Понятие фортуны, описывающее силу, которая в некоторых случаях стоит выше простой природы человека, занимает в философии истории Помпея Трога выдающееся и значимое место. Тем не менее, изучение этого элемента, к сожалению, было оставлено без внимания учеными. В этой главе будет показано, что фортуна и фатум играют важную роль в развитии истории в Historiae Philippicae.
Фортуна, как она описана в эпитоме, может влиять на жизнь отдельного человека, и тогда она называется fortuna privata, или на жизнь народа, и тогда она известна как fortuna publica. Это различие отчетливо присутствовало в сознании автора, когда он писал: «В городе, однако, не было ни суматохи, ни суеты, и все оплакивали несчастья государства, а не свои личные утраты» (XXVIII 4. 6)
Фортуна иногда проявляется как сила, присущая людям, как у Александра, «у которого алчность и удачливость не знали границ» (XXI 6. 4), но чаще она мыслится как внешняя сила, проявляющая склонность к определенным людям, как это было с Алкивиадом.
«Удивительно, что только один человек был достаточно силен, чтобы свергнуть столь великую державу, а затем поднять ее снова; победа склонялась в ту сторону, на которой он стоял; и его всегда сопровождала чудесная перемена судьбы» (V 4. 12).
Тем не менее человек может слишком далеко зайти в своем счастье, чего опасались воины Александра.
«Они молили его, наконец, чтобы он, по крайней мере, вернул на родину, к могилам их отцов тех, кому недостает не усердия, а лет, Если он не щадит их, то пусть хотя бы подумает о себе и поостережется утомлять чрезмерным честолюбием столь долго покорную фортуну (XII 8. 15).
Далее, если человек неосторожен, он может быть обманут фортуной, как это было с Гамилькаром.
«Позже, воодушевленные этими первыми победами, они послали Гамилькара с многочисленным войском завоевать всю провинцию. Этот командир, после великих дел неосмотрительно доверившись фортуне, попал в засаду, где и погиб» (XLIV 5. 4).
Fortuna publica часто описывается в Historiae Philippicae как несчастье или национальное бедствие или как счастливое состояние, которое ведет к дальнейшему успеху.
Афиняне горевали о несчастье после капитуляции перед Лисандром. «Они собрались на форуме, где всю ночь оплакивали постигшее государство бедствие» (V 7. 6).
И Гамилько скорбел о судьбе Карфагена. «Простирая руки к небу, он оплакивал свою печальную участь и несчастье государства» (XIX 3.2)
Более того, Антигон сжалился над судьбой спартанцев после поражения Клеомена.
Антигон после кровопролитного разгрома спартанцев тронутый несчастьями столь великого народа, избавил от грабежа их город, и помиловал всех, кто уцелел в битве. Он говорит, что вел войну с Клеоменом, а не со Спартой, и бегство царя погасило его ненависть(XXVIII 4. 12-13).
Фортуна влияет на успех или неудачу предприятий многих народов в Historiae Philippicae. Так, например, fortuna Parthorum felicior вознесла парфян на вершину могущества. «Однако фортуна, более благосклонная к парфянам, привела к расцвету их империи». Fortuna Afrorum superior благоприятствовала африканцам в борьбе с карфагенянами, очевидно, потому, что фортуна благоволит к более справедливому делу. «Но так как дело африканцев было более правым, да и фортуна была на их стороне, война против них закончилась денежной компенсацией, а не оружием» (XIX 1. 4-5). Фортуна Карфагена, одинаково несчастная как у себя на родине, так и за границей, привела к дезертирству его союзников.
«Неудачливые как за рубежом, так и у себя дома, карфагеняне оказались покинутыми не только городами–данниками, но и царями своих союзников, чья надежность зависела не от верности, а от результатов» (XXII 7. 3).
В Historiae Philippicae есть три примера, в которых упоминается фортуна Рима. Фортуна римлян покорила македонян (XXX 4. 16). Фортуна Рима, не довольствуясь пределами Италии начинает подбираться к царствам Востока (XXXIX 5. 3). В третьем случае она олицетворяется как божество, покровительствующее началу Рима.
«Фортуна, однако, позаботилась о росте Рима и подкинула детей на путь волчицы, которая, потеряв своих детенышей и желая избавиться от молока, представилась младенцам в качестве кормилицы. Так как она часто возвращалась к детям, словно они были ее собственными отпрысками, пастух Фаустул наблюдавший за ее действиями, отобрал их у зверя и воспитал по–деревенски среди своего скота» (XLIII 2. 6).
Фортуна, следовательно, как это представляется в Historiae Philippicae, не является просто пассивной вещью, это определенная активная сила, которая приносит успех и неудачу отдельным людям и народам.
«Война только начиналась, как афинян уже предали даже союзники: так принято у людей, всегда «верных» той стороне, которой как им кажется благоприятствует судьба» (V 1. 11).
