Вследствие соединения в разное время и в разных местах различных социальных, экономических, политических и религиозных обстоятельств традиции, окружающие вавилонскую царицу Семирамиду богаты и разнообразны. Однако можно выделить три основные темы: сладострастие, способность к монументальному строительству и успехи в военных подвигах. Эти три основные темы легли в основу настоящего тезиса, который проливает свет на Семирамиду–важную фигуру, которая широко присутствовала в традициях на протяжении всей античности и далее, но которую ранее плохо изучали и упускали из виду. Кроме того, исправление ошибок и неточностей ученых прошлых лет создаст платформу для будущей науке по Семирамиде и другим ближневосточным фигурам в целом.
«Четыре мягких, но щекочущих слога, сладостных для памяти; имя, которое довольно хорошо известно и которое для большинства напоминает восточную царицу, легендарную и похотливую…»
Этими словами популярный французский историк Жорж Ру представляет читателям царицу Семирамиду, исполненную страстного желания. На протяжении всей своей жизни Ру непрестанно пленялся соблазнительным древним Ближним Востоком. Занимаясь медициной в Париже в 1940‑х годах, Ру в свободное время баловался ассириологией. Не в силах отказаться от своего увлечения, он не оставлял его наряду с медицинской карьерой в течение следующих двух десятилетий. Работая медицинским сотрудником в иракской нефтяной компании, Ру опубликовал множество статей о древнем Ближнем Востоке для различных популярных исторических журналов. Его книга «Древний Ирак» была информативна, легко читаема и интересна для неспециалистов. Поэтому Ру сыграл важную роль в развитии представлений о древнем Ближнем Востоке у широкой публики. Изображая Семирамиду, он опирался на давнюю традицию о царице, которая рассматривала ее как воплощение сексуально ненасытной, раскрепощенной и распутной восточной царицы, роковой женщины. В этой традиции она ассоциируется с непристойными и скандальными действиями, что резко контрастирует с ее образом просвещенной строительницы монументов и хитрой военачальницы, который будет обсуждаться в последующих главах.
О сексуальной природе Семирамиды существуют две основные традиции, обе из которых можно найти в Исторической библиотеке Диодора Сицилийского. Первая, сомнительно приписываемая Ктесию, дала ей гораздо меньше свободы действий, она — желанный объект, чья сексуальность эффективно пробуждается только тогда, когда она достигает царства. Во время своего вдовства она становится тираном, и секс становится одним из побуждений, которые она должна удовлетворить. Вторая, альтернативная традиция в Bibliotheca Historica расширяет ее кругозор и делает ее сексуальным объектом, замышляющим достичь власти. Она сексуальна с самого начала и движима сексуальными желаниями. Именно эта традиция была особенно воспринята источниками. Тем не менее обе эти конкурирующие традиции рассматривают Месопотамию как внутренне сексуальную страну, где женское желание бесспорно удовлетворялось вплоть до инцеста с сыновьями.
Истоки видения царицы как ненасытной самки являются продуктом целого ряда факторов. Месопотамские нравы поощряли открытый эротизм, который вполне мог способствовать этому образу царицы. Этот аспект жизни Месопотамии был впервые замечен учеными, когда стали открываться ближневосточные памятники и в Европу были доставлены фантастические древности. Начиная с монументальных мифологических фигур ламассу, гибридов человека и быка, до рельефов с людьми, охотящимися на свирепых львов, эти артефакты были выставлены в Британском музее и в Лувре к изумлению европейских ученых и широкой общественности. Но что особенно привлекло внимание публики, так это обилие изображений обнаженных мужчин и, в частности, обнаженных, сладострастных и сексуально раскрепощенных женщин, участвующих в эротических актах. С точки зрения Запада, месопотамская культура была отнюдь не ханжеской. Однако в действительности на древнем Ближнем Востоке нагота не всегда приравнивалась к сексу или сексуальным функциям.
Вместо этого весьма эротические изображения могут быть благочестивыми работами, связанными с культом божества.
Это представление о свободной эротической Месопотамии усилилось с расшифровкой аккадских текстов в середине XIX века. Они характеризовали, возможно даже прославляли женскую сексуальность, связанную больше с удовольствием, чем с деторождением. Например, в любовной песне, посвященной Шу–Сину (шумерскому царю Третьей династии Ура) и богине Инанне, говорится: «в спальне, залитой медом, будем снова и снова наслаждаться твоим очарованием, сладкой вещью. Парень, позволь мне делать с тобой самые сладкие вещи. Моя драгоценная сладкая, позволь мне принести тебе мед». Акцент на удовольствии, а не на деторождении показывает, что месопотамские источники не видели разделения между любовью и сексом, скорее секс был прямым выражением любви, которая порождала интимную близость. Тем не менее, ученые видели здесь ссылки на культы плодородия и храмовую проституцию.
Необузданная сексуальная свобода месопотамской культуры также ощущалась в их религиозных обрядах. Это особенно очевидно в отношении праздника Сакеи, который греко–римские источники и современные ученые ошибочно принимают за вавилонский праздник Акиту. В известной книге «Золотая ветвь» сэра Джеймса Фрейзера Сакеи изображаются как восточный аналог римских Сатурналий. Восточные тропы ясно видны в описании Фрейзером праздника как одной из форм сексуальной распущенности, «когда обычные ограничения закона и морали отброшены в сторону, когда все население отдается сумасбродному ликованию и веселью, и когда темные страсти находят выход, который никогда не был бы им позволен в более спокойном и трезвом течении обычной жизни … слишком часто вырождаясь в дикие оргии похоти и преступления». Это была очень популярная теория, как в академическом, так и в неакадемическом мире, но теперь она серьезно устарела.
В классических источниках существует много различных объяснений и переосмыслений этого фестиваля. Действительно, многие источники ошибочно принимали вавилонский праздник Акиту за предшественника персидских Сакей. Это означает, что ученые были готовы импортировать различные традиции, связанные с Сакеями. По словам Бероса и Ктесия, во время Сакей в Вавилоне, как и в римские Сатурналии, отменялись социальные нормы. [1] Тогда рабы отдавали приказания своим господам, и зоганы, специально подобранные рабы, облачались в одежды царя и правили вместо него в течение пяти дней. Кроме того, Дион Хрисостом в диалоге между Диогеном и Александром использовал праздник в качестве примера того, насколько опасно править, не обладая мудростью. [2] В Сакеи приговоренный к смерти преступник избирался на роль персидского царя, надевая его одежду, управляя вместо него и общаясь с наложницами.
Однако реальные события праздника Акиту были более адекватными, чем это представлено в греко–римских источниках. Этот фестиваль был самым важным праздником вавилонян в честь божества–покровителя города, Мардука. Он отмечался один раз в год в начале Нового года в апреле и проводился в течение двенадцати дней. Когда фестиваль был наиболее развит, он включал в себя священные процессии статуй богов (прежде всего Мардука), пиры, молитвы, жертвоприношения и декламирование эпоса «Энума Элиш» (вавилонский миф о сотворении мира). Однако вавилонский владыка был необходим для важного ритуала, и поэтому праздник мог проводиться только в его присутствии. Во время этого ритуала царь при входе в храм Акиту лишался своих царских знаков отличия, его били до тех пор, пока он не начинал плакать, и принуждали встать на колени перед статуей Мардука и произнести покаянную исповедь. Это гарантировало процветание народа в новом году, а также верность царя и легитимность его положения, однако нет никаких свидетельств, чтобы во время вавилонского праздника Нового года правил другой царь и публично казнили преступника. Поэтому кажется, что вавилонские Акиту получили свою репутацию фестиваля сексуальной распущенности из–за смешивания с Сакеями в греко–римских источниках.
Соответственно, было бы легко отбросить конструкцию похоти Семирамиды как просто продукт западной фантазии. Хотя Запад всегда строил Восток в сексуальном плане, мы должны также признать, что в Месопотамии действовали очень разные сексуальные протоколы. Хотя многие из историй, относящихся к Семирамиде, несомненно, были результатом преувеличений, эти преувеличения, возможно, имели свои истоки в сексуальной жизни месопотамцев и их представлениях о сексуальной жизни сильных мира сего. По меньшей мере, знание месопотамской сексуальности могло поддержать сексуализированный образ Семирамиды. Как будет показано в этой главе, растущая необузданная сексуальность вавилонской царицы присутствует в ранней греко–римской традиции.
О сексуальности Семирамиды есть две конкурирующие традиции. Первая традиция видит вавилонскую царицу с ограниченной свободой действий. В следующих разделах я изложу основные истории, которые внесли свой вклад в эту первую традицию сексуализированной царицы.
Ктесий из Книда, наш самый ранний источник, приводится Диодором Сицилийским как ответственный за историю сексуального пробуждения Семирамиды, главную черту первой традиции. Ктесий служил врачом при персидском дворе на рубеже IV века до н. э., сопровождая Артаксеркса II в походах по всему Востоку. Его работа «Персика» — это история Персии от ее истоков до правления Артаксеркса I. Она сохранилась во фрагментах у Диодора Сицилийского, Николая Дамасского, Плутарха и Фотия. «Историческая библиотека» Диодора Сицилийского является наиболее сохранившимся источником для Семирамиды, которой посвящена большая часть второй книги. Однако Комполи показал, что Семирамида, которую мы видим у Диодора, является адаптацией Ктесия, слившейся с другими источниками. Как объясняет Ллевеллин–Джонс, фрагменты Ктесия на деле показывают очень мало ориенталистских клише по сравнению с более поздними источниками, особенно после царствования Сарданапала. Вместо этого мы видим в «Персике» историю гарема, внутреннего круга царя, где женщины и евнухи соперничали за звание и положение в пределах двора. [3] Поэтому Семирамида Диодора должна рассматриваться как его собственное представление, расходящееся с Ктесием.
Использование Диодором сообщения Ктесия служит в его работе нескольким целям. Во–первых, оно знакомит с характером Семирамиды и объясняет, как «самая замечательная из всех женщин, о которых у нас есть запись … поднялась до столь большого уважения», чтобы стать женой Нина и царицей Вавилона. [4] Во–вторых, оно показывает, как красота Семирамиды доводит мужчин до беды, предвещая ее будущее поведение в тексте. Чтобы сделать это, Диодор отвлекается от рассказа о царствовании Нина, чтобы создать более полное понимание Семирамиды.
Большая часть отчета о Семирамиде посвящена ее взаимоотношениям с Оннесом и Нином. Прекрасная Семирамида является объектом драматической истории соперничества между могущественными мужами. Красота Семирамиды, по–видимому, настолько завораживает, что заставляет этих людей сломаться и в конечном итоге умереть, чтобы завоевать ее. Действительно, в красоте Семирамиды может быть даже что–то сверхъестественное. [5] Повествование начинается с того момента, когда Оннес, правитель Сирии, положил глаз на Семирамиду, когда он осматривал стада ее отчима Симмаса. После этой единственной встречи Оннес был сражен наповал и с глубокой убежденностью умолял Симмаса отдать ему в жены эту девушку. После того как они поженились, Оннес оказался «полностью порабощен ею и, поскольку он ничего не делал без ее совета, то преуспевал во всем». [6] Когда Оннес осаждал Бактры и застрял там, то, «страстно влюбленный в свою жену», он послал за Семирамидой, которая добилась того, чего не могли мужчины. [7] С небольшим отрядом она взобралась на скалистый выступ и захватила город. Это проявление военной смекалки и мастерства привлекло внимание вавилонского царя Нина. Нин также увлекся ее красотой и очень долго ухаживал за вавилонянкой, которая все еще была замужем за Оннесом. Именно здесь повествование достигает драматической кульминации. Чтобы подсластить сделку, Нин предложил Оннесу свою собственную дочь Сосану, но Оннес отказался. Расстроенный, Нин обратился к насилию, угрожая ослепить Оннеса, если тот не подчинится–очевидно, что Нин был деспотичной фигурой. Тогда Оннес, «отчасти напуганный угрозами царя и отчасти из–за своей любви к жене, в гневе и безумии надел петлю на шею и повесился». [8] Хотя красота Семирамиды явно оказывает драматическое воздействие на мужчин, Симмас, Оннес и Нин сдерживают ее сексуальность. Однако это только временно. Со смертью Нина она может заниматься сексом без ограничений уже в качестве вдовы.
Древние историки уже давно были очарованы фигурами вдов. Они встречаются во всей литературе — от Корнелии и Эвадны, которые отказываются выходить замуж и даже убивают себя от горя из–за смерти своего мужа, до старых и уродливых похотливиц, ссорящихся из–за мужчин, у Аристофана. [9] Они могут быть добродетельными и целомудренными, или сексуально ненасытными. Первый, целомудренный тип соответствовал идеальным гендерным социальным ролям, а второй отвергал их, как видно потому, что они не хотели отказываться от сексуального удовольствия вместо того чтобы смириться с целомудрием после переживания «сексуального пробуждения» мужчиной в браке. Без ограничений со стороны мужчины они утратили контроль, осуществляемый мужем. С этой новообретенной свободой они могут предаваться своей страсти и похоти. Поэтому вдова принимает мужскую позицию и считается бросающей вызов своей истинной природе. Отсюда вдовы были мощным символом беспорядка и разрушительного потенциала неконтролируемой женской сексуальности. Именно это угрожающее расширение возможностей Семирамида воплощает после смерти Нина, где она, как считается, соответствует представлениям о необузданной вдове.
Когда она становится вдовой и царицей Вавилона, ее чувственные желания в «ктесиевой» традиции «Исторической библиотеки» выходят на первый план. Это видно из текста, когда она посещает мидийский город Хавон:
«Здесь она прожила долгое время и в полной мере наслаждалась всеми средствами, способствовавшими роскоши; однако она не желала вступать в законный брак, опасаясь, что ее могут лишить ее верховного положения, но выбирала самых красивых солдат, с которыми сходилась, а затем убивала всех, кто спал с ней».[10]
Мотивы Семирамиды для этих драматических действий стали предметом академических дебатов. Берингер считает, что нежелание Семирамиды выходить замуж, оправдывающее казнь ее любовников, будет истолковано как поступок, который уменьшает суровость ее действий. Однако более вероятно, что это предложенное Диодором рассуждение было задумано как щекочущий случай, демонстрирующий характерные черты деспота, отказавшегося уступать власть. Как видно из этого отрывка, Семирамида очень озабочена сохранением своей позиции. Именно это желание лежит в основе ее поступков. Об этом говорит Диодор, который рассказывает, что Семирамида отказалась заключить законный брак для того, чтобы защитить свою власть. Соответственно считается, что она использует свою вновь обретенную власть и свободу действий для устранения любых потенциальных угроз своему положению. Следовательно, чтение этого отрывка явно соединяет неестественный и чрезмерный эротизм Семирамиды с царством клишированного восточного деспота.
Греко–римское общество всегда питало большой интерес к тираническим деятелям и восточным деспотам. Каждый индивид и эпоха имели различные представления о тирании, которые постоянно изменялись. Люди остро осознавали опасности, связанные с тиранией, будь то судьба граждан, находящихся под этим гнетом, или же окончательное падение деспотических лидеров. Это особенно относится к политической сфере, где сравнения или намеки на тираническое поведение наносят ущерб репутации человека и могут навредить его карьере. Это, безусловно, имело место для уроженца Вифинии, Диона Хрисостома, в начале II века н. э. Оратор подвергся двум судебным искам и шквалу оскорблений, пытаясь заставить Прусу взять на себя ответственность за строительный проект, который стал для него финансово ущербным. Главной силой, выступавшей против и подавшей иск против Диона, был Флавий Архипп. [11] Обвинения Архиппа в тирании были рассмотрены Дионом в его речи «Об украшении Прусы», в которой он отрицает эти клеветнические утверждения, обрисовывая в общих чертах характеристики тирана. Дион делает это, опираясь на пример Семирамиды, квинтэссенции тирана женского пола. Он комментирует:
«Ибо, по моему разумению, тиран — это тот, кто совращает замужних женщин и растлевает мальчиков, избивает и жестоко обращается со свободными людьми на глазах у всех, иногда даже подвергает их пыткам, например, погружает в кипящий котел, а в других случаях мажет дегтем; но я ничего этого не делаю. Кроме того, я знаю о женщине–тиране, Семирамиде, которая, будучи уже немолодой и похотливой, заставляла мужчин спать с собой».[12]
Из этого видно, что Дион воспринимал или избирательно классифицировал тиранию как проявление сексуальных и насильственных преступлений. Отсюда тирания Семирамиды отмечена развратными и жестокими актами, которые, казалось, развивались в последние годы ее жизни предположительно после смерти Нина, когда она стала единственным правителем империи, обретя большую свободу действий. Очевидно, Дион не видел в этом соответствия своему собственному поведению. Тем не менее из писем императорского магистрата Плиния Младшего мы знаем, что иск был направлен Траяну. [13] Император отклонил обвинение в оскорблении величества и потребовал, чтобы Дион представил книги для проверки. Однако, как представляется, никаких дальнейших мер по этому вопросу принято не было. [14] Тем не менее ущерб был нанесен, и Дион так и не оправился от этого политического нападения.
Более поздний источник, который сильно влияет на эту первую традицию о вавилонской царице — это роман о Нине, один из наших самых ранних сохранившихся греческих романов, потенциально относящийся к середине I века до н. э. Этот роман рассказывает о двух молодых, целомудренных любовниках, Нине и Семирамиде, жаждущих брака, которые должны преодолеть препятствия своего юного возраста, а также физические барьеры, чтобы быть вместе. Семирамида в романе, безымянная во фрагментах, далека от грозной царицы–воительницы в «Исторической библиотеке» Диодора, написанной примерно одновременно с романом. Напротив, она настолько скромна и застенчива, что не может заставить себя произнести слово «брак», да и вообще не может заставить себя говорить. [15] Следовательно, этот источник является репрезентативной характеристикой Семирамиды до того, как она стала вдовой, где она практически не имеет свободы действий и соответствует идеалам целомудренной и добродетельной юности. Несмотря на эти различия, некоторые части повествования о Семирамиде были сохранены, хотя и в измененной форме. Большинство этих сходств можно найти в характеристике Нина, который принимает на себя многие из атрибутов вавилонской царицы. Подобно Семирамиде, он характеризуется как смелый воин, который возглавляет зимнюю экспедицию в Армению, где он пересекает трудную местность и переживает кораблекрушение, что продлевает разлуку между Нином и его возлюбленной. Для сравнения, в романе сохранилось небольшое количество элементов, характеризующих Семирамиду, а именно ее исключительная красота и божественная мать, Деркето, превратившаяся из злополучной убийцы в заботливую родительницу по имени Деркея, которая пытается ускорить брак между ними.
Уитмарш утверждает, что это отсутствие корреляции с Исторической библиотекой вполне объяснимо, поскольку Диодор склонен преуменьшать эротические элементы в пользу военных по сравнению с первоначальным описанием Ктесия. Об этом свидетельствует история любви Зарины и Стриангея, которая названа «самым знаменитым эпизодом из «Персики», но полностью опущена Диодором. Отсюда Уитмарш находит возможным, что у Ктесия был роман, который вдохновил роман о Нине, но был сокращен и уменьшен в Исторической библиотеке. Однако из–за непримиримых различий между девушкой в романе Нина и Семирамидой у Диодора Уитмарш предполагает, что вавилонская царица не является любовным интересом в романе. Вместо этого он предполагает, что она была предыдущей женой или любовницей Нина, которая была полностью исключена из Исторической библиотеки, потому что она ничего не внесла в его политическую историю Ассирии. Хотя теория Уитмарша интересна, эта экстраполяция фрагментарного романа не обоснована ни в одном из сохранившихся источников, которые ссылаются на Персику Ктесия.
Как уже упоминалось ранее, в Исторической библиотеке берет свое начало вторая, альтернативная традиция восхождения Семирамиды к власти. Эта традиция резко отличается от первой, в которой Семирамида не имела большой сексуальной свободы, пока не была освобождена смертью Нина. Вместо этого она видит Семирамиду, проявляющую чрезмерное сексуальное поведение и повышенную свободу с самого начала. Источники в этой традиции представляют это поведение как врожденное и неотделимое от ее личности.
