Оценивая практически любого античного автора и его произведения как исторический источник, наука сталкивается с вопросом о том, откуда почерпнуты сообщаемые им сведения, то есть что служило ему источниками, что особенно важно применительно к представителям античной историографии. Важность этого вопроса не исчерпывается установлением на его базе достоверности изучаемого материала, которое является лишь первым результатом источниковедческого исследования; источниковедческий анализ дает возможность выявить особенности композиции произведения, принципы отбора и подачи материала, которыми руководствовался автор, а следовательно, методику его работы, особенности мировоззрения и саму сущность произведения в целом или какой–либо его части, которая далеко не всегда разъясняется автором и правильно понимается комментаторами.
Применительно к Диодору этот вопрос был поставлен и достаточно подробно разработан еще в XVIII веке К. Г. Гейне[1], работа которого лежит в основе той большой литературы, которая посвящена теперь этому вопросу. Источники Геродота анализировались неоднократно, с большой полнотой вопрос о них был раскрыт А. Гутшмидом [2], а впоследствии детально разработан Ф. Якоби в его труде, опубликованном в Real–Encyklopädie von Pauly–Wissowa–Kroll.
С Фукидидом, однако, дело обстоит несколько иначе, несмотря на то что он является одним из самых изученных античных авторов. Вообще вопрос о его источниках долгое время не ставился, чему способствовали два следующих обстоятельства:
1) Фукидид никогда не указывает на свои источники;
2) логическая непрерывность его сочинения, являющаяся основным следствием софистической культуры, весьма осложняет их определение.
Эти обстоятельства усугубляет тот факт, что в европейской науке, начиная с Томаса Гоббса, выпустившего в 1629 году английский перевод Фукидида[3], утвердилось особое отношение к труду Фукидида как к недосягаемой вершине в мировой историографии вообще. Эта высокая оценка, с одной стороны, привела к тому, что творчество Фукидида стало объектом пристальных исследований, с другой стороны, однако, она породила внеисторический подход к Фукидиду, апофеозом которого можно считать сочинения Л. фон Ранке [4], который заменил исследования текста рядом общих фраз о бессмертии исторического метода Фукидида и т. д., отголоски которых встречаются в историографии по сей день[5]. Взгляды Ранке оказали влияние и на таких крупных ученых, какими были Э. Мейер и Дж. Б. Гранди, которые рассматривали Фукидида в связи с этим вне связи с исторической наукой его эпохи, что отодвигало на задний план в первую очередь источниковедческие штудии. Новый этап в науке о Фукидиде ознаменовала работа Арнольда Уикомба Гомма[6], который был, безусловно, первым историком, исключившим из своей работы эмоционально–оценочный элемент, который наличествовал даже в подлинно–исторических трудах В. П. Бузескула[7], С. А. Жебелёва[8] или Дж. Б. Гранди[9]. В советской науке этот этап связан с работами К. К. Зельина[10].
В целом он дает возможность по–новому подойти к вопросу об источниках Фукидида и попытаться решить его на фоне умственного движения той эпохи, к которой Фукидид принадлежал. Вопрос об его источниках сам по себе является очень широким и комплексным. Фукидид говорит как о минувших, так и о современных ему событиях. В первом случае он в большей степени нуждается в предшественниках, чем во втором; вместе с тем на примере описания событий прошлого у Фукидида в большей степени может быть выявлена его оригинальность, принципы отбора и подачи материала, то есть та методическая основа, на базе которой создавался весь труд Фукидида. Изложение событий современной истории в этом труде уже для Кратиппа стало классическим, поскольку в своей работе он отталкивался именно от Фукидида, а поэтому источниковедческий анализ этой части «Истории Пелопоннесской войны», где переплелось множество самых разных, безусловно, противоречивых и, в основном, устных источников, может базироваться только на детальном изучении принципов отбора и трансформации у Фукидида тех повествовательных приемов, которыми он пользуется и т. д. Одна традиция в его повествовании наслаивается на другую, иной раз противоположную, все это соединяется с документальным материалом и подкрепляется единой концепцией, которой следует автор, и завершается во внешней непрерывности и логичности произведения. В настоящей работе мы считаем возможным рассматривать только ту малую часть произведения Фукидида, где он говорит о прошлом, преимущественно прошлом Афин и Аттики, которое было для него ближе, и различные источники по которому были для него доступнее. В этой части все те особенности, о которых мы говорили применительно к изложению современной Фукидиду истории, здесь, безусловно, остаются прежними, но проявляются в значительно меньшей степени, что дает возможность если не разрешить, то поставить вопрос об источниках Фукидида.
В приложении к настоящей работе мы помещаем фрагменты Гелланика Митиленского, представляющие определенный интерес в источниковедческой работе. Переводы текстов античных писателей оригинальны.
§ 1. Основные направления в изучении Фукидида
Фукидиду посвящено необъятное количество литературы, тематика которой концентрируется вокруг весьма разных вопросов. Эти вопросы, главным образом, сводятся к следующим направлениям.
1. Изучение текста и вопросы формальной филологии (Ф. Трауготт, 1815; И. Беккер, 1821; Э. А. Бетан, 1843; К. Худе, 1898, 1927; Ф. Фишер, 1913 и др.).
2. Вопросы достоверности Фукидида и правильности его сообщений. Новоевропейская наука долгое время признавала безусловную правильность всех сообщений Фукидида и строго придерживалась знаменитой характеристики Фукидида, данной Цицероном, который писал о нем rerum gestarum pronuntiator sincerus et grandis (Cic. Brutus. 287). С весьма критических позиций к этому вопросу подошел Г. Мюллер–Штрюбинг[1], труд которого, несмотря на отрицательное отношение автора к Фукидиду как к историку вообще, в целом значительно продвинул историческую критику произведения Фукидида. Ряд интересных наблюдений сделал Дж. Б. Гранди, который рассматривал труд Фукидида на широкой исторической основе [2]; заслугой Дж. Б. Гранди, изъездившего всю Грецию, является также подробное изучение топографии Фукидида. Окончательное разрешение вопрос достоверности у Фукидида получил у А. У. Гомма, который в своем критическом комментарии привлек максимальное количество посторонних источников, позволяющих прокомментировать большинство сообщений Фукидида[3].
3. Композиция труда и порядок его написания.
В XIX веке в науке о Фукидиде этот вопрос был одним из центральных и вызывавших наибольшее число дискуссий. Суть его сводится к следующему: Ф. В. Ульрих[4] высказал предположение о том, что первоначально Фукидид полагал, что война прекратилась с заключением Никиева мира, на котором он собирался закончить свой труд. Впоследствии, убедившись в ошибочности этой точки зрения, он остановился в ходе работы над четвертой книгой (IV, 48, 5) и только после возвращения из изгнания возобновил сбор материала и начал работу над второй частью труда, которую присоединил к оставленной практически без изменений первой части. Эта точка зрения получила название прогрессивной[5]. Сторонниками ее были А. Кирхгофф [6], Г. Бузольт[7] и др. Наибольший интерес в этой связи представляют работы Л. Квиклинского и У. фон Виламовица–Мёллендорфа. Виламовиц исследовал композицию первой книги[8] и выявил ее архетип, к которому относится введение (I, 1), описание причин войны и поводов к ее началу (I, 23-97) и событий, имевших место непосредственно перед началом войны (I, 118-3, 146). При включении первой части (I, 1 - V, 20) в свой новый труд Фукидид, по его мнению, переработал первую книгу и включил в нее «Археологию» и «Пентаконтаэтию». Так называемая первая часть труда Фукидида, ее композиция и общий замысел в мельчайших деталях были исследованы Л. Квиклинским[9], который привлек в своей работе максимальное количество текстов и по существу дал новое обоснование гипотезе Ф. В. Ульриха. По мнению Квиклинского[10], Фукидид начал писать историю Декелейской войны как самостоятельное произведение, и только впоследствии соединил ее со своим первым трудом при помощи написанной позднее истории Сицилийской войны. В отличие от названных работ, базировавшихся на преобладающем элементе филологического анализа, Дж. Б. Гранди в специальном объемистом приложении к своему труду[11] развил прогрессивную теорию на основе исторической критики.
В противовес гипотезе Ф. В. Ульриха И. Классен [12] во введении к своему изданию Фукидида утверждает следующее: весь труд Фукидида от начала и до конца написан по единому плану и преимущественно после начала Декелейской войны, в ходе которой он окончательно обработал собранные ранее материалы по предыдущим периодам. Эту точку зрения, называемую унитарной, развил Э. Мейер[13]. Вместе с тем в специальной работе, написанной им через пятнадцать лет после этого[14], он позволил себе усомниться в собственной точке зрения. По поводу этой дискуссии С. А. Жебелёв[15] справедливо указывал, что ряд ложных выводов связан с незаконченностью труда Фукидида. Однако именно эта незаконченность и отсутствие окончательной обработки позволяет нам судить о процессе работы Фукидида не только над его произведением в целом, но и над каждым его элементом в отдельности, что может позволить сделать определенные источниковедческие выводы.
4. Жизнь, образование, политические взгляды и мировоззрение Фукидида.
Свидетельства о жизни Фукидида были собраны и детальным образом прокомментированы в работе У. Виламовица[16]. Эта работа отличается от остальных очерков о жизни Фукидида в том отношении, что Виламовиц опирался только на те свидетельства, достоверность которых не подвергается сомнению или доказывается самим Виламовицем. Вопрос об образовании, полученном Фукидидом, сводится к проблеме взаимоотношений Фукидида и софистов, что рассматривается в работах Т. Гомперца[17] и прежде всего в знаменитой работе В. Нестле «Thukydides und die Sophistik»[18].
Анализ политических взглядов Фукидида, начало которому положил Вельцхофер[19], утверждавший, что Фукидид не был ни сторонником Афин, ни Спарты и наблюдал их войну ретроспективно, содержится в объемной работе Э. Шварца [20], в весьма интересной и дискуссионной книге Ж. Ромийи[21] и многих других работах. Связанный с этим комплекс вопросов можно считать доминирующим в изучении Фукидида в первой половине XX века.
А. К. Бергер[22] анализирует труд Фукидида как представителя греческой общественной мысли. Сопоставляя теоретические положения, встречающиеся у Фукидида, с их выражением в различных случаях у него самого и с аналогичными положениями политической литературы конца V века, он утверждает общие мировоззренческие установки, которыми руководствовался Фукидид. Исследуя текст на основе предварительного анализа последних, можно достигнуть определенного успеха в установлении политических взглядов Фукидида или, вернее, тех политических традиций, которым он следовал в своем труде, то есть перевести этот вопрос в источниковедческую плоскость[23].
От названых работ резко отличается книга Ф. Корнфорда[24], в которой труд Фукидида, как по замыслу, так и по композиции сопоставляется с трагедиями Эсхила. Мысль Фукидида, по мнению Корнфорда, была проникнута образами поэзии и мифологии, в свете которых он создавал свой труд. Эта работа, содержащая ряд крайних выводов, вместе с тем поставила вопрос о взаимоотношении Фукидида и трагиков, который разрабатывался Г. Мюрреем[25], Э. Делебеком [26], Дж. Финли[27] — применительно к Еврипиду и В. Эренбергом[28], Г. Вейнштоком[29] и Э. Лонгом[30] — применительно к Софоклу. Э. Лонг в своей крайне осторожной работе, построенной как анализ абстрактных существительных в словоупотреблении Софокла, делает ряд принципиальных выводов, касающихся политической мысли Софокла и Фукидида, установление элементов которой предваряется детальным анализом их лексикона. К этой работе примыкает исследование П. Юара[31].
5. Особенности исторического метода Фукидида и историософская сущность его труда.
Об особом историческом методе Фукидида первым, вероятно, заговорил французский гуманист Анри Этьенн, которого обычно называют Генрих Стефан[32]. Для науки XIX века было характерно сопоставлять методику Фукидида с методами современных историков. Л. фон Ранке, провозгласивший Фукидида своим единственным учителем[33], и другие представители так называемой «объективной» школы, основоположником которой он считается, в своих философско–исторических сочинениях[34] интерпретировали исторический метод Фукидида как нечто абсолютное и долженствующее служить примером для каждого исторического исследования. Этот внеисторический подход к Фукидиду, рассматриваемому таким образом вне своей эпохи, ее особенностей и общественной мысли, нанес существенный ущерб науке[35] и оказал известное влияние на взгляды специалистов (ибо сам Ранке никогда историей Древнего мира не занимался), таких, как Э. Мейер[36] и В. П. Бузескул[37]. Последний вместе с тем в своем «Введении в историю Греции» весьма подробно и оригинально разбирает основы исторического мышления Фукидида. В современной науке проблема исторического метода Фукидида стала органичным элементом предыдущего направления, она должна базироваться на конкретном анализе его мировоззрения, традиций, которым он следует, и влияния на него софистики и т. д.
6. Фукидид как представитель художественной прозы.
Как древние критики, так и гуманисты ценили и изучали Фукидида в первую очередь не как историка, а как писателя, что является следствием того, что Геродот и Фукидид по сути дела являются единственными представителями художественной прозы V века и одними из самых блестящих представителей греческой прозы вообще. Изучению Фукидида в этом направлении посвящены работы Дж. Финли[38], который выясняет происхождение литературного стиля Фукидида, и А. У. Гомма[39], который выводит литературный стиль и язык Фукидида из языка греческой трагедии и в первую очередь — Софокла. Общий очерк, характеризующий Фукидида как писателя, и не лишенный ряда оригинальных черт, принадлежит С. И. Соболевскому[40]. Большой интерес представляет собой новая работа Г. Д. Вестлейка[41], который на базе анализа материала о двенадцати политических деятелях у Фукидида рассматривает тот особый биографический интерес, которым руководствовался Фукидид при работе над своим трудом.
7. Фукидид и естественные науки его эпохи.
В настоящее время новым аспектом в изучении Фукидида стало сопоставление его взглядов с некоторыми особенностями сочинений Гиппократа. Этому посвящены работы Ш. Лихтентелера[42] и К. Вейдауэра[43]. Монографии Дж. Б. Гранди[44], Дж. Финли[45], Ф. Эдкока[46] и вступительные статьи С. А. Жебелёва к русскому переводу Фукидида[47], имеющие научно–популярный характер, рассматривают вопросы, связанные с изучением Фукидида в целом и содержат ряд специальных экскурсов, о некоторых из которых было сказано выше. Эти работы подводят итог изучению Фукидида в XIX и первой половине XX века. Особое значение имеет большая работа А. У. Гомма[48]. Книга Гомма содержит построчный комментарий ко всему тексту Фукидида, для чего им привлекаются дополнительные источники, подразделяющиеся на следующие группы: современные Фукидиду писатели, официальные документы, неофициальные документы, то есть разного рода замечания, содержащиеся у лирических поэтов, трагиков, комиков и т. д., и наконец, позднейшие историки. Комментарии Гомма основываются на критическом использовании огромной литературы и собственной долголетней работе автора, много лет подряд читавшего курсы по Фукидиду в университете в Глазго [49].
§ 2. Текст и критический аппарат
Работы по критическому комментированию Фукидида и установлению его авторского текста, а также разного рода индексы, лексиконы и указатели составляют ту формальную базу, только лишь на основе которой возможно источниковедческое изучение Фукидида. Выше эти работы мы отнесли к первому направлению в науке о Фукидиде.
Первый перевод Фукидида на латинский язык принадлежит перу Лоренцо Валла[50] (1404-1457), вместе со своими учениками читал и комментировал Фукидида Филипп Меланхтон, о чем упоминает Иоанн Казелиус[51], на латинский язык переводили Фукидида Иоаким Камерариус, архиепископ Иоанн Каза и знаменитый популяризатор Фукидида Генрих Стефан, снабдивший свой перевод восторженными отзывами[52]. Комментировал Фукидида и написал специальный трактат о его хронологии один из любимых учеников Меланхтона Давид Хитреус[53] (1531 — 1600). Эти работы послужили подготовительным этапом для первого критического перевода Фукидида на латинский язык, который сделал также вышедший из окружения Меланхтона Иоанн Казелиус[54] (1533—1613), бывший профессором философии и элоквенции в Ростоке и Хельмштадте, который снабдил свой перевод обстоятельным введением и подробными комментариями. Казелиус в своей работе опирался на переводы и комментарии своих предшественников и особенно Иоанна Казы, который опирался на несколько кодексов в своей работе, а также на те штудии, в которых сам Казелиус участвовал в качестве ученика Меланхтона.
Достаточно активное изучение и сопоставление семи основных и целого ряда младших кодексов дало возможность Фридриху Бенедикту Трауготту опубликовать в 1815 году капитальный труд «Commentarii critici in Thucydidis octo libros»[55], в котором он подвел итог всем предшествующим изданиям Фукидида и выявил практически полностью в спорных местах тот текст, который И. Беккер положил в основу своего критического издания[56]. Штудии И. Беккера были несколько дополнены Э. Ф. Поппо[57], К. В. Крюгером[58] и К. Худе[59]. Последнему принадлежит также превосходное издание всех схолий к Фукидиду[60]. При переиздании «Истории Фукидида» Стюарта Джонса Пауэлл[61] следовал, в основном, тексту К. Худе.
Большое значение имели находки папирусов с текстами Фукидида в Охиринхе. Тексты, обнаруженные до 1913 года, собраны Фридрихом Фишером[62] в отдельном издании, а остальные опубликованы в соответствующих номерах The Oxyrhynchus papyri. На основании проделанной им работы Фишер сделал важный вывод, сводящийся к тому, что тексты, содержащиеся в средневековых рукописях, полностью отражают тот текст, который утвердился в II—III веках н. э. и отражен в охиринхских папирусах. Этот текст основывается на эллинистической традиции. Таким образом, тот текст, которым располагаем мы, достаточно точно повторяет архетип.
Полный лексикон к Фукидиду был составлен Э. А. Бетаном[63] и издан в Женеве в 1843 году. Эта работа до настоящего времени сохранила свою ценность и служит незаменимым пособием при работе с Фукидидом. В 1887 году М. Г. Н. фон Эссен [64] опубликовал индекс к Фукидиду, который дополнил работу Бетана. Индекс содержит указания на все слова, использованные в тексте в тех формах, в которых они встречаются у Фукидида. Особенностью индекса Эссена является включение в него артиклей, частиц, энклитик и союзов, что обеспечивает работу над литературным стилем Фукидида. В настоящее время обе эти работы переизданы стереотипным способом[65]. Разнообразные указатели к тексту содержит также труд Гомма.
§ 3. Источниковедческий аспект
Изучение Фукидида в источниковедческом аспекте очень долго тормозилось по указанным выше причинам. В свете воззрений Л. Ранке то, что является типичными стилистическими приемами, продиктованными в первую очередь софистикой, рассматривалось как проявление недосягаемого научного метода и т. д.[66] Бурное развитие эпиграфики во второй половине XIX века поставило вопрос об использовании Фукидидом эпиграфического материала. Этой проблеме посвящены блестящие работы Генриха Свободы[67] и Адольфа Кирхгоффа[68], которого У. Виламовиц не без основания назвал «достойнейшим наследником А. Бека»[69]. Кирхгофф составил к текстам Фукидида исчерпывающий эпиграфический указатель[70], в котором, однако, ряд ссылок следовало бы перенести из разряда fontes в loci similes. Работы А. Кирхгоффа удачно дополняются изысканиями А. У. Гомма, собиравшего эпиграфический материал, дополняющий и исправляющий Фукидида[71].
Ряд конкретных работ по эпиграфическим источникам Фукидида был выполнен Штейном[72], Шёне[73] и Худе[74]. Несколько небольших статей посвятил этому вопросу В. К. Ернштедт[75], внесший на основании эпиграфических памятников ряд направлений и конъектур в текст Фукидида. В настоящее время эти штудии продолжены В. Эберхардтом, сопоставившим Мелосский диалог у Фукидида с двумя эпиграфическими памятниками[76]. Исследователи, занимавшиеся так называемой исторической методикой Фукидида, поставили вопрос о характере, методике и особенностях использования Фукидидом этнографических источников и разнообразных исторических реалий. К ним относятся М. Бюдингер[77] и Э. Мейер[78].
Вопрос о письменных источниках Фукидида по причинам, указанным выше, разрабатывался в меньшей степени. Правда, на элементы зависимости от Харона указывал еще Р. В. Крюгер в своих «Historisch–Philologische Studien»[79]. Вместе с тем Крюгер, противопоставлявший Фукидида всем его предшественникам и последователям, явился основоположником той точки зрения, согласно которой у Фукидида не было литературных предшественников. Именно этой точки зрения придерживается Дж. Б. Гранди в своем фундаментальном исследовании, где он не считает нужным выделить источниковедческий аспект. Признавая несомненное знакомство Фукидида с литературными и историческими произведениями его предшественников, Гранди тем не менее заявляет: «Первый источник Фукидида - autopsy, его второй источник — литература, имевшаяся в его время»[80]. У Гранди наличествует несколько небезынтересных замечаний об использовании Фукидидом произведений Гелланика. Однако его выводы делают весьма сомнительным тот факт, что в них он постоянно исходит из общих мировоззренческих установок Фукидида, которые он окончательно уяснил для себя как нечто, не подлежащее сомнению (в чем чувствуется определенное влияние идей Л. Ранке), и изложил во втором томе своего исследования в весьма поэтической форме [81]. Р. Макан, написавший в Cambridge Ancient History главу о Фукидиде[82], придерживается более непримиримых выводов. «У Фукидида не было литературных предшественников или учителей»[83], — пишет он. Вместе с тем Макан считает возможным тот факт, что при рассказе о синойкизме Фукидид пользовался Геллаником[84]. Аналогичных взглядов на литературных предшественников Фукидида придерживается К. Довер[85] в своем новом источниковедческом очерке.
Иное понимание вопроса о литературных источниках Фукидида наметил У. Виламовиц в первом томе своего огромного исследования Aristoteles und Athens[86] и в книге The Greek Historical Writing[87]. Виламовиц указал на несостоятельность той точки зрения, согласно которой ряд мест у Фукидида рассматривается как скрытая полемика с Геродотом. Геродот, по его мнению, занимает особое место в истории повествовательно–исторического жанра, в то время как Фукидид является ординарным представителем историографии на почве софистической эпохи[88]. Основа исторической методики в греческой историографии базируется, по мнению Виламовица, на том, чтобы «получать правила из наблюдений путем абстракции»[89], а потом придавать им абсолютную ценность. Именно на этом методе, открытие которого, вероятно, имеет смысл соотносить с логографами, основывает свое повествование Фукидид.
