1. Введение

Цель этой книги — построить мост между изображениями древней Персии в сочинениях эллинских авторов IV века до н. э. и в трудах греческой литературы времен империи, в частности биографа и эссеиста Плутарха из Херонеи (ок. 45 — ок. 120 г. н. э.). Понимание этих двух групп текстов позволит нам, с одной стороны, оценить информацию о Персии в дошедших до нас текстах Плутарха, а с другой стороны, через изучение некоторых опусов Плутарха, в частности его «Артаксеркса», получить представление о том, как он создавал свои произведения в целом. Чаще всего греческие авторы являются нашим единственным путеводителем по древней Персии. Это верно для любого греческого текста, описывающего Персию, помимо Геродота, включая дошедшего до нас «Артаксеркса» и его источники, утерянные работы IV века до н. э., известные как «Персики» (= ‘персидские дела’). Для того чтобы дать оценку историческим описаниям политической и социальной реальности того периода в работах Плутарха, нам необходимо обратиться к двум историографическим вопросам: 1) что мы знаем о методе работы Плутарха? и 2) что мы знаем о «Персиках»? Первый касается Плутарха, второй работ, которые он использовал. В общем, можно было бы начать отвечать на первый вопрос, сравнивая дошедшие до нас работы других авторов с использованием их Плутархом. Мы могли бы сказать что–то более точное по второму вопросу, если бы знали, что метод работы Плутарха во всем его творчестве всегда один и тот же. Но это не так. Мы не стоим на твердой почве, когда пытаемся ответить на любой из этих двух вопросов. Поэтому некоторые из моих нижеследующих предположений носят гипотетический характер. Я постараюсь показать, что две великие тайны — а именно содержание и характер ныне утраченных «Персик» и метод работы Плутарха по их использованию и составлению его биографий — проливают свет друг на друга. Я попытаюсь показать, как одновременное рассмотрение обоих вопросов является наиболее подходящим способом решения двух запутанных проблем.

«Персики»

«Персики» на самом деле нелегко определить как жанр. Ллойд Левеллин–Джонс и Джеймс Робсон по–разному определяют стиль «Персик» как нечто большее, чем простое «историческое» сочинение — как слияние «легендарных аспектов восточной истории» с личными наблюдениями за недавними событиями, как «придворную историю», «новеллу в сочетании с историей», «творческую драматическую историю» и «смесь истории, сплетен, фантазии и (трагической) поэзии». По своей структуре они, вероятно, представляли собой ряд коротких эпизодов (Ctesias, FGrH 688 T 13: διηγημάτων), метко названных Ллевеллин–Джонсом и Робсоном «сказками».
В книге Феликса Якоби Die Fragmente der griechischen Historiker (или FGrH, 1923-58) перечислены по меньшей мере восемь важных авторов «Персик»: Афиней (FGrH 681), Зенон (?) (FGrH 684), Дионисий Милетский (FGrH 687), Ктесий Книдский (FGrH 688), Гераклид Кимский (FGrH 689), Динон Колофонский (FGrH 690), Диоген (FGrH 692), Диокл (FGrH 693). Двумя другими авторами, тесно связанными с этим жанром и интересами, являются Харон Лампсакский (FGrH 262 F 3ab = 687b F 1ab) и Гелланик Лесбосский (FGrH 4 T 12, 24, F 59-63, 132, 167, 178-184 = 687a T1–3, F 1-11).
Не все согласны с Якоби в том, что этнография была вторым историографическим жанром, и что первой полномасштабной работой в этом жанре была «Персика» писателя начала V века до н. э. Дионисия Милетского (FGrH 687 F1). Однако Карл Ф. Леманн–Гаупт считает, что Дионисий был главным источником как для геродотова, так и для ксенофонтова описаний персидской истории (особенно для царствования Ксеркса). Плутарх не упоминает Дионисия и, по–видимому, не пользовался его трудами. Гелланик был среди (младших?) современников Геродота (Suda, s. v. ε 739 Adler, хотя см. Dion. Hal. Thuc. 5.2, Ad Pomp. 3.6, Aul. Gell. NA 15.23.2), и иногда упоминается вместе с ним (Strabo 1.2.35, 11.6.2–3; Dion. Hal. Ad Pomp. 3.7; FGrH 687a T 2 = 4 F 184 ~ Hdt. 3.16). Все его работы утеряны. Ему приписывается работа под названием «Персика», состоящая, по крайней мере, из двух книг (Steph. Byz. s.v. ᾽Αρταία, Τυρόδιζα и Χαλδαῖοι и Harpocration, s.v. Στρέψα), но она могла быть частью другой работы. Она, вероятно, включала в себя мифические истоки персов, этнографию (FGrH 687a F 1ab = 4 FF 59–60 ~ Hdt. 7.61. Strabo 11.6.2–3) и раннюю историю ассирийцев и мидян (FGrH 687a F 2a = 4 F 63a, 687a F 5a = 4 F 132 и 687a F 5b = 4 F 179, 687a F 7 = 4 F 178, 687a F 8 = 4 F 180), кроме того (краткое?) повествование о персидских войнах (687a F 11 = 4 F 183, Harpocration, s.v. Στρέψα). По–видимому, Гелланик предложил иную версию некоторых историй Геродота, независимо от того, предшествовали ли его описания галикарнасцу или нет (FGrH 608a F 2 = 4 F 55 ~ Hdt. 2.161–2, 687a F 10 = 4 F 182 vs. Hdt.7.2.2, 687a F 11 = 4 F 183 vs. Hdt. 8.46). Плутарх упоминает Гелланика несколько раз (Thes. 17.3, 25.5–7, 26.1–2, 27.1–2, 31.1–5, Alc. 21.1, De Is. et Os. 34.364d, Dec. or. vit. 834bc), но только один раз и очень кратко (De Herod. malign. 36.869a) в персидском контексте (говоря о вкладе наксосцев в битву при Саламине) и поэтому вряд ли соответствует жанру произведений, которые мы здесь обсуждаем.
Харон, как полагают некоторые, был предшественником Геродота (Dion. Hal. Ad Pomp. 3.7, Thuc. 5.2), но он, скорее всего, его младший современник. Харону приписывается работа под названием «Персика» в двух книгах (Suda, s.v. χ 136 Adler: Περσικὰ ἐν βιβλίοις β', Athen. 9.394 e); однако, как и в случае с Геллаником, она могла быть частью другой работы или даже более поздним отрывком из его работы о Лампсаке (Περὶ Λαμψάκου). В ней предположительно рассматривались политические события персидских войн (Athen. 9.394e ~ Hdt. 6.43–5; Plut. De Herod. malign. 20.859ab vs. Hdt. 1.156–61; Plut. De Herod. malign. 24.861ad vs. Hdt. 5.99–102). один поздний источник сообщает нам, что Харон также писал о придворных сказаниях мидийской и персидской истории (Tert. De anim. 46: сон Астиага) подобно Геродоту (1.107–8), и если это верно, то получается, что Харон описывал не только события, связанные с греческой историей. Плутарх редко использует Харона. В двух случаях (De Herod. malign. 20.859ab, 24.861ad), он сосредоточен на персидских войнах и не касается жанра, который мы исследуем, а в третьем случае он, по–видимому, указывает, что Харон писал о событии, которое имело место при персидском дворе, а именно о беседе Фемистокла с великим царем (Them. 27.1). Поскольку мы подробно рассмотрим этот отрывок в этой книге дважды, в контексте Динона и Гераклида, мы не будем повторять его снова.
К сожалению, все работы, известные как «Персики», утеряны, так что наше представление о них, основанное только на передаче от поздних авторов, которые их использовали, вполне может быть обманчивым. Из всех авторов «Персик» самыми цитируемыми и влиятельными были Ктесий и в меньшей степени Динон и Гераклид. Плутарх является одним из наиболее важных авторов, сохранивших фрагменты из Ктесия и Гераклида, и поэтому его текст является незаменимым для изучения эпохи Ахеменидов. Поэтому необходимо понять цели и изложение Плутарха, прежде чем мы сможем оценить разделы, которые он сохраняет.

Плутарх и Персия

Родившись в период римской империи, Плутарх очень интересуется Персией. Одиннадцать из его дошедших до нас греческих биографий (Фемистокл, Алкивиад, Аристид, Лисандр, Кимон, Агесилай, Александр, Пелопид, Демосфен, Перикл и Никий) описывают героев, современников империи Ахеменидов, вступающих с ней в борьбу. Сохранившийся «Артаксеркс» — уникальный случай. Великий разрыв между Востоком и Западом теперь, в римскую эпоху, явно обозначился снова. Большая литературная продукция этого периода по сравнению с более ранними временами, а также высокий уровень ее сохранности позволили бы сделать вывод, что наша картина греческого восприятия Персии в значительной степени зависит от текстов этого периода.
Восточная держава, которая существовала и была современна греческим писателям в течение большей части этого периода, была владением аршакидских парфян, в то время как ахеменидские персы принадлежали к далекому прошлому, хотя сходство между ними было налицо (например, титул «Царь царей» (βασιλεὺς βασιλέων), используемый и Великим царем, и парфянским: сравните письмо Дария Гадату (ML 12), повторяющее практику Ахеменидов (DNa 1.1–3), и Plut. Pomp. 38.2; и ахеменидские, и парфянские цари кочевали: Strabo 15.1.16, Athen. 12.513f.; одежда: ἀναξυρίδες или ἀναξυρίς, Hdt. 5.49 и Luc. Quom. hist. conscr. 19). Столкновения римлян с парфянами рассматривались как возрождение персидских войн, и восточное царство, например, обозначалось как Persaе, хотя Персида (Pārsa/Fārs) не была краеугольным камнем Парфянской империи (Cic. Pro domo sua 60; Verg. Georg. 4.290; Propert. 2.13.1–2, 3.3.11.21; Horace, Od. 1.2.22, 51; 1.21.14; 2.2.17; 3.3.44; 3.5.4; 4.14.42; Ov. Ars Am. 1.225; Sen. Apoc. 12). Итак, интерес греческих авторов II века н. э. к Парфии усилился вслед за войнами римлян с Парфией, достигнув своего апогея в кампаниях императора Траяна (114-117 гг. н. э.) против Осроена I (Statius Silvae 5.1; Dio Cass. 68.17.1–3, 19–23, 26–30; Arrian, Parthica F 37–48), и Луция Вера (161-165 гг. н. э.), против царя Вологеза IV (Dio Cass. 71.2. См. Luc. Quom. hist. consc. 20–1, 30; SHA Av. Cass. 6.5; Marc. 9.1; Ver. 7.1–2). Среди работ, вдохновленных этими политическими событиями, были «Парфика» Арриана (FGrH 156 F 30-53) и трактаты анонимных писателей (FGrH 203-206) — якобы Антиохиана (FGrH 207), Креперея Кальпурния (FGrH 208), Деметрия Сагаласского (FGrH 209) и Каллиморфа (FGrH 210). Одним из результатов этой тенденции было смешение ссылок на прошлое с настоящим римско–парфянским столкновением: Лукиан, обсуждая историков парфянских войн, также цитирует ксенофонтов Анабасис 1.1.1 (Quom. hist. consc. 23). Некоторые из историков, на которых ссылается Лукиан, называют парфян «персами».
Более того, греческие писатели и литераторы ностальгировали по событиям времен персидских войн, которые были очень популярны в ораторских школах и в выступлениях на публике. Греческие литераторы также были очарованы имперской идеей и при описании римских институтов применяли термины, используемые классическими авторами для описания персидской организации, например, «сатрапы» или «Великий Царь». Многие присоединились к этой тенденции, о чем можно судить по выбору терминологии и использованию литературных приемов аналогии и противопоставления. Некоторые, подобно Плутарху, употребляли слово «вверх» (ἄνω) для обозначения путешествия в Рим (Praec. ger. reip. 814C) точно так же, как древние писатели обозначали этим словом путешествие в Персию (ср. Arr. Diss. Epict. 1.10.2).
Следствием этого интереса к империям стало возрождение идеи последовательности мировых господств, так называемой translatio imperii (начиная с Ассирийской империи, эта серия включала четыре или пять империй). Согласно этой схеме, Рим должен был стать наследником Персии, и в конечном счете все ссылки на ахеменидских персов имели тонкие намеки на Рим.
Итак, в эпоху Плутарха представление о Персии было окрашено реалиями римского владычества, крахом республики, политической слабостью современной Греции и конфликтом между римской и Парфянской империями.
Внимание Плутарха сосредоточено на мелких эпизодах из истории Персии, поскольку он, по–видимому, находит моральную важность в рассказах об упадке восточного двора Ахеменидов. Его не интересуют политические и административные единицы Персидской империи, различные социальные группы и взаимодействие между царями и местной аристократией; точно так же он почти не упоминает о проблемах армии или людских ресурсов империи. Он включает в себя анекдоты, связанные с ахеменидскими царями V века до н. э., но больше касается общей и моральной темы угасания и падения Персидской империи в следующем столетии. В греческой концепции правление последних персидских царей в IV веке до н. э. рассматривалось как период распада и упадка по сравнению с правлением прежних правителей, особенно Кира Великого и Дария I (Plato, Leg. 3.693c–698a, Xen. Cyr. 8.8.15–16 и Isocrates Panegyricus). Эта картина не была точной, но имела продолжительное влияние. За этими подробностями Плутарх обращался в основном к Геродоту, Ксенофонту и некоторым более поздним работам, а также к авторам «Персик». Плутарх соединяет этот стереотип с образом персов как вечного врага, вовлеченного в непрерывное столкновение с греками. В этом образе греки представляют собой своего рода барьер для персидских амбиций и жестокости, а существование греческой цивилизации за пределами Персидской империи обуздывает варварские страсти. Это можно рассматривать как обратную вариацию идеи metus hostilis, известной в Риме (Ср. Sall. Bell. Jug. 41.2–3, Hist. 1.11–12. Ср. Livy 2.39.7; ср. Plut. Cat. Mai. 27.4).
В основе метода Плутарха лежат греческие стереотипы о персах, восходящие к классической литературе и отражающие два общих места о варварах как чрезмерно цивилизованных, так и чрезвычайно диких и нецивилизованных. Как частный случай в классической литературе, к ним применяются оба «типа» варварства — то есть смелость (θυμός), обычно ассоциируемая с северными/западными народами, и мягкость (μαλακία), признак восточных/южных народов. Они представлены как покорные рабы, но также и как свободные, особенно Великий Царь. Все этнографические изображения персов, найденные в сочинениях Плутарха, укладываются в эти две формы.
В источниках встречаются примеры запретов, робости и изнеженного поведения вплоть до рабства: персы исполняют приказы только в том случае, если они исходят от царя (De sup. 168e); Плутарх утверждает, что царский стол обеспечивает едой всех, в том числе собак, подразумевая, что персы приручены как псы (QC 7.4.703 de). Сами персидские цари в глазах Плутарха не являются царями: он издевается над воцарением Дария I (De Alex. fort. 340b ~ Hdt. 3.84), изображает их пешками в руках евнухов (De Alex. fort. 326f, 337e, 340b; cр. Diod. 17.5.3-6, Ael. VH 6.8, 12.43, Strab. 15.3.24, Arr. Anab. 2.14.5), показывает их как не имеющих власти над своими женами (Max. cum princ. 780с), подчеркивает факт, что цари не сражаются — подобно Ксерксу при Саламине (Them. 13.1) — и предаются роскоши (Them. 16.2, ср. Ages. 14). Царское персидское развращение символизируется жестом поклонения или проскинесисом (Them. 27.2–5; Alex. 54.2–4, 74.1–2; Art. 22.4–6, Pelop. 30.1-3), то есть актом благоговейного почтения (Aesch. Pers. 499. Hdt. 3.86, 7.14.1, 7.136.1, 8.118.4, Xen. Cyr. 4.4.13, 5.3.18, 8.3.14, Dem. 21.106, Nep. Con. 3.3 [venerari]; Plut. Them. 27.4–5, Art. 22.8; Ael. VH 1.21). Для греков же это было признаком рабства (Aristoph. Vesp. 515–17. Ср. Xen. Ages. 1.22, 1.34. Ср. Esther 3:2. См. Hdt. 7.136.1, Isoc. Paneg. 151, Xen. Anab. 3.2.13, Jos. AJ 11.6.8.230).
В отличие от общего раболепия персидских подданных, персидское царение изображается как абсолютное и безграничное. Отсутствие сдержанности у персов проявляется в стереотипном жестоком поведении царя, что любит повторять Плутарх: Ксеркс печально известен тем, что убивает Пифия и расчленяет его труп (Mul. virt. 263a-b ~ Hdt. 7.38-9); царица–мать Аместрида погребает живьем двенадцать человек (De sup. 171d = Hdt. 7.114 + 3.35); царь восхваляет Ахремана, темного или злого духа (De Is. et Os. 369e), за поимку Фемистокла (Themist. 28.6). Другим примером необузданного поведения является пренебрежение божественными знамениями (Alex. 18.4-5 ~ ср. Hdt. 7.134-5, 9.64); персы без удержу ревнуют своих жен (Themist. 26.3-4) и наложниц (Themist. 27.1).
Плутарх обыгрывает оба стереотипа в двух других случаях. Один из них — это его адаптация знаменитого описания Геродота, что среди персов самое худшее — это ложь (1.138), а быть в долгах — на втором месте. Плутарх переворачивает порядок двух пороков и делает худшей вещью среди персов пребывание в долгах (De vit. Aer. 829 C). Второй случай — это персидский пир. С одной стороны, Плутарх рад тому, что он ограничен во многих аспектах: царь пьет мало и идеалом является воздержание от вина. С другой стороны, херонеец отмечает, а иногда и хвалит чрезмерное своеволие, например, приветствуется практика обсуждения важных вопросов в состоянии алкогольного опьянения (QC 7.9.714 a, d ~ Hdt. 1.133; Strabo, 15.3.20); в то время как жены исключаются из пира, вводятся наложницы (1.1.613a). Запреты распространяются на конкретных участников, но не на всех приглашенных. Следовательно, относительно персидского застолья сосуществуют два стереотипа, что является символом двух особенностей персидского общества.
Плутарх очарован зороастрийскими догматами. Неудивительно, что он интересовался религиозными вопросами, тем более что он был жрецом Аполлона в Дельфах. Но на первом месте был его философский настрой, его метафизический дуализм, то есть вера в то, что реальность по существу состоит из двух сущностей, двух видов вещей, независимых друг от друга и не сводимых одна с другой. Его восхищение учением Зороастра о двух принципах, действующих в мире, можно видеть в нескольких произведениях (De Is. et Os. 369e, ср. De anim. proc. 1026b).
Наиболее важные пассажи Плутарха о персидской религии — это интермедия о зороастрийском дуализме и эсхатологическом поражении злого духа, в работе «Об Изиде и Осирисе». Эта философская работа посвящена египетскому мифу и предполагает, что только греческая (платоновская) философская интерпретация ведет к пониманию божественного даже под крышей варварского мифа и ритуала (De Is. et Os. 2.351e, 3.352c, 9.354b, 11.355d, 67.377f–378a).
Еще один дуализм, наблюдаемый в работах Плутарха, касающихся персидской религии, — это различие между доктриной и культом. Плутарх отвергает религиозные обряды, но ценит религиозные предписания. Эта амбивалентность по иронии судьбы соответствует упомянутой дуалистической мысли, отличительной чертой зороастрийской религии. Среди персидских ритуалов, которые Плутарх не одобряет, числятся убийство магами водяных мышей (De Inv. et Od. 3.537a, ср. QC 4.2.670d; ср. Agath. 2.24), святотатство, совершенное Камбизом (De Is. et Os. 44.368 f ~ Hdt. 3.29) и Охом (De Is. et Os. 11.355c, 31.363c ~ Ael. VH 4.8) против быка Аписа, разрушение храмов (Them. 1.3; Arist. 20.4) и расхищение статуй (Them. 31.1). В эссе «О суеверии» (166a) Плутарх еще отмечает проскинесис как типичное варварское суеверие.
Эпоха Плутарха была внимательна к настоящим или выдуманным персидским магам (Dio Chrys. 36.39–54. Cр. Paus. 5.27.5). Он сам, кажется, является частью платоновской традиции, заинтересованной в зороастрийской религии, как это видно в «Алкивиаде I» или «Алкивиаде Старшем», приписываемыми Платону. В этом диалоге «Сократ» описывает идеальную персидскую воспитательную систему, в которой четыре избранных царских наставника (βασίλειοι παιδαγωγοί) передают сократовские добродетели очевидному наследнику (Alc. I 121c - 122a). Среди них самый мудрый учит его магическим преданиям (μαγεία) «Зороастра, сына Оромаза», то есть «поклонению богам» (θεῶν θεραπεία) и «тому, что касается царя» (τὰ βασιλικά, Diog. Laert. 1.6, Dio Chrys. 36.41, 49.7, Porphyr. De Abst. 4.16). В древности диалог считался подлинным (Diog. Laert. 3.37. Cf. Apul. Apol. 25–6, Amm. Marc. 23.6.32; ср. Philo, Spec. leg. 3.100–1, Cic. De div. 1.41.91), и Плутарх, очевидно, использовал его в других местах (Alc. 1.3, Lyc. 16.6). Плутарх, возможно, также считал, что его обращение к зороастрийским заповедям в его работах полностью соответствует платоновской традиции. Он, кажется, ссылается на этот платоновский диалог в описании воспитания Кира Младшего в «Артаксерксе» (6.4: μαγεύειν), взятом из рассказа Ктесия (FGrH 688 F 16.59), оставляя читателей решать, удалось ли учителю принца/магу передать ученику справедливость и истину или нет. К этой биографии мы теперь обратимся.

«Артаксеркс»

Еще в античности «Артаксеркс» был соединен с «Аратом», биографией выдающегося ахейского политика (271-213 гг. до н. э.). Эти две работы находятся вне серии paralleloi bioi (Параллельные жизни) и, скорее всего, были написаны и представлены отдельно. Связь этих двух изолированных Жизней можно увидеть в Ламприевом каталоге, то есть в реестре произведений Плутарха, составленном предположительно в начале IV века н. э. В каталоге есть две биографии в паре под номером 24, но есть одинокий Арат под номером 40, как и другие четыре несохранившиеся Жизни, которые не связаны с проектом paralleloi bioi. Эти две биографии соединены вместе, возможно, только из–за алфавитного порядка имен этих двух государственных деятелей.
Фридрих Лео, Морис Круазет, Сергей Аверинцев и Карстен Биндер на основании своих выводов утверждают, что «Артаксеркс» — это раннее сочинение. Однако эта биография вполне могла быть написана на более позднем этапе карьеры Плутарха. Судя по технике изложения, она, кажется, была создана зрелым автором. Интересно, что ссылка на одного из авторов «Персик», Динона, в De Iside et Osiride (31.363c), предположительно одной из поздних работ Плутарха, могла бы сыграть важную роль в причислении биографии к конечной стадии творчества Плутарха. Как и параллельные жизни, «Артаксеркс» должен был бы принадлежать к периоду между правлениями Нервы (96-98 гг. н. э.) и Траяна (98 -117 гг. н. э.). Возможно, поводом для ее сочинения стала подготовка к парфянской кампании Траяна (114-117 гг. н. э.). Вряд ли эта работа была составлена и распространена сразу же после кратковременного присутствия Рима в Вавилоне, поскольку она намекает на моральный крах и неизбежный политический коллапс востока. Более того, намек на неизбежность провала восточных походов со ссылкой на Кира Младшего после окончания кампании Траяна был бы маловероятен, в то время как до начала кампании биография Артаксеркса была бы к месту.
Лишь изредка Плутарх раскрывает свои мотивы выбора героев своих биографий, и в этой Жизни он тоже ничего не разъясняет. Выбор Плутархом Артаксеркса II в качестве главного фигуранта для Жизни удивляет и, вероятно, обусловлен несколькими причинами. В самом деле, возникает три вопроса: а) почему Плутарх выбрал героя–варвара? б) почему он выбрал персидского царя? в) почему он выбрал Артаксеркса II Мнемона?
Выбор варвара в качестве героя влечет за собой другой тип биографии. Плутарху, конечно, были известны произведения, посвященные варварскому герою. «Киропедия» Ксенофонта, повествующая о воспитании и карьере Кира Великого, была одним из первых примеров. Антисфен написал несколько книг под названием «Кир» (Diog. Laert. 6.16, 18). «Артаксеркс» Деметрия Фалерского (Diog. Laert. 5.81), наиболее вероятно, касался Артаксеркса Мнемона, хотя, неясно, было ли это историческое произведение или сборник высказываний и деяний. Непосредственным предшественником Плутарха в этом отношении был, вероятно, латинский биограф Корнелий Непот (ок. 110-24 до н. э.), который составил жизнеописания Гамилькара, Ганнибала и Датама, и вполне возможно, что Плутарх решил здесь не отставать.
«Артаксеркс» имеет фундаментальное значение для представления современной эллинской точки зрения относительно варваров прошлого, и в частности для понимания Плутархом другой, далекой культуры. Особого внимания заслуживают здесь неоднократные описания чрезмерного насилия (Art. 2.2, 25.3, 29.11), звериной жестокости (Art. 14.9, 16.3–7, 17.7, 19.9, 30.3), сексуальной необузданности (Art. 23.5, 27.2), женоподобного поведения могущественных мужчин (Art. 14.9-10, 17.4, 18.5) и, наоборот, доминирующего влияния женщин (Art. 4.1, 6.7–9, 17.3, 18.6, 19.1). «Жизнь» также имеет важное значение как сохранившая многие факты, не засвидетельствованные в других местах, вроде ритуалов и протоколов судебных заседаний (Art. 3.1–2, 5.5, 10.3, 26.5, 29.9–10), общих обычаев (Art. 4.5, 17.4–5, 27.4) и отдельных политических событий (Art. 5.2, 8.2, 24.2–9).
Плутарх почти наверняка не составлял серии биографий персидских царей, частью которых можно было бы считать «Артаксеркса». Но если биография задумывалась как одиночная, то почему Плутарх выбрал Артаксеркса II, а, например, не Кира, Дария или Ксеркса? Эти Последние цари кажутся более очевидными кандидатами, поскольку они известны любому греческому читателю Геродота. Решающие причины выбора Плутарха, по–видимому, делятся на несколько категорий:
а) Артаксеркс II был известен читателям во времена Плутарха как царь, против которого его брат, Кир Младший, начал свою неудачную кампанию, а также как ахеменидский правитель, которому удалось навязать свою волю Греции. Влияние Непота снова кажется существенным. В коротком разделе, озаглавленном De regibus exterarum gentium («О царях иностранных народов», 1.4), Непот включает два кратких заявления о царях Артаксерксе I и II. В заявлении, касающемся нашего героя, говорится, что хотя его мать убила его жену, Артаксеркс относился к ней с должным сыновним благочестием (cum matris suae scelere amisisset uxorem, tantum indulsit dolori, ut eum pietas vinceret). По всей вероятности, решение Плутарха написать биографию Артаксеркса II явилось результатом прочтения этого краткого положительного суждения. Центральное место, которое он отводит убийству царицы Статиры в биографии (Art. 6.8–9 и 18.6 и, наконец, Art. 19), можно рассматривать как свидетельство воздействия заявления Непота на Плутарха.
б) IV век до н. э. привлекает Плутарха, среди прочих причин, вероятно, из–за двух значительных событий, имевших место в этот период: возвышения и гегемонии беотийских Фив, которые были дороги его сердцу, и упадка Греции, который помог подняться Македонии и в конечном итоге Риму; этот упадок был ускорен принудительным для греков Царским миром. «Артаксеркс» включает, хотя и кратко, эти два основных исторических события (Art. 21-22).
в) Биографию можно четко разделить на четыре части: 1) Главы 1-11, в которых два брата Кир и Артаксеркс вступают в конфронтацию, завершившуюся битвой при Кунаксе (401 год до н. э.); 2) главы 12-19, которые повествуют о последствиях боевых действий и триумфе Артаксеркса, включая сцены порочных придворных махинаций; 3) главы 20-22, отображающие кульминацию карьеры Артаксеркса в виде битвы при Книде (394 год до н. э.) и мира, который он навязал Греции; 4) главы 23-30, которые показывают политическую и моральную несостоятельность царя, который женится на собственной дочери (или по другой версии на двух дочерях), казнит своих военачальников и убивает собственного сына Дария. В последнем разделе Артаксеркс, по–видимому, полностью утратил власть при своем дворе, проявляя слабость, которой злоупотребляет его сын Ох.
Взгляды на характер Артаксеркса, изображенного в биографии, различны. Неудивительно, что нет единого мнения о том, как понимать биографию. Плутарх в одной из своих, пожалуй, самых сложных работ представляет психику персидского монарха как состоящую из двух несовместимых сторон, одна из которых кажется сдержанной и умеренной, а другая — свободной и жестокой. Истинный характер Артаксеркса не совсем понятен читателю. До определенного момента Артаксеркс никогда никому не причинял обид и никого не казнил. Это поведение противоречит ожиданиям читателей, вскормленных рассказами о жестокости отца царя Дария (Art. 2.2) и геродотовым логосом о персидских монархах. Артаксеркс представляется довольно мягким (Art. 4.4), особенно к своему брату Киру младшему, замыслившему его убийство (Art. 3.5–6), а также к дезертирам во время военного конфликта (Art. 14.3–4). Позже он жестоко наказывает одного из своих людей за то, что тот осмелился поддержать иную версию событий (Art. 16.2–7), что разоблачает Артаксеркса как черствого и деспотичного государя. В итоге он казнит собственного сына (Art. 29.11). Первоначальный мягкий образ Артаксеркса скорее упоминается, чем показан рассказчиком. Однако, если эти две противоречивые черты реальны, то остается вопрос о том, изображает ли биография действительное изменение от умеренного к жестокому характеру. Увлекательная личность Артаксеркса, описанная в различных источниках, вероятно, побудила Плутарха написать биографию этого царя.

2. Ктесий

Наиболее важным писателем из группы авторов, которые, как говорят, сочинили «Персики», является Ктесий Книдский (floruit 400 -390 до н. э.). Из всех авторов, рассмотренных в этой книге, врач Ктесий единственный, о ком у нас есть относительно надежная информация, касающаяся его жизни и работы, хотя вся она, по–видимому, в конечном счете происходит из его собственных писаний, хотя некоторые вопросы все еще неясны. В отличие от других научных трактовок использования Плутархом Ктесия, мы разделим здесь обсуждение на две части: первая — это группа отрывков, в которых имя Ктесия прямо указано Плутархом в качестве источника, а вторая — класс разделов, которые могут быть отнесены к Ктесию с высокой степенью вероятности. В этой главе, после анализа отрывков из работы Плутарха, мы объединим наши наблюдения с тем, что известно о Ктесии из других источников, чтобы сделать вывод о методе работы Плутарха и его цели использования Ктесия в «Артаксерксе» и упоминания этого источника.

Плутарх и Ктесий

За исключением одного случая, все прямые ссылки на Ктесия в корпусе Плутарха происходят из «Артаксеркса». Этот факт приводит к наиболее вероятному выводу, что работа Ктесия была прочитана и использована Плутархом только для этой биографии, хотя отрывки из его «Персики», возможно, встречались биографу в других работах и сборниках, о которых у нас нет возможности узнать. Первый отрывок относится к началу «Артаксеркса» и, по–видимому, подразумевает, что предполагаемые читатели знакомы с именем и репутацией Ктесия (Art. 1.4):

ὁ δ᾽ ᾽Αρτοξέρξης ᾽Αρσίκας πρότερον ἐκαλεῖτο· καίτοι Δείνων φησὶν ὅτι ᾽Οάρσης. Ἀλλὰ τὸν Κτησίαν, εἰ καὶ τἄλλα μύθων ἀπιθάνων καὶ παραφόρων ἐμβέβληκεν εἰς τὰ βιβλία παντοδαπὴν πυλαίαν, οὐκ εἰκός ἐστιν ἀγνοεῖν τοὔνομα τοῦ βασιλέως, παρ᾽ ᾧ διέτριβε θεραπεύων αὐτὸν καὶ γυναῖκα καὶ μητέρα καὶ παῖδας.

Артаксеркса первоначально звали Арсик, но Динон говорит, что его имя было Оарс. Однако, Ктесий, даже если он включает в свои книги причудливые сказки и бредни, вряд ли не знал бы имени царя, в доме которого он жил и которого лечил вместе с женой, матерью и детьми царя.

Начало биографии Плутарха включает в себя многие темы, которые появятся в ней позже. Одна из этих тем — это определенная двойственность в характере Артаксеркса, как видно из контраста между дедом героя, Артаксерксом I (ὁ πρῶτος Ἀρτοξέρξης), который упоминается в первых словах Жизни, и сыновьями главного героя (παῖδας), в том числе его будущим преемником, позже Артаксерксом III Охом (см. Art. 30.9). Изобретательный Плутарх размещает Артаксеркса II между двумя крайностями его тезок: мягким характером Артаксеркса I (1.1: τῶν ἐν Πέρσαις βασιλέων πραότητι καὶ μεγαλοψυχίᾳ πρωτεύσας) и жестокой природой его сына (30.9: ὠμότητι καὶ μιαιφονίᾳ). Эта двойственность проявляется через ряд противоположностей в Art. 1, и все они призваны пролить свет на сложную психику царя: есть два Артаксеркса, есть два брата, Артаксеркс II и Кир, есть два Кира (младший и Кир Великий) и две версии первоначального имени Артаксеркса (Арсик/Оарс) соответственно в двух источниках (Ктесий и Динон). Различие между Ктесием и Диноном, которое иллюстрирует этот внутренний конфликт характеров, повторяется в биографии (Art. 6.9, 10-11, 19.2–6) и рассматривается ниже.
В чем преимущество версии Ктесия перед другими? Вариант первоначального имени Артаксеркса, предложенный Диноном (о котором мы еще поговорим), забракован Плутархом, поскольку автор Динон не присутствовал при царском дворе, в то время как информация, предоставленная Ктесием, принимается на том основании, что он там был, хотя он якобы склонен к фальсификациям. Как акцентирование на присутствии Ктесия при дворе, так и вопрос о правдивости повествования, по–видимому, являются шутливой аналогией между писателем Ктесием и персидским царем и намечают главный сюжет «Жизни». Как мы увидим ниже, в рассказе Ктесия Артаксеркс был ранен и уведен со сцены; Кир погиб, но не от руки монарха. Тем не менее после столкновения Артаксеркс стремился присвоить славу убийства своего брата и распространить свою ложную версию как истинную, хотя он не присутствовал (Art. 14.5, 16.2). Напротив, Плутарх говорит нам, что Ктесий был там при персидском дворе и поэтому ему можно доверять.
Или все–таки нельзя? Вся аргументация Плутарха — это явная непоследовательность. Если Ктесий вообще лжет, он мог бы также сфабриковать тот факт, что он присутствовал при дворе, не говоря уже об имени царя. Действительно, Марко Дорати сомневается в самом присутствии Ктесия в Персии. Но даже присутствие Ктесия не гарантирует истинности того, что он говорит. Атмосфера, передаваемая в Art. 1, как представляется, отражает мир, закрытый для внешнего взгляда. Это мир, в котором только Ктесий или человек, который там находится, может получить доступ к царским секретам и узнать настоящее имя царя. Следовательно, это мир, в котором истина является сложным делом, поскольку утверждения не могут быть подтверждены отдаленными читателями. Поэтому само пребывание Ктесия в Персии может быть причиной того, что его работа характеризуется как ненадежная. В этом случае Ктесий мог солгать, потому что он присутствовал «на месте» и не мог свободно выражать свои мысли, находясь при дворе; и он был способен на это, потому что его слова никогда не могли быть тщательно изучены другими лицами за пределами двора.
Исцеление персидского царя в битве при Кунаксе (401 год до н. э.) может быть первым реальным событием, в котором Ктесий упоминает себя в своей работе в качестве действующего лица. Тем не менее, когда речь заходит о Ктесии, связь между исторической реальностью и деятельностью при дворе, с одной стороны, и историописанием, с другой, оказывается весьма скользкой. Например, существует поразительное сходство между жизнью и карьерой Ктесия и приключениями Демокеда, включая его бегство в Кротон (Herod. 3.129–37). Поэтому мы не уверены, отражало ли сообщение Ктесия историческую реальность или подражало искусству Геродота.
Арсик и Кир Младший борются за персидский престол и стремятся стать преемниками своего отца Дария II (Art. 2.3–5). Решение Плутарха в пользу версии Ктесия похоже на то, что Дарий выбрал Арсика вместо Кира. Вариант Ктесия является более давним, в то время как сообщение Динона явно «моложе». Можно заметить, что Динон был привлечен как человек, который бросает вызов версии Плутарха. Более того, Ктесий был там, как и Арсикас, о чем наверняка помнят читатели Анабасиса Ксенофонта (Anab. 1.1.2: μὲν οὖν ὁ πρεσβύτερος παρὼν ἐτύγχανε, «старший оказался там», т. е. на смертном одре Дария); следовательно, Динона там не было — как и Кира. Версия Ктесия была выбрана не из–за качеств автора или его работы — ибо его рассказ, по общему признанию, ошибочен и ненадежен, — а просто потому, что врач присутствовал и, значит, был уже интегрирован в придворную жизнь. То же самое можно сказать и об Арсике, который не производит впечатления царя, когда выступает против Кира, который с самого начала имеет царское имя и якобы царские добродетели.
Следующий отрывок из «Артаксеркса», в котором упоминается греческий врач, затрагивает те же самые мотивы и еще раз подчеркивает контраст между Ктесием и Диноном (Art. 6.9):

ἐπεὶ δὲ Δείνων μὲν ἐν τῷ πολέμῳ συντελεσθῆναι τὴν ἐπιβουλὴν εἴρηκε, Κτησίας δ᾽ ὕστερον, ὃν οὔτ᾽ ἀγνοεῖν τὸν χρόνον εἰκός ἐστι παρόντα ταῖς πράξεσιν, οὐθ᾽ ἑκὼν αἰτίαν εἶχεν ἐκ τοῦ χρόνου μεταστῆσαι τὸ ἔργον, ὡς ἐπράχθη διηγούμενος – οἷα πάσχει πολλάκις ὁ λόγος αὐτοῦ πρὸς τὸ μυθῶδες καὶ δραματικὸν ἐκτρεπόμενος τῆς ἀληθείας – τοῦτο μὲν ἣν ἐκεῖνος ἀπέδωκε χώραν ἕξει.

По словам Динона, заговор был осуществлен во время войны, а у Ктесия — позже. И маловероятно, что последний не знал бы о времени, так как он был очевидцем, да он и не имел бы причины добровольно переместить событие, описывая при этом, как оно произошло, и хотя его повествование часто отклоняется от истины к мифическому и драматическому, пусть будет принято его указание.

Плутарх указывает на убийство царицы Статиры царицей–матерью Парисатидой. Если Ктесий и Динон расходились в мнениях относительно времени этого события, то позиция первого, очевидно, представляется более вероятной, и ставить смерть царицы Статиры прежде смерти Кира Младшего, несомненно, ошибочно. Кроме того, Ктесий был там, поэтому немыслимо, чтобы он не знал хронологию. Тем не менее, ядро сюжета у обоих авторов, по–видимому, было одинаковым, за исключением незначительных различий. Эти двое сходным образом описывали антагонизм Парисатиды и Статиры и убийство последней путем отравления; эти двое изображали одно и то же блюдо (определенную птицу) и даже идентичный метод. Однако между этими двумя авторами есть некоторые расхождения, главным из которых является размещение подробностей. Обещание Плутарха размещать события как у Ктесия, а не как у Динона, выглядит иронично: самим актом своего обещания Плутарх нарушает его, поскольку он уже упоминает об убийстве не на своем месте. Итак, Плутарх, по–видимому, следует Ктесию, но на самом деле впускает в свое изложение описание Динона. Этим он, по–видимому, подражает Парисатиде, которая якобы лояльна Артаксерксу и живет при дворе, но тайно поддерживает Кира.
Шестая глава целиком построена на вариантности присутствия и отсутствия с подчеркиванием их чередования. Так, Кир рассчитывает на своих приверженцев в сердце империи (Art. 6.2: τοῖς ἄνω πιστεύων) не меньше, чем на людей в ближайшем окружении, и призывает на помощь далеких спартанцев (Art. 6.3). Мятежный Клеарх удален от Спарты и доступен только посыльным (Art. 6.5). И Кир (Art. 6.5: ἀνέβαινεν ἐπὶ βασιλέα, 'идущий к царю'), и Тиссаферн движутся навстречу царю: только сатрап для того, чтобы предупредить его (Art. 6.7).
Можно отметить насмешку Статиры над Парисатидой (Art. 6.7: «где теперь твои обещания?’, ποῦ νῦν αἱ πίστεις ἐκεῖναι) и игру Плутарха с порядком слов в тексте, чтобы передать эту особенность места: сначала Статира злится на Парисатиду (Art. 6.7: ἠνία τὴν Παρύσατιν ἡ Στάτειρα), а затем наоборот, Парисатида, как говорят, ненавидит Статиру (μισοῦσα τὴν Στάτειραν ἡ Παρύσατις). Эта тема проявляется в описании Киром неспособности Артаксеркса ездить на коне (Art. 6.4). Поскольку эта картина имеет отношение к некоторым сценам из Ктесия, представленным Плутархом, она может быть рассмотрена здесь, даже если приписывание этого отрывка Ктесию не совсем точно:

ἐκεῖνον δ’ ὑπὸ δειλίας καὶ μαλακίας ἐν μὲν τοῖς κυνηγεσίοις μηδ’ ἐφ’ ἵππου, ἐν δὲ τοῖς κινδύνοις μηδ’ ἐπὶ τοῦ θρόνου καθῆσθαι.

[Кир сказал, что] он [Артаксеркс] из–за своей робости и нежности не мог ни удержаться на коне во время охоты, ни усидеть на троне перед лицом опасности.

Разве Кир лучше своего брата? Кажется, что в одном отношении между ними нет большой разницы. В письме Кира к спартанцам содержится удивительное послание о том, что не оседлость является ключом к большему успеху. Кир обещает предоставить спартанцам лучшие угодья (Art. 6.3: ἐὰν δ’ ἀγροὺς ἔχωσι, κώμας· ἐὰν δὲ κώμας, πόλεις, если у них были фермы, он дал бы им деревни; если бы у них были деревни, дал бы города»). Плутарх вскоре подражает Киру, только Кир обещает деревни и города, а Плутарх гарантирует, правда, не сейчас, захватывающий рассказ. Кир полагается на отдаленную пятую колонну, у Плутарха где–то неблизко маячит убийство Статиры (Art. 6.8–9).
И снова Ктесий предпочтительнее Динона, потому что он присутствовал при дворе во время событий. И снова весь этот аргумент не имеет никакого смысла, и по той же самой причине: Ктесий легко мог бы уклониться от истины в отношении своего фактического присутствия при дворе. Используя пространственную образность, Плутарх снова играет на отличительной черте работы Ктесия, а именно на его отступлениях или отклонениях от канвы повествования, а также на его дурной славе ненадежности (как и в «отвлечении от истины»), чтобы предвосхитить поведение и его присвоение ложной версии, несмотря на то, что он не присутствовал.
В художественном плане Плутарх и Динон напоминают Артаксеркса и Кира. С одной стороны, Динон хочет включить убийство Статиры здесь и сейчас; он выглядит импульсивным, почти как Кир (ср. Art. 2.1: σφοδρὸν). Ктесий же, напротив, кажется осторожным или нерешительным, предпочитая ждать следующего момента в будущем; в этом он напоминает царя в изображении Кира, а именно решившего не давать сражение сразу, а скорее выжидать в Персии, пока все его силы не соберутся со всех частей империи (ср. Art. 7.1). С другой стороны, Динон, по–видимому, предпочитает обсуждать смерть Статиры в том самом месте, где возникает вопрос об отношениях Статиры и Парисатиды; здесь он, по–видимому, похож на царя, пытаясь сохранить трон и власть, которую он уже имеет. Перенося убийство Статиры в будущее, Плутарх заставляет Ктесия казаться, напротив, ставящим перед собой далекую цель, стремящимся к чему–то, чем он не обладает сейчас; в этом Ктесий, конечно, очень похож на Кира на его пути к достижению власти, которой он никогда не обладал. То, что каждый автор принужден подражать обоим братьям, является признаком очевидных изменений, которым те вскоре подверглись, например, Артаксеркс неожиданно идет на Кира с нехарактерной для него быстротой и решимостью (Art. 7.4–5).
Строго говоря, следующий отрывок, приписываемый Ктесию, касается лишь незначительной подробности, но он входит в раздел, который, скорее всего, взят из него целиком (Art. 9.1):

Κύρῳ δὲ γενναῖον ἵππον ἄστομον δὲ καὶ ὑβριστὴν ἐλαύνοντι, Πασακᾶν καλούμενον, ὡς Κτησίας φησίν, ἀντεξήλασεν ὁ Καδουσίων ἄρχων ᾽Αρταγέρσης

Кир, ехавший на высокопородном, но шебутном коне (по словам Ктесия, кличка его была Пасак), столкнулся лицом к лицу с Артагерсом, предводителем кадусиев

В персидских царских и аристократических контекстах конь был весьма значимой фигурой. Искусство верховой езды было частью царской идеологии и, как отражающее физическую силу и храбрость на войне, рассматривалось как надлежащее подтверждение для удержания короны. Кличка жеребца, Пасак, может напомнить читателю о лошади, благодаря которой Дарий I стал царем. Геродот рассказывает (3.84), что метод семи заговорщиков при избрании нового царя основывался на искусстве верховой езды: они договорились, что тот, чья лошадь заржала бы первой в тот день, должен был занять трон. Геродот упоминает (3.88), что при восшествии на престол Дария I был воздвигнут памятник человеку на коне, «с упоминанием клички» коня (τὸ οὔνομα λέγων). Кличку Геродот не указывает. Возможно, что Плутарх, опираясь на знакомство своих читателей с Геродотом, представляет Ктесия как человека, желающего превзойти своего предшественника указанием клички жеребца Кира. В историографической сфере это желание может подражать политическим амбициям Кира: и историк, и принц используют коня в своих собственных целях.
В конце Art. 9, сразу после того, как Артагерс, командир царской кавалерии, был убит от рук Кира, Плутарх заявляет, что он предоставит две различные версии смерти Кира, отходя от того же момента (Art. 9.4):

τὸν μὲν οὖν ᾽Αρταγέρσην ἀποθανεῖν ὑπὸ τοῦ Κύρου σχεδὸν ἅπαντες ὁμολογοῦσι· περὶ δὲ τῆς αὐτοῦ Κύρου τελευτῆς ἐπεὶ Ξενοφῶν ἁπλῶς καὶ συντόμως, ἅτε δὴ μὴ παρὼν αὐτός, εἶπεν, οὐδὲν ἴσως κωλύει τὰ Δείνωνος ἰδίᾳ καὶ πάλιν τὰ Κτησίου διελθεῖν.

Почти все согласны с тем, что Кир убил Артагерса. Что касается смерти самого Кира, то если Ксенофонт рассказывает об этом просто и кратко, поскольку его там не было, возможно, ничто не мешает мне рассказать, что говорит Динон, а затем Ктесий.

В этом отрывке рассказ Ксенофонта считается недостоверным и потому непригодным для использования; поскольку афинский историк не присутствовал рядом с царем во время битвы, Плутарх предпочитает версии Ктесия и Динона. Ирония этого утверждения усиливается на фоне более раннего утверждения, что Динон вообще не присутствовал при этих исторических событиях. Теперь же он неявно изображается тем, кто был свидетелем этих событий (чего, скорее всего, не было, если следовать логике Art. 1.4), в то время как Ксенофонт низведен до того, чтобы быть кем–то, кто не присутствовал (но, конечно, он был там). Кроме того, афинский историк, как говорят, представляет настолько яркую историю, что читатель почти становится очевидцем этих событий (Art. 8.1). Однако, с другой стороны, в следующем разделе (Art. 9.4) мы видим утверждение Плутарха, что он не будет использовать Ксенофонта на том основании, что афинский историк отсутствовал. Совокупное ироническое воздействие этих двух мнений о Ксенофонте отражается на приговоре Плутарха Ктесию: именно погоня за славой заставила Ксенофонта попытаться дать живую картину (за счет некоторых существенных подробностей вроде названия места битвы), хотя он и не присутствовал в нескольких моментах. Это игривое представление имеет отношение к более поздней версии Артаксеркса о смерти его брата и о том, что его там не было, как было сказано выше.
В следующих двух разделах рассказы Ктесия и Динона идут параллельно друг с другом (Art. 10-11). Эти два варианта изображаются в виде развилки, от которой расходятся два направления. Этот образ дороги (κακὴν ὁδόν, «путь зла»: Art. 9.2), изображающий два альтернативных маршрута, перекликается с историей морального выбора Геракла между добродетелью и пороком, приписываемой Продику (ср. Xen. Mem. 2.1.21–33). В третий раз в биографии Плутарх, по–видимому, верит Ктесию (или следует его рассказу), потому что по его словам он был там. Тонкий намек на будущее поведение царя связан с тем фактом, что «почти все» (предположительно, особенно Ксенофонт и Динон) приняли описание Ктесия, очевидно, не отдав ему должного уважения, точно так же, как Артаксеркс поступил в отношении убийства Кира.
Второй вариант, вытекающий из этой ситуации, относится к Ктесию (Art. 11.1-3):

Ἡ δὲ Κτησίου διήγησις, ὡς ἐπιτεμόντι πολλὰ συντόμως ἀπαγγεῖλαι, τοιαύτη τίς ἐστι. Κῦρος ἀποκτείνας ᾽Αρταγέρσην, ἤλαυνεν εἰς αὐτὸν βασιλέα τὸν ἵππον, καὶ αὐτὸς εἰς ἐκεῖνον, ἀμφότεροι σιωπῇ. φθάνει δὲ βαλὼν ᾽Αριαῖος ὁ Κύρου φίλος βασιλέα, καὶ οὐκ ἔτρωσε. (2) Βασιλεὺς δ᾽ ἀφεὶς τὸ δόρυ Κύρου μὲν οὐκ ἔτυχε, Σατιφέρνην δὲ πιστὸν ἄνδρα Κύρῳ καὶ γενναῖον ἔβαλε, καὶ κατέκτεινε. Κῦρος δ᾽ ἐπ᾽ αὐτὸν ἐξακοντίσας διὰ τοῦ θώρακος ἔτρωσε τὸ στῆθος, ὅσον ἐνδῦναι δύο δακτύλους τὸ ἀκόντιον, πεσεῖν δ᾽ αὐτὸν ὑπὸ τῆς πληγῆς ἀπὸ τοῦ ἵππου. (3) Φυγῆς δὲ καὶ ταραχῆς τῶν περὶ αὐτὸν γενομένης, ὁ μὲν ἀναστὰς μετ᾽ ὀλίγων, ἐν οἷς καὶ Κτησίας ἦν, λόφον τινὰ πλησίον καταλαβὼν ἡσύχαζε.

Повествование Ктесия, приведенное здесь в сжатом и сокращенном варианте, выглядит следующим образом: убив Артагерса, Кир направил своего коня против царя, а последний навстречу ему, и оба ехали молча. Арией, друг Кира, сделал первый бросок, но не попал в цель. Царь бросил свое копье, промахнулся мимо Кира, но попал в Сатиферна, верного и благородного друга Кира, и убил его. Тогда Кир бросил свое копье и ударил царя через панцирь в грудь, нанеся рану в два пальца глубиной, и сбил его с коня. Когда люди вокруг него разбежались в беспорядке, он (Артаксеркс) встал и с несколькими людьми, включая Ктесия, тихо занял небольшой холм.

Как и во вступлении к «Александру» Плутарх просит прощения у читателя за сокращение материала (ἐπιτέμνοντες τὰ πλεῖστα). Как в «Александре», так и в Art. 11 это утверждение представляется ироничным, поскольку на самом деле Плутарх останавливается на многих подробностях и, похоже, не сокращает материал, как это можно видеть в конце Art. 11 (ср. Alex. 77.1). Ктесий не способен вместить в свой текст историческую реальность и как бы стирает для себя границы между историей и действительностью: во–первых, спасая жизнь царя, он становится фигурантом событий, а затем Плутарх с сардоническим сарказмом делает его тем, кто на самом деле «убил» Кира. В конечном счете, это развитие перекликается с прогрессом, замеченным у царя, который, утверждая, что убил Кира, поглощен созданной им фикцией, принимая на себя роль действующего лица, которую он фактически не играл в реальном времени.
Плутарх предоставляет врачу Ктесию двойственную, почти противоречивую роль: как врач он спасает жизнь царя; как историк разрушает героический образ царя. Если Джоан Бигвуд права, говоря, что царский врач Ктесий был заинтересован в преувеличении вреда Артаксерксу, то греческий автор Ктесий, по иронии судьбы, также «нанес рану» персидскому царю, только в своем изображении.
Мы вернемся к этому описанию чуть позже, в контексте сравнения Art. 11 и текста Ксенофонта, но пока важно отметить картину смерти Кира, нарисованную Плутархом (Art. 11.5-11):

(5) Καὶ παρατρέχων νεανίας Πέρσης ὄνομα Μιθριδάτης ἀκοντίῳ βάλλει τὸν κρόταφον αὐτοῦ παρὰ τὸν ὀφθαλμόν, ἀγνοῶν ὅστις εἴη· πολὺ δ᾽ ἇιμα τοῦ τραύματος ἐκβαλόντος, ἰλιγγιάσας καὶ καρωθεὶς ὁ Κῦρος ἔπεσε. (6) Καὶ ὁ μὲν ἵππος ὑπεκφυγὼν ἐπλάζετο, τὸν δ᾽ ἐφίππειον πῖλον ἀπορρυέντα λαμβάνει τοῦ τὸν Κῦρον βαλόντος ἀκόλουθος αἵματος περίπλεω. (7) Τὸν δὲ Κῦρον ἐκ τῆς πληγῆς ἀναφέροντα χαλεπῶς καὶ μόλις εὐνοῦχοί τινες ὀλίγοι παρόντες ἐπεχείρουν ἐπ᾽ ἄλλον ἵππον ἀναθέσθαι καὶ σῴζειν. (8) Ἀδυνάτως δ᾽ ἔχοντα καὶ δι᾽ αὑτοῦ προθυμούμενον βαδίζειν ὑπολαβόντες ἦγον, τῷ μὲν σώματι καρηβαροῦντα καὶ σφαλλόμενον, οἰόμενον δὲ νικᾶν, ἀκούοντα τῶν φευγόντων ἀνακαλουμένων Κῦρον βασιλέα καὶ φείδεσθαι δεομένων. (9) Ἐν δὲ τούτῳ Καύνιοί τινες ἄνθρωποι, κακόβιοι καὶ ἄποροι καὶ ταπεινῶν ὑπουργημάτων ἕνεκα τῇ τοῦ βασιλέως στρατιᾷ παρακολουθοῦντες, ἔτυχον συναναμειχθέντες ὡς φίλοις τοῖς περὶ τὸν Κῦρον. Ὡς δὲ μόλις συνεῖδον τὰ ἐπιθωρακίδια φοινικᾶ, λευκοῖς χρωμένων τῶν βασιλικῶν ἁπάντων, ἔγνωσαν πολεμίους ὄντας. (10) Εἷς οὖν ἐκείνων ἐτόλμησεν ἀγνοῶν ἐξόπισθεν βαλεῖν τὸν Κῦρον ἀκοντίῳ· τῆς δὲ περὶ τὴν ἰγνύαν φλεβὸς ἀναρραγείσης, πεσὼν ὁ Κῦρος ἅμα παίει πρός τινι λίθῳ τὸν τετρωμένον κρόταφον, καὶ ἀποθνῄσκει. (11) Τοιοῦτος μὲν ὁ Κτησίου λόγος, ᾧ καθάπερ ἀμβλεῖ ξιφιδίῳ μόλις ἀναιρῶν τὸν ἄνθρωπον ἀνῄρηκεν.

И молодой перс по имени Митридат подбежал к нему и ударил его в висок около глаза, не зная, кто он был. Из раны вытекло много крови, и Кир упал от головокружения и шока. Конь повернулся и убежал, но окровавленную попону унес помощник того человека, который ударил Кира. Кир изо всех сил пытался оправиться от удара, и лишь несколько евнухов, находившихся рядом, попытались посадить его на другую лошадь и спасти. Они помогли ему, так как он был слаб и хотел идти пешком. Сонный и спотыкающийся, Кир думал, что победил, так как слышал, как люди убегали, называли его «царем» и умоляли о пощаде. В этой группе были скромные и бедные кавнийцы, которые следовали за войском царя для выполнения трудоемких работ, и случайно смешались с людьми Кира, как будто они были друзьями. Они с трудом могли распознать пурпурные туники, а поскольку все царские войска были одеты в белые туники, они поняли, что это враги. Один из этих людей был настолько смел, что ударил Кира сзади копьем. Когда удар рассек вену у колена, Кир упал, ударился раненым виском о камень и умер. Вот рассказ Ктесия, который занудно убивает человека (Кира), словно используя тупой кинжал.

Стремление Кира к царству открыто изображается как бредовое, вытекающее из его физического состояния после полученного удара. Подобно Киру, который думает, что он способен правильно оценивать реальность, но на самом деле имеет ложные убеждения и тонко высмеивается за это, так и историк Ктесий, который утверждает в своем собственном рассказе, что он был исторической фигурой, сардонически высмеивается Плутархом. Утверждение Ктесия, что он действовал в реальном мире, поскольку он там присутствовал, кажется, высмеивается Плутархом как почти своего рода литературный металепсис, нарушение повествовательных уровней, когда автор Ктесий иронически представлен как «убивающий» Кира. Вмешательство Ктесия в эту сцену теперь считается практически невозможным и соответствует заблуждению Кира. Это можно видеть также из того, что Ктесий «словно тупым кинжалом» убивает Кира (Art. 11.11: μόλις … ἀνῄρηκεν) и что Кир был не в силах сесть на коня (Art. 11.7: ἀναφέροντα χαλεπῶς καὶ μόλις …).
Ктесий представил фигуру карийца, который, как говорят, нес ответственность за смерть Кира. Так как Ктесий сам был карийцем, то у него была связь с человеком, который в конце концов убил Кира; действительно, Ктесий «убивает» Кира через него. Его конечная роль как автора, описывающего событие, заключается в окончательном устранении принца в письменной форме, независимо от того, кто совершил это деяние на самом деле. Поэтому смерть Кира имеет двоякий аспект: как реальное событие и как литературное изображение. Плутарх, по–видимому, дублирует реальность так же, как и Ктесий. Касательно двух лиц, которые в рассказе Ктесия были совместно виновны в смерти Кира (т. е. Митридат и кариец), Плутарх приводит варианты как Динона (Art. 10), так и Ктесия (Art. 11). Кроме того, как Ктесий использовал карийца, дав ему копье (ἀκοντίῳ), чтобы убить Кира, так и Плутарх использует Ктесия, давая ему «кинжал» (ξιφιδίῳ), чтобы «убить» Кира.
Еще одним моментом для рассмотрения может быть определенная интертекстуальная игра Ктесия с введением Митридата. Это имя человека, который, согласно Геродоту (1.110: τῷ οὔνομα ἦν Μιτραδάτης), спасает жизнь Кира Великого и становится его приемным отцом (1.112–15). Заставив Митридата убить Кира Младшего, Ктесий заключает с Геродотом литературный контакт, намекая как на свой долг перед предшественником — его собственным литературным отцом, так и на то, как он может перевернуть свою историю вверх дном.
Следовательно, конец Art. 11 знаменует собой определенный разрыв с предыдущими появлениями Ктесия в Жизни Плутарха. Его присутствие в Персии уже не просто принимается за чистую монету, но скорее представляется логически проблематичным, как включающее в себя металепсис. Основываясь на отсутствии Ктесия на месте сражения (вместе с царем) и на месте смерти Кира, Плутарх делает так, что врач фактически отсутствует в других аспектах войны и ее последствий, хотя это не обязательно было правдой. В следующих изображениях Плутарха сомнение относительно притязаний Ктесия на роль исторического деятеля выходит на первый план. Если утверждение в Art. 11.10, согласно которому Ктесий автор вмешивается в сюжетный уровень, чтобы «убить» Кира, звучит абсурдно, то следующее указание на историографическую дискуссию о силе царской армии (Art. 13.3) также является насмешкой. Сообщается, что по утверждению Ктесия Артаксеркс вывел на бой 400,000 человек, но ему противоречат «Динон и Ксенофонт» (οἱ δὲ καὶ περὶ Δείνωνα Ξενοφῶντα), которые утверждают, что их число было больше. Историографический аргумент аналогичен историческому столкновению между царем и его братом: подобно людям, колеблющимся между сторонами (Art. 13.2 ἀμφιδοξοῦσιν), расходятся в мнениях и историки (Art. 13.4: διαμφισβήτησιν). Политический или военный язык окрашивает историографические дебаты, как будто принимая заявление Ктесия, что он присутствовал на сцене битвы, ad absurdum. Как и Кир Младший, Ктесий превзойден по числу солдат Ксенофонтом и Диноном. Одним из результатов нехватки войск, так сказать, является то, что претензии Ктесия дискредитируются по сравнению с рассказом Ксенофонта — включая само утверждение, что он занимался дипломатической деятельностью. Так, по иронии судьбы, утверждение Ктесия о присутствии, которое было принято за чистую монету и превратило автора в настоящего бойца, в конечном счете делает это самое утверждение ложным.
Абсурдность притязаний Ктесия на присутствие находит свое отражение в параллели с царем. В Art. 13.1, царя обнадеживает тот факт, что многие вернулись в его лагерь (πλήθει συντρεχόντων τῶν πρὸς αὐτὸν καὶ πάλιν συνισταμένων ἐθάρρει) после его победы. Следовательно, Артаксеркс описывает ситуацию так, как если бы он был историком, и является своего рода зеркальным отражением Ктесия историка, которого «превосходят числом» Ксенофонт и Динон, как если бы он был историческим агентом.
Плутарх высказывает свое недоверие к утверждениям Ктесия, что он был дипломатическим послом (Art. 13.5-7):

(5) ἐκεῖνο δὲ τοῦ Κτησίου λαμπρὸν ἤδη ψεῦσμα, τὸ πεμφθῆναι φάναι πρὸς τοὺς ῞Ελληνας αὐτὸν μετὰ Φαλλύνου30 τοῦ Ζακυνθίου καί τινων ἄλλων. (6) Ὁ γὰρ Ξενοφῶν ἠπίστατο συνδιατρίβοντα βασιλεῖ Κτησίαν· μέμνηται γὰρ αὐτοῦ καὶ τοῖς βιβλίοις τούτοις ἐντετυχηκὼς δῆλός ἐστιν· οὐκ ἂν οὖν ἐλθόντα καὶ λόγων τοσούτων ἑρμηνέα γενόμενον παρῆκεν ἀνώνυμον, Φαλῖνον δὲ τὸν Ζακύνθιον ὠνόμαζεν. (7) Ἀλλὰ δαιμονίως ὁ Κτησίας, ὡς ἔοικε, φιλότιμος ὤν, καὶ οὐχ ἧττον φιλολάκων καὶ φιλοκλέαρχος, ἀεί τινας ἐν τῇ διηγήσει χώρας ἑαυτῷ δίδωσιν, ἐν αἷς γενόμενος πολλὰ καὶ καλὰ μεμνήσεται Κλεάρχου καὶ τῆς Λακεδαίμονος.

Рассказ Ктесия — блестящая ложь, поскольку он говорит, что был послан к грекам вместе с Фауллом из Закинфа и некоторыми другими. Ксенофонт знал, что Ктесий находился при царе. Ибо он упомянул о нем и, очевидно, натыкался на его книги. Ксенофонт тогда не умолчал бы о том, кто пришел и был переводчиком этих важных переговоров, а скорее назван Фауллом из Закинфа. Действительно, Ктесий, казалось, был удивительно амбициозен и не менее пристрастен к Спарте и Клеарху, всегда давая в своем повествовании немало места многим прекрасным словам о Клеархе и спартанцах.

На основании хорошо известного раздела в работе Ксенофонта (Anab. 2.1.7-23) Плутарх ставит под сомнение заявление Ктесия о его участии в делегации, возглавляемой Фауллом (Фалином?) и отправленной на переговоры с греческими наемниками утром после битвы при Кунаксе. Это был второй крупный акт Ктесия в качестве деятеля, и он, по–видимому, представлял себя важной частью этой делегации.
Ксенофонт ничего не говорит о том, что Ктесий был вовлечен в какую–либо деятельность, хотя он признает, что была делегация греков и, возможно, что он был свидетелем дипломатической миссии греческих полководцев. Читатели, вероятно, были знакомы с ксенофонтовым описанием последствий войны (Anab. 2.1.7). Утром прибыли вестники от царя и Тиссаферна, и все они были варварами, за исключением одного грека по имени Фалин. Последний представлен как тот, кто фактически потребовал от наемников сдать свое оружие. После того, как он передал просьбу царя, между греческими военачальниками начались дебаты, которые закончились отказом (см. Xen. Anab. 2.1.10–14 и Diod. 14.25.4–6).
Изобретательно, что рассказ Ксенофонта и знакомство читателей с ним используются Плутархом, чтобы подчеркнуть свою точку зрения. В этой версии Ксенофонт вообще не упоминает Ктесия, и этот факт используется Плутархом для вывода, что Ктесий лжет (Art. 13.6). Это сравнение делает присвоение Ктесием центральной роли в его собственных рассказах похожим на «очевидную ложь», тем самым предвещая ложь Артаксеркса, который присваивает себе честь убийства Кира. Зыбкость между истиной и ложью становится очевидной, поскольку Ксенофонт, который был исключен ранее (Art. 9.4) как не присутствовавший, теперь предпочтен Ктесию, чья версия событий была ранее одобрена, потому что он был описан как там находящийся.
Представление Плутарха было настолько весомым, что некоторые ученые согласны с этим утверждением. Однако этот вывод совершенно излишен. Ксенофонт, возможно, решил убрать Ктесия из своего описания посольства по своим собственным причинам или ради литературного оформления. Тот факт, что Ксенофонт во многих подробностях полагался на Персику Ктесия, на что указывает ссылка Плутарха на его знакомство с работой Ктесия, показывает, что Ксенофонт действительно считал Ктесия достоверным. Это заставило бы Ксенофонта преуменьшать причастность Ктесия к действию, и при этом подчеркивать свою собственную роль в деле филотимии.
Любовь Ктесия к почету, по–видимому, была известна еще в древности. Этот образ, вероятно, возник в его собственных сочинениях, как вскоре очень ясно дает понять Плутарх (Art. 14.1):

Μετὰ δὲ τὴν μάχην δῶρα κάλλιστα μὲν ἐξέπεμψε καὶ μέγιστα τῷ Ἀρταγέρσου παιδὶ τοῦ πεσόντος ὑπὸ Κύρου, καλῶς δὲ καὶ Κτησίαν καὶ τοὺς ἄλλους ἐτίμησε.

После битвы царь вручил дары сыну Артагерса, убитого Киром, и почтил Ктесия вместе с несколькими другими.

Однако, присвоение Ктесию качества филотимии (Art. 13.7), или стремления к почестям, по–видимому, приписывает писателю свойство, связанное со сферой политики (Art. 6.1: τὸ τῆς μέγεθος ἡγεμονίας βασιλέως δεῖσθαι φρόνημα καὶ φιλοτιμίαν ἔχοντος, ‘масштабы империи требовали царя, который обладал бы царственным духом и амбициями’), следуя его собственному представлению о ролях и историка и исторического деятеля. Оно служит для того, чтобы уподобить его царю. Это можно увидеть и в упоминании о почестях, оказанных безымянному сыну Артагерса, само существование которого вызывает удивление. Почести сыну Артагерса связаны с вопросом о несправедливых наградах. Описание предвосхищает несправедливую награду, присужденную царю за убийство Кира, которого он не совершал, но все же считал своей заслугой.
Следующее появление Ктесия в «Артаксерксе» связано с его третьей заявленной деятельностью в реальном мире, в разделе, который разделен между Ктесием как историческим агентом и Ктесием как писателем (Art. 18.1-4):

Ἐπεὶ δὲ Κλέαρχον καὶ τοὺς ἄλλους στρατηγοὺς Τισσαφέρνης ἐξηπάτησε, καὶ παρεσπόνδησεν ὅρκων γενομένων, καὶ συλλαβὼν ἀνέπεμψεν ἐν πέδαις δεδεμένους, δεηθῆναί φησιν αὐτοῦ τὸν Κλέαρχον ὁ Κτησίας, ὅπως κτενὸς εὐπορήσειε. (2) Τυχόντα δὲ καὶ τημελήσαντα τὴν κεφαλήν, ἡσθῆναί τε τῇ χρείᾳ, καὶ τὸν δακτύλιον αὐτῷ δοῦναι σύμβολον φιλίας πρὸς τοὺς ἐν Λακεδαίμονι συγγενεῖς καὶ οἰκείους· εἶναι δὲ γλυφὴν ἐν τῇ σφραγῖδι Καρυάτιδας ὀρχουμένας. (3) Τὰ δὲ πεμπόμενα σιτία τῷ Κλεάρχῳ τοὺς συνδεδεμένους στρατιώτας ἀφαιρεῖσθαι, καὶ καταναλίσκειν, ὀλίγα τῳ Κλεάρχῳ διδόντας ἀπ᾽ αὐτῶν. ἰάσασθαι δὲ καὶ τοῦτό φησιν ὁ Κτησίας, πλείονα τῷ Κλεάρχῳ πέμπεσθαι διαπραξάμενος, ἰδίᾳ δ᾽ ἕτερα τοῖς στρατιώταις δίδοσθαι· καὶ ταῦτα μὲν ὑπουργῆσαι καὶ παρασχεῖν χάριτι καὶ γνώμῃ τῆς Παρυσάτιδος. (4) Πεμπομένου δὲ καθ᾽ ἡμέραν τῷ Κλεάρχῳ κωλῆνος ἐπὶ τοῖς σιτίοις, παρακαλεῖν αὐτὸν καὶ διδάσκειν ὡς χρὴ μικρὸν εἰς τὸ κρέας ἐμβαλόντα μαχαίριον ἀποκρύψαντα πέμψαι, καὶ μὴ περιιδεῖν ἐν τῇ βασιλέως ὠμότητι τὸ τέλος αὐτοῦ γενόμενον· αὐτὸν δὲ φοβούμενον μὴ ἐθελῆσαι.

Обманув Клеарха и других военачальников и нарушив свои клятвы, Тиссаферн арестовал их и отправил закованными в цепях; Ктесий говорит, что Клеарх попросил его найти гребень. Получив его, он позаботился о волосах на голове. Довольный этой услугой, он (Клеарх) дал ему в знак дружбы кольцо (показать) его родственникам и членам его семьи в Спарте. На кольце была печать с танцующими кариатидами. Солдаты, скованные вместе с Клеархом, захватывали и съедали посылаемую ему еду и мало что оставляли Клеарху. Ктесий решил эту проблему и позаботился о том, чтобы Клеарху отправляли провизию и другие припасы отдельно солдатам. Он осуществлял и проводил (эти снабжения) в угоду Парисатиде и с ее ведома. Среди ежедневной провизии Клеарху посылали кусок бедренной кости свиньи, и он пытался подучить Ктесия вставить в мясо небольшой нож и отправить к нему скрытым, чтобы избежать жалкого конца от жестокости царя. Однако он (Ктесий) из страха не пожелал (подчиниться).

Эпизод, в котором Ктесий помогает Клеарху, должно быть, был важной сценой в «Персике» и связывал композицию его работы с деятельностью реального Ктесия. Если врач действительно участвовал в посольстве Фаулла/Фалина, то, возможно, это был первый случай, когда он встретился с Клеархом. Если это правда, то участие врача в этой делегации имело решающее значение для остальной части истории, в которой связь между ними продолжалась во время плена спартанского военачальника.
Образ кариатид является значимым и связан с их двойным представлением о движении и застывшем состоянии. С одной стороны, они были известны как танцовщицы. Каждый год они танцевали для Артемиды в пелопоннесском городе Карий, на границе Лаконии и Аркадии, который в свое время находился под властью спартанцев. С другой стороны, они дали свое имя статическим колоннам в виде женщин. Самые известные из них — афинский Эрехтейон. Присутствие изображения танцующих девушек на кольце опять же связано с напряжением между движением и неподвижностью, и вполне может относиться к двум ролям Ктесия как историка и исторического деятеля.
Призыв спрятать в блюде нож по просьбе (или с ведома) Парисатиды, несомненно предвосхищает яд, введенный через нож в еду Статиры. Ктесий (как деятель), по–видимому, не хочет предоставлять Клеарху средства для самоубийства, так же как и Ктесий (как автор) не хочет создавать негативный образ Клеарха. Однако в своем описании Ктесий (как автор) предоставит нож Парисатиде, чтобы впоследствии убить Статиру за ее участие в убийстве Клеарха (Art. 18.5-8):

(5) Βασιλέα δὲ τῇ μὲν μητρὶ παραιτουμένῃ μὴ κτεῖναι τὸν Κλέαρχον ὁμολογῆσαι, καὶ ὀμόσαι· πεισθέντα δ᾽ αὖθις ὑπὸ τῆς Στατείρας ἀποκτεῖναι πάντας πλὴν Μένωνος. (6) Ἐκ δὲ τούτου τὴν Παρύσατιν ἐπιβουλεῦσαι τῇ Στατείρᾳ καὶ συσκευάσασθαι τὴν φαρμακείαν κατ᾽ αὐτῆς, οὐκ εἰκότα λέγων ἀλλὰ πολλὴν ἀλογίαν ἔχοντα τῆς αἰτίας, εἰ δεινὸν ἔργον οὕτως ἔδρασε, καὶ παρεκινδύνευσεν ἡ Παρύσατις διὰ Κλέαρχον, ἀνελεῖν τολμήσασα τὴν γνησίαν βασιλέως γυναῖκα καὶ τέκνων κοινωνὸν ἐπὶ βασιλείᾳ τρεφομένων. (7) Ἀλλὰ ταῦτα μὲν οὐκ ἄδηλον, ὡς ἐπιτραγῳδεῖται τῇ Κλεάρχου μνήμῃ. Καὶ γὰρ ἀναιρεθέντων φησὶ τῶν στρατηγῶν, τοὺς μὲν ἄλλους ὑπὸ κυνῶν σπαράττεσθαι καὶ ὀρνέων, τῷ δὲ Κλεάρχου νεκρῷ θύελλαν ἀνέμου γῆς θῖνα πολλὴν φέρουσαν ἐπιχῶσαι καὶ ἐπικρύψαι τὸ σῶμα. (8) Φοινίκων δέ τινων διασπαρέντων, ὀλίγῳ χρόνῳ θαυμαστὸν ἄλσος ἀναφῦναι, καὶ κατασκιάσαι τὸν τόπον, ὥστε καὶ βασιλεῖ σφόδρα μεταμέλειν, ὡς ἄνδρα θεοῖς φίλον ἀνῃρηκότι τὸν Κλέαρχον.

