3. Плутарх

Плутарх иногда говорил о тарентинцах как о массе в «Пирре». [1] Например, они были недовольны тем, что наемники разместились в их полисе, как только началась война против Рима (Pyrrh. 22.3). В своих исследованиях Плутарх имел доступ, в частности, к историям Гиеронима Кардийского и Дионисия, которые он цитировал для сражений при Гераклее (17.4) и Аускуле (21.9). Примечательно, что Дионисий удваивал число погибших в каждой битве. [2] Схватка при Аускуле, по его словам, длилась всего один день, в то время как Плутарх жаловался, что в действительности она заняла два (21.9). Поэтому склонность Дионисия изменять факты была хорошо известна Плутарху. Это могло бы лучше объяснить, почему его рассказ отражает некоторые идеи Полибия поначалу в той мере, в какой он касался обсуждаемых событий.
Как и Полибий, Плутарх не рассказывал, как на самом деле началась Bellum Tarentinum. Вместо этого он заявил (Pyrrh. 13.2), что римляне и тарентинцы уже были в состоянии войны, но быстро выясняется, что это едва ли была грандиозная борьба:
«Римляне воевали с тарентинцами. Последние не могли ни вести войну, ни заключить мир из–за опрометчивости и развращенности демагогов. Они решили сделать Пирра своим вождем и призвать его на войну, так как в то время он был самым свободным царем и внушал благоговейный трепет».
Полибий сказал, по крайней мере, в одном случае, что тарентинцы вообще высокомерны и распущенны. Плутарх тоже изображал южноиталийских греков нелестно, но с большей детализацией и подтекстом. Сразу же мы видим, что тарентинцы страдали от бездействия или неспособности действовать. В каком–то смысле демос оставался статичным, бессильным, попав в ловушку между собственной слабостью и негативным влиянием демагогов. Фигурами реального действия были римляне и Пирр. Они будут вести войну и сражаться в известных битвах. [3] Хотя Плутарх заметил, что Пирр пребывал в праздности, это было лишь временное состояние. Как и его предполагаемый предок Ахилл, царь эпиротов не мог вынести бездействия, необходимости причинять страдания или страдать самому (13.1). Тарентинцы явно нуждались в руководстве и хотели сделать его своим вождем, а не просто призвать его на помощь в войне, как у Дионисия. Несколькими главами позже Пирр (16.2) подтвердил анализ Плутарха, когда увидел, что толпа без сильного принуждения не способна ни спасти себя, ни выручить других. Все, чего хотели тарентинцы, — это оставаться дома и наслаждаться своими банями и симпосиями, что привело Пирра к решению закрыть гимназии и положить конец их разгулу.
Дионисий был не единственным автором, увековечившим негативные стереотипы о тарентинцах. Страбон (6.3.4) со слов Феопомпа. сообщает, что «их роскошь позже возросла благодаря процветанию, так что тарентинцы имели больше общегородских праздников, чем дней в году. Плутарх (Pyrrh. 16.2) должно быть, следовал Страбону, который, как и Полибий (8.24), прокомментировал эвдемонию южногреческого полиса, позволявшая его жителям нанимать наемников. Из–за этого процветания, предполагал Плутарх, они приобрели вялость и лень, которые в конечном итоге способствовали гибели города. Роскошная жизнь — вот что хотел сохранить у Дионисия Метон, не обращая внимания на более серьезные последствия. Возможно, из–за этого более поздняя версия не была той же.
Когда мы встречаем Метона у Плутарха (Pyrrh. 13.3-5), антивоенная группа конкретизировалась. Старшие и более здравомыслящие граждане, отсутствующие у Дионисия, выступали против плана вызвать Пирра, но неудачно. Некоторые из них, сопротивлявшиеся найму вождя, были с шумом и насилием вытеснены провоенной партией. Остальные, заметив это запугивание, покинули собрание, видя, что их дело проиграно. Остался только один человек. Метон — не просто «некий тарентинец», как у Дионисия, но теперь уже выдающийся индивид и потому достойный включения в исторический труд. Дионисий служил главным источником, но это вовсе не означало, что Плутарх верил каждому прочитанному слову или смотрел галикарнасцу в рот.
