Предисловие

ПРЕДИСЛОВИЕ.
Издаваемая ныне всеобщая, военная история древних времен была составлена мною еще в бытность мою (1838-1847) профессором военной истории и стратегии в ИМПЕРАТОРСКОЙ военной академии (ныне Николаевская академия генерального штаба) и предназначалась служить руководством к преподаванию и изучению в ней этой науки. — В первые 20 лет со времени учреждения академии, в ней преподавалась военная история древних, средних и новейших времен до 1815 года включительно, в виде более полного и подробного обзора войн и походов великих полководцев и более или менее краткого — военно-исторических событий между ними, — в необходимой связи с современною историей: политическою, военного искусства, искусства и науки ведения войны и военной литературы. — По этому плану, с ходом времени, постепенно составлялись, исправлялись, пополнялись и литографировались записки курса военной истории, но печатного руководства по этому предмету на русском языке еще не было ни в академии, ни в нашей военной литературе. Такого именно рода труд я, с разрешения академического и высшего начальства, и принял на себя, с несколькими военными сотрудниками (из бывших академических же офицеров), составляя в тоже время, с тою же целью и по тому же плану, и военную историю средних, новых и новейших времен. — Обширный труд этот был уже почти довершен в составлении, когда полученное мною иное назначение по службе заставило меня, к сожалению, прервать его, а последующие затем обстоятельства долгое время не дозволяли мне довершить и издать его.
Ныне, наконец, издается первая часть его — всеобщая военная история древних времен, от древнейших времен до смерти Александра Великого (323 г. до P. X.), за которою, в непродолжительном времени, последуют вторая и третья части, от смерти Александра Великого до падения западной римской империи (323 г. до P. X. — 476 по P. X.), а затем и следующие, по порядку времени. — Все они, подобно ныне издаваемой, будут, до издания, тщательно пересмотрены и исправлены и значительно пополнены.
Это будет первый у нас опыт полного, систематического изложения существенно важного предмета военных знаний — всеобщей военной истории. — Европейская военная литература, при всех своих: богатстве и разнообразии, не имеет еще подобного рода сочинения — недостаток, в настоящее время особенно ощутительный.
При первоначальном составлении этого труда имелось в виду, чтобы он соответствовал потребностям и пользам не только офицеров, образуемых в академии, но и всех вообще военных людей, — чтобы он мог служить полезным руководством к изучению всеобщей военной истории, в наибольших, по возможности, полноте и объеме ее, — наконец, чтобы изданием его сделать, так сказать, первый шаг к восполнению означенного выше недостатка в военной литературе.
Основанный на тех началах, которые, со времени учреждения бывшей Императорской Военной Академии, 20 лет приняты были в ней для преподавания военной истории, труд этот заключает в себе практически-полезное изложение оной, как единственного источника, из которого может и должна быть почерпнута теория стратегии иди наука ведения войны.
Военная история исследуется в нем, согласно с сказанным выше, в необходимой связи с современною историею: политическою, военного искусства, искусства ведения войны и литературы военной истории.
Собственно всеобщая военная история древних времен разделена, сообразно с ходом и развитием, совершенствованием или упадком военного искусства вообще и искусства ведения войны в особенности, на известное число периодов. — В каждом периоде исследованию войн и походов предшествуют: краткое указание источников и изложение состояния военного искусства. Войны и походы великих полководцев или чем-либо особенно важные, замечательные и поучительные в отношении к искусству и науке, излагаются с большими: полнотою и подробностью, а остальные затем — более или менее кратко, соразмерно с степенью важности их в означенном отношении.
Согласно с этими главными основаниями, всеобщая военная история древних времен разделена на следующие четыре главные периода:
Первый — начала и постепенного развития военных учреждений и военного дела на востоке, у древних народов азиатских и африканских, и в Европе у греков, до начала греко-персидских войн (за 500 лет до P. X.).
Второй — наибольшего развития и цветущего состояния военных учреждений и военного искусства у греков, от начала греко-персидских войн до смерти Александра Великого (500-323 г. до P. X.).
Третий — наибольшего развития и цветущего состояния военных учреждений и военного искусства у римлян, от смерти Александра Великого до Августа или образования римской империи (323-30 г. до P. X.).
Четвертый — постепенного упадка военных учреждений и военного искусства у римлян, от Августа до падения западной римской империи (30 до P. X. — 476 по Р. X.).
Всеобщая военная история древних времен составлена на основании известнейших и лучших, древних источников и новейших исторических пособий. В введении к ней, помещенном вслед за этим, они означены и рассмотрены все в совокупности, а затем в начале каждой главы — относящееся к ней указаны лишь вкратце. Таким образом, рассмотрение их всех в совокупности, в введении, составляет, само по себе, краткий обзор литературы всеобщей военной истории древних времен.
Князь Н. Голицын.
Июль 1872 года.

Введение

ВВЕДЕНИЕ.

I. Понятие о военной истории; предмет и цель ее, деление, исследование, изложение, изучение, методы и система, значение, важность и польза.
II. Источники и исторические пособия для изучения военной истории древних времен.

I.

Для того, чтоб уяснить себе понятие о военной истории, как наук, в том смысле, какой она имеет ныне, полезно предварительно исследовать происхождение и развитие ее, а для того проследить от начала, с этою целью в виду, ход и развитие истории вообще.
История получила свое начало там, где образовались первые гражданские общества, где впервые возникли науки и искусства — на востоке древнего мира. Но древний языческий восток не оставил нам полной и достоверной истории, а что и дошло до нас, то лишь в отрывках и не заслуживает названия истории. Только один народ древнего востока, чуждый в начале язычества, именно — еврейский, возвысился до истинной истории, в своих, в целости и полноте до нас дошедших, так называемых исторических книгах священного писания ветхого завета. Истина и достоверность их засвидетельствованы новейшею наукой, в лице лучших ее представителей. В этих книгах заключаются первые, истинные и достоверные сведения о начале и происхождении рода человеческого и о судьбах еврейского народа и, по отношению к нему, современных народов древнего востока — Азии и Африки. А как еврейский народ, с самого исхода из Египта, почти постоянно находился в войнах с соседственными племенами, народами и государствами, то в исторических книгах библии заключаются, между прочим, также сведения о военных: событиях, быте и искусстве у еврейского и других народов древнего востока. Поэтому, первая достоверная история, заключающаяся в библии, уже имеет характер отчасти военный.
После евреев на востоке, история в XII веке перед P. X. впервые является в Европе — у греков, которым позже суждено было стать во главе ее и всей цивилизации древнего мира. И хотя история у них впервые явилась в форме эпической поэмы — Илиады Гомера (или Омира), но и по предмету содержания своего — 10-тилетней осаде Трои греками и сопряженным с нею военным действиям их и троянцев, и по заключающимся в ней сведениям о военных быте и искусстве, нравах и обычаях тех и других, она имеет характер на половину военный.
Семь столетий спустя, в V веке перед P. X., у тех же греков, Геродот, положивший первое начало исторической науке и потому прозванный отцом истории, в главном образцовом творении своем, описал греко-персидскую войну, а непосредственно после него Фукидид — пелопонесскую. Ксенофонт же, вслед за Фукидидом, написал Киропедию или историю персидского завоевателя Кира старшего, и Анабазис или поход Кира младшего в верхнюю Азию и отступление из нее в малую Азию 10 т. греков. В образцовых творениях этих трех первых и превосходных историков Греции, история имеет уже характер преимущественно военный. Она сохраняет его и в творениях последующих, лучших историков Греции: Полибия, Диодора, Дионисия, Арриана, Плутарха и др., и позже римских: Юлия Цезаря, Саллюстия, Тита Ливия, Тацита, Корнелия Непота и др. У некоторых из этих историков, как например у Ксенофонта, Арриана и особенно Юлия Цезаря, история имеет характер даже почти исключительно военный. Таким образом вообще история в древние времена, от самого начала ее у евреев до разрушения западной римской империи и с нею всего строя древнего мира, всегда, менее или более, вместе с характером политическим, имела часто преимущественно, а иногда почти исключительно, характер военный, не переставая однако носить, как у греков, так и у римлян, одно общее название истории. Причины того весьма естественны и понятны. Война в древние времена, с самого начала образования на востоке первых гражданских обществ и больших государств, была, можно сказать, почти нормальным состоянием народов и государств, и в продолжение 30-ти веков (25-ти до и 5-ти по P. X.) едва ли можно приискать один год, в котором не было бы войны. В числе этих, почти беспрерывных войн были и мелкие племенные, и большие международные, и завоевательные, и междоусобные, и даже всемирные, как войны греков с востоком, а римлян со всем известным тогда миром и, наконец, с народами севера и востока, сокрушившими наконец западную римскую империю. При этом, повсюду и всегда в древние времена, военная повинность была всеобщею, каждый гражданин был воином, военное звание было важнейшим и почетнейшим, и высшие деятели общественные и государственные большею частью были вместе с тем и военными. Вследствие всего этого, история, как и вся вообще литература, в древние времена была почти всегда, по словам одного новейшего французского эллиниста {Garl, в его предисловии к переводу Фукидидовой истории пелопонесской войны, помещенному в 1-й части Bibliotheque historique et militaire, publiee par Liskenne et Sauvan, Paris, 1838.}, «результатом тогдашнего общественного быта, и древние историки были не исключительно кабинетными учеными, но всегда общественными, государственными, политическими и военными деятелями, нередко полководцами, словом — гражданами, находившимися в постоянном соприкосновении с общим политическим движением и писавшими потому, что жили, а не жившими для того, чтобы писать».
С падением западной римской империи, в продолжение наступивших варварства и невежества средних веков, история, как наука, совершенно пала и низошла на степень хроники или летописи, основанной на преданиях и писанной в западной Европе на искаженном латинском языке, а в восточной римской или греческой империи на таком же греческом. В эти хроники вносились также и сведения о войнах, военных событиях и т.п., и хотя они заключают в себе обильный материал для военной истории этих времен, по немногие из них имеют истинное военно-историческое значение.
Только с возрождением в западной Европе, в XV и особенно в XVI столетиях, наук и искусств, возродилась и история, сначала в духе подражания древним классическим образцам и с изложением на испорченном латинском языке, почему и характер имела несколько подобный древнему, т.е. политически и военный вместе. Но как общий строй, и частный, и общественный, и государственный, политический и военный, был уже совершенно иной, нежели в древние времена, то, сообразно с ним, историческая наука стала постепенно получать иное, новое направление. Между государствами западной Европы стали возникать начала новых международных отношений, послужившие первыми основаниями позднейшей системе европейской политики. А в образе и искусстве ведения войны, со времени введения огнестрельного оружия, произошел такой переворота, что и все вообще военное искусство получило совершенно иное, нежели прежде, новое направление. Таким образом, и политика, и война одновременно имели решительное влияние на существо и характер исторической науки, и она начала уже разделяться на политическую и собственно военную. Первая стала заниматься преимущественно политическими событиями, не вдаваясь в подробности военных; вторая же, наоборот, начала преимущественно и позже почти исключительно посвящать свое внимание исследованию событий военных, лишь для необходимой связи касаясь политических. В этом именно разделении исторической науки и скрывается начало новой, особенной отрасли ее — военной истории. Но ход и развитие последней сначала были довольно медленные. Обаяние и влияние классических образцов древности были столь сильны и продолжительны, что новое направление, возникшее в силу самых обстоятельств, встречало упорную борьбу и замедление со стороны старого. Три века — XVI, XVII и XVIII — длилась эта борьба, сильнее в начале, слабее в последствии. Упорно держалось старое, но и новое росло и крепло. В XV и XVI веках преимущественно издавались и переводились исторические произведения древних писателей, а немногие оригинальные, политические, и военные, писались большею частью на латинском языке. В XVII веке число оригинальных военных, на новейших языках, стало увеличиваться, а на латинском — уменьшаться; но влияние классической древности все еще было господствующим. Это продолжалось и в XVIII веке, особенно во Франции, и хотя военная история, как и политическая, уже значительно развилась и получила самостоятельность, но пристрастие к классической древности все еще было очень сильно, даже в конце XVIII века. Во Франции оно повело даже к непрактическому и малополезному, мелочному педантизму, выразившемуся преимущественно в составлении комментариев на историков и военных писателей древности и на военные события древних времен. От такого направления военно-исторической науки была, конечно, некоторая доля пользы (как, напр., в продолжительной полемике о древнем, глубоком и о новейшем, тонком строе), но едва ли не было еще более вреда от того, что собственно прямой, практической пользы в этом вообще было очень мало. Тем не менее однако, военно-историческая наука в XVIII веке все-таки сделала большие успехи и, без сомнения, могла бы сделать и еще более значительные, если бы не была задерживаема и замедляема на истинном пути к своему развитию и совершенствованию и даже отчасти совращаема с него, как сказано, пристрастием к грекам и римлянам.
Но 1-я французская революция, повлекшая за собою, почти 23 года продолжавшаяся, большие европейские войны, произвела совершенный переворот как в политическом и военном отношениях, так и собственно в направлении военной литературы вообще и военно-исторической в частности. Громадные мировые события этих 23 лет (1792-1815) отвлекли внимание от классической древности к себе и послужили поводом к первому началу новейшей военно-исторической науки. В течение более полувека со времени общего замирения в 1815 году, она получила постепенно такое направление и такое быстрое движение по нем и достигла такого развития, каких никогда дотоле не имела. В такой степени развития находится она ныне и не остановилась на нем, но продолжает ход свой далее и далее.
Таким образов, из вышеизложенного усматривается, что наука военно-историческая есть наука новая, не существовавшая ни в древние, ни в средние времена, но обязанная своим происхождением общему возрождению наук в XV и XVII столетиях, постепенно, хотя и медленно, развивавшаяся с тех пор, и в последние 57 лет достигшая нынешнего, значительного развития своего.
В этом, современном нам, состоянии своем, она уже не общая история, хотя бы с преимущественно военным характером, как в древние времена, еще менее хроника или летопись, как в средние времена, но особая, самостоятельная военная наука, хотя и отрасль одного общего корня, истории, важнейшая из всех военных наук, образующих с нею одну общую систему.
Предметом ее — военные события, имевшие большее или меньшее: значение, важность и влияние 1) в политическом отношении, в судьбах целого мира, или известной части его, или одного народа либо государства, и 2) собственно в военном, т.е. в отношении к военному искусству вообще, к различным отраслям его и к искусству ведения войны в особенности.
Цель ее — состоит в научном, критическом исследовании означенных военных событий, на основании достоверных источников, критически же разработанных, и затем в историческом изложении этих событий, согласно с требованиями новейшей военно-исторической науки, в необходимой связи с историей политической, с сведениями военно-статистическими и военно-географическими, с современным состоянием военного искусства и различных отраслей его, и с надлежащим раскрытием причин, последствий и результатов событий, взаимной связи их между собой, и видов, намерений, распоряжений и действий с обеих воюющих сторон.
Этими: предметом и целью военной истории в наше время определяются, как значение ее, в смысле особой, самостоятельной военной науки, так и способы деления, исследования, изложения и изучения ее, и полная система ее, и польза изучения оной.
Деление ее, подобно как и политической истории, двоякое: 1) по пространству — на всеобщую, т.е. всех главных и известнейших народов и государств мира, как угасших или исчезнувших, так и существующих, на специальную или частную — одного известного народа или государства, личную — одного известного лица (военная биография или жизнеописание, характеристика и т.п.), или же одного какого-либо известного военного события из общей или частной военной истории (монография), — и 2) по времени, — на военную историю древних, средних, новых и новейших времен, каждая из которых, для большего удобства в изложении, обозрении и изучении, подразделяется еще на известное число периодов, по важнейшим эпохам политическим и военным.
Таким образом военную историю принято делить и подразделять по времени следующим образом:
I. Военная история древних времен — от образования первых государств на востоке древнего мира (за 2500 лет до P. X.) до падения западной римской империи (в 476 по P. X.).
Период 1-й — начала и постепенная развития военных учреждений и военного дела, на востоке, у народов азиатских и африканских, и в Европе у греков, до начала греко-персидких войн (за 500 л. до P. X.).
Период 2-й- наибольшего развития и цветущего состояния военных учреждений и военного искусства у греков и македонян, от начала греко-персидских войн до смерти Александра В. (500-323 г. до P. X.).
Период 3-й — наибольшего развития и цветущего состояния военных учреждений и военного искусства у римлян, от смерти Александра В. до Августа или образования римской империи (323-30 до P. X.).
Период 4-й — постепенного упадка военных учреждений и военного искусства у римлян и в древнем мире, от Августа до падения западной римской империи (30 г. до P. X. — 476 г. по P. X.).
II. Военная история средних времен — от падения западной римской империи до тридцатилетней войны (476-1618).
Период 1-й — от падения западной римской империи до Карла Великого включительно (476-814).
Период 2-й — собственно средних веков, от смерти Карла Великого до введения огнестрельного оружия (814-1350).
Период 3-й — от введения огнестрельного оружия до тридцатилетней войны (1350-1618).
III. Военная история новых времен от начала 30-тилетней войны до начала войн 1-й французской революции и республики (1618-1792 г.).
Период 1-й - 30-тилетней войны (1618-1648).
Период 2-й - войн конца XVII и начала XVIII столетий (1650-1740).
Период 3-й - войн Фридриха Великого: силезских и семилетней, и современных им, до начала войн 1-й французской революции и республики (1740-1792).
IV. Военная история новейших времен, от начала войн 1-й французской революции и республики до наших времен.
Период 1-й — войн 1-й французской революции и республики до люневильскаго мира (1792-1801).
Период 2-й — войн 1-й французской империи или Наполеона 1-го (1805-1815).
Период 3-й — войн после 1815 года до наших времен.
Этому делению может быть подчинена как всеобщая, так и частная военная история.
Исследование военной истории обнимает 1) исследование источников и 2) исследование событий, то и другое путем научной критики. Источники должны быть подвергнуты тщательным: изучению, разработке, очищению и взаимному сличению, для определения степени достоверности и значения их, а самые события — критическому разбору, для разъяснения всех причин их, исторического хода, взаимных: связи и влияния, результатов и последствий, равно всех сомнительных фактов, всех приведенных в действие мер и способов, и вообще всего того, что могло иметь или имело влияние на ход, характер и результаты военных событий. Поэтому критическое исследование источников и событий военной истории, путем исторической критики, есть первый, главный и основный труд военно-исторического писателя, являющегося в нем собственно исследователем военной истории.
Вторым затем, не менее важным трудом его, уже как военно-исторического писателя, есть собственно составление или изложение военной истории. — Оно должно быть рассматриваемо в двояком отношении: 1) методы или способа и 2) системы. Метод или способов изложения военной истории могут быть три, смотря по форме изложения и особенно по большему или меньшему участию и влиянию критики. — Первый способ, простейший, состоит в хронологическом, более или менее сжатом и кратком, общем обзоре военных событий, их причин, хода, характера и результатов, представляющем материалы для собственных: размышления и суждения. — Второй способ, более сложный, совершенный и возвышенный, заключается в изложении более подробном и обстоятельном, основанном на историческом исследовании фактов, их причин, хода, связи, результатов и последствий. — Наконец третий способ, высший, но и труднейший, состоит в тщательном, критическом исследовании и разборе военных событий и всех фактов их, с преимущественным обращением внимания на исследование и обсуждение всех мер и способов, приведенных в действие, разъяснение сомнительных фактов и проч.
В отношении в системе изложения военной истории должно сказать, что, по самому существу войны и отношениям ее к политике и к средствам и способам, содействующим достижению целей той и другой, всякое военно-историческое изложение должно быть расположено в известной, логической системе, а именно:
Так как война есть средство достижения вооруженною силою, управляемою искусством, известных политических целей, указываемых политикой, то в главе всего должно стоять изложение политическая состояния и взаимных политических отношений, побуждений, намерений, видов и целей, как двух воюющих государств или союзов государств, так и других, не участвующих в войне или нейтральных, а также ближайших политических причин, произведших войну, и политических целей, которые каждая сторона предположила достигнуть войною.
Затем должны быть рассмотрены и изложены все военные средства и способы, которые с той и с другой стороны могли и имели быть употреблены в действие, для достижения вооруженною силой политических целей. — Сюда должно войти все, что обнимает состояние вооруженных сил воюющих государств, вообще и в частных подробностях, в данный момент, и что составляет предмет военной статистики.
После того необходимо сделать военно-географический и военно-топографический обзор, как целого театра войны, так и раз личных частей его, которые могли послужить или и послужили театрами частных, побочных или второстепенных военных действий, что составляет предмет военной географии и военной топографии. При этом театры войны и военных действий должны быть рассмотрены в связи с находящимися на них, в данный момент, естественными и искусственными пособиями и препятствиями к ведению войны (сухопутными и водяными путями сообщения, крепостями, складами и проч.).
Затем должно быть изложено взаимное распределение и расположение вооруженных сил и военных средств и способов на театрах войны и военных действий, и планы действий, общий и частные, с обеих сторон, перед самым началом войны и военных действий.
И, наконец, за этим уже должно следовать самое историческое изложение хода войны и военных действий.
То, что здесь сказано было о методах и системе исследования и изложения военной истории, может быть применено и к методам и системе изучения ее. — Они столько же необходимы для последнего, сколько и для двух первых. — Изучение военной истории, без известных: методы и системы, т.е. без порядка, не только бесполезно, но и вредно; — но с другой стороны, для извлечения из него надлежащей пользы, оно не только не легко, но и очень трудно, и по этим-то именно причинам, разумное избрание лучших: методы и системы существенно необходимо для полезного изучения военной истории. Для решения же выбора их, желающий изучить военную историю с пользой должен прежде всего тщательно сообразить желание свое с степенью своих познаний, общих и специальных военных, и с целью, которой он намерен достигнуть. Поле обширное, начиная от самых мелких подробностей до самых высших сфер военных соображений, распоряжений и действий целой войны, иначе — от предметов, входящих в скромный круг обязанностей подчиненного офицера и постепенно доходящих до обширного круга важных и трудных обязанностей высших начальствующих лиц и самого предводителя целого войска. Каждый, по своим силам и целям, может избрать то, что ему пригоднее и нужнее, а особенно любознательный и желающий изучить все, нужное и для низших и для высших чинов, всецело посвятить себя труду полного и всестороннего или по крайней мере многосторонняя изучения военной истории. Военная же история так богата и щедра, что, как один греческий писатель (Дион Хрисостом) выразился об Илиаде Гомера — «она каждому, и юноше, и мужу, и старцу, столько дает, сколько кто может взять».
Выгоднейшими способами изучения военной истории могут быть следующие три, различающиеся степенью полноты и подробности:
Во 1-х самый полный и подробный, критический — войн и походов великих полководцев разных времен, особенно: древних — Александра Великого, Ганнибала и Юлия Цезаря, и новейших — Густава-Адольфа, Фридриха Великого, Наполеона 1-го и, собственно для нас Русских, Петра Великого и Суворова, — а также и всех вообще войн новейших времен, начиная с 30-тилетней. — Наполеон I (в записках своих, писанных на острове св. Елены), советует изучать походы Александра В., Ганнибала, Юлия Цезаря, Густава-Адольфа, Тюрення, принца Евгения Савойскаго и Фридриха В. (см. эпиграф в заглавии этой книги). При всем уважении к такому военному авторитету, нельзя однако согласиться на поставление Тюрення и принца Евгения Савойскаго на ряду с другими 5-ю великими полководцами, названными Наполеоном. — И Тюреннь, и принц Евгений Савойский были, бесспорно, весьма искусными и замечательными полководцами, но и в древние, и в новей шия времена было много полководцев, не уступавших им в искусстве, и ни по степени оного, ни в особенности по объему и значению совершенных ими подвигов, Тюреннь и принц Евгений Савойский не могут быть поставлены на ряду с такими, можно сказать, колоссальными, мировыми военными деятелями, как Александр В., Ганнибал, Юлий Цезарь, Густав-Адольф и Фридрих В. Но на ряду с ними бесспорно и несомненно должен быть поставлен нами сам Наполеон I.
Во 2-х менее подробный и обстоятельный, хотя и не менее тщательный, способ изучения, сверх того, войн и походов особенно искусных и замечательных полководцев, число которых было весьма значительно во все времена, и древние, и средние, и новые, и новейшие.
И наконец в 3-х, сверх того, краткий обзор остальных затем войн и походов древних и средних времен, для необходимой связи между перво — и второстепенными и для изучения постепенного хода и развитая военного искусства вообще, различных его отраслей и искусства ведения войны в особенности {В изложении настоящей всеобщей военной истории древнейших времен приняты все три, означенные здесь, способа в совокупности.}.
Что касается порядка занятий по изучению военной истории, то во 1-х необходимо иметь предварительное знание политической истории, военной географии стран, в которых велись войны, военной статистики государств и состояния военного искусства у народов, которые вели их, и главных второстепенных и вспомогательных военных наук; — во 2-х следует коротко ознакомиться с историческим ходом войны или войн и всеми их военными событиями, — и наконец в 3-х заняться критическим разбором их, составляя письменные замечания о главных моментах их и периодах между ними, сличая их с теорией и делая из этого разумные выводы.
При этом случае и по этому поводу, нелишним будет привести следующие мысли прусского генерал-майора фон-Гойера {Handbibliothek fur Officiere etc. 2-r. Band: Litteratur der Kriegs-wisseaschaften und Kriegsgeschichte, bearbeitet von D-r. J. G. топ Hoyer, K. Preuesisehen General-Major, Berlin 1832.}, в предостережете против излишнего многоведения (Ueberffilung), в такую эпоху, в которую вообще стремление клонится к чрезмерному книжному образованию (Ueberbildung) молодого воина, т.е. к сообщению ему слишком многих знаний и тем к соделанию его непригодным для того назначения, которое он имеет в данное время. «Если с одной стороны» — говорить Гойер — «придавать себе ученое значение, изыскивать и критиковать ошибки главного предводителя войска составляет приятное чувство, то с другой стороны офицер в подчиненных званиях должен иметь слишком много любви к чести для того, чтобы заслужить упрек в незнании необходимого в его звании и должности, и недостатком внимания к мелочам подвергать своих начальников и подчиненных опасности. — Только тогда, когда офицер в младших чинах знает и исполняет с любовью и усердием обязанности своего личного положения, может он помышлять о приготовлении себя к высшему назначению. — Генерал фон-Лоссов, в своем сочинении: Der Krieg fur wahre Krieger (1815), говорить: «Военный человек должен знать столько, сколько от него требует занимаемое им место, но в тоже время должен быть в состоянии исполнить столько, сколько имеет нужных для того познаний». — Того же мнения но этому предмету — говорить Гойер — и гениальный Де-Линь, и ученый Валентини, и осторожный Каниц, и остроумный Брандт, и разумный автор Света и теней (Licht und Schatten, 1829). Человек многознающий (der Vielwisser), по изображению Коцебу, во всяком случае неприятен, в военном же звании — особенно вреден и нетерпим».
Здесь же следует сделать одно замечание, одинаково относящееся и к исследованию, и к изложению, и к изучению военной истории. История новейшей литературы ее, к сожалению, представляет немало примеров увлечения исследователей и писателей ее, предвзятыми, часто неверными, нередко ложными, теоретическими мыслями, мнениями, предположениями и даже правилами и теориями, будто бы прямо извлеченными из военной истории. — Но военная история нимало не причастна этому и не виновата в том: истины ее — непреложны. Напротив, ум человеческий не изъять от заблуждения и ошибок в воззрениях и суждениях, особенно если упорно устремлен к одной предвзятой, постоянной мысли (idee fixe). Под влиянием ее и сродного иногда человеку тщеславия блеснуть созданием новой теории, истины и достоинство военной истории легко искажаются, извращаются, изображаются в ложном свете и с прямого пути в истинной цели сводятся на побочные, удаляющиеся от нее и приводящие иногда к выводам, по видимому будто бы и правильным в теории, но неверным, ложным и вредным в отношении к практике. Этого-то увлечения и направления особенно следует остерегаться и при исследовании, и при изложении, и при изучении военной истории. Иначе, на место исторической истины нечувствительно и незаметно встанет — ложь, а на место пользы — вред, тем более опасный, что лож будет по-видимому основана на прямых выводах из военной истории и по внешности согласна с ее истинами.
Выше было упомянуто, что военная история служит средоточием всех военных наук и они составляют с нею одну общую систему.
Для указания места, которое каждая из них занимает в этой системе и для определения взаимных отношений их между собою и к военной истории, можно разделить их на основные или главные, приготовительные, частные и вспомогательные {Система военно-исторических наук изложена здесь применительно к принятой системе наук общеисторических!».}.
Основною или главною наукой есть бесспорно военная история, как вмещающая в себе и преподающая основное понятие о минувших военных событиях в жизни народов и государств — событиях, основу которых составляет война во всем смысле этого слова. Но основное понятие о состоянии народа или государства в военном отношении, в настоящее время или же в данный момент истории, заключает в себе и преподает военная статистика, а потому ее следует поставить рядом с военного историей в числе основных или главных военных наук {История есть продолжающаяся статистика, а статистика — остановившаяся история (Шлецер: Теория статистики). На это замечают, что правильнее следовало бы сказать: статистика есть картина государства в данный момент.}.
Приготовительною наукой следует считать ту, без которой основная или главные не могут быть возвышены до научной формы и изображены в необходимой внутренней, взаимной связи, а именно: наука об изучении источников (Quellenkunde) военной истории, путем исторической критики.
Частными военными науками следует признать те, которые содержатся в основных или главных, как части в целом, но, во взаимных: сопоставлении и связи, возвышаются каждая до самостоятельной научной формы. Сюда должно отнести: 1) историю военного устройства и военных учреждений или вообще военного быта (Kriegswesen); 2)историю военного дела и военного искусства вообще; 3) историю тактики или тактических: устройства, образования, строя и образа действий войск разных родов; 4) историю баллистики (метательного оружия) и позже артиллерии (огнестрельного оружия); 5) историю фортификации, полевой и долговременной; 6) историю полиорцетики или осады и обороны укрепленных городов и крепостей; 7) историю военной администрации или внутреннего устройства и управления войск по всем отраслям; 8) историю стратегии или искусства и науки ведения войны; 9) военную географию и 10) военную этнографию различных стран и народов в различные времена, и 11) историю литературы всех главных и частных военных наук.
Наконец, в разряд вспомогательных военной истории наук следует поставить: 1) на первом и главном месте — историю политическую, во всем ее объеме и во всех отношениях, особенно к политике и политическим, международным отношениям и договорам народов и государств; 2) историю международного права и дипломатии в новейшие времена; 3) историю морского дела и искусства, по связи его с военным, — и те из вспомогательных наук истории вообще, которые, по тем или другим причинам, более или менее, могут способствовать возвышению и совершенству научной формы военной истории.
Из этого легко, усмотреть можно, какие первенствующие значение и важность имеет военная история в общей системе военных наук, и по истине нельзя не признать и обширной, многообразной пользы ее в области военного знания и военной деятельности. «Если», говорит Кауслер в предисловии к своему Опыту военной истории всех народов {Verauch einer Kriegsgeschichte aller бикег, naeh den Quellen bear-beitet von F. v. Kausler, Hauptmann im K. Wttrtembergiecb, en Genera), Quartiermeisteretab, etc. 1 Band. 1825.}, «история вообще заслуживает быть названною источником всех опытных знаний для всякого состояния, наставницей в общественной, как и в частной жизни, то это имеет особенное значение в отношении к военному человеку. При усиленных требованиях от него в наш век, в такое время, которое отличается сильным стремлением к усовершенствованию во всех отраслях знания, военный человек не может более оставаться за резкообозначенною чертою. Прошедшее, этот обильный источник поучения и побуждения к великим подвигам, не может оставаться замкнутым для него, а обширное поле, на классической почве которого он может обогатить себя — пустым и неразработанным. Изучением жизни и подвигов отличных военных деятелей, военный человек нашего времени приобретает на столько же и опытности, а кто более нуждается в собственной и чужой опытности, как не офицер, который в практической военной жизни встречается со столькими же, различными случайностями, сколько местность и изменчивое счастье представляют возможностей к тому? Кто более нуждается в руководстве опыта, как не военный человек, который, доколе не имеет опытности, будет вечно оставаться несовершеннолетним на великом поприще своего призвания!»
Гойер, в своем сочинении: Литература военных наук и военной истории (см. выше), по поводу изучения военной истории говорить, что «правила тактических и стратегических учебников основываются частью на обычных определениях, частью же на мнениях, о которых можно судить только посредством или многосторонней опытности, или продолжительного чтения военной истории, с взаимным сличением установленных правил и действительных последствий и подвигов. Часто неверные предположения и заключения благоприятствуются счастьем и, при больших еще ошибках неприятеля, являются основными правилами для действий, так что этим путем можно было бы приходить к мнению, что сражения выигрываются лишь отрицательно, или что все творит одно счастье, а военного искусства не существует, как полагал Беренгорст. Но не следует обманывать себя: хороший полководец, которому содействуют отважные офицеры и бесстрашные солдаты, всегда будет приковывать победу к своим знаменам. При ближайшем исследовании военной истории, часто будут обнаруживаться совсем другие причины счастливых или несчастливых последствий, нежели те, которые обыкновенно приписывает им толпа. Иной раз хорошо соображенное предприятие не удалось вследствие неверно понятых наставлений, поспешности, вялости или нерешительности подчиненных; в другом случае дурно составленный план, вследствие отличных качеств подчиненных начальников и войск, был, напротив, причиной незаслуженной победы. Поэтому критическое изучение военной истории для офицера, близко знакомого с правилами военных наук, составляет высший, важнейший предмет: оно заменяет ему опытность, которую он в продолжительной войне не всегда имеет случай приобрести. И военная история древних времен не чужда его цели: правила новейшей войны извлечены из событий древней».
Еще выше стоят мнения великих полководцев о пользе и необходимости изучения военной истории.
В заглавии настоящей книги приведены, в виде эпиграфов, изречения о том Фридриха В., Наполеона I и эрцгерцога Карла. Таких изречений знаменитых полководцев и военных писателей можно было бы привести еще множество; но здесь приведены избранные и приличнейшие предмету, принадлежащие первостепенным военным авторитетам и сделавшиеся, так сказать, классическими афоризмами и непререкаемыми аксиомами.
Из них изречение Фридриха В., одинаково относящееся к изучению общей и военной истории, выражает пользу фактов прошедшего в отношении к воображению, памяти и рассудку. Факты питают воображение и наполняют память, а рассудок очищает этот запас мыслей.
Весьма замечательны оба изречения Наполеона I, одинаково выражающие мысль, что знание высшей тактики (т.е. искусства ведения войны) приобретается только опытностью и многократным чтением и изучением истории походов всех великих полководцев (которых Наполеон I называет 7), образованием себя по этим образцам и ведением, подобно им, наступательной войны: в этом Наполеон I поставляет единственное средство сделаться великим полководцем и постигнуть тайну искусства.
Эти мысли Наполеона I, изложенные в немногих словах и строках, заключают в себе однако обширный и глубокий смысл. Разбор и изъяснение его подали прусскому генералу фон-Лоссау, в его сочинении: Идеалы ведения войны {Ideale der Kriegflihrung, in einer Analyse der Thaten der grSsstcn Feldherrn, von dem General-Lientenant топ Lossau. l-eten Bandea 1-st Abtheilong. Berlin, 1836.}, повод к предпосланию ему глубокомысленного, высоко-прочувствованного и верно выраженного предисловия. Главные, замечательнейшие мысли Лоссау заключаются в следующем: «Трудную, достойную размышления задачу составляют слова Наполеона. Легко сказать вести наступательную войну так, как названные им великие полководцы, но трудно исполнить это. Наполеон указывает вспомогательное средство к тому — частое чтение и перечитывание (lisez et relisez) истории их походов. Но одно это не может еще образовать великого полководца. Только одна мысль заслуживает в высшей степени внимания, она заключается в 4-х словах: «modelez vous sur eux», образуйте себя по ним, и имеет такой широкий смысл, что должна быть рассматриваема, как главное условие задачи. Если-же с этим связать изречение Фридриха В., то, кажется, будет ясным, как должно смотреть на это правило или задачу. — Чувство возвышенного и великого развивается в человеке поздно. Если нет этого чувства, то подавно не будет и самого действия или дела (That). Без него, самая обширная ученость не послужить к надлежащей оценке великих людей и их подвигов, и не воспламенить в уме и сердце того огня, которым пламенели великие полководцы, и в них будут усматриваться единственно только образцы, достойные изучения и подражания. Только одна самоличность (Personlichkeit) решает это, и это именно и подразумевал Наполеон в 4-х словах: modelez vons sur eux и в другом изречении своем о силе личности Александра; Ганнибала, Цезаря, Тюрення, Фридриха {Се n'est pas l'armee romaine, qui а soumis la Gaule, mais Cesar; ce n'est pas 1'armee carthaginoise qui faisait trembler la republiquc aux portes de Rome, mais Aimibal; ее n'est pas 1'armee macedonienne qui а ete sur l'lndus, mais Alexandre; ее n'est pas 1'armee franeaise qui а porte la guerre sur le Weser, mais Turenue; ce n'est pas Гагтёе prussienne qui а defendu sept ans la Prusse centre les trois plus grandes puissances de l'Europe, mais Frederic le Grand.}. Поэтому всего важнее впечатление, производимое фактами. Смотря потому, какое впечатление факты производят на каждого, может быть определено, в какой степени каждому возможно самому себя образовать по великим образцам и идти туда, где воля подчиняется зрелому решению разума, в таким образом. делом осуществить мысль, достойную такого решения. Этим путем личности и воли, вероятно, шли великие образцы, и он-то, по совершении их подвига, и может быть исследован Ум и твердая воля всегда приковывали счастье, пока были соединены между собой и с отважностью. По всем этим причинам, Наполеон и говорит: «ваш гений (а не ваш ум), просвещенный таким образом, заставит вас отвергнуть правила, противные правилам этих великих людей». Сила воли требует ежедневного упражнения, без чего не может достигнуть значительной силы. У великих людей она постоянно была в напряжении и приращении. А посторонний человек не может сам достаточно постигнуть и оценить этого. В изучении подвигов великих полководцев должно исследовать именно эту нравственную силу воли, дабы усмотреть, обсудить и привести в исполнение истинный образ действий этих полководцев. Наполеон требовал похитить тайны искусства из их хранилища, как некогда в древней мифологии был похищен священный огонь с неба. Этим он разумел, что все дело в разъяснении вспомогательных средств, нравственных пружин, посредством которых великие полководцы действовали. Это и должно составлять цель изучения войн и походов великих полководцев. Впрочем, искусство ведения войны было и будет во все времена тоже. Орудия войны — армии и оружие могут изменяться, но соображения, имеющие целью побеждать неприятеля, будут постоянно и неизменно иметь тот же источник и должны быть извлекаемы из превосходства ума полководца, подкрепленного силою его воли. Само счастье переходит наконец на сторону того из двух противодействующих полководцев, который превосходит другого умом и волей. Нет примера, чтобы сильнейший умом и волей был наконец одолеваем слабейшим ими. По этому, какое бы пространство времени ни лежало вежду великими полководцами, всегда остаются неизменными те же качества, которыми они сделались великими и которые привлекают наше внимание. В этом смысле нет ни древнего, ни нового, и походы от Александра до Наполеона представляют одинаковый интерес и возбуждают одинаковое участие, конечно только для того, кто разумеет исследовать причины проявления их силы и не довольствуется беглым обзором истории великих всемирных событий. Наполеон не мог требовать иного, поставив Александра, Ганнибала и Цезаря рядом с новейшими полководцами и каждого назвав идеалом. Цель такой мысли велика и высока. Только тот, кто следовал этим путем, может постигнуть смысл слов Наполеона: отвергнуть правила, противные правилам великих полководцев. К этому и должно вести общение с ними, т.е. изучение их подвигов. О сходстве событий нечего и думать: тому препятствует бесконечное разнообразие обстоятельств. Наполеон имел зорко в виду независимость искусства полководца; поэтому именно слова его и заслуживают величайшего внимания».
Вообще смысл обоих изречений Наполеона тот, что знание искусства ведения войны приобретается прежде изучением военной истории, а потом уже опытностью. Первое, весьма естественно, должно предшествовать последнему. Это подтверждается и рассудком, и историей: все великие полководцы с молодых лет образовали себя чтением и учением. Александр В., получивший тщательнейшее и обширнейшее греческое образование во всех отраслях знаний, военное искусство изучил, между прочим, из чтения Илиады Гомера, к которому был так пристрастен, что во всех своих походах имел Илиаду при себе, хранил ее в золотом ковчеге, читал ее даже между военных действий и накануне сражений, и на ночь клал ее, вместе с мечом, под свое изголовье. Ганнибал, как известно, получил весьма тщательное греческое образование, изучил греческих историков и даже сам сочинил военную историю, которая к сожалению не дошла до нас. Юлий Цезарь был одним из образованнейших, людей своего времени и с славой великого полководца достойно соединил и славу искусного оратора и превосходного историка. В новейшие времена, Густав-Адольф, Фридрих В. и Наполеон I, и в молодых, и в зрелых летах, высоко образовали себя книжным учением и, подобно Цезарю, будучи великими полководцами, были и образованнейшими людьми своего времени, по всем отраслям знаний вообще и военных особенно. Из наших отечественных великих полководцев, Петр В. в молодости своей не мог, по тогдашним обстоятельствам, получить основательного и обширного военного образования, но в последствии образовал себя сам и, при своих необыкновенных природных дарованиях, в высшей степени соединяя силу ума и воли, был в полном смысле образованный великий полководец. А что касается Суворова, то из его жизни всякому известно, что он с самых молодых лет полюбил уединение и книжное учение, любимыми писателями его были историки и преимущественно военные, и в зрелых летах он был также одним из образованнейших людей своего времени. В наше же время, при значительном расширении области знаний вообще и военных в частности, уже далеко недостаточно ограничиваться первоначальным образованием, общим. и военным, полученным в молодых летах, но необходимо продолжать его и в последствии, постоянно и самостоятельно, тому, кто желает приобрести основательное военное образование, для полезного применения его на деле, на всех степенях и во всех званиях военной службы, до самых высших включительно. Благоразумную средину между неведением и многоведением, одинаково вредными, составляет надлежащая степень и мера истинной образованности, которая никогда не может быть вредною, но всегда будет полезною.
Третье изречение эрцгерцога Карла, который сам был высокообразованным полководцем и военным писателем, прямо, положительно и верно выражает преимущество научных: стремления и опыта перед одним практическим личным опытом, для образования полководца, по той причине, что жизнь ни одного человека не богата на столько делами или подвигами, чтобы в полной мере даровать опытность, и что никто не упражнялся в трудном искусстве полководца прежде, нежели достигнул этого высокого призвания. Поэтому, прежде, нежели полководец приобретет личную опытность, ему необходимо обогащение собственного знания чужою опытностью, знанием и оценкою прежних исследований, сличением знаменитых военных подвигов и обильных последствиями событий военной истории.
Таким образом, общий смысл всех трех изречений Фридриха В., Наполеона I и эрцгерцога Карла тот, что личной опытности полководца необходимо должно предшествовать книжное или научное военное образование вообще и преимущественно изучение военной истории и войн и походов великих полководцев всех времен, древних, как и новых.
Свидетельства великих авторитетов военных, только что упомянутых, и всех военных деятелей на поприще войны и военной науки, всех времен и народов, и наконец — убеждения самого разума, не могут, кажется, оставить в уме ни малейшего сомнения в неоспоримой пользе изучения военной истории всех времен безразлично и военных подвигов всех искусных полководцев вообще и великих в особенности, к каким бы временам они ни принадлежали.
Но если сличить между собою, в этом отношении, три главные периода военно-исторической науки: в древние, новые и новейшие времена, то в направлении ее, в каждом из них, нельзя не усмотреть значительного различия. — В древние времена историки и военные писатели излагали безразлично и равномерно военные события разных времен и народов, или одного известного периода либо народа, или ближайшие и современные им, или те, в которых они участвовали сами. — Но с XV-XVI веков до конца XVIII-го военные писатели посвящали свое внимание и свои труды военным событиям и образцам классической древности преимущественно пред ближайшими и современными, а в новейшее время, наоборот, они посвящают их ближайшим и особенно современным преимущественно же пред более или менее отдаленными, от времен древности даже до конца XVIII века. Иными словами — военно-историческая наука до конца XVIII века имела направление обратное — к классической. древности, в наше же время — современное и прогрессивное к будущему — следовательно одно другому совершенно противоположные. — Которое же правильнее и вернее с практической точки зрения? — Без сомнения второе более первого. При всем уважении к достойным оного трудам военных писателей XV-XVIII веков, к чему повело их преимущественное пристрастие к классической военной древности? — К мелочным и ложным педантизму и методизму, которые, в практическом отношении, были не только бесплодны и бесполезны, но и более или менее вредны. Доказательством тому служит ложный методизм и в тактике, и в ведении войны, в конце XVII и в начале XVIII веков, да и в течение всего XVIII века и даже в начале XIX, не взирая на жестокие удары, нанесенные ему действиями многих необыкновенных, из ряду выходивших полководцев и особенно таких первостепенных, как Фридрих В. и Наполеон I, а из наших русских — Суворов. Но методизм пустил такие глубокие корни, что умы отрезвились от него едва только после 1815 года, когда среди мира, после больших и продолжительных войн, наука начала критически и всесторонне разрабатывать весь накопившийся запас опыта военной истории, как ближайших времен, так и более и более отдаленных, сличать и сопоставлять выводы из нее и извлекать из них поучительные и полезные в практическом отношении уроки, указания и наставления. И в 57 лет с того времени она сделала в этом отношении, можно сказать, гораздо более, нежели в целые три века (XVI-XVIII) перед тем и получила такое практически-полезное развитие, которого не достигала прежде. И этим она, бесспорно, была обязана преимущественно немцам, подобно тому, как прежним, ложным направлением — преимущественно французами — Нигде она не была так обширно, глубоко и всесторонне обработана, как в Германии и в ней особенно в Пруссии, и им преимущественно обязана она, как и все военные науки, своим теперешним развитием.
При всем том, по справедливости нельзя однако умолчать, что в наше время едва ли она не обратилась от одной крайности к другой — от преимущественной разработки классической военной древности, как прежде, к преимущественной же разработке современных военных событий, как ныне. Не отвергая практической пользы и даже необходимости последней, нельзя однако не сожалеть, что этим нарушаются, некоторым образом, то безразличие и та равномерность, о которых говорено выше, и вводятся отчасти исключительность и, следовательно, односторонность, от которых наука должна бы быть свободна. Повторим еще раз непреложную истину, уже высказанную выше — первостепенными военными авторитетами: «Орудия войны — армии и их оружие и тактика могут изменяться, но высшие соображения искусства ведения войны всегда были и будут неизменны в своих основных законах: для них нет ни пространства, ни времени, ни перемены». — Лучшими образцами их всегда были и будут принадлежавшие искуснейшим, особенно же великим полководцам всех времен без различия. Сокровищницею же их есть военная история, из которой исключительно почерпаются поучительные уроки искусства и науки ведения войны, и не одним положительным разумом, но и тем живым духом, который способствует, как говорить Лоссау, похитить тайну искусства, как некогда, по преданиям греческой мифологии, Прометей похитил священный огонь с неба!

Источники и исторические пособия

ИСТОЧНИКИ И ИСТОРИЧЕСКИЕ ПОСОБИЯ.

II.
Источниками военной истории древних времен суть дошедшие до нас, подлинные творения древних историков и военных писателей, печатно воспроизведенные со времени изобретения книгопечатания и переведенный на все новейшие языки. Комментарии же на них, критические разборы их, сочинения, писанные по поводу их и те, которые имели предметом исследование и изложение военного устройства (organisation militaire, Kriegsorganisation, Kriegsverfassung), военных учреждений (institutions militaires, Kriegseinrichtungen), военного искусства (art militaire, Kriegskunst), вообще всего военнаго быта (etat militaire, Kriegswesen) и военной истории (histoire militaire, Kriegsgeschichte) древних времен, словом все, что с этими целями было писано и издано со времени возрождения наук и изобретения книгопечатания, должно быть отнесено к разряду исторических пособий.
Относительные: количество, качество, значение и важность тех и других далеко неравномерны. Собственно древние источники дошли до нас, к сожалению, в весьма ограниченном числе и не в полноте, весьма многие лишь в отрывках и притом не без искажения, в большей или меньшей степени, переписчиками до изобретения книгопечатания, — наибольшая же часть и вовсе не дошла и совершенно утрачена для нас. Но, взамен того, немногие, дошедшие до нас, древние источники, в качественном отношении, составляют такое драгоценное сокровище, которое вознаграждает ограниченность их в отношении количественном, особенно тем, что в числе их находятся некоторые, как в древности, так и в новейшие времена справедливо признанные за образцовые произведения (chef-d'oeuvres) ума человеческого, имеющие высокие значение и важность.
Новых же и новейших времен исторические пособия которым они послужили поводом и основанием, напротив, значительно превосходят их в количественном отношении, более, нежели в качественном. Со времени возрождения в Европе наук и изобретения книгопечатания, количество всего писанного и изданная о военном быте, военном искусстве и военной истории древних времен, особенно двух первенствующих народов — греков и римлян, с каждым столетием постепенно возрастало более и более, и в наше время составляет такую громадную массу печатных изданий, которую не только невозможно изучить одному человеку в течение целой жизни, но даже трудно и перечислить вполне. В этой массе исторических пособий, как весьма естественно, много и хорошего, и отличного, но едва ли не еще более посредственного, хотя нередко, в некоторых отношениях. не лишенная своей доли частных достоинств и потому не подлежащая безусловному отвержению. Время в этом не имеет никакого участия и значения: хорошее и посредственное — распределены во все новые и новейшие времена довольно равномерно, и, не оспаривая значительного развития и успехов наук в наше время, далеко не следует однако заключать, что чем далее от нас — тем хуже, чем ближе — тем лучше, и что все новейшее есть вместе с тем и лучшее.
И так, обняв мыслию всю совокупность древних источников и новейших исторических пособий военной истории древних времен, и признав, с одной стороны — существенную потребность и даже необходимость всевозможной полноты источников и исторических пособий для исторических исследований вообще, с всевозможною же всесторонностью, — а с другой стороны — трудность, даже невозможность и отчасти бесполезность исследования всех их без исключения во всей полноте, — следует, в применении собственно к военной истории древних времен, избрать благоразумную середину. Для практической пользы изучения этой истории, достаточно ограничиться указанием главных, важнейших, лучших и полезнейших источников и исторических пособий к тому, и преимущественных их достоинств или недостатков, — и затем лишь кратким указанием, из числа второстепенных, некоторых, заслуживающих, в том или другом отношении, большего или меньшего внимания. — Такой именно способ и избран здесь.

1. Древние источники.

В 1-й половине настоящего введения было уже объяснено, что первая, истинная и достоверная история, дошедшая до нас в полноте, принадлежит еврейскому народу и заключается в так называемых исторических книгах священного писания ветхого завета. В главе их стоят книги пророка Моисея: Бытия, Исхода и Числ, за которыми следуют книги: Иисуса Навина, Судей Израилевых, Царств, Паралипоменон, Руфи, Эздры, Неемии, Товита, Иудифи и Эсфири. В них изложены: начало и дальнейшая история рода человеческого и исторические судьбы еврейского и современных, известнейших народов древнего востока. Новейшая наука доказала, что в этих книгах заключается полная истина и что каждое слово, каждое хронологическое указание их вполне подтверждается наукой в современном ее состоянии. А как в них заключаются также сведения о военном быте и деле, войнах и военных событиях (битвах, осадах и пр.) евреев и соседних народов Азии и Африки, то они и должны быть поставлены в главе источников военной истории древних времен.
Второе после них, по времени, место занимает древнейшая и знаменитейшая эпическая поэма греков — Илиада Гомера (или Омира). По предмету содержания своего -10-тилетней осаде Трои и войне греков с троянцами (1194-1184 г. перед P. X.) и по превосходному изображению современного военного быта и военного дела у греков и троянцев, — хотя и в формах эпических, — Илиада по справедливости должна быть признана вторым, важнейшим источником военной истории древних времен.
От древнейших времен до войны Троянской и за целые семь веков после нее, за исключением Илиады, до нас не дошло никаких письменных исторических памятников греков и даже имена писателей, за исключением немногих, исчезли вместе с утраченными творениями их.
За то уже один V век перед P. X. щедро вознаградил утраты времен до и после войны троянской. Трое превосходных и знаменитых греческих историков: Геродот (или Иродот), Фукидид и Ксенофонт, один непосредственно вслед за другим, в течение V века, украсили историю своими высокими творениями и положили блистательное начало истинной истории у греков, которым мы прежде и более всего обязаны тем, что дошло до нас из истории древних времен.
Геродот (род. в 484 г. перед P. X. в Галикарнассе, в Карии, умер в 418 г.), справедливо названный отцом истории. в том смысле, что он первый достойно составил и изложил ее (по выражению Цицерона — historiam ornavit, украсил историю). В 9-ти книгах его истории, посвященной описанию греко-персидской войны, он превосходно изобразил, сначала, в виде вступления — описание всех известных тогда северных стран и жителей Европы и Азии, равно историю мидян, ассириян, лидиян и персов, а потом — и самую картину необыкновенно важной, по своему значению, войны греков с персами, до битвы и победы при Платее. Описание стран и народов он составил как очевидец, совершив многие и дальние путешествия в большей части этих стран, а сведения о странах, где не был сам, равно и сведения исторические, он старался собирать из подлинных или достоверных источников. Правдивость его подтвердилась новейшими географическими и этнографическими исследованиями История же его явно доказывает, что он имел высокое понятие об обязанностях историка и считал более важным «быть правдивым и заслуживающим доверия, нежели красноречивым и приятным». Некоторые критики обвиняли его в легковерии, сообщении недостоверных преданий в виде исторических истин, в изложении своей истории еще в формах несколько эпических, подобно Илиаде Гомера, хотя и менее, и т.п. Но это нисколько не в состоянии умалить несомненные, первостепенные достоинства его истории. Собственно в военном отношении, она есть один из главных и лучших источников для изучения и познания военного быта и военного искусства у греков, персов и других современных народов, в периоде греко-персидской войны, равно и самой этой войны, со всеми ее частными военными действиями (сражениями, осадами и проч.).
Фукидид (родился в 470 г. перед P. X. в Афинах, умер около 384 г.), лучший из греческих историков. Сочинение, составившее славу его имени, имеет заглавием: «Повествование о войне пелопоннесцев и афинян», в 8 книгах, из которых только 7 доконченных, а 8-я недокончена по случаю смерти автора. Но и эти 8 книг обнимают только первые 21 год пелопонесской войны, остальных же 6-ти лет не достает. История Фукидида есть бесспорно произведете глубокопроницательного ума, с светлым взглядом и вполне ясно постигающего существо истории. Она стоит выше истории Геродота: Фукидид смотрит на историю с гораздо высшей точки зрения и делает из нее наставницу не только того, что произошло, но и того, что должно было произойти. Он превосходно изображает характеристику главных действующих лиц и событий, со всеми побуждениями первых и причинами последних, и тщательно, строго исследует историческую истину. Особенное внимание его обращено на политику, но и в военном отношении он есть отличный военный историк, совестливо и ясно давая отчет о силах каждой стороны, о средствах нападения и обороны во всех случаях и местах действий этой войны, живым, наглядным образом описывая битвы и осады ее (например Платеи, Амфиполя, Сиракуз и пр.). Вообще история его, в военном отношении, заключает в себе драгоценные сведения о военном быте и искусстве греков, о войне и различных военных действиях ее у них, и потому составляет один из главных и лучших источников для познания этих предметов.
Непосредственно за ним следует третий, также превосходный греческий историк и отличный полководец, Ксенофонт (родился в Афинах около 450 г., умер. около 360 г.), участвовавший в пелопонесской войне, в походе отряда спартанских, вспомогательных Киру младшему, наемных войск в верхнюю Азию и особенно прославивший себя начальствованием 10 т. человек остатков их, отступлением с ними к южным берегам Понта Эвксинского (Черного моря) и превосходным описанием этого отступления под названием Анабазис (похода Кира вверх, т.е. в верхнюю Азию). Кроме того, он написал, под названием Элленики, продолжение Фукидидовой истории Греции, до 1-го сражения при Мантинее, Киропедию или жизнеописание Кира старшего, в наставление Киру младшему (которую однако правильнее назвать военно-историческим романом, нежели историей), излагая в ней собственные мысли и мнения о военном устройстве и искусстве, и присовокупляя к тому сведения о состоянии военного дела у персов и других современных народов востока, и наконец 2 книги о верховой езде и конной военной службе, и некоторые другие мелкие сочинения, в том числе и военные. Современники высоко ценили его творения, называя его греческою пчелой и аттическою музой. И для нас они также, как история Геродота и Фукидида, один из главных и лучших источников военной истории древних времен.
За время более 150 лет после Ксенофонта, до нас не дошло никаких замечательных греческих исторических сочинений, и первым после Ксенофонта греческим историком является Полибий (родился в Мегалополе, в Аркадии, в 202 г., умер в 121 г. перед P. X.), ученик Филопемена и друг Сципионов; во времена покорения Греция римлянами принимал деятельное участие в переговорах с последними и потом вступил в их службу, сопровождал Сципиона Эмилиана в Африку и позже был с ним при осаде Нуманции. Знаменитый исторический и военный писатель, он составил: 1) жизнеописание Филопемена, 2) историю войны нумантийской, 3) книгу о тактике, 4) трактат об обитателях экватора и 5) всеобщую историю в 40 книгах. Из этих сочинений его до нас дошло только последнее и то лишь 5 книг (до 216 г.) в том виде, в каком они были написаны Полибием; остального (от 216 до 166 г.) дошли только отрывки. История Полибия обнимает пространство времени от начала пунических войн до конца македонской. Первые 2 книги содержат, в виде введения, краткий обзор событий до 220 г. Описывая преимущественно события войн римлян с Карфагеном, Македонией и Грецией, Полибий касается также современных военных событий в Греции, малой Азии и Египте. В точности и верности изложения и в обилии политических и военных сведений Полибий не был превзойден ни одним из историков древних времен. В военном отношении история его всегда была и есть драгоценнейший источник истории военного искусства и военной истории древних народов, особенно римлян, в III и II столетиях перед P. X.
После Полибия следуют, по порядку времени, шесть современных историков и писателей I века перед P. X., двое греческих: Диодор Сицилийский и Дионисий Галикарнасский, и четверо римских: Юлий Цезарь, Саллюстий, Тит Ливий и Корнелий Непот.
Диодор Сицилийский (Diodorus Siculus), так названный по месту рождения своего в Сицилии, в городе Аргирие, знаменитый исторический писатель времен Юлия Цезаря и Августа. Он написал всеобщую историю почти всех известных тогда народов мира. Для того, чтобы изложить ее с всевозможными полнотою и точностью, он совершил, подобно Геродоту, путешествия в большей части Европы и Азии. 30 лет употребил он на составление своей истории, которую назвал историческою библиотекой. Она отличается преимущественно точностью, состояла из 40 книг, от времен доисторических, перед войною троянскою, до начала войны Юлия Цезаря в Галлии, но, к сожалению, почти вся утрачена: до нас дошли, из 40 книг, только 15 полных: 1-5 и 11-20, и отрывки прочих 25 книг,
В военном отношении она весьма замечательна и полезна тем, что заключает в себе много любопытных сведений о военном быте и искусстве и о войнах различных народов, особенно римлян, и весьма точные описания осад городов, и потому также составляет один из лучших источников военной истории древних времен.
Дионисий Галикарнасский, названный так по месту рождения своего в Галикарнассе, городе малоазиатской области Карии, учитель красноречия, ученый критик и писатель, современник Диодора. Около 30 года перед P. X. он прибыл в Рим и написал в нем Римскую археологию в 20-ти книгах, в которой изложил древние: историю и государственное устройство Рима от основания этого города до 1-й пунической войны. До нас дошли только 11 первых книг его истории вполне, а из остальных лишь несколько отрывков. История его может быть очень полезна, но с критическою осторожностью; автора ее особенно упрекают, как отчасти и Диодора и всех греческих историков, в общей последним привычке придавать греческий оттенок нравам и обычаям иноплеменных народов. В военном отношении она, как и история Диодора, также может служить хорошим источником военной истории древних времен, особенно римской, и отличается преимущественно подробностью в описании сражений.
Гай Юлий Цезарь (родился 10 июля 100 года, убит 15 марта 44 г. перед P. X., 56 лет от роду), величайший из полководцев римлян и древних времен, знаменитый государственный человек и политик, и превосходный историк и военный писатель. Краткое жизнеописание его будет помещено в своем месте ниже (в начале изложения его походов). Здесь же следует упомянуть о нем, как об историке и военном писателе. Всемирную славу его в этом отношении составили его Комментарии или записки о войне в Галлии (Commentarii de bello Gallico), в 7-ми книгах, доведенных до сражения при Алезии и взятии в плен Верцингеторикса. — 8-я же и последняя книга и 3 книги о междоусобной войне в Италии,
Иллирии, Африке, Понте и Испании составлены легатом и доверенным лицом Цезаря, Гирцием Панзой (Hirtius Pansa), по собственным письмам и запискам Цезаря. — 7 первых книг Цезаря о войне в Галлии изложены простым, по благородным языком, с необыкновенными ясностью и точностью, и составляют образцовое произведение (chef-d'oeuvre) истории вообще и военной в особенности, и, вместе с 4-мя книгами Гирция Панзы, один из драгоценнейших источников военной истории римлян и древних времен. Во всех этих 11-ти книгах находится множество свидетельств высоких дарований Цезаря в военной политике, стратегии, тактике, фортификации, полиорцетике, военном управлении, словом — во всех отраслях военного искусства и военной науки. Поэтому комментарии Цезаря во все времена были поучительнейшим для военных людей сочинением, по которому образовали себя все последующие великие и искусные полководцы, и изучение их существенно необходимо и полезно для познания военных: быта и искусства римлян во времена Цезаря.
Саллюстий (род. в 86 г., в сабинском городе Амитерне, умер в 35 г. перед P. X.), современник Цезаря и претор в Нумидии, а потом, в частной жизни, написавший подробную римскую историю от смерти Суллы до возмущения Катилины, из которой, к сожалению, до нас дошло только несколько отрывков. Но другие два сочинения его: 1) о войне римлян с Югуртою, царем нумидийским, и 2) о заговоре Катилины, достигли до нас вполне и замечательны одинаково и содержанием, и способом изложения. Саллустий, кажется, принял в них за образец Фукидида, которого, по мнению Квинтиллиана, даже превзошел. В военном отношении сочинения его могут служить полезным источником, хотя не отличаются надлежащею точностью в описании военных действий
Тит Ливий (родился в 59 г. перед P. X. в Патавии, ныне Падуя, умер в 16 г. по P. X.), современник Августа, пользовавшийся особенным покровительством его, прославился своею римскою историею от прибытия Энея в Италию до сражения при Акцие. Он употребил 20 лет на составление ее, на основании древних преданий и римских историков (начиная с Фабия Пиктора). Военные события он описал в ней с большою подробностью, но часто легковерен и увлекается пристрастием (особенно к Сципиону и против Ганнибала). История его состояла из 140 или 142 книг, из которых до нас дошли вполне только 10 первых и затем 21-45, всего 35, и небольшой отрывок из 91-й книги. Краткое извлечение из целой истории Тита Ливия, дошедшее до нас, одни приписывают ему, а другие римскому писателю Флору.
Корнелий Непот, уроженец Веронский, жил в золотом веке римской литературы и был современником Цезаря и другом Катулла, Цицерона и др., современных им, римских писателей, умер в 30 г. до P. X. Из его многочисленных сочинений до нас дошли только 24 жизнеописания знаменитых полководцев, римских и особенно греческих, равно и иноплеменных, и, сверх того, Катона старшего и Аттика. Характеры описанных им лиц изображены превосходно, но часто важные сведения изложены слишком коротко, а неважные слишком пространно; притом он не всегда почерпал их из верных источников. По причине своей краткости, он дает мало новых. сведений для истории. Полагают, что дошедшее до нас сочинение есть только извлечете, сделанное Эмилием Пробом, писателем времен Феодосия В.
Этим оканчивается ряд лучших историков и военных писателей греческих и римских, времен перед P. X. и затем следуют уже другие и иного достоинства, с I до конца V столетий по Р. X.
Квинт Курций, современник Тиберия, Калигулы, Клавдия и Нерона (14-68 г. по P. X.), претор, консул и наконец проконсул в Африке, где умер в 69 г. в глубокой старости; ученый человек и посредственный историк, особенно известен своею историею Александра В., в 10 книгах, из которых две первые утрачены, а дошли до нас только 8 последних. Сочинение его более похоже на исторический роман, нежели на историю, и не заслуживает большего доверия.
Страбон, знаменитый греческий географ, род. в 19 г. по P. X. в Амассии, в Каппадокии, путешествовал по Греции, Италии, Египту и Азии, и старался с точностью исследовать все эти страны и собирать верные сведения о них. До нас дошло большое географическое сочинение его в 17-ти книгах, которое, вместе с тем, есть и историко-статистическое, ибо содержит также подробные сведения об образе правления, нравах и обычаях народов описываемых стран. Сведения своя он почерпал частью из собственных наблюдений, частью из географических трудов Гекатея, Артемидора, Евдокия и Эратосфена, а также из историков и других писателей, и таким образом составил сочинение, которое богатством содержания и основательностью превзошло все предшествующие подобного рода сочинения и может служить весьма полезным пособием для изучения военной истории и географии древних времен.
Иосиф Флавий, родом иудей, но имевший греческое и римское образование. Храбрый защитник города Иотапата, в Иудее, во время восстания иудеев против римлян, он, быв взят последними в плен, находился при Тите в продолжение осады Иерусалима (68 г. по P. X.) и неоднократно, но тщетно был употреблен Титом для склонения иерусалимлян к добровольной сдаче. Умер в преклонных летах в Риме. Он написал на греческом языке 1) историю этой войны, чрезвычайно любопытную и поучительную для исследующих и изучающих историю военного искусства и военную историю этих времен, и 2) иудейские древности.
Светоний (Suetonius, 70-121 г.), риторик и грамматик, друг Плиния младшего, письмоводитель или секретарь (magister epistolarum) императора Адриана и весьма хороший исторический писатель, составил подробные жизнеописания 42 римских императоров от Юлия Цезаря до Домициана, весьма полезный источник военной истории этого времени.
Тацит (род. 57 г. по P. Х- при Нероне, умер при Траяне), знаменитый и превосходный римский историк. До нас дошло 4 различные исторические сочинения его: 1) Annales или летописи, заключающая изложение важнейших событий от смерти Августа до смерти Нерона (всего 54 года), из них книги 6-10 (от 37-го до 47-го года) утрачены, равно как и конец от 17-й книги (68 года); 2) две книги Hustoruarum или историй, писанные ранее и в которых Тацит хотел изобразить современную ему историю; от них также дошли до нас только 4 и часть 5-й (от 69 г. до 71 г. включительно); 3) превосходное историко-статистическое сочинение: De situ, inoribus et populis Germaniae, в котором описаны германские народы и их нравы и обычаи (иные считают его, впрочем, более политическим романом, нежели историей и статистикой); и 4) De vita et moribus Cn. Jul. Agricolae liber (книга жизнеописания Агриколы). Современники и потомки единогласно признали творения Тацита образцовыми произведениями первостепенного ума. Объемом, подробностью и разнообразием изложения истории Тацита стоят выше его летописей, почти ограничивающихся кратким изложением событий в самом Риме. В военном отношении сочинения его вообще составляют превосходный источник современной Тациту военной истории и истории военного искусства римлян и других народов, особенно германцев.
Плутарх (род. 50 г., умер около 130 г. по P. X.), названный Херонейским, но месту рождения своего в городе Херонее, в Беотии, ученый и плодовитый греческий писатель, наставник (как некоторые полагают) Траяна, удостоенный им гражданских званий. Полагают, что он написал до 300 философических и исторических сочинений, из которых до нас дошли только 125, и из тех многие приписываются ему, кажется, неправильно. Его исторические сочинения стоят еще выше философических и весьма важны для истории древнего мира, в особенности столь известные его 44 сравнительные жизнеописания и характеристики знаменитых мужей Греции и Рима, а также сочинения о греческих, римских и египетских древностях. В военном отношении особенную цену имеют его жизнеописания, весьма полезные для характеристики великих и других искусных полководцев древности.
Отчасти I-му и отчасти II-му столетиям по P. X. принадлежать Фронтин и Аппиан.
Фронтин (в конце 1-го и начале ИИ-го века), три раза консул, при Веспасиане полководец в Британии, особенно известен своими 4-мя книгами De Strategematibus (о стратагемах или военных хитростях), изложенными систематически и с опытным знанием военного дела. Это сочинение Фронтина замечательно предметом содержания своего, любопытным в отношении к той отрасли искусства ведения войны, которая в древние времена играла немаловажную роль в соображениях и действиях полководцев, с целью побеждения неприятеля не одною силою, но и хитростью {Цицерон сказал, что «война есть состязание, решаемое не одною силою, но также хитростью и стратагемами», а новейший писатель Фолар (сл. ниже) — что «все искусство ведения войны основано на этом; нет ни одной отрасли его, которая не имела бы целью хитрости и не вела к ней; поэтому наиболее искусный в ней есть вместе с тем и наиболее смелый или отважный (courageux), ибо полководцы посредственной смелости или отважности никогда не сохраняют присутствия духа в опасности». — Юлий Цезарь, по свидетельству Суэтония и других римских писателей, также считал не менее славным побеждать умом, чем мечом. (Julins Caesar non minns praeclarum censnit coasilio quam gladio superare). Это справедливо в том отношении, что на войне побеждает сила, руководимая искусством, соединенным с хитрость» или вообще умом.}.
В этом отношении сочинение Фронтина полезно желающим изучить военные нравы и обычаи древних народов. Оно заключает в себе не только примеры военных: хитрости и ловкости, но и практические правила действий и военного порядка на войне. Выбор их Фронтином весьма удачен, а тактические распоряжения и действия описаны им ясно и понятно.
Аппиан Александрийский, современник Траяна, Адриана и Антонина, написал римскую историю с древнейших времен до Августа, в 24 книгах, из которых до нас дошла только половина. Аппиан почерпал сведения из разнообразных источников неодинакового достоинства, а потому история его есть неравномерная компиляция и может служить источником лишь с осторожным употреблением.
Из писателей II-го века следует назвать Арриана, Полиена и Диона Кассия.
Арриан Никомидийский, современник Адриана (117-138), ученик Эпиктета, глубокомысленный философ, сведущий, опытный и искусный полководец, лучший, добросовестнейший и правдивейший из историков Александра В., написал несколько сочинений географических, исторических и военных, в которых весьма удачно подражал Ксенофонту. Из них до нас дошли: 1) главное и замечательнейшее — поход Александра в Персию и Индию, достойно уважаемое сочинение в 7-ми книгах, составленное по запискам (утраченным для нас) Птолемея и Аристовула, военачальников Александра, сопровождавших его в Азию, и дополнения, составляющие 8-ю книгу, это — лучший источник военной истории Александра В.; 2) поход самого Арриана против аланов, произведших нашествие на малую Азию в то время, когда Арриан был правителем Каппадокии; 3) два сочинения, относящиеся к тактике и дающие хорошие понятия о военных познаниях Арриана, и 4) описание путешествия, совершенного им, по повелению Адриана, по берегам Эвксинскаго Понта (Черного моря).
Полиен Македонский, современник Марка-Аврелия-Антонина (101-180), общественный и придворный ритор, особенно известен своим сочинением такого же содержания, что и Фронтиново, т.е. о стратагемах и хитростях военных. Он был ученый, но не военный человек, а потому сочинение его, более обширное и подробное, нежели Фронтиново, содержит в себе исследование блистательнейших подвигов великих полководцев всех времен и народов древности, не всегда однако ограничиваясь одними военными подвигами и не отличаясь строгим выбором военных хитростей, в числе которых помещены многие низкие, коварные и преступные, недостойные истинного военного человека и, между прочим, свойственные лишь варварам, т.е. диким или полудиким народам (и Фронтин также не совсем свободен от этого упрека, хотя и менее). В военном отношении сочинение Полиена имеет такое же значение, как и объясненное выше о сочинении Фронтина.
Юстин, римский историк, живший в Риме, вероятно во II иди в III веке. Он составил извлечение из истории Трога Помпея, родом из Галлии, жившего во времена Августа и написавшего всеобщую историю с древнейших времен, в 44 книгах, особенно же подробно изложил историю Македонии, почему она и носила заглавие Historia Philippica. Подлинник утрачен; в нем, судя по извлечению Юстина, было много грубых ошибок; извлечение же Юстина пользовалось большим вниманием, потому что, при всей краткости, содержало очень много замечательного в отношении к истории.
Дион Кассий (род. в 165 г. в Никее, в Вифинии), современник римских императоров Пертинакса, Септимия Севера, Каракаллы и Гелиогабала (192-222), написал римскую историю от прибытия Энея в Италию до 228 г. по P. X., в 80 книгах, из которых до нас дошли вполне только 19 (36-54), а из остальных извлечении Ксифилина. История его имеет то достоинство, что события в ней расположены в хронологическом. порядке, а современные автору изображены верно, но недостаток ее тот, что автор часто несправедлив в своих суждениях о великих людях, суеверен, ласкателен и раболепен, а риторический слог его несвойствен истории.
Эллиан из Пренесты, писатель III века, современник Диона Кассия и ученый софист, написавший 2 компиляции: Разные рассказы и анекдоты, и естественную историю животных, дошедшие до нас. Из них первое принадлежит отчасти к историческому роду и содержит некоторые военные рассказы.
Из писателей IV века особенного внимания заслуживают Аммиан Марцеллин и Флавий Вегеций.
Аммиан Марцеллин (род. в Антиохии, около половины IV в.), римский историк, служил в военной службе, участвовал в походах в Азии, в Галлии и в Персии, написал Res gestae или римскую историю от Нервы до Валента включительно (96-378), которую можно считать продолжением истории Тацита и Суэтония. Из 31 книги оной, первые 13 утрачены, а 18 последних, дошедшие до нас и содержащие изложение событий от 353 до 378 г., суть самые важные, потому что автор описывает в них события как современник и очевидец. Хотя они написаны дурным латинским языком и слогом, но изобилуют любопытными фактами и важными сведениями, отличаются беспристрастием и заключают в себе многие, весьма замечательные места, в общем и в военном историческом отношении.
Флавий Вегеций Ренат (Flavius Vegetius Renatus), знаменитейший из древних римских писателей о военном искусстве, жил в конце IV века при Валентиниане II, был христианин, знатного рода и высокого сана, жил по иным в Константинополе, а по другим в Риме; особенно известен своим сочинением: De re militari libri quinque (о военном деле пять книг), посвященным Валентиниану II. По словам самого Вегеция, это — извлечение из сочинений Катона цензора, Корнелия Цельза, Фронтина и Патерна, и из военных учреждений Августа, Траяна и Адриана. Содержание его следующее: 1-я книга о наборе войск и обучении новобранцев; 2-я о легионе, его устройстве, начальниках, и их обязанностях, и об оружии; 3-я о больших военных действиях, преимущественно в тактическом отношении; 4-я о правилах атаки и обороны городов и крепостей; 5-я о науке мореплавания и о морских силах римской империи. Это сочинение, писанное уже в то время, когда военное искусство римлян находилось в упадке, по неровному слогу, частой темноте и множеству повторений, изобличает происхождение свое из многих и разнородных источников. Вегеций не различает эпох и периодов истории военного искусства римлян, смешивает римские военные обычаи с греческими и даже его боевой порядок легиона похож более на современный ему, Вегецию, нежели на первоначальный, древний. Но за то Вегеций — первый военный писатель древних времен, написавший систематическое и подробное сочинение о всех отраслях военного искусства, дающее весьма полное и ясное понятие об истории и состоянии последнего у римлян, и потому во все времена, и древние, и новые, справедливо признавалось весьма важным источником для исследования и изучения этого предмета. План сочинения систематический, оно изобилует мудрыми и разумными правилами, советами и указаниями о военном искусстве вообще и об искусстве ведения войны в частности. Вот почему сочинение Вегеция всегда имело особенное достоинство, не может оставаться чуждым ни одному образованному военному человеку и составляет один из важнейших источников военной истории древних времен.
Оносандр, писатель V века, незадолго до падения западной Римской империи; о времени и месте его рождения и жительства сведений не имеется: иные полагают, что он был современник Траяна и Тацита, а другие Клавдия I, но это сомнительно; известно только, что он был философ, последователь учения Платона, и потому странным кажется, что сочинение его, дошедшее до нас, имеет заглавие: Наука полководца (по-гречески Στραηγικον λόγον) и преподает наставления полководцу! Но не следует забывать, что Оносандр писал в то время, когда и военное искусство, и военная дисциплина у римлян уже пали совершенно, и не римская армии заставляли трепетать варваров, а наоборот. И хотя в сочинении Оносандра не встречается, как у Фронтина и Полиена, ни одного военно-исторического примера, но как Оносандр явно почерпал из очень хороших источников, то все-таки сочинение его содержит очень много весьма хороших правил и наставлений. Особенную известность ему доставили император Лев философ, поместивший его целиком в своем сочинении о военных учреждениях, а в XVIII веке маршал граф Саксонский и Гишар (см. ниже в своем месте). Во всяком случае это — источник не столько исторический, сколько дидактический.
Оносандром заключается ряд исторических и военных писателей древних времен, сочинения которых, одни преимущественно, другие более или менее, служат источниками военной истории этих времен.

2. Исторические пособия для изучения военной истории древних времен.

// Данная глава пропущена, так как содержит труднодоступные и бесполезные для русского читателя книги по военной истории, изданные, в основном, во Франции и Германии в XVIII и XIX веках. //

Период первый. От древнейших времен до начала греко-персидских войн (за 500 лет до Р.Х.)

ПЕРИОД ПЕРВЫЙ

ГЛАВА I. Древние азиатские и африканские народы и государства. Евреи.
§ 1. Начало и постепенное развитие военного устройства гражданских обществ, военного искусства и искусства ведения войны
§ 2. Общие понятия о военном устройстве, военном деле и войнах древних народов Азии и Африки
I. Ассирияне, вавилоняне и мидяне
§ 3. Военное устройство и военные учреждения их
§ 4. Различные роды, войск, вооружение, строй и образ действий их
§ 5. Фортификация и полиорцетика
§ 6. Войны ассириян, вавилонян и мидян
§ 7. Военное устройство и военные учреждения их
ГЛАВА II. Древние азиатские и африканские народы и государства.
II. Евреи
§ 8. Различные роды войск, вооружение, строй и образ действий их
§ 9. Фортификация и полиорцетика
§ 10. Войны евреев.
III. Египтяне
§ 11. Военное устройство и военные учреждения их.
§ 12. Различные роды войск, вооружение, строй и образ действий их
§ 13. Фортификация и полиорцетика
§ 14. Войны египтян.
ГЛАВА III. Персы
§ 15. Воинский быт персов до Кира и военное устройство персидской монархии при Кире и Камбизе
§ 16. Различные роды войск, вооружение, строй и образ действий их.
§ 17. Фортификация и полиорцетика
§ 18. Войны персов при Кире и Камбизе
ГЛАВА IV. Греки
I. Военное дело у греков в первобытные и героические времена Греции
§ 19. Времена первобытные
§ 20. Времена героические
§ 21. Войны Фивская и троянская
II. Военное дело у греков в периоде от войны троянской до начала греко-персидских войн.
§ 22. Военное устройство и военные учреждения вообще.
§ 23. Различные роды войск, вооружение, строй и образ действий их
§ 24. Внутреннее устройство и дух войск; — военные нравы и обычаи греков
III. Республики спартанская и афинская
§ 25. Военные учреждения Спарты
§ 26. Устройство и дух спартанских войск.
§ 27. Военные учреждения афинян
§ 28. Устройство и дух афинских войск
IV. Войны греков в периоде от войны троянской до начала греко-персидских войн
§ 29. Характер греческих войн этого времени вообще.
§ 30. 1-я мессенская война (742-722 г. перед P. X.).
§ 31. 2-я мессенская война (682-668 г. перед P. X.).
§ 32. 1-я священная война (594-585 г. перед Р X.).

ГЛАВА ПЕРВАЯ. ДРЕВНИЕ АЗИАТСКИЕ И АФРИКАНСКИЕ НАРОДЫ И ГОСУДАРСТВА

§ 1. Начало и постепенное развитие военного устройства гражданских обществ, военного искусства и искусства ведения войны. — § 2. Общие понятия о военном устройстве, военном деле в войнах древних народов Азии и Африки — I . Ассирияне, вавилоняне и мидяне. — § 3. Военное устройство и военные учреждения их. — §. 4. Различные роды войск, вооружение, строй и образ действий их. — § 5. Фортификация и полиорцетика. — § 6. Войны ассириян, вавилонян и мидян.

Источники: Св. Писания книги Ветхого Завета, Геродот, Диодор Сицилийский, Guiscliard, Lo-Looz, C-te de S-t Cyr, Ch.'intr eau, Carrion-Nisas, Knus1 e r, Handbibliothek fur Offiziere, Rocquaneourt, Бар. Зедделера История военного искусства, Энц и лклопедиический Словарь, Военно Энциклопедический Лексикон, Roll in Histoire Universelle, Heeren, Лоренц, Брут др.

§ 1. Начало и постепенное развитие военного устройства гражданских обществ, военного искусства и искусства ведения войны.

