конфедерации. Из таких надписей можно видеть, например, что Ламия была Фессалийской по крайней мере со 186 г. до н. э. Но до этого расширения фессалийцам пришлось претерпеть сокращение территории. Ведь большая часть территории, которую Филиппу V позволено было занять как награду за его помощь римлянам против Антиоха III, забрана была у них. Своего рода компенсацией могло быть то, что фессалийцам дана была Ламия, а возможно и другие территории, бывшие под властью этолийцев [3]. За Этолией, однако, остались энианы, восточные и западные локры и дорийцы центральной Греции, как показывает то факт, что представителями этих племён в Амфиктионийском совете в 178 г. до н. э были этолийцы [4]. Энианы же (когда точно неизвестно) получили независимость и создали своё собственное государство, в котором, однако, полностью доминировала Гипата. Постановление koinon в честь Лукулла, когда он служил квестором в Греции, показывает, что ок. 85 г. до н. э koinon эта ещё существовала. Интересным фактом о её правительстве является то, что главными её магистратами была коллегия из 5 эниархов [5]. Позже энианы вошли в состав Фессалийской конфедерации и одна из знатнейших семей Гипаты дала конфедерации нескольких полководцев.
Третья македонская война позволила Фессалийской конфедерации вернуть города, отобранные у неё Филиппом Vв ходе войны римлян против Антиоха III и этолийцев, но в целом это должен был быть неприятный период для молодого государства. Как и в ходе Второй македонской войны, Фессалия со 171 по 169 гг. вновь стала главным театром военных действий, до тех пор пока римляне, наконец, не вступили в Македонию. И сами фессалийцы принимали участие в военных действиях. Воинским контингентом, упомянутым как действовавший с римской армией был кавалерийский отряд в 300-400 человек, который, согласно Ливию, во взаимодействии с войсками Пергама, служившими резервом, спас положение в битве при Каллинике в 171 г., воспрепятствовав тому, чтобы поражение римлян стало еще больше, чем оно было [6]. Так как можно быть уверенным в том, что Ливий не преувеличивал вклад союзников, то их услуги должны были быть и в самом деле важными, несмотря на то, что он заявляет, что их контингент был меньше, чем должен был бы быть. Но для небольшого государства, на территории которого находилась вражеская армия и которое должно было оберегать собственные свои города, число это вовсе не было незначительным. Окончание войны дало несколько лет мира, но он был опять нарушен в 150 г. из–за восстания Андриска. Позже, в связи с Митридатовыми войнами и римскими гражданскими войнами военные действия стали почти беспрерывными, до тех пор пока не воцарился мир с правлением Августа. В этот период, с точки зрения победителя, фессалийцы не всегда были на правильной стороне, но в целом они всё выдержали, их свобода была признана Августом и конфедерация ещё долго существовала в качестве важного инструмента местного управления и вероятно с государственным устройством, данным в 194 г. Фактически, политика свободы, как кажется, действовала в Фессалии лучше, чем в большинстве греческих государств. В отличие от этолийцев, эпиротов и ахейцев, фессалийцы одни из числа наиболее выдающихся греческих государств, не навлекли на себя гнев Рима. В 173 г. римский представитель прибыл к ним, чтобы подавить в зародыше зарождавшуюся социальную революция, которая затронула Фессалию, как и большую часть тогдашней Греции. Хотя римский третейский судья вряд ли был слишком левым или даже чересчур демократичным, кажется достигнут был существенный компромисс. Ростовщики отказались требовать чрезмерные проценты и достигнуты были договорённости, чтобы основная часть долга выплачена была в десять ежегодных платежей [7].
Государственное устройство Фессалийской конфедерации, хоть и созданное под контролем Рима было чисто греческим, как уже замечено. Оно, однако, не копировало прямо ни одно из существовавших тогда федеральных государств, но имело свои собственные характерные черты, особенно большую независимость городов друг от друга. Этим она была, вероятно, обязана смешению старых фессалийских учреждений с чертами, позаимствованными у других греческих федеративных государств, большей частью у Ахейской конфедерации. Самой бросающейся в глаза чертой нового фессалийского государственного устройства было заимствование, вероятно из–за рубежа, представительного правления с умеренных размеров синедрионом и отсутствие федерального первичного собрания. Новое ахейское законодательство, сделавшее правление этой конфедерации представительным было принято незадолго до 200 г. до н. э. и переговоры с ахейцами должен был вести лично Тит Фламинин, хорошо знакомый с их учреждениями, хотя его брат Луций имел более прямые контакты с ахейцами чем консул. Он, подобно современным государственным деятелям, возможно имел помощника или эксперта, заботившегося о деталях государственного устройства. Было б интересно знать, был ли этот эксперт греком или римлянином. Он вполне мог быть римлянином. Если Сицилийская община (Commune Siciliae) создана была уже в 212 г. до н. э. [8], то это даёт повод верить, что римские государственные деятели того времени были хорошо знакомы с греческими политическими учреждениями. Кроме того устройство, данное Магнесийской конфедерации около того же самого времени показывает, что у них не было скроенного по единому лекалу образца, приложимого к любому государству. Ведь естественно, что было большое различие между этим крошечным государством и Фессалийской конфедерацией.
Для исследования фессалийского государственного устройства мы располагаем относительно большим количеством подходящих надписей и довольно частыми упоминаниями в письменных источниках. Этот материал не позволил ещё ответить на все вопросы, но он так обширен, что не было ещё предпринято попытки собрать его и обобщить [9]. Ясно одно: Фессалийская конфедерация была олигархическим или аристократическим государством. Ливий сообщает, что когда Фламинин в 194 г. вступил в Фессалию ему пришлось заняться не только дарованием свободы городам, но и наведением порядка в запутанной ситуации. Принятые им меры включали в себя выборы сената и судей или должностных лиц в городах на основе имущественного ценза и в целом укрепление положения имущих классов, в интересах которых поддерживались мир и порядок. Так как в этом месте Ливия специально упоминается имущественный ценз для занятия должностей и так как в надписях из различных городов упоминается демос, то это как бы подразумевает, что здесь не было имущественного ценза для голосования [10]. Это вряд ли верно. Упоминание демоса и его постановлений показывает только, что в городах этих было первичное собрание, открытое для всех активных граждан. Это ничего не говорит о необходимости имущественного ценза для активного гражданства. В любом случае верховенство имущих классов очевидно как из обсуждавшегося выше места Ливия, так и из упоминавшейся уже надписи относительно активного вмешательства римлян во внутренние дела Фессалии, когда они уладили волнения, возникшие из–за задолженностей и слишком высоких процентов. Так как гражданская община конфедерации состояла из граждан различных входивших неё государств, то, что сказано было о гражданстве городов приложимо так же и к гражданству федеральному. Интересная черта управления городов — применение титула «таг», некогда горделивого титула фессалийского царя, к членам органа, совершенно очевидно включавшего в себя высших муниципальных магистратов. Число tagoi варьировалось, но обычно их было 5. Всё, что можно сказать о времени введения в употребление этого титула, это то, что он был в употреблении до римского вторжения. Когда Филипп V писал к городу Ларисса в 220 и вновь в 215 г., побуждая его к увеличению числа граждан путём приёма в граждане фессалийцев и других греков, проживавших в городе, то в Лариссе тогда было 5 тагов; они упомянуты, но не в письмах царя, а в местных постановлениях, принятых после получения этих писем [11]. Тот факт, что граждане явно были не расположены на это соглашаться, свидетельствует о замкнутости местного гражданского общества, в то время как то обстоятельство, что трое из тагов 220 г. служили в качестве таковых и в 215 г. — явное свидетельство того, что внутри этого общества власть сосредоточивалась в руках небольшой группы лидеров или политиков. Сходным образом, когда Фламинин написал в Киретии, может быть ещё до римской реорганизации, то с письмом он обратился к тагам (число их неизвестно) и к полису [12]. Многочисленные надписи свидетельствуют о наличии тагов в различных городах. Таким образом, это была характерная черта местного управления, которую римляне не изменили. Фактически, они возможно вовсе не меняли управления в городах, но лишь поддержали высшие классы и потакали той замкнутости, какую мы, например, обнаружили в Лариссе. Кроме этого, мало что можно было бы сказать об управлении городами, разве что понятно то, что в них существовали первичные собрания, хотя они и не были открыты для всех представителей низших классов. О городских советах данных мало, за исключением того, что установления Фламинин предписывали, чтоб для членства в «сенате» города был необходим высший имущественный ценз [13]. Упоминания в документах о городских буле очень редки.
Самой замечательной чертой нового федерального правительства было то, что во главе конфедерации стоял теперь ежегодно избираемый полководец — стратег, титул, который на латынь передавался как «претор». Доказательством того, что должность эта была ежегодной был тот факт, что стратег был эпонимным магистратом конфедерации. Благодаря тому, что сохранилось большое число записей о сделках, особенно о манумиссиях (освобождении рабов) имена многих из них известны и немалое их число может быть датировано с большей или меньшей точностью [14]. К несчастью город, из которого происходит полководец установить не всегда возможно, но всё же можно видеть, что большинство полководцев происходит из городов старой Фессалии, а не из районов, присоединённых позже. Исключение — семья из энианского города Гипата, давшая несколько стратегов; самый ранний из них вероятно служил в 28-27 гг. до н. э. По крайней мере одна ветвь этой семьи, сохранившая выдающееся положение в III в. н. э., позднее получила римское гражданство [15]. Данных о первичном собрании нет, единственным засвидетельствованным совещательным органом является синедрион. Таким образом, конфедерация, как кажется, обладала представительным правлением со времени своей организации в 194 г. [16]. Из данных о споре между городами Киер и Метрополис времени правления Тиберия известно, что синедрион в то время состоял по крайней мере из 334 членов [17]. К этому времени конфедерация завершила своё расширение, а синедрион так же, вероятно, свой рост. Хотя точное число городов — членов конфедерации неизвестно, несомненно оно было значительно меньше, чем число представителей. Это может означать только представительство в пропорции к населению. По этому пункту вряд ли стоит напоминать о примерах ранней Беотийской, Этолийской и Ликийской конфедераций, Эллинской лиги времён Филиппа II и его преемников, так же как и о попытках Рима урегулировать представительство в Амфиктионийской лиге [18].
Сведения о действиях синедриона в споре между Киером и Метрополисом предоставляют нам ту немногую информацию, которой мы располагаем о порядке его действий. Дело было представлено совету римским наместником и стратег конфедерации и секретарь синедриона написали отдельные письма наместнику, сообщая о предпринятых действиях. В обоих письмах сообщается, что собрание проведено было в месяце Тисии, по всем правилам, по которым полагается проводить ежемесячные собрания. Сообщения о голосовании далее показывают, что по крайней мере по важнейшим вопросам голосование было тайным под присягой или вероятно, скорее, жетонами по жребию.
Сведения о государственном аппарате показывают, что федеральное правительство подготовлено было вести дела весьма значительные, что в свою очередь указывает на сильное федеральное правительство. Но с другой стороны, фессалийские города были, кажется, более независимы в отношении друг друга и к федеральному правительству, чем то было в большинстве федеративных государств. Вопреки греческому обычному порядку, граждане одного города обычно не обладали правом энктесиса (владения недвижимостью) в других городах конфедерации. В пользу этого свидетельствует тот факт, что когда города выносили почётные постановления гражданам других общин конфедерации, они иногда включали эту привилегию. Так Ларисса даровала энктесис гражданину соседней Скотуссы и даже отправила туда послов, чтоб об этом сообщить [19]. Так как здесь была, как кажется, прямая преемственность в местных учреждениях между позднемакедонскими и раннеримскими временами, то письма Филиппа V в Лариссу от 220 и 215 гг. могут быть использованы для информации об условиях в столице. В то время в Лариссе проживали многочисленные метеки, как фессалийцы, так и другие греки. В своём первом письме Филипп советовал внести их в списки граждан; во втором, он почти что угрожал прибегнуть к принуждению. В результате все они внесены были в списки. Сохранили ли они своё гражданство с прекращением власти Филиппа над Фессалией — другой вопрос. Список новых граждан сохранился лишь частично; эта сохранившаяся часть содержит имена многочисленных бывших граждан фессалийских городов Краннона и Гортины, а так же одного лица из Самофракии. Остальная часть надписи несомненно содержала имена тех, кто переехал из ряда других городов. Ларисса как столица могла быть особо притягательной, а в других городах могло быть много меньше метеков, но представляется ясным, что гражданство в одном городе не давало гражданских прав в других городах конфедерации. Таким образом, когда конфедерация даровала чужестранным судьям из Милета и их писцу гражданство, энктесис и другие привилегии во всех городах конфедерации, это могло означать только потенциальное гражданство во всех городах, так что если они решали стать гражданами какого–то одного города, этот город не мог отказаться их принять [20]. Но конечно, они не смогли бы осуществить права гражданства ни в одном городе без предварительной регистрации.
Другой характерной чертой, которая, как кажется, свидетельствует о большой свободе городов в отношении центрального правительства — это их обыкновение разрешать пограничные споры с помощью арбитража иностранных государств и посылки собственных послов за границу, чтоб вести свои дела. Во все их дела, однако, были прямо или косвенно вовлечены Рим или римляне, так что то, что получалось в результате этого, насколько это можно проследить, проливает столько же света на «свободу» греков под римским «покровительством», сколько и на фессалийские учреждения. Самым важным и самым сложным является дело с участием двух городов из двух небольших племенных объединений к югу от собственно Фессалии — Мелитеи во Фтиотийской Ахайе и Нарфакия в Малиде. Они отделены были друг от друга горами и спорная территория являлась, отчасти, пустынной горной местностью. Спор был разрешён в 140 г. до н. э. или около того постановлением римского сената, принятым в согласии с законами фессалийцев, данными им Титом Квинкцием, т. е Фламинином. Текст этого сенатусконульта обнаружен был в Нарфакии — городе, в пользу которого было принято решение. Надпись сильно повреждена, но главные этапы тяжбы можно проследить [21]. Спор этот, как и множество других, решавшихся третейскими судьями, в прошлом несколько уже раз разбирался разными третейскими судьями. На эти более ранние соглашения ссылались мелитяне в своих показаниях сенату, упирая на тот факт, что более поздние решения в пользу Нарфакии основаны были на законах, данных фессалийцам Фламинином, намекая на то, что более ранние решения были в пользу Мелитеи и что некоторые решения Фламинина ответственны за отмену прежних решений. Таким образом, уже решения Фламинина вмешивались в то, что должно бы было быть внутренним делом конфедерации. В ином роде решение сената по делу Птелея во Фтиотийской Ахайе. Граждане его донимаемые обвинениями, выдвигаемыми против них соседним городом Ларисса во Фтиотиде и когда эти обвинения дошли до Рима, птелейцам оказал помощь гражданин более известной Лариссы в северной Фессалии, вызвавшись отправиться в Рим в качестве посла [22]. Иной порядок действий явствует из пограничного конфликта между Киером и Метрополисом в правление Тиберия. Дело было передано наместником в синедрион для вынесения решения. Вероятно, в эпоху Принципата римское правительство поначалу делало больше, чтобы поддержать успешное функционирование местных правительств, чем в эпоху Республики. Иная тенденция вызвала к жизни решение спора между Ламией и Гипатой, вынесенное в правление Адриана наместником, по указаниям от императора [23]. Оно иллюстрирует тот факт, что наряду с поддержкой императором эллинского духа, правление Адриана характеризуется усилением бюрократии.
Несмотря на то, что римское правительство вмешивалось в решение этих споров, в них нет ничего, что опровергало бы факт существования в Фессалии сильного и активного центрального правительства. Один редкий фрагмент данных указывает на преемственность между более ранней административной системой и конфедерацией в римские времена. Выше было доказано, что система тетрад введена была в ранней Фессалии как административная мера в связи с военными реформами, так что тетрархи были федеральными должностными лицами, а не местноизбранными. До нас могло б и не дойти никаких данных о существовании тетрад в римский период, но один анекдот засвидетельствовал существование тетрад а это время в качестве административных единиц. В своих «Наставлениях по управлению государством» Плутарх рассказывает, что когда некий Гермон отказался быть избранным на должность (вероятно полководца) из–за бедности, фессалийцы проголосовали, чтобы каждая тетрада помогала ему каждый месяц лагином (мера неизвестной величины) вина и медимном муки [24]. Таким образом, старые административные единицы продолжали существовать, хоть они и редко упоминаются в документах. Есть, однако, ряд случаев, когда человек обозначается как происходящий из Лариссы в Пеласгиотиде, вероятно чтобы подчеркнуть разницу между этим городом и Лариссой во Фтиотийской Ахайе [25]. Обычно о принадлежности гражданина свидетельствует только этникон его общины.
Деятельность синедриона была большей частью судебной. Греческие федеративные государства делятся на две группы: те, у кого имелся особый федеральный суд или суды и те, в которых единственным федеральным судом был совет. Фессалия, как кажется, принадлежала ко второй группе. Так синедрион разбирал спор между Киером и Метрополисом и он же, кажется, был тем органом, который выступал в качестве суда между Нарфакией и Мелитеей, когда он возник сразу после того как эти города стали членами Фессалийской конфедерации. Ещё одним свидетельством его судебной деятельности являются два постановления в честь иностранных судей, одна группа которых происходила из Миласы в Карии, а другая — из Милета. Из них первая предположительно датируется временем ок. 130 г. н. э [26]. В обеих группах число судей было небольшим, так в группе из Милета было два судьи и писец. В постановлении о судьях из Миласы имеется статья, воздающая им хвалу за то, что они примирили большинство тяжущихся без формальных судов — умение, которое, как кажется, всегда ценилось высоко. Дела, разбираемые этими судьями, до того вероятно разбирались уже местными судами в различных городах, но это федеральное правительство приглашало иностранных судей, а позже воздавало им почести. Другой источник данных о судебной деятельности — императорский рескрипт II в. н. э. обращённый к koinon фессалийцев и предписывавший, чтобы если дело идёт о насильственном отобрании чужого имущества и о владении, то вопрос о насилии должен быть разобран раньше, чем вопрос о собственности [27]. Это, как кажется, указывает на то, что фессалийким властям позволено было самим решать вопросы, которые в других провинциях разбирались наместником. В любом случае кажется странным обнаружить в «Дигестах» рескрипт, переведённый с греческого на латынь, процитированный для принятия решения о судебном разбирательстве. Как итог, можно утверждать с уверенностью, что поскольку нет сомнений в том, что большинство обычных тяжб разбирались в местных судах, то синедрион с его ежемесячными собраниями в состоянии был участвовать во всех судебных делах, которые проходили перед федеральными властями.
Городом, в котором обычно велись государственные дела и где собирался синедрион, короче столицей, совершенно очевидно была Ларисса в Пеласгиотиде. Здесь обнародованы были несколько фессалийских постановлений из тех, что сохранились. Но даже более многозначительно то, что о проводимых здесь собраниях сообщается таким образом, что подразумевается — Ларисса была обычным местом для собраний. Так в 191 г. до н. э Антиох III направил послов в Лариссу, чтоб они предстали перед собранием фессалийцев. Так же и в 172 г. до н. э, когда римские послы направились в Грецию и Македонию в рамках подготовки к Третьей македонской войне, они предстали перед собранием в Лариссе [28]. Город был местом собрания и тогда, когда разбиралось дело Киера и Метрополя. Равно важное впечатление, получаемое от исследования истории Фессалии состоит в том, что за исключением таких интерлюдий как правление Ясона из Фер, Ларисса была центром, фокусом почти всякой деятельности.
В отношении финансовой администрации и экономической жизни, значительный интерес представляют фессалийские монеты [29]. Конфедерация чеканила серебряные монеты двух стандартов — аттического и другого, согласно которому драхма весила ок. ¾ аттической драхмы, так что тетрадрахма весила только три аттических драхмы или три римских денария. Вероятно серебро аттического стандарта чеканилось для целей внешней торговли, в то время как облегчённый стандарт использовался в пределах государства и как показывают записи, расчёты в нём велись в статерах (дидрахмах) и оболах. Нумизматы полагают, что чеканка серебра прекратилась в 146 г. до н. э. Этот вывод основан на произвольном предположении, что в то время пресеклась всякая свобода и все привилегии исчезли. В любом случае, старое серебро продолжало оставаться в обороте и пошлины за освобождаемых рабов продолжали выплачиваться в статерах. Таким образом, прекращение чеканки серебра не было внезапным. В эпоху Принципата Фессалия, подобно многим другим объединениям в восточных провинциях, продолжала чеканить бронзу. Фактически, большая часть мелких денег происходила из местных монетных дворов [30]. Иногда позже, когда расчеты производились в денариях, местная бронза использовалась в качестве разменной монеты. В таком случае денарий естественно считался равным восьми оболам, а полденария — четырём. С тех пор, как бронзовая монета стала оцениваться выше стоимости своего металла, появилась прибыль от чеканки бронзы и в Фессалии, как кажется, эта прибыль доставалась федеральному правительству.
Отпуск рабов на волю повсеместно в городах происходил в соответствии с фессалийскими законами и он отражён в документах, фиксирующих пошлину за отпуск в 15 статеров, которая выплачивалась городу в котором освобождение имело место. Ок. 27 г. н. э в закон была внесена поправка или изменение, согласно которому 22½ денария равнялись 15 статерам [31]. Упоминание статеров ещё в 131 – 132 гг. н. э показывает, что пошлина, возможно, официально сохранялась в размере 15 статеров [32]. Таким образом, римский денарий рассматривался как иностранная валюта, которой фессалийские власти милостиво позволяли служить законным платёжным средством. Другая интересная деталь та, что иногда уплаченная пошлина записана была как 22 статера и 4 обола [33], что даёт доказательство того, что мелкой монетой была мелкая бронза.
Таким образом, пока чеканка и процедура отпуска рабов на волю были связаны, Фессалия продолжала идти своим собственным путём. Тот факт, что в правление Адриана она включена была вместе со свободными городами в группу государств в которые император посылал особого рода посланника, обычно называемого корректор, показывает, что Фессалия всё ещё рассматривалась как свободная, настолько свободная, насколько вообще могло быть государство, находившееся под римским влиянием [34]. Это делает возможным, что конфедерация была свободной так же и в обладании собственной системой таможенных пошлин. Следует напомнить, что в более ранней Фессалийской конфедерации развилась система, по которой эти пошлины собирало федеральное правительство и одним из обвинений в адрес Филиппа II Македонского было то, что он обратил их в свою собственную пользу; сделал он это, несомненно, в качестве главы конфедерации. После освобождения Фессалии от власти Македонии, было естественно, что система эта продолжила своё существование, но уже под контролем избранных республиканских должностных лиц конфедерации. Нет никакой причины думать, что римляне с их показным акцентом на свободу Фессалии, прекратили существование этой системы, заменив её своей собственной portoria. Разумеется, по этому пункту никаких прямых данных нет, лишь полное отсутствие упоминаний в документах о каких–либо римских должностных лицах, уполномоченных собирать portoria в Фессалии [35]. С другой стороны, Греция была так рано объявлена свободной и была такой единственной в своём роде, что неудивительно, если некоторым греческим государствам было позволено сохранить контроль над своими таможенными пошлинами.
В заключение следует сказать, что Фессалийская конфедерация, организованная в 194 г. до н. э под римским покровительством, продолжала существовать как некая особая территория вплоть до III в. христианской эры. Её устройство и система управления сохранили многое или от древнего фессалийского государства или по крайней мере черты, развившиеся до римского владычества, такие как правительства городов с советом и первичным собранием и коллегией тагов во главе администрации. Четыре старых фессалийских территориальных подразделения, известные как тетрады, сохранились в качестве административных подразделений. Города сохранили в большой мере местный патриотизм и неохотно даровали прочим фессалийцам своё гражданство или даже право владения недвижимостью на своей территории. В то же самое время федеральное правительство было сильным и устанавливало нормы, применимые во всех городах конфедерации, такие как те, что применялись к освобождению рабов. В целом федеральное правительство следовало модели наиболее развитых федеративных государств, с внутренним суверенитетом государства, осуществляемым представительным синедрионом и с полководцем (стратегом) во главе государства — должность вовсе не пустая и формальная.
Едва конфедерация была основана, как она подверглась нападению Филиппа V, в связи с его поддержкой Рима против Антиоха III. И вновь он здесь активно действовал во время Третьей македонской войны. Опуская множество других событий скажем, что Фессалия вновь приобрела особое значение во время римских гражданских войн. В ходе войны между Цезарем и Помпеем фессалийцы раскололись, но однако ж большинство, вероятно, поддержало Помпея и тогдашний фессалийский стратег в состоянии был выставить значительное войско, чтобы попытаться задержать Цезаря при Гомфах до подхода Помпея [36]. В войне Октавиана и Антония против Брута и Кассия фессалийцы, добровольно или по принуждению, в большинстве своём поддержали Брута и Кассия. Сообщают, что в дополнение к пехоте им служили 2000 фессалийких всадников [37], число большее, чем знаменитое подразделение фессалийской кавалерии, сопровождавшее Александра Великого в Азию. Но возможно, они скорее были завербованы на службу римскими вербовщиками, чем мобилизованы фессалийскими магистратами.
Но Фессалия не была наказана за свою поддержку проигравшей стороны; Цезарь, после Фарсала, до того как начал преследовать Помпея, провозгласил Фессалию свободной [38]; это несомненно означало, что её правительству позволено было продолжить или возобновить свою деятельность. Август позднее заключил более официальное соглашение с конфедерацией, когда позволил внести себя в её списки в качестве стратега на 27-26 гг. до н. э [39] Разумеется для императора или для кого–нибудь из членов его семьи не было таким уж необычным позволять вносить себя в списки в качестве местных должностных лиц, но начиная с этого времени должность стратега должна была служить частью общего соглашения 27 г. до н. э. Это должно было символизировать признание им Фессалийской конфедерации и его примирение с ней после её довольно сомнительной позиции во время гражданских войн. И Август сделал даже больше. Наряду с Никополем и Македонией, Фессалия стала одной из трёх областей, которым позволено было иметь шесть голосов в Амфиктионийской лиге [40]. На деле это могло означать сокращение представительства племён, принадлежавших к Фессалийской конфедерации [41], но это должно было давать то преимущество, что все места в лиге были теперь консолидированы и считались фессалийскими.
Таким образом, Август не только позволил Фессалийской конфедерации продолжать своё существование как греческой организации, но и даже предоставил ей особое, привилегированное положение в той особой Греции, в которой сам он был под покровительством Аполлона — Аполлона Акция и Дельф. Но греческий дух Фессалии так же выказал себя и в иных отношениях. Да, среди фессалийцев были те, кто добивался римского гражданства и среди стратегов конфедерации были римские граждане, но большинство стратегов I-II вв. н. э., имена которых сохранились, не были римскими гражданами. Далее, надписи показывают, что должность эта пользовалась популярностью и высоко ценилась. Кроме того, когда фессалийцы возвысились, они, как то свойственно грекам, отправляли разные должности в Амфиктионийской лиге и начиная с Адриана — в Панэллинской лиге. Участие в амфиктионийских делах было старой привычкой фессалийцев и могло быть совершенно естественным то, что они склонились к участию и в Панэллинской лиге. Так семья из Гипаты, историю которой можно приблизительно реконструировать по надписям, дала нескольких стратегов Фессалийской конфедерации, более чем одного эпимелета Амфиктионийской лиге и архонта Панэллинской. Женщина из этой семьи, которая к тому времени уже имела римское гражданство, вышла замуж за человека (вероятно фессалийца по происхождению), занимавшего видное положение в Афинах. Их сын стал эпонимным архонтом в Афинах и позднее, в какое–то время в III в. — консулом; интересно отметить, что путь из Фессалии к консульству шёл через Афины. Таким образом, служба в Амфиктионийской и Панэллинской лигах была вполне естественной для фессалийцев, но было столь же естественным быть привлечённым панэллинской аристократией Афин [42].
Те магнесийцы, о которых здесь идёт речь, жили на Магнесийском полуострове, отделённом от Фессалии и вдоль побережья к северу от полуострова. Их конфедерацию мы рассмотрим очень кратко, несмотря на то, что сохранилось большое количество документов, происходящих из неё и из её главного города — Деметриады. Сами по себе эти документы интересны, но имеют мало значимости для исследования федерализма. Две её самые характерные черты, это во–первых то, что это было государство с одним доминирующим городом и во–вторых то, что она имела федеральное первичное собрание, хотя основана была тогда, когда другие государства начали избавляться от таких собраний. Конфедерация была основана в конце Второй македонской войны, но Деметриада вскоре была захвачена, сначала этолийцами, а затем в 191 г. — Филиппом V Македонским. После окончания Третьей македонской войны конфедерация была восстановлена или вновь основана. Она пользовалась благоволением Клавдия (а может быть и какого–то другого императора), дозволившего внести себя в списки в качестве полководца или главы конфедерации. Последний дошедший от неё документ — постановление 283 г. н. э. в честь императора Карина [1].
Правительство конфедерации включало в себя полководца, синедрион и экклесию [2]. В краткий период существования в девяностые годы II в. до н. э. глава конфедерации именовался магнетархом [3]. Из сообщения Ливия, который, конечно, получил свою информацию от Полибия, ясно, что так обозначался один единственный магистрат, а не член какой–либо коллегии или комиссии. Экклесия, очевидно первичное собрание, регулярно упоминается в федеральных постановлениях, но таким образом, что становится понятным — большую часть её работы в действительности исполнял синедрион. Кажется, что только этот орган упоминается упоминается в статье, обозначающей переход собственно к началу постановления [4], в то время как в конце документа резолюция синедриона указана первой и за ней уже, почти небрежно, следует запись о резолюции экклесии [5].
О создании четырёх македонских республик в 167 г. до н. э. как о части урегулирования ситуации после Третьей македонской войны, обычно сообщается в истории Рима. Такой подход к вопросу естественно побуждает смотреть на ситуацию с точки зрения римской иностранной политики и иногда замечают, что это означало «начало разложения libertas и immunitas» [1] ибо Рим объявил эти государства свободными, но всё ещё требовал уплаты податей. Но, однако, авторы, смотрящие на дело с этой точки зрения мало или ничего не говорят нам о навязанной им Римом форме правления [2]. С другой стороны, авторы справочников и исследований греческих политических учреждений их обычно совершенно опускают. Исключение — недавнее исследование греческих государств Эренбергом, который приводит четыре республики в качестве примера «представительного правления в форме федеративного государства» [3]. Это пренебрежение македонскими республиками достойно сожаления. Они были столь же греческими или эллинскими как большинство федеративных государств того времени и если поставить их в один ряд с современными им учреждениями Ахейской, Фессалийской и Ликийской конфедераций, то они помогут нам продемонстрировать тенденцию того времени расставаться с первичными собраниями и вместо них учреждать представительное правление. Они важны так же для иллюстрации гибкости римской политики и наложенные на них обязательства отличаются от соглашения заключённого с Фессалийской и Магнесийской конфедерациями. Главным новым элементом, подтверждаемым налогами и ограничениями, здесь была более жёсткая и более деспотичная позиция, возобладавшая в римской политике после Пидны.
Информация о формировании и учреждениях четырёх республик извлекается из данных Ливия, которые тот, в свою очередь, получил от Полибия. Так как последний в 167 году был уже зрелым человеком, принимавшим активное участие в делах Ахейской конфедерации, а позже в Риме входил в круг Сципиона, то его данные — это данные современника, который был близок с рядом действующих лиц. Вопрос о том, в какой мере Ливий дополнял данные Полибия материалом, взятым из римских архивов, остаётся открытым. Согласно Ливию, сенат решил, чтобы Македония была свободной, но чтобы избежать опасностей, вязанных с крупным государством, она разделена была на четыре части, каждая со своим собственным собранием. Термин, употреблённый Ливием для обозначения этого собрания в единственной сохранившейся рукописи этой части труда Ливия – consilium. Если в этом senatus consultum был действительно употреблён термин consilium, а не cconcilium и если он был использован в том значении, в каком он обычно применяется к греческим учреждениям, тогда в постановлении сената содержалось распоряжение о том, чтобы каждое из четырёх государств имело представительное собрание в качестве главного органа управления [4]. То что эта форма правления была заимствованной, а не местной, доказывается более поздним правилом, что избирались сенаторы, «которых они называют synedroi», и государство управлялось в соответствии с их решениями [5]. Это правило, очевидно, применимо во всех четырёх республиках. Это в сочетании с снисходительным замечанием Полибия в отношении македонян, как непривычных к «демократическому и представительному правлению» [6] делает ясным, что правление в четырёх республиках было представительным. Отметим, однако, что слова Полибия не означают, что их строй был демократическим в том смысле, в каком демократия понималась в V в. до н. э., но только, что эти государства были республиками и не находились под царской властью.
Четыре республики не имели своих собственных названий, но были просто известны как части Македонии. Разделились они приблизительно следующим образом [7]. Первая мерида включала земли между реками Нест и Стримон с небольшой территорией к востоку от Неста и очень небольшой к западу от более низменного Стримона. Вероятно, эта часть состояла из земель, приобретённых Филиппом II и включала Филиппы и примыкающие рудники. Столицей был Амфиполь. Вторая мерида включала земли между Стримоном и Аксием за исключением района, упомянутого как принадлежащий первой мериде. Столицей его была Фессалоника. Третья мерида простиралась от Аксия до Пенея; это означало, что она включала остальное побережье Македонии от устья Аксия в нескольких милях к западу от Фессалоники до Темпейской долины. Столицей её была Пелла. Четвёртая мерида представляла собой территорию к северу от третьей; столицей её была Пелагония. Несмотря на наличие в них городов, есть основания думать, что некоторые из подразделений этих республик были скорее племенными районами, чем городами. Это особенно верно в отношении четвёртой мериды, известной при Империи как Свободная Македония [8].
Для того, чтоб понять проблемы этих государств, надо держать в уме их отношение к Риму и друг к другу. Хоть они и были провозглашены свободными, они обязаны были выплачивать Риму половину того, что они прежде платили царю. Это было установлено сенатусконсультом относительно устроения Македонии и объявлено было Эмилием Павлом в Амфиполе [9]. Это разумеется означало, что македоняне должны были не только платить дань, но и быть готовы выслушивать указания из Рима и любое их враждебное действие должно было рассматриваться как мятеж. Не похоже, чтобы сокращение дани принесло какое–нибудь облегчение. Ведь это, по всей видимости, означало, что половина налогов, прежде использовавшихся внутри страны отправлялась в Рим и лишь половина оставалась на местные нужды, включая оборону страны от её достаточно воинственных соседей. Эта задача отнюдь не облегчилась тем фактом, что римляне уничтожили или присвоили себе военные резервы царя. Однако, государствам, граничившим с варварами позволено было иметь вооружённые отряды на границах. Это относится ко всем республикам, за исключением третьей. Чтобы здесь не было соблазна строить линейные корабли или пиратские суда, вырубка корабельного леса была запрещена. Другие экономические и социальные ограничения нисколько не способствовали облегчению ситуации. Хотя добыча железа и меди и была позволена, золотые и серебряные рудники были закрыты и оставались таковыми до 158 г. до н. э. [10]. Никому не позволено было обладать собственностью более, чем в одной республике из четырёх и браки между гражданами различных республик запрещались. С другой стороны, торговля между ними не была запрещена за исключением соли и даже относительно неё существовали специальные положения о ввозе соли в четвёртую республику [11]. Тем не менее ясно, что четыре государства должны были в значительной степени пойти каждое своим путём.
О правительственном аппарате известно мало за иключением уже упомянутых представительных собраний. Во главе каждой из четырёх республик стоял один высший магистрат, соответствовавший тому полководцу, который был главой столь многих федеративных государств [12]. Сообщения, что деньги собирались или дань доставлялась в четыре столицы [13] делает ясным, что города или другие подразделения государств собирали деньги на местах и отправляли требуемые суммы в столицы. Это становится практически бесспорным благодаря сравнению с деталями организации, примерно в то же время навязанной Иллирии Римом. Иллирийцы были точно так же объявлены свободными, но на них была наложена дань в половину той, что они прежде платили своему царю. Иллирия, так же как и Македония была разделена на части (в её случае три) и внутри этих частей некоторые области были провозглашены свободными от податей, в то время как на остальные наложена была дань [14]. Так же точно несомненно, что и в Македонии на каждый город или другую административную единицу в пределах мерид налагалась дань и требовалось доставлять её в столицу. Различие состояло в том, что в Македонии, вероятно, не было свободных от уплаты общин. Общие черты этой системы несомненно заимствованы от той, что существовала при царях. Самая важная перемена заключалась в том, что общины направляли свои выплаты не в центральную сокровищницу всей Македонии, но в столицу их особой мериды. Нет информации относительно того кем и как дань переправлялась в Рим [15].
Информация о дани ничего не говорит нам о финансах республик за исключением того, что как и других федеративных государствах, они зависели от сборов, делаемых местными общинами и отправляемых в федеральную сокровищницу. Вероятно, общины продолжали посылать те же самые суммы, что они посылали царю и половина этих денег отсылалась в Рим, в то время как другая половина оставалась правительствам мерид. Деньги и иные сокровища, обнаруженные римлянами и вывезенные ими демонстрируют, что цари скапливали то, что доставлялось общинами и хранили излишки в царских сокровищницах. Так как новые правительства начали свою деятельность при пустых сокровищницах, то им непросто было финансировать свою администрацию с половиной тех прямых налогов, что собирались прежде в пользу царя. Ведь и иные доходы государства резко сократились. Рудники и царские поместья были конфискованы и стали собственностью римского государства. Сенат постановил сначала не позволять заключать никаких контрактов на эксплуатацию рудников и поместий. Позже, однако, когда дело дошло до детального урегулирования, запрет на разработку золотых и серебряных рудников остался, но добыча железа и меди была позволена. Отмечалось, что их эксплуатанты платили vectigal в размере половины того, что они платили царю. Это вряд ли верно. Право эксплуатировать рудники и поместья обычно основывается на контрактах и здесь по временам должна была иметь место разница в уплате. Поэтому самой правдоподобной догадкой представляется та, что арендаторы одну половину vectigal отправляли в Рим, а другую — правительству того государства, в котором находились рудники или поместья. Если когда были вновь открыты для разработки в 158 г. золотые и серебряные рудники применена была та же самая система, то особенно в Первой Македонии доходы сильно выросли и этим объясняется обильная серебряная чеканка этого государства [16]. Это должно было зайти так далеко, что возвратило процветание как государствам, так и отдельным лицам. Так же, как кажется, возобновилась торговля с племенами севера Македонии и это так же должно было означать дополнительные доходы.
Здесь не место описывать раздоры, от которых страдали новые государства в первый период их существования или следить за военными действиями, явившимися следствием восстания Андриска или Псевдо–Филиппа. В результате всех этих событий Македония реорганизована была в римскую провинцию. В списке её наместников, составленном учёными, Квинт Цецилий Метелл, вновь покоривший Македонию в 148 г., ставится в качестве первого наместника [17]. Создание провинции не стало, однако, концом четырёх республик, которые продолжали существовать в качестве единиц местного управления по крайней мере до времени династии Флавиев. В какое–то время к ним добавилась ещё Македонская лига. Она существовала уже в правление Клавдия, а возможно даже и Августа [18]. Может быть она была ещё и более ранней, но события, связанные с восстанием Андриска, показывают, что такой организации в то время не существовало.
Для фокейцев величайший кризис наступил с Третьей священной войной и устройством дел Фокиды Амфиктионийской лигой в 346 г. до н. э после Филократова мира. Его условия были, конечно, продиктованы в действительности Филиппом II. Они включали запрет иметь кавалерию или гоплитов, разрушить все города кроме Аб близ Гиамполя и эта ослабленная организация должна была выплачивать 60 талантов в год в качестве контрибуции Аполлону Дельфийскому [1]. Три года спустя они действительно начали её выплачивать и выплаты эти сделаны были ими как объединением, что показывает: даже в таких условиях им позволено было сохранить какую–то организацию. Вскоре условия улучшились до такой степени, что в 338 г. ежегодная контрибуция сокращена была с 60 до 10 талантов, города были восстановлены и укреплены стенами, а фокейцы представлены как объединение с тремя представителями в синедрионе Эллинской лиги, организованной Филиппом [2].
Попытки исследовать учреждения конфедерации этого времени были не особенно успешными, но всё же несколько пунктов можно отметить [3]. Главы правительства время от времени упоминаются, но их число и титулы разнятся и до нас дошло мало информации об их обязанностях и функциях. Так из числа записей о платежах, отправленных фокейцами в Элатею, одна запись датируется единственным архонтом, а другая — четырьмя [4]. Возможно это означает группу из четырёх архонтов, из которых в документе упомянут был только их глава. В каждом случае указан родной город этих должностных лиц. В документе, где упомянут был единственный архонт, он из Медеона; из четырёх в другом, два были из Элатеи. Позднее появляются три фокарха [5]. То немногое, что известно об этих должностных лицах, указывает на их ежегодные выборы первичным собранием. Сведений о меньшем по размерам федеральном совете нет и возможно его не существовало. Фокида была достаточно невелика для того, чтоб первичное собрание функционировало эффективно. Есть, однако, данные, что фокейцы имели коллегию номографов и что собрание могло приказывать им внести то или иное своё постановление в число законов [6]. Это указывает на периодические изменения в федеральных законах и деятельное федеральное правительство.
Это было то правительство, которое правило Фокидой с восстановления конфедерации ок. 338 г. до поглощения Фокиды Этолией после Второй македонской войны. Подчинение Фокиды Этолии продолжалось до поражения Антиоха и этолийцев в 191 г. Доказательства этолийского господства обнаруживаются в записях об освобождении рабов в Дельфах, в которых освобождения, совершаемые фокейцами, датируются по этолийским полководцам [7]. После реорганизации конфедерация, как кажется, последовала господствующему стилю времени и имела во главе стратега. Этот магистрат многократно упоминается в записях об освобождении рабов в Дельфах несколько позже 146 г. до н. э [8]. Это свидетельство того, что по крайней мере в том, что касается главы конфедерации, система периода до 146 г. сохранилась и после этой даты. Возникает вопрос, так ли это и для других органов правительства и в особенности восходит ли синедрион, прямо засвидетельствованный только для эпохи Империи к этому более раннему периоду [9]. Вероятно, предположение не худшее любого другого заключается в том, что он был учреждён во время реорганизации ок. 190 г. Так же несомненно, что когда–то, когда точно сказать невозможно, старое первичное собрание прекратило своё существование.
Для II в. до н. э. проявление независимости со стороны городов в пределах конфедерации засвидетельствовано надписью о союзе путём симполитии двух городов — Стириса и Медеона. Договор, заключённый навечно, предусматривал объединение экклесий двух городов, совместные выборы магистратов; он подробно входит в детали местного самоуправления, но даёт мало информации о федеральном правительстве. И тем не менее, членство этих двух городов в конфедерации доказывается датировкой документа по стратегу фокейцев. Договор этот не был, как кажется, контролируем федеральными властями, но был засвидетельствован двумя гражданами Лилеи и одним Титореи. Вдобавок, скреплённая печатью копия документа хранились из свидетелей из Лилеи [10]. Вовлечённые в это дело города не были ближайшими соседями. Медеон находился на побережье близ Антикиры, а Стирис на несколько миль внутрь от побережья, Лилея и Титорея — в долине Кефисса. Безусловно, наши два города были в хороших отношениях с прочими городами конфедерации, хоть они и договаривались друг с другом почти как иностранные государства и только призвали некоторых из своих собратьев фокейцев в качестве свидетелей.
Период от Царского мира до римского завоевания естественным образом распадается на два подпериода, первый до, а второй — после начала римского вторжения на Балканы. Несмотря на Первую иллирийскую войну, греческие государства и Македония продолжали своё соперничество на традиционных направлениях, вероятно до конца Союзнической войны (217 г. до н. э), когда случилась внезапная и полная перемена, вовсе и не думая об опасности, исходящей от западных держав. Государствами — участниками этого соперничества были упомянутые в заголовке. Что до претензий на лидерство Спарты, то они закончились с поражением Клеомена и государство это оставалось главным образом орудием интриг и беспорядков, особенно со стороны ахейцев. Другое пелопоннесское государство, некогда бывшее значимым — Элида, кажется низведено было на степень подданного и агента Этолии. Вероятно, хоть оно и не было напрямую захвачено, но, как кажется, лишено было всякой свободы решения по большинству вопросов иностранной политики. Войсками её часто командовали этолийские офицеры, подчас не долго думая бросавшие вверенные им элейские войска, чтоб спасти свою шкуру.
Царский мир, как уже отмечалось, не привёл к роспуску всех федеративных государств. Но из–за роспуска Беотийской, а затем и Халкидской конфедерации произошёл величайший разрыв в истории греческого федерализма, много больший чем тот, что вызван был установлением македонского господства в Греции. В течение 40 лет между освобождением Фив и битвой при Херонее, федерализм вновь был на подъёме и Филипп II своим созданием Эллинской лиги не добился того, чтоб его ослабить. Ни одна из эллинистических монархий не стала столь могущественной, чтоб федерализм прекратил существование, но это был уже другой федерализм. Два великих федеративных государства, те что были распущены, были самыми передовыми в это время. Кроме того, господство демократической теории с её упором на первичные собрания, вело к сдерживанию развития представительного правления. Потому–то два важнейших новых федеративных государства IV столетия, Беотийская и Ахейская конфедерации, оба опирались на первичные собрания. В случае с Беотией это было, возможно, ещё и потому, что использование первичного собрания, собиравшегося в Фивах, было для фиванцев лёгким способом контролировать конфедерацию, по крайней мере до тех пор, пока голоса подсчитывались по головам, что, как кажется, имело место в IV столетии.
Две упомянутые здесь конфедерации были самыми важными организациями периода. История доминирования Беотии слишком хорошо известна, чтоб её здесь повторять. Благодаря блестящим способностям Эпаминонда и совершенству беотийской военной машины, Беотийская конфедерация добилась, на короткое время, неестественно высокого положения. Самым важным результатом этого стал распад Пелопоннесской лиги. И тем не менее, как мы это уже продемонстрировали в связи с Этолией и Аркадией, Эпаминонд и беотийцы имели меньшее влияние на развитие федерализма, чем то принято думать. Их влияние в Пелопоннесе было значительным, но даже здесь создание Аркадской конфедерации, кажется, не было прежде всего обязанным беотийскому вмешательству — вопрос обсуждавшийся выше, в статье об этой конфедерации.
В нач. III в. Эпир и Акарнания были глубоко втянуты в распри различных претендентов на контроль над Македонией и граничащими с ней частями Греции. С расширением Ахейской конфедерации в середине столетия и превращением её и Этолийской конфедерации в два самых могущественных государства Греции, интерес к истории федерализма возрастает. Интерес этот усиливается так же благодаря наличию сильных и ярких личностей, таких как Арат Сикионский, Агис и Клеомен Спартанские и некоторые из царей династии Антигонидов, не в последнюю очередь Антигон Гонат и Антигон Досон. Мы обладаем так же тем преимуществом, что располагаем для этого периода данными Полибия, даже если некоторые из них содержатся в наиболее сжатой, вводной части его истории. При использовании их однако надо помнить, что он настроен проахейски и антиэтолийски.
Этолийцы в эпоху эллинизма заняли выдающееся положение ещё до ахейцев. Стоит лишь напомнить об их участии в Ламийской войне, а позже в отражении галльского вторжения в Грецию. Они участвовали в двух самых перспективных проектах в истории федеративных государств, двух комбинациях государств, которые выглядели как прогресс в мирном сотрудничестве с Грецией и которые, если бы они продолжали функционировать, могли бы привести к лучшим временам. Первая из этих комбинаций имела место когда этолийцы ок. 262 г. вместо того, чтобы попытаться завоевать Акарнанию вступили с Акарнанской конфедерацией в союз, включавший даже исополитию — обмен потенциальным гражданством между двумя конфедерациями [1]. В этом случае к провалу проекта привела, как кажется, агрессивность этолийцев, более сильного из двух государств. Другим и даже более многообещающим событием был союз между ахейцами и этолийцами, который до такой степени тесным и сердечным для этолийцев, чтоб служить с ахейцами на ахейских кораблях против иллирийцев. Союз этот начался с объединения двух конфедераций против Деметрия II Македонского (239-229) и продолжался, несмотря на некоторые противоречия, до начала Союзнической войны в 220 г. Это было тем более замечательно, что несколькими годами ранее две конфедерации имели столкновения и что новому союзу предшествовал период, когда этолийцы вступили в союз с македонянами против ахейцев.
Ко времени освобождения Сикиона Аратом в 251 г., города в этой части Греции в большинстве своём управлялись тиранами, которые в той или иной мере были агентами кого–либо из великих царей и обращались к ним за поддержкой. Так соседний Коринф был на полуострове центром власти Антигона Гоната и несомненно тиран, изгнанный из Сикиона Аратом, так же как и его предшественники, были вассалами Антигона. Маленький порт по соседству, Арсиноя–Мефана на полуострове Мефана, оккупирован был птолемеевским гарнизоном, который продолжал там оставаться даже в середине II в. до н. э [2]. Он должен был представлять собой центр интриг и набора наёмников для птолемеевской армии. Может быть через посредство тамошнего гарнизона Арат, будучи ещё юношей, снискал расположение Птолемея II, посылая ему картины [3]. Таким образом, страна эта изобиловала антигоновскими, птолемеевскими и иными кознями и происками. И в самом деле, здесь происходило так много тревожного и необычного, что Арат мог делать в Аргосе приготовления для удара по Сикиону и даже изготовить штурмовые лестницы не возбуждая никакого подозрения. Здесь даже были главари профессиональных разбойников, с помощью которых можно было нанять людей для участия в походе. В качестве приманки Арат дал им поверить, что намерен совершить нападение на царский табун. При таких обстоятельствах неудивительно узнать дальше, что ворота Сикиона запирались на ночь, стены охранялись часовыми, а стража делала обходы. Вероятно, в те времена все сколько–нибудь значительные города даже во время мира имели регулярную стражу.
Рассказ о возвышении Арата — также свидетельство того, какого типа люди в то время становились лидерами. Живя в изгнании в Аргосе, молодой Арат, которому не было ещё и двадцати, мог позволить себе посылать картины в дар Птолемею Филадельфу, а когда он готовился захватить Сикион, то выставил для этого 30 собственных рабов, в то время как другие изгнанники дали каждый по 10 человек. Такие люди вряд ли были бедными. Сам Арат, очевидно принадлежал к тому классу, из которого выходили тираны. Собственные его отец и дядя, годами правившие Сикионом, правда тиранами не именовались, но возможно только потому, что источники информации о них в конечном счёте восходят к самому Арату. Они могли быть человеколюбивыми правителями, но в том, что касается формы их правления, они, возможно были такими же тиранами, как и все прочие. Тогда, как и всегда, можно было быть хорошим «тираном» — термин вероятно никогда не употреблявшийся самими этими правителями или их сторонниками, но приклеенный им как ярлык их врагами. Другим свидетельством богатства Арата служит рассказ о том, что когда ему понадобились 60 талантов для осуществления своих планов по захвату Акрокоринфа, он смог достать их под залог своих кубков и чаш и драгоценностей жены [4]. Рассказ этот извлечён, как кажется, из «Воспоминаний» самого Арата. Если это так, важно то говорит ли он правду или несколько преувеличивает ради возвеличения собственных успехов.
Введением Сикиона в Ахейскую конфедерацию, Арат дал новое направление ахейской политике. Принятие неахейского города не было само по себе чем–то новым для конфедерации, которая некогда инкорпорировала Калидон, но это дало старт экспансии в других направлениях. С несколько более поздним присоединением Коринфа конфедерация начала политику, которая в конечном счёте привела к попытке контролировать весь Пелопоннес вместо того, чтобы сконцентрировать свои усилия исключительно вокруг Коринфского залива. До этого, однако, первое известное столкновение произошло именно в заливе. Впервые встав в 245 г. во главе конфедерации, Арат, как сообщается, ответствен за поход на побережье Западной Локриды и в Калидонию, а позже он повёл всю ахейскую армию на Беотию, чтобы поддержать своих союзников против этолийцев, но ахейцы опоздали к битве и беотийцы потерпели тяжёлое поражение при Херонее [5]. Следующий важный шаг в экспансии конфедерации произошёл в результате захвата Акрокоринфа и освобождения Коринфа Аратом в 243 г., когда он повторно встал во главе конфедерации [6]. Это стало результатом внезапной ночной атаки во время мира. Он сумел собрать в Сикионе силы столь большие, чтоб он смог из них выбрать 400 отборных людей для ночной атаки. С ними он смог удержать и Акрокоринф и город. На рассвете остальное его войско прибыло из Сикиона и Арат смог предстать перед коринфянами в театре, разумеется с ахейскими войсками, установленными на ключевых позициях, чтобы защититься от внезапной вспышки гнева толпы или нападения. Там он убеждал коринфян «стать ахейцами» и передал им ключи от ворот города, так что впервые со времён Филиппа II эти ключи оказались в руках местных должностных лиц. Таким образом, присоединение Коринфа к Ахейской конфедерации было, по крайней мере по видимости, а возможно и в реальности добровольным, даже если Акрокоринф занят был четырьмястами ахейскими гоплитами, пятьюдесятью сторожевыми собаками и их вожатыми. Так же ахейцы захватили и портовый город Лехей, но возможно вернули его коринфянам под их контроль. Последним может быть и не нравилось то, что их цитадель удерживалась федеральным гарнизоном, но они имели больше местных свобод, чем за все прежние годы, ведь теперь гарнизон находился только в цитадели, в то время как остальная часть города подчинялась местным властям. Своего рода побочным результатом успеха в Коринфе стало то, что Мегара, Трезен и Эпидавр были приняты в конфедерацию. Таким образом, она теперь имела общую границу с Аттикой и Арат смог попытаться вырвать Афины из под македонской власти. Его первый поход на Аттику относится к той же самой его второй стратегии, вероятно к весне 242 г. [7].
Захват Коринфа естественно привёл к войне между ахейцами и Македонией. Первым известным нам действием со стороны Антигона Гоната стал союз с этолийцами, направленный против ахейцев [8]. В противовес этому ахейцы получили помощь от спартанцев, предводительствуемых царём–реформатором Агисом. Незадолго до этого этолийцы, вероятно уже установившие нечто подобное постоянному контролю над Элидой, совершили поход на Лаконию, в котором они продвинулись до мыса Тенар и хоть им не удалось взять Спарту захватили, по некоторым данным 50 000 пленных [9]. Около того же времени этолийцы инициировали договор между Фигалией и Мессеной, поставив таким образом своё влияние в этом регионе на более постоянную основу [10]. Для агрессивных этолийцев вполне естественно было объединиться с Антигоном и постараться извлечь всю возможную выгоду из этого союза, хотя в своём вторжении в Пелопоннес они, как кажется, действовали самостоятельно. Для спартанцев же равно естественным было вступить в союз с ахейцами для того, чтобы попытаться остановить этолийскую атаку на новом направлении, а именно к югу через Истм. Одновременно, настолько же естественным было для государств, объединившихся против Македонии искать поддержки Птолемея Эвергета и должно быть именно в это время ему был дан ахейцами титул гегемона (верховного начальника) ахейцев на земле и на море [11]. Какова была, если вообще была, помощь, полученная от Птолемея, неизвестно.
Их союз привёл к попытке сотрудничества между спартанцами, предводимыми Агисом и ахейцами, предводимыми Аратом. Он должен был приходиться на следующую стратегию Арата после освобождения Коринфа, а именно на 241 год. Со стороны Арата это был типичный поступок, приведшим к поражению врага, что уже казался победителем. Но добавочным следствием стал отказ от дружеского союза с Агисом. Это может быть произошло вследствие предубеждения богатого консерватора против царя, заражённого идеями социальной реформы. Ахейцы рассчитывали удержать границу Мегариды против этолийцев и Агис, пылая рвением к битве, привёл спартанцев для поддержки. Но Арат отказался давать битву и позволил этолийской армии вступить в Пелопоннес, где она захватила и разграбила Пеллену, самый восточный из городов собственно Ахайи. Вслед за тем Арат и ахейцы напали на них, когда они были дезорганизованы и нанесли им поражение с тяжёлыми потерями — 700 убитых, согласно Плутарху [12]. Этих потерь оказалось достаточно, чтоб обескуражить врага и вскоре был достигнут мир. Таким образом, военная кампания Арата, хотя граждане Пеллены не могли одобрить его методов и хотя он практически послал Агиса домой на поражение и смерть, была в высшей степени успешной. Мир, вероятно, включал и Македонию. Вдобавок, Аратом и этолийским лидером Панталеоном был достигнут договор о союзе между двумя конфедерациями. Это союз, вероятно, не был заключён до смерти Антигона Гоната и связан был с началом объединения двух конфедераций в войне против Деметрия II Македонского, которая длилась большую часть его правления (239-229) [13].
О ходе войны двух конфедераций против Деметрия известно очень мало, но значительно больше известно о попытках того же времени свергнуть в Пелопоннесе тиранов и включить их города в Ахейскую конфедерацию. В это время монархические главы государств, именовавшиеся своими врагами тиранами, были обычными в Пелопоннесе. Эти правители обычно были агентами македонского царя или по крайней мере были дружественны с ним. Они могли даже быть так близко связанными с ним, что автоматически считали себя в состоянии войны с тем государством, с которым был в войне македонский царь. Нападение Арата на Аргос за которое ахейцы принуждены были к уплате штрафа, произошло в тот краткий период в конце правления Антигона Гоната, когда конфедерация была в мире с царём. Нет данных, что другие нападения и происки Арата против тиранов были осуждены аналогичным образом. Двумя самыми важными из втянутых в это дело городов были Мегалополь и Аргос.
Мегалополь ок. 260-250 гг. управлялся Аристодемом Добрым. Он имел в своём активе победу над спартанской армией в сражении, в котором был разгромлен и убит царь Акротат, сын Арея [14]. Кажется нет никаких историй о жестокости, связанных с ним, но он несомненно был агентом или союзником Антигона Гоната и он был «тираном». Потому–то философствующие тираноубийцы, Экдел и Демофан, которые помогли Арату в освобождении Сикиона и которые оказали влияние на Филопемена, подкупили против него убийц [15]. Очевидно в то время немало было тех, кто считая себя интеллектуалами с высокими принципами думал, что справедливо всё, если жертвой был тиран, но если взять то же лицо и сделать его стратегом Ахейской конфедерации, то он став государственным деятелем, не будет уже законным объектом подобных козней. Такова была и точка зрения Арата и она яснее всего проявилась в его отношениях с тиранами Аргоса. Такова была позднее точка зрения и Полибия, который утверждал, что разумный человек вправе считать убийство тирана даже в мирное время достойным похвалы и здесь он очевидно говорит не о покушениях, совершаемых членами самой общины, но организованных посторонними лицами [16]. С этой точки зрения, если кто либо получил прозвание тирана, то в отношении него было всё позволено. Но вернёмся к Мегалополю. Там Аристодема вскоре сменил даже более знаменитый тиран, Лидиад, который позже трижды был стратегом Ахейской конфедерации. В 251 г., в перерыве между двумя царствованиями, спартанская армия потерпела поражение при Мантинее от совместных сил аркадян, ахейцев и сикионян под командованием Арата. В этой битве Лидиад, как кажется, был одним из двух командиров военного контингента Мегалополя [17]. Несколькими годами позже он стал тираном. Он, как кажется правил уже довольно долго до того как в 235 г., упреждая вторжение Арата, он отказался от тирании и привёл Мегалополь к вступлению в конфедерацию. Он немедленно избран был её главой и отслужил три срока попеременно с Аратом через год [18]. Вскоре после Мегалополя к конфедерации так же присоединился Орхомен. Вероятно местный тиран по имени Неарх отказался от тирании, но продолжал жить в городе. В то же время в конфедерацию могли вступить и другие аркадские города и среди них Мантинея [19].
Отношения Арата и ахейцев с тиранами Аргоса были значительно более сложными и неровными. В то время во главе этого города стояла династия, судьбы трёх членов которой, вероятно отца и двух сыновей — Аристомаха, Аристиппа и Аристомаха–младшего оказались непосредственно связаны с Аратом. Вдобавок, вполне очевидно, что тот Аристипп, который был главой промакедонской партии во время интервенции Пирра в 272 г. [20] был отцом Аристомаха–старшего и в то же время был тираном. Когда последний унаследовал своему отцу неизвестно, но известно, что Арат начал плести против него заговоры ок. 240 г. Плутарх сообщает (и его наиболее вероятный источник сам Арат), что он попытался тайно провезти кинжалы в Аргос из Коринфа, для использования их убийцами. Неудачливые убийцы поссорились, один донёс на других, но большинству из них однако удалось бежать в Коринф. Вскоре тиран был убит своими собственными рабами Узнав об этом Арат поспешил к Аргосу со всеми войсками, которые смог тогда собрать, рассчитывая, что аргивяне откроют ему ворота. Вместо этого он обнаружил Аристиппа, вероятнее всего сына Аристомаха, уже утвердившимся в качестве тирана. Следовательно, Аристипп вправе был обвинить ахейцев в том, что они затеяли войну во время мира. Дело было передано для третейского суда представителям города Мантинеи и ахейцы вынуждены были заплатить штраф в 30 мин. Убийство Аристомаха и поход Арата на Аргос вероятнее всего имели место весной 240 года. После этого не удивительно, что Аристипп попытался организовать убийство Арата, а Антигон его одобрил. Обвинение против Антигона может быть ни на чём не основано, кроме подозрений Арата, но было б удивительным, если б Аристипп не отплатил Арату тем же — заговором против него [21]. Что до штрафа, наложенного на ахейцев, то обычно считают, что поскольку речь шла о тиране, судьи, враждебные тиранам, наложили только номинальный штраф [22]. Если это так, то это означает, что нарушение международного права было столь вопиющее, что даже дружественно настроенные судьи не смогли уклониться от его осуждения.