Зрители снова заняли свои места, когда появился Метон, по–видимому, со вчерашнего симпосия, щеголяя изношенным венком и неся факел, словно он был пьян. Его сопровождала девушка–флейтистка. Мы не узнаем, каково было положение флейтистки и играла ли она какую–нибудь мелодию, как у Дионисия. У Плутарха Метон выглядел гулякой и не привел с собой рабыню. Акцент был сделан на комической роли этого человека, а не на его прибытии, как в более ранней версии. Однако мы должны помнить, что этот Метон был честен.
Контраст между нашим добропорядочным гражданином и остальными демократами Тарента проясняется в следующем моменте: «что бы ни увидели некоторые, они аплодировали, так как в толпе демократия не имеет порядка. Другие смеялись. Никто его не остановил». Антидемократический тон Плутарха достигает здесь кульминации, выражая свое отвращение к обстоятельству, что никто не пытался помешать пьяному войти в собрание, независимо от того, насколько неуместны его внешний вид и поведение. Некоторые из беспорядочной толпы захлопали, увидев его, так как демократические массы не знали приличного поведения. Другие смеялись. Еще хуже было то, что они требовали, чтобы флейтистка играла мелодию, а Метон пел, хотя и не плясал. Прямо перед всеми, включая читателей Плутарха, Метон выступил вперед и, казалось, вот–вот разразится песней. Мы видим, почему Плутарх намеренно опустил слово «театр». Он стремился вызвать негодование своей аудитории, устранив двусмысленность места и подчеркнув несообразность происходящего. Театр служил целому ряду целей для греческого полиса. Собрание, однако, было местом только для серьезного обсуждения, совершенно нереального для тарентинцев, легко отвлекаемых возможностью развлечься. Так как они были совершенно очевидно испорчены, ожидание песни привело к тишине и Метон получил возможность передать свое сообщение. Речь, однако, напоминает не только историю Метона у Дионисия, но и эпизод с Филонидом, так же как антидемократические настроения отражают все три отрывка из Дионисия.
Первые слова Метона у Плутарха, «люди Тарента», произнес и Постумий у Дионисия, тогда Метон у Дионисия обращается к «гражданам». Более двусмысленным в этом отношении является призыв позволить людям как можно дольше развлекаться и праздновать. Слова «как хорошо, что вы шутите и веселитесь, пока можно», однако, показывают, что он не хотел, чтобы все проводили свое время на вечеринках. Его послание состояло не в том, чтобы веселиться как можно дольше, а скорее в том, чтобы не завидовать любителям симпосиев. Этот Метон действительно был честен в своем воздержании, но его терпимость означала, что он не обладал достаточным авторитетом, чтобы дать образец, которому будут подражать другие, что предвещало его окончательный провал. Он сказал тарентинцам, что если бы они были мудры, они наслаждались бы своей свободой, пока она у них есть. В начале своего рассказа о Филониде Дионисий указал на недостаток мудрости у тарентинцев, что подразумевалось плутарховым Метоном, когда он предупреждал своих сограждан о потере свободы. Вместо того чтобы предположить, что мы видим свидетельства другого источника, я бы сказал, что Плутарх переработал то, что он нашел в отрывке из «Римских древностей». Мудрые тарентинцы должны были бы понять, что с приходом Пирра их судьба изменится, и они будут жить по–другому. Роскошь стала просто образом жизни.
Слова Метона оказались очень убедительными, тем более что у Дионисия они привлекли сердца многих тарентинцев и были одобрены собранием. Точно так же другие тарентинцы, казалось, были готовы последовать его рекомендациям, а это не совсем признак их благоразумия, но вмешались демагоги, которых могли выдать римлянам. Дионисий изобразил полис, который решил призвать помощь из–за своих трудных обстоятельств. Здесь одна группа действительно боялась Рима и последствий мира — поразительный контраст. Эти антиримские тарентинцы не были похожи на Ахилла–Пирра, который жаждал действия. Они также изменили своему спартанскому происхождению, поскольку не были готовы к войне. Иони не могли оценить выгод pax Romana [4] Тарентинцы, боявшиеся римлян, решили сопротивляться, но сами не стали этого делать. Они быстро решили позвать на помощь эпирота (Pyrrh. 13.12). А пока им предстояло разобраться с Метоном. Интересно, что антиримская фракция внезапно осудила присутствие Метона только потому, что оно отвечало их скрытым мотивам. В соответствии с антидемократическим тоном, заданным Плутархом в этом отрывке ранее, они упрекали демос за коллективную вседозволенность в том, что он терпит визит какого–то распутного пьяницы, и именно этой реакции ожидал и не встретил у Дионисия Постумий. Более того, они выразили это словами, которые больше подходили Филониду, нежели Метону или членам собрания, ни один из которых на самом деле не был пьян.
