Этот труд создавался долго и многие люди оказывали поддержку и помощь все эти годы. Я хотел бы упомянуть некоторых из них. К сожалению, Гарри Делл умер и уже не может читать и комментировать этот проект, задуманный на его семинарах. Вальдемар Хеккель некоторое время назад прочитал раннюю редакцию этой рукописи и высказал много полезных комментариев. Ему в частности я приношу свои извинения за долгие задержки. Он, вместе с Лидси Адамс и Биллом Гринвольтом, обсудил, подверг сомнению и оспорил, как формально, так и в неофициальном порядке, обоснование многих идей, здесь выдвинутых. Я всех их благодарю за усилия и заранее приношу извинения за то, что не всегда следовал их совету. Я также хотел поблагодарить Патрика Александра и Рене Рикеля из Brill Academic Publishers за редактирование окончательного варианта рукописи.
Евмен из Кардии — замечательная фигура даже по стандартам своей эпохи. Он был царским секретарем, превратившимся в успешного военачальника, и греком из Кардии в период владычества природных македонян. Дошедшие до нас источники о первых годах после смерти Александра Великого отслеживают его карьеру более подробно, чем любого из других преемников Александра. Плутарх и Непот составили его биографию, игнорируя более знаменитых и, в конечном счете, более важных его современников. Кроме того, в целом источники рассматривают его весьма благоприятно. В большинстве случаев он представлен как блестящий военачальник, вступающий в борьбу и очень часто побеждающий тех, кто командовал войсками при Александре[1]. Он упоминается как один из последних верноподданных монархии, образец преданности семье Александра[2], а с его смертью теряется последняя надежда для династии Аргеадов (Nepos Eum. 13.3). Картина, нарисованная источниками, несомненно, весьма симпатичная. Тогда как часто успешный в сражении, блеск Евмена обречен на неудачу всепоглощающим предубеждением македонских офицеров и рядовых солдат, с которыми он сражался и служил[3]. Это очень притягательная история, но, тем не менее, вымышленная.
В конечном счете Евмен не был жертвой предубеждения. Новый век, возвещенный завоеваниями Александра, давал одинаковые возможности и грекам и македонянам. Тогда чувство македонского национализма, утвержденное Филиппом и Александром, не имело большого значения за пределами собственно Македонии и было даже более приглушенным, чем более типичное чувство в полисах южной Греции. С другой стороны, в Эллинистическом мире термин «македоняне» очень быстро стал обозначать стиль борьбы или политический статус, но не истинную этническую принадлежность. Кроме того, в Азии и Африке преобладала старая дихотомия греки/варвары, объединяя тех, кто происходил из Греции и Македонии, против азиатов и египтян. Величайшее изменение в этнической точке зрения, привнесенное в царствование Филиппа и Александра, состояло в том, что македоняне долгое время рассматриваемые, в лучшем случае, как полугреки, стали рассматриваться как братья греков теми, кто принял эллинизм[4].
Как отмечено в Предисловии, дошедшие до нас источники удивительно последовательны в представлении деяний Евмена. Они включают в себя Библиотеку Диодора Сицилийского, наиболее полный и подробный рассказ о событиях от смерти Александра до сражения при Ипсе в 301 г. до н. э., написанную во второй половине I в. до н. э.; биографии, написанные Корнелием Непотом и Плутархом в I и в начале II вв. соответственно; сильно сокращенная версия Истории Филиппа Помпея Трога, историка эпохи Августа, эпитомированная, возможно, в начале III в. нигде более неизвестным Марком Юнианом Юстином; собрание военных анекдотов ритора II в. Полиэна; и краткие отрывки Истории Преемников, труда II в. сочинения Флавия Арриана, наряду с фрагментами сокращения III в. и византийской эпитомой истории Арриана. Согласованность относительно Евмена у этих различных авторов присутствует не только в общем представлении, но даже в деталях его карьеры, а также в оценке его деятельности и деятельности его союзников и противников. В 320 году мастерство Евмена дало ему победы в двух разных сражениях над двумя бывшими полководцами Александра[1], но его успехи подорвало поражение его покровителя Пердикки в Египте[2]. В 319 г. из–за изменнической деятельности подчиненного Евмен потерпел поражение от руки Антигона, тогдашнего царского стратега Азии[3], и только блестящее отступление Евмена спасло его от плена[4]. Наконец, сражаясь почти десятилетие в поддержку сына Александра, Евмен был беспощадно отдан своему заклятому врагу Антигону собственными солдатами, которые были больше озабочены своим имуществом, чем «своим командующим и победой»[5].
Источники последовательно представляют врагов Евмена как «алчных и вероломных»[6]. Такое же единообразие имеет место с его бывшими союзниками. Успехи Евмена — чаще всего результат его способностей[7], его поражения и неудачи — результат предательства, некомпетентности и предубеждения других. Предубеждение неоднократно подчеркивается Диодором, Плутархом и Непотом как главная причина окончательного поражения Евмена и его гибели[8]. Он изображен как иностранец, на успехи которого негодуют македоняне[9]. Непот (Eum. 1.3) находит Евмена в невыгодном положении из–за его иностранного происхождения и подобное мнение разделяется Плутархом (Eum. 20.1, 9).[10] Настолько в целом благоприятное описание Евмена во всем спектре сохранившихся источников, что было постулировано, что все они использовали утраченный ныне источник, начальная цель которого была в восхвалении кардийца, и только потом перенесенного в общую историю[11].
Согласие наших источников относительно этого периода и особенно относительно Евмена, дает основание предполагать общее происхождение для большей части их материала, и действительно, обычно признается, что сохранившиеся труды раннего эллинистического периода можно отследить от общего источника, Иеронима из Кардии, товарища и соотечественника Евмена (FGrH 154. T-1; F-8, F-9, F-15). [12] Фактически, основной вопрос сегодня состоит не в том, был ли Иероним основным источником, что общепринято, но сколько дополнительного материала из других источников, возможно, было добавлено, и использовалась ли история Иеронима непосредственно или посредством промежуточных источников[13]. В течение XIX и начало XX столетий это мнение не разделялось некоторыми учеными, приводящими доводы в пользу различного происхождения для большей части сохранившегося материала[14]. Сегодня бремя доказательств возложено скорее на тех, кто утверждал бы, что отдельный отрывок не происходит из Иеронима[15]. Это очень любопытная ситуация, когда наши реальные знания труда Иеронима основываются всего на восемнадцати фрагментах[16].
Фрагменты настолько скудны, что ни число работ Иеронима, ни точное содержание, ни число книг, ни даже точного названия, мы не знаем. В соответствии с Судой, Иероним написал «О делах после Александра»[17]. Диодор[18] и Иосиф[19] ссылаются на труд, озаглавленный О диадохах, тогда как Дионисий Галикарнасский цитирует историю под названием Об эпигонах[20]. Через форму схоластического синкретизма многие приходят к мысли о едином труде, Истории Диадохов и Эпигонов[21]. Предположение небезосновательное, потому что чтение фрагментов показывает, что Иероним написал произведение или произведения, охватывающие оба периода. Но эти названия вполне могли представлять два различных труда, и нет никаких данных в пользу окончательного выбора между этими двумя положениями[22]. Также возможно, хотя для этого нет никаких доказательств, что труд Иеронима включал в качестве введения относительно раннюю историю Македонии до смерти Александра и разделения его империи[23].
Другие заключения, основанные на сохранившихся фрагментах и свидетельствах, одинаково умозрительные. Было предложено, что сочинения Иеронима были очень подробные и обширные, ибо Дионисий Галикарнасский утверждал, что они были такими длинными и скучными, что никто не мог их дочитать до конца[24]. Дата, когда Иероним начал писать, открыта для догадки, хотя его политическая деятельность, по крайней мере до 293 г. (Plut. Demetr. 39.3-7), что весьма вероятно, задержала работу над сочинением до весьма позднего этапа его жизни. Если его историческое сочинение было единственным трудом, он, несомненно, не закончил свою историю 272 годом, так как один из фрагментов ссылается на смерть Пирра в этом году (Paus. 1.13.7). Это последнее известное событие записанное Иеронимом и оно может указывать на конечный момент его сочинения[25]. Пирр несомненно представляет из себя последнего эпигона, и следовательно, его смерть дает подходящий конечный пункт.
Наша информация относительно биографии Иеронима опять–таки ограничена[26]. Он служил Евмену из Кардии, по крайней мере, от кампании против Ариарата в 322 г. до смерти последнего в 315[27]. Он был «другом и соотечественником» Евмена[28], а также, возможно, был его родственником[29]. После казни Евмена Иероним пошел на службу к Антигону Одноглазому[30]. Отныне Иероним был лояльным сторонником семьи Антигонидов, служа Антигону, Деметрию и Антигону Гонату[31]. Характер его службы менялся. Он выполнял посольские поручения как Евмена, так и старшего Антигона[32], последним был поставлен ответственным за сбор битума из Мертвого моря[33]. Как предполагает Якоби и другие, Иероним никогда не служил в качестве военачальника[34]. Об этом свидетельствует отсутствие каких–либо упоминаний Иеронима в связи с военными действиями. Но фактически есть несколько ссылок на Иеронима в каком угодно качестве, и есть несколько отрывков, которые предполагают, что у него была активная, хотя не впечатляющая, военная карьера. Псевдо–Лукиан упоминает Иеронима как «соратника» Антигона[35], и в отдельном отрывке, цитируя Агатархида, утверждает, что Иероним за свою жизнь принимал участие в боях и получил много ран[36]. Диодор подтверждает, что он был ранен в битве при Габене[37]. Более того, Деметрий назначил Иеронима эпимелетом и гармостом Фив, поручив ему местный гарнизон[38]. Такой военный опыт, пусть даже ограниченный, сделал Иеронима не только свидетелем, но во многих отношениях квалифицированным свидетелем, полностью способным к оценке и описанию персоналий и событий своего времени.
Поэтому его знание современности делало его идеально подходящим для написания истории. Надо иметь в виду, что невозможно привести ни один из его фрагментов напрямую бесспорно. Отношение к выжившим трудам весьма плачевно[39]. Действительно, ни один из известных фрагментов не является прямой цитатой. Несмотря на такой недостаток фрагментов и свидетельств, есть признаки того, что Иероним был аккуратным и академичным историком. Очевидно, что история Иеронима или истории не были просто мемуарами старика. Он старался из всех сил добывать точную информацию. Это видно на примере использования Комментариев Пирра для части его истории, имеющей дело с этим полководцем[40]. Другие признаки надежности Иеронима дает Плутарх, согласно которому Иероним приводит более разумные числа погибших в сражении при Гераклее, чем Дионисий Галикарнасский[41], и более вероятные размеры рва, чем Филарх[42]. Комментарии эти лишь наводят на размышления о компетентности историка, но не являются доказательством. Важнее то, что ни один из существующих рассказов недвусмысленно не указывает на Иеронима как на источник, не говоря уже как о главном источнике для всех сохранившихся историй, биографий, и exempla, изображающих людей и события ранней Эллинистической эпохи.
Действительно, аргумент в пользу использования Иеронима в наших сохранившихся источникам основан на других соображениях. Он основывается на сравнении Иеронима и того, что мы знаем о его труде из современных ему альтернатив. В то же время утверждать, что истинный источник для сохранившегося материала целиком утрачен нельзя, это маловероятная возможность. Сомнительно, чтобы такой крупный автор и его произведение остались бы неизвестны; Суда и другие антологисты почти наверняка упомянули бы такую альтернативу. Исключая забытые труды есть только несколько альтернатив: Марсий из Филипп[43], Евфант из Олинфа[44], Дурис Самосский[45], Нимфид из Гераклеи[46], Демохар[47] и Диилл из Афин[48]. Как и Иероним все эти авторы сохранились только во фрагментах.
При сравнении с этими альтернативами некоторые аспекты сохранившихся источников весьма близко соответствуют тому, что мы знаем о карьере Иеронима. Эти существующие биографии и истории следуют наиболее тесно за карьерами Евмена, Антигона и Деметрия — трех полководцев, которым Иероним служил по очереди. Диодор, главный сохранившийся источник об этом периоде, описывает события в Греции и Азии, концентрируясь почти исключительно на карьере этих трех полководцев. Плутарх написал биографии Евмена и Деметрия; Корнелий Непот составил биографию Евмена в своих Жизнеописаниях знаменитых иноземных полководцев. В частности, ни одна из альтернатив Иеронима не была лично связана с Евменом.
Хотя Евфант был связан с домом Антигонидов, он был наставником Антигона Гоната[49], но ни Дурис Самосский, ни Марсий из Филипп не имели никакой связи ни с Евменом, ни Антигонидами[50]. Тогда как Нимфид написал историю, охватывающую период от Александра и включающую «Диадохов» и «Эпигонов», сохранились только два упоминания, ни одно из которых не дает ясной картины[51]. Нимфид, похоже, родился после смерти Евмена, и, вероятно, был еще ребенком, когда умер Антигон Одноглазый[52]. Демохар и Диилл очевидно сосредоточились на родных Афинах[53]. Очень мала вероятность, что любая из этих альтернатив была исходным источником в особенности для материала, касающегося Евмена, но вполне возможно, что факты Иеронима были переданы через эти труды в известные нам сохранившиеся источники. Но не только факты, которые предполагают Иеронима в качестве такого источника, это также общий тон и последовательные характеристики Приемников.
Изображение Евмена, его союзников и противников, было не только последовательным, но и соответствовало образцу, который можно легко понять, если только Иероним был его источником. Как уже отмечалось, Евмен обычно представлен в превосходных определениях[54]. Он лоялен, умен, квалифицированный военный[55]; последовательная жертва предубеждения, иностранец, на успехи которого негодовали македоняне[56]. Его могущественный покровитель после смерти Александра, Пердикка, описан как амбициозный, безжалостный и высокомерный, «убийственный узурпатор» власти других[57]; чьи неудачи в Египте привели к его собственному убийству и к серьезным трудностям у Евмена[58]. Отношение к Антигону особенно выразительно. В то время как этот полководец обладал некоторыми определенными чертами, которые критикуются у Пердикки[59], он изображается не враждебно. Действительно, Антигон хвалится как энергичный, умный, смелый и квалифицированный военачальник[60]. Эти качества не приписываются Пердикке. Фактически, чаще всего бывшие союзники Евмена сталкиваются с самой большой критикой. Алкета и Неоптолем «ревнивые и вероломные»[61] Тевтам и Антиген — «высокомерные, амбициозные, завистливые»[62]; Певкест — «вздорный и трусливый»[63], Полиперхонт «апатичный и глупый»[64], а Олимпиада — «жестокая и дикая»[65]. Евдам и Федим остались верны Евмену только ради сохранения своих финансовых вложений в него[66]. Солдаты, составляющие лучшую боевую единицу армии Евмена — «вероломные», «нечестивые и развратные»[67].
Такую враждебность к союзникам Евмена было бы легко объяснить предположением, что источником был Иероним. «Друг и соотечественник», и возможно, родственник, пытался обвинить других в поражении и смерти Евмена.[68]. Евмен одержал две большие победы, только они были полностью обесценены; первая убийством Пердикки в Египте[69]; вторая, при Габене, его собственной победоносной фалангой[70]. Союзники Евмена постоянно совершают грубые ошибки. Предложение союза от Полиперхонта отчасти заставило Евмена разорвать соглашение с Антигоном[71]. В сущности, с момента вступления в должность власть Полиперхонта уменьшалась. Подобные критические замечания могут быть высказаны против другого союзника Евмена, Олимпиады, матери Александра. Отчасти это было её требование, чтобы Евмен расторгнул свой договор с Антигоном и вступил в союз с Полиперхонтом[72]. В 318 г. она стала регентшей Македонского царства; она была эффективным правителем страны[73]. Последующие убийства ею царя Филиппа–Арридея, его жены Евридики, и многих других, обратили народ против неё[74]. Её действия, также как действия Пердикки и Полиперхонта, по–видимому, приносили вред Евмену. Действительно, Пердикка и Олимпиада в критические моменты изображены, как идущие в разрез с советами Евмена (Arr. Succ. 1.21; Diod. 18.58.4).
В случае Диодора, в частности, доказательство, что Иероним был основным источником для событий непосредственно после смерти Александра вплоть, по крайней мере, до 301 года. до н. э., весьма убедительно[75]. Диодор написал универсальную историю в сорока книгах (Diod. 1.4.6-7) от мифических времен до 59 г. до н. э. В то время как только часть его труда сохранилась, 18-20 книги являются самым полным отчетом о периоде от смерти Александра до сражения при Ипсе в 301 г. до н. э. Кроме того, наряду с римским биографом Корнелием Непотом он является самым ранним из наших сохранившихся источников[76]. Тогда как во введении в свой труд Диодор всячески подчеркивает свои квалификацию и способности, у большинства современных комментаторов они вызывают серьезные вопросы. Диодор заявляет, что несмотря на всеобщее превосходство универсальной истории над всеми другими вариантами (Diod. 1.3.8), не существовало труда, который был бы универсальным и простирался дальше «македонского периода» из–за трудностей, присущих такому сочинению (Diod. 1.3.3). Действительно, Диодор утверждает, что сам он потратил 30 лет на завершение своей истории (Diod. 1.4.1). Он заявляет, что много путешествовал по Европе и Азии, собирая сведения, и пользовался обильными литературными источниками.
Провозглашение Диодором своего усердия получило разнородные оценки от современных комментаторов[77]. В прошлом он чаще всего подвергался нападкам за рабское копирование своих источников[78], но более современные описания умерили эти взгляды. Дж. Пальм показал окончательно, что стиль и язык Диодора в основном его собственные[79], а Р. Дрювс указал, что общая моралистическая тема пронизывает всю работу Диодора[80]. Позже Кеннет Сакс предположил, что Bibliotheke отражает собственную Диодорову «философию истории», которая включает роль «tyche» и «моральной пользы»[81]. Эта философия истории, однако, довольно банальна. Диодор (1.2.2) напыщенно заявляет, что история «является хранительницей памяти о доблести выдающихся людей, с другой — свидетельницей преступления злых». Хваля добро и порицая зло Диодор надеялся повлиять на потомков[82]. Кроме того, по Диодору злодеи получают божественное наказание за свои поступки. Это возмездие они получают не в ином мире, а в этом. Tyche неизменно ставит задачи перед такими людьми[83]. Πλεονεξία, ἀσέβεια, и ὕβρις в особенности приводят к уничтожению[84]. С другой стороны εὐεργεσία, ἐπιείκεια, и ἐσέβεια — качества неизменно относятся к тем, кого Диодор одобряет[85].
Такие признаки некоторой независимости со стороны Диодора просто показывают, что он был способен к редактированию своих источников. Даже если бы он просто сокращал источник, то выбор материала отражал бы его особые интересы[86]. Доказательств, что его редакторские способности не распространялись на синтез различных материалов или на развитие чуть большее, чем самые элементарные тезисы, более чем достаточно[87]. Даже название его труда выдвигает претензии, рассмотренные в его предисловии. Хорнбловер отмечает, что любопытное название Bibliotheke historike показывает, что произведение «было предназначено для читающей публики»[88]. Несомненно, Диодор (1.3.7-8) подчеркивает, что из его истории «каждый сможет получить в готовом виде то, что полезно для его собственных целей, как бы черпаемое из большого источника». А. Д. Нокк называет предисловие Диодора «вступлением в стиле маленького человека с большими претензиями»[89]. Даже Сакс, утверждая, что Диодор ответственен за большую часть нерассказанного материала, часто защищает независимость Диодора, демонстрируя его некомпетентность. «Никто не хотел бы притязать на похвалу вступления к Книге XII. В предисловии к книге, которая охватывает Pentecontaetia, автор [Диодор] перечисляет среди самых прославленных мужей той выдающейся половины столетия Аристотеля, Исократа и его учеников»[90] Ошибки в повествовании Сакс часто приписывает «лени» Диодора[91]. Действительно, Сакс придерживается традиционного представления, что главный рассказ для истории Диодора взят от различных источников, обычно предлагаемых как главные источники, т. е. Эфор из Кимы для книг 11-15, Иероним для материалов по Греции и Ближнему Востоку для книг 18-20[92].
Тогда как Диодор добавляет свою морализаторскую философию где только можно, он, как требует Сакс[93], не настолько опытный мастер, чтобы создать произведение полностью сосредоточенное на этой и других темах[94]. Данные предполагают, что в этом, как во всех остальных отношениях, Диодор был ограничен своими источниками. Он мог бы приукрасить случай, но, очевидно, не способен был изменить общий фокус своих источников. Диодор был вынужден достигать своих целей исключительно посредством сокращения и улучшения. Для Диодора успешными являются те, кто жил в соответствии с божественными и человеческими законами. Филипп, сын Аминты, описан как человек, достигший больших успехов вследствие своей доблести и через почтение к богам[95]. В целом Филипп все время описывается благоприятно. Действительно, в конце 16 книги Диодор воздает почести мертвому царю (16.95.1-4). Разрушение Олинфа Филиппом не осуждается, тогда как другие за подобные действия подвергаются упрекам[96]. Нигде Филипп не обвиняется в πλεονεξία, ἀσέβεια, и ὕβρις; последнее не заявляется, хотя Филипп возвел себя на престол среди двенадцати Олимпийцев (Diod. 16.92.5). Филипп завоевал Фракию ради пользы Греции (Diod. 16.71.2). Фактически, Диодор упрекает Филиппа только за «порчу нравов» посредством «взяток» (16.54.4). Однако в другом месте эти «взятки» называются «дарами» (Diod. 16.55.2), и действительно, конце шестнадцатой книги, заявление Филиппа, что «умом» и «дружелюбием» он достиг большего, чем оружием, принимается благоприятно (95.2-3, ср. 16.53.3).
Диодор относится к сыну Филиппа и его преемнику, Александру, во многих отношениях также как к отцу. «Добрый и благородный характер» Александра прославляется[97], и, как в случае с Филиппом, неблаговидные поступки не осуждаются. Ни разрушение Александром Фив (17.14.4), ни сожжение Персеполиса (17.72.6) не подвергаются сомнению. Никаких упреков не высказывается Александру ни за поступки после падения Тира (17.46.4-5), ни за провозглашение себя сыном Аммона (17.51.3-4, ср. 108.3). Особенно любопытно, что смерть Клита не упоминается в рассказе Диодора. Возможно, Диодор решил, что этот эпизод лучше не освещать, иначе его общая тема вознагражденной добродетели будет поставлена под угрозу[98].
В то время как Диодор достаточно последователен в представлении своей довольно наивной точки зрения на историю, нужно отметить, что его поведение далеко не одинаковое. Сравнение между соответствующими рассказами о Филиппе и об Александре — предмет диспута. Относительно Филиппа есть намного больше отрывков с прямой похвалой, и, как было отмечено, 16 книга заканчивается самым благоприятным резюме деяний этого царя. Александр так экстравагантно нигде не прославляется, и заключительная хвалебная речь отсутствует. Вместо этого книга 17 обсуждает различные причины смерти Александра. Самое очевидное заключение, которое может быть выведено из этого сравнения, состоит в том, что Диодор в книге 16 использовал источник, содержащий в себе благоприятную точку зрения на Филиппа, очень вероятно с заключительным резюме его карьеры, и которое было воспроизведено Диодором и по случаю преувеличено. Относительно книги 17 и Александра, источник Диодора либо представлен мало за рамками фактического отчета, либо содержал мало похвалы Александру, мешая Диодору выполнить его цель путем устранения неблагоприятных комментариев и делая его отчет, по–видимому, более ориентированным на факты. По всей Библиотеке отмечается неравенство в степени восхваления и осуждения важных персонажей[99]. Конечно, книги 16 и 17 не уникальны в этом отношении. В рамках книг 19 и 20, аналогично, есть явная дихотомия[100]. Те разделы, в которых рассматривается Сицилия, заметно отличаются от тех, которые имеют дело с Грецией и Азией. Тогда как рассказ, описывающий деятельность на Востоке, представляет собой трезвый отчет о произошедших событиях, рассказ о событиях на Западе записывает оракулы (19.2.3), божественные знаки[101], чудеса[102], любовные интриги (19.3.1; 20.33.5), самозванство (19.5.2-3), экзотику[103] и мифы (20.41.3-6). В частности, те разделы, которые имеют дело с материалами к востоку от Адриатики, не затрагивают богохульного и сверхъестественного как предвестников событий. Кроме того, как показал Пальм, тогда как стиль и язык Диодора однородны, в книге 18 встречается слово ἰδιοπραγεῖν, которое есть только в этой книге, и только в главах, рассматривающих Грецию и Восток. Пальм заключает, «dass das Wort aus der Quelle übernommen ist.»[104] Этот термин обычно используется, чтобы описать различные интриги Диадохов[105], но в 18.9.2 оно применено к действиям Леосфена, афинского стратега во время Ламийской войны.
Самая большая проблема в оценке методологии Диодора состоит в том, что большая часть постулируемых источников разных частей Библиотеки сохранилась только во фрагментах. Тем не менее некоторые из этих фрагментов можно привести в прямое соответствие с отрывками из Диодора. Главы 12-48 Книги 3 можно сравнить с Фотиевым извлечением из Агатархида, где их подобие весьма наглядно[106]. В то же время прозаический стиль явно Диодоров, а факты и оценки Агатархида. Диодор даже включает ссылки своего источника на предыдущий материал (3.41.1), при том, что такие более ранние ссылки нигде не найдены в Диодоре. В книге 19 (3.3, 10.3), Диодор схожим образом делает ссылку на свой материал в «предыдущей книге». Материал, на который ссылается Диодор, в книге 18 или еще где–либо в его работе, отсутствует. Тогда как Сакс предполагает, что Диодор, возможно, просто забыл, что он пропустил этот материал перед публикацией[107] [108], Диодор 3.41.1 чаще всего полагают случайным повторением перекрестной ссылки его источника, Агатархида (Phot, cod. 250, 84.257a).[109] Диодор также отмечает, что он пользовался «царскими записями, хранящимися в Александрии»; Диодор включает ссылку дословно (3.38.1). Разумеется, Диодор сам мог пользоваться этими записями и поэтому сохранил этот пассаж. Более вероятно, что здесь он снова цитирует свой источник. В то время как утверждения, что Диодор редко копирует ссылки «бездумно», «обновляя», «меняя ракурс» и «часто путаясь», вряд ли подходят для определения использования добросовестным историком своих источников[110]. То что он, однако, не часто включает ссылки из своих источников, предполагает почти полную его зависимость от этих авторов.
Новые доказательства основной методологии Диодора находятся при сравнении фрагментов книг 28-32 с источником для этих книг, Полибием[111]. Хотя соответствующие главы этих двух авторов сохранились только во фрагментах, большая часть соответствующего материала обоих авторов происходит из антологии X века, собранной для Константина VII (Багрянородного), точность следования оригиналам которой, как считается, довольно высока[112]. Основание Диодора на Полибии подтверждено большим количеством отрывков, которые можно привести в прямое соответствие[113]. Сравнение их показывает, что Диодор достигал своих целей копируя и пересказывая близко к оригиналу; его сокращения включают пропущенные главы из Полибия, а не только их синопсис[114]. Там где Диодор действительно подводит итог, он склонен извращать и искажать оригинал[115]. Например, Полибий (22.9.13) утверждает, что дар в виде военных кораблей был отклонен; Диодор (29.17) говорит, что ахейцы приняли дар. В то время как Полибий хвалит Эмилия Павла за смирение, умеренность и простоту, Диодор повторят пассаж почти дословно, но добавляет замечание о жадности «современных римлян»[116]. Опять–таки, Диодор считает, что войска Прусия были поражены дизентерией вследствие кощунства их главнокомандующего, Полибий не настолько категоричен.[117]
Одна область, где оговорки Диодора являются самыми очевидными — это область хронологии. Зачастую в его повествовании ссылки на времена года опровергают его размещение событий. Диодор часто приравнивает события зимы–весны к году архонта. В то время как Диодор показывает склонность к сезонным ошибкам такого рода, иногда он действительно начинает свой год архонта с осени или зимы. Он начинает повествование о событиях 479/8 гг. с персидского флота на «зимних квартирах» (11.27.1). Диодор также испытывает затруднения при определении временных интервалов в своих сокращениях. Чаще всего он решает проблему использованием фраз типа «после этого», «через какое–то время», «вскоре», и «в то же время»[118]. Точное время ссылок, в таком случае, по всей видимости, скопировано непосредственно из его источников.
Ясно, что несмотря на попытки реабилитации Диодора, он остается немного больше чем несовершенный шифровальщик материалов своих источников. Общая шероховатость его работы показывает, в то время как язык чаще всего его собственный, а при случае и моральный акцент, общее содержание и мнение его источников сохранены. Маловероятно, чтобы Диодор добавлял сведения из других источников, чтобы увеличить свой материал[119]. Нельзя сказать, что Диодор никогда не интерполировал информацию других историков, только это делалось ни как регулярная процедура, ни, возможно, как осознанная. Если бы это имело место, то книги 19 и 20 не содержали таких прямо противоположных акцентов относительно Сицилии и Востока. Но определенно при случае Диодор вставлял главы из других источников, что бы выдвинуть на особые интересные для него элементы, но незначимые или неинтересные его главному источнику. Например, в книге 19, глава 98, Диодор почти дословно повторяет описание Мертвого моря, которое он включил в свою книгу 2 (48.6-9). Достаточно очевидно, что Диодор следует за одним источником по данной теме и только иногда изменяет источники, когда хочет вернуться к другим темам. Поэтому, даже при том, что Диодор не идентифицирует свой источник для книг 18-20, учитывая его методологию, вполне возможно определить характерные черты этого источника.
Те разделы книг 18-20, которые охватывают Греческий Восток, представляют больше деталей, чем другие секции этих книг, или другие книги Диодора. Хронологии уделено особое внимание. Ход времени измеренный в днях упоминает время суток[120]. Зарегистрированы даже времена года, упоминание солнцестояний, восходов и заходов неподвижных звезд[121]. Числа для кампаний, аналогично, очень точны[122]. Описание сражений и осад, включая планирование и управление, достаточно детализированы[123]. Обращено внимание даже на снабжение армий[124]. И дело не только во внимании к деталям, которое демонстрирует качество источника Диодора. Есть многочисленные ссылки на документальные материалы[125]. Трезвый тон исключает как возможные источники Марсия из Филипп, Македоника которого имела дело прежде всего с легендами и мифами[126], и Дуриса Самосского. Дурис, который в дополнение ко многим другим работам написал Македонику[127], в древности очень часто критиковался за отсутствие точности[128]. В наше время Дурис отмечается как лучший выразитель методологии «трагической истории», сенсационного повествования[129]. Конечно, за этот акцент ответственно относительное изобилие фрагментов трудов Дуриса, которые сохранились благодаря авторам симпосиев, биографий и словарей. Больше четверти из 96 сохранившихся фрагментов Диодора, включая 14 из 36 фрагментов Македоники, собранных Феликсом Якоби, получены из Пира Афинея; 7 фрагментов Македоники взяты из Плутарха[130]. Действительно, Дурис критикует Эфора и Феопомпа за пренебрежение эмоциональной обработкой их тем[131]. Большинство фрагментов Дуриса содержат анекдоты фантастической и чудесной природы. Есть сказки об экстравагантных царях, которые продали свои царства вследствие огромных долгов[132], невероятные кубки[133] и истории типа «из грязи в князи». Эти последние рассказы особенно ясно говорят о надежности Дуриса. Сократ не был сыном раба, как уверяет Дурис (.FGrH 76 F-78 = D. L.2.19), но сыном Софрониска и Фенареты, из трибы Антиохидов и дема Алопека[134]; Евмен из Кардии не был сыном возчика (FGrH 76 F-53 = Plut. Eum. 1.1), но кардийского аристократа[135].
В книге 18-20 главная линия повествования Диодора, исключая события на Западе, следует за деяниями трех человек: Евмена, Антигона и Деметрия. Хотя в книге 18 не настолько драматично, как в двух других, 27 из 75 глав сосредоточены на событиях жизни Евмена и Антигона. Из оставшихся 31 касаются Ламийской войны, в которую ни Евмен, ни Антигон непосредственно не были вовлечены[136]. В Книге 19, с другой стороны, из 85 глав, имеющих дело с Грецией и Востоком, 66 сосредоточены на деяниях Евмена, Антигона и Деметрия. Кроме того, главы посвященные делам материковой Греции, имеют определенный промакедонской уклон — качество, которое Диодор, очевидно, перенес из своего источника. В частности, Диодор хвалит действия, которые ограничили независимость Афин и афинские демократические традиции. Антипатр превозносится за его обхождение с побежденными афинянами, несмотря на то, что он отменил демократию, лишил гражданских прав 12 000 афинян и вынудил переселение значительной их части во Фракию (Diod. 18.18.4-6), передал Самос от афинян царям, которые объявили его независимым, и поставил гарнизон в Мунихии[137]. После урегулирования афинских дел, Антипатр «мудро» продолжил реформировать другие греческие полисы, также уменьшая в них корпус граждан (Diod. 18.18.8). Евмен и Иероним происходили из Кардии, которая долгое время была враждебна афинским интересам (cр. Dem. 23.169), и большую часть своих карьер тесно сотрудничали с правителями Македонии[138]. Со стороны кардийцев, вероятно, позиция южной Греции поддержкой не пользовалась[139]. Этот промакедонский акцент устранили бы Демохар и, возможно, Диилл, как источники Диодора для сведений, касающихся материковой Греции. Демохар был племянником Демосфена[140] и проафинским и продемократическим политиком[141]. Это промакедонским уклон также делает маловероятным, чтобы Диилл был источником для материалов по Греции. В то время как слишком мало известно о последнем, чтобы делать определенные выводы, фрагменты, касающиеся Афин, и, как уже было отмечено ранее, конец его истории приходился на смерть Филиппа, старшего сына Кассандра. За этой смертью быстро последовал конец даже подобия афинской автономии (Diod. 16.76.6).[142]
Опять–таки, показатель промакедонскости источника, Диодор осуждает демократические силы в Афинах за обращение с Фокионом и его гибель (18.67.3-6).[143] Тогда как эта критика могла предполагать члена афинских имущих классов как источник Диодора для его материалов по материковой Греции, она обладает элементами, которые оспаривают такую идентификацию. В биографии Фокиона Плутарх приписывает Фокиону, что после Ламийской войны он заставил Антипатра многих афинян избавить от изгнания, а также выступал против размещения гарнизона (27.6-7, 29.4). Вся эта информация отсутствует в сокращенном, как принято считать, рассказе Диодора. Повествование Диодора, однако, сообщает, что Фокион и другие позже явились к Александру, сыну Полиперхонта, и тайно убедили его оставить македонские гарнизоны (18.65.4). Диодор утверждает, что Фокион поступил так «из боязни законного наказания» (18.65.4). Плутарх ничего такого не упоминает. Действительно, Плутарх очень расположен к Фокиону. Напротив, рассказ Диодора о Фокионе может быть описан как незаинтересованный[144]. Действительно, такое отношение очевидно к Афинам в целом. Морское сражение, которое навсегда сокрушило военно–морскую мощь афинян, упомянуто сухо и беспристрастно (18.15.9). Обращение Диодора к афинским делам в целом отстраненное. Если афинский источник присутствует, то он примечателен полным отсутствием патриотизма и незаинтересованностью в афинской независимости, во владениях, и даже в истории[145]. Более показательна концентрация внимания источника Диодора на македонских интересах[146]. Диодор и, следовательно, его источник явно отражают промакедонскую позицию.
Джейкоб Сейберт и Джейн Хорнбловер утверждали, что Диодор, в основном следуя за одним источником для восточного материала в этих трех книгах, использовал александрийский источник для глав, описывающих Птолемея.[147] Несомненно, Птолемей описан самым благоприятным образом[148]. Однако, несмотря на эти одобрительные упоминания, Птолемей едва ли занимает центральное положение в повествовании. За исключением связи с Пердиккой, Антигоном или Деметрием, он упоминается мимоходом, а эти главы следуют за действиями этих трех, но не за таковыми Птолемея. Даже в отчете о вторжении Пердикки в Египет, главная линия повествования следует за действиями Пердикки (Diod. 18.29.1-2, 33.1-36.7). Ожидалось бы, что александрийский источник сосредоточит рассказ на Птолемее. Благожелательное отношение, вероятно, отражает, по крайней мере частично, источник Диодора, но словарь, кажется, собственный Диодоров[149]. Εὐεργεσία, ἐπιείκεια, и εὐσέβεια — эти качества Диодор последовательно прилагает к тем людям, которых он одобряет.[150] Диодор в этих книгах неоднократно критикует многих преемников Александра за πλεονεξία.[151] Птолемей, однако, не подвергается критике и последовательно описывается как εὐεργέτης и ἐπιεικής[152] Птолемей довольствовался своей сатрапией и не питал амбиций управлять объединенной империей. В 320 г., когда ему предложили регентство над царями, очевидное приглашение управлять наследством Александра, он отклонил это предложение (Diod. 18.36.6). Эта приверженность более скромным целям, возможно, произвела впечатление на Иеронима. Представляет интерес, хотя, конечно, это не неопровержимое доказательство, что Павсаний обвинил Иеронима в предвзятости к его последнему покровителю — Антигону Гонату[153]. Антигон Гонат, подобно Птолемею, отличался от большинства своих предшественников и современников более ограниченными амбициями.[154] Нужно также подчеркнуть, никогда непосредственно не конфликтовал с Евменом. В то время как он постоянно был в союзе с врагами Евмена[155], и в одном случае безуспешно призывал войска Евмена покинуть его (Diod. 18.62.1-2), он никогда не сходился с Евменом в битве. Более того, его столкновение с Деметрием, одному из тех, кому служил Иероним, обеими сторонами производилось с почти галантным поведением[156]. Вполне возможно, что умеренная похвала Иеронима стала экстравагантной похвалой у Диодора[157]. Ни Плутарх, ни Непот не сообщают подробностей смерти Пердикки в Египте (Plut. Eum. 8.2; Nepos Eum. 5.1), но Юстинова Эпитома Помпея Трога выдвигает на первый план усердие, умеренность и доброту Птолемея (13.6.18-19).[158] Эти качества, однако, выдвинуты, чтобы продемонстрировать проницательность полководца в его подготовке к предстоящей борьбе с Пердиккой (13.8.1). В противоположность этому высокомерие Пердикки указано как главная причина неудачи этого полководца в Египте (Just. 13.8.2; ср. Ael. VH 12.16). Это просто моменты, которые были подчеркнуты историком фактическим и преувеличены историком дидактическим.
Тогда как источник Диодора для деяний Евмена можно постулироваться с достаточно высокой вероятностью как Иеронима, такая уверенность не применима с такой определенностью к другим сохранившимся трудам, описывающим раннюю эллинистическую эпоху. Методология этих источников и условия сохранения очень отличаются от таковых для Диодора. Непот и Плутарх написали биографии некоторых ключевых фигур того периода времени. Ни один из трудов, в конечном счете, не может быть расценен как происходящий из единого источника. Утверждения относительно Непота колеблются от описаний его как пионера в установлении биографической традиции[159] до копировальщика более ранних Александрийских биографий[160]. В то время как некоторые ученые приписывают материал Плутарха эллинистическим биографиям[161], большинство комментаторов утверждает, что Плутарх полагался на первичные источники[162]. Разумеется, Плутарх утверждает, что выбирал свой материал из большого числа источников[163] Несмотря на использование составных или вторичных источников, Непот и соответствующие жизнеописания Плутарха хорошо согласуются с историей Диодора. Как отмечалось ранее, характеристики Евмена[164], его врагов и бывших союзников удивительно похожи[165]. Кроме того, различные части повествования переписаны очень близко. Описание единоборства между Неоптолемом и Евменом[166], изобретенное Евменом устройство для тренировки лошадей во время нахождения в осаде в Норе[167], соответствующие рассказы о Шатре Александра[168] – удивительно похожи во всех трех рассказах. Но эти три источника каждый включают материал, отсутствующий у двух других[169].
Тогда как большинство этих соответствующих упущений может быть объяснено как результат различных критериев отбора материала или сокращения, во второй главе Плутарха присутствует традиция враждебная кардийцу. Евмен копит и скрывает свои богатства (4-6), показывает себя способным к мелочности (2, 8) и подобострастию (9-10). В дополнение к упущениям есть несколько конфликтов. Плутарх (Eum. 12.2-4) и Непот (ср. Nepos Eum. 5.7) показывают Евмена, спасающегося из своего заточения в Норе через обман, изменяя присягу верности Антигону[170]. Диодор (18.57.3-4, 58.1; 19.44.2) утверждает, что Евмен заключил союз с Антигоном и был освобожден[171]. Очевидно, Плутарх, и в меньшей степени Непот, брали источники не используемые Диодором и враждебные Евмену.
Когда приняты во внимание различные методологии и цели, эти три рассказа представляют собой замечательное подобие[172]. Есть тем не менее важное различие между оценками Евмена у Плутарха и у Диодора. Тогда как Плутарх прославляет Евмена как преданного, умного, умелого[173] и оплакивает воздействие предубеждения македонян[174], в сущности в тех же самых выражениях, что и Диодор[175], последний также восхваляет отсутствие у Евмена амбиций (18.60.1, 62.7, 63.4). Плутарх (Eum. 21.2-5; ср. Eurn.2.1), однако, критикует Евмена за его личные амбиции. Вероятное объяснение этого противоречия лежит в способности Плутарха видеть сквозь риторику Иеронима низменную правду об Евмене, что кардиец был честолюбив. Диодор, как это он часто делает в своей Bibliotheke, слепо следует за своим источником.
Книга 4‑я Военных хитростей Полиэна включает анекдоты, имеющие отношение к различным личностям, связанных с Македонской историей в пределах от Аргея до Персея, но большинство связаны с Филиппом II, Александром III, Диадохами и Эпигонами. Из этих «стратагем» 21 имеют отношение к Антигону, 5 к Евмену, и 12 к Деметрию. Тогда как многие из этих анекдотов, имеющие отношение к этим трем, почти точно пересказывают события, приведенные Диодором[176], а другие делают это еще подробнее[177], многие рассказы существенно отличаются[178]. Есть также большое число эпизодов, отсутствующих у Диодора[179]. Из стратагем, связанных с Евменом, три фактически идентичны таковым у Диодора. Несмотря на очевидно ограниченный период исследования и написания, Полиэн, возможно, всея–таки пользовался подлинными историями, а не просто обращался к ранее изданным коллекциям военных хитростей[180]. В любом случае, тогда как можно привести аргументы в пользу извлечения отдельных пассажей из Иеронима, невозможно решить, получил ли их Полиэн непосредственно, или через посредство других источников.
Два оставшихся главных источника, относящихся к карьере Евмена, оба сохранились только в виде эпитомы, кратких фрагментов и фрагментов эпитомы. Арриана из Никомедии Τὰ μελι Ἀλέξανδρον, обычно называемая в современной литературе Преемники, охватывает годы от смерти Александра до 320/319 в десяти книгах.[181] Не повезло в том, что сохранилось несколько страниц фрагментов и эпитома.[182] Самый обширный из них найден в Византийском компендиуме IX в., Библиотеке Фотия (часть. 1a-45). Несмотря на очевидные ограничения на какие–либо выводы относительно источников Арриана, есть признаки, что он, в основном, следовал за Иеронимом. Во–первых, в своем сочинении об Александре, Анабазисе, он перечисляет свои основные источники и затем объясняет причины их выбора. Здесь он демонстрирует предпочтение к хорошо осведомленным свидетелям (Arr. Anab. 1. prefi). Такая склонность, естественно, привлекла бы его к Иерониму. Во–вторых, сохранившиеся фрагменты и извлечение Фотия показывают поразительное сходство с рассказом Диодора за тот же самый период. Разумеется, использование хронологической системы, основанной на боевых действиях по годам, совместимо с практикуемой Диодором в книге 18,[183] а расположение материала событий в Азии также похоже.[184]. Исключая разделы, не найденные как у Диодора, так и в остатках Арриановых Преемников, только два пункта различаются в последовательности событий[185]. Эпитома Фотия помещает рассказ о смерти Леонната (Succ. 1.9) перед действиями Лисимаха во Фракии (Succ. 1.10), тогда как Диодор меняет порядок (Лисимах, 18.14.2~4; Леоннат, 18.14.5-15.3). Второе несоответствие — Фотий помещает шаги Пердикки против Антигона (Succ. 1.20) перед бракосочетанием с Никеей (Succ. 1.21); Диодор снова меняет порядок этих двух событий (18.23.1-3). В окончательном анализе мало что можно определить относительно источников для сохранившихся фрагментов истории Арриана. Кроме того, Арриан не был историком, который ограничивал себя одним источником, или находил те или иные трудности смешать разные источники в связный рассказ.[186] В своем Анабазисе, утверждая, что в основном он следует Птолемею Лагу и Аристобулу, он включал материал «вовсе не невероятный» из других источников (Arr. Anab. 1. pref.).[187]
В случае Юстиновой эпитомы Истории Филиппа Помпея Трога всякое определение первичного источника или источников истории Помпея Трога еще более трудная задача, чем для Преемников Арриана. Это верно даже при том, что произведение Юстина не единственная работа, основанная на Троге. Некоторое время спустя после его публикации неизвестная рука составила резюме оглавления Трога; они известны как Прологи[188]. Если Трог и указывал свои источники, ни Юстин, на автор Прологов не сохранили эти ссылки. Даже при том, сохранившаяся Юстинова эпитома Трога относительно пространная по сравнению с остатками Аррианова труда[189], эта эпитома представляет значительные трудности, связанные с идентификацией источников. Трог написал свою историю в I в. до н. э., а Юстин, точное время жизни которого оспаривается, где–то в промежутке от II до IV в. н. э.[190]. В то время как Юстин, эпитомириуя Трога, очевидно, привнес мало, кроме акцента и языка[191], Трог не следовал за единственным автором, но, очевидно, синтезировал материал из многих источников (Just. Praef. 3). К сожалению, источники Трога не указаны ни в прологах, ни в самой эпитоме. Их идентификация, следовательно, становится почти невозможной. И при этом невозможно сделать сколько–нибудь выводов об оригинале, основываясь на сокращении Юстина. В то время как очевидно, что Юстин не добавлял нового материала к истории Трога, его «краткая антология» (Praef 4) радикально усекает оригинал, а в некоторых случаях он даже не вполне точно воспроизводит эти части. Юстин путает кампанию Пердикки против Ариарата в Каппадокии с более поздней в Писидии (13.6.1-3; ср. Diod. 18.22); он неточно сообщает о смерти Полиперхонта в 320 г. (13.8.7), позднее упоминая о нем как здравствующем (14.5.1). Здесь Юстин перепутал Полиперхонта с Кратером (Diod. 18.30.5-6). Он сообщает, что Филипп–Арридей, царь, был назначен ответственным за перевозку тела Александра из Вавилона (13.4.6), тогда как фактически другой человек по имени Арридей исполнял эту работу (Diod. 18.26.1). Фессалоника названа дочерью царя Филиппа–Арридея (14.6.13); на самом деле она дочь Филиппа, сына Аминты (Diod. 18.23.5). Войска Пердикки в Египте перешли на сторону Антипатра (13.8.2), который физически отсутствовал. Совершенно очевидно, что эти несоответствия внесены эпитоматором, а не Трогом. Юстин неправильно помещает Ламийскую войну возле Гераклеи (13.5.8), но Пролог книги 13 ясно помещает театр военных действий под стены Ламии[192]. Данный недостаток информации мало способствует определению источников Трога.