Эти штудии Виламовица, облеченные в весьма категорическую форму, дополняются наблюдениями А. У. Гомма, призывавшего не доверять ни одному автору, не исключая Фукидида[90]. Гомм полагает, что критика Фукидида по адресу логографов обоснованна и интересна. «Тем не менее, в ней есть нечто педантичное и придирчивое в тоне», что объясняется, по мнению Гомма, тем обстоятельством, что у самого Фукидида не было ясного представления о собственном методе. Не предпринимая конкретных источниковедческих изысканий, Гомм заключает введение к своему комментарию тем, что Фукидид, несомненно, опирался на сочинения своих предшественников[91].
Работы Виламовица и Гомма позволяют нам говорить не только о софистических источниках в прозе и мировоззрении Фукидида, но и о его предшественниках и источниках в области исторического повествования, то есть о логографах.
§ 4. Русские и советские исследователи
В ходе изложения мы рассматривали работы ряда русских и советских исследователей: В. К. Ернштедта, В. П. Бузескула, С. А. Жебелёва, С. И. Соболевского, К. К. Зельина и А. К. Бергера.
Некоторый интерес представляет старая работа А. О. Угянского «Рассуждение о предисловии Фукидида с критико–исторической точки зрения»[92], в которой высказывается весьма критическое отношение к Фукидиду в противовес восторженным отзывам о нем Р. В. Крюгера. Угянский всячески подчеркивает тенденциозность и необъективность Фукидида и, следуя точке зрения Огинского, называет Фукидида мемуаристом французского типа. Наряду с этим его работа содержит ряд интересных замечаний: он отмечает, что Фукидид тенденциозно обращается с Гомером, то есть подчеркивает одно и делает вид, что вовсе не знает о другом, — том, что противоречит его целям[93]. Он не знает мифов о Пелопе, а использует «сказание, одному ему только известное». Это наблюдение в значительной степени предвосхищает известную работу А. У. Гомма[94]. В целом работа Угянского весьма устарела и имеет исключительно историко–научный интерес, характеризующий проникновение демократической мысли в России в классическую науку [95].
Значительным явлением был историко–филологический анализ первой книги Фукидида, выполненный Н. И. Новосадским[96], особенно интересный при анализе гомеровских образов у Фукидида.
Прекрасные и значительные по размерам обзоры литературы о Фукидиде принадлежат Г. Бузольту[97], Ф. Г. Мищенко[98], К. К. Зельину[99]. Лучшим введением в изучение его наследия, несмотря на все недостатки, является книга Дж. Б. Гранди, а незаменимым путеводителем при чтении Фукидида — труд А. У. Гомма.
§ 5. Смежные вопросы
Источниковедческое изучение Фукидида в том смысле, о котором мы говорили в заключении § 3, немыслимо без работ К. Мюллера, В. А. Шёффера, Ф. Якоби, А. И. Доватура и др. Fragmenta Historicorum Graecorum, изданные под руководством К. Мюллера[100], являются незаменимым пособием при работе с текстами логографов. Отличительной чертой издания Мюллера является полное собрание свидетельств о сочинениях логографов и критических замечаний по их поводу у античных авторов, византийских писателей и лексикографов, на основе которых может быть сделано значительное число предположений источниковедческого характера. Эту огромную работу удачно дополняет книга «Очерки греческой историографии», представляющая собой дипломную работу ученика Ф. Г. Мищенко В. А. Шёффера [101]. Последний дает анализ свидетельств и замечаний по поводу логографов и исследует вопрос достоверности текста. Его труд содержит перевод пяти логографов (Гекатея, Ксанфа, Акусилая, Ферекида и Харона), сделанный по изданию Мюллера. Как перевод текстов, эта работа в большой степени устарела.
Капитальная работа Феликса Якоби[102] Die Fragmente der Griechische Historiker по числу содержащихся в ней фрагментов значительно превышает собрание Мюллера. Кроме того труд Якоби представляет собой критическое издание фрагментов, в котором составитель преследовал возможно полное извлечение текста логографа из сочинения эксцеритатора, его реконструирование и восстановление (насколько это возможно) его первоначального вида. Ряд дополнений к этому труду содержится в статьях Ф. Якоби для Real–Encyklopädie Pauly–Wissowa–Kroll, собранных ныне в книге Die Griechische Historiker[103] и его последняя книга Atthis[104], в которой содержится анализ традиций в изложении афинской истории. Этой проблеме посвящена также книга Й. Шрейнера Aristotle and Pericles[105], в которой автор возводит материал Аристотеля к прототипам трех антилографов. Некоторый интерес представляет книга Л. Пирсона[106], где рассматривается материал, связанный с четырьмя логографами (Гекатеем, Ксанфом, Хароном и Геллаником), значение Акусилая и Ферекида в историографии Пирсон отрицает. Книга построена на постоянном противопоставлении Геродота и Фукидида логографам. Пирсон настаивает на невозможности установления исторической методики логографов и тех схем, согласно которым писались их сочинения [107]. В сущности, он оперирует не текстами логографов, а теми фактами, которые они сообщают. Влияние Гелланика на Фукидида отрицается здесь полностью[108], текст Фукидида (I, 97, 2) понимается некритически. Сам Фукидид понимается Пирсоном как «нетипичная фигура для своего времени»[109]. Вместе с тем пройти мимо этого, одного из самых новых трудов, посвященных логографам, невозможно.
Большое значение имеет книга А. И. Доватура «Повествовательный и научный стиль Геродота»[110], где содержится анализ основных компонентов литературного стиля Геродота и его происхождения, который, как доказано Доватуром, восходит к документальной ионийской прозе и фольклорной новелле. Такая интерпретация происхождения прозы Геродота дает возможность в большей степени оценить как общие черты, так и различия между Геродотом и Фукидидом, то есть перейти от традиционного сопоставления Геродота с Фукидидом к исследовательскому. В целом исследовательская методика Доватура представляет собой оригинальный тип источниковедческого исследования, незаменимого при работе практически с каждым историком.
§ 6. Постановка проблемы
Настоящая работа носит исключительно источниковедческий характер, в силу чего все вопросы, решаемые в ней, подчинены цели установления традиций и прототипов, которым следовал Фукидид при написании тех или иных пассажей, и его конкретных источников. Мы ограничиваем источниковедческое исследование только теми частями труда, которые посвящены истории Аттики до начала войны и смежным с нею вопросам, то есть «Археологией» (I, 1-21), «Пентаконтаэтией» (I, 89—118, 2), экскурсом о Килоне (I, 126), экскурсом в древнейшую историю Аттики (II, 15—16) и рассказом о тираноубийцах (VI, 54—59). Остальные тексты Фукидида будут рассматриваться в силу необходимости.
Такое ограничение обусловлено тем, что в данных частях своего труда Фукидид так или иначе базировался на исторической традиции, в то время как при описании современных ему событий сведения он получал из первых или вторых рук и, таким образом, сам был основоположником исторической традиции.
Эта источниковедческая работа предпринимается по следующему плану: при помощи анализа места и назначения того или иного экскурса в труде Фукидида и его внутренней структуры мы устанавливаем политические причины включения его в произведение и характер и особенности тех прототипов и принципиальных источников, которым следовал в каждом случае Фукидид. Этот анализ дает возможность поставить вопрос о конкретных источниках Фукидида и степени их использования, который решается в заключение настоящей работы.
Экскурсы, которые предстоит нам рассмотреть, как по своей тематике, так и тем отрезкам времени, которые они фиксируют, могут быть разделены на две группы, которые мы условно назовем большими экскурсами и малыми экскурсами.
К первой группе относятся так называемые «Археология» (I, 1-21), «Пентаконтаэтия» (I, 89-118, 2) и экскурс в древнейшую историю Аттики с сообщением об аттическом синойкизме. Они содержат повествования о целом ряде событий, относящихся к различному времени, причем ни одно из этих событий не занимает в экскурсе центрального или доминирующего положения. Таким образом, каждый очерк посвящен большому периоду времени в целом.
Во вторую группу входят экскурсы о Килоне и тираноубийцах, которые наоборот посвящаются одному, выделенному особо событию. Их хронологическая протяженность весьма мала.
Предмет настоящей главы заключается в анализе места экскурсов первой группы в труде Фукидида, то есть тех целей, которым служит их включение в повествование а следовательно, непосредственных причин его и тех приемов, которые использовал для этого Фукидид, и их внутреннего строения, то есть характера каждого экскурса, его самостоятельного исторического значения и жанровых особенностей.
§ 1. Археология
Настоящий экскурс следует непосредственно за кратким вступлением и вводится Фукидидом для обоснования того факта, что война, историю которой он излагает, является μέγαν τε… καὶ ὰξιολογώτατον τῶν πϱογεγενημενών, то есть значительной и самой достойной описания (I, 1, 1), а также того, что до этой войны «не случалось ничего значительного ни в отношении войн, ни в отношении чего–либо другого» (I, 1, 2). Эти положения мы назовем предваряющим тезисом «Археологии». Экскурс посвящен истории Эллады с древнейших времен, как полагает Фукидид[1], вплоть до событий так называемой Пентаконтаэтии, то есть до создания Афинами единого флота и учреждения фороса (I, 19), сообщением о чем заканчивается основная часть экскурса. Следующие две главы представляют собой по сути дела источниковедческие замечания к тексту, так как они посвящены критике и обоснованию свидетельств, положенных в основу изложения. Цель этих замечаний — подчеркнуть источниковедческую концепцию Фукидида (в какой степени он следует этой концепции, мы увидим в ходе изложения), заключающуюся, во–первых, в констатации недостоверности устной традиции, а во–вторых, в указании на нецелесообразность использования при реконструкции древнейшей истории произведений поэтов и рассказов тех авторов, которых Фукидид называет Λογογϱάϕοι (I, 21, 1), так как они преувеличивают и приукрашивают события и заботятся не об истине, а о впечатлении, благоприятном для слуха.
Этому Фукидид противопоставляет свое изложение событий, восстановленное ἐκ τῶν ἐπιϕανέστάτων σημείων на (основании наиболее очевидных источников; I, 21, 1), которые кладутся им в основу изложения[2]. Однако эта источниковедческая концепция полностью укладывается в известное замечание Гекатея: τάδε γϱάϕω, ὥς μοι δοκεῖ ἀληθέα εἰναι· οί γὰϱ Ἑλλήνων λόγοι πολλοὶ τε καὶ γελοῖοι, καὶ ἐμοί ϕαίνονται εἰσίν (я пишу это, как мне кажется, есть в действительности, поскольку рассказы эллинов многочисленны и смешны, как мне это представляется; FHG, 332). ἡ ζήτησις τῆς ἀλήθειας (I, 20, 5) у Фукидида, как это убедительно доказано у В. Нестле[3], обусловлен его софистической образованностью[4], ею же, безусловно, объясняется отрицательное отношение к своим предшественникам и потенциальным источникам, весьма похожее на релятивизм софистов[5]. Вместе с тем, как убедительно показал А. Ф. Лосев, сущность этого релятивизма заключается в стремлении «к максимально разностороннему переживанию жизни и к максимально разностороннему ее использованию»[6]. По мнению А. Ф. Лосева, софистическая философия заключается не столько в отмене старых схем, сколько в заполнении их разнообразным новым материалом[7]. Именно это происходит с Фукидидом: он заимствует источниковедческую концепцию у Гекатея и насыщает ее содержанием, обусловленным его софистической культурой[8].
Экскурс у Фукидида составлен в значительной степени на основании мифологического материала и эпических поэм[9], вследствие чего он носит ряд черт, присущих «генеалогиям» у логографов. Так, например, следуя Гекатею, Акусилаю и Гелланику, Фукидид начинает свое повествование, в сущности, с Девкалиона (Thuc. I, 3, 2 и FHG 334, 10). Значительное место занимает история талассократии Миноса (1,4; 8, 2), Троянская война (I, 8, 4-9; 9, 3—12, 1) и события архаической истории Эллады. Черты «генеалогий» ярко проявляются в том, что события, которые восстанавливает Фукидид, он, прежде всего, разделяет на предыдущие и последующие. В изложении этих событий он постоянно опирается на генеалогии мифических героев. Как сообщает Суда (s. v. Φεϱεκύδης), среди названий, которые носило сочинение Ферекида, была ἠ Ἀττικὴ ἀϱχαιολογία ἐν βιβλίοις δέκα. Это название вполне могло быть использовано схолиастом Фукидида при комментировании соответствующей части его труда. Вторым свидетельством относительно происхождения методов Фукидида может служить пассаж у Страбона, который сообщает следующее: «Ксанф Лидийский говорит, что при Артаксерксе была большая засуха, в результате чего высохли реки, озера и колодцы, так как он сам видел во многих местах далеко от моря камни, похожие на раковины и гребни, отпечатки больших раковин, а кроме того соленые озера в Армении, в области Маттиэнов и в Нижней Фригии, отчего он полагает, что эти равнины были морем». Аналогичен сообщению Ксанфа фрагмент Гелланика о вторжении Амазонок в Аттику, в котором он сообщает, что свидетельством того, что Амазонки занимали Акрополь, являются «названия многих мест и могил убитых» (Jacoby. 167; Plut. Thes. 21, 1-3). Посылка, из которой исходит Ксанф, явно ошибочна, в ней повинна какая–то местная традиция, усвоенная этим логографом, вместе с тем к выводу он пришел правильному и, в устах Ксанфа, замечательному. В обоих приведенных нами случаях налицо использование географических и исторических реалий при реконструкции прошлого — метода, характерного для Фукидида[10].
Несколько иной смысл имеет следующий фрагмент Гекатея: «относительно Пелопоннеса… ибо до Эллинов на нем жили варвары. Да и почти вся Еллада в древности имела первоначальное население варваров» (356 из VII. P. 494, ἡ σύμπασα Ἑλλάς κατοικία βαϱβάϱων ύπὴϱξε τὸ παλαιόν), — который можно сопоставить с сообщениями Фукидида о том, что сначала не было разделения на эллинов и варваров (I, 3, 3), а эллинский образ жизни в древности походил на современный варварский (I, 6, 6: τὸ παλαιὸν Ἑλληνικὸν ὁμοιότϱοπα τῶι νῦν βαϱβαϱικῶι διαιτώμενον). Кроме того, что между этими пассажами Гекатея и Фукидида можно допустить непосредственную связь, ясен тот факт, что во фрагменте Гекатея наличествует сравнительно–исторический метод. Реализация мифа, на которую обычно указывают применительно к Гекатею (сравн. FHG. 341, 346) — метод, от которого, как известно, отказался Фукидид [11], — у самих логографов принимает форму, развитую Фукидидом. Ксанф сообщает, что обычай класть камешки на дороге у Гермеона появился после убийства Аргоса, ввиду того, что боги клали камешки в знак его оправдания (fr. 24, Etym. Magn.). В основе своей этот текст является комментарием к мифу, с другой стороны — это объяснение ритуала при помощи мифа, что в сочетании двух этих компонентов становится объяснением мифа из ритуала. Последнее вытекает из текста Ксанфа и его структуры, но, конечно, не могло быть сформулировано им. Это уже софистический этап развития этого метода, сформировавшегося тем не менее в генеалогической литературе. Другим, более ярким, примером является текст Гелланика, который использует мифы об Арее и Галлиротие, Кефале, Дедале и Оресте для восстановления норм, согласно которым проходил суд ареопага (FHG. 69, 82)[12]. У Фукидида примерами этого метода, наличествующего, безусловно, в более развитой форме, являются заключение о том, что в древности все эллины носили оружие, на основании того, что в его время так делали локры, этолийцы и акарианы (I, 5, 3), сообщение о строительстве городов вдали от берега моря (I, 7) и о карийских погребениях на Делосе (1,8, 1 ). Последнее является прямой параллелью с сообщениями Гелланика о могилах на Акрополе и амазонках, цитированное выше.
Наконец, небезынтересно сопоставить некоторые особенности повествования у Фукидида с текстами Акусилая, большинство свидетельств о котором говорят о широком использовании им материала, заимствованного у Гесиода (fr. 1, Plato. Symp. 178b; fr. 3. Schol. Hesiod. Theogon. 870, p. 269a; fr. 4, Schol. Nicandri Theriac. V, II pb). Вследствие этого Климент Александрийский заметил однажды, что Акусилай попросту переложил в прозу Гесиода (Clem. Alex. Stom. VI, 629a), с чем, однако, не вполне согласуется мнение Иосифа Флавия, сообщающего, что Акусилай исправлял Гесиода (Jn. Ap. 1034). Эти свидетельства интересны в той связи, что целый ряд пассажей «Археологии» у Фукидида насыщен эпическим материалом, в нескольких случаях дословно заимствованным из Гомера (см. гл.4, § 2). Обращает на себя внимание то, что эти заимствования Фукидид не считает нужным скрывать.
Приведем некоторые примеры из Акусилая: Νιόβης καὶ Διός… παῖς Ἄϱγος ἐγένετο, ὡς δὲ Ἀκουσίλαός ϕησι, καὶ Πελασγός, άϕ᾿ οὑ κληθήναι τοὺς τὴν Πελοπόννησον οἰκοῦντας Πελασγούς, Ἡσίοδος δὲ τὸν Πελασγὸν αὐτόχθονά ϕησιν εἴναι (12: от Ниобы и Зевса… родился мальчик Аргос, как сообщает Акусилай, и Пеласг, по которому жители Пелопоннеса называются пеласгами. Гесиод же сообщает, что Пеласг был автохтоном), или же: Ἡσίοδός τε καὶ… Ἀκουσίλαος… ἱστοϱοῦσι τούς αϱχαίους ζήσαντας ἔτη χίλια (Joseph Ant. Jud. I 108.: Гесиод и Акусилай рассказывают, что древние люди жили тысячу лет). Именно таким образом Фукидид повествует о численности и размерах кораблей беотийцев и Филоктета (I, 10, 4), что, как он сам указывает, повествуется ἐν νεῶν καταλόγωι (ср. Нот. Il. II, 509-510; 717-720). Из эпоса Фукидидом заимствуются многие другие как исторические и мифографические данные, как, например, сообщение о киклопах и лестригонах (VI, 2, 1). Надо упомянуть, что среди фрагментов Акусилая (Harpocr. Fr. 31) имеется сообщение о Гомеридах как о роде на Хиосе (γένος ἐν χίωι), которое легко сопоставляется с цитатой из гимна Аполлону у Фукидида (III, 104, 5) и его обращению к гомеровской теме. В целом отношение Фукидида к Гомеру может быть охарактеризовано теми же двумя замечаниями, которые сделали применительно к Акусилаю и Гесиоду Климент и Иосиф Флавий. Фукидид передает, более или менее точно, гомеровский материал, вместе с тем он нередко исправляет Гомера (cp.: I, 10, 4). Древние критики также в какой–то мере находили возможным сопоставлять Акусилая и Фукидида: по сообщению Суды Сабин прокомментировал сочинения Фукидида и Акусилая в одном труде.
Приведенные нами свидетельства позволяют утверждать, что историческая методика Фукидида в большой степени связана с методами повествования о прошлом, характерными для перечисленных нами логографов, у которых в той или иной степени наличествует большинство черт, отличающих исследовательский метод Фукидида. С другой стороны, литературный стиль[13], который придал труду Фукидида «архаическую догеродотовскую внешность», по выражению С. Я. Лурье [14]. Его краткость и насыщенность вытекают непосредственно из повествовательного стиля логографов. Как и последние, Фукидид, согласно известной формулировке Цицерона, полагал «unam dicendi laudem… esse brevitatem» (Cic. De Or. 11, 53). Этот стиль прямо противоположен стилю Геродота, его предшественника Харона из Лампсака и в какой–то мере Ксанфа, повествование у которых, во–первых, развивалось по тематическому принципу, в то время как и Фукидид, и Гекатей, Ферекид, Акусилай и Гелланик строго следовали хронологическому принципу, а во–вторых, состояло из так называемых логосов и новелл, заимствованных из устной традиции[15], то есть из опять–таки тематически соединенных элементов, тогда как Фукидид и названные вместе с ним логографы строили повествование на основе последовательности событий и придерживались временного членения[16]. Таким образом, как исторический метод, так и литературный стиль Фукидида в «Археологии» и его композиционные принципы дают возможность говорить о том, что Фукидид не является изолированной или неожиданной фигурой в греческой историографии. Мы видим, что он строго следовал уже сложившимся и применявшимся до него методам и литературным прототипам[17].
§ 2. Пентаконтаэтия
Экскурс помещается после изложения причин и поводов Пелопоннесской войны (I, 23-58) для того, чтобы уяснить причины усиления (в первую очередь морского) Афин, как сообщает Фукидид в начале экскурса. Это положение можно рассматривать как предваряющий тезис «Пентаконтаэтии». Экскурс посвящается истории Афин и Спарты.
Ἐν ἔτεσι πεντήκοντα μαλιστα μεταξὺ τῆς τε Ξέϱξου ἀναχωϱήσεως καὶ τῆς ἀϱχῆς τοῦδε τοῦ πολέμου (I, 118, 2; примерно за пятьдесят лет в промежутке между уходом Ксеркса и началом этой войны). Выражение ἐν ἔτεσι πεντήκοντα было избрано схолиастом для обозначения всего экскурса. Эти годы характеризуются у Фукидида тем, что за этот срок Ἀθηναῖοι τήν τε ἀϱχὴν ἐγκϱατεστέϱαν κατεστήσαντο καὶ αὐτοὶ ἐπὶ μέγα ἐχώϱησαν δυνάμεως (ibidem), то есть установили самую сильную власть и сами весьма продвинулись в силе… В связи с такой постановкой вопроса в целом «Пентаконтаэтия» не представляет собой систематической истории этого периода, как, например, изложенная согласно Эфору[18] история Пятидесятилетия у Диодора (Diod. Sic. XI, 37 - XII, 28), а является кратким очерком (всего 29 глав), касающимся нарастания конфликта между Афинами и Спартой и усилением морского могущества Афин как основной причины этого, то есть по существу всего одной темы.