Из–за возросшей сексуальной активности, пропагандируемой в этой традиции, записанной Диодором, Семирамиду часто называют куртизанкой, подходящей ролью для похотливой женщины, что также делает ее восхождение к власти более замечательным. Дрюс и другие ученые предположили, что рассказы о злонамеренном приходе Семирамиды к власти в качестве куртизанки были связаны с ранее упомянутым древним ритуалом Сакеи. Сходство между этим праздником сексуальной распущенности и перевернутыми вверх дном ритуалами и восхождением Семирамиды к власти поражает во многих аспектах. Подобно фигуре зогана или козла отпущения, упоминаемой в греко–римских рассказах об этом празднике, Семирамида также происходит от низкого рождения и поднимается до положения единоличного правителя во время проведения фестиваля. Более того, подобно зогану, который носит одеяние царя, Семирамида надевает андрогинное платье, чтобы маскироваться под своего сына с целью сохранить власть. [16] Гера замечает, что независимо от лежащего в основе традиции ритуала, если он вообще существует, она определенно отличается от царицы у Ктесия. [17] Эта фигура более типична для варварских женщин–цариц в греко–римской традиции, поскольку она использует только традиционно женское оружие — красоту, соблазнительность, обман и хитрость–чтобы подняться от куртизанки до царицы Вавилона.
Как уже упоминалось ранее, описание злонамеренного восхождения Семирамиды к власти впервые появляется в Исторической библиотеке. Эта версия происходит не от Ктесия, а от Афинея. [18] Многое в отношении Афинея носит предположительный характер. Место и дата рождения Афинея были и продолжают оставаться предметом ожесточенных споров среди ученых. Ранняя наука во главе с Марквартом и Крумбхольцем предположили, что он был уроженцем Афин, однако поздние академики опровергли эти утверждения. Кроме того, даты с IV по I век до н. э. были предложены также с аналогичной тщетностью. Хотя наши знания об Афинее недостаточны, очевидно, что его повествование сильно отличается от рассказа Ктесия. Эта история резко контрастирует с кажущимся пассивным восхождением Семирамиды на трон, где власть была получена ею через брак с Оннесом, а затем с Нином. Вместо этого она — миловидная куртизанка, которая хитростью пробирается на трон. Используя сочетание красоты и хитрости, Семирамида смогла получить полный контроль над Вавилоном во время новогоднего праздника за короткое время, постепенно завоевывая признание и власть во дворце, пока она не стала женой царя. Затем, воспользовавшись любовью царя к ней, она убедила его уступить ей трон на пять дней. В первый же день она получила скипетр и царский наряд и устроила пир, на котором завоевала полное доверие военачальников и других царских сановников. Затем, на второй день, она укрепила эту власть, приказав арестовать царя и бросить его в тюрьму. После этого она не отказалась от своей власти и вместо этого сохранила трон для себя. В этой версии Семирамида обладает большой свободой действий с самого начала и использует свои женские чары для дальнейшего укрепления своего положения. Другие рассказы об этой альтернативной традиции также менее лестны, играя в восточные тропы о женщине как о соблазнительнице и блуднице.
Это повествование преувеличено и расширено в «Моралиях» Плутарха. В эссе «Диалог о любви» ненасытное сексуальное поведение вавилонской царицы сочетается с ее склонностью к убийству мужчин. В диалоге обсуждается предполагаемый брак между молодым человеком Бакхионом и богатой вдовой Исменодорой. Существуют две противоположные точки зрения на обсуждаемый брак. Протоген утверждает, что в гетеросексуальных отношениях можно найти только желание, а не подлинную любовь, и что добродетельную дружбу, которая вмещает любовь, можно найти только в гомосексуальной педерастии. [19] Следовательно, Исменодора, как представляется, соответствует негативному стереотипу вдов, распространенному в греко–римском обществе. Для Протогена она, по существу, ”пума», на десять лет старше его, охотящаяся и порабощающая более молодых мужчин, потому что ею движет желание и она не может контролировать свои сексуальные порывы. Дафний, другой собеседник, возражает против этого. Он добавляет, что многие плодотворные отношения возникают из–за того, что бедные мужчины женятся на богатых и благородных женщинах, тогда как только слабые мужчины позволяют женщинам эксплуатировать и выхолащивать себя. Чтобы подкрепить этот аргумент, приводится список женщин подобного калибра. Среди них те, которые «попирали короны царей»: самосские флейтистки, балетные танцовщицы, Агафоклея, любовница Птолемея IV, и ее мать Энанфа, а также таинственная Аристоника. [20] Приведен расширенный пример и с Семирамидой. Эта версия повторяет ту же схему, что и у Афинея, но с добавлением враждебности, при которой Семирамида несет прямую ответственность за смерть своего мужа. Согласно Плутарху, сириянка была низшей из низших, служанкой и наложницей рожденного в доме царя раба. Несмотря на это, когда Нин увидел ее, он мгновенно влюбился, но не получает взаимности на протяжении всего текста. Семирамида, движимая теперь ненавистью, шла своим обычным путем, используя хитрость, чтобы медленно накапливать силу, а затем, когда она полностью овладела ситуацией, приказала схватить Нина, заковать его в цепи и затем предать смерти. [21] В этом повторении рассказа деспотизм Семирамиды усиливается, она не только узурпирует трон, но и убивает Нина.
Следующим из наших источников, дающим интерпретацию этой истории, был Элиан. [22] При династии Северов во II-III веках этот римский автор составил исторический альманах из подборки анекдотов, биографий и других видов разнообразной информации. Эти лакомые кусочки были сгруппированы вместе в тематические главы для удобства читателя. Как показывает Джонсон, Элиан часто использует поведение человека, а не поступки, накопленные в течение карьеры, как отражение характера индивида, который будет приведен в качестве примера. В случае Семирамиды анекдот, относящийся к ее восхождению к власти, является первой записью в седьмой книге, которая касается роскоши и скромности и как они соотносятся с тиранией и добродетелью. Рассказ Элиана звучит так:
«Семирамида Ассирийская неоднократно прославлялась разными авторами. Она была самой привлекательной из женщин, даже если и не слишком заботилась о своей внешности. Когда она предстала перед ассирийским царем, приглашенная из–за своей пресловутой красоты, тот влюбился в нее при первой же встрече. Она попросила у царя надеть царское платье и пять дней править Азией и чтобы все выполняли ее приказы. Ей не было отказано. Когда царь посадил ее на трон и она поняла, что все находится в ее руках и подчиняется ее воле, она приказала телохранителям убить царя, и тем самым приобрела Ассирийское царство. Так рассказывает Динон».[23]
Жажда власти и узурпации трона Семирамиды свидетельствует и о других безнравственных поступках, которыми она известна—в том числе о ее тиранической сексуальной хищности. Как и в других версиях этой истории, здесь подчеркивается красота Семирамиды. Однако из этого рассказа явствует, что ее небрежное отношение к воздействию своей красоты непосредственно привело к смерти царя. [24] Кроме того, Ллевеллин–Джонс замечает, что этот рассказ отражает персидскую веру в то, что одеяние великого царя обладало сверхъестественной монархической силой. Следовательно, трон может быть узурпирован вследствие смещения царя. Тем не менее женские чары Семирамиды способствуют ее действиям в этом положении, и дурная слава за убийство своих любовников вписывается в эту историю, еще больше подчеркивая ее деспотические акты.
Очевидно, что эти мрачные версии восхождения Семирамиды к власти представляли особый интерес для греко–римских источников. Этой второй традиции соответствует больше источников, чем первой. Можно предположить, что это было связано с развлекательными факторами драмы и злодейства этой альтернативной версии. Кроме того, это также играло на предвзятых представлениях об опасности женской сексуальности, типичной для восточных женщин. Эта сказка была настолько интригующей и популярной, что в сто седьмую Олимпиаду знаменитый художник Аэтион проиллюстрировал этот эпизод восхождения Семирамиды из рабства к царской власти. [25] Также очевидно, что эта сильно драматизированная интерпретация продолжала быть привлекательной для более поздних источников, и особенно для христианских, которые с энтузиазмом восприняли эту традицию.
Представления о Семирамиде, как и о Вавилоне, были радикально и бесповоротно изменены в христианских трудах, причем ответственность за это радикальное изменение восприятия несет ряд источников. Одним из этих источников, имевшим важное значение для более позднего прочтения Семирамиды, было изложение Юстином «Филипповых историй» Помпея Трога. Самое главное, он перечисляет Нина и Семирамиду как первых заслуживающих внимания правителей и первых правителей, которые ведут войну. [26] Греко–римская история о том, как Семирамида переодевалась в сына, чтобы сохранить трон после смерти Нина, представлена в самом ярком свете. [27] Она заканчивается кратким очерком инцеста Семирамиды с ее сыном Нинием. [28] Здесь впервые упоминается это событие, которое впоследствии станет чрезвычайно влиятельным в сексуализации вавилонской царицы в христианских источниках. Далее мы имеем Хронику Евсевия–Иеронима, составленную в IV веке н. э. и впервые поместившую Нина и Семирамиду (опять же как первых языческих правителей, заслуживающих упоминания) в христианскую хронологию в одно время с Авраамом. [29] Это было пагубно для их репутации, особенно из–за важности латинского перевода летописи, ставшей ключевой историей в средневековой Европе. Примерно столетие спустя Святой Августин в «Граде Божьем» добавил, что Вавилон был построен как прообраз небесного Царства Божьего, которое было достигнуто через христианское благочестие и соблюдено на Страшном Суде. [30] Для сравнения земной город Вавилон, первый Рим, пмещался в сердцах людей, созданных через эгоистичную любовь к себе, а не к Богу. Земным городом руководили кровожадные и безнравственные Нин и Семирамида, и как Рим после него, он в конечном итоге будет завоеван христианством. [31] Августин соединил параллелизм Евсевия–Иеронима (Авраам–Вавилон и Иисус–Рим) с деталями Юстина (Нин и Семирамиды как первые правители, ведущие войну) и опустил любые другие подробности греко–римской традиции, которые были сочтены излишними.
Эта традиция также обоснована в Historiae adversus paganos Павлом Орозием, Отцом церкви, писавшим в начале V века н. э. и учеником святого Августина. Его история состояла из непрерывного повествования о бедах и бедствиях, предшествовавших христианству. Подобно Юстину он утверждает, что Вавилон возглавляли Нин и Семирамида. Мало того, что они были типичными злыми язычниками, но их греховные пути были описаны как распространяющиеся подобно чуме, заражая другие народы. Из этой пары Семирамида, в частности, прямо связана с ненасытным сексуальным аппетитом и жаждой крови. Это поведение было врожденным и было результатом ее язычества, а не пришло внезапно с вдовством. Так, Орозий отклоняется от своего главного для этого периода истории источника, юстиновой эпитомы Помпея Трога, в которой сексуальная природа Семирамиды затрагивается лишь кратко. Поэтому представляется, что Орозий в значительной степени новаторски характеризует сильно сексуализированную Семирамиду.
Орозий, используя связанные с Вавилоном библейские темы плотских страстей и кровожадности, замечает ‘что «[Семирамида], пылая похотью и жаждой крови, жила среди бесконечного блуда и убийств». [32] Орозий также добавляет рассказ Диодора о том, что вавилонская царица убивала мужчин после того, как занималась с ними сексом. Однако они явно не идентифицируются как солдаты. Вместо этого утверждается, что они были «мужчинами, которых она приглашала как царица, но мурыжила как проститутка», и подразумевается, что это было обычным явлением. [33] Чтобы еще больше усилить разврат ее поступков, добавляется, что она незаконно зачала сына с одним из наложников и затем нечестиво его подбросила. Один исследователь комментирует, что вавилонская блудница из «Откровения», возможно, была вдохновением для этого сильно эротизированного образа Семирамиды. В «Откровении» вавилонская блудница была олицетворением зла и разложения Вавилона и языческого мира, что в свою очередь было метафорой упадка Рима. Проводя эти параллели, Орозий дополнил концепцию Вавилона, земного города Августина, как первой империи, которая пала из–за коррупции и язычества, в то время как Рим возобладал из–за христианской веры. Однако, эта гиперболическая обработка как раз не найдена с Семирамидой. Ван Нюффелен замечает, что другие женщины у Орозия (амазонки, Тамирис, Артемидора, матроны, отравляющие Рим, а также галльские и германские женщины) также вышли за пределы своего пола аналогичным образом. Отсюда, хотя Семирамида беспрецедентно сексуализирована, это не был единичный случай в тексте. Тем не менее, книга Орозия Historiae adversus радапоs была одной из самых широко читаемых и популярных в средневековой Европе, поэтому она сыграла важную роль в позднем восприятии Семирамиды. Это особенно ярко проявляется в творчестве Данте Алигьери, который помещает ее во второй круг ада, зарезервированный для плотских грешников. Петрарка и Боккаччо также придираются к ее все более ненасытной сексуальности. Однако в этих более поздних примерах аморальная сексуальность Семирамиды показана на другом примере, который демонстрирует, что она достигла самого низкого возможного уровня сексуальной морали — инцеста со своим сыном Нинием.
Чрезмерно сексуализированная и кровожадная Семирамида, пропагандируемая в христианских источниках, увековечивается более поздними источниками. Один из примеров этого рода зафиксирован в VIII веке Моисеем Хоренаци, чья история Армении совершенно отличается от других традиций, с которыми мы сталкивались. Выдавая себя за очевидца в пятом веке, Моисей смешивает устную армянскую традицию с греко–римскими и христианскими источниками, чтобы создать вымышленную историю своей родины в «золотом веке» армянской литературы. В этом случае армянская традиция о Семирамиде (известной как Шамирам) как колдуньи сочетается с ее характеристикой как либидного тирана, обнаруженной в наших греко–римских источниках. [34] Необузданная сексуальность Семирамиды связана с безответной любовью к армянскому царю, Аре Прекрасному. Как следует из его имени, Ара был известен своей красотой, так что похотливая Семирамида, прежде чем они встретились, пожелала выйти за него замуж. Однако Семирамида все еще была замужем за Нином. Это вынудило ее скрывать присущую ей неразборчивость в связях и ограничивало ее свободу действий до тех пор, пока ее муж не бежал на Крит, а затем позволило ей «свободно демонстрировать свою страсть» к армянскому царю. Очевидно, что это хищное поведение было врожденным, но скрытым, поскольку Нин оправдывает отказ от своего царства после обнаружения «пагубного и злого образ жизни» Семирамиды. Когда Нин уходит со сцены, она может полностью принять свой образ жизни. Царица посылала Аре дары и подношения, чтобы заманить его в Ниневию, и побудить «либо жениться на ней и править всей империей, которой правил Нин, либо удовлетворить ее желания и затем вернуться в свою страну с миром и великолепными дарами». Когда Ара отказался, вавилонская царица разозлилась и отправилась в его страну, «стремясь… подчинить его и подчинить себе, чтобы исполнить свои желания». Моисей также отмечает, что Семирамида «безумно воспламенилась, как будто уже видела его». Во время битвы Ара был убит, несмотря на приказ Семирамиды взять его в плен живым. «Обезумев от страсти» и желая избежать постоянной войны с армянами, Семирамида попыталась воскресить Ару из мертвых. Однако ее попытки были безуспешны, и она приказала выкинуть разлагающееся тело Ары в канаву. Чтобы усмирить местных жителей, Семирамида выдала одного из своих любовников за Ару и, распространив слух, что боги вернули Ару к жизни, убедила армян не продолжать войну. После этого Семирамида какое–то время правила страной, устраняя все угрозы своей власти, включая своих сыновей.
Гаджикян отмечает, что в армянской традиции Ара и Семирамида являются противоположностями друг друга. Ара — это «примерный муж», который остается верным своей жене Нвард, несмотря на авансы и соблазны Семирамиды. Ара патриотичен по отношению к своей стране и семье, в то время как Семирамида — развращенный деспот. Следовательно, сохраненная Моисеем Хоренаци армянская традиция продолжает связь между сексуальным излишеством и тиранией, обнаруженную в предшествующих греко–римских источниках. Однако, в конце концов, это христианский источник, поэтому Семирамида получает христианскую обработку. Вместо того чтобы превратиться в голубя, упомянутого в других греко–римских источниках, божественное правосудие совершается ее смертью руками ее жертв.
Именно в христианской традиции Семирамида получает наибольшую свободу действий по сравнению с предыдущими источниками, которые мы видели. Это вполне видно в поздневизантийском романе «Повествование об Александре и Семирамиде, царице Сирии» (ок. конца XIV — начала XV вв.). В романе неизвестный автор играет на предвзятых христианских тропах–необузданной сексуальности, связанной с насилием—и использует их в качестве барьеров, которые главный герой, Александр Великий, должен преодолеть и укротить. Было высказано предположение, что этот роман был вдохновлен встречей Александра с Кандакой из Мероэ в романе об Александре. Кандака, потомок Семирамиды, описывается как очень красивая вдова средних лет с тремя сыновьями, которая напоминала Александру его собственную мать. Переодетый в Антигона, Александр встретил царицу, но она узнала его по портрету, который у нее был, и из их отношений ничего не вышло. Этот конец был признан неудовлетворительным многими византийскими учеными. Стоунмен утверждает, что Иоанн Малала переделал эту историю в историю сексуального завоевания. В его переработанном рассказе точно так же есть переодетый Александр, которому помешала овдовевшая Кандака, распознавшая физические характеристики македонянина. Отступая от прежней традиции, она затем заявила: «Император Александр, ты захватил весь мир, но одна женщина захватила тебя», и они поженились. [35] Поскольку переработанный рассказ Малалы и византийский роман имеют общие элементы маскировки, идентификации и брака, похоже, что Кандака была заменена Семирамидой, чтобы добавить более драматические элементы в историю. Подобный взаимообмен в романе происходит и с известной легендой о Медузе. Однако вместо пронзительного взгляда Медузы, превращающего людей в камень, именно ошеломляющая физическая красота Семирамиды приводит людей к смерти. [36] Используя эти две легенды, автор мог играть с темами эротизма и садизма, с которыми Семирамида была связана в этот период. Это полностью осознается с того момента, как мы впервые знакомимся с царицей в романе.
В этом уникальном романе Семирамида сохраняет образ свирепости, интеллекта и самосохранения. Семирамида, которая была в поисках мужа и наследника, объявляет, что выйдет замуж за любого поклонника, который может взглянуть на нее и ответить на ряд загадок. Ошеломленные ее красотой, ни один из них не добился успеха и все были казнены за свою неумелость, а их головы были выставлены на городских воротах. Берингер замечает, что она является помесью Сфинкса, предлагающего загадки, и Горгоны, способной убить с первого взгляда. Александр, подобно Персею, пересиливает и укрощает монстра. Александр делает это, лингвистически отклоняя хитрость Семирамиды, правильно отвечая на загадки, а затем приручая ее через брак. Действительно, кажется, что Александр был единственным подходящим соискателем, чтобы завоевать царицу. Кроме того, это первоначальное пари показывает, что она не была против брака, а только подчинилась бы равному. В своем соединении с Александром царица не теряет никакой власти. Когда эти двое должны пожениться, Семирамида посылает Александру письмо, в котором прямо подчиняет себя и свое царство своему возлюбленному. Однако она не восходит к Семирамиде, которую мы видели в первой традиции. Вместо этого Александр отвечает, подтверждая свою любовь к ней и подчиняясь ей, и они живут в супружеском блаженстве, продолжая править бок о бок до самой смерти. Садистские наклонности Семирамиды ослабевают после их брака, поскольку она никогда не становится вдовой, и поэтому аудитория остается в неведении, вернется ли она к своему прежнему образу жизни.