Из анализа сохранившихся источников кажется вероятным, что Иероним был исходным оригиналом для значительной части материала, имеющего отношение к событиям после смерти Александра, и к большей части рассказов об Евмене. Выдающееся положение Евмена в наших сохранившихся источниках — несомненно лучший аргумент, который может быть приведен в пользу Иеронима. Евмен не учредил царство или династию, и в то же время, как сведущий военачальник, разбив двух полководцев в 320 г., которые возглавляли значительные контингенты великой армии Александра, он проиграл решающие сражения Антигону в 319 г. и в начале 315 г. Его карьера после смерти Александра заняла чуть меньше восьми лет и закончилась поражением и смертью. Но Диодор сосредотачивает эти годы своего рассказа об Азиатских событиях на Евмене, а Плутарх и Непот составили биографии кардийца. С учетом методологии Диодора, что автор очевидно сокращал источник, следует, что источник сосредотачивал свою историю с 323 по 315 гг. на Евмене. То, что так много информации относительно Евмена было доступно этим биографам и что большая ее часть отражала то, что находится у Диодора, предполагает, что исходный источник их информации был тем же самым, что и для Диодора, — Иероним. Маловероятно, чтобы какой–нибудь историк той эпохи без личной заинтересованности или непосредственного знания сосредоточил бы семь с половиной лет истории на Евмене. Более того, именно относительно Евмена сохранившиеся источники демонстрируют самую большую однородность. Тогда как доказательства, что Иероним основной источник информации о всем периоде Преемников, требуют подкрепления. Это сделало бы Иеронима ответственным не только за описание событий, но также за фокус повествования, выбор материала, и характеристики первостепенных персонажей. Учитывая вероятность, что Диодор сократил произведение Иеронима с небольшими дополнениями, можно сделать вывод, что Иероним создал подробное и фактически очень точное произведение, но с определенными уклонами, особенно в отношении его соотечественника Евмена. Во многих отношениях этот раздел его истории был апологией.[193]
Евмен, сын Иеронима (Arr. Ind.18.7), родился в 361 г. до н. э. в Кардии на Фракийском Херсонесе[1]. О его жизни до смерти Александра Великого в 323 г. мало что известно. Наш основной источник последующего периода, Иероним, писал не биографию, но историю событий после смерти Александра[2], что нашло свое отражение у Диодора, Непота и Плутарха, где деятельность Евмена до 323 г. почти не упоминается. Сохранившаяся информация находится преимущественно в Плутарховой биографии Евмена[3].
Плутарх представляет два рассказа о происхождении связи Евмена с македонским двором, один из которых взят из Дуриса Самосского и сообщает, что Евмен был сыном бедного возчика, ловкость которого настолько произвела впечатление на македонского царя, что он немедленно был принят в окружение Филиппа (Plut. Eum. 1.1-2)[4].
Плутарх, однако, к его чести, отклоняет причудливый анекдот Дуриса в пользу более приемлемого рассказа, что связь была результатом связи гостеприимства между отцом Евмена, Иеронима, знаменитого кардийца, и Филиппом (Plut. Eum. 1.3; ср. Nepos Eum. 1.4).[5]
Другая информация относительно биографических данных Евмена должна быть получена из анализа истории его родного города, Кардии, в IV в. до н. э. Дружба между Филиппом и отцом Евмена указывает, что, вероятно, последний был тем, кто ранее навестил македонского царя как господствующую силу на севере. Такая привязанность к македонской монархии основывалась на страхе кардийцев перед властью афинян в этом регионе. Тогда как ранняя история Кардии тесно связана с Афинами, большую часть своей истории со времен Пелопоннесской войны она была независимым государством. Кардия основанная первоначально в VII в. до н. э. сообща Милетом и Клазоменами (Str. 7. frg. 51), была повторно основана в 560 г. Мильтиадом и афинянами (Hdts. 6.34-36), но это новое основание включало много фракийских поселенцев (Hdts. 6.36, ср. 41). В 493 г. город попал в зависимость от персов (Hdts. 9.115; ср. Hdts. 6.41),[6] но перешел под афинское управление в 466 г. (Plut. Cim. 14.1). Кардия получила полную независимость вместе с крахом афинской империи по завершению Пелопоннесской войны[7], и даже при том, что Херсонес был подарен афинянам по Царскому миру 371 г. (Dem. 9.16), это было сделано только номинально. Кардия поддерживала свою независимость против афинского вторжения прежде всего, устанавливая союзы с различными фракийскими династами, последним из которых был Керсоблепт, царь фракийцев–одрисов. Но в 353 г. Керсоблепт вступил в союз с афинянами, уступив им Херсонес за исключением Кардии[8], которая осталась независимым союзником, и афинские клерухи были посланы в эту область[9]. Кардийцы из страха и враждебности к Афинам сколотили этот союз с фракийцами. Теперь, даже при том, что они были еще независимы, опасаясь, что их фракийский союзник больше не сможет или не пожелает защищать их интересы, они вступили в союз с Филиппом Македонским[10]. Фракийская кампания Филиппа 352 г. утвердила его власть в восточной Фракии, прежде всего за счет Керсоблепта[11] и привела его к союзу с Кардией[12]. Возможно именно в эту кампанию отец Евмена установил дружеские отношения с Филиппом. По Филократову миру 346 г. Кардия признавалась союзником македонского царя, и этот союзнический статус сохранялся во время правления Александра Великого[13].
В 342 г. девятнадцатилетний Евмен (Nepos Eum. 13.1) поступил на службу к Филиппу незадолго или во время Фракийской кампании последнего в этом же году[14]. Тогда как точные обстоятельства этого прикрепления неизвестны, есть некоторые показания. Возможно в 342 г. Кардия находилась в руках тирана, отец Евмена умер, а сам Евмен был изгнан. Точная дата установления тирании неизвестна. Но в 323 г., несмотря на выдающееся положение Евмена при македонском дворе, Гекатей, старый враг прежней фамилии, управлял Кардией как тиран (Plut. Eum. 3.3; ср. Diod. 18.14.4). В то время как точная дата тирании может только предполагаться, она, должно быть, возникла где–то после 346 г., но до 338. В письмах Филиппа и Демосфена до 346 г. есть упоминания кардийского народа, полномочного принимать решения[15], и Демосфен, обсуждая условия Филократова мира, упоминает кардийцев, а не Гекатея, как союзников Филиппа (Dem 19.174). Эти признаки дают основание предполагать, что Гекатей пришел к власти не раньше Филократова мира. Этот terminus post quem происходит из постановления Коринфского союза, которое оговаривало, что правительства на местах в соответствующих греческих городах во время мира должны быть сохранены ([Dem.] 17.7, 10). [16] Сам Александр процитировал это постановление при восстановлении тирании в Мессене ([Dem.] 17.7, ср. 17.4).[17] По–видимому так было не во всех случаях, вероятно, что автор О договоре с Александром сослался на такое нарушение, допущенное Филиппом, в его списке нарушений Александра ([Dem.] 17.7-8, 10). Следовательно, весьма вероятно, что тирания утвердилась до постановления Коринфского союза[18]. Дата начала правления Гекатея в этом периоде также объяснила бы, почему Евмен был не в состоянии использовать свое влияние, которое в последние годы правления Филиппа и в течение всего правления Александра было значительным, чтобы воспрепятствовать тому, чтобы Гекатей пришел к власти. В конце 340-вых с увеличением персидского интереса к этой области и недовольству, проявившемуся в рядах геллеспонтских союзников Филиппа[19], последний не стал бы сердиться, если бы македонский ставленник пришел к власти в Кардии. Типичное полисное правительство всегда было опасным учреждением для зависимого союзника и для будущих планов Филиппа, он требовал полного контроля над Херсонесом наряду с как можно большим ареалом противоположного Азиатского берега[20]. В 346 г. Филипп уже рассматривал Кардию как находящуюся под его контролем, предоставив все земли севернее Агоры некому Аполлониду из Кардии ([Dem.] 7.39; ср. 7.44; Dem. 8.64). Весьма возможно, что ассоциация Евмена с македонским двором и учреждение тирании датируются 342 г.
Что касается других предположений относительно обстоятельств, окружающих близость Евмена с македонским двором, т. е. то, что он был в изгнании, а его отец мертв, Плутарх в Жизнеописании Сертория (1.5) утверждает, что Евмен, подобно римлянину Серторию, был изгнан из родной страны. Изгнание было бы очень вероятно, если бы Гекатей, враг семьи, был у власти. Учитывая, что отец Евмена был известным кардийцем и гостеприимцем самого Филиппа, самое вероятное объяснение изгнания Евмена и тирании состоит в том, что Иероним был мертв. Как изгнанник Евмен воспользовался дружбой своего отца с македонским царем, чтобы найти убежище при македонском дворе (ср. Plut. Eum. 1.3).
Евмен присоединился к Филиппу и вскоре стал личным секретарем этого монарха (Plut. Eum. 1.4; Nepos Eum. 1.5). Эта должность очевидно была новой, созданной Филиппом[21]. Единственный аргумент состоит в отсутствии сведений о существовании до Евмена должности царского секретаря. Не много известно об инфраструктуре македонского государства до или во время правления Филиппа, но, как кажется, государственный аппарат был не слишком многочисленным. Действительно, данные свидетельствуют о незначительности македонской бюрократии в любой период Македонской истории. Македонским общинам, очевидно, была предоставлена большая автономия в части местного самоуправления[22].
Налоги и государственные монополии, такие как экспорт леса, портовые сборы, горнодобыча были сданы в кормление частным лицам[23]. Филипп, очевидно, перенял идею официального секретариата и архива от персидского двора[24]. Так как власть Филиппа возросла, значение Евмена тоже. На своей должности при македонском дворе он создал македонскую канцелярию, которая доставляла обширную корреспонденцию из греческих государств[25]. В продолжении царствования Филиппа и Александра Евмен был главой имперской канцелярии, которая действовала в качестве руководящего центра для расширяющихся владений Македонской монархии[26].
Тогда как позиция Евмена при македонском дворе испытывала недостаток престижа военного руководства, она обладала присущей ей огромной властью. Как подчеркивают современники, в Македонии царь был царством[27]. Исократ (5.107-108) отмечает, что Македония подчинилась правлению «одного человека», а Демосфен (1.4) говорит, что Филипп единолично управляет своей политикой, «соединив должности стратега, правителя и казначея». Действительно, как поясняет Г. Т. Гриффит в Истории Македонии, просто не было никакого другого правительства кроме царя[28]. Царь своей собственной властью определял какие должны быть налоги и службы; управлял внешней политикой; формировал союзы с иностранными государствами; объявлял войну и заключал мир[29], возглавлял армию[30], управлял шахтами и лесами[31], исполнял жреческие обязанности[32], переселял народ с одного места в другое[33]; прибавлял население существующим городам[34] и основывал новые[35]. Даже у регента царя, кажется, были такие широкие полномочия[36]. Как уже отмечалось, едва ли существовала государственная бюрократия. Личный секретарь царя, следовательно, был секретарем во всех областях. Он был посвящен во все письма и, вероятно, обладал правом просматривать всю входящую корреспонденцию. Конечно, после завоевания Александром Азии, большая часть каждодневного управления обширной империи была непосредственно в руках Евмена. Многие благородные македоняне привыкли к необходимости получить его благосклонность, даже при том, что они думали, что такая бюрократическая должность была ниже их достоинства[37]. Евмен был тесно связан лично с Филиппом и Александром. В Македонии большая часть правительства формировалась из царских hetairoi, его товарищей[38]. Они выступали как послы царя, наместники, религиозные представители и личные советники. Эти hetairoi формировали, помимо царя, основу политического устройства македонского государства. Их отношения с царем, однако, расценивались как личные, а не институциональные. Гетейры формально были связаны с монархом религиозными и социальными отношениями; они священнодействовали, охотились, пьянствовали и сражались вместе с царем. В то время как подавляющее большинство этих людей были македонянами по рождению из знатных семей, немало было иностранцев, привлеченных в Македонию прямым приглашением царя (FGrH 115 F-224). Гетейрам–иностранцам были даны обширные наделы земли (ср. Athen. 6.77 [261 A]). Из 84 человек, идентифицированных как члены hetairoi Александра Великого девять были греками[39]. Евмен был гетейром и Филиппа и Александра[40].
В дополнение к своим связям с Филиппом, Евмен был тесно связан с матерью Александра Олимпиадой (Diod. 18.58.2).[41] Женщины царской семьи, по крайней мере начиная с Евридики, матери Филиппа, часто играли заметную роль при дворе[42]. Олимпиада, подобно Евмену, была в Македонии эмигрантом, приехав из Эпира[43]. В 337 г. она покинула Македонию из–за разрыва семьи, причиненного женитьбой Филиппа на девушке благородного македонского рода[44]. Тогда как полигамия царя была традиционной, и Филипп имел несколько жен, прежде всего с тем, чтобы укрепить союзы с соседями Македонии[45], этот новый брак имел серьезный политический подтекст. Новобрачная Клеопатра была племянницей Аттала, выдающегося македонского аристократа[46]. На свадебном пиру пьяный Аттал молился «…чтобы от Филиппа и Клеопатры родился законный наследник царства» (Plut. Alex. 9.7-8; Athen. 13.557D). Подразумевалось, что или Филипп не был отцом Александра, или же, поскольку мать Александра была из Эпира, Александр не был истинным македонянином[47]. В любом случае это замечание вызвало перебранку Александра с отцом, вследствие чего Александр и Олимпиада уехали из Македонии в Иллирию и Эпир соответственно (Plut. Alex. 9.10-11); добровольное изгнание Александра было кратким, но Олимпиада не возвращалась пока был жив Филипп (Plut. Alex. 9.14). Она вернулась после воцарения ее сына. Как только она вернулась в Македонию, она убила Клеопатру и ее новорожденную дочь от Филиппа (Paus. 8.7.7; ср. Plut. Alex. 10.7). Олимпиада соответственно вознаградила своих друзей. В дальнейшем она называла Евмена «вернейшим из моих друзей» (Diod. 18.58.2), вероятно, выражая признательность верности Евмена в этот трудный период. Александр также устранил тех, кто мог угрожать его положению. В частности он убил Аттала[48]. Сомнительно, чтобы Евмен пользовался доверием Александра, если бы он не доказал свою преданность Александру во время этого эпизода. Евмен разумеется должен был поддержать более космополитичного Александра против традиционной македонской знати. Но его поддержка была негласной; его положение при македонском дворе полностью зависело от постоянства доверия Филиппа. По более поздним свидетельства Евмен был способен колебаться между двумя сторонами конфликта. В гражданской смуте, которая возникла в Вавилоне после смерти Александра, Плутарх (Eum. 3.1) сообщает, что Евмен имел одно мнение, но служил как «друг» обеим сторонам. Его принятие Александра как наследника Филиппа по смерти последнего, должно было быть незамедлительным.
В то время как Евмен был осторожен в своих отношениях с монархом и приобрел много влиятельных друзей при дворе, он также испытывал вражду со стороны других. Именно в царствование Филиппа Евмен возбудил враждебность Антипатра (Plut. Eum. 3.8),[49] одного из военачальников Филиппа, Александрова наместника Македонии[50]. Хотя причина этой вражды неустановлена, возможно, она возникла непосредственно из–за связи Евмена и Олимпиады. Как следует из более поздних свидетельств, Антипатр и Олимпиада враждовали друг с другом[51]. Но равно возможно, что отчуждение возникло из–за поддержки Антипатром Гекатея в Кардии. Антипатр часто вел кампании во Фракии и, возможно, в некотором роде был ответственен за приход к власти Гекатея[52]. Гекатей позже служил Антипатру в качестве эмиссара (Diod. 18.14.4; Plut. Eum. 3.6-8). Маловероятно, чтобы это разногласие простиралось на широкий круг лиц. Как будет отмечено, среди правящего круга были лица разной природы. У Антипатра были друзья в Кардии, противники партии Евмена; Евмен поддержал Олимпиаду, которая ненавидела Антипатра.
После смерти Филиппа Евмен плавно перешел на службу к Александру (Plut. Eum. 1.4; Nepos Eum. 1.6). Легкость перехода произошла как из потребности Александра сохранить работу канцелярию Филиппа без задержек, так и, несомненно, из признательности Александра лояльности Евмена ему самому и его матери. Эта лояльность, предмет настолько заметный в источниках[53], как показано[54], полностью основывалась на личном интересе. Кроме монарха Евмен не имел силовой поддержки. Евмен не владел наследственными землями и семейной властью, которая исходит из таких владений[55]. В то время как Евмен, вероятно, получил землю в Нижней Македонии от Филиппа, не было способа которым бы царь мог для него изготовить кровные узы[56]. Коренные македонские дворяне были гетейрами из–за своего унаследованного положения и власти; греки сделались влиятельными в Македонии потому, что царь сделал их своими гетейрами.
Евмен оставался на службе у Александра 13 лет; его должность прервалась только после смерти последнего в 323 г. (Nepos Eum. 1.6, 13.1). В течение большей части царствования Александра, так же как и при Филиппе, Евмен исполнял обязанности царского секретаря (Plut. Eum. 1.4), но по мере продвижения экспедиции вглубь Персидской империи, сложность и изощренность канцелярии возросли. Разумеется, сначала после смерти Дария, а затем узурпатора Бесса, когда Александр как «Великий Царь» начал практиковать персидские обычаи при своем дворе, вероятно, канцелярия становилась все более и более персидской в своей искушенности. Евмен теперь, очевидно, возглавлял крупный и растущий департамент. Возможно, в это время был введен обычай записывать ежедневные деяния Александра. Хроники персидских царей, вероятно, велись уже в царствование основателя Персидской империи Кира Великого[57]. Этот ежедневник, или Эфемериды, был отредактирован и издан после смерти Александра и, вероятно, Евмена нигде более не известным Диодотом[58]. В то время как Эфемериды не сохранились, часть изданной версии использовалась в сохранившихся историях Александра, прежде всего в отчетах о последних днях царя[59].
Влияние Евмена на Александра исходило прежде всего из его должности главы царского секретариата. В Сузах в 342 г. Евмен с сотней других гетейров на совместной церемонии женился на знатной персидской женщине[60]. Кроме того, его выдающееся положение при дворе легко заметно из его соперничества. Евмен и Гефестион были постоянно в противоречии. Их разногласия были основаны не на различиях в политике, но скорее отражали личный антагонизм, зафиксированных в их ссорах, происходящих по незначительным поводам. Две характерные ссоры упомянуты в источниках. Первая касается найма Гефестионом дома, уже занятого Евменом[61]. Второй спор о подарке (Plut. Eum. 2.8). Евмен всегда боялся дать волю этой враждебности, чтобы она не угрожала его отношения с Александром. Гефестион, в конце концов, был самым близким товарищем Александра, провозглашенный как «второй я».[62] Арриан (Anab. 7.13.1) сообщает, что Евмен был готов сгладить разногласия с Гефестионом, даже при том, что последний отказывался поступить также. Нужно упомянуть, что проблемы Евмена с Гефестионом были не уникальны. Аналогично Кратер часто ссорился с Гефестионом (Plut. Alex. 47.9-12). Когда Гефестион умер, Евмен, чтобы обезопасить себя от какой–либо враждебной реакции со стороны Александра вследствие прошлых проблем, расточал похвалы и почести мертвому Гефестиону. Он даже обильно жертвовал на строительство гробницы последнего [63].
Существует мало свидетельств, что такая борьба между лидерами основывалась на политике. Она, кажется, всецело была личного характера. Даже при том, что Гефестион и Кратер занимали противоположные стороны относительно ориентализма двора Александра, Плутарх подчеркивает, что это двое столкнулись прежде всего из–за ревности по поводу их близости к Александру (Plut. Alex. 47.11). Действительно, они действовали заодно, доведя до краха другое посвященное лицо, Филоту (Curt. 6.8.2-9; 11.11). Хотя «дружбу» Евмена с Кратером (Plut. Eum. 5.6; Nepos Eum. 4.4), связанную с его трудностями с Гефестионом, можно рассматривать как поддержку Евменом позиции Кратера относительно ориентализма, нужно отметить, что Евмен также «дружил» с Певкестом (Plut. Eum. 13.9), а Певкест был одним из самых сильных сторонников ориентализма.
(Arr. Anab. 6.30.2-3). На самом деле Филота, смерть которого была вызвана в основном действиями Кратера, как и сам Кратер был настроен против ориентализма[64]. Евмен и Антигон перечислены как друзья[65], но Антигон и Антипатр, противники Евмена, также были φίλοι (Diod. 18.23.3). Но в то же время как Кратер и Антипатр были друзьями и соединились браком, данные свидетельствуют, что отношения между Кратером и «другом» Антипатра Антигоном не были близкими.[66] Утверждение Плутарха, что в 320 г. Кратер хотел сделать Евмена другом Антипатра вместо врага старого регента, а не самому становиться врагом Евмена (Plut. Eum. 5.6), вместе с горем Евмена по поводу смерти Кратера (Plut. Eum. 7.13; Nepos Eum. 4.4), несомненно, демонстрирует, что «дружба» указывает на сильную личную связь.
Однако есть также формальный и церемониальный аспект. В 319 г. Евмен и Антигон «возобновили дружбу» с внешними и физическими знаками привязанности (Diod. 18.41.6; Plut. Eum. 10.5). Таким образом «дружба» могла быть другим названием политического союза. Этот последний аспект «дружбы» очевиден в этом событии, ибо Евмен потребовал, чтобы племянник Антигона Птолемей был отдан в заложники, чтобы гарантировать Евмену безопасное возвращение после переговоров со «своим старым другом» (Plut. Eum. 10.5). Эти отношения тогда были многогранны и часто утверждались на личном интересе. Они очень часто не означают различий в политике, и не всегда означают очевидную конкуренцию выдающихся лиц. Тогда как союзы периодически возникали скорее как частная политика, и, конечно, среди младших офицеров имела место тенденция формировать привязанность к отдельным лидерам, упомянутую Квинтом Курцием в его Истории Александра как principes, эти союзы часто были временными и корыстными.
В то время как основные обязанности при Александре были все те же обязанности царского секретаря, очевидно, что положение Евмена как советника и доверенного лица значительно усилилось после победы Александра при Гавгамеле в 331 г. Он при случае предпринимал незначительные военные и дипломатические миссии. Ничто однако в источниках не предполагает, что в течение этого периода такая деятельность была исключительной, с точки зрения военной или дипломатической важности, или (с точки зрения) ее исполнения. После захвата индийского города Сангала в 326 г. Евмен получил в командование триста всадников и послан объявить о захвате двум другим мятежным городам[67]. Очевидно, эта миссия была больше дипломатической, чем военной[68]. Назначение Евмена командиром бывшей гиппархии гетейров Пердикки, когда этот офицер сделался хилиархом (Plut. Eum. 1.5; Nepos Eum. 1.6), однако, может указывать, что Евмен принимал участие в военных действиях более активно, чем указано в источниках. Позже он продемонстрировал выдающиеся качества кавалерийского командира. В 322 г. он организовал 6000-ый корпус каппадокийской кавалерии для кампании в Армении, где он добился успеха (Plut. Eum. 4.3-4). В 320 г. после того как была побеждена его пехота, Евмен повел свою кавалерию к победе на Неоптолемом (Plut. Eum. 5.5), и благодаря своей кавалерии позже он также добился торжества над Кратером (Diod. 18.30.5-32.1). В то время когда он был главнокомандующим своих войск, Евмен лично возглавлял кавалерийское крыло как возле Паретакены (Diod. 19.28.3-4), так и возле Габены (Diod. 19.40.2).
Смерть Александра 10 июня 323 г. до н. э.[69] была для Евмена важным кризисом. Он все еще командовал гиппархией гетейров, высокая честь, но не эта должность укрепила его позиции во время кризиса. Кавалерия товарищей состояла из македонских дворян, многие из которых вторили чувствам Неоптолема в отношении Евмена, высказанным после смерти Александра, что последний был просто секретарем (Plut. Eum. 1.6). Приход к власти Евмена был напрямую связан с его близкими отношениями начала с Филиппом, а затем с Александром. Он не был одним из командиров подразделения солдат, приученными к лояльности и уверенными в нем. Он даже не обладал сатрапией. Когда Александр был жив, должность наместника была нежелательной, так как она означала отдаление от двора и, следовательно, отдаление от центра реальной власти, но теперь, в изменившихся обстоятельствах по смерти Александра, сатрапия представляла материальную основу власти. Если Евмен хотел удержать меру своего прежнего положения, он должен был следовать совсем другим и оппортунистическим путем. Такие политические навыки Евмен должен был проявить в качестве главной силы в первые годы этой новой эры.
Для Евмена возможность исправить свои трудности появилась при разногласиях, возникших после смерти Александра. Александр не обеспечил преемника. Это не было необычным обстоятельством в истории Македонии. Споры наследников и гражданская война часто следовали за смертью монарха[1]. Однако этот частный кризис престолонаследия обладал многими особенностями, не отмеченными в предыдущих столкновениях. По смерти монарха македонский обычай требовал, чтобы знать, принцепсы, или значительная их часть, собрались для выбора наследника из числа ныне здравствующих членов мужского пола царской семьи[2]. Если был налицо знаменитый член семьи мужского пола, то чаще всего этот человек становился наследником трона[3]. Успешный кандидат затем должен был пройти формальную процедуру одобрения, которая происходила перед лицом армии или перед населением какого–либо важного македонского города, такого как Эги или Пелла, бывшая и нынешняя столицы соответственно[4]. Это одобрение было простой формальностью[5]. В Вавилоне действие было произведено конклавом высокопоставленных офицеров Александра с последующим одобрением армией[6]. Два обстоятельства, однако, вмешались, чтобы создать совсем другой процесс выбора.
Во–первых, не было избытка членов мужского пола царской фамилии Аргеадов. У Александра был единокровный брат Арридей, который страдал слабоумием[7], трех- или четырехлетний сын Геракл, плод неофициальной связи с Барсиной, бывшей женой Мемнона Родосского и дочерью Артабаза, советника Дария и Александра, бывшего сатрапа Бактрии[8]; а жена, согдианка Роксана, была беременна возможно, и фактически, поскольку так и оказалось, сыном Александра[9]. На предшествующем собрании, кажется очевидным, что командующие решили дождаться родов. Были однако разногласия относительно природы регентства, которое должно управлять до родов и впоследствии во время малолетства ребенка (Ср. Curt. 10.6.9, 7.8-9).[10] Мало уделялось внимания возможности, что ребенок будет не мужского пола, потому что ребенок должен быть либо мальчиком, либо нет (ср. Curt. 10.6.21). Проблема относительно регентства была вполне преодолима и вероятно была решена на конклаве. Однако прежде чем решение было достигнуто, вмешался второй фактор, который сделал эти выборы уникальными в македонской истории.
Армия в Вавилоне не была старинным македонским призывом, связанным исключительно с традициями Македонии; это была армия завоевавшая Персидскую империю. Сейчас это было войско больше профессиональное, чем национальное[11], как отметил Парке (H. W. Parke), «все наемники в чрезвычайной ситуации [становятся] демократией»[12]. В хаосе, сопутствующем смерти Александра, солдаты, жаждущие сведений, ворвались на собрание и не желали его покидать (Curt. 10.6.1-3). Многие из этих солдат не повиновались Александру на Гифасисе[13] и высмеивали его в Описе[14], и они не были запуганы его заместителями. Обсуждение теперь должно было происходить перед аудиторией лично заинтересованной в результате. Разногласия о природе регентства, предназначенные к спокойному урегулированию за закрытыми дверями путем трудного торга, теперь должны были разыграться перед этой внимательной аудиторией. Неарх первым выступил с предложением, противоречащим желанию принцепсов, чтобы Геракл, сын Александра от Барсины, получил трон. Солдаты отреагировали сердитыми криками (Curt. 9.6.12). Они были не довольны ориентализмом двора Александра[15]; и они не обрадовались царю полу–азиату. Затем Птолемей предложил, чтобы ни царь, ни регент не избирались, но чтобы сохранился прежний совет Александра и правил коллективно (Curt. 10.6.15); [16] это сопровождалось призывом Аристоноя к Пердикке стать царем, так как Александр ему передал свой перстень перед смертью (Curt. 10.6.16-17). Все предложения открыто и широко обсуждались войсками (Curt. 10.6.16-18). Действительно, предложение Аристоноя нашло широкое одобрение, но Пердикка не решался действовать и момент был упущен (Curt. 10.6.18-20), совещание быстро выродилось «in seditionem ac discordiam» (Curt. 10.7.1).
В этом наступившем хаосе фактически неизвестный человек предложил отдать корону Арридею; это предложение немедленно было принято Мелеагром, одним из пехотных командиров (Curt. 10.7.1-2).[17] Тогда как это не было желанием офицеров, очень быстро это стало желанием многочисленных рядовых, которые приветствовали Арридея царем под именем Филиппа[18]. В этот момент еще кое–как существующий порядок разрушился и последовал мятеж кавалерии во главе с принцепсами и пехоты — с Мелеагром и Арридеем[19]. В последующем хаосе конница бежала из города и стала лагерем на окрестной равнине (Curt. 10.7.16-20).[20] На следующий день Евмен обеспечил свое положение в новом порядке.
В отличие от других принцепсов[21], исключая Мелеагра, Евмен остался в городе несмотря на беспорядки (Plut. Eum. 3.1-2). Он остался якобы для посредничества, но на самом деле, чтобы подорвать контроль Мелеагра над пехотой. Усилия Евмена не упомянуты напрямую, но Диодор (18.2.4) говорит, что «люди, наиболее склонные к примирению, убедили стороны прийти к соглашению». Из Плутарха (Eum. 3.2) известно, что Евмен был одним из таких людей[22]. Действительно, этот последний отрывок подчеркивает роль Евмена в умиротворении тех, кто остался в городе, и в склонении их к принятию договора. Евмен вероятно использовал свое влияние, чтобы подорвать поддержку Мелеагра со стороны пехоты[23]. По более поздним событиям представляется, что Евмен работал на Пердикку. Последний первоначально оставался в городе, когда ушла кавалерия (Curt. 10.7.21-8.4). Так могло случиться, что пока Евмен и Пердикка были в городе, Евмен предложил остаться и работать на интересы Пердикки.
Любопытно, что Евмен устно обосновывал свой нейтралитет в споре между пехотой и кавалерией своим кардийским происхождением: «это было не его дело, поскольку он иностранец, чтобы вмешиваться в споры македонян» (Plut. Eum. 3.1). Это была особая позиция, поскольку многие другие немакедоняне не задумывались о своем вовлечении в ссору. Неарх, как указывалось, предложил солдатской сходке Геракла признать наследником Александра (Curt. 10.6.11), а Пасий Фессалиец и Амисс Мегалополиец были двумя из трех посредников между пехотой и конницей (Curt. 10.8.15). Выдающееся положение этих двух последних лиц, которые вероятно были командирами наемников[24], показывает, что, возможно, многие греческие наемники присоединились к своим македонским коллегам и были вовлечены и в беспорядки с самого начала. Заявление Евмена было доводом, при чем достаточно вероятным, чтобы разрешить ему придерживаться воображаемого и весьма сомнительного нейтралитета. Как никак вожди двух противостоящих лагерей были членами природной македонской аристократии. В то время как у Александра было много гетейров–иностранцев, его военачальники почти исключительно были потомственными аристократами[25].
Претензия к Евмену в неполноценности по сравнению с общепризнанной наследной македонской аристократией основывалась на том, что он уступал им в происхождении и в опыте и знаниях в военном деле[26]. Пехотинцы–фалангиты, однако, не придавали этим воображаемым препятствиям значения в сравнении с прошлым положением Евмена при Филиппе и Александре[27]. Тогда как величайшим талисманом первых лет после смерти завоевателя было имя Александра[28], мистика Аргеадов была также очень сильна. Она привела к восхождению Арридея на трон и была ответственна за последующие попытки многих претендентов на власть жениться на сестре Александра и дочери Филиппа Клеопатре[29]. Антигон, однако, позже убил ее, чтобы предотвратить союз со своим конкурентом Птолемеем (Diod. 20.37.5-6). [30] Евмен быстро понял силу своей связи с Александром и семьей Аргеадов и направлял свою политику с полным пониманием этого факта.
В окруженном городе, поставки в который были прерваны находящимся вне города войском (Curt. 10.8.11), а Евмен и неназванные лица, работали в городе, решимость пехоты начала ослабевать. Солдаты требовали, чтобы от них или достичь соглашения с конницей, или немедленно вести их против последней (Curt. 10.8.12-14). Ни Мелеагр, ни Арридей не могли получить эффективный контроль над пехотой и ее офицерами.[31] При этих обстоятельствах были направлены послы к лидерам войска вне города и компромисс был достигнут (Curt. 10.8.14-22). Арридей оставался царем (Arr. Succ. 1a.3). Ключ к компромиссу состоял в том, что Кратер, который с ветеранами, уволенными Александром в Описе, находился в Киликии по пути в Македонию, чтобы заменить Антипатра (Arr. Anab. 7.12.4), признавался вторым по власти после царя и таким образом выше всех других офицеров. Кратер должен быть стать «простатом Арридеева царства»[32] или регентом царя[33]. Пердикка сохранял титул хилиарха (Arr. Succ. 1a.3; 1b.4), и таким образом становился заместителем царского простата [34]. Мелеагр, который отозвал свое требование, что он наравне с Кратером и Пердиккой командует объединенным войском, становился заместителем Пердикки (Arr. Succ. 1a.3).[35] Таким образом обе стороны приняли во власть третью партию. Мелеагр, в частности, был доволен этим соглашением; он служил под началом Кратера (Arr. Anab. 6.17.3), и надеялся укрепить свою позицию через ассоциацию с отсутствующим, но популярным полководцем[36]. Поскольку ни Арридей, ни Мелеагр не могли управлять пехотой от своего имени, поэтому и был призван самый популярный военачальник (ср. Plut. Eum. 6.3). В своем собственном мнении Мелеагр вышел из кризиса с новой и более сильной ролью в новом порядке. Однако в действительности ни Пердикка, ни другие принцепсы не имели намерение соблюдать этот договор. Как Эррингтон заявляет, «Пердикка пошел на компромисс, чтобы получить контроль над царем и устранить Мелеагра»[37]. В то же время заявление Курция (10.9.7), что Пердикка возлагал свою единственную надежду выжить на смерть Мелеагра — преувеличение, на самом деле оно указывает понимание необходимости отделить Мелеагра от Филиппа. По этой причине принцепсы были готовы предоставить простазию отсутствующему Кратеру. Для них соглашение с Мелеагром никогда не предназначалось для исполнения (ср. Curt. 10.8.22). Очевидно, что Пердикка не обременял себя соглашениями, которые были заключены вопреки македонской традиции. Решение относительно царства и регентства должны приниматься принцепсами на совете, а не через компромисс с взбунтовавшимися солдатами[38].
В части соглашения с Мелеагром должно было пройти формальное согласование; период противостояния продлился около недели (Curt. 10.10.9). Предательство было запланировано на церемонию очищения македонского войска (Curt. 10.9.11). Согласно Курцию (10.9.8-11) Мелеагр был обманут Пердиккой, который использовал очищение как способ устранить тех, кто, предположительно, выступал против соглашения. Поэтому, когда пехота (10.9.8-11) была вне стен города, а кавалерия владела равниной, были потребованы и получены 300 командиров пехоты (Curt. 10.9.13-18).[39] Эти люди на глазах армии были растоптаны слонами. Принцепсы хотели продемонстрировать ранее мятежным солдатам, что такое неповиновение будет пресекаться. Как и в случае Александра в Описе лидеры восстания заплатили своими жизнями.[40] Так как Мелеагр не был в числе этих трехсот, он был убит впоследствии[41].
Вожди конницы вернулись в Вавилон и провели совещание, которое пытались провести ранее, чтобы решить судьбу империи Александра. На сей раз не было никаких посторонних солдат (Curt. 10.10.1-4). Как уже упоминалось, компромисс между Мелеагром и Пердиккой не рассматривался как окончательное решение. На этой встрече Филипп был утвержден как царь, подразумевая, то если Роксана родит мальчика, он также будет царем (Arr. Succ. 1a.8; ср. Diod. 18.18.6). Позже, когда он родился[42], он был представлен армии, которая в соответствии с македонской традицией провозгласила его царем Александром IV (Arr. Succ. 1a.8).[43] В этом окончательном решении Пердикка выступил простатом царства[44]. Его практический авторитет как регента Арридея, а позже Александра IV, был принят. (ср. Diod. 18.2.4, 3.1, 23.2). Ни общее военное командование, ни простазия в окончательном раскладе для Кратера не упомянуты, вместо этого Кратер должен был разделить власть в Европе с Антипатром (Arr. Succ. 1a.7),[45] как первоначально предлагал Пифон во время первых этапов Вавилонских собраний (Curt. 10.7.9). Ибо для тех кто был в Вавилоне идеальным было этим двум влиятельным, но отсутствующим принцепсам, позволить бороться за контроль над Европой.[46] Пердикка с согласия армии отменил приказ Александра, что Кратер сменяет Антипатра в Македонии (Diod. 18.4.1-6), и заменил на более аморфное разделение власти между ними (Arr. Succ. 1a.7). Юстин (13.4.5), возможно отражая реальную ситуация, когда в противоположность позиции официального урегулирования утверждал, что Кратер получил контроль над царской казной. Он был в Киликии с возвращающимися Македонянами, и таким образом контролировал сокровищницу в Кинде. Что касается реакции Антипатра на события в Вавилоне, нужно отметить, что еще до того как окончательное урегулирование было достигнуто, он уже готовился к тому, что стало Ламийской войной, большое восстание греческих полисов против власти македонян, когда Антипатр и македонское войско оказалось осажденным в Ламии зимой 323/322 (Diod. 18.9.1-4, 12.1).
В дополнение на второй встрече в Вавилоне между принцепсами были разделены сатрапии (Arr. Succ. 1a.5; 1b.2-7; Diod. 18.3.1-2).[47] Тогда как доминирующей фигурой был Пердикка, он явно не управлял процедурными вопросами[48]. Птолемей, который выступал против назначения Пердикки регентом на первом прерванном заседании в Вавилоне (Curt. 10.6.15), получил желаемую сатрапию Египет. Пердикка, если бы имел возможность, заблокировал бы это назначение. Он действительно пытался ограничить дарование, настаивая, чтобы совет сделал Клеомена, предыдущего сатрапа Египта,[49] заместителем Птолемея (Arr. Succ. 1a.5). Аналогично, определенные влиятельные лица, которые физически не присутствовали в Вавилоне, должны были приниматься во внимание. Как отмечалось, Антипатр был подтвержден во владении Македонией (Arr. Succ. 1a.7; Diod. 18.3.2), но теоретически должен был разделить власть с Кратером (Arr. Succ. 1a.7).
Эррингтон, конечно, прав в том, окончательное урегулирование было совершено принцепсами в Вавилоне, и в том, хотя первоначальный компромисс включал Кратера, он испарился со смертью Мелеагра и его сторонников. В то время как соблюдение компромисса было проигнорировано принцепсами, заключившими сделку в Вавилоне, память о нем, конечно, жила в умах солдат. В частности, этим можно объяснить большие меры предосторожности принятые Евменом в Каппадокии в 320 г., чтобы оставить своих солдат в неведении, что командиром вражеского войска был Кратер (Plut. Eum. 6.6-7);[50] это могло бы объяснить ярость солдат, когда они узнали о смерти Кратера (Diod. 18.37.2; Plut. Eum. 8.3-4). Кроме того Кратер помнил, что однажды выступил в качестве неотъемлемой части структуры власти нового режима. Он, однако, должен был знать, что его роль значительно была уменьшена в окончательном урегулировании. Розен и Шахермайер правы, видя связь между простазией и усилиями Антипатра по подготовке возвращения Кратера в Азию[51], но не как попытку возвратить утраченную власть. Поскольку окончательное урегулирование давало Кратеру власть только в Европе, Кратер и Антипатр должны были основывать законность прежних требований на положении в Азии по компромиссному соглашению. Кроме того, Александр отправил Кратера и 10 000 ветеранов в Македонию, чтобы сменить Антипатра (Arr. Anab. 1.12.3-4; ср. Diod. 18.4.1); у Кратера не было претензий в Азии, если это не основывалось на компромиссном соглашении.
Следовательно, Кратер и Антипатр остались в дружбе с Пердиккой, надеясь достичь прежней позиции в Азии через переговоры (ср. Diod. 18.18.7).[52] Интересно отметить, что 320 г. Антипатр и Кратер успешно вторглись в Малую Азию и начали переговоры с Евменом; последний предложил помирить Кратера и Пердикку (Plut. Eum. 5.7-8). Кроме того, позже, когда Антигон обвинял Пердикку во множестве дел, он никогда не обвинял его в лишении простазии Кратера (ср. Diod. 18.23.2-3, 25.3);[53] Пожалование простазии Кратеру никогда не было часть окончательного соглашения между принцепсами [54]. Кратер никогда не выдвигал этого обвинения. Действительно, Диодор 18.25.3 утверждает, что Пердикка планировал вторгнуться в Македонию и лишить их гегемонии, очевидно ссылаясь на их назначение соправителями в Европе.
В то время как Пердикка был доминирующей фигурой окончательного урегулирования, его позиция была весьма уязвимой. Это ясно из того, что из его приверженцев только Евмен возник в качестве вновь назначенного сатрапа[55]; ни брат Пердикки Алкета, выдающийся командир, не получил провинции, ни Аристоной, предложивший на первой встрече сделать Пердикку царем (Curt. 10.6.16).[56] Действительно, большинство сатрапов просто были повторно назначены на свои владения[57]. Антигон сохранил свою сатрапию из Великой Фригии, Ликии, Памфилии и Писидии. Во–первых, было бы трудно сместить его[58], во–вторых, он был «другом» Антипатра (Diod. 18.23.3). В это время Пердикка намеревался сотрудничать с Антипатром и через какое–то время после «примирения» просил руки дочери Антипатра Никеи (Diod. 18.23.2).[59] Пердикка, очевидно, двигался к своей цели очень аккуратно. Его непосредственное стремление заключалось в том, чтобы удержать регентство и получить контроль над царской армией. Эти соображения могут объяснить, почему большинство его сторонников не сделались сатрапами; Пердикке они были нужнее в Вавилоне[60]. Контроль над армией был наиболее важен, фактическая администрация империи имела вторичную роль. Этот аспект особенно ярко заметен в отношении использования Пердиккой главы царской канцелярии.