Экскурс делится на три части: собственно очерк событий Пятидесятилетия (I, 98-118, 2), рассказ о строительстве длинных стен в Афинах и Фемистокле (I, 89, 3—93), помещенный после краткого вступления, и рассказ о Павсании (I, 94-95), который связывается с предыдущим при помощи замечания о включении экскурса в историю войны и причинах этого и сообщения о создании Делосского союза (I, 96-97). Очерки о Фемистокле и Павсании включаются в композицию экскурса для постановки вопроса об антагонизме Афин и Спарты. От сопоставления афинской и спартанской личностей Фукидид переходит к сопоставлению самих полисов; вместе с тем рассказы об этих двух политических деятелях не исчерпываются границами настоящего экскурса, в котором помещены только первые части очерков о них. Несколько позднее помещено завершение рассказа о Павсании (I, 128, 3-134) и о Фемистокле (I, 135—138). При рассмотрении приемов, при помощи которых эти рассказы всякий раз включаются в повествование, обращает на себя внимание тот факт, что к тексту они присоединяются механически, а их стиль и подробность изложения с ярко видным биографическим интересом[19] указывает на то, что они являются своего рода неорганичным элементом в экскурсе. Л. Квиклинский указывал, что первая половина экскурса с этими биографическими очерками (I, 89—97) написана в самом начале работы Фукидида, а I, 98—118, 2 — в конце его работы [20]. На позднее происхождение этих глав указывал в специальной статье У. Виламовиц[21]. Немецкий историк Зеек[22] полагал, что вся «Пентаконтаэтия» написана Фукидидом в его юности. Наконец, А. У. Гомм[23] противопоставлял точке зрения последнего концепцию разновременного происхождения очерка (I, 89—118, 2), весьма убедительно обоснованную Л. Квиклинским и У. Виламовицем. Вместе с тем раннее происхождение биографических частей экскурса, на котором настаивал Зеек, сомнению не подлежит.
Рассматривая биографические части экскурса, мы приходим к следующим выводам: при соединении первых и вторых частей этих рассказов (I, 89, 3—93 и 135-138; I, 94-95 и 128, 3-134) образуются два приблизительно одинаковых по размерам биографических очерка, отличающихся всеми типичными чертами жизнеописания (последняя фраза, находящаяся в очерке о Фемистокле, при этом автоматически перемещается в конец обоих рассказов).
Ф. Лео[24], А. фон Месс[25], а вслед за ними — большинство исследователей вплоть до настоящего времени рассматривают биографию как эллинистический жанр, развитие которого обусловил интерес к личности, наметившийся в греческой культуре с Исократа. Эллинизм обусловил расцвет биографии в противовес другим жанрам; вместе с тем ее зарождение произошло гораздо раньше. Диоген Лаэртский сообщает о биографии Эмпедокла, написанной Ксанфом (Diog. Laert. Vit. Emped. VIII, 63) Ξάνθος ἐν τοῖς πεϱὶ ἀυτοῦ λέγει, а ряд фрагментов из Гелланика (см. приложение, фр. 29), что он интересовался биографией Андокида и написал ее либо как отдельное произведение, либо включил в один из больших своих трудов. Этой написанной Геллаником биографией пользовался Плутарх при написании биографии Андокида (Plut. Vita Xor. 834b). Вряд ли, таким образом, можно сомневаться в существовании биографии как формы литературного или исторического повествования в V веке. Кроме того, у Плутарха содержится свидетельство, имеющее непосредственное отношение к анализируемым очеркам, в котором сообщается, что παϱαλλήλους βίους… καὶ ἄνδϱας παϱαλλήλους изображал (ἰστοϱεῖ) и Гелланик, вместе с тем, в отличие от Плутарха он сопоставлял в них κατ᾿ ἄλληλα, то есть ἔϱγα, а не κατ᾿ ἀλλήλους, то есть ἄνδϱας или βίους, как это делал Плутарх. (In Zex. Plut, apud Wittenbach. Bd. 1. S. XLIII.) Это сообщение, принадлежащее Плутарху или его комментатору, дает возможность с полным основанием рассматривать рассказы о Фемистокле и Павсании как своего рода параллельные жизнеописания, созданные, возможно, под влиянием аналогичных сочинений Гелланика[26]. Первые части этих очерков (I, 89-95), представляющие собой большую часть того, что обычно называется экскурсом о Пятидесятилетии, как по стилю, так и по принципам отбора материала, резко отличаются от последующей и, по сути дела, основной части экскурса (I, 98-118, 2), выдержанной в сухом, документальном и необычайно кратком стиле. С другой стороны, вторые части биографических рассказов (I, 128, 2—138) включены в повествование почти вне логической связи с предшествующим и последующим материалом, то есть с рассказом о взаимных обвинениях афинян и лакедемонян в кощунствах (I, 126-128, 1) и о переговорах между ними по этому поводу (I, 139). Логическая связь здесь носит сугубо внешний характер. Вопрос об Алкмеонидовой скверне мог быть поднят не раньше 462 года, то есть в то время, когда Перикл сделался реальной политической фигурой (на самом деле этот вопрос был поднят гораздо позднее). Вместе с тем Павсаний был мертв уже в 470 году, и таким образом вопрос о его смерти был давно исчерпан. Наконец, даже если принять внешнюю логику Фукидида, то включение в повествование большого рассказа о жизни Павсания в изгнании и о Фемистокле остается неоправданным; в связи с обсуждаемым им вопросом его должна была интересовать только смерть Павсания. Таким образом, есть все основания предположить, что эти материалы были включены Фукидидом в свой труд только в силу того, что они имелись у него под руками, то есть были написаны раньше в качестве отдельного произведения — парной биографии Фемистокла и Павсания, поскольку невероятно, что «История войны» была литературным дебютом Фукидида[27].
Каково было начало биографии Фемистокла, неясно: оно не вошло в окончательный текст, начинающийся с рассказа о постройке длинных стен. Начало биографии Павсания характерно для биографического жанра: Παυσανίας δὲ ὁ Κλεομβϱότου ἐκ Λακεδαίμονος στϱατηγὸς τῶν Ἐλλήνων ἐξεπέμϕθη μετὰ εἴκοσι νεῶν ἀπὸ Πελοποννήσου (Павсаний, сын Клеомброта, из Лакедемона, полководец эллинов, был послан с восьмью кораблями из Пелопоннеса, I, 94, 1). Фемистокл в первой части биографии обрисован самыми положительными чертами. Его дипломатическая предприимчивость направлена исключительно на пользу Афин, а сам он τῆς… δὴ θαλάσσης πϱῶτος ἐτόλμησεν εἰπεῖν ὡς ἀνθεκτέα ἐστί καὶ τὴν ἀϱχὴν εὺθὺς ξυγκατεσκεὺαζεν (το есть первый отважился сказать, что необходимо заняться морем и тогда же положил начало этому, I, 93, 4). Павсаний, наоборот, в первой части наделен сугубо отрицательными чертами. Он несправедлив (ему присуща ἀδικία πολλή, I, 94, 1) и его στϱατηγία… τυϱαννίδος μᾶλλον ἐϕαίνετο μίμησις (командование казалось в большей степени похожим на тиранию, ibidem), что было, конечно, традиционным обвинением для афинского читателя; кроме того, он обладает μηδισμός (I, 94, 3), то есть наделен симпатиями к персам. Во вторых частях биографий и Фемистокл и Павсаний оказываются в одинаковых положениях: они вступают в отношения с персами и непосредственно с Ксерксом, преследуются своими государствами и, наконец, погибают. В обеих биографиях фигурируют письма (Павсаний пишет Ксерксу, I, 126, 7; Фемистокл, уже после смерти последнего, — Артаксерксу, I, 137, 4); оба они неравнодушны к персидским обычаям (Павсаний ζηλώσει. τῶν βαϱβάϱων, то есть подражал варварам, I, 132, 2, а Фемистокл τῆς τε Πεϱσίδος γλώσσης ὅσα ἐδύνατο κατενόησε καὶ τῶν ἐπιτηδευμάτων τὴς χώϱας, то есть изучил язык, насколько он смог, и обычаи страны, I, 138, 1). Наконец, обе биографии заканчиваются описанием смерти героев (I, 134, 2—3 и I, 138, 4) и сообщениями о полученных ими посмертных почестях (I, 134, 4 и 138, 5—6), а также имеют общее заключение: τὰ μὲν κατὰ Παυσανίαν τὸν Λακεδαιμόνιον καὶ Θεμιστοκλέα τὸν Ἀθηναῖον Λαμπϱοτάτους γενομένους τῶν καθ΄ ἑαυτοὺς Ἑλλήνων οὕτως ἐτελεύτησεν (так закончилась жизнь Павсания Лакедемонянина и Фемистокла Афинянина, сделавшихся в свое время самыми знаменитыми из эллинов I, 138, 6). Таким образом, противопоставлявшиеся в первых частях Фемистокл и Павсаний во вторых частях сопоставляются во всех аспектах их биографий. Каждый момент биографии одного имеет параллель в биографии другого; вероятно, именно о таком типе биографических произведений говорил Плутарх применительно к Гелланику (сопоставление κατ᾿ ἀλλήλους). Сопоставление касается ряда событий, упоминаемых в очерках, вместе с тем целостная картина жизни героев отсутствует, что дает возможность некоторым исследователям[28] не относить эти очерки к биографическому жанру. Это нам представляется неубедительным по следующим причинам: очерки посвящены не событиям, ограниченным временем, местом или обстоятельствами, а событиями жизни героев, таким образом, Фемистокл или Павсаний оказываются центральными и по сути дела единственными героями повествования, что придает ему, безусловно, биографический характер[29].
Вторая часть экскурса о Пятидесятилетии (I, 96-118, 2) представляет собой краткое изложение внешнеполитической истории Афин. Введением к ней и своего рода кульминационной точкой всего экскурса является описание создания Делосского союза и учреждение фороса (I, 96)[30], таким образом, к ней по содержанию примыкает экскурс о Делосе (I, 111, 104). Следует обратить особое внимание на композицию этой части экскурса. Начинается она со слова Πϱώτον (I, 98, 1), далее следует сообщение о взятии Эйона Кимоном, сыном Мильтиада. Следующее сообщение начинается со слова έπειτα (1,98, 2) и повествует о выведении клерухий на Скирос и т. д. Представляется целесообразным представить членение этого экскурса в виде следующей таблицы.
|
|
Сообщение вводится |
Сообщение содержит |
|
1 |
Πϱῶτον (I, 98,1 ) |
Взятие Эйона Кимоном |
|
2 |
ἕπειτα (I, 98, 2) |
Выведение клерухий на Скирос |
|
3 |
Χϱόνιοι (I, 98, 3) |
Соглашение с каристянами |
|
4 |
Μετά ταῦτα (I, 98, 4) |
Война с Наксосом (экскурс о недоимках в уплате фороса) |
|
5 |
Μετά ταῦτα (I,100, 1) |
Сражение при Эвримедонте |
|
6 |
Χϱόνωι δὲ ὕστεϱον (I,100, 2) |
Отделение Фасоса |
|
7 |
ὑπὸ τοὺς αὺτοὺς χϱόνους (I,100, 3) |
Посылка колонистов на Стримон |
|
8 |
ἐν ὧι (I,101,1) |
Землетрясение в Спарте и восстание илотов |
|
9 |
Δεκάτωι ἔτει (I,103,1) |
Конец истмийского восстания |
|
10 |
δὲ |
Инар и восстание в Египте |
|
11 |
δὲ (I,105,1) |
Битва при Галиях |
|
12 |
ὕστεϱον (ibidem) |
Битва при Кекрифалеи и экскурс об Эгине и событиях в Мегариде |
|
13 |
κατὰ τοὺς χϱόνους (I,107, 1) |
Начало возведения длинных стен, сражение при Танагре и Энофитах и завершение строительства длинных стен |
|
14 |
Μετὰ ταῦτα (I,108, 4) |
Капитуляция эгинцев и экспедиция Толмида |
|
15 |
δὲ (I,109-110) |
Продолжение рассказа о событиях в Египте |
|
16 |
Μετὰ δὲ ταῦτα οὺ πολλῶι ὕστεϱον (I, 111, 2) |
Экспедиция Перикла в Сикион |
|
17 |
εὺθὺς (I,111, 3) |
Осада Эниад совместно с ахейцами |
|
18 |
ὕστεϱον δὲ διαλιπόντων ἐτῶν τϱιῶν (I,112,1) |
Договор с лакедемонянами и экспедиция Кимона на Кипр |
|
19 |
δὲ μετὰ ταῦτα (I,112, 5) |
Священная война в Дельфах |
|
20 |
ὕστεϱον (ibidem) |
Возвращение Дельф Фокиде |
|
21 |
Καὶ χϱόνου ἐγγενομὲνου μετὰ ταῦτα (I,113,1) |
Действия афинян в Беотии |
|
22 |
Μετὰ δὲ ταῦτα οὺ πολλῶι ὕστεϱον (I,114,1) |
Отделение Эвбеи и восстание в Мегарах |
|
23 |
Καὶ μετὰ τοῦτο (I,114, 2) |
Вторжение Плистоанакта в Аттику и покорение Эвбеи афинянами |
|
24 |
Οὐ πολλῶι ὕστεϱον (I,115,1) |
Заключение тридцатилетнего мира |
|
25 |
Ἕκτῳ δὲ ἔτει (I,115, 2) |
Самосское восстание |
|
26 |
Μετὰ ταῦτα δὲ ἤδη γίγνεται οὺ πολλοῖς ἔτεσιν ὕστεϱον (I,118,1) |
События, послужившие поводом к войне |
Эта структура ясно обнаруживает черты, присущие хронике. Каждое сообщение вводится в повествование однотипным указанием на его временное соотношение с предыдущим и в большинстве случаев представляет собой одну или две фразы, кратко сообщающее о событии. Аналогичен по структуре фрагмент Гелланика об истории ареопага (приложение, фр. 21), в котором каждое новое сообщение вводится словом ὕστεϱον. Это наречие было одним из самых типичных терминов, употреблявшихся в хронографической прозе (ср.: Филохор у Strabo. IX. P. 609 и др.).
В анализируемом тексте у Фукидида наличествует, в сущности, только одно сообщение, которому не предшествует указание на время. Это разделенный на две части очерк о событиях в Египте (I, 104; I, 109—110). Его вторая часть, включенная в текст после сообщения об экспедиции Толмида, начинается без какого бы то ни было введения и как будто продолжает непрерывный рассказ (С. А. Жебелёв погрешил против текста ради понятности изложения и перевел эту фразу: «Между тем афиняне и их союзники все еще оставались в Египте», в то время как она говорит всего лишь: «Афиняне же и союзники оставались в Египте»). Этот очерк содержит ряд интересных подробностей. Так, например, в нем сообщается, что Мемфис делится на три части (μέϱος 1, 104), одна из которых называлась Λευκὸν τεῖχος (ibidem), о ней сообщает и Геродот (Herod. III, 91; ἐν τῶι Λευκῷ τείχεϊ τῶι ἐν Μέμϕι); о государстве ἐν τοῖς ἕλεσι (I, 110, 2; в болотах) и том, что его жители, которых Фукидид называл ἕλειοι, были наиболее воинственными из египтян (ibidem; καὶ ἅμα μαχιμώτατοι εἰσι τῶν Αὶγυπτίων οί ἕλειοι) и т. д. Заканчивается рассказ о событиях в Египте заключением, аналогичным концовке повествования о Фемистокле и Павсании (I, 138, 6): τὰ μὲν κατὰ τὴν μεγάλην στϱατείαν Ἀθηναίων καὶ τῶν ξυμμάχων ἐς Αἴγυπτον οὕτως ἐτελεύτησεν (I, 110, 5; так закончился большой поход Афинян и союзников в Египет). Это заключение (τὰ μὲν κατὰ… ἐτελεύτησεν) можно, как нам представляется, считать такой же заключительной формулой рассказа, какой является обязательная формула окончания года καὶ… ἔτος τῶι πολέμωι ἐτελεύτα τῶιδε ὅν Θουκυδίδης ξυνέϕϱαψεν (II, 70; III, 88, 116; V, 116, 135 и т. д.).
Таким образом, как начало второго очерка, так и стиль обеих его частей, единая форма и непрерывающийся в сущности рассказ с общим заключением говорят о его внутреннем единстве, а аналогичные черты с рассказами о Фемистокле и Павсании дают возможность предположить, что он, как и последние, первоначально был написан как отдельное произведение еще до начала Пелопоннесской войны и потом уже включен в раздел, посвященный «Пентаконтаэтии», в качестве оригинального материала Фукидида[31]. Во всяком случае, ясно, что при написании очерка о событиях в Египте Фукидид пользовался более новыми и близкими материалами, чем при составлении хроники событий Пятидесятилетия, так как остальные события он был вынужден перечислять без комментария, в то время как рассказ о походе в Египет снабжен подробностями и представляет собой законченное целое, что может быть вторым самостоятельным аргументом в пользу раннего происхождения этого небольшого очерка.
Таким образом, все изложение истории Пятидесятилетия у Фукидида распадается на следующие элементы.
|
I,89, 1-2 |
Переход от событий Персидских войн к истории Пятидесятилетия |
|
I,89, 3-1, 95, 9 |
Рассказы о Фемистокле и Павсании (первые части биографий) |
|
1,95, 9-1, 97 |
Замечания методического характера, содержащие сообщение о создании Делосского союза, то есть кульминационная точка <i>всего</i> экскурса |
|
I,98-103; I, 105-108; I, 111-117 |
Хроника событий Пятидесятилетия |
|
I, 104 I, 109-110 |
Рассказ о событиях в Египте |
|
I,118, 1-2 |
Заключение с определением хронологических рамок и выводами об усилении морского могущества |
Выделенные нами элементы экскурса принадлежат как к различным жанрам, так и различаются по времени их написания, наконец, именно в силу этого они восходят к разным источникам[32].
Части, имеющие связующий характер (I, 89, 1-2; I, 95, 9-97; I, 118, 1-2), выдержаны в стиле, типичном для историософских рассуждений Фукидида, содержащихся в его рассуждениях, имеющих общий характер. Они, безусловно, написаны в ходе оформления книги в качестве философского завершения и комментария истории. Именно поэтому о создании Делосского союза говорится только здесь, ибо как раз оно по существу завершает экскурс в целом, но не имеет прямого отношения к его конкретным разделам.
Экскурсы о Фемистокле, Павсании и походе в Египет предстают в качестве примера художественно–исторической прозы начинающего литературную деятельность Фукидида, который, бесспорно, не приступил еще к созданию истории войны, а сама война, возможно, еще не началась.
Хроника событий «Пентаконтаэтии» представляет собой реконструкцию исторических событий в виде достаточно сухого перечня фактов с весьма неопределенной хронологической системой и без каких бы то ни было комментариев. Подробно Фукидид здесь говорит только о Самосском восстании (1,115,2—117), взрослым свидетелем, то есть современником которого был он сам. Хронологическую неточность Фукидида, возможно, правильно объясняет Ф. Эдкок, который полагает, что при написании этой части Фукидид не имел под руками списка архонтов, в силу чего он отказался от традиционного счисления времени[33], во всяком случае, ни о какой новой хронологической системе на этом материале говорить не приходится.
Таким образом, в настоящем экскурсе мы имеем образцы историософской прозы зрелого Фукидида, художественно–исторического повествования, сложившегося под влиянием софистики и исторической хроники, характерной для логографов.
§ 3. Экскурс в древнейшую историю Аттики (II, 15-16,1)
Фукидид говорит о том, что Перикл советовал афинянам готовиться к войне, а поэтому перевезти имущество с полей и запереться в городе, чтобы защищать его (II, 13, 2). Решиться на это для афинян было трудно, так как τοὺς πολλοὺς ἐν τοῖς ἀγϱοῖς διαιτᾶσθαι (II, 14, 2, большинство жило в полях). Объяснение причин этих трудностей послужило причиной для включения экскурса в труд Фукидида.
Экскурс представляет собой нерасчлененное повествование, в ходе которого трижды повторяется мысль о том, насколько было трудно жителям Афин оставлять места, где они жили (I, 14, 2; I, 16, 1—2). Таким образом, основным тезисом очерка является мысль о том, что общественное устройство Афин было унаследовано без изменений от древнейшего времени, то есть утверждение исконности общественной жизни в Афинах (ср.: Plato. Menex. 238с).
Экскурс разделяется на две части: собственно историческое повествование о Кекропе, войне между Эврифсеем и Эвмолпом и о тесе (II, 15, 1—3) и топографический комментарий к нему (II, 15, 6), цель которого указать на то, что древнейшие святыни находились на Акрополе или же примыкали к нему с юга. Такой же характер имеет сообщение об источнике Эннеакруне, материал для которого заимствуется из обыденной традиции[34].
Первая часть экскурса не выходит за рамки «Аттиды» и передает весьма распространенные в этом жанре сюжеты; вторая — своего рода Πεϱιήγησιζ, написанная на основании оригинальных наблюдений Фукидида.
§ 4. Основная проблематика экскурсов
Положения, которые мы назвали предваряющими тезисами, показывают, что основным мотивом, по которому тот или иной экскурс включался в труд, было совсем не стремление нарисовать определенную историческую картину, во что в результате выливался каждый экскурс, а намерение высказать политическую идею, причем достаточно распространенную и представляющую собой своеобразное общее место в политической мысли эпохи Пелопоннесской войны.
1. «Археология» представляет собой необычайно лаконичную реконструкцию прошлого Эллады. Написанная в стиле генеалогической литературы, она более всего замечательна своей схемой исторического процесса [35], в которой история рассматривается как развитие[36], а каждое явление (первоначальное состояние человечества 1, 2; ношение оружия 5, 3; колонизация 12, 4; царская власть и тирания 13, 1 и т. д.) рассматривается как закономерное, а любое событие, таким образом, представляется проявлением этой закономерности. Так, например, тиранию Фукидид представляет себе как закономерный этап, связанный с активизацией общественной жизни («в связи с тем, что Эллада делалась более сильной и приобретала в себе еще больше богатства, чем раньше, по большей части в городах возникали тирании по причине того, что доходы делались больше», 1,13, 1). Наконец, тирания — явление не локальное, а характерное для всей Эллады (I, 17—18). Отсутствовала она только в Спарте, что Фукидид объясняет особенностями ее развития (I, 18, 1). С этих позиций Фукидид подходит к рассмотрению причин Пелопоннесской войны, а в целом эти взгляды дают возможность говорить о родственности взглядов Фукидида и Гиппократа. Вместе с тем предваряющий тезис этого экскурса заключается только в констатации исключительности Пелопоннесской войны, что в разных формах неоднократно высказывалось Еврипидом и, вероятно, красноречивее всего было высказано Аристофаном в «Мире»: ἐξεϕύσησεν τοσοῦτον πόλεμον ὥστε τῶι καπνῶι πάντας Ἕλληνας δακϱῦσαι (Aristoph. Pax. 611—612).
