Глава третья. Павсаний и его предшественники

§ 1. Эллинистические периэгеты
Павсания в литературе, как правило, называют периэгетом (ὁ πεϱιηγητής), однако утверждать, что периэгетом считал Павсаний себя сам, нет ни малейших оснований. Закономерным поэтому будет вопрос: к какому жанру относил свой труд автор. Ввиду того, что никаких замечаний по этому поводу в тексте «Описания Эллады» нет, а тех писателей, которых называли периэгетами[1] в Античности, он вообще не упоминает, для того, чтобы ответить на поставленный выше вопрос, остается один путь: сначала выяснить, что представляет собой приэгеза как один из жанров повествовательной прозы, а затем посмотреть, в какой степени соответствует действительности традиционное сближение Павсания с периэгетами, а его труда — с периэгезой. Даже если, следуя Суде, отнести «Описание Эллады» к жанру периэгезы, придется сразу же признать, что это единственный дошедший до нас, но при этом далеко не типичный, образец особого жанра в греческой прозе, расцвет которого относится к III—II вв. до н. э. По той причине, что никакой другой значительной по объему периэгезы до нас не дошло, а вопрос о периэгезе как о самостоятельном жанре долгое время вообще не ставился ни историками, ни филологами–классиками, сочинение Павсания, как в общих курсах по источниковедению и по античной литературе, так и в работах, посвященных Павсанию и его труду, стало рассматриваться как классический образец периэгезы. Это не соответствует действительности прежде всего по той причине, что Павсаний, живший, как известно, в эпоху Антонинов, как минимум на три с половиной века отстоит от того времени, когда жили периэгеты. К их числу относятся следующие писатели: Диодор Периэгет, Анаксандрид, Гелиодор Афинский, Сем Делосский, Нимфодор из Сиракуз, Менодот Перинфский, Агаклид, Сократ из Аргоса и известный лучше всех остальных авторов Полемон из Илиона[2].
Диодор, бесспорно, старший из них, жил во второй половине IV в. (его сочинения были написаны до 308 г. до н. э.)[3]. Плутарх упоминает[4] его сочинение Πεϱὶ Μνημάτων («О памятниках»), которое, насколько можно судить по фрагментам, посвящено описанию надгробных сооружений, находящихся в Афинах и их окрестностях[5]. Гелиодор из Афин оставил огромное сочинение (Πεϱὶ τῆς Ακϱοπόλεως)[6], которое состояло из 15 книг[7] и давало исчерпывающее описание всего, что можно увидеть на афинском Акрополе. Сохранился фрагмент описания Пропилей и статуи бескрылой Ники: «В правой руке она держит плод граната, а в левой — шлем»[8]. Из другого сочинения Гелиодора (оно называлось Πεϱὶ Μνημάτων) дошли тексты, посвященные описанию могил Гиперида и Исократа[9]: «Похоронен он (Исократ. — Г. Ч.) близ Киносарга на холме с левой стороны, он сам и его отец… над могилой самого Исократа стоит столб высотой в тридцать локтей, а на нем — символическое изображение Сирены высотой в семь локтей».
Третьим представителем периэгезы следует назвать Анаксандрида из Дельф (конец III в. до н. э.), автора сочинений «О посвящениях, похищенных из Дельф» и «О дельфийском оракуле»[10]. Плутарх сохранил его рассказ о посвящениях Лисандра[11], Стефан Византийский — о культе Зевса Ликорея и храме Ликорейоне[12], который находится неподалеку от Дельф. Сем Делосский (фрагменты его сочинения содержатся, главным образом, у Афинея) рассказывает о культе Гекаты на островке, который лежит у самого Делоса и называется Псамметиха (Псаммита)[13]. Сократ из Аргоса (его часто цитирует Плутарх) сообщает о святилище Аполлона Кинеэйского в Афинах, которое, по его словам, соорудил Киннид, и рассказывает после этого миф о Латоне и собаках[14]. Нимфодор из Сиракуз[15] рассказывает о том, что «в Сицилии есть город Адран, а в этом городе — храм местного бога Адрана, отовсюду хорошо видный… Ему посвящены собаки, которые находятся там и для священнослужения и стерегут храм; по красоте, а также по величине они превосходят Молосских собак, число их не меньше тысячи»[16]. В другом месте[17] он сообщает, что «стражам священных коров Гелиоса был Филакий, в Малах ему посвящен героон». Менодот из Перинфа (время жизни, согласно Диодору[18], — конец III в. до н. э.) оставил описание Самоса. Приведем следующий фрагмент его сочинения, посвященного храму Геры[19]: «Гере посвящены павлины, самые первые из них и родились, и были выращены на Самосе, а оттуда вывезены в другие места… поэтому и на монетах у самосцев изображен павлин».
Агаклид рассказывал об Олимпии, сохранился фрагмент его сочинения, где говорится о золотом колоссе, которого посвятил Кипсел в древний храм Геры[20]. Алкет описывал Дельфы: «Стоит статуя Фрины между статуями Архидама, царя Лакедемонцев, и Филиппа, сына Аминты; имеет надпись: Фрина, дочь Эпиклея, феспиянка»[21].
Суммируя материал, извлеченный из текстов авторов, о которых было сказано выше, и из корпуса фрагментов Полемона, можно прийти к следующим выводам: их сочинения составлены по топографическому принципу, но содержат, насколько можно судить по фрагментам, главным образом, доксографический материал (это значит, что основное место занимает здесь не описание внешнего вида горы, реки, города, храма или памятника, а рассказ о том, что связано с этим объектом). Материал при этом собирается исключительно вокруг памятника (храма, статуи, жертвенника, надгробной стелы и т. д.). Сочинения периэгетов доносят до нас в большом числе как местные мифы (фр. 11, 12, 83), так и местные толкования мифов, распространенных по всей Элладе (фр. 31, 36 и др.). Большое место занимает описание ритуалов (фр. 86—88 и др.), по характеру материал чрезвычайно близок «Описанию Эллады» Павсания.