Царь согласился не убивать Клеарха в ответ на мольбу его матери и пообещал это. Однако Статира убедила его убить всех, кроме Менона. Из–за этого Парисатида замыслила заговор против Статиры и приготовила яд, чтобы использовать его против нее, но то, что он говорит, маловероятно и нелогично, если Парисатида совершила столь ужасный поступок и рискнула из–за Клеарха, осмелившись убить законную жену царя и супругу, которая воспитала его детей, наследников трона. Скорее, очевидно, что он (Ктесий) преувеличил это в память о Клеархе. Ибо он говорит, что после того, как полководцы были убиты, тела остальных были растерзаны собаками и птицами, но к трупу Клеарха шквал ветра принес большую кучу земли, накрыв и спрятав его тело. Вскоре после этого несколько разбросанных фиников создали удивительную рощу и тенистое место, так что царь очень сожалел, что убил человека, дорогого богам, Клеарха.

Плутарх создает картину, в которой правда и ложь/вымысел смешаны вместе. В первой половине Art. 18 Клеарх (как реальная фигура) боится жестокого образа царя, который создал Ктесий в качестве автора (Art. 18.4), и поэтому лучше убил бы себя; образ настолько силен, что даже Ктесий (как деятель) верит в него и не стал проносить нож в предназначенной для Клеарха пище. Точно так же во второй половине царь влюбляется в образ Клеарха как любимого богами, еще один вымысел, созданный автором Ктесием (Art. 18.8), и поэтому сожалеет, что убил его. Можно заметить, что в то время как Ктесий не желает прятать (ἀποκρύψαντα: 18.4) кинжал из страха перед царем, боги скрывают (ἐπικρύψαι: 18.7) тело Клеарха и спасают его от судьбы, уготованной ему царем. Описание тела Клеарха очень близко к гомеровскому сообщению о сохранении трупа Гектора: выражение θεοῖς φίλον («дорогой богам») здесь близко к Ил. 24.66-67: Ἕκτωρ φίλτατος … θεοῖσι ('Гектор самый дорогой для богов'). Тело Гектора спасено от собак (Ил. 23.184-6), и Аполлон позволяет черной туче покрыть его (Ил. 23.188-191; ср. 24.18-21 о золотой эгиде). Боязнь царя этого божественного вмешательства заставила бы его понять греческое значение этого образа, как если бы он был читателем (греческого) текста Ктесия.
Подобно лжи официальной версии (утверждающей, что Артаксеркс убил самого Кира), которая предполагает свою собственную жизнь и становится реальной, вымышленные истории Ктесия становятся фактическими. Литературным приемом, используемым Плутархом для демонстрации этих идей, является употребление косвенной речи, в которой написана большая часть Art. 18. Этот прием удачно фиксирует сложную связь между застывшим историческим текстом и исторической подвижностью, как и в изображении танцующих девушек на кольце выше; он олицетворяет связь между Ктесием–автором и Ктесием–деятелем. Неудивительно, что биограф также вставляет подробности, касающиеся тенистой пальмовой рощи, по–видимому, намекая на вымышленность этой сцены. Точно так же два якобы внешних знака, связанных с Клеархом, а именно кольцо как знак дружбы (Art. 18.2: φιλίας) и пальмы как знак того, что он любим богами (Art. 18.8: θεοῖς φίλον), присутствуют только в тексте.
Упомянув об убийстве Статиры дважды до его фактического совершения, Плутарх обращается к убийству (Art. 19.1–10). Повторение подчеркивает, что он принимает временной порядок Ктесия, но не мотив, приписываемый врачом Парисатиде.

Ἡ δ᾽ οὖν Παρύσατις, μίσους τε πρὸς τὴν Στάτειραν ἐξ ἀρχῆς ὑποκειμένου καὶ ζηλοτυπίας, ὁρῶσα τὴν μὲν αὑτῆς δύναμιν αἰδουμένου βασιλέως καὶ τιμῶντος οὖσαν, τὴν δ᾽ ἐκείνης ἔρωτι καὶ πίστει βέβαιον καὶ ἰσχυράν, ἐπεβούλευσεν ὑπὲρ τῶν μεγίστων ὡς ᾤετο παραβαλλομένη. (2) Θεράπαιναν εἶχε πιστὴν καὶ δυναμένην παρ᾽ αὐτῇ μέγιστον ὄνομα Γίγιν, ἣν ὁ μὲν Δείνων ὑπουργῆσαι τῇ φαρμακείᾳ φησί, συγγνῶναι δὲ μόνον ἄκουσαν ὁ Κτησίας· τὸν δὲ δόντα τὸ φάρμακον οὗτος μὲν ὀνομάζει Βελιτάραν, ὁ δὲ Δείνων Μελάνταν. (3) Ἐκ δὲ τῆς πρόσθεν ὑποψίας καὶ διαφορᾶς ἀρξάμεναι πάλιν εἰς τὸ αὐτὸ φοιτᾶν καὶ συνδειπνεῖν ἀλλήλαις, ὅμως <διὰ> τὸ δεδιέναι καὶ φυλάττεσθαι τοῖς αὐτοῖς σιτίοις καὶ ἀπὸ τῶν αὐτῶν ἐχρῶντο. (4) Γίνεται δὲ μικρὸν ἐν Πέρσαις ὀρνίθιον, ᾧ περιττώματος οὐδέν <ἐν>εστιν, ἀλλ᾽ ὅλον διάπλεων πιμελῆς τὰ ἐντός, ᾗ καὶ νομίζουσιν ἀνέμῳ καὶ δρόσῳ τρέφεσθαι τὸ ζῷον· ὀνομάζεται δὲ ῥυντάκης. (5) Τοῦτό φησιν ὁ Κτησίας μικρᾷ μαχαιρίδι κεχρισμένῃ τῷ φαρμάκῳ κατὰ θάτερα τὴν Παρύσατιν διαιροῦσαν, ἐκμάξαι τῷ ἑτέρῳ μέρει τὸ φάρμακον· καὶ τὸ μὲν ἄχραντον καὶ καθαρὸν εἰς τὸ στόμα βαλοῦσαν αὐτὴν ἐσθίειν, δοῦναι δὲ τῇ Στατείρᾳ τὸ πεφαρμαγμένον. (6) Ὁ δὲ Δείνων οὐ τὴν Παρύσατιν ἀλλὰ τὸν Μελάνταν τέμνοντα τῷ μαχαιρίῳ τὰ φαρμασσόμενα τῶν κρεῶν τιθέναι κατὰ τὴν Στάτειραν.

Итак, Парисатида, которая с самого начала ненавидела Статиру, поскольку там была вовлечена глубокая ревность, видела, что ее власть держалась на уважении и почете со стороны царя, в то время как сила (Статиры), основанная на любви и доверии, была стабильной и крепкой. Она стремилась к тому, что считала более важными вещами. У нее была доверенная и очень ловкая служанка по имени Гигис, которая, как утверждает Динон, приготовила яд, но Ктесий (говорит) что она участвовала в деле против своей воли; он называет давшего яд Белитаром, а Динон — Мелантом. После прежних подозрений и разногласий они стали снова часто бывать друг у друга и обедать вместе, но оставаясь настороже вместе со своими страхами, употребляли одни и те же блюда и из одних и тех же порций. В Персии есть маленькая птица, которая не имеет экскрементов и изнутри полностью заполнена салом, и считают, что она питается ветром и росой. Она называется риндак. Ктесий говорит, что Парисатида разрезала ее пополам маленьким ножом, смазанным ядом с одной стороны, и насухо вытерла яд с другой. Неядовитую и чистую (половину) она взяла в рот и отдала Статире отравленную. Однако Динон (говорит), что не Парисатида, а Мелант резал ножом и подавал ядовитые части мяса Статире.

Между этими двумя авторами имеется ряд подробных расхождений, также упомянутых в Art. 6, 18 и 19. В рассказе Ктесия человек, который принес яд, называется Белитаром; Динон же дает ему греческое имя Мелант (Art. 19.2) и заставляет его резать птицу отравленным ножом (Art. 19.6). Ктесий, однако, утверждает, что птицу режет Парисатида. Ктесий, по–видимому, обвиняет царицу–мать в убийстве, а Динон, похоже, освобождает ее от обвинений.
Повторяющейся темой в Art. 19 является двойственность, проявляющаяся через парность характеров (Парисатида/Статира, Парисатида/Гигис, Парисатида/Мелант). Фигура отравителя называется двумя разными именами, как бы представляя двух лиц (Art. 19.2). Наиболее очевидным примером является разрезание на две части используемой для отравления птицы (Art. 19.4). Это дублирование создает некоторые проблемы для понимания, так как разница между человеком, который дает яд, и тем, кто подает блюдо, неясна. В этом споре Плутарх больше не предпочитает один вариант, поскольку его автор присутствовал при событии. Складывается впечатление, что Плутарх воздерживается от принятия одной версии как правильной, но скорее оставляет обе без комментариев относительно действительности любой из них. Это противоречит его обычной практике, в которой версия Ктесия принимается или отклоняется. Фактически, Плутарх берет эту тему двойственности и переносит ее в историографическую плоскость, заставляя различия между Ктесием и Диноном выглядеть так, как будто раздел также фактически разорван на части в нескольких моментах.
Последнее упоминание о Ктесии в «Артаксерксе» Плутарха относится к его последней дипломатической миссии на службе у царя (Art. 21.2-4):

(2) Ὁρῶν δὲ καὶ τοὺς ἑαυτοῦ λογισμοὺς δυνάμεως καὶ τὴν βασιλέως δύναμιν ἀνδρὸς ἔμφρονος δεομένην, ἔπεμψεν ἐπιστολὴν βασιλεῖ περὶ ὧν διενοεῖτο. (3) Καὶ ταύτην ἐκέλευσε τὸν κομίζοντα μάλιστα μὲν ἀποδοῦναι διὰ Ζήνωνος τοῦ Κρητὸς ἢ Πολυκρίτου τοῦ Μενδαίου· τούτων δ’ ἦν ὁ μὲν Ζήνων ὀρχηστής, ὁ δὲ Πολύκριτος ἰατρός· ἂν δ’ οὗτοι μὴ παρῶσι, διὰ Κτησίου τοῦ ἰατροῦ. (4) Λέγεται δ᾽ ὁ Κτησίας τὴν ἐπιστολὴν λαβὼν παρεγγράψαι τοῖς ὑπὸ τοῦ Κόνωνος ἐπεσταλμένοις, ὅπως καὶ Κτησίαν ἀποστείλῃ πρὸς αὐτόν, ὡς ὠφέλιμον ὄντα ταῖς ἐπὶ θαλάσσῃ πράξεσιν· ὁ δὲ Κτησίας αὐτὸν ἀφ᾽ ἑαυτοῦ βασιλέα φησὶ προσθεῖναι τὴν λειτουργίαν αὐτῷ ταύτην.

Видя, что для осуществления своих собственных планов он нуждается в войске, в то время как армии царя необходим хороший вождь, он [Конон] послал царю письмо, раскрывающее его планы. Он приказал разносчику писем передать его царю через танцора Зенона Критского или врача Поликрита Мендейского, а если эти люди будут отсутствовать, то врачу Ктесию. Говорят, что Ктесий, получив это письмо, добавил к инструкциям Конона просьбу послать к Конону его, чтобы помочь ему в делах, касающихся моря. Однако Ктесий говорит, что царь навязал ему эту услугу по собственной воле.

Афинский полководец Конон, живший на Кипре после катастрофы в морской битве при Эгоспотамах (405 г. до н. э.), отправил царю послание с просьбой о помощи в разгроме спартанцев. Плутарх начинает Art. 21 с того, что царь нанял Конона для изгнания Спарты из Эгейского моря, и во второй половине (Art. 21.5–6) говорит об использовании Артаксерксом спартанца Анталкида для восстановления контроля над греческими городами в Малой Азии. Повторяющаяся идея состоит в том, что внутреннее разделение среди греков работало на великого царя. Как Артаксеркс использовал посредников, так поступал и сам Конон. Персидский царь изображается как пользующий успехами других, Конона и Анталкида (Art. 21.1, 21.3, 21.6). Даже единственное действие, которое Артаксеркс, как видно, спровоцировал в одной версии, а именно, попросив Ктесия присоединиться к Конону, происходит в косвенной речи, цитируемой Ктесием.
Сопоставление Царского мира и изменений, внесенных Ктесием в письме, адресованном царю, не случайно. Подобно Ктесию, который включил в послание просьбу о том, чтобы его послали с дипломатической миссией и сделал вид, что она исходит от Конона, царь продиктовал Греции мирное соглашение, которое выглядело так, как будто оно исходило от самих греков. Ктесий повторяет поведение царя, в том, что передача ответственности другим, кажется, объясняет его успех.
Плутарх включает в себя два рассказа о возможном освобождении Ктесия от его службы царю. В первом случае сам врач берет письмо от Конона и вставляет в него просьбу отослать его; во втором он изображает это как идею царя. Здесь мы видим две стороны Артаксеркса: либо пассивную, либо проявляющую инициативу. На первый план выдвигаются два аспекта царя: пассивный человек, полагающийся на других, чтобы сделали работу за него, или добропорядочный монарх, стремящийся сохранить свой трон. Когда царь активен, Ктесий пассивен, и наоборот. Напряженность между историком Ктесием и деятелем Ктесием уступает теперь место определенной смеси этих двух факторов. В очень умном изложении Ктесий как историк утверждает, что он просто действовал по приказу царя; как деятель Ктесий принужден вставить элементы в письменный текст.
Единственное упоминание о Ктесии за пределами «Артаксеркса» содержится в работе De sollertia animalium («О разумности животных»), диалоге на тему о том, какие животные умнее — сухопутные или морские. Несколько искусственное деление на эти две группы, а также отсутствие умозаключений могут указывать на то, что помимо цели дискредитировать отказ стоиков признавать разум у всех животных (ср. De soll. anim. 1-8. 959b-965e), Плутарх шутливо излагает аргументы этой работы, их порядок и использование анекдотических примеров. Ближе к концу доводов в пользу земных животных подключается этот отрывок в рамках аргументации собеседника Аристотима (De soll. anim. 21.974 e):

Ἧττον δὲ ταῦτα θαυμαστά, καίπερ ὄντα θαυμάσια, ποιοῦσιν αἱ νόησιν ἀριθμοῦ καὶ δύναμιν τοῦ ἀριθμεῖν ἔχουσαι φύσεις, ὥσπερ ἔχουσιν αἱ περὶ Σοῦσα βόες. Εἰσὶ γὰρ αὐτόθι τὸν βασιλικὸν παράδεισον ἄρδουσαι περιάκτοις ἀντλήμασιν, ὧν ὥρισται τὸ πλῆθος· ἑκατὸν γὰρ ἑκάστη βοῦς ἀναφέρει καθ’ ἡμέραν ἑκάστην ἀντλήματα· πλείονα δ’ οὐκ ἔστιν οὔτε λαθεῖν οὔτε βιάσασθαι βουλόμενον· ἀλλὰ καὶ πείρας ἕνεκα πολλάκις προστιθέντων ὑφίσταται καὶ οὐ πρόεισιν, ἀποδοῦσα τὸ τεταγμένον· οὕτως ἀκριβῶς συντίθησι καὶ καταμνημονεύει τὸ κεφάλαιον, ὡς Κτησίας ὁ Κνίδιος ἱστόρηκε.

Менее чудесны, хотя и все же невероятны, вещи, совершаемые теми существами, которые имеют представление о цифрах и способность считать, как быки в окрестностях Суз. Они поливают царский парк ведрами, которые поднимаются колесами. Каждый бык носит по сто ведер каждый день. Больше для них невозможно, даже если их заставить. Когда часто, ради эксперимента, добавляют количество ведер, [бык] сопротивляется и не будет носить дальше — настолько точно он складывает и запоминает конечную сумму, — как сообщил Ктесий Книдский.

Сразу же после этого раздела Плутарх утверждает, что ливийцы смеются (καταγελῶσι) над египтянами за то, что они рассказывают удивительную историю о сернобыке: что он испускает крик, когда поднимается собачья звезда (Сириус). Это сопоставление может намекнуть на то, что эти истории не следует воспринимать всерьез. Эти примеры могут быть приведены в шутку, словно для показа, что аргумент в пользу рассмотрения животных как рациональных существ включает противоположную мысль о том, что иррациональными (или легковерными) существами являются и некоторые люди. В самом деле, когда мы доходим до второй части дебатов, оратор Федим обещает (De soll. anim. 22.975 D) не использовать египетские басни или непроверенные сказки об индах или ливийцах (οὔτ 'Αἰγυπτίων μύθους οὔτ' ἀμαρτύρον … ἢ Λιβύων διηγήσεις); в конце своей аргументации (De soll. аnim. 36.985 c), однако, Федим извиняется за использование примеров из области мифов (μῦθον), выходя «за пределы вероятности» (πορρωτέρω τοῦ πιθανοῦ). Поэтому контекст делает ссылку на Ктесия не совсем искренней, так что говорящий может даже не поверить в это сам.

Ктесий у других авторов

Давайте теперь рассмотрим, что мы знаем о Ктесии и его сочинениях из других источников.
В древности Ктесий был известен главным образом двумя вещами: своими писаниями и пребыванием при дворе Артаксеркса II в качестве врача (Suda, s. v. Κτησίας, κ 2521 Adler ~ Tzetz. Chil. 1.82–6). Его «Персика» (персидские дела) была очень амбициозным проектом, охватывающим период от легендарного ассирийского царя Нина (FGrH 688 F 1 = Diod. 2.1.4-2.7.1) до Артаксеркса II в двадцати трех книгах. 398/7 год до н. э. был последним годом, упомянутым в его работе (Diod. 14.46.6), завершаясь рассказом об отъезде самого Ктесия из Персии.
Работа разделялась на несколько частей. Книги 1-6, посвященные доперсидской истории и иногда называемые ассирийскими (Страбон 14.2.15), в основном известны нам через Диодора (1.56.5–6, 2.1–28, 2.31.10–2.34.6) и из фрагментов Николая Дамасского (Exc. de Insid. p. 3.24 de Boor = FGrH 90 F1, Exc. de Virt. p. 329.16 Büttner–Wobst = FGrH 90 F2, Exc. de Insid. p. 4.23 de Boor = FGrH 90 F3, Exc. de Virt. p. 330.5 Büttner–Wobst = FGrH 90 F4, Exc. de Virt. p. 335.20 Büttner–Wobst = FGrH 90 F5, Exc. de Insid. p.23.23 de Boor = FGrH 90 F66). Они в свою очередь были разделены на три тома ассирийской истории (книги 1-3) и три тома мидийской истории (книги 4-6).
Мы знаем содержание книг 7-23 из резюме византийского патриарха и ученого Фотия (810 — ок.893 г. н. э.). В своем сочинении Βιβλιοθήκη (Библиотека) Фотий кратко изложил «Персику», а также книгу Ктесия «Индика» («Индийские вопросы», и включил обе эпитомы в 72‑й кодекс своей работы. Вот что говорит Фотий о работе Ктесия (Bibl. cod. 72, p. 35b35–36a6):

Ἀνεγνώσθη βιβλίον Κτησίου τοῦ Κνιδίου τὰ Περσικὰ ἐν βιβλίοις κγ’. Ἀλλ᾽ ἐν μὲν τοῖς πρώτοις ς’ τά τε ᾽Ασσύρια διαλαμβάνει καὶ ὅσα πρὸ τῶν Περσικῶν, ἀπὸ μέντοι τοῦ ζ’ τὰ Περσικὰ διεξέρχεται. Καὶ ἐν μὲν τῷ ζ’ καὶ η’ καὶ <θ’ καὶ> ι’ καὶ ια’ καὶ ιβ’ καὶ ιγ’ διέξεισι τὰ περὶ Κύρου καὶ Καμβύσου καὶ τοῦ μάγου, Δαρείου τε καὶ τοῦ Ξέρξου, σχεδὸν ἐν ἅπασιν ἀντικείμενα ῾Ηροδότῳ ἱστορῶν, ἀλλὰ καὶ ψεύστην αὐτὸν ἀπελέγχων ἐν πολλοῖς, καὶ λογοποιὸν ἀποκαλῶν· καὶ γὰρ νεώτερος μέν ἐστιν αὐτοῦ. Φησὶ δὲ αὐτὸν τῶν πλειόνων ἃ ἱστορεῖ αὐτόπτην γενόμενον ἢ παρ᾽ αὐτῶν Περσῶν, ἔνθα τὸ ὁρᾶν μὴ ἐνεχώρει, αὐτήκοον καταστάντα, οὕτω τὴν ἱστορίαν συγγράψαι. Οὐχ ῾Ηροδότῳ δὲ μόνῳ τἀναντία ἱστορεῖ, ἀλλὰ καὶ πρὸς Ξενοφῶντα τὸν Γρύλλου ἐπ᾽ ἐνίων διαφωνεῖ.

Прочитана работа Ктесия из Книда, «Персика» в 23 книгах. Но в первых шести книгах он рассматривает ассирийские дела и все, что происходило до персидских дел. С седьмой книги он переходит к персидским делам. В седьмой, восьмой, девятой, (десятой), одиннадцатой, двенадцатой и тринадцатой книгах он излагает деяния Кира, Камбиза, мага, Дария и Ксеркса. Почти во всех моментах он выдвигает версии, отличные от версий Геродота, и во многих отношениях опровергает его как лжеца и называет автором мифов. В конце концов, он моложе Геродота. Ктесий утверждает, что он сам был очевидцем большей части того, что он рассказывает, или услышал от самих персов, когда он не мог видеть сам. Так он и написал свою историю. Он не только противоречит Геродоту, но и не согласен с Ксенофонтом сыном Грилла по некоторым вопросам.

Фотий, по–видимому, предполагает, что работа разделялась на гексады. Первые шесть книг («Ассириака») касались дел, предшествовавших персам. Следующие шесть книг были посвящены истории Персии вплоть до смерти Дария. Казалось бы, воцарение Ксеркса обозначило книгу 13 (FGrH 688 F 13.24), и эта гексада продолжалась до смерти Дария II в книге 18 (см. FGrH 688 F 15.56). Последний раздел (книги 19-23), повествующий о событиях правления Артаксеркса II, не образует гексаду. Это может означать, что проект не был завершен Ктесием.
Лечение царя, по–видимому, не было главной причиной присутствия Ктесия при дворе: Фотий (Bibl. 72 p. 44 a 31= FGrH 688 F 27.69) утверждает, что Ктесий был врачом Парисатиды (ἰατρὸς ὢν Παρυσάτιδος). Поскольку мы слышим, как правило, о греческих врачах, лечивших персидских цариц (Демокед и Атосса: Hdt. 3.133-4; Аполлонид Косский и Амитида: FGrH 688 F 14.44), можно не ошибиться, предположив, что Ктесий был в значительной степени задействован для ухода за Парисатидой. Все греческие врачи в Персии, о которых мы знаем, пользовали знатных мужей (Демокед лечит Дария I: Hdt. 3.132, и Аполлонид Косский спасает Мегабиза: FGrH 688 F 14.34) и используются на службе у женщин. О роли врача при дворе Ахеменидов см. Xen. Cyr. 8.2.24. Другими врачами были египтяне (ср. Hdt. 3.129). Ктесий оказал помощь царю тогда, когда он случайно оказался на месте сражения, вероятно сопровождая царскую свиту (Ср. Curt. Ruf. 3.3.22–5, Plut. Alex. 43.2).
Плутарх, по–видимому, не знает, что Ктесий был пленником в Персии. Диодор (2.32.4) — единственный источник, который упоминает обстоятельства, приведшие Ктесия на службу к великому царю, и единственный, кто упоминает о плене:

Κτησίας δὲ ὁ Κνίδιος τοῖς μὲν χρόνοις ὑπῆρξε κατὰ τὴν Κύρου στρατείαν ἐπὶ ᾽Αρταξέρξην τὸν ἀδελφόν, γενόμενος δ᾽ αἰχμάλωτος, καὶ διὰ τὴν ἰατρικὴν ἐπιστήμην ἀναληφθεὶς ὑπὸ τοῦ βασιλέως, ἑπτακαίδεκα (?) ἔτη διετέλεσε τιμώμενος ὑπ᾽ αὐτοῦ.

Ктесий Книдский жил во времена похода Кира против своего брата Артаксеркса. Он был взят в плен; благодаря своим познаниям в медицине он был принят царем, и в течение семнадцати лет находился у него в почете.

Вряд ли Ктесий был взят в плен в битве при Кунаксе. Трусделл Браун предполагает, что Ктесий был захвачен во время восстания Писсуфна (414 г. до н. э.). Ян Стронк, Ллевеллин–Джонс и Робсон предполагают, что это произошло во время восстания Аморга (началось около 413 года до н. э.). Все эти объяснения носят умозрительный характер и предполагают слишком длительный перерыв между предполагаемым пленением Ктесия и службой при дворе царя (по одной из версий, в основном на службе у сатрапа Тиссаферна). В самом деле, возможно, что Ктесий никогда не утверждал, что был захвачен в плен: можно было бы предположить, что этого рода история была обнаружена в какой–то форме в эпитоме Фотия, если врач остановился на этих обстоятельствах.
Словарь, употребляемый Диодором, полностью его собственный: фраза γενόμενος αἰχμάλωτος (‘взятый в плен') и ее варианты появляются в других местах его работы (2.44.2, 9.2.3, 9.33.4, 12.p.1.64, 12.57.1, 12.72.6, 17.68.5). Можно с уверенностью предположить, что при отсутствии каких–либо других сведений, касающихся попадания Ктесия в плен, и учитывая интерес Диодора к военнопленным, наблюдаемый в других местах, эта картина Ктесия–военнопленного была результатом его собственной интерпретации. Если это так, то Диодор не располагал более достоверной информацией, чем мы, об обстоятельствах, приведших Ктесия в Персию. Предположение Диодора, однако, может показаться основанным на некотором сходстве между рассказом Ктесия и Геродота о Демокеде Кротонском, как отмечалось выше. Пьер Бриан, вероятно, прав, предполагая, что Ктесий был нанят по контракту и приглашен ко двору царя из–за своих медицинских навыков. Ктесий был не только современником Гиппократа Косского (floruit в 420 до н. э.), но также был связан с ним как Асклепиад (FGrH 688 T4 = F 67 и Plat. Phaedr. 270c; Prot. 311b).
Рукописи Диодора читают «семнадцать лет» (ἑπτακαίαδεκα) о сроке, который Ктесий провел в Персии. Эта цифра фигурирует также у Цеца (Chil. 1.85–9 = 1.82–6), который, как известно, читал Диодора. Возможно, что это число является выдумкой, исходящей от врача, якобы для показа своего превосходства над любым другим предшественником в его пребывании в Персии. Однако, возможно, что ни Ктесий, ни Диодор не пользовались этой цифрой. Поправка к тексту «семь лет» (ἑπτὰ ἔτη), предложенная Карлом Мюллером и принятая Робертом Дрюсом и Бигвуд, может быть поддержана и нами. Это означало бы, что Ктесий начал свое пребывание с приходом к власти Артаксеркса (405/4 до н. э.). Возможно даже, что другой древний читатель — Диодор или источник, который он использовал, — предположил, что пребывание Ктесия в Персии было более продолжительным и началось в царствование Дария II. Поэтому он ошибочно изменил цифру на «семнадцать».
Ктесий, несомненно, покинул Персию в седьмой год правления Артаксеркса (398/7 до н. э.), и эта подробность, возможно, присутствовала в самой работе. Читатель, возможно, неправильно понял, что это означает, что он провел семь лет при дворе. Однако все события, описанные Ктесием в связи с его личным присутствием в Персии и описанные в рассказе Плутарха, относятся к периоду между 401 и 398/7 годами до н. э., т. е. по–видимому, Диодор и древние не были уверены в продолжительности пребывания Ктесия в Персии.

Ненадежность Ктесия

Как мы видим из рассказа Плутарха, Ктесий, по–видимому, имел очень дурную репутацию в древности с точки зрения надежности его сообщений. Однако большая часть критики была направлена именно на его «Индику».
Как мы узнаем из наших источников и из резюме Фотия в частности, «Индика» имела уникальный характер описания, более соответствующий парадоксографической литературе, описывающей этнографические, географический, ботанический и зоологический аспекты Индии (FGrH 688 F 45-52). Она включала некоторые вымышленные истории об экзотических людях и существах, вроде племени собакоголовых людей (Κυνοκέφαλοι: FGrH 688 F 45.37) или единорогов (FGrH 688 F 45.45, ср. F 45q) помимо описания реальных животных вроде слона (FGrH 688 F 45.7, 15) или попугая (FGrH 688 F 45.8). Ктесий, возможно, включил в «Индику» больше подлинного этнографического материала, но он был менее интересен Фотию или любому другому эпитоматору.
В другом месте я рассматривал возможность того, что изначально «Индика» была частью Персики. Интересный отрывок, упомянутый Диодором (2.16.2-4), кажется введением в Индию, в контексте доклада об этой области Семирамиде и людей, которые убедили ее напасть на страну. Если Диодор действительно приводит здесь сокращенную версию Ктесия, то можно сделать два возможных вывода: «Персика» в этом месте намеренно ссылается на другую работу Ктесия. Кроме того, «Индика» на самом деле была именно этим отступлением, самостоятельной книгой по образцу второй книги Геродота. Кроме того, если раздел об Индии, который позднее был отделен от остальной части работы, был написан еще до «Персики», чтобы создать единую самостоятельную работу, он вскоре был включен в «Персику». Тем не менее, он все еще сохранял свое особое место в этой работе, предположительно в виде экскурса, опять как вторая книга Геродота.
Как увлекательная и замкнутая единица сама по себе, «Индика» вскоре должна была достичь популярности, которая затмила остальную часть ктесиевой «Персики». Изображения в этом томе должны были стать самыми известными сценами Ктесия, о чем свидетельствует ряд древних ссылок на них. К несчастью, эта популярность выставила Ктесия в негативном свете как автора, что, вероятно, привело к исчезновению «Персики» и к дурной репутации ее автора.
Аристотель (HA 8. 606a8) — самый ранний писатель, который утверждает, что Ктесий не очень надежен (οὐκ ὢν ἀξιόπιστος). Аристотель ссылается на «Индику» Ктесия, указывая на его заведомо неверное утверждение, что в Индии нет свиней. Однако, как и Плутарх, Аристотель, ставя под сомнение изображения Ктесия, тем не менее неоднократно ссылается на труд своего предшественника (Cм. также Arist. HA 2.1.501a о мартихоре, и HA 3.523a, GA 2.736a о неверных выводах Ктесия о сперме слонов). Точно так же в имперский период оспаривание Лукианом претензии Ктесия на аутопсию (VH 1.3) относится к «Индике». В одной из следующих сцен своей собственной работы (VH 2.31) Лукиан высмеивает как рассказы путешественников, так и мифические повествования и изображает Геродота и Ктесия как вечно наказываемых за их ложь (Lenfant T 11hß. Лукиан озабочен мифической ложью Ктесия и Геродота также в Philops. 2 = Lenfant T 11hy). Авл Геллий (NA 9.4.1–12) включает Ктесия в свое описание «полных чудес и рассказов, неслыханных, невероятных историй’ (miraculorum fabularumque pleni, res inauditae) греческих книг, которые он видел в Брундизии; после первоначального энтузиазма Геллий вскоре признает их никчемными писаниями, которые не вносят в жизнь ничего полезного. Очевидно, что Ктесий отождествлялся в древности с парадоксографической литературой.
Аристотель (Polit. 5.8.14.1312a) ссылается на сцену, известную из Персики Ктесия, касающуюся женственности последнего ассирийского царя Сарданапала, и не верит и ей (εἰ ἀληθῆ ταῦτα οἱ μυθολογοῦντες λέγουσιν, «если вещи, рассказанные мифографами, являются правдой»). Лукиан (Quom. Hist. conscr. 39), распространяет свое недоверие к Ктесию и на «Персику». По его мнению, на Ктесия оказывало давление его положение при дворе Великого царя, и, якобы он был вынужден льстить из страха, нарушая свой долг историка сообщать правду (ср. Tac. Hist. 1.1.1, An. 1.1.2). Хотя Лукиан не упоминает конкретно Ктесия, очевидно, что он является тем, о ком упоминается:

Τοῦτο δ’ οὐκ ἂν δύναιτο ἄχρι ἂν ἢ φοβῆται Ἀρταξέρξην ἰατρὸς αὐτοῦ ὢν ἢ ἐλπίζῃ κάνδυν πορφυροῦν καὶ στρεπτὸν χρυσοῦν καὶ ἵππον τῶν Νισαίων λήψεσθαι μισθὸν τῶν ἐν τῇ γραφῇ ἐπαίνων.

[историк] не смог бы [сказать правду], если бы он боялся Артаксеркса, которому служил врачом, или если бы он хотел получить пурпурную одежду, золотую цепь или нисейского коня в качестве платы за восхваление царя.

Из краткого изложения Фотия в книгах 7-23 следует, что «Персика» была честным и беспристрастным произведением, которое не изображало Артаксеркса II (или какого–либо персидского царя) в совершенно благоприятном свете. Следуя логике Лукиана, «Персика», вероятно, была написана в греческой стране, вне досягаемости и контроля монарха. Трудно точно установить дату ее публикации, но она должна была предшествовать использованию ее Ксенофонтом в его Анабасисе, то есть в конце 380‑х или начале 370‑х годов до н. э. С другой стороны, «Индика» с ее инсинуациями и двусмысленностями, облаченными в экзотику и фантастику, возможно, была составлена в Персии — если мы продолжим следовать логике Лукиана. Действительно, некоторые современные сцены при дворе, включенные в более поздние книги «Персики», упоминаются во фрагментах «Индики» в качестве намека. Например, в Art. 19.4, взятом из «Персики», говорится о небольшой птице, называемой rhyntakes, размером с яйцо, не выделяющей экскрементов (γίνεται μικρὸν δὲ ἐν Πέρσαις ὀρνίθιον, ᾧ περιττώματος οὐδέν ἐστιν) и используемой в качестве орудия убийства Статиры. Это описание соответствует элементам, содержащимся в одном эпизоде «Индики» (F 45.34), где описывается маленькая птичка под названием dikairon, размером с яйцо куропатки, которая закапывает свои экскременты, чтобы их не нашли (καὶ ὄρνεόν φησιν ἐπικαλούμενον δίκαιρον … τὸ μέγεθος ὅσον πέρδικος ᾠόν. τοῦτο τὸν ἀπόπατον κατορύσσει, ἵνα μὴ εὑρεθῇ). Ср. Авл Геллий NA 4.41. Аналогичным образом, описание напитка, используемого царем на допросах (F 45.31), напоминает использование вина в Art. 15.4. Ср. Diogenianus, 7.28: Οἶνος καὶ ἀλήθεια: Εὔανδρος παρὰ τοῖς Πέρσαις φησὶν οὐ βασάνοις ἐξετάζεσθαι, ἀλλὰ μεθυσκομένους, «Вино и правда: Эвандр говорит, что у персов допрашивают не пытая, а опьяняя».
«Индика», возможно, была написана во время пребывания Ктесия в Вавилоне (400-398 гг. до н. э.). Есть несколько аргументов в его пользу: описание мартихоры (FGrH 688 F 45daßy) напоминает дракона Мардука на воротах Иштар в Вавилоне. Ктесий утверждает, что видел, как слон сместил финиковую пальму в Вавилоне (FGrH 688 F 45ba); существует разница между индийскими пальмами и вавилонскими (FGrH 688 F 45.29).
Высказывания Плутарха и Лукиана во многом подействовали на негативную оценку работы Ктесия современной наукой. Хор задает Якоби (gleich Null, «равен нулю»). С другой стороны, другой современный взгляд пытается иначе оценить исторические писания Ктесия и восстановить его репутацию историка.

Многословный стиль Ктесия

Плутарх указывает на склонность Ктесия к пространным сообщениям (особенно в отношении смерти Кира). Известность о ктесиевом многословии упоминается в нескольких древних суждениях. Пс.-Деметрий (De eloc. 209–212) утверждает, что некоторые «упрекают Ктесия в болтливости из–за его повторов (διλογία)»; он допускает, что иногда, хотя и не всегда, эти цензоры обвиняют его справедливо. В качестве примера он приводит сцену сообщения о смерти Кира Младшего Парисатиде (216). Этот краткий пример показывает, что диалоги Ктесия были продолжительными в соответствии с методом медленной передачи информации (Plut. Art. 15.4). Диалоги Ктесия не имели сократовской цели откровения. Еще раз в фрагментах Ктесия это проявляется в FGrH 688 F 13.13 (Фотий): Камбиз спрашивает евнуха Таниоксара о самозванце/маге, и ему дается уклончивый ответ («а кто он по–нашему еще?» ), что не раскрывает ни истину, ни личность мага. По данным Пс.-Деметрия, посланник не говорит о трагической судьбе Кира прямо, а скорее держит внутреннюю аудиторию (Парисатиду), а также внешнюю аудиторию (читателя или слушателя, τὸν ἀκούοντα) в подвешенном состоянии, с целью создания драматического эффекта. На читателя воздействует ἐναργεία, или «живое изложение», поскольку раскрытие произошедшего должно быть построено на боли и страдании Парисатиды. Представление Ктесия воспринималось как словесный понос.

Поэтические мифы или личные наблюдения?

Осуждение Плутархом «мифического» (τὸ μυθῶδες) элемента в сочинении Ктесия находит параллель и в других источниках. Фотий отчитывает Ктесия (Bibl. Cod. 72 p. 45a5) за то, что он не держится в стороне от «мифических историй» (τῶν … μύθων … οὐδ ἀφίσταται οὗτος), особенно в «Индике». Он также упоминает его «характер, близкий к мифическим прикрасам» (τὸ ἐγγὺς τοῦ μυθώδους). Страбон (2.1.35) называет творчество Ктесия (и других) «преднамеренным плетением мифов … посредством умышленного изобретения невозможного» (μύθους παραπλέκουσιν ἑκόντες … πλάσει τῶν ἀδυνάτων). В другом месте рассказ Феопомпа (FGrH 115 F 267) о воронах предпочтительнее аналогичной истории Ктесия (688 F 36). Несмотря на настойчивое утверждение Тимоти Питера Уайзмена, что Ктесий демонстрировал категорию лжи, связанную с рассказами путешественников, ясно, что Ктесий также связан с ложью физической невозможности, отображаемой в мифах.
Применяя этот элемент к рассказу Ктесия, мы рассматриваем его как своего рода поэта. Именно так относится к нему Пс.-Деметрий (De eloc. 215): «этот поэт — а поэтом его можно назвать с полным основанием» (Καὶ ὅλως δὲ ὁ ποιητὴς οὗτος – ποιητὴν γὰρ <ἂν> αὐτὸν καλοίη τις εἰκότως). Страбон делает творчество Ктесия похожим на поэзию (11.6.3) или на мифы под видом истории (2.1.35); можно вспомнить, что знаменитая сцена индийских «догхедов» была частью поэтической традиции. По словам Страбона, они появляются как Κυνοκεφάλους у Эсхила и как Ἡμίκυνες у Гесиода. (См. FGrH 688 F 45.37–43, F 45oβ; F 45pα; F 45pβ; ср Aul. Gell. NA 9.4.9). Геродот использует тот же образ (4.191).
Страбон (11.6.2–3) критикует авторов, которые писали о древних делах Персии, Мидии и Сирии из–за их любви к басням (φιλομυθίαν). Этот ярлык подходит Ктесию, как и деление на персидский, мидийский и сирийский (т. е. ассирийский) логосы. Важно отметить, что Страбон утверждает, что эти авторы, подобно мифографам, стремились развлекать людей:

ἐὰν ἐν ἱστορίας σχήματι λέγωσιν ἃ μηδέποτε εἶδον μήτε ἤκουσαν (ἢ οὐ παρά γε εἰδότων).

если бы они рассказали в форме истории то, что они никогда не видели и не слышали (даже от людей, которые видели).

Описание Страбона перекликается с лукиановой критикой Ктесия в VH 1.3, что он писал о землях Индии и ее населении и о вещах, которых он не видел сам и не слышал от правдивых лиц (συνέγραψεν περὶ τῆς ᾽Ινδῶν χώρας καὶ τῶν παρ᾽ αὐτοῖς ἃ μήτε αὐτὸς εἶδεν μήτε ἄλλου ἀληθεύοντος ἤκουσεν). Эти утверждения настолько похожи друг на друга, что в обоих случаях, скорее всего, подразумевается отмена первоначального заявления о ктесиевой аутопсии.
Фотий в приведенном выше отрывке проводит различие между Ктесием–очевидцем и Ктесием–слушателем. Это различие может восходить к геродотовскому разделению надежности ушей и глаз (Hdt. 1.8). Однако можно заподозрить, является ли эта формулировка строго той, которую использовал Ктесий. Большая часть «Персики» (книга 1 — середина книги 18) рассказывает истории, которые Ктесий не мог видеть сам. Следовательно, утверждение, что врач был свидетелем всего того, о чем он сообщал (τῶν πλειόνων ἃ ἱστορεῖ αὐτόπτην) не является точным, и более уместна для историка, описывающего свой собственный период. Это может быть собственное добавление и Фотия.
Это акцентирование на аутопсии в работе Ктесия перекликается с тем значением, которое придавал ему Плутарх (Art. 1.4), и с фактом присутствия врача. Однако, согласно одному отрывку, Ктесий, по–видимому, также упоминал об опоре на письменные документы. Диодор (2.32.4) утверждает, что Ктесий утверждал, что исследовал царские архивы, в которых персы размещали свои древние записи в соответствии с определенным обычаем, и, изучив их, он передал информацию грекам (οὗτος οὖν φησιν ἐκ τῶν βασιλικῶν διφθερῶν, οἱ ἐν αἷς Πέρσαι παλαιὰς τὰς πράξεις κατά τινα νόμον εἶχον συντεταγμένας, πολυπραγμονῆσαι τὰ καθ ἕκαστον, συνταξάμενος ἱστορίαν καὶ τὴν εἰς τοὺς Ελληνας ἐξενεγκεῖν). Трудно себе представить, чтобы Ктесий дважды написал одно и то же общее утверждение, один раз описав свой метод как основанный на аутопсии и слухах, а другой как опирающийся на письменные свидетельства. Поэтому кажется, что Диодор и Фотий ссылаются на один и тот же оригинальный отрывок, но каждый передает его по–разному. Он, вероятно, был взят из начала «Персики» и повторен в издании Фотия. Казалось бы, с изображением Диодора что–то пошло не так. Кроме того, критика Лукиана, что ложь Ктесия была неизбежным результатом его положения при дворе великого царя, по–видимому, не согласуется с утверждением Ктесия, что он консультировался с письменными трудами. В BNJ 696 я написал о потенциально двух соответствующих отрывках в Diod. 2.22.5 (вероятно, искаженная передача Hdt. 2.106) и Agathias 2.26 (вероятно, взятого из Diod. 2.32.4). Можно отметить, что сасанидская практика ведения записей (и указов) в архивах была обусловлена иностранными обычаями, а не местными традициями, о чем свидетельствует происхождение daftar, «книга», от греческого διφθέρα, «кожа». Кроме того, существование этих царских архивов с документами вызывает недоверие, и поэтому некоторые ученые сомневаются в существовании зависимости Ктесия от них.
Итак, Ктесий подчеркивает значение аутопсии, и то же впечатление производит на нас и Плутарх. Конечно, Ктесий как в «Персике», так и в «Индике» (FGrH 688 F 8, 15.51, 45.24,45g), настаивает на аутопсии даже в отношении фантастических существ (FGrH 688 F 45.15, 45dß, 45dy: мартихора как зверь–людоед). Большинство его фактов, по–видимому, были получены от солдат, купцов, чиновников, придворных. Главным информатором Ктесия была Парисатида, врачом при которой он, вероятно, состоял. Фотий заявляет (FGrH 688 F 15.51): «автор утверждает, что узнал об этом от самой Парисатиды» (φησιν ὁ συγγραφεὺς αὐτὸς παρ᾽ αὐτῆς ἐκείνης τῆς Παρυσάτιδος ταῦτα ἀκοῦσαι).

Пристрастность, филотимия и преувеличение собственной роли

Склонность Ктесия к Спарте можно увидеть в своеобразном порядке, который помещал сцены сражений при Платеях и Саламине в обратной последовательности (FGrH 688 F 13.28–30), что якобы давало спартанцам больше заслуг в изгнании персов. Книд, его родина, был дорийским городом и членом дорийского пентаполиса в Малой Азии (Hdt. 1.144). Жители города считали себя апойкоями Спарты (Hdt. 1.174), а с конца V века до н. э. Книд служил для спартанцев морской базой. После ухода из Персии Ктесий, как говорят, вернулся в Книд и Спарту (FGrH 688 F 30.74).
По–видимому, преувеличение Ктесием своей роли в спасении жизни царя отражена в рассказе о смертельном ранении Кира Великого (FGrH 688 F 9.7), который также был унесен с поля боя. Ктесий, возможно, придумал эту историю, чтобы подчеркнуть тот факт, что именно врач теперь спас жизнь Артаксеркса, а не люди Кира, которые его не спасли. Следуя предположению Бигвуд, награда Ктесию от царя за это деяние могла включать дар меча, упомянутого в «Индике» (FGrH 688 F 45.9), наряду с мечом от Парисатиды. Если это так, то Ктесий упоминал об этих почестях дважды: в разделе «Индика» и в самой «Персике». Так Ктесий включил указание на самого себя (а также на Артаксеркса и Парисатиду) в относительно раннюю часть работы и в экскурс (если предположение, что «Индика» была частью Персики, верно), задолго до фактического момента, когда это событие имело место в повествовании. Аналогично Геродот упоминает о своем пребывании в Египте (2.13, 28-9) еще до того, как он рассказывает о походе Камбиза.

Сокращение Ктесия

Необходимость Плутарха сжимать описание Ктесия совпадает с судьбой его работы. Помимо его распространения в трех книгах, Страбон также свидетельствует о разделении на две части (14.2.15), что означало бы, что «Индика» ходила отдельно. Например, мы знаем (Suda, s.v. Παμφίλη, π 139 Adler), что Памфила из Эпидавра (floruit в середине первого века н. э.) составила эпитому Ктесия в трех книгах (Επιτομὴν Κτησίου τῶν ἐν βιβλίοις γ’). Можно было бы предположить, что они соответствовали Ассириаке, Персике и Индике. Если какая–либо из этих эпитом (либо составленная Памфилой, либо подобная ей) дошла до Фотия, то более вероятно, что это была эпитома «Индики». Метод эпитомизации Памфилы оказал воздействие на Фотия, который упоминает его в cod. 175 «Библиотеки». Вот почему фон Крист предполагает, что эта эпитома была использована Фотием также в его резюме «Персики». Ср. FGrH 688 F 14a = Steph. Byz. s. v. κυρταία (упоминание об изгнании Мегабиза в книге 3 (sic!) «Персики»: γ Περσικῶν).
Стронк полагает, что патриарх не читал эпитому «Персики», потому что он сказал бы об этом, и потому что он использовал оригинальный текст Ктесия для своего Лексикона. Однако оба предположения не являются необходимыми. Если правда, что Фотий имел версию, над которой работал другой читатель, это могло бы объяснить его тревогу по поводу резкого изменения правил и его комментарий о непоследовательном использовании ионийских форм. Кроме того, Фотий сообщает, что удовольствие от истории Ктесия заключается в разработке сюжетов, в которых есть «неожиданный» элемент (ἀπροσδόκητος). Вполне возможно, что этот компонент непредвиденных поворотов событий выглядел еще более драматичным в скелетном сокращении «Персики». Стронк допускает, что Фотий действительно использовал полную, но кем–то переданную и поэтому возможно измененную копию работы Ктесия.
Кроме того, Фотий продолжает утверждать (Bibl. Cod. 72 p. 45a20) что в «Индике» Ктесий склонен часто использовать ионийский диалект (ἐν οἷς μᾶλλον ἰωνίζει). Справедливость этого утверждения может быть доказана тем фактом, что, подражая своему книдийскому предшественнику, Арриан написал свою собственную «Индику» на ионийском диалекте, даже назвав Ктесия формой Κτησίης (3.6), тогда как в Анабасисе у него стоит Κτησίας (5.4.2). Утверждение, что Ктесий чаще использовал ионизмы в «Индике», вероятно, усиливает предположение, что эта работа циркулировала независимо, как только была отделена. Поэтому копия «Индики» Фотия имела иную традицию передачи, которая сохранила многие из первоначальных ионизмов, в отличие от его «Персики», которая была переработана, когда достигла Фотия. Если это верно, то вполне возможно, что Персика, имевшаяся в его распоряжении, была эпитомой или сокращенной формой оригинала. Папирус Oxy XXII 2330 (II век н. э. = F 8b*), содержащий письмо Стриангея к Заринее, рассматривается как отражение ipsissima verba врача, базируясь на фразе у Пс.-Деметрий (De eloc. 213). Если это подлинный фрагмент, то Ктесий, по–видимому, писал на аттическом диалекте или на менее строгом ионийском.

Ктесий и его повествовательный мир

Игривое использование Плутархом некоторых образов Ктесия как метапоэтических явно не встречается в наших других источниках, касающихся работы врача. Однако один пассаж потенциально уместен. Это изображение Ктесия, пишущего письма к Эвагору и Конону (FGrH 688 F 30.72-3). В версии Плутарха (ст. 21.2-4) Ктесий появляется как изменяющий письмо Конона. Его соприкосновение с реальными историческими фигурами через письмо соответствует его взаимодействию с историческими фигурами через его сочинение. Если в начале своей работы он утверждал, что в своем сочинении он передаст «грекам» (Диодор) то, что он слышал «от персов» (Фотий), то здесь его посредническая роль становится очевидной: он передает письма от двора посланникам, а письмо от царя Конону.
Кроме того, актуальность его письменного исторического труда для его собственного поколения можно увидеть в другой особенности его «Персики». Подобно Геродоту, Ктесий использовал исторические сцены, чтобы воспроизвести будущие события в своей собственной жизни. Ктесий сделал это, дублируя имена исторических современных деятелей и передавая их лицам далекого прошлого. У него также ранняя сцена намекает на более позднюю. Например, в своем восстании против Афин (FGrH 688 F 14.45) кавнийцы готовы отдать себя персу Зопиру, но отказываются сдаться афинянам. Один из жителей города, Алкид, убивает Зопира камнем, брошенным ему в голову, и распят матерью царя (и бабкой Зопира). Существование большого сходства между этим эпизодом и эпизодом с участием Кира Младшего (кавниец, смертоносный камень и наказание царицей–матерью, см. выше и Art. 14.9-10) приводит к неизбежному выводу, что Ктесий хотел, чтобы они перекликались друг с другом.

Чтение текста Ктесия у других авторов

Постоянное сравнение Ктесия с другими авторами неоднократно встречается в античности. Об этом свидетельствует контраст у Фотия (FGrH 688 F 16.62) между Ктесием и Геродотом относительно обращения персов с трупами; этому утверждению соответствует Диодор (2.15.1–2).
Если Ктесий не включил явную ссылку на Геродота, то эти упоминания его предшественника являются примером реакции читателя на его текст, вставленный в качестве способа понять его описания. Знакомство читателя с Ксенофонтом можно также увидеть в приеме древними Ктесия, как мы уже отмечали выше в случае Плутарха. Во–первых, дата «акмэ» Ктесия установлена Евсевием (Chron.: Olymp. 95.1) и Фотием (Bibl. cod. 72 p. 36a6) через Ксенофонта. Фотий утверждает, что Ктесий процветал «во времена Кира, сына Дария и Парисатиды, который был братом Артаксеркса и которому было передано Персидское царство» (ἤκμασε δὲ ἐν τοῖς χρόνοις Κύρου καὶ ἐκ τοῦ Δαρείου Παρυσάτιδος, ὃς ἀδελφὸς Αρτοξέρξου, εἰς ὃν Περσικὴ ἡ βασιλεία κατῆλθεν, ἐτύγχανεν). Приведенное здесь описание отношений Кира с его родителями перекликается с рассказом Анабасиса 1.1.1 (Δαρείου καὶ Παρυσάτιδος γίγνονται παῖδες …) и изображение βασιλεία, переданного Артаксерксу, напоминает описание в Анабасисе 1.3.1. Факт, что Кир Младший умер в 401 году до н. э., а Артаксеркс правил очень долго, делает первый хронологический показатель более определенным. Во–вторых, Дионисий Галикарнасский (De comp. verb. 10) объединяет двух авторов не только в плане хронологии, но и в эстетической оценке: стиль обоих приятен, но лишен красоты (ἡδέως . . . οὐ μὴν καλῶς).
В следующем разделе будет более подробно рассмотрена коррекция Плутархом доклада Ктесия, основанная на сравнении с другими текстами.

3. Использование Ктесия

В этой главе сравнивается подтвержденное использование Плутархом Ктесия (в основном в разделах «Артаксеркса», где он упоминается прямо) с теми же историями или подробностями, которые появляются в работах других его древних читателей, главным образом в эпитоме Фотия.

Установленное использование Ктесия

Вот что относится к соответствующим разделам в «Персике» у Фотия (FGrH 688 F 15.47, 51 = Bibl. cod. 72 p. 41 b42–42a8, 42b3–15):

(47) … Ἑπτακαίδεκα δὲ νόθους υἱοὺς ἔσχεν ὁ ᾽Αρτοξέρξης, ἐξ ὧν ἐστι καὶ Σεκυνδιανὸς ὁ ἐξ ᾽Αλογούνης τῆς Βαβυλωνίας, καὶ ῏Ωχος, καὶ ᾽Αρσίτης ὁ ἐκ Κοσμαρτιδήνης καὶ αὐτῆς Βαβυλωνίας· ὁ δὲ ῏Ωχος ὕστερον καὶ βασιλεύει. Ἔτι δὲ παῖδες αὐτοῦ πρὸς τοῖς εἰρημένοις καὶ Βαγαπαῖος καὶ Παρύσατις ἐξ ᾽Ανδρίας καὶ αὐτῆς Βαβυλωνίας· αὕτη ἡ Παρύσατις ᾽Αρτοξέρξου καὶ Κύρου μήτηρ ἐγένετο …

(47) … у Артаксеркса было семнадцать незаконнорожденных сыновей, среди которых были Секиндиан (= Согдиан) от вавилонянки Алогуны, Ох и Арсит от другой вавилонянки, Космартидены. Ох впоследствии станет царем. Кроме того, у царя также были дети Багапей и Парисатида от Андрии, также вавилонянки. Парисатида позже станет матерью Артаксеркса и Кира …

(51) Βασιλεύει οὖν μόνος ῏Ωχος ὁ καὶ Δαρειαῖος. Εὐνοῦχοι δὲ τρεῖς ἠδύναντο παρ᾽ αὐτῷ, μέγιστον μὲν ᾽Αρτοξάρης, δεύτερος δὲ ᾽Αρτιβαρζάνης, καὶ τρίτος ᾽Αθῶος. Ἐχρῆτο δὲ συμβούλῳ μάλιστα τῇ γυναικί· ἐξ ἧς πρὸ τῆς βασιλείας δύο ἔσχε τέκνα, Αμῆστριν θυγατέρα καὶ ᾽Αρσάκαν υἱόν, ὃς ὕστερον μετωνομάσθη ᾽Αρτοξέρξης. Τίκτει δὲ αὐτῷ ἕτερον υἱὸν βασιλεύουσα, καὶ τίθεται τὸ ὄνομα αὐτοῦ ἀπὸ τοῦ ἡλίου Κῦρον· εἶτα τίκτει ᾽Αρτόστην, καὶ ἐφεξῆς μέχρι παίδων δεκατριῶν. καί φησιν ὁ συγγραφεὺς αὐτὸς παρ᾽ αὐτῆς ἐκείνης τῆς Παρυσάτιδος ταῦτα ἀκοῦσαι. Ἀλλὰ τὰ μὲν ἄλλα τῶν τέκνων ταχὺ ἀπεβίω, οἱ δὲ περιγεγονότες οἵ τε προρρηθέντες τυγχάνουσι, καὶ ἔτι τέταρτος υἱὸς ᾽Οξένδρας ὠνομασμένος.

(51) Ох, также известный как Дарией, стал единственным правителем. Три евнуха имели на него наибольшее влияние, Артоксар был главным, Артибарзан — вторым, а Афоос — третьим. Однако он прислушивался и к советам своей жены, от которой до восшествия на престол у него было двое детей: дочь Аместрида и сын Арсак, впоследствии получивший имя Артаксеркс. Как царица, она родила еще одного сына по имени Кир, в честь Солнца. Затем она родила ему Артоста и еще девять детей, всего их было тринадцать. Ктесий утверждает, что узнал это от самой Парисатиды. Остальные дети умерли рано, и те, чьи имена были упомянуты, а также четвертый сын по имени Оксендр, выжили.

Мы видим, что врач первоначально отметил личное имя царя. Однако формы, используемые Фотием, не являются твердыми: у него стоит Arsacas в F 15.51 и Arsaces (Αρσάκης) в ионийской форме в F 15.55. Эти различия могут быть вызваны ошибками переписчиков, или исправлением в процессе сокращения, что приводит к почти полному исчезновению ионийских форм. Это расхождение, по–видимому, было обнаружено в тексте Ктесия, который был в распоряжении Фотия. Если оно присутствовало и в версии «Персики», которую читал Плутарх (возможно, также с некоторыми сокращениями), то биограф, возможно, обнаружил интересную особенность, касающуюся первоначального имени Артаксеркса, которую он вскоре использовал в своих литературных целях. Ввод Динона для обозначения другого варианта, следовательно, подчеркнет это текстуальное расхождение, уже обнаруженное в рукописях ктесиевой «Персики» (или ее сокращении), и Плутарх принял его, чтобы подчеркнуть определенную двойственность в характере главного героя.
Как предположил Фридрих Вильгельм Кениг, на форму, которая появляется в тексте Фотия, может влиять общее имя Арсака. Самым известным человеком с этим именем был полулегендарный основатель знаменитой парфянской династии Аршакидов (около 250 г. до н. э. — 226 г. н. э. О других носителях этого имени см. Thuc. 8.108; Polyaen. 1.30.4; Curt. Ruf. 8.3.17; Arr. Anab. 5.29.4 ). Страбон (15.1.36) сообщает нам, что все парфянские цари были Арсаки (Ἀρσάκαι γὰρ καλοῦνται πάντες), что не соответствует истине (и, вероятно, основано на некотором недопонимании значения Аршакидов), но повторяется у Юстина, 41.5.8 (omnes reges suos hoc nomine [scil. Arsacas] … cognominavere, «все их цари называются этим именем»), сравнивающего их с римской династией, в которой все правители называются «цезари» и «августы» (sicuti Romani Caesares Augustosque). Эта часть информации, вероятно, происходит из запутанного комментария, объединяющего личное имя и тронное, так как Диодор (15.93.1) имеет очень похожий взгляд на персов: «поскольку первый Артаксеркс правил хорошо и считался добрым и успешным, персы изменяли имена его преемников и приказали, чтобы они назывались одинаково». Плутарх, по–видимому, знал, что греческие читатели путали личное и тронное имена и использовал эту путаницу, чтобы привить читателям недопонимание характера героя, независимо от того, родился ли он с царскими чертами или нет.
Arsicas у Плутарха имеет суффикс -ica, который является гипокористическим окончанием. Эта форма, по–видимому, была услышана Ктесием, так как она постоянно использовалась членами царской семьи, особенно Парисатидой. П словам Фотия Ктесий утверждал, что слышал эти подробности от самой Парисатиды (αὐτὸς παρ ἐκείνης αὐτῆς τῆς Παρυσάτιδος ταῦτα ἀκοῦσαι). Это указание на независимое наблюдение врача, связанное в резюме Фотия с количеством и именами сыновей, по–видимому, было принято Плутархом. Биограф утверждает (Art. 1.4), что отношении имени Артаксеркса на врача можно положиться, потому что он лечил царя и семью и оставался в его доме. Возможно, что биограф заимствовал это обоснование своих сведений у Ктесия, но ограниченно перенес его только на тему первоначального имени царя.
Плутарх игнорирует Аместриду, сестру Артаксеркса, как в Art. 1, так и в последующих сюжетах. Игнорируется она и в рассказе Ксенофонта, так что представление Плутарха может быть вызвано знакомством его читателей с рассказом Ксенофонта и желанием сохранить число детей не более четырех, что соответствует количеству собственных детей Артаксеркса, упомянутых в конце (Art. 29-30).
Фотий не сохранил многого из рассказа Ктесия о битве при Кунаксе, за исключением двух подробностей (FGrH 688 16.64, 67 = Bibl. Cod. 72 р. 43 b 34-5, 44 a 12-14):

(64) Προσβολὴ Κύρου πρὸς τὴν βασιλέως στρατιάν, καὶ νίκη Κύρου· ἀλλὰ καὶ θάνατος Κύρου ἀπειθοῦντος Κλεάρχῳ …	(64) Кир напал на царскую армию, одержал победу, но погиб в битве, когда не последовал совету Клеарха…
(67) Ὡς ᾽Αρτοξέρξης δῶρα ἔδωκε τῷ ἐνέγκαντι τὸν Κύρου πῖλον· καὶ ὡς τὸν Κᾶρα τὸν δοκέοντα Κῦρον βαλεῖν ᾽Αρτοξέρξης ἐτίμησε …	(67) Он [Артаксеркс] наградил человека, который унес седло Кира, и почтил того карийца, который, как считалось, убил Кира…

Несмотря на весьма скудные основания для сравнения Плутарха с Фотием, все же есть некоторые интересные сходства, которые очевидны. В рассказе Плутарха Кир чувствует победу (Art. 11.4: ὲπαιρόμενος δὲ τῇ νίκῃ). Плутарх подчеркивает эту подробность, чтобы показать характерную черту Кира — любовь к почестям (или любовь к победе, т. е. φιλονικία). Более того, Кир представлен Плутархом как оставшийся без своих греков и лишенный каких–либо внешних или внутренних ограничений для своего тщеславия. Это примерно соответствует картине Фотия, в которой принц рассматривается как отвергающий совет Клеарха. Фраза «царская армия» фактически появляется в версии Плутарха (Art. 11.9: βασιλέως στρατιᾷ). Появляется также упоминание о попоне (Art. 11.6: τὸν δ ἐφίππειον πῖλον), а глагол, употребляемый для действия карийца, тот же и используется в той же форме (Art. 11.6: ἐξόπισθεν βαλεῖν). Самое интересное, что Фотий указывает еще на анонима, который подобрал окровавленное седло Кира после того, как его ударили, а не на слугу Митридата (Art. 11.6), который играл значительную роль в следующих сценах, как можно заключить из Плутарха (Art. 11.5; 14.5, 15-16) и из последующего чтения Фотия (F 16.67). Казалось бы, именно Ктесий обыграл мотив человека, не получившего должного признания (за что официально награжден Митридат: Art. 14.5), и потому оставлен в анонимности.
Диодор (14.23.5) считает дуэль братьев похожим на известное мифическое состязание:

ἡ τύχη τὴν ὑπὲρ τῆς ἡγεμονίας τοῖς ἀδελφοῖς ἔριν εἰς μονομαχίαν καθάπερ εἰς ἀπομίμημα τῆς παλαιᾶς ἐκείνης καὶ τραγῳδουμένης τῆς περὶ τὸν Ἐτεοκλέα καὶ Πολυνείκην τόλμης.

Судьба, казалось бы, перевернула борьбу братьев за власть и приняла форму поединка, имитирующего древнее безрассудство Этеокла и Полиника, изображенных в трагедии.

Этот пример может пролить свет на то, что это действительно реакция древнего читателя на изображение Ктесия. В то время как для рассказа о десяти тысячах Диодор, возможно, опирался и на Эфора (ср. 14.22.2), и на Ксенофонта, сравнение, возможно, принадлежит Диодору. Интересно то, что именно это хорошо известное мифическое столкновение закончилось смертью обоих братьев (Aesch. Sept. 804–11, Eur. Phoen. 1356–1424, Ps.-Apollod. 3.6.1–8, Paus. 9.5.12, Hyginus, Fab. 71, Statius, Theb. 11.524–73). То, что Диодор, возможно, почувствовал, Плутарх подчеркивает в своем изображении царя, после его победы в Кунаксе. Одна из главных идей, увиденных в рассказе Плутарха, — это полное изменение личности, которое царь претерпевает после битвы, от мягкого к жестокому, как будто в Кунаксе умирает прежний Арсик/Арсак. Интерпретации Плутарха и Диодора могут быть основаны на намеках в изначальной картине Ктесия.
Вероятно, было что–то крайне невыносимое в преувеличении Ктесием своей роли в делегировании наемников после Кунаксы, что вызвало реакцию Плутарха на это утверждение как на «вопиющую ложь». Ответ Ксенофонта, настаивающего на том, что был только один греческий делегат (Anab. 2.1.7: οἱ μὲν ἄλλοι βάρβαροι, ἦν δ αὐτῶν Φαλῖνος εἷς Ἕλλην), теперь выглядит как косвенная полемика, направленная против утверждения Ктесия, что и он был членом этой группы. Ссылаясь на молчание Ксенофонта, Плутарх отмечает, что Ксенофонт упоминает Ктесия и, видимо, ему попадались его книги (μέμνηται γὰρ αὐτοῦ καὶ τοῖς βιβλίοις τούτοις ἐντετυχηκὼς δῆλός ἐστιν). Действительно, в Анабасисе есть два высказывания, которые специально ссылаются на Ктесия как на источник и, по–видимому, представляют Ксенофонта цитирующим врача. Отсюда, кажется, что Плутарх намекает на две литературные ссылки.
Однако эти две ссылки в тексте Ксенофонта почти наверняка не являются подлинными. Первая (Anab. 1.8.26) касается раны Артаксеркса и ее лечения Ктесием. Она появляется в тексте сразу же после сообщения об опрометчивом нападении Кира на своего брата и о телесном повреждении, которое он наносит царю.

καὶ παίει κατὰ τὸ στέρνον καὶ τιτρώσκει διὰ τοῦ θώρακος, ὥς φησι Κτησίας ὁ ἰατρός· καὶ ἰᾶσθαι αὐτὸς τὸ τραῦμά φησι.

Он ударил его в грудь и ранил через нагрудник, как говорит врач Ктесий, и эту рану он по его словам лечил.

Затем Ксенофонт возвращается к Киру, которого мелодраматически изображают пораженным в тот самый момент, когда он наносит удар (παίοντα δ᾽ αὐτὸν …). Второе упоминание о Ктесии встречается почти сразу же, после рассказа о последующей стычке сподвижников Кира и Артаксеркса (Anab. 1.8.27):

ὁπόσοι μὲν τῶν ἀμφὶ βασιλέα ἀπέθνῃσκον Κτησίας λέγει (παρ᾽ ἐκείνῳ γὰρ ἦν).

Многие люди, находившиеся рядом с царем, погибли, говорит Ктесий (ибо и он был рядом с ним).

Хотя утверждается, что Ктесий назвал число павших среди людей царя, странно, что не указана никакая цифра. После этой заметки Ксенофонт рассказывает о конце Кира вместе с восемью его отважными наперсниками.
Обе ссылки кажутся неадекватными: в первой выражение «он говорит» употребляется дважды: ὥς φησι Κτησίας … τὸ τραῦμά φησι, а во второй раз оно грамматически неверно. Кроме того, вторая ссылка была бы более понятна в виде глоссы, отражающей версию Ктесия о схватке аманатов двух братьев и перенесенной в неподходящее место в тексте Ксенофонта.
Более ста лет назад Феликс Дюррбах предположил, что эти два упоминания о Ктесии были на самом деле более поздними интерполяциями в Анабасисе и не были собственными замечаниями Ксенофонта. Аргументы Дюррбаха примерно следующие:
1) Ссылки неудобно вводятся в текст и кажутся ему чуждыми.
2) Вообще говоря, Ксенофонт никогда не упоминает об источниках, которые он использует, и нет никакой очевидной причины, почему он мог сделать это дважды в этом конкретном отрывке.
3) Намек на ранение великого царя опровергает ксенофонтов рассказ, в котором Артаксеркс сохраняет энергию в последующем столкновении.
Предложение Дюррбаха не было принято всеми учеными, и эти две аллюзии даже сейчас многими считаются подлинными. Однако утверждения Дюррбаха не были учтены полностью. Неуклюжие намеки на Ктесия в Анабасисе получают поддержку как подлинные под одним предлогом, что через эти ссылки Ксенофонт передает свое недоверие к описаниям Ктесия, и под другим, что Ксенофонт ссылается на Ктесия, чтобы упрочить свое собственное изображение. Обе линии должны быть отвергнуты. Аргументация в пользу недоверия Ксенофонта неубедительна, учитывая, что намеки, по–видимому, усиливают указанные подробности (ранение царя или количество павших на стороне Великого Царя), и поэтому Ксенофонт не считал их сомнительными. В противоположность этому, использование врача для обеспечения достоверности изображения Ксенофонта столь же предосудительно. Во втором случае даже непонятно, зачем ссылаться на сообщение Ктесия, если эти цифры не указаны. Риторическая цель этой аллюзии туманна, ввиду отсутствия какой–либо цифры, и в сравнении с точным числом восьми человек, упавших на тело Кира. В первом случае, почему Ксенофонт вообще должен упоминать о незначительной царапине (как можно судить по быстрому выздоровлению царя), если этот факт не получил дальнейшего развития? Рассказ Ксенофонта и без того вполне последователен.
Поэтому сомнительно, чтобы эти намеки на Ктесия были подлинными. Это идет вразрез с нежеланием Ксенофонта ссылаться на своего предшественника, тем более в обстоятельствах, когда он должен был бы упомянуть его. Явный намек на Ктесия или на ранение царя потребовало бы подтверждения многих подробностей, рассказанных Ктесием: службу врача при дворе и на месте во время битвы, рассказ, в котором он спас царя, который был ослаблен и не мог принять участия в конфликте, и факта, что цифры Ктесия было надежными. В конце концов, недоверие Ксенофонта к Ктесию поставило бы под сомнение его собственную версию. Другие античные авторы не без колебаний признавали роль Ктесия в качестве исторического деятеля. Нет никаких оснований полагать, что Ксенофонт признал бы это дважды в одном и том же коротком отрывке. Но самое главное — утверждение, что эти аллюзии (в частности, вторая) являются подлинными, требует, чтобы Ксенофонт полагался на то, что его читатели знакомы с «Персикой» Ктесия, чтобы оценить ссылку, что маловероятно и полностью противоречит его привычке воздерживаться от упоминания других текстов. Аллюзия этого типа, которая заставляет читателя обратиться к другому тексту, типична для библиотекаря (Диодора) более позднего периода, а не для писателя Ксенофонта.
Предположение Дюррбаха заслуживает того, чтобы его приняли. Действительно, кажется, что в какой–то момент заметки с полей текста Анабасиса были вставлены в его корпус. В более ранней формулировке этого предположения я принял гипотезу Дюррбаха, что рукописи Ксенофонта уже подверглись интерполяции на каком–то этапе до того, как Плутарх прочитал эту работу для своей биографии — то есть где–то между концом четвертого века до н. э. и первым веком н. э. Сейчас это необходимо пересмотреть.
Разве это простое совпадение, что две ссылки на Ктесия в рукописях Ксенофонта встречаются в «Артаксерксе» Плутарха как две прямые ссылки на Ктесия в одной и той же последовательности? В первой Плутарх упоминает (Art. 11.3), что царь, раненный через панцирь (διὰ τοῦ θώρακος), получил помощь со стороны нескольких человек, в том числе от Ктесия, а затем (Art. 13.3) Ктесий упоминается как обсуждающий количество погибших (ἀριθμὸν δὲ νεκρῶν). Можно заметить, что четкое число не дано ни Плутархом, ни в заметке внутри манускрипта Ксенофонта. Одним из вариантов было бы предположение, что эти две сцены в первоначальном описании Ктесия были настолько впечатляющими, что любой читатель (т. е. Плутарх и интерполятор Анабасиса Ксенофонта) запомнил бы их. Другим вариантом было бы то, что эти интерполированные заметки были вдохновлены чтением «Артаксеркса» и пришли на память более позднему читателю текста Ксенофонта.
Если все это верно, то высказывание Плутарха μέμνηται γὰρ αὐτοῦ («упоминает Ктесия»)является совершенно ироничным утверждением, не основанным на какой–либо реальной ссылке, а скорее направленным на практику Ксенофонта присваивать разделы своего предшественника, даже не доверяя ему. Это предположение будет соответствовать общей теме этих разделов в биографии, подчеркивая пустое стремление к почестям и несправедливое присвоение славы.
Использование Плутархом Ктесия в Art. 18 очевидно из словесного сходства его рассказа с эпитомой Фотия. Фотий пишет (FGrH 688 F 27.68 = Bibl. Cod. 72 p. 44 а 21-3) об обмане Тиссаферна в начале 21‑й книги «Персики»:

ὡς Τισαφέρνης ἐπιβουλεύει τοῖς ῞Ελλησι … Κλέαρχον καὶ τοὺς ἄλλους στρατηγοὺς ἀπάτῃ καὶ ὅρκοις ἐχειρώσατο.