О начале и постепенном развитии войны и с нею военного устройства гражданских обществ, военного искусства вообще и искусства ведения войны в особенности, во времена предысторические — ничего положительного сказать невозможно. — Нет сомнения, впрочем, что они были тесно сопряжены с началом, развитием и успехами общежития, гражданственности и образованности, вполне зависели от них и сообразовались с ними, — и что по этому как война, так и военное устройство гражданских обществ, военное искусство и искусство ведения войны развивались, в различных странах и обстоятельствах и у различных народов неодинаковым образом. — Должно полагать, однако же, что более или менее общим видом развития их был нижеследующий:
Во времена первобытные, когда люди еще, не были соединены в общества, распри человека с человеком были первоначально решаемы, без сомнения, одною телесною силою — в единоборстве. Затем человек начал вооружаться простейшими орудиями, какие находил везде, под рукою, именно — каменьями и деревом. Каменья он бросал во врага из рук издали, а дерево употреблял в ручной схватке в виде палиц. Для обеспечения же жилища своего от нападения врага, ограждал оное грубым оплотом из деревьев или каменьев.
Здесь, в единоборстве двух человек — первое основание, первообраз войны, — в метании каменьев и употреблении дерева в ручной схватке — начало метательного и ручного оружия, а, в ограждении жилищ оплотами — первые следы искусственных укреплений.
С соединением людей в общества и постепенным развитием общежития, гражданственности и образованности, начали мало по малу возникать различные воинские учреждения и образоваться военное дело. С гражданским устройством постепенно развивалось и военное. Первоначально, оно вероятно было весьма просто. Все совершеннолетние мужчины шли на войну, для обороны собственных земель или для нападения на земли своих врагов — соединенными силами, под предводительством своих родоначальников либо старейших и храбрейших из среды своей. С образованием племенных союзов и обществ более многочисленных и сильных, значительно увеличивались и вооруженные силы их, а власть над ними получала более единства, — ибо вверялась на время войны одному избранному, верховному вождю. Позже, в обыкновенных случаях на войну ходила только известная часть или особенное сословие народа;- весь же народ вооружался только в случаях особенной важности или крайней опасности. Наконец, с утверждением единовластия и образованием монархий учреждены были постоянные войска.
С изобретением полезных ремесел и искусств совершенствовалось и вооружение. Случай повел к изобретению луков, стрел, пращей, выковки и выделки металлов, а нужда заставила обуздывать лошадей. — Металлами сначала оковывали палицы и заостренные колья, и постепенно дошли до выделки кованого оружия, первоначально ручного нападательного — секир, мечей, копий, — позже и предохранительного вооружения- шлемов, лат, щитов. — Лошадей употребляли сначала для перевозки тяжестей и для верховой езды, а это повело к учреждению военных колесниц и конницы. — С ходом времени как метательное, так и кованое оружие, равно колесницы и конница были усовершенствованы, а употребление их распространилось. — Ручное оружие сделалось главным, а метательное — вспомогательным: ибо действие первого было сильнее и решительнее, нежели действие последнего.
Совершенствование вооружения повело за собою и совершенствование строя и образа действий войск. — С соединением людей в общества, бой толпы с толпою заступил место прежнего единоборства человека с человеком. — Но обе стороны сражались еще вероятно нестройными, беспорядочными толпами, и победу решало одно превосходство личной храбрости и в особенности числительном и телесной силы сражавшихся. — Позже, непосредственным следствием усовершенствования вооружения было — постепенное введение, в устройстве и образе действий войск, больших правильности и порядка, необходимость которых становилась более и более ощутительною. — Воинов начали разделять и по роду вооружения, и по назначению их, конных отделяя от пеших, — вооруженных ручным нападательным оружием и тяжелым предохранительным вооружением — от легковооруженных и действовавших метательным оружием. — Войска разделяли и подразделяли на большие и меньшие части, каждую часть подчиняя особому начальнику, младших военачальников — старшим, а всех — одному главному. — Наконец, определяли для строя, движений и действий различных родов войск некоторые, в начале вероятно весьма простые, позже — более усовершенствованные правила. — Разделение войск по роду вооружения их на легкие и тяжелые повело за собою и разделение строя на рассыпной и сомкнутый. — Ибо легкие войска, вооруженные метательным оружием, могли свободно действовать им только в строе рассыпном; — тяжелые же, вооруженные ручным оружием, необходимо долженствовали действовать в строе сомкнутом, для произведения сильнейших натиска и удара, в чем состояло главное их предназначение и заключалась главная их сила.
С тех пор, не смотря на быстроту, силу и решительность действий военных колесниц и конницы, главный род войск, главную часть вооруженных сил составляла пехота, по причине большей удобности образования ее, содержания и употребления на всякого рода местности.
С постепенным совершенствованием вооружения, устройства и образа действий войск, мало по малу развивались и совершенствовались также и другие отрасли военного дела, между прочим фортификация или искусство укреплять военные станы и города, и полиорцетика или искусство брать города осадою. С переходом к оседлости, люди начали обеспечивать постоянные жилища свои и в особенности города, отчасти расположением их в неприступных или неудободоступных местах, на высоких скалах и горах, мысах и т.п., отчасти ограждением оных оплотами из земляной насыпи со рвом, тыном, плетнем или засеками впереди, позже и с деревянными башнями, построенными на валу в известном одна от другой расстоянии. Долго жилища человеческие обеспечивались преимущественно местностью, пока люди не начали с местными препятствиями соединять искусственных укреплений и, наконец, прибегать преимущественно к последним, постепенно совершенствуя и усиливая их. Вместо земляных насыпей и деревянных стен, города, особенно большие, и столицы начали быть ограждаемы каменными, высокими и толстыми стенами, с каменными же, круглыми или четвероугольными башнями и широким, глубоким рвом впереди. С ходом времени постепенно увеличивали вышину и толщину стен, располагали последние в несколько рядов, а внутри города устраивали особые внутренние крепости или цитадели, укрепленные замки и т.п. Для обстреливания местности впереди стен, башни устраивали гораздо выше стен, одна от другой вероятно на расстоянии полета стрелы (около 90 сажень) и преимущественно на исходящих углах.
Полиорцетика подвилась гораздо позже, а развивалась и совершенствовалась медленнее, нежели фортификация. Долго города, укрепленные каменными стенами и башнями, так, как означено выше, считались неприступными и ими старались овладеть либо хитростью, либо подкупом жителей, либо обложением оных войсками и укреплениями для того, чтобы голодом принудить жителей к сдаче. С ходом времени начали, однако же, изобретать и употреблять различные другие средства для овладения городами, как-то: всходы на стены с земляных валов, присыпаемых к городским стенам, или по лестницам, подкопы для подземного входа в города иди для разрушения городских стен, башни для обстреливания внутренности городов, метательные и стенобитные орудия и т.п.
Наконец — самая война распространялась в объеме и получала большие значение и важность, от мелких родовых и племенных распрей, заступивших место единоборств, от частных набегов, малой войны и битв отдельных племен постепенно переходя к более обширным и важным предприятиям и войнам с целью завоеваний, к большим вторжениям, нашествиям и общенародным битвам. В войне начал уже проявляться важный перевес силы нравственной над грубою силою вещественною. Сторона слабейшая, не имея возможности отразить силы силою, вероятно старалась достигнуть того хитростью, избегая боя, ослабляя и утомляя сторону сильнейшую малою войною и частными нападениями, при пособии местности и естественных. препятствий, либо обороною в городах, при пособии искусственных укреплений. Тогда и сторона сильнейшая, не видя возможности одолеть слабого, но хитрого противника одною силою, была принуждаема также прибегать к хитрости, чтобы обмануть, заманить или выманить, настигнуть и разбить неприятеля. В этом-то состязании обеих сторон в хитрости и заключались первое начало и первые основания искусства ведения войны, а первый повод к тому подала, как полагать должно, сторона обороняющаяся, как слабейшая в числительном или всяком другом отношении.

§2. Общие понятия о военном устройстве, военном деле и войнах древних народов Азии и Африки.

На Востоке — там, где впервые развились общежитие, гражданственность и образованность, получили свое начало и древнейшие в мире военные учреждения, впервые образовалось и военное дело. Исследование начала и постепенного развития, духа и характера их — предмет, без сомнения, высокой занимательности, но., к сожалению, весьма трудный, если и не совсем невозможный. Ибо история древнейших народов и государств Азии и Африки (исключая Евреев) основана на темных и баснословных преданиях, дошла до нас в одних отрывках, к не представляет ничего достоверного и еще недостаточно пояснена новейшими учеными изысканиями. Основываясь на этих данных, невозможно изобразить полной и верной картины исторического развития и состояния военного устройства и военного дела у древнейших азиатских и африканских народов, и по необходимости должно ограничиться составлением себе приблизительного понятия как о духе и характере их вообще, так и о некоторых частных особенностях их у главнейших из этих народов.
И во-первых, военное устройство и военные учреждения древнейших народов Азии и Африки представляют некоторые, более или менее общие черты, сообщающие им свой особенный, отличительный характер. Главною и основною была та, которая проистекала от разделения на касты, общего почти всем народам Азии и Африки, исключая Евреев и Финикиян. Вследствие разделения на касты, военное звание и право носить оружие и заниматься войною составляли исключительное преимущество особых наследственных каст или поколений (у Индийцев, Вавилонян, Эфиопян и Египтян), либо благороднейших, высших и господствующих сословий народных (у Мидян и Персов), либо, наконец, в государствах, основанных завоеваниями (Ассирийском, Вавилонском, Мидийском и Персидском) — самих завоевателей. Военные касты занимали первое либо одно из первых мест в числе прочих: ибо на востоке искони занятие войною почиталось благороднейшим, а военное звание- почетнейшим. Тщательное военное воспитание, которое с ранних лет получали лица, принадлежавшие к военным кастам, и постоянное занятие их в течение целой жизни воинскими упражнениями, соделывали их особенно способными к войне и опытными в военном деле, и питали в них воинственный дух. Наследственность военного звания также значительно способствовала тому, но с другой стороны была противна постоянным развитию и совершенствованию военного дела. Сыновья считали бесполезным и даже невозможным изменять и совершенствовать то, чем руководствовались и что им передали отцы их, и хранили эти наследственные навык и опытность, как неприкосновенную святыню. От этого и военные учреждения, и военное дело, достигнув известных пределов, далее уже не развивались. Сверх того, военные касты, как сословия исключительные, пользовавшиеся большими преимуществами и имевшие в своих руках вооруженную силу, легко могли соделываться опасными для государства и нередко благом его и пользою общею жертвовали собственным своим видам и выгодам. В других случаях они, по малочисленности своей, были слишком малозначащи в общей массе народа, либо утрачивали воинственный дух вследствие обогащения, роскоши, изнеженности и развращения нравов. Народ же, отстраненный от военного звания, чуждый и даже неприязненный военным сословиям, делался невоинственным, неспособным к войне и легко подпадал чуждому владычеству.
Военным кастам и монархиям восточным были обязаны своим происхождением на Востоке постоянные войска и царские телохранители. Военные касты, постоянно вооруженные и исключительно занимавшиеся войною, составили постоянную вооруженную силу восточных монархий. Содержание постоянных войск было необходимо, во всех вообще восточных монархиях для обеспечения и усиления монархической власти, а в основанных завоеваниями — сверх того, для содержания покоренных стран и народов в повиновении и для защиты их от внешних врагов. Царские телохранители, составленные из знатнейших иди отборнейших лиц военных каст, сами составляли лучшую и надежнейшую часть постоянных войск восточных монархий.
На Востоке равномерно получили свое начало наемные войска, земския ополчения и всеобщие поголовные вооружения народа.
Первый примере содержания наемных войск подали Финикияне. Народ малочисленный и исключительно преданный торговле, для распространения которой в те времена необходимы были внешние завоевания и заведение поселений, Финикияне прибегли к содержанию чужеземных наемных войск, как для того, чтобы не уменьшать еще более народонаселения собственного государства, не отвлекать его от земледелия, промышленности и торговли, и не вредить этим источникам народного благосостояния, так и потому, что при изобилии денежных средств, считали. всегда возможным и удобным убыль в наемных войсках пополнять скорым набором других наемников. Но неодушевленные чувствами преданности к чуждой им стране и движимые одним корыстолюбием, наемники нередко потрясали государство мятежами и изменою, а в случаях неудачи и опасности оказывали постыдное малодушие. За всем тем, примеру Финикиян последовали Египтяне (со времен Псамметиха или с начала 7-го века перед P. X.) и Персы (с конца 5-го века перед P. X.).
Земские ополчения и всеобщие поголовные вооружения народа существовали на Востоке всегда и — как полагать должно — уже с древнейших времен. Ибо хотя войною занимались одни военные касты, но в случаях особенной важности, крайней опасности или общенародных предприятий, к оружию призывалась большая или меньшая часть народа либо весь народ. Сверх того, восточные народы-завоеватели искони имели обыкновение — увлекать за собою, в своих войнах, покоренные ими народы и усиливать себя ими. Всеобщие ополчения, лучшую часть и главную силу которых составляли постоянные войска или военные касты господствовавшего народа, столько же отличались отсутствием всяких воинских благоустройства, порядка и единодушия, сколько и многочисленностью.
О военном деде на Востоке вообще можно сказать, что оно никогда не достигало значительной степени развития и совершенства, и в течение многих столетий оставалось почти в одном и том же положении. Казалось, Восток уже искони осужден был в этом отношении на бездейственность и неподвижность, противный всякому успеху и одною из главных причин которых было, как объяснено выше, разделение на касты. Выделка из металлов кованого оружия, изобретение и введение в употребление луков, стрел, пращей, военных колесниц и метательных орудий, первое употребление конницы, фортификация, полиорцетика, словом — все военные изобретения и учреждения, все отрасли военного дела подучили свое начало на Востоке, но усовершенствованы были на Западе, в Европе — у Греков и Римлян. И по мере того, как у этих двух народов военное дело развивалось и совершенствовалось, — на Востоке оно, сравнительно, более и более принимало характер несовершенства и даже ничтожности. Тоже самое должно сказать в частности и об устройстве войск. Во взаимном отношении между собою войск различных восточных народов, оно могло еще иметь большую или меньшую степень развития и совершенства в целом или в некоторых особенных частях. Так, например, в Египте-стране Востока, в которой образованность была наиболее развита уже во времена глубокой древности, вероятно и устройство войск также было доведено, сравнительно с состоянием его у других современных народов Востока, до более высокой степени совершенства. Так, у народов Средней Азия конница добротою коней, способностью всадников к конной службе и ловкостью, искусством их в наездничестве, далеко превосходила конницу других народов Азии и Африки. Но сравнительно с войсками греческими и римскими, войска древних восточных народов, говоря вообще, всегда стояли, в отношении к тактическому и внутреннему устройству, на весьма низкой степени, хотя в частности, впрочем, конница азиатская и африканская стояла выше и греческой и римской.
Главным отличительным характером войн древних восточных народов были большие нашествия с целью завоеваний и, вследствие того, быстрые и решительные действия в открытом поле, — большие народные битвы, оканчивавшиеся отчасти истреблением, отчасти порабощением побежденных, и решавшие судьбу народов и государств, — частые нападения на города, преимущественно богатые и торговые, и на столицы, и взятие их хитростью, изменою и т.п. — и осады продолжительные, по причине несовершенства искусства полиорцетического.
Искусство. ведения войны и действий в бою заключалось преимущественно в том, чтобы подавить противника числительным превосходством сил, соединенным с быстротою и решительностью действий. Вспомогательными же средствами к тому служили скрытность и хитрость действий. По этим причинам войны восточных народов всегда были ведены огромными полчищами, быстро и решительно, и являют беспрестанные примеры военных хитростей, особенно свойственных характеру восточных народов. В бою все искусство состояло в том, чтобы напасть на противника врасплох, охватив его и окружить со всех сторон, с целью не только нанести ему решительное поражение, но и совершенно истребить его?
Будучи свойства быстрого и решительного, войны восточных народов продолжались обыкновенно недолго, а сообразно с понятиями и нравами древних народов и с духом времени были ведены с жестокостью и бесчеловечием, и в высочайшей степени сопряжены с грабежом, разорением, разрушением, кровопролитием и жестоким обращением с побежденными и пленными,
Таковы вообще главные черты и характер военного устройства и военного дела древних восточных народов. Затем укажем некоторые частные особенности их у главнейших из этих народов, как-то: Ассириян, Вавилонян, Мидян, Евреев, Египтян и Персов.

I.
Ассирияне, Вавилоняне и Мидяне.

§ 3 . Военное устройство и военные учреждения их.

Военное устройство Ассирийской, Вавилонской и Мидийской монархий было основано на, более или менее одинаковых началах и имело более или менее одинаковые формы и характер. Глава государства — царь, был вместе с тем и верховным предводителем всех вооруженных сил его. Под ним наместники его, управлявшие областями, с гражданскою властью большею частью соединяли и военную, начальствуя войсками своих областей. Военное звание было, как сказано выше, преимуществом особых, наследственных военных каст, либо господствовавшего народа-завоевателя, и пользовалось большими преимуществами и уважением. У Мидян в особенности военное сословие было благороднейшим, высшим и господствующим, и ему были открыты пути ко всем правительственным чинам, званиям и должностям. Лица военных каст вообще с молодых лет приготовлялись к военному званию общественным военным воспитанием, которое, посредством гимнастических и воинских упражнений, охоты против диких зверей и т.п., имело целью развивать и укреплять телесные и нравственные силы военного юношества и содедывать его мужественным, храбрым, способным к войне и сведущим в военном деле. Военные касты или сословия составляли постоянные, в известной степени правильно устроенные войска и лучшую часть вооруженных сил государства. Постоянные войска состояли: 1) из дружин царских телохранителей, входивших в состав военных дворов царей; 2) из собственных дружин царских наместников, высших государственных сановников и вельмож, и 3) из войск, распределенных по областям, в поле и по городам, и исправлявших внутреннюю в государстве службу. Земские иди областные и всеобщие поголовные ополчения производились вероятно на основании поместного права, т.е. землевладельцы выставляли известное число вооруженных воинов с определенных: пространства земли или количества доходов. Для этого, народонаселение делилось на десятки, сотни, тысячи и десятки тысяч. Тоже десятичное деление служило основанием и разделению войск. Армиями предводительствовали обыкновенно цари, либо назначаемые ими из царских лиц или высших сановников полководцы, а частями армий — знатнейшие лица из военного сословия, землевладельцы, десятитысячники, тысячники, сотники и т.д. В составе армий азиатских монархий обыкновенно находились также вспомогательные дружины кочевых племен, за жалованье или в надежде обогащения грабежом и добычею всегда охотно шедшие за ними на войну и составлявшие отличные легкие войска.

§ 4 . Различные роды войск, вооружение, строй и образ действий их.

Пехота была многочисленнее, а конница лучшим и главным родом войск у Ассириян, Вавилонян и Мидян. На конях первоначально сражались, вероятно, одни цари, знатнейшие и богатейшие лица, и входившие в состав армий кочевые пленена, из числа обитавших в равнинах и степях. Введение и умножение конницы происходило обыкновенно, как полагать должно, тогда, когда завоеватели, обогатившись, приобретали и средства, и охоту сражаться на конях. Затем конница, сверх умножения числом, совершенствовалась также и вооружением, и добротою коней, и образом действий, и становилась преимущественным родом службы лиц высшего сословия. При армиях всегда находилось также большое число военных колесниц, считавшихся весьма действительным средством для нанесения неприятелю вреда.
Вооружение Ассириян, Вавилонян и Мидян было общее всем древним восточным народам. Простые и бедные воины были вооружены легко, преимущественно метательным оружием: луками, стрелами, пращами, и предохранительного вооружения не имели. Знатные же и богатые носили полный, тяжелый и роскошный доспех, шлем, броню и щит, а из оружия преимущественно ручное: копья и полукопья или дротики, секиры, мечи, кинжалы и т.п. Таким образом легких войск, вооруженных метательным оружием, было более, но ручное оружие и вооруженные им тяжелые войска были главными.
Сообразно с вооружением, легкие войска сражались в рассыпном строе, а тяжелые — в сомкнутом и глубоком. В общем строе или боевом порядке, армии, разделенные на десятки, сотни, тысячи и т.д., располагались по племенам и народам, из которых были составлены: в одну, или несколько линий, с длинным фронтом и выдвинутыми крылами, в виде полукружия или полумесяца, дабы легче охватить и окружить неприятеля. Пехота становилась в средине, конница по крылам, а военные колесницы впереди. Тяжелые: пехота и конница строились в большие сомкнутые массы (вероятно четвероугольные), имевшие иногда до 100 человек в глубину. Легкие войска располагались впереди всего войска и открывали бой стрельбою из луков и метанием каменьев из пращей, а по приближении собственных тяжелых войск отходили за них сквозь их промежутки и нередко продолжали поверх их стрелять и метать каменья навесно. Военные колесницы были устремляемы на неприятельское войско по протяжению всего его фронта, целою линиею, со всевозможною быстротою, дабы прорвать его в нескольких местах и привести в расстройство. За ними быстро следовали тяжелые: пехота и конница. Первая, прикрывшись щитами и взяв копья на руку, проникала в сделанные колесницами проломы, а конница, между тем, охватывала фланги неприятеля и нападала на него с тыла. Тогда завязывался рукопашный бой, результатами которого были: решительная победа войска, успевавшего охватить и окружить противника, и совершенное почти истребление того, которое допускало охватить и окружить себя. Из этого следует: во-первых, что, для одержания победы и избежания собственного поражения, главное внимание было обращаемо на то, чтобы в бою иметь на своей стороне числительное превосходство сил и линию фронта, превосходившую длиною линию фронта противника, а в случае невозможности этого — прикрывать фронт и фланги войска военными колесницами, редко местностью, ибо битвы, происходили большею частью на открытых равнинах, — и во-вторых, что легкие войска и колесницы приуготовляли и облегчали, а тяжелая пехота и конница — решали победу.
Войска вообще двигались в бой и сражались при звуках труб и рогов, а вместо знамен имели изображения или изваяния различных зверей, животных, птиц и т.п., носимых на копьях или длинных древках.

§ 5. Фортификация и Полиорцетика.

О состоянии фортификации и полиорцетики у Ассириян, Вавилонян и Мидян имеется весьма мало сведений, из коих можно однако же заключить, что искусство укреплять города, по древним восточным понятиям и обычаю, было значительно развито у этих народов. Доказательством тому могут служить укрепления Ниневии и особенно Вавилона и Экбатаны, описание которых находим у Геродота, Диодора Сицилийского и др. Эти обширные города были окружены каменными стенами значительной вышины и толщины, и сверх того имели внутренние крепости или цитадели, и царские укрепленные замки. Так Ниневия была окружена стенами вышиною в 100 футов и расположена, подобно Вавилону, четвероугольником. Вавилон был огражден двумя стенами, из коих наружная была выложена из кирпича и имела 200 локтей вышины, 50 локтей толщины и глубокий, широкий, водяной ров впереди. На вершине стены находились башни в один ярус. Наружная стена имела 100 медных ворот. Внутренняя стена была немногим ниже и тоньше наружной. Евфрат разделял город на две части. От наружной и внутренней стен проведены были чрез внутренность города другие, поперечные стены к берегам Евфрата, которые были равномерно ограждены стенами с медными воротами. В средине каждой из двух частей города находилась внутренняя, особенными стенами окруженная крепостца. В одной из них находился царский замок, расположенный четвероугольником и окруженный высокою и толстою стеною. В другой крепостце находился главный храм, также расположенный четвероугольников и имевший по средине обширную и толстую башню о 8-ми ярусах. Экбатана была ограждена семью, выложенными из кирпича стенами, которые возвышались одна над другою уступами вокруг города, расположенного на горе и по скатам его. Посреди города, на вершине горы, находился царский замок.
Напротив, искусство брать города находилось, как кажется, в несовершенстве или, по крайней мере, было менее развито, нежели долговременная фортификация. Должно, однако же, заметить, что сверх несовершенства первой и превосходства над нею последней, причиною продолжительности осад была и упорность обороны со стороны осажденных. Смерть или рабство были обыкновенною участию их, в случае взятия неприятелем города, и потому они всегда оборонялись с чрезвычайным упорством и держались до последней крайности, изобретая всевозможные средства для нанесения осаждавшим наибольшего вреда и для отражения их.
В отношении к полевой фортификации известно только, что Ассирияне имели обыкновение постоянно и при всяком случае ограждать свои станы земляною насыпью со рвом. Вообще же полагать должно, что, так как армии азиатских монархий и находившиеся при них обозы обыкновенно были весьма многочисленны, то главное искусство при расположении их в стане заключалось в помещении наибольшего числа людей, лошадей, повозок и проч. в наименьшем пространстве, и, следовательно, военные станы азиатских армий были располагаемы преимущественно в виде круга.

§ 6. Войны Ассириян, Вавилонян и Мидян.

О войнах вавилонян — со времени основания Нимвродом древнейшего в Азии вавилонского государства до самого VIII века перед P. X. — сохранились одни неверные, темные, баснословные предания. Из отрывков халдейской истории Бероза усматривается только, что древняя вавилонская монархия неоднократно подвергалась нашествиям соседних кочевых племен (мидян, халдеев, аравитян и др.) и была покоряема ими.
Исторически же известными становятся только войны последних завоевателей вавилонского государства — ассириян, с начала VIII века перед P. X. — когда народ сей, довершив свои завоевания на востоке, обратил их к западу, пришел в столкновение с израильтянами, в исторических книгах которых и находятся с тех пор достоверные сведения о войнах как ассириян, так и вавилонян. Первыми войнами ассириян, о которых упоминается в этих книгах, равно и у Бероза, были войны ассирийских царей Фула и преёмника его. Феглаффелассара, с царством израильским при царях последнего: Манаиме (772-761) и Факее (750-740). Результатами этих войн было то, что Фул наложил на Манаима дань, а когда Факея восстал для освобождения от него, Феглаффелассар завоевал Галилею и землю Нефеалимскую и часть израильтян отвел в плен. С этого времени главные и почти постоянные усилия ассирийских царей были обращены на то, чтобы распространить пределы ассирийского царства до восточных берегов Средиземного моря и в особенности покорить малую пространством и невоинственную Финикию. Войны, веденные ими с этою целью, имели результатами покорение Сирии и Финикии, обложение данью царства иудейскаго и совершенное разрушение царства израильского (сыном и преемником Феглаффелассара, Салманассаром, в 722 г.). Но между тем, как ассирийские цари были заняты завоеваниями на западе, наместник вавилонский Навонассар объявил себя независимым и восстановил вавилонскую монархию (747). Преемник Салманассара, Сеннахерим (720-690) принудил восставших вавилонян к покорности, — но в походе, предпринятом им в 714 году для завоевания Египта, на пределах его был разбит египтянами и затем, при осаде Иерусалима, потерял от чумы почти все остальное свое войско. Эта сугубая неудача послужила знаком в восстанию вавилонян и мидян. Собрав новое войско и подступив в 710 году к Вавилону, Сеннахерим разбил и снова покорил вавилонян, но мидяне сохранили свою независимость. При третьем же преемнике Сениахерима, Сарданапале, наместник вавилонский Навопалассар., в соединении с Киаксаром, царем мидийским, восстал против Сарданапала и осадил его в Ниневии. Осада продолжалась весьма долго; — но наконец необыкновенное возвышение воды в Тигре разрушило часть стен в Ниневии, и осаждавшие, вторгнувшись этим путем в город, овладели им, а Сарданапал в отчаянии сжег себя со всеми своими сокровищами в царских своих чертогах. Ниневия была разрушена и с нею пало ассирийское царство (610).
Войны вавилонян с этого времени до покорения вавилонского царства персами замечательны только при первых двух царях новой династии (по Берозу седьмой, халдейской, почему и новая вавилонская монархия иными называется также вавилоно-халдейскою ) — Навопаласаре (610-606) и особенно сыне его Навуходоносоре (606-562). Вскоре после образования нового вавилонского царства, страны на восточных берегах Средиземного моря сделались причиною и предметом войны между Навопалассаром и фараоном египетским Нехао или Нехо. Последний уже в 609 году завоевал Иудею, все страны до Евфрата и даже многие города на этой реке. Навопалассар, по старости и болезни, принял сына своего Навуходоносора в соправители и поручил ему отнять у египтян завоеванные ими города и земли, на которые имел притязания потому, что они дотоле находились в зависимости ассириян. Навуходоносор исполнил это с блистательным успехом, одержав над египтянами в 606 году решительную победу при Киркезие на Евфрате, после которой, преследуя разбитое египетское войско, покорил Финикию и Иудею, и может быть напал бы на египтян в собственной их стране, если бы смерть Навопалассара не принудила его воротиться в Вавилон. Затем в продолжении 44-летнего царствования своего он вел столько же важные и замечательные в военном, сколько и в политическом отношении войны с финикиянами, иудеями и египтянами. Результатами войны с первыми было покорение Финикии и разрушение Тира (590), после 13-летней осады его. Войны с иудеями, беспрестанно отлагавшимися от Вавилона и вступавшими в союз с Египтом, кончились, после шестикратных: пленения Иудеев и переселении их в Сенаар и Вавилон (605-588), разрушением царства иудейского и отведением остатков иудеев в Вавилон. Войны же с египтянами, во время войн с финикиянами и иудеями, заключались в нескольких нашествиях Навуходоносора на Египет, важнейшим из которых было произведенное при египетском фараоне Априе. Заключив союз с иудейским царем Седекиею, Априй двинулся против Навуходоносора, осаждавшего Иерусалим (589). Но Навуходоносор снял осаду, пошел на встречу ему, разбил его, вторгнулся в Египет и, взяв с него дань, с богатою добычею воротился в Иудею и снова осадил Иерусалим.
По смерти его, в остальные 24 года существования вавилонского царства, войны вавилонян, отчасти междоусобные и отчасти с мидянами, не представляют ничего замечательного и кончились, при последнем царе Навоннаде (по Геродоту — Лавинете, а по Св. Писанию — Валтасаре), взятием Вавилона и завоеванием вавилонского царства персами под предводительством Кира (538).
Войны мидян становятся замечательными только со времени отложения этого народа от ассирийского царства и образования независимого царства мидийского (714-700). После 53-х летнего, мирного царствования первого царя Мидийского, Деиока (700-647), сын и преемник его, Фраорт (647-625) вел внешние войны с целью распространения пределов мидийского царства. Завоевав на юге Персиду, а на севере страны на южных берегах Каспийского моря, он вторгнулся в Ассирию, победителем дошел до самой Ниневии, но под стенами ее был разбит и убит ассириянами (625). Сын и преемник его, Киаксар (625-585), продолжал войну с ассириянами и осадил Ниневию; но вторжение в Мидию скифов принудило его снять осаду и воротиться в собственное государство. По удалении из него большей части скифов и истреблении остатков их мидянами, Киаксар возобновил войну с Ассириею и кончил ее, в соединении с Навопалассаром, взятием и разрушением Ниневии (610). Разделение затем земель павшего ассирийского царства между Навопалассаром и Киаксаром, и отнесение вследствие того западной границы мидийского царства на реку Галис, поставили это государство в соприкосновение с лежавшим по другую сторону Галиса обширным лидио-фригийским царством в Малой Азии. Вскоре между обоими соседственными государствами произошли раздоры и наконец война. Четыре года обе стороны вели ее с переменным и нерешительным успехом; в пятом же году, в то самое время, когда армии их вступили в общую битву, долженствовавшую решить войну, произошло полное солнечное затмение, так устрашившее мидян, что они прекратили бой и при посредничестве Навуходоносора заключили с лидиянами мир и союз (585). После 25-ти лет мирного царствования сына Киаксарова, Астиага, подвластные мидянам персидские племена восстали под предводительством вождя своего, Кира, и в битве с Астиагом при Пассаргаде одержали решительную победу, следствием которой было взятие Экбатаны, пленение Астиага и завоевание Мидии Киром и персами (560).
Таковы были важнейшие и замечательнейшие войны ассириян, вавилонян и мидян, имевшие вообще тот главный характер, который изображен выше (§ 2).

ГЛАВА ВТОРАЯ. ДРЕВНИЕ АЗИАТСКИЕ И АФРИКАНСКИЕ НАРОДЫ И ГОСУДАРСТВА

II. Евреи. — § 7. Военное устройство и военные учреждения их — § 8 Различные роды войск, вооружение, строй и образ действий их. — § 9. Фортификация и полиорцетика. — § 10 Войны евреев. — III . Египтяне. — §11. Военное устройство и военные учреждения их. — § 12. Различные роды войск, вооружение, строй и образ действий их. — § 18. Фортификация и полиорцетика. — § 14. Войны египтян.

Источники — указанные в главе I.

II.
Евреи.

§ 7. Военное устройство и военные учреждения их.

Военное устройство и военные учреждения евреев были основаны на иных началах и имели иной характер, нежели у прочих народов Азии и Африки, и о них имеются более полные и достоверные сведения.
Первые основания оным были положены боговдохновенным Моисеем, по исходе из Египта. Он дал еврейскому народу простое, но правильное военное устройство, отличавшееся особенными мудростью и кротостью. Каждый еврей, имевший свыше 20-ти лет от роду, был воином. Все взрослое мужское народонаселение. простиравшееся, при исходе из Египта, до числа 600,000 человек, уже тогда было разделено Моисеем, по числу 12-ти народных колен, на 12 военных отрядов, каждый силою средним числом около 50,000 воинов, под предводительством вождя и старейшин своего колена. Всеми вооруженными силами народа предводительствовали верховные вожди его, Моисей и после него Иисус Навин.
По завоевании евреями обетованной земли, военное устройство их стало постепенно развиваться на положенных Моисеем началах. Военные: звание и обязанности были общими для всех взрослых евреев, но с некоторыми в известных случаях исключениями. Так от обязанности нести военную службу были освобождаемы: построившие дом, но еще не поселившиеся в нем, насадившие виноградник, но еще не собравшие плодов с него, обрученные, во еще не бракосочетавшиеся, новобрачные в продолжение года после бракосочетания, и т.п. Сверх того, с постепенным размножением евреев, всему взрослому мужскому народонаселению не было более надобности вооружаться и ходить на войну. а потому, перед войною, с каждого колена стали призывать большее или меньшее, смотря по надобности и обстоятельствам, число воинов свыше 20-ти летнего возраста. Они назначались по очереди или жребию и им велась особая перепись. Войсками предводительствовали старейшины, вожди колен и судии народные.
При первом царе Сауле, военное устройство евреев было во многом усовершенствовано и между евреями стал сильно развиваться воинственный дух и даже дух завоеваний. Кончив войну с аммонитянами и избранный царем, Саул распустил войско, но удержал при себе, на случай непредвидимой войны, 3.000 отборных воинов и таким образом положил первое начало постоянным войскам и царским телохранителям у иудеев. Но наибольших развития и силы военное устройство иудейской монархии достигло при мудром царе Давиде, вследствие постоянных: заботливости и попечений этого государя о его усовершенствовании. Давид установил, чтобы из числа всего взрослого, способного к военной службе, мужского народонаселения, простиравшегося до 1.300.000 человек, — на действительной службе, во всегдашней готовности к войне, постоянно находилось 288.000 человек, по 24.000 с каждого из 12-ти колен. Таким образом весь народ участвовал в несении военной службы, и постоянных войск всегда было значительное для Иудеи число, без отягощения для края, без вреда для земледелия и промышленности, для частного и общественного благосостояния. 24-х тысячный отряд каждого колена разделялся на тысячи, сотни, десятки и пятки, под начальством тысячников, сотников и т.д. и под главным начальством вождя своего колена. Каждый из этих 12-ти отрядов находился поочередно, в продолжение одного месяца, на службе в Иерусалиме. Сверх того при Давиде постоянно находилась, под непосредственным его начальством, особенная дружина царских телохранителей. Войском предводительствовал обыкновенно сам царь, либо назначаемые им полководцы. Лица духовного звания принимали деятельное участие в военных подвигах еврейского народа, одушевляя воинов перед началом каждой войны и каждой битвы, религиозными чувствами.
Соломон, хотя и не был воинственным государем, однако поддержал военное устройство иудейской монархии в том же состоянии, до которого оно было доведено Давидом. В числе военных учреждений его, замечательны образование и содержание им постоянных военных колесниц и конницы, размещенных по городам.
По разделении монархии иудейской на царства иудейское и израильское, военное устройство в каждом из них имело различимую участь. В первом, при царях Ровоаме, Асе, Иосафате, Осии (или Азарии) и Езекии, оно вообще находилось в хорошем состоянии. Эти пять царей особенно заботились об обеспечении иудейского царства со стороны внешних врагов, построением многих крепостей, умножением войск (при Асе даже до 580.000 человек) и лучшими: вооружением, устройством и обучением их. В израильском же царстве, напротив, по причине беспрерывных внутренних смут и потрясений, военное устройство находилось всегда в состоянии упадка и бессилия, войска приходили более и более в расстройство, а число их постепенно уменьшалось.

§ 8. Различные роды войск, вооружение, строй и образ действий их.

Дрёвнейшим и всегда главным родом войск у евреев была пехота. По завоевании- обетованной земли, у них являются военные колесницы, которых с этого времени всегда было большое число при еврейских армиях. Соломон образовал 1.200 постоянных военных колесниц. Конницы евреи вдревле вовсе не имели, ибо мало ценили и уважали ее; но позже, в последние времена судей, начали вводить ее у себя. При царях употребление ее распространилось, а число умножилось значительно. При Давиде в составе иудейских войск уже всегда было большее или меньшее число конницы. Так в войне с Аддад-Эзаром, царем Низибийским, Давид имел 20.000 человек пехоты, 1.000 военных колесниц и 7.000 человек конницы. Соломон учредил 12.000 человек постоянной конницы.
При исходе из Египта евреи были безоружны и, по сказанию Иосифа Флавия, впервые вооружились по переходе чрез Чермное море оружием потонувших египтян, прибитым водою к их берегу. По водворении в обетованной земле, они начали употреблять кованое оружие. Но до вреден Саула и Давида кованого оружия у них было мало, вооружение их составляли преимущественно пращи, луки и стрелы, палицы и дротики, и вообще евреи были вооружены хуже, нежели народы, которыми вели войны. В в том отношении, их особенно превосходили филистимляне, имевшие и хорошее кованое оружие, и колесницы, и конницу. Но со времен Саула и особенно Давида употребление кованого оружия распространилось между евреями, а вооружение их вообще усовершенствовалось значительно. С этих пор главными видами нападательнаго оружия у евреев были: короткие, широкие и кривые мечи, — дротики или полукопья, метаемые из рук, — длинные копья и по прежнему пращи. Палестина и Финикия были, по мнению некоторых писателей, древнейшею родиною пращи, и жители их, в том числе и евреи, славились особенным искусством в метании пращою каменьев. Лучшими между евреями пращниками были вениаминиты.
По свидетельству св. писания, евреи уже при Моисее и Иисусе Навине в походе двигались и располагались станами, а в бою сражались с некоторыми известными: правильностью, порядком и наблюдением военных предосторожностей, производя движения и нападения по условным звукам труб и рогов. Впрочем, битвы их, также как и у других восточных народов, состояли из совокупного действия легких войск метательным оружием в рассыпном строе, и тяжелых войск ручным оружием в сомкнутом и глубоком строе, и в рукопашном бое. Особенно часто происходили единоборства. В битвах с народами, лучше евреев вооруженными и устроенными, победу последним доставляли, без сомнения, превосходство числа и религиозного одушевления, равно храбрость и искусные распоряжения вождей. Позже евреи, по свидетельству еврейских писателей, строили войска свои большею частью в одну линию, глубиною от 10-ти до 30-ти человек, — либо делили их иногда на 2 и на 3 части, — впереди ставили пращников и стрелков из лука, которые начинали бой камнеметанием и стрельбою, с условным боевым криком, а позади главного строя войск располагались особые военачальники, обязанные соблюдать в войсках порядок и удерживать малодушных от бегства. Каждое колено имело свои особые: цвет и условный знак, как-то: изображения льва, орла, звезд, корабля и т.п., носимые на древках или копьях.
§ 9. Фортификация и Полиорцетика.

В искусстве укреплять станы и города евреи вероятно многое заимствовали у египтян, которые до исхода употребляли их, как известно, на работы по укреплению городов. Так в пустыне Моисей располагал станы евреев, подобно египтянам, в виде прямоугольных четвероугольников; на каждом из боков располагалось по три колена, а средина была занята скиниею, знаменами 12-ти колен и левитами. Дальнейшее внутреннее устройство стана неизвестно.
В искусстве укреплять и брать осадою города евреи были первоначально невежественны; но большое число городов, которыми усеяна была Палестина, и необходимость оборонять их или брать осадою, с ходом времени доставили евреям случай и возможность приобрести большую или меньшую в этом отношении опытность. При царях евреи сделали уже довольно значительные успехи в фортификации и полиорцетике. Этим они были особенно обязаны Саулу, Давиду, Соломону, Иеровоаму, Ровоаму, Асе, Иосафату, Осии (или Азарии) и Езекии, которые, деятельно заботясь об усилении обороны государства, построили много крепостей и укрепленных замков, преимущественно пограничных и нагорных. Давид, между прочим, сильно укрепил Иерусалим, окружив оный стенами и построив в нем укрепленный замок. Царю Осии или Азарии приписывают также учреждение постоянных складов оружия (арсеналов). Впрочем, способ укрепления и осады городов у евреев был общий всем древним народам.

§ 10. Войны евреев.

Первым воинским подвигом евреев было завоевание Обетованной земли по исходе из Египта (около 1550 лет до P. X.) и 40-ка летнем странствовании в пустыне.
Когда вышедшее из Египта поколение евреев уступило место новому, возмужавшему и окрепшему в походных трудах, евреи прибыли к Кадис-Варну, на пределах Идумеи или Эдома. Так как эдомитяне отказали им в проходе чрез свои земли, то Моисей и повел евреев вдоль пределов идумейских до горы Хор и вступил в земли моавитян и аморитян. Разбив войска этих народов, евреи вскоре завоевали всю страну между потоком Арнонским и горою Эрмон или Санир, на восточных пределах Ханаана. Союз амонитян с мадианитами против евреев был разрушен удачным походом левита Финеэса с отрядом еврейских войск против мадианитов и истреблением этого племени. Вскоре после того, Моисей умер и верховным вождем еврейского народа был избран Иисус Навин. Узнав от наперед высланных лазутчиков, что жители Ханаана находятся в страхе и раздорах между собою, Иисус Навин оставил колена Рувимово и Гадово и под колена Манассиина, с их семействами и стадами, на восточной или левой стороне Иордана, а с остальными перешел (за 1500 лет до P. X.) чрез эту реку и взял приступом, сначала Иерихон, сильнейший из городов хаваанских, а потом город Гай. Затем, уже с доверием к силам евреев, он перешел немедленно к решительным наступательным действиям в поле. Адонивезек, царь Иевуса, и четыре другие царя или вождя соседственных племен, заключили между собою союз и осадили Гаваон, жители которого вступили в союз с евреями. Иисус Навин быстро двинулся с берегов Иордана на помощь Гаваону, разбил. близ него войско пяти союзных царей, преследовал его и по слабом сопротивлении овладел всеми соседственными городами, исключая Иевуса (Иерусалиса).
Этими быстрыми и решительными действиями, вследствие нескольких победе, евреи завоевали всю южную Палестину или страну между землею филистимскою и Мертвым морем. Труднее было завоевание северной Палестины. Здесь евреи встретили воинственные племена, имевшие хорошее военное устройство, страшные для евреев военные колесницы и многочисленную конницу, Цари северной Палестины и даже Сирии и Келесирии соединили войска свои; но Иисус Навин напал на них врасплох, разбил их на голову и завоевал большую часть их владений, — разрушив, для примера, столицу главного из союзных царей и истребив ее жителей. Затем он вел удачную малую войну в горах Палестины с горными племенами и истребил либо покорил их одно после другого.
Таки в 6 лет времени совершено было завоевание Обетованной земли и соседственных с нею на востоке земель. Водворясь в них, евреи, под правлением судей, вели беспрерывные войны с остатками туземных жителей и с соседственными народами: аравитянами, филистимлянами, моавитянами, амалекитами, аммонитянами, эдомитянами, сириянами и ассириянами. Малое протяжение и гористая, пересеченная местность Палестины, и большое число укрепленных городов в ней были причинами, что эти войны состояли преимущественно из осад и действий малой войны, иногда впрочем. и из важных, решительных действий и битв в поле. В течение около 400 лет они представляют всегда туже картину, в них повторяются всегда те же явления. Раздираемые несогласиями, беспрестанно предаваясь разврату и беззакониям, являя бессилие и малодушие, евреи претерпевали частые, жестокие, постыдные неудачи и поражения, которые вели за собою порабощение еврейского народа иноплеменному игу. Но эти неудачи искупались от времени до времени блистательными и славными воинскими подвигами, победами и успехами, следствием которых обыкновенно было восстановление независимости избранного народа Божия, а главными виновниками их — доблестные судии и вожди евреев, как то: Гофониил, Варрак, Гедеон, Иевфай, Самсон и Самуил.
Период от образования до раздробления иудейской монархии (1095-975), и в особенности царствование Давида (1055-1015) составляют блистательнейшую эпоху в военной истории иудеев. В это время, за некоторыми редкими исключениями, оружие евреев уже почти постоянно венчается успехом, и войны их, хотя и оборонительного, как и прежде, свойства, однако же оканчиваются большею частью наступательными действиями и внешними завоеваниями. Успехам их, одержанным преимущественно решительными действиями в поле, значительно способствовали сосредоточение и единство сил и власти.
Уже первый царь иудейский, Саул, был избран на царство вследствие решительной победы, одержанной им над аммонитянами и счастливо окончившей войну с ними. Равно и после того он удерживался на престоле помощью удачных войн с филистимлянами, аравитянами, сириянами и с остатками хананеян Последняя при нем война с филистимлянами началась поражением этого народа иудеями, вследствие, победы Давида в единоборстве с филистимским исполином Голиафом, по кончилась тем, что филистимляне разбили Саула и, пользуясь внутренними смутами и междоусобиями в Иудее, заняли большую часть оной (1055 г.).
Царствование Давида началось междоусобною войною 11-ти колен иудейских, признавших царем сына Саулова, Иевосфея, с 12-м коленом, иудиным, которое одно признало царем Давида. Война эта продолжалась 7 лет (1055-1048 г.) с переменным успехом и наконец была решена в пользу Давида, победою полководца его, Иоава, над полководцем Иевосфея, Авениром. В последовавшие затем времена филистимляне, моавритяне, эдомитяне, аммонитяне и Адад-Эзар, царь низибийский, действуя большею частью в союзе между собою, производили частые вторжения в пределы Иудеи. Но Давид и Иоав отражали их с успехом, вносили войну в собственные их пределы и оканчивали ее новыми победами и завоеваниями. Так завоеваны были вся Сирия и Идумея, и пределы Иудеи были распространены от Средиземного моря до Евфрата и от рубежей Малой Азии до Чермного моря. Но в конце царствования Давида, вследствие восстания сына его. Авессалома, произошла кратковременная междоусобная война, кончившаяся поражением Авессалома Иоавом в ефремовом лесу (дубраве ефремлей).
Царствование Соломона (1015-975) было мирное. Соломон и. мель в виду не новые завоевания, но упрочение совершенных отцом его, равно единства и целости Иудеи, которым уже угрожали большою опасностью восстание эдомитян и сына Соломонова, Иеровоама, и усилия сириян к освобождению своему от подданства Иудее. Соломон успел силою оружия подавить восстания Иеровоама и эдомитян, — но не мог отклонить отпадения Сирии от Иудеи, произошедшего вследствие образования независимого дамасского царства.
С раздроблением Иудейской монархии, по смерти Соломона (975 г.), на независимые и враждебные между собою царства иудейское и израильское, история представляет картину почти беспрерывных войн их между собою и с соседственными племенами и народами, в особенности с сириянами и сильными монархиями: египетскою, ассирийскою и вавилонскою.
Междоусобные войны, весьма упорные, потому что силы с обеих сторон были равные, были ведены большею частью в союзе с соседственными народами, с переменным для той и другой стороны успехом и состояли из беспрерывно перемежавшихся действий наступательных и оборонительных, сопряженных с более или менее решительными действиями и битвами в поле, малою и крепостною войною, и частыми осадами городов, особенно двух столиц, Иерусалима и Самарии.
Внешние войны были вполне оборонительного свойства и состояли почти исключительно из обороны в крепостях и двух столицах против нашествий сильных иноплеменников, Сезака (или Шешонка), фараона египетского (970 г.), и Зераха, царя эфиопского (941 г.) — на Иудею, а Ван-Адада, царя дамасского (941 и 897 г.) и ассирийских царей: Фула, Феглаффелассара и Салманассара (770-720) — на царство израильское. Результатами этих нашествий были неоднократные: покорение и разграбление Иерусалима и Самарии, частые поражения иудеев и особенно израильтян, отпадение Идумеи от Иудеи и наконец взятие Самарии, после 3-х летней осады оной, переселение большей. части израильского народа в Месопотамию и Мидию, и конечное разрушение царства израильского Салманассаром (за 722 года перед P. X.). С тех пор и особенно со времени падения ассирийского царства и образования монархии вавилоно-халдейской (за 610 лет перед P. X.) царство иудейское, находившееся в подданстве царей вавилонских, беспрестанно отлагавшееся от них и заключавшее союзы с египетскими фараонами, сделалось причиною частых войн между первыми и последними, и предметом нашествий то одних, то других. Неудачные для египтян и еще более для иудеев, войны эти кончились, после шестикратных пленения и переселения иудеев в Сеннаар и Вавилон (605-588 г. перед P. X.), конечным разрушением царства Иудейского Навуходоносором.

III.
Египтяне.

§ 11. Военное устройство и военные учреждения их.

Военное устройство и военные учреждения египтян в глубокой древности до времен Сезостридов — неизвестны. Но, основываясь на новейших ученых исследованиях, с большею или меньшею вероятностью можно предполагать нижеследующее:
Первые начала как гражданского, так и военного устройства туземных обитателей Египта были положены выходцами из стран юго-восточной Африки, именно из Эфиопии, в которой гражданственность и образованность были развиты, как кажется, уже весьма рано. Из поселений, основанных этими выходцами в плодородной долине Нила, сначала в верхнем, позже в среднем и наконец в нижнем Египте, с ходом времени образовался род независимых общин, из которых каждая имела свое особенное внутреннее устройство; но все были соединены узами одной общей веры. Из них две, Фивы и Мемфис, вскоре, как кажется, возвысились над прочими и сделались как бы главами двух федеративных государств, одного в верхнем, другого в среднем Египте. По изгнании же (около 1500 лет перед P. X.) аравитян-гиксов, завоевавших нижний Египет и водворившихся в нем, — все номы или общины египетские были соединены Аменофисом или Тутмосом, первым фараоном или царем египетским, в одну нераздельную монархию. Сообразно с тем, вероятна, развивались и военное устройство, и военные учреждения Египта. Главным основанием их долженствовало быть разделение на касты, уже в древнейшие времена существовавшее в Эфиопии. После главной, первенствующей касты жрецов, в руках которой сосредоточивалась вся общественная власть, одно из первых места занимала касты воинов. Последние не могли, кажется, ни быть многочисленными, ни иметь значительной власти, как первоначально: во всех поселениях и общинах, так и в последствии в меньших из них. Ибо первоначально все поселения и общины были преимущественно земледельческими, впоследствии же малые общины, подчиняясь постепенно влиянию больших, имели менее нужды в военном сословии. За то в больших общинах, по мере усиления и преобладания «их, и касты воинов, без сомнения, долженствовали постепенно умножаться числом, совершенствоваться в устройстве и приобретать большие значения и важность. Таким образом можно предполагать, что когда Фивы и Мемфис сделались главами двух федеративных государств, военное устройство последних было уже значительно развито, а военные касты составляли особое, наследственное, многочисленное, хорошо устроенное и после касты жрецов важнейшее народное сословие.
О военном устройстве и военных учреждениях Египта в блистательнейшем периоде его истории — периоде фараонов-сезостридов (между 1500 и 1200 годами перед P. X.) имеются уже некоторые сведения, хотя и основанные на темных, баснословных преданиях и свидетельстве древних народных памятников. Из них вообще можно заключить/ что в этом периоде военное устройство Египта достигло наибольших развития и относительного совершенства при Рамсесе III или Сезострисе I (первом фараоне XIX династии), вследствие его мудрых попечений. и учреждений, — и в главных основаниях сохранилось в неизменности до позднейших времен.
Две государственные меры Сезостриса — окончательное, твердое соединение всех египетских номов в одну нераздельную монархию и раздача египетским воинам земель, — долженствовали, без сомнения, иметь значительное влияние на военное устройство Египта и устройство касты египетских воинов. С той поры, как номы окончательно сделались частями (областями или округами) одного нераздельного государства, частные различия в военном устройстве их должны были исчезнуть и уступить место однообразному в целом государстве военному устройству, а сие последнее- развиваться в смысле истинно государственном, на древних, временем и обычаем освященных, основных началах. Наделение воинов землями — мера важная по своим влиянию и последствиям, сообщила военному устройству Египта новую, дотоле не существовавшую черту, Оно произошло следующим образом: предпринимая походы свои, Сезострис роздал всем собранным им в Египте воинам большое количество удобных к возделанию земель равными участками, с обязательством уплаты за них ежегодных податей. Этим он вероятно имел в виду привязать касты воинов к государству и престолу вещественными выгодами, поощрить воинов к бракам и размножению, и не иметь надобности пробегать к наемникам. Возвратясь чрез девять лет в Египет, он распустил войско, утвердив за воинами, в виде награды за понесенные ими труды и оказанные ими заслуги и отличия, розданные им перед походами земли, освободив от платежа податей за них и обязав только постоянно нести за то военную службу, как внутри, так и. вне пределов государства, на собственном содержании из доходов с своих земель, и быть во всегдашней готовности к войне. Таким образом египетские воины сделались владельцами поземельной собственности в Египте — преимущество, которое разделяли с одними царями и жрецами. Владеемые ими равные, определенной меры участки земли составляли полную, наследственную их собственность. Хотя они большею частью были отдаваемы в откуп, но вероятно воинам было дозволено и самим заниматься возделыванием их. Занятия же ремеслами и промыслами были решительно воспрещены им: ибо они были обязаны постоянно заниматься только воинскими упражнениями и военным делом. Египетские воины разделялись на гермофивян и каласириян. Различие между теми и другими неизвестно, но вероятно было или родовое, или местное. Во времена наибольшего могущества военной касты, гермофивян было до 160,000, а каласириян до 250,000 челов. Может быть они обитали в тех же частях и номах Египта, в которых по свидетельству Геродота, были постоянно водворены в его времена (в 5-м веке перед P. X.), именно: в нижнем Египте в 4 ½ номах. гермофивяне, а в 12-ти каласирияне, а в верхнем и среднем Египте в двух номах гермофивяне и каласирияне вместе, вследствие чего почти все военные силы Египта были сосредоточены в нижнем Египте. Предположение это подтверждается некоторым образом как постоянною во все времена необходимостью этого сосредоточения, по причине частых вторжений кочевых племен в Египет с севера и частых же нашествий самих египтян на Азию, так и многочисленностью военной касты в нижнем Египте во времена Моисея и скорым, вследствие того, сбором войска, с которым египетский фараон преследовал евреев. Гермофивяне и каласирияне составляли поочередно стражу городов и пограничных крепостей. Сверх того 1000 гермофивян и 1000 каласириян исправляли поочередно, в продолжение одного года, службу в столице, составляя царскую стражу и получая в это время из царских запасов определенное количество хлеба, мяса и вина.
Военное звание и военные касты, после звания и касты жрецов, были почетнейшими и пользовались наибольшим уважением. Сыновья египетских воинов приготовлялись к достойному исполнению обязанностей военного звания тщательным и строгим общественным военным воспитанием, такого же рода и с тою же целью, что и у всех вообще древних восточных народов. По древним египетским преданиям, сам Сезострис получил от отца своего превосходное военное воспитание, и вместе с ним воспитаны были все, в один день с ним рожденные и по воле отца его собранные молодые египтяне, которых, по вступлении своем на престол, он распределил (в числе 1700) военачальниками в египетском войске. Все это, вместе взятое, долженствовало иметь значительное влияние как на успехи Сезострисова оружия, так и на развитие и усовершенствование Сезострисом военного устройства Египта и военного дела у египтян.
Общественное военное воспитание египетских воинов и постоянное их занятие воинскими упражнениями и военным делом объясняют и подтверждают те отличные устройство, порядок и мужество, храбрость и воинственный дух их, и те блистательные и славные военные подвиги их, о которых свидетельствуют все древние: народные предания и памятники египетские. Предания свидетельствуют сверх того, что Сезострис 1) установил и упрочил в египетском войске воинские порядок и подчиненность, нарушение которых и разного рода военные преступления были строго наказываемы, — и 2) заменил телесные наказания лишением чести, которую виновный мог снова снискать не иначе, как подвигами храбрости либо воинскими заслугами и отличиями.
15-е, 14-е и 13-е столетия перед P. X. (1500-1200) составляют, кажется, период самого цветущего состояния военного устройства Египта. С 12-го века оно стало, по видимому, постепенно приходить в ослабление и упадок, вследствие частых внутренних смут, междоусобий и безначалия. В 8-м же веке (800-700), в котором Египет был покорен эфиопским царем Саваконом, а несколько времени спустя едва снова не подвергся завоеванию Сеннахеримом, царем ассирийским, состояние расстройства и упадка достигло, кажется, высшей степени. Позднейшие события при Псамметихе I саисском (основателе XXVI династии, саисской), вторично соединившем раздробленный Египет в одно государство, заставляют предполагать, что в смутное время (1200-670) касты египетских воинов, мятежным духом, неустройством и беспорядками своими, сделались, ненадежными и даже опасными для государства. Достигнув верховной власти помощью наемных малоазиатских греческих войск, Псамметих дал им, сверх условленного жалованья, земли и богатые дары, впоследствии значительно умножил число их, оказывал им более доверия, нежели египетским войскам, предпочитал их последним и всячески отличал перед ними. Негодуя на это, египетские воины возмутились и в наибольшем числе переселились из Египта в Эфиопию. Это обстоятельство, в соединении с тесными сношениями, в которые Египет начал с тех пор входить с Грециею, во многом изменило военное устройство его. С этого времени военные касты, хотя и продолжали существовать, но уже были весьма малочисленны, не имели прежних своих: хорошего устройства, значения и важности, и египетские войска составляли уже самую незначительную, а наемные, преимущественно греческие, большую часть вооруженных сил Египта. При Амазисе же, перед самым завоеванием Египта персами, и последние остатки военных каст удалились совершенно в Эфиопию, и единственными защитниками Египта остались наемники.

§ 12. Различные роды войск, вооружение, строй и образ действий их.

В цветущие времена Египта, и устройство египетских войск вообще находилось, как кажется, в нижеследующем состоянии:
Древнейшим и всегда главным родом войск у египтян была пехота. Военные колесницы также были в употреблении у них уже в глубокой древности. Все древнейшие египетские памятники изображают царей, военачальников и воинов египетских сражающимися либо пешими, либо в военных колесницах, 2-х колесных, легкой формы, запряженных 2-мя лошадьми. В каждой военной колеснице находится один возничий и не более одного воина. Военных колесниц при египетских войсках в отдаленной древности всегда было множество. В отношении к коннице, древние египетские предания свидетельствуют, что употребление лошадей для верховой езды было известно в Египте уже в самые древние времена и что египтяне были весьма искусны в верховой езде. Но конницу на войне первый, кажется, начал употреблять Сезострис: по крайней мере о ней впервые упоминается только при исчислении войск, собранных Сезострисом перед его походами. Во времена Моисея и в первой половине периода Сезостридов, конницы у египтян было, как кажется, довольно много. Войско, преследовавшее евреев, состояло, как известно, из одних военных колесниц и конницы. Но с ходом времени и размножением в Ёгипте каналов, употребление военных колесниц и конницы становилось более и более трудным и неудобным, а потому и число их постепенно уменьшалось.
Вооружение египетских войск было в различные времена более или менее подобно вооружению древних азиатских войск. Главными, наиболее употребительными видами нападательнаго оружия у египтян были луки, длинные стрелы и копья, дротики и различной длины, ширины и формы мечи, а из предохранительного вооружения большие во весь рост щиты, Египетские воины носили также, как кажется, особенного устройства латы и головные, вместо шлемов, уборы, а позже и шлемы.
Египетские войска имели военную музыку и, вместо знамен, носимые на древках или копьях изображения или изваяния быка Аписа, крокодила и других животных и зверей, почитавшихся священными. За царями же в битвах косили особые царские знамена.
О разделении, строе и образе действий египетских войск в древнейшие времена достоверных сведений не имеется. С вероятностью можно однако же предполагать, что вообще устройство и образ действий египетских войск были усовершенствованны Сезострисом, но в смутное время пришли в упадок, а со времен Псамметиха начали более и более согласоваться с греческою тактикою. В эти времена египетская пехота, составлявшая главную силу и лучшую часть египетских войск, сражалась обыкновенно большими, сомкнутыми и весьма глубокими массами, прикрываясь огромными своими щитами и производя сильный натиск и удар длинными копьями. Так описывает строй и образ действий ее в сражении при Фимвре (550 г. перед F. X.) Ксенофонт в своей Киропедии.

§ 13. Фортификация и Полиорцетика.

О состоянии фортификации и полиорцетики у египтян неизвестно ничего достоверного. Но нельзя, кажется, сомневаться в том, чтобы у народа, соорудившего столь огромные и чудные здания, каковы пирамиды и доселе сохранившиеся в развалинах города, храмы и т.п., фортификация, как полевая, так особливо долговременная, не была, по отношению к тому времени, значительно развита. Некоторые писатели не без основания даже по читают египтян изобретателями искусства укреплять военные станы и города. О станах известно только, что египтяне устраивали их не в виде круга, как вероятно большая часть азиатских народов, а в виде прямоугольных четвероугольников или квадратов из земляной насыпи со рвом. Для прикрытия границ, египтяне устраивали длинные земляные валы. Такого рода вал соорудил Сезострис от Пелузия до Илиополя, для прикрытия северо-восточных границ Египта от набегов аравийских и других азиатских племен.
Полиорцетика у египтян, как кажется, была развита менее фортификации и находилась в таком же состоянии, как и у всех древних восточных народов. На древних египетских памятниках весьма часто встречаются изображения нападений египетских войск на неприятельские города и обороны ими собственных городов. Нападения производятся большею частью приступом и всходом на стены по лестницам, черепахою из больших щитов; стены египетских крепостей имеют большей частью 4 яруса, — осажденные бросают, с вершины их, большие каменья, горючие составы и т.п.

§ 14. Войны египтян.

О войнах египтян во времена глубокой древности до Сезостридов не имется никаких сведений. Но вероятно они состояли из междоусобных войн слабейших общин с сильнейшими, преимущественно же из войн с дикими кочевыми племенами ливийскими, другими африканскими и особенно аравийскими, привлекаемыми возраставшим богатством поселений Нильской долины и беспрерывно вторгавшимися в Египет. Эти вторжения усилились особенно после управления Египта Иосифом. Аравитяне-гиксы (название гиксов, по изъяснению египетского жреца Манефона, означало царей или вождей-пастырей), опаснейшие из врагов Египта, несколько сот лет сряду вторгавшиеся в него с северо-востока и жестоко опустошавшие его, наконец завоевали нижний Египет, затем проникли в средний, взяли в нем Мемфис, разрушили храмы и города, и водворясь в нижнем Египте, господствовали в нем около 200 лет (1700-1500 г. до P. X.). Для упрочения и обеспечения владычества своего и — может быть — сообщений своих с Аравиею, они устроили при Аварисе, близ Пелузия, укрепленный стенами стан.
Цари верхнего Египта или Фивские вели с ними беспрерывные войны с целью как собственной обороны, так и изгнания их из Египта. Наконец Фивскому царю Аменофису или Тутмосу удалось изгнать их (около 1500 лет до P. X.) и оттеснить к укрепленному при Аварисе стану, которого египтяне не могли однако же взять силою. Преемник Тутмоса заключил с гиксами договор, по которому они совершенно очистили и Египет, и Аварисский стан свой.
В последовавшем затем блистательном периоде Сезостридов (1500-1200 г. перед P. X.). египетские фараоны являются могущественными завоевателями. Они производили большие и дальние внешние предприятия и вели нашественныя войны, поприщем которых, как по всему кажется, были преимущественно Эфиопия, Финикия и средняя Азия до Инда и Окса, и целью их — не столько завоевание, сколько обогащение сбором дани и добычею в странах плодородных, торговых и богатых... Так причиною и целью войн с Эфиопиею были — желание обуздать кочевые пленена, обитавшие в соседстве с южными. пределами Египта и беспрестанно вторгавшиеся в них, в особенности: же алчность к золоту и драгоценным естественным произведениям, которыми изобиловала Эфиопия. Предания и памятники свидетельствуют, что нашественныя войны фараонов-сезостридов имели в разные времена результатами — завоевание египтянами северной Эфиопии (нынешней Нубии), — земель к востоку и западу от долины Нила, всей или части каменистой и некоторых приморских частей южной Аравии, и прочное господство египтян над этими странами. Но нет никаких свидетельств, чтобы фараоны-сезостриды когда-либо совершили прочные завоевания в западной и средней Азии.
Блистательною военною эпохою Египта было царствование Рамзеса III или Сезостриса I. Одни из его походов и завоеваний могут быть признаны достоверными, другие более или менее вероятными, а остальные сомнительными.
К первым принадлежат те, в свидетельстве о которых и древние писатели, и древние памятники, согласны между собою, а именно: походы в Эфиопию, Аравию и в Ерифрейское или Индийское море, и завоевания в них. Собрав сильное войско (по преданиям до 60.000 челов. пехоты, 27.000 военных колесниц и 24.000 челов. конницы), Сезострис двинулся прежде всего в Эфиопию, завоевал ее до самой южной ее оконечности (Мероэ) и обложил жителей оной данью (состоявшею из золота, слоновой кости и черного дерева). Затем, впервые соорудив на Чермном море флот из длинных кораблей , {У древних народов вообще военные суда назывались длинными, а торговые круглыми, как изъяснено ниже (главы V I § 43).} он завоевал всю или часть каменистой Аравии, совершил морской поход в Аравийском заливе и Индийском море, и завоевал приморские берега южной Аравии и Азии до Индии, равно и несколько островов на Индийском море. Ho, по словам Геродота, достигнув такого моря, по которому не мог плыть далее по причине отмелей, он принужден был возвратиться.
Последовавшие затем походы его: морской с другим флотом — в Средиземном море к берегам Финикии, и сухопутные — в западной и малой Азии, и завоевание им во время этих походов острова Кипра, берегов Финикии, некоторых из Кикладских островов и малой Азии до самой Фракии — недостоверны, но вероятны, хотя может быть завоеванные египтянами в этих походах страны недолго оставались в их власти.
Походы же и завоевания Сезостриса в средней Азии, предшествовавшие завоеваниям его в Малой, и распространенные будто бы до рек Окса и Инда — весьма сомнительны, но во всяком случае должны иметь какое-нибудь историческое основание. Если и предположить, что Сезострис прошел до Окса и Инда, то вероятно завоевания его в этих странах были непрочны и непродолжительны, или, что еще вероятнее, он ограничился только сбором дани с побежденных им народов.
Из темных преданий об этих войнах и походах Сезостриса невозможно составить себе никакого понятия о характере их и об образе и искусстве ведения Сезострисом войны. Нет сомнения впрочем, что причинами успехов Сезостриса долженствовали быть как личное. его искусство, так и превосходство войска его в числе и устройстве над войсками тех народов, с которыми он воевал.
В смутное время (1200-670), Египет был поприщем междоусобных войн, а в 9-м и 8-м веках перед P. X. подвергался сверх того частым нашествиям сильных внешних врагов, преимущественно царей Эфиопии и средней Азии, — и завоеванию ими. Так в 8-м веке он был завоеван Саваконом, царем эфиопским (вероятно южной Эфиопии или Мероэ).
При одном из преемников Савакона, Тирхакконе (или Фаррахе), Египту угрожало нашествие ассирийского царя Сеннахерима; но победа, одержанная на его пределах египтянами над ассириянками, спасла его (714).
В начале 7-го века перед P. X. междоусобные войны раздробленного Египта кончились торжеством Псамметиха I саисскаго, с помощью греческих наемных войск, над царями или правителями египетских областей, и соединением им этих областей в монархию — под своею властью (670). С этого времени фараоны египетские, имея в виду восстановление древней воинской славы Египта, стремились, подобно Сезостридам, к обширным внешним завоеваниям в Африке и особенно в Азии. Предметами нашественных войн их были преимущественно царства Иудейское и Израильское, Финикия, Сирия, Вавилония и Ассирия. Но времена были уже не те: египетские фараоны встретили в монархах средней Азии могущественных противников, и в войнах с ними успех вообще был не на стороне египтян.
Так уже Псамметих (670-616), вскоре после утверждения своего на престоле, совершил поход в Палестину и Финикию. Об этом походе известно только, что Псамметих покорил город Азот или Аздод, в земле филистимской, после 29-ти летней осады оного (вероятно несколько раз прекращаемой и возобновляемой).
Сын и преемник Псамметиха, Нехао или Нехо (616-601), основатель морской силы Египта, продолжая завоевания отца своего в западной Азии, разбил иудейского царя Иосию и покорил Иудею, всю страну до Евфрата и даже многие города на этой реке. Но три года спустя он лишился всех этих завоеваний, вследствие одной, решительной победы, одержанной над ним Навуходоносором при Киркезие (606).
Войны фараона Априя, Эфрея или Гофры (594-569) были столь же неудачны. Заключив союз с иудейским царем Седекиею, он двинулся против Навуходоносора, осаждавшего Иерусалим (589); но Навуходоносор разбил его, вторгнулся в Египет и, взяв с него дань, воротился в Иудею. Морское предприятие Априя против Сидона, Тира и Кипра было удачнее, но сухопутный поход, предпринятый им с одними египетскими войсками против греческого поселения Кирены в северной Африке, к западу от Египта, кончился несчастным образом. Войско Априя было разбито в весь Египет восстал, избрав в цари Амазиса. Произошедшая вследствие того война между египтянами, предводительствуемыми Амазисом, и Априем, предводительствовавшим греческими наемниками, в самом начале была решена поражением и взятием в плен Априя в сражении при Момемфисе (569). Амазис ее конце продолжительного и мирного царствования своего (569-525), союзом с Лидиею и Вавилониею против персов, вооружил против себя этих новых и страшных завоевателей — и в первый год царствования сына и преемника его, Псамметиха, Египет был завоеван сыном Кира, Камбизом, вследствие одной, решительной победы при Пелузие и взятия Мемфиса после кратковременной осады (525).

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ПЕРСЫ.

§ 15. Воинский быт персов до Кира и военное устройство персидской монархии при Кире и Камбизе. — § 16. Различные роды войск, вооружение, строй и образ действий их. -§ 17. Фортификация и полиорцетика. — § 18. Войны персов при Кире и Камбизе.

Источники: указанные в главе I и сверх того Ксенофонта Киропедия,

§ 15. Воинский быт персов до Кира и военное устройство персидской монархии при Кире и Камбизе.

Персы до времен Кира составляли немногочисленный горский народ, обитавший в гористых частях области Персиды и подвластный сначала ассириянам, а потом мидянам. Отличаясь нравами простыми, суровыми, мужественными воинственными, они вели жизнь отчасти оседлую, большею же частью кочевую, занимались земледелием, скотоводством и войною, и сообразно с тем разделялись на 10 каст: 3 земледельческие, 4 пастушеские и 3 военные. Последние, в особенности поколение пассаргадов (со времен Кира сделавшееся царственным), считались благородными и составляли высшее, господствующее сословие народное. Право носить оружие и заниматься войною было исключительным, наследственным преимуществом их. Они отличались храбростью, воинственным духом, способностью к войне и опытностью в военном деле, — чему немало способствовало общественное военное воспитание, уже с ранних лет получаемое персидскими воинами и заключавшееся, как вообще у древних восточных народов, в гимнастических и воинских упражнениях, и в охоте против диких зверей, как представлявшей живой образ войны.

С этим-то воинственным сословием персидского народа Кир и совершил свои обширные завоевания. Если верить Ксенофонтовой Киропедии, он предпринял их с 30.000 отборнейших персидских воинов, число которых увеличилось в последствии до 70.000- человек. По мере завоевания им чуждых стран и народов, персидские воины были усиливаемы как войсками этих народов, так и кочевыми племенами Азии, присоединявшимися к Киру. Персидские войска составляли ядро, лучшую часть и главную силу такого рода разнообразно составленных полчищ, а знатнейшие лица персидских военных каст были в них высшими военачальниками, и им поручалось также военное управление в завоеванных странах, в которых они были оставляемы с сильными отрядами персидских войск для содержания жителей в повиновении. По завоевании Киром средней, малой и западной Азии, касты персидских воинов сделались господствующим среди покоренных народов сословием и главным, отборнейшим, постоянным войском персидской монархии. Покоренные персами народы, сохранив прежние свои внутренние устройство и управление, обязаны были, в случае надобности и по востребованию, выставлять известное число вспомогательных войск. Страны их продолжали по прежнему быть занимаемы персидскими войсками и находиться под военным управлением начальствовавших персидских полководцев. Персидские войска частью были размещены в поле, большею же частью составляли стражу городов, особливо пограничных: ибо незнакомые с искусством брать города осадою, персы тем более дорожили прочным обладанием взятых ими городов, чем более труда стоило им взятие оных, — и сверх того видели в нем лучшее средство к прочному обладанию завоеванными странами. Последние были обязаны содержать и, продовольствовать находившихся в них персидские войска.

В этом и заключалось военное устройство персидской монархии при Кире, равно и при Камбизе, — одинаковое во всех древних азиатских монархиях, основанных завоеваниями, по крайней мере в первые времена образования их. Но распространение между кастами персидских воинов, уже при Кире и еще более при Камбизе — законов, нравов, обычаев и роскоши мидян имело немаловажное влияние и на военное устройство персидской монархии, и на устройство, нравы и дух персидских военных каст. Цари персидские окружили себя пышным военным двором и телохранителями, а высшие, знатнейшие сановники, по примеру царей — дружинами собственных домашних войск. Военные же касты, в скором времени заразившись пороками завоеванных народов и предавшись роскоши, начали мало по малу утрачивать прежние добродетели, хорошее устройство, воинственный дух, и клониться к нравственному расстройству и упадку.

Такого рода перемена была мало заметна и ощутительна при Кире, который неослабным соблюдением строгого воинского порядка между персидскими войсками умел умерять вредное влияние да них новых нравов и обычаев. Ho, по смерти его, нравственное зло стало быстро развиваться и посреди беспрерывных внешних войн Камбиза и внутренних смут в конце его царствования и при лже-Смердисе, военное устройство персидской монархии не могло сохранить надлежащего, правильного вида.

§ 16. Различные роды войск, вооружение, строй и образ действий их.

Ксенофонт в своей Киропедии превозносит похвалами устройство персидских войск или лучше сказать военных каст при Кире. Но, как известно, Киропедия есть род военно-исторического романа, написанного для наставления младшего Кира и в котором Ксенофонт, очевидно, украсил вымыслом сведения, собранные им о жизни и подвигах старшего Кира и о военном воспитании благородного персидского юношества, присоединив к ним собственные свои мысли, мнения и наблюдения о военном деле — плоды долговременной своей военной опытности. За всем тем из Киропедии и из истории Кира вообще с вероятностью заключить можно, что персидские войска при Кире, преимущественно отличаясь строгим воинским порядком и воинственным духом, имели также хорошее, хотя и простое, устройство, которое весьма вероятно пришло в упадок уже вскоре после смерти Кира. Преемники Кира, возлагая свою надежду на многочисленность вооруженных сил, которыми могли располагать, стали постепенно пренебрегать, сначала — воинским порядком, а потом — и устройством войск.

Гористые свойства Персиды и бедность персов прежде, нежели они обогатились завоеваниями, были причинами, что лошадей в Персиде было мало, и что персы, не имея средств воевать на конях, до Кира и в начале его завоеваний сражались исключительно пешими. Но в столкновении с мидянами, ассириянами и другими народами средней Азии, у которых, особенно у мидян, была многочисленная и отличная конница, Кир убедился в необходимости иметь такую же и в своем войске. Поэтому он образовал, перед началом войны с Крезом, отряд персидской конницы. По словам Ксенофонта, посадив 10.000 персов на лошадей, отбитых у ассириян и других народов, и тщательно обучив их конному действию, он в первый раз и с большим успехом употребил их в сражении при Фимвре. Постепенно умножаясь числом, они послужили основанием многочисленной и отличной в последующие времена персидской конницы.

И вооружение также, до Кира и первоначально при Кире, персы имели простое и легкое, состоявшее из луков и стрел, пращей и дротиков, а из предохранительного вооружения носили только небольшие и легкие щиты. Ho по мере завоевания богатых стран Азии, они постепенно начали вооружаться лучше, разнообразнее, богаче и тяжелее — металлическим кованым оружием. Уже прежде войны с Крезом, Кир вооружил большую часть персидских войск, сверх луков и дротиков, секирами, мечами, шлемами и латами. В конце же царствования его, когда роскошь уже значительно распространилась между персами, вооружение их составляли: короткие копья, дротики и мечи, — большие луки и длинные стрелы, — секиры и топоры, а из предохранительного вооружения-шлемы и латы, и по прежнему легкие деревянные щиты. Вообще у персов рукопашное оружие было главным и пользовалось наибольшим уважением.

По роду вооружения, персидские войска были легкие и тяжелые. Из вышесказанного видно, что вдревле они состояли исключительно из легковооруженной пехоты. Позже при Кире образовалась и тяжелая. Конница персидская, с самого начала учреждения ее Киром, получила, до образцу мидийской, ассирийской и других, тяжелое предохранительное вооружение и сверх того дротики, копья, секиры и мечи. Легкую же конницу составляли большею частью войска кочевых племен, сражавшихся да конях. Вообще у персов при Кире и Камбизе пехоты было более, нежели конницы, а легких войск более, нежели тяжелых. Ксенофонт говорит в Киропедии, что в сражении при Фимвре у Кира было 160.000 челов. пехоты (60.000 персов и 100.000 союзников) и 36.000 челов. конницы (10.000 персов и 26.000 союзников), — что из 60.000 челов. персидской пехоты было 20.000 тяжелой, 20.000 средней и 20.000 легкой, и что 10.000 конных персов составляли тяжеловооруженную конницу, а 126.000 союзных войск состояли частью из тяжелых и большею частью из легких войск.

Сверх пехоты и конницы, в составе персидских армий при Кире и Камбизе были военные колесницы. По словам Ксенофонта, число их у Кира было незначительно (в сражении при Фимвре только 300), — но вследствие особенного устройства, данного им Киром, действие их было чрезвычайно вредоносно и страшно для неприятеля. Именно Кир устроил, перед войною с Крезом, большие военные колесницы о 4-х колесах, имевшие со всех сторон перила; к дышлам их были прикреплены копья, а к колесам косы, и в каждой колеснице, запряженной 4-мя лошадьми, которые были покрыты латами, находилось по 4 и более воинов, вооруженных луками, дротиками копьями и мечами. Ксенофонт упоминает также о больших колесницах или повозках, из коих каждая будто бы имела 8 дышел, была запряжена 8-ю парами волов и перевозила утвержденную на ней четвероугольную деревянную башню, вышиною в 20 футов, с 12-ю стрелками в ней.

Сверх того, по свидетельству Ксенофонта, Кир имел в сражении при Фимвре около 600 вооруженных верблюдов и метательные орудия. На каждом из верблюдов было по 2 аравийских стрелка, сидевших спиною один к другому. Внезапное появление этого отряда привело конницу Креза в совершенное расстройство: лошади, испуганные видом и смрадом верблюдов, побросали с себя всадников в произвели такой беспорядок, что персы легко и скоро разбили и эту конницу, и все крыло, на котором она находилась. Что касается метательных орудий, то Ксенофонт не объясняет ни устройства, ни числа, ни места, ни образа действий их в сражении при Фимвре. О разделении, строе и образе действий персидских войск до Кира, равно при Кире и Камбизе, не имеется никаких достоверных сведений. To, что об этом говорит Ксенофонт в своей Киропедии, не заслуживает вероятия потому, что носит на себе явный отпечаток греческой тактики и составляет как бы иносказательное наставление в правилах ее, примененных к устройству персидских войск младшего Кира. Впрочем весьма вероятно, что разделение, строй и образ действий персидских войск были более или менее усовершенствованы Киром, вследствие введения им в оные больших правильности и порядка.

§ 17. Фортификация и Полиорцетика.

До времен Кира персы не знали ни фортификации, ни полиорцетики. Первая ограничивалась у них, может быть, ограждением жилищ и станов грубыми оплотами из земли, дерева и каменьев. Но со времен Кира фортификация и полиорцетика вероятно достигли у них мало по малу той же степени, на которой находились у покоренных персами и у всех вообще древних восточных народов.

Ксенофонт в Киропедии нигде не упоминает об искусственном укреплении персами, при Кире, станов своих, — но говорит, что они на войне располагались в ставках и что Кир часто строил небольшие крепостцы, для обеспечения завоеванных земель от нападений внешних врагов. Так, по словам его, Кир в походе своем в Армению, принудив царя ее покориться, построил крепостцы на ее пределах для обеспечения их от нападений халдеев со стороны Кавказа. В последствии персы, завоевав все страны средней и малой Азии, на чади строить и укреплять города так, как строили и укрепляли их мидяне, вавилоняне и прочие народы Азии, — подобно им с особенным тщанием укрепляя столицы и местопребывания царей. Так еще при Кире начато было построение и укрепление Персеполя. По Диодору Сицилийскому, замок или внутренняя крепость Персеполя была ограждена тройным рядом каменных зубчатых стен: 1-я или наружная была вышиною в 24 локтя (около 6 сажень), 2-я вдвое выше, а 3-я, вышиною в 90 футов (около 13 сажень), была построена в виде четвероугольника и выложена из весьма твердого камня. Каждый бок крепости имел одни медные ворота.

Но в искусстве брать города осадою персы являются, в войнах Кира, невежественными, хотя, по словам Ксенофонта, знали и употребляли метательные и стенобитные орудия. Всего чаще они брали города хитростью. Так взята была, после сражения при Фимвре, столица Креза, Сарды. Между тем, как Кир с главными силами своего войска производил ложное нападение на этот город с одной стороны, — посланный им отряд войск успел с противоположной стороны случайно взобраться на крутую скалу, на которой находился замок или цитадель Сарда, и овладел как замком, так и городом, не встретив в них почти никакого сопротивления, потому что все внимание и все войска Креза были обращены против Кира, а со стороны замка, самою природою вполне обеспеченного, как казалось, от нападения, почти вовсе не было войск. Но в тех случаях, когда неприятельский город был обширен, сильно укреплен, занят многочисленным войском и в изобилии снабжен продовольствием, персы принуждены бывали ограничиваться, обложением его, чтобы голодом принудить жителей к сдаче. Так Кир 2 года облагал обширный и чрезвычайно сильно укрепленный Вавилон, и по словам Ксенофонта только тогда овладел им, когда продолжительными и трудными работами отвел в другую сторону течение Евфрата, протекавшего по средине Вавилона, и тем осушив прежнее ложе реки, неожиданно ворвался этим путем в город.

§ 18. Войны персов при Кире и Камбизе.

В то время, когда монархии мидийская и вавилонская, под правлением царей своих Астиага и Нериглоссара, клонились к упадку, а монархия лидийская, под правлением Креза, еще не успела достаточно утвердиться, — персидские племена, находившиеся в подданстве мидян, признали вождем своим Аградата, принадлежавшего к знатнейшему из поколения пассаргадов роду Ахеменидов, и восстали против Астиага. Неправосудие и жестокость последнего, сделав его ненавистным для его подданных, вероятно доставили Аградату, принявшему название Кореса (солнца) или Кира, многих приверженцев в Мидии. Неблагоразумные же меры Астиага ускорили его падение, облегчив Киру. и персам победу над ним: именно Астиаг поручил укрощение мятежа тайным врагам своим и изменникам, и сверх того большая часть мидийского войска состояла, кажется, из персов. а потому в битве, произошедшей в 560 году между Астиагом и Киром при Пассаргаде, все персы, находившиеся в Астиаговом войске, с самого начала передались Киру, и он без труда одержал над Астиагом и мидянами решительную победу. Взятием затем Экбатаны и пленением Астиага положен был конец владычеству мидян, и власть перешла в руки Кира. Этот первый и важный успех возбудил в Кире стремление к дальнейшим завоеваниям. а в царях вавилонском и лидийском — сильное беспокойство. Между тем, как они составляли между собою союз против Кира и готовились к войне, Кир обратился против царя Армении, отложившегося от Мидии. Быстрым движением в Армению и внезапным появлением в ней он почти без боя принудил ее царя покориться, платить ему дань и присоединить в нему свои войска. Затем Кир усмирил воинственных халдеев, обитавших к северу от Армении, заключил с ними союз, и для обеспечения от их нападения пределов Армении, построил на них несколько малых крепостей.

Встревоженный успехами Кира, Крез заключил против него союз с Амазисом египетским, новым царем вавилонским Навоннадом и со спартанцами. Но вероятно желая предупредить Кира, он не дождался прибытия войск своих союзников и с одними войсками лидийскими перешел (550) чрез реку Галис, которая составляла восточную границу лидийского государства и отделяла его от новообразовавшегося царства Персидского. Вступив в Каппадокию, одну из западных областей последнего, он опустошил плодороднейший и богатейший округ ее — Птерийский, разграбил внутренние города его и пристани Евксинскаго понта, а жителей их частью обратил в рабство. Затем он готовился уже идти во внутренность персидского государства, но был предупрежден Киром, который, двинувшись против него, беспрестанно усиливал себя на пути войсками покоренных народов и независимых кочевых племен. Движение Кира в Каппадокию было столь быстро, что он прибыл туда еще прежде, нежели Крез успел выступить в поход. На равнине Птерийской произошла упорная, жестокая и кровопролитная битва, которая продолжалась целый день и была прекращена только ночью. Обе стороны понесли огромные потери, но ни та, ни другая не одержала решительной победы. Кир не преследовал Креза и дозволил ему беспрепятственно отступить к Сардам. Но едва только Крез распустил свое войско, намереваясь следующею весною снова собрать его, соединиться с войсками своих союзников и двинуться против Кира, как сей последний, имея в виду предупредить сосредоточение сил своих врагов, быстро двинулся к Сардам с 196.000 войск (состав которых означен выше), 300 военными колесницами и 300 вооруженными верблюдами. Ксенофонт, описывая поход Кира к Сардам, хвалит особенную заботливость его о снабжении своего войска продовольствием и всеми необходимыми в походе военными запасами, орудиями и прочими потребностями, и в подробности исчисляет все принятые им в этом отношении меры. Едва только Крез успел собрать свои войска (240.000 челов. пехоты и 60.000. челов. конницы), соединиться с 120.000 челов. союзной египетской пехоты, и с войском силою всего в 420.000 челов. и 300 военными колесницами двинуться от Сард на встречу Киру, как уже на обширной равнине при Фимвре, неподалеку от своей столицы, на берегах реки Пактола, встретил Кира. Здесь произошла та важная битва, решительная победа в которой покорила Киру лидийское царство. Ксенофонт (если только верить ему) описывает ее нижеследующем образом, присовокупляя, что распоряжения Кира и действия персидских войск в ней служили персам образцом даже и в позднейшие времена.