Последняя отсылка к эпизоду с Филонидом происходит в выборе главного глагола для изгнания Метона. Аорист («изгнали») дает нам знать, что толпа завершила действие. С другой стороны, Дионисий использовал конативный имперфект («изгоняли») для Постумия, в то время как его Метон был фактически выброшен головой вперед. Без речи посла не было никакой необходимости в комической пародии. У Дионисия виновные во всех бедах, которые постигнут Тарент, схватили своего несчастного согражданина, а затем вышвырнули его вон. Тарентинцы собирались скрутить одного человека, которого они воспринимали как пьяницу, а не большую угрозу. Плутарх намекнул, что у них мало надежды, если они когда–нибудь столкнутся с противником вроде римского легиона, что было неминуемо, учитывая преобладающее мнение в собрании.
Мы видели у Плутарха слова и фразы, которые напоминают Аристотеля, Полибия, Феопомпа, Платона, Клеарха из Сол и Страбона в увековечивании стереотипов о тарентинцах. Этих авторов Плутарх не называет, но он цитирует Дионисия, Гиеронима, Филарха (27.8) и Еврипида (14.2). Кроме того, он цитирует Гомера, в чем не было необходимости (13.2). Однако к концу первого века нашей эры Плутарх имел доступ к ряду латинских и греческих источников, с которыми он мог бы ознакомиться. Если мы хотим показать, что новшества в текстах Дионисия и Плутарха были действительно их собственными, а не чьими–то чужими влияниями, мы должны исследовать, что же говорили другие авторы, например Ливий.

[1] Имена отдельных людей не так часто встречаются в «Пирре» и, как правило, люди это заметные. Например, Киней (14.15; 18.3 и т. д.), сын Пирра Птолемей (6.1; 28.1 и т. д.), Леоннат Македонский (16.8), Оплак, вождь френтанов (16.10. Дионисий, 19.12; Флор Epit. 1.13.7 дает ему имя Обсидий); Мегакл, один из сподвижников Пирра, убитый Дексием (17.1-2), два важных сиракузянина Тенон и Сосистрат (23.4), Аминий, генерал фокейцев (29.6), два ведущих человека Аргоса, Аристей и Аристипп (30.1), спартанцы Акротат (28.2-3), его подруга Хилонида (28.3), Филлий (28.4), царь Арей (29.6; 30.2) и Эвлей (30); римляне Валерий Левин (16,3; 18,1), Гай Фабриций Лусцин (18.1; 20.2-4; 21), Аппий Клавдий Цек (18.3; 19.5). Квинт Эмилий (21) и Маний Курий Дентат (25) находят прямое упоминание в тексте. Многие из них происходят из боевых контекстов. Некоторые лица, например аргивянка, которая действительно убила Пирра черепицей, защищая своего сына (34), не названы по именам.
[2] Левек считает, что Дионисий передает римского анналиста, который хотел сделать поражение римлян менее унизительным, увеличив число убитых противников. Однако. эти цифры более или менее удваиваются для обеих сторон, а не только для сил Пирра.
[3] Что касается битвы при Гераклее, то Плутарх (17.5) говорит, что Пирр был доволен тем, что победил римлян только со своими войсками и тарентинцами. В деле при Аускуле (21.5-10) они не упоминаются вообще, как и при Беневенте (25). В любом случае, тарентинцам отводится второстепенная роль во всех трех битвах.
[4] Это хорошо согласуется с более поздним замечанием Пирра (16.5), что римляне не были обычными варварами («Мегакл», сказал он, «построение у этих варваров не варварское, а каковы они в деле, увидим»).