Тиссаферн замыслил заговор против греков … (он захватил) Клеарха и других военачальников с помощью обмана и (лживых) клятв.

Это ближе к версии Плутарха (Art. 18.1: ἐπεὶ Κλέαρχον δὲ καὶ τοὺς ἄλλους στρατηγοὺς Τισσαφέρνης ἐξηπάτησε, καὶ παρεσπόνδησεν ὅρκων … «когда Тиссаферн обманул Клеарха и других генералов, и нарушил свои клятвы …»). Описание тоже похоже, и есть некоторые словесные сходства (обман: ἀπάτῃ/ἐξηπάτησε; клятвы: ὅρκοις/ὅρκων), появляющиеся в той же последовательности. Даже описание Фотием командиров, отправленных в Вавилон, близко к формулировке биографа. Обратите внимание на сходство текста Фотия (FGrH 688 27.69 = Bibl. Cod. 72 р. 44 а 29: ὡς πρὸς εἰς Βαβυλῶνα Αρτοξέρξην Κλέαρχον καὶ τοὺς ἐν ἄλλους ἀπέστειλεν πέδαις, «[Тиссаферн] послал Клеарха и других генералов в цепях к Артаксерксу в Вавилон») и слова Плутарха (καὶ ἐν συλλαβὼν ἀνέπεμψεν πέδαις δεδεμένους‘, «и захватив их, он послал их закованных в цепях). Сравните у Диодора в 14.27.2: Τισσαφέρνης δὲ πρὸς τοὺς στρατηγοὺς δήσας ἀπέστειλε Ἀρταξέρξην («Тиссаферн отправил генералов в цепях к Артаксерксу»)
Соответствие между Фотием и Плутархом продолжается и в ряде других случаев:
1) Фотий утверждает, что Ктесий сносился с Клеархом от имени Парисатиды (FGrH 688 F 27.69 = Bibl. Cod. 72 р. 44 а 33: πρὸς ἡδονὴν καὶ θεραπείαν δι᾽ αὐτῆς ἔπραξε, «чтобы доставить ей удовольствие и услужить»), и Плутарх включает подробное описание, согласно которому он действовал по милости Парисатиды и по ее инициативе (Art. 18.3: χάριτι καὶ τῆς Παρυσάτιδος γνώμῃ). Структура примерно та же, хотя и перефразированная. Плутарх в своей версии дает Парисатиде больше свободы. Он создает впечатление, что Ктесий (как деятель) является орудием Парисатиды, в то время как в конце Art. 18 херонеец критикует Ктесия (автора) за то, что он измыслил своей марионеткой Парисатиду.
2) И Плутарх, и Фотий утверждают, что Менон был сохраняем живым в течение определенного периода времени — и примерно в тех же фразах. Сравните как у Фотия (FGrH 688 F 27.69 = Bibl. Cod. 72 р. 44 в 39-40: Ἀνῃρέθησαν δὲ καὶ οἱ σὺν αὐτῷ ἀναπεμφθέντες Ελληνες πλὴν Μένωνος, «вместе с ним были убиты отосланные (к царю) греки, за исключением Менона»), и у Плутарха (Art. 18.5: πάντας πλὴν Μένωνος, «все, кроме Менона»). Это будет означать, что оригинал, вероятно, содержал точно ту же самую фразу. Выделение Менона вместо Клеарха не объясняется, и действие по спасению его жизни кажется совершенно произвольным. И все же это едва ли удивит читателей Ксенофонта. Менона, как говорят, оставили на время в живых (Anab. 2.5.38; 2.6.29; ср. Diod. 14.27.2) из–за его измены (Anab. 2.5.28). Плутарх вступает в игру с читателями: он не нарушает их ожиданий в этом отношении, и теперь уже царь, нарушивший свое прежнее обещание Парисатиде спасти Клеарха (Art. 18.5), по иронии судьбы действует так, как и ожидалось.
(3) Первый необычный случай, связанный с трупом Клеарха, а именно огромная масса земли, засыпавшая его тело (Art. 18.7: τῷ δὲ Κλεάρχου νεκρῷ θύελλαν ἀνέμου …), очень близок описанию Фотия (FGrH 688 F 27.69 = Bibl Cod. 72 р. 44a38: μεγίστου πνεύσαντος ἀνέμου…, «по дуновении сильного ветра»). Форма точно та же, что указывает на вероятный оригинальный текст Ктесия. В обеих версиях ветер употреблен не в именительном падеже и не является грамматическим предметом предложения. Плутарх намекает на внешний движитель (божество, или Ктесия–автора). Точно так же обстоит в описании Плутарха второго странного явления, происходящего возле могилы Клеарха, когда финики падают на землю, и через короткое время возникает чудесная роща (Art. 18.8: φοινίκων δέ τινων διασπαρέντων…); у Фотия (FGrH 688 F 27,71 = Bibl. cod. 72 p. 44 b 16–17) тот же феномен происходит через восемь лет (δι᾽ ἐτῶν ὀκτὼ μεστὸν ἐφάνη φοινίκων).
В расстановке Фотия второе странное событие на могиле Клеарха происходит после смерти Статиры, но Плутарх изменил порядок событий в литературных целях. В кратком изложении Фотия эти два чудесных события рассматриваются следующим образом (FGrH 688 F 27.69–71 = Bibl. Cod. 72 р. 44 a 36-41, 44 b 16-19):

(69) … καὶ ἀνῃρέθη Κλέαρχος, καὶ τέρας ἐπὶ τῷ σώματι συνέστη· αὐτομάτως γὰρ ἐπ᾽ αὐτῷ τάφος, μεγίστου πνεύσαντος ἀνέμου, ἐπὶ μέγα ᾐρμένος ἐπισυνέστη. ἀνῃρέθησαν δὲ καὶ οἱ σὺν αὐτῷ ἀναπεμφθέντες ῞Ελληνες πλὴν Μένωνος.	(69) … Клеарх был убит, и над его телом произошло чудо. Внезапно на его труп подул сильный ветер и нанес большой курган. Вместе с ним были убиты отосланные (к царю) греки, кроме Менона.
(70) λοιδορία Παρυσάτιδος πρὸς Στάτειραν, καὶ ἀναίρεσις …	(70) Оскорбления Парисатиды в адрес Статиры и (смерть последней)…
(71) καὶ τὸ χῶμα δὲ τοῦ Κλεάρχου δι᾽ ἐτῶν ὀκτὼ μεστὸν ἐφάνη φοινίκων, οὓς ἦν κρύφα Παρύσατις, καθ᾽ ὃν καιρὸν ἐκεῖνος ἐτελεύτησε, διὰ εὐνούχων καταχώσασα.	(71) Курган Клеарха по прошествии восьми лет наполнился пальмами, которые после его смерти Парисатида тайно посадила руками своих евнухов.

В большей степени, чем Плутарх, Фотий недвусмысленно представляет первое явление как чудесное (обратите внимание на слово τέρας, чудо). Фотий также использует слово αὐτομάτως, чтобы указать на отсутствие внешнего вмешательства. Вероятно, именно это впечатление и хотел произвести Ктесий. И наоборот, в отношении второго события Плутарх не упоминает о вмешательстве Парисатиды и косвенно представляет его как еще одно чудо. Здесь якобы есть намек, что боги создали этот сад без всякого вмешательства со стороны человека. Выражение Плутарха «дорогой богам» усиливает это впечатление, хотя оно, вероятно, отсутствовало в «Персике»; Ктесий не изобразил пальмы как созданные божеством, и, судя по тому, что можно собрать из фрагментов, кажется, что в его рассказе явная божественная сила отсутствовала полностью. Плутарх взял тезис Ктесия о рукотворности пальм (посаженных Парисатидой согласно Ктесию) и приписал деревьям способность воздействовать на царя. Уловив мысль оригинального отрывка, Плутарх преуспел в создании нового и сложного повествования.
Можно предположить, что присутствие Ктесия (как деятеля) в этом разделе действительно обнаружено между двумя чудесными событиями, а именно в истории убийства Статиры. Обвинение Статиры против царицы–матери на смертном одре похоже на более ранний случай с царицей Амитидой, которая убеждает свою мать Аместриду, что врач Аполлонид виновен в ее смертельном состоянии (FGrH 688 F 14.44). Вполне возможно, что Ктесий, лечивший Статиру, слышал эти обвинения. Если это так, то у Ктесия, вероятно, обыгрываются те же фигуры (царица, царица–мать, врач), и так он вставил в сообщение и свою собственную личность (и косвенно себя как автора).
Плутарх критикует мотивы Парисатиды у Ктесия как неправдоподобные (Art. 18.6). В кратком изложении Фотия мы находим сходную мотивацию царицы–матери Аместриды (FGrH 688 F 14.40). Читатели Ктесия наверняка к ней привыкли и, возможно, предвидели ее и в случае с Парисатидой. Аргумент Плутарха, по–видимому, выдвигается для того, чтобы сделать понятным последующее снисходительное отношение царя к Парисатиде после убийства жены. Подчеркивая абсурдность мотива, Плутарх частично оправдывает ее. Тем самым, со стороны Плутарха происходит резкая смена позиции.
По словам Фотия, на могиле Клеарха выросли пальмы и их увидели через восемь лет после смерти Клеарха (δι’ ἐτῶν ὀκτὼ μεστὸν ἐφάνη φοινίκων). Плутарх же утверждает, что они появились почти сразу (Art. 18.8: φοινίκων … διασπαρέντων ὀλίγῳ χρόνῳ …). Как нам понять это несоответствие? Две попытки Якоби исправить текст, чтобы примирить Плутарха и Фотия, очевидно, ошибочны и бесполезны: первая состояла в том, чтобы предложить «в течение двух лет», изменив η (восемь) на β (два), а вторая была διἀ μηνῶν ὀκτώ («через восемь месяцев»). Эти две попытки несовместимы, и обе кажутся неуклюжими. Финиковые пальмы (Phoenix dactylifera) плодоносят через четыре — восемь лет после посадки; поэтому предположения Якоби — а также фраза Плутарха «немного времени спустя» (ὀλίγῳ χρόνῳ) — ошибочны. Возможно, первоначальное указание на время было недостаточно ясно в тексте, который читали Плутарх и Фотий.
Замечание Фотия о финиковых деревьях обычно используется для того, чтобы пролить свет на дату публикации ктесиевой «Персики», которую иначе трудно установить. Поскольку казнь Клеарха состоялась около 401/0 году, 393/2 год обычно приводится в качестве terminus post quem для работы. Но это толкование не является необходимым, если цифра «восемь» происходит не от Ктесия, а является собственной формулировкой Фотия. Следует помнить, что Ктесий не утверждал, что видел деревья. Поэтому он мог бы использовать здесь общее утверждение типа καὶ νῦν («и сейчас»). Если это так, то легко понять расхождение между Плутархом и Фотием. Оба истолковали фразу Ктесия в соответствии со своим собственным пониманием. «Восемь лет» могут происходить от непонимания Фотием «семи лет», упомянутых в начале работы, как если бы работа была написана в восьмой год (с начала пребывания Ктесия? с начала правления Артаксеркса II?). Дата καὶ νῦν у Плутарха неясна и расплывчата. Кстати, если это ограничение будет снято, то «Персика» вполне могла быть написана позже, чем в 390‑х годах до н. э.
В промежутке между двумя чудесными событиями Фотий приводит убийство Статиры (FGrH 688 F 27.70 = Bibl. Cod. 72, p. 44 a 40-44 b 9):

(70) Λοιδορία Παρυσάτιδος πρὸς Στάτειραν, καὶ ἀναίρεσις διὰ φαρμάκου τοῦτον διασκευασθέντος τὸν τρόπον (ἐφυλάττετο γὰρ Στάτειρα λίαν μὴ παθεῖν ὃ πέπονθε)· μαχαιρίου τὸ ἓν μέρος ἐπαλείφεται τῷ φαρμάκῳ, τὸ δὲ λοιπὸν οὐ μετεῖχε. Τούτῳ τέμνεται ὀρνίθιον μικρόν, μέγεθος ὅσον ᾠοῦ· ῥυνδάκην Πέρσαι τὸ ὀρνίθιον καλοῦσι. τέμνεται δὲ δίχα, καὶ τὸ μὲν καθαρεῦον τοῦ ἰοῦ ἥμισυ αὐτὴ λαβοῦσα Παρύσατις ἐσθίει, τὸ δὲ προσομιλῆσαν τῷ φαρμάκῳ ὀρέγει Στατείρᾳ· ἡ δὲ ἐπειδὴ ἐσθίουσαν τὴν ἐπιδοῦσαν ἑώρα τὸ ἥμισυ, μηδὲν συνιδεῖν δυνηθεῖσα, καὶ αὐτὴ συνεσθίει τοῦ θανάτου τὸ φάρμακον.

(70) [Описываются] наезды Парисатиды на Статиру и смерть последней от яда, приготовленного следующим образом: Статира постоянно была настороже (чтобы не случилось того, что действительно произошло). Ибо она (Парисатида) смазала одну сторону ножа ядом, а другую не запачкала. Им она разрезала маленькую птичку размером с яйцо. Персы называют эту маленькую птичку риндак. Она была разрезана пополам: одна половина была чиста от яда, которую Парисатида сама взяла и ела, другая была пропитана ядом, которую она передала Статире. После того, как она (Статира) увидела, что дающая съела свою половину, она не заподозрила (заговор) и съела смертельную отраву.

Изображение Фотия имеет дословное сходство с описанием Плутарха: использование ножа (Art. 19.5: μικρᾷ μαχαιρίδι), смазывание одной стороны ядом (ἑτέρῳ μέρει), факт, что одна сторона остается чистой (καθαρὸν) и подробности о том, что Парисатида ела птицу первой (αὐτὴν ἐσθίειν). Предположительно эти сходства перекликаются с оригиналом. У Плутарха Парисатида и Статира держатся на стороже (φυλάττεσθαι). Название маленькой птички (Art. 19.4: μικρὸν ἐν Πέρσαις ὀρνίθιον) примерно одинаково (Art. 19.4: ῥυντάκης). Мы еще вернемся к этой сцене.
Последнее упоминание Плутарха о Ктесии соответствует последним разделам его собственной «Персики и конечной точке работы в 398/7 г. до н. э. (FGrH 688 F 30.72–5 = Bibl. Cod. 72, p. 44 b 20-41):

(72) Αἰτίαι δι᾽ ἃς Εὐαγόρᾳ βασιλεῖ Σαλαμῖνος βασιλεὺς ᾽Αρτοξέρξης διηνέχθη. καὶ ἄγγελοι Εὐαγόρα πρὸς Κτησίαν ὑπὲρ τοῦ λαβεῖν παρὰ ᾽Αβουλήτου τὰς ἐπιστολάς· καὶ Κτησίου πρὸς αὐτὸν ἐπιστολὴ περὶ τοῦ διαλλαγῆναι αὐτὸν ᾽Αναξαγόρᾳ τῷ Κυπρίων βασιλεῖ. Τῶν παρὰ Εὐαγόρα ἀγγέλων εἰς Κύπρον ἄφιξις, καὶ τῶν παρὰ Κτησίου γραμμάτων ἀπόδοσις Εὐαγόρᾳ.	(72) (Называются) причины, по которым царь поссорился с Эвагором, царем Саламина. Эвагор послал гонцов к Ктесию, чтобы получить письма от Абулита. Ктесий написал ему письмо о своем примирении с Анаксагором, царем Кипра. Затем Эвагор отправил послов на Кипр, а Ктесий отправил письма к Эвагору.
(73) Καὶ Κόνωνος πρὸς Εὐαγόραν λόγος ὑπὲρ τοῦ πρὸς βασιλέα ἀναβῆναι· καὶ Εὐαγόρα ἐπιστολὴ περὶ ὧν ἠξιώθη ὑπ᾽ αὐτοῦ· καὶ Κόνωνος πρὸς Κτησίαν ἐπιστολή· καὶ βασιλεῖ παρὰ Εὐαγόρα φόρος· καὶ τῶν ἐπιστολῶν Κτησίᾳ ἀπόδοσις. Κτησίου λόγος πρὸς βασιλέα περὶ Κόνωνος· καὶ ἐπιστολὴ πρὸς αὐτόν. Τῶν παρὰ Εὐαγόρου δώρων ἀπόδοσις Σατιβαρζάνῃ· καὶ τῶν ἀγγέλων τῶν εἰς Κύπρον ἄφιξις· καὶ Κόνωνος ἐπιστολὴ πρὸς βασιλέα καὶ Κτησίαν.	(73) Тем временем Конон заговорил с Эвагором о своем приходе к царю. Эвагор послал письмо о своих якобы заслугах перед царем. Конон послал письмо Ктесию; Эвагор платил дань царю. Письма были отправлены в Ктесию. Ктесий поговорил с царем о Кононе и написал Конону письмо. Эвагор послал дары Сатибарзану. На Кипр были отправлены гонцы. От Конона к царю и Ктесию было послано письмо.
(74) Ὡς ἐτηρήθησαν οἱ παρὰ Λακεδαιμονίων ἄγγελοι πεμφθέντες πρὸς βασιλέα. Βασιλέως ἐπιστολὴ πρὸς Κόνωνα καὶ πρὸς Λακεδαιμονίους, ἃς Κτησίας αὐτὸς ἐκόμισεν. Ὡς ὑπὸ Φαρναβάζου ναύαρχος Κόνων ἐγένετο. (75) Κτησίου εἰς Κνίδον τὴν πατρίδα ἄφιξις καὶ εἰς Λακεδαίμονα· καὶ κρίσις πρὸς τοὺς Λακεδαιμονίων ἀγγέλους ἐν ῾Ρόδῳ, καὶ ἄφεσις.	(74) За вестниками, посланными от спартанцев к царю, следили; царь послал Конону и спартанцам письмо, которое лично передал Ктесий. Конон был назначен от Фарнабаза командующим флотом. (75) Ктесий отправился на свою родину Книд и в Спарту. На Родосе состоялся суд над спартанскими послами и был вынесен оправдательный приговор.

Последний эпизод часто интерпретировался как означающий, что подвергся суду и был оправдан сам Ктесий. Однако, как указывает Ленфан, греческий язык допускает и другое чтение, то есть что упомянутый суд был фактически не над Ктесием, а над спартанскими делегатами.
Хотя сообщение может быть искажено (обратите внимание, что «Эвагор затем отправил послов на Кипр»), общая картина ясна. Конон, который был принят Эвагором I, царем Саламина, на Кипре в 405 году до н. э. (Xen. Hell. 2.1.28, Diod. 13.106.6, 14.39.1, Justin 5.6.10; Athen. 12.532b), использовал этот плацдарм для помощи Афинам и ослабления Спарты. Для достижения этих целей необходимо было создать флот, а для этого требовалась поддержка Великого Царя; поэтому было необходимо примирение между Эвагором и великим царем (399/8 г. до н. э. См. Diod. 14.39.1. Ср. Nepos, Con. 2.2, Philochorus FGrH 328 F 144-5). Именно создание этого флота побудило Агесилая к походу в Малую Азию. Льюис назначает датой 397 г. до нашей эры. В том же году Конон перебрался с сорока кораблями в Киликию (Diod. 14.39.4) и оттуда до Кавна в Карии. Согласно Исократу (Paneg. 142), царь уже три года не вкладывал средств во флот; по–видимому, Артаксеркс считал угрозу со стороны Агесилая более серьезной; в противном случае он с подозрением отнесся бы к Конону.
Некоторые источники сообщают о различных линиях связи с царем, главным образом подчеркивая роль Фарнабаза, сатрапа Даскилия. См. Xen. Hell. 5.6.24; 7.8.25. У Непота (Con. 2.1) Конон сперва прибывает к Фарнабазу. Ср. Justin, 6.1.4-9. Стивенсон объясняет это несоответствие возможной путаницей с Эвагором.
Рассказ Ктесия может быть правдивым, поскольку эта связь с Фарнабазом появилась лишь позднее. Можно отметить, что общая тенденция в античности заключалась в стремлении подавить собственное участие Ктесия в переговорах: Исократ полностью опускает его роль (Evag. 55-6; ср. Philip. 62). Однако полное отрицание свидетельств Ктесия может быть неоправданным. Стивенсон верит в рассказ о последней дипломатической миссии Ктесия, поскольку у него не было очевидных причин преувеличивать свою роль.
Краткое изложение Фотия включает описание переписки между Эвагором, Ктесием и царем, но оно очень отрывочно и расплывчато, что доказывает, что ближе к концу работы достойный патриарх, по–видимому, потерял интерес к подробностям. В этой переписке есть три этапа:
1) Эвагор и Ктесий исполняют роли.
(2) Затем добавляется Конон; на этом этапе происходит обсуждение (вероятно, появляющееся в оригинальном тексте в формате диалога) между Эвагором и Кононом.
(3) Потом в качестве участника появляется царь; между царем и Ктесием происходит дискуссия.
Конон находится в центре двух последних этапов, и вся переписка представлена Фотием в двух предложениях. Первое говорит о причине ссоры Артаксеркса и Эвагора, предположительно используя литературный прием аналепсис. Второе повествует о том, как Фарнабаз назначил Конона адмиралом. Появление этой подробности после упоминания о письмах приводит нас к выводу, что новое назначение Конона было частью примирения между великим царем и Эвагором.
Могут быть два случая, когда письма у Плутарха соответствуют переписке, упомянутой в FGrH 688 F 30: (I) первое письмо Конона к Ктесию отправлено после дискуссии афинянина с Эвагором о визите к персидскому царю; (II) ответ царя Конону (FGrH 688 F 30.72: Κτησίου πρὸς αὐτὸν ἐπιστολὴ), которое посылается после обсуждения, в котором участвуют Ктесий и Артаксеркс. В кратком изложении Фотия Конон отправляет царю еще одно письмо, на которое отвечает Артаксеркс.
Некоторые ученые считают, что ссылки Плутарха на Ктесия, вставившего дополнение в письмо Конона, происходят от другого автора, предположительно Динона, который якобы издевается над врачом, но скорее это не так. Вряд ли кто–то из авторов древности упоминал о Ктесии как об историческом деятеле. Более того, между версиями нет никакой фактической разницы: дополнения Ктесия к письму Конона заставляют царя отослать его. Вполне вероятно, что Ктесий описал, как он бежал из Персии с помощью этой хитрой уловки.
Кроме того, в отрывке Плутарха о манипуляциях Ктесия с письмом, упоминается критский танцор Зенон и мендейский врач Поликрит. Мы знаем, что Ктесий ссылается на танцора Зенона, из отрывка в работе Афинея (1.22 c = FGrH 688 F 31):

ὀρχησταὶ δὲ ἔνδοξοι … Ζήνων δὲ ὁ Κρὴς ὁ πάνυ ᾽Αρταξέρξῃ προσφιλέστατος παρὰ Κτησίᾳ.

Знаменитые танцоры … Зенон Критский наиболее ублажал Артаксеркса согласно Ктесию.

А как насчет второго? Там был историк Поликрит (FGrH 559) из Менда, чьи утерянные работы касались Сицилии: F 1 (Diog. Laert. 2.63) об Эсхине при дворе Дионисия Младшего, F 2 (De mirabilibus auscultationibus 112) о замечательной воде в Сицилии и F 3 (Diod. 13.83.3) о винном погребе богатого человека в Акраганте. Конрат Циглер стремится отождествить историка с врачом, упомянутым Плутархом, основываясь на хронологии (событие в первом фрагменте относится к 357 году до н. э.). Якоби, умножая личности, говорит о двух фигурах, которые являются дедом и внуком. Лураги (BNJ 559) делает «Поликрита младшего» еще одним врачом–историком. Но это совершенно излишне: мы не знаем дату Поликрита–историка; как и о времени сочинения. Упоминание об этом авторе в парадоксографическом труде De mirabilibus auscultationibus (об услышанных чудесных вещах) может отнести его к третьему или второму векам до н. э., но в этом труде есть довольно поздние разделы, поэтому датировка не является окончательной.
Ключ к разгадке может быть найден в том, что Поликрит рассказал историю (FGrH 559 F 2) об озере, которое выбрасывало тех, кто купался в нем, в воздух, когда количество купальщиков достигало пятидесяти человек (… τὸ δὲ πέρας ἕως εἰς πεντήκοντα ἀνδρῶν … ἐπειδὰν δὲ τοῦτον τὸν ἀριθμὸν λάβῃ, ἐκ βάθους πάλιν ἀνοιδοῦν ἐκβάλλειν μετέωρα τὰ σώματα τῶν λουομένων ἔξω ἐπὶ τὸ ἔδαφος,«его предел до пятидесяти человек … Когда оно принимает это число, оно набухает снизу и выбрасывает тела купальщиков на сушу»). Действительно, эта история об озере в Индии рассказана самим врачом — Ктесием (FGrH 688 F 45.47: «есть источник в Индии … когда они [купальщики] прыгают в него, вода выбрасывает их», ὅτι κρήνην ἐν Ἰνδοῖς φησιν . . . ὅταν δὲ εἰσπηδῶσιν, ἐκβάλλει αὐτοὺς τὸ ὕδωρ ἄνω). Анекдот повторяется в рукописях анонимного автора, называемого Paradoxographus Florentinus, 3: «В Индии есть источник, который выбрасывает тех, кто прыгает в него на сушу, как катапульта, в соответствии с историей Ктесия» (κρήνη ἐν Ἰνδοῖς, ἣ τοὺς κολυμβῶντας ἐπὶ τὴν γῆν ἐκβάλλει ὡς ἀπ’ ὀργάνου, ὡς ἱστορεῖ Κτησίας). Сходство между этими двумя описаниями настолько примечательно, что определенная связь между ними зафиксирована еще в древности. Общность индийских и сицилийских озер отмечена Каллимахом, как указано в сочинении Rerum mirabilium collectio (собрание чудес), приписываемого автору третьего века до н. э. Антигону из Кариста, 150: «Ктесий пишет об одном из озер в Индии, которое не принимает того, что в него бросают, как и пруды в Сицилии и Мидии…»).
Правдоподобным объяснением странного появления мендейского историка в рассказе Ктесия была бы случайная глосса, сделанная на полях читателем Ктесия, который был знаком с Поликритом, и, возможно, вошедшая в текст. Возможно, Плутарх столкнулся с этим неуклюжим упоминанием Поликрита в прочитанной им рукописи, касающейся чудес, предположительно в тексте, не связанном с материалом, к которому он обращался для «Артаксеркса». Было бы не слишком далеко идущим предположение, что Плутарх забавно вставил этого позднего историка в персидский двор, снова заостряя внимание на теме присутствия там, где его не должно было быть, и очень тесно связанной с образом Ктесия, который манипулировал своим собственным текстом, вставляя имена другого человека (то есть самого себя). Можно подумать, что лекарь по имени Поликрит вообще не фигурировал в первоначальном рассказе Ктесия — если он вообще существовал. Поликрит, вероятно, должен быть выброшен из этой сцены, как купальщики из сказочного озера. Это дублирование врачей, как и дублирование рассказа, может также быть литературным представлением Плутарха о разделении внутри истории Ктесия между ним как автором и как деятелем.
Обратимся теперь к последнему из явных упоминаний Плутарха о Ктесии, в De sollertia animalium. В своей работе «О природе животных» (De Natura Animalium, Περὶ Ζῴων Ἰδιότητος), представляющей собой ряд примеров поведения экзотических зверей, Клавдий Элиан пишет (NA 7.1 = FGrH 688 F 34a):

Πέπυσμαι δὲ ἄρα καὶ ἀριθμητικῆς τὰς βοῦς οὐκ ἀμοίρους εἶναι τὰς Σουσίδας. καὶ ὡς οὐκ ἔστιν ἄλλως κόμπος τὸ εἰρημένον, μάρτυς ὁ λόγος ὁ λέγων ἐν Σούσοις τῷ βασιλεῖ βοῦς εἰς τοὺς παραδείσους πολλὰς εἰς τὰ ἧττον ἐπίρρυτα ἀντλεῖν ἑκάστην κάδους ἑκατόν. Oὐκοῦν ἢ τὸν ἐπινησθέντα αὐταῖς ἢ τὸν συντραφέντα ἐκ πολλοῦ μόχθον προθυμότατα ἐκτελοῦσι, καὶ οὐκ ἂν βλακεύουσάν τινα θεάσαιο· εἰ δὲ πέρα τῆς προειρημένης ἑκατοντάδος ἕνα γοῦν προσλιπαρήσειας κάδον ἀνιμήσασθαι, οὐ πείσεις οὐδὲ ἀναγκάσεις, οὐτε παίων οὐτε κολακεύων. λέγει Κτησίας.

Я узнал, что волы в Сузах не лишены знания арифметики. Свидетельством того, что это утверждение не болтовня, является история о том, что в Сузах у царя есть быки, которые могут каждый принести сто ведер воды в засушливые места в парках. В самом деле, они исполняют этот долг с большой торжественностью, независимо от того, была ли она навязана им или их приучили делать это, и вы никогда не увидите, чтобы кто–то избегал этого. Но если бы вы попытались заставить их поднять хотя бы на один кувшин больше упомянутой сотни, вы не смогли бы ни поколебать, ни принудить их, ни избить, ни очаровать словами. Об этом говорит Ктесий.

Кажется, что и Плутарх, и Элиан передают одно и то же замечание и почти не меняют ее скелетную структуру; даже приписывание Ктесию происходит в конце концов в обоих вариантах. Теоретически Элиан мог бы опираться на Плутарха для этого отрывка, или же этот раздел мог быть интерполирован в работу Элиана более поздним читателем работы Плутарха. Действительно, многие примеры, приведенные в обеих работах, параллельны друг другу и даже, кажется, приблизительно следуют одному и тому же порядку. Например, примеры в работе Элиана, которые находят параллели с De soll. anim. 12.968 e-14.970, чередуются между шестой и седьмой книгами НA (6.52, 7.15, 6.59, 7.10, 7.13, 6.49, 6.25, 7.40), а раздел De soll. anim. 20.974 соответствует NA 6.3–4, и раздел De soll. anim. 23.976 a-b почти не отклоняется от последовательности NA 8.4-6. Тем не менее различия между этими двумя работами, а также тот факт, что у Элиана некоторые из анекдотов более объемны, могли бы сделать вероятным, что оба автора независимо опирались на один и тот же источник (или источники), прямо или косвенно, полагаясь на другую работу, которая приводила ссылки на животных из «Персики» Ктесия. Элиан цитирует Ктесия в других своих работах, и он никогда не опирается на Плутарха в других случаях (4.21, 4.26, 4.27, 4.32, 4.36, 4.41, 4.46, 4.52, 3.3, 5.3, 16.2, 16.31, 16.37, 16.42, 17.29, 17.34). Одним из составителей, которого можно было бы считать общим источником для Элиана и Плутарха, является соотечественник Ктесия, кариец Александр из Минда (I век н. э.) в его собственной работе «О животных» (Περὶ Ζώων; Athen. 9.392c, cp. 5.221b), известной обоим авторам - Ael. NA 3.23, 4.33, 5.27, 10.34; Plut. Mar. 17.6‑хотя, строго говоря, это, скорее всего, ссылка на книгу Александра «О птицах», Περὶ Πτηνῶν: ср. Athen. 2.64b, 65ab, 9.387f, 9.388d, 9.389c, 9.390f, 9.391bc, 9.392c, 9.393ab, 9.393d, 9.394d, 9.395c–e, 9.398c. Эти работы, возможно, были разделами книги под названием «Собрание чудес» (Θαυµασίων Συναγωγή), приписываемой Фотием «Александру» (Bibl. cod. 188 p. 145 b 9–15, cр. cod. 189, p. 145 b 35–9, cod. 190 p. 147 b 23–6).
Факт, что Плутарх включает в свою работу о животных только одно упоминание о Ктесии — хотя, вероятно, были и другие примеры, которые он мог бы добавить — указывает на то, что Плутарх, возможно, не имел более глубокого знакомства с «Персикой» на том этапе, когда он писал De sollertia, или же хотел свести упоминание Ктесия к минимуму, зная о его репутации.
Этот анекдот аналогичен любопытной истории из Ктесия, рассказанной Фотием (FGrH 688 F 15.58 = Bibl. Cod. 72, р. 42 а 17-19), согласно которому мулы, тянувшие телегу с трупом Артаксеркса I, отказывались двигаться, «как будто они ждали» тела сына Артаксеркса II, и только тогда, когда оно прибыло к ним, они пошли вперед (αἱ ἄγουσαι γὰρ τὴν ἁρμάμαξαν ἡμίονοι, ὥσπερ ἀναμένουσαι καὶ τὸν τοῦ παιδὸς νεκρόν, οὐκ ἤθελον πορεύεσθαι· ὅτε δὲ κατέλαβε, σὺν προθυμίῃ ἀπῄεσαν).

Анабасис Ксенофонта (Art. 11.18)

Текст, с которым знающие читатели Плутарха, вероятно, сравнили бы его описание, — это Анабасис Ксенофонта. Плутарх, по–видимому, допускает это сравнение и даже поощряет его. В качестве примера можно привести изображение Ктесием битвы при Кунаксе (Art. 11.1), в котором говорится, что Арией, друг Кира, сделал первый бросок, но не попал в цель. Ксенофонт также упоминает Ариея и называет его «сатрапом (ὕπαρχος) Кира» (Anab. 1.8.5), состоявшим в особом почете у принца (Anab. 3.2.5). В изображении Плутарха Ктесий, по–видимому, играл важную роль на переднем краю битвы, но, согласно Ксенофонту, Ариея не было рядом с Киром и он был поставлен во главе его левого крыла (Anab. 1.8.5). Кроме того, Ксенофонт утверждает, что в отличие от всех окружающих друзей Кира Арией один не пал на войне (Anab. 1.9.31) или рядом с его трупом (Oec. 4.19). Услышав о смерти Кира, он бежал со своими воинами и достиг последней стоянки, занимаемой перед битвой (Anab. 1.10.1; 2.1.3). Также Диодор (14.24.1), который называет его Аридеем (Ἀριδαῖος ὁ Κύρου σατράπης), описывает его как того, кто не был рядом с Киром. У Диодора есть Аридей, первоначально столкнувшийся с варварами, расположенными против левого фланге, где он находился (ср. 14.22.5). Некоторые ученые предполагают, что из–за внезапного нападения царя Арией даже не успел дойти до фронта (ср. Xen. Anab. 1.8.14). Более того, факт, что Арией не участвовал в битве (как и его последующее предательство греков), может объяснить его помилование царем (Xen. Anab. 2.4.1–2, 5. 9–10, 2.5.28, 35–42, 3.2.2, 5, 17, 3.5.1). Возможно, он продолжал оставаться сатрапом Великой Фригии в 390‑х годах (по данным Diod. 4.80.8: διὰ Ἀριαίου σατράπου). Однако Хорнблауэр убедительно показывает, что сам он не был сатрапом, а состоял на службе у других (см. Hellenica Oxyrhynchia 19.3, где он подчиняется Титравсту, и см. Diod. 14.80.6-8 и Polyaen. 7.16.1; ср. Xen. Hell. 4.1.27).
Было бы проще предположить, что Ктесий сочинил это описание точно так же он использовал имя Ариея для обозначения арабского царя, который был союзником легендарного Нина в другой драматической сцене (Diod. 2.1.5 = FGrH 688 F 1b 1.5). Плутарх использует это изображение, чтобы подчеркнуть свою главную тему: Арией выглядит так, как будто он присутствовал при столкновении между братьями, в то время как почти все другие свидетельства показывают, что его там не было. Это изображение предвосхищает ложное утверждение царя о том, что он присутствовал на месте смерти своего брата.
Если читатели Плутарха развесят здесь уши, то в картине метания копий есть смысл. Вполне возможно, что Плутарх ловко использует образ промазавшего копья, чтобы указать на лживые истории Ктесия, где отсутствует истина: в реальности же копье поразило цель без промаха. Можно было бы вспомнить значение архаичного слова νημερτής, «безошибочное», как нечто не упущенное или не сплоховавшее. В этом случае неудача Ариея намекает на явную беллетристику Ктесия, в то время как фиаско царя в попытке поразить Кира предвосхищает его более позднюю ложную версию смерти принца. Факт, что Артаксеркс все же поразил кого–то еще, показывает, что в этой истории, возможно, было зерно истины, в предстоянии размытия правды и фантазии в царской версии. То, что Кир преуспел в том, чтобы ударить Артаксеркса и сбросить его с коня, подразумевает, что слова Кира в адрес его брата были точными (и самореализующимися): царь в конце концов не удержался на своем коне.
Кроме того, читатели отмечают, что Кир не первый, кто бросает копье. Согласно Ксенофонту (Anab. 1.8.26), принц увидел царя и с криком «я вижу этого человека!» бросился на него и ударил его через нагрудник. Диодор (14.23.6) следует этому примеру. Это изложение показало бы храбрость Кира (хотя еще и опрометчивое безрассудство) перед лицом опасности и его импульсивное желание славы. Версия Ктесия, которую приводит Плутарх, лишает Кира чести первого броска. Аналогичная история у Ктесия, которая, возможно, была знакома читателям Плутарха, рассказывала о преждевременном броске Мегабиза, придворного Артаксеркса I, во время их совместной охоты (FGrH 688 F 14.43); царь был взбешен, хотя этот бросок, возможно, спас ему жизнь. Как Арией почти отдал Киру славу убийства царя, так и Артаксеркс позже отнял репутацию убийцы своего брата у тех, кто действительно сделал это.
Те, кто читал «Артаксеркса» на фоне Анабасиса, вероятно, нашли бы странным еще один элемент. В описании Ктесия, представленном Плутархом и аналогичном рассказу Диодора (14.23.6), Артаксеркс упал и его унесли из битвы. Диодор даже создает впечатление, что ранение царя помешало ему остаться на поле боя; Тиссаферн, по–видимому, принимает командование в последующем столкновении, в то время как царь все еще оправляется от раны несколько дней спустя (14.26.1). Но история, рассказанная Ксенофонтом, показывает, что царь очень активно участвовал в битве, приведя своих людей в лагерь Кира (Anab. 1.10.1, 2, 4), организуя свои силы для нападения на греческую армию (Anab. 1.10.5), двигаясь к ним в тыл (Anab. 1.10.6), соединяя силы с Тиссаферном (Anab. 1.10.6, 8) и вступив в переговоры с греками через гонцов (Anab. 2.1.7, 2.3.1). Для версии Ктесия, учитывая следующее повествование, было крайне важно, чтобы царь отсутствовал. Следовательно, образ царя для читателей Плутарха противоположен желаемому для них взгляду на Ариея: в то время как Арией не должен присутствовать на поле битвы, но присутствует, Артаксеркс же должен присутствовать (как в рассказе Ксенофонта), но теперь отсутствует.
Здесь для нашего обсуждения подходит часть описания Плутарха (Art. 11.3-4):

(3) Κῦρον δὲ τοῖς πολεμίοις ἐνειλούμενον ὁ ἵππος ἐξέφερεν ὑπὸ θυμοῦ μακράν, ἤδη σκότους ὄντος ἀγνοούμενον ὑπὸ τῶν πολεμίων καὶ ζητούμενον ὑπὸ τῶν φίλων. (4) Ἐπαιρόμενος δὲ τῇ νίκῃ καὶ μεστὸς ὢν ὀργῆς καὶ θράσους, διεξήλαυνε βοῶν ‘ἐξίστασθε πενιχροί’· τοῦτο δὲ περσιστὶ πολλάκις αὐτοῦ βοῶντος, οἱ μὲν ἐξίσταντο προσκυνοῦντες, ἀποπίπτει δὲ τῆς κεφαλῆς ἡ τιάρα τοῦ Κύρου.

Конь Кира в горячке нес его к вражескому фронту на большое расстояние, и так как уже было темно, то враги не узнавали его, тогда как друзья искали. Воодушевленный своей победой, полный гнева и дерзости, он скакал и кричал: «прочь с дороги, жалкие люди!». И это он прокричал по–персидски много раз; некоторые отступали в сторону и простирались ниц. Затем тиара (шапка) упала с головы Кира.

Смелый и самоуверенный характер Кира просвечивает в изображении Ксенофонта, но выпукло выступает в этом описании Ктесия, как его приводит Плутарх. В обеих версиях Кир видит греков побеждающими стоящие против них войска и решает сделать решительный рывок вперед (Anab. 1.8.21–4). Развитие, которое Ксенофонт наметил из характеристики Кира сперва как «не спешившего броситься в погоню» (Anab. 1.8.21: οὐδ 'ὣς ἐξήχθη διώκειν) и затем как «не сумевшего сдержаться» (Аnab. 1.8.26: εὐθὺς οὐκ ἠνέσχετο) приобретает в описании Плутарха больше драматизма, поскольку Кир полностью теряет контроль над ситуацией. В то время как у Ксенофонта перемене Кира дается рациональная основа (δείσας μὴ ὄπισθεν γενόμενος κατακόψῃ τὸ Ἑλληνικὸν («боялся, что [царь] может зайти грекам в тыл и перебить их»), в использовании Плутархом рассказа Ктесия в его действиях фигурирует только азарт. Отсюда на фоне картины Ксенофонта неосмотрительность Кира становится еще более подчеркнутой и заметной.
Итак, Плутарх, по–видимому, использует описание Ктесия в скрытом контрасте с предположительно известным его читателям описанием Ксенофонта, чтобы подчеркнуть кажущуюся внезапную перемену в благоразумии принца. Одним из элементов рассказа Ктесия является рассказ о коне Кира; здесь приходит на ум подробность из некролога Киру (Anab. 1.9.5), где сказано, что принц обожал лошадей и был лучшим наездником, φιλιππότατος καὶ τοῖς ἵπποις ἄριστα χρῆσθαι). Затем Кира заставляют произносить иные слова, чем те, которые вкладывает ему в уста Ксенофонт: вместо того чтобы кричать «я вижу его» (Τὸν ἄνδρα ὁρῶ), он приказывает своим людям убираться с его пути. Это представление показывает его в другом, нелестном и тщеславном свете. У читателя, знакомого с Ксенофонтом, создалось бы теперь впечатление, что Киру было плохо видно и что, кроме того, на его пути есть препятствия (которые он хочет устранить).
К обстоятельству, что Кир кричит по–персидски (без своих греческих наемников), добавляется важная подробность, что головной убор, который он носил, с него свалился. Читатели Ксенофонта, которые помнят, что Кир идет на битву с непокрытой головой (Anab. 1.8.6) найдут в упоминании Плутарха попытку Кира скрыть и замаскировать тиару. Это похоже на то, как если бы плутархов Кир пытался прикрыть голову и замаскировать свою подлинную варварскую и высокомерную личность. Конечно, ночью неразбериха усилилась. Шерилин Бассетт, вероятно, права, утверждая, что Кир был похож на своего брата из–за тиары — головного убора, закрывающего лицо, шею, уши и подбородок. Вертикальная тиара была привилегией царя, и возможно, что шапка Кира носилась по–царски. По–видимому, именно из–за этого убора люди простирались перед ним, прежде чем шапка свалилась.
Говоря о конце мятежного принца, Ксенофонт просто пишет, что «кто–то поразил Кира копьем» (Anab. 1.8.27: αὐτὸν ἀκοντίζει τις παλτῷ). У Диодора это делает «один из случайных персов» (14.23.7: τῶν ὑπό τινος τυχόντων Περσῶν). Читатель же рассказа Ктесия у Плутарха обнаруживает, что у убийцы Кира есть имя — Митридат. Впрочем, когда Плутарх упоминает помощника Митридата, который поднял промокший чепрак, он называет убийцу просто человеком, который поразил Кира (τὸν τοῦ Κῦρον βαλόντος ἀκόλουθος).
Факт, что Кир падает со своего коня и предпочитает идти пешком, хотя ему предлагают другого коня, может подчеркнуть те очень негативные черты, которые принц указал в своем брате, и показывает, что он лишен царственности. Принимая во внимание упомянутую хорошо известную смычку лошади с царской властью в Персии, это изображение Кира находится в прямом контрасте с картиной, которую читатели узнают от Ксенофонта («самый царственный», βασιλικττατος: Anab. 1.9.1).
Читателям, знакомым с очень кратким рассказом Ксенофонта (Анав. 1.8.26-27), предпосланная Плутархом версия Ктесия действительно может показаться длинной и утомительной, как это, по–видимому, подразумевает сам Плутарх. Существенное различие между Ктесием и Ксенофонтом состоит в том, что последний подразумевает, что Кир умер мгновенно во время столкновения со своим братом, в то время как Ктесий предпочитает отложить смерть на более поздний срок.
Переходя к Art. 18, мы можем отметить, что читатели Ксенофонта кое–чему удивятся. Во–первых, описание Клеарха и военачальников как посаженных в тюрьму идет вразрез как с информацией Ариея, согласно которому Клеарх, Агий и Сократ умерли мгновенно (Anab. 2.5.38: Κλέαρχος … τέθνηκε), так и со словами Ксенофонта (Anab. 2.6.1), что они прожили в тюрьме недолго.
Во–вторых, смущение читателей от поведения стратегов по отношению к Клеарху в рассказе Плутарха может увеличиться на фоне некролога стратегам в Анабасисе (2.6). В частности, последнее описание Агия и Сократа как хороших товарищей (Anab. 2.6.30: οὐδεὶς κατεγέλα οὔτ φιλίαν αὐτοὺς εἰς ἐμέμφετο) совсем не соответствует их поведению в пассаже Плутарха. В то же время Плутарх допускает, что разочарование в ожиданиях читателей почти повторяет обман Тиссаферном ожиданий стратегов в том же разделе «Артаксеркса». Тем не менее, по иронии судьбы, вероломство Тиссаферна в аресте и убийстве Клеарха и других было весьма известно и в древности (Dio Chrys. 74.14. Polyaen. 7.18.1), так что читатели ожидали бы этого нарушения ожиданий.

Вероятное использование Ктесия

Проблематичность источниковедческого анализа Плутарха очевидна уже с самого начала «Артаксеркса», поскольку создается впечатление, что биограф обращается со своим материалом так, как ему заблагорассудится. Мы видели в эпитоме Фотия, что было четыре царственных брата. Плутарх, по–видимому, следует Ктесию, но это Ктесий в совершенно новом одеянии (Art. 1.2-3):

Δαρείου γὰρ καὶ Παρυσάτιδος παῖδες ἐγένοντο τέσσαρες· πρεσβύτατος μὲν ᾽Αρτοξέρξης, μετ᾽ ἐκεῖνον δὲ Κῦρος, νεώτεροι δὲ τούτων ᾽Οστάνης καὶ ᾽Οξάθρης. Ὁ μὲν οὖν Κῦρος ἀπὸ Κύρου τοῦ παλαιοῦ τοὔνομα ἔσχεν, ἐκείνῳ δ᾽ ἀπὸ τοῦ ἡλίου γενέσθαι φασί· Κῦρον γὰρ καλεῖν Πέρσας τὸν ἥλιον.

У Дария и Парисатиды было четверо детей: старший — Артаксеркс, после него Кир, и младшие — Остан и Оксатр. Кир был назван в честь Кира Древнего, а последний, как говорят (φασί), получил свое имя от солнца, ибо персы называют «Киром» солнце.

Плутарх ссылается на начальную строку «Анабасиса» (1.1.1), хотя прямо его автор не упоминается. Биограф опускает historic present Ксенофонта, ставит существительное (παῖδες) перед глаголом и отказывается от риторического противостояния πρεσβύτερος - νεώτερος в пользу более сложной структуры: теперь Артаксеркс — это πρεσβύτατος, за которым следует Кир, а νεώτεροι последние два брата. Причина плутарховых «махинаций» довольно ясна: в то время, как у Ксенофонта на первом плане стоит Кир, для Плутарха главным героем является Артаксеркс. Плутарх почти намеренно старается затерять Кира среди братьев. Так что отклоняясь от Ксенофонта, херонеец вряд ли его «исправлял». В соответствии с повторяющейся темой биографии, удивительное появление двух царских братьев, которых у Ксенофонта не наблюдается, должно предвосхищать проблемную царскую версию, которая включала людей в повествование там, где их не должно было быть, и все же претендовала бы на правдивость. Она также ставит вопрос о том, могут ли письменные тексты когда–либо прийти к истине, поскольку Плутарх хотя и не верен тексту Ксенофонта, но все же правдив.
То, что Плутарх позаимствовал у Ктесия происхождение имени «Кир» от Солнца, по–видимому, установлено твердо. Плутарх употребляет φασί, под которым, вероятно, подразумевается Ктесий и его информатор(ы), как справедливо предположила Ленфант. Следует отметить зияние ἀπὸ τοῦ ἡλίου, которое присутствует и в эпитоме Фотия и, вероятно, повторяет оригинальные слова Ктесия (или эпитомы Ктесия). Плутарх стремится избежать этого зияния. Сравнение с рассказом Фотия показывает, что прямое ассоциирование Кира Младшего с Киром Великим принадлежит самому Плутарху и не присутствовала в сочинении Ктесия. И все же связь между этими двумя лицами и ее подтекст была очевидна читателям Ктесия.
Сообщение Фотия (см. FGrH 688 F 15a = Bibl. Cod. 72, p. 42 b 10, 15) приводит другие имена для остальных братьев: Артост (᾽Αρτόστης) для третьего и Оксендр (Ὀξένδρας) для младшего. Это не разные люди, так как и Фотий, и Плутарх говорят об одной и той же последовательности потомков. Здесь скорее ошибка в рукописной передаче Фотия или в тексте Ктесия (или его эпитомы), находящегося в распоряжении Фотия. Оксендр у Фотия необъясним в отличие от Оксатра у Плутарха. По–видимому, Плутарх использует для этих имен какой–то другой источник, поскольку позже появляется фигура Остана (Art. 22.11) в той части, которая никак не могла произойти из Ктесия. Если это действительно так, и Плутарх опирается на неизвестного автора, то его открытое утверждение о зависимости от Ктесия (Art. 1.4) может быть истолковано как ироничное, учитывая его фактическое одобрение конкурирующего сообщения. Однако более вероятно, что Плутарх использует Ктесия исключительно для имен братьев. Появление Остана в Art. 22 может быть объяснено творческим дополнением Плутарха. Следует отметить, что Остан встречается как дед Дария III у Диодора (17.5.5), а Оксатр — как его брат (17.34.1).
Плутарх сократил большую часть пространного описания важного события в 18‑й книге «Персики»; подробности сохранены Фотием (F 15.55–56 = Bibl. cod. 72, p. 43 a 11-43 b 2):

(55) Ἀρσάκης, ὁ τοῦ βασιλέως παῖς, ὁ καὶ ὕστερον μετονομασθεὶς Ἀρτοξέρξης, γαμεῖ τὴν Ἰδέρνεω θυγατέρα Στάτειραν, τὴν δὲ τοῦ βασιλέως θυγατέρα, ὁ τοῦ Ἰδέρνεω υἱός· Ἀμῆστρις ἦν ἡ θυγάτηρ· τῷ δὲ ταύτης νυμφίῳ ὄνομα Τεριτούχμης, ὃς καὶ τοῦ πατρὸς τελευτήσαντος, ἀντ´ αὐτοῦ σατράπης κατέστη. Ἦν δὲ ὁμοπατρία αὐτῷ ἀδελφὴ Ῥωξάνη, καλὴ τῷ εἴδει, καὶ τοξεύειν καὶ ἀκοντίζειν ἐμπειροτάτη. Ἐρῶν δὲ ταύτης ὁ Τεριτούχμης καὶ συγγινόμενος, ἐμίσει Ἀμῆστριν· καὶ τέλος ἐμβαλεῖν αὐτὴν εἰς σάκκον καὶ κατακεντηθῆναι ὑπὸ τριακοσίων ἀνδρῶν, μεθ´ ὧν καὶ τὴν ἀπόστασιν ἐμελέτησεν, ἐβουλεύσατο. Ἀλλά τις Οὐδιάστης ὄνομα, ἰσχὺν ἔχων παρὰ Τεριτούχμῃ καὶ γράμματα παρὰ βασιλέως πολλὰς ὑποσχέσεις ἔχοντα εἰ περισωθείη αὐτῷ ἡ θυγάτηρ δεξάμενος, ἐπιτίθεται καὶ ἀναιρεῖ Τεριτούχμην γενναίως ἐν τῇ ἐπαναστάσει ἀνδρισάμενον καὶ πολλοὺς ἀποκτείναντα· μέχρι γὰρ λʹ καὶ ζʹ φασὶν αὐτὸν ἀποκτεῖναι.

(55) Арсак, сын царя, который позже изменил свое имя на Артаксеркса, женился на Статире, дочери Идерна. В то же время Теритухм, сын Идерна, женился на дочери царя Аместриде и после смерти своего отца стал сатрапом вместо него. Однако у Теритухма имелась сводная сестра от того же отца по имени Роксана, которая была красива и умела обращаться с луком и копьем. Он влюбился в нее, вступил с ней в близкие отношения и возненавидел свою жену Аместриду. В конце концов, он планировал бросить ее в мешок, чтобы 300 человек, с которыми он намеревался восстать (против царя), пронзили ее. Однако некий Удиаст, имевший некоторое влияние на Теритухма, получил от царя письма с обещаниями, что если он спасет его дочь, то будет щедро вознагражден. Поэтому он напал и убил Теритухма, хотя последний храбро сражался, убив многих людей. Говорят, он убил тридцать семь человек.

(56) Ὁ δὲ υἱὸς τοῦ Οὐδιάστου Μιτραδάτης, ὑπασπιστὴς ὢν Τεριτούχμου, καὶ μὴ παρών, ἐπεὶ ἔμαθε, πολλὰ τῷ πατρὶ κατηράσατο, καὶ πόλιν Ζάριν καταλαβών, ἐφύλασσε ταύτην τῷ παιδὶ τοῦ Τεριτούχμεω. Ἡ δὲ Παρύσατις τήν τε μητέρα τοῦ Τεριτούχμεω καὶ τοὺς ἀδελ φοὺς Μιτρώστην καὶ Ἥλικον, καὶ τὰς ἀδελφάς, δύο οὔσας χωρὶς τῆς Στατείρας, ζώσας ἐκέλευσε καταχῶσαι, τὴν δὲ Ῥωξάνην ζῶσαν κατατεμεῖν· καὶ ἐγένετο. Ὁ δὲ βασιλεὺς εἶπε τῇ γυναικὶ Παρυσάτιδι ποιῆσαι ὁμοίως καὶ Στάτειραν τὴν Ἀρσάκου γυναῖκα τοῦ παιδός. Ἀλλ´ ὅ γε Ἀρσάκης, πολλὰ τὴν μητέρα καὶ τὸν πατέρα δάκρυσι καὶ κοπετοῖς ἐξιλεωσάμενος, ἐπεὶ ἡ Παρύσατις ἐπεκάμφθη, συνεχώρησε καὶ Ὦχος ὁ Δαρειαῖος, εἰπὼν Παρυσάτιδι πολλὰ μεταμελήσειν αὐτῇ. Τέλος τῆς ιηʹ ἱστορίας.

(56) Митридат, сын Удиаста, щитоносец Теритухма, был в отъезде. Узнав о случившемся, он проклял своего отца, захватил город Зарис и сохранял его для Теритухма. Затем Парисатида приказала похоронить заживо мать Теритухма, его братьев Митроста и Гелика, а также его сестер (кроме Статиры их было еще две), и это было сделано. Роксана была разрезана на куски еще не умершей. Царь велел Парисатиде сделать то же самое со Статирой, женой его сына, но Арсак со слезными просьбами взмолился к своим родителям и убедил Парисатиду помиловать ее. После того как она согласилась, Ох, также называемый Дарием, сказал Парисатиде, что она будет сожалеть об этом решении. Здесь кончается 18‑я книга.

Участие трехсот человек в попытке убить Аместриду, битва, в которой пал Теритухм, письма царя к Удиасту, взятие города Зариса — все это предполагает некоторые важные дела, а не только придворные интриги. Желание Дария казнить Статиру, конечно, предвещает будущие события. Это не обязательно означает, что Статира замешана в мятеже, но это указывает на страх перед тем, что она может действовать в интересах своей собственной семьи, которые, как предполагается, противоречат интересам ее мужа. Будущее сожаление Парисатиды о спасении Статиры повторяется позже в сожалении Артаксеркса о том, что он послушался Статиру и казнил Клеарха и греческих военачальников.
Из пространного описания восстания Теритухма Плутарх сокращает и сохраняет только желание Дария убить Статиру и ее спасение Арсиком (Art. 2.2):

Γυναῖκα δὲ καλὴν καὶ ἀγαθὴν ἔλαβε μὲν τῶν γονέων κελευόντων, ἐφύλαξε δὲ κωλυόντων. τὸν γὰρ ἀδελφὸν αὐτῆς ἀποκτείνας ὁ βασιλεὺς ἐβουλεύετο κἀκείνην ἀνελεῖν· Ὁ δ’ Ἀρσίκας τῆς μητρὸς ἱκέτης γενόμενος καὶ πολλὰ κατακλαύσας, μόλις ἔπεισε μήτ’ ἀποκτεῖναι μήτ’ αὐτοῦ διαστῆσαι τὴν ἄνθρωπον.

[Арсик] женился на красивой и добродетельной женщине по повелению своих родителей и защищал ее, несмотря на их непреклонность, потому что, когда царь убил ее брата, он хотел сделать то же самое и с ней. Однако, умоляя свою мать с большим плачем, Арсик едва уговорил ее не казнить его жену и не разлучать их.

Как и у Плутарха, у Фотия также есть Арсик, умоляющий о жизни своей супруги, но фраза другая. Фотий описывает будущего царя как обращающегося к обоим родителям и в слезах уговаривающего их не убивать Статиру (πολλὰ τὴν μητέρα καὶ τὸν πατέρα δάκρυσι καὶ κοπετοῖς ἐξιλεωσάμενος). Плутарх, с другой стороны, заставляет Арсика обратиться к своей матери наедине, в описании, которое показывает, что ему едва удается убедить ее не казнить жену. Оба автора, однако, создают впечатление, что смягчение Дария и освобождение Статиры происходят после уступки Парисатиды. Обратите внимание на использование Плутархом слова πολλὰ, которое может восходить к тексту Ктесия, так как оно встречается и в версии Фотия (F 15.56). Плутарх сжимает весь эпизод и заставляет его соответствовать ближайшей сцене в биографии, попытке Парисатиды посадить на престол Кира. Так, неудовлетворенное желание Дария (Art. 2.2: ὁ βασιλεὺς ἐβουλεύετο) отражено позднее в несбывшемся желании Парисатиды видеть Кира царем (Art. 2.3: βουλομένη βασιλεύειν). В то время как Арсик с трудом уговаривает свою мать (Art. 2.2: μόλις ἔπεισε) спасти Статиру, Парисатида своего добиться не может (Art. 2.5: οὐ … ἔπεισεν).
Притязания Кира на престол (Art. 2.4) в связи с его рождением «в пурпуре», по–видимому, идеально подходят для изображения им Фотием как человека, родившегося после того, как его мать стала царицей (ср. FGrH 688 F 15.51: τίκτει δὲ αὐτῷ ἕτερον υἱὸν βασιλεύουσα). Более того, фраза «мать больше любила Кира и желала, чтобы престол унаследовал он» (Art. 2.3: Ἡ μήτηρ ὑπῆρχε τὸν δὲ μᾶλλον Κῦρον φιλοῦσα καὶ βουλομένη βασιλεύειν ἐκεῖνον), напоминает первые слова Ксенофонта (Anab. 1.1.4: Παρύσατις μὲν δὴ ἡ μήτηρ ὑπῆρχε τῷ Κύρῳ φιλοῦσα τὸν αὐτὸν μᾶλλον ἢ βασιλεύοντα Ἀρταξέρξην, «потому что она больше любила его, чем восседавшего на троне Артаксеркса»). Это утверждение вырвано из контекста Анабасиса, а именно из момента освобождения Кира от смертного приговора, при помощи Парисатиды. Плутарх тем самым усиливает картину Кира как принца, чьи амбиции подпитываются стремлениями его матери, предположительно инсинуированными Ктесием.
Парисатида преуспевает в помощи одному сыну, Артаксерксу, сохранить то, что у него уже есть (Статиру), но не помогает другому сыну достигнуть того, чего у него нет (царства). Первый пункт происходит из Ктесия, второй из Ксенофонта.
Однако намек Плутарха на довод Ксеркса о порфирогенезе («рождении в пурпуре», Art. 2.4), по–видимому, прямо указывает на сообщение Геродота (Hdt. 7.2–3). По словам последнего, Ксеркс заявляет, что он появился на свет, когда его отец Дарий уже был царем (γένοιτο Δαρείῳ ἤδη βασιλεύοντι ἔχοντι Περσέων καὶ τὸ κράτος), тогда как Артобазан, его старший единокровный брат, родился, когда Дарий был еще частным человеком (ἔτι ἰδιώτῃ ἐόντι Δαρείῳ). Геродот утверждает, что высказать это заявление посоветовал Ксерксу изгнанный спартанский царь Демарат, сын Аристона. Появление этих двух элементов в «Артаксерксе», вероятно, является дополнением самого Плутарха, вытекающим из воспоминаний о рассказе Геродота; он не был подвержен влиянию другого источника. Ктесий, по–видимому, не писал о совете Демарата. В противоположность Геродоту (6.61–70), врач, по–видимому, указал, что Демарат впервые (πρῶτον) встретил персидского монарха в Абидосе, накануне его отъезда в великий поход на Грецию (FGrH 688 F 13.27). Плутарх, по–видимому, намекает, что в своем изложении аргументации Кира касательно престолонаследия Ктесий заимствовал у Геродота описание аргументов Ксеркса о престолонаследии после Дария I.
Фотий начинает краткое изложение 19‑й книги «Персики» (FGrH 688 F 16.57 = Bibl. Cod. 72, p. 43 b 3-5):

Ἐν δὲ τῇ ιθʼ ἱστορίᾳ διαλαμβάνει, ὡς Ὦχος ὁ Δαρειαῖος ἀπέθανεν ἀσθενήσας ἐν Βαβυλῶνι, ἔτη βασιλεύσας λεʼ, βασιλεύει δὲ ᾽Αρσάκης ὁ μετονομασθεὶς ᾽Αρτοξέρης.

В девятнадцатой книге своей истории Ктесий описывает, как Дарий Ох умер в Вавилоне от болезни после тридцати пяти лет правления, а затем Арсак стал царем, сменив свое имя на Артаксеркса.

По рассказу Ксенофонта, Дарий II заболел во время своей войны с кадусиями (Hell. 2.1.13: ἐπεὶ αὐτῷ παρὰ τοῦ πατρὸς ἧκεν ἄγγελος λέγων ὅτι ἀρρωστῶν ἐκεῖνον καλοίη, ὢν τῆς ἐν Θαμνηρίοις Μηδίας ἐγγὺς Καδουσίων, ἡμῶν’ οὓς ἐστράτευσεν ἀφεστῶτας, «посланник прибыл к нему [Киру] от его отца, объявив, что он был болен и велел ему приехать, потому что он находился в Тамнерии, в Мидии, возле земли кадусиев, против которых он проводил кампанию после того как они восстали»). Если это изображение происходит из работы врача, то было бы разумно предположить, что начало Анабасиса Ксенофонта (1.1.2), которому следует Плутарх (Art. 3.1), также происходит из него. Согласно этому изображению, Дарий лежит больной и посылает за Киром из сатрапии. Однако следует отметить, что согласно Фотию, Дарий II умирает в Вавилоне, а не в Тамнерии, как у Ксенофонта. Одним из вариантов разрешения этого противоречия было бы предположение, что первоначальный текст Ктесия не был ясен, поэтому в то время как Дарий болел в Мидии, его смертное ложе было в Вавилоне, так что Ксенофонт ошибся, или же мог ошибаться Фотий, находясь под влиянием отрывков вроде Xen. Cyr. 8.6.22, где персидский двор находится в Вавилоне большинство дней в году.
Еще одним указанием на то, что Art. 3.1 в конечном счете происходит из Ктесия, является пассаж Афинея (12.548 e), в котором умирающий персидский монарх по имени Ох дает своему старшему (πρεσβύτατος) сыну совет, как сохранить царство. Поскольку известно, что Артаксеркс III Ох был отравлен и умер мгновенно (Diod. 17.5.3-4), представляется более вероятным, что этим царем должен быть Дарий II Ох, а старшим сыном — Артаксеркс. Можно предположить, что это описание связано с предполагаемым ктесиевым рассказом о смерти Дария, который также повлиял на Ксенофонта в «Киропедии» (8.7.5–28: последние слова Кира двум его сыновьям на смертном одре).
Следующая сцена в биографии отсылает к церемонии коронации в храме (Art. 3.2-4):

Ὀλίγῳ δ᾽ ὕστερον ἢ τελευτῆσαι Δαρεῖον ἐξήλασεν εἰς Πασαργάδας ὁ βασιλεύς, ὅπως τελεσθείη τὴν βασιλικὴν τελετὴν ὑπὸ τῶν ἐν Πέρσαις ἱερέων. (2) Ἔστι δὲ <ἐκεῖ> θεᾶς πολεμικῆς ἱερόν, ἣν ᾽Αθηνᾷ τις <ἄν> εἰκάσειεν· εἰς τοῦτο δεῖ τὸν τελούμενον παρελθόντα τὴν μὲν ἰδίαν ἀποθέσθαι στολήν, ἀναλαβεῖν δ᾽ ἣν Κῦρος ὁ παλαιὸς ἐφόρει πρὶν ἢ βασιλεὺς γενέσθαι, καὶ σύκων παλάθης ἐμφαγόντα τερμίνθου κατατραγεῖν, καὶ ποτήριον ἐκπιεῖν ὀξυγάλακτος· εἰ δὲ πρὸς τούτοις ἕτερ᾽ ἄττα δρῶσιν, ἄδηλόν ἐστι τοῖς ἄλλοις. (3) Ταῦτα δρᾶν ᾽Αρτοξέρξου μέλλοντος, ἀφίκετο Τισσαφέρνης πρὸς αὐτόν ἄγων ἕνα τῶν ἱερέων, ὃς ἐν παισὶ Κύρου τῆς νομιζομένης ἀγωγῆς ἐπιστάτης γενόμενος καὶ διδάξας μαγεύειν αὐτόν, οὐδενὸς ἧττον ἐδόκει Περσῶν ἀνιᾶσθαι, μὴ ἀποδειχθέντος ἐκείνου βασιλέως· διὸ καὶ πίστιν ἔσχε κατηγορῶν Κύρου. (4) Κατηγόρει δ᾽ ὡς μέλλοντος ἐνεδρεύειν ἐν τῷ ἱερῷ, καὶ ἐπειδὰν ἐκδύηται τὴν ἐσθῆτα ὁ βασιλεύς, ἐπιτίθεσθαι καὶ διαφθείρειν αὐτόν.

Вскоре после смерти Дария царь (Артаксеркс) отправился в Пасаргады, чтобы принять участие в церемонии коронации, которую проводили персидские жрецы. Там был храм богини–воительницы, которую можно было бы сравнить с Афиной. Посвященный должен был пойти в храм, сбросить свое платье и надеть одежду, которую носил до своего воцарения Кир древний, съесть пирог из инжира, пожевать теребинт и выпить чашу кислого молока. Если они и делали что–то еще, то это оставалось скрытым от других. Когда Артаксеркс уже собирался совершить обряд, Тиссаферн подошел к нему вместе с одним из жрецов, который наставлял Кира в юности и обучал его искусству магов и который, казалось, был расстроен больше, чем любой перс, когда (Кир) был лишен наследования короны. В результате его обвинение против Кира подтвердилось. Он утверждал, что Кир готовил засаду в храме и собирался напасть и убить царя, когда тот снимет свой плащ.

В отличие от других мнений, упоминание храма Афины, по–видимому, не вытекает из рассказа Динона, и, вероятно, произошло из работы Ктесия. Признание Плутарха, что никто другой не знает, что происходит во время церемонии (ἄδηλόν ἐστι τοῖς ἄλλοις), перекликается с утверждениями автора, придающего большое значение личному наблюдению. К ним относится и Ктесий. Среди блюд, упомянутых в церемонии коронации, значительное место занимает кислое молоко. Оно было известно в древности своей лечебной терапевтической ценностью, как мы видим в медицинских трактатах. Оно могло бы представлять особый интерес для врача, который обсуждал кислое молоко в Индии (FGrH 688 F 45.50). Точно так же упоминание о теребинте (τερμίνθος), который появляется в качестве типичной пищи среди персов в фрагменте Николая Дамасского (FGrH 90 F 66.34 = Exc. De Insid. P. 31.13 de Boor), вероятно, заимствовано из Ктесия. Самое главное, существует внутренняя связь между описанием церемонии в храме и обвинением против Кира.
Ктесий, безусловно, может рассматриваться как источник этого драматического обвинения. Тем не менее Фотий ограничивается скороговоркой (FGrH 688 F 16.59 = Bibl. Cod. 72, p. 43 b 10-15):

Διαβάλλεται Κῦρος ὑπὸ Τισαφέρνους πρὸς ᾽Αρτοξέρξην τὸν ἀδελφόν, καὶ καταφεύγει Παρυσάτιδι τῇ μητρί, καὶ ἀπολύεται τῆς διαβολῆς. Ἀπελαύνει Κῦρος ἠτιμωμένος παρὰ τοῦ ἀδελφοῦ πρὸς τὴν οἰκείαν σατραπείαν, καὶ μελεταῖ ἐπανάστασιν.

Тиссаферн обвинил Кира перед его братом Артаксерксом. Кир бежал к своей матери Парисатиде и был освобожден от обвинений. Презираемый братом, Кир отправился в свою собственную сатрапию и спланировал восстание.

Патриарх не приводит содержание утверждения Тиссаферна, однако в его резюме четко говорится, что в докладе врача содержалось обвинение. Описание Плутарха богаче любого из наших дошедших до нас текстов, в том числе и Ксенофонта (Anab. 1.1.3), который, как и Фотий, лишь констатирует факт обвинения против Кира, но не его содержание (Τισσαφέρνης διαβάλλει τὸν Κῦρον πρὸς τὸν ἀδελφὸν ὡς ἐπιβουλεύοι αὐτῷ, «Тиссаферн ложно обвинил Кира перед его братом в заговоре против него»). Можно с уверенностью заключить, что источником большинства подробностей ложного обвинения в «Артаксерксе» вроде причастности жреца и содержания обвинения является Ктесий. Ксенофонт только утверждает, что царь убежден (πείθεται) в составе преступления, и кажется разумным, что Артаксеркс прислушался к бывшему наставнику Кира, как упоминалось Плутархом (Art. 3.3).
Доклад Ксенофонта поэтому кажется вторичным и производным, так как он просто упоминает обвинение, но не приводит его содержание. Гораздо вероятнее предположить, что Ксенофонт намеренно опустил ряд элементов, чем сделать вывод, что эти элементы были лишь позднее добавлены к рассказу в Анабасисе и не были ему известны. Принимая во внимание любовь врача к фантастическим выдумкам и пространным историям, трудно представить себе, что он не стал бы распространяться о содержании обвинения в заговоре и о заключении Кира в тюрьму, а вместо этого счел бы достаточным краткое упоминание. Рассказы Ктесия изобилуют сфабрикованными обвинениями (ср. FGrH 688 F 13.11–12, 14.32–3, 16.60) и он не уклоняется от рассказа об участии жрецов в кознях и интригах (ср. FGrH 688 F 13.11, 19) вроде тех, которые мы находим в обвинениях Тиссаферна. Эти подробности можно рассматривать как некоторые характерные черты придворных сказок. Эндрю Николс убедительно доказывает, что появление слов διαβάλλω и διαβολή в резюме Фотия показывает, что в изображении обвинения как ложного утверждения его версия не была далека от вариантов Ксенофонта или Плутарха.
Кроме того, темное изображение магов появляется в рассказе об узурпаторе в Бехистунской надписи (DB 1.26–71), у Геродота (один маг: 3.67–73, два мага: 3.61–66, 74, 76-79) и Ктесия (FGrH 688 F 13.11–18). Ксенофонт рисует магов гораздо в более позитивном свете (как и евнухов), словно намеренно противопоставленном их изображению Ктесием. Так, вопреки Ктесию, Ксенофонт опускает содержание обвинения, выдвинутого магом против Кира Младшего. Соответственно, в Киропедии Ксенофонта маги важны как исполнители культовых действий, жертвоприношений и передачи военной добычи богам, а также как эксперты в толковании воли богов.
Плутарх продолжает (Art. 3.5-6):

(5) Οἱ μὲν <οὖν> ἐκ ταύτης τῆς διαβολῆς τὴν σύλληψιν γενέσθαι φασίν, οἱ δὲ καὶ παρελθεῖν τὸν Κῦρον εἰς τὸ ἱερὸν καὶ παραδοθῆναι κρυπτόμενον ὑπὸ τοῦ ἱερέως. (6) Μέλλοντα δ᾽ αὐτὸν ἤδη ἀποθνῄσκειν, ἡ μήτηρ περισχοῦσα ταῖς ἀγκάλαις καὶ τοῖς βοστρύχοις περιελίξασα καὶ συλλαβοῦσα τὸν ἐκείνου τράχηλον πρὸς τὸν αὑτῆς ὀδυρομένη πολλὰ καὶ ποτνιωμένη παρῃτήσατο· καὶ κατέπεμψεν αὖθις ἐπὶ θάλατταν, οὐκ ἀγαπῶντα τὴν ἀρχὴν ἐκείνην οὐδὲ μεμνημένον τῆς διέσεως ἀλλὰ τῆς συλλήψεως, καὶ δι᾽ ὀργὴν σπαργῶντα μᾶλλον ἢ πρότερον ἐπὶ τὴν βασιλείαν.