Попытки свергнуть аргосского тирана продолжались. В одном случае, Арат с немногими сподвижниками с помощью приставных лестниц взобрался на стену, перебил стражу, оборонявшую эту часть укреплений и хотя сам был ранен, весь следующий день удерживал позицию, но на следующую ночь всё же отступил. Затем, выдвинувшись к Аргосу со значительными силами, он вступил в битву у реки Харета. В этой битве одна часть ахейского войска взяла над неприятелем верх, но сам Арат слишком рано прекратил борьбу и упустил верную победу. Устыдившись недовольства войска, он приготовился вступить в новую битву на следующий день, но когда настало время обнаружил — враг получил подкрепления; потому он ещё раз отступил и заключил перемирие, чтоб похоронить убитых, таким образом признав поражение. По пути домой Арат совершил удачный ход. Он присоединил к Ахейскому союзу Клеоны и справил там Немейские игры. Однако аргивяне, в свою очередь, так же устроили игры. В этой связи ахейцы нарушили дарованную участникам состязаний на Панэллинских играх неприкосновенность. Те участники игр, проведённых в Аргосе, которые возвращались домой через ахейскую территорию, были схвачены и проданы в рабство. В том же самом году Арат узнал, что Аристипп готовит нападение на Клеоны, но боится выступить пока Арат всё ещё находится в Коринфе. Поэтому последний решил обмануть Аристиппа. Он собрал силы и ушёл в Кенхреи, где какое–то время оставался, будто бы готовясь к дальнему походу. Затем он ночью ввёл свои войска в Клеоны и на следующее утро встретился лицом к лицу с Аристиппом с готовым к битве войском. В результате аргивяне потерпели поражение, понеся тяжёлые потери — около 1500 убитых, включая самого Аристиппа, в то время как по явно преувеличенному сообщению Плутарха, несомненно восходящему к самому Арату, ахейцы вовсе не понесли никаких потерь. Через некоторое время Арат вновь неудачно попытался освободить Аргос, где в качестве правителя утвердился Аристомах–младший, вероятнее всего брат Аристиппа, который начал своё правление с того, что казнил 80 аргивян, заподозренных в соучастии с ахейцами [23].
Таким образом, поражение и гибель Аристиппа не привели к вступлению Аргоса в конфедерацию, но как кажется, именно эти нападения на Аргос побудили Лидиада из Мегалополя, человека очень мудрого, отказаться от тирании и присоединиться к ахейцам. По крайней мере согласно Полибию, в то время как другие тираны всё ещё до самой смерти Деметрия II тянули с отказом от тирании, Лидиад, правильно оценив ситуацию, сделал это раньше. Затем, в 229 г., было достигнуто соглашение с Аристомахом. Как кажется, это Арат начал переговоры, а Лидиад, который был стратегом в 230-229 гг. в третий и последний раз, очернил Арата перед Аристомахом как ненавистника тиранов, чтобы приписать себе честь договорённости. Это так разозлило Арата, что он побудил собрание ахейцев отвергнуть предложение. Позже, вновь став стратегом, он изменил свою позицию, поддержал предложение и аргивяне безо всяких проблем были приняты в конфедерацию. Плутарх (Арат?) возможно прав, говоря, что Аристомах побуждаем был тем чувством, что уж лучше быть главой Ахейской конфедерации, чем ненавистным тираном одного единственного города. И в самом деле, он был избран стратегом на 228-227 гг., год в который Арат не имел права служить. Волна, смывшая тиранию в Аргосе, смыла её так же в Гермионе и Флиунте [24].
Наряду с интригами против тиранов, Арат почти беспрерывно прилагал усилия к тому, чтоб освободить Афины от македонского владычества. Его первый поход произошёл вскоре после освобождения Коринфа. Мирный договор с Антигоном Гонатом не заставил его прекратить свои попытки и говорят, что даже сами ахейцы порицали его за попытку захватить Пирей во время мира. Последовали и повторные попытки, продолжавшиеся и после войны против Деметрия, но о них ничего подробней неизвестно. Вероятно, эти попытки и действия против тиранов в Пелопоннесе побудили македонскую армию, вероятно в 233 г., вступить в Пелопоннес. Вероятно эти действия за пределами Аргоса и навлекли на ахейцев, в месте под названием Филакия, поражение, произведшее такое впечатление, что породили слухи, будто бы Арат убит или захвачен в плен. Но даже и это поражение не было таким уж бедственным, ведь Арат оказался в состоянии тотчас после него выступить к Аттике и продвинуться до самой Академии в пригороде Афин. Позже, после смерти Деметрия, афиняне обратились к Арату помочь в переговорах об удалении македонских гарнизонов из Аттики. В связи с этим Арат даже заплатил собственные 20 талантов — сумма необходимая для выплаты увольняемым при этом наёмникам. И всё же Афины к конфедерации не присоединились, предпочтя оставаться нейтральными. Эгина, однако, присоединилась [25].
На этом пути Ахейская конфедерация достигла своего высочайшего могущества и величайшей территориальной протяжённости до римской интервенции в Греции, но уже появились признаки опасности извне. Это самый год был тем в который крупное римское войско вторглось в Иллирию, некоторое время спустя после поражения объединённого флота ахейцев и этолийцев от иллирийцев, поражения в котором пал Марг из Керинеи — старейший ахейский государственный деятель [26]. Так закончился самый многообещающий период в ахейской и этолийской истории, период в который эти две конфедерации объединялись и призывались на помощь другими греческими государствами, когда те в том нуждались. Формально союз распался с началом Союзнической войны в 220 г., но период реального объединения, как кажется, закончился в 229 г. Полибий не уделил этому вопросу должного внимания. Не была ли это политика скорее Марга, чем Арата и не умерла ли она вместе с ним? Или же пришествие римлян затмило всё остальное?
229 год был годом начала Клеоменовой войны, в ходе которой мог произойти спад в союзных отношениях между ахейцами и этолийцами. В ходе войны с Деметрием отношения их были такими тесными, что когда оборона Восточной Аркадии после битвы при Филакии казалась под угрозой, ахейцы позволили Тегее, Мантинее, Орхомену и возможно Кафии перейти под покровительство этолийцев [27]. Таким образом, в то время как Аргос всё еще был под контролем тирана, поддерживаемого Македонией, ахейцы создали вдоль своей границы ряд буферных государств, союзных с Этолией. Когда Аргос вступил в конфедерацию это должно было создать некоторую проблему, так как эти города составляли ряд, почти что разрезавший конфедерацию надвое. Пока другое государство было союзником это не создавало слишком большой проблемы и дружеские отношения, как кажется, продолжались до совместных действий против иллирийцев в 229 г.
Таким образом, к началу Клеоменовой войны ситуация была следующей. Ахейцы и этолийцы были всё ещё союзниками и как можно видеть, в ходе трудных переговоров 220 г. они всё еще формально оставались таковыми до начала Союзнической войны. Это, однако, не заставило этолийцев отказаться от претензий на контроль по крайней мере над западным побережьем Пелопоннеса. Потому они вряд ли могли благосклонно взирать на рост спартанского могущества при Клеомене. В то же самое время этолийцы были глубоко вовлечены в военные действия против Македонии. Их экспансия в Фессалию, хорошо известная из позднейших требований, кажется относится к последней части правления Деметрия II. Несколько позже, в начале своего правления, возможно в 228 г., Антигон Досон нанёс этолийцам жестокое поражение и выгнал их из Фессалии [28]. Когда точно заключён был мир неизвестно, но несомненно, что до 224 г., когда Досон попросил позволения провести свою армию на юг через Фермопилы, но ко времени начала Клеоменовой войны, этолийцы и македоняне были всё ещё в состоянии войны. Потому–то кажется, что не может в это время быть ничего более невозможного, чем совместный сговор этолийцев, Досона и Клеомена против ахейцев. Однако, это именно то, в чём их обвиняет Полибий.
Захват Клеоменом врасплох или с помощью измены аркадских городов, присоединившихся к этолийцам и неудача этолийцев воспрепятствовать этому захвату, придают некоторое правдоподобие обвинению Полибия, несомненно позаимствованному у Арата [29]. Но что могли тогда сделать этолийцы? Города эти, полностью окружённые чужестранной территорией и не являвшиеся постоянными членами конфедерации не могли обладать столь большой ценностью, чтобы возвращать их с помощью войны. Ответный удар по Спарте с помощью продвижения через Элиду и Мессению, не был достаточно эффективным способом вмешательства в интересах городов, расположенных в Восточной Аркадии. Более эффективным могло бы стать вторжение с севера, но для этого нужно было пересечь ахейскую территорию и едва ли это можно было б предпринять иначе, чем в кооперации с ахейцами. Если бы такой план был бы даже и предложен, то вожди ахейцев во главе с Аратом отвергли бы его, даже и на вынося на рассмотрение собрания [30]. Решением этих вождей было не вступать в войну из–за аркадских городов, захваченных Клеоменом. Только когда Клеомен вскоре захватил и укрепил Афеней, принадлежащий Мегалополю, было созвано экстраординарное собрание. На нём проголосовали за объявление войны. Иными словами, война была объявлена в конце 229 или в начале 228 г., хотя данные Полибия подразумевают, что военные действия начались до официального объявления войны [31]. За захватом и укреплением Афенея Клеоменом последовало ночное нападение Арата на Тегею и Орхомен. Возможно также, что и захват Кафий предшествовал объявлению войны [32]. Как бы то ни было кажется ясным, что инициатива агрессии исходила от Спарты. До нас дошла версия, которая возлагает вину на Арата и ахейцев, но и она устанавливает, что Клеомен хотел войны и начал её, но оправдывает это кознями ахейцев[33].
Здесь мы рассмотрим лишь некоторые относящиеся к делу пункты, связанные с Клеоменовой войной. Эта война чуть не привела к распаду Ахейской конфедерации; хоть она и сохранилась, а позднее даже значительно расширилась, в действительности её реальная власть и значение сильно сократились. А позднее она вообще превратилась в вассала сначала Македонии, а потом Рима. Первая половина войны, до 227 г., для ахейцев прошла довольно хорошо. Сообщается и о неудачах, но за неудачами следовали и успехи. Если б поражения были слишком сокрушительными, то быстрое восстановление было б невозможно. Согласно доступной информации, наихудшей из ошибок ахейцев в это время был отказ сражаться, когда условия были благоприятными. В 228 г., когда Аристомах, бывший тиран Аргоса, был полководцем, Арат воспретил ахейским силам, которые, как говорят, насчитывали 20000 пехоты и 1000 человек кавалерии, вступить в битву с войском численностью менее 5000 человек под командованием Клеомена. Некоторые порицают Арата, за то что он вмешивался в ведение военных действий ответственным за это полководцем, другие — Аристомаха за его нерешительность и уступчивость. Принимая во внимание силу воздействия Арата на ахейское общественное мнение похоже, что Аристомах счёл для себя невозможным действовать вопреки его советам. Чуть позже Лидиад выдвинул против Арата обвинения и выступил его соперником на выборах весной 227 г. И всё же Арат одержал победу и избран был стратегом на 227-226 г. [34]. Кажется однако, что не сторонник Арата, а Лидиад избран был гиппархом, т. е командующим конницы и фактическим вице–президентом конфедерации [35]. Арат начал военную кампанию этого года с экспедиции против Элиды. На обратном пути, у горы Ликей, к западу от Мегалополя, он столкнувшись с Клеоменом и спартанцами, потерпел поражение, как говорят, с тяжёлыми потерями. Но почти тотчас же после этого он внезапно захватил Мантинею, куда были введены 300 ахейских солдат и позднее власть ахейцев над городом еще более укрепилась с помощью гарнизона в 200 наёмных солдат [36]. Несмотря на поражение в битве, это важное приобретение означало, что до сего времени дела у ахейцев шли как нельзя лучше. Позже, в том же году, картина несколько изменилась. Клеомен выступил против Мегалополя, где он встретился с ахейцами под командованием Арата; ахейское легковооружённое войско в первой стычке имело некоторый успех, но Арат прервал преследование и отказался вступить в генеральное сражение. Раздражённый этим, Лисиад атаковал с кавалерией и сначала имел успех, но был оттеснён на трудную для действий конницы территорию, разгромлен и убит и это его поражение в конце–концов вовлекло в себя всё ахейское войско. Но опять же потери в этой битве, обычно называемой битвой при Лаодикее, не были, в том что касается убитых и раненых, слишком уж катастрофическими. Но смерть Лидиада вызвала большой резонанс. На собрании в Эгии было постановлено не поставлять Арату провиант и не содержать наёмников. В какой мере это послужило препятствием к ведению войны, неизвестно. Арат сохранил свой пост и позднее (возможно в начале 226 г.) встретился с Мегистоном, отчимом Клеомена при Орхомене, разбил его и захватил в плен [37]. Всё это выглядит как поход, начавшийся в старой Ахайе и продвинувшийся к югу к северной оконечности спартанского коридора. С той поры как ахейцы возвратили себе Кафы и Мантинею, Орхомен и Тегея всё ещё должны были оставаться спартанскими.
Возможно, именно в 227 г. Арат сделал первые попытки примирения с Антигоном Досоном. Это выразилось в форме предложения двум его личным друзьям в Мегалополе — Никофану и киническому поэту и философу Керкиду, чтобы Мегалополь обратился к Антигону за помощью. Такое обращение города к иностранной державе требовало позволения федерального правительства. Таким образом посольство это предполагало три этапа — принятие мегалополитянами решения о просьбе, отправка Никофана и Керкида в качестве послов (presbeutai) к федеральному правительству, чтобы то подтвердило их полномочия и наконец, поездка этих двоих в качестве послов из Мегалополя к Антигону Досону. Полибий подробно сообщает причины, побудившие Арата действовать в этом направлении и излагает доводы, представленные послами Досону. Все они представляют собой вариации на тему ненависти и подозрительности к этолийцам. Здесь задействован материал такого рода, относительно которого человеку постороннему невозможно иметь точные сведения. Относительно Арата самым верным было бы сказать, что невозможно узнать его причины, «но это то, что он сам написал». Результатом этого посольства стало то, что Досон обещал помочь, если он будет призван ахейцами, т. е федеральными властями. Потому мегалополитяне созвали ординарное федеральное собрание и настаивали, чтобы такое приглашение было послано. Арат, однако, побуждал ахейцев отложить решение и в течение некоторого времени вести войну своими силами. Это решение лучше всего соответствует времени после победы при Орхомене и до того как пришли новости, что Птолемей кинул ахейцев и стал оказывать помощь Клеомену [38]. Для Арата главным достижением этого посольства стало понимание того, что захват Акрокоринфа не сделал будущее соглашение с македонским царём невозможным. Впрочем, стало ясно и то, что такое соглашение должно будет повлечь за собой возвращение Коринфа и таким образом, отказ от политики, побудившей к его захвату.
Стратегом ахейцев, избранным весной 226 г. стал Гипербат. За время срока его службы Клеомен сначала возвратил себе Мантинею, а затем вторгся в западную оконечность собственно Ахайи, пройдя через Аркадию к югу от горной цепи, отделяющей её от Ахайи. У Гекатомбеума близ Димы он встретился и нанес сокрушительное поражение войску ахейцев, собранному путём общей мобилизации. В данном случае невозможно сказать насколько «общей» была в действительности эта мобилизация, но в этом случае очевидно — поражение было серьёзным. После него Арат послал своего сына Арата–младшего для переговоров с Антигоном Досоном. Досон поставил условием сдать ему Акрокоринф как плату за его вмешательство — требование, приведшее ахейцев в замешательство, ведь коринфяне не представляли себя опять качестве подданных Македонии [39].
Во время этого кризиса Арат отказался быть избранным стратегом на 225-224 гг., в свою обычную очередь каждый второй год. Его подчас обвиняют в уклонении от ответственности, но справедливость такого обвинения сомнительна. Стратег этого года, Тимоксен, был одним из его верных приверженцев, с ним Арат по всем делам был тесно связан. Однажды, когда известно стало, что многие в Сикионе и Коринфе сочувствуют Клеомену, он был послан в эти два города с чрезвычайными судебными полномочиями. В Сикионе он просто приказал казнить виновных — поразительное доказательство того насколько далеко могло заходить федеральное правительство в случае войны. Когда он попытался проделать то же самое в Коринфе ему пришлось, несмотря на то, что ахейский гарнизон владел Акрокоринфом, спасать свою жизнь [40]. Это произошло после провала первых мирных переговоров между Клеоменом и ахейцами. Переговоры эти, как кажется, начались вскоре после битвы при Гекатомбеуме. Предварительный мир или по крайней мере перемирие были уже заключены и ахейцы были уже вполне готовы принять условия, выдвинутые Клеоменом, даже когда он потребовал гегемонии. У нас нет дальнейшего объяснения что бы это означало, но если понимать это как нечто сходное с гегемонией царей в Эллинской лиге, то это означало некоторого рода постоянное верховенство над конфедерацией. Уже созвано было экстраординарное собрание Ахейской конфедерации для того, чтобы заключить окончательное соглашение, когда внезапная болезнь помешала прибытию Клеомена. Второе собрание созвано было в Аргосе, но Арат выдвинул такие условия относительно вооружённой свиты Клеомена или чтоб были бы даны заложники, что Клеомен не явился и послал объявление войны, но не в Аргос, где в то время находилась ахейская элита, а в Эгий, столицу конфедерации [41]. Это выглядит так, словно бы Арат нарочно спровоцировал Клеомена для того, чтобы помешать соглашению. Похоже к этому времени он уже решил, что предпочитает зависимость от более отдалённой Македонии вассальной зависимости от Спарты. Может быть он так же счёл, что сможет, не скажу манипулировать, но влиять на Досона более успешно, чем на Клеомена. Досон показал, однако, своим требованием возвращения Акрокоринфа и своей первой военной кампанией в Пелопоннесе, что его целью было восстановить македонскую гегемонию в Греции. Относительно либеральные условия в Эллинской лиге, восстановленной им, были продиктованы не чистым идеализмом, а политикой. Прежде всего, хотя союзникам позволено было оставаться нейтральными в случае, если лига вела войну, тем не менее им воспрещено было делать что–либо противное условиям союза с царём [42].
С возобновлением войны события стали развиваться быстро. Клеомен начал с захвата Пеллены и пары постов на пути к этому городу. Этими своими действиями он продлил контролируемый спартанцами коридор до Коринфского залива и разрезал Ахейскую конфедерацию на две части. Вскоре он, так же без большого труда, установил контроль над Аргосом [43]. Неудивительно, что проспартанские элементы в Сикионе и Коринфе зашевелились. Потому Арат и послан был в эти два города с чрезвычайными судебными полномочиями. За его изгнанием из Коринфа последовало приглашение от коринфян Клеомену вступить в их город [44]. На самом деле и коринфяне с этим их приглашением и Клеомен, его принявший, сыграли на руку Антигону, ведь это давало ахейцам оправдание сдать ему Акрокоринф. Тем временем Клеомен, после того как Коринф и другие города перешли на его сторону, осадил Сикион, где находились в то время старший и младший Араты. Скорее всего это было весной 224 г. Во время этой осады ахейцы созвали в Эгии экстраординарное собрание конфедерации и призвали Арата прибыть туда. Он, вместе со своим сыном, предпринял этот путь по морю. На собрании он призвал к тому, чтобы пригласить Антигона Досона, сдать ему Акрокоринф и дать заложников. В числе последних отправлен был и Арат младший [45]. Досон был уже вполне готов и тотчас принялся за дело.
Клеомен не преуспел в покорении Сикиона или Акрокоринфа, но имел такой контроль над всем остальным востоком Пелопоннеса, что мог подготовиться к встрече с македонской армией на Истме и практически игнорировать остатки Ахейской конфедерации. Услыхав, что ахейцы заключили соглашение с Досоном, он снял осаду Сикиона и начал готовиться к защите Истма. Она включала рытьё траншей и строительство крепостных валов [46]. Эта оборона на какое–то время помешала продвижению Досона, но в конце концов потерпела неудачу из–за того, что Аргос снова перешёл на другую сторону.
Македонская армия, которую Досон привёл на юг, как сообщается, насчитывала 20 000 пехоты и 1300 всадников [47]. Многие из этих войск несомненно были наёмными пехотинцами или ауксилариями. Армия эта двинулась на юг путём, пересекавшим северную Эвбею, а затем шедшим через восточную Локриду, Фокиду и Беотию. Кажется, обычный путь вёл через Фермопилы, но воспользоваться этим путём Досону воспрепятствовали этолийцы, угрожавшие, при необходимости, прибегнуть к силе. Из–за этого то и возникла необходимость провести армию через северную Эвбею и так как здесь не было годных для армии дорог, проследовать из северной Эвбеи к Еврипу и таким образом вновь пересекать материк. Подобно Филиппу V в 219 г., Досон вероятно высадился в Кине в Опунтской Локриде, а затем проследовал через горный проход Гиамполя в Фокиду и вниз к долине Кефисса [48]. Со стороны этолийцев, отказ в проходе вряд ли был дружественным актом, но он не может послужить оправданием всех обвинений, выдвинутых против них Полибием. И этого могло оказаться вполне достаточно, чтобы помешать полному взаимопониманию между ними и Досоном и таким образом, отвратить от Эллинской лиги, когда она была основана.
После того как попытки прорваться через оборонительные укрепления Клеомена на Истме провалились, Антигон предпринял слишком медленную и трудоёмкую попытку собрать достаточно судов. чтобы переправить свою армию через Коринфский залив. В качестве штаб–квартиры он использовал Паги, порт Мегары на заливе. С той стороны Арат и дамиурги ахейцев с некоторым затруднением проделали свой путь на лодках и здесь Антигон и лидеры ахейцев обменялись клятвами. До сих пор это был единственный прямой контакт между ахейским и македонским правительствами. Ситуация на Истме могла бы длиться и дальше, если бы не восстание в Аргосе. О надвигавшемся восстании сообщили Арату, который вслед за тем послан был Антигоном с 1500 человек (несомненно из состава македонской армии) морем в Эпидавр, чтоб проследовать оттуда в Аргос. Эти силы подошли слишком поздно, чтоб принять участие в последующей борьбе, которая продолжалась и не закончилась до тех пор, пока не подошёл Антигон со всей своей армией. Тем временем, ахейские силы под командованием Тимоксена, стратега предыдущего года, прибыли из Сикиона и оказали восставшим значительную помощь. Полибий хвалит ахейцев за успешные действия, которые стали поворотным пунктом кампании [49]. В самом деле, это был смелый поступок. Ведь всеобщая мобилизация ахейцев была в то время невозможна и поскольку Сикион отрезан был от остальной конфедерации, то армия едва ли могла помочь Тимоксену. Он мог воспользоваться силами только гарнизона, защищавшего Сикион, ну может быть в какой–то мере усиленными наспех проведённой местной мобилизацией. С этими войсками он проследовал через территорию, находящуюся под вражеским контролем.
Падение Аргоса и последующее оставление Коринфа Клеоменом, каков бы ни был в конечном счёте вклад ахейских войск, были первыми крупными победами Антигона Досона в Греции и это он, а не Арат взял на себя управление делами. Прежде всего, он занял Акрокоринф, который вновь стал центром македонской власти в Греции, а на примере Аргоса показал, что его целью было восстановление македонского владычества. Он приказал восстановить там статуи прежних тиранов., ясно показав таким образом, что тираны эти были достойными союзниками или даже агентами Македонии. Это придаёт особую значимость казни последнего из аргосских тиранов — Аристомаха Младшего. Она должна означать, что на нём лежит большая часть вины в сдаче города Клеомену. Тем временем в Коринфе статуи тех, кто освобождал Акрокоринф, сброшены были с пьедесталов за исключением самого Арата, ведь эти люди были врагами Македонии. Только Арат пощажён был из–за его позднейшего союза с Досоном. Против этого всего Арат долго возражал, но безрезультатно. Его более ранняя антимакедонская политика не могла быть осуждена яснее.[50]
Следующее действие царя после всех его мероприятий в Аргосе показывает — он чувствовал, что имеет особые связи или обязанности в отношении Мегалополя Он обходил стороной более крупные аркадские города, удерживаемые Клеоменом и продолжал изгонять спартанские гарнизоны из мелких укреплений в районе конфликта, между Мегалополем и Спартой. Этим закончилась военная кампания, вероятно продолжавшаяся в течение зимы 224-223 гг. Затем Досон отправился на ординарное собрание Ахейской конфедерации в Эгий, на котором избран был гегемоном всех союзников. Это должно служить свидетельством создания Эллинской лиги, так что собрание или собрания в Эгии представляли собой одновременно и собрание Ахейской конфедерации и что–то вроде учредительного собрания. Собрание это обычно помещают в конец 224 г., но оно могло иметь место и в начале 223 г. После этого Досон разместил свои войска на короткое время на зимних квартирах в Сикионе и Коринфе [51].
Военная кампания 223 г. посвящена была изгнанию спартанцев из городов Аркадии и восстановлению македонской власти в Пелопоннесе путём установления гарнизонов в ряде ключевых городов. Городами, перечисленными Полибием как возвращённые в течение года были Тегея, Орхомен, Мантинея, Герея и Тельфуса. Из них Досон поставил гарнизоны по крайней мере в Орхомене и Герее [52]. Что до Мантинеи, то город был разграблен и все его граждане проданы были в рабство кроме тех, кто был казнён или выселен. Город отдан был ахейцам, которые заново основали его и назвали Антигонея. Несомненно, в этом причина того, что когда Мантинея два года спустя перешла к Клеомену, то ахейцы, находившиеся в ней были перерезаны [53], но даже в этом случае эти инциденты вряд ли показывают, что война становилась более гуманной. Так же и другие города, отвоёванные македонянами, но не укреплённые ими гарнизонами, должны были перейти к ахейцам. Таким образом, последние в какой–то мере усилились, но сам Досон с помощью гарнизонов в Коринфе, Орхомене и Тегее, расширил реальное македонское влияние через Аркадию до границы с Элидой. Возвращаясь в Македонию, он оставил руководить македонской провинцией в Пелопоннесе Тавриона [54], который оставался здесь в течение ряда лет и часто упоминается в связи с событиями, происходившими в первые годы правления Филиппа V.
Осенью 223 г. Антигон отослал свои македонские войска домой на зиму, в то время как сам он остался со своими наёмниками в Эгии. Он ясно сознавал, что его задача в Пелопоннесе не завершена, но он так же мог думать, что Ахейская конфедерация в состоянии защитить себя в течение зимы. Если это так, то он просчитался. Клеомен отлично знал, что Досон и его наёмники находятся в полных трёх днях пути от Мегалополя и был в состоянии подготовить захват города безо всякого опасения вмешательства с его стороны. Так как значительная часть стены была неохраняемой, то захват города был относительно лёгким. Большая часть населения бежала в Мессению и отвергла предложение вернуть назад свой город в обмен на то, чтобы отойти от ахейцев и стать союзниками Спарты. В отместку за это, Клеомен разграбил город, вывез статуи и картины и отвёл свои войска. Таким образом, он не рассчитывал обладать городом постоянно. Позже он аналогичным образом вторгся на аргосскую территорию, а затем удалился. Кроме уничтожения имущества, единственным итогом этих рейдов было недовольство Досоном со стороны греков за то, что он защищал их более активно [55].
С весной 222 г. и возвращением македонской армии последовала военная кампания при Селласии и полное поражение Клеомена. Согласно подробным данным Полибия, армия Досона в битве при Селласии насчитывала 27 600 человек пехоты и 1200 конницы. Из них 9 600 человек пехоты, включая 1600 иллирийцев и 600 человек конницы были выставлены союзниками; 18 000 пехоты и 600 всадников были македонянами и наёмниками. Их союзных контингентов 4000 пехоты, включая 1000 мегалополитян, экипированных Досоном македонским оружием и амуницией и 300 всадников были предоставлены ахейцами, 2000 пехоты и 200 всадников — беотийцами, 1000 и 50 — эпиротами, столько же — акарнанцами [56]. Цифры эти округлённые, но вероятно, приблизительно точные. Состав войска указывает на то, что новая Эллинская лига функционировала исправно, хотя даже такой её вклад совместных сил был мал по сравнению с македонским.
Битва при Селласии вполне может рассматриваться как решающая. Клеомену победа на поле битвы не казалась невозможной. По численности его армия составляла немногим более ⅔ антигоновой, но он занимал очень прочную позицию — два холма и долину между ними, которые не легко было обойти. Детали битвы мы оставим до другого раза [57], но можем попытаться оценить вклад греческих союзников. Хотя Антигон с македонской фалангой на левом фланге встретился лицом к лицу и в конце концов одолел спартанскую фалангу на правом крыле Клеомена, но ясно, что решающие действия имели место на другом крыле, где войско частично состояло из греческих союзников. Здесь решающий удар нанесён был на крайнем правом крыле, состоявшем из чередующихся отрядов иллирийских и македонских халкаспидов — вероятно тип солдат несколько более мобильных, чем войска, составлявшие фалангу. Слева от них, однако, находились контингенты греческих союзников. В то время как крайняя часть правого крыла оставалась скрытой от врага, остальная часть крыла исполняла незавидную задачу атаковать в гору врага, занимавшего очень прочную позицию. Не удивительно, что ситуация выглядела безнадёжной, когда они атакованы были с тыла легковооружёнными противника Но давление это удалось ослабить, когда войска противника так же атакованы были с тыла. Сделать это ахейцы поручили молодому Филопемену из Мегалополя, будущему стратегу конфедерации. Возможно еще большее значение имела внезапная атака объединённых иллирийцев и македонян, которые выдвинулись незамеченными [58]. После поражения на левом крыле, произошло поражение самого Клеомена, разбитого македонской фалангой.
После Селласии под контроль македонян и их союзников перешла вся восточная часть греческого полуострова от Македонии до Спарты. На севере, с Эпиром и иллирийцами, их сфера влияния достигла Адриатики. Этолийцы всё ещё владели Фермопилами. Таким образом, только Афины стояли от всего этого в стороне. Все постоянные члены Эллинской лиги были федеративными государствами. Если обобщить информацию из не слишком систематичных списков, даваемых Полибием, то членами её были следующие государства: ахейцы, беотийцы, эпироты, фокейцы, акарнанцы, локрийцы, фессалийцы, эвбейцы. Так же в этот список включены и македоняне, но они, вероятно, не были постоянными членами, а связаны были с лигой только через их царя, который был гегемоном лиги [59]. За пределами лиги оставались Этолия, Элида и Мессения, из них Этолия и Элида вскоре стали к ней враждебными. Позиция Спарты не вполне ясна. Случайное упоминание показывает, что Антигон оставил беотийцам Брахилла в качестве наместника. Это, в свою очередь, подразумевает гарнизон. Вполне возможно, что сначала было намерение сделать его постоянным. С другой стороны, спартанцы были провозглашены Досоном свободными и это должно означать, что царская власть была упразднена, так что эфоры стали безусловными главами государства. Гарнизон и наместник вскоре были от них удалены и Спарта стала членом Эллинской лиги [60]. Большинство городов, принадлежавших к Ахейской конфедерации, но захваченных Клеоменом, были ей возвращены.
Насколько жизнеспособной оказалась бы Эллинская лига при благоприятных условиях, трудно сказать. Сам Антигон умер до того, как лига получила возможность укрепиться в своём развитии и слишком мало лет прошло со дня его смерти до того, как всё разрушено было римской интервенцией. Впрочем, можно сказать, что самая рыхлость организации вызывала менее враждебные чувства, чем более прочная организация более ранней Эллинской лиги. Члены её связаны были договорами с царём, который был гегемоном и договора эти подтверждались клятвами, каждый год возобновлявшимися. Клятвами этими они торжественно обещали не предпринимать враждебных шагов в отношении царя [61]. Отношение её членов друг к другу следует выводить из хода событий. Позднейшие отношения ахейцев к этолийцам показывает, что одно из государств — членов союза могло самостоятельно вести войну против государства — нечлена. Чтобы требовать помощи от других членов лиги, надо было, чтоб синедрион лиги проголосовал за войну, но и это не вовлекало автоматически всех членов лиги в военные действия. Члены лиги вправе были либо подтвердить голосованием отправление на войну, либо от него воздержаться, сохранив нейтралитет. Это ясно видно на примере событий, связанных с началом союзнической войны 220 -217 гг. Здесь достаточно упомянуть, что ахейцы, когда они хотели помощи со стороны лиги, отправляли послов не только к Филиппу, но и к эпиротам, беотийцам, фокейцам и акарнанцам [62]. На последовавшем затем собрании синедриона все эти государства и сами ахейцы принесли жалобы на этолийцев и в результате делегаты единогласно проголосовали за войну, но решение это ни к чему не обязывало те государства, которые они представляли. Поэтому постановление синедриона представлено было всем государствам — членам лиги для отдельного утверждения [63]. Постановление это призывало к наступательной войне против этолийцев и каждое государство принимало собственное решение перед тем как вступить в войну. В договорах не было статьи устанавливавшей, что государства–члены имеют выбор между вступлением в войну и нейтралитетом, но на практике это было так.
Антигона Досона следует считать первым и почти единственным создателем всей этой структуры и он создал её в качестве помощника македонской власти, а не для защиты греческой свободы, кроме как в отдельных случаях. Доказательства этому столь основательны, что вывод просто неизбежен. В этом смысле прежде всего стоит обратить внимание на настойчивость в возвращении Коринфа под македонский контроль и готовность действовать как только к тому появится возможность. Далее воспоследовали символические акты. Статуи освободителей Акрокоринфа, за исключением Арата, были свергнуты. Иными словами, врагам Македонии отказано было в почестях. В Аргосе восстановлены были статуи тиранов, то есть этим как бы восстановлены были почести верным друзьям Македонии. Еще более важным доказательством являются гарнизоны в Коринфе, Орхомене и Герее. И вполне логичным продолжением этой линии было то, что Филипп V в 218 г. ввёл гарнизоны в Трифилию — спорный район между Элидой и Мессенией [64]. Таким образом, Орхомен и Герея в это время были не членами Ахейской конфедерации, но македонскими анклавами, окружёнными её территорией [65], а позже, вероятно, Трифилия стала маленькой македонской провинцией на побережье Пелопоннеса. Некоторые уступки ахейцам несомненно были сделаны и в этой связи главным государственным деятелем, с которым Досон имел дело, был Арат. Но если уступки им и были сделаны, то Орхомен и Герея — достаточные доказательства того, что всё было устроено не так, как хотелось Арату и ахейцам. С другой стороны, Досон считал важным для себя обеспечить взаимодействие с ахейскими лидерами и особенно с Аратом. В этом была причина того, что Филипп ещё юношей послан был в Грецию для того, чтобы познакомиться с Аратом. В ходе этой поездки молодой человек, как сообщается, попал под сильное влияние более старшего государственного деятеля [66].
Настоящее испытание для Эллинской лиги наступило во время войны 220-217 гг., которая из–за перевода с греческого на латынь получила довольно неудачное название Союзнической. И всё же мы от употребления этого названия не отказываемся так как оно стало традиционным и так как, кажется, не существует более краткого и лучшего её обозначения. Изложение предшествующих ей событий, как кажется, потребует не меньше места, чем изложение самой войны. Общая ситуация, как кажется, сводится к тому, что этолийцы попытались возместить себя за территории, выведенные из под их влияния ахейцами. Естественно, последние этому воспротивились. Арат из Сикиона, вождь Ахейской конфедерации того времени, вероятно, поначалу надеялся решить вопрос чисто местными средствами, но потом переменил свою политику и потребовал вмешательства Эллинской лиги. После различных превратностей, война закончилась в 217 г. миром, который, как кажется, открывал путь для панэллинского взаимодействия, как это выражено в речи этолийца Агелая. И тем не менее, когда римляне, несколько лет спустя, искали союзников для войны против Македонии и лиги, этолийцы охотно взяли на себя эту роль.
В Союзнической войне Пелопоннес стал ареной борьбы трёх соперничающих империализмов (термин может быть чересчур претенциозный) — Македонии, этолийцев и ахейцев. Македонский империализм в демонстрации не нуждается, в то время как этолийцы явно не оставили попыток контролировать западное и южное побережье Греции на всём протяжении до мыса Малея, как показывает их более ранняя экспедиция в Лаконию. Хуже известна и часто игнорируется попытка ахейцев перерезать эту линию и обеспечить за собой юго–западную часть Пелопоннеса как часть их конфедерации или как союзные государства. В рамках этой стратегии Пилос и возможно так же Кипарисия были включены в состав Конфедерации [1]. Это событие не могло иметь места до того как Мегалополь в 235 г. присоединился к конфедерации и оно почти несомненно предшествовало началу Клеоменовой войны в 229 г. Иными словами, оно произошло в то время, когда ахейцы и этолийцы были союзниками. Это могло и не быть нарушением каких–либо существовавших договоров, но этолийцы должны были это воспринять как агрессивное вторжение в свою сферу влияния. Наши проахейские источники до такой степени молчат на эту тему, что это почти можно назвать сокрытием улик.
По окончании Клеоменовой войны, одну из прежних могущественных держав — Спарту можно на время вычеркнуть. Македония восстановила своё господство в Пелопоннесе и, вероятно, казалась столь же прочно укрепившейся там, как и во времена Антигона Гоната. Вместо тиранов, как при Гонате, Досон установил гарнизоны и прямой контроль над ключевыми позициями, а большую часть остального полуострова привязал к себе с помощью Эллинской лиги. За исключением птолемеевского гарнизона в Мефане, только Элида и Мессена не были в эту систему включены. Ахейцы, благодаря союзу с Македонией и членству в Эллинской лиге, восстановили свои силы и почувствовали себя относительно уверенно. В этом, может быть, была причина того, что когда в 220 г. начались военные действия, то ахейская военная машина оказалась в запустении и беспорядке [2]. Этолийцы, напротив, почувствовали себя окружёнными, обманутыми и стремились улучшить своё положение. Из–за этого некоторые из их вождей потакали необычным актам агрессии до того ещё, как была объявлена война и в то время когда этолийцы и ахейцы официально не только были в мире, но и всё ещё оставались союзниками. Поступая так, они однако, ощущали, что поступки их ничуть не более противны международному праву, чем более ранняя агрессия их противников.
Следует напомнить, что источники наши очень односторонние и антиэтолийские. Но даже и на их основе можно прийти к двум выводам. Во–первых, не все этолийцы были сторонниками политики агрессии. То, что среди этолийцев была умеренная партия показывает, что политика была столь крайней, что даже многие сограждане её не одобряли. Но, однако ж, во–вторых, беглый взгляд на дальнейшую карьеру их лидеров показывает, что они вовсе не были безответственными преступниками. Так Доримах и Скопас позднее пытались провести реформы в интересах низших классов. Этого оказалось достаточным, чтобы очернить их репутацию в глазах консерваторов и затруднить, чтобы их беспристрастно выслушали. Впрочем, невозможно сказать, были ли они подлинными реформаторами или играли в собственных политических целях на чувствах недовольных. Возможно, более значим тот факт, что в этой рискованной затее принял участие Агелай из Навпакта. Так как он был тем государственным деятелем, который в 217 г. произнёс знаменитую речь в защиту панэллинского единства, трудно поверить, что политика, которую он поддерживал, могла быть безответственной и беззаконной. Это должна была быть политика, которую иные из более мудрых этолийских государственных деятелей считали вполне заслуживающей оправдания [3].
Война эта, как кажется, была делом рук этолийцев или точнее — самых агрессивных из их вождей. Целью их было расширение влияния этолийцев в Пелопоннесе. Из–за ошибок Арата, ахейского стратега 220-219 гг. война была почти что выиграна этолийцами до того ещё, как была объявлена. В 219 г., при Арате–младшем, дела ахейцев были немногим лучше. Этолийцы, в союзе не только с Элидой, но так же и со Спартой, приготовились атаковать Ахайю с нескольких направлений и в то же время попытаться отвлечь Филиппа вторжением в Македонию. Спартанцы атаковали территорию Мегалополя, в то время как одна этолийская экспедиция атаковала Эгиру посреди ахейского побережья, а другая — самую западную часть территории собственно Ахайи. На этом направлении ахейская защита была организована так плохо, что три города — Димы, Фары и Тритея отказались делать взносы федеральному правительству и сами наняли наёмников. В то же время Филипп действовал достаточно успешно в западной Греции от Эпира на юг до входа в Коринфский залив. Но отсюда он был срочно вызван домой по причине вторжения дарданцев — северо–македонского народа, бывшего почти постоянной угрозой стране. Зимняя кампания Филиппа более чем восстановила баланс сил в Пелопоннесе и прибавила территории как македонянам, так и Ахейской конфедерации. Летом 218 г. последовал поход Филиппа на этолийскую столицу или религиозный центр Ферм, за которым позже последовал поход на Лаконию. Всё это породило замешательство и почти что погубило ситуацию для ахейцев в течение зимы или ранней весны 217 г. Положение дел улучшилось когда Арат избран был стратегом и реорганизовал оборону. Филипп добился значительных успехов, но внезапно утратил рвение к войне в Греции, получив на Немейских играх новости о победе Ганнибала при Тразименском озере. Этолийцы так же были готовы к миру и вскоре он был заключён в Навпакте.
Таков был в общих чертах ход войны. Но в её перипетиях разобраться нелегко. Данные Полибия достаточно полны, но они сконцентрированы вокруг ахейцев и особенно Арата, так что затруднительно судить об этолийцах и даже о Филиппе. Особенность этих данных, которая вызывает подозрение, но не может быть совершенно опровергнута это тенденция делать центральной темой конфликт между Аратом и некоторыми македонскими советниками царя. Почти всё, что мы можем сейчас сделать — это сказать, что многое из этого подразумевает тайные мысли и чувства, которые посторонний человек знать не может. В одном месте Полибий сам фактически признаёт, что он лишь высказывает догадки, а именно когда он приписывает Арату кроткое обращение Филиппа со Спартой в 220 г. [4]. С другой стороны очевидно, что какой–то конфликт между Аратом и некоторыми из македонских должностных лиц действительно существовал, но принимал ли он такие угрожающие размеры как описывал Полибий — это другой вопрос. По контрасту с общей благосклонной трактовкой образа Арата, описание событий 220 г. так твёрдо в своём осуждении его недееспособности (если не сказать глупости), что трудно поверить, что это было написано автором, так часто восхвалявшим Арата. Правильное объяснение этому может быть то, что Полибий пользуется здесь мегалопольским источником [5]. Это конечно предполагает, что он иногда следовал своим источникам более рабски, чем хотел бы, чтобы думали его читатели. В этом случае тот факт, что сам он был мегалополитянином, может в некоторой мере послужить оправданием.
Предварявшие войну распри между этолийцами и ахейцами, которые в конце концов привели к Союзнической войне, выросли из конфликта интересов двух конфедераций в юго–западном Пелопоннесе. Главным центром этолийских интересов оставалась Фигалия, но они так же имели связи и с Мессеной. К прочим их жалобам на ахейцев прибавлялось обвинение, что те пытались сманить на свою сторону мессенян. Этолийцы заявляли, что мессеняне обещали уже ахейцам и македонянам присоединиться к их симмахии, т. е к Эллинской лиге. Таким образом, ахейцы, как кажется, стремились вырвать и другое важное государство из под влияния этолийцев, но однако же союз между ахейцами и этолийцами все еще расторгнут не был. При подобных обстоятельствах вполне естественно было, что Доримах, этолийский командир в Фигалии послан был туда не столько для того, чтобы защищать город, сколько для того, чтобы бдительно смотреть за развитием событий в Пелопоннеса [6].
Доримах сделал даже больше, чем просто бдительно следил за развитием событий. В Фигалии собирались «пираты» и он обратил их на Мессению. После, оставшись глухим к жалобам мессенян и, как рассказывают, грубо оскорблённый ими, он обратился в Этолию с просьбой разрешить ему выступить против мессенян, но без объявления войны. Стратег этого (221-220) года Аристон был неспособен принимать активное участие в военных действиях и оставил ведение дел Доримаху и его коллеге, Скопасу. Они решили послать, не внося об этом предложение ни в союзное собрание, ни на рассмотрение коллегии апоклетов, пиратов действовать вдоль побережья от Эпира к югу, в то время как сами они собрали всё этолийское ополчение к Рию, запаслись перевозочными судами, высадили войско на территории Патр и прошли на юг в Мессению через ахейскую территорию. Притом, ещё до того, как выступила эта экспедиция, Клар, укрепление на территории Мегалополя захвачено было внезапным нападением (первое открытое действие года против ахейцев), но он возвращён был ахейским полководцем Тимоксеном и Таврионом, македонским командующим в Пелопоннесе. После этого этолийская армия под командованием Доримаха и Скопаса (насколько большая неизвестно) выступила и по сообщению Полибия, проходя через поля патрян, фариян и тритеян, показывала вид, что не желает чинить никакой обиды ахейцам. Однако толпа, неумеренно жадная к добыче, не могла удержаться от хищения, а поэтому этолийцы на всём пути разоряли и грабили поля, пока не дошли до Фигалии. Вероятно не было предпринято никаких попыток помешать их продвижению. Всё это произошло весной 220 г., когда Тимоксен, стратег, избранный предыдущей весной, всё ещё исполнял свою должность. После этого, вероятно в мае, произошло ординарное собрание Ахейской конфедерации в Эгии, всё еще представлявшее собой собрание старого образца, открытое для всех граждан достигших тридцати. На этом собрании города через территории которых прошли этолийцы выступили с жалобами, а мессеняне обратились за помощью. Собрание проголосовало за то, чтобы им помочь, предписав стратегу собрать войско и уполномочив военных принимать дальнейшие решения. Затем Тимоксен передал государственную печать своему преемнику, Арату и оставил свою должность за пять дней до истечения срока. Армия, что вполне естественно, собрана была в Мегалополе. На прошедшем здесь собрании мессеняне выступили с ещё одной просьбой — принять их в Эллинскую лигу. Им ответили, что этого нельзя сделать без согласия Филиппа и союзников, но что ахейцы постараются помочь им в этом. Так же и спартанцы мобилизовались и заняли позицию близ границы с территорией Мегалополя. После этого Арат отправил этолийцам ультиматум оставить Мессению и удалиться, не вступая на ахейскую территорию. Если они этого не сделают, то будут рассматриваться как враги. Так как собранные им войска несомненно значительно превосходили этолийские силы то не удивительно, что Скопас и Доримах сделали вид, что отступают и направили вестников с просьбой прислать им транспортные суда, чтобы переправиться в Фею, порт в южной Элиде. Если бы они действительно отправили тогда свои войска морем, война могла бы быть предотвращена, несмотря на все враждебные чувства, так далеко уже зашедшие [7].
Этолийцы же, вместо того, чтобы возвратиться домой на этих грузовых судах, переправили на них домой свою добычу, а сами проследовали через центр Аркадии, пересекли северную часть территории Мегалополя, прошли через Аркадскую равнину между Кафиями и Орхоменом и наконец, возвратились домой через Коринфский истм и Беотию. На своём пути, вступив на холмы за Кафиями, они были атакованы ахейцами под командованием Арата и нанесли им серьёзное поражение. В описании дальнейших событий становится всё труднее отделить факты от утверждений Полибия относительно мотивов этолийцев и от его ложных истолкований [8]. Возможно, хоть и не является несомненным, что Скопас возвратился домой с частью войска на судах и оставил Доримаха с поредевшим войском возвращаться по суше [9]. Оставшиеся силы, в любом случае, были не настолько велики, чтоб Арат боялся выступить против них с 3000 ахейской пехоты и 300 всадниками в добавление к гарнизону Тавриона или оккупационной армии. Поначалу были мобилизованы большие силы, но часть была распущена когда Арат узнал, что этолийцы возвращаются домой. Относительно Доримаха Полибий сообщает, что он, желая вызывать войну, хотел избежать при этом сражения с Таврионом, который находился у Клитора и сразиться с одним только Аратом. Это следует отбросить как простое предположение, если не, по крайней мере отчасти, как преднамеренную ложь. Ведь несколькими фразами ниже Полибий показывает, что Арат и ахейцы были при Клиторе, говоря, что они повернули оттуда к Кафиям [10]. Более того, его рассказ показывает, что этолийцы стремились избежать битвы, но были атакованы ахейцами. Возможно этолийцы, несмотря на ультиматум Арата, оправдывали свой проход через ахейскую территорию правом прохода. По крайней мере, на последующем собрании Эллинской лиги, жалобы ахейцев на этолийцев не содержат упоминания о битве при Кафиях. Кто прав в этом случае, а кто неправ — неясно. Этолийцы, судя по тому как они себя вели, были прежде всего заинтересованы в расширении своей власти в Мессении. От ахейцев они требовали права прохода войск через ахейскую территорию и если б этого можно было бы добиться без войны, то так было б много лучше. После Кафий, вожди ответственные за вторжение в Мессению, вероятно считали войну неизбежной.
Лишь после поражения при Кафиях, ахейцы обратились к Филиппу и союзникам. Это должно означать, что Арат и его приспешники сначала надеялись решить дело местными силами в союзе с мессенянами и спартанцами. Это, очевидно, подняло б престиж ахейцев больше, чем спасение македонянами. И они могли бы и в самом деле в этом преуспеть, если б не плохое ведение военной кампании при Кафиях и итоговое поражение. Что касается македонян, то судя по поведению Тавриона, у них не было желания воевать. Да, когда был захвачен Клар на ахейской территории, он помог вынудить захватчиков уйти. Но это случай совершенно ясный. Было столько же не в македонских, сколько и не в ахейских интересах, допускать агрессию такого рода. Что до пропуска этолийцев через территорию Ахайи, македонский царь конечно же желал не спускать с них глаз, но атаковать их не желал. Нет никаких сведений, что Таврион или его солдаты как–либо участвовали в Битве при Кафиях.
Вскоре после битвы имело место третье ординарное собрание ахейской конфедерации этого года. Арат на нём был подвергнут резкой критике, но тем не менее преуспел в сохранении своего влияния на участников собрания и таким образом в проведении своей политики. Так участники проголосовали за то, чтоб направить послов в государства — члены Эллинской лиги и к Филиппу с уведомлением о том, что этолийцы, в нарушение договора, дважды вторгались с оружием на ахейскую территорию, просить о помощи и рекомендовать принять мессенян в лигу. Далее, были даны инструкции стратегу, собрав силы в 5000 пехоты и 500 человек конницы, идти на помощь мессенянам, если они вновь будут атакованы этолийцами и договориться с мессенянами и спартанцами об их вкладе в общее дело. Каждое из этих двух государств должно было выставить воинский контингент в половину размера ахейского и таким образом общее число войск должно было составить 10 000 пехоты и 1000 всадников [11]. Это войско, как кажется, планировалось в качестве оборонительной силы для операций в Пелопоннесе. В качестве таковых их могло быть вполне достаточно. Однако, в то же время, с помощью обращения к Филиппу и Эллинской лиге, ахейцы пытались разжечь общеэллинскую войну.
Летом 220 г. этолийцы созвали экстраординарное собрание своей лиги [12]. Собрание это показало, что большинство за партией мира, но невозможно сказать кому этолийцы были обязаны созывом этого собрания: партии войны, искавшей более обширной поддержки своей политике или партии мира, стремившейся остановить дурное поведение и агрессию до того, как станет слишком поздно. Собрание действительно проголосовало за сохранение мира со спартанцами, с мессенянами и со всеми остальными, таким образом трактуя походы в Мессении так, как если бы они никогда и не случались. Что же до ахейцев, этолийцы проголосовали за сохранение мира с ними при условии, если те разорвут свой союз с мессенянами. Полибий порицает это как самое нелогичное, так как этолийцы были союзниками обеих государств. Эта критика может быть формально верной и всё же несколько несправедливой. Если союз между этолийцами и мессенянами был и в самом деле давним и если ахейцы пытались оторвать мессенян от Этолии, то действие это было определённо враждебным. Однако, хоть и явно предпочитая мир, поднимая этот вопрос, этолийцы бросали вызов, который явно мог возбудить войну. Но если позиция этолийцев была двусмысленной, то с Филиппом и членами Этолийской лиги всё совершенно ясно, хотя в этой связи лишь эпироты и Филипп упомянуты по имени. Когда они получили обращение этолийцев, они, и вероятно другие союзники почувствовали, что проступки этолийцев были не намного хуже, чем обычно и таким образом предпочли сохранить мир. Они были сторонниками принятия мессенян в Эллинскую лигу, но, как кажется, но собрания по этому поводу не созывалось и следовательно, ничего в этом отношении не предпринималось [13]. Их принятие, как кажется, произошло на собрании, созванном в Коринфе позже в этом году.
Вскоре дальнейшие события обострили ситуацию. Свой вклад в это внесли этолийские агрессоры и иллирийские искатели приключений. Два иллирийских вождя — Деметрий из Фароса и Скердиллид, в нарушение договора иллирийского царства с Римом, проплыли на юг вдоль побережья Греции с 90 лембами — лёгкими судами, используемыми иллирийскими и другими пиратами, каждый с командой примерно в 50 человек. Единственным упомянутым пунктом побережья, который они атаковали был Пилос и вполне возможно, что они заранее сговорились с кем–то из вождей этолийцев напасть на этот город и оторвать его от Ахейской конфедерации. В любом случае, ахейцы за этот рейд порицали этолийцев [14]. После этого два вождя разделили свои силы и Деметрий с 50 лембами продолжил путь в Элиду, в то время как Скердиллид с 40 возвратился назад и приплыл в Навпакт, вероятно выбранный для дальнейших действий. Здесь он заключил соглашение с Агелаем из Навпакта о разделе добычи и согласился присоединиться к этолийцам в нападении на Ахайю. Этот план должен был быть принят или по крайней мере в общих чертах намечен раньше, ведь для иллирийских пиратов вовсе не было обычным на пути домой из похода следовать в Навпакт. И хотя глава Этолийской лиги, Аристон утверждал, что этолийцы пребывают в мире с ахейцами, тем не менее Агелай, Доримах и Скопас собрали значительные военные силы для нападения на Кинефу — аркадский город к югу от горной гряды вдоль границы между Ахайей и Аркадией и с трудом доступный с побережья через долину Эрасина. Город, пострадавший от гражданских распрей и в который лишь недавно возвратилась группа изгнанников (возможно представителей низших классов), кем–то из этих изгнанников сдан был этолийцам. Отсюда этолийцы двинулись на Клитор, который им взять не удалось, не из–за помощи со стороны остальной конфедерации, но исключительно из–за сопротивления самих горожан. Окажись этолийцы здесь более удачливы и удержи они эти два города за собой, они контролировали бы кратчайший путь внутрь материка от центра ахейского побережья и если б им ещё удалось нанести удар по Спарте, то им бы открывался путь к уничтожению Ахейской конфедерации. Это, кажется, и была их цель, но они потерпели неудачу большей частью, как кажется, из–за сопротивления Клитора. После этого они предложили сдаться Кинефе в Элиде и когда предложение было отвергнуто, разрушили город и вернулись в Этолию [15]. Их уход вызван был, как сообщают, новостями, что македоняне собираются вторгнуться в Этолию [16] и им удалось вернуться до вторжения Филиппа. Это, в свою очередь, подразумевает, что второе обращение ахейцев, то которое побудило действовать Филиппа, было сделано после нападения этолийцев на Кинефу.
Первыми шагами Арата были посольство к Филиппу с просьбой оказать ахейцам помощь, сбор набранного войска и обращение к спартанцам и мессенянам о присылке войск в согласии с договором. Это последнее его действие было не особенно успешным, так как спартанцы не прислали условленное вспомогательное войско, ограничившись ничтожным числом конных и пеших воинов. Но это, как кажется, не было главной причиной дальнейшей бездеятельности Арата. Какова бы ни была причина, он не выказал желания атаковать этолийцев ни когда они осаждали Клитор, ни когда следовали на побережье через горы. Ведь тогда, по сообщению Полибия, они проходили по местности столь трудной для передвижения, что для того, чтобы нанести им поражение достаточно было одного трубача. Он приписывает эту нерешительность крайней осторожности, вызванной поражением раньше в том же году. Это могло сыграть свою роль, но возможно более важным, как предполагают некоторые учёные, было желание того, чтобы вся Эллинская лига восприняла действия этолийцев как акт агрессии, взывающий к её вмешательству. Главным действующим лицом стал не Арат, а Таврион. Он не обладал достаточным количеством войск, чтоб вести самостоятельную военную кампанию, но он воспользовался тем, что Деметрий Фаросский со своими лембами находился в Кенхреях, порту Коринфа на Сароническом заливе. Ведь после удачного рейда в Эгеиду, он преследуем был родосцами. Теперь Таврион условился с ним перетащить его судёнышки через перешеек и напасть на этолийцев во время самой переправы, взяв на себя расходы по перетаскиванию лодок. Иллирийцы согласились напасть на этолийцев во время их переправы у Рия. Но иллирийцы, однако, опоздали на два дня к переправе этолийцев и поэтому возвратились в Коринф, удовольствовавшись опустошением некоторых местностей на этолийском побережье [17].
В это время Филипп предпринимал решительные действия в ответ на просьбы ахейцев и явился в Коринф со значительным контингентом войск. Оттуда он рассылал призывы к членам Эллинской лиги собраться в Коринфе на собрание, а затем проследовал в Тегею, чтобы разрешить спартанскую проблему. Теоретически, спартанцы имели двойные связи с союзниками. Они были членами Эллинской лиги и вдобавок недавно заключили особое соглашение с ахейцами и мессенянами для защиты против этолийцев. Но в оппозицию к этой партии существовала и другая, благоволившая этолийцам за помощь против македонян. Некоторое время здесь происходили разные интриги, вероятно имевшие какую–то связь с атаками на Кинефу и Клитор. Внезапный приход Филиппа ускорил ход событий. Трое из эфоров связаны были с этолийцами. Из страха, что он разоблачит их козни в отношении Филиппа, они решили убить одного из своих коллег, так же как и некоторых других из своих противников, в потом тотчас же послать представителей к Филиппу, чтобы обвинить убитых. Филипп назначил разбор дела в Тегее. Решение его было таково, что поскольку лакедемоняне не совершили никакого явного проступка против союза в целом и в то же время обещают во всём исполнять свои обязанности относительно него, то несправедливо было бы поступать с ними с беспощадной строгостью. И однако ж, он решил, что лакедемоняне должны дать новое клятвенное подтверждение союза [18]. Это, по видимости человечное решение находилось в согласии с тем правилом, что внутренние дела государств–членов — дело местных властей.
Из Тегеи Филипп возвратился в Коринф, где председательствовал на собрании Эллинской лиги. После того как члены лиги выдвинули свои обвинения против этолийцев, было принято единогласное решение об объявлении им войны и определение о войне пополнили ещё следующим постановлением, что каждому союзнику, у которого этолийцы со времени смерти родного отца Филиппа, Деметрия, отняли землю или город, все прочие обязаны помогать в борьбе за возвращение отнятого, восстановить исконные учреждения у всех тех, которые силою обстоятельств вынуждены были вступить в Этолийский союз, а так же избавить Амфиктионийскую лигу от этолийского контроля. Так как ахейцы были инициаторами разжигания войны, то стоит бросить беглый взгляд на их претензии и жалобы. Этолийцы захватили Клар в мегалопольской области, по дороге опустошили поля патрян и фариян, разграбили Кинефу, ограбили святилище Артемиды в Лусах, осадили Клитор, затеяли вместе с иллирийцами нападение на Пилос с моря и на Мегалополь с суши [19]. Упомянуты насилия только на ахейской территории и в случае с Патрами и Ферами это было не простым проходом через иностранную территорию, но якобы имевшими место эксцессами этолийских войск. Таким образом, вина, заключающаяся в проходе через иностранную территорию, не слишком очевидна. Это может быть причиной того, почему марш, приведший к битве при Кафиях, вообще не упомянут.
Государства–члены Эллинской лиги не были связаны решением своих представителей в собрании. Поэтому после собрания в них направлены были послы гарантировать их действия относительно решения, объявляющего войну. Тем временем Филипп, явно не желавший войны, попытался договориться с этолийцами. Последние сначала согласились встретиться с ним у Рия, но после передумали. Вместо этого на осенних выборах они выбрали стратегом Скопаса, тем самым показав, что они готовятся к войне. Ахейцы, со своей стороны, тотчас же ратифицировали объявление войны и санкционировали каперство против этолийцев. Это было сделано, как кажется, на одинарном осеннем собрании Ахейской конфедерации, четвёртом и последнем в году. Таким образом, оба главных действующих лица приготовились к войне и Филипп прибыл из Коринфа в Эгий, где он обратился к совету ахейцев. Оттуда он со всеми своими войсками возвратился в Македонию, чтобы приготовиться к войне. Подготовка включала посещение Иллирии для переговоров со Скердиллидом, который чувствовал себя обманутым относительно обещанной этолийцами доли добычи. Потому–то он перешёл с 30 лембами на сторону Филиппа за обещание субсидии в 20 талантов в год за действия против этолийцев [20].
Реакция членов Этолийской лиги на объявление войны была различной. Акарнанцы тотчас же ратифицировали постановление. Эпироты в известном смысле его ратифицировали, но постановили выступить на войну лишь когда это сделает Филипп, так чтоб не вести военных действий без поддержки. Этолийским же послам они заявили, что сохраняют мир. Мессеняне заявили послам лиги, что не выступят до тех пор, пока этолийцы не будут изгнаны из Фигалеи. Наконец, спартанцы отпустили послов без всякого ответа, но уже до весны были в союзе с этолийцами. После выборов новых эфоров осенью 220 г., та группа, которая ответственна была за убийство промакедонских лидеров, начала переговоры с этолийцами и условилась о визите этолийского посла Махата. Всё это делалось в частном порядке и без одобрения эфоров. Но последние всё же согласились позволить Махату выступить перед народным собранием. После того как он представил своё дело и удалился, спартанцы начали обсуждать вопрос между собой. Партия, выступавшая за союз с Филиппом и македонянами одержала победу и Махат удалился из Спарты. Но эта победа в собрании оказалась кратковременной. Вожди антимакедонской партии организовали убийство эфоров и предали других своих противников смерти или же изгнанию. Таким образом были избраны новые эфоры, возобновлён союз с этолийцами, восстановлена царская власть; новыми царями стали Агесиполид и Ликург. Последнего тотчас побудили напасть на аргосские владения вдоль побережья. Далее спартанцы одобрили каперство, что означало рейды против ахейцев как по суше, так и по морю. Махат так же убедил (может быть точнее было бы сказать «приказал») элейцев напасть на ахейцев. Таким образом, говорит Полибий, к весне 219 г. положение этолийцев было превосходно; ахейцев же напротив и здесь он определённо пишет так, как если бы считал, что это война ахейцев против этолийцев. Филипп, на которого ахейцы главным образом надеялись, всё ещё делал свои приготовления, эпироты всё ещё колебались, а мессеняне оставались нейтральными. Этолийцы, с другой стороны, при помощи Спарты и Элиды, окружили ахейцев войной со всех сторон [21].
События 220 года, приведшие к объявлению войны, так подробно обсуждались нами для того, чтобы уяснить позиции и требования Этолийской и Ахейской конфедераций, а так же законы и обычаи межгосударственных отношений, которым соответствовало их поведение. Результаты не особенно удовлетворительны, дав не многим более демонстрации того, что две конфедерации выдвинули друг против друга обвинения. Было бы желательно постараться не дать данным о военных кампаниях выйти из под контроля, но они столь запутаны, что задача не из лёгких. Одно из неожиданных затруднений — повторяющиеся в нашем проахейском источнике упреки Филиппу за то, что он не вёл ту политику, которую ахейцы считали наиболее благоприятной для своих собственных интересов. Но поскольку война вызвана была эгоистическими происками этолийцев и ахейцев, а Филипп стремился избежать её, то его вряд ли можно порицать за то, что когда война всё же началась, он поставил македонские интересы выше ахейских.