Чтобы охватить и окружить числительно-слабейшее войско Кира, Крез построил собственное войско в одну длинную линию, в средине которой находилась пехота, а на обоих крылах конница, перемешанная с пехотою. Как пехота, так и конница были построены частями или отделениями, имевшими по 30 человек в глубину. 120.000 человек египетской пехоты, находившиеся в центре Крезовой пехоты, не хотели отступить от обычного своего строя и расположились в 12-ти огромных, сомкнутых, плотно-сдвинутых одна с другою, квадратных массах, в каждой из которых было по 100 человек во фронте, по стольку же в глубину, а всего следовательно по 10.000 челов.

Усмотрев силу и расположение Крезова войска и разгадав намерения Креза, Кир с своей стороны построил: персидские пехоту и конницу — глубиною, не в 24, как обыкновенно прежде, но только в 12 человек, — все же свое войско — в 5 линий: в 1-й тяжеловооруженную пехоту, во 2-й, в близком расстоянии от 1-й, среднюю пехоту, метавшую дротики, в 3-й легкую, т.е. стрелков из лука, которые должны были стрелять навесно поверх впереди стоявших войск, в 4-й линии — отборнейшую пехоту, долженствовавшую поддерживать передние войска, в 5-й линии — повозки с башнями и стрелками, о которых говорено выше, а позади всего войска — обозные повозки в виде пустого четвероугольника, внутри которого поместились все нестроевые. Конницу Кир поставил на обоих крылах. 300 колесниц, вооруженных копьями и косами, он расположил так, что 100 прикрывали фронт, а остальные — фланги всего войска. Для больших прикрытия и обеспечения флангов, он поставил за оконечностями каждого из них, позади обозов, по 1.000 человек пехоты и по 1.000 человек конницы, из числа отборнейших своих войск. При левом фланговом запасном отряде находились 300 вооруженных верблюдов. Располагая таким образом свое войско, Кир, по словам Ксенофонта и по всей вероятности, имел в виду: во 1-х дать боевому порядку своему наибольшую глубину, дабы тем принудить неприятеля произвести, при обходе флангов Кирова войска, дальние движения и вследствие того — растянуться, разорваться и ослабить себя, во 2-х стрелки из лука были расположены не в 1-й линии, а в 3-й, вероятно для того, чтобы, по многочисленности своей, не произвести расстройства между тяжелыми войсками, отступлением сквозь их промежутки; навесную же стрельбу, хотя и менее сильную, но более дальнюю, нежели настильная, Кир почитал весьма действительною против неприятеля, расположенного в больших сомкнутых массах; в 3-х, повозки с башнями. и стрелками были поставлены в 5-ю линию для того, чтобы пехота могла найти за ними надежное убежище в случае неудачи, или если бы была слишком сильно теснима; в 4-х, два запасные отряда, расположенные скрытно позади обоих флангов, имели назначение произвести внезапно и стремительно нападение, как из засады, на фланги и тыл обходящих Крезовых войск в то время, когда фланговые: военные колесницы и конница Кировы нападут на них с фронта; — и в 5-х, вообще Кир хотел собственное войско сколь можно более сосредоточить и построить глубоко, а войско Крезово заставить; напротив, растянуться и разорваться, — и затем, имея все войска свои под русою, из центрального расположения своего напасть на раздробленное неприятельское войско и разбить его по частям, т.е. сначала оба крыла его, а потом и охваченные, окруженные со всех сторон, главные его силы.

Все распоряжения Кира были исполнены с величайшею точностью и увенчаны полным и блистательным успехом. Коль скоро оба войска сблизились, центр (или главные силы) Крезова войска остановился, и оба крыла его начали огибать фланги Кирова войска, при чем действительно растянулись, разорвались и отделились от своего центра. Тогда Кир, войско которого стояло неподвижно на месте, лично произвел с конницею правого запасного отряда, за которою следовала и пехота того же отряда, стремительное нападение на обходившее левое крыло Креза во фланг и в тыл, между тем, как военные колесницы Кирова правого крыла устремились на неприятельское левое крыло с фронта. Тоже самое было исполнено и на левом Кировом крыле против правого крыла Крезова. В самом непродолжительном времени оба Крезовы крыла были приведены в расстройство, опрокинуты, разбиты и рассеяны. Затем Кир произвел решительное нападение на главные силы Креза с трех сторон в. одно время, главными своими силами, — с фронта, а обоими крылами — с флангов и даже тыла. Завязался жестокий рукопашный бой, в котором огромные, сомкнутые, глубокие и тесно сдвинутые массы египетской пехоты терпели чрезвычайный урон от совокупных действий Кировых военных колесниц, пехоты и конницы, и от навесной стрельбы Кировых легких войск. Египтяне сражались с чрезвычайными стойкостью и упорством, — даже заставили однажды персидскую пехоту отступить — держались еще и тогда, когда уже все остальные войска Крезовы были разбиты и рассеяны, и ни за что не хотели сдаваться; но наконец заключили с Киром договор, по которому согласились вступить в его службу на жалованье, а Кир, в уважение оказанной ими необыкновенной храбрости, обязался дать им города и земли для поселения с семействами.

Крез, с остатками своих войск, бежал в Сарды и был обложен в нем Киром. Так как. Сарды были сильно укреплены и в изобилии снабжены продовольствием, персы же не умели брать городов осадою, то Крез и надеялся удержаться в Сардах до тех пор, пока к нему прибудут на помощь союзные войска вавилонские и лакедемонские. Спартанцы действительно уже изготовили войско, флот и все нужное к походу. Но еще прежде, нежели войско и флот их могли отплыть к берегам малой Азии, Кир успел хитростью (см. выше §17) овладеть Сардами, на 20-й день обложения его. Крез был взят в плен, но получил свободу. Богатые Сарды были разграблен, а жители его большею частью истреблены. Покорив Сарды и с ними лидийское царство, Кир обратил свое оружие на завоевание малоазиатских греческих поселений, сначала ионийских. Ионяне, эоляне и доряне (исключая милетян, вступивших в союз с Киром) заключили между собою союз, вооружились против персов и просили помощи Греции. Но ни одна из греческих республик не согласилась помочь им, и таким образом они были предоставлены собственным своим силам. Так как силы эти были незначительны, а города греческие в малой Азии — слабо укреплены, то Кир и поручил полководцу своему, Гарпагу, с частью войска, покорение малоазиатских греческих поселений, а сам с главными своими силами двинулся обратно в среднюю Азию для довершения ее завоевания. Гарпаг в несколько месяцев покорил греческие поселения, не смотря на мужественное и упорное сопротивление греков. Часть городов греческих была взята и разграблена персами, другая покорилась добровольно, а из некоторых жители переселились в другие страны, Между тем Кир завоевал весь край от Средиземного моря до Тигра, и наконец взятием Вавилона, после 2-х летнего обложения его, довершил завоевание средней, малой и западной Азии (финикийские города покорились ему добровольно, а Иудея была завоевана вместе с вавилонским царством).

Под конец жизни Кир обратил свое оружие против массагетов — племен, кочевавших в странах к юго-западу от Каспийского моря и причисляемых греками к скифам. Кир предпринял против них войну вероятно потому, что считал их опасными и хотел обеспечить от них персидское государство. Но война с ними кончилась неудачно. Кир хотел выманить их из-за Аракса и разбить в пределах персидского государства: но потом, по совету Креза, предпочел перейти через Аракс и внести войну в собственную их страну. Переправясь через Аракс, он заманил массагетов в засаду и множество оных истребил, но в произошедшей затем кровопролитной битве претерпел совершенное поражение - и лишился жизни (529). Из этого краткого исторического очерка войн Кира можно заключить, что они имели общий войнам всех азиатских завоевателей характер больших нашествий с целью завоеваний, но отличались от них особенным искусством, с которым Кир умел постоянно устремлять совокупность своих сил туда, где против него составлялись союзы и вооружались многочисленные враги, преимущественно же туда, где сосредоточивалась вся политическая деятельность азиатских монархий, именно к столицам их. Предупреждая противников быстротою своих движений, изумляя их неожиданностью своего появления, он наносил им, решительными действиями в поле и бою, сильный удар, решавший судьбу царств и народов. Нет сомнения, что успехам его много способствовали слабость и упадок азиатских монархий и — нравственное расстройство войск их. Но главнейшими причинами их бесспорно были высокие личные дарования Кира, как полководца, и то искусство в ведения им войны, о котором говорено выше. равно хорошее устройство, отличные мужество и храбрость персидских войск, и превосходные воинские: дух их и порядок между ними.

Завоевания Кира были свершены в Азии: сын и преемник его, Камбиз, обратил оружие свое против другой части света — Африки. Властолюбие его, желание венчаться, подобно отцу своему, славою завоевателя и покорить Египет и другие богатые страны Африки, неприязненные отношения к нему Амазиса египетского, — наконец происки и наущения малоазиатских греков, особливо галикарнасца Фанесат — все это неминуемо долженствовало произвести и действительно произвело неприязненное столкновение персов с народами и государствами Африки.

Покорив Тир и Кипр, Камбиз собрал малоазиатский — греческий и финикийский флоты и послал их к Пелузию. — Сам же, по совету Фанеса, ценою золота купив дружбу диких кочевых аравийских племен, сухим путем вдоль берега Средиземного моря двинулся с многочисленным войском в Египет (525 г. перед P. X.). Флот и сухопутное войско соединились перед Пелузием. Эта первая крепость-ключ Египта, сдалась после кратковременной осады, и Камбиз направился к Мемфису. На пути туда он встретил сына и преемника Амазисова, Псамменита, с войском, составленным почти исключительно из греческих наемников. Разбив его, Камбиз осадил и взял Мемфис, упорно обороняемый египтянами, и вскоре завоевал Фивы и вес Египет. Непосредственным следствием этого было то, что обитатели Ливии и Киренейские греки добровольно покорились ему. Затем он замыслил завоевать богатые Аммоний, Эфиопию и Карфаген. Храм Юпитера Аммона, лежавший в ливийских степях к западу от Египта, обладал несметными богатствами и сокровищами. Эфиопия издревле изобиловала золотом и другими драгоценнейшими произведениями земли. а Карфаген уже славился торговлею и богатством, и в видах торговых начинал обращать деятельность свою на внешние завоевания. Послав часть своих сил (50.000 войск) из Фив к храму Юпитера Аммона, сам Камбиз с главными силами предпринял поход в Эфиопию. Оба эти предприятия кончились самым неудачным и бедственным образом. Войско, посланное к храму Юпитера Аммона, совершенно погибло. в знойных песчаных степях. В походе же в северную Эфиопию и в южную или Мероэ; в предпринятом без надлежащих предосторожностей, войско Камбиза претерпело неимоверные бедствия, понесло огромные потери от голода, смертности и упорной обороны эфиоплян, и воротилось без всякого успеха. По этой причине замыслы Камбиза против Карфагена не могли быть приведены в исполнение. Излив злобу свою над Египтом и особенно над кастою жрецов, оставив в Египте сильное персидское войско и переселив 6.000 египтян в Сузиану, Камбиз возвратился в Персию, где в отсутствие его маги произведи внутренний переворот. Затем до воцарения Дария Истаспа персы были заняты одними внутренними междоусобиями.

Войны Камбиза были, по цели и характеру, как бы продолжением войн Кира. Но успех завоевания Египта должен быть отнесен не к искусству Камбиза, а к слабости и упадку Египта и к числительному превосходству персидского войска. Причинами же неудачи предприятий против Аммония и Эфиопии были сколько чрезвычайная трудность их, столько и излишняя самонадеянность Камбиза и пренебрежение им надлежащих мере предосторожности.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. ГРЕКИ.

I . Военное дело у греков в первобытные и героические времена Греции. — § 19. Времена первобытные. — § 20. Времена героические. — § 21. Войны Фивская и Троянская. — II . Военное дело у греков в периоде от войны троянской до начала греко-персидских войн. — § 22. Военное устройство и военные учреждения вообще. — § 23. Различные роды войск, вооружение, строй и образ действий их. — § 24. Внутреннее устройство и дух войск; военные нравы и обычаи греков. — III . Республики спартанская и афинская. — § 25. Военные учреждения Спарты. — § 26. Устройство и дух спартанских войск. — § 27. Военные учреждения афинян. — § 28. Устройство и дух афинских войск. — IV . Войны греков в периоде от войны троянской до начала греко-персидских войн. — § 29. Характер греческих войск этого времени вообще. — § 30. 1-я Мессенская война (742-722 г. перед Р. Х.). — § 31. 2-я Мессенская война (682-668 г. перед Р. Х.). — § 32 1-я священная война (594-585 г. перед Р. Х.).

Источники: Гомера Илиада, Плутарха и Корнелия Непота жизнеописания, Lohr, Gillis, Mittford и указанные в главе I.

I.
Военное дело у греков в первобытные и героические времена Греции.

§ 19. Времена первобытные.

Из темных, баснословных преданий о первобытных, отдаленных временах Греции невозможно определить начала и развития военного дела у греков. Нет сомнения впрочем; что оно находилось у них в состоянии младенчества до тех пор, пока не начались сношения Греции с востоком (между 1.550 и 1.400 годами перед P. X.), и что с этого времени восток имел значительное влияние на развитие и усовершенствование военного дела у греков, хотя успехи его и были замедляемы распрями и междоусобиями греческих племен, внутренними и внешними переселениями их, вторжениями северных дикарей в Грецию и нападениями на ее берега морских разбойников. Заимствовав у восточных народов военные учреждения и военное дело, греки однако же вполне усвоили их себе, сообщив им глубокий и резкий отпечаток своей народности и с ходом времени постепенно усовершенствовав их в духе сей последней.

§ 20. Времена героические.

Из Илиады Гомера, превосходно изображающей воинский быт греков во времена Троянской войны, можно составить себе понятие и о состоянии военнаго дела у греков в периоде так называемых героических времен Греция вообще.
В эти времена греки веля уже жизнь оседлую и были соединены в гражданские общества, под властью наследственных царей или племенных вождей. Военное устройство этих обществ было тесно сопряжено с гражданским. Цари соединяли в себе власть гражданскую и военную, в мирное время производя суд и расправу, а в военное предводительствуя войсками. Каждый из свободнорожденных. людей, составлявших общества, был воином и с молодых лет готовился к обязанностям военного звания, телесными и воинскими упражнениями.
Употребление кованого металлического оружия уже давно было известно грекам. — Главными видами нападательнаго оружия их были: дротик, копье и меч, употребляемые благородными, знатнейшими, искуснейшими и храбрейшими воинами предпочтительно пред метательным, которое предоставлялось воинам простого звания, беднейшим либо менее сильным, храбрым и искусным. Предохранительное вооружение составляли: шлемы и грудные латы, преимущественно медные, и большие щиты.
Греки сражались в это время пешими, либо в военных колесницах, конницы же вовсе не имели, может быть по причине гористых свойств Греции (исключая Фессалии и Беотии) и неспособности греческих лошадей к конной службе, а может быть также и потому, что самое искусство верховой езды было еще весьма мало распространено между греками. Тем удивительнее кажется обычай греков и особенно царей, вождей и знатнейших воинов греческих сражаться в колесницах — обычай, заимствованный ими у восточных народов, но с местностью Греции мало сообразный. Греческие военные колесницы (известные под названием простых или троянских, в отличие от азиатских и персидских), двухколесные, сзади открытые и низкие, спереди возвышенные и прикрытые, были перевозимы двумя и не более как четырьмя лошадьми. В каждой находился один возничий и один апобат или сражавшийся воин.
В разделении, строе и образе действий греческих войск видны уже некоторого рода правильность и порядок. В общественных военных предприятиях греческие войска разделялись по поколениям и племенам. Так Ахилл прибыл к Трое с 2.500 воинов, разделенных на 5 отрядов или полков, из 5-ти сотен каждый. Под Троею воины греческие сражались в сомкнутых и глубоких толпах — фалангах или пургосе, в которых, по словам Гомера, щиты тесно смыкались со щитами, шлемы с шлемами, и воины в этом непроницаемом строе двигались в тишине и порядке, послушные гласу своих вождей. Существенною частью и отличительною чертою греческих битв этого времени были единоборства вождей, преимущественно таких, которые отличались превосходными: телесною силою, искусством во владении оружием, личною храбростью и вооружением. Единоборства были пешие или в колесницах. Вообще в греческих битвах этого времени телесная сила и личная храбрость заступали место искусства. Вожди заботились более о том, чтобы отличиться в единоборстве, нежели об управлении движениями и действиями войск. По свидетельству Гомера, в греческих войсках под Троею были строгие воинские порядок и подчиненность, и вожди поддерживали их не столько силою власти, дения и личным примером. Но с правильностью действий и воинским порядком были соединены чрезвычайные еще грубость и жестокость нравов. В пылу битвы, греки внезапно прекращали ее для того, чтобы грабить убитых, и удовлетворению этой страсти к грабежу и добыче нередко жертвовали и важною целью, и выгодным оборотом битвы. С побежденными же и пленными они обращались бесчеловечно.
Станы свои они располагали правильно и даже укрепляли их, если им угрожало нападение превосходного числом неприятеля. Ставок они, как кажется, еще не употребляли, при быстрых движениях располагаясь под открытым небом, а в тех случаях, когда долго оставались на месте — строя шалаши. Стан их перед Троею был огражден широким и глубоким рвом, тыном, земляным валом и деревянными башнями, за которыми были расположены шалаши воинов, разделенных по племенам и поколениям, а в середине стана находилась площадь для сбора войск, воинских совещаний и религиозных обрядов. Но обеспечение станов и войск, в них расположенных, от нечаянных нападений неприятеля стражами и дозорами было неизвестно грекам.
Искусство укреплять города было еще мало развито у них, и города обеспечивались преимущественно расположением их в неприступных или неудободоступных местах, либо ограждением их еще довольно грубыми оплотами — земляными валами либо деревянными стенами и башнями со рвом и тыном впереди.
В полиорцетике же греки были совершенно невежественны, что достаточно доказывается действиями их против Фив в Фивской войне и 10-ти летнею осадою Трои.

§ 21. Войны Фивская и Троянская.

В периоде героических времен Греции, воинственный дух греков развился в полной силе. Увлекаемые жаждою военной славы, еще более побуждаемые отвагою, удальством и предприимчивостью, свойственными народу юному, чувством мести к чуждым народам за их грабежи и опустошения в Греции, и надеждою обогащения грабежом в собственных их странах, — греки начали соединяться с целью произведения наступательных предприятий вне пределов своего отечества. Первыми такого рода предприятиями, более частными, нежели общими, были: полубаснословный, но вероятный, морской поход Аргонавтов в Колхиду (около 1250-ти лет перед P. I.) и Фивская война (за 1225 и 121.5 лет перед P. X.). В последней уже видим первые следы более правильного, нежели прежде, образа ведения войны. Она была предпринята шестью союзными пелопонесскими царями, в защиту законных прав Полиника, сына умершего Фивскаго царя Эдипа — на родовое наследие, которого ан был лишен братом своим Этеоклом. Предводительствуя семью сильными отрядами войск, Полиник и союзные с ним цари двинулись к Фивам и обложили их так, что каждый отряд расположился против одних из городских ворот (1225 г.). Фивы не были снабжены достаточным продовольствием, и Фивяне, после непродолжительного обложения, уступая наконец пылкости Этеокла и желанию избежать угрожавшего им голода, произвели сильную вылазку. Следствием ее был кровопролитный бой, в котором пали и Полиник, и Этеокл, и союзные цари, исключая одного Адраста. Гордясь одержанною ими победою, фивяне не позволили союзникам погребсти тела убиенных воинов — жестокая, по тогдашним понятиям греков, обида, нарушавшая законы религии их и правосудия. Тогда Адраст призвал афинян и, с помощью их, силою оружия принудил фивян согласиться на требования союзников. Десять лет спустя (1215). Эпигоны или сыновья падших под Фивами пелопонесских царей, в отмщение Фивянам, снова осадили Фивы, взяли и разграбили их, и часть жителей их истребили, другую пленили и обратили в рабство, а остальную принудили признать царем своим сына Полиникова.
Но первым и важнейшим общественным предприятием греков во времена героические была прославленная Илиадою война Троянская (1194-1184 г. перед P. X.). Царство Троянское, лежавшее на восточных или малоазиатских берегах Эгейского моря, находилось (около 1194 г. перед P. X.), под правлением царя своего Приама, в цветущем состоянии и было государством. богатым и сильным, ибо заключало в пределах своих древнюю Фригию, оба берега Геллеспонта и большой, плодородный остров Лесбос. Трояне и греки находились в постоянных сношениях между собою, иногда дружественных, чаще неприязненных, потому что предметом их было гораздо более морское разбойничество, нежели торговля. С морским разбойничеством же часто сопряжено было похищение женщин. Парис, сын Приама, дружелюбно принятый Менелаем, царем спартанским, похитил жену и казну его. Такого рода оскорбление, нанесенное одному из первых царей Греции, возбудило в греках жажду шести и послужило знаком к восстанию всей Греции против Троянского царства. К этому присоединились еще другие причины, немало способствовавшие соединению греков теснейшим между собою союзом. Греческие цари уже давно чувствовали необходимость соединенными силами сокрушить общего врага и могущественного соперника в морском разбойничестве, составлявшем одно из главных занятий греков. Притом, хищные и корыстолюбивые, они были побуждаемы и надеждою на приобретение в Троянском царстве богатой добычи. Наконец Агамемнон, царь Аргоса и брат Менелая, пользовавшийся большим уважением в Греции, имел сильное влияние на побуждение греков к войне против Трои, как в отмщение брата своего, так в особенности из личного честолюбия. Он и был избран в звание верховного вождя всеобщего греческого ополчения. В Авлиде, беотийской пристани, собрались вооруженные силы 15-ти греческих областей и вспомогательные войска Крита, Родоса и других островов, числом несколько более 100.000 челов. 16-я область Греции, Акарнания, войск, неизвестно почему, не выставила вовсе. За то одна Фессалия выставила их до 25.000 чел., т.е. около ¼ всех сил. Войска были посажены в Авлиде на 1,200 больших беспалубных судов или ладей, в каждой из которых помещалось от 50-ти до 120-ти воинов. Приплыв к берегам Троады, на которых, для обороны их, расположились трояне, греки успешно совершили высадку и, имея на своей стороне значительное превосходство сил, принудили троян отступить к Трое и заключиться в ней, но не обложили этого города со всех сторон, а расположились против него в одном общем стане на берегу моря. He зная искусства брать города осадою, они встретили сверх того многие и значительные препятствия и затруднения. Уже до прибытия их, трояне. не упустили ничего для усиления и без того весьма сильных укреплений Трои и для подкрепления себя союзниками. Из Карии, Лидии и других областей Малой Азии начали стекаться в Трою вспомогательные войска, и между тем, как этот город был беспрепятственно усиливаем ими и снабжаем продовольствием со стороны горы Иды, в тылу его лежавшей, в стане многочисленного греческого войска произошел крайний недостаток в продовольствии. Никаких мере для заготовления и доставки продовольствия из Греции заблаговременно принято не было, а окрестности Трои в самом скором времени были разграблены и совершенно истощены греками на дальнее расстояние. В этой крайности Агамемнон нашелся вынужденным половину греческого войска отправить во Фракийский Херсонес, для возделывания в нем тех земель, которые, вследствие частых набегов северных дикарей, были покинуты жителями. Оставшаяся же под Троею половина греческого войска, терпя крайнюю во всем нужду, была еще менее в состоянии обложить Трою со всех сторон и препятствовать прибытию подкреплений и подвозу продовольствия в нее, и лишь с трудом могла препятствовать обратному отнятию троянами края, занятого греками в окрестностях города. Так протекли 9 лет, в продолжение которых действия с обеих сторон ограничивались отчасти малою войною, отчасти же вылазками троян, более или менее важными битвами под стенами города и единоборствами вождей. И неизвестно, долго ли еще продолжалось и чем кончилось бы предприятие греков, если бы на 10-й год (1184 г. перед Р. Х) Троя, после сильных кровопролития и урона с обеих сторон, не была взята греками, по свидетельству Гомера, — грубою хитростью, а по мнению других писателей — обманом и предательством. Приам был предан смерти, семейство его пленено» а Троя разграблена и разрушена до основания.

II.
Военное дело у Греков в периоде от войны троянской до начала греко-персидских войн.

§ 22. Военное устройство и военныя учреждения вообще.

Родовые распри, вторжение северных дикарей под предводительством ираклидов, внутренние и внешние переселения греков и жестокие смуты, неустройства и междоусобия, потрясавшие Грецию после троянской войны в продолжение почти целого века (1184-1100 г. перед P. X.) были причинами замедления успехов военного дела у греков. Но когда в 11-м и 10-м веках перед P. X. (1100-900), по совершенном превращении вторжений внешних. врагов и переселений греков, в Греции мало по малу образовались республики, с той поры, по мере развития в общинах греческих народного правления, военное устройство их и военное дело у греков стали также постепенно развиваться, в согласных с новым общественным устройством формах и духе, и в 6-м веке перед P. X. представляют нижеследующие главные черты:
Военное звание было главною обязанностью и почетнейшим преимуществом каждого свободнорожденного гражданина. Приготовление граждан, уже с самых молодых лет, к трудам и обязанностям его, и поддержание, возвышение воинственного духа в народе составляли одну из главных целей законов и учреждений греческих республик. Достижению этой цели. значительно способствовали религия и общественные: воспитание и игры.
Религия освящала мужество и доблести воинские, и возводила героев в вечности на степень полубогов.
Общественное воспитание юношества состояло как в разнородных гимнастических и воинских упражнениях, развивавших силу и крепость тела, ловкость и искусство во владении оружием, так и в при обучении юношества к воздержанию, умеренности, терпению, во внушении ему правил уважения, покорности и повиновения старшим, и в развитии в нем мужества, храбрости и любви к отечеству.
Общественные игры: олимпийские, истмийские, немейские и пифийские, освященные религией и неразрывно связанные с нею, с нравами и обычаями греков, довершали общественное воспитание юношества и образование достойных граждан — воинов. К состязанию на них были допускаемы все свободно и законнорожденные греки. Они состояли из ристаний в колесницах и преимущественно из пеших гимнастических упражнений. Последние производились в стадие и были 7-ми родов: 1) бег, 2) скакание чрез преграды, 3) борьба, 4) метание диска (кружка) и копья, 5) кулачный бой, 6) панкратион или соединение борьбы с кулачным боем, и 7) пентафлон или соединение всех 5-ти первых родов упражнений. Ристания в колесницах, запряженных 4-мя конями, производились в ипподроме. Лестнейшие награды были уделом победителей: их воспевали в народных гимнах, им воздвигались кумиры в местах одержанных ими успехов, и памятники, алтари и храмы в отечественных городах, имена родителей и отечественных стран их прославлялись вместе с их собственными, они имели право занимать первые места на общественных играх, получали общественное содержание и проч. Наружными же знаками отличий их были сосновые, масличные и лавровые венки. Такого рода почести и награды сильно одушевляли народ, от природы пылкий, остроумный, деятельный и храбрый, и способствовали быстрому достижению им впоследствии превосходства над современными народами древнего мира в военном устройстве и военном искусстве.
Отлично приготовленные к военному званию общественным воспитанием, молодые граждане греческие, не моложе 18-ти и не старее 20-ти лет, приносили торжественную, сопровождаемую религиозными обрядами, присягу в верности своей республике и поступали на действительную службу, срок которой был различный, но нигде не продолжался долее 60-тилетнего возраста. В случае войны, правительства призывали к оружию большее или меньшее, смотря по обстоятельствам и надобности, число граждан, назначая их по жребию, очереди или возрасту. Граждане, беспорочно прослужившие известное число лет, были освобождаемы от военной службы, пользовались разными правами, льготами, преимуществами и почестями, и имели особенное право на получение общественных должностей и званий. Увечные же и престарелые воины были призреваемы правительствами и получали общественное содержание.

§ 23. Различные роды войск, вооружение, строй и образ действий их.

Греки сражались в это время почти исключительно пешими. Пехота греческая разделялась на тяжелую (оплитов) и легкую (псилов). Главною, лучшею и почетнейшею была первая, составленная обыкновенно из граждан высших классов, вооруженная копьями (длиною не более 10-ти футов) и короткими мечами, и носившая шлемы, грудные латы и большие щиты. Легкая пехота, которую составляли беднейшие граждане, была вооружена только луками и пращами; предохранительного же вооружения не имела. Пользуясь меньшим уважением, нежели тяжелая, острова уступала ей и добротою. Лучшими стрелками были жители острова Крита, и в войсках греческих республик почти всегда находилось большее или меньшее число критских стрелков.
После троянской войны греки вовсе перестали употреблять военные колесницы. Причинами тому были: оборонительные средства, введенные для уменьшения и даже уничтожения вреда, наносимого военными колесницами, — познанная способность последних с успехом и пользою действовать только на местности ровной и открытой, — и наконец гористые и пересеченные свойства местности Греции.
После троянской же войны, но неизвестно с какого именно времени, греки начали употреблять, вместо военных колесниц, конницу. По свидетельству Ксенофонта, спартанцы имели оную уже во времена Ликурга. Позже, в мессенских войнах, она усматривается и в спартанских, и в мессенских войсках, равно и в других войнах и у других народов Греции. Но вообще греческая конница была весьма малочисленна и по доброте стояла на низкой степени. Лучшею почиталась беотийская и особенно фессалийская, ибо Фессалия изобиловала и пастбищами, и конями.
Главным основанием разделения войск вообще служило десятичное деление, но в частности разделение войск, сила, величина и названия частей, равно и названия начальников их и прочих военных чинов, были в разных войсках греческих более или менее различные. В бою легкая пехота сражалась обыкновенно в рассыпную, впереди и на флангах тяжелой, которая производила натиск и удар в сомкнутых, глубоких массах, под общим названием фаланг, держа копья на перевес и прикрываясь большими щитами своими. Фаланга вообще не имела определенных и однообразных вида и устройства. По свойству этого строя, действия греческих войск в бою заключались преимущественно в фронтальном натиске, а для боя избиралась большею частью местность ровная и открытая спереди, но прикрытая и обеспеченная с флангов и тыла естественными препятствиями от обходов неприятеля. Такого же рода местность избиралась и для расположения станов, которые были прикрываемы и обеспечиваемы более местностью, нежели искусственными укреплениями.
Малочисленная, необремененная тяжестями и обозами, и составленная из воинов, с малолетства привыкших к телесным упражнениям и трудам, армии греческие отличались быстротою движений. В походе правое крыло, как почетнейшие, следовало обыкновенно в голове, легкие войска впереди и по бокам, а тяжести в середине или позади войска.
Что касается фортификации и полиорцетики, то первая была еще мало развита у греков, а в последней с их стороны незаметно еще никаких успехов, свидетельством чему могут служить 8-милетнее обложение Ифома, 11-тилетнее Иры и 9-тилетнее Криссы, в войнах мессенских и 1-й священной.

§ 24. Внутреннее устройство и дух войск, военные нравы и обычаи греков.

Военное управление или главное заведывание всеми делами, относившимися к набору, вооружению, устройству армий и управлению ими и их действиями, составляло принадлежность высших в республиках правительственных советов и лиц. Но право мира и войны, заключения и расторжения союзов принадлежало народу, и дела по этому предмету были решаемы в общенародных собраниях.
Слабейшею стороною военного устройства греческих республик было отсутствие единства в начальствовании армиями. Оно было обыкновенно разделяемо между большим или меньшим числом полководцев, ежегодно избираемых народом, имевших равную власть, начальствовавших армиями поочередно в продолжение известного времени и в совокупности составлявших военный совет. Часто при армиях находились также одно или несколько высших правительственных лиц, для надзора за действиями полководцев, соглашения их между собою, председательствования в военных советах и проч. Такого рода начальствование армиями, проистекавшее из свойств самого образа правления греческих республик, всегда было сопряжено, как весьма естественно, с большими неудобствами.
Греческие войска служили на собственном содержании, денежного жалованья не получали и даже считали постыдным получать за службу отечеству. Вместо жалованья служила добыча, приобретаемая от неприятеля. По одержании победы или взятии города, она была собираема перед полководцами, которые известную часть ее посвящали богам, затем лучшую часть имели право избрать себе, а остальная разделялась между военачальниками и воинами, в соразмерности с званием и заслугами каждого. Воины и даже целые отряды, особенно отличавшиеся, подвигами мужества и храбрости, иногда получали сверх того аристию или почетную часть добычи.
Греческие войска отличались как мужеством, храбростью и превосходным воинским духом, так и более или менее строгим воинским порядком. Главною опорою последнего, главною мерою в определении наказаний за преступления и наград за заслуги и отличия военные были благородные побуждения чести в любви к отечеству. Наказания состояли в лишении виновного прав гражданства или чести и в нанесении ему стыда и бесчестия, а награды в повышении в чинах, в различных дарах оружия, имущества, почетной части добычи и проч., и в особых почестях, льготах, правах и преимуществах.
Военные нравы и обычаи. греков в это время представляют смесь добродетелей и пороков, доблестей, порядка и подчиненности воинских — и грубых суеверий и предрассудков, варварства, жестокости и бесчеловечия.

III.
Республики: спартанская и афинская.

§ 25. Военные учреждения Спарты.

Между всеми греческими республиками, спартанская с 9-го и афинская с 6-го веков перед P. X. отличались уже не только могуществом и законами, но и военными: устройством и учреждениями своими.
Главною целью законов, данных (около 850 лет перед P. X.) Спарте Ликургом, было образование вполне воинственной республики, составленной из свободных и равных между собою граждан-воинов, крепких телом, воздержных, терпеливых, неспособных к изнеженности, мужественных, храбрых, исполненных презрения к богатству и жизненным наслаждениям, пламенной любви к отечеству, безусловной покорности и повиновения властям, и чистейшего воинского честолюбия, устремленного не к внешним завоеваниям, но к защите отечества. С этою целью, Ликург разделил все земли на 9.000 участков, данных гражданам Спарты, и 30.000, данных периекам или жителям Лаконии, — уничтожил золотую и серебряную монету, заменив ее тяжелою железною, — изгнал из Спарты науки и искусства, служившие к роскоши и удовольствию, — предписал спартанцам наблюдать величайшую простоту и строжайшую умеренность в общественном и частном быту, в одежде, пище и проч., заниматься исключительно военными упражнениями и ограничиваться только защитою своего отечества, — и запретил им иметь флот и крепости, воевать часто с одним и тем же народом, преследовать разбитого неприятеля и делать внешние завоевания.
Особенное внимание было обращено им на воспитание юношества. Спартанские дети со дня рождения своего вполне принадлежали республике, были отнимаемы от родителей и получали общественное воспитание. С ранних лет занимали их гимнастическими и воинскими упражнениями, приучали к воздержанию, смиренности, грубой пище, трудам, терпению нужд и лишений, уважению старцев, как своих родителей, повиновению старейшим летами, как своим начальникам, и беспрерывно внушали им, что война есть достойнейшее занятие, смерть в бою за отечество — величайшее благо, а робость и малодушие — постыднейшее преступление для свободнорожденного человека.
Цель ликурговых законов была в одном отношении вполне достигнута: спартанцы и лакедемоняне сделались мужественнейшим и воинственнейшим народом Греции, и отличаясь простотою и суровостью нравов, строгими воинскими порядком и подчиненностью, и необыкновенною храбростью, с ходом времени приобрели и долго сохраняли в Греции славу непобедимого войска. Но в другом отношении законы Ликурговы оказались более вредными, нежели полезными для Спарты. Увеличив силы спартанцев, они развили в последних неограниченные честолюбие и жажду воинской славы, побудили их, уже вскоре после смерти Ликурга и вопреки его запрещению, обратить свое оружие на внешние завоевания и сделались причинами частых войн спартанских граждан. Изгнание из Спарты наук и искусств, и презрение к ним, отнимали у спартанцев средства к теоретическому усовершенствованию своему, подобно другим народам Греции, в военном искусстве. Запрещение же иметь флот и крепости, часто воевать с одним и тем же народом, преследовать пораженного неприятеля и проч. не дозволяло спартанцам пользоваться плодами одержанных им побед и доставляло большие выгоды и преимущества противникам их.
Co времени введения в Спарте Ликурговых законов, вооруженную силу ее составляли все свободнорожденные граждане Спарты и периеки. Те и другие были от рождения воинами, и с 20-ти до 60-тилетнего возраста считались на действительной службе. В мирное время они содержали стражу в городах; в случае же войны, от каждого из 5-ти поколений, на которые разделялся народ, правительство призывало большее или меньшее, смотря по обстоятельствам и надобности, число воинов известных лет. По беспорочном прослужении 40 лет, спартанские воины были увольняемы от военной службы и пользовались теми: всеобщим уважением и преимуществами, на которые закон давал в Спарте право старцам.

§ 26. Устройство и дух спартанских войск.

Тяжелая пехота составляла лучший род и главную силу спартанских войск. Спартанец не только не стыдился носить предохранительное вооружение, но и считал священною обязанностью сколь можно тщательнее прикрывать им свое тело: ибо жизнь его принадлежала отечеству и он обязан был хранить ее на пользу сего последнего. Поэтому спартанская тяжелая пехота носила полное предохранительное вооружение, почетнейшею частью которого был большой щит. Покинуть щит и даже сражаться без него считалось стыдом и бесчестием для спартанского воина. Ручным оружием спартанской тяжелой пехоты были: дротик, копье и короткий, обоюдоострый меч.
Легкой пехоты было мало, а конницы еще менее. И та и другая имели легкое вооружение. Конница была весьма посредственная.
Ксенофонт и Фукидид, в творениях которых находятся превосходные сведения об устройстве спартанского войска, показывают различно тактическое его разделение и числительный состав его частей. По словам Ксенофонта, Ликург разделил спартанское войско на 6 мор (или полков) пехоты и на 6 мор конницы. Военачальниками каждой моры пехоты были: 1 полемарх (или главный начальник), 4 лохагоса, 8 пентекостириев и 16 эномотархов, из чего должно заключить, что в море было 4 лохоса, 8 пентекостий и 16 эномотий; но число воинов в каждой части у Ксенофонта не означено. Фукидид же, не упоминая о морах, говорит, что каждый лохос состоял из 4 пентекостий, каждая пентекостия из 4 эномотий, а каждая эномотия имела 4-х воинов во фронте и 8 воинов в глубину, иначе 4 ряда и 8 шеренг. Таким образом, по Фукидиду, в эномотии долженствовало быть 32 воина, в пентекостии 128, а в лохосе 512; по Ксенофонту же, предположив состав эномотии не более, как из 32 воинов, в пентекостии долженствовало быть только 64, в лохосе 128, в море 512, а всего в спартанской тяжелой пехоте только 3.072 воина. Между тем известно, что Спарта выставляла тяжелой пехоты гораздо более. А потому должно полагать, что сила моры не была постоянною, но. увеличивалась или уменьшалась более или менее в различные времена, в различных обстоятельствах и сообразно с умножением или уменьшением народонаселения.
Предводительствование армиями принадлежало в Спарте царям. Власть их, весьма ограниченная в мирное время, в делах общественных, была неограниченная в военное время, в войске; но они были обязаны народу строгою ответственностью в ее употреблении. Каждый из двух спартанских царей предводительствовал особою армией, если армий было в поле две; если же только одна, то народ решал, которому из царей предводительствовать войском, и которому оставаться в Спарте. При царях состояли: по одному или по два полемарха в виде помощников, несколько увенчанных на общественный играх атлетов или бойцов, и отборные, по выбору эфоров, — молодые конные воины, составлявшие как бы дружину царских телохранителей. Сами эфоры, вскоре после Ликурга, стали сопровождать царей на войну и составлять их военный совет.
Тактика и образ действий спартанских войск в бою были весьма просты. Спартанцы производили на неприятеля фронтальное нападение сомкнутой фалангою и решали победу силою удара; в случае же числительнаго превосходства неприятеля старались одержать верх над ним какою-либо хитростью. В бой они шли в тишине и порядке, мерным шагом, при звуках флейт. Опрокинув неприятеля, они не преследовали его и позволяли ему отступать беспрепятственно; разбитые же сами, отступали медленно и в величайшем порядке. В походе войску предшествовала передовая конная стража. При расположении станом, внутри его, для охранения в нем порядка, ставили днем одну, а ночью другую стражу, — вне стана же пешие стражи и конные разъезды днем и ночью наблюдали за неприятелем. Станы свои спартанцы укрепляли в таком только случае, когда не представлялось возможности обеспечить оные местностью или естественными препятствиями. По свидетельству Ксенофонта, Ликург предписал спартанцам располагать свои станы кругообразно.
Спартанские войска отличались превосходным воинским духом и всеми воинскими добродетелями, строжайшими воинскими подчиненностью и порядком, твердостью и непоколебимым, хладнокровным мужеством. Все учреждения их были устремлены к тому, чтобы мир сделать для них временем беспрерывных: деятельности, трудов, нужд и лишений, войну же, напротив — временем отдыха, свободы и удовольствий, — и таким образом заставить их последнюю предпочитать первому. На войне спартанские воины имели одну только заботу — сражаться с неприятелем; все же свободное от военных действий время они проводили в отдыхе, гимнастических упражнениях, военных играх и т.п. Они были освобождены от всех трудов и работ, не касавшихся непосредственно боя, и даже в исправлении обязанностей службы им было доставляемо всевозможное облегчение. а потому в походе при них находилось всегда множество илотов, прислуживавших им и исправлявших все невоенные и грубые работы, и большое число вьючного скота и обозов с запасами военными и продовольственными. Общественный стол (сисситии) спартанцев, в мирное время состоявший из самой скудной и грубой пищи, в военное был обильнее и лучше. Наконец — к бою спартанцы готовились, как к веселому пиршеству, принося жертвы музам и украшая себя цветами и лучшими своими одеждами и оружием.
Согласно с древним и священным обычаем, спартанцы никогда не выступали в поход из Лаконии прежде полнолуния. Перед выступлением в поход и по возвращении из него, они всегда приносили жертвы богам, для умилостивления или благодарения их.
По законам Ликурговым, они не вмели крепостей потому, что лучшею защитою республики долженствовали быть не укрепления городов ее, но мужество и воинский порядок ее граждан. По этому Спарта и другие города Лаконии были совершенно открыты. Искусство брать города осадою было неизвестно спартанцам.

§ 27. Военные учреждения афинян.

Co времени уничтожения в Афинах царской власти до издания Солоновых законов (1068-594 г. перед P. X.), среди постоянного борения высшего и низшего сословий народных, при недостатке положительных законов и при жестоких по этим причинам внутренних смутах, потрясавших республику афинскую, военное устройство и военные учреждения ее не имели ничего определенного, постоянного и прочного, — со времени же издания Солоновых законов представляют вообще нижеследующие главные черты:
Главною целью Солоновых законов было уничтожение притеснительной аристократии; с избежанием однако же образования чистой демократии. На этом основании, все свободное народонаселение Аттики было разделено, по количеству владеемого им имущества или получаемого дохода, на 4 класса или сословия: пентекосиомедимнов, иппиев или всадников, зевгитов и фетов, — из коих первые были составлены из богатейших, а последние из беднейших граждан. — Каждый свободный гражданин, к какому бы сословию ни принадлежал, был обязан нести военную службу внутри и вне пределов Аттики. Но первые два сословия (пентекосиомедимны и иппии) были обязаны содержать одного коня и служить в коннице и освобождены от службы в пехоте, исключая тех случаев, когда были особо призываемы к ней. Зевгиты были обязаны служить в тяжелой пехоте и иметь полное вооружение. Из фетов же или беднейших граждан, имевшие полное вооружение могли служить в тяжелой, а не имевшие его должны были служить в легкой пехоте.
Каждый свободнорожденный гражданин афинской республики был обязан с молодых лет заниматься гимнастическими и воинскими упражнениями в учрежденных для того гимназиях или общественных училищах. По достижении 18-тилетнего возраста, он приносил торжественную присягу в верности республике, был вносим в список воинов и поступал на действительную службу, до 20-ти лет — внутри, а с 20-ти до 40 лет — и вне пределов Аттики. По прослужении 20-ти лет, афинские граждане были увольняемы от военной службы, для того, чтобы иметь возможность остальное время жизни упражняться и быть полезными республике также и в мирных занятиях и искусствах. Однако до 60-ти лет они еще были обязаны, в случае вторжения внешних врагов в пределы Аттики, вооружаться на защиту республики, по достижении же 60-ти лет были совершенно увольняемы от военной службы.
С конца 6-го века перед P. X., когда число поколений, на которые разделялись жители Аттики, увеличилось до 10-ти, набор войск производился с каждого из этих 10-ти поколений особо.

§ 28. Устройство и дух афинских войск.

Главным и лучшим родом войск у афинян, также как и у спартанцев, была тяжелая пехота (оплиты). Она имела вооружение древних героических времен, главными видами которого были: большой щит, длинное копье и короткий меч. Строилась она сомкнутыми фалангами, глубиною не менее 8-ми воинов. Легкая пехота (псилы) была весьма, мало уважаема. Конницы у афинян было весьма мало (69 человек), и та была довольно плохая.
Разделение и устройство афинских войск в это время неизвестны с достоверностью, — но, как кажется, в сущности сходствовали с разделением и устройством войск спартанских, отличаясь от них только некоторыми частными подробностями и названием частей войск и военачальников. Co времен разделения жителей. Аттики на 10 поколений, и войско афинское или, правильнее сказать, тяжелая пехота начала быть разделяема, по числу поколений, на 10 хилиархий, каждая в 1.000 воинов и более, под начальством хилиарха или тысячника. С того же времени каждое из 10-ти поколений избирало собственного своего вождя или главного военачальника, который назывался стратегом и соответствовал некоторым образом. спартанскому полемарху. 10 афинских стратегов имели равную власть, — каждый из них начальствовал армиею поочередно в продолжение суток, а все вместе составляли военный совет.
В нравственном отношении афинские войска являют туже смесь добродетелей и пороков, которая составляла основную черту народного характера афинян. Они были отменно храбры, но пылкая храбрость их не была соединена с теми твердостью и постоянством, которыми отличались войска спартанские. Склонность афинян к жизненным наслаждениям была причиною, что в афинских войсках не было того строгого воинского порядка, который существовал в войсках спартанских.

IV.
Войны греков в периоде от войны троянской до начала греко-персидских войн.

§ 29. Характер греческих войн этого времени вообще.

В продолжение всего этого периода греки вели исключительно одни внутренние междоусобные войны.
Войны эти в первой половине периода (1183-750 г. перед P. X.) суть не что иное, как мелкие родовые распри вождей и междоусобия племен греческих. Непосредственно после троянской войны к ним присоединились вторжения внешних врагов — дорян и этолян, предвидимых гераклидами, кончившиеся покорением последними Пелопоннеса. Племенные междоусобия не только не прекратились после водворения ираклидов в Пелопоннесе, но и усилились вследствие неравного раздела земель его между дорийскими племенами и возникшей от того взаимной вражды их. Вообще войны первой половины этого периода имеют характер, свойственный племенным междоусобиям диких или необразованных народов и не представляют ничего- замечательного. Искусство же ведения войны у греков в это время стоит на низкой степени совершенства.
Во второй половине периода (750-500 г. перед P. X.), когда во всей Греции уже образовались республики, и из них две — спартанская и афинская уже начали возвышаться над прочими, раздробленность войны несколько уменьшилась, а важность ее увеличилась. Междоусобные войны греческих городов и областей уже были ведены силами, несколько более сосредоточенными или по крайней мере менее раздробленными, нежели прежде, и имели большие объем, значение и важность. Они состояли преимущественно из действий малой и крепостной или осадной войны/ По причине малого пространства Греции, политического раздробления ее, пересеченных свойств ее местности и малочисленности действовавших сил, малая война была в особенности развита и иногда ведена с большим искусством. Крепостная война заключалась в осадах или правильнее обложениях и в обороне городов, укрепленных не столько искусством, сколько местностью.
Важнейшими из войн второй половины этого периода были: 1-я и 2-я мессенские и 1-я священная.

§ 30. Первая мессенская война (742-722 г. перед P. X.).

Сознавая возросшие силы свои, спартанцы, как было сказано выше, уже вскоре после Ликурга и вопреки его постановлениям, обратили оружие свое на внешние завоевания и начали вести наступательные войны против соседей своих аргивян, аркадян и мессенян. Соседственная с Лакониею на западе, плодородная область Мессения в особенности сделалась предметом их честолюбивых видов. Обитаемая народом преимущественно земледельческим, она казалась им легкою добычею. Взаимные с обеих сторон насильственные поступки и обиды, и отказ в удовлетворении их, послужили достаточным предлогом к войне. Спартанцы тайно изготовились к ней, торжественно поклялись — дотоле не прекращать ее и не возвращаться в Лаконию, доколе не завоюют Мессении, и затем, без всякого предварительного объявления войны, внезапно напали ночью (743 г.)'на пограничный мессенский городок Амфею и истребили большую часть его жителей.
Мессенский царь Евфай призвал мессенян к оружию, но убежденный в том, что они не в состоянии измерить сил своих с воинственными и опытными в военном деле спартанцами в открытом поле, заключился в укрепленных городах Мессении и 4 года сряду (743-740) обучал мессенян военному делу и строгому, как у спартанцев, воинскому порядку, не взирая на беспрерывное и жестокое опустошение последними Мессении. Мало по малу мессеняне начали однако же посылать небольшие отряды войск для опустошения приморских берегов Лаконии. На пятый же год (739) Евфай двинулся к границам Лаконии с отборнейшею частью мессенских граждан и. множеством рабов. Спартанцы также двинулись им на встречу, в надежде решить войну одним ударом. Оба войска встретились близ Амфеи, но разделенные ручьем, в котором от дождей высоко поднялась вода, не могли вступить в бой, и действия их ограничились неважною и нерешительною сшибкою посланной с обеих сторон к вершине ручья малочисленной конницы. Ночью мессеняне расположились в столь сильно укрепленном стане, что спартанцы не отважились напасть на них и — не взирая на данную ими клятву — воротились в Лаконию,
Это отступление возбудило негодование эфоров. Они напомнили войску данную им клятву — я осенью следующего года (738) 20.000 спартанских войск, не считая сильного отряда критских стрелков, двинулись, под предводительством спартанских царей Феопомпа и Полидора, в Мессению. Здесь (как кажется, снова при Амфее) произошел кровопролитный бой, в котором обе стороны сражались с большим ожесточением, но ни та, ни другая не одержала решительной победы. Обе понесли впрочем столь сильный урон, что заключили на короткое время перемирие.
Мессеняне находились в трудном и даже опасном положении. Они не могли в скорости пополнить понесенного их войсками урона, а до того времени — держаться с слабыми силами в поле; запасы продовольствия в мессенских городах совершенно истощились и к довершению бедствий — чума опустошала Мессению. Все эти причины побудили мессенян вывести войска свои из занятых имя городов и сосредоточить их на горе Ифоме, в укрепленном городе того же имени. Восемь лет сряду (737-730) мужественно оборонялись они здесь против всех нападений спартанцев и тем приобрели себе союзников в аргивянах, аркадянах, сикионянах и гражданах сильного на море Коринфа. На 8-й год (730) при Ифоме произошел бой, в котором спартанцы были разбиты, но мессеняне потеряли павшего в нем Евфая. Избранный на его место Аристодем оправдал доверие своих сограждан. Пять лет сряду (729-725) деятельно и искусно вел он малую войну, умел обращать в ничто все предприятия спартанцев, разбивал их по частям в малых сшибках и принудил их ограничиться одними хищническими набегами, а сам между тем заключил еще более тесный союз с аргивянами, аркадянами, сикионянами и коринфянами.
Благоразумные и искусные действия его были увенчаны решительною победою, одержанною им на 5-й год (725) над спартанцами в кровопролитном бое при Ифоме. Только превосходный воинский порядок спартанского войска спас оное от совершенного истребления и дозволил остаткам его спастись в Лаконию.
За этим чрезвычайным напряжением сил последовало крайнее истощение их и двухлетнее с обеих сторон бездействие (724-723)...
Спартанцы, первые собравшись с силами и возобновив (723) войну, снова обложили Ифом. После 5-ти месячного обложения его и многих стычек, в которых успех был постоянно на стороне спартанцев, мессеняне, лишась Аристодема и вождей своих, умерших либо павших в бою, сильно стесненные спартанцами и страдая от голода; покинули Ифом и большею частью спаслись к союзникам своим в Арголиду и Аркадию. Это положило конец войне. Ифом был разрушен до основания, а мессеняне сделались данниками спартанцев, клятвою обязавшись давать им половину произведений своей земли.

§ 31. Вторая Мессенская война (682-668 г. перед P. X.).

Около сорока лет терпеливо переносили мессеняне жестокие угнетения спартанцев, пока наконец в новом поколении мессенскаго народа не воскрес прежний дух независимости. В лице знатного родом, мужественного и доблестного Аристомена восстал избавитель мессенян от ига спартанского. Заключив втайне союз с аргивянами и аркадянами, он воззвал народ к оружию и при Дерах, мессенском селении, внезапно напал на отряд спартанских войск (682). Здесь произошел жестокий и упорный, но нерешительный бой: обе стороны понесли большой урон, но ни та, ни другая не одержала победы. Спартанцы были однако же столь встревожены, что прибегли к дельфийскому прорицалищу и по определению его, решась искать себе вождя в чуждой области, обратились к афинянам с просьбою дать им предводителя. Афиняне, не желая содействовать покорению ими Мессении, но и страшась оскорбить богов ослушанием, послали спартанцам песнопевца Тиртея. Между тем мессеняне были усилены вспомогательными войсками аргивян, аркадян, сикионян и элеян, и вскоре двинувшись (681) под предводительством Аристомена к границам Лаконии, встретили спартанскую армию, подкрепленную вспомогательными войсками одного Коринфа. В произошедшем кровопролитном бое, в котором Аристомен снова оказал необычайную храбрость и особенное искусство, мессеняне одержали решительную победу, а спартанцы, разбитые по частям, претерпели столь сильное поражение, что в Спарте хотели уже вступить с мессенянами в мирные переговоры. В этих трудных обстоятельствах Тиртей, силою своих песнопений, ободрил упавший дух спартанцев — и они положили возобновить и продолжать войну. а между тем Аристомен умел воспользоваться одержанною победою, смело, деятельно и искусно ведя малую войну и разоряя пограничные земли и города Лаконии.
На следующий год (680) сильное спартанское войско двинулось в. Мессению. Аристомен расположился близ одного урочища, носившего название Тронхеи или великого рва. В произошедшем здесь бое мессеняне, вследствие измены подкупленного спартанцами аркадского царя Аристократа и не смотря на геройские подвиги Аристомена, были на голову разбиты и большею частью истреблены. Аристомен с слабыми остатками войска успел однако же спастись.
Это поражение так ослабило мессенян, что Аристомен, убежденный в невозможности держаться против спартанцев в поле, решился очистить все города и заключиться в крепости Ире. Он избрал ее по той же причине, по которой мессеняне в 1-й войне избрали Ифом: находясь недалеко от морского берега, она удобно могла быть снабжаема продовольствием из пристаней Пилоса и Мефона, с которыми имела свободное сообщение, потому что у спартанцев не было флота. Целых 11 лет мужественно оборонялись в ней Аристомен и мессеняне против превосходных сил спартанцев. Не, ограничиваясь одною обороною в стенах крепости, Аристомен беспрестанно производил, с малочисленною, но отборною дружиною, быстрые и смелые набеги на занятые спартанцами край и города. В одном из этих набегов он и дружина его были окружены, взяты в плен, отведены в Спарту и низвергнуты в глубокую пропасть. Аристомен успел однако же спастись от смерти и плена, и возвратился в Иру. И может быть долго еще мессеняне под предводительством его держались бы в Ире, если бы измена не открыла спартанцам входа в эту крепость (668). После трехдневного, кровопролитного боя внутри ее, спартанцы овладели ею и дозволили Аристомену с остатками мессенских войск удалиться в Аркадию. Неудача не поколебала мужественного Аристомена: с 500 мессенянами и 300 аркадянади решился он напасть на Спарту, в то время, когда большая часть спартанского войска находилась на отдаленном краю Мессении. Уже все было готово к. исполнению этого отважного предприятия, когда измена открыла Аристоменово намерение спартанцам и сделала исполнение оного невозможным.
Взятие Иры положило конец 2-й мессенской войне и довершило покорение Мессении и порабощение ее жителей спартанцами. Земли ее были разделены между победителями, а жители обращены в рабство и большею частью отведены в Лаконию.

§ 32. Первая священная война (594-585 г. перед P. X.).

Среди беспрерывных, мелких и незамечательных междоусобий греческих племен и республик, 1-я священная война заслуживает внимания по соединению в ней вооруженных сил Греции с одною общею целью.
Причиною этой войны было святотатство, совершение гражданами сопредельной с землями дельфийского прорицалища, небольшой республики Крисской, состоявшей из трех цветущих торговлею и богатством городов: Криссы, Цирры и Антицирры. Движимые корыстолюбием, криссяне дерзнули вторгнуться в священный округ прорицалища и разграбить храм Аполлона и богатое его казнохранилище (594 г.).
Совет амфиктионов положил отмстить за это разорением крисских городов и посвящением крисских земель оскорбленному божеству. Но меры, принятые им, равно и исполнение их, были слабы и нерешительны. Войск было собрано мало и они тщетно усиливались овладеть крисскими городами, жители которых оборонялись упорно. Наконец главное начальство над соединенными греческими войсками было вверено советом амфиктионов фессалийскому царю Еврилоху. Разорив крисские земли и разбив криссян во многих стычках в открытом поле, Еврилох осадил главный город республики, Криссу. Неумение греков брать города осадою, сильные укрепления Криссы, мужественная оборона ее граждан и снабжение Криссы продовольствием из пристани Цирры, с которою она имела свободное сообщение — все это было причиною, что Еврилох не мог ни взять Криссы осадою, ни принудить жителей ее к сдаче обложением и голодом. Уже 9-й год длилась война, а союзники не только не успели достигнуть своей цели, ни произвести что-либо важное и решительное, но и сами были ослаблены, терпели крайнюю во всем нужду и упали духом. К довершению бедствий их, смертоносные заразительные болезни производили в рядах их жестокое опустошение. В этих обстоятельствах они прибегли, по совету одного врача, к жестокому и постыдному средству для овладения Криссою — отравили водопроводы, снабжавшие город водою, и вскоре после того взяли оный приступом и разрушили до основания, а малое число оставшихся граждан частью истребили, частью обратили в рабство. Затем они приступили к Цирре в, после непродолжительного обложения ее, овладели и ею помощью хитрости. Последний город, Антицирра, покорился им добровольно. Цирра и Антицирра были, подобно Криссе, разрушены до основания, а жители их обращены в рабство. Одна только пристань Цирры, выгодная для дельфийского прорицалища по причине близости от него, была пощажена от разрушения.

Период второй. От начала греко-персидских войн до смерти Александра В. (500-323 гг до Р.Х.)

ПЕРИОД ВТОРОЙ.

ГЛАВА V. Персы
§ 33. Военное устройство персидской монархии.
§ 34. Устройство войск и военное дело вообще.
§ 35. Поход Дария Гистаспа против скифов (513).
ГЛАВА VI. Греки
I. Военные: устройство, учреждения и искусство у греков вообще
§ 36. Военное устройство и военные учреждения
§ 37. Различные роды войск и вооружение их.
§ 38. Строй и образ действий войск. — Греческая фаланга и греческая тактика
§ 39. Преимущества и недостатки, выгоды и невыгоды фаланги
§ 40. Походные движения и боевые порядки
§ 41. Внутреннее устройство и дух войск, воинский порядок, военные нравы и обычаи греков
§ 42. Кастраметация, фортификация и полиорцетика
§ 43. Морское дело у греков
II. Республика спартанская.
§ 44. Военное устройство и военные учреждения ее
§ 45. Устройство спартанских войск
III. Республика афинская
§ 46. Военное устройство и военные учреждения ее
§ 47. Устройство афинских войск
ГЛАВА VII. Первая греко-персидская война (504-449).
§ 48. Причины и начало войны. — 1-е нашествие персов на Грецию в 490-м г. — Сражение ври Марафоне.
§ 49. 2-е нашествие персов на Грецию под предводительством Ксеркса I в 480-м году. — Бой при Фермопилах. — Морская битва при Саламине.
§ 50. Поход 479-го года. — Сражения при Платее и Микале
§ 51. Война с 478-го по 449-й год
ГЛАВА VIII Пелопоннесская воина (431-404)
§ 52. Причины войны. — Цель, силы и средства каждой стороны
I. Первая половина войны (431-422)
§ 53. Начало и первые два года войны (431-430).
§ 54. Следующие пять лет войны от смерти Перикла до взятия пелопонесских гоплитов. на Сфактерии (429-425)
§ 55. Последние три года первой половины войны до заключения между Спартой и Афинами отдельного мира (424-422 г.)
§ 56. Шесть лет мира между Спартою и Афинами (421-416)
II. Вторая половина войны (415-404).
§ 57. Предприятие афинян против Сицилии (415-413).
§ 58. Следующие пять лет войны (412-408)
§ 59. Последние три года войны (407-404).
§ 60. Общий вывод о пелопонесской войне
ГЛАВА IX. Восстание Кира младшего и отступление 10,000 греков (401-400)
§ 61. Восстание Кира младшего -Поход его к Вавилону. — Битва при Кунаксе (401).
§ 62. Отступление 10,000 греков (401-400). — Отступление до р. Забата.
§ 63. Отступление от р. Забата до р. Кентрита
§ 64. Поход от Кентрита до Трапезунта
§ 65. Поход от Трапезунта до Хрисополя и действия во Фракии.
§ 66. Заключение
ГЛАВА X. Воина Спарты с перса м и и греческим союзом. — Походы Агесилая (399-387)
§ 67. Война Спарты с персами (399-394)
§ 68. Война Спарты с персами и греческим союзом (394-387)
ГЛАВА XI. Воина между Спартою и Фивами. — Походы Агесилая, Пелопида и Эпаминонда (378-362)
§ 69. Причины войны
I. Первая половина войны до сражения при Левктре включительно (378-371)
§ 70. Война в Беотии. — Действия Агесилая и Пелопида.
§ 71. Война Афин с Спартою на море. — Действия Хабрия, Тимофея и Ификрата
§ 72. Общий мир за исключением Фив;- война Спарты с одними Фивами;- сражение при Левктре (372-371)
II. Вторая половина войны со времени победы при Левктре (371-362).
§ 73. Следствия победы при Левктре. — Война в Пелопоннесе. — 1-й и 2-й походы Эпаминонда в Пелопоннесе (371-368)
§ 74. Война в Фессалии. — 1-й и 2-й походы Пелопида в Фессалии (368-367)
§ 75. Война в Пелопоннесе (366-365), — 3-й поход Эпаминонда в Пелопоннесе (366)
§ 76. 3-й поход Пелопида в Фессалии (365). — Действия Эпаминонда на море
§ 77. Война в Пелопоннесе (364-362). — 4-й и последний поход Эпаминонда в Пелопоннесе (362). — Сражение при Мантинее. — Общий мир
§ 78. Общий вывод о военном устройстве греков и состоянии у них военного искусства вообще и искусства ведения войны в особенности, от нашествия персов на Грецию до времен Филиппа македонского
ГЛАВА XII. Македоняне
I. Военные: устройство, учреждения и искусство у македонян при Филиппе и Александре В.
§ 79. Военные устройство и учреждения
§ 80. Различные роды войск и вооружение их
§ 81. Состав, сила, разделение, строй и образ действий войск. — Македонская фаланга и македонская тактика.
§ 82. Внутреннее устройство македонского войска, кастраметация, фортификация, полиорцетика и состояние военного искусства вообще у македонян при Филиппе и Александре В.
II. Воины Филиппа македонского (360-336 г.).
§ 83. Первые походы Филиппа в Пэонии, Иллирии, Фракии и Фессалии (360-356)
§ 84. Война с 355-го по 336-й год вообще. — Походы во Фракии и Фессалии, — война с афинянами и 1-й поход в Греции (355-346)
§ 85. Походы с 345-го по 341-й год. — Война во Фракии (340). — Поход против скифов к нижнему Дунаю (339). — 2-й поход в Греции и сражение при Херонее (338 г.)
§ 86; Общий вывод о Филиппе, как полководце, и его войнах.
ГЛАВА XIII. Походы Александра Великого (336-324 г.)
§ 87. Первые годы жизни Александра В. (356-336).
§ 88. Первые походы Александра В. против трибаллов и иллириян (335)
§ 89. Поход против Фив (335)
§ 90. Война с персиян (334-327). — Причины и цель ее. — Относительное положение, силы и первоначальные предположения действий обеих противных сторон
I. Завоевание восточных берегов средиземного моря.
§ 91. 1-й поход в малую Азии (334). — Сражение на р. Гранике.
§ 92. 2-й поход в малой Азии (333). — Сражение при Иссе
§ 93. 3-й поход в Сирии и Египте (333-332).
ГЛАВА XIV. Походы Александра Великого (336-324) (продолжение)
II. Завоевание внутренних областей персидского государства.
§ 94. 4-й поход в Мессопотамии, Ассирии, Вавилонии, Сузиане и Персии (331). — сражение при Арбеле. Бой ври вратах персидских
III. Завоевание северо-восточных областей персидского государства
§ 95. 5-й поход в Мидии, Парфии, Гиркании, Ариане, Бактриане и Согдиане (330)
§ 96. 6-й поход в Согдиане (329).
§ 97. 7-й и 8-й походы в Согдиане и Бактриане (328-327)
ГЛАВА XV. Походы Александра Великого (336-324) (окончание)
§ 98. 9-й поход в Индии (327-326). — Сражение на р. Гидаспе
§ 99. 10-й и последний; обратный поход из Индии в Персию (326-325)
§ 100. Общий вывод об Александре, как полководце, и об образе и искусстве ведения им войны
ГЛАВА XV. Карфагеняне
§ 101. Военное устройство и военные учреждения
§ 102. Различные роды войск, вооружение, строй и образ действий их
§ 103. Войны карфагенян
ГЛАВА XVII. Римляне
I. Военное устройство и военное искусство
§ 104. Военное устройство и военные учреждения
§ 105. Различные роды войск, вооружение, строй и образ действий их
§ 106. Фортификация, полиорцетика и военное искусство вообще
II . Войны римлян
§ 107. Войны при. царях (754-509)
§ 108. Войны римлян со времени введения народного правления до осады Веий (509-405)
§ 109. Война с веиентянами и осада Веий (404-395)
§ 110. 1-е нашествие галлов (389-388). — Битва на р. Аллии
§ 111. 2-е нашествие галлов (366). — Битва на р. Анио.
§ 112. Война с тарквинянами, герниками и галлами (358). — Битва Сулпиция с галлами
§ 113. Войны римлян после осады Веий вообще.
§ 114. Общий вывод о войнах римлян и их характере, и об образе и искусстве ведения римлянами войны в этом периоде

ГЛАВА ПЯТАЯ. ПЕРСЫ.

§ 33. Военное устройство персидской монархии. — § 34. Устройство войска и военное дело вообще. — § 35. Поход Дария Гистаспа против скифов (513).

Источники: Св. Писания книги Эздры и Эсфири, Геродот, Ксенофонт, Диодор, Арриан, Heeren и указанные в главах I, II и III.

§ 33. Военное устройство персидской монархии.

Правильным военным устройством своим обширная персидская монархия впервые была обязана третьему персидскому царю Дарию I Гистаспу (522-486). При нем и при сыне его Ксерксе I (486-465) оно заключалось вообще в следующем:
Для обеспечения владычества над странами, завоеванными силою оружия, и для защиты их от внешних врагов, правительство персидское содержало постоянные войска, распределенные по 20-ти сатрапиям или наместничествам, на которые Дарий разделил государство. Но дабы сатрапы не могли во зло употреблять своей власти, Дарий совершенно отделил власть военную от гражданской и, предоставив сатрапам одну последнюю, вверил первую особым военным начальникам, им самим назначаемым и сменяемым, и, вместе с начальствуемыми ими войсками, находившимся в полной и непосредственной от него зависимости. Поэтому постоянные войска назывались царскими. Набор и пополнение их лежали на обязанности собственных их начальников, от сатрапов же своих областей они только получали продовольствие и прочее содержание, в натуре, определенными дачами и мерами, из поступавших к сатрапам податей и доходов их сатрапий. В каждой сатрапии было два рода царских войск, существенно отличные один от другого: войска полевые или действующие, и городовые или гарнизонные.
Полевые войска были распределены, как внутри сатрапий, так и на границах их и в укрепленных проходах из одной области в другую — отдельными частями или полками, каждый силою в 1,000 человек. Число и род полевых войск в каждой сатрапии были в точности определены. Ежегодно им производились строгие смотры, вблизи столицы (Сузы) — самим царем, а в отдаленных областях — назначаемыми им для того высшими военачальниками. С этим учреждением было сопряжено разделение государства на военные округи, независимое от разделения его на сатрапии и основанное на назначении мест для сборов и смотров войск. В некоторых военных округах были постоянные сборные места, названия которых носили как эти военные округи, так и все принадлежавшие к ним полевые войска. Таковы были, по Геродоту и Ксенофонту, малоазиатские военные. округи со сборными местами: на равнине Кастольской и в Киликии на полях Алейских, а в Сирии при Фимвре. Общего числа царских полевых войск определить невозможно; но судя по удобству и скорости, с которыми персы собирали обыкновенные армии, оно долженствовало быть весьма значительно.
Городовые войска составляли постоянную стражу городов и укрепленных замков, весьма сильную во всех и особенно в пограничных. Они не входили ни в состав военных округов, ни в общий с полевыми войсками расчет, не были обязаны являться с ними на годовые смотры и имели своих особенных начальников и. совершенно отдельное управление.
При самом царе находились отборная 10-ти тысячная дружина царских телохранителей, вместе с высшими и ближайшими царскими военными сановниками составлявшая многочисленный и пышный царский военный двор, всегда окружавший и всюду сопровождавший царя. Первое место между этими дружинами принадлежало составленной из природных персов, славившейся отменною храбростью и известной в истории под названием 10,000 бессмертных (ибо была постоянно содержима в полном 10-ти тысячном составе). Второе же место после нее принадлежало дружине мидийской.
По примеру царя, сатрапы, высшие сановники и знатнейшие вельможи имели также собственные дружины телохранителей, нередко весьма, многочисленные: ибо цари дарили их иногда войсками, точно также, как и городами.
Природные персы составляли ядро, лучшую часть и главную силу всех различных, означенных здесь войск, а эти последние были тем же в составе персидских армий.
В случае войны, смотря по обстоятельствам и надобности, постоянные войска были усиливаемы, в большем или меньшем числе, земскими или областными ополчениями (милициями). Для этого все народонаселение государства имело соответствующее военное устройство: основанием ему служило десятичное деление на десятки, сотни, тысячи и десятки тысяч, начальниками которых были десятники, сотники и т.д. из сословия землевладельцев.
В случаях же особенной важности или в чрезвычайных обстоятельствах, как например в предприятиях, имевших целью распространение пределов государства новыми завоеваниями (при Дарии Гистаспе против скифов, а при Ксерксе против Греции), в целом государстве производимо было всеобщее или поголовное вооружение. Царь призывал к оружию все подвластные ему народы и назначал, сколько каждый из них должен был выставить людей, лошадей, судов, продовольствия и проч., равно когда и где долженствовали собраться ополчения. По прибытии их на сборное место, начальство над ними принимали природные персы и царь производил им смотр. Самые многочисленные общенародные ополчения были собраны Ксерксом I против Греции. Любопытную картину оных находим у Геродота. Он исчисляет 56 различных племен и народов, которые на смотру, произведенном Ксерксом при Дориске, во Фракии, были отчасти в составе сухопутного войска, пешими и конными, на верблюдах и в колесницах, и отчасти на флоте. В числе их находились, по словам Геродота: «индийцы в одеждах из бумажных тканей, эфиопляне в львиных шкурах, черные баллухи Гедрозии, кочевые племена стран, к. востоку от Каспийского моря лежавших, и народы дикие, звероловные, как например сагатрийцы, которые, не имея металлического вооружения, ловили людей, как зверей, кожаными арканами, мидяне и бактрийцы в богатых одеждах, ливияне в 4-х колесных военных колесницах, аравитяне на верблюдах, финикийские моряки на флоте и малоазиатские греки». При этом Геродот подробно исчисляет также, сколько всего было войска и разного рода людей в Ксерксовом ополчении (см. § 49); но исчисление его кажется уже слишком преувеличенным.
Жалованья персидские и другие войска в составе персидских армий не получали. Продовольствование же персидских армий в военное время производилось отчасти из складов запасов, собранных заблаговременно до войны со всех или некоторых областей, большею же частью сбором в собственной или неприятельской стране во время самой войны. При этом, если принять в соображение, с одной стороны необыкновенную роскошь и пышность персидских царей, двора их и знатных сановников м вельмож, а с другой — беспорядки, неизбежные в таких армиях и столь огромных, как персидские, то легко можно будет себе представить, каким разорению и истощению подвергались страны, чрез которые проходили или в которых действовали персидские армии, особливо если при них находился сам царь.
У такого воинственного народа-завоевателя, как персы, военное звание, как легко понять, считалось выше и почетнее гражданского и было соединено с большими преимуществами. Тысячники. и десятитысячники пользовались большим уважением, а высшие военачальники и сановники военные занимали первые в государстве степени и, по свидетельству Геродота, почти всегда принадлежали к знаменитому роду ахеменидов или по крайней мере к поколению пассаргадов, соединялись браками с царск и м домом и большею частью были близкими родственниками персидских царей. Между ними были строго соблюдаемы различие чипов, званий, степеней и разрядов, и порядок чиноначалия. Что касается до самого царя, то он был верховным предводителем и полным распорядителем всех вооруженных сил государства.
В нравственном отношении персы, не смотря на распространившуюся уже между ними роскошь, были еще народ воинственный и храбрый, страстный и способный к войне, а персидское юношество, особливо принадлежавшее к высшему и военному сословиям, по прежнему получала еще весьма, хорошее военное воспитание (см. § 15).
Но после, Ксеркса I, в периоде внутренних смут, потрясений и переворотов, при слабых, неспособных царях, в персах и военном устройстве персидской монархии произошли большие перемены. Роскошь, изнеженность и развращение нравов до того распространились между персами, что этот народ совершенно утратил прежние воинский дух и добродетели свои, сделался неспособным к войне и всячески уклонялся от военной службы. И цари персидские, и знатные персы росли в харемах, получали в них невоинственное, изнеженное воспитание, и первые из них уже почти никогда не предводительствовали лично армиями. Тогда-то и у персов вошло в обыкновение содержать наемные войска и составлять из них лучшую, надежнейшую часть и главную силу своих армий. Обычай этот имел самое вредное влияние на военное устройство персидской монархии и на устройство персидских войск. И внутренняя, и внешняя безопасность государства была вверяема наемникам, служившим из за одних денег. и потому весьма ненадежным и часто опасным. Сами же персы, полагаясь на них, совершенно пренебрегали и правильным устройством собственных войск, и усовершенствованием своим в военном деле. Сверх того ничто столько не способствовало скорому набору персами огромных армий и ведению ими почти беспрерывных войн, как возможность всегдашнего и скорого набора наемных войск. Персы набирали их между азиатскими народами и греками. Из числа первых они особенно предпочитали полудикие, независимые племена, кочевавшие в странах к югу и востоку от Каспийского моря, как-то: гирканцев и скифов, славившихся своею храбростью, равно мардов, савов, парфян и др. За жалованье или обещанную долю ее добыче, племена эти охотно шли с персидскими армиями на войну. Но выше всех персы ценили греческие наемные войска, по причине превосходных их: тактического устройства, храбрости и воинских: духа, подчиненности и порядка. С конца 5-го и особенно с начала 4-го века перед P. X. (после Пелопоннесской войны) они с. тали постоянно содержать в своей службе большее или меньшее число греческих наемных войск, а последние составляли лучшую часть и главною силу царских войск и персидских армий вообще, и даже в последние времена персидской монархии составляли постоянную стражу всех городов малой Азии. Они одни в персидских армиях получали определенное жалованье, именно по дарику (около червонца на нынешние деньги) в месяц на человека. А Кир младший даже увеличил это жалованье вдвое.
Другим важным злоупотреблением, вкравшимся в военное устройство персидской монархии и сделавшимся причиною жестоких внутренних потрясений и переворотов, было соединение военной власти с гражданскою в руках сатрапов. Первоначально сатрапам, особливо если они принадлежали к царскому роду или управляли пограничными сатрапиями (во Фракии, малой Азии, Сирии и Египте), только в виде исключения стали вверять с гражданскою властью и военную, и начальствование войсками в их сатрапиях. Но с ходом времени честолюбивые сатрапы начали сами присваивать себе в своих сатрапиях полную военную власть, а неограниченно располагая находившимися в них войсками, почти возвышаясь на степень независимых государей, составляли между собою союзы, отказывали персидским царям в повиновении и восставали против них войною.
С этого времени набор, пополнение, содержание, управление, сборы, смотры и употребление постоянных войск и земских ополчений более или менее зависели уже от сатрапов. Постоянные войска были отчасти составлены из греческих наемников и отчасти набираемы в сатрапиях между жителями их. Наибольшее число постоянных, полевых и городовых, войск находилось всегда в западных пограничных сатрапиях Фракии, Египта и особенно малой Азии. В этой последней именно, со времен 1-й греко-персидской войны, постоянно сосредоточены были главные военные силы персидского государства.

§ 34. Устройство войск и военное дело вообще.

Лучшим и многочисленным родом азиатских войск в составе персидских армий в этом периоде была конница. Ибо во 1-х почти все народы малой и особенно средней Азии, войска которых входили в состав персидских армий, равно и сами персы, сражались преимущественно на конях и отличались способностью к конной службе, искусством и ловкостью в верховой езде и наездничестве. Во 2-х для знатных и богатых персов конная служба была не только отличием и преимуществом, но и обязанностью, ибо с тех пор, как персы сделались оседлыми, каждый из них, владевший землями, был обязан служить на коне. Наконец в 3-х малая и особливо средняя Азия изобиловала конями отличной доброты. По этим причинам дружины царских телохранителей, царские полевые войска и собственные дружины сатрапов и вельмож состояли преимущественно из конницы. Конница была отчасти тяжелая и отчасти легкая. Лучшею конницею считалась собственная персидская, после нее мидийская, малоазиатская (в особенности пафлагонская), парфянская, наемная скифская и др. Кочевые племена средней Азии доставляли персам многочисленную и отличную легкую конницу.
Пехота была многочисленнее, но хуже конницы. Азиатская была отчасти тяжелая, большею же частью легкая, по причине как большего употребления лука и пращи на востоке, так и множества стрелков и пращников, притом весьма искусных и метких, особливо между горскими племенами. Греческая наемная пехота напротив, большею частью тяжелая и лишь отчасти легкая, всегда была многочисленнее азиатских конницы и пехоты, никогда, как кажется, не превосходя 50 т. челов. (греческой конницы при ней не было вовсе или по крайней мере весьма мало).
Вообще легких войск в персидских армиях было гораздо более, нежели тяжелых, и вооружение войск было преимущественно легкое, состоявшее из метательного оружия: дротиков, луков и пращей. Некоторые азиатские войска имели впрочем более или менее тяжелые: ручное оружие и предохранительное вооружение. У самих персов они состояли из коротких мечей и копий, больших луков, длинных стрел, шлемов, чешуеобразных грудных и ножных лат, и небольших, легких, деревянных щитов. У знатных и богатых персов они отличались чрезвычайным богатством, а в коннице персидской не только всадники, но и кони были покрыты латами.
Сверх пехоты и конницы, в составе персидских армий находились также военные колесницы, как простые, так и вооруженные косами, и иногда отряды верблюдов, на которых были посажены стрелки и метавшие дротики воины... Употребление персами военных колесниц и верблюдов в полевых сражениях усматривается в продолжение всего этого периода.
В тактике персы со времен Кира старшего не сделали ни малейших успехов. Строй и образ движений их в походе и действий в бою, сохраняя свойственный всем восточным народам характер, находились на низкой степени совершенства. В походе войска шли без всякого порядка и для облегчения своего часто не только без оборонительного вооружения, но даже и без ручного оружия, которые, равно как и все тяжести, были перевозимы за войсками на повозках, верблюдах и вьючном скоте. На ночь войско располагалось станом на равнинах, поблизости к воде, пастбищам и лесу. Всегда крайне опасаясь внезапных ночных нападений, персы ограждали станы свои повозками, тыном, земляным валом со рвом и т.п. Перед битвою при Микале они оградили стан свой со стороны моря вытащенными на берег морскими судами своими и сверх того со всех сторон, отчасти тыном, отчасти каменным валом со рвом впереди и отчасти щитами своими, утвержденными плотно один возле другого в земле, в виде стены. В станах цари, знатные сановники и высшие военачальники располагались в ставках, войска же под открытым небом или в шалашах. Всегда имея в виду и твердо надеясь подавить врага одним числительным превосходством сил, одолеть его одною личною храбростью, персы шли прямо на встречу неприятелю, не прибегая ни к хитростям, ни к пособию искусства. Для битвы они избирали обширные, открытые равнины, на которых могли свободнее, удобнее и выгоднее действовать своими огромными полчищами, отличною конницею и военными колесницами. Чтобы удобнее охватить и окружить неприятеля, они строили войско свое в боевой порядок обыкновенно весьма длинным фронтом, а конницу на обоих крылах, военные же конницы {// вероятно опечатка — надо читать колесницы} ставили, для произведения ими первого удара, впереди. фронта целого войска. Иногда впрочем (как на Гранике) они располагали конницу впереди пехота или (как при Иссе) пехоту в несколько линий, а конницу на одном из флангов. Главною частью боевого порядка и почетнейшим местом в нем была середина или центр. Здесь становился обыкновенно сам царь, на коне или в колеснице, окруженный своими телохранителями и всем двором. По обе стороны его располагались отборнейшие, храбрейшие войска. Как пехота, так и конница, строилась большими, тесно сомкнутыми, весьма глубокими (иногда до 100 челов. и более в глубину) и вероятно четырехугольными массами, между которыми находились стрелки, пращники и вообще легкие войска. Царь ободрял войско речью, и затем при трубных звуках, с громким возглашением боевого клика (назначаемого царем перед битвою), все войско двигалось вперед. Битву начинали военные колесницы, за ними следовала вся пехота, а конница между тем охватывала неприятеля флангов. Действие метательным оружием было всегда весьма сильное и в этом отношении персы, по большему числу легких войск, имели на своей стороне значительное преимущество. Но многочисленность войска, разнородный состав его, трудность управления им и совершенное отсутствие воинских благоустройства и порядка в нем — были причинами, что при малейшей неудаче одной какой-либо части боевого порядка, войска, ее составлявшие, обращались в бегство, и этого было достаточно для того, чтобы и все остальные войска немедленно следовали тому же примеру, так что уже не было никакой возможности ни остановить, ни собрать, ни устроить их, ни восстановить боя. В случае поражения, персидское войско, как бы многочисленно ни было, мгновенно рассеивалось по всем направлениям, истребляемое без сопротивления, терпело несравненно больший урон во время бегства, нежели в бою, и потому нередко в следующие после поражения дни исчезало так, как будто вовсе перед тем не существовало. Если же оно находилось в необходимости сражаться в торах, то самые состав и многочисленность его служили важным препятствием к одержанию им успеха и обращались во вред ему. Конница и военные колесницы его делались совершенно бесполезными и персы были принуждаемы ограничиваться употреблением легкой и небольшого числа тяжелой пехоты своей, а всадники — спешиваться и действовать в непривычном для них пешем строе.
Города неприятельские персы брали большею частью хитростью, изменою, обложением и иногда внезапным нападением или приступом. В искусстве же брать оные правильною осадою они были крайне невежественны, отчего осады их продолжались обыкновенно долго.
Вообще военное дело у персов находилось на весьма низкой степени совершенства, и в войнах с необразованными или дикими народами Азии и Африки легко одерживая над ними успехи, в войнах с греками и даже с дикими горскими племенами Азии персы терпели одни неудачи.
В заключение, из числа военных обычаев персов заметим объявление ими войны чрез особых послов, которые требовали от неприятеля землю и воду, т, е. полной покорности.

§ 35. Поход Дария Гистаспа против скифов (513 г.).