Некоторые говорят, что последующий арест был вызван этим обвинением; другие утверждают, что Кир действительно вошел в храм и был выдан жрецом, когда он прятался. Когда (царь) собирался казнить (Кира), его мать обняла его, обвила своими косами, прижала его шею к своей собственной и, сокрушаясь и плача, сумела мольбами сохранить ему жизнь. Его отослали обратно на берег, но он был недоволен своим постом, не помнил о помиловании, а только об аресте и, охваченный гневом, еще больше, чем прежде, стремился заполучить царство.

Чтобы усилить стоящую перед Артаксерксом дилемму, верить ли обвинению против Кира или отвергнуть его, Плутарх ссылается на две предполагаемые точки зрения. Плутарх производит впечатление, что перед ним две версии случившегося. Некоторые даже предполагают, что одна из них основана на работах Ктесия, а другая — на докладе Динона. На самом деле между этими версиями нет большой разницы, так как они не противоречат друг другу: арест и заключение в тюрьму могли быть результатом ложного обвинения со стороны жреца. Во втором варианте мы имеем содержание клеветы, упомянутое только в первом. Единственное очевидное различие заключается в том, что согласно второй версии, Кир действительно присутствовал в храме. Первый вариант подходит для сокращения Ксенофонта, с упоминанием о клевете и тюремном заключении (Anab. 1.1.3: καὶ συλλαμβάνει Κῦρον, «он арестовал Кира»), и с опущением жреца. Предположение о том, что вторая версия исходит из рассказа Ктесия, может показаться вероятным, учитывая содержание клеветы. Похоже, нет никаких причин искать другие сообщения за пределами сюжетной линии Ктесия.
Было бы интересно рассмотреть возможность того, что вторая версия произошла не от какого–либо автора или историка, которого Плутарх, возможно, читал, а была скорее версией, рассказанной кем–то в повествовательном мире Ктесия; наиболее разумно, Тиссаферном. Вторая версия изображает Кира как реально присутствующего в храме, но это, возможно, было заявлено фигурой из вымышленного мира повествования. Более того, читатели Ксенофонта, знакомые только с клеветнической версией, наверняка увидят во втором варианте явную ложь и придут к выводу, что делается вынужденная попытка заставить Кира появиться там, где его, вероятно, не было. Плутарх подрывает хорошо известную версию Ксенофонта и делает клевету против Кира приближенной к реальности, как будто она имеет равное право на правдивость. Тем самым Плутарх предвосхищает то, что в конечном итоге сделает Артаксеркс, когда он заявит о своей славе за смерть Кира, притворившись присутствующим на сцене.
Якоби включает начало следующего раздела биографии как часть фрагмента 17 Ктесия (Art. 4.1):

Ἔνιοι δέ φασιν οὐκ ἀρκούμενον οἷς ἐλάμβανεν εἰς τὸ καθ᾽ ἡμέραν δεῖπνον ἀποστῆναι βασιλέως, εὐήθη λέγοντες …

Некоторые говорят, что он взбунтовался, потому что ему не хватало на ежедневное питание, но они говорят ерунду…

Приписывание Ктесию может быть верным, хотя и через посредника. Материальные причины никогда не используются для объяснения решения Кира начать кампанию. Теоретически, конечно, вполне возможны и другие конкурирующие сообщения утерянных историков об экспедиции Кира, и один из них мог бы представить эту причину как подлинный мотив. Но, возможно, нет никакой необходимости предполагать призрачного автора, используемого только для этой конкретной подробности. Вместо этого есть признаки того, что Плутарх снова использует ктесиев текст, и позволяет кому–то в своем повествовании принять независимый голос при описании событий. Этот кто–то может быть самим Артаксерксом.
От Фотия мы знаем, что в Персике Ктесия оба брата обратились к своим войскам (FGrH 688 F 16.63 = Bibl. Cod. 72, р. 43 б 25-6): ‘как Кир и Артаксеркс поощряли каждый своя армия’ (Ὅπως τε καὶ τῇ Κῦρος ἰδίᾳ στρατιᾷ Αρτοξέρξης πάλιν τῇ οἰκείᾳ παρῄνεσαν). Приписывание Киру грубых материальных, а не принципиальных или благородных мотивов, было сделано с уничижительной точки зрения, что вполне соответствовало бы речи Артаксеркса, насмехавшегося над своим противником. Более того, приписывая эту мотивацию Киру, он намекает, что принц не в состоянии платить своим воинам; это имело бы смысл в обращении к армии в пропагандистской войне, призванной разубедить их от перехода на другую сторону. Art. 4 заканчивается словами царя простолюдину по имени Омис, что если бы ему доверили небольшой город, он быстро сделал бы его великим (οὗτος ὁ ἀνὴρ πόλιν ἂν καὶ ἐκ μικρᾶς ταχὺ ποιήσειε μεγάλην πιστευθείς); возможно, что Art. 4 также начинается с (подразумеваемого) обращения царя.
Плутарх отвергает объяснение «материальной нужды» Кира, упоминая о помощи Парисатиды принцу. Можно было бы предположить, что тот, кто озвучил это материальное объяснение, не знал о помощи Парисатиды Киру. Артаксеркс — достойный кандидат на эту озвучку. В том же разделе царица–мать изображена как усыпляющая подозрения царя, так что он не замечает скопления армии Кира (Art. 4.3). Кир изображен как дающий ложные мотивы для вербовки греческих наемников (Art. 4.3: ἐπὶ πολλαῖς προφάσεσι, «под многими предлогами», ср. Xen. Anab. 1.1.6–11). В соответствии с этими ложными предлогами мотив, отмеченный в начале Art. 4, также может рассматриваться как сфабрикованная причина, предоставленная войскам. Действительно, одна из тем Art. 4 — обман: Кир обманывает своих солдат и царя, Парисатида обманывает царя; точно так же Плутарх может вводить в заблуждение своих читателей, думая, что здесь есть другое историческое повествование, когда его нет. Если все это правда, то Плутарх тонко и иронично вводит здесь царя как историка, пытающегося изобразить и понять происходящие события, точно ту же роль он впоследствии взял бы на себя в своей царской версии (в Art. 13.1).
Вероятное использование Ктесия можно предположить при описании послания Кира спартанцам (Art. 6.3-4). Ксенофонт (Hell. 3.1.1) и Диодор (14.19.4), который скорее всего, опирается на Ксенофонта, упоминают гонцов от Кира к спартанцам, но не ссылаются на какое–либо послание; в их рассказе просьба минимальна и просто призывает спартанцев помочь принцу в качестве союзников. И все же со стороны Кира наверняка было какое–то более подробное требование и определенное обещание. Письма упоминаются в дипломатической деятельности Конона, Эвагора и царя. Само собой разумеется, что Ксенофонт преуменьшает любое проблемный контент, который мог содержаться в письме, потенциально указывая на знание спартанцами реальных мятежных намерений Кира. Если это так, то вполне вероятно, что Ксенофонт использовал рассказ Ктесия, но удалил из него неудобные элементы. Спарта решила помочь Киру, проинструктировав командующего флотом Самия (Hell. 3.1.1 или Пифагора в Anab. 1.4.2, ср. 1.2.21; у Диодора, 14.19.4, Сам) и Хейрисофа, возглавлявшего 700 (или 800) гоплитов (см. Anab. 1.4.3). Статус Клеарха как спартанского изгнанника неясен, особенно в рассказе Ктесия, и все же, несомненно, видное место Клеарха в походе не было бы положительно воспринято Спартой, если бы не существовало какой–то особой связи между ней и полководцем. Перенос Плутархом слов Ксенофонта от Самия (Hell. 3.1.1: Σαμίῳ … ἐπέστειλαν ὑπηρετεῖν Κύρῳ) на Клеарха (Art. 6.5: σκυτάλην πρὸς Κλέαρχον ἀπέστειλαν ὑπηρετεῖν Κύρῳ), хотя и не верен тексту Ксенофонта, тем не менее, более точен, и может также восходить к описанию Ктесия.
Другая тонкая ссылка на Ктесия может появиться в другом месте биографии (Art. 8.1-2 ~ FGrH 688 F 18):

Τὴν δὲ μάχην ἐκείνην πολλῶν μὲν ἀπηγγελκότων, Ξενοφῶντος δὲ μονονουχὶ δεικνύοντος ὄψει καὶ τοῖς πράγμασιν, ὡς οὐ γεγενημένοις ἀλλὰ γινομένοις ἐφιστάντος … οὐκ ἔστι νοῦν ἔχοντος ἐπεξηγεῖσθαι, πλὴν ὅσα τῶν ἀξίων λόγου παρῆλθεν εἰπεῖν ἐκεῖνον. (2) Ὁ μὲν οὖν τόπος ἐν ᾧ παρετάξαντο Κούναξα καλεῖται … Κῦρον δὲ πρὸ τῆς μάχης Κλεάρχου παρακαλοῦντος ἐξόπισθε τῶν μαχομένων εἶναι καὶ μὴ κινδυνεύειν αὐτόν, εἰπεῖν φασι· ‘τί λέγεις ὦ Κλέαρχε; σὺ κελεύεις με τὸν βασιλείας ὀρεγόμενον ἀνάξιον εἶναι βασιλείας;’

Поскольку многие рассказывали об этой битве, и Ксенофонт изображает ее так, будто она произошла не давным–давно, а словно при ней присутствуешь … не имеет смысла рассказывать об этом подробно, за исключением того, что он пропустил. Например, место, где столкнулись армии, называлось Кунакса… Перед битвой, когда Клеарх призвал Кира остаться позади воинов и уберечь себя от опасности, он, как сообщают, ответил: «Что ты имеешь в виду, Клеарх? Считаешь ли ты, что я, стремящийся к царствованию, недостоин царствования?

Представляется, что Art. 8 состоит из двух частей. В первой из них устанавливается контраст между импульсивным поведением Кира и сдержанным/нерешительным поведением Клеарха. В то время как у биографа один Клеарх советует Киру не сражаться, а оставаться позади воинов, Ксенофонт (Anab. 1.7.9) изображает всех командиров, обсуждающих этот вопрос с Киром, советующих то же самое. В этом представлении Плутарх, по–видимому, следует Ктесию, как видно из резюме Фотия (FGrH 688 F 16.64: «Кир … умер в битве, когда он не последовал совету Клеарха»). Используя подробности из рассказа Ктесия, чтобы проверить сообщение Ксенофонта, Плутарх ловко имитирует столкновение двух исторических фигур Кира и Клеарха в историографическом плане. Образность, которую использует здесь Плутарх, изображает Ксенофонта как бы проталкивающимся вперед и создающим пробелы, которые Плутарх пытается заполнить. Это соответствует противопоставлению импульсивного поведения Кира и сдержанного /нерешительного поведения Клеарха в Art. 8. Упомянутая подробность, которая должна быть заполнена, — это название места битвы, которое Ксенофонт не упоминает, но которое, безусловно, происходит из Ктесия. Оно может происходить от арамейской формы. Информаторами Ктесия были носители арамейского языка, знакомые с этим местом и, скорее всего, населяющие его. Вероятно, он собрал эту информацию во время своего предполагаемого пребывания в Вавилоне.
Во второй части Art. 8 Плутарх как бы переходит на другую сторону и, подражая Киру, который отклонил совет Клеарха, по–видимому, игнорирует рассказ Ктесия и следует Ксенофонту. Теперь Клеарх обвиняется в том, что он был слишком осторожен и не повиновался Киру (Art. 8.3). Действительно, Ксенофонт рассказывает (Anab. 1.8.13), что Кир приказал Клеарху развернуться против вражеского центра, где находился царь, но спартанский военачальник отказался, опасаясь быть окруженным (Art. 8.8 ~ Xen. Anab. 1.8.13).
Некоторые историки принимают рассказ Ксенофонта и обвиняют Клеарха в этой катастрофе. Другие оправдывают его и обвиняют Кира. Оба мнения содержатся в Art. 8. Несогласованность проявляется, когда Плутарх говорит о Клеархе, что «он прошел десять тысяч стадий от морского побережья с оружием в руках без всякого принуждения (Art. 8.4: ὁ δὲ μυρίους σταδίους ἀπὸ θαλάσσης ἐν ὅπλοις ἀναβεβηκώς, μηδενὸς ἀναγκάζοντος) — явный отход от его предыдущего сообщения в Art. 6.5 (на основе Ктесия?), согласно которому спартанцы приказали Клеарху помочь Киру. Изменив свое мнение в ходе Art. 8 — что становится очевидным из его поведения со своими источниками — Плутарх так же юлит, как и Кир.
Наиболее вероятно, что остальная часть Art. 9, за исключением клички жеребца Кира, происходит из Ктесия (Art. 9.2–3). Этот эпизод включает противостояние Кира и Артагерса, а также смертельную рану последнего от копья Кира. Точное место раны (9.3: διήλασε παρὰ τὴν κλεῖδα διὰ τὴν τοῦ τραχήλου αἰχμήν, «[Кир] вонзил свое копье через шею у ключицы») соответствует изображению врача.
В Art. 10 с версией Динона о смерти Кира мы находим ктесиева карийца, а также присужденные ему почести (Art. 10.3):

(3) Πίπτει δ’ ὁ Κῦρος, ὡς μὲν ἔνιοι λέγουσι, πληγεὶς ὑπὸ τοῦ βασιλέως, ὡς δ’ ἕτεροί τινες, Καρὸς ἀνθρώπου πατάξαντος, ᾧ γέρας ἔδωκε τῆς πράξεως ταύτης ὁ βασιλεὺς ἀλεκτρυόνα χρυσοῦν ἐπὶ δόρατος ἀεὶ πρὸ τῆς τάξεως ἐν ταῖς στρατείαις κομίζειν· καὶ γὰρ αὐτοὺς τοὺς Κᾶρας ἀλεκτρυόνας οἱ Πέρσαι διὰ τοὺς λόφους οἷς κοσμοῦσι τὰ κράνη προσηγόρευον.

Кир пал, как говорят одни, от раны, нанесенной ему царем, но, как говорят другие, от удара карийца, который был вознагражден царем за этот поступок привилегией всегда носить золотого петуха на своем копье перед линией фронта во время похода; персы называют карийцев петухами из–за гребней, которыми они украшают свои шлемы.

Предполагается, что карийцы встречаются в царских персидских надписях как Karkā. В качестве подтверждения указывают на этот отрывок из Плутарха и на то, что древнеперсидское (звукоподражательное) название петуха было *Karka. Отсюда можно предположить, что «кариец» в древнеперсидском языке действительно назывался именем, напоминающим петуха. Если эта подробность действительно происходит из Ктесия, у нас есть некоторые свидетельства того, что его текст, возможно, содержал игру слов на персидском языке.
В ткань битвы и сразу после смерти Кира Плутарх включает следующую сцену, которая, вероятно, взята у Ктесия (Art. 12.1–3):

Ἤδη δ᾽ αὐτοῦ τεθνηκότος, ᾽Αρτασύρας ὁ βασιλέως ὀφθαλμὸς ἔτυχεν ἵππῳ παρεξελαύνων. Γνωρίσας οὖν τοὺς εὐνούχους ὀλοφυρομένους, ἠρώτησε τὸν πιστότατον αὐτῶν· ‘τίνα τοῦτον, ὦ Παρίσκα, κλαίεις παρακαθήμενος;’ ὁ δ᾽ εἶπεν· ‘οὐχ ὁρᾷς, ὦ ᾽Αρτασύρα, Κῦρον τεθνηκότα;’ (2) Θαυμάσας οὖν ὁ ᾽Αρτασύρας τῷ μὲν εὐνούχῳ θαρρεῖν παρεκελεύσατο, καὶ φυλάττειν τὸν νεκρόν, αὐτὸς δὲ συντείνας πρὸς τὸν ᾽Αρτοξέρξην, ἀπεγνωκότα μὲν ἤδη τὰ πράγματα, κακῶς δὲ καὶ τὸ σῶμα διακείμενον ὑπό τε δίψης καὶ τοῦ τραύματος, χαίρων φράζει ὡς αὐτὸς ἴδοι τεθνηκότα Κῦρον. (3) Ὁ δὲ πρῶτον μὲν εὐθὺς ὥρμησεν αὐτὸς ἰέναι, καὶ τὸν ᾽Αρτασύραν ἄγειν ἐκέλευσεν ἐπὶ τὸν τόπον· ἐπεὶ δὲ πολὺς ἦν λόγος τῶν ῾Ελλήνων καὶ φόβος, ὡς διωκόντων καὶ πάντα νικώντων καὶ κρατούντων, ἔδοξε πλείονας πέμψαι τοὺς κατοψομένους, καὶ τριάκοντα λαμπάδας ἔχοντες ἐπεμφθησαν.

Когда Кир умер, Артасир, «царское око», случайно оказался рядом на своем коне. Он узнал евнухов, оплакивающих умерших, и спросил самого авторитетного из них: «Париск, кого ты оплакиваешь? Евнух ответил: «Артасир, разве ты не видишь, что Кир мертв?» Артасир удивился и попросил евнуха ободриться и охранять тело. Он сам пошел к Артаксерксу, который уже отчаялся и страдал от жажды и от раны. Он [Артасир] сообщил ему, что лично видел мертвого Кира. Он [Артаксеркс] тотчас же собрался и приказал Артасире отвести его на это место. Так как о греках ходило много слухов, и был страх, что они гонятся, побеждают и сильны, он решил отправить большой отряд, чтобы посмотреть, и послал тридцать человек с факелами.

Следующий отрывок изображает правителя, отрезанного от окружающего мира и поддерживаемого «оком царя» (Art. 12.1) и евнухами (Art. 12.4). У царя в Art. 12 две проблемы: найти место, где лежит тело Кира, и добыть воду, чтобы освежиться. Соответственно, два человека отправляются для выполнения этих миссий: Артасиру приказано привести его к месту (12.3: τόπον), а Сатибарзану поручено искать питье (12.4: ποτόν). Если Ктесий действительно является источником этого изображения, то они, по–видимому, отразили в его работе иронический взгляд на знаменитое персидское требование «земли и воды», представляющее собой признание подчинения великому царю. Точно так же можно предположить, что обыгрывание «царского ока», который не видит трупа Кира, также находилось в оригинале и не было не замечено Плутархом.
Две центральные фигуры из Art. 12 появляются в другом месте в резюме Фотия. Первый, Артасир, кажется тем же самым человеком, который был послан с армией, чтобы сокрушить восстание Арсита, родного брата Дария II (FGrH 688 F 15.52 = Bibl. Cod. 72, p. 42 b 18-19). Второй — Сатибарзан, который в эпитоме Фотия (FGrH 688 F 16.60 = Bibl. Cod. 72, р. 43 b 15) ложно обвиняет Оронта в интригах с Парисатидой и вызывает его казнь. Позднее, согласно Фотию (FGrH 688 F 30.73 = Bibl. Cod. 72 p. 44 b 33; около 398 г.), Сатибарзан получает подарки от Эвагора. В сборнике изречений царей и полководцев (Reg. еt imp. Apoph. . 173e), Сатибарзан описывается как κατακοιμιστής (камергер) Артаксеркса I, но скорее Артаксеркса II. Фемистий (8.117 b) описывает эпизод, в котором Артаксеркс и Сатибарзан являются главными персонажами. Вполне возможно, что все эти подробности происходят из Ктесия. Внимание к евнухам и их немалой роли при дворе является важной чертой в историях врача. Ктесий описывал каждого персидского царя в окружении одного или нескольких очень влиятельных евнухов, например, Петесака и Багапата в правление Кира (FGrH 688 F 9.6, 13.9), Изабата, Аспадата и Багапата возле Камбиза (F 13.3, 9), Н/Матака и Аспамитра у Ксеркса (F 13.24, 31, 33), Артоксара и Багораза в правление Артаксеркса I (F 14.42–3, 47), Артоксара, Артибарзана и Афооса при Дарии II (F 15.51). Кроме того, в работе Ктесия проявляется интерес к трупам членов царской семьи. Камбиз отправил тело Кира Великого для погребения в Персеполь (F 13.9); труп Астиага оставался нетронутым в песках (F 9.6); Багораз перевез тела Артаксеркса I и Дамаспии в Персию (F 13.47); труп Ахеменида был отправлен из Египта (F 14.36). Можно еще вспомнить пример Багапата, который сидит около гробницы Дария в течение семи лет и охраняет ее (и умирает там: FGrH 688 F 13.23). Некоторые евнухи сопровождают труп царя в путешествии к царским гробницам: Багапат позаботился о теле Кира (F 13.9) и Изабат — о теле Камбиза (F 13.15). Другим литературным мотивом, отмеченным в изображении Ктесия, является то, что Кира не узнали в темноте, живым или мертвым.
История продолжается (Art. 12.4-6):

(4) Αὐτῷ δὲ μικρὸν ἀπολείποντι τοῦ τεθνάναι διὰ τὸ διψῆν Σατιβαρζάνης ὁ εὐνοῦχος περιθέων ἐζήτει ποτόν· οὐ γὰρ εἶχε τὸ χωρίον ὕδωρ, οὐδ᾽ ἦν ἐγγὺς τὸ στρατόπεδον. (5) Μόλις οὖν ἐπιτυγχάνει τῶν Καυνίων ἐκείνων τῶν κακοβίων ἑνός, ἐν ἀσκίῳ φαύλῳ διεφθαρμένον ὕδωρ καὶ πονηρὸν ἔχοντος, ὅσον ὀκτὼ κοτύλας· καὶ λαβὼν τοῦτο καὶ κομίσας τῷ βασιλεῖ δίδωσιν. (6) Ἐκπιόντα δ᾽ ἅπαν ἠρώτησεν εἰ μὴ πάνυ δυσχεραίνει τὸ ποτόν· ὁ δ᾽ ὤμοσε τοὺς θεοὺς μήτ᾽ οἶνον ἡδέως οὕτως πώποτε πεπωκέναι μήθ’ ὕδωρ τὸ κουφότατον καὶ καθαρώτατον, ‘ὥστ’’ ἔφη ‘τὸν δόντα σοι τοῦτ᾽ ἄνθρωπον, ἂν ἐγὼ μὴ δυνηθῶ ζητήσας ἀμείψασθαι, τοὺς θεοὺς εὔχομαι ποιῆσαι μακάριον καὶ πλούσιον’.

Евнух Сатибарзан ходил вокруг в поисках питья для него (Артаксеркса), который почти умирал от жажды, но в этом районе не было воды, а лагерь был далеко. Затем он наткнулся на одного из жалких кавнийцев, у которого было восемь котил грязной и гнилой воды в худом бурдюке, и он принес его царю. Когда он (Артаксеркс) выпил все это, (Сатибарзан) спросил его, не показался ли ему этот напиток отвратительным, но тот поклялся богами, что никогда он так не наслаждался ни сладким вином, ни легкой и чистой водой, «так что», — сказал он, — «если я не могу найти человека, который дал тебе эту воду, я молюсь богам, чтобы они сделали его благословенным и богатым.

Вода, по–видимому, является наиболее значительным основанием для отнесения к Ктесию: еще один отрывок, приписываемый врачу Афинеем (2.45 b =FGrH 688 F 37), описывает воду из реки Хоасп:

Ὁ Περσῶν βασιλεύς, ὥς φησιν ἐν τῇ α’ ῾Ηρόδοτος, ‘ὕδωρ ἀπὸ τοῦ Χοάσπεω πιεῖν ἄγεται τοῦ παρὰ Σοῦσα ῥέοντος, τοῦ μόνου πίνει ὁ βασιλεύς. Τοῦ δὲ τοιούτου ὕδατος ἀπεψημένου πολλαὶ κάρτα ἅμαξαι τετράκυκλοι ἡμιόνειαι κομίζουσαι ἐν ἀγγείοις ἀργυρέοισιν ἕπονταί οἱ’. Κτησίας δὲ ὁ Κνίδιος καὶ ἱστορεῖ, ὅπως ἕψεται τὸ βασιλικὸν τοῦτο ὕδωρ, καὶ ὅπως ἐναποτιθέμενον τοῖς ἀγγείοις φέρεται τῷ βασιλεῖ, λέγων αὐτὸ καὶ ἐλαφρότατον καὶ ἥδιστον εἶναι.

Персидский царь, как утверждает Геродот в своей первой книге, берет с собой воду из реки Хоасп, протекающей близ Сузы. Он пьет только эту воду. За ним следуют многочисленные четырехколесные повозки, запряженные мулами и нагруженные серебряными сосудами с этой кипяченой водой. И Ктесий Книдский рассказывает также, как кипятят эту царскую воду, и как ее разливают в сосуды и передают царю, и он утверждает, что это самая легкая и сладкая из всех вод.

Поскольку ссылка на Геродота (1.188) достаточно точна, мы можем предположить, что ссылка на Ктесия также надежна. Можно видеть, что описание, присвоенное Ктесию, на самом деле является ничем иным, как описанием, относящимся к Артаксерксу после битвы при Кунаксе. Налицо идеальное совпадение. Используется то же употребление превосходной степени, описывающей воду (ἐλαφρότατον καὶ ἥδιστον), и соответствующее тому, что мы находим в Art. 12,6 (κουφότατον καὶ καθαρώτατον). Афиней, безусловно, не зависит от Плутарха, поскольку он упоминает Ктесия в качестве источника; кроме того, он включает материал, которого нет в биографии Плутарха: вода кипятится, и она из реки Хоасп в Сусиане. О наслаждении от воды из Хоаспа говорит Курций Руф (delicata aqua, 5.2.9), что может быть взято из той же ктесиевой традиции. У Элиана (VH 12.40) имеется похожая история:

Τά τε ἄλλα ἐφόδια εἵπετο τῷ Ξέρξῃ πολυτελείας καὶ ἀλαζονείας πεπληρωμένα, καὶ οὖν καὶ ὕδωρ ἠκολούθει τὸ ἐκ τοῦ Χοάσπου. ἐπεὶ δ᾽ ἔν τινι ἐρήμῳ τόπῳ ἐδίψησεν, οὐδέπω τῆς θεραπείας ἡκούσης, ἐκηρύχθη τῷ στρατοπέδῳ, εἴ τις ἔχει ὕδωρ ἐκ τοῦ Χοάσπου, ἵνα δῷ βασιλεῖ πιεῖν. Καὶ εὑρέθη τις βραχὺ καὶ σεσηπὸς ἔχων. ἔπιεν οὖν τοῦτο ὁ Ξέρξης, καὶ εὐεργέτην τὸν δόντα ἐνόμισεν, ὅτι ἂν ἀπώλετο τῇ δίψῃ, εἰ μὴ ἐκεῖνος εὑρέθη.

Среди великолепных и роскошных припасов в поезде Ксеркса была вода из реки Хоасп. Когда испытывали жажду в пустынном месте и ничего не помогало, в лагере прозвучал призыв, чтобы, если у кого–то была вода из Хоаспа, предоставить ее царю для питья. Нашелся один, у кого было немного [воды], и она была гнилая. Ксеркс выпил ее и посчитал даятеля своим благодетелем, потому что он умер бы от жажды, если бы она не нашлась.

Эта история имеет некоторые поразительные сходства с ктесиевой; обратите особое внимание на гнилую воду (σεσηπὸς) и на факт, что царь выпил ее и наградил даятеля как благодетеля (Art. 14.2). Казалось бы, эти истории относятся к одному и тому же сюжету. При передаче из «Персики» в какой–то сборник, используемый Элианом, Артаксеркс стал «Ксерксом». Незначительные отклонения можно рассматривать как различные приемы, и действительно, можно наблюдать подробности, которые Плутарх предпочитает опустить, например тот факт, что царь нуждался в особом виде воды (из реки Хоасп), и подчеркивание особой роли солдата. Объединив все три фрагмента вместе, мы можем предположить, что изображение реки Хоасп (у Афинея) было длинным экскурсом, служащим предположительно для увеличения ожидания. Следовательно, Афиней пропустил весь отрывок, в котором упоминался Артаксеркс.
Завершение битвы появляется в следующем разделе биографии (Art. 13.1-3):

Ἐν δὲ τούτῳ προσήλαυνον οἱ τριάκοντα λαμπροὶ καὶ περιχαρεῖς, ἀναγγέλλοντες αὐτῷ τὴν ἀνέλπιστον εὐτυχίαν. Ἤδη δὲ καὶ πλήθει τῶν συντρεχόντων πάλιν πρὸς αὐτὸν καὶ συνισταμένων ἐθάρρει, καὶ κατέβαινεν ἀπὸ τοῦ λόφου, φωτὶ πολλῷ περιλαμπόμενος. (2) Ὡς δ᾽ ἐπέστη τῷ νεκρῷ, καὶ κατὰ δή τινα νόμον Περσῶν ἡ δεξιὰ χεὶρ ἀπεκόπη καὶ ἡ κεφαλὴ τοῦ σώματος, ἐκέλευσε τὴν κεφαλὴν αὑτῷ κομισθῆναι· καὶ τῆς κόμης δραξάμενος, οὔσης βαθείας καὶ λασίας, ἐπεδείκνυε τοῖς ἀμφιδοξοῦσιν ἔτι καὶ φεύγουσιν. (3) Οἱ δ᾽ ἐθαύμαζον καὶ προσεκύνουν, ὥστε ταχὺ μυριάδας ἑπτὰ περὶ αὐτὸν γενέσθαι, καὶ συνεισελάσαι πάλιν εἰς τὸ στρατόπεδον.

Тем временем тридцать всадников вернулись, сияя от радости, и сообщили ему о его неожиданной удаче. Он почувствовал прилив храбрости, когда увидел множество воинов, которые возвращались к нему и присоединялись к его рядам, и он спустился с холма, окруженный светом факелов. (2) Он встал рядом с трупом и, согласно обычаю персов, от тела были отделены правая рука и голова; затем он приказал принести ему голову и схватил его за волосы, густые и пушистые, чтобы показать ее тем, кто все еще сомневался и бежал. (3) Они были поражены и пали ниц, так что вскоре с ним было 70 000 человек, которые вошли в лагерь вместе с ним.

Хотя Фотий в своем резюме говорит, что царь сам расчленил тело Кира (F 16.64 = Bibl. Cod. 72, р. 43 b 36-8: καὶ αἰκισμὸς τοῦ σώματος Κύρου ὑπὸ τἀδελφοῦ ᾽Αρτοξέρξου· τήν τε γὰρ κεφαλὴν καὶ τὴν χεῖρα, μεθ᾽ ἧς τὸν ᾽Αρτοξέρξην ἔβαλεν, αὐτὸς ἀπέτεμε, καὶ ἐθριάμβευσεν, «его тело было изуродовано его братом Артаксерксом. Он сам отрезал голову и руку, которыми [Кир] ранил Артаксеркса, и он показал их»); остальная часть повествования и сравнение с Плутархом (Art. 17.1) проясняют, что Ктесий велел сделать это евнуху от имени царя. Действительно, позднее Фотий поправляет себя и приписывает этот поступок Багапату (см. ниже). Казалось, что изображение Ктесия в этом месте изначально было расплывчатым (см. Art. 12.3: сперва царь хочет сам увидеть труп Кира, но затем посылает отряд).
Тело Кира, вероятно, было изуродовано в присутствии царя. Следующая сцена вызывает образ семи заговорщиков, показывающих головы магов (Hdt. 3.79), и здесь уместен образ самого Кира, сведущего в учении магов (Art. 6.4: μαγεύειν βέλτιον). Изображение увечья тела Кира связано с рассказом Ктесия и, по–видимому, происходит из его текста. Казалось бы, Ксенофонт не видел отрубленной головы и руки Кира. Как это представлено в Анабасисе, само это описание кажется несвязанным с остальной частью текста. У Плутарха (Art. 13.2) увечье тела Кира происходит ночью. Царь поднял голову принца высоко над головой, что было сделано для того, чтобы побудить тех участников боевых действий, которые еще колебались, сплотиться и вернуться к Артаксерксу (Art. 13.2). Ксенофонт не включает ничего из этого. Когда он представляет себя обращающимся к военачальникам Проксена (Anab. 3.1.17), он ссылается на отсечение головы и руки Кира и пригвождения их к кресту как на акт, известный солдатам. И все же не совсем ясно, когда Ксенофонт и другие получили бы возможность увидеть отсеченные части тела. Это было не в те темные часы, которые последовали за самой битвой, так как греки еще не знали о смерти Кира (Anab. 1.10.16, 2.1.1), а в следующую ночь они уже были далеко от царского стана (Anab. 2.2.3). Следовательно, остается два варианта: либо солдаты видели это зрелище утром после битвы, когда они искали пищу (Anab. 2.1.6), либо они вообще никогда его не видели. Более вероятно, что Ксенофонт впервые узнал об этом деянии при чтении рассказа Ктесия, а затем включил его в рассказ без указания предыстории или причины этого поступка и с утверждением, что видел тело Кира (Anab. 1.10.1). Ксенофонт вставляет эту информацию как раз перед нападением Артаксеркса на греческий лагерь, и вставляет в речи, которую он сам якобы произнес перед своими товарищами. Можно было бы предположить, что эта подробность была слишком значимой и знакомой любому читателю Ктесия, чтобы Ксенофонт оставил ее без внимания.
Вопрос «кто убил Кира?» — вероятно, проник в большую часть остального повествования Ктесия. В интерпретации Плутарха мы видим, что постепенно все те, кто бросает вызов славе Артаксеркса за это деяние, находят свою смерть в жестоких казнях. Официальная версия в итоге преобладает, хотя и является ложной. Все эти сцены появляются в резюме Фотия (FGrH 688 F 16.66-67 = Bibl. Cod. 72, р. 44 a 6-19):

Τὰ περὶ Βαγαπάτου τοῦ ἀποτεμόντος προστάξει βασιλέως τὴν κεφαλὴν ἀπὸ τοῦ σώματος Κύρου, ὅπως ἡ μήτηρ μετὰ βασιλέως κύβοις ἐπὶ συνθήκαις παίξασα καὶ νικήσασα ἔλαβε Βαγαπάτην, καὶ ὃν τρόπον τὸ δέρμα περιαιρεθεὶς ἀνεσταυρίσθη ὑπὸ Παρυσάτιος· ὅτε καὶ τὸ πολὺ ἐπὶ Κύρῳ πένθος αὐτῇ ἐπαύσατο διὰ τὴν πολλὴν τοῦ ᾽Αρτοξέρξου δέησιν. (67) Ὡς ᾽Αρτοξέρξης δῶρα ἔδωκε τῷ ἐνέγκαντι τὸν Κύρου πῖλον· καὶ ὡς τὸν Κᾶρα τὸν δοκέοντα Κῦρον βαλεῖν ᾽Αρτοξέρξης ἐτίμησε, καὶ ὡς Παρύσατις τὸν τιμηθέντα Κᾶρα αἰκισαμένη ἀπέκτεινεν. Ὡς ᾽Αρτοξέρξης παρέδωκεν αἰτησαμένῃ Μιτραδάτην Παρυσάτιδι, ἐπὶ τραπέζης μεγαλαυχήσαντα ἀποκτεῖναι Κῦρον, κἀκείνη λαβοῦσα πικρῶς ἀνεῖλε. ταῦτα ἡ ιθ’ καὶ ἡ κ’ ἱστορία.

(66) Рассказывается о Багапате, который по приказу царя отрубил голову у трупа Кира. Царица–мать сыграла с царем в кости, выиграла и завладела Багапатом, как было условлено. Он был освежеван и распят Парисатидой, а затем она прекратила свой чрезмерный траур по Киру по просьбе Артаксеркса. (67) Он вознаградил человека, который унес седло Кира, и почтил карийца, который, как считалось, убил Кира. Парисатида замучила и убила почтённого царем карийца. Артаксеркс передал Митридата Парисатиде по ее просьбе, ибо тот хвастался за столом, что убил Кира. Она схватила его и жестоко убила. Вот каково краткое изложение 19‑й и 20‑й книг.

В кратком изложении Фотия включает наказание Багапата (F 16.67, Art. 17), затем историю карийца (F 16.67, Art. 14) и, наконец, рассказ о Митридате (F 16.67, Art. 15-16). По–видимому, это был первоначальный порядок, который показал рост жестокости Артаксеркса. Плутарх меняет последовательность, по–видимому, чтобы обыграть двойственную природу характера Артаксеркса: его жестокость, с одной стороны, и согласие с жестокостью Парисатиса, с другой, предвосхищая Art. 18-19.
Весь следующий раздел биографии Плутарха (Art. 14-17) посвящен наградам и наказаниям, которые Артаксеркс назначил лицам, оказавшим ему помощь или причинившим ему вред. Раздел начинается с двух предполагаемых перебежчиков (Art. 14.3-4):

(3) Ἦν δέ τις ἐπιμέλεια καὶ περὶ τὰς τῶν ἐξαμαρτόντων δικαιώσεις· ᾽Αρβάκην μὲν γάρ τινα Μῆδον ἐν τῇ μάχῃ πρὸς Κῦρον φυγόντα καὶ πάλιν ἐκείνου πεσόντος μεταστάντα, δειλίαν καὶ μαλακίαν καταγνούς, οὐ προδοσίαν οὐδὲ κακόνοιαν, ἐκέλευσε γυμνὴν ἀναλαβόντα πόρνην περιβάδην ἐπὶ τοῦ τραχήλου δι᾽ ἡμέρας ὅλης ἐν ἀγορᾷ περιφέρειν. (4) Ἑτέρου δὲ πρὸς τῷ μεταστῆναι ψευσαμένου καταβαλεῖν δύο τῶν πολεμίων, προσέταξε διαπεῖραι τρισὶ βελόναις τὴν γλῶτταν.

Было некое внимание к наказаниям людей, которые поступали неправильно. Мидянина Арбака, который бежал к Киру во время битвы, но передумал, когда последний умер, он (Артаксеркс) обвинил в трусости и мягкотелости, а не в измене или недоброжелательстве, и приказал ему целый день ходить по рынку и носить на шее обнаженную проститутку. Когда другой человек, помимо того, что перешел на другую сторону, солгал, что убил двух человек противника, он (Артаксеркс) приказал проткнуть ему язык тремя иглами.

Арбак обвиняется в трусости и мягкотелости; второй человек обвиняется в том, что он солгал, утверждая, что убил двух человек со стороны врага, и наказывается более сурово калечением его тела. Скрытое сравнение с царем показывает связанную с этими наказаниями иронию: мягкое наказание для Арбака показывает собственную мягкость царя (в Art. 6.4 Кир обвиняет его именно в изнеженности), в то время как более жесткое наказание для лжеца игнорирует ложь Артаксеркса, который хочет, чтобы другие признали, что он убил Кира (Art. 14.6). Отмечается ирония в том, чтобы оставить анонимным человека, который претендует на славу за убийство. От Ксенофонта мы знаем, что Арбак был одним из царских военачальников, который (подобно Аброкому, Тиссаферну и Гобрию) командовал 300 000 человек (Anab. 1.7.12). Описание его отступничества не может быть правдой. В списке сатрапов в конце Анабасиса (7.8.25) в 401/0 году до н. э., Арбак значится как сатрап Мидии. Вероятно, это тот же человек, которого Плутарх также называет «мидянином». Более того, было бы трудно предположить, что столь высокопоставленный человек будет так мягко наказан за дезертирство. На самом деле, вполне возможно, что мнимое отсутствие этого человека служит вымышленным контраргументом ложному присутствию царя на месте убийства Кира. Отсюда кажется, что намек на поведение царя через этого персонажа уже был задуман Ктесием.
Ктесий же, вероятно, включил и сюжет о царской лжи. Акцент на дистанцировании от лжи восходит к известному описанию у Геродота, где произнесение правды подчеркивается как ключевая концепция в воспитании персидской молодежи (Hdt. 1.136; Strabo 15.3.18), а ложь и нечестность изображаются как самые презренные из зол в Персии (Hdt. 1.138; ср. 7.102, 7.209). В царской идеологии Ахеменидов, особенно в надписях Дария I, ложь (drauga) считается серьезным преступлением против царя. Предполагаемые претенденты на трон представлены в Бехистунской надписи как лжецы (DB 1.39, 1.78, 3.80). Ложь равносильна бунту, так как «последователи лжи» считаются нарушителями закона. Эти изображения перекликаются с одним из принципов зороастрийской веры. Ранее в работе Ктесия (FGrH 688 F 9.1) лжецы наказывались (ср. Hdt. 3.27). Однако, как и в рассказе Геродота, который иронично вкладывает в уста Дария слова ἔνθα γάρ τι δεῖ ψεῦδος λέγεσθαι, λεγέσθω («где необходимо говорить ложь, пусть она будет сказана», Hdt. 3.72), так в этой истории монарх (Артаксеркс) одобряет ложь, и казнит карийца, который оспаривает его официальную версию, говоря правду (Art. 14.5–7).
Согласно царской идеологии, повторяемой в надписях, царь должен сам поразить врага (см. DB 1.57, 1.59, 1.73, 1.83, 2.5, 2.69, 5.13, 5.27; повторяющееся слово avājanam, «я убил»). История Ктесия, по–видимому, является сардоническим демонтажем этого идеала, ибо кариец карается не царем, а его матерью, что делает монарха пассивным, в то время как за него действуют другие (Art. 14.8-10):

(8) … ἠγανάκτει μαρτυρόμενος καὶ βοῶν, ὅτι Κῦρον οὐδεὶς ἕτερος ἀλλ᾽ αὐτὸς ἀπεκτόνοι, καὶ τὴν δόξαν ἀδίκως ἀποστεροῖτο. (9) Ταῦτα δ᾽ ἀκούσας ὁ βασιλεὺς σφόδρα παρωξύνθη, καὶ τὴν κεφαλὴν ἐκέλευσεν ἀποτεμεῖν τοῦ ἀνθρώπου· παροῦσα δ᾽ ἡ μήτηρ ‘μὴ σύ γε’ εἶπεν ‘οὕτω τὸν Κᾶρα τοῦτον, ὦ βασιλεῦ, τὸν ὄλεθρον ἀπαλλάξῃς, ἀλλὰ παρ᾽ ἐμοῦ τὸν ἄξιον ἀπολήψεται μισθὸν ὧν τολμᾷ λέγειν’. (10) Ἐπιτρέψαντος δὲ τοῦ βασιλέως, ἐκέλευσε τοὺς ἐπὶ τῶν τιμωριῶν ἡ Παρύσατις λαβόντας τὸν ἄνθρωπον ἐφ᾽ ἡμέρας δέκα στρεβλοῦν, εἶτα τοὺς ὀφθαλμοὺς ἐξορύξαντας εἰς τὰ ὦτα θερμὸν ἐντήκειν χαλκόν, ἕως ἀποθάνῃ.

… [Кариец] жаловался, приводя свидетелей и крича, что никто, кроме него, не убил Кира, и что он несправедливо лишен славы. Услышав это, царь пришел в ярость и приказал отрубить ему голову. Его мать, которая присутствовала при этом, сказала: «О царь, не попускай негодяю, но у меня он получит достойную награду за то, что осмелился сказать». Забрав его у царя, Парисатида приказала палачам взять этого человека и на десять дней растянуть его на колесе, а затем выколоть ему глаза и лить расплавленную медь в уши, пока он не умрет.

Согласно передаче Плутархом рассказа Ктесия, царь желает, чтобы все люди думали и говорили, что он сам убил Кира (Art. 14.5: οἰόμενος δὲ καὶ ὡς καὶ αὐτὸς βουλόμενος δοκεῖν λέγειν πάντας ἀνθρώπους ἀπεκτόνοι Κῦρον). Ксенофонт (Anab. 2.1.8) свидетельствует о том, что это действительно была официальная версия после битвы (ἐπεὶ νικῶν τυγχάνει καὶ Κῦρον ἀπέκτονε, «так как царь одержал победу и убил Кира»; ср. Diod. 14.25.1). Поэтому Артаксерксу пришлось убрать карийца. Митридат, другой человек, ответственный за смерть Кира, сперва молчит (Art. 14.7), но вскоре следует его катастрофа (Art. 15), когда он раскрывает на пиру правду о смерти Кира и тем самым оспаривает официальную царскую версию. Фотий очень кратко описывает этот драматический эпизод, но все же упоминает одно слово, которое Плутарх на удивление не употребляет: «застолье» (ἐπὶ τραπέζης). Игнорируя это слово и приглушая персидскую обстановку, Плутарх, как и тамада застолья Спарамиз, евнух Парисатиды, создает впечатление, что пир имеет более греческий характер, но, конечно же, это не так. Фактически здесь нелепый симбиоз греческого симпосия и персидской среды. Следует отметить понятие истины в контексте греческого симпосия (Art. 15.4: ἐπεὶ δέ φασιν Ελληνες οἶνον ἀλήθειαν καὶ εἶναι, «как говорят греки: истина в вине»), что заметно отличается от персидского понятия истины как воплощения космического/социального/политического порядка. Опять же, собственная версия Артаксеркса представлена как ложь, а подрывная версия Митридата — как правдивая. Это представление, по–видимому, проистекает из Ктесия. Оно умело усиливается Плутархом его изображением презентации Ктесия как лжи, в которую мы все еще можем поверить, как намекается в начале биографии.
После того, как Митридат разглашает все, тамада, снова приняв на себя одну из ключевых функций греческого симпосиарха, смягчает эмоции, призывая участников удерживать свои разногласия в рамках, когда они едят и пьют, и простираться перед царским гением (Art. 15.7):

‘ὦ τᾶν’ ἔφη ‘Μιθριδάτα, πίνωμεν ἐν τῷ παρόντι καὶ ἐσθίωμεν, τὸν βασιλέως δαίμονα προσκυνοῦντες, λόγους δὲ μείζους ἢ καθ᾽ ἡμᾶς ἐάσωμεν.’

мой дорогой друг Митридат, давай сейчас выпьем и поедим, и поклонимся гению царя, и оставим эти слова за пределами нашего понимания.

Некоторые ученые считают, что это изображение Ктесия перекликается с персидской фразой «царский гений». Это выражение может быть не из Ктесия. Возможно, врач использовал фразу, приблизительно похожую на выражение θεὸς βασίλειος (см. Hdt. 3.65; ср. 5.106, Plut. de Alex. fort., 338f, Alex. 30.12), а также, возможно, указывает на Ахура Мазду, а не на любое другое божество, включая Xварно (др. — перс. farnah — «слава, счастье»), то есть на божественную царскую славу/удачу — поскольку тесная и уникальная связь царя с верховным иранским божеством фигурирует в царских надписях (DSk. 3-5: «мой Ахурамазда, от Ахурамазды я») соответствует греческой фразе. Упоминая о Даймоне, обычно промежуточном божестве между богом и человеком, Плутарх оставляет это описание расплывчатым. Он также может вновь представить царя присутствующим на сцене, хотя на самом деле его там нет, что точно соответствует дискуссии по вопросу о присутствии Артаксеркса при смерти Кира и его ответственности за его убийство.
В связи с необходимостью превратить свою сфабрикованную версию событий в фактическую, Артаксеркс должен был поэтому прибегнуть к беспрецедентной жестокости в отношении дурного поведения Митридата, как говорит Плутарх в следующем разделе (Art. 16.2-6):

(2) Ἐκέλευσεν οὖν τὸν Μιθριδάτην ἀποθανεῖν σκαφευθέντα. (3) Τὸ δὲ σκαφευθῆναι τοιοῦτόν ἐστιν· σκάφας δύο πεποιημένας ἐφαρμόζειν ἀλλήλαις λαβόντες, εἰς τὴν ἑτέραν κατακλίνουσι τὸν κολαζόμενον ὕπτιον· (4) εἶτα τὴν ἑτέραν ἐπάγοντες καὶ συναρμόζοντες, ὥστε τὴν κεφαλὴν καὶ τὰς χεῖρας ἔξω καὶ τοὺς πόδας ἀπολαμβάνεσθαι, τὸ δ᾽ ἄλλο σῶμα πᾶν ἀποκεκρύφθαι, διδόασιν ἐσθίειν τῷ ἀνθρώπῳ· κἂν μὴ θέλῃ, προσβιάζονται κεντοῦντες τὰ ὄμματα. φαγόντι δὲ πιεῖν μέλι καὶ γάλα συγκεκραμένον ἐγχέουσιν εἰς τὸ στόμα, καὶ κατὰ τοῦ προσώπου καταχέουσιν. (5) Εἶτα πρὸς τὸν ἥλιον ἀεὶ στρέφουσιν ἐναντίον τὰ ὄμματα, καὶ μυιῶν προσκαθημένων <ὑπὸ> πλήθους πᾶν ἀποκρύπτεται τὸ πρόσωπον. (6) Ἐντὸς δὲ ποιοῦντος ὅσα ποιεῖν ἀναγκαῖόν ἐστιν ἐσθίοντας ἀνθρώπους καὶ πίνοντας, εὐλαὶ καὶ σκώληκες ὑπὸ φθορᾶς καὶ σηπεδόνος ἐκ τοῦ περιττώματος ἀναζέουσιν, ὑφ᾽ ὧν ἀναλίσκεται τὸ σῶμα διαδυομένων εἰς τὰ ἐντός.

Он приказал, чтобы Митридат был убит корытной пыткой. Пытка эта происходит примерно так: два корыта подбирают вместе, и в один из них заставляют осужденного лечь на спину. Затем они накладывают другое корыто и подгоняют так, что голова, руки и ноги торчат наружу, а остальное тело закрыто. Затем они заставляют человека есть. Если он не хочет, они заставляют его есть, прокалывая ему глаза. После еды они наливают ему в рот смешанные мед и молоко, и размазывают то же самое по его лицу. При этом его глаза всегда обращены против солнца, и рои мух садятся и закрывают лицо. А поскольку внутри он делает то, что должны делать люди, которые едят и пьют, личинки и черви заводятся от разложения и гниения экскрементов, и, проникая в тело, опустошают его.

Ктесий справедливо воспринимается как источник этого изображения. Утверждение Фотия (FGrH 688 F 16.67 = Bibl. Cod. 72, р. 44 в 16-17), что царь передал молодого перса Парисатиде для пытки (ὡς Ἀρτοξέρξης παρέδωκεν αἰτησαμένῃ Μιτραδάτην Παρυσάτιδι), является, вероятно, ошибкой, проистекающей от невнимания или незапоминания. Ясно, что Фотий смешивает судьбы трех персонажей: он приписывает карийцу то, что случилось с евнухом, а Митридату — судьбу карийца. Следует отметить, что Фотий ссылается на аналогичную сцену ранее, где та же самая пытка была применена Артаксерксом I к Аспамитру, осужденному за заговор против Ксеркса и его сына Дария (FGrH 688 F 14.34 = Bibl. Cod. 72, p. 40 a 14–15: σκαφεύεται … οὕτως ἀναιρεῖται). Принимая во внимание, что история Аспамитра была рассказана в 17‑й книге, а история Митридата — в 19‑й или 20‑й, едва ли можно сделать вывод, что врач во второй раз дал полное описание наказания, и мы можем разумно предположить, что только в более ранней книге он подробно остановился на этом истязании. Если это правда, то это указывает на то, что Ктесий мог ссылаться на собственную «Персику».
Последнее лицо, понесшее наказание за свое обращение с Киром, упоминается в следующем разделе биографии (Art. 17.1–9). Он может быть отнесен к Ктесию с некоторой уверенностью, по сходству с эпитомой Фотия:

(17) Λοιπὸς δ᾽ ἦν τῇ Παρυσάτιδι σκοπὸς ὁ τὴν κεφαλὴν ἀποτεμὼν καὶ τὴν χεῖρα τοῦ Κύρου Μασαβάτης βασιλέως εὐνοῦχος. (2) Ὡς οὖν αὐτὸς οὐδεμίαν καθ᾽ ἑαυτοῦ λαβὴν παρεδίδου, τοιοῦτον ἐπιβουλῆς τρόπον ἡ Παρύσατις συνέθηκεν. (3) Ἦν τά τ᾽ ἄλλα θυμόσοφος γυνὴ καὶ δεινὴ κυβεύειν· διὸ καὶ βασιλεῖ πρὸ τοῦ πολέμου πολλάκις συνεκύβευε. (4) Μετὰ δὲ τὸν πόλεμον… (5) Λαβοῦσα δή ποτε τὸν ᾽Αρτοξέρξην ὡρμημένον ἀλύειν σχολῆς οὔσης, προὐκαλεῖτο περὶ χιλίων δαρεικῶν κυβεῦσαι· καὶ κυβεύοντα περιεῖδε νικῆσαι, καὶ τὸ χρυσίον ἀπέδωκε. Προσποιουμένη δ᾽ ἀνιᾶσθαι καὶ φιλονικεῖν, ἐκέλευσεν αὖθις ἐξ ἀρχῆς περὶ εὐνούχου διακυβεῦσαι· κἀκεῖνος ὑπήκουσε. (6) Ποιησάμενοι δὲ συνθήκας, πέντε μὲν ἐκάτερον ὑπεξελέσθαι τοὺς πιστοτάτους, ἐκ δὲ τῶν λοιπῶν ὃν ἂν ὁ νικῶν ἕληται, δοῦναι τὸν ἡττώμενον, ἐπὶ τούτοις ἐκύβευον. (7) Σφόδρα δὴ γενομένη πρὸς τῷ πράγματι καὶ σπουδάσασα περὶ τὴν παιδιάν, εὖ δέ πως αὐτῇ καὶ τῶν κύβων πεσόντων, νικήσασα λαμβάνει τὸν Μασαβάτην· οὐ γὰρ ἦν ἐν τοῖς ὑπεξῃρημένοις. Καὶ πρὶν ἐν ὑποψίᾳ γενέσθαι βασιλέα τοῦ πράγματος, ἐγχειρίσασα τοῖς ἐπὶ τῶν τιμωριῶν προσέταξεν ἐκδεῖραι ζῶντα καὶ τὸ μὲν σῶμα πλάγιον διὰ τριῶν σταυρῶν ἀναπῆξαι, τὸ δὲ δέρμα χωρὶς διαπατταλεῦσαι. (8) Γενομένων δὲ τούτων, καὶ βασιλέως χαλεπῶς φέροντος καὶ παροξυνομένου πρὸς αὐτήν, εἰρωνευομένη μετὰ γέλωτος ‘ὡς ἡδύς’ ἔφασκεν ‘εἶ καὶ μακάριος, εἰ χαλεπαίνεις διὰ γέροντα πονηρὸν εὐνοῦχον, ἐγὼ δὲ χιλίους ἐκκυβευθεῖσα δαρεικοὺς σιωπῶ καὶ στέργω’. (9) Βασιλεὺς μὲν οὖν ἐφ᾽ οἷς ἐξηπατήθη μεταμελόμενος ἡσυχίαν ἦγεν, ἡ δὲ Στάτειρα καὶ πρὸς τἆλλα φανερῶς ἠναντιοῦτο, καὶ τούτοις ἐδυσχέραινεν ὡς ἄνδρας εὐνούχους καὶ πιστοὺς βασιλεῖ διὰ Κῦρον ὠμῶς καὶ παρανόμως ἀπολλυούσης αὐτῆς.

(17) Последней целью Парисатиды был царский евнух Масабат, который отсек голову и руку Кира. Поскольку тот не давал ей возможности себя заполучить, Парисатида придумала следующий план: она была способной женщиной и умела играть в кости; поэтому она часто играла с царем до войны. После войны … однажды она застала Артаксеркса, когда он скучал, и предложила сыграть в кости на тысячу дариков. Она сделала все, чтобы он выиграл, и отдала ему золото. Она притворилась раздосадованной и сварливой и снова попросила сыграть, в этот раз на евнуха, и он согласился. Они заключили соглашение, чтобы каждый изъял пять наиболее доверенных лиц, а из остальных победитель мог выбрать, а проигравший бы отдал. И на этих условиях они играли. Парисатида, теперь сосредоточившись и настроившись всерьез, сделала все как надо, кости упали удачно, она выиграла и взяла Масабата (он не был в числе тех, кто не был изъят). Не успел царь опомниться, как она передала евнуха палачам и приказала содрать с него кожу живьем, положить тело поперек на три шеста и отдельно растянуть кожу. Когда царь услышал, что случилось, он принял это близко к сердцу и был в ярости, она же сказала с иронией и улыбкой: «как мило, что ты раздражен из–за жалкого старого евнуха, в то время как я проиграла тысячу дариков и молчу. Царь смирился с тем, что был обманут и замолчал, но Статира открыто протестовала и была недовольна, что из–за Кира та жестоко и незаконно уничтожила доверенных людей царя.

Бросается в глаза, что Плутарх и Фотий используют разные формы имен для евнуха. Верно также и то, что версия Фотия (Багапат) засвидетельствована лучше. Однако это не обязательно означает, что Плутарх следует источнику, отличному от того, которому он следовал до сих пор. Фотий мог механически записать имя евнуха, который ухаживал за трупом Кира Великого (FGrH 688 F 13.9). Кроме того, в тексте Плутарха приводилась та же форма имени, но он был поврежден в этом месте. Первоначальная форма имени была, скорее всего, составлена с окончанием — (a)pates, но по иронии судьбы потеряла свою первую половину.
Если Артаксеркс и Парисатида играли на своих приближенных в какую–то настольную игру, то живые люди рассматривались ими как камешки на доске (См. Polyb. 5.26.12–13; cр. Diog. Laert. 1.59). Ктесий, возможно, полагал, что его собственный рассказ об этой игре в равной степени подрывает авторитет царя. В этом случае последнее слово остается за Плутархом, поскольку он переставляет три сцены Ктесия и перемещает фигурантов (карийца, Митридата и евнуха) как фигуры на доске своей собственной истории. Подобно Парисатиде, которая приберегает Масабата «на десерт» (Art. 17.1: λοιπὸς), Плутарх предпочитает описывать эту сцену как последний эпизод из трех.
Последний отрывок, который мы рассматриваем здесь и в котором конкретно не упоминается Ктесий, касается последствий убийства Статиры (Art. 19.7-10):

(7) Ἀποθνῄσκουσα οὖν ἡ γυνὴ μετὰ πόνων μεγάλων καὶ σπαραγμῶν, αὐτή τε συνῃσθάνετο τοῦ κακοῦ, καὶ βασιλεῖ παρέσχεν ὑποψίαν κατὰ τῆς μητρός, εἰδότι τὸ θηριῶδες αὐτῆς καὶ δυσμείλικτον. (8) Ὅθεν εὐθὺς ἐπὶ τὴν ζήτησιν ὁρμήσας, τοὺς μὲν ὑπηρέτας καὶ τραπεζοκόμους τῆς μητρὸς συνέλαβε καὶ κατεστρέβλωσε, τήν δὲ Γίγιν ἡ Παρύσατις πολὺν χρόνον εἶχεν οἴκοι μεθ᾽ αὑτῆς, καὶ βασιλέως ἐξαιτοῦντος οὐκ ἔδωκεν, ἀλλ᾽ ὕστερον αὐτῆς δεηθείσης εἰς τὸν οἶκον ἀφεθῆναι νυκτός, αἰσθόμενος καὶ λόχον ὑφεὶς συνήρπασε καὶ κατέγνω θάνατον. (9) Ἀποθνῄσκουσι δ᾽ οἱ φαρμακεῖς ἐν Πέρσαις κατὰ νόμον οὕτως· λίθος ἐστὶ πλατύς, ἐφ᾽ οὗ τὴν κεφαλὴν καταθέντες αὐτῶν ἑτέρῳ λίθῳ παίουσι, καὶ πιέζουσιν ἄχρι οὗ συνθλάσωσι τὸ πρόσωπον καὶ τὴν κεφαλήν. (10) Ἡ οὖν Γίγις οὕτως ἀπέθανε, τὴν δὲ Παρύσατιν ὁ ᾽Αρτοξέρξης ἄλλο μὲν οὐδὲν οὐτ᾽ εἶπε κακὸν οὐτ᾽ ἐποίησεν, εἰς δὲ Βαβυλῶνα βουλομένην ἐξέπεμψεν, εἰπὼν ἕως ἐκείνη περίεστιν, αὐτὸς οὐκ ὄψεσθαι Βαβυλῶνα. Τὰ μὲν οὖν κατὰ τὴν οἰκίαν οὕτως εἶχεν.

Женщина (Статира) умерла в страшных муках и судорогах, осознав содеянное ей зло и передав свои подозрения против его матери царю, а он знал ее жестокий и труднопостижимый характер. Поэтому он бросился расследовать, арестовал слуг и официантов своей матери и пытал их; Парисатида долго держала Гигис в своем доме вместе с собой, и хотя царь требовал ее, она ее не выдавала. Однако позже, когда та попросила отпустить ее домой на ночь, он узнал об этом, устроил засаду, схватил ее и приговорил к смерти. В Персии отравителей убивают по закону следующим образом: на плоский камень кладут голову, а другим камнем ударяют и давят, пока не раскрошат лицо и голову. Гигис умерла этим образом, но Парисатиде Артаксеркс не сказал и не сделал ничего плохого, но отослал ее в Вавилон, как она хотела, сказав, что пока она там, он не увидит Вавилон. Вот как шли дела царского дома.

То, что этот раздел происходит из Ктесия, можно увидеть из сравнения с эпитомой Фотия (FGrH 688 F 27.70 = Bibl. Cod. 72, p. 44 b 9-16):

Ὀργὴ διὰ ταῦτα τοῦ βασιλέως πρὸς τὴν μητέρα, καὶ σύλληψις τῶν εὐνούχων αὐτῆς καὶ αἰκισμὸς καὶ ἀναίρεσις. Καὶ ἔτι σύλληψις Γίγγης, ἣ ᾠκείωτο Παρυσάτιδι· καὶ κρίσις ἐπ᾽ αὐτῇ, καὶ ἀθώωσις μὲν παρὰ τῶν κριτῶν, καταδίκη δὲ παρὰ βασιλέως· καὶ αἰκισμὸς Γίγγης καὶ ἀναίρεσις· καὶ ὀργὴ διὰ τοῦτο Παρυσάτιδος πρὸς τὸν υἱόν, κἀκείνου πρὸς τὴν μητέρα.

Царь был в ярости на свою мать из–за этих вещей и заключил ее евнухов в тюрьму, пытал их и убил. Он арестовал Гингу, служанку Парисатиды, привлек ее к суду, а когда она была оправдана, отменил приговор. Он пытал Гингу и убил ее. Парисатида злилась на сына, а он был зол на нее.

По словам Фотия, царь арестовывает и пытает людей своей матери (у Плутарха τοὺς μὲν καὶ τῆς ὑπηρέτας τραπεζοκόμους μητρὸς, «слуг и официантов»), а затем ее служанку. «Гигис» отличается от версии Фотия и может быть связано с ошибкой переписчика в варианте Плутарха (от родительного падежа Γίγγης, в смешении с известной геродотовой формой Γύγης, Гигес?). Давайте для удобства воспользуемся формой Плутарха. Упоминание о Гигис в этот поздний момент в резюме Фотия может означать, что ее имя появилось в повествовании только во время допроса слуг Парисатиды, а не ранее. Если это правда, то упоминание Плутарха о Гигис на более раннем этапе призвано представить приговор царя как реальный выбор между альтернативами, а не как неизбежное решение, которое обусловлено свидетельствами, собранными в ходе допроса других слуг. Фотий наделяет Гигис ролью ἣ ᾡκείωτο Παρυσάτιδι, «домашней прислуги Парисатиды» (FGrH 688 F 27.70), в то время как Плутарх рассказывает, что позднее τήν δὲ Γίγιν ἡ Παρύσατις … εἶχεν οἴκοι («Парисатида укрывала Гигис у себя в доме»). Оба термина, вероятно, отражают изначальное ктесиево οικ — (относящееся к дому). Фраза Плутарха δυναμένην παρ᾽ αὐτῇ («имевшая на нее влияние») напоминает другие фразы Фотия о власти евнухов над царями. Казалось бы, оригинальное изображение Ктесия сохранило некоторые смутные теги, если сравнить фотиево ἐσθίουσαν τὴν ἐπιδοῦσαν ἑώρα τὸ ἥμισυ («она видела, что даятельница съела свою половину») и плутархово δόντα τὸ φάρμακον ( «даятеля яда», Art. 19.2).
Царь решает провести расследование и, выслушав показания свидетелей, приходит к выводу, что Гигис несет ответственность за убийство. Именно царская версия случившегося приобретает силу истины, точно так же, как и в случае смерти Кира. Как и раньше, когда Артаксеркс казнит людей, убивших Кира (Митридата и карийца), чтобы сделать его версию единственно правдивой, его убийство Гигис придает силу рассказу, в котором за убийство Статиры ответственна главным образом она. Как и в случае с официальной версией смерти Кира, читатели остались с ощущением, что истина вещь скользкая и определяется сильными мира сего.
В предыдущих разделах (Art. 6, 18) Плутарх создает впечатление, что Статиру убивает именно Парисатида. Предвосхищая убийство Статиры в своей биографии, Плутарх предполагает, что Парисатида действительно виновна. Сам Ктесий, возможно, также подбил читателя усомниться в решении царя в более ранних разделах работы; намек на то, что Парисатида была главной виновницей смерти Статиры, вероятно, был обнаружен в более ранней, 19‑й книге «Персики», в описании отравления Парисатидой сына Теритухма (FGrH 688 F 16.61).
Мы уже упоминали в предыдущей главе тему двойственности в Art. 19. Эта двойственность достигает своего главного проявления в двояком ответе Артаксеркса на убийство Статиры: жестокой казнью Гигис (Art. 19.9) с одной стороны, и мягким наказанием царицы–матери (Art. 19.10) с другой. Двойственность между мягкостью и жестокостью — одна из главных черт характера царя. Упор на жестокую сторону, по–видимому, изображает царя отличным от снисходительного образа, который он имел ранее, и в тот момент, когда Гигис раздавили лицо, царь, похоже, сбросил маску добряка. Напротив, Плутарх показывает царя слабым перед царицей–матерью в том смысле, что он не смеет наказать ее. Хотя Артаксеркс, возможно, следовал персидскому обычаю не убивать старших (Hdt. 1.137), тем не менее, он, по–видимому, не имеет никакой власти, о чем свидетельствует его неспособность заполучить Гигис от своей матери, так что ему пришлось устраивать засаду.
Плутарх создан для того, чтобы художественно подражать царю: эта форма изображения якобы демонстрирует способность Плутарха контролировать ход истории и определять «жизнь» и «смерть» своих персонажей; когда он откладывает пересказ смерти Статиры с Art. 6 на Art. 19, он, по–видимому, временно «щадит» жизнь царицы, точно так же, как царь сначала прощает Кира (Art. 3.6), чтобы позже столкнуться с ним в бою, а Парисатида спасает жизнь Статиры (Art. 2.2) только чтобы убить ее потом.
Тем не менее на самом деле, изложение показывает, что позиция Плутарха слаба, как и противостоящий Парисатиде царь. Плутарх просто следует правильному хронологическому порядку событий и признает решение Артаксеркса по убийствй Статиры. Вставив конкурирующую версию Динона, он ставит под сомнение вину Парисатиды. Более того, только когда царь устанавливает пределы для Парисатиды, ограничив ее Вавилоном, Плутарх решает провести собственную грань и в основном отказаться от Ктесия как источника.
Тем не менее он снова возвращается к Ктесию в Art. 21, предвосхищая возвращение Парисатиды на сцену в Art. 23.

Некоторые выводы

Давайте кратко рассмотрим основные моменты о методе работы Плутарха в его работе с Ктесием.
1. Кажется очевидным, что Плутарху понадобились только последние шесть томов «Персики» Ктесия (книги 18-23), и можно с уверенностью сказать, что из более ранних томов он читал очень мало, если вообще читал. Это соответствует вышеприведенному предположению, что Плутарх читал Ктесия специально только для «Артаксеркса», то есть раздел о жизни Артаксеркса II. Вероятно, не будет надуманным предположить, что Плутарх задумал биографию Артаксеркса не от случайного чтения Ктесия.
2. Единственный отрывок, который, как мы можем разумно предположить, был прочитан вне книг 18-23, — это история Аспамитра в 17‑й книге, касающаяся корытной казни. Учитывая редкость этой заметки, мы можем сделать вывод, что Плутарх руководствовался ссылкой Ктесия на собственный текст.
3. Невозможно узнать, имел ли Плутарх доступ к оригинальной пространной версии «Персики», или же он читал только сокращенный вариант. Судя по нескольким вербальным соответствиям с текстом Фотия, он, возможно, имел перед собой примерно ту же версию, что и патриарх, причем тексты в их распоряжении, вероятно, были адаптированными версиями. С другой стороны, учитывая скрытую критику Плутархом многословия Ктесия, биограф, возможно, имел несколько более длинное сообщение.
4. Независимо от объема работы, качество рукописи Ктесия, которую читал Плутарх, было лучше, чем у Фотия. Это видно по формам имен, которые не были искажены в тексте, прочитанном Плутархом.
5. Вероятно, у Плутарха был целый сборник рассказов о животных, в которых по меньшей мере один раз упоминался Ктесий. Возможно, что этот сборник был в руках Плутарха до того, как он начал читать материал для подготовки «Артаксеркса».
6. Во время чтения Плутарх, вероятно, извлек из текста определенные элементы, вроде известных высказываний и действий. Судя по его ссылке на первоначальный порядок сцен, Плутарх узнал об этой последовательности позже.
7. Как показывает сравнение с версией Фотия, в каждой сцене Плутарх, по–видимому, сохранил много фраз в их первоначальности и даже в изначальном порядке слов текста, находящегося в его распоряжении.
8. Однако, когда речь заходит о самих сценах, изменения Плутарха кажутся значительными. Он опустил целые эпизоды, изменил их порядок и добавил конкурирующие версии. Однако результат высветил элементы и мысли, которые, вероятно, уже были в оригинале. Так что, как это ни парадоксально, Плутарх оказался верен духу текста, отклонившись от его буквального прочтения.
9. Плутарх предположительно использовал слова персонажей и представил их как независимую интерпретацию событий, чтобы восполнить тот факт, что, когда он хотел показать историографическое разнообразие, для литературных целей он в основном имел в своем распоряжении версию Ктесия. Другие варианты, которые имел Плутарх, были, скорее всего, вторичными; действительно, сейчас мы обратимся к варианту Динона.

4. Динон

Следующим среди авторов «Персик» с точки зрения важности и степени его использования Плутархом является Динон, один из самых малоизвестных авторов древности и, безусловно, один из самых загадочных писателей в корпусе утраченных греческих историков. Использование Динона может быть разделено на отрывки, в которых на него указывается прямо, и на те, в которых его следы подразумеваются и предполагаются. Соответственно, в настоящей главе будут рассмотрены ссылки первого типа, а в следующей будет предпринята попытка обосновать отнесение разделов текста Плутарха к Динону. Можно видеть, что Плутарх использует Динона главным образом в «Артаксерксе» (он упоминается в 1.4; 6.9; 9.4; 10.1; 13.3; 19.2, 6; 22.1), но также ссылается на его работы в «Фемистокле» (27.1), «Александре» (36.4) и в De Iside et Osiride (31.363 c). Это означает, что Плутарх использовал Динона гораздо шире, чем Ктесия, и, возможно, даже охватил не один раздел его труда. Как и в случае с книдийцем, давайте начнем с анализа отрывков Плутарха и, изучив то, что мы можем узнать о Диноне из этих разделов, сравним результат с почерпнутым из других источников, а затем представим некоторые соображения о том, как Плутарх переделывал работу Динона.

Плутарх и Динон

Ссылки на Динона в «Артаксерксе» и в трех других упомянутых работах Плутарха относятся к темам, связанным с ахеменидским монархом. В частности, Плутарх цитирует Динона по вопросам придворного протокола (особенно в период правления Артаксеркса II) или описывая поведение Артаксеркса III Оха в Египте. Не будет преувеличением утверждать, что работа Динона, по–видимому, была сосредоточена на Великом царе и придворных делах и, возможно, именно по этой причине была выбрана Плутархом.
В начале «Артаксеркса» Динон противопоставляется Ктесию в вопросе о первоначальном имени монарха (1.4):

Ὁ δ᾽ ᾽Αρτοξέρξης ᾽Αρσίκας πρότερον ἐκαλεῖτο, καίτοι Δείνων φησὶν ὅτι ᾽Οάρσης,

Артаксеркса сначала называли Арсиком, хотя Динон приводит это имя как Оарс.