Кроме того, фортуна принимает активное участие в определении исхода событий. В первой книге, например, рассказывается, как Гобрий избежал телесных повреждений, когда убивали мага Оропаста: «однако по счастливой случайности они умертвили мага, не задев Гобрия» (I 9. 23). Затем, когда персидские аристократы стали выбирать наследника престола, они придумали способ, зависящий от фортуны.
«Они договорились съехаться верхами к царскому дворцу в назначенный день рано утром и решили, что царем будет тот, чей конь первым заржет на рассвете; ибо солнце — единственный бог персов, и ему посвящены кони» (I 10. 3-5).
Фортуна воздействовала на Селевка через кораблекрушение, которое он пережил.
«После ухода Птолемея многочисленный флот, вышедший в море, чтобы наказать мятежные города, был внезапно застигнут бурей, словно сами боги хотели покарать его преступление; и из всех его громадных вооружений фортуна не оставила ему ничего, кроме тела и жизни и нескольких товарищей среди корабельных обломков» (XXVII 2. 2).
Для галлов, бежавших из Дельф, фортуна была не более благоприятна, чем для тех, кто встретил смерть.
«Но фортуна не была более благосклонна к беглецам, так как заблудшие не провели ни одной ночи под кровом, ни одного дня без печалей и опасностей; непрерывные дожди, лед, голод, истощение и, кроме того, недостаток сна — величайшее из зол — уничтожили жалкие остатки несчастной армии» (XXIV 8. 13-14).
Именно фортуна привела к взаимному истреблению великих людей, которыми были преемники Александра.
"… эти мужи никогда не нашли бы противников, чтобы справиться с ними, если бы они не ссорились друг с другом, и в Македонии было бы много Александров вместо одного, если бы фортуна не вдохновила их на соревнование для взаимного уничтожения» (XIII 1. 15).
Селевк и Лисимах сами являются примером решающей роли фортуны в истории. «Это было последнее состязание между соратниками Александра, и оба воина были как бы приберегаемы для примера воздействия фортуны» (XVII 1. 9).
Фортуна способствовала успеху парфян и под предводительством Митридата возвела их на вершину власти. «Парфяне при поддержке фортуны достигли под его властью апогея могущества» (XLI 6. 2).
Поводом для войны против ахейцев послужила фортуна римлян, когда спартанцы предоставили им возможность объявить войну.
«Поэтому римлянам, когда они искали повода для войны, фортуна как нельзя кстати представила жалобы спартанцев, чьи земли ахейцы вследствие ненависти, существовавшей между этими двумя народами, опустошили (XXXIV 1. 3).
Фортуна раскрывается в Historiae Philippicae как многогранное понятие. Это не слепая и всепоглощающая сила, независимая от всех человеческих усилий, как иногда думают. Помочь фортуне в достижении желаемой цели может virtus, но ее помощи не всегда достаточно для достижения успеха, как это видно из следующего отрывка.
«Затем, наняв в Греции большое войско, Птолемей успешно сразился и лишил бы Антиоха его царства, если бы он помог своей удаче отвагой» (XXX 1. 6)
Действительно, следующий отрывок, по–видимому, указывает на то, что сила способна вырвать победу там, где ей завидует фортуна.
«Благодаря этим обычаям спартанцы вскоре стали настолько могущественными, что, объявив войну мессенцам после того как те изнасиловали их дочерей во время религиозной церемонии, они обязали себя самыми страшными клятвами, что не вернутся на родину, пока не захватят Мессену — настолько они полагались или на свои силы, или на удачу своего оружия» (III 4. 1)
Кроме того, фортуне можно воспрепятствовать, если она не обещает желаемых результатов. Это внушил лакедемонянам Тиртей, когда те решили отступить, чтобы не бороться с судьбой:
«Однако оба царя, опасаясь новых бедствий, если они будут упорствовать в борьбе с фортуной, собираются отвести войско: поэт Тиртей останавливает их; он декламирует собравшимся солдатам свои собственные стихи, призванные оживить их мужество, утешить в потерях, обеспечить победу» (III 5. 8-9)
В другом месте афиняне сочли, что их поражение было вызвано не случаем, а предательством командира:
"… и в отчаянии приписывая это бедствие не прихоти фортуны, а измене своего вождя, который, вероятно, забыл о недавних почестях и крепче помнил прежние обиды, они немедленно отставляют Алкивиада, чтобы заменить его Кононом» (V 5. 4-5).
С другой стороны, одной доблести недостаточно, чтобы одержать победу. Карфагенские солдаты утверждали, что во время войны в Сардинии им не хватило не храбрости, а удачи:
«Мольбы и угрозы депутатов были одинаково проигнорированы, и через несколько дней войска поднялись на корабли и с оружием в руках пришли в город; здесь они призвали богов и людей в свидетели того, что они пришли не свергнуть, а вернуть свою страну; и они докажут своим соотечественникам, что в предыдущей войне их подвела не доблесть, а фортуна. Перерезав снабжение и осадив город, они довели карфагенян до крайнего отчаяния» (XVIII 7. 4-6).