2. Идея усиления морского могущества Афин и установление их гегемонии в Делосском союзе, представляющая собой предваряющий тезис «Пентаконтаэтии», развивается Фукидидом только в авторском комментарии, составлявшемся, когда экскурс соединялся им воедино (I, 96-97, 1), в то время как содержание экскурса гораздо шире. Идея, составляющая предваряющий тезис «Пентаконтаэтии», была достаточно ярко выражена Бакхилидом в дифирамбе «Тесей, или Юноши» (ὴἰθεοι, Bacch. 13 dith. 3), где изображается торжество Тесея и афинских юношей над сломленным морским могуществом Миноса. Дифирамб заканчивается обращением афинян к Аполлону Делосскому[37]. Такой же смысл имеет пэан, содержащийся в «Аянте» у Софокла (Soph. Aj. 693-705), заканчивающийся обращением к Аполлону Делосскому, смысл которого заостряет тот факт, что в следующей песне хора содержится своеобразный гимн Афинам (1219-1222).
3. Переселение жителей Аттики с полей в город, вызвавшее написание экскурса о древнейшей истории Аттики, также нашло отражение у Аристофана, который говорит: ὲκ τῶν ἀγϱῶν ξυνῆλθεν οὑϱγάτης λεώς (Aristoph. Pax. 633). Небольшой размер этого экскурса не дал возможности Фукидиду уйти далеко от предваряющего тезиса, однако и в данном случае историческое изложение гораздо глубже, чем простое доказательство этого тезиса. Наконец, тиранические предчувствия, составляющие предмет следующей главы, вызвали ряд размышлений не только у Аристофана (Vespae. 510-520, 522; Zys. 619-636), но и замечательный стасим у Софокла (Soph, Oed. Tyr. 863-910).
Все это говорит о том, что Фукидид, несмотря на стремление к тому, что сам он называл κτήμα τε ές αίεί (I, 22, 5), пытался сделать свой труд политически актуальным, хотя те вопросы, которые он затрагивал в этой связи, всякий раз оказывались более широкими, чем вызвавший их разработку тезис. Таким образом, Фукидид–историк всякий раз оттеснял на задний план Фукидида–политика, то есть предваряющий тезис экскурса оказывался гораздо беднее и ограниченнее, чем его реальное содержание, которому он не только не соответствует, но в некоторых случаях противоречит. Предваряющий тезис, таким образом, позволяет обнаружить, во–первых, те политические идеи, которым в каждом случае следовал Фукидид, а во–вторых, исходя из этого, установить, как он выбирал и в какой степени трансформировал свои источники.
В отличие от рассмотренных выше экскурсов, охватывающих длительные промежутки времени и посвященных большим и неоднородным вопросам, небольшой рассказ о Килоне (I, 126—127, 1) и замечательный по объему экскурс об убийстве Гиппарха (VI, 54-59) носят черты монографического повествования и никоим образом не касаются посторонних вопросов, а поэтому могут быть названы малыми экскурсами.
§ 1. Рассказ о Килоне
Рассказ включается в повествование при описании поводов для начала военных действий и объясняет требования спартанцев относительно изгнания виновных в кощунстве Алкмеонидов, то есть, в сущности, стремление добиться изгнания Перикла или же вызвать в Афинах раздражение против него (1, 127, 2). Своего отношения к возможному изгнанию Перикла Фукидид не высказывает, а поэтому очерк носит, прежде всего, информационный характер.
Экскурс представляет собой единое по форме повествование[1] о попытке Килона установить тиранию и его судьбе и носит черты устного рассказа, так как в нем подробно излагаются обстоятельства, с которыми связана эта попытка, сообщается об оракуле, полученном Килоном в Дельфах, и о его истолковании, а также описывается смерть заговорщиков, то есть наличествует ряд подробностей, которых нет у Геродота. Экскурс был написан так или иначе более чем через двести лет после этого события[2], в силу чего традиция о нем в значительной степени была к тому времени унифицирована. Несколько иначе рассказывает о Килоне Плутарх (Plut. Sol. 12), который, вероятно, почти дословно следует «Афинской политии», насколько можно судить об этом по сохранившемуся в ней окончанию рассказа о Килоне (Arist. Ath. Pol. I). Вместе с тем начало повествования у Фукидида говорит об определенной зависимости от рассказа о Килоне у Геродота.
|
Геродот |
Фукидид |
|
ἧν Κύλων τῶν Ἀθηναίων ἀνὴϱ Ὀλυμπιονίκης |
Κύλων ἦν Ἀθηναίος ἀνὴϱ Ὀλυμπιονίκης |
|
οὗτος ἐπὶ τυϱαννίδι ἐκόμησε… καταλαβεῖν τὴν ἀκϱόπολιν ἐπειϱήθη |
Κατέλαβε τὴν ἀκϱοπόλιν ὡς ἐπὶ τυϱαννίδι… |
Однако в этих двух рассказах имеется ряд расхождений. Сообщение Геродота очень кратко и лишено каких бы то ни было подробностей. Рассказ Фукидида весьма распространен, сообщает ряд неизвестных Геродоту деталей, а Килона называет πάλαι εὐγενής τε καὶ δυνατός (I, 126, 3) и затем Феагена из Мегар. Согласно Фукидиду сам Килон и его брат убежали, а расправа, таким образом, коснулась только его сообщников. Геродот говорит об убийстве заговорщиков вообще — судьба Килона ему неизвестна. Таким образом, из пяти доступных источников (Геродот, Фукидид, Аристотель, Плутарх и Павсаний, I, 28, 1) о происхождении, родственных связях и судьбе Килона говорит только Фукидид и повторяющий его сообщение о Феагене Павсаний, в связи с чем имеет смысл сделать следующие замечания.
1. Следуя, в основном, краткому сообщению Геродота, Фукидид, с одной стороны, риторически развивает повествование, примером чего может служить рассказ об осаде и смерти заговорщиков (I, 126, 9—12), аналогичный по своему строению сообщению о смерти Павсания (I, 134, 2-4) или рассказу об убийстве Гиппия Пахетом (III, 34, 3). С другой стороны, Фукидид добавляет материал, безусловно, Геродоту неизвестный: он пользовался оракулом, полученным Килоном в Дельфах и комментарием к нему (I, 126, 4-6), то есть теми материалами, которые У. Виламовиц называл ὑπομνήματα[3]. В этом комментарии говорилось, что главным праздником Килон считал Олимпии, в то время как оракул скорее всего (комментарий, однако, не открывает этого до конца) имел в виду Диасии, относительно которых там опять–таки имелись краткие пояснения, касающиеся особенностей принесения жертв. Только заимствованием этих пассажей из Дельфийского комментария к оракулу можно объяснить фразу: ἔστι γὰϱ καὶ Ἀθηναίοις Διάσια, ἃ καλεῖται Διὸς ἑοϱτὴ Μειλιχίου μεγίστη (I, 126, 6: ибо есть у афинян Диасии, которые считаются наибольшим праздником Зевса Умилостивленного). Dativus possessivus Ἀθηναίοις «у афинян» вызывает некоторое недоумение: поскольку в предшествующих пассажах речь шла о событиях в тех же Афинах, это указание не имеет смысла. А. У. Гомм по этому поводу замечал, что «Фукидид писал не только для Афинян», его сочинение адресуется всем эллинам, поэтому и делается такое пояснение[4], но поскольку в других случаях мы с аналогичными указаниями на место не встречаемся, объяснение Гомма следует признать неудовлетворительным. Вместе с тем если считать это место заимствованным из Дельфийского комментария, где этот Dativus possessivus был необходим, то его наличие в тексте становится вполне понятным, так как Фукидид, бесспорно, не ставил себе в качестве задачи сознательное изменение стиля тех сообщений, которые он откуда–либо заимствовал. Стиль Дельфийских ὑπομνήματα он сохраняет так же, как и стиль генеалогического сочинения или сухой хроники. Наконец, на заимствование из этого источника указывает и тот факт, что в данном случае Фукидидом излагаются преимущественно культурные подробности Диасий и т. д.
2. В добавлениях, которые сделал Фукидид к рассказу Геродота, ясно прослеживается его интерес к биографическому жанру, так как он считает нужным сообщить о происхождении, родственных связях и бегстве Килона вместе с братом, возможно, даже в ущерб истине (в данном случае никакими другими источниками проконтролировать Фукидида мы не можем, и вопрос о родстве между Килоном и Феагеном остается открытым)[5].
§ 2. Рассказ о тираноубийцах[6]
Рассказ включается в описание событий 415 года и следует за рассказом о гермакопидах. Фукидид говорит о том, что «народу было известно о том, сколь тяжелой пришла к концу тирания Писистрата и его сыновей» (VI, 53, 1-2), а поэтому демос относился ко всему недоверчиво и всего боялся. Это связывается с тем, что многие опасались намерений установить тиранию со стороны Алкивиада (VI, 15, 4). Серьезность опасений, царивших в Афинах, усугублялась, по мнению Фукидида, тем, что, как он сообщает, народ знал «сверх того, что она (тирания) была низвергнута не ими самими и не Гармодием, а при помощи лакедемонян» (VI, 53, 3). Таким образом, опасения, о которых говорит Фукидид, носили двойной характер: с одной стороны, в Афинах опасались свержения демократии и установления олигархии или тирании (VI, 60, 1-2), с другой стороны — того, что установление последней приведет к вторжению спартанцев в Аттику; двойственность этих опасений и составила почву для этого экскурса у Фукидида.
Фукидид питал к этому экскурсу, то есть к истории Гармодия и Аристогитона, особый интерес. Об этом говорит, во–первых, значительный объем самого экскурса, а во–вторых, то, что при написании «Археологии» Фукидид возвратился к этой теме[7] и поместил в заключение ее нечто вроде конспекта экскурса о тираноубийцах (I, 20, 2), где вновь проводится мысль о том, что то, что известно афинянам о Гармодии и Аристогитоне, не вполне верно. Комментарии к этим пассажам появились еще в Античности. Маркеллин сообщает в «Биографии Фукидида», что Гермипп утверждал (Vita Marc. 18), «что его род происходит от тиранов Писистратидов, а поэтому он с ненавистью говорит в своем сочинении о Гармодии и Аристогитоне». В схолиях к Фукидиду содержится следующее замечание: «Он говорит так, потому что и сам принадлежит к роду Писистратидов, а потому клевещет он на Гармодия» (Schol. ad Thuc. I, 20). При сопоставлении рассказа Фукидида с сообщениями Геродота и Аристотеля сразу становится ясной несостоятельность этих объяснений. Все они весьма единодушны в том, что Гармодий и Аристогитон убили не тирана, а брата тирана (Herod. V, 55; Arist. Ath. Pol. 18; Arist. Pol. 1311a, 31 sqq.), что тирания после этого не прекратилась (Herod. Ibidem; Arist. Ath. Pol. 19), а «Афинская политая» кроме того сообщает (18), что само убийство было вызвано личными мотивами; с этим Аристотель опять–таки соглашается в «Политике» (Pol. Ibidem). Более того, псевдоплатоновский диалог «Гиппарх», бывший в данном случае одним из источников для «Афинской политии»[8], а вслед за ним и сама полития, усугубляют вину убийц Гиппарха, так как в диалоге «Гиппарх» он занимает место инициатора записи поэм Гомера, друга Симонида и Анакреонта и просвещенного носителя культуры (Ps. — Plato. Hipp. 228b—229). То же самое повторяет «Афинская полития», которая называет Гиппарха ϕιλόμουσος (18). На достоверность этой традиции указывает то, что о дружбе его с орфиком Ономакритом, которого схолии называют редактором поэм Гомера, писал Геродот (VIII, 6); и он (V, 56), и Фукидид (I, 20, 2) считали Гиппарха организатором Панафиней.
Более того, сопоставление известного свидетельства Цицерона о записи гомеровских поэм (De or. 3, 137) со свидетельством диалога «Гиппарх» (Ps. — Plato. Hipp. 228b) показывает, что Цицерон практически дословно заимствовал свое сообщение из этого источника[9], но заменил в нем имя малоизвестного Гиппарха знаменитым именем тирана. Наконец, «Афинская полития» свидетельствует о том, что схваченный Гиппием Аристогитон (18) старался предать как можно больше людей и не показал себя героическим образом[10]. Последних обстоятельств Фукидид не сообщает, то есть в его рассказе тираноубийцы изображены в значительно менее темных тонах, чем у Псевдо–Платона и Аристотеля, что явно указывает на нелепость объяснения Гермиппа. Таким образом, необычность толкования этого события и особый интерес Фукидида нужно пытаться обнаружить в другой области. Сопоставим сообщения об этом Геродота и Фукидида.
1. Фукидид, так же как и Геродот, считает, что после убийства Гиппарха «тирания сделалась для Афин более тяжелой» (Thuc. VI, 59, 2 и Herod. V, 55). Убийство Гиппарха, по Геродоту, также не было концом тирании, а только лишь ожесточило Писистратидов (Herod. VI, 123).
2. Геродот, точно так же как Фукидид, утверждает, что тираноубийцы убили только брата тирана, а не самого тирана, а следовательно, никакого зла не устранили, и, в сущности, тираноубийцами не были (Herod. V, 55 и Thuc. I, 20; VI, 55, 3).
3. Гиппарх не был убит во время процессии, которую устроил он сам (Herod. V, 56 и Thuc. I, 20; VI, 55).
4. Впоследствии Гиппий был низложен Алкмеонидами и лакедемонянами {Herod. VI, 61-64 и Thuc. I, 20; VI, 59, 4).
Разница между их рассказами заключается только в том, что Фукидид сообщает причины, по которым тираноубийцы решились на убийство Гиппарха (VI, 54, 2-4; VI, 56) и обстоятельства самого убийства, в то время как Геродот передает рассказ об этом событии кратко и очень сухо. Вместе с тем надо иметь в виду, что Фукидид пишет о τόλμημα Аристогитона и Гармодия (VI, 54, 1), а Геродот рассказывает не о тираноубийцах, а об освобождении Афин от тирании (V, 55, 1; V, 62, 1), то есть рассказ о тираноубийцах помещается у него между прочим. Интерес у двух историков имеет в данном случае различные направления, тем не менее сопоставление рассказов Геродота и Фукидида показывает, что последний следовал при написании этого экскурса Геродоту и старался во всем придерживаться его версии.
Народ знал, что тиранию уничтожили не Гармодий и Аристогитон. На этом положении Фукидид начинает строить свой экскурс (VI, 53, 3). Таким образом, он посвящает его обоснованию общеизвестного факта, что говорит о наличии особого интереса к этой теме. В этих целях он использует свидетельства надписей (VI, 55, 1—2) и разнообразные устные источники. Факт того, что тирания не была уничтожена тираноубийцами, действительно общеизвестен, но есть в этом рассказе какая–то черта, о которой афиняне не знают, на что, бесспорно, указывает Фукидид (I, 20).
Аналогично тому, что мы видели в рассказе о Килоне, Фукидид добавляет ряд фактов, подробностей и т. д. к краткому рассказу Геродота, на котором основывает свое повествование и которым создает своеобразное обоснование своему рассказу.
§ 3. Специальный интерес Фукидида
Введение к этому очерку связано с тираническими предчувствиями, появившимися в Афинах в связи с делом о мистериях (VI, 60, 1). Фукидид об этих предчувствиях вообще говорит неодобрительно, что становится особенно ясным из рассказа о процессе (VI, 60,3—4). Когда один из подозреваемых признался, хотя было неизвестно, насколько истинно его признание, демос радостно его принял, тем более что могло получиться так, что τούς ἐπιβουλεύοντας σϕῶν τῶι πλήθει μὴ εἴσονται (злоумышлявшие против народа не появятся, VI, 60, 4). То есть, как полагает Фукидид, сложившаяся в Афинах политическая обстановка требовала обнаружения каких–либо врагов, на которых можно было бы направить все недовольство афинского демоса. Лучшими «врагами» для этого были, конечно, лица, покушавшиеся на установление тирании. Мы знаем из фрагмента Андротиона (Andr. Fr. 5; Specta Harpocr. Hipp.), что стразу же после введения остракизма в Афинах ему был подвергнут некто Гиппарх, сын Хармона, только за то, что он был родственником Писистрата, а поэтому подозревался в стремлении к тирании. Об этом акте упоминают между прочим Диодор и Плутарх (Diod. XI, 55; Plut. Nic. 11). Главным обвинением, которое предъявлялось Периклу его врагами и противниками, было обвинение в стремлении к тирании. Тираном назвал Перикла комедиограф Кратин (Plut. Per. 3), а учитель Перикла Дамон имел прозвище ϕιλοτύϱαννος (ibidem. 4); наконец, сторонников Перикла многие именовали «новыми Писистратидами» (ibidem. 16) и т. д. Обобщению тиранических опасений, бытовавших в Афинах, посвящен известный стасим «Эдипа» (Soph. Oed. Tyr. 863-910)[11]. Наконец, в «Осах» Аристофана, поставленных в 422 году, говорится о том, что на агоре только и говорят о тирании такие лица, как ὁ πωλῶν τας μεμβϱάδας ἡ λαχανόπωλις, ἡ πόϱνη (Vesp. 514, 517, 520), то есть продавец рыбешки, торговка зеленью и распутница. Последняя, по словам раба Ксанфии, заявляет: εἰ τὴν Ἱππίου καθίσταμαι τυϱαννίδα (ibidem. 522). По этому поводу сам Аристофан иронически замечает о тирании ἐγὼ οὐκ ἤκουσα τοὔνομ΄ οὐδὲ πεντήκοντ᾿ ἐτῶν (ibidem. 510), то есть «я не слышу этого имени уже пятьдесят лет».
Аналогично мыслит Софокл; действительно, Эдип трагедии и тираны стасима противоположны во всех отношениях; образ, рисуемый в стасиме, — ὕβϱις ϕυτεύει τύϱαννον, — как может показаться, не имеет к Эдипу никакого отношения, что породило целый ряд разнообразных толкований этого хора[12]. М. Эрл[13] полагал, что здесь в аллегорической форме содержится осуждение единовластия положительного героя Эдипа–Перикла, оказавшегося в трагической ситуации. Б. Нокс[14] видит в этом хоре осуждение неограниченной власти демоса, в первую очередь — его власти над политическими деятелями. В этой связи он ссылается на характеристику Аристофана: ὠ Δῆμε, καλήν γ΄ ἔχεις ἀϱχὴν ὅτε πάντες ἄνθϱωποι δεδίασί σ᾿ ὥσπεϱ ἄνδϱα τύϱαννον (Eques. 1119—1122), то есть: «Демос, ты обладаешь замечательной властью, вследствие чего тебя боятся люди, словно мужа–тирана». Слабой стороной этих толкований является то, что М. Эрл и Б. Нокс рассматривают настоящий хор вне связи со всей трагедией. Хор — один из органичных элементов произведения, он находится в полной взаимосвязи со всей трагедией, и таким образом, на Эдипа хора переносятся все черты того образа, который создан в трагедии. Вместе с тем все эти черты в стасиме превращаются в противоположные. Таким образом, Софокл создает два противопоставленных образа Эдипа и этим говорит приблизительно следующее: обвинения в тирании нелепы, но тем не менее вот они налицо. Выражение οὐδὲ δαιμόνων ἕδη σέβων (Soph. Oed. Tyr. 884-885) необычайно подходит к Алкивиаду и инциденту с гермами (так и понимал его старый комментатор Софокла Готфрид Германн). Тем не менее «Эдип» написан более чем за десять лет до Сицилийской экспедиции. Этот пример показывает, какими распространенными и вместе с тем стереотипными были тиранические предчувствия. В чем заключается этот тиранический стереотип, говорит сам Софокл:
1) ὑπέϱοπτα χεϱσὶν ἤ λόγωι ποϱεύεται (882—883), то есть преступает границы в действиях и словах;
2) Δίκας ἀϕόβητος (885), то есть не боится справедливости;
3) οὐδὲ δαιμόνων ἕδη σέβων (885—886), то есть не почитает изображения божеств;
4) следующая его черта δυσπότμου χάϱιν χλιδᾶς (888), то есть кичливость пагубной гордыней;
5) он μὴ τὸ κέϱδος κεϱδανεῖ δικαίως (889), то есть будет нечестно извлекать выгоду;
6) τῶν ἀσεπτων ἔϱξεται (890), то есть делать нечестивые дела;
7) τῶν ἀθικτων ἕξεται ματάζων (891), то есть покушаться на неприкосновенное.