Военная кампания 219 г. в ходе обычного сезона военных кампаний, приняла форму попыток этолийцев разгромить Ахейскую конфедерацию, в то же время отвлекая Филиппа рейдами через Фессалию на Македонию и характеризуется неудовлетворительной организацией обороны со стороны ахейцев и попытками со стороны Филиппа укрепить свою позицию на западном побережье Греции и распространить своё влияние в южном направлении. Вкладом во всё это спартанцев под командованием Ликурга была оккупация Афенея на территории Мегалополя — обычный первый шаг спартанской экспансии. Что до этолийцев, то они совершили внезапную ночную атаку силами в 1200 человек на ахейский город Эгира и уже было в него вступили, но отброшены были горожанами со значительными потерями. Этолиец Еврипид, действуя из Элиды, был более успешен, совершив поход на территории Дим, Фар и Тритеи. Ахейский гиппостратег, в ведении которого находился этот район, выступил, чтобы выбить их, с местным ополчением из трёх городов, но попал в засаду и был разбит, в то время как Еврипид возвратился и захватил пограничное укрепление, принадлежащее Димам. Тогда эти три города обратились к ахейскому стратегу этого года — Арату младшему, но однако понапрасну и когда он ничего для них не сделал, направили послов к центральному правительству, но и тут с не лучшим результатом. В это время Арат был не в состоянии набрать наёмных солдат по той простой причине, что ахейцы не платили им жалование вовремя. Наёмники, однако, совершенно очевидно были бы в наличии, если бы в наличии была оплата. Потому эти три города решили не выплачивать взносы федеральному правительству и самим нанять себе наёмников. 300 пехотинцев и 50 всадников оказалось вполне достаточно. Очевидно, что ахейские неудачи этого года вызваны были тем, что ахейцы сами дурно вели свои дела. Они же, конечно, как всегда, обратились за помощью к Филиппу. Собирался он в это лето помогать им или нет установить нельзя, ведь он вызван был домой вторжением дарданцев в Македонию.
Когда это случилось, Филипп вёл военную кампанию в Греции. Он выступил из Македонии с 16 000 человек. В своём первом предприятии — осаде Амбрака, он присоединил к себе эпиротов, так же как и 300 критских наёмников и 300 ахейских пращников. Последние, высоко ценимые профессионалы, вероятно так же были наёмниками. С этим войском, после сорокадневной осады, Филипп захватил город, который затем по справедливости передан был эпиротам. По условиям сдачи примерно 500 этолийцам, составлявшим гарнизон города, позволено было удалиться невредимыми несмотря на то, что этолийцы, в то время как шла осада, совершили поход в Пиерию в южной Македонии, где опустошили город Дий и повалили статуи македонских царей. Филипп, однако, не позволил себя отвлечь и упорно продолжал осаду. Затем он переправился в Акарнанию, где присоединил к себе 2000 акарнанцев. Целью его действий с этого времени стало, как кажется, возвратить Акарнании районы, отнятые у неё этолийцами. Город Фотии сдался без сопротивления и этолийцам опять позволено было удалиться. Затем Филипп двинулся к Стратию, прежней акарнанской столице. Города ему взять не удалось и он лишь опустошил окрестные поля. Здесь к нему обратились ахейцы, но сомнительно, вызвало ли это перемену его планов. Он, как кажется, с самого начала решил продвигаться на юг, ко входу в Коринфский залив. Целью его были или стали Эниады, которые он намеревался сильно укрепить и оборудовать в качестве крепости и военно–морской базы. Несомненно он так же планировал поставить здесь гарнизон, но и это дело осталось незаконченным из–за вести о том, что дарданцы задумали масштабное вторжение в Македонию. Филипп удалился домой, вероятно забрав с собой все свои войска и оставив Эниады акарнанцам. Потому–то они не стали важной базой для будущих операций, которые Филипп, как кажется, планировал. В Македонии оказалось достаточно простого возвращения Филиппа с его армией. Дарданцы отказались от вторжения и Филипп распустил свои войска на время уборки урожая [22].
Военные кампании враждующих сторон до сих пор не были закончены. Самой успешной была кампания Филиппа, но он слишком рано отозван был домой. Кампания этолийцев была более тяжелой, чем все прочие, но она оказалась достаточно эффективной для того, чтоб деморализовать ахейцев; это вполне демонстрирует тот факт, что силы лишь немногим более 2000 человек смогли, выступив из границ Элиды, пройти через Аркадию с намерением вторгнуться на территорию Сикиона и помешать этому смогло только неожиданное появление Филиппа со всоими македонянами. Филипп в результате зимней военной кампании 219-218 гг. полностью изменил положение дел. Но до этого случился поход этолийцев на Додону. На этолийскиз выборах осенью 219 года Доримах, человек который предводил разнузданными участниками похода из Фигалии в начале 220 г., избран был стратегом и начал свою службу с похода на этот эпирский центр. Несколько позже выступил Филипп с силами примерно в 5000 человек и продвигался так скоро и внезапно, что никто в Пелопоннесе не знал, что он куда–то выступил, до тех пор, пока он там не появлялся. Так как Фермопилы контролировали этолийцы, он прошёл на юг через Эвбею, Кин в Опунтской Локриде и проход Гиамполя в Фокиду и Беотию. Из Коринфа он разослал письма ахейскому стратегу Арату младшему и должностным лицам в городах с требованием набрать войска и собраться в Кафиях — аркадском городе, расположенном чуть севернее Орхомена. В горном проходе близ Стимфала он столкнулся с Еврипидом. Последний отступил окольным путём, бросив свои лишённые руководства войска (элейцев, «пиратов» и наёмников) на ужасное избиение. Полибий даёт число попавших в плен в 1200 человек, а спасшихся бегством не больше сотни. Остальные были перебиты [23].
В Кафиях к македонянам присоединилось количество ахейцев достаточное, чтобы увеличить армию до 10 000 человек. Войско это проследовало в западном направлении к Псофиде, городу в западной Аркадии, в то время владению элейцев. Сюда сбежал и вероятно здесь командовал Еврипид, этолийский командир, силы которого несколько дней назад потерпели поражение. Город был сильно защищён природой, с трёх сторон имел лощины с горными потоками и был труднодоступен так же и с четвёртой стороны. Тем не менее он был взят штурмом македонянами, хотя жители его и некоторое количество находившихся в нём этолийцев бежали на акрополь. Фактором, осложнившим его оборону было то, что осаждённые лишены были всяких орудий борьбы. Предвидя грозящую им участь, должностные лица города и с ними Еврипид решили сдаться на условиях личной безопасности для всех. Когда вражеская армия удалилась, местные жители вернулись в свои дома, в то время как Еврипид удалился в Коринф, а оттуда — в Этолию. Город же был возвращён ахейцам. Сколь он был для них ценен видно из того факта, что помимо крупного гарнизона в цитадели, они разместили ещё и другой, отдельный, в городе; командиры их были один из Сикиона, а другой — из Пеллены [24]. Гарнизоны эти несомненно состояли из наёмников. И тем не менее Псофида была, по всей видимости, принята в конфедерацию в качестве постоянного члена
За взятием Псофиды вскоре последовало и взятие Ласиона, расположенного недалеко к юго–западу. На этот, прежде периэкский или подвластный Элиде город, также претендовали и аркадяне. В это время в нём находился гарнизон элейцев, но при приближении вражеской армии он бежал, город взят был безо всякого труда и передан ахейцам. Подобное же местечко — Стратий, передано было Тельфусе, городу — члену конфедерации. Из Ласиона Филипп направился в Олимпию, вероятно путём почти прямо на запад из Тельфусы, а не по долине Алфея. Здесь он дал войску несколько дней отдыха перед тем, как начать разграбление Элиды. По данным Павсания, Элида в то время была густонаселённой областью с богатым и высокоразвитым сельским хозяйством, но, однако, очевидно, что она была не в состоянии сама защититься от вторгшейся армии. Поражение у Стимфала и падение Псофиды сломили сопротивление элидян, которые не имели сколько–нибудь значительной армии, т. к землями у них владела узкая олигархия и поля обрабатывались трудом зависимых, в то время, о котором мы ведём речь, вероятно большей частью рабов. Когда вражеская армия приблизилась, граждане бежали в укреплённые места, главным образом в Фаламу, куда согнали массу рабов, скота и другого движимого имущества; место это, вероятно, не было укреплено, но было столь малодоступно, что это обеспечивало достаточную безопасность. Доступ к нему вёл через узкие проходы, которые могли быть сравнительно легко блокированы. Филипп решил проблему, послав вперёд наёмников занять стратегические позиции, а затем прошёл через узкие проходы с пельтастами и легковооружёнными безо всякого сопротивления. В Фаламе он нашёл элейского полководца Амфидама с 200 наёмниками, но никакие другие войска более не упомянуты. При приближении Филиппа, все кто были в поселении сдались. В результате Филипп вернулся назад, ведя кроме скота и другой добычи около 5000 пленных, вероятно большей частью рабов, хотя здесь был так же Амфидам со своими наёмниками и несомненно некоторое количество других свободных людей. Эта добыча так же как и та, что взята была раньше, так обременила армию, что она вернулась в Олимпию, а затем прошла в Герею по дороге через Тельфусу. В Герее он распродал добычу и сделал приготовления к вторжению в Трифилию [25].
Но внезапно посреди всей этой деятельности, Филипп стал готовиться заключить с Элидой мир. Амфидам — полководец, взятый в плен в Фаламе, явился к Филиппу и заявил, что может побудить элейцев стать его друзьями и союзниками. Филипп, в обмен на их союз, предложил возвратить пленных без выкупа, обеспечить защиту страны от нападений извне и оставить её свободной, без гарнизонов и уплаты дани. Это, возможно, означает, что элейцы должны были вступить в Эллинскую лигу на тех же условиях, что и другие члены. Видимо, местности уже отделённые от Элиды и переданные ахейцам, остались бы в руках последних, но в других отношениях государство Элида осталось бы невредимым. Этот достойный истинного государственного деятеля план был, возможно, разработан Амфидамом и принят Филиппом. Чтобы быть осуществлённым он должен был быть принят элейцами и этолийцами и препятствие здесь состояло в том, что этолийцы не могли принять его не удалившись из Пелопоннеса. Но Амфидам видимо считал, что здесь есть какая–то надежда на успех. Но, как оказалось, элейцы попытались арестовать его и отослать в Этолию для суда и потому он спасся бегством к Филиппу в Диму. Возможно большинство элейцев и одобряло его план, но сделать ничего не могло, так как фактически они были подданными этолийцев [26].
Трифилия, район вдоль западного побережья Пелопоннеса, между реками Алфей и Неда, был частью периэкской или подвластной территории Элиды. В V веке была достигнута договорённость, что последним завоёванным пунктом был Лепрей в южной части области. По миру 399 г. Элида вынуждена была отдать все свои периэкские территории, которые естественно перешли под власть Спарты. Когда в 371 г. создана была Аркадская конфедерация, она тотчас же попыталась присвоить не только Трифилию, но так же и другие части прежней элейской периэкской территории. Их Элида попыталась вернуть, когда Аркадская конфедерация распалась, но как кажется не преуспела в установлении над ними прочного контроля до начала III столетия. Это вероятно связано было с этолийским продвижением сюда за некоторое время до 240 г. К Трифилии добавлялась также Алифера, город в западной Аркадии, который был подчинён Мегалополю или был частью его территории [27]. Трифилия была плодородным, плотно населённым районом, притягательным за эти свои качества [28], но похоже, что Филиппа и ахейцев больше интересовало её стратегическое положение. Установив контроль над Трифилией, они рассекали линию коммуникаций из Этолии через Элиду к Фигалее, Мессене и Спарте.
Трифилию разрезает горный хребет, протянувшись с востока на запад от границ Аркадии до моря. Между его западной оконечностью и морем лежит укрепление Самик, в то время как близ восточного конца горной гряды лежит очень сильно укреплённый город Тифанея. На некотором расстоянии к востоку от него находится Алифера. Эти два укрепления несомненно должны были представлять собой барьер для продвижения врага из Аркадии к Лепрею и это также был путь, по которому собирался продвигаться Филипп [29]. За это время элейцы и этолийцы в состоянии были сделать какие–то приготовления. В ответ на просьбу о помощи этолийцы прислали нового командира — Филида с 600 этолийцами. В Элиде он нашёл в своём распоряжении 1000 элейцев, 500 наёмников и небольшое количество лёгкой кавалерии того рода, который именовался тарентинами [30]. Совершенно очевидно, что силы эти были малы для генерального сражения. Надежда была на то, чтобы заманить вражескую армию в засаду или задержать с помощью укреплений или иного подобного рода защиты. Но Филид предпочёл просто усилить гарнизоны в ключевых городах. Он послал 1000 элейцев в Лепрей, наёмников в Алиферу, а сам с этолийцами отправился в Тифанею, следить за развитием событий. Очевидно, что Лепрей был ключом ко всей кампании, но сконцентрировав здесь войска, Филид, тотчас после первых успехов Филиппа, упустил шанс, который он имел, остановить вторгшегося врага до того, как он достигнет этого города. Филипп, несмотря на все эти военные силы захватил Алиферу (собственно город) за один день. Затем защитники, отступившие в цитадель, сдались на условиях сохранения своих жизней. Следующим препятствием для Филиппа стала Тифанея, но она расположена была так, что её можно было обойти, хотя расположение её и было удобно для того, чтобы послужить опорой силам, замышляющим фланговую атаку. Филид, однако, отступил со своими этолийцами в Лепрей. Таким образом, Тифанея перешла к Филиппу. В Лепрей пришли так же этолийские «пираты», которые просили позволения оставить Фигалию до того, как этот город перейдёт к Филиппу. Их приход увеличил число этолийцев в Лепрее до 1000. Но такая концентрация войск ни к чему не привела. Горожане собрались в одном районе и потребовали, чтобы этолийцы, элейцы и спартанцы (их там было около двухсот) удалились. Маловероятно, чтобы горожане смогли одержать победу в подлинном сражении с этими войсками, но приближения Филиппа оказалось достаточно, чтобы побудить Филлида удалиться со всеми этолийцами, элейцами и спартанцами. Он хотел было прибыть в Самик до Филиппа, ведь последний двигался в том же направлении со своими пельтастами и легковооружёнными. Но поскольку у него не было припасов, он решил сдаться на месте в обмен на свободное отступление своих войск с оружием. Таким образом, он удалился без больших потерь, но имел в своём активе замечательно неэффективную кампанию. Это может быть не случайным, что его имя никогда более не упоминается в сохранившихся частях труда Полибия. После его отступления, города северной Трифилии сдались Филиппу и всё завоевание завершено было за 6 дней [31].
Относительно управления завоёванной территорией, Полибий говорит только то, что Филипп разместил гарнизон в Лепрее и оставил акарнанца Ладика в качестве наместника (эпимелета) Трифилии), таким образом расценивая её как провинцию Македонии. Этого достаточно, чтоб прийти к выводу, что Филипп и его советники следовали той же самой политике, что и Антигон Досон, а именно усиления Ахейской конфедерации одновременно с укреплением македонского владычества. Так одновременно с позволением ахейцам абсорбировать более ранние завоевания, укрепив гарнизоном Лепрей он добавил еще одно звено в цепь их, созданную Досоном. Этим и установлением контроля над Трифилией, он совершенно очевидно рассчитывал разорвать связи между этолийцами и отдельными частями Пелопоннеса.
Последним предприятием зимней кампании Филиппа была его атака на Элиду с севера. После того, как он оторвал Псофиду и Ласион от Элиды и Трифилию и присоединил города на юге, это должно было выглядеть естественным следующим шагом. Другой враг в Пелопоннесе — Спарта выглядела в тот момент безобидной. Из Лепрея Филипп проследовал в Мегалополь, а затем в Аргос, где он мог провести некоторое время перед тем как выступил на Элиду через ахейскую территорию. По пути он присутствовал в Эгии на собрании, где избирался стратег на следующий год. На нём, как говорят, интриги македонянина Апеллеса привели к поражению Тимоксена, креатуры Арата и выбору Эперата [32]. Военная кампания в Элиде не имела иного важного значения кроме восстановления ахейского господства в этой части полуострова. Тейхос, небольшое, но сильно укреплённое поселение, несколькими месяцами ранее отнятое у Дим, было очищено элейцами и таким образом ей возвращено. В то время как там был Филипп, Амфидам — этолийский полководец, ранее пытавшийся договориться о мире, бежал и искал у Филиппа убежища и таким образом все надежды на сепаратный мир рухнули. Из Дим Филипп вернулся в Аргос, где провёл остаток зимы, а войска отослал домой [33]. После двух или трёх месяцев отдыха, летом 218 г., военные действия возобновились.
Вероятно, примерно в июне силы в 6000 македонян и 1200 наёмников прибыли на сцену боевых действий. В это время македоняне потребовали, чтоб ахейцы несли часть расходов. По требованию Филиппа в Эгии было созвано экстраординарное собрание. Здесь Арату удалось блокировать его работу, так что оно перенесено было в Сикион, на родину Арата. Здесь, с помощью Арата, Филиппу удалось добиться предоставления себе 50 талантов в качестве платы его армии за три месяца и 10 000 медимнов зерна, а так же обещания 17 талантов в месяц, если ему придётся вести военную кампанию в Пелопоннесе более трёх месяцев [34]. Если платить солдатам по 3 обола в день, то 17 талантов было бы вполне достаточно для выплаты месячного жалования 7000 солдат, т. е только жалования без продовольственного пайка [35].
То как обстояли ахейские дела в год стратегии Эперата (218-217) остаётся несколько загадочным. Говорят Эперат был совершенно некомпетентен («человек бездарный и не пользующийся никаким уважением у ахейцев»), но большую часть года ахейские дела шли не так уж плохо и кажется вполне резонным задаться вопросом не было ли наихудшим из его недостатков то, что он был противником Арата и кроме победы на выборах, не мог противостоять ему политически. Ход событий наиболее вероятно восстанавливается следующим образом. Вскоре после того, как Эперат вступил в должность, Филипп, чтобы обеспечить себя провиантом и жалованием войскам, побудил его созвать экстраординарное собрание. На собрании, присутствовал ли он лично или нет, Арату удалось блокировать его работу. После этого, Филиппу удалось устроить перенос собрания в Сикион и примириться с Аратами, отцом и сыном, возложив вину за то, что произошло на выборах на других. Затем, с помощью Арата, он обеспечил всё, что требовалось для дальнейших предприятий. Отметим однако, что всё это, включая перенос собрания, вряд ли могло быть сделано без уговора с Эператом, который в течение лета командовал значительными набранными силами. Во всяком случае он, как кажется, лучше был способен, чем Арат забывать личные обиды и работать на благо государства. С другой стороны, похоже, что намеренное противодействие со стороны Арата в это время не заходило дальше, чем затягивать действия до тех пор, пока он не восстановит свои взаимоотношения с Филиппом. Конец года Эперата отмечен был, однако беспорядками и дезорганизацией и Полибий прямо возлагает вину за это на его некомпетентность и непопулярность. Это может быть верным, но нельзя утверждать этого с уверенностью. Ведь согласно Полибию, Эперат был первым и главным противником Арата. Возможно, главной причиной неурядиц было неизбежное замешательство, вызванное практикой проведения выборов и смены стратегов весной [36].
Летнюю кампанию Филипп решил провести на море и потому собрал македонские и ахейские корабли в Лехее и обучал своих солдат грести. Таким образом ясно, что его корабли служили в качестве транспорта, чтобы отвозить его войска куда он пожелает. Он приплыл сначала в Патры, но целью его была Кефалления, где он предписал встретиться с ним своим союзникам — мессенянам, эпиротам, акарнанцам и иллирийскому правителю Скердиллиду. Элейцы небезосновательно опасались нападения на свой порт Киллену и страх их очевидно разделялся этолийцами. Полководец Доримах послал им на помощь 500 критских наёмников под командованием Агелая и Скопаса, в то время как сами элейцы наняли наёмников и готовили собственных сограждан. Чтоб противодействовать им, Филипп выделил из собственных своих войск немного критян и некоторое количество галльских всадников, в то время как сами ахейцы мобилизовали 2000 человек из числа граждан и наняли наёмников. Эти войска находились в Димах, несомненно под командованием Эперата. Приблизившись к Кефаллении, Филипп прежде всего подплыл к Прониям, близ самой южной оконечности острова. Найдя этот город слишком трудным для осады, он продолжил плыть вдоль южного побережья острова дальше к западу до Палуса. И этот город захватить ему не удалось, несмотря на то, что ему удалось сделать пролом в стене сделав под ней подкоп, подперев её, а затем поджегши стойки. Каковы бы ни были причины, это была серьезная неудача. Полибий объясняет её изменой македонских офицеров, умышленно разыгрывавших трусов в ходе военных действий. Это крайне маловероятно. Кефалления была важной базой действий этолийцев и была равно важной и в руках их врагов. С тех пор все в окружении Филиппа, даже если они несогласны были по другим вопросам, страстно стремились покорить остров. Кроме того, трудно поверить, что македонские офицеры прикидывались трусами в битве и потом могли смотреть в лицо своим солдатам [37].
В то время как Филипп вёл военные действия на Кефаллении, Доримах вступил в Фессалию с половиной наличных сил Этолийской конфедерации. В то же самое время спартанец Ликург атаковал Мессению. Потому–то Филиппу поступили просьбы о помощи и с севера и с юга. Мессеняне настоятельно просили, чтоб Филипп поплыл на юг и напал внезапно на спартанцев. Акарнанцы, с другой стороны, просили о вторжении в Этолию, для того, чтоб опустошить земли этолийцев и изгнать Доримаха из Македонии. Таков и был план, принятый Филиппом, хотя и сомнительно был ли он, как то утверждает Полибий, принят потому, что его посоветовал Арат. Тем не менее вполне вероятно, что Арат поддержал его, как это не странно, так скоро после того, как были приняты меры по субсидированию операций Филиппа в Пелопоннесе. Возможно, Арат опасался роста там силы Македонии [38].
Раз принятого плана продвигаться на север. Филипп придерживался точно. Он послал распоряжения Эперату и ахейцам поддержать мессенян, в то время как сам поплыл к острову Левке. Затем он проследовал через канал, отделяющий остров от материка и выплыл в Амбракийкий залив. Однажды утром, на рассвете, он достиг Лимнеи в Акарнании, в самой южной части входа в залив. Здесь к нему присоединились вновь набранные акарнанцы, несомненно обрадованные удобным случаем совершить поход в Этолию и жаждавшие мести за прошлые страдания. Здесь он задержался лишь настолько, чтобы накормить свои войска и оставить здесь, с надлежащей охраной, большую часть личных вещей и тяжелого снаряжения, облегчив своим войскам подготовку к быстрому форсированному марш–броску. И в тот же день, после полудня, он выступил, взяв проводников, на Терм, религиозный центр и в некотором смысле столицу Этолийской конфедерации, но место изолированное и почти пустынное в это время года. После привала на ужин и небольшой отдых, марш был продолжен и к закату они достигли реки Ахелоя где–то выше Стратия. Филипп продолжал и дальше энергично продвигаться, прошёл к югу от озера Трихонида, оставил небольшие отряды в паре стратегических пунктов и достиг Терма тем же вечером [39]. Здесь он оставался до тех пор, пока не разграбил и опустошил всё это место, пока не уничтожил или же не вывез всё движимое имущество и массу вооружения, не разрушил постройки и не повалил статуи, пощадив лишь изображения богов. Македоняне считали это законным воздаянием за то, что этолийцы сделали в Димах и Додоне, но Полибий осуждает эксцессы в очень строгих выражениях. В этом он вероятно выходил за пределы стандартов войны его времени. Почти дружеская манера, в которой Филипп и этолийцы вели на следующий год мирные переговоры показывает, что Филипп и этолийцы не осуждали поведение друг друга с той суровостью, с какой это делает Полибий. На пути в Терм Филипп, как кажется, никакого сопротивления не встретил. Когда он стал уже удаляться, арьергард его был атакован, но нападавшие были отброшены с некоторыми потерями. Впрочем это и другое «сражение», о котором сообщается, представляло собой не более, чем стычки. Так как Доримах и его войска находились тогда в Фессалии (они возвратились только когда Филипп уже ушёл), то у этолийцев не было столь значительных военных сил, чтобы вызвать на битву македонян с акарнанцами. Таким образом, Филипп безо всякого труда возвратился на свои корабли в Лимнее, оттуда отплыл к Левке, а от Левки — в Лехей [40].
Второй раз за год Филиппу с видимой лёгкостью удалось достигнуть места столь изолированного и труднодоступного, что оно казалось неприступным даже без особых укреплений, предназначенного природой быть акрополем для всей Этолии, как заметил Полибий о Терме [41]. Это должно означать превосходно продуманное управление, великолепную организацию и сохранение полной тайны будущих передвижений войск. Многим из этого он обязан был военной машине и кадрам, собранным ещё Досоном. Снабжение информацией в данном случае должно было быть достаточно нетрудным, ведь многие акарнанцы должны были знать расположение земель. В других случаях информация могла поступать от политических изгнанников. Что касается будущих передвижений, ясно что подготовку крупных экспедиций, особенно морских, сохранить в тайне было нелегко. Когда Филипп собирал корабли в Лехее, этолийцы и элейцы уже готовились защищать Киллену в Элиде. Однако, когда армия была уже в походе, только командующий и его окружение знали в каком направлении следует двигаться дальше. Но, однако, в данном случае даже беглый взгляд на карту подскажет, что вражеская армия, выйдя из Лимнея, почти несомненно двинется в долину Ахелоя и на равнину у Трихонидского озера, даже если она и не двинется на Терм, а здесь на пути есть позиции, на которых меньшие силы могут оказаться в состоянии блокировать продвижение большей армии. То, что этолийцы не сумели сделать это вызвано, как кажется, не только скоростью передвижения Филиппа, но и их убеждённостью в том, что ни один враг не дерзнёт попытаться достичь Терма. Ясно, что этолийский полководец Доримах оценил ситуацию неправильно. Выступив в Фессалию, он оставил половину этолийских сил дома, но многие из них должны были находиться в местах отдалённых от Лимнеи и даже от долины Ахелоя. Кроме того, он послал своих ближайших соратников — Агелая и Скопада в Элиду, очевидно сочтя, что она должна будет стать решающим театром военных действий. Таким то образом, этолийские силы, оставшиеся дома, лишены были всякого руководства. Этолийские войска были так же в Метапе, близ «теснин» в восточном конце Трихонидского озера, но они отступили без борьбы [42].
Филипп со своей армией оказался в окрестностях Спарты через неделю после того, как вышел из Левки. Из Левки он приплыл в Лехей, оставил там корабли и через вестников с письмами назначил своим союзникам — ахейцам и мессенянам день, в который они с оружием в руках должны были явиться в Тегею на ночь. После самое большее одного дня в Коринфе, Филипп выступил в Тегею и прибыл туда на другой день вечером. Здесь он собрал ахейских союзников, как и планировал. Так как вестники, посылаемые для созыва союзников имели не более одного дня преимущества перед быстро движущейся армией — это замечательное доказательство, что федеральная система связей и мобилизации была в порядке и функционировала хорошо. Мессеняне, с другой стороны, не смогли прибыть вовремя и это не удивительно, ведь от Мессены до Тегеи было почти так же далеко, как от Коринфа до Тегеи. Филипп не стал дожидаться их прибытия, но выступив на следующий день, достиг Амикл близ Спарты к вечеру второго дня, таким образом покрыв расстояние от Коринфа до Менелайона близ Амикл за четыре дня [43]. То, что не были сделаны необходимые приготовления для прибытия и будущего продвижения мессенян, было как кажется, большой ошибкой в планировании кампании. Но поскольку уж так случилось, Филипп поспешил выступить с македонскими и ахейскими силами, для его предприятия достаточными. Судя по направлению, позже взятому мессенянами, он шёл не прямым путём из Тегеи в Спарту, но направился на юг, в аргосскую, т. е ахейскую территорию и приблизился к Спарте с востока, горным проходом через Парнон и расположился лагерем в Менелайоне на левом берегу Еврота, несколько ниже Спарты. Из лагеря он выступил опустошать окрестности, сначала двинувшись на юг к мысу Тенар, затем обогнул Лаконский залив и вновь двинулся на юг до мыса Малея. Тем временем 2000 мессенских пехотинцев и 200 всадников со всей быстротой, на какую они были способны прибыли в Тегею и решили попытаться сделать невозможное — догнать быстрым продвижением Филиппа, который далеко ушёл вперёд. Поход, предпринятый ими, как показано выше, был весьма несчастливым, ведь когда они достигли Глимпа, укреплённого поселения к востоку от Спарты и близ границы спартанской территории, Филипп уже вышел за пределы Спарты и город и спартанское войско стояли между ним и мессенянами. Последние расположились лагерем около Глимпа не взяв никаких предосторожностей. Это позволило Ликургу, выступив внезапно из Спарты, на них напасть. Убитых было немного, так как большинство мессенян бежало под защиту стен Глимпа, но они лишились своих коней и имущества. После этого все они, естественно, вернулись домой. Корень всех их неурядиц состоял вероятно в том, что время для прибытия мессенян в Тегею было непомерно ранним. Кроме этого, главными их ошибками были чрезмерное рвение и небрежность, ведь было бы естественным принять во внимание, что македоняне и ахейцы были между ними и любой спартанской армией [44].
Когда Филипп возвратился из своего похода на юг полуострова, Ликург также возвратился назад в Спарту и готовился помешать его движению на север, хоть и был не в состоянии бросить ему вызов в решающем сражении. План его состоял в том, чтобы вынудить его идти по узкой дороге, открытой для фланговой атаки. Филипп продвигался на север вдоль западного берега Еврота. Ниже города, холмы на восточном берегу поднимались почти прямо из реки. Здесь в Менелайоне Ликург занял позицию примерно с 2000 воинов, с намерением ударить по правому флангу вражеской армии на марше. Войскам, оставшимся в городе, он отдал приказ выступить по данному сигналу и построить ряды лицом к реке и к речному берегу. Чтобы помешать таким приготовлениям, Филипп форсировал реку со своими легковооружёнными наёмниками, пельтастами, иллирийцами и выбил Ликурга с позиции. Оставив иллирийцев удерживать холмы, он пересёк обратно реку с прочими войсками, несомненно где–то выше города, так что мог ударить спартанцам во фланг или в тыл, если они попытаются атаковать солдат фаланги на марше. Атака спартанцев, но не на солдат фаланги, а на тот отряд Филиппа, который оставлен был на страже, была отражена. Затем, когда подошли тяжеловооружённые и переправились через Еврот выше города (их первая переправа в этот день), Филипп и его легковооружённые выступили в качестве арьергарда, форсировав таким образом реку в третий раз за день [45]. После этого Филипп останавливался лагерем в первую ночь вблизи Спарты, на вторую — на поле битвы при Селласии и на следующий день достиг Тегеи. Отсюда, после распродажи добычи, он проследовал в Коринф. В целом военная кампания этого года была успешной, за исключением каких–то не вполне ясных дел а Фокиде.
В Фокиде, как кажется, были предприняты попытки приобрести с помощью измены или хитрости какой–то город или города, которыми всё ещё владели этолийцы. Если это так, то попытки эти провалились, но конечно влияние македонян и их союзников в восточной Фокиде не ослабло. Было уже замечено, что путь македонских войск туда и обратно проходил через Фокиду. Когда Филипп проходил здесь осенью 218 года, в стране уже вероятно установлены были гарнизоны македонских войск. По всей видимости, они установлены были здесь когда Филипп пришёл на юг в 219 или самое позднее в начале 218 года. Стоит напомнить, что этолийцы в этом году нашли Фессалию так хорошо укреплённой, что не дерзнули спуститься в Фессалийскую равнину. Установка гарнизонов в Фокиде могла быть частью той же самой политики, а именно установки войск в уязвимых местах, там где ожидалось нападение. Командиром в Фокиде несомненно был тот самый Александр, который исполнял эту обязанность и в следующем году, в то время как войска в Фессалии были под командованием Хрисогона и Петрея. Все офицеры здесь доверяли Филиппу и были ему лояльны [46]. Это означает, что от Пелопоннеса под командованием Тавриона, через Фокиду и Фессалию, здесь была сплошная группа районов с солдатами и офицерами, лояльными царю. Таким образом. даже если Халкида и была б в руках врага, то Филипп в Пелопоннесе всё равно не был бы отрезан от коммуникаций с Македонией. Несомненно это способствовало провалу заговоров, возглавляемых Апеллесом.
Здесь не место входить в детали этих заговоров. Достаточно будет отметить, что они зародились этим летом. Еще до того, как Филипп оставил Коринф ради Кефаллении, Апеллес прибыл в Халкиду, чтобы перерезать снабжение. Но какой бы урон ему не удалось нанести, он не сумел помешать Филиппу успешно завершить его военную кампанию и до конца лета все заговорщики были убраны с дороги. И тем не менее, согласно Полибию, заговорщики косвенно внесли свой вклад в неудачу мирных предложений. Ведь посредники с Родоса и Хиоса попытались договориться о мире. Они были хорошо приняты Филиппом и этолийцы поначалу так же согласились, но позже, услыхав о волнениях в македонской армии, стали меньше стремиться к миру и таким образом Филипп, хоть и отослал своих македонян на зиму домой, явно ожидал продолжения военных действий [47].
Подводя итоги летней кампании 218 г. можно сказать, что она была не из тех, что приводят к решающим победам. Не было большой битвы с тяжелыми потерями. Вероятно, ключевой была атака на Кефаллению. Если бы она была успешной, она смогла бы полностью изменить баланс сил в западной Греции. В Этолии и Лаконии Филипп нанёс противнику значительный урон, но он не уничтожил или даже не нанёс крупного поражения никакой вражеской армии. По его удалении, этолийцы и спартанцы почти так же были готовы сражаться, как были готовы до того. В то же время походы, предпринятые из Спарты и Элиды были, кажется, ещё менее эффективными. Больший ущерб врагу нанесли, может быть, походы, совершённые этолийцами и элейцами зимой 218 – 217 гг. на территории Дим и Патр, а позже и на другие города в западной части старой Ахайи. Вторгшиеся закрепились на какое–то время на Панахейской горе к югу от Патр. Ситуация, согласно Полибию, была столь тяжёлой, что города требовали возвратить их взносы в федеральную казну, а силы наёмников, набранные федеральным правительством, разбрелись [48]. Но в живой силе не было существенных потерь. При умелой организации и руководстве, ахейцы могли быстро восстановить прежние силы и репутацию.
Приготовления ахейцев к кампании 217 г. и их успех, как кажется, достаточно показывают, что их затруднения прошлых лет вызваны были слабостью организации и что самой серьёзной проблемой обычно был сбор денег для выплаты наёмникам. Арат–старший вновь избран был стратегом и тотчас стал готовиться к организации защиты против вражеских набегов и устройству грабительских походов самих ахейцев на вражескую территорию. На экстраординарном собрании Ахейской конфедерации он провёл решение набрать 8000 пеших и 500 конных наёмников и мобилизовать 3000 ахейских пехотинцев и 300 всадников. Здесь создана была своего рода постоянная армия, по крайней мере на время войны. Вдобавок, в случае необходимости, можно было мобилизовать ещё местных новобранцев. Были так же подготовлены и две небольшие эскадры, каждая по три судна, чтобы действовать, одна у побережья Арголиды, а другая у ахейского побережья, у Патр и Дим [49].
Подготовка эта проведена была хорошо и без помощи македонян, кроме разве тех, которые оставались в Пелопоннесе. Первыми военными действиями, о которых сообщается, был одновременный поход на Мессению этолийца Пиррия с севера и из Спарты Ликурга через проход Тайгета. План этот провалился, главным образом из–за того, что слабый отряд Ликурга был задержан кипариссянами и возвратился домой. В этих столкновениях ахейцы участия не принимали. Арат привёл наемников и какое–то количество мобилизованных из граждан в Мегалополь. Он теперь стал организовывать защиту разных границ [50]. Испытание этой защиты произошло когда synteleia Патр атакована была из Элиды. Элейцы, рассорившись с Пиррием, попросили этолийцев прислать другого командира и получили Еврипида. Свой первый поход он совершил с 2000 пехотинцев и 60 всадниками когда Арат отправился на собрание ахейцев, а наёмников передал Лику из Фар, местному гиппостратегу. Вторгшимся удалось довольно глубоко продвинуться вглубь ахейской территории, пока Лик не начал действовать, но в конце концов они потерпели поражение, потеряв 400 убитых и 200 взятых в плен. Но немного спустя Еврипид снова выступил в поход с целью разграбить область тритеян. Затем Лик и ахейский гиппарх, воспользовавшись уходом этолийских войск из Элиды, вторглись в эту несчастную страну с ахейскими наёмниками и местным ополчением Дим, Патр и Фар, трёх самых северных городов района. В Элиде Лику удалось вызвать элейцев на битву, заманить в засаду и нанести им поражение, но теперь уже с большими потерями, чем в более ранней битве. Относительно Еврипида и Тритеи больше ничего не сообщается. Тем временем ахейские суда совершали рейды на этолийское побережье и принесли ахейцам столько добычи, что зародили у солдат надежду, что им будет выплачено жалование, а у ахейских граждан — что налоги их будут снижены. Одним из пленных оказался Клеоник из Навпакта, который был проксеном ахейцев, возможно действовавшим в этом порту во многом подобно ахейскому консулу. Вместо того, чтоб продать его в рабство, его отпустили без выкупа и он позже принимал участие в мирных переговорах между Филиппом и этолийцами [51].
Один инцидент, хоть и мелкий всё ж заслуживает некоторого внимания, а именно обман, совершённый командиром македонского гарнизона Фанотеи, который заявил, что готов сдать город этолийцам. Вместо этого он заманил их в ловушку и захватил 100 этолийских солдат, когда они были посланы занять акрополь. Замешан в этом деле так же был и Александр, который был главнокомандующим оккупационными войсками в Фокиде. С другой стороны, этолийский полководец Агет был заинтересован в том, чтобы взять на себя командование, хотя он естественно не присоединился к авангарду, попавшему в ловушку. Равно многозначителен тот факт, что все это произошло в то время как Филипп был ещё в Македонии. Это должно означать, что македонские гарнизоны оставались в Фокиде в течение всей зимы и что охрана этой линии коммуникации поставлена была очень серьёзно. О Фессалии так же, несомненно, проявлена была забота, были здесь в течение зимы македонские войска или нет. Главным уязвимым местом в системе обороны была теперь северная граница с дарданцами. Относительно неё Филипп позаботился в начале 217 года, до того как он выступил на юг, заняв Билазору и таким образом перекрыв проход, по которому они имели обыкновение вторгаться в Македонию [52].
Таким образом, македонская оборона была теперь в лучшем состоянии, чем она была до этого, но у македонян, стремившихся к господству в Греции, вызывало раздражение то, что не только Фермопилы, но и вся Фтиотийская Ахайя была в руках этолийцев. Вероятно, целью Филиппа в 217 году было хоть как–то это исправить, захватив Фивы Фтиотийские — важнейший порт в этой части Греции, контролируемый этолийцами, раздражающе близко находящийся к Пагасам и Деметриаде и удобно расположенный для этолийских рейдов в Фессалию. Для действий против него, за зиму были изготовлены осадные машины. Пока велась подготовка к этому походу, Филипп попытался внезапным нападением захватить Мелитею. Успех здесь вывел бы его к Фермопилам, но что–то пошло не так и Филипп, очевидно, отказался от намерения осаждать или блокировать город. Вместо этого он немного отступил на север, в долину Энипея и приготовился к осаде Фив [53]. Сама осада была тщательно разработанным предприятием, включавшем рытьё рва и двойного окопа, использование катапульт и камнемётных машин, подкоп стены и установку подпорок, но финальным шагом всё таки не стал поджог подпорок, чтобы вызвать падение стены. Случилось так, что подпорки не выдержали тяжести и упали без применения огня. Тут жители сдались, но, тем не менее были проданы в рабство и заменены македонскими поселенцами. Столь суровое с ними обхождение вызвано было отчасти желанием иметь это важное место в надёжных руках [54].
Относительно планов на остальную часть года мало известно за исключением того, что они включали использование флота, состоявшего из 12 палубных судов, 8 беспалубных и 30 маленьких судов того типа, которые известны как hemioliai. Из них всем палубным судам приказано было плыть вокруг Пелопоннеса, в направлении Дим и Патр; остальные перетащены были через Истм и им приказано было встать на якорь в Лехее. Насколько велики были мелкие суда неизвестно, но они возможно соответствовали иллирийским лембам. Несомненно, что они прибавлены были к флоту, действовавшему в прошлом году. Какие задачи должен был выполнять этот флот — неизвестно. Во время пребывания Филиппа на Немейских играх пришло письмо из Македонии, сообщавшее о победе Ганнибала при Тразименском озере. Оно пробудило в Филиппе желание заключить мир с этолийцами и направить усилия на запад [55].
Переговоры о мире велись уже и ранее, но всё это выглядит так, как если бы Филипп не желал в действительности мира до того, как к нему пришло известие о победе Ганнибала. Родос и Хиос возобновили свои усилия прошлого года. Тотчас после взятия Фтиотийских Фив прибыли послы с этих островов, поддержанные так же послами из Византия и от царя Птолемея. И вновь Филипп оказал послам благосклонный приём и послал их к этолийцам; но после получения вестей о битве при Тразименском озере, он не стал ожидать их возвращения, а послал Клеоника из Навпакта, ахейского проксена, годом ранее пленённого ахейцами, в качестве своего представителя для открытия переговоров с этолийцами [56].
В то время как Клеоник послан был вступить в переговоры с этолийцами, Филипп двинул свои силы, как сухопутные, так и морские в Эгий, а затем проследовал в Ласион, близ границы Аркадии и Элиды, где им был захвачен небольшой форт неизвестного расположения. Вероятно, это была скорее демонстрация сил, чем крупная операция. Когда Клеоник возвратился с сообщением, что этолийцы желают провести с ним переговоры, он тут же приготовился заключить мир и направил вестников к союзникам, побуждая их послать представителей для участия в переговорах. Затем он двинул свои силы в Панорм, как раз через пролив из Навпакта, чтобы ожидать там представителей. И тем не менее, он ещё плавал на Закинф и устроил на этом острове дела; это несомненно означает, что он его захватил [57]. Таким образом, в самый последний момент он заполучил остров, который мог в какой–то мере компенсировать его за провал попытки завладеть Кефалленией. Ведь фактически, так как Кефалления была в руках этолийцев, а над Коркирой установлен был уже римский протекторат, это был единственный полезный крупный остров на западном побережье Греции.
Когда представители союзников собрались в Панорм, Арат и Таврион, символизировавшие двойное руководство союзом. посланы были в Навпакт для переговоров с этолийцами. Этолицы потребовали от Филиппа вывести его военные силы с их территории. Он так и поступил и установил свой лагерь, оградив его, в виду Навпакта. Этолицы, безоружные, расположились снаружи лагеря и переговоры начались. Как кажется, не произошло никаких несчастливых происшествий и не возникло никаких затруднений в мирных переговорах на условиях, что все стороны сохраняют то, чем они владели в это время — превосходная иллюстрация того, как воюющие державы, пожелав мира, могут подобающим образом вести переговоры [58]. Кроме того, отсутствие какой–либо жгучей ненависти показывает, что деяния этолийцев в Дие и Додоне и Филиппа в Терме, менее горячо осуждались их жертвами, нежели Полибием. Короче говоря, ведение этой войны не было чрезмерно жестоким по стандартам того времени и стороны переговоров вели себя так, как если бы считали мир и будущее согласие вполне возможными. Самое замечательное доказательство этого обнаруживается в речи, произнесённой этолийцем Агелаем из Навпакта, побуждающей к миру и союзу между греками и особо побуждавшей Филиппа проявить отеческую заботу на благо всех греков. Если и должна будет быть война, то лучше направить её энергию на запад. Ни карфагеняне, ни римляне, победив в войне, не удовольствуются Италией и Сицилией. И если придётся сражаться, то Филипп должен сосредоточить на этом конфликте всё своё внимание. Если он вовремя вмешается то это, может быть, даже даст ему шанс побороться за мировое господство. Таковы некоторые главные пункты этого замечательного памятника, который учёные обычно рассматривают как краткое изложение того, что Агелай действительно сказал. [59] Это мнение основывается на общей трактовке речей Полибия, но могло так же повлиять и ощущение, что он не приписал бы этолийцу, что нибудь столь делающее ему честь, если б это не было правдивым. Что до содержания, то призывы к общеэллинскому миру и союзу были общим местом и обращения к царю выступить в качестве благосклонного вождя греков раздавались по крайней мере со времён Исократа. Даже пророчество, что победитель в войне на западе станет угрозой для Греции, не слишком удивительно. После римского вторжения в Иллирию и установления в ней протектората, особо подчёркнутого Второй Иллирийской войной 219 г., многие греки стали осознавать, что это может произойти и с ними. Со своей заинтересованностью в делах западной Греции, этолийцы могли лучше понимать ситуацию, нежели ахейцы. Это может отчасти объяснять то, что оратор был этолийцем.
Результат войны был во многом патовым, хоть он и выглядит как македонская победа [60], ведь Македония приобрела Трифилию, Фивы Фтиотийские и Закинф, последние два в 217 году и сохранили свои связи с севером и с югом через Эвбею, Кин и восточную Фокиду. Одновременно приобретения сделали и другие члены Эллинской лиги. Ахейцы приобрели Псофиду и Ласион, эпироты — Амбракию, акарнанцы — внутри материка город Фотии, а на побережье — важный порт Эниады. Военная кампания Филиппа 219 г. создала впечатление, что он намерен открыть путь в Пелопоннес через западную Грецию и сделать Эниады крепостью и морской базой. После своего возвращения домой и зимней кампании 219-218 гг., он полагался на маршрут через Фессалию и Фокиду, но всё еще пытался основать крепость в западной Греции, начала в Кефаллении, а потом — в Закинфе. Но несмотря на успехи македонян и их союзников, Этолия не была значительно ослаблена. Прежде всего, она сохранила свои связи с Элидой, положение Спарты и Мессении было, мягко говоря, достаточно сомнительным. Единственная надежда на мир внутри Греции и на единение перед лицом чужеземцев лежала в объединении этолийцев со своими прежними врагами, иными словами, в объединении всех греческих государств а дружественный союз — старая мечта Эллинской лиги с 480 г. до времени римского вторжения в Грецию.
Навпактский мир положил конец эпохе. До тех пор Македония и греческие государства строили друг другу козни и вели между собою войны так, словно бы за Адриатикой не было никаких иных держав. После него, что бы ни происходило, Рим всегда маячил позади, хотя его конечная победа и господство не были так очевидны современникам как сегодняшним историкам, задним числом обозревающим события или даже Полибию. Ведь Македония, несмотря на то, что готовилась к вторжению на запад, продолжала, как и греческие государства друг против друга, свои происки внутри Греции. Иллюстрацией этого служит эпизод с посещением Филиппом и Аратом в 215 г. горы Ифомы и последовавшей ссорой. Это будет обсуждаться ниже. Что до римлян, трудно установить было ли их вторжение в Иллирию и Грецию следствием обдуманной политики или они стали жертвой обстоятельств, которые вовлекали их в одно осложнение за другим [1]. Я лично убеждён в том, что римляне, даже и до Второй Пунической войны, будучи более умудрёнными опытом, чем то думает большинство историков, становились всё сильнее год от года. Обсуждение этой темы хорошо поставить в связь с иллирийскими войнами.
До того, как начать рассматривать Первую Македонскую войну, надо разобрать римскую политику до времени Первой Иллирийской войны (229-228 гг.). Результатом этой войны стало установление протектората над городами, которые с той поры считались свободными, но связаны были с Римом посредством amicitia и служили в качестве постов подслушивания для агентов римской разведки, портами высадки с судов и военно–морскими базами для римских вооружённых сил. Протекторат этот не был, как кажется, случайностью, но основан был на плане, разработанном на будущее. Это подтверждается тем фактом, что различные города и племена, взятые под римский протекторат, одинаково побуждались или склонялись предать или вверить себя fides римского народа, а затем были провозглашены свободными. Теперь, когда известно, что римляне часто вступали в отношения дружбы (amicitia) без письменных договоров и что состояние это часто приводило к тому, что государство покорялось и провозглашалось свободным и когда далее известно, что Рим в III веке обычно был великодушен в обращении с теми, кого покорял [1], тогда тщательное изучение данных о войне. сообщаемых Полибием, должно сделать ясным, что римский консул, когда побуждал к сдаче сначала Коркиру, а затем и другие города, так же держал в уме подобный план [2]. Кроме того, в мирном договоре содержалось удивительно продвинутое положение о том, что иллирийцы не должны были заплывать за Лисс — город близ северной оконечности римского протектората более, чем с двумя судами и то невооружёнными [3]. Если поставить это в связь с договором Эбро, заключённым двумя годами позже, то становится ясным, что римские государственные деятели того времени очень хорошо разбирались в таких вещах как принцип сфер влияния. Более того, они не только применили на переговорах этот принцип, но и консул, который вёл переговоры, отправил послов к этолийцам и ахейцам объяснить причины интервенции и дать отчёт о ведении войны и условиях мирного договора [4]. Таким образом, по крайней мере главные магистраты обеих государств, потерпевших поражение от рук иллирийского флота, были извещены о римской победе и шагах, предпринятых для обуздания иллирийского пиратства. Ясно, по крайней мере, что консул, направивший послов, желал, чтобы два ведущих греческих государства осведомлены были о новой ситуации в Иллирии. Так же и сенат, позже направивший другое посольство, одновременно в Коринф и Афины, должен был разделять его желание [5].
Вывод, что Рим или скорее некоторые римские государственные деятели в 229 г. намеревались установить протекторат в Иллирии и в мирном договоре в конце войны даже установить границу между римской сферой влияния и Иллирийским царством в качестве подтверждающих данных может быть основан не только на договоре Эбро, но и на всей римской политике этого периода. Подходящими свидетельствами несомненной экспансионистской политики и интересов в областях за пределами Италии являются аннексия Сардинии, посольство к Гамилькару Барке в Испанию в 231 г. [6] и entente с Сагунтом. Так же и ряд лет между двумя Пуническими войнами, в который оба консула вели военные действия [7] даёт доказательства высокой активности правительства. Так если к договорам с иллирийцами и Эбро добавить тот факт, что в 227 г. на Сицилию и Сардинию впервые направлены были римские преторы, то это выглядит так как если бы римские государственные деятели в то время обустраивали римские владения и устанавливали границы сфер влияния. Это не решает проблемы римского империализма, но свидетельствует об активном правительстве с осознанной политикой.
Хотя какое–то время интервенция римлян не оказывала заметного влияния на греческую политику, но всё переменилось с началом Первой Македонской войны, после которой для греков уже невозможно было возвращение к тем условиям, при которых они «выступали войной друг против друга и вновь мирились когда б ни пожелали и вообще решали по своему все домашние распри» [8]. Соответственно, опираясь на заголовки двух глав Мориса Голлуа в «Кембриджской древней истории» можно сказать, что за войной Филиппа против римлян последовала война римлян против Филиппа. Первая Македонская война вызвана была союзом Филиппа V с Ганнибалом и главной целью римлян в ходе её было удержать Филиппа занятым на Балканах и тем самым отдалить его от Италии. В 208 г., как кажется, имела место более энергичная попытка уничтожить власть Македонии в Греции, но это, как кажется было временным отклонением от обычного хода дел, которое было делом рук Аттала Пергамского и Сульпиция Гальбы, тогдашнего римского командующего. Вторая Македонская война определённо начата была римлянами, но это не решает вопросов о её виновнике и римской внешней политике. Как обычно, учёные обсуждают её с упором на то был ли Рим или нет империалистическим [9]. Мы не станем продолжать здесь это обсуждение. Так же мы не будем ставить вопрос имели или нет македонские цари столь крупные интересы в Иллирии, чтоб рассматривать римскую интервенцию как посягательство на то, что по праву было македонской сферой влияния. Мы так же не будем касаться многих деталей, которые можно отыскать в любом сообщении о войне. В целом мы будем стремиться подходить к событиям с точки зрения греков.
План нежёсткого протектората, основанного на amicitis, который римляне, как кажется, готовы были осуществить, вторгаясь в Иллирию, позже применён был и для Греции, но это не означает, что протекторат над Грецией был задуман так же рано, как и вторжение в Иллирию. Но даже если бы это и было так, всё равно он был грубо нарушен Ганнибалом. Всё, что можно сказать с уверенностью это то, что римляне достаточно заботились о протекторате над Иллирией, чтобы вторгнуться туда снова в 219 г. Позже, когда на Балканах и за ними вспыхнули новые войны, их географическое положение привело к тому, что города этого протектората стали римскими портами высадки и базами для военных операций. Возможно, они так же стали одной из целей первого наступления Филиппа на римлян.
Уже в 217 г. Филипп вёл военные действия против иллирийского правителя Скердиллида, который порвал с ним в прошлом году, посчитав, что ему не доплатили. Затем, за зиму он построил 100 лембов и в начале весны 216 г. выступил с силами 5000 человек, прошёл через Еврип, вокруг Пелопоннеса и далее в направлении Аполлонии в римском протекторате и владений Скердиллида. Последний, однако, предупреждён был римлянами, которые в ответ на его просьбу, снарядили и направили в его распоряжение эскадру, состоявшую из 10 квинкверем. Простого известия, что римские квинкверемы — на его пути в Аполлонию было достаточно, чтоб заставить Филиппа отступить и возвратиться в Македонию. Поскольку он возвратился так внезапно, невозможно с определённостью понять было ли его целью только покорить Скердиллида или, как часто утверждают, он рассчитывал приобрести города в римском протекторате. Это вполне могло быть так. Занятость римлян в других местах, как кажется, предоставляла для этого удобный случай и поскольку города формально были свободными, нападение на них не могло рассматриваться как акт агрессии против Рима [10].
Следующий год ознаменовался заключением договора о союзе между Филиппом и Ганнибалом. Здесь нет надобности обсуждать его, стоит лишь отметить, что он был обязательным не только для македонян, но и для «прочих греков», которые были их союзниками и что особая статья постановляла — римляне должны быть изгнаны из их протектората в Иллирии [11]. Таким образом, кажется очевидным, что Филипп желал устранить всякое римское влияние в Иллирии и что он стремился договариваться и действовать как глава Эллинской лиги, которая, в свою очередь, была представителем объединённой Греции. Но в действительности он был от этого далёк. Ведь хотя Ахейская конфедерация и была его главным союзником и крупнейшим государством лиги, даже не весь Пелопоннес был объединён. Чтоб усилить в нём свои позиции, Филипп в том же году выступил в Мессению, очевидно намереваясь установить македонский гарнизон на горе Ифоме — акрополе города и объединиться в политической борьбе с низшими классами и демократическими элементами. Это вызвало раздражение Арата и других ахейских лидеров и притом по двум причинам. Во–первых, они несомненно полагали, что если какой–то чужеземный гарнизон и должен занимать Ифому, то это должен быть ахейский гарнизон. Во–вторых, они были противниками социальной революции в любой форме. Филипп, со своей стороны, стремился апеллировать к низшим классам, как он тогда же поступил, побуждая Лариссу в Фессалии расширить базис своего гражданства. Разумеется, из–за того, что Полибий и Плутарх всецело на стороне Арата, ничего нельзя сказать определённого и позиции и действиях Филиппа в это время. Фактически, хотя Филипп и уступил Арату, этот инцидент можно рассматривать как начало полного поворота в поведении Филиппа, символизируемого его отчуждением от Арата и его зависимостью от советов презренного Деметрия Фаросского.
В качестве фона для того, что случилось, надо напомнить, что Филипп и Арат разными путями трудились над тем, чтоб достигнуть большего единства Пелопоннеса и что в двух отношениях они потерпели неудачу. Элида практически оставалась этолийской, а Спарта порвала с Эллинской лигой в ходе Союзнической войны и вступила в союз с Этолией. Вдобавок Мессения, хоть и была членом Эллинской лиги, отнюдь не была беззаветно преданной ни ахейцам, ни македонянам. Если бы Мессенией можно было надёжно обладать, то связи Этолии со Спартой сильно б затруднились и сфера этолийских интересов в Пелопоннесе ограничилась бы Элидой. К этому времени гражданские распри в Мессене зашли так далеко, что почти 200 богатейших граждан были перебиты и многие отправились в изгнание. Когда Филипп и Арат устремились в город, чтобы положить конец гражданским распрям, то Филипп так скоро добился доверия народа, что обвинён был своими врагами в том, что в тайных целях раздувал вражду. Может быть это всего лишь сплетни, но выглядит вполне очевидным, что революция привела к власти в городе более либеральное, если не демократическое правительство и что Филипп благоволил этим переменам. Когда Арат прибыл, Филипп взял его с собой и Деметрием Фаросским совершить жертвоприношение на горе Ифоме. Вероятно сопровождение его было столь значительно, что он мог бы тотчас же установить в крепости гарнизон, если б пожелал это сделать. Тут произошёл обмен мнениями, когда Филипп спросил других следует ли ему завладеть крепостью или удалиться. Деметрий посоветовал ею завладеть; Арат — удалиться и как кажется подкрепил свой совет скрытой угрозой выхода из Эллинской лиги. Филипп уступил и удалился [12]. Таким образом ему помешали добавить Мессену к ряду укреплённых городов, многие из которых укреплены были Досоном и к которому сам он прибавил Лепрей и таким образом пресечь контакты Спарты с Этолией. Последующие попытки заполучить Мессену только усугубили проблему и город вскоре присоединился к этолийцам и римлянам. Двумя годами ранее Филипп, в знак единства цели, использовал Тавриона, наместника македонского царя в Пелопоннесе и Арата в качестве единой команды на переговорах с этолийцами. Теперь разрыв между Филиппом и Аратом стал так велик, словно бы Филипп отверг совет последнего и занял Ифому гарнизоном. Умирая от долгой болезни, Арат уверовал, что был отравлен по приказу Филиппа и что Таврион действовал как агент царя [13]. Два человека ставили одну и ту же цель и потерпели неудачу: первый — потому что слишком много ставил на македонское господство, а другой — на ахейскую независимость и руководство. Неудача Арата, кажется, была большей, так как ахейское господство в Пелопоннесе без македонской поддержки оказалось невозможным.
В конце лета 214 г. Филипп предпринял наступление опять с флотом в 120 лембов и по крайней мере с шеститысячным войском и целью его были Орик и Аполлония на побережье Иллирии. И опять города эти обратились за помощью к римлянам и Валерий Левин, выступив из Брундизия, освободил Орик, захваченный Филиппом и разбил македонян у Аполлонии. Может быть, это и не было значительным сражением, но это было первое прямое военное столкновение между македонскими и римскими войсками и оно оказало решающее влияние на решение Филиппа сжечь корабли и возвратиться в Македонию по суше. Более того, римская эскадра, которой было поручено бдительно следить за македонянами, перенесла свою операционную базу из Брундизия в Орик, где Левин со своим флотом и зазимовал [14]. С этого времени Филипп ограничился нападениями на Иллирию с суши. Вероятно в 213 г. ему удалось получить доступ к Адриатике, захватив Лисс к северу от римского протектората [15]. Римляне, хоть они и бдительно следили за прибрежными городами своего протектората, ничего не сделали, чтобы этому продвижению помешать. Но в конце концов они стали искать греческого союзника, чтобы удержать Филиппа в Греции. Результатом стал известный договор о союзе с Этолийской конфедерацией. Общераспространённая точка зрения, что целью римлян было достижение полной уверенности в том, что Филипп не сможет вторгнуться в Италию, вероятно правильна. И тем не менее, договор усиливал присутствие Рима за пределами Адриатики и таким образом, это неизбежно запускало или углубляло процесс, которым римляне глубже и глубже вовлекались в войны и завоевания и это вопреки тому факту, что в договоре они торжественно клялись не приобретать владений в Греции.
Ситуация в Греции в это время, с Эллинской лигой в качестве союзника Македонии, была такова, что Этолийская конфедерация являлась единственным возможным кандидатом на роль главного союзника Рима в Греции. Элида была сателлитом Этолии, а Спарта слишком отдалённой и даже если и могла ещё представлять для Македонии какую–то опасность, всё равно её было не сравнить с Этолией. Политика примирения, принятая в Навпакте, была отброшена и с этого времени большинство этолийских лидеров стало стремиться к немедленной выгоде — для самих себя от добычи и для конфедерации от аннексий. Так как договор с Римом оставлял возможным и союзы с другими государствами, то возможно этолийцы или по крайней мере некоторые из их вождей надеялись создать союз, который был бы более могущественным, чем Эллинская лига и мог бы заменить ее; но, поскольку источники единодушны во враждебности к этолийцам, то они не дают связного изложения их политики.
От договора между римлянами и этолийцами сохранились две копии, обе неполные — версия Ливия и часть греческого перевода, содержащаяся в надписи из Тиррея в Акарнании, впервые опубликованной в 1954 г. [16]. Эти два варианта, может быть, даже происходят не от одного и того же текста. Судя по положению в рассказе, версия Ливия должна была содержать текст прелиминарного договора, хотя и не в его полной форме, в то время как надпись могла быть основана на окончательно ратифицированной версии, которая могла быть изменена в деталях [17]. Эта версия представляет собой этолийский перевод латинского оригинала. Воспользовался ли Полибий этим переводом или сделал свой собственный — неизвестно. Так как сведения о переговорах Ливий извлёк из Полибия, то похоже, что его версия — это латинский обратный перевод греческой версии.
Римляне, когда им стало известно о договоре между Филиппом и Ганнибалом, сначала только предписали командующему флотом, находившимся в южной Италии, наблюдать за ситуацией. Командующим флотом тогда был Марк Валерий Левин, сначала в качестве претора, а затем пропретора; местопребыванием его сначала был Тарент, а затем Брундизий. Как уже отмечалось, он прибыл из Брундизия в Орик в 214 г., оставался там всю следующую зиму и возможно впоследствии год за годом сохранял штаб–квартиру в Иллирии [18]. Но практически ничего не сообщается о его деятельности в эти годы, за исключением того, что в 211 г. он провёл с этолийцами переговоры относительно предварительного договора о союзе, который, в соответствии с обычным переводом biennio post, ратифицирован был двумя годами позже. Но, в сущности, дата окончательной ратификации значения не имеет, так как обе стороны начали соблюдать условия договора как только были закончены предварительные переговоры. И произошло это достаточно рано для того, чтоб начать военные действия в том же самом году [19].