Даже при том, что Евмен продолжал видеть свое положение при новом порядке непосредственно при дворе (ср. Plut. Eum. 3.14), у Пердикки были другие планы. Пердикка хотел отстранить от власти в Малой Азии тех правителей, которые сопротивлялись или восставали против власти македонян[61]. Следовательно, Евмену были назначены территории Каппадокии и Пафлагонии[62], (Curtius 10.10.3), первоначально Евменом отклоненные. Хотя Пердикка преодолел нежелание Евмена, это было не самое легкое назначение. Ни Каппадокия, ни Пафлагония не находились по македонским контролем. Хотя формально Александр захватил южную Каппадокию (Arr. Anab. 2.4.1-2), Ариарат, правитель северной Каппадокии, никогда не подчинялся македонскому управлению (Curt. 10.10.3; Plut. Eum. 3.4).[63] В хаосе, который последовал за сражение при Ипсе, когда множество каппадокийцев и пафлагонцев вместе с остатками армии Дария вторглись во Фригию (Curt. 4.1.34-35; ср. Diod. 17.48.5-6), Ариарат, очевидно, захватил южную Каппадокию (ср. Str. 12.1.3).[64] Пафлагония аналогично не подчинялась власти македонян. Тогда как пафлагонские племена подчинились Александру и переданы под юрисдикцию сатрапа Геллеспонтской Фригии (Arr. Anab. 2.4.1-2; Curt. 3.1.22-23), они вскоре отказались от своей присяги (ср. Curt. 4.5.13). Следовательно, когда Евмену были дарованы эти территории, их сначала еще надо было завоевать.
Создание этой новой сатрапии также должно было ограничить власть Антигона в Малой Азии, тогда как была надежда ассоциацией Клеомена с Птолемеем сделать подобное с последним в Египте[65]. В течение периода от сражения при Иссе в 333 г. до смерти Александра в 323, Антигон и Ариарат по крайней мере de facto придерживались мира. Нет никаких сообщений о вражде между ними, и эти двое, возможно, просто договорились оставить друг друга в покое[66]. Создание сатрапии Евмена, разумеется, разрушало существующий в течение десяти лет статус–кво в Малой Азии.
Подразумевая эти цели Пердикка от имени царей приказал Леоннату и Антигону помочь Евмену в приобретении Сатрапии (Plut. Eum 3.3-4). Приказ на участие Антигону должен был проверить его лояльность к новому порядку. В конце лета 323 г. Евмен выступил из Вавилона[67]. С Евменом шел Леоннат и вместе они проследовали от Вавилона до Фригии Геллеспонтской (Plut. Eum. 3.5). Бриант считает, что значительные силы македонян покинули Вавилон, и что это были те самые войска, которые позже под командой Леонната сняли осаду Ламии[68]. Кроме того Бриант утверждает, что эти войска находились под командой Евмена и впоследствии были переподчинены Леоннату[69]. Ни одно из этих утверждений не подтверждено источниками. Тогда как Плутарх (Eum. 3.4) заявляет, что «большое число» солдат должны были сопровождать Евмена в его сатрапию, но нет никаких доказательств, что они были македонянами. Наоборот, учитывая малочисленность македонских войск, оставшихся с Пердиккой, армия, которая освободила Ламию, должна была состоять из наемников, принятых на службу в Азии, и македонян, призванных в Македонии после того как Леоннат переправился в Европу. Фактически численность македонян в великой армии в это время было относительно невелика, возможно, менее 10 000.[70] Пердикка уже послал на восток Пифона с 3800 македонян (Diod. 18.7.3),[71] таким образом еще сокращая свои силы. Леоннат и Евмен получили 5000 талантов от Пердикки на кампанию в Каппадокии для найма наемников (ср. Plut. Eum. 3.11). Кратер до возвращения в Македонию в 322 г. зачислил на службу 4000 наемников (Diod. 18.16.4), а в 318 Арридей, тогдашний сатрап Фригии Геллеспонтской призвал 10 000 (Diod. 18.51.1). Сколько бы македонян ни было в деблокирующем Ламию войске Леонната из 20 000 пехоты и 1500 всадников (Diod. 18.14.5), они были призваны в Македонию после переправы из Азии. Когда Антипатр выступил в поход против греков, он оставил в Македонии Сиппа с армией (Diod. 18.12.2). Леоннат в дополнение к этим македонянам призвал других (Diod. 18.14.5).[72] Пердикка не собирался распределять великую армию Александра, его ключ к власти[73]. Новым сатрапам Пердикка предоставил контингенты наемников и иностранные войска, наряду с деньгами, при помощи которых можно было нанять дополнительные силы, оставшиеся в больших количествах после краха Персидской империи[74].
Другая одновременная кампания аналогичная рассматриваемому вторжению в Каппадокию — ранее упомянутая экспедиция Пифона 323 г. против греческих мятежников в восточных сатрапиях.[75] Это восстание берет начало в более раннем мятеже 326/325 (Curt. 9.7.1-11; Diod. 17.99.5-6).[76] Ибо к экспедиции Пифона было приписано 3000 пехоты и 800 всадников из македонского войска, но основную часть армии, 10 000 пехоты и 8000 всадников, должны были поставить сатрапы этой области (Diod. 18.7.3), а македонские солдаты должны были вернуться к великой армии после подавления восстания (Diod. 18.7.9). Нет никаких признаков, что войска Леонната и Евмена должны были вернуться к Пердикке.
Относительно утверждения Брианта, что силы для вторжения в Каппадокию находились под командованием Евмена, Плутарх (Eum. 3.4) совершенно ясно говорит, что Леоннат и Антигон должны были поставить войска. Кроме того, в свете последующей уверенности Пердикки в Евмене, поставившим его главнокомандующим в Малой Азии в 320 г. (Diod. 18.25.6; Plut. Eum. 5.1), сомнительно, чтобы Евмен был отстранен им от командования армией в 322 г. Наконец, по аналогии с кампанией Пифона, вопреки Брианту, предполагаемый вклад Антигона в Каппадокийскую кампанию не мог быть минимальным[77]. Против Евмена при Габене Антигон выставил 1000 фригийской и лидийской кавалерии (Diod. 19.29.2-3); это должны были быть лучшие войска из этих регионов, так как зимой 316/315 гг. Антигон был не просто сатрапом Фригии, но одним из главных претендентов на власть, и обладал самым крупным македонским войском, сражающимся в Азии[78]. На 323 г. неизвестно сколько туземных войск он вырастил, или сколько наемников было у него в штате. Наиболее вероятно, что Антигон должен был поставить значительную часть войск, поскольку он, в отличие от Леонната, уже более десяти лет распоряжался сатрапией и ее ресурсами[79]. Леоннат должен был поставить профессиональное наемное ядро для военных действий.
Лисимах столкнулся с обстоятельствами, похожими на тем, которым противостояли Евмен и Леоннат. Назначенную ему сатрапию Фракию занял враждебный и могущественный противник[80]. Однако Лисимах успешно вторгся во Фракию с 4000 пехоты и 2000 конницы против войска в 20 000 пехоты и 8000 конницы (Diod. 18.14.2-3; ср. Arr. Succ. 1.10).[81] В то время как статус его сил нигде четко не сформулирован, вероятно все они были наемниками. Пердикка, вероятно, не понимал степени сопротивления, что Севт или Ариарат способны возвыситься; Антигон, должно быть, знал реальную трудность кампании, и его нежелание принимать в ней участие может частично происходить из этого понимания.
Евмен и Леоннат покинули Вавилон с войском, возможно, значительно меньшим 10 000. Очень быстро провозглашенная Каппадокийская кампания провалилась. Антигон не предоставил помощь. О причинах его отказа можно только гадать. Антигон мог не воспринять решение принятое в Вавилоне как обязательное[82], он мог не желать помогать утверждению потенциального конкурента в Малой Азии, или, как отмечалось ранее, он, возможно, полагал, что мощь Ариарата серьезно недооценена. Ариарат в 322 г. смог выставить в поле 30 000 пехоты и 15 000 конницы (Diod. 18.16.2), и в окончательном решении принял участие Пердикка: великая армия в двух сражениях разбила эти войска (Arr. Succ. 1.11). Пердикка предположил, что у Антигона не будет другого выбора кроме участия. В конце концов, даже при том, что Пердикка был ответственен за приказ, формально распоряжение исходило от царя Филиппа.[83]
Несмотря на не прибытие Антигона Евмен и Леоннат готовили вторжение в Каппадокию (Plut. Eum. 3.5-6). У них было достаточно финансов, чтобы нанять дополнительных наемников (Plut. Eum. 3.11). Эти приготовления продолжались в течение осени и зимы. Но до начала кампании прибыл Гекатей, тиран Кардии и наследственный враг Евмена, и попросил, чтобы Леоннат отправился в Грецию и снял осаду Ламии (Plut. Eum. 3.6). Еще до внезапного начала Ламийской войны Антипатр искал помощи Леонната от надвигающегося кризиса, и для закрепления союза предлагал Леоннату одну из своих дочерей в жены (Diod. 18.12.1). Позднее он получал письма от сестры Александра Клеопатры, предлагавшей переправиться в Македонию, жениться на ней и занять трон (Plut. Eum. 3.9). Похоже, что Олимпиада, мать Александра, стояла за этим предложением; она не была сторонницей Антипатра (Diod. 17.118.1).
В этом пункте интересно отметить превратности карьеры Леонната. На первом собрании в Вавилоне после смерти Александра, Пифон предлагал, чтобы Леоннат и Пердикка были наставниками или регентами неродившегося ребенка Роксаны (Curt. 10.7.8-9). Во время последовавшего мятежа, утверждает Курций (10.7.20), что вождями кавалерии, хотя очевидно, что Пердикка был более влиятельной фигурой (Curt. 10.8.1-2, 6), были Пердикка и Леоннат. Но в договоре, последующем после примирения армии, Леоннат уже появляется не в качестве главной фигуры, а скорее как сатрап Фригии Геллеспонтской[84]. Действительно, тогда как Александр Пафлагонию ассоциировал с Геллеспонской Фригией[85], теперь эта территория была присоединена к Каппадокии и назначена Евмену[86]. Собственно Геллеспонтская Фригия имела важное стратегическое значение, контролируя азиатский берег пролива, но большая часть этого значения была сведена на нет мирными отношениями, существовавшими тогда между Антипатром и Пердиккой. В начале лета 323 г. Антипатр твердо контролировал Македонию; вскоре Лисимах должен был занять соседнюю Фракию. Кратер с 10 000 ветеранов и признанным правом вмешаться в Македонские дела уже находился в Киликии (Arr. Succ. 1a.7).
Тогда как Леоннат не ответил на более ранний призыв Антипатра о помощи, новые обстоятельства, при которых Антипатр оказался в ловушке в Ламии, и брачное предложение Клеопатры сделанное ему, сподвигли его к решению переправиться в Европу и предъявить права на Македонию[87]. Отказ Антигона помочь в завоевании Каппадокии, возможно, также помогли Леоннату принять такое решение. Леоннат попросил Евмена присоединиться к нему и даже пытался примирить его с Гекатеем (Plut. Eum. 3.6). Евмен ответил, что слишком долго был врагом Антипатра и боится, что Македонский наместник убьет его. В этот момент Леоннат сообщил Евмену о письмах Клеопатры и о своих планах захвата македонского престола (Plut. Eum. 3.7-8). Евмен однако не готов был оставить свое положение при Пердикке ради безумного и опасного рывка в Македонию. Чтобы избежать трудностей, Евмен задержался с ответом на предложение Леонната и исподтишка со своими людьми и снаряжением вернулся в Вавилон (Plut. Eum. 3.10-11). Согласно Непоту (Eum. 2.4-5) Евмен формально отклонил запрос Леонната и впоследствии последний покушался на его жизнь, покушение было бы успешным, если бы Евмен не ускользнул от его стражи и не сбежал. Фонтана более правдоподобно утверждает, что Евмен вернулся в Вавилон без происшествий[88]. Чтобы привести отчет Непота в соответствие с рассказом Плутарха об отъезде Евмена в Вавилон потребовалось бы, чтобы Евмен, 300 всадников, 200 вооруженных слуг с большою казною сбежали из некоторой формы домашнего ареста («ex praesidiis eius effugisset» [Eum. 2.5]) и ушли от преследования. Наиболее вероятная подлинная ситуация была в том, что Евмен почувствовал себя под угрозой и покинутым. Где–то при передаче материала подразумеваемая угроза у какого–нибудь писателя, вероятно Дуриса[89], превратилась в покушение на жизнь Евмена.
Евмен вернулся в Вавилон весной 322 г., Леоннат переправился в Европу в Марте–Апреле этого года[90]. В Македонии Леоннат провел некоторое время занимаясь призывом новобранцев (Diod. 18.14.5), и в начале лета снял осаду Ламии, но погиб на поле битвы (Diod. 18.15.1). Тогда–то в Вавилоне Евмен сообщил Пердикке о замыслах Леонната; Пердикка уже знал об отказе Антигона предоставить помощь. Его доверие к Евмену подтвердилось. Назначенный сатрапом он стал членом правящего совета Пердикки (Plut. Eum. 3.12). Пердикка теперь знал, что для выполнения его целей в Малой Азии потребуется его присутствие. Поэтому в начале лета Пердикка с царской армией покинул Вавилон и направился в Малую Азию[91].
В Каппадокии Ариарат ожидал с 30 000 пехоты и 15 000 конницы, большинство этих войск были наемниками (Diod. 18.16.2), возможно греки, которые служили Дарию и спаслись после разгрома при Ипсе и организовали неудачную контратаку на Малую Азию (ср. Curt. 4.1.34-35). Присутствие этих наемников, несомненно, делало задачу более трудной, чем представлял Пердикка, так как потребовалось два сражения прежде чем Каппадокийский царь был побежден (Arr. Succ. 1.11).[92] Ариарат был пленен и наряду с другими его родственниками был подвергнут пыткам и казнен (Diod. 18.16.3; App. Mith. 2.8).[93] После победы Неоптолем был послан с частью великой армии для преследования спасшихся каппадокийцев и подавления беспорядков в западной Армении (ср. Diod. 18.29.4-5; Plut. Eum. 4.1).
В то время как Пердикка и Евмен были на пути в Каппадокию, Кратер переправился в Европу (Diod. 18.16.4). Антипатр просил его помощи точно также у Леонната как только услышал о смерти Александра (Diod. 18.12.1). Подобно Леоннату Кратер медлил с ответом. Он, возможно, содействовал Клиту в подготовке флота помогавшему Антипатру во время войны. Клит, который впоследствии победил афинян на севере Эгейского моря (Diod. 18.15.8-9), был придан Кратеру Александром в Описе, и, вероятно, был еще с ним в Киликии, когда вспыхнула Ламийская война (Just. 12.12.8; ср. Arr. Anab. 7.12.1, 4). Тогда как морская победа македонян на Геллеспонте облегчила переправу Леонната, афинский флот все еще оставался грозной силой (ср. Diod. 18.14.8).[94] В любом случае Кратер выжидал события, так что Леоннат ответил первым. Быстрая гибель Леонната в 322 г., очевидна, содействовала решению Кратера принять приглашение Антипатра[95]. Оставив достаточные силы для охраны царской сокровищницы в Киликии, он продолжил движение вдоль побережья к Геллеспонту с 6000 ветеранов, 4000 наемников, 1000 персидских лучников и пращников, и 1500 конницы (Diod. 18.16.4), сопровождаемый македонским флотом под командой Клита[96]. С прибытием Кратера баланс сил в Европе быстро изменился. Кратер охотно принял главнокомандование Антипатра (Diod. 18.16.4-5). Это объединенное войско сокрушило противостоящих греков. Решающее сражение произошло при Кранноне в июле–августе 322 г. (Plut. Dem. 28.1), а гарнизон в Афинах был размещен в начале октября (Plut. Phoc. 28.2; Dem. 28.1).[97]
После покорения Каппадокии Евмен назначил своих друзей на руководящие должности судьями, командирами гарнизонов и администраторами (Plut. Eum. 3.14). Администрация сатрапий при диадохах продолжила многие методы персидской администрации, которой схожим образом следовал Александр[98]. Типичный пример политики Александра виден в случае Лидии. Александр назначил сатрапом Асандра, в то время как Павсания с гарнизоном оставил ответственным за цитадель Сард, а Никий должен был управлять финансами и сбором дани (Arr. Anab. 1.16.7-8). Эту практику разделения обязанностей также находим в Персии, где гарнизоном Персеполиса в 3000 человек командовал Никархид (Curt. 5.6.11), а в Сузы и цитадель были сделаны отдельные назначения (Arr. Anab. 3.16.9; Curt. 5.2.16). В Карии Птолемей отвечал за Галикарнас с гарнизоном в 3200 человек (Arr. Anab. 1.23.6), а в Бактрии Никанор отвечал за город Александрия (Arr. Anab. 4.22.5). В Вавилонии Мазей был назначен сатрапом, но Аполлодор был стратегом, Асклепиодор сборщиком налогов (Arr. Anab. 3.16.4-5), а Агафон с 1000 солдат командовал цитаделью Вавилона (Curt. 5.1.43). Очевидно, что Пердикка чаще всего сохранял такую раздельную юрисдикцию, введенную Александром[99]. В то время как у него, возможно, выбор был невелик, практика, несомненно, работала в его интересах. Эти люди несли ответственность перед центральным правительством, а не перед местным сатрапом, что делало их потенциальной пятой колонной. Пердикка пытался установить такую ситуацию в Египте, назначив Клеомена заместителем Птолемея (Arr. Succ. 1a.5).[100] Если бы Пердикка пожелал, он создал бы подобное разделение властей в Каппадокии. В конце концов, область была просто завоевана его армией; он имел возможность раздать должности в Каппадокии по своему желанию. Факт, что Евмену были даны такие широкие властные полномочия, был мерой уверенности Пердикки в личной преданности Евмена.
Менее чем за год Евмен полностью изменил то забвение, которое претерпел со смертью Александра; он был сатрапом большой и мощной провинции, но что еще более важно, — доверенным лицом очевидного преемника Александрова наследства.
Вторжение в Каппадокию имело место летом 322 г.[1] Затем Евмен с Пердиккой и царской армией занялись организацией сатрапии (Plut. Eum. 3.14). Две победы над Ариаратом (Arr. Succ. 1.11) и реорганизация Каппадокии должны были отнять время. Трудность умиротворения проявляется в посылке Неоптолема в западную Армению отчасти для преследования остатков армии Ариарата. Следовательно, это падение должно было произойти до того как Пердикка, сопровождаемый Евменом, покинул Каппадокию ради Киликии (Plut. Eum. 3.14-4.1; Diod. 18.22.1).[2] В дополнение к назначению сатрапом Каппадокии он теперь был одним из главных советников Пердикки (Plut. Eum. 3.12). Находясь в Киликии Пердикка обеспечил преданность бывшей пешей гвардии Александра, 3000 гипаспистов. Эти войска были отделены Александром от основных сил в Описе и посланы с Кратером в 324 г.[3] Когда Кратер отправился из Киликии на соединение с Антипатром в Македонию (Diod. 16.16.4), он оставил эти войска для поддержания порядка и охраны сокровищницы в Кинде[4]. Евмен не долго оставался при Пердикке; он вскоре получил приказ от регента вернуться в Каппадокию (Plut. Eum. 4.1). Возвращение Евмена в сатрапию было обусловлено прежде всего проблемами, возникшими в Армении. Неоптолем был послан Пердиккой в западную Армению со значительными силами[5]. Замирение Армении имело важное значение для безопасности Каппадокии, контролирующей главные линии коммуникации на восток, включая Царскую Дорогу.[6]
Тогда как источники не дают ясного понимания точной причины кампании, наиболее вероятное объяснение состоит в том, что это было преследование побежденных войск Ариарата, бежавших в восточном направлении в Армению[7]. Даже при том, что Диодор подчеркивает ничтожность количества выживших, потомки Ариарата смогли удержать свою независимость в Армении весь следующий век (Diod. 31.19.5). Кроме того, возможно, что остатки персидских войск, преданные памяти Дария, находились в западной Армении. Прежде чем стать царем Персии, Дарий был сатрапом Армении (Just. 10.3.4), что, учитывая отмеченный наследственный контроль над Великой Арменией семьи Оронта, Гидарнидов, несомненно указывает на западную часть этой сатрапии[8]. Возможно, что соплеменники и местные персидские феодалы сохранили высокую степень лояльности к памяти своего бывшего сатрапа и царя. Также возможно, что трудности в Армении были вызваны выжившими участниками неудачного персидского контрнаступления в Малой Азии и битвы при Иссе (ср. Curt. 4.1.34-35; 5.13). Безотносительно источника проблем, задача назначенная Неоптолему была очень значительной. В целом, кампания в Армении должна быть суровой[9], особенно для армии слабой в кавалерии. «Десять тысяч» в 401 г. испытывали большие трудности от армянской конницы (Xen. Anab. 4.3.3, 17, 20-21). Армения долгое время была известна своими прекрасными лошадями и снабжала Персию 20 000 жеребят каждый год[10]. Природа военных действий в Армении объяснила бы необходимость для Неоптолема в коннице (ср. Plut. Eum. 4.3-4). Также очевидно, что Оронт, сатрап Великой Армении, не обеспечил материальной помощью Неоптолема. Действительно, Оронт позже придерживался замечательного нейтралитета во время войн, которые вскоре возникли между бывшими полководцами Александра[11].
Евмену в Армении была назначена задача восстановить порядок в рядах македонских войск. Согласно Плутарху, солдаты стали «высокомерными и наглыми» (Plut. Eum. 4.3),[12] а их командир Неоптолем прекратил исполнять директивы от регента (Plut. Eum. 4.1-2). Точная природа «беспорядка», причиной которого был Неоптолем, неизвестна. Учитывая трудность, присущую кампании, заявления Плутарха могут просто указывать, что солдаты отказались от дальнейшей борьбы, а командующий оказался бессилен переубедить их. Очевидно, что это не было неповиновение Неоптолема. Пердикка не удалил его из Армении и, на самом деле позже оказывал ему высокое доверие (ср. Diod. 18.29.2), но эта ситуация в Армении вынудила регента впоследствии ограничить власть Неоптолема. Он оказался неэффективен как лидер.
Сначала Евмен имел малые успехи или с войсками или с их командующим (Plut. Eum. 4.3); действительно, вероятно во время этой кампании Неоптолем сделал высказывание, находящееся у Плутарха (Eum. 1.6), что он, Неоптолем, «сопровождал Александра с щитом и копьем, Евмен сопровождал царя с пером и бумагой». Евмен вскоре справился с ситуацией, создав корпус каппадокийской кавалерии численность 6300 человек с помощью прямых подарков и обещаний освобождения от налогов (Plut. Eum. 4.3-4).[13] Дарий использовал Каппадокийскую конницу против Александра[14], а Ариарат обладал 15 000 конницы в 322 г. (Diod. 18.16.2). Присоединение Евменом каппадокийской кавалерии «ободрило македонян» (Plut. Eum. 4.4), и возбудило их энтузиазм к кампании. Нет больше никаких упоминаний о трудностях в Армении, и Пердикка оставил Неоптолема командиром (ср. Diod. 18.29.2; Plut. Eum. 5.2). Однако кажется очевидным, что Евмен периодически был вовлечен в эту операцию, возможно до 320, ведя кампанию 322 и 321 гг.[15] Также вероятно, что Евмен по крайней мере часть времени провел с Пердиккой. С 321 г. он был одним из главных советников Пердикки. (ср. Arr. Succ. 1.21).
В Киликии Пердикка и царская армии провели зиму 322/321 гг.[16] На зимних квартирах Пердикка и его советники начали планирование предстоящего года. В это время намерения Пердикки состояли в том, чтобы обеспечить неоспоримый контроль над Малой Азией, и поддерживать мирные отношения с Антипатром в Македонии и с Птолемеем в Египте. Неоптолем и Евмен вели кампанию в Армении; присутствие регента в Киликии обеспечило ему доступ к царской сокровищнице и плодородным землям, где можно было дать отдых войску (ср. Xen. Anab. 1.2.22). Тогда как Пердикка, конечно, хотел достичь большего единства в империи, нет никаких доказательств, что он рассматривал проблему Птолемея в Египте и Антипатра в Европе. Действительно, Пердикка не высказал очевидного интереса к сатрапии Фригии Геллеспонтской. Если бы он собирался вторгнуться в Македонию или опасался нападения из Европы, он бы обратил более пристальное внимание на эту область. Начиная с отъезда Леонната в Македонию в этом регионе не было сатрапа.
Пердикка, в рамках общей кампании в Малой Азии, весной двинулся в Писидию против двух непокорных городов, ларандов и исавров (Diod. 18.22.1). Эти народы убили Киликийского сатрапа Балакра где–то в конце царствования Александра (Diod. 18.22.1; ср. Arr. Anab. 2.12.2).[17] Оба города пали после коротких и жестоких кампаний (Diod 18.22.2-7).[18] С их захватом Пердикка и его войска обосновались в Писидии и подняли вопрос Антигона. Последний выказывал нежелание следовать указаниям регента, и было решено призвать его к ответу за его отказ помочь Евмену.[19] Фригийский сатрап был вызван ответить на обвинения формально перед царем и его советом (Diod. 18.23.4). Приглашение было отправлено, вероятно, в конце весны 321 г. (ср. Arr. Succ. 1.20; Diod. 18.23.3).[20] Цель Пердикки состояла в том, чтобы вынудить Антигона бежать, поскольку Антигона трудно было сместить военным путем[21]. Регент очевидно не спешил; прошло уже больше года после неудачной кампании Евмена. В окончательном решении он надеялся достичь своей цели не имея необходимости вторгаться во Фригию. Следовательно, Антигону было дано время, в которое он должен был дать ответ (ср. Diod. 18.23.4). Кампания регента должна была встревожить Антигона, так как главная военная дорога от побережья шла через Писидию и тянулась до Келены. Кроме того, Писидия якобы находилась под контролем Антигона, но после сражения при Иссе получила полную независимость[22].
Кроме того весной 321 г. одна из дочерей Антипатра, Никея, сопровождаемая братом Иолаем, прибыла в лагерь Пердикки[23]. Пердикка просил ее руки вскоре после того, как было достигнуто соглашение в Вавилоне[24]. Антипатр занятый Ламийской войной задержался с ответом на просьбу Пердикки[25]. В части стратегии на новые времена без Александра Антипатр хотел заключить союзы с различными принцепсами через браки со своими дочерями[26]. Евридика была женой Птолемея (Paus. 1.6.8);[27] а Фила вышла замуж за Кратера после завершения Ламийской войны (Diod. 18.18.7). Антипатр и Кратер возвратились в Македонию в конце зимы 322/21 г. и начали строить свои планы. Полномасштабное вторжение в Этолию должно было начаться весной (Diod. 18.24.1-25.2). Далее было решено, что Кратер в конце концов должен вернуться в Азию (Diod. 18.18.7). Очевидно, было решено попытаться добиться соглашения с Пердиккой для достижения этих целей.
Со времени договоренности в Вавилоне Антипатр был скрупулезно корректен в отношениях с центральным правительством, представленном царями и регентом. Вскоре после капитуляции Афин в завершении Ламийской войны он передал вопрос об афинских владениях на Самосе царям (Diod. 18.18.6), т. е. Пердикке. Самосские изгнанники впоследствии были восстановлены, а остров освобожден «по приказу Пердикки» (Diod. 18.18.9). Антипатр, однако, поддерживал отношения с Птолемеем и эти отношения привели к «пониманию» (Diod. 18.14.2; ср. 18.25.4), и, возможно, как уже отмечено, к браку. Природа этого понимания дана не ясно. Пердикка сам готовился к временам, когда отношения с Антипатром могут испортиться. Он поддерживал связь с этолийцами и получал письма от вождя афинян Демада, который приглашал его вмешаться в Европейские дела.[28] Антипатр узнал об этих связях после смерти Пердикки (Diod. 18.48.2).
Одновременно с Никеей прибыла сестра Александра Клеопатра, сама предлагая брак с регентом[29]. Возможно, что Евмен был ответственен за появление Клеопатры в это время[30]. Подстрекательство на это предложение исходило от Олимпиады (Arr. Succ. 1.21; ср. Just. 13.6.4), и она и Евмен имели близкие отношения.[31] Кроме того, после ее прибытия, Евмен был тем, кто защищал ее предложение (Arr. Sucс. 1.21). Между Евменом и Антипатром существовала давняя вражда[32]. В интересах Евмена было воспрепятствовать союзу между его новым покровителем и Антипатром. Присутствие двух потенциальных невест регента привело к открытой размолвке в рядах последователей Пердикки. Алкета поддерживал брак с Никеей и таким образом союз с Антипатром; Евмен защищал союз с Клеопатрой и создание связи с царской семьей (Arr. Succ. 1.21).
Совет по–видимому был в согласии по поводу политики, осуществляемой в Азии. Нет никаких упоминаний в источниках о какой–либо оппозиции кампаниям в Каппадокии или Писидии, ни шагам, предпринятым, чтобы удалить Антигона из Фригии. Другие проблемы, однако, вызывали споры. Птолемей, очевидно, был объектом некоторой неуказанной враждебной деятельности (Diod. 18.25.4; 14.2). Но фракционные линии тянулись преимущественно по направлению к старому регенту Александра в Македонии. Одна группа, возглавляемая Алкетой, ясно видела раздел между европейскими и неевропейскими областями империи, по крайней мере, пока был жив Антипатр. За пределами Европы власть регента была абсолютной, но в Европе он должен был признавать авторитет Антипатра. Эти советники должны были выступать против укрывания от Антипатра мирных предложений от этолийцев и писем от Демада. Они не видели потребности в союзе с семьей Александра. Пердикка, верили они, уже обеспечил лояльность царской армии путем успешных кампаний в Каппадокии и Писидии. Более того, он контролировал персоны царей и царскую сокровищницу.
Другая фракция, возглавляемая Евменом (cр. Arr. Succ. 1.21),[33] хотела сделать Пердикку хозяином всей империи Александра; брак с Клеопатрой заложил бы основу для Пердикки в конечном счете из регента самому сделаться царем. Для Евмена и его фракции нынешняя монархия была фарсом. Реальность состояла в том, что как регент и главнокомандующий большей части армии Александра Пердикка фактически был правителем Азии. Брак с Клеопатрой возвысил бы его в глазах этих солдат, чье уважение к Аргеадам сделало слабоумного Арридея царем. В любом случае в Вавилоне войска не показали себя враждебно к перспективе царского сана Пердикки (Curt. 10.6.18). Колебания Пердикки к принятию этой роли, отчасти, привели к призыву на царство Арридея (Curt. 10.6.16-19).[34] Те же самые войска впоследствии выразили негодование по поводу покушения Мелеагра на убийство бывшего хилиарха Александра (Curt. 10.8.5). Конечно, теперь проблема всякой попытки сделать Пердикку царем была в том, что в отличие от Вавилона, когда Аристоной сделал свое предложение, были цари, возведенные на трон этими самыми войсками. Кроме того эти войска помнили предательство Пердиккой вождей пехоты в Вавилоне[35]. Претензия на монархию теперь должна была иметь совсем другое обоснование нежели это было в 323 г.
Для Евмена риск был оправдан. С его точки зрения, пока Пердикка первенствовал в Азии, Птолемей и Антипатр удерживали значительные части империи Александра в фактической независимости. В Египте власть Птолемея быстро укреплялась после 323 г. Птолемей нашел 8000 талантов в египетской казне, которые он пустил на сбор наемников (Diod. 18.14.1). Помимо наемников Птолемей также унаследовал 4000 солдат и 30 трирем, которые Александр оставил в Египте (Curt. 4.8.4; Arr. Anab. 3.5.3-5). Сатрап впоследствии убил Клеомена, который в Вавилоне был назначен его заместителем (Paus. 1.6.3),[36] аннексировал Кирену без согласия царей (Diod. 18.19-21; Arr. Succ. 1.16-19),[37] и уже начал переговоры с царями Кипра (Just. 13.6.19).[38] Кроме того, даже при том, что никакого формального союза между Птолемеем и Антипатром не было заключено до зимы 321/320 г. (Diod. 18.25.4), они ранее переписывались, и своего рода понимание было достигнуто (Diod. 18.14.2).[39] Эти меры, принятые наряду с возможностью возвращения Кратера в Азию, с точки зрения фракции Евмена, сделали конфликт с Антипатром и Птолемеем неизбежным. Для такой борьбы Пердикка нуждался в любом преимуществе, если он хотел победить. В эпоху когда имена Филиппа и Александра были талисманами, брачная связь с семьей Аргеадов увеличивала возможность, если не гарантировала, успех Пердикки. В этом кризисе, как и в том, что имел место в Вавилоне, дрогнул Пердикка. Он, очевидно, хотел жениться на Клеопатре и добиваться царства, но побоялся вызвать гнев Антипатра (Diod. 18.23.3; ср. Just. 13.6.6). Он, возможно, хотел дождаться более благоприятной ситуации, и то же время упредить Антипатра. Эррингтон предположил, что Пердикка решил сопровождать тело Александра, которое все еще находилось в Вавилоне, в Эги, и уже с таким психологическим преимуществом противостоять Антипатру.[40] Эррингтон предвосхищает последующие события. На это время нет никаких предположений в источниках, что Пердикка планировал противостоять Антипатру в Македонии. Как отмечено ранее, он не показывал никакого беспокойства относительно Геллеспонтской Фригии. Однако, тогда как в конце концов Пердикка женился на Никее[41], интересно отметить, что Клеопатра не возвратилась в Европу, но осталась в Малой Азии, поселившись в Сардах (Arr. Succ. 1.26).
Аргументы Евмена в пользу непосредственно брака с Клеопатрой были усилены последующими событиями. Вскоре после союза Пердикки с Никеей, Кинана, дочь Филиппа II и вдова Аминты, сына Пердикки, племянника Филиппа II и двоюродного брата Александра, явилась в Азию с требованием, чтобы ее дочь Ада сочеталась браком с царем Филиппом[42]. Кинана собрала собственный отряд и пробилась из Македонии, несмотря на попытку Антипатра воспрепятствовать ее отъезду (Polyaen. 8.60). Пердикка послал Алкету на север, чтобы перехватить ее. Когда ее решимость оказалась непоколебимой, Алкета убил Киннану, вероятно, по приказу Пердикки[43]. Результатом этого был бунт царской армии, который вынудил Пердикку согласиться на брак. Ада сменила свое имя на Евридику[44].
Эпизод с Киннаной стал главным поворотным моментом для Пердикки и его союзников. Для Пердикки теперь было ясно, что его контроль над армией был не достаточно полным, как настаивал Алкета или как он сам предполагал. Его авторитет над солдатами, полученный в тяжелых кампаниях, теперь оказался подорван. Происшествие с Кинаной продемонстрировало, что брак с Клеопатрой, несмотря на включенные риски, был очень важен (ср. Just. 13.6.4). Евмен, который сохранил связь с Клеопатрой, приказал тайно начать переговоры о бракосочетании[45]. Планы теперь делались на вторжение в Македонию (Diod. 18.23.3, 25.3, 6).
Той весной тело Александра должно было закончить свое долгое путешествие из Вавилона в Эги, чтобы быть похороненным в бывшей столице, как требовал Македонский обычай (Paus. 1.6.3).[46] Итак, Пердикка решил сопровождать мертвого царя в Македонию[47]. Пропагандистская ценность возвращения тела Александра в Македонию очевидна[48]. Прибыв в Македонию, сопровождая мертвого царя в обществе царей, с Клеопатрой в качестве жены, и вероятно, встреченный матерью Александра, Пердикка бы сделался неуязвимым. В связи с изменениями в политике, Пердикка, вероятно, теперь ответил на более ранние мирные предложения этолийцев и афинского лидера Демада (Diod. 18.48.2; Arr. Succ. 1.14). Это было в то время, когда Евмен занял господствующее положение главного советника регента. Аргументы Евмена в пользу неизбежности военных действий и важности брака с Клеопатрой, теперь казались доказанными.
Зимой 321/320 Антигон бежал в Македонию[49]. С тех пор как Антигон был вызван, он давал знать, что хочет защитить себя перед царем, но тайно готовил свой побег в Европу (Diod. 18.23.3-4). Кроме того он готовился к своему возможному возвращению в Азию, укрепляя связи с Менандром, сатрапом Лидии[50], и, возможно, с Асандром в Карии[51]. В то время как Бриант утверждает, что Асандр и Менандр оставались верны Пердикке вплоть до успешной переправы Антипатра и Кратера[52], существуют свидетельства, которые дают основания предполагать, что, по крайней мере Менандр, был тесно связан с Антигоном в заговоре по привлечению Антипатра и Кратера в Азию. Диодор (18.23.3) указывает, что Антигон был хорошо информирован об интригах, затрагивающих Клеопатру. Менандр, как сатрап Лидии, находился в идеальном положении, чтобы знать о всех действиях, касающихся Клеопатры, поскольку она жила в Сардах. Более того, когда Антигон в начале 320 г. вернулся в Азию, то 3000 солдат Асандра и Менандра присоединились к нему без колебаний (Arrian Succ. 25.1-2, 26). Возможно, эти два сатрапа также боялись «честолюбия» Пердикки (ср. Diod. 18.23.3).[53] Пердикка часто бывал крут в отношении сатрапов. В дополнение к своим действиям против Антигона, перед своим выступлением в Египет он передал Карию и Лидию под власть Евмена; итак, Менандр, оставаясь командиром вооруженных сил в Лидии, был, по–видимому, также сделан подчиненным власти Клеопатры (Arr. Succ. 25.2).
Был поднят вопрос о законности приписанных Пердикке «амбиций». Фонтана утверждает, что Пердикка лично не был амбициозен; все, что он делал, должно было сохранить единство империи[54]. Пердикка, аргументирует она, должен был управлять царской армией без подлинного царя. Брак с Клеопатрой, следовательно, был необходим, чтобы поднять престиж регента и дать ему возможность сопротивляться силам распада. Бриант однако прав, что действия Пердикки против членов царской семьи[55] и лицемерие в отношении Антипатра больше говорят о его целях, чем его воображаемая верность царям[56]. Тогда как Птолемей явно был нелоялен центральному правительству, Антипатр до этой зимы сохранял верность. Как указано выше, Антипатр подчинялся регенту. Кроме того убийство Пердиккой Кинаны не может быть объяснено ничем другим, кроме его желания обеспечить себе исключительный контроль на царем Филиппом; его предательские делишки с этолийцами и Демадом, аналогично, не отвечали интересам централизации, а только личным устремлениям Пердикки. Поэтому упоминания Диодором «замыслов» Демада достоверны. Пердикка планировал жениться на Клеопатре и вторгнуться в Македонию (Diod. 18.25.3), и в этих планах пособником и подстрекателем был Евмен.
По прибытию в Македонию Антигон предупредил Антипатра и Кратера о замыслах Пердикки (Diod. 18.25.3; Arr. Succ. 1.24). Он заявил, что Пердикка скоро разведется с Никеей и женится на Клеопатре в качестве первого шага к провозглашению себя царем и вторжению в Македонию[57]. Безотносительно доказательств, представленных Антигоном, это было убедительно. Антипатр, Кратер и их командиры единодушно решили закончить текущую кампанию в Этолии на любых приемлемых условиях и готовиться к вторжению в Малую Азию (Diod. 18.25.3-5).[58] Трудно поверить, что что–то кроме самых заслуживающих доверия доказательств вызвало такой резкий поворот политики. В то время как Антигон был одним из «друзей» Антипатра[59], он не подал помощи во время Ламийской войны и не оказывал ему никакой добровольной поддержки. Кроме того, как уже сказано, Пердикка ничем не препятствовал его побегу; Пердикка конечно не верил, что влияния Антигона на Антипатра будет достаточно, чтобы вызвать войну. Действительно, после переправы Антипатра и Кратера в Азию они готовы были признать контроль Евмена над большей частью Малой Азии в обмен на союз (Plut. Eum. 5.6); разумеется, расширенные полномочия Евмена не принесли бы пользы бывшему сатрапу Фригии. Ясно, что Антигон раздобыл секретные сведения, правдивость которых невозможно было подвергнуть сомнению. Наиболее вероятным источником сведений был кто–то из приближенных Клеопатры, который передал их Менандру, и через него в конечном итоге Антигону. В 320 г. Менандр конечно не тратил время в пустую, перейдя от Пердикки на сторону Антипатра (Arr. Succ. 25.2). Клеопатра очевидно знала о спорах, связанных с ней, происходящих на совещаниях у Пердикки. В конце концов она не уехала из Азии и не вернулась к матери, но поселилась в Сардах, достаточно далеко, чтобы не противодействовать Никее, но, разумеется, достаточно близко для того, если планы Пердикки внезапно изменятся. Из более поздних свидетельств кажется бесспорным, что её советником в этих вопросах был Евмен (ср. Arr. Succ. 1.26). Он был тесно связан с Олимпиадой, которая, вероятно, приказала дочери следовать его советам.
Пока Пердикка готовился весной выступить в поход на Македонию с царями и доставить тело Александра в Эги для погребения, события, которые вскоре произошли в Сирии, смешали эти планы. В течение зимы 321/320 г. Птолемей, предварительно сговорившись с Арридеем, командиром, отвечающим за транспортировку тела Александра, и, возможно, в сговоре с Архонтом, сатрапом Вавилонии[60], перехватил похоронный кортеж и отвел его в Египет[61]. После двух лет, потраченных на строительство похоронного экипажа Александра, он начал движение на запад в начале сентября 321 г. (Diod. 18.28.2),[62] но вопреки инструкциям Пердикки, Арридей отправил труп навстречу Птолемею в южную Сирию[63]. К несчастью для Пердикки, Птолемей также понимал ценность обладания телом Александра. Пердикка, обнаружив намерения Арридея, послал войско под командой Полемона и Аттала для перехвата кортежа (Arr. Succ. 25; 24.1-4), но этот отряд был отражен Птолемеем и погребальный поезд продолжил движение в Египет (Arr. Succ. 1.25), где тело по тщательно разработанному ритуалу было предано земле зимой 321/320 г. в Мемфисе (Paus. 1.6.3). Впоследствии Александр был погребен в Александрии (Diod. 18.28.3).
Даже ввиду опасности вторжения из Европы, совет Пердикки единодушно изменил план и приступил к подготовке нападения на Египет (Diod. 18.25.6). Вторжение в Македонию было отложено до возвращения царей и тела Александра на родину. Необходимо было быстро принять меры относительно обороны Малой Азии. В то время как Пердикка с основной частью царской армии и большей частью должностных лиц двигался в Египет, Евмен, Алкета и Неоптолем были оставлены в тылу сражаться с Антипатром и Кратером. Евмену было поручено верховное командование обороной Малой Азии[64]. Алкета и Неоптолем и все прочие сатрапы этой области получили приказ повиноваться Евмену во время этой чрезвычайной ситуации (Diod. 18.29.2).[65]
Достаточно любопытно, что Пердикка поставил Евмена командующим настолько важной военной операции, и это решение, вероятно, отражает отчасти действия Евмена в Армении. Это объяснило бы заявление Диодора (18.29.2), что Евмен был выбран за свои качества военачальника. Евмен на то время, вероятно, больше занятый военными приготовлениями, особенно в отношении кавалерии, во время царствования Александра, что было представлено в источниках[66], разумеется не заработал такой военной репутации, как во время событий в Каппадокии и Армении[67]. Кроме того, большинство опытных офицеров были назначены в подразделения царской армии. Селевк командовал кавалерией товарищей (Diod. 18.3.4);[68] Антиген — аргираспидами;[69] Аристоной сопровождал Пердикку и впоследствии возглавил экспедицию против царей Кипра (Arr. Succ. 24.6), а Пифон, сын Кратея, также занимал видный пост (Diod. 18.36.5). Из оставшихся в Азии выбор Евмена главнокомандующим отчасти продиктован его предыдущим положением при Александре и его посредничеством между пехотой и кавалерией в Вавилоне. Пердикка был достаточно впечатлен эпизодом с Кинаной, показавшим сохранившуюся в войсках преданность семье Аргеадов. Кроме того, тогда как Неоптолем мог также претендовать на связь с Александром[70], трудности испытанные им в Армении подорвали уверенность в нем у регента (ср. Plut. Eum. 4.1). Положение Алкеты в армии было подорвано его участием в деле Кинаны. В дополнение к связи Евмена с Александром, к его успехам в Армении и его доказанной преданности Пердикке, на его выбор также повлияло наличие под его командой большого корпуса каппадокийской кавалерии (ср. Plut. Eum. 4.3-4).