Как было показано в предыдущей части главы, Семирамида ассоциируется в наших источниках с различными сексуальными эксцессами и извращениями. Ее ненасытное либидо заставляет ее участвовать в многочисленных половых актах с бесконечными любовниками, садистских сексуальных убийствах, и мы даже видим, что она обвиняется в скотоложстве. [37] Самым диковинным из этих преступлений, которое привлекает внимание наших источников, является ее инцест и закон, принятый ею для легализации этого преступного деяния, особенно распространенные в мифологии о вавилонской царице.
В греко–римских источниках ассоциации Семирамиды с инцестом впервые появляются в литературе эпохи Августа. В римском обществе, как и в большинстве других на протяжении всей истории, инцест считался культурным табу. Кровосмесительные действия расценивались как подрывающие семью, естественный порядок, pax deorum, а также как искажения социальных норм. Поэтому наказание за это было соответствующе суровым и виновных казнили, сбрасывая с Тарпейской скалы, что приберегалось для особо тяжких преступлений. [38] Эта суровая кара применялась ко всем, кто шел против ius gentium, общего набора моральных и правовых доктрин, которые связывали римских граждан и всех цивилизованных людей.[39]
Тем не менее об интересе к инцесту в греко–римском сообществе свидетельствуют многочисленные рассказы в античной литературе. Впервые мы встречаемся с ним в «Диэгезах» мифографа Конона, автора времени Августа. «Диэгезы» представляли собой сборник из пятидесяти историй с квинтэссенцией квазиисторических анекдотов, басен и притч. Согласно переложившему их патриарху Фотию, работа была посвящена Архелаю Филопатриду, который правил Каппадокией с 36 г. до н. э. до 17 г. н. э. Кроме этого, о Кононе больше ничего не известно.
Хейз отметил, что Конон предпочитал малоизвестные варианты и необычные подробности. Мы видим то же самое сосредоточение внимания на своеобразии в рассказе о Семирамиде. В этом источнике говорится, что Семирамида «тайно и невольно» вступила в связь со своим сыном, при этом Конон умалчивает о том, как сложились эти любопытные обстоятельства. [40] Узнав о кровосмешении, Семирамида открыто взяла Ниния в мужья. По праву это было принято как традиция мидян и персов. [41] Однако, по–видимому, эта традиция могла зародиться не с Семирамиды. Фотий замечает, что Конон приписывает Семирамиде все то, что обычно ассоциируется с Атоссой, еще одной воинственной и переодевающейся восточной царице. Он также не был уверен, «думает ли он, что женщина была названа двумя именами, или же он не знал истории о Семирамиде вообще». [42] Мы видим подобное соединение этих двух фигур увековеченным Кастором Родосским и Евсевием, у которых они обе правят вместе, а также Клавдианом, который, по–видимому, смешал их целиком. [43] Толчком к этому слиянию стало сходство в их ассоциациях с изобретениями, а также использование ими одежды для маскировки своего пола и удержания власти. [44] Однако Атосса никогда не ассоциируется с инцестом; похоже, это традиция, чисто связанная с Семирамидой.
В эпитоме сочинения Помпея Трога, составленной Юстином, обвинение в инцесте создает более широкую дискуссию о ее отказе следовать условностям и морали. Сюда можно включить ношение ею мужской одежды, превращение в сексуальную хищницу, и ее материнскую любовь, которая перерабатывается в эротическую страсть. Это преломление Семирамиды оказало большое влияние на позднейших христианских авторов, вроде Орозия, который в значительной степени опирался на Юстина/Трога. Очевидно, ради интриги и развлечения Юстин позволил себе вольности и поэтому его версия совершенно отличается от оригинала Помпея.
Одним из примеров является история с инцестом в рассказе о Семирамиде. Лингвистический анализ установил, что это была вставка Юстина, по–видимому, независимая от Конона и датируемая пост–августовской эпохой. Конкретнее, фраза concubitum filii petisset («стремилась совокупиться с сыном») имеет параллели в поэзии и прозе после Августа, часто в случаях с инцестом. [45] Когда в последней строке раздела о царице Семирамида пытается вступить в сексуальные сношения со своим сыном, к повествованию добавляется драматизм. [46] Был ли этот акт совершен или нет, Юстин не уточняет, оставляя его открытым для предположений. Интересно отметить, что инцест является единственным сексуальным преступлением, упомянутым Юстином. Другие примеры сексуальных излишеств Семирамиды, найденные в Bibliotheca Historica, вроде ее многочисленных любовников и их казней, у Юстина не обнаружены. В рассказе Юстина основное внимание уделяется сохранению ею власти, а не ее потворству безнравственности. Райли поддерживает эту позицию, утверждая, что Семирамида «настолько одержима удержанием власти, что стремится сохранить ее через сексуальные отношения со своим сыном и поэтому обеспечивает выносливую линию преемников, усиленную ее генами». Так, мы видим, что concubitum, означающее половое сношение, используется вместо бранного stuprum, которое указывает на развратные связи. Это еще больше усиливается двумя другими случаями использования concubitum в работе Юстина. В обоих случаях оно используется в описании амазонской царицы Талестрис, просящей заняться сексом с Александром, чтобы зачать ребенка–супервоина.[47]
Став любовником своей матери, Ниний изнеживается, и Семирамида берет на себя традиционную мужскую роль охотника в романтических отношениях. Однако Семирамида не смогла задним числом оправдать свои действия браком или законом, как она сделала у Конона. Это происходит потому, что, как заметил Юстин, в этот древний период люди были связаны волеизъявлением, а не законами. [48] Вместо этого, изменение естественного порядка было устранено единственным возможным способом: через насильственную смерть царицы от рук ее сына. В рамках всей схемы работы Райли показывает, что кровосмесительные ухаживания Семирамиды действуют как предостережение от женской власти. Семирамида, как первая женщина в этом произведении, инициирует эти темы женского честолюбия и властного материнства, которые затем вновь подчеркиваются другими семью женщинами в первой книге Эпитомы. [49] Это было особенно актуально для его пост–августовой установки, которая видела империю, удерживаемую одним человеком. Тем самым инцест показал, что Семирамида, как и другие женщины в эпитоме, не подходила для вступления в политическую сферу.
Святой Августин уточняет двусмысленное утверждение Юстина и записывает, что Семирамида действительно совершила инцест со своим сыном, и что она «осмелилась осквернить его, своего сына, кровосмесительными объятиями». [50] Тем самым Семирамида бросает вызов этим правилам, избегает правильной морали и, как правитель Вавилона, олицетворяет нечестие и извращение, противоположные Божьему Граду. Как указывает Арчибальд, «что может быть более ужасным извращением для царицы и матери, чем эксплуатировать свой тиранический статус, соблазняя собственного сына?» В подкрепление Августин сообщает об убийстве матерью Ниния, которое, по отношению к современной обстановке, явно оправдано в моральном плане.
Современник Августина, священник и историк Орозий, также включил рассказ Семирамиды в свои семь книг Истории против язычников, охватывающих деяния человечества от сотворения мира до его собственного дня в первой четверти V века. [51] Сохранившиеся в 249 рукописях и отрывках истории Орозия против язычников постоянно читались на протяжении всего западного Средневековья и составляли доминирующий образец для написания истории в средневековый период. В отличие от своих предшественников, Орозий писал светскую историю с христианской точки зрения. Хотя Орозий и отличался в этом отношении от «Божьего града» Августина, он все же опирался на элементы, обнаруженные в этой работе. Он опирался на образ дегенеративного Вавилона, олицетворяемого трансгрессивными сексуальными удовольствиями Семирамиды, черпая вдохновение от вавилонской блудницы в «Откровении». Работая от Юстина и Августина, он с непревзойденной энергией и рвением подчеркивает отвратительную распущенность и похоть царицы. Этот пыл сохраняется на протяжении всего повествования. Например, он утверждает, что Семирамида «жила среди бесконечного блуда и убийств», [52] и в подкрепление добавляет историю о том, что у царицы было много любовников, далее драматизируя ее, чтобы также включить удерживание ею мужчин как проституток, а затем их убийство после «наслаждения удовольствиями плоти». [53] Орозий также добавляет, что во время этих беспорядочных подвигов Семирамида незаконно зачала сына, которого она затем подкинула. Однако вершина этих похотливых действий была достигнута, когда она невольно совершила инцест с этим сыном и, узнав об этом преступлении, покрыла свой «личный позор», задним числом узаконив свое преступление путем одобрения полной сексуальной свободы для своих подданных. [54] Закон предусматривал, что «не должно быть никакого естественного почтения между родителями и их детьми, когда речь заходит о поиске супруга, и что каждый должен быть свободен поступать так, как ему заблагорассудится». [55] Сделав это, она навлекла свое чудовищное преступление и противоестественные наклонности на всю империю. Более того, в отличие от рассказа Августина, Орозий опускает убийство Ниния или попытку матереубийства (Ниний даже не упоминается по имени). Тогда Ниний, по–видимому, становится соучастником преступления, усугубляя всю тяжесть испытания. Вот какое неизгладимое впечатление мы имеем о царице, ее тирании и похотливости, соединенных для того, чтобы контролировать сексуальную жизнь своих подданных.
Популярность и широкая читательская аудитория «Истории против язычников» также демонстрируют ее конспектирование и перевод на староанглийский язык в IX веке и арабский перевод столетием позже. Древнеанглийская версия Орозия была создана неизвестным англосаксонским автором и иногда ошибочно приписывается Альфреду Великому. Работа была адаптирована для англосаксонской аудитории путем сокращения объема, добавления объяснений и рационализаций, а также принятия более объективного, но все же христианского тона. Семирамида, которая появляется в этом тексте, является чрезвычайно женственной, склонной к эмоциональным всплескам и манипуляциям через свое тело. Например, Семирамида описывается как подстрекающая Нина к войне своими похотями, и как только она заняла трон, вторглась в Эфиопию с «женской злобой». Этот рассказ все еще содержит все другие проявления похоти, и мы видим, как царица совершает «многочисленные незаконные сношения с самой неизмеримой порочностью», укладывая в постель и затем убивая всех, кто, как она обнаруживала, был царской крови. Рассказ завершается тем, что Семирамида сознательно совершает инцест со своим сыном и организует признание инцеста, чтобы обойти осуждение подданных.
Существует давняя традиция создания Семирамиды в народном воображении как сексуальной фигуры. Мало того, что она проявляла признаки сексуальных излишеств, она, как было замечено, сочетала жестокость и безнравственность. Следовательно, мы видим, что она связана с распущенностью, ненасытным сексуальным аппетитом, садистски убивает своих многочисленных любовников, управляет сексуальной жизнью других с помощью поясов верности, кастрации и сексуальных законов, а также нарушает естественные и социальные границы, достигая кульминации в зоофилии и инцесте. Однако, как будет обсуждаться в следующих главах, Семирамида — сложная фигура, которую хвалили за ее добродетель так же часто, как проклинали за пороки. Однако эти позитивные восприятия были в значительной степени отвергнуты современной наукой, которая вместо этого несправедливо сосредотачивается на ее темных, эротических сторонах. Этим они увековечивают проблему и утверждают, что доминирующее мнение о Семирамиде было отрицательным.
«Какой одноглазый циклоп построил весь этот огромный каменный курган ассирийской Семирамиды, или какие исполины, сыны земли, воздвигли его, что он дотянулся почти до семи непреклонных, непоколебимых Плеяд массой, нависающей над широкой землей подобно вершине Афона?»[1]
На протяжении всей античности Семирамида была известна как строитель. Ее сооружения были сложными и разнообразными, но что более важно, они были монументальными настолько, что Антипатр сравнивает работы ассирийской царицы с трудами циклопов или гигантов, по высоте достигающих звезд, а по размерам и прочности столь же устойчивых, как гора, построенная богами. Вавилон был большим бенефициаром ее работ. Здесь ассирийская царица прославилась постройкой городских стен гигантских размеров, укрощением бушующего Евфрата, возведением двух роскошных дворцов по обе стороны от него, а иногда ей даже приписывают строительство трех из семи чудес древнего мира, прежде всего висячих садов Вавилона. За пределами Вавилона ее деяния были не менее плодовиты. Среди оставшихся после нее построек значились более роскошные дворцы, экзотические сады, вырезанные на склонах гор колоссальные изображения и многочисленные таинственные «курганы Семирамиды». Однако в наших источниках эти монументальные сооружения не всегда превозносились как достижения. Вместо этого они часто демонстрировали черты восточного деспота. Тем не менее, еще долго после смерти этой трудолюбивой царицы ее монументальные сооружения сохранялись в памяти каждого, кто проезжал через Ближний Восток. Легенда о Семирамиде–строительнице продолжала расти. В самом деле, Берос, вавилонский жрец в эллинистическую эпоху, жаловался, что слишком много вавилонских памятников были ошибочно приписаны Семирамиде. [2] Отсюда очевидно, что ассоциация Семирамиды как строителя монументальных сооружений глубоко укоренилась в наших источниках.
Эта глава стремится объяснить, почему фигура Семирамиды стала синонимом монументального строительства, а также как эта тема была использована в наших источниках. Можно утверждать, что строения Семирамиды были грубым преувеличением реальности и отражают то, как западные источники рассматривали Восток через ориенталистскую призму, навязывая царице тропы ближневосточных деспотов. Это также показывает, что более поздние источники продолжают связывать Семирамиду с монументальным строительством. Это напрямую ставит под сомнение часто цитируемую работу Ирен Самуэль, которая утверждает, что сексуализированная Семирамида была репрезентацией позднего античного и средневекового периодов. Этот обзор представляет собой контекст для тематического исследования, рассмотренного во второй половине этой главы, где речь идет о монументальной гробнице Семирамиды.
Первый крупный источник, который рассказывает о строительстве фигуры, которая будет известна как Семирамида, — это «История» Геродота. На протяжении всей «Истории» Вавилон известен своими удивительными качествами, ἄξιον θώματος и ἀξιοθέητα. [3] В дополнение к непреходящей привлекательности города заслуживают внимания две ассирийские царицы. Первая — Семирамида, известная в ассирийских летописях как Шамму–Рамат. Другая — Накия, известная в истории как Нитокрис. Обеим этим женщинам приписываются деяния, связанные с инфраструктурой водоснабжения. Она включала изменение маршрута реки Евфрат, а также строительство каналов, дамб и бассейнов. [4]Для современной аудитории эти сооружения могут звучать как впечатляющие достижения, однако в контексте истории Геродота они также позиционируются как признаки восточного декаданса, будучи высокомерно монументальными, в значительной степени эгоистичными и затратными.
Наиболее плодотворным источником, детализирующим строительную программу Семирамиды, как в самом городе Вавилоне, так и за его пределами, является «Историческая библиотека» Диодора Сицилийского, написанная в первом веке до нашей эры. Сулимани утверждает, что предполагаемая цель Bibliotheca Historica состояла в том, чтобы создать географически точную картину, по существу литературную карту обитаемого мира от третьего до первого веков до н. э. Параметры работы были в значительной степени определены завоеванными областями Александра Великого и угасающим эллинистическим миром, откуда взялось слепое увлечение Востоком. В сообщениях о Египте, Месопотамии, Скифии и Аравии преобладают подробные картины заметных достопримечательностей, топографические описания объектов, а также рассказы об их наиболее известных вождях. В истории Месопотамии, описанной во второй книге Bibliotheca Historica, доминирует Семирамида, в том числе приводится подробный отчет о ее строительной программе в Вавилоне и в других известных городах, куда отправлялась царица.
Одним из первых сооружений, построенных Семирамидой, после могилы ее мужа Нина, является основание Вавилона и возведение городских стен. Рассказ Диодора о строительной программе Семирамиды предваряется достижениями Нина. Расширив Ассирийскую империю до ее наибольших размеров, Нин стремился основать город, который был бы не только самым большим из всех существовавших тогда во всем населенном мире, но и чтобы ни один другой правитель более позднего времени не смог бы легко превзойти его, взявшись за схожую задачу. Для этого он «собрал отовсюду свои силы и все необходимое имущество» и основал город Ниневию. [5] Общая длина укрепленного города равнялась 480 стадиям при ширине стен в три колесницы и с 1500 башнями высотой в двести футов. Как и ее муж, Семирамида также «жаждала великих подвигов и стремилась затмить славу своего предшественника». [6] Итак, следуя его примеру, Семирамида решила основать свой собственный город, Вавилон. [7] Она наняла два миллиона квалифицированных ремесленников и архитекторов со всего мира, что превосходило усилия Нина для Ниневии. Однако, при сравнении с Вавилоном Ниневия существенно больше. Несмотря на это, именно вавилонские стены Семирамиды считались одним из семи чудес древнего мира.
Стены Вавилона включены как древнее чудо в списки Антипатра, Страбона, Филона Византийского и нескольких римских и христианских писателей. [8] Они являются одним из сооружений, наиболее устойчиво связанных с царицей. [9] Используя природные материалы этого района (обожженные глиняные кирпичи и битум), Семирамида предположительно смогла укрепить город в монументальном масштабе. [10] Размеры этих стен различны и называется длина от 360 до 385 стадий. [11] Авторы также часто описывают их как достаточно широкие, чтобы по ним могли проезжать колесницы, не касаясь друг друга. [12] Эти размеры приукрашиваются с течением времени по мере того, как легенда о Вавилоне и Семирамиде становилась все более неблизкой и отдаленной. Например, император Юлиан, писавший в IV веке, утверждает, что длина стен составляла почти 500 стадий. [13] Кроме того, стены становятся более грандиозными с добавляемыми к описанию башнями и рвами. [14] Несмотря на расхождения в размерах стен, все источники сходятся во мнении, что они были громадными. Поэтому их иногда и причисляли к числу древнейших чудес света.
Монументальные вавилонские стены, соответствующие описанию классических источников, до сих пор не найдены, и вполне вероятно, что их никогда не существовало в столь преувеличенном виде. Сеймур замечает, что если бы они были построены, то они не сохранились бы в ландшафте оросительных каналов земли болот, питаемых Евфратом. Однако археологические данные свидетельствуют о том, что Геродот, помимо других источников, объединил черты двух полуразрушенных стен, чтобы создать легендарную стену. Первая — это внешняя ограждающая стена, вырытая Колдевеем, которая была очень широкой, но всего лишь в несколько километров в длину, а вторая — Хабль–Ас–Сахр, стена, образующая самую внешнюю оборону региона, которая была поуже, но длиною в пятьдесят километров. Из этих археологических свидетельств очевидно, что классические источники манипулировали и преувеличивали размеры пограничных стен вавилонского региона. В самом деле размеры Диодора в семь с половиной раз больше, чем у археологических остатков. Эти источники, как видно, соответствуют восприятию Западом Востока как экзотичного и чрезмерного во всех аспектах общества.
Еще одним способом, которым Семирамида превзошла своего предшественника, было осуществление крупных строительных проектов на ее территории. Мунц замечает, что многие из этих проектов служили на благо царицы, а не ее народа. Это особенно заметно на примере богато украшенных и монументальных дворцов Семирамиды. Диодор пишет, что по обе стороны Евфрата Семирамида построила не один, а два великолепных дворца. Говорят, что один из них стоял лицом к восходящему солнцу, а другой — к заходящему. [15] Согласно Диодору, мотивацией для постройки этих дворцов было обеспечение хорошего обзора всего города. Это также очевидно в работе Диона Хрисостома, греческого оратора I века, который связывает огромные и экстравагантные дворцы Семирамиды с тиранией. [16] Например, в эссе «Диоген, или о тирании» Дион комментирует, что человек размягчается роскошью с тех пор, как Прометей дал человечеству огонь. Так, Диоген, который прожил свою жизнь в бедности, представлен как противоположность богатому персидскому царю Дарию Кодоману (336-331 гг. до н. э.). Диоген переносил морозы в одной и той же одежде, в то время как восточный деспот перемещался между дворцами вроде вавилонского, чтобы наслаждаться приятной погодой. Благодаря своей жизнестойкой природе Диоген был самым счастливым человеком на свете из–за отсутствия у него имущества. Напротив, персидский царь, у которого есть все, считается самым несчастным человеком на свете, потому что ему было что терять. [17] Отсюда «ни особняки Семирамиды, ни стены Вавилона не могли ему помочь», так что он жил в постоянном страхе даже под защитой своего собственного дома. [18] Из этого рассказа также следует, что Семирамида также предпочитала создавать как можно больше барьеров между собой и жителями города. Это еще больше подтверждается описанием ее у Диодора. Дворец, обращенный фасадом на запад, более сложный, чем другой, имел три крепостные стены больших размеров и стоимости. Согласно описанию Диодора, эти стены становились все выше и шире по мере приближения к дворцу. [19] Кроме того, в стены были встроены тройные ворота, двое из которых были медными, и они открывались с помощью механического устройства. [20] Однако очевидно, что эти детали были преувеличены, чтобы изобразить царицу тираном–затворником. Остатки, найденные Колдевеем в Вавилоне, подтвердили, что южный дворец Навуходоносора имел три зубчатые стены. Однако они были чисто оборонительными, и в них не было ничего зловещего или необычного, на что намекает Диодор. Тем не менее Диодор продолжает обсуждать исключительную природу стен.