Замечательнейшим из походов персов до начала греко-персидских войн был совершенный Дарием Гистаспом в 513 г. перед P. X. против скифов, обитавших в странах к северу от Евксинского Понта, и бывший первым общенародным предприятием персов. Предлогом ему служило отмщение скифам за неоднократные, опустошительные нашествия их, в предшествовавшие времена, на среднюю Азию, и за поражение и смерть, нанесенные ими основателю персидской монархии - Киру. Действительными же причинами и целью были честолюбие Дария и желание его, с одной стороны — общенародным предприятием предотвратить восстание покоренных персами народов, а с другой — утвердиться во Фракии для того, чтобы потом обратить оружие свое против Греции.
Кир напал на скифов со стороны кавказского перешейка и претерпел неудачу: Дарий решился напасть на них с другой стороны — с запада, от Истра (Дуная). С войском, силы которого, по свидетельству предания, простирались до 700.000 чел., он прошел чрез малую Азию, переправился чрез Геллеспонт по мосту на судах, устроенному малоазиатскими греками, опустошил Фракию и в устьях Истра соединился с флотом своим из 600 судов, выставленным малоазиатскими же греками и прибывшим из Эгейского моря. Через Истр греки снова построили мост на судах, и войско, перейдя по ним, вступило в обширные, пустынные между Истром и Тирасом или Данастром (Днестром) степи, которые в позднейшие времёна Страбон называл пустынею Гетов, а Птолемей — нижнею Мезиею. Для охранения моста на Истре оставлены были греки с флотом.
Всех народов, обитавших к северу от Истра или Нижнего Дуная, Евксинского Понта, Кавказа, Каспийского моря и реки Яксарта, греки называли общим именем скифов. Из них тех, которые обитали к северу от Истра и Евксинскаго Понта, Геродот изображает народом диким и свирепым, а все прочие древние писатели — народом многочисленным, воинственным, отменно храбрым, славившимся искусством в наездничестве и меткою стрельбою из луков. Войска их состояли почти исключительно из конницы, легкой, живой и проворной. Войны их заключались в быстрых, стремительных. набегах и действиях малой войны. Разграбив и разорив земли неприятельские, они столь же быстро возвращались в глубину своих обширных степей. В настоящем случае действия их против Дария были особенно замечательны. По мере движения Дария во внутренность их страны, они постоянно уклонялись от него с фронта, но беспрестанно тревожили его с флангов и тыла, разоряя край и засыпая колодцы и ключи на пути следования персов. Но при этом они не разоряли края совершенно, дабы тем не принудить персов слишком скоро к отступлению, а оставляли часть произведений земли и запасов для того, чтобы завлечь персов далее во внутренность страны и тем более ослабить, утомить и легче одолеть их. Сверх того, дабы развлекать внимание и силы персов и оставлять последних в неизвестности о том, где именно находились их главные силы, они разделялись обыкновенно на три части и отступали в трех различных направлениях, с фронта и обоих флангов, равно и в те части страны, жители которых не. хотели или еще не решались за одно с ними действовать против персов, и таким образом и их также против воли принуждали вооружаться на защиту земель своих.
Следствием такого рода действий их было то, что Дарий никогда не мог настигнуть их, не знал, где находятся главные их силы и тщетно надеялся принудить их к бою, а войско его утомилось, терпело крайний недостаток в продовольствии, понесло большой урон, и наконец Дарий был принужден искать спасения в отступлении к Истру. Тогда скифы окружили его войско, начали его тревожить беспрестанными и сильными нападениями со всех сторон и едва не отрезали ему отступления чрез Истр. Один из их отрядов подступил к мосту на этой реке и склонял охранявших оный греков разрушить его. Мильтиад (знаменитый в последствии победитель при Марафоне) и с ним большая часть греков были согласны снять мост, видя в этом благоприятный случай и средство погубить Дария с войском и освободиться от персидского ига. Но Гистиэй, тиран или правитель Милета, представил греческим вождям, что собственные их выгоды требовали спасения Дария и его войска: ибо с падением персидского царства малоазиатские греки изгнали бы тиранов и установили бы народное правление. Мнение его превозмогло и мост снят не был. Но Дарию еще нужно было дойти до него, а это представляло чрезвычайные затруднения, ибо скифы, окружая и сильно тесня персидское войско., в особенности старались отрезать его от моста. В этом трудном и опасном положении, два случайные обстоятельства спасли Дария и его войско. Во-первых Дарию удалось помощью хитрости скрытно отступить перед скифами. Раз ночью он оставил в стане своем больных, слабых и неспособных сражаться воинов и разного рода людей, и с ними вьючных ослов, а сам со всеми остальными-войсками двинулся к Истру. Скифы, видя огни и слыша шум и мычание ослов в ставе персов, провели ночь в виду его и только на следующее утро, убедясь в отступлении Дария, устремились вслед за ним кратчайшим путем к Истру. Но персы в темноте ночи сбились с надлежащего, прямого направления и сверх того, задерживаемые пехотою, шли довольно медленно. Таким образом скифы прибыли прежде их к мосту, однако же не отважились завладеть им силою, а только потребовали от греков снять его. Греки ограничились тем, что сняли ближайшие к левому берегу Истра суда, и скифы обратились назад для отыскания персов, но снова разошлись с ними, и персы, благодаря этому обстоятельству, в следующую ночь успели наконец достигнуть моста и беспрепятственно перейти по нем обратно через Истр, пробыв по ту сторону этой реки, в скифской пустыне, более 70 дней и потеряв в продолжение этого времени до 80,000 человек.
Таким образом поход против скифов едва не кончился совершенною гибелью Дариева войска во-1-х потому, что Дарий предпринял его не зная ни скифов, ни страны их, и не разведав о них заблаговременно, и не принял необходимых мере предосторожности касательно продовольствования своего войска и обеспечения его сообщений, а во-2-х и в особенности — вследствие искусных действий скифов, действительно заслуживающих особенного внимания.
Неудачу предприятия своего против скифов Дарий вознаградил покорением сильных, но раздираемых междоусобиями, племен Фракии, которое совершил оставленный им в этой стране с 80,000 войска полководец Мегабаз, между тем как сам Дарий с остальным войском возвратился в малую Азию.
Четыре года спустя (509 г. перед P. X.) предприятие его с целью распространить пределы персидского государства на востоке до Инда имело больший успех, нежели поход против скифов, ибо было приготовлено заблаговременным обозрением течения и прибрежных стран Инда, которое, по повелению Дария, совершил греческий мореплаватель Скилакс. Спустившись по Инду в океан, Скилакс объехал западные берега индийского полуострова и после 30-ти месячного плавания возвратился в аравийский залив. а между тем сухопутное персидское войско покорило горные страны в верховьях Инда, и с тех пор река эта сделалась границею персидского государства на востоке.

ГЛАВА ШЕСТАЯ. ГРЕКИ.

I . Военные: устройство, учреждения и искусство у греков вообще. — § 36. Военное устройство и военные учреждения. — § 37. Различные роды войск и вооружение их. — § 38. строй и образ действий войск. — Греческая фаланга и греческая тактика. — § 39. Преимущества и недостатки, выгоды и невыгоды фаланги. — § 40. Походные движения и боевые порядки. — § 11. Внутреннее устройство и дух войск, воинский порядок, военные нравы и обычаи греков. — § 42. Кастраметация, фортификация и полиорцетика. — § 43. Морское дело у греков. — II Республика спартанская. — § 44. Военное устройство и военные учреждения ее. — § 45. Устройство спартанских войск. — III . Республика афинская. — § 46. Военное устройство и военные учреждения ее. — § 47. Устройство афинских войск.

Источники: Геродот, Фукидид, Ксенофонт, Диодор, Корнелий Непот, Плутарх и указанные в главе IV.

I.
Военные: устройство, учреждения и искусство у греков вообще.

§ 36. Военное устройство и военные учреждения.

Военное устройство и военные учреждения греков, изложенные выше (в главе IV ), в главных своих основаниях сохранялись в неизменности до битвы при Платее {479 г.), положившей конец нашествиям персов на Грецию. Но с этого времени в наборе и составе греческих армий начинают уже быть усматриваемы более и более важные перемены. Так в самой битве при Платее в составе греческой армии уже было большое число рабов. После нее, на общем сейме всех греческих народов, положено было постоянно содержать во время войны с персами, для продолжения оной, 10,000 чел. пехоты, 1,000 чел. конницы и 100 больших морских судов. Эта мера, хотя временная и исключительная, представляет первый примере содержания греками постоянных войск. Позже, когда греки начали вести войны вне пределов Греции, потребность в большем числе. войск и в средствах к усилению наборов их и в пополнению убыли в них сделалась крайне ощутительною. А потому греки стали набирать в свои армии, сверх свободных граждан, постепенно большее и большее число иностранцев, вольноотпущенников и рабов, и в особенности содержать и умножать наемные войска. Афиняне первые подали примере тому в периоде наибольших своих силы и славы (470-430) и в Пелопоннесской войне, которую вели преимущественно посредством наемных войск. Примеру афинян последовали и другие народы Греции, и вскоре означенные выше набор и состав войск сделались общими в ней.
За всем тем до времен Пелопоннесской войны военное устройство и военные, учреждения греков, в соединении с одушевлявшими последних чувством любви к отечеству, независимости и воинской славе, и всеми гражданскими и военными добродетелями, составляли главную основу силы, величия и славы Греции.
Но бедственная для Греции Пелопоннесская война имела самое вредное влияние на военное устройство и воинский дух греков. Разорив Грецию, доведя ее до крайней степени оскудения и истощения, и погубив значительную часть ее народонаселения, она в то же время распространила между греками роскошь, развращение нравов и — обычай служить наемниками. Движимые беспокойным духом своим и еще более корыстолюбием, греки (сначала малоазиатские, а потом и европейские) уже и прежде имели обыкновение служить за деньги наемниками в войсках азиатских, африканских и других иноплеменных народов. Но после Пелопоннесской войны этот постыдный для них и пагубный для Греции обычай распространился до того, что цари и сатрапы персидские, Карфаген и другие народы и государства стали без труда набирать целые отряды греческих наемников, и даже гражданё самой Спарты не стыдились служить за деньги в азиатских войсках. Естественным следствием этого было, что народонаселение Греции уменьшалось еще более, а правительства греческие, лишенные лучших своих граждан и не полагаясь на остальных, изнеженных и неспособных в войне, по необходимости принуждены были вверять защиту своих областей войскам наемным. Общие недостатки такого рода войск уже были означены выше; — в Греции же, сверх того, наемники беспрестанно переходили на сторону всякого, предлагавшего им большую плату, и только содействовали богатым честолюбцам в похищении верховной власти.
В эти бедственные для Греции времена, войска греческие состояли уже преимущественно из наемников, либо были набираемы между беднейшими гражданами и народною чернью. Богатые же граждане уклонялись от военной службы и нанимали вместо себя людей из черни. Войска были по прежнему временные, но отчасти и постоянные: ибо области и города греческие, набирая наемников обыкновенно перед войною, нередко содержали их и в мирное время.
Лучшую часть греческих армий в этом периоде составляли особенные, отборные дружины, под различными наименованиями существовавшие у различных народов Греции. Составленные из лучших, отборнейших граждан-воинов, они сражались всегда с большим отличием и нередко в битвах решали победу или прокладывали другим войскам путь к ней. Таковы были: дружина тысячи отборных воинов у аргивян, — эпариты у аркадян, — знаменитая священная дружина у Фивян, и другие. Фивская священная дружина была учреждена, по мнению некоторых, одним из Фивских беотархов, сотоварищем Пелопида, Горгидом, из 300 отборных Фивских граждан, содержимым городом в замке своем, Кадмее, на жалованье, — по мнению же других, более принятому — самим Пелопидом из 300 отборных Фивсвих молодых граждан, соединенных узами священной дружбы и торжественно клявшихся вместе победить или умереть. Она была совершенно истреблена в битве при Херонее (338 г.).
Касательно общественных военных воспитания и образования у греков, к тому, что сказано выше (в главе IV), должно присовокупить, что в этом периоде, во всех областях и почти во всех городах греческих существовали гимназии, в которых молодые граждане, сверх гимнастических и военных упражнений, получали основательное математическое и военное образование. Для этого правительства содержали особых преподавателей. В преподавании теория была тесно соединена с практикой. Такого рода военные воспитание и образование делали греческих граждан более или менее способными к достойному занятию низших и высших чинов и званий военных, — были причиною, что у греков. никогда не было недостатка в знающих и искусных полководцах, — и значительно способствовали развитию и усовершенствованию греческого военного искусства как в практическом, так и в теоретическом отношении.

§ 37. Различные роды войск и вооружение их.

Лучший, надежнейший и почетнейший род греческих войск составляла тяжелая пехота или гоплиты. Никогда, ни у одного народа и ни один род войск не пользовался таким уважением, как гоплиты у греков, которые им преимущественно присваивали значение и название воинов. Вооружение гоплитов было такого же рода, что и прежде, с тою только разницею, что вышина щитов постепенно уменьшалась от 4-х до 2 ½ футов, а длина копий, напротив, постепенно увеличивалась от 10-ти даже до 24-х футов.

Псилы, или легкая пехота, служили только для прикрытия и обеспечения гоплитов и для содействия им. Они были вооружены очень легко: ибо греки, мало заботясь о сбережении их, хотели только придать им сколько можно более легкости и быстроты в движениях. Лучшими стрелками и пращниками в греческих войсках были, сверх критян, жители острова Родоса и позже акарнаняне, жители острова Эгины и городов: Патр и Дим (в Ахайе). Псилов первоначально было гораздо менее, нежели гоплитов. Но с ходом времени афиняне, а потом и другие греки, убедились, как в пользе и важности легкой пехоты, так и в малочисленности и несовершенстве той, которая у них имелась. Действительно, псилы были большею частью необученная или худо обученная народная чернь; пользы, как легкая пехота, приносили мало, в рукопашном же бою вовсе не могли противопоставлять неприятелю никакого сопротивления. Поэтому в скорее после Пелопоннесской войны, когда число их уже значительно увеличилось, знаменитый афинский полководец Ификрат обратил особенное внимание на усовершенствование афинской легкой пехоты. Убежденный в том, что усовершенствованное устройство среднего рода пехоты, который с легкостью и быстротою псилов соединял бы твердость и силу гоплитов, могло принести существенную пользу, он отделил часть афинских псилов, вооружил ее, вместо длинных и тяжелых копий, короткими, легкими и удобными для метания, и дал ей предохранительное вооружение такого же вида, как у гоплитов, но не столь тяжелое, и небольшие, легкие, круглые щиты, по-гречески пелта, от которых пехота эта и получила название пельтастов. Пельтасты оказали афинянам большую пользу и вскоре были учреждены и в других греческих войсках.
Конница греческая была двух родов: тяжелая и легкая. Тяжелая, или катафракты, была вооружена длинными тяжелыми копьями, длинными мечами, секирами и носила полное предохранительное вооружение: шлемы, покрывавшие часть лица, грудные латы, наручники, наножники и небольшие, легкие, круглые щиты. Лошади катафрактов были также покрыты латами. Легкая конница, или акроболисты, была вооружена различно: либо одними легкими копьями, либо копьями, мечами и небольшими щитами, либо одними дротиками, либо одними луками, и т.п.
Число греческой конницы стало несколько увеличиваться против прежнего со времен Ксерксова нашествия. После битвы при Платее положено было во время войны с персами постоянно содержать, как означено выше, на 10.000 челов. пехоты 1.000 челов. конницы, и с тех вор конница в греческих армиях обыкновенно составляла 1/10. пехоты, никогда почти не превышая этого числа: исключения были редки. Так, например, перед началом войны Спарты с Фивами, спартанский царь Агесилай установил, чтобы в войске Спарты и ее союзников было во одному всаднику на четырех пеших воинов, т.е. чтобы конница составляла ¼ пехоты. Но вообще конница греческая всегда была малочисленна и весьма посредственной доброты. Причинами тому были: во 1-х гористые свойства местности Греции; во 2-х малое число лошадей в Греции вообще и годных к конной службе в особенности, ибо все они, даже лучшие, Фессалийские, уступали добротою азиатским;. в 3-х неспособность и малое уважение греков к конной службе, которой они предпочитали службу в тяжелой пехоте, не смотря на то, что в коннице служили знатнейшие и богатейшие граждане и что сословие всадников у некоторых греческих народов пользовалось большим уважением; в 4-х несовершенство искусства верховой езды у греков, и наконец в 5-х самые вооружение и устройство греческой конницы. После Фессалийской, лучшею конницей греческою считалась этолийская. Временно, при жизни Эпаминонда, умножилась и усовершенствовалась конница Фивская. Лучшею же иностранною конницею в составе греческих войск была легкая Фракийская.
Относительное число пехоты, тяжелой и легкой, и конницы, в греческих армиях, было в разные времена неодинаково. Так ври Марафоне, в первой битве греков с персами, на 9.000 афинских и 1.000 платейских гоплитов, сражавшихся под начальством Мильтиада, было очень мало псилов и вовсе не было конницы. При Платее на 110.000 союзных греческих войск было (по Геродоту) 38.700 челов. тяжелой и 71.300 челов. легкой пехоты, вовсе без конницы. В начале Пелопоннесской войны Афинская республика имела (по Фукидиду) 13.000 челов. тяжелой и 1.600 челов. легкой пехоты, и 1.200 челов. конницы, всего 15.800 человек, сверх 16.000 гоплитов, назначенных для охранения Афин и их крепости (Акрополя) и гавани (Пирея). Наконец при Левктре Эпаминонд имел (по Диодору) 6.000 челов. тяжелой и 1.500 челов. легкой пехоты и 500 челов. конницы, всего 8.000 войск, а при Мантинее (по Диодору же) более 30.000 челов. пехоты тяжелой и легкой вместе, и около 3.000 челов. конницы.

§ 38 . Строй и образ действий войск. — Греческая фаланга и греческая тактика.

Сомкнутый и глубокий строй в фалангах. в котором уже со времен троянской. войны сражалась греческая тяжелая пехота, оказался столь выгодным и полезным против персов, во время нашествия их на Грецию, и в последовавших затем войнах с ними, что был не только сохранен греками, во и постепенно совершенствуем ими, с этого именно времени, в практическом и теоретическом отношениях. Оставив прежние, главные основания его без существенных изменений, греки старались только совершенствовать вооружение и разделение гоплитов, составлявших фалангу, и изобретать такого рода построения оной, которые, не изменяя основного ее вида, могли доставить ей средства и возможность в различных обстоятельствах действовать с одинаковою силою. Успехам их в этом отношении много способствовали: природный глубокомысленный и систематический ум их, с ранних лет получаемое ими основательное образование в математических науках и теории военного искусства, и многоразличная военная опытность, приобретенная ими в войнах с персами и между собою. Пелопоннесская война в особенности была благоприятна успехам греческой тактики. В ней образовались те знаменитые полководцы, тактики и военные писатели, которые во время и после нее со славою предводительствовали греческими армиями, усовершенствовали греческую тактику и оставили нам первые достоверные и положительные о ней сведения.
С понятием о тактике греческой тесно сопряжено понятие о греческой фаланге, разделение, строй и образ действий которой поэтому и заслуживают особенного внимания.
Глубина строя фаланги была в различные времена и у различных народов Греции неодинаковая: редко менее 8-ми (6 и даже 4) или более 16-ти (даже до 25-ти), большею же частью 8, 12 и 16, а по Ксенофонту — среднее между ними число 12 шеренг. Соединением большего или меньшего числа рядов гоплитов составлялись разделения и подразделения фаланги, которые у различных народов Греции были неодинаковые и носили различные названия: Каждая часть имела своего особенного начальника, который в обыкновенном строе становился впереди ее. Сверх того были особенные начальники, которые становились позади фаланги, для соблюдения порядка в ней. Каждая из больших частей фаланги имела свое знамя, одного знаменоносца и одного трубача, а при начальнике ее состояли один или два особых воина для передачи или провозглашения его приказаний. Правое крыло фаланги считалось почетнейшим и называлось головою, а левое — хвостом, потому что фаланга двигалась обыкновенно правым флангом. На этом же фланге было место главного ее начальника. Между различными частями и подразделениями фаланги были оставляемы небольшие промежутки для пропуска легких войск и облегчения движений. Из многоразличных построений фаланги замечательнейшими. были построения уступами с того или другого фланга, и особенно в усиленном глубоком строе (по нашему в колоннах), в котором фаланга или некоторые части ее имели большую глубину, нежели протяжение во фронте, с целью прорвать неприятельский строй. Сюда принадлежали всякого рода глубокие построения, как например эпаминондовы колонны при Левктре и Мантинее, уступы из средины вперед и т.п. Все движения и построения фаланги производились или рядами, или шеренгами, или отделениями, тихим или скорым и притом (как кажется у всех греческих народов) мерным шагом в ногу под звуки флейт. В бою фаланга как при нападении, так и при обороне действовала не иначе, как в сомкнутом строе копьями. Гоплиты первых шеренг брали копья на руку; гоплиты же остальных шеренг, копья которых не переступали за черту фронта первой шёренги, наклоняли их на плечи впереди стоявших воинов, для ослабления действия неприятельских стрел.
Псилы, пельтасты и конница разделялись, строились и действовали весьма различно. Но вообще псилы сражались всегда в рассыпную и действовали метательным оружием издали, а пельтасты были употребляемы, смотря по надобности и обстоятельствам, иногда как легкая, а иногда как тяжелая пехота. Что касается конницы, то хотя греки нимало не постигали надлежащих свойств, духа и употребления ее, однако знали бесполезность глубокого строя оной и строили ее большею частью малыми отделениями, которые назывались илами и имели вид продолговатых по фронту четвероугольников, глубиною не более 4-х всадников. Если местность или обстоятельства требовали увеличения глубины илов, то нападение производили одни передние шеренги, задние же оставались в резерве. Промежутки между илами я другими отделениями конницы были гораздо значительнее, нежели между отделениями пехоты. Строй конницы клином и ромбом (или полными внутри треугольником и четвероугольником, одним углом обращенными к неприятелю), о котором упоминают некоторые писатели греческие, был, кажется, употребляем: строй клином — только в коннице скифов, фракиян и других необразованных народов, а строй ромбом — только в фессалийской и этолийской коннице.
В общем строе войск фаланга как главная часть армии, от которой зависела участь боя, становилась обыкновенно в средине. Псилы находились, смотря по обстоятельствам, впереди, на флангах, в промежутках либо позади фаланги, затрудняя неприятелю подступ к ее фронту, прикрывая ее фланги, либо действуя из-за нее навесно метательным оружием. Иногда псилы были помещаемы малыми частями между отделениями конницы. Но главнейшими обязанностями их были: обеспечение собственной армии и ее стана от внезапных нападений неприятеля, занятие гор, лесов, засад, открытие боя, преследование, вместе с конницею, разбитого неприятеля, прикрытие отступления собственной армии и вообще полевая служба легких войск. С достоверностью неизвестно, какое именно было настоящее место пельтастов в общем строе; кажется впрочем, что они становились на флангах фаланги, действовали же как означено выше. Конница строилась, смотря по обстоятельствам, на одном или обоих флангах фаланги, сражалась же: акроболисты — всегда в рассыпную, тревожа неприятеля стрельбою из луков или метанием дротиков и в удобное мгновение нападая на него с копьями и мечами, а катафракты — всегда в сомкнутом строе, были употребляемы только для произведения решительного удара ручным оружием.

§ 39 . Преимущества и недостатки, выгоды и невыгоды фаланги.

Главными достоинствами и выгодами фаланги были непроницаемость и необыкновенная твердость и сила ее, проистекавшая от глубины ее строя и взаимной, тесной связи всех ее частей. Трудно было устоять против ее удара, когда она производила нападение на небольших расстояниях, на местности ровной и открытой, и пока сохраняла надлежащие порядок и устройство. Еще труднее было одолеть ее, когда она оборонялась, стоя на месте. Но при движении на местности неровной, пересеченной, при произведении нападений на дальних расстояниях, она легко приходила в волнение и расстройство. Ряды и шеренги разрывались и образовывали промежутки, проникнув в которые неприятель мог совершенно расстроить фалангу и нанести ей поражение, тем более, что, будучи построена вся в одну линию, она не имела резервов для восстановления боя. Ни задние шеренги гоплитов, ни псилы не могли служить резервами, первые потому, что находились в одном строе с передними шеренгами и вмести с ними двигались, утомлялись и приходили в расстройство; псилы же ни на вооружению, ни по устройству, ни по назначению своему нимало не были способны к восстановлению или решению боя тогда, когда главная часть армии — фаланга уже была расстроена. Что касается пельтастов, то хотя они и могли служить фаланге хорошим резервом, но, как кажется, никогда не были употребляемы таким образом.
И так вообще фаланга могла с успехом действовать только оборонительно, стоя на месте, либо наступательно на небольших расстояниях и на ровной, открытой местности, и только в одном роде действий, именно в действиях сомкнутым строем. К различным же видам местности и всем возможным на войне случаям и обстоятельствам она почти вовсе не могла быть применяема с успехом и пользою. Следовательно, главная сила греческой фаланги заключалась в способности к обороне, а потому и главный характер всей греческой тактики был преимущественно оборонительный.

§ 40. Походные движения и боевые порядки.

Образ, порядок и скорость походных движений греческих армий, величина переходов и наблюдаемые греками на походе предосторожности зависели от местности и обстоятельств, и потому были весьма различны. Но как греческие армии и находившиеся при них тяжести и обозы вообще были довольно малочисленны, то походные движения совершались большею частью одною колонною, в которой армия шла, в обыкновенном боевом порядке, правым флангом, т.е. впереди и по бокам следовали псилы, потом правые фланговые: конница и пельтасты, в средине фаланга, а за фалангою тяжести и обозы, и левые фланговые пельтасты и конница. Тяжести перевозились отчасти в повозках, большею же частью на вьючном скоте. И в этом периоде также, как и в предшествовавшие времена, количество тяжестей при войсках греческих было незначительно, и по прежнему армии греческие, необремененные ими и сами вообще немногочисленные, могли удобно производить и нередко производили движения чрезвычайно быстрые, притом часто, совершив усиленное и быстрое движение, немедленно вступали в бой с неприятелем.
Боевые порядки греческих армий можно отнести к трем главным видам, а именно:
1) Обыкновенному в одну линию, в виде более или менее глубокого четвероугольника с длинным фронтом. В этом боевом порядке войска производили нападение фронтальное и параллельное, т.е. целым своим фронтом на целый же фронт неприятеля. Выгоды этого боевого порядка заключались в том, что строй везде имел одинаковую силу, а недостатки в том, что он был тяжел и неудободвижим, и легко мог быть прорван на одном каком-либо пункте сосредоточенными силами неприятеля.
2) С усиленными крылами, производившими нападение на противостоявшие, крыла неприятеля в одно время с фронта или во фланг, прямо целым фронтом или. косвенно уступами, между тем как центр следовал за обоими крылами в некотором расстоянии или, удерживаемый при наступлении, был прикрываем легкими войсками, следовавшими на одной высоте с крылами. Целью этого боевого порядка было разбить сначала оба крыла, а потом и центр неприятеля, — или опрокинуть оба врыла на центр и разбить неприятельское войско, пользуясь произведенным в нем беспорядком, — или наконец, в случае превосходства сил на стороне нападавшего, в одно время охватить неприятеля с флангов и напасть на него с фронта. Важным недостатком этого боевого порядка было то, что силы в нем были раздроблены и что оба крыла и центр подвергались отдельному поражению.
3) Лучшим и выгоднейшим боевым порядком был косвенный, обязанный своим происхождением Эпаминонду, который первый употребил его при Левктре и потом при Мантинее, и посредством его в обоих этих сражениях одержал решительные победы. Косвенный боевой порядок заключался в том, что одно из крыл было значительно усиливаемо и нападало на противостоявшее крыло неприятеля с фронта или во фланг, прямо или косвенно уступами; другое же крыло нападавшего, или медленно следовало за движением атакующего крыла в некотором расстоянии, или оставалось неподвижно на месте, или же было уклоняемо назад, и таким образом линия боевого порядка нападавшего имела косвенное к линии боевого порядка неприятеля направление. Этот превосходный боевой порядок был важным усовершенствованием в тактике: ибо, вместо фронтального и параллельного нападения целым фронтом или обоими крылами, впервые ввел в употребление фланговое нападение главными силами на один фланг боевого порядка неприятеля.
Все прочие затем боевые порядки греческих армий были только частными видоизменениями этих трех главных, из коих до времен Эпаминонда греками был почти всегда употребляем первый или обыкновенный, и только иногда второй.

§ 41. Внутреннее устройство и дух войск, — воинский порядок, — военные нравы и обычаи греков.

Начальствование войсками у греков в этом периоде оставалось на прежнем основании (см. главы IV § 24). У Фивян в это время оно было разделено между несколькими полководцами. числом от 4-х до 11-ти, которые начальствовали войсками поочередно, по прошествии года были обязаны слагать с себя начальствование, под опасением смертной казни, и назывались беотархами, потому что были избираемы от различных городов Беотии.
До битвы при Платее войска греческие по прежнему служили без жалованья; но после этой битвы, когда греки начали вести войны вне пределов Греции, войска их стали получать денежное жалованье. Афиняне первые подали примере тому, а их примеру последовали и другие народы Греции. С достоверностью неизвестно, как именно велики были денежные оклады жалованья в греческих войсках. Кажется, что в этом отношении ничего общего, постоянного и определенного не было, — что жалованье, смотря по обстоятельствам, то увеличивалось, то уменьшалось, — но что более обыкновенным и общим окладом был тот, о котором упоминается в одной из Демосфеновых филиппик, а именно — 2 обола или ½ драхмы ( уа наши деньги около 7-ми коп. сер.) в сутки, или 10 драхм (около 2 руб. 10 коп. сер.) в месяц одному пешему воину. Конница жалованья получала втрое, а иногда, смотря по обстоятельствам, вдвое или вчетверо более против пехоты. Низшие военачальники получали оного вдвое, а высшие вчетверо более, нежели простые воины. Выдача жалованья прекращалась с окончанием войны; но каждый конный воин в мирное время получал на содержание лошади около 16-ти драхм (около 3 р. 36 коп. сер. на наши деньги) в месяц.
Продовольствование войск во время войны производилось большею частью посредством фуражировок и сбора с неприятельского края, а также посредством подвозов из собственной земли сухим путем на вьючном скоте и повозках, или морем на перевозных судах, — иногда и посредством закупок и поставок по уговору, и из особо учрежденных складов продовольственных запасов, — в соединенных же сухопутных и морских действиях — обыкновенно посредством подвозов на флоте. Закупками и поставками. продовольствие было получаемо путем торговым преимущественно из некоторых, известных своими плодородием и обилием стран и мест, как-то: с острова Эвбеи, из пристаней Евксинскаго понта, малоазиатских, греческих, египетских, сицилийских и др. В походе продовольственные запасы на большее или меньшее число дней было большею частью перевозимо за войсками на вьючном скоте или повозках, и отчасти переносимо воинами на себе.
Воинские дух и порядок в греческих войсках были у различных народов Греции и в различные времена неодинаковы: ибо зависели от характера и общественных устройства, упреждений и быта каждого народа, от обстоятельств и личных свойств начальствовавших войсками полководцев. Но, вообще говоря, до Пелопоннесской войны греческие войска по прежнему отличались превосходным воинским духом, строгим воинским порядком, умеренностью и повиновением, — и по прежнему сильнейшею опорою воинского порядка и главною мерою в определении наказаний и наград в них служило благородное чувство чести. Уклонение от военной службы, малодушие в бою, побеги и другие воинские преступления были наказываемы лишением чинов и званий, и смертью; но самым тяжким наказанием было нанесение виновному стыда и бесчестия. Так точно и в отношении к наградам: особенно отличавшиеся простые воины были повышаемы в чинах, причисляемы к высшим классам народа, получали различные дары: оружие, особую часть добычи и т.п. Полководцы же, ознаменовавшие себя важными победами или отличными подвигами, были всенародно увенчиваемы масличными или лавровыми венками, либо золотыми венцами, — им сооружали памятники, еще чаще — предоставляли им почетную часть отнятой у неприятеля добычи (в том числе военнопленных и оружие) и несколько раз сряду избирали в звание полководцев. Места одержанных побед были означаемы трофеями (т.е. оружием, взятым у неприятеля и развешенным, на поле битвы, на деревьях или шестах; позже трофеями были каменные столбы с надписями о времени одержания победы, и кем и над кем она была одержана). Но высшею и лестнейшею наградою было всенародное объявление общественных: одобрения, признательности и уважения не только отдельным лицам, но и целым отрядам войск, даже целым народам, оказавшим наиболее отличия и заслуг отечеству. Так после первого нашествия персов подобная награда была целою Грециею присуждена афинянам, а после платейской битвы — платеянам.
Но после Пелопоннесской войны, когда роскошь, развращение нравов и корыстолюбие заглушили в греках дотоле преобладавшие в них чувства чести и любви к отечеству, войска греческие, с утратою прежних воинских добродетелей, предались неумеренности, буйству, своеволию, беспорядкам, мятежам и вообще в нравственном отношении пришли в расстройство и упадок. В эти времена, правительства и полководцы греческие уже нередко принуждаемы бывали прибегать, с одной стороны — к различным наградам, большею частью денежным, для возбуждения в войсках соревнования и усердия к службе, и для поощрения их к воинским упражнениям и соблюдению воинского порядка, а с другой стороны — к различным позорным и даже жестоким наказаниям за отклонение от службы, побеги, измену, малодушие, непокорность, мятежи и разного рода беспорядки.
К довершению картины воинского быта греков в этом периоде должно упомянуть и о некоторых замечательнейших чертах в их военных нравах и обычаях.
Войну греки объявляли обыкновенно чрез особых вестников или герольдов (кериков), которые требовали от неприятеля удовлетворения за его несправедливые поступки или оскорбления, и в случае отказа бросали на границе окровавленное копье и горящую головню с жертвенника, в знак вызова на брань.
Перед началом войн и битв греки имели всегда обыкновение совершать различные религиозные и другие обряды, как-то: обеты, общественные моления и жертвоприношения, и наблюдения внутренностей животных. Сверх религиозной цели, обряды эти, особливо последний, имели еще и другую, собственно военную, а именно они служили для полководцев средством к побуждению нередко легкомысленных и строптивых, и всегда до крайности суеверных греческих воинов — беспрекословно повиноваться воле своих начальников, действовавших таким образом как бы по внушению самих богов. Если предвещание пред битвою было признаваемо благоприятным, то воины подкрепляли себя легкою пищею, полководцы строили их к бою, одушевляли речью и затем все войско воспевало пеан или боевой гимн в честь Марса и двигалось в бой при звуках флейт и труб, и с возглашением боевого клика.
Погребение убитых в бою воинов греки почитали священнейшим долгом, в исполнении которого религия и справедливость не позволяли отказывать даже самому неприятелю. Для этого греки по окончании битв обыкновенно заключали перемирие, нередко даже прекращали преследование разбитого неприятеля и жертвовали плодами одержанных победе, опасаясь в противном случае подвергнуться гневу богов и строгому суду народному. Ta сторона, которая просила о заключении перемирия для погребения убиенных, тем самым признавала себя побежденною; напротив та, которая беспрепятственно воздвигала на поле битвы трофей, была признаваема одержавшею победу. Тела павших в бою воинов либо, по сожжении оных, пепел их были отправляемы в отечественные страны и города убиенных, и там с большими торжеством и почестями предаваемы погребению.
Общим пороком греков (по теперешним нашим понятиям) была вошедшая в обычай хладнокровная, так сказать, обдуманная жестокость в обращении с побежденными и пленными. Почти общим правилом принято было взрослых мужчин казнить, а женщин и детей продавать в рабство; иногда и тех и других без исключения казнили, либо обращали в рабство, или же. изгоняли, переселяли и т.п.
Во времена нравственного упадка греков означенные здесь военные обычаи и нравы их значительно изменились тем, что отчасти пришли в забвение или пренебрежение, отчасти же, являя прежнее грубое суеверие, приобрели характер еще больших жестокости и бесчеловечия.

§ 42. Кастраметация, фортификация и полиорцетика.

Во избежание работ и трудов при искусственном укреплении станов, греки вообще предпочитали обеспечивать оные самою местностью. а потому станы их определенного, постоянного и общего начертания не имели, но сообразно с местностью были располагаемы весьма различно и большею частью неправильно. В случае же невозможности обеспечить станы местностью, либо в ожидании нападения сильного неприятеля, или же из опасения внезапного нападения, греки — укрепляли станы свои искусственным образом, ограждая их, смотря по обстоятельствам, более или менее сильными земляными, деревянными или каменными укреплениями, состоявшими из вала с тыном и рвом впереди. В станах войска располагались в ставках, неизвестно впрочем в каком порядке, и, по различию в нравах, обычаях и военных учреждениях, у иных городов Греции были соблюдаемы более, а у других менее строгие порядок и предосторожности.
Полевые укрепления и укрепленные линии, которые греки устраивали для усиления или защиты отдельных пунктов, либо для прикрытия более или менее обширных пространств края, или для обложения неприятельских городов, или же для соединения городов, близ моря лежавших, с их гаванями (как например Афин с Пиреем, Коринфа с Лэхеем, и др.), состояли иногда из земляного вала с рвом, тыном, плетнем, засеками и т.п., большею же частью из разнородных, более или менее сложных, земляных, деревянных и каменных построек. Примером тому могут служить стены, которыми Архидам, царь спартанский, окружил город Платею, при обложении оного в 3-м году Пелопоннесской войны (429). Стены эти были построены из кирпича и земли, одна от другой в расстоянии 13-ти футов. С одной на другую были положены поперечные балки, на которых устроены: прикрытый со стороны поля и города зубцами ход, и чрез каждые 10 зубцов небольшие деревянные башни, для помещения сторожевых караулов. Прочие же войска помещались между стенами. Впереди стен со стороны города и поля были вырыты широкие и глубокие. рвы с подъемными на них мостами.
Правильные: укрепление, осада и оборона городов, заимствованные греками у восточных народов, были, со времен Перикла и особливо в конце этого периода, значительно усовершенствованы ими в практическом и теоретическом отношениях, и обогащены собственными важными и полезными изобретениями их.
Города греческие были обыкновенно ограждаемы каменными, высокими и толстыми стенами, с каменными же, круглыми или четвероугольными башнями, которые вышиною значительно превосходили стены и были располагаемы на исходящих углах и между ними, на таких расстояниях, что могли взаимно обстреливать одна другую. На вершине стен был устраиваем широкий ход, прикрытый со стороны поля небольшим каменным, выдававшимся наружу валом с зубцами и навесными бойницами, для обстреливания подошвы стен. Впереди городских стен и башен был устраиваем широкий и глубокий, сухой и преимущественно водяной, ров. Внутри городов, большею частью на возвышенных и неудободоступных местах, были сооружаемы внутренние крепости или городские замки (цитадели), укрепляемые точно также, как и самый город. Так, например, укрепления Афин, Фив и Коринфа состояли из городских стен и внутренних крепостей, из коих последние назывались: в Афинах — Акрополем, а в Фивах — Кадмеею или кадмейским замком.
Неприятельские города греки брали или посредством тайных сношений с гарнизоном и жителями, измены или оплошности их, и разного рода военных хитростей, или же посредством внезапных нападений, приступа открытою силою, обложения и правильной осады.
В приступах открытою силою легкая хота действием метательного оружия сбивала оборонявшихся с городских стен, — тяжелая, под прикрытием легкой, производила самый приступ и всходила на городские стены посредством лестниц, либо черепах из щитов, или же врывалась в городские ворота, а конница поддерживала пехоту и отражала вылазки.
При обложениях город был окружаем или одними войсками, или войсками и укрепленною (контрвалационною) линиею, обращенною к городу, а иногда сверх того и другою (циркумвалационною), обращенною к полю.
При правильных осадах осаждавшее войско располагалось в нескольких станах, соединенных. контр — и циркумвалационными линиями, и избрав слабейший пункт городских укреплений для атаки, открывало по нем действие метательных орудий, — приближалось к нему посредством полуземляных и полудеревянных крытых ходов, а приблизясь, устраивало земляную насыпь, господствовавшую над городскою стеною, — действием метательных: орудий и оружия сбивало со стены оборонявшихся, засыпало ров, подкапывало стену или подвозило к ней стенобитные орудия и производило в ней пролом, который затем брало приступом.
Метательные и стенобитные орудия и подкопы начали быть употребляемы греками, как кажется, не ранее половины 5-го века перед P. X., т.е. со времен Перикла и Пелопоннесской войны. Но устройство их было усовершенствовано, а употребление распространилось только к концу этого периода.
Метательные орудия были двух родов: одни (позже известные под общим названием катапульт), в виде больших луков, метали большие копья, пуки стрел и другие тяжести горизонтально, посредством толстых тетив и двух луковых крыльев; другие же (позже баллисты) метали большие камни и разного рода тяжести навесно, посредством одного крыла или рычага, сильно ударявшего снизу вверх о поперечную перекладину. Метательные орудия действовали на расстоянии от 300 до 800 шагов.
Стенобитные орудия первоначально состояли из толстых бревен, имевших острые железные наконечники, и были поднимаемы и ударяемы о городские стены большим или меньшим числом воинов на руках. В последствии тараны или усовершенствованные стенобитные орудия, состоявшие из толстых бревен с железными наконечниками в виде бараньей головы, были утверждаемы и раскачиваемы на канатах или цепях, повешенных на поперечной перекладине между двумя вертикальными столбами. Вместе с тем тараны и действовавших ими стали прикрывать черепахами, или помещая их в нижних ярусах подвижных осадных башен.
Подкопы состояли из пространных подземных ходов, поддерживаемых деревянными подпорами и наполняемых удобовоспламенявшимися веществами, по сгорании которых и с ними подпор, земля и стены на ней обрушивались. Иногда подкопы состояли только из подземных ходов, ведших под городскими стенами во внутренность осажденного города.
Ho затруднительности и медленности в устроении насыпей и подкопов, правильные осады в конце этого периода начали быть производимы греками также посредством деревянных, подвижных, врытых ходов и башен; разных величины и вида, на колесах или катках. Они были устраиваемы вне действия метательных орудий осажденного и употребляемы для прикрытого подступа к городскому рву и для прикрытия рабочих, которые засыпали ров л подкапывали стену, и орудий, которые разбирали ее.
С своей стороны оборонявшиеся противодействовали осаждавшим сообразными с действиями последних средствами, а именно:
В приступах открытою силою прикрывали себя от действия неприятельского метательного оружия деревянными щитами, опрокидывали штурмовые лестницы, низвергали с вершины стен на нападавших каменья, бревна, обливали их кипящими: водою и маслом и т.п.
При обложениях они принуждаемы бывали ограничиваться частыми вылазками для разрушения работ неприятеля, поражения его самого, принуждения его снять обложение, или для открытия сообщений и получения помощи со стороны поля, — а иногда, доведенные до крайности, силою пробивались сквозь укрепленные линии.
В правильных осадах они усиливали войска и метательные орудия на атакованных пунктах, — возвышали стену, производили частые вылазки, прибегали к подкопам и противоподкопам, как к надежнейшему средству, и всячески старались сжигать или разрушать неприятельские стенобитные орудия и подвижные ходы и башни, или по крайней мере препятствовать достижению ими городской стены, а эту последнюю напротив предохранить от сожжения и разбития. Если же пролом был сделан, то они защищались в нем за подвижными засеками, валами, рогатками, а иногда сооружали за ним и новую стену.
При больших правильных осадах означенные здесь средства атаки и обороны были употребляемы, смотря по обстоятельствам, отдельно или в совокупности.
Так как 1) осадные работы требовали огромных трудов и усилий, и продолжительного времени, 2) оборона была равносильна атаке и даже в некоторых отношениях превосходила ее, и 3) взятый город, равно его гарнизон и жителей, ожидала жестокая участь, т.е. город был обыкновенно разрушаем, а гарнизон и жители истребляемы или обращаемы в рабство, — то, по всем этим причинам, у греков, как и вообще у всех древних народов, оборона городов была всегда чрезвычайно упорна, а осады более или менее продолжительны, и как та, так и другая стоили всегда больших пожертвований, издержек и урона в людях.

§ 43. Морское дело у греков.

Сухопутные военные: дело и действия у греков всегда находились в самом близком соотношении, в самой тесной связи с морскими. Окруженная с трех сторон морем, Греция, страна необширная, была как бы большим морским островом. Исключая обитателей внутренних областей ее и спартанцев, каждый грек, особенно на островах, вырастал на море и с детства был моряком, каждый знатный греческий гражданин долженствовал быть готов к занятию высших военных званий, без различия, и в сухопутном войске, и во флоте, и почти все лучшие, известнейшие греческие полководцы были в тоже время и отличными предводителями флотов. а потому необходимо сказать несколько слов о военно-морских: устройстве и деле у греков.
Во времена первобытная и героическая, мореходство у греков ограничивалось одним морским разбойничеством, а морское дело находилось в совершенном младенчестве. Со времен образования народного правления, первое стало однако же более и более обращаться к торговле и обеспечению ее, а последнее развиваться и совершенствоваться. Но эпохою наибольших морских силы и славы греков, господства их на греческих и соседственных морях, и превосходства их над современными народами в морском деле, был бесспорно период от нашествия персов на Грецию до Филиппа и Александра македонских. Первоначальным же виновником этого был Фемистокл. Он первый возымел мысль сделать из афинской республики сильную морскую державу и уже при жизни своей в половину достиг этой цели, положив начальные основания морским: устройству и силе Афин. Кимон и Перикл счастливо продолжали начатое им дело, и, в промежутке времени с 470 года до бедственного конца предприятия афинян против Сицилии (413 г.), афинская республика была, по силе и искусству, одною из первых морских держав в современном мире. Это побудило и врагов ее, в Пелопоннесской войне, увеличить и усовершенствовать свои морские силы. Даже самая Спарта создала флот и вступила с Афинами в борьбу на море. Таким образом военные действия 2-й половины Пелопоннесской войны были преимущественно морские, и самая война решена на море. В последствии флоты греческие, во всех войнах греков между собою, с персами и Филиппом македонским, всегда играли первостепенную роль, всегда имели в них важное участие.
За всем тем морское дело у греков, даже и в этот период наибольших, в отношении к тогдашнему времени, разбития и совершенства своих, было, сравнительно с нынешним состоянием его, крайне недостаточно и несовершенно. Уже сами моря, омывавшие Грецию, усеянные бесчисленными мысами и островами, с скалистыми, нередко чрезвычайно высокими берегами, и потому, более, нежели другие моря, подверженные внезапным и жестоким бурям, были причиною, что греки, искусные в плавании у берегов на малых судах, никогда не могли предпринимать дальних плаваний в больших, открытых морях и на больших морских судах. Другою важною причиною этого было устройство греческих морских судов. Как вообще в древности, они были вместе и гребные, и парусные но главною движущею силою военных была гребная, т.е. весла, парусная же лишь вспомогательною, второстепенною. а потому суда эти были строимы так, чтобы представлять по возможности более удобств, легкости и скорости для хода на веслах, нежели на парусах. Они имели форму продолговатую (почему и назывались длинными), в воде сидели неглубоко, имели один, два и преимущественно три (редко более) ряда весел, а внутри и на палубе пространство, необходимое для помещения только гребцов и определенного числа воинов. Вследствие того во 1-х, на военных судах вовсе не было места ни для продовольствия, ни для воды, ни для других необходимых в море запасов, которые и долженствовали быть отчасти перевозимы за флотом на перевозных судах, отчасти же добываемы на берегу, — во 2-х, греческие морские суда и даже большие военные флоты не отваживались пускаться в большие, открытые моря на дальние расстояния, но плавали преимущественно близь или вдоль берегов, — в 3-х, в продолжение такого рода плавания, греки в полдень и на ночь приставали обыкновенно к берегу, располагались на нем станом, подобно сухопутным войскам, нередко даже вытаскивая на него суда, добывали дрова, воду, иногда продовольствие, готовили себе пищу и отдыхали, — и наконец в 4-х, в случае бури, греческие военно-морские суда подвергались величайшей опасности быть развеянными в море или поглощенными им, еще более разбитыми о берега, или выброшенными на них, или же разбитыми от столкновения одних с другими.
Перевозные военные суда перевозили за флотом и к флоту продовольствие в морские запасы и принадлежности, а иногда лошадей конницы. В первом случае они не различались от обыкновенных торговых судов, были движимы парусною силою более, нежели гребною, сидели в воде глубже, нежели военные, и имели форму кругловатую (от чего и назывались круглыми). В последнем же случае, т.е. для перевоза лошадей, они получали особое, сообразное с этою целью устройство.
Так как лучшие, знатные и богатые граждане греческих республик служили обыкновенно в тяжелой пехоте и коннице, то во флот, подобно тому, как в легкую пехоту, были набираемы только граждане беднейших классов, иностранцы, вольноотпущенники и рабы. В случаях особенной важности или крайней опасности в него поступали однако же и граждане достаточных и высших классов, а иногда даже (как у афинян во время нашествия Ксеркса) и все способное сражаться, мужеское народонаселение. Люди во флот были набираемы обыкновенно вперед военною и во время оное, и обучались отчасти в своих гаванях, отчасти же во время плавания в море и притом, по простоте и малочисленности обязанностей своих, довольно скоро. и жалованья они получали столько же, сколько в сухопутных войсках пехота, но были подчинены, кажется, гораздо большей строгости. На малых военных судах, имевших один ряд весел, находилось обыкновенно от 50-ти до 60-ти гребцов; но этих судов было немного. На больших же, имевших три ряда весел и составлявших главную силу греческих флотов (они известны более под латинским названием трирем) было обыкновенно от 150-ти до 160-ти, иногда и более, гребцов. Сверх гребцов, на каждом военном судне находилось большее или меньшее число гоплитов и псилов (на триремах но 40, а иногда и гораздо более, на каждой).
Морские битвы, по изложенным здесь причинам, всегда происходили по близости берегов и сверх того, так как греческие военные суда были довольно легки и в бою приводились в движение только помощью весел, то и могли тесно смыкаться и не опасались узких протоков, а образ действий их в бою позволял им легко, удобно и выгодно сражаться на тесном пространстве. В боевой порядок они становились обыкновенно одни плотно возле и позади других. Главным. действием и наибольшею выгодою их в бою считался сильный удар переднею или носовою частью судна в середину бока судна неприятельского. С этою целью каждое греческое военное судно было вооружаемо толстым, крепким я остроконечным, медным или железным хоботом, на подобие птичьего клюва, выступавшим далеко наружу из носовой его части. Если удар удавался, то неприятельское судно было немедленно пробиваемо и потопляемо. Если же это было невозможно, то старались удар произвести до крайней мере в косвенном направлении, дабы сломать или повредить у неприятельского судна весла. Если это удавалось, то неприятельское судно было приводимо в бездействие до тех пор, пока сломанные или поврежденные весла на нем не были заменены другими, а необходимое для того время позволяло нападавшему производить новый и решительный удар. По этому-то весла имели в морском бою необыкновенную важность, ими одними можно было во всех направлениях производить, отклонять или отражать нападения. Фемистокл первый, кажется, вполне постиг обширную пользу их в морских битвах. Действие метательным оружием было также в большом употреблении в этих последних; но любимым действием греков было сцепление на абордаж. Тогда на палубах происходил рукопашный бой, совершенно подобный сухопутному и в котором гоплиты решали победу. При абордаже все гребцы нападавшего судна вооружались и также принимали участие в бою.
Из всего сказанного здесь явствует, сколь легко и удобно морские действия греков могли быть сопряжены с сухопутными, и даже сколь сходны были с ними в практическом отношении. Если сухопутные войска были перевозимы на флоте, то, в случае нападения неприятеля на море, принимали в морском бою деятельнейшее участие. Если надобность того требовала, флот высаживал их на берег и, оставаясь близ него на якоре, служил им как бы опорою в действиях их на берегу или убежищем в случае неудачи. Если флот сопровождал войско вдоль берегов, то в случае сухопутного боя на берегах или морского близ оных, и флот, и войско взаимно друг другу помогали и содействовали, преимущественно посредством метательного оружия... Наконец, в случае обложений и осаде приморских городов, флот, высадив войско, облегал город с моря, а войско, обложив последний с сухого пути, приступало к. осаде, и оба, подобно как и в береговом бою, взаимно друг другу помогали.

II.
Республика спартанская.

§ 44. Военное устройство и военные учреждения ее.

Военное устройство и военные учреждения, данные спартанской республике Ликургом, сохранялись в целости и неизменности, со всеми своими недостатками и преимуществами, до времен Пелопоннесской войны. Но когда вражда и соперничество Спарты с Афинами побудили ее стремиться к распространению своих владений, приобретению господства на море, сокрушению власти Афин над Грециею и утверждению, вместо ее, своей собственной, а для этого содержать сильные: войско и флот, и иметь в своем распоряжении значительные денежные средства, с той поры все изменилось. С распространением в бедной и суровой дотоле Спарте богатства, роскоши, корыстолюбия и развращения нравов, прежние гражданские и воинские добродетели спартанцев, а с ними и дух Ликурговых установлений, исчезли навсегда и даже самые формы последних во многом изменились.
Армии спартанские были составляемы из граждан Спарты, — периэков или жителей Лаконии, — неодамов или новых граждан из вольноотпущенников, — илотов, — вспомогательных войск союзников и данников Спарты, — и наемников. Граждане Спарты составляли лучшую часть и главную силу спартанских армий. Все свободное народонаселение Лаконии разделялось на 5 поколений, из которых в каждом велась особая перепись всех свободных людей от 20-ти до 60-ти летнего возраста. В случае войны, эфоры призывала народ к оружию и назначали, которые из поколений должны были вооружаться и идти на войну, либо вызывали постепенно и по мере надобности граждан одинакового возраста. Так Клеомброт привел к Левктре одних граждан от 20 до 35 лет, а после, этой битвы были призваны к оружию граждане от 35 до 40 лет. Неодамов было иногда значительное число в войске. Так, например, у Агесилая в Азии было оных 3000 человек. Илотов спартанцы вооружали в случаях особенной важности или большой опасности, как, например, в некоторые эпохи Пелопоннесской войны, перед 1-й битвой при Мантинее. и проч.
Войсками начальствовали, как и прежде, царь. Но эфоры присвоили себе такую власть, что требовали от царей отчета в их действиях, отрешали их от начальствования войсками и содержали их в совершенной от себя зависимости. Таким образом прежнее единство в начальствовании спартанскими армиями было почти совершенно уничтожено. Цари и состоявшие при них лица получали общественное содержание; войска же содержали себя сами. Жалованье было выдаваемо только илотам, в случае вооружения их, и наемникам.
До конца Пелопоннесской войны спартанцы были весьма умеренны в военных наградах (сходствовавших с общими у всех греческих народов), а воинский порядок в спартанских войсках был поддерживаем чрезвычайною строгостью военных законов. Так военачальники, сдававшиеся в плен, когда могли надеяться на помощь, переметчики, спартанцы, сражавшиеся против Спарты, изменники и т.п. были наказываемы смертью. Уклонявшиеся от набора и военной службы, малодушные, бежавшие из боя, покинувшие оружие и особенно щит, клятвопреступники и т.п. были. лишаемы чести и прав гражданства, подвергаемы величайшему посрамлению (их облекали в рабскую одежду, брили им полголовы и полбороды), а тела воинов, убитых в бегстве от неприятеля, и переметчиков были лишаемы погребения и т.п. Но после Пелопоннесской войны воинский порядок ослабел, воинский дух упал и правительство уже нередко принуждено было прибегать к разного рода поощрительным мерам для побуждения воинов к отличию и даже к исполнению своего долга.

§ 45. Устройство спартанских войск.

К тому, что было сказано выше о составе, силе и разделении спартанских войск (глава IV § 26), должно присовокупить нижеследующее:
Тяжелую пехоту составляли граждане Спарты. Каждое из 5-ти народных поколений выставляло, смотря по надобности и обстоятельствам, 1, 2, 3 и более мор или полков, сила которых вообще простиралась от 500 до 1000 чел. и более. Каждый гоплит начальствовал одним или несколькими псилами, и имел при себе большее или меньшее число илотов для прислуги.
Легкую пехоту составляли периэки, неодамы и, в случае вооружения их, илоты. На одного гоплита приходилось иногда до 5 и даже (как при Платее) до -7 псилов.
Конница у спартанцев вообще не пользовалась большим уважением и в нее назначали граждан, неспособных для службы в тяжелой пехоте. Вообще она всегда была малочисленна, в дурном состоянии и употреблялась преимущественно для разведывания о неприятеле, обеспечения станов и войска, и исправления прочей полевой службы. После Пелопоннесской войны, Агесилай в войне с персами умножил однако число и несколько усовершенствовал устройство спартанской конницы. Лучшею конницею в составе спартанских армий были скириты, называемые так по городу Скиросу и его округу, на границе Аркадии, который, по изобилию его в лошадях, выставлял одну конную мору. Скириты были употребляемы исключительно в бою и иногда даже решали победу. Сверх того при царях находились 300 отборных. молодых всадников (иппиев), под начальством трех иппагретов, которые избирали их и сами были назначаемы эфорами,
Тяжелая пехота строилась глубиною не менее 8 и. не более 12 шеренг, а конница в 4 шеренги. Движения в тяжелой пехоте производились всегда мерным шагом под звуки флейт. Тактика спартанская отличалась простотою и малосложностью, а фаланга спартанская была в практическом отношении отличным войском. Но спартанцы, по неуважению своему в наукам и искусствам, и невежеству в них, нимало не содействовали усовершенствованию военного искусства в Греции в теоретическом отношении.

III.
Республика афинская. «

§ 46. Военное устройство и военные учреждения ее.

С быстрым возрастанием могущества афинской республики со времен битвы при Марафоне (490 г.) и с постепенным в последствии стремлением гражданского устройства ее к неограниченной демократии, и в формах, и в духе военного устройства и военных учреждений ее стали происходить многие и важные против прежнего изменения. Все свободнорожденные, совершеннолетние граждане Афин от 20 до 40 лет были по прежнему обязаны военною службою, но могли вместо себя выставлять наемных воинов. Откупщики общественных доходов, воины, отличившиеся особенными военными заслугами, граждане, имевшие телесные недостатки или слабое телосложение, и некоторые другие, были освобождаемы от военной службы, а подвергшиеся бесчестию за тяжкое преступление и другие тому подобные считались недостойными служить в войске. Сверх граждан Афин, в войска начали быть набираемы также греки чужих областей и иностранцы, водворившиеся в Аттике и получившие и даже не получившие в ней прав гражданства, вольноотпущенники, а в чрезвычайных обстоятельствах и рабы, служившие однако же большею частью во флоте. Собственные афинские войска были усиливаемы вспомогательными войсками союзников и данников, и в особенности войсками наемными. Таким образом вооруженные силы Афинской республики, в периоде наибольших силы и славы ее (470-431) и в первой половине Пелопоннесской войны (431-413) возросли до довольно значительного числа. Вообще, хотя афинская республика была преимущественно морскою державою, однако же и военно-сухопутное устройство ее находилось в весьма хорошем состоянии. И если военные учреждения ее и уступали в некоторых отношениях военным учреждениям Спарты, то недостатки их в сравнении с последними были в важных случаях и чрезвычайных обстоятельствах с избытком вознаграждаемы доблестными подвигами любви к отечеству, мужества и великодушия афинян. Так главная честь восторжествования греков над персами и освобождения Греции от нашествий этого народа по всей справедливости принадлежала афинянам; спартанцы же, из одного грубого суеверия, не поддержали вовремя афинян перед битвой при Марафоне.
Начальствование афинскими войсками было разделяемо (со времен Клисфена, 510 г.) между 10-ю стратегами, избираемыми народом ежегодно по жребию иди большинству голосов, по одному от каждого из 10 народных поколений. По избрании своем и перед вступлением в должность, стратеги приносили присягу в верности; власть же имели и войском -начальствовали, как означено выше (глава I V § 28). По прошествии года, стратеги были обязаны, слагать с себя начальствование войска ми и давать народу строгий отчет в употреблении своей власти и исполнении своих обязанностей. Если народ был доволен, то удостаивал их особым доверием и новым избранием, даже по нескольку раз сряду, как например Фемистокла, Аристида, Алкивиада, Никия и Конона. Фокион был. избран даже 45 раз сряду. Если же народ был недоволен, что, по известным зависти и неблагодарности афинян к их знаменитым согражданам, случалось довольно часто, то присуждал их к большей или меньшей денежной пене, смотря по мере их вины или своего неудовольствия, а в случае невозможности уплатить пеню, стратеги и, по смерти оных, дети их были заключаемы, до совершенной уплаты, в темницу.
Такого рода избрание стратегов и начальствование армиями были сопряжены, как весьма естественно, с крайними неудобствами. При выборе стратегов мало внимания было обращаемо на то, имели ли они нужные для этого звания способности, и потому часто в стратеги были избираемы лица, мало или вовсе неспособные предводительствовать войсками. Сверх того, разделение власти и беспрестанный переход ее от одного стратега к другому, и происходившие от этого несогласия между ними и частые перемены в образе действий препятствовали одержанию афинянами в войнах, веденных ими, всех тех успехов, которых можно было ожидать от их храбрости и искусства в военном деле. С ходом времени, они сами убедились однако же в недостатках и неудобствах существовавшего у них начальствования войсками. и установили, чтобы часть стратегов оставалась в Афинах для доставления в войска продовольствия и военных потребностей, и заведывания военными делами вообще, а один из ежегодных архонтов (3-й с званием полемарха) сопровождал войско, был посредником между остальными стратегами и председательствовал в военном совете. В случаях же особенной важности или большой опасности, иногда по выбору народа, один из стратегов или знатнейших граждан был назначаем верховным предводителем вооруженных сил республики, с властью почти неограниченною и особым правом сзывать, по произволу, чрезвычайные собрания народа. Такой высокой чести был, например, удостоен Алкивиад перед последним своим изгнанием. Полемарх, находясь в войске, сверх вышеозначенных обязанностей, заведовал также подробностями внутреннего устройства армии, управления ею и содержания в ней порядка, и начальствовал одним, преимущественно правым, ее крылом.
Под 10-ю стратегами находилось такое же число и таким же образом избираемых таксиархов, которые были как бы помощниками их, заведовали продовольствованием войск, порядком движений. выбором мест для станов и боя, имели присмотр за оружием и начальствовали частями или отделениями пехоты. Сверх того при стратегах находились герольды, которые провозглашали или изустно передавали приказания и распоряжения их, были употребляемы для переговоров о перемирии и мире, и проч.'
Денежные оклады жалованья, которое, как сказано выше, афиняне начали первые в Греции выдавать войскам, были впервые определены Аристидом, вскоре после битвы при Платее. Перикл увеличил их вдвое; но, по смерти его, постепенное истощение афинской казны принудило афинян снова уменьшить их.
Военными наградами у афинян служили преимущественно повышения в чинах и званиях, различные почести на общественных играх и т.п., а военными наказаниями — выставление на площадях в женском платье тех граждан, которые под ложными предлогами уклонялись от военной службы, исключение малодушных воинов из религиозных и народных собраний, смертная казнь изменникам и беглецам и проч.
В нравственном отношении впрочем афинские войска вообще ранее пришли в расстройство и упадок, нежели войска других греческих народов.

§ 47. Устройство афинских войск.

Афинское войско состояло, по числу народных поколений, из 10 хилиархий или полков тяжелой пехоты, каждая в 1,000 чел. и более, под начальством хилиарха или тысячника, и под ним сотников и десятников. Каждый гоплит имел слугу иди оруженосца, который во время боя был отсылаем в обоз. Конницы было сначала (после битвы при Платее) всего 300, а потом (в периоде цветущего состояния Афин) по 100-120 всадников от каждого из 10 народных поколений, следовательно всего 1,000-1,200 чел. (или 1/40 тяжелой пехоты), разделенных на 2 иппархии (или полка), под начальством 2-х иппархов и 10 филархов. В коннице должны были служить не только богатейшие, но и способнейшие к конной службе граждане. Поэтому в конницу принимали не иначе, как по строгом освидетельствовании здоровья, бодрости и силы тела, и по надлежащем удостоверении в количестве получаемых доходов. Кто попадал в конницу хитростью, без требуемых условий, тот был лишаем чести и прав гражданства. За всем тем конница афинская была весьма посредственная, а искусство верховой езды у афинян в несовершенстве.
В заключение должно сказать, что из числа всех народов Греции, афинянам бесспорно принадлежит слава наибольшего усовершенствования тактики, полиорцетики и военного искусства вообще, и первого возведения этого искусства в Греции на степень науки, чему причинами главнейше были: природное остроумие афинян, склонность и способность их к наукам и искусствам, и тщательное занятие ими, входившее в общественное воспитаний афинских граждан.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ. ПЕРВАЯ ГРЕКО-ПЕРСИДСКАЯ ВОЙНА (500-449).

§ 48. Причины и начало войны. 1-е нашествие персов на Грецию в 490 году. сражение при Марафоне. — § 49. 2-е нашествие персов на Грецию под предводительством Ксеркса I в 480 году. бой при Фермопилах. морская битва при Салмине. — § 60. Поход 479 года — сражения при Платее и Микале. — § 51. Война с 478 по 449 год.

Источники: Геродот, Фукидид, Диодор, Корнелий Непот, Плутарх, Юстин и увязанные в главах I — VI.

§ 48. Причины и начало войны. — 1-е нашествие персов на Грецию в 490 г. — Сражение при Марафоне.

Владычество персов над малоазиатскими греческими поселениями, покорение ими, Фракии, близость их от пределов Греции, честолюбие их и стремление к завоеваниям, а с другой стороны беспокойный дух и тревожная деятельность греков, и живое сочувствие их к малоазиатским единоплеменникам своим — произвели наконец враждебное между обоими народами столкновение. В начале 5-го века перед P. X между ними возгорелась первая война, важная и замечательная как в политическом, так и в военном отношении. Поводом в открытию ее послужили: восстание в 504 году малоазиатских греков и помощь, оказанная им афинянами. Утвердив незадолго перед этим свою независимость, афиняне уже считали себя столь сильными, что решились послать восставшим ионянам 20 собственных и 5 эретрийских (из города Эретрии на острове Эвбее) судов с некоторым числом войск (в 500 году). Из Милета соединенный греческий флот направился в Эфесу, а оттуда высаженные им войска двинулись прямо к Сардам, местопребыванию персидского правителя малой Азии и средоточию ее управления. Бывший в это время правителем ее, Артаферн, не ожидавший нападения, был принужден с небольшим числом войск запереться в сардийском замке, — а греки взяли, разграбили и сожгли город и обложили замок. Ho по приближении персидских войск, немедленно двинувшихся против них отовсюду из малой Азии, они предприняли отступление к Эфесу и, настигнутые персами, были наголову разбиты. После этого легкомысленные афиняне отозвали свои войска и суда, и предоставили малоазиатских греков собственным силам, раздражив только Дария Гистаспа. Дарий был однако принужден отложить свое мщение до тех пор, пока не покорил обратно восставших городов Ионии, Эолии, Дории и Фракийского Херсонеса, равно Карии и острова Кипра, и не усмирил совершенно восстания их (496). Тогда уже он обратил свое оружие против европейских греков, и в 495 году послал, под предводительством молодого и способного зятя своего, Мардония, для отмщения афинянам и эретрийцам за помощь оказанную ими малоазиатским грекам, и за сожжение Сард — те же самые войско и флот, которые были употреблены для усмирения восстания в малой Азии. Переправясь на флоте чрез Геллеспонт, войско двинулось вдоль Фракийского и македонского берегов Эгейского моря в Грецию, сопровождаемое флотом. Но, огибая Афонский мыс, флот был внезапно застигнут и отчасти истреблен, отчасти рассеян жестокою бурею, а сухопутное войско в делах с фракиянами потерпело столь сильный урон, что Мардоний по обеим этим причинам. принужден был воротиться в малую Азию.
Дарий немедленно начал готовиться к новому походу против Греции, и в 491 году, когда военные приготовления его приближались к концу, отправил во все города твердой земли Греции и на все ее острова послов с требованием покорности. Многие города и большая часть островов, устрашенные опасностью, покорились; но Спарта и Афины смело отвергли требование Дария и твердо, решились защищать свою. независимость до последней крайности.
В 490 году последовало наконец первое нашествие персов на Грецию, весьма хорошо соображенное и исполненное с близким и верным знанием местности и обстоятельств Греции, преимущественно по влиянию и советам изгнанного из Афин сына Писистратова и тирана афинского Гиппия, жившего при персидском дворе и бывшего душою всего этого предприятия. Сильное персидское войско было посажено в киликийских пристанях на финикийско-египетский флот, который затем направился к острову Самосу. Здесь к войску и флоту присоединились вспомогательные войска и суда малоазиатских греков, и по недостоверным, как кажется весьма преувеличенным показаниям греческих летописцев, число всех войск возросло до 500.000 человек, а морских судов — до 600. Главное начальствование ими было вверено Дарием молодому Артаферну, сыну умершего правителя малой Азии того же имени, и под ним опытному в военном деле мидянину Датису, при которых находился и Гиппий. Овладев Наксосом и всеми островами Эгейского моря, персы пристали к острову Евбее, и взяв город Карист, осадили. Эретрию. По 6-ти дневной, мужественной обороне, город этот был предан персам изменою разграблен и сожжен ими, а жители его переселены в Азию. Затем персы, по совету Гиппия, вместо того, чтобы направиться к Афинам морем вокруг Сунийского мыса, переправились через Еврипп (пролив, отделявший Евбею от материка Греции) и произвели высадку на берегу Аттики, близ местечка Марафона, в 150-ти стадиях (26 ¼ вестах). к северо-востоку от Афин, — с тою целью, чтобы отсюда двинутся к Афинам и напасть на них с сухого пути.
Устрашенные грозившею им опасностью, афиняне послали просить немедленной помощи спартанцев. Но спартанцы не хотели нарушить своих постановлений и выступить в поход прежде полнолуния, до которого еще оставалось 5 суток. а из всех прочих городов Греции, только одна Платея немедленно прислала им 1.000 своих гоплитов. В этом крайне трудном и опасном положении, истинным счастьем для афинян было то, что они. имели таких людей, как Мильтиад, Аристид и Фемистокл. Из них первый, участвовавший с персами в скифском походе, отличался высокими качествами ума и души, военными дарованиями и опытностью, и знанием устройства и образа действий персидских войск. Он и был избран в число 10-ти стратегов, вместе с Аристидом и Фемистоклом. В совете стратегов возник вопрос: принять ли бой с персами в поле? или ограничиться обороною Афин? Голоса разделились поровну и голос полемарха Каллимаха должен был решить в пользу той или другой стороны. Тогда Мильтиад представил Каллимаху, что если афиняне ограничатся обороною города, то между ними неминуемо произойдут несогласия и споры, и возникнет политическая партия, которая, чтобы восторжествовать над другими, нимало не поколеблется вступить с персами в переговоры и тем погубит и Афины, и целую Грецию; если же афиняне немедленно решатся на, вступление с персами в бой в поле, — то могут предупредить пагубные следствия несогласий и раздоров, и еще надеяться на победу в бою. — Убежденный его доводами, Каллимах подал голос в пользу боя — и из 9-ти товарищей Мильтиада, пятеро (в том числе Аристид и Фемистокл) немедленно уступили ему свои дни начальствования. Таким образом пагубное многовластие в начальствовании войском было заменено единовластием, тем более спасительным, что досталось вполне достойному оного Мильтиаду.

Удостоверять, что персы производят высадку при Марафоне, Мильтиад немедленно двинулся туда и шел столь быстро, что прибыл к Марафону вскоре после совершения персами высадки. Под начальством его было 9.000 афинских и 1.000 платейских гоплитов с малым числом псилов и вовсе без конницы. У персов же было, по показаниям: Корнелия Непота — 100.000 человек пехоты и 10.000 человек конницы, Платона — 500.000, а Трога Помпея — даже 600.000 войск; из этих исчислений более вероятным кажется Непотово: ибо едва ли персы могли перевезти на флоте более 100.000 войск. Во всяком случае достоверно то, что у персов пехоты было более, нежели- конницы, легкой пехоты более, нежели тяжелой, а военных колесниц не было вовсе.
Местность при Марафоне образовала небольшую равнину, от берега моря слегка поднимавшуюся к высотам, замыкавшим ее с западной стороны. Два ручья, лощинами своими разделявшие эти высоты на три части, текли чрез равнину к морю, постепенно удаляясь один от другого, и близ морского берега образовали топкие болота, вместе с которыми ограничивали равнину с севера и юга. Чрез западные высоты пролегала дорога из Афин в Марафон, лежавший у подошвы этих высот, на северном ручье.
На этой небольшой и узкой равнине персы были расположены станом на морском берегу, тылом к морю, между двумя болотами. Мильтиад расположился в расстоянии 8-ми стадий (около 1 ½ версты) от них на западных высотах, между двумя ручьями. Афиняне стали на правом, а платеяне на левом крыле. Каллимах начальствовал правым крылом, а Аристид и Фемистокл центром. Сообразив выгоды, которые местность представляла для- действий греков, и невыгоды ее для персов, Мильтиад положил — в бою с последними, удерживая их в центре, напасть на них своими крылами. Для этого он значительно усилил оба крыла, примкнул их к мелкому лесу на берегах двух ручьев и -засеками обеспечил их от обхода персидскою конницею.
Датис видел, что местность тесна и неудобна для действий персидского войска; полагаясь однако же на численное превосходство сил своих, решился напасть на греков, — но был предупрежден ими. Мильтиад, видя нетерпение греческих. войск сразиться с персами, решился воспользоваться тем и, вместо предполагаемой прежде обороны стоя на месте, немедленно двинул войска свои против неприятеля. Беглым шагом, но стройно и в порядке спустились они с высот, быстро миновали пространство, отделявшее их от персов и стремительно напали на них. Изумленные сначала таким неожиданным и смелым нападением, персы вскоре однако же заметили слабость греческого центра и устремили против него персидскую тяжелую пехоту и другие, лучшие войска свои. Сильно теснимый ими, греческий центр с трудом удерживался против них, а по словам Геродота даже был опрокинут и преследован. Но оба греческие крыла успели между тем, после упорного боя, опрокинуть оба крыла персов, составленных из легкой пехоты и конницы. Из них левое было обращено в бегство и рассеяно, а правое загнано в болото, в котором множество персов погибло. He занимаясь дальнейшим преследованием, оба греческие крыла поспешили назад на помощь своему центру и вместе с ним успели наконец опрокинуть войска персидского центра. Все персидское войско в беспорядке бросилось к берегу моря и на свои суда, большая часть которых была вытащена на берег. Греки преследовали бегущих персов по пятам и нанесли им в бою, в преследовании и на берегу моря урон, простиравшийся, по словам Геродота, до 6.400 человек; сами же потеряли только 102 чел. Сверх того они взяли 7 и сожгли или потопили еще большее число персидских судов.
На следующий день к Марафону прибыли 21.000 спартанских войск. Двинувшись из Спарты немедленно по наступлении полнолуния, они прошли 1.200 стадий (около 210 верст) от Спарты до Афин, по весьма гористой дороге, с такою быстротою, что уже на третьи сутки были в Афинах! He успев принять участия в бое, они воротились в Спарту.
Персидское войско, не взирая на поражение свое, еще было грозным, а Афины, не смотря на победу Мильтиада, еще не вне опасности. Отраженные при Марафоне, персы, сев на суда, немедленно и быстро поплыли вокруг Сунийского мыса к Афинам, надеясь найти их беззащитными и без труда овладеть ими. Но Мильтиад угадал их намерение и, не смотря на усталость войск, двинулся к Афинам с такого быстротою, что многие воины от напряжения и истощения сил пали на пути мертвыми. Но за то Мильтиад предупредил персов при Афинах и этим окончательно решил успех войны: — ибо персы, вступив в фалерейскую гавань и усмотрев близ Афин Мильтиадово войско, не отважились напасть на город и воротились в Азию.
Таков был результат первого нашествия персов на Грецию, слава отражения которого вполне принадлежит афинянам и в особенности достойному предводителю их Мильтиаду. Твердая решимость его принять бой в поле и потом — самому первому напасть на персов, в соединении с необыкновенною быстротою его движений от Афин к Марафону и обратно, и с превосходным нравственным одушевлением и отличною храбростью его войск, были главными причинами расстройства, беспорядка и отражения персов при Марафоне, — неудачи предприятия их против Афин и с сухого пути, и с моря, — и спасения Афин и целой Греции. Самая победа при Марафоне, сверх политического значения своего, важна еще и тем, что уничтожила общее между греками мнение о непобедимости числительно-огромных сил персов, внушила грекам доверие к самим себе и убедила их в превосходстве малочисленного, но правильно устроенного войска, подчиненного строгому воинскому порядку и одушевленного любовью к отечеству, мужеством и храбростью — над войском многочисленным, но неустроенным и чуждым воинских порядка и искусства.

§ 49. Второе нашествие персов на Грецию под предводительством Ксеркса I в 480 году. — Бой при Фермопилах. — Морская битва при Саламине.

После неудачи первого нашествия, Дарий хотел лично предпринять новый поход против Греции, — но смерть (486) воспрепятствовала ему в том. Сын и преемник его, Ксеркс I, принужден был, по восшествии на престол, заняться усмирением восстания Египта; но по прекращении его (484) начал готовиться к походу против Греции, с решительным намерением завоевать ее.
По важности такого рода предприятия, признанного делом народным, Мардоний и греческие изгнанники убедили Ксеркса лично предводительствовать войском, и положено было произвести всеобщее в государстве поголовное вооружение, а поход в Грецию совершить таким же образом, как предположено было и в первом, неудавшемся предприятии Мардония в 495 году, т.е. чтобы сухопутное войско следовало в Грецию чрез Фракию и Македонию вдоль берегов Эгейского моря, в сопровождении флота, нагруженного продовольствием. а в избежание вторичного истребления флота бурею у опасного Афонскаго мыса, Ксеркс повелел, по свидетельству греческих историков (весьма впрочем сомнительному) перерыть каналом, удобным для прохода больших военных судов, узкий перешеек, соединявший Афонский полуостров с твердою землею. Четыре года употреблено было персами на приготовления к походу и, наконец, в исходе 481 года, сухопутное войско собралось на зиму в окрестностях Сард и в западной части малой Азии, а флот — в Геллеспонте. Для переправы войска чрез Геллеспонт были устроены в самом узком месте его, между Абидосом и Сестосом, два моста на судах, длиною в 7 стадий (около 1 ¼ версты). Сам Ксеркс прибыл на зиму в Сарды и отправил ко всем городам Греции, исключая Афин и Спарты, послов с требованием покорности.
Доселе европейские греки, подобно тому, как и в 490 году, нимало не помышляли о прекращении своих междоусобий, теснейшем соединении между собою и принятии общих мере противодействия персам, хотя уже давно знали о их огромных вооружениях и цели последних. Большая часть, из страха, осторожности либо честолюбия и других своекорыстных видов и расчетов, даже была склонна к покорности персам. Одни только спартанцы и в особенности афиняне были твердо намерены сопротивляться до крайности. Афинян побуждали к тому многие причины. Они уверены были, что в случае торжества персов подвергнутся жестокому с их стороны мщению. Воспоминание о победе марафонской ободряло их и внушало им доверие к себе. Политическая партия, в руках которой находилась тогда верховная власть, предвидела в торжестве персов торжество противной ей партии писистрадидов, изгнанных из Афин, находившихся при персидском дворе и покровительствуемых персами. Но всего более афиняне побуждены были к сопротивлению влиянием Фемистокла. Основатель морской силы их, он убедил их всю надежду свою возложить на флот, спасения своего ждать от победы на море и — вследствие того- защиту республики вполне вверить флоту, число морских судов сколь можно скорее и более увеличить, и в совокупности с теми греками, которые захотят присоединиться к афинянам, вступить с персами в решительную битву на море.
По прибытии в Грецию Ксерксовых послов, близкая опасность и примере Афин вразумили наконец греков. За исключением нескольких меньших республик, поспешивших покориться персам, и некоторых других, которые не могли или не хотели обещать своего содействия почти все прочие согласились прекратить неприязненные между собою действия и составить союз против общего врага. Представители их собрались в Коринфе для совещаний, — а между тем в Сарды были посланы лазутчики. Персы открыли последних и хотели предать смерти; но Ксеркс, вероятно вполне полагаясь на собранные им огромные силы и средства, и уверенный в невозможности греков противостоять ему, не только даровал лазутчикам жизнь, но и повелел показать им все, что они должны были высмотреть, и затем отпустил их в Грецию.
Наконец в 480 году раннею весною персидское войско двинулось к мостам на Геллеспонте, и употребив 7 дней и 7 ночей на переход по ним, продолжало движение к Дориску во Фракии, на берегу моря, куда направился также и персидский флот. При Дориске Ксеркс произвел войску и флоту смотр, на котором, по исчислению Геродота, оказалось: 1) в сухопутном войске до 1.700.000 челов. вооруженной и способной сражаться пехоты, — до 80.000 человек такой же конницы и до 20.000 аравитян на верблюдах и африканцев в военных колесницах, — всего до 1.800.000 человек, 2) во флоте 1.207 трирем и на них более 241.400 гребцов и 36.210 персидских и мидийских воинов, — множество (по приблизительному расчету Геродота до 8.000) перевозных и разного рода других, больших и малых, судов и на них всего около 240.000 человек и 3) всего на флоте около 517.610 челов., а с сухопутным войском — около 2.317.610 челов, не считая множества состоявших при войске и обозах разного рода людей. Невозможность продовольствования, в течение даже самого короткого времени, такого невероятно огромного числа людей, еще значительно умножившегося по уверению Геродота, — в последствии (см. ниже), — заставляет не только сомневаться в этом исчислении, но даже отнести его к тщеславному и хвастливому преувеличению греков. Ксеркс мог собрать 2 и даже 5 миллионов войск; но, до прибытия их к пределам Греции, большая часть их погибла бы с голоду. Как бы то ни было впрочем, не подложит никакому сомнению, что Ксерксово войско было весьма многочисленно и что эта самая многочисленность его, в соединении с разнородным составом его и отсутствием всякого единства и всякого порядка в его устройстве, не только не могла облегчить персам завоевания Греции, но и долженствовала крайне затруднить действия их и в особенности продовольствование в ней. Ибо войску и флоту было необходимо постоянно находиться в сообщении между собою и для этого направляться и действовать всегда вдоль берегов моря, а флоту сверх того обеспечить продовольствование сухопутного войска подвозами из Азии. Следовательно, поражение персидского флота греками, истребление или рассеяние оного бурею и т. п, долженствовали неминуемо повлечь за собою либо удаление сухопутного персидского войска из Греции, либо гибель его в ней. А из этого легко убедиться, какое высокое достоинство имел тот план действий, который Фемистокл предложил афинянам и убедил их привесть в исполнение.
Из Дориска войско и флот. персидские направились к Аканту в Македонии. Войско разделилось на три части: левая шла вдоль берега, сопровождаемая флотом, правая — внутренностью страны, а средняя и при ней сам Ксеркс — между ними. От Аканта войско следовало прямо к Ферме в Македонии, а флот направился туда кругом Афонского мыса, или, как уверяют греческие историки, чрез Афонский канал. По прибытии к Ферме, и войско и флот расположились на время вдоль берега моря от Фермы до реки Галиакмона на пределах Фессалии.
Эта первая на пути персов греческая область, прежде всех. подверженная нашествию их, всех охотнее приступила к греческому союзу. По убедительным просьбам ее жителей, 10.000 человек союзной греческой тяжелой пехоты были отправлены, еще до прибытия персов к Ферме — в Фессалию, и вместе с фессалийскою конницею расположились в долине Темпейской, между горами Олимпом и Оссою — главном проходе из нижней Македонии в Фессалию. Но македонский царь Александр тайно уведомил предводителей этого отряда, что Ксеркс намерен пройти в Фессалию иным путем из верхней — Македонии, и советовал им заблаговременно отступить. Они последовали его совету; но едва они удалились, как те из фессалян, которые были преданы персам, приобрели решительный перевес — и Фессалия покорилась Ксерксу.
Таким образом вся страна до пределов средней или собственной Греция была совершенно открыта персам. Но тем сосредоточеннее могли быть силы и оборонительные действия греческого союза, тем удобнее флот его мог поддерживать сухопутное свое войско. Высокие, неудобопроходимые горы в этой части Греции и прилежащее море, усеянное островами и мысами, чрезвычайно благоприятствовали обороне. Особенно выгодны были в этом отношении: береговой путь из южной Фессалии в Локриду, Беотию и Аттику, между горным хребтом Эты и морем, и узкий пролив Еврипп. Здесь преимущественно должно было ожидать вторжения персов, ибо движение их чрез хребет Эты, более к западу, было невозможно или по крайней мере весьма затруднительно по недостатку горных проходов и путей, удобных для движения войск, и сверх того оно удаляло персов от моря и лишало их содействия флота. На береговом же пути находился только один проход чрез хребет Эты, именно в том месте на границе Фессалии и Локриды, где этот хребет упирался в море. Во времена первобытные, обитавшие по южную сторону хребта фокеяне, для обеспечения своего от хищнических набегов фессалян, построили поперек этого прохода, там, где он был шириною не более 7-ми сажень, стену или вал и наводнили пространство к северу от вала, помощью истекавших в этом месте из горного хребта Эты теплых ключей, от чего место это и получило название Фермопил, т.е. врат теплых ключей. Несколько к северу и югу от Фермопил горный. хребет подходил к берегу моря столь близко, что едва оставлял место для проезда одной повозки. В такого рода проходе горсть войск легко могла задержать многочисленнейшего неприятеля, Была еще и другая важная выгода. По близости, в узкой губе находился надежный рейд, в котором греческий флот мог с выгодою вступить в бой с персидским, не теряя между тем свободного отступления. Все это, вместе взятое, было причиною, что греки положили: Фермопилы занять нужным числом войск, а флот отправить на близлежавший рейд. Но между союзниками было так мало единодушия; согласия и усердия к общей пользе, что мера эта была исполнена не вполне и не в надлежащей точности. При взаимных неприязни и зависти греческих республик, при более или менее общем страхе, который наводили на них персы, они под разными предлогами старались беречь силы свои на будущее время, для собственной защиты, и выставили самое незначащее число войск, именно всего от 5-ти до 6.000 гоплитов (в том числе 300 спартанцев, 700 феспийцев, 400 фивян и 1.000 фокеян), начальство над которыми было вверено одному из спартанских царей, Леониду. По получении известия, что Ксеркс вступил из верхней Македонии в Фессалию, Леонид немедленно двинулся с своим отрядом к Фермопилам и по прибытии туда, восстановил древний вал фокеян, расположил позади оного главные силы своего отряда, часть войск выдвинул вперед за вал для затруднения подступа к нему, а 1.000 фокеян поставил влево на горе Анопее, чрез которую вела в тыл фермопильского прохода малая, весьма трудная, однако же проходимая тропинка. В тоже время греческий флот направился, не на близлежавший рейд, как прежде положено было, а к мысу Артемизию, на северной оконечности острова Евбеи.