В Малой Азии первой линией обороны должен был стать Геллеспонт (Diod. 18.25.6, 29.1-3). Клит оставался командиром большей части царского флота (Just. 13.6.16). В то время как большая часть транспортных судов ушла в Египет, большая часть военного флота, который ранее под командованием Клита разбил греков в Ламийской войне (Diod. 18.15.8-9; Plut. Dernetr.11.5), отплыла из Киликии на Геллеспонт[71], куда прибыла в марте или апреле 320 г.[72]. Евмен вместе с флотом должен был обеспечить контроль над азиатским побережьем пролива. Превосходство флота Пердикки делало практически невозможной переправу для македонян. Клит командовал флотом приблизительно из 150 кораблей; его флот во время Ламийской войны насчитывал 240 судов (Diod. 18.15.8-9). Флот Антипатра должен был включать суда своего нового союзника — Афин. В то время как нигде не упоминается, что афиняне должны были распустить свой флот после поражения в Ламийской войне, флот этот как минимум трижды потерпел поражения во время этой кампании[73], а после завершения войны 12 000 афинян низших классов переселились во Фракию по требованию Антипатра (Diod. 18.18.4-5; Plut. Phoc. 28.7). Многие эмигранты были из числа тех, кто составлял экипажи афинского флота. Клит, действуя из любого восточного прибрежного города, мог перехватить суда, пытающиеся осуществить переправу; тем же, кому бы удалось переправиться, пришлось бы иметь дело с войском под командой Евмена, особенно с его превосходной кавалерией[74]. Кроме того, в соответствии с договором между Пердиккой и этолийцами, последние были готовы вторгнуться в Фессалию, как только Антипатр покинет Македонию (Diod. 18.38.1).[75]
Если оборона Геллеспонта по какой–либо непредвиденной причине потерпела бы неудачу, то сухопутные войска отступили бы перед силами европейцев; расставляя засады и осуществляя повсеместное беспокойство захватчиков. Однако у Пердикки не было уверенности, что защита Геллеспонта преуспеет. В то время как Антипатр и Кратер были сильны пехотою, Евменова каппадокийская кавалерия, которая была соединена с некоторыми наемниками из царской армии (ср. Plut. Eum. 7.1) придала бы армии сторонников Пердикки крайнюю подвижность[76]. Эта вторая линия обороны имела цель замедлить продвижение европейцев, что бы дать Пердикке и его силам достаточно времени для полного завоевания Египта. Бриант, разумеется, прав, что если переправа удасться, то не было никакого плана устраивать решающее сражение в Малой Азии[77]. Численность сил, сопровождающих Антипатра и Кратера, значительно превосходила силы, оставленные в Малой Азии Пердиккой (ср. Diod. 18.30.4-5). Надежда заключалась в том, что если оборона Геллеспонта потерпит неудачу, то Пердикка победит Птолемея вовремя, чтобы вернуться и поймать Антипатра и Кратера между своей победоносной армией, движущейся на север из Египта, и его все еще боеспособными силами в Малой Азии. На случай переправы Клит должен был препятствовать снабжению, помогать этолийцам и поощрять других отказываться от верности Антипатру. Эта вторичная стратегия основывалась на начальном преимуществе сторонников Пердикки в расстоянии. Евмен, выступив со своими войсками в начале 320 г. должен был достичь Геллеспонта раньше, чем македонские войска переправиться в Азию; Пердикка выступил из Писидии в том же году, возможно, раньше, чем Антипатр и Кратер покинули Македонию. Первый выступил в феврале или в начале марта[78]; второй в марте или апреле.[79] Пердикка должен был прибыть в Египет, по крайней мере, за 60 дней до того, как македонские войска могли бы соединиться с Птолемеем. Очевидно Пердикка и его советники полагали, что с Птолемеем нужно разобраться до того как Антипатр и Кратер прибудут с подкреплениями.
Пердикку по пути в Египет должна была сопровождать часть флота, возможно 90 кораблей, и большое количество торговых судов, под командой его зятя Аттала (Diod. 18.37.2-3). Флот был очень важен для успешного вторжения. Он не только защищал прибрежный фланг, но и был необходим для снабжения армии. Несомненно, Пердикка приказал запасти зерно и воду вдоль линии марша, но решение вторгнуться в Египет было принято много позже жатвы в Сирии, а поход в должен был Египет происходить до следующей.[80] Флот гарантировал, что никаких проблем со снабжением не произойдет. Так же нужно помнить, что Птолемей обладал небольшим военным флотом (ср. Diod. 18.21.7).[81] Позднее, находясь в Киликии, Пердикка отрядил Сосигена переправить войска на Кипр, где кипрские цари признали Птолемея (Arr. Succ. 24.6).[82]
После того как Евмен был назначен заботиться о Малой Азии вместе с Неоптолемом и Алкетой, подчиненных его власти, кардиец отправился взять под защиту Геллеспонт (Diod. 18.25.6; 29.1-3).[83] Отослав вперед армию, Евмен с небольшой свитой прибыл в Сарды с предложением брака к Клеопатре от Пердикки (Arr. Succ. 1.26; 25.2-6),[84] Сестра Александра в настоящий момент предложение отклонила[85]. Она выжидала решение ближайшего конфликта. В тайне от пердиккцев, в то самое время как Евмен направлялся в Сарды, Антигон с командой из 10 афинских кораблей и 3000 человек высадился в Карии (Arr. Succ. 25.1).[86] Как было заранее спланировано, Асандр в Карии и Менандр в Лидии присоединились к нему. Последний организовал сдачу Эфеса и, очевидно, большей части ионийского побережья (Arr. Succ. 25.2-6). Действительно, Менандр, услышав, что Евмен находится в Сардах, послал сообщение Антигону в Эфес. Антигон рекомендовал ему оставаться дружелюбным и задержать Евмена в городе. Между тем Антигон поспешно собрал свои 3000 и кое–какую конницу и отправился в Сарды. Предупрежденный Клеопатрой, Евмен благополучно бежал (Arr. Succ. 25.2-4, 6-7), но Антигон добился известного успеха. Большая часть запада Малой Азии отреклась от регента. Сам Антигон отплыл к Геллеспонту, чтобы подготовить переправу Антипатра и Кратера[87].
Дезертирство Асандра и Менандра было не так серьезно, как другие измены, которые вскоре последовали. Клит и эгейский флот покинули сторону пердиккцев вскоре после прибытия на Геллеспонт[88]. Кроме того долгое пренебрежение Геллеспонтской Фригией после отъезда Леонната теперь обернулось дорогостоящими потерями. Города Геллеспонта в ответ на обещания Антипатра, возможно, донесенные Антигоном, также перешли на сторону европейцев (ср. Arr. Succ. 1.26):[89] Эти измены вынудили Евмена оставить всякие попытки заблокировать или даже просто мешать переправе Антипатра; со своими войсками он отступил внутрь полуострова, доложив о военной ситуации Пердикке[90]. Этот доклад настиг Пердикку в Киликии[91]. В ответ на неудачу на Геллеспонте, Пердикка, в соответствии с планом относительно второй линии обороны утвердил Писидию, приказав, на этот раз письменно, Неоптолему и Алкете повиноваться Евмену при военных действиях в Малой Азии (Plut. Eum. 5.1-2). То что эти письма были посланы показывает, что по всей вероятности ни Алкета, ни Неоптолем не сопровождали Евмена на Геллеспонт. Регент должно быть хорошо знал о трудностях, ставших результатом назначения Евмена главнокомандующим в Малой Азии[92]. Пердикка также сменил сатрапов, которые как он думал могли бы последовать примеру своих коллег в Малой Азии, особенно в Киликии, и, если он не сделал этого ранее, в Вавилоне (Arr. Succ. 24.2-3).[93] Кроме того, в ответ на восстание большей части Кипра в пользу Птолемея, Пердикка послал Сосигена, отвечающего за недавно сформированный финикийский флот, с Аристоноем, командующим сухопутными силами, отразить угрозу острову (Arr. Succ. 24.6). После своих успехов на азиатском побережье, Антигон отплыл на Кипр и присоединился к про–птолемеевской партии (cр. Arr. Succ. 1.30). Переправа теперь была обеспечена для европейцев, Евмен и его армия отступили на линию, определенную дополнительным планом, принятым в Писидии[94]. В то время как число лояльных командиров в Малой Азии быстро уменьшалось, объединенных сил Евмена, Алкеты и Неоптолема было достаточно для успешного выполнения их миссии. Но существовали, несмотря на письма Пердикки, серьезные проблемы с командованием у Евмена.
Два македонских командующих ревновали к власти Евмена над ними (Diod. 18.29.4; Plut. Eum. 5.2-3). Тогда как выбор Пердиккой Евмена для защиты Малой Азии имел смысл с точки зрения рядовых солдат, ни один македонский аристократ, ни Алкета и Неоптолем, не готовы были подчиняться приказам Евмена. Это нежелание происходило отчасти от их прежних отношений с Евменом. Неоптолем видел, как бывший секретарь реорганизовал и укрепил свою власть в Армении; Алкета вел политику соглашательства с Антипатром, подвергшегося нападкам Евмена, и, следовательно, был покинут своим братом. Действительно, разногласия по поводу правильной политики в отношении Антипатра были, вероятно, очень острыми; резюме Фотия не дает подробностей (Arr. Succ. 1.21). Кроме того, предубеждение играло роль в их неудовлетворенности главнокомандованием Евмена. Евмен не был наследственным македонским дворянином, он был иностранцем, кардийским греком[95]. Эти обстоятельства заставили обоих командующими ревновать к возвышению Евмена. Они возможно боялись противостояния с популярным Кратером, опасаясь, что он может поколебать верность их македонян (ср. Plut. Eum. 5.3).[96] Далее, Эррингтон предполагает, что действия Алкеты, по крайней мере, могли основываться на надежде достичь согласия с Антипатром[97]. Как было показано, Алкета был настроен против любого разрыва с Антипатром, и это, вполне возможно, сыграло роль в его нежелании служить под началом Евмена, непримиримого врага Антипатра (Plut. Eum. 3.8; 5.7).
Маловероятно, чтобы вся сила этой враждебности проявилась во время совещания в Писидии, где были сделаны приказы о назначениях, иначе назначения должны были быть другими. Действительно, это никогда бы не преодолело стадии ворчания, если бы рубеж обороны на Геллеспонте удержался. Но в обстоятельствах резкого ухудшения дел в Малой Азии эта ревность вышла наружу. В то время как решение о вторжении в Египет было принято по общему согласию, решение поставить Евмена ответственным за Малую Азию, должно быть, разожгло нешуточные споры и вражду. Но Пердикка использовал свои полномочия, чтобы подавить оппозицию, и если бы линия обороны Геллеспонта удержалась, ни одна из этих скрытых трудностей не проявилась бы. В окончательном рассмотрении вина за дезертирство командующих или сатрапов лежит не на Евмене, но исключительно на Неоптолеме и Алкете. Очевидно, что Пердикка не обладал необходимыми лидерскими качествами, требуемыми в данных обстоятельствах. Он даже не мог заставить собственного брата повиноваться своей власти. Безусловная слабость лидерства Пердикки отражена в комментарии Диодора (18.33.3), наиболее вероятно полученном из Иеронима, о Пердикке как о «кровожадном человеке». Его стиль руководства был явно стилем запугивания. Когда в Вавилоне во время пререканий он находился под угрозой смерти от рук агентов Мелеагра, он высмеял их и запугал (Curt. 10.8.3). Под предлогом примирения он убил лидеров пехоты в Вавилоне (Diod. 18.4.7; Curt. 10.9.18). Вскоре после этого Мелеагр был обвинен в «злоумышлении» против регента (Diod. 18.4.7). Пердикка приказал своим солдатам казнить всех греков, восставших в верхних сатрапиях при известии о смерти Александра (Diod. 18.7.8); плененный Ариарат подвергся пыткам и был посажен на кол (Diod. 18.16.3; App. Mith. 2.8);[98] боеспособные мужчины Ларанда все были убиты, остальные жители обращены в рабство (Diod. 18.22.2); Кинана убита по его приказу. Бывший хилиарх Александра был не из тех людей, которому можно было перечить. Очевидно, в его присутствии большинство принимало его мнение, чтобы не подвергнуться гневу.
По прибытию в Азию Кратер и Антипатр послали обращения к Евмену и Неоптолему (Arr. Succ. 1.26; Diod. 18.29.4).[99] Евмену было обещано сохранение сатрапии, кроме того дополнительные земли и войска (Plut. Eum. 5.6). Подразумевается, что продолжил бы владеть большей часть, если не всей, территорий, которыми наградил его Пердикка.[100] Кроме того, Кратер обещал помирить его с Антипатром (Plut. Eum. 5.6). Евмен, однако, отказался, заявив, что Антипатр слишком долго был его врагом, но предлагал помирить Кратера и Пердикку (Plut. Eum. 5.7-8). Тогда как Евмен остался верен, Неоптолем дал себя уговорить. Хотя он пытался скрыть свое предательство, Евмен скоро его разоблачил[101]. Когда ему было приказано исполнить приказ Пердикки, Неоптолем построил фалангу в боевой порядок (Plut. Eum. 5.4). Даже при том, что наши источники сжали события, кажется, что две армии стояли в непосредственной близости. Плутарх (Eum. 5.4) утверждает, что он не только отклонил призыв Евмена, но и построил фалангу для сражения.
Трудно установить местоположение соответствующих войск, но более вероятно, что Евмен и Неоптолем сражались в западной Фригии[102]. В разыгравшемся сражении пехота Евмена была побеждена, но конница обеспечила победу[103]. Неоптолем или разрешил своей пехоте преследовать в беспорядке, или они следовали своим собственным наклонностям, позволив коннице Евмена, уже победившей вражескую конницу и овладевшей лагерем Неоптолема, напасть на рассеявшихся солдат. Тогда как убитых было немало, большинство сложило оружие и дало клятву служить Евмену; Неоптолем и 300 всадников спаслись бегством (Diod. 18.29.5-6; Plut. Eum. 5.5-6). Евмен послал известие Пердикке о своей победе и приобретении большей части армии Неоптолема; новость настигла Пердикку вскоре после его прибытия в Египет и прежде чем начались какие–либо фактические военные действия[104]. Это сражение произошло в конце мая или начале июня 320 г.
После разгрома Неоптолем бежал к Кратеру и Антипатру.[105] Он просил, чтобы оба они пришли на помощь, но рассудив, решил, что одного Кратера будет достаточно вследствие его популярности (Plut. Eum. 6.1-3). Было решено, что Кратер с большей частью македонского войска нападет на Евмена, Антипатр с остальными продолжит движение в Египет[106]. С 20 000 пехоты, прежде всего македонян, и более 2000 конницы, Кратер вступил в восточную Фригию или Ликаонию (Diod. 18.37.1; Plut. Eum. 6.4). Евмен теперь решил изменить согласованной стратегии, которая предписывала избегать сражения. С подразделениями европейцев и превосходной кавалерией Евмен запланировал наступление. Тогда как численность пехоты Евмена равнялась численности пехоты Кратера, качество этих сил, разумеется, было далеко неравноценным. У Евмена однако было 5000 каппадокийской конницы, преданной и победоносной (Diod. 18.29.4-5).[107] Ввиду популярности Кратера он скрыл от своих людей имя противника. Он объявил, что Неоптолем и негде более не известный Пигрет прибыли после набора нового туземного войска[108].
Когда армии построились для сражения и Евмен увидел, что Кратер занимает правое крыло, он поставил две гиппархии каппадокийской конницы под командой Фарнабаза, сына Артабаза, и Феникса из Тенедоса на своем левом фланге (Plut. Eum. 7.1).[109] Македоняне не должны были столкнуться с Кратером. Евмен отдал этим командирам строгий приказ начать атаку как только появится враг с тем чтобы его обман не обнаружился до окончания сражения. Сам Евмен с агемой из 300 всадников командовал правым крылом, противостоя Неоптолему (Plut. Eum. 7.1-2).[110] Как только армия Евмена перевалила через небольшое возвышение и увидела войска противника, то сразу пошла в атаку. Это внезапное нападение застало Кратера врасплох; он поверил Неоптолему, что македоняне покинут Евмена[111]. Ввиду этой перспективы Кратер предполагал, что, по крайней мере, Евмен не решиться искать решения силой.
Конницы обеих армий выдвинулись далеко вперед от своей пехоты. В первом же столкновении Кратер был убит[112]. С его смертью правое крыло было разбито и бежало в тыл фаланги[113]. На левом Евмен также одержал победу, убив в единоборстве Неоптолема[114]. Как уже отмечалось, эта победа произошла всего десять дней спустя после разгрома Неоптолема (Plut. Eum. 8.1). Тогда Евмен послал Ксенния к окруженному врагу, который не пришел в отчаяние и мужественно ждал нападения Евмена. Ксенний сказал македонянам, что Евмен не будет атаковать их своей фалангой, но применит кавалерию и легковооруженные войска, чтобы воспрепятствовать им собирать провизию (PSI 12.1284). Получив такой ультиматум, вражеская фаланга получила приглашение присоединиться к Евмену; это приглашение она с готовностью приняла (Diod. 18.32.2; Nepos Eum. 4.3). С их капитуляцией Евмен дал им разрешение добывать продовольствие в соседних деревнях. Эти македоняне, однако, после того как собрали достаточные припасы, дезертировали и формированным маршем достигли Антипатра и продолжили путь в Египет[115]. В отличие от македонских войск, которые долгое время воевали в Азии, эти солдаты оставались верны своим первоначальным командирам и не шли с готовностью на службу к бывшим врагам[116].
Если бы новость о победе Евмена над Кратером пришла раньше, то Пердикка, возможно, достиг бы верховенства как наследник Александра, но он был убит во время мятежа собственными офицерами за два дня до того, как пришло известие об успехе Евмена[117]. Убит он был не позднее июля.[118] Кампания Пердикки в Египте стала катастрофой почти с самого начала. После вступления в Египет регент на воинской сходке выступил с речью против Птолемея (Arr. Succ. 1.28).[119] В отрывке Арриана нет ничего, что бы указывало на то, кто начал собрание, ясно только, что Пердикка обращался к солдатам с обвинениями против египетского сатрапа. Каковы бы не были эти обвинения, солдаты их не приняли. Несмотря на очевидное проявление недовольства воинов войной в Египте, Пердикка, как главнокомандующий, решил продолжить военные действия. Возможно, как и в случае с Кинаной, силы неподконтрольные Пердикке заставили его созвать эту сходку. Александр имел обыкновение созывать такие сходки по мере проникновения в Азию, когда солдаты отдалялись от дома все более неохотно и не подчинялись приказам. Такие сходки больше были распространены в наемных войсках, чем в национальных[120]. Птолемей тогда, или лично[121], или, что выглядит более вероятным, через посредников успешно защитил себя от этих обвинений[122]. Даже при том, что «большинство» не приняло объяснений Пердиккой причин войны, Пердикка продолжил поход в любом случае. Пердикка не нарушал закона или обычая когда он проигнорировал мнение своих войск[123]. Он был регентом и кампания технически велась царем Филиппом. Солдаты были готовы следовать приказам своего царя, и Диодор (18.37.1; ср. Plut. Eum. 8.2) утверждает, что если бы известие о победе Евмена над Кратером прибыло раньше, то Пердикка победил бы. Кроме того, в то время как рядовые выражали свое недовольство «угрожающими криками» после катастрофической попытки переправиться через Нил (Diod. 18.36.4), в конечном итоге именно их командиры убили Пердикку (Diod. 18.36.4-5).
Тогда как Пердикка, несомненно, рисковал противодействием, подобном тому, которое вынудило его признать брак Филиппа и Евридики, сомнительно, чтобы у Пердикки было много вариантов действий. Антипатр и Кратер уже высадились в Азии (Diod. 18.29.4; Arr. Succ. 1.26-27), а для примирения с Птолемеем не было никакой возможности[124]. В Вавилоне Пердикка очень неохотно принял выбор армией царя Арридея (Curt. 10.7.16-9.21). Ситуация была подобна случаю с бракосочетанием между Филиппом и Арридеем; армия взбунтовалась и Пердикка вынужден был разрешить брак (Arr. Succ. 1.22; Polyaen. 8.60). Пердикка, пытаясь возбудить энтузиазм командиров по отношению к египетской кампании, некоторым сделал подарки, а другим заманчивые обещания (Diod. 18.33.5). Отказ армии принять причины войны с Птолемеем объяснил бы нежелание командиров Пердикки продолжать вторжение (Diod. 18.33.5). Первоначально его офицеры единодушно поддержали египетскую кампанию (Diod. 18.25.6); неудачная попытка убедить войска в преступлениях Птолемея объяснила бы утрату уверенности.
Если бы Пердикке во время кампании сопутствовала удача, раздражение и неуверенность быстро бы сменились энтузиазмом. К сожалению для Пердикки кампания была катастрофической. Под Мемфисом его армия не смогла переправиться через Нил и потеряла 2000 человек (Diod. 18.36.1). Вскоре началось дезертирство и образовался заговор, в котором ведущими фигурами были Пифон, Антиген и Селевк[125]. Однако Эррингтон прав в том, что Птолемей, может быть, был его участником[126]. Хотя доказательства Эррингтона умозрительные, они, тем не менее, убедительны. Птолемей был восторженно принят в лагере Пердикки на следующий день после убийства (Diod. 18.36.6). Кроме того, в обращении к царской армии он «отдал долг благодарности» Пифону (Diod. 18.36.6); этот долг, по–видимому, заключался в его соучастии в убийстве Пердикки.
Последствия смерти Пердикки не ясны из источников. Диодор (18.36.6-7; 37.1-2) упоминает сходку на следующий день после убийства регента, на которой Птолемей защитил свои действия, были выбраны новые регенты, а выжившие сторонники Пердикки осуждены[127]. Эпитома Фотия Арриановых Наследников (1.30), однако, не упоминает об обращении Птолемея к воинам после смерти Пердикки и о решениях относительно регентства и осуждения пердиккцев, упоминая только совет принцепсов. В очень краткой эпитоме Арриана нет никаких ссылок на собрание после этого относительно обвинений Пердикки против Птолемея и перед этим в Трипарадисе (Arr. Succ. 1.31-33). Диодор с другой стороны не делает никаких ссылок на совет принцепсов сразу после смерти Пердикки. Основанная на этих показаниях источников следующая реконструкция является самой вероятной. Вскоре после убийства, вечером или утром, произошла встреча заговорщиков, включая Птолемея, на которой было решено устроить воинское собрание и представить ему причины убийства.
При мертвом регенте и непослушной армии заговорщики хотели получить одобрение армией своих действий, пока солдаты были еще враждебны к памяти своего бывшего командующего. Солдаты были против вторжения в Египет (Arr. Succ. 1.28), и Диодор (18.36.4) поясняет, что ко времени убийства вся армия возненавидела Пердикку. На том же самом совете было решено, что Птолемей лично обратится к воинам с защитой своей оппозиции бывшему регенту и оправданием убийства (ср. Diod. 18.36.7); короче говоря, собрание должно было одобрить убийство.
Как и ранее в Вавилоне македонские войска должны были играть роль носителей македонских традиций; но в отличие от Вавилона это правомочное собрание произошло не спонтанно, а замыслу заговорщиков. Регентство было одной из проблем, обсуждаемых на совете. Большая трудность состояла в том, что армия предпочитала Птолемея, который не желал этой должности (Diod. 18.36.6), а Антипатр и Кратер отсутствовали[128]. Поэтому по предложению Птолемея было решено, что Арридей, который доставил тело Александра в Египет, и Пифон, который, очевидно, возглавлял заговор против Пердикки, примут регентство. На следующий день это предложение было представлено Птолемеем, который вел собрание (Diod. 18.36.6-7; ср. Arr. Sticc.1.30-31). Не ясно, планировали ли заговорщики обвинение прежних лидеров партии Пердикки перед собранием, или это было предоставлено новым регентам. Возможно, заговорщики надеялись достичь какой–либо договоренности с этими все еще влиятельными людьми[129]. Ранее Антипатр пытался добиться соглашения с Евменом[130]. В любом случае, в то время как рекомендации совета регентам одобрялись собранием, прибыло известие о смерти Кратера и Неоптолема в Малой Азии и привело в ярость солдат (Diod. 18.37.1-2; Plut. Eum. 8.2). Армия тотчас утвердила смертный приговор для всех пердиккцев, как присутствующих, так и отсутствующих[131]. Даже сестра Пердикки Аталанта, жена Аттала, была убита; Евмен, Алкета и Аттал были в числе осужденных заочно[132]. Аттал с пердиккским флотом бежал в Тир, где к нему присоединились многие сторонники прежнего регента (Arr. Succ. 1.39; Diod. 18.37.3).
Армия с царями и новыми регентами выступила на север на соединение с Антипатром. Войска прибыли в Трипарадис в северной Сирии[133]. Здесь в конце августа или начале сентября начался новый мятеж[134]. Евридика, жена царя Филиппа, была его центром. Она стала женой Филиппа через поддержку этих самых войск и ее влияние на солдат было значительно. Под таким давлением Пифон и Арридей отказались от регентства в пользу Антипатра, который не присутствовал, но находился рядом (Arr. Succ. 1.31-32; Diod. 18.39.1-2). Новый договор был разработан в самое короткое время, но ненадолго. Когда Антипатр наконец прибыл, волнения вспыхнули снова. В центре снова была Евридика, но различные пердиккские элементы также присутствовали, особенно недавно прибывший из Тира Аттал (Arr. Succ. 1.33, 39; ср. Diod. 18.39.3-4).[135] Войска возмущались задолженностью по оплате (Arr. Succ. 1.32; Polyaen. 4.6.4). Антипатр был едва не убит бунтовщиками, но был спасен вмешательством Антигона, который незадолго перед этим вернулся с Кипра, и Селевком[136]. Антигон убедил солдат потерпеть и обещал, что их деньги скоро прибудут (Polyaen. 4.6.4). С целью восстановления порядка была созвана армейская сходка, которая утвердила регентство Антипатра (Diod. 18.39.4; ср. Arr. Succ. 1.33). После утверждения армейским собранием новый регент совместно с принцепсами организовал кампанию против выживших пердиккцев (Arr. Succ. 1.35-38; Diod. 18.39.6).[137] Кампания против оставшихся сторонников Пердикки была вынуждена их вмешательством в Трипарадисе и их длительным влиянием на армию. Провинция Евмена Каппадокия была отдана Никанору (Diod. 18.39.6; Arr. Succ. 1.37). Антигон получил командование над царской армией, по большей части состоящей из старых войск Пердикки[138], и должен был начать военные действия против Евмена и других оставшихся пердиккцев[139].
Как и после смерти Александра близкое к власти положение Евмена было уничтожено. Во многих отношениях он оказался в худших обстоятельствах, чем он был после смерти Александра. Царская армия объявила его преступником и выставила против него сильное войско. Однако, он обладал Каппадокией и преданной армией — вещи, которых он не имел во время прошлого кризиса. Дело было за тем, как максимально использовать эти ресурсы.
Со смертью Пердикки и его собственным осуждением македонской армией в Египте Евмен счел свое положение в Малой Азии далеко небезопасным. Когда он узнал об этих событиях, он сообщил о них своим людям. Желающим он разрешил уйти (Just. 14.1.1-2). Евмен, однако утверждал, что Пердикка был убит, а цари захвачены людьми, нелояльными к семье и памяти Александра; одним словом, он и оставшиеся пердиккцы — истинные лоялисты дома Аргеадов (ср. Plut. Eum. 8.5, 12). Такая вера была важна, если он хотел сохранить верность своих македонских войск[1]. Здесь, как и в Вавилоне, Евмен убедил солдат в законности своих требований. На следующую зиму после смерти Пердикки, когда его противники послали в лагерь уведомление, предлагая награду в 100 талантов и другие почести тому, кто приведет в исполнение приговор, вынесенный армией в Египте, «разгневанные македоняне постановили, что 1000 передовых солдат должны постоянно служить ему в качестве телохранителей» (Plut. Eum. 8.11; Just. 14.1.9-10).[2] Евмен вознаградил своих верных македонян, раздав им «пурпурные шляпы и военные плащи», подарки, которые обычно цари раздавали своим приближенным (Plut. Eum. 8, 12). Для выживших пердиккцев цари были захвачены, их законный регент мертв. Очевидно, в умах солдат, Евмен как первый заместитель бывшего регента, стал главным представителем законной власти[3]. Евмен скрупулезно поддерживал, по крайней мере, фикцию, лояльности к царской семье и свою позицию законной власти в Азии. В Эолиде, возле горы Ида, он взял для своей конницы из царского стада лошадей, в которых нуждался, но выдал попечителям расписку о числе взятых лошадей (Plut. Eum. 8.5). Евмен, однако, боялся полагаться исключительно на свои претензии законности; он хорошо знал, что в то время как его македоняне сохранили остатки лояльности к своему наследию, они так же показали многие признаки профессиональных солдат. Эти войска, как и греческие наемники, с которыми они служили, были лояльны к тем кто им хорошо и регулярно платил[4]. Во время долгой службы в Азии при Александре Македонская армия из национального войска, преданного родине и ее офицерам, в особенности царю, развилась в корпорацию, к преданности которой была прибавлена преданность личному интересу, столь характерному среди наемных войск[5]. Военный лагерь стал их домом; в нем находились их семьи и все их имущество[6]. Еще при жизни Александра эти войска показали некоторые из таких особенностей. После смерти Дария в 330 г., поскольку Александр двинулся на восток, он все больше и больше устраивал собрания, чтобы возбудить энтузиазм своим войскам и убедиться в своей власти[7].
Греческие наемники были склонны на собраниях решать вопросы, подразумевающие их интересы. Это, конечно, было верно для тех, кто сопровождал Кира, о чем написал Ксенофонт в Анабазисе[8]. Также было в случае «наемников», которые сопровождали Александра в Азии. Во время восстания «греков», поселенных в Бактрии и Согдиане, в 326/325 гг. было много собраний, на которых различные вожди пытались оправдать свои действия перед войсками, и на которых войска принимали решения (Curt. 9.7.5, 8, 10). В 323 г. «греки» «верхних сатрапий» собрались, приняв решение возвращаться в Грецию и избрав предводителя (Diod. 18.7.2). Для Александра до смерти персидского царя в 330 г. традиции царской автократии было достаточно, чтобы гарантировать повиновение, но со временем войска становились все более и более неугомонными[9]. Первое зарегистрированное массовое собрание было созвано, чтобы получить поддержку солдат для дальнейшего продвижения в Азию. Здесь Александр представил проблемы в националистических терминах; безопасность владений еще не была обеспечена и дальнейшие походы нужны были, чтобы завершить их покорение[10]. Но впоследствии царь вынужден был обратиться к более личным призывам к войскам соблюдать верность. Перед походом против индов–гандаридов Александр разрешил солдатам, чтобы обеспечить их расположение, грабить пограничные земли (Diod. 17.94.1-3; ср. 104.5-7). Перед Гифасисом в попытке склонить их к дальнейшему продвижению, он обещал, среди всего прочего богатство и добычу (Curt. 9.2.27; Arr. Anab. 5.26.8). После 323 г. македонские войска, служащие в Азии, показывали комбинацию профессиональных и национальных признаков, связью между которыми служил Александр. Он был успешным военачальником, превосходным казначеем и национальным лидером Македонии. Большая часть беспорядков после его смерти относится к неспособности любого другого командующего подражать великому Александру (ср. Just. 14.2.7). Многие были превосходными казначеями, многие были успешными военачальниками; но ни один из них не был воплощением македонской власти.
Вскоре после того как известие о катастрофе в Египте достигло его, Евмен перевел войска на Геллеспонт, где вынудил местное население платить его войскам (Just. 14.1.6; ср. Plut. Eum. 8.5). Позже он разграбил территории лояльные врагам, чтобы заплатить своим солдатам[11]. Если бы Евмен захотел, он мог бы оправдать свои действия тем, что эти территории были лояльны предателям царского дома. Сомнительно, чтобы его войска интересовались юридическими тонкостями, имея дело с туземным населением. Македонские дезертиры из армии Антигона не показали нежелания грабить сельскую местность Ликаонии и Фригии (Polyaen. 4.6.6), и есть многочисленные свидетельства о враждебности македонян к азиатам во время царствования Александра[12]. Действия Евмена имели желаемый эффект; армия поддержала его непосредственно в кризис и теперь он уверенно готовился к предстоящей борьбе.
Евмен даже разграбил Геллеспонтиду и западную Фригию в присутствии Антипатра и Антигона, но последние двое оставались в бездействии[13]. Действия Евмена доставили ему большое уважение даже среди вражеских солдат, которые начали презирать своего главнокомандующего Антипатра[14]. Регент избегал противостояния с Евменом[15]. Евмен, со своей стороны, активно искал столкновения с Антипатром на равнинах Лидии, где бы он мог воспользоваться превосходством своей конницы[16]. В части реализации своего плана Евмен отправился в Сарды и пытался заручиться активной поддержкой Клеопатры[17]. Ее приверженность обеспечила бы за ним репутацию легитимиста. Но ввиду близости Антипатра, Клеопатра просила Евмена удалиться[18]. В то время как Антипатр не активно боролся против Евмена, он отправил войско под командой Асандра для вторжения в Писидию, но эти войска были разбиты Алкетой и Атталом (Arr. Succ. 1.41). Асандр впоследствии соединился с Антипатром и Антигоном и продолжил исполнять вновь полученную должность сатрапа Карии (ср. Diod. 18.39.6; 19.62.2). Такое нежелание противостоять Евмену происходило из–за двух факторов: превосходство Евмена в кавалерии (Plut. Eum. .8.6) и сомнительная преданность недавно приобретенной царской армии. Эти войска восстали против Антипатра в Трипарадисе (Arr. Succ. 1.32-33, 39), а затем в Абидосе, как раз перед отправкой в Европу с Антипатром, они взбунтовались еще раз. (Arr. Succ. 1.44-45). Проблема в Абидосе была та же самая, что и в Трипарадисе (Arr. Succ. 1.32; Polyaen. 4.6.4), — задолженность по оплате. В то время как в Трипарадисе были другие проблемы, включая преданность царской семье в лице Евридики[19], и, возможно, оставшаяся преданность бывшим командирам Пердикки[20], но все же наиважнейшей проблемой в обоих этих случаях, их объединявшей, были деньги. Зимой 320/319 г. 3000 македонян под предводительством Голкия дезертировали от Антигона (Polyaen. 4.6.6).[21] Эти солдаты обосновались в горах и занялись грабежом Ликаонии и Фригии, и ввиду страхов Антигона, они, возможно, установили связь с Алкетой (Polyaen. 4.6.6). Впоследствии они были возвращены и отправлены в Македонию[22]. Кроме того, у Антипатра не было долгосрочных интересов в Азии. Ему было почти восемьдесят лет[23]. Его нападение должно было предупредить предполагаемое вторжение Пердикки в Македонию. Он очень спешил вернуться в Македонию[24]. Он переправился в Европу как только смог и больше не участвовал в азиатских делах[25].
В ответ на просьбу Клеопатры Евмен покинул Лидию, в конечном итоге он удалился в южную Фригию, где он находился в непосредственной близости к другим сторонникам Пердикки в Писидии. Здесь, после беспокойной кампании в Геллеспонтиде и западной Фригии[26], Евмен провел зиму 320/319 г. в Келенах (Plut. Eum. 8.7-9).[27] После пребывания в Сардах Антигон и Антипатр отправились в Геллеспонтскую Фригию, где они стали отдельными лагерями недалеко друг от друга (cр. Arr. Succ. 1.42-43). Здесь, очевидно, возникли разногласия между этими двумя командующими. Даже при том, что сам Антипатр показал большое нежелание ввязываться в борьбу против сторонников Пердикки в Малой Азии[28], Антигон, очевидно, подвергся критике за это же. Он, в конце концов, просил командования против войск, все еще лояльных бывшему регенту (Arr. Succ. 1.38), но слишком мало сделал. Главным критиком Антигона был хилиарх, — сын Антипатра Кассандр (Arr. Succ. 1.42).[29] Антипатр призвал Антигона и после консультаций были сделаны новые приготовления. Цари и Кассандр должны сопровождать Антипатра в Македонию; 8500 македонян из войска Антипатра должны быть сменить основную массу македонских ветеранов, служащих Антигону[30]. Антигон оставался в Азии как царский стратег (Arr. Succ. 1.43).[31] Эти ревизии усилили Антигона в военном отношении. Во–первых, цари, Евридика и солдаты, которые привели их к власти, не могли больше интриговать со сторонниками Пердикки. Во–вторых, войска, доставленные Антипатром из Македонии в Азию в 390 г., и теперь переданные Антигону, не были утомленными, настроенными независимо, часто непокорными, а иногда и кровожадными ветеранами походов Александра. Эти македоняне дали Антигону значительное преимущество перед всеми его противниками. Многие из этих солдат сражались с Кратером, и после поражения и капитуляции Евмену, тем не менее возвратились к Антипатру, показывая преданность своему главнокомандующему, отсутствующую у пресытившихся ветеранов, служащих в царской армии. Из каких–то сил, оставшихся под командой Антигона от прежней царской армии, вероятно, были 3000, которые присоединились к Голкию зимой 320/319 г. в восстании против царского стратега. Как отмечалось ранее, эти солдаты разорили Ликаонию и Фригию, но хитростью были захвачены Антигоном и отправлены в Македонию (Polyaen. 4.6.6). С убытием царской армии, (те войска, которые возвратились с Антипатром, и те, которые с Голкием отправлены туда впоследствии) Антигон теперь мог преследовать свои цели по избавлению Азии от пердиккцев без серьезных проблем с лояльностью своих собственных войск[32]. По достижении договоренности, Антигон с обновленным войском выступил во Фригию, где провел зиму 320/319 г.; Антипатр оставался во Фригии Геллеспонтской (ср. Arr. Succ. 1.42), прежде чем переправиться в Европу в конце зимы.[33]
Евмену зима не принесла желаемых результатов. Находясь на зимних квартирах он отправил послов к Алкете и другим вождям пердиккцев в Писидии, настоятельно предлагая объединить силы и вести войну с Антигоном сообща[34]. Алкета, когда его достигли известия об убийстве брата и приговоре, вынесенном ему в Египте, находился в Писидии (ср. Diod. 18.44.1, 45.3,46.1),[35] где к нему в конечном счете присоединились другие бывшие командиры пердиккцев (Plut. Eum. 8.8). Включая Аттала, зятя Пердикки. После убийства Пердикки Аттал сначала бежал в Тир, который служил сборным пунктом для многих сторонников прежнего регента (Arr. Succ. 1.39; Diod. 18.37.3-4). Он участвовал в скоротечном возмущении в Трипарадисе (Arr. Succ. 1.32-33), и позже, вместе с другими пердиккцами, которые присоединились к нему, с дополнительными силами, собранными в Финикии, предпринял неудачное нападение на Родос, прежде чем присоединиться к Алкете[36]. Доким, которого в Вавилоне сменил Селевк[37], и Полемон, брат Аттала[38], также присоединились к Алкете в Писидии[39]. Очевидно, силы пердиккцев были еще очень значительны. По Плутарху (Eum. 8.8) представляется, что различные командующие собрались в Келене, чтобы обсудить ситуацию. В конце концов переговоры оказались бесплодными; ни Евмен, ни Алкета не были готовы признать главнокомандование. Очевидно, сам Алкета не без трудностей осуществлял власть, полученную от поддерживающих его командиров в Писидии. Плутарх (Eum. 8.8) сообщает, что на переговорах с Евменом в 319 г. «Алкета, Полемон и Доким — все искали верховного командования»[40]. В любом случае объединения сил пердиккцев не произошло. Ревность и соперничество разделили силы пердиккцев во время вторжения Антипатра, и разделили их теперь. Отсутствие взаимодействия было, конечно, грубейшей ошибкой, поскольку Антипатр, оставив Антигону 8500 пехоты и отряд кавалерии, той же зимой возвратился в Македонию со своим войском (Arr. Succ. 1.43-44; Diod. 18.39.7). Объединенные силы пердиккцев имели бы численное превосходство над силами Антигона; они также имели больше опыта. В 319 г. Евмен обладал 20 000 пехоты и 5000 конницы (Diod. 18.40.7; ср. Plut. Eum. 9.3), Алкета — 6000 пеших и 900 всадников (Diod. 18.45.1). Антигон имел пехоты около двух третьих от общего числа своих противников, но был значительно сильнее в кавалерии[41].
Отказ пердиккцев сотрудничать ободрил Антигона. Он покинул зимние квартиры, активно стремясь сразиться с Евменом. Евмен, однако, уже сам покинул Келены и стал лагерем в Каппадокии (Diod. 18.40.1), поскольку хотел в полной мере воспользоваться своей кавалерией на равнинах Каппадокии. Хотя его войска оставались лояльны ввиду катастрофы в Египте, зимой один из командиров Евмена, Пердикка, дезертировал с 3000 пехотинцев и 500 всадников. Евмен захватил дезертиров, казнил вожаков и простил рядовых, распределив их по другим подразделениям (Diod. 18.40.1-4). В то время как предыдущая стратагема Евмена по разграблению сатрапий его противников облегчила его трудности по содержанию войск, эта процедура только отдалила проблему. Евмен был отрезан от богатств Азии. Даже при том, что, согласно его утверждениям, Антигон не представлял законную власть в Азии, различные «царские» чиновники Азии получали приказы от «царя Филиппа». Антигон мог предоставить своим войскам регулярные выплаты; Евмен не мог. Аттал и Алкета, по–видимому, еще имели кое–какие финансовые запасы из приобретенных Атталом в Тире 800 талантов (Diod. 18.37.4), но эти командиры не желали сотрудничать с Евменом, во всяком случае, на его условиях.
В то время как положение Евмена в новом миропорядке было, в лучшем случае, сомнительным, положение Антигона было очень прочным. Согласно указу он был официально сатрапом Фригии и στρατηγὸς αὐτοκράτωρ Азии с доступом к царским сокровищницам в Азии[42]. Хранители различных казнохранилищ, расположенных в разных местах империи, остались лояльны «царям». Евмен в 318 и 317 гг., несмотря на былое осуждение армией в Египте, получил доступ к казнохранилищу в Кинде (Diod. 18.58.1; Plut. Eum. 13.2), а также с Сузе (Diod. 19.15.5), по письменному указу «царей» к чиновникам, которые ранее отказывали ему в деньгах. Но в 319 г. именно у Антиоха были полномочия от «царей», и в результате он мог не только платить своим солдатам, но даже мог предложить вознаграждение в 1000 талантов любому, кто убьет Евмена (Plut. Eum. 8.11).
Антигон, используя свои ресурсы, сделал «большие обещания» Аполлониду, командиру наемной кавалерии Евмена[43]. Аполлонид был подкуплен. Он согласился во время предстоящего сражения покинуть Евмена (Diod. 18.40.5-8; Plut. Eum. 9.3). Евмен выдвинулся на позицию возле Оркинии, где местность хорошо подходила для маневров конницы (Plut. Eum. 9.3).[44] Антигон выставил против него больше 10 000 пехоты, две 2000 кавалерии и 30 слонов (Diod. 18.40.7); значительная часть сил была оставлена в тылу, чтобы предотвратить нападение пердиккцев из Писидии[45]. Евмен в этом противостоянии имел приблизительно 20 000 пехоты и 5000 кавалерии. В ходе сражения, Аполлонид, как было условлено, дезертировал; со стороны Евмена убитых было 8000 и полностью потерян обоз[46]. Аполлонид, однако, не долго пережил свое предательство. Он был захвачен войсками Евмена и повешен (Plut. Eum. 9.3).[47]
После поражения Евмен быстрым маршем направился в Армению где надеялся пополнить свою армию (Diod. 18.41.1). Часть Армении, возможно, осталась лояльной в результате его кампаний в эту область в 322 и 321 гг.[48] Он вероятно также хотел связаться с Оронтом, сатрапом Великой Армении. Однако, теперь превосходящие силы кавалерии Антигон затрудняли движение Евмена. Даже при том, что пехота Антигона отстала от отступающего войска Евмена, его конница все время вынуждала участвовать последнего участвовать в арьергардных стычках (Nepos Eum. 5.2).[49] Дезертирство также стало проблемой для Евмена, при том что Антигон зачислял дезертиров в свою армию (Diod. 18.41.1; Just. 14.2.3).[50] Антигон захватил обоз Евмена, который для воинов, проведших десятилетие в Азии, содержал все их имущество[51]. Когда спасение стало невозможным, Евмен распустил большую часть оставшихся войск и шестьюстами человек отступил в близлежащую крепость Нора в Каппадокии[52]. Вход в крепость с крупными силами ускорил бы и усугубил трудности осады, и Евмен предполагал, что при таких обстоятельствах он может быть выдан врагу (Just. 14.2.3). Бегство Евмена в Нору произошло в конце весны 319 г.[53]. Нора была небольшой, но фактически неприступной крепостью; она была немногим более 1200 футов в окружности, построена на вершине горы и хорошо укреплена. Кроме того, она содержала достаточные припасы для Евмена и его сторонников, чтобы вынести долгую осаду (Diod. 18.41.2-3). После того как Антигон окружил крепость и начал строительство двойных стен, рвов и палисадов, он пригласил Евмена на переговоры (Diod. 18.41.6; Plut. Eum. 10.2-11.3). Антигон несомненно полагал, что Евмен побежден и будет уступчив к его требованиям. В то время как эти два человека возобновили свою дружбу, Евмен отказался присоединяться к Антигону в качестве подчиненного. Вместо этого он требовал для себя восстановление сатрапии и снятие всех обвинений (Diod. 18.41.6-7; Plut. Eum. 10.6).[54] Антигон отослал требования Евмена к регенту Антипатру и продолжил осадные работы (Diod. 18.41.7; Plut. Eum. 11.1).
Оставив силы достаточные для поддержания осады, Антигон форсированным маршем за семь дней прибыл в Писидию, где встретился с оставшимися сторонниками Пердикки (Diod. 18.41.7; 44.1; Polyaen. 4.6.7).[55] Силы Антигона теперь насчитывали 40 000 пехоты и 7000 конницы (Diod. 18.43.1; ср. 40.7; 50.3), включая значительную часть бывшего Евменова войска (Diod. 18.40.8-41.1). В Писидии встретились две противоборствующие армии и последнее крупное войско пердиккцев было разбито (Diod. 18.44-47; Polyaen. 4.6.7).[56] Антигон добился капитуляции почти всей вражеской армии через переговоры и включил ее подразделения в свои войска (Diod. 18.45.4). Вскоре после этой битвы армия Антигона достигла 60 000 пехоты и 10 000 кавалерии, отражая это пополнение (Diod. 18.50.1, 3).