Вторая и третья стены были не только чрезмерно большими, но и щедро украшены разноцветными кирпичами с выгравированными изображениями экзотических животных и сцен охоты. Сюда включалось изображение Нина и конной Семирамиды, бросающей копье в леопарда, в то время как царь бросает копье в льва. [21] Подобные изображения животных и людей были найдены в ходе раскопок на Ближнем Востоке. Например, знаменитые ворота Иштар, связанные с прохождением процессионного пути в Вавилоне, украшены теми же красочными глазурованными кирпичами, о которых рассказывал Диодор. Священные ворота также украшали животные, в том числе более пятисот молодых быков, львов и драконов. Более того, охота на львов и животных была царственным занятием древних ближневосточных культур, включая ассирийцев и персов. В Ассирии эти охоты символизировали обязанность правящего монарха перед своим народом из дикой пустыни. Охота включала в себя самое опасное животное в регионе — льва. Поэтому изображения охоты на львов найдены на царских печатях и царских рельефах. Например, драматические сцены охоты на львов сохранились из дворца Ашшурбанипала в Ниневии (645 год до н. э.). В самом деле, на одном рельефе изображен Ашшурбанипал верхом на коне бросающим копье в льва совсем как в рассказе Диодора о Нине. Напротив, второй дворец, хотя и был похуже, чем первый, все же был очень экстравагантным. Его стены были меньше (тридцать стадий) с изображениями сцен сражений и охоты, а также с медными статуями Семирамиды, Нина и Бела, смотреть на которые одно удовольствие. [22] Иностранные путешественники вроде Ктесия, которые побывали там, также были очарованы этими поразительными изображениями, когда они смотрели на них или слышали рассказы о них. Следовательно, они не молчали о них в своих произведениях, объясняя их как работу вавилонского правителя, который, как они знали, был связан с постройкой, то есть Семирамиды.
Еще одной вещью, которая особенно ассоциировалась с вавилонскими и ассирийскими дворцами, были сады, а Вавилон был домом для очень известных висячих садов Вавилона. Легенды, окружающие висячие сады Вавилона, разнообразны, неясны и расплывчаты. Это привело некоторых ученых к предположению, что их, возможно, даже не существовало. [23] Среди этих легенд есть источники, которые приписывают сады Семирамиде. Например, Плиний приписывает сады либо работе Семирамиды, либо Кира, однако он умер, не успев обсудить их в другом сочинении. [24] Напротив, Диодор Сицилийский счел своим долгом пояснить, что царица не приложила к ним руку. [25] Вместо этого он предпочитает более распространенную легенду о том, что неизвестный вавилонский царь (позднее названный Навуходоносором II) посадил сады для своей мидийской жены (царицы Амитиды), потому что она тосковала по холмам своей родины. [26] Несмотря на эту весомую традицию, очевидно, существовала небольшая легенда, в которой Семирамида была в числе людей, «аккредитованных» для посадки висячих садов в Вавилоне.
Сады были отличительной частью ландшафта древнего Ближнего Востока и всегда были роскошной и дорогостоящей царской прерогативой из–за засушливого климата региона. Поэтому орошение было необходимо для выращивания любой растительности. Оно требовало огромного технологического мастерства, которое совершенствовалось и совершенствовалось в течение более чем двух тысячелетий по всей Месопотамии и Ассирии, достигая своей кульминации в технологически развитых гидравлических системах, которые позволили поддерживать разнообразие садов и парков. Сюда входили ambassu — по существу охотничьи парки, kiru — фруктовые сады, habburu — травяные равнины, и kirimahu — сады с деревьями и плодами. Эти инженерные и сельскохозяйственные подвиги ассирийские монархи часто отмечали в надписях и на рельефах. Например, Сеннахериб вспоминает, как он превратил некогда бесплодный ландшафт Ниневии в процветающие сельскохозяйственные угодья и цветущие сады:
«В это время я, Сеннахерим, царь Ассирии, первый из всех государей, кто от восходящего солнца до заходящего солнца … водой из каналов, которые я приказал вырыть, [снабдил] Ниневию вместе с ее окрестностями. Сад, виноградники, все виды … продукты всех гор плоды всех земель, … которые я посадил(?), выпуская воды там, где они не доходили до жаждущего (поля), [и оживляя] его растительность, поврежденную (засухой) … из всех садов, у входа … выше (в город) и ниже(?) … от центра города Тарбис до Ниневии, обеспечивая на все времена воду для посева зерна и кунжута …»
Кроме того, именно Сеннахериб организовал сложную ирригационную систему, чтобы выращивать в Ниневии хлопок и экзотическую живность. Следовательно, сады, подобные этому, были также демонстрацией силы и плодородия, которые запомнились бы любому посетителю или путешественнику во дворце. Несмотря на их привлекательность, многие из этих величественных садов исчезли из–за эрозии и повторного использования камня. Однако, исходя из визуальных представлений на рельефах, мы можем реконструировать, как выглядели бы эти сады. Смотрите, например, панель из дворца Ашшурбанипала в Ниневии, на которой изображен сад с лесистыми холмами и с различной растительностью, питаемой каналами из акведука.
Сады также передавались в древних текстах как монархическая забота восточных правителей. Семирамида — один из правителей, в котором материализуется этот мотив. В рассказе Диодора Сицилийского посадка садов используется для демонстрации легкомысленного потворства царицы в трех отдельных случаях.
Первым садом, упомянутым в Bibliotheca Historica, являются висячие сады Вавилона, которые подробно описаны Диодором. Несмотря на то, что они не приписываются царице, Мунц утверждает, что они демонстрируют, как шикарные методы Семирамиды увековечились более поздними правителями, которые также предавались проектам, направленным на благо себе, а не народа. Озеленение садов Семирамидой также перекликается с этими чувствами. Первый случай произошел на горе Багистан, в современном Бехистуне, между Вавилоном и Экбатаной. Здесь она, как говорят, создала парк окружностью в двенадцать стадий. [27] Парк орошался из источника на равнине, чтобы можно было выращивать растения. Затем в мидийском городе Хавон был создан еще один парк с дополнительными добавлениями. На этот раз не только был создан парк, но на плато в середине были возведены «роскошные здания», чтобы она могла смотреть вниз на сад и свою армию, расположенную лагерем. Диодор утверждает, что она сделала это, чтобы «удовлетворить свой вкус к роскоши (τρυφὴν)», и именно здесь царица «провела долгое время и наслаждалась в полной мере всеми средствами, которые способствовали роскоши», прежде всего сексуальными эскападами. [28] Однако очевидно, что ее стремление к роскоши не было удовлетворено, так как в Экбатане царица достигла пика потворства и высокомерия. Здесь Семирамида приложила огромные усилия, чтобы провести воду в засушливый город. Чтобы добраться до озера на другой стороне, в основании горы Оронт был прорублен тоннель шириной в пятнадцать футов и высотой в сорок. Эта гора находилась на расстоянии двенадцати стадий от Экбатаны и была в двадцать пять стадий высотой, и это было грандиозное предприятие. На протяжении всего рассказа ненасытная жадность царицы и ее смелость увеличиваются с постройкой каждого парка. Следовательно, Семирамида пренебрегает или, по крайней мере, отвлекается от своих военных обязанностей и предпочитает предаваться чувственным удовольствиям.
Эта концепция сохраняется и в более поздних традициях. Например, армянский историограф VIII века Моисей Хоренаци также упоминает царицу в связи с созданием на его родине пышных садов. Выдавая себя за очевидца в пятом веке, Моисей смешивает устную армянскую традицию с греко–римскими источниками, чтобы создать вымышленную историю своей родины в «золотом веке» армянской литературы. В «Истории армян» рассказ о Семирамиде в значительной степени создан Диодором, Евсевием, Агафангелом и романом об Александре. Рассказ Моисея о Семирамиде также в значительной степени негативен, и инженерные подвиги царицы вписываются в характеристику, найденную у Геродота и Диодора Сицилийского. В своей работе царица постоянно влюблена в красоту и роскошь, как материалистически, так и по отношению к людям. О равнине, где царица победила армянского царя Ару Прекрасного, отвергшего ее ухаживания, было записано, что Семирамида была очарована цветущими лугами равнины, каскадами холмов и текущими ручьями. Первой реакцией Семирамиды на это природное великолепие было полное его разрушение, чтобы построить летний дворец. Подробно рассказывая о природной красоте этого места, а затем также подробно рассказывая о том, как Семирамида разрушила его, царица предстает как разрушительница родины Моисея и читателей. Говорят, что «решительная и похотливая» царица приказала сорока двум тысячам квалифицированных рабочих и шести тысячам ремесленников начать строительство дворца в этом месте. С этой огромной подчиненной рабочей силой задача была выполнена за пару лет. Конечным результатом является внушающий благоговейный трепет город, который считается самым величественным из всех царских объектов. К украшению дворца добавились экзотические сады, символизирующие ее распутную роскошь:
«Она направила часть реки через город на строгое выполнение всех необходимых работ и для орошения парков и цветников. Остальной поток она пустила вдоль края озера направо и налево, чтобы питать город и все окрестности. Все районы на востоке, севере и юге города она украсила виллами и деревьями, которые производили разнообразные фрукты и листву. Там она посадила много плодоносящих виноградников».[29]
Еще раз, мотивацией Семирамиды для принятия необходимых мер по обеспечению орошения на участке было выращивание садов. Однако Моисей уточняет, что акведук, который она провела для того, чтобы сделать это, превратился в убежище для воров. Рассказ Моисея показывает, что сады, как и дворцы, рассматривались как чисто избыточный, экзотический проект. Более того, в этом случае излишество сада еще больше преувеличивается из–за существовавшего ранее природного великолепия участка. Еще раз мы видим, что это поведение согласуется с концепцией восточного декаданса и деспотизма, характерными для шикарных построек царицы.
Построив себе два тщательно продуманных дворца, надежно укрытых за непроницаемыми стенами, царица обратила свое внимание на небеса. В центре города был воздвигнут богато украшенный храм вавилонского бога Бела. [30] Описанный храм повторяет очертания зиккурата, прямоугольной ступенчатой башни. Согласно клинописным и археологическим свидетельствам, зиккурат, названный Этеменанки, известный в Библии как Вавилонская башня, как говорят, стоял в древнем Вавилоне. Первоначальный Этеменанки неизвестной даты был уничтожен Сеннахеримом при разрушении им города в 689 году до н. э. Затем он был перестроен Навуходоносором II и достигал 91 метра с храмом, расположенным на вершине. В Bibliotheca Historicia храм описывается как украшенный «серебром, золотом, другими металлами, камнем, эмалированными кирпичами, еловыми, сосновыми и медными кирпичами». [31] В этом есть некоторая историческая истина. Храм действительно подвергался щедрому вниманию к нему нововавилонских царей после его реконструкции. Однако Диодор сильно приукрашивает, что царица, не жалея средств, построила чрезвычайно высокое сооружение из обожженного кирпича и битума. Кроме того, он был украшен тремя золотыми статуями Зевса, Геры и Реи. Приведены размеры и вес каждой статуи, все они являются экстравагантными и дорогостоящими. [32] Перед богами стоял золотой стол с чашами для питья из того же металла. Геродот также упоминает золотую статую Бела, сидящего на троне со столом в нижнем храме комплекса. [33] Статуй этого типа не сохранилось, однако фрагменты их украшений — лазурит, раковины и ониксовые инкрустации, а также следы трона из дерева и золота–были обнаружены Колдевеем. В обоих случаях очарование золота оказалось слишком заманчивым для персов. Геродот упоминает о двух случаях, когда персы пытались разграбить храм. Первым был Дарий, который попытался захватить золотую статую Бела, но потерпел неудачу, потому что его покинуло мужество. Однако позже, в восстании 482 года до н. э., Ксеркс успешно забрал статую, убив жреца, который встал на его пути. [34] С другой стороны, Диодор утверждает, что в какой–то момент все эти предметы были взяты, поскольку ни один из них не пережил персидского вторжения. [35] Хронология этого поведения в источниках особенно важна, поскольку она демонстрирует развращенную природу ассирийцев, инициированную Семирамидой. Это экстравагантное поведение, как видно, усиливается с течением времени, достигнув своего апогея с последним ассирийским монархом Сарданапалом, и в конечном итоге наследуется преемниками Ассирийской империи, Ахеменидами.
Из рассмотренных примеров видно, что постройки Семирамиды соответствуют типичным тропам, связанным в наших источниках с деспотическими восточными правителями. Они монументальны, богато украшены, дорогостоящи и быстро выполняются большой рабочей силой в рабских условиях. Поэтому Семирамида не особенно отличается от других варварских фигур, найденных у Геродота или в «Исторической библиотеке». Рассказ Геродота изобилует этими варварскими фигурами, в частности персидскими царями—Киром, Дарием, Ксерксом, Камбизом, — которые во многих случаях были замечены как воплощения τρυφή их ассирийских предшественников. Кроме того, в первых двух книгах Bibliotheca Historica, касающихся региона Ближнего Востока, варварские государи, например, египетский царь Сесострис, последний ассирийский царь Сарданапал и, конечно же, Нин, муж и предшественник Семирамиды, также демонстрировали то же варварское поведение, что и царица. В результате Семирамида, как представляется, дополняет представление об этих ближневосточных регионах как о культурах, управляемых деспотами.
В наших источниках другой основной темой, очевидной в постройках Семирамиды, является контроль над природой. Это очевидно во многих случаях. Наиболее распространенным из них является манипулирование водой. В Bibliotheca Historica к усилиям царицы добавляется эксплуатация природы через каменную кладку. Обычно эти виды деятельности предназначены для мифических героев, вроде Геракла, который, чтобы очистить авгиевы конюшни, изменил направление рек Алфея и Пенея. Поэтому, контролируя природу, смертная царица воспринимается как мифический герой. В обоих этих описаниях эти действия воспринимаются как негативные и неразрывно связаны с высокомерием.
Гидравлические системы, реализованные Семирамидой, сложны как по своей механике, так и по литературным представлениям. В первой книге Геродот приписывает гидравлику двум вавилонским царицам, которые будут объединены под именем Семирамиды. Более ранней царице, Семирамиде, для борьбы с наводнением приписывают строительство дамб за пределами Вавилона, которое Геродот считал ἀξιοθέητα, замечательным произведением. [36] Другая царица, Нитокрис, занята управлением потоком воды, чтобы защитить Вавилон от приближающихся мидян, которые уже захватили Ниневию, и остановить их контакт со своим народом. Увеличив высоту каналов, она смогла добавить изгибы к прямой реке и изменить ее русло. Тем самым, по пути в Вавилон можно было трижды миновать город Ардерику. Ей также приписывают создание набережной, которую Геродот называет «удивительной по величине и высоте» (ἄξιον θώματος μέγαθος καὶ ὕψος). [37] Чтобы сделать это, был вырыт котлован. Сам бассейн имел окружность в 420 фарлонгов и замедлял течение реки. Когда Геродот описывает замечательные подвиги (ἀξιοθέατος) двух вавилонских цариц, его отношение кажется положительным. [38] Однако Гулд и Хартог показали, что эти манипуляции природой часто рассматривались как прегрешения и двусмысленные достижения. Проблема с этими действиями заключалась в том, что их было легко изобразить как типичные для деспотов акты высокомерия. В результате эти два примера гидротехники в Вавилоне, в частности Нитокрис, способствуют более широкой цели этнографии Вавилона и империй Востока, особенно Персии.
Нарушения природы персидскими царями проявляются во многих случаях на протяжении всей «Истории» Геродота, часто приводя к последующим катастрофам. Например, Кир превратил Гинд в слабый ручей после того, как его священного белого коня унесло течением. [39] Он сделал это подобно Нитокрис, разделив реку на восемьдесят каналов. Позже, когда Кир строит еще один мост, чтобы пересечь Аракс и напасть на массагетов, он получает по заслугам и убит их царицей Томирис. [40] По сравнению с этим, вмешательство Нитокриса в Евфрат было оборонительным актом для защиты Вавилона от мидян. В этом смысле действия Нитокрис по сравнению с чисто эгоистичными и высокомерными действиями персидского царя были оправданы. Тем не менее, они все еще были преступными, и поэтому ее постигло возмездие в виде захвата Киром Вавилона, что ознаменовало конец вавилонского владычества. Однако это происходит уже после смерти Семирамиды и касается вавилонских граждан и ее сына Лабинета. Чтобы еще больше усугубить рану, город был захвачен именно благодаря инженерным работам Нитокрис. [41] В то время как вавилоняне были заняты празднованием Нового года, Кир слил Евфрат в бассейн Нитокрис и вошел в город через русло реки. [42] С. Саид предполагает, что Кир поступил так, чтобы продемонстрировать тщетность мер предосторожности, принятых Нитокрис для защиты города. Проступки Нитокрис в конечном счете наказываются, как это видно на примере аналогичных высокомерных действий персидских царей.
Другой пример прегрешений Нитокрис против природы в истории — это строительство моста через Евфрат. Согласно Геродоту, предыдущие вавилонские правители должны были пересекать Евфрат на лодке, что для царицы было затруднительно, и поэтому был заказан мост, чтобы облегчить ее поездку. [43] У Геродота строительство мостов над водой является существенным признаком нарушения природных границ. Как и другие высокомерные действия, оно часто сопровождалось гибелью преступника. И снова это высокомерное поведение демонстрируют персидские деспоты. Например, Кир обезглавлен царицей Томирис после того как он построил мост через Аракс, чтобы напасть на массагетов; мост Ксеркса через Геллеспонт разрушен штормом, а Дарий пересекает Босфор и Истр и побежден в Европе. [44] Однако в случае с Нитокрис мост был временным, состоящим из съемных досок. В связи с этим нарушение границ не является столь серьезным, как в предыдущих примерах. Геродот записывает, что цель съемных досок, которые убирали каждую ночь, состояла в том, чтобы помешать вавилонянам переходить мост и обкрадывать друг друга. [45] Эта озабоченность воровством является для царицы общей темой, идущей по всему рассказу Геродота. Так, он предвещает заключительную историю царицы: историю ее могилы [46]. В этой нравоучительной истории Нитокрис соблазняет Дария открыть ее гробницу только для того, чтобы упрекнуть его в жадности. Геродот утверждает, что эта уловка (ἀπάτην) дает представление о характере вавилонской царицы, соответствуя общему тропу «умной, мстительной царицы», встречающемуся на протяжении всей «Истории». Как следует из названия, женщины, вовлеченные в этот троп, проявляют интеллект, восприимчивость, самоконтроль и расчет с (различным) успехом в отличие от глупости и импульсивности мужских фигур в «Истории». Так мы видим еще одну мстительную царицу, связанную с использованием гидравлики в качестве оружия (2.100). Эта женщина была египетской царицей с тем же именем, Нитокрис, которая отомстила за смерть своего брата, затопив подземную камеру Нилом, в то время как виновные пировали. Сходство между этими двумя женщинами целенаправленно, создавая метанарративный блеск с вавилонской Нитокрис. В то время как египетская Нитокрис ищет мести за смерть своего брата, вавилонянка напоследок смеется над Дарием, открывшим ее могилу.