В пользу форму «Арсик» говорит (хотя по общему мнению проблематичный) авторитет Ктесия, а также его присутствие при дворе в окружении семьи Артаксеркса (жены, матери и детей). Вариант Динона приводится в качестве альтернативной версии и быстро отбрасывается на том основании, что автор не присутствовал при дворе. Мы уже видели, как вопрос о присутствии историка на месте преступления связан с одной из центральных тем «Артаксеркса», а именно с ложным утверждением царя об ответственности за смерть Кира, хотя он отсутствовал на поле боя в этот критический момент. Плутарх, который использует некоторые версии обоих текстов и имеет возможность сравнивать между собой соответствующие произведения, предполагает в начале «Жизни», что работа Динона в некоторых отношениях менее надежна, потому тот не был непосредственным наблюдателем. Другими словами, Динон, похоже, не проводил независимых исследований. По сути, Плутарх предполагает, что подробности Динона — фантастические творения.
В самом начале биографии Плутарх ловко представляет Артаксеркса как другого персидского царя, не вполне соответствующего (геродотову или даже ктесиеву) стереотипу, придавая его фигуре глубину и сложность. Является ли его истинная сущность жестокой и распущенной личностью, ожидающей освобождения от оков морали и окружающего общества, или же он является мягким и нежным духом, поглощенным ужасной атмосферой своей придворной жизни?
Вторая прямая ссылка на Динона (Art. 6.9) посвящена собственно хронологическому месту убийства царицы Статиры:

Ἐπεὶ δὲ Δείνων μὲν ἐν τῷ πολέμῳ συντελεσθῆναι τὴν ἐπιβουλὴν εἴρηκε, Κτησίας δ᾽ ὕστερον …

Ибо Динон говорит, что заговор был осуществлен во время войны, в то время как Ктесий говорит о нем позже.

Мы находим позже в Art. 18.5-6, что фактически Ктесий вовлек монарха в череду событий, которые привели к этому убийству, и все из–за того, что он казнил Клеарха по просьбе Статиры. И снова Плутарх отвергает версию Динона и предпочитает следовать варианту Ктесия, а Артаксеркс вновь погружается в придворные интриги и махинации.
Мы, однако, отмечаем, что если Ктесий и Динон согласны в факте убийства, то они расходятся в подробностях. В сочетании с отмеченным в Art. 1, что Динон не был на месте происшествия, обе эти ссылки подразумевают, что версия Динона является более поздней, чем версия Ктесия, и может быть ответом врачу.
Следующее упоминание о Диноне в «Артаксерксе» (9.4–10.3) представляет собой, по–видимому, непрерывную опору на этого автора. Это касается собственно битвы при Кунаксе и смерти Кира

(9.4) Τὸν μὲν οὖν ᾽Αρταγέρσην ἀποθανεῖν ὑπὸ τοῦ Κύρου σχεδὸν ἅπαντες ὁμολογοῦσι … (10.1) Φησὶν οὖν ὁ μὲν Δείνων ὅτι τοῦ Ἀρταγέρσου πεσόντος εἰσελάσας βιαίως ὁ Κῦρος εἰς τοὺς προτεταγμένους τοῦ βασιλέως κατέτρωσεν αὐτοῦ τὸν ἵππον, ὁ δ’ ἀπερρύη· Τιριβάζου δ’ ἀναβαλόντος αὐτὸν ἐπ’ ἄλλον ἵππον ταχὺ καὶ εἰπόντος ‘ὦ βασιλεῦ, μέμνησο τῆς ἡμέρας ταύτης· οὐ γὰρ ἀξία λήθης ἐστί’, πάλιν ὁ Κῦρος ἐνσείσας τῷ ἵππῳ κατέβαλε τὸν Ἀρτοξέρξην. (2) Πρὸς δὲ τὴν τρίτην ἐπέλασιν δυσανασχετήσας ὁ βασιλεὺς καὶ εἰπὼν πρὸς τοὺς παρόντας ὡς βέλτιόν ἐστι μὴ ζῆν, ἀντεξήλαυνε τῷ Κύρῳ, προπετῶς καὶ ἀπερισκέπτως εἰς ἐναντία βέλη φερομένῳ. Καὶ βάλλει μὲν αὐτὸς ἀκοντίῳ, βάλλουσι δ’ οἱ περὶ αὐτόν. (3) Πίπτει δ’ ὁ Κῦρος, ὡς μὲν ἔνιοι λέγουσι, πληγεὶς ὑπὸ τοῦ βασιλέως, ὡς δ’ ἕτεροί τινες, Καρὸς ἀνθρώπου πατάξαντος …

(9.4) Почти все согласны в том, что Кир убил Артагерса … (10) Затем Динон говорит, что после падения Артагерса Кир энергично атаковал тех, кто был выстроен перед царем, и ранил его (царского) коня, так что тот упал. Но Тирибаз быстро посадил его на другую лошадь и сказал: «О царь, вспомни этот день, ибо он недостоин забвения». Потом Кир снова напал на Артаксеркса и сшиб его. Но при третьей атаке царь потерял терпение и, сказав собравшимся, что лучше перестать жить, поскакал против Кира, который безрассудно и неосторожно несся вквозь град летевших ему навстречу метательных снарядов. Он (царь) сам метнул копье, и его слуги метнули свои. Так, Кир упал, как говорят некоторые, пораженный царем, но, как рассказывают другие, когда его ударил кариец…

Как уже упоминалось выше, Ктесий рассказал, что Кир столкнулся лицом к лицу с Артагерсом, предводителем кадусиев и главой царского авангарда, который бросил в него свое копье. Плутарх недвусмысленно говорит, что ктесиево описание убийства Артагерса Киром было принято «почти всеми». Ксенофонт упоминает о конце Артагерса в кратком, но героическом отрывке (Anab. 1.8.24) [1] и мы можем предположить, что другой автор, которого Плутарх имеет здесь в виду, — это Динон. Если это так, то это намек на то, что в этот момент сообщение Динона было несколько вторичным. Так, Динон предположительно упростил рассказ Ктесия, подобно тому, что пытался сделать Ксенофонт (Anab. 1.8.27).
В следующей сцене, конкретно взятой из рассказа Динона, царь вступает в единоборство с Киром (Art. 10.2–3). История Динона, вероятно, была проста и драматична: царь столкнулся с Киром, был выбит из седла и снова напал на своего брата (и предположительно убил его). Мы не находим этого описания в версии Ктесия, и здесь, возможно, еще один пример диноновой независимости. В историографическом плане эта черта соответствует содержанию сцены, когда царь пытается утвердить свою власть, не полагаясь ни на кого из своих людей. Однако и у Динона, и у царя это не получается: Плутарх сразу же представляет неясную картину, в которой человек помогает царю в убийстве, а в следующем разделе обращается (Art. 11) к изображению Ктесия. Действительно, когда мы читаем версию Ктесия (в главе 2), мы обнаруживаем, что кариец — это фигура, связанная с его рассказом о разделении ответственности за смерть Кира с Митридатом. Плутарх меняет порядок изложения, умерщвляя Кира в Art. 10 и затем возвращая его к жизни в Art. 11, или рассказывая о чести карийцу, прежде чем рассказать о его деянии.
Четвертый отрывок из «Артаксеркса» касается численности царской армии (Art. 13.3):

Ἐξεληλάκει δ’, ὡς ὁ Κτησίας φησίν, ἐπὶ τὴν μάχην τεσσαράκοντα μυριάσιν. οἱ δὲ περὶ Δείνωνα καὶ Ξενοφῶντα πολὺ πλείονας γενέσθαι λέγουσι τὰς μεμαχημένας.

Он (Артаксеркс) отправился на битву, согласно Ктесию, с четырьмя сотнями тысяч человек, но согласно Динону и Ксенофонту с гораздо большим количеством бойцов.

Читатель не может не заметить художественного отображения соответствия между формой и содержанием, когда утверждения Ктесия о меньшем числе царя дискредитируются из–за их исторической неполноценности. Динон сгруппирован с Ксенофоном. Это сочетание упоминается уже не в первый раз. Ранее в изображении сцены смерти Артагерса были собраны другие описания, подразумевающие, что все они подражают изображению Ктесия и являются вторичными. Однако здесь они кажутся новаторскими в том, что показывают другое количество солдат. Ранее как Динон, так и Ксенофонт были признаны менее заслуживающими доверия, поскольку авторы не присутствовали на месте. Теперь самое инновационное в их сообщениях — это то, что придает их сообщениям правдивый характер.
Как и было обещано, Плутарх приводит смерть Статиры в месте, отведенном ей Ктесием (Art. 19). Изображение Плутарха разделено между Диноном и Ктесием, как отмечалось выше, и наша дискуссия соответственно разделена между несколькими главами. Это описание, по–видимому, предполагает большое расхождение между Ктесием и Диноном, настолько, что Дрюс даже утверждает: «Динон исправлял Ктесия так же часто, как Ктесий исправлял Геродота, но ”исправления» Динона кажутся менее гротескными. Однако суть сюжета у обоих писателей, по–видимому, была одинаковой, за исключением незначительных различий. Как показано в главе 2, в версии Ктесия главным героем, осуществляющим сюжет, является Парисатида. Именно она готовит яд, разрезает птицу и подает отравленную половину Статире. В версии же Динона Парисатида не появляется ни на одной стадии. Участие Гигис в большей степени связано с историей Динона [2], но она не отсутствует и в рассказе Ктесия, у которого она не только знает об отравлении, но, вероятно, также каким–то образом действует, как может указывать слово ἄκουσαν, «неохотно». Кроме того, глагол συσκευάσασθαι с префиксом συν/ σ- подразумевает, что в версии Ктесия Парисатидв орудует не одна, а с сообщником. Это может быть случай, когда Плутарх подчеркивает элементы в сообщении Динона, которые дистанцируют Парисатиду от отравления и тем самым объясняют, почему она не подвергается суровому наказанию.
Как мы видели в главе 3, Фотий включает факт, что Гигис оправдана судьями, но затем осуждена царем. Плутарх обходится без этой подробности, но, похоже, отражает расхождение во взглядах. Царь теперь должен выбрать, так сказать, версию Ктесия (который возлагает большую ответственность на Парисатиду) или Динона (который освобождает Парисатиду от преступления). Тот факт, что Артаксеркс «предпочитает» верить версии Динона, завершает его собственное освобождение от повествования Ктесия и от неблагоприятного изображения царя, которое рисует врач. В нем также отмечается, что Динон перевешивает Ктесия и заслуживает больше доверия, и подразумевает, что то, что Ктесий сказал о смерти Кира, может быть неверным. Если сообщение Ктесия об ответственности Парисатиды ложно, то версия царя, особенно о его присутствии при смерти брата, может быть верной.
Следующая ссылка на Динона в «Артаксерксе» отмечает последний раз, когда Плутарх прямо упоминает его в своей биографии. Его контекст — отношение великого царя к спартанцу Анталкиду (Art. 22.1):

Διὸ καὶ τοὺς ἄλλους Σπαρτιάτας ἀεὶ βδελυττόμενος ὁ Ἀρτοξέρξης, καὶ νομίζων, ὥς φησι Δείνων, ἀνθρώπων ἁπάντων ἀναιδεστάτους εἶναι, τὸν Ἀνταλκίδαν ὑπερηγάπησεν εἰς Πέρσας ἀναβάντα.

По этой причине, хотя Артаксеркс всегда ненавидел других спартанцев и считал их, как говорит Динон, самыми бесстыдными из всех людей, он очень полюбил Анталкида, когда тот совершал путешествие по стране к персам.

Якоби включает весь раздел Art. 21.5-22.1 как фрагмент Динона (FGrH 690 F 19), но в действительности его следует ограничить 22.1, утверждением, что Артаксеркс считал спартанцев самыми бесстыдными людьми. В биографии упоминается Царский мир, который Анталкид заключил вместе с Тирибазом в 387/6 году до нашей эры (Xen. Hell. 5.1.6, 25, Diod. 14.110.2–4). Остальная часть Art. 22 рассказывает об изменении позиции великого царя по отношению к греческим государствам, приводя рассказы о трех греческих делегатах к персидскому двору: спартанце Анталкиде, фиванце Исмении и афинянине Тимагоре (см. ниже). Это упоминание относится к периоду, который Ктесий не рассматривал, и оно дает верное впечатление, что работа Динона продолжала описывать события, происходящие после драматического времени, в которое закончилась «Персика» Ктесия.
Действительно, это единственный случай, когда Динон упоминается без историографического аналога, будь то Ктесий или Ксенофонт. Похоже, что последнее слово в историографических вопросах остается за Диноном. Это изображение подразумевает, что Динон остается вне любой другой версии, чтобы сбалансировать его одностороннюю картину. Якобы прославляющее изображение спартанцев, сделанное Ктесием, теперь было оставлено в пользу другого, приписываемого Динону, который подчеркивает бесстыдство спартанцев. Если следовать той же нити прослеживания параллелизма между историографическим и историческим планами, то можно заметить, что, продиктовав свою волю Греции царь точно так же остается без каких–либо реальных врагов на международной арене. В его психике сейчас практически нет сдержанности, прекрасно символизируемой единственным упоминанием Динона. Действительно, в следующих эпизодах его распущенность не будет знать границ.
Здесь уместно упоминание об Агесилае, который на утверждение, что спартанцы мидийствуют, ответил: «Нет, скорее персы лаконствуют» (Art. 22.4: Ὁ μὲν γὰρ ὡς πρὸς τὸν Ἀγησίλαος ἔοικε εἰπόντα· ‘Φεῦ τῆς Ἑλλάδος ὅπου μηδίζουσιν ἡμῖν οἱ Λάκωνες’, ‘οὐ μᾶλλον’, εἶπεν, ‘οἱ Μῆδοι λακωνίζουσι’). В рамках биографии мы видим, как спартанцы быстро превращаются из врагов в союзников персов (Art. 21.5). Под влиянием Art. 5.2 у нас сложилось впечатление, что спартанец Евклид находится в свите царя [3]; утверждают, что он часто говорил ему смелые и дерзкие вещи (Εὐκλείδᾳ δὲ τῷ Λάκωνι πολλὰ παρρησιαζομένῳ πρὸς αὐτὸν αὐθαδῶς) и πολλὰ, несомненно, указывает на длительное пребывание в Персии. Этот анекдот, явно не выпадающий из хронологической последовательности, помещен перед тем, как спартанцы присоединятся к планам Кира по его свержении. Капризный характер спартанцев, которые в соответствии со своими интересами меняют ориентировку и сотрудничают со стороной, которая на то время кажется перспективной, присущ и, можно сказать, «лаконствующему» великому царю; он, кажется, теперь перебегает от одних греков к другим. Точно так же и сам Плутарх теперь предпочитает в качестве источника Динона, которому надо следовать. Вслед за переходом от Ктесии к Динону происходит политический сдвиг в доминировании над Грецией от Спарты к Фивам. Поскольку эта перемена в политической плоскости не имеет очевидного завершения, предпочтение, отдаваемое только одному греческому источнику, также теоретически не постоянно. Фактически в Art. 23.6 упоминается новый источник — Гераклид (см. ниже).
Следующие отрывки, которые мы рассматриваем здесь, взяты из трех других работ. Ссылка в «Александре» (36) находится в контексте упоминания о сокровищах, захваченных македонцами в Сузах (= FGrH 690 F 23b):

Ἀλέξανδρος δὲ Σούσων κυριεύσας, παρέλαβεν ἐν τοῖς βασιλείοις τετρακισμύρια τάλαντα νομίσματος, τὴν δ’ ἄλλην κατασκευὴν καὶ πολυτέλειαν ἀδιήγητον. (2) Ὃπου φασὶ καὶ πορφύρας Ἑρμιονικῆς εὑρεθῆναι τάλαντα πεντακισχίλια, συγκειμένης μὲν ἐξ ἐτῶν δέκα δεόντων διακοσίων, πρόσφατον δὲ τὸ ἄνθος ἔτι καὶ νεαρὸν φυλαττούσης. (3) Αἴτιον δὲ τούτου φασὶν εἶναι τὸ τὴν βαφὴν διὰ μέλιτος γίνεσθαι τῶν ἁλουργῶν, δι’ ἐλαίου δὲ λευκοῦ τῶν λευκῶν· καὶ γὰρ τούτων τὸν ἴσον χρόνον ἐχόντων τὴν λαμπρότητα καθαρὰν καὶ στίλβουσαν ὁρᾶσθαι. (4) Δίνων δέ φησι καὶ ὕδωρ ἀπό τε τοῦ Νείλου καὶ τοῦ Ἴστρου μετὰ τῶν ἄλλων μεταπεμπομένους εἰς τὴν γάζαν ἀποτίθεσθαι τοὺς βασιλεῖς, οἷον ἐκβεβαιουμένους τὸ μέγεθος τῆς ἀρχῆς καὶ τὸ κυριεύειν ἁπάντων.

После взятия Сузы Александр захватил во дворце сорок тысяч талантов чеканенных денег и другие неописуемые вещи и богатства. Там, как говорят, был обнаружен гермионский пурпур в пять тысяч талантов весом, который, хотя и лежал там двести (минус десять) лет, сохранял свой блеск как свежий. Причина этого, говорят они, заключается в использовании меда в пурпурных красителях и белого оливкового масла в белых; и яркость их, за два века, казалось, не потускнела. Динон сообщает, что персидские цари имели воду из Нила и воду из Истра (Дуная), и вместе с другими предметами они хранят их со своими сокровищами, как бы подтверждая величие своей империи и то, что они являются хозяевами всего.

Между монетами, красителями и сосудами с водой не существует явной внутренней связи, за исключением их, казалось бы, случайного присутствия в сокровищнице Сузы [4]. Однако, рассказывая о том, как эти предметы переходят из персидской в македонскую собственность, Плутарх намекает на скоротечность существования двух царств: как пала персидская империя, так со временем распадется и империя Александра. Намек на правление Александра в Азии содержится в упоминании о двухстах годах без десяти (ἐξ ἐτῶν δέκα δεόντων διακοσίων); поход Александра длился приблизительно десять лет, и его правление было коротким по сравнению с господством персов (более двухсот лет), несмотря на его фактическое великолепие. Три упомянутых предмета (монеты, краска, вода) выходят за пределы периода, в котором они были собраны. По–видимому, чтобы подчеркнуть эту тему эфемерности, Плутарх должен прибегнуть к использованию источника, который описывал Персидскую империю и был связан с ней, будучи ее современником. Факт, если бы им был Динон, позволяет нам предположить, что этот автор принадлежал к периоду до Александра, по крайней мере, по мнению Плутарха.
Динон — один из нескольких историков, упомянутых в отрывке из «Фемистокла», который рассказывает о встрече Фемистокла и персидского царя в 465 году до н. э. (27.1 = FGrH 690 F 13):

Θουκυδίδης μὲν οὖν καὶ Χάρων ὁ Λαμψακηνὸς ἱστοροῦσι τεθνηκότος Ξέρξου πρὸς τὸν υἱὸν αὐτοῦ τῷ Θεμιστοκλεῖ γενέσθαι τὴν ἔντευξιν· Ἔφορος δὲ καὶ Δείνων καὶ Κλείταρχος καὶ Ἡρακλείδης, ἔτι δ’ ἄλλοι πλείονες πρὸς αὐτὸν ἀφικέσθαι τὸν Ξέρξην. τοῖς δὲ χρονικοῖς δοκεῖ μᾶλλον ὁ Θουκυδίδης συμφέρεσθαι, καίπερ οὐδ’ αὐτοῖς ἀτρέμα συνταττομένοις.

Фукидид и Харон Лампсакский утверждают, что после смерти Ксеркса Фемистокл беседовал с его сыном, но Эфор, Динон, Клитарх, Гераклид и многие другие (утверждают), что он приехал повидаться с Ксерксом. Фукидид, по–видимому, больше придерживается хронологических записей, хотя они не блещут достоверностью.[5]

Казалось бы, этот раздел в начале Them. 27, касающийся личности персидского царя соответствует его заключительной части, когда хилиарх Артабан спрашивает Фемистокла о его личности (τίνα δέ … ‘Ἑλλήνων ἀφῖχθαι φῶμεν; ‘кто … из греков, я должен сказать, прибыл?’). Точно так же, как (греческие) читатели остаются в неведении относительно истинного имени царя, так и Артабан запутывается в отношении имени грека, когда афинский герой отказывается раскрыть его перед своей прямой аудиенцией с монархом. Кстати, имя Артаксеркса отсутствует в этом отрывке — и во всей биографии тоже.
Этот диалог между Фемистоклом и Артабаном начинается с заявления Артабана: «Обычаи людей различны; разные люди считают разные привычки хорошими; но для каждого свои особые обычаи хороши, чтобы их чтить и соблюдать (νόμοι διαφέρουσιν ἀνθρώπων· ἄλλα δ’ ἄλλοις καλά· καλὸν πᾶσι τὰ δὲ καὶ οἰκεῖα κοσμεῖν σῴζειν: Them. 27.3). В то время как греки ценят свободу и равенство, утверждает хилиарх, персы считают самым справедливым почитать царя и оказывать ему уважение (Them. 27.4). Перед Фемистоклом стоит выбор: либо принять персидские обычаи и пасть ниц перед царем, либо следовать своим собственным обычаям и нанимать гонцов и посредников вместо того, чтобы общаться с ним напрямую. Фемистокл выбирает первый вариант и тем самым по–видимому, пренебрегает греческими путями.
И все же кажется, что как бы Фемистокл ни просил о прямой встрече с великим царем, ему либо мешают, либо отстраняют от нее посредники. Именно здесь Плутарх умело смешивает в своем повествовании исторические и историографические сферы. В качестве посредника действует не только Артабан. Результатом перечисления четырех различных историков, которые связывают Фемистокла с Ксерксом, является то, что эти авторы якобы выступают посредниками между ними. Все они действуют как придворные на службе у царя, так сказать. Поэтому действуя в соответствии с греческими обычаями, они невольно подчиняются законам протокола, применяемого при дворе царя, как и сам Фемистокл. Тот факт, что все упомянутые авторы навскидку были современниками Персидской империи, также делает их «служение» царю иронически правдоподобным.
Последнее упоминание о Диноне у Плутарха встречается в работе об Исиде и Осирисе, единственное вне биографий. В соответствующем разделе рассматриваются основания для поведения египтян в отношении Артаксеркса III (31.363 c = FGrH 690 F 21):

Διὸ καὶ τῶν Περσικῶν βασιλέων ἐχθραίνοντες μάλιστα τὸν ῏Ωχον ὡς ἐναγῆ καὶ μιαρόν, ὄνον ἐπωνόμασαν. Κἀκεῖνος εἰπὼν ‘ὁ μέντοι ὄνος οὗτος ὑμῶν κατευωχήσεται τὸν βοῦν’, ἔθυσε τὸν ῏Απιν, ὡς Δείνων ἱστόρηκεν.

Из–за этого, поскольку они поносили Оха больше всех других персидских царей, потому что он был грязным и отвратительным правителем, они назвали его ослом. Тот же в свою очередь заметил: «Этот осел, однако, устроит пир из вашего быка», — и принес в жертву Аписа, как рассказывал Динон.

Этот отрывок явно основан на описание Геродотом Камбиза в Египте и его убийства быка Аписа (3.27–9), хотя и несколько изменяет его. Динон описывает Оха как подвергшегося египетской насмешке в реальности, в то время как геродотов Камбиз только предполагает ее. Камбиз случайно ударяет быка по бедру и доказывает жрецам, что это существо не является божественным (3.29). Позднее Камбиз умирает (3,64), случайно повредив мечом ту же самую часть тела, в которую он ударил Аписа, а именно бедро. Этот изображение является игривым намеком (для внешней аудитории) на то, что сам великий царь не является божественным. [6] Когда Ох принимает образ осла [7], он также принимает облик злого божества Тифона. Этих двоих египтяне якобы связывают между собой (30.362 f-363a. Ср. 22.359 e) из–за глупости или гонора осла и цвета шкуры. Отсюда динонов Ох издевательски проявляет себя как божество (хотя и злым) в убийстве быка, в то время как Камбиз, который строго наказан за совершение того же самого действия, лишен этого статуса. Ох принимает египетские рамки (противопоставление добра и зла и свою собственную связь с ослом/Тифоном), но переворачивает их с ног на голову. Тот, кого египтяне пренебрежительно называют ослом, с неистовством принимает эту роль и, перевернув египетскую дихотомию, убивает Аписа [8].

Динон и его работа по другим источникам

Что мы на самом деле знаем о Диноне? Соответствует ли это тому впечатлению, которое мы получаем о нем от Плутарха? Факт, что так мало сказано о Диноне у Суды, говорит о том, что он был загадкой и в древние времена. Во–первых, в античности не было единого мнения относительно формы его имени: либо Δείνων (например, у Афинея, Климента или в «Артаксерксе» Плутарха и Them. 27.1; ср. имя спартанского полемарха у Xen. Hell. 5.4.33, 6.4.14) или Δίνων (в некоторых рукописях Plut. Alex. 36.4).
Фотий не конспектировал работу Динона. Поэтому мало что известно о его трудах и еще меньше о его жизни. Все, что говорится о нем, это то, что он являлся автором «Персики» (Суда), был отцом популярного историка Клитарха (Plin. NH 10.70.136: Clitarchi celebrati auctoris pater), и был жителем Колофона, если действительно он является лицом, упомянутым в списке ссылок на Historia Naturalis, с несколько непохожим именем (1.10: Dione Colophonio). На основании других ссылок в указателях на работу у Плиния (для книг 12-13 Dinone и для книг 14-15, 17-18 Dinone Colophonio) неясно, имел ли Плиний ввиду этого человека. По общему признанию, это очень тонкая почва, по которой вряд ли можно ступать.
Плутарх никогда не называл Динона колофонцем. Аргументом в пользу приписываемого историку происхождения и точности относительно редкой формы имени Δείνων может быть другой Динон из Колофона из второго/первого века до нашей эры (LGPN Va, 119 = SEG XXXVI 1063). Между ними могут существовать некоторые семейные отношения, даже если это не один и тот же человек. Ионийский центр Колофон (Strab. 14.1.27-8; Paus. 7.3.1-4) был родным городом известных литераторов.
Из упоминания Плутархом Динона в «Александре» следует, что этот автор предшествовал походу македонского царя или, по крайней мере, умолчал о нем. Если это правда, то это важная информация, которая может пролить свет на вопрос о дате Динона. Этот вопрос, казалось бы, трудно решить. Последним известным событием, упомянутым в работе Динона, является завоевание Египта Артаксерксом III Охом в 343/2 году до н. э. Возможно, это было последнее событие, о котором рассказывал Динон. По всей вероятности, «Персика» (или, по крайней мере, ее конечная часть) была написана не сразу в том же году, а по крайней мере некоторое время спустя. Якоби считает, что произведение Динона было составлено во времена Александра, поскольку после «Персики» не составлялись. Этот аргумент, однако, предполагает, что Динон не жил позже.
Действительно, в сохранившихся фрагментах работы Динона нет никаких упоминаний об Александре и никаких свидетельств того, что автор был с ним знаком. Если это обстоятельство принять во внимание, оно может указывать на то, что работа Динона была написана незадолго до (или даже во время) македонской кампании против Персии. Если она была написана позже, Динон, возможно, просто решил игнорировать Александра. Мы знаем, что по крайней мере непосредственно следующее за Александром поколение проявляло некоторый интерес к персидской истории и в особенности к событиям при персидском дворе. Например, Фений Перипатетик (конец IV века до н. э.) интересовался Фемистоклом (см. Plut. Them. 27).
Еще одним важным ключом к датировке Динона является его связь с Клитархом, одним из историков Александра, который по словам Плиния (Plin. NH 10.70.136) является сыном Динона. Если Динон действительно опередил Клитарха на целое поколение, и если дату Клитарха можно приблизительно определить, то впечатление, которое производит Плутарх, может подтвердиться.
По иронии судьбы, мало что известно о жизни и творчестве «знаменитого» у Плиния(celebratus, NH 10.70.136) Клитарха. [9] Его история повествовала о царствовании и походе Александра Македонского до его смерти по меньшей мере в двенадцати книгах (Diog. Laert. 1.6). Мы не можем сказать точно, когда жил и писал Клитарх. Преобладающее мнение предпочитает конец IV века или начало III века до н. э. Однако, все имеющиеся свидетельства, по–видимому, говорят за то, что он творил в 280‑е годы и даже позже. Согласно заключению Эндрю Чагга, если Клитарх действительно учился у Стильпона из Мегары в 310-308 гг. до н. э. (Diog. Laert. 2.113 = FGrH 137 T 3), он мог бы родиться около 330 г. до н. э. или чуть позже, и написал бы свою работу в 280‑е годы. Если бы Динон действительно был отцом Клитарха, он мог бы родить его в 330‑х годах, что ставит все свидетельства на свои места.
Если Динон действительно жил в Колофоне, а Клитарх был его отпрыском, эта информация может прояснить, почему последний связан не с этим городом, а скорее с Александрией. [10] После того как Лисимах завоевал Колофон в 302 году до н. э., он вынудил большую часть его населения покинуть город и переселиться в Эфес (см. Paus. 1.9.7); хотя город был восстановлен после смерти Лисимаха в 281 году, многие из его прежних жителей так и не вернулись обратно.
Динон и Клитарх были связаны или даже смешивались в древности (Plutarch, Them. 27.1; Plin. NH 10.70.136, возможно Diod. 2.7.3 и Schol. Aristoph. Av. 487). Это может вызвать некоторое сомнение в приписывании им семейной связи. Тем не менее это не имеет никакого отношения к тому факту, что Динон, возможно, предшествовал Клитарху на целое поколение. В какой–то момент сочинения Динона и Клитарха могли циркулировать вместе (и в то же время распространяться отдельно). Это неудивительно, поскольку они дополняли друг друга: и мостик между ахеменидской Персией и Александром действительно выглядел бы правдоподобно.[11]
Повествование о приходе Дария III Кодоманна к власти было связано с событием, произошедшим в царствование Артаксеркса III Оха, то есть с экспедицией против племени кадусиев (Iustin 10.3.2). В этой кампании Кодоманн выиграл поединок и получил от царя сатрапию Армении в награду. Поскольку существует некоторая вероятность того, что кадусийская кампания Артаксеркса II, изображенная Плутархом (Art. 24-5), была взята из Динона, источником для рассказа Юстина об экспедиции Оха, вероятно, был не Динон, а скорее некий автор, который следовал по его стопам. Перерыв в персидских делах у Диодора между 16.52.8 (награждение Ментора за его действия в ходе войны Оха в Египте) и 17.5.3–8 (переход от Оха к Арсесу и Дарию), возможно, связан с этой сменой источников. Если все это правда и Клитарх следовал Динону, он мог бы продолжать свой рассказ с того самого момента, когда Динон закончил свою «Персику». Получается, рассказ о Кодоманне был включен в повествование о походе Александра в виде отступления. [12] Если бы Клитарх был сыном Динона, то его продолжение истории об Охе, рассказанной его отцом, было бы тогда похоже на текст Эфора, чей труд, как говорят, был закончен его сыном Демофилом, завершившим работу включением Священной войны в ее надлежащем месте (FGrH 70 T 9a = Diod. 16.14.3), возможно, в 30‑й книге.

«Персика» Динона и другие авторы

Работа Динона, называемая просто Persica («Персидские вопросы»), по–видимому, разделялась по меньшей мере на три части (συντάξεις), каждая из которых содержала несколько книг. Это можно увидеть из ссылок на «пятую книгу первой части» (ἐν τῇ τῶν τῆς πρώτης πέμπτῃ Περσικῶν συντάξεως, Athen. 13.609 а) и на «первую книгу третьей части» (ἐν τῷ τῆς πρώτῳ τρίτης συντάξεως, Schol. Nicand. Ther. 612–3).
Если следовать хронологическому порядку, логика последовательности сцен в работе Динона не совсем ясна. Ссылка на первую часть уже упоминает царя Ксеркса (рукопись читает «Ксеркс», но следует заменить на «Артаксеркс»). Факт, что Ксеркс (или, скорее, Артаксеркс I) был представлен в Персике Динона так преждевременно, побудил Мюллера изменить в тексте «первую» на «третью» в его версии, согласующейся с его идеей тройного деления. Можно, однако, предположить, что работа была организована по темам, а не хронологически. Если это верно, то ссылки на ассирийцев (Ael. VH 7.1: Семирамида), Кира Великого (Athen. 14.633 СЕ, Cic. De div. 1.23.46) и Камбиза (Athen. 13.560 DE) не обязательно следует присваивать первой части. В третьей части упоминались мидийские прорицатели; изначальный контекст работы Динона невозможно понять: он может относиться к его рассказу о маге–узурпаторе, но нельзя сказать наверняка.
Эти фрагменты действительно создают впечатление, что описания Динона были вторичны, и что этот автор существенно заимствовал сцены из своих предшественников Ктесия и Геродота. Достаточно будет привести несколько примеров. История, приписываемая Динону и цитируемая Афинеем (13.609 А) о жене Бага<ба>за по имени Анутида, которая была сестрой Ксеркса от того же отца и которая была самой необузданной (ἀκολαστοτάτη) из женщин в Азии, на самом деле является историей Амитиды (Αμυτις), жены Мегабиза (Μεγάβυζος). Последний факт известен из работы Ктесия (FGrH 688 F 13.24, 26, 32, 14.34). Если это так, то имя царя должно быть Артаксеркс, и изображение неразборчивого поведения Амитиды полностью соответствует описанию Ктесия (FGrH 688 F 13.32; 14.34).
Рассказ Динона о Кире Великом (Athen. 14.633 СЕ) говорит о том, что Кир сперва возглавлял корпус жезлоносцев (ῥαβδοφόροι) Астиага Мидянина, потом командовал оруженосцами (ὁπλοφόροι), а затем ходатайствовал об отпуске в Персию (ᾐτήσατο τὴν εἰς Πέρσας). [13] Рассказывают, что в то время, как Астиаг пировал со своими друзьями, был приглашен человек по имени Ангар, прославленный певец, и пел о большом звере, выпущенном в болота, который скоро окрепнет; когда Астиаг поинтересовался, о каком животном идет речь, Ангар ответил, что это Кир Персидский. Затем, как говорят, Астиаг пришел к выводу, что он справедливо подозревает Кира. Эта версия очень близка к версии Николая Дамасского (FGrH 90 F 66 = Exc. De Insid. P.23.23 de Boor), согласно которому Кир был сыном разбойника и пастуха, но постепенно выдвинулся в качестве фонарщика и виночерпия и восстал против Астиага. [14] Здесь Кир спрашивает разрешения царя посетить Персию (F 66.21: ᾐτήσατο βασιλέα τὴν εἰς Πέρσας πορείαν) и, как и в рассказе Динона, Астиаг с подозрением относится к Киру (F 66.25). Наибольшее сходство обнаруживается в упоминании песни. У Николая (F 66.26) одна из наложниц Астиага поет о звере, который становится сильнее и покорит самых могущественных. Эти различия, по–видимому, проистекают из художественной вольности Николая или неверного изложения рассказа Динона источником Афинея (или самим Афинеем). Поскольку отрывок Николая справедливо трактуется исследовательницей Ленфант как фрагмент Ктесия, Динон, по–видимому, повторил эту историю Ктесия с некоторыми вариациями. [15] Следует отметить, что «Ангар», вероятно, был не личным именем, а должностным лицом.
Изображение Динона (Cicero, De div. 1.23.46), в котором Кир видит во сне cолнце у своих ног, тщетно пытается схватить его руками и получает от магов толкование, что он будет править в течение тридцати лет, по–видимому, находится под сильным влиянием как Геродота, так и Ктесия. Троекратное повторение действия по отношению к Киру — является геродотовым — Крез на костре (Hdt. 1.86), сновидение Кира (Hdt. 1.209) и изображение магов как толкователей сновидений (Hdt. 1.107-8, 120, 128, cр. 7.19). Изображение Кира как чужака, который взбирается на трон Астиага, несомненно, является ктесиевым. Сон, о котором рассказывал Ктесий, [16] если Николай является передатчиком (FGrH 90 F 66.8, 11, 17, 24-5), был сном матери Кира, истолкованным вавилонянином как означающий, что Кир будет править Азией. [17] изображение солнца, возможно, появилось в рассказе Ктесия (см. FGrH 688 F 15.51, Plut. Art. 1.2 и выше). Приписывание Диноном тридцати лет царствованию Кира определенно является ктесиевым (FGrH 688 F 9.7, Iustin 1.8.14).[18]
Диноново описание (Ael. HA 17.10) рогатых птиц в Эфиопии (τοὺς ἐν Αἰθιοπίᾳ γίνεσθαι ὄρνιθας τοὺς μονόκερως) и овец с верблюжьим мехом вместо шерсти (πρόβατα ἐρίων μὲν ψιλά, τρίχας δὲ καμήλων ἔχοντα), возможно, также перекликается с описанием Геродота и Ктесия, хотя переданная нам картина может содержать ошибки. Звери Динона, возможно, были созданы из однорогих змей Геродота в Ливии (Hdt. 4.192: καὶ ὄφιες μικροί, ἓν κέρας ἕκαστος ἔχοντες), его знаменитых крылатых змей из Аравии (2.75, 3.107–9, ὑπόπτεροι ὄφιες), и других чудовищных рептилий (οἱ ὄφιες οἱ ὑπερμεγάθεες, 4.191). Ктесий согласно автору II века до н. э. Аполлонию (Historiae Mirabiles 20), описал верблюдов, чей мех своей мягкостью был похож на милетскую шерсть (καμήλους τινὰς ἐν τῇ χώρᾳ γίγνεσθαι, ἃς ἔχειν τρίχας τῇ πρὸς Μιλήσια ἔρια μαλακότητι); он, возможно, утверждал что они живут у Каспия (см. Aelian NA 17.34 = FGrH 688 F 10b). Динону приписывается совершенно другое, и этот контраст может быть связан с чьим–то неверным истолкованием, основанным на геродотовом видении, в котором Ливия представлена как полная противоположность северным районам.[19]
Афиней (2.67 AB) утверждает, что ни Динон, ни Ктесий не упоминают о перце или уксусе (οὐτε πεπέρεως μέμνηται οὐτε ὄξους), приготовляемых для царя на обед. Увлечение Ктесия перцем, возможно, было сосредоточено только на его лекарственном использовании (ср. FGrH 688 F 63); врач скорее не интересовался им как пищей. Возможно, Динон мог следовать здесь Ктесию. Афиней объединяет Ктесия и Динона в другом отрывке (4.146 c), опять же относящемся к царскому обеду, которого, как говорят, хватало для 15 000 человек. Точное количество людей, обедавших за царским столом, возможно, не фигурировало в оригинальных трудах ни Ктесия, ни Динона, и может быть чьей–то интерпретацией определенного факта, который также найден в фрагменте Гераклида (FGrH 689 F 2), а именно, что царь кормил дорифоров (копьеносцев) и легковооруженных (пельтастов). Первая группа согласно Ксенофонту насчитывала 10 000 человек (Cyr. 7.5.68: μυρίους δορυφόρους), а пельтасты составляли примерно половину этого числа (ср. Hdt. 7.40-1: 3000 человек в трех группах, тысяча всадников и еще одна тысяча из 10 000. Cр. Ctesias FGrH 688 F 9.5). Отсюда эта часть информации, прослеживаемая к Ктесию, по–видимому, также присутствовала в работе Динона.
Динон утверждает (Athen. 13.560de), что Нитетис была послана фараоном Амасисом именно к Киру и что рожденный ею Камбиз совершил свой поход против Египта для того, чтобы отомстить за свою мать (τὴν Νειτῆτιν Κύρῳ πεμφθῆναί φασιν ὑπὸ Αμάσιδος, ἐξ ἧς γεννηθῆναι τὸν Καμβύσην, ὃν ἐκδικοῦντα τῇ μητρὶ ἐπ Αἴγυπτον ποιήσασθαι στρατείαν). Оба утверждения восходят к трем геродотовым объяснениям (3.1–3) персидской войны против Египта. Версия Динона (ср. Polyaen. 8.29) может быть искаженным резюме двух объяснений Геродота: третьего — в котором Камбиз был сыном Кассанданы и обещал отомстить Египту (Hdt. 3.3.3: ποιήσασθαι τὴν ἐπ Αἴγυπτον στρατηίην) за нанесенное его матери оскорбление — и второго, в котором Камбиз родился от Нитетис. Ктесий (Athen. 13.560de = FGrH 688 F 13a) следует первой версии Геродота, в которой Нитетис была послана Камбизу. Размещая эти варианты бок о бок, Геродот, возможно, стремился сбить с толку читателей и ловко передать впечатление, что Нитетис, жена Камбиза (в первой версии), также является его матерью (во второй); тем самым Геродот, возможно, сигнализирует, что Камбиз уже вовлечен в кровосмесительные связи (со своей матерью). Как читатель Геродота, Динон кажется, демонстрирует эту ожидаемую путаницу.
История (Athen. 14.652BC) о том, что сушеные афинские фиги были поданы на обед царю и послужили причиной персидского похода, особенно последний элемент в ней, что человек, который принес их к царскому столу, сделал это намеренно, чтобы напомнить царю об экспедиции против Афин, может показаться эхом Геродота (5.105), где Дарий просит одного из своих слуг каждый день напоминать ему об Афинах. Афиней упоминает в своей версии утверждение Дария о том, что царям не подобает употреблять какую–либо иностранную пищу или питье, и это может напоминать замечание Геродота (1.188) об исключительном потреблении царем воды из Хоаспа или приготовленной в его доме еды (σιτίοισι εὖ ἐσκευασμένος ἐξ οἴκου). Это также имеет некоторое отношение к высказыванию Мардония (Hdt. 7.5), что Европа имеет все виды фруктовых деревьев, и что царь единственный из всех смертных достоин того, чтобы владеть ею (ὡς ἡ Εὐρώπη περικαλλὴς εἴη χώρη, καὶ τὰ δένδρεα παντοῖα φέρει ἥμερα, ἀρετήν τε ἄκρη, βασιλέι τε μούνῳ θνητῶν ἀξίη ἐκτῆσθαι). Включение фиг может быть связано с интерпретацией рассказа Геродота о клевете Писистратидов на афинян (6.94), с довольно буквальным пониманием слова как «доносить», συκοφαντέω.[20]
Аналогично изображение Динона (Scholion on Nicander’s Theriaca 612–13) мидийских прорицателей, способных предсказывать по ветвям тамариска (Μήδους <μυρίκης> ῥάβδοις μαντεύεσθαι) также может быть основано на сообщении Геродота в 4.67 (также цитируемом Никандром) о скифской практике гадания на ивовых прутьях (μαντεύονται ῥάβδοισι).[21]
Наконец, Динон утверждает (Clem. Protr. 4.65.1), что маги приносят жертвы под открытым небом, считая лишь огонь и воду образами богов (θύειν ἐν ὑπαίθρῳ τούτους … θεῶν ἀγάλματα μόνα τὸ πῦρ καὶ ὕδωρ νομίζοντα). [22] Это мнение восходит к Геродоту (1.131) и фактически может повторять его выражение ἀγάλματα μὲν καὶ νηοὺς καὶ βωμοὺς οὐκ ἐν νόμῳ ποιευμένους ἱδρύεσθαι … θύουσι δὲ ἡλίῳ τε καὶ σελήνῃ καὶ γῇ καὶ πυρὶ καὶ ὕδατι καὶ ἀνέμοισι, «они не считают законным воздвигать изображения, храмы и алтари … они приносят жертвы солнцу, луне, земле, огню, воде и ветрам …»
Динон указан вместе с Геродотом и Ктесием в работе историка II века н. э. Кефалиона (ap. Eusebios, Chron., p. 28, Karst = Syncell. p. 315, 6, FGrH 93 F 1a) в числе авторов, описывающих стены Семирамиды в Вавилоне.
Армянский перевод Евсевия читает «Зенон», но эту форму, скорее всего, следует исправить на «Динон».
Это исследование фрагментов Динона показывает степень его зависимости от его предшественников, что соответствует производимому Плутархом впечатлению о связи Динона с Ктесием. Принимая во внимание наши столкновения с вербальными совпадениями, можно было бы обоснованно предположить, что некоторые части работы Динона, возможно, были адаптированными отрывками из Ктесия и Геродота. Другие, вероятно, были их интерпретациями.

Значение работы Динона

Дрюс видит в Диноне фабрикатора фактов:
«Короче говоря, «история» Динона об Ассирии, Мидии и ранней Персии, похоже, была интересной копией рассказа Ктесия. Но в отличие от Ктесия, Динон намеренно фальсифицировал историю, чтобы сделать ее более драматичной…».
В некоторых моментах Розмари Стивенсон находит причину измышлений Динона в его склонности служить современной царской пропаганде:
«Если Динон вносил поправки, чтобы его рассказ более точно отражал царскую точку зрения, то вполне вероятно, что другие изменения в рассказе Ктесия были сделаны Диноном по той же причине. Поэтому его сообщения будет отражать официальное мнение … Диапазон Динона шире, чем у Ктесия, но у него также есть границы. Он предпочитает не описывать ни одно из поражений персов в Египте в четвертом веке …»
Но даже Стивенсон иногда ценит Динона как серьезного историка, который приводит довольно достоверные сведения о жизни персов.
Биограф Корнелий Непот восхваляет надежность Динона (Кон. 5.4), рассказывая, что после победы Конона в битве при Книде (394 г. до н. э.) афинский военачальник тайно пытается вернуть афинянам Ионию и Эолию, [23] но его намерение обнаруживается Тирибазом, сатрапом Cард, который вызывает Конона под предлогом желания послать его по очень важному делу к царю (см. главу 5). Когда Конон прибывает, он заключен в тюрьму:

Inde nonnulli eum ad regem abductum ibique [eum] periisse scriptum reliquerunt. contra ea Dinon historicus, cui nos plurimum de Persicis rebus credimus, effugisse scripsit; illud addubitat, utrum Tiribazo sciente an imprudente sit factum.

После этого некоторые писали, что его увезли к царю и он там умер. Вопреки этим сообщениям, историк Динон, которому мы больше всего доверяем в персидских делах, писал, что он бежал. Он выражает свои сомнения относительно того, сделал ли он это с ведома Тирибаза или же тот не знал.

Другие источники сообщают, что Конон был задержан Тирибазом (Xen. Hell. 4.8.16, Diod. 14.85.4, Isocr. Paneg. 154). Однако, сообщение Динона о том, что Конон бежал, находит подтверждение в другом месте (Lys. 19.39-41), согласно которому он погиб на Кипре. Если мы последуем Непоту и увидим в Диноне надежного историка, о чем также свидетельствуют исследованные в этой главе материалы и приписываемые ему фрагменты, мы можем объяснить этот факт его опорой на хорошие письменные источники или на сообщения его предшественников
Следовательно, в изображении Плутархом рассказов Динона или их расстановки просматриваются две особенности, заметные и в других связанных с этим автором отрывках:
а) Рассказы Динона, по–видимому, основаны на материалах, первоначально найденных главным образом у Геродота и Ктесии. То, что его рассказы в этом смысле вторичны, не означает, что Динон просто скопировал сообщения своих предшественников, хотя краткие описания его работы могут создать подобное впечатление. Его оригинальность, по–видимому, заключалась в его новой (тематической или упрощенной) организации, в переносе изображений от одного исторического персонажа на другого или в новых комбинациях известий, первоначально обнаруженных в различных сценах.
Способы адаптации Динона можно увидеть в следующих фрагментах: убийство быка Аписа Охом напоминает рассказ Геродота о поведении Камбиза в Египте (3.27). Упоминание о ценимой царем воде (также в Plut. Alex. 36) напоминает изображение Hdt. 1.188 и Ctesias FGrH 688 F 37, оба обсуждают потребляемую царем воду реки Хоасп; неудивительно, что все они собраны вместе у Афинея 2.45 АВ. Поэтому можно предположить, что Динон перенес геродотов эпизод от одного ахеменидского царя (Камбиза) на другого (Оха) и описание запасаемой воды с Хоаспа на Нил (и Истр). Эти изменения можно объяснить, предположив, что Динон в значительной степени работал с письменными источниками (в частности, с Геродотом и Ктесием.
Работу Динона можно сравнить с заимствованием Ксенофонтом материала из Ктесия в Анабасисе. Например, Ксенофонт взял у Ктесия те части «Персики», которые отображали среду для восстания Кира, в том числе клевету Тиссаферна против Кира, и она привела бы к смерти принца, если бы царица–мать Парисатида не умолила царя освободить его (Xen. Anab. 1.1.3 ~ FGrH 699 F 16.59, Plut. Art. 3.2-4). Ксенофонт опустил ряд элементов (например, содержание клеветы) и упростил изложение. Здесь я утверждаю, что Динон сделал нечто подобное с рассказами Геродота и Ктесия.
(б) Однако у Динона существует и другая тенденция, которая может быть сопоставима с Ксенофонтом в его «Киропедии», то есть написании вымышленного повествования, основанного на некоторых исторических фактах. Динон отличается от Ксенофонта тем, что мы ничего не знаем о его присутствии в Персии и о его личных наблюдениях. В самом деле Плутарх указывает (и почти предполагает, что и его читатели думают также), что Динон не считается присутствовавшим на сцене. Этот творческий/образный аспект будет исследован главным образом в следующей главе (при предположении, что обсуждаемые там отрывки действительно происходят из Динона).
Ксенофонт берет некоторые подробности у Ктесия и представляет их в той форме, которую он нашел у своего предшественника: в виде вплетенных в исторические повествования новелл. [24] Среди особенностей этого формата Ллевеллин–Джонс и Робсон выделяют: (1) изложение в эпизодах, (2) связь с основной повествовательной структурой произведения, а не изолированные отступления, (3) эмоциональную напряженность сцен и (4) диалоги. Как показывает Дрюс, Ксенофонт вводит сообщения, найденные им у Геродота или Ктесия, и соединяет их в одно целое.
Один пример (не упомянутый Дрюсом), который мы можем привести, состоит в следующем: Ксенофонт утверждает (Cyr. 8.5.28), что пока Кир был в Мидии, он женился на дочери Киаксара, «о которой и по сей день существует рассказ о ее удивительной красоте» (ἧς ἔτι νῦν καὶ λόγος ὡς παγκάλης γενομένης), но затем также упоминает, что «некоторые рассказчики говорят, что он женился на сестре своей матери». Ксенофонт заявляет, что «эта девушка, должно быть, была очень старой женщиной».
Киаксар, вымышленный тесть Кира, является сыном Астиага Мидянина (Cyr. 1.2.1; 1.4.7; 1.5.2); эти фигуры взялись от геродотова Астиага, сына Киаксара (Hdt. 1.107–9). Женитьба Кира выглядит как развитие рассказа Геродота (1.73-4) о брачном союзе между Алиаттом Лидийским через его дочь и Киаксаром мидийским через его сына. Однако мирный переход Мидийского царства под персов противоречит рассказу Геродота (1.127, 1.130), в котором последний мидийский царь Астиаг потерпел поражение в битве. Это может быть результатом устных преданий о Кире (ср. Hdt. 1.95), но более вероятно строится на Ктесии (FGrH 688 F 9.1), который утверждает, что Кир женился на дочери Астиага после его победы. Выше мы отмечали, что версия Николая Дамасского о возвышении Кира, возможно, была заимствована из Ктесия. Действительно, Николай (FGrH 90 F 66) упоминает о красоте дочери Астиага (Ἦν δὲ Ἀστυάγῃ θυγάτηρ πάνυ γε γενναία καὶ εὐειδὴς), что соответствует изображению Ксенофонта дочери Киаксара.[25]
Но самое главное, Ксенофонт упоминает «сказочников», которые говорят, что Кир женился на сестре своей матери. Это, очевидно, слияние Геродота (который описывает Мандану как дочь Астиага и мать Кира, 1.107) и Ктесия (который изображает Амитиду как дочь Астиага и позже как жену Кира: FGrH 688 F 9.1). В творческой комбинации Ксенофонта Мандана и Амитида стали сестрами, а Кир женился на своей тетке.[26]
Если следовать тесной параллели с Ксенофонтом, мы можем проверить ценность сообщений Динона. Мы могли бы проследить изначальное ядро ​​его описаний к литературным рассказам Геродота или Ктесия; в последнем случае фрагменты Динона послужили бы воротами к утраченному тексту Ктесия, а также к ранней интерпретации Геродота. В качестве альтернативы мы могли бы признать вымышленный и образный характер сеттинга и содержания Динона как адаптацию и трансформацию исторической реальности, которые мы наблюдаем в описаниях Геродота и Ктесия (и других). Плутарх, похоже, идет по второму маршруту. Он в основном показывает разделы, в которых Динон имел дело с темами, уже освещенными его предшественниками, и он обычно представляет изображения Динона как фантазию. Тем не менее это верно до определенного момента. При внимательном чтении мы можем увидеть, что Плутарх высоко оценивает огромную важность работы Динона, которую он, вероятно, использовал для последней трети биографии (см. следующую главу).
Давайте теперь проследим первый путь в понимании текста Динона и его содержания. Я выбираю трудный пример для изучения этого метода. Он происходит от части папируса, известного как Oxyrhynchus Glossary (POxy XV 1802, fr. 3 col. II 45; первый век до н. э./н. э.), который сохранился в двадцати шести фрагментах, являя около 200 строк текста и включая леммы терминов, упорядоченных в алфавитном порядке и уточненных указанием на источник. Конкретная строка, о которой здесь идет речь, гласит:

μενεμανι· τὸ ὕδωρ παρὰ τοῖς Πέρσαις· Δείνων ἐ[ν * Περσι]κῶν.

менемани (есть) вода у персов. Динон [в книге * Перси]ки

Папирус на самом деле читает Ζείνων, и исправление на Δείνων, одобренное Якоби, кажется совершенно правдоподобной. Термин, встречающийся здесь, μενεμανι, не имеет сопоставимого слова с аналогичным значением в персидском или любом другом иранском языке (в котором корень для ‘воды’ является ap-)
Вообразив, что Динон жил на востоке и проводил там некоторые исследования, Франческа Широни предполагает:
«Мы могли бы представить, что D(e)inon, источник этой глоссы, интересуется у местных персов, каким словом у них обозначается вода, указывая на бассейн, содержащий воду, и спрашивая, как они его называют. Персы могли бы подумать, что их спрашивают о названии сосуда, чаши, а не о содержимом, о воде. Поэтому в ответ они назвали бы слово, используемое для обозначения бассейна или этого конкретного вида контейнера, а не слово, используемое для воды».
Получается, согласно этой интерпретации, у Динона не было возможности осознать свою ошибку. Однако если мы увидим Динона не как самого получающего информацию от местных информаторов, а скорее как автора, который адаптировал материал, найденный им в других письменных источниках (скорее всего, у Ктесия), мы сможем найти способ лучше понять эти неясные ссылки. Кажется, что это слово пришло из другого языка. Широни предполагает аккадский язык (me = вода). Однако, как представляется, это слово происходит из арамейского языка, официального lingua franca и, вероятно, основного языка, на котором информация передавалась Ктесию или его переводчику. Ктесий почти наверняка получил информацию об иностранных словах в арамейском языке, включая персидские заимствования (см. FGrH 688 FF 15.49, 15.50, 15.51, F 45.15, 45dß, 45dy и F 18).
Если это правда, то menemani имеет поразительное сходство со словом из библейской книги Даниила. Стих 5: 25 (надпись на стене) гласит: «Мене, мене, текел (и) фарсин», что истолковывается (5:26-28) как «исчисленные (дни царства Валтасара) он (Бог) взвесил и разделил». Здесь якобы налицо две игры слов. Эти три элемента могут подразумевать существительные, обозначающие денежные массы — соответственно, мину = 60 шекелей, шекель и половины (мины или шекеля), будь то во множественном или двойственном числе. Они также могут означать именные глаголы, пассивные причастия от глаголов «считать», «взвешивать», «делить», причем последние вводят другую игру с Paras (= персы [и мидийцы]). Повторение mene обычно принимается за диттографию со стороны писца, поскольку это дублирование не упоминается в следующей интерпретации. Однако, следуя чтению Масоретского текста, можно заметить, что mene mene удивительно близко к слову μενεμανι. Судя по свидетельству греческого папируса, текст Даниила может выдавать некое выражение, составленное из существительного mene (= мина) и глагола mani. В третьем лице единственного числа совершенного вида mani ('он сосчитал, поставил, назначил, предопределил, поставил над‘) появляется в Данииле 2:24 (с инфинитивом) и 2:49 (с конструкцией о (le-) ком–то над (al) чем–то). В выражениях, связанных с этими элементами, явно присутствовала склонность к аллитерации, как мы находим в Талмуде, трактате Шевуот 34a: mane manitikha (34b: mane maniti lekha). («Я посчитал/передал тебе мину [в качестве займа]» и т. д.: здесь первое лицо единственного числа совершенного вида) Похоже, что в оригинале кто–то подсчитывал/доставлял мину (или пассивное причастие, что–то «пронумерованное», «взвешенное»).
Вероятным кандидатом на сюжет, соединяющий взвешенные деньги и воду, была бы награда, которую получил от царя кариец(Plut. Art. 14.2, см. главу 3) в обмен на предоставление монарху некоторого количества воды (Plut. Art. 12.6). Эта история произошла из Ктесия, который, возможно, включил какую–то форму этого арамейского выражения, как он ее услышал. Другая версия изложена Плутархом в Art. 5.1 (ср. Ael. VH 1.32), и она может быть диноновой интерпретацией одного и того же рассказа, поскольку в нем есть большинство тех же элементов. Это выражение, по–видимому, было также позаимствовано Диноном из Ктесия, но, возможно, из–за того, что оно было каким–то образом взято вне его изначального контекста или было сокращено, возникла некоторая путаница либо в тексте Динона, либо, что более вероятно, в резюме его работы.

Использование Динона Плутархом

Если все это верно, то мы можем оказаться в лучшем положении, чтобы понять метод работы Плутарха в передаче им Динона. Давайте рассмотрим случаи, которые мы отметили ранее.
Некоторые из рукописей «Артаксеркса» (группа GR) приводят в качестве альтернативы имени Артаксеркса форму ὁ Ἄρσης . Возможно, это было первоначальное прочтение текста Плутарха, совпадающее с именем внука Артаксеркса II, персидского царя Арсеса (338/ 7–336/5 до н. э.), как оно встречается в греческой форме Ἄρσης и в вавилонских астрономических документах (Ar–šu). Это также может быть первоначальное прочтение Динона и оно не очень отличалось от чтения Ктесия; оно не так причудливо, как можно предположить из осознанного изложения Плутарха. Ἄρσης и Ἀρσίκας оба, вероятно, отражают имя *Ṛšā, производимое от древнеиранского корня *ṛšan-, «герой». Отсюда, возможно, что форма Ἄρσης уже находилась в работе Ктесия наряду с гипокористическим Ἀρσίκας.
Можно задаться вопросом, действительно ли Плутарх пытается здесь создать больший разрыв между версиями Ктесия и Динона, чем он был в их текстах на самом деле. Биограф предпочитает игнорировать сходство имен и подчеркивает различия двух версий.
Что касается случая с убийством Статиры, то поскольку в широком смысле версия Динона в основном напоминает версию Ктесия, различие в отношении сроков событий не обязательно означает, что Динон преднамеренно изменил факты или что это было сделано в соответствии с его литературной или даже политической программой. Можно предположить другое и гораздо более простое объяснение. Если Семирамида, Кир Великий или Камбиз помещались в дополнительных историях в общей схеме работы, то принцип организации материалов в «Персике» Динона, возможно, был не хронологическим, а скорее тематическим.
«Персика», возможно, была устроена по принципу, определяющему работу одного из приблизительных современников Динона, Эфора, который, как сообщается, писал κατὰ γένος (FGrH 70 F 11 = Diod. 5.1.4), то есть «по группам». [27] Сегменты, написанные Диноном, вероятно, не были представлены в виде книг, подобных тексту Эфора, но появились как разделы в его более крупной работе «Персика». В соответствии с этим предполагаемым тематическим замыслом, убийство Статиры было помещено Диноном в рамки ее отношений с Парисатидой. Начиная с потрясений при дворе, вызванных слухами о восстании Кира, раздел приступил к описанию взаимной вражды двух женщин и закончил смертью Статиры от рук царицы–матери. Завершив эту тему, Динон, вероятно, перешел к следующей части своей работы, т. е. к войне Кира и Артаксеркса. Предполагая тематический порядок в «Персике» Динона, можно тем самым объяснить его якобы «ошибку» касательно времени убийства.
Работу Динона можно сравнить с другими приблизительными современными текстами IV в. до н. э., библейскими масоретскими книгами Ездры и Неемии, содержащимися в большом труде I Esdras. Последовательность правлений персидских царей проблематична, поскольку после сообщения об эдикте Кира о восстановлении храма (I Esdras 2:1–14/Ezra 1:1–11), происходит перенесение к Артаксерксу I (I Esdras 2:16–30a/Ezra 4:7–16) и затем возвращение ко второму году царствования Дария (I Esdras 3:1–8, 5–6/Ezra 4:1–5, 5–6). Эта последовательность не является хронологической и может рассматриваться как тематическая, учитывая сходство между письмом Кира и посланием Артаксеркса. Подобно тому, как Плутарх, кажется, читал последовательность Динона в хронологическом порядке, так и писатель первого века нашей эры Иосиф Флавий применяет хронологическую схему к библейскому тексту, тем самым изменяя чтение I Esdras 2:16/Ezra 4:7 от «Артаксеркса» до «Камбиза» (AJ 11.21–30), в соответствии с порядком царей, перечисленных у Геродота. После Дария Иосиф изменяет изначальное «Артаксеркс» на «Ксеркс» (AJ 11.120–183), опять же в соответствии с последовательностью царствований персидских царей у Геродота. Иосиф и Плутарх, возможно, вдохновлялись хронологическими сочинениями (скажем, римской анналистической традицией). Интересно отметить, что Плутарх, возможно, даже не знал об организационном принципе в работе Динона. Если это правда, это может означать, что действия по чтению Динона и выбору историй из его текста в сокращенном виде, возможно, были сделаны не им самим (может быть, его помощниками?).
Якоби включает Art. 10 целиком как фрагмент Динона и печатает ее большими буквами, как будто все это его ipsissima verba. Если это правда, это будет означать, что изображение Динона с ктесиевой фигурой карийца и его привилегией носить золотого петуха на своем копье перед линией фронта во время военной кампании было неясным и запутанным. Это, однако, маловероятно. Как справедливо утверждает Стивенсон, неясно, почему Динон оставил открытым вопрос о роли царя в смерти Кира, создав сомнение упоминанием двух версий. [28] Более правдоподобно, что именно Плутарх объединил версию Динона с рассказом Ктесия о карийце с намерением затемнить изображение. Описание карийца в Art. 10. 3, кажется, совместимо с изложением Плутархом версии Ктесия (Art. 14.6), где упоминаются присужденные ему награды, хотя они и не уточнены, и поэтому он дополняет его. [29] Следует также отметить аналогичную структуру Plut. Dem. 4,6:

(6) Ἦν δ’ ὁ Βάταλος, ὡς μὲν ἔνιοί φασιν, αὐλητὴς τῶν κατεαγότων, καὶ δραμάτιον εἰς τοῦτο κωμῳδῶν αὐτὸν Ἀντιφάνης πεποίηκεν. ἕτεροι δέ τινες ὡς ποιητοῦ τρυφερὰ καὶ παροίνια γράφοντος τοῦ Βατάλου μέμνηνται.

Батал, говорят некоторые, был женоподобным флейтистом, и Антифан сочинил комедию, в которой высмеивал его за это. Некоторые, однако, упоминают Батала как поэта, который писал чувственные стихи и застольные песни.

Здесь точно та же конструкция, как и в Art. 10.3. Из биографии Демосфена ясно, что упоминается как минимум два источника. По художественным соображениям Плутарх размыл описание Динона, объединив его с элементами из версии Ктесия. Опять же, Плутарх вовлекается в параллелизм с историческими персонажами. Так, нерешительность царя в битве отражается на отсутствии решимости у Плутарха, который колеблется, какую версию (Динона или Ктесия) принять. В варианте Динона (Art. 10.1–2) царь дважды сбит из седла, прежде чем он поднимется снова, чтобы напасть на Кира. Плутарх также сокращает это описание дважды, затемняет его, приписывая его источник «некоторым», а затем представляет анонимное сообщение, созданное «другими».
Как мы видели выше, Плутарх высказывает мнение, что позиция Ктесия проблематична из–за его проспартанской ориентации. Может случиться так, что, уменьшив общее количество людей, которых царь привел на битву, врач увеличил процент павших, чтобы польстить спартанцам. Это не обязательно означает, что Динон, выбрав другую цифру, был преимущественно на стороне Артаксеркса. На самом деле, мы понятия не имеем, какой была цифра Динона. Плутарх создает впечатление, что он был близок к цифре Ксенофонта, который, кстати, приводится не здесь, а только в Art. 7.4. Согласно Ксенофонту (Anab. 1.7.12), эта цифра составляла 1 200 000 человек, но фактическая боевая сила была ниже (900 000), так как Аброком и его люди опоздали с прибытием. Это число схематично. У Ксенофонта, кажется, налицо большое соотношение между армиями (примерно один к десяти): 1 200 000 солдат Артаксеркса противостоят 115 000 Кира; аналогично, 6000 всадников Артагерса (Аnab. 1.7.11) построены против 600 Кира (Аnab. 1.8.6). Диодор дает приблизительное соотношение один к пяти: в 14.22.6 Кир, как говорят, имеет 10 000 солдат против 50 000 царя; в 14.22.1 он принимает (через Эфора) цифру Ктесия в 400 000 человек против армии Кира в 86 000 человек (14.19.6). На самом деле, если это соотношение принимается и Ктесием, армия царя должна была содержать чуть более 400 000 комбатантов (430 000, если быть точным). Насколько нам известно, Динон мог привести это схематичное число, которое выше, чем у Ктесия, но все же далеко от числа Ксенофонта. Однако мы не можем быть уверены ни в том, ни в другом.
Упоминание о Диноне в «Александре» относится к предметам, находящимся во владении великого царя. Само упоминание воды из Нила и Истра, предназначенное для демонстрации величия Персидской империи, вероятно, является намеком на имперское требование «земли и воды» в знак безусловного принятия персидского господства. По иронии судьбы этот предмет в конечном счете переживает империю. Аналогичным образом краситель, поступающий из другого места (из Гермионы в Арголиде, Греции), предполагает, что сохранность может зависеть от извлечения из места происхождения, от удаления из первоначального контекста. Размышляя о главном герое этой Жизни, можно предположить, что Александр мог стать «великим» только тогда, когда он вышел за пределы своей первоначальной среды обитания, о чем свидетельствует его успех в приобретении азиатских сокровищ. Действительно, именно это и произошло с отрывком Динона, который сохранился только потому, что он был вырезан из своей первоначальной работы и помещен в новый контекст, а именно в историю Александра. И это, пожалуй, не случайно. Если этот факт имеет отношение к тому, что Плутарх знал о Диноне в тот момент, это может означать, что биограф заполучил этот отрывок как уже обособленный фрагмент, возможно, в каком–то собрании данных (о Персии?) и что Динон в то время как был составлен «Александр» было имя, связанное с такими фрагментарными коллекциями.
Этот вывод может подразумеваться при упоминании Динона в «Фемистокле». Плутарх, кажется, играет с некоторыми из греческих имен, упомянутых в Them. 27. В частности, изображение αὐτὸ τὸ δεινόν («ужасная вещь», вероятно, акт прострации перед царем) напоминает имя историка (Δείνων). Эта игра поднимает вопрос, был ли во время составления «Фемистокла» Динон для Плутарха автором доступного ему текста или просто именем историка.
Эти два раздела вне «Артаксеркса», в которых Плутарх упоминает Динона, по–видимому, не свидетельствуют о каком–либо глубоком знакомстве биографа с творчеством его предшественника. Иначе обстоит дело с упоминанием в De Iside et Osiride. Тот факт, что Плутарх знает о переделке Диноном Геродота, и в самом деле может указывать на эту особенность его работы в его трактовке столкновения персидских и египетских верований и может предполагать прямое знание диноновой «Персики» — читал ли биограф ее саму или краткое изложение, сделанное кем–то другим. Впечатление того, что Плутарх знал кое–что о содержании работы Динона, подкрепляется, по–видимому, продолжающимся использованием текста Динона в De Iside et Osiride.
В другом отрывке из этой работы (11.355c) Плутарх рассказывает о жестоком поведении Оха, который убил быка Аписа и пировал его мясом, из–за чего местные жители называли его «Ножом» (μάχαιραν). Следует признать, что этот отрывок не приписывается Динону, но было бы разумно предположить, что он взят из работы этого автора, процитированной для этого самого инцидента позднее, и передает то же мнение. Если это так, то, когда Плутарх писал De Iside et Osiride, он осознавал содержание работы Динона, хотя бы ее части, относящиеся к Артаксерксу II и последующему периоду. Это может указывать на то, что материал, собранный для «Артаксеркса», использовался в период составления De Iside et Osiride позже.
Здесь следует упомянуть еще два отрывка. Упомянутая выше история персидского царя и афинских фиг (Athen. 14.652ВС) также появляется в сборнике «Изречения царей и полководцев» (173c): Ἀττικὰς δ’ οὐκ ἂν ἰσχάδας ἔφη φαγεῖν ὠνίους κομισθείσας, ἀλλ’ ὅταν φέρουσαν κτήσηται τὴν χώραν, «[Ксеркс] сказал, что он не съест принесенных (для него) аттических фиг, пока не покорит землю, производящую их»). Факт, что та же история рассказана у Афинея, показывает относительную популярность и циркулирование этой истории, предположительно вне ее первоначального контекста.
Точно так же история о восхождении Семирамиды к власти, приписанная Динону Элианом (VH 7.1) и упомянутая Диодором (2.20.3), появляется в параллельной версии в трактате Плутарха «Об Эроте» (753de):

ἡ δὲ Σύρα Σεμίραμις οἰκότριβος μὲν ἦν βασιλικοῦ θεράπαινα παλλακευομένη· Νίνου δὲ τοῦ μεγάλου βασιλέως ἐντυχόντος αὐτῇ καὶ στέρξαντος οὕτως ἐκράτησε καὶ κατεφρόνησεν, ὥστ᾽ ἀξιῶσαι καὶ μίαν ἡμέραν αὐτὴν περιιδεῖν ἐν τῷ θρόνῳ καθεζομένην ἔχουσαν τὸ διάδημα καὶ χρηματίζουσαν. δόντος δ᾽ ἐκείνου καὶ κελεύσαντος πάντας ὑπηρετεῖν ὥσπερ αὐτῷ καὶ πείθεσθαι, μετρίως ἐχρῆτο τοῖς πρώτοις ἐπιτάγμασι, πειρωμένη τῶν δορυφόρων· ἐπεὶ δ᾽ ἑώρα μηδὲν ἀντιλέγοντας μηδ᾽ ὀκνοῦντας, ἐκέλευσε συλλαβεῖν τὸν Νίνον εἶτα δῆσαι, τέλος δ᾽ ἀποκτεῖναι· πραχθέντων δὲ πάντων, ἐβασίλευσε τῆς Ἀσίας ἐπιφανῶς πολὺν χρόνον.

Сириянка Семирамида была служанкой и наложницей домашнего раба царя. Когда Нин Великий во время своего царствования влюбился в нее, она получила столько власти и настолько потеряла стыд, что попросила его позволить ей сесть на трон, носить диадему и управлять делами на один день. Когда он согласился на это и приказал всем служить и повиноваться ей, как ему самому, то в своих первых распоряжениях она использовала умеренность, чтобы испытать гвардейцев. Но когда она убедилась, что они не возражают ей и пойдут за нее в огонь и воду, она приказала арестовать Нина, заковать его в цепи и, наконец, казнить. После того, как все это было сделано, она с блеском правила Азией в течение длительного времени.

Все эти разделы действительно следует рассматривать как происходящие из одной и той же истории Динона, несмотря на незначительные различия. Популярность этой сказки, по–видимому, снова указывает на то, что она распространилась независимо от работы Динона. Более того, факт, что Диодор (или его читатель) приписывает ее малоизвестному автору под именем «Афиней», может указывать на то, что это был «плавучий анекдот» без конкретного авторства. Упомянутый Афиней может на самом деле быть Афинеем Навкратийским (как предложил Якоби), который как раз писал о царях Сирии (FGrH 166 F 1 = Athen. 5.211 a). Афиней прямо ссылается на Динона в «Дипнософистах» (FGrH 690 F 1, 4, 9, 11, 12a, 23a, 24, 25a, 26, 27), и поэтому кажется вероятным, что он также упоминал о нем и об этой истории в других своих сочинениях. Поэтому этот «Афиней» мог войти в текст из заметки читателя Диодора на полях текста и заменить оригинального «Динона». Действительно, между вариантом Диодора и версией Элиана есть вербальные совпадения.