Две версии договора, дают с помощью пассажа Полибия, списки воюющих сторон. Часть договора, сохранившаяся в надписи, начинается с пункта, заключающего в себе тот смысл, что вожди этолийцев «вели против всех них» войну, т. е подразумевается, что вслед за этим должен был следовать список государств, объединившихся для ведения войны против этолийцев и римлян. Выглядит несомненным, что список этот воспроизведён в пассаже Полибия, перечисляющем союзников Филиппа — «большинство пелопоннесцев, беотийцы, эвбейцы, фокейцы, локрийцы, фессалийцы, эпироты» [20]. Здесь «большинство пелопоннесцев» это конечно высокопарная замена для ахейцев или Ахейской конфедерации. Части Пелопоннеса не входящие в их число и сохранившиеся у Ливия состоят из государств, с которыми римляне желали вступить в союз на тех же самых условиях, что и с этолийцами. Среди перечисленных «элейцы, лакедемоняне, Аттал, Плеврат и Скердиллид» [21]. Таким образом, из пелопоннесцев Элида и Спарта были перечислены в числе врагов Филиппа и потенциальных союзников Рима. Замечательно отсутствие в обоих списках Мессении. Если бы она была где–нибудь упомянута, она должна была бы быть в числе потенциальных союзников Рима и некоторые учёные считают такой пропуск ошибкой со стороны Ливия [22]. В любом случае, до того как началась война, договоры о союзе с Римом заключили Спарта, Мессения и очень вероятно Элида [23]. Таким образом, кто бы ни был архитектором, здесь имелся план построения коалиции греческих государств, поддерживавших Рим в противовес Эллинской лиге. Многие члены группы вероятно состояли в ней только ради выгод, которые можно было из неё извлечь. В 196 году, после Второй Македонской войны, элейцы как римские союзники всё ещё претендовали на Трифилию, мессеняне — на Пилос и мессенскую Асину, а этолийцы — на аркадский город Герея [24].
Важным пунктом в договоре была статья о разделе военной добычи. Согласно тексту Ливия, земля и постройки захваченных городов отходили к этолийцам, а вся другая добыча — движимость и пленные — к римлянам. Раздел военной добычи на таких условиях, вопреки тому что некоторые думали, как теперь видно, был не только специфически греческим или римским, но обычным в древности [25]. Применение этого правила, включающего вывоз всех ценностей из города и страны и продажу всего населения в рабство, не было против правил войны, но огульное и систематическое применение его осуждалось в древности и осуждение это повторяется современными историками [26].
Но статья о разделе добычи, только что обсуждавшаяся, применялась, как показывает надпись из Тиррея, в установленной форме только к местам, захваченным римлянами без посторонней помощи. В случае совместного захвата города, недвижимость переходила к этолийцам, а движимость делилась. Вдобавок, здесь была статья, предусматривавшая, что когда города сдавались добровольно, римляне не должны были становиться на пути их приёма в Этолийскую конфедерацию. Пункт этот может показаться загадочным. Нет никакой причины верить, что союз с Римом мог бы помешать этолийцам принимать новых членов в конфедерацию. Если, с другой стороны, счесть этот пункт неким самоограничением со стороны римлян и поставить его в связь с тем пунктом, которым римляне отказали этолийцам в праве аннексировать Коркиру или что–либо за её пределами [27], т. е посягать на римский протекторат в Иллирии, то пункт этот можно рассматривать как своего рода противовес ограничениям, наложенным на этолийцев. Римляне, в свою очередь, поклялись, что не будут препятствовать Этолийской конфедерации в присоединении ни одного государства за пределами этой ограниченной территории, даже если те добровольно перешли на сторону римлян. Это, вероятно, имеет отношение к deditio in fidem. После этого остальная часть надписи к несчастью фрагментарная. Особая статья, по крайней мере в прелиминарной версии, приводимой Ливием, обеспечивала этолийцам помощь римлян в приобретении Акарнании. Другая статья предусматривала, что римляне должны поддерживать своих союзников флотом не менее, чем в 25 квинкверем.
Левин после переговоров о союзе, в том же самом году захватил остров Закинф, весь кроме цитадели города, акарнанский порт Эниады и ещё какой–то неизвестный город. По крайней мере, акарнанские города были переданы этолийцам. По исполнении этого он отправился на Коркиру и остался там на зимних квартирах. Вероятно этолийцы планировали той же самой осенью совершить задуманную атаку на Акарнанию, но отказались, несмотря на то, что могли бы приобрести Тиррей. Всё, что мы знаем — это то, что здесь была записана копия римско–этолийского договора и в то время как это было сделано, город должен был быть в руках этолийцев. Тем временем Филипп занят был на иллирийском и северном фронтах [28]. Весной следующего года Левин обратился против македонских коммуникация с Пелопоннесом. Из Коркиры он проследовал в Навпакт и оттуда к Антикире в Фокиде, которая осаждена была римлянами и этолийцами под командованием их стратега Скопаса. Через несколько дней город взят был римлянами, который передали его этолийцам, а сами взяли добычу и продали в рабство население. Проданных этолийцы заменили новыми поселенцами, бросившими жребий на их дома [29]. Ясно, что в подобных операциях римский командир полагал себя вправе иметь верховное командование.
В начале того же самого года система союзов в Пелопоннесе продолжила своё развитие. В то время как этолийцы отправили в Спарту посла, чтоб уговорить спартанцев присоединиться к ним, акарнанцы так же отправили посла, чтобы защитить другую сторону дела. В это время этолийцы могли уже сказать, что элейцы и мессеняне — их союзники [30]. Из них элейцы видимо постоянно находились под влиянием этолийцев, но союз с мессенянами мог быть новым. Спартанцы так же присоединились к этолийцам, но сделали ли они это так же скоро — неизвестно. Судя по дебатам в Спарте, переговоры ведшиеся между этолийцами и новыми союзниками велись именно как между союзниками этолийцев, хотя всё это не исключает договоров с Римом.
Пока, с римской точки зрения, всё это было хорошо. После взятия Антикиры Левин, который в своё отсутствие избран был консулом, возвратился в Рим. Он сообщил в сенате, что война идёт хорошо, что легион из Греции можно отозвать и что довольно будет флота, чтобы удержать Филиппа от вторжения в Италию. Его преемник, Сульпиций Гальба, один из консулов прошлого года, приказал отослать домой всех своих людей, кроме socii navales. Когда точно это было сделано — неизвестно, ведь имеется упоминание легиона в связи с возобновлением его империя на 209 год [31]. В любом случае, здесь, как кажется, имел место спад активности римлян, которые видимо вели военные действия исключительно силами флота, с экипажами составленными из socii navales, вероятно главным образом греков из южной Италии. Другие военные действия 210 года вовлекли в них Фтиотийскую Ахайю и Эгину, включая первое появление римского флота в Эгейском море. Во Фтиотийской Ахайе Филипп несомненно продвигался на запад вдоль побережья Малийкого залива и вёл тщательно продуманные осадные работы у Эхина. Римский флот под командованием Сульпиция и этолийские войска под командованием Доримаха попытались прийти на помощь городу, но безуспешно. Может быть в том же самом году Филипп приобрёл Фалару — порт Ламии, установив, таким образом, контроль практически над всем побережьем Фтиотийской Ахайи [32]. В том же году римляне захватили Эгину и продали её население в рабство, хотя была сделана попытка выкупить пленных и передали остров этолийцам. Последние, вместо того чтобы удержать его за собой, продали его Атталу Пергамскому за 30 талантов [33]. Так как в этот период этолийцы были определённо заинтересованы в Эгеиде, то такая уступка острова вызывает удивление. Несомненно, они сделали это для того, чтоб добиться благосклонности Аттала, предоставив ему базу для военных операция в Греции [34]. Македоняне, засевшие в Коринфе, птолемеевский гарнизон в Мефане, атталиды на Эгине — вооружённые миссии трёх царств в Греции, всего в нескольких милях друг от друга.
Вероятно в 210 г., на ординарном собрании, этолийцы выбрали Аттала главнокомандующим с титулом стратега–автократора, в то время как Пиррий избран был постоянным полководцем, т. е осуществлявшим непосредственное командование этолийскими войсками в ходе военной кампании 209 г. [35]. Военная кампания этого года сложна для понимания и запутана, не отмечена большой активностью ни римлян, ни Аттала, лишь настолько, чтоб не допустить мирных переговоров между Филиппом и этолийцами, но зато она отмечена лихорадочной активностью Филиппа.. Сезон он открыл военными действиями у Ламии, где он дважды победил этолийцев под командованием Пиррия, хоть они и усилились 1000 человек с римского флота. Когда прибыли для побуждения к миру послы из Родоса, Афин, Хиоса и от царя Птолемея, заключено было перемирие на месяц, чтобы провести в Эгии мирные переговоры. По пути на это собрание, Филипп проследовал через Беотию в Халкиду, чтобы усилить её оборону и укрепить её против возможного нападения Аттала. В Эгии проведены были мирные переговоры с этолийцами, «чтобы ни римляне, ни Аттал не имели никакой причины для вторжения в Грецию». Таким образом, целью их был сепаратный мир с этолийцами. Поначалу, этолийцы этого, как кажется, хотели, хоть это и было нарушением договора с Римом, но когда они узнали, что Аттал прибыл в Эгину и что римский флот стоит у Навпакта, они выдвинули такие неприемлемые условия, что переговоры были сорваны. О более поздних военных действиях этого сезона достаточно сказать, что Сульпиций проплыл вокруг Греции на Эгину, где он соединился с Атталом и оба флота встали на зимние квартиры [36]. Здесь у него появилось свободного времени достаточно, чтоб спланировать грандиозное наступление будущего года.
План военной кампании 208 г., как он выясняется по доступным данным (большей частью из Ливия, позаимствовавшего у Полибия) был не больше не меньше, чем перерезать все контакты Македонии с центральной и южной Грецией и таким образом раз и навсегда прекратить её существование как великой державы. Чтоб осуществить его, этолийцы надёжней укрепили войсками и защитными сооружениями Фермопилы, в то время как флоты — римский и пергамский, готовились захватить те города, которые контролировали морской путь из Македонии на юг, так же как путь через северную Эвбею, Фокиду и Беотию. Одновременно задуманы были отвлекающие маневры в форме нападений на таких союзников как ахейцы и акарнанцы и на саму Македонию. План этот не был совершенно новым. Нападения на коммуникации начались ещё с весны 210 г. взятием Антикиры, а в 209 г. Филипп был готов к дальнейшим нападениям. Главное отличие кампании 208 г. состояло в том, что интенсивность её была выше. Филипп обещал помощь всем, кто в ней нуждался и послал подкрепления на остров Пепареф, в Халкиду, в Фокиду, в Беотию, а сам совершил бросок на Гераклею, в надежде сорвать совещание этолийцев с Атталом, но явился слишком поздно. Затем он отвёл свою армию в Скотуссу в Фессалии и условился, что ему будут сообщать о продвижении врага сигналами огнём из Пепарефа, Фокиды и Эвбеи на гору Тизей близ южной оконечности полуострова Магнесия [37].
Римляне, как сообщают, действовали с 25 квинкверемами, а Аттал — с 35. Этого было достаточно, чтобы обеспечить решающее преимущество на море и дать им возможность выбирать, как им действовать. Но, как показали дальнейшие события, этих сил было недостаточно, чтобы брать укреплённые, хорошо охраняемые города и главными своими успехами они обязаны были изменам или поспешным капитуляциям. Этолийцы показали себя явно неспособными. Флоты римлян и Аттала начали кампанию с рейда на остров Лемнос. Так как о нём больше ничего не сообщается, то он видимо успешным не был. Далее они направились к Пепарефу — острову близ северной оконечности Эвбеи и южной оконечности полуострова Магнесии. Здесь они опустошили сельскую округу, но им не удалось захватить город, которому Филипп послал подкрепление. Так как неизвестно было где ударит враг, то он послал войска так же в ряд других мест. Тем временем римско–пергамский флот проследовал в Никею на южном побережье Малийского залива. Оттуда Аттал (а возможно так же и Сульпиций) отправился в Гераклею для совещания с вождями этолийцев. Это было то самое совещание, на которое Филипп попытался неожиданно напасть. И хотя это ему не удалось, посевам он нанёс значительный урон. Таким образом, поход этот, возможно, датируется маем [38]. После совещания союзный флот направился к Орее (Гистиэе), которая предана была командиром гарнизона. Завладев этим городом, союзники надеялись прервать как путь через северную Эвбею, так и проходы из Эгеиды в Пагасийский и Малийский заливы. Следующая попытка была сделана в отношении Халкиды, но этот город был слишком хорошо укреплённым и здесь не нашлось предателя. В результате флот направился к Кину — торговой гавани Опунта, занимавшем ключевую позицию на пути сообщения между Македонией и центральной и южной Грецией. Это, вероятно, было главной целью их похода и когда Кин был взят, Сульпиций отправил римский флот назад в Орей и оставил Аттала брать и грабить Опунт. Это его занятие прервано было Филиппом и македонянами, которые перешли Фермопилы и как говорят, покрыли свыше 60 миль от Скотуссы до Элатеи за один день [39]. На следующий день критские наёмники, занимавшиеся фуражировкой, увидели приближающихся македонян и предупредили об этом Аттала, который едва сумел унести из Кина собственную жизнь. Он отплыл оттуда в Орей, откуда вызван был домой новостями, что вифинский царь Прусий напал на его владения. Таким образом, Опунт и Кин оставлены были почти тотчас же после того, как были взяты. Дальнейшая кампания Филиппа проходила в Фокиде и Локриде; он взял Троний в Локриде и несколько мелких городков в верховьях долины Кефисса. Именно во время этих операций он взял Лилею, из которой, однако, македонский гарнизон был позднее изгнан [40]. В то время как Филипп был в Фокиде послы Птолемея и родосцев совещались с этолийцами и римлянами в Гераклее, а затем начали с Филиппом в Элатии переговоры об окончании этолийской войны [41]. Но переговоры прерваны были сообщением, что Маханид, опекун спартанского царя Пелопса, угрожал нападением на ахейцев [42]. Потому Филипп поспешил в Пелопоннес через Истм. Его прибытия в Герею оказалось достаточно, чтоб заставить Маханида отказаться от своего плана.
Остальные военные действия этого сезона большей частью сконцентрировались вокруг Коринфского залива. Это был год в который Филипп тщетно ожидал прибытия карфагенского флота. Тот продвинулся до акарнанского побережья, но повернул назад из опасения, что захвачен будет в Коринфском заливе эскадрой Сульпиция, которая, по слухам, выступила из Орея. На самом деле, его эскадра покинула Орей через некоторое время после Аттала, отказавшись, таким образом, от последней добычи, добытой в том году соединёнными флотами. Разочарованный случившимся, Филипп потупил наилучшим образом, каким только можно было в этой ситуации. С несколькими ахейскими судами он приплыл в Антикиру в Фокиде, где присоединил 7 македонских квинкверем и 20 лембов. Следовательно, этот важный порт несколько ранее был возвращён и вновь служил в качестве македонской военно–морской базы [43]). Таким образом, попытки прервать македонские коммуникации совершенно провалились. С собранными таким образом судами Филипп совершил рейд на побережье Этолии. После этого он возвратился в Коринф. Отсюда он отправил свою армию домой по суше, а сам повёл корабли в Кенхрею в Халкиде, а из неё опять в Орей. В Орее он вернул в город тех, кто ещё остался из прежнего его населения. Должно быть уже после ухода Филиппа, Сульпиций на своём пути назад в Италию разграбил Димы. Последним действием Сульпиция о котором сообщает Ливий в своём рассказе о военных действиях этого сезона, было возвращение из Орея в Эгину. Если это правда, что Филипп на своём пути в Халкиду проплыл почти посреди вражеского флота, то Сульпиций должен был всё ещё оставаться в Эгеиде и на запад возвратился позже. Разграбление им Дим известно только из косвенных данных [44]. В Димах население было так же продано в рабство, но позже выкуплено Филиппом. Это было веской причиной для того, чтобы жители Дим, десять лет спустя, отказались проголосовать за разрыв с Филиппом и присоединиться к римлянам. Если этолийцы пытались захватить город и завладеть им, непосредственно сами или с помощью своих союзников, элейцев, то нам об этом ничего не известно. Таким образом, кроме добычи и пленных, всё что римляне приобрели от этого деяния — это к ним враждебность.
Если обозреть все события года, то ведение военных действий римлянами, пергамцами и этолийцами можно счесть крайне неудачным. Объединённый флот нанёс удар по ключевым позициям, но не добился длительных и прочных результатов. Да, в Орее поначалу удалось, с помощью измены, добиться результата. Что до Халкиды, здесь трудно избежать впечатления, что осаждающие были не особенно упорны. Разумеется, если бы союзникам удалось завладеть Ореем, Кином, Опунтом и Антикирой и если б этолийцы удержали свои позиции в Фермопилах, то для македонян сделалось бы затруднительным помогать их южным союзникам. С этой точки зрения, возвращение себе Филиппом Кина и Опунта было роковым для их планов и как кажется причиной этого провала большей частью стала беспечность Аттала. А последний, несомненно, винил в этом этолийцев. Ведь случилось невозможное. Филипп был прочно блокирован в Фессалии, но этолийцы позволили ему проскользнуть через Фермопилы. Кин и Опунт так быстро возвращены были Филиппом, что невозможно сказать, как его противники намеревались эти местечки использовать. Должны ли они были отойти к Этолии, как кажется предполагалось договором? Или же они рассматривались как пергамские завоевания и переходили к Атталу как господину морских баз и укреплений, выведенных из под македонской власти? Несомненно, таковы были планы на Орей. После того как Аттал вызван был домой, римляне вскоре возвратились на Эгину и она стала единственным греческим портом, сохраняемым Атталом. Когда римляне ушли из Эгейского моря, война в том что касалось их наступления была проиграна и захват Дим был лишь частичным возмещением потерь.
Римско–этолийское дело потерпело другое поражение осенью 208 г. в результате выборов Филопемена стратегом Ахейской конфедерации. Этот знаменитый солдат к тому времени уже набрался опыта в качестве командира наёмных сил на Крите. После своего возвращения домой он уже служил в качестве гиппарха конфедерации и в качестве такового реформировал конницу [45]. Эта реформа, как кажется, включала в себя укрепление дисциплины, обучение, гордость за свою службу, приобретение лучших лошадей, но во всём прочем не было радикальных перемен. По иному обстояло дело с пехотой. Ахейцы до сего времени были легко вооружёнными и очень мобильными. Филопемен ввёл более тяжёлое вооружение и сделал основной упор на более надёжной фаланге. До сих пор пехота пользовалась продолговатым или прямоугольным щитом (thyreos), который был слишком лёгким и слишком узким, чтобы закрывать тело надлежащим образом. Он заменён был другим типом щита – aspis, явно македонским, который, хоть и небольшой, был более эффективным. Аналогичным образом, более короткое копьё заменено было более длинным македонским (sarissa) [46]. Эти реформы не имели цели лишить легковооружённые войска их значимости, но они давали фаланге прочность и стабильность, которых ей не хватало и которые позволили бы ахейцам не только совершать рейды и набеги, но и вступать в генеральные сражения. То, что заслуга этого принадлежит самому Филопемену показывает тот факт, что в 205 г., в ходе своей второй стратегии, он привёл на Немейские игры войско и продемонстрировал гоплитские упражнения [47].
Реформы Филопемена почти тотчас принесли плоды. В 209 г., служа в качестве гиппарха, он лично отличился в битве при Лариссе в ходе военной кампании Филиппа в Элиде и как сообщают, собственной рукой убил командира элейской конницы [48]. Два года спустя Филопемен привёл ахейцев к победе над спартанцами под командованием их «тирана» Маханида при Мантинее в величайшем сражении имевшем место в Греции после битвы при Селласии. В этой битве в центр ахейского войска поставлена была фаланга из граждан–ополченцев, на правом крыле — кавалерия так же из граждан–ополченцев, в то время как весь левый фланг состоял в основном из наёмников [49]. Число наёмников могло быть сравнительно больше того, чем предполагают. Нет никаких античных статистических данных о количестве задействованных в этой битве войск за исключением потерь спартанцев и любая другая статистика, даваемая современными учёными — чисто предположительная. Битва распалась на две части: первая — сражение между наёмниками ахейского левого фланга и наемными солдатами Маханида, вторая — сражение двух фаланг, завершившееся преследованием и избиением побеждённых. Филопемен поспешил атаковать первым потому что заметил, что Маханид решил использовать катапульты в качестве полевой артиллерии и он не хотел позволить ему пустить их в дело. Когда после тяжёлого боя легковооружённые наёмники ахейцев отступили, Маханид стал преследовать их слишком рьяно и слишком далеко. Кажется, даже спартанская фаланга вовлеклась в преследование и нарушила ряды, в то время как Филопемен удержал ахейскую фалангу неподвижной и позволил бегущим и преследующим пройти мимо. Затем, в подходящий психологический момент, он приказал им опустить пики и атаковать. Итогом стало полное поражение спартанцев с потерями, согласно Полибию, не менее 4000 убитых и ещё больше взятых в плен [50]. Кажется потери были необычно высоки оттого, что Филопемен приказал своим войскам не щадить никого из наёмников противника. Это он сделал для того, чтобы уничтожить полностью наёмные силы тирана [51]. В этом он совершенно преуспел. Так закончилась битва, определённо нарушившая баланс сил в Пелопоннесе и перевес на данный момент перешёл от этолийцев и спартанцев к ахейцам. И тем не менее на ход истории это оказало очень малое влияние, ведь реальной ставкой на кону было римское или македонское господство на Балканах и для выигрыша этой партии битва при Мантинее никакого значения не имела. Потому–то историки Рима от Ливия до Моммзена редко упоминают (если упоминают вообще) эту битву [52]. И это очень многозначительно, что ахейцы, одержавшие победу для себя и македонян, несколько лет спустя стали союзниками римлян против македонян.
Но на данный момент эффект битвы должен был весьма велик. Она должна была обескуражить этолийцев, так что когда римляне перестали посылать в Грецию свой флот, они готовы стали заключить сепаратный мир с Филиппом и его союзниками. Мир этот конечно стал бы нарушением договора с римлянами, но в оправдание этолийцы могли бы заявить, что римляне, отказавшись оказывать обещанную помощь их союзникам, первыми нарушили договор. О переговорах 206 г. в наших источниках содержатся лишь краткие упоминания [53]. Ведь на следующий год римляне изменили свою политику и послали в Грецию Публия Семпрония Тудитана в качестве проконсула, хоть он ещё и не был консулом, с силами, как сообщается, в 10 000 пехоты, 1000 всадников и 35 кораблями — силы значительно большие, чем предусмотрено было в договоре с этолийцами. Те руководители в Риме, что ответственны были за эту экспедицию, планировали крупные действия против Македонии, но были не готовы вести войну лишь своими силами. Тудитан высадился в Диррахии, но позднее ушёл к Аполлонии. Здесь он вызван был Филиппом на битву, но отказался. После того как им не удалось побудить этолийцев вновь вступить в войну, римляне созрели для мира, который заключён был в Фойнике в Эпире. Условия его были вполне благоприятны для Филиппа, ведь в то время как римляне заполучили протекторат над иллирийским племенем парфинов и некоторыми городами, возможно близ Диррахия, Филипп сохранил контроль над Атинтанией, районом однажды перешедшим к римлянам и который был стратегически важен, потому что включал в себя долину Аоя и таким образом контролировал пути сообщения из Македонии и Греции в район Иллирии, расположенный близ Аполлонии. Однако, договор не был уж таким односторонним. Тудитан осадил Дималу, но не смог взять её. Тем не менее в договоре он включил её в сферу римского влияния [54].
Всё предприятие свидетельствует, что римляне планировали сохранить плацдарм к востоку от Адриатики и если удастся, то и укрепить его. Но хотя это и выглядит так, как если бы те, кто контролировал сенат, охотнее склонялись поддержать Тудитана в его предприятии в Иллирии, чем Сципиона в его планах вторжения в Африку, всё равно посланные силы были недостаточны для того, чтобы действовать без греческой поддержки. Это не означает, что римляне не относились к вопросу серьёзно. Они уже давно начали учиться пользоваться союзниками. В мирном договоре они выказали свой неизменный интерес не только к статьям относительно Иллирии, но так же включили в него список других союзников, которые имели право на привилегии, даваемые договором. Обе стороны перечислили таких союзников в качестве foederi adscripti. Списки приводимые Ливием не являются целиком заслуживающими доверия, но вполне очевидно, что римский список включал спартанцев, элейцев и мессенян. Афиняне, также включённые Ливием в списки, к ним несомненно не относятся, но возможно очевиднейшее доказательство того, что списки его испорчены — упоминание в них Набиса в качестве Lacedaemoniorum tyrannus. Титул «тиран» не мог быть применён к нему в официальном документе. Вместо этого, спартанское государство должно было быть упомянуто каким–либо иным образом. Тем союзникам или партнёрам, которые были там перечислены не была безоговорочно гарантирована защита, но защита их интересов могла быть использована в качестве предлога для интервенции [55].
Ясно, что Вторая Македонская война начата была Римом, но почему она была им начата? Была ли эта война империалистической? Или же она была, как её именовали, «превентивным наступлением», предпринятым из опасения, что эллинистические державы сделаются слишком сильными и таким образом опасными? Здесь достаточно отметить, что Рим будучи вовлечён в какое–либо предприятие за границей, редко или никогда не отступал. Протекторат в Иллирии, однажды установленный, не был им оставлен и сходным образом сохранились связи, установившиеся в Греции в ходе Первой Македонской войны. Кстати будет напомнить, что помимо прямой аннексии существуют и другие способы управления и контроля и таким образом отсутствие прямых аннексий в период 200 – 150 гг. до н. э. не доказывает отсутствие империалистических намерений. Вместо захватов и наместников провинций, здесь был ряд посольств и сенатских посланий [1]. В данный период политика Рима состояла в поддержании слабого, рыхлого протектората над государствами, связанными с Римом только amicitia, но всё более становившимися зависимыми и раболепными — или, напротив, непокорными. В Греции обстоятельства привели к заключению ряда союзов в ходе Первой Македонской войны. К ним в ходе Второй Македонской войны и после неё добавились договоры о союзе с Ахейской конфедерацией и самой Македонией. Однако, это не сильно изменило общую политику и когда в 196 г. провозглашена была независимость греков, то это почти навсегда осталось официальной версией их статуса [2]..
Если трудно установить точку зрения римских вождей того времени, то позиции других вовлечённых держав установить ещё труднее. Филипп, очевидно, в это время не желал войны с Римом и вероятно не предвидел дальнейших проблем с этой стороны. Со своим вновь отстроенным македонским флотом он был вовлечён в агрессию в Малой Азии и вокруг Геллеспонта. К этому периоду относится подлинный или подложный тайный договор Филиппа с Антиохом III о разделе птолемеевских владений за пределами Египта. Вообще, это был период агрессии и завоеваний, в который Филипп не ограничивал себя нападениями на птолемеевские владения. Его агрессия в Малой Азии совершенно естественно пробудила Родос и Пергам и Филипп оказался втянут в войну с этими двумя государствами. Это породило тяжёлую борьбу. Данные обо всех этих событиях, адекватно освещённые в нескольких трудах [3], в эту работу нами не включаются. Для доказательства серьёзности борьбы вполне достаточно упомянуть, что в сражении на Хиосе в 201 г. потери с македонской стороны составили убитыми 3000 македонян и 6000 членов экипажей судов и свыше 3000 взятых в плен [4]. Даже если, как считает большинство учёных, цифры эти происходят из патриотических родосских источников, преувеличивавших вражеские потери, всё равно данные об этом сражении свидетельствуют, что потери были очень велики. Потому–то, хотя итоги битвы и были не в пользу его врагов, всё равно удивительно, что после таких потерь Филипп всё ещё был в состоянии смело вести войну на нескольких фронтах и что его солдаты, как македоняне, так и наёмники, продолжали верно ему служить Он должен был обладать качествами настоящего лидера. И всё же кажется, что эти его восточные предприятия довели скрытую в нём безжалостность до такого состояния, что ей легко было проявиться и что с этого времени его страсти стали препятствовать его лучшим побуждениям [5].
Великие эллинистические монархии того времени кажется считали, что могут продолжать свою борьбу за господство на Ближнем востоке не беспокоясь будущим приходом Рима. В то же время Пергам и Родос, обычно проводившие политику уравновешивания сил в попытке не позволить какой–либо из держав, чтобы все другие оказались полностью в её тени и таким образом стать угрозой их собственной свободе, вероятно рассматривали римлян как исключительно удобных подручных, которыми можно воспользоваться для того, чтобы сокрушить силу слишком агрессивного македонского царя. Даже ахейцы и спартанцы думали, что смогут продолжать свои местечковые распри беспрепятственно. Если точки зрения различных государств были таковы, то будущие события показали их полную несостоятельность [6].
В Спарте Маханиду, после его гибели при Мантинее в 207 г., унаследовал Набис, сначала в качестве телохранителя юного царя Пелопса, а затем в качестве царя от своего имени [7]. Его социальные реформы и тиранические эксцессы (возможно, сильно преувеличенные его врагами) здесь нет надобности обсуждать. Достаточно заметить, что он тотчас же вступил в войну с ахейцами. Пограничный инцидент, который согласно Полибию, привёл к началу военных действий, может послужить примером того, что могло и что должно было случиться. Некие беотийцы склонили конюха царя пойти с ними и увести лучшего коня из табуна Набиса. Слуги последнего погнались за ними и захватили их в Мегалополе. Им удалось отвести назад коня и конюха, но беотийцев, когда те воззвали о помощи, освободили свидетели, которые не позволили увести их. Воспользовавшись этим как предлогом, Набис начал с угона скота с территории Мегалополя. Это вероятно привело к ряду мелких столкновений, но не к объявлению войны [8]. Более серьёзным было внезапное вторжение Набиса в Мессению в 201 г., хотя Мессения тогда была союзником как Спарты, так и Этолии и таким образом в лагере противников ахейцев. И тем не менее, оккупация Мессении спартанцами была серьёзнейшей угрозой для ахейцев и Филопемен, в то время частное лицо, стал побуждать ахейского стратега вмешаться. Когда последний отказался, Филопемен лично, с добровольцами из Мегалополя, бросился к городу Мессене. Весть об этом заставила Набиса отступить [9].
Надо полагать, вмешательство Филопемена можно было интерпретировать как помощь стороне, подвергшейся агрессии и не счесть её за акт войны против спартанцев. Филопемен, однако, счёл, что его страна находится в состоянии войны. Осенью того же самого года он был избран стратегом. В ходе своего срока службы он предпринял крупные действия против Набиса, вероятно весной или летом 200 г. Он приказал ахейскому ополчению собраться в определённый день, но так ловко поступил, что ни собравшееся войско, ни население Тегеи ничего не знали о его планах до тех пор, пока не собралось всё войско. Ведь сначала были отправлены письма с приказами в более отдалённые города о мобилизации и выступлении в следующий по дороге город и доставке туда такого же письма с приказом. В нём опять указывался только следующий город на пути и так они шли до тех пор пока все не собрались в Тегее. Таким образом, оказалось возможным сделать так, что Набис не почуял откуда дует ветер. Одновременно, войска постоянной армии (epilektoi) посланы были вторгнуться на спартанскую территорию близ Селласии и отвлечь на себя наёмников Набиса. После того как они успешно это выполнили, они отступили назад в соответствии с заранее установленным планом туда, где находилось в засаде ополчение. Результатом стала решающая победа ахейцев. Поражение, нанесённое врагу, не было столь сокрушительным, как при Мантинее, но всё же достаточно решительным. В этом, вероятно, причина того, что Филопемен, сочтя войну законченной, отправился на Крит для дальнейших военных предприятий [10]. Но вера в то, что война с Набисом окончена оказалась ложной. Потому–то Киклиад, преемник Филопемена на посту стратега, вскоре после выборов счёл необходимым созвать чрезвычайное собрание Ахейской конфедерации, чтоб поставить вопрос о войне с Набисом [11]. Эта война, скорее чем угроза римской интервенции, была для ахейцев самым животрепещущим вопросом того времени.
Ясно, что по возвращении, Филипп осознал угрозу, исходящую от Рима, но не уделил ей исключительного внимания. Он не намерен был отказываться от своих интересов в Малой Азии или в Греции. Еще в 197 г. у него оставались войска в Пелопоннесе и в Карии. В Пелопоннесе его главные усилия, как кажется, были направлены на обеспечение взаимодействия с Ахейской конфедерацией в войне, а когда это не удалось, то по крайней мере на нейтралитет. Но проблемы его осложнялись тем, что природа его империи сделала необходимым укреплять гарнизонами города в Греции, во Фракии и в Малой Азии. Оценка количества войск в этих гарнизонах разнится, но вероятно самая низкая цифра задействованных наёмных солдат — 15 000. К ним, по крайней мере в некоторых местах, было добавлено какое–то количество македонян [12]. Но ближе всего касаются нашего исследования его действия в Греции. В конце 200 г. он присутствовал на собрании ахейцев, созванном чтобы рассмотреть вопрос о войне против Набиса и предложил взять на себя ведение войны. Взамен он попросил ахейцев дать войска для укрепления гарнизонами Коринфа, Халкиды и Орея и таким образом прикрыть его тыл когда он двинется в Лаконию. Совершенно очевидно замысел его состоял в том, чтоб Ахейская конфедерация не смогла избежать участия в войне с Римом. Киклиад, тогдашний ахейский стратег, председательствовавший на том собрании, был промакедонски настроен; будучи по этой причине позже изгнан, он фактически стал членом штаба Филиппа [13]. И тем не менее он уклонился от того, чтоб поставить на голосование предложение Филиппа о гарнизонах под тем предлогом, что принимать какие–либо решения по любому вопросу за исключением того, по которому собрание было созвано — незаконно и потому после принятия постановления о мобилизации войск для борьбы с Набисом, распустил собрание.
Позже, вероятно осенью 199 г., Филипп попытался уговорить ахейцев передать ему прочие города Пелопоннеса кроме Коринфа, в котором македоняне держали гарнизон со времён Клеоменовой и Союзнической войн. Но и этот так же ему не удалось. Поэтому в 198 г., после того как римляне вступили в Грецию, всё что он от них просил было что б они оставались бы нейтральными. Осенью того же года, когда Тит Фламиний осадил Элатею, а его брат Луций с римским флотом вышел из Кенхреи, на ахейцев было оказано давление, чтоб они перешли на сторону римлян. В противоположность этому, македоняне только требовали от них нейтралитета. История с трёхдневным первичным собранием, созванным в Сикионе для рассмотрения этого вопроса, хорошо известна. Страсти на нём были так сильны, что как это не парадоксально, после того как выслушаны были римские, пергамские, родосские, македонские и афинские послы, ни один ахеец поначалу выступить не пожелал. Когда стратег Аристен вынудил их к этому почти что силой, то 10 дамиургов разделились поровну — пятеро пожелали поставить на голосование вопрос о союзе с Римом, а пятеро заявили, что для магистратов является незаконным ставить на голосование, а для собрания — принимать какое–либо постановление, нарушающее союз с Филиппом. Последние несомненно были правы, но целесообразность, или то, что ахейцы ей считали, победила. Выход из тупика найден был когда отец одного из дамиургов, противившихся постановке вопроса на голосование, побудил угрозами собственного сына изменить своё решение. Когда вопрос всё же был поставлен на голосование, граждане Мегалополя и Димы, а так же многие из аргивян (голосование производилось по городам) удалились. Ведь даже в это время оставались ахейцы, считавшие Филиппа и македонян благодетелями [14]. Так как договор о союзе с Римом требовал одобрения римских комиций, то заключение официального союза с ним было отложено, но немедленно были заключены союзы с Атталом и родосцами. Как только это было сделано, ахейцы тотчас же вступили в войну. Таким образом, на их долю выпали участие в осаде Коринфа и последовавших близ него сражениях, отправка войск на помощь родосцам в Карию. Но об этом позже.
Тотчас после собрания ахейцы присоединились к римлянам и их союзникам в осаде Коринфа. Осада эта провалилась, отчасти из–за того, что Филокл, который был тогда практически македонским вице–королём со штаб–квартирой в Халкиде, привёл 1500 человек подкрепления, которые переправились через Коринфский залив на лембах. Когда осада была снята и ахейцы разошлись, то настало время ухода на зимние квартиры — Аттал удалился в Пирей, а римский флот — в Коркиру. Филокл же остался и воспользовавшись промакедонскими настроениями в Аргосе, занял этот город [15]. Но преимущество это было вскоре утрачено, отчасти из–за ошибки самого Филиппа, который в начале 197 г. приказал Филоклу передать Аргос Набису в качестве гарантии дружественных к нему отношений. Но вместо того, чтоб остаться верным Филиппу, Набис вступил в отношения с Фламинием и Атталом и между ними близ или в самих Микенах состоялось совещание. Как итог его восстановлен был союз Спарты с Римом, имевший место в Первую Македонскую войну или скорее он признан был всё ещё имеющим силу. Потому–то Набис поставил 600 ауксилариев в римскую армию и согласился на перемирие с ахейцами, что, как стало ясно позже, сделались свободными для борьбы с македонянами. Фламиний, вероятно, был в таком восторге от этого успеха, что даже попытался побудить Филокла сдать Коринф, но не преуспел. После этого он сел в Антикире на корабль, чтобы присоединиться к своей армии в Фокиде и отправился на север для ведения военной кампании, которая привела к победе при Киноскефалах [16].
До того как дать краткий очерк македонских и римских военных кампаний, надо рассмотреть вклад других греческих государств и прежде всего этолийцев, которые, помимо афинян и Аттала Пергамского, были первыми греками, вступившими в войну на стороне римлян [17]. Из всех греков этолийцы, несомненно, были самыми желанными союзниками, за возможным исключением афинян. Они представлялись естественными союзниками из–за их ненависти к македонянам и прежнего союза с римлянами. Но их не оказалось среди тех, кто поспешил встать на вытяжку перед римлянами как только те прибыли в Иллирию, может быть из–за чувства досады, вызванного обращением с ними в прошлую войну. Потому–то весной 199 г. Сульпиций Гальба, римский командующий, направил посольство на Панэтолику — ординарное весеннее собрание Этолийской конфедерации. К этому собранию обратились македонские, афинские и римские послы. Большинство собрания расположено было поступать в соответствии с тем как их призывали римляне, но стратег конфедерации, Дамокрит, призвал отсрочить решение до экстраординарного собрания, которое должно было собраться в этом же году. Перед этим собранием делегация этолийцев во главе с Пиррием имела совещание в Гераклее близ Фермопил с Апустием, командующим римского флота действовавшего в Эгейском море и Атталом, который приплыл на корабле в Малийский залив из какого–то пункта на северном побережье Эвбеи. Для Аттала, который был здесь в 208 г. Такое совещание не было чем–то необычным. Римляне «сулили всё, что угодно», но видимо договорённость не была достигнута и не было заключено никакого письменного соглашения. Но позднее успехи, достигнутые римской армией в Иллирии и союзным флотом в Эгейском море, произвели на этолийцев такое впечатление, что было созвано особое собрание по вопросу вступления в войну. Но до того, как оно собралось Скопас, который был столь успешен в прежних войнах и интригах, но теперь действовал в качестве вербовщика новобранцев в войско Птолемея, увёл в Египет 6000 этолийцев призывного возраста в качестве пехотинцев и 500 человек в качестве кавалеристов и набрал бы даже больше, если бы стратег конфедерации не пресёк его деятельность. И всё–таки, этолийцы вступили в войну уже в этом году, хотя самый большой их вклад был во время военной кампании при Киноскефалах.
Кампанию этого года Фламиний начал на севере, выступив из Элатеи в Фокиде, чтоб достичь Фермопил точно к тому времени, когда этолийцы будут проводить в Гераклее их весеннее собрание — Панэтолика. В этом году, как уже бывало прежде в ряде случаев, собрание было созвано близ театра военных действий и сочетало в себе общее собрание и общевойсковой сбор. Как его итог, Фламиний присоединил у Ксиний ок. 6000 этолийских пехотинцев и 40 всадников. С этим добавлением его армия численно превзошла армию Филиппа. Для того, чтоб осознать какой важный вклад внесли этолийцы в последовавшую военную кампанию надо прочесть рассказы Полибия и Ливия или любой в меру полный современный рассказ. Общее впечатление при этом создаётся такое, что римские и этолийские должностные лица доверяли друг другу и действовали совместно и действовали совместно и что ревность и неприязнь друг к другу развились у них позднее. Так Ливий сообщает, что когда в ходе одной из предварительных стычек римский контингент оказался в замешательстве, Фламиний послал ему на помощь 500 всадников и 2000 пехоты, большей частью этолийцев, под командованием двух этолийских офицеров и двух военных трибунов [18].
Беотийская конфедерация в начале войны была столь же лояльна Македонии, как любой другой член Эллинской лиги и беотийские войска продолжали служить под командованием Филиппа даже после того как конфедерацию в начале 197 г. обманом вынудили перейти на сторону римлян. Это подтверждается участием беотийских войск в военных действия под Коринфом в том же году. Беотия была стратегически важной. Именно контроль над Беотией позволил македонянам и акарнанцам совершить поход в Аттику в 200 г., а Филиппу провести войска из Халкиды в Коринф в 198 г. Главной задачей конфедерации в это время было противодействовать любому продвижению римлян за пределы Фокиды. Вдобавок к войскам в Коринфе, здесь, как кажется, был другой небольшой контингент, служивший под командованием Филиппа. Командиром его и вождём всей промакедонской партии среди беотийцев был Брахилл, который некогда служил Антигону Досону в качестве наместника Спарты. Во время правления Филиппа он и другие промакедонские вожди, вероятно, занялись демагогией и законотворчеством в интересах низших классов. При таких обстоятельствах более консервативная оппозиция была или стала проримской. С ней достигнуты были договорённости о том, что Фламиний и Аттал прибудут в Фивы и обратятся к собранию беотийцев. Римский проконсул и царь прибыли лишь с небольшим эскортом, но когда они за городом встретились с беотийскими должностными лицами, то пошли так медленно, что 2000 легионеров, следовавшие за ними на расстоянии, смогли подойти и тайно вступить в город. Это было приписано измене со стороны Антифила, главы конфедерации. Таким–то образом отпала надобность расточать на следующий день на собрании красноречие Атталу, ахейцу Аристену и самому Фламинию. Все города Беотии (голосование в собрании в то время было по городам), проголосовали за союз с Римом. Однако, официального договора составлено и записано не было [19]. После Киноскефал Брахилл и другие изгнанники возвратились и он избран был главой конфедерации, но был убит своими политическими противниками. С этого начались затяжные и кровавые гражданские распри, которые привели к тому, что стали подстерегать и резать римских солдат, что в конце концов привело к римскому вторжению [20].
Из членов Эллинской лиги акарнанцы были вовлечены в события особым образом, через инцидент с двумя акарнанскими юношами, которые осквернили элевсинские мистерии и были казнены афинянами. В отместку, акарнанцы с одобрения Филиппа и с македонской помощью вторглись в Аттику и захватили немалую добычу. Такая самопомощь в обеспечении возмещения нанесённого ущерба вероятно считалась законной, если два вовлечённых в это государства не были связаны договором об асилии, но это не делало подобное деяние более популярным среди обиженных. Гнев афинян, как кажется, направлен был большей частью против македонян, которые не только поддержали акарнанцев на суше, но и захватили несколько афинских судов, которые позднее освобождены были родосцами [21]. Объявление войны, которое вызвал этот рейд, было направлено против Македонии, но не против Акарнании. В ходе войны, до последнего года, об Акарнании было слышно мало. Вероятно проримская партия была недостаточно сильна, чтобы обеспечить поворот к Риму, несмотря на то, что конфедерация, после того как римляне захватили Эпир, оказалась почти отрезанной от других союзников Филиппа.
Фессалийская конфедерация была особенно тесно связана с македонянами по той причине, что царь Македонии так же был главой конфедерации. Это, однако, не только не дало ей в ходе войны никаких преимуществ, но скорей наоборот. Но её бедствия вызваны были главным образом её географическим положением, обусловившим тот факт, что она служила в ходе последних частей двух военных кампаний главным театром военных действий. Испытавшая вторжения и разграбленная этолийцами, афаманами, римлянами и отчасти опустошённая самим Филиппом, когда он опустошал страну перед наступавшими римлянами, Фессалия, вероятно, видела больше ужасов войны, чем любая другая часть Греции. Особо выделяется взятие Гомфи, взятой Аминандром из Афамании с помощью римских войск, из–за его важности как перевалочного пункта на наземном пути из Амбракии в Фессалию. Но несмотря на все эти бедствия в собственном своём доме, фессалийские войска, наряду с акарнанскими и беотийскими, оставались в Коринфе [22].
Ход военной кампании римлян будет обсуждаться нами лишь настолько, насколько он повлиял на различные греческие государства. Менее известная морская кампания будет рассматриваться несколько полнее сухопутной. Последняя была по всем статьям более важной с римской точки зрения, отчасти потому, что римляне придерживались практики никогда не перевозить войска на любые расстояния по морю, если был доступен путь по суше. Поэтому, порты взятые под контроль римлян в ходе Иллирийских войн, оставались решающими для их операций за пределами Адриатики, но после первой попытки в 199 г. путь из этих баз на восток через горы Македонии был заброшен. Ясно, что он был признан слишком трудным из–за противодействия. Единственное исключение когда он использовался в 191 г., во время военной кампании против Антиоха III в Греции подтверждает правило, ведь в это время римляне находились в союзе с Филиппом и с македонянами. Позже, когда римлянами создана была провинция Македония, этот путь был положен в основание Эгнациевой дороги. В то же время путь на юг через Эпир и через горы на равнины западной Фессалии был использован в 198 г. и затем им пользовались регулярно. Так Эпир приобрёл решающее значение для римских коммуникаций. Этим можно объяснить как благосклонное обращение с Эпиром вначале, так и ужасную кару, что обрушил на эпиротов в 167 г. Эмилий Павел. Ведь эпироты совершили непростительный грех — угрожали римским линиям коммуникаций.
В 198 г., обеспечив себе снабжение через Гомфи, Фламиний прошёл через Фессалию в направлении Темпейского прохода. На некотором расстоянии к западу от Лариссы он задержался у города Атракс, который оказался не в состоянии захватить. Даже когда была пробита брешь в стене, масса македонской фаланги со своими длинными копьями эффективно сдерживала римлян. В обороне города, как кажется, участвовали как местные жители, так и македонский гарнизон. После такой задержки Фламиний решил отойти на зимние квартиры. Зимовка в опустошённой Фессалии, далеко от моря, была невозможна. Поэтому необходим был порт с причалом для транспортных судов и с квартирами для войск. Выбрана была Антикира в Фокиде, несомненно потому, что это означало значительное продвижение в глубь вражеской территории, отрывало Фокиду от союза с их врагами и наносило большой ущерб македонским коммуникациям с Грецией. Предполагаемую альтернативу Антикире — побережье Акарнании и Этолии, т. е Амбракию и Левку, вряд ли можно в качестве таковой рассматривать. Отступление в эти порты было бы похоже на отступление Сульпиция Гальбы из Македонии в прошлом году. Продвижение к Антикире, напротив, представляло собой большой успех. Список взятых фокидских городов — Фанотей, Амбрис, Гиамполь и Антикира показывает, что за Фермопилами он следовал путём через проход Гиамполя. После взятия этих городов он повернул к Давлиде и Элатее; оба эти города причинили ему немалые проблемы, особенно Элатея [23]. После долгого сопротивления Элатея сдалась на условиях свободы для города и свободного выхода находившегося здесь царского гарнизона. Это случилось после перехода ахейцев на сторону римлян и могло отчасти быть этим вызвано. На этом римляне завершили военную кампанию. Для македонян и их союзников это означало не только потерю Фокиды, но и серьёзное нарушение их коммуникаций. Правда, пока они контролировали Беотию и Халкиду их коммуникации не были совершенно прерваны, но всё же много более, чем прежде вынуждены были опираться на море. Присутствие македонского гарнизона в Элатее, когда к ней приступили римляне, указывает на то, что Фокида со времени Союзнической войны непрерывно укреплялась гарнизонами.
Что до морской войны, то она в действительности началась раньше, чем кампания на суше. В сущности это было продолжение прежних конфликтов Родоса и Пергама с македонянами. Удивительней всего то, что с присоединением римского флота к прочим война эта сделалась безрезультатной. Да, взято было несколько портов, но через какое–то время все они вновь оказались в руках македонян. Важным фактором несомненно было то, что македоняне контролировали Коринф; это лишало римлян возможности пользоваться гаванями и волоком (diolkos), с помощью которого по крайней мере меньшие по размеру суда можно было б перетаскивать через Истм. Вместо этого, суда шедшие в Эгейское море, где происходило большинство морских сражений, шли вокруг Пелопоннеса.
Военные действия начались уже осенью 200 г. Когда Сульпиций Гальба вступил в Иллирию, он нашёл здесь афинских послов с просьбой о помощи и в ответ на неё немедленно послал Гая Клавдия Центона с 20 судами. Ливий говорит о триремах и если это в самом деле были триремы, они не предназначались для использования в крупных морских операциях. Вероятно, Сульпиций послал то, что у него было под руками и этого было не слишком много. Впрочем, этого оказалось достаточно, чтоб объединившись с небольшим количеством родосских и афинских кораблей, предоставить Аттике некоторую защиту против рейдов с моря македонских сил, находившихся в Халкиде. Рассказ, что римляне и их союзники взяли и полностью разрушили Халкиду, вырезали её гарнизон и даже свергли статуи македонских царей — в лучшем случае большое преувеличение. Халкида и граничащие с ней части Эвбеи находились в то время под управлением македонского наместника (по Ливию — префекта) Филокла, который в этом году уже вторгался в Аттику и который через несколько недель после предполагаемого уничтожения его штаб–квартир на Еврипе привел двухтысячное войско из Эвбеи (очевидно через Еврип) и затем через Беотию и перевалив через Киферон вторгся в Аттику. Ливий упоминает о стратегической важности Халкиды, которая была столь же важна для коммуникаций по морю, как Фермопилы — по суше. Для римлян, говорит Ливий, стало бы огромным преимуществом ею обладать, но они испытывали большой недостаток в живой силе и как только закончили её разрушать, тотчас отступили. Но даже это сообщение о быстром отступлении не спасает всю эту историю. Как будет видно ниже, Халкида продолжала служить македонской штаб–квартирой и нет данных, что она сильно пострадала. Ясно, что какие–то неопасные рейды против неё могли быть предприняты. Римские корабли несомненно помогли защитить Аттику, но не одержали в этом году ни одной крупной победы [24] Так как морская экспедиция следующего года вышла из Коркиры, то ясно, что римская эскадра после окончания военных операций возвратилась в этот порт, который служил штаб–квартирой для действий римского флота за пределами Адриатики.
В следующем (199 г.) году военные действия стали более масштабными. Римская эскадра вышла в начале весны под командованием Луция Апустия, офицера служившего в прошлом году под командованием Сульпиция. Вероятно в течение зимы велась подготовка к экспедиции крупного масштаба. Так же и помощи от союзников поступило больше, чем в прошлом году. Естественно, что крупная морская экспедиция должна была попытаться прервать македонские морские сообщения, атаковав Халкиду с юга или обойти Эвбею и прервать линии коммуникации на её северной оконечности. Кроме того, путь к северу от Эвбеи был единственным, по которому корабли могли достичь Малийского залива, когда Халкида была во вражеских руках. Вероятно, они время от времени предпринимали подобные попытки, даже когда македоняне владели портами на северной Эвбее и во Фтиотийской Ахайе [25]. Величайшим подвигом, который флот мог бы надеяться совершить было б взятие Халкиды и его командующий кажется лелеял подобную идею, но едва ли больше. Вступив в Эгейское море, римский флот стал действовать в союзе с Атталом на побережье северо–восточного Пелопоннеса и затем они, посетив Пирей, задержались у Андроса и добились его сдачи. Действия против этого острова с южной оконечности Эвбеи могли стать прелюдией к операциям в любом направлении. Флот сначала двинулся на юго–запад. После безуспешной атаки на остров Китн, некоторых других мелких операций и прибавления 20 лембов, прибывших из Иссы иллирийской, он повернул к Эвбее и обогнул её и обратился против Менде и Кассандреи на халкидском полуострове Паллена. Здесь нападавшие понесли потери как от бури, так и от рук защитников. После этой неудачи они вновь проплыли на юг вдоль западного побережья Паллены и обогнув мыс на его оконечности, проплыли мимо оконечности полуострова Ситония и через Сингитский залив к Аканфу, расположенному в начале залива. Здесь они опустошили поля и разграбили город, после чего возвратились на Эвбею с судами, нагружёнными добычей. Бросок на Кассандрею и Аканф кажется не имел успеха, но поход всё таки принёс добычу. Нападавшие могли надеяться Кассандрею взять, но едва ли могли надеяться её удержать [26]. Когда флот возвратился на Эвбею, он обосновался на своего рода штаб–квартире (где неизвестно) и оттуда Апустий и Аттал вошли в Малийский залив с 10 лёгкими судами, направляясь к Гераклее для уже упомянутого нами совещания с этолийскими вождями. По их возвращении на флот началась осада Орея. Пока римские и пергамские силы атаковали город, родосская эскадра, как сообщается, противостояла македонскому флоту, базировавшемуся в Деметриаде. После взятия Орея, союзный флот возвратился в Пирей. Здесь Апустий оставил 30 кораблей, в то время как сам он с остальным римским флотом оставался в Коркире. Позже пергамские силы возвратились домой. Поскольку родосцы ещё раньше отправились домой, римляне взяли на себя обязанность защищать Афины в ходе нынешней зимы [27].
Единственным прочным успехом этой кампании была оккупация Андроса пергамцами. Когда город сдался на тех условиях, что граждане и гарнизон отправятся в Делий в Беотии, то римляне забрали добычу, а город оставили Атталу. Последний позднее убедил некоторых из местных жителей и солдат гарнизона остаться и даже возвратил некоторое количество андросцев из Делия. Вдобавок, он также должен был установить в городе гарнизон. Так как следующей весной здесь встретились пергамская и родосская эскадры, ясно, что город оставался за пергамцами. Орей так же передан был Атталу, но сомнительно предпринял ли он какие–либо усилия удержать его. Возможно, здесь было поблизости слишком много македонских укреплений. Или если он какое–то время и владел им, то вскоре оставил и он был в македонских руках в конце войны [28]. Два города переданы были Атталу и один из них за ним остался — кажется не слишком много, хотя планировалось несомненно много больше. Руководители римской политики в то время, очевидно, решили, что если какая–либо морская держава и должна быть создана в противовес Македонии, то это должен быть Пергам.
198 год принёс значительные перемены в ведении войны. Тит Фламиний, консул этого года, которому Македония была назначена в качестве провинции, вскоре отправился туда и взял на себя ведение большей части наземной кампании. Командовать флотом назначен был сенатом его брат Луций, который в прошлом году отправлял обязанности претора. Природа его командования не ясна, но он мог обладать пропреторским империем [29]. Такое назначение сенатом было чем–то новым; оба прошлых года корабли, направляемые для ведения военных действий в Эгейское море, были в ведении легатов, назначаемых главнокомандующим. Таким образом, на сенат были возложены заботы по ведению войны на море, так же как и на суше. Дополнительное доказательство давно задуманных планов можно видеть в ранней встрече с пергамской и родосской эскадрами. Собранные противниками силы были весьма значительны. Позже в том же году, на собрании на котором ахейцы решили перейти к римлянам, «претор» (как его именует Ливий) Ахейской конфедерации Аристен заявил, что помимо лёгких открытых судов, вражеский флот насчитывает сто крытых судов. Пергамская эскадра, пришедшая этой весной в Андрос состояла из 24 квинкверем; родосская — из 20 крытых судов, возможно квадрирем. Это указывает на то, что сами римляне выставили несколько больше 50 кораблей, вероятно большей частью квинкверем [30]. Союзный флот был достаточно большой силой, чтоб вести крупные военные действия, хоть и вероятно недостаточно силён, чтобы взять Халкиду. Как оказалось, флот в большей мере действовал в согласии с армией, чем в прошлые годы. На момент когда оба брата выехали уже из Италии, план нанесения сухопутной армией удара из Эпира по северной Греции должен был быть уже принят. Задачей флота было нанести удар по центру Македонской державы, дальше к югу. Здесь первой конечной целью, по видимому, была Халкида. Но, по вступлении римской армии в Фокиду, она изменилась на Коринф.
Луций Фламиний выступил из Италии с двумя квинкверемами уже в самом начале сезона и тем не менее обнаружил, что корабли в Коркире уже на ходу. Он догнал их у Самы на Кефаллении [31]. Обогнув Малейский мыс, где был задержан буксировкой судов с продовольствием, он на трёх лёгких квинкверемах поспешил в Пирей, чтобы разыскать корабли, которые там зазимовали. К этому времени пергамские и родосские суда вторглись на территорию Кариста, но им помешал захватить город гарнизон, присланный сюда из Халкиды и они двинулись к Эретрии, где к ним присоединились римляне. Объединённые силы направились осаждать город. Филокл, который всё ещё был командиром в Халкиде, попытался прийти на помощь, но был отброшен и Эретрия в конце концов сдалась. Затем флот возвратился к Каристу, который так же сдался на условиях, что граждане смогут выйти из него свободными, а солдаты македонского гарнизона могут быть выкуплены. Из Кариста флот проследовал к Кенхрее. Это выглядело как признание, что Халкида если и не неприступна, всё же слишком трудна для имеющихся сил. Но, несмотря на это, Эретрия и Карист могли бы обеспечить союзникам контроль над Эвбеей к югу от Халкиды, но нет никаких данных, что предприняты были попытки удержать эти два города. Эретрия вскоре вновь оказалась в македонских руках и то же самое несомненно относится и к Каристу, если только город не был укреплён гарнизоном. [32]. Без Халкиды всё остальное представляло мало ценности. Таким образом, реальный выигрыш до сих пор составил немногим более, чем умеренное количество добычи.
Больше было достигнуто, когда флот двинулся к Кенхреям и приготовился осадить Коринф, хотя это и было достигнуто скорее дипломатией, чем военными силами. В ходе осады римлянами Элатеи, Тит Фламиний предложил своему брату, чтобы он, Аттал, родосцы и афиняне отправили послов к ахейцам. Чтобы выслушать послов, созвано было экстраординарное собрание в Сикионе. Итогом стало то, что ахейцы решили разорвать союз с Македонией и встать на сторону её врагов. Одновременно они проголосовали за то, чтобы вся их армия приняла участие в осаде Коринфа. Это должно было означать их регулярную армию, а не всеобщую мобилизацию. Коринф был теперь осаждён объединёнными силами римлян, Аттала и ахейцев. И тем не менее, Филокл смог привести 1500 пехотинцев из Халкиды, через Беотию и Мегариду на побережье Коринфского залива, откуда они переправлены были на лембах в Лехей. Очевидно, в заливе в это время никакого римского флота не было. Прибывших подкреплений оказалось достаточно, чтобы поменяться ролями с осаждавшими, которые сожгли свои осадные машины и возвратились на судах в Кенхреи. Оттуда Аттал проследовал в Пирей, в то время как римляне возвратились в Коркиру [33]. Таким образом, флоту опять не удалось достичь своей главной цели, хотя оккупация Кенхрей и имела значительную важность. Кажется, что во всё время войны пергамцы укрепили город гарнизоном [34]. После войны город должен был быть отдан ахейцам вместе с Коринфом.
Обозрев три года военных кампаний, кампанию 200 г. можно оценить как торопливую мелкую экспедицию для защиты Афин. Две другие кажется опирались на осознание того, что власть македонян в Греции опирается большей частью на контроль над Халкидой и Коринфом. Экспедиция 199 г. быстро отказавшись от мысли достичь Халкиды с юга, обратившись сначала к грабежу, затем взяла Орей, но вероятно не сделала реальной попытки удержать его. Экспедиция 198 г. опять потерпела с Халкидой неудачу, хотя Ливий, главный наш источник, избегает говорить об этом. Затем она обратилась против Кенхрей и Коринфа и хотя морской порт был захвачен, под Коринфом вновь случилась неудача, несмотря на то, что ахейцы присоединились в этом нападении. Война Рима против Филиппа несомненно не была выиграна этими экспедициями. С другой стороны, несколько укрепилось положение Пергама прибавлением к его прежнему владению, острову Эгина, Андроса. Но величайшим успехом, несомненно большей частью обязанным присутствию флота, был отрыв Ахейской конфедерации от союза с Филиппом. Её помощь следующей весной спасла римские операции под Коринфом от полного разгрома. Но даже так, упоминавшийся уже переход Аргоса на сторону Филиппа, обеспеченный Филоклом, должен был в некоторой мере послужить противовесом выгоде от «перемены подданства» ахейцами. Но выгода эта вскоре была македонянами утрачена из–за ошибки Филиппа, передавшего Аргос Набису.
197 год, год сражения при Киноскефалах, оказался решающим, хотя в начале кампании это было бы не просто предсказать. Филипп несомненно не был лидером, готовым поставить на кон всё в одном предприятии. Вместо этого он приготовился вести войну более, чем на один фронт, хоть и не в одних и тех же масштабах. Македонские войска служили и в Карии и в Коринфе и силы, сосредоточенные в Коринфе были столь значительны, что вполне очевидно собирались не только оборонять Акрокоринф, но и так же вести наступательные действия, что они и делали, по крайней мере в форме вылазок на окружающую территорию. Но если царь надеялся таким образом отвлечь внимание римлян и вынудить их прийти на помощь к своим союзникам, то он ошибся в своих расчетах. Так ахейцы оказались удивительно эффективны в оказании помощи самим себе. Противостояние с римлянами так же имело место а Акарнании, хотя здесь не было наземных македонских войск. Вместо этого акарнанские войска служили в Коринфе. Военные действия на этих трёх фронтах невозможно датировать точно. Они представляются приблизительно одновременными друг с другом и с битвой при Киноскефалах.