В Bibliotheca Historica Диодор приводит альтернативное сообщение и мотивацию для строительства моста. Как и другие вавилонские памятники, мост и сопутствующие ему причалы были исключительно большими и дорогими. [47] Говорят, что мост был перекинут на пять стадий, а опоры были погружены в русло реки на расстоянии двенадцати футов друг от друга. [48] Еще раз, Диодор подробно рассказывает о том, как для достижения этого подвига используется искусная инженерия Семирамиды. Камни ставились вместе со свинцом–по той же технологии, что и в классический период—и сужающиеся режущие воды смягчали поток воды. Изолированно это демонстрирует интеллект царицы, однако позже становится очевидным, что ее мотивы были чисто эгоистичными. Это видно и по другим гидравлическим проектам Семирамиды, которые обсуждаются в последующих пассажах Bibliotheca Historica.
Позже Диодор показывает, что основной целью гидравлической системы Семирамиды было строительство прохода между двумя ее дворцами. Чтобы сделать это, весь Евфрат необходимо было отвести в квадратный резервуар. В этом смысле предыдущие гидравлические работы Семирамиды, которые первоначально считались полезными для вавилонского народа, позволяют построить проход, который принес пользу только царице. После отвода реки царица смогла построить коридор со сводчатыми потолками толщиной в двадцать кирпичей и высотой в двенадцать футов. [49] В конце коридора были медные ворота, которые, как говорят, стояли до персидского владычества. Это строительство было закончено в течение семи дней, и река вернулась в свое первоначальное русло, полностью закрыв проход. [50] Создав его, Семирамида смогла перемещаться из одного дворца в другой, не вступая в контакт ни с одним из своих подданных. Так, характеристика царицы как нелюдимой, оторванной от своих подданных и довольной жизнью в стенах своего дворца отшельницы становится вполне осуществимой.
Как уже говорилось ранее, Семирамида связана с вмешательством в природный порядок вещей. Это неоднократно демонстрировалось с помощью гидравлики и водоемов. Еще один пример, очевидный на протяжении всей Bibliotheca Historica — это вторжение в горы. Эти случаи земляных работ происходят за пределами Вавилона, когда царица была в походе. В большинстве этих ситуаций горы — это препятствия, которые так или иначе мешают царице. Способ, которым она преодолевает эти физические препятствия, в греко–римской традиции является самонадеянным, идущим против естественного порядка вещей.
Первое появление каменной кладки произошло в Вавилоне, когда царица добывала монолитные камни для возведения обелиска. Этот обелиск был признан Диодором достаточно чудесным, чтобы его можно было назвать одним из семи чудес света. [51] Как и многие другие строения в этом списке, он был впечатляюще велик. Диодор описывает большие размеры памятника и огромные расстояния, которые были покрыты для его создания:
«Семирамида добыла с гор Армении камень в сто тридцать футов длиной и в двадцать пять футов шириной и толщиной; и она волокла его с помощью множества упряжек мулов и волов к реке и там погрузила на плот, на котором она привезла его вниз по течению в Вавилонию; затем она установила его рядом со знаменитой улицей, удивляя всех прохожих. И этот камень некоторые из–за его формы называют обелиском, и они считают его одним из семи чудес света».[52]
Несмотря на эти усилия, обелиск не попал в канонический список чудес и упоминается только в Исторической библиотеке. В самом деле, существование этого памятника сомнительно, так как на соответствующий этому описанию памятник нет клинописных указаний. Кроме того, если в Вавилоне и Ассирии были обелиски, то в Египте они встречались чаще. Так, Диодор мог объединить некоторые аспекты египетской и вавилонской архитектур. Кроме того, в четырех отдельных случаях Диодор сообщает, что Семирамида разрушала горы либо для орошения, либо для создания подобных обелисков, а то и для увековечения себя изображениями и надписями. Отсюда, частые ассоциации с царицей и монументальной каменной кладкой, возможно, были одним из факторов, способствующих его включению в список. Тем не менее, включение этого объекта в его описание Вавилона Семирамиды обнаруживает сильные коннотации восточной экзотики чрезмерно больших памятников, а также ее высокомерное вмешательство в природу для осуществления этих подвигов. В самом деле обелиск Семирамиды предвещает другие примеры каменотесных работ на протяжении всего ее правления, и их помпезность со временем достигла апогея.
Одним из этих примеров являются действия Семирамиды в Багистане. Диодор пишет, что когда царица прибыла на гору, посвященную Зевсу и высотой в семнадцать стадий, она выгравировала на нем свое изображение вместе с сотней своих копейщиков. [53] С греческой точки зрения это был явно кощунственный акт, [54] и чтобы усугубить богохульство, она сделала надпись, которая гласила: «Семирамида из багажа вьючных животных построила курган и с равнины взобралась на эту пропасть, даже на этот самый гребень». [55] Этот анекдот передан в Bibliotheca Historica из Ктесия, который путешествовал по Ближнему Востоку в качестве личного врача Артаксеркса и видел много схожих памятников и сооружений, которые он приписал Семирамиде. Однако, фактическим памятником была Бехистунская надпись Дария Великого, которая располагалась на одноименной горе в западном Иране между Вавилоном и Экбатаной. В многоязычной надписи подробно описывается, как Дарий Великий принял на себя роль царя, и перечисляются его последующие военные достижения, особенно подавление восстаний и заговоров. [56] К этой надписи прилагается изображение царя в натуральную величину, наступающего ногой на человека, считающегося самозванцем Гауматой. Присутствуют и персонификации покоренных народов со связанными вместе руками и веревкой на шее. Соответственно, описание Диодора было несколько похоже на подлинную версию, но с подробностями, измененными или неправильно истолкованными в угоду царице. Тем не менее этот памятник демонстрирует, что некоторые деяния персидских царей на Ближнем Востоке со временем соединились под именем Семирамиды.
В следующих двух случаях поведение Семирамиды обостряется, и ее мотивы становятся все более высокомерными и эгоцентричными. Например, на горе Заркей, в горах Загрос, простирающихся через западную границу Ирана, Семирамида прорезает горы, чтобы создать более короткий путь, потому что она была разочарована длиной хребта. Диодор также упоминает скрытый мотив, что она «стала амбициозной, чтобы оставить бессмертный памятник самой себе», и еще была сосредоточена на самовозвеличивании. [57] Кроме того, как уже упоминалось ранее, чтобы доставить воду в Экбатану, царица прорыла тоннель через гору Оронт «с большими трудностями и расходами». Гора описана как необычная из–за ее «прочности» и «невероятной высоты» в двадцать пять стадий, что делает ее самой большой горой, встреченной на ее пути. [58] Как и в случае с другими построениями Семирамиды, видно, что ее жадность и дерзость увеличиваются и не удовлетворяются в течение всего ее царствования. В самом деле, после этого ее одержимость достигает своего апогея–она посещает Персиду и все другие страны своей империи, бездумно прорубаясь через горы и скалы, чтобы расчистить пути для «дорогостоящих дорог». [59] Это отсутствие сдержанности указывает на окончательное погружение в роскошь.
Свидетельство о славе Семирамиды как строителе можно найти в мифе, повествующем о «курганах Семирамиды» или «работах Семирамиды». Эти курганы были скоплением обломков человеческого жилья, которые являются отличительными частями ближневосточного ландшафта. Однако в воображении наших источников они становятся отголосками пребывания царицы по всему региону. [60] Для Диодора это были равнины, на которых стояла лагерем царица, гробницы ее военачальников и места, где она основывала города. [61] Для византийского хрониста Синкелла они были гробницами ее возлюбленных вдобавок к уже существующей мифологии о Семирамиде как о ненасытно похотливой женщине, неспособной контролировать свои телесные желания. [62] Дион Хрисостом объясняет курганы как гробницы царей, которые были козлами отпущения на ежегодном празднике Сакеи.
Другим примером, который перекликается с нашими источниками, является объяснение Михаила Великого, патриарха сирийской православной церкви XII века. Михаил намеревался опровергнуть полемические выпады греческой православной церкви против сирийского православия, «удалив ядовитый, неточный и неуместный материал — тьму невежества … дыханием Святого Духа». [63] Михаил пытался создать каноническую традицию историко–богословских концепций сирийской православной церкви. Он достиг этого тем, что отождествлял греческую православную церковь с историей тщеславных и гордых греков, а сирийскую православную церковь — с могущественными и древними империями Ближнего Востока, описанными в письменных источниках и Священном Писании. Однако очевидно, что традиция о Семирамиде, к которой он имел доступ, была армянской версией, записанной Моисеем Хоренаци. Эта Семирамида, известная как Шамирам, была изначально злой и похотливой особой. В своей «Церковной истории» Михаил описывает курганы так:
«Она соорудила земляные курганы, названные тилами, в качестве меры предосторожности против наводнения, вызываемого дождями, и для защиты от них. Однако мы обнаружили для этих тилов другое объяснение. Говорят, что когда идолопоклонство распространилось по всему миру, Бог разгневался на демонов и вызвал ураганы, которые потрясли землю до основания и разрушили города и дома. Здесь и там бури хоронили идолов и демонов под этими земляными курганами. Демоны обитают в них, мучаясь и по сей день. И мы слышим, что ведьмы практикуют свое искусство особенно вблизи этих курганов и что громовые звуки демонов возникают оттуда».[64]
Здесь классические отголоски о царице как о строителе гидравлических систем отвергаются в пользу библейского объяснения. Кроме того, есть и намеки на армянскую версию, в которой Семирамида, увлекающаяся колдовством, пыталась воскресить умершего царя Ару, но безуспешно. [65] В этом смысле статус Семирамиды как похотливой царицы непримиримо отличается от истории ближневосточного доминирования, которую пытается продвигать Михаил. Поэтому, несмотря на то, что Семирамида была ассириянкой, ее действия объяснялись Священным Писанием с дискредитацией альтернативной истории. Однако широкий диапазон теорий об этих курганах с течением времени отражает то, насколько укоренилась Семирамида в греко–римских источниках как строитель монументальных пропорций.
Монументальные сооружения Семирамиды были не просто физическими остатками ее правления. В ряде наших древних источников, прежде всего в «Истории» Геродота» и «Исторической библиотеке» Диодора Сицилийского», эти памятники были произведениями восточного деспота. Они были чрезмерно велики, экстравагантны, дорогостоящи, излишни, эгоистичны и граничили с гротеском по отношению к более скромным творениям других правителей. Кроме того, для того чтобы построить многие из этих сооружений, вавилонская царица часто нарушала границы природы. В наших источниках общей тенденцией является развращающая природа роскоши Семирамиды, которая берет свое начало от ее строительной программы и особенно актуальна в случае с гробницей Семирамиды.
Самое раннее описание памятника, который станет известен как гробница Семирамиды, находится у Геродота. В его «Истории» гробница приписывается Нитокрис, одной из двух ассирийских цариц, которые фигурируют в этом рассказе. Геродот приписывает царице множество деяний, в том числе строительство ее собственной монументальной гробницы, расположенной над оживленными городскими воротами в Вавилоне. Говорят, что на внешней стороне гробницы выгравирована следующая надпись:
«Если какой–нибудь царь Вавилона, который придет после меня, будет нуждаться в деньгах, пусть он откроет эту гробницу и возьмет столько денег, сколько захочет. Пусть он, однако, не открывает ее, если он не нуждается. Если он откроет ее по какой–то другой причине, это не пойдет ему на пользу».[66]
Согласно Геродоту, единственным правителем, принявшим приглашение открыть гробницу, был Дарий. Войдя, он не нашел там ничего, кроме тела и другой надписи:
«Ты не стал бы вскрывать могилы мертвых, если бы не был столь ненасытно и постыдно жаден».[67]
Здесь Геродот использует историю о гробнице, чтобы прокомментировать отсутствие уважения Дария к законам, или культурным границам. Здесь Геродот определяет характер Дария и исследует правила, которые управляют обществом.
На протяжении всей своей «Истории» Геродот очарован ограблением гробниц и нарушением погребальных протоколов. особенно в третьей книге, где Дарий проводит свое знаменитое исследование погребальных обычаев в своей империи. Царь призывает индов с восточных окраин своей империи и греков с запада; он спрашивает греков, съели бы они своих мертвых отцов, а индов — сожгли ли бы они их, и на эти вопросы и те, и другие отвечают с одинаковым ужасом. [68] Итак, говорит Геродот, Пиндар был прав, Закон — царь всего. Здесь Геродот устанавливает, что погребальные обряды являются окончательным состоянием законов, или «произвольными правилами культуры, общими для всех людей». Поэтому деяние вроде осквернения гробниц приравнивается к пренебрежению законами. Для Геродота жестокое обращение с телами и захоронениями является самым отвратительным актом, часто связанным с безумием или варварством. В этих обстоятельствах лица, которые забыли или нарушили эти законы, или нормальные барьеры общества, наказываются. Текст Геродота усеян примерами людей, нарушающих эти принципы.
Для Камбиза его пренебрежение законами погребения доказывало, что он был безумен. В его длинный список проступков входило пренебрежение Камбизом египетскими обычаями погребения в Мемфисе. [69] Здесь царь приказал открыть древние гробницы, чтобы он мог осмотреть тела внутри. [70] Ранее в этой книге Геродот показывает, что царь не только открывал гробницы из любопытства, но и манипулировал телами, которые лежали внутри. В отместку за то, что Амасис обманул персидского царя Камбиз якобы забрал из его гробницы его тело. Затем он приказал своим слугам «хлестать труп хлыстом, колоть его палками, вырывать ему волосы и причинять всякое другое унижение». [71] Чтобы добавить еще одно оскорбление, труп был затем сожжен, что нарушало собственную религию Камбиза, а также верования египтян. По мнению Геродота, эти действия доказывали, что Камбиз был безумен; «иначе он никогда не стал бы насмехаться над религией и обычаями». [72] Вследствие своих культурных прегрешений смерть Камбиза отражает еще один кощунственный акт, который он совершил: убийство священного быка Аписа. [73] В частности, для Камбиза акт нарушения погребальных обычаев был показателем безумия, который использовался для отражения характера персидского царя.
Тема осквернения захоронений также была связана с варварством. Хартог объясняет, что увечье трупа путем обезглавливания было знаком «аристейи» для скифов в качестве трофея за их достижения в бою. Это резко контрастирует со строгими правилами, стоящими за провозглашениями «аристейи» в афинском обществе пятого века, где призы присуждались голосованием. Поэтому скифы, будучи антитезой греческой культуры у Геродота, были по существу варварами в своем обращении с умершими. Однако этот варварский акт не ограничивается только скифами. У перса Ксеркса голова спартанского царя Леонида отрублена и насажена на кол. Это свидетельствует для Геродота, что персидский царь «был более зол на него, чем на любого другого человека; ибо иначе он никогда бы не отступил от обычая относительно трупа». [74] Когда брат Леонида ищет мести, он остается верен греческим социальным границам и отказывается совершать тот же варварский акт, что и Ксеркс, поскольку он считал, что «вещи этого рода больше подходят варварам, чем грекам». [75] Отсюда очевидно, что Геродот часто использует эту тему для размышления о характере человека как безумца или варвара, если они участвуют в этом святотатственном акте.
Геродот подчеркивает важность разграбления гробниц и нарушения порядка погребения, помещая эти рассказы в «Историю». На самом деле, история о гробнице Нитокрис и Дарии — это первый случай нарушения захоронения, который возникает в тексте. [76] Так как эта история является первым рассказом, она создает прецедент для безнравственности разорения захоронения, которое осуществляется на протяжении всей «Истории». Ловушка, которую ставит Нитокрис, успешно тестирует Дария. Когда он терпит неудачу в этом испытании, его встречают критическим замечанием. С этого момента становится ясно, что ни при каких обстоятельствах не следует вторгаться в захоронения. Как показано на примере скифов и Камбиза, люди, которые добровольно совершают это преступление, являются либо варварами, либо сумасшедшими. Геродот повествует о судьбе умного, но испорченного Артаикта, совершившего множество кощунственных преступлений. Среди этих преступлений было ограбление гробницы Протесилая, сына Ификла и героя «Илиады». [77] В отместку за этот гнусный поступок Артаикт был распят. Более того, его сын был забит камнями до смерти на его собственных глазах элеунтцами, которых он оскорбил. [78] Этот последний пример, перед завершением геродотовой работы, показывает всю серьезность и наглядность судьбы, ожидающей всякого, кто осмелится совершить это преступление.
В дополнение к нарушению Закона, преступления Дария были особенно отвратительны, потому что они казались ненужными. На протяжении всего своего повествования Геродот подчеркивает богатство Вавилона. Перед рассказом о гробнице в описании города упоминается богатство Вавилона. Согласно халдеям, одна только статуя Зевса Бела, по слухам, была в восемьсот талантов золота. [79] Кроме того, в своем описании города Геродот также описывает пышность и величие вавилонских праздников и жертвоприношений, которые включали ежегодное сжигание тысячи талантов ладана. [80]Завоевание Дарием города и открытие им гробницы Нитокрис последовали за этим описанием богатства Вавилона. Как уже говорилось ранее, первая надпись на внешней стороне гробницы указывает на то, что открыватель могилы должен нуждаться в богатстве. [81] Очевидно, что Дарий не подпадает под эту категорию. Это сопоставление демонстрируется далее после рассказа о гробнице. Обсуждая функции сатрапий, Геродот разглашает, что Вавилон предоставляет Персии треть ресурсов Азии, единолично поддерживая армию в течение четырех месяцев. [82] Поэтому действия Дария подчеркиваются как излишние. Более того, Геродот подчеркивает, что гробница Семирамиды не была открыта предыдущим царем. [83] Это означает, что столь же нуждающийся в средствах Кир принял решение не открывать гробницу во время захвата города. Поэтому кажется, что это вина Дария, что он решил потревожить гробницу. Это размышление о росте жадности персидских царей вписывается в более широкую тему на протяжении всей истории, где пороки роскоши и жадности прямо коррелируют со слабостью и упадком персов.
На протяжении всей «Истории» Геродот способен исследовать тему ограбления гробниц и нарушения погребальных протоколов. Эта тема часто ассоциируется с безумием или варварством из–за отсутствия уважения к культурным обычаям или законам, необходимым для совершения этого акта. Этот проступок является существенным вкладом в более масштабный проект Геродота — очерчивание характера Дария, а также исследование правил, которые управляют обществом. В этом случае Нитокрис сконструирована как мстительная царица, которая катализирует эту серию событий. Поэтому история с гробницей Нитокрис гораздо важнее для общего развития «Истории», чем фигура самой вавилонской царицы.
Хотя очевидно, что история о гробнице важна для развития геродотовой характеристики Дария, более поздняя рецепция этой истории имеет тенденцию фокусироваться на изобретательности царицы, а не на сомнительных моральных принципах персов. Мы видим это в анонимной работе, которая, как считается, датируется вторым веком до н. э., трактате De mulieribus claris in bello. Работа состоит из четырнадцати коротких биографий выдающихся женщин, часто воинственных правительниц. [84] Для целей данной работы был предложен ряд мотивов. Один из аргументов заключается в том, что эта работа была создана как серия примеров для современных эллинистических цариц — Эвридики, Береники II и Клеопатры, которые активно участвовали в управлении или вышли на поле боя. По крайней мере, этот каталог демонстрирует возможности женщин. Мы видим, что жанр и аудитория текстов оказывают влияние на то, как можно использовать нарративы внутри. Это особенно заметно в случае с Нитокрис, чья биография суммируется из Геродота. В этом изолированном контексте ее подвиги, в том числе и рассказ о гробнице, рассматриваются как положительные поступки правителя. Это контрастирует с «Историей», которая рассматривает историю о гробнице как чисто служащую цели очерчивания персидского упадка морали и увеличения алчности. Мы видим аналогичный пример в нашем следующем источнике, в эссе Плутарха «О высказываниях царя и полководцев». Несмотря на то, что греческий биограф и эссеист писал примерно через пять столетий после Геродота, он в значительной степени следует Геродоту: Семирамида велела приготовить для себя большую гробницу, на которой была сделана надпись: «Всякий царь, нуждающийся в деньгах, может вторгнуться в этот памятник и взять столько, сколько пожелает. Поэтому Дарий вторгся в него, но не нашел денег; однако он наткнулся на другую надпись, гласящую следующее: «Если бы ты не был злым человеком с ненасытной жадностью к деньгам, ты бы не тревожил места, где лежат мертвые»[85]
У Плутарха Семирамида используется с той же нравоучительной целью, что и Геродот, но в другом социально–политическом климате. Этот текст является более воспитательным и дидактическим для целевой аудитории.