В отличие от авторов эпохи второй софистики, периэгеты не давали такого описания внешнего вида памятника, которое для читателя могло бы заменить непосредственное ознакомление с ним de visu; их задача состоит только в том, чтобы по данному в их сочинении описанию памятник можно было узнать. Бесспорно, примеру периэгетов следует избегающий экфразы и старающийся дать точное, но краткое описание памятника Павсаний, для времени которого типичен витиеватый перевод зрительных впечатлений на язык художественной прозы.
Периэгетов, конечно, надо рассматривать как продолжателей местной историографии, которая известна, главным образом, по Аттиде (Клитодем, Фанодем, Андротион, Демон и т. д.), однако в отличие от аттидографов, во главу угла у которых была положена хронология, периэгеты вообще не придавали ей никакого значения, для них играло роль только одно: наличие памятника в описываемом ими месте. Повествование строится следующим образом: автор называет памятник («могила Исократа», «храм Артемиды Корифаллии», «Кимоновы гробницы»), затем дает краткие топографические указания («близ Киносарга на холме с левой стороны», «у ворот, которые называются Мелитидскими, в Койле», «совсем рядом с Колоной», «у реки, называемой Тиасса, близ Клеты» и т. д.), а затем приступает к рассказу, который по содержанию мало чем отличается от того, о чем говорят аттидографы.
Периэгеза появилась только в эллинистический период. От VI—IV вв. до н. э. до нас дошли (у Геродота, Фукидида, Псевдо–Скилака и у других более поздних авторов) отрывки, носящие топографический характер[22]. Это фрагменты составлявшихся для практических целей итинерариев (дорожников), где указывалось, по какой дороге следует идти из одного пункта в другой и т. п. В качестве ориентиров в таких дорожниках указывались храмы, надгробные стелы и другие заметные для путников памятники. Например: «Идет же эта тропа так: начинается от реки Асопа, текущей по ущелью, название у этой горы такое же, как и у тропы — Анопея. Проходит эта Анопея вдоль горного хребта и оканчивается… близ скалы, называемой Мелампиг, у святилища Керкопов»[23]. Указания на памятник в литературе такого рода носят чисто практический характер; у периэгетов они приобретают самодовлеющее значение. Периэгеза выросла из топографического жанра, именно оттуда она заимствовала композиционные принципы и специальную терминологию. Но произошло это только в ту эпоху, когда Эллада стала превращаться в музей под открытым небом и объект для научных исследований, которыми занимались главным образом ученые из Александрийского Мусейона. В эллинистической культуре, однако, она занимает особое место: в то время как подавляющее большинство ученых–филологов и антикваров этой эпохи было связано с Мусейоном (это, прежде всего, Каллимах и его ученики Истр, Филостефан, Эратосфен и бывший учеником Эратосфена Филохор, Калликсен и др.), ни один периэгет, хотя по характеру своей учености Полемон и писатели его круга мало чем отличаются от Каллимаха и в особенности от его ученика Филостефана[24], насколько нам известно, с Александрией связан не был[25]. Более того, Полемон против Истра и Эратосфена (оба работали в Мусейоне) написал специальные сочинения Ἀντιγϱαϕαί, то есть «Опровержения». Закономерным будет вопрос, не была ли в целом периэгеза со своей упорной ориентацией на топографию и местность, на фоне которой развертывается повествование, связана с реакцией на александрийскую науку, представители которой, запершись, как говорится в знаменитых стихах Μουσέων ἐν ταλάϱῳ (то есть в «клетке для Муз»)[26], изучали древности Эллады по одним только письменным источникам.
§ 2. Полемон из Илиона
Полемон, сын Эвегета, был, согласно биографическим сведениям, сохраненным у Суды (эти же данные у Эвдокии), современником Птолемея Эпифана (203—181) и, как сообщал Асклепиад Мирлианский, ровесником Аристофана Византийского (260-185). У Суды имя Полемона связывается с прославленным представителем Средней Стой Панетием Родосским (родился около 185 г. до н. э.), но каким именно образом, неясно. Родился он в городе Гликея (возможно, Ликея) близ Илиона. О его учителях никаких сведений нет. Высказывалось предположение, будто он принадлежал к ученым Пергамской школы, но доказать это нельзя. Ссылки на его сочинения содержатся у Страбона, Плутарха, Элиана, Диогена Лаэртского, Афинея, Климента Александрийского. Известно, что историк Аристид составил свое сочинение из одних только выдержек из Полемона[27]. Существовали и другие сборники выписок из его сочинений. Все это говорит о том, что этот автор высоко ценился в римскую эпоху. Плутарх называет Полемона πολυμαθὴς καὶ οὑ νυστάζων ἐν τοῖς Ἑλληνικοῖς πϱάγμασιν ἀνήϱ, то есть «человеком, обладающим обширными познаниями и никогда не дремлющим в том, что касается греческого»[28]. Геродик из Вавилона называл его Στηλοκόπας, что значит «пожиратель стел» или «старьевщик стел»[29]. Это прозвище говорит о том интересе, который проявлял Полемон к надписям; об этом свидетельствует целый ряд фрагментов его сочинений (3, 4, 44, 48 и др.). Другой современник Полемона острил по его адресу, что тот готов называться самосцем, сикионцем, афинянином и гражданином многих других полисов[30].
Вопрос о том, что представлял собой корпус сочинений Полемона в древности и каков был общий объем его сочинений, очень сложен. Можно с уверенностью сказать, что им были написаны следующие сочинения: «Об афинском Акрополе» (в четырех книгах)[31], «Описание Илиона» (в трех книгах)[32], «Против Тимея» (не менее 12 книг)[33], «Против Эратосфена» (не менее двух книг)[34], «Против Адэя и Антигона» (не менее шести книг)[35]. Что касается остальных заголовков, которые приводятся у античных и византийских авторов, то они, скорее всего, принадлежат не целым сочинениям, а отдельным частям («логосам») тех трудов, названия которых до нас почти не дошли. Так, например, целая книга (βίβλίον ὅλον), которую, по словам Гарпократиона[36], Полемон посвятил Священной дороге (из Афин в Элевсин), — не отдельное сочинение, а одна книга из какого–то труда, посвященного Афинам или всей Аттике[37]. Заголовок «О посвящениях, хранящихся в Лакедемоне»[38] — название логоса в произведении, которое называлось «О городах Лакедемона» (заголовок сохранен у Суды)[39].