Между тем персидское войско следовало тремя колоннами чрез. Фессалию к Фермопилам, а персидский флот отправился к мысу Сепию, на берегах Фессалия. В это время войско и флот, по словам Геродота, усиленные присоединением фракийских, македонских и фессалийских войск и судов, имели уже: войско — 24-мя тысячами, а флот — 120 судами более, нежели при Дориске, всего же действующих войск 2.641.610 челов., а с несражавшимися 5.283.220 человек — числительная сила, невозможность которой уже объяснена выше. Приблизясь к Фермопилам, Ксеркс расположился станом к северу- от них и четверо суток оставался в бездействии, как для того, чтобы дать войскам отдых, так и в надежде, что отряд Леонида отступит. Видя противное, он потребовал, чтобы Леонид и его отряд положили оружие и, получив отказ, на 5-я сутки послал отборнейшие свои войска, сначала мидийские и цисские, а потом персидскую дружину бессмертных, для нападения на Леонида в Фермопильском проходе. Войска эти сражались с отменною храбростью, но не смотря на все свои усилия, беспрерывно возобновляемые, не могли опрокинуть греков и были отражены с большим уроном. На следующий день персы возобновили свои нападения, но с таким же малым успехом и большим уроном. Ксеркс отчаивался уже силою взять Фермопилы; но один из жителей ближнего городка Трахиса указал персам тропинку, ведшую чрез гору Анопею. В туже ночь отправлена была туда дружина бессмертных под начальством перса Гидарна. Фокеяне, по слабом сопротивлении, отступили на ближайшие горные вершины, и персы беспрепятственно продолжали обходное движение свое в тыл Фермопилам. Греки, еще ночью узнав о движении Гидарна, большинством голосов в военном совете решили — поспешно отступить и разойтись по своим городам. Но Леонид и с ним 300 спартанцев объявили, что не нарушат закона своей страны, запрещающего бежать от неприятеля, и не отступят от Фермопил. Усердные к ним феспийцы сами вызвались оставаться с ними; фивян же Леонид удержал насильно, как заложников в верности их сограждан, склонных к покорности персам. Таким образом при Фермопилах остались под начальством Леонида 300 спартанцев, около 700 феспийцев и около 400 фивян, всего около 1.400 чел. Все прочие войска немедленно отступили.
На 7-я сутки утром сильный отряд персидских войск напал на Леонида и греков с фронта. Они двинулись ему на встречу, сражались с остервенением, привели его в совершенное расстройство и большею частью истребили или опрокинули в море. При этом Леонид пал, сражаясь впереди всех; однако греки продолжали бой с успехом. Но вскоре в тылу их показался Гидарн, и тогда они отступили опять к валу. Фивяне немедленно передались персам; оставшиеся же еще в живых спартанцы и феспийцы достигли, сражаясь, до одного холма, на котором, окруженные со всех сторон превосходным в силах неприятелем, продолжали защищаться с упорством отчаяния, доколе все до единого не легли на месте.
Таким образом малодушие и слабое сопротивление фокеян сделали геройский подвиг Леонида и оставшихся е ним спартанцев и феспийцев бесполезным для защиты Греции. Персам был открыт важный для них по близости к морю проход в Грецию, чего вероятно не случилось бы, если бы фокеяне держались с такими же мужеством и твердостью, как и отряд Леонида; для удержания же — тропинки, по крайней мере до прибытия к ним подкреплений, их было весьма достаточно.
Непосредственным следствием взятия персами Фермопил было то, что все области и города греческие к северу от коринфского перешейка, исключая Фокиды, Аттики' и городов Феспия и Платеи, поспешили покориться персам.
Между тем греческий флот (состоявший из 271 триремы и нескольких меньших судов, на которых всего было от 41.000 до 44.000 человек), под главным начальством спартанца Эврибиада, действовал нерешительно, по малодушию большей части начальников судов. Встретив, на пути к Артемизию, 10 передовых трирем персидского флота, плывшего в тоже время к мысу Сепию, он отступил к Халкиде, на острове Эвбее, в Евриппе. Персидский флот, на другой же день по прибытии к мысу Сепию, жестоко потерпел от сильной бури, которая, по словам Геродота, потопила до 400 судов, а другие выбросила на берег либо рассеяла по морю. Ободренные тем, греки направили флот свой снова к Артемизию и на пути туда захватили 15 персидских трирем, что послужило к большему еще ободрению их. Вскоре однако же приблизился персидский флот — и греческие предводители снова хотели малодушно отступить. Но Фемистокл, начальствовавший афинскими судами, успел склонить их к принятию боя при Артемизие. Следствием этого были два частные морские дела при Артемизие, в которых ни та, ни другая сторона не одержала решительной победы, но обе понесли довольно большую потерю в судах и людях. Потеря греков была особенно чувствительна для них, как для стороны слабейшей, и, в соединении с отступлением греческих войск от Фермопил и гибелью Леонидова отряда, побудила и предводителей греческого флота отступить от Артемизия в саламинскую губу, в сароническом заливе.
Таким образом в одно и тоже время персам на сухом пути была открыта вся Греция до коринфского перешейка и почти без боя уступлено море до самого Саламина. Персидское войско, вступив чрез Фермопилы в собственную Грецию, главными. силами двинулось чрез Фокиду, Беотию и Аттику к Афинам, куда в тоже время направился и персидский флот от Артемизия. Фокида была опустошена огнем и мечем; но часть персидского войска, посланная к Дельфам, для завладения казною и сокровищам дельфийского прорицалища, была удачно отражена жителями Дельф, при пособии гористой и удобной для обороны местности.
Из всей Греции, следовательно, одни только Афины и Пелопоннес еще не были заняты персами. Но пелопоннесцы помышляли не о содействии афинянам к спасению их и целей Греции, а только об обороне Пелопоннеса. С этою целью они заняли в скиронийских скалах, на коринфском перешейке, подобную Фермопилам горную теснину, чрез которую пролегал путь из Аттики в Пелопоннес, — устроили поперек коринфского перешейка вал и собрали за ним войска свои под начальством Леонидова брата, Клеомброта.
Покинутые всеми, угрожаемые с сухого пути и моря превосходными силами персов, афиняне, руководимые и одушевляемые Фемистоклом и достойным сыном Мильтиада, Кимоном, явили в этих крайне трудных обстоятельствах истинные мужество и величие. Доблестные вожди их отправили всех жен и детей с имуществом на Саламин, другие острова и в. Пелопоннес, а все мужеское население обратили на флот, и ничего не упустили, сверх. того, для успокоения и ободрения народа, пользуясь для этого преимущественно суеверием его.
В это время вся надежда на спасение Греции заключалась в греческом флоте, находившемся у Саламина. Одна решительная победа греков или персов на море — и Греция могла быть спасена или покорена. а между тем совет греческого союза, собранный в Коринфе, принял только меры для обороны Пелопоннеса на сухом пути, предводителям же флота предоставил действовать по их усмотрению. Весть о сожжении персами Феспия и Платеи, разорении ими Аттики, взятии приступом Акрополя, обороняемого несколькими оставшимися в нем служителями храма Минервы, бедными гражданами и др., об истреблении их всех до единого, разграблении и сожжении Афин и прибытии персидского флота в афинскую гавань — распространила на греческом флоте страх и смятение. Некоторые начальники судов хотели немедленно спасаться бегством, а остальные, и с ними главный предводитель Эврибиад, намеревались от Саламина, где было весьма выгодно вступить в битву с персами, удалиться к коринфскому перешейку, где этих выгод не было, но в случае неудачи представлялась только возможность найти убежище в стане пелопоннесского войска. Все убеждения Фемистокла — остаться при Саламине, были тщетны и ночью в совете предводителей флота окончательно решено отступить. Тогда Фемистокл прибегнул в хитрости: тайно уведомил Ксеркса о намерении греков и советовал отрезать им отступления. Ксеркс последовал его совету и тем принудил предводителей греческого флота вступить в бой. На следующий день (23-го июля 480 г.), в узком проливе между Саламином и тою частью берега Аттики, где в последствии сооружен Пирей, между обоими флотами (персидский состоял из 1.200-1.300, а греческий из 380-ти судов разной величины) произошла та знаменитая битва, в которой греки одержали решительную победу. Персидский флот был совершенно разбит, 200 трирем его потоплено и множество других взяты греками, которые с своей стороны потеряли, по словам греческих летописцев, 40 трирем.
Победа при Саламине решила судьбу похода. Поражение персидского флота распространило ужас между персами, лишило сухопутное персидское войско содействия флота и принудило Ксеркса решиться на возвращение в Азию. Остатки разбитого флота были отправлены в Геллеспонт для обеспечения мостов, Мардоний с 300.000 отборнейших войск был оставлен в Фессалии и Македонии для довершения, в следующем году, покорения Греции, а все остальное персидское войско и сам Ксеркс поспешно отправились чрез Македонию и Фракию в Азию. В страшном беспорядке бежало персидское войско, жестоко грабя и разоряя край на пути, и гибло толпами от голода, заразительных болезней и оружия жителей. Во время этого бегства, Халкидика, приморская область в Македонии, населенная греками, отважилась явно восстать против персов. Подчиненный Мардонию полководец Артабаз осадил в ней два главные города Олинф и Потидею. Олинф скоро сдался, но при осаде Потидеи сильный морской прилив произвел такое наводнение, что множество персов потонуло, и Артабаз был принужден снять осаду и воротиться в Фессалию.

§ 50. Поход 479 г. — Сражения при Платее и Микале.,

He смотря на решительные и важные результаты победы при Саламине, Греции в 479-м году угрожала большая еще опасность, нежели в 480. Хотя флот персидский был приведен в бездействие, но главная причина неудачи Ксерксова нашествия- чрезмерная многочисленность персидского войска — более не существовала. Вместо огромного, беспорядочного, общенародного ополчения под личным предводительством Ксеркса, не обладавшего необходимыми полководцу дарованиями, уже была армия, составленная только из 300.000 и притом отборнейших войск под предводительством Мардония, полководца способного и искусного. Армия эта уже находилась в Македонии и Фессалии и не имела надобности совершать дальнего похода из Азии. Наконец половина Греции до самых пределов Аттики уже покорялась персам, а Фивы и большая часть городов Беотии даже были усердными союзниками их, так, что персы имели обеспеченное продовольствие и усилили себя войсками македонян и европейских греков. Пелопоннесцы же, вместе с афинянами уже единственные представители союза греков, заботились более о себе, нежели о Греции и, вследствие обычных зависти и неприязни Спарты к Афинам, не принимали никаких решительных мер для окончательного отражении персов, — доколе явная опасность и необходимость не принудили их к тому. Мардоний, вполне постигая всю пользу в важность содействия» своему войску флота, всеми мерами старался привлечь афинян на сторону персов и с этою целью предложил им, чрез посредство македонского царя Александра, выгодный союз с Ксерксом. Предложение его была единодушно отринуто афинянами и с ними греческим союзом — и Мардоний весною 479 года двинулся в Беотию тем же самым путем, которым в предыдущем году следовал Ксеркс. Уже он был в Беотии, а для защиты Аттики еще никаких мере греческим союзом принято не было — и жители ее снова были принуждены покинуть ее и искать убежища на острове Саламине. В июне Мардоний вступил в Аттику, занял Афины, и вторично не успев склонить афинян к союзу с Ксерксом, сжег и разрушил этот город, а Аттику предал войску на разграбление.
Только тогда жалобы афинян, платеян и мегарян спартанскому правительству на неисполнение пелопоннесцами обязанностей их, как членов греческого союза, вынудил эфоров отправить из Спарты 5.000 спартанских гоплитов и при них 35.000 илотов или псилов (по 7-ми на гоплита), под начальством Клеомбротова сына, Павсания. Вслед за ними отправлены были 5.000 лакедемонских гоплитов и при них столько же псилов... Все эти войска, по соединении с пелопоннесскими (около 21.000 гоплитов и более 23.000 псилов), находившимися на коринфском перешейке, должны были идти под главным предводительством Павсания в Аттику.
Тайно извещенный о том аргивянами, Мардоний благоразумно поспешил отступить из Аттики в Беотию, ибо движение Павсания угрожало отрезать персов от усердно-преданной им Беотии, в которой местность более ровная и открытая, нежели в Аттике, была и более удобна для действий многочисленной их конницы, и в которой они сверх того могли сражаться с выгодою, имея в тылу Фивы. Перейдя через реку Азоп в низовьях ее, Мардоний двинулся вверх по левому ее берегу и близ истоков ее из горы Киферона расположился вдоль того же берега, на границе платейского округа и на главном пути из Платеи в Фивы, в обширном укрепленном стане. В этом расположении он был прикрыт с фронта Азопом и укреплениями, а в недальнем расстоянии в тылу за собою имел Фивы.
Между тем спартанские и лакедемонские войска соединились на коринфском перешейке с пелопоннесскими, а при Елевзисе, в Аттике — с афинскими (8.000 гоплитов и столько же псилов под начальством Аристида). Наблюдения, произведенные над внутренностями животных, оказались вполне благоприятными для греков (что означало всегда твердую решимость предводителей) — и соединенное войско 24-х греческих республик и городов, в числе 110.000 человек, бодро двинулось к верхнему Азопу и расположилось станом на правой стороне его, насупротив персов, у подошвы горы Киферона. В этом расположении оно имело впереди себя выгодные для действия греческой тяжелой пехоты равнины, но чтобы достигнуть их, должно было в виду персов переходить через Азоп; в тылу своем имело горы и ущелья. Сильнейшее из всех, которые когда-либо дотоле выставляла Греция, оно все еще однако было в 3 ½ раза слабее персидского. Фемистокл уже не имел никакого влияния на управление военными действиями, а Павсаний был предводитель, хотя и способный, но еще недовольно опытный. Таким образом на стороне персов было более выгод, нежели на стороне греков.
Мардоний с намерением дозволил грекам беспрепятственно выйти из гор, имея в виду завлечь их за Азоп уа равнины и надеясь там легко разбить их своею конницею. Но Павсаний с своей стороны хотел, чтобы персы сами перешли через Азоп и напали на греческое войско в его выгодном для обороны расположении. а потому Мардоний, тщетно ожидав нападения греков, послал против них всю свою конницу под предводительством главного начальника оной Мазистия. Следствием этого был бой, происшедший между персидскою конницею и частью греческого войска, в котором Мазистий был убит, а конница персидская отражена с большим уроном, что чрезвычайно ободрило греков, а между персами распространило упадок духа и уныние.
Вскоре после того греческие предводители перевели войско на другое место, также на правой стороне Азопа, но ближе к Платее. Место это было признано более выгодным в 'особенности потому, что находилось по близости ключа или родника, под названием Гаргафийскаго, откуда войско могло беспрепятственно и в изобилии брать воду; в прежнем же расположении персидская конница не дозволяла грекам приближаться к Азопу. На новом месте греческое войско расположилось отчасти по скату и у подошвы Киферона, и отчасти в долине, в нижеследующем порядке: 1) на правом крыле стали спартанцы, так как им принадлежало право главного начальствования; здесь было 5.000 спартанских и 5.000 лакедемонских гоплитов с 40.000 псилов при них, под личным начальством Павсания; 2) на левом крыле, как на втором после правого месте, расположились афиняне (8.000 гоплитов и 8.000 псилов) под начальством Аристида, и 3) в центре стали 20.700 гоплитов и при них около 23.300 псилов Пелопоннеса и разных союзных греческих городов. Всего в греческой армии было 110.000 войск, из коих 3З.700 чел. тяжелой и 71.300 чел. легкой пехоты. Конницы же греки вовсе не имели.
Мардоний последовал за ними вверх по левому берегу Азопа и расположил на нем войско свое насупротив их, в нижеследующем порядке: 1) на левом крыле, против спартанцев и лакедемонян — все персидские войска, 2) в центре, против пелопоннесских и разных греческих войск — мидян, бактриян, индийцев и саков, и наконец 3) на правом крыле, против афинян — беотийские и другие вспомогательные греческие и македонские войска. За 1-ю линиею находились сверх того войска фракийские, малоазиатские и египетские. По Геродоту всех азиатских и африканских войск у Мардония было 300.000, а вспомогательных фракийских, македонских и греческих до 50.000 чел. Должно полагать впрочем, что азиатские и африканские войска были более или менее ослаблены убылью в предшествовавшие 8 месяцев и что поэтому их было менее 300.000.
Коль скоро оба войска были построены одно против другого, то в обоих совершены были (в войске Мардония союзными греками) жертвоприношения и наблюдения над внутренностями животных, и в обоих предзнаменования найдены благоприятными для боя оборонительного, а не наступательного. Вследствие того оба войска 10 дней оставались одно против другого, ожидая нападения, Мардоний склонился на эти выжидание и действие только по убеждению беотян; но сам нетерпеливо желал боя. Чтобы с одной стороны не оставаться совершенно в бездействии, а с другой — тревожить и ослаблять греков и препятствовать прибытию к ним с тыла, чрез горы, подкреплений и — подвозов продовольствия, он беспрестанно подступал к самому краю Азопа и производил по греческому войску сильную стрельбу из луков, а на 9-ю ночь послал большой отряд конницы для занятия в тылу греков прохода чрез Киферон в Платею. Отряд этот захватил 500 голов вьючного скота, везшего продовольствие в стан греков, и истребив прикрытие их, воротился с ними в стан Мардония. На 10-й же день Мардоний, видя, что греки не переходят чрез Азоп, а между тем беспрестанно усиливаются укреплениями, что все старания его — завлечь. их в бой остаются тщетными, и что продолжительное бездействие в виду слабейшего неприятеля возбуждает в персидском войске неудовольствие, решился на следующий день (11-й) перейти через Азоп и напасть на греков.
Тайно извещенные о том, в ночь с 10-го на 11-й день, македонским царем Александром, греки, по совету Павсания, положили: афинян, уже сражавшихся с персами и победивших их при Марафоне, поставить против них на правом крыле, а спартанцев, которые в бою превосходили беотян и других союзных с персами греков, расположить против них на левом крыле. Эта перемена и была произведена на рассвете. Заметив ее, Мардоний с своей стороны немедленно перевел персов на правое, а греков на левое крыло. Это побудило Павсания снова расположить афинян на левом, а — спартанцев на правом крыле, вслед за чем Мардоний поставил по прежнему персов на левом, а греков на правом крыле. Таким образом в обоих войсках оба крыла два раза переменяли места свои и окончательно остались в прежнем своем расположении. а между тем в этих передвижениях прошло целое утро и, вместо общего нападения на греков, Мардоний ограничился тем, что снова выслал против них к Азопу, к Гаргафийскому ключу, находившемуся близ правого их крыла, и в тыл на их сообщения — всю свою конницу. Претерпев большой урон и приведенные в расстройство сильною стрельбою персов из луков, лишенные воды, ибо персы засыпали. Гаргафийский ключ, и крайне нуждаясь в продовольствии, подвозы которого чрез горы были отрезаны персами, греки положили: в следующую ночь (с 11-го на 12 и день, как полагают с 24-го на 25-е сентября) во 2-ю стражу (от 9 до 12 часов) двинуться к Платее и расположиться по близости этого города на местности, называемой островом (потому что она была обтекаема, на разстоянии несколько более полуверсты в ширину, двумя рукавами речки Оэроэ, текшей из Киферона в Азоп). Местность эта представляла ту выгоду, что изобиловала водою и могла обеспечить греческое войско от нападений персидской конницы. Положено было — по прибытии на нее, половину войска немедленно отправить в горы для препровождения оттуда вьючного скота с продовольствием, удерживаемого в них персами. В назначенный для движения час ночи: центр греческого войска тронулся первый, но в страхе и беспорядке шел поспешно или, лучше сказать, бежал до самых стен Платеи. Спартанцы же и лакедемоняне, из-за них и афиняне, были удержаны на месте упрямством одного частного военачальника спартанской тяжелой пехоты, по имени Амомфарета, ни за что не хотевшего отступать с начальствуемою им частью, в противность законам Спарты, перед персами. Видя, что все усилия к убеждению его оставались тщетными, Павсаний уже на рассвете двинулся с прочими спартанскими и лакедемонскими войсками вдоль подошвы и по скату Киферона к острову. Афиняне последовали за этим движением, направясь долиною. между горами и Азопом. Амомфарет, видя удаление всего войска, был наконец вынужден последовать за Павсанием и едва успел присоединиться к нему, как персидская конница, под личным предводительством Мардония устремившаяся за Азоп вслед за спартанцами, начала сильно теснить их. За нею в беспорядке последовали и все прочие азиатские и африканские войска Мардониевой армии, в уверенности, что греки бегут и в надежде легко разбить и истребить их. Теснимый персидскою конницею, Павсаний просил помощи афинян и Аристид уже шел, чтобы выручить спартанцев, когда сам был стремительно атакован беотянами и другими греками, союзными с персами. Так как местность, на которой находились спартанцы (на скате Киферона) была неудобна для действий персидской» конницы, то пехота Мардониева, воткнув щиты свои в землю, открыла из-за них, как из за стены, жестокую стрельбу из луков. Спартанцы и лакедемоняне (с оставшимися при них 3-мя тысячами тегеян и со всеми илотами бывшие в числе около 53.000 чел.) довольно долго выдерживали эту стрельбу; но претерпевая от нее сильный урон, двинулись наконец против персов. Завязался упорный и кровопролитный рукопашный бой, в котором войска Мардония сражались с такою же храбростью, как и греки, но, не имея ни оборонительного вооружения, ни правильного устройства, чуждые воинского порядка и производя на греков частные нападения, никак не могли прорвать и одолеть твердой и непроницаемой фаланги их. Вскоре Мардоний пал, смертельно раненый, а отборная персидская дружина, окружавшая его, была истреблена — и все персидское войско немедленно обратилось в величайшем беспорядке в бегство к Азопу и чрез Азоп к своему стану. Артабаз, завидовавший назначению Мардония главным предводителем персидского войска и противившийся намерению его напасть на греков, не участвовал, с начальствуемыми им 40-ка тысячами войск, в сражении, оставаясь, в продолжение оного, назади. Усмотрев же бегство персидского войска, он сам бежал с войсками своими прямо в Фокиду и оттуда к Геллеспонту...
Между тем афиняне находились в жарком бою с беотянами, из коих фивяне в особенности сражались с чрезвычайным упорством и ожесточением. Прочие же вспомогательные греческие войска персов действовали большею частью неохотно и слабо и удалились еще в начале сражения. Благодаря искусным распоряжениям Аристида и блистательной храбрости своей, афиняне восторжествовали наконец над фивянам и беотянами, которые и отступили в порядке к Фивам, претерпев довольно сильный урон.
Спартанцы и афиняне, равно и войска греческого центра (при вести о поражении персов поспешно воротившиеся от Платей), преследовали бежавших персов и отступавших фивян и беотян, из коих бегство первых прикрывала персидская, а отступление последних беотийская конница. Достигнув первые персидского стана, спартанцы немедленно напали на него. Он был огражден деревянными стенами и башнями со рвом впереди; в нем находились все обозы и сокровища персов, и укрылось разбитое персидское войско. Спартанцы несколько раз ходили на приступ, но каждый раз были отражаемы с уроном, доколе не прибыли афиняне. Более их опытные и искусные в атаке укреплений, афиняне, не смотря на упорнейшую оборону персов, приступом взяли стан их, и греческие войска, ворвавшись в него, произвели в нем страшное кровопролитие и овладели богатейшею добычею. По свидетельству Геродота, из 300.000 азиатских и африканских войск, составлявших армию Мардония, спаслось, сверх 40.000 войск Артабаза, едва 3.000 человек, — греки же потеряли всего только: спартанцы 91, тегеяне 16, а афиняне 52 человека, но и то, и другое — очень сомнительно. Остатки персидского войска бежали к Геллеспонту. Союзное же греческое войско, предав тела убитых греков погребению и разделив добычу, на 11-я сутки после сражения подступило к Фивам, обложило их, потребовало выдачи главных приверженцев персов и, получив отказ, стало разорять фивския земли и приступило к осаде Фив. Но 20 дней спустя фивяне исполнили требования осаждавших, и Павсаний, сняв осаду, распустил войско (в исходе ноября).
Такова была знаменитая битва при Платее, победою в которой греки были обязаны мужеству, храбрости, стойкости и отличным действиям спартанцев и афинян. 'Они спасли греческое войско от поражения, угрожавшего ему вследствие предшествовавших действий Мардония, которые нанесли грекам большой урон, обрезали их от воды и подвозов продовольствия, и привели войска их, за исключением спартанских и афинских, в расстройство и страх.
Между тем, как это происходило на твердой земле, персидский и греческий флоты до осени оставались в бездействии, первый у Самоса, а последний у Делоса. Наконец в сентябре греческий флот, в числе 250 трирем, под начальством спартанского царя Леотихида, направился в Самосу, по просьбе жителей этого острова, уверявших, что ионийские греки немедленно восстанут против персов, коль скоро греческий флот появится у берегов Ионии. В это время лучшие суда и люди персидского флота были отпущены предводителями его в финикийские пристани. С остальными же судами персы, по приближении греческого флота, отступили к мысу Микале, на ионийском берегу, где были расположены станом 60.000 персидских войск под начальством полководца Тиграна. Суда были вытащены на берег и ограждены укреплениями. Не доверяя самосцам, персы обезоружили их и поставили под стражею в средине стана; охранение же горных ущелий в тылу стана поручили милетянам.
Ободренные отступлением их, усматривая в этом признак страха и надеясь на содействие ионян, греки направились вслед за персидским флотом, и в самый день битвы при Платее; к вечеру высадили, в недальнем расстоянии от стана персов, все находившиеся на флоте сухопутные войска и еще значительнейшее число гребцов. Афиняне, коринфяне, сикионяне и трезеняне, под предводительством начальника афинских судов, Ксантиппа, двинулись против стана персов вдоль морского берега, а спартанцы и прочие греки под предводительством Леотихида — в некотором расстоянии от берега нагорными высотами. Чтобы сильнее одушевить войска, Леотихид распустил слух, будто Павсаний на голову разбил Мардония в Беотии (победа при Платее еще не могла быть известна ему). Войска Ксантиппа, приблизясь первые к персидскому стану, стремительно напали на персов, вышедшим им на встречу, опрокинули их и вслед за ними ворвались в стан. Самосцы немедленно вооружились и напали на персов с тыла. Персы сражались весьма упорно; но по прибытии Леотихида были почти все истреблены. Прочие же азиатские войска с самого начала боя бежали из стана в горные ущелья, но встреченные в них милетянами, большею частью были также истреблены. Овладев станом персов, греки сожгли все найденные в нем суда персидского флота.
Так кончилось нашествие Ксеркса на Грецию, совершенным истреблением персидских флота и войска, после двух походов, которые увенчали греков блистательною славою, и как сами по себе, так и по своим последствиям составляют одно из замечательнейших военных событий в летописях Греции.

§ 51. Воина с 478 по 449 год.

После победе при Платее и Микале, греки еще 30 лет с промежутками вели войну с персами, но уже не оборонительную в пределах Греции, а наступательную на море и на островах и берегах малой Азии, с целью освобождения единоплеменников своих от власти персов. Война эта состояла из морских экспедиций против различных островов и приморских городов греческих, находившихся во власти персов, и из соединенных морских и сухопутных военных действий на берегах малой Азии, Геллеспонта, Пропонтиды и Фракии. Успех в ней был постоянно на стороне греков, а главными действователями в ней были афиняне. Видя в продолжении войны с персами средства к распространению своей власти, приобретению новых сил и славы, и политическому возвышению своему, они уже тотчас после победы при Микале оказали ионийским грекам деятельное пособие к покорению Геллеспонта. Леотихид, не дождавшись последствий победы, немедленно возвратился в Грецию со всем союзным греческим флотом, за исключением афинских судов, находившихся под начальством Ксантиппа. а между тем большая часть малоазиатских греческих городов и почти все прилежащие к малой Азии греческие острова отложились от персов, присоединились к союзу европейских греков, и Ксантипп., предводительствуя соединенным афинско-ионийским флотом, очистил от персов греческие города в Геллеспонте (479-478). Затем в продолжение 7 лет афиняне деятельно и с успехом продолжали и флотом, и войском помогать малоазиатским греческим городам и островам в изгнании персов. Спартанцы, видя постепенное возрастание сил и власти афинян в выгодной для них войне с персами, хотели снова принять главное начальствование в ней и прислали на афинско-ионийский флот, для предводительствования им, Павсания. Он совершил, вместе с Аристидом и Кимоном, морские экспедиции к острову Кипру и Византии, завоевал у персов часть первого и взял у них последнюю, важную в военном отношении местным своим положением (470). Но он вооружил против себя малоазиатских греков чрезвычайными надменностью и суровым с ними обхождением, и обесславил себя изменою, вступив в тайные сношения с персами и обещав предать им Грецию. Это было первым и успешным действием политики, к которой прибегли персы и состоявшей в том, чтобы подкупом привлекать на свою сторону греческих предводителей, и даже сам Фемистокл был обвинен афинянами в измене. Спартанцы отозвали Павсания и отказались от дальнейшего участия в войне; малоазиатские же греки передали главное начальствование в ней афинянам, в лице достойных и искусных полководцев их, Аристида и Кимона. Последний, предводительствуя соединенным афинско-ионийским флотом, с успехом, пользою и славою для афинян, продолжал войну с персами. В 470 году он совершил удачный поход во Фракии, принудил персов сдать все города как в ней. так и во Фракийском Херсонесе, и этим окончательно довершил изгнание персов навсегда с европейского материка. В 469 году он отправился с соединенным флотом к берегам Карии. Часть городов этой области была очищена находившимися в них персидскими гарнизонами, а прочие сдались. Греческое войско вступило в Памфилию, осадило Фазелис и овладело им. после упорной с его стороны обороны. Между тем в реке Евримедоне и на берегах ее, в Памфилии же, собрались, для прикрытия и защиты персидских владений, персидские флот и войско. Кимон решился перенести главные действия на море и принудить персов к морской битве. Посадив значительную часть сухопутного войска на флот, он направился к Евримедону. Персидский флот, ожидая присоединения финикийской эскадры от берегов Финикии, вышел из Евримедона на встречу ей в море, но был опрокинут греческим флотом обратно в реку. Бывшие на нем войска и гребцы бежали в стан сухопутного персидского войска; покинутые же ими суда были отчасти истреблены, большею же частью (не менее 200 трирем). взяты греками. Немедленно после того Кимон произвел высадку, напал на сухопутное персидское войско и, после продолжительного, кровопролитного сражения на берегах Евримедона, одержал решительную победу, взял стан персов и богатую добычу в нем, и истребил большую часть неприятельского войска, а остатки его рассеялись. Затем Кимон с лучшими своими триремами поспешил к Кипру и там частью истребил, частью взял в плен финикийскую эскадру, плывшую на соединение с персидским флотом. Эти три решительные удара, один вслед за другим, с необыкновенными быстротою, силою и искусством нанесенные Кимоном персам, сокрушили морскую силу их, лишили их господства на море и даже на твердой земле принудили ограничиться одною обороною. Однако греки не отважились еще внести наступательную войну во внутренность персидского государства; но за то они приобрели решительное господство на море, на западных и южных берегах малой Азии, во Фракии и на берегах ее от Византии до реки Стримона. Таким образом война на время прекратилась сама собою. Позже, со времени изгнания Кимона (461), когда верховная власть в Афинах перешла в руки Перикла, до 458 года, афинянке поддерживали в Египте восстание Инара против персов; однако неудачно. Вызванный из изгнания (453), Кимон, заключением на 5 лет перемирия, восстановил между греками мир (450), послал 60 трирем в Египет для поддержания в нем восстания, а сам с 140 триремами направился к Кипру. Покорив Китий и многие другие города на этом острове, он разбил близ его берегов вновь сооруженный персами флот, взял около 100 трирем оного, преследовал остальные к берегам Киликии, где был расположен полководец Мегабаз с сухопутным персидским войском и, произведя высадку, наголову разбил последнее (449)...
После этого война вторично прекратилась сама собою, но уже более не возобновлялась. Могущество персов было так поколеблено ею, и постоянным в продолжение опой сосредоточением военных сил их в самой отдаленной на западе области персидского государства — малой Азии, и пятикратною гибелью персидских флотов и армий, что персы уже не в состоянии были продолжать войну. И помышляя уже только об отвращении угрожавшей им со стороны греков опасности, они прибегли к той хитрой политике, которой с этого времени постоянно следовали до самого падения своего царства, а именно — старались питать в Греции раздоры и междоусобия, вооружали греков против греков и поддерживали их одних против других.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ, ПЕЛОПОННЕССКАЯ ВОЙНА (431-404 Г.).

§ 52. Причины войны, цель, силы и средства каждой стороны. — I . первая половина войны (431-422). — § 53. Н ачало и первые два года войны (431-430). — § 54. Следующие пять лет войны от смерти Перикла до взятия пелопонесских гоплитов на Сфактерии (429-425). — § 55. Последние три года первой половины войны до заключения между Спартою и Афинами отдельного мира (424-422). — § 56. Шесть лет мира между Спартою и Афинами (421-416). — II . Вторая половина войны (415-404). — § 57. Предприятие афинян против Сицилии (415-413). — § 58. Следующие пять лет войны (412-408). — § 59. Последние три года войны (407-404). — § 60. Общий вывод о пелопонесской войне.

Источники: Фукидид, Диодор Сицилийский Ксенофонта Элленики и указанные в главах I — VII.

§ 52. Причины войны. — Цель, силы и средства каждой стороны.

Взаимная ненависть двух главных республик Греции, афинской и спартанской, усилилась в особенности с того времени, как первая из них достигла, под правлением Перикла, высшей степени цветущего состояния и силы и начала стремиться к господству над всею Грециею и с этою целью повсюду поддерживать в ней демократическую партию. Со своей стороны Спарта и союзники ее на твердой земле Греции, в особенности коринфяне и фивяне, старались противодействовать честолюбивым замыслам афинян всеми возможными средствами, из коих главным было поддержание повсюду в Греции партии аристократической. Следствием этого были почти беспрерывные и повсеместные неприязненные действия между союзниками Афин и Спарты, между демократами и аристократами-, деятельно возбуждаемые и поддерживаемые афинянами и спартанцами, которые и сами нередко открыто действовали одни против других. Но все эти действия были лишь. частными, отдельными, доколе особенное обстоятельство. не произвело открытой войны между Афинами и Спартою, и не вовлекло в нее целую Грецию. To было вмешательство Афин в распрю Коринфа с Коркирою за Эпидамн — город, некогда основанный коркирянами в Иллирии, на берегу Адриатического моря, и в котором демократы изгнали аристократов (436). Последние осадили, при содействии иллириян, Эпидамн; но коринфяне послали ему в помощь флот и войско, и тем восстановили против себя коркирян. Разбитые ими, они произвели однако же такие большие вооружения, что коркиряне были принуждены просить помощи афинян. Последние сначала заключили с ними только оборонительный союз, но в 432 году открыто приняли их в союз с собою и поддержали их своим флотом. Б отмщение за то, коринфяне происками побудили, сначала подвластный Афинам в Македонии город Потидею, прежде бывшее коринфское поселение — к восстанию, а вскоре потом и Спарту и ее союзников — к войне против афинян. Тщетно спартанский царь Архидам старался отклонить спартанцев от этой войны и убеждал их устранить несогласия переговорами и средствами миролюбными. Но страсти уже были слишком ожесточены, и когда афиняне осадили Потидею (432), спартанцы потребовали, чтобы они сняли осаду, изгнали алкмеонидов (следовательно и Перикла), отменили запрещение торговли мегарян с Афинами и признали независимость всех своих союзников. Афиняне, по влиянию Перикла, решительно отвергли эти требования — и спартанцы немедленно объявили им войну.
Относительное положение обеих противных сторон перед началом войны представляется в нижеследующем виде:
Афиняне были слабы на твердой земле, но сильны на море. В союзе с ними были все острова Эгейского моря (исключая Феры и Мелоса), все греческие поселения в Македонии, Фракии,
Геллеспонте и малой Азии, и сверх того области Фессалия и Акарнания, города Платея и Навпакт, и острова Коркира, Закинф, Хиос, Самос и Лесбос. Афиняне повелевали союзниками с властью почти неограниченною, и обладая, богатейшею казною и сильным, отличным флотом, имели на своей стороне важные преимущества единства и силы власти, обилия* денежных средств, превосходства морских сил и господства на море. Но союзники повиновались им неохотно и даже были крайне неприязненны им и всегда готовы отложиться и восстать против них. Собственных же войск афиняне имели не более 32.000 человек и из тех половина была назначена для охранения Афин, гаваней их и городов Аттики.
Напротив, спартанцы были слабы на море, на сильны на твердой земле. В союзе с ними был весь Пелопоннес (исключая Аргоса и Ахайи), Беотия, Фокида, Локрида, города Мегара, Амвракия и Анакторий, и остров Левкадия, словом почти все области, города и республики твердой земли Греции. Все они составляли Пелопоннесский союз, в главе которого находилась Спарта. Пелопоннесский союз имел малочисленный флот, весьма скудные, по бедности — Пелопоннеса, денежные средства, и в нем было мало согласия и единства. Но за то все союзники участвовали в нем добровольно, не платя Спарте никакой дани, общее мнение было в пользу Спарты, являвшейся как бы избавительницею Греции от самовластительства и честолюбия афинян, наконец — что всего важнее — Пелопоннесский союз мог располагать многочисленным и отличным сухопутным войском, главную силу которого составляла спартанская тяжелая пехота, пользовавшаяся славою непобедимой, а начальствование войском имело важное преимущество единовластия, ибо принадлежало исключительно одному из спартанских царей.
На этом относительном положении обеих противных сторон и были основаны первоначальные предположения действий их. Спарта и Пелопоннесский союз именно положили действовать наступательно на твердой земле, вторгнувшись в Аттику и сразившись с афинянами в самом средоточии их могущества. He сомневаясь в одержании над афинянами, в битве на твердой земле, решительной победы, они надеялись одним ударом принудить афинян к принятию требуемых от них условий мира. Напротив, Перикл благоразумно советовал афинянам на твердой земле действовать оборонительно, избегая боя, предоставив Аттику на разорение неприятелю. и укрываясь за стенами Афин, — на море же действовать наступательно и решительно, нападая на суда, берега и поселения неприятеля, и истребляя первые, разоряя вторые, покоряя последние. Мудрый совет знаменитого афинского правителя был одобрен и принят афинянами, и вследствие того жители Аттики, покинув жилища свои, переселились в Афины, а 100 трирем были немедленно изготовлены для действий на море.

I.
Первая половина войны (431-428 г.).

§ 53. Начало и первые два года войны (431-430).

Война началась самопроизвольным, внезапным нападением фивян на Платаю, которую они уже давно стремились покорить своей власти. Едва совет Пелопоннесского союза в Коринфе решил объявить афинянам войну, как без всякого приказания и даже ведома с его стороны фивяне послали отряд войск в 300 с небольшим человек, для овладения Платеею посредством ночного нападения, а вслед за этим отрядом — войско для поддержания его (весною 431 года). Передовой отряд, скрытно приблизясь к Платее, успел в ночное время ворваться в нее и утвердиться в средине ее. Но на рассвете платеяне, удостоверясь. в малочисленности фивян, напали на них со всех сторон и частью истребили, большею же частью принудили сдаться; лишь немногие успели спастись. Фивское войско было принуждено воротиться, ибо платеяне грозили умертвить пленников. Но едва фивяне очистили платейский округ, как платеяне казнили фивских пленников, изготовились в упорной обороне и просиди помощи афинян, которые и прислали им отряд войск в подкрепление.
При вести о событиях в Платее, около 60.000 войск пелопоннесского союза, под предводительством Архидама, двинулись в Аттику и стали разорять ее. Но не успев выманить афинян из Афин, терпя недостаток в продовольствии и сведав о разорении одною афинскою эскадрою берегов Элиды и Ахайи, между тем, как другая разоряла берега Локриды, Архидам был принужден без успеха воротиться в Пелопоннес. По удалении его, афиняне разорили, с сухого пути и моря, земли Мегары и заключили союзы с Фракийским царем Ситалком и македонским царем Пердиккою.
В следующем 430 году Пелопоннесское войско, под предводительством Архидама, снова вторглось в Аттику и снова стадо разорять ее. Но 10 дней спустя оно поспешило воротиться в Пелопоннес, спасаясь от чумы, которая с ужасною силою свирепствовала в Аттике и особенно в Афинах, по причине стечения множества людей, тесноты- и дурного помещения их в городе., He смотря на то, Перикл разорил с моря берега Епидавра и Арголиды. С своей стороны пелопоннесцы произвели первое морское предприятие свое, разорили остров Закинф, но не могли принудить жителей его к отложению от Афин.
Осенью этого года 20 афинских трирем, под начальством Фермиона, заперли Коринфский залив, а зимою Потидея сдалась наконец афинянам. Вскоре после того, к несчастию для афинян, Перикл умер от чумы.

§ 54. Следующие пять лет войны от смерти Перикла до взятия пеллопоннесских гоплитов на Сфактерии (429-426 г.).

Первым важным военным событием в следующие пять лет войны была осада пелопоннесцами Платеи, предпринятая ими по той причине, что они видели мало пользы для себя от вторжений в Аттику и разорения оной, а на море еще не были достаточно сильны. Осада Платеи — первая, о которой в. истории сохранилось подробное и достоверное описание, замечательна тем, что горсть людей (граждане Платеи и небольшое число афинян), обложенная и осажденная в малом городке многочисленным Пелопоннесским войском под предводительством Архидама, 5 месяцев сряду, с необыкновенными мужеством, твердостью и деятельностью выдерживала и отражала все нападения осаждавших, Но прошествии 5-ти месяцев Архидам, потеряв всякую надежду на овладение Платеей посредством осады, решился прибегнуть к сдаче оной голодом и, оставив для обложения часть войск, с главными силами осенью воротился в Пелопоннес. Платеяне держались еще 1 ½, года. Из них 200 человек в начале 427 года успели, в одну темную и бурную ночь, незаметно и удачно пробраться сквозь неприятельские укрепленные линии. Оставшиеся, же в городе держались еще долго, — наконец, доведенные до последней крайности, были принуждены сдаться — и все вероломным образом казнены, хотя и получили обещание пощады (427). Платея была разрушена до основания, а земли ее отданы фивянам.
Вторым, наиболее важным после осады Платеи событием- было восстание Митилена и с ним всех прочих городов на острове Лесбосе (исключая одного Мефимна) — против Афин и присоединение их к Пелопоннесскому союзу (в 428 г.). Обложенный с сухого пути и моря войсками и флотом афинян и союзных с ними жителей Мефимна, Лемноса и Имброса, не получив во время подкреплений, посланных ему Спартою на флоте, и доведенный до крайности, Митилен был принужден сдаться. Стены его были разрушены, суда присоединены к афинскому флоту, жители переселены и затем весь остров Лесбос обратно покорен афинянами.
После того, наиболее замечательные действия произошли в 426-м году в Этолии и Акарвании. Уже и прежде, в 429-м году, и пелопоннесцы, и афиняне в одно время привяли участие в войне, происшедшей между амвракиотами с одной, акарнанянами и амфилохийскими аргивявами с другой стороны. Пелопоннесцы приняли сторону первых, а афиняне последних. Успех бывших следствием того действий на берегах Этолии, Акарнании и в заливе, отделявшем их от Ахайи, был постоянно на стороне афинян, и пелопоннесцы, разбитые раз на сухом пути и дважды в заливе, были наконец принуждены без успеха воротиться в Пелопоннес (429). В 426-м же году афинский полководец Демосфен, отправленный с войском на 30-ти триремах в помощь акарнанянам, обратился сначала против полудиких, но воинственных горских жителей Этолии, имея в виду по покорении их двинуться в Дориду, Фокиду и Локриду, и оттуда с севера напасть на Беотию. Такого рода предположение действий было не без- искусства: к несчастию, неосторожно проникнув с малыми силами в средину гор Этолии, Демосфен был разбит близ города Эгития окружившими его этолянами и принужден отступить в Навпакту, на берегу Коринфского залива. Но вскоре он успел вознаградить эту неудачу, разбив в свою очередь пелопоннесцев при Ольпах, а амвракиотов при Идомене, вследствие чего первые удалились в Пелопоннес, а последние заключили с акарнанянами мир.
Но важнейшие действия в продолжение всех этих пяти лет войны произошли в 425-м году на юго-западных берегах Пелопоннеса. Афиняне уже перед тем имели части флота и войск. в Сицилии для поддержания, в междоусобиях сицилийских греков, союзников своих на этом острове. В 425-м году, побужденные главою демократической партии, честолюбивым и тщеславным Клеоном, они положили содействовать им еще деятельнее и послали в Сицилию 40 трирем под начальством Евримедона и Софокла, который придан был в товарищи и Демосфен. Евримедону и Софоклу было приказано на пути в Сицилию зайти в Коркиру и поддержать тамошних демократов в распрях их с аристократами. Демосфену же было дано особенное полномочие на употребление флота, по его усмотрению, для нападения на берега Пелопоннеса во время плавания вокруг оных. Близ берегов Лаконии предводители афинского флота узнали, что 60 Пелопоннесских трирем были посланы равномерно к Коркире и уже прибыли туда. Евримедон и Софокл хотели вследствие того немедленно и поспешно плыть прямо к Коркире. Но Демосфен требовал, чтобы сначала был занят и укреплен Пилос (ныне Наварин), необитаемый и разрушенный город на берегах Мессении, в 400-х стадиях (70 верст) от Спарты. Необыкновенную важность занятия и укрепления Пилоса Демосфен основывал на том, что этот город имел превосходную гавань, что местное положение его уже было весьма сильно от природы, что окрестности его изобиловали лесом и камнем, потребными для восстановления его укреплений, что он находился в спартанских пределах, близко от самой Спарты, и наконец — что мессеняне, по ненависти. своей к спартанцам, могли оказать весьма полезное содействие афинянам, как занятием и охранением Пилоса, так и набегами из него на Лаконию. Но ни войска афинские, ни начальники их не соглашались на занятие и укрепление Пилоса, доколе внезапно восставшая и долго продолжавшаяся буря не занесла флота, как нарочно, в пилосскую гавань и не поставила его в оной на несколько дней в бездействие. Наскуча последним, войска наконец сами потребовали укрепления Пилоса и занялись им с такими усердием и деятельностью, что в 6 дней времени совершенно восстановили укрепления этого города. Затем Демосфен остался в гавани его с 5-ю триремами, а Евримедон и Софокл с прочими 35-ю продолжали плавание к Коркире.
Занятие и укрепление Пилоса афинянами было совершено без всякого со стороны спартанцев и пелопоннесцев препятствия, потому, что 1) были вовсе не предвидены и неожиданны, — 2) никаких особенных мере для охранения и защиты берегов Пелопоннеса принято не было, — 3) весть о занятии афинянами Пилоса сначала не произвела особенного впечатления в Спарте, где полагали, что афиняне поспешат очистить Пилос, как только узнают о движении к нему спартанских войск, в противном же случае будут легко вытеснены, — и наконец 4) пелопоннесское войско находилось в это время в Аттике, куда вторглось в начале лета, под предводительством спартанского царя Агиса, сына Архидамова. Но недостаток в продовольствии, необыкновенная по времени года стужа и в особенности весть о занятии афинянами Пилоса, сильно встревожившая Агиса и спартанцев, находившихся в составе Пелопоннесского войска, принудили последнее поспешно воротиться в Пелопоннес, пробыв в Аттике всего только две недели. Спартанские, за ними Лакедемонские и позже разные пелопоннесския войска были двинуты к Пилосу, куда приказано направиться и флоту от Коркиры. Успев избегнуть бдительности афинского флота, находившегося у острова Закинфа, Пелопоннесский флот прибыл к Пилосу несколько времени спустя по прибытии к нему сухопутного войска.
Обширная гавань Пилоса была отделена от моря островом Сфактериею или Сфагиею, длинным узким, необитаемым, поросшим густым лесом и с крутыми, скалистыми берегами. Северная и южная оконечности его, сближаясь с твердою землею, оставляли, для входа в гавань, только два узких протока. Введя флот свой в гавань, пелопоннесцы заняли остров Сфактерию отборными, поочередно сменявшимися гоплитами, по берегам гавани расположили также гоплитов, а вход в гавань через оба протока хотели преградить афинскому флоту триремами, восставленными в несколько линий одна позади других (чего однако же, неизвестно почему, не сделали). Сухопутное войско обложило Пилос на твердой земле и долженствовало произвести на него нападение в одно время с флотом; причем пелопоннесцы надеялись легко овладеть укреплениями Пилоса, наскоро построенными и занятыми горстью людей:
Между тем Демосфен, еще до прибытия пелопонесского флота отправив 2 из 5-ти своих- трирем к афинскому флоту при Закинфе, для извещения об угрожавшей Пилосу опасности и с требованием помощи, принял все нужные меры к лучшей и упорнейшей до того времени обороне Пилоса. Оставшиеся у него 3 триремы он вытащил на берег и оградил их тыном, вооружил гребцов их и усилил отряд свой 40 мессенскими гоплитами. Затем большую часть гоплитов и пси-лов он разместил по укреплениям со стороны твердой земли, а сам с отборнейшими: 60-ю гоплитами в несколькими стрелками расположился впереди слабейшей части укреплений, обращенное к морю, на самом берегу: ибо здесь преимущественно ожидал нападения пелопоннесского флота.
Действительно, скоро по прибытии этого флота, 43 триремы оного направились к этому самому месту и пытались произвести высадку. В то же время пелопоннесское войско произвело нападение на Пилос с сухого пути. Целый день и часть следующего продолжался упорный и кровопролитный бой, в котором обе стороны сражались с чрезвычайною храбростью, но успех окончательно остался на стороне афинян. Пелопоннесцы были отражены и на сухом пути, и с моря, и отправили несколько трирем за строевым лесом для сооружения осадных машин. а между тем прибыл афинский флот, уже усиленный, на пути от Закинфа, до числа -50-ти трирем. Предводители его, видя, что Пелопоннесский флот находится в гавани Пилоса и не выходит из нее для боя в открытом море, но готовится принять оный в самой гавани, разбили передовые пелопонесские триремы, высланные им на встречу, пять из них взяли и многие повредили, и затем произвели общее решительное нападение на главные силы Пелопоннесского флота, искавшие убежища у берегов гавани. Произошел упорный и продолжительный береговой бой, кончившийся тем, что Пелопоннесский флот был разбит и заперт в гавани Пилоса, а Пелопоннесские гоплиты, находившиеся на Сфактерии — отрезаны от него и от сухопутного Пелопоннесского войска и обложены афинским флотом.
Чтобы сласти гоплитов, принадлежавших к знатнейшим родам Спарты и Пелопоннеса, спартанское правительство предложило предводителям афинского флота заключить перемирие на столько времени, сколько нужно было для отправления в Афины послов и для переговоров об освобождении обложенных гоплитов. Предводители афинского флота, соглашаясь на то, требовали, чтобы им переданы были, как находившийся в гавани Пилоса Пелопоннесский флот, так и все длинные (или военные) суда, бывшие у берегов Лаконии, и обязывалось с своей стороны во время перемирия — допустить снабжение гоплитов на Сфактерии продовольствием, а по возвращении спартанских послов и окончании перемирия — возвратить все Пелопоннесские суда в том числе и виде, в котором примут их. Правительство Спарты согласилось на, эти условия и около 60-ти Пелопоннесских судов были переданы в Пилосе афинянам, перемирие заключено и послы Спарты отправились в Афины, Но переговоры кончились ничем, вследствие заносчивости и высокомерных требований демократической партии или лучше сказать главы ее, Клеона, и не смотря на миролюбивую уступчивость спартанских послов. По возвращении последних, пелопоннесцы потребовали от афинян обещанного возвращения флота, но афиняне под разными ничтожными предлогами удержали его в своих руках, и уже усиленные на море до числа 70-ти трирем, еще теснее обложила гоплитов на Сфактерии. Однако же. не смотря на всю свою бдительность, они не могли вполне препятствовать пелопоннесцам разными тайными способами и хитростями снабжать гоплитов продовольствием, и следственно не могли скоро достигнуть цели обложения, т.е. голодом принудить гоплитов к сдаче. а между тем время уходило, приближалась бурная на греческих морях осень и сами афиняне сильно терпели от продолжительного, необыкновенно тягостного обложения, тесного помещения на берегу гавани и особливо от недостатка пресной воды, — а с сухого пути были принуждены выдерживать довольно частые приступы пелопонесского войска. Все это, вместе взятое, возбудило в Афинах сильное беспокойство и вскоре Клеон был, по собственному вызову, послан к Пилосу с подкреплениями, составленными им самим из отряда вспомогательных войск афинских союзников, большею частью псилов и стрелков. По счастью, неспособному Клеону был придан в товарищи опытный и искусный Демосфен.
По прибытии Клеона к Пилосу, он и Демосфен потребовали от. пелопоннесцев сдачи гоплитов и, получив отказ, положили немедленно произвести высадку на Сфактерию и употребить все усилия для взятия гоплитов в плен живыми. Число этих гоплитов простиралось тогда до 420-ти чел., не считая рабов при них. Они находились под начальством спартанца Эпидата и были расположены следующим образом: около 30-ти чел. — со стороны моря, на крутом, неудободоступном берегу его, где по близости находился небольшой старинный, каменный замок, — несколько десятков человек — на противоположном берегу со стороны Пилоса, а все остальные затем с Эпидатом — в средине острова, в самой плоской его части. Незадолго перед тем на Сфактерии случайно сгорел весь лес, от чего остров обнажился и расположение пелопоннесских гоплитов вполне обнаружилось афинянам.
В назначенный день, еще до рассвета, Клеон и Демосфен в одно и тоже время высадили на берег Сфактерии, со стороны гавани и моря; 800 отборных гоплитов, за которыми постепенно последовали все афинские войска, находившиеся при Пилосе, за исключением только оставленных в нем для его обороны. Передовые пелопонесские стражи, атакованные врасплох, были обезоружены и истреблены, и на рассвете афинское войско с двух противоположных сторон в порядке двинулось в средину острова. Намерение Демосфена состояло в том, чтобы отовсюду окружить пелопонесских гоплитов афинскими псилами, за которыми со стороны моря и гавани долженствовали быть расположены афинские гоплиты, — и сильным действием метательного оружия, беспрерывными нападениями афинских псилов утомить и ослабить неприятеля и принудить его положить оружие. Так и было сделано. Пелопоннесские гоплиты, с трудом, но долго выдерживавшие жестокую стрельбу и нападения афинских псилов со всех сторон, наконец, утомленные и израненные, двинулись тесно-сомкнутыми рядами в упомянутому выше замку, были сильно преследованы и теснимы афинскими псилами, и многиё из них убиты. Однако же они успели достигнуть замка и, засев в него, оборонялись весьма удачно и держались еще очень долго: ибо сильная, неудободоступная местность совершенно обеспечивала фланги и тыл их и принуждала афинян истощаться в трудных и бесполезных нападениях с фронта. Но наконец бой и с ним участь пелопоннесских гоплитов были решены почти таким же образом, как и бой при Фермопилах. Предводитель мессенян, находившихся в составе афинского войска, провел половину последнего скрытно, обходом, в тыл пелопонесским гоплитам. Атакованные таким образом с фронта и тыла, они вскоре погибли бы все до единого, если бы Клеон и Демосфен не прекратили боя и не предложили им сдаться, на что они, после нескольких переговоров, и были принуждены согласиться, и в числе 292 человек (из коих около 120 спартанцев) положили оружие. Остальные 128 человек пали в бою.
Этим кончилось обложение Пилоса и Сфактерии, продолжавшееся, считая от первого берегового боя в гавани до сдачи гоплитов, всего 72 суток. Пелопоннесцы отступили от Пилоса и разошлись по свои городам, вслед за чем и афиняне воротились в Афины, оставив в Пилосе гарнизон из навпактских мессенян (потомков тех мессенских выходцев, которых афиняне, по завоевании спартанцами Мессении, поселили в Навпакте). Пленные Пелопоннесские гоплиты были перевезены в Афины и там, не смотря на все старания спартанского правительства и даже благоразумнейших из афинян — спасти их, все до единого казнены. Этот несправедливый и жестокий поступок афинян произвел общее в Греции негодование и усилил неприязнь к ним.

§ 55. Последние три года первой половины войны до заключения между Спартою и Афинами мира. (424-422).

Co времени смерти Перикла, не смотря на необузданность демократической партии в Афинах, успех в войне был постоянно на стороне афинян. Причиною этого было то, что правительство афинское действовало с большими энергиею и решительностью, что афиняне и по смерти Перикла продолжали действовать согласно с мудрым его военными предначертаниями, и что они имели отличных государственных людей и полководцев; Пелопоннесский же союз и в особенности спартанское правительство действовали нерешительно и притом недовольно искусно, ибо у спартанцев с самого начала войны не было ни одного хорошего полководца.
И после взятия гоплитов на Сфактерии счастье продолжало еще благоприятствовать афинянам. В конце 425-го и начале 424 годов они разбили коринфян и разорили их земли, решили междоусобия на Коркире в пользу демократов и заняли остров Цитеру, близ южных берегов Лаконии, населенный периэками и находившийся в зависимости и под управлением Спарты. Занятие Цитеры было столь же важно в военном отношении, сколько и занятие Пилоса; владея обоими этими пунктами, афиняне имели возможность производить из них вторжения в самую средину Пелопоннеса и возбуждать спартанских илотов к возмущению, чего в особенности опасались спартанцы. Далее афиняне опустошили восточные берега Пелопоннеса, взяли и сожгли Фирей, поселение эгинян во владениях спартанских, а жителей его истребили. Вместе с этими успехами, с каждым днем более и более возрастали и сила афинян на твердой земле, и высокомерие, и неумеренность их. Спартанцы же упали духом, были приведены в бездействие и не могли защищать не только владений своих союзников, но даже и своих собственных.
И вдруг, два обстоятельства: восстание фракийских городов против Афин и обряжение Спартою, в помощь им, войск под начальством Бразида, совершенно изменили положение дел.
Восставшие города Фракии, македонский царь Пердикка и Спарта составили между собою союз против Афин. Спартанцы охотно согласились послать во Фракию вспомогательное войско, усматривая в этом средство удалить войну от Лаконии и Спарты, завоевать афинские поселения на Фракийском и македонском берегах Эгейского моря, и тем лишить афинян богатого источника их доходов и нанести. им чувствительный удар. Но движение спартанских войск во Фракию было не без препятствий и затруднений; ибо им нужно было пройти чрез союзную с афинянами Фессалию. Молодой спартанец Бразид, дотоле служивший в спартанском войске в низших чинах военачальнических и уже не раз отличавшийся необыкновенными: храбростью, присутствием духа, предприимчивою деятельностью и дарованиями военными, вызвался на трудное дело — вести войска во Фракию и был назначен главным предводителем их. Но прежде он обратился к восставшей против Афин и занятой вследствие того афинянами Мегаре. В происшедшем при этом городе бое ни Бразид, ни афиняне не одержали решительной победы; но окончательный успех остался на стороне Бразида, ибо афиняне очистили Мегару и отступили в Афины, оставив только гарнизон в мегарской укрепленной гавани Низее. Бразид же, уничтожив введенную афинянами в Мегаре демократию и учредив вместо оной олигархию, воротился в Пелопоннес для окончания приготовлений к походу во Фракию.
Это был первый успех, одержанный пелопоннесцами над афинянами. Но вскоре афиняне понесли в Беотии удар, еще более сильный, который был предшественником. других важнейших для них неудач. Замыслив произвести в Беотии, с помощью тамошних демократов, восстание и занять в ней города Сифы, Херонею и Делий, они послали Демосфена с 40 триремами в коринфский залив к Сифам, а Иппократа с сильным войском в Делию. Но Демосфен, прибыв к Сифам, нашел собранное при этом городе беотийское войско и был принужден без успеха удалиться к Навпакту. Иппократ же занял и укрепил Делий без сопротивления и, оставив в нем часть войск, с главными силами (от 20 до 25.000 челов., в том числе 6.000 гоплитов) двинулся обратно в Афины. Но при Танагре, в полу-переходе от Делия, 18.000 беотийских войск, под предводительством беотарха, Пагонда отрезали афинянам отступление, и в происшедшем в следствие того упорном и кровопролитном бое нанесли им решительное поражение. Афинское войско рассеялось и было преследовано по всем направлениям, потеряло 1.000 челов. убитыми и спаслось от совершенного истребления только благодаря наступившей ночи. Затем беотяне осадили и после довольно продолжительной осады взяли приступом Делий, и большую часть находившихся в нем афинских войск истребили или взяли в плен: лишь немногие успели спастись. Поражение при Делие было для афинян жестоким ударом, от котораго они долго не могли оправиться и который, вместе с событиями при Мегаре, имели большое влияние на последующие их неудачи и успехи пелопоннесцев.
Вскоре после того (в конце лета 424-го года) Бразид предпринял наконец с 4.000 пелопонесских войск поход во Фракию. Движение его из Коринфа было столь быстро, а в следствие того и появление его в Фессалии столь неожиданно, что фессаляне не успели преградить ему пути. Умом, искусством в переговорах и кротким, благородным, правдивым обхождением Бразид успел достигнуть того, что фессаляне позволили ему беспрепятственно и спокойно пройти чрез Фессалию, владетель Ликской области, лежавшей на западных пределах Македонии, заключил союз со Спартою, а Аканф, Стагира, Амфиполь и многие другие, отложившиеся от Афин города в Македонии и Фракии, приступили к Пелопоннесскому союзу
Весть об успехах Бразида я в особенности о занятии им Амфиполя повергла афинян в сильное беспокойство, умерила гордость их и сделала их склонными к миру. Так как спартанское правительство, не смотря на последние свои успехи, с своей стороны не менее афинян желало мира, то вскоре обе стороны и заключили перемирие на один год. Но оно продолжалось недолго. Под предлогом, что два города во Фракии (Скионы и Менды) отложились от Афин два дня спустя по подписании в Афинах договора о перемирии, афиняне, по влиянию Клеона, послали войско и флот для приведения этих двух городов силою оружия обратно в подданство Афин. В это самое время Бразид находился с Пердиккою в походе против изменившего Спарте владетеля Ликской области. Малодушно покинутый бежавшими македонскими войсками, Бразид мужественно отразил нападения превосходного в силах неприятеля, подкрепленного соседственными иллириянами, и совершив искусное отступление в Македонию, поспешил во Фракию. Здесь, в его отсутствие, афиняне уже успели овладеть Мендами, осадили и взяли его замок и обложили Скионы. Пердикка снова заключил с ними союз и склонил фессалян не пропускать в Македонию и Фракию спартанских подкреплений. Положение Бразида во Фракии сделалось еще труднее и опаснее, когда 30 трирем и сильное войско афинское, под предводительством Клеона, прибыли в укрепленную гавань Амфиполя, Эион (422). Бразид успел однако же быстрым движением предупредить Клеона в Амфиполе. Расположась против этого города, Клеон долго оставался в бездействии, не зная, на что решиться и что предпринять. Наконец, заметив со стороны Бразида приготовления к нападению на афинское войско, он предпринял, в близком расстоянии от Амфиполя и в большом беспорядке, отступление к Эиону, где находился флот. Бразид немедленно устремился из Амфи п оля и напал да Клеона. В происшедшем, в следствие того, непродолжительном сражении при Амфиполе афинское войско было разбито на голову: левое его крыло бежало в Эион, центр рассеялся, а правое крыло было окружено и почти совершенно истреблено. Сам Клеон, малодушно бежавший с левым крылом, был убит. Бразид одержал решительную победу, но к несчастью для Спарты- вскоре умер, от полученной в сражении тяжелой раны. Смерть его избавила афинян от большой опасности, лишив Спарту единственного искусного полководца, которого она дотоле имела в этой войне.
Непосредственным следствием победы при Амфиполе было открытие Спартою и Афинами переговоров о мире. Спарта была утомлена войною, в которой дотоле терпела одни неудачи и не только не успела достигнуть предположенной цеди, но и сама находилась в опасности. Афинян же склоняли к миру последние их неудачи и отложение многих их союзников. Переговоры о мире были ведены целую зиму с 422-го на 421-й год, со стороны Спарты — спартанским царем Плейстонаксом, а со стороны Афин — Никием, заступившим место Клеона. Оба, по счастью, были расположены к миру, и их стараниями в конце весны 421-го года между Спартою и Афинами был наконец заключен отдельный, так называемый Никиев мир на 50 лет, к которому вскоре приступили почти все союзники Спарты.

§ 56. Шесть лет мира между Спартою и Афинами (431-416 г.).

Мир заключенный между Спартою и Афинами не успокоил Греции и не прекратил войны в ней. Первым его действием было то, что он возбудил против Спарты в самом Пелопоннесе множество недовольных, главные между которыми: Коринф, Аргос, Элида и Мантинея составили против нее союз. В тоже время и в Спарте и в Афинах люди беспокойные и честолюбивые, желавшие войны, умножились числом и совершенно взяли верх над благоразумными друзьями мира. В Афинах в главе их был молодой Алкивиад, с отличными умом и дарованиями соединявший непомерное честолюбие и еще более тщеславия и пороков. Достигнув верховной власти, он вскоре поставил Афины во главе нового Пелопоннесского союза против Спарты. Непрерывные происки и козни как честолюбцев и врагов мира, подобных Алкивиаду, так и греческих республик, имевших в виду одни собственные выгоды, усилившееся борение аристократической и демократической партий, попеременное торжество то одной, то другой и происходившие от того беспрестанные внутренние перевороты и перемены в политике — все это, вместе взятое, было причиною, что общественные отношения в Греции запутались, а страсти ожесточились до крайности, и в разных местах Греции происходили частные, отдельные, более или менее важные военные действия. Важнейшим из военных событий этого времени была война между Аргосом и Спартою, кончившаяся поражением аргивян и их союзников спартанцами в 1-м сражении при Мантинее (418 г.) и заключением между Аргосом и Спартою союза против Афин. Но вскоре в Аргосе произошел внутренний переворот — и, происками Алвивиада, между Афинами, Аргосом и врагами Спарты в Пелопоннесе снова составился союз против нее.
Так протекли шесть лет со времени заключения Никиева мира, как вдруг вмешательство афинян в дела Сицилии возобновило войну между Афинами и Спартою с большею еще против прежнего силою.

II.
Вторая половина войны (415-404 г.).

§ 57. Предприятье афинян против Сицилии (418-413 г.).

Сицилия представляла в это время тоже самое зрелище, что и Греция. Города сицилийские, основанные и обитаемые греческими переселенцами, вели почти беспрерывные между собою войны. Могущественнейший из них, Сиракузы, успели достигнуть первенства и господства над большею частью оных и вели деятёльную войну против тех, которые еще не покорялись ему. Главными в числе последних были Леонтяны и Эгеста (или Сэгеста). Первый был. взят и разрушен, — а последний просил помощи афинян. Тщетно друзья мира и в главе их правдивый, благоразумный Никий. старались отклонить афинян от вмешательства в дела Сицилии, не только трудного и бесполезного, но даже крайне вредного и опасного для афинской республики. Действительно оно 1) было вовсе несообразно с главною политическою целью афинян в войне, 2) ослабляло их в Греции и особливо в греческих. морях, господство на которых составляло главную силу афинской республики, главные условия ее успеха и торжества, 3) переносило главные силы и действия афинян в страну и моря отдаленные, обладание которыми не могло доставить афинянам никаких особенных выгод в войне, ни важных средств к достижению главной ее цели, — наконец 4) требовало чрезвычайных пожертвований и издержек, и представляло большие затруднения и опасности. Но Алкивиад, усматривая в войне вообще и вмешательстве в дела Сицилии в особенности средства отличиться, возвыситься и еще более распространить и утвердить власть свою в Афинах, замышляя притом завоевать Сицилию — успел склонить. афинян в поданию эгестинцам просимой ими помощи. Решено было послать в Сицилию сильные войско и флот под предводительством Никия, Алкивиада и Ламаха. Большая половина 416 года протекла в деятельных приготовлениях к тому, — а в начале лета следующего 415 года флот -с войском на нем собрался при острове Коркире, откуда направился к берегам Италии и потом вдоль оных к Регию. Он состоял из 134 трирем и 130 судов с продовольствием, а войско из 5.100 гоплитов (в том числе 2.200 афинских), 1.300 псилов (400 афинских, и 80 критских стрелков, 700 родосских пращников и 120 мегарских выходцев) и 30 человек, конницы, всего из 6.430 человек. Никию, Алкивиаду и Ламаху было повелено: 1) оказать помощь и покровительство Эгесте, 2) восстановить леонтинскую республику и 3) вообще принять все те меры, которые по обстоятельствам могли оказаться необходимыми и выгодными для афинской республики.
Сиракузяне, осаждавшие в это время Эгесту, — знали об отправлении афинянами флота и войска в Сицилию, но тогда только начали деятельно готовиться к обороне, когда афинский флот уже прибыл к Регию. Здесь предводители его узнали, что не могут надеяться на содействие ни одного из городов Сицилии, исключая Эгесты и Леонтян, да и со стороны тех нельзя было ожидать деятельных пособий. Это поставило их в большое затруднение. Никий, чрезвычайно осторожный я притом начальствовавший против воли и убеждения, советовал освободить Эгесту от осады и, если не представится возможности восстановить леонтинской. республики, то, для сбережения афинской республике флота и войска, немедленно воротиться в Афины. Алкивиад предлагал сначала путем переговоров приобрести в Сицилии союзников, вспомогательные войска, продовольствие и деятельное содействие, и в тоже время ослабить влияние Сиракуз и Селинунта (важнейшего в Сицилии, после Сиракуз., города), а затем уже действовать решительным наступательным образом против этих двух городов. Наконец Ламах советовал немедленно произвести со всеми силами внезапное нападение на Сиракузы, представляя во — 1-х, что если бы удалось взять их, то другие сицилийские города, зависевшие от Сиракуз, не замедлили бы подпасть, со всеми их средствами и способами, власти афинян, что доставило бы возможность вести войну без пособия из Афин; во — 2-х, что если бы сиракузяне отважились на бой в открытом поле, то победа над ними, почти несомненная, способствовала бы заключению союза с сицилийскими городами гораздо скорее, нежели несколько лет переговоров с ними, и в 3-х, что если бы сиракузяне предоставили край свой афинянам без сопротивления, то и это было бы весьма выгодно для переговоров. Предложение Ламаха было, без сомнения, самое сообразное с целью и обстоятельствами, решительнейшее я обещавшее почти верный успех и наибольшие выгоды, ибо сиракузяне не были еще усилены вспомогательными войсками зависевших от них городов и вообще были мало приготовлены к отпору. Но мнение Алкивиада, бывшего главным виновником и душою предприятия против Сицилии, одержало верх и оп вступил в переговоры с Мессаною, Наксом и Батаною. Жители Мессаны позволили афинянам запастись продовольствием в мессанских землях; с жителями Накса и Батаны был заключен союз, и последний из этих городов был сверх того занят афинянами и обращен в главное военное складочное место их, а гавань его — в главную пристань их флота, Затем Алкивиад хотел продолжать начатые переговоры, как вдруг получил из Афин повеление — немедленно явиться туда для оправдания своего перед народом в обезображении гермов (грубых изваяний Гермеса или Меркурия, которые у греков ставились на улицах перед зданиями, как бы для охранения их), случившемся перед отправлением флота в Сицилию и в котором враги Алкивиада обвиняли его самого и его приверженцев. Но то был единственно предлог для погубления Алкивиада, враги которого успели, в его отсутствие, вооружить против него легкомысленных и непостоянных афинян. Алкивиад повиновался, но, достигнув берегов Италии, ночью скрылся и — бежал в Спарту.
Оставшись одни, Никий и Ламах положили немедленно освободить Эгесту и потом со всеми силами обратиться против Селинунта. Ho медленность и нерешительность Никия были причинами, что этого сделано не было. а между тем сиракузяне усилились и ободрились до того, что сами двинулись в Катане для нападения на стан афинян. Узнав об этом, Никий и Ламах ночью посадили большую часть войска на флот, произвели высадку близ Сиракуз и заняли сильную и выгодную в оборонительном отношении местность. Сиракузяне немедленно воротились, отважились вступить с афинянами в бой, но были опрокинуты и. отступили в Сиракузы. Затем Никий и Ламах возвратились на зиму в Батану и пытались овладеть Мессаною и заключить союз с этрусками в Италии и с Карфагеном, но без успеха. Однако же они привлекли на свою сторону многие туземные племена во внутренности Сицилии, набрали на острове лошадей для конницы, в которой имели недостаток, и сделали все необходимые приготовления к осаде Сиракуз. С своей стороны сиракузяне приготовились к упорной обороне, усилили укрепления Сиракуз, запаслись продовольствием и просили помощи Коринфа и Спарты. Спартанское правительство, по убеждению Алкивиада, уже приобретшего большое влияние на него, решилось прервать мир с Афинами и послать в помощь сиракузянам флот и войско. Необходимые же для вооружения и содержания сильного флота денежные средства, в которых Спарта и Пелопоннесский союз имели недостаток, они вскоре приобрели впервые от персов, заключив с ними с этою целью, по внушению и чрез посредничество Алкивиада, тайный договор. Коринфяне также обещали сиракузянам помощь.
Весною 414 года Никий и Ламах, получив из Афин 250 всадников без лошадей, 300 талантов серебра (около 550.000 руб. серебром) и всякого рода военные запасы в изобилии, со всеми своими силами направились морем к Сиракузам.
Этот обширный и многолюдный город (он имел около 108 стадий или 19-ти верст в окружности и около 1.500.000 жителей) состоял из 5-ти частей: Ортигии или острова, Ахрадины, Тихи (Tycha), Неаполя и Эпиполя или Эпипол (Epipolis se u Epipolae) . Обширнейшими и многолюднейшими были Ахрадина и Тиха. Эпиполы составляли предместье города с западной стороны, на утесистой и неудободоступной извне скале, на которой находились латомии (latomiae) или глубокие каменоломни, служившие местом заключения преступников. Каждая часть города была отделена одна от другой укреплениями. Всех сильнее укреплена была Ахрадина. Весь город был огражден каменными, высокими я толстыми стенами с башнями, и имел вид треугольника, основание которого с восточной стороны образовали: Ахрадина — вдоль высокого и крутого берега моря, и остров Ортигия, а вершину, с западной стороны — скала Эпиполы. К югу от Ортигии, в обширном, кругообразном Сиракузском заливе, лежала большая гавань, а к северу от Ахрадина — малая или трогилийская. В большую гавань вел довольно узкий проток между Ортигией и мысом Племмирием. Северные городские стены, от малой гавани до Эпипол, были распложены на краю крутых извне высот, — южные же, от Эпипол до большой гавани и Ортигии — на пологих высотах, у подошвы которых находилась низменная и болотистая долина. В этой долине, параллельно с южными стенами, протекала речка Анап, изливавшаяся в сиракузский залив. По другую сторону Анапа, равно в западу и югу от сиракузскаго залива, местность была возвышенная и пересеченная.
Из этого видно, что обложение Сиракуз представляло два больших затруднения, которые заключались в обширности города с сухого пути и моря, и в исходящем, неудободоступном положении Эпипол. Без обладания Эпиполами нельзя было вполне обложить города с сухого пути, а овладеть Эпиполами было очень трудно. Убежденные однако же в необходимости начать обложение Сиракуз именно взятием Эпипол, афиняне немедленно по высадке двинули отборную часть войска на приступ к ним. По счастью для них, Эпиполы были слабо заняты (не более как 700 сиракузских гоплитов) и афиняне, успев взобраться на скалу, взяли Эпиполы приступом и опрокинули находившийся в них отряд с уроном в город. Затем они деятельно приступили к устроению циркум — и контрвалационной линий от Эпипол по северную и южную стороны города к морю. Сиракузяне старались препятствовать им в том устроением поперечных укреплений и вылазками, пытались даже отнять Эпиполы, но были постоянно отражаемы, а укрепления их — разрушаемы. В одном из произведших при этом деле Ламах был убит и Никий остался один предводителем афинян. Осадные работы шли быстро вперед и вскоре Сиракузы уже были почти совершенно обложены с сухого пути и моря. Многие города в Сицилии и даже в Италии начали склоняться на сторону афинян и снабжать их продовольствием. В самих же Сиракузах возникли несогласия и распри, распространились страх и уныние, и наконец сиракузяне вступили с Никием в переговоры о сдаче.
И вдруг — прибытие в помощь им пелопоннесских флота и войска дало совершенно другой оборот делам. Правительство Спарты вверило начальство над пелопоннесскими флотом и войском, по совету Алкивиада, Гилиппу, полководцу весьма способному и опытному. Гиллипп, сведав о крайнем положении Сиракуз, в то время, когда флот и войско еще только собрались при острове Левкадии, поспешил вперед в Сицилию с 4-мя триремами, пристал в Гимере и, при содействии приверженных Сиракузам городов и племен, собрав около 5.000 человек пехоты, конницы и вооруженных рабов, двинулся сухим путем к Сиракузам. Между тем 12 пелопоннесских трирем направились от Левкадии вдоль берегов Италии, а одна коринфская трирема — прямо, открытым морем, к Сиракузам. Прибыв прежде прочих, трирема эта успела тайно пробраться в одну из гаваней Сиракуз и принесла сиракузянам весть о близкой помощи. Ободренные тем сиракузяне немедленно прервали начатые переговоры с Никием. Войскам же удалось выйти на встречу Гилиппу и соединиться с ним. Гилипп овладел слабозанятыми Эпиполами и некоторыми отдельными укреплениями афинян, перерезал укрепленные линии их поперечными укреплениями, три раза выходил из города и нападал на афинян, в третий раз опрокинул их в расстройстве за их укрепленные линии, откуда они после того уже не отваживались более выходить, — и наконец уничтожил совершенно обложение Сиракуз с сухого пути, между тем, как прибывшие пелопоннесские триремы восстановили сообщение Сиракуз с морем. Все эти успехи пелопоннесцев и сиракузян были следствием, с одной стороны — искусства, деятельности и решительности мере и действий Гилиппа, а с другой — крайне медленных, нерешительных, даже робких действий Никия, и чрезвычайных небрежности и оплошности афинян в обложении города. Никий просил у афинян подкреплений и увольнения его от начальствования. Но афиняне не согласились на последнее, и назначив Никию двух помощников, Евримедона и Демосфена, первого из них зимою с 414 да 413 год послали в Сицилию с 10-ю триремами и 20-ю талантами серебра, а Демосфену. поручили к весне 413 г. изготовить новые войско и флот. Со своей стороны Гилипп и сиракузяне просили подкреплений и помощи у Спарты, Коринфа и разных городов Сицилии и Италии.
Первое важное военное событие в 413 году произошло в Греции. To было занятие спартанцами, по совету Алкивиада, Декелии, в самой средине Аттики, в плодороднейшей и богатейшей части ее, в расстоянии лишь 20-22 верст от Афин. Раннею весною пелопоннесское войско вод предводительством Агиса вступило в Аттику, заняло и укрепило Декелию и, оставив в ней сильный отряд войск под личным начальством Агиса, воротилось в Пелопоннес, разорив на пути Аттику. С тех пор Агис не переставал тревожить Афин и разорять окрестности их, и сверх того — что было весьма важно — отрезал Афинам подвозы продовольствия сухим путем из житницы афинской, острова Эвбеи (Декелия лежала на самом пути оттуда;- провоз же морем обходился гораздо дороже). Таким образом занятие Декелии спартанцами было еще важнее занятия Пилоса, в предшествовавшие годы, афинянами.
Между тем в Сицилии дела с каждым днем принимали более и более неблагоприятный для афинян и выгодный для сиракузян оборот. Вооружив 80 трирем, сиракузяне напали при входе в большую гавань на афинский флот, и в тоже самое время Гилипп со всем сухопутным войском произвел нападение на три отдельные укрепления, афинян на мысе Племмирий. Хотя Сиракузский флот был разбит, но Гилипп овладел афинскими укреплениями и в них разного рода морскими и продовольственными, в большом количестве, запасами афинян. Взятие этих укреплений и занятие мыса Племмирия были важны тем, что отрезали афинскому флоту сообщение с морем. Несколько времени спустя, сиракузяне, узнав, что Демосфен и Евримедон отплыли из Греции к Сиракузам с подкреплениями афинскому флоту и войску, решились, до прибытия их, снова напасть на эти последние и по возможности нанести им решительное поражение. Следствием этого была новая, внутри большой гавани, битва, в которой афинский флот (75 трирем) был разбит и заперт сиракузским (около 80 трирем).
Вскоре после того прибыли Демосфен и Евримедон с 5-ю тысячами гоплитов и легкою пехотою в числе около 2000 чел. на 73-х триремах. Демосфен рассудил весьма основательно, что необходимо было действовать быстро и решительно, и взятием Эпипол устранить главное препятствие к обложению Сиракуз. Вследствие того на Эпиполы и было немедленно произведено ночное нападение. Но счастье решительно покинуло афинян: удержанные упорным сопротивлением беотян, находившихся в составе вспомогательного пелопоннесского войска, они были опрокинуты с Эпипол, приведены в совершенное расстройство и претерпели решительное поражение и огромный урон.
Тогда Демосфен потребовал немедленного возвращения флота и войска в Афины. Но Никий воспротивился тому, страшась ответственности и стыда, и может быть также полагаясь на успех тайных сношений своих с приверженцами афинян в Сиракузах. Однако же весть об усилении сиракузян новыми вспомогательными войсками сицилийских племен, болезни и смертность в афинском войске, по причине низменной и сырой местности, на которой оно было расположено, и чрезвычайный упадок духа в нем — вынудили наконец Никия согласиться на возвращение в Афины. Но в то самое время, когда войско готовилось сесть на флот, случилось лунное затмение, которое привело суеверных афинян в такой страх и показалось им таким зловещим предзнаменованием, что отплытие было отложено на 27 дней (на трижды девять дней, по назначению прорицателей) до следующего полнолуния. Узнав об этом, сиракузяне положили окружить афинян, напасть на них и стараться истребить их, как на сухом пути, так и на море. Вскоре афиняне были впервые разбиты на море слабейшим неприятелем (86 афинских трирем — 76-ю сиракузскими в большой гавани), К ужасу положения их присоединился голод: ибо все подвозы были пресечены. Решено было, ее смотря на прежде определенный срок, немедленно пробиться и отплыть в Грецию: но флот афинский снова был разбит сиракузским и откинут к берегу. Никий и Демосфен хотели вторично пробиться к ним ночью: но войско до такой степени упало духом, что не иначе соглашалось удалиться от Сиракуз, как сухим путем. Вследствие того флот был покинут и затем частью взят, частью сожжен сиракузянами. Сосредоточившиеся же на сухом пути, у большой гавани, афиняне были со всех сторон окружены конницею и легкою пехотою сиракузян. Наконец (в начале сентября) предпринято было отступление, описание которого Фукидидом исполнено самых мрачных картин и возбуждает в высшей степени участие к горестному положению афинян, тяжкой судьбе их и необъятности претерпленных ими зол. За исключением рабов, которые почти все разбежались, афинян еще было не менее 40.000 чел. Отступление предпринято по кратчайшему пути на запад чрез р. Анап в земли одного неприязненного сиракузянам сицилийского племени. Впереди шли войска Никия, построенные в несколько пустых внутри четвероугольников, — в середине все, несшие. на себе тяжести и скудные остатки продовольствия, — за ними войска Демосфена, и наконец гоплиты, прикрывавшие отступление с тыла. Никий и Демосфен являли, среди общего упадка духа, истинные мужество и величие, ободряя войско, внушая ему чувства надежды и доверия к милосердию богов и убеждая его вооружиться благоразумием и твердостью. Движение производилось чрезвычайно медленно, в беспрерывном бою с многочисленными сиракузскими конницею и легкою пехотою, окружавшими и тревожившими афинян спереди, с боков и тыла. He успев пробиться сквозь одно горное ущелье, сильно занятое и укрепленное сиракузянами на пути следования афинян, Никий и Демосфен решились отступать не по первоначально предположенному пути, на котором их ожидали сиракузяне, но по другому, ведшему к Камарине, Геле и иным городам на южных берегах Сицилии. Это движение было предпринято ночью: случайный беспорядок в задней половине войска отделил ее от передовой, вслед за тем Демосфен сбился еще с дороги и таким образом совершенно отделился от Никия. В этом положении сначала Демосфен, а потом Никий были окружены превосходным в силах неприятелем. Утомленные беспрерывными движением и боем, ослабленные, огромным уроном, мучимые голодом и жаждою, войска Демосфена были принуждены положить оружие, а войска Никия частью истреблены и частью взяты в плен. Жестоко мстя афинянам, сиракузяне Никия и Демосфена казнили, около 7.000 пленных афинских граждан навсегда заключили в латомии, а всех прочих удержали в неволе или продали в рабство.
Таков был бедственный конец предприятия афинян против Сицилии — предприятия, которое, по изъясненным выше причинам, до всей справедливости должно назвать в полном смысле и во всех отношениях безрассудным. За то и следствия его были пагубны для афинской республики. Оно стоило ей потери флота и около 40.000 граждан, лишило ее господства да море, почти совершенно истощило богатую казну ее и нанесло этой республике жестокий удар, от которого она, не смотря да величайшие усилия, уже никогда не могла вполне оправиться, и который предуготовил и ускорил ее падение.