Таково именно традиционное понимание тирании, которое переходит в стереотип, понимание того, что представляется в качестве обвинений потенциальному тирану. Аристофан и Софокл подчеркивают всю нелепость этого стереотипа, опираясь на который афинское общественное мнение постоянно ожидает тиранию и боится ее, видит ее повсюду и т. д., что в сатирической форме прекрасно изображено в «Осах». В «Лисистрате» содержится еще один интересный в этой связи текст. «Лисистрата» поставлена в 411 году, то есть непосредственно связана с конкретной исторической ситуацией Сицилийской экспедиции и процессом гермокопидов, о которых упоминает здесь Аристофан (Lys. 1097). Хор старцев в «Лисистрате» исполнен тиранических предчувствий, которые звучат как пародия на те опасения, которые в действительности имели место в Афинах. Хор сообщает: ὀσϕϱαίνομαι τῆς Ἱππίου τυϱαννίδος (Lys. 609; я чую тиранию Гиппия). Женщины стремятся установить тиранию (Lys. 630), против которой намерены восстать старцы, тщетно демонстрирующие утраченные силы и заявляющие: καὶ ϕοϱήσω τὸ ξίϕος τὸ λοιπὸν ἐν μύϱτου κλαδί, ἀγοϱάσω τ᾿ ἐν τοῖς ὅπλοις ἑξὴς Ἀϱιστογείτονι (Lys. 634—635), то есть «впредь я буду носить меч с веткой мирта и ходить по агоре с оружием рядом с Аристогитоном». Эта фраза, бесспорно, неуместная в старческих устах, пародирует первую строку известного схолия о Гармодии, сохраненного у Афинея (Athen. XV, 695): Ἑν μύϱτου κλαδὶ τὸ ξἰϕος ϕοϱήσω. Эта пародия, гротескность которой начинается с того, что немощные старцы уподобляются юному Гармодию, красноречивее всего показывает издевательское отношение Аристофана к тираническим предчувствиям времени Сицилийской экспедиции. Интересно отметить, что для Аристофана эти предчувствия также стереотипны, хор старцев указывает на ὕβϱις πολλή (Lys. 659—660), которой наделены женщины, стремящиеся к «тирании». Аристофан таким образом указывает на нелепость тиранических предчувствий применительно к той же ситуации, которая в связи с этими же предчувствиями заставила Фукидида упрекнуть афинян в незнании своей истории. Фукидид мыслит аналогично: прецедент налицо, тиранические предчувствия возрождаются и хотя каждый второй нелепость этих предчувствий понимает, все находятся в страхе и всего боятся. К этому присовокупляется новый аргумент: известно, что тиранию в свое время свергли не Гармодий и Аристогитон, а спартанцы, поэтому надеяться на то, что теперь «новый Гармодий» спасет Афины в том случае, если будет установлена тирания, невозможно. Тирания, если она установится, приведет к вторжению спартанцев. В этой связи культ Гармодия, смысл которого становится непонятен[15], только лишь внушает дополнительный страх, а известный схолий Φίλταθ΄ Ἁϱμόδί, οὔ τί πω τέθνηκας, прославляющий героя, не сумевшего ничего сделать для Афин, звучит бессмысленно. На это, между прочим, еще в 425 году указывал Аристофан в «Ахарнянах» οὐδέποτ᾿ ἐγὼ Πόλεμον οἴκαδ΄ ὑποδέξομαι, οὐδὲ παϱ΄ ἐμοί ποτέ τὸν Ἁϱμόδιον ἄσεται (Achar. 989-990: «Я никогда не приму войну у себя дома, а она никогда мне не будет петь о Гармодии»).
По мнению Фукидида, именно такие опасения порождают всеобщий страх, который напрасен, так как Алкивиад, с его точки зрения, не стремится к установлению тирании [16] (VI, 89, 4). В связи с этим Фукидид включает в свое повествование экскурс о тираноубийцах, рассказ о которых, как мы показали, он излагает согласно Геродоту. Сам он подчеркивает в этом рассказе только одну новую черту, причины, по которым тираноубийцы решились на убийство Гиппарха, не были политическими, а следовательно, они не свергли тирана, потому что не стремились его свергнуть. Причиной этого подвига была личная ненависть (VI, 54, 1). Вот в чем заключается то незнание своей истории, в котором Фукидид упрекал афинян. Раз тираноубийцами двигали не политические соображения, то никакого параллелизма, таким образом, между ситуациями 514 и 415 годов нет, а предчувствия и опасения, вызвавшие написание этого экскурса (VI, 53, 3; VI, 60, 1), действительно, напрасны. Таким образом, именно тот факт, что Ἀϱιστογείτονος καὶ Ἀϱμοδίου τόλμημα δί ἐϱωτικήν ξυντυχίαν ἐπεχειϱήθη (VI, 54, 1 ), придает экскурсу острый политический смысл и делает разъяснения по поводу события столетней давности необходимыми. В этой связи трудно согласиться с Г. И. Дизнером[17], который полагает, что Фукидид подчеркивает параллелизм между двумя этими ситуациями, чтобы указать на опасность, нависшую над Афинами. Так рассуждать Фукидид не мог уже потому, что относился к тираническим предчувствиям 415 года с явным неодобрением.
§ 4. Предварительные выводы
В рассказах о Килоне и тираноубийцах Фукидид в основе своего повествования следует Геродоту. Этим обусловливается то, что два эти рассказа носят черты исторической новеллы — жанра, восходящего к Геродоту, для Фукидида нехарактерного и встречающегося у него только в этих местах.
В рассмотренных нами частях сочинения Фукидида легко прослеживаются элементы различных жанров (генеалогии, параллельного жизнеописания. Дельфийского комментария к оракулу, документальной хроники, исторической новеллы и т. д.), и таким образом логическая непрерывность изложения, столь характерная для Фукидида, является внешней характеристикой его труда, обусловленной его литературной культурой, связанной с софистикой. Внутренняя структура произведения даже внутри отдельных его элементов далеко не однородна. Однако именно последнее позволяет реконструировать процесс работы Фукидида над его трудом и обнаружить те формы и прототипы, которым вольно или невольно он следовал, и таким образом приступить к установлению его конкретных источников.
С другой стороны, политический смысл того или иного экскурса не только раскрывает некоторые черты мировоззрения автора, но и дает возможность определить те интересы, которыми он руководствовался при написании того или иного пассажа, что опять–таки вносит существенные коррективы в процесс определения источников Фукидида, а также характера и степени их использования в его сочинении.
§ 1. Отношение Фукидида к письменным источникам. Надписи
Фукидид никогда не указывает на свои источники и не сообщает, откуда заимствовано то или иное положение. Исключение составляют надписи, содержащиеся в экскурсе о Писистратидах. Здесь приводится текст надписи сына Гиппия Писистрата на жертвеннике Аполлона Пифийского и сообщается, что написанное «и теперь заметно и читается неясными знаками» (VI, 54, 7, то есть ἔτι καὶ νῦν δῆΛόν ἐστιν ἀμυδϱοῖς γϱάμμασι λέγον), что говорит о том, что он сам достаточно внимательно обследовал жертвенник. Тщательному анализу подвергнута Фукидидом так называемая стела о вредности тиранов, установленная на Акрополе (VI, 55, 1: ὡς ὅ τε βωμὸς σημαίνει καὶ ἡ στήλη πεϱὶ τῆς τῶν τυϱάννων ἀδικίας ή ἐν τῆι Ἀθηναίων ἀκϱοπόλει σταθεῖσα), содержание которой излагается в экскурсе достаточно подробно. На этом источниковедческие пояснения Фукидида заканчиваются. Не затрагивая вопрос об эпиграфических источниках в «Истории Пелопоннесской войны», достаточно детально разработанный А. Кирхгоффом и Г. Свободой, мы тем не менее отметим, что использование надписей в труде Фукидида было своего рода образцом для античной эпиграфики. Так, например, Демосфен при описании надписи на стеле в святилище Диониса в Лимнах замечает: καί αύτη ή στήλη έτι καί νΰν έστηκεν άμυδϱοίς γϱάμμασιν Αττικοϊς δηλοϋσα τά γεγϱαμμένα, то есть дает эпиграфический комментарий ([Dem.] In Neaeram, 76), почти слово в слово совпадающий с цитированным замечанием Фукидида (VI, 54, 7). Надписи, однако, сообщали исключительно документальный материал, который не занимает основной части в разбираемых нами экскурсах, поэтому главным звеном в определении источников остаются литературные памятники, что, правда, не вполне согласуется с тем утверждением, что не следует верить ни поэтам, ни «логографам», так как первые всячески преувеличивали то, о чем они писали, а вторые создавали произведения, приятные для восприятия (I, 21, 1). Это положение, софистическая природа которого будет показана в ходе изложения, породило общепринятую точку зрения на характер отношения Фукидида к литературной традиции его времени, принятую большинством ученых XIX и начала XX века. Вместе с тем Дионисию Галикарнасскому не потребовалось бы включать в свое сочинение о Фукидиде очерк о древних писателях, в котором он заявлял: «Прежде чем я начну рассматривать труд Фукидида, я хочу сказать несколько слов о других историках, его предшественниках и современниках, что прольет свет на особенности этого мужа» (Dion. Hal. De Thuc. 23). Таким образом, уже древним критикам Фукидида представлялось необходимым рассматривать его в сопоставлении с так называемыми логографами.
§ 2. Эпические поэты
Несмотря на содержащиеся у Фукидида критические замечания по адресу поэтов (1,21, 1), использование их материала в его произведении обнаруживается достаточно легко. Мы располагаем рядом ссылок на Гомера (I, 3, 3; I, 9, 3; I, 10, 4), вполне соответствующих стихам «Илиады» (II, 684-686, 576, 510 и 719), и дословной цитатой из Каталога кораблей πολλῆισι νήσοισι καὶ Ἂϱγεϊ παντὶ ἀνάσσειν (Thuc. I, 9, 4 и Hom. Il. II, 108). Сообщение о древних поэтах, спрашивающих в своих произведениях у пристающих к берегу: εὶ ληισταί εἰσιν (I, 5, 2), находит параллели в гомеровских вопросах οἷά τε ληϊστῆϱες (Hom. Od. III, 73; Ad Ар. 454). Таким образом, мы располагаем достаточно большим числом свидетельств о том, что Фукидид пользовался Каталогом кораблей и Гимном Аполлону (I, 5, 2 и II, 104, 4—6). Непосредственных ссылок на какие–либо другие пассажи Гомера у Фукидида нет. Этому можно найти два объяснения: во–первых, в распоряжении у Фукидида мог быть далеко не весь Гомер, во–вторых, документальный стиль Каталога кораблей мог представляться ему в большей степени заслуживающим доверия, чем остальные тексты. О степени использования Фукидидом несохранившегося эпического материала говорить трудно, но во всяком случае имеющиеся в нашем распоряжении примеры говорят об использовании Фукидидом эпической традиции. Так, сообщение о беотийцах из Камдеи, воевавших под Троей (I, 12, 3), безусловно, следует возводить к троянскому циклу[1].
§ 3. Геродот
Рассказы о Килоне и Писистратидах у Фукидида, как мы показали, ничем не противоречат Геродоту и, более того, основываются на его тексте. Вместе с тем обращает на себя внимание тот факт, что Фукидид ни разу не говорит о том, о чем уже было написано Геродотом; надо полагать, что он считает, что дополнять последнего бессмысленно. Исключение делается только при рассказе об осаде Сеста, с которого начинается «Пентаконтаэтия». В этой связи необходимо отметить следующее: «Пентаконтаэтия» предваряет рассказ Фукидида о Пелопоннесской войне; ее формальное назначение — показать рост морского могущества Афин после окончания Персидских войн, но вводится в изложение этот экскурс рассказом об осаде Сеста (I, 89, 2) — событии, не имевшем особого значения, на котором, однако, в силу чистой случайности остановил свое изложение Геродот (IX, 114—118).
|
Геродот |
Фукидид |
|
Οί δὲ ἐκ Μυκάλης ὁϱμηθέντες Ἕλληνες ἐπ΄ Έλλησπόντου … τοῖσι μεν νυν ἀμϕὶ λευτυχίδην Πελοποννησίοις ἔδοξε ἀποπλέειν ἐς τὴν Ἑλλάδα … ὑπομείναντας πειϱᾶσθαι τῆς χεϱσονήσου, οί μὲν δὴ ἀπέπλεον, Ἀθηναίοι δὲ … Σηστὸν ἐπολιόϱκεον … ἐπεὶ δὲ πολιοϱκεομένοισί σϕι ϕθινόπωϱον ἐπεγίνετο (IX, 114-117)… οἴχοντο ἀποδϱάντες οἵ τε Πέϱσαι… οἵ δὲ τὴν πόλιν εἱχον (IX, 118) ταῦτα δὲ ποιήσαντες ἀπέπλεον ἐς τὴν Ἑλλάδα (IX, 121) |
Λεωτυχίδης μὲν ὁ βασιλεύς τῶν Λακεδαιμονίων ὅσπεϱ ἡγεῖτο τῶν ἐν Μυκάληι Ἑλλήνων ἀπεχώϱησεν ἐπ΄ οἴκου ἔχων τοὺς ἀπὸ Πελοποννήσου ξυμμάχους, οἱ δὲ Ἀθηναῖοι … ὑπομείναντες Σηστὸν ἐπολιόϱκουν Μήδων ἐχόντων, καὶ ἐπιχειμάσαντες εἱλον αὐτήν ἐκλιπόντων τῶν βαϱβάϱων, καὶ μετὰ τοῦτο ἀπέπλευσαν ὲξ Ἑλλησπόντου ὡς ἔκαστοι κατὰ πόλεις (I, 89, 2) |
При сравнении текстов двух писателей можно прийти к выводу, что сообщение Фукидида представляет собой своеобразный конспект Геродота, служащий своего рода мостом между сочинениями двух историков. Таким образом, очерк истории Пятидесятилетия включается Фукидидом в свой труд, чтобы заполнить промежуток, образовавшийся между концом труда Геродота и началом его собственного произведения. Именно по этой причине Фукидид не считает нужным говорить о Персидских войнах (I, 97, 2). Все это говорит о том глубоком уважении[2], которое питал Фукидид к Геродоту. В области исторической методики Фукидид, конечно, менее всего зависит от Геродота (они руководствуются противоположными принципами подачи материала: тематическим и хронологическим), но Геродот, безусловно, оказал на Фукидида сильнейшее влияние в том отношении, что он первый превратил историю в художественное произведение (ἔϱγον ποιητικόν), о чем в весьма замечательной форме повествует Цицерон: numque et Herodotum illum, qui princeps genus hoc omauit… atqui tanta est eloquentia ut… opere delectet, et post illum Thucydides omnes dicendi artificio mea sententia facile vicit (Cic. De or. II, 55-56). Таким образом, рассказ Маркеллина (54) о том, как Фукидид заплакал, когда Геродот публично читал свое произведение, имеет долю истины в том смысле, что Фукидид, без сомнения, относился к Геродоту с глубоким почтением и вовсе не стремился с ним полемизировать или указывать на несостоятельность его сообщений, что, однако, не мешало ему указать на конкретные ошибки Геродота[3].
§ 4. Гекатей и Ферекид
Ко времени написания Фукидидом своего сочинения уже появились труды Гекатея и Ферекида, Харона и Ксанфа, Акусилая и Гелланика, а также некоторых других авторов, о которых мы не имеем ясного представления. Определенные достижения их нашли свое отражение и развитие у Фукидида. Именно в связи с этим можно предположить, что свой конкретный материал Фукидид также черпал из их произведений, фрагментарность которых, однако, весьма осложняет установление источника в каждом случае. Утверждение Фукидида о том, что в древности в Элладе происходили переселения (I, 2, 1), в результате которых сменилось население Фессалии, Беотии и большей части Пелопоннеса (I, 2, 3), а древние эллины были похожи на теперешних варваров (1,6,6), находит полную аналогию в сообщении Гекатея о том, что до эллинов на Пелопоннесе жили варвары, как и почти во всей Элладе вообще (FHG. 356). Вместе с тем заключающиеся в этом же пассаже сообщения о том, что жители Аттики и Аркадии были коренным населением этих областей, соответствует Гелланику, который полагал, что афиняне, аркадцы и эгинцы были автохтонами (приложение, фр. 23). О том, что никаких событий в Элладе до Девкалиона не происходило (I, 3, 1—2), говорили и Гекатей (FHG. 334), и Гелланик, начинавший родословную Кодра от Девкалиона (приложение, фр. 22). Наконец, чисто мифологический материал у Фукидида находит ряд соответствий с текстами Ферекида. К таким пассажам можно отнести рассказ о причинах Троянской войны, где сообщается о богатстве Пелопа ( Thuc. I, 9, 2 и Pher. 93), о гибели Эврисфея, убитого Гераклидами в Атрее (Thuc. Ibidem и Pher. 39, большой фрагмент, заимствованный из Антонина Либерала). Сообщение о заселении Кадмеи беотийцами тоже могло быть заимствовано у Ферекида (Thuc. I, 12, 3 и FHG. 44, 45). Во всяком случае, Фукидид вращается в кругу тех тем, которые были характерны для мифографических сочинений названных писателей.
В повествование о причинах Троянской войны, как было отмечено, включен исторический экскурс о предшественниках Агамемнона (I, 9, 2), который вводится в повествование при помощи ссылки на какой–то весьма достоверный, по мнению Фукидида, источник: λέγουσι δὲ καὶ οἱ τὰ σαϕέστατα Πελοποννησίων μνήμηι παϱὰ τῶν πϱότεϱον δεδεγμένοι (говорят и те, которые восприняли самые верные из рассказов о Пелопоннесе в качестве дара памяти о тех, кто жил раньше). За этим заглавием, говорящим о достаточном уважении, которое питал Фукидид к цитированному им автору[4], следует рассказ о Пелопе, Эврисфее и его гибели в Атрее: «Эврисфей был убит в Аттике Гераклидами (а у его матери был брат Атрей; Эврисфей поручил ему, чтобы он правил, Микены и власть во владении Атрею, а случилось так, что он бежал от своего отца из–за смерти Хрисиппа) и, поскольку Эврисфей все еще не возвращался, то микенцы решили, из–за страха перед Гераклидами и так как он казался обладающим силой и угодил большинству, сделать Атрея царем над микенцами и над теми, над кем правил Эврисфей; и пелопиды сделались сильнее персеидов»[5].
В нашем распоряжении имеется аналогичный текст Ферекида (FHG. 39): «После удаления Геракла от людей Эврисфей изгнал их (гераклидов. — Г. Ч.) из страны и сам сделался царем. Гераклиды, бежавшие к Демофонту, сыну Тесея, поселились в четырехградии в Аттике. Эврисфей, однако, послал вестника в Афины и пригрозил афинянам войной, если они не изгонят Гераклидов. Афиняне, конечно, избрали войну, а Эврисфей вступил в Аттику и, сражаясь, сам погиб в бою».
По стилю оба рассказа аналогичны; проконтролировать, однако, происхождение этого пассажа текстом Ферекида мы не можем, так как в настоящем фрагменте речь идет о гераклидах и их судьбе, а не о Микенах. Фрагмент относится к той части повествования Ферекида, где говорилось о гераклидах, а история Пелопа и судьба владений Эврисфея была рассказана в другой части (FHG. 31; 93, 3), где, безусловно, уже не было нужды рассказывать об обстоятельствах войны с гераклидами и гибели Эврисфея. Рассказ, составленный именно в этом плане, содержится у Фукидида. Он принадлежит по содержанию к (одно слово пропущено. — Ред.) и может быть соотнесен с Ферекидом по следующим соображениям.
1. Имеющийся в нашем распоряжении фрагмент Ферекида по содержанию ничем не противоречит тексту Фукидида, вместе с тем по содержанию они друг друга не дублируют; таким образом, два настоящих пассажа могут быть соотнесены с двумя разными частями труда Ферекида.
2. Гелланик, передающий сходные по содержанию сообщения в связи с гибелью Хрисиппа (FHG. 42), следует другой традиции: согласно с ней Атрей возвратился в земли своего отца посредством военного вторжения.
3. Стиль приведенного пассажа у Фукидида весьма напоминает законченные по смыслу небольшие «истории» Ферекида, в которых перечисляется несколько связанных между собою событий, ведущих к логическому концу, и наличествует краткое заключение в виде сообщения о последнем факте. Такова история об Ареитое (Pher. 87; FHG. Schol. ad Hom. Il. VII, 9): «Ареитой из Беотии, лучший из людей в свое время, отправился в Аркадию, ибо было там некое столкновение между аркадцами и беотийцами из–за пограничных камней. Там награбил множество добычи. Подвергшийся презрению аркадцев Ликург, сильнейший среди них муж, устроил засаду, убил его и захватил все его оружие и дубину, и вернул награбленное».
В таком перечне событий порядок их перечисления нередко нарушается, что создает своеобразную логическую инверсию, которая должна подчеркнуть причинно–следственную связь между фактами посредством сложносочиненного предложения[6]. Так, например, в данном пассаже у Фукидида сначала говорится о гибели Эврисфея, а уже потом о том, как он поручил Микены и другие свои владения Атрею. «История» заканчивается тем, что пелопиды стали сильнее персеидов, что завершает пассаж, начатый с рассказа о богатстве самого Пелопа. Таково сообщение о бесплодии
Гермионы у Ферекида в «истории» о путешествии Неоптомена в Дельфы (Schol. Eur. Orest. 1654), а также об оставлении Геракла в Афетах во время путешествия аргонавтов (Apoll. Bibl. I, 9, 19), где сначала сообщается о том, что Геракл там остался, и уже потом говорится о причинах этого.
Перечисленные аргументы дают возможность предположить, что выражение τὰ σαϕέστατα Πελοποννησίων относится к сочинениям Ферекида. Фукидид, безусловно, не мог не относиться с почтением к тем необъятным познаниям, которыми тот обладал, однако использовать их он мог только в ограниченном числе случаев, ибо Ферекида интересовал только древнейший период: гибель Эврисфея описывается почти в конце его труда[7]. Вместе с тем десятая книга сочинения Ферекида содержит материал, интересный для Фукидида и использованный им, а кроме всего прочего отсутствующий у остальных логографов: это сообщение об афинской колонизации (fr. III, 112).
Ферекид говорит: «Милет и Миунт, да и земли около Микале и Эфеса сначала занимали кары, дальше прибрежные области до Фокеи, Хиоса и Самоса, в котором властвовал Анкей — лелеги. И те и другие были изгнаны ионянами и ушли в другие части Карни. Переселение ионийцев, оно было позже, чем эолийское, возглавил Андрокл, родной сын царя Афин Кодра, он и положил начало Эфесу» (FHG. III из Strabo. XIV, р. 632с). Этот рассказ, как мы можем предполагать на основании сопоставления фрагмента Гелланика (приложение, фр. 11) с текстом Паросской хроники (А25), значительно полнее и интересней, чем сообщение о колонизации у Гелланика. Его насыщенность этнографическими подробностями, конечно, могла привлечь Фукидида (I, 12,4), который говорит, что «эллины начали высылать колонии (здесь, как и у Ферекида ἀποικίας ἐξέπεμψε, καὶ Ἴωνας μὲν Ἀθηναῖοι καὶ νησιωτῶν τοὺς πολλοὺς ὤικισαν, то есть афиняне заселили Ионию и многие из островов»; дальше он рассказывает о Пелопоннесской колонизации. Все это, как и у Ферекида, случилось ὕστεϱον по сравнению с Троянской войной и эолийской колонизацией, которая, по Фукидиду, происходила еще во времена дорийского переселения (IV, 42, 2), что тоже могло быть сообщено Ферекидом в силу его интереса к ранней Эолии. Ферекиду, по сообщению Суды, принадлежит ή Ἀττικὴ ἀϱχαιολογία, вместе с тем у Платона в «Гиппии большом» имеется характеристика «археологии» как жанра, весьма точно определяющего как сочинение Ферекида, так и соответствующую часть труда Фукидида: Πεϱὶ τῶν γενων… τῶν τε ἠϱώων καὶ τῶν ἀνθϱώπων, καὶ τῶν κατοικίσεων, ὡς τὸ ἀϱχαῖον ἐκτίσθησαν αἱ πόλεις, καὶ συλλήβδην πάσης τῆς ἀϱχαιολογίας (Plato. Hipp. Maj. 285d, о родах героев и людей, о переселениях, о том, как в древности основывались города и, словом, обо всей «археологии»). Здесь перечисляются три основных компонента труда Ферекида, которые, в сущности, составляют и содержание «Археологии» у Фукидида[8], что может свидетельствовать о прямой зависимости между двумя этими авторами.