Большое место среди сочинений Полемона занимали Αντιγϱαϕαί («Опровержения»), речь в которых шла о трудах Тимея, Эратосфена, Истра, Неанфа, Адэя[40] и Антигона[41]. Αντιγϱαϕαί представляли собой, скорее всего, выписки из тех мест у этих авторов, в которых, по мнению Полемона, содержались ошибки, и подробный комментарий к этим местам (см., например, фр. 53 из сочинения, направленного против Неанфа из Кизика).
Как бы отрывочны ни были тексты Полемона (а в особенности других писателей его круга), до нас дошедшие, включение их в арсенал источников по эллинистической культуре необходимо прежде всего по той причине, что они показывают, что расцвет периэгезы, того жанра, который обычно связывается главным образом с II в. н. э. (Павсаний), приходится на III—II вв. до н. э.
В отличие от Павсания, который старался походить по языку на Геродота, Полемон не ориентировался на язык исторической прозы. Он использует язык топографической литературы, вводит в свои сочинения большое число специальных терминов, например, из практики жертвоприношений (фр. 82, 86-88). При описании памятника пользуется следующим приемом: для того чтобы характеристика его была полнее, он нагромождает вокруг одного определяемого слова целый ряд близких по значению определений.
§ 3. Павсаний и Полемон
Работа с авторами, сочинения которых дошли до нас во фрагментах, как правило, осложняется тем, что наши представления о них оказываются предвзятыми, так как опираются в первую очередь не на тексты, а на оценочные свидетельства античных писателей. Так, например, мы вообще не располагаем текстами Кратиппа и судим о том, что представлял он собою как историк, по замечаниям Дионисия Галикарнасского и Плутарха. Наше отношение к Тимею как к историку базируется, прежде всего, на резком отзыве Полибия (XII, 25, 5; XII, 7, 1) и других авторов, которые либо дословно, как Диодор (XII, 90), либо в своих словах, как Плутарх (Dion. 36), Страбон (XIV, 22) и Корнелий Непот (Aie. 11) передают характеристику, которую дал Тимею Полибий.
Наша задача заключалась именно в том, чтобы избежать такого подхода в случае с Полемоном. Ввиду того, что ряд его фрагментов значителен по объему (44, 78, 83, 86), а главное, благодаря тому обстоятельству, что они содержатся у разных авторов, включая лексикографов, которых абсолютно не интересовал Полемон как писатель (среди фрагментов Полемона нет ни одного, который приводился бы в тексте, откуда он был извлечен, с целью дать Полемону характеристику), мы располагаем о его сочинениях сведениями нетенденциозного характера и поэтому можем реконструировать портрет его как писателя. Иными словами, обладаем верным представлением о языке, стиле и интересах Полемона, о методах его подхода к материалу, способах описания объекта и даже о композиционных особенностях его сочинения. При этом нельзя забывать о том, что от написанного Полемоном до нас дошло по объему очень мало (1—2 процента), а поэтому установить, о каких именно фактах, городах, храмах, статуях и других объектах он писал, в большинстве случаев невозможно, и таким образом выявить все точки соприкосновения между «Описанием Эллады» и несохранившимся текстом Полемона нельзя. Однако и сохранившиеся фрагменты (все выводы в настоящем исследовании делаются только на их базе) дают немало материала.
Сходство между Павсанием и Полемоном чрезвычайно велико. Есть все основания говорить о том, что текст одного попросту неотличим от фрагментов другого. Кроме того, что у Павсания значительное место занимают исторические очерки (история Ахейского союза и т. п.), а у Полемона их, насколько можно судить по фрагментам, не было, нет ни одного аспекта, в котором Павсаний не напоминал бы Полемона как в смысле содержания, так и по языку и стилю. При этом Павсаний ни разу не ссылается на Полемона и, безусловно, делает это сознательно, так как в его эпоху последний был еще весьма популярным и часто упоминавшимся писателем. Ученик А. Бека Л. Преллер, который первый в истории науки обратил на Полемона серьезное внимание, сразу заявил, что Павсаний был всего лишь его жалким подражателем. По мнению Л. Преллера[42], прочно укоренившемуся в науке, заслуга Павсания заключается в том, что он подновил, кое–где сократил, а в некоторых местах дополнил своего предшественника. У. Виламовиц утверждал, что Павсаний «списывал у Полемона целыми страницами»[43] и только иногда вставлял в эти выписки отрывки из собственных воспоминаний и именно поэтому ни разу не упомянул его имени. Он считал, что рассказ Павсания о дороге из Афин в Элевсин (I, 36, 2 — 1, 37, 7) не что иное, как конспект Полемона, у которого Священной дороге, по свидетельству Гарпократиона, была посвящена целая книга. Предположение У. Виламовица однако, по той причине, что от этой книги ни единого слова, кроме заголовка, не сохранилось, недоказуемо, и поэтому не может служить доказательством того, что Павсаний действительно заимствовал этот материал у Полемона. Высказывались предположения, что сочинения Полемона не дошли [до нас] как раз ввиду того, что сохранилось, как своего рода «второе издание» Полемона[44], «Описание Эллады», но эту гипотезу в настоящее время приходится отвергнуть, так как Павсаний в Византии вообще не был известен, а текст его сохранился в одном экземпляре (список Никколи), то есть случайно, и стал популярен только в эпоху Возрождения в Италии. Поэтому усматривать элементы умысла в том, что Павсаний до нас дошел, а Полемон не сохранился, нет никаких оснований.
Об отношении Павсания к Полемону мы будем судить на основе только тех мест «Описания Эллады», которые сопоставимы с дошедшими до нас текстами Полемона. Среди них насчитывается 16 фрагментов[45], по содержанию близких к соответствующим местам Павсания:

 

 

Полемон

Павсаний

1.

фр. 4

I, 23, 10

2.

фр. 11

II, 15, 5

3.

фр. 12

II, 25, 2

4.

фр. 18

III, 13, 7

5.

фр. 20

VI, 19,9-11

6.

фр. 21

V, 9, 1

7.

фр. 24

VIII, 28,4-6

8.

фр. 29

X, 14, 7

9.

фр. 32

X, 31, 1

10.

фр. 39

IX, 4, 4

11.

фр. 41

I, 28, 6

12.

фр. 44

II, 2, 5

13.

фр. 49

I, 28, 6

14.

фр. 56

X, 22, 1

15.

фр. 60

I, 20, 2

16.

фр. 86

III, 18,6

 

В восьми случаях (фр. 12, 18, 39, 41, 44, 49, 56, 86) Павсаний, бесспорно, не зависит от Полемона. Так, например, в рассказе о святилище Артемиды Корифаллии близ Лакедемона Полемон говорит о той же местности, что и Павсаний (см. прим, к переводу фр. 86). Однако последний, во–первых, называет Артемиду, почитаемую в этом месте, другим эпитетом — Кнагия (эпитета «Корифаллия» он не знает), а во–вторых, ничего не сообщает об обычае приносить в определенный день туда грудных детей, о чем красочно повествует Полемон. Приведем еще один пример. О Флиунте Павсанию удалось собрать довольно мало материала (II, 12, 3 — II, 13, 8), однако он ни слова не говорит о Портике Полемархов, в котором находились картины Силлака из Регия, бывшего, вероятно, известным художником, так как о нем, по свидетельству Полемона, что–то писали Симонид и Эпихарм (фр. 56). Разумно предположить, что с данным текстом Полемона Павсаний вообще не был знаком.
В шести случаях (фр. 4, 11 ,20, 24, 32, 60) есть основания предполагать, что Павсаний заимствует материал у Полемона, но доказать это нельзя, и только в двух случаях (фр. 21 и 29) мы имеем дело с текстом, в котором Павсаний, безусловно, пересказывает Полемона. В 21 фрагменте речь идет об апене в Олимпии: рассказ Павсания ни в чем не расходится с фрагментом Полемона, сохраненном в схолиях к Олимпийским одам Пиндара. Более того, Павсаний сообщает имя первого победителя в апене, а нам известно, что вопрос о том, кто впервые победил (πϱῶτος ἐνίκησεν), интересовал Полемона (см. фр. 22) подобно вопросу о том, кто впервые что–либо изобрел (πϱῶτος εὑϱετής — см. фр. 32, 45, 64 и прим, к фр. 64). Во фрагменте 29 говорится о дельфийском волке. Элиан в трактате «О животных» дает не текст из Полемона, а только его краткое резюме, которое вполне приложимо к соответствующему рассказу Павсания (X, 14, 7), из которого, однако, мы узнаем, что сообщение о волке связано с тем, что ему в Дельфах была воздвигнута медная статуя. Надо полагать, что именно «Медный волк», стоявший рядом с большим жертвенником (πλησίον τοῦ βωμοῦ τοῦ μεγάλου), и был причиной того, что Полемон включил эту историю в свой рассказ. О «Медном волке» упоминает Плутарх (Periсl. 21): «Когда спартанцы получили от дельфийцев право вопрошать оракул вне очереди и вырезали это постановление на лбу Медного волка, то Перикл добился такого же преимущества для афинян и начертал соответствующую надпись на правом боку того же волка» (перевод С. И. Соболевского). Есть все основания предполагать, что эти сведения Плутарх почерпнул из вторых рук, то есть у Полемона. Плутарх, конечно, знал Дельфы лучше, чем кто–либо из его современников, но в тех случаях, когда он упоминает об объектах, которые осматривал сам, он, как правило, подчеркивает это и бывает не так лаконичен, как в случае с «Медным волком».
В нашем распоряжении имеется 16 сопоставимых по содержанию текстов Павсания и Полемона, и только в двух случаях из них Павсаний бесспорно заимствует у Полемона материал, поэтому говорить о том, что он всего лишь подновил Полемона, оснований нет. Полемон оказал на Павсания сильнейшее влияние, но оно заключалось, конечно, не в том, что последний бездумно переписал его сочинения, а в том, что он подражал Полемону во всех отношениях, хотя при этом ставил перед собою задачи несравненно более важные, чем его предшественник.
Ярче всего о том, что Павсаний сознательно подражал Полемону, говорит следующее: Полемон, как и все остальные периэгеты, о чем было сказано выше, строит повествование по единой схеме. Сначала он называет интересующий его памятник (храм, памятник или стелу), потом дает краткие топографические указания, а затем сообщает все связанные с этим памятником сведения доксографического характера (см. фр. 18, 25, 28, 36 и др.). Именно этой схемой обычно пользуется Павсаний. Более того, он не считал возможным отступать от нее даже в тех случаях, когда материал в эту схему не укладывался[46]. Так, например, рассказ о Пирре (I, 11, 1) Павсаний начинает с того, что упоминает о статуе Пирра, имеющейся у афинян, но не сообщает даже, где эта статуя стоит, и сразу же переходит к историческому повествованию о Пирре, его войнах и гибели, а затем переходит к рассуждению о писавшем на эту тему Иерониме из Кардии, которого сравнивает с Филистом: Иероним писал в угоду Антигону, а Филист — Дионисию. Обширный по объему экскурс (I, 11, 1 - I, 13, 9) не имеет никакого отношения к статуе, но не упомянув о ней, Павсаний не смог бы включить этот экскурс в свой рассказ. Пространный экскурс о галатах (1, 3,6-1, 4, 6) начинается с того, что Павсаний упоминает о картине, на которой был изображен Каллипп, стоявший во главе посланных к Фермопилам в 279 г. до н. э. афинян. Павсаний сообщает о том, что картину написал Олбиад (нигде он об этом художнике не говорит), он не дает ей никакой характеристики, поскольку его занимает не картина, а галаты, и сразу переходит к географическому описанию Галлии и рассказу о галатах. Экскурс о Сардинии (X, 17, 1 — 13), в котором дается как историческое, так и подробное географическое описание острова, вводится в «Описание Эллады» кратким сообщением о том, что жители Сардинии прислали в Дельфы медную статую своего эпонима — Сарда. Подобных мест у Павсания очень много. Они показывают, что анализируемую нами схему Павсаний считает для себя обязательной (повествование должно быть привязано, пусть даже насильно, к памятнику), более того, именно с этой схемой, а не с чем–либо другим, он связывает структуру своего труда, а это есть свидетельство того, что периэгетам, и в первую очередь Полемону, он подражает умышленно.
§ 4. Другие источники Павсания
Остается выяснить, почему Павсаний нигде не ссылается на своего предшественника и ни разу не упоминает его имени. Посмотрим, какие вообще ссылки имеются в «Описании Эллады». Павсаний охотно ссылается на Гекатея (III, 25, 5; IV, 2, 3; VIII, 4, 9; VIII, 47, 4; cp.: VIII, 48, 7), но поскольку все эти ссылки касаются Геракла, надо думать, что он был знаком только с эксцерптами из Гекатея, посвященными подвигам Геракла. Дважды в «Описании Эллады» упоминается Гелланик (ΙΙ, 3, 8; II, 16, 7), по одному разу — Харон из Лампсака (X, 38, 11) и Акусилай (ΙΙ, 16, 4). Отсюда можно заключить, что с текстами логографов Павсаний был знаком очень плохо, но цитировать их считал хорошим тоном. Геродота он знает очень хорошо (на его текст в «Описании Эллады» имеется 16 ссылок, адреса которых устанавливаются без каких–либо затруднений)[47]. Фукидида, как это установил в блестящей работе О. Фишбах[48], Павсаний цитирует более 50 раз. В его сочинении содержатся как цитаты, в том числе значительные по объему, так и пересказ Фукидида с заимствованием у него отдельных слов, что говорит о хорошем знакомстве автора «Описания Эллады» с «Историей Пелопоннесской войны» (см., например: Thuc. I, 102 - Paus. I, 29, 9; Thuc. I, 128, 1 - Paus. VII, 25, 3). Других историков (Ксенофонта и Феопомпа) он упоминает, но сведений у них почти не заимствует[49]. По–другому обстоит дело с теми авторами, у которых Павсаний черпает основной материал для своего труда. Он то и дело ссылается на эпические и генеалогические поэмы и постоянно подчеркивает свое знакомство с самыми редкими и недоступными источниками такого рода, но при этом никогда не упоминает тех авторов конца IV и, главным образом, III в. до н. э., с произведениями которых он был, безусловно, очень хорошо знаком и продолжателем которых, в сущности, являлся. Это аттидографы Филохор и Истр, парадоксограф Филостефан, ученик Аристотеля Дикеарх из Мессены, Мнасей из Патр и, конечно, Полемон, а также прочие периэгеты.
Особое место среди этих писателей занимает Филостефан из Кирены, который был, по словам Афинея, родственником или другом умершего приблизительно в 240 г. до н. э. Каллимаха, но в отличие от последнего был еще жив, если не ошибается Плиний (Nat. Hist. VII, 57), при Птолемее Филопаторе в 222-205 гг. до н. э. Его сочинения назывались «О городах Эллады», «О городах Азии», «Об островах», «Об удивительных реках». Приведем для сопоставления два текста из Филостефана и Павсания.
Таблица 1

 

Филостефан

Павсаний

18. Калаврия — это остров близ Трезена, он посвящен Посейдону. Некогда он принадлежал Аполлону, а Пифо — Посейдону, но затем они поменялись или, вернее, уступили их друг другу

X, 5, 6. Говорят, что Посейдону за прорицалище Аполлон отдал остров Калаврию, что близ Трезена

19. В реке Ароании, которая протекает через Феней, водятся рыбы, поющие словно дрозды. Называются они пеструшки

VIII, 14, 3. Среди Фениадской равнины протекает река Олбий, прочие из Аркадян называют ее Ароаний.

VIII, 21, 2. Водятся в Ароании рыбы и другие, называемые пеструшками. Говорят, что эти самые пеструшки поют подобно птице дрозду. Я сам видел их пойманными, но не слыхал от них ни звука, а ведь простоял у реки до захода солнца, когда, как говорили, эти рыбы поют больше всего[50]

ν ϱοανί… ιχθς εναι ϕθεγγομενους μοίως κίχλαις· καλεσθαι δ᾿ ατος ποικιλίας.