Заметным отличием рассказа о гробнице у Плутарха от Геродота является имя ассирийской царицы. Как было показано в предыдущей главе, труды Нитокрис и Семирамиды, единственной ассирийской царицы в «Истории», очень похожи, и настолько, что в первом веке Диодор Сицилийский объединил их под именем Семирамиды в своей «Исторической библиотеке». Момильяно и Курт предполагают, что эти две женщины на самом деле были одной и той же женщиной. Точно так же Далли утверждает, что имя «Семирамида» стало архетипом для выдающихся вавилонских цариц, которые произошли от исторической фигуры Шамму–рамат. Чтобы соответствовать этому ассирийскому архетипу царственности, более поздние правители, например, Накия (геродотовская Нитокрис) и Стратоника, подражали достопамятной царице. Следовательно, к имени «Семирамида» в классических источниках прилагаются различные легенды, и использование этого имени для более чем одной женщины может быть объяснено этой традицией.
За исключением различий в названии ассирийской царицы, история о гробнице также используется в качестве морализаторского текста, обсуждаемого Геродотом. Однако, по мнению Плутарха, моралистическая тема становится более явно воспитательной и дидактической, чтобы соответствовать его повестке дня. В «Моралиях» Плутарха надгробная история Семирамиды фигурирует в этическом эссе «Изречения царей и полководцев». Это эссе состоит из кратких биографических анекдотов, отражающих характер выдающихся греческих и персидских деятелей. «Моралии» были написаны, по большей части, до «Жизнеописаний», но эти два произведения имеют много общего. Оба произведения предназначены для отражения, понимания и оценки характера предмета путем пересказа поступков и анекдотов отдельного человека для улучшения нравственности читателя. Однако структура «Моралий» сильно отличалась от биографий. «Моралии» были составлены в более доступной, сжатой форме в виде диалогов, писем и лекций, в которых конкретные истории использовались для обсуждения реакций на этические ситуации. Для «Изречений царей и полководцев» контент был подготовлен в обобщенном формате, подходящем для целевой аудитории. Эта цель раскрывается в посвященном Траяну письме, предшествующем каталогу максим. Язык, используемый в этом письме, ранее считавшийся подложным, недвусмысленно призывает императора прочитать его сокращенную версию «Жизнеописаний».
«В «Жизнеописаниях» высказывания людей соседствуют с рассказом о поступках людей на тех же страницах, и потому приходится ждать того времени, когда у человека появится желание читать не спеша; но здесь замечания, составленные совершенно сами по себе в отдельном сборнике, я думаю, не отнимут у тебя много времени, и ты получишь возможность кратко обозреть массу людей, которые доказали, что они достойны того, чтобы их запомнили».[86]
Из этого посвящения очевидно, что Плутарх намеревался помочь императору ориентироваться в моральном компасе, когда он сталкивается с трудными морально–этическими ситуациями. Следовательно, эти высказывания обучают императора и других читателей правильным, добродетельным реакциям на различные этические обстоятельства, которым необходимо подражать, а также неверным, аморальным реакциям, которых следует избегать. В частности, эти прецеденты воевавших царей и военачальников были бы особенно применимы к солдату–императору во время его походов против Дакии и Парфянской империи с целью расширения Римской Империи. Призывая Траяна читать и понимать высказывания царей и военачальников, Плутарх призывает императора учиться у знаменитых правителей прошлого, в том числе у фигур вроде Семирамиды.
Благодаря происхождению плутарховых отрывков из Геродота, то же самое нравоучительное послание самоконтроля и умеренности присутствует и в тексте Плутарха, но преимущественно для имперской римской аудитории. Как уже говорилось ранее, Плутарх был озабочен тем, чтобы комментировать современное римское общество, анализируя прошлое. Хотя Семирамида и не является римлянкой, ее действия рассматриваются в контексте римских общественных норм. Как и в большинстве обществ, уважение к умершим, особенно к членам семьи и предкам, было неотъемлемой частью римского общества и mos maiorum. Важно было, чтобы этот долг перед предками, pietas, был сохранен. Правильная процедура обращения с умершими начиналась, как только душа покидала тело с последним вздохом, и включала в себя многочисленные шаги для правильной подготовки и очищения тела перед кремацией. Для элиты затем происходили сложные процессии (pompa funebris), за которыми следовали панегирик (laudatio funebris), а также жертвоприношения или возлияния. Эта практика уважения к умершим продолжалась и после того, как тело было погребено. На ежегодных празднествах смерти Parentalia и Feralia умершим предлагались еда и вино в месте их сожжения. Патрициям также постоянно напоминали об их предках портретные бюсты членов семьи, изображения которых выставлялись в атриуме или во дворе дома. Эти портреты были также представлены в других ритуальных декорациях. Аналогичным образом, гробницы предназначались для постоянного увековечения памяти и захоронения усопших, а также для демонстрации богатства умерших. Эти гробницы были жизненно важными указателями семейной идентичности, которые одновременно выполняли надлежащие ритуалы погребения мертвых, в то же время предоставляя место для ритуалов в честь мертвых и богов. Поэтому осквернение захоронений и гробниц рассматривалось как большое оскорбление покойных и их семей. Даже те, кто не имел поддержки семьи для осуществления этих погребальных обрядов, могли иметь надлежащие похороны, если они были членами гильдий или коллегий. Суровым было наказание за надругательство над телами и могилами, включая смертную казнь или вынесение приговора копателям. Поэтому неудивительно, что случаи осквернения гробниц и жестокого обращения с трупами в римском мире встречались с презрением.
Одним из таких примеров является диктатор Сулла, который позорно разрушил гробницу Мария, чтобы использовать свою власть над своим умершим врагом. [87] Опасаясь последствий своих действий, Сулла оставил строгие инструкции относительно своей собственной кремации и погребения, чтобы избежать той же судьбы, которую он навлек на своего соперника. В более поздний имперский период Светоний записывает, что Калигула проник в гробницу Александра Македонского, чтобы украсть нагрудник. [88] Существуют также бесчисленные примеры того, как римские императоры отказывали своим жертвам в праве на погребение. Их распинали, сжигали заживо, бросали зверям, а также наносили увечья после смерти, обнажали, волочили и обезглавливали. Строгие ритуалы, касающиеся умерших, делают очевидным, что в римском обществе погребальные обряды были столь же важны, если не более. Поэтому идея осквернения гробницы Семирамиды также является отвратительным и шокирующим актом.
Эта традиция использования рассказов о гробницах в качестве нравоучительных примеров продолжалась и в более поздней империи. При династии Северов во втором–третьем веках римский автор Элиан записал историю, параллельную событиям, произошедшим с гробницей Семирамиды. История об осквернении гробницы и возмездии включена в Varia Historia Элиана. На первый взгляд, эта работа кажется беспорядочной композицией из анекдотов, биографий и других видов различной информации без общей темы. Однако при ближайшем рассмотрении именно эта вариация материала является наиболее показательной. Общая тема, которая объединяет работу, — это ассортимент этических сообщений и моральных выводов. В этой работе есть поразительное сходство с осквернением Дарием гробницы Семирамиды и действиями Ксеркса в храме Бела в Вавилоне. Элиан записывает, что персидский царь Ксеркс целенаправленно свернул со своего пути, чтобы прорваться в гигантскую пирамиду вавилонского бога. Войдя в гробницу, он обнаружил тело, заключенное в стеклянный саркофаг, почти до краев наполненный оливковым маслом. Надпись рядом с телом в храме Бела гласила: «Для человека, который откроет гробницу и не заполнит саркофаг, дела не улучшатся». [89] По словам Элиана, это напугало Ксеркса, поэтому персидский царь попытался заполнить саркофаг, но уровень масла остался прежним. Потерпев неудачу, Ксеркс оставил попытки следовать указаниям надписи. История заканчивается утверждением, что Ксеркс действительно встретил самый худший конец, как и предупреждала надпись, и был убит в своей постели собственным сыном. Штамм утверждал, что морализаторский тон Varia Historia отражает восприятие Элиана, а также современных авторов, что luxuria достигла своего пика в Риме во время правления Элагабала. Следовательно, казалось бы, что эта история была включена в сборник в качестве негативного примера, предназначенного для того, чтобы отвратить показушных римлян и их императора от жадности, которая была причиной упадка империи. Кроме того, долгая традиция использования рассказов о гробницах в качестве негативного примера для римских императоров, начиная со времен Плутарха в первом веке до Элиана, указывает на то, что эта тема была важной и что императоры должны быть настроены на нее.
Был задан вопрос: если все законы священны в любых обстоятельствах, всегда ли цель оправдывает средства? Поэтому главная цель рассказа о гробнице в «Изречениях царей и полководцев» состоит в том, чтобы проверить, что приемлемо или неприемлемо в экстремальном кризисе, в тот момент, когда вам больше всего нужно полагаться на свой моральный ориентир. В этом случае Дарий оказывается в затруднительном этическом положении. Из надписи ясно, что Семирамида недвусмысленно предложила будущему правителю открыть ее гробницу, если он будет нуждаться в деньгах. Эта надпись призывает персидского царя принять решение о том, является ли приобретение богатства приемлемой причиной для нарушения правил. Вторая надпись, обнаруженная при входе в гробницу, показывает, что «ненасытная жадность к деньгам» не является разумным оправданием для осквернения захоронения. [90] Поэтому самоконтроль Дария, а также его этическая оценка находятся в этом отрывке под пристальным вниманием, и Семирамиде аплодируют за разоблачение алчности персидского царя. Так, текст содержит как положительный пример добродетельного правителя Семирамиды, так и осуждение негативного поведения грабителя гробниц Дария. Плутарх хотел, чтобы император Траян извлек урок из этих нравоучительных примеров. Дидактическая цель этого анекдота состоит в том, чтобы император понял, какие правила могут быть нарушены, когда он оказывается в критических ситуациях. Император должен был понимать, что некоторые запреты настолько важны, что независимо от обстоятельств они должны соблюдаться. Поэтому ни при каких обстоятельствах или моментах кризиса нельзя игнорировать врожденные социальные обычаи вроде уважения к умершим. Нарушение гробницы должно было быть предотвращено при любых обстоятельствах.
Как мы уже видели, в древности гробница Семирамиды упоминается только Геродотом и Плутархом. Эта история не встречается ни в одном позднеантичном или средневековом тексте. У Геродота эта история используется для того, чтобы очертить характер Дария. Его действия были поняты как аморальные и, что более важно, как негреческие. Для Плутарха же Семирамида используется как голос разума, карающий безнравственные действия алчного Дария. Необходимо было понимать, что ни при каких обстоятельствах, даже во время войны и нужды, не следует вторгаться в захоронения. Считается, что Нитокрис и Семирамида приводятся в греческой литературе с целью проиллюстрировать недостатки и неудачи персидских правителей и показать слабость персидских мужчин, которых перехитрили женщины.
В этой главе будет показано, что Семирамида, сопоставимая в военных успехах и способностях с Александром Великим, является продуктом постэллинистических источников вроде «Исторической библиотеки» Диодора Сицилийского. Однако у последнего она продолжает ассоциироваться с деспотизмом, проявляющимся в ее честолюбии и алчности на войне. В период с конца античности до средневековья воинственные амбиции Семирамиды переходят в жажду крови и сексуальную распущенность.
Упомянутая у Диодора версия легенды о Семирамиде является наиболее сохранившейся в древней литературной традиции. Диодор составил свою историю в первом веке до нашей эры, скорее всего, между 60 и 30 гг.. Целью его книги Bibliotheca Historica было изучение нравственной природы человечества. Последние научные исследования показали, что Диодор не просто придерживался одного источника или лениво копировал тексты. Вместо этого он отбирал и манипулировал различными текстами, чтобы они соответствовали его моральному дискурсу. Это очевидно в его версии Семирамиды. Ктесий из Книда, греческий врач Ахеменидов, был главным источником Диодора о Семирамиде как о строительнице. Однако, можно видеть, что Диодор расходится с вульгатой ассирийской истории у Ктесия касательно военных деяний Семирамиды. Здесь он консультируется с одним из историков Александра, Клитархом.
Информация о Клитархе является скудной и в значительной степени предположительной. Известно лишь, что он был сыном Динона из Колофона–автора истории Персии. Клитарх является главным источником вульгаты о жизни Александра и передается через произведения Квинта Курция Руфа, Диодора Сицилийского, Юстина, Мецской эпитомы и, отчасти, Плутарха. Считается, что он писал труд в согласии со свидетельствами Каллисфена, Онесикрита, Неарха и Аристобула. Несмотря на отсутствие дословных фрагментов, он был хорошо известным писателем, особенно для римских авторов вроде Цицерона и Квинтилиана. Однако их мнение о нем не было особенно лестным, поскольку его считали недостойным доверия историком. [1] Греческие писатели еще более критичны. Например, Деметрий описывает его стиль как «отталкивающий и холодный». [2]Эти колкие замечания не были беспричинными, поскольку очевидно, что он был склонен к романтизации событий. [3] Поэтому неудивительно, что Клитарх пользовался дурной славой среди древних ученых из–за неточности своей истории и все же достиг большой популярности у литературной публики за занимательные рассказы.
Как уже говорилось ранее, работа Клитарха сохранилась до некоторой степени в книге Диодора Сицилийского, и в частности в рассказе о Семирамиде. Современные ученые установили, что элементы рассказа Клитарха о походах Александра Македонского на Восток послужили источником вдохновения для описания военных подвигов Семирамиды для Диодора. Об этом будет подробнее сказано ниже. Но прежде чем сравнивать и обсуждать военные фигуры Семирамиды и Александра, необходимо дать краткий обзор военных деяний Семирамиды в Bibliotheca Historica.
Диодор начинает историю Азии с первого известного царя, Нина. Нин завоевывает много земель и в конечном итоге женится на Семирамиде после того, как он заметил ее во время кампании в Бактрии. Во время осады Бактры Семирамида ведет небольшой отряд скалолазов вверх к акрополю города и захватывает его. [4] Именно во время этого события мы впервые познакомились с Семирамидой, а также с ее военной изобретательностью. После смерти Нина Семирамида восходит на трон и следует по стопам своего покойного мужа. Она посещает Мидию, Экбатану, Персиду и Египет, присоединяет к империи Ливию и Эфиопию и в качестве своего следующего завоевания рассматривает Индию. Для борьбы с большой индийской армией во главе с царем Стабробатом Семирамида собирает чрезмерно большую армию, в том числе чучела слонов. После первоначального успеха в морском сражении ассирийцы были завлечены в создание понтонного моста, чтобы пересечь реку Инд. Опять же, войска изначально имеют успех, но затем битва принимает поворот к худшему. «Слоны» не срабатывают, и ее армия вынуждена отступать через реку. Большие потери ассирийских войск были вызваны тем, что большая часть войск на мосту была зажата в бутылочное горло. [5] Это поражение знаменует конец военной карьеры Семирамиды, и она возвращается в Бактру.
В классический период существует сильное ассоциирование амбиций и алчности как основной мотивации Семирамиды к войне. Здесь она брала пример у мужа, царя Нина, который считался ее предшественником. Согласно Диодору, царь Нин был первым ассирийским правителем, достойным упоминания. За время своего двенадцатилетнего правления он покорил ряд территорий, создав Ассирийскую империю, которая простиралась от Египта до Каспийских ворот. [6] После смерти Нина его преемница Семирамида описывалась как «честолюбивая по натуре и стремящаяся превзойти» славу и деяния своего покойного мужа. [7] Семирамида, как и ее муж, имела желание присоединить к Ассирийской империи непокоренные области. Будучи царицей и командующим ассирийской армией, Семирамида «попрала» Ливию и Эфиопию, присоединив их к своей территории. [8] Для ряда источников эти завоевания являются значительным достижением. Одним из них является Плиний, который по части завоеваний ставит Семирамиду наравне с Гераклом, Дионисом, Киром и Александром. [9] Однако эти успехи, по–видимому, не удовлетворили ассирийскую царицу, и поэтому она решила начать войну с Индией.
Именно в рассказе о кампании против Индии амбиции и алчность царицы–воительницы вышли на первый план. Согласно Диодору, Семирамида была мотивирована напасть на Индию из–за своего φιλοτίμως или амбициозного характера, а также бездействием ее армии вследствие мира в ее империи. Поэтому «она стремилась совершить какой–нибудь замечательный подвиг на поле боя». [10] Едва узнав, что «инды были самым большим народом в населенном мире и что они жили в самой большой и самой прекрасной стране», Семирамида решила возглавить экспедицию против них. [11] Кроме того, читателю вновь напоминаются мотивы царицы–воина в переписке между Семирамидой и индийским царем Стабробатом. В письме от индийского царя Семирамида обвиняется в том, что она начала войну без провокации, и Стабробат угрожает распять ее, как только он победит. Тем не менее Семирамида проигнорировала эти предупреждения. [12] Именно ее честолюбие и жадность побуждают Семирамиду начать войну с Индией. Диодор представляет эту позицию как безнравственную, и тем самым Семирамида от роскоши и потворства своим желаниям становится прародительницей упадка Ассирии. В этом рассказе Семирамида начинает тенденцию, которая достигнет кульминации при Сарданапале, чей испорченный и упадочный образ жизни приводит к падению Ассирийской империи.
В более поздних текстах амбиции Семирамиды переходят в демонстрацию превосходства Востока как в войне, так и в сексе. В эпитоме Помпея Трога, составленной Юстином, говорится, что обычай царей состоял в том, чтобы защищать, а не расширять свою империю. Нин, а позже и Семирамида были первыми правителями, которые порвали с этой традицией и эгоистично навязали «экстравагантное желание править». [13] Затем, в поздний античный период, эта пара приобретает коварный готический характер. В пятом веке нашей эры Святой Августин в книге «Град Божий» называет этих двух правителей образцами бесчестия. [14] Согласно христианским авторам Августину и Орозию, Семирамида, обладая «духом своего мужа», поддалась своим языческим обычаям и, по словам этих авторов, не только завоевала Эфиопию, но и «сокрушила» ее и «залила кровью». [15] Эта крайность также связана с сексуальными излишествами, с обвинениями в инцесте и с резней ее сексуальных партнеров, появляющимися наряду с ее ненасытной жаждой крови.[16]
Для достижения военного успеха требуется нечто большее, чем амбиции, и в дополнение к ее неженскому желанию завоевать мир авторы также восхищаются военными навыками царицы. Одним из ранних примеров этого является рассказ о том, как Семирамида взобралась на акрополь в Бактре. Это было значительным достижением, так как первый муж Семирамиды Оннес не смог захватить город несколько раз. Согласно Диодору, успех Семирамиды был результатом «интеллекта, смелости и всех других качеств, которые делают человека исключительной фигурой».[17]
После этого Семирамида стала единоличным правителем Ассирии и командующим армией, что дало ей больше возможностей проявить свою изобретательность на войне. Это было продемонстрировано с помощью слоноподобных кукол во время ее кампании против индийского царя Стабробата. Пытаясь выровнять игровое поле и вселить страх в индийского царя, Семирамида создала иллюзию наличия слонов, поскольку у самого Стабробата было много слонов и он считал, что их нет за пределами Индии. Эти мнимые слоны были изготовлены из шкур 300 000 черных коров, которые были сшиты и набиты соломой. [18] Они управлялись изнутри человеком и перемещались верблюдами. Кроме того, для обеспечения успеха были приняты дополнительные меры путем обучения лошадей привыкать к запаху чужих верблюдов, чтобы они не пугались в бою. Согласно Диодору, это было позднее воспроизведено Персеем, македонским царем, в третьей Македонской войне против римлян (171-167 гг. до н. э.). Полиэн и Зонара описывают этих слонов как деревянных манекенов, покрытых мазью, «чтобы они источали ужасный запах», и что человек внутри них трубой подражал их реву. [19] Кони македонян также привыкли к запаху, звуку и внешнему виду этих манекенов.