Операции в Акарнании были продолжением действий римского флота, который в этом году не вёл действий в Эгейском море. В конце военной кампании прошлого сезона он возвратился на Коркиру. Оттуда в начале весны Луций Фламиний отплыл в Антикиру с 10 квинкверемами. С ними он сопровождал своего брата в Сикион и отправился с ним на свидание с Набисом. Затем он отвёз Тита назад в Антикиру, а затем возвратился на Коркиру, чтобы разобраться с Акарнанией. Действовать он там решил методом уже проверенным в других случаях, именно, не применять военную силу, если государство можно было победить дипломатией или же интригами. Потому–то Луций пригласил знатных акарнанцев в Коркиру и договорился с ними. Они, в свою очередь, созвали собрание конфедерации в столице, Левке. Здесь, хотя представители некоторых городов отказались явиться, а представители других этому противодействовали все же было внесено privatum decretum (частное постановление) в пользу союза с Римом. В собрании голоса подавались по городам и неучастия некоторых городов и голосования против других было вполне достаточно, чтобы сделать это постановление недействительным. И все же проримские вожди были готовы протащить его; но их противники созвали другое собрание, аннулировали преступное постановление, сместили стратега конфедерации и осудили инициаторов этой меры. Но с умеренностью, редкой в греческих гражданских междоусобицах, они не наложили на них сколько–нибудь тяжёлого наказания. Как только о провале постановления о союзе сообщили ему на Коркиру, Луций Фламиний вывел свой флот и начал осаду Левки. Город отчаянно защищался, но наконец пал из–за измены. Вскоре после этого, когда весть о битве при Киноскефалах достигла Акарнании, все другие города конфедерации сдались [35]. После её взятия, римляне вероятно владели Левкой до тез пор, пока не покинули Грецию и перенесли сюда из Коркиры свою морскую штаб–квартиру [36].
Кампания в Карии представляет интерес как по тому, сколько там использовано было солдат, так и по её итогам. Наместник Филиппа, кроме карийцев, имел под своим командованием 500 македонян и отряд агрианов, около 400 силачей, несомненно так же из Македонии. С другой стороны, родосский полководец имел первоначально 800 ахейцев. В ходе боевых действий он добавочно присоединил к себе 1000 ахейских пехотинцев и 100 всадников. Таким образом Ахейская конфедерация, в то время как война была у неё на пороге, сочла необходимой послать войска за море, на службу Родоса. 800 ахейцев, которые были там с самого начала, вероятно были наёмниками. В битве близ Алабанды, довольно далеко на севере Карии, родосцы и их ахейские союзники одержали победу [37]. Но хотя в битве этой македоняне и потерпели поражение, это не положило конец их контролю над городами Малой Азии. Так по крайней мере четыре карийских города находились ещё в их владении к концу войны и были включены в число тех городов, из которых Филиппу приказано было вывести свои гарнизоны [38]. Таким образом, владения Филиппа в Карии не были утрачены в ходе этой военной кампании, но были даны им после поражения при Киноскефалах.
С точки зрения македонских интересов и участия, наиболее важной из второстепенных кампаний этого сезона была пелопоннесская кампания вокруг Коринфа. Цифры подкреплений, посланных Филиппом в Коринф, вызывают удивление, показывая, что он решился выделить войска из своей главной армии. Постоянный гарнизон в Коринфе состоял из 500 македонян и 800 наёмников различного происхождения. К ним теперь прибавились 1000 македонян, 1200 иллирийцев и фракийцев, 800 критян и ещё отряд из 1000 легковооружённых из Беотии, Фессалии и Акарнании. Вдобавок 700 мобилизованных молодых коринфян увеличили общее число солдат гарнизона с 1300 до 6000. Из них македоняне, иллирийцы и фракийцы, а возможно так же критяне были войсками, которые, не будь они посланы на юг, могли бы служить в главной македонской армии или где–либо на домашнем фронте. Так же могло быть и с беотийцами. Они и другие союзники так же служили заложниками [39]. С этими войсками Андросфен, командир всех коринфских войск, начал вылазки на окружающую территорию. Ахейский стратег этого года, Никострат, находился в Сикионе с 2000 пехоты и 100 всадниками — силы слишком маленькие, чтобы начинать военные действия. Потому, в тайне от врагов, Никострат созвал ополчение соседних городов и привёл его ночью к Клеонам. Здесь он удачно напал на врагов, когда они были рассеяны и нанёс им поражение, убив 1500 человек и взяв в плен 300. Для мобилизации своих войск он должен был использовать систему сходную с той, что применял несколькими годами раньше Филопемен, с тем отличием, что Никострат мобилизовал ополчение не всей конфедерации, но только одной её части. Организованность мобилизации, так же как и последующие действия войск показывают, что реформы Филопемена всё ещё давали плоды, несмотря на то, что сам он удалился за границу. В ахейской армии так же были и наёмники; несомненно, это были обученные и мобильные легковооружённые войска. Никострат послал отряд этих войск вперёд, занять ключевую позицию. Остальная пехота наступала двумя отрядами, один состоял из тяжеловооружённых или фалангитов, другой — из легковооружённых и наёмников. В рассказе о битве так же упомянуты пельтасты (caetrati); они присоединены были к более тяжело вооружённой пехоте [40]. По потерям в пропорции к числу участвовавших в битве поражение было сокрушительным, но даже так Коринф не был взят и остался за македонянами до конца войны.
Но, несмотря на победы римских союзников в этих второстепенных кампаниях, итог войны опирается всецело на военную кампанию при Киноскефалах. Мы не станем обсуждать её здесь, кроме замечания о количестве убитых. Армия Филиппа в этой битве насчитывала 25 000 человек. Из них 8000 пали и не менее 5000 было взято в плен [41]. Все такие круглые цифры могут быть только приблизительными. Эти цифры для армии могут быть верными настолько, насколько вообще может быть верна такая статистика. Цифры потерь вероятно преувеличены были врагами македонян, но даже если это так, всё равно потери должны были быть очень тяжёлыми. Но в некоторых отношениях ситуация не была совершенно безнадёжной для Филиппа. Римляне не вступили в Македонию и он всё ещё сохранял за собой «оковы Эллады» — Деметриаду, Халкиду и Коринф. Таким образом, его готовность заключить мир могла быть вызвана убеждением, что может оказаться более выгодным скооперироваться с римлянами в будущем, чем продолжать бороться с ними. Вскоре после битвы он послал вестника к Фламинию, прося его о перемирии для похорон убитых и позволении направить к нему послов, чтоб начать мирные переговоры. Обе просьбы были удовлетворены и притом в манере достаточно дружественной и притом оскорбительной для этолийцев. Когда на следующий год один из римских уполномоченных посоветовал Филиппу отправить послов в Рим для переговоров о союзе, он последовал этому совету. И хотя дальнейшая информация отсутствует, с уверенностью можно сделать вывод, что договор действительно был заключён [42]. Новый союзник оказал ценные услуги римлянам в их войне против Антиоха и этолийцев, но приобретение Македонии в качестве союзника осложнило ситуацию из–за прибавления ещё одного к группе союзников с противоречивыми интересами.
Мирный договор между римлянами и македонянами, насколько можно судить по косвенным данным, большей частью устанавливал от чего Филипп и македоняне отказывались, а это включало в себя практически всё, чем они владели за пределами Македонии. Право на всё это переходило к римлянам. Из договора следовало, что применялся принцип свободы греков [43], но применялся он таким образом, что было ясно: римские власти решительно заинтересованы в организации и управлении соответствующими государствами. Senatus consultum, регулирующий применение договора был доставлен в Грецию десятью уполномоченными, присланными для совместных действий с Фламинином и он получил широкую огласку. Он содержал общее положение, что греки Азии и Европы, за некоторыми исключениями, являются свободными. Исключение составляли те, кто был подчинён Филиппу и города, укреплённые им гарнизонами. Они должны были быть переданы римлянам до истмийских игр 196 г. Далее следовал список городов, большей частью в Малой Азии и Фракии, из которых Филипп должен был удалить гарнизоны и немедленно объявить их свободными. Это означало, что все бывшие македонские владения стали римскими, но сенат уже решил, что более отдалённые из них должны быть немедленно провозглашены свободными. Этолийцы тотчас заметили, что список укреплённых городов, объявленных таким образом свободными не включал ни одного города в Греции и таким образом предусматривалось, что в Орее, Эретрии, Халкиде, Деметриаде и Коринфе македонские гарнизоны сменялись на римские. Так оно в действительности и было и римляне продолжали оккупировать эти города до удаления всех войск из Греции в 194 г. [44]. До сих пор вопрос о том, оставались ли римские гарнизоны в Греции был открытым. В действительности, по указанию сената, этот вопрос должны были решить уполномоченные прямо на месте.
Сообщается об этом в такой форме, что ясно: уполномоченным были даны определённые инструкции по всем другим пунктам, но они должны были решать проблемы Халкиды, Коринфа и Деметриады сами. Что вызвало такие колебания? Страх перед Антиохом. Обсуждение этого вопроса ясно показывает, что римские власти, каковы бы ни были их мотивы, рассматривали Грецию как свой будущий протекторат. Это был лишь вопрос того, что более целесообразно: владеть этими крепостями или от них отказаться. Решение отказаться от них объявлено было грекам на Истмийских играх, хотя города не были названы по имени. Решение тотчас передать Коринф ахейцам, продолжая при этом владеть Акрокоринфом, могло иметь значение для пропагандистских целей. Но объявление о свободе Греции касалось большего чем эти укрепления. В период со 198 по 194 гг. римляне заняли большую часть Греции и создали нечто очень сходное с провинциальной организацией, с Элатеей в качестве столицы. Степень, в которой это было сделано, хоть и хорошо засвидетельствована, но редко отмечается. Известно, что Фламиний занял Элатею в конце 198 г. и перезимовал здесь. Не столь хорошо известно, что он возвратился сюда осенью 197 г. и вновь здесь перезимовал [45]. В течение этой зимы войска посылались отсюда для военных действий в Беотии и весной, когда прибыли 10 уполномоченных, они и Фламиний отправились из Элатеи в Антикиру, а оттуда — в Коринф на Истмийские игры и на совещание, которое им предшествовало [46]. И на следующий год римские войска, действовавшие против Набиса, выступили из Элатеи и возвратились в неё осенью назад, в то время как общее отступление из Греции в 194 г. официально началось когда войска выступили, чтоб пройти из Элатеи через Фессалию и Эпир до Орика в Иллирии [47]. Только отзыв римской армии помешал созданию постоянной провинции. Возможно, армия ещё в 195 г. была несколько сокращена, но и то, что осталось, представляло собой армию в два легиона, т. е обычную консульскую армию [48].
Но хотя Элатея и была римской штаб–квартирой в Греции, вся армия, кроме гарнизонов на Акрокоринфе и в эвбейских городах и Деметриаде, не могла быть расквартирована в городе. Наиболее естественными местами для расквартирования остальной армии, которая пришла в Элатею через Фермопилы, была сама Фокида и восточная Локрида. Войска были так же расквартированы и в Беотии, как показывают нападения здесь на римлян в 197-196 гг. Кроме того, римляне несомненно хотели сохранить контроль над путём, которым они пришли. Поэтому в Фессалии, а весьма вероятно и во Фтиотийской Ахайе должны были быть римские войска. Народами, упоминаемыми в знаменитом провозглашении свободы на Истмийских играх были коринфяне, фокейцы, локрийцы, эвбейцы, фтиотийские ахейцы, магнесийцы, фессалийцы и перребы — все, за одним или двумя исключениями, города или области, оккупированные римлянами [49]. Связь между этими явлениями столь тесна, что вполне очевидно — целью знаменитого провозглашения свободы было не больше и не меньше как сделать всем известным, что части Греции, оккупированные римлянами, были провозглашены свободными, римские войска уходят, города и области вольны самоуправляться по законам предков и свободны от уплаты дани. Это обещание римляне в конце концов сдержали, но оно не помешало им изменить перед уходом в своих целях границы и формы правления. Это в свою очередь означало, что римляне рассчитывали на какого–то рода подчинение их желаниям и интересам даже после ухода войск. Такой план мог бы сработать если бы здесь было некоторого рода представительство для надзора за балканскими делами и поддержания мира на полуострове. Но этого–то здесь и недоставало. Здесь не было ни одного государства настолько сильного, чтоб вести за собой и обуздывать других и не было ни лиги ни союза государств, чтобы с их помощью обеспечивался мир и порядок.
Волнения начались в Беотии, даже до того ещё как 10 уполномоченных выехали в 196 г. из Рима. Эта конфедерация, которая была приведена к покорности демонстрацией силы и у которой были войска, служившие македонянам даже после того как центральное правительство перешло на сторону римлян, просила Фламиния позволить возвратиться домой тем беотийцам, которые служили Филиппу. Эта просьба их была удовлетворена в надежде, как было сказано, одолеть беотийцев добротой. Они же воздали за это избранием своего главного промакедонского вождя Брахилла в беотархи и так благоволили его партии в целом, что проримские вожди искренне верили или делали вид, что верят, что их жизни не будут в безопасности после ухода римских войск. Наконец, они намекнули Фламинию, что Брахилла следует убрать с дороги. Фламиний ответил, что он не желает нести ответственность за его смерть, но посоветовал беотийцам поговорить об этом с Алексаменом, стратегом Этолийской конфедерации. Последний приказал убить Брахилла трём этолийцам и трём италийским солдатам. Так, по крайней мере, излагает эту историю Полибий и может быть правдивым, что Фламиний в той или иной мере поощрял заговорщиков, но избегал быть прямо в это дело замешанным. Заговор удался. Брахилл был убит на пути домой с публичного обеда, а убийцы в возникшей сумятице бежали. Сперва в суд приведены были некоторые из тех, кто в тот вечер был с Брахиллом, но вскоре подозрение пало на вождей проримской партии, да и самих римлян подозревали, что они не без греха. В результате на римских солдат стали устраивать засады и их, как говорят, до 500 человек было перебито. Разумеется это число преувеличено. Фламиний потребовал, чтобы были выданы виновные и выплачено возмещение в 500 талантов. Когда ни то, ни другое требование не было исполнено, он направил послов к афинянам и ахейцам проинформировать их о том, что он намерен начать справедливую войну против беотийцев, а потому собирается вторгнуться в Беотию. Беотийцы тотчас же отправили к нему своих послов, но те не были приняты до тех пор, как ахейцы и афиняне не вступились за них. Таким образом они сохранили мир в обмен за возмещение в 30 талантов [50]. Таким образом, римляне оказались в предвкушении проблем, с которыми они должны были столкнуться в будущем.
И еще больше беспокойств причинила проблема Набиса Спартанского и особенно его контроль над Аргосом, городом, который был членом Ахейской конфедерации и лишь недавно был им приобретён. Фактически, контроль над Аргосом был одним из главных спорных вопросов в войне между ахейцами и Набисом, которая была прервана перемирием, организованным Фламинином [51]. Это делало неизбежным принятие каких–либо мер в отношении него по окончании войны с Филиппом. Более того, оставить Набиса без внимания по видимому означало бы слишком отпустить поводья социальной революции и таким образом поставить под угрозу контроль над обществом более состоятельных людей, обычно благоволивших Риму [52].
Основной рассказ о военных действиях против Набиса сохранился у Ливия и это, как ни странно один из самых полных рассказов о событиях истории этого времени. Видимо, он основан на утраченном рассказе Полибия, но невозможно сказать в какой мере Ливий изменил его, как он сделал это в случае с заговором с целью убийства Брахилла, где представил римлян в более благоприятном свете. Есть, однако, основания полагать, что уже рассказ Полибия был явно приукрашен поскольку речь шла о тиране, а тираны были вне обычных рамок. Есть так же и добавочное соображение, что античные историки считали: в биографиях и работах на отдельные темы не требуется того же уровня правдивости, как в историях с более широким охватом. Такими сочинениями видимо часто пользовались в качестве источников и они тем самым влияли на серьёзную историю. Вполне вероятно, что кем–либо была написана биография Набиса как типичного тирана, приписывавшая ему все пороки и эксцессы, связываемые с тиранией. Если это так, то либо это сочинение могло повлиять на Полибия, либо сам он мог сгустить краски [53]. И есть данные, что такие преувеличенные рассказы действительно существовали и использованы были Полибием, а именно рассказы об особой жестокости Набиса и особенно пыточной машины в форме фигуры его жены [54]. Всё это означает, что невозможно установить истину о Набисе, но что главные направления военных действий в 195 г. представляются достаточно ясными.
Решение начать войну против Набиса вынесено было на своего рода Панэллинском конгрессе в Коринфе, на котором Фламинин делал вид, что всё решение зависит от самих греков, но считалось само собой разумеющимся, что они захотят освободить Аргос. В последовавшем обсуждении, Александр, этолийский стратег, не только выразил недовольство всей Этолии достигнутыми договорённостями, но и прямо заявил, что римляне со своими войсками должны удалиться из Греции. В этом случае этолийцы либо миром побудят Набиса вывести свой гарнизон из Аргоса, либо силой оружия принудят его сделать это и таким образом подчиниться воле Греции [55]. Этолийское предложение естественно вызвало гнев ахейского стратега, Аристена и остальные греки были в этом с ним согласны и они проголосовали начать войну, если Набис не сдаст Аргос ахейцам. Это было практически объявлением войны и следовательно союзники обязаны были прислать воинские контингенты. Ясно одно — этого хотел Фламинин, хоть и в форме решения греческих союзников. Однако, это решение касалось только контроля над Аргосом, но не жизненно важного вопроса как избавиться от самого Набиса. Его решение было оставлено на будущее.
Набранные силы были удивительно большими. Их состав показывает, что война эта была первоначально войной римлян и ахейцев против Набиса. Римская армия приведена была военными трибунами из Элатеи в Клеоны близ Аргоса, по всей видимости через Беотию, Мегариду и коринфский Истм. В Клеонах к римлянам присоединился ахейский стратег Аристен с 10 000 пехоты и 1000 всадников. Другие, меньшие, контингенты включали македонян и фессалийцев. Одновременно Луций Фламинин привёл 40 кораблей из Левки в Эгейское море для совместных действий с родосской и пергамской эскадрами [56]. Этолийцы, очевидно, не послали войск, что свидетельствует об их отрицательном отношении к предприятию. Общая численность набранной армии установлена быть не может, главным образом потому, что нет информации о числу участвовавших в ней римских войск. Римская армия в Греции вероятно была обычной консульской армией из двух легионов с обычным числом ауксилариев, но половина этих сил, большая или меньшая, должна была быть рассредоточена по всей Греции, по многим гарнизонам. Всё это указывает на то, что численность римских войск, действовавших против Набиса, была около 10 000 человек. Для решительных действий против Спарты, когда были ещё добавлены все годные войска из римского и союзных флотов, общая численность войск, как говорят, стала свыше 50 000 человек [57]. Сначала римско–ахейская армия показалась в виду Аргоса. Когда это не вызвало восстания внутри города, решено было отойти от него и продвинуться к самой Спарте. Армия перевалила через горы в Аркадии и двинулась на юг мимо Тегеи. Так как Набис, вероятно, не был достаточно силён, чтоб вступить в решительную битву, то союзная армия смогла проследовать мимо Спарты к Амиклам с единственной мелкой стычкой по пути. Одновременно союзный флот брал македонские прибрежные города, включая важный Гифий.
Условия, в конце концов предложенные Набису звучали так, что он должен сдать свой флот (ему было позволено иметь только два шестнадцативесельных лемба) и все владения за пределами Лаконии и запрещено заключать какие–либо союзы или вести войны совместно с такими союзами. Статья, предписывавшая Набису не чинить никакого ущерба тем городам, которые он возвратит и какие сами отдадутся под власть и покровительство римского народа, означает, что он должен уступить лаконские приморские города, которые были взяты союзным флотом [58] и хотя флот этот не был исключительно римским, сдача городов рассматривалась как сдача римлянам, дававшая им право располагать ими как они пожелают. Эти условия были, как кажется, ограничивавшими власть Набиса достаточно, чтобы сделать его относительно безвредным, но они не удовлетворили греческих союзников, несомненно прежде всего ахейцев, которые желали полностью уничтожить Набиса [59]. Набис, напротив, находил их настолько суровыми, что не сдавался без дальнейшей борьбы. Но когда он наконец решился, ему этого сделать не позволили. Вместо этого ему было предложено перемирие и предварительный мир на уже выдвинутых ранее условиях. В этом случае, как кажется, римский командующий почувствовал, что если он примет сдачу, он будет принуждён обращаться с побеждённым врагом более милостиво, чем предписывали условия договора [60]. Вскоре после окончания военных действий, Фламинин явился в Аргос на Немейские игры и провозгласил свободу города, но таким образом, что город присоединился к Ахейской конфедерации. И тем не менее, аргивяне отметили возвращение их свободы учреждением в честь Фламинина игр, известных как Titeia, которые ещё довольно долгое время продолжали праздноваться [61]. Из Аргоса Фламинин возвратился со своей армией в Элатею, что означало — за исключением гарнизона на Акрокоринфе римляне очистили Пелопоннес [62]. Невозможно было рассчитывать, что один этот гарнизон сможет контролировать римский мир на Пелопоннесе. Эта незавидная задача пала на Ахейскую конфедерацию.
То, что на неё действительно была возложена эта задача, косвенно, кратко говоря, свидетельствует тот факт, что лаконские города, отделившиеся от Спарты, были поставлены Фламинином под контроль ахейцев [63]. Это может означать только то, что ахейцы должны были позаботиться о том, чтобы Набис не вернул себе контроль над ними. Задача осложнялась тем, что города эти не были включены в состав конфедерации. Они, возможно, представляли собой ряд мелких независимых общин. По крайней мере нет, как кажется, данных, чтоб они тогда или позже составляли б небольшое федеративное государство. Вероятно Фламинин действительно считал принятое решение наилучшим из возможных, думая, что включение Спарты в Ахейскую конфедерацию породит ещё большие проблемы [64].Кто, наблюдая за тем, что произошло, когда впоследствии Спарта была аннексирована, мог бы сказать, что этот вывод не был правильным? И всё же это было решение, которое не сработало и не могло сработать. Набис естественно хватался за любую возможность вновь возвыситься и был не настолько лишён власти, чтобы им пренебрегать. Ахейцев, со своей стороны, возмущало присутствие Набиса и вряд ли они вели себя слишком разумно в отношении него. Ситуация осложнялась ещё тем фактом, что Элида и Мессения — старые союзники Рима и Этолии не были членами конфедерации и легко были способны на разного рода интриги. Мог ли б договор работать, если бы ахейцев возглавлял человек целиком преданный Риму — теперь уже вопрос чисто академический. Но конечно очевидно, что когда руководство ахейской политикой взял на себя Филопемен, который хоть и был готов исполнять все обязанности перед римской армией, но однако требовал для ахейцев права на независимую политику в Пелопоннесе, договор не мог работать.
В 194 г. Фламинин, в соответствии с распоряжением сената [65], вывел римскую армию из Греции, но он всё же сделал больше. Он поставил финишную точку в римской организации Греции. После того как он провёл зиму в Элатее, «отправляя правосудие» (iure dicundo), он в начале весны созвал в Коринфе конгресс представителей всех государств. Но, возможно, встреча и не была столь представительной как предполагает Ливий. Больше вероятность, что это было только лишь собрание, созванное выслушать решения Фламинина, чем настоящий конгресс. В своём обращении к участникам, Фламинин оправдывал свою политику, а именно, что он оставил Набиса у власти. Что касается Деметриады и Халкиды, то гарнизоны будут выведены в течение 10 дней и все здесь присутствующие смогут увидеть Акрокоринф возвращённым ахейцам «и пусть все увидят, кто привык лгать — римляне или этолийцы». Затем последовали увещевания: ко всем грекам — пользоваться своей свободой с умеренностью, к первым гражданам, членам высших классов, всем гражданам в каждом городе и ко всем городам — жить в согласии и таким образом показать, что они достойны дара римского народа [66]. Наконец, Фламинин потребовал, чтобы все римские граждане, находящиеся в рабстве в Греции, были освобождены. Это были большей частью пленные, проданные Ганнибалом. Одна Ахейская конфедерация, как говорит Полибий, освободила 1200 человек. Выкуп за каждого установлен был в 500 денариев; содержание же их обошлось ахейцам в 100 талантов. Это был несомненно самый большой из отдельных контингентов [67].
Не успело ещё собрание разойтись, как римский гарнизон спустился с Акрокоринфа и покинул город. Фламинин последовал за ним и возвратился в Элатею. Отсюда он велел легату Аппию Клавдию провести всё войско через Фессалию и Эпир в Орик в Иллирии. Так же он приказал своему брату Луцию собрать транспортные суда, рассеянные вдоль побережья Греции. Сам же он отправился в Халкиду, куда созвал посланцев от всех городов Эвбеи. Затем он вывел гарнизоны не только из Халкиды, но и так же из Эретрии и Орея; затем он отправился в Деметриаду, откуда так же вывел гарнизон и далее двинулся через Фессалию и Эпир в Орик [68]. Очевидно, гарнизоны Халкиды и Эретрии были выведены через Деметриаду, направляясь на север морем. Если они проделали тот же путь, что и остальная армия, то они должны были выступить до того, как вся остальная армия вышла из Элатеи. Во время этого похода Фламинин восстановил Фессалийскую и Магнесийскую конфедерации. Это делает вероятным, что и собрание эвбейцев в Халкиде означало возрождение или реорганизацию слабой Эвбейской конфедерации. От периода после 194 г. в одной надписи имеются данные о koinon эвбейцев во главе с гегемоном и так же имевшей секретаря, казначея, буле и экклесию [69]. Но достаточных данных, чтобы описать функционирование федерального правительства, у нас нет. Таким образом, самым сильным доводом в пользу её реорганизации в 194 г. является её участие в позднейших предприятиях Фламинина, и прежде всего объединение эвбейских городов несколько лет спустя для противостояния Антиоху.
Было и ещё одно, особое продолжение истории Элатеи в ходе войны и римской оккупации, продолжение известное лишь из надписи, впервые опубликованной пару десятилетий назад. Элатея была взята в 198 г. только после того как Фламинин открыл для римлян наземный путь из Фермопил в Антикиру и через своего брата договорился с ахейцами об их переходе от Македонии на сторону Рима. Элатея упорно сопротивлялась, но сопротивление это большей частью держалось на македонском гарнизоне. Но наконец, она сдалась на условиях, чтобы гражданам гарантирована была свобода, а царским наёмникам позволено было удалиться невредимыми. Таким образом, когда элатейцы вскоре изгнаны были из родного города, они не могли быть обязаны этим Фламинину. Ведь это было не только против общей линии его политики, но и против особого обещания, данного городу. Более того, изгнанникам было предоставлено временное убежище в Стимфале в Аркадии, тогда члене Ахейской конфедерации. Но в тот момент ахейцы, которые решили перейти на сторону римлян, вряд ли дерзнули бы предоставить убежище тем, кто был изгнан Фламинином. Потому, изгнанием они обязаны были этолийцам, которые приобрели Фокиду во время урегулирования греческих дел в 196 г. Изгнание элатейцев вероятно имело место тотчас по уходе римлян в 194 г. и было естественным выражением возмущения эолийцев. Это так же объясняет готовность Глабриона, именуемого в надписи просто Manios, вернуть в Элатею её прежних жителей после того, как римляне вернули контроль над центральной Грецией [70]. Правление Глабриона должно было закончиться в 191 или в начале 190 г., до того как Сципион прибыл в Грецию и принял командование.
Когда римляне отправлялись на войну за пределы Адриатики, всякий сдавшийся враг сдавался им, независимо от того, кто были их союзники. Это ясно показала Вторая Македонская война и последовавшие за ней договорённости. Если Пергаму позволено было сохранить за собой город в Греции, то это потому, что этого желали римляне. Сходным образом, если греки были свободны, они были свободны милостью Рима, но границы и даже формы правления иных из них в некоторой степени установлены были римлянами. Некоторых деталей соглашений будет достаточно, чтобы показать, что римляне продолжали иметь здесь интересы и были склонны рассматривать любую перемену как проступок. Это должны были ясно понимать этолийцы, вознамерившись освободить грецию от римлян. Они, по–видимому, считали это возможным и думали, что эллинские государства объединившись когда это будет нужно, смогут одолеть римлян. В этой своей попытке они так же надеялись на помощь Македонии. Это не должно нас удивлять, если мы примем во внимание насколько быстро греческие государства меняли сторону, если считали это соответствующим своим интересам. Отсюда ясно, что то, что римлянам удалось поддерживать дружеские отношения с Филиппом в 197 или 196 гг., а позднее и вступить с ним в союз было их большим успехом и имело величайшее значение.
Заговоры, интриги и мелкие войны периода между уходом римлян из Греции и возвращением крупных римских сил в 191 г. очень сложны для понимания и задают немало загадок. Но при всём при том политика и действия большинства греческих государств вовсе не вызывают удивления. Наибольшие сюрпризы преподносят сами римляне. Они, видимо, рассчитывали продолжать руководить делами греческих государств или ещё лучше, чтобы эти государства сами по себе поступали так, как то им римлянам угодно. С другой стороны они, как кажется, не выказывали особого рвения вести новую войну. Возникшие у них затруднения в организации флота показывают, что они действительно опасались нападать на Антиоха.
Планы по объединению Филиппа, Антиоха, Набиса и их самих против римлян в головах этолийских лидеров возникли год спустя после того как римская армия ушла из Греции. Похоже, что послы Антиоха в Рим в 193 г., провели на возвратном пути переговоры с этолийцами [1], но нет причин приписывать планы, принятые этолийцами, этим послам или Антиоху и его советникам и они вероятно, ничего не предпринимали для того, чтобы подогреть ненависть этолийцев к Риму. Это посольство возвратилось с фактическим ультиматумом, что римляне не станут вмешиваться в дела Азии, если Антиох будет держаться подальше от Европы — условия объявленные не только всем послам Антиоха, но и всем послам греческих государств Европы и Азии, находившимся тогда в Риме [2]. Этолийцы, видимо, подумали, что Антиох никогда не согласится на это и война неизбежна. Однако, вместо того, чтобы ожидать развития событий, они решили ускорить их приближение.
Фоант, стратег 194-193 гг. был подстрекателем и вероятно вождём партии войны. Вероятно, скорее всего в конце лета 193 г. он созвал экстраординарное собрание Этолийской конфедерации в Навпакте. Решено было отправить послов к Набису, Филиппу и Антиоху для того, чтобы побудить их к войне против Рима. Набиса побуждали возвратить приморские города Лаконии; ведь римляне не станут возвращать в Грецию легионы только ради них. Филиппу напомнили как твёрдо он один противостоял Риму и насколько сильнее будет он в союзе с этолийцами и Антиохом. Антиоху вероятно нарисовали преувеличенную картину поддержки, которую он найдёт в Греции, если выступит. И Филипп и Набис, заверили его, готовы возобновить войну. Это посольство побудило Набиса к немедленным действиям, но пока только лишь его одного. Из поездки к Филиппу этолийские послы вынесли впечатление, что он на их стороне. Их советом ему, как говорят, было начать действовать только после того как армия Антиоха вступит в Грецию. Несмотря на то, что трудно узнать, что ему послы действительно сказали, это вероятно верно. Несомненно, никто не мог бы рассчитывать на то, что Филипп возобновит войну внезапно сам по себе. При сложившихся обстоятельствах, Филипп несомненно не сказал этолийцам, что в случае войны будет действовать как союзник римлян. И даже если б он уже полностью принял на этот счёт решение, то зачем он стал бы раскрывать душу перед этолийцами, его врагами последние двадцать лет [3].
Последовавшие события сложны и их трудно проследить. Ясно, что Набис уже в 193 г. начал строить планы как ему вернуть контроль над приморскими городами Лаконии. Большей частью он действовал с помощью интриг, но всё же счёл нужным осадить Гифий. Ахейцы, которым Фламинином поручена была опека над этими местами, отправили одно посольство к Набису. чтобы выразить протест, а другое — в Рим, чтобы известить о происшедшем, а так же отправили к Гифию войска. Кто в 194-193 гг. был ахейским стратегом — неизвестно, но почти наверняка он принадлежал к партии, которая предпочитала уступать Риму и избегать независимых действий [4]. Отправка войск для защиты государства от нападения согласно греческому международному праву не являлась актом войны. И на следующий год вопрос будет ли объявлена война или нет был всё ещё открытым. Таким образом, в 193 г. произошло нападение Набиса на Гифий, но ни одна из крупных держав не была вовлечена в войну. Ход событий был таков, что римский сенат, распределяя на 192 год провинции, готовился к возможной войне, где бы она не разразилась — в Греции, на Сицилии или даже в Италии. Но принятые меры показывают, что предпочтительной всё ещё оставалась дипломатия. В то же время диктаторское и бескомпромиссное отношение к Антиоху делало войну неизбежной или почти неизбежной, ведь, как кажется, агрессивность этолийцев всё ещё жаждала её начать.
Таким образом началась война, которой ни одна из двух великих держав не желала. Ясно, что Антиох не вступил бы в войну, если б римляне не вторглись в те места, которые он по праву считал принадлежащими к его империи. Римляне, со своей стороны, пытались добиться своих целей скорее угрозами, чем военными действиями [5]. В 196 г. послам Антиоха, находившимся в Коринфе во время провозглашения свободы, заявлено было, что царь должен держать руки подальше от свободных городов, должен очистить те из них, которые принадлежат Птолемею или же Филиппу и вообще не должен вступать в Европу. Позже в том же году римские послы встретились с самим царём в Лисимахии во Фракии [6]. Когда в 194 г., после возвращения Фламинина, послы Антиоха прибыли в Рим, то ведение переговоров с ними поручено было тем 10 уполномоченным, которые были с ним двумя годами раньше. Они должны были предложить царю, что римляне не будут вмешиваться в азиатские дела, если Антиох удалится из Европы — вполне достаточное доказательство того, что римляне не были идеалистическими приверженцами греческой свободы. Так как переговоры в Риме естественно зашли в тупик, трое из уполномоченных отправлены были с посольством к Антиоху [7]. Состав посольства указывает на то, что оно считалось очень важным и что ситуация рассматривалась как критическая. Первым из трёх послов стал Публий Сульпиций Гальба, консул 211 г., несколько лет спустя командующий в Первой Македонской войне, вновь консул в 200 г. и первый римский командующий во Второй Македонской войне. Вторым его членом стал Публий Виллий Топулл, консул 199 г., преемник Гальбы в командовании, человек достигший успехов на переговорах с Антиохом [8]. Активность таких людей в политике в 193 г. указывает на её непрерывность и последовательность.
В Риме, при распределении провинций на 192 год, сенат сначала не сделал никаких приготовлений к войне в Греции, кроме того, что предписал одному из консулов быть готовым выступить, если того потребует необходимость. Шести преторам были сначала определены обычные провинции — Сицилия, Сардиния, две Испании и две судебные должности. Позже с помощью senatus consultum и плебисцита под командование Авла Атилия Серрана, которому сначала назначена была Дальняя Испания, передан был флот и «Македония», в то время как на Марка Бебия Тамфила, которому сначала назначена была Ближняя Испания, возложено было командование двумя легионами и вспомогательными войсками в Бруттии. Об испанских провинциях позаботились, продлив империй обоим их наместникам [9]. Меры эти должны означать, что план посылки одного из консулов за границу был оставлен, но едва ли это означает, что ситуация стала рассматриваться как менее серьёзная. Самым беспокоящим, как показывают принятые меры, было состояние флота. Атилию приказано было построить 30 квинкверем и спустить на воду все еще годные старые суда. Но, по–видимому, не рассчитывали, что из них годных к плаванью окажется достаточно, ведь двум оставшимся в Риме преторам приказано было приготовить 100 добавочных квинкверем [10]. Консулам было так же приказано передать Атилию 2000 союзных и 1000 римских солдат — свидетельство того, что план урегулирования дел в Греции, в случае возникновения необходимости, с помощью небольшого флота и малого контингента солдат, был уже принят. Тем не менее, ожидали возвращения римских послов, отправленных к Антиоху. По их прибытии, Атилию было приказано двинуться со своим флотом в Грецию. Таким образом, проведение римской политики в Греции пало больше на уполномоченных во главе с Фламинином, чем на Атилия. С Фламинином были Виллий, консул 199 г., Гней Сервилий, консул 203 г. и Гней Октавий, бывший претор. В то же время Бебию было приказано двинуть свои войска из Бруттия в Тарент и Брундизий, в то время как отряду из 20 судов предписано было охранять побережье Сицилии, а претору, отвечавшему за остров было послано предупреждение о том, что Антиох может попытаться вторгнуться в него и что он должен собрать войска и соответственно подготовиться [11]. Эти приготовления свидетельствуют, что сенат действительно считал вторжение в Италию или на Сицилию возможным. Переброска войск в Тарент и Брундизий служила двойной цели: защите этих портов и тому, чтоб иметь в любой момент в готовности войска для переправы через воды. Тот факт, что в Грецию был направлен только флот Атилия показывает: всё ещё была надежда, что проблемы могут быть решены дипломатией и небольшой демонстрацией силы. В рассказе Ливия об отправке флота упомянуто до прибытия посольства, но ход событий свидетельствует, что Фламинин со своими спутниками прибыл в Грецию значительно раньше флота.
Начало весны в 192 г. вновь застало Набиса осаждающим Гифий. В отплату за помощь, посланную этому городу в прошлом году он разорил какие–то поля членов Ахейской конфедерации. Это был один из тех актов, которые рассматриваются их исполнителями как помощь самом себе в деле возмещения за понесённую обиду, а не как акт войны. Вспыхнет ли в результате него война или нет, полностью зависит от позиции другой стороны. Несмотря на то, что стратегом был Филопемен, может быть самый воинственный ахейский лидер того времени, ахейцы не стали действовать немедленно, но сдерживались до того, пока не возвратились посланные в Рим прошлой осенью послы. Тем временем, ахейцы созвали экстраординарное собрание, на котором решили отправить послов к Фламинину, чтоб просить его совета. Тот посоветовал ахейцам дождаться прибытия Атилия с римским флотом. Ахейцы, однако, проголосовали за войну, но оставили за Филопеменом право выбора времени начала военных действий и способа ведения войны. Последний тотчас же спустил на воду несколько непригодных для плавания судов и подступил к Гифию с моря. Результатом стало сокрушительное поражение. Потери скоро возмещены были в других местах, но Гифий взять не удалось. Потому он решился на крупную операцию, но незадолго до её начала, Гифий пал. И всё же Филопемен и ахейцы выступили и нанесли Набису крупное поражение. В этот момент Фламинин, как кажется, принудил воюющие стороны к перемирию [12]. Всё это произошло весной и многое, а возможно всё до Панэтолики, регулярного весеннего собрания этолийцев, т. е до обычного начала сезона военной кампании. Всё это выводится из хода событий в других частях Греции.
Пока развивались военные действия между ахейцами и Набисом, римские уполномоченные объезжали греческие государства, включая Афины, Халкиду, Фессалию и Деметриаду, столицу Магнесийской конфедерации. В других местах они, кажется не столкнулись ни с какими затруднениями, хотя меры принятые позже показывают, что они не вполне доверяли ахейцам и халкидянам. Напротив, в Деметриаде они встретили реальные затруднения. Многие из её вождей, включая Еврилоха, магнетарха этого года или главу конфедерации, были настроены антиримски. Ситуация ещё обострилась из–за слуха, что римляне намерены вернуть Деметриаду Филиппу. На собрании конфедерации, созванном чтобы выслушать римских послов, Еврилох открыто выступил против римлян. И всё же проримская фракция в этот день взяла верх и Еврилох бежал в Этолию. Там чувства разгорелись до лихорадочного состояния из–за возвращения из Азии Фоанта, этолийского стратега 194-193 гг. С ним прибыл Менипп, посол Антиоха, который нарисовал радужные картины силы и богатства царя. Ясно, что Антиох теперь решился на войну, полагал её неизбежной и считал за лучшее поддерживать решимость этолийцев, чтоб она не остывала. Фоант и Менипп прибыли заранее, чтоб до Панэтолики этого года распространять свою пропаганду и занимались этим так долго, что об этом сообщено было Фламинину. Чтоб противодействовать этому, он побудил афинян отправить на это собрание послов и те, в свою очередь, добились, чтобы Фламинина выслушали лично. И всё же в его присутствии этолийцы приняли постановление, призывавшее Антиоха освободить Грецию и выступить третейским судьёй между этолийцами и римлянами. Рассказ Ливия о магнесийцах и собрании этолийцев необычайно живой и яркий. Несомненно он заимствован из Полибия, который к тому времени был уже достаточно взрослым, чтобы сохранить память о событиях, касавшихся собрания. Таким образом, рассказ Ливия в целом верен, хоть и может быть в чём–либо преувеличенным [13]. Следовательно, ничто не препятствует поверить, что этолийское постановление действительно принято было в присутствии Фламинина; но история о том, что когда последний попросил себе копию, то этолийский стратег Демокрит ответил, что он вскоре вручит её в Италии, на берегах Тибра, представляется сомнительной. И всё же, если сами римляне опасались вторжения, то почему бы и самим этолийцам не поверить, что такой поход уже близок? [14]. Статья в постановлении этолийцев относительно посредничества оставляла для партии мира возможность предпринять последнее усилие, чтобы отвратить неизбежное, даже после того как Антиох вступил в Грецию. Нечего и говорить, что и друзья и враги восприняли это постановление как объявление войны и действовали соответственно.
Это критическое для некоторых греческих государств решение было принято ещё до того как в Грецию вступили сколько–нибудь значительные римские силы. Даже Атилий со своим малым флотом и небольшим отрядом войск прибыл только в самом конце сезона [15]. Бебий мог прибыть в Аполлонию на иллирийском побережье несколько раньше, но он был слишком далёк от театра военных действий в Греции, чтоб вмешаться до того как Филипп V откроет ему путь через Македонию. Кроме того, его войско не могло быть слишком многочисленным. По данным Ливия, он взял с собой всю свою армию, которая должна была состоять из двух легионов и вспомогательных войск, но ясно, что силы которые он в реальности привёл с собой были намного меньшими [16]. Но его силы всё же не могли быть столь малы, чтобы ими можно было б пренебречь. Они были вполне достаточны для того, чтоб направить Аппия Клавдия с 2000 человек для освобождения Лариссы, а с остальными войсками начать военную кампанию 191 г. до прибытия Глабриона с его армией. Таким образом, когда Полибий говорит о том, что ахейцы проголосовали за вступление в войну за четыре месяца до прихода римлян в Грецию, то это должно означать, что войска Атилия, по их мнению, были столь малочисленны, что их можно было не принимать в расчет, а войско Бебия было так далеко, что фактически его не было в Греции [17].
Возвращаясь к этолийцам отметим, что после того как они в начале 192 г. проголосовали за то, чтоб призвать Антиоха, апоклеты, вступив в должность, совершенно очевидно стали действовать исходя из предположения, что начнётся война. Их план состоял, как кажется, в том, чтобы для начала установить полный контроль над восточным побережьем Греции, за исключением территории Ахейской конфедерации. С этой целью они задумали захватить Деметриаду, Халкиду и Лакедемон [18]. Что касается Деметриады, то они были в некоторой степени успешны. Некий Диокл послан был с этолийской кавалерией, чтоб вернуть Еврилоха из изгнания, но войска проникли в город и перебили вождей противной партии. Без сомнения, такой поступок пресёк любую возможность получить Филиппа в качестве союзника [19]. В Спарту послан был Алексамен, который несколько лет назад организовал удачный заговор с целью убийства беотарха Брахилла. Теперь перед ним была поставлена задача сделать то же самое с Набисом с помощью предательства и захватить Спарту. Но замысел этот провалился. С ним было 1000 пехотинцев и 30 отборных всадников из молодёжи. Последним приказано было исполнять любые приказы Алексамена, какими бы они ни показались странными. С этим войском он достиг Спарты через Элиду и Мессению. Этолийцев воспринимали в качестве союзников и их заговор сработал в том пункте, что Набис был убит. Однако, когда они захотели вступить в город спартанцы отказались принять их как освободителей и оказали им такое упорное сопротивление, что Алексамен и многие из его войска были убиты. Остальные бежали в Тегею и Мегалополь, где были проданы в рабство. Что ещё хуже с этолийской точки зрения, на сцене вскоре появился Филопемен и передал Спарту ахейцам. Этолийцы потерпели неудачу так же и в Халкиде, когда Фоант, бывший стратег конфедерации, подступил к городу с 2000 пехоты и 200 всадниками, явно надеясь на предательство. Но когда халкидяне поручили защиту города эретрийцам и каристянам, а сами заняли позицию у Салганей, на той стороне Еврипа, то этолийцы отступили. Таким образом, из трёх их предприятий два закончились плачевной неудачей, причиной которой стало сопротивление местных жителей. Римляне же внесли в это поражение мало или вовсе ничего. После неудачи этолийцев в Халкиде, Фламинин договорился с Евменом разместить в городе 500 солдат. После этого произошла безуспешная попытка вернуть Деметриаду, в связи с которой Фламинин приказал стратегу Фессалийской конфедерации объявить мобилизацию [20].
Вскоре после этих событий прибыл Антиох со своей армией из 10 000 пехоты, 500 всадников и 6 слонов; он занял Деметриаду, чтобы сделать её своей главной штаб–квартирой в Греции. Это случилось уже в конце осени, ведь экстраординарное собрание Этолийской конфедерации, пред которым предстал Антиох, произошло в Ламии в стратегию Фенея (192-191 гг.). Это означает, что оно прошло после Thermika этой осенью и таким образом после окончания сезона военной кампании. На этом собрании Феней сделал последнюю попытку избежать большой войны, выступив, чтобы Антиоху предложено было выступить только в качестве третейского судьи между этолийцами и римлянами, но взяла верх более воинственная политика Фоанта и Антиох был избран стратегом автократором. Для совета с ним назначено было 30 этолийских апоклетов. По их совету, первым его шагом стала попытка взять Халкиду. Осуществлено это было с помощью выступления этолийских вождей с умеренным числом войск и переправы на Эвбею для совещания с халкидскими вождями, но всё это было напрасно [21]. Для взятия Халкиды необходимы были более решительные действия, но до того как их возможно стало предпринять, произошли другие события, из которых самым замечательным стало экстраординарное собрание Ахейской конфедерации, на котором ахейцы проголосовали за объявление войны как Антиоху, так и этолийцам и это несмотря на то, что римляне в войну сними официально не вступили и хотя ещё не было поблизости римских войск.
Собрание это имело место в Эгии осенью 192 г. На нём выступили посол Антиоха, по крайней мере один из этолийцев и сам Фламинин. Что касается этолийского оратора, это был некий Архедам, который, по просьбе самого Фламинина оказал важные услуги при Киноскефалах. Если можно доверять рассказу Ливия, он был очень откровенен, критикуя неблагодарность Фламинина и зашёл так далеко, что заявил: Фламинин обязан этолийцам спасением своим и своей армии. Послы Антиоха и этолийцев не не просили ахейцев о помощи, но лишь просили их оставаться нейтральными. Тем не менее ахейцы проголосовали за то, чтоб иметь тех же самых друзей и врагов, что и римляне и за то, чтобы объявить войну Антиоху и этолийцам и несмотря на то, что сами римляне в войну ещё официально не вступили. Это решение в большей мере подчинить ахейскую политику римской свидетельствует о влиянии Филопемена. И это в самом деле так. Это был тот род смелой, решительной политики, который так гармонично сочетался с его личностью. Последующие события показали, что он был равно твёрд в требовании права на независимую политику в пелопоннесских делах, но это совершенно очевидно оказалось неприемлемым для римлян. Собрание постановило так же, по просьбе Фламинина, послать 500 пехотинцев в Афины и 500 – в Халкиду. Очевидно здесь не было еще наличных римских войск [22].
Вскоре после этого Атилий должен был уже вступить в Грецию со своим флотом и войском. Антиох, как сообщают, поспешил выступить против Халкиды после того как узнал, что Евмен и ахейцы направили туда войско. Войско это встало лагерем в Салганее на Еврипе, напротив Халкиды. Так же 500 пехотинцев послано было Фламинином. Это войско, которое внезапно появляется на сцене, должно быть пришло из флота Атилия. Когда оно стало приближаться то обнаружило, что путь им преградил отряд армии Антиоха под командованием Мениппа. Потому оно отступили в Делий где, как говорят, солдаты шлялись невооружёнными, доверяясь неприкосновенности святилища и тому факту, что война не была объявлена. И однако же Менипп на них напал, перерезав большинство римских солдат. После этого город Халкида сдался и члены проримской партии были отправлены в изгнание. Некоторое время спустя пергамские и ахейские войска в Салганее сдали укрепление и им позволено было удалиться под охранной грамотой. Другие города Эвбеи последовали примеру Халкиды и Антиох установил контроль над островом [23].
Но этолийцы своими ошибками облегчили римлянам задачу выиграть войну. Взятием Деметриады и возможно так же преувеличенными утверждениями относительно готовности Греции к союзу, они побудили Антиоха поспешить с небольшим войском в Грецию. Впрочем и преувеличивать малочисленность его армии не стоит.. Если бы сама Греция подготовилась к войне, 10 000 подготовленных солдат стали б для неё ценным прибавлением, но судя по дальнейшему их поведению, греки похоже надеялись, что царь разместит гарнизоны повсюду по стране и при этом сохранит армию, годную для битвы. Неудача этолийцев в Спарте имела далеко идущие последствия. Сама Спарта, вместо того чтобы стать оплотом этолийцев, захвачена была ахейцами и пелопоннесские государства, стоявшие на стороне этолийцев и Антиоха, чувствовали, что нуждаются в помощи. Так просьба Антиоху поступила из Элиды и он счёл себя обязанным послать туда солдат, которые там и оставались до поражения Антиоха при Фермопилах. О Мессении в это время ничего не слышно, но похоже, что войска, размещённые в Элиде, косвенно служили так же и защите Мессении [24]. Если бы войска расположены были бы в самой Мессении, то они были б в большей изоляции; в Элиде они сохраняли более тесными связи по крайней мере с самой Этолией, если не с армией самого Антиоха. Но однако же для Антиоха ничего не должно было быть более недопустимым, чем таким образом уменьшать свои основные силы.
Осенью 192 г. так же велись важные операции в Фессалии, которые могли бы дать большие преимущества Антиоху и его союзникам, но надежды эти расстроены были римскими войсками, присланными из Иллирии через Македонию с позволения Филиппа. Тогда в Деметриаде созван был совет, включавший этолийских старейшин и Аминандра из Афамании. Принятый план предполагал немедленно начать военные действия в Фессалии, несмотря на то, что уже настала зима. В то время как войска его сконцентрированы были у Фер, Антиох послал Филиппа Мегалопольского с 2000 солдат собрать останки македонян, павших при Киноскефалах, чтобы заслужить этим расположение македонян, чем нанёс тяжёлое оскорбление царю Филиппу, не похоронившему их тотчас после сражения; потому он тотчас же связался с Бебием, римским командующим в Иллирии и предложил ему держать совет о совместных действиях. Это должно было иметь серьёзные последствия для союзников сирийского царя, но тем временем его союзная армия начала военные действия. Она осадила и взяла Феры. Отсюда она двинулась не прямо к Лариссе, но на юг, путём пересекавшим равнины Фессалии и тем самым поставила, до того как двинулись на Лариссу, под свой контроль большую часть западной Фессалии. После совещания с Филиппом, Бебий послал 2000 человек во главе с Аппием Клавдием через Македонию. Аппий, увидев с Темпейского перевала Антиоха, осаждавшего Лариссу, зажёг много огней, скрывая малочисленность своего войска. С помощью такой простой военной хитрости, Аппий побудил Антиоха снять осаду Лариссы, ибо царь испугался, что явились вместе Бебий и Филипп [25]. Антиох, однако, кажется, ещё не осознал всей значимости объединения Филиппа с римлянами и хотя римские войска прошли в Фессалию через Македонию, он, как кажется, считал, что главная римская армия, как и прежде, двинется из Иллирии через Эпир. Что и эпироты так же ожидали этого показывает их посольство, которое предстало перед Антиохом в конце 192 г.
Это посольство из Эпира во главе с Харопсом было в числе первых представших перед Антиохом в Халкиде, с тем Харопсом, который в 198 г. помогал Фламинину в его борьбе с Филиппом. Просьба эпиротов состояла в том, чтобы Антиох не вовлекал их войну, а затем не бросил бы их одних сражаться с римлянами. Вот если б он занял бы позицию на границе Эпира и защищал бы их страну, то они б приняли его в своих городах и портах. Если ж нет, то да простит он их за их боязнь вступать в войну с римлянами. Таким образом, они ясно дали понять, что если помощи не будет, то сопротивляться наступлению римлян они не станут. Царь ответил, что отправит послов дабы обсудить их общие интересы [26]. Предполагаемое посольство никогда, вероятно, не было отправлено, ведь римляне предпочли путь не через Эпир. Но до того как он узнал об этом, Антиох начал уже в начале 191 г. военные операции в Акарнании. Насколько мы в состоянии судить по тем сбивчивым данным, что дошли до нас, Антиох объявил всеобщую мобилизацию и постарался, до того как двинуться на север, в Эпир, установить контроль над Акарнанией. Несмотря на то, что войско, продвигавшееся из Иллирии через Эпир в Фессалию, не должно было (и обычно этого не делало) проходить через Акарнанию, всё же для армии, действующей в Эпире, составляло решительное неудобство иметь вражескую армию окопавшейся в Акарнании, в своём тылу. Так как Акарнания представляла для этолийцев особый интерес, удивительно, что Антиох большого успеха не добился, хоть ему и помогали акарнанские изменники или суперпатриоты. Он взял Медеон и ряд других городов, но среди них, очевидно, не было важного морского порта Левки и он потерпел неудачу у Фирей. Неудача это была отчасти вызвана слухом, распространяемым римскими судами в Левке, что консул Атилий Глабрион со своей армией уже в Фессалии. Затем Антиох возвратился на зимние квартиры в Халкиде, оставив гарнизоны в Медеоне и нескольких других городах, таким образом вновь ослабив свою армию [27].
Пока Антиох находился в Акарнании, Филипп и Бебий начали атаку с севера на части Фессалии, контролируемые их противниками. После того как эти двое осенью сошлись, в то время как Аппий Клавдий послан был в Лариссу, они отправились на зимние квартиры. Для Бебия это должно было означать возвращение на иллирийское побережье, но в начале весны он возвратился назад с имевшимся в его распоряжении войском; правда неизвестно, как оно было велико. Вполне возможно, что именно в связи с этими операциями Филиппу впервые было обещано сохранить за ним некоторые захваченные им города. Когда дело дошло до реального вторжения в Фессалию, эти двое двинулись различными путями. Филипп спустился в долину реки Европа, где его задержало противостояние Маллеи в Перребии. Бебий, вероятно, вступил в Фессалию через Темпейскую долину и действуя из Атракса к западу от Лариссы взял Фест и Фаций, тем самым открыв дорогу в западную Фессалию. Затем он возвратился назад в Атракс и двинулся по долине Европа к Маллее. После взятия этого города, соединённые силы двинулись в западную Фессалию, большая часть которой была покорена уже прежде главной римской армией под командованием Атилия Глабриона, выступившей на сцену [28].
Одна подробность продвижения Глабриона кажется ясной, хоть о ней есть лишь беглое упоминание — это то, что он должен был продвигаться из своего порта высадки через Иллирию и Македонию приблизительно тем же самым путём, что и Бебий и таким образом подступить к Фессалии с севера. Пехота направилась прямо к Лариссе, где армии дано было несколько дней отдыха, главным образом из–за армейских мулов, которые утомлены были после морского путешествия и похода после высадки. Таким образом, по крайней мере в это время, римляне вели с собой вьючных животных и выступили в поход тотчас же после высадки с судов [29]. Использованием этого пути римляне обязаны были дружественным отношениям и совместным действиям с Филиппом — факт, который наши источники вероятно намеренно замалчивают, сообщая только, что консул пересёк океан и появился в Фессалии. Разумеется, простой факт, что он сначала появился близ Лариссы, служит достаточным доказательством, что он вступил в Фессалию с севера, т. е что он прошёл через Македонию.
Фермопильская кампания 191 г. не была сколько–нибудь продолжительной. Пополнения, пришедшие из Азии к Антиоху, были разочаровывающее малы. Из сохранившихся источников видно, что их было достаточно лишь для того, чтоб восполнить потери войск, размещённых в гарнизонах и тех кто был взят в плен или дезертировал при прохождении Филиппа и римлян через Фессалию. Таким образом, лишь с 10 000 пехоты, 500 всадниками и 4000 мобилизованных этолийцев было нечего делать кроме как обороняться и ожидать подкреплений. Совместные силы Антиоха с этолийцами были меньше, чем одна римская армия, не считая македонян. И тем не менее, до тех пор пока Антиох владел Фермопилами и имел гарнизоны в Халкиде и Деметриаде положение его не было безнадёжным и особенно пока он не утратил Фермопил. Задача охраны горных троп естественно падала на этолийцев. Когда Катону удалось разбить один из таких отрядов этолийцев и напасть на армию Антиоха, тому пришлось вступить в сражение. В результате Антиох бежал в Халкиду с 500 человек. Остальные были перебиты, взяты в плен или рассеяны, вероятно большей частью рассеяны [30]. Слоны прикрывали тыл армии Антиоха и сдерживали преследователей. Кроме того в этот день преследование продолжалось только до Скарфеи, в нескольких милях от поля битвы, а затем преследователи возвратились в лагерь и возобновили преследование только на следующий день. Из Халкиды Антиох отплыл в Эфес, таким образом позволив врагу взять Эвбею без сопротивления. Те из его судов, которые находились в Малийском заливе уплыли в Деметриаду и оставались там до тех пор, пока Филипп не взял город [31]. Но даже и после Фермопил Антиох продолжал контролировать Эгейское море. Римский флот, вышедший из Остии или откуда–то поблизости ещё не прибыл, а эскадра Атилия не была достаточно сильна, чтоб ему в этом воспрепятствовать. И всё же бегство было столь поспешным, что римляне смогли наложить руки не только на царское серебро, ставшее украшением триумфа Глабриона, но и на немалое число цистофоров — монет, которые должны были быть привезены с собой из Азии [32]. В сообщениях о фермопильской кампании нет упоминаний о Филиппе. Хоть его роль в военных действиях в Фессалии и была значительной, в битве он не принимал участия. Позже он сослался в качестве оправдания на болезнь, но подозревали, что истинной причиной было недовольство тем, как с ним обращались римляне [33].
После Фермопил этолийцам, кажется была предоставлена возможность заключить мир на выгодных условиях, но если это так, то переговоры провалились. Если им были предложены условия, это не обязательно означает, что Глабрион лично одобрял этот шаг. Ясно, что между римских руководителей в Греции не всегда царило согласие и у консула со своим окружением подчас возникали разногласия. Фламинин всё ещё оставался в Греции и был не прочь поделиться с Глабрионом своими превосходными знаниями и опытом. Более того, консул имел в своём штабе или в армии в том или ином качестве двух бывших консулов 195 г., Катона и Валерия Флакка. После Фермопил Глабрион послал Катона на родину с сообщением. Не было ли это сделано для того, чтоб избавиться от назойливого критика? Флакк, как отмечено будет позже, предпочитал более мягкое обращение с этолийцами, чем Глабрион. С Фламинином Глабрион столкнулся из–за обращения с халкидянами и Фламинин удостоен был последними обожествления, как обычно греки поступали, выражая благодарность благодетелю. Культ его всё ещё существовал во времена Плутарха Всё еще исполнялся гимн, восхвалявший pistis (fides) римлян [34]. Это должно означать, что халкидяне отдали себя на милость римлян с помощью deditio in fidem и те отнеслись к ним снисходительно. Сообщения от Глабриона этолийцам, стараются внушить им мысль о том, что к другим государствам, которые вступили в войну на стороне врага, но потом раскаялись римляне применили то же милостивое обращение, что к халкидянам и что сами этолийцы, хоть они вступили в войну на стороне царя и пригласили его к себе, если бы они раскаялись, испытали б то же самое обращение и ушли бы безнаказанными [35]. Это предложение означало, что ещё в 191 г., до того как римское предложение отвергнуто было этолийцами, римляне были всё ещё настроены милостиво обращаться с теми, кто сдавался. Но всё переменилось в том же году, в ходе переговоров с этолийцами.
Результатом этолийского противодействия мирным предложениям стало то, что война в Греции продолжилась как война римлян и македонян против этолийцев и приняла форму ряда осад. Сначала римляне осадили Гераклею, в то время как Филипп осадил Ламию. В этот период этолийцы имели свою временную столицу в соседнем энианском городе Гипата. Он, по всей видимости, лежал достаточно далеко от главных линий коммуникации, так что римляне не пытались захватить его даже когда они двинулись на Навпакт. Из двух осаждённых городов Гераклея пала первой. Город взят был штурмом и солдатам позволено было его разграбить, чтобы те, «кто так часто сдерживал себя, освобождая города из под власти неприятеля», могли насладиться плодами победы. Это было в согласии с обычаем того времени, но, как кажется, означало определённую перемену в политике. Тотчас после взятия Гераклеи консул приказал Филиппу отступить от Ламии и город этот на какое–то время предоставлен был самому себе [36].
Вскоре после взятия Гераклеи имела место другая попытка мирных переговоров и инициатива исходила от этолийской партии мира, возглавляемой Фенеем. Незадолго до падения Гераклеи, их противники были ещё достаточно сильны, чтобы организовать отправку посольства к Антиоху с просьбой вновь вторгнуться в Грецию или же по крайней мере послать им деньги. Деньги царь прислал, а вооружённое вторжение с моря и с суши обещал позднее. Как и следовало ожидать, Никандр, этолийский посол, которому были доверены деньги, высадился в малийском порту Фалара вскоре после того как Филипп снял осаду Ламии и смог благополучно доставить их туда. Когда он попытался проехать оттуда в Гипату. то столкнулся с македонским аванпостом и был взят в плен, но Филипп оказал ему дружеский приём и отпустил. Его доклад об обещаниях Антиоха возможно способствовал принятию этолийцами решения о продолжении войны. До его возвращения они отправили к Глабриону трёх послов попытаться договориться о перемирии и мире. Глабрион заявил им, что слишком занят распределением добычи, захваченной в Гераклее, чтобы совещаться с ними, но он согласен на перемирие на десять дней и пошлёт Валерия Флакка для переговоров с этолийцами. Хотя ссылка на добычу и звучала нетактично, но отказ от личных переговоров вероятно не был задуман как оскорбление. В конце концов, для ведения переговоров был назначен бывший консул и муж по возрасту более старый, чем Глабрион и потому представлявший собой отличный выбор для поставленной задачи.