Εσί δχθς ν τϱοανί… ποικιλίαι καλούμενοι: τούτους λέγουσι τος ποικιλίας ϕθέγγεσθαι κίχλη τϱνίθι οικός

 

Павсаний цитирует Филостефана и не скрывает того, что заимствует сведения из книги (ϕασιν, λέγουσιν, ἐλέγοντο), но откуда именно — намеренно не указывает: если бы приведенные нами фрагменты Филостефана не сохранились в схолиях к Аполлонию Родосскому (III, 1243) и у Афинея (VIII, 331 d), установить источник Павсания было бы невозможно. Вместе с тем как Филостефан, так и другие представители эллинистической прозы дошли до нас в жалких отрывках, поэтому в подавляющем большинстве случаев источник Павсания не может быть обнаружен. Укажем лишь на то, что Павсаний хорошо знал сочинения Неанфа из Кизика и Филохора.
Таблица 2

 

Неанф

Павсаний

Фр. 26. Передается рассказ об Аттисе и матери богов - Μυστικὸς λόγος

VII, 17, 5—12. Указывается на Απόϱϱητος λόγος об Аттисе и матери богов

Фр. 36. Мыс Кафарей на Эвбее. Здесь большинство из эллинов погибли во время кораблекрушения

II, 23, 1; IV, 36, 6. Эллины, возвращавшиеся из–под Илиона, потерпели здесь кораблекрушение

Фр. 33. Сообщают, что избранный по жребию человек из рода некоего Анфа превращается в волка и в течение девяти лет живет среди животных этой породы. Если за это время он сумел воздержаться от человеческого мяса,., то затем вновь становится человеком… Удивительно, до чего доходит греческое легковерие, ибо нет такой выдумки, у которой не нашлось бы свидетеля

VIII, 2, 6. Рассказывают, что при жертвоприношении в честь Зевса Ликийского всегда кто–то превращается в волка, но не на всю жизнь. Если, ставши волком, он воздержится от человеческого мяса, то спустя девять лет, как говорят, снова обращается в человека… Многие, слушая такие россказни, с радостью прибавляют от себя к ним всякие чудеса. Так, тем, что примешивают выдумки к рассказам, основанным на истине, они портят последние

 

Неанф (в ряде источников — Эванф)[51] был современником, а возможно, старшим современником Полемона (см. приложение 2, прим, к фр. 53). Важнейшими его сочинениями были: «Ἑλληνικαὶ ἱστοϱίαι» (название сохранено у Афинея: III, 576d) — дословно — «Эллинские истории», а в сущности — «Пестрые истории из жизни греков»; Ωϱοι — «Летописи»; Πεϱὶ ἐνδόξων ἀνδϱῶν — «О знаменитых мужах» (известно главным образом по фрагментам, содержащимся у Диогена Лаэртского); Τὰ κατὰ πόλιν μυθικά (Plut. Quest. Conv. I, 761 и др.), то есть «Сказания, собранные в различных городах». Содержание фрагментов самое пестрое: здесь и описание Гесонидского болота, которое представляет собой лиман, примыкающий к морю между Приеной и Милетом (fr. 4 FHG = Athen. VII, 311e), и сообщение о том, что мать Фемистокла Эвтерпа была родом из Галикарнаса (fr. 2 FHG = Athen. XIII, 576d + Plut. Themist. 29), а комический поэт Эпихарм и гетера Лайда — из Краста (Steph. Byz. S. v. Κϱαστός).
В «Летописях» Неанф сообщает о том, что тригон (τϱίγωνον — вид арфы)[52] был изобретен поэтом Ивиком из Регия, а барбитон — Анакреонтом (fr. 5 FHG = Athen. IV, 175d), что по тематике (πϱῶτος εὐϱετής!) напоминает Полемона (см. приложение 2 — фр. 32, 45, 64 и прим, к фр. 64). В книге «О знаменитых мужах» Неанф говорит о том, что мудрец Периандр — это не тиран Коринфа, а его тезка и родственник (Diog. Laert. I, 7, 99); рассказывает, как умер Тимон Мизантроп и указывает место его могилы — «на дороге из Пирея в Зостер или Суний» (fr. 16 FHG = Schol. Aristoph. Lys. 808 + Sud. S. v. Αποϱϱῶγας). Здесь же он говорит о том, что Эмпедокл писал трагедии только в юности и, в отличие от Иеронима из Кардии, который насчитал у Эмпедокла 43 трагедии, указывает, что их было только семь (Diog. Laert. VIII, 2, 58); сообщает о политической деятельности Эмпедокла в Акраганте (Diog. Laert. VIII, 2, 72); и наконец, сообщает, что его могила находится в Мегарах (Diog. Laert. VIII, 2, 74). Отметим, что сообщение о могиле Эмпедокла у Диогена Лаэртского в число фрагментов Неанфа не было включено ни К. Мюллером, ни Ф. Якоби; однако этот текст, бесспорно, заимствован из Неанфа: в лучших рукописях Диогена Лаэртского перед словами «гробница его» etc. стоит ὥς ϕησὶ Νεάνθης ὁ Κυζικηνός. «Сказания…» содержали среди прочего малоизвестный вариант мифа о Ниобе (Parthen. Erot. 33) и рассказ о храме Афродиты Блудницы (τὸ Πόϱνης Ἀϕϱοδίτης ἱεϱον) в Абидосе и происхождении этого культа (Athen. XIII, 572e); здесь же сообщалось о том, что алтари (βωμούς) воздвигались богам, а жертвенники (ἐσχάϱας) — героям (Ammon. P. 33).
Мы подробно остановились на текстах Неанфа исключительно для того, чтобы показать, насколько этот материал похож по содержанию на «Описание Эллады». Необходимо указать и на тот факт, что замысел «Сказаний…» Неанфа заключался в том, чтобы изложить популярные мифы (например, миф о Ниобе) в местных (κατὰ πόλεις) и мало кому известных вариантах, а ведь именно эту цель преследовал Павсаний. У Неанфа Павсаний заимствовал и некоторые другие идеи. Рассказ о людях, которые превращались в волков как у Неанфа (Plin. Nat. Hist. VIII, 34), так и у Павсания (VII, 2, 6), заканчивается рассуждением о легковерии греческих историков, которые к истине примешивают выдумки, благодаря чему любая ложь находит себе свидетеля и т. д. (см. табл.2). Павсаний, таким образом, не ограничивается тем, что заимствует у Неанфа фактический материал, он впитывает и принимает на вооружение и его творческие установки, однако ни разу не упоминает его имени.
Еще одним источником для Павсания был Филохор — последний и наиболее хорошо известный по фрагментам и свидетельствам из аттидографов. Филохор (Harpocr. S. v. Σκίϱον) сообщает, что афиняне почитают Афину Скираду, которая так называется по имени прорицателя Скира. Павсаний дважды (I, 1, 4; I, 36, 4) говорит об этом культе, причем излагает здесь версию Филохора о прорицателе Скире, а не Проксиона из Мегар, который считал, что эпитет «Скирада» (ἡ Σκιϱάς) связан со Скироном. Рассказывая о гимнасии в Лике, Филохор замечает, что он построен при Перикле. Павсаний (I, 29, 16) согласен с Филохором, а не с Феопомпом, утверждавшим, что его построил Писистрат (Harpocr. S. v. Λύκειον). При этом о Феопомпе он рассказывает дважды (III, 10, 3; IV, 18, 5), а о Филохоре не упоминает ни разу.
Следует признать, что по имени Павсаний называет только писателей, живших до Александра; исключение составляют поэты (Аполлоний Родосский, Эвфорион и Риан)[53], которых он, правда, крайне редко, но все–таки упоминает[54]. Всех авторов III-II вв. до н. э. Павсаний, вероятно, связывает с Александрией и Мусейоном а следовательно, с Александром и Лагидами, представлявшимися ему злейшими врагами Эллады, а поэтому ссылаться на этих писателей не считает возможным, несмотря на то что широко пользуется их материалами. Периэгеты, хотя они, как было указано выше, не были связаны с Александрией, попали у него, как современники Филостефана и Филохора, в число александрийцев. Остается отметить, что враждебное отношение к александрийской науке Павсаний вполне мог унаследовать не от кого другого, как от Полемона. Парадокс заключается в том, что именно оно препятствует Павсанию ссылаться на того же Полемона.