---

[1] В своей вымышленной «Киропедии» Ксенофонт, как известно, иногда присваивал ее персонажам имена исторических деятелей и перемещал их в прошлое. Это происходит в случае с командиром кавалерии при Кунаксе Артагерсом, который становится предводителем кадусийской пехоты в окружении «Кира» (Cyr. 6.3.31, 33, 7.1.27-8); фраза Καδουσίων ἄρχων в Киропедии действительно появляется (5.4.15–23).
[2] Стивенсон полагает, что Динон представил описание, которое отражало официальную позицию царя, поскольку тот признал Гигис виновной и убил ее, но мать в конечном итоге простил.
[3] Этот Евклид иначе не известен. Найз считает, что он был «Gesandter bei Artaxerx» («посланником при дворе Артаксеркса»), что вполне правдоподобно.
[4] Другие описания сокровищ Сузы см. у Diod. 17.65–6; Strabo, 15.3.9; Curt. Ruf. 5.2.8–14; Arr. Anab. 3.16.6; Justin 11.14.9.
[5] Scio, plerosque ita scripsisse, Themistoclem, Xerxe regnante, in Asiam iransisse. Sed ego potissimum Thucyclidi credo, quod aetate proximus, qui illorum temporum historiam reliquerunt, et ejusdem civitatis fuit, «Я знаю, что большинство авторов писали, что Фемистокл отправился в Азию в царствование Ксеркса, но я считаю Фукидида лучше других, потому что он был ближе всего по времени к Фемистоклу из всех тех, кто оставил письменную историю той эпохи, и был из того же города» (Nepos Them. 9.1).
[6] Как я уже пытался показать прежде, греческий образ персов, оказывающих великому царю почти божественные почести, частично основан на реальных элементах, видимых в царских надписях и рельефах. Они свидетельствуют о близости ахеменидского царя и божества, намекают на некоторую взаимную связь между ними и показывают царя, действующего каким–то образом в божественной сфере.
[7] Осел якобы ценится чужими культурами: персидской и предположительно еврейской. Вера в то, что осел был почитаем евреями, известна с древности. Например, Jos. CA 2.7, 2.9; Plut. QC 4.5.670e; Tac. Hist. 5.2–4; Suda, s.v. ‘Damocritus’, δ 49 Adler.
[8] Что в основе этого описания лежит Геродот, очевидно и можно увидеть ранее, в De Iside et Osiride 31, где Плутарх анализирует египетское понятие жертвоприношения. Вспоминая Геродота (2.38-9), но не упоминая его открыто, Плутарх описывает, как в Египте голова жертвы подвергается проклятиям и отсекается. Плутарх утверждает, что в предыдущий период египтяне бросали голову в Нил, но в настоящее время они продают ее иностранцам. Эта подробность может принадлежать писателю Кастору, жившему в первом веке до нашей эры, так как он цитируется в следующем параграфе, касающемся знака на жертвенном животном, который считается нечестивым; здесь снова предполагается Геродот (2.38), хотя его имя не упоминается. Следовательно, Кастор может быть источником и о голове, и о знаке.
[9] Степень использования Клитарха Диодором (книга 17) и Курцием Руфом также неясна. В античности работы Клитарха, очевидно, широко читались, особенно в конце республиканского и раннего императорского времен, но не ценились. Квинтилиан (10.1.74) одобряет талант Клитарха, но не его точность. Цицерон (Brut. 42-3) обвиняет историка в лживых подробностях, касающихся смерти Фемистокла. Ср. Curt. Ruf. 9.5.21. О критике его стиля смотрите Ps.-Demetr. De eloc. 304. Cр. Cic. De leg. 1.7.
[10] ᾽Αλεξανδρεύς in FGrH 137 T 12. Ср. POxy LXXI 4808: Клитарх как наставник (διδάσκαλος) Птолемея IV Филопатора (222/1–205 до н. э.). Пранди, безусловно, прав, что возможно, здесь имеется в виду Филадельф (Птолемей II).
[11] О структуре работы Клитарха мы знаем, что первые четыре книги были посвящены событиям вплоть до битвы при Иссе и пятая — Финикии; индийская кампания (FGrH 137 F 6) проходит в двенадцатой книге.
[12] Чагг предполагает, что отступление о Кодоманне находилось в третьей книге Клитарха.
[13] Ср. Ael. VH 12.43: Дарий был δορυφόρος (копьеносцем) Камбиза; ср. Hdt. 7.3.
[14] Это изображение отличается от версии Геродота (1.107–130), где Кир представлен как внук Астиага через его дочь Мандану. Ср. Xen. Cyr. 1.2.1. ср. Hdt. 1.95.
[15] И у Ктесия, и у Николая Кир не связан прямым родством с Астиагом (FGrH 688 F 9.1; он женат на его дочери Амитиде). В обоих случаях Астиаг побежден и вынужден бежать (FGrH 90 F 66.46; FGrH 688 F 9.1, 6). Однако наиболее убедительными аргументами являются факты о том, что Спитам (FGrH 90 F 66.8), муж дочери Астиага, повторяется в кратком изложении Ктесия Фотием (FGrH 688 F 9.1), а Эбар, один из ближайших людей Кира, упоминается в обоих рассказах (FGrH 90 F 66.13–29, 32, 34-5, 38-9 и FGrH 688 F 9.1, 4-6) и проявляет сходные черты характера. Краткое изложение Фотия начинается с царствования Кира в 7‑й книге «Персики» (FGrH 688 F 9), и поэтому Ктесий, должно быть, писал об этих эпизодах в своей «Ассириаке». Что касается ступеней, по которым Кир карабкается наверх в обоих рассказах, то они дополняют и не противоречат друг другу. Это одна и та же история.
[16] Ср. сон Амитиды, FGrH 688 F 9.6, касающийся заговора Эбара и Петесака, чтобы бросить Астиага в пустыне.
[17] Впрочем, здесь скорее сам Николай по художественным соображениям переработал Ктесия в соответствии с Геродотом (1.107).
[18] Геродот: двадцать девять лет (1.214). На самом деле двадцать лет: смерть Кира, как говорят, имела место в 530 году, а воцарение ок. 550 г. Отсюда, более крупная цифра может включать его правление как «царя Аншана».
[19] Третий тип животных, приписываемый описанию Динона, «кабаны с четырьмя рогами» (ὗς τετράκερως), может принадлежать самому Элиану, который питает слабость к четырехрогим животным (NA 11.40; 12.3; 15.14), и это число может быть его собственной интерпретацией. Геродот (4.192) упоминает рогатых ослов (ὄνοι οἱ τὰ κέρεα ἔχοντες), и соединение с кабанами, возможно, проистекает из неверного толкования ταῦτά τε καὶ δὴ αὐτόθι ἐστὶ θηρία τά περ τῇ ἄλλη, πλὴν ἐλάφου τε καὶ ὑὸς ἀγρίου (‘это дикие животные в этой стране, а также животные, которые не встречаются нигде, кроме оленя и дикого кабана’).
[20] В этом геродотовом отрывке также упоминается слуга, напоминающий царю об афинянах. Мы никогда не узнаем, вдохновила ли динонова версия Катона Старшего в 153 году до н. э. использовать африканские фиги, чтобы убедить сенат напасть на Карфаген (Plut. Cat. Mai. 27.1, Plin. NH 15. 20.74–5).
[21] По–видимому, ветви поджигались; был хороший знак, если листья потрескивали во время горения, и плохой, если они не горели. Эта практика подразумевает, что божественная воля проявляется в неодушевленных вещах вроде прутьев или дерева. См. Iamblichus, Theurgia или On the Mysteries of Egypt, 3.7. Ср. также метод гадания, используемый в Книге пророка Иезекииля 21.21 (по стрелам и терафимам); ср. Hosea 4.12.
[22] Греческое и римское представление о персах состояло в том, что они поклонялись огню или считали его божеством (Hdt. 1.132, 3.16; ср. Basil, Ep. 258.4). О ранней связи Зороастра и огня см. Dio Chrys. (36.40-1). В зороастрийской религиозной вере огонь должен храниться чистым и незагрязненным (ср. Hdt. 3.16). О взаимосвязи магов и священного огня см. Strabo 15.3.15; Vitruv. 8. praef. 1; Amm. Marc. 23.6.34; Procopius De bello Persico 2.24.2; Agath. 2.25 (о гадании).
[23] См. Xen. Hell. 4.3.10-12, Diod. 14.83.5–7. Это изображение отражает афинскую точку зрения (например, Dem. 20.68–70, Andoc. 3.22, Isocr. Paneg. 154, Phil. 63–4, Evag. 56, 68, Areop. 12, 65, cp. Diod. 14.83.4 и Nepos, Con. 4.4), которая отмечала это столкновение как веху в истории Греции.
[24] Ллевеллин–Джонс и Робсон упоминают четыре эпизода: (а) Пантея, владычица Суз (Cyr. 5.1.1–30; 6.1.30–55; 6.4.1–20; 7.3.3–17), (б) Царь Крез (Cyr. 7.2.1-29), в) Князь Гобрий (Cyr. 4.6.1–12; 5.2.1–14; 5.4.41–51), и г) Гадат вождь (Cyr. 5.3.15–4.51).
[25] Астиаг Николая отдает свою дочь Амитиду в жены Спитаму, ее первому мужу до Кира, «вместе со всей Мидией в приданое» (δίδωσι ἐπὶ προικὶ πάσῃ Μηδίᾳ) — формулировка, которая соответствует высказыванию Киаксара Киру в «Киропедии» Ксенофонта (8.5.19: ἐπιδίδωμι δὲ αὐτῇ ἐγὼ καὶ φερνὴν Μηδίαν τὴν πᾶσαν). Конечно, на Николая здесь мог повлиять Ксенофонт.
[26] Что касается старости Амитиды, то Ктесий утверждает, что «некоторое время» Кир почитал Амитиду как свою мать (πρότερον μὲν μητρικῆς ἀπολαῦσαι τιμῆς), прежде чем жениться на ней.
[27] Шварц полагает, что каждая книга Эфора появилась с предисловием, которое очерчивало ее специфическое единство. Согласно Якоби, этот подход предполагает классификацию по основным географическим районам. Барбер считает, что эта фраза подразумевает, что события были собраны в разных книгах, отражающих различные части мира; он предполагает в сочинениях Эфора хронологический порядок. Стилиану предполагает важность тематического единства каждой книги, но решительно отрицает то, что отдельные книги были посвящены греческим и персидским делам.
[28] Однако ее мнение (а именно, что Тирибаз является конечным источником для обеих версий в Art. 10) несостоятельно. Art. 10 кончается замечанием, что персы называют карийцев петухами. Это, по–видимому, особенно характеризует Ктесия и его интерес к персидским словам и номенклатуре (ср. FGrH 688 F 15.51, F 19, Art. 9.1).
[29] Следует отметить, что Фотий прямо упоминает о почестях карийцу (FGrH 688 F 16.67: Κᾶρα τὸν … Ἀρτοξέρξης ἐτίμησε; ὡς καὶ τὸν Παρύσατις τιμηθέντα Κᾶρα …). Они включали привилегию носить на своем копье золотого петуха. Аналогичным образом, почести Митридату, упомянутые в Art. 14.5, конкретизированы в Art. 15.2.

5. Динон в «Артаксерксе»

В настоящей главе рассматриваются те разделы «Артаксеркса», которые с известной долей вероятности можно приписать Динону, хотя они и не приписываются ему прямо. Большинство приведенных здесь эпизодов, которые Плутарх предположительно заимствует у Динона, относятся к периоду после 398 г. до н. э., когда оканчивается ктесиева «Персика».

РАЗДЕЛ I: Plutarch, Artaxerxes, 26-30

Первый раздел, который мы рассмотрим, — это блок, состоящий из последних пяти секций биографии; все события не выходят за пределы царского двора и вращаются вокруг одних и тех же придворных. Рассказ обладает внутренним единством сюжета, что свидетельствует о том, что он происходит из одного и того же источника.
Раздел начинается с вручения титула наследника старшему сыну царя Дарию (26.4: ἀνέδειξε Δαρεῖον τὸν βασιλέα), а не младшему Оху. Говорят, что это произошло еще при жизни царя и должно было разрушить надежды Оха уже на этой стадии, чтобы тот подобно Киру Младшему не предпринял восстание и войну. Согласно персидскому обычаю наследник имел право на исполнение желания, и Дарий просит себе Аспасию, греческую наложницу Артаксеркса, которая раньше находилась в свите Кира (26.5: ᾔτησεν Ἀσπασίαν ὁ τὴν Δαρεῖος μάλιστα σπουδασθεῖσαν ὑπὸ Κύρου, τότε δὲ τῷ βασιλεῖ παλλακευομένην). Затем Плутарх делает отступление, описывает первую встречу Кира и Аспасии (26.6–9) и возвращается к прежнему повествованию. Артаксеркс оскорблен просьбой Дария (27.1: ἠνίασε τὸν πατέρα), и дает Аспасии возможность выбрать самой (27.3: λαμβάνειν ἐκέλευσε βουλομένην). Поскольку она выбирает Дария (27.3: παρ’ ἐλπίδας ἑλομένης τὸν τοῦ βασιλέως Δαρεῖον), царь вынужден уступить, но вскоре меняет свое мнение и забирает Аспасию назад, сделав ее жрицей Артемиды (Анаит) с обетом безбрачия на всю жизнь (27.4: ἱέρειαν ἀνέδειξεν αὐτήν, ὅπως ἁγνὴ διάγῃ ἐπίλοιπον τὸν βίον). Дарий, глубоко оскорбленный этим, вскоре подпадает под влияние придворного Тирибаза, который подстрекает его к действиям против царя (28). Здесь Плутарх снова отступает от темы и рассказывает, как Артаксеркс дважды оскорбил Тирибаза в прошлом, пообещав ему своих дочерей Аместриду и Атоссу, на которых монарх поочередно женился сам (27.7–9).
В заговоре участвовало множество людей, но он раскрыт царю евнухом (29.1: εὐνοῦχος ἐδήλωσε τῷ βασιλεῖ τὴν ἐπιβουλὴν καὶ τὸν τρόπον). Артаксерксу удается сбежать от своих потенциальных убийц после того, как он их разглядел (29.4: οὐκ ἐξανέστη πρότερον τῶν ἢ ἐπ’ αὐτὸν ἐρχομένων καὶ τὰ πρόσωπα κατιδεῖν γνωρίσαι σαφῶς ἕκαστον). Заговорщики разбегаются, а Тирибаз поражен копьем и умирает (29,7). Приговор Дарию выносится царскими судьями (29,8-9). Плутарх приводит две версии смерти Дария: в одной он обезглавлен палачом, который вначале колеблется (29.9–10: ἰδὼν [scil. ὁ δήμιος] δὲ τὸν Δαρεῖον ἐξεπλάγη καὶ ἀνεχώρει πρὸς τὰς θύρας ἀποβλέπων, ὡς οὐ δυνησόμενος οὐδὲ τολμήσων αὐτόχειρ γενέσθαι βασιλέως … ἀναστρέψας καὶ τῇ ἑτέρᾳ χειρὶ δραξάμενος τῆς κόμης αὐτοῦ καὶ καταγαγών, ἀπέτεμε τῷ ξυρῷ τὸν τράχηλον), а в другой сам царь поражает его кинжалом (29.11: τὸν δ’ ὑπ’ ὀργῆς ἀναστάντα καὶ σπασάμενον τὸν ἀκινάκην τύπτειν ἕως ἀπέκτεινεν). Затем говорится, что Артаксеркс вышел во внутренний двор и простерся ниц перед солнцем (29.12). В заключительном разделе рассказывается о планах Оха устранить двух своих братьев, Арсама и Ариаспа. Оху удается, используя ложную информацию, принудить последнего покончить с собой (30.5: τοσαύτην ἐνέβαλον πτοίαν αὐτῷ καὶ ταραχὴν δυσθυμίαν καὶ εἰς τοὺς λογισμούς, ὥστε φάρμακον σκευάσαντα θανασίμων καὶ τῶν τοῦ ζῆν πιόντα ἀπαλλαγῆναι). С помощью Арпата, сына Тирибаза, Ох затем убивает Арсама (30.8: δι ἀπέκτειναν’ ἐκείνου τὸν ἄνθρωπον). Узнав о трагической судьбе своих сыновей, Артаксеркс, как говорят, умирает от горя (30.9: ὀλίγον οὐδ’ ἀντέσχεν, ἀλλ’ εὐθὺς ὑπὸ λύπης καὶ δυσθυμίας ἀπεσβέσθη).
Art. 26 начинается с борьбы за трон среди сыновей царя, напоминая его собственную борьбу с братом. Последний даже прямо упоминается (26.4) в желании царя предотвратить повторение истории с Киром. Среди отпрысков монарха, по–видимому, Дарий напоминает молодого Артаксеркса; он старший среди братьев, как и его отец (1.2), и по этой причине должен получить трон (26.1: ὡς ἔλαβεν αὐτός, οὕτως ἀπολιπεῖν πρεσβεῖα Δαρείῳ τὴν ἀρχήν). Напротив, Ох — младший (26,2), как и Кир (ср. Xen. Anab. 1.1.1); он даже подражает Киру в лелеянии стремления к престолу. Можно отметить у Плутарха намеренное сходство между описаниями Оха и Кира:
26.2: ἤλπιζε δὲ μάλιστα κατεργάσεσθαι τὸν πατέρα διὰ τῆς Ἀτόσσης, «надеялся склонить отца на свою строну с помощью Атоссы» (Ох). 2.3: ἀνέβαινεν εὔελπις ὤν, ὡς κατειργασμένης ἐκείνης διάδοχον αὐτὸν ἀποδειχθῆναι τῆς ἀρχῆς, «ехал в твердой уверенности, что стараниями и заботами матери уже назначен наследником престола» (Кир).
Учитывая это сходство, назначение Дария преемником Артаксеркса вполне понятно. Сам царь играет ту же роль, что и его отец Дарий Нот, разрушивший амбиции альтернативного Кира. Иронический поворот судьбы (который не ускользнул от Плутарха и его источника) идеален: Дарий II назначил наследником своего сына Артаксеркса, а теперь Артаксеркс назначает преемником своего сына Дария. Последний, однако, представлен как желающий подражать самому Киру. Принц Дарий просит себе Аспасию, знаменитую наложницу Кира, которую он любит. Его амбиции напоминают притязания Кира, а не молодого Артаксеркса. Ох, Дарий и Кир связаны между собой женщинами. Как Кир полагался на поддержку своей матери, Парисатиды (Plut. Art. 2.3–4), так и Оху помогает его (мачеха) мать Атосса (которая оказывается его сестрой). Дарий же просит себе самую значимую женщину из окружения Кира. Эта тема подражания является одним из лейтмотивов последней части биографии.
Стремления персонажей вскоре проваливаются: царь, который желает Аспасию (27.3), Дарий, который жаждет Аспасию (27.1, 27.5), Аспасия, которая выбирает Дария (27.3), и Тирибаз, который надеется жениться на Аместриде или Атоссе (27.7–8) — все они не в состоянии удовлетворить свои желания из–за друг друга: Аспасия разочаровывает надежды Артаксеркса (27.3), а выбор Дария раздражает царя (27); Артаксеркс подавляет желание Аспасии (27.4) и расстраивает желание Дария (27.5); то, что царь предпочел жениться на собственных дочерях, а не отдавать их Тирибазу, напоминает разочарование последнего (27.8–9).
В симметричной структуре царь конкурирует с Дарием за Аспасию и с Тирибазом за Атоссу (см. ниже). В обоих случаях царь обещает женщину важной фигуре при дворе, и в обоих случаях он не держит своего слова, расстраивая их желания. В ответ Дарий вынашивает план убийства в компании с Тирибазом и другими. Раздел, посвященный восстанию Дария (Art. 29), начинается с попытки отцеубийства и заканчивается сыноубийством. Во многих отношениях здесь литературная кульминация биографии, картина, к которой читатели подводятся на протяжении всего повествования. В двух отношениях она представляет противоположность предыдущему драматическому изображению, в котором Артаксеркс не наказывает свою мать Парисатиду (Art. 19). С одной стороны, Дарий замышляет заговор против своего отца, в то время как Артаксеркс воздерживается от причинения вреда своей матери; с другой стороны, прежнее милосердие персидского царя больше не проявляется. Действительно, насилие Артаксеркса подчеркивается, когда оно противопоставляется нежеланию палача стать «убийцей царя» (29.9). Палач в конце концов вынужден убить Дария, и эта картина как бы направляет читателя ко второму варианту, в котором царь сам лишает жизни своего сына.
Манфредини, Орси и Антелами предполагают длительный временной разрыв между заговором Дария и событиями, окружающими смерть Артаксеркса, из–за различных типов поведения царя в каждом случае: сначала он энергично подавляет заговор, но в последнем эпизоде он слаб. Однако это предположение игнорирует роль биографа в переделке изначального сообщения. Действительно, впечатление, которое мы получаем от чтения Плутарха и других версий этого дела, разбросанных в древней литературе, заключается в том, что между этими двумя сюжетными линиями существует определенная связь.
Из сходства между историями Плутарха и латинского писателя Юстина (10.1), который сократил сочинение автора первого века до н. э./н. э. Помпея Трога, можно узнать, что Плутарх опирался на один непрерывный рассказ и что разные части Art. 26 (вопрос о правопреемстве и назначении Дария, 26.1–5; история Кира и Аспасии, 26.5–8) также появились в первоначальном варианте, и самое главное, в той же последовательности.
Можно обнаружить, что описание Аспасии было существенным компонентом в рассказе двух авторов. Вероятность того, что эти два писателя вставили эту историю независимо друг от друга, используя различные источники, невелика.
Смит утверждает, что различия между двумя версиями слишком огромны, чтобы предполагать для Плутарха и Юстина (Трога) общий источник. По его мнению каждый из авторов использовал свой собственный источник. Точно так же Отто Нейгауз считает, что гипотеза о том, что оба автора опирались на один и тот же источник, является ein grosser Irrtum (большой ошибкой). На самом деле различия между двумя авторами незначительны и могут быть объяснены как литературные переделки одного и того же рассказа — возможно, даже с помощью определенного промежуточного источника. Так, в то время как Плутарх упоминает один обычай среди персов, Юстин (10.1.2) говорит, что назначение Дария происходило вопреки персидским установлениям. Отдельные ссылки двух авторов на персидское правоведение в одном и том же месте сюжета не могут быть случайными. Несмотря на очевидное противоречие, представляется, что оба автора опирались в конечном счете на один и тот же источник. По–видимому, Трог полагал, что более драматичной историей было бы само назначение Дария, а не невыполнение желания Дария в качестве поведения, противоречащего традиции. Кроме того, Юстин/Трог (10.2.2) говорит, что Аспасия — жена царя, а не его наложница. Это различие можно легко объяснить упрощением и сокращением со стороны Юстина или Трога.
Кроме того, только при постулировании постоянного использования непрерывного источника обоими авторами, описывающими одну и ту же историю, может иметь смысл постоянное сходство между рассказом Плутарха (Art. 27) и изображением Юстина (10). Опять же, Смит подчеркивает расхождения. Очевидное различие заключается в том, что согласно Плутарху, Аспасия назначается верховной жрицей Артемиды/Анаит (Art. 27.4), в то время как согласно Юстину/Трогу (10.2.4) она назначается верховной жрицей Солнца. Казалось бы, описание Юстина (Трога) стремилось сделать сюжет более упрощенным и более стереотипно персидским. Трудно себе представить, что в первоначальной версии описывалась жрица солнца, которой не было в Персии. [1] Более вероятным будет изображение жрицы Анаит, и приписывание безбрачия жрице богини, отождествленной с Артемидой, проясняется. [2] Совокупный вес свидетельств о сходстве между Юстином (Трогом) и Плутархом (см. подробнее ниже) представляется решающим для постулирования общего источника. Отныне мы будем называть его «общим источником».
То же самое касается и Art. 29. Плутарх, по–видимому, следует тому же единственному источнику, который он уже использовал для Art. 26-28. Правдоподобность этого предположения может быть установлена сравнением с Юстином (10.2.5-6), чье непрерывное повествование показывает те же элементы, что и в биографии.
Мало того, что одни и те же темы появляются в рассказах двух авторов, но они также более или менее вводятся в том же порядке. Следует особо отметить наказание детей и роль богов, которые не являются существенными для заговора, но повторяются в обеих версиях.
Сходство поразительно, тем более что Плутарх и Юстин/Трог не зависели друг от друга. Юстин (М. Юниан Юстин) действительно жил позже Плутарха (в промежутке от второго до четвертого веков н. э.), но, как было указано выше, его работа является сокращенной версией труда более раннего автора, Помпея Трога, который жил раньше Плутарха. Теоретически, рассказ Плутарха мог бы зависеть от Трога, но это не представляется возможным. Трудно себе представить, чтобы Плутарх использовал латинский источник, когда греческий текст был более доступен. Более того, хотя утверждение Плутарха (Dem. 2.1-2), что он поздно изучил латынь, является клише (ср. Dionys. Hal. AR 1.7.2-3), он не чувствовал себя комфортно на этом языке, по крайней мере, не настолько, чтобы предпочесть римского автора греческому.
Есть ли у нас какие–либо сведения о природе источника, который лежал в основе Art. 26-30 и Юстина (Трога)? Помимо «Артаксеркса» есть еще пять отрывков, которые могут пролить некоторый свет на этот вопрос и на метод работы Плутарха.
(I) Довольно пространная история Аспасии в Varia Historia (12.1) Элиана завершается моментом, когда Аспасия находится при дворе царя, вероятно, как раз перед тем, как по просьбе Дария ее статус изменится (ибо она не могла пребывать в спальне царя после того, как был издан указ о ее безбрачии: Art. 27.4). Поэтому вполне возможно, что все это описание представляет собой одну непрерывную картину, пришедшую из одного и того же источника и включенную в него после упоминания Аспасии в просьбе Дария и до восстания Дария.
Нейгауз, однако, не считает, что версии Элиана и Плутарха происходят из одного источника, и было бы интересно обратиться к его аргументам. Различий, которые он упоминает, два:
(а) У Плутарха Кир изображен за трапезой (Κύρου δειπνοῦντος), когда Аспасия впервые появляется в его присутствии, в то время как в версии Элиана она появляется ему впервые во время выпивки после обеда (ἔτυχε μὲν ὢν καὶ ἀπὸ δείπνου πίνειν ἔμελλε … μεσοῦντος οὖν τοῦ πότου).
(б) У Плутарха Аспасия отклоняет приглашение Кира сесть рядом с ним, угрожая людям, которые приближаются к ней (κατευνασταί, слуги); у Элиана она угрожает самому Киру.
Но эти незначительные изменения, за которые, как мы можем смело предположить, несет ответственность Плутарх [3], ничтожны, как признает даже Нейгауз (geringfügig). Кроме того, Нейгауз показывает, что между этими двумя рассказами существует сильное сходство в следующих моментах: происхождение Аспасии, ее воспитание, ее поведение по отношению к Киру (которое заметно отличается от поведения других женщин), слова, которые Кир произносит человеку, приведшему Аспасию, и описание интимной связи между Киром и Аспасией после этого инцидента.
Словесное сходство между Элианом и Плутархом может отражать первоначальную версию. Так, Плутарх пишет (26.6), что женщины садятся, и что, когда Кир приступает к забаве, прикасается и шутит с ними, они не выказывают неудовольствия его дружескими ухаживаниями (προσπαίζοντος αὐτοῦ καὶ ἁπτομένου καὶ σκώπτοντος, οὐκ ἀηδῶς ἐνεδέχοντο τὰς φιλοφροσύνας). По словам Элиана, три женщины проинструктированы в том, как привлечь внимание Кира; они обучены не отворачиваться, когда он приближается, и не сердиться, когда он трогает их (ἁπτομένου μὴ δυσχερᾶναι). Когда Кир велит женщинам сесть рядом с ним, они повинуются. Когда он начинает прикасаться к ним (ἁπτομένου δὲ τοῦ Κύρου) и рассматривать их, они не возникают. Аспасия же, наоборот, противится. В версии Плутарха она кричит одному из камергеров Кира: «тот, кто возложит на меня руки, пожалеет об этом» (οἰμώξεται μέντοι τούτων … ὃς ἂν ἐμοὶ προσαγάγῃ τὰς χεῖρας: 26.7), в то время как Элиан пишет, что, когда сам Кир касается Аспазии кончиком пальца, она кричит и говорит, что он пожалеет (ἔφατο αὐτὸν οἰμώξεσθαι τοιαῦτα δρῶντα).
Согласно Элиану, реакция Аспасии приятна Киру (ὑπερήσθη τούτοις ὁ Κῦρος). Он поворачивается к человеку, который привел ее (πρὸς τὸν ἀγοραστὴν), и говорит: «Это единственная свободная и неиспорченная девушка, которую ты привел…» (‘ταύτην μόνην’ ἔφη ‘ἐλευθέραν καὶ ἀδιάφθορον ἤγαγες’). Эта версия особенно близка к описанию Плутарха (Art. 26.8): «Кир обрадовался, засмеялся и сказал человеку, приведшему женщин: «разве ты не видишь, что это единственная свободная и неиспорченная женщина, которую ты привел ко мне?» (ὁ δὲ Κῦρος ἡσθεὶς ἐγέλασε καὶ εἶπε πρὸς τὸν ἀγαγόντα τὰς γυναῖκας ‘ἆρ’ ἤδη συνορᾷς ὅτι μοι μόνην ταύτην ἐλευθέραν καὶ ἀδιάφθορον ἥκεις κομίζων;’).
Конечно, обратная возможность, а именно, что Элиан украсил рассказ Плутарха, также правдоподобна, но у Элиана есть подробности, которые вообще не обнаруживаются в описании Плутарха. Гипотеза, что Элиан включил в этот сырой и неотшлифованный фрагмент полные фрагменты из оригинала до того, как он начал редактировать и изменять их, была бы более вероятной, чем идея о том, что Элиан нашел скелетное изображение в работе Плутарха и начал его разрабатывать (или же нашел промежуточный текст, который украсил версию в биографии Плутарха). Другая возможность состояла бы в том, что Элиан объединил Плутарха и другой источник, но самым простым было бы постулировать, что Элиан и Плутарх использовали один и тот же первоначальный отчет.
(II) Следующий отрывок не из «Артаксеркса» взят из сочинения, приписываемого Плутарху, De Superstitione («О суеверии»). Рассказы о конце Тирибаза в биографии и в этой работе совершенно различны. В «Артаксерксе» (29.7) Плутарх описывает это событие следующим образом:

ὁ δὲ Τιρίβαζος συλλαμβανόμενος πολλοὺς ἀπέκτεινε τῶν βασιλέως δορυφόρων, καὶ μόγις ἀκοντίῳ πληγεὶς πόρρωθεν ἔπεσε.

Тирибаз убил многих стражников царя, когда они пытались арестовать его, и наконец был поражен копьем с большого расстояния и пал.

Итак, брошенное кем–то издалека копье убивает Тирибаза. Пущенное неизвестным копье и слово «издалека», вероятно, были вставлены Плутархом, чтобы создать ассоциацию с предыдущей сценой в биографии, в которой есть метатель копья, но нет упоминания о попадании. Ранее Артаксеркс, как говорят, бросил свое копье (10.2: ἀκοντίῳ), но неясно, попал ли он в Кира. Получается, эта ассоциация была создана для того, чтобы связать окончательное убийство Тирибаза с предыдущей попыткой остановить Кира. В другом рассказе (De sup. 168e), однако, событие совершенно другое:

Τὸν Τιρίβαζόν φασιν ὑπὸ τῶν Περσῶν συλλαμβανόμενον σπάσασθαί τε τὸν ἀκινάκην, εὔρωστον ὄντα, καὶ διαμάχεσθαι· μαρτυρομένων δὲ καὶ βοώντων ὅτι συλλαμβάνουσιν αὐτὸν βασιλέως κελεύσαντος, αὐτίκα τὸ ξίφος καταβαλεῖν καὶ τὼ χεῖρε συνδῆσαι παρασχεῖν.

Говорят, что Тирибаз, когда персы арестовывали его, обнажил свой меч, и будучи силачом, сражался. Но когда ему стали кричать, что арестовывают его по приказу царя, он тут же положил свой меч и протянул обе руки, чтобы его заковали в цепи.

Сходство между началами двух отрывков, по–видимому, исключает возможность того, что эти сообщения обозначают различные действия. Разницу, возможно, следует объяснить тем, что одна версия ближе к первоначальному рассказу, в то время как вторая является переработанным вариантом. Более вероятно, что рассказ, включенный в De superstitione, является первоначальным.
Действительно, версия в «Артаксерксе» представляется пересмотренной, хотя бы из–за ее замечательного сходства со смертью Кира от копья (ср. Art. 11.5: ἀκοντίῳ). По–видимому, Плутарх придумал этот намек с намерением связать смерть Дария, сообщника Тирибаза, со смертью Кира. Можно также отметить это соображение: если в первоначальной истории Тирибаз послушно сдался стражникам, то это может объяснить тот факт, что его сын Арпат все еще был жив после восстания (Art. 30.8), факт, который предполагает некое царское милосердие к семье (ср. Hdt. 3.15).
(III) Третий отрывок связан с вопросом о последовательности Art. 29 и 30. Элиан (VH 9.42) сообщает следующее:

Ἀρταξέρξου ἀποκτείναντος τὸν πρεσβύτερον υἱὸν Δαρεῖον ἐπιβουλεύοντα, ὁ δεύτερος ἀξιοῦντος τοῦ πατρὸς σπασάμενος τὸν ἀκινάκην ἑαυτὸν πρὸ τῶν βασιλείων ἀπέκτεινεν.

После того как Артаксеркс казнил своего старшего сына Дария за заговор, второй сын по приказу своего отца выхватил меч и убил себя перед дворцом.

Манфредини, Орси и Антелами считают, что это еще одна версия конца заговора и его последствий. Однако при ближайшем рассмотрении оказывается, что между этим описанием и биографией Плутарха нет никакой существенной разницы. Элиан рассказывает, что сын Артаксеркса совершил самоубийство и что его отец желал этого. В версии Плутарха Ариасп, сын Артаксеркса, обманом Оха был приведен к убеждению, что царь желает ему смерти. Казалось бы, версия Элиана здесь является лишь неадекватным резюме первоначального описания, с опущением плана Оха. Единственное различие между сообщениями — это способ самоубийства. Одна из возможных версий заключается в том, что акинак (ἀκινάκης), типичное персидское оружие, является подробностью, добавленной в процессе приукрашивания, и что самоубийство с помощью яда находилось в первоначальном рассказе. Плутарх в качестве альтернативы добавил питье яда. Дополнительная информация, представленная в версии Элиана, — это место самоубийства Ариаспа — где–то перед дворцом. Согласно Фемистию (32.362С), Артаксеркс одного сына зарезал, а другого принудил к добровольной смерти (τὸν μὲν τῶν ἀπέσφαξε υἱέων, τὸν δὲ ἑκόντα ἀποθανεῖν κατηνάγκασεν). Трудно поверить, что он знал больше подробностей. Из этих описаний можно заключить, что два события, а именно смерть Дария и смерть Ариаспа, принадлежали к одному и тому же источнику.
(IV) Полиэн (7.17) описывает уловку, которую он приписывает Оху:

Ὦχος Ἀρταξέρξου τοῦ πατρὸς αὐτῷ τελευτήσαντος εἰδὼς, ὅτι περιὼν μὲν ὁ πατὴρ φοβερὸς ἦν τοῖς ὑπηκόοις, μετὰ δὲ τὴν τούτου τελευτὴν αὐτὸς εὐκαταφρόνητος ἔσοιτο, τοῖς εὐνούχοις καὶ κατακοιμισταῖς καὶ τῷ χιλιάρχῳ συνθέμενος ἔκρυψε τὸν θάνατον ἐπὶ μῆνας δέκα· ἐν δὲ τούτοις τὴν βασιλικὴν σφραγῖδα διαπέμπων ἐξ ὀνόματος τοῦ πατρὸς προσέταξεν Ὦχον ἀναγορεῦσαι βασιλέα. ἐπεὶ δὲ πάντες ἀνηγόρευσαν καὶ ὑπήκουσαν, τότε ὡμολόγησε τὸν θάνατον τοῦ πατρὸς καὶ τὸ βασίλειον πένθος ἐπήγγειλε κατὰ τοὺς Περσῶν νόμους.

Когда Артаксеркс умер, его сын Ох знал, что его отец при жизни запугивал своих подданных и что после его смерти он сам будет презираем. По соглашению с евнухами, камергерами и тысячником он скрывал смерть в течение десяти месяцев. Рассылая в этот период письма с царской печатью, он повелел от имени своего отца, чтобы все объявили Оха царем. После того, как все провозгласили и поклонились, он признал смерть своего отца, и он объявил траур по царю в соответствии с персидскими обычаями.

По свидетельству Плутарха, после казни наследного принца Дария, по одной версии от рук Артаксеркса (Art. 29.11), царь как бы погружается в безразличие и не препятствует действиям Оха избавиться от своих братьев. В самом деле, царь кажется настолько пассивным, что в свете рассказа Полиэна возникает почти соблазн объяснить нездоровьем эту бездеятельность. Мы можем отметить явное сходство между пассажем Полиэна и изображением Плутарха:
а) В обоих описаниях используется один и тот же обман. Полиэн изображает Оха так, как будто он использует имя царя и царскую печать, делая вид, что от него исходят определенные приказы. В версии Плутарха оч заставляет Ариаспа поверить, что определенные инструкции принадлежат самому царю.
б) Обе версии приписывают Оху одну и ту же мотивацию, которая заключается в том, чтобы обеспечить ему статус царя. В то время как в рассказе Полиэна Ох сначала удерживает власть, а затем добивается успеха в обретении легитимности, Плутарх представляет его достижения как осуществленные исключительно путем устранения своих противников.
в) Обстоятельства, как представляется, примерно одинаковы для обоих сообщений. В частности, заметно отсутствие монарха. В Art. 30 Ариасп не может угадать истинное настроение царя по отношению к нему. Это понятно, если Артаксеркса уже нет среди живых.
Кроме того, кажется, что между этими двумя отрывками есть значительные вербальные совпадения. Например, сравните выражения λόγους φοβεροὺς («устрашающие слова») у Плутарха и φοβερὸς ἦν («был устрашающим») у Полиэна. Обратите внимание на фразы εὐνούχους καὶ βασιλέως φίλους («евнухов и друзей царя») у Плутарха и εὐνούχοις καὶ τοῖς κατακοιμισταῖς καὶ τῷ χιλιάρχῳ («с евнухами, камергерами и тысячником») у Полиэна. Плутарх завершает свою биографию (Art. 30.9) словами, что «Артаксеркс славился мягкостью и любил своих подданных» (δόξας δὲ πρᾶος εἶναι καὶ φιλυπήκοος). Это слово, φιλυπήκοος, напоминает полиэново τοῖς ὑπηκόοις, и здесь, вероятно, комбинирование Плутарха.[4]
Кажется маловероятным, чтобы Полиэн черпал информацию из херонейского биографа. Хотя Полиэн наверняка читал Плутарха и опирался на его произведения в других местах, здесь он добавляет дополнительный факт, не обнаруженный у Плутарха, что Артаксеркс умер и его смерть держалась в секрете в течение десяти месяцев. Скорее можно было бы предположить, что источником Полиэна не является Плутарх; однако, принимая во внимание сходство между ними, может показаться разумным заключить, что оба рассказа зависят от одного и того же источника.
Бриан предполагает, что текст Полиэна вообще описывает не Артаксеркса III Оха, а другого Оха, известного как Дарий II Нот. Согласно практике использования одного и того же имени в разных поколениях, оба царя, чье имя было Ох, были сыновьями лиц, которые приняли царское имя Артаксеркс (первый и второй, соответственно). Бриан упоминает о несоответствии между позитивным изображением Артаксеркса в Art. 30 и его весьма нелицеприятным портретом у Полиэна. Получается, фраза ἦν φοβερὸς τοῖς ὑπηκόοις у Полиэна находится в разительном противоречии с плутарховым φιλυπήκοος. Предположительно можно было бы заключить, что эти два автора указывают на разных царей и опираются на разные источники, а не на один и тот же. Однако этот аргумент можно оспорить.
Во–первых, можно доказать, что оба сообщения похоже, совпадают. Отметим, что по словам Плутарха, образ царя настолько ужасен, что Ариасп решает покончить с собой. Это описание вполне соответствует изображению царя как φοβερὸς ἦν τοῖς ὑπηκόοις в описании Полиэна. Действительно, казалось бы, что эти два сообщения даже дополняют друг друга. Мы можем, например, идентифицировать «друзей царя» (φίλους βασιλέως), упоминаемых вместе с евнухами в версии Плутарха как соратников Оха; это камергеры и хилиарх, обнаруженные в донесении Полиэна. Кроме того, неясно, как, по мнению Бриана, отрывок Полиэна согласуется с тем, что известно об обстоятельствах, сопровождавших восхождение Оха/Дария II к власти (Ctesias FGrH 688 F 15.47–50). В этом рассказе было два промежуточных царствования братьев Дария, конкретно Ксеркса II (который правил в течение одного месяца) и Согдиана (который правил в течение шести месяцев). Ни одно из них не соответствует десяти месяцам, упомянутым Полиэном как период, в течение которого смерть Артаксеркса держалась в секрете.[5]
Поэтому, взвесив эти свидетельства, можно согласиться с Дэвидом Льюисом, который, хотя и с колебаниями, относил отрывок Полиэна к Артаксерксу II и его сыну Оху.
Согласно Рюдигеру Шмитту, Ох пришел к власти в 359 году до н. э., после смерти Артаксеркса II (по версии Плутарха) и скрывал смерть своего отца в течение десяти месяцев (по версии Полиэна), «так что его официальное правление, возможно, началось только в 358/7 году». Эта точка зрения представляется неосуществимой. Если Оху удалось устранить своих конкурентов способом, описанным Плутархом, трудно понять, почему он сразу не стал преемником.
История, обнаруженная у Плутарха, вероятно, не совсем не связана с первоначальным повествованием в его источнике. Ведь в какой–то момент Ох должен был объявить о смерти своего отца и обнародовать ее причину. Казалось бы, официальная версия, принятая в этом повествовании Артаксерксом III, должна была создать связь между концом его отца и известием о кончине его сына Арсама. Эта царская пропаганда утверждала бы, что покойный царь умер от горя и отчаяния из–за жестокой и преждевременной смерти своего сына (которая, напомним, на самом деле была организована Охом). Поскольку других соперников, с которыми можно было бы бороться за трон, не осталось, единственным кандидатом на место Артаксеркса II был бы сам Ох. Плутарх, согласно этому предположению, просто превратил эту сказку, которая была представлена его источником как часть фабрикации Оха, в свое объяснение подлинной исторической реальности.
(V) С этим пунктом тесно связан наш последний внешний отрывок, краткое упоминание о котором можно найти в трактате Плутарха De fraterno amore 480d:

Ἀρταξέρξης αἰσθόμενος Ὦχον τὸν υἱὸν ἐπιβεβουλευκότα τοῖς ἀδελφοῖς ἀθυμήσας ἀπέθανε.

Когда Артаксеркс увидел, что его сын Ох замышляет заговор против своих братьев, он потерял надежду и погиб.

Здесь Артаксеркс, по–видимому, скончался сразу же, как только узнал, что Ох замышлял заговор против своих братьев. Это похоже на то, что рассказывается в «Артаксерксе», но отличается от пассажа Полиэна. Предположив, что наша гипотеза о том, что Плутарх изменил свой источник, верна, мы могли бы заключить, что здесь биограф использовал неточное резюме эпизода, которое он читал независимо от «Артаксеркса». Это ошибочное резюме, возможно, подало Плутарху мысль для его собственного изложения в биографии. С другой стороны, возможно, что трактат De fraterno amorе был составлен после «Артаксеркса» и там приведена сокращенная переделка оттуда.

РАЗДЕЛ II: Plutarch, Artaxerxes, 24-25

Перейдем теперь к другому разделу, который опять–таки представляется замкнутым водоемом. Эти две главы касаются военной кампании Артаксеркса против северного племени кадусиев и ее последствий. Art. 24 описывает ход кампании и состоит из трех частей. В первой части царская армия страдает от голода и лишений (Art. 24.2–3), которые заставляют воинов потреблять вьючных животных. Эта картина напоминает о невзгодах Дария у скифов (Hdt. 4.123, 130), страданиях Камбиза в пустыне по дороге в Эфиопию (Hdt. 3.25) и испытаниях Ксеркса на обратном пути в Азию (Hdt. 8.115). В версии скифского похода Страбона (7.3.14) Дарий и его воины почти умирают от жажды.
В этой великой беде вмешивается Тирибаз и спасает положение. Тирибаз был известен своими ораторскими и дипломатическими способностями (в Art. 10.1 его слова важны для ободрения царя). Здесь он придумал хитрость, чтобы положить конец войне. Это простая уловка, с помощью которой он и его сын по отдельности обратятся к двум кадусийским царям, предложат обоим мирный договор и заставят каждого покончить с враждой и прийти к царю первым для заключения договора. Действительно, оба царя прибывают в одно и то же время, чтобы подписать соглашение (24.5-7):

(5) Ὄντων γὰρ δυεῖν ἐν τοῖς Καδουσίοις βασιλέων, ἑκατέρου δὲ χωρὶς στρατοπεδεύοντος, ἐντυχὼν τῷ Ἀρτοξέρξῃ, καὶ φράσας περὶ ὧν διενοεῖτο πράττειν, ἐβάδιζεν αὐτὸς πρὸς τὸν ἕτερον τῶν Καδουσίων, καὶ πρὸς τὸν ἕτερον κρύφα τὸν υἱὸν ἔπεμπεν. (6) Ἐξηπάτα δ’ ἑκάτερον ἑκάτερος, λέγων ὡς ἅτερος ἐπιπρεσβεύεται πρὸς τὸν Ἀρτοξέρξην, φιλίαν μόνῳ πράττων ἑαυτῷ καὶ συμμαχίαν· οὐκοῦν εἰ σωφρονεῖ, χρῆναι πρότερον ἐντυγχάνειν ἐκείνῳ, αὐτὸν δὲ συμπράξειν ἅπαντα. (7) Τούτοις ἐπείσθησαν ἀμφότεροι, καὶ φθάνειν ἀλλήλους νομίζοντες, ὁ μὲν τῷ Τιριβάζῳ συνέπεμψε πρέσβεις, ὁ δὲ τῷ παιδὶ τοῦ Τιριβάζου.

Так как у кадусиев было два царя и каждый из них стоял лагерем отдельно, он [Тирибаз] встретился с Артаксерксом, сообщил ему о своем плане, а сам отправился к одному из кадусийских [вождей], тайно послав своего сына к другому. Каждый из них ввел в заблуждение одного [из двух царей], сказав, что другой [царь] посылает посольство к Артаксерксу, чтобы заключает дружбу и союз только для себя, и что если он благоразумен, то должен сначала встретиться с ним [Артаксерксом]; [каждый из них] сказал, что будет помогать ему во всем, в чем сможет. Оба [царя] были убеждены этими словами и думали, что они должны опередить друг друга; один послал делегатов с Тирибазом, другой с сыном Тирибаза.

Это изображение может напоминать картину Геродота (4.118) о том, что у скифов были цари (τοὺς βασιλέας, во множественном числе); однако в последнем случае разделение на два лагеря имеет для скифов в их борьбе против персов большое преимущество, в то время как в изображении Плутарха персы заставляют кадусийских царей уступить, воспользовавшись их разъединением. Хитрость, которую применяет Тирибаз, хорошо известна: она принуждает людей действовать определенным образом из взаимного подозрения. [6] В результате соглашения между царем и кадусиями персы смогли сохранить господство. Часть соглашения, возможно, состояла в том, что впредь кадусийские войска будут служить в армии Артаксеркса; действительно, экспедиция могла быть направлена для насаждения рекрутинга.[7]
Плутарх начинает этот отрывок с утверждения, что Тирибаз был в это время «в опале и пренебрежении» (τότε ταπεινὰ πράττων καὶ περιορώμενος, Art. 24.4). В конце этого раздела Плутарх изображает овеянного славой Тирибаза и торжествующего царя, возвращающегося домой со своей армией (Art. 24.9):

Ἐπεὶ δ’ ἧκεν ὁ Τιρίβαζος, ἧκε δ’ ὁ υἱὸς αὐτοῦ, τοὺς Καδουσίους ἄγοντες, ἐγένοντο δὲ σπονδαὶ πρὸς ἀμφοτέρους καὶ εἰρήνη, μέγας ὢν ὁ Τιρίβαζος ἤδη καὶ λαμπρὸς ἀνεζεύγνυε μετὰ τοῦ βασιλέως.

После прибытия Тирибаза явился и его сын, каждый с кадусием, затем с обоими были заключены мир и договоры; и Тирибаз, теперь уже выдающийся и славный человек, выступил вместе с царем.

Перед кадусийской кампанией Плутарх сообщает, что Артаксеркс терпит неудачу против Египта, потому что два отдельных полководца (Фарнабаз и Ификрат) ссорятся друг с другом (ниже). Теперь у нас есть два кадусийских царя. Каждый из них действует в своих собственных интересах, и в этом они похожи на предыдущую пару, но тем не менее они смогли заключить мирный договор.
Конфликт между Фарнабазом и Ификратом срывает поход против Египта; царь, который пытается подчинить себе кадусиев, забуксовал и испытывает лишения. Возглавив экспедицию в самом начале лично (αὐτὸς ἐστράτευσε: 24.2), Артаксеркс терпит неудачу, но с помощью Тирибаза торжествует; именно факт, что он опять сам ведет свою армию в конце (αὐτὸς ἐβάδιζε: 24.10), предвещает его следующий моральный провал. Во второй части Тирибаз, который хочет освободиться от своего незавидного статуса, преуспевает в спасении армии и царя. Соперничество между кадусийскими царями приводит их к состоянию, в котором они не могут сотрудничать друг с другом, и они вынуждены пойти на союз с Артаксерксом.
Тирибаз задерживается с возвращением (24.8), что вызывает подозрения и клевету на него, перед царем (ὑποψίαι διαβολαὶ καὶ κατὰ τοῦ Τιριβάζου τῷ Ἀρτοξέρξῃ προσέπιπτον). Сам Артаксеркс теряет доверие к своему придворному и раскаивается, что доверился ему. Можно было бы заметить, что подозрение Артаксеркса по отношению к Тирибазу предвосхищает Art. 25, когда царь беспокоится о своем реноме и казнит многих из своих военачальников.
Здесь одна из связующих нитей между концом Art. 24 и началом Art. 25. Еще одна тема — отношения между царем и его солдатами (24.10–25.3). В конце Art. 24 Артаксеркс выглядит настолько скромным, что готов сойти с коня и идти пешком (24.10, по сути как вьючное животное), маршируя до 200 стадий ежедневно по холмистым дорогам. Его поведение якобы хвалит Плутарх, поскольку трусость и изнеженность (δειλίαν τήν καὶ μαλακίαν) порождаются не роскошью, а низменной и неблагородной природой (μοχθηρᾶς φύσεως καὶ ἀγεννοῦς). Выходит, что царь способен терпеть невзгоды и проявлять определенную самодисциплину. Однако это описание можно понять и по–другому, и оно может быть воспринято как полный сарказм. Картина, очевидно, предполагает, что Артаксеркс свободно позволяет эмоциям вроде тщеславия владеть собой из–за его врожденной природы. Это видно в указании на украшения стоимостью в двенадцать тысяч талантов, которые он не снимает во время похода (24.10: οὔτε γὰρ χρυσὸς κάνδυς οὔτε οὔθ’ ὁ τῶν μυρίων δισχιλίων ταλάντων ἀεὶ καὶ τῷ σώματι περικείμενος βασιλέως κόσμος ἐκεῖνον ἀπεκώλυε πονεῖν).
Следующий раздел начинается с памятной сцены, произошедшей сразу же после кадусийской кампании (Art. 25.1-2):

Ἐπεὶ δ’ εἰς σταθμὸν κατέβη βασιλικόν, παραδείσους ἔχοντα θαυμαστοὺς καὶ κεκοσμημένους διαπρεπῶς ἐν τῷ πέριξ ἀδένδρῳ καὶ ψιλῷ χωρίῳ, κρύους ὄντος ἐπέτρεψε τοῖς στρατιώταις ἐκ τοῦ παραδείσου ξυλίζεσθαι τὰ δένδρα κόπτοντας, μήτε πεύκης μήτε κυπαρίττου φειδομένους. (2) Ὀκνούντων δὲ καὶ φειδομένων διὰ τὰ κάλλη καὶ τὰ μεγέθη, λαβὼν πέλεκυν αὐτὸς ὅπερ ἦν μέγιστον καὶ κάλλιστον τῶν φυτῶν ἔκοψεν. Ἐκ δὲ τούτου ξυλιζόμενοι καὶ πολλὰ πυρὰ ποιοῦντες εὐμαρῶς ἐνυκτέρευσαν.

После того, как он спустился к царской стоянке с великолепно обустроенными чудесными парками в стране, которая была без деревьев и бесплодна вокруг, то из–за холода он позволил своим солдатам рубить деревья в парке и собирать лес, и не щадить сосны или кипариса. Когда они заколебались и воздержались из–за большой красоты и размеров [деревьев], он сам взял топор и срубил самое большое и красивое дерево. После этого они набрали дров, развели много костров и спокойно провели ночь.

Биограф сопоставляет вырубку растений/деревьев и убийства людей. Это сочетание вызывает в памяти образ действий милетского тирана Фрасибула перед посланником от коринфского тирана Периандра (Hdt. 5.92). Тиран срезает все самые высокие колосья (τῶν ἀσταχύων ὑπερέχοντα, κολούων δὲ ἔρριπτε) на пшеничном поле, уничтожая самую спелую и заметную часть урожая (τοῦ τε καὶ τὸ ληίου κάλλιστόν βαθύτατον διέφθειρε). В то время как посланник возражает, что Фрасибул губит свою собственность, Периандр хорошо понимает метафору: он должен перебить видных людей в городе. Плутарх использует ту же идею с некоторыми словесными совпадениями (κάλλιστον). Сразу же после этого Плутарх по сути называет царя тираном (Art. 25.4: τυραννίσιν).
Плутарх делает Art. 25 важной частью биографии с точки зрения характера царя, выделяя насильственный аспект через образ сада. В первой сцене царь заботится о своих воинах, когда он позволяет им рубить деревья для дров, но во второй Артаксеркс внезапно убивает множество людей в гневе и беспокоясь за свое реноме, по–видимому, вследствие фиаско кампании (25.3). В предвещании Art. 29, где Артаксеркс убивает своего собственного сына Дария, царь теперь срубает свое собственное дерево. Обратите внимание, что топор предвосхищает кинжал (29.11), а нерешительность солдат предвосхищает нерешительность палача (29.9). В отступлении Плутарх объясняет состояние деспотов в двух обстоятельствах. Он утверждает, что трусость (ἡ δειλία), руководящая тиранами, наиболее смертоносна (φονικώτατον), но спорадически направляемые самоуверенностью (ἡ θαρραλεότης) они расслабляются и становятся доверчивыми (ἵλεων δὲ καὶ πρᾶον καὶ ἀνύποπτον).
По–видимому, Плутарх (Art. 24.1–2) переносит кадусийскую кампанию на другую провальную войну:

Πόλεμον δὲ πρὸς μὲν Αἰγυπτίους διὰ Φαρναβάζου καὶ Ἰφικράτους ἐξενεγκὼν ἀπέτυχε, στασιασάντων ἐκείνων. Ἐπὶ δὲ Καδουσίους αὐτὸς ἐστράτευσε τριάκοντα μυριάσι πεζῶν καὶ μυρίοις ἱππεῦσιν.

Он [царь] потерпел неудачу в войне, которую Фарнабаз и Ификрат вели для него против Египта, из–за их конфликтов; против же кадусиев он сам предпринял поход с тремя сотнями тысяч пехотинцев и десятью тысячами всадников.

Последовательность действий у Плутарха довольно проста: сначала кампания против мятежного Египта, которая оканчивается полным провалом, а затем (обратите внимание на частицу δὲ, «же») экспедиция против кадусиев, о которой биограф подробно рассказывает в остальной части Art. 24. Сама эта последовательность событий встречается также и в латинском источнике. Она появляется в виде пролога (резюме) 10‑й книги потерянной «Филиппики» Помпея Трога:

Decimo volumine continentur Persicae res. Ut Artaxerxes Mnemon pacificatus cum Evagora rege Cyprio bellum Aegyptium in urbe Ace conpararit, ipse in Cadusis victus, defectores in Asia purpuratos suos persecutus, primum Dotamen praefectum . Paphlagonon origo repetita: deinde praefectum Hellesponti Ariobarzanen, deinde in Syria praefectum Armeniae Oronten, omnibusque victis decesserit filio successore Ocho…

В десятом томе содержатся персидские дела. Как Артаксеркс Мнемон заключил мир с царем киприотов Эвагором и в городе Акке устроил свою войну с Египтом; как он сам потерпел поражение среди кадусиев и [как] преследовал своих вельмож, восставших в Азии, прежде всего Датама, сатрапа Пафлагонии. Упоминается происхождение пафлагонцев; затем [наказание] Ариобарзана, сатрапа Геллеспонта; затем, в Сирии, [наказание] Оронта, сатрапа Армении. После того, как все они были побеждены, он [Артаксеркс] погиб и ему наследовал его сын Ох…

Начало и конец египетской экспедиции можно определить по карьере двух афинян: Хабрия и Ификрата. Фарнабаз вынудил союзника Персии, Афины, отозвать из Египта командира наемников Хабрия и прислать другого, чтобы помочь там ахеменидскому походу. [8] Хабрий был отозван, а на помощь персам послан Ификрат. [9] Диодор (15.29.2–3) помещает обе просьбы под одним и тем же годом, 377/6 до н. э., а египетская война у него начинается летом 374/3 до н. э. («после многих лет [подготовки]». Соответственно, некоторые ученые датируют войну 374 годом до н. э., в то время как другие более убедительно относят ее к 373 году до н. э. Есть даже те, кто выбирает 372 год. Мы узнаем от Диодора (15,43), что египетская кампания оказалась катастрофой главным образом из–за споров между персидскими и греческими военачальниками. Персидская армия отступила из Египта, очевидно, к Акке. Фарнабаз послал гонцов в Афины и обвинил Ификрата в промахе. Афиняне ответили, что если они найдут вину за Ификратом, они накажут его по заслугам, но через некоторое время (μετ’ ὀλίγον χρόνον: 15.43.6) они назначили его командующим флотом. В 373 г. Ификрат защищает остров Коркиру от Спарты, лишив другого афинянина, Тимофея, верховного командования (Xen. Hell. 6.2.13; Diod. 15.47.7). Следовательно, конец египетской войны был бы 373 или 372 год до н. э. самое позднее. Это должно было бы дать нам верхний предел для кадусийской кампании, если мы будем следовать очевидной последовательности в Плутархе и Троге.
Итак, хронология египетской кампании по–видимому, твердо установлена. Однако, Робартус ван дер Спек предлагает рассматривать еще одно свидетельство, относящееся к событию, описанному в греческих источниках как Кадусийская война Артаксеркса II. Это вавилонский астрономический дневник, датированный 369 годом до н. э., который также описывает экспедицию против восточной страны (земли Разаунду):
«XII месяц (= 14 марта-12 апреля), 35‑й царский год, Артаксеркс II (апрель 369 года до н. э.).
[Царь] собрал свой [отряд] для битвы в земле Разаунду».
Ван дер Спек утверждает, что Разаунду находится где–то между озером Урмия и Каспийским морем, и идентифицируется как земля Заранда, урартский район, известный по надписям Саргона II. [10] Ван дер Cпек отождествляет упомянутую в дневнике экспедицию с войной Артаксеркса II против кадусиев. Поскольку египетская война была в 373 году до н. э., новая информация наверняка будет похожа на последовавшую за ней Кадусийскую кампанию. По–видимому, у нас есть идеальное совпадение, и предположение ван дер Спека принято многими учеными, которые были счастливы обнаружить подтверждение греческих литературных текстов другим источником.
Тем не менее оно встретило и серьезные возражения. Во–первых, Диодор прямо помещает кадусийскую войну перед египетской кампанией. Он датирует кадусийскую экспедицию 385/4 годом до нашей эры (15.8.5; 15.10.1), а затем упоминает о попытке захватить Египет в 374/3 году до нашей эры (15.41–3).
Во–вторых, и это еще более разрушительный аргумент, Корнелий Непот в биографии сатрапа Датама, одного из сатрапов Артаксеркса II, приводит следующие два отрывка:

Datames, militare munus fungens, primum, qualis esset, aperuit in bello, quod rex adversus Cadusios gessit. Namque hic multis milibus regiorum interfectis magni fuit eius opera. Quo factum est, cum in eo bello cecidisset Camisares, ut paterna ei traderetur provincia (Dat. 1.2).	Датам, исполняя воинскую повинность, первым делом показал, что он был за человек на войне, которую царь вел против кадусиев; ибо после того, как несколько тысяч людей царя погибли, его действия принесли большую пользу. Случилось так, что в этой войне умер Камиссар, так что он унаследовал провинцию своего отца.
Itaque magnifice Datamen donatum ad exercitum misit, qui tum contrahebatur duce Pharnabazo et Tithrauste ad bellum Aegyptium, parique eum atque illos imperio esse iussit. Postea vero quam Pharnabazum rex revocavit, illi summa imperii tradita est (Dat. 3.5).	Итак, после того как он [царь] вручил Датаму великолепные дары, он [царь] послал его в армию, которая в то время собиралась под предводительством Фарнабаза и Тифраста для египетской войны, и распорядился, чтобы он командовал наравне с ними. Но позже, когда царь отозвал Фарнабаза, верховное командование было отдано ему.

Согласно Непоту, сначала отец Датама погиб в войне против кадусиев, а затем Датама назначили сатрапом. Лишь позже Датам отправляется готовить экспедицию против Египта. Приготовления к египетской кампании (предположительно в 370‑х или 360‑х годах) упоминаются также в Dat. 4.1; 5.3. Следовательно, Непот и Диодор имеют один и тот же порядок событий, совершенно противоположный Плутарху и Трогу, а именно: сначала кадусийская война, а затем египетская. Ван дер Спек осознает эту трудность, но отметает ее в сноске: «Непот, похоже, как обычно, ошибся». Похоже, это объяснение не совсем убедительно. Неясно, какова была природа ошибки Непота и как она была сделана. Я полагаю, что мы должны согласиться с предположением Николаса Секунды, что в биографии Датама, самой длинной из уцелевших работ Непота, биограф, по–видимому, сохраняет хронологический порядок своего источника. Более того, Непот не одинок в этой ошибке, поскольку Диодор, по–видимому, независимо следует той же последовательности событий.
Другие ученые признают эту трудность, но предлагают решить ее так, чтобы еще больше усложнить вопрос. Они предполагают проведение двух кадусийских кампаний, одной до египетской войны и второй после нее, так что одни из наших источников (Непот или Диодор) говорят об некоей ранней экспедиции, а другие (Плутарх или Трог) сообщают о более поздней. Однако все наши древние источники упоминают только об одном походе, возглавляемом Артаксерксом II; следовательно, это предположение не очень вероятно. Кроме того, если это подразумевает, что обе кампании были описаны одним и тем же древним источником, эта гипотеза не очень правдоподобна. Весьма маловероятно, что существует два описания крупных военных операций одного и того же персидского царя в одних и тех же обстоятельствах против одного и того же народа. Это, безусловно, ослабило бы драматический и литературный эффект. Мы должны полностью согласиться с Ван дер Спеком, который считает «сомнительным делом создавать две кадусийские войны, когда источники знают только об одной». Кроме того, существует тесное соответствие между этими персидскими историями у Плутарха, Трога и Диодора. В частности, и Диодор, и Плутарх в своем рассказе о кадусийской кампании, по–видимому, отводят важное место придворному Тирибазу. Это сильный аргумент в пользу предположения, что это одно и то же событие, а не две отдельные кадусийские кампании.
Если нет других интерпретаций или убедительных свидетельств, мы должны видеть последовательность событий так, как ее изображают Непот и Диодор: сначала кадусийская война, а затем египетская. По–видимому, все, что доказал ван дер Спек, — это то, что Персия вела войну в регионе между Каспийским морем и озером Урмия в 369 году до н. э., но это, вероятно, не экспедиция, описанная в древней литературе как «кампания Артаксеркса против кадусиев».
Давайте рассмотрим рассказ Диодора. Этот автор включает в рамки одного года (385/4 до н. э.) следующие эпизоды:
(1) Последняя фаза войны на Кипре, которую Артаксеркс ведет против Эвагора I. Царь Саламина ведет переговоры с Артаксерксом об условиях мира. Тирибаз, посланник Великого царя, представлен на этих переговорах как командующий всеми силами (ὁ δὲ τὴν τῶν ὅλων Τιρίβαζος ἔχων ἡγεμονίαν). Переговоры в конечном итоге терпят неудачу, потому что Эвагор не соглашается с пунктом, по которому он должен повиноваться персидскому царю как раб своему господину (ὡς δοῦλος δεσπότῃ).
2) Оронт и Тирибаз. После этого дипломатического фиаско Диодор включает историю, в которой другой персидский аристократ, Оронт, заместитель командующего силами царя на Кипре, из зависти к высокому положению Тирибаза ложно обвиняет последнего перед царем в измене. Оронт обвиняет Тирибаза в сотрудничестве с Эвагором (συλλαλεῖ περὶ κοινοπραγίας) и в том, что он заключил приватный союз с лакедемонянами (πρὸς Λακεδαιμονίους συντίθεται ἰδίᾳ συμμαχίαν). Тирибаз немедленно арестован и отправлен в Персию.
3) Кадусийская война. Диодор вмешивается и утверждает, что этот суд был отложен из–за кампании против кадусиев.
4) Урегулирование на Кипре. Тем временем на кипрском фронте все улажено, и мирное соглашение, наконец, заключено между Эвагором и Оронтом, который сменил Тирибаза на посту командующего.
5) Суд над Тирибазом и его оправдание. Наконец, после похода против кадусиев, Тирибаз предстает перед судом. Он оправдан (главным образом из–за услуг, которые он оказал царю в прошлом, ср. Hdt. 1.137), и получает много почестей; Оронт, который был уличен в клевете на Тирибаза, понижен в должности и удален из круга друзей царя (15.11.2).
Эта картина неверна по нескольким причинам. Во–первых, все эти события не могут происходить в течение одного года. Сам Диодор (15.9.2) назначает период в десять лет для кипрской войны. Он даже датирует начало военных действий 391/0 годом до н. э. (14.98.2–3). И все же в этом изображении он укладывает все свои события в один год. Если война продолжалась десять лет, то считать ее окончание в 385/4 году является очевидной ошибкой. Во–вторых, если мы соединим описания Диодора и Плутарха, то картина не сложится. Тем не менее это одно и то же событие, как можно с полным основанием предположить, хотя бы из–за упоминания о Тирибазе как о важной фигуре у обоих авторов. Согласно тому, что говорит Диодор, Кадусийская война произошла между переговорами на Кипре и судом над Тирибазом. Однако, если бы Тирибаза заподозрили в измене и посадили в тюрьму, можно ли предположить, что он отправится в военную экспедицию и завоюет доверие царя в частной и секретной миссии, как рассказывает Плутарх в этой истории? Хотя некоторые ученые не находят это странным, но все же остается вопрос: как мог Тирибаз пользоваться этой свободой действий? Как удачно утверждает Секунда:
«Трудно понять, как человек, ожидающий суда по обвинению в измене, мог убедить царя, что отправить его вместе с сыном к восставшим царям кадусиев было хорошей идеей».
Казалось бы, более вероятно, что человек, обвиненный в государственной измене, будет привлечен к ответственности, а не получит какую–либо дипломатическую миссию в военной кампании. Более того, Плутарх утверждает, что Тирибаз получает почести в награду за успех своей хитрости сразу же после похода. Однако Диодор утверждает, что Тирибаз завоевал уважение только после его оправдания. Наконец, Плутарх не упоминает о судебном разбирательстве, и не держит Тирибаза в тюрьме как Диодор в своем сообщении (15.8.5: κατὰ τὸ μὲν παρὸν παρεδόθη εἰς φυλακήν).
Один из вариантов мог бы заключаться в том, чтобы рассматривать несовместимость описания Плутарха с версией Диодора как свидетельство того, что Плутарх и Диодор в основном использовали разные источники. Более вероятной возможностью будет найти здесь два различных прочтения одной и той же истории из одного и того же первоисточника. Чтобы увидеть это и прокомментировать прочтение этого рассказа Плутархом, давайте сосредоточимся на толковании Диодора.
Факт, что Диодор включает так много разнообразных событий в один 385/4 год, указывает на то, что во всех этих эпизодах он, скорее всего, следует одному и тому же источнику. Вероятно, читая свой источник слишком ёмко, Диодор не пытается разделить описание на отдельные годы (385/4-381/0); вместо этого он передает его как единое целое. Диодор связывает кадусийскую кампанию и кипрскую войну судом над Тирибазом. Было бы вполне логично предположить, что он объединяет все эти эпизоды вместе, поскольку Тирибаз был героем и центральной фигурой всех этих сегментов в первоначальной версии, которую он читал; мы действительно знаем (из версии Плутарха), что Тирибаз был видной фигурой в источнике о кадусийской кампании. Диодор помещает все кадусийское дело совершенно не туда. Мы видели, что нет никакого смысла предполагать, что незадолго до суда Тирибаз был взят в военную экспедицию, а затем задействован в секретной миссии. Как мог Диодор допустить столь серьезную ошибку?
Ответ связан с размещением событий в первоначальном рассказе и изменением хронологической последовательности у Плутарха и Трога. Здесь предполагается, что изложение египетской кампании и кадусийского дела в работах Плутарха, Трога, Непота и Диодора было не хронологическим, а тематическим. Только так можно объяснить то, что Диодору не удалось поместить событие в надлежащее хронологическое место. Источник Диодора, по–видимому, пренебрег хронологией, так что экспедиция против кадусиев была описана вне контекста. Последовательность событий Диодора, касающихся кадусийской кампании, кипрской войны и суда над Тирибазом, по–видимому, основана исключительно на его собственной интерпретации.
Диодор, вероятно, поместил кадусийскую кампанию до суда над Тирибазом, потому что в текстах, которые он читал, поход был упомянут в защитительной речи Тирибаза во время процесса над ним. В рассказе Диодора (15.10.1–4) персидский придворный защищает себя, утверждая, что он служил царю в прошлом, но единственный случай, которым он прямо обосновывает это утверждение, заключается в том, что однажды он спас монарха на охоте. Возможно, в источнике Диодора были и другие подробности, которые он не включил. Представляется, что на то, что было удалено, намекают слова (15.10.4): «говорят, на войне он блистал храбростью, а в совете был настолько полезен, что, когда царь его слушался, он никогда не оставался в проигрыше» (ἔν τε τοῖς πολέμοις ἀνδρείᾳ διενεγκεῖν φασὶν αὐτὸν καὶ κατὰ τὰς συμβουλὰς οὕτως εὐστοχεῖν, ὥστε τὸν βασιλέα χρώμενον ταῖς ἐκείνου παραγγελίαις μηδέποτε διαμαρτεῖν). Если это правда, и в свою защиту Тирибаз упомянул о своей помощи царю во время войны против кадусиев, то мы можем прекрасно понять, почему Диодор решил датировать кампанию до суда (но в совершенно невпопад).
Следовательно, причины, по которым Диодор датировал кампанию против кадусиев, неверны из–за невозможной ситуации, в которой оказался бы Тирибаз. Дата, предложенная некоторыми учеными, т. е. около 380 года до н. э. (между кипрской войной и судом над Тирибазом) в попытке примирить Диодора и Плутарха, также ошибочна. Кадусийская война произошла после 387/6 года до н. э., когда Тирибаз был вовлечен в дипломатические действия по заключению Царского мира в Греции. [11] Можно было бы предположить, что правдоподобный расклад будет состоять в том, что кадусийская война началась до дипломатических усилий Тирибаза на Кипре и до ложных обвинений против него, которые привели к его аресту, судебному разбирательству и оправданию. Тирибаз начал переговоры с Эвагором после битвы при Китии, которую Диодор относит к 386/5 году до н. э. (15.3.6). Независимо от даты морского сражения, вполне возможно, что Тирибаз присутствовал только при последней фазе кипрской войны, и после его роли в заключении Царского мира он задействовался в другом месте, возможно, продолжая дипломатическую деятельность на северо–восточном фронте против кадусиев. Следовательно, дата кадусийской войны также может быть около 386/5 года до н. э.
Урегулирование на Кипре должно предшествовать исходу суда над Тирибазом и падению Оронта. Если бы кипрские дела закончилось в 381/0 году до н. э., вскоре последовал бы приговор по делу Тирибаза. Хотя он был оправдан и реабилитирован, его услуги, вероятно, никогда больше не использовались в деликатных дипломатических переговорах. Царь, по–видимому, все еще не доверял этому придворному (и справедливо, что в конечном итоге станет очевидным). Возможное участие Тирибаза в восстании против царя, за что он, вероятно, был казнен, может быть объяснено этой потерей милости. Хотя некоторые ученые порочат суд над Тирибазом как дело, не имеющее никакой исторической ценности, его историографическое значение неизмеримо. Суд над персидским аристократом и интерпретация его Диодором, возможно, подводят нас ближе к характеру и содержанию работы, с которой консультировался Плутарх.
Как уже упоминалось выше, царь, как говорят, стал проводить массовые казни своих вельмож (25.3: καὶ πολλοὺς μὲν ἀνῄρει δι 'ὀργήν, πλείονας δὲ φοβούμενος) из–за провала своей кампании. Эта картина не известна ни из какого другого источника. Скорее наоборот: в других источниках не говорится, что Артаксеркс проявил на этом этапе какую–либо необычайную жестокость. Кроме того, факт, что Диодор помещает суд над Тирибазом сразу же после кампании против кадусиев, показывает, что он сам не знает о том, чтобы царь казнил многих без суда. В отличие от Плутарха, который говорит о несчастье (ἀτυχία), кампания, по–видимому, не была неудачной. Царь достиг того, чего хотел, и с этой точки зрения кампания проходит успешно. Среди классических работ единственным утверждением, которое подытоживает события как неудачу, является утверждение Трога «ipse in Cadusis victus» (Prol. 10); в других произведениях царь выходит победителем.
Некоторые ученые считают массовые казни реальными. Однако, πολλοὺς ἀνῄρει у Плутарха (25.3) — это, несомненно, явная гипербола. Откуда взялось это изображение? Как отмечалось выше, при сопоставлении рассказов Плутарха и Трога обнаруживается удивительное соответствие между Art. 26-30, 24 и Юстином 10 (с прологом Трога 10). Продолжение этого сравнения показывает, что в этом месте «общий источник» должен был бы описывать истории мятежных сатрапов, или, как говорит Трог, defectores in Asia purpuratos suos persecutus (Prol. 10, «он преследовал своих вельмож, которые восстали в Азии»). Героями нижеследующих историй являются истории Датам, Ариобарзан и Оронт, все «притесняемые» Артаксерксом. Эти сегменты детализированы Диодором (15.90.1–93.6).
Непот описывает жизнь и смерть одного сатрапа, Датама. Восстание Датама присутствовало в первоначальном рассказе Трога как «первое» (Prol. 10: primum), что означает, что история Датама открывала серию выступлений мятежных сатрапов, истории которых будут рассказаны. Диодор, по–видимому, зависящий от того же источника, рассказывает историю Датама (15.91.2–7), называя его в числе непокорных сатрапов. Интересно, что из этой группы лиц (включая Ариобарзана сатрапа Фригии, Мавсола сатрапа Карии, Оронта сатрапа Мисии и Автофрадата сатрапа Лидии) Диодор подробно рассказывает только историю Датама, и этот сатрап оказывается единственным, кому Непот посвящает биографию; он единственный среди этих сатрапов, кого упоминает Полиэн (7.29), приписывая ему семь различных стратагем. Вполне логичным было бы предположить, что в так называемом «общем источнике» существует отдельный раздел, посвященный Датаму.
В исследовательской литературе эти события известны как «Великое восстание сатрапов»; название основано на ложном впечатлении от картины Диодора. Современные ученые добавляют свои собственные гипотезы, которые еще больше украшают эти истории. Некоторые утверждают, что в 370-60‑х годах до н. э. сатрапы Малой Азии подняли широкомасштабное восстание; Стивенсон даже приписывает этому восстанию маловероятный мотив: требование назначить Дария наследником. Воображение ученых объединяет рассказы Диодора и Плутарха для создания потрясающих полотен. Так, Роберт Мойсей видит в казнях, упомянутых Плутархом, причину восстания сатрапов. Согласно его анализу, именно после кадусийской кампании царь искал козлов отпущения, которых он наказывал несправедливо, но по понятным причинам. Секунда предполагает, что Артаксеркс пытался укрепить свои позиции этими чистками, вызвавшими восстания Датама и Ариобарзана. Это описание, однако, не является последовательным: с одной стороны, сатрапы якобы боятся сильного царя; с другой царь изображается слабым, и непрочность центрального правления, усугубленная борьбой за престолонаследие, побуждает сатрапов использовать ситуацию и осуществлять свои планы. Возможно, вторая картина имеет больше вероятности, следуя схеме, известной из более ранних случаев в истории восстаний Ахеменидов в периоды смены правителей.
Майкл Вайскопф прав, утверждая, что столь масштабного и подготовленного восстания, как можно заключить из чтения Диодора, не было, а были лишь локальные волнения в западной части империи, которые никогда не угрожали самому монарху. Казни, упомянутые Плутархом, не были причиной «восстания сатрапов». На самом деле, это, возможно, те же самые события. Казалось бы, и Плутарх, и Диодор ссылаются на одинаковые истории, которые они представляют как одно крупное значимое событие. Эти события не были представлены хронологически «общим источником», как мы можем узнать из хронологии Трога. В этом случае нам трудно датировать события или создавать между ними какую–либо причинно–следственную связь. Диодор, Трог и Плутарх истолковывали их по–разному. Еще раз отметим вероятную ситуацию различных интерпретаций одного и того же текста поздними авторами. Отсюда, вполне возможно, что утверждения Плутарха в Art. 25 являются его собственным пониманием описаний отдельных эпизодов, возможно, доступных ему в форме резюме.