§ 5. Гелланик. Мифологические тексты
Фукидид писал историю прежде всего афинскую. Вместе с тем, как правильно подчеркивает А. У. Гомм [9], сбор материалов о древнейшей истории не входил в его цели. Более того, Фукидид, долгое время находившийся в изгнании, не был в состоянии самостоятельно осуществить его, а поэтому он пользовался теми источниками, которые могли быть под рукой. К таким источникам относился не только Ферекид, но и Гелланик, который является единственным писателем, названным Фукиидом по имени в своем труде (I, 97, 2). Фукидид называет его труд ἡ Αττικὴ ξυγγϱαϕή и имеет в виду, безусловно, так называемую Аттиду, то есть первое произведение из большой группы сочинений, так называемых аттидографов (Клитодема, Андротиона, Филохора, Фанодема и др.)[10]. Само слово ξυγγϱαϕή, которым Фукидид называет произведение Гелланика, говорит о том, что он смотрит на него как на равного. Он тщательно избегает слова ίστοϱίη, которое ему представляется, вероятно, ненаучным и напоминает в первую очередь о фольклорной новелле, вместе с тем собственный труд он считает ξυγγϱαϕή (I, I и др. см. материал, собранный у Эссена)[11].
О зависимости Фукидида от Гелланика в рассказе об автохтонности аркадцев и афинян мы уже говорили. В этой же степени Фукидид зависит от Гелланика в рассказе о Девкалионе. Известный скептицизм, наличествующий у Фукидида в рассказе о Троянской войне, легко разделяется на два различных уровня и таким образом питается из двух источников: в первую очередь, это скептицизм, исходящий от самого Фукидида. В конце своего повествования он замечает, что Троянский поход был вовсе не так значителен, как это сообщается (I, 12, 1: τοῦ νῦν πεϱὶ αὐτῶν διὰ τοὺς ποιητὰς λόγου κατεσχηκότος). Однако в первой части рассказа он констатирует тот факт, что по отношению к тому, что ὁ λόγος κατέχει, не может появиться недоверие: ἀπιστοίη μὴ γενέσθαι (I, 10, 1). Руководствуясь именно этим соображением, он создает весь рассказ, пронизанный духом умеренного скептицизма по отношению к эпической традиции и Гомеру (I, 10, 4 и др.). Общее заключение Фукидида несколько противоречит всему рассказу. Таким образом, Фукидид во время работы над этим рассказом, вероятно, руководствовался источником, с которым в результате оказался не вполне согласен, причем этим источником скорее всего был Гелланик, посвятивший достаточно много места Троянской войне и несколько иронизировавший над этим эпосом (сравн. приложение 20. 1). Вместе с тем очерк о Троянской войне у Фукидида в целом походит скорее не на историческое сочинение, а на софистическое упражнение, суть которого заключается в демонстрации градации разных степеней недоверия [12]. Это упражнение пронизано целым рядом парадоксов: если бы Афины и Спарта стояли в развалинах, то изучающие их люди пришли бы к неправильным и, что главное, в отношении каждого города противоположным выводам; следовательно, нельзя верить материальным свидетельствам прошлого и т. д. (I, 10, 2). Однако это софистическое недоверие к развалинам в качестве антитезы предлагает следовать письменной традиции, то есть Гелланику. На письменной традиции построена основная часть экскурса, но в завершение и она вызывает недоверие автора. Таким образом, в настоящем очерке содержится своеобразное соединение софистического скепсиса с элементами скепсиса исторического, присущего Гелланику и в какой–то степени Гекатею (FHG. 356).
Аналогичные методы в использовании материала источника можно усмотреть в рассказе о Миносе (I, 4 и I, 8, 2). В какой–то мере он соответствует рассказу Геродота (III, 122), но последний сообщает, что и до Миноса были те, кто властвовал над морем (τις ἄλλος πϱότεϱος τούτου ἠϱξε τῆς θαλάσσης), в то время как Фукидид утверждает, что Минос был παλαίτατος из тех, кто τῆς θαλάσσης ἐκϱάτησε (I, 4). Фукидид знает ряд подробностей, неизвестных Геродоту, разным традициям они следуют во многих отношениях. Платон подчеркивает аттический характер этого мифа (Plato. Minos. 918e), именно таков он у Гелланика[13] (приложение, фр. 14), а поэтому обращает на себя внимание тот факт, что совсем иначе трактует его Фукидид (Тесей у него с Миносом никак не связывается, а о жестокости последнего по отношению к афинянам не упоминается), заимствовавший его не из афинского источника, на который он указывает сам ὡν ἀκοῆι ἴσμεν (I, 4). Вместе с тем в этом же пассаже Фукидид обнаруживает знакомство с историей карийцев и их переселений и указывает, что они жили на Кикладских островах. Сообщение о сыновьях Миноса может рассматриваться как свидетельство того, что данный пассаж заимствован из генеалогического сочинения, а в таком случае, возможно, из Ферекида, который, как мы показали, был хорошо знаком с этнографией карийцев.
Сопоставляя приемы Фукидида в использовании материала Ферекида и Гелланика, можно прийти к выводу, что с материалом Гелланика Фукидид обращается свободнее, что говорит о лучшем знании последнего по сравнению с Ферекидом.
§ 6. Аттический синойкизм
Сообщение о войне Эвмолпа с Эрехтеем заимствуется из Гелланика, о чем говорит его текст (приложение, фр. 4), дублируемый Паросской хроникой (А15). Таким образом, можно предположить, что к Гелланику восходит и начало экскурса — рассказ о Кекропе и государственном устройстве Аттики в древнейшую эпоху. Во–первых, оно следует непосредственно за текстом Гелланика. Во–вторых, оно характерно именно для этого жанра, в котором писал Гелланик, то есть для Аттиды. Наконец, аналогичный текст мы имеем у Филохора: «Кекроп первый объединил жителей в двенадцать городов» (Fr. 11; Strabo. IX, 609), который он, возможно, полностью заимствовал у Гелланика. Однако, так или иначе, начало экскурса полностью выдержано в жанре Аттиды. Само сообщение о синойкизме известно нам из нескольких источников, за исключением Фукидида.
1. Филохор (Strabo. IX, 609) сообщает: Πάλιν δ῾ ὕστεϱον, εἰς μίαν πόλιν συναγαγεῖν λέγεται τὴν νῦν τὰς δώδεκα Θησεύς — позднее еще раз в тот один город, который существует сейчас, объединил двенадцать городов Тесей. Оборот nominativus cum infinitivo от λέγεται говорит о том, что Филохор цитирует какой–то письменный источник, а скорее всего Гелланика. На это также указывает характерная для последнего лапидарная фраза, начинающаяся со слова ὔστεϱον.
2. Паросская хроника (А20) сообщает об убийстве Тесеем Синия и учреждении Истмийсских игр, что полностью соответствует известному тексту Гелланика (приложение, фр. 14). Вслед за этим та же фраза Паросской хроники продолжается следующим образом: Θησεὺς βασιλεύων Ἀθηνῶν τὰς δώδεκα πόλεις εἰς τὸ αὐτὸ συνώικισεν. Таким образом, можно предположить, что она тоже заимствована из Гелланика: вряд ли составители хроники при описании одного периода обращались к разным источникам. Вместе с тем однородность текстов дает все основания для соотнесения последней части фразы с тем же автором, то есть с Геллаником.
3. Плутарх в биографии Тесея говорит: συνώικισε τοὺς τὴν Αττικὴν κατοικοῦντας εἰς ἕν ἄστυ, καὶ μιᾶς πόλεως ἕνα δῆμον ἀπέϕηνε (Plut. Thés. 24, 1). В рассказе о Тесее Плутарх более всего опирается на Гелланика (17, 3; 25, 7; 26, 1; 27, 2; 31, 1). В рассказе об убийстве Синия Плутарх также ссылается на него (25, 7). Но ведь этот рассказ соседствует с сообщением о синойкизме не только у Плутарха, но и в Паросской хронике! Таким образом, составители этого документа и Плутарх опирались на один источник.
4. Диодор дает последний вариант сообщения: τοὺς δήμους ὄντας μικϱοὺς μὲν τοῖς μεγέθεσι πολλοὺς δὲ τὸν ἀϱιθμὸν μεταγαγεῖν εἰς τὰς Ἀθήνας (Diod. IV, 61).
5. Сообщение Демосфена (1370) является прямым заимствованием у Фукидида.
6. Фукидид сообщает: ἐπειδὴ δὲ Θησεὺς ἐβασίλευσε… διεκόσμησε τὴν χώϱαν… ἐς τὴν νῦν πόλιν οὑσαν… ξυνώικισε πάντας (II, 15, 2). Выражение ἐς τὴν νῦν πόλιν οὑσαν у Фукидида полностью соответствует εἰς μίαν πόλιν τὴν νῦν у Филохора–Гелланика; вместе с тем начало сообщения у Фукидида практически совпадает с текстом Паросской хроники. Утверждение о том, что Диодор заимствовал это сообщение не у Фукидида, мы основываем на том, что он употребляет глагол μετάγω, а не συνοικίζω, как Фукидид и следующий ему Демосфен. Глагол μετάγω мог быть трансформирован из συνάγω Геллаником, Эфором или даже самим Диодором. Следовательно, этот вариант сообщения также можно возвести к Гелланику. Выражение μικϱοὺς τοῖς μεγέθεσι πολλοὺς δὲ τὸν ἀϱιθμὸν у Диодора является типичным для него рационалистическим толкованием числа двенадцать, встретившегося в тексте Гелланика. Идея аттического двенадцатиградия, которая сделалась неинтересной уже для Фукидида, для Диодора была, конечно, абсолютно непонятна — отсюда происходит такое характерное для Диодора толкование[14]. Однако, во всяком случае, мы можем считать текст Диодора контролирующим при возведении к Гелланику остальных текстов о синойкизме. И характер текста Фукидида, и жанровая природа сообщения возводят, следовательно, его к единому источнику, которым в данном случае был Гелланик [15].
§ 7. Свидетельство Фукидида о Гелланике
Сообщение Фукидида о краткости и неточности в определении времени у Гелланика (I, 97, 2), как правило, рассматривается как свидетельство о том, что Фукидид был не в состоянии использовать его произведение в качестве своего источника и относился как к самому Гелланику, так и к его хронологии весьма скептически. В крайней форме эта точка зрения выражена у Л. Пирсона[16], который считает, что Фукидид ни в какой мере не следовал Гелланику. Несколько иную позицию занимает А. У. Гомм[17]: он полагает, что сетования по поводу хронологических неточностей, содержащихся в этом пассаже, относятся не к качеству материала, который представляется у Гелланика, а к методам определения времени у последнего. Фукидид, таким образом, выражает здесь свои воззрения на хронологию в целом подобно тому, как он это делает в пятой книге (V, 20, 2—3). Эти соображения в большей степени базируются на тексте, поскольку при изложении истории «Пентаконтаэтии», которую предваряет разбираемый нами пассаж, сам Фукидид ни разу не сообщает мало–мальски определенной даты того или иного события (см. таблицу в главе 2), и ни о какой точности хронологии у него самого не может быть и речи.
Рассмотрим данный пассаж (I, 97, 2) в смысле его внутреннего строения: ἔγϱαψα δὲ αὐτὰ καὶ τὴν εκβολὴν τοῦ λόγου ἐποιησάμην διά τόδε, ὅτι τοῖς πϱὸ ἐμοῦ ἅπασιν ἑκλυτες τοῦτο ἡν τὸ χωϱίον καὶ ἤ τὰ πϱὸ τῶν Μηδικῶν Ἐλληνικὰ ξυνετίθεσαν ἤ αὐτὰ τὰ Μηδικά, то есть «я написал об этом и сделал отступление от текста из–за того, что у всех до меня этот промежуток был упущен, и составляли они либо эллинскую историю до Мидийских войн, либо историю самих Мидийских войн». На этом заканчивается объяснение причин, побудивших Фукидида включить этот экскурс в собственную историю. Дальше следует замечание уже по поводу этой истории: τούτων δὲ ὅσπεϱ καὶ ἥψατο ἐν τῆι Ἀττικῆι ξυγγϱαϕῆι Ἐλλάνικος, βϱαχέως τε καὶ τοῖς χϱόνοις οὐκ ἀκϱιβῶς ἐπεμνήσθη. И, наконец, последняя фраза гласит: ἄμα δὲ καὶ τῆς ἀϱχῆς ἀπόδειξιν ἔχει τῆς τῶν Ἀθηναίων ἐν οἵωι τϱόπωι κατέστη.
Комментаторы этого пассажа, начиная с Иоанна Казелиуса и, во всяком случае, с Ф. Трауготта, исходили из следующих положений.
1. Фраза о Гелланике логически относится к предыдущей и логически развивает ее мысль, таким образом, δέ следует переводить в смысле «даже», «также».
2. Выражение ἄμα … ἔχει относится к слову χωϱίον из первой фразы пассажа.
Таким образом, текст принимал тот вид, который он имеет в английском переводе Р. У. Ливингстона[18] или С. А. Жебелёва[19], то есть (цитируем перевод Жебелёва): «Я описал это и тем самым сделал отступление в своем повествовании по той причине, что у всех моих предшественников эта эпоха не была изложена. Они излагали Эллинскую историю до Персидских войн, или историю самих Персидских войн. Даже тот из моих предшественников, который в своей истории Аттики касается этих событий, Гелланик, упомянул о них кратко и в отношении хронологии неточно. Вместе с тем события этой эпохи содержат в себе доказательство того, каким образом организовывалась афинская держава».
Неудачной эта интерпретация представлялась К. Циглеру[20], который предложил исключить из пассажа всю вторую фразу, как Фукидиду не принадлежащую, и Ф. Якоби[21], который следуя К. Циглеру полагает, что эта фраза, хотя несомненно принадлежит Фукидиду, в текст включается неправомерно, так как представляет собой позднейшее авторское примечание. А. У. Гомм считает, что эта фраза, безусловно, принадлежит самому Фукидиду и в своем комментарии пытается примирить с этим воззрением Ф. Якоби[22]. Сторонником гипотезы К. Циглера остается один Ф. Эдкок[23], строящий на ней целый ряд необоснованных историографических выводов[24].
Наша интерпретация настоящего пассажа сводится к следующему.
1. Как это следует из материала, собранного у Эссена[25], чуть ли не каждая фраза у Фукидида начинается с δέ, которое знаменует собой переход к новой мысли и не несет ни противительного, ни усилительного значения. Выражение τούτων δὲ ὅσπεϱ, которое понимается как genetivus partitivus, может значить «в противоположность им вот этот», то есть исполнять функции separationis, как, например, в ряде пассажей Демосфена (179, 3; 682, 85) или в «Лисистрате» у Аристофана ὤ ϕιλτάτη σὺ καὶ μόνη τούτων γυνή (Aristoph. Lys. 145). Наконец, τούτων может носить значение comparationis, как это бывает у Фукидида; например, в повествовании о Троянской войне: τὴν στϱατείαν ἐκείνην μεγίστην μὲν γενέσθαι τῶν πϱο αὐτῆς (I, 10, 3)[26].
2. Соотнесение выражения ἅμα… ἔχει со словом χωϱίον затруднено уже потому, что между ними содержится целая фраза, разрабатывающая новую мысль. Даже если фразу о Гелланике исключить из текста, их будет разделять пространное рассуждение об историях [27]. Следовательно, это выражение следует соотнести с подлежащим предыдущего предложения Ἑλλάνικος или со словом ἡ Ἀττική ξυγγϱαϕή. Наконец, фраза о Гелланике содержит в себе не один, а два логических центра: весь ее смысл нельзя сводить к βϱαχέως καὶ οὐκ ἀκϱιβῶς; он прежде всего заключается в самом факте написания этого произведения.
Глагол ἐπιμιμνήσκομαι довольно часто встречается в цитатах из логографов в смысле «сохранять», «предавать памяти» и т. д. (Justin. Cohort ad Graec 9, Harpocr. στεϕανηϕόϱος). Таково же значение этого редкого для Фукидида глагола, употребленного им применительно к Гомеру (III, 104, 5) ἑαυτοῦ ἐπεμνήσθη, то есть «сообщил о себе» — ведь этот гомеровский пассаж, по мнению Фукидида, да и большинства древних критиков вообще, был единственным достоверным сообщением о Гомере (Ad Ар. 172-173). Во всяком случае, этот глагол значит нечто большее, чем «упомянуть между прочим».
Настоящий пассаж, как мы полагаем, должен звучать следующим образом: «Я написал об этом и сделал отступление от темы из–за того, что у всех до меня этот промежуток был упущен, и составляли они либо эллинскую историю до Мидийских войн, либо историю самих войн. В отличие от них Гелланик предпринял это в своей истории Аттики. Сохранил он сведения кратко и неточно в отношении времени. В то же время есть у него повествование о том, как государство афинян пришло в такой вид».
В таком случае выражение βϱαχέως καὶ οὐκ ἀκϱιβῶς является не упреком в адрес Гелланика, а обоснованием того, что это повествование кратко и неточно у него самого, ведь предпринял этот труд Гелланик, а сам Фукидид только использовал его уже сделанную работу.
§ 8. Фукидид и Гелланик: хронология и факты
На основании схолий к Аристофану (Schol. ad Aristoph. Ran 694) можно сделать вывод о том, что в целом Гелланик довел свое повествование почти до конца V века, поскольку он писал о битве при Аргинусах. Именно на этом основании Ф. Якоби предполагал, что Фукидид не мог использовать Аттиду в своей работе, так как она появилась слишком поздно[28]. Вместе с тем мы знаем, что Гелланик написал большое число сочинений, и все пассажи, так или иначе связанные с Аттикой, соотносить с Аттидой нельзя. Таким образом, установить дату появления этого произведения не представляется возможным [29].
О том значении, которое Фукидид придавал хронологии, мы знаем в первую очередь из его замечания о методах счета времени (V, 20, 2-3). Фраза Гелланика: ὁπόθεν Ἑλληνες ἀκϱιβοῦν τοὺς χϱόνους ἐνόμισαν (Afr. Eus. Prep. Evang. X, 10, 7) говорит о том, что этот вопрос в той же мере занимал и этого историка. В то же время у Фукидида мы встречаем датировку начала Пелопоннесской войны по жрице Геры в Аргосе (II, 2, 1 ). Такая датировка, принятая Геллаником в специальном сочинении «Жрицы Геры», надо полагать, не была общепринятой и, скорее всего, заимствована Фукидидом именно оттуда. Мы имеем в нашем распоряжении только один фрагмент Гелланика с указанием такой даты:
|
Фукидид II, 2,1 |
Гелланик I, 22 |
|
τῶι δὲ πέμπτῳ καὶ δεκάτῳ ἔτει, επὶ Χϱυσίδος ἐν Ἁϱγει τότε πεντήκοντα δυοῖν δέοντα ἔτη ἱεϱωμένης |
τϱίτηι γενεᾶι πϱότεϱον τῶν Τϱωικῶν, Ἀλκυόνης ἱεϱωμένης ἐν Ἄϱγει κατὰ τὸ ἔκτον καὶ εἰκοστὸν ἔτος |
Кроме года жречества сообщается какая–то другая дата для сопоставления, дальше следует формула ἱεϱωμένης ἐν Ἄϱγει. Надо полагать, что Фукидид скорее бы написал ὀκτὰ καὶ τετταϱάκοντα ἔτη, в то время как такая сложная его формулировка говорит о заимствовании этой даты из сочинения с весьма сложной и запутанной обилием фактов системой счета времени. Для Фукидида это было необходимо, чтобы определить первый год войны, то есть соотнести точку отсчета в своей собственной системе с системами, принятыми у его предшественников, то есть в научном обороте его эпохи. Фукидиду это было необходимо в двух целях.
1. Таким образом его собственная хронологическая система, весьма ограниченная во времени, включалась в общую хронологию.
2. Кроме того, это был своего рода знак уважения хронологических штудий его предшественников, которые ценились даже во времена Цицерона (Cic. De or. II, 53). Таким образом, в области счета времени Фукидид также считает себя в значительной мере продолжателем логографов. Действительно, как это ни странно, система счета времени, примененная Фукидидом, мало чем отличается от употреблявшихся до него. Раньше считали время по сроку службы должностного лица и т. д. (V, 20, 2-3); Гелланик считал годы от начала жречества очередной жрицы. Подобно ему Фукидид, который пишет не историю вообще, а историю войны, считает годы от начала этой войны. Поэтому вне времени этой войны он не располагает никакой особой хронологической системой[30].