А Дарий вел долгую войну с Александром Великим diu variante fortuna, и воевал с magna virtute.
«Вскоре после смерти Оха народ, восхищенный доблестью Кодомана, посадил его на престол, а чтобы в величии он ничем не уступал другим царям, его почтили именем Дария: этот царь долгое время с большим мужеством и переменным успехом сопротивлялся оружию Александра Македонского; наконец, побежденный Александром и убитый своими приближенными, он своей смертью ознаменовал конец могущественной монархии персов (X 3. 5-6).
Существенной гранью фортуны в эпитоме является капризность, которой наделены действия фортуны. Мы читаем о procella fortunae, которую афиняне испытали в сицилийской экспедиции.
«Поэтому война на море возобновилась, и их мысли обратились от размышлений о прежних неудачах к надеждам на успешную борьбу» (IV 5. 5).
Позднее афиняне описываются как добитые переменами фортуны, а не фактически побежденные врагом.
«Но их сопротивление не было бесславным, и их поражение стоило потоков крови: они боролись до последнего вздоха и, часто беря верх, изнемогали скорее от капризов фортуны, чем побеждались силой» (V 1. 10-11).
Непостоянство фортуны отмечается и в жизни Александра Баласа. «Свергнутый по прихоти судьбы так же быстро, как и вознесенный ею, Александр был побежден в первом же бою и погиб» (XXXV 2. 4). Капризность фортуны прослеживается и в калейдоскопе событий, описанных в двадцать шестой книге. «Настолько велика была в те времена капризность фортуны или неверность солдат, что цари поочередно видели себя или в изгнании или на троне (XXVI 2. 12). Селевк из–за несчастий своей жизни изображен игралищем судьбы.
«Словно радуясь своим несчастьям и окрепнув от потерь, он пошел войной на Птолемея, считая себя равным ему по силе; но как будто рожденный для того, чтобы быть забавой для фортуны и обретя власть царя только для того, чтобы потерять ее, он потерпел поражение в битве и с трепетом бежал в Антиохию, где ему было не намного лучше, чем после кораблекрушения» (XXVII 2. 5).
Дарий Кодоман вел долгую и храбрую войну с Александром Великим с переменным успехом (X 3. 6). Наконец, Пирр то наслаждался удачей, то страдал от несчастий, что было свидетельством слабости человеческой природы.
«Как раньше благоприятная Фортуна, когда успех превзошел его желания, даровала ему владычество над Италией и Сицилией и столько побед над римлянами, так и теперь противная фортуна, уничтожив то, что она создала, как бы обнажая человеческую слабость, добавила к сицилийской катастрофе кораблекрушение в море, ужасную битву с римлянами и позорный отъезд из Италии» (XXIII 3. 12).
В тесной связи с фортуной у Трога стоит фатум. Упоминается фатум различных народов и индивидуумов. Мы находим упоминания о судьбе Трои, Парфии и рода Александра. Подобно фортуне фатум выступает как активная сила в определении событий в Historiae Philippicae.
Анаксарх призывал Александра игнорировать прорицания магов о том, что Вавилон будет для него фатальным местом (XII 13. 3):
«Здесь философ Анаксарх снова уговаривал его пренебречь предсказаниями магов как ошибочными и обманчивыми, так как разум человека не может ни разгадать тайн судьбы, ни изменить законы природы» (XII 13. 5).
Позже Александр при приближении смерти упомянул о «злом жребии своего рода» как о почти наследственной вещи.
«На четвертый день Александр, предчувствуя скорый конец, сказал, что знает о роке дома своих предков; ведь большинство Эакидов не дожили до тридцати лет» (XII. 15. 1)
Предполагается, что фатум является одним из возможных источников решимости Никия возобновить войну в Сицилии. Фатум здесь явно является внешней силой, определяющей деятельность человека. «Никий настаивает на том, чтобы оставаться, либо из стыда за свое поражение, либо из страха разрушить надежду своих сограждан, либо по наущению судьбы» (IV. 5. 4).
Фатум Парфии играет активную роль в воцарении Фраата:
«Но судьба Парфии, где теперь как бы принято, чтобы цари были убийцами своих сородичей, предопределила, что царем будет избран самый жестокий из них, по имени Фраат» (XLII 4. 16).
Действия Конона от имени Афин завершаются размышлением об их судьбе:
«По странной неизбежности Афины увидели, как персы отстроили дома, которые они сожгли, и как взятые у Спарты трофеи пошли на восстановление разрушенных спартанцами стен; и такова была прихоть судьбы, что они обнаружили союзников в своих бывших врагах, а врагов — в тех, которые были их верными союзниками» (VI 5.6).
Наконец, стрелы Геракла, от которых зависела судьба Трои, описываются как сама судьба Трои.
«Филоктет, говорят, основал Фурии, где до сих пор можно увидеть его гробницу, а в храме Аполлона — стрелы Геракла, которые вершили судьбу Трои (XX 1.16)
Здесь, конечно, фатум — всего лишь поэтическая замена exitium, гибели.