Динон?

Давайте кратко рассмотрим основные аргументы в пользу предположения, что источником Art. 24-25; 26-30 была «Персика» Динона.
(1) Описание того, что Артаксеркс жил до преклонного возраста девяноста четырех лет (Art. 30.9), прямо приписывается Динону в «Макробиях» Пс.-Лукиана (15):

᾽Αρταξέρξης ὁ Μνήμων ἐπικληθείς, ἐφ᾽ ὃν Κῦρος ὁ ἀδελφὸς ἐστρατεύσατο, βασιλεύων ἐν Πέρσαις ἐτελεύτησε νόσῳ, ἓξ καὶ ὀγδοήκοντα ἐτῶν γενόμενος· ὡς δὲ Δίνων ἱστορεῖ, τεσσάρων καὶ ἐνενήκοντα.

Артаксеркс, прозванный Мнемоном, против которого сражался брат его Кир, правил в Персии и умер от болезни в возрасте восьмидесяти шести лет, а Динон сообщает о девяноста четырех.

Работа Macrobioi, приписываемая Лукиану, представляет собой неуклюжую мешанину данных, в основном сомнительных, как и некоторые из ссылок на потерянные работы. Но если это конкретное назначение Динону верно, то можно с большой долей вероятности предположить, что Динон был источником Плутарха для подробностей, упомянутых в конце «Жизни», и Якоби правильно поместил Art. 30.9 и Macrob. 15 в одном фрагменте (FGrH 690 F 20a+b). Греческая традиция описания числа царских лет персидских царей встречается у Геродота (например, 1.214, 3.66, 7.4) и была общепринятой (Ctesias: FGrH 688 F 13.14, 13.23). Если Динон следовал этой практике в случае с Артаксерксом, то его текст был также источником утверждения относительно числа лет царского правления у Плутарха как шестьдесят два.
(2) Изображение Оха как злодея в De Iside et Osiride, явно приписываемое Плутархом Динону (31.363 c), соответствует намеку на его жестокость в конце «Артаксеркса». Было бы разумно полагать, что Ох был злодеем в первоначальном рассказе Динона. Соперничество между Охом и Дарием по поводу наследования Артаксерксу составляет один из ключевых элементов в заключительных разделах биографии. Конкуренция между Артаксерксом и Охом за Атоссу является еще одним центральным элементом сюжета и связывает Art. 30 с более ранним повествованием (Art. 26.2–3). Мы предположили выше (в главе 4), что упоминание Плутархом (11.355 c) убийства быка Аписа и последовавший за этим используемый местными жителями порочащий эпитет «нож» (μάχαιραν), являются подробностями, которые, скорее всего, происходят из работы Динона. Мы можем добавить в эти отрывки другой раздел из Элиана (VH 2.17), в котором маги предсказывают дикость Оха и его убийственные тенденции к своим подданным, на основании того, что он возложил свои руки на один из ножей (τῇ τῶν μὲν τῶν δεξιᾷ μαχαιρίων παρακειμένων ἓν ἔλαβε). Вполне вероятно, что этот отрывок предвосхитил египетскую кампанию в оригинальной работе. Образ ножа и примененное к Оху уничижительное прозвище могут повториться в игре слов Плутарха (Art. 26.2) для представления Оха: (Ὦχος ὀξὺς, «Ох был острым», т. е. «резким, страстным»).[12]
Это приписывание Динону усиливается очевидным использованием этого автора Элианом в другом месте той же работы (VH 4.8), чтобы рассказать о пребывании Оха в Египте, описание чего близко к описанию Плутарха:[13]

Ὅτι τὸν Ὦχον οἱ Αἰγύπτιοι τῇ ἐπιχωρίῳ φωνῇ Ὄνον ἐκάλουν, τὸ νωθὲς αὐτοῦ τῆς γνώμης ἐκ τῆς ἀσθενείας τοῦ ζῴου διαβάλλοντες. ἀνθ’ ὧν ἐκεῖνος τὸν Ἆπιν πρὸς βίαν κατέθυσεν Ὄνῳ.

Египтяне называли Оха ослом на своем родном языке, ругая его тупость ума глупостью этого животного. В отместку он с жестокостью принес Аписа в жертву ослу.

Динон, вероятно, является главным источником для этих портретов, независимо от того, использовал ли Элиан его работу прямо или нет.
(3) Тирибаз изображен как главная фигура в последних эпизодах «Артаксеркса» (27.6–9, 28, 29.1, 6-7). Он занимает центральное место и в кадусийской кампании (Art. 24). Как мы видели из сопоставления с разделами Диодора, его фигура была заметной в кипрском деле, которое закончилось судом. Внутренние связи между кадусийской кампанией и Art. 30 также очевидны в упоминании сына Тирибаза (30.8), предположительно того же самого сына, который был занят против царей кадусиев. Это, по–видимому, соответствует ключевой роли Тирибаза в Art. 10, которая приписывается Динону. [14] Тирибаз также появляется в другом фрагменте Динона (Nepos, Conon 5.2), где он, как говорят, арестовал Конона. Тирибаз, вероятно, занимал центральное место в рассказе Динона, так как шансы многократного обнаружения одного и того же персонажа в нескольких фрагментах, которые мы имеем, не высоки, если он был всего лишь второстепенной фигурой. Структура параграфа Непота, по–видимому, предполагает, что он в значительной степени следует Динону:

Tiribazus … Cononem evocavit … huius nuntio parens cum venisset, in vincla coniectus est, in quibus aliquamdiu fuit.	Тирибаз … призвал Конона… Когда он пришел повинуясь зову, (Конон) был заключен в цепи, в которых он находился некоторое время.
inde nonnulli eum ad regem abductum ibique [eum] periisse scriptum reliquerunt.	Некоторые оставили записи о том, что его увезли к царю, и там он умер.
Contra ea Dinon historicus, cui nos plurimum de Persicis rebus credimus, effugisse scripsit; illud addubitat, utrum Tiribazo sciente an imprudente sit factum.	На фоне этих рассказов историк Динон, которому мы наиболее доверяем в персидских делах, писал, что он [Конон] бежал. Неизвестно, было ли это сделано с ведома Тирибаза или же он не знал об этом.

Кажется очевидным, что оба упоминания Непота о Тирибазе являются частью одного и того же повествования. «Записи некоторых», возможно, вообще не касалась Тирибаза, или, насколько нам известно, здесь могла быть краткая и неточная эпитома этого эпизода, неверно толкующая предлог Тирибаза для вызова Конона (ad regem eum se mittere velle magna de re, «вызвал Конона, как будто желая отправить его по делу большой важности к царю», 5.2) и представив его как фактическое событие. Заключительный намек на то, что тирибаз позволил потенциальному врагу царя бежать невредимым, возможно, напоминает обвинения, выдвинутые против Тирибаза во время кипрской экспедиции (и, по–видимому, намекать на отсутствие Тирибаза в Кадусийской войне). На самом деле Конон, как известно бежал на Кипр (к тому же Эвагору) и, возможно, сделал это и в версии Динона.
(4) Поскольку Плутарх признает, что он использовал Динона в первых двух третях «Артаксеркса», представляется вероятным, что он также использует его работу и в последней части, и, следовательно, Динон был общим источником. Действительно, здесь могут присутствовать некоторые стилистические и тематические особенности, а также вербальные совпадения, указывающие на Динона как на «общий источник». Если то, что мы сказали о размещении эпизодов, последней части правления Артаксеркса II в биографии Плутарха и других параллельных рассказах (Юстина/Трога, Диодора и Непота), верно, то работа, используемая для этих разделов, следовала тематическому, а не хронологическому порядку. Эта особенность проявилась более чем в одном случае (кадусийское дело, истории отдельных сатрапов). Как мы видели в главе 4, это могло быть одним из признаков работы Динона (ср. Art. 6.9).
Другие особенности не кажутся убедительными, но их также следует отметить. История Аспасии у Элиана (VH 12.1) упоминает человека, который купил ее (ἀγοραστής). Слуги, исполняющие обязанность поставщиков, появляются в отрывке, прямо приписываемом Динону (τοῖς ἀγορασταῖς, Athen. 14.652 c). В последней части биографии Плутарх упоминает персидскую корону (Art. 26.4, 28.1), и мы знаем, что у Динона был особый интерес к головному убору персидских царей (Athen. 12.514 a). Динон также описал наложниц царя и их присутствие рядом с царицей (Athen. 13.556 b), тема, повторяющаяся в Art. 27.2. Стивенсон предполагает, что ссылка на повозки персидских женщин (Art. 27.1) происходит из Динона, ибо эта подробность фигурирует и в биографии Фемистокла (Them. 26.4-5), где в качестве одного из источников упоминается Динон (Them. 27.1). Однако неизвестно, читал ли Плутарх Динона непосредственно или подробно, когда составлял «Фемистокла». Возможно, что сходство между биографиями связано с самим Плутархом, его сферами интересов и его стилем. Если «Артаксеркс» появился позже «Фемистокла», то Плутарх может ссылаться «Фемистокла».

Динон и другие

Факт, что у четырех более поздних авторов (Диодора, Непота, Юстина/Трога, Плутарха) был общий источник и этот источник мог быть Диноном, не обязательно означает, что именно Динон был главным источником этих историй. В этом разделе мы исследуем другие сценарии, которые связывают рассказы этих четырех авторов с другими источниками и рассмотрим результаты этих возможностей.
Уловка Тирибаза во время кадусийской кампании напоминает дипломатическую деятельность Адусия (Ἀδούσιος) в «Киропедии» Ксенофонта (7.4.1–11; ср. 8.6.7) с целью положить конец гражданской войне в Карии. Адусий заключает договор с каждой стороной и просит каждую сторону скрыть этот факт. После того, как он вызывает обе стороны в одну и ту же ночь (νύκτα … τὴν αὐτήν), каждый втайне от других (λάθρᾳ ἑκατέρων), Адусий захватывает крепости обеих сторон. На следующий день ему удается устроить мир между вождями обеих сторон, которые чувствуют себя обманутыми (νομίζοντες ἐξηπατῆσθαι ἀμφότεροι). Стратагемы Плутарха и Ксенофонта не являются абсолютно идентичными, и поразительно, что случайный элемент у одного (вожди, покидающие свои места и приходящие к царю одновременно) является неотъемлемой частью у другого. К этому сходству добавляется уникальное имя Адусий. Его персонаж, по–видимому, был специально придуман для эпизода с Карией, и он, очевидно, был назван в созвучии с кадусиями. Это означает один из следующих трех вариантов:
(а) На Ксенофонта оказал влияние более ранний рассказ, в котором описывалась кадусиЙская кампания Артаксеркса II и использование той же самой уловки.
(б) Ксенофонт находился под влиянием более раннего рассказа, в котором описывается кадусийский поход некоего персидского царя и использование той же самой уловки.
(в) Ксенофонт был источником описания этой уловки, и более поздний писатель придумал кадусийскую кампанию, основанную на фигуре Адусия.
Из этих трех вариантов третий должен быть немедленно отвергнут по очевидным причинам. Невозможно себе представить, чтобы редкое имя Адусий послужило источником вдохновения для описания кампании против кадусиев, которые чаще встречаются в литературе (и предшествовали Ксенофонту в работе Ктесия). Давайте рассмотрим первую возможность. Если использование этой уловки в Кадусийской войне Артаксеркса принадлежало к так называемому «общему источнику» и было исключительно связано с ним, то может показаться, что это сообщение появилось до «Киропедии» (написанной в 360‑е годы). Этот «общий источник» тогда не был бы Диноном, поскольку это означало бы, что его работа была составлена и опубликована в течение трех десятилетий (последнее событие, о котором говорится в ней, как вспоминается, является захват Артаксерксом III Египта в 343/2 г. до н. э.). Трудно также согласиться (хотя это и не исключено) с тем, что Динон включил царствование Артаксеркса II в очень ранний сегмент всей своей «Персики» и до фактического конца царствования этого монарха.
В этом случае либо «общий источник» не является Диноном, либо остается только вариант (б). Если вариант (б) верен, то, по–видимому, существовала более ранняя история кампании против кадусиев, которые были побеждены с помощью этой уловки. Эта история вдохновила как Ксенофонта, который привел ее в своем рассказе о гражданской войне в Карии, так и автора «общего источника» (Динона?), который включил ее в царствование Артаксеркса II. Действительно, кажется, есть свидетельства того, что это могло быть так. Единственным рассказом, который был достаточно популярен и влиятелен, чтобы составить описание его преемников, была ктесиева «Персика». Ктесий, вероятно, рассматривал отношения между персами и кадусиями как важную тему, начиная с ранних книг (мидяне и кадусии: FGrH 688 F 1b = Diod. 2.33.1-6) до миссии Кира, найденной в версии Николая Дамасского (FGrH 90 F 66 = 688 F 6b.11-16 у Ленфант). По словам Николая, правитель (ἄρχων) кадусиев, Онаферн, пожелал перейти на сторону мидийского царя и попросил надежного человека, с которым он мог бы договориться об условиях; человеком, посланным Астиагом мидийским, был Кир. Возможно, что Николай упростил первоначальный рассказ, в котором было два кадусийских монарха и изображение той же самой уловки. Если это правда, то в рассказе Ктесия Кир сыграл ту же роль, которую «общий источник»(Динон?) приписал Тирибазу. На этом фоне вполне понятны подозрения Артаксеркса относительно Тирибаза в ходе его дипломатической миссии, поскольку именно во время этой миссии Кир Великий стал подумывать о восстании персов. Мы должны отметить, что переделка Ксенофонта переносит использование этой уловки на Карию, кстати, родину самого Ктесия. Если все это верно, то разработка этих ктесиевых подробностей в рамках «общего источника» соответствует привычке Динона, которую мы предположили выше, приспосабливать и корректировать рассказы своего предшественника.
Однако, возможно, были и другие авторы, которые могли бы пересмотреть описание Ктесия, и это заставляет нас кратко исследовать возможности некоторых других авторов, чьи тексты могли бы быть «общим источником» или которые могли бы повлиять на него.
Традиционное мнение, почти ортодоксальное к настоящему времени, состоит в том, что Эфор из Кимы был единственным источником Диодора для несицилийских частей книг 11-16. Это предположение было сделано Кристианом Фольквардсеном в 1868 году и до сих пор принимается во многих областях исследований сегодня. Идея, лежащая в основе этой простой гипотезы об «одном источнике», состоит в том, что «Библиотека» Диодора представляет собой бесхитростный сборник, основанный на трудах его предшественников. Предполагая, что эта точка зрения верна, Эфор был также предложен в качестве источника Плутарха для Art. 24, а также других авторов, которые писали параллельные версии. Например, Мараско обращает внимание на ряд сходств между Диодором и обсуждаемыми здесь разделами биографии (например, поход в Египет в Art. 24). По общему признанию, нет никаких сомнений в том, что Диодор использовал Эфора, поскольку он цитирует его в нескольких случаях (например 12.38.1–41.1; 13.41.1–3; 13.54.5; 13.60.5; 13.80.5; 14.11.1–4; 14.22.1–2; 14.54.4–6; 15.60.5; 16.14.3; 16.76.5). Но был ли Эфор единственным источником для этой части его работы?
На протяжении многих лет гипотеза о том, что Диодор зависел исключительно от Эфора, подвергалась сомнению во многих отношениях, и некоторые исследования показали, что Диодор использовал и другие источники. Уже предполагалось, что Диодор читал Ксенофонта, в частности для истории десяти тысяч (14.19–31). Метод работы Диодора согласуется с предположением, что он использовал различных авторов. Например, что касается 375-373 гг. до н. э., Вивьен Грей считает, что Диодор вставляет эпизодическое описание Эфора в свою конкретную структуру следующим образом: он сохраняет первоначальное тематическое описание Эфора, разделяя две области (т. е. Пелопоннес и северо–западн Греции) на два разных архонтских года (375/4, 374/3 соответственно). Между ними он вводит персидское вторжение в Египет, взятое, по словам Грея, из специальной книги Эфора по восточным делам. Вместо мнения, что Диодор прибегал к специальной книге Эфора о Персии, существование которой полностью предположительно, более простой интерпретацией будет предположение, что Диодор использует здесь другого автора, чья работа специализируется на области Персии (Динон?). По–видимому, с Диноном для этой цели консультировались некоторые приблизительные современники Диодора, вроде Цицерона (De div. 1.23.46) или Непота (Con. 5.2). Почему бы не предположить то же самое и для самого Диодора?
Другая форма утверждения зависимости Диодора от одного автора состоит в утверждении, что работа Динона была источником описаний Эфора. С другой стороны, Динон, возможно, зависел от Эфора (так что работа Динона была фактически пассажами, взятыми из Эфора).
Подробности, касающиеся жизни этих авторов, на самом деле, как представляется, исключают первый вариант. Мы мало что знаем о жизни Эфора или о точном времени, в которое он жил. Датой его расцвета у Суды, s.v. ‘Ephippus’, ε 3930 Adler, является «год без архонтов в Афинах» (т. е. 404/3 до н. э.), что отмечает его рождение ок. 440 г. до н. э., но эта дата, безусловно, слишком ранняя, так как мы знаем, что Эфор писал об осаде Перинфа в 341/0 году до н. э. в книге 27 (FGrH 70 T 10). Диодор (16.75.5) утверждает, что Эфор сам достиг этой точки в своем труде (то есть это не был отрывок, вставленный позже его сыном). Описание Суды может быть связано со статьей о Феопомпе (s. v. θ 172 Adler): «Феопомп процветал, когда в Афинах не было архонта, во время 93‑й Олимпиады, как и Эфор». Возможно, что он был учеником Исократа (436-338 до н. э.), в соответствии с общей традицией у древних (FGrH 70 T 1, 2a, 3-5, 7-8, 27, 28). Эфор также знал о царствовании Александра (FGrH 70 T 6, F 217). Климент Александрийский (Strom., 1.139.3 = FGrH 70 F 223) утверждает, что, согласно Эфору, от похода Гераклидов до архонтата Эвенета (335/4 до н. э., год похода Александра Македонского против Азии) прошло 750 лет. Если эта фраза происходит из утраченного введения к истории Эфора, то поход Александра, по–видимому, должен был стать конечной точкой произведения, так как Гераклиды описывались в его начале. Вполне возможно, что Эфор написал последний раздел истории уже после воцарения Александра, и по крайней мере после смерти Филиппа. [15] Если это так, то вполне вероятно, что Эфор умер примерно в 330 или 320 году до н. э., возможно, даже позже. Как уже упоминалось выше, последним известным событием, упомянутым в работе Динона, является завоевание Египта Артаксерксом III Охом (343/2 до н. э.), и он, возможно, не продолжил дальше. Этот факт сделал бы Динона и Эфора близкими во временных рамках их предмета, если не с точки зрения времени сочинения, что не является определенным в случае Динона. чтобы рассмотреть вариант, при котором Эфор использовал «Персику» Динона (или наоборот), мы должны были бы предположить, что работа одного писателя уже была опубликована в 330‑х или 320‑х годах, чтобы другой мог ознакомиться с ней, хотя даже в этом случае это очень натужная гипотеза.
Думать, что все четыре автора (Диодор, Непот, Юстин/Трог и Плутарх) использовали при составлении соответствующих разделов совершенно разные источники, вряд ли разумно, если только это не означает, что в конечном итоге эти различные источники происходят из одного и того же рассказа.
Кроме того, следует отметить, что Ксенофонт также ссылается на Аспасию и намекает на ее пленение во время битвы при Кунаксе. Ксенофонт упоминает ее, однако, не по имени, а как «фокеянку» (Anab. 1.10.2). Можно предположить, что если бы Ксенофонт знал ее имя от Ктесия, он, вероятно, упомянул бы его, и если бы он был знаком с ее историей, он, вероятно, не стал бы сообщать об Аспасии наравне с анонимной «милетянкой» (Anab. 1.10.3).[16]
Некоторые ученые склонны различать между источником Плутарха и Трога, с одной стороны, и источником Диодора с другой. Стивенсон, например, в отношении описания кампании против Египта сомневается, что описание Диодора происходит от Динона. Причина, которую она приводит, заключается в том, что, согласно Диодору, когда командиры персидской армии возвращаются из Египта в Азию, и когда разгорается спор между Фарнабазом и Ификратом, последний боится, что его могут заключить в тюрьму и наказать, как Конона до него (μὴ συλληφθῇ καὶ τιμωρίας τύχῃ, καθάπερ Κόνων ἔπαθεν ὁ Ἀθηναῖος, 15.43.5), и поэтому решает тайно бежать из лагеря (15.43.5) в афинский порт. В версии, приписываемой Динону (Nepos, Con. 5.4), продолжает Стивенсон, утверждается, что греческий командир действительно бежал (как мы видели выше). Согласно Стивенсон, Эфор (источник Диодора) использовал в этом месте Каллисфена. Этот аргумент не является решающим, потому что даже в описании, приписанном Динону Непотом, Конон, очевидно, заключен в тюрьму, прежде чем он бежит. Напротив, описание Диодора, по–видимому, заполняет пробелы в подробностях спора между Ификратом и Фарнабазом и потому вполне согласуется с краткими примечаниями Плутарха и дошедшим до нас прологом книги 10 в сочинении Трога. Более того, из замечаний Плутарха и Трога Стивенсон делает вывод о характере первоначального описания египетской кампании Динона. По ее мнению, эти заметки настолько кратки, что кажется странным, что два автора решили бы удалить эти подробности самостоятельно. Она приходит к заключению, что Динон не стал распространяться на эту тему и проигнорировал поражение армии царя. Однако, этот вывод не является необходимым. Плутарх, возможно, значительно сократил первоначальный источник, и трудно обосновать какой–либо аргумент на отсутствии подробностей из сокращенного пролога Трога.
Подобным же образом в отношении экспедиции протиы кадусиев Смит отличает источники Непота и Диодора от источников Плутарха: первые двое не упоминают Тирибаза, в то время как Плутарх упоминает. Смит считает их источником Феопомпа Хиосского. Однако, Диодор не сообщает никаких подробностей относительно кампании против кадусиев, так что из его пропуска действительно ничего нельзя вывести. Кроме того, Диодор прямо создает связь между судебным процессом над Тирибазом и операцией против кадусиев; поэтому Тирибаз, по–видимому, появился в источнике Диодора, как и предполагалось выше.
Источники, которыми пользовался Помпей Трог, неизвестны. Непосредственным источником Трога мог быть греческий труд Тимагена Александрийского (I век до н. э.), историка и ритора (Suda, s. v. Τιμαγένης, τ 588 Adler), который был заведомо враждебен Риму (Seneca, Ep. 91.13), и чей интерес к Персии в древности, возможно, был вызван его вниманием к современной Парфии. Если это так, то соответствующая работа, включающая анекдоты о персидских монархах, возможно, была утерянной работой «О царях» (Steph. Byz. s.v. Μιλύαι = FGrH 88 F 1). Это не исключает возможности того, что источником Тимагена была другая работа. Было бы вполне правдоподобно предположить, что конечным источником этих историй в первой половине десятой книги Трога был Динон. Курций Руф (9.5.21) приписывает историю, в которой Птолемей I якобы участвовал в битве против маллов (и, возможно, спас жизнь Александра), как Клитарху, так и Тимагену. Действительно, Тимаген, возможно, цитировал Клитарха. Любопытно, что оба последних автора упоминаются Квинтилианом (Inst. 10.1.74), который датирует Клитарха периодом после Эфора и задолго до Тимагена (Inst. 10.1.75). Можно было бы предположить, что как группирование Тимагена и Клитарха (у Курция и Квинтилиана), так и относительная хронология между ними были основаны на явных цитатах источников Тимагена. Если это правда, то Тимаген наверняка использовал Клитарха. Существует определенная точка зрения, что он также использовал текст Динона, если то, что мы сказали выше о работе Клитарха, циркулирующей вместе с «Персикой» Динона, верно.
Трог, возможно, использовал труд историка Феопомпа Хиосского. Очевидно, что он основывал заголовок своей работы «Historiae Philippicae» на названии работы Феопомпа. Феопомп умер (вскоре?) после смерти Александра Македонского (ср. Phot. Bibl. Cod. 176 p. 120 b 19). Поскольку работа Феопомпа имела репутацию заимствования или разработки историй других авторов, [17] он, возможно, заимствовал элементы из «общего источника» или Динона и изменил их. [18] Поэтому, если кто–то настаивает на дифференциации Феопомпа как источника Трога и «общего источника» или Динона как источника Плутарха, это объясняет незначительные изменения между версиями истории о Дарии/Аспасии, которые Феопомп мог бы создать в своей переделке «общего источника» или Динона. Однако факт, что оба автора были близкими современниками, делает предположение о литературном присвоении трудным (хотя и не невозможным) в узких границах хронологии.

Фрагменты «общего источника»

В вопросе о конечном авторстве Динона так называемого «общего источника», следует добавить некоторые пассажи. Эти другие тексты, по–видимому, увеличивают наши знания о природе первоначальной работы. Мы главным образом обсудим два отрывка из сочинений Плутарха и посмотрим, как они проливают свет на его метод работы.
I) Плутарх описывает последствия сцены охоты (Art. 5.3-4):

(3) Ἐν δὲ θήρᾳ τινὶ Τιριβάζου δείξαντος αὐτῷ τὸν κάνδυν ἐσχισμένον, ἠρώτησεν ὅ τι δεῖ ποιεῖν. ἐκείνου δ’ εἰπόντος ‘ἄλλον αὐτὸς ἔνδυσαι, τοῦτον δ’ ἐμοὶ δός’, οὕτως ἐποίησεν εἰπών· ‘δίδωμι μὲν ὦ Τιρίβαζε σοὶ τοῦτον, φορεῖν δ’ ἀπαγορεύω’. (4) Τοῦ δὲ Τιριβάζου μὴ φροντίσαντος – ἦν γὰρ οὐ πονηρός, ὑπόκουφος δὲ καὶ παράφορος – ἀλλὰ τόν τε κάνδυν εὐθὺς ἐκεῖνον ἐνδύντος καὶ δέραια χρυσᾶ καὶ γυναικεῖα τῶν βασιλικῶν περιθεμένου, πάντες μὲν ἠγανάκτουν· οὐ γὰρ ἐξῆν· ὁ μέντοι βασιλεὺς κατεγέλασε καὶ εἶπε· ‘δίδωμί σοι καὶ τὰ χρυσία φορεῖν ὡς γυναικὶ καὶ τὴν στολὴν ὡς μαινομένῳ’.

Во время одной охоты, когда Тирибаз показал ему свою порванную одежду, он [Артаксеркс] спросил его, что ему делать. Когда он [Тирибаз ответил: «надень другое платье, а это отдай мне», он [Артаксеркс] так и сделал, заявив: «Я даю тебе его, Тирибаз, но запрещаю носить». Когда Тирибаз не обратил внимания на этот приказ — он был не злой человек, а скорее легкомысленный и безрассудный — и тотчас же надел царскую одежду и заодно золотые и женские украшения царской природы, все негодовали на это; ибо это не было дозволено; но царь засмеялся и сказал: «Я даю тебе украшения, чтобы ты носила их как женщина, и одежду, чтобы ты носил ее как сумасшедший».

Что характерно, здесь не появляются два животных. Первое — это зверь, который, вероятно, разорвал одежду царя. Древняя месопотамская картина изображала царя, сражающегося со львом, первоначально для того, чтобы противостоять угрозе хищников сообществу, а затем как символ конфликта цивилизованной жизни против сил, стремящихся ее уничтожить. В идеологических представлениях Новоассирийской монархии фигура царя, сражающегося со львом, была излюбленной темой, о чем свидетельствуют печати, надписи и рельефы, начиная с IX века до н. э. [19] Сцены, изображающие Великого царя, убивающего льва, явно отсутствуют в Ахеменидской Персии, и все же они присутствуют на печатях. Это отсутствие полностью соответствует остальной части Art. 5, где царь не замечает опасных лиц в своем непосредственном окружении (спартанца, свою мать и Тирибаза в этой сцене), которые в свое время попытаются причинить ему вред. Эта неосознанность также хорошо согласуется с тем фактом, что царь не улавливает опасность, которую представляет собой Кир, его брат, который между тем собирает силы (Art. 4.3). Аллегорически это отсутствие намекает на неосведомленность царя касательно недостатков своей психики, проявляющихся в его пассивности и терпимости к Тирибазу. Второе животное — это лошадь. Можно было бы предположить, что во время охоты царь был либо верхом, либо в повозке, но в этой сцене жеребец не упоминается. Опять же, это непоявление может быть аллегорически истолковано как указание на одну особенность души Артаксеркса, а именно на отсутствие стремления к почестям, что можно увидеть в его нечестивой снисходительности к неповиновению Тирибаза. Кроме того, тот факт, что Артаксеркс не упоминается как верховой, доказывает правоту слов Кира в его письме к спартанцам (Art. 6.4, см. главу 2) о том, что его брат не может усидеть ни в седле на охоте, ни на троне перед лицом опасности. Наконец, отсутствие льва и коня там, где мы их ожидаем, является частью игры Плутарха на тему притязаний царя на то, что он присутствовал там, где его не было, убивая Кира; обратный образ предвосхищает будущую официальную версию, в которой лица, действительно совершившие деяние, из нее устраняются.
Эта сцена может быть той же самой, описанной Диодором (15.10.3), как упомянутая Тирибазом в суде над ним:

κατὰ γάρ τινα κυνηγίαν ἐφ’ ἅρματος ὀχουμένου τοῦ βασιλέως δύο λέοντας ἐπ’ αὐτὸν ὁρμῆσαι, καὶ τῶν μὲν ἵππων τῶν ἐν τῷ τεθρίππῳ δύο διασπάσαι, τὴν δ’ ὁρμὴν ἐπ’ αὐτὸν ποιεῖσθαι τὸν βασιλέα· καθ’ ὃν δὴ καιρὸν ἐπιφανέντα τὸν Τιρίβαζον τοὺς μὲν λέοντας ἀποκτεῖναι, τὸν δὲ βασιλέα ἐκ τῶν κινδύνων ἐξελέσθαι.

Во время охоты, когда царь находился в колеснице, два льва бросились в атаку, разорвали в клочья двух из четырех лошадей упряжки, а затем напали на самого царя; но затем появился Тирибаз, убил львов и спас царя от опасности.

Упоминание о двух львах, нападающих на двух лошадей, встречается довольно редко и, несомненно, связано с другой двойной опасностью, скорее всего, с опасностью от двух царей кадусиев, от которой Тирибаз также спасает царя. Эта сцена может быть адаптирована к известной картине у Ктесия (FGrH 688 F 14.43), в которой Мегабиз поражает льва своим копьем и так спасает монарха. В противоположность наказанию, которое Мегабиз получает от Артаксеркса I, мы узнаем от Диодора, что Тирибаз не пострадал от Артаксеркса II и что фактически его подвиг спас его на его собственного процессе. Эта снисходительность соответствует терпимости Артаксеркса в Art. 5.[20]
Если это действительно так, и сцена охоты в «Артаксерксе» должна быть соединена с той, на которую ссылается Диодор, то можно увидеть две особенности первоначального произведения:
а) Инцидент с охотой, вероятно, был представлен во время выступления Тирибаза в его защиту на суде. Она включала не только сцену, которая оправдала бы Тирибаза за спасение царя, но и изображение неповиновения Тирибаза, [21] предвещавшего его открытое восстание позже.
б) Два любовных треугольника «царь–Аспасия–Дарий» и «царь–Атосса–Тирибаз» напоминают геродотову историю об увлечении Ксеркса его племянницей Артаинтой, дочерью его брата Масиста, и осознание этого факта его женой Аместридой (Hdt. 9.108-113), в результате чего просьба, обращенная к царю, приносит несчастье. Требование Артаинтой царского одеяния (9.109) повторяется здесь в просьбе Тирибаза; он действительно выглядит как «женщина»: ὡς γυναικὶ).
(II) Частью истории о связи царя и Атоссы является участие Парисатиды (Art. 23.3-5):

(3)… ᾔσθετο τῆς ἑτέρας τῶν θυγατέρων Ἀτόσσης ἐρῶντος ἔρωτα δεινόν, ἐπικρυπτομένου δὲ δι’ ἐκείνην οὐχ ἥκιστα καὶ κολάζοντος τὸ πάθος ὥς φασιν ἔνιοι, καίτοι γεγενημένης ἤδη πρὸς τὴν παρθένον ὁμιλίας αὐτῷ λαθραίας. (4) Ὡς οὖν ὑπώπτευσεν ἡ Παρύσατις, τὴν παῖδα μᾶλλον ἢ πρότερον ἠσπάζετο, καὶ πρὸς τὸν Ἀρτοξέρξην ἐπῄνει τό τε κάλλος αὐτῆς καὶ τὸ ἦθος, ὡς βασιλικῆς καὶ μεγαλοπρεποῦς. (5) Τέλος δ’ οὖν γῆμαι τὴν κόρην ἔπεισε καὶ γνησίαν ἀποδεῖξαι γυναῖκα…

… Она [Парисатида] узнала, что из своих дочерей царь испытывал к Атоссе великую страсть, и что он скрывал ее и сдерживал свое волнение не в последнюю очередь из–за нее, как говорят некоторые, хотя он уже тайно общался с девушкой. Когда Парисатида встревожилась, она стала приветствовать девушку еще больше, чем прежде, и хвалила ее красоту и склонность к Артаксерксу, утверждая, что она царственная и выдающаяся. В конце концов, она убедила его жениться на девушке и сделать ее своей законной женой …

Вымышленная история перекликается с «Персикой» Ктесия в изображении доминирующего положения Парисатиды в управлении жизнью царя, а также напоминает описание врачом контроля царицы–матери Аместриды над любовными делами ее дочери Амитиды (FGrH 688 F 14.40). Это также можно рассматривать как умный и тонкий намек на тезку Атоссы в рассказе Геродота (3.31).
Эту историю можно сравнить с разделом об Аспасии у Элиана (VH 12.1), чьи подробности дают некоторое представление об общей структуре первоначального повествования. Вкратце, Кир Младший дарит Аспасии ожерелье, которое, по его словам, достойно матери или дочери царя (ἄξιός ἐστιν οὗτος ἢ θυγατρὸς βασιλέως ἢ μητρός). Аспасия соглашается, что достойно, и отказывается его принять. Когда Парисатида узнает об этом ответе, она удовлетворена тем, что Аспасия, несмотря на любовь Кира к ней, не желает занять ее место (Παρύσατις … ηὔφρανε γὰρ αὐτὴν μάλιστα ἐκεῖνο, ὅτι … ἡ Ἀσπασία, ὅμως ἐν τῷ φιλεῖσθαι ὑπὸ Κύρου ἐβούλετο τῆς Κῦρον τεκούσης ἡττᾶσθαι). Парисатида заваливает Аспасию дарами, от которых гречанка снова отказывается; передавая их Киру, она говорит, что его любовь к ней — ее единственное украшение. Рассказчик Элиана вмешивается и утверждает, что Аспасией восхищаются за ее внешнюю красоту, а также за ее внутреннюю добродетель (ἀναμφιλόγως ἐθαυμάζετο ἥδε ἡ γυνὴ καὶ διὰ τὸ. κάλλος τὸ τοῦ σώματος καὶ διὰ τὴν τῆς ψυχῆς ἔτι μᾶλλον εὐγένειαν). Можно заметить, что изображение Аспасии примерно совпадает с изображением Атоссы в рассказе Плутарха. В треугольнике «Парисатида–Кир–Аспасия» царица–мать одобряет выбор женщины сыном и высоко оценивает ее поведение, поскольку та не пытается затмить ее. И Кир, и его мать уделяют внимание Аспасии и дарят ей дары, от которых она отказывается. Этот раздел, по–видимому, повторяет треугольник «Парисатида–Артаксеркс–Атосса». Опять же, царица–мать поддерживает любовный выбор своего сына, и женщина, о которой идет речь, кажется, не достаточно сильна, чтобы доставить ей серьезную конкуренцию за статус и положение. И снова Парисатида и ее сын проявляют любовь к этой женщине.[22] Эти две женщины, Аспасия и Атосса, позднее составили различные любовные треугольники с участием Артаксеркса. Так, невыполненное обещание отдать Атоссу Тирибазу и ее брак с Артаксерксом спровоцируют будущий мятеж придворного, а история о том, как Дарий встал между Артаксерксом и Аспасией, даст искру, необходимую для разжигания этой нестабильной ситуации. Позднее Атосса оказалась втянутой в другой треугольник между Артаксерксом и Охом, его вторым сыном.
Видное место, которое занимает Парисатида, становится очевидным сразу же после ее примирения с Артаксерксом (Art. 23.2), что является событием, описанным в «общем источнике». Имеется некоторое повторение Art. 23.2 и Art. 17.1. В обоих разделах Парисатида примиряется с царем (17.1: διαλυθεῖσα πρὸς αὐτόν; 23.2: διηλλάγη τῇ μητρὶ), как сообщается, участвует в его личной жизни (17.1: τῶν ἐρωτικῶν ἐκοινώνει συμπράττουσα καὶ παροῦσα, «своим присутствием и сотрудничеством она принимала участие в его любовных отношениях»; ср. 23.4-5) и приводит к казни Тиссаферна и Масабата). Повторение, по–видимому, подразумевает, что Плутарх использовал «общий источник» дважды. Можно себе представить, что когда–то он внимательно следил за своим источником; по–видимому, это был Art. 23. Участие Парисатиды в любовных делах Артаксеркса кажется особенно неуместным в Art. 17, и примирение, по–видимому, наступает слишком рано. И то, и другое имеют больше смысла в Art. 23, после убийства Статиры. Появление тех же подробностей в Art. 17, в последовательности, идущей от Ктесия (в главе 2) показывает, что Плутарх перенес некоторые элементы из «общего источника» в повествование Ктесия, после того, как текст Ктесия прервался (см. главу 2). Здесь предполагается, что основанием для этого переноса подробностей является определенное совпадение между последовательностью Ктесия и последовательностью «общего источника». Сравнение двух предполагаемых последовательностей может наглядно показать это.
О смерти Статиры, по–видимому, сообщалось в разных местах в соответствующих эпизодах: в рассказе Ктесия это произошло сразу после описаний казней лиц, виновных в смерти Кира и осквернении его тела. В «общем источнике» это имело место, возможно, еще до войны и примирения Артаксеркса и его матери. Если это верно, то последовательность в этом источнике полностью соответствует тому, что мы предложили выше (глава 4) относительно тематического порядка в работе Динона.
(III) В работе «Поговорки царей и командиров», приписываемой Плутарху, последнее высказывание человека, принадлежащего к «персидскому» разделу, приписывается Оронту (174b):

Ὀρόντης, ὁ βασιλέως Ἀρτοξέρξου γαμβρός, ἀτιμίᾳ περιπεσὼν δι’ ὀργὴν καὶ καταγνωσθεὶς ἔφη, καθάπερ οἱ τῶν ἀριθμητικῶν δάκτυλοι νῦν μὲν μυριάδας νῦν δὲ μονάδα … δύνανται, τὸ αὐτὸ καὶ τοὺς τῶν βασιλέων φίλους, νῦν μὲν τὸ πᾶν δύνασθαι νῦν δὲ τοὐλάχιστον.

Оронт, зять царя Артаксеркса, впав из милости в бесчестие, в ответ на укоры сказал: как арифметики считают на своих пальцах иногда десятки тысяч, иногда только единицы, точно так же друзья царей иногда могут быть всем, а иногда ничем.

Как мы помним, в рассмотренном нами рассказе Оронт, который выдвигает ложные обвинения против Тирибаза, осужден и опозорен, когда последнего оправдали. В версии Диодора эти два следствия представлены примерно в одинаковой формулировке (15.11.2):

τοῦ δὲ Ὀρόντου καταγνοὺς ὡς ψευδῆ κατηγορίαν πεπλακότος ἔκ τε τῶν φίλων ἐξέκρινε καὶ ταῖς ἐσχάταις ἀτιμίαις περιέβαλεν.

Однако Оронта он [Артаксеркс] осудил как человека, который выдумал ложное обвинение, изгнал его из круга друзей и наделил самыми большими знаками унижения.

Высказывание, приписываемое Оронту, относится к виртуальному характеру почестей, оказываемых придворным царя. [23] Позже в первоначальном тексте Оронт появляется как один из мятежников против Артаксеркса, как мы видим в описании Диодора (15.90.3; 15.91.1).
(IV) Валерий Максим (9.2 ext. 7) продолжает сообщать о жестокостях (crudelitas) Оха, как только он принимает власть: он хоронит заживо свою сестру/мать Атоссу. Своего дядю (предположительно Оксатра и его ветвь семьи) и более 100 сыновей и внуков он заключает в пустом дворе и убивает их стрелами, хотя они невиновны в каком–либо преступлении по отношению к нему. Это описание может происходить из той же самой истории. [24] Ох, по–видимому, делает то, на что не осмеливался его отец, а именно убивает свою мать. Этот контраст, несомненно, должен проявиться, хотя он явно ироничен, поскольку Атосса является не только мачехой Оха, но и его сестрой. Более того, как и Камбиз (Hdt. 3.31.6-32.4), которого фигура Оха в описаниях автора «общего источника» призвана пробудить в сознании читателей, Ох убивает свою собственную сестру.
(V) Еще один сегмент, который следует рассмотреть, похоже, включает все отрывки, в которых Диодор описывает карийца /египтянина Глоса, зятя Тирибаза, во время кипрской и египетской кампаний. Во–первых, Глос появляется в качестве адмирала персидского флота (ὁ τῆς δυνάμεως ναυτικῆς ἡγούμενος, ср. Диод. 14.35.3), который положил конец мятежу солдат на Кипре (15.3.2, ср. Polyaen. 7.20). Затем он играет важную роль в битве при Китии (15.3.5–6). [25] Однако, поскольку он состоит в родстве с Тирибазом (15.9.3), будучи женат на дочери последнего, Глос испугался, как только Тирибаза арестовали. Затем Глос прибегает к открытому восстанию (15.9.3-4), сотрудничая с египетским царем и спартанцами:

εὐθὺς οὖν πρὸς μὲν Ἄκοριν τὸν βασιλέα τῶν Αἰγυπτίων διαπρεσβευσάμενος συμμαχίαν συνέθετο κατὰ τοῦ βασιλέως, πρὸς δὲ τοὺς Λακεδαιμονίους γράφων ἐπῇρε κατὰ τοῦ βασιλέως, καὶ χρημάτων πλῆθος ἐπηγγέλλετο δώσειν καὶ τὰς ἄλλας ἐπαγγελίας μεγάλας ἐποιεῖτο, ὑπισχνούμενος συμπράξειν αὐτοῖς τὰ κατὰ τὴν Ἑλλάδα καὶ τὴν ἡγεμονίαν αὐτοῖς τὴν πάτριον συγκατασκευάσειν.

И тут же он [Глос] отправил послов к Акорису, царю египтян, и заключил с ним союз против царя. Он также писал спартанцам и провоцировал их против царя, предлагая им большую сумму денег и давая другие великие обещания. Он взял на себя обязательство быть их союзником в Греции и помогать им в установлении гегемонии города.

Обращение Глоса к спартанцам похоже на письмо Кира к спартанцам (из Ктесия?), изложенное Плутархом (Art. 6.3-4). Глоса в конце концов убивают (Diod. 15.18.1) и Тахос (его сын?) пытается возобновить боевые действия; он тоже убит (15.18.2), и спартанцы отказываются от своих амбиций в Азии (15.19.1). Поскольку последнее, по–видимому, произошло до завершения Киприйской войны, но рассказывается после нее, последовательность не является хронологической. Это, по–видимому, соответствует признакам, которые, вероятно, принадлежали к первоначальному представлению «общего источника», предположительно использованного здесь Диодором.
Факт, что Диодор упоминает Глоса в рассказе о делах Тирибаза, может привести нас к выводу, что эти две части имели некоторую связь в первоначальной расстановке. Сказание о Глосе, по–видимому, является рассказом о человеке, который состоял на службе у Кира Младшего (Xen. Anab. 1.4.16, 1.5.7, 2.1.3), как и его отец Тамос (Xen. Anab. 1.4.2, Diod. 14.19.5-6), и который, однако, был, по–видимому, прощен царем и задействован им (ср. Xen. Anab. 2.4.24), особенно в морском сражении под Китием. [26] Есть параллели между деятельностью Глоса и деятельностью Кира Младшего, с одной стороны, и Тирибаза — с другой. Во всех этих случаях царь, по–видимому, слишком милостив к человеку, который впоследствии становится настоящим мятежником и которого Артаксерксу в конце концов приходится подавлять.

Заключение и дальнейшие размышления: использование Динона и «общего источника» Плутархом.

Давайте рассмотрим метод Плутарха чтения и переработки его источников, основанный на том, что мы предложили относительно как утраченного текста Динона, так и обсуждаемого здесь источника.
1. Указание на Динона в «Фемистокле» просто перечисляет его среди других авторов. Можно было бы с уверенностью сказать, что Плутарх не имел прямого представления о его работе, когда писал эту биографию.
2. Ссылка на Динона в «Александре» имеет очень краткое упоминание, вырванное из контекста. Поскольку Динон, вероятно, не писал об Александре (как мы можем судить по другим фрагментам), он не был прочитан Плутархом специально для жизни македонского царя. Биограф, скорее всего, столкнулся с указанием, приписываемом Динону на Александра, в другой работе. Вполне вероятно предположить, что Плутарх нашел эту ссылку в компендиуме предметов или анекдотов, связанных с Персией.
3. Другая предполагаемая ссылка на текст Динона в «Аматории» Плутарха может быть датирована, по крайней мере, периодом после 96 г. н. э., поскольку в этой работе упоминается конец династии Флавиев (771c).
4. В какой–то момент Плутарх, по–видимому, знаком с работой Динона, особенно с историями, относящимися к Артаксерксу II и Артаксерксу III, как это можно видеть у Артаксеркса и в De Iside et Osiride.
5. Плутарх не следует канве Динона в Art. 1-22. Что касается смерти Статиры, то он заявляет об этом прямо (Art. 6.9). Он предпочитает следовать Ктесию (главным образом lля Art. 11-19) и иногда вставлять подробности из Динона (на основе заметок или по памяти).
6. Казалось бы, Плутарх заметил большое сходство между Ктесием и Диноном и решил следовать рассказу первого.
7. Еще одна причина нежелания Плутарха использовать расстановку Динона может быть связана с его тематическим порядком. Есть признаки того, что Плутарх не знает, что последовательность Динона не является хронологической.
8. Если это так, то этот факт говорит сам за себя. Плутарх наверняка знал бы об особом характере работы Динона, если бы лично читал ее. В этом случае можно предположить, что ссылки Плутарха на Динона основываются на записях, взятых из его «Персики». Эти записи могли быть составлены его помощниками, рабами или вольноотпущенниками.
9. По всей вероятности, в Art. 23-30 Плутарх следует в основном одному источнику(кроме случайных разделов, которые он нашел в сборниках анекдотов и включил в Art. 22, 23). Истории в этом разделе отображают ссылки внутри и поэтому выглядят одним и тем же текстом. Этот текст, как видно, также использовался другими древними авторами, и поэтому назван здесь «общим источником».
10. Первоначальный тематический порядок «общего источника», находящегося в распоряжении Плутарха, трудно понять, но следует принять во внимание следующие соображения:
а) Египетская кампания поставлена перед кадусийской;
б) Кипрская война, включая обвинения против Тирибаза, поставлена перед кадусийской экспедицией;
в) Дело Глоса связано с историей Тирибаза. Поэтому оно должно было наступить во всей своей полноте (включая конец Глоса) после кипрской войны и суда над Тирибазом.
г) История Глоса и его сотрудничество с египетским фараоном, вероятно, ознаменовали переход на египетскую арену. Этот раздел, вероятно, тематически перенесен в рассказ о неудавшемся вторжении Ификрата и Фарнабаза в Египет. За ней последовала Кадусийская война, в которой Тирибаз вновь занял видное место и спас царя.
д) После Кадусийской войны появились разрозненные фрагменты, касающиеся беспорядков сатрапов в западных сатрапиях (особенно Датама, Ариобарзана и Оронта).
11. Описание дел сатрапов могло бы выглядеть следующим образом:
а) Восстание Глоса и его конец (Diod. 15.18.1-3; он был предан) — эта часть, вероятно, была пересказана в истории Глоса. Стоит отметить, что конец восстания тематически относится к другому разделу — «казням» после раздела о кадусийской войне. В расстановке Диодора, по–видимому, есть некоторое дублирование, поскольку конец Глоса оторван от истории его восстания. Возможно, этот инцидент был дважды упомянут в оригинале.
б) Конец Датама (Nepos, Dat. 11.2.5; см. Polyaen. 7.29.1; предательски убит). [Датам был первым среди упомянутых сатрапов].
в) Восстание в Катаонии, конец Асписа (Nepos, Dat., 4.4).159
г) Борьба с Ариобарзаном и его конец (Harpocration, s.v. Ἀριοβαρζάνης).
д) Действия Оронта (Diod. 15.90.3-91.1) и, возможно, его конец.
12. Есть признаки того, что Плутарх не осведомлен о тематическом расположении «общего источника». Например, описание Плутархом серии казней, вероятно, можно было бы ожидать, если бы описание дел сатрапов было представлено ему кратко в манере пункта 11. Без понимания причин возникновения восстаний и временной связи между ними, описания кажутся цепью убийств царских сатрапов.
13. Это может свидетельствовать о том, что Плутарх имел в своем распоряжении лишь краткое изложение «общего источника».
14. Если наименование принца Дария как νεανίσκος, юноша (Art. 28.1; Justin 10.2.5: iuvenis) понимать буквально, то можно предположить, что Дарий желал Аспасию в своей юности или в относительно молодом возрасте, и он был назначен наследником в то время своей жизни. Изображение Дария как пятидесятилетнего человека (Art. 26.4: πεντηκοστὸν ἔτος γεγονότα) может быть связано с другим временем, датой его предполагаемого восстания. Это предположение могло бы объяснить некоторые странности в изображении Плутарха и Юстина/Трога, хотя оно не прояснило бы, что на самом деле вызвало восстание, за исключением убеждений со стороны Тирибаза.
15. Если это верно, то опять же Плутарх не знает об этой флуктуации в повествуемом времени, и поэтому, возможно, видел только резюме работы.
16. Большинство подробностей, касающихся истории кипрской войны и ее завершения, суда и оправдания Тирибаза, а также позора Оронта (как видно из Диодора), отсутствуют в биографии Плутарха. Этот раздел, по–видимому, был значимым в первоначальном повествовании, изображая взлет, падение и возвращение царедворца Тирибаза. Обвинения против Тирибаза оказались ложными, и царь простил его, но он должен был продолжать не доверять ему, о чем свидетельствует будущее восстание, которое он спровоцировал. Плутарх только взял историю сцены охоты, в которой Тирибаз спас жизнь царя. Важность этой сцены (по–видимому, в пределах всего первоначального судебного раздела) заключается в неосведомленности Артаксеркса о том, что Тирибаз однажды замыслил заговор против него. Плутарх перенес эту сцену в начало «Жизни», чтобы еще больше отдалить ее от возможного восстания и тем самым добиться большего влияния.
17. Чтобы упростить историю возвышения и падения Тирибаза, Плутарх уничтожил следы почти всех других отдельных сатрапов и придворных. Он без колебаний приукрашивает рассказ о разгроме восстаний, указывая на Art. 29 (казнь Дария) и в красках, которые лучше подходят для Оха, при подготовке к сравнению между ними в Art. 30.
18. Если то, что мы сказали выше о последней сцене биографии, верно, то Плутарх сознательно изменил первоначальное описание своего источника. Выходит, вместо истории, связанной с сокрытием смерти Артаксеркса, которое способствовало приходу Оха к власти, мы, по–видимому, получаем искаженный взгляд на «Жизнь». Хотя его источник прямо заявил, что Артаксеркс умер, Плутарх представляет царя еще живым. Он как бы «воскрешает» его, но лишь для того, чтобы он умер в более поздний момент. Плутарх ведет себя точно так же, как и Ох, поддерживая монарха в живом состоянии, хотя он уже мертв. Конечно, чтобы оценить эту тонкую литературную иронию, читатели Плутарха должны были бы знать оригинальный текст, который он модифицировал, — предположение, которое не может быть принято как должное.
19. Вероятно, последним разделом «общего источника» было царствование Оха, включая раздел о его жестокости и его кампании против Египта. Плутарх, скорее всего, знал об этой части работы, когда составлял биографию, но решил не останавливаться на ней подробно. Одна из причин может заключаться в том, что эта работа не касалась конца Оха, как это было предположено в главе 4.

***

Плутарх изображает малоизвестного автора Динона как обладающего двумя особенностями: его труд является вторичным и основан на других рассказах или свидетельствах, особенно Ктесия и Геродота. Плутарх, возможно, даже предположил, что Динон известен своим читателям благодаря этому качеству. Другой особенностью работы Динона является творческая переработка предыдущих докладов путем распространения одного и того же описания на другие области или периоды времени. Мы предположили, что эта двойственная природа работы Динона сопоставима с различиями в сочинениях Ксенофонта между рассказами, заимствовавшими материал у других авторов (в Анабасисе 1), и новыми описаниями с вымышленными персонажами, хотя и построенными на основе чужих произведений (Киропедия).
Из биографии Плутарха следует, что работа Динона носила в основном повествовательный характер, касаясь исторических событий, и в меньшей степени носила характер этнографического сборника разрозненных подробностей, как это может показаться из ее изложения в ссылающихся на нее некоторых древних источниках. Несмотря на эту особенность, Динон, по–видимому, устраивал свое описание непредсказуемым образом. Мы предположили, что этот порядок был тематическим, а не хронологическим. Были выдвинуты аргументы в пользу отождествления источника Плутарха для Art. 23-30 с Диноном.
Произведение Динона косвенно представлено Плутархом как принадлежащее периоду до Александра, либо по теме, либо по времени, когда она была составлена. По крайней мере, так его воспринимал Плутарх, и, вероятно, его читатели.
В знакомстве Плутарха с этим автором, по–видимому, были две фазы. Ссылка на Динона в «Фемистокле» просто перечисляет его как одного из других авторов. В «Александре» очень краткое упоминание вырвано из контекста, поскольку Динон, вероятно, не писал об Александре. Мы упомянули несколько других отрывков, повторенных в сборниках анекдотов или высказываний вроде тех, что использовал Афиней и предположительно найденных Плутархом в этом виде. На другом этапе Плутарх показывает знакомство с работой Динона, хотя только с разделами, которые касаются Артаксеркса II и Артаксеркса III. Это чтение видно в Артаксерксе и в De Iside et Osiride, откуда Плутарх, кажется, знает относительно непрерывный раздел из работы Динона о кампании Артаксеркса III Оха против Египта. Из двух последних работ можно получить непосредственное знание о работе Динона. Предполагаемое использование Динона в «Аматории» Плутарха может быть датировано после 96 г. н. э., а цитирование в De Iside et Osiride будет позже, ок. 115 н. э. Если знания, представленные в De Iside et Osiride, датировали сбор материала для «Артаксеркса», то можно увидеть, что биография была написана до или одновременно с этой работой, хотя более точное датирование, вероятно, невозможно.
Выше мы предположили — основывая нашу гипотезу на наблюдении, что Плутарх не признает особый тематический порядок работы Динона, а вместо этого приписывает ему хронологическую ошибку — что биограф не читал Динона сам, и это, по–видимому, делали его помощники. В «Артаксерксе» Динон цитируется нечасто, и его книга, по–видимому, не используется для первых двух третей биографии. Это может иметь отношение к сопоставлению Плутархом диноновой работой и ктесиевой «Персикой» и его выводу, что рассказ Динона является вторичным. Действительно, почти во всех ссылках на Динона он сопоставляется с Ктесием. Здесь, кажется, важный момент в анализе метода работы Плутарха,
Мы предложили существование текста, использованного более поздними авторами, включая Плутарха, который мы назвали «общим источником». Мы представили некоторые аргументы для утверждения, что этот текст должен быть идентифицирован с Диноном. Если оставить этот вопрос в стороне, то ясно, что Art. 23–30 — это череда заметок, взятых из этой работы, с которыми следует обращаться как с основным используемым источником.

---

[1] Тиль предполагает, что у Плутарха и Юстина были два различных источника и склонен верить версии Плутарха. Он приписывает «ошибку» Юстину/Трогу. Можно отметить явное сходство с храмовыми женщинами–надиту бога солнца Шамаша в Сиппаре древневавилонского периода (1900-1600 гг. до н. э.), то есть с группой, в которую также входили принцессы и дочери главнейших должностных лиц. Но эти женщины, по–видимому, не были жрицами, и традиция устарела и исчезла в первом тысячелетии до н. э. Это верно, хотя есть одиночная табличка, которая содержит (селевкидскую?) копию поздневавилонского происхождения (до 800 г. до н. э.), в которой упоминается надиту в описании новогоднего праздника. Следовательно, это совпадение случайно; было бы немыслимо, чтобы греческий или латинский автор знал эту устаревшую традицию.
[2] Возможно, что соединение жрицы, поддерживающей целибат с персидской богиней плодородия Анаит, включала в себя смешение двух типов храмовых жриц и, по–видимому, путаницу с изображением, в котором девушки были посвящены в служение Анаит/Анаитиде (связанной с Иштар) в определенных местах (вроде Армении: Strab. 11.14.16). Эта служба в значительной степени представлялась грекам как сакральная проституция. Артемида в мифе ассоциировалась с девственностью (Callim., Hymn. 3.6; Ps.-Apollod. 3.8.2 [сохранение девственности и наказание за ее утрату]) и ритуалом. Отождествление Артемиды с Анаитой, распространенное в Малой Азии, возможно, стало причиной этого смешения образов. Брозиус предполагает, что основой для отождествления двух богинь Артемиды и Анаит было родство с водой и ответственность за рождение. Кажется более вероятным, что «чистую» богиню (значение имени «Анаит») было легче отождествить с богиней–девственницей Артемидой.
[3] Другой аргумент Нейгауза состоит в том, что само слово, употребленное Плутархом, κατευνασταί, указывает на то, что его источником является человек, который был знаком с жизнью при персидском дворе. Поскольку именно это слово отсутствует в рассказе Элиана, ученый полагает, что последний имел в своем распоряжении другой источник. Возможно, однако, что Элиан исключил его из своего описания, особенно если это слово не было столь распространенным.
[4] Слово φιλυπήκοος представляет особый интерес, поскольку оно уникально во всем корпусе греческого языка и встречается только у Плутарха и в речах византийского богослова и ритора XII века Никифора Василаки (Or. In Joannem Comnenum) — у последнего автора как существительное (τὸ φιλυπήκοον).
[5] Бриан продолжает и утверждает, что «то, что Ктесий и Полиэн передают своим собственным способом, вероятно, является обрывком официальной версии, которая распространялась после воцарения Оха». Однако это описание трудно воспринимать как официальное сообщение, поскольку картина Полиэна не является позитивной и по сути показывает, что Ох узурпировал трон.
[6] Ср. Polyaen. 2.1.33 (Агесилай), 2.10.3 (Клеандрид). Ср. Diod. 16.49.7-8
[7] Ср. Anab. 3.19.3: Дарий III требует, чтобы кадусии (и саки) предоставили ему войска на основе предыдущего соглашения.
[8] Ср. Nepos, Chabr. 3.1. Хабрий помог Нектанебу I (Нахтенебефу), основателю последней 30‑й династии, взойти на престол, согласно Непоту (Nectenebin adiutum profectus regnum ei constituit, Chabr. 2.1) в 380 году до н. э. Ср. Dem. 20.76.
[9] См. Nepos Iph. 2.4. Сообщается, что зимой 380/79 года до н. э. Хабрий вступил в бой на афинской границе с царем Спарты Клеомбротом (Xen. Hell. 5.4.14). Он предположительно был выбран в качестве стратега весной 379 года до н. э.
[10] Так называемое «Письмо Ашшуру», 714 г. до н. э.). Столпер определил последнее место как мидийский город под названием Разунда (у Птолемея, 6.2.12, к востоку от Экбатаны). Задок предполагает, что название происходит от иранского *Raza–vant(a), «снабженный лозами, виноградниками».
[11] По–видимому, участие Тирибаза в этом устроении закончилось в 387 году после созыва конференции в Сардах осенью и представления его условий греческим делегатам (Xen. Hell. 5.1.30–1). На другой конференции, в Спарте, в 386 году, были только греки.
[12] В другом отрывке из сочинения Элиана (VH 6.8) рассказывается о том, как евнух Багой убил Оха (ср. Diod. 17.5.3-4) в наказание за умерщвление быка и сделал из бедренной кости покойного царя рукоять ножа. Здесь снова ссылка на тот же самый эпитет (а также намек на Камбиза у Геродота), но неясно, происходит ли это в конечном счете от Динона, который, возможно, не описывал конец Оха, а скорее от автора, который использовал его рассказ (Клитарх?).
[13] Стивенсон предполагает, что Динон в конечном итоге был источником Диодора и Элиана для описания приключений Оха в Египте.
[14] Стивенсон даже полагает, что некто «благоприятный и близкий» к Тирибазу был главным информатором Динона по всем материалам IV века вплоть до конца 60‑х годов.
[15] Согласно анекдоту у Плутарха (De Stoic. Rep. 1043d = FGrH 70 T 6) Эфор отклонил просьбу Александра присоединиться к его походу.
[16] Стивенсон считает, что история Аспасии была придумана (Диноном) в качестве причины для восстания Дария. Это не кажется верным, потому что история Аспасии представляется неотъемлемой частью полной первоначальной истории.
[17] Например, хорошо известная встреча Агесилая и Фарнабаза (Xen. Hell. 4.1.29–39). Смотрите Porphyry ap. Euseb. PE 10.3.9-10 = FGrH 115 T 35, F 21), который утверждает, что Феопомп сильно изменил Ксенофонта и что его кража (κλοπὴν) уничтожила «силу и энергию Ксенофонта». Порфирий утверждает, что Феопомп ‘взял описания действий у одних лиц и передал их другим (πραγμάτων δ᾽ ὑφαίρεσιν πεποίηται μεταθεὶς τὰ ἐπ᾽ ἄλλων ἄλλοις). Более того, Феопомпу не составило труда подробно остановиться на рассказах своих предшественников: см. Thucydides 8.103–5 and Anon. Life of Thucydides 5 (=FGrH 115 F 5).
[18] Очевидным примером может служить описание Феопомпом расходов царя на питание в городах (Athen. 4.145 a), что составляет двадцать или тридцать талантов. Эта информация отличается от той, что приписывается Динону (и Ктесию), а именно, что на царский обед тратилось 400 талантов (Athen. 4.146 cd). Рассказ Динона может быть понятен без постулирования промежуточной стадии Феопомпа, в то время как рассказ последнего может быть попыткой перенести в другую ситуацию (во время путешествия) факты, представленные Диноном (или Ктесием) для суда.
[19] Смотрите хорошо известные примеры рельефов Ашшурнасирпала II (883-860 до н. э.) из Нимруда (северо–западный дворец) и постановочные сцены охоты на львов на арене Ашшурбанипала (668-631 до н. э.) из Ниневии (северный дворец).
[20] Возможно, в оригинале была сложная игра о различии между словами и делами, показанная в сцене Art. 5.3–4, поскольку слова Тирибаза повествуют о его делах. Вариация также может быть замечена в Diod. 15.41.2, в отрывке о ссоре между Ификратом и Фарнабазом, который, возможно, также происходит из того же источника (Фарнабаз — хозяин своих слов, но царь — хозяин своих действий); ср. 15.41.5.
[21] Вызывающее ношение Тирибазом одежды царя может напоминать Xen. Cyr. 8.3.13: ἄλλῳ δ’ οὐκ ἔξεστι μεσόλευκον ἔχειν и cр. 8.2.8 о ювелирных изделиях (ср. Procopius De bello Persico 1.17.28).
[22] Особые отношения между этими тремя фигурами, возможно, намекали на любовный треугольник (в широком смысле). Интересно, что кровосмесительные связи по–другому упоминались Агафием (2.24.4), который рассказывает, что Артаксеркс отказался от ухаживаний Парисатиды, поскольку этот акт был несправедливым, необычным и неестественным (οὐχ ὅσιον ὂν τοῦτό γε οὐδὲ πάτριον οὐδὲ τῷ βίῳ ξυνειθισμένον).
[23] Высказывание Оронта присутствует в двух других версиях в дошедшей до нас греческой литературе: у Элия Аристида (его повторил Фотий в Bibl. cod. 248, p. 435 a–b), и у софиста и историка IV века н. э. Евнапия (Suda s.v. Ἀρβαζάκιος, α 3752 Adler = F 84 Müller 1851: 4.51) по поводу бесчисленных наложниц в гареме исавра Арбазакия. Полибий (5.26.12–13) не приписывает эту мысль какой–либо исторической фигуре, а просто утверждает, что люди при дворах царей подобны фишкам на счетной доске.
[24] Курций Руф (10.5.23) указывает на это массовое убийство, совершенное Охом. Сисигамбис, мать Дария III, вспоминает, как в один прекрасный день восемьдесят ее братьев были убиты Охом, самым диким из царей (saevissimo regum), вместе с ее отцом и шестью ее сыновьями. Ср. Justin 10.3.1.
[25] ὕστερον δὲ τοῦ Γλῶ μετὰ τοῦ καὶ βάρους ἐπενεχθέντος γενναίως ἀγωνισαμένου συνέβη φυγεῖν τοὺς περὶ τὸν Εὐαγόραν πολλὰς καὶ τῶν τριήρων ἀποβαλεῖν, «когда Глос напал с большой силой и сражался благородным образом, Эвагор в результате бежал и потерял много своих трирем».
[26] Тамос бежал в Египет, но был там казнен: Diod. 14.35.3–5.

6. Гераклид

Очень мало известно о Диноне и его сочинениях; еще меньше можно сказать о Гераклиде из Кимы, третьем авторе «Персики», который появляется в корпусе Плутарха. В общей сложности в дошедшей до нас греческой литературе эта фигура встречается около восьми раз. Возможно, однако, что его работа использовалась без явного признания заслуг. Давайте начнем с литературной интерпретации ссылок на Гераклида в работах Плутарха, обратимся к тому, что мы знаем о его «Персике», и на основе того, что мы можем предположить о структуре работы Гераклида, попытаемся прийти к методу работы Плутарха с этим автором.

Плутарх и Гераклид

В последней трети «Артаксеркса» не назван ни один источник, кроме упоминания Гераклида по поводу кровосмесительных связей царя с его дочерью (Art. 23.6 = FGrH 689 F 7a):

Ἔνιοι μέντοι λέγουσιν, ὧν ἐστι καὶ ῾Ηρακλείδης ὁ Κυμαῖος, οὐ μίαν μόνον τῶν θυγατέρων ἀλλὰ καὶ δευτέραν ῎Αμηστριν γῆμαι τὸν ᾽Αρτοξέρξην, περὶ ἧς ὀλίγον ὔστερον ἀπαγγελοῦμεν.

Некоторые, однако, рассказывают, и среди них в частности Гераклид из Кимы, что Артаксеркс женился не только на одной из своих дочерей, но и на второй, Аместриде, о которой мы расскажем немного позже.