§ 68. Следующие пять лет войны (412 и 408).

Неудача афинян в Сицилии могла доставить Спарте и Пелопоннесскому союзу решительный перевес в войне, тем более, что союзники Афин начали постепенно отлагаться от них и присоединяться к Пелопоннесскому союзу, и что Старта уже заключила в это время открытый союз с персами, что доставило ей средство постоянно содержать сильный флот и привлечь на свою сторону многих союзников в малой Азии, Геллеспонте, Фракии и да островах Эгейского моря. Но правительство ее являло во всех своих действиях такие медленность, нерешительность, вялость, слабость и неблагоразумие, в Пелопоннесском союзе было так мало единства и согласия, — афиняне же напротив, побужденные крайнею опасностью своего положения, обнаружили столько мужества, твердости и деятельности, равно единства, согласия и энергии в своих действиях, что война вскоре снова начала принимать благоприятный для Афин оборот. К зиме 412-411 г. афиняне уже успели уравновесить силы свои с силами противников, а вскоре потом и снова приобрести господство на море. Поприщем главных военных действий сделались берега малой Азии и Геллеспонта и прилежащие к ним острова, а средоточиями их — со стороны афинян остров Самос, а со стороны пелопоннесцев, бывших в союзе с персидским сатрапом Карии, Тиссаферном — Милет. Афиняне осадили восставший против них, главный на острове Хиосе город того же имени, и произведя также высадку близ Милета, разбили вышедшие оттуда им на встречу, под предводительством спартанца Халкидея, Алкивиада и Тиссаферна — пелопоннесские и азиатские войска (в конце 412 г.)
Вскоре в Спарте произошла обычная, ежегодная перемена правительственных лиц. Новое правительство отвергло прежде заключенный с персами договор и стало сильно преследовать Алкивиада. Естественным следствием этого было то, что Тиссаферн и Алкивиад, недовольные Спартою, сблизились между собою и, по внушению хитрого Алкивиада, коварный Тиссаферн убавил пелопоннесскому флоту жалованье, стал уплачивать оное неисправно и тем возбудил в этом флоте неудовольствие и привел его в бездействие. Алкивиад же вступил в сношение с афинским флотом, находившимся у Самоса, и сделался душою заговора, имевшего целью изменить демократическое правление в Афинах в олигархическое. Но вскоре между Алкивиадом и заговорщиками произошли несогласия и разрыв, а Тиссаферн заключил с пелопоннесским союзом новый договор и исправною выдачею пелопоннесскому флоту полного жалованья снова поставил его в возможность действовать. Затем пелопоннесцы вступили в переговоры также и с Фарнабазом, сатрапом персидских областей малой Азии на берегах Геллеспонта и Евксинскаго понта. Абидос и Лампсак присоединились к пелопоннесскому союзу, и 24 афинские триремы, облегавшие Хиос, поспешив вследствие того в Геллеспонт, сняли таким образом обложение Хиоса, уже доведенного до крайности.
Между тем афинской республике угрожала внутренняя междоусобная война, вследствие двух переворотов, которые один за другим произошли в Афинах и на афинском флоте при Самосе. В феврале 411-го года демократическое правление в Афинах было заменено олигархическим, и новое правительство Афин открыло со Спартою переговоры о мире. Но вслед затем в афинском флоте, находившемся у Самоса, приверженцы демократии одержали верх над приверженцами олигархии, положили восстановить в Афинах демократический образ правления и провозгласили Алкивиада верховным предводителем вооруженных сил республики (411 г.).
Счастьем для афинян в этом обстоятельстве было то, что пелопоннесский флот, находившийся у берегов малой Азии, был снова приведен в бездействие: ибо Тиссаферн, недовольный сближением пелопоннесцев с Фарнабазом, опять прекратил выдачу жалованья флоту. Посланные же в Геллеспонт 40 пелопоннесских трирем были рассеяны бурею, и к Пелопоннесскому союзу присоединилась только одна Византия. За то другой пелопоннесский флот разбил при острове Эвбее 36 афинских трирем, следствием чего были: присоединение Эвбеи к Пелопоннесскому союзу, восстановление в Афинах по прежнему демократического образа правления, призвание Алкивиада и утверждение его в звании верховного предводителя вооруженных сил республики (411 г.).
С этого времени в продолжение четырех лет (411-408), составляющих блистательный период начальствования Алкивиада, оружие афинян снова, но в последний раз, венчалось важными успехами, которыми Афины были обязаны почти исключительно Алкивиаду. Первым была победа, одержанная при Абидосе афинским флотом, под начальством Фрасивула и Фрасилла, над пелопоннесским) направившимся, под начальством Миндара, от Милета в Геллеспонт для совокупного действия с Фарнабазом (411 г.). Вторично разбитый близ берегов древней Троады всем афинским флотом, собравшимся при Сестосе, пелопоннесский флот удалился к Кизику и там соединился с сухопутным войском Фарнабаза (411 г.). Алкивиад, усматривая необходимость самых скорых и решительных мер и действий, ибо все источники афинских доходов уже были почти совершенно истощены либо утрачены, направился с 86-ю триремами прямо к Кизику и здесь нанес, на море — пелопоннесскому флоту, а на сухом пути — войску Фарнабаза, решительное поражение и овладел всем неприятельским флотом (в конце (410 г.).
Эти три победы, особливо последняя, доставили афинянам значительный перевес над пелопоннесцами, поставленными, потерею флота, в самое трудное и опасное положение. За победою при Кизике последовали один за другим новые успехи афинян. Заняв и укрепив Лампсак, Алкивиад разбил близ Абидоса, на сухом пути, Фарнабаза, и зимою 410-409 г. свершил несколько удачных и полезных для афинян, разорительных для жителей края, набегов во внутренность областей Фарнабаза. В 408 году он обратил главные усилия свои против Халкидона и Византии, дабы отнять у пелопоннесцев средства препятствовать афинянам в сборе торговых пошлин в Геллеспонте, Босфоре и Евксинском понте. Осадив Халкидон, он отразил поспешившего на помощь этому городу Фарнабаза, заключил с ним мирный договор и осадил Византию. Приверженцы афинян в Византии передали им этот важный для, них город, и затем Алкивиад, покорив обратно все греческие поселения в Геллеспонте и Фракии, воротился в Афины, где был принят, как победитель, с большим торжеством (408 г.).

§ 59. Последние три года войны (407-404).

С 407 года война приняла решительный оборот в пользу Спарты и пелопоннесскаго союза. Главными причинами тому были два единовременные назначения: персидским царем Дарием II — младшего своего сына, Кира, правителем областей малой Азии до р. Галиса, — а Спартою — Лисандра предводителем нового пелопоннесскаго флота. Кир, еще молодой, уже отличался высокими государственными дарованиями и отличными качествами души, — а в Лисандре Спарта приобрела полководца, равного которому не имела со времени смерти Бразида и который мог достойно стать на ряду с этим последним. Тесная дружба соединила Кира с Лисандром: Спарта и Пелопоннесский союз приобрели в Кире и персах верных союзников и получили от них достаточные денежные средства для содержания своего флота и деятельнейшего ведения войны.
Афинам угрожала величайшая опасность, и Алкивиад решился, для спасения их, снова прибегнуть к мерам быстрым и решительным. Весною 407 года он отплыл из Афин со 100 триремами и, покорив обратно отложившийся остров Андрос, направился к мысу Нотию, близ Ефеса, при котором Лисандр собрал уже в это время 90 трирем. Оставив афинский флот при мысе Нотие под начальством Антиоха, с строгим запрещением вступать в общую битву с неприятельским флотом, — Алкивиад отправился лично на эолийский берег для того, как говорит Ксенофонт, чтобы условиться с Фрасивулом, укреплявшим там город Фокею, касательно дальнейших мер. Но эта причина неудовлетворительна и должно предполагать, что была какая-нибудь другая, тайная. По удалении Алкивиада, Антиох имел неосторожность завязать частный бой, который, вскоре превратясь в общую битву, кончился поражением афинского флота, бегством его к Самосу и взятием 15-ти афинских трирем (407 г.).
Эта победа имела чрезвычайно важные следствия. Враги Алкивиада обвинили его перед народом, который приговорил его к изгнанию и назначил на его место 10 стратегов, в том числе Орасилла и знаменитого в последствии Конона. Конон получил главное начальство над флотом, спасшимся к Самосу, и в тоже время место Лисандра (годовое начальствование котораго кончилось) заступил Калликратид. Эти два единовременные назначения снова, хотя и не надолго, дали войне оборот в пользу афинян. Калликратид, суровый, правдивый, мужественный и храбрый спартанец в духе первобытных времен Спарты, не был однако же ни искусным политиком, ни хорошим полководцем. Он не умел снискать со стороны Кира того расположения, которым пользовался Лисандр — и флот пелопоннесский, хотя и усиленный до числа 170 трирем, но не получавший от персов жалованья, являл менее деятельности, нежели яри Лисандре. Конон, напротив, отличался военными дарованиями. Самая первая его мера была весьма благоразумна: чтобы содержать флот с меньшими издержками, действовать же с большими свободою и быстротою, он уменьшил число трирем до 70-ти, но избрал лучшие и посадил на них отборнейших людей в полном составе. Первые действия его были однако же неудачны. Калликратид, взявший приступом город Мефимн на Лесбосе, преследовал Конона, плывшего мимо этого острова, разбил его в гавани Митилена и обложил в ней с моря, а самый город Митилен — с сухого пути. Конон успел однако же дать знать о том в Афины. При всем истощении своем, Афинская республика в 30 дней времени вооружила 110 новых трирем и более 20.000 чел. на них, и под предводительством 8-ми стратегов из числа 10-ти (Конов с одним стратегом был обложен в Митилене) послала их к Лесбосу. Усилясь при Самосе до числа 150 трирем, стратеги направились к Лесбосу. Узнав о том, Калликратид оставил Этеоника с 50 триремамя для обложения Конона и Митилены, а сам с 120-ю триремами обратился против афинского флота. При островах Аргинузских (между Лесбосом и берегом малой Азии) произошла жаркая битва, в которой пелопоннесский флот потерпел совершенное поражение и потерял более 70-ти трирем и 10-ти тысяч убитых, потонувших и взятых в плен (406 г.). В числе потонувших находился и сам Калликратид. Остатки флота спаслись к Хиосу. Этеоник немедленно снял обложение Митилены и удалился также к Хиосу, а Конон соединился с афинским флотом. Но дорого стоила победа этому последнему: многие триремы его потонули, либо были сильно повреждены. Жестокая буря не позволила подать надлежащей помощи поврежденным и из них 12 со всеми находившимися на них людьми погибли. Это послужило демагогам и демократам в Афинах поводом в обвинению стратегов, из зависти к ним, в небрежности и неисполнении ими своих обязанностей. Из них 6 подверглись самому пристрастному и несправедливому суду и были казнены.
Победа при островах Аргинузских поставила пелопоннесский флот в крайнее положение: не получая от персов денежных пособий, он был приведен в бездействие и сверх того терпел голод. К счастью для Спарты, правительство ее, по настоятельным просьбам Кира, флота и союзников спартанских, вверило начальствование над флотом снова Лисандру, в виде исключения в тогдашних чрезвычайных обстоятельствах: ибо, по законам Спарты, одно и то же лицо не могло дважды начальствовать флотом. Немедленно дела приняли другой оборот, Лисандр собрал весь флот при Ефесе, исправил его и раздачею из казны Кировой жалованья снискал общие любовь и преданность, и возбудил во всех чрезвычайные рвения и деятельность. Вскоре сделав пелопоннесский флот почти равносильным афинскому, он решился действовать наступательно против подвластным Афинам городов и владений, доходы которых служили афинянам единственными и последними средствами для содержания флота; — с самим же афинским флотом положил избегать общей битвы. Взяв приступом Кедрею и Лампсак, на берегах малой Азии, и в них богатую добычу, он сосредоточил весь свой флот при последнем из этих двух городов. Между тем, как пользуясь денежными пособиями персов, он имел полную свободу действовать по произволу, — содержание афинского флота, ничем не обеспеченное, при бессилии правительства и внутренних раздорах и смутах в Афинах, связывало напротив все действия Конона и прочих афинских стратегов и ее позволяло им предпринимать ничего важного. Но бездействие в этих обстоятельствах было еще опаснее, и стратеги, положив вступить с пелопоннесским флотом в решительную битву, направились с 108-ю триремами к Сестосу. Расположась станом близ него, при Эгос-Потамосе, насупротив Лампсака, они вскоре в боевом порядке направились против пелопоннесскаго флота. — Лисандр, построив последний в боевой порядок, неподвижно ждал нападения афинян. Но, не желая или не отваживаясь первые начинать битву, они удалились к Эгос-Потамосу, вышли да берег под предлогом снабжения себя продовольствием в Сестосе, рассеялись по всем направлениям и предались грабежу. К утру же они воротились на флот, снова в боевом порядке поплыли против пелопоннесского флота, и снова до тем же причинам, что и накануне, воротились к Эгос-Потамосу и рассеялись на берегу. Так продолжали поступать и афиняне, и Лисандр четыре дня сряду. Из них последний имел в виду этим средством внушить афинянам уверенность, что пелопоннесский флот не нападет да них первый, и тем произвести с их стороны беспечность и оплошность. Тщетно Алкивиад, живший поблизости в своих поместьях, предварял стратегов об опасности расположения флота при Эгос-Потамосе, где де было ни города, ни гавани, и советовал расположить его при Сестосе, где ему и стоять, и сражаться было несравненно выгоднее, притом не распускать людей и быть во всегдашней готовности к битве. Стратеги не послушались его и были жестоко за то наказаны. На пятые сутки (в декабре 406-го года), в то самое время, когда афиняне сошли на берег и рассеялись да нем, Лисандр, с своим пелопоннесским флотом, в боевом порядке устремился прямо к Эгос-Потамосу. Конон, не видя никакой возможности противодействовать ему, поспешил с 9-ю триремами удалиться в Эгейское море, и спасся от мщения афинян да остров Кипр. Весь же остальной затем афинский флот (170 трирем) был без труда взят Лисандром, а находившиеся на берегу афиняне частью спаслись в соседственные города и замки, большею же частью были, вместе с своими стратегами, принуждены сдаться, и из них 3.000 афинских граждан были немедленно казнены.
Победа при Эгос-Потамосе, лишив афинян флота, нанесла афинской республике последний, решительный удар. Непосредственным следствием ее было то, что Византия, Халкидон, Митилен и все без исключения города в Геллеспонте, поселения во Фракии и острова в Эгейском море, исключая Самоса, присоединились к пелопоннесскому союзу, а в следующем 405-м году Афины были обложены, с сухого пути — многочисленным пелопоннесским войском под предводительством царей Агиса и Павсания, а с моря 150-ю пелопоннесскими триремами под начальством Лисандра.
He имея более ни союзников, ни флота, ни достаточных запасов продовольствия, волнуемые страхом и жестокими распрями и смутами, афиняне твердо решались однако же не сдаваться и употребили всевозможные усилия для обороны Афин и замедления конечной гибели своей, зная, какая участь ожидала их. Но голод и болезни произвели между ними такую смертность, так уменьшили число их и довели их до такого крайнего положения, что они наконец были вынуждены открыть переговоры о сдаче. Спартанцы с намерением чрезвычайно длили переговоры и тем вынудили афинян, доведенных до последней крайности, согласиться на предписанные им Спартою, тяжкие и унизительные для них условия. В конце апреля 404-го года заключен был договор, в силу которого: 1) Афинской республике сохранено политическое существование, а афинянам гражданская свобода, но последние должны были 2) иметь не более 12-ти трирем, 3) разрушить длинные стены, соединявшие Афины с Пиреем, и укрепления Пирея, — 4) возвратить гражданские права всем изгнанникам и выходцам, — 5) иметь одних друзей и врагов с Спартою и 6) употреблять войско и флот свои лишь по воде и назначению Спарты. В начале мая 404-го года Агис занял стены Афин, а Лисандр Пирей: укрепления были разрушены, а верховная власть в Афинах вверена 30-ти олигархам. Затем Агис с войском удалился в Пелопоннес, а Лисандр с флотом направился к Самосу и вскоре принудил жителей его покориться.
Так кончилась 27 лет продолжавшаяся Пелопоннесская война, вследствие совершенного истощения сил и средств афинской республики, беспорядков демократии в ней, личных дарований и искусства Лисандра и денежных пособий Спарте персов.

§ 60. Общий вывод о Пелопоннесской войне.

Пелопоннесская война, столь важная по своим политическим цели и результатам, заслуживает особенного внимания в военном отношении, как полнейший образец внутренних, междоусобных греческих войн. В ней слились, так сказать, все отдельные черты их и вполне выразилось все греческое искусство ведения войны.
Чтобы в точности постигнуть характер ее, необходимо принять в соображение все те многоразличные причины и обстоятельства, которые имели влияние на ведение оной. Сюда должно отнести: 1) географическое положение Греции, при малом объеме, с трех сторон окруженной морем и островами, — 2) гористые, пересеченные свойства ее местности, — 3) политическое раздробление ее на множество враждебных между собою народов и республик, из коих каждый народ имел свои особые нравы и обычаи, каждая республика свои особые устройство и учреждения, — 4) разнообразие, сложность и запутанность взаимных политических отношений их между собою, — 5) борьба политических партий, в особенности двух главных, демократической и аристократической, недостатки и беспорядки народного правления, — 7) личные дарования и искусство, виды и побуждения правителей и полководцев, имевших верховную власть или управлявших войною, — 8) военное устройство греческих республик и состав, устройство и самый образ действий греческих войск, — 9) различные, особенные обстоятельства, — и наконец 10) происходившее от всего этого чрезвычайное разнообразие сил и средств, видов и побуждений.
Естественными следствиями влияния всех этих разнородных причин и обстоятельств на ведение и характер войны вообще были нижеследующие:
Ни та, ни другая сторона не могла действовать всею совокупностью своих сил и решительным образом стремиться к скорейшему достижению главной политической цели, т.е. Афины — к одолению Спарты и пелопонесского союза, а Спарта — к воспрепятствованию тому и низложению самих Афин. Необходимость принуждала обе стороны стремиться к этой цели постоянным ослаблением стороны противной и нанесением ей наибольшего вреда всеми возможными средствами, политическими и военными. К средствам политическим принадлежали: 1) отторжение союзников от стороны противной и привлечение их на свою сторону, — 2) умножение числа собственных приверженцев и врагов противника, — и 3) поддержание и возбуждение Афинами — демократической, а Спартою — аристократической партий. К военным же средствам должно отнести: 1) нападение на союзников противной стороны и 2) на собственные ее владения. Из этого очевидно, какое необыкновенное, беспрерывное и разнообразное влияние на войну и военные действия долженствовала иметь политика, какие чрезвычайные должны были происходить раздробление сил и действий, и недостаток единства, связи и постоянства в этих последних. И действительно, при каждом успехе и каждой неудаче, при каждой перемене правительственных лиц, прихоти или торжестве той или другой партии, изменялись и побуждения, и виды, и предначертания действий. Война обнимавшая не только всю Грецию с окружавшими ее морями и островами, но и поселения ее, даже в странах и морях отдаленных, раздробилась на бесконечное множество малых, частных, отдельных военных действий на сухом пути и море. Действия эти состояли почти исключительно из наступательных предприятий (экспедиций), имевших характер набегов. Каждое из них было устремляемо не к скорейшему достижению главной политической цели войны, но, по необходимости, к каким-либо частным или побочным целям, к нанесению противнику частного вреда или приобретения каких-либо частных выгод. Иногда они имели также целью развлечение сил и внимания противника, или отвлечение их от одного пункта к другому. Военные действия происходили преимущественно, в первой половине войны, со стороны -Спарты и пелопоннесского союза — на твердой земле, а со стороны Афин — на море, во второй же половине войны — с обеих сторон на море, на котором решена и самая война. Действия сухопутные и морские были, в этой войне, в особенности тесно связаны одни с другими. Отличительною чертою частных военных предприятий были действия малой войны малыми армиями и отрядами. По этому стычки, деда и частный бой происходили довольно часто, но больших битв было мало (не более 6-ти), и из тех ни одна, исключая Эгос-Потамосской, не была вполне решительною. Напротив, обложения и осады городов, иногда весьма продолжительные, встречаются довольно часто.
Таким образом вообще пелопонесскую войну можно рассматривать в смысле малой войны, веденной на большом пространстве и в более или менее обширных объеме и размерах, и в которой первенствующее влияние на военные действия имела политика. Таков был, более иди менее, характер и всех вообще внутренних, междоусобных греческих войн.
К характеристике Пелопоннесской войны должно присовокупить еще, что по причине чрезвычайного, взаимного политического ожесточения греков в ней, она ведена была с большею еще жестокостью в отношении к краю и жителям, к побежденным и пленным, нежели обыкновенные междоусобные греческие войны.
Особенного внимания в Пелопоннесской войне заслуживает также чрезвычайное влияние на ход и успех военных действий и целой войны — личных дарований и искусства некоторых государственных людей и полководцев, как например: Перикла, Демосфена, Бразида, Гилиппа и Лисандра, или честолюбцев, подобных Конону и Алкивиаду, или же людей, столь осторожных и нерешительных, как Никий.
В заключение должно сказать, что те же причины и обстоятельства, которые сообщили Пелопоннесской войне изображенный выше характер, имели весьма естественным следствием также и 27 ми-летнюю продолжительность ее. Без означенных, выше обстоятельств, ускоривших окончание ее, война эта могла бы продлиться еще гораздо долее и, может. быть, повести к конечной гибели Греции.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. ВОССТАНИЕ КИРА МЛАДШЕГО И ОТСТУПЛЕНИЕ 10.000 ГРЕКОВ (401-400).

§ 61. Восстание Кира младшего (401). Поход его к Вавилону. — Битва при Кунаксе. — § 62. Отступление 10.000 греков (401-400). — Отступление до реки Завата. — § 63. отступление от Завата до Кентрита. — § 64. Поход от Кентрита до Трапезунта. — § 65. Поход от Трапезунта до Хрисополя и действия во Фракии. — § 66. Заключение.

Источники: Ксенофонта Анабазис и указанные выше.

§ 61. Восстание Кира младшего (401). Поход его к Вавилону. — Битва при Кунаксе.

Второй сын персидского царя Дария II, Кир (носящий в истории прозвание младшего, в отличие от Кира старшего, основателя персидского государства) замыслил по смерти отца своего завладеть, при содействии Спарты и греков и помощью греческих наемных войск — персидским престолом, предназначенным старшему сыну Дария, Артаксерксу. Главную надежду свою в этом он полагал на решительное превосходство греческих войск над азиатскими. С этою целью, сверх содействия Спарте в пелопоннесской войне, он всеми средствами старался снискать приязнь и дружбу знатных греческих выходцев и вообще греков, и привлечь их на свою сторону. И едва, в том же году, в котором прекратилась Пелопоннесская война (404), Дарий умер, а Артаксеркс II вступил на престол, как Кир начал под разными предлогами усиливать находившиеся под его начальством войска наборами в малой Азии и Греции.
Главное внимание его было обращено на наборы в Греции, к ним приложены были все его старания и попечения. И в этом, сверх средств, употребленных им перед тем для снискания приязни греков, сами обстоятельства особенно благоприятствовали ему. В Греции, после продолжительной пелопоннесской войны, во множестве явились люди, из высшего и низшего сословия без различия, которые, пристрастившись в военному ремеслу, не хотели более возвращаться к мирным занятиям и охотно готовы были служить наемниками кому бы то ни было, лишь бы получать хорошее жалованье. Спарта же, из признательности к Киру, дозволила ему производить в Греции наборы наемников и сверх того позже поставила в его распоряжение пелопоннесский флот, находившийся у берегов малой Азии. Таким образом чрез два года (403-402) Кир имел уже около 13.000 греческих наемных войск (11.000 гоплитов и около 2.000 псилов), около 100.000 азиатских войск, большею частью конных, и флот из 60-ти трирем (25-ти финикийских и 35-ти пелопоннесских). Греческие наемники составляли 8 отдельных дружин под начальством 8-ми набиравших их, знатных предводителей, родом из различных областей и поселений греческих. Все они, по греческому обычаю, имели равную власть; но спартанец Клеарх был, можно сказать, главным и первенствующим между ними по отличным своим дарованиям, твердому и решительному характеру и неограниченному в нему доверию Кира.
Весною 401 года Кир, под предлогом изгнания беспокойных писидян из малой Азии, двинулся с сухопутным войском от Сард в пределам Писидии. В тоже время флот направился к берегам Киликии. Но перейдя чрез реку Меандр, Кир не вступил в Писидию, а обошел ее с севера чрез Келены и Иконий во Фригии и Тиану в Каппадокии, без сопротивления перешел чрез горный хребет, отделявший Каппадокию от Киликии; и прибыл в главный город этой последней области, Тарс. Здесь наемные греки, видя, что Писидия уже далеко в тылу, отказались идти далее на восток. Отказ их был весьма чувствителен для Кира, на них единственно возлагавшего всю свою надежду. Поэтому все возможные средства убеждения и ласкательств были употреблены им, чтобы склонить греков к последованию за ним, в чем наконец он и успел, обещав увеличить им жалованье. Затем он продолжал движение от Тарса к Исскому заливу, прошел чрез Сирийские врата (проход из Киликии в Сирию между горным хребтом Тавра и Исским заливом) беспрепятственно, ибо персидский сатрап Сирии, Аброком, со всеми своими азиатскими войсками удалился к Вавилону, на соединение с Артаксерксом, уже готовившимся к отражению Кира. В Иссе Кир вошел в сообщение с флотом своим и был усилен вновь прибывшими 1.100 наемными греческими гоплитами, так что всего наемных греков у него было уже около 14.100 человек (12.100 гоплитов и около 2.000 псилов), под начальством 5-ти главных предводителей, первенствующим между которыми по прежнему был Клеарх. Из Исса Кир продолжал движение к югу по берегу залива до Мириандра, но отсюда обратился на восток к Тапсаку на Евфрате — обыкновенному пункту переправы чрез эту реку на пути из малой Азии в среднюю и обратно. Здесь Кир уже открыто объявил грекам истинную цель похода, т.е. движение к Вавилону против Артаксеркса. Греческие наемники взбунтовались и решительно отказались идти далее. Увещания Клеарха и других предводителей, убедительные просьбы Кира и обещание его щедро наградить греков по прибытии них в Вавилон. и при обратном отправлении их в Грецию, склонили их однако же к дальнейшему движению. Все войско перешло чрез Евфрат в брод (вода в этой реке, по счастью, была в это время очень низка) и затем двинулось вниз по левой стороне Евфрата, в большем или меньшем удалении от берега. По 27-ми: — дневном походе чрез пустынную и бесплодную часть Месопотамии, в продолжение которого крайне нуждалось в продовольствии, оно вступило наконец в плодородную часть ее, а вскоре затем (в конце июля или в начале августа) и в пределы Вавилонии, пройдя таким образом от Сарда, по исчислению Ксенофонта, около 535-ти персидских парасанг или 16.050-ти греческих стадий (что составляет около 2.809-ти верст) в 93 перехода (и с большими или меньшими остановками в разных местах) — в 4 ½ или 5 месяцев.
На четвертые сутки похода в Вавилонии переметчики известили Кира о приближении Артаксеркса с многочисленным войском. Кир, объявив грекам, что вполне надеется на их храбрость и превосходство над неустроенными толпами азиатцев, увещал их явить все, свойственное грекам мужество, не страшась ни многочисленности врагов, ни их стремительного, шумного, беспорядочного нападения. Затем он построил войско свое в боевой порядок таким образом, что греки (которых уже было только 12.800 человек — именно 10.400 гоплитов и 2.400 псилов) составляли правое, a. азиатские войска (в числе около 1.00.000 человек под начальством знатного перса Ариэя) левое крыло. В этом порядке он двинулся вперед. К вечеру, через переход, встречен был длинный и глубокий канал, прорытый, по приказанию Артаксеркса, для задержания Кирова войска: вода в него была проведена из Тигра, в этом месте наиболее сближавшегося с Евфратом. Канал был однако же покинут неприятелем, что повело к заключению, что Артаксеркс отступил, уклоняясь от битвы, и было причиною, что наследующий день войско Кира- продолжало идти вперед уже с меньшею осторожностью и даже в беспорядке. Но в то самое время, когда оно приближалось к месту расположения на ночь станом, получено было известие о приближении Артаксеркса в боевом порядке. Кир едва успел изготовить свое войско к битве. Греки на правом крыле примкнули правым флангом к левому берегу Евфрата, а азиатские войска на левом крыле — к левому флангу греков. На правом фланге греческих гоплитов были поставлены греческие псилы и около 1.000 человек пафлагонской конницы. Сам Кир, на коне, окруженный 600-ми знатными, тяжело вооруженными всадниками, стал в средине всего войска, а впереди азиатских войск были расположены имевшиеся у Кира военные колесницы, всего только в числе 20-ти. День уже склонялся к вечеру, когда наконец в боевом порядке и величайшей тишине приблизилось войско Артаксеркса. Силы его, по показаниям (вероятно крайне преувеличенным) переметчиков, простирались до 900.000 человек и состояли большею частью из конницы. — При них было 150 военных колесниц, вооруженных косами. Войско Артаксеркса занимало протяжение фронта столь обширное, что средина его находилась против оконечности левого крыла Кирова войска и даже далее. Левым крылом, насупротив греков, начальствовал Тиссаферн, хорошо знавший тактику их. Все вообще Артаксерксовы войска были разделены по племенам и народам, и построены в большие сомкнутые массы. Впереди находились военные колесницы, а в средине — сам Артаксеркс. на коне, окруженный сановниками двора своего и отборною, 6-ти тысячною, конною дружиною телохранителей. На этот именно важнейший пункт неприятельского боевого расположения Кир и хотел с самого начала устремить греков (вероятно переведя их для этого с правого фланга на левый, о чем Ксенофонт однако же умалчивает), ибо был уверен, что, опрокинув и разбив центр Артаксерксова войска, одержит победу. Но Клеарх, опасаясь быть окруженным, не хотел покидать своего места и предпочел действовать против левого неприятельского крыла, постоянно примыкая правым флангом в Евфрату. Вследствие того, коль скоро Артаксерксово войско сблизилось с Кировым, греческие гоплиты, построенные фалангой, двинулись вперед мерным, постепенно-ускоряемым шагом. При виде стройного наступления этой плотной, грозной массы, державшей огромные копья свои на перевес, ужас объял войска левого Артаксерксова крыла, и не выждав удара греков, все они, за исключением Тиссаферна с конницею, бросились стремглав бежать. Возничие военных колесниц также бежали; покинутые же ими колесницы были устремлены лошадьми, одни — против греков, которым не причинили однако же никакого вреда, потому что греки расступились и пропустили их, а другие — назад против собственных войск, чем еще более увеличили беспорядок в них и нанесли им большой урон. Греки, не потеряв ни одного человека, преследовали бежавших. Тиссаферн, отрезанный от Артаксеркса, решился прорваться с конницею сквозь псилов, между гоплитами и Евфратом, и соединиться с Артаксерксом. Он успел в этом, но с большим уроном: ибо псилы расступились и пропустили мчавшуюся мимо их персидскую конницу, производя по ней жестокую стрельбу из луков.
Между тем центр и правое крыло Артаксерксова войска начали охватывать левое Кирово крыло. Усмотрев это, Кир с окружавшими его всадниками устремился прямо против Артаксеркса, опрокинул и рассеял шедшую впереди его 6-ти тысячную конную дружину, и в то время, как почти все бывшие с Киром всадники преследовали бежавших, сам Кир, с небольшим лишь числом оставшихся при нем, бросился на Артаксеркса, окруженного также немногими царедворцами, и ранил его копьем в грудь, но вслед затем сам был смертельно ранен. Смерть его послужила знаком к немедленному бегству Ариэя и всех азиатских войск Кира к позади распложенному стану, откуда они, не останавливаясь, бежали еще гораздо далее. Центр и правое крыло Артаксерксова войска преследовали их, разграбили стан их, напали также и на стан греков, во были отражены оставленною в нем стражею.
Таким образом с обеих сторон левые крыла бежали, а правые увлеклись преследованием их и удалились одно от другого на расстояние около 30-ти стадий (5 ¼ верст), — но вскоре однако же обратились назад одно на встречу другому. Сблизясь с греками, войска Артаксеркса уклонились от них влево, что принудило греков стать тылом к Евфрату, дабы не быть охваченными и окруженными. Войска Артаксерксовы расположились фронтом к грекам, но оставались в бездействии, не отваживаясь напасть на них. Видя это, греки смело и решительно двинулись вперед — и Артаксерксовы войска, не выждав нападения, обратились в бегство.

§ 62. Отступление 10.000 греков (401-400). Отступление до реки Забата.

He смотря на все превосходство свое над персами и на одержанную над ними победу, греки со смертью Кира, казалось, были обречены на верную гибель. Эта горсть людей, брошенная далеко от Греции в глубину Азии, окруженная многочисленными и злобными врагами, предоставленная собственным силам и средствам, должна была или положить оружие, или совершить необычайно дальнее. трудное и опасное отступление в Грецию, преодолеть неимоверные препятствия и затруднения со стороны природы и жителей, на каждом шагу сражаться, беспрерывно нуждаться во всем необходимом для существования и, может быть, даже погибнуть от трудов; и оружия врагов или голода. Но греки предпочли труды и опасности отступления — бесчестию и стыду сдачи, отвергли требование Артаксеркса, чтобы они положили оружие — и затем решились немедленно отступать в малую Азию вместе с войсками Ариэя. И таков был страх, внушаемый ими персам, что Артаксеркс не отважился напасть на них и одолеть их силою, по прибегнул в хитрости. Тиссаферн вызвался взять греков в плен живыми и принудить их вступить в службу Артаксеркса. Для этого он хотел: во 1-х заманить их на левый берег Тигра, во 2-х лишить их главных предводителей/ захватив последних в плен хитростью, — и наконец, в 3-х, припереть их к кардухийским горами на левом берегу Тигра, и там, где им ни чрез Тигр, ни чрез горы пройти было невозможно, принудить их к безусловной сдаче. Он твердо был уверен, что греческое войско, лишенное своих предводителей, придет в расстройство, упадет духом и будет уже в половину побеждено. Местность же на левой стороне Тигра, помощью которой он хотел достигнуть своей цели, имела нижеследующий вид: от того места, где Тигр наиболее сближается с Евфратом, вверх по левому берегу первой из этих двух рек, на расстоянии около 70-ти географических миль (490 верст), страна была большею частью ровная и открытая. Но далее к северу Тигр протекал между высокими, неудобопроходимыми горами, на правом берегу — мазийскими, и на левом гордиенскими или кардухийскими. Последние назывались так по обитавшему в них дикому, независимому, воинственному и отменно храброму племени Гордиениян или Кардухов, находившихся в беспрерывной войне с персами... Кардухийския горы, простираясь от Тигра на восток на 10 или 15 географических миль, до озера Арсиссы, возвышались, на левом берегу Тигра, отвесными скалами так, что между ними и рекою не оставалось для прохода даже малой тропинки; самая же река, стесненная с обеих сторон горами, имела в этом месте большую глубину и весьма сильное течение: В длину, вверх по течению Тигра, кардухийские горы простирались также на расстоянии около 16-ти географических миль и с севера ограничивались речкою Кентритом, истекавшею по близости озера Арсиссы, направлявшеюся от с. в. на ю. з. и изливавшеюся в Тигр с левой стороны. По правую сторону Кентрита до горного хребта Тавра простирались обширные равнины торговой и богатой Армении. И так Тиссаферн хотел припереть греков к кардухийским горам в том месте, где они упирались в Тигр.
Начало Тиссафернова плана было увенчано полным успехом. Чрез посредничество Тиссаферна, между персами и греками были заключены перемирие и клятвенный договор. В силу этого договора персы обязались: во всех персидских владениях поступать с греками миролюбно, препроводить их в Грецию и на всем пути открыть им, для покупки продовольствия, рынки, а там, где не нашлось бы рынков, они дозволяли грекам самим добывать продовольствие. С своей стороны греки обязались: на походе равномерно поступать миролюбно, на рынках все покупать за деньги, а там, где не случилось бы рынков, добывать продовольствие со всевозможными порядком и пощадою края и жителей. По заключении договора, грекам действительно были указаны ближайшие рынки; но более 20-ти дней заставили их ждать прибытия Тиссаферна с войском для их препровождения. А между тем, обещанием Ариэю и его войскам Артаксерксова прощения, успели переманить их от греков и оставить последних совершенно одних. Наконец Тиссаферн прибыл с войском, столь многочисленным, что оно казалось предназначенным скорее для неприязненных действий против греков, нежели для их сопровождения. Персы лукаво представили им, что возвращаясь тем же, прямым путем к Тапсаку, по которому при были с Киром, они подвергались опасности умереть с голоду, двигаясь же вверх по левому берегу Тигра, могли иметь продовольствие в изобилии. Греки согласились с этим и, полагаясь на заключенный с персами договор, направились к Тигру, перешли через него по мосту в городе Ситаке (несколько выше Мидийской стены, построенной между Тигром и Евфратом, в том месте, где они сближаются), и затем направились в северу, вверх по левому берегу Тигра, то в большем, то в меньшем от него расстоянии. Движение производилось таким образом, что греки и персы шли и станами располагались всегда отдельно, в расстоянии одной парасанги (5 ¼ верст) одни от других, наблюдая всевозможные военные предосторожности. Причинами тому были: со стороны греков — постепенно возраставшая недоверчивость их к персам, а со стороны персов — непреодолимый страх, внушаемый им греками. Следствием же этого было то, что взаимные неприязнь и ожесточение усиливались с каждым днем более и более. Однако же и персы, и греки в точности соблюдали условия договора, и последние не нуждались в продовольствии, хотя часть времени шли по стране пустынной. Наконец по 15-ти дневном походе от Ситака они прибыли в плодородную страну, орошаемую рекою Забатом, впадавшею в Тигр с левой стороны. Здесь, на берегу Забата, они остановились на трое суток для отдыха. Клеарх, тревожимый возраставшею с обеих сторон неприязнью, и желая предупредить могшие наконец произойти от того опасные для греков последствия, просил личных свидания и объяснения с Тиссаферном. Коварный перс, истощив всевозможные уверения в приязни к грекам, пригласил всех греческих предводителей на пиршество к себе, что, как известно, у греков, персов и всех вообще народов древности, взаимно соединяло пиршествовавших священными узами дружбы. На следующий день Клеарх и с ним, по настоятельному его требованию, 4 других главных предводителя, 20 лохагов (частных военачальников) и около 200 простых воинов отправились к Тиссаферну. Но едва 5 предводителей вступили в его ставку, как были схвачены и — как полагают — отправлены к Артаксерксу и там казнены. Бывшие же с ними лохаги и воины все до одного изрублены.
Этим вероломным и постыдным поступком персов заключается первая часть отступления греков и начинается главная и самая важная, трудная, занимательная, составляющая, так сказать, завязку и вместе развязку его.
§ 63. Отступление от р. Забата до р. Кентрита.

Вероломный поступок персов поставил греков в чрезвычайно трудное и опасное положение. Они остались без предводителей, не могли более иметь ни рынков для своего продовольствия, ни проводников, еще находились в средине персидского государства, в чрезвычайном отдалении от Греции, прямой путь в которую был прегражден непроходимыми. реками и горами, и в довершение всего не имели конницы. Все это распространило между ними страх, уныние и упадок духа, до такой степени, что в первую пору никто между ними и не помышлял о немедленном принятии необходимых для спасения мере. И в этих обстоятельствах сугубым счастьем для них было то что персы не произвели на них в это самое время нападения, и в особенности то, что между ними нашелся человек, присутствием духа, решимостью и превосходными дарованиями умевший внезапно дать делу другой оборот и. спасти греков от явной гибели. To был 27-ми или 28-ти летний афинянин Ксенофонт, последовавший за войском в звании вольнослужащего, по просьбе друга своего, Проксена, одного из взятых персами предводителей. Силою и здравостью суждений, благородным образом мыслей и увлекательным даром слова он вскоре успел ободрить и воодушевить дружину Проксена, а за нею и нею войско, и убедить их в необходимости немедленного избрания новых предводителей и соединения твердости и благоразумия с деятельностью, для общего спасения от опасности. По совету его избраны 5 новых предводителей, в том числе и он сам. Так как игемония или верховная власть в Греции принадлежала в это время Спарте, то главное начальствование и было предоставлено, на место спартанца. Клеарха, спартанцу же Хирисофу. Новые предводители вдохнули в войско новые силы, бодрость и надежду на спасение, и по совету Ксенофонта единогласно доложили: 1) сжечь все повозки, ставки и излишние тяжести, для всевозможного облегчения движения, 2) соблюдать строжайшие воинские порядок и подчиненность, для отвращения пагубных последствий неповиновения и беспорядка, и 3) двигаться в виде пустого внутри четвероугольника, имея в середине легкую пехоту, рабов и вьючный скот.
Все это было исполнено в точности: все повозки, ставки и излишние тяжести сожжены, самые же необходимые для исхода вещи воины разделили между собою поровну. Затем, когда все было готово к доходу, войско, в числе несколько менее 10.000 челов. под оружием, перешло через Забат и двинулось вверх по левому берегу Тигра, в большем или меньшем от него удалении, страною ровною и открытою, в установленном порядке, т.е. в строе четвероугольника, составленного из четырех малых фаланг, из коих передняя и задняя шли фронтом, а боковые флангом. Хирисоф начальствовал переднею, два старшие по нем предводителя — боковыми, а два младшие, Тимасий и Ксенофонт — заднею, Легкая пехота, рабы, несколько пленных мужчин, женщин и детей и вьючный скот — шли в середине.
Уже с первого перехода греки были преследованы Тиссаферном со всем его войском, и до самых кардухийских гор, на 14-ти переходах, в продолжение 19-ти дневного похода, принуждены были отступать в беспрерывном почти бою с персами. Эта часть отступления греков чрезвычайно любопытна во многих отношениях в заслуживает ближайшего внимания в особенности в нижеследующем:
Здесь греки каждый день, на каждом шагу и при каждом случае самими обстоятельствами принуждаемы были постепенно совершенствовать то либо другое в своих обычных: вооружении, строе, порядке движения, образе действий, мерах осторожности, обороны и проч. И все эти усовершенствования, важные по отношению их, не к одному Кирову войску {Под этим названием Кировы греческие наемники были известны у современных греков, у большей части древних писателей и вообще в древности. В новейшие же времена они более известны под названием десяти тысяч греков.}, но ко всей вообще греческой тактике, почти исключительно истекали от Ксенофонта. Он дарованиями и познаниями своими столь превосходил других предводителей, имел на них и на войско такое влияние и всегда подавал такие мудрые и спасительные советы, такой личный примере мужества, самоотвержения и храбрости, что с самого начала избрания своего и во все продолжение отступления был истинною душою войска и главным его предводителем, распорядителем всех его действий и виновником всех его успехов, между тем, как Хирисоф был главным предводителем только по имени.
Уже с самых первых дня и перехода греки вполне ощутили всю невыгоду недостатка у них конницы и такой легкой пехоты, которая могла бы с успехом быть противопоставлена персидским стрелкам и пращникам. Персы имели многочисленные и отличные конницу и легкую пехоту, главным действием которых были стрельба из луков и метание каменьев из пращей на расстояние гораздо значительнейшее, нежели то на котором могли действовать из луков и пращами греческие псилы, сверх того не имевшие никакого предохранительного вооружения. Следствием этого было то, что греки терпели урон, не имея возможности ни сами наносить оного персам, ни останавливаться, ни двигаться назад против персов, ни отряжать против них части войск. Последнее было даже бесполезно потому что персы бежали, как только греки двигались против них; слишком удаляться же от войска греческие отряды ее могли потому, что подвергались опасности быть отрезанными и разбитыми. Все эти причины и побудили греков, по совету Ксенофонта, образовать: 1) из находившихся в войске родосцев отряд пращников силою около 200 челов., которые метали свинцовые пули вдвое далее, нежели персы каменья, и притом чрезвычайно метко, — и 2) около 50-ти челов. конницы, прикрытых латами и звериными шкурами, и посаженных на имевшихся при войске лошадей. Эти пращники и конница оказали грекам большие услуги во всех стычках и делах с персами. С этого времени успех был всегда на стороне греков: ибо персы были постоянно удерживаемы на расстоянии дальнего полета пуль, метаемых родосскими пращниками, а если отваживались подступать ближе, то были с уроном отражаемы и обращаемы в бегство. Нападать же на греков с ручным оружием и вступать с ними в рукопашный бой они никогда не смели, потому что чрезвычайно боялись греческой тяжелой пехоты.
Таким образом они положили только беспрерывно тревожить, утомлять, задерживать греков нападениями с тыла и с боков, и — где и когда можно было — ослаблять оных действием метательного оружия издали. К ночи они обыкновенно удалялись от греков и располагались станом в более или менее значительном от них расстоянии, иногда стадиях в 60 (10 ½ верстах) и даже далее. Причину этого Ксенофонт объясняет тем, что они крайне опасались ночных нападений; ибо имели обыкновение на ночь расседлывать и разнуздывать лошадей своих и, стреножив их, пускать на паству; сами же снимали оружие и доспехи, от чего, в случае ночной тревоги, для изготовления лошадей и всадников в бою, требовалось очень много времени и происходили величайшие смятение, суета и беспорядок. Это обстоятельство, в соединении с тем, что персы преследовали греков только с тыла, но не отваживались преграждать пути следования их по равнинам и не могли разорять края на нем, было причиною, что греки проводили ночи спокойно, оставались на месте ночлега до полудня, затем усиленными переходами удалялись от персов на более или менее значительное расстояние и наконец везде на пути находили нужное продовольствие; сражались же с персами более во второй половине дня.
На 5-м переходе от Забата греки убедились в крайних неудобствах строя в виде четвероугольника при переходе чрез всякого рода теснины, когда неприятель сильно теснил с тыла. «Воины», говорит Ксенофонт», принуждены смыкаться, идут с трудом, толпятся, смешиваются, а воины, теряющие ряды свои, никуда не годятся. Когда же фланговые части идут занять прежние свои места, то прежде, нежели смешанные между собою воины займут свои ряды, центр разрывается, и в это мгновение беспорядка, если с тыла теснит неприятель, воины теряют смелость и присутствие духа». Для избежания этого, предводители, по предложению Ксенофонта, образовали 6 сотен, каждую под начальством сотника и известного числа низших военачальников. При переходе через теснины, сотни останавливались, прикрывали переход войска и потом следовали по сторонам его, на одной с ним высоте. Когда боковые фаланги, во переходе через теснину, снова удалялись одна от другой, сотни занимали более или менее сильными частями промежутки, образовавшиеся в центре, для того, чтобы фронт составлял всегда одну неразрывную линию. Таким образом войско переходило через теснины в совершенном порядке. Сотни двигались отделениями, а если войску нужно было построиться в боевой порядок, то они в одно мгновение занимали в нем свои места.
Это усовершенствование, бывшее естественным следствием обстоятельств и необходимости, было важно в том отношении, что придало фаланге 10.000 греков удободвижимость, которой ей не доставало, в как до кардухийских гор, так и. позже, при переходе через эти горы и через Кентрит, оказало грекам большую пользу.
Четыре дня спустя после этого необходимость побудила Ксенофонта принять другую, не менее полезную меру. На 9-м переходе от Забата, в 11-й день похода, греки начали уже. приближаться к кардухийским горам, персы же, сверх преследования их с тыла — охватывать их с боков и преграждать им путь. Перейдя через две горы без предосторожностей, а потому и не без сопротивления со стороны персов и урона для греков, Ксенофонт, прежде нежели переходить через третью, занял ее вершину псилами. Главное войско поддерживало псилов, и неприятель, удерживаемый этими последними, не смел разделить своих сил. Псилы же в свою очередь прикрывали главное войско от действия метательного оружия неприятеля, и таким образом третья гора была занята греками без всякого с их стороны урона.
На 10-м переходе, в 15-й день похода, греки спустились с гор в раввину. Настигнутые Тиссаферном, они были принуждены расположиться в первом, встреченном ими селении, дабы не сражаться более на походе, ибо имели много раненых. В селении греки имели уже большие на своей стороне выгоды, нежели на походе, потому что легче и с большим успехом могли вылазками из закрытого со всех сторон селения отражать нападения персов.
На 13-м переходе, в 18-й день похода, персы заняли на пути греков, впереди их, хребет одной горы, которая господствовала над единственным спуском в другую раввину. Тогда Ксенофонт предложил и вызвался сам с частью войск занять другую гору, соединявшуюся с занятою неприятелем и господствовавшую над нею, что долженствовало принудить неприятеля к отступлению. Быстрым движением с 300-ми отборными гоплитами и псилами передней фаланги, он успел занять верхнюю гору прежде персов, которые затем немедленно очистили и нижнюю гору, и дорогу, и бежали в сторону.
В тот же день персы пытались сжечь селения, среди которых расположились греки и изобиловавшие продовольственными припасами. Для обеспечения этих последних, Ксенофонт предложил подать помощь этим селениям и защитить их от персов, что и было исполнено.
В это время греки прибыли уже к тому месту, где Тиссаферн надеялся заставить их положить оружие, именно туда, где кардухийския горы упирались в Тигр. Не видя возможности ни пройти по левому берегу реки, между нею и горами, ни переправиться через реку, как по причине глубины и сильного течения ее в этом месте, так и потому, что противный берег был занят многочисленною неприятельскою конницею, греческие предводители собрали от пленников точнейшие сведения о странах и путях, лежавших к востоку, югу, западу и северу, и решились оружием проложить себе путь через кардухийския горы в плодородную и богатую Армению. Пользуясь обычным удалением персов на дочь, войско до рассвета двинулось к горам, а к рассвету прибыло к подошве их и стало подниматься да них без препятствия и сопротивления. Хирисоф шел в голове с начальствуемою им частью фаланги и всеми псилами, а Ксенофонт — в хвосте всего войска с одними гоплитами.
Тиссаферн, утром двинувшийся к горам, по прибытии к ним, к крайнему своему удивлению, прискорбию в досаде удостоверился, что греки, которых он обещал представить Артаксерксу живыми, ускользнули от него, так сказать, в виду его, вступив в кардухийсвие горы. Следовать туда за ними с конницею и среди скал и пропастей иметь греков спереди, а кардухов по сторонам и в тылу — было невозможно. а потому Тиссаферн и решился предоставить грекам идти чрез горы, что по его мнению, долженствовало лишь ослабить их, неизбежными при этом случае потерями, самому же предупредить их, обходом по другому берегу Тигра, на Кентрите, и не успев припереть их к Тигру и горам, преградить им по крайней мере выход из гор, переход через Кентрит и вступление в Армению. Вследствие того он переправился на правый берег Тигра и двинулся вверх по нем к тому месту, где в эту реку с левой стороны впадает Кентрит,
Между тем греки, вступив в горы, в первые два дня похода встретили более препятствий и затруднений со стороны местности, нежели сопротивления со стороны жителей. Высокие, неудободоступные горы, крутые подъемы и спуски, и в особенности крайне узкие дороги чрезвычайно затрудняли и замедляли их движение, Кардухи же, не предвидевшие вступления греков в их горы, не успели собраться в больших силах, и жители селений, на пути следования греков, бежали с семействами своими на вершины гор и оттуда производили лишь частные, легко отражаемые нападения. В покинутых ими селениях греки нашли разного рода продовольственные припасы в изобилии. Для возможно большего облегчения и ускорения впредь движения чрез горы, предводители оставили ври войске только самую необходимую и лучшую, отборнейшую часть вьючного скота и отпустили на свободу взятых до того пленников.
Но с 3-го дня похода обстоятельства уже изменились. Греки были принуждены на каждом шагу преодолевать и естественные препятствия, становившиеся все более и более трудными, и сильное сопротивление кардухов, уже собравшихся в значительных силах. Греческое войско следовало в нижеследующем порядке: впереди — одна половина его под предводительством Хирисофа, находившегося в голове всех; в средине — рабы и вьючный скот с тяжестями, а за ними другая половина войска под предводительством Ксенофонта, замыкавшего шествие. Так как дороги были весьма узки, то войска растягивались обыкновенно на большое протяжение, а кардухи, привычные к движению и действиям в горах, ловкие, проворные, быстрые на бегу, вооруженныё огромными луками и отличные стрелки, беспрестанно в теснинах и на подъемах преграждали то передней, то задней половине греческого войска путь, или же нападали на греков с тыла. Здесь заслуживают особенного внимания действия и Хирософа и Ксенофонта. Если кардухи останавливали голову войска, то Ксенофонт оттуда, где находился, немедленно всходил с отборными воинами на горы и занятием господствующей над кардухами местности принуждал их отступать и открывать грекам путь. Ту же самую услугу оказывал и Хирисоф Ксенофонту, если кардухи преграждали путь задней половине войска или нападали на нее с тыла. Таким образом они постоянно помогали друг другу и прилагали тщательное старание о взаимном обеспечении начальствуемых ими частей войска. При этом должно заметить также, что критские стрелки оказали грекам в горах большие пользу и услугу.
Пять дней шли таким образом греки чрез кардухийския горы. И хотя они почти везде располагались в селениях и находили в них достаточно продовольствия, за всем тем от стужи в горах, осенних дождей, меткой и сильной стрельбы кардухов из луков, беспрерывного боя с этими горцами и необыкновенно утомительного движения с горы на гору, они, по словам Ксенофонта, в 7 дней похода чрез кардухийския горы претерпели гораздо более вреда, нежели сколько могли им причинить все могущество Артаксеркса, все коварство Тиссаферна.
К концу 7-го дня они прибыли наконец к Кентриту и что же увидели? Многочисленные неприятельские конницу и пехоту, преграждавшие им, на противоположном берегу, переход чрез Кентрит и путь в Армению! To были арменския, мигдонские и халдейские наемные войска знатных персов Оронта и Артуха. Конница была расположена насупротив греков, а пехота — несколько выше, обе по сторонам единственной дороги, ведшей от Кентрита в Армению. Греки хотели немедленно перейти через Кентрит против этой дороги в брод, но нашли, что река имела в этом месте слишком большую глубину и быстрое течение. Между тем на горах в тылу греков во множестве появились вооруженные кардухи и таким образом греки, имея перед собою непроходимый в брод Кентрит, по ту сторону оного неприятельское войско, а в тылу за собою кардухов, увидели себя в чрезвычайно затруднительном положении. К счастью для них два греческих воина случайно открыли в Кантрите, стадиях в четырех (около ¾ версты) вверх по его течению, удобный для перехода и неприятелем незанятый брод. Туда, на следующий по прибытии к Кентриту день, и двинулось в обычном порядке греческое войско. Неприятельская конница последовала за этим движением по противоположному берегу, на одной высоте с греками. Прибыв к броду, Хирисоф построил следовавшую в голове наибольшую часть войска по лохосам с промежутками и вступил в реку, имея лохосы справа и слева на одной высоте.{Ксенофонт в Анабазисе, книга I V § 14. Так как игемония в Греции принадлежала в это время Спарте и главные предводители Кирова войска, сначала Клеарх, а потом Хирисоф, были оба спартанцы, то нет никакого сомнения, что в этом войске были приняты тактические разделение и строй спартанцев, и что следовательно лохос должно принимать, как у этих последних, в смысле частного подразделения фаланги, а не ряда, как вообще у греков (си. главу IV, ст. III § 26). Иначе построение по лохосам не имело бы никакого смысла.} За переднею половиною войска последовали рабы и скот с тяжестями. Ксенофонт же, с проворнейшими из воинов, следовавших в хвосте, быстрым бегом устремился назад, вниз по левому берегу Кентрита, к тому месту, которое находилось насупротив дороги в Армению, показывая вид, что хочет там перейти через реку и напасть с тыла на неприятельскую конницу, двинувшуюся вверх по правому берегу. Конница эта, видя, что стрелы и каменья собственных стрелков и пращников не долетают до Хирисофовых войск-, и Хирисоф поэтому беспрепятственно переходит через Кентрит, Ксенофонт же угрожает отрезать ее от дороги в Армению, бросилась бежать' к этой дороге и потом вдоль по ней, и была преследована греческими конницею и псилами. Сам же Хирисоф с гоплитами двинулся прямо против неприятельской пехоты, еще расположенной на высотах. Она не выждала нападения и равномерно бежала с высот, господствовавших над рекой, которые и были заняты Хирисофом.
Тогда Ксенофонт поспешно воротился к броду, через который еще переходили рабы и скот с тяжестями и к которому уже спускались с гор кардухи. Чтобы обеспечить переход тяжестей и отразить кардухов, Ксенофонт построил лохосы свои тылом к реке, фронтом. к кардухам, по эномотиям {Смотри главу IV ст. III § 26. } сомкнув их к левому флангу. Кардухи, видя, что все тяжести перешли через Кентрит, и что на правом берегу остается только небольшое число войск, лишенное, по видимому, всякой помощи со стороны главных сил, двинулись против него. Хирисоф немедленно послал однако же в помощь Ксенофонту всех псилов, пращников и стрелков. Тогда Ксенофонт сделал нижеследующие, весьма замечательные распоряжения: псилам, пращникам и стрелкам Хирисофа он приказал оставаться на противуположном берегу, не переходя через реку, — коль скоро сам вступит в. нее, то и им также броситься в оную правее и левее его, имея оружие наготове, угрожая перейти через Кентрит и напасть на кардухов, но не входя однако же слишком далеко в реку. Начальствуемый же им самим. войскам он приказал, коль скоро кардухи приблизятся на расстояние действия пращи, немедленно броситься на них бегом, но едва только кардухи обратятся в бегство, то по поданному трубою знаку немедленно повернуть назад и еще быстрейшим бегом устремиться к реве и через брод на, другой ее берег, так, чтобы каждая эномотия шла прямо перед собою, не мешая одна другой. «Не стыдитесь бежать», — прибавил он к этому, обратясь к воинам: «кто первый достигнет противоположного берега, тот будет признан лучшим воином!»
Все его распоряжения были исполнены в совершенной точности и увенчаны полным успехом. Едва кардухи побежали от греков к горам и на горы, как греки немедленно повернули назад и еще быстрее кардухов побежали к реке и через нее, так что когда кардухи заметили обман и часть их обратилась назад к реке, то все Ксенофонтовы войска были уже на другом берегу.
Таким образом, благодаря искусным распоряжениям Ксенофонта, греки удачно и благополучно перешли через Кентрит, и с переходом их через него кончилась труднейшая и важнейшая часть их отступления и началась другая, менее трудная, хотя и не менее замечательная и любопытная — движение от Кентрита до южных берегов Евксинскаго Понта.

§ 64... Поход от Кентрита до Трапезунта. -

Немедленно по переходе Ксенофонтовых войск через Кентрит, все греческое войско, в боевом порядке, двинулось к северу чрез обширные равнины западной Армении, но целых 6 переходов шло совершенно беспрепятственно и спокойно. Ибо войска Оронта и Артуха не преследовали его, опасаясь иметь его спереди, а кардухов сзади; греки же, делая усиленные переходы, удалились от персов на весьма значительное расстояние. Перейдя чрез побочный хребет Тавра, они прибыли к большой реке, которую Ксенофонт называет Телебоем... Здесь встречен был Терибаз, персидский сатрап западной Армении, с небольшим числом конницы. По предложению его, с ним заключен договор, в силу которого Терибаз обязался дать грекам свободный пропуск чрез свою область, а греки обещали не жечь селений и только брать нужное им продовольствие. Затем они продолжали идти по западной Армении к северу, сопровождаемые с боку, на расстоянии около 10 стадий (1 ¾ версты), Терибазом со всеми войсками его области и наемными халибами и таохами (принадлежавшими к двум соседственным, независимым племенам). На этом походе греки, не имея ставок и из предосторожности редко располагаясь в селениях, много потерпели от выпавшего в большом количестве снега и сильной стужи. Терибаз же, коварный, подобно Тиссаферну, предупредил греков и преградил, на вершине одной горы (как кажется, на перевале чрез главный хребет Тавра), единственный путь их. Греки немедленно двинулись туда, имея впереди легкую пехоту. Последняя, приблизясь в стану Терибаза, подняла большой крик и, не дожидаясь прибытия тяжелой пехоты, бросилась к неприятельскому стану. Устрашенные тем, Терибаз и его войска бежали, оставив в руках греков стан свой и богатую в нем добычу. Спустившись в долину верхнего Евфрата, греки перешли через реку недалеко от ее истоков, имея воды по пояс, и продолжали идти по глубокому снегу, все более и более терпя от стужи и сильного пронзительного ветра, Многие воины отморозили себе руки и ноги, иные даже погибли, и с каждым днем возрастало число больных, слабых и отсталых. а между тем часть войск Терибаза снова собралась и начала преследовать греков, отчего отсталые греческие воины и тяжести попадались ей в руки. По счастью, в продовольствии и вине не было недостатка, и Ксенофонт, раздавая пищу и вино тем из воинов, которые от холода и истощения вовсе не могли двигаться, восстановлял силы их. За всем тем, все еще было много слабых и отсталых, и только бодрость и искусство Ксенофонта, храбрость и порядок в начальствуемой им задней половине войска спасали этих несчастных от гибели. Наконец греки прибыли в такое место, где находилось большое число- селений и в них всякого рода продовольственные запасы и вино в изобилия. Расположась в этих селениях, они подкрепили свои силы и, по 7-ми дневном отдохновении, взяв проводников, вступили в земли халибов. Вскоре на вершине одной горы, чрез которую пролегал путь греков, встречены были собравшиеся в большом числе, вооруженные халибы, таохи и фазияне. Ксенофонт предложил остановить войско в виду горы и ночью часть оного послать на ее вершину обходом с такой стороны, где она ее была занята неприятелем. Предложение его было принято и исполнено с успехом. Из гоплитов и псилов вызваны охотники, которые, беспрепятственно взобравшись ночью на гору, на рассвете двинулись неприятелю во фланг, а главные силы греческого войска в тоже самое время направились против него с фронта. Неприятель выслал против греческих охотников небольшую. часть своих войск, но она была опрокинута и преследована. При виде этого, легкая пехота греческого войска бегом бросилась к горе и на гору; неприятель же, не выждав ее нападения, бежал и таким образом греки, благодаря Ксенофонту, овладели горою, не потеряв ни одного человека. Затем, вступив в земли таохов, они ощутили недостаток в продовольствии, ибо таохи обитали в укрепленных природою местах, на которых собрали все свои продовольственные запасы. Прибыв к одному из таких мест на высокой и крутой скале, Хирисоф послал на приступ небольшую часть войска, за тем другую, третью и т.д. — но все были отражены с уроном. По прибытии наконец Ксенофонта, но его совету около 70-ти воинов и при них Хирисоф и сам Ксенофонт пробрались к нескольким, рассеянным в полугоре, толстым соснам, укрылись за ними от каменьев, метаемых таохами, и когда последние, казалось, почти совершенно истощили свой запас каменьев, тогда 70 греческих воинов быстро пробежали от сосен до вершины скалы и тотчас овладели ею. Таохи бросились со скалы вниз и большею частью погибли, оставив в руках греков много скота.
Затем греки 7 дней шли чрез земли халибов, самого воинственного из всех племен, встреченных ими на пути. Халибы были хорошо вооружены и вели войну с чрезвычайною жестокостью. Укрываясь в своих горах, они, по проходе греков, нападали на них оттуда с тыла и за тем удалялись в укрепленные природою места, куда заранее собрали продовольственные запасы свои. Таким образом греки беспрерывно сражались с ними и сверх того нуждались в продовольствии.
Из земель халибов они вступили в ровные и открытые земли скифинян. Пройдя чрез них в 8 переходов беспрепятственно, ибо скифиняне встречали их миролюбно и снабжали проводниками и продовольствием, греки наконец (по 5-ти месячном походе от Кунаксы, следовательно в конце декабря 401-го или начале января 400 года), с вершины одной горы открыли вдали Евксинский понт. Вид его возбудил в них живейший восторг. Но далеко еще было до цели похода, до конца трудов и лишений! Воздвигнув на вершине горы трофей из каменьев и взятого у неприятеля оружия, греки в 3 перехода беспрепятственно прошли чрез земли макронян, с которыми заключили договор. Макроняне снабдили их продовольствием и проводили ближайшим путем в земли соседственных колхидян. При самом вступлении в последние, встречена была высокая, но удободоступная гора, на вершине которой усмотрены были собравшиеся во множестве, вооруженные колхидяне. Для всхода на гору и нападения на колхидян, греки построились сначала, по своему обыкновению, сомкнутою и глубокою линиею. Но Ксенофонт представил, что сомкнутая и глубокая линия, при всходе на гору, вскоре сама собою разорвется, воины при виде этого потеряют надлежащие самоуверенность и смелость, и неприятель легко охватит глубокий строй греков! Если же, говорил он, построиться сомкнутою, но неглубокою линиею, то, при многочисленности неприятеля, ему легко будет прорвать ее в одном каком-либо месте, и тогда все греческое войско будет разбито. Поэтому он советовал построить войско по лохосам на таких промежутках, чтобы фланговые лохосы находились не против флангов неприятеля, а гораздо далее вправо и влево, или иначе, чтобы фронт греков был длиннее фронта неприятеля. Таким образом, присовокупил он, оба крыла греков будут иметь возможность охватить оба крыла неприятеля, — частные военачальники и лучшие воины будут находиться впереди, — каждый лохос будет идти там, где ему удобнее, — наконец неприятелю трудно будет проникнуть в промежутки, иначе он очутится между двумя рядами греческих копий, — равно и разбить лохосы по частям, ибо они будут взаимно себя поддерживать и один другому помогать, а коль скоро хотя один из них достигнет вершины горы, то неприятелю уже невозможно будет сопротивляться. Мнение Ксенофонта было одобрено и греческое войско построено по лохосам, которых оказалось почти 80, каждый силою около 100 гоплитов. Псилы и стрелки были разделены на три части, каждая силою около 600 чел. Из них одна поставлена на оконечности правого крыла, другая на оконечности левого, а третья в середине. {Ксенофонт в Анабазисе, книга I V § 45. Из этого следует: во 1-х, что в Кировом войске при этом случае было около 8.000 г оплитов (вероятно только в строю под оружием, не считая раненых, больных и друг, — ибо в Керазе, как ниже означено, гоплитов, по словам Ксенофонта, оказалось 8.600 чел.) и около 1.800 чел. легкой пехоты, а с конницею, которой вероятно было уже не более 40 чел. — всего около 9.840 челов. — и во 2-х, что греки потеряли уже более ¼ первоначального своего числа (12.100 гоплитов и около 2.000 псилов. всего 14.100 чел., смотр. выше). Поэтому с вероятностью предположить можно, что, при нападении на колхидсхую гору, строй греческих гоплитов имел никак не более 8-ми чел. в глубину и что следовательно лохосы образовали четвероугольники (по теперешним понятиям колонны), на 8 шеренг в глубину имевшие 12 рядов во фронте.} В этом строе войско двинулось вперед на гору. Хирисоф и Ксенофонт вели лично, один — правый, а другой — левый фланговые отряды легкой пехоты, в обход флангов неприятеля. Колхидяне раздвинули оба крыла свои вправо и влево, отчего в середине образовался промежуток. Ta часть греческой легкой пехоты, которая шла в середине, впереди лохосов гоплитов, бросилась прямо в этот промежуток и первая взошла на вершину горы. За нею последовали, поддерживая ее, ближайшие (аркадские) гоплиты. Охватываемые с флангов, угрожаемые с фронта и прорываемые в центре, колхидяне не выдержали удара и рассеялись по всем направлениям. Греки же, овладев горою, не потеряв ни одного человека, нашли на вершине ее большое число селений, изобиловавших продовольственными запасами, и пробыли в них четверо суток. Затем в два перехода они прибыли наконец в Трапез или Трапезунт, большой, многолюдный, торговый и богатый город на берегах Евксинскаго Понта — поселение, некогда основанное греческими жителями Синопа в землях колхидян. Здесь Кирово войско, после 5 ¼ или 5½ месяцев похода от Кунаксы (следовательно около половины января 400 года), впервые увидело себя среди единоплеменников, встретило с их стороны самый радушный прием и, в благодарность богам за спасение, совершило, по сделанному обету, общественные жертвоприношения и игры.
И так, вообще эту часть отступления 10.000 греков (от Кентрита до Трапезунта) можно уже рассматривать, как обыкновенный военный поход в неприятельской, труднопроходимой земле, чрез которую греки хотели только проложить себе путь для достижения берегов Евксинскаго Понта. В этом походе они более потерпели от снега и зимней стужи в горах, нежели от неприятельского оружия.

§ 65. Поход от Трапезунта до Хрисополя и действия во Фракии.

Остальная, часть отступления заключает поход сухим путем и частью переезд морем от Трапезунта вдоль южных берегов Евксинскаго Понта до города Хрисополя, на восточном берегу Фракийского Босфора, насупротив Византии. Она имеет свой особенный, отличительный характер. С прибытием на южные берега Евксинскаго Понта, усеянные торговыми, богатыми и цветущими греческими поселениями, Кировы греки, казалось, уже долженствовали быть как в Греции, повсюду встречать со стороны единоплеменников своих радушный прием, получать от них все средства, необходимые для существования и содержания своего и для прохода сухим путем или переезда морем в Грецию, и без труда и потерь, легко и скоро достигнуть пределов своей родной страны. Но греческие поселения на южных берегах Евксинскаго Понта были окружены и отделены одни от других землями полудиких и воинственных туземных племен, и местностью, большею частью гористою и пересеченною. Для переезда в Грецию морем и для продовольствования средствами греческих поселений трудно было достать в них, даже за деньги, необходимое, по числу Кировых греков, число судов и количество продовольственных запасов, — да если бы и возможно было, то Кировы греки не имели для найма судов и покупки продовольствия денег. Сверх того, с преодолением всех опасностей и прибытием на берега Евксинскаго понта живость характера и беспокойный дух греков обнаружились во всей своей силе. Вместо прежних согласия, единодушия, подчиненности и порядка, которые столь тесно соединяли Кировых греков в дни опасностей, возникли несогласия, раздоры и беспорядки, пробудился дух своеволия, мятежа, насилия и корыстолюбия. Движимые последним, Кировы греки помышляли уже преимущественно о том, чтобы, до возвращения своего в Грецию обогатиться грабежом малоазиатских областей, вполне вознаградить себя за все претерпленные труды и лишения, и обеспечить себя на целую жизнь.
Все эти причины, вместе взятые, имели следствием то, что Кировы греки, насильно забрав, по прибытии в Трапезунт, все купеческие суда, которыми только могли завладеть в ближайших греческих пристанях, и посадив на них всех воинов старее 40-ка лет и всех пленников, с менее нужными тяжестями, отправили их морем в Кераз и далее в Ботиору, Синоп и Гераклею. Сами же двинулись туда берегом моря, либо в некотором от него расстоянии, чрез земли колхидян, мосинекиян, тибаренян и других туземных племен, встречая со стороны большей части оных сильное сопротивление и нередко принужденные сражаться с ними и прокладывать себе путь оружием. Принужденные и продовольствие также добывать себе силою, еще более стремясь удовлетворять своим корыстолюбивым видам, они беспрестанно производили частные, отдельные предприятия (экспедиции) или набеги малыми отрядами на ближайшие к пути следования их земли. Грабя и разоряя таким образом край на пути, притом часто бунтуя, своевольничая и предаваясь беспорядкам, они озлобили и туземцев, и персов, и возбудили неудовольствие греческих поселений, беспокойство и страх в самой Спарте.
За всем тем эта часть отступления не менее первых трех занимательна и поучительна в военном отношении. И в ней, как и в прочих, продолжают быть усматриваемы успехи греческого военного искусства, и главным виновником их является Ксенофонт. Нравственное же влияние последнего на войско обнаруживается с большими еще блеском и пользою: ибо силою убеждения и даром слова, иногда искусно-употребленными хитростями и другими средствами, он всегда успевал укрощать бунтовавшее, буйное и непокорное войско, и снова приводить его к чувству долга и повиновения.
Укажем некоторые замечательнейшие в военном отношении черты похода от Трапезунта до Хрисополя.
На произведенном войску в Керазе смотру, из числа 10.400 гоплитов, находившихся в битве при Кунаксе в строю, оказалось 8.600 чел. — остальные 1.800 погибли в делах с неприятелем, от снега, стужи и болезней — потеря, еще довольно маловажная, если принять в соображение продолжительность, дальность и трудность отступления, в беспрерывном почти бою с неприятелем, при резких переменах климата и воздуха, сильной зимою в горах стуже и частом расположении на открытом воздухе, за неимением ставок.
На пути от Кераза в Котиору, при проходе чрез земли мосинекиян, часть Кирова войска, следовавшая сухим путем, произвела, при содействии западных мосинекиян, находившихся в воине с восточными, нападение на бывший во власти последних главный, укрепленный город этого племени. Нападение это замечательно тем, что и здесь также Кирово войско было построено по лохосам с промежутками, в которых были поставлены стрелки, так, что передняя шеренга их стояла несколько отступя от передней шеренги или линии фронта гоплитов. Причину, почему стрелки были поставлены между лохосами гоплитов, Ксенофонт объясняет тем, что неприятель, ловкий и проворный на бегу, быстро подбегал к фронту греков, метал каменья и столь же быстро убегал назад. Но греки, напав на него в вышеозначенном строе, легко и скоро обратили его в бегство и взяли неприятельский город приступом,
Тибареняне, при вступлении греков в их земли, выслали к ним послов с дарами в знак миролюбивого расположения. Но Кирово войско хотело отвергнуть дары и поступить с тибаренянами, как с врагами, т.е. разграбить их земли, и только е трудом, и то приговором прорицателей, могло быть отклонено от этого и убеждено к мирному проходу.
По прибытии к Котиоре, греческому поселению Синопа, не встретив дружелюбного со стороны котиорян приема, оно разграбило окрестности и даже успело занять самый город. Вскоре однако же заключило договор, в силу которого в Котиору долженствовала быть приняты больные греческого войска и собраны суда для переезда оного морем в Гераклею и продовольственные для него запасы. Чрезвычайные препятствия и затруднения, которые представлял поход сухим путем от Котиоры в Синоп и Гераклею, и сомнительный успех сбора достаточного для перевоза всего Кирова войска морем числа судов, подали Ксенофонту мысль — поселить войско на южных берегах Евксинскаго Понта для постоянного жительства. Мысль эта, сделавшись известною войску, возбудила в нем величайшее неудовольствие, разногласие и раздоры, и произвела бунт, который был укрощен только решительным обещанием предводителей — не поселять войско в шалой Азии, а вести его в Грецию.
В Гераклее войско потребовало сильной денежной контрибуции, равнявшейся месячному жалованью. He получив оной и в высшей степени раздираемое несогласиями, оно впервые разделилось на три части, из коих одна, под начальством избранных ею самою предводителей, отправилась морем к берегам Вифинии, — другая под предводительством Хирисофа двинулась берегом моря к Фракийскому Босфору, а третья под предводительством Ксенофонта направилась внутренностью страны, в некотором отдалении от моря, к Халкедону. Первая часть, выйдя на вифинский берег, на полпути между Гераклеей я Босфором, рассеялась, вместе со второю, внутри страны для грабежа. Озлобленные тем вифиняне напали на некоторые отдельные отряды их, разбили их по частям и наконец окружили остальных со всех сторон. По счастью, Ксенофонт с третьею частью подоспел на помощь. Приближаясь к вифинянам, он рассыпал впереди конницу, приказав ей жечь все встречаемое на пути. За конницею легкая пехота постепенно занимала все высоты на флангах войска и также все предавала огню, что равномерно делала и остальная, тяжеловооруженная пехота, следовавшая в совокупности. Таким образом широкая полоса земли была вся в огне и как бы изобличала шествие многочисленного войска. К ночи греки расположились станом и разложили на большом протяжении в ширину множество огней;- при наступлении же ночи потушили их, имея тем в. виду заставить вифинян полагать, что греки сняли стан и идут против них для произведения ночного нападения. Все эти хитрости имели полный успех. Вифиняне в ту же ночь поспешно удалились, а окруженные ими отряды греков соединились с Ксенофонтом. Затем все войско снова и охотно соединилось под начальством прежних своих предводителей. Но, чрезвычайно опасаясь быть поселенным в малой Азии, оно никак не хотело сложить тяжестей на выгодном для обороны мысе, на котором находилась Калпейская пристань (между Гераклеей и Босфором), и потом идти добывать продовольствие налегке: ибо полагало, что целью сложения тяжестей и ограждения оных укрепленным станом было именно основание в этом месте поселения. В этих обстоятельствах Ксенофонт искусно и удачно воспользовался суеверием воинов, до тех пор объявляя наблюдения над внутренностями животных неблагоприятными, пока доведенные голодом до крайности воины не согласились на все безусловно. Тогда Ксенофонт, ободрив войско благоприятными наблюдениями и предвещаниями, и оставив на мысе все тяжести под стражею старейших воинов, произвел налегке несколько удачных поисков, добыл продовольствия и наконец даже разбил и обратил в бегство собравшихся против Кировых греков персидскую конницу Фарнабаза и вифинскую пехоту. Затем греки продолжали беспрепятственно, собирать в краю нужное продовольствие, начали быть снабжаемы им с моря из греческих поселений в Евксинском Понте и Геллеспонте, и вскоре направились, частью сухим путем и частью морем, вдоль морского берега, к Босфору. На 6-й день они прибыли наконец (в июне или июле 400-го года) в Хрисополь, в числе не более 8.000 челов., пройдя от Сард до Кунаксы и от Кунаксы до Хрисополя 34.255 стадий (около 6.000 верст) в год и три месяца.
Дальнейшие действия их от прибытия в Хрисополь до обратной переправы в малую Азию и поступления в службу Спарты на жалованье (в начале 399-го года) составляют уже совершенно отдельный от отступления их из средней Азии эпизод, менее важный, хотя и не чуждый, в некоторых отношениях, своего рода военной занимательности. В сущности, действия эти заключались в нижеследующем:
По просьбе Фарнабаза — удалить Кирово войско из малой Азии, Анаксибий, предводитель спартанского флота в Геллеспонте, перевез оное на европейсвий берег, объявил, что оно поступает в службу Спарты и приказал ему идти в фракийский Херсонес. Но недовольное тем, оно взбунтовалось и силою ворвалось в Византию. Ксенофонт усмирил однако же бунт и вывел войско из Византии, после чего часть оного воротилась в Грецию или поселилась в греческих городах Пропонтиды, а остальная поступила на жалованье в службу одного фракийского владетеля, Севфа. В течение 2-х месячного зимнего. похода с 400-го на 399-й год, она помогла ему не только обратно покорить родовые свои владения, из которых отец его был изгнан восставшими подданными, но и значитёльно распространить их. He получив однако же следовавшей ей от Севфа недоплаченной части жалованья, она охотно согласилась поступить в службу Спарте, дотоле опасавшейся и остерегавшейся Кирова войска, но теперь имевшей в нем нужду, ибо уже решилась вести с персами войну. Переправленное в Лампсак, оно двинулось к Пергаму и остановилось там в ожидании дальнейших приказаний спартанского правительства.

§ 66. Заключение.

Краткий очерк отступления 10.000 греков заключим нижеследующим общим выводом.
Замечательное уже, как первый дальний и продолжительный поход небольшой греческой фаланги, почти вовсе не имевшей конницы, он возбуждает справедливое удивлёние и теми трудностями и опасностями, с которыми сопряжено было, и теми искусством, успехом и малою потерею, с которыми было совершено.
Оно в полном блеске явило две, главнейшие тому причины: 1) превосходство греков над персами и народами востока в воинских устройстве, подчиненности, порядке, одушевлении и искусстве, — и 2) высокие личные дарования и искусство Ксенофонта.
Ни один, может быть, из всех подобных примеров военной истории не доказывает столь убедительным образом всего превосходства правильно — устроенного, соединенного узами' воинских подчиненности и порядка, и сильно одушевленного, хотя и малочисленного войска над неприятелем многочисленным. но невежественным и неустроенным, торжества порядка над неустройством, искусства над невежеством и нравственной силы над грубою вещественною.
Но и при всем превосходстве своем греческое войско погибло бы, может быть, если бы среди его не было Ксенофонта. Отличными своими дарованиями, превосходными своими распоряжениями, словом и делом и необыкновенным нравственным влиянием на войско, он спас его от гибели, победоносно и с малою потерею провел его из глубины Азии до Босфора, и был главным виновником всех одержанных этим войском, всех сделанных греческим военным искусством во время отступления, успехов. И явив собою истинно великого полководца и усовершенствователя военного искусства, он возвысился и на чреду первостепенного военного историка, превосходно изобразив отступление 10.000 греков в своем Анабазисе ( Κύρου άνάβασις , поход Кира вверх или в верхнюю Азию), в котором с высокими военными достоинствами изложения соединил необыкновенные простоту, правдивость и в особенности скромность рассказа. Сверх того Анабазис его в высшей степени занимателен и поучителен, как живая, полная и верная картина: 1) воинских: устройства и быта, нравов и обычаев греков, и 2) постепенных, практических развития и усовершенствования греческих: фаланги, тактики, искусства ведения войны и военного искусства вообще. По истине занимательно и поучительно видеть, как в продолжение всего отступления, на каждом шагу, при каждом случае, яри каждом новом обстоятельстве, под влиянием самой необходимости, беспрестанно рождаются новые соображения, приобретается новая опытность — и искусство делает новые успехи.
Замечательное само по себе, отступление 10.000 греков важно и по своим последствиям, как событие, которое, вполне убедив. греков в их превосходстве над персами, в слабости персидского государства и в возможности одолеть и разрушить его, указало им — в этом самом разрушении — новую, более важную цель, а в Азии — новое, более обширное поприще для их военной деятельности.
Столь высокие достоинства и значение, занимательность и поучительность отступления 10.000 греков справедливо стяжали ему громкую славу, удивление и хвалу потомства, и классическую известность. И беспристрастный суд потомства, единогласный приговор всех лучших и известнейших военных людей и писателей древних и новейших времен, признали отступление 10.000 греков — одним из блистательнейших военных подвигов древности, Ксенофонта одним яз лучших полководцев и военных писателей Греции, а Анабазис его — образцовым военно-историческим творением., в высшей степени занимательным и поучительным для всякого военного человека, в особенности для того, кто в нем самом захочет вполне изучить отступление 10.000 греков и все вообще, относящееся к военной системе греков.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. ВОЙНА СПАРТЫ С ПЕРСАМИ И ГРЕЧЕСКИМ СОЮЗОМ. ПОХОДЫ. АГЕСИЛАЯ. (399-381).