Сообщение Фукидида об основных чертах повествования Гелланика предваряет ту часть «Пентаконтаэтии», которую мы назвали хроникой. Об особенностях ее композиции, в сопоставлении с фрагментом мифологической хроники Гелланика, было сказано выше. Параллельные тексты, имеющиеся в нашем распоряжении, таковы:
|
Фукидид |
Гелланик |
|
101, 2, восстание илотов 103, 4, Пеги и Нисея, афиняне в Мегариде 113, 1, захват афинянами Херонеи |
67. Harpocr. S. v. εὶλωτεύειν 72. Harpocr. s. v. Πηγαὶ 47. Steph. Byz. s. v. Νισαία 49. Steph. Byz. Χαιϱώνεια |
Особенный интерес представляет собой фрагмент хроники Гелланика, сохраненный Стефаном Византийским: Ἀθηναῖοι καὶ μετ᾿ αὐτῶν ἐπὶ τοῦς Ὀϱχομενίζοντας τῶν Βοιωτῶν ἐπεϱχόμενοι Οϱχομενοῖς καὶ Χαιϱώνειαν πόλιν Ὀϱχομενίων εἴλον. Сообщение это заимствовано из второй книги жриц Геры. Стефан Византийский изъял его чисто механически, поэтому неизвестно, после чего именно афиняне совершили этот поход. Зато налицо оказывается структура хроники у Гелланика, которая аналогична тому, что мы в соответствующей части имеем у Фукидида. Извлеченные Стефаном Византийским тексты с упоминанием Пег и Нисеи связываются нами с Пятидесятилетием на основании свидетельства автора, который указывает на то, что они принадлежат к одной книге с фрагментом о захвате афинянами Херонеи. Наконец, последним документальным свидетельством является извлеченный из Гарпократиона фрагмент Гелланика об илотах, идентичный по смыслу тексту Фукидида:
|
Фукидид I, 101, 2 |
Гелланик (Гарпократион) |
|
Πλεῖστοι δὲ τῶν Είλώτων ἐγένοντο οἱ τῶν παλαιῶν Μεσσηνίων τότε δουλωθέντων ἀπόγονοι ἧι καίё Μεσσήνιοι ἐκλήθησαν οί πάντες |
Εἵλωτες γὰϱ οί μὴ γόνωι δοῦλοι Λακεδαιμονίων, ἀλλ᾿ οί πϱῶτοι χειϱωθέντες τῶν Ἔλος τὴν πόλιν οἰκούντων |
Оба эти сообщения выходят за рамки обычной хроники и представляют собой нечто большее, что–то вроде историко–этнографических пояснений к тексту. Сущность илотии была, безусловно, плохо понятна афинской публике. Так, например, мы не можем утверждать, что ее хорошо понимал Геродот (VI, 58, 75,80, 81; VII, 229; VIII, 25; IX, 10, 28, 80, 85). Таким образом, если Гелланик включил этот фрагмент в свое произведение, то Фукидид охотно последовал его примеру, так как без этого сам предмет Мессенских войн остался бы неясным для читателя.
§ 9. Проблемы экскурса
Следующим вопросом в проблеме взаимоотношений между Фукидидом и Геллаником является сама проблематика истории Пятидесятилетия: каким образом государство афинян пришло в настоящее состояние.
Наша интерпретация текста допускает тот факт, что этот вопрос был поставлен уже Геллаником. В этой связи следует вспомнить, что тема усиления морского могущества Афин и их гегемонии в Делосском союзе была близка Бакхилиду и Софоклу (см. главу 2, § 4). Популярность этой темы в текстах трагедии показывает ее общий характер и тот интерес, который питала к ней афинская публика.
Тексты Бакхилида вообще, как это было показано, находят много общих черт с фрагментами Гелланика. Вместе с тем у самого Фукидида, пережившего ряд печальных событий Пелопоннесской войны, вряд ли могла зародиться идея о той μεταβολή, которое афинское государство претерпело за предшествующие пятьдесят лет. Кроме того, рассматриваемая нами хроника была нужна Фукидиду главным образом для того, чтобы показать нарастание конфликта между Афинами и Спартой, а совсем не οίος τϱόπος процветания Афин. Последнюю проблему, таким образом, имеет смысл рассматривать как привнесенную в труд Фукидида вместе с конкретным материалом. Замечание Диодора (XII, 1, 3—5), в котором содержится пространное рассуждение о значении «Пентаконтаэтии» для судеб Эллады, сводится к следующему: «После того как война сверх ожиданий приняла такой невероятный исход, жители Эллады не только освободились от опасностей, но и приобрели большую известность, а все эллинское государство достигло такого изобилия, что все только изумлялись такому повороту дел. Итак, с того времени в течение пятидесяти лет Эллада достигла большого расцвета в своем благосостоянии». Далее к этому расцвету Диодор относит не только Фидия, Перикла, Мильтиада и Фемистокла, но и Сократа, Платона, Аристотеля и Исократа. Если Сократа с некоторыми оговорками можно отнести к этой эпохе, то Исократу в год начала Пелопоннесской войны было около пяти лет. Платон родился через четыре года после ее начала, а Аристотель — после ее окончания. Диодор, таким образом, в ущерб фактам, отчего, однако, только становилось ясней общая идея, пытается придать Пятидесятилетию черты общего и окончательного расцвета Эллады, то есть механически следует какому–то источнику, у которого он заимствовал некоторые общие положения относительно Пентаконтаэтии. Это был, безусловно, Эфор, который, как мы можем понять на основании того же текста Диодора, полагал, что в течение Пятидесятилетия Эллада совершила μεταβολή, следствием которого является то, что она πολλὴν ἐπίδοσή ἔλαβεν πϱὸς εὑδαιμονίαν (ibidem). Это положение весьма похоже на ἐν οἵωι τϱόπωι κατέστη у Гелланика и Фукидида. Вместе с тем Эфор при изложении истории Пентаконтаэтии, как это доказывает Г. Барбер[31], следовал Гелланику.
Сравнивая тезис Гелланика и Эфора можно заключить, что суть их рассуждений одна: межвоенное развитие Эллады представляет собой μεταβολή. Разница заключается лишь в том, что Эфор, писавший значительно позднее Гелланика и в какой–то степени подводящий итог эпохе расцвета, представил этот тезис в более цветистой форме. Фукидида из всего этого интересует только одно: эта μεταβολή привела к столкновению Афин и Спарты. Следовательно, он идет за Геллаником, но при этом отбирает только тот материал, который объясняет интересующий его процесс. Так, например, его не интересует ни одно внутриполитическое событие в истории Афин этого времени, которые, конечно, были отражены у Гелланика. Фукидид первоначально заимствует у своего источника общую идею, а потом в ходе своей работы придает ей собственный смысл, что приводит к известным противоречиям между введением и заключением в каждом элементе его труда. В этом заключается существенная разница между источниковедческими приемами Геродота, который, как установил А. ИДоватур[32], перенимал рассказы от источника вместе с заложенной в них философией, и Фукидида, который полностью перерабатывает сообщение своего источника на основе решаемой им проблемы. Поэтому философия (в широком смысле слова: такое применение этого термина Доватуром нам представляется весьма удачным) его предшественника сохраняется только в исходном пункте рассуждений Фукидида, который мы назвали предваряющим тезисом.
§ 10. Некоторые другие источники
О зависимости Фукидида от Харона из Лампсака говорит Плутарх. Он сообщает, что только эти два историка говорят о встрече Фемистокла с сыном Ксеркса, в то время как остальные сообщают, что он встречался с самим Ксерксом (это Эфор, Динон, Клитарх и Гераклид из Кимы; Plut. Them. 27, 1). Действительно, Πεϱσικά Харона могла быть хорошим источником для написания биографических очерков о Фемистокле и Павсании (I, 137, 4). Фукидид, безусловно, пользовался надписями, однако при написании истории Пятидесятилетия эпиграфический материал использован минимально. Это можно утверждать в силу того, что в его хронике какие бы то ни были даты приводятся только дважды: он сообщает, что пятилетний договор (σπονδαὶ πεντέτεις) был заключен через три года после экспедиции Перикла в Сикион и Акарнанию (I, 112, 1), а война между Самосом и Милетом началась через шесть лет после заключения тридцатилетнего мира (σπονδαὶ τϱιακοντούτεις I, 115, 1). Мирные договоры, конечно, закреплялись в достаточно известных надписях, к ним обратился для датировки своих сообщений Фукидид; остальные события либо просто не были зафиксированы в эпиграфических памятниках, либо надписи эти были менее доступны, вследствие чего ему пришлось положиться на штудии Гелланика. Вместе с тем Фукидид родился приблизительно на двадцатом году Пентаконтаэтии, а следовательно, за событиями ее последнего десятилетия он наблюдал, как взрослый человек. Таков экскурс о Самосском восстании (I, 115, 2—117), для описания остальных событий ему вполне было достаточно одного источника для пополнения имевшихся у него всегда сведений и приведения их в порядок — этим источником, конечно, был Гелланик.
На основе источниковедческих штудий можно указать на несколько дополнительных источников: так, например, дата заселения дорийцами Пелопоннеса указана на основании Ферекида, так как в предыдущей фразе этого пассажа (I, 12, 3), заимствованной из Ферекида, говорится о переселении беотийцев в Кадмею, там тоже указывается дата; в следующей фразе, где говорится об ионийской колонизации, источником также был Ферекид. Эти аргументы указывают на принадлежность Ферекиду и рассказа о заселении Пелопоннеса. В ряде мест (I, 13, 2—5; IV, 42, 2) используется специальное сочинение, посвященное истории Коринфа, откуда Фукидид заимствовал рассказ об Аминокле и начале кораблестроения. Это сочинение принадлежало кому–то из малоизвестных или неизвестных нам логографов.
§ 11. О некоторых источниковедческих приемах Фукидида
При написании экскурсов о Килоне и Писистратидах Фукидид весьма аккуратно следовал той основе повествования, которую он заимствовал у Геродота. Его нововведения относятся только к добавлению отдельных подробностей к историософской стороне повествования: рассказ источника подвергается полной переработке в свете цели, преследуемой Фукидидом; вместе с тем его фактическая сторона остается почти прежней. Надо полагать, что аналогичным путем он работал над Геллаником. В его хронику включаются некоторые новые подробности, материал Гелланика отбирается сообразно с общей концепцией Фукидида, в то время как последовательность событий в хронике, ее литературный стиль и особенности жанра остаются прежними.
Фукидид, как мы видим, использовал большое количество произведений своих предшественников. Перерабатывал их он в первую очередь с точки зрения историософии, то есть той общей идеи, которая в них была заложена, и придавал им свой идеологический смысл. Вместе с тем о его предшественниках мы знаем больше в историософском аспекте, чем в конкретных деталях, и, таким образом, эта особенность источниковедческой работы Фукидида в соединении с характером сохранившегося материала является основным препятствием при установлении источников Фукидида, которое в некоторой степени нам удалось преодолеть.
В основе обнаружения источников Фукидида, которые нет возможности определить ни по указаниям в тексте, как это было с Геродотом, ни по контексту, лежит, как это становится ясно на основе проведенных исследований текста и сопоставлений его с текстами различных авторов, два следующих метода:
1. Установление особенностей жанра каждого элемента текста (см. § 4 в главе 3) в силу его соответствия жанровым особенностям источника.
2. Выявление предваряющего тезиса в повествовании, то есть того положения, на основе которого каждый отдельный элемент текста вводится Фукидидом в повествование, где он свое значение практически утрачивает. Предваряющий тезис дает представление об идейной основе сочинения предшественника Фукидида, служившего ему источником.
Софистическая образованность Фукидида дала ему возможность сделать свое повествование логически непрерывным и нерасчлененным и связать все высказанные им положения в один ряд, что составляет внешнее единство его труда. Как мы отмечали во введении, это является одной из самых больших трудностей при определении источников Фукидида. Однако по своей внутренней структуре произведение Фукидида разбивается на большое число отдельных элементов, которые характеризуются своим внутренним единством, то есть тематической и повествовательной однородностью, единой формой и т. д. Эти элементы различны по своим жанровым особенностям, которые передают в каждом случае особенности жанра источника, установление которых составляет первый этап его идентификации.
На втором ее этапе основной трудностью является та безжалостность, которую проявляет Фукидид по отношению к фактам. В его труде находится место только для того, что необходимо для решения поставленной им в данной части произведения проблемы. Весь остальной материал, с которым Фукидид, бесспорно, познакомился в ходе сбора свидетельств, безжалостно остается без всякого применения. Именно эта особенность творческого метода Фукидида дала возможность Кратиппу создать вторую историю той же войны, то есть написать то, о чем умолчал Фукидид (Dion. Hal. De Thuc. 16, IV, 847, R; Kitae Xorat. II, 4; Plut. De Gloria Athen. 1).
Таким образом, получая от источника какое–либо сообщение, Фукидид в свете решаемой им проблемы перерабатывает идейную сторону этого источника и в связи с этим выбирает только требующиеся для него факты (см. главу 4, § 9). В результате такой переработки источник становится неузнаваемым. Чем дальше Фукидид развивает повествование, тем дальше уходит он от своего источника (см. главу 2, § 4), при этом, однако, исходная точка его рассуждений, то есть предваряющий тезис, остается в тексте Фукидида от его источника и, таким образом, указывает на его идейную сторону.
На этом этапе круг предполагаемых источников становится минимальным. Выявление сопоставимых текстов, сохранившихся, однако, в небольшом числе случаев (именно в силу чего оно не может быть положено в основу источниковедческого анализа), завершает идентификацию источников Фукидида полностью (см. главу 4, § 4, 6, 8).
Анализ текста Фукидида на основе предложенной методики, при вычленении возможно большего числа его элементов, представляется нам практическим путем для источниковедческого исследования «Истории Пелопоннесской войны», опытом которого является настоящая работа.
Источники, которые удалось нам определить, характер их трансформации у Фукидида и степень зависимости от них последнего дают возможность утверждать, что Фукидид не был изолированной фигурой в историографии своего времени. В области исторической методики он был тесно связан со своими предшественниками–логографами, точно так же как в области культуры и образованности — со своими учителями–софистами[1].
I. Обоснование текста
Мы следовали тому убеждению, что такие писатели, как Аполлодор, Юлий Африкан, Евсевий, Синкелл, Иоанн Цец, Климент Александрийский и лексикографы, то есть Гарпократион, Суда и др. включали в свои произведения тексты Гелланика дословно или почти дословно[1], в ряде случаев извлекая их чисто механически. Дословная цитация фиксируется при сопоставлении извлечений из авторов, тексты которых имеются в нашем распоряжении (например, Аристотеля[2] или Теофраста), с их оригинальным текстом. Ряд цитат Гелланика подтверждается сообщениями Паросской хроники, которые, вероятно, заимствовались ее составителями из «Аттиды» Гелланика, бывшего в свое время автором более авторитетным и чаще упоминаемым, чем Геродот и Фукидид.
Мы сочли возможным исправить на основании филологического анализа прочтение фрагмента 77 (FHG), который К. Мюллер читал: αὐτόχθονες δὲ καὶ Ἀϱκάδες ἧσαν, ὡς Ἑλλάνικός ϕησι, καὶ Αίγινῆται καί Θηβαῖοι. Φ.Якоби (fr. 161) исправил прочтение фрагмента согласно тексту Гарпократиона Αὐτοχθόνες Ἀθηναῖοι αὐτοχθόνες δὲ καὶ Αϱκάδες ἤσαν, ὡς Ἐλλάνικός ϕησι, καὶ Αίγινῆται καὶ Θηβαῖοι. Мы полагаем, что слово Θηβαῖοι, поставленное лексикографом в своем тексте после второго союза καί (схематически это можно изобразить: A καὶ B, ὡς Ἑλλάνικός ϕησι, καί C + καὶ D) не принадлежит Гелланику. В противном случае союз καὶ перед словом Αὶγινὴται был бы лишним. Из содержания фрагмента также становится ясно, что Гелланик, достаточно искушенный в мифографии и генеалогиях, не мог считать фиванцев автохтонами.
Несколько сложнее обстоит дело с фрагментами, заимствованными из схолий, в которых они могли подвернуться значительному сокращению. Точность цитации Плутарха ставилась под сомнение в силу литературных достоинств его собственного языка. Вместе с тем при сопоставлении стиля фрагментов, заимствованных у названных выше авторов, с цитатами у Плутарха и повествовательного стиля последнего со стилем его цитат можно прийти к выводу о несомненной точности приводимых им текстов, хотя несколько меньшей, чем у лексикографов.
На основе сопоставления ряда текстов в схолиях к Еврипиду мы сочли возможным включить в наш корпус фрагмент, извлеченный из схолий к «Финикиянкам», стих 854, который примыкает к свидетельству Гарпократиона и дублируется сообщением Паросской хроники.
ΙΙ. Расположение фрагментов
Фрагменты в основном располагаются в той последовательности, которая принята Ф. Якоби в его последней книге. Это расположение несколько отличается от того, которому ранее следовал Якоби и значительно отличается от порядка расположения фрагментов у К. Мюллера. Однако мы сочли возможным ввести собственную нумерацию фрагментов, при этом приняли за основу то, что предлагал Якоби, несколько изменив их тематическое расположение и исключив из текста фрагмент № 9, заимствованный из Фукидида (I, 97, 2), поскольку текста Гелланика он не содержит и, в сущности, относится к разряду свидетельств.
ΙΙΙ. Текст
1. Ареопаг, судилище в Афинах… названо по имени Арея, поскольку в нем судят по делам, касающемся убийств, ибо ведь Арей владыка в убийствах, или же оттого, что он был вызван туда Посейдоном, после того как поразил копьем Галирротия. Убил он его за то, что тот учинил насилие над Алкиппой, дочерью его и Аграилы, дочери Кекропа, как пишет Гелланик в первой книге.
Паросская хроника: в Афинах совершился суд между Ареем и Посейдоном из–за Галирротия, сына Посейдона, и место его было названо Ареопагом (A3).
2. Панафинеи: ввел это празднество Эрихтоний, сын Гефеста, как говорит Гелланик… в первой книге своей «Аттиды».
Паросская хроника: Эрихтоний, по учреждении первых Панафиней, выехал на колеснице, устроил состязания и вызвал афинян (А10).
3. В Афинах Форбантейон называется от Форбанта, царствовавшего над куретами и одержавшего победу над Эрехтеем… был Форбант сыном Посейдона, как говорит Гелланик в первой книге «Аттиды».
4. Согласно Гелланику… через четыре поколения после Фиванской войны первой была война Эвмолпа против Эрехтея.
Паросская хроника: Эвмолп, сын Мусея, учредил Элевсинские мистерии… в царствование Эрехтея, сына Пандиона (А15).
5. Гекатей везде называет Эмон холмом в среднем роде, а также Дионисий, Гелланик и Эвдокс.
6. Мунихий, место у моря в Аттике. Гелланик во второй книге «Аттиды» говорит, что он так называется по некоему царю Муниху, сыну Пантаклея.
7. Алопа, дочь Кекропа, от которой родился сын Посейдона Гиппотоонт, давший имя филе гиппотоонтидов, как говорит Гелланик во второй книге «Аттиды».
8. О роде иерофантов упомянул Гелланик во второй книге «Аттиды».
9. Святилище героя Стефанефора, как известно, находится в Афинах. Но то ли этот Стефанефор был одним из сыновей Геракла, рожденных от дочерей Тестия, о чем упоминает Гелланик в десятой книге «Форониды», то ли, быть может, это святилище аттического героя Стефанефора, о котором тот же Гелланик в другой раз упоминает во второй книге «Аттиды».
10. От Огига… вплоть до первой Олимпиады… прошло еще тысяча и двадцать пять [поколений], после которых эллины стали исчислять время в точности, о чем [говорит] писавший историю Афин Гелланик.
11. Эритреи, Эритра, один из городов, основанных Нелеем, сыном Кодра, как говорит Гелланик в «Аттидах».
Паросская хроника: Нелей основал Милет и все остальные ионийские города: Эфес, Эритры, Клазомены, Приэну, Лебед, Теос, Колофон, Минит, Фокею, Самос, Хиос (А25).
12. Коленида, как говорит Гелланик, Коленом, потомок Гермеса, согласно прорицанию было основано святилище ее [Артемиды] Колениды.
13. Гелланик рассказывает, что без бросания жребия Минос приезжал в город и выбирал жертвы; однажды он выбрал Тесея первым среди обреченных. А кроме того было установлено, что афиняне снаряжают корабль, чтобы на нем юноши, помещенные вместе с ним, плыли не имея никакого бранного оружия, и что выкуп этот кончится со смертью Минотавра.
14. Некоторые рассказывают, что Истмийские игры посвящены Скирону, ибо этим Тесей очистил от убийства родственника, ибо Скирон был сыном Канета и дочери Питтея Гениохи. Но другие называют Синия, а не Скирона, поскольку празднество учреждено по нему Тесеем. Последний же договорился с коринфянами и потребовал, чтобы афинянам, приходящим на Истмийские игры, давалось столько почетных мест, сколько закроет развернутый парус теориды, как описали это Гелланик и Андрон Галикарнасский.
Паросская хроника: Тесей в Афинах соединил воедино двенадцать городов и основал государство и демократию; оставив Афины, он основал Истмийские игры, после того как убил Синия (А20).
15. Большинство, среди которых… и Гелланик… сообщают, что Тесей плавал позднее Геракла и что он взял амазонку в плен.
16. 1. Как об этом говорит Гелланик, в то, что они [амазонки] пришли, перейдя замерзший Боспор Киммерийский, с трудом можно поверить, но то, что они разбили лагерь почти в городе, устанавливается по названиям мест и могилам погибших.
16. 2. Гелланик Лесбосский рассказывает, что они перешли через замерзшую поверхность Киммерийского Боспора и пришли в Аттику; провоевав четыре месяца, они удалились, по какой причине, он не говорит.
Паросская хроника: поход амазонок в Аттику в царствование Тесея (А21).
17. Когда ему было уже от роду пятьдесят лет, Тесей, как сообщает Гелланик, увез Елену, не думая о своем возрасте.
18. Похищенная Тесеем [Елена] была семи лет от роду, как говорит Гелланик.
19. Как повествует Гелланик, Перитой и Тесей, бывшие сыновьями: один — Зевса, а другой — Посейдона, договорились жениться на дочерях Зевса. И похитив Елену, совсем юную, передали ее в аттические Афидны Этре, дочери Питтея и матери Тесея. Это узнали диоскуры, находящиеся в Аиде при Персефоне. Отвоевав сестру, они опустошили всю Аттику, а Этру взяли в плен.
20. 1. Гелланик говорит об этих самых [Акаманте и Демофонте], что они отбыли туда с условием, что, если эллины возьмут Трою, они получат в качестве добычи ее [Этру] и лучшую добычу, если же нет, то пусть от них откупятся дарами.
20.2. В восемнадцатый год царствования Агамемнона был взят Илион. Это было в первый год царствования в Афинах Демофонта, сына Тесея, на второй после десятого дня месяца Таргелиона, как рассказывает Дионисий Аргосский… или на двенадцатый день, как говорит Гелланик.
20.3.
Я уже вам говорил о месяце, дне и о часе
Года печального, что несчастья обрушил на Трою.
То был двенадцатый день из месяца Таргелиона,
Тот, о котором Лонгин говорит, будто он Эонарий,
А Януарием все его зовут остальные.
Ночи средина была, Луна среди неба сверкала
И, словно дева, свой бег стремила по блещущим звездам.
Солнце у Крона в гостях светило средь звезд Козерога,
Жрицей была Каллисто в тот год в знаменитых Афинах,
Горем прославленный год, поскольку в тот час среди ночи
Ибо в ту ночь, как поет Лесбосский писатель Гелланик,
А вслед за ним и Дурид, панахейцы разрушили Трою
И увидали затем суровые дни возвращенья.