То, что последовало далее, кажется показывает, что Флакк более, чем Глабрион склонен был к мягкости и снисходительности. Флакк возвратился в Гипату с этолийскими послами и здесь советовался, вероятно, с апоклетами и главными магистратами. Легко поверить, что этолийцы слишком много говорили о своих прежних услугах римлянам и стремились оправдать себя; впрочем стоит напомнить, что Полибий, который в конечном счете является источником большей части нашей информации, был далёк от дружеских чувств к этолийцам. Флакк, во всяком случае, кажется советовал этолийцам не спорить, но сдаться и отдаться на милость римлян. Именно это они и предлагали сделать и уповать, что следствием deditio in fidem станет милостивое с ними обращение, как это имело место в других случаях в тот же самый год. Но этолийцы конечно же не знали до какой степени, согласно римским представлениям, те кто покорялся зависели от милосердия победителей. То, что за этим последовало представляло собой несчастный случай, если только Глабрион не решил намеренно сделать примирение невозможным. Римским должностным лицам должно было быть известно, что главой партии мира у этолийцев был Феней и что наилучшие шансы на мирный договор были именно в союзе с ним. И однако же, когда последний заговорит о том, о чем, по его мнению следовало говорить, Глабрион, чтоб продемонстрировать истинный смысл dtditio, приказал наложить на послов оковы. На это Флакк и «другие военные трибуны» призвали его не угрожать им столь сурово, ведь они являются послами. Когда Глабрион уступил, Феней заявил, что он и апоклеты сделают всё, что им прикажут, но что мир требует одобрения собрания этолийцев. Чтоб такое решение было принято, были дарованы добавочные десять дней перемирия. Объяснение такой странной ситуации состоит возможно в том, что хотя после deditio победители могли казнить или заковать в оковы любое количество граждан или должностных лиц покорившегося государства, всё ж общественное мнение осуждало жестокое обращение с послами в ходе исполнения ими своих обязанностей. Вдобавок, договор или акт о капитуляции не был ратифицирован и поэтому в силу не вступил. Тем не менее, Феней чувствовал, что он и апоклеты, предложившие сдачу, были связаны честью своим словом. В этом случае, презренные этолийцы повели себя лучше, чем римский консул. Стратегически так же консул поступил опрометчиво. Оскорбление, нанесённое одному из их вождей, так разозлило этолийцев, что они отвергли предложенный акт о капитуляции, вероятно бойкотировав собрание, на котором он должен был рассматриваться. Возвращение около того же времени Никандра с обнадёживающими, хоть и обманчивыми обещаниями от Антиоха, так же помогло этолийцам, столь часто оптимистичным в неподходящее время, укрепиться в своём решении продолжать сопротивление. Когда срок перемирия истёк, война вновь возобновилась [37].
После того как военные действия возобновились, римляне прошли из Гераклеи в Навпакт не встретив со стороны этолийцев никакого сопротивления и принялись осаждать этот последний город. Это была уже другая история. Этолийцы защищались энергично и осада затянулась. Тем временем ахейцы предприняли шаги по включению Элиды и Мессении в свою конфедерацию. Начали они с дипломатических шагов. Ведь ахейцы не более, чем римляне рвались сражаться за то, что могли бы получить в обмен на просимое. Элейцы ранее потребовавшие и получившие от Антиоха гарнизон, ответили, что они распустят этот гарнизон и обсудят как им действовать в дальнейшем. Это заняло некоторое время, но в конце концов привело к тому, что элейцы присоединились к конфедерации. Мессеняне, с другой стороны, отпустили ахейских послов без ответа и приготовились к военным действиям. Когда в результате их страна захвачена была ахейцами, мессеняне отправились к Фламинину, находившемуся тогда в Халкиде и предложили сдать город римлянам. Нет данных, что сдача их была принята, хоть Фламинин и обязался всё уладить. Он приказал Диофану, ахейскому стратегу, вывести ахейские войска из Мессении, а мессенянам присоединиться к конфедерации. Если возникнут какие–то разногласия, то они могут обратиться к нему в Коринфе. В то же самое время он приказал Диофану созвать экстраординарное собрание Ахейской конфедерации. От него он добился уступки римлянам острова Закинф, который в результате запутанного ряда инцидентов перешёл недавно под ахейский контроль. Тот факт, что созван был особый synkletos показывает — Фламинин хотел преподать урок, что ахейцы могут расширять союз в пределах Пелопоннеса, но им не позволено распространять свой контроль на какой либо остров к западу от полуострова. Конечно, несмотря на то, что он сравнил Ахейскую конфедерацию с черепахой, которая в безопасности до тех пор, пока на высовывает какую–либо часть тела за пределы панциря, он не подразумевал этим никакого блага для ахейцев. Так же маловероятно, что уступка Риму означала, что он намеревался установить какой–либо более прямой контроль над островом, чем над другими частями Греции [38].
В то же время Филипп, по достижении соглашения с Глабрионом относительно того, чтоб занять города, отложившиеся от союза с Римом, двинулся к Деметриаде, покоряя по пути города вдоль Малийского залива. Деметриада сдалась без сопротивления и возможно правда то, что сообщает Ливий — жители её больше боялись римлян, чем Филиппа. Впрочем некоторые из македонских лидеров всё равно отправились в изгнание, а один покончил жизнь самоубийством. Что до находившихся в городе солдат Антиоха, то по условиям сдачи, им не только было позволено его покинуть, но и ради их безопасности они препровождены были под македонской охраной через Македонию и Фракию в Лисимахию, точно так же как на следующий год их сопровождали и защищала римская армия. Так же было позволено отплыть и нескольким кораблям Антиоха, остававшимся тогда в Деметриаде. Когда Филипп прежде помогал римлянам в Греции, он делал это для того, чтоб иметь выгоды для себя и для македонян. Но полная ликвидация державы Антиоха частью его программы не была [39].
Пока всё это происходило, Глабрион продолжал безуспешно осаждать Навпакт. Это было уж слишком для Фламинина, которого деятельность Глабриона часто раздражала. В этом случае дело изображается в источниках так, что он явившись к Глабриону стал его порицать за то, что он тратит время на осаду пока Филипп усиливается сверх меры. Брошенное случайно Фламинином замечание о том, что год полномочий Глабриона почти истёк, прозвучало как предупреждение о том. что империй его продлён не будет. Глабрион, не решаясь признать, что осада провалилась, решил передать дело в руки Фламинина. Это должно означать просто, что он решил последовать совету последнего и взять на себя ответственность за последовавшие переговоры. До того Фламинин уже показался осаждающим и теперь он снова появился перед этолийцами, посоветовав им послать своих поверенных к консулу, пусть они попросят перемирия на такой срок, который позволил бы им отправить послов в Рим, дабы представить их дело сенату. Сам же он предстанет их ходатаем и защитником перед консулом. Это очень походило на deditio. Никаких заранее оговорённых условий не было, всё оставлено было на усмотрение сената. Единственное отличие состояло в том, что этолийцы свободны были принять или отвергнуть предложенные условия. Когда им было гарантировано перемирие на таких условиях, осада была снята и римская армия отправилась на зимние квартиры в Фокиду, где она уже останавливалась несколькими годами ранее под командованием Фламинина [40].
Подробности только что обсуждавшегося дела остаются тёмными, но по крайней мере ясно, что он утвердил своё господство над римским главнокомандующим. Несомненно он хотел навязать Греции мир, продиктованный им самим. Кроме того, он несомненно смотрел с тревогой на усиление могущества Филиппа, хотя сам некогда предпринял первые шаги к примирению Филиппа с римлянами. Он должен был так же сознавать, что ослабление греческих городов Филиппом является насилием над свободой греков, которая была его политикой. Но очевидно с этой проблемой он в данный момент ничего не мог поделать и потому направил свои усилия в другом направлении.
Фламинин, решив на время этолийский вопрос взял с собой Глабриона и направился в Эгий, чтобы разобраться с ахейцами, над которыми ему, видимо, было труднее властвовать, чем над римским консулом. В начале того же года ахейцы приняли третейское решение Фламинина в деле с мессенянами и ничего от этого не потеряли. Они так же уступили в вопросе Закинфа. Но произошёл случай, который показал, что они не собираются уступать по всем пунктам. Ситуацию, вероятно, усугубила личная вражда между Фламинином и Филопеменом. Включение Спарты в Ахейскую конфедерацию произведено было Филопеменом без римского совета или позволения. Когда после убийства Набиса, Спарта была поспешно принята в конфедерацию, город взят был в неё таким, как был при Набисе, без возвращения в него изгнанных Набисом богачей. Это подтверждается их последующим возвращением ахейцами. Но это, должно быть, многих не устраивало. Потому не удивительно, что в Спарте вскоре возникли какие–то беспорядки. Когда ахейский стратег Диофан решил в это вмешаться, Филопемен выступил против, но Диофан настоял и выступил к Спарте в сопровождении Фламинина. Потому–то Филопемен поспешил к Спарте, закрыл ворота города перед Диофаном и Фламинином и довёл дело до мирного урегулирования. Это создало ему великую популярность среди ахейцев и на данный момент также и в Спарте [41]. И всё же, что бы ни было там решено тогда, проблема изгнанников, очевидно большей частью из высших классов, сохранялась. Эта проблема вновь поставлена была Фламинином осенью 191 г., когда он и Глабрион присутствовали на собрании ахейцев в Эгии — вероятно, ординарном собрании ахейского совета (synodos) и возможно том, на котором Филопемен избран был стратегом на 191-190 гг. В своей речи Фламинин затронул две темы — принятие элейцев в Ахейскую конфедерацию и проблему спартанских изгнанников, но по обеим вопросам получил отпор. Элейцы предпочли сами договориться с ахейцами, а ахейцы захотели сохранить за собой право вернуть изгнанников к себе [42]. Таким образом, Филопемену, кажется, несмотря на вмешательство римлян в дело с Мессенией, удалось довольно успешно осуществить свои притязания на независимость ахейской внешней политики в Пелопоннесе, но его победа, если это в самом деле была победа, оказалась очень кратковременной.
Морская кампания 191 г. имеет большей частью значение как предвкушение того, что произошло в следующем году и как иллюстрация того в какой мере Рим уже в своей морской мощи начал зависеть от греческих или эллинистических союзников. Широкое использование греческих socii navales из Южной Италии носило давний характер. Вдобавок союзники Рима, особенно родосцы и пергамцы, внесли большой вклад в римские войны на Востоке. В этом году римский флот тронулся в путь относительно поздно и не прибыл в Эгейское море вовремя, чтобы помешать отступлению Антиоха. Гай Ливий Салинатор, претор назначенный командовать флотом проплыл «из Рима», что вероятно означает из Остии, в Неаполь с 50 квинкверемами [43]. Вдобавок у него были ещё беспалубные суда, которые должны были доставить в Неаполь по договорам с ними союзные города. Еще другие были набраны позднее в Регии и Локрах. По пути к Ливию также присоединились шесть карфагенских кораблей, которые судя по данному позже подсчёту судов, были палубными. После соединения с эскадрой Атилия, он располагал 81 палубным судном, считая те 50. что он привёл из Рима, 25 приготовленных для него в Эгейском море городами и 6 карфагенских судов; вероятно, все эти суда были квинкверемами. Вдобавок, он располагал рядом более лёгких судов, предоставленных греческими союзными городами в Италии. С этими силами он проплыл через Эгейское море к Эрифрам. К этому времени Антиох уже вернулся в Азию и собирал силы. Его флот, под командованием Поликсенида, родосского изгнанника, со штаб–квартирой в Эфесе, насчитывал 70 палубных судов. Таким образом, и в этой части римляне численно превосходили его флот. Вдобавок, корабли Поликсенида, хоть и более быстрые, были меньше по размерам; вероятно, большей частью это были квадриремы [44]. Вполне возможно, что флот Поликсенида восполнял свой недостаток в палубных судах большим количеством более лёгких судов, возможно даже около 130 [45]. Он спешил вступить с римлянами в бой до того, как они соединятся с пергамским и родосским флотами. Евмену, однако, удалось соединиться с римлянами со своими 24 палубными судами и несколько большим числом более лёгких кораблей. Поликсенид, тем не менее, изготовился для битвы. но потерпел поражение в битве при Коркике, потеряв 13 кораблей захваченными и 10 потопленными. От больших потерь его спасла более высокая скорость антиоховых судов. Римляне, как кажется, были обязаны своей победой применению абордажных крючьев. Разбитый флот отступил в Эфес. Родосская эскадра из 25 палубных судов присоединилась к римской на следующий день после этого сражения. Но вскоре после этого римляне отправили пергамский и родосский флоты домой, а сами остановились на зимних квартирах в Кане, близ гавани Пергама — Элеи [46]. Это само по себе свидетельствует, что они намеревались вести войну в Азии.
Весть о победе при Коркике достигла Рима примерно 18 ноября, когда консулы на 190 год вступили в должность [47]. После отправления надлежащих религиозных ритуалов, первым что предпринял сенат, даже до распределения провинций, стали переговоры с этолийскими послами. Причина этого, приводимая Ливием заключается в том, что перемирие вот–вот должно было истечь. Но, возможно, равно важным было то, что конечный результат переговоров мог повлиять на назначение провинций и распределение войск. Обсуждение вопроса в сенате, возможно, представляло собой спор между политикой Фламинина, оказывавшего поддержку этолийцам и более жёсткой политикой Глабриона и политика последнего взяла верх. Этолийцам был предложен выбор между двумя альтернативами: либо целиком вверить себя римлянам, т. е безоговорочно капитулировать или немедленно заплатить контрибуцию в 1000 талантов и принять договор, обязывавший их иметь тех же самых друзей и врагов, что и римляне, т. е отказаться от независимой внешней политики и полностью подчинить свою политику римской. Реакцией этолийцев было спросить о степени подчинения, которое возникнет в результате капитуляции. Так как им не было дано определённого ответа, то послы отправились домой не заключив мира и война возобновилась. Если вспомнить об обращении с ними Глабриона раньше в том же году, то легко понять позицию этолийцев. С другой стороны, римлянам, которые намеревались победить Антиоха ничего не выигрывали от возобновления войны с этолийцами и кажется, что не требовалось прилагать слишком много дипломатии, чтобы обеспечить мир, которого все заинтересованные стороны желали [48].
Распределение провинций на 190 год произведено было так, словно б для войны с Антиохом и этолийцами требовалась одна единственная армия. После того как Сципион Африканский заявил, что если брат его будет послан в Грецию, то он отправится с ним в качестве легата, Греция назначена была Луцию Сципиону в качестве провинции с условием, что он вправе переправить свою армию в Азию, если он сочтёт это наилучшим образом отвечающим интересам государства. Это по–видимому означало бы, что в своём тылу армия оставляет мирную и безмятежную Грецию. Если и существовал план направить в Грецию армию на замену той, что перемещалась в Азию, то план этот был отставлен. Командовать флотом был назначен претор Луций Эмилий Регилл. И Сципион и Эмилий отправились в назначенные им провинции уже в марте [49].
Главным успехом Сципиона в Греции стало заключение перемирия с этолийцами, так что римлянам открыт был путь в Азию. Пополнение, которое Сципионы вели с собой, переправилось из Брундизия в Аполлонию и пошло затем обычным путём через Эпир и Фессалию. После бесполезного обмена посольствами в Гипате с этолийцами, которые отказались сдать город, Сципионы отступили от него и встали лагерем в нескольких милях от Амфиссы, осаждённой Глабрионом [50]. Этолийцы в этом году сосредоточились на защите подступов к Навпакту. Глабрион, штаб–квартира которого находилась в Элатее, начал военную кампанию этого года с разграбления Ламии, а затем уже двинулся к Амфиссе, стены которой ко времени прибытия Сципиона до того уже были разрушены, что все жители укрылись за стенами Акрополя [51]. С прибытием Сципиона этолийцам удалось добиться ещё одного шестимесячного перемирия. Очевидно, что на уме у Сципиона как бы поскорей перенести военные действия в Азию и трудно не понять, что он использовал свой престиж и репутацию для того, чтобы возбудить в этолийцах ложные надежды. Как только до них дошли вести о прибытии Сципиона, афиняне отправили посольство с Эхедемом во главе, чтобы попытаться достичь мира. Им был оказан дружеский приём Африканом, который попросил их увещевать этолийцев, чтоб они предпочли мир войне. Затем, он сначала послал вестников с приказанием сдать город, а затем и сам двинулся к Гипате, всё ещё бывшей главной квартирой этолийцев. Он нашёл их готовыми к переговорам и отправил к ним послов. Сначала они имели разговор с Африканом, который побуждал их довериться ему. Это породило в них надежды, но когда они встретились с Луцием Сципионом он им заявил, что у них есть тот же самый выбор из двух альтернатив, что и раньше. С этими условиями этолийские послы, в сопровождении Эхедема, возвратились в Гипату, где они стали советоваться с апоклетами. Условия эти выглядели невыполнимыми. Ведь 1000 талантов взять им было неоткуда, а прежний опыт отношений с Глабрионом вынуждал их бояться сдачи. Так как все их усилия добиться облегчения условий сдачи провалились, то они вняли совету Эхедема и опять попросили перемирия на шесть месяцев, чтобы апеллировать к сенату. Так как это позволяло привести военную кампанию этого года к концу, то просьба их была охотно удовлетворена. Вслед за тем Глабрион снял осаду Амфиссы, передал преемнику войско и снаряжение и отбыл в Рим со своими военными трибунами [52].
Для похода в Азию требовались два предварительных условия: переход армии через Македонию и Фракию на её пути к Геллеспонту и господство над морем. Наземный переход обеспечивал союз с Филиппом, который не только гарантировал свободный проход через Македонию, но и так же помогал римлянам в их переходе через Фракию. Он даже позволял им набирать в Македонии добровольцев (наёмников?). В качестве своеобразной награды за это, Сципион объявил об отмене оставшихся выплат контрибуции, сумме вероятно составлявшей около 200 талантов [53]. Было необычным слышать такое заявление от полевого командира, но такой дар, вероятно, был санкционирован, в случае хорошего поведения, предыдущим обещанием сената.
Ливий, командир римского флота, зимовавшего в Кане и Евмен действовали этой весной так, словно бы битва при Корике решила исход войны на море. Первым действием Ливия, сообщаемым под 190 годом, было плавание с 30 римскими судами и 7 квадриремами, принадлежавшими Евмену в Геллеспонт с целью подготовки прибытия армии. Здесь он взял Сест и осадил Абидос, как вдруг действия его прерваны были новостями о решительной победе Поликсенида, адмирала Антиоха, над родосцами [54]. В начале весны родосский флот под командованием Павсистрата пойман был в ловушку Поликсенидом. Последний, родосский изгнанник, якобы готов был сдать флот Павсистрату, на условиях что последний поможет ему возвратиться из изгнания. Хотя Павсистрат и пытался принять всякого рода предосторожности, он всё же был обманут и и потерял почти весь свой флот, около тридцати судов. Только 7 судов, пять родосских и два косских спаслись благодаря огню, полыхавшему в жаровнях на двух длинных баграх, который перекинулся бы на любой вражеский корабль, подошедший слишком близко [55]. Последствия этого поражения были огромными. Римляне отказались от осады Абидоса и хотя родосцы вскоре прислали еще больше кораблей, так что союзный флот сделался неисчислимым, они всё же некоторое время были не в состоянии вступить с врагом в решающую битву. Самой удивительной подробностью является та, что было сочтено необходимым послать родосца Эпикрата с двумя родосскими триремами и двумя союзными судами из Италии с тем, чтобы очистить пролив между Кефалленией и Левкой, где пираты препятствовали перевозке припасов и снаряжения из Италии. Это выглядит так словно бы римляне оставили охрану транспортных путей целиком на флот, который был послан на восток и теперь находился у побережья Малой Азии [56]. Эпикрат уплыл не дольше Пирея, где его встретил Луций Эмилий Регилл — римский претор, который назначен был командовать флотом и прибыл с двумя квинкверемами. Вероятнее всего он прибыл с большей эскадрой, но оставил большую её часть где–то позади, может быть в Коркире для того, чтобы действовать против пиратов и охранять транспортные пути, но из–за недостатка данных это точно неизвестно [57]. Эпикрат, во всяком случае, повернул назад вместе с Эмилием, который проследовал на Самос, где была стоянка союзного флота. В военном совете Эпикрат выступил за нападение на Патару, ликийскую столицу, укреплённую войсками Антиоха и использовалась его флотом в качестве важной морской базы между Киликией и эгейским морем. Контроль союзников над этим портом делал затруднительным или вовсе невозможным для селевкидской эскадры, находящейся в Киликии проследовать в Эгейское море. Сообщается, что предложение Эпикрата произвело очень благоприятное впечатление. Тем не менее было решено, что главный флот направится к Эфесу, чтобы бросить вызов Поликсениду. Только небольшая эскадра, состоящая большей частью из родосских судов, направлена была против Патары. Этих сил оказалось недостаточно и пришлось отступить. Позже к Патаре со всем своим флотом проследовал Эмилий, но так же повернул назад [58].
Главным театром морской войны между флотом Антиоха, базировавшимся в Эфесе и его противниками — на Самосе, теперь стали воды между Самосом, Эфесом и Эрифрами. Римской базой снабжения, однако, был Хиос. Таким образом, два флота, находясь в соседних портах, в бой друг с другом не вступали. Скрадывается впечатление, что флот Селевкида, если бы на то пошло, взял бы верх. Незадолго до битвы при Мионессе римский адмирал тщетно попытался захватить группу из примерно 15 «пиратских» судов, которые совершили рейд на побережье Хиоса. В этих замкнутых водах не могло быть каких–нибудь пиратских штаб–квартир для такого большого количества судов. Пираты эти должны были быть каперами на службе Селевкида, совершившими нападение на остров, на котором римляне хранили свои припасы и к которому приставали все транспортные суда из Италии. Так под 190 г. сообщается о прибытии большого транспорта зерна из Италии, в то время как суда, доставлявшие вино, задержаны были ненастной погодой [59]. Вероятно большая часть зерна из «Италии» происходила из Сицилии и Сардинии, где в начале 191 г. римляне начали собирать вторую десятину, что означало — правительство получило количество зерна, равное тому, что было собрано в результате первой десятины. Такая операция производилась в 191, 190, 189 и в 171 гг. в связи с распределением провинций. Флот в связи с этим не упоминается, но это не исключает передачи ему какой–то части зерна [60]. На каком–то этапе римский и родосский флоты отправились на север в Элатею, чтобы поддержать Евмена, на территорию которого вторглись селевкидские войска. В этот момент Антиох чувствовал себя достаточно сильным, чтобы попытаться заключить мир, но Эмилий ответил ему, что не вправе вести переговоры до приезда консула [61].
В ходе этого периода относительного застоя отличился, как сообщают, отряд из 1000 ахейских пехотинцев и 100 всадников под командованием Диофана, бывшего в 192-191 гг. стратегом конфедерации. Посольство от Евмена предстало перед экстраординарным собранием Ахейской конфедерации, чтоб возобновить союз между двумя государствами и посылку войск. Это было устроено между двумя государствами, которые по крайней мере в некоторой степени, вести независимую внешнюю политику вместо того, чтобы только подчиняться приказаниям из Рима. Войска эти, разумеется, должны были переправляться через Эгейское море на судах. Это всё были отличные войска, возглавляемые превосходным командиром. Своими смелыми вылазками они добились того, что осада Пергама была снята [62]. Эти или другие ахейские войска так же сражались при Магнесии.
Союзный флот вскоре возвратился на Самос, с той только разницей, что Евмен повёл свои корабли на север, чтобы подготовиться к приёму Сципиона, когда он прибудет и что какое–то количество родосских судов (по данным Ливия 13) возвратилось домой, чтоб следить за эскадрой Ганнибала, которая рассчитывала проплыть из Киликии на запад. С ним отправились так же косская и книдская квинкверемы. Позже к ним добавились ещё родосские суда, составив в общей сложности 32 квадриремы и 4 триремы, причём две квинкверемы Ливием, возможно, сосчитаны вместе с квадриремами. Этому флоту противостоял вражеский больший по числу судов — имевший 37 квинкверем или даже больше. Два флота встретились у Сиды в Памфилии и родосцы, благодаря более высокому мореходному искусству и более высокой манёвренности своих судов одержали решающую победу, несмотря на то, что истощены были недавней болезнью, чтоб преследовать врага так же рьяно, как они обычно делали. Но они всё же сделали достаточно, чтобы Ганнибал не пытался возвратиться. После этой победы родосцы отправили двадцать судов, чтобы стать на страже у Мегисты, острова неподалёку от Патар. Это требовало участия большей части родосского флота, так что для присоединения к союзным силам на Самосе ими послано было только семь судов [63].
Отсутствие на Самосе родосской эскадры, стоявшей на страже у Мегисты и пергамского флота — у Геллеспонта, дало селевкидскому флоту численный перевес и побудило Антиоха и Поликсенида вызвать римский флот на битву. Потому совершено было нападение на Нотий, порт Колофона, в то время как селевкидская армия выступила, чтобы присоединиться к нападению. Перед тем как прийти на помощь Нотию, римский флот счёл необходимым отправиться на Хиос для пополнения запасов. По пути римляне узнали, что на Теосе хранятся запасы продовольствия для селевкидского флота, а так же, что теосцы обещали царскому флоту 5000 амфор вина. Так как на Хиосе чувствовался недостаток вина из–за того, что везшие вино корабли задержала буря, то это, кажется, побудило римлян направиться к Теосу, чтоб потребовать царские запасы для себя. Подступив к Теосу, они начали с разорения сельской округи вокруг города, вопреки тому, что в 193 г. сенат признал неприкосновенность города — признак того, что не было никакой уверенности в том, что такое решение сената уважено будет главнокомандующим. Пока римляне этим занимались, Поликсенид подвёл к острову свой флот близ мыса Мионесс в непосредственной близости от Теоса. Когда местный поселянин сообщил об этом римскому претору это вызвало панику, поспешно созваны были экипажи и флот вышел в море. Эмилий повёл правое крыло и развернул его к битве, предоставив родосцам под командованием Евдама прикрывать тыл и составлять левое крыло. К счастью для римлян, Евдам взял всё дело в свои руки. Когда он заметил, что враг рассчитывает охватить и зайти в тыл правому крылу римлян, он погнал свои корабли во всю мочь и выровнял положение на правом фланге. И опять превосходное мастерство родосских матросов и использование ими огня, который они перекидывали на вражеские суда помогли им одержать победу и нанести левому крылу селевкидского флота поражение столь сокрушительное, что флот этот не представлял более никакой угрозы для римлян и их союзников [64].
Битва при Мионессе открыла для Сципиона дорогу в Малую Азию. Антиох сосредоточил запасы в Лисимахии близ истма Фракийского Херсонеса и приготовился противостоять Сципиону в этом пункте. Но узнав о поражении на море, он тотчас приказал войскам отступить и эвакуировать население города; более того, он не сделал никакой попытки воспрепятствовать переправе противника через Геллеспонт. Ливий и другие древние писатели сурово порицают его за это. Порицание это, как кажется, восходит к одному и тому же источнику, вероятно к Полибию. Современные историки более к нему благосклонны. Они подчас порицают его за то, что он позволит, чтоб его запасы пали в руки римлян, но они считают — Лисимахию невозможно было сохранить после потери господства на море и рассматривают его тактику завлечения римской армии во внутреннюю часть Малой Азии, с тем чтоб дать битву при Магнесии на Сипиле как удачную из–за наличия у него большого количества кавалерии [65]. Перед битвой Антиох предложил мир на приемлемых условиях, но римляне сочли нужным требовать, чтобы он оплатил все военные издержки и отступил за горы Тавра, т. е отдал все свои владения в Малой Азии, за исключением только южного побережья. Эти условия были естественно отвергнуты и война продолжилась [66].
В последовавшую за прибытием в Малую Азию римских войск военную кампанию вовлечено было, кроме Евмена и пергамских войск, мало греков. В битве при Магнесии были ахейские войска, но они были больше союзниками Пергама, чем Рима. В ней, как кажется, не участвовало контингентов из какого–либо греческого города Малой Азии; в ней участвовали критяне, но они несомненно были наёмниками. Фактически критяне были в обеих армиях [67]. Но если греческие города не направили своих контингентов в римскую армию, то среди них оказалось достаточно пострадавших просто из–за своего местоположения. Уже отмечены были эвакуация Лисимахии и нарушение неприкосновенности Теоса, но эти города несомненно были не единственными пострадавшими. Вероятно, не было города более пострадавшего, чем Фокея, но это сложная история.
Роль Евмена и Пергама в войне хорошо известна и её вряд ли нужно комментировать. Корабли его принимали активное участие в военных действиях, хоть, быть может, и не так много сражались и внесли не такой большой вклад, как родосцы. С другой стороны, он должен был оказать активную поддержку римским силам, как флота, зимовавшего в 191-190 гг. в пергамском порту, так и армии Сципиона. В битве при Магнесии контингент его был не столь велик, может быть не превышая 4000 человек, включая служивших у него ахейцев [68]. Тем не менее, Евмену удалось в ходе битвы отличиться. У Антиоха был отряд серпоносных колесниц. Евмен научил лучников и пращников метать свои снаряды в коней, чтобы вызвать среди них панику, чтоб они приведи другие подразделения и особенно кавалерию в смятение. После этого, когда она приведена уже была в замешательство, он приказал своим всадникам вступить с ней в сражение, начав таким образом разгром, в который, в конце концов, вовлечена была вся вражеская армия [69]. Вскоре после наземной битвы, отступили так же и остатки селевкидского флота, отойдя к Патаре, где они рассеялись. Краткие сведения об этом даны уже были выше в связи с Ликийской конфедерацией.
Мирные переговоры начались в начале зимы 189 г. Условия мира вновь сформулированы были Африканом и во многом повторяли предложенные раньше, за исключением того, что сумма контрибуции установлена была в 15 000 эвбейских талантов. Из них 500 должны были быть уплачены немедленно, 2500 — как только римский народ ратифицирует договор, а остальные — двенадцатью ежегодными взносами по 1000 талантов каждый. Другие условия включали, как и прежде, полное удаление из Европы и из Азии до гор Тавра и конечно и другие ограничения. Эти условия приняты были послами Антиоха и договорено было, что послы отправятся в Рим, чтобы предстать перед сенатом. Как оказалось, послы в Рим отправлены были не только Антиохом. но и многочисленными греческими городами Малой Азии, в то время как Евмен отправился лично [70]. Они не успели достичь Рима до того, как оба консула летом отправились в свои провинции. По прибытии их последовали продолжительные слушания и обсуждение в сенате. В конце концов, договор был одобрен сенатом и утверждён народом; на Капитолии произошёл обмен клятвами с послами Антиоха [71]. Таким образом, договор обычно известный как Апамейский мир, на самом деле заключён был в Риме в 189 г. Что дело обстояло так демонстрирует тот факт, что родосские послы до того как покинуть Рим выдвинули требование получить Солы в Киликии, но отказались от него потому, что оно противоречило договору, который уже был ратифицирован [72]. То, что позднее имело место в Апамее было только дополнительной церемонией ратификации. Конечно, оставалось ещё уладить много деталей, что и сделали Манлий Вульсон — в то время главнокомандующий в Азии и 10 уполномоченных, посланных в 188 г. для совместной с ним работы.
Дела в Малой Азии устроены были во многом по тому же самому образцу, что и в Греции после Второй Македонской войны. То, что уступил Антиох передано было непосредственно римлянам и они поступили с этим так, как пожелали и в договоре прямо сказано было о подчинении Риму [73]. Ясно, что римляне не намеревались что–нибудь захватывать или прямо над чем–нибудь господствовать, но полагались на неформальный протекторат над своими друзьями, которые должны были следовать их указаниям. Таким образом, встал вопрос кто и что из их друзей получит из территорий, уступленных Антиохом римлянам иными словами, что перейдёт к Евмену пергамскому и что к родосцам. А поскольку римляне претендовали быть защитниками свободы греков, какие города и в самом деле останутся свободными вместо того, чтобы быть подчинёнными одному из более крупных государств? Общей линией ведения дел было соблюдать инструкции, данные сенатом уполномоченным [74] и лишь детали должны были быть улажены на месте. После исправления деталей договора, Манлий Вульсон с 10 уполномоченными и с войском направились на родину через Геллеспонт, Фракию, Македонию, Фессалию и Эпир до Аполлонии в Иллирии, где они зазимовали. Во время перехода через Фракию они немало претерпели от рук местных племён. Высказанное Ливием подозрение, что за этими нападениями стоял Филипп, подтверждений не находит, но в то же время у него уже не было как в 190 г. под рукой агентов, чтобы проложить римлянам прямой путь [75]. Правда, к этому времени многое уже произошло, что сделало отношения Филиппа и римлян менее сердечными, чем они были когда Сципион стоял во главе армии
Характерная черта событий этого периода в Греции — крайняя воинственная энергия этолийцев и их усилия добиться от Рима более благоприятных условий чем те, что были им сначала предложены. Этого они в конце концов добились, но лишь затратив массу энергии и потеряв множество жизней. Они так же доставили римлянам немало хлопот, но даже так, враждебность римлян к этолийцам в 188 г., когда мир был уже заключён, кажется была меньше, чем в любое время со 196 г.
Этолийские послы, направленные в Рим после заключения перемирия со Сципионом, выслушаны были сенатом только после того как были избраны консулы на следующий год. Говорят, что этолийцы так настаивали на своих услугах, однажды оказанных Риму и так жёстко отвергали выдвинутые им суровые условия, что изгнаны были из Италии. Senatus consultum по этому вопросу был предложен Глабрионом. Таким образом, возобладала партия сторонников сурового обращения с этолийцами. Этому способствовала только что достигшая Рима весть о том, что этолийцы затеяли наступательную войну в Афамании и других районах к северу от Этолии [76]. Крохотное царство Афамания в горах к западу от Этолии, в основном состоявшее из верховьев долины реки Ахелоя, вовлечено было в историю той эпохи большей частью из–за своего местоположения и отчасти из–за воинственного характера своих жителей. Римские послы, обходя в 200 г. греческие государства, встретились с афаманским царём Аминандром, а в 197 г. афаманы прислали 1200 человек в армию Фламинина, контингент несомненно столь же крупный в пропорции к населению их страны, что и этолийский [77]. Из более крупных соседних государств интересы которых наиболее часто сталкивались с интересами афаманов была Македония, в то время как от Этолии их страна отделена была Долопией и Амфилохией. Следовательно, они обычно выступали против Македонии и чаще были, чем не были на стороне этолийцев. Таким образом, для них не было ничего противоестественного в том, чтоб в 192 г. выступить совместно с этолийцами и Антиохом. Это сделало Афаманию законной добычей для Филиппа, который в 191 г. изгнал Аминандра из его царства [78]. Но на следующий год с помощью этолийцев он себе царство возвратил и Филипп, хоть и сообщается, что он вторгся с армией в 6000 человек, неспособен оказался низложить его и понёс значительные потери. Этолийцы, со своей стороны вполне естественно, воспользовались ситуацией, чтобы сократить районы между Этолией и Афаманией. После возвращения на царство Аминандр, стремясь встать на сторону Рима, направил послов к Сципиону в Эфес и в Рим. Очевидно, римские интересы в Греции всё ещё рассматривались как часть обязанностей Луция Сципиона. Этот последний стремился настроить римлян против этолийцев. Потому повторявшиеся попытки этолийских послов и их усилия апеллировать к римлянам закончились провалом [79]. Действия римлян в этом случае вызывают удивление ибо подразумевали, что они должны будут послать в Грецию армию и начать там наступление. Но они, вероятно, воспринимать этолийцев как угрозу для себя и для Италии; они были угрозой лишь для римских предприятий в Греции.
Возобновляя войну с Этолией, римляне, по–видимому, должны были выбирать между тем, чтобы дождаться возвращения в Грецию армии из Малой Азии или же послать другую армию из Италии. Выбран был последний вариант. Консул Марк Фульвий Нобилиор проследовал с войском, вероятно с регулярной консульской армией из двух легионов и ауксилариев, в Аполлонию в Иллирии [80]. После высадки здесь, у Фульвия в действительности не было выбора. Для него открыт был лишь один путь — на юг и напасть на Этолию с севера или с запада. Старый путь через Фессалию и Фермопилы был не только более дальним, но и более трудным. После ухода римских войск вероятно, даже очень правдоподобно, что этолийцы вновь заняли Гераклею и готовы были воспрепятствовать римскому продвижению через Фермопилы. В Аполлонии Фульвий встретился с эпирскими послами, которые посоветовали ему атаковать Амбракию. Но похоже, что в совете этом не было необходимости. К этому времени было уже достаточно римлян, знавших путь через земли Греции.
Амбракию большей частью защищали сами граждане, за исключением 1500 солдат посланных на помощь этолийцами, которые в то время были в состоянии вести действия и на других фронтах. Военная кампания эта так же интересна примером того каким образом этолийцы устанавливали штаб–квартиры в городах, расположенных близ мест проведения наиболее важных военных операций. В данном случае, естественно, таким городом выбрана была не Гипата, а Стратий, бывшая акарнанская столица, расположенная примерно в 40 милях к югу от Амбракии. В этом городе стратег того года, Никандр, провёл собрание этолийцев и одновременно мобилизацию в армию, а впоследствии использовал его в качестве штаб–квартиры в ходе кампании. Первым предпринятым им шагом была отправка в Амбракию 1000 легковооружённых. С остальной армией Никандр, по–видимому, не совершил ничего, кроме набега на Акарнанию. Позже он отправил ещё около 500 солдат в Амбракию и условился с командиром в городе о вылазке в заранее назначенную ночь. Вылазка была сделана, но Никандр почему–то не поддержал её, как обещал. Ливий (Полибий) намекает, что он мог счесть для себя более важным отразить вторжение в Долопию и Амфилохию сына Филиппа — Персея. Но даже так защитники Амбракии нанесли врагам немалый ущерб своей вылазкой. То, что в конце концов вынудило этолийцев уйти из Амфилохии, было то, что иллирийские и ахейские корабли стали грабить их побережье, добавив тем самым новый фронт [81].
Мирные переговоры с этолийцами в 189 г. представляли собой со стороны римлян в некотором роде поворот от жёстких требований прошлых лет к более либеральным условиям. Такие перемены в политике были связаны с фракционной борьбой в Риме и это также могло окрашивать в разные тона сообщения наших источников. Таким образом, когда, как об этом сообщает Ливий, на переговорах во время осады, Фульвий выдвинул требования в чём–то даже более жёсткие, чем на более ранних переговорах, то позднее обвинён был политическими оппонентами в чрезмерной жестокости к амбракиотам, причём ими были подкуплены амбракийские послы, чтобы те выступили в качестве свидетелей в поддержку их обвинений. Вполне возможно извлечь из этих переговоров некоторые детали обвинений [82]. Переговоры так же дают ранний пример вмешательства в дела иностранного государства со стороны сына человека, который первым договорился об урегулировании с этим государством, в то время как история с обвинениями против Фульвия даёт столь же ранний пример использования подкупленных свидетелей из покорённого или союзного государства в римской внутриполитической борьбе.
Этолийское посольство, ведшее переговоры с Фульвием, возглавляли Дамотел, который раньше уже был послом в Рим и Феней — старый вождь партии мира. Они после их первой встречи с Фульвием, возвратились «домой», несомненно в Стратий, чтоб проконсультироваться с этолийским правительством. На своём обратном пути в штаб–квартиру римлян, они попали в засаду и захвачены были акарнанцами, которые, однако, по приказу Фульвия, приведены были в его лагерь. Тут им помогли афинские и родосские послы, которые поддержали их дело и посоветовали им добиваться расположения Гая Валерия Левина, единоутробного брата консула, сына того Марка Валерия Левина, который некогда заключил с этолийцами первый договор о дружбе. В то время как он защищал дело этолийцев, Аминандр Афаманский озаботился судьбой Амбракии. Результатом стали сепаратные переговоры, так что Амбракия отделилась от конфедерации. Амбракиоты сдались на условиях, что этолийским войскам, находившимся в городе, позволено будет удалиться целыми и невредимыми — условие, которое Фульвий должным образом исполнил. Так как это произошло ещё до того как этолийское правительство одобрило прелиминарные условия мира, то это свидетельствует о новом духе взаимопонимания и пристойности, который оживлял переговоры. Фульвий получил от этолийского правительства это одобрение после того, как подошёл к амфилохийскому Аргосу, на полпути между Стратием и Амбракией. Оставалось ещё утверждение договора Римом. Для этой цели он послать туда единоутробного брата Валерия Левина и двух этолийцев — Фенея и Никандра, стратега 190 -189 гг [83].
Договор, принятый теперь этолийцами, подразумевал значительное смягчение выдвигавшихся ранее условий. Из двух альтернатив – deditio или контрибуция и договор, предписывавший этолийцам иметь тех же самых друзей и врагов, что и римляне, выбрана была вторая, но контрибуция была сильно сокращена. Вместо 1000 талантов, которые должны были быть выплачены немедленно и единовременно, сумма была сокращена до 500 талантов и из них только 200 должны были быть выплачены немедленно и единовременно, а остальные — шестью ежегодными взносами. Одна из статей прелиминарного договора вызывает удивление. Она гласила, что этолийцы не должны сохранять в составе своей конфедерации или принимать в её состав города, которые после высадки Луция Корнелия Сципиона в Грецию были взяты римлянами или добровольно заключили с ними договоры о дружбе [84]. Это дало бы этолийцам позволение на возвращение мест, захваченных Глабрионом, но это позволение отменялось тем, что в договоре, утверждённом в Риме, этот пункт был изменён и временная граница передвинута на два года, к 192 г. [85]. Тем не менее, и после окончания войны этолийцы продолжали владеть Гераклеей. Это может быть и не столь удивительным, как подчас считают. Подписание договора не означало автоматически вывода гарнизонов или перехода городов от одной формы правления к другой. Если римляне не настаивали официально на том, чтобы этолийцы очистили Гераклею, то они могли продолжать владеть ею. Римляне, по–видимому, не проявляли больше никакого особого интереса к Фермопилам. С другой стороны, исключение Кефаллении из договора, конкретно указанное уже в прелиминарном договоре и её позднейшее взятие Фульвием, свидетельствуют о тогдашних интересах Рима к западным подступам к Греции.
Вообще договор этот представляет интерес с нескольких точек зрения. Это самый ранний договор в котором греческое государство лишается права вести независимую внешнюю политику. Одновременно это самый ранний из сохранившихся договоров того рода, который обозначается как foedus iniquum — термин не употребляемый в тексте самого договора, но используемый в качестве описательного термина Ливием, а возможно и намного раньше [86]. В ливиевой версии договора с этолийцами свидетельством зависимости является статья о maiestas, предписывавшая этолийцам признавать высшую власть и верховенство римского народа за которой далее следует греческая формула о неравноправном союзе, предписывавшая этолийцам иметь тех же самых врагов, что и римский народ и быть готовыми при необходимости воевать с ними [87]. Статья о maiestas в несколько изменённой форме приводится Прокулом, юристом I в. н. э. при характеристике какой–то формы договора, очевидно foedus iniquum, хотя термин этот и не употребляется, при сравнении с foedus aequum. Таким образом, во времена Республики он стал формулой, употреблявшейся в договорах о союзе, подразумевавших подчинение одной из сторон и упоминание о нём в «Дигестах» указывает на то, что он стал официальным [88]. Здесь не место для разбора трудного вопроса о происхождении этой формулы. Достаточно заметить, что на предварительных переговорах старая греческая формула об одних и тех же друзьях и врагах употреблялась повсеместно [89]. Этот пункт был достаточно ясным и статья о maiestas не могла прояснить этот вопрос ни в каком отношении. Всё это выглядит так как если бы она была включена и поставлена в начале договора потому, что уже была признана римская формула. К ней для ясности была добавлена греческая формула, но между ними вставлен был пункт несомненно греческий по своему происхождению — обещание не давать права прохода или не оказывать помощи кому–либо нападающему на друзей или союзников римлян. Этот пункт связан был со старым греческим обычаем воюющих сторон рассчитывать на право прохода через нейтральную территорию.
Территориально договор был не столь суровым. Кроме Дельф, отделившихся ещё до мирных переговоров, Амбракии, отделившейся в ходе ведения переговоров и Кефаллении, упомянутой уже в предварительном мирном договоре, только Эниады перешли от Этолии к Акарнании. Отделение от Этолии Дельф, не упомянутое в письменных источниках, устроено было уже Глабрионом, который зимой 191-190 гг. возвратил «богу и городу» земли и дома в городе и ту территорию, которая приобретена этолийскими гражданами. В своём письме к городу он обещал и дальше отстаивать древнюю свободу города и святилища [90]. Это означает, что он уже рассматривал Дельфы не как подчинённые этолийцам. Естественно, для этого требовалось одобрение правительства в Риме. Потому–то Дельфы направили к сенату трёх послов, которые получили senatus consultum, подтверждавший, что храм Аполлона Пифийского, город Дельфы и его земли были неприкосновенны, автономны и свободны. Это урегулировало статус Дельф и об этом сообщено было в письмах городу и Амфиктионийской лиге Спурием Постумием Альбином, одним из преторов 189 г. Но если этим и установлен был статус города, это не избавило его от дальнейших треволнений. Три посла убиты были на пути домой и кажется, что этолийцы так же доставляли какие–то проблемы. Когда вести об этих делах дошли до сената, Гай Ливий Салинатор, один из консулов 188 г., сообщил в письме в Дельфы, что сенат решил написать Марку Фульвию, чтобы он разыскал и покарал убийц после того как покорит Самос. Сходным образом сенат решил написать и этолийцам по поводу их проступков в отношении Дельф, приказав им возвратить то, что они похитили [91].
Прелиминарный договор с Амбракией, несмотря на то, что город объявлен был свободным, проведён был в жизнь с большой суровостью и жадностью Фульвием, который не только получил в качестве «дара» (stephanos- один из многих предшественников aurum coronarium императорских времён) сумму в 150 талантов, но вдобавок вывез картины и статуи [92]. Вопрос об Амбракии, по–видимому, не поднимался, когда сенат ратифицировал договор с Этолией. Он поднят был в начале 187 г. в связи с обвинениями, выдвинутыми против Фульвия, всё ещё отсутствовавшего, Марком Эмилием Лепидом, который обеспечил принятие сенатусконсульта, возвращавшего амбракиотам всю их собственность, гарантировавшего свободу, пользование собственными законами, разрешавшего устанавливать ввозные и вывозные пошлины какие пожелают, но однако с тем, чтобы римляне и их латинские союзники были от них освобождены. Особое постановление предписывало, что Амбракия не должна быть захвачена военными силами (vi), что несомненно подразумевало, что захватчик не имеет права на её разграбление [93]. Что касается обеспечения возврата собственности амбракиотам, то эти постановления, вероятно, не возымели никакого действия и Фульвий заслуживает того вывода, что с него началось крупномасштабное разграбление Греции.
После заключения договора с этолийцами, Фульвий отплыл на Кефаллению, где нашёл нужным осадить Самос за четыре месяца до того как город был окончательно взят. В ходе осады сам он возвратился в Рим, чтобы провести консульские выборы и продлить свой собственный империй. Из Рима он опять вернулся на Кефаллению, чтобы завершить упорную осаду, в которой римляне понесли, как кажется, большие потери, чем осаждённые, до того как получили помощь 100 ахейских пращников из Эгия, Патр и Димы, которые, как говорят, были более умелыми, чем знаменитые пращники с Балеарских островов. В данном случае не было проявлено никакого уважения к храбрости защитников. Город был разграблен а пленные проданы в рабство [94]. Таким образом, особый протекторат вдоль адриатического побережья, созданный в ходе Иллирийских войн был расширен на юг вдоль западного побережья Греции. Закинф у ахейцев потребовал ещё Фламинин, а теперь военная кампания Фульвия прибавила Амбракию и Кефаллению. Они несомненно были провозглашены свободными и оставались таковыми до самого принципата. Дельфы, так же свободные, представляли в некотором роде самостоятельный разряд, а Фокида так же относилась к особой категории. Следствием вывода войск Сципионом и позднейших военных действий против Этолии и Кефаллении было то, что Фокида осталась неокупированной и что римская армия, остававшаяся в Греции с 189 по 187 гг., находилась в западной Греции, по всей вероятности со штаб–квартирой на Кефаллении. Единственная информация состоит в том, что когда Фульвий удалился в Пелопоннес, он оставил в городе Самосе гарнизон [95]. Так как он, очевидно, не взял большую часть своей армии с собой, то она, вероятно, оставалась на Кефаллении, вероятно большей частью до тех пор пока он не возвратился в Италию. Какое важное место отводилось Кефаллении в римских планах показывают старания, приложенные чтобы оторвать её от Этолии и захватить Самос. Несомненно в намерения римлян не входило, чтоб когда их армия вернётся в Италию, остров стал штаб–квартирой пиратов или их врагов и он и в самом деле таковым не стал. Как они этого добились? Историки иногда используют термин «аннексия» в связи с протекторатом в Иллирии и с Закинфом и Кефалленией, но у нас нет данных о том, что римские должностные лица постоянно находились в этих местах. И всё же, с самого начала, города так или иначе должны были понять, что хотя они и именуются свободными, вполне таковыми они не являются.
После устройства дел на Кефаллении, Фульвий направился в Пелопоннес, чтоб вмешаться там в дела Ахейской конфедерации и Спарты. Это не было военной интервенцией, но было очень схоже с тем как действовали римские послы в период между войнами и различие было только в том, что он прибыл из римской штаб–квартиры на Кефаллении вместо самого Рима. Самая сходная и ранняя параллель подобного вмешательства — вмешательство Фламинина после его возвращения в Грецию в 192 г. Качество данных источников трудно определить. Главный источник — Ливий, который заимствовал у Полибия, который мог быть каким угодно, но только не непредубеждённым, когда дело касалось ахейцев. Вдобавок, главными действующими лицами с ахейской стороны были Филопемен и Ликорт, отец Полибия, правая рука Филопемена. В 189 и 188 г. Филопемен должен был найти ситуацию очень сложной — «должен был найти», ведь возможно он действовал столь импульсивно и диктаторски, что игнорировал сложности. Вопреки всем сигналам об опасности, он упорствовал в требовании для ахейцев права быть господами Пелопоннеса и самостоятельно решать вопросы. В 192 г. такая политика выглядела достаточно логичной, но даже и тогда Фламинин указывал на то, что желательно большее раболепие. Теперь вопрос возник вновь, когда группировка в Спарте враждебная ахейцам обратилась к Фульвию и он вмешался и выступил в их пользу. В последовавших событиях выступил на первый план особый антагонизм Спарты и Мегалополя. В то же самое время Филопемен провёл закон или постановление, что одинарные собрания ахейского совета не должны более проводиться исключительно в Эгии, но должны ротироваться между различными городами. Это определённо было прогрессивным, но само по себе решение вызвано было враждебностью между первоначальными ахейцами северного прибрежного района или по крайней мере Эгия и остальной конфедерации.
Разрыв со Спартой был ускорен действиями самих спартанцев, но в целом обязан был антагонизму между радикальной группой, контролировавшей Спарту и консервативным элементом — олигархическим, несмотря на то, что он провозглашал себя демократическим — который контролировал Ахейскую конфедерацию. Когда в 192 г. Спарта включена была Филопеменом в конфедерацию, она включена была такой, какой на тот момент была — с организацией данной ей Набисом и с территорией, сокращённой по договору 195 г. В прибрежных городах, в то время находившихся под покровительством ахейцев, поселились изгнанники, отправленные в изгнание Набисом. Изгнанники эти должны были постоянно быть начеку в поисках удобного случая возвратиться и вернуть себе своё имущество и контроль над городом и в этом их поддерживал Филопемен и другие ахейские вожди. В результате этой ситуации спартанцы, которые чувствовали себя запертыми и отрезанными от моря, совершили ночное нападение на Лас, город расположенный на небольшом расстоянии к югу от Гифия. Но нападавшие, поначалу действовавшие успешно. были с рассветом без большого труда отражены; но случай этот пробудил другие города и изгнанников в них, которые все направили послов к ахейцам. Филопемен, только что избранный стратегом на 189-188 гг., созвал экстраординарное собрание Ахейской конфедерации и направил спартанцам ультиматум с требованием выдать виновных за это нападение. Вместо этого спартанцы казнили 30 своих сограждан, благоволивших изгнанникам и политике Филопемена. Они так же отказались от членства в Ахейской конфедерации и направили послов к Фульвию на Кефаллению, предлагая сдать свой город Риму и просили его прийти в Пелопоннес, чтоб принять их сдачу. Узнав об этом, ахейцы созвали новое экстраординарное собрание и объявили Спарте войну, но была уже такая поздняя осень, что военные действия в этом году ограничились мелкими рейдами [96].
Но до того как он проследовал в Пелопоннес, к Фульвию обратилось посольство так же и от Эгия, старой столицы конфедерации, в которой скорее по обычаю, чем по закону, долгое время проходили все ординарные собрания конфедерации. Таким образом, поступок Филопемена, когда он призывал провести первое ординарное собрание года в Аргосе, а так же предложил принять закон, обязывающий чередовать проведение собраний в разных городах, был своевольным, но не был при этом незаконным. Это стало известно достаточно рано для того, чтобы граждане Эгия направили посольство к Фульвию. Это посольство по поводу чисто внутренних противоречий — поразительный пример стремления любого грека, который чувствовал себя обиженным, апеллировать к римлянам. Фульвий, как оказалось, прибыл в Эгий слишком поздно. Хотя дамиурги, так сказать федеральное правительство, держались за Эгий, все остальные ушли в Аргос. Вероятно общественное мнение было прочно на стороне Филопемена. Фульвий так же теперь отправился в Аргос, но опять явился слишком поздно чтобы повлиять на решение [97]. Поэтому всё, что он сумел сделать — это организовать новое экстраординарное собрание, созванное в Элиде, на которое пригласили и спартанцев. Теперь Фульвий оказался в безвыходном положении. В 191 году римляне настаивали на возвращении изгнанников. Сделай они так теперь, это означало бы поддержать политику Филопемена, в то время как поддержать спартанцев означало бы объединиться с государством, изменённым путём социальной революции. Потому он не мог придумать ничего лучшего, как попросить враждующие стороны отложить военные действия до созыва по этому поводу заседания римского сената. Но сенат должен был бы действовать не лучше Фульвия и не мог бы слишком много подсказать ахейцам, как им справиться с ситуацией. Их послами были Ликорт, который представлял точку зрения Филопемена, требовавшего свободы действий в пелопоннесских делах и Диофана, желавшего оставить всё на волю сената.
Сенат вероятно желал не нанести обиды ни ахейцам, ни спартанцам и потому дал обеим сторонам почувствовать, что ответ будет для них благоприятен. Объяснение этому дано было то, что обе стороны должны быть выслушаны отдельно и не вступать в конфронтацию друг с другом. Это сделало возможным дать и тем и другим двусмысленные, но дружественные ответы. Филопемен, исходя из предположения, что ахейцам будет предоставлена свобода действий, сосредоточил ахейскую армию на спартанской границе. Отсюда он направил в Спарту послов со списком лиц, которых считал ответственными за мятеж, требуя их выдачи и обещая, что выданные не будут наказаны без суда и что сам город будет пребывать в мире. Когда требования эти были оглашены, то названные люди и некоторое количество других вызвались пойти. Ситуация выглядела многообещающей для максимально разумного решения столь сложной проблемы. Ведь хотя война была объявлена, Филопемен предпочёл переговоры, те спартанцы для которых больше всего было поставлено на карту, выказали доверие к обещанию, данному ахейскими послами. К несчастью всё было испорчено тем, что ахейцы не сдержали своих обещаний и похоже большая часть вины за это должна пасть на самого Филопемена. В войске Филопемена было немалое количество спартанских изгнанников. Эти изгнанники напали на спартанцев, которые сдались, когда те подходили к воротам лагеря и подстрекнули некоторых ахейцев присоединиться к ним. В результате 17 человек были убиты на месте. Представляется, что человек с такими способностями к командованию как у Филопемена, в состоянии это был предотвратить. Что ещё хуже, видимо обещание дать сдавшимся спартанцам справедливый суд было лицемерным. 63 из них были спасены от толпы только для того, чтобы быть казнёнными на следующий день, после формального суда. Если Ливий позаимствовал содержащееся в данном месте порицание Филопемена у Полибия, то это показывает, что даже тот не мог снять с Филопемена всю ответственность за это [98].
Ахейцы теперь стали отдавать спартанцам приказы как завоёванной общине. Стены города были срыты, бывшим наёмникам тирана и освобождённым им илотам было приказано покинуть страну под угрозой продажи в рабство, если они останутся, прежние спартанские законы и обычаи были заменены ахейскими, а изгнанники были восстановлены в правах. Многие из бывших наёмников и илотов, вместо того чтоб покинуть страну, попытались скрыться в сельских районах. Они были пойманы и проданы в рабство в количестве около 3000. Вдобавок, согласно нашим данным, 300 их вождей были изгнаны, так что ахейцы, восстановив в правах одну группу изгнанников, сами создали другую [99]. Лучшее, что можно сказать о Филопемене, это то, что он возможно надеялся решить этот вопрос раз и навсегда энергичными и решительными действиями. Если так, то он потерпел сокрушительный провал и помог подготовить почву для многих лет ожесточённых споров. В какой мере в этом были виноваты римляне сказать трудно. Несомненно, их вмешательство в это время принесло больше вреда, чем пользы. Возможно, если бы спартанцы не рассчитывали на поддержку из Рима, то не атаковали бы Лас и не положили бы начало длинному ряду бедствий для себя и для ахейцев.
Вмешательство Фламинина, Глабриона и Фульвия в ахейские дела показывает в какой мере римляне ожидали от греков следования их распоряжениям. Меру ожидаемого раболепия ещё более ярко показывает инцидент в который была вовлечена Беотия, имевший место в 187 – 186 гг. Фламинин имел собственный интерес в деле Зевксиппа, про–римского вождя, ответственного за подстрекательство к убийству Брахилла. С тех пор он находился в изгнании. Теперь Фламинин побудил сенат написать беотийцам, чтоб они призвали назад Зевксиппа и членов его партии. Ответ беотийцев был тот, что он осуждён за убийство Брахилла, а так же признан был виновным в святотатстве и что эти приговоры не могут быть отменены. После этого сенат, пред которым Зевксипп предстал лично, написал этолийцам и ахейцам, требуя восстановить его в правах. Как отреагировали на это этолийцы, если вообще отреагировали, неизвестно. Ахейцы же отправили послов, предписав им подчиниться требованиям римлян и в то же время добиваться урегулирования своих собственных неурегулированных претензий. Беотийцы обещали подчиниться. но своих обещаний не сдержали. После этого Филопемен, который вновь стал стратегом разрешил тем, кто имел претензии (явно ахейцам, а не римлянам) помочь самим себе. Это было очень похоже на каперство в отношении государства, с которым ахейцы не находились в состоянии войны. И война почти последовала, но римский сенат положил этому делу конец и мегаряне успешно примирили беотийцев и ахейцев, положив нападениям конец [100]. Зевксипп, вероятно, всё ещё оставался в изгнании. То как себя повели беотийцы показывает, что греки далеко не всегда были малодушны и сервильны, а Филопемен вёл свою независимую линию. Это должно означать, что Рим не вступал в войну за всякую мелкую обиду. Одновременно уже стало ясным, что римляне могли отстаивать свои интересы, используя греков против греков.
Период между поражением этолийцев и созданием провинции Македония в 148 г., за которым вскоре последовали Ахейская война и разрушение Коринфа — в некоторых отношениях самый трудный в греческой истории. И он не делается легче от того, если рассматривать его как составную часть римской истории. С точки зрения окончательного установления римской власти возобладала тенденция расценивать всякое противодействие Риму как верх абсурда. Несмотря на то, что после Второй македонской войны Филипп V восстановил македонскую военную машину достаточно для того, чтоб она стала угрожающей, стремления ахейцев к независимости встречали мало одобрения. Но всё же, детально исследуя период, приходишь почти к противоположному выводу. Государственные деятели и политики, подчиняющиеся отдалённому государству. не имеющему какой–либо военной силы на местах выглядят наивными и глупыми, а когда они сочетают такую позицию с кознями против своих политических противников, то заслуживают и более сильной характеристики. Утверждение это не следует воспринимать слишком уж серьёзно, хотя остаётся верным, что когда рассматриваешь события этого периода, то усилия греческих вождей стать независимыми, не выглядят уже столь нереалистичными как они выглядели после их провала. Ведь вожди эти знали, что римляне в то время не имели в Греции войск, не стремились их туда посылать и поэтому готовы, вероятно, пренебречь даже некоторыми действиями, которых они не одобряли.
То, что далее последует, будет большей частью обсуждением ахейских и пелопоннесских дел. Договор 196 года оставил на Балканах три крупных государства — Македонию, Этолию и Ахайю. Из них Этолия теперь утратила своё прежнее значение. С другой стороны, войны против Антиоха и этолийцев усилили двух других. Конфликты с римскими властями вскоре породили враждебность между македонским и римским правительствами, которая в конце концов привела к Третьей македонской войне. Ситуация с ахейцами была иной, так как конфедерация управлялась государственными деятелями с противоположными политическими взглядами: одна группа готова была беспрекословно следовать указаниям из Рима, другая пыталась занимать более независимую позицию. У власти находилась большую часть времени вторая и она достигла кое–каких успехов, но это была та группа, которая в конце концов вовлекла конфедерацию в злосчастную Ахейскую войну.
У Ахейской конфедерации было два основных проблемных места — Спарта и Мессения. Граждане обоих этих государств чувствовали себя униженными и оскорблёнными ахейцами, оба эти государства апеллировали к Риму и в обоих случаях римское вмешательство принесло больше вреда, чем пользы. Одновременно римские послы и сенатские послания отправлялись так же и в другие греческие государства и в Македонию. Всё это в конце концов создало такую обстановку, что Рим или должен был опять вмешаться с помощью военной силы или признать себя банкротом в качестве управляющего делами восточного средиземноморского мира. Что Рим, вольно или невольно, брал на себя такую роль ясно любому, кто исследует деятельность римских послов и множество постановлений сената по восточным вопросам [1].
В споре с ахейцами спартанцы продолжали вести себя как граждане города независимого от Ахейской конфедерации и как будто отношения с этой конфедерацией всё ещё оставались открытыми для переговоров. Ахейцы, как кажется, вынуждены были соглашаться с этим, во многом против своей воли, настолько, что не препятствовали отправке посольств из Спарты в Рим. По крайней мере, такие посольства год за годом появлялись в Риме и ни об одном из них нет сообщений, что оно было по дороге арестовано, хотя большая часть их путешествия проходила по пути или по путям, которые ахейцы легко могли бы контролировать. Так как ахейцы относились к иностранным делам как к сфере компетенции федерального правительства, это отсутствие вмешательства должно было быть вызвано соображениями неодобрения Рима. Конечно же, позиция римлян далека была от корректности. Кажется, их договор с ахейцами предусматривал, что только послы от федерального правительства допускаются в сенат; отдельным городам запрещено было отправлять посольства [2]. После нескольких лет препирательств, вопрос вышел на первый план в 183 году, когда сенат назначил комиссию из трёх специалистов, которая попыталась выработать общее и окончательное решение.