§ 67. Война Спарты с персами (399-394). — § 68. Война Спарты с персами и греческим союзом (394-387).

Источники: Ксенофонта Элленики, Диодор Сицилийский и указанные выше.

§ 67. Война Спарты с персами (399-394).

Содействие Спарты и ионян Киру младшему поставило Спарту, после неудачи. и смерти Кира, в неприязненные отношения к персам, а ионян заставило, по назначении на место Кира Тиссаферна, опасаться мщения нового сатрапа и просить покровительства и защиты Спарты. Спартанское правительство, не ожидая более от персов ни приязни, ни содействия, уже научась, из отступления 10.000 греков, презирать неприязнь персов и радуясь случаю утвердить власть свою и на берегах малой Азии, охотно приняло ионян под свое покровительство и весною 399-го года отправило в Ионию 5.300 челов. войск (1.000 лакедемонян, большею частью из неодамов, 4.000 челов. союзных войск и 300 челов. афинской конницы) под предводительством спартанца Фимврона. Выбор предводителя был неудачен. Фимврон, как полководец, не обнаружил никаких дарований, войском начальствовал слабо, попустил с его стороны большие беспорядки и грабежи, и возбудил тем крайнее неудовольствие ионян. Сначала, усиленный Кировым войском (около 5.000 челов.) под начальством Ксенофонта и войсками ионийскими, он был впущен во многие ионийские города. Но вскоре он некоторых других он получил решительный в том отказ и был принужден взять оные силою, долго и безуспешно осаждал Лариссу в древней Троаде и наконец, вследствие усильных жалоб ионян Спарте, по миновании годичного срока начальствования был сменен спартанцем Деркиллидом и осужден на изгнание (398). Выбор Деркиллида был гораздо удачнее. Честный, бескорыстный спартанец, Деркиллид явил себя и искусным политиком. Восстановив в войске строгий воинский порядок, он успел, сначала искусными переговорами привести Тиссаферна в бездействие, а потом, обратясь против Фарнабаза, умением пользоваться смутными обстоятельствами Эолии, искусными переговорами и соблюдением в войске строгого порядка — в одну неделю занять почти все эолийские города, которые и предали себя покровительству Спарты. Этим он принудил Фарнабаза согласиться на заключение перемирия, условием которого было признание независимости эолийских городов от персов. Пользуясь этим перемирием, Деркиллид зимою с 398-го на 397-й год обеспечил Фракийский Херсонес от набегов фракиян, устроением поперек полуострова надежной укрепленной линии. В знак признательности своей за все эти заслуги, спартанское правительство продолжило Деркиллиду срок начальствования еще на год.
Между тем греческие города Карии обратились к Спарте с просьбою и их также, подобно городам ионийским и эолийским, принять под свое покровительство. Спартанское правительство охотно согласилось на это и приказало Деркиллиду идти в Карию, а спартанскому флоту содействовать ему с моря. Но непосредственным следствием движения Деркиллида, весною 397-го года, в Карию, было соединение Тиссаферна, имевшего в Карии большие и богатые поместья, с Фарнабазом, против которого он перед тем был поставлен хитрою политикою Деркиллида в неприязненные отношения. Между тем, как Деркиллид шел в Карию, оба сатрапа вторглись, в тылу его, в земли ефесскаго округа и начали грабить и разорять их. Деркиллид немедленно обратился назад. Покинутый бежавшими ионийскими войсками и имея уже не более 7.000 своих войск, он встретил в долине Мэандра соединенные силы Тиссаферна и Фарнабаза, простиравшиеся до 20.000 челов. пехоты и 10.000 человек конницы. К счастью для него, между обоими сатрапами произошли несогласия. Фарнабаз желал боя, но Тиссаферн, довольный тем, что отвлек Деркиллида от Карии, вступил с ним в переговоры. И вскоре, на условиях признания независимости всех малоазиатских греческих городов от персов и очищения спартанским войском малой Азии, заключено было, до утверждения этих условий Артаксерксом и Спартою, перемирие (летом 397-го года).
Так, без блистательных военных подвигов, без громких победе и даже без пролития крови, единственно постоянным соблюдением в войске строгого воинского порядка, справедливостью, бескорыстием и умною, тонкою политикою, Деркиллид в полтора года времени успел достигнуть важных для Спарты результатов — даровать малоазиатским греческим поселениям независимость от персов и утвердить влияние Спарты на берегах малой Азии.
Вскоре в Спарте произошла важная перемена. Осенью 397-го года спартанский царь Агис II умер и на место его, стараниями Лисандра, избран был брат Агиса от другой матери, Агесилай. Воцарение Агесилая составляет эпоху в политической и военной истории Спарты. 41 год (397-356) царствовал Агесилай и в течение всего этого времени был, как государственный человек и полководец, опорою и украшением Спарты. В последнем отношении в особенности он стал на ряду отличнейших и замечательнейших полководцев Греции. Все многочисленные походы его заслуживают. внимания и изучения, но в особенности первые, в малой Азии. Укажем главные черты и достоинства как тех, так и других.
Около года спустя по избрании Агесилая (в начале осени 396-го года) спартанское правительство узнало, что персы вооружают в финикийских пристанях сильный флот. Почти уверенное, что целью этих вооружений было удержание персами малоазиатских греческих поселений в своей власти и что Артаксеркс не утвердит перемирия, заключенного Тиссаферном и Фарнабазом с Деркилдидом, оно положило предупредить персов в малой Азии и немедленно отправить туда войско. Агесилай вызвался лично предводительствовать им, подвигнутый к тому Лисандром, надеявшимся управлять им по своей воле. Он потребовал только 2.000 лакедемонских неодамов и 6.000 чел. союзной тяжелой пехоты, и сверх того 30 знатных спартанцев, в виде совета, с тою целью, чтобы угодить спартанским олигархам и тем легче склонить их к вручению ему начальствования в войне. Действительно, он успел в этом и, получив требованное число войск, с советом из 30-ти знатных спартанцев (в числе которых, разумеется, находился и Лисандр), в конце 396-го года переправился в Эфес. Но уже вскоре по прибытии в малую Азию он вполне явил свою самостоятельность и независимость от приданного ему совета и от Лисандра. За то в Ксенофонте, неотлучно находившемся при нем во все время пребывания его в. малой Азии, он приобрел советника, тем более важного и полезного, что Ксенофонт был искренним его другом.
Встревоженный прибытием в малую Азию спартанского войска под личным предводительством спартанского царя, Тиссаферн осведомился о причинах и цели оного. Агесилай отвечал откровенно, что имел в виду только обеспечение независимости малоазиатских греческих поселений — и это было справедливо. Тогда коварный сатрап продолжил срок перемирия, заключенного с Деркиллидом, еще на 3 месяца, а сам между тем втайне принял деятельные меры к поспешному сбору войск из внутренних областей государства. Коль же скоро войска эти начали подходить, он объявил Агесилаю, что война будет возобновлена, если спартанское войско не очистит малой Азии (395). Вместо ответа, Агесилай немедленно приказал войскам ионийским, эолийским и геллеспонтским собираться к Эфесу, а собственному войску — быть. готовым в походу, — распустил слух, что двинется в Карию и сделал необходимые для подтверждения этого слуха распоряжения. Тиссаферн, опасаясь за Карию иди лучше сказать — за свои поместья в ней, послал из Сард, местопребывания своего, в Карию почти всю свою пехоту, так как эта область была весьма гориста, — сам же с многочисленною конницею расположился в долине Мэандра, надеясь подавить войско Агесилая на равнинах без труда и еще прежде, нежели оно достигнет гор Карии. Но Агесилай знал, что на равнинах превосходство будет на стороне персов, а не греков, имевших весьма мало конницы, и довольный тем, что привлек внимание и силы Тиссаферна к югу, внезапно обратился в противоположную сторону — к северу, в область Фарнабаза, Мизию. Этим он во 1-х скоро и без препятствия присоединил к себе войска греческих поселений, к северу от Эфеса лежавших, равно и находившиеся там Кирово войско, — и во 2-х вторгнулся в Мизию столь неожиданно, что край был разграблен и разорен, а города сдались — без сопротивления. Так он дошел почти до самого города Даскилия, местопребывания Фарнабаза, на южном берегу Пропонтиды. Здесь он испытал всю невыгоду малочисленности и дурного устройства греческой конницы. Приближаясь к Даскилию, конница его, предшествовавшая войску, встретила равносильный отряд Фарнабазовой конницы и построилась в одну линию глубиною в 4 шеренги. Персы же, построенные в сомкнутые массы (по теперешнему в. колонны) глубиною в 12 всадников, напали в этом строе на греческую конницу и опрокинули ее с уроном на главные силы. Этот случай убедил Агесилая, что без более многочисленной и лучше устроенной конницы ему невозможно будет с успехом действовать против персов на равнинах. И потому, отступив к Эфесу, он зимою с 395-го на 394-й год принял всевозможные меры для умножения числа своей конницы. Для этого он призвал всех богатых греческих поселенцев к конной службе, объявив им, что могут вместо себя выставлять наемников, лишь бы только они были доброконны и хорошо вооружены. Греческие поселенцы оказали в этом большое усердие и к весне 394-го года конница Агесилаева была значительно умножена хорошо-вооруженными всадниками, на добрых конях. Агесилай собрал в Эфесе все свое войско и занялся тщательнейшим обучением не одних гоплитов, но и пелтастов, и псилов, и конницы. Для возбуждения соревнования, он установил почетные награды особенно отличавшимся. Сверх того он произвел тщательный осмотр оружия, принял всевозможные меры для обеспечения продовольствования, собрал вьючный скот, разного рода военные запасы, рабочих, маркитантов и проч. — и наконец — религиозными обрядами возвысил в войсках дух. «Чего — говорит при этом случае Ксенофонт — невозможно было ожидать от войска, которое исполняло обязанности свои к богам, прилежно занималось воинскими упражнениями и соблюдало строгий воинский порядок?» Между тем Лисандр и прочие 29 спартанцев, по миновании годичного срока, воротились в Спарту, а прибывшие на их место были уже распределены Агесилаем в должности частных военачальников конницы, неодамов, Кирова войска и малоазиатских греческих ополчений.
Превосходно приготовив таким образом войско свое к следующему походу, Агесилай объявил, что поведет его в богатейшую страну неприятеля, в которой оно должно ожидать упорнейшего сопротивления. Тиссаферн, полая, что то была новая хитрость и опасаясь снова быть обманутым, вторично пехоту послал в Карию, а конницу расположил в долине Мэандра;- сам же остался в Сардах (весною 394-го года). Но Агесилай на этот раз сделал именно то, что объявил: пошел прямо в сардийский округ и три дня войско его грабило оный беспрепятственно. На 4-й день, в то время, когда прислуга греческого обоза была рассеяна по берегам Пактола для грабежа, отряд персидской конницы внезапно напал на нее и нанес ей большой урон. Агесилай немедленно послал на помощь свою конницу; — но в это время прибыла уже вся конница Тиссафернова и построилась в боевой порядок. Местность была невыгодна для боя греков с превосходною числом и качеством неприятельскою конницею; — но греки имели на своей стороне то преимущество, что все войско их было сосредоточено, у персов же была одна конница без пехоты. Агесилай решился тем воспользоваться и приказал: всей своей коннице — напасть на персов, легкой пехоте — следовать за нею быстрым бегом, а за легкою пехотою лично повел скорым, но мерным шагом всю фалангу. Персы выдержали удар греческой конницы, но дрогнули при виде наступления грозной фаланги, предшествуемой легкой пехотою — и бежали, оставив в руках греков стан свой с богатою в нем добычею. Греческая легкая пехота бросилась было грабить его; — но Агесилай окружил оный тяжелою пехотою и тем воспрепятствовал разграблению его. В Сардах распространились неудовольствие против Тиссаферна, за то, что его не было при войске, и страх, особенно когда Агесилаево войско подступило в городу и стало грабить и разорять его окрестности. Чтобы еще более возбудить народ против персов, Агесилай объявил себя другом и покровителем всех, которые желали своего освобождения, и уверял в готовности своей с оружием в руках оспаривать права персов на господство в малой Азии/ Страх овладел самим персидским двором и таково уже было бессилие персидского государства, что Тиссаферн был казнен, как главный виновник всего происшедшего, а назначенный на его место Тифравст немедленно вступил с Агесилаем в переговоры, утвердил условия Деркиллидова договора и даже заплатил Агесилаю 30 талантов, лишь бы только он очистил Лидийскую сатрапию я напал на области Фарнабаза. а между тем, для совершенного отвлечения Спарты от малой Азии и персидского государства, и отвращения грозившей последнему опасности, Артаксеркс прибегнул к такому средству, которое, быв увенчано успехом, спасло персидское государство, а Спарту поставило в самое трудное и опасное положение. Тифравст был снабжен значительною суммою денег для подкупа демократов в Греции и возбуждения в ней восстания и войны против Спарты. Тифравст возложил это поручение на родосца Тимократа — и вскоре вся Греция пришла в волнение (394). Главными в числе врагов Спарты явились фивяне, со времени пелопоннесской войны смело и сильно сопротивлявшиеся этой республике. Враги Спарты ждали только повода в явному разрыву — и он не замедлил представиться. Между локрянами и фокеянами произошла война: фивяне немедленно приняли сторону своих союзников локрян, разграбили Фокиду и привлекли к союзу с собою и афинян. Фокеяне не просили помощи Спарты, и спартанское правительство, радуясь случаю силою оружия унизить гордость фивян, собрало против них два войска: одно, составленное из фокеян и других союзников Спарты, под предводительством Лисандра — в Фокиде, а другое, спартанское, под предводительством другого спартанского царя, Павсания — в Пелопоннесе (394). Оба должны были в одно время с двух разных сторон двинуться в Беотию и соёдиниться при Галиарте.

§ 68. Война Спарты е персами и греческим союзом (394-387).

С самого начала войны в Греции, Спарта претерпела жестокий удар. Лисандр двинулся из Фокиды в Беотию, сперва к Орхомену, нетерпеливо желавшему освободиться от власти Фив, а от Орхомена, по усилении своем его войсками — к Галиарту. Павсания еще не было здесь, и Лисандр, не впущенный в Галиарт, уже готовился взять оный приступом, когда внезапно на него напали фивяне. Узнав от перехваченных вестников, что Лисандр и Павсаний должны соединиться при Галиарте, они немедленно обратились против первого из них, как ближайшего, уже стоявшего под стенами этого города. От того ли, что нападение фивян было совершенно неожиданным, или потому, что Лисандр слишком надеялся на собственное искусство, на усердие и воинский порядок своего войска, и на вероятные ошибки неприятеля, — но в происшедшем яри Галиарте сражении войско его было разбито наголову и он сам убит (394). Собравшись на ближайших высотах, разбитое войско его отразило дальнейшие нападения фивян, но, не имея более предводителем Лисандра, разошлось по своим городам. Вскоре к Галиарту прибыл Павсаний и здесь случилось то, чему дотоле в летописях Спарты не было примера. Спартанский царь и находившийся при нем совет, не отважась на бой, согласились тела убитых в битве при Галиарте воинов выкупить ценою немедленного, постыдного отступления из Беотии. Павсаний был за то низложен и приговорен к смерти, но спасся бегством в Тегею.
Победа при Галиарте и отступление Павсания имели важные следствия. К фивянам и афинянам открыто присоединились коринфяне и затем постепенно аргивяне, Акарнания, Амвракия, остров Левкадия, часть Фессалии, Эвбея и халкидийские города во Фракии. Спарте угрожала большая опасность и спартанское правительство нашлось вынужденным поспешно отозвать Агесилая из малой Азии.
Здесь между тем дела Спарты уже принимали чрезвычайно важный оборот. Страх, наведенный предшествовавшими действиями и успехами Агесилая на персидский двор, и поспешность, с которою Артаксеркс утвердил деркиллидов договор, вполне доказали бессилие персидского правительства и возродили уже в Агесилае обширные в отношении к Азии замыслы, которых он, может быть, прежде и не имел или по крайней мере не в такой степени. Руководимый советами Ксенофонта, он возымел — если верить последнему — мысль, подобную той, которую судьба предоставила исполнить, 70 лет спустя, Александру Великому. «Движимый» — говорит Ксенофонт — «не тщеславными и своекорыстными видами, не страстью к завоеваниям, но стремление к истинному благу Греции, к ее и собственной славе, Агесилай составил смелый, обширный и важный замысел — раздробить персидское государство и даровать различным областям и народам оного независимость и самостоятельность». И должно сказать, что все или по крайней мере многое подавало самые благоприятные надежды на успех подобного предприятия. Предшествовавший опыт и в особенности отступление 10.000 греков убеждали в возможности и даже легкости исполнения его и указали необходимые для исполнения оного средства. Агесилай пользовался в малой Азии такими уважением, любовью и влиянием, которых до него в стране этой еще никто из греков не приобретал в такой степени, и начальствовал таким войском, равным которому по числу и превосходным устройству и духу дотоле никто еще из греков не предводительствовал вне пределов Греции. И флот спартанский также в это время был уже поставлен под главное его начальство. Наконец — верность некоторых знатных и сильных персидских сатрапов, вельмож и данников уже была поколеблена и многие из них были готовы, при первом удобном случае, отложиться от Артаксеркса и поднять против него оружие. И сильный сознанием всех этих благоприятствовавших обстоятельств, Агесилай уже неуклонно стремился к великой, предположенной им цели. По заключении договора с Тифравстом, он двинулся осенью 394 года чрез Вифинию в Пафлагонию. Фарнабаз не был приготовлен к обороне, и потому движёние Агесилая чрез Вифинию было совершено без сопротивления. В Пафлагонии некоторые города сдались, другие были взяты силою, а край разграблен и разорен, чем ускорено заключение тесного союза между Агесилаем и подвластным персам, владетелем или царем Пафлагонии Кописсом. Получив от последнего в подкрепление 1.000 человек конницы и 2.000 человек пехоты, Агесилай из Пафлагонии повел войско к Даскилию, для расположения его там на зимних квартирах, доставления ему обильного содержания на счет неприятельской страны и вознаграждения его, богатою в ней добычею, за его труды и. хорошую службу. Так как Фарнабаз не имел пехоты, которую мог бы с. успехом противопоставить греческой тяжелой пехоте, то все его и подданных его достояние и досталось в добычу Агесилаеву войску. Однако же Агесилай, при всех своих предусмотрительности и строгости, не мог отвратить неизбежных при грабеже беспорядков. У Фарнабаза же войск было, хотя и недостаточно для ведения надлежащим образом войны оборонительной в большом размере, но весьма довольно для ведения малой войны, да притом и он сам не был чужд необходимых для того деятельности и искусства. И таким образом он довольно успешно вел малую войну против отдельных отрядов Агесилаева войска, выходивших для сбора продовольствия и на грабеж. Раз случилось, что отряд человек в 700 Агесилаевых войск, в беспорядке вышедший с этою целью в поле, был внезапно атакован Фарнабазом с 400 человек конницы и 2-мя военными колесницами, приведен в расстройство и рассеян с уроном 100 человек. В отмщение за то, три дня, спустя сильный отряд Агесилаева войска, составленный большею частью из добровольно вызвавшихся охотников, в свою. очередь произвел рано на рассвете внезапное нападение на стан Фарнабаза. Войска последнего бежали, покинув и стан, и богатую в нем добычу. Строгость, употребленная при этом спартанским предводителем отряда для воспрепятствования разграблению стана, возбудила такое неудовольствие в пафлагонских войсках, что они ушли от Агесилая в Сарды и там передались персам. Этот случай был крайне неприятен Агесилаю, который именно заключением союзов и привлечением на свою сторону и правителей, и народа хотел облегчить исполнение своего замысла касательно персидского государства; заключение же союза с владетелем Пафлагонии было первым к тому шагом. Но вскоре представилась возможность вознаградить этот неприятный случай другого рода выгодами. Один грек из Кизика, друг Фарнабаза, вызвался быть посредником между ним и Агесилаем. Следствием этого были личные свидание и переговоры Агесилая с Фарнабазом, утвердившие между ними взаимные дружбу и уважение, и по данному Фарянбазу обещанию, Агесилай вывел войско свое из его областей. Расположив оное на эолийском берегу, в Фивской долине, и намереваясь весною 393 года уже предпринять поход во внутренние области персидского государства, он зимою с 394 на 393 год деятельно занялся всеми необходимыми для того приготовлениями и в особенности усилением своего войска, для чего пригласил малоазиатских греков произвести новые наборы. И в это самое время, когда пред ним открывалось новое, обширное и блистательное поприще военной славы — спартанское правительство повелело ему сколь можно поспешнее возвратиться в Спарту. С глубокою горестью повиновался Агесилай, но, покидая малую Азию, хотел по крайней мере. обеспечить греческие поселения в ней и привести с собою в Грецию сильное и хорошее войско. С этою целью, оставив 4.000 спартанских и пелопоннесских войск в малой Азии, а спартанский флот у берегов ее, сам Агесилай, значительно усилясь малоазиатскими греческими войсками, вновь и большею частью добровольно вызвавшимися последовать за ним, переправился (в половине июля 393 года) чрез Геллеспонт и быстро двинулся в Грецию тем же путем, которым некогда следовал Ксеркс. Поход чрез Фракию и Македонию оп совершил беспрепятственно, потому что страны эти частью были в дружественных отношениях к Спарте, частью же опасались неприязненно действовать против ее царя и войска. В Фессалии он встретил сопротивление, во слабое и незначащее, ибо, хотя часть Фессалии была в союзе с врагами Спарты, но фессаляне были раздираемы междоусобиями и потому не могли действовать против Агезвлая совокупностью сил своих и с надлежащим единством. Таким образом Агесилай без всякого препятствия миновал горные проходы, ведшие из Македонии в Фессалию, а в равнинах последней фессалийская конница, хотя и пыталась тревожить его войско, но была с успехом отражена его конницею, поддержанною пехотою. После того Агесилай до самых пределов Беотии шел уже вполне беспрепятственно. Вообще весь поход его от Геллеспонта до пределов Беотии замечателен необыкновенною быстротою, с которою был совершен, и строгим воинским порядком, в котором Агесилай во все время оного содержал свое войско.
Но между тем, как он шел в -Грецию, в сей последней, несколько времени спустя, у берегов малой Азии произошли два события, имевшие важное влияние на ход войны.
Греческий союз успел вооружить до 50.000 войск (около 24.000 человек тяжелой пехоты и столько же легкой и более 1...500 человек конницы), с которыми и положил произвести вторжение в самую Лаконию, по той причине, как объявил один из членов общего совета союзников, что «в Лаконии Спарта имела для своей обороны одни собственные войска, — по мере же удаления от Лаконии, войско спартанское, подобно потоку, усиливалось бы более и. более войсками союзников Спарты». Действительно, Спарта значительным силам, вооруженным греческим союзом, могла противопоставить в это время всего только около 14.000 собственных и союзных пелопоннесских войск (около 13.400 человек пехоты и 600 человек конницы). Но относительная слабость сил ее была уравновешиваема единством в начальствовании ими: ибо вместо малолетнего спартанского царя Агезиполя войском предводительствовал один, нераздельно, знатный спартанец Аристодем. Это доставило спартанцам важные преимущества. Пока войско греческого союза было собрано в Коринфе еще только в числе около 22 или 24.000 человек и союзники еще спорили о главном начальствовании и местах в боевом порядке, Аристодем успел собрать все спартанское войско, выступить в поход, прибыть к Коринфу и застигнуть союзное войско, так сказать, врасплох. Здесь произошло (летом 393 года) сражение, с самого начала которого ахеяне, составлявшие левое крыло спартанского войска и имевшие против себя, на правом крыле союзного, фивян — бежали. Примеру их последовали все прочие союзники Спарты. Но сами спартанцы, составлявшие правое крыло, нанесли находившимся против них на левом крыле союзного войска афинянам сильное поражение и окончательно, благодаря мужеству и в особенности отличному воинскому порядку своим, одержали над превосходным в силах неприятелем победу, нанеся ему значительный урон, сами же претерпев лишь маловажную потерю. Разбитое союзное войско удалилось из Пелопоннеса и намерение союзников напасть на Лаконию не могло быть приведено в исполнение. Но тем и ограничились все выгоды победы спартанцев при Коринфе, ибо они не воспользовались одержанным успехом и воротились в Лаконию. Таким образом победа при Коринфе была победою нерешительною.
Напротив на море, несколько времени спустя, Спарте нанесен был такой удар, который дал войне решительный оборот в пользу греческого союза и персов. Главным виновником этого был Конон. Спасшись, как выше было сказано (глава VIII, § 59), от поражения при Эгос-Потамосе, с 9-ю триремами на остров Кипр, он жил у владетеля города Саламина на этом острове, Эвагора, до тех пор, пока открывшаяся между Спартою и персами война не представила ему удобного случая унизить Спарту и снова возвысить свое отечество, Афины. Он склонил Эвагора и Фарнабаза к совокупным с ним действиям на море против Спарты и предложил свои услуги Артаксерксу. Артаксеркс принял их с радостью, значительно усилил флот свой и назначил Конона предводителем его под главным начальством Фарнабаза. В половине 393-го года Фарнабаз и Конон явились уже в Эгейском море, имея превосходство сил на своей стороне, и отправились отыскивать спартанский флот. Они нашли его расположенным при мысе Книде, к северу от Родоса *). {Ксенофонт, вообще пристрастный в своих Эллениках к Агесилаю и Спарте, говорит, что уже один греческий флот Конона и Эвагора сильно превосходил спартанский. По Диодору же у Фарнабаза, Конона и Эвагора вместе, было всего немного более 90, а у Пизандра 85 трирем. Но Ксенофонтово показание сомнительно, а Диодорово недостоверно.} Агесилай, получив главное над ним начальство, с правом назначения ему предводителя, имел неблагоразумие избрать в это звание не какого-либо опытного моряка, но вовсе несведущего в морском деле, зятя своего, Пизандра. Неопытность последнего и искусство Конона имели следствием то, что в происшедшей при мысе Книде (в августе 393 года) битве спартанский флот претерпел совершенное поражение. 50 трирем его были взяты, а сам Пизандр пал в бою.
Весть об этой победе дошла до Агесилая в то самое время, когда он, прибыв к пределам Беотии, готовился чрез несколько дней встретиться и сразиться с вновь собранным уже, сильным войском греческого союза. Уныние и даже страх овладели им, как он ни был тверд и отважен. Но он тщательно скрыл от своего войска и собственные чувства, и истину о победе при Книде, и напротив, для сильнейшего одушевления его, объявил, что Пизандр пал, но ценою своей жизни купил победу. Затем он бодро и смело двинулся в Беотию, к Орхомену, а оттуда к Коронее. Долина коронейская замыкалась к с. горою Кефиссом, а к ю. Геликоном. С высоты Кефисса Агесилай усмотрел на Геликоне войско греческого союза. Усиленный на походе чрез Фокиду и Беотию войсками фокейскими и орхоменскими, одною морою спартанской тяжелой пехоты, присланною ему из Спарты и пол-морою, бывшею в Орхомене, он имел числом — почти равные с неприятелем (сколько именно — неизвестно), но качеством — значительно уступавшие ему силы. Ибо собственных войск Спарты у Агесилая было мало, а все прочие, большею частью малоазиатские, никак не могли сравняться с европейскими войсками союзников. В глубокой тишине спустились оба войска в одно время в долину коронейскую (в августе 393 года, вскоре после битвы при Книде) и неподалеку от степ Коронеи построились в боевой порядок. На правом крыле Агесилая стали спартанцы, а на левом орхоменяне, — в войске союзников же на правом крыле, против орхоменян — фивяне (которым принадлежало и главное начальствование), а на левом, против. спартанцев — аргивяне. В тылу за Агесилаевым войском находилась спартанская запасная конница, а еще далее — тяжести и обозы войска. Союзники первые открыли бой фронтальным нападением. С самого начала Фивяне опрокинули орхоменян, Агесилай с спартанцами — аргивян, а кировы, ионийские, эолийские и геллеспонтские войска — средину войска греческого союза. Последняя и аргивяне бежали к Геликону и были преследованы туда срединою Агесилаева войска. Фивяне же, рассеяв и преследуя орхоменян, проникли до самых тяжестей и обозов Агесилаева войска, но здесь были удержаны запасною конницею и, видя бегство левого крыла и средины своих, двинулись, для соединения с ними, также к Геликону. В тоже самое время Агесилай с спартанскою тяжелою пехотою обратился против фивян. Таким образом на поле сражения остались одни фивяне и спартанцы, и притом в таком положении, что первые в тылу имели уже Кефисс, а последние — Геликон. Увлеченный своею отвагою и уверенный в победе, Агесилай двинулся прямо на встречу фивянам, имея фалангу свою построенною в одну сомкнутую линию и намереваясь удержать и опрокинуть ею фивян с фронта и совершенно отрезать их от Геликона. Но фивяне построились, по своему обыкновению, в несколько глубоких, сомкнутых четвероугольников (по нынешнему — колонн) и в этом строе двинулись на встречу Агесилаевой фаланге с тем, чтобы прорвать ее, пробиться чрез нее и соединиться с остальными своими войсками. Завязался упорнейший рукопашный бой. Обе стороны сражались с необыкновенными ожесточением, порядком и отличием. Фивяне между прочим оказали такие стойкость, воинский порядок, твердость в глубоком своем строе и искусство в действии ручным оружием, что хотя и понесли большой урон, но большая часть их успела наконец прорвать спартанскую фалангу и в порядке отступить к Геликону, — Остальные же фивяне были отражены и большею частью истреблены.
Так описывает сражение при Коронее очевидец и участник его — Ксенофонт. Ho, по пристрастию его к Агесилаю, описанию его нельзя вполне доверять. Агесилай точно одержал победу, но победа его вовсе не была, кажется, столь решительною, как ее изображает Ксенофонт. Это можно заключить, между прочим, из слов Плутарха, который именно говорит, что фивяне отступили в совершенном порядке. Тяжело раненый в жестоком бою с ними, Агесилай отравился сначала в Дельфы, а потом в Спарту лечиться от раны. Войско же его расположилось на зиму в Фокиде.
И так, обе победы спартанцев, и при Коринфе, и при Коронее, славные для оружия спартанского, не имели однако же никаких решительных последствий, никакой особенной, существенной пользы для Спарты, обеспечили на время Пелопоннес, Лаконию и Спарту, но не возвратили ей господства на твердой земле. Напротив, победа при Книде лишила ее флота, а с ним и господства на море, на островах и над европейскими и малоазиатскими греческими поселениями. Все они (за исключением Абидоса, и Сестоса), одни вслед за другими, отложились от нее и присоединились в ее врагам. Спартанские же войска, оставленные Агесилаем в малой Азии, были принуждены очистить города, в которых находились, и искать убежища в Абидосе, где начальствовал доблестный Деркиллид.
С этого времени война до самого конца своего (393-387) соделывается, на твердой земле Греции, на море и на берегах малой Азии — самою решительною наступательною со стороны греческого союза и персов, слабою оборонительною со стороны Спарты и притом по большей мере неудачною для нее, успешною для ее врагов.
Война, производившаяся на твердой земле Греции, известна в истории под названием коринфской, потому что главным поприщем ее были коринфские: перешеек и область, равно и область сикионская, а главными пунктами, к которым устремлялись и из которых производились действия с обеих сторон, были: Коринф, как единственный в Пелопоннесе участник греческого союза, и Сикион, как ближайший к нему и верный союзник Спарты. Коринфский же перешеек сделался особенно важным для обеих сторон, как ключ для входа из собственной Греции в Пелопоннес и обратно, и они постоянно стремились овладеть им и утвердиться на нем для того, чтобы иметь возможность удалять войну от собственных пределов и вносить ее в пределы неприятельские.
Так с самого начала (в исходе 393 года) спартанец Праксит, начальствовавший спартанскими войсками в Сикионе, успел, при содействии коринфских аристократов, проникнуть в длинные стены или укрепленные линии, соединявшие Коринф с гаванью его на берегу коринфского залива, Лехэем, и нанести в них решительное поражение и огромный урон коринфским, аргивским и беотийским войскам — Затем, сделав в этих стенах широкий пролом для всегдашнего, удобного прохода чрез них, он утвердился на коринфском перешейке, поставив на нем в нескольких пунктах гарнизоны. Обеспеченная тем с сухого пути и успев одержать за собою господство и в коринфском заливе, Спарта могла бы уже внести войну в собственную Грецию. Но опасность, восставшая против нее со стороны моря, не только воспрепятствовала ей в том, но и заставила помышлять уже единственно об обороне Пелопоннеса, Лаконии и собственной своей.
Значительно усилив флот свой и посадив на него большое число вновь собранных греческих наемных войск, Фарнабаз и с ним Конон весною 392 года беспрепятственно разграбили и разорили берега Лаконии. Затем Фарнабаз снабдил совет греческого союза, собравшийся в Коринфе, денежными средствами для ведения войны со Спартою, а Конону доставил средства и возможность восстановить укрепления Пирея и длинные стены, соединявшие Пирей с. Афинами. Так как, сверх того афиняне уже немедленно после победы при Книде начали деятельно усиливать свой флот, и теперь, как и всегда, не имели недостатка в способных и искусных государственных людях и полководцах, — правительство же афинское действовало с. решительностью и энергиею, а персы деятельно помогали ему деньгами, — то Афины в скором времени и успели снова приобрести и господство на море, и влияние в Греции, и даже отважились открыть военные действия и на сухом пути, в самом Пелопоннесе. Предводительствуемые отличными полководцами своими, на море — Кононом, Фрасивулом и Хабрием, а на сухом пути — Ификратом, они, в союзе с персами, с 392 года являются уже главными действователями в войне, как сухопутной, так и морской.
В сухопутной или коринфской с этого времени в особенности замечательны действия Агесилая и Ификрата. Первые успехи, доставившие Ификрату, вновь учрежденным им пелтастам и усовершенствованной им тактике известность и славу, были одержаны этим полководцем над флиунтянами. Не смотря на, демократический образ правления своего, флиунтяне, из ненависти в аргивянам, твердо держались. союза со Спартою. Так как Флиунт сверх того был важен по своему положению между Арголидою, Коринфиею, Сикиониею и Аркадиею, то против него и был послан афинянами Ификрат с афинскими пелтастами. Успев пройти чрез коринфский перешеек, разграбив и разорив край на пути, Ификрат притворным отступлением завлек флиунтян в преследование и засаду, и истребил большую часть немногочисленной их тяжелой пехоты. Остатки ее были слишком слабы для защиты Флиунта и обеспечения земель его, и потому флиунтяне были принуждены отдаться под покровительство Спарты и передать спартанцам замок Флиунта (393)... Тогда Ификрат занял значительную часть Аркадии, и так велик был страх, внушаемый его пелтастами/что даже самые гоплиты аркадские не отваживались выходить из своих городов. Но спартанцы менее опасались Ификратовых пелтастов. Раз, когда, Ификрат встретил спартанские войска, и пелтасты, по обыкновению, после действия метательным оружием, начали отступать для уклонения от рукопашного боя, спартанские гоплиты бросились преследовать их с такою стремительностью, что некоторых из них убили, а других взяли в плен. С этих пор уже трудно было заставить афинских пелтастов сражаться с спартанскими гоплитами на близком расстоянии. Но против других пелопоннесских войск они вообще действовали с успехом и пользою. Так например, Ификрат разбил с ними при коринфской гавани Лехэе отряд мантинейской тяжелой пехоты. За всем тем афиняне все еще опасались, чтобы спартанцы не возобновили вторжений в Аттику, которые так часто и с таким вредом для нее производили во время пелопоннесской войны. Дабы обеспечить себя от того, они положили отнять у спартанцев коринфский перешеек и восстановить полуразрушенные длинные стены Коринфа. Вследствие того все афинские войска двинулись на коринфский перешеек, и, под прикрытием их, множество рабочих в несколько дней восстановили сначала западную стену, со стороны Сикиона, а потом и восточную.
Дабы положить конец опустошениям Ификрата в Пелопоннесе и обратно завладеть коринфским перешейком, спартанское правительство снова вверило Агесилаю главное начальствование над войском, а брата его, Телевтия, назначило предводителем флота для содействия Агесилаю с моря (392). Агесилай разорил. Арголиду, а Телевтий явился с 12-ю триремами в сароническом заливе: Привлекши туда таким образом внимание и силы греческого союза, Агесилай быстро перешел чрез горы, отделявшие Арголиду от Коринфии, произвел внезапное нападение на длинные стены и корабельные верфи Коринфа, и овладел ими. Действия эти были искусны, успех их был важен, но, как почти обыкновенно случалось, Спарта не воспользовалась тем и не продолжала удачно-начатых действий. Союзные войска были распущены, а Агесилай со спартанскими. войсками должен был воротиться в Лаконию, для исполнения обрядов Гиэцинтова праздника. Так, связанный зависимостью от эфоров, он не мог дать войне того благоприятного для Спарты оборота, которого можно было бы ожидать, если бы Агесилай действовал совершенно независимо. В следующем 391 году эфоры поручили ему с предводительствуемым им войском — отбить скот, собранный в коринфской гавани Пирее, в Сароническом заливе, для продовольствовавия Корянфа! Эта ничтожная цель повлекла однако за собою весьма замечательные действия Агесилая и Ификрата, одного против другого, на коринфском перешейке и в Коринфии. Для нападения на Пирей избрано было время совершения истмийских игр, в продолжение которых в Пелопоннесе обыкновенно соблюдался общий мир. Пользуясь этим, Агесилай повел войско прямо на коринфский перешеек и прибыл туда в то самое время, когда коринфяне и аргивяне, председательствовавшие на играх, уже готовились приступить к ним. Внезапное появление Агесилая обратило их в бегство, и Агесилай, совершив игры под председательством изгнанных из Коринфа аристократов, двинулся к Пирею. Здесь он нашел Ификрата с таким сильным войском и на такой выгодной для обороны местности, что, не надеясь на успех нападения открытою силою, прибегнул к хитрости. Именно, он распустил слух, что Коринф передан ему изменою, и затем, сняв стан свой, немедленно пошел к. этому городу. Коринфское правительство, мало доверяя народу, поспешило призвать Ификрата на помощь, и Ификрат, быстро двинувшись к Коринфу, успел с своими легкими пелтастами ночью опередить спартанскую тяжелую пехоту... Едва узнав о том, Агесилай немедленно воротился к Пирею и занял ближайшие высоты, — вследствие чего все оставшиеся в Пирее войска и находившиеся в нем жители сдались Агесилаю и почти все были проданы в неволю.
Успехи Агесилаева оружия распространили между союзниками страх и беспокойство, и некоторые из них, особенно беотийские, прислали уже в стан Агесилая послов для переговоров о мире. Но в это самое время частное поражение спартанских войск внезапно дало делам опять другой оборот. Двигаясь в Пирею, Агесилай отпустил, согласно с исстари существовавшим, священным обычаем, всех амиклеян, {Амиклы — город в Лаконии, к ю. от Спарты.} бывших в составе его войска, в Лаконию для совершения обрядов Гиаци н това праздника, поручив начальствовавшему в Лехэе спартанскому полемарху обеспечить возвращение амиклеян в Лаконию. Полемарх вверил защиту Лехэя союзным войскам, а сам с одною морою тяжелой пехоты, силою не более 600 человек, и одною морою конницы, которая вероятно была гораздо слабее пешей, повел амиклеян чрез Сикион дальним, но за то менее трудным и опасным путем, нежели прямой и ближайший, ведший в Лаконию. Миновав беспрепятственно Коринф, но находясь еще в одном большом переходе от Сикиона, он передал амиклеян начальнику конницы, приказав препроводить их так далеко, как они сами того пожелают, и затем немедленно поспешить назад, дабы нагнать пехоту еще на обратном походе к Лехэю. Полемарх знал, что в Коринфе много войск: но успехи спартанского оружия внушили ему смелость и самоуверенность, и он нимало не опасался, чтобы кто-либо отважился напасть на спартанскую тяжелую пехоту. К несчастию для него, в Коринфе находился в это время. Ификрат с афинскими пелтастами и гоплитами. Едва открыл он обратное движение полемарха с одною пехотой, без конницы, как немедленно вышел из Коринфа и между тем, как тяжелая афинская пехота следовала несколько поодаль, афинские пелтасты начали действием метательного оружия беспокоить правый, афинянам выставленный и щитами не прикрытый бок спартанкой пехоты. В этом трудном положении полемарх продолжал идти до тех пор, пока многие из его гоплитов де были ранены, а другие убиты. Тогда он велел всем младшим летами гоплитам напасть на афинских пелтастов, опрокинуть и преследовать их. Но предшествовавшее поражение афинских пелтастов спартанскою тяжелою пехотою, о котором говорено выше, послужило Ификрату полезным уроком, и теперь пелтасты стали действовать уже совсем иначе. Легко и ловко уклоняясь от преследования спартанских, тяжеловооруженных гоплитов, они немедленно обращались назад против них. коль скоро последние отступали, — многих из них ранили или убивали, а остальных заставляли отступать под прикрытие главных их сил. Таким образом полемарх был принужден ввести в бой и всех старейших гоплитов. Уже лучшие и храбрейшие гоплиты были большею частью ранены или убиты, когда наконец подоспела спартанская конница. Полемарх приказал ей напасть, вместе с младшими гоплитами, на афинских пелтастов. Но вместо того, чтобы отразить преследование пелтастов, плохая спартанская конница постоянно оставалась в одной линий с своею пехотою, вместе с нею останавливаясь и отступая, и столько же, сколько и она, терпя от метательного оружия пелтастов. Более и более ослабляемые убылью, между тем, как афиняне становились чем смелее, тем сильнее, спартанцы остановились наконец на небольшой высоте стадиях в двух (немного более ¼ версты) от берега моря и в полупереходе от Лехэя. Здесь, вполне подверженные действию метательного оружия пелтастов, сами же не имея возможности причинять им никакого вреда, они в одно и тоже время увидали, с одной стороны, что из Лехэя к ним поспешно плывут лодки с подкреплением., а с другой — что афинская тяжелая пехота двигается против них для произведения нападения. Немедленно и пехота, и конница спартанские обратились в бегство: из них последняя успела спастись в Лехэй, первая же, преследованная и опрокинутая в море, большею частью погибла в нем.
Это небольшое дело любопытно и замечательно тем, что свидетельствует и о недостатках и невыгодах греческой фаланги, лишенной легкой пехоты и хорошей конницы, и о плохих устройстве и качествах спартанской конницы, и о хорошем устройстве и пользе пелтастов, в особенности же — искусстве Ификрата. Необыкновенно важно, почти столько же, сколько и взятие спартанских гоплитов на Сфактерии в пелопоннесской войне, было и поражение спартанских гоплитов при Лехэе. Афиняне нанесли спартанцам меньший урон, нежели некогда при Сфактерии, а в плен и вовсе не взяли ни одного спартанца; но важно было то, что непобедимые спартанцы были разбиты и что спартанские гоплиты были побеждены наемными пелтастами — дело неслыханное в Греции, разрешившее все уважение и весь страх, внушаемые дотоле спартанскими войсками.
При вести о поражении спартанцев при Лехэе, послы союзников прервали переговоры о мире и возвратились в Беотию. Агесилай же, поставив в Лехэй полную мору пехоты, с остатками разбитых войск воротился в Спарту. Ксенофонт не говорит, какая была причина его отступления, им ли самим оно решено, или эфорами, и было ли оно действительно необходимо. Впрочем нельзя, кажется, сомневаться, что оно было дело не Агесилая, а эфоров, не представляло крайней необходимости и, следовательно, было неблагоразумно. По удалении Агесилая, Ификрат занял всю северную и западную часть Коринфии и поставил в нее гарнизоны.
Вскоре греческий союз принял участие в войне этолян и акарнанян с ахэянами и, поддерживая первых, произвел нападение на последних (391). Ахэяне просили помощи Спарты и спартанское правительство решилось, без всякой особенной для себя пользы, употребить свои силы вне Пелопоннеса. Агесилай был послан из Ахаии (на судах чрез коринфский залив) в Акарнанию с двумя морами спартанской пехоты, всеми войсками Ахайи и войсками прочих союзников Спарты. Акарнаняне имели гораздо менее войск, нежели Агесилай, однако отвергли предложенный им мир и Агесилай начал жестоко разорять Акарнанию. Медленное по этой причине движение его ободрило акарнанян и они снова воротились со стадами своими из гор на равнины и занялись полевыми работами. Едва узнав. что лучшие в стране продовольственные запасы, с большим числом рабов, собраны переходах в 6-7 от его стана, Агесилай быстро двинулся туда и, произведя внезапное нападение, завладел почти всем. На другой день он дал войскам отдых, а между тем на высотах кругом его стана собралось множество акарнанян, которые, как тяжелая пехота, далеко уступали пелопоннесцам, но за то славились своим искусством в стрельбе из луков. Они причинили Агесилаеву войску столько вреда, что принудили его к вечеру перенести стан свой в такое место, где оно было менее подвержено их стрельбе. На другой день Агесилай едва отважился снова двинуться в поход. Высоты, которые могли благоприятствовать его движению, уже были заняты, и тщетно старались младшие воины его войска отражать нападения неприятеля. Конница же Агесилаева с трудом могла действовать на этой пересеченной холмами местности. Агесилаево войско в настоящем случае, как и всегда все пелопоннесские армии, имело недостаток в легких войсках, и этот важный недостаток поставил его теперь в величайшую опасность со стороны такого неприятеля, который в других обстоятельствах, даже при превосходстве в силах, никаким образом не мог бы выдержать нападения малого числа хорошо устроенных войск. По счастью, Агесилай открыл удобную для движения вперед местность, и так как она была занята акарнанскою тяжелою пехотою, то и решился немедленно напасть на эту последнюю. Ему удалось оттеснить акарнанян, хотя, по причине сильной и меткой стрельбы их, и не без урона для себя, и затем снова достигнуть наконец равнин. Здесь он распространил повсюду опустошения, напал, по просьбам ахэян, на некоторые акарнанские города, однако без успеха, и так как приближалась осень, то предложил удалиться из Акарнании. Ахэяне, недовольные тем, что не взято было даже ни одного города, усиленно убеждали Агесилая остаться по крайней мере столько времени, сколько нужно было для воспрепятствования акарнанянам в озимых посевах. Но Агесилай отвечал, что они не разумеют собственных выгод: намереваясь воротиться следующим летом назад, он представил, что неприятель тем сильнее будет тогда желать мира, тем более станет опасаться за истребление богатых своих жатв.
He легкое и безопасное дело было впрочем воротиться на зиму в Пелопоннес. В следствие предшествовавшего отступления Агесилая из Коринфии в Лаконию и поражения спартанцев при Лехэе, Спарта утратила господство на перешейке, а переправу на судах чрез коринфский залив преграждала афинская эскадра. По необходимости должно было отступать чрез Этолию, враждебно расположенную и притом столь гористую и пересеченную, что против воли воинственных ее жителей никакое войско, ни большое, ни малое, не могло пройти чрез нее. По счастью, Агесилаю удалось. обещанием обратного покорения столь давно уже занимаемого мессенянами Навпакта, склонить этолян к беспрепятственному пропуску его войска (391).
В следующем году (390) действительно случилось то, что предвидел Агесилай. Акарнаняне, узнав, что Агесилаево войско снова собралось идти в страну их, и усматривая, с одной стороны, что подвергаются истреблению своих жатв, а с другой, что не имеют гаваней и подвозов продовольствия, вскоре заключили мирный договор с Спартою и мир с ахэянами.
Таковы были действия Агесилая и Ификрата, замечательнейшие из всех действий сухопутной коринфской войны. Все прочие заключались в частных предприятиях, набегах и стычках, разорении края и т.п. и не представляют ничего замечательного.
Между тем на море и берегах малой Азии производилась деятельная война, в которой успех был почти постоянно на стороне афинян, спартанцы же претерпевали беспрестанные неудачи и поражения. Чтобы восстановить дела Спарты в малой Азии, в 392-м году туда вторично был послал неспособный Фимврон. Сатрап Лидии, Струт, завлек Фимврона в засаду и нанес его войску сильное поражение и большой урон, причем сам Фимврон был убит. Для собрания остатков Фимвронова войска, обеспечения некоторых, снова принявших сторону Спарты городов и ведения войны против Струта, спартанское/ правительство в 391-м году послало в малую Азию нового предводителя, Дифрида. Деятельностью, благоразумием и особенною удачею Дифрид успел значительно восстановить дела Спарты в малой Азии и даже приобрести денежные средства для набора и содержания новых наемных войск. Но брат Агесилаев, Телевтий, посланный в 390-м году с небольшою эскадрою к Родосу, не мог отторгнуть от Афин присоединившегося к ним этого острова.
Напротив, со стороны афинян Фрасивул, направившийся с 40 афинскими триремами в Геллеспонт, — восстановил демократию в сдавшихся ему: Византии, Халкедоне, почти всех городах Лесбоса, на острове Фасе и наконец (весною 389 года) в Аспенде. Но озлобленные грабительствами Фрасивуловых войск, жители Аспенда напали на них ночью врасплох, разбили их, убили самого Фрасивула и снова отложились от Афин. На место Фрасивула был послан Ификрат с 8-ю триремами и 1.200 пелтастов в то самое время, когда и спартанцы отправили туда же, с 3-мя триремами и деньгами для набора 1000 наемников, нового предводителя, Анаксибия. Вскоре по наборе Анаксибием наемников, Ификрат, высадясь на малоазиатский берег, напал на Анаксибия, неподалеку от Абидоса, врасплох из засады, и истребил почти весь его отряд, при чем сам Анаксибий был убит (389). Наконец в 388 году Хабрий, посланный афинянами с сильным войском в острову Эгине, жители которого производили жестокие морские разбои и грабежи на берегах Аттики, нанес находившемуся на этом острове отряду спартанских войск под начальством Горгопа столь сильное поражение, что совершенно обеспечил тем берега Аттики от нападений эгинян.
Последним замечательным и на этот раз успешным для Спарты действием морской войны было внезапное нападение Телевтия на афинский Пирей (387). Приведя все найденные в нём суда в негодность в употреблению, Телевтий с богатою добычею удалился еще прежде, нежели жители Пирея и Афин могли противопоставить ему деятельное сопротивление.
Теснимая с сухого пути и моря, Спарта уже в 392-м году пыталась примириться с персами и посылала в малую Азию, для переговоров с тогдашним сатрапом Лидии, Терибазом, знатного спартанца Анталкида. Но Конон умел в то время воспрепятствовать заключению между Спартою и Терибазом договора. Телер же, отчаиваясь в возможности восстановить политические первенство свое в Греции без денежных пособий персов, Спарта решилась какою бы то ни было ценою примириться с последними и прекратить войну, которая могла быть только вредною для нее и выгодною для Афин. Вследствие того в малую Азию снова послан был Анталкид для мирных переговоров с Терибазом. И вскоре (в июне 387-го года) Терибаз именем Артаксеркса объявил послам греческих республик нижеследующие условия мира: 1) все греческие города в Азии, равно и острова Клазомены, и Кипр, долженствовали обратно поступить в подданство Артаксеркса, и 2) все другие, большие и малые, греческие города долженствовали быть признаны самоуправляющимися ( αύτόνομοι), за исключением островов Лемноса, Имброса и Скироса, которые имели, как и прежде, оставаться под властью афинян. Не принявшим этих условий Артаксеркс грозил войною на суше и море, в союзе с теми, которые примут оные и которым обещал помогать деньгами и флотом. Но все без исключения греческие республики приняли предписанные им Артаксерксом условия, и выгодный для персов, но постыдный для греков и в особенности для спартанцев мир, известный в истории под названием Анталкидова, положил конец 12-ти летней войне Спарты с персами и греческим союзом.
Война эта вообще представляет почти тот же характер, что и пелопоннесская, которой была как бы продолжением, с некоторым только различием во взаимном, относительном полонении, целях и средствах воевавших сторон. В особенности она имеет большое сходство с последними восемью годами пелопоннесской войны (412-404). Действия Ификрата и особливо Агесилая были искуснейшими и замечательнейшими в ней и заслуживают особенных внимания и изучения.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. ВОЙНА МЕЖДУ СПАРТОЮ И ФИВАМ. ПОХОДЫ АГЕСИЛАЯ, ПЕЛОПИДА И ЭПАМИНОНДА (378-362).

§ 69. Причины войны. — I . Первая половина войны до сражения при Левктре включительно (378-371); — § 70. Война в Беотаи. — Действия Агесилая и Пелопида — § 71 Война Афин со Спартою на море. — Действия Хабрия, Тимофея и Ификрата. — § 72. Общий мир, за исключением Фив; — Война Спарты с одними Фивами; — Сражение при Левктре (372-371). — II . Вторая половина войны со времени победы при Левктре (371-362). — § 73. Следствия победы при Левктре. — Война в Пелопоннесе. — 1-й и 2-й походы Эпаминонда в Пелопоннес (371-368). — § 74. Война в Фессалии. — 1-й я 2-й походы Пелопида в Фессалии (368-367). — § 75. Война в Пелопоннесе (366-365). — 3-й поход Эпаминонда в Пелопоннес (366). — § 76. 3-й поход Пелопида в Фессалии (365). — Действия Эпаминонда на море. — § 77. Война в Пелопоннесе (364-362). — 4-й и последний поход Эпаминонда в Пелопоннес (362). — Сражение при Мантинее. — Общий мир. — § 78. Общий вывод о военном устройстве греков и состоянии у них военного искусства вообще и искусства ведения войны в особенности, от нашествия персов на Грецию до времен Филиппа Македонского.

Источники: Ксенофонта Элленики, Плутарх, Диодор Сицилийский Корнелий Непот, Полибий и указанные выше.

§ 69. Причины войны.

Поставленная, в силу Анталкидова договора, исполнительницей оного, Спарта снова приобрела верховную власть в Греции, снова начала действовать с надменностью и самоуправством, притесняя слабейших, строго наблюдая за автономиею (самоуправлением) городов и не допуская образования нигде и никаких союзов. Между прочим, в 382 году она вероломно овладела, при пособии фивских аристократов, фивским замком Кадмеею, поставила в него спартанский гарнизон, изменила демократический образ правления в Фивах в олигархический и вполне подчинила себе эту республику. По взятии войсками ее, после двухлетней, трудной осады (382-380), Олинфа, богатого и сильного греческого города на берегах Македонии, вокруг которого, под первенством его, начал образоваться союз, — в Греции, казалось, уже не было более ни одной республики, ни одного города, которые смели и могли бы восстать против Спарты, как вдруг переворот в Фивах изменил все. Несколько Фивских изгнанников-демократов (в числе их находился и знаменитый в последствии Пелопид) в декабре 379 года успели скрытно пробраться в Фивы, умертвили начальников олигархической партии и овладели замком Кадмеею, спартанский гарнизон которого, не имея продовольствия, сдал оный на условии свободного выхода (в январе 378 года).
Восстановив независимость Фив и демократический образ правления в них, Фивяне приготовились к упорнейшей обороне. Спартанское же правительство немедленно послало в Беотию войско, предводительство над которым, отклоненное Агесилаем под предлогом старости, вверило другому спартанскому царю, молодому Клеомброту, с приказанием обеспечить независимость беотийских городов от Фив и автономию их.

I.
Первая половина войны до сражения при Левктре включительно (378-371).

§ 70. Война в Беотии. — Действия Агесилая и Пелопида.

Клеомброт, вступив в Беотию, ограничился буквальным исполнением данного ему назначения: поставил в города Беотии спартанских. армостов или правителей, с спартанскими гарнизонами, а сам с главными силами воротился в Пелопоннес. По удалении его, армост города Феспия, Сфодрий, как кажется подкупленный фивянами, самовольно двинулся к афинскому Пирею, в намерении овладеть им посредством внезапного ночного нападения. Но не успев прибыть к Пирею до рассвета, он воротился в Феспий, разграбив и сжегши несколько сельских жилищ на пути чрез Аттику. Афиняне жаловались на него Спарте, но когда он, влиянием Агесилая, был оправдан, то немедленно приняли сторону фивян, послали им Хабрия с вспомогательным отрядом войск и начали вооружать сильный флот для ведения войны против Спарты на море (378).
Со своей стороны Спарта вторично послала в Беотию войско, уже под предводительством Агесилая, который на этот раз не мог более отказаться от начальствования (378).
С этого времени начинается и семь лет до самого сражения при Левктре (378-371) почти беспрерывно продолжается война в Беотии, весьма замечательная теми: искусством и постоянным успехом, с которыми ее вели фивяне. Со спартанской же стороны, в войне этой заслуживают некоторого внимания только действия Агесилая в первых двух годах (378-377).
В первом походе 378 года Агесилай начал с того, что обеспечил себе средства вступления из Пелопоннеса в Беотию, уже затрудненного присоединением Афин к Фивам. Чтобы проникнуть в Беотию, необходимо было иметь в своей власти горные проходы между этою областью и Аттикою. Для достижения этого, Агесилай искусно и удачно воспользовался войною, происходившею в это время между орхоменянами и клиторянами, гражданами небольшого, соседственного с Орхоменом города. Он приказал тем и другим немедленно прекратить войну и потребовал, чтобы наемные войска клиторян заняли горные проходы между Беотиею и Аттикою, обещая за то обеспечить земли клиторян от внешних нападений. Орхоменяне и клиторяне не смели ослушаться из опасения мщения Спарты — и вход в Беотию был открыт Агесилаю. Фивское правительство приняло между тем всевозможные меры для прикрытия и обеспечения фивских земель, и оградило их пределы укрепленными линиями. Но так как фивских войск было мало и для обороны линий недостаточно, и следовательно линии эти были на всех пунктах слабы, то Агесилай и прорвался сквозь них без труда. Он не мог однако принудить фивян к общей битве, от которой они постоянно уклонялись, укрываясь за стенами Фив. И потому, разграбив и разорив фивския земли до самых Фив, он воротился в Пелопоннес. По удалении его, Фебид, начальник спартанского гарнизона в Феспие, продолжал грабить и разорять фивские земли. Но фивяне, уклонявшиеся от битвы со всем спартанским войском, лично предвидимым Агесилаем, уже смело двинулись против слабейшего в силах Фебидова отряда и, предвидимые Пелопидом, разбили его при Феспие, после чего разорили соседственные беотийские земли, ободрились и усилились (378).
В следующем 377 году Агесилай, заняв заблаговременно проходы чрез Киферон, снова вторгнулся в Беотию — и снова фивяне стали уклоняться от общей битвы с ним, деятельно ведя однако малую войну, и нанесли ему столько же вреда, сколько и он причинил им разграблением и разорением их земель. Этим впрочем и ограничились действия и успехи его в Беотии. Он возвратился в Пелопоннес и по причине тяжкой болезни уже долгое время не мог предводительствовать войском, которым с тех пор начальствовал неопытный и неспособный Клеомброт. Предводительствуемые им спартанцы продолжали почти ежегодно вторгаться в Беотию, но уже с постоянным неуспехом и постепенно возраставшим вредом для себя. Ибо фивяне по-прежнему продолжали уклоняться от общей битвы и деятельно, искусно — и успешно вели малую войну, пользуясь всеми возможными случаями для одержания над спартанцами частных успехов и поражения их по частям. Ежедневные стычки с ними, хота и нерешительные, были однако же важны 1) тем, что служили ее упражнению фивян в военном деле, в котором они были далеко не столь опытны и искусны, сколько спартанцы, целую жизнь свою упражнявшиеся в нем, и 2) тем, что воспламеняли мужество фивян, укрепляли их тело, доставляли им военную опытность и внушали необходимое самодоверие. Таким образом спартанцы, так сказать, сами, против своей воли, были наставниками фивян в военном деле. Но еще более, нежели спартанцам, фивяне были обязаны в этом отношении достойным своим предводителям, которые удачно избирали удобные для нападений на спартанцев случаи, вводили фивян в бой вовремя и кстати, и беспрестанно одерживали над спартанцами более или менее важные успехи. Пелодиду, бывшему в это время одним из 7-ми фивских беотархов и лично начальствовавшему только что учрежденною фивскою священною дружиною, в особенности принадлежат честь и слава такого рода действий и успехов фивяв. Он преимущественно руководил и управлял первыми и способствовал одержанию последних. Из частных успехов предводительствуемых им фивян над спартанцами, замечательнейшими, после поражения Фебида, были одержанные при Танагре и особенно при Тегире. Уже давно выжидал Пелолид удобного случая для овладения, посредством внезапного нападения, Орхоменом, который, держась стороны Спарты, получил от последней в защиту отряд пехоты. Однажды, узнав, что отряд этот вышел из Орхомена для произведения набега на Локриду, и надеясь застигнуть Орхомен беззащитным, Пелопид двинулся к нему с священною дружиною и небольшим числом конницы. Но приблизясь к Орхомену, он узнал, что из Спарты идет отряд войск на смену орхоменского гарнизона, и потому двинулся назад чрез Тегиру (лежавшую между копаисским озером в Беотии и эвбейским проливом). To был единственный путь, которым он мог следовать вдоль подошвы гор, ибо вся соседственная равнина была понята разливом реки Меласа. На этом пути фивяне неожиданно встретили спартанский отряд, возвращавшийся из Локриды. Выйдя с боку из горного ущелья, он преградил фивянам путь. Пелопид немедленно выдвинул вперед свою конницу, шедшую в хвосте, а священную дружину построил между тем в тесно сомкнутый четвероугольник. {В первы й раз, ибо дотоле священная дружина в бою была распределяема по передним шеренгам фаланги. С этого же времени она всегда составляла отдельную, самостоятельную часть.} Спартанцы, которых было 2 моры пехоты, первые стремительно напали на фивян. Произошел упорный рукопашный бой, в котором оба начальствовавшие спартанцами полемарха и с ними множество гоплитов были убиты, а оставшиеся спартанские войска были принуждены расступиться, чтобы пропустить Пелопида. Но Пелопид, вместо того, чтобы воспользоваться этим и свободно продолжать движение, снова напал на спартанцев. еще находившихся в строю, нанес им большой урон и принудил остатки их спасаться бегством. Фивяне преследовали их, однако же, недалеко, опасаясь находившихся по близости орхоменян и вновь прибывшего спартанского отряда. Довольные тем, что пробились сквозь неприятеля, нанеся ему сильные поражение и урон, они воздвигли трофей и воротились в Фивы.
Вообще война, веденная фивянами в Беотии под главным руководством Пелопида, заслуживает полных внимания и похвалы. Она бесспорно принесла Фивам более пользы, а Пелопиду более чести, нежели сколько оных снискали бы им, может быть самые блистательные и громкие победы. Она собственно положила основание силе и величию Фив. В ней фивяне значительно усовершенствовались в военном деле., снова утвердили господство свое над городами Беотии, совершенно вытеснили спартанцев из этой области, уничтожили влияние их на нее, усилились и начали уже вторгаться в союзную с Спартою Фокиду. Фокеане просили помощи Спарты, и спартанское правительство послало в Фокиду Клеомброта с войском, но уже не чрез коринфский залив; фивяне очистили Фокиду, а Клеомброт остался в ней для обеспечения ее впредь от нападений фивян (372).

§ 71. Война Афин с Спартою на море. — Действия Хабрия, Тимофея и Ификрата.

Между тем, как фивяне удачно воевали против Спарты на твердой земле, в Беотии, — союзники, их, афиняне вели против нее не менее деятельную, искусную и успешную войну на море. В войне этой особенно отличились афинские полководцы: Хабрий, достойный сын Конона — Тимофей, и, Ификрат.
Неудачи и вообще вялое ведение войны в Беотии побудили эфоров в 376 году подкрепить сухопутные действия морскими. — Имея в виду пресечь подвозы продовольствия в Афины морем, и голодом принудить эту республику в отложению от союза с Фивами и примирению с Спартою, они поставили 60 спартанских трирем, под начальством Поллия, при островах Эгине, Косе и Андросе, с приказанием перехватывать все суда с продовольствием, плывшие в Афины. Но Хабрий, предводительствуя афинским флотом, разбил Поллия при Наксосе, взял у него 24 триремы и значительную добычу, и восстановил свободный подвоз продовольствия в Афины. Затем Тимофей, посланный с 60-ю афинскими триремами кругом Пелопоннеса в коринфский залив, чрез который спартанцы намеревались переправить войско в Беотию, опустошил берега Пелопоннеса, утвердился в коринфском заливе и принудил спартанцев не только отказаться от переправы войска в Беотию, но и помышлять об обороне Пелопоннеса. После того, обратясь к Коркире, он успел привлечь этот богатый и сильный остров, имевший довольно значительный флот, на сторону Афин. Завидуя такому усилению морских сил Афин и вместе тревожась им, Спарта послала к Коркире 55 трирем под предводительством Николоха. Но Тимофей разбил Николоха при Коркире и усилился после того присоединением коркирских судов, до числа 70-ти трирем. Совершенный недостаток денег для ведения войны принудил однако афинян. искать примирения с Спартою. Мир был заключен — и вскоре прерван Спартою под тем предлогом, что Тимофей, на обратном плавании с флотом в Афины, способствовал возвращению на Закинф некоторых изгнанников этого острова. Пользуясь тем, что афинский флот уже был разоружен, спартанское правительство отправило 60 трирем под предводительством Мнасиппа к Коркире для обратного покорения этого острова. Мпасипп обложил на нем главный город Коркиру; во жители его оборонялись упорно и долго, а между тем афиняне послали им в помощь Ификрата с флотом. Ификрат, во время плавания кругом Пелопоннеса, беспрерывно занимал людей на флоте морскими упражнениями, был во всегдашней готовности к бою и вместе с тем, стараясь по возможности ускорить плавание, продолжал оное, сверх обыкновения, даже и по ночам. Прибыв к устью р. Алфея (в Элиде), он сведал, что при одной вылазке коркирян, Мнасипп был разбит и убит, а остатки его войска воротились в Пелопоннес. Тогда Ификрат направился к острову Кефаллении, привел его в подданство Афин, затем захватил при Коркире 9 трирем, присланных Дионисием старшим, тираном сиракузским, в подкрепление спартанскому флоту, утвердил влияние Афин в Акарнания и, усилив флот свой уже до числа 90 трирем, готовился напасть на Пелопоннес (372). Но в это самое время Афины вторично вступили с Спартою в мирные переговоры.

§ 72. Общий мир, за исключением Фив; война Спарты одними Фивами; сражение при Левктре (372-371).

Причины, побудившие Афины искать примирения с Спартою, заключались во 1-х в недостатке денежных средств для ведения войны, во 2-х в усилении Фив уже до такой степени, что они не нуждались более в помощи Афин, и в- 3-х в неудовольствии, возбужденном в афинянах жестоким поступком фивян с феспийцами и в особенности с платеянами, всегда усердствовавшими афинянам, всегда сопротивлявшимися власти фивян, а именно — фивяне изгнали и феспийцев, и платеян из их городов. Изгнанники просили помощи Афин и афиняне, — дав. им убежище у себя, отправили в Спарту посольство для переговоров о мире. Вскоре в Спарте собрались послы всех вообще греческих республик, в том числе и фивской, и в июле 372-го года заключен был мирный договор, подтверждавший договор Анталкидов и автономию греческих городов. Фивские послы, имея во главе Эпаминонда, настоятельно требовали утверждения ими договора своею подписью не за одни Фивы, но и за все города Беотии, представляя, что Фивы имеют такое же право господствовать над городами Беотии, как Афины над городами Аттики и Спарта над городами Лаконии. Но Агесилай восстал против этого — и Фивы, исключенные из общего договора и оставшись одни, без союзников, против Спарты, хотевшей принудить их к признанию автономии беотийских городов, решились всеми силами сопротивляться ей и не только удержать за собою господство над Беотиею, но даже сокрушить власть Спарты и достигнуть первенства в Греции. Такова уже действительно была цель, предположенная фивским правительством или лучше сказать двумя отличнейшими членами онаго — Пелопидом и Эпаминондом. Многие обстоятельства подавали достаточный повод надеяться на успех столь важного и трудного предприятия. С одной стороны все народы и республики Греции, и даже давнишние союзники Спарты в Пелопоннесе, были более или менее одушевлены неприязнью к этой высокомерной республике. С другой стороны, почти в каждом греческом городе и даже в самом Клеомбротовом войске была преданная фивянам партия. Фивяне достигли уже числительной и нравственной силы и совершенства — в воинских устройстве, порядке и искусстве — в достаточной степени для того, чтобы с вероятностью успеха отважиться на решительную борьбу с Спартою, войска которой они уже ее раз побеждали в частных встречах. Но всего важнее было решительное превосходство их в начальствовании войсками. Между теш, как со стороны спартанцев Агесилай был дряхл и болен, а Клеомброт неспособен, малоуважаем и даже обвиняем некоторыми в тайных: расположении и действиях в пользу фивян, в главе последних были два вождя, ознаменовавшие себя, один в высших, другой — еще в низших званиях и чинах, необыкновенными доблестями души и дарованиями военными. Предводимые ими, фивяне, при всех других, благоприятных Спарте обстоятельствах, уже могли иметь не только вероятность, но и полную надежду на успех.
И с самого начала надежда эта начала осуществляться под блистательнейшими предзнаменованиями. Ожидая вторжения Клеомброта яз Фокиды, Пелопид я Эпаминонд укрепили с этой стороны границы Беотии и заняли войсками горные проходы между Беотиею и Фокидою. Действительно, Клеомброт получил приказание вступить из Фокиды в Беотию, для восстановления автономии ее городов. Но он обманул ожидания Пелопида и Эпаминонда, скрытно и беспрепятственно совершив движение, вместо востока к югу, малоизвестным горным путем, к Креузе, беотийской пристани на берегу коринфского залива. Овладев горным проходом из мегарской области в Беотию, он без сопротивления вступил в феспийский округ и расположился станом при Левктре. Это фланговое, скрытное движение Клеомброт из Фокиды — чужой, хотя и союзной, области, отделенной от Пелопоннеса коринфским заливом — на главный, прямой путь из Пелопоннеса в Беотию чрез коринфский перешеек, было не без достоинства и заставляет предполагать, что Клеомброт произвел его не по собственному соображению, а по чьему-либо чужому внушению. Между фивянами оно распространило величайший страх. Беотархи собрались на совет, и здесь произошло тоже самое, что и в совете афинских стратегов перед сражением при Марафоне. Большинство мнений требовало того или другого рода оборонительных действий: но Эпаминонд, бывший в это время беотархом, решительно потребовал, подобно Мильтиаду, немедленных: движения против Клеомброта и вступления с ним в битву. По-видимому, это было весьма естественно, но если принять в соображение, что здесь дело шло уже о нападении фивян впервые на целое спартанское войско, и притом превосходное в силах, то мнение Эпаминонда действительно должно быть признано необыкновенно решительным и смелым, особенно при тогдашнем нравственном состоянии фивян. Пелопид первый присоединился к этому мнению, и так как он пользовался чрезвычайными уважением и доверием фивян, хотя и не был в это время беотархом, а начальствовал только священною дружиною, то и все беотархи также согласились на битву в открытом поле. Употребив всевозможные средства для ободрения и одушевления фивян, сильными, убедительными речами, благоприятными предзнаменованиями и т.п., они вверили Эпаминонду главное начальствование и все распоряжения к битве — и двинулись к Левктре.

Здесь, между тем, Клеомброт оставался в непостижимом бездействии. Подчиненные военачальники всеми силами старались внушить ему деятельность и мужество, которых, если верить Ксенофонту, он не оказывал нимало, и советовали ему немедленно идти против фивян и вступить с ними в битву. Собран был военный совет: но пока в нем происходили совещания и прения, приблизилось фивское войско и по необходимости должно было изготовиться к бою (8-го июля 371-го года по полудни). Войско построили впереди стала следующим образом: Клеомброт стад на правом крыле с спартанскою фалангою, имевшею 12 шеренг в глубину; впереди ее, без всякой основательной причины, без всякой видимой пользы, потому только, что тут была ровная местность, поставлена спартанская конница, в это время в особенности плохая; в средине же и на левом крыле расположены союзные войска. Всего в спартанском войске было, по свидетельству Плутарха, 10.000 челов. пехоты и 1.000 челов. конницы; другие писатели не означают числительной его силы и говорят только, что оно было почти вдвое сильнее фивскаго или же значительно превосходило его числом.
В фивском войске было всего только 8.000 челов., а именно: 6.000 челов. тяжелой и 1.500 чел. легкой пехоты, и 500 чел. фессалийской конницы. Приблизясь к неприятельскому войску и усмотрев числительное его превосходство, Эпаминонд убедился в невыгоде и даже опасности фронтального нападения на него — и мысль новая, блистательная, родилась в уме его. Он решился произвести удар но целым своим фронтом на целый же фронт неприятеля, но усиленным левым крылом своим на правое крыло неприятельского войска, т.е. на лучшую, надежнейшую часть и главную силу его — спартанскую фалангу, удерживая между тем на месте правое свое крыло, а в средине наступая, для поддержания левого крыла, уступами с левого фланга, словом — левым своим крылом произвести нападение на правоё врыло неприятеля в косвенном боевом порядке. Для этого он построил оконечность левого крыла фивской фаланги в один сомкнутый, глубокий четвероугольник (по нынешнему в колону), имевший 32 ряда во фронте и 48 шеренг в глубину, следовательно всего 1.536 гоплитов. Средину же и правое. крыло фаланги (остальных 4.464 гоплитов) он построил глубиною только в 8 шеренг и придал им всю легкую пехоту. {Если принять, что обыкновенною глубиною фивской фаланги была 8-ми шереножная, то с вероятностью предположить можно, что фивская боевая колонна была составлена или 1) из 6-ти частей, имевших каждая по 32 ряда во фронте и 8 шеренг в глубину, и построенных одна позади другой, — или же, что вероятнее, 2) из 12 частей, имевших каждая по 16-ти рядов во Фронте и 8 шеренг в глубину и построенных, по две в ряд одна позади других. } Священную дружину он поставил на левом фланге своего четвероугольника. Расположение же спартанской конницы впереди спартанской фаланги побудило его, в намерении воспользоваться этою ошибкою, расположить отличную, бывшую у него фессалийскую конницу., также впереди своего левого крыла, насупротив спартанской. Построив таким образом фивское войско, он лично повел боевой четвероугольник прямо на средину и правый фланг спартанской фаланги.
Изумленные при виде новых для них построения и наступления фивян, спартанцы продолжили — как выражаются Ксенофонт, Плутарх и другие древние писатели — правое крыло свое, т.е. двинули собственную своею фалангу вправо для удержания Эпаминонда с фронта и воспрепятствования ему взять фалангу их во фланг и в тыл. Но в то самое время, когда спартанская фаланга шла шеренгами на право и между нею и срединою спартанского войска образовался промежуток, более и более увеличивавшийся, фессалийская конница напала на спартанскую и опрокинула ее на двигавшуюся позади спартанскую фалангу. Приведенная тем в расстройство и еще не успев оправиться, спартанская фаланга была, стремительно атакована фивским четвероугольником с фронта, а священною дружиною во фланг и в тыл. Произошел жестокий и кровопролитный рукопашный бой, в котором Клеомброт был один из первых смертельно ранен и с ним пало множество спартанских военачальников и гоплитов. Наконец спартанская фаланга была прорвана фивским четвероугольником, и с огромным уроном, в довольно большом беспорядке отступила в находившийся позади стан. Между тем, как ее преследовала фессалийская конница, Эпаминонд с четвероугольником и священною дружиною обратился вправо против средины неприятельского войска, оставшейся открытою с правого фланга. Но угрожаемые им справа, а остальным фивским войском — с фронта, неприятельские центр и левое крыло не выждали нападения и бежали назад в стан, вовсе не. участвовав в битве. Потеряв убитыми, сверх Клеомброта, более 400 спартанских гоплитов (из числа 700) и до 1.000 лакедемонян, спартанцы просили перемирия для погребения убитых, и тем признали себя побежденными; — фивяне же, понеся незначительный урон, воздвигли на поле битвы победные трофеи, но не отваживаясь напасть на укрепленный, выгодно-расположенный на высотах стан спартанского войска, обложили его, в намерении отрезать это войско от подкреплений и подвозов продовольствия из Пелопоннеса, и голодом принудить его наконец в сдаче.
Такова была знаменитая битва при Левктре, в которой фивяне, благодаря превосходным тактическим распоряжениям Эпаминонда и впервые употребленному им, косвенному боевому порядку, одержали решительнейшую победу над превосходным в силах спартанским войском и наголову разбили самих спартанцев!

II.
Вторая половина войны со времени победы при Левктре (371-362).

§ 73. Следствия победы при Левктре. Война в Пелопоннезе. 1-й и 2 — и походы Эпаминонда в Пелопоннесе (371-368).