Аттал, Доким, Полемон и многие другие союзники Пердикки были взяты в плен (Diod. 18.45.3). Алкета, который долго обрабатывал писидийцев, бежал в крепость Термесса (Diod. 18.45.3-46.3),[57] но впоследствии был выдан и покончил собою (Diod. 18.46.7). Когда тело было передано Антигону, он издевался над ним в течение трех дней, прежде чем оставить его и Писидию. Сторонники Алкеты из писидийцев, вернув его тело, воздали ему причитающиеся почести (Diod. 18.47.3).[58] Антигон ушел на зимние квартиры в Келены в конце 319 г. (Diod. 18.52.1).[59]
Евмен провел зиму в осаде в Норе. Даже несмотря на то, что крепости не грозила опасность пасть в результате штурма или голода, мораль была проблемой, на которую Евмен пытался смягчить посредством свободного общения со своими людьми (Plut. Eum. 11.2-3). Кроме того, тесные пределы крепости лишали возможности тренировать лошадей обычным способом. Для решения проблемы Евмен использовал тренажер, чтобы держать лошадей в надлежащей физической форме. Используя блок, веревки закреплялись на перекладине под потолком и обматывались вокруг шеи лошади. Лошадь приподнималась в воздух так, что только задние ноги имели прочную опору. Так как веревка начинала душить лошадь, она брыкалась в поисках твердой опоры. Конюхи также подстегивали лошадь и кричали, чтобы усилить действие. Таким средством лошади содержались в хорошей физической форме несмотря на тесноту[60].
Так как осада не показывала признаков окончания, Евмен в конце лета 319 г. послал в Македонию Иеронима из Кардии, историка, чтобы договориться об условиях капитуляции с Антипатром (Diod. 18.42.1),[61] но результат был неудовлетворительным[62]. Это посольство показывает насколько отчаянным сделалось положение Евмена. Помощи ждать было неоткуда. Евмен однако ранее избегал союза с Антипатром, отчасти, из–за их вражды (Plut. Eum. 5.7). Евмен, возможно, надеялся пробудить страх у Антипатра перед Антигоном; в 320 г. Антипатр подозревал Антигона в «честолюбии» (Diod. 18.39.7; ср. Arr. Succ. 1.38); он, возможно, даже угрожал, что при существующих обстоятельствах присоединится к Антигону[63]. В любом случае сомнительно, что Иероним достиг Македонии пока Антипатр был еще жив; он, возможно, был схвачен как только покинул крепость, поскольку он находился при Антигоне вскоре после того, как известие о смерти Антипатра достигло Азии (Diod. 18.50.4; Plut. Eum. 12.1). После длительной болезни Антипатр умер в конце лета того же года, когда Иероним отравился в свою миссию[64]. Антигон узнал о смерти Антипатра в Кретополисе на пути на зимние квартиры в Келены (Diod. 18.47.4; 52.1).
Новость о смерти регента ободрила Антигона; он видел, что перед ним открылись новые перспективы (Diod. 18.47.5; 50.1).[65] Ввиду новых своих ожиданий в конце или зимой 319 г. он призвал Иеронима, который был захвачен и находился при командующем, осуществлявшим осаду Норы[66]. Впоследствии Иеронима вернули в крепость с новыми предложениями Евмену[67]. Эти новые условия было довольно щедрыми. Фактически, они основывались на тех, которые Евмен предлагал на предыдущей встрече с Антигоном вскоре после того как отступил в Нору. (Plut. Eum. 10.6; ср. Diod. 18.47.6-7). Евмен должен был получить сатрапию, по–видимому, Каппадокию (Diod. 18.50.4).[68] В обмен Евмен должен был «разделять предприятия (Антигона)»[69]. С известием о смерти Антипатра не было никакой очевидной альтернативы союзу с Антигоном. Поэтому, «с приближением весны» (Nepos Eum. 5.7) Евмен дал клятву верности Антигону и был выпушен из Норы (Diod. 18.53.5).
Плутарх (Eum. 12.2-4; ср. Nepos Eum. 5.7; App. Syr. 53) рисует совершенно иную картину обстоятельств, окружающих освобождение Евмена. Согласно Плутарху, Евмен изменил текст присяги, предложенный Антигоном, так что он поклялся в преданности царям, Олимпиаде, а также Антигону, таким образом получил освобождение, не ставя под угрозу свою независимость[70]. Этот кусок Плутарховой биографии несомненно происходит из Дуриса и ошибочный[71]. Аргументы против его признания многочисленны и убедительны. Во–первых, Диодор (18.53.5; 19.44.2) не упоминает об изменении присяги. И это не результат небрежного сокращения Диодором; соответствующие разделы Плутарха и Диодора также заметно отличаются в других отношениях. Причины и время возобновления военных действий между Евменом и Антигоном отличаются в этих двух источниках. По Плутарху (Eum. 12.7) Антигон послал войско против Евмена как только узнал об измененной присяге; по Диодору (18.58.4-59.1) Антигон выступил против Евмена только после заключения последним союза с Полиперхонтом, получившим в Македонии регентство в наследство от Антипатра[72]. Кроме того, Диодор (18.58.4; ср.19.44.2) утверждает, «приняв просьбу о союзе от нового регента (Евмен) решил не исполнять приказы Антигона». Страбон (14.5.10) в дополнение сообщает, что Евмен «восстал» против Антигона; Помпей Трог ясно говорит, что «война была возобновлена Евменом» ([Pompeius Trogus] Prol. 4). Эти авторы, следовательно, подразумевают, что в это период Евмен действовал как лояльный подчиненный Антигона.
Если присяга была изменена, то трудно понять на что надеялся Евмен, получая свободу таким обманом. Даже если новости о грозящей войне в материковой Греции достигли Евмена, маловероятно чтобы Евмен видел в этом для себя какие–то надежды: он был в Азии. Изменение присяги тогда обеспечило бы его освобождение из Норы, но только как отчаявшегося беглеца. Кроме того, условия, предложенные Антигоном, были в целом такими же, которые он выдвигал вскоре после начала осады (Diod. 18.41.6-7; Plut. Eum. 10.6). Затем, летом 319 г. Евмен достаточно отчаялся, что послать Иеронима в Македонию для переговоров о сдаче с Антипатром (Diod. 18.42.1). Доказательства поэтому довольно очевидны, что в начале 318 г. Евмен стал одним из подчиненных Антигона; условие, которое оставалось в силе до принятия предложения союза от Полиперхонта. Евмен, вероятно, присоединился к Антигону летом. Диодор (18.53.6) невнятно упоминает, что Евмен после своего освобождения, но перед союзом с Полиперхонтом готовился к военным действиям. По всей видимости это относится к предполагаемому походу Антигона; Антигон собирался реорганизовать сатрапии Азии, заменяя тех наместников, которые не были преданны ему лично (Diod. 18.50.5).
Зимою Антигон принял важного беглеца, Антипатрова сына Кассандра (Diod. 18.54.3).[73] Антипатр не передал ему должности регента как своему сыну, но предпочел старого заместителя Кратера Полиперхонту[74]; Кассандр был сделан хилиархом или официальным заместителем Полиперхонта (Diod. 18.48.4-5). Эту должность он, вероятно, занимал еще при жизни Антипатра[75]. Несмотря на ярость Кассандра как обойденного на должность регента, он должен был ждать; дворяне и армейские чины поддержали Полиперхонта (Diod. 18.49.1; 54.2). Тогда как Кассандр не нападал на Полиперхонта открыто, существовала очевидная враждебность между ними (Plut. Phoc.31.1). После неудачи Кассандр частным образом собирал сторонников (Diod. 18.49.2). Тех, кого он связал своим делом, он тайно послал в Геллеспонт с целью подготовки своего бегства из Македонии (Diod. 18.54.2). Однако не ясно как долго он оставался в Македонии прежде чем сбежать к Антигону. В дополнение к обеспечению лояльности своих друзей в Македонии Кассандр также искал «с другими полководцами и городами» (Diod. 18.49.3). За пределы Греции он отправил послов к Птолемею, чтобы возобновить дружбу и обеспечить союз (Diod. 18.49.3; 54.3).[76] Когда все было устроено, Кассандр бежал на Геллеспонт, а затем в Келены, где присоединился к Антигону, стоявшему на зимних квартирах[77]. Он рассчитывал на лояльность Антигона к своей семье; командование в Азии тот получил от Антипатра (Arr. Succ. 1.38; Diod. 18.39.7), а его сын Деметрий был женат на Филе, одной из сестер Кассандра (Diod. 19.59.3-6).[78] Конечно, Антигон помнил, что Кассандр осудил его перед Антипатром перед последней переправой в Македонию (Arr. Succ. 1.42). Но тогда, если бы Кассандр подозревал скрытые намерения Антигона в 320 г., он бы понял, Антигон мог приветствовать конфликт в Македонии. Прибытие Кассандра убедило Антигона и его советников, что такое развитие не оставляло возможности какого–либо вмешательства в их планы из Македонии. Антигон и его советники теперь уверенно готовились к предстоящей кампании.
Прежде чем Антигон смог начать свое весеннее наступление, Арридей, бывший регент, а теперь сатрап Геллеспонтской Фригии, узнав о намерениях Антигона, попытался обеспечить свою сатрапию от нападения (Diod. 18.51); города по всей провинции были усилены гарнизонами. Когда независимый греческий город Кизик отказался сотрудничать с сатрапом (Diod. 18.52.3), Арридей внезапно напал на город в начале 318 г.[79]. Атака была плохо подготовлена и оказалась неудачной. Когда Антигон узнал о нападении, он отправился на побережье с 20 000 пехоты и 3000 конницы (Diod. 18.52.1). Прибыв уже после снятия осады, Антигон тем не менее обвинил Арридея в нападении без причины на союзнический город и в подготовке мятежа против законной власти (Diod. 18.51.7-52.3). Арридею было приказано сдать свою область и удалиться в единственный город (Diod. 18.52.3), но сатрап отказался и готовился к сопротивлению. Он отделил часть своих сил и послал их освободить Евмена из Норы (Diod. 18.52.4). Нет никаких указаний в источниках относительно судьбы этой экспедиции. Евмен, возможно, уже стал союзником Антигона. Более вероятно, что армия Арридея была перехвачена верными Антигону силами, прежде чем она достигла Каппадокии.
Антигон отделил часть своей армии и оставил ее продолжать кампанию против непокорного сатрапа; она преуспела в том, чтобы загнать последнего в город Кий, где обложила его осадой (Diod. 18.72.2). Сам Антигон в начале года выдвинулся в Лидию, где планировал свергнуть сатрапа Клита (Diod. 18.52.5). Его план состоял в том, чтобы заменить большинство сатрапов в Малой Азии, единственное изменение состояло в том, что благодаря упреждающим действиям Арридея эта кампания началась раньше планируемого. До прибытия Антигона, вероятно зимой, Клит обеспечил большинство своих городов гарнизонами, а затем с царским флотом сбежал в Македонию, где разоблачил восстание Антигона перед Полиперхонтом (Diod. 18.52.6). Антигон захватил Эфес с первого приступа и к концу весны или началу лета 318 г. завоевал всю Лидию (Diod. 18.52.7-8). Было это примерно в то же самое время, когда Антигон послал Кассандра в Грецию с 35 кораблями и 4000 наемников (Diod. 18.68.1; ср. 18.54.3). С этими силами Кассандр прибыл в Пирей в мае 318 г. (Diod. 18.68.1).[80]
В Македонии Полиперхонтом бегство Кассандра в Азию было отмечено как непосредственная угроза его регентству. Он знал, что в дополнение к возможным союзам с Птолемеем и Антигоном, многие греческие города или охранялись гарнизонами, поставленными там Антипатром, или контролировались правительствами, лояльными дому Антипатра (Diod. 18.55.2). Действительно, вскоре после смерти своего отца и прежде чем новости о его нелояльности регенту станут известны за пределами Македонии, Кассандр в качестве хилиарха сменил Менилла, начальника гарнизона в Мунихии, на Никанора, человека ему лично преданного (Plut. Phoc. 31.1; ср. Diod. 18.64.1). После бегства Кассандра в Азию, Полиперхонт и его советники обсудили различные варианты. Для того, чтобы встретить угрозу со стороны лоялистов Кассандра в Греции, было решено от имени царей издать указ, призывающий к восстановлению демократических правительств и возвращению большинства изгнанников в греческие полисы (Diod. 18.55.4-56.8, 64.3).[81] Этот декрет был выпушен в начале 318 г. По приказу царей греческие города должны были возвратиться к формам правления, которые были у них до начала Ламийской войны с акцентом на демократические режимы, чтобы противостоять олигархиям, учрежденных Антипатром (Diod. 18.56.3). Городам было дано время до конца марта или начала апреля завершить восстановление изгнанников (Diod. 18.56.6).[82] Времени было слишком мало, чтобы выполнить этот новый декрет, потому что регент нуждался в немедленном ответе на действия Кассандра. Когда было принято решение об издании декрета, были вызваны представители городов присутствовать при официальном объявлении указа. Они должны были немедленно доставить его в свои государства (Diod. 18.55.4). В интересах Полиперхонта было, конечно, подписать указ как можно скорее, прежде чем последствия бегства Кассандра полностью станут ясны грекам. С другой стороны, решимость Полиперхонта нужно было немедленно воплощать в жизнь. Полиперхонт от имени царей послал письма, приказывающие немедленно восстановить демократию в Афинах (Plut. Phoc. 32.1) и изгнать или казнить определенных сторонников Антипатра и его семьи в различных городах (Diod. 18.57.1).
После издания этого воззвания, Полиперхонт также написал Олимпиаде, приглашая ее вернуться в Македонию и взять на себя заботы о внуке (Diod. 18.57.2). Он написал ей сразу после вступления на должность регента (Diod. 18.49.4), но она колебалась, пока Кассандр оставался в Македонии (ср. Diod. 18.57.2).[83] На повторную просьбу она написала Евмену, спрашивая его совета;[84] она продолжала переписываться с ним или непосредственно, или через свою дочь Клеопатру. Клеопатра предлагала свою руку тогдашнему регенту Пердикке в 321 г., вероятно, в результате переписки между Евменом и Олимпиадой. Евмен оставался в связи с Клеопатрой после ее поселения в Сардах, доставив ей предложение о браке от Пердикки в 320 г. (Arr. Succ. 25.2-6; 26), и лично встречаясь с ней после гибели Пердикки в Египте (Plut. Eum. 8.6-7).[85] Наконец, чтобы компенсировать союза Кассандра с Антигоном и Птолемеем, Полиперхонт установил связь с Евменом в Каппадокии[86]. Письма были написаны от имени царей, просящих союза. В этих письмах Евмену предлагалось на выбор или разделить опеку, если он решит идти в Македонию, или остаться в Азии как στρατηγὸς αὐτοκράτωρ (Diod. 18.58.1).[87] Этот последний титул давал Евмену высшую власть в Азии. Сатрапы, стратеги и казначеи Азии в результате подчинялись его власти[88]. Кроме того, аргираспиды, бывшие тогда в Киликии, и сокровищница в Кинде получили приказ подчиняться Евмену (Diod. 18.58.1). Аргираспиды — это бывшие гипасписты Александра, 3000 отборных солдат, служащих в Азии[89]. Эти войска были отделены от царской армии в Трипарадисе и под командой Антигена, их командира при Пердикке, и вновь назначенного сатрапа Сузианы (Arr. Succ. 1.35),[90] были посланы сопровождать огромную казну из Сузы в Кинду в Киликии (Arr. Succ. 1.38).[91] Выполнив свою задачу, эти войска и их командир Антиген, который каким–то образом разделял командование над ними с нигде более неизвестным македонянином Тевтамом, остались в Киликии[92]. Все эти усилия показывают значительное дипломатическое умение Полиперхонта или его советников. Его призыв к восстановлению греческих изгнанников должен был уменьшить власть Кассандра, которую он имел от олигархий, насажденных Антипатром[93]. Союз с Олимпиадой усиливал связь регента с семьей Аргеадов и таким образом позволял удержать Македонию; его предложения Евмену предназначались для открытия второго фронта в Азии. Предложение совместного регентства было особенно умным ходом, поскольку оно показывало искренность предложения, и в то же время ничуть не подвергало опасности положение Полиперхонта в Европе. Чтобы достичь Македонии, Евмен должен был буквально пройти сквозь армию Антигона.
Самое важное для Евмена, вследствие предложения Полиперхонта, искание власти, по–видимому, окончившиеся со смертью Пердикки и его собственным поражением в Каппадокии, вновь открылось перед ним. Не удивительно, что этот неожиданный поворот так очаровал Диодора, озабоченного ролью фатума[94]. Если Евмен принимал союз с Полиперхонтом, то у него снова была армия, которой он мог распоряжаться самостоятельно. Аргираспиды были отданы в его подчинение, а ресурсы, находящихся в Кинде, позволяли принять на службу очень много наемников. Олимпиада в своих письмах к Евмену предложила писать различным командующим в Азии от ее имени[95]. Даже при том, что принимая союз с Полиперхонтом, Евмен опять вступал в конфликт с Антигоном, он не мог отказаться. Как отметил Плутарх 19 веков назад, Евмен не довольствовался зависимым положением (Plut. Eum. 21.3). Эти переговоры, которые начались вскоре после бегства Клита, достигли кульминации летом 318 г.
Дипломатический обмен между Евменом и Полиперхонтом привел к тому, что Евмен не только вернул независимость, но снова вступил в конфликт с Антигоном. После освобождения из Норы Евмен был союзником Антигона. Однако, летом, как только Антигон обнаружил измену Евмена, он послал в Каппадокию армию под командованием Менандра. Евмен был вынужден бежать с 500 всадников и 2000 пехотинцев. Ждать тех, кто обещал присоединиться к нему, не было времени; без договора с Полиперхонтом не было никаких причин спешить со сбором войск. Теперь появилась нужда в спешке. Так случилось, что Менандр опоздал перехватить Евмена и его скудные силы всего на три дня. Евмен форсированным маршем бежал на юг за Тавр в Киликию. Менандр преследовал его в горах, но не сумев настичь, вернулся в Каппадокию (Diod. 18.59.1-2). К счастью для Евмена, Антигон был занят в Малой Азии. В частности, он снаряжал флот, чтобы взять под контроль Геллеспонт[1]. Такой контроль был нужен на случай переправы Полиперхонта в Азию с армией македонских новобранцев.
В Киликии Антигон и Тевтам, командиры аргираспидов, повинуясь письмам от царей, выступили на северо–восток для соединения с Евменом (Diod. 18.59.3). Именно эти солдаты вместе с другими македонянами в Египте осудили Евмена и других сторонников Пердикки[2]. Эта готовность аргираспидов поддержать Евмена является, возможно, лучшим аргументом против суждения, что в Египте имело место традиционное македонское воинское собрание с ясными полномочиями. Теперь по требованию царей и регента, они присоединились к человеку, которого ранее осудили. Ни регент, ни цари не издавали указ о помиловании; постановление было просто проигнорировано. Трудно предположить, чтобы решения собрания, обладающего полномочиями привлечь к суду и вынести приговор, можно было так легко проигнорировать всеми сторонами, включая многих, кто участвовал в собрании, которые прежде всего и вынесли приговор. У этого собрания, очевидно, не было конституционных полномочий[3].
Евмен с войсками, с которыми вышел из Каппадокии, и аргираспидами двинулся к Кинде[4]. Хотя Антиген и Тевтам обещали тесно сотрудничать с Евменом, и отряд аргираспидов по–дружески и с энтузиазмом приветствовал Евмена (Diod. 18.59.3; Plut. Eum. 13.3-4), эти войска и их командиры расценивали себя как самостоятельную силу. Аргираспиды представляли любопытную смесь македонских обычаев и поведения наемников[5]. Они откликнулись на требование своих царей и регента как преданные македоняне, но все же эти войска часто демонстрировали отсутствие преданности любой власти, кроме своих непосредственных командиров. Как было отмечено, Антиген участвовал в убийстве Пердикки в Египте (ср. Arr. Succ. 1.35; Diod. 18.39.6; ср. Diod. 18.36.4),[6] а аргираспиды в Трипарадисе были отделены от армии, данной Антигону, из–за их мятежного поведения (ср. Arr. Succ. 1.35, 38).[7] Они были назначены на перевозку части царской казны из Сузы в Кинду (Arr. Succ. 1.38). По завершении этой задачи аргираспиды действовали в Киликии фактически независимо (Arr. Succ. 1.38).[8] Их командиры были недовольны зависимой ролью им теперь назначенной[9]. Плутарх особенно ясно изображает трудности Евмена в командовании, исходящие преимущественно от командиров аргираспидов. Замечанием Юстина (14.2.7), что аргираспиды расценивали службу под кем угодно кроме Александра как постыдную, вероятно, не стоит пренебрегать. Следовательно, Евмен немедленно столкнулся с серьезной угрозой своей власти. Он нуждался в этих македонянах и поэтому он должен был потакать их командирам.
С проблемой власти он частично справился, полагаясь на тактику, которая хорошо работала на него в Вавилоне. Евмен говорил Антигену и Тевтаму, двум македонским аристократам[10], что для него как для грека единственная забота состоит в защите царской семьи; довольно интересное утверждение, так как он больше года сопротивлялся царскому регенту и его стратегу в Азии. Кроме того он утверждал, что никакой должности не светит тому, кто не является коренным македонянином (Diod. 18.60.3). Правда, конечно, была в ином. Согласно декрету царей Евмен был царским стратегом Азии и сатрапом Каппадокии и Пафлагонии[11]. Македоняне хорошо знали эти факты. Евмен хотел подчеркнуть, что из–за немакедонского неаристократического происхождения у него не было возможности узурпировать власть. Ему нельзя было приписать стремления Пердикки, которые теперь приписывались Антигону[12]. Евмен думал успокоить их страхи перед его возможными стремлениями претензией на расовую неполноценность. Это было правдоподобно для македонского дворянства, которое действительно ощущало свое право первородства, но в пост-Александровой Азии это право рождения было гораздо менее важным, чем это было тогда, когда эти офицеры покинули Македонию. Все больше наемных и туземных войск инкорпорировались в армии различных соперников. Евмен в Каппадокии (Plut. Eum. 4.3), Антигон в Фригии[13], Алкета в Писидии (Diod. 18.46.1-47.3), и Певкест в Персиде (Diod. 19.14.5), показали силу туземных войск. Кроме того, было обилие наемников, готовых следовать за любым успешным полководцем, который также был надежным кассиром, и простые македонские солдаты не показывали нежелания принять Евмена как своего командира даже после его осуждения в Египте[14]. В настоящем Евмен испытывал нужду в ветеранах, возглавляемых этими македонскими дворянами, и поэтому должен был убедить их в ограниченности своих амбиций.
Как часть этих усилий Евмен отказался признать личным даром 500 талантов, предложенных ему царями (Diod. 18.60.2). Он однако пользовался казной в Кинде, чтобы принять на службу большое количество наемников. Хотя Диодор (18.61.5) утверждает, что за короткое время Евмен собрал значительную армию, очевидно, что этот процесс занял месяцы, продолжаясь до конца года[15]. Его друзья (philoi) посланные в Писидию, Ликию, Киликию, Сирию, Финикию и Кипр набирали солдат (Diod. 18.61.4). Поскольку Евмен предлагал высокую плату, много перспективных наемников прибыли с материковой Греции (Diod. 18.61.5). Вот что касается месяцев, в течение которых Евмен собирал силы, исключая аргираспидов и тех войск, которые сопровождали его из Каппадокии, 10 000 пеших и 2000 конных (Diod. 18.61.4-5).
Попытки Евмена установить командование, однако продолжали вызывать препятствия со стороны Антигена и Тевтама. Встретив такие трудности для своей власти, Евмен применил весьма хитроумную уловку. Чтобы управлять своими товарищами–военачальниками он призвал дух Александра[16]. Евмен утверждал, что во сне видел живого Александра, во всех регалиях, ведущим совет, отдающим приказы и деятельно управляющим империей. Этот сон Евмен объявил божественным знаком. Впредь военный совет проводился в палатке с помещенными в ней точными копиями диадемы, скипетра и брони Александра, изготовленных из киликийского золота[17]. Утром перед каждой встречей командующие воскуряли ладан и поклонялись как перед святыней бога. После этого ритуала совещание происходило в палатке как будто в присутствии Александра. Приказы издавались от имени Александра, а во время обсуждения все помещались в символически равных условиях перед троном[18]. Евмен, однако, никогда не выпускал из рук свое командование (Diod. 18.63.4). Занимая по видимости место наравне с другими командующими, он мог сделать их более сговорчивыми и такою мерой обеспечил доброжелательное их к себе отношение. Верили ли командующие в этот культ, можно только предполагать. Разумеется, среди простых солдат культ был принят «без скептицизма»[19]. Очевидно, что македонские солдаты были суеверны. Устраивались ежегодные очищения и множество богов постоянно призывались для обеспечения защиты или победы[20]. Принятие культа Александра особенно вероятно в свете престижа Птолемея, полученного посредством приобретения тела Александра (Diod. 18.28.4-5). В отношении позиции командования Диодор 18.61.3 утверждает: «Так их благоговение перед царем выросло сильнее, все они были переполнены счастливыми ожиданиями, как если бы некий бог вел их». Такое почтение тем не менее возможно, так как маловероятно, чтобы кто–то выступил против вытекающего возвышения своего собственного престижа с помощью этой новой процедуры обсуждения. В результате нового уложения Евмен должен для проведения своих планов лоббировать их, а не приказывать, но, по–видимому, это не было неодолимым препятствием. Чаще всего к мнению Евмена прислушивались (Nepos Eum. 7.3). У Евмена действительно были письма от царей и регента, доступ к казначействам Азии и контроль над наемниками и каппадокийской конницей. В любом случае, раньше его приказы чаще всего игнорировались; эта система, очевидно, была лучше.
Коалиция против Полиперхонта, столкнувшись с этими новыми обстоятельствами в Азии, начала кампанию летом 318 г. с целью подорвать позицию Евмена, особенно в его македонских войсках. Птолемей послал морем Зефириона в Киликийский порт возле Кинды[21], откуда тот непрерывно посылал своих собственных командиров к аргираспидам (Diod. 18.62.1). Присутствие Евмена в этой важной области угрожало недавним приобретениям Птолемея в Сирии и Финикии[22]. Послы Птолемея пытались подорвать власть Евмена, напоминая старой гвардии Александра об их же приговоре Евмену в Египте. Кроме того, Птолемей четыре раза во время царствования Александра командовал всеми или частью гипаспистов/аргираспидов[23]. В дополнение к призывам к аргираспидам отречься от Евмена, Птолемей также упрекал командиров гарнизона Кинды за предоставление Евмену доступа к царской казне. Птолемей обещал всякому, кто восстанет против Евмена, личную безопасность. Все эти попытки ниспровергнуть лояльность войск и союзников Евмена потерпели неудачу. Цари, Олимпиада, и регент Полиперхонт написали всем, что они должны служить Евмену (Diod. 18.62.1-2). Македонские традиции верности царской власти еще сохранялись.
Антигон также предпринял несколько попыток подорвать преданность войск Евмена (Diod. 18.62.3-4). Мало того, что Евмен представлял военную угрозу его планов относительно Азии, но контроль Евмена над казначейством в Кинде лишал Антигона основного источника финансирования. Более того, вероятно, что перевозка казны из Сузы в Кинду была предпринята с целью обеспечить деньгами кампанию против оставшихся сторонников Пердикки, кампания которая проводилась под руководством Антигона (Arr. Succ. 1.35, 38). Поэтому Антигон как и Птолемей пытался подкупить преданность новых союзников Евмена. Он выбрал одного из своих товарищей, Филоту, доставить письмо, которое он написал македонянам в армии Евмена (Diod. 18.62.4).[24] С Филотой также были «тридцать назойливых и словоохотливых людей», которые должны были связаться с Антигеном и Тевтамом и организовать заговор против Евмена. Они также должны были искать старых знакомых среди аргираспидов и обеспечить их приверженность Антигону, обещая большие вознаграждения. Эта деятельность, как и Птолемеева, потерпела неудачу за одним важным исключением. Тевтам был подкуплен. Однако, когда он пытался убедить своего сокомандующего, Антиген указал на недостатки союза с Антигоном. Антигон уже убрал некоторых сатрапов и заменил их своими друзьями. Антиген подчеркнул, что если Антигон способен давать, то с одинаковой способностью он может также и забирать. Евмен, с другой стороны, нуждается в их поддержке, «так будучи иностранцем, никогда бы не осмелился продвигать свои собственные интересы» (Diod. 18.62.5-7). Пропаганда Евмена, основанная на предубеждениях аристократии, работала.
Проведя приватные переговоры, Филота отдал командирам письмо Антигона, чтобы прочитать его македонянам, служащим в армии Евмена. «Всех македонян» помимо аргираспидов, вероятно было не очень много. Евмен ушел из Норы с 500 «друзьями» (Diod. 18.53.7), многие из которых возможно были македонянами, но его армия в предыдущем году сдалась Антигону (Diod. 18.41.4), и некоторые из этих друзей, несомненно, были каппадокийскими аристократами. Он ускользнул от преследующих войск Антигона, в то время как Диодор упоминает пехоту в отступающих войсках Евмена (Diod. 18.41.3), большинство все–таки должно было быть конницей. Маловероятно, чтобы эти 2000 солдат, зачисленные сразу после освобождения Евмена, были македонянами; этими новобранцами, несомненно были каппадокийцы и наемники. При всех намерениях и целях, македонян, объединенных под командованием Евмена, было самое большое несколько сотен, за исключением аргираспидов.
Без ведома Евмена «аргираспиды и другие македоняне» собрались, очевидно по предложению Филоты, и потребовали прочитать письмо (Diod. 18.63.1-2). В нем Антигон приказывал схватить Евмена и казнить его. Если они так не сделают, то Антигон грозил им войной. По прочтении письма македоняне впали в полное замешательство; солдаты хотели подчиняться царям, но боялись войны с Антигоном (Diod. 18.63.3). Пока письмо еще обсуждалось, на сцену явился Евмен. После прочтения письма он убедил солдат пренебречь Антигоном, который восстал против царей, и следовать царскому указу, приказывающему служить ему. Евмен убедил македонян соблюдать долг перед царями; фактически, из этого конфликта он вышел укрепившись во власти (Diod. 18.63.3-5). В то время как македонские войска показывали признаки поистине наемнического характера, старые традиции верности роду Агреадов еще были сильны.
После разрешения кризиса Евмен приказал своим солдатам разобрать лагерь и зимой 318/317 г. повел их в Финикию (Diod. 18.63.6), где, воспользовавшись частью казны, он задумал собрать флот, чтобы помочь Полиперхонту обеспечить контроль над Эгейским морем[25]. Он без труда занял северную часть. Птолемей, который захватил эту область весной 318 г. не пытался препятствовать его наступлению[26]. Используя недавно приобретенные средства, Евмен собрал значительное число военных кораблей под командой Сосигена (Polyaen. 4.6.9).[27] Так как сомнительно, чтобы Птолемей позволил Евмену захватить большое число кораблей, вероятно значительная часть финикийского флота ушла с сатрапом в Египет, вынуждая строить флот из доступных материалов[28]. В результате Сосиген с вновь созданным флотом вышел в плавание в августе 317 г.[29], остановившись в Киликии при своем плавании на север (Polyaen. 4.6.9). К большому сожалению для Евмена и его флота, приблизительно в то же самое время, когда его боевые корабли вышли в плавание из Финикии, царский флот под командой Клита был разбит Антигоном под Византием[30]. Никанор, командир Кассандрова флота, который был поставлен главнокомандующим флотов Кассандра и Антигона, ранее с тяжелыми потерями был разбит Клитом (Diod. 18.72.3-4; Polyaen. 4.6.8). Антигон спас положение, захватив Клита врасплох и одержав решительную победу (Diod. 18.72.5-6; Polyaen. 4.6.8); Клит впоследствии был убит (Diod. 18.72; Polyaen. 4.6.8). Пока флот Евмена находился в Киликии, он, очевидно, ничего не знал о событиях на севере, появились победоносные эскадры Антигона. Финикийские капитаны Сосигена немедленно захватили большую часть флотской казны и бежали к врагу (Polyaen. 4.6.9). После морской победы над Клитом и приобретением флота Евмена, Антигон стал бесспорным хозяином моря[31]. Более важным для Евмена было то, что Антигону больше не приходилось беспокоиться о вмешательстве Полиперхонта в Азиатские дела. Антигон теперь был волен преследовать Евмена. В одном смысле разгром флота в Киликии был полезен для Евмена. В результате он знал, что Антигон приближается.
После своей морской победы Антигон отобрал 20 000 легковооруженных пехотинцев и 4000 всадников (Diod. 18.73.1) и быстро выступил в Финикию[32]. Остальная армия шла следом. Евмен в конце августа или начале сентября поспешно покинул Финикию. Он двинулся на восток с намерением вступить в связь с наместниками верхних сатрапий (Diod. 18.72.2). Для Евмена это был единственный выбор. Если бы он остался, то рисковал быть зажатым между войсками Антигона и Птолемея. Кроме того, Антигон, двигаясь в Финикию только с легкой пехотой и конницей мог использовать их для обхода и преследования войск Евмена пока не прибудет остальная армия. Евменовы 15 000 пехоты и 2500 конницы (Diod. 18.61.5) не шли ни в какое сравнение с превосходящими силами Антигона. После разгрома Алкеты в Писидии армия Антигона насчитывала 10 000 конницы и 60 000 пехоты (Diod. 18.50.3), из которых последняя включала до 30 000 тяжело–вооруженных пехотинцев (ср. Diod. 19.27.1, 29.2-5). У Евмена не было иного выбора кроме как надеяться, что сатрапы верхних сатрапий ответят на письма царей и регента, в которых прикалывалось подчиняться Евмену «во всех отношениях» (Diod. 19.13.7). Поэтому Евмен и его армия быстро прошли через Келесирию в Месопотамию (Diod. 18.73.2-3). В Месопотамии к Евмену присоединился Амфимах, сатрап Месопотамии и Арбелиты (Diod. 18.39.6).[33] Союз с Амфимахом устранил для Евмена любые проблемы снабжения, с которыми он мог столкнуться в Месопотамии. До этого союза Евмен, возможно, планировал проследовать путем Александра, обходя собственно Месопотамию и пройдя вдоль восточного берега Тигра, следовать непосредственно к Сузам. Евмен вступил в Вавилонию с 15 000 пехоты и 3300 конницы (Diod. 18.73.4). По прибытии он послал эмиссаров к Селевку, сатрапу Вавилонии, и к Пифону, сатрапу Мидии, который в то время был в Вавилоне, требуя от имени царей, чтобы они присоединились к нему (Diod. 19.12.1).[34] Оба отказались. Селевк ответил, что даже при том, что он поддерживает царей, он никогда не согласиться повиноваться тому, кого македоняне осудили на смерть (Diod. 19.12.2). Однако, Евмен пользовался известным успехом в своих действиях в Вавилонии. Командир цитадели Вавилона, верный царям и регенту, оказал поддержку Евмену[35]. В свою очередь Селевк и Пифон направили послов к Антигену и аргираспидам, требуя чтобы они отстранили Евмена от командования. Требование это было проигнорировано (Diod. 19.12.3). Поскольку это был конец года, а его армия была утомлена походом, Евмен стал на зимние квартиры 317/316 г.[36] в области карийских деревень (Diod. 19.12.1), приблизительно в двадцати милях северо–восточнее Вавилона[37]. Находясь на зимних квартирах Евмен разослал письма, данные ему царями и регентом, сатрапам и стратегам верхних сатрапий (ср. Diod. 19.13.7).[38]
Присутствие Пифона в Вавилоне в то время было результатом его неудачной попытки взять власть над верхними сатрапиями (Diod. 19.14.1-3). Пифон, получивший сатрапию Мидию в Трипарадисе (Diod. 18.39.6), пытался утвердить свою власть над всеми провинциями к востоку от Вавилонии. Он, возможно, пытался вернуть власть, данную ему прежним регентом Пердиккой для подавления восстания греков, которое вспыхнуло в верхних сатрапиях вскоре после смерти Александра (Diod. 18.7.3-4). Официально, полномочия Пифона истекали по завершении этой миссии (ср. Diod. 18.7.9).[39] Он, возможно, кроме того требовал определенных прав, как бывший регент[40]. Безотносительно обоснования требований власти, Пифон казнил Филоту, стратега Парфии, и поставил на его место собственного брата Евдама (Diod. 19.14.1).[41] Чтобы противостоять этой угрозе собственного положения руководители верхних сатрапий объединили свои силы под командой Певкеста, сатрапа Персиды (Diod. 19.14.4). Эта объединенная армия разбила Пифона в Парфии (Diod. 19.14.2). После поражения Пифон отступил в Мидию, и оттуда, незадолго до прибытия Евмена и его войска, в Вавилон, где побуждал Селевка «разделить его ожидания» (Diod. 19.14.3).[42] Впрочем не ясно, присоединился бы к нему Селевк, если бы не вмешались обстоятельства, но Селевк действительно предоставил убежище Пифону и эти двое действовали сообща против Евмена (Diod. 19.12.2). Вероятно они вместе отправились на восток после Трипарадиса, чтобы принять руководство своими сатрапиями, и возможно Пифон помог Селевку изгнать силы пердиккцев из Вавилона, даже при том, что об этой борьбе нет никаких упоминаний в источниках[43]. Тогда как Селевк, вероятно, получил небольшую часть царской армии[44], Пифон, возможно, приобрел значительные силы в Трипарадисе в качестве компенсации за утрату сорегентства (ср. Diod. 18.39.1-2). Позиция Пифона как сатрапа Мидии (Diod. 18.3.1) была просто подтверждена в Трипарадисе (Diod. 18.39.6), тогда как Арридею, другому сорегенту, в дополнение к сатрапии Геллеспонтской Фригии (Diod. 18.39.6), вакантной после смерти Леонната, были даны 1000 македонян и 500 персидских лучников и пращников[45]. Придание такого войска, вероятно, вселило в Пифона надежду обеспечить себе правление над Востоком. В значительной мере враждебность Селевка и Пифона к Евмену, возможно, проистекала от страха, что он воспрепятствует их планам относительно верхних сатрапий. Намерение Евмена соединиться с правителями этих территорий, вероятно, стали известны от дезертиров. Антигон выглядел менее опасным, потому что своею целью объявлял подавление Евмена. Его политическая база была в Малой Азии; те же, кто его сейчас поддерживал, позднее могли извлечь выгоду в виде приобретения сатрапий на востоке.
Попытка узурпации и последующее поражение Пифона, по–видимому, Евмену были неизвестны, когда весной 316 г. он снялся с зимних квартир и выступил со своей армией в Сузы (Diod. 18.13.7). В Сузах он планировал призвать войска из верхних сатрапий, уже приведенных в готовность к его прибытию разосланными письмами, здесь же взять денег из царской сокровищницы (ср. Diod. 19.15.5). Хотя он хотел придерживаться своего нынешнего курса, таким образом оставаясь в Вавилонии достаточно долго, чтобы уйти из зоны действия Селевка, его зимовка исчерпала все имеющиеся ресурсы[46], вынудив его переправиться через Тигр и двинуться на запад раньше чем он планировал. Он переправился в пункте приблизительно в тридцати четырех милях к северо–востоку от Вавилона (Diod. 19.12.3-5). Во время этой операции Селевк и Пифон приплыли на судах (Diod. 19.12.5), сохранившихся из тех, что построил Александр (Arr. Anab. 7.19.4). Пристав к берегу они снова пытались убедить аргираспидов снять с командования Евмена, которого они называли иностранцем, ответственным за смерть многих македонян. Когда ими пренебрегли, Селевк отплыл к древнему каналу, очистил его входы и затопил область вокруг лагеря Евмена (Diod. 19.13.1-4).[47] Вся стоянка Евмена подверглась риску уничтожения. Когда армия Евмена достигла возвышенности, она со всех сторон была окружена водой. Здесь она оставалась в бездействии остаток дня, но на следующий день собрала лодки для переправы. (Diod. 18.73.3). Так как их войска значительно уступали войскам Евмена, ни Селевк, ни Пифон не предпринимали никаких действий[48]. Евмен, однако, оценил, что если он эвакуирует своих людей этим путем, он может потерять багаж. Следовательно, он возвратил свои войска на прежнее место и оставил это средство спасения. С помощью местного жителя, который показал Евмену как отвести воду, земля была осушена. После неудачной попытки предотвратить переход Евмена, Селевк предложил перемирие, позволяя совершить переправу, если Евмен покинет Вавилонию. Прервав свои собственные усилия остановить Евмена, Селевк послал гонцов к Антигону в северную Месопотамию, где тот зимовал (Diod. 19.15.6),[49] сообщая ему, что Евмен прошел через Вавилонию. Еще раньше он сообщал ему об армии верхних сатрапий, собранной в Сузиане (ср. Diod. 19.13.5).
Перейдя Тигр Евмен ушел в Сузиану. Здесь он снова направил послов к сатрапам, приказывая им присоединиться к нему со своими армиями (Diod. 19.13.6-7). Евмен не знал, что сатрапы были отмобилизованы и сами оставили зимние квартиры по первому его зову. Еще прежде того как Евмен достиг Сузы, сатрапы присоединились к нему (Diod. 19.15.1, 5)[50] с войском 8700 пехотинцев, 10 000 персидских лучников и пращников, 4600 всадников и 120 слонов (Diod. 19.14.2-8).[51] Тогда как сатрапы были готовы присоединиться к Евмену, среди них была борьба за верховное командование (Diod. 19.15.1; Plut. Eum. .13.10). Певкест доказывал, что благодаря его высокому положению при Александре, многочисленности воинского контингента, им приведенного, и его руководству армией верхних сатрапий, командование должно принадлежать ему. Антиген утверждал, что право выбора принадлежит исключительно «его македонянам», то есть аргираспидам (Diod. 19.15.1-2).[52] Многие его новые союзники пытались узурпировать власть Евмена над «македонянами» через подарки и лесть, вызывая то, что Плутарх (Eum. 13.11) описал как армию, ведущую себя подобно «демократии». Евмен, который видел, что эта конкуренция в конечном счете разрушает их объединенное войско, делая его легкой добычей для Антигона, снова обратился за помощью к Палатке Александра (ср. Diod. 18.60.5-61.3). Как прежде в Киликии не было одного главнокомандующего, но все сатрапы и стратеги каждый день собирались на совет в Палатке, чтобы выработать общие действия; это предложение было встречено с одобрением (Diod. 19.15.3; Nepos Eum. 7.2).[53] Хотя теоретически, как в Кинде, демократия должна была управлять советом командующих, Евмен все еще был царским стратегом с доступом к царской казне (ср. Diod. 19.15.5). Однако, к делению власти Евмена, которое и раньше было неприятно, теперь добавились Певкест и его армия и союзники.
В конце мая армия пришла в Сузы, где Евмен из царской казны выплатил солдатам жалование[54]. Он также выплатил 200 талантов Евдаму[55], сатрапу Индии, якобы на содержание слонов, но на самом деле, чтобы заслужить его расположение. Все прочие сатрапы сами должны были содержать свои войска (Diod. 19.15.5). Евмен, следовательно, был кассиром только той части армии, которой теоретически командовал как царский стратег. В Сузах Евмен задержался, чтобы дать отдых войскам[56].
Весной Антигон покинул зимние квартиры в северо–западной Месопотамии в надежде захватить Евмена прежде, чем он встретится с войсками верхних сатрапий (Diod. 19.15.6); такая решимость была усилена с прибытием эмиссаров от Селевка и Пифона, призывающих Антигона спешить так быстро, как только можно (Diod. 19.13.5). Однако, когда он услышал, что Евмен уже соединился с сатрапами, он замедлил темп, дал отдых солдатам и набрал дополнительные силы для предстоящей кампании. Зимой остальные части армии присоединились к нему, включая тяжелую пехоту и слонов[57].
Когда Антигон прибыл в Вавилон в мае, он организовал совместные действия против Евмена с Селевком и Пифоном. После включения их войск в свои собственные, он продолжил движение в Сузиану (Diod. 19.17.2). При подавляющей численности войск под своей командой, Антигон, в отличие от Евмена, не встречал никакой конкуренции со стороны новых союзников. Пифон и Селевк в свете малочисленности своих войск, были явно подчиненными. Когда Евмен узнал о приближении Антигона, он приказал Ксенофилу, командиру цитадели Сузы, не давать Антигону денег (Diod. 19.17.3). Вместе с другими командующими через четыре дня он пришел к реке Паситигр[58], современный Карун[59], где хотел дождаться врага[60]. Реку нельзя было перейти вброд, и, следовательно, Евмен после переправы по понтонному мосту имел идеальную позицию остановить наступление Антигона (ср. Diod. 19.17.3, 18.4). Чтобы лишить возможности врага переправиться незамеченным, Евмен хотел рассредоточить свои войска вдоль всего русла реки. Однако Паситигр тянется на 80 миль от хребта Загрос до южного устья (Diod. 19.17.3). Для достижения этой цели Евмен нуждался в дополнительных войсках. Соответственно, вместе с Антигеном они просили Певкеста вызвать из Персии еще 10 000 стрелков. Сначала Певкест проигнорировал эту просьбу; он еще был обижен за неполучение главнокомандования. Но в конечном итоге страх перед Антигоном преодолел его гордость и войска были вызваны (Diod. 19.17.5-7). Диодор (19.17.6) далее сообщает, что Певкест рассудил, что чем больше войск будет под его командой, тем более сильное положение будет у него в структуре объединенного командования[61].