Филопемен и ахейцы несомненно желали рассматривать условия договора, которые они наложили на Спарту в 188 г. как вечные. Не так считали спартанцы, которые уже в том же году отправили посольство в Рим. Послы получили письмо от Эмилия Лепида, одного из консулов 187 г., критиковавшего поведение ахейцев в этой ситуации. Чтобы возразить на эту критику Филопемен, избранный стратегом на 187-186 гг., отправил в Рим посольство во главе с Никодемом из Элиды. Оно отправилось в Рим вероятно в конце 187 г., но похоже так там задержалось, что не вернулось в Грецию до весны 185 года. В этом году на собрании ахейского совета в Мегалополе, на котором обсуждалось множество различных дел, Никодем сообщил, что сенат раскритиковал некоторые особенности ведения ахейцами спартанских дел, но ничего не признал недействительным [3]. Таким образом, сенат по–видимому принял политику простого выражения неодобрения и рассчитывал, что ахейцы будут поступать в соответствии с его указаниями без дальнейшего вмешательства.
То же самое желание управлять делами Греции в том же самом году показало посольство во главе с Квинтом Цецилием Метеллом, которое значило так много для будущего ахейцев. На переговорах с Филиппом в Темпе и Фессалонике оно детально обсуждало многие вопросы относительно Македонии и Фракии. На обратном пути послы, в соответствии с инструкциями, посетили Пелопоннес. Там Аристен, стратег 186-185 гг., тот самый который был стратегом и председательствовал на том собрании а Сикионе в 198 г., на котором ахейцы постановили порвать с македонянами и Эллинской лигой и присоединиться к римлянам, теперь созвал собрание федеральных должностных лиц в Аргосе. По–видимому, таким образом была сделана попытка разрешить спартанскую дилемму и шансы на урегулирование были столь велики каковы они вообще могли быть у ахейцев, предводимых стратегом, считавшимся проримским и с римским посольством, возглавляемым старейшим государственным деятелем, бывшим консулом ещё в 206 году. Собрание это оказалось явно неудачным и привело к досадному тупику между ахейскими должностными лицами и послами, продемонстрировав полную невозможность согласовать римское стремление к господству со стремлением Филопемена и его сторонников к свободе рук в Пелопоннесе. Данные об этом собрании показывают далее, что Филопемен обладал большим весом среди ахейских должностных лиц, чем стратег этого года, но они так же показывают, что среди ахейцев были и несогласные и они высказывались не стесняясь, даже если это приводило в серьёзное замешательство их правительство. Ахейцы так и не научились выступать единым фронтом перед внешним миром. Когда Метелл порицал обращение ахейцев со спартанцами, Аристен не возразил, выразив тем самым, согласно Полибию, согласие с его порицанием. Диофан, которого Полибий считал лучшим солдатом, чем политиком, даже заявлял, что дурно велись дела не только Спарты, но так же и Мессении. Филопемену, Ликорту — отцу Полибия и Архонту оставалось защищать ахейскую политику и побуждать своих коллег–магистратов отвечать, что ахейцы будут придерживаться заключённых соглашений. В этот момент Метелл потребовал созыва чрезвычайного собрания ахейской экклесии или первичного собрания. Ахейские должностные лица попросили письменного распоряжения сената на эту тему и когда Метелл такого распоряжения не представил, отказались созвать собрание. Мол законы их не позволяют этого без письменного распоряжения сената относительно данного предмета. Метелл, раздражённый этим, отказался принять предложенный ответ и таким образом официально удалился без ответа. Рассказанная Полибием история подразумевает, что инструкции послов предписывали попытаться решить спартанский вопрос путём совещания с заинтересованными сторонами и что требование созыва экклесии не было в них включено, но являлось решением Метелла, принятым под влиянием минуты [4].
В отказе созвать требуемое Метеллом собрание буква закона несомненно была на стороне ахейских должностных лиц, но они могли применить её более сурово, чем необходимо. Но однако ж здесь имела место реальная проблема. Ахейским должностным лицам не позволено было созывать экклесию за исключением союзов, объявления войны или по вопросам, указанным в письменном распоряжении римского сената (последний пункт — вероятнее всего поправка, сделанная к более раннему закону). Кроме того, собрание могло рассматривать лишь вопросы, заранее внесённые на рассмотрение. И всё же если бы ахейские чиновники были более сговорчивы, они могли бы составить заявление по данному вопросу и сформулировать его так, чтобы удовлетворить требованиям римлян. По тому ж как всё случилось, инцидент послужил только лишь к тому, чтоб ухудшить отношения, и без того не особенно хорошие, между ахейцами и римлянами. Полибий [5] заявляет, что ахейцы в это время приписывали вмешательство в их дела Метелла и ещё более раннее вмешательство Фульвия Нобилиора козням Аристена и Диофана. Если ахейцы действительно считали, что римские представители вмешиваются из–за того только, что некоторые ахейцы побудили их сделать это, то они вероятно полагали, что у римлян нету собственных интересов в тех делах, о которых шла речь. Иначе трудно понять их неповиновение такому выдающемуся человеку как Метелл.
Обращение ахейцев со Спартой и их отказ Метеллу рассматривались в римском сенате зимой 185 -184 гг. По особой договорённости в это время перед сенатом предстали ахейские и спартанские послы, чтобы доказать своё дело. Спартанскими послами были Арей и Алкивиад, из числа изгнанников, возвращённых Филопеменом и ахейцами. Ахейцам это казалось вопиющей неблагодарностью, хотя вполне возможно утверждать, что этот их поступок показывает: обращение с ними ахейцев было так плохо, что даже те, кто обязан был им благодарностью отвернулись от них. Как отмечено будет нами ниже Арей и Алкивиад не принадлежали к экстремистам, но к более умеренным элементам среди «старых изгнанников». Выслушав доводы сторон сенат просто передал дело другому посольству, которое уже назначено было к отправке в Македонию. Во главе его поставлен был Аппий Клавдий, консул прошлого года, прежде служивший в Греции под началом Фламинина и во время эвакуации в 194 г. вывел основное подразделение римских войск из Элатеи в Фокиде в Орик в Иллирии. После этого сенат занялся тем, как ахейцы обошлись с Метеллом, по–видимому без спартанских послов, а лишь в присутствии ахейских. Ахейцы же оправдывались в своём с ним обращении. Сообщение об этом оправдании содержит, между прочим, лучшие сведения какими мы располагаем относительно ахейского закона запрещавшего созыв экклесии за исключением нескольких особых вопросов. Возражая, Метелл персонально обвинил Филопемена и Ликорта. После этого сенат объявил ахейским послам, что пошлёт своих представителей для разбора спартанского вопроса — несомненно посольство во главе с Аппием Клавдием. Далее сенат посоветовал ахейцам впредь проявлять учтивость и должное внимание римским послам, посещающим их [6]. Похоже, сенат всё ещё пытался избежать излишней резкости. Ахейцы, однако, ничего в дальнейшем не сделали, чтоб достичь взаимопонимания. Ещё до прибытия римских послов Ликорт, стратег 185 -184 гг., на собрании ахейцев, вероятно одном из ординарных собраний их представительного совета, представил дело Арея и Алкивиада, с тем результатом, что они осуждены были на смерть in absentia. Юридически и технически осуждение могло быть оправданным, но едва ли это была хорошая политика. Несколько дней спустя прибыли римские послы вместе с Ареем и Алкивиадом. Тогда было созвано экстраординарное собрание Ахейского федерального собрания. Несмотря на предостережения Аппия Клавдия, ахейцы всё ещё отказывались вносить какие–либо изменения в свои прежние порядки, хоть и отменили смертный приговор двум спартанцам. Ливий сообщает дальше, что ахейцы просили римлян внести те изменения, которые они сами не могли сделать не нарушив своей клятвы [7]. Сомнительно, что ахейцы действительно обратились с такой просьбой, но на следующий год римская комиссия всё же приступила к составлению плана урегулирования. С другой стороны кажется, что Аппий Клавдий в самом деле побудил спартанцев отправиться со своими жалобами в Рим [8]. Это видимо и послужило причиной череды спартанских посольств в Рим в следующем году.
Принятая сенатом процедура заключалась в том, чтоб назначить комиссию экспертов, а именно Тита Фламинина, Метелла и Аппия Клавдия [9] для составления плана урегулирования. И они составили его, правда исключительно на основе совещаний исключительно с послами спартанцев и спартанскими изгнанниками. Аппий Клавдий может быть уже держал в уме эту процедуру, когда побуждал спартанцев приносить свои жалобы в Рим. Когда план, сформулированный таким образом, был составлен, он был представлен ахейским послам в Риме и их побуждали принять его [10]. В Риме присутствовали четыре группы спартанских послов. Из них две представляли старых изгнанников, возвращённых ахейцами. Крайние из них требовали полного возврата своих земельных владений; более умеренные, представляемые Ареем и Алкивиадом требовали, чтобы каждому из возвратившихся изгнанников возвращено было имущество на сумму в один талант, а остальное распределено между людьми, достойными гражданства. Третья группа послов, возглавляемая Сериппом, просила сохранить организацию, которая у них была в то время, когда они были членами конфедерации; иными словами, они представляли про–ахейскую группу. Четвёртая группа, возглавляемая неким Хероном представляла тех, кто осуждён был на смерть или изгнание постановлениями ахейцев. Они естественно хотели быть восстановлены в правах и реформировать управление государством — вероятно дать больше прав низшим классам. Члены комиссии, по–видимому, честно попытались разработать работоспособное соглашение. Они начали с принятия решения о том, чтобы изгнанные и осуждённые на смерть были восстановлены в правах, вынесенные им приговоры были бы отменены, а Спарта осталась членом конфедерации. Спартанцы должны были подчиняться юрисдикции ахейских федеральных судов, но смертные приговоры должны были выноситься иностранными судьями. Деталь эта ясно показывает стремление выработать жизнеспособный компромисс. Ахейская гордость должна была быть спасена тем, что Спарта останется в конфедерации, подчиняясь в целом юрисдикции ахейских судов, в то время как использование иностранных судей в судах по тяжким преступлениям должно было сохранять жизни спартанцев от мстительности ахейцев. К несчастью в тексте Полибия столько лакун, что невозможно в точности узнать условия пользования собственностью, но дело выглядит так как если бы старым изгнанникам не была возвращена вся их прежняя земельная собственность и всякому позволено было иметь значительные земельные владения [11]. Но каковы бы ни были достоинства этого урегулирования оно имело мало шансов на успех по той простой причине, что затеяно было не советуясь с ахейцами и представлено было их послам только после того как работа над ним была уже завершена. Под давлением, ахейские послы скрепили документ своими печатями. Независимо от того рассматривался ли он как обязательный для исполнения местными властями, кажется принят был по крайней мере в том отношении, что группе изгнанников, представляемых Хероном позволено было возвратиться [12], но их возвращение привело скорее к смуте, чем к миру. И тем не менее, даже если она в этом одном случае и уступила, партия Филопемена и Ликорта продолжала упорно отстаивать права ахейцев.
Возвращение только что упомянутой группы изгнанников должно было б означать, что никаких спартанских изгнанников более не существовало. Вместо этого, уже летом 183 г. проблема изгнанников снова стала волновать всех, кого это касалось. Случилось, как кажется, то, что группа изгнанников во главе с Хероном тот час же по возвращении вступила в своего рода коалицию с партией, возглавляемой Сериппом (альянс низшего и среднего классов) и они отправили в изгнание большинство, если не всех старых изгнанников. Вместо того, чтоб вернуть им часть их прежних владений, власти теперь конфисковали земли, которые «тираны» (Клеомен и Набис) позволили сохранить сёстрам, жёнам, матерям и детям тех изгнанников [13]. Так как это произошло в то время когда Спарта принадлежала к Ахейской конфедерации и отчасти в результате урегулирования римской комиссии, то это поразительное свидетельство степени недовольства среди представителей низших классов и их стремления к социальной революции. В тот же самый год посольство во главе с Квинтом Марцием Филиппом, консулом 186 г. послано было в Македонию и ему приказано так же было заглянуть в Пелопоннес [14]. Сведений о его деятельности нет, но есть сообщение, что Фламинин, в это время направлявшийся в Вифинию, написал из Навпакта ахейскому стратегу и дамиургам, требуя чтобы они созвали synkletos — экстраординарное собрание Ахейской конфедерации. Когда они попросили его предоставить официальное распоряжение по этому вопросу и когда он отказался сделать это, то ахейцы отказались созвать собрание [15]. Очевидно, они были вправе это сделать. Ожидать, что они созовут собрание ради римского сановника, который просто проезжал мимо, даже если сановником этим был Фламинин, было чересчур. По словам Полибия, этот отпор, данный Фламинину, был большим разочарованием для так называемых старых изгнанников, недавно вновь изгнанных из Спарты. Таким образом, эта группа была изгнана уже летом 183 года. Таким образом, провал урегулирования, предпринятого римской комиссией, был немедленным и полным. Римское правительство однако, с его обычным стремлением держаться однажды принятого решения, по–видимому до конца считало его действующим. Это видно будет в связи с переговорами, предшествующими Коринфской войне 146 года.
182 год, в котором так же имели место проблемы с Мессенией, стал решающим для истории Ахейской конфедерации и её взаимоотношений с Римом. Ахейцы были всё ещё полны решимости вести свою собственную политику в Пелопоннесе и даже призвать Рим в качестве союзника помочь им против мессенян. Посольство, посланное в Рим осенью 183 г., не упоминало, по–видимому, о Спарте, полагая, что вопрос решён. Вместо этого, оно искало помощи против Мессении или если это не удастся, то по крайней мере добиться эмбарго на поставки оружия и снаряжения из Италии в Мессению. Несмотря на отказ римлян предоставить помощь, ахейцам удалось ослабить Мессению. В течение зимы 183-182 гг. в Риме вероятно побывало множество посольств, но сенат сэкономил себе массу времени уделяя мало внимания посольствам от ахейцев, спартанцев и спартанских изгнанников, вместо этого основывая свои решения на отчёте Марция Филиппа. Он предположил, что если б сенат выразил своё неодобрение, но в остальном проигнорировал ахейцев, тогда Спарта и Мессения вскоре выступили б вместе и ахейцы испытали бы такие затруднения, что вынуждены были б обратиться к Риму. В соответствии с этим советом спартанским послам заявлено было, что римляне сделают для них всё, что смогут, в то время как ахейцам — что их не должно удивлять, что римляне сочтут, что их не касается, если Лакедемон, Коринф или Аргос выйдут из конфедерации. Этот ответ был им объявлен, но послы задержались в Риме, чтоб дождаться исхода событий в Мессении [16]. Когда новости о том, что мессеняне попали в безвыходное положение достигли Рима сенат круто изменил свою политику и объявил ахейским послам, что будут приняты меры, чтобы воспрепятствовать поставкам оружия или продовольствия в Мессению [17]. Ахейцы могли счесть это подлинным триумфом своего дела и сделать вывод, что римляне предпочитают, чтобы всё шло своим чередом, чем вмешиваться военной силой.
Лето 182 г. ознаменовалось необычным развитием событий ахейских дел. Спарта принята была в Ахейскую конфедерацию и условия этого принятия точно зафиксированы на стелле. Трудно установить точно, что произошло. Ахейцы, вероятно, рассматривали римское урегулирование как несуществующее и потому пытались совершить своё собственное. Их могло побудить к этому заявление сената, что римляне полагают, что их не касается если Лакедемон выйдет из конфедерации. За принятие Спарты проголосовало экстраординарное собрание Ахейской конфедерации, на котором Ликорт, стратег этого года, доказывал, что римляне отказались от своего верховенства в Спарте — вывод подтверждавшийся заявлением сената спартанским послам, что Рим уже сделал для Спарты всё, что мог. Вероятно главное отличие между ахейским и римским планами состояло в том, что ахейцы требовали полной юрисдикции над спартанцами в их обычных судах и не считали нужным передавать суд по преступлениям, каравшимся смертью в руки чужестранных судей. О своём урегулировании ахейцы римским властям не сообщили, но на это обратили их внимание как посольство из самой Спарты во главе с Хероном, так и посольство от изгнанников. Последним было сказано, что сенат напишет ахейцам и потребует их восстановления в правах. Изгнанники предъявили это письмо ахейцам, но последние решили дождаться возвращения из Рима собственных послов. Последние заявили, что сенат направляет это письмо об изгнанниках не из какой–то реальной заинтересованности в их деле, но просто из любезности. Поэтому ахейцы проголосовали за то, чтобы ничего не менять в их прежних установлениях. Иными словами, изгнанники так и остались изгнанниками [18].
Поначалу всё вроде бы шло хорошо. Волнения начались после того как в какое–то время в 181году из своего посольства в Рим вернулся Херон. Он продолжал действовать как демагог и растрачивать государственные средства незаконно и безответственно. Когда, очевидно самими спартанцами, назначены были аудиторы и приказал убить самого из них выдающегося. Это было уже слишком для стратега ахейцев, несомненно Ликорта, который вмешался, предал Херона суду и лишил его свободы. Были предприняты так же шаги по возвращению имущества родственникам изгнанников, отнятого у них Хероном. Это, кажется, оказало благотворное воздействие, даже если стратег злоупотребил при этом правом федеральных должностных лиц вмешиваться в местные дела. Ясно, что пока что партия Филопемена и Ликорта господствовала. Но осенью 181 г. Ликорта в качестве стратега сменил Гипербат, член оппозиционной группы. Сразу же после своего избрания он созвал экстраординарное собрание Ахейской конфедерации и ещё раз представил ему письмо римского сената относительно восстановления в правах спартанских изгнанников, т. е попытался использовать своё влияние как стратега, чтоб добиться отмены более ранних решений ахейцев. Но это ему не удалось. На собрании Ликорт защищал ранее принятые решения, в то время как Гипербат и Каллистрат побуждали ахейцев последовать совету римлян. Ликорт в этом вопросе одержал победу, но в Рим было отправлено посольство и среди послов был и Каллистрат, который посоветовал сенату быть более строгим с ахейцами. Похвала, возданная ему римлянами, позволяет отнести выборы Каллистрата в качестве стратега к 180-179 гг. В ходе своего срока службы, он обеспечил возвращение изгнанников как в Спарту, так и в Мессению [19]. Но прежде чем рассматривать дальнейшее значение этого, надо взглянуть на ситуацию в Мессении.
Первое вступление Мессении в Ахейскую конфедерацию устроено было в 191 г. Фламинином, после того как он отозвал ахейские войска под командованием Диофана. Тогда мессенянам велено было возвратить своих изгнанников. Возвращение их привело к спорам и разного рода затруднениям в которые позже вмешался Филопемен в качестве стратега, но однако безуспешно. Однако, всё это, видимо не привлекало внимания римлян до 185 г., когда Метелл посетил Пелопоннес. В ходе его совещания с ахейскими должностными лицами по поводу Спарты Диофан заявил, что дело Спарты не единственное, которое повели неправильно. Ведь имеет место ещё и дело Мессении, где возникли волнения из–за решения Фламинина по поводу изгнанников и попыток Филопемена решать вопросы [20]. Для сравнения мессенян с вечно сварливыми спартанцами интересно отметить, что жалоба подана была не мессенским, а ахейским политиком. На следующий год мессеняне, как кажется, решили обратиться в Рим. Во всяком случае, Динократ из Мессены находился в Риме в качестве посла зимой 184-183 гг. или в начале 183 г. По прибытии он узнал, что Фламинину назначено отправиться в Вифинию. Потому Динократ сконцентрировал на Фламинине всё своё внимание надеясь с помощью его вмешательства, когда тот будет следовать в Вифинию, обеспечить урегулирование мессенских дел по своему усмотрению. Вероятно его планы включали выход из конфедерации и в случае необходимости войну. Всё это он, как говорят, предпринял довольно необдуманно. Фламинин, хоть и упрекал его за легкомыслие, обещал сделать всё возможное [21]. Хотя Фламинину и не было дано распоряжений о вмешательстве в дела Греции, всё же апелляция к нему не казалась неестественной. Да, но как уже отмечалось, он ничего не добился. В том же самом году Квинт Марций Филипп возвращаясь из Македонии, по крайней мере имел удобный случай побудить ахейцев не предпринимать ничего в отношении мессенян без одобрения Рима. Ахейцы пренебрегли его советом и в конце 183 г. проголосовали за войну. Совет Марция — свидетельство того, что Динократ и его сторонники уже провозгласили выход Мессении из конфедерации и надеялись, что римляне в этом их поддержат [22].
Военные действия начались осенью 183 г., но информация сохранилась лишь о тех, которые имели место в следующем году. Тем временем, в Рим направлены были ахейские послы с тем, чтобы добиться от римлян военной помощи в качестве союзников или если это не получится, то по крайней мере воспрепятствовать поставкам для мессенян оружия и снаряжения из Италии. Ответом было знаменитое предупреждение, что римлян не касается если Спарта, Коринф или Аргос выйдут из союза. Это означало, что связи между ахейцами и мессенянами считались уже разорванными и что других побуждали последовать их примеру. Сенат вероятно счёл, что Марций был прав, предвещая, что ахейцы, если будут предоставлены самим себе, будут иметь больше проблем со спартанцами и мессенянами, чем они смогут справиться [23]. Как оказалось, после пленения и казни Филопемена они были быстро покорены Ликортом, который избран был дослужить остаток срока Филопемена, а затем избран и на полный срок на 182-181 гг. [24]. Когда Динократ счёл необходимым вступить в переговоры, то Ликорт потребовал, чтоб мессеняне выдали виновных в мятеже и смерти Филопемена, получили гарнизон на акрополе и передали все остальные вопросы на решение ахейского народа (efhnos). Так решено было на втором ординарном synodos этого года, возможно в конце весны или в начале лета. Ряд городов отделён был от Мессении и принят в Ахейскую конфедерацию в качестве отдельных общин, так что Мессения не была более столь обширной [25]. Когда новости об успехах ахейцев достигли Рима, сенат сообщил ахейцам, что он устанавливает эмбарго на поставки оружия и продовольствия в Мессению, которого они добивались, но в котором сенат им раньше отказал. Более того, когда ахейские послы в Риме сообщили о победе над мессенянами и последующем урегулировании мессенских дел, им оказан был сенатом дружеский приём [26]. Вряд ли может быть более ясное свидетельство того, что ахейцы победили. Потому–то не удивительно, что когда сенат послал им упомянутое уже письмо о спартанских изгнанниках, то ахейцы почувствовали себя свободными его проигнорировать. Тот факт, что когда они подошли к окончательному урегулированию мессенского вопроса, они гарантировали городу три года освобождения от федеральных налогов [27] свидетельствует, что каково бы ни было их отношение к тем, кто был ответствен за смерть Филопемена, они не таили зла на рядовых граждан Мессении. Разделение одной слишком большой общины на несколько меньших было естественной политикой федерального государства и не означало особой враждебности.
Серьезные трудности для партии Филопемена, вождём которой после его смерти стал Ликорт, начались дома с осеннего собрания 181 г., на котором вновь избранный стратег Гипербат попросил ахейцев пересмотреть принятое раньше в том же году под председательством Ликорта решение. Но на этом собрании Гипербату, вероятно, сделать этого не удалось, ведь решено было отправить в Рим посольство с защитой политики Ликорта. И всё же, даже если это тогда и не осознавалось, решение отправить посольство противоречило интересам Ликорта. Ведь чего можно было добиться отправив посольство сообщить сенату, что его совет проигнорирован? Таким образом, сама отправка посольства была в некотором смысле победой Гипербата, но даже ещё большей победой было включение в его состав Калликрата, который был по крайней мере столь же упорным противником Ликорта, как и сам Гипербат. В Риме, кажется, Калликрат взял все дела в свои руки, игнорируя своих коллег — Лидиада из Мегалополя и Арата из Сикиона. Вместо того, чтоб оправдывать политику Ликорта, он принялся осуждать её и советовать сенату быть твёрже в поддержке его, Калликрата, сторонников. Под влиянием его совета сенат не только написал ахейцам, требуя возвращения спартанских изгнанников, но так же направил заявления этолийцам, эпиротам, афинянам, беотийцам и акарнанцам. В своём письме ахейцам, он добавил так же, что было б хорошо, если бы они имели больше государственных деятелей, подобных Калликрату. В силу этой рекомендации Калликрат избран был стратегом на 180 – 179 гг. и в ходе срока своей службы способствовал возвращению изгнанников как в Спарту, так и в Мессению. Оценить его деятельность трудно. Полибий считает, что он принёс Греции большие бедствия. В те времена было ещё возможным для государства — верного союзника вести дела с римлянами почти на равных. Римляне имеют похвальную слабость поддерживать народы, которые обращаются к ним за помощью и когда им указывают на требования справедливости, обычно уступают [28]. Это утверждение сына Ликорта кажется достаточно веским. Однако замечательно, что за исключением стратегии Калликрата и его временного контроля над политикой конфедерации не было резких перемен как в ахейской позиции и политике, так и в римском отношении к ним. Великая перемена произошла только с Третьей македонской войной и особенно с победой римлян при Пидне. До неё в греческих государствах, даже в ходе войны, имели место удивительные уступки общественному мнению.
Две ахейские политические партии отличались так же позицией к отношениям с эллинистическими монархиями, в особенности к птолемеевскому Египту. Партия Филопемена и Ликорта, как кажется, считала необходимыми переговоры о союзе с этим царством и отправку посольств в Александрию даже если Птолемей заинтересован был в Греции главным образом как в источнике наёмных солдат ибо несколько усиливал их позицию в международных делах. Гипербат, с другой стороны, старался воспрепятствовать возобновлению союза, очевидно оттого, что желал, чтоб ахейцы тесно связаны были только с римлянами. Одновременно велись переговоры и с монархией Селевкидов в лице Селевка IV и с Евменом Пергамским. Все эти вопросы и многие другие поднимались на синоде (ординарном собрании) совета Ахейской конфедерации в Мегалополе в 185 г. И пергамские и селевкидские послы получили там менее дружественный приём, чем послы Птолемея. Именно на этом собрании ахейцы получили и отвергли предложение Евмена о даре в 120 талантов для того, чтобы средства эти использованы были в качестве выплаты членам ахейского буле за посещение собраний. Какова бы ни была истинная причина отказа, дебаты по этому вопросу в собрании показали значительную враждебность к Евмену, что показывает значительный поворот от тесной связи в 190 г. Поворот этот вызван был обидой на него за установление им контроля над Эгиной и возможно дальнейшее вмешательство в греческие дела. Нет данных о сходной обиде на Селевка IV, послы которого так же желали возобновить дружеские отношения и доставили в дар эскадру из 10 «длинных судов». Дружеские отношения ахейцы решили возобновить, но от дара отказались. Смысл этого действия не ясен, но по–видимому, посольство Селевкидов не привлекло к себе особого внимания. А вот что касается посольства Птолемея Эпифана — это было совсем другое дело. В 186 г., когда стратегом был ещё Филопемен, в качестве посла от Птолемея явился афинянин Деметрий, чтоб возобновить существовавший договор между Птолемеем и ахейским народом (ethnos). Предложение об этом было с радостью принято и посольство во главе с Ликортом отправилось в Египет для обмена клятвами в связи с его ратификацией. В 185 г. Ликорт возвратился, но теперь уже стратегом был член противной партии Аристен. Просто спросив какой договор возобновляется и указав на различия между несколькими старыми договорами, он сумел заблокировать его принятие. Договор, однако, всё таки возобновлён был позже, когда Ликорт стал стратегом [29]. Рассказ о заминке, вызванной противоречием между различными старыми договорами даёт ключ к смыслу всех этих действий. Пелопоннес был одним из самых крупных резервуаров наёмников и масса договоров о союзе между Птолемеем и ахейцами должно означать, что царь находил, что такие договора облегчают получение наёмников. Всё это время Птолемей владел Мефаной, которая должна была быть чем–то вроде постоянной военной миссии и пункта набора рекрутов и нет никаких признаков, что ахейцы так же возражали против этого, как они возражали против обладания Евменом Эгины. Примерно к тому же времени относится сообщение о деятельности птолемеевских вербовщиков в Греции [30]. Между тем, кажется, тщеславие ахейского народа сильно возбуждалось от того, что о них говорили как о союзниках Птолемеея, в то время как знатные ахейцы получали удовольствие от посещения александрийского двора в качестве послов.
Из случая с посольством в Александрию в 181 г., запланированным, но несостоявшимся, ясно, что по крайней мере один молодой человек был назначен послом для того, чтоб ему доставить удовольствие. В этот год птолемеевское посольство предложило в дар 10 пентеконтер, а на самом деле, может быть 50 вёсельных лембов. Получить этот дар и привести суда в Грецию выбраны были Ликорт и его сын Полибий, хотя и несовершеннолетний и Арат, сын Арата из Сикиона. Последний был возможно внуком знаменитого Арата. Так как Ликорт в 182-181 гг. был стратегом, то возможно он намеревался отправиться в посольство осенью, после выборов своего преемника. Но оно не состоялось из–за новостей о смерти Птолемея Эпифана. В конце той же осени Арат избран был отправиться в Рим, вместе с Калликратом и Лидиадом из Мегалополя, возможно потомком того тирана, который позже стал стратегом Ахейской конфедерации [31]. Таким образом, члены великих семей имели режим наибольшего благоприятствования в выборах послами, по крайней мере в период пребывания у власти Ликорта. Таким образом, Птолемеи получали наёмников и ахейские игры в дипломатические отношения с Птолемеями продолжались даже в ходе Третьей Македонской войны.
Третья Македонская война, как обычно считается, представляет собой поворотный пункт в отношениях Рима с греческими и восточными государствами. В самом начале войны римляне обратились к своим греческим союзникам — союзникам в самом широком смысле — за помощью, но они так же выказали то же самое желание управлять делами этих государств, что и прежде. Когда же кто–либо из них им не подчинялся римляне поначалу уступали и только после Пидны сделались властными и деспотичными. До неё они даже принимали меры по защите союзников от эксцессов со стороны римских командиров. Некоторые из них даже были преданы суду, а в 170 г. было установлено сенатусконсультом, что командирам не должно предоставляться ничего сверх того, что установлено сенатом и объявлено публично. Ведь тогда для римлян продолжение сотрудничества или по крайней мере дружеские отношения с различными государствами имели первостепенное значение. Ведь Македонское царство до такой степени восстановило свои силы, что исход войны вовсе не был предрешён заранее. Некоторые из беотийских городов встали на сторону Македонии и эпироты начали восстание, что подразумевает в них некоторую надежду на победу над римлянами.
Останавливаться подробно на вопросе о причинах войны и дипломатических спорах, ей предшествовавших было б бесполезно. Большая часть всей нашей информации происходит от Ливия, но его источниками были большей частью анналисты и не всегда легко понять насколько то, что он сообщает надёжно. Общего изложения хода войны мы давать не будем. Мы рассмотрим только несколько отдельных вопросов, а именно: участие греков в начальных операциях, отношение к войне и вклад в неё некоторых из федеральных государств и наконец перемены в отношении к ним Рима после победы при Пидне.
Для некоторых из греческих государств первое испытание в связи с Третьей Македонской войной имело место в 172 г., независимо от того была ли тогда война уже объявлена или нет. Начало войны обычно относят к 171 году, так как в 172 римляне отправили комиссию во главе с Марцием Филиппом в Македонию и Грецию, чтобы подготовиться к войне. Члены её разделили меж собой обязанности и отправились с визитами в различные греческие государства, чтобы побудить их послать войска с тем, чтобы занять стратегические позиции и в других отношениях подготовиться к войне, которая должна была последовать. Сообщается, что Марций даровал Персею перемирие, чтобы дать ему возможность отправить в Рим послов [32]. Это означает, что война уже была объявлена, но Персей пребывал в заблуждении, что шансы на мир, на то что удастся избежать конфликта всё еще высоки. Говорят, что это был ни что иное как обман, применённый для того, чтобы получить больше времени на подготовку. Члены комиссии привели с собой в Коркиру 1000 пехотинцев. Даже больше их привёл Гней Сициний, praetor peregrinus этого года, который высадился в Аполлонии в Иллирии по крайней мере с 5000 пехотинцев и 300 всадниками. Здесь он должен был оставаться до следующей весны, когда должна была прибыть консульская армия [33]. Эти приготовления должны означать, что римские руководители решились на войну, но так как там не было военных сил для немедленных наступательных операций крупного масштаба, то начало войны перенесено было на следующий год [34]. Потому желательно было побудить Персея оставаться бездеятельным, а так же проследить за тем, чтобы ключевые позиции контролировались римлянами и их союзниками когда война начнётся. Осуществлено это было с помощью немногочисленных римских солдат и отрядов греческих союзников. Но прося о помощи римские должностные лица, насколько хватало решимости, вмешивались в местные дела. Уже в 172 г. они прилагали усилия к тому, чтобы развалить Беотийскую конфедерацию и поощряли партикуляризм в Ахейской.
Теперь коснёмся некоторых деталей. Сициний, вскоре после высадки в Иллирии послал 2000 человек занять иллирийские укрепления близ границы с Македонией. Когда пять членов комиссии достигли Коркиры, двое из них — сам Марций и Авл Атилий отправились прежде всего в Гитану в Эпире, где они предстали перед собранием Эпирской конфедерации, которое возможно было экстраординарным, созванным специально для того, чтобы их принять. Там они стали побуждать конфедерацию послать 400 человек на помощь, для защиты Орестиды — области между Эпиром и Македонией [35]. Дальше они отправились в Этолию, а затем в Фессалию, где в Лариссе получили от фессалийцев все гарантии, каких только пожелали. Когда они там находились к ним прибыли послы из Акарнании и Беотии. Акарнанцам они прочитали назидания и посоветовали быть начеку. Беотийцам, так как там имела место распря между проримской и промакедонской партиями, каждому городу посоветовали принимать решение самому, т. е фактически распустить конфедерацию. Самым важным, однако, было прибытие посольства от Персея, которое попросило их о встрече. Им заявлено было, что она состоится на берегах Пенея, возможно сразу за Темпейской долиной [36].
После этой встречи, на которой между Персеем и римлянами было достигнуто перемирие, послы отправились в Беотию с целью разрушить как союз беотийцев с Персеем, так и их конфедерацию. Им удалось достигнуть обеих этих целей. Прибыв в Беотию, они прежде всего встретились с послами из пограничного города Херонея, а затем и с посольством из Фив, заявившим, что они не голосовали за союз с Персеем. Послам этим предложено было проследовать с римлянами в Халкиду, где Марций и его приспешники тогда обосновались [37]. Таким образом, члены римской комиссии получили выражения преданности от большинства беотийских городов и Беотийская конфедерация была таким образом фактически распущена. Дела Марция и Атилия в Халкиде были теперь закончены, но она не была оставлена без присмотра и охраны. Сервий Корнелий Лентул, один из двух Лентулов, посланных в Кефаллению и на Пелопоннес вызван был и поставлен здесь начальствовать. Марций и Атилий же отправились в Аргос, где встретились со стратегом и главными магистратами ахейцев и договорились, что 1000 ахейцев будут посланы, чтоб составить гарнизон Халкиды [38]. Затем эти двое, полностью завершив свою миссию, в начале зимы возвратились в Рим.
Таким образом общая хронология достаточно ясна и хотя некоторые из упомянутых событий, относимые к 172 году, помещаются Ливием в следующий год, но поскольку работа возглавляемой Марцием комиссии закончена была до начала зимы и до того как были избраны консулы на 171 год, то ясно, что вся их деятельность относится к 172 году. В какой последовательности размещать последующие события — менее ясно, хоть и несомненно, что имела место значительная деятельность до того как Публий Лициний Красс, консул 171 г., которому Греция была назначена в качестве провинции, выступил на сцену. Вероятно некоторая или даже значительная её часть относится к осени 172 года.
В Беотии урегулирование, организованное Марцием Филиппом, не вполне прекратило беспорядки. Некоторое время спустя Персей отправил посланника в три города, которые всё ещё оставались лояльны Македонии — Коронею, Фисбу и Галиарт. Города эти обратились к Персею за помощью, особенно против Фив, но получили ответ, что из–за перемирия он не может оказать им какой–либо помощи [39]. Было ли об этом известно римским властям или нет, они не считали Фессалию и Беотию достаточно надёжно защищёнными. После того как Марций, Атилий и Публий Корнелий Лентул доложили обо всём сенату, они были посланы назад в Грецию. Марций послан был с несколькими квинкверемами в Эгеиду, Атилий с 2000 тысячами пехотинцев, взятых из сил, посланных с Сицинием в Иллирию — занять Лариссу в Фессалии, а Лентул — в Фивы с 300 италийскими солдатами [40]. Отправка войск в Лариссу может показаться в этом списке самым удивительным, но то, что они были посланы доказывается тем фактом, что следующей весной, когда Персей вторгся в Фессалию, римские и фессалийские войска смогли завладеть не только Лариссой, но и соседним Гиртоном [41]. Занятые в этом римские войска должны были быть посланы осенью 172 г. и если войска были посланы в Фессалию, то естественным было разместить небольшой гарнизон так же в Фивах.
В Фивах Корнелий Лентул не удовольствовался только тем, чтобы удержать город. Он так же организовал нападение на Галиарт, привлекши к этому беотийские войска. Оно, видимо, имело место в начале 171 г., ведь осада всё ещё продолжалась когда на сцене появился римский флот под командованием претора Гая Лукреция Галла. Последний собрал значительную эскадру римских и союзных судов у Кефаллении. Отсюда он отправил своего брата Марка Лукреция с большей частью флота в Халкиду вокруг Пелопоннеса, в то время как сам он вступил в Коринфский залив на триреме, чтоб предупредить события в Беотии. Так как его несколько задержала болезнь, то по прибытии он нашёл, что Марк передал уже Лентулу приказ претора отступить от Галиарта и сам приступил уже к новой осаде с 10 000 моряков и 2000 воинов царя Евмена Пергамского. Почти в то же время подошли к Халкиде и корабли союзников: две пунийские квинкверемы, две триеры из Гераклеи Понтийской, четыре — из Халкедона, столько же — с Самоса и, наконец, пять родосских квадрирем. Но поскольку никаких военных действий на море не велось, претор отпустил эти корабли назад к союзникам. Ясно, что эта мобилизация судов, очевидно спланированная заранее, имела целью морские операции в Эгейском море. Если бы главной целью была Беотия, то подход со стороны Коринфского залива был бы куда удобнее. Лукреции, однако, предпочли действовать в Беотии, вероятно в надежде на добычу. К несчастью для нападавших, Галиарт получил помощь от добровольцев из Коронеи, упорно оборонявшихся. Когда осаждавшие наконец ворвались в город, то перебили стариков и юношей. В цитадели засел вооружённый гарнизон, несколько дней продержался, затем сдался и был продан в рабство в количестве около 2500 человек. Objets d‘ art были вывезены, а сам город разрушен. Это несомненно было одним из самых славных и доходных римских военных предприятий. Далее Лукреций обратился против Фисбы,, которая сдалась без сопротивления. В город возвратились изгнанники, он был передан во власть проримской партии, в то время как сторонники промакедонской партии проданы были в рабство. Коронея, третий из открыто промакедонски настроенных городов, видимо, продержалась до тех пор пока не была захвачена когда консул Публий Лициний Красс привёл свою армию в Беотию, чтобы встать на зимние квартиры после окончания военной кампании 171 года. На следующий год сенат урегулировал дела в Фисбе в пользу бывших изгнанников и других сторонников проримской партии [42].
Все эти случаи иллюстрируют позицию римлян и их требования. От друзей и союзников римляне ожидали, что они должны оказывать военную помощь всякий раз, как её от них потребуют и всегда следовать указаниям римских властей. Последние так же явно желали иметь дело скорее со многими мелкими, чем с немногими крупными государствами. Это явствует из случая с роспуском Беотийской конфедерации. Менее успешны были в этом римские послы в отношении ахейцев. Так когда оба Корнелия Лентула в 172 г. посетили Пелопоннес, они обратились не только к ахейским федеральным властям, но объехали различные города, среди них Элиду и Мессену повторяя прежний намёк, что Рим высоко оценит выход из конфедерации и её роспуск [43]. Как уже отмечалось, римские послы потребовали и получили от конфедерации отряд в 1000 человек для посылки в Халкиду. Как долго они там оставались неизвестно. Они могли быть отосланы домой когда прибыл римский флот, но это был не последний вклад ахейцев военными силами. В 171 г. с консульской армией было 1500 ахейцев — возможно какие–то опытные легковооружённые ахейские войска [44]. Еще одной стороной поведения римлян было стремление во всём искать выгоду и добычу. Взятие Галиарта — пример мародёрства и если даже необычно жестокого, всё равно это не был единичный случай. Сенатусконсульт о Фисбе содержит статью о золоте, собранном для венка, который должен был быть поднесён Юпитеру Капитолийскому. По–видимому, это золото было прежде конфисковано, а теперь решено было, что оно «возвращено» будет жителям Фисбы для поднесения упомянутого золотого венка. Этот случай служит примером многих «добровольных» даров, которые нашли свой путь в Рим.
Вымогательство денег и съестных припасов и иные акты произвола римских должностных лиц в Греции и других провинциях дошли до того, что власти в Риме сочли нужным принять меры, чтобы обуздать своих наместников и военных командиров за границей. В то же время обращение с различными греческими государствами показывает, что римские власти не отказались от своего желания править и господствовать, но лишь после Пидны они отбросили все соображения и стали совершенно безжалостными. Таким образом, не ясно, что стояло за попытками обуздать римских командиров: подлинная симпатия к их жертвам или это был вопрос политики. Меры воздействия на римских командиров были двух родов: уголовное преследование за прошлые преступления и меры профилактики будущей деятельности. Начнём с судебных преследований, а именно с многочисленных судебных преследований 170 г. или около того и рассмотрим только те, которые связаны с Грецией и с Македонской войной. Сведения о них происходят главным образом от Ливия, который под 170 годом говорит, что как консул, командовавший в 171 г. армией, так и претор, командовавший тогда же флотом были в 170 г. обвинены в том, что алчно и жестоко вели войну — обвинение, которое в отношении претора Лукреция кажется вполне подтверждается его действиями против Галиарта. Так же афинянами было выдвинуто обвинение, что Лициний — командующий армией и Лукреций отказались от поставленных им кораблей и солдат и потребовали большое количество зерна, что было совершенно неразумно в отношении города, который сам импортировал большую часть своего зерна. Так же были поданы жалобы и на Гортензия, командующего флотом в 170 г., в то время как он ещё отправлял свою должность. Из Абдеры Фракийской прибыли послы сообщить, что Гортензий потребовал с города не только большое количество зерна, но и так же 100 000 денариев. Тогда горожане обратились к Гостилию, консулу, командующему армией, Гортензий, не дожидаясь его решения, захватил город, перебил ряд знатных людей. а других продал в рабство. Послы из Халкиды — штаб–квартиры римского флота жаловались на поборы Лукреция и Гортензия и их практику размещать на постой матросов в частных домах. За свои многообразные проступки Лукреций сначала подвергся нападкам трибунов в их речах на собраниях (contiones), будучи еще при исполнении обязанностей Позже он предстал перед сенатом, а после обвинён был трибунами перед comitia tributa и присуждён к штрафу в 1 000 000 ассов единодушным голосованием 35 триб. Гортензий, который всё ещё находился в Греции, был тогда отпущен с порицанием, но было вынесено чёткое постановление относительно Абдеры и Халкиды. В Абдеру были направлены послы, чтоб восстановить свободу города и уведомить Гостилия и Гортензия, что они развязали против Абдеры несправедливую войну и что они должны разыскать и возвратить свободу тем, кто был продан ими в рабство. Послам из Халкиды заявлено было, что действия Лукреция и Гортензия сенатом не санкционированы. Так же Гортензий был проинструктирован, что из числа socii navales только высшие офицеры (magistri) могут размещаться на постой в частных домах [45]. Так же должны были иметь место и другие постановления сената относительно других дел. Один пример этого — постановление относительно Фисбы; указ относительно Коронеи, упомянутый в связи с Абдерой. Поэтому неудивительно, что сенат готов был издать общий указ, устанавливающий ограничения для командующих.
И такой сенатусконсульт принят был в тот же самый год по нашему календарю, но на следующий — по римскому того времени. Указ был издан и оглашён в Греции и других частях средиземноморского мира — по крайней мере есть информация, что весть о нём достигла Родоса — в том смысле, что никто не обязан поставлять припасы для ведения войны, кроме тех, что были установлены сенатом [46]. Несмотря на такую формулировку, указ безусловно не был призван служить сдерживающим фактором для добровольных усилий дружественных государств, но предназначался для сдерживания чрезмерных требований со стороны римских командующих [47]. Осенью 170 г. Авл Гостилий Манцин направил Гая Попилия Ленея и Гнея Октавия в различные греческие государства — в Фивы, в Пелопоннес, в Этолию, в Акарнанию возвестить постановление и провести другие переговоры. Манцин, один из консулов 170 г., был тогда уже проконсулом, т. е срок его консульства уже истёк. В то время римский календарь был в таком беспорядке, что консулы, вступавшие в должность в мартовские иды, на самом деле делали это осенью. Разница по времени не всегда была одна и та же и обычно невозможно с точностью установить дату вступления консулов в должность. В данном случае, по–видимому, это произошло исключительно рано. Попилий возвратился из своего посольства в Лариссу в Фессалии достаточно рано для того, чтоб отправиться на зимние квартиры в Амбракии [48].
Попилий Ленат, впоследствии печально прославившийся своим грубым обращением с Антиохом Эпифаном, был странной кандидатурой на роль посла, возвещающего указ о римском самоотречении. Следование за ним по его маршруту не избавляет от ощущения странности. Ясно, что ни он, ни римская администрация в Греции не питали никакого уважения к чувствам греков. Но вновь и вновь, во имя политической целесообразности, они делали уступки общественному мнению. Они явно не чувствовали себя достаточно сильными или защищёнными, чтобы диктовать свои условия. И тем не менее, если бы об их деятельности сообщалось точно, всем наблюдателям стало б ясно, что отношение римлян полностью изменится, когда они почувствуют себя в безопасности, контролируя ситуацию. Таким образом, вожди греков в состоянии были бы в какой–то мере предвидеть то, что случилось после Пидны. Трудность исследования этого вопроса состоит в том, что вся информация прямо или косвенно исходит от Полибия, который сам был одним из ахейских вождей, подозреваемых в антиримской деятельности. Со своим странным сочетанием проримской и проахейской точек зрения он должен был испытывать немалые трудности с изложением материала. Он несомненно желал, чтобы он и его отец Ликург предстали столь значительными, сколько то возможно и в то же время не сделать ничего ничего непристойного и ничего за что бы их могли порицать их римские друзья. Ведь он принадлежал к партии, продолжавшей политику Филопемена и которая теми, кто подлизывался к римлянам именовалась антиримской.
Попилий и его коллега, после остановки в Фивах, направились в Пелопоннес, где совершили тур по городам. Это можно было б объяснить желанием сколь возможно шире огласить либеральную политику сената, но несомненно более верным объяснением было бы желание римлян трактовать города как независимые государства, а не как простых членов конфедерации. Более того, куда бы они ни отправлялись, послы, как говорят, давали понять, что знали, кто были теми, кто отказался от активного участия в политике, подразумевая, что такие люди были врагами Рима, которые своей бездеятельностью старались скрыть свою враждебность. Но по имени, видимо, никто упомянут не был, ведь упоминание имён произвело бы меньший эффект. Наконец, он объявил, что послы прибыли созвать экстраординарное собрание ахейской экклесии, т. е synkletos с намерением обвинить Ликорта, его сына Полибия и Архонта в том, что они враждебны к римлянам, но остаются бездеятельными, ожидая развития событий. Что произошло далее не вполне понятно. Вероятно, что synkletos созван не был. Вместо этого послы предстали перед ахейским буле в Эгии, вероятно экстраординарным собранием этого органа и обратились к нему со словами приветствия и увещания. Поскольку, по–видимому, экклесия не состоялась и поэтому послы к ней не обращались, утверждение о том, что они планировали обвинить трёх ахейских вождей может быть чистым предположением, хоть и правдоподобным т. к основано на поведении послов в других местах [49]. В Этолии они предстали перед экстраординарным собранием, созванным в Фермах. Так Попилий фактически отказался от своего первоначального требования заложников и таким образом снова сделал уступку местному общественному мнению. Наконец, он предстал перед собранием Акарнанской конфедерации. Здесь одна группа вождей требовала, чтобы Акарнания была укреплена гарнизонами, а другая этому противилась. Попилий сделал вид, что согласен с последними. Заявлено было, что решение это принято из уважения к чувствам большинства акарнанцев и из желания выполнить волю сената. Это выглядит так, как если бы римские должностные лица в Греции проинструктированы были не настраивать против себя местные власти.
В том же самом году вожди прежней партии Филопемена созвали совещание, чтоб решить какой стратегии им придерживаться. Они взволнованы были не только визитом Попилия и Октавия, но и позицией римлян после их поражения при Каллинике в 171 г. Ведь те обвиняли в поражении этолийскую конницу и арестовали и отправили в Рим по крайней мере пятерых этолийских вождей и среди них Никандра, который был известен как посол к Антиоху, а позднее служил стратегом конфедерации [50]. Собравшаяся на совещание группа включала в себя Ликорта, Архонта, Полибия и пятерых других. В последовавшем обсуждении Ликорт, несомненно старейший из присутствовавших государственных деятелей выступил против помощи обеим сторонам в войне, так победитель чрезмерно усилится. Но с другой стороны, противостоять римлянам — дело опасное. Двое из других присутствовавших поддержали его, заявив, что противостоять римлянам было б неумно, но однако же считали нужным противодействовать тем ахейцам, которые заходят слишком далеко в том, чтобы выслужиться перед римлянами. Очень похоже, что эти люди выступили бы против римлян, если б те дерзнули сделать это. Политика защищаемая Архонтом отличалось от политики Ликорта только тем, что больше старалась избегать задевать и оскорблять римлян. Он советовал избегать как того, чтобы быть приспособленцами, так и избегать каких–либо оскорблений римлян, чтоб не разделить судьбу Никандра. Эту точку зрения поддержал Полибий и трое других и таким образом она одержала победу над мнением Ликорта пятью голосами против трёх. Эта группа решила в дальнейшем поддерживать кандидатуру Архонта в стратеги и Полибия в гиппархи. Эти двое были должным образом избраны на 170-169 гг. [51]. Они и их сторонники, вероятно, в это время полностью контролировали конфедерацию, а Калликрат со своими приверженцами пребывал в тени.
Архонту вскоре предстояло показать, что его политика избегания нанесения римлянам обид на практике означала делать позитивные шаги в угоду римлянам. Первая возможность появилась в странном деле о восстановлении почестей, некогда возданных Евмену Пергамскому, но затем отменённых. Конфедерация некогда постановила отменить почести ему как чрезмерные. Решение о том какие из почестей ему являются чрезмерными было передано на решение суда и поскольку ахейцы пользовались услугами зарубежных судей, то среди судей, которым поручено было вынести решение, оказались родосцы. Как порядочные граждане своей страны они были достаточно враждебны к Евмену, чтобы отменить все дарованные ему почести. Это была ошибка, которая теперь должна была быть исправлена. Послы от Аттала, брата Евмена предстали перед первым синодом или собранием ахейского совета в 169 г. И хоть здесь и имела место оппозиция, но послов поддержал Архонт — стратег конфедерации; и всё самая лучшая речь в их защиту произнесена была гиппархом или вице–президентом — Полибием (по крайней мере так сам он сообщает) [52]. На последнем собрании в году Архонт обеспечил принятие постановления, что ахейцы должны послать все свои военные силы в Фессалию, на помощь римлянам. Кроме того, было принято решение, что Архонт будет руководить мобилизацией и подготовкой военных сил, в то время как Полибий встанет во главе посольства, которое должно будет сообщить римскому консулу решение ахейцев и приготовить запасы вдоль всего пути следования. То, что ахейцы пытались играть роль независимого и значимого государства показывают так же два других решения этого собрания. Одно посольство отправлено было к Атталу, сообщить о восстановлении почестей Евмену, а другое в Египет — поздравить Птолемея VI с совершеннолетием [53].
Когда ахейское посольство достигло Фессалии, Квинт Марций Филипп — консул, командующий римской армией уже выступил в поход через Перребию, мимо горы Олимп, на побережье южной Македонии. Полибий догнал римскую армию в Перребии и последовал за ней её трудным путём, но отложил своё обращение к Марцию до того как армия достигла Гераклеума на побережье. Марций отверг предложенную помощь, заявив, что он теперь в ней не нуждается и что подступы к Македонии под его контролем. Это, видимо, придаёт некоторую достоверность обвинению в том, что он не торопился обращаться к Марцию до того, пока тот не завершил успешно свой опасный переход через горы. Однако если верно, что Полибий не нагнал римскую армию до того как она встала лагерем между Азором и Долихой далеко на севере в Перребии, то значит было невозможно вовремя собрать ахейцев, чтоб они могли оказать какую–либо помощь в этом конкретном походе [54].
В тот же самый год и другой трудный вопрос встал перед ахейцами. Римская военная кампания в Иллирии и Эпире была не слишком успешной. И в 169 г. Аппий Клавдий Центон потребовал от Ахейской конфедерации послать 5000 солдат в Эпир. Марций каким–то образом узнал об этом и по словам Полибия отправил его домой с инструкцией не допустить отправки войск. Вопрос рассматривался ахейским синклетом в Сикионе. Полибий, по его собственным словам, чувствовал, что не может разгласить тайные инструкции, полученные им от Марция. Поэтому он сослался на сенатусконсульт, предписывавший государствам не исполнять требования командующих за исключением тех, что основаны на постановлениях на постановлениях сената. Ему удалось добиться в передаче решения об этом консулу и Марций, конечно, наложил вето на это предложение [55]. Если б первое действие было правильным и обоснованным, то не было б необходимости обращаться к Марцию. На данный момент ситуация была спасена, но это не предвещало ничего хорошего в будущем.
Следующий год, год Пидны, ознаменовался усилением попыток заигрывания ахейцев с Птолемеем. Послы от двух Птолемеев, правивших совместно, предстали вероятно перед первым синодом 168 г., собравшимся в Коринфе. Они выдвинули требование, чтоб ахейцы прислали контингент в 1000 пехотинцев и 200 всадников с Ликортом в качестве главнокомандующего и Полибием в качестве командующего конницей. Большинство выступало за то, чтоб послать требуемую помощь, в то время как Каллистрат доказывал, что ахейцы должны избегать всех других связей и быть готовыми предоставить любую помощь, какой могут пожелать римляне, указывая на то, что римляне зимовали в Македонии и что вскоре надо ожидать решительных действий. Большинство ему убедить не удалось, но удалось добиться, чтоб решение отложено было до синклета, созванного в Сикионе. На второй день, в день когда выдвигались предложения, Ликорт предложил, чтобы требуемые войска были посланы; Каллистрат — чтобы были отправлены послы примирить Птолемея с Антиохом Эпифаном. Когда партия Ликорта и Полибия всё ещё, казалось, имела большинство, Каллистрат представил собранию гонца с письмом от Марция Филиппа, призывавшего ахейцев присоединиться к римлянам в попытке примирить царей. Несомненно, что своевременное появление гонца было заранее подготовлено, но его оказалось достаточно, чтоб заставить Полибия сдаться и ахейцы решили отправить не войска, а послов. Так окончилось то, что по–видимости было последним усилием ахейских лидеров добыть себе славу из отношений с Птолемеями. Войска, если б их послали, несомненно были б в лучшем случае прославленными наёмниками. Маловероятно, что ахейские вожди и в самом деле думали, что смогут получить от Египта сколько–нибудь эффективную помощь против Рима, как считал Де Санктис [56]. Единственная из прочих конфедераций роль которой в войне требует особого разбора — это эпирская, государство, которое приблизило римлян к катастрофе и понесло самое страшное наказание. События в Эпире тесно связаны с тем, что происходило тогда в Иллирии и сведения Ливия о них спутаны и противоречивы. И всё же некоторые пункты следует отметить. С самого начала войны римляне использовали иллирийские порты для высадки десантов и последние, как и в прежних войнах продвигались через Эпир или близ него. В 170 г. Авл Гостилий Манцин, новый командующий на этот год, находясь в Фанотее в северо–западном Эпире вдруг узнал, что против него организован заговор с целью его захвата и выдачи Персею. Последний в самом деле был уже в пути, но его задержали молоссы. Гостилий ночью бежал, отказавшись от своего плана пройти через Эпир и отплыл на корабле в фокидский порт Антикира [57]. Эти события следует рассматривать как начало восстания в Эпире, которое в значительной мере было делом рук молоссов, хотя были и молоссы задержавшие Персея и таким образом помогшие Гостилию бежать. Но, хотя Персей прибыл слишком поздно, всё же вероятно в это время он основал в Фанотее гарнизон, который позже находился под командованием некоего Клевы, кажется энергичного и полезного офицера. Следующей зимой (170-169) Персей провёл успешную военную кампанию в Иллирии к северу от озера Лихнид, где он взят, несмотря на то, что в нём был римский гарнизон, важный город Ускана. Очевидно римляне претерпели и другие неудачи. Вскоре после этого Луций Целий, лицо в других отношениях неизвестное, легат, начальствовавший над римлянами в Иллирии, попытался вернуть Ускану, но был отбит с тяжёлыми для него потерями, в то время как главнокомандующий, Аппий Клавдий Центон с помощью хаонских и феспротских войск осадил Фанотей в Эпире, но не добился успеха против обороняющихся, возглавляемых Клевой [58]. В то время как Аппий Клавдий всё ещё осаждал Фанотей, Персей в ответ на обращение эпиротов совершил марш–бросок к Стратию, прежней акарнанской столице, которая теперь была этолийской крепостью. Тот факт, что в этом своём походе он переправился через реку Арахт показывает, что он вступил в восточный Эпир и притом как можно дальше к югу, чтобы избежать столкновения с римскими войсками действующими у Фанотеи и даже более того у Усканы и Лихнида. Но так как он переправился через Арахт, он должен был пройти по долине этой реки на юг и пройти близ Амбракии. Таким образом почти неизбежно, что Попилий Ленат, римский командующий в Амбракии, должен был узнать о его продвижении и поспешил направиться с войском к Стратию, особенно потому, что его попросили об этом некоторые из этолийцев. Другие ж пригласили Персея, но когда он прибыл, он нашёл уже там Попилия с 1000 пехотинцев. Одновременно отряд в 600 этолийских пехотинцев и 100 всадников, как утверждали выступивший на соединение с Персеем, вступил в город и присоединился к римлянам. И хотя мнения в городе разделились, этих войск хватило, чтобы удержать город от падения в руки Персея, который вопреки советам своих этолийских и эпирских сторонников решил не начинать осады, но удалиться Тем временем Аппий Клавдий, получив известие о том, что Персей движется к Стратию снял осаду с Фанотей, для того только, чтобы быть преследуемым и избиваемым Клевой. В конце концов он распустил своих эпирских союзников и возвратился в Иллирию [59]. Из этого должно следовать, что следующей весной он вызвал войска из Ахайи. Фанотей был в конце концов взят Лацием Аницием в 168 году [60].
В ходе описанной нами кампании римляне, потерпев несколько поражений, утешались одним единственным успехом, именно тем фактом, что сохранили Стратий, ведь с точки зрения последствий он стоил больше, чем все поражения. Если б Стратий оказался бы в руках Персея, Эпир полностью перешёл бы под его контроль. За ним, несомненно последовала бы Акарнания и большая часть, если не вся, Этолия. Этолийские государственные деятели, призвавшие Персея были старейшинами, отличившимися при Киноскефалах и они, как кажется, не были скоропалительными и горячими противниками римлян. У них несомненно были сильные сторонники. Если б все эти области были приобретены Персеем, он смог бы контролировать путь сообщения из Амбракии в Фессалию. В этом случае римская армия оказалась бы почти полностью зависимой от морского пути в Антикиру, не говоря уже о том, что успехи македонян на северо–западе могли вызвать волнения среди прочих греков. Не удивительно, что в 168 г. Иллирия стала рассматриваться римлянами как театр военных действий почти столь же важный, что и сама Македония. В Иллирию направлен был Луций Аниций Галл, который при первом распределении провинций был назначен praetor peregrinus, но с условием дальнейшего назначения сенатом. Позже он был назначен в Иллирию, ему были даны два легиона и соответствующее число вспомогательных войск [61]. А когда к ним добавлено было ещё некоторое количество войск во главе с Аппием Клавдием и войска из дружественных городов Иллирии, силы его стали столь большими, что победа над иллирийским царём Гентием стала относительно легка. За этим последовало в том же году покорение Эпира.
За исключением покорения восставших частей Эпира, греческие федеральные государства ни в какой мере не были вовлечены в военную кампанию 168 года, года Пидны И всё ж исход битвы повлиял на них столь же катастрофически как и на побеждённые государства — Македонию и Иллирию. Таким образом, у римлян не осталось больше страха какой–либо вооружённой оппозиции на Балканах и они могли дать волю сдерживаемому негодованию против всех, кто не был достаточно раболепен или же подозревался в антиримских настроениях. Условия наложенные на Македонию и Иллирию демонстрируют элементы искусства управления государством, но действия против провинившихся и подозреваемых были произвольными и жестокими. Но, однако, принятый прежде принцип свободы сохранился и теоретически ни одно вовлечённое в события государство не было лишено своей свободы. Они могли быть обложены налогами, территория их могла быть уменьшена, вожди их могли быть увезены в Италию, но они оставались свободными и были ими ибо так говорили римляне. Так и хочется сказать, что античное определение свободы (и не только римское) для практических целей было: «Тот свободен, кто не подчиняется ничьим приказам, кроме собственных».