[1] Периэгетам посвящены книги: Pernice E. Periegeten und Periegesen. München, 1939; Schnayder J. De periegetarum Graecorum reliquiis. Lôdz, 1950. Обстоятельная статья о Полемоне написана К. Дайхгребером (Deichgräber K. Polemon von Ilion // RE. XXI. 2. 1952. Sp. 1288—1320). Ценный материал содержится также в книге: Tresp A. Die Fragmente der griechischen Kultschriftsteller. Giessen, 1914.
[2] Тексты Полемона даны в приложении 2 к настоящему исследованию.
[3] Время жизни Диодора определяется ex silentio. От его сочинения Πεϱὶ δήμων осталось очень много фрагментов: оно, бесспорно, было написано до 308 г., так как в нем нигде не встречаются названия фил — Антигонида, Деметриада и др., которые постоянно употребляет аттидограф Филохор, бывший, вероятно, не намного моложе Диодора.
[4] Plut. Themist. 32. Ps. — Plut. Vit. X. Orat. 849c.
[5] Фрагмент, в котором говорится о гробнице Фемистокла, сопоставим с текстом Павсания (I, 1,2).
[6] 3 FHG. IV. 435-436.
[7] Об этом говорит Афиней (VI, 239е).
[8] Harpocr. S. V. Πϱοπύλαια; s. ν. Νίκη Ἀθηνᾶ.
[9] Ps. — Plut. Vit. X. Orat. 849c, 838b (сравн. Paus. I, 18, 8). B FHG эти тексты отсутствуют.
[10] FHG. III. 106—107. До нас дошло семь небольших фрагментов.
[11] Plut. Lysandr. 12, 18.
[12] S. ν. Λυκώπεια.
[13] Harpocr. S. V. Ἑκάτης νῆσος (сравн. Athen. XIV, 645b).
[14] Sud. S. V. Κυνήειος.
[15] Он был современником Дурида Самосского (Athen. I, 19f), то есть жил в конце IV в. до н. э.
[16] Ael. H. A. XI, 20.
[17] Schol. Hom. Od. XII, 301.
[18] Diod. XXVI, 4.
[19] Athen. XIV, 655a.
[20] Phot. S. V. Κυψελιδῶν ἀνάθημα.
[21] Athen. XIII, 591с. Об этой статуе упоминается у Павсания (X, 15, 1).
[22] См. ряд исследований Л. Пирсона, например: Thucydides and the geographical tradition // Classical Quarterly. Vol. 33. 1939. P. 48—54; Apollonius of Rhodes and the old Geographers // American Journal of Philology. Vol. 59. 1938. P. 443—459; The local Historians of Attica. Philadelphia, 1942.
[23] Herod. VII, 216.
[24] Филостефан из Кирины (вторая половина Ш в. до н. э.) обычно называется парадоксографом. По содержанию фрагменты его сочинений практически не отличаются от текстов Полемона, но топографические указания в них совершенно отсутствуют. Тексты изданы в FHG (III, 28—34). См. приложение 3 к настоящему исследованию.
[25] Скорее всего, именно этим обстоятельством объясняется почти полное отсутствие текстов периэгетов среди папирусных находок.
[26] Athen. I, 22d (fr. 12 Diels).
[27] ' Об этом упоминается у Стефана Византийского (s. ν. Δωδώνη).
[28] Plut. Quaest. Conv. V, 2, 675b.
[29] ^Athen. VI, 234d.
[30] Athen. I, 22d.
[31] Фр. 1-5.
[32] Фр. 31, 32, возможно, 33.
[33] Фр. 39—46.
[34] Фр. 47-52.
[35] Фр. 56-65.
[36] S. v. Ἱεϱά ὁδός.
[37] Фрагментов не сохранилось. Предполагают, что конспектом этой книги является описание Священной дороги у Павсания (I, 35, 2 — 1, 37, 7).
[38] Athen. XII, 547c.
[39] S. V. Πολέμων.
[40] Адэй из Митилены (IV—III вв. до н. э.) — автор сочинения «О ваятелях» (Athen. XIII, 606a).
[41] Антигон (IV—III вв. до н. э.) — автор сочинения «О художниках» (Athen. XI, 474c). Упоминается Плинием (Nat. Hist. XXXIV, 19, 24; XXXV, 36, 5). Отождествлять этого писателя, тексты которого до нас не дошли, с Антигоном Каристским не следует.
[42] Preller L. Polemonis Periegetae Fragmenta. Lipsiae, 1838. S. 50, 181.
[43] Wilamowitz–Möllendorff U. Die Thukydides Legende // Hermes. Bd. 12. 1877. S. 346.
[44] Kalkmann A. Op. cit. S. 77—81.