Диодор подчеркивает, что Семирамида пошла на многое, чтобы сохранить этот хитрый план в тайне. Слоны изготавливались ремесленниками в обнесенном стеной загоне, и за воротами загона тщательно следили, чтобы ни один ремесленник не ушел и чтобы кто–нибудь нежелательный не вошел. [20] Однако этот план пошел наперекосяк, когда некоторое число солдат пренебрегли своим караульным долгом и, опасаясь наказания, перешли на сторону индов. Узнав о мнимых слонах, Стабробат непрестанно атаковал слонов на передовой и заставил ассирийцев отступить. Однако Диодор подразумевает, что план Семирамиды сработал бы, если бы врагу не сообщили о подлоге, поскольку индийская армия была обманута видом «живых» слонами и озадачена их огромным количеством. [21] Отсюда версия Семирамиды, которую мы имеем здесь, создает ее как выдающегося военного лидера с изобретательностью и мастерством в войне.
Последняя важная тема, которая будет отмечена в представлении Семирамиды как военачальника — это ее роль предшественника Александра. Квинт Курций утверждает, что Александр считал, что «не было других людей, которыми он восхищался бы больше, чем [Киром] и Семирамидой, которые, по его мнению, намного превосходили всех других в величии их мужества и славе их деяний». [22] Согласно Арриану, Страбону и Мегасфену, восхищение Александра Семирамидой также побудило его вторгнуться в Индию, чтобы превзойти ее неудавшуюся попытку. [23] Однако эти настроения, по–видимому, являются продуктом эллинистических и римских авторов, писавших после смерти Александра. Эти авторы позиционировали Семирамиду как предшественницу Александра, предоставив ему материал для подражания и превосходства. Следовательно, эти сходства между ними очевидны только в рассказах о мифе Семирамиды, написанном после смерти Александра.
Поскольку Семирамида рассматривалась как предшественница Александра, очевидно, что ассирийская царица была для него привлекательной моделью. Но что делало ее более жизнеспособным вариантом, чем другие? Маловероятно, что репутация Семирамиды как царицы–воительницы была причиной этой связи, поскольку наши современные источники указывают, что этот аспект ее легенды был развит только в ранний эллинистический период. Однако, как уже отмечалось во второй главе, ассирийская царица была неразрывно связана с Востоком в тех же областях, которые пытался завоевать Александр. Более того, Семирамида была синонимом города Вавилона, и Вавилон тоже имел для Александра особое значение. Источники предполагают, что Александр намеревался сделать этот город новой столицей своей империи, и Вавилон стал местом смерти царя. [24] Поэтому именно ее связь с той же географической областью, в которой проводил кампанию Александр, можно рассматривать как основную мотивацию поставить их в пару. Об этом свидетельствуют многие источники. Например, Семирамида специально вызвана Курцием в речи Александра к его близким друзьям в Индии после того, как он был ранен в бою:
«Молю вас, думайте, что вы пришли в земли, где имя женщины прославлено благодаря ее доблести. Какие города построила Семирамида! Какие народы она низвела до покорности! Какие великие дела она совершила! Мы еще не сравнялись с этой женщиной в славе».[25]
В этом отрывке Семирамида особенно связана с Индией, и Александр стремится превзойти ее деяния.
Первое сходство, которое возникает в Bibliotheca Historica между этими двумя фигурами, — это осада Бактры. По рассказу Диодора Семирамида захватывает Бактру с небольшим отрядом людей, взобравшись на акрополь города, и в этом процессе она показывает себя способным военачальником. Этот военный успех явно имитирует успех осады Александром Согдийской Скалы или скалы Аримаза. [26] Бейнхэм утверждает, что в рассказе Курция эта история также подчеркивает амбиции Александра. Согласно нашим источникам, скалистый выступ в Согдиане удерживали восставшие вражеские войска. Этот оплот считался непроходимым из–за его большой высоты и опасного рельефа местности. Курций писал, что Александр, увидев необозримость скалы, был «охвачен желанием поставить на колени даже природу». [27] Когда Александр попросил защитников сдаться, они отказались, сказав ему, что ему понадобятся «крылатые люди», чтобы захватить его. [28] Подкупив своих солдат, Александр убедил их подняться на вершину скалы, используя железные колышки и веревки. Используя этот трудный метод, они поднялись по каменистой местности и смогли победить мятежников и просигнализировать о победе македонцев. [29] Мы видим ту же самую риторику, раскрашивающую рассказ об осаде Семирамиды. Диодор рассказывает, что Семирамида также возглавила небольшую атаку на Бактру к югу от Согдианы, поднявшись тем же способом по крутому склону акрополя и затем просигнализировав о своем завоевании.[30]
В следующий раз мы видим сходство между Семирамидой и Александром в описании Диодором завоеваний Семирамиды в качестве царицы Ассирии. Города, которые Семирамида должна была посетить или покорить, как видно, прослеживают маршруты, пройденные персидскими царями, Селевкидами и прежде всего Александром Великим в их походах на Восток. К ним относятся Вавилон, Экбатана, Египет, Ливия, оракул Зевса Аммона, Бактра и Эфиопия. Сулимани отмечает, что существует также сходство между языком, используемым для описания путешествий Семирамиды, и изложением об Александре. После того как Семирамида посетила Персиду, она, как говорят, отправилась «во все другие земли Азии, находящиеся под ее контролем» (ἐπῆλθε … τὴν χώραν ἄλλην ἅπασαν ἧς ἐπῆρχε κατὰ τὴν Ἀσίαν). [31] Весьма схоже формулируется шествие Александра по большей части Азии, ἐπῆλθε πολλήν χώραν. [32]Сулимани предполагает, что эти сходства были целенаправленными, и показывает, что Диодор имел в виду экспедиции Александра, когда он сочинял о своей мифической героине, Семирамиде.
Это подтверждается позже в повествовании, где Семирамида, как видно, делает ошибки, которые не делает Александр. В рассказе Диодора Семирамида и ее войска первоначально одержали победу в битве, и многие люди были взяты в плен. [33]Однако после этого Стабробат тактически отступил на территорию Индии, чтобы заманить ассирийскую армию через реку. В результате Семирамида построила «большой и дорогостоящий» понтонный мост. [34] После переправы они снова вступили в бой. И снова Семирамиде удалось одержать верх своими поддельными слонами, а незнакомый запах верблюдов привел в смятение индийских коней, но вскоре благосклонность перешла к Стабробату с его настоящими слонами, что привело к значительной резне ассирийских войск. Как только ассирийцы отступили к понтонному мосту, войска попытались пересечь реку через бутылочное горло. Семирамиду и ее войска постигла ужасная участь, с большим количеством жертв; многие утонули или были растоптаны. [35]Как только они достигли другой стороны, Семирамида перерубила крепления моста, убивая индов, которые преследовали их. После этого поражения Семирамида обменялась пленными и вернулась в Бактру, потеряв две трети своих сил.[36]
Это выглядит как противоположность кампании Александра в том же регионе. Используя вместо дерзости интеллект, Александр смог безопасно переправиться через реку и вступить в бой с индийской армией. Арриан пишет, что, чтобы пересечь большую и опасную реку Гидасп, Александр приказал своим войскам найти более безопасный путь вверх по течению. Когда это место было найдено, войска использовали плавучие устройства, сделанные из набитых палаток для переправы. [37] После этого Александр создал приманку, чтобы меньший эскадрон мог пересечь реку и совершить внезапную атаку. [38] Для сравнения, именно Александр обманул индов, чтобы получить преимущество, в отличие от Семирамиды, которая стала жертвой обмана Стабробата. Более того, в рассказе Арриана Александр предвидел, что лошади испугаются незнакомых слонов, поэтому он планировал свое нападение в округе. [39] В результате инды были растоптаны своими собственными слонами, когда они в суматохе битвы обратились вспять. [40] Кроме того, по словам Курция, македонцы смогли одолеть боевых слонов с помощью топоров и серповидных мечей, отбросив их назад в ряды индов. [41] При сравнении этих двух кампаний очевидно, что кампании Александра были использованы в качестве вдохновения для описания кампании Семирамиды в том же регионе. Кроме того, очевидно, что Александру удалось превзойти военные подвиги Семирамиды, поскольку он провел в Индии более успешную кампанию, чем она. Впрочем, поход Александра в этом регионе не обошелся без осложнений. Арриан рассказывает о путешествии македонского царя через Гедросийскую пустыню — об экспедиции, которая считалась более трудной, чем все походы Александра за последние десять лет вместе взятые. [42] Арриан подробно описывает, как люди и животные Александра постепенно гибли от истощения, голода, обезвоживания и воздействия различных факторов в течение шестидесятидневного путешествия по негостеприимной местности. [43] Согласно Неарху, Александр был вдохновлен этим маршрутом, потому что Семирамида (во время своего отступления из Индии) и Кир были единственными людьми, которые пересекли пустыню. [44] Тем не менее, армии обоих были уничтожены, и выжили только двадцать и семь солдат соответственно. Следуя по пути этих правителей, Александр также, как сообщается, потерял опустошительно большое количество людей и животных. Однако, в отличие от рассказов о Кире и Семирамиде, в повествовании Арриана Александр демонстрирует поведение, которое считается «свидетельством его выносливости и лидерства». [45] Как и его люди, Александр идет пешком вместо того, чтобы ехать на лошади, и ему даже удается провести армию к океану и найти воду, когда проводники теряются. [46] Но самое известное, что Александр отказывается пить воду, принесенную ему солдатами, опрокинув ее перед своей армией. [47] В вульгате говорится, что этот инцидент произошел в Согдиане. [48] Байхнам объясняет, что, вставляя рассказ о пересечении Гедросийской пустыни, Неарх и Арриан выделяют героические и квази–божественные аспекты лидерства Александра и подчеркивают превосходство его достижений над достижениями Кира и Семирамиды. Как видно, Александр выбрал именно этот путь, чтобы доказать непревзойденность в качестве армейского вождя и превосходство над слабостями смертных. Однако, как мы уже видели, Александру это удалось лишь отчасти. Подобно Семирамиде и Киру Александр понес неустановленное число жертв, причем выжившие, прибывшие в Пуру, были еще больше измождены. Однако вскоре они их подлечили, и царствование Александра продолжалось без каких–либо заметных потрясений. Подобно его вторжению в Индию, этот эпизод демонстрирует гомеровское стремление Александра к славе и его притязания на непобедимость. Подобно Киру, Персею, Диоскурам, Гераклу и Дионису, Семирамида была еще одним именем в списке фигур, которым он стремился подражать и превзойти.
Образ женщины, брошенной от домашнего очага в битву, по–видимому, был популярен в древности. Мы находим тематически похожее изображение, описанное писателем–путешественником II века Павсанием. В «Путеводителе по Греции» Павсаний описывает каменный рельеф поэтессы Телесиллы перед святилищем Афродиты в Коринфе. По словам Павсания, на рельефе Телесилла запечатлена в середине действия со своими книгами, которые она читала только мгновение назад, теперь отброшенными в сторону к ее ногам. Оставив эти домашние занятия, она теперь смотрит на шлем в своих руках, который она собирается надеть. [49] Битва, в которую она собирается вступить, происходит против спартанцев, возглавляемых Клеоменом, который убил и захватил в плен многих ее собратьев–аргивян. Момент, запечатленный на рельефе, — это когда она получает известие о приближении врага и приказывает всем домашним рабам, старикам, мальчикам и женщинам взять в руки оружие для защиты города. Так, рельеф четко фиксирует двойственность момента (женская домовитость в противовес мужскому милитаризму, интеллект — мускулам), сопоставляя книги и шлем. Именно эта двойственность будет представлена не только в описаниях ее мемориальной статуи в анонимном трактате и у Полиэна, но и в ее физическом описании, столь же ярко детализированном в «Картинах» Филострата. Однако у Семирамиды эта двойственность проявляется в ее женском убранстве во время туалета и мужском милитаризме, когда она получает слово восстания.
Упоминания о Родогуне в классической традиции скудны, поэтому о ней мало что известно. Тем не менее Родогуна, по–видимому, является популярным именем в персидской царской семье, поскольку многочисленные источники называют ее как дочь или жену видного перса. [50] Короткая биография Родогуны представлена в анонимной работе, которая, как считается, датируется вторым веком до н. э., трактате De mulieribus claris in bello. В тексте представлены четырнадцать коротких биографий выдающихся женщин, часто воинственных правительниц, включая Родогуну. [51] Биография Родогуны гласит следующее:
«Родогуна, царица персов, как говорит философ Эсхин, сделала персидское царство самым могущественным. Ибо она была, говорит он, настолько отважна в своих деяниях и настолько страшна, что однажды, приводя в порядок свои волосы, она услышала, что несколько племен взбунтовались. Она оставила свои волосы наполовину заплетенными и не заплетала их до тех пор, пока не захватила и не покорила вышеупомянутые племена. Вот почему ей была посвящена золотая статуя, причем половина ее волос была заплетена вокруг головы, а другая свободно развевалась».[52]
Этот отчет подчеркивает милитаризм Родогуны. Именно благодаря своей военной доблести, воплощенной в рассказе о восстании, Родогуне удалось укрепить политические позиции Персидской империи. По словам анонимного автора, персидская царица бросает все, что делает, даже свои женские занятия, а также бросает прическу и храбро устремляется в бой. Эти деяния считались особенно похвальными, и в память о ней был воздвигнут прочный памятник — медная статуя. Источником, на который ссылается эта биография, является Эсхин из Сфетта, оратор и ученик Сократа. Родогуна упоминается в его диалоге об Аспазии, который был составлен в 393-384 гг. до н. э. В диалоге обсуждаются достоинства Аспазии и ее отношения с Периклом, которые были предметом комедий. Генри утверждает, что Эсхин — первый древний писатель, создавший общую позитивную Аспазию, «в которой сливаются Эрос и поиски аретэ». Диалог населен сильными и сексуальными женщинами, которые отражают природу Аспазии. Чтобы продемонстрировать этот момент, Родогуна упоминается рядом с Таргелией Милетской, гетерой. Обе эти фигуры демонстрируют политические способности, а также крайнюю степень Эроса. Родогуна, как персидская царица, избегает Эроса и вместо этого сосредотачивается исключительно на своей позиции в отличие от Таргелии, которая использует Эрос для получения политической власти, якобы убедив многих греков присоединиться к Ксерксу, и в свою очередь, получив часть Фессалии в управление. [53] Обе женщины используются для изучения различных аспектов Аспазии, положительно или отрицательно, неизвестно из–за фрагментарного характера текста.
Взаимозаменяемость Родогуны и Семирамиды видна в разных текстах. Они имеют много общего. Обе женщины происходят из восточных регионов, Персиды и Вавилона соответственно. Обе ассоциируются с великими военными подвигами и агрессивной экспансией. Наконец, обе женщины демонстрируют двойственное отношение к мужчинам и имеют аномальную сексуальную жизнь—Родогуна, ненавидящая мужчин девственница, вообще не интересуется мужчинами, и Семирамида, похотливая вдова, очень сексуальна. Поэтому неудивительно, что в наших источниках эти две женщины сочетаются и сливаются воедино. У Валерия Максима история восстания приписывается Семирамиде, у Полиэн обеим женщинам, в «Картинах» Филострата Родогуне.
В классический период существует только один источник, который связывает Семирамиду, индивидуально, с историей восстания. Эта ссылка содержится в «Памятных высказываниях и делах» Валерия Максима. Эта дошедшая до нас работа была написана во времена правления Тиберия и состоит из исторических анекдотов, сгруппированных в тематические очерки. Эти эссе варьировались от очень широких тем вроде «о снах», «о мужестве» и «о благодарности», до более конкретных примеров типа «о поражениях на выборах» и «об известных людях, которые позволяли себе больше свободы в одежде или внешнем виде, чем это было традиционно приемлемо». В прошлом ученые отвергали эти эссе как незначительный сборник источников, которые были предназначены для растаскивания риторами и студентами. Однако в более поздних ревизионистских исследованиях утверждается, что эта работа имеет гораздо больше нюансов. Например, Скидмор и Мюллер предположили, что анекдоты в работе сформировали парадигму для морального руководства, elementa virtutis. Отсюда непрерывное историческое повествование не имело первостепенного значения. Вместо этого внимание было сосредоточено на подборе конкретных анекдотов о людях, которые можно было интерпретировать в соответствии с моралистической темой каждого эссе. В рамках этих очерков сперва рассматривались римские примеры (domestica), за которыми следовали неримские (externa), которые были в основном греческими. В сборнике уделяется внимание как позитивным, так и негативным exempla. В большинстве случаев отрицательные примеры относятся к прошлому, внешним или внутренним опасностям, и используются для создания исторического фона нестабильности и беспорядка, предшествующего принципату. Так, Валерий расценивает переход к принцепсу как позитивный сдвиг в истории Рима. Кроме того, exempla используются как напоминание о возможных проблемах, с которыми Тиберий может столкнуться во время своего правления, и поэтому они должны были стать дидактическим руководством для успешного принципата. Отсюда мы видим, что Валерий Максим становится все более важным источником о Семирамиде в работах этих периодов.
Первые восемь книг этого труда содержат примеры добродетельного поведения (virtus). На протяжении всех этих глав моральное поведение вознаграждается общественным одобрением (laus), типичным для римского общества. Напротив, в ситуациях, когда аморальные действия индивида угрожают самой структуре общества, они встречают осуждение или критику. Пороки (vitia) являются главным направлением заключительной книги. Представляя примеры пороков, имевших негативные последствия, книга стремится побудить читателей покаяться и исправиться. Поэтому примеры пороков столь же важны, как и примеры хорошего нравственного поведения. Это видно из эссе «О гневе и ненависти», содержащего историю о восстании, приписываемую Семирамиде.
Как и большинство других эссе, глава «О гневе и ненависти» начинается с предисловия, которое вводит тему и моральное послание. В этом разделе Валерий восклицает: «Как часто гнев побеждал победу!». [54] Здесь подразумевается, что успех римской власти был достигнут в обстановке спокойствия и умеренности в противовес иррациональности, вызываемой гневом и ненавистью. Это нравственное послание затем усиливается на протяжении всего эссе посредством exempla. В разделе «внешние примеры» Валерий приводит exempla, не относящиеся к римлянам, когда гнев и ненависть приводили к гибели некоторых людей. Первый — это Александр, чья яростная резня Лисимаха, Клита и Каллисфена, как говорят, «почти вырвала его с небес» и превратила «три великие победы в поражения». [55] Валерий также объясняет, что личная вендетта Ганнибала Барки против Рима была укоренена в нем его отцом Гамилькаром и вызвала разрушение Карфагена. В этих двух обстоятельствах и Александр, и Ганнибал действовали по собственной воле ради личной выгоды в ущерб своему обществу. Это никак не согласуется с моральным кодексом Валерия. Следовательно, они приравниваются к негативному образцу.