Антигон достиг Сузы в июле. Он назначил Селевка сатрапом этой страны в дополнение к Вавилонии, и дал ему солдат для осады цитадели, так как Ксенофил остался верен Евмену[62]. Антигон, однако, с остальной армией пустился преследовать врага. Во время марша стояла такая сильная жара, что Антигон был вынужден делать переходы ночью, но все равно потерял много людей (Diod. 19.18.2).[63] По достижении реки Копрат, современной Дез, Антигон начал готовиться к переправе[64]. Река была приблизительно 400 фунтов шириной и обладала сильным течением (Diod. 19.18.3). В результате ее нельзя было перейти вброд, но, так или иначе, армии нужно было переправиться. Антигон, используя лодки, которые он захватил в окрестностях, послал передовой отряд более 3000 пехотинцев и 400 всадников на другой берег реки, чтобы обеспечить плацдарм для остальной армии. Однако лагерь Евмена находился неподалеку, в пункте немного дальше девяти миль от места слияния Копрата и Паситигра, (Diod. 19.18.3; ср.19.21.2), или примерно в 20 милях вниз по реке от современного города Шуштар[65]. Поэтому, когда разведчики донесли о действиях врага Евмену, он отобрал 4000 пехотинцев и 1300 всадников и переправился через Паситигр по понтонному мосту. Войска Евмена захватили врасплох те войска, которые переправились на восточный берег[66]. В дополнение к солдатам, посланным по приказу Антигона, почти 6000 солдат переправились рассеянными группами в поисках провизии (Diod. 19.18.4). Войска Евмена неожиданно напали на эти отряды и без труда их разбили. Немногие спаслись бегством; 4000 было взято в плен. Это сражение имело место в июле 316 г.[67]
Ввиду крепкой позиции Евмена на противоположном берегу Копрата, Антигон счел переправу невозможной и выступил к городу Бадаку, (Diod. 19.18.5-19.2), расположенному на берегу реки Евлай[68]. После второго изнурительного марша, когда в очередной раз много солдат погибло от жары, Антигон прибыл в Бадак, где он оставался несколько дней, чтобы дать армии оправиться от недавних неудач (Diod. 19.19.1-2). Когда армия отдохнула, Антигон решил продолжить движение на север в Экбатану (современный Хамадан) в Мидии, предназначив сатрапию Пифону (Diod. 19.19.2). Было две дороги от его текущего местоположения до места назначения. Одна из них царская дорога, но она занимала сорок дней пути и проходила по раскаленной равнине; другая короткая и прохладная, но проходила по горной местности, населенной враждебно настроенными коссеями. Антигон выбрал короткий путь через горы (Diod. 19.19.2).[69] Армии было непросто пройти этой дорогой без согласия коссеев. Эти горцы требовали плату с персидских царей всякий раз, когда те проезжали между Экбатаной и Вавилоном[70]. Из–за воинственности племен и трудности ландшафта Пифон советовал Антигону купить право безопасного прохода (Diod. 19.19.8). Антигон, однако, «считал ниже своего достоинства как–либо уговаривать этих людей или делать им подарки». Следовательно, он решил пробиваться с боем (Diod. 19.19.4), но скоро пожалел о своем решении[71]. Наконец, в августе, после тяжелых потерь, на восьмой день после отправления Антигон и его войска прибыли в Экбатану (Diod. 19.19.6-8; ср. 19.19.2).[72] Большинство потерь Антигона здесь и в Сузиане, учитывая природу военных действий, были среди его легковооруженных войск[73]. В результате этих различных бедствий армия пришла в недовольство (Diod. 19.20.1). Антигон устранил опасность смешавшись с солдатами и сделав обильные поставки. Кроме того, в Мидии он частично возместил свои потери, послав Пифона набрать дополнительно 2000 всадников; Пифон также приобрел 1000 лошадей и большое число вьючных животных, многочисленностью которых значительно уменьшил недавние испытания (Diod. 19.20.1-4, ср.27.1).
Отступление Антигона в Мидию создало разлад в лагере Евмена. Евмен и те, кто пришел с ним с запада, видели хорошую возможность. Если бы они возвратились назад, они могли бы получить Малую Азию и отрезать Антигона и его союзников от снабжения. Но сатрапы и стратеги верхних сатрапий хотели остаться на востоке; они боялись за свои земли, которым ныне серьезно угрожал Антигон. После того как Евмену стало ясно, что ему не уговорить тех, кто хотел остаться на востоке, он уступил (Diod. 19.21.1-2). Он понимал, что если армия разделится, ни одна половина не сравнится по силам с Антигоном. Еще раз трудности раздельного командования коснулись Евмена. Он сразу выступил в 24‑х дневный поход на Персеполис, следуя маршрутом Александра 331/330 г.[74] В Персиде вследствие забот Певкеста армия ни в чем не испытывала нужды (Diod. 19.21.1-3). По прибытии Певкест предложил великолепную жертву древним богам, и Александру и Филиппу[75]. Здесь армия пировала на столах, расставленных в четыре концентрических круга. Эти четыре круга соответственно включали: стратегов, гиппархов и видных персов; младших по званию офицеров, «друзей, стратегов, имеющих малое значение, и конницу»; аргираспиды и другая пехота, которая сражалась с Александром; наконец, наемники и союзники (Diod. 19.22.2). Этот жест щедрости, как и задумывалось, значительно увеличил популярность Певкеста (Diod. 19.23.1; ср. Plut. Eum, 14.4).
Чтобы нейтрализовать новоприобретенную поддержку Певкеста, Евмен фальсифицировал письма, предположительно написанные Оронтом, сатрапом Армении, которые сообщали, что Олимпиада и Александр IV взяли под контроль Македонию, Кассандр убит, а Полиперхонт переправился в Азию с многочисленной армией (Diod. 19.23.2-3; Polyaen. 4.8.3). Отчасти этому письму верили, потому что оно было написано по сирийски, а Оронт был одним из philoi Певкеста (Diod. 19.23.3), но также потому, что оно основывалось на фактах, известных армии. Летом 317 г. Евридика объявила, что ее муж, царь Филипп III, уволил Полиперхонта и что она приняла регентство[76]. Она также направила эмиссаров к Кассандру в Пелопоннес, призывая его явиться в Македонию как можно скорее (Diod. 19.11.1; Just. 14.5.3). Полиперхонт, действуя в согласии с Эакидом, царем Эпира, вторгся в Македонию с Олимпиадой и Александром IV (Diod. 19.11.1; Just. 14.5.9). Александр был суженым Деидамии, дочери Эакида (Plut. Pyrrh. 4.3). Армия Евридики и Филиппа в присутствии матери и сына Александра Великого перешла к Полиперхонту (Diod. 19.11.2-3). Филипп был захвачен немедленно; Евридика вскоре после того (Diod. 19.11.3). Полиперхонт ранее приглашал Олимпиаду вернуться в Македонию в качестве защитницы юного Александра и сорегентши[77]. Теперь в Македонии Олимпиада взяла на себя ответственность за царство. Она назначала стратегов (Diod. 19.35.4), командующих войск (Diod. 19.35.4-5, 50.1), посылала приказы командирам гарнизонов (Diod. 18.65.1), отправляла правосудие (Diod. 19.11.8-9). Одним из своих деяний она немедленно взяла под свой контроль захваченных Евридику и Филиппа, и после дурного обращения в «течение многих дней» довела их до смерти[78]. Весьма вероятно, что эти убийства были разоблачены не сразу[79]. Хроника Диадохов (BM 34660, obv.11.18-19) все еще причисляет Филиппа III к царям весной 316 г., как это делает договор из Урука, датированный летом того же года[80]. Однако эти даты могу не отражать отсутствие знаний о смерти Филиппа, но скорее неопределенную природу политической ситуации вскоре после этого деяния[81]. В следующем году Кассандр вторгся в Македонию и к лету уничтожил большую часть армии Полиперхонта, а Олимпиаду осадил в Пидне (Diod. 19.35, 36.5; Just. 14.6).[82]
Очевидно войска Евмена знали о возвращении Олимпиады, но не о последующем триумфе Кассандра. Упоминание Кассандра в письме относится к неудачному вторжению в Македонию летом 317 г.[83] Евмен приказал пустить по кругу поддельное письмо между командующими так чтобы оно было показано как можно большему числу солдат. Так как Оронт и Певкест дружили еще когда Александр был жив[84], письму немедленно поверили и оно изменило чувство всего лагеря. Евмен в очередной раз взял под контроль эту многоязычную армию (Diod. 19.23.3). Возобновив уверенность своих войск Евмен выступил против одного из мнимых союзников, Сибиртия, сатрапа Арахозии. Сибиртий, в частности, был разменной пешкой в борьбе между Евменом и Певкестом; он был одним из наперсников Певкеста. Кроме того Евмену вздумалось так поступить, чтобы запугать других командующих (ср. Diod. 19.24.1). Кардиец обвинил Сибиртия в сношениях с Антигоном и послал отряд кавалерии в Арахозию захватить обоз сатрапа, вынудив Сибиртия бежать (Diod. 19.23.4).[85] Перед своими солдатами и офицерами Евмен самолично предстал со всеми атрибутами царского стратега Азии (Diod. 19.24.1). Но негласно он обеспечил лояльность своих коллег–командующих обещаниями и лестью. Также, согласно Диодору (19.21.2-3), он одолжил у них 400 талантов от имени царей, таким образом привязав их к себе как заинтересованных кредиторов[86].
Пока Евмен занимался этими вопросами, Антигон в конце лета или начале осени оставил свой лагерь в Экбатане и выступил в Персиду. Там он потерял очень много времени, восстанавливая силы. Когда Евмен узнал о выступлении Антигона, он немедленно снял лагерь; после недавних действий, обеспечивших лояльность и энтузиазм солдат и офицеров, Евмен полагал, что теперь настало время для борьбы с Антигоном. Отношения Евмена с его войсками, впрочем, были еще сомнительны. Вследствие этого, на марше он обильно угощал войско. Но во время пьянки, которая сопровождала такие действия, Евмен захворал[87]. По этой причине Евмен на несколько дней прервал марш (Diod. 19.24.5). Уверенность его войск сильно поколебалась: вот–вот ожидалось появление врага, а их генерал был сломлен болезнью. Как только хворь ослабла, чтобы возместить упадок морального духа в армии, Евмен снова выступил против Антигона. Выздоровление, однако, было не полным, и он был вынужден отдать активное командование армией Певкесту и Антигену, в то время как сам следовал, переносимый в носилках (Diod. 19.24.5-6; ср. Plut. Eum. 14.7-9). Как только Антигон узнал о плохом здоровье Евмена, он поспешил повести свою армию в бой (Plut. Eum. 15.1-2).
Две армии сошлись в дне марша одна от другой в Мидии, в районе Паратакены (Diod. 19.34.7), которая была расположена к северу от Пасаргады между Загросом и центральной пустыней[88]. Ни одна сторона не хотела предпринимать активных действий и обе армии заняли оборонительные позиции, отделенные друг от друга рекой и ущельем (Diod. 19.25.2). В этих обстоятельствах, даже при том, что армии были расположены лагерем всего в 600 ярдах друг от друга и вели перестрелки и грабительские набеги, никаких крупномасштабных наступлений не предпринимала ни одна из сторон. В этой патовой ситуации, на пятый день после того как армии увидели друг друга, Антигон направил послов в лагерь Евмена убеждать сатрапов и аргираспидов покинуть Евмена. Он обещал сатрапам, что они сохранят свои области, и ко всему прочему обещал большие награды. Аргираспиды не только не обратили внимания на эти предложения, но даже угрожали послам. Евмен, теперь полностью выздоровевший, похвалил своих людей за твердость (Diod. 19.25.2-7).
В ту же ночь дезертиры сообщили, что Антигон дал распоряжение снимать лагерь во вторую стражу (примерно 9-10 пополудни). В то же время дезертиры не знали цели Антигона. Евмен предположил, что это должна быть соседняя область Габены. Так как это был конец года, он знал, что Антигон будет искать неразграбленную область, богатую продовольствием, и легко защищаемую на зимних квартирах. Габена была единственная область по близости, и она была всего в трех днях пути (Diod. 19.26.1-2).[89] Следовательно, Евмен захотел занять эту область раньше Антигона. Поэтому он заплатил нескольким наемникам, чтобы они притворились перебежчиками. Они должны были сообщить, что Евмен планирует ночное нападение на лагерь Антигона. Так как Антигон им поверил, он отложил отъезд и построил свои войска для сражения. Евмен незамедлительно послал обоз и слонов во главе остальной армии после наскоро приготовленного ужина (Diod. 19.26.3-4).[90] Когда Антигон от своих разведчиков узнал о случившемся, он спешно снял лагерь и повел свое войско вслед за Евменом форсированным маршем. У Евмена, однако, было преимущество в две стражи (девять часов), и Антигон вскоре понял, что это отставание ему не преодолеть. Тогда он применил в свою очередь военную хитрость (Diod. 19.26.5-6). Антигон приказал Пифону продолжать с пехотою правильный марш, а сам с конницей преследовал Евмена на большой скорости. На рассвете он настиг арьергард Евмена, когда он спускался с каких–то холмов. Антигон занял оставленные горные кряжи и сделал свои силы видимыми для врага. Когда Евмен увидел конницу Антигона на хребте, он поверил, что вся армия последнего была рядом. Соответственно, он привел свою армию в боевой порядок. В то время как Евмен и его армия ждали предполагаемого нападения, остальная армия Антигона получила шанс присоединиться к коннице (Diod. 19.26.7-9).
После прибытия пехоты Антигон построил свою армию к бою и спустился на равнину против Евмена[91]. Армия Антигона состояла из 28 000 тяжелой пехоты, 10 600 конницы, 65 слонов (Diod. 19.27.1, 29.2-6), и, вероятно, 15 000 легкой пехоты[92]. Войска Евмена насчитывали 35 000 пехоты, 6300 конницы и 125 слонов (Diod. 19.28.4).[93] На правом фланге Евмена располагались лучшие войска. Здесь были аргираспиды и собственные гипасписты Евмена[94], все под командой Антигена и Тевтама. Кавалерия правого фланга также состояла из элитных отрядов, возглавляемых лично Евменом (Diod. 19.28.1, 3-4, 29.1). Вся фаланга располагалась за прикрытием из слонов и легковооруженных войск (Diod. 19.28.2), кавалерию правого фланга прикрывал отдельный отряд слонов (Diod. 19.28.4). Когда Антигон увидел это построение, он разместил легкую кавалерию под командой Пифона на своем левом фланге (Diod. 18.29.1-3). Они были поставлены развернутым строем и должны были избегать всякого фронтального столкновения, но скорее беспокоить правый фланг Евмена (Diod. 19.29.1-2). Антигон поместил лучшую кавалерию 8000 тяжелой македонской пехоты на своем правом фланге (Diod. 19.29.3-5). Антигон вместе со своим сыном Деметрием командовали конницей на этом крыле (Diod. 19.29.4). Подобно Евмену Антигон поставил фалангу под прикрытием слонов и держал другой отряд этих животных при себе и при своей кавалерии правого фланга (Diod. 19.29.6). Расположив таким образом армию, Антигон двинулся с холмов на врага под уклон, возглавляя правый фланг[95]. Он рассчитывал этим флангом сокрушить левый фланг Евмена, прежде чем его собственный левый будет разбит (Diod. 19.29.7).
План Антигона оказался неудачным. В то время как отряды Пифона первоначально вызвали большой беспорядок на правом фланге Евмена и задержали его наступление (Diod. 19.30.2),[96] Евмен подкрепил подвергаемое опасности крыло легковооруженной кавалерией и в итоге Пифон и его войска были оттеснены к холмам. (Diod. 19.30.3-4). Повсеместно фаланга Евмена, даже при том, что была малочисленнее, превосходила умением. Тяжелая пехота Антигона также была отброшена к холмам. (Diod. 19.30.5, 10). Антигон стоял перед лицом поражения, если не уничтожения. Но игнорируя тех, кто убеждал его также отступить к холмам, Антигон спас себя и свою армию от грозящего бедствия. Поскольку фаланга Евмена преследовала разбитых противников, то открылся разрыв между линией фаланги и кавалерией левого крыла Евмена. Антигон атаковал через этот разрыв и легко разбил войска под командованием Евдама. При угрозе слева Евмен вынужден был отозвать победоносное правое крыло. Антигон собрал свои разбитые войска и сформировал из них линию вдоль предгорий (Diod. 19.30.9-10). Хотя уже наступила ночь, оба полководца собрали свои войска и готовились возобновить борьбу. К полуночи две армии сформировали линию примерно в трех с половиной милях от места предыдущего сражения. Однако, обе армии были слишком истощены (Diod. 19.31.1-2). Евмен хотел вернуться на место сражения, чтобы получить контроль над павшими и таким образом претендовать на победу, но его солдаты стремились возвратиться к обозу, и Евмен уступил (Diod. 19.31.3). Евмен побоялся вызвать проблемы из опасения, что, учитывая конкуренцию на лидерство в его лагере, он может подвергнуть опасности свое верховное командование (Diod. 19.31.4). Антигон, однако, был лишен таких страхов. Ни один из его подчиненных, включая Селевка и Пифона, не имел сил бросить вызов его власти; он был независим в командовании основной части своих войск. За редким исключением Антигон был командующим и кассиром своих солдат. В битве войска Антигона потеряли 3700 пехотинцев и 54 всадника при 4000 раненых. Войска Евмена потеряли 540 пехотинцев и несколько кавалеристов; раненых было 900[97]. Битва имела место в конце октября или начале ноября 316 г. [98].
В то время как Евмен неспособен был убедить солдат вернуться на поле битвы, Антигон привел свои войска на поле сражения и разбил лагерь над мертвыми телами. Поле боя теперь было в его руках и он объявил себя победителем. Его люди, однако, не ощущали себя победителями[99]. Они были сильно обескуражены ходом предыдущего сражения, и ввиду такого отчаяния, Антигон решил как можно быстрее отдалиться от врага. На рассвете он послал своих раненых и самую тяжелую часть багажа вперед; с рассветом он начал сжигать своих павших (Diod. 19.32.1; ср. Polyaen. 4.6.10). В то время как похороны продолжались, Антигон задержал глашатая, присланного Евменом договориться о получении тел мертвых. В частности, Антигон задержал глашатая, чтобы дать своим раненым и обозу достаточно времени, но также и для того, чтобы скрыть свои потери от врага (Polyaen. 4.6.10). В сумерках, после того как был предан земле пепел павших, Антигон послал глашатая обратно к Евмену, назначив выдачу тел на следующее утро (Diod. 19.32.2; Polyaen. 4.6.10). Антигон однако в начале первой стражи (примерно 17:00) снял лагерь и усиленным маршем повел армию к Гамарге в Мидии Diod. 19.32.2).[100] Когда Евмен узнал об отступлении Антигона, он воздержался от его преследования; его собственные солдаты испытывали недостаток в снабжении и были истощены. Вместо этого он проявил внимание к мертвым, устроив великолепные похороны (Diod. 19.32.3). В след за тем он перевел армию из Паратакены в Габену (Diod. 19.34.7; Plut. Eum. 15.4). Габена была в 25 днях пути до Гамарги, если идти дорогой, проходящей через населенные местности, но через пустыню Dasht-i Kavir путешествие занимало девять или десять дней[101]. Дорога через пустыню была короче, но непроходима из–за отсутствия воды и растительности[102].
Между тем на зимних квартирах Антигон оценил ситуацию. Он осознавал, что в результате столкновения в Паратакене его собственные войска были теперь слабее Евменовых. Поэтому он решил предпринять внезапное нападение. Его движение было ускорено сообщениями о том, что силы Евмена не располагались единым лагерем, но его армия была рассеяна на пространстве в шесть дней пути[103]. Основное объяснение отдельных лагерей было в возобновлении беспорядков в армии (Plut. Eum. 15.4; Nepos, Eum. 8.2-3), но недостаток поставок, возможно, также сыграл свою роль (ср. Nepos Eum. 8.3).[104] Чтобы обеспечить эффект внезапности Антигон решил совершить форсированный марш через пустыню (ср. Nepos Eum. 8.6). Марш по дорогам, проходящим по населенным местностям, мог быть легко замечен и о нем донесено Евмену, который в ожидании возможной зимней кампании разместил солдат вдоль дороги, ведущей в Габену (Polyaen. 4.6.11). Евмен, однако, не счел нужным охранять подходы через пустыню. В дополнение к недостатку воды и травы зимние температуры в ней часто опускались ниже нуля. (ср. Diod. 19.37.5-6).[105]
Для этого похода Антигон приготовил 10 000 бочек воды, собрал ячмень и фураж для лошадей, и приказал солдатам приготовить десятидневный запас еды, которая не требовала приготовления[106]. Чтобы устранить возможность любого заблаговременного предупреждения, Антигон пустил слух, что они идут в Армению. Когда армия была готова, он сообщил ей фактическое назначение и отправился в пустыню во время зимнего солнцестояния (Diod. 19.37.3). Антигон приказал пользоваться кострами только днем, но гасить ночью, чтобы их нельзя было заметить с холмов. Но на пятый день мороз в пустыне был настолько сильным, что солдаты разжигали костры и ночью. Как Антигон и опасался, жители горных селений увидели их и сообщили Евмену и Певкесту[107].
Когда Певкест услышал новость, он испугался, что Антигон явится раньше, чем соберется вся армия. Следовательно, он решил отвести свои войска для безопасности в самую отдаленную часть Габены. Действительно, на собрании сатрапов и стратегов была полная паника (Nepos Eum. 9.2; Plut. Eum. 15.8). Евмен, однако, убедил Певкеста и других оставаться, изложив план, при помощи которого он собирался задержать Антигона на три или четыре дня; он отметил, что такой задержки будет достаточно для того, чтобы собрать силы. Он также заметил, что их войска будут свежими, в то время как силы Антигона истощены переходом по пустыне (Diod. 19.38.1-2; Plut. Eum. 15.9). Сатрапы и стратеги были переубеждены и послали гонцов с приказами войскам собираться (Plut. Eum. 15.10; ср. Nepos Eum. 9.2).[108] Евмен тотчас отправил командиров тех отрядов, которые были под его непосредственной командой, собрать своих солдат и доставить с ними сосуды с огнем. Эти солдаты рассеялись вдоль гор, которые окружали пустыню, и каждый вечер зажигали костры, создавая иллюзия лагеря для тех, кто пересекал пустыню[109]. Костры были замечены мидийскими пастухами и о них доложено Пифону, который сообщил Антигону. Когда Антигон узнал об этих наблюдениях, он остановил марш, так как поверил, что его план выдан Евмену и его армия ждет на краю пустыни. Он изменил маршрут и вошел в населенные области пограничные с пустыней, чтобы дать отдых войскам на несколько дней, прежде чем противостоять, как он думал, полностью мобилизованным и свежим войскам Евмена[110]. Антигон вскоре узнал правду (Plut. Eum. 15.13), но стратегема Евмена успешно задержала противостояние с войсками Антигона, пока его собственные силы еще не собрались.
Тогда как план Евмена в целом позволил армии собраться, но Евдам и слоны замешкались при выходе из лагеря (Diod. 19.39.2). Когда Антигон узнал, что Евдам еще не присоединился к Евмену и на самом деле находился недалеко от своего лагеря, он послал всю свою легкую пехоту и 1200 всадников, чтобы перехватить этого командира и его слонов. Притом, что Евмен своевременно узнал о действиях Антигона и выслал отряд из 1500 всадников и 3000 легкой пехоты, войска Антигона прибыли первыми. Евдам построил своих слонов в каре с обозом в центре и с 400 кавалеристов в арьергарде. Вражеская атака сокрушила конницу, но отряд слонов, хотя и получал многочисленные раны, успешно сопротивлялся. Прежде чем они были истощены этими атаками, прибыли войска Евмена, и соединившись со слонами, прогнали отряды Антигона (Diod. 19.39.2-6).
Через несколько дней после этого столкновения обе армии построились для битвы в 4,5 милях друг от друга. Здесь Антигон, как и раньше при Паратакене, разместил кавалерию на флангах и растянул слонов по всему фронту. Его армия была меньше чем при Паратакене, только 22 000 тяжелой пехоты, 9000 кавалерии, 65 слонов и неустановленное количество легкой пехоты (Diod. 19.40.1). Как и прежде Антигон усилил свое правое крыло. Когда Евмен узнал, что Антигон находится на правом фланге со своею лучшей кавалерией, он построил армию, разместив свою лучшие отряды и сам лично став на левом крыле, чтобы встретить Антигона. Вся армия Евмена насчитывала 36 700 пехоты, из которой, вероятно, 17 000 было тяжеловооруженной, 600 конницы и 114 слонов (Diod. 19.40.2-4).[111] Соответствующие стратегии на битву были разработаны, чтобы использовать преимущества в силе каждого войска. Антигон планировал использовать свою сильнейшую кавалерию на правом фланге и добиться победы, тогда как центр и левый фланг должны были обороняться (ср. Diod. 19.40.1); Евмен построил свои войска, чтобы противостоять диспозиции Антигона, в то же время делая ставку на свою пехоту, особенно на аргираспидов (Diod. 19.40.2; Plut. Eum. 16.6).[112]
До сражения большинство командующих, возглавляемым Антигеном и Тевтамом, решили, что после поражения Антигона они устранят Евмена[113]. Эти командующие были раздражены популярностью Евмена в войсках (Plut. Eum. 16.1-2; ср. Plut. Eum. 18.1); они полагали, что после победоносной битвы Евмен, по крайнем мере, прекратит их рассматривать как равных. Разумеется, с добавлением побежденного войска Антигона, с учетом отрядов под его непосредственным руководством, власть Евмена становилась преобладающей. Заговор сформировался прежде чем собрались все отряды (ср. Plut. Eum. 16.3). Когда прибыл Евдам и раскрыл заговор, он и нигде более неизвестный Федим, доложили свои сведения Евмену, который обдумывал бегство, но в конце концов решил ждать событий (Plut. Eum. .16.3).[114] Победоносный и бдительный Евмен мог отомстить заговорщикам после сражения. В любом случае Евмен предупредил своих самых близких советников об опасности, составил завещание, и уничтожил все бумаги, которые могли быть использованы против его корреспондентов (Plut. Eum. 16.4-6).
Вероятно, рассказ Иеронима о битве при Габене был таким же подробным, как о битве при Паретакене, но очевидно Диодор потерял интерес к этому вопросу, так как его рассказ сильно сокращен[115]. Несмотря на краткость, общая схема сражения может быть определена. Как уже отмечалось, оба полководца поместили кавалерию на флангах и использовали слонов и легкую пехоту для прикрытия всего фронта (Diod. 19.40). Как и при Паратакене Антигон поставил свою лучшую кавалерию справа под командой своего сына Деметрия (Diod. 19.40.1-2), но в этот раз он столкнувшись с лучшей кавалерией Евмена на его левом фланге, поставил заслон из 60 слонов и легкой пехоты (Diod. 19.40.2-3). Пифон, как и при Паратакене, командовал левым флангом Антигона. Филипп, сатрап Бактрии, командовал более слабой кавалерией правого фланга Евмена. Судя по ходу сражения, и Филипп и Пифон получили приказ воздерживаться от любого крупного предприятия[116].
Первыми в бой вступили слоны, сопровождаемые кавалерией, выставленной Деметрием и Евменом (Diod. 19.42.1, 7). Так как равнина была большая и бесплодная из–за солончаков, эти движения подняли огромное облако пыли, которая окутала поле боя. Когда Антигон увидел это положение, он послал мидийскую и тарентинскую кавалерию захватить лагерь Евмена, тогда как Пифон предпринял определенные отвлекающие действия, чтобы не дать Филиппу заметить это движение. Эти войска незамеченными обошли вражеский фланг и легко одолели охрану Евменова лагеря[117]. В самой битве правофланговая конница Антигона разбила левофланговую Евмена. Эта победа стала возможной прежде всего потому, что Певкест в панике отступил на начале яростной атаки Деметрия. Поскольку пыль, поднятая передвижениями войск, затмила поле боя, 1500 других всадников, не разобравшись в обстановке, последовали за Певкестом в бегство (Diod. 19.42.4). После таких выходов из боя левый фланг Евмена был разбит. С разбитыми отрядами он отступил под защиту фаланги на свой правый фланг (Diod. 19.42.4). В то время как левый фланг был разбит в кавалерийском бою, пехота Евмена смела все перед собой. Это была заслуга аргираспидов, которые обеспечили победу[118]. В ходе пехотного боя 5000 врагов были убиты, тогда как у Евмена пали всего 300 человек и ни одного аргираспида[119]. После отступления Евмена перед его правым крылом Антигон послал половину своей конницы под командой Пифона против аргираспидов, которые теперь остались без кавалерийской поддержки. При этом нападении македоняне построились в каре и свободно отступили с поля боя (Diod. 19.43.4-5). После этого поражения Евмен пытался собрать оставшуюся конницу и возобновить сражение, но Певкест отказался присоединиться к нему и отступил еще дальше. Поскольку наступала ночь, Евмен был вынужден отступить (Diod. 19.43.2-3). Вечером все сатрапы и командиры держали совет. Сатрапы полагали, что следует как можно быстрее отступать в верхние сатрапии, но Евмен заявил, что необходимо остаться и возобновить сражение. Фаланга победила, нанеся врагу огромные потери. Кроме того, конница пострадала не слишком сильно (Diod. 19.43.6). Аргираспиды однако, поскольку вместе с обозом были захвачены их жены, дети и родичи[120], проигнорировали оба предложения (Diod. 19.43.7). В результате, совещание не добилось решения относительно какого–либо плана действий в будущем[121].
По роспуску собрания Тевтам немедленно отправил посольство к Антигону для решения вопроса о захваченном обозе (Plut. Eum. 17.1).[122] Антигон ответил, что он не только возвратит захваченное, но также даст хорошее вознаграждение, если аргираспиды выдадут ему слонов и Евмена.[123] Когда Тевтам изложил условия Антигона аргираспидам, те согласились выдать Евмена. Он был схвачен и помешен под стражу.[124]
На третий день после ареста, когда его вели к Антигону, Евмен попросил возможности поговорить с армией. Разрешение было дано и Евмен стал бранить аргираспидов за предательство. Он также просил, чтобы его не выдавали живым Антигону, но эта просьба была проигнорирована несмотря на сочувствие большинства армии[125]. Поступок аргирсапидов никто не оспорил (Plut. Eum. 18.1-2). С выдачей Евмена сбежало большинство сатрапов; Тлеполем в Карманию, а Стасанор в Бактрию (Diod. 19.48.1, 5). Певкест и другие сдались Антигону (Polyaen. 4.6.13).[126] Среди тех кто сдался и впредь служил Антигону был соотечественник Евмена Иероним (Diod. 19.44.2). Евдам и Стасандр не бежали, но были схвачены и казнены Антигоном (Diod. 19.44.1, 48.2). Антиген, командир аргираспидов, был брошен в яму и сожжен заживо (Diod. 19.44.1). Что касается аргираспидов, 1000 самых буйных были переданы Сибиртию, сатрапу Арахозии, которому Антигон приказал найти способ уничтожить их. Остальная часть этого печально известного отряда была разделена и послана в различные гарнизоны (Polyaen. 4.6.15; Diod. 19.48.3).[127]
Евмен был обречен. Хотя Антигон может быть и хотел приобрести верность Евмена, он не мог доверять обещаниям последнего, учитывая, что Евмен нарушил клятву верности, данную Антигону после выхода из Норы (Diod. 19.44.2; ср. Nepos Eum. 10.3). Кроме того македоняне в армии Антигона желали смерти человека, который причинил им такие страдания[128]. Поэтому, даже при том, что его собственный сын Деметрий умолял сохранить жизнь Евмену, Антигон казнил его в январе 315 г.[129] Когда он решил убить Евмена, он лишил его еды в течение двух или трех дней, а затем послал доверенного человека задушить его (Plut. Eum. 19.1; Nepos Eum. 12.4). После казни Антигон передал тело Евмена его друзьям и позволил исполнить надлежащие похоронные обряды. После сожжения тела пепел был собран, помещен в серебряную урну и отправлен его жене и детям в Каппадокию[130]. После смерти Евмена Антигон вернулся в область возле Экбатаны и провел там остаток зимы (Diod. 19.44.4).
Общепринятый взгляд, пришедший из древности, что Евмен в конце концов проиграл борьбу, по крайней мере, на некоторую часть наследия Александра в основном из–за своей «греческости», тогда как довольно умеренно в работах новейших историков этот фактор рассматривается как значимый в конечном поражении и смерти Евмена. Сегодня нигде не повторяется заявление Огюста Везина (August Vezin), что этническая принадлежность была полностью ответственна за крушение Евмена[1], но взгляд Питера Грина более типичен для измененного представления. «Евмен как грек должен был связать свою судьбу с царями, поскольку в отличие от благородного македонского барона не мог, разве что из соперничества с Александром, узурпировать трон самому… Он был уничтожен… укоренившейся жадностью и ксенофобией македонских войск»[2]. Чтобы определить обоснованность последней части утверждения, нужно ответить на множество фундаментальных вопросов. Первое, что нужно решить — что составляло «македонянина» как противоположность «греку»? Этот вопрос вращается вокруг «этничности» македонян. В то время как предлагались аргументы относительно расы, культуры, языка и так далее, в конце концов основа этнической принадлежности — восприятие[3], которое, как правило, тесно связано с историческими обстоятельствами[4]. Как македоняне видели себя, и с другой стороны, как они воспринимались соседними «греками» или «эллинами» в разное время в их соответствующих историй?[5] Этот вопрос получился трудным, потому что греческая этничность развивалась без выгоды политического единства. Действительно, политическое объединение в одно национальное государство никогда не было целью греков[6]. В то время как в определенных контекстах греческая этничность была признана, политически греки, как правило, были организованы в города–государства, которым в первую очередь и должны были быть преданы. Даже при том, что определенные греческие государства были поглощены силою другими полисами[7] и было создано множество федераций, в которых было как местное гражданство, так и федеральное[8], объединение, при котором города–государства с готовностью жертвовали своею полной независимостью ради общего государства, было редкостью[9]. Проблема еще больше усложняется принятием этничности, которая превышала полис, но была меньше чем «грек». В этой категории были те, кто признавал себя ионийцами, или дорийцами; евбейцами, беотийцами, аркадянами и т. д.
В то время как большинство современных антропологов рассматривает этничность как продукт социального самоопределения, а не каких–либо определенных генетических качеств или культурного наследия, древние греки определяли этническую принадлежность происхождением и культурой. Геродот (8.144.2; ср. 7.9b.2) говорит о кровном родстве всех греков, родстве языка, религиозных учреждений и практик, и образа жизни[10]. Несмотря на этот список Геродот поясняет, что греческая этничность была более сложной и менее детерминированной, чем подразумевается в этом отрывке. Он полагал, что на одном языке могли говорить люди разной этнической принадлежности (Hdts. 1.171.6).[11] Далее он признает, что этничность может меняться со временем. По одной из традиций афиняне первоначально были пеласгами, воображаемыми автохтонными жителями полуострова, но посредством принятия греческого языка и культуры стали «эллинами» (Hdts. 1.57.3; ср. Hdts. 7.161.3).[12] Аркадяне, как полагали, также были потомками пеласгов[13], и, аналогично, ассимилировались в эллинский мир[14]. Согласно мифу Пеласг был аркадянином (Paus. 8.4.1; ср. Paus. 10.9.1), или автохтоном, или сыном Зевса и Ниобы (Apollod. 2.1.1).[15] Как и в случае афинян, Геродот происхождение ионийской ветви эллинского «genos» (1.143.2) объясняет отделением от пеласгов (1.56.2). Это представление о росте эллинской этничности посредством ассимиляции хорошо согласуется с общим принципом, позже изложенным Исократом, который сказал, что «название эллинов скорее применимо к тем, кто разделяет нашу культуру, чем к тем, кто разделяет общую кровь» (4.50). В самом деле Геродот видит расширение греческой нации как результат прямого поглощения других народов. «Но племя эллинов, это мне представляется очевидным, с самого начала всегда имело один и тот же язык; однако, когда оно отделилось от пеласгов, немногочисленное в начале, оно включило множество народов (πλῆθος τῶν ἐθνέων), главном образом потому, что пеласги и многие другие инородные племена (ἄλλοι ἐθνέων βαρβάρων) объединились с ними»[16]. Этому аналогична точка зрения Фукидида (1.3.1-3): «… до времени Эллена, сына Девкалиона, не существовало такого названия, но страна носила названия разных племен, в частности пеласгов. Только когда Эллен и его сыновья утвердились во Фтиотиде и были приглашены как союзники в другие города, один за другим они постепенно принимали имя эллинов; хотя прошло много времени, прежде чем это имя все приняли на себя»[17]. Те, кто были греками, могли также потерять этот статус, как, несомненно, случилось с гелонцами, о которых Геродот (4.108.2)[18] сообщает, что они по происхождению были греки, все еще практикующие некоторые аспекты греческой культуры и говорящие на смешанном греческом и скифском языке, но которых он связывает с племенами народа, пограничного скифам (4.102.2, 119.1, 136.1).[19] Подчеркивая важность культуры, эти конкретные греки, однако, стремились создать генеалогические мифы, соединяющие разные народы воедино[20]. Отсюда, даже при том, что Геродот говорил об ассимиляции, от также подчеркивал происхождение.
Более узкий генетический взгляд на этничность также присутствовал. У Платона (Menex. 245d) Аспазия называет только афинян чистыми греками без капли «варварской» крови. Другие греки, по–видимому, произошедшие от дорийцев, которые согласно традиции первоначально жили на севере Греции (Paus. 5.1.2; Str. 9.4.10), или те, которые связывались с легендарными героями Пелопсом, Кадмом и Эгиптом[21], она называет «по природе варварами и только по названию греками». Эта бесспорно любопытная работа может быть, а может не быть, не представляет взгляды Платона[22], но по некоторому рассуждению, она должна отражать взгляды многочисленной группы афинян[23]. В целом греки делили мир между эллинами и варварами[24]. Отрывок Платона ясно указывает на предполагаемое смешанное происхождение других «греков». В мифах Пелопс и Кадм прибыли в Грецию из Азии, Эгипт из Египта через Азию[25]. Взгляд на азиатов как на варваров был общепринят в греческой традиции. Хотя в целом игнорируя культурные и языковые трудности среди различных войск по обе стороны участников Троянской войны, Гомер (Il 2.867) упоминает карийцев как говорящих по–варварски (βαρβαρόφωνος). Эта точка зрения на азиатов была усилена событиями персидского вторжения. То что рассматривалось до войны как различие, теперь часто определяется как «естественная и наследственная ненависть» (Isoc. 4.184).[26] Платон говорит о поражении персов как критическом событии в греческой истории. «Если бы персы завоевали Грецию, практически все греческие народы (gené) были бы перемешаны к настоящему времени, и варвары смешались бы с греками, и греки с варварами, также как народы Персидской империи сегодня или рассеяны за границей или перемешаны и живут в тяжком положении» (Leg. 693A). И Хорнбловер и Холл подчеркивают важность персидской войны в определении греческой этничности[27]. Хорнбловер в частности заявляет, что «Персидская война дала грекам их идентичность»[28]. Это безусловно слишком сильное утверждение. Греческие генеалогические мифы были записаны в VI в. до н. э.[29] Понятие об отличии греческой этничности было частично установлено и даже формально детерминировано, возможно, еще в VIII в. до н. э.[30] Крупные религиозные праздники, регулярно проходящие в Истме, Дельфах, Немее и Олимпии, были открыты только для тех, кто мог продемонстрировать свою греческую этническую принадлежность к сатисфакции лиц, уполномоченных празднествами делать такие определения[31]. Дух панэллинства ясно отражен в одах Пиндара[32]. Олимпийские игры преодолели пределы местного Пелопоннесского празднества задолго до Персидской войны[33].
Даже заявление Холла, что греческая этничность сместилась с «собирательной» к «противопоставительной», что идентичность, основанная на общности культурных черт, изменилась на идентичность, основанную на культурных различиях от некой третьей стороны в результате Персидской войны, аналогичным образом слишком догматично.[34] Холл поясняет, «поскольку такое кумулятивное собирание идентичности происходило в отсутствие всякой четкой границы между греками и негреками, то неизбежно, что определение греческости едва ли могло быть столь же всеобъемлющим, чем то, которое установилось позже извне и через противопоставление»[35]. Данные свидетельствуют, что бо́льшая часть определительного процесса была достигнута задолго до V в. Разумеется, к VI в. основные критерии эллинского статуса были установлены довольно–таки единодушно[36]. В то время как точные требования для определения законности участия в играх неизвестны, по–видимому, использовались два решающих фактора. «Греками» считались потомки тех, кто послал корабли в великой Троянский поход и был упомянут в Гомеровом списке кораблей в Илиаде (2.494-759),[37] или как произошедшие от Эллина, легендарного предка эллинов (Apollod. Bibl. 1.7.2-3; Pind. Ol. 9.4).[38] Даже афинянам, которые с одной стороны видели себя первоначально пеласгами, требовалась связь с Ионом, внуком Эллина[39]. Ион согласно традиции переселился в Афины и стал их военным вождем против Элевсина[40]. Конечно, эта мифология была отражением исторической экспансии греческой этничности, как она обозначена Геродотом, и была создана позже, чтобы закрепить результат[41]. Короче, полное принятие этой мифической генеалогии представляет конец процесса ассимиляции конкретной вовлеченной группы. Но что нужно подчеркнуть, — эти связи имели не только культурное значение. Греки часто цитировали эти мифы, имея в виду законодательные и политические выгоды. Требования территорий, выдвигаемые греческими общинами, часто зависели от этих мифических отношений[42].
Эти критерии оставались относительно статичными вплоть до завоевания Востока Александром, когда определения расширились. Очевидно, что поражение персидских захватчиков имело эффект на психологию «греков». Коалиция 31 из, возможно, 700 полисов победила величайшую военную силу в Западном мире. Греческая этническая принадлежность, стала несомненно более ценной. Однако, как показывают писатели V и VI века, определение теоретически было способно к расширению, что оно и продемонстрировало после завоеваний Александра включением «греков» из Ликии (Paus. 5.8. Il),[43] Тралл, Пергама, Баргилии, Нибиды и Александрии в списки олимпийских победителей[44]. Это примечательно, насколько гибким могло быть определение принадлежности к эллинам.
Определенные этнические связи не требовали мифического обоснования. Греческие колонии притязали на греческое происхождение на основе этнической принадлежности их метрополий. Эти притязания принимались даже при том, что многие, если не большинство колоний основывались только мужчинами из метрополии, которые соответственно женились на туземных женщинах (Hdts. 1.146.2-3; Paus. 7.2.6). Даже в тех колониях, куда также мигрировали женщины (ср. Hdts. 1.164.3), некоторые мужчины вступали в брак с туземными женщинами[45]. Колонии сильно ограничивали случаи смешения мужского населения греческого и местного[46]. Часто это негреческое население получало статус ниже полноправных граждан (Hdts. 4.159.4, 161.3; 7.155.2; Str. 12.3.4).[47] Но смешанные браки и даже смешанное население, по–видимому, не меняли характер колонии или общее этническое восприятие общества как греческого поселения[48]. Колонии, несмотря на обычную политическую независимость от метрополий, поддерживали с ними тесную связь, особенно в религиозном отношении[49].
Этот взгляд на дихотомию греков, потомков Эллина и некоторых с ними ассимилированных, и народы остального мира, отражен в общем греческом делении мира на эллинов и варваров[50]. В дополнение к классификации греков как отдельной этничности, Геродот как же ассоциирует греков с европейцами и отличает и тех и других от азиатов (7.185.1; ср. 9.31.1-5).[51] Аристотель делает различия между эллинами, европейцами и азиатами, связывая эти отличия с климатом (Pol 1327b 23-28). «Нации, населяющие холодные местности и Европу, полны храбрости, но несовершенны в науках и ремесле, так что они пребывают в сравнительно свободном состоянии, но политически недостаточно организованы и неспособны управлять соседями. Народы Азии, с другой стороны, умны и умелы по характеру, но недостаточно мужественны, и поэтому они пребывают в непрерывном подчинении и рабстве. Но греческая нация разделяет оба характера, так как географически занимает среднее место, ибо она мужественна и умна; следовательно она пребывает свободной, имеет очень хорошее политическое устройство и способна к управлению всем человечеством, если достигнет конституционного единства».[52]
Учитывая эти принятые разделения, куда обычно греки относили македонян среди народов мира? Тогда как Аристотель (Pol 1324b) причисляет македонян к варварам, вполне очевидно из самых ранних эллинистических источников, что большинство «греков» воспринимали македонян как своего рода гибрид, связанный с эллинами, но отличный. Это видно по мифическому предку, представленному в Каталоге женщин, приписываемом древнему Гесиоду[53]. «Область Македония получила имя от Македона, сына Зевса и Тейи, дочери Девкалиона, она забеременела и родила от Зевса, который очаровал громом, двух сыновей, Магна и Македона, конелюбцев, которые поселились возле Пиерии и Олимпа…» Предок македонян тогда племянник Эллена, прародителя эллинов. К концу V в. до н. э. в глазах некоторых было устранено и это мифологическое различие между македонянами и греками. Гелланик делает Македона сыном Эола и, следовательно, прямым потомком Эллена (FGrH 4 F-74).[54] Македоняне также в классическую эпоху были связаны с греками–дорийцами (Hdts. 8.43.1), посредством веры, что дорийцы некоторое время оставались в этом регионе перед их вторжением в южную Грецию (Hdts. 1.56.3).[55] Несмотря на связи, установленные пост-Гесиодовыми мифами, на протяжении всего классического периода большинство «греков» признавали различия между собой и македонянами[56]. Исократ (5.107-108) хвалит македонского царя Филиппа II, говоря, что Филипп «хорошо знает, это эллины не приучены подчиняться правлению одного человека, в то время как другие народы неспособны упорядочить свою жизнь без контроля такой власти… поэтому единственный из всех эллинов он не притязал на правление над родственным народом»[57]. Совершенно ясно подразумевается, что македоняне были одним из тех народов, которые нуждаются в царе, и, следовательно, не были эллинами. Когда македонский царь Александр I захотел принять участие в Олимпийских играх, греки, которые должны были бежать с ним, заявили, что состязание предназначено для греков, а не для иноземцев. Александр доказал элленодикам, что он аргивянин по происхождению, был признан греком, участвовал в забеге на стадию и занял первое место (Hdts. 5.22).[58] По–видимому, как македонянин он не мог участвовать в играх. Аргосское происхождение македонского царского дома обычно признавалось в классический период[59].