В рассказе о страсти Артаксеркса и его браке с собственной дочерью Атоссой (Art. 23.3–5) содержится эта информация, которая, по общему признанию, происходит из другого источника, нежели остальные части этого раздела. Подражая излишествам царя, который женится не на одной, а на двух дочерях, Плутарх находит свидетельства этого инцестуального поведения Артаксеркса не в одном источнике (его главном), а в двух (включая Гераклида).
Представляется, что Art. 23 состоит из трех частей: (а) в первом разделе (23.1–2) царь изображается положительно, особенно одобряемый греками. Он казнит сатрапа Тиссаферна и сдерживает свой гнев по отношению к матери, прощая и умиротворяя ее. (б) во втором отрывке (23.3–6) Артаксеркс раскрывается как полная противоположность греческой морали, когда он вступает в кровосмесительные связи со своей дочерью и принимает высокомерное поведение, полагая, что он является воплощением закона и действует от имени богов; [1] он представлен как взявший в жены двух дочерей. (в) В заключительной трети Art. 23 Артаксеркс (23.7) считается наказанным за свою гордыню и излишества. Кожная болезнь, предположительно вызванная богами, поражает его дочь/жену, и монарх страдает от унижения, когда ему приходится молиться (греческой) богине, чтобы излечить ее. Некоторые словесные совпадения создают впечатление, что наказание соответствует проступку. Изначально царь видит себя в качестве арбитра от бога (и выше человеческих законов): ὑπὸ τοῦ θεοῦ (23.5), но когда его дочь Атосса заболевает, он молится богине (τῇ θεῷ, 23.7). Соответственно, брачные узы царя с дочерьми представляют его тщеславие: он пресыщен браком не с одним потомком, а с двумя (οὐ μόνον μίαν τῶν θυγατέρων, 23.6), но молится одной богине (μόνην θεῶν ἐκείνην, 23.7); можно отметить игру слов с верой в то, что Артаксеркс — это закон, данный божествами (νόμον αὐτὸν). В аналогичном ключе автор Гераклид (Ἡρακλείδης: 23.6) упоминается в связи с преступлением, Гера — в связи с наказанием (Ἥρᾳ, 23.7). Царь представляется как некто, делающий поклон (божеству, 22.7), вместо того, чтобы склонялись перед ним.
В переходах между различными частями Art. 23 важную роль играет Парисатида. Царица–мать снова появляется в качестве главного игрока, как это было до ее изгнания в Вавилон. Плутарх возвращается назад в 395 год до н. э. (казнь Тиссаферна), после того как он уже приступил к описанию событий, которые произошли в 387 или 367 годах до н. э. в Art. 22. Эта структура подчеркивает быстрый переход от политического и дипломатического акмеизма Артаксеркса к одной из его самых низких моральных точек, а также от сильного положения по отношению к греческому миру к слабому и зависимому отношению к его матери. Именно Парисатида побуждает Артаксеркса казнить Тиссаферна, а затем жениться на собственной дочери. Упоминание богини Геры (которая также изображалась как мать) представляется продолжением Парисатиды как образа матери, после того как она практически исчезает из описания после Art. 19. Простирание Артаксеркса перед Герой, чтобы спасти свою жену (и дочь), напоминает его мольбу к своей матери, когда Дарий, его отец, желает казнить его жену Статиру (Art. 2.2). Так, структура Art. 23 переходит от царицы–матери к матери олимпийских богов. В каждом разделе царь утрирует без ограничений. В то время как Непот (De Reg. 1.4) показывает благочестие (pietas) Артаксеркса к своей матери как свидетельство моральной силы и справедливости царя (iustitia), Плутарх тонко представляет эти качества как знаки его слабости.
Ранее в биографии (Art. 16.2) Артаксеркс интересовался своим изображением в глазах греков. Он прилагает большие усилия, чтобы все варвары и все греки поверили, что он убил Кира. Теперь царь отдаляется от греческого мира, и до самого конца биографии постепенно становится похожим на «другого». Парисатида советует ему игнорировать греческих мнения и законы/обычаи (ἐάσαντα δόξας Ἑλλήνων καὶ νόμους: 23.5). Это неуважение к (греческой) традиции предвосхищает тираническое поведение Артаксеркса.
Структура второй части Art. 23 напоминает сообщение Геродота (3.31) о поведении Камбиза, когда персидский монарх желает жениться на своей родной сестре (сестрах). Первую из сестер Камбиза случайно зовут Атоссой (Hdt. 3.88), как и первую дочь/жену Артаксеркса. Совет Парисатидs сравним с советом царских судей Камбиса, что царь может делать все, что он пожелает (τῷ βασιλεύοντι Περσέων ἐξεῖναι ποιέειν ἂν τὸ βούληται) и что ни один закон или обычай не может ограничить его (хотя Геродот представляет это как пример следования другому закону). Чрезмерность Камбиза в женитьбе на двух сестрах повторяется в презентации Плутархом Артаксеркса в женитьбе на двух дочерях. Здесь явно организация самого Плутарха, поскольку при построении этого сообщения он допускает использование двух источников (по крайней мере). Информация, которую он берет у Гераклида, вписывается в геродотовские рамки. Аналогичным образом, другая дочь исчезает из истории, как и у Геродота другая сестра убита (она была младшей, которая сопровождала его в Египет и которую он убил, τουτέων δῆτα τὴν νεωτέρην ἐπισπομένην οἱ ἐπ Αἴγυπτον κτείνει). В Art. 23 содержится больше аллюзий на Геродота. Об Атоссе, дочери Артаксеркса, которая выходит замуж, ничего не известно, кроме ее изображения как παρθένον (23.3), παῖδα (23.4) и κόρην (23.5). Интересно, что когда Дарий Великий женится на Атоссе (сестре и жене Камбиза) и ее сестре Артистоне (Hdt. 3.88), последняя описывается как παρθένον.[2]
Как показал Смит, упоминание Аместриды, второй дочери, нарушает сюжетную линию и противоречит остальным подробностям в сюжете. Ранее (Art. 23.3–5) привязанность царя к своей дочери, обнаруженная царицей–матерью Парисатидой, выглядит как исключительное явление. Супружеский союз Артаксеркса с его дочерью представляется необычным актом, который требует экстраординарных просьб Парисатиды материализовать его. Кроме того, повествование продолжает (Art. 23.7) подчеркивать преданность Артаксеркса Атоссе, несмотря на ее кожную болезнь. Нет никаких намеков о существовании дополнительного потомства Артаксеркса. Упоминание Аместриды в Art. 23 в качестве второй дочери (δευτέραν), выходящей замуж за царя, кажется отделенным, переданным мнению «других» и явно лишенным какой–либо связи с историей, поскольку Плутарх обещает обратиться к ней только в дальнейшем. Позднее (Art. 27.2) Плутарх упорно представляет Атоссу как ту, на ком царь женится в первую очередь или единолично. Эти свадьбы называют ἔρωτι ποιησάμενος γυναῖκα παρὰ τὸν νόμον («на которой женился по страсти, вопреки обыкновению/закону»). Об Аместриде ничего не сообщается. Однако в Art. 27.7-8 сообщается, что Аместрида была первой дочерью, на которой женился царь, т. е. до Атоссы:

Πλειόνων οὐσῶν βασιλεῖ θυγατέρων, ὡμολόγησε Φαρναβάζῳ μὲν ᾽Απάμαν δώσειν γυναῖκα, ῾Ροδογούνην δ᾽ ᾽Ορόντῃ, Τιριβάζῳ δ᾽ ῎Αμηστριν. καὶ τοῖς μὲν ἄλλοις ἔδωκε, Τιρίβαζον δ᾽ ἐψεύσατο, γήμας αὐτὸς τὴν ῎Αμηστριν, ἀντ᾽ ἐκείνης δὲ τῷ Τιριβάζῳ τὴν νεωτάτην ῎Ατοσσαν ἐνεγύησεν. Ἐπεὶ δὲ καὶ ταύτην ἐρασθεὶς ἔγημεν, ὡς εἴρηται, παντάπασι δυσμενῶς πρὸς αὐτὸν ὁ Τιρίβαζος εἶχεν…

У царя было много дочерей, и он поклялся выдать Апаму замуж за Фарнабаза, Родогуну — за Оронта, а Аместриду — за Тирибаза. Он отдал своих [дочерей] другим, но солгал Тирибазу и женился на Аместриде сам, обручив вместо нее с Тирибазом свою младшую дочь Атоссу. Но вскоре после этого он влюбился и в Атоссу и женился на ней, как уже сообщалось, и тогда Тирибаз стал для него открытым врагом …

Как бы то ни было, если рассматривать эту ситуацию, то представляется, что между Art. 23 и Art. 27 существует некоторое несоответствие. В первом отрывке (23.7) именно дочь Артаксеркса Атосса обозначена как жена царя, в то время как Аместрида упоминается только в дополнительном рассказе. Во втором разделе (27.8), однако, последовательность браков обращена вспять, и монарх изображается как супруг Аместриды до женитьбы на Атоссе. Можно было бы утверждать, что это Плутарх неправильно определил порядок двух браков. Возможно, было бы лучше принять иной подход, согласующийся с содержанием соответствующих разделов, и предположить, что Плутарх не ошибся в своем описании, но намеренно и по собственному желанию переплел свои источники так, чтобы сформировать новую и запутанную версию данных, соответствующую целям художественной литературы.
Если мы не хотим считать Плутарха неумелым автором, писателем, не знающим о том неловком положении, в которое он ставит своих читателей, мы можем рассматривать эту картину как насмешку. В первом отрывке Плутарх обещает упомянуть Аместриду в будущем. Во втором Плутарх небрежно ссылается на Аместриду и утверждает, что царь гарантирует ее придворному Тирибазу, но нарушает свою клятву и женится на Аместриде сам, обещая ему вместо нее свою младшую дочь Атоссу. Однако вскоре после этого Артаксеркс влюбляется в Атоссу и женится на ней тоже, дважды нарушив свое обещание Тирибазу. Как и царь, Плутарх тоже дает клятву, но не сдерживает своего слова. Хотя он ссылается на Аместриду, он делает это способом, который делает ее фактическое существование в истории проблематичным. В начале Art. 27, когда Дарий просит Аспасию, Артаксеркс исполняет его желание (27.3: ἔδωκε μὲν ὑπ’ ἀνάγκης τοῦ νόμου), но затем царь меняет свое мнение и продолжает цепляться за нее (27.3: δοὺς δ’ ὀλίγον ὕστερον ἀφείλετο), нарушив свое обещание Дарию. Подражая царю, Плутарх забирает Аместриду обратно, как только вводит ее, и он так же ненадежен, как и царь. Он преднамеренно и автономно представляет свои источники, чтобы создать новое и обманчивое изображение фактов, соответствующее литературным целям.
Вторая (и последняя) ссылка Плутарха на Гераклида происходит из отрывка, который мы видели в главе 4. Гераклид — один из нескольких историков, упоминаемых в отрывке из «Фемистокла» (27.1) об аудиенции греческого государственного деятеля при дворе персидского царя: Фукидид и Харон рассказывают, что встреча произошла с Артаксерксом I, но ряд других историков («Эфор, Динон, Клитарх и Гераклид и еще другие») утверждают, что именно Фемистокла встретил Ксеркс.
Для Плутарха Гераклид мог быть не более чем именем. То, что игра с его именем кажется настолько тупой в случае с Герой, может указывать на этот факт. Heracleides имеет отношение к Гераклу и его потомкам, Гераклидам, которые вторглись в Пелопоннес (Pind. Pyth. 5.69–72; Thuc. 1.9.2, Ps.-Apollod. 2.8; Diod. 4.57-58) после первоначального пребывания в Афинах (Paus. 1.32.6). Автор Гераклид происходил из Малой Азии (эолийский Кимы), где Фемистокл окончательно остановился (в Магнесии) после ухода из Афин. Поскольку Фемистокл был частично иностранцем (и обучался в гимназии Геракла, куда записывались nothoi, то есть те, кто родился от иностранных женщин, — Them. 1.3), [3] его прибытие в Азию предполагает, что он якобы возвратился в родную страну своих предков (Кария), подобно Гераклидам, прибывшим у своему законному наследству.

Гераклид и его работа

Впечатление, которое мы получаем от прямого упоминания Плутархом Гераклида, состоит в том, что этот автор не был значительно использован для «Артаксеркса» или «Фемистокла». Это может означать, что текст Гераклида был недоступен Плутарху. С другой стороны, это может означать, что Гераклид не писал повествование, или же, если в его работе была повествовательная часть, она не считалась сильно отличающейся от других авторов.
Ничего не ясно о характере работы Гераклида. В намеках Афинея на Гераклида мы находим, что ему приписываются два названия: «Персидские особенности» (Περσικὰ ἰδιώματα) и «Приготовления» (Παρασκευαστικά). Якоби и Дрюс полагают, что и «Приготовления» были первой частью «Персики», охватывали два тома и носили этнографический характер, в то время как другие книги включали рассказы и повествования. Стивенсон рассматривает и «Приготовления» как отдельную работу, начинающуюся с эпохи, предшествующей Александру (ср. Athen. 4.146 d), и менее знаменитую, чем «Персика». По ее мнению, Гераклид составил повествование о персидской истории, следуя той же схеме своих предшественников, со случайными намеками на увлекательные обычаи. Однако если Гераклид не был писателем–новатором и если сущность его произведения состояла всего лишь в различных подробностях, взятых из других текстов, то можно утверждать, что между предполагаемыми различными частями его произведения не было большого расхождения в характере. Предполагая эту зависимость от предшествующих работ, его «Персика», возможно, полностью состояла из отступлений, описывающих различные темы (например, наложниц или царский обед). Кроме того, само альтернативное название «подготовка», используемое во множественном числе, по–видимому, указывает на целый ряд вопросов или россказней. Если это правда, то, по–видимому, оба названия были даны как альтернативные названия его «Персики».
Нет также никаких свидетельств относительно какого–либо периода жизни Гераклида. Последним хронологическим ориентиром, который можно отнести к нему с некоторой долей надежности, является описание Фемистокла при дворе Ксеркса (около 465 г. до н. э.), которое происходит от Плутарха. Кроме того, есть упоминание о Ксерксе и Аместриде (ниже), и может быть еще одно упоминание Тимагора при дворе Артаксеркса II (367 г. до н. э., ниже).
Среди четырнадцати Гераклидов, перечисленных Диогеном Лаэрцием (5.93–94), третьим упоминается «уроженец Кимы, который написал о Персии (Persica) в пяти книгах», четвертым уроженец Кимы, «который писал о (риторической) практике», пятым александриец (или из Каллатиса) и, наконец, шестым «александриец, который писал о персидских особенностях …»
Третий и четвертый происходят от Кимы, но очевидно, что третий — это наш писатель. Пятый (который является автором второго века до н. э. и дипломатом Гераклидом Лембом) и шестой являются «александрийцами», а шестой, как и третий, касаются персидских дел. Именно Мюллер и Якоби уже рассматривали возможность того, что эти два автора (третий и шестой) могли быть одним и тем же лицом. Якоби, однако, не был полностью уверен в их идентичности, и поэтому позиционировал александрийца как другого автора в FGrH 696 F 30.
Однако третий и шестой Гераклиды в списке Диогена, в конце концов могут быть идентичны, и названия соответствующих книг действительно кажутся похожими (Περσικὰ/Περσικὰ ἰδιώματα). Эта повторяющаяся запись может указывать на то, что Диоген зависит от двух каталогов: третий и четвертый происходят из разных регистров, как и пятый и шестой. Предположение, что Диоген Лаэрций использовал два разных списка, которые дублируют одних и тех же людей, похоже, соответствует ссылке Афинея на два разных заглавия, как отмечалось выше.
Почему же тогда писатель из Кимы, шестой в списке Диогена, называется александрийцем? В какой–то момент Гераклид, возможно, покинул Малую Азию ради Египта и, возможно, влился в александрийскую интеллектуальную среду. С другой стороны, Гераклид, возможно, стал в какой–то момент неразрывно связан с александрийской библиотекой. Само приписывание сочинения некоему Гераклиду из Кимы могло иметь некоторое отношение к геродотовскому Гераклиду (1.158). Этот человек был отцом Аристодика, который помешал местным жителям передать восставшего лидийца Пактия персам (около 546 года до н. э.). [4] Предполагая зависимость Гераклида от Геродота, эта идея может оказаться не столь уж фантастической. Поскольку Ксеркс, по–видимому, появляется в нескольких отрывках, ссылка может иметь какое–то отношение к Киме как к остановке, через которую Ксеркс прошел на своем обратном пути (Hdt. 8.130). Было бы надежнее заключить, что Гераклид является для нас столь же призрачной фигурой, какой он был для древних.
Из немногочисленных сохранившихся фрагментов действительно можно заключить, что Гераклид черпал свои сведения главным образом и, возможно, исключительно из других греческих литературных источников (в частности, из Геродота и Ктесия).
В одном длинном фрагменте рассказывается о персидских праздниках и расходах (Athen. 2.145 a-146a = FGrH 689 F 2). Обширная и всеобъемлющая летопись, включенная в этот раздел, может создать представление, что Гераклид является новаторским писателем, который близко знает персидский двор. Кроме того, список может быть компиляцией предметов, обнаруженных Гераклидом в других греческих работах. Что касается использования Геродота и Ксенофонта в качестве источников, то здесь можно сделать более определенные выводы; к сожалению, поскольку труды Ктесия и Динона не сохранились, нам остается лишь гадать об их потенциальном влиянии на Гераклида.
Раздел, приписываемый Гераклиду, можно рассматривать как объяснение или подчеркивание Геродота (7.119), который рассказывает, как греческие города готовили пищу для самого Ксеркса, его сотрапезников и солдат («для удовольствия армии», ἐς οποδοχὰς τοῦ στρατοῦ). Стивенсон предполагает (и тут же отзывает этот вариант), что сообщение Гераклида, возможно, опиралось на Hdt. 1.133, где говорится о праздновании дней рождения высокопоставленных персов: они убивают быка, лошадь, верблюда и осла (βοῦν καὶ ἵππον καὶ κάμηλον καὶ ὄνον), чтобы их съесть. В указанном фрагменте Гераклида элементы встречаются почти в одинаковой последовательности, хотя и во множественном числе (ἵπποι καὶ κάμηλοι καὶ βόες καὶ ὄνοι), с добавленными в список оленями (καὶ ἔλαφοι).
В описании царской трапезы, которая очень похожа на трапезу у Гераклида, Ксенофонт (Cyr. 8.2.2–4) повествует о том, что пищи, поставляемой на стол Кира, хватает большому количеству людей (ἱκανὰ παμπόλλοις ἀνθρώποις). Что характерно, среди них есть состоящие на гарнизонной службе или на службе на него (τούτοις οὓς ἀγασθείη ἢ ἐν φυλακαῖς ἢ ἐν θεραπείαις)’. Потом появляются слуги царя (ἐτίμα δὲ καὶ τῶν ἀπὸ τῆς οἰκετῶν τραπέζης ὁπότε τινὰ ἐπαινέσειε), и они тоже удостаиваются порции со стола; эта подробность появляется в сообщении Гераклида (δίδωσιν ἑκάστῳ τῶν οἰκετῶν, для домашних участников).
Кроме того, освобождение знатных персов от участия в обеде (Гераклид: ἵνα μὴ δ π πορεύωνται, «чтобы они не появлялись дважды») может происходить от Ксенофонта (Cyr. 8.1.6): «знатные всегда должны присутствовать при дворе и быть готовым к любой службе, которую потреует Кир, пока он не освободит их (ἔδοξε ἀεὶ καὶ ἐπὶ τοὺς ἐντίμους παρεῖναι θύρας παρέχειν αὑτοὺς χρῆσθαι ὅ τι ἂν βούληται, ἕως ἀφείη Κῦρος). Наконец, у Ксенофонта (Cyr. 1.3.4) Мандана и ее сын обедают с мидийским царем Астиагом, что близко к изображению Гераклида (ἐνίοτε δὲ καὶ ἡ γυνὴ συνδειπνεῖ αὐτῷ καὶ τῶν υἱῶν ἔνιοι, «иногда также присутствуют его жена и некоторые из его сыновей»).
Как и Гераклид, Полиэн (4.3.32), который подробно описывает ассортимент для царского обеда в соответствии с тем, что было написано на медной колонне и обнаружено Александром в царском дворце, упоминает порции, предоставленные войскам (ταῦτα μὲν πάντα διαδίδωσι ταῖς στρατιαῖς). Разграничение Гераклидом ἄριστον и δεῖπνον, «завтрака» и «ужина», появляется и у Полиэна (τὸ δεῖπνον βασιλέως ἄριστον … καὶ τῷ ἀρίστῳ καὶ τῷ δείπνῳ). Масштабы забоев примерно одинаковы: тысяча зверей, убиваемых ежедневно у Гераклида, соответствуют восьмисот шестидесяти у Полиэна. Почти половина животных (четыреста) — овцы, как и утверждение Гераклида, что большинство животных — овцы. Гераклид добавляет два вида мяса к тем, о которых упоминает Полиэн: он не обращает внимания на горлиц, но вводит петухов и страусов. В то время как Гераклид сообщает о хлебе, Полиэн включает пшеницу, ячмень, олиру (= рисовую пшеницу?) и мелкую муку. Полиэн также включает фрукты, масла и специи. Даже если в конечном счете описание Полиэна основано на каком–то подлинном персидском тексте, возможно, на официальном списке, оно, по–видимому, происходит из какого–то литературного источника. Фактически, Стивенсон полагает, что Полиэн опирался на информацию, поступающую в конечном счете от Динона (по ее мнению, через Клитарха).[5]
Описание Гераклидом скрытого присутствия царя во время трапезы может быть попыткой исследовать пассажи, подобные тому, что описал Ксенофонт, изображая контраст между поведением спартанского царя Агесилая и персидского царя (Ages. 9.1–2). Говорят, что перс считает, что «его достоинство требует, чтобы его редко видели» (ὁ μὲν τῷ σπανίως ὁρᾶσθαι ἐσεμνύνετο). Это узнаваемая тема в картинах персидской монархии. [6] Его изолированность и отчужденность, скорее всего, проистекали из опасений за свою безопасность и честь. Вопрос, связанный с особым вином, потребляемым царем, несомненно, имеет отношение к халибонскому вину, как изображено Ктесием (Athen. 1.28 d; ср. 4.145 c; Strabo 15.3.22).25
Другой пример, о котором мы упоминали, — это отрывок из «Артаксеркса». Лишенная четкого контекста ссылка, приписываемая Гераклиду (Art. 23.6), была воспринята Плутархом как относящаяся к браку Артаксеркса с его дочерью Аместридой. Однако это может быть неверная интерпретация, основанная, скорее всего, на неточных данных. Ошибка переписчика могла изменить «Ксеркса» на «Артаксеркса» (наиболее распространенная ошибка, которая наблюдается не раз и в других случаях, упомянутых в настоящем томе). Предположительно, промах вытекает из ошибочного прочтения Ὀτάνεα τὸν πατέρα Ἀμήστριος τῆς Ξέρξεω γυναικός («Отан, отец Аместриды жены Ксеркса», Hdt. 7.61). Первое имя Отан (Ὀτάνεα), возможно, случайно выпало из текста, заставив внести в него соответствующие изменения и превратив (Арта)ксеркса в отца его жены. «Некоторые авторы» (ἔνιοι μέντοι λέγουσιν), как утверждает Плутарх, действительно упоминали Аместриду как жену Ксеркса (например, Hdt. 7.61, 114, 9.104 и Ctesias, FGrH 688 F 13.24). Поэтому этот сегмент мог быть фактически основан на Геродоте (7,61).
В картину известных примеров роскоши и изнеженного образа жизни Афиней включает некоторые сцены придворной жизни, описанные Гераклидом (12.514 до н. э. = FGrH 689 F 1), которые, по–видимому, происходят от Динона и Геродота. Мы знаем, что Динон (ap. Athen. 13.556 В) упоминал большое число царских наложниц (πλήθους τῶν παλλακίδων), а если Art. 27.2 происходит из его рассказа (см. главу 5), то Динон представил количество наложниц персидского монарха как 360. [7] По общему признанию, у Гераклида есть τριακόσιαι γυναῖκες (300 женщин), но добавление Мейнеке (ἑξήκοντα, 60), вероятно, верно. Сведения Гераклида о «яблоконосцах» (μηλοφόροι) предположительно происходят из Геродота (7.41), который различает копейщиков (αἰχμοφόροι), сопровождающих Ксеркса с яблоками на острие своих копий (чьи изображения появляется на дворцовых фризах Суз и Персеполя), и других солдат (тысяча всадников и десять тысяч пеших воинов), называемых «бессмертными», ἀθάνατοι; ср. 7.83). Гераклид, по–видимому, неправильно понял Геродота в том, что он включает в число десяти тысяч «яблоконосцев», смешивая их с носителями золотых гранатов (ῥοιὰς… χρυσέας), которых тысяча из десяти тысяч, согласно Геродоту.
Кроме того, по данным Гераклида в том же фрагменте царь ступает по коврам или сидит на золотом троне (ὁ δὲ θρόνος, ἐφ ᾧ ἐχρημάτιζεν καθήμενος, χρυσοῦς ἦν), поднимается на колеснице или садится на жеребца, но никогда не мыслится вне дворца пешим (ἀνέβαινεν ἐπὶ τὸ ἅρμα, ἐνίοτε δὲ καὶ ἡμῶν ἵππον· πεζὸς οὐδέποτε ἑωράθη δὲ τῶν ἔξω βασιλείων). В одном из отрывков, приписываемых Динону (FGrH 690 F 26), говорится, что царь спускается со своей колесницы на золотой табурет (ср. Curt. Ruf. 5.2.13-15), который всегда таскает с собой сопровождающий его носитель царского кресла. Оба отрывка дополняют друг друга; слово ἅρμα (колесница) употребляется в обоих из них. Золотой табурет у Динона (FGrH 690 F 26: χρυσοῦς δίφρος) может быть понят как стул (см. Hdt. 3.146 и 3.144, где эти два слова используются взаимозаменяемо).[8]
Афиней (12.517 ВС = FGrH 689 F 4), в разделе, посвященном роскоши, вводит следующий отрывок после персидских (513f–515d) и лидийских (515d–517b) примеров:

῾Ηρακλείδης δ᾽ ὁ Κυμαῖος ὁ τὰ Περσικὰ συγγράψας ἐν τοῖς ἐπιγραφομένοις Παρασκευαστικοῖς εἰπὼν ὡς ὁ ἐν τῇ λιβανοφόρῳ χώρᾳ βασιλεὺς αὐτόνομός τέ ἐστι καὶ οὐδενὸς ὑπήκοος, γράφει καὶ ταῦτα· ‘οὗτος δ᾽ ὑπερβάλλει τῇ τρυφῇ καὶ ῥᾳθυμίᾷ· διατρίβει τε γὰρ αἰεὶ ἐν τοῖς βασιλείοις, ἐν τρυφῇ καὶ δαπάνῃ τὸν βίον διάγων, καὶ πράττει οὐδὲ ἓν πρᾶγμα, οὐδὲ πολλοῖς πλησιάζει, ἀλλὰ δικαστὰς αὐτο<ῖ>ς ἀποδεικνύει. Καὶ ἐάν τις αὐτοὺς ἡγῆται μὴ δικαίως δεδικακέναι, ἔστι θυρὶς ἐν τῷ ὑψηλοτάτῳ τῶν βασιλείων, καὶ αὔτη ἁλύσει δέδεται· ὁ οὖν ἡγούμενος ἀδίκως δεδικάσθαι ἐπιλαμβάνεται τῆς ἀλύσεως, καὶ ἕλκει τὴν θυρίδα, καὶ ὁ βασιλεὺς ἐπειδὰν αἴσθηται, εἰσκαλεῖ, καὶ αὐτὸς δικάζει. Καὶ ἐὰν φαίνωνται οἱ δικασταὶ ἀδίκως δικάσαντες, ἀποθνῄσκουσιν· ἐὰν δὲ δικαίως, ὁ κινήσας τὴν θυρίδα ἀπόλλυται. Τὰ δὲ ἀναλώματα λέγεται τῆς ἡμέρας εἰς τὸν βασιλέα καὶ τὰς περὶ αὐτὸν γυναῖκας καὶ φίλους γίνεσθαι τάλαντα πεντεκαίδεκα Βαβυλώνια’.

Гераклид из Кимы, автор «Персики», написав в своих «Подготовительных работах», что в стране, которая производит ладан, царь независим и никому не подвластен, говорит следующее: «И он превосходит в роскоши и легкомыслии; ибо он проводит все свое время в своем дворце, ведя жизнь роскошную и расточительную; и он ничего не делает и не имеет контакта с людьми. Тем не менее именно он назначает судей (над ними), и если кто–то думает, что они решили несправедливо, то в самой верхней части дворца есть отверстие, к которому прикреплена цепь. Тот, кто утверждает, что было принято несправедливое решение, хватается за цепь и тянет окно; и когда царь слышит это, он зовет его и решает сам. И если судьи вынесли неправосудный вердикт, они будут казнены; но если (судьи определили) справедливо, человек, открывший окно, будет предан смерти. И говорят, что сумма денег, ежедневно затрачиваемая на царя, его окружение, женщин и друзей, составляет пятнадцать вавилонских талантов».

Это изображение, по–видимому, объединяет рассказы об Аравии и Индии. Описание земли, которая производит ладан, то есть, Аравии, близко к тому, что описывает Геродот (3.107):

πρὸς δ αὖ μεσαμβρίης ἐσχάτη Ἀραβίη τῶν οἰκεομενέων χωρέων ἐστί, ἐν δὲ ταύτῃ λιβανωτός τε ἐστὶ μούνῃ χωρέων πασέων φυόμενος καὶ σμύρνη …

Аравия, самая отдаленная из населенных стран по направлению к полудню, является единственной страной, где выращивают ладан, мирру и т. д.

Это также верно в отношении его автономии. Геродот говорит, что в Азии все «кроме арабов» являются подданными Великого царя, 3.88). Создается впечатление, что утверждение Гераклида о независимости местного царя (βασιλεὺς αὐτόνομός τέ ἐστι καὶ οὐδενὸς ὑπήκοος) является его собственной интерпретацией.
Подробности, касающиеся судей, несомненно, являются модифицированной версией рассказа Геродота о царских судьях (3.31; 5.25; 7.194), которых казнили, если их действия были признаны несправедливыми. Возможно, что изображение Гераклида относится к некоторым элементам, взятым из картины Ктесия (FGrH 688 F 45.31), касающейся отправления правосудия индийским царем. В своем стремлении к истине, согласно резюме Фотия, индийский царь использует воду из источника, поскольку она побуждает пьющего рассказать всю правду. Это делается в тех случаях, когда выдвигаются обвинения (ἐφ 'ὧν κατηγορουμένων); если обвиняемый признан виновным, ему выносится приговор, по которому он морит себя голодом до смерти; если ничего не доказано, человек оправдан. Это описание завершает структуру Гераклида, якобы относящуюся к апелляции: если судьи, как представляется, приняли несправедливое решение, их предают смерти, но если они, по–видимому, приняли правильное решение, то человек, который сдвинул окно, будет казнен. Фотий и Афиней, возможно, подчеркивали различные особенности параллельного изображения.
Рассказ Гераклида об исключительных удовольствиях царя и его ежедневных расходах можно сравнить с Ктесием FGrH 688 F 39. Ссылка на вавилонский талант означает, что автор был знаком с этой системой весов. [9] Следует указать на появление Вавилона в «Индике» Ктесия как на сеттинг, о котором он часто упоминает в своих сообщениях. Следовательно отрывок, приписываемый Афинеем Гераклиду, мог быть в конечном итоге взят из Ктесия (особенно FGrH 688 F 45.31) и Геродота (3.31; 5.25; 7.194 и 3.88, 107).
Если все это верно, то Дрюс прав, предполагая, что Гераклид перенял данные, записанные в книгах Геродота и Ктесия — хотя не очевидно, ссылался ли Гераклид на своих предшественников прямо. Кроме того, хотя Динон, по–видимому, не зависит от Гераклида, могут быть указания на зависимость последнего от первого. Отвергая предположение Якоби, Дрюс также может быть прав, предполагая, что Динон писал до Гераклида.
Факты, что Афиней мог ссылаться на одну и ту же работу, используя два разных названия и что Диоген не замечает, что он упоминает одного и того же человека дважды, указывают на то, что эта работа не была очень популярна в древности. По–видимому, нет никаких признаков того, что два наших главных автора, свидетельствующие о его содержании (Афиней и Плутарх), читали его из первых рук. Читатели, возможно, сочли его слишком неоригинальным, хотя его лаконичность была полезна для составителей сборников сочинений того типа, к которым, по–видимому, обращался Афиней.

Гераклид и Тимагор

Гераклид, возможно, сообщал о конкретных исторических событиях, имевших место во время правления Артаксеркса II Мнемона, если действительно одно место в «Артаксерксе» можно приписать ему. Но этот случай весьма проблематичен. Текст происходит из Плутарха (Art. 22.9-11):

Τιμαγόρᾳ δὲ τῷ Ἀθηναίῳ, διὰ Βηλούριδος τοῦ γραμματέως εἰσπέμψαντι γραμματίδιον ἀπόρρητον, ἡσθεὶς μυρίους τε δαρεικοὺς ἔδωκε, καὶ γάλακτος βοείου δεομένῳ δι’ ἀσθένειαν ὀγδοήκοντα βοῦς ἀμέλγεσθαι παρηκολούθουν· ἔτι δὲ κλίνην καὶ στρώματα καὶ τοὺς στρωννύντας ἔπεμψεν, ὡς οὐ μεμαθηκότων Ἑλλήνων ὑποστρωννύναι, καὶ φορεῖς τοὺς κομίζοντας αὐτὸν μέχρι θαλάσσης μαλακῶς ἔχοντα. παρόντι δὲ δεῖπνον ἐπέμπετο λαμπρότατον …

Афинянином Тимагором, который прислал тайное послание через своего секретаря Белурида, царь был настолько впечатлен, что он даровал ему десять тысяч дариков и восемьдесят коров, чтобы они следовали за ним, потому что он был болен и нуждался в коровьем молоке; кроме того, он прислал ему ложе с покрывалами и подстилками (потому что греки не знали, как стелить постели) и носильщиков, чтобы нести его к морю, так как он был слаб. Пока он присутствовал при дворе, он посылал ему самый славный обед…

Царские дары, данные Тимагору, очевидно, были частью обвинений, выдвинутых против него по возвращении в Афины. Его судили и казнили в 367 году до нашей эры. Есть два различных объяснения обвинений против Тимагора: одно — его неверность своему назначению и своей стране (προδοσία), другое — развращенность и мздоимство (δωροδοκία). Подарки попадают во вторую категорию и попахивают сотрудничеством с Персией.[10]
Другой текст — это Афиней (2.48 c-49a = FGrH 689 F 5), который снова упоминает постельные принадлежности и прямо приписывает эту подробность Гераклиду:

Πρῶτοι δὲ Πέρσαι, ὥς φησιν ῾Ηρακλείδης, καὶ τοὺς λεγομένους στρώτας ἐφεῦρον, ἵνα κόσμον ἔχῃ ἡ στρῶσις καὶ εὐάφειαν. Τὸν οὗν Κρῆτα Τιμαγόραν ἢ τὸν ἐκ Γόρτυνος, ὥς φησι Φαινίας ὁ Περιπατητικός, ῎Εντιμον, ὃς ζήλῳ Θεμιστοκλέους ἀνέβη ὡς βασιλέα τιμῶν ᾽Αρταξέρξης σκηνήν τε ἔδωκεν αὐτῷ διαφέρουσαν τὸ κάλλος καὶ τὸ μέγεθος καὶ κλίνην ἀργυρόποδα, ἔπεμψε δὲ καὶ στρώματα πολυτελῆ καὶ τὸν ὑποστρώσοντα, φάσκων οὐκ ἐπίστασθαι τοὺς ῞Ελληνας ὑποστρωννύειν. Καὶ ἐπὶ τὸ συγγενικὸν ἄριστον ἐκαλεῖτο ὁ Κρὴς οὗτος, τὸν βασιλέα ψυχαγωγήσας, ὅπερ οὐδενὶ πρότερον τῶν ῾Ελλήνων ἐγένετο, ἀλλ᾽ οὐδ᾽ ὔστερον· αὔτη γὰρ ἡ τιμὴ τοῖς συγγενέσι διεφυλάττετο· Τιμαγόρᾳ μὲν γὰρ τῷ ᾽Αθηναίῳ τῷ προσκυνήσαντι βασιλέα καὶ μάλιστα τιμηθέντι τοῦτο οὐχ ὑπῆρξε. τῶν δὲ παρατιθεμένων βασιλεῖ τούτῳ τινὰ ἀπὸ τῆς τραπέζης ἀπέστελλε. ᾽Ανταλκίδᾳ δὲ τῷ Λάκωνι τὸν αὑτοῦ στέφανον εἰς μύρον βάψας ἔπεμψε. τῷ δ᾽ ᾽Εντίμῳ τοιαῦτα πολλὰ ἐποίει, καὶ ἐπὶ τὸ συγγενικὸν ἄριστον ἐκάλει, ἐφ᾽ ᾧ οἱ Πέρσαι χαλεπῶς ἔφερον, ὡς τῆς τε τιμῆς δημευομένης καὶ στρατείας ἐπὶ τὴν ῾Ελλάδα πάλιν ἐσομένης. Ἔπεμψε δὲ καὶ κλίνην αὐτῷ ἀργυρόποδα καὶ στρωμνὴν καὶ σκηνὴν οὐρανοφόρον ἀνθινὴν καὶ θρόνον ἀργυροῦν καὶ ἐπίχρυσον σκιάδειον καὶ φιάλας λιθοκολλήτους χρυσᾶς εἴκοσι, ἀργυρᾶς δὲ μεγάλας ἑκατὸν καὶ κρατῆρας ἀργυροῦς <εἴκοσι> καὶ παιδίσκας ἑκατὸν καὶ παῖδας ἑκατὸν, χρυσοῦς τε ἑξακισχιλίους χωρὶς τῶν εἰς τὰ ἐπιτήδεια καθ᾽ ἡμέραν διδομένων.

Персы первыми учредили, согласно Гераклиду, так называемых «постельничих», чтобы благодаря им ложа выглядели красиво и были мягкие. — Однажды Тимагор (или Энтим из Гортины на Крите) прибыл, как рассказывает перипатетик Фений, к великому царю, подражая Фемистоклу. В знак уважения Артаксеркс подарил ему палатку необычайной красоты и огромных размеров и ложа с серебряными ножками; он послал также роскошные покрывала и раба, чтобы их стелить, говоря, что греки не умеют готовить кровать. Критянина даже позвали на завтрак с царскими родственниками: настолько он сумел обворожить владыку. Этой чести не удостаивался никто из эллинов ни до, ни после него, так как ею пользовались исключительно близкие царя. Не удостоили ее и афинянина Тимагора, хотя он поклонился царю и был принят им особо милостиво, но царь только послал ему яства со своего стола. Лакедемонянину Анталкиду Артаксеркс послал собственный венок, окунув его сперва в благовония. Однако для Энтима он не только сделал многое из вышеупомянутого, но и пригласил его на семейный завтрак. Персы выражали большое недовольство этим, потому что эта дарованная только им привилегия была унижена и еще потому, что предстоял новый поход против Греции. Но царь послал Энтиму ложе с серебряными ножками и покрывала для них, палатку с цветастым балдахином, серебряный трон, позолоченный зонт, двадцать золотых фиалов, инкрустированных драгоценностями, сто больших серебряных чаш и серебряный кратер, сто рабынь и сто рабов и шесть тысяч золотых монет, не считая денег на повседневные расходы.

Единственный момент, связанный с Гераклидом, — это утверждение, что персы раньше всех завели группу прислуги, задачей которой было сделать кровати. Эта группа слуг известна только в связи с различными вариациями этой истории о щедрости, дарованной Тимагору (Plut. Art. 22.9; Pelop. 30.10: στρώτας θεράποντας, «прислужников, чтобы стелить», и Suda, s. v. ‘Timagoras’, τ 591 Adler).
Похоже, что в сообщении Афинея речь идет о двух лицах при дворе Артаксеркса (но неясно, первый это или второй), а именно о Тимагоре или Энтиме из Гортины на Крите, и приписывает эту подробность перипатетику Фению (Τιμαγόραν ἢ τὸν ἐκ Γόρτυνος, ὥς φησι Φαινίας ὁ περιπατητικός Ἔντιμον). Книга 2 Афинея на самом деле является эпитомой оригинала, и на самом деле текст этой эпитомы настолько запутан, что его смысл искажен. Достаточно лишь понаблюдать за близкими повторами (которые, несомненно, выдают два этапа обобщения):
1. Приглашение к царскому столу дважды:
[a] ἐπὶ τὸ συγγενικὸν ἄριστον ἐκαλεῖτο ὁ Κρὴς οὗτος, … «критянина даже позвали на завтрак с царскими родственниками»
[б] τῷ δ’ Ἐντίμῳ τοιαῦτα πολλὰ ἐποίει καὶ ἐπὶ τὸ συγγενικὸν ἄριστον ἐκάλει … «для Энтима он не только сделал многое из вышеупомянутого, но и пригласил его на семейный завтрак»
2. Одни и те же предметы приводятся дважды (палатка и кровать с серебряными ножками с покрытием):
[a] τιμῶν Ἀρταξέρξης σκηνήν τε ἔδωκεν αὐτῷ διαφέρουσαν τὸ κάλλος καὶ τὸ μέγεθος καὶ κλίνην ἀργυρόποδα … «В знак уважения Артаксеркс подарил ему палатку необычайной красоты и огромных размеров и ложа с серебряными ножками»
[б] ἔπεμψε δὲ καὶ κλίνην αὐτῷ ἀργυρόποδα καὶ στρωμνὴν καὶ σκηνὴν οὐρανοφόρον ἀνθινὴν, «послал ложе с серебряными ножками и покрывала для них, палатку с цветастым балдахином …»
Факт, что при передаче произведения читателю Афинея (или эпитомы) было непонятно, был ли героем этой истории Тимагор или конкретный критянин по имени Энтим, показывает полную неясность этого текста. Этот сегмент также включает в себя, казалось бы, неподходящее изображение Тимагора как человека, который не имел чести сидеть на царском обеде — описание, которое явно противоречит картине Плутарха в Art. 22.11.
Человек по имени Энтим совершенно неизвестен. Похоже, что в действительности контраст, о котором говорится в нашем искаженном тексте Афинея, был вовсе не между Тимагором и Энтимом, а между Тимагором и Фемистоклом, конкретно упомянутым в начале отрывка (ὃς ζήλῳ Θεμιστοκλέους ἀνέβη ὡς βασιλέα, «прибыл к царю, подражая Фемистоклу»). Само существование Энтима из Гортины на Крите сомнительно. Это может быть результатом недоразумения, основанного на следующем: (1) наличие в тексте слова ἔντιμος, буквально означающего «почитаемый», ср. Аthen. 4.146 a: ἐντιμότατοι, самые почетные из гостей, которые приходят к столу Великого царя на завтрак; (2) (ученая) ссылка на Энтима, который основал город Гелу в начале седьмого века до н. э. и происхождение которого было критским (см. Hdt. 7.153.1, Thuc. 6.4.3, Diod. 8.23.1).39
Этот «критянин» (ὁ Κρὴς), которого пригласили поесть за царским столом, и «Энтим», принимавший подарки от царя, очевидно, являются одним и тем же лицом, и скорее всего, Тимагором, поскольку особенности, относящиеся к их соответствующим описаниям Афинея и Плутарха, почти идентичны. «Афинянином» (τῷ Ἀθηναίῳ), который сделал жест почтения царю, очевидно, является Фемистокл, который, вероятно, также получил честь сидеть за царским столом (ср. Plut. Them. 27.4–28.1). [11] Вероятно, эпитоматор взял двух афинян — одного, который был первым приглашен к царскому столу, и другого, который был последним, кто удостоился этой чести — и перепутал их друг с другом, а также с вымышленным «Энтимом».
Появление этой заметки вдохновило некоторых ученых на предположение, что Гераклид, которому приписано замечание о слугах, убирающих постель, также является автором всей истории Тимагора и у Плутарха, и у Афинея. Однако представляется более вероятным предположение, что краткая цитата из Гераклида помещена в конце списка цитат, а не в начале длинного описания. Следует заметить, что в отрывках афинеева текста непосредственно перед гераклидовым намеком цитируются некоторые писатели, обсуждавшие постельное белье и покрывала, в том числе Эфипп, Аристофан, Софрон и Гомер. То, что у аллюзий есть общая тема, может указывать на использование сочинения, в котором они были собраны вместе, произведения вроде сборника рассказов на эту тему, объединяющего Гераклида и других авторов.
В самом деле, Афиней добавил другое имя, перипатетика Фения из Эреса (конец IV века до н. э.). Фений интересовался Фемистоклом (Plut. Them. 1.2; 7.6; 13.3; 27.5; 29.7), и некоторые ученые полагают, что полный раздел Афинея, включающий дело Тимагора, является фрагментом истории Фения (=Wehrli F 27). Возможно, Фений использовал труды Гераклида, но возможно и обратное, а именно, что Гераклид использовал труды Фения. Действительно, если согласиться, что работа Гераклида, по–видимому, не включала в себя непрерывное повествование и была вторичной по своему характеру, мы могли бы легко принять, что он мог жить позже Фения. Гераклид ассоциируется только с одним элементом этой истории (упоминанием о «постельничих»).
Нельзя решить, был ли контраст между Тимагором и Фемистоклом создан Гераклидом или Фением, да и вообще охватывал ли кто–нибудь из них историю Тимагора. Это сравнение, возможно, было придумано самим Афинеем и установлено между личностью Фемистокла, изображенной Фением, и персонажем Тимагора, появляющимся в другом произведении. В других ссылках Афинея на Гераклида нет никаких намеков на критическое отношение к персидской действительности. Поэтому появление здесь этого уничижительного подхода, подчеркивающего жест почтения к царю как ужасающий, может происходить из более поздней руки (самого Афинея или его эпитоматора).
Иоганн Энгельс полагает, что Фений собрал исторические примеры известных греков при персидском дворе. По–видимому, с этим предположением согласуется предположение некоторых ученых о том, что для этих же самых сведений, приведенных в «Пелопиде», Плутарх использовал Фения. Столь же правдоподобно, однако, предположение, что изображение Фения (наряду с анекдотом Гераклида?) было включено в сборник, который впоследствии был использован некоторыми авторами (вроде Плутарха и Афинея).
Ключ к разгадке можно найти в следующих фактах: Афиней упоминает Тимагора дважды, каждый раз вместе с другой историей. Эти два случая — Анталкид и венок, подаренный ему Артаксерксом на пиру (2.48e), и шутка государственного деятеля и посла Эпикрата, что афиняне должны избрать девять посланников к персидскому царю, а не девять архонтов (6.251 b). Все три анекдота появляются в Pelopidas 30. В «Артаксерксе» Плутарха (22.2 и 22.9–13) можно найти только истории об Анталкиде и Тимагоре. Можно предположить, что Плутарх обнаружил обе истории в одном и том же тексте, что может объяснить их совместное появление в двух его работах. В двух биографиях между вариантами имеются незначительные различия. Афиней не полагался ни на одну из них — особенно на «Пелопида» Плутарха, поскольку в качестве источника для истории Эпикрата он приводит на дельфийца Гегесандра.
Как замечает Генри Д. Уэстлейк, по–видимому, нет никакой случайности в продолжающемся совместном повторении этих историй. Возможно, все они в конечном итоге происходят из одной и той же работы. Это сочинение, как можно предположить, было либо составлено после Гегесандра, чьи Ὑπομνήματα (комментарии) должны принадлежать к середине III века до н. э., так как этот писатель упоминал (Athen. 9.400 d) Антигона II Гоната (ум. с. 239 до н. э.) — либо может быть работой самого Гегесандра. Афиней, по–видимому, был широко зависим от Гегесандра, особенно в книгах 2-4, 6-10, 12-14. Следовательно, либо Гегесандр, либо использовавшая его труд компиляция ссылались на Тимагора и цитировали Гераклида (и Фения). Причина совместного присутствия этих историй, посвященных персидскому упадку (у Гегесандра или в более поздней работе), может быть в том, что эти темы были типичны для Персии в греческом воображении.
Если все это правда, то каким же образом дошло до Плутарха описание Гераклида? Как здесь и предполагалось, Плутарх и Афиней могли встретить соответствующие отрывки или моменты, приписываемые Гераклиду в популярных сборниках анекдотов и апофтегм. Этого рода сочинения распространялись еще со времен эллинизма, обычно сокращая и извлекая россказни из более крупных сочинений. В двух других случаях Плутарх, возможно, нашел имя Гераклида, упомянутое в нескольких сборниках, один раз в списке (вместе с Эфором, Диноном и Клитархом), а другой раз в качестве автора, описывающего (Aртa)ксеркса и Аместриду. Точно так же он мог найти всю историю Тимагора (вместе с рассказами об Анталкиде и Исмении) в сборнике, где имя Гераклида могло быть упомянуто или не упомянуто в этом источнике.

Использование Гераклида Плутархом.

Теперь мы можем высказать некоторые соображения, касающиеся использования Плутархом Гераклида. Поскольку приписываемая Гераклиду в «Артаксерксе» информация нарушает всю сюжетную линию, в которой царь влюбляется в свою собственную дочь Атоссу и женится на ней, Гераклид прямо отличается от источника основной канвы глав 23, 24-25, 26-30, которые образуют замкнутое и связное целое. Более того, именно по этой причине источник, используемый для этого целого, не использовал Гераклида и не мог быть упомянут Гераклидом.
На самом деле, этот случай предлагает нам редкий взгляд на метод работы Плутарха. Он, по–видимому, показывает два различных этапа в композиции работы. Мы можем видеть это, сравнивая информацию в Art. 23 и в Art. 27:
(а) Атосса: 23.3–5: ᾔσθετο … Ἀτόσσης ἐρῶντος ἔρωτα δεινόν … τέλος; δ’ οὖν γῆμαι τὴν κόρην ἔπεισε … (‘… он отчаянно влюбился в одну из своих двух дочерей, Атоссу … наконец–то, она убедила царя жениться на девушке и объявить ее своей законной женой).
(б) Аместрида: 23.6: μίαν τῶν θυγατέρων οὐ μόνον, ἀλλὰ καὶ δευτέραν Ἄμηστριν γῆμαι (‘… женился не на одной из его дочерей, но и на второй, Аместриде’).
(в) Аместрида, 27.7–8: ὡμολόγησε … Ἄμηστριν δ Τιριβάζῳ’ … ἐψεύσατο Τιρίβαζον δ’, γήμας αὐτὸς τὴν Ἄμηστριν (он обещал … [отдать] Аместриду Тирибазу. Он нарушил свое слово, данное Тирибазу, и сам женился на Аместриде»).
(г) Атосса: 27.8–9: ἀντ’ ἐκείνης δὲ τῷ Τιριβάζῳ τὴν νεωτάτην Ἄτοσσαν ἐνεγύησεν. ἐπεὶ δὲ καὶ ταύτην ἐρασθεὶς ἔγημεν … («… вместо нее обручил с Тирибазом свою младшую дочь Атоссу. Однако, вскоре он влюбился и в Атоссу и женился на ней…»).
Это изображение позволяет предположить, что в составе этого сегмента биографии было (по крайней мере) два этапа: один, который следовал главному, так называемому «общему источнику» (Динону?), как мы видели в главе 5, и еще одному, куда он вставил материал из другого источника. В Art. 23 Плутарх вводит брак с Аместридой и после этого с Атоссой; в Art. 27 он добавляет Аместриду перед Атоссой, сохранив важную особенность, что брак царя с Атоссой является событием, которое главным образом оскорбляет Тирибаза. Так, Плутарх одновременно усиливает описание злодеяний Артаксеркса и подчеркивает его невоздержанность. Помещая эту разрозненную заметку об Аместриде в рассказе об Атоссе, Плутарх вынужден был придумать двойное оскорбление Тирибазу, которое, скорее всего, не было отражено в первоначальном источнике, которым он пользовался. Для достижения этих литературных эффектов Плутарху пришлось манипулировать своими источниками.

***

Два случая, в которых Плутарх использует Гераклида, похожи. В обоих случаях мы видим, что представленная информация является скудной и вырванной из исторического контекста. В этих двух примерах происходит слияние между Ксерксом и Артаксерксом. В одном случае эта путаница является явной — касательно идентичности царя, с которым встретился Фемистокл, — а в другом она подразумевается, поскольку ссылка на Артаксеркса, вероятно, должна указывать на Ксеркса. Эти факты указывают на то, что Плутарх не читал повествования Гераклида и не имел в своем распоряжении труд этого автора.

Экскурс: Харон Лампсакский.

В том же упомянутом выше отрывке (Them. 27) о свидании Фемистокла при персидском дворе Плутарх принимает версию Фукидида и Харона, что царем, о котором идет речь, был Артаксеркс I, а не версию четырех других историков, (Эфора и Динона, Клитарх и Гераклида) «и других» (ἄλλοι πλείονες), согласно которой это был Ксеркс. Поскольку упоминание о Диноне и Гераклиде уже было изучено, давайте кратко рассмотрим упоминание Харона, который также написал «Персику», содержание которой нам совершенно неизвестно.
Когда мы впервые исследовали использование имен Динона и Гераклида в этом отрывке, мы выбрали путь, который не был избран Плутархом. Наиболее показательно, что Плутарх выбрал вариант, поддерживаемый только двумя историками, в отличие от большинства писателей, в прямом соответствии с тем, что Фемистокл покинул афинские демократические обычаи и принял выбор жить среди персов. Следовательно, выбор Плутарха предвосхищает принятие Фемистоклом варварских обычаев.
Плутарх следует тем историкам, которые численно находятся на втором месте, и это напоминает изображение Геродотом Фемистокла, который получил только «вторые почести» за доблесть (8.123, τὸν δεύτερον) в битве при Саламине, что упомянуто в биографии (Them. 17.1). Среди греков Фемистоклу было отказано в первом месте и он был явно оскорблен, потому что он был чрезмерно амбициозен и страстно жаждал славы (φιλοτιμία: Them. 3.4; 5.3; 5.5; 6.3; 10.5; 18.1, φιλοτιμότατος), желая быть первым (Them. 3.1, πρωτεύειν). Плутарх полагает, что Фукидид и Харон должны быть предпочтены другим авторам. Действительно, он помещает их в первую очередь. Это может намекать на то, что, подобно Фемистоклу, который считал себя обладателем заслуг, которые не были оценены справедливо, выбор Плутарха сделан потому, что исторические сочинения Фукидида и Харона имеют для него куда большую ценность. Иными словами, когда речь заходит о греческой истории (в отличие от греческой политики), имеет значение не количество, а качество.
Или нет? Упоминание о родине Харона, в отличие от всех остальных историков в Them. 27, подразумевает результат выбора Фемистокла (Them. 29.11): [12] Он получает от царя три города: магнезию, Лампсак и Миунт (соответственно, на хлеб, вино и мясо), так что в художественном плане выбор Плутарха может даже намекать на (материальные) выгоды, полученные от решения Фемистокла.
Кроме того, создается впечатление, что Харон исчезает по ходу абзаца. Плутарх не только помещает имя Фукидида в начале всего отрывка, но и упоминает его дважды. Если следовать нашему пути в том, чтобы историографическая ссылка аллегорически обозначала политическую сферу, Плутарх переходит от господства немногих к господству одного, что соответствует тому, как Фемистокл говорит, что он увеличит славу и влияние царя(ἀλλ’ ἐγὼ καὶ τὴν δύναμιν βασιλέως … φήμην αὐξήσων, Them. 27.6).
О Хароне известно немного (см. главу 1), но несколько моментов заслуживают упоминания. Оценка Плутархом его описания, как указывалось выше, действительно видна в том, как он использует свои изображения против Геродота (De Herod. malign. 20.859 ab, 24.861 ad). Его упоминание о Хароне в другом месте (Mul. Virt. 18.255 ae ~ Polyaen. 8.37) может свидетельствовать о том, что Плутарх был лично знаком с его работой. Однако описания Харона в De Herodoti malignitate («О злобе Геродота») представляются чрезвычайно лаконичными. [13] Они могут быть как эпитомами его сочинений, так и изображениями Харона, возможно, даже эпитомами Геродота, [14] так как они в действительности не представляют противоречий галикарнасцу, несмотря на то, что Плутарх использует их как противоречивые. Это предположение о произведении, которое является вторичным по своей природе, может объяснить его исчезновение; это, конечно, может объяснить исчезновение имени Харона во второй ссылке на «вариант с Артаксерксом» в «Фемистокле». Действительно, параллельная версия Nepos, Them. 9.1 (цитируется в главе 4) имеет только Фукидида, которому римский биограф верит, потому что по времени он был ближе к Фемистоклу и из того же города. Если Харон действительно представил аналогичное мнение, то оно не было сочтено уместным для Непота.

---

[1] Это соответствовало древней месопотамской традиции, в которой царь рассматривался как поддерживающий закон и порядок от имени богов и как человек, который передает их желания. Ср. 1 Царств 3: 9, Исайя 11:4; Иеремия 23:5-6, 33:15-16, Псалмы 72: 1-3. О назначении богов вершить правосудие на земле см. Свод законов Хаммурапи (1.27-49) и ассирийских царей (например, Тиглат–Паласар, I, RIMA 2 А. 0.87.1: 1.15–25, 1.46–50, 7.36–41; A. 0. 87. 2: 7-10; Ашурнасирпал II, RIMA 2 A. 0.101.1: 1.9–17, 1.99–101, 3.118; A. 0. 101. 2: 7-9; Салманасар III (RIMA 3 A. 0.102.1: 3, 10, 11; A. 0.102.5: 1.6, 11, 12).
[2] История Артаксеркса также напоминает страстное увлечение Ксеркса Артаинтой, дочерью Масиста (Hdt. 9.108).
[3] Он располагался в деме Диомея, недалеко от юго–восточного угла городских стен; ср. Hdt. 5.63, 6.116, Schol. Aristoph. Ran. 651, Liv. 31.24.17. Diog. Laert. 6.13. Строго говоря, Фемистокл был, пожалуй, metroxenos, а не nothos.
[4] Согласно Плутарху Кима не фигурирует в рассказе Харона Лампсакского о Пактии (De Herod. malign. 20.859 ab).
[5] Нет ничего, что могло бы опровергнуть мысль о том, что Полиэн опирался на литературный источник. Ср. Athen. 4.146 c для Ктесии и Динона; ср. Athen. 11.503 f.
[6] Ср. Ps.-Arist. Mund. 398а. см. Plut. Art. 29.6, где заговорщики видимы царем, но сами не разглядели его за ширмой. Ср. Diod. 2.21.7; ср. Hdt. 1.99.
[7] Ср. Dicaearchus (ap. Athen. 13.557b) о Дарии III, который велел им сопровождать его в экспедициях. Ср. Curt. Ruf. 3.2.24 (ср. 6.6.8). Диодор (17.77.6) сообщает ту же цифру для Александра (после исправления), связывая ее, в частности, с числом дней в году (ср. логическое обоснование в Curt. Ruf. 3.3.10). Первоначально продолжительность года у персов составляла 360 дней лунно–солнечного года (переходная стадия между 354 днями лунного года и 365 днями солнечного), что подтверждается двумя календарями: одним, относящимся к ритуалу в Авесте, который был сельскохозяйственным по своей природе (ср. Yasna 16.3-6) и другим, политическим, основанным на вавилонской модели. Ритуальное и традиционное значение числа 360 прослеживается во многих случаях: Геродот (3,90) отмечает, что 360 белых жеребцов ежегодно посылались из Киликии к великому царю, «по одному на каждый день»; ср. 3.92 (360 талантов), 3.94 (360 талантов золотого песка), 1.189-90 (360 каналов реки Гинд). Ср. пир в Esther 1: 4, который проходил в течение 180 дней (предположительно полгода).
[8] См. Dem. 24.129; ср. Lib. Dec. 9.39. ср. золотой трон, на котором восседает Ксеркс: Plut. Them. 13.1.
[9] Дарий I ввел стандарт веса, который связывал дань серебром с древним месопотамским шекелем/ сиглом (Hdt 3.89: стандарт вавилонского таланта, Βαβυλώνιον σταθμὸν τάλαντον ἀπαγινέειν; ср. 3.95); ср. Ael. VH 1.22.
[10] Эти два обвинения различны, хотя некоторые ученые утверждают, что Тимагор был обвинен и осужден как за взятки от персов, так и за измену родине. Ср. Xen. Hell. 7.1.38, Dem. 19.191.
[11] Упоминание о предстоящем походе на Грецию, если оно и не перенесено в резюме c одной фигуры на другую, возможно, является интерполяцией, добавленной в неясную эпитому, приблизительно основанной на рассказе о Фемистокле (ср. Plut. Them. 31.3–4).
[12] Ср. Thuc. 1.138.5, Diod. 11.57.7, Nep. Them. 10.3, Strab. 13.1.12, 14.1.10, Amm. Marc. 22.8.4. Эта картина представляет собой проблему в том, что Лампсак, по–видимому, не был дан царем, но ассоциирование Фемистокла и города засвидетельствовано ( ежегодным праздником).
[13] Это могут быть дословные цитаты; ср. ионизм βασιληίου в De Herod. malig. 24.861cd (= FGrH 687b F 5).
[14] Это предположение объясняет сходство сновидений Астиага у Геродота и Харона (Tert. De Anim. 46).

Приложение: Две заметки о Кипрской войне

Присутствовал ли Тирибаз в битве при Китии?

Вопрос о том, присутствовал ли Тирибаз на месте морского сражения при Китии, в котором Артаксеркс нанес поражение Эвагору Саламинскому, имеет отношение к вопросу о его присутствии в другом месте, где он мог быть использован ради своего дипломатического мастерства, а именно в Кадусийской кампании. Можно заметить, что в наших сообщениях о битве есть кое–что интересное.
Диодор (15.2.2) сперва называет Тирибаза «командиром флота» (στρατηγοὺς δ ἀπέδειξε πεζῆς τῆς δυνάμεως Ὀρόνταν κηδεστήν, τῆς δὲ ναυτικῆς Τιρίβαζον; «в качестве командиров он [Артаксеркс] выбрал для сухопутных войск своего зятя Оронта, а для военно–морских Тирибаза»). Вскоре, однако (15.3.2), Глос, зять Тирибаза (ср. 15.9.3), называется «флотоводцем» (ὁ τῆς δυνάμεως ναυτικῆς ἡγούμενος, ὀνομαζόμενος δὲ Γλῶς, «вождь военно–морских сил, известный как Глос») [1], и он подавляет бунт. Опять же, Тирибаз является верховным главнокомандующим после битвы при Китии (15.8.1: ἔχων ἡγεμονίαν τὴν τῶν ὅλων). Некоторые ученые считают, что это противоречие можно разрешить, утверждая, что между этими двумя лицами существовало разделение полномочий.
Тем не менее может быть и другая интерпретация. Эти двое, вероятно, были военачальниками, но не в одно и то же время; Тирибаз вообще не присутствовал во время подготовки к морской битве при Китии и во время самого столкновения. [2] Он прибыл на Кипр только после поражения Эвагора, чтобы обсудить условия капитуляции, а затем принял на себя верховное командование. [3] Это можно почерпнуть из другого источника, которым мы располагаем об этом событии, а именно из Феопомпа, или, скорее, из резюме, Фотия книги 12 его «Филиппики» (FGrH 115 F 103 = Bibl. cod. 176 p. 120 a 25-34):

(6) ὅπως τε πρὸς Εὐαγόραν ἐπικρατέστερον ἐπολέμει, καὶ περὶ τῆς ἐν Κύπρῳ ναυμαχίας… (9) καὶ ὡς Τιρίβαζος ἐπολέμησεν, ὅπως τε Εὐαγόρᾳ ἐπεβούλευσεν, ὅπως τε αὐτὸν Εὐαγόρας πρὸς βασιλέα διαβαλὼν συνέλαβε μετ’ Ὀρόντου.

(6) как он начал более энергично воевать против Эвагора, и о морском сражении на Кипре … (9) как Тирибаз начал войну, как он замыслил заговор против Эвагора, и как Эвагор донес на него царю и арестовал его при соучастии Оронта.

Сначала у нас есть битва при Китии, и только потом упоминается Тирибаз. Одно из объяснений двух странных подробностей, которые мы имеем в наших источниках, может заключаться в том, что Тирибаз прибыл на место позже. Хотя, по общему признанию, раздел Феопомпа в целом не может следовать строгому хронологическому порядку и частично тематичен, нельзя отрицать, что Тирибаз появляется в этих отрывках отдельно от морского сражения, и в контексте обвинений Оронта. Глагол ἐπολέμησεν («повел войну») может относиться к осаде Саламина после морского сражения (Diod. 15.8.1: τὴν Σαλαμῖνα πολιορκουμένην ἐνεργῶς; cр. Isocr. Paneg. 134). [4] Очевидно, что рассказ Феопомпа должен быть принят вместе с описанием Диодора (15.8.3-4) обвинения против Тирибаза, выдвинутого Оронтом в сотрудничестве с Эвагором. [5] Этот факт важен, так как в этом разделе Диодор следует «общему источнику», как, по–видимому и Феопомп.[6]
У Диодора есть Тирибаз, идущий к царю, чтобы объявить о победе и попросить денег для продолжения кампании (15.4.2). [7] Это описание соответствует рассказу Диодора о действиях Эвагора, который просит помощи у царя Египта (15.4.3; 15.8.1). [8] Схематическая точность сравнения делает это описание сомнительным и фактически может быть попыткой Диодора разобраться со своим источником и объяснить, почему Тирибаз прибыл на Кипр после битвы.[9]
Эти соображения позволяют нам сделать вывод о том, что деятельность Тирибаза на кадусийском и кипрском фронтах была представлена в разных разделах первоначального источника и, возможно, не в хронологическом порядке, как было указано выше.

Битва при Китии и «Египетская война»

Согласно господствующему мнению, битва при Китии произошла незадолго до окончания войны; предположенная в соответствии с этим мнением дата (381/0 до н. э.) была оспорена Гордоном Шримптоном, который предпочел поместить ее в 386/5 году, сразу после заключения царского мира. Но не все убеждены в этом.[10]
Большинство аргументов Кристофера Туплина против даты Шримптона касаются неудавшейся персидской войны против Египта, которую Исократ упоминает как происходившую до Кипрской войны (Paneg. 140). Трудность заключается в том, чтобы найти разумные рамки для обеих кампаний и включить туда случаи голода и мятежа в персидской армии, а также первое упоминание о египетской помощи, оказанной Эвагору (Diod. 15.3.1-3) — до египетской войны, как можно было бы предположить — и еще «опустошение Финикии и Сирии» или восстание в Киликии, как рассказывал Исократ (Paneg. 161, Evag. 62). [11] Доводы Туплина убедительны, особенно с учетом убеждения Шримптона, что персидское нападение на Египет последовало или было одновременным с вторжением на Кипр (то есть в 387/6 году до н. э.).
Но что, если никакой реальной войны с Египтом не было? Здесь высказывается предположение, что риторическая гипербола Исократа, который является нашим единственным источником для этой кампании, неверно истолкована (под влиянием его Phil. 101?). Исократ не был историком, и его высказывания не следует оценивать по историческим стандартам. Речь Исократа была предназначена для того, чтобы убедить публику, а его преувеличенные изображения были предназначены для того, чтобы вызвать у греков насмешки над великим царем. Исократ утверждает (Paneg. 140):

Καὶ πρῶτον μὲν ἀποστάσης Αἰγύπτου τί διαπέπρακται πρὸς τοὺς ἔχοντας αὐτήν; Οὐκ ἐκεῖνος μὲν ἐπὶ τὸν πόλεμον τοῦτον κατέπεμψεν τοὺς εὐδοκιμωτάτους Περσῶν, Ἀβροκόμαν καὶ Τιθραύστην καὶ Φαρνάβαζον, οὗτοι δὲ τρί’ ἔτη μείναντες καὶ πλείω κακὰ παθόντες ἢ ποιήσαντες, τελευτῶντες οὕτως ἀπηλλάγησαν ὥστε τοὺς ἀφεστῶτας μηκέτι τὴν ἐλευθερίαν ἀγαπᾶν, ἀλλ’ ἤδη καὶ τῶν ὁμόρων ζητεῖν ἐπάρχειν;

Во–первых, восстание в Египте: чего он [царь]добился против тех, кто его удерживает? Разве он не послал на эту войну наиболее прославленных из персов — Аброкома, Тифраста и Фарнабаза, и разве они, помыкавшись там три года и получив больше зла, чем причинили, не пожелали в конце концов умыть руки, так что повстанцы, не ограничиваясь своей свободой, уже стремятся расширить свой контроль и над своими соседями?

По какому бы стандарту мы ни решили интерпретировать его описание этой кампании, утверждение, что персидская армия «топталась» (μείναντες) в течение трех лет, вряд ли подходит для описания продолжающейся экспедиции (особенно той, которая включала трудности). Она более подходит как описание войска, которое было собрано для отправки в экспедицию, но фактически не ушло. Здесь точная картина, которую мы находим у Непота (Dat. 3.5): силы собираются, но по каким–то другим соображениям они так и не выступают в поход. Упоминание Фарнабаза и Тифраста как Исократом, так и Непотом подразумевает, что они сообщают о формировании одной и той же силы. Здесь следует, пожалуй, добавить еще один источник — пролог 10‑й книги потерянной «Филиппики» Трога, где царь «готовится» к войне с Египтом (bellum Aegyptium in urbe Ace conpararit).
В Paneg. 142 Исократ утверждает, что царь позволяет лишь сотне вражеских триер блокировать весь свой флот в течение трех лет, и эта тема бездействия повторяется также в изображении Кипрской войны (141). Похоже, то же самое относится и к египетскому фронту. Аргументом является то, что ничего не было сделано в течение трех лет, а не то, что царь вторгся в Египет. Упоминание о «войне» здесь не лишено иронии и, несомненно, было воспринято с иронией и аудиторией Исократа.
Исократ ставит египетскую кампанию перед кипрской, но мы не должны придавать большого значения этому порядку, поскольку Исократ группирует вместе как силы, собранные Аброкомом (в 401 году до н. э.), так и силы, собранные Фарнабазом и Тифрастом. Тот факт, что они неразличимы в глазах Исократа (и его аудитории), возможно, намекает на то, что обе экспедиции не осуществились. Время Исократа в этом отрывке начинается с египетского восстания (404 год до н. э.), что позволяет ему свести все события вместе и создать впечатляющую риторическую картину. Учитывая этот факт, нет ничего, что помешало бы собрать силы, возглавляемые Фарнабазом и Тифравстом, после битвы при Китии или, по крайней мере, после царского мира (как говорит Шримптон).
Кроме того, как справедливо замечает Панико Стилиану, мы знаем, что Хабрий, Афинский наемник–командир, был в Египте (Diod. 15.29.1-2, нанятый Акорисом), пока его не отозвали (см. главу 5), но нет никаких свидетельств о персидской кампании против Египта во время его пребывания там. Это не значит, что война предшествовала его пребыванию, а значит скорее, что ее вообще не было.
Столь же гиперболически Исократ описывает распространение власти мятежников на соседние народы. Это, вероятно, относится к египетскому союзу с Эвагором (Diod. 15.2.3) и писидийцами (Theop. F 103.13). Ссылки на Финикию, Сирию и Киликию (Evag. 62) несомненно преувеличены, так как персидский царь использовал Киликию в качестве базы для операций против Кипра (Diod. 15.2.2, 15.3.3, 15.4.2), и Акко (Acco) как базу для планируемой экспедиции против Египта (если пролог Трога действительно относится к этой персидской армии). [12] Исократ может ссылаться на последствия нападения Эвагора на персидскую линию снабжения (Diod. 15.3.1). Свидетельства, приводимые в поддержку утверждения Исократа, то есть надписи и основание алтаря с именем Акориса, найденные в Тире, Сидоне и Акре, действительно свидетельствуют о влиянии Египта в Финикии и не имеют ничего общего с гиперболическим «захватом» (κατείληπται) Тира врагами Великого царя (Paneg. 161), в особенности, когда в «Эвагоре» он говорит о Тире, взятом царем Саламина и его сыном.
Наконец, фраза Исократа «шесть лет» относится ко всему периоду экспедиции против Эвагора (несомненно, считая от царского мира), а не ко времени, прошедшему после битвы при Китии. Он, конечно, ссылается на эту битву в фразе, которая преуменьшает ее важность (141: κατὰ μὲν θάλατταν προδεδυστύχηκεν, «на море он был несчастлив»), но трудно датировать это событие с точностью. Общее впечатление то, что царь не в состоянии победить Эвагора.
Приготовления к египетскому походу, вероятно, начались после царского мира (Diod. 14.110.3) и были приостановлены по разным причинам; Фарнабаз был временно отозван для каких–то других дел (Nep. Dat. 3.5).
Если отбросить призрак «египетской войны» в 380‑х годах, можно считать, что кипрская кампания началась в 386 году, а битва произошла в 384 году или даже немного позже — хотя подготовка, возможно, заняла несколько лет до начала фактической кампании, [13] отсюда, заявление Исократа о «десятилетней войне» приблизительно верно. Любая из дат, предложенных для битвы, может соответствовать гипотезе, что Тирибаз не присутствовал в битве, но был использован в одновременной кадусийской кампании, около 386/5 года до н. э., и появился на Кипре только после окончания этой северо–восточной экспедиции и после битвы при Китии.

---

[1] Ср. Aen. Tact. 31.35.
[2] Ружичка утверждает, что во время мятежа «персидские военачальники Тирибаз и Оронт вместе с Глосом восстановили порядок», но Диодор в основном говорит о Глосе.
[3] Спиридакис говорит о перестановках командования среди персов после морского сражения и прибытия от царя Тирибаза. Стилиану также указывает на некоторое отсутствие Тирибаза: «будучи еще в Ионии, Тирибаз, вероятно, назначил Глоса навархом своего флота».
[4] Это могут быть «два года непрерывных боев» у Диодора (15.9.2: διετῆ χρόνον τὸν ἐπὶ πᾶσι συνεχῶς πολεμηθεὶς). Период может быть его собственной интерпретацией, без указания на эту периодизацию в его источнике, как на самом деле предположил Стилиану: «диодоровская импровизация». Может ли это временнОе обозначение быть результатом поврежденных рукописей?
[5] См. также Polyaen. 7.14.1. Фотий, возможно, упустил точные нюансы, поскольку Тирибаз был обвинен в сговоре с Эвагором, а Оронт был тем, кто оклеветал его перед царем.
[6] Возможно, в 15.2-4 Диодор также использовал Эфора для самой битвы (ср. Polyb. 12.25 f. 1). Если это так, то здесь может иметь место случай объединения двух сообщений. Согласно главному из них, однако, Тирибаз не упоминается во время битвы.
[7] καὶ Τιρίβαζος μὲν μετὰ τὴν ναυμαχίαν διαβὰς εἰς Κιλικίαν, κἀκεῖθεν πορευθεὶς πρὸς τὸν βασιλέα, τήν τε νίκην ἀπήγγειλε καὶ δισχίλια τάλαντα πρὸς τὸν πόλεμον ἀπεκόμισεν, «тем временем после морского сражения Тирибаз переправился в Киликию и оттуда продолжил путь к царю, доложил о победе и привез от него две тысячи талантов для продолжения войны».
[8] Εὐαγόρας μὲν ὁ βασιλεὺς τῶν εἰς Σαλαμινίων ἧκεν Κύπρον ἐξ Αἰγύπτου, κομίζων χρήματα Ἀκόριδος παρὰ τοῦ βασιλέως Αἰγύπτου ἐλάττονα τῶν προσδοκηθέντων, «Эвагор, царь Саламина, приехал на Кипр из Египта, везя деньги от Акориса, царя Египта, но не так много, как он ожидал’ (15.8.1).
[9] Возможно, Диодор творчески изменил направление движения Тирибаза, который прибыл в Киликию по пути на Кипр (15.2.2).
[10] Стилиану датирует морское сражение 384 годом до нашей эры.
[11] «Панегирик» Исократа был произнесен еще до окончания Кипрской войны, возможно, в 380 году.
[12] Ружичка, возможно, не прав, говоря: «отпадение Тира привело также к потере многих материковых объектов … принадлежащих Тиру, главным из которых был Акко, персидский плацдарм для нападений на Египет». Эта функция Акры/Акко не изменилась со времени нападения Камбиза (Strab. 16.2.25).
[13] В этом случае Исократ не отождествляет кампанию Автофрадата/Гекатомна 391/0 года до н. э. (Diod. 14.98.3-4) с кампанией 380‑х годов.