Следующий пример, Семирамиды, связан с предыдущим словами: «Вот какова была сила ненависти в сердце мальчика [Ганнибала], но и в сердце женщины она пылала не меньше». [56] Однако, потом сходств не наблюдается. В отличие от Александра и Ганнибала действия Семирамиды, похоже, не имеют непосредственных негативных последствий. На самом деле происходит обратное, и ее деяния увековечиваются статуей:
«Семирамида, царица Ассирии, причесывалась, когда пришло известие, что Вавилон восстал. Бросив свое занятие на середине, она тут же помчалась штурмовать город и привела свои волосы в надлежащий порядок лишь после возвращения его под свою власть. По этой причине в Вавилоне была установлена ее статуя, показывающая, как она двигалась в спешке, чтобы отомстить».[57]
В этих условиях Семирамида была мотивирована яростью, чтобы подчинить мятежные народы и восстановить статус–кво в империи, и ее действия воспринимаются как позитивные, согласуясь с моральным поведением Валерия Максима. В результате Семирамида получает памятную статую, пример laus. Позитивный пример Семирамиды завершает главу после многочисленных негативных примеров, как домашних, так и внешних, которые используются, чтобы разоблачить злое и ненавистное поведение. В результате у аудитории остается пример того, что представляют собой соответствующие ситуации и использование этих эмоций: месть Семирамиды для защиты спокойствия в обществе.
Этот тезис подкрепляется терминологией, используемой для описания действий Семирамиды. В других примерах эссе термин, используемый для описания эмоций, стоящих за действиями человека, происходит от слов odi, «ненависть», и ira, «гнев». Однако в случае Семирамиды используется термин ultio, мщение. В широком смысле этот термин означает принятие мер после причинения вреда. Однако в раннеимперский период этот термин имел более конкретное значение. Он широко используется в «Декламациях» или «Контроверсиях» Сенеки Старшего, работе, обсуждающей семьдесят четыре тематических и воображаемых судебных дела, современных самому Валерию Максиму. В этой работе ultio прочно ассоциировалось с женщинами, требующими отмщения, а также восстановления мира после гражданской войны. [58] Следовательно, ultio является подходящим термином для описания Семирамиды, подавляющей восстание, поскольку он несет в себе коннотации гражданских беспорядков, а также разграничивает ее пол. Отклоняясь от лексики, используемой в других местах эссе, устанавливается четкий разрыв между положительным представлением Семирамиды и отрицательным примером.
Кроме того, термин ultio особенно насыщен в раннем принципате. При Августе новый император должен был действовать как Ультор, мститель, после смерти своего приемного отца Юлия Цезаря. [59] Сменив Августа, Тиберий тоже продвигал ultio подобным образом. Во время своего правления Тиберий должен был занять место Ультора в двух случаях. Первой внутренней угрозой был Гней Кальпурний Пизон, который был отдан под суд за отравление наследника Августа, Германика. [60] Более того, в 31 году до н. э. Сеян, честолюбивый воин и правая рука императора, был приговорен к смерти после того, как преступил свои границы и угрожал принципату. Были приняты строгие меры, чтобы усмирить любого, кто принимал участие в этом деле. Кассий Дион использует термин τιμωρίας (возмездие или месть) для описания мстительных действий, предпринятых Тиберием. [61] Это означало, что сенат приговорил Сеяна к смерти посредством удушения, а его тело бесцеремонно сбросили на Гемонийскую лестницу, где «чернь [как говорят] издевалась над ним в течение целых трех дней, а затем бросила в реку». [62] После этого начались беспорядки, в ходе которых толпа преследовала и убивали всех, кого можно было связать с Сеяном. Сенат также издал указ о казни детей Сеяна и Ливиллы, а также объявил damnatio memoriae против его имени. [63] Эта крайняя мера была необходима для того, чтобы восстановить спокойствие и власть в империи и должна была послужить предостережением для любых других будущих узурпаторов. Поэтому, используя ultio, Тиберий устранил потенциальные угрозы своему положению в двух отдельных случаях. Это то же самое сообщение, которое продвигал Валерий Максим. Пример Семирамиды, ассирийской царицы, также восстановил спокойствие в обществе посредством акта мести. Следовательно, у Валерия Максима пол Семирамиды не особенно важен для истории. Вместо этого Семирамида изображается как авторитетная фигура, которая восстанавливает порядок в обществе.
В отличие от этого, другие источники используют рассказ, чтобы отразить восточную женственность, связанную с волосами и убранством. Об этом свидетельствует использование образа Родогуны Дионом Хрисостомом, греческим оратором I века, в его эссе о красоте.
Дион утверждает, что персы были настолько экстремальны, что кастрировали мужчин, чтобы они достигали женской привлекательности. Дискуссия о персах и их практике кастрации приводит затем Диона к разговору о Нероне и его сексуальном отклонении, особенно о кастрации им маленького мальчика и присвоении ему женского одеяния и женского имени. Собеседник, с которым он ведет беседу, спрашивает имя евнуха Нерона, на что Дион отвечает:
«Какое тебе до этого дело? Во всяком случае, не Родогуна. Но тот юноша Нерона действительно носил волосы на пробор, молодые женщины сопровождали его всякий раз, когда он отправлялся на прогулку, он носил женскую одежду и был вынужден делать все остальное, что делает женщина тем же образом».[64]
Описывая внешность евнуха с расчесанными на пробор волосами, как у Родогуны в рассказе о восстании, мы ясно связываем его с восточным декадансом и изнеженностью. Эта версия Родогуны резко контрастирует с ее представлением в другом месте в работе Диона Хрисостома, где она отмечена как великий воин. В другой работе Диона, «О судьбе», Родогуна и Семирамида связаны между собой как выдающиеся женщины; Родогуна как воин (Ῥοδογούνην πολεμικήν) и Семирамида как царица (Σεμίραμιν βασιλικήν). [65] Другие женщины, которые фигурируют в этом списке, включают Сафо за ее поэзию, Тимандру за ее красоту и Демонассу за ее государственную мудрость и законотворчество. [66] В творчестве Диона Хрисостома мы находим две различные версии Родогуны: одна связана с восточным декадансом и изнеженностью, а другая отмечена военной доблестью, которая обычно приписывается мужчинам.
История о восстании чисто связана с военным мастерством в следующем источнике, в Strategemata Полиэна. Он был македонским ритором, писавшим во II веке н. э. Strategеmata — одно из двух сохранившихся собраний стратегем от эллинистического до римского периодов, наряду с Фронтином. Основной темой этой работы была дидактика, представляющая примеры военных действий из широкого круга народов и периодов времени. Примеры включают богов, героев и знаменитых мужей и женщин, сгруппированных вместе этнографически и просопографически. В этой работе Полиэн пишет о Семирамиде и Родогуне в двух отдельных поочередных отрывках и приписывает историю о восстании им обоим. Рассказы о двух царицах–воительницах особенно интересны, потому что эти два отдельных рассказа практически одинаковы.
История о восстании сведена к одной строке: «Принимая ванну, Семирамида услышала о восстании сираков и немедленно, босиком и даже не заплетя косу, отправилась на войну» [67]. После этого краткого изложения истории о восстании Полиэн вспоминает надпись на ее стеле, увековечивающей многие ее деяния в течение всего царствования. Сразу же за этим следует другая интерпретация истории о восстании, но на этот раз приписываемая Родогуне. Эта версия гораздо более сложна и детализирована, чем предыдущая:
«Родогуна мыла голову, принимая ванну. Кто–то пришел с сообщением, что «подвластный народ восстал». Не закончив мыться, а просто подвязав волосы, она села на коня, вывела армию и поклялась не мыть голову, пока не справится с мятежниками. И вот она одержала верх в долгой кампании. После победы она искупалась и тщательно вымыла голову. Персидские цари имеют в качестве своей царской печати изображение Родогуны с подвязанными волосами».[68]
Сходство между этими двумя пассажами очевидно, особенно учитывая непосредственную близость разделов. Однако существуют также различные аспекты, которые могут указывать на различные устные традиции. Одним из примечательных вариантов является то, как подвиги царицы были увековечены ее собратьями–персами. В более ранней традиции царица получает медную статую, демонстрирующую ее быстрые действия, которая изображает ее волосы наполовину неубранными. В мифологии Родогуны Полиэн утверждает, что она упоминается на царской печати с подвязанными волосами. Хотя печати могли принадлежать элитным женщинам, они не часто изображали членов царской семьи. Вместо этого для обозначения персидской царской власти и доблести использовались изображения львов, грифонов, религиозных ритуалов и героических сцен охоты. Тем не менее как печать, так и статуя царицы, упомянутые в наших источниках, провозглашают одно и то же послание, ее военную доблесть и временный отказ от женственности. Другие различия в традиции Полиэна включают идентификацию мятежного народа в рассказе о Семирамиде как сираков, в то время как те, кто восстал против Родогуны, не названы. Более того, Семирамида вступила в бой с распущенными волосами, в то время как волосы Родогуны были влажными, мыльными и поспешно подвязанными. Следовательно, кажется, что Полиэн, возможно, разделил историю, чтобы распространить ее на двух женщин, или был сбит с толку теми, кто этой истории поверил.
Расхождения внутри самих Strategemata могут быть объяснены методологией Полиэна. Свое сочинение Полиэн посвятил императорам Марку Антонию и Луцию Веру, заявив, что он надеется, что трактат будет полезен императорам Римской империи и грекам во время войны и мира. Война, о которой он говорит, может быть Парфянской кампанией, проводимой около 162 года н. э. В преддверии войны в 161 году парфяне вторглись в Армению и свергли римских номинантов на армянский престол. В Каппадокии наместник М. Седатий Севериан попал в засаду и был убит вместе со всем своим легионом в армянской Элегии, что означало, что римская провинция Сирия также находилась под угрозой. Восточный фронт, который был умиротворен при Траяне, теперь был неспокойным и нуждался в военном ответе. Именно под этим давлением Полиэн получил прекрасную возможность посвятить свой военный трактат. Кренц и Уилер предполагают, что вполне вероятно, что трактат уже был начат к этому моменту, но должен был быть завершен до того, как императоры отправились в поход. Более того, высказывается предположение, что если первая книга появилась в середине или конце осени 161 года, то Полиэн за девять месяцев выпустил шесть книг, то есть три четверти всего произведения. В соответствии с этим предельным сроком вполне разумно, что Полиэн мог бы объединить записи о Родогуне и Семирамиде. Кроме того, это укрепило бы его работу, включив как можно больше соответствующих примеров стратегем из районов вблизи Парфянской империи, которые граничили с Ближним Востоком, где императоры проводили военные кампании. Отсюда Александр Македонский, великий стратег и завоеватель Востока, широко представлен в работе, и его дела даже совершенствуются в некоторых областях, чтобы сделать стратегему более эффективной или поразительной. Тем не менее как Семирамида, так и Родогуна являются образцами военной доблести, которых следует опасаться во время кампании на восточной границе.
Наш следующий источник в классической традиции — это «Картины» Филострата, в которых многогранная природа личности Родогуны выводится на первый план через историю о восстании. Филострат писал философские диалоги в начале III века н. э. [69] Наряду с «Картинами» Филострат создал крупные произведения, «Жизнь софистов» и «Жизнь Аполлония». Он был членом интеллектуального и художественного кружка Юлии Домны, второй жены Септимия Севера и верной покровительницы искусств в Риме. [70] Именно в этих благоприятных условиях процветали интеллектуальные произведения, вроде «Картин» Филострата.
«Картины» являются наиболее сохранившимся примером экфрасиса. Экфрасис, буквально означающий «высказывание», — это процесс, в котором яркие словесные описания превращаются в видение в уме, в форму видения через слух. [71] «Картины» состоят из сорока восьми ярких описаний мифологических и эпических сцен, которые изображались как картины, висящие в портиках неаполитанской галереи, однако они были чисто вымышленными. [72] Эти картины описываются рассказчиком, воспринимаемым аудиторией в качестве софиста, посещающего город, который после того, как ему досаждают молодые люди города, соглашается сделать дискурс, epideixis, для молодых людей, чтобы «они могли научиться интерпретировать картины и ценить то, что в них ценится». [73] В тексте описан целый ряд драматических и богатых визуальных сцен, касающихся любви, войны, смерти, рождения и воспитания, вроде смерти Аякса и рождения Венеры. В соответствии с эстетическими ценностями второй софистики, превосходство этих картин заключалось в их способности очертить характер в пафосе ситуации или в игре эмоций, которые они представляли. Поэтому эти вымышленные картины были использованы для показа художественной критики, чтобы продемонстрировать правильный способ просмотра и интерпретации изображений, а также продемонстрировать, как изображения могут быть использованы для софистических декламаций. Это видно из описания «Родогуны Победоносной» во второй книге «Картин».
Тон этой сцены сразу же задается в первой строке описания Родогуны. Ландшафт описан в состоянии хаоса; поле боя загрязнено кровью и павшими людьми, усеяно медным оружием, а лошади убегают со сцены–откуда устанавливается, что битва уже произошла, в то же время вызывая интерес молодых людей. Далее приводится историческое объяснение этой сцены. Как видно из других отрывков в книге, рассказчик использует художественные тексты, чтобы преодолеть thauma, мощный эстетический эффект, который картины могут иметь на зрителей, чтобы ученики могли критически анализировать и интеллектуально взаимодействовать с картиной. В этом обстоятельстве непосредственные thauma сцены являются графическими подробностями сцены, которые угрожают доминировать, в интересах зрителя. Чтобы преодолеть это, Филострат использует и переосмысливает прошлые литературные тексты, связанные со сценой. Тем самым он предоставил дополнительную информацию для рассмотрения наряду с картиной, а также выступил в качестве экспоната, чтобы раскрыть интеллектуальные полномочия автора.
Современная наука установила, что «Картины» были чисто риторическим текстом, и поэтому описывала вымышленные картины, опираясь на вымышленные источники. Наиболее часто цитируемые и упоминаемые авторы, встречающиеся в работе, — это Гомер, Еврипид и Пиндар. Учитывая характер текста, неясно, какие источники использует Филострат для своей сцены с Родогуной. Как объясняет рассказчик, подвиги Родогуны прославляются «с лирой и флейтами везде, где есть греки», создавая иллюзию, что источники для этой сцены находятся в форме эпической поэзии или тому подобного. [74] Однако подлинным источником, с которым Филострат мог бы взаимодействовать для этой сцены, является «Аспазия» Эсхина. Согласно письму к императрице Юлии Домне, Филострат был знаком с этим произведением. [75] Отсюда не без оснований можно предположить, что Эсхин мог быть источником, с которым консультировались. Более того, это повторение истории, по–видимому, основывается на уже существовавшей истории, найденной у Эсхина, с небольшими изменениями. Эти сходства включают в себя ее биографическую информацию, например, этническую принадлежность, ранг и имя, и особенно сюжетную линию наполовину заплетенных волос. Кроме того, в описании картины Филострата есть много подробностей, которые не упоминаются в дошедших до нас текстах. Являются ли они выдумками Филострата или принадлежат к более ранней традиции, остается неясным. Например, Филострат определяет мятежный народ как армян, восставших против империи и тем самым нарушивших заключенный между ними договор. [76] Это уникально для данного источника.
После того, как сцена была описана, публика знакомится с Родогуной. Командир персидскую армию, и фактически, единственный перс, упомянутый или описанный в отрывке, — это Родогуна. После представления восточной царицы обнаруживается, что она «не позволила себе задержаться слишком долго, чтобы убрать волосы на правой стороне». [77] В данном случае Родогуна отбрасывает свою женственность в кризисное время, когда необходима мужественность. Это затем подкрепляется и уточняется описанием внешнего вида царицы и ее взаимодействия в той сцене, в которой на первый план выдвигается ее ориентализм. На это прежде всего указывает описание излишней орнаментации и красоты ее боевого коня. Когда рассказчик наконец начинает описывать царицу, он обращает внимание только на ее наряд. Как и кобыла, пояс Родогуны, хитон и шаровары в равной степени богато украшены; они узорчатые, сделаны из дорогой ткани и украшены драгоценными камнями. [78] Рассказчик четко различает, что короткий хитон Родогуны не следует путать с одеждой амазонок. Хитон ставит ее на грань между цивилизованной и амазонской «инаковостью». Из этих описательных очередей ясно, что мы имеем дело с восточной царицей. Восточный характер этой сцены не вызывает удивления, поскольку это был общий культурный стереотип персов, обнаруженный в греческой культуре. Поэтому это описание царицы усиливает двойственную природу ее характера. Она одновременно свирепый воин, готовый к бою в любой момент, и женщина, но не просто любая женщина. Она — восточная царица из расы, известной своей мягкостью и изнеженностью.
Восточная «инаковость» царицы усиливается ее действиями внутри сцены. Объясняется это тем, что художник изобразил персидскую царицу в разгар молитвы и возлияния за ее победу над Арменией. Дитмар предположил, что это отклонение от наших дошедших до нас источников происходит из собственного воображения Филострата. В своей экзегезе рассказчик объясняет значение этого поступка: «она молится, чтобы впредь побеждать врагов точно так же, как она победила их теперь; ибо я не думаю, что она хочет любви». [79] Здесь сочетаются любовь, желание и завоевание. Это мощное «кондитерское» изделие, в котором эротизм сочетается с гендерной двусмысленностью — воинственная, не совсем амазонка, все еще частично одетая, с ниспадающими вниз волосами, приносящая жертву любви и войне, окруженная мертвыми телами тех, кто осмелился восстать против ее власти.
В отличие от других источников, Филострат придерживается современных убеждений о волосах, которые, помимо других частей головы женщины (рот, глаза и уши), воспринимались как потенциально разрушительные и опасные области женского загрязнения или миазма. То, как женщина носила свои волосы–открытые или завуалированные, подвязанные или распущенные–отражалось на ее социальном положении (например, жена, гетера, проститутка), временном статусе (например, невеста, участница культа, посетительница фестиваля) или местоположении (например, дома или в общественных местах). В случае с персидской царицей ее волосы описаны следующим образом: «Та часть ее волос, что подвязана наверх, уложена со скромностью, которая закаляет ее высокий дух, а та, что распущена, придает ей бодрость и вид вакханки». Подвязанные волосы означали сдержанность в характере и (до некоторой степени) aidōs, в то время как распущенные волосы означали ее дикую, неукротимую и опасную женскую сексуальность подобно менадам, которые поклонялись Дионису, предаваясь танцам и винам, пока не впадали в состояние экстатического безумия. [80] Эта двойственность характера, соответствующая различным физическим свойствам, отражена также в цвете ее волос: «желтые, даже желтее золота, ее растрепанные волосы; в то время как волосы с другой стороны также несколько отличаются по оттенку из–за их упорядоченного состояния».[81]
Эти физические описания особенно насыщены в этом тексте, поскольку Филострат явно находится под влиянием современного дискурса физиогномики, метода определения характеристик человека по его внешнему виду. Эта псевдонаука особенно вызвала интерес во II веке, когда софист Полемон выпустил трактат о физиогномике, в котором основное внимание уделялось изучению глаз. В «Картинах» сам Филострат предполагает, что художник был знаком с физиогномикой из–за лечения глаз в картинах. [82] Это относится к Родогуне, чьи глаза описываются как изменяющиеся от светло–голубого до черного, что еще больше выражает ее многогранную природу. Это также выражает ее сексуальность, поскольку глаза женщин, а точнее их пристальный взгляд, воспринимались как эротически заряженные и угрожающие мужчинам. Если мы будем использовать эту форму интерпретации, как того хотят и рассказчик, и художник, мы придем к выводу, что фигура олицетворяет два различных характера: сдержанный и дикий, мужской и женский.
Филострат больше, чем любой другой источник, который мы видели до сих пор, способен эффективно и ярко объяснить характер Родогуны через ее внешний вид и поступки. Это достигается за счет контрастного характера, проявляющегося прежде всего в ее прическе и других чертах лица, и в меньшей степени в ее одежде и поступках. Эти черты добавляют Родогуне двойственности, которой способствует история о восстании, прежде всего ее восточная и женская расточительность и тщеславие в отличие от мужского, милитаристского характера. Как мы видели на других примерах из греко–римского периода, эта двойственность в источниках не всегда выдвигается на первый план, но скорее одна грань либо поощряется (например, военная доблесть), в то время как другая (например, восточное убранство) отклоняется, чтобы удовлетворить повестку дня автора.