Хотя македоняне обычно не рассматривались как эллины в V и IV веках, большинством греков также отмечались отличия между македонянами и «варварами»,[60] включая «варварские» племена, живущие на Греческом полуострове. Иллирийцы на протяжении всей древности рассматривались как варвары[61], так же как пеонийцы (Diod. 16.4.2) и большая часть фракийцев[62]. Нигде это трехстороннее различие между греками, македонянами и варварами не показано так ясно, как в Исократовом Филиппе (154): «Я считаю, что твой долг трудиться на благо эллинов, царствовать над македонянами и распространить свою власть на как можно большее число варваров».[63] Эти различия между греками и македонянами не изменились ни в царствование Филиппа и Александра, ни в периоды диадохов и эпигонов. Борза собрал древние упоминания, касающиеся этих периодов времени, самое типичное — речь у Арриана перед битвой при Иссе, в которой Александр называет свои войска македонянами, греками и варварами (Anab. 2.7.4-5; ср. Plut. Alex. 11.3; 47.9).[64] Каллисфен, произнося речь против введения простазии при дворе Александра, обращается к «грекам» и «македонянам» и совокупно, как к отдельным сущностям (Arr. Anab. 4.11.8). Позже, в войнах, которые последовали за смертью Александра, македонское правительство и «цари» издавали указы, в которых греки и македоняне четко отличались (Diod. 18.56.1-3).
Хотя постигаемые отличия в этничности греков и македонян очевидны, большое число их общих культурных черт поразительно. Македоняне практиковали ту же самую эллинистическую религию[65], и, как было отмечено, македонские цари рассматривались как потомки аргосских царственных изгнанников[66]. Кроме того, хотя очень много было написано относительно возможного отличия македонского языка от греческого[67], заключение Каллериса, что «македонский» был диалектом греческого, кажется бесспорным[68]. Конечно, ко времени ранней Римской империи греческий язык был разговорным языком Македонии[69]. Однако в IV и V вв. двор, по–видимому, говорил на аттическом диалекте[70], а также дворы различных поздних царств Диадохов. Понятно, что обычная македонская речь не всегда ясно понималась говорящими на других греческих диалектах; даже в современном мире это не вызывает удивления. Примерно аналогичная ситуация существует в современном Китае — один базовый письменный язык, но региональные диалектные различия вплоть до полного взаимонепонимания жителей разных регионов. Даже Мандарин, диалект, на котором говорит подавляющее большинство китайцев, имеет четыре сильно разнящихся признанных варианта. Анна Морпурго Дэвис утверждает, что хотя она носитель итальянского языка, в разных контекстах «она не понимает сицилийский или миланский, два итальянских диалектах, без помощи переводчика»[71].
До XIX в. существование «национального языка» было редкостью, и в случае греческого koine IV в. до н. э. представляет первое приближение такого поистине национального греческого языка[72]. До IV в. каждый грекоговорящий регион и сообщество обладали собственными особенностями речи[73]. Следовательно, наши источники корректны, упоминая «βοιωτιάζων ὴ φωνή»[74], Λακωνίζων ὴ φωνή (Plut. Pyrrh. 26.25),[75] «φωνὴ Δωρίδος» (Thuc. 3.112.4; 6.5.1), «φωνὴ Χαλκιδέων» (Thuc. 6.5.1), и «φωνὴ Άττικιστί»[76]. Кроме того есть много отрывков в источниках упоминающих некоторым образом Μακεδονίζων ὴ φωνή.[77] Тогда как понятно, что φωνή в упоминании Беотии, Аттики и т. д. относится к диалекту, есть существенные разногласия относительно его применения к македонскому языку. Слово φωνή чаще всего относится к вообще произношению речи или к голосу[78], что почти без исключения верно в случае Гомера и Гесиода[79], но также к пению (Pl. Leg. 666d, 673a), к языку[80] и диалекту[81]. Оно даже используется для описания звуков музыкальных инструментов (Pl. Rep. 397a), или звуков в целом[82]. В то время как на самом деле никакого «греческого» языка кроме региональных вариаций не существовало, было общее понимание среди греков. Самое позднее к V в. все эти региональные диалекты в совокупности представляли греческий язык (ср. Hdts. 2.154.2). Кроме того, некоторые из этих диалектов достигли панэллинского литературного статуса[83], даже притом, что ни Гомер, ни Гесиод не говорили на «греческом языке», Геродот постоянно упоминает «Ελληνῶν γλῶσσα».[84] Фукидид (2.68.5), Ксенофонт (Cyn. 2.3) и Исократ (9.8) также постоянно упоминают «эллинскую речь». Очевидно, греки признавали свою общность в диалектах. Однако разные диалекты также рассматривались как отличие. Эсхил в «Семеро против Фив» (170) называет аргосскую армию, окружившую Фивы, как «ἑτερόφωνοι». Геродот, несмотря на свои высказывания о «речи эллинов», тем не менее осведомлен о множестве вариантов греческого языка V в., так как он, говоря об Ионии, упоминает четыре «γλῶσσαι» (Hdts. 1.142.3). Природа греческого языка лучше всего объяснена «Старым Олигархом», когда он говорит об афинянах: «Афиняне смешались с другими народами…, слыша все виды речи (φωνή), они взяли что–то от каждого; греки сами по себе склонны пользоваться собственным диалектом, но афиняне используют смесь всех греческих и негреческих ([Xen.] Ath. Pol 2.8). Среди греков классического периода, по–видимому, существовала замечательная способность большинства грекоговорящих понимать других греков из различных частей разнообразного греческого мира. Даже при том, что Геродот (1.142.3-4) описывает «греков» Ионии как не разделяющих общего языка («γλῶσσα»), но разговаривающих «четырьмя разными способами». Речь Милета, Миуса и Приены он описывает как совершенно отличную от речи Эфеса, Колофона, Теоса, Клазомены и Фокеи, тогда как хиосцы и эритрейцы говорили на общем «γλῶσσα», а самийцы «на своем собственном» (Hdts. 1.142.4).[85] Однако, различия в языке, здесь подчеркнутые Геродотом, по–видимому, не препятствовали общению между различными народами. Ионийцы собирались на Панионии, общие собрания, где они очевидно не сталкивались ни с какими проблемами коммуникации[86]. Во время злополучной экспедиции Кира против своего брата греки в его армии часто сходились на собрания, и несмотря на происхождение из разных областей греческого мира, географически разрозненного, таких как Иония (Xen. Anab. 1.1.7), Беотия (Xen. Anab. 1.1.11; 5.6.21), Херсонес (Xen. Anab. 1.1.9), Фессалия (Xen. Anab. 1.1.10; 2.5.31), и Пелопоннес[87], нет ни слова о переводчиках или непонимании, несмотря на разнородность этого греческого военного корпуса (Xen. Anab. 1.3.3-7, 9-20, 4.12). Ксенофонт не из небрежности опускает здесь переводчиков, ибо он часто упоминает переводчиков, используемых персами и другими негреками для общения с греками[88]. У греков также были свои переводчики, с помощью которых общались с персами[89] и другими народами[90]. Из этих свидетельств явствует, что у большинства греческих диалектов было достаточно много общего, чтобы жители разных грекоговорящих регионов без труда понимали друг друга. Однако жители отдаленных и менее урбанизированных областей часто говорили на диалекте труднопонимаемом для других греков[91]. Евританийцы, крупнейшее этолийское племя, говорило на «γλῶσσα» чрезвычайно труднопонятном для других греков (Thuc. 3.94.5). Все же Фукидид относит этолийцев, за исключением «большинства амфилохийцев» к грекам[92].
Что относительно ясно из источников — это то, что македонский язык не всегда был понятен немакедонянам. В рассказе Курция о суде над Филотой Александр спрашивает, не хочет ли офицер обратиться к солдатам на «patrio sermone» (Curt. 6.9.34), на что последний отвечает, что он обратится к войскам на «eadem lingua», используемой Александром, чтобы быть понятым без труда (facilius) присутствующими немакедонянами (Curt. 6.9.35).[93] «Eadem lingua» был, вероятно, язык македонского двора, который, как отмечалось ранее, был аттическим диалектом. Александр воспользовался выбором языка Филотой против него, сказав македонянам, что последний ненавидит «sermo patrius» (Curt. 6.9.36).[94] Филота, по–видимому, имел привычку пользоваться аттическим диалектом, тех, кто говорил на македонском «lingua» он называл «фригийцами и пафлагонцами», и даже пользовался переводчиком, чтобы обратиться к тем македонянам, которые с трудом понимали аттический диалект (Curt. 6.11.4). Подобно φωνή у греческих, sermo у Курция используется чаще всего для обозначения разговора или вообще речи[95], тогда как lingua — наиболее часто указывает на стиль речи[96]. Действительно, другие писателей ранней Римской империи также показывают терминологическую путаницу, как и в случае φωνή.[97] Тацит использует sermo для указания на речь (Agr. 40.4; 41.4; 45.3), но также на язык (Ger. 28.3) и диалект (Agr. 11.3). У Квинтилиана, среди других значений, sermo и lingua используется для обозначения диалекта (Inst.11.2.50; 12.10.34).
Хотя у слов выбранных Курцием неопределенные значения, его контекст ясно показывает, что он обращается к диалектным различиям, а не к отдельным языкам. Интересно, что ни Александр, ни Филота не были обеспокоены способностью большинства македонян понимать «eadem lingua». Александр обращается к воинскому собранию на аттическом диалекте без недовольства. Филота проясняет, что немакедоняне с большей вероятностью не поняли бы «sermo patrius», чем македоняне не поняли «eadem lingua». Однако Филота не говорит, что будет пользоваться «eadem lingua» с тем чтобы его поняли только присутствующие немакедоняне, но большинство армии, включая, по–видимому, македонян. Он будет говорить на аттическом диалекте, с тем чтобы другие «facilius percepturos» услышали его мнение. Подразумевается, что македонская речь не была непонятна немакедонянам, но только с трудом воспринималась.
Наиболее вероятное объяснение ситуации вокруг суда Филоты состоит в том, что аттический диалект обычно использовался когда офицеры обращались к армии в целом. В войске Ксенофонта, очевидно, любой диалект с легкостью понимался собравшимися греками. В случае объединенных сил под командой Александра аттический диалект был общим языком, наиболее понятным большинству грекоговорящей армии. Александр по поводу выбора Филотой аттического диалекта просто использовал его в своих интересах, чтобы подчеркнуть его отчужденность и дистанцию от рядовых македонских солдат. Многие солдат были призваны из внутренних и наименее урбанизированных областей Верхней Македонии[98]. Филота командовал кавалерией Товарищей, а не одним из пехотных подразделений[99]. Он один из тех особо упомянутых Плутархом в Жизни Александра (40), кто «ведет роскошный и вульгарный образ жизни». Курций (6.8.3, 11.3-4) также подчеркивает его изысканный образ жизни и высокомерие, особенно к «rustici homines».
То что солдаты могли оскорбиться, если к ним обратиться на чем–то ином кроме их «rude patois»,[100] можно также отнести к другому тексту, часто используемого как аргумент в пользу сильного отличия македонского языка. Папирус PSI XII 1284 с фрагментом из Ариановой Истории Наследников[101] сообщает, что македонянин по имени Ксенний, ἀνὴρ μακεδονίζων τῇ φωνῇ, был послан Евменом обратиться к группе македонян. Евмен пытался уговорить перейти на свою сторону войска недавно приведенные из Македонии Кратером после поражения и смерти последнего. Отправка Ксенния вероятно отражала озабоченность Евмена, чтобы его посла солдаты приняли за своего человека, т. е. «rusticus homo». В любом случае, ничто не указывает на точный характер речи[102]. Другие отрывки относительно «македонского говора» еще более неоднозначны. Александр призывал гипаспистов на македонском языке по время инцидента, приведшего к смерти Клита (Plut. Alex. 51.11); Евмена македоняне приветствовали на македонском языке (Plut. Eum. 14.5); многие цари династии Птолемеев забыли свой «македонский язык» (Plut. Ant. 27.4); Аттические ораторы переняли македонские идиомы (Athen. 3.122A).
Доказательства в пользу того, что «македонский язык» был диалектом греческого — надписи в самой Македонии. Все эти надписи на греческом языке. Многочисленные изменения в правописании и появление слов негреческого происхождения этому не противоречат[103]. Могильные стелы из Вергины, датированные Андроникосом 2‑й половиной IV в. до н. э. не только содержат большинство имен, происходящих от греческих корней, с одним только явно фракийским, но и все надписи сделаны по–гречески[104]. Каллерис перечисляет 153 слова как собственно македонские[105], но он подчеркивает, что в подавляющем большинстве этимологически они греческие[106]. Учитывая, что в Македонию окружали и постоянно вторгались различные племена негрекоговорящих народов, вероятно, что македонский диалект был переполнен словами и выражениями негреческого происхождения. Поэтому удивительно, что только несколько собранных лексикографами слов имеют негреческое происхождение[107]. Также дело обстояло с культурой Македонии — основное влияние, культурное и лингвистическое, оказывала Греция[108].
Точный характер македонского диалекта можно только предполагать. Предположение Хаммонда, что он, возможно, был формой эолийского, далеко небесспорное[109], но достаточно обоснованное[110]. Гелланик (FGrH 4 F-74), цитируя жриц Геры из Аргоса, заявляет, что македоняне были потомками Эола. Претензия на такое происхождение для македонян, очевидно, не служила никаким интересам Аргоса. Согласно греческой традиции аргивяне были дорийцами[111], и как было отмечено, дорийцы какое–то время находились в Македонии (Hdts. 1.56.3). Ассоциация македонян с Эолом, возможно, основывалась на знании жрицами македонского диалекта[112]. Некоторые слова, отмеченные как македонские, действительно показывают признаки эолийских[113].
Множество культурных сходств между македонянами и «греками», возможно, помогли бы объяснить путаницу в этнической принадлежности македонян в наших источниках, и, следовательно, их прикладное отношение к генеалогии эллинов. Характер македонского правительства (ср. Isoc. 5.107-108) и сельская/племенная природа большей части этого региона заставляла предполагать греков, что македоняне не были истинными эллинами.
Молоссы, по–видимому, также из–за сельского, племенного, монархического общества не рассматривались как греки, хотя они связаны через мифологию с Неоптолемом, сыном Ахилла и убийцей Приама[114], который получил власть над Молоссами после Троянской войны (Paus. 1.11.1; 2.23.6).[115] Фукидид причисляет их к варварам наряду с двумя другими главными племенами эпиротов, — хаонами и феспротами (2.80.5). Тем не менее свидетельства указывают, что молоссы разговаривали на варианте греческого языка[116]. Другой народ во многих отношениях похожий на македонян и молоссов, но чья «греческость» только иногда подвергалась сомнению, — этолийцы. Согласно традиции этолийцы не были потомками Эллена, но происходили от Эндимиона, внука Зевса, и Протогенеи, дочери Девкалиона (Paus. 5.1.3). Пвасаний (5.1.4) утверждает однако, что «другие с большой вероятностью» отслеживают происхождение этолийцев от Эллена по женской линии[117]. Этолийцы упомянуты среди пославших корабли в Трою (Hom. Il 2.638), и согласно мифологии, тесно связаны с элейцами, народом, чья «греческость» никогда не подвергалась сомнению[118]. Но Еврипид (Phoen. 138) подразумевает, что этолийцы были «полуварварами», а Фукидид (2.68.5) утверждает, что по крайней мере крупнейшее этолийское племя, амфилохи, было варварским[119]. Позже, во II в. до н. э., Полибий (18.5.8), якобы цитируя Филиппа V, утверждает, что большинство этолийцев не является греками. Определенно он упоминает агриан, аподотийцев и амфилохов как варваров. Конечно, это не самый надежный источник, учитывая, что эта информация представлена в форме речи. Полибий, вероятно, изобразил, что Филипп повторил предубеждение, разделяемое многими другими. Отчасти такая путаница относительно этнической принадлежности этолийцев объясняется расширением Этолии на протяжении веков[120]. Народы, со временем добавившиеся к этолийскому этносу, в целом извлекли выгоду из Гомеровской традиции, касающейся этолийцев. Гомер упоминает пять этолийских городов, и все они на побережье, ограниченном на востоке Акарнанией, а на западе — Западной Локридой[121]. В V в. ни амфилохи, ни агриане не были связаны с этолийцами, и, как было отмечено ранее, Фукидид не рассматривал большинство амфилохов как греков. Тогда как некоторые народы в V и IV вв. населяющие регион Этолии, возможно, не рассматривались как греки, очевидно, что на протяжении все истории этолийцев они учитывались (Thuc. 1.5.3). Позднее, после смерти Александра III, этолийцы были главной силой греков в Ламийской войне против власти македонян[122]. Интересно отметить, что первый этолиец — олимпийский победитель — засвидетельствован только в 240 г. до н. э.[123]
Частично, нежелание некоторых принять этолийцев как полноценных греков, связано с их политической организацией. Этолийцы описаны как «лучший пример греческого племенного государства»[124]. Трудно узнать точную природу Этолийского союза V в. или ранее, но их уровень взаимодействия удивил афинянина Демосфена и привел к неудаче его экспедицию в Этолию в 426 г. до н. э. (Thuc. 3.94-98). Фукидид (3.96.3) указывает, что все этолийцы объединились для отражения этого вторжения, «даже самые отдаленные офионийцы, боменсийцы и калоенсийцы»[125]. Ранее этолийцы сообща послали трех послов в Коринф и Спарту. Эти три представителя идентифицировались как прибывшие от трех главных этолийских племен: офионийцев, евританийцев и аподотийцев (Thuc. 3.100.1). Тогда как важность разделения на племена в некотором смысле еще сохранялась[126], самое позднее к середине IV в. этолийцы создали симполитию — союз[127]. Этолия, подобно Македонии, не была страной городов–государств в V и в начале IV веков, но скорее землей «неукрепленных деревень» (Thuc. 3.94.4; ср. Xen. Hell. 4.6.14).
Как явствует из свидетельств, — эти неоднозначные этнические отношения между македонянами и их южными соседями постепенно развивались[128]. Ко II в. до н. э. македоняне и «греки» видели себя и друг друга эллинами[129]. Полибий, в частности, вовсе не друг Македонии, связывает македонян и греков[130]. Об этом также свидетельствуют Олимпийские игры. После Александра I и до царствования Александра Великого македоняне–олимпионики были царями.[131] Филипп II записан как победитель трех Олимпиад: скачки в 356 г., tethrippon в 352, и synoris в 348. Но в 328 г. Клитон, победитель в stadion, указан как македонянин, как и Ламп, победитель tethrippon в 304 г. и пять других македонян не царского рода в III в. до н. э. [132] Тогда как может показаться очевидным, что эти изменения были вызваны кампанией Александра Великого и последующим основанием множества «эллинских» колоний на Востоке, деяния отца Александра были одинаково ответственны за эти изменения.
До Филиппа термин македонянин еще не достиг национального статуса[133]. Он был даже сомнительным, когда название Македония обычно относилось к большой равнине, сформированной реками Аксий и Галиамон и окружающим ее плато[134]. Несомненно, к V в. Геродот и Фукидид называли равнину Нижней, а плато — Верхней Македонией[135]. В любом случае, регион Верхней Македонии был прочно соединен с Нижней Македонией во время царствования Филиппа II[136]. До этого времени орестийцы, линкесты, тимфейцы и элимейцы имели отдельные правительства (Thuc. 2.99.2). В течение веков, предшествующих объединению, вожди различных горных македонян имели разногласия со своими равнинными кузенами. В конце 420‑х Аррабей, царь линкестов, открыто враждовал с царями «македонян»[137], а ранее, в 432 г., царь Элимеи Дерда I вступил в союз с афинянами и претендовал на македонский трон (Thuc. 1.57.3). Дерда II, правивший независимой Элимеей, вступил в союз со спартанцами в 382 г. (Xen. Hell. 5.2.38).
Даже при политическом единстве различия между Нижней и Верхней Македонией оставались во время царствования Филиппа и Александра. Македонская армия была построена на региональном наборе в командной структуре которой, особенно частей из Верхней Македонии, преобладали члены местного наследственного дворянства. Когда Александр переправился в Азию, Пердикка из Орестиды (Arr. Anab. 6.28.4; Ind. 18.5), ведущий род от царей этого горного региона (Curt. 10.7.8),[138] командовал полком тяжелой пехоты из Орестиды и Линкестилы; элимеец Кен — таковым из Элимеи[139], а Полиперхонт — таковым из уроженцев Тимфеи (Diod. 17.57.2). Пехотой с равнины, должно быть, командовали Мелеагр, Филипп, сын Балакра[140], и Кратер (Diod. 17.57.2-3). Из них Мелеагр, вероятно, был из Нижней Македонии[141], Кратер из Орестиды (Arr. Ind. 18.5), а происхождение Филиппа можно предполагать с очень большой неуверенностью. Другое различие между двумя этими регионами заключалась в большей урбанизации равнинной Македонии. Македоняне с равнины чаще ассоциировались с конкретным городом, а не с районом. В списке почетных триерархов плавания Александра вниз по Инду большинство македонян, ассоциированных с Нижней Македонией, перечислены как из Пеллы, Пидны, Амфиполя, Мизы, Алкомены, Эг, Алориды или Берои;[142] из Верхней Македонии — как из Орестиды и Тимфеи (Arr. Ind. 18.3-6). Различие в списке лиц из двух последних районов и тесная связь солдат из этих мест с командирами из этих самых мест, и видимое отсутствие такой тесной связи для войск и командиров из Нижней Македонии, дает основание предполагать, что эти последние были теснее интегрированы в македонское государство, заменив региональные связи национальными. Однако, равнинная аристократия не всегда ассоциируется с обществом. Птолемей, сын Лага, Пифон, сын Кратевы, Аристоной, сын Писея, перечислены как Эордейцы без всякой ссылки на муниципалитет (Arr. Anab. 6.28.4; Ind. 18.5); было также подразделение боттиэйцев в кавалерии Товарищей (Arr. Anab. 1.2.5). Кроме того, очевидно, что на протяжении походов Александра, войска, включая новонабранные, формировались по региональному признаку (Arr. Anab. 3.16.10-11). Подобного рода подразделения, вероятно, имелись в кавалерии Товарищей. В сражении против трибаллов Филота возглавлял кавалерию из Верхней Македонии, а Гераклид и Сополид возглавляли кавалерию из Боттиэи и Амфиполиса (Arr. Anab. 1.2.5).
По одной традиции первоначально македоняне были группой родственных племен, часть которых спустилась с западных гор на центральную равнину в период приблизительно между 650 и 550 гг. до н. э.[143] Однако также утверждалось, что племена, которые прибыли населить Верхнюю Македонию были не македонянами, а эпиротами[144]. Когда «македонские» племена двинулись на прибрежную равнину, большинство тех, с кем они столкнулись, были вытеснены с этих земель и заменены македонскими поселенцами[145]. Они включали пиерийцев, боттиэйцев, эдонийцев, алмопийцев, крестонийцев и бисалтов (Thuc. 2.99.2-5).[146] Но за эти годы многие другие мигрировали в Македонию, прибывая из южной Греции, Иллирии, Пеонии, Фракии и других мест. По крайней мере во времена Александра I поощрялась миграция из южной Греции. Даже при том, что многие беженцы прибывали сообществами, впоследствии они не обнаруживаются в Македонии как отдельные наименования[147]. Когда Микены были разрушены Аргосом, больше половины населения ушли в Македонию по приглашению Александра I (Paus. 7.25.6).[148] Аналогично, в 446 г., когда Перикл захватил Гистиэю на Евбее, жители нашли убежище в Македонии (FGrH 115 F- 387). Как народ происходящий из полиса, они, вероятно, были ассоциированы македонским городским населением.
Кроме того много греческих городов побережья стали частью царства по время царствования Филиппа II (Diod. 16.8.2-3).[149] Хотя Мефона была стерта с лица земли, а ее земли были розданы «истинным» македонским поселенцам[150], большинство населения Амфиполиса было инкорпорированы в новую «македонскую» общину (Diod. 16.8.2). Это же самое, по–видимому, имело место с Пидной[151]. При Филиппе завоеванные города часто основывались повторно путем инкорпорации македонян или поселенцев из соседних областей с существующим населением (Dem. 18.182). Юстин отмечает, что Филипп II увеличивал городское население даже военнопленными (Just. 6.8.1). Самый очевидный задокументированный пример повторного основания города — это колония фасосцев Крениды (Diod. 16.3.7). Филипп захватил город в 356 г. и повторно основал его как Филиппы[152]. Его приобретение упомянуто без намека на осаду или изгнание кого–либо из граждан, но отмечено, что Филипп увеличил его население (Diod. 16.8.6). При Филиппе также зарегистрировано существенное увеличение населения столицы Пеллы (Str. 7. frg. 20).
В царствование этого монарха имели место многочисленные вынужденные переселения народов в и из Македонии (Just. 8.5.7-6.1; Polyaen. 4.2.12).[153] Население перемещалось без учета мнения вовлеченных народов. Юстин (8.5.8-13) сообщает об общем недовольстве вынужденных уходить из домов и от «могил своих предков» по приказу Филиппа II, но также отмечает, что люди покорно принимали такую депортацию. Более века спустя Филипп V убрал «πολιτικοὺς ἄνδρας» и их семьи из «главных городов» Македонии в Эматию и заместил их фракийцами и «варварами» (Polyb. 23.10.4-7). Примечательно, что описывая Римскую провинцию Македонию, которая включала население и территории за пределами традиционной Македонии, римский историк Плиний описывает Македонию как страну 150 различных народов (ΝΉ 4.10.33).
Эта деятельность относительно городков и городов под управлением монарха — свидетельство не только власти царя, но и в случае Филиппа II, о политике урбанизации Македонии и преодоления сельского характера Македонии, существовавшего до царствования этого монарха[154]. Этот пункт подчеркнут с речи приписанной Аррианом его сыну Александру (Anab. 7.9.2), в которой полководец заявляет: «Филипп нашел вас бедными бродягами, носящих овчины и пасущих скудные стада овец… он поселил вас в города». Хотя речь может быть подвергнута сомнению как преувеличение, свидетельства подкрепляют менее драматический взгляд на эффект деяний Филиппа. Тогда как Ксенофонт описывает Пеллу в 383 г. до н. э. как крупнейший город Македонии (Hell. 5.2.13), Страбон (7. frg. 20) гораздо позднее сообщает, что до Филиппа это был «маленький город». Нет никаких упоминаний о происхождении этих новых поселенцев, Гриффит может быть прав, утверждая, что они прибыли из соседних областей, возможно, включая Халкидику[155].
Возникает вопрос, какой был статус всех этих различных народов, поселенных в Македонии? Представляется очевидным, что те, что были переселены с исконных территорий к «македонянам» в Македонию, стали македонянами. Письменные свидетельства не указывают на дифференциацию. Персоналии чаще всего упоминаются просто по имени, или по имени и отчеству; иногда по имени, отчеству и городу, иногда по имени, отчеству с этнонимом «македонянин»; реже всего по имени с этнонимом[156]. Габберт (J. Gabbert) заключает относительно Македонии Антигонидов: «Я не вижу способа объяснить это как показатель разных классов граждан. Различные способы не имеют значения. Все персоны в равной степени были македонскими подданными, а разнообразие языка используется как пример человеческого разнообразия»[157]. Кен Гудриан (Koen Goudriaan) в своем анализе этничности Птолемеевого Египта приходит к заключению, что присутствие категории этничности в сохранившихся надписях чаще всего было результатом попытки четко идентифицировать людей и не подразумевало особого гражданства или статуса[158]. Это по–видимому также имело место в Македонии Филиппа и Александра. Свидетельства убедительно показывают, что гражданское население при Филиппе II пользовалось равными правами без различия между новыми и старыми гражданами[159].
Подобную политику равенства проводили Филипп и Александр в рядах своих hetairoi[160]. Большинство административных должностей царства были в руках этих ближайших товарищей царя. В царствование Александра III примерно 10% из них были уроженцами греческих полисов[161].
Гетейры–иностранцы получали большие наделы земли от царя (ср. Athen. 6.261 A), как и более многочисленные их товарищи–македоняне[162]. Филипп подарил всю земли к северу от Агоры некому Аполлониду из Кардии ([Dem.] 7.39; ср. 7.44; Dem. 8.64). Неарх, флотоводец Александра, с Крита, Лаомедонт из Митилены называются как македоняне из Амфиполиса (Arr. Ind. 18.4). Евмен, царский секретарь, однако называется греком из Кардии, несмотря на долгую службу при македонском дворе, статус гетейра, и, вероятно, приобретение большого поместья в Македонии[163]. Очевидно в случае Неарха и Лаомедонта они были более тесно идентифицированы или своими современниками, или последующими историками с их новыми домами, чем с их родиной. Евмен сам подчеркивал свое Кардийское происхождение и оно было перенято историками. Ничего не предполагает, что эти греки пользовались разными статусами в Македонии.
Однако некоторые народы, завоеванные македонскими царями, никогда не причислялись к македонянам. Пеонийцы были подданными Филиппа II и его сына Александра[164], но формировали отдельные иностранные («βάρβαροι») отряды в Армии Александра (Arr. Anab. 2.7.5; ср. 1.14.1).[165] Конечно, это отклоняется от предмета спора, что означает быть македонянином в противоположность пеонийцу? Царское управление мало отличалось независимо от того, считала ли себя местность македонской или нет. Полибий (4.76.2) отмечает в отношении Фессалии, «что хотя фессалийцы по общему мнению управлялись конституционно и вели дела благоприятно, они на самом деле во всем следовали македонянам, повинуясь всем приказам царских доверенных лиц». Филипп II наложил десятину на завоеванных фракийцев (Diod. 16.71.2), а Филипп V имел личные владения во Фракии, управляемые наместником (Polyb. 22.13.3). Демосфен, упоминая приобретение Филиппом II различных греческих городов, указывает, что в «городах он уничтожил конституцию, пометил гарнизоны, другие стер с лица земли, продав жителей в рабство, другие он заселил варварами вместо греков» (Dem. 18.182). Но данные по Амфиполю свидетельствуют — это преувеличение, не греки были добавлены к большинству населения, а цари охотно селили членов свой гетерии в или рядом с городом[166]. Но в случае Пеонии регион сохранил статус царства и чеканил свою монету, а царь являлся зависимым союзником Филиппа и Александра[167]. Очевидно, народы традиционной Верхней и Нижней Македонии воспринимали себя этнически македонянами и были инкорпорированы в новосформированное государство как «македоняне», наряду с теми кто прибыли извне пределов традиционной Македонии, но обосновались в общепринятых границах Македонии. Области Пеонии, Иллирии, Фракии и другие, завоеванные македонскими царями, воспринимались ими самими и завоевателями как этнически отличные. Как было показано, власть монархии распространялась на Пеонию как на любой другой район Македонии.
Эта монархическая власть, тем не менее, умерялась отсутствием эффективной бюрократии[168], и следовательно, большая часть управления на уровне сообщества была в руках местных жителей. Хацопулос собрал достаточно свидетельств из надписей, демонстрирующих, что поселения Македонии от деревень до городов обладали достаточно независимым самоуправлением[169]. Эти населенные пункты имели собственные администрации и часто общались с царем через посольства (Livy 42.53.2; ср. Diod. 17.113.2). Такое, по–видимому, имело место даже с завоеванными городами. Амфиполь после завоевания Филиппом продолжал управляться городским правительством, включая народное собрание (GHI 2:150 [#150]; Diod. 18.8.2).[170] Но в то время как местные дела были в руках горожан, важные дела обычно передавались царю для согласования[171]. Имея дело с греческими общинами, бывшими под управлением персов, Александр III проводил политику поразительно похожую на ту, что вел его отец в Греции и Македонии. Большинству городов была предоставлена «автономия» для осуществления местных дел (Arr. Anab. 1.18.2; Diod. 17.24.1). На большинство наложена дань, и только в ключевых городах были поставлены гарнизоны и конфискованы земли[172]. Когда Александр мог сменить правительство, если оно с энтузиазмом поддерживало персов, он неизменно оставлял его на попечение местных жителей. Только в стратегических пунктах он заменял местное правительство македонскими чиновниками. В случае Хиоса Александр приказал, якобы от имени Коринфского союза, что изгнанникам разрешено возвратиться, что конституция должна быть демократической, что сочувствующие персам должны быть осуждены на изгнание. Был поставлен гарнизон, но он должен был оставаться до тех пор, пока не будут достигнуты эти цели (GHI 2:264 [#192, 11.17-18]), и результаты, предусмотренные Александром (ibid., 11.4-7).[173] В Эресе, после того как Александр увидел изгнание проперсидской партии, народ («δᾶμος») нашел резолюцию исполненной и отправил послов к Александру. Вполне ясно, что суверенитет народа был ограничен, поскольку постановление было послано к Александру для согласования (IG 12.2.526, 11.33, 41).[174]
Такая местная автономия была важной сущностью небюрократической природы македонского правительства. Более того, такие местные администрации никоим образом не компрометировали власть царя. Как отмечалось, Филиппа не смущался напрямую вмешиваться во внутренние дела деревень и городов Македонии. Ранее Аминта I район Анфема в западной Мигдонии передал в дар Гиппию (Hdts. 5.94.1). Филипп II этот же самый регион на короткое время передал олинфянам (Dem. 6.20).
Этот личный аспект македонского правительства помогает объяснить частые затруднения царей с управлением собственными территориями. Еще до своей смерти Александр I, возможно, делил свою власть над царством, по крайней мере, с тремя сыновьями[175]. В 383 г. до н. э. олинфяне «освободили» многие македонские города, включая Пеллу, от Аминты III (Xen. Hell. 5.2.12-13). Хотя контекст отрывка Ксенофонта — речь, — нет никакого признака сопротивления, и фактически, следствие в том, что ни Аминта, ни общины не пытались сопротивляться. Очевидно, чувство национализма было замещено другими привязанностями. Это отсутствие национальной преданности также могло объяснить множество спорных претендентов. После смерти Аминты III многие притязали на трон прежде чем Филипп II в конечном итоге обеспечил себе власть (Diod. 16.2.4-6; Aes. 2.26-27). Аргей не только боролся с Филиппом за власть, но согласно одному из отчетов, в течение двух лет правил вместо Аминты (Diod. 14.92.4).[176] Павсаний, имя широко распространенное у Македонян, описанный как один из претендентов, в конце концов отступил из Македонии с помощью афинян (Aes. 2.27-29). Лояльность народа Македонии различным претендентам на трон еще раз демонстрирует личный характер этого общества.[177] Когда Ситалк вторгся в Македонию в 429 г. до н. э. его сопровождал Аминта, сын царя Пердикки II, погибшего брата Филиппа, который управлял долиной реки Аксий в течение многих лет. Многие города области, прежде управляемой Филиппом, перешли к Ситалку «из любви к Аминте» (Thuc. 2.100.3; ср. Diod. 12.50.4.6-7).[178]
Учитывая такую историю гражданской войны и многочисленных претендентов на престол, любопытно, что после аннексии Филиппом II Верхней Македонии (Diod. 16.8.1; ср. 16.1.5), в последующие века, вплоть до Римского завоевания, зафиксировано только одно восстание области, примерно соответствующей бывшему Верхнемакедонскому царству, и, если оно вообще произошло, оно случилось в 197 г. до н. э. (Polyb. 18.47.6), полтора века спустя после аннексии.[179] Кроме того, если бы эти области сохранили какое–либо чувство национализма, то вряд ли Александр имел отряды, набранные из Верхней Македонии согласно их кантона (Diod. 17 57.2), или эскадроны конницы из Верхней Македонии (Arr. Anab. 1.2.5). Для Филиппа ключом к аннексии был разрыв связи между правителями этих земель и их народом, и замена этой связи привязанностью к себе. Одно преимущество, которое он получил от своей первой реальной кампании против иллирийцев, состояло в том, что он, разбив Бардила в 358 г. до н. э., разрушил большую часть властной структуры Верхней Македонии, чьи правители и влиятельные дворяне присоединились к иллирийцам.[180] Они были убиты на поле боя или лишены своих земель. Эта «добытая копьем» земля стала царской[181]. В надписи, регулирующей отношения Александра с народом Навлохия, приенийцы объявлены автономными и им гарантировано владение их собственностью[182]; неприенийцам разрешено жить в деревнях по их выбору, но некоторые из них объявлены «царскими владениями» и их население обязывается платить налоги[183]. Все эти решения принял Александр. Царь претендовал на всю Азию как на свое личное владение по праву завоевания (Diod. 17.17.2; Arr. Anab. 2.14.7).[184] Два момента выделены в этих отрывках. Первый, что это земля Александра, потому что она добыта «копьем», а второй, что эти земли — дар богов.
Аристократы, которые добровольно присоединились к Филиппу в начале кампании, или которые сдались ему позже, получили земли от царя в новозавоеванных областях, отдаленных от их дедовских владений; они были присоединены к его гетейрам путем принятиях их сыновей в корпус пажей[185]. Аполлония позже поставляла Александру эскадрон кавалерии Товарищей (Arr. Anab. 1.12.7). Весьма вероятно, что похожие процессы шли также на равнинной Македонии (ср. FGrH 115 F-224). Но не только аристократы были лично связаны с монархом.
До Филиппа македоняне были в основном «рабами», управляемые местными дворянами[186]. Сочетая раздачу земель и урбанизацию, Филипп сломал эти связи. Александр утверждал, что Филипп «спустил македонян с гор на равнину» (Arr. Anab. 7.5.2), и свидетельство, хотя и редкие, дают основания полагать, что Филипп по большей части поступал именно так. После завоевания Филиппом Амфиполя, в дополнение к щедрым дарам земли членам македонской аристократии (ср. Arr. Ind. 18.4), земля также была предоставлена широкому ряду македонян неаристократического происхождения[187]. Когда Мефона была стерта с лица земли, Филипп распределил ее землю между «македонянами» (Diod. 16.34.5; ср. Dem. 18.182). Это также имело место в случае Аполлонии, Олинфа и тридцати двух других общин на границе Фракии (Dem. 8.26; ср. Diod. 16.53.3).[188] Эти города и деревни Демосфеном ассоциированы с Мефоной, как уничтоженные Филиппом, и в то же время он не утверждает, что земля роздана македонянам, что, учитывая пример Мефоны, было бы весьма вероятно. Похоже, что доблестные солдаты также вознаграждались землей (ср. Diod. 16.53.3). Филипп раздавал землю македонянам возле Потидеи[189], а Александр III также отдал македонянам Боттиэйские города Калинды, Фимиския, Камакея и Трипоатида[190]. После битвы при Гранике, а вероятно это была общая практика в отношении погибших[191], Александр освободил семьи погибших македонян от налогов и от личных обязательств (Arr. Anab. 1.16.5; ср. Diod. 17.21.6). Берве и не так давно Хацопулос указали, что погибшие и их семьи владели царскими землями[192]. Практика предоставления земли в обмен на военную службу была, несомненно, общей практикой в эллинистический период[193].
Вероятно, самое действенное орудие Филиппа в закреплении отношений между собой и своим народом, и впоследствии разрушившим таковую между низшими классами и князьями, это создание pezhdairoi[194]. У каждого вождя была своя собственная вооруженная свита, отряд, который сопровождал монарха на постоянной основе. Лангарат, царь агриан, обладал личной гвардией, «храбрейшие и наилучше вооруженные солдаты, которыми он обладал» (Arr. Anab. 1.5.2).[195] Зимой 359/358 гг. Филипп внес три изменения в то, что, вероятно, было традиционной царской гвардией. Безотносительно начально размера Филипп расширил корпус до 1000 человек[196]. Во–вторых, он вооружил их как тяжелую пехоту маленьким щитом и сариссой, длинной пикой[197]. Наконец, этот отряд, как подразумевает его название, были пешими товарищами царя, равно как представители видных семей были его «конными» товарищами. Создание постоянной, и, следовательно, профессиональной тяжелой пехоты, с одной стороны, отразило Фиванский Священный отряд (Plut. Pelop. 18-19),[198] а с другой, расширило отношение «товарищества» на этот класс. Со временем, поскольку успехи Филиппа существенно увеличили его ресурсы, гвардия была расширена до 3000 человек, а название было изменено на гипаспистов, вероятно, прежнее неофициальное название, отражающее их положение царской гвардии[199]. Это название было изменено по необходимости ввиду впечатляющего увеличения численности македонской тяжелой пехоты. Тогда как гипасписты были хранителями государства, профессионалами, македонскими солдатами, Филипп путем обширных дарений землей, создал кадры для рекрутинга тяжелой пехоты. Сельское население крестьян–арендаторов и рабов долго сохраняло верность и благодарность к человеку, который сделал их землевладельцами[200]. Земли македонских аристократов, присоединившихся к иллирийцам, были конфискованы и отданы как свободные их бывшим крепостным и всем прочим. Кроме того, чтобы укрепить связь между этими новыми землевладельцами и собой, Филипп увеличил количество pezhetairoi, включив в них также и этих людей.[201]
Многие спорят, базируясь прежде всего на фрагменте Анаксимена (FGrH 72 F-4), что расширение отношения товарищества в целом на македонскую пехоты было достигнуто при Александре III, а не при Филиппе[202]. Этот отрывок действительно указывает, что «Александр» дал македонской пехоте имя «pezhetairoi» и таким образом сделал пехоту «товарищами царя». Этот отрывок порождает множество проблем. Это цитата в Суде из Гарпократиона, дважды перецитирует исходного автора. Контекст — глосса на Демосфоново упоминание pezhetairoi, с ошибочно указанной речью Демосфена (Филиппика вместо Олинфской). Кроме того Анаскимен не отличался точностью[203] и при этом не ясно, какой Александр упомянут в отрывке. В то время как новые комментаторы предпочитают Александра Великого, другие предлагают Александра I, Александра II, и даже Архелая[204]. Сообщается, что цитата взята из первой книги Анаксименовой Истории Филиппа. Контекст отрывка Демосфена (2.17) и фрагмент Анаксимена делают ссылку на Александра III менее вероятным, если ссылка на Александра правильная, а не кого–либо из предшественников Филиппа. Гриффит однако утверждает, что Гарпократион использовал бы имя Александра без порядково номера, если бы имелся в виду Александр Великий[205]. В любом случае, как показал Брунт (P. A. Brunt), независимо от личности предполагаемого реформатора, отрывок не может быть принят как совершенно точный.[206] Отрывок утверждает, что этот «Александр» создал кавалерию Товарищей и македонскую пехоту. Поскольку ясно из Феопомпа (FGrH 115 F-348) и Демосфена (2.16-17), что более поздние гипасписты ранее были педзетайрами, очевидно, что процесс расширения отношений товарищества к солдатам пехоты начался при Филиппе[207]. Кроме того, конница Товарищей была давней македонской традицией. Тогда как Александр I, учитывая дефицит информации о Македонии до его царствования, возможно создал конницу Товарищей, но, конечно, не мог быть ответственным за создание pezhdairoi. Конечно, в то же время, Александр III не создал конницу Товарищей. Гриффит предполагает, что тогда как Александр не создавал ни конницы товарищей, ни македонской пехоты, он действительно расширил отношения товарищества ко всей македонской кавалерии и пехоте[208]. Он отмечает, что Феопомп и (FGrH 115 F-348) и Демосфен (2.19) рассматривают педзетайров как «corps d’elite», и что Феопомп (FGrH 115 F-225) описывает численность гетейров «не более восьмисот человек». Но в начале царствования Александра педзетайры — тяжелая пехота, а гетейры — вся македонская тяжелая кавалерия[209].