[45] Дж. Фрейзер (Pausanias’ Description of Greece. Vol. 1. P. LXXXIV-LXXX- VII) насчитывает у Полемона приблизительно 30 фрагментов, сопоставимых с текстом «Описания Эллады». Из его списка мы исключаем фр. 2, 6, 10, 27, 42, 48, 55, 78, 83 как чрезвычайно далекие от соответствующих текстов Павсания (у Дж. Фрейзера здесь две опечатки: фр. 20 фигурирует под № 23, а 21 — под № 24) и вводим фр. 39, 49 и 60, на тематическое сходство которых с текстом Павсания Дж. Фрейзер не обратил внимания. Укажем на следующее обстоятельство: Дж. Фрейзер чрезвычайно охотно обращает внимание читателя на те случаи, когда Павсаний далек от Полемона, и не считает нужным анализировать тексты, весьма близкие к Полемону и, таким образом, в известной мере подтасовывает факты для того, чтобы обосновать тезис о полной независимости Павсания от Полемона (см. ор. cit. P. LXXXVII-LXXXVIII). В результате его точка зрения оказывается не менее тенденциозной, чем полярная концепция Л. Преллера—У. Виламовица. Осторожнее рассуждал М. Бенкер (Bencker M. Der Anteil der Periegese an der Kunstschriftstellerei der Alten. München, 1890), cm. S. 61—68.
[46] По замечанию К. Роберта (op. cit. S. 50), статуя — это не больше чем гвоздь, посредством которого к тексту приколачивается [пропуск в тексте]
[47] Проблема «Павсаний и Геродот» была поднята в науке очень давно. См. диссертации И. О. Пфундтнера (Pfundtner J. O. Pausanias Periegeta imitator Herodoti. Königsberg, 1866) и К. Вернике (Wernicke С. De Pausaniae periegetae studiis Herodoteis. B., 1884), а также новое исследование О. Стрида (Strict O. Über Sprache und Stil des Periegeten Pausanias. Stockholm, 1976), посвященное формальному анализу языка Павсания (порядок слов, употребление падежей, предлогов, фигуры речи) в сопоставлении с языком исторической прозы.
[48] Fischbach O. Die Benutzung des thukydideschen Geschichtswerkes durch den Periegeten Pausanias. Wien, 1893. S. 31.
[49] Если Павсаний и использовал Ксенофонта, то только три раза:
Павсаний Ксенофонт
9, 1 Hell. III, 4; IV, 1 или Ages. 1
III, 10, 2 Hell. IV, 6
6, 5 Anab. V, 3,7-13
Специальных работ по этому вопросу нет.
[50] См. об этом также рассказ Плиния Старшего (VIII, 70).
[51] См., например: Plin. Nat. Hist. VIII, 34; Schol. Apoll. Rhod. I, 1063, 1065. Суды (s. v. Νεάνθης) говорится о риторе Неанфе, учившемся у Филиска из Милета (последний был учеником Исократа). Этот Неанф, по сведениям Суды, был автором трактата Πεϱὶ κακοζηλίας («О дурном стиле») и множества «Похвальных слов». Отождествление этого ритора с автором названных нами сочинений представляется нам неубедительным.
[52] См.: Plato. Resp. Ill, 399с, а также статью В. Феттера (Vetter W.) в RE (Bd. XIII. Sp. 142).
[53] Исчерпывающая информация по этому вопросу содержится в книге ПЛ. Эбелинга: Ebeling H. L. A study in the Sources of the Messeniaca of Pausanias. Baltimore, 1892. См. также прим. 1 нас. 114.
[54] Даже Аристотеля Павсаний упоминает только один раз, причём не как писателя, а как лицо, с которым он идентифицирует статую без подписи (VI, 4, 8). Это упоминание содержит своего рода выпад против Стагирита: Павсаний указывает, что эту статую мог поставить какой–либо военачальник ввиду того, что Аристотель пользовался уважением у Антипатра, а ранее — у Александра. Вместе с тем при подготовке «Описания Эллады», бесспорно, были использованы политии: так, и рассказ о разделе земли в Элиде при Оксиде (V, 4, 1, 3) в «Описании Эллады» заимствован из «Элейской политии» Аристотеля, о чем говорит как близкий к сообщению Павсания текст «Политии» (VI, 2, 6 1319а), так и используемая Павсанием терминология.