Соглашение 167 г. очень важно так же тем, что проливает свет на развитие римской системы провинциального управления, хотя Иллирия и Македония в то время не были ещё обращены в провинции. Оно даёт наиболее ранние документированные примеры сочетания свободы с уплатой налогов Риму. Это должно служить предостережением насчёт того, что никогда нельзя быть уверенным в том, что civitates liberae были так же immunes если об этом нет особых данных. Соглашение с иллирийцами включает добавочные пункты и является наиболее ранним примером соглашения в котором некоторым общинам в пределах большей свободной территории даруется дополнительная привилегия иммунитета. Постановление о том, что македоняне и иллирийцы должны быть свободны содержалось как в предварительном senatus consultum, так и в планах, составленных для обоих государств, о которых сообщалось позже. В senatus consultum, как сообщалось, заявлялось, что цель его состоит в том, чтобы всем народам стало ясно, что римская армия не навязывает подчинения свободным и напротив приносит свободу тем, кто в подчинении и потому ныне свободные народы должны верить, что под покровительством римского народа их свобода сохранится навсегда, в то время как народы жившие под властью царей должны верить, что цари эти станут более кроткими и справедливыми под влиянием римского народа, а с наступлением войны, итогом её будет победа для римлян и свобода для них самих [62]. Если сенатусконсульт предназначен был для публичного распространения, то ясно, что он предназначен был служить делу проримской пропаганды. Так же в нём интересна идентификация подчинения с правлением царей и свободы с их отсутствием и скрытый смысл, что и народам и царям было б хорошо под руководством Рима.
Описание устройства, навязанного Македонии было уже дано [63]. Менее известно об устройстве Иллирии, но похоже оно следовало той же модели, что и Македония. В Македонии было четыре части, в Иллирии — три. Это возможно означает три маленьких федеральных государства. Как в Македонии, так и в Иллирии наложенная римлянами дань (vectigal) составляла половину той, что прежде выплачивалась царю. Здесь освобождённые от налогов общины составляли проблему. Они едва ли могли быть освобождены от своей доли в расходах новых федеральных правительств. Можно предложить решение, но это, честно говоря лишь гипотеза. В большинстве федеральных государств налоги собираемы были местными властями, которые отсылали их долю в федеральную сокровищницу в виде единовременной суммы. Для македонских республик можно высказать предположение, что их общины–члены платили ту же сумму, что и прежде и что их федеральные правительства половину удерживали за собой, а другую половину пересылали в Рим. В Иллирии, вероятно, использовалась та же самая система и различие состояло только в том, что обладающие иммунитетом города освобождены были от уплаты доли отправляемой в Рим и оплачивали лишь расходы своего собственного федерального правительства.
Дух времени иллюстрирует рассказ Полибия о попытках родосца Полиарата избежать отправки в Рим. Он бежал в Египет до прибытия туда посольства Попилия Лената. Последний приказал Птолемею отправить его в Рим. Вместо этого ему предоставлен был лемб, чтобы отвезти его на Родос. Но по пути он сбежал и высадился в Фаселиде, где искал убежища у общественного очага с масличной ветвью в руках. Когда фаселидяне не дерзнули принять его, он обратился с тем же к жителям Кавна и Кибиры, но так же безуспешно. Жители Кибиры сообщили о его присутствии на Родос и римскому консулу в Македонии. Последний предписал им отослать его из Кибиры на Родос, а из Родоса в Рим и так и было сделано [64]. Инструкции относительно Поликрата вероятнее всего даны были Эмилием Павлом в конце 168 г. , до прибытия комиссии из 10 членов. Вероятно к тому же времени относится разграбление Эгиния в Фессалии, Агасс вероятно в Македонии и Энии неподалеку от Фессалоники. Так против Агасс выдвинуто было обвинение, что после ухода римлян город вновь перешёл на сторону Персея; против Эгиния — что его жители нападали на римских солдат; против Энии — просто в том, что его жители защищались упорнее соседей. Высказывалось предположение, что римский военачальник искал случая позволить своим солдатам разжиться добычей [65]. Во всяком случае, действия эти указывают на то, что тому кто не в фаворе у римлян не стоит искать у них милости и внимания.
Когда комиссия из 10 членов прибыла и обосновалась в Амфиполе, она и Эмилий Павел, в добавление к планированию будущей организации Македонии, действовали как верховный суд и верховные арбитры греческого мира. Когда Эмилий Павел возвращался из тура по Греции, то близ Деметриады встретился с группой этолийцев, которые сообщили ему, что проримские вожди, Ликург и Тизипп, с помощью римских солдат окружив этолийский совет, перебили 550 его членов, остальных отправили в изгнание и присвоили всё их имущество. Эмилий приказал доставлять обвиняемых в различных преступлениях в Амфиполь [66]. Таким образом план использования Амфиполя в качестве штаб–квартиры не только для устройства дел Македонии, но и для слушания дел, касающихся споров и разногласий в Греции был уже принят. В Амфиполь сошлись послы из многочисленных греческих государств, чтоб поздравить римлян с их победой [67]. Согласно Ливию, сразу после первой встречи римлян с македонянами были призваны этолийцы и слушалось их дело. Он несомненно прав в утверждении, что об их деле судили больше на основе того какая партия была на стороне Рима и какая на стороне Персея, чем на основании того кто совершил преступление, а кто пострадал ошибочно. Этолийцы, перебившие своих сограждан, были оправданы, а изгнание тех, кто был изгнан подтверждено. Единственным осуждённым оказался Авл Бебий, римский командир, предоставивший для этого дела римских солдат этолийцам. Возможно тогда у Этолии отнята была значительная часть территории. Она включала Амфилохию и несомненно некоторые территории малых общин (koina) центральной Греции, существовавших в то время [68]. Таким образом с этолийцами, которые предоставили в 171 г. войска своим римским союзникам и не предпринимали никаких открытых враждебных действий, обошлись более сурово, чем в 188 г.
Так же в Амфиполе принят был ряд других решений. Так Левка отделена была от Акарнании. Это была часть политики по недопущению того, чтобы ни один из важных островных портов вдоль западного побережья Греции был бы связан с материковым государством. Послана была эскадра на Лесбос для разрушения города Антисса, а её жителей переселить в Мефимну, за то, что они помогли Антенору, пустив его в гавань и снабдив припасами когда он с кораблями сновал вокруг Лесбоса. Так же сообщается о двух судебных процессах над отдельными лицами. Во–первых, казнён был некий этолиец по имени Андроник, а во–вторых — Неон из Фив, которого сочли ответственным за союз Беотии с Персеем [69]. Этот последний акт был своего рода продолжением более раннего урегулирования дел в Беотии. Несомненно, так же в Амфиполе были вынесены и решения о которых ничего не сообщается, например, решение отделить полуостров Магнесия от Македонии и восстановить Магнесийскую конфедерацию, но снести укрепления Деметриады [70].
Другой задачей, исполненной в Амфиполе, было составление списков подозреваемых, которые должны были быть отправлены в Рим для суда. Списки эти основаны были на обвинениях, выдвинутых послами, прибывшими в Амфиполь и данных, извлечённых из македонских архивов. От имени Эмилия Павла отправлены были письма в Этолию, Акарнанию, Эпир и Беотию и это было ещё не всё. Полибий перечисляет перребов и фессалийцев с ахейцами как народы против которых выдвинуты были обвинения несмотря на их неучастие в войне и возможно так же некоторые и из из вождей отправлены были в Рим. Наконец, есть достаточно информации, чтобы показать, что как часть римской программы принято было что–то подобное массовой экстрадиции подозреваемых. Македоняне так же были в эту программу включены. В их случае имена руководителей, прежних царских должностных лиц и им подобных, которых следовало отправить в Италию были объявлены на собрании. Им вероятно было предоставлено самим добираться до Италии, но им угрожали смертью, если они не подчинятся [71]. Для Эпира и Акарнании последний акт драмы наступил позже, когда Аниций объявил имена тех вождей, которых он пожелал отправить в Италию на суд сената [72].
С ахейцами обращение было особым. Вместо отправки письменного распоряжения двое из членов комиссии лично отправились, чтобы огласить их требования. Один из двоих, Гай Клавдий Пульхр был в 177 г. консулом, в то время как второй, Гней Домиций Агенобарб был намного более молодым человеком. Таким образом, посольство это в самом деле имело вес, хоть и не вполне верно, как то утверждал Полибий, что из членов комиссии посланы были наиболее достойные [73]. Но перед членами комиссии встала та трудность, что в македонских архивах не было ни на кого из ахейцев никаких компрометирующих данных. Всё, что им оставалось — это их собственные подозрения и свидетельства Калликрата и других людей, стремившихся завоевать расположение римлян. Для встречи с римскими послами ахейцы созвали экстраординарное собрание. Послы, наиболее вероятно потребовали, чтоб ахейцы отправили всех, кто был на подозрении у римлян в Рим, чтоб они предстали там перед судом и притом даже и не зная имён подозреваемых. Когда ахейцы против такого голосования в слепую возразили, им сказали что все военачальники того времени виновны. Это вызвало возмущение одного бывшего полководца, Ксенона, который на собрании ахейских вождей в 170 г. встал на сторону Архонта и Полибия. Он встал и заявил: «И я был стратегом у ахейцев, но я ничем не виноват перед римлянами и не чувствую никакого расположения к Персею; и по этому вопросу я готов подвергнуться суду в совете ахейцев, готов подвергнуться ему и перед лицом римлян». И он, можно так сказать, был на этом римлянами пойман и тысячи ахейцев были отправлены в Италию, а затем в своего рода изгнание или в своего рода частное тюремное заключение в города Этрурии, вероятно в ту часть Италии, где ахейцы менее всего чувствовали бы себя как дома [74].
Последние действия Эмилия Павла и его армии демонстрируют тенденцию использовать войну как источник обогащения как государства, так и отдельных солдат. Первые военачальники в ходе войны действовали по этому принципу до тех пор, пока на это не был наложен запрет, но после Пидны дух алчности получил полную свободу действий. Скопленные македонским правительством сокровища сохранены были за римским государством. Сокровища таким образом доставленные в Рим были в несколько раз больше тех, что были добыты в любой из прежних войн в Греции и Македонии. Фактически, они были настолько велики, что их перевозку можно рассматривать как важный этап перемещения в Италию всего накопленного капитала древнего мира. Перемещённые в это время сокровища можно оценить в 210 000 000 сестерциев или 52 500 000 денариев [75]. Но даже если это косвенно и шло на пользу солдатам как римским гражданам, это он удовлетворяло их стремления к личной выгоде и до сих пор, по–видимому, им отдавали на разграбление лишь немногие и не слишком крупные города. Чтоб исправить, если можно так выразиться, эту ситуацию солдатам победившей Македонию армии позволено было помочь себе в Иллирии и Эпире и это было сделано после того как Аниций ослабил и уменьшил в размерах Эпир и с пятью членами комиссии устроил дела в Иллирии. Таким образом, действия Эмилия и его армии кажутся беспричинными актами жестокости, совершёнными после завершения мирного урегулирования. Трудно сказать, на кого возложить вину за это безобразие, но выглядит очевидным, что лично Эмилий не был так уж невиновен как обычно представляют его античные источники. Здесь возникает подозрение, что защита Эмилия может быть отчасти вызвана благодарностью Полибия за оказанное ему в сципионовом кругу расположение. Эмилий, даже если он иными способами лично не обогатился, то по крайней мере удержал за собой библиотеку Персея под предлогом, что его сыновья — большие любители чтения [76]. После завершения дел в Амфиполе, Эмилий двинулся со своей армией к Пелле, а оттуда послал часть войска в Иллирию, чтоб разграбить иллирийцев — сторонников Персея, а сам с остальной армией двинулся к Пассарону в северном Эпире, где у Аниция была уже штаб–квартира [77]. Чем его войска занимались далее в Иллирии — неизвестно, в то время как о разграблении Эпира сохранились достаточно подробные отчёты. Достаточно будет напомнить, что 150 000 человек обращены были в рабство и около 70 городов, большей частью молосских, разрушено. Видимо пленные и другая добыча были проданы, а выручка использована для вознаграждения солдатам. Имеются разногласия относительно его размера. Ливий говорит, что каждый всадник получил 400 денариев, а каждый пехотинец — 200, в то время как Плутарх заявляет, что на каждого отдельного солдата пришлось только по 11 драхм, чем старается подвести читателя к мысли сколь невыгодна была эта война [78]. Более крупные суммы несомненно ближе к истине. Но даже с ними солдаты остались недовольны. После того как Эмилий Павел и его солдаты сделали всё что могли, Аницию оставалось только созвать «оставшихся эпиротов» и акарнанцев на собрание и объявить имена тех кого следовало отправить в Рим, чтоб они предстали там перед судом.
Каковы могли быть причины столь сурового обращения с Эпиром? Всё уже сказанное свидетельствует, что имели место надежды на добычу. Солдаты Эмилия выражали, возвратившись в Рим, недовольство своей долей добычи из царских сокровищ [79]. Они считали, что добыча эта должна была обогатить их, а не государственную казну и конечно же добыча из Эпира и Иллирии была по сравнению с ней явно недостаточна. Когда решено было действовать, солдатам разрешили поживиться, но трудно поверить, чтоб какой–нибудь государственный деятель, претендующий на благоразумие и проницательность, мог отдать приказ о такой жестокости, как разграбление Эпира просто ради наживы. Высказано было предположение, что большую часть вины следует возложить на козни проримски настроенного эпирота Харопса в стачке с теми безжалостными римскими государственными деятелями, действия которых пресечены были и частично наказаны несколькими годами ранее, но это объяснение даже его автор считает недоказанной гипотезой [80]. Несомненно, проримски настроенных эпиротов использовали в качестве информаторов, но маловероятно, чтобы римский командующий зашёл так далеко, чтобы угождать сторонникам и равно маловероятно, чтоб Харопс желал таким способом опустошить свою страну. То, что произошло в Эпире лучше всего объясняется позицией, занятой Эмилием Павлом, а именно, что ему дана была власть творить суд над любым врагом Рима. Эпироты были заранее извещены о том, что римские гарнизоны будут выведены из их городов, так что они смогут быть свободны. То, что за этим последовало должно было считаться вынесением приговоров и наказанием врагов Рима. Ответственность за вердикт должна быть возложена на Эмилия и членов комиссии, которые вынесли приговор и контролировали его исполнение.
Объяснение суровости римлян вероятно надо искать в том факте, что эпироты прерывали главный путь военных коммуникаций между Италией и не только Балканами, но и всем Ближним Востоком. Надо помнить, что римляне предпочитали коммуникации по суше. В ходе всех восточных войн, начиная со Второй Македонской войны, римские войска обычно высаживались на побережье Иллирии. После провала вторжения в Македонию с запада в 199 г., путь их, таким образом, постоянно лежал через Эпир или рядом с ним, в Фессалию. Единственное исключение имело место в 192 и 191 гг., когда римляне в союзе с Филиппом V смогли пройти на восток с побережья Македонии и подойти к Фессалии с севера. Некоторые перемены должны были иметь место с постройкой Эгнациевой дороги, но и даже после того, как она была построена, Сулла в 88 г. использовал старый путь [81] и так же поступил во время кампании 48 г. против Помпея и Цезарь. Поначалу с эпиротами обращались хорошо и их мелкие грешки были забыты, вероятно в надежде, что они окажутся дружелюбны и покладисты. Когда вместо этого мятеж эпиротов чуть не привёл к захвату консула и на следующую зиму почти что позволил Персею установить контроль над северо–западной Грецией и одновременно прервать римские пути сообщения, то легко понять в каком гневе были римляне. К несчастью для эпиротов всё это имело место тогда, когда в римскую политику вошёл новый и безжалостный дух.
Несмотря на деятельность членов комиссии, посланных в Иллирию и Македонию, вопросы продолжали передаваться римскому сенату для рассмотрения. В начале 166 консульского года (вероятнее всего осенью 167 г.) в Рим должно было прибыть множество посольств. К несчастью, сохранившаяся часть истории Ливия здесь подошла к концу, так что сохранилось мало информации о деятельности сената в этот и последующие годы. Сообщается о приходе посольства из Афин. Оно прежде всего стало просить за Галиарт в Беотии. Но когда просьбы эти оказались безрезультатными посольство сменило тон и попросило, чтобы территория Галиарта, так же как и островов Делоса и Лемноса были предоставлены Афинам. Просьба эта была удовлетворена, но с условием, что Делос станет порто–франко [82]. В начале 167 г. сенат принял важное решение. Плодом победы в Иллирии стали 220 захваченных римлянами лембов. Сенат приказал передать их Коркире, Аполлонии и Диррахию [83]. Не был ли это мягкий намёк на то, что эти три морских порта должны охранять моря и сдерживать пиратство?
После Третьей Македонской войны римское правительство во многом руководило делами не только Греции и Македонии, но так же и Малой Азии и отчасти Ближнего востока. В этом ему очень помогла привычка государств обращаться с жалобами к Риму на своих врагов. Таким образом, Рим всегда мог выступать в роли защитника какого–нибудь друга или союзника. Воля римлян становилась известна через ответы на эти жалобы, через постановления и письма сената, через посольства и комиссии. В качестве примера можно упомянуть два посольства. Так в 164 г. отправлены были два посла для контроля за греческими делами в целом, для урегулирования территориального спора между Спартой и Мегалополем и особенно для контроля за планами Антиоха Эпифана и Евмена Пергамского. Двумя годами позже три посла, включая Тиберия Семпрония Гракха, отца трибунов, посланы были для решения дел в Греции, а затем пересекли Малую Азию, чтоб понаблюдать за делами Селевкидов и других царей, так же как и галатов [84]. Такие посольства — свидетельство широких интересов и пристального наблюдения. Конечно, до тех пор, пока здесь ещё не было римских наместников или постоянного присутствия солдат, для правителей греческих государств всё ещё возможно было воображать, что они могут действовать независимо. Вспышка войн в Македонии и Греции в 150 и в последующие годы создаёт впечатление, что период со 167 г. и до этой даты был временем беспорядка и смуты. Это едва ли подтверждается проверкой немногих известных событий. Установленная система поначалу с римской точки зрения работала хорошо. Объяснение этому кажется состояло в том, что все греческие лидеры увезённые в Рим в 167 г. служили в качестве заложников. То, как с ними обращались (это можно проследить на примере ахейцев), показывает, что римляне не намерены были ни устраивать над ними суд, ни позволить им вернуться. Даже когда оставшиеся в живых вернулись в 151 г. или около того, сомнительно, что это в какой–либо мере повлияло на ситуацию. Из двух вернувшихся ахейцев, известных по имени, Стратий стремился предотвратить разрыв с римлянами, а Полибий ничего не предпринимал, чтоб разрыв этот вызвать.
Условия в Греции в этот период лучше всего можно осветить в связи с Ахейской конфедерацией. Вот два пункта,, которые здесь прежде всего следует отметить. Во–первых, не кажется, что Калликрат и крайняя проримская фракция полностью контролировали ситуацию а Ахайе. Это особенно важно, так как все вожди, выказавшие сколько–нибудь независимости были из Ахайи удалены. Вряд ли именно Каллистрат вдохновлял неоднократные отправки посольств в Рим по поводу удерживаемых в Италии ахейцев или если это всё же так, то тогда Каллистрат не был столь крайним, как его обычно представляют, но вступил по этому вопросу в соглашение с оппозицией. Во–вторых, спартанский вопрос был настолько хорошо урегулирован, что спартанец избран был стратегом конфедерации. Есть какая–то связь между спартанским вопросом и началом Ахейской войны в 146 г., но вопрос не обострялся до последней части периода. Вывод этот, конечно, основывается на той информации которая, по счастью, сохранилась. То, что можно наблюдать — это вереница посольств, отправляемых в Рим в интересах удерживаемых в Италии ахейцев, столкновения с Афинами, вызванные защитой делосских беженцев, изгнанных Афинами, вмешательство в дела Афин и Оропа и под конец вспышка раздора со Спартой.
Первое посольство в Рим по поводу удерживаемых должно было быть отправлено в 166 г. Нет данных о его отправке или прибытии в Рим, лишь упоминание о его возвращении; но из данных о следующем посольстве ясно, что сенат удивлён был тем, что они просят за тех, кого они сами осудили. Ахейцы в ответ на это в следующем году отправили посольство с протестом, что они никого не осуждали и поэтому потребовали или чтоб сенат сделал это или если обстоятельства делают это невозможным, чтобы их передали ахейцам для суда. Справедливость просьбы ахейцев была очевидной. Их сограждане увезены были в Италию, чтоб предстать перед судом и удерживались там уже два года. Но сенат не желал возвращать их в Грецию и ответил, что не в интересах ни Рима, ни греческих государств, чтобы эти люди возвратились домой. Этот ответ, данный ахейцам, по–видимому, был истолкован как относящийся ко всем грекам. Полибий, сообщая об этом, указал, что сенат был в неловком положении, так как оказался неправ по всем пунктам, но особо подчеркнул отчаяние большинства греков и радость Харопса, Каллистрата и других людей их сорта [85]. Через несколько лет, когда многие из видных изгнанников уже умерли, сообщается ещё о двух посольствах. В обеих послами были Ксенон из Эгия и Телекл из Эгины, оба из старых ахейских городов. Второе из этих посольств имело место в 155 году. В ходе него, согласно Полибию, освобождение было б обеспечено если бы не способ, которым претор Авл Постумий, в этом заседании председательствовавший, вёл это дело. Было внесено три предложения: первое — за освобождение, второе — чтобы их удерживать в Италии и дальше, третье — чтобы их освободить, но ещё какое–то время удерживать в Италии. Подразумевалось, что большинство выступит за это третье предложение, но когда претор поставил на голосование вопрос об освобождении или дальнейшем удержании в Италии, те кто выступал за третье предложение проголосовали вместе с теми, кто выступал за второе. Думаю, что это утверждение Полибия ошибочно. Именно третий вариант — голосование за освобождение, но с временным удержанием в Италии, был для римлян самым выгодным, ведь никто не мог сказать, как долго удержание будет продолжаться. Ахейцы, однако, были достаточно воодушевлены, чтоб послать ещё одно посольство на следующий год. В нём опять участвовал Телекл, а коллегой его был Анаксидам из Мегалополя, участник посольства 165 года. Были ли они глупы или нет, в настойчивости этих людей есть что–то трогательное. Результат был лишь тот, что сенат проголосовал за сохранение существующего положения [86]. Когда в 151 г. сенат всё таки проголосовал за разрешение вернуться, то всё еще возникли живые дебаты по этому вопросу. Согласно одному анекдоту, дело повернул Катон, который упрекнул сенат за пустую трату времени, проведённого в спорах о том «кому хоронить старикашек–греков — нам или ахейским могильщикам». Это решение сената, как кажется, распространялось на всех греков, всё ещё находившихся в Италии [87].
После Третьей Македонской войны римское влияние давало о себе знать как в греческих межгосударственных отношениях, так и во внутренних делах отдельных государств. В качестве примера римского влияния последнего рода можно привести вмешательство в спор между Спартой и Мегалополем по поводу обладания Скиритидой (гористой областью в северной Лаконии). Как уже отмечалось посольство 164 г. было направлено для разрешения этого спора. О действиях римлян говорится так же во фрагментарной надписи, содержащей отчёт комиссии, созданной для вынесения решения по этому делу [88]. Хотя и Спарта и Мегалополь были в то время членами Ахейской конфедерации, римские послы явились разрешить конфликт между ними как между независимыми государствами. Вердикт вынесен был ими в пользу Мегалополя, вероятно в рамках тенденции поддерживать существующие связи, если это не противоречило римским интересам. Позже дело передано было на рассмотрение какого–то особого суда, где сторонами вовлечёнными в конфликт были теперь спартанцы и ахейское правительство. И вновь вердикт вынесен был против Спарты.
В межгосударственной политике ахейцы, несмотря на сдерживающее влияние римлян, оказались втянуты в конфликты, хоть сначала мелкого масштаба. Когда в 155 г. началась война между родосцами и критянами, обе стороны обратились к ахейцам за помощью. Ахейцы склонны были помочь родосцам, но бросили это дело когда Каллистрат предупредил их, что они не должны ни отправляться на войну, ни оказывать кому–либо помощь без одобрения римлян [89]. В этом случае участие ахейцев в военных действиях было предотвращено. Вероятно, не так вышло в деле бывших делосцев, ставших ахейскими гражданами. Когда афиняне захватили остров, они приказали прежним жителям его покинуть. Последние воспротивились и пожаловались в Рим; там им было заявлено, что они должны покинуть остров, но могут взять с собой всё их движимое имущество. Очевидно, какие–то обстоятельства помешали иным из них увезти всё, что они считали вправе. Делосцы эти направились в Пелопоннес (Ахайю) и были приняты в число ахейских граждан, после чего попытались судиться с афинянами по торговому договору, регулирующему отношения афинян и ахейцев. Афиняне вполне естественно отрицали, что в отношении бывших делосцев это допустимо. После этого последние просили, чтоб ахейское правительство предоставило им право на репрессалии и они могли б помочь самим себе. Просьба была удовлетворена и за этим должны были последовать нападения и ответные нападения. Сколь масштабны они были и как долго продолжались — неизвестно. Результатом стало то, что и афиняне и ахейцы отправили посольство в Рим, где сенат постановил, что всё, что предприняли делосцы с позволения ахейцев было правомерным. Это надо думать означает, что делосцы имели право обращаться к афинянам как ахейские граждане. Неизвестно, действительно ли это решило спор [90].
Другое дело в которое втянуты были Афины и Ахайя было связано с Оропом — городком на границе между Аттикой и Беотией. Оно привело к вооружённой интервенции Ахейской конфедерации против Афин, хотя, может быть и не к реальным военным действиям. Ситуация была столь запутанной и сложной, а наши источники столь фрагментарны и противоречивы, что возможно полностью до истины не удастся добраться никогда. В какое–то время, самое позднее через несколько лет после 160 года, афиняне потребовали с оропян то, что они считали законными налогами или данью. Против этого оропяне возражали и обратились к римскому сенату, который осудил действия афинян и проучил оценить сумму ущерба городу Сикиону. Выбор (не Ахейской конфедерации, а города, принадлежавшего к ней) многозначителен для позиции Рима. Сикионяне оценили ущерб в 500 талантов — непомерно большая сумма. Возражая против этого вердикта, афиняне отправили в Рим знаменитое посольство из трёх философов — Карнеада, главы Академии, перипатетика Критолая и киника Диогена. Они предстали перед сенатом в 155 г. (единственная точная дата в этом деле) и добились сокращения суммы до 100 талантов. Видимо афиняне не в состоянии были заплатить и эту сумму и вместо этого предложили некую сделку, включавшую в себя выведение клерухии на территорию Оропа. Нет данных, что это привело афинян в столкновение с Римом. Оропяне обратились к Ахейской конфедерации; вероятно им казалось, что надежды на помощь больше от близкого соседа, чем от далёкого Рима. Это обращение поддержал, в частности, Гиерон из Эгиры, сын того Телекла, который неоднократно ездил в Рим в качестве ахейского посла. Он выступал в качестве патрона оропян сначала на синоде в Коринфе, а затем на синклете в Аргосе. В почётном постановлении ему воздаётся оропянами честь за то, что он вернул их на родину. Но однако в этом деле был изъян, состоявший в том, что по ахейским законам объявление войны требовало созыва экстраординарного собрания ахейской экклесии. Когда планировались военные действия против соседа их невозможно было удержать в секрете. Таким образом, Павсаний вероятно верно сообщает, что решение ахейцев стало известно афинянам, которые имели время до прибытия ахейцев так опустошить оропскую территорию, что это вызвало выселение населения. Так как нет сведений о битве, то афиняне, в свою очередь, должны были удалиться при приближении ахейской армии под командованием спартанца Меналкида, стратега этого года. За удалением афинян должно было последовать возвращение оропян. Появление Меналкида, который так же сыграл видную роль в разжигании Ахейской войны показывает, что интервенция ахейцев едва ли могла иметь место раньше 150 года [91].
Способ каким решались дела делосцев и оропян показывает, что попытка управлять делами Греции без вооружённого вмешательства всё ещё находила сильную поддержку в сенате. Более того, сторонники этой политики всё ещё вели её в тот день, когда вести об успехах Андриска (Псевдо–Филиппа) достигли Рима. Возможно, отчасти это было связано с пониманием связанной с этим опасности [92]. И однако события вскоре окончательно убедили римские власти, что попытка контролировать Грецию и Македонию только дипломатией и распоряжениями закончилась провалом. Результатом стало создание в 148 г. провинции Македония путём простого процесса отправки преемников командующему, который окончательно закончил в этом году войну. После этого процесс постепенного узнавания того, как управлять покорёнными провинциями был долгим и болезненным. Но в 150 г. сенат послал против претендента не армию, но посольство во главе со Сципионом Назикой, консулом 162 и 155 гг, великим оппонентом Катона [93]. Римляне обычно поручали такие миссии старейшим государственным деятелям и было совершенно в характере человека, пытавшегося предотвратить разрыв с Карфагеном залечить раны Македонии и Фессалии и насколько можно судить по той скудной информации, что у нас имеется, он сделал это замечательно хорошо, по крайней мере по сравнению с полным провалом его предшественника. До его появления на сцене фессалийцы, боясь неприятностей, обратились к ахейцам за помощью. По своём прибытии, Сципион принял командование над ахейскими и несомненно и другими греческими войсками, нанёс поражение Андриску и изгнал его из Фессалии [94]. Так и должно было быть согласно одной из школ мысли. Римские союзники (если употреблять этот термин в самом общем смысле) предприняли под римским руководством действия против нарушителя мира. Но задача выполнена не была. Андриск не был изгнан из Македонии. Потому в 149 г. послан был претор Публий Ювентий с одним легионом [95]. С ауксилариями численность его войска составляла примерно 10 000. Оно оказалось полностью рассеяно, а командующий убит. Относительно того, что произошло с трудом можно сделать выводы на основании скудных сохранившихся данных. Попытался ли Ювентий сразиться без помощи греческих союзников? Или волнения в других частях Греции зашли так далеко, что греческие союзники не смогли помочь ему? Ахейцы, вероятно, достаточно глубоко погрязли в спартанской и иных проблемах. Или просто Андриск так усилился, что оказался чересчур силён для армии противника? В любом случае, после поражения Ювентия, войска Андриска вновь вошли в Фессалию. В 148 г. послан был претор Квинт Цецилий Метелл Македонский с большим войском и проделал свой путь из Иллирии через Эпир в Фессалию. Здесь следует отметить только два момента его продвижения. Единственным упомянутым союзником, действовавшим с ним совместно был пергамский флот [96], но другие так же могли принимать участие в походе. Во–вторых, успешная кампания привела в Грецию и в Македонию римские войска и римского полководца, годных для использования в в других чрезвычайных ситуациях.
Ахейская война 146 г., приведшая к разрушению Коринфа и временному роспуску Ахейской конфедерации, остаётся с её причинами и сложным фоном одной из самых трудных проблем в античной истории. Ясно, что Полибий дал очень полное её описание, но оно сохранилось лишь частично. Это одна из самых ярких частей произведения и заставляет сожалеть о потере всего остального. Почти равно достойна сожаления потеря данных Ливия, несомненно основанных на Полибии, но дополненных сведениями из анналов. Единственное достаточно полное изложение содержится у Павсания и оно в целом кажется хорошим. К этому можно добавить более краткие сведения из эпитом. На события её часто ссылаются и всё же удовлетворительная их интерпретация очень трудна, чтобы не сказать невозможна.
Война началась так скоро после возвращения греков, некогда отправленных в Италию, что естественно подумать об этом возвращении, как о её причине. У Рима больше не было заложников, чтобы обеспечивать хорошее поведение греков. Вместо этого группа озлобленных стариков возвратилась домой. Однако, как уже отмечалось, это было не вполне так. Например Страт, один из ахейцев участвовавших в политике после своего возвращения, напротив старался предотвратить войну. Одно место указывает, что возвращение выживших привело к спорам о собственности [97]. Такие споры по возвращении изгнанников бывали неизбежными и известно, что с войной было связано что–то вроде социальной революции. Но маловероятно, что так много собственности увезённых в Италию попало в руки низших классов, что возвращение выживших вызвало серьёзные беспорядки. Кстати вспомнить, что во многих частях Греции в этот период были признаки социальных волнений и что римляне были обычно на стороне собственников из высших классов. Однако маловероятно, что эти волнения сами по себе были достаточно сильны, чтобы побудить ахейцев попытаться сразиться с Римом. Скорее всего демагоги, возглавлявшие ахейцев, подняли волнения, чтобы укрепить свою власть над массами. Фактически, кажется необходимым согласиться с Полибием, что большей частью следует порицать вождей ахейцев и особенно Критолая и Диэя [98]. Некоторое оправдание для заблуждения, в которое впали как вожди так и народ относительно того, что римляне не пойдут на вооружённое вмешательство. Ещё в 147 г. римское правительство направило два посольства, пытаясь добиться мирного урегулирования спартанской проблемы. Каждое из этих посольств возглавляло лицо, которое за десять лет до того было консулом и хотя первому посольству нанесены были в Коринфе тяжкие оскорбления, второе всё ещё занимало примирительную позицию. Когда же наконец предпринято было вооружённое вмешательство, то на первый взгляд это выглядело так словно бы элементы комической оперы были введены в трагедию. Две армии состязались, так сказать, за право победить ахейцев. Метелл пришёл на юг из Македонии и почти закончил войну для того только, чтоб уйти и оставить завершение её консулу Муммию. Правильное объяснение этого состоит вероятно в том, что власти Рима в начале консульского года не знали, что армия Метелла будет в боеспособном состоянии. Вдобавок они предполагали, что наступление с севера может быть блокировано при Фермопилах. Чтобы быть уверенным в завершении войны в этом году Муммий был послан морским путём. Решимость довести дело до конца была так велика, что даже члены комиссии, которые должны были урегулировать отношения после победы отправлены были в 146 г. ещё до завершения кампании.
Мы уже отметили, что вовлечённость в местные проблемы могла помешать ахейцам послать в 149 г. войска Ювентию. Военная кампания ахейцев против Спарты имела место в 148 г., но кажется что спартанский и оропский инциденты были так тесно связаны, что год или два предшествующих этой акции были заполнены интригами. Ахейским стратегом во время интервенции в Ороп был Меналкид из Спарты, стратег в 151-150 гг. Он был чем–то вроде авантюриста и интригана. Когда Попилий Ленат был в 168 г. в Александрии, он освободил из тюрьмы этого самого Меналкида, который служил в Египте, но так старательно интриговал в собственных своих интересах, что попал в тюрьму. Этого освобождения с помощью влияния римского посла было вероятно достаточно для того, чтобы он настроен стал проримски. Он был достаточно популярен, чтобы быть избранным ахейским стратегом [99]. Вероятно в конце его срока службы вновь разгорелась старая ссора между Спартой и ахейским федеральным правительством. Кажется для этого не было достаточной причины, кроме той, что застарелый спор требовал ничтожных раздражителей, чтобы вызвать вспышку. Так же мог иметь место антагонизм между интригующими лидерами. Даже если не принять во внимание большую часть скандала, связанного с Меналкидом и его преемником на посту стратега, Диэем, всё равно кажется, что последний в немалой мере достоин порицания за развязывание войны и за те несчастья, к которым она привела.
Рассказ о том, что Калликрат выдвинул против Меналкида обвинение в измене, грозившее тому смертной казнью, может соответствовать истине, так как вопрос о юрисдикции ахейского правительства над спартанцами вновь был поднят. Обе стороны утверждали, что противники неправильно интерпретируют решение сената: Диэй утверждал, что ахейцам предоставлена была полная юрисдикция, спартанцы это отрицали и намеревались апеллировать к Риму. Ахейцы, в свою очередь, отрицали право отдельных городов направлять посольства в Рим. Если по этим спорам сенатом было вынесено новое решение, то это должно было иметь место в конце 150 или в начале 149 гг. Диэй, ахейский стратег 150-149 гг. довёл эту ссору до конца. Он представил спартанцам список из 24 лиц, которых считал нарушителями мира. Они отправились в добровольное изгнание и остались в Риме, очевидно надеясь на римское вмешательство в свою пользу. По окончании срока службы Диэй и Каллистрат отправились в Рим в качестве послов. Каллистрат умер в пути. Целью посольства было противодействовать спартанским изгнанникам, интересы которых представлял Меналкид, бывший ахейский стратег. Единственным результатом стало обещание, что сенат отправит посольство, чтобы рассудить ахейцев и спартанцев [100].
Это обещание сената обычно связывают с римским посольством в Грецию в 148 г., но до 147 г. никакое посольство туда не прибыло. Верно, что в 148 г. Метелл побудил посольство, направлявшееся в Азию свернуть в сторону, чтобы посетить ахейцев и убедить их не нападать на Спарту, а ждать послов из Рима. Сообщение было доставлено, но пришло слишком поздно. Дамокрит, стратег 149-148 гг. уже вторгся на спартанскую территорию и нанёс поражение спартанцам с тяжёлыми для них потерями, но вместо того чтобы взять город отозвал свою армию. За это он был присуждён к уплате штрафа в 50 талантов и будучи неспособным заплатить его, отправился в изгнание. Преемником его избран был Диэй. Когда Метелл вновь направил послов к ахейцам, вероятно осенью 148 г., Диэй обещал не атаковать, но дождаться прибытия римских послов. Он, однако, ввёл гарнизоны в периэкские города. Одним из неблагоприятных инцидентов, происшедших до прибытия послов из Рима, стал захват и разграбление одного из них Меналкидом, теперь действовавшим в качестве спартанского полководца. Но поскольку это не принесло ему ничего, кроме непопулярности даже у спартанцев, он покончил с собой [101]. Как не странно, эта история может оказаться правдой. Общественное мнение чувствовало, что Дамокрит должен решить спартанскую проблему раз и навсегда и предстать перед римскими послами a fait accompli (с совершившимся фактом). Диэй, даже если он разделял это мнение, мог ощущать, что поскольку удобный случай потерян, дальнейшая агрессия будет неразумной. На этом этапе своей карьеры он проявил некоторую сдержанность. Во время своего предыдущего пребывания на посту стратега он добивался принятия мер против отдельных спартанских вождей. Действия Меналкида подверглись всеобщему осуждению на том основании, что он мало чего добился и даже усугубил без того плохую ситуацию.
Когда в 147 г. прибыло римское посольство во главе с Луцием Аврелием Орестом, чтоб принять послов было созвано экстраординарное собрание Ахейской конфедерации в Коринфе. На собрание это явились спартанцы в значительном числе. Предлагаемое послами решение было для них более, чем приемлемым, но таково, что вызвало гнев ахейцев. Ведь теперь сенат прямо потребовал частичного роспуска конфедерации, на который намекал ещё в 182 году. Это стало неожиданностью для ахейцев. Это должно было быть решено после того как посольство Диэя покинет Рим и естественно не оглашалось в Греции до прибытия Ореста. В этом смысле это было «тайной», как один из источников утверждает это. Если, как об этом сообщается, сенат вторично принял решение, что спартанцы должны подчиняться ахейской юрисдикции, кроме обвинений в преступлениях, подлежащих смертной казни, то это так же представляло собой внезапный поворот политики и в то же время это было возвращение к старой политике. Орест, очевидно, полагал, что обсудив вопрос с вождями, он сможет подготовить почву для выступления на собрании ахейцев и поэтому пригласил Диэя и других высших должностных лиц в свои покои. Здесь он объявил, что сенат желает, чтоб не только Спарта, но так же и Коринф, Аргос, Аркадский Орхомен и Гераклея, та что близ Фермопил, вышли из конфедерации. Объявление об этом вызвало эффект противоположный тому, на который он рассчитывал. Ахейские должностные лица тотчас удалились и призвали собрание ахейцев захватить всех спартанцев и всех подозреваемых в том, что они спартанцы. Позже настоящие спартанцы были оставлены в тюрьме, прочие освобождены. Орест, будучи не в состоянии обуздать ахейцев, мог только обратить их внимание на ту дерзость, с которой они выступили против римлян и удалиться [102]. Позже послы сообщили, что они изгнаны из Коринфа и что им грозит опасность [103]. Ахейцы, вполне естественно, послали в Рим посольство во главе с Феаридом, братом Полибия, чтобы изложить свою позицию и принести извинения [104].
Римляне на удивление быстро отреагировали на события в Коринфе. Орест возвратился в Рим и доложил обо всём сенату, который послал второе посольство тем же летом. Возглавлял его Секст Юлий Цезарь, который был коллегой Ореста по консулату десятью годами раньше. По пути он встретил посольство Феарида и побудил его вернуться с собой в Пелопоннес. Секст, вероятно, достиг Эгия еще до начала осеннего синода на котором избирались федеральные должностные лица и обратился к этому собранию. Он был проинструктирован мягко обращаться с ахейцами и действовал соответственно, обвиняя их в оскорблении римских послов менее сурово, чем сами ахейцы, но нет данных, что условия, предложенные Орестом, были смягчены. И тем не менее, любезная манера обхождения посла обольстила Диэя и Критолая, который только что избран был стратегом в качестве преемника первого. Они и их окружение полагали, что римляне так заняты проблемами в Африке и Испании, что будут стараться избегать войны с ахейцами. Во всяком случае, Критолай был учтив с римскими послами и обещал созвать собрание в Тегее для переговоров со спартанцами [105]. При этом он действовал недобросовестно.
Собрание, объявленное в Тегее, должно было быть экстраординарным собранием ахейской экклесии, созванным в аркадском городе, удобно расположенном для переговоров со Спартой. Должность стратега занимал в то время Критолай. Он и его окружение решили, что Критолай должен явиться на собрание один и что остальные ахейцы должны держаться в стороне. История гласит, что должностные лица объявили о собрании, но разослали тайные распоряжения его не посещать. Римляне и спартанцы прибыли в Тегею в должное время и согласовали позиции по отношению к ахейцам. Тем временем последние всё не появлялись и наконец явился один Критолай и заявил, что один он ничего не может. Римляне могут представить свое дело перед следующим синодом, который будет созван через шесть месяцев. Секст, естественно, отпустил спартанцев и сам возвратился в Италию [106]. Этот инцидент сделал войну неизбежной. Намеренно спланированное оскорбление и расстройство планов должны были показаться римлянам еще более оскорбительными, чем вспышка дурного настроения толпы во время визита Ореста. Кроме того, совещание Секста со спартанцами должно было показать ахейцам, что римляне теперь определённо на стороне спартанцев. Но Критолай, кажется, не осознал серьёзности ситуации, вероятно всё еще считая, что римляне не предпримут серьёзных усилий по усмирению ахейцев. Потому–то он провёл зиму обходя ахейские города, возбуждая их против римлян и объявляя мораторий на долги на всё время войны. Последняя мера, как кажется, была правительственным распоряжением. Затем весной 146 года на безумном собрании в Коринфе, которое, как кажется, было комбинацией регулярного синода, который мог рассматривать самые различные дела и синклета — особого массового собрания, компетентного решать вопросы войны и мира, он провёл решение о войне против Спарты — действие неизбежно вызывавшее войну с Римом. На собрании этом он яростно нападал на своих политических противников, утверждая что боится лакедемонян и римлян вместе взятых меньше, чем предателей внутри государства. Так, по крайней мере, сообщает Полибий, который был современником событий, хоть и не присутствовал на собрании. За объявлением войны последовало постановление облекающее диктаторскими полномочиями исполнявшего тогда должность стратега [107].
Если Критолай и другие ахейцы неправильно оценивали намерения римлян, то это не потому, что они не были предупреждены. Может быть, их ввёл в заблуждение тот факт, что сенат явно не торопился с отправкой посольства Ореста. Так же их могла ввести в заблуждение обходительность, выказанная выказанная Секстом и когда они позже получили предупреждение от Метелла, то они могли счесть не имеют столько веса как те, что приходят непосредственно из Рима. Оглядываясь назад на происшедшее, кажется очевидным, что сенат, прежде чем отправить Ореста в Грецию, принял решение вмешаться в случае, если его указания будут проигнорированы. Отправка Секста означала, что ахейцам давался еще один шанс. Кроме того, в этом году было уже слишком поздно отправлять армию из Италии в Грецию или как вариант, Метелл был ещё не готов двинуться на юг. По всей вероятности, Ахайя назначена была Муммию в качестве провинции в начале консульского года и постановлено было подготовить для этого армию и флот. В то же время Метелл был в состоянии действовать и возможно ему было это предписано. Рассказ о том, что он рассчитывал завершить войну до прибытия Муммия может быть правдивым, хотя здесь кажется был какой–то перерыв между двумя военными кампаниями или между двумя частями кампании 146 г. Возможно Метеллу приказано было не переходить коринфский истм [108]. До того как он приступил к военным действиям, он отправил к ахейцам четырёх послов, чтобы побудить их избежать разрыва. Послы эти предстали и обратились к тому собранию ахейцев в Коринфе, которое проголосовало за войну против Спарты. После того как они покинули Коринф, один из четырёх отправился сначала в Афины, а оттуда в Спарту, двое оставались в Афинах до прибытия Метелла, в то время как четвёртый направился в Навпакт, может быть для контактов с этолийцами и с тем, чтобы убедиться, что этот порт пригоден для военных операций Муммия [109]. Видимо с самого начала запланировано было, что Муммий переправит свою армию по морю в Коринфский залив [110].
Может быть полезным попытаться реконструировать план военной кампании Критолая и ахейцев, хотя надо напомнить что информация скудна и что все выводы будут предварительными. До сих пор обычным путём продвижения римлян в Грецию был наземный путь через Иллирию, Эпир и Фессалию. Это означало, что в случае такого продвижения Фокида, Локрида, Беотия, a fortiori и Пелопоннес могли быть в безопасности лишь до тех пор, пока удерживают Фермопилы. Это тезис, кажется, лежал в основании плана военной кампании ахейцев. В это время ахейцы провозгласили Гераклею, ту что расположена ниже горы Эта, своей собственной. Это должно означать, что они попытались завладеть воротами в центральную Грецию. В этом их поддерживали беотийцы, локрийцы и эвбейцы. Фокида была скорее территорией прохода войск и сценой битвы, чем активным участником. Таким образом, большая часть центральной Греции, кроме Аттики и Фокиды, объединилась с ахейцами в защите Фермопил. Главой всей коалиции, включая и Ахейскую конфедерацию по всей видимости был Пифей из Фив [111]. Сам по себе план был не безнадёжным. Если бы у них было первоклассное военное руководство, то у греков был бы хороший шанс обладать Фермопилами. Так, кажется, думали и римляне, которые такой план предвидели. Потому Муммий послан был по морю, так чтобы он мог высадиться в тылу войск защищавших Фермопилы или же в Пелопоннесе, смотря по тому, что оказалось бы наиболее выгодным.
Военные действия начались с осады Гераклеи, хотевшей порвать с ахейцами, Критолаем и беотийцами. При приближении Метелла они отступили к Скарфее в Восточной Локриде за Фермопилами. Лучшая позиция для защиты была потеряна, но ситуация не была ещё безнадёжной. При Скарфее римляне встретились с Критолаем и его войском и нанесли ему решительное поражение с большими потерями. Сам Критолай исчез, пал в битве или покончил жизнь самоубийством. Чтобы всё было ещё хуже, два отряда пришедшие на битву слишком поздно были уничтожены; оба они, видимо, продвигались через Фокиду на соединение с Критолаем. Отряд в 1000 отборных аркадских воинов достиг Элатеи и вступил в город. Во время их пребывания здесь вести о битве при Скарфее достигли города и потому элатейцы попросили аркадян удалиться. Последние двинулись наземным путём домой вниз по долине Кефисса, но были остановлены у Херонеи. Поведение фокейцев указывает на то, что они давали воюющим сторонам право прохода через свою территорию, но сами стремились оставаться нейтральными [112]. От Херонеи Метелл двинулся на Фивы, покинутые их населением [113]. Здесь он узнал, что в Фокиде находится войско синтелии патрян. Видимо, патряне переправлялись через Коринфский залив и ничего не знали о поражении при Скарфее. Когда Метелл узнал о присутствии в Фокиде этого войска, он обратился на него, чтоб сразиться. Нет надёжных цифр о количестве войск, вовлеченных в это предприятие, но Полибий связывает с этой битвой деморализацию и отчаяние, которые охватили не только побеждённое войско, но так же и многих в Греции и как кажется считает, что поражение в Фокиде скорее, чем при Скарфее было причиной великой катастрофы всей военной кампании. Фактически он подразумевает, что выдающийся римский государственный деятель, предвидя сколь жестокой будет битва, предпочёл держаться от неё подальше, оставаясь в Фивах [114]. Этим закончилась военная кампания Критолая, хотя сам он умер до её завершения. Может показаться, что план ахейцев и беотийцев был не лишён достоинств и что он провалился отчасти потому, что они позволили себе вступить в большую битву до того, как их армия полностью усилилась. Гибельным последствием этого стало то, что подошедшие слишком поздно контингенты были встречены противником по отдельности и уничтожены. Второй из этих контингентов, тот что из Патр, был так велик, что уничтожение его потребовало настоящей битвы.
Как ни странно, но после этих поражений, противники дали ахейцам передышку для подготовки к продолжению войны. Преемником Критолая стал Диэй в соответствии с ахейским законом, что в случае смерти стратега конфедерации службу исполнял его предшественник до очередного синода или собрания совета конфедерации. Когда это собрание произошло, Диэй был должным образом избран и служил до конца войны или скорее до своего самоубийства [115]. Диэю пришлось, по всей видимости, всё начинать сначала и он предпочёл делать это опираясь на внезапно освобождённых им рабов. Он приказал, чтоб 12000 домашних рабов были освобождены, вооружены и отправлены в Коринф, куда так же должны были явиться все граждане призывного возраста. Одновременно с состоятельных людей взяты были обязательные военные взносы. Мобилизованным должен был выпасть печальный жребий. Элидяне и мессеняне должны были оставаться дома на случай возможного нападения римского флота. Может быть так задумано было по первоначальному плану военной кампании. Что до синтелии патрян, то она по видимости понесла такие потери, что уже не могла послать войска. С прочих членов конфедерации собраны были 14 000 пехоты и 600 человек конницы. Это войско было сосредоточено в Коринфе, кроме 4000, которые были отделены и отправлены в Мегару. Последние удалились как только подошла римская армия и граждане сдали город без сопротивления. Таким образом Коринф и Истм стали линией обороны [116].
До этого момента можно понять решимость не уступать римским требованиям и если надо сражаться. Пока римляне не прошли через Фермопилы, ахейцы могли даже думать, что у них есть какие–то шансы на успех, но решимость эту сохранившуюся и после поражения и смерти Критолая, хоть и появился шанс достичь мира, можно счесть безумием отчаяния. Самое худшее, что решимость эта не встретила никакого противодействия. Правда наиболее разумной группе лидеров удалось организовать отправку посольства во главе с Андронидом, старым сподвижником Калликрата, к Метеллу, чтоб начать переговоры. Он вернулся с предложениями Метелла и поддержкой фессалийца Филона. И ахейцы, как кажется, начали переговоры. Движущей силой их, если Диэй не обвинял его ложно, был Сосикрат — гиппостратег, один из высших офицеров армии [117]. В числе тех, кто настаивал на принятии предложенных условий был Страт, один из ахейцев, увезённых в Рим в 167 г., будучи теперь стариком, унизился настолько, что обнял Идею колени и умолял его уступить. Но всё это было бесполезно. К этому времени Диэй так уже контролировал окружающих, что мог выдвигать обвинения в суде против своих оппонентов. Он был замучен до смерти, но не выдал никаких тайн. Другие были оправданы потому, что даже в условиях того времени население сочло то как обошлись с Сосикратом чересчур жестоким. Полибий заявляет, что некоторые добились оправдания подкупив Диэя и он в своих обвинениях конкретен [118].
Когда военные действия возобновились, римским командующим стал консул Муммий, прибывший с военными силами в 3500 всадников и 23 000 пехотинцев. К ним добавились критские лучники и пергамские войска. Это войско переправилось морем из Италии в Коринфский залив. С их прибытием Метелл и его войско были распущены и вновь прибывшие заняли их место. Победа над небольшим римским отрядом придала ахейцам излишнюю смелость, так что они предложили римлянам решительное сражение, которое привело к катастрофическому поражению. Теперь ахейские вожди из самоуверенности впали в чрезмерное отчаяние. Диэй даже не попытался удержать Коринф или задержать продвижение римской армии. Вместо этого он бежал в свой родной город Мегалополь, собственной рукой убил жену а затем принял яд. При таких обстоятельствах не удивительно, что как «защитники» Коринфа, так и большинство его жителей покинули город. Тем не менее Муммий, опасаясь засады, выждал два дня перед тем как вступить в город, разграбить и сжечь его. Таким образом, война закончилась [119]. Некоторое впечатление о потере ахейцев в битве при Истме даёт список 156 граждан и лиц постоянно проживающих в Эпидавре, павших в этой битве [120]. Это подразумевает многотысячные потери в одной только этой битве, не говоря уже о битвах военной кампании Критолая.
Мы не можем обсуждать здесь в деталях устройство Греции и перипетии её судьбы после 146 г. [1]. Мы дадим лишь очень краткое их изложение, за которым последует несколько более полное рассмотрение некоторых моментов, касающихся федеративных государств. Теперь ясно, что Греция в целом не была в то время данницей. В тех её частях, которые принимали участие в войне, значительная часть земель была конфискована и превращена в ager publicus. Возможно также некоторые её районы сделаны были данниками. Но Греция не была превращена в провинцию. Вместо этого она была помещена под бдительное око наместника Македонии. Это — свидетельство того, что часть Греции определённо была покорена и поставлена под контроль этого наместника [2]. И для такого разграничения были основания. И в самом деле, данная в 196 г. общая свобода не была отменена. Так в письме, написанном около 115 г. и адресованном городу Димы в Ахайе, наместник Македонии Квинт Фабий Максим, хоть и изъясняется в приказном тоне, всё ж упоминает о свободе, дарованной грекам в целом [3]. С определённой точки зрения можно сказать, что все подданные римской империи были свободны [4], но большая разница между общей свободой и свободой civitates liberae, которые в меньшей степени были под контролем наместника провинции, чем провинция в целом. Так в период после 146 г. имело место различие между городами, прямо находившимися под контролем наместника Македонии и теми, что свободны были от его прямого надзора и в какой–то мере были сходны с позднейшими civitates liberae, с тем отличием, что последние были анклавами внутри провинции, в то время как в период после 146 г. «покорённые общины» были анклавами среди более многочисленных свободных общин. Однако все они, как подчинённые так и свободные, должны были следовать указаниям Рима и ближайшим высшим римским должностным лицом был наместник Македонии. В этом смысле вся Греция была частью провинции Македония.
Условия на отдельные государства наложены были, как обычно, комиссией из 10 человек в сотрудничестве с победоносным командующим. Члены комиссии прибыли в Грецию в 146 г., возможно до прибытия армии Муммия, проработали здесь зиму и весной возвратились в Италию [5]. Списка членов её не сохранилось, но в числе их были, как кажется, по крайней мере два бывших консула. Таким образом, сенат продолжил прежнюю практику включения старейших государственных деятелей в такие комиссии. В этом случае ясно, что разрушение Коринфа и другие суровые меры были не личной инициативой Муммия, но продуманными политическими актами наиболее вероятно самого сената. Вероятно, Муммий лично был ответствен за иные жестокие деяния, включая казнь выдающихся граждан Халкиды, но вину за это Полибий возлагает на его друзей [6]. Начальным пунктом урегулирования несомненно было требование, выдвинутое ещё в 147 г., а именно роспуск Ахейской конфедерации. Возможно так же и другие конфедерации, вовлечённые в войну были сначала распущены, а затем, подобно Ахейской восстановлены короткое время спустя. Те области Греции, которые не принимали участия в войне были предоставлены самим себе и в них никаких перемен не производилось. Но в случае с ахейцами речь не шла об отделении нескольких городов. Это был скорее общий роспуск, который означал, что федеральное правительство ликвидируется и что города должны будут функционировать в качестве независимых государств. То, что именно таким продолжал оставаться статус ряда бывших членов ясно на примерах Спарты и Мессены. Очень вероятно, что когда война закончилась, Мессения и Элида ощутили, что она пошла им на пользу. Их войска не участвовали в военных действиях, оставаясь дома, чтоб давать отпор возможным нападениям с моря. Нападения не состоялись, в то время как поражение ахейцев означало восстановление свободы этих государств.
Ахейская конфедерация вскоре была восстановлена и если буквально понимать письмо Фабия Максима, сделали это сами римляне. Восстановленная конфедерация была много меньше распущенной в 146 г. и естественно было б счесть, что она включала только собственно старую Ахайю [7]. Но ошибочность этого мнения доказана была публикацией несколько лет назад надписи из Олимпии с пьедестала конной статуи; ей солдаты из 19 ахейских городов, служившие в 122 г. до н. э или около того под командованием консула Гнея Домиция в Трансальпийской Галлии, почтили своего командира Дамона из Патр. Из перечисленных городов по крайней мере следующие были аркадскими: Герея, Тельфуса, Псофида, Клитор, Кинефа и Феней [8]. Надпись эта важна для понимания как тогдашних условий в Греции, так и римской политики. Она показывает, что Ахейская конфедерация включала тогда немалую часть северной и северо–западной Аркадии. Членство их, надо полагать, было добровольным; трудно ведь поверить, чтобы римляне принуждали их присоединяться или позволяли ахейцам использовать принуждение. Вероятно, именно в этот период старый ахейский город Тритея упоминается как аркадский. Вполне вероятно, что он чувствовал себя более тесно связанным с Псофидой, Клитором и Кинефой, чем с ахейскими прибрежными городами и таким образом мог считать себя принадлежащим к аркадской части Ахейской конфедерации [9]. Документ этот важен и в том отношении, что показывает — федеральное правительство вовсе не было полностью пренебрегаемо. Когда римлянам требовался контингент ахейских войск, то его организовывало федеральное правительство и у войск изо всех городов был единый командующий. Что касается римской политики, это кажется малой добавкой в скудный список примеров использования греческих войск в войнах на востоке [10]. Но, однако, эти новые данные могут служить свидетельством того, что такая практика могла быть более распространённой, чем предполагалось, несмотря на то, что большая часть данных этого периода утрачена. Может вызвать удивление, что войска эти надо было перемещать из Греции в Галлию, но это едва ли более удивительно, чем использование нумидийских войск в Греции в Третью Македонскую войну. И всё же такие услуги как эти должны были быть очень незначительны по сравнению с теми, которые оказаны были в ходе Митридатовых и римских гражданских войн.
Римляне так же часто требовали и денежных взносов на различные войны, включая войны против пиратов. Таким образом, свобода от повинностей и уплаты дани вовсе не означали свободы от финансового бремени. Вероятно, лучший из известных примеров этого — сбор взноса в восемь оболов с каждой мины (эгинского стандарта) облагаемого имущества в Мессении, т. е налог немного менее 2% [11]. Другие данные показывают, что реквизиции могли быть частыми и тягостными. Известно, что города в случае крупных финансовых затруднений брали в долг под 48% сложных процентов. Превосходный пример этого — надпись о ссуде, сделанной городом Гифием в связи с поборами, вероятно около 71 г., на войну с пиратами [12]. В этом случае ростовщики, братья Клоации, впоследствии сократили проценты до 24% простых. Это не было простой милостью, оказанной братьями городу. Надпись даёт живую картину положения в городе, подвергавшемся частым поборам, включая содержание солдат и приём высокопоставленных сановников. Но в связи с реквизицией зерна и одежды ссылка на долю, выпавшую городу, указывает на то, что такие требования не ограничивались только Гифием. В то же время количество случаев, когда Клоации ходатайствовали об освобождении Гифия от уплаты налогов говорит о том, что города, бывшие в хороших отношениях с влиятельными римлянами иногда могли получать освобождение от уплаты — факт который, должно быть усложнял ситуацию для городов, таких патронов не имевших. И ситуация должна была ещё более осложниться в ходе гражданских войн с 49 по 30 гг. до н. э [13].
В период после 146 г. те федеральные государства, которые ещё продолжали своё существование развились в то, чем они стали при Империи — орудиями местного самоуправления большей или меньшей значимости. Некоторые вели активную политическую жизнь на основе местного патриотизма. С этой точки зрения вероятно наиболее важны Ликийская и Фессалийская конфедерации. Первая, хоть её учреждения и были тесно связаны с учреждениями греческих конфедераций была от них географически изолирована и потому рассмотрение её истории при Империи было нами включено в параграф об этой конфедерации. У Фессалии так же отчасти была своя история, особенно в ходе гражданских войн и потому очерк её истории так же включён в параграф об этой конфедерации. Другие конфедерации могли бы быть равно интересны, если бы о них было бы доступно больше информации. Восстановленная Ахейская конфедерация, как уже отмечалось выше, была больше, чем подчас предполагают, но её не следует путать с Панахейской (иногда называемой Ахейской) лигой, вероятно впервые созданной в ходе гражданских войн и существовавшей при Империи [14]. Она представляет интерес по той причине, что имеются сведения о левой революции в ахейском городе Дима ок. 120 г. до н. э. В результате двум её вожакам вынесен был смертный приговор наместником Македонии, а третьего приказано было отправить в Рим [15]. Законы, предложенные революционерами, осуждены были на том основании, что они нарушают конституцию конфедерации. И тем не менее, как кажется, связи осуществлялись непосредственно между городом и губернатором и обратно, минуя федеральных посредников. Заметим, однако, что обращение губернатора едва ли могло быть отправлено до того как в городе взяло верх контрреволюционное правительство. Неизвестно, удалось ли местным консерваторам восстановить контроль без посторонней помощи или им помогли их соседи, или наконец, вмешались федеральные власти. В этой связи может быть уместным напомнить, что социальная революция, как кажется, стала важным фактором, приведшим к утрате свободы Ликийской конфедерацией. Наконец, можно отметить, что единственным старым федеративным государством о котором имеются данные, что оно сохранилось почти до начала правления Диоклетиана была маленькая Магнесийская конфедерация со столицей в Деметриаде [16].
То, что при Республике римское правительство ничего не имело против продолжения существования федеративных государств достаточно ясно показывает восстановление Ахейской конфедерации. То, что политика эта продолжалась и при Империи показывает обыкновение императоров время от времени позволять назначать себя стратегом или главой конфедерации. Примеры этого известны для Фессалийской и Магнесийской конфедераций. Так для Августа служба в Фессалийской конфедерации была более, чем простой рутиной. По–видимому, это символизировало признание им конфедерации с самого начала его правления и было частью его политики, направленной на то, чтобы позиционировать себя в Греции почти как грека, а не как чужака. Он и еще более Адриан пытались переделать Амфиктионийскую лигу по модели настоящего федеративного государства путём корректировки представительства. К сожалению детали реорганизации Адриана неизвестны. Его Панэлленион вдохновлён был скорее симмахиями и амфиктиониями, хотя опубликованная несколько лет назад надпись показывает, что в нём так же применялось представительство в пропорции к размеру и значимости представленных общин [17]. Эллинистические федеративные государства так же послужили образцом для подражания для системы представительства в пропорции к населению в собрании «Трёх галлов» и несомненно других западных «провинциальных» собраний [18].