21. О суде над Орестом на ареопаге сообщает Гелланик, который пишет так: афиняне ответили тем, кто прибыл из Лакедемона и Оресту так, что обе стороны остались довольны. Судилище афиняне учредили за девять поколений до этого. Тогда–то и был суд между Ареем и Посейдоном из–за Галирротия. После этого Кефал, сын Деионея, женой которого была дочь Эрехтея Прокрида, убил ее и бежал, обвиненный судом Ареопага. Это было через шесть поколений. После этого суда Дедал, который посредством хитрости убил своего племянника Тала, бежал от суда. А через три поколения после этого из–за известной дочери Тиндарея Клитемнестры, убившей Агамемнона и убитой Орестом, относительно Ореста было вынесено решение, которое было достигнуто благодаря эвменидам. Сам он после суда возвратился в Аргос и царствовал там. А судили его Афина и Арей.
Паросская хроника: Орест сам попросил о суде… относительно них было вынесено решение в ареопаге, причем Орест победил при одинаковом числе камешков (А25).
22. Кодр был из рода Девкалиона, как рассказывает Гелланик, ибо от Девкалиона и Пирры [родился] Эллин, или, как некоторые полагают, от Зевса и Пирры. А от Эллина и Отриды — Ксут, Эол, Дор и Клеопатра. А от Эола и Ифиды, дочери Пенея, — Салмоней. А от Салмонея и Алкидики — Тиро, от которой и Посейдона произошел Нелей. А от Нелея и Хлориды — Периклимен. А от Периклимена и Писидики — Бор. А от Бора и Лисидики — Пентил. А от Пентила и Анхирои — Андропомп. А от Андропомпа и Гениохи, происходившей от Армения, Зевксиппа, Эвмела и Адмета — Мелант. Он, после того как Гераклиды изгнали его из Мессены, переселился в Афины. И от него родился мальчик Кодр.
23. Автохтоны — афиняне, кроме того, автохтонами были и аркадцы, как рассказывает Гелланик, и эгинцы.
24. У Гелланика… сообщается, что наксосцы пришли на подмогу эллинам на шести кораблях.
25. Ибо илоты не по рождению рабы лакедемонян, а первоначальные жители города Гелос, захваченные ими, о чем свидетельствуют и многие другие, и Гелланик в первой книге.
26. Пеги, место в Мегариде, как в четвертой книге «Аттиды» говорит Гелланик.
27. Нисея, гавань в Мегариде, так называется и вся Мегарида… как говорит Гелланик в первой и во второй книгах «Жриц».
28. Херонея, город у границ Фокиды… как говорит Гелланик во второй книге «Жриц Геры». Афиняне и после этих событий выступили против жителей беотийского Орхомена и сверх Орхомена заняли город орхоменцев Херонею.
29. 1. Андокид… из рода евпатридов и, как говорит Гелланик, происходил от Гермеса, ибо от него ведется род Кериков.
29. 2. В числе помещенных в оковы и бывших под стражей перед судом был ритор Андокид, род которого писатель Гелланик ведет от Одиссея.
29. 3. Андокид, афинский ритор, один из двенадцати наиболее выдающихся, сын Лоегора и потомок Телемаха, сына Одиссея и Навсикаи, как рассказывает Гелланик.
30. Рабов, сражавшихся вместе с ними, говорит Гелланик, они освободили, причем было постановлено сделать их гражданами Платеи.
31. За год до года Антигена, рассказывает Гелланик, начала чеканиться золотая монета.
Сводная таблица текстов Гелланика Митиленского
|
№ |
Jacoby |
Müller |
Нахождение фрагмента |
|
1 |
38 |
69 |
Synag. Lex. P. 441,1 Hcr; Sud. S. V. Ἀϱειος Πάγος |
|
2 |
39 |
65 |
Harpocr. S. V. Παναθήναια |
|
3 |
40 |
66 |
Harpocr. S. V. Φοϱβαντείον |
|
4 |
« |
« |
Schol. ad Eur. Phoen. 854 |
|
5 |
41 |
101 |
Synag. Lex. P. 362, 24 Bkr (Phot. Berol. P. 35, 21 Rei) |
|
6 |
42 |
71 |
Harpocr. S. V. Μουνυχία; Schol. Demosth. 18, 107 |
|
7 |
43 |
68 |
Harpocr. S. V. Ἁλόπη |
|
8 |
45 |
70 |
Harpocr. S. V. ἱεϱοϕάντης |
|
9 |
46 |
4 |
Harpocr. S. V. στεϕανηϕόϱος |
|
10 |
47 |
62; 157 |
African. Euseb. RE. X, 10, 7 et Justin. Cohort ad Graec, 9 |
|
11 |
48 |
65 |
Harpocr. S. V. Ἐϱυθϱαῖοι |
|
12 |
163 |
79 |
Schol. Arist. Aves. 873 |
|
13 |
164 |
73 |
Plut. Thes. IV, 3 |
|
14 |
165 |
76 |
Plut. Thes. 25, 5—6 |
|
15 |
166 |
« |
Plut. Thes. 26, 1 |
|
16a |
167a |
« |
Plut. Thes. 27, 1-3 |
|
16b |
167b |
84 |
Schol. Tzetz. Lycophr. 1332 |
|
17 |
168a |
74 |
Plut. Thes. 31 |
|
18 |
168b |
« |
Schol. Lycophr. Al. 513 |
|
19 |
134 |
« |
Schol. Hom. Il. III, 144 |
|
20a |
148a |
75 |
Schol. Eur. Hec. 123 |
|
20b |
152a |
143 |
Clem. Alex. Strom. I, 104, 2 |
|
20c |
152b |
144 |
Tzetz. Posthom. 770 sqq. |
|
21 |
169 |
82 |
Schol. ad Eur. or. 1648, 1651 |
|
22 |
125 |
10 |
Schol. Platonis Symp. 208d |
|
23 |
161 |
77 |
Harpocr. S. V. αὐτοχθόνες |
|
24 |
183 |
81 |
Plut. De Her. mal. 36, p. 869a |
|
25 |
188 |
67 |
Harpocr. S. V. εἱλωτεύειν |
|
26 |
44 |
72 |
Harpocr. S. V. Πηγαί |
|
27 |
« |
47 |
Steph. Byz. S. V. Νισαία |
|
28 |
« |
49 |
Steph. Byz. s.v. Χαιϱώνεια |
|
29 |
170 |
78 |
Vitae Xorat. 834b; Plut. Alcyb. 21,1; Sud. S. V. Ἀνδοκίδης |
|
30 |
171 |
80 |
Schol. Arist. Ran. 694 |
|
31 |
172 |
IV, 632 |
Schol. Arist. Ran. 720 |
1. Thucydidis de Bello Peloponnesiaco libri octo / Edidit J. Bekker. Bd. 1-2. B., 1821.
2. Thucydidis Historiae / Erkl. J. Classen. Bd. 1. B.: Weidmann, 1862.
3. Thucydidis Historiae / Recensuit C. Hude. Vol. 1—2. Lipsiae: B. G. Teubneri, 1905-1906.
4. Thucydidis Historiae / Ed. H. S. Jones, rev. J. E. Powell. Vol. 1-2. Oxford: Clarendon Press, 1942.
5. Thucydidis Historiae / Transi. R. W. Livingstone. L.: Oxford University Press, 1943.
6. Бергер А. К. Политическая мысль древнегреческой демократии. М.: Наука, 1966.
7. Бузескул В. П. Фукидид и историческая наука XIX века // Журнал Министерства народного просвещения. 1901. № 8. С. 83—90.
8. Бузескул В. П. Введение в историю Греции. 3‑е изд. Пг.: Тип. М. М. Стасюлевича, 1915.
9. Гегель Г. В. Ф. Собрание сочинений в 14 т. Т. 8. М.; Л., 1935.
10. Доватур А. И. Повествовательный и научный стиль Геродота в VI—Vвв. до н. э. Л.: Изд. ЛГУ, 1957.
11. Доватур А. И. Политика и политии Аристотеля. М.; Л., 1965.
12. Ернштедт В. К. Αμυδϱοίς γϱάμμασι // Журнал Министерства народного просвещения. 1894. Декабрь. Отдел V. С. 166—170.
13. Жебелёв С. А. Фукидид и его творение // Фукидид. История. Т. 1. М„ 1915. С. XIII—LXIX.
14. Жебелёв С. А. Творчество Фукидида // Фукидид. История. Т. 2. М., 1915. С. V-LXXXVI.
15. Зельин К. К. Борьба политических группировок в Аттике в VI в. до н. э. М., 1964.
16. Зельин К. К. Из иностранной литературы о Фукидиде // Вестник древней истории. 1950. № 4. С. 414—422.
17. Клингер В. П. Сказочные мотивы в истории Геродота. Киев, 1903.
18. Лосев А. Ф. История античной эстетики. Т. 2: Софисты, Сократ, Платон. М.: Искусство, 1969.
19. Лурье С. Я. Очерки по истории античной науки. М.; Л., 1947.
20. Мандес М. И. Опыт историко–критического комментария к греческой истории Диодора. Отношение Диодора к Геродоту и Фукидиду. Одесса: Изд. Новороссийского университета, 1901.
21. Меликова–Толстая С. В. Горгий и Гиппократ // Журнал Министерства народного просвещения. 1915. Февраль. Отдел V. С. 92-103.
22. Меликова–Толстая С. В. Язык Горгия. Теория и практика зарождающейся художественной прозы Греции // Ученые записки ЛГУ. 1941. № 63. Серия филологических наук. № 7. С. 70—86.
23. Мищенко Ф. Г. Фукидид и его сочинения // Фукидид. История. Т. 2. М„ 1888.
24. Иовосадский Н. И. Фукидид. История Пелопоннесской войны. Кн. 1. Вып. 1—2. М., 1911.
25. Соболевский С. И. Фукидид // История греческой литературы. Т. 2. М.: Изд. АН СССР, 1955. С. 69-100.
26. Тахо–Годи А. А. Ионийское и аттическое понимание термина «история» и родственных с ним // Вопросы классической филологии. Вып. 2. М.: Изд. МГУ, 1969.
27. Тахо–Годи А. А. Проблемы античной культуры у Чернышевского//Ученые записки МОПИ. Т. 34. Вып. 2. 1955. С. 153—233.
28. Томсон Дж. Исследования по истории древнегреческого общества: Доисторический эгейский мир. М., 1958.
29. Гронский И. М. История античной литературы. Л., 1946.
30. Угянский А. О. Рассуждение о предисловии Фукидида с критикоисторической точки зрения. Казань, 1868.
31. Шебалин Н. В. Феогнид, 261-266//Античность и современность. М.: Наука, 1972. С. 229-235.
32. Шёффер В. А. Очерки греческой историографии. Вып. 1. Киев, 1884.
33. Adcock F. E. Thucydides and his history. Cambridge: University Press, 1963.
34. Adcock F. E. Thucydides in book 1 // Journal of Hellenic Studies. Vol. 71. 1951.
35. Aly W. Formprobleme der frühen griechischen Prosa. Leipzig: Dieterich, 1929.
36. Balmuş C. I. Tucidide: Conceptia şi metoda sa istoriă. [Bucureştil: Editura Academiei Republicii Populare Romine, 1956.
37. Barber G. L. The historian Ephorus. Cambridge: University Press, 1935.
38. Bétant E. A. Lexicon Thucydideum. Vol. 1—2. Genevae: E. Carey, 1843-1847.
39. Büdinger M. Poesie und Urkunde bei Thukydides: Eine historische Untersuchung // Denkschriften der Kaiserlichen Akademie der Wissenschaften. Bd. 39. Wien: F. Tempsky, 1890.
40. Busolt G. Griechische Geschichte. 2 Aufl. Bd. 1-3. Strassburg, 1913.
41. Caselii Ioannis. Thucydidis interpretationem Prolegomena. Rostochii: Ex officina Jacobi Lucii, 1576.
42. Chernick S. Historical manipulation in Thucydides// Historia. Bd. 19. 1970. S. 126-130.
43. Chytraeus David. Chronologia Historiae Herodoti et Thucydidis. Rostochii: Excudebat Jacobus Lucius, 1578.
44. Collmann W. De Diodori siculi fontibus. Lipsiae: B. G. Teubneri, 1869.
45. Cornford F. M. Thucydides Mythistoricus. L., 1907.
46. Creuzer G. F. Die historische Kunst der Griechen in ihrer Entstehung und Fortbildung. Leipzig: C. W. Leske, 1845.
47. Cwiklinski L. Quaestiones de tempore quo Thucydides priorem historiae suae partem composuerit. B., 1873.
48. Cwiklinski L. Über die Entstehungsweise des zweiten Theiles der Thukydideischen Geschichte// Hermes. Bd. 12. 1877. S. 23-87.
49. Delebecque E. Euripides et la Guerre du Péloponnèse. R, 1951.
50. Diesner H. J. Peisistratidenexkurs und Peisistratidenbild bei Thukydides// Historia. Bd. 8. 1959. S. 12-22.
51. Diesner H. J. Wirtschaft und Gesellschaft bei Thukydides. Halle, 1956.
52. Dover K. J. Thucydides. Greece and Rome: New Surveys, 7. Oxford: Clarendon Press, 1973.
53. Eberhardt W. Der Melierdialog under die Inschriften ATL A9 und IG 12 97+ // Historia. Bd. 8. 1959. S. 284-314.
54. Ehrenberg V. Pausanias und Thucydides // Menschen die Geschichte machten: Viertausend Jahre Weltgeschichte in Zeitund Lebensbildern. Wien: L. W. Seiden & Sohn, 1931. Bd. 1. S. 51 sqq.
55. Ehrenberg V. Sophocles and Pericles. Oxford: B. Blackwell, 1954.
56. Erbse H. Über das Prooimion (I, 1-23) des Thukydideischen Geschichtswerkes // Rheinisches Museum für Philologie. Bd. 113. 1970. S. 43-69.
57. Essen M. H. N. Index Thucydideus. B.: Weidmann, 1887.
58. Finley J. H. Euripides and Thucydides // Harvard Studies in Classical Philology. N 49. 1938. P. 23-68.
59. Finley J. H. The Origins of Thucydides’ Style // Harvard Studies in Classical Philology. N 50. 1939. P. 35-84.
60. Finley J. H. Thucydides. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1942.
61. Fischer F. Thucydidis reliquiae in papyris et membranis aegyptiacis servatae. Lipsiae: B. G. Teubneri, 1913.
62. Fornara Ch. W. The cult of Harmodius and Aristogeiton // Philologus. Vol. 114. 1970. P. 155-180.
63. Fornara Ch. W. The tradition about the murder of Hipparchus // Historia. Bd. 17. 1968. P. 400-424.
64. Fragmenta Historicorum Graecorum / Ed. C. Müller. Vol. 1—4. R: Didot, 1848-1853.
65. Gomme A. W. Essays in Greek History and Literature. Oxford: B. Blackwell, 1937.
66. Gomme A. W. The Greek attitude to poetry and history. Berkeley; Los–Angeles: University of California Press, 1954.
67. Gomme A. W. A historical Commentary on Thucydides. Vol. 1 —4. Oxford: Clarendon Press, 1945-1970.
68. Gomperz Th. Griechische Denker: Eine Geschichte der antiken Philosophie. 4 Aufl. Bd. 1. B.; Leipzig, 1922.
69. Grundy G. B. Thucydides and the History of his Age. Vol. 1—2. L., 1911.
70. Gutschmid A. Index fontium Herodoti // Kleine Schriften. Bd. 4. Leipzig, 1893. S. 145 sqq.
71. Henry /1.5. Sophocles, Oedipus Tyrannus 876—877 // The Classical Quarterly. Vol. 15. 1965. November. N 2. P. 203-205.
72. Heyne C. G. De fontibus et auctoribus historiarum Diodori. Goettingue, 1782.
73. Holzapfel L. Doppelte Relationen im VIII Buche des Thukydides // Hermes. Bd. 28. 1893. S. 435-464.
74. Huart P. Le vocabulaire de l’analyse psychologique dans l’oeuvre de Thucydide. R: C. Klincksieck, 1968.
75. Hude K. Zur Urkunde bei Thukydides Vol. 47 // Hermes. Bd. 27. 1892.
76. Jacoby F. Atthis: The local Chronicles of Ancient Athens. Oxford: Clarendon Press, 1949.
77. Jacoby F. Die Fragmente der Griechische Historiker. Erster Teil: Genealogie und Mythographie. B.: Weidmann, 1923.
78. Jacoby F. Über die Entwicklung der griechischen Historiographie und den Plan einer neuen Sammlung der griechischen Historikerfragmente//Klio. Bd. 9. 1909. S. 80-123.
79. Kirchhoff A. Der delische Bund im ersten Dezennium seines Bestehens//Hermes. Bd. 11. 1876. S. 1 sqq.
80. Kirchhoff A. Thukydides und sein Urkundenmaterial. B.: W. Hertz, 1895.
81. Knox B. M. W. Oedipus at Thebes. New Haven: Yale University press, 1957.
82. KrügerK. W. Historisch–Philologische Studien. Bd. 1. B., 1836.
83. Leo F. Die griechicsh–römische Biographie nach ihrer literarischen Form. Leipzig: B. G. Teubner, 1901.
84. LichtenthaelerCh. Thucydide et Hippocrate vus par un historien–médecin. Genève: Libraire Droz, 1965.
85. Long A. A. Language and thought in Sophocles: A Study of Abstract Nouns and Poetic Technique. L.: Athlone Press, 1968.
86. Lycurgi Oratio in Leocratem / Recognovit, annotationem criticam et commentarios adiecit E. Maetzner. B.: Veitii et socii sumptibus, 1836.
87. Mess A. Die Anfänge der Biographie und der psychologischen Geschichtsschreibung in der griechischen Literatur // Rheinisches Museum für Philologie. Bd. 70. 1915. S. 337—357; Bd. 71. 1916. S. 79-101.
88. Mewaldt J. Kulturkampf der Sophisten. Tübingen: J. C. B. Mohr, 1928.
89. Meyer E. Forschungen zur alten Geschichte. Bd. 2. Halle, 1899.
90. Meyer E. Geschichte des Altertums. Bd. 1-5. Stuttgart, 1884-1902.
91. Meyer E. Thukydides und die Entstehung der wissenschaftlichen Geschichtsschreibung. Wien: C. Fromme, 1913.
92. Müller–Slrübing H. Thukydideische Forschungen. Wien: C. Konegen, 1881.
93. Murray G. Euripides and his age. L.: Oxford University Press, 1947.
94. Nestle W. Thukydides und die Sophistik // Neue Jahrbücher für das klassische Altertum. Bd. 33. 1914. S. 649—685.
95. Pearson L. Early Ionian Historians. Oxford: Clarendon Press, 1939.
96. Peremans W. Thukydides en de Peisistratiden (VI, 53-60) // Mededelingen van de Koninklijke Academie voor Wetenschappen, Letteren en Schone Künsten van Belgie. Klasse der letteren. 1954. Jrg. 16. № 4.
97. Platonis dialogi / Ed. C. F. Hermanni. Vol. 2. Lipsiae: B. G. Teubneri, 1858.
98. Ranke L. Geschichten der romanischen und germanischen Völker von 1494 bis 1535. Leipzig; B., 1824.
99. Rhodes P. J. Thucydides on Pausanias and Themistocles // Historia. Bd. 19. 1970. S. 387-400.
100. RomIIIy J. Histoire et raison chez Thucydide. R: Les Belles Lettres, 1956.
101. RomIIIy J. Thucydide et l’impérialisme athénien. R: Les Belles Lettres, 1947.
102. Schöne A. Zur Ueberlieferung des Thukydidischen Textes // Hermes. Bd. 25. 1890.
103. Schreiner J. H. Aristotle and Pericles: A study in historiography. Oslo: Universitetsforlaget, 1968.
104. Schwarz E. Das Geschichtswerk des Thukydides. 2 Aufl. Bonn, 1929.
105. Seeck O. Quellenstudien zu des Aristoteles Verfassungsgeschichte Athens//Klio. 1904. Bd. 4. S. 164-181.
106. Sophocles. Oedipus Tyrannus / Ed. M. L. Earle. New York: American Book Co, 1901.
107. Stein H. Zur Quellenkritik des Thukydides // Rheinisches Museum für Philologie. Bd. 55. 1900. S. 531-564.
108. Swoboda H. Thukydideische Quellenstudien. Innsbruck: Wagner, 1881.
109. Täubler E. Die Arhaeologie des Thukydides. Leipzig: B. G. Teubner, 1927.
110. Traugott F. B. Commentarii critici in Thucydidis octo libros. Lipsiae: Weidmann, 1815.
111. Ulrich F. W. Beiträge zur Erklärung des Thukydides. Bd. 1—2. Hamburg, 1845-1846.
112. Weidauer K. Thukydides und die Hippokratischen Schriflen. Heidelberg: C. Winter, 1954.
113. Weinstock H. Sophocles. 3 Aufl. Wuppertal: Marées–Verlag, 1948.
114. Welzhofer H. Thukydides und sein Geschichtswerk. München: T. Riedel, 1878.
115. Westlake H. D. Individuals in Thucydides. Cambridge: University Press, 1968.
116. Wilamowitz–Möllendorff U. Aristoteles und Athen. Bd. 1—2. B.: Weidmann, 1893.
117. Wilamowitz–Möllendorff UBakchylides. B.: Weidmann, 1898.
118. Wilamowitz–Möllendorff U. Geschichte der Philologie. Leipzig: B. G. Teubner, 1921.
119. Wilamowitz–Möllendorff U Greek Historical Writing and Apollo: Two Lectures Delivered before the University of Oxford June 3 and 4, 1908. Oxford: Clarendon Press, 1908.
120. Wilamowitz–Möllendorff U. Die Thukydideslegende // Hermes. Bd. 12. 1877. S. 326-367.
121. Wolff M. Lorenzo Valla, sein Leben und seine Werke: Eine Studie zur Litteratur–geschichte Italiens im XV. Jahrhundert. Leipzig: E. A. Seeman, 1893.
122. Wycherley R. E. Literary and epigraphical testimonia. The Athenian Agora. Vol. 3. Princeton, NY: American School of Classical Studies at Athens, 1957.
123. Ziegler K. Der Ursprung der Exkurse im Thukydides // Rheinisches Museum für Philologie. Bd. 78. 1929. S. 58—67.