Неясно, однако, когда это расширение имело место. Феопомп прилагает к своему заявлению о «восьмистах гетейрах» комментарий «в то время». Гриффит предлагает 340 год, но ничто не вынуждает столь позднюю дату[210]. Даже если утверждение Феопомпа точно и может быть датировано 340 годом, за последние четыре года жизни Филипп мог легко расширить отношения товарищества, включая всю фалангу и тяжелую конницу. В отношении Александра Великого меньше чем за два года между убийством отца и отъездом в Азию он не ввел много инноваций. Он сохранил большую часть генерального штаба своего отца и придерживался организационной системы и тактики Филиппа[211]. По–видимому, маловероятно, чтобы он начал настолько широкую реформу.
Независимо от того, как интерпретировать этот отрывок из Анаксимена, истинным создателем широкой личной связи с тяжелой кавалерией и расширением отношений товарищества на пехоту был Филипп II[212]. При правлении Филипп македонская кавалерия выросла больше чем в пять раз относительно размеров при его предшественниках, и македонская пехота появилась фактически ниоткуда (Diod. 16.3.1-2).[213] В конечном счете Филипп создал армию по меньшей мере из 3000 всадников и 24 000 пехотинцев[214]. Было бы логичным соединить военное расширение с расширением отношений товарищества. Это особенно верно, так как Филипп уже расширил это учреждение на пешую гвардию. Коквелл (Cawkwell) отмечая схожесть между Диодором (16.3.1-2), описывающим реформы Филиппа II, и фрагментом Анаксимена, предполагает, что исходный отрывок упоминал Филиппа, и что «лексикограф, возможно, допустил ошибку, говоря об Александре…»[215]. Кроме того, лояльность солдат семье Аргеадов, по–видимому, была теснее связана их отношением к Филиппу, нежели к его сыну. Во время проблем с солдатами в Описе Александр напомнил македонянам, что Филипп принес им процветание, безопасность и власть (Arr. Anab. 7.9.1-5). При беспорядках в Вавилоне после смерти великого завоевателя, войска обратились не к потомкам Александра, ни к его стратегам, но к его единокровному брату, сыну Филиппа Арридею (Curt. 10.7.1-10). После смерти Александра его полководцы были враждебны к вступлению на трон наследников Филиппа (Curt. 10.7.4-5, 8). Эти полководцы уже не были старыми стратегами Филиппа, а скорее теми, кто пришел к власти при помощи Александра[216]. По–видимому, рядовые солдаты сохранили свое отношение к отцу Александра.
Похожая ситуация, очевидно, имела место в случае Кинаны, дочери Филиппа II, и единокровной сестре Александра. В 321 г. она сформировала свои собственные войска (Polyaen. 8.60) и повела в Азию, где потребовала брака между своей дочерью Адой и царем Филиппом.[217] Когда Кинана была убита, царская армия взбунтовалась и вынудила своих вождей согласиться на брак[218]. Кинана была вдовой Аминты, сына Пердикки, Филиппова брата, предыдущего царя. Ее связь с Филиппом явная, а с Александром в лучшем случае эфемерная. Аминта был убит по приказу Александра (Curt. 6.9.17, 10.24), и Ада после бракосочетания сменила свое имя на Евридику, имя матери Филиппа II.[219] Ее личное влияние было сильным. Она разожгла беспорядки в царской армии (Arr. Succ. 1.31; Diod. 18.39.1-2), и короткое время была регентшей Македонии (Just. 14.5.1-3; Diod. 19.11.1).
В царствование Филиппа большое количество людей стали его гетейрами, педзетайрами, жителями городов. Эти люди пользовались статусом, сильно отличающимся от того, кто остался подобно рабам, прикрепленными к местной аристократии. Эти землевладельцы царских полей стали македонскими «στρατιωτοὶ πολιτικοί» (Diod. 18.12.2), — свободными людьми и солдатами[220]. В то время как этническая принадлежность продолжала описываться местом жительства или происхождением, статус в Македонии присуждал царь и был связан с землей.
Если царство Филиппа и Александра состояло из арендаторов царских земель и местных самоуправляемых общин, в которых жило смешанное население, и где разделение на районы фактически отсутствовало, а национализм до Филиппа не проявлялся, где статус в конечном итоге даровался царем, а основная культура была греческой, тогда в каком смысле Евмен мог быть объектом дискриминации? Более того, Евмен пользовался выдающимся положением главы имперской канцелярии, руководящего центра растущих владений под управлением македонских монархов[1]. Евмен также был гетейром Филиппа и Александра[2]. После смерти Александра Евмен стал сатрапом, доверенным лицом регента Пердикки, в конечном итоге царским стратегом Азии. Он командовал значительными силами македонских войск, начиная с его назначения Пердиккой стратегом Малой Азии в 320 г. до н. э. Но зарегистрировано, что Евмен лично указывал на препятствие в том, что он грек[3], и современные ученые часто упоминают враждебность македонян и греков друг к другу[4].
В качестве прямого доказательства вражды македонян и греков в царствование Филиппа и Александра, однако, можно привести только несколько отрывков[5]. Курций (8.1.24) упоминает seditio (беспорядки), возникшие между македонскими солдатами и греческими наемниками, при которых Филипп был ранен и спасен прямым вмешательством Александра. Но причина конфликта нигде не указана и никакой другой источник не подтверждает это событие[6]. Конечно, между местными войсками и наемниками по любой причине могли возникнуть разногласия. Арриан (Anab. 2.10.7) при описании сражения при Иссе сообщает как между греческими наемниками на персидской службе и македонянами проявилось греко–македонское соперничество[7]. Однако первое объяснение упорства борьбы, предложенное Аррианом, состоит в том, что греки пытались спасти победу, а македоняне не хотели запятнать свою репутацию непобедимости (Arr. Anab. 2.10.5-6). В последнем случаем, по–видимому, македоняне намного больше были обеспокоены своей боевой репутацией, чем этнической враждой. Кроме того некоторые греки полноценно участвовали в победе македонян. Фессалийская и Пелопонесская конница, в частности, сражалась, сдерживая левый фланг персов[8]. Хотя они никак не проявляются ни у одного автора в рассказах о трех великих битвах Александра против персов, было 7000 союзных греческих гоплитов, включенных в войска, которые переправились в Азию с Александром (Diod. 17.17.3).[9] Александр, возможно, не хотел испытывать их лояльность, но более вероятно, что они просто пропущены в сохранившихся отчетах[10]. До сражения при Ипсе Александр поощрял не только македонских командиров, но так же наемников, которые выделялись своим званием и каким–нибудь выдающимся качеством (Arr. Anab. 2.10.2; Curt. 2.10.8).
Учитывая, что значительное число греческих наемников на персидской службе были изгнанниками из городов, как прямой результат кампаний Филиппа и Александра, вероятно, существовала значительная враждебность между этими греками и войсками Александра. При Гранике фессалийцы, афиняне и фиванцы были среди пленных, взятых Александром[11]. Старыми солдатами Филиппа вражда против греческих наемников в Азии, возможно, рассматривалась как продолжение Херонеи[12], или, следуя пропаганде своего царя, они воспринимали персидскую кампанию как войну греков против варваров, а любых греков, сражающихся на персидской стороне, — как предателей всех греков (Arr. Anab. 1.16.6-7, 27.5-6). Что касается крестового похода против Персии, македоняне при случае включались в число греков. После победы при Гранике Александр, на дары Афине, которые он послал в Афины, сопроводил надписью: «Александр, сын Филиппа, и греки кроме лакедемонян, добыли у варваров Азии» (Arr. Anab. 1.16.7).
Чаще всего как пример враждебности между греками и македонянами приводят рассказ о поединке между афинянином Диоксиппом и македонянином Коррагом в 326/325 до н. э.[13] Корраг, расхрабрившись от выпитого, во время одного из знаменитых пиров Александра вызвал на единоборство профессионального борца Диоксиппа.[14] Было назначено время и поединок произошел перед всей армией. Тогда как Диодор сообщает, что македоняне поддерживали Коррага, а греки Диоксиппа (17.100.4), Курций утверждает, что большинство солдат, включая греков, поддерживали афинянина (9.7.19). Нужно отметить, что большинство этих греков были наемниками; греческие союзники были отосланы домой или приняты на службу наемниками в 330 г. (Arr. Anab. 3.19.5-6). Победа афинянина расстроила македонян и приветствовалась греками (Diod. 17.101.2; Curt. 9.7.23). При ближайшем рассмотрении очевидно, что Диоксипп своей победой разгневал друзей Александра и всех македонян, связанных с двором, которые ревновали к достоинствам Диоксиппа и устроили заговор уничтожить его (Diod. 17.101.3-4). Александр в частности был расстроен, что персы были свидетелями поражения македонянина (Curt. 9.7.23). Победа прославлялась как общеэллинская (Diod. 17.101.2). То что греки радовались победе, нет ничего удивительного. Как уже было отмечено, многие были побеждены македонским царем и в то же время теперь служили ему, но все еще чувствовали горечь поражения своих городов, а в определенных случаях и себя лично. Однако победа Диоксиппа, по–видимому, не имела длительного эффекта на македонских солдат, ставших свидетелями состязания. Тогда как Курций утверждает, что македоняне были опечалены поражением их соотечественника (9.7.23), Диодор отмечает общий энтузиазм толпы от ловкости и быстроты победы афинянина (17.101.1). Очевидно, большинство рядовых, и греков и македонян, оценили мастерство победителя.
Другие инциденты, предложенные демонстрировать расовый антагонизм между греками и македонянами, аналогично представляются плохими доказательствами. Даже во время войны, окончившейся победой Филиппа при Херонее, только афиняне, евбейцы, ахейцы, коринфяне, фиванцы, мегаряне, левкадяне, коркиряне, акарнанцы и фокейцы деятельно встали на сторону греков[15], фессалийцы, мессеняне и элейцы присоединились к Филиппу (Paus. 4.28.2; 5.4.9), тогда как аркадяне, аргивяне и спартанцы среди прочих держали нейтралитет[16]. Аналогичная ситуация возникла во время Ламийской войны. В то время как коалиция здесь была намного крупнее той, против которой сражался Филипп при Херонее, были все же примечательные исключения (ср. Diod. 18.11.1).[17] Аркадяне и спартанцы снова остались нейтральными (Paus. 8.6.2), а евбейцы и беотийцы деятельно поддерживали македонян (Paus. 1.25.4; Hyp. 6.11). Действия последних особенно поучительна в связи с их полной греческой этнической идентификацией. Беотийцы встали на сторону македонян, потому что боялись основания афинянами колонии на бывшей территории Фив (Paus. 1.25.4). Они предпочитали македонский сюзеренитет возможности афинского владычества. Кроме того война велась не из ненависти к македонянам, а ради свободы (Hyp. 6.10, 11, 13, 16). Даже Демосфен изредка нападал на македонян, как на народ, но скорее направлял свою враждебность против их царя[18]. При случае Демосфен даже сочувствовал первому на их притеснения под властью Филиппа (Dem. 2.16-18).
Другие претензии на греко–македонскую вражду взяты из инцидентов, затрагивающих греческих колонистов в Азии. В двух случаях греки верхних сатрапий приняли решение покинуть свои новые дома и попытаться вернуться в Грецию. В 325 г., когда Александр выздоравливал от ран, 3000 греков, поселенных в Бактрии и Согдиане, восстали против македонян и начали поход домой (Diod. 17.99.5; Curt. 9.7.1-11).[19] Этническая враждебность нигде не упомянута как причина восстания, а только желание вернуться в Грецию. Курций даже утверждает (9.7.1), что восстание возникло не по причине враждебности к Александру. Тогда как Диодор, описывая его как восстание против македонян, далее подчеркивает, что они были недовольны своими новыми домами среди варваров, т. е. бактрийцев и согдов (Diod. 17.99.5). Курций представляет мятеж как сложное дело. В его отчете восстание начинается как разногласия между колонистами по поводу возвращения в Грецию, в котором было много жертв среди самих греков (9.7.1-9). Иногда греки одного полиса имели разногласия друг с другом (Curt. 9.7.3-4).[20] Кроме того, многие из этих колонистов были уволены из армии Александром за неповиновение (Just. 12.5.13). Хотя мало что известно о происхождении этих греческих наемников, они, возможно, были войсками, приобретенными у разбитых персов, и, возможно, даже из разбитой армии Агиса и Спарты, инкорпорированных в армию Александра[21]. Для предстоящих походов Александр хотел держать при себе войска, которые доказали свою преданность. Ссылка Юстина на недовольных и большая вероятность, что Александр селил своих бывших греческих противников в этом регионе, конечно может объяснить восстание. Это был трудный регион для умиротворения, что показало восстание 329 г., которое видело резню множества греко–македонских поселенцев (Arr. Anab. 4.1.4-5; Curt. 7.6.13-15).
Другой инцидент касается восстания греков, покинувших основанные Александром в восточной Азии города, случившиеся после смерти Александра в 323 г. до н. э. (Diod. 18.7). Опять это верхние сатрапии, а причина восстания — стремление вернуться в Грецию. Желание греков понятно; застрявшие среди безвестности, они тосковали по старому образу жизни (Diod. 18.7.1), Александр был мертв, а будущее его империи под сомнением[22]. Как и в предыдущем восстании нет никаких признаков антагонизма с македонянами. На самом деле эти поселения похоже содержали некоторое количество македонян[23]. Примечательно большое число тех, кто присоединился к этому восстанию, учитывая, что по крайней мере 3000 поселенцев уже ушли из этой области по время предыдущего восстания. Диодор (18.7.2) сообщает, что численность восставших составила 20 000 пехоты и 3000 конницы. Тогда как Диодор подчеркивает военный характер этих людей, многие, вероятно были бывшими лагерными служителями, составившими часть первоначальных поселений и одинаково недовольных ситуацией[24]. При этом втором восстании Пердикка, новый регент, решил остановить их марш и примерно наказать участников (Diod. 18.7.3-4). Восставшие были побеждены смешанными силами из 3000 пехотинцев и 800 всадников из македонян Пердикки, и 10 000 пехотинцев и 8000 всадников, снаряженных сатрапами верхних сатрапий под общей командой заместителя регента Пифона (Diod. 18.6.3). Войска верхних сатрапий, вероятно, были смесью азиатов и греков с подавляющим большинством азиатов[25]. В то время как Диодор (18.7.8-9) утверждает, что все греческие мятежники были казнены после их сдачи македонянам, сделано это было не из–за этнической вражды[26]. Даже при том, что согласно Диодору Пердикка отдал приказ, потому что он не доверял Пифону, более вероятное объяснение состоит в том, что он хотел предотвратить дальнейшие восстания против центральной власти[27]. Пердикка был известен своим репрессиями за то, в чем видел неповиновение. После короткого конфликта между конницей и пехотой в Вавилоне, он казнил главарей (Curt. 10.9.18; Diod. 18.4.7-8).[28] Македоняне исполнили приказ вопреки возражениям Пифона, с тем чтобы получить имущество греков (Diod. 18.7.9). Пердикка обещал им имущество мятежников (Diod. 18.7.5).
Современные историки по–разному оценивают лояльность греческих наемников на македонской службе. Эти войска, с одной стороны, описываются как заслуживающие доверия[29], но с другой как буйные и непостоянные[30]. На самом деле здесь нет никакого противоречия. Многие из этих наемников переправились в Азию с Александром и доказали свою лояльность[31]. У Арриана (Anab. 5.27.4-5, 8) есть речь Кена, сказанная при Гифасисе, об общих страданиях греков и македонян. В то время как речь, несомненно, риторически приукрашена Аррианом, она, вероятно, отражает современный и достоверный источник, а именно, Птолемея, сына Лага (Arr. Anab. 5.28.4).[32] Во время конфликта пехоты и кавалерии после смерти Александра, Пасиад фессалиец и Амисс из Мегалополиса, служили двумя из трех посредников пехоты в переговорах с конницей (Curt. 10.8.15). Выдающееся положение этих двух человек, наиболее вероятно командиров наемников[33], указывает, что возможно, многие греческие наемники присоединились к своим македонским товарищам и были вовлечены в бунт, который последовал за смертью Александра. Наемники, присоединившиеся к походам при различных обстоятельствах, понятно, были менее лояльны. Этническая принадлежность была фактором, но не в смысле греки против македонян. Те наемники, которые сопротивлялись Филиппу, а позже Александру, в Греции или в Азии, рассматривали македонян как кассиров, ибо они не имели никакого другого повода лелеять любовь к ним. В период Диадохов даже стерлось различие между наемниками и македонянами. В 320 г. Кратер имел 20 000 пехоты, главным образом македонской (Diod. 18.30.4), а у Евмена фалангу составляли люди разных наций (Diod. 18.30.4). До сражения при Паретакене армия Антигона включала 8000 македонян и 8000 смешанных войск, вооруженных по–македонски (Diod. 19.29.3), а при Габене Евмен имел в фаланге 5000 человек разных наций (ethne) вооруженных по–македонски (Diod. 19.27.6).[34]
Удивительно то, что только несколько случаев могут быть приведены в качестве доказательства проявления этнической вражды между греками и македонянами. Можно привести гораздо больше случаев враждебности аркадян и ахейцев к другим грекам, участникам экспедиции Кира в 401 г.[35] Полисы материковой Греции, ранее свободные, теперь вынуждены были следовать за македонской внешней политикой, но греческие города островов и Азии чаще всего с готовностью присоединялись к Александру. Учитывая недостаток доказательств враждебности между македонянами и греками, интересно отметить изобилие свидетельств враждебности македонян к азиатам. В Описе в 324 г. в ответ на объявление Александра, что он увольняет большую часть македонских ветеранов, многие солдаты выразили свое негодование к политике Александра в отношении его новых персидских подданных. Солдаты были возмущены принятием Александром персидского платья, вооружением персидских отрядов македонским оружием и инкорпорацией персов в элитную кавалерию Товарищей. Они также полагали, что будут заменены азиатами, а центр империи учрежден в Азии[36]. На совещании, которое последовало за смертью Александра, македонские солдаты выказали враждебность ко всем последовательно выдвинутым кандидатам, которые имели частичное азиатское происхождение (ср. Curt. 10.6.13-14). Кандидатура трех- или четырехлетнего сына Александра Геракла, результата неофициальной связи с Барсиной, была отвергнута солдатами ударами копий о щиты (Curt. 10.6.10-12), а предложение дождаться рождения ребенка Александра от его согдийской жены Роксаны было также отклонено (Curt. 10.6.13; Just. 13.2.6).[37] В гражданской смуте, которая последовала за этим собранием, не только конница противостояла пехоте, но и азиатские войска, которых насчитывалось более 50 000, также встали в строй против них[38]. В то время как источники говорят только о гневе македонян на рост ориентализма двора Александра и включение азиатских войск в армию Александра (Arr. Anab. 7.8.2-3, 11.1, 3), греческие наемники несомненно разделяли их взгляды. Хотя многие греки долго служили в персидской армии, но они всегда составляли исключительно греческие подразделения, и хотя формально они подчинялись персидскому военачальнику, обычно их начальниками были греческие офицеры, чаще всего их рекрутеры[39]. К сожалению сохранилось мало материала, рассматривающего положение рядового греческого наемника на персидской службе кроме Анабазиса Ксенофонта. Увы, здесь очевидно выражается общее мнение об этническом превосходстве,[40] повторяющее слова Еврипида, что эллины должны управлять варварами, но не варвары эллинами, поскольку те рабы, а эти свободные (LA, 1400).[41]
Ограниченное использование Александром греков в администрации империи обычно рассматривается как отражение общей враждебности македонян к грекам[42]. Такой уклон гарантировал, что после смерти Александра только македоняне по рождению будут распоряжаться его наследием. По правде говоря никакая группа не была столь монолитной, как дихотомия, подразумевающая родство между прирожденными македонянами и выходцами из греческих полисов, находящихся под сильным влиянием внутренних классов и политических разногласий. Обычно указывают, что Филипп не использовал греческих офицеров для командования войсками; только шесть человек, все македоняне, прямо идентифицируются как выдвиженцы царя[43]. Хотя это едва ли надежное доказательство исключительного использования македонян в качестве командиров батальонов. Армия которую Александр вел в Азию была еще в значительной мере армией его отца и в ней ощущался недостаток командиров–немакедонян.
Позже в своих походах Александр использовал греков как военачальников. Эригий из Митилены (Diod. 17.57.3) командовал союзной конницей[44], в отдельных случаях союзной пехотой и наемниками[45]; Неарх, уроженец острова Крит[46], командовал легкой пехотой (Arr. Anab. 4.30.5-6) и флотом[47]; Евмен командовал Товарищами, аристократической македонской кавалерией[48]. Тогда как Эригий командовал союзной конницей и немакедонской пехотой, а Неарх в Индии легковооруженной пехотой, командирами македонской пехоты в царствование Александра всегда были потомственные македонские аристократы. Из 52‑х человек причисляемых в царствование Александра к сатрапам, только трое несомненно были греками, но ни один из них не был родом с материковой Греции. Неарх был наместником Ликии и Памфилии[49], Стасанор — наместником Арии и Дрангианы (Arr. Anab. 2.29.5), а Клеомен — наместником Аравии (Arr. Anab. 3.5.4), и возможно Египта[50]. Греки–гетейры были, по–видимому, ограничены обязанностями при царском дворе, или, в военной сфере, командованием немакедонских подразделений. Эта политика региональной вербовки и командования разительно меняется за время длительных походов Александра в Азию, когда командиры часто назначались безотносительно их региона происхождения. Чем дальше Александр удалялся от Македонии и в прямом смысле и в переносном, тем меньше он полагался на старинную македонскую аристократию. Некоторые греки, однако, извлекли выгоду из изменений, привнесенных завоеваниями Александра. Это было результатом комбинации факторов. Армия Александра до победы при Гавгамеле была все еще традиционным македонским призывом с офицерами–аристократами. Армия вторжения включала относительно немного греческих военачальников, а в 330 г. союзнические контингенты Коринфского союза были распущены, большинство из них возвратились в Грецию (Arr. Anab. 3.19.5-6). Лишь несколько греков–гетейров, сопровождавших царя, были умелыми военными. Это не была их традиционная роль в Македонии. Из 834‑х человек, перечисленных в Das Alexandennch Берве, только 149 греков связаны со свитой Александра[51]. Из них 69 придворных не связаны ни с административными, ни с какими–либо другими обязанностями. Это философы, актеры, атлеты и т. д. Только 53 непосредственно связаны с армией; 22 из них связаны с войсками греческих союзников, распущенных в 330 г. до н. э., 14 других исправляли военно–морские поручения[52]. Евмен из Кардии — единственный грек, который командовал македонским подразделением в царствование Александра[53].
Такое ограничение для греков не было результатом предубеждения со стороны македонских монархов. Ни Филипп, ни Александр не делали каких–либо социальных различий между македонянами по рождению и греками–гетейрами[54]. Хотя Александр ограничено использовал греков в своей администрации, он был вынужден при их использовании успокаивать гнев родового дворянства[55]. Как уже отмечалось, структура армии, которую Александр наследовал от своего отца, была традиционно македонской, за исключение гипаспистов, личной гвардии царя[56], хотя регулярная пехота, pezhetairoi, были товарищами царя, эти пехотные подразделения призывались по территориальному признаку и ими чаще всего командовал местный, преданный трону аристократ[57]. Эта ситуация мало чем отличалась от набора наемных войск. В 401 г. до н. э. греческие войска Кира Младшего были составлены из отрядов под командой их греческих нанимателей (Xen. Anab. 1.1.9-2.1). Александр имел стремление к завоеванию, у него не было намерения эллинизировать Восток. Он должен был использовать доступные ресурсы для своих целей, не беря на себя риска ради высоких целей. Как показали многие ученые, Александр не преследовал высокие идеалы[58].
Самый любопытный из всех аргументов в пользу предубеждения македонян против греков — это карьера Евмена из Кардии, ее главная часть[59]. Я бы изменил этот аргумент к лучшему и сказал бы, что Евмен — доказательство, что такого предубеждения не существовало. При жизни Александра Евмен был назначен командиром бывшей гиппархии Пердикки, элитной кавалерии товарищей, когда этот офицер был повышен до хилиарха (Plut. Eum. 1.5; Nepos Eum. 1.6). В 323 г. он получил сатрапию Каппадокия и Пафлагония[60]; в 320 г. эта сатрапия была расширена до общего надзора над всей Малой Азией[61]. В 320 г. после победы над войсками македонского аристократа Неоптолема, македоняне последнего с готовностью пошли на службу к Евмену[62]. В Египте македоняне после убийства регента Пердикки приговорили Евмена к смерти, но они также осудили других знаменитых македонян — сторонников бывшего лидера. Кроме того собственные македонские войска Евмена в Малой Азии были рассержены действия войск в Египте и выбрали ему личную охрану (Plut. Eum. 8.11; Just. 14.1.9-10). Эти же самые войска проигнорировали предложения от знаменитых македонских полководцев убить Евмена за большое вознаграждение (Plut. Eum. 8.11). Евмен позже получил предложение разделить регентство над наследниками Александра (Diod. 18.57.3), и он сделался царским стратегом Азии (Diod. 18.58.1). Евмен конечно отличался от большинства командиров Александра своим успехом. Немногие родовые македонские аристократы добились положения и власти, которых достиг Евмен. В конечном итоге этот грек очень близко подошел к господству над всеми азиатскими завоеваниями Александра[63].
С одной стороны Евмен очень сильно отличался от родового македонского дворянства. Его положение полностью диктовалось его отношением к царю. Он был одним из гетейров царя. Хотя Евмен несомненно был одним из гетейров Филиппа[64], его административная позиция при дворе, противоположная военным или чисто советническим функциям, ограничивала его престиж среди других гетейров. Аристократы предпочитали чтобы их отношения с царем были всецело личными, сродни семейному родству, а их услуги прежде всего военными, и только во вторую очередь административными. Евмен не владел наследственными землями и семейной властью, которая соответствовала таким владениям[65]. Он прибыл в Македонию как изгнанник из своего родного города[66]. Остаточная власть семьи в македонском обществе была сильна; кровная месть проявляла себя еще в конце IV в. (Curt. 6.11.20; ср. Diod. 19.51). Антигон Одноглазый широко использовал свою огромную семью[67]. Даже при том, что многие дворяне из Верхней Македонии получили земли в Нижней Македонии от Филиппа (Arr. Ind. 18.4), эти люди сохранили сильные связи со своими прежними владениями[68], и в то время как Филипп дал землю многим простым македонянам, живущих в этих македонских кантонах, обеспечив их верность монархии, многие все еще сохраняли традиционные связи с местной аристократией. Филипп мог дать Евмену земли в Нижней Македонии, но не мог создать для него кровных уз[69]. Кроме того многие из этих коренных дворян были связаны друг с другом и царской семьей[70]. Брачные союзы между царской семьей и благородными домами были частным явлением; во всяком случае, датированные от царствования Александра I[71]. Эти дворяне были гетейрами вследствие своего положения и власти; греки приобрели влияние из–за того, что они были сделаны гетейрами. Следовательно, даже при том, что положение Евмена было одним из самых ответственных, оно не слишком высоко ценилось македонским дворянством (Plut. Eum. 1.6, 20.6). Это предубеждение против должности секретаря отражено в замечании относительно Евмена, приписанном Неоптолему, одному из командиров гипаспистов[72]: «Он (Неоптолем) следовал за царем со щитом и копьем, а Евмен с пером и бумагой». (Plut. Eum. 1.6).
Среди родовой македонской аристократии преобладало ярко выраженное чувство превосходства над всеми прочими независимо от происхождения и должности. В 320 г. македонские аристократы Неоптолем и Алкета, несмотря на приказ Пердикки, отказались повиноваться Евмену, пренебрегая приказами последнего (Diod. 18.29.2-4; Plut. Eum. 5.2-4). Даже при том, что Неоптолем, как говорят, ревновал к Евмену, а Алкета боялся, что его македоняне не будут сражаться против Антипатра, несомненно, отчасти их неповиновение происходило от того, что Евмен не был одним из них. После убийства Пердикки в Египте большинство македонских аристократов, поддерживающих этого полководца, бежали к Алкете, а не к Евмену (Plut. Eum. 8.8). Среди них были Аттал, зять Пердикки (Diod. 18.37.2), Полемон, брат Аттала[73], и Доким, бывший сатрап Вавилона[74]. В 319 г. Евмен неспособен был создать коалицию из очень значительных тогда сил в Малой Азии, преданных партии бывшего регента Пердикки (Plut. Eum. 8.8-9). Впоследствии уже будучи царским стратегом он все еще страдал от ревности и соперничества нового круга союзных македонских аристократов[75]. Антиген в 317 г. (Diod. 18.62.7) и Селевк в 316 называют Евмена иностранцем (Diod. 19.13.1). Гетейры иностранного происхождения были не единственными, на кого македонские аристократы смотрели с высока. Филота, сын Пармениона, демонстрировал свое презрение к македонскому мужичью (Curt. 6.11.4). В Македонии существовало четкое деление на классы между конницей и пехотой. Кавалерия состояла из представителей высшего сословия и малой части гетейров–иностранцев (FGrH 72 F-4; Curt. 10.7.20). Сражаться пешком, кроме самых чрезвычайных обстоятельств, считалось позорным для аристократии[76].
В то время как связь Евмена с Александром становилась все теснее в ходе кампании, первоначально она началась как профессиональные отношения. Многие младшие современники Евмена вошли в царский двор как пажи[77]. Эти юноши сопровождали царя, охраняли его сон (Arr. Anab. 4.13.1-2), и мужали вместе с наследником[78]. В большинстве случаев пажи были сыновьями видных дворян Македонии, такие как будущие командиры армий — Кратер, Пердикка, Селевк и Гефестион[79]. Однако пажи также могли быть сыновьями немакедонян. Филота, сын фракийца Карсида, был одним из пажей Александра (Arr. Anab. 4.13.4).[80] Хотя пажи могли набираться из рядов видных немакедонян, определенно Евмен не был пажом. Во–первых, ему было двадцать лет, когда он поступил на службу к Филиппу[81], гораздо старше типичного пажа, который был подростком (Arr. Anab. 4.13.1). Во–вторых источники подразумевают, что Евмен покинул Кардию, чтобы стать секретарем Филиппа (ср. Nepos Eum. 1.5; Plut. Eum. 1.4). Следовательно, Евмен пришел ко двору взрослым и в должности секретаря. Он не разделял испытаний и дух товарищества как эти пажи, которые позже доминировали в ближайшем окружении Александра. Евмен по положению был ближе к тем родовым македонским дворянам, которые были старше Александра и не росли вместе с ним. Например, Антигон, сатрап Великой Фригии, пользовался близкими отношениями с Филиппом, но не с Александром или с ближайшим окружением монарха[82]. Нужно однако отметить, что большую часть трудностей, с которыми столкнулся Евмен, он создал сам. Плутарх (Ser. et Eum. 2.4) отмечает спустя много веков, что «если бы Евмен не боролся за первенство и удовлетворился вторыми ролями…», он бы остался жив. Отчасти по этой причине не произошло объединение выживших сторонников Пердикки зимой 320/319 гг., так как Евмен не готов был передать верховное командование другому (Plut. Eum. 8.8). Тогда как разные македонские аристократы, возможно, негодовали против службы кардийскому греку, Евмен, по–видимому, не желал принимать положение ниже того, чем он занимал при Пердикке. После того как Антигон загнал Евмена в Нору весной 319 г., то этот командующий предлагал Евмену свободу с условием подчиниться ему, но тот отказался (Diod. 18.41.6; Plut. Eum. 10.2-11.3). Так как осада затянулась, он предлагал службу регенту Антипатру (Diod. 18.42.1), но в конце концов согласился на условия Антигона (Diod. 18.53.5).[83] Этот командующий стал менее строптивым и служба подчиненным стала менее оскорбительной, когда обстоятельства потребовали компромисса. Но при первой возможности вернуть независимость Евмен покинул Антигона, несмотря на данную присягу (Diod. 18.58.4).[84]
Возможно самый удивительный аспект воображаемого этнического препятствия Евмена — то, что, может быть, впервые он сам был упомянут самим Евменом. Во время беспорядков, которые разгорелись между пехотой и кавалерией после смерти Александра, Евмен, в отличие от других офицеров конницы остался в Вавилоне и притворялся нейтральным в споре, но на самом деле использовал свое влияние чтобы подорвать авторитет Мелеагра среди пехотинцев[85]. На словах Евмен основывал свой нейтралитет тем, что он урожденный кардиец: не его дело, так как он иностранец, смешиваться в споры македонян (Plut. Eum. 3.1). Это была особая позиция, поскольку многие греки не задумываясь вмешивались в споры о наследстве. Неарх, как было сказано, предложил армейскому собранию признать Геракла приемником Александра (Curt. 10.6.11). Кроме того по завершении конфликта многие греки были вознаграждены сатрапиями. Лаомедонт из Митилены получил Сирию[86], Стасанор из Сол — Арию и Дрангиану[87]. Заявление Евмена было аргументом, достаточно правдоподобным, что позволить ему поддерживать свой воображаемый и очень сомнительный нейтралитет. Кроме всего прочего, лидеры двух противостоящих лагерей, Пердикка и Мелеагр, были потомственными македонскими аристократами.
Заявление Евмена в неполноценности всецело принималось родовым македонским дворянством на том основании, что он не разделял ни их происхождение, ни их военные знания и опыт.[88] Регулярная пехота, однако, рассматривала эти воображаемые препятствия как незначительные по сравнению с прежним положением Евмена при Филиппе II и Александре III.[89] Власть Аргеадов мистическая для македонских солдат также объясняет царский сан Арридея и многочисленные попытки претендентов на власть после смерти Александра жениться на его сестре Клеопатре[90]. Антигон в конечном итоге убил ее, чтобы воспрепятствовать ее союзу со своим врагом Птолемеем (Diod. 20.37.5-6). В частности, талисманом первых лет после смерти великого завоевателя было имя Александра[91]. Евмен очень быстро это понял и направлял свою последующую политику с полным знанием этого факта.
На протяжении своей карьеры Евмен был любимцем своих македонских войск[92]. Действительно, перед битвой при Габене многие офицеры Евмена решили, что после победы над врагом убьют Евмена (Plut. Eum. 16.1-3, 6; cf Diod. 19.41). Эти офицеры были рассержены популярностью Евмена среди пехотинцев (Plut. Eum. 16.1-2; ср. Plut. Eum. 18.1); они полагали, что после победоносной битвы Евмен, возможно, им не понадобится. В тех случаях когда Евмен сталкивался с враждебностью македонских войск, причина была не в его происхождении. Многие македоняне считали его виновным в смерти популярного Кратера (ср. Nepos Eum. 12.2; Plut. Eum. 10.7-8). Македоняне, которые служили Антигону, считали его причиной своих неудач, понесенных от его руки в бою (ср. Nepos Eum. 12.2; Diod. 19.44.2). Только однажды за всю карьеру Евмен был высмеян рядовыми солдатами за свое кардийское происхождение, а затем обстоятельства минимизировали значение насмешки. После того как обоз Евмена был захвачен во время сражения при Габене, аргираспиды, переименованная прежняя царская гвардия Филиппа и Александра[93], и ядро пехоты Евмена, чтобы возвратить имущество схватили и доставили Евмена его врагу Антигону [94]. Поскольку Евмен уводился вопреки желанию большинства его войск (Plut. Eum. 18.1), аргираспиды назвали его негодяеем–херсонесцем (Plut. Eum. 18.2). Ибо для этих воинов обоз включал в себя их семью и добычу, собранную за десятки лет службы в Азии[95]. Источники совершенно ясны в том что касается аргираспидов, их имущества и их семей (Diod. 19.43.7; Plut. Eum. 18.2; Polyaen. 4.6.13). Для армии в Азии лагерь стал ее домом и очень важным компонентом каждой кампании, как в обороне[96], так и как средство поощрить войска надеждами на завоевание имущества врага (Diod. 18.7.5, 9, 30.2). Большое значение багажа — один из признаков наемников[97]. Еще при жизни Александра многие македоняне проявляли определенные характеристики наемников. Этот монарх на поздних этапах своих походов должен был прибегать к обещаниям богатства и добычи, а также к личным призывам, чтобы удержать войска в повиновении[98]. Раньше Александр поощрял свои войска в национальных терминах: безопасность территории не обеспечена и дальнейшие походы нужны, чтобы закончить завоевание[99]. Даже при том, что никакой другой командующий того времени не пострадал так от потери обоза, как Евмен, он был не единственным лидером, испытавшем трудности из–за этого. В 307 г. до н. э. Деметрий разбил Птолемеева полководца Менелая и взял в плен 3000 солдат. Как было заведено, Деметрий зачислил пленных в свою армию, но они дезертировали к прежнему командиру, потому что их багаж был оставлен в тылу в Египте (Diod. 20.47.4).[100] Вскоре после этого Деметрий захватил пожитки 5000 иллирийских наемников, Лисимах казнил этих солдат из опасения, что они взбунтуются, чтобы вернуть свое имущество (Polyaen. 4.12.1).
Конечно, проблемы Евмена с аргираспидами были не уникальными. У этих солдат была долгая история неповиновения и самостоятельных действий[101]. Они участвовали в убийстве Пердикки в Египте, в мятеже в Трипарадисе, в котором едва не был убит новый регент Антипатр[102]. Одно замечание к их непокорности — после Трипарадиса они были отделены от остальной царской армии и посланы с Антигеном доставить часть царских сокровищ из Сузы в Киликию (Arr. Succ. 1.38).[103] Это имело место даже тогда, когда Антигон должен был столкнуться со значительными армиями в Малой Азии, все еще верных делу Пердикки. Несмотря на очевидные военные способности они рассматривались как слишком опасные для включения в царскую армию. Действительно, после сдачи ими Евмена, приняв большую часть сил этого командующего в свою армию, Антигон не захотел испытывать те же самые трудности, которые аргираспиды доставляли другим. Один из командиров, Антиген, был брошен в яму и сожжен заживо (Diod. 19.44.1), 1000 самых буйных аргираспидов были переданы Сибиртию, сатрапу Арахозии, с приказом обеспечить их гибель, а остальные были разделены и отправлены в отдаленные гарнизоны (Polyaen. 4.6.15; Diod. 19.48.3). Таким образом Антигон расформировал лучшее боевое подразделение Западного мира, но также и самое опасное.
В то время как враги Евмена часто пытались разложить его войска, но они редко ссылались на его иностранное происхождение. Селевк в 316 г. действительно призывал солдат Евмена прекратить предпочитать иностранца (Diod. 19.13.1), но они его призыв проигнорировали. Чаще всего солдатам напоминали, что Евмен и другие сторонники бывшего регента Пердикки были осуждены войсками в Египте[104]; бывшие командиры подразделений в войсках Евмена напоминали солдатам об их прежней верности[105]; пускались в ход угрозы (Diod. 18.63.3), а чаще всего подкуп[106]. Из различных побуждений к предательству только последнее пользовалось успехом. Весной 319 г. один из командиров Евмена, Пердикка, покинул его с 3000 пехотинцев и 500 всадников (Diod. 18.40.2), а позже в сражении возле Орукинии Аполлонид со своим отрядом конницы покинул Евмена (Diod. 18.40.5-8; Plut. Eum. 9.3). Тогда как причина предательства Пердикки неизвестна, в случае Аполлонида дезертирство было результатом больших обещаний (Diod. 18.40.5). Конечно, в 315 г. выдача аргираспидами Евмена, чтобы вернуть свои семьи и имущество, была взяткой.
Трудности управления македонскими солдатами не были неизвестны другим командующим. Во время мятежа в Трипарадисе в 320 г. новый регент Антипатр был едва не убит солдатами[107]. Позже, те же самые войска в Абидосе по возвращении Антипатра в Европу снова взбунтовались (Arr. Succ. 1.44-45). Наиважнейшей проблемой этих двух инцидентов, их объединяющей, были деньги (Arr. Succ. 1.32; Polyaen. 4.6.4). Кроме того, зимой 320/319 гг. 3000 македонян покинули Антигона и начали грабить поля Ликаонии и Фригии (Polyaen. 4.6.6). Хотя они в итоге были возвращены в Македонию, кажется, это не было их первоначальным намерением[108].
В этих инцидентах, в дополнение к вопросам оплаты, интересно отметить влияние командиров подразделений на солдат под их руководством. Македонские солдаты, которые покинули зимой 320/319 г. царского стратега Антигона, были более лояльны к непосредственному командиру Голкию, чем к царскому стратегу (ср. Polyaen. 4.6.6). 3500 солдат, которые покинули Евмена, с готовностью последовали за Пердиккой, одним из видных командиров Евмена (Diod. 18.40.2). Когда Евмен захватил дезертиров, он казнил вождей, но простил рядовых солдат, перераспределив их по другим подразделениям (Diod. 18.40.4). Это качество предпочтения большей лояльности к непосредственному начальнику, чем к главнокомандующему, как и беспокойство об оплате — основная характеристика наемной армии[109]. До Трипарадиса бывшая армия Александра была едина и часто действовала с большим единообразием; только с распадом войска эти конкретные качества наемников проявились в полную силу. В Вавилоне после смерти Александра, в Малой Азии после убийства Кинаны, в Египте во время и после вторжения, войска действовали как единая корпорация, используя людей, пока они удовлетворяли интересам армии, и отказываясь от них, когда те больше не обеспечивали ее интересов. После Трипарадиса македонское ядро армии было разделено между разными командующими. Тогда как большая часть македонян были первоначально выделены Антигону для его кампании против выживших сторонников Пердикки[110], 3000 аргираспидов были назначены Антигену (Arr. Succ. 1.38),[111] 1000 македонян ушли с Арридеем, новым сатрапом Геллеспонтской Фригии. Вероятно, также были и другие назначения[112]. При таком разделении оставшиеся отряды стали проявлять все больше характеристик наемников. Подобно наемникам эти македоняне демонстрировали особую преданность к своим непосредственным командирам. Эти начальники отрядов служили их представителями, а также их офицерами[113]. Солдаты также после поражения показывали склонность поступать на службу к командиру победившей армии и избегать неплатежеспособных руководителей[114].
Свидетельства подтверждают существование предубеждения, но только проявляемого родовой македонской аристократией. Кроме того это было не этническое предубеждение, но прежде всего классовое. Евмен, перед тем как стать одним из выдающихся полководцев периода Диадохов, руководил канцелярией Филиппа и Александра и позже презирался как тот, кто следовал за царем с пером и бумагой (Plut. Eum. 1.6). Низшие классы Македонии, по–видимому, не были мотивированы этническими или классовыми соображениями относительно греков. Армия, особенно во времена царствования Александра, проявляла лояльность к монархии и тем, кто непосредственно был связан с царем. Простые македоняне поддержали Евмена из–за доверия, которое ему оказывал Александр, из–за его явной преданности семье Александра, и из–за его командирских способностей и платежеспособности. Показательно общее отношение рядовых на шутку над Евменом, сопровождающего царя с пером и бумагой. Македонские солдаты высмеяли человека, который сделал такое заявление (Plut. Eum. 1.6). Деметрий, сын Антигона Одноглазого, в 288 г., полагал, что македонские солдаты, сражаясь на родной земле, будут с готовностью воевать с Пирром, потому что он был иностранцем и никак не связан с Александром Великим (Plut. Demetr. 44.8). Но он заблуждался. Его войска с готовностью перебежали к Пирру (Plut. Demetr. 44.10). Чтобы рассмотреть карьеру Евмена с надлежащей перспективы, которая является в греческом контексте, нужно напомнить, что даже после успешно организованного Ксенофонтом отступления из сердца Персидской империи, аркадяне и ахейцы отказывались следовать за ним далее, потому что он был афинянином (Arr. Anab. 6.2.10). Македонские солдаты Евмена проявляли гораздо меньше этнического самосознания, чем проявлял средний грек.
Трудности Евмена не имели этнического начала. Национальность, во всяком случае, посредством виртуозного дипломатического навыка Евмена была обращена в преимущество. Евмен неоднократно утверждал, что его немакедонское происхождение не дает ему ни соблазна, ни власти подражать стремлениям Пердикки и Антигона. Селевк, другой обладатель острого политического чутья, попытался использовать собственную уловку Евмена против него, но офицеры Евмена восприняли ее как ограничение для Евмена, но ни как оскорбление для себя. Национальность имела мало общего с неудачей Евмена. Разделенное командование и мастерство его принципиального противника Антигона были ответственны за окончательное поражение Евмена. Судя по выдающемуся положению этнической темы в неудачах Евмена в сохранившихся источниках, ее начало, должно быть, происходит из Иеронима. Соотечественник Евмена, возможно, со временем пришел к убеждению, что Евмен был обречен с самого начала. Конечно, со времени смерти этого полководца имелся недостаток заметных греческих политиков. Сам Иероним никогда не достигал высших должностей. Те кто добивался успеха неизменно были македонскими аристократами. Иероним больше уделял внимания препятствию Евмена в греческом происхождении, чем сам Евмен, умело пользовавшийся этой темой. Он также пришел к оценке финальной позиции Евмена в царском войске как затмевающей любые другие договоренности, которые он имел, возможно, противоречащие их интересам. Эти акценты создали романтическую картину, которая оказалась очень привлекательной для поздних историков и биографов. Евмен, однако, просто–напросто был еще одним амбициозным претендентом на власть на сцене, созданной смертью Александра, такими как Мелеагр, Кратер, Неоптолем, Пердикка, Алкета, Аттал, Антиген и многие другие. Он просто ушел со сцены слишком рано. Причины его поражения в невезении, в ненадежных союзниках и в одном очень способном противнике.