Победа при Левктре была решительною и сама по себе, и по своим последствиям. Она нанесла Спарте жестокий удар в нравственном и политическом отношениях, унизив гордую республику сию и сокрушив господство ее над Грециею, и послужила началом быстрых: усиления и возвеличения Фив, и распространения влияния их в Греции. Сообразно с тем изменяется и война между этими двумя республиками. Фивы действуют уже решительным наступательным образом, Спарта же является стороною обороняющеюся. Подобно тому, как до битвы при Левктрах, спартанцы вели наступательную войну в Беотии, так теперь фивяне, вмешавшись в дела Пелопоннеса и приобрев в нем союзников, начали вносить войну во внутренность его и даже самой Лаконии. И они вели войну с замечательными искусством, и успехом: ибо главными действователями в ней с их стороны были Пелопид и особенно Эпаминонд. Последний явился в ней столько же искусным политиком, сколько и великим полководцем, и едва не сокрушил совершенно Спарты.
При вести о поражении спартанского войска при Левктре, спартанцы явили большую твердость, и правительство их немедленно призвало к оружию всех граждан Спарты и лакедемонян свыше 40-ка летнего возраста, не исключая и должностных лиц. По усилении их вскоре вспомогательными войсками пелопонесских союзников Спарты, они были отправлены, под предводительством Агесилаева сына, Архидама, в помощь войску, обложенному при Левктре.
С своей стороны фивяне предложили афинянам и Иасону, тирану Фер в Фессалии, вступить в союз с ними. Афиняне, уже завидуя возраставшей силе Фив и тревожась, ею, отказали фивянам в союзе. Но Иасон, могущественнейший в это время в Фессалии владетель, быстро двинулся с сильным войском в Фокиду и, не встретив в ней сопротивления, в Беотии соединился с фивянами. Здесь он явился посредником между Фивами и Спартою, способствовал заключению между ними перемирия и тем доставил возможность обложенному при Левктре спартанскому войску отступить чрез Киферон в. мегарскую область, где оно соединилось с войском Архидама и вместе с ним возвратилось в Пелопоннес (371).
В следующем году (370) Эпаминонде успел возбудить против Спарты врагов в самом Пелопоннесе — и с этого времени Пелопоннес сделался поприщем раздоров и междоусобий, подававших Фивам повод постоянно вмешиваться в дела этой части Греции и вносить в нее войну. Мантинеяне восстановили Мантинею, а города Аркадии (исключая Орхомена) составили новые, самостоятельный, демократический союз, средоточием которого сделался вновь сооруженный для того аркадянами город Мегалополь (370). Недовольная этим, противная олигархическая партия просила помощи Спарты. Но все усилия Агесилая и спартанцев остались тщетными, Зимою с 370 на 369 год Агесилай совершил поход в Аркадию, имел верх во всех стычках и частных делах с аркадянами, ведшими малую войну, но не мог принудить их к общей битве, от которой они постоянно уклонялись. И потому, разграбив и разорив земля аркадские и мантинейские, он без дальнейших успехов возвратился в Лаконию. Эпаминонд поспешил воспользоваться таким разделением Пелопоннеса в самом себе. Фивы приняли сторону аркадскаго союза, возбудили соседственныя с ними республики против Спарты и в январе 369 года фивское войско (числом около 6.000 челов.), усиленное вспомогательными войсками фокеян, локрян, акарнанян, мелосцев, эвбеян и некот. друг., двинулось, под предводительством Эпаминонда, в Педопоннес. He найдя уже более Агесилая в Аркадии и усилевный вспомогательными войсками аргивян, элеян, аркадян и даже беглецами из самой Лаконии, уже до числа 70.000 челов. (между которыми одной тяжелой пехоты было уже до 40.000 челов.), Эпаминонд обеспечил независимость Мантинеи и самобытность аркадскаго союза, утвердил влияние Фив в Пелопоннесе и затем хотел уже предпринять обратный поход в Беотию. Но пелопоннесские союзники фивян представили ему, что в Лаконии было множество недовольных, готовых к восстанию, войско распущено и в скорости могли быть выставлены только одни спартанские войска, ибо большая часть лакедемонян отказалась бы стать под оружие, — а с другой стороны, что фивяне имели на своей стороне решительное превосходство в силах, устройстве и одушевлении. И потому они убедительно просили Эпаминонда двинуться в Лаконию и напасть на самую Спарту. Эпаминонд склонялся на их просьбы, и хотя время было зимнее, беотархам оставался только месяц до срока их начальствования, границы Лаконии были защищены горами, проходы в горах заняты спартанскими войсками и в Спарте должно было ожидать упорнейшего сопротивления, однако он решился идти в Лаконию. Пелопид присоединился к его мнению, а затем и прочие беотархи изъявили также свое согласие и вверили Эпаминонду и Пелопиду главное начальствование. Вследствие того, в том же январе месяце 369-го года 70.000 войск двинулись в Лаконию по двум главным направлениям. Вспомогательные войска фивских союзников пошли туда чрез Ионский горный проход в горном хребте Бореоне, на сев. — зап. границе Лаконии с Аркадиею, близ одного из источников р. Еврота. Проход этот был занят довольно значительным числом лакедемонских неодамов и тегейских беглецов, под начальством спартанца Исхолая. Расположенный на невыгодной местности, Исхолай был окружен превосходным в силах неприятелем, разбит и сам убит, а большая часть его отряда истреблена. В тоже время собственные фивския войска двинулись чрез другой, гораздо труднейший, но неприятелем незанятый горный проход, несколько к сев. — вост. от Ионскаго, при городке Барии, близ истока речки Эна, впадавшей в Еврот. Миновав этот проход беспрепятственно, фивяне соединились с войсками союзников и, не встречая сопротивления, двинулись в долину Еврота и потом вниз по левому берегу этой реки к Спарте, сожгли Селлазию и на пути все кругом предавали разорению и огню. На второй день, при переходе через горы, они прибыли к мосту на Евроте, по другую сторону которого, в недальнем расстоянии лежала неукрепленная, со всех сторон открытая Спарта. Найдя мост сильно занятым и избегая взятия оного приступом, Эпаминонд и Пелопид двинулись далее вниз по Евроту, перешли через него при Амиклах и оттуда направились уже к Спарте, продолжая грабить и разорять край. Этим они хотели, как кажется, выманить спартанцев из Спарты и разбить их в открытом поле.
Спарта была в ужасе и волнении. Никогда еще дотоле, в течение 600 лет; Лакония не видала в пределах своих неприятеля и никогда еще спартанцы не являли такого малодушия, так мало любви к отечеству и преданности, повиновения своему правительству! В самой Спарте открыт был заговор, и правительство, не доверяя свободным гражданам Спарты и лакедемонянам, не смело вооружить их. Но престарелый Агесилай, твердыми, решительными, деятельными и строгими мерами своими спас Спарту или, по крайней мере много способствовал спасению ее. Он казнил заговорщиков, вооружил 6.000 илотов, обещав им за верную службу свободу, и расположил их в средине и на важнейших пунктах города, твердо намеренный принять бой в нем, а не в открытом поле, как того желали фивяне. Коль же скоро он открыл, что неприятель переходит через Еврот для нападения на Спарту, то немедленно сосредоточил все свои войска на высотах в самой средине города, здесь уже намереваясь противопоставить упорнейшее сопротивление. В тоже время к союзникам Спарты в северо-западном Пелопоннесе, равно и к афинянам отправлены были послы с просьбою о помощи. Коринф; Сикион, Флиунт, Эпидавр в некоторые другие города северо-западного Пелопоннеса немедленно послали Спарте вспомогательные войска. Афиняне же разделились на две партии: одна хотела, чтобы Спарта была предоставлена грозившей ей участи, другая, напротив, движимая признательностью за великодушие Спарты после победы при Эгос-Потамосе и вместе завистью к возраставшему могуществу Фив и опасением оного, требовала, чтобы Спарте была подана просимая ею помощь. Последняя партия взяла наконец верх и Ификрат был послан с афинским войском в Пелопоннес.
Между тем фивское войско подступило к Спарте с южной ее стороны. Здесь показания историков чрезвычайно разногласны и даже противоречат одни другим. Так Плутарх в жизнеописании Агесилая говорит только, что Эпаминонд хотел вступить с спартанцами в бой в самой Спарте и там воздвигнуть трофей, но не мог принудить Агесилая ни к выступлению в бой, ни к сходу с занятых им в средине города высот, и потому принужден был отступить. В жизнеописании Пелопида он вовсе не говорит о действиях при Спарте и причинах отступления от нее. Плутархово же жизнеописание Эпаминонда, к сожалению, утрачено. Диодор Сицилийский говорит, что спартанцы вышли из Спарты на встречу фивскому войску во время перехода его через Еврот, вступили с ним в битву, нанесли ему большой урон, но по причине значительного превосходства его в силах, отступили с боем к Спарте. Здесь, на краю города, произошла вторичная, удобнейшая и кровопролитнейшая битва, в которой фивяне несколько раз уже почти совершенно овладевали Спартою, до при этом понесли такой урон, что Эпаминонд был принужден отступить и затем продолжал разорять Лаконию. Наконец Ксенофонт в своих Эллениках говорит, что когда фивское войско, предшествуемое многочисленною конницею (фивскою, фокейскою, локрийскою, элейскою и фессалийскою), подступило к Спарте, на встречу ему вышла спартанская конница. С презрением взирая да нее и ее малочисленность, фивское войско продолжало идти вперед, но едва из близлежавшего храма выступил скрытно-расположенный в нем, в засаде, небольшой отряд спартанской пехоты, показывая вид, что хочет поддержать свою конницу, как вся конница и по ее примеру многочисленная пехота фивскаго войска начали отступать в беспорядке — таковы будто еще были, по словам Ксенофонта, слава спартанских войск и внушаемый ими страх. He имея в виду ни преследовать неприятеля, ни вступать с ним в битву, но желая только угрожать ему боем, Агесилай расположил спартанские войска на выгоднейших пунктах впереди города. Фивское войско, отступив да некоторое расстояние от Спарты, расположилось станом. Возбудив против Спарты грозу, Эпаминонд вскоре не мог более совладеть с нею. В собственных фивских войсках он постоянно соблюдал строгие воинские подчиненность, порядок и осторожность; — но в войсках аркадян и других союзников никак не мог воспрепятствовать беспорядкам, неосторожности и оплошности, неразлучным с грабежом, которому войска эти предавались в высочайшей степени. Аркадяне, аргивяне и элеяне удалились даже, без ведома и согласия Эпаминонда и беотархов, в свои области, с приобретенною ими добычею. Остальные же войска начали нуждаться в продовольствии, время года было неблагоприятное для действий, и потому совет беотархов решил отступить от Спарты вниз по Евроту к морю и потом, чрез Мессению, из Пелопоннеса в Беотию.
Из этих разноречащих показаний (из коих сомнительнее всех Ксенофонтово) можно вообще заключить, что Эпаминонд и Пелопид первоначально хотели выманить спартанцев из Спарты и разбить их в открытом поле, во что Агесилай не отважился выйдя из Спарты и хотел принять бой в самом городе. Тогда беотархи решились перейти через Еврот и напасть на Спарту. Но или нападение было произведено только частью сил и отражено, или беотархи, видя Агесилаево войско расположенным на высотах в средине города, не зная, какие оборонительные меры приняты Агесилаем внутри города, опасаясь, может быть, отчаянной обороны и упорной, кровопролитной битвы в нем, не полагаясь на союзные войска свои, не в силах будучи удерживать их в повиновении и порядке, ослабленные самовольным удалением большой части оных, нуждаясь в продовольствии и слыша о приближении к Спарте из северо-западного Пелопоннеса вспомогательных войск, и о движении Ификрата с афинским. войском в Пелопоннес — вовсе не произвели нападение на Спарту и решились отступить от нее и из Пелононнеса.
Во всяком случае несомненно однако то, что они или, лучше сказать, Эпаминонд и Пелопид положили, еще до отступления из Лаконии и Пелопоннеса, довершить разорение первой из них и восстановить свободу и самобытность Мессении. Вследствие того фивское войско двинулось вниз по правому берегу Еврота, грабя города и селения, разоряя край и предавая все огню. Так без сопротивления достигло оно Гифия, на берегу моря, и, по словам Ксенофонта, три дня без успеха нападало на этот город, а по более вероятному свидетельству других писателей — овладело им и истребило находившиеся в нем, единственные у спартанцев морские склады. Затем, вступив в Мессению, беотархи восстановили независимость мессенян, находившихся столько веков под игом Спарты, основали и укрепили для них у подошвы горы Ифома новый город, названный Мессеною, оставили в нем фивский гарнизон и затем двинулись к коринфскому перешейку.
На пути из Тегея в Аргос, имея уже одни войска фивския и вспомогательные северных фивских союзников, беотархи встретили при Кенхрее (в Арголиде, близ границ ее с Аркадиею и Лакониею) афинское войско под предводительством Ификрата. Здесь, по свидетельству Плутарха, Ификрат был разбит и отступил, не на коринфский перешеек, для занятия на нем горных проходов и преграждения беотархам пути, но к Коринфу, чем и дозволил фивскому войску свободно отступить из Пелопоннеса в Беотию. Пристрастный к Афинам и Спарте, и несправедливый в отношении к Эпаминонду, Ксенофонт ничего но упоминает о поражении Ификрата и говорит только, что Ификрат, принадлежа к той именно партии, которая противилась оказанию Спарте помощи, с намерением отступил в сторону к Коринфу и что, следовательно, фивское войско одному этому обстоятельству, будто бы, было обязано свободным отступлением из Пелопоннеса. Как бы то ни были впрочем, фивское войско прошло чрез коринфский перешеек и возвратилось в Беотию, свершив первый, 85-ти дневный (по Диодору) поход свой в Пелопоннесе, результаты которого были столь же полезны и блистательны для Фив, сколько вредны и унизительны для Спарты.
По удалении фивян из Пелопоннеса; Спарта, окруженная в нем врагами (аргивянами, аркадянами и мессенянами) и волнуемая внутренними смутами (вся северо-западная часть ее была в восстании), видела необходимость соединяться сколь можно теснейшим союзом с Афинами, и вступила с ними в переговоры о совокупных действиях в предстоявшем походе. Оба правительства согласились было уже, чтобы верховное начальствование на твердой земле было предоставлено спартанцам, а на море афинянам. Но дух партий взял верх над благоразумием и выгодами обеих республик — и решено было, чтобы верховное начальствование на твердой земле и море принадлежало афинянам и спартанцам поочередно в продолжение 5-ти суток. Весною 368-го года соединенное спартанско-афинское войско собралось при Коринфе для того, чтобы преградить фивянам путь в Пелопоннес, а между тем часть сил была выдвинута вперед для занятия проходов в онейских горах, в средине коринфского перешейка. Но Эпаминонд, снова двинувшийся с фивским войском в Пелопоннес, успел, вследствие измены или, может быть, слабости сил начальствовавшего в онейских горах спартанского полемарха, заключить с ним перемирие и, пользуясь тем, пройти чрез коринфский перешеек и спокойно соединиться с аргивянами, аркадянами и элеянами. Значительно уступая ему в силах, войска спартанские и афинские оставались в оборонительном положении под защитою стен Коринфа, отразили, предводительствуемые Хабрием, нападение фивян и союзников их на одни из ворот этого города, но позволили им беспрепятственно разграбить и разорить владения его и Эпидавра. Вскоре военные действия, открытые Александром, тираном ферским, против северных союзников фивян, побудили Эпаминонда поспешно идти из Пелопоннеса в Беотию. По удалении его, вспомогательные войска, присланные Дионисием старшим, тираном сиракузским, в помощь Спарте, и состоявшие из галльской и испанской пехоты и из греко-сицилийской конницы, одержали немаловажные успехи над союзниками фивян в Пелопоннесе, причинили им много вреда и, взяв у них богатую добычу, возвратились в Сицилию.
Угрожаемая бедственною участию, Спарта снова обратилась между тем к персам — и в Греции явился некто Филиск, грек из Абидоса, в звании посла персидского сатрапа Вифинии, Ариобарзана, и с предложением посредничества Артаксерксова для заключения общего между греками мира (368). Но Фивяне никак не хотели согласиться, чтобы Мессения была снова возвращена под власть Спарты. Тогда Филиск, не успев примирить греков, снабдил спартанцев данными ему Ариобарзаном деньгами, и вскоре сын Агесилая, Архидам, с набранными помощью этих денег наемниками и снова прибывшими из Сицилии вспомогательными сиракузскими войсками, двинулся в Аркадию. Руководимые знатным, способным и честолюбивым согражданином своим, Ликомедом, и стремясь к равной с Фивами власти, аркадяне уже прервали связи свои с ними и с элэянами, и под предводительством Ликомеда одержали в Пелопоннесе многие важные успехи над спартанцами и афинянами. Но Архидам, вступив. в Аркадию, нанес соединенному аркадскому, аргивскому и мессенскому войску жестокое и решительное поражение (368) в битве, в которой, по Диодору, пало более 10.000 человек союзников и ни одного спартанца (почему спартанцы и назвали ее бесслезною). Победа Архидама положила конец успехам аркадян и была, как означено ниже, не без пользы для Спарты.

§ 74 Война в Фессалии. 1-й и 2-й походы Пелопида в Фессалии (368- 367).

Между тем, как это происходило в Пелопоннесе, фивяне на севере вмешались также и в дела Фессалии. Жестоко угнетаемые Александром Ферским, родственником убитого Иасона, фессаляне просили помощи и защиты Фив — и фивское правительство, радуясь случаю утвердить влияние свое в многочисленных и сильных, но дурно управляемых городах Фессалии, послало в эту область Пелопида с войском и полномочием действовать сообразно с выгодами Фив (368). Пелопид проник до Лариссы, вытеснил из нее, с помощью народа, Александров гарнизон, затем открыл переговоры со всеми городами Фессалии, обеспечил их со стороны Александра, отправился в Македонию, явился посредником между царем ее, Александром, и братом его, Птолемеем, заключил с первым из них союз, взял от него заложником младшего, еще малолетнего брата его, Филиппа (отца Александра Великого), и утвердив влияние Фив в Фессалии и Македонии, возвратился в Фивы.
По Диодору, на следующий год (367) Пелопид совершил вторичный и — по собственной его неосторожности — неудачный для него поход в Фессалию. Движимый великодушным рвением положить конец бедствиям войны и вступить в полезные для Фив переговоры, он явился невооруженный, с малым числом сопровождавших его лиц, на совещание с Александром ферским — и был взят им в плен. Поступок, столь вероломный, побудил Фивы к мщению; но беотархи, посланные в Фессалию, проникнув далеко во внутренность этой области и не встретив ожиданнаго со стороны фессалян содействия, были принуждены отступать перед многочисленным войском Александра ферскаго, имея всего только 8.000 человек пехоты и 600 человек конницы. На равнинах Фессалии превосходная числом фессалийская конница настигла их и нанесла им довольно сильный урон. Тогда войско фивское единогласно провозгласило своим предводителем Эпаминонда, служившего в это время в низшем военачальническом звании, и его искусству и отличным распоряжениям было обязано спасением своим от совершенного истребления. Сверх того переговорами, подкрепленными вероятно силою оружия, Эпаминонд освободил наконец Пелопида из плена, хотя и не без пожертвований (367-366).

§ 75. Война в Пелопоннесе (366-365). — 3-й поход Эпаминонда в Пелопоннесе (366).

Содействие Спарте афинян, наемных и сиракузских войск в особенно персов, — победа Архидама, — раздоры между фивскими союзниками в Пелопоннесе, — война фивян с Александром ферским и успехи оружия сего последнего — все это, вместе взятое, казалось, уже готово было доставить Спарте перевес в войне. Усматривая, что главною причиною тому было содействие Спарте персов, фивяне отправили Пелолида к Артаксерксу, чтобы склонить его на свою сторону. Пелодид искусными переговорами вполне успел в этом; но новое вмешательство персов в дела Греции, бывшее следствием того, не имело для Фив желанных ими последствий. Греческие республики, и особенно аркадский союз, решительно воспротивились заключению мира, предписываемого Фивами чрез посредничество персов.
Тогда Эпаминонд, всегда деятельный в заботливости о благе своей родины, положил принудить Ахайю, в Пелопоннесе, отложиться от союза с Спартою и присоединиться к союзу с Фивами — и в третий раз двинулся в Пелопоннес (366). Для воспрепятствования вступлению его в оный, спартанцы и афиняне заняли проходы в онейских горах двумя отрядами войск, из коих один имел спартанского, а другой афинского начальника. Но пелопоннесские союзники фивян помогли им пройти, не смотря на то, чрез перешеек. Вследствие беспечности и оплошности обоих неприятельских военачальников, аргивсвий полководец Писий успел занять 2-мя тысячами человек войск одну высоту, обладание которою доставило Эпаминонду возможность без большого затруднения вступить в Пелопоннес. Соединясь с войсками пелопоннесских союзников, он двинулся в Ахайю. Но знатнейшие ахэяне, с полною доверенностью к благородным свойствам души Эпаминонда, предоставили на его волю судьбу страны своей. И он не обманул доверия их: взяв с ахэян только обещание и заложников в верности Фивам, вывел войско из Ахайи и воротился в Беотию (366).
Сильнее и сильнее разгорались между тем внутренние раздоры и междоусобия в Пелопоннесе, в которых принимали участие, с одной стороны — Фивы, а с другой — Спарта и Афины. Аргивяне и аркадяне, поддерживаемые фивянами, вели войну с флиунтинянми, которым вспомоществовали афиняне, и в тоже время аркадяне были в войне с элэянами (366-365). Среди этих междоусобий, ничем особенным незамечательных, политические отношения враждовавших часто изменялись. Так Аркадия вступила в союз с Афинами, а Коринф, Флиунт и Эпидавр — с Фивами.

§ 76. 3-й поход Пелопида в Фессалии (368). Действия Эпаминонда на море.

Новые жестокости Александра ферского принудили фессалян снова просить помощи Фив, и Пелопида в предводители, — вследствие чего Пелопид и был опять посдан в Фессалию с 7.000 человек войск (365). Вступив туда чрез Фермопилы и излишне полагаясь, может быть, на превосходство беотийской тяжелой пехоты, он слишком поторопился напасть на Александра, ожидавшего его с превосходным в силах (до 20.000 человек) войском на крепкой, выгодной местности при Киноскефадах. С самого начала происшедшего здесь сражения, Пелопидова конница опрокинула Александрову. Но так как пехота Александрова заняла высоты, охватывавшие Пелопидово войско, то оно и было принуждено отступать. Пелопид бросился вперед с конницею, чтобы восстановить бой, опрокинул фессалян и, увлеченный боевым пылом, устремился против самого Александра, но здесь, к сожалению, был убит. Ожесточенные тем, фивяне произвели новое, сильнейшее нападение и, наконец, совершенно разбили войско Александра, нанеся ему урон, простиравшийся до 3.000 человек. Так повествуют Диодор, Непот и Плутарх. Из сказаний же Ксенофонта и Полибия должно заключить, что битва при Киноскефадах не имела решительного успеха ни для той, ни для другой стороны. По смерти Пелопида, фивское войско оставалось еще в Фессалии, и по свидетельству Диодора и Плутарха вторично одержало победу над Александром, разбив его на голову: но из Ксенофонта и Полибия этого заключить нельзя. Вообще обстоятельства Фессалийской войны мало известны. Достоверно однако же то, что она кончилась столь же выгодно для Фив, сколько и для Фессалии — миром и союзом фивян с Александром ферским, и примирением последнего, чрез посредничество первых, с фессалийскими городами.
И так, благодаря Пелопиду и Эпаминонду, оружие фивян венчалось успехом и на юге, и на севере, и в Пелопоннесе, и в Фессалии. Но доселе Фивы веди войну только на твердой земле Греции и в войне этой фивяне и афиняне сражались одни против других только в чужих владениях, ни разу не внеся войны, фивяне — в Аттику, а афиняне — в Беотию, не смотря на сопредельность этих двух областей. Теперь же Эпаминонд составил смелый замысел — отнять у афинян господство на море и сделать Фивы морским государством. Соорудив флот и лично предводительствуя им, он защитил Родос, Хиос и Византию от нападений афинского флота, предводительствуемого Лахесом (365). Но Тимофей, главный предводитель сухопутных. и морских сил Афин, освободил обложенный фивянами Кизик в малой Азии и отнял у них Тороду и Потидею на берегах Македонии. Вообще окончательно афиняне успели удержать за собою господство да море, Эпаминонд же последовавшими обстоятельствами был принужден отложить исполнение своих замыслов касательно морского господства.

§77. Война в Пелопоннесе (364-362). — 4-й и последний поход Эпаминонда в Пелопоннесе (362). — Сражение при Мантинее. — Общий мир.

В 364-д и 363-м годах Пелопоннес продолжал быть раздираем междоусобиями. Главными виновниками их и действователями в них были аркадяне, уже союзника не Фив, а Афин. Но со смертью главы аркадского союза, Ликомеда, убитого изгнанными аркадскими аристократами, рушился и союз Аркадии с Афинами. Аркадия разделилась на две враждебные между собою стороны: одна держалась Фив, другая — Спарты и Афин. От этого беспорядки в Пелопоннесе увеличились еще более. Чтобы положить конец им и поддержать влияние Фив в Пелопоннесе, Эпаминонд положил снова двинуться, в него с войском. С, своей стороны Спарта, Афины, Элида и часть Аркадии и Ахайи соединились тесным союзом и вооружились против Фив.
Усиленный войсками союзных с Фивами городов Эвбеи и Локриды, и многочисленными вспомогательными войсками, присланными от Александра ферского и городов Фессалии, Эпаминонд летом 362-го года поспешил предупредить противников на коринфском перешейке. Успев в этом, он остановился при Немее, надеясь встретить и разбить здесь афинские войска, долженствовавшие соединиться с войсками спартанского союза. Но афиняне имели предосторожность отправить войска свои в Лаконию морем, и Эпаминонд двинулся к Тегее. Здесь к нему присоединились война пелопонесских союзников фивян: аргивян. мессенян и аркадских городов Мегалополя, Тегеи, Ассеи и Палантия. Соединенное при Тегее под его предводительством, войско имело, по Диодору, более 30.000 челов. пехоты и около 3.000 челов. конницы. В тоже время при Мантинее собрались войска пелопоннесских союзников Спарты. Лучшими между ними были аркадския, элэйския и ахэйския. Афинские еще не успели прибыть, а спартанцы присоединили к союзникам только свою конницу, отряд своих наемников и небольшое число спартанской пехоты, большая часть которой осталась с Агесилаем в Спарте. Собранные при Мантинее войска были числом (сколько именно- неизвестно) гораздо слабее Эпаминондовых и расположены на крепкой, выгодной для обороны местности.
Эпаминонд оставался некоторое время при Тегее в бездействии, подлинные причины которого не объяснены ни Ксенофонтов, ни другими историками. Судя по последующим действиям Эпаминонда, должно однако предполагать, что став с превосходными силами между Спартою и собранными при Мантинее войсками ее союзников, и угрожая той и другим, он хотел выждать присоединения пелопоннесских союзников Спарты к Фивам, или выманить войска их из выгодного их расположения при Мантинее, а Агесилая с спартанскою пехотою — из Спарты, и разбить их по частям, или же овладеть беззащитною Спартою посредством внезапного нападения. Как бы то ни было, бездействие такого полководца и с таким сильным войском привело союзников Спарты, собранных при Мантинее, в сильное беспокойство и они убедительно просили спартанское правительство прислать им Агесилая с остальною спартанскою пехотою. Довольно странно то, что спартанское правительство, для поддержания союзников своих, решилось оставить Спарту без защиты и отправило Агесилая в Мантинее.
Едва Эпаминонд узнал, что Агесилай выступил из Спарты (он пошел, вероятно, по направлению к ионскому проходу), как немедленно вечером двинулся со всем своим войском кратчайшею, весьма слабо и небрежно занятою спартанцами дорогою чрез Селлазию к Спарте. И на этот раз он весьма вероятно овладел бы ею, если бы один критянин ее уведомил Агесилая о движении Эпаминонда, и Агесилай, поспешно воротясь назад, не успел предупредить Эпаминонда в Спарте. Так как вся спартанская конница и часть спартанской пехоты находились при Мантинее, то остальных у Агесилая войск едва было достаточно для обороны открытого со всех сторон города против сильного фивскаго войска. Но Агесилай вооружил всех остававшихся в Спарте граждан, даже стариков, несовершеннолетних и женщин, и разместил их по краям и во внутренности города, выгоднейшим для обороны оного образом.
Прибыв к Спарте, Эпаминонд, по свидетельству Полибия, произвел на Спарту нападение и проник до самой Агоры (главной народной площади в средине города, где происходили общественные собрания), но отступил и поэтому, как предполагать должно, был отражен. Другие писатели: Ксенофонт, Диодор, Корнелий Непот и Плутарх ничего не упоминают об этом, но говорят только, что Эпаминонд не захотел напасть на Спарту с одной из тех сторон, где прилежащая местность была ровная и открытая, откуда спартанцы именно ожидали нападения и где приготовились в наиболее сильному отпору, но обходом занял одну высоту, с которой удобно мог действовать против спартанцев сильною стрельбою из луков. К этому Ксенофонт присовокупляет, будто бы Архидам, не более, как со 100 спартанцами, двинулся к занятой Эпаминондом высоте, чтобы отнять ее — и изумленные этим неожиданным наступлением, войска Эпаминонда, занимавшие высоту, обратились в бегство, были преследованы и потеряли несколько человек убитыми, — что фивяне просили выдачи тел убитых воинов и тем признали себя побежденными. Но это свидетельство Ксенофонта не заслуживает вероятия. Вернее предположить можно, что Эпаминонд, обманутый в надежде овладеть Спартою посредством внезапного нападения в притом нуждаясь в продовольствии, без боя отступил от Спарты обратно к Тегее. Остановившись здесь с пехотою для того, чтобы, после усиленного, быстрого и трудного движения чрез горы, дать ей кратковременный отдых, и предполагая, что мантинеяне, пользуясь его удалением, выйдут с рабами и скотом на жатву, он послал конницу свою вперед к Мантинее для завладения, посредством внезапного нападения, и жатвою, и рабами, и скотом мантинеян. Этим он хотел, как кажется, выманить неприятельское войско из его расположения. Мантинеяне действительно находились на жатве и, в ужасе при внезапном появлении Эпаминондовой конницы, просиди помощи небольшого афинского конного отряда, только что прибывшего из Элевзиса чрез Клеону к Мантинее. Хотя и всадники, и кони этого отряда были весьма утомлены усиленным и быстрым походом, однако, по убедительным просьбам мантинеян, отряд этот двинулся на встречу превосходной числом и качеством Эпаминондовой коннице, и в происшедшем вследствие того конном бою окончательно одержал, по уверению Ксенофонта, успех, что весьма сомнительно.
Между тем войско союзников Спарты (которое для краткости будем называть спартанским, так как Эпаминондово — фивским) продолжало оставаться в прежнем своем расположении при Мантинее. Усиленное уже прибывшими афинскими войсками, оно имело (по Диодору) около 20.000 челов. пехоты и около 2.000 челов. конницы. По условию между союзниками, главное. начальствование над ними, пока оно находилось во владениях одной из союзных республик, долженствовало принадлежать полководцам этой республики, под руководством ее правительства. Поэтому здесь, во владениях мантинейских, начальствовали мантинейские полководцы и на правом крыле войска стояла мантинейская пехота. Возле нее находилась спартанская, в средине — аркадская, элэйская и ахэйская, а на левом крыле — афинская. Спартанская конница была расположена на правом, а афинская — на левом флангах пехоты, элейская же позади ахейской и афинской пехоты.
He успев выманить спартанского войска из его расположения, нуждаясь в продовольствии и видя приближение срока своего начальствования и времени распущения войск фивских союзников, и необходимость сильного удара и блистательного успеха, Эпаминонд решился уже немедленно напасть на спартанское войско и двинулся от Тегеи в Мантинее, имея в голове священную дружину и фивскую тяжелую пехоту. Приблизясь к Мантинее (4-го июля 362 года) — и обозрев силу и расположение спартанского войска, он положил, как при Левктре, левым усиленным крылом своим напасть на правое крыло неприятеля, в косвенном боевом порядке. С этою целью он построил свое войско нижеследующим образом: фивскую тяжелую пехоту поставил на левом крыле, аргивскую на правом, а остальную в средине, конницу же, перемешанную с легкою пехотою — по флангам, и именно — большую ее часть на левом, а меньшую — на правом. Левое крыло фивской фаланги он построил в такой же четвероугольник, как и при Левктре, и на левом его фланге также поставил священную дружину. В этом порядке он двинулся вперед и, прибыв на высоты, противоположные тем, на которых находилось спартанское войско, остановился и велел сложить оружие, как бы для разбивки стана. Обманутые этим и полагая, что Эпаминонд в этот день сражаться не будет, неприятельские полководцы велели также сложить оружие, от чего в войске их произошел беспорядок и боевой ныл охладел совершенно. Эпаминонд того только и ожидал: войско его, заблаговременно им предваренное, немедленно вооружилось, спустилось с высот и двинулось против неприятеля. Лично ведя левый фланговый четвероугольник фивской тяжелой пехоты и священную дружину, он приказал: 1) левой фланговой коннице — идти на одной с ними высоте и напасть на спартанскую конницу в то самое время, когда они нападут на правое крыло неприятельской пехоты; 2) правой фланговой коннице — оставаться на месте и в таком только случае двинуться вперед, когда ей представится возможность с несомненным успехом напасть на неприятеля; — 3) правой фланговой тяжелой пехоте (аргивской) — поддерживать, в случае надобности, эту конницу, и наконец 4) всей остальной тяжелой пехоте в средине войска — следовать за движением священной дружины и четвероугольника уступами с левого фланга вперед.

Усмотрев наступление его, спартанское войско бросилось к оружию, отчего беспорядок в нем увеличился еще более. Однако, оно успело построиться еще прежде, нежели Эпаминонд произвел на него натиск. Битва началась нападением левой фланговой фивской конницы на спартанскую. Превосходство числа и качества первой из них и содействие ей легкой пехоты были причинами, что спартанская конница была тотчас опрокинута и рассеяна. Между тем, как фивская конница преследовала ее, предводимые Эпаминондом священная дружина и четвероульник фивской тяжелой пехоты произвели стремительный натиск с фронта на правое крыло неприятельского войска (т.е. на мантинейскую и спартанскую пехоту), — после упорного и жестокого рукопашного боя с ним, успели прорвать, расстроить и опрокинуть его, и затем преследовали спартанскую тяжелую пехоту, отступавшую с боем. При виде поражения правого своего крыла и наступления против нее средины фивскаго войска с фронта, средина спартанского войска обратилась в бегство. Но афинские пехота и конница, равно и элэйская конница, на левом крыле спартанского войска, стояли твердо на своих местах. Против них и двинулась правая фланговая фивская конница. Видя поражение правого и бегство средины неприятельского войска, она сочла это мгновение удобнейшим для произведения удара, и напав на противостоявшую афинскую конницу, опрокинула ее и напала на афинскую пехоту во фланг и в тыл; но здесь, сама, в свою очередь взятая во фланг элейскою конницею и атакованная афинскою, была опрокинута и принуждена отступить к занимаемому ею в начале боя месту. He смотря на то, победа, казалось, уже совершенно склонялась на сторону фивян, как в это самое время Эпаминонд, лично сражавшийся с спартанцами в голове фивскаго четвероугольника, пал смертельно раненый дротиком в грудь. Лишась любимого своего вождя, пораженное скорбью об утрате его, фивское войско пришло, если и не в беспорядок, то в недоумение и смятение, — не отступило, но и не продолжало более своего наступления. С обеих сторон произошло кратковременное бездействие — и затем оба войска в одно время отступили в противоположные стороны, оба хвалясь победою, фивское однако же с большею справедливостью. Ибо в нем одна только конница правого крыла была опрокинута, но и та сохранила прежнее свое место в боевом порядке. В спартанском же войске, напротив, одни только афинские пехота и конница, и конница элейская удержались на своих местах, все же прочие войска были опрокинуты. За всем тем победа фивян в битве при Мантинее, столь удачно начатой ими и столь замечательной превосходными тактическими распоряжениями Эпаминонда, была сама по себе и по своим последствиям победою нерешительною. Вскоре после нее общий между греками мир, коим признана независимость Мессении (362), положил конец войне; но не победа фивян при Мантинее была причиною его, а общее, совершенное истощение сил и в особенности двух главных, враждовавших республик, Спарты и Фив, ослабленных 16-тя летнею войною и сверх того, Спарта — утратою Мессении, а Фивы — Пелопида и Эпаминонда.

§ 78. Общий вывод о военном устройстве греков и состоянии у них военного искусства вообще и искусства ведения войны в особенности, от нашествия персов на Грецию до времен Филиппа Македонского.

Нашествие персов на Грецию, побудив греков в развитию всех своих сил и деятельности для сохранения своей независимости, сделалось первою и главною причиною быстрого усовершенствования греческого военного искусства. Обязанные успехами своими над персами преимущественно правильным устройству и действиям войск своих, греки приложили особенное попечение о дальнейшем развитии и усовершенствовании их. Следствием этого было то, что все отрасли военного искусства, и в особенности тактика, постепенно достигли в Греции высокой степени развития и совершенства, и военное искусство впервые возведено было греками на степень науки. Тщательно исследуя, изучая и совершенствуя его, греки начертали правила оного, из которых с ходом времени постепенно образовалась первая теория или наука военного искусства.
Из числа всех народов Греции, слава наибольшего участия в усовершенствовании греческого военного искусства принадлежит афинянам, спартанцам и под конец фивянам. Они первенствовали в нем над всеми народами Греции и имели на них решительное в атом отношении влияние.
Собственно искусство ведения войны у греков в этом периоде следовало тому же постепенному ходу, который усматривается и в прочих отраслях военного искусства. Еще. весьма мало развитое до войны пелопоннесской, оно значительно развилось в ней и еще более после нее. Частое ведение греками, в пространстве времени от окончания ее до Филиппа македонского, войн вне пределов Греции, и. в особенности высокие военные дарования и искусство трех знаменитейших- греческих полководцев этого времени — Ксенофонта, Агесилая и Эпаминонда, были причинами, что искусство ведения войны у греков, сравнительно с прежним, получило гораздо большие объем и размеры, значение и важность.
За всем тем, говоря вообще, войны, веденные греками в пределах самой Греции, равно и искусство ведения их, по необходимости должны были иметь и действительно имели чрезвычайно малые и тесные объем и размеры, и характер малой войны и набегов. Причины этого, как равно и самый характер внутренних, междоусобных греческих войн, уже были изображены выше, в общем выводе о войне пелопоннесской (глава VIII § 60).
Что касается военного устройства и военных учреждений греков, то они следовали иному ходу, нежели греческое военное искусство. Между тем, как последнее постоянно и быстро развивалось, совершенствовалось и возвышалось, военное устройство и военные учреждения, вместе с постепенным нравственным упадком народа и войска греческих, более я более изменялись в духе и характере, и приходили в упадок, хотя и сохраняли, более или менее, прежние, наружные, формы свои.
Заключая этим военную историю греков в блистательнейшем их периоде, переходим к тому народу, который, заимствовав военное искусство их, превзошел в нем самих наставников своих.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. МАКЕДОНЯНЕ.

I . Военные: устройство, учреждения и искусство у македонян при Филиппе и Александре В. — § 79. Военные устройство и учреждения. — § 80. Различные роды войск и вооружение их. — § 81. Состав, сила, разделение, строй и образ действии войск. — македонская фаланга и македонская тактика. — § 82. Внутреннее устройство македонского войска, кастраметация, фортификация, полиорцетика и состояние военного искусства вообще у македонян при Филиппе и Александре В. — II . Войны Филиппа македонского (360-336). — § 83. Первые походы Филиппа в Пэонии, Иллирии, Фракии и Фессалии (360-356). — § 84. Война с 355-го по 336-й год вообще. — Походы во Фракии и Фессалии, — Война с афинянами и 1-й поход в Греции (355-346). — § 85.' походы о 345-го по 341-й год. — Война во Фракии (340). — Поход против скифов к нижнему Дунаю (339). — 2-й поход в Греции и сражение при Херонее (338). — § 86. Общий вывод о Филиппе, как полководце, и его войнах.

Источники: Геродот, Фукидид, Iyстин, Арриан, Диодор Сицилийский, Guthrie et Gray, Ньbler, Olivier, de Bury, Leland и указанные выше.

I.
Военные: устройство, учреждения и искусство у македонян при Филиппе и Александре В.

§ 79. Военные: устройство и учреждения.

До времен Филиппа, отца Александра В., военный быт македонян и военное дело у них представляют те же черты, что и у греков во времена героические. Правильного военного устройства не было, а военное дело находилось на низкой степени совершенства.
Но Филипп произвел в том и другом отношениях такой переворот, которому история представляет немного примеров. В продолжение 8-ми летнего (368-360) пребывания своего заложником в Фивах, имея наставником и образцом Эпаминонда (которому фивяне вверили его воспитание), он получил отличное греческое образование и в совершенстве изучил военные учреждения и военное искусство греков. Одаренный необыкновенным умом, он вполне постигнул и все преимущества, и все недостатки их, и уже питая обширные честолюбивые замыслы в отношении к Македонии и Греции, угадал, какие чрезвычайные выгоды могло доставить ему учреждение постоянного, народного македонского войска, правильно устроенного по образцу греческих, но чуждого их недостатков и лично им предводимого. И едва, по смерти старшего брата своего, македонского царя Пердикки III, убитого в сражений с иллириянами (360), бежав из Фив в Македонию, он обеспечил страну эту извне, восстановил в ней внутренние порядок и тишину, и был провозглашен царем ее (359), как немедленно занялся приведением мысли своей в исполнение. Установив гражданское устройство и образ правления македонского царства так, что древнейшие, патриархальные формы греческого общественного быта, оставшись в сущности неизменными, слились в них с позднейшими — плодом высокоразвитых гражданственности и образованности греков, Филипп дал Македонии и сообразное с тем правильное военное устройство. Подробности оного, к сожалению, неизвестны; но в сущности оно заключалось в нижеследующем:
Чтобы привязать к себе и престолу высшее, благородное сословие македонского народа, искони имевшее большие силу и влияние на общественные дела, и дабы тем возвысить царский сан и усилить царскую власть, Филипп окружил себя македонскою знатью, в виде пышного царского двора, а из благородного и знатного македонского юношества образовал отборные дружины царских телохранителей, под названием агемы {Агемою у македонян до Филиппа называлась дружина отборных войск, служившая телохранителями царям. Некоторые полагают, что она была первым опытом фаланги у македонян до Филиппа. Название агемы сохранилось и при Филиппе и Александре В. и при всех почти царях, преемниках Александровой монархии, и означало всегда дру ж ину царских телохранителей. } этеров (братьев, сообщников, сподвижников царя, потому что они постоянно пользовались его сообществом). Всегда окружая царя, всюду сопровождая его, и в битвах сражаясь под личным его предводительством, этеры были. так сказать, заложниками в верности высшего сословия царю и в тоже время составляли рассадник македонских военачальников и полководцев. Из них действительно вышли все лучшие полководцы и сподвижники Филиппа и Александра В. Сверх агемы этеров, Филипп учредил еще другую отборную дружину царских телохранителей, под названием песэтеров, составленную, как кажется, также из лиц благородного сословия; по крайней мере песэтеры пользовались равным с этерами правом царского сообщества.
Затем из отборнейших македонян низшего, во свободного сословия народного Филипп образовал постоянное, правильно-устроенное войско, в составе которого первое место занимала знаменитая македонская фаланга тяжелой пехоты.
В случае войны, постоянное войско было усиливаемо, во 1-х, смотря по надобности и по востребованию царя, земскими или народными ополчениями различных областей Македонии, во 2-х, по мере распространения пределов Македонии и влияния македонян — вспомогательными войсками македонских данников (Фракиян, пэонян, трибаллов, одризов, иллириян и Фессалян) и союзников (греков), и в 3-х, войсками наемними, как греческими, так и из числа некоторых Фракийских, иллирийских и других племен, оставшихся независимыми от македонян;
Таким образом во 1-х ядро и. главную силу македонской армии составляла отборнейшая, лучшая и надежнейшая часть природных македонян — царские телохранители и постоянные войска, и во 2-х, вообще составом своим из Племен мужественных, воинственных, чуждых разврата и пороков греков, и вполне покорных воле македонского царя-вождя, армия македонская имела значительное превосходство над армиями греческих республик, составленными в это время отчасти из воинственных граждан и большею частью из корыстолюбивых, буйных и своевольных наемников.
Из греческих и римских историков можно, кажется, заключить, что Филиппом введена в Македонии правильная система наборов и что с этою целью, равно и для удобства в военном управлении, Македония была разделена им на известное число военных округов.
Правильное военное устройство, которым македонское царство было обязано Филиппу, вполне развилось и утвердилось уже в царствование этого государя, благодаря мудрым его мерам и постоянной, деятельной о нем заботливости, и сохранилось в неизменности и при Александре В. Вступив на престол Македонии (336), Александр В. нашел ее уже сильным и превосходно устроенным в военном отношении государством, и только увеличил числительную силу македонской армии вообще и македонских постоянных войск в особенности, и учредил некоторые новые, отборные дружины, важнейшими. между которыми были иппасписты и аргираспиды (см. ниже). Состав македонской армии при нем был тот же, что и при Филиппе, с тою только разницею, что в войне с персами, сверх означенных выше войск, в него входили также и войска азиатские, набираемые в завоеванных областях персидского государства.

§ 80. Различные роды войск и вооружение их.

Македонская армия отличалась превосходным, в правильной соразмерности, составом из всех родов войск, различных и по вооружению, и по образу действий. Главными и лучшими были тяжелая и средняя: пехота и конница; — легкие же пешие и конные войска были второстепенными, вспомогательными.
Пехоту составляли: 1) тяжелую — песэтеры, иппасписты и македонская фаланга, 2) среднюю — аргираспиды и пелтасты, и наконец 3) легкую — фракийские, агриянские, пэонийские и иллирийские стрелки и пращники.
Песэтеры (пешие братья, сообщники или сподвижники царя) при Филиппе, числом 3.000 челов., были выставляемы 6-ю назначенными для того округами Македонии и разделены на такое же число дружин или частей, каждая в 500 челов.
Иппасписты при Александре В. служили добровольно, 3.000 отборнейших из них составляли, подобно песэтерам при Филиппе, пешую дружину царских телохранителей, под названием пешей агемы или пеших агематов, и имели своего особенного начальника, который вместе с тем был одним из высших сановников двора и войска. Прочие иппасписты разделялись на части, каждая силою в 500 и позже в 1000 слишком челов., под начальством хилиарха. Иппасписты занимали при Александре В. первое после этеров место в армии.
Состав, сила и устройство фаланги означены особо ниже (§ 81).
Аргираспиды или среброщитники, названные так по своим легким, покрытым серебряными листами щитам, составляли при Александре В. также дружину царских телохранителей, и по вооружению своему принадлежали к одному разряду с македонскими пелтастами.
В легкой пехоте лучшими стрелками были агриянские, выставляемые агриянами, воинственным и храбрым фракийским племенем, обитавшим в средине Гэмскаго (ныне Балканского) хребта.
Конницу составляли: 1) тяжелую — этеры, 2) среднюю — димахи, и наконец 3) легкую — македонские, фессалийские и в особенности пэонийские и фракийские легкие всадники.
Первое место между дружинами царских телохранителей и в целом войске занимали этеры — постоянные, доблестные, достойно знаменитые сообщники и сподвижники Филиппа и в особенности Александра В., который всегда и во всех своих битвах сражался в голове их или окруженный ими, и с ними делил все военные труды и опасности. Этеры разделялись на 8 илов (эскадронов) в 200, а по иным в 225 челов. каждый, — следовательно всего этеров было 1.600 или 1.800 челов. — 1-й ил был сильнее прочих, считался почетнейшим и назывался царским.
Димахи, учрежденные Александром В., были тоже в коннице, что пелтасты в пехоте, имели подобное им, среднее по роду и тяжести, вооружение и сражались конными, но в случае надобности спешивались и действовали в пешем строе.
Вооружение македонских войск вообще было греческое, но значительно усовершенствованное. Тяжелая пехота имела мечи, которыми одинаково могла и колоть, и рубить, и большие щиты, в рост человеческий. Но главным ее оружием была сарисса или копье длиною до 24-х футов. Аргираспиды и пелтасты были вооружены легче тяжелой пехоты, а димахи — легче тяжелой конницы, а именно: легкими латами и щитами, мечами, и копьями, удобными также для метания. Тяжелая конница была вооружена мечами, щитами и длинными копьями, а легкая — отчасти легкими копьями и. дротиками, и отчасти луками. В тяжелой коннице и лошади, и всадники были покрыты чешуйчатыми латами.
Филипп и Александр В. первые начали употреблять метательные орудия в поле, впрочем довольно редко, только в некоторых особенных случаях, как-то; для очищения теснин и берегов рек от неприятеля и т.п. В больших же полевых сражениях их, употребления метательных орудий не усматривается.
К концу жизни Александра В. относят также первоначальное введение в македонское войско слонов, употребление которых столь распространилось в последствии на востоке. В битве на Гидаспе с индийским царем Пором и вообще в индийском походе, Александр приобрел большое число этих животных и привел их с собою в Персию. Но он употреблял их только для перевозки тяжестей, в полевых же сражениях они начали быть употребляемы уже по смерти его.

§ 81. Состав, сила, разделение, строй и образ действие войск. Македонская фаланга и македонская тактика.

Диодор сицилийский и все римляне, писавшие об истории Греции, утверждают, что Филипп в первый год своего царствования изобрел и первый учредил фалангу, из 6. 000 челов. тяжелой пехоты, сражавшейся в 16-ти шереножном строе. Но это не совсем справедливо: Филипп не изобрел, а только усилил и усовершенствовал греческую фалангу, учрежденную им в Македонии не ранее 359 года. По Элиену первоначальная сила македонской фаланги, в совокупности с состоявшими при ней среднею и легкою пехотою и конницею, простиралась до 6.500 человек, а Александром В. была увеличена вдвое, т.е. до 13.000 человек (также со среднею и легкою пехотою и с конницею). Но из Арриана и других историков видно, что при выступлении Александра из Македонии в малую Азию, македонская фаланга состояла из 12.000, а при Арбеле уже из 16.400 гоплитов, в том и другом случае не считая средней и легкой пехоты и конницы. Усовершенствования фаланги Филиппом заключались в том, что он соединил в ней в один нераздельный состав тяжелые и средние: пехоту и конницу, определив относительную соразмерность их так, что конница вообще составляла ¼ , а средняя пехота — ½ тяжелой пехоты. Таким образом, название фаланги получило у македонян уже болев обширное значение, нежели какое дотоле имело у греков: ибо у первых оно означало правильную македонскую армию, а у последних собственно одну, действовавшую в этом строе, тяжелую пехоту. Александр В., удвоив числительную силу фаланги, сохранил установленный Филиппом состав ее, с тем только различием, что увеличил число состоящих при ней легких пехоты и конницы: ибо войну с персами вел частью в горах и частью в открытых равнинах.
Позднейшие греческие и римские, равно и новейшие тактики определили нормальные состав и силу правильной македонской фаланги или армии, в полном ее развитии, нижеследующим образом;

В фаланге было:

Тяжелой пехоты или гоплитов………… … . 16.384 чел.
Средней — пелтастов…………………………8.192 -
Конницы тяжелой и средней.............................. 4.096 -
Итого......................................................................... 28.672 чел.

А с начальствующими чинами всего до. … ...30.000 -

Следовательно;

Кон. состав. ½ сред. пех., ¼ тяж. пех. 1/6 всей пех. и 1/7 цел. ар.
Сред. пех … . - …………… ½ ………- ………………… 2/7 -
Тяж… ………………………………………………… … 4/7

Филипп принял для строя тяжелой пехоты 16-ти шереножную глубину, потому ч то она доставляла тяжелой пехоте достаточные твердость и силу для нападения и обороны, и легко могла быть увеличиваема вдвое и более, для усиления натиска, либо уменьшаема на половину, без уменьшения однако же твердости и силы строя.

Первою, основною частью македонской фаланги был лохос или ряд из 16-ти гоплитов. Он разделялся на 2 димерии, а димерия на 2 эномотии. Передний в лохосе воин начальствовал им и назывался лохагосом, а последний или задний, урагос, был обязан наблюдать за порядком в лохосе. Оба были назначаемы из числа лучших, надежнейших и храбрейших воинов.
Дальнейшие подразделения фаланги были образуемы посредством постепенного соединения лохосов в числе 2-х, 4-х, 8-ми и 16-ти. Так 2 лохоса составляли дилохию, 2 дилохии — тетрархию, 2 тетрархии — таксиархию, и наконец 2 таксиархии — синтагму или ксенагию, т.е. правильный квадрат из 16-ти гоплитов во фронте и стольких же в глубину (всего 256 человек). Синтагма составляла низшую самостоятельную часть или тактическую единицу фаланги. Первым, главным начальником оной был синтагматарх, а вторым главный урагос. Первый в бою стоял на правом фланге передней шеренги, а последний в замке за срединою синтагмы. При синтагматархе состояли: 1 вестовой (или адъютант), для передачи его командных слов. Каждая синтагма имела свое знамя, одного знаменоносца и одного трубача.
Свыше синтагмы, дальнейшие разделения фаланги были образуемы посредством постепенного соединения синтагм в числе 2-х, 4-х, 8-ми и 16-ти. Таким образом, 2 синтагмы составляли пентекосиархию, 2 певтекосиархии — хилиархию, 2 хилиархии — мелархию или телархию, и наконец 2 мелархии или телархии (т.е. 16 синтагм, 256 гоплитов во фронте, 16 в глубину, а всего 4.096 гоплитов) — простую или малую фалангу, под начальством фалангарха.
Затем 2 простые или малые фаланги (512 гоплитов во фронте, 16 в глубину, а всего 8.192 человека) составляли двойную фалангу или дифалангархию, иначе крыло, под начальством дифалангарха, и наконец 2 двойные фаланги (1.024 гоплита во фронте, 16 в глубину, а всего 16.384 человека) — большую фалангу или тетрафалангархию, под начальством тетрафалангарха.
Пелтасты имели одинаковое с оплатами число рядов во фронте, но вдвое меньшую глубину, т.е. 8 шеренг. Разделения их соответствовали разделениям гоплитов, а именно:

1 декурия пелтастов или ряд из 8 воинов соответств. лохосу оплитов.
4 декурии или систас — тетрархии
2 систаса или пентаконтархия — таксиархии
2 пентаконтархии или экатонтархия — синтагме
2 экатонтархии или псилагия — пентекосиархии
2 псилагии или ксенагия — хилиархии
2 ксенагии или систрема — мелархии
2 систремы или эпиксенагия — малой фаланге
2 эпиксенагии или стифос, крыло — двойн. фаланге
и 2 стифоса или крыла или эпитагма-, — больш. фаланге-

Конница (тяжелая и средняя) имела одинаковое с тяжелою и среднею пехотою число рядов во фронте, но вдвое меньшую против средней и вчетверо меньшую против тяжелой пехоты глубину, т.е. 4 шеренги. Разделения ее соответствовали разделениям тяжелой и средней пехоты, а именно:

1 ил конницы (16 всадников во фронте и 4 в глубину, всего 64 человека) соответ: синтагме и экатонтархии
8 илов или ипархия — мерархии и. систреме
2 ипархии или эфипархия — малой фалаяге и эпиксенагии
2 эфипархии или телос, крыло — двойн. фаланге и стифосу
и 2 телоса или крыла, или эпитагма — больш. фаладге и эпитагме.

Строй и образ действий войск у македонян были в главных основаниях те же, что и у греков, но значительно усовершенствованны Филиппом и Александром В. во многих отношениях.

Усовершедствования их заключались главнейше в том: 1) что тяжелая и средняя пехота действовала преимущественно наступательно и притом более или менее дробными частями, взаимно одни другими поддерживавшими, чем вознаграждался некоторым образом недостаток резервов, 2) что конница вообще производила нападения с большими быстротою и решительностью, а тяжелая в особенности всегда в сомкнутом строе, производя удар копьями, и наконец 3) что легкие войска, как пешие, так и конные, вообще не имевшие определенного места в общем строе, и в бою сражавшиеся в рассыпную, большею частью однако же становились и действовали в промежутках дробных частей тяжелых и средних пехоты и конницы, действием из метательного оружия облегчая и усиливая наступление их и удар ручным оружием.
Тяжелая пехота имела три рода строя: 1) разомкнутый для смотра, 2) полу-сомкнутый для движений в виду неприятеля и для нападения, и 3) сомкнутый или синаспизм для обороны, стоя на месте, и преимущественно против конницы, В бою, при длине сарисс в 24 фута, только первые 6 шеренг брали сариссы на руку; остальные же 10 шеренг, сариссы которых не переступали за черту фронта фаланги, опирали их о плеча непосредственно впереди стоявших гоплитов, для ослабления действия неприятельских стрел и каменьев.
Для пропуска легких войск и облегчения движений, между 1-ю и 2, 3 и 4-ю малыми фалангами было оставляемо 20, а между 2-ю и 3-ю — 40 шагов промежутка.
Построениями тяжелой пехоты и боевыми порядками фаланги или армии, наиболее употребительными, были: 1) построения клином (эмволон) или глубокими четвероугольниками, подобными фивским, уступами с флангов или из середины, и щипцами или клещами (келэмволон) и 2) нападения одним или обоими крылами на одно или оба крыла неприятельские — в косвенном боевом порядке.
Вообще значительным усовершенствованием вооружения, устройства и образа действий фаланги, и искуснейшим употреблением оной в битвах и применением к разнообразным видам местности и к различным случайностям и обстоятельствам войны, Филипп и Александр В. умножили преимущества и выгоды ее, ослабили ее недостатки и невыгоды, и доказали, какую необыкновенную пользу можно было извлекать. из нее искусным, сообразным с обстоятельствами, употреблением ее. За то она и послужила им одним из главнейших средств в одержанию блистательнейших победе, распространению пределов Македонии и покорению Греции и персидского государства.
В отношении к походным движениям македонской фаланги или армии особенного внимания заслуживают: 1) превосходный, всегда сообразный с местностью и обстоятельствами, и сопряженный со всеми возможными военными предосторожностями, порядок, которым движения эти были совершаемы, и еще более 2) необыкновенные дальность, продолжительность и быстрота их в некоторых случаях, возбуждающие невольное удивление.

§ 82. Внутреннее устройство македонского войска, кастраметация, фортификация, полиорцетика и состояние военного искусства вообще у македонян при Филиппе и Александре В.

Значительно превосходя современные греческие войска составом и. тактическим устройством, македонское войско не менее того превосходило их и образом начальствования, и воинскими: подчиненностью, порядком и духом. Начальствование войском, у греков разделяемое между несколькими полководцами, избираемыми народом и подчиненными ему, у македонян было сосредоточено, вместе с властью царскою, в руках царя и потому имело необыкновенное преимущество единства и силы. Строгие воинские подчиненность и порядок, неослабно соблюдаемые в македонском войске Филиппом и Александром В., составляли резкую противоположность с непокорностью, своеволием и мятежным духом греческих войск. Царская власть доставляла Филиппу и Александру средства и возможность строгим наказанием. беспорядков и преступлений, и щедрым награждением заслуг и отличий военных постоянно поддерживать в войске подчиненность, повиновение, отличный порядок, истинный воинский дух, чувства чести, любовь к славе, пламенное усердие и рвение, неутомимую деятельность, удивительные мужество, твердость и терпение, и непоколебимые преданность и доверие в царственным вождям его. Строги, иногда даже жестоки были Александровы наказания, но великодушие его и щедрость его наград, всегда соединенные со справедливостью, далеко превосходили строгость наказаний. Оттого войска в полном смысле слова боготворили его и по одному слову его готовы были на все возможные труды, лишения и опасности.
О содержании македонских войск нельзя сказать ничего положительного. Кажется, впрочем, что царские телохранители и некоторые из отборных дружин получали царское содержание натурою, постоянные войска и наемники — денежное жалованье (сколько именно — неизвестно), а все другие войска служили на собственных иждивении и содержании. В войне против персов македонское войско было довольствуемо преимущественно правильным сбором с края. Достойна внимания заботливость Александра В. о своевременном, достаточном снабжении войска продовольствием и вместе с тем — о всевозможном сбережении края и облегчении жителей во время войны.
Военные нравы и обычаи у македонян были совершенно те же, что и у греков. И Филипп, и Александр В. всеми мерами старались сблизить и соединить македонян с греками и заставить последних взирать на первых, не как на чужеплеменных варваров, но как на единоплеменных эллинов. Таким образом то, что выше (глава VI § 41) было сказано о военных нравах и обычаях греков, может быть отнесено также и к македонянам. К этому должно присовокупить, что особенного внимания заслуживают: тщательное соблюдение и совершение Александром В. религиозных обрядов во всех случаях и обстоятельствах на войне, и употребление им, между прочим, религиозного влияния, как одного из главных средств для одушевления войск.
Кастраметация, фортификация и полиорцетика у македонян были не только поставлены Филиппом и Александром В. на ту же степень, на которой находились у греков, но и значительно усовершенствованы ими, в особенности искусным, практическим применением к местности и обстоятельствам, Царствование Александра В. было даже замечательнейшею в этом периоде, в полиорцетическом отношении, эпохою. Осады Милета, Галикарнасса, Тира, Газы и Аорнской скалы несомненно свидетельствуют как о личном полиорцетическом искусстве Александра, так и о тех успехах, которые полиорцетика сделала, в его время и которыми была обязана лично ему.
Вообще, во времена Филиппа и Александра В., все отрасли военного искусства, и в особенности тактика, достигли у македонян полнейшего развития и высшей степени практического совершенства в современном мире. Македоняне первенствовали в них над всеми народами тогдашнего мира и даже над греками, и имели на них решительное в этом отношении влияние. И слава таких развития и усовершенствования военного искусства вполне принадлежат лично Филиппу и Александру В.

II.
Войны Филиппа Македонского (360-336).

§ 83. Первые походы Филиппа в Пэонии, Иллирии Фракии и Фессалии (З60-336 г.).

По смерти Пердикки III (360), Филипп, прибыв в Македонию, нашел несчастную страну эту в самом бедственном положении. Дикие и воинственные жители Пэонии и Иллирии, сопредельных с нею на севере и западе, жестоко и безнаказанно грабили и разоряли пределы ее, а два искателя македонского престола, Аргей и Павсаний, поддерживаемые, первый — афинянами, а последний — фракиянами, оспаривали его у малолетнего сына Пердикки, Аминта.
Не раз побежденные хищными соседями своими, македоняне еще не были впрочем покорены ими, имели большое число крепостей и в них многочисленное войско. Первым действием Филиппа было — принять, в звании правителя, власть вместо племянника своего и избавить Македонию от иллириян, пэонян и фракиян. Из них первые удалились сами с награбленною ими добычею, а пэонян и фракиян Филипп успел удалить отчасти льстивыми обещаниями и преимущественно подкупом корыстолюбивых вождей их. Таким образом и Павсаний был приведен в бездействие. Снискав этим любовь македонян и провозглашенный ими царем, Филипп обратил все свои силы против Аргея и афинян, которые, прибыв между тем на флоте к Мефону, двинулись сначала к Едессе или Эгам, древней македонской столице, но не впущенные в нее жителями, обратились назад к Мефону. Здесь настиг их Филипп: сначала он истребил, передовой отряд их, а в последовавшей за ней близ Мефона битве наголову разбил войско Аргея. Сам Аргей был убит, а большая часть спасшихся от истребления македонян и афинян была взята в плен. Пленникам Филипп оказал редкое в те времена великодушие: македонских определил в свое войско, приняв от них только присягу в верности, а афинским возвратил оружие и отпустил их в Афины. Расположив афинян в свою пользу как этим поступком, так еще более тем, что на время отказался от врав своих на Амфиполь и согласился признать независимость его, — Филипп на этом последнем условии легко заключил с афинянами мирный договор (359 г).
Затем, дав македонскому войску правильное устройство, о котором говорено выше, Филипп в 358 году обратил свое оружие против пэонян и иллириян. Пэония была разграблена, разорена я принуждена покориться. Усилив себя вспомогательными войсками пэонян, Филипп с 10.000 человек пехоты и 600 человек конницы совершил зимний поход против иллириян. Вождь этого народа, Бардилл, двинулся на встречу. Филиппу с большим числом пехоты и 400 человек конницы — и был разбит наголову (место битвы неизвестно). Опрокинув конницу левого крыла иллириян, конница правого Филиппова крыла взяла во фланг и в тыл иллирийскую пехоту, построившуюся (по Диодору) в несколько пустых внутри четвероугольников, — и в тоже время фаланга Филиппова напала на нее с фронта. Четвероугольники иллирийской пехоты были прорваны, приведены в расстройство, опрокинуты и рассеялись в беспорядке, оставив на поле битвы 7.000 человек убитых, в числе которых находился и сам Бардилл. Иллирияне просили мира — и Филипп, даровав им оный, присоединил всю восточную часть Иллирии до Лихнитского озера к Македонии (358).
Обеспечив и распространив таким образом Македонию с севера и запада, Филипп приступил к постепенным, покорению греческих приморских поселений в Македонии и завоеванию ближайших, богатых золотом и кораблестроительным лесом, земель Фракии, что долженствовало обогатить казну его и доставить ему как средство создать флот, так и обладание множеством превосходных приморских гаваней и самим морем. Греческие поселения в Македонии составляли тесный союз, повиновавшийся богатейшему и могущественнейшему между ними городу, Олинфу. Отложив до времени войну с олинфским союзом, Филипп обратился сначала против Амфиполя, важного потому, что он имел превосходную гавань и что близ него именно находились леса и золотые рудники горы Пангэя. Амфиполь приступил к олинфскому союзу я просил помощи афинян. Но Филипп лукавою политикою я льстивыми обещаниями склонил олинфян на свою сторону и воспрепятствовал союзу Амфиполя с афинянами, которым обещал отдать Амфиполь с тем, чтобы они уступили ему Пидну. Осадив Амфиполь и принудив жителей его, после упорной обороны, сдаться на его волю, — Филипп, вместо передачи этого города афинянам, присоединил его к Македонии, — лестью и золотом усыпил афинян, а Олинфу уступил покоренные им вслед за Амфиполем Пидну и Потидею. Затем он завоевал всю богатую золотом часть Фракии между реками Стримоном и Нестом, овладел золотыми рудниками близ Кренида у подошвы Пангэя, поселил в этом городе македонян, укрепил его и назвал Филиппами (356).
Из Фракии Филипп обратился в Фессалию и с этой поры начал вмешиваться в дела ее, для того, чтобы постепенно утвердить господство свое над нею и тем открыть себе путь в Грецию и приготовить средства к покорению сей последней. В конце 356 года он явился с войском в Фессалии, обеспечил ее от жестоких угнетений трех родственников и преемников Александра ферскаго, и, в знак благодарности фессалян, получил от них уступку различных земских доходов.

§ 84. Война с З55-го по 336-й год вообще. — Походы во Фракии и Фессалии, — война е афинянами и 1-й поход в Греции (355-346 г.).

В 355-м году, 6-м своего царствования, Филипп, усмирив происшедшие в Иллирии, Пэонии и Фракии восстания, уже являлся могущественным государем. Пределы Македонии были распространены на запад до Лихнитскаго озера, на восток до р. Неста, Пэония была уже областью, а Фессалия — данницею Македонии, наконец — Филипп обладал богатым, торговым Амфиполем, отличною приморскою гаванью близ него и имел многочисленное, превосходно устроенное войско и богатую казну.
С этого времени внешние: политика Филиппа и войны, веденные им, имели троякую цель: 1) на западе — раснространение пределов Македонии, завоеванием Иллирии, до берегов Адриатического моря, 2) на востоке — покорение греческих поселений в Македонии и особливо во Фракии, и овладение Геллеспонтом, Пропонтидою и Фракийским Босфором, важным путем сообщений Греции с плодородными берегами Эвксинскаго Понта, снабжавшими ее хлебом, и наконец 3) и важнейшее — совершенное покорение Фессалии и овладение вратами Греции — Фермопилами, дабы иметь всегда возможность проникнуть во внутренность ее и вмешательством в ее дела достигнуть. наконец господства над нею.
Сообразно с тем Иллирия, в особенности Фракия, Фессалия я наконец собственная Греция были главным поприщем военных действий Филиппа в течение 20-ти лет (с 355-го но ЗЗ6-й год). Туда попеременно обращал он оружие свое из Македонии, как из средоточия, и однажды распространил успехи его даже за хребет Гэмский, до берегов Дуная.
Так в 353-м году междоусобия, произошедшие во Фракии, в одно и тоже время обратила на себя внимание и афинян, и Филиппа. Между тем, как первые утверждали власть свою во Фракийском Херсонесе, Филипп осадил Мефон в пиэрийской области Фракии и, овладев им после упорной его обороны, жителям его дал свободный выход, а самый город разрушил и земли его разделил между македонскими воинами. Отсюда он двинулся в Фессалию. В это время в Греции происходила фокейская или 2-я священная война между фокеянами с одной, фивянами и локриянами с другой стороны. Предводитель фокеян, Ономарх, вторгнувшись в Дориду, Локриду и Беотию, и одержав над войсками их довольно значительные успехи, послал брата своего Фаилла с 7, 000 войск в Фессалию, на помощь тирану ферскому Ликофрону, находившемуся в войне с восставшими против него фессалянами. Филипп, вторично явившись в Фессалии избавителем угнетенных жителей ее, разбил, усиленный ими, Фаилла, осадил и взял город Пегассы я двинулся к пределам Фокиды. Ономарх со всеми своими силами пошел из Беотии ему на встречу, разбил его и принудил отступить из Фессалии (352). Но Филипп, собрав новое, многочисленное войско, в том же году вступил опять в Фессалию. Ономарх снова двинулся против него из Беотии с 25.000 челов. пехоты и 500 челов. конницы, но при Магнесин был наголову разбит превосходным в силах войском Филиппа и сам пал в бою. Эта решительная победа утвердила влияние Филиппа в Фессалии и уже почти совершенно подчинила эту область его власть. Утвердясь в ней поставлением сильных гарнизонов в Ферах, Пегассах и Магнесии, Филипп с многочисленным войском двинулся к Фермопилам, уже пытаясь проникнуть в Грецию под предлогом содействия союзникам своим фивянам, дорянам и локрянам в священной войне. Но эта первая попытка его не имела успеха, чему причинами были собственная его поспешность и в особенности отправление Афинами флота и войска к Фермопилам и занятие ими этого прохода еще до прибытия Филиппа. С досадою принужденный еще на время отказаться от намерения своего проникнуть в Грецию, Филипп отступил и с этого времени стал помышлять об ослаблении афинян, которые одни из всех народов Греции препятствовали исполнению честолюбивых его замыслов. Тщетно Демосфен обращал внимание афинян на огромные вооружения Филиппа: легкомысленный и беспечный народ афинский не внял его предостережениям. Вскоре Филипп кончил свои вооружения, но, не успев возмутить Эвбеи против Афин и овладеть этим островом, со всеми своими силами обратился против Олинфа (349). Афиняне, по совету Демосфена, два раза посылали в помощь Олинфу флот и войско, но вверяли оные неспособным предводителям, которые каждый раз возвращались без всякой пользы для Олинфа, без всякого вреда для Филиппа и без малейшего успеха для афинян. а Филипп между тем покорил и разрушил Стагиру, овладел Мициберною и Тороною, и дважды разбив олифеян в открытом поле, обложил Олинф. После кратковременного обложения, измена предала этот город во власть Филиппа, который постудил с ним жестоко: жители были проданы в рабство, а город разграблен и разрушен (348).
Избавясь таким образом от сильного и беспокойного врага, и обеспечив южные границы Македонии, Филипп произвел внезапное морское нападение на собственные владения афинян: Эвбею, берега Аттики и Саламин, разграбил и разорил их и занял Эвбею отрядом войск. Афиняне вступили с ним в переговоры, которые продолжались весьма долго и были ведены со стороны Филиппа столь искусно, что кончились мирным договором, открывшим ему свободный вход в Грецию почти в то самое время, когда он совершенно изгонял афинян из Эвбеи (346). Едва был заключен этот договор, как Филипп прошел с сильным войском чрез Фермопилы, вступил в Фокиду и предоставил совету амфиктионов решить спор между фокеянами и их противниками. Совет амфиктионов, действуя по его влиянию, приговорил фокеян, как святотатцев, к лишению политической свободы, обезоружению, плате дани и разрушению всех фокейских городов. Приведением этого жестокого приговора в исполнение посредством своего войска, Филипп положил конец фокейской войне (346) и тем доказал, до какой степени влияние его уже было утверждено в Греции.

§ 85. Походы с 343-го по 342-й год. Война во Фракии (340). Поход против скифов к нижнему Дунаю (339). 2-й поход в Греции и сражение при Херонее (338).

В следующие затем три года (345-343) Филипп совершил удачный поход в Иллирию и завоевал остальную ее часть до Адриатического моря, вполне обратил Фессалию в македонскую область, утвердил власть свою в Беотии, Фокиде и на острове Эвбее, покорил часть владений Мегары, устроил дела Пелопоннеса, распространил пределы Эпира, наконец усмирил восстания в верхней Фракии, покорил многие племена ее и сделал новые завоевания в ней.
В продолжение всего этого времени, афиняне, отчасти по необходимости, отчасти из беспечности, в бездействии взирали на успехи Филипповых политики и оружия. Но в 343-м году, как бы пробудясь от усыпления, они решились восстать против Филиппа войною и вести ее самым деятельным и решительным образом. Афинский полководец Диопиф был послан с сильными афинскими флотом и войском в Геллеспонт. Подкрепив и ободрив жителей греческих городов в Фракийском Херсонесе, Диопиф вторгнулся в соседственные македонские владения, разграбил и разорил их, и воротился с богатою добычею и множеством пленников. Афиняне послали еще другой флот к берегам Фессалии, возбуждали всю Грецию против Филиппа и склонили Эвбею отложиться от него и снова присоединиться к Афинам. Филипп направился к Эвбее для обратного покорения ее и уже успел овладеть некоторыми городами на ней, — но посланный против него афинянами Фокион, искусными своими действиями, принудил его отказаться от надежды покорить Эвбею (342).
Неудачу предприятия против Эвбеи Филипп решился вознаградить новыми завоеваниями во Фракии и особенно покорением греческих поселений на берегах Геллеспонта и Пропонтиды, чему вторжения Диопифа служили достаточным предлогом. Произведя большие вооружения, весною 340 года он открыл поход с 30.000 челов. отличных войск — осадою Перинфа. Он истощил, для овладения этим городом, все известные в это время полиорцетическия средства. Но жители, при пособии крепкого и выгодного для обороны, местного положения города, и подкрепленные прибывшими из Византии вспомогательными греческими и персидскими войсками, оборонялись столь же искусно, сколько мужественно и упорно, соделали все усилия Филиппа тщетными принудили его превратить осаду в обложение. Назначив для того часть войска, другую Филипп послал осаждать Селимврию и Византию. Но города фракийские, деятельно помогая один другому и получая пособия войсками и оружием от союзников своих в Греции и на островах Эгейского моря, мужественно сопротивлялись Филиппу. Он разбил однако Диопифа, производившего из Фракийского Херсонеса опустошительные набеги на македонские владения. Вскоре македонский флот перехватил 20 судов с продовольствием, посланных афинянами в Селимврию. Филипп повелел возвратить эти суда, надеясь тем угодить афинянам и отклонить их от вспомоществования фракийским городам. Но афиняне, убежденные Демосфеном, послали в Пропонтиду 120 трирем под начальством Xapeca. He впущенный в византийскую гавань византийцами, знавшими его корыстолюбие, Харес был разбит на противоположном берегу Фракийского Босфора, близ Халкедона, предводителем македонского флота Аминтом. Тогда афиняне вверили начальство над своим флотом Фокиону. Еще до прибытия его, Филипп, осадив Византию, пытался взять этот сильно укрепленный город посредством внезапного ночного нападения, но был отражен. Прибывший же вслед затем с афинским флотом Фокион одержал неоднократные успехи над войсками Филиппа, сделал тщетными все его покушения к овладению Византиею, обеспечил от него все города Фракийского. Херсонеса и на северных берегах Пропонтиды, и разорил соседственныя македонские владения (340). И в это самое время, когда оружие Филиппа претерпевало такие неудачи, когда против него собрались сильные враги, предвидимые искусным полководцем, он, из честолюбия, взявшего верх над благоразумием, решился ослабить себя, а затем и совершенно обратить оружие свое в другую сторону. Афей, царь скифов, обитавших на правой стороне нижнего Дуная, обратился к Филиппу с просьбою о помощи против истриян, напавших на скифов, обещая, в случае отражения их, объявить Филиппа наследником скифского царства. Обольщенный этим, Филипп отправил в помощь Афею сильный отряд войск, обещая, если бы надобность того потребовала, прибыть лично со всем своим войском (339). Случилось, что когда македонский отряд шел к Афею, истрияне, лишась умершего вождя своего, пришли в расстройство и были разбиты и прогнаны Афеем. Когда же македонский отряд прибыл, то Афей, не имея более в нем надобности, отказал ему в условленных плате и содержании, а Филиппу — в вознаграждении за убытки. Решась наказать его, Филипп снял осаду Византии и двинулся в страну скифов разорил ее огнем и мечом, разделив для того войско свое на несколько отделно действовавших отрядов, потерпел в некоторых сшибках со скифами неудачу, но во всех прочих разбил их наголову и, наложив на них, как кажется, дань, с огромною добычею, состоявшею из оружия, колесниц, коней и 20.000 пленников, двинулся обратно, обещая себе в скором времени совершенно покорить скифов (339). В ущельях Гэмского хребта хищные трибаллы напали из засады на македонское войско, которое хотели ограбить и истребить. При этом случае Филипп явил большое присутствие духа и блистательную личную храбрость, и в бою, сверженный с коня и в падении раненый, спасен от смерти 17-летним сыном своим; Александром, который, приняв начальство над войском, наголову разбил трибаллов.
Между тем афиняне, ободренные своими успехами, положили действовать против Филиппа самым решительным образом, продолжали возбуждать против него всю Грецию и вооружили сильный флот. Но афинский народный вития Эсхин и другие, подобно ему подкупленные Филиппом, деятельно приготовляли и облегчали последнему средства к совершению, наконец, решительного предприятия против Греции. Жители локрийского города Амфиссы возделали Циррейскую равнину, почти за 300 лет пред тем (в 1-й священной войне против Криссы, Цирры и Антицирры) опустошенную амфиктионами, торжественно посвященную ими Апполону дельфийскому и обреченную на вечное бесплодие. Эсхин, в собрании амфиктионов, торжественно обвинил амфиссян в этом новом святотатстве, возбудил 3-ю священную и локрийскую войну и предложил амфиктиовам просить Филиппа о принятии главного начальствования, над их войском, долженствовавшим наказать амфиссян и локрян. Предложение его было принято и амфиктионы отправили на встречу Филиппу во Фракию послов. Филипп, лицемерно изъявив изумление, но вместе с тем и уважение к воле амфиктионов, положил немедленно морем переправиться с войском в Локриду (на берегах Эгейского моря, между Фокидою и Фессалиею) и собрал нужное для того число судов. Но так как афинский флот был сильнее македонского и имел назначение препятствовать переправе Филиппа, то сей последний употребил хитрость: отправив к наместнику своему, Антипатру, легкое судно с письмом немедленно возвратиться во Фракию. Судно и письмо были перехвачены афинянами — и афинский флот, удалясь, открыл Филиппу свободный путь в Грецию (338). Высадившись на берегах Локриды, Филипп, по присоединении к нему вспомогательного фивского отряда, разбил афинское наемное войско, осадил и покорил Амфиссу, и поставил в этот город сильный гарнизон. Объятые ужасом, афиняне вступили с Филиппом в переговоры, но между тем склонили Эвбею, Мегару, Коринф, Ахайю, Левкадию и Коркиру к союзу с ними против Филиппа. Фивяне, ненавидя афинян и опасаясь Филиппа, долго колебались между первыми и последним: но Филипп решился страхом принудить их к присоединению к нему. Быстро и смело овладел он Елатеею, важною, как по местному положению ее, так и потому, что она удобно могла получать подкрепления из Фессалии и Македонии, повелевала входом в Беотию я могла беспрестанно тревожить и Фивы, я Афины. Заняв Елатею сильным гарнизоном, восстановив и усилив ее укрепления, и тем обезопасив себя от внезапного вторжения неприятелей, Филипп ждал удобного случая для нанесения решительного удара афинянам.
Взятие Елатеи снова привело их в ужас, — но Демосфен ободрил их, побудил к мужественному и упорному сопротивлению Филиппу на твердой земле и море, и, посланный к фивянам, убедил их присоединиться к афинянам против общего врага. Вслед затем афинское войско двинулось к Фивам и было дружелюбно принято фивянами и впущено в Фивы.
Между тем Филипп от Елатеи двинулся в Беотию, умышлено, кажется, допустил неприятелей разбить два отряда, посланные им вперед, имея тем в виду выманить фивян и афинян из Фив, и, наконец, расположил свое войско, состоявшее из 30,000 челов. пехоты и 2,000 чел. конницы, близ Херонеи, на равнине, омываемой речкою Фермодоном и представлявшей все удобства для действий фаланги и конницы. Вскоре приблизилось и союзное войско, в котором, кроме фивян и афинян, были еще вспомогательные войска некоторых городов Пелопоннеса и островов Эгейского моря. Числительною силою своею оно превосходило войско Филиппово и было хорошо одушевлено, но весьма дурно предводительствуемо, именно: афинянами Харесом и Лисиклом, и фивянином Феогеном, из коих первый был известен своею неспособностью, второй — неизвестен никакими военными подвигами и заслугами, последний — сильно подозреваем в измене, а все трое, оглашенные корыстолюбцы и низкие мздоимцы, были умышленно избраны приверженцами Филиппа.
2-го августа 338 года, на рассвете, оба войска построились одно против другого в боевой порядок. Союзники, имея в тылу за собою город Херонею и возле него стан свой, расположились: фивяне на правом, афиняне на левом крыле; — фивская священная дружина стала на правом фланге фивян. Правым крылом македонского войска, расположенным против афинян, начальствовал сам Филипп; — левое же, насупротив фивян, он вверил начальству 18-ти летнего Александра, которому для совета придал опытнейших македонских военачальников. С обеих сторон вспомогательные войска были поставлены в середине, а конница по флангам.
Александр первый быстро и смело напал на фивян. Они оборонялись весьма упорно, особливо священная дружина, но, наконец, были охвачены (захождением Александрова крыла на право), прорваны, расстроены и опрокинуты. Священная дружина, сражавшаяся с отчаянною храбростью и долее всех, вся до единого человека легла на месте. Между тем конница правого македонского крыла напала на афинскую, которая, опрокинув ее, преследовала в большом беспорядке. Филипп, расположившийся с правою фланговою частью своей фаланги на близ лежавших справа высотах, в порядке двинулся с них против афинской конницы и без труда опрокинул и прогнал ее, с большим для нее уроном. Затем правый фланг македонской фаланги, сделав захождение налево, взял афинскую пехоту во фланг, а середина македонской фаланги в тоже время двинулась с фронта против фивян и афинян, уже охваченных с обоих флангов. Все союзное войско было приведено в величайшее расстройство, опрокинуто и в беспорядке бежало в свой стан, преследуемое македонскою конницею. Вспомогательных войск фивян и афинян, которые почтя вовсе не участвовали в битве, погибло я взято в плен мало; но афиняне потеряли около 1,000 человек убитыми и 2,000 человек взятыми в плен, а фивяне гораздо более первыми, нежели последними.
Таково было сражение при Херонее, весьма замечательное искусными распоряжениями Филиппа, новым, усовершенствованным применением косвенного боевого порядка, отличными действиями македонской фаланги и торжеством ее над фивскою и афинскою. Еще важнее была победа при Херонее в политическом отношении: ибо в этот день, как почти одинаково выражаются и Демосфен, и Диодор, и Страбон, и Павсаний — положен конец и славе господства Греции, и древнейшей ее свободе.
Одержав полную и решительную победу, Филипп велел щадить побежденных, дозволял афинянам взять и погрести тела убитых воинов своих, отпустил афинских пленников без выкупа, даже возвратил им тяжести, их и вскоре послал Александра и Антипатра предложить мир на таких выгодных для них условиях, которых они нимало не ожидали. Напротив, с фивянами он поступил с большою строгостью, как с коварными и вероломными мятежниками. Приверженцев демократия он наказал с жестокостью, изгнанников фивских призвал обратно и возвратил им гражданские права, а в Фивы -поставил сильный македонский гарнизон.
В следующем 337-м году, на общем сейме греческих республик в Коринфе, решена была давно уже желанная и предположенная, общенародная война греков с персами, и Филипп единогласно назначен верховным предводителем вооруженных сил Греции. Беспримерные дотоле единодушие и рвение овладели всеми греками. Уже готово было многочисленнейшее войско, которое когда-либо вооружала Греция, ибо в нем считалось до 220,000 человек пехоты и до 15,000 человек конницы. Уже Филипп отправил Пармениона с сильным отрядом войск в малую Азию для охранения греческих поселений, и сам готовился следовать за ним туда же с главными силами. Но в это самое время мятеж в Иллирии и раздоры в собственном семействе удержали Филиппа в Греции. а едва он успел усмирить мятеж иллириян и восстановить семейное согласие, как рука убийцы внезапно пресекла жизнь его (336) — и довершение обширных и важных его замыслов судьба предоставила 20-ти летнему сыну и преемнику его, Александру.

§ 86. Общий вывод о Филиппе, как полководце, и его войнах.

Войны Филиппа, в глазах внимательного исследователя, бесспорно составляют замечательное явление и важный успех в истории искусства ведения войны в древние времена. Утомленное исследованием мелких, сложных и запутанных междоусобных греческих войн, внимание военного наблюдателя отрадно останавливается на картине войн или, лучше сказать, одной непрерывной войны Филиппа, в которой единству цели, соображений и исполнения вполне соответствуют постоянство неизменное, сила и решительность воли и действий необыкновенные.
Распространить, усилить, возвеличить Македонию, покорить своей власти Грецию и сделать из македонян и греков один народ, из Македонии и Греции одно могущественное государство под властью единодержавною — такова была важная политическая цель, к которой стремился Филипп в продолжение всего своего царствования, с удивительным постоянством, деятельностью и благоразумием. Главным средством для достижения этой цели служила ему политика — хитрая и нередко коварная, но тем не менее твердая и вполне искусная. Переговорами, лестью, обманом, подкупом он усыплял своих врагов, приводил их в бездействие либо заставлял их действовать сообразно с своими видами, осторожно и искусно вмешивался в их дела, возбуждал их друг против друга, ослаблял их, постоянно усиливая себя, то ловко уклонялся, то действовал самым решительным образом, верно угадывая благоприятнейшее для того время, пользуясь всеми выгодными обстоятельствами, отстраняя все затруднения и препятствия, и исподволь, но неуклонно стремился к цели, никогда не выпуская ее из виду.
И то, что столь искусно было приуготовляемо его политикою, он не менее искусно довершал оружием. Обладая всеми качествами великого полководца, он с такими же твердостью воли и искусством приводил в исполнение свои военные соображения и предначертания, с какою силою ума созидал их. Орудием исполнения их было войско сильное, им самим превосходно устроенное, вполне преданное и покорное ему, притом неразвращенное, воинственное, храброе, которым он, соединяя в лице своем власть политическую, гражданскую и военную, сан монарха и звание полководца, начальствовал нераздельно, единовластно. С предприимчивостью и отважностью соединяя благоразумную осторожность, он обнаруживал, когда надобность того требовала необыкновенную энергию, был неустрашим в бою и тверд в неудачах. Приуготовляя и облегчая себе победу средствами политическими, он действовал преимущественно самым решительным образом, быстро двигаясь соединенными силами прямо на встречу неприятелю я вступая с ним в бой в открытом поле. Но, от природы хитрый и лукавый, он часто прибегал и к разного рода военным хитростям, — там, например, где они могли содействовать употреблению открытой силы и еще более облегчить победу в бою. или же где одною открытою силою нельзя было одолеть противника. Согласно с обычаем и духом времени, он прибегал к разграблению и разорению неприятельского края, как средству принудить неприятеля к покорности или бою. Действуя преимущественно с быстротою и решительностью, он довольно редко производил осады, в таких только случаях, когда не мог избежать их, но я тогда напрягал все свои силы, истощал все известные средства тогдашней полиорцетики, либо прибегал к внезапным нападениям, хитростям, переговорам, подкупу и т.п., для скорейшего овладения неприятельским городом. Еще реже встречаются в его действиях продолжительные обложения городов, с целью принудить их к сдаче единственно голодом. По самим составу, устройству и свойствам его войска, походы его всегда могли быть более дальними и продолжительными, нежели походы греческих ополчений. По тем же причинам, Филипп действовал во все времена года без различия, и в числе его походов встречается несколько зимних, что в греческих войнах случалось весьма редко. Прибавим еще, что Филипп превосходно умел упрочивать сделанные, им завоевания, пользоваться победою и даже из самых неудач извлекать для себя выгоды. Строгостью содержа союзников и данников в повиновении, и нередко с жестокостью карая измену, он являл редкое в те времена великодушие и милосердие в побежденным в пленным, и тем умел внушать признательность и преданность к себе, и приобретать друзей и союзников. Вообще войны его, хотя и были неизбежно сопряжены с жестокостью, но несравненно менее, нежели предшествовавшие и современные войны греческие.
По всем этим причинам, Филипп справедливо может и должен быть поставлен в число лучших и замечательнейших полководцев древности.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ. ПОХОДЫ АЛЕКСАНДРА ВЕЛИКОГО (336-324).

§ 87. Первые годы жизни Александра в. (356-336). — § 88. Первые походы Александра в. против трибаллов и иллириян (335). — § 89. доход против Фив (335). — § 90. Война с персами (334-327). — Причины и цель ее. — Относительное положение, силы и первоначальные предположения действий обеих противных сторон. — I . Завоевание восточных берегов Средиземного моря. — § 91. 1-й поход в малой Азии (334). — Сражение на Гранике — § 92. 2-й поход в малой Азии (333). — Сражение при Иссе. — § 93. 3-й поход в Сирии и Египте (333-332).

Источники: Арриан, Диодор Сицилийский, Плутарх, Юстин, Квинт Курций, de Bury, Ste Croix, Napoleon п Momoires de Montholon, Lossau и указанные выше.

§ 87. Первые годы жизни Александра В. (366-336).

Александр В. родился в Пелле, столице Македонии, 22-го июля 356 года — в один день со взятием Филиппом Потидеи, присуждением ему первой награды на олимпийских играх, одержанием Парменионом большой победы над илляриянами и сожжением храма Дианы в Ефесе — что и македоняне, и греки, и сам Филипп признали явным предзнаменованием будущей необыкновенной судьбы новорожденного. Матерью Александра была Олимпия, дочь эпирского даря Неоптолема. Предание народное и всеобщее поверье производили происхождение Александра, по отцу, от Геркулеса, а по матери от Ахилла. Уже с самой ранней молодости Александр отличался силою, крепостью и изящною, величественною красотою телесными, и обнаружил необыкновенные способности ума и души, чрезвычайно пылкий, но сильный и великий характер, строжайшую умеренность в жизненных наслаждениях и — неограниченное честолюбие. Успехи и победы Филиппа огорчали его: отец мой — говорил он — не оставит мне совершить ничего великого и славного! Филипп дал ему тщательнейшее воспитание. Сначала воспитателем его был Леонид, родственник его матери и человек весьма строгих правил, а наставником — акарнанянин Лисимах. Сам Филипп старался управлять им более убеждением, нежели силою, заметив, что он упорно сопротивлялся последней, но легко покорялся первому. Вскоре, однако же, найдя, что данные ему преподаватели не имели достойных его дарований, Филипп вверил воспитание его Аристотелю, ученейшему и знаменитейшему философу того времени. Местом же воспитания Александрова он назначил царский увеселительный замок Нимфей близ города Миесы (и, как полагают, неподалеку от родины Аристотеля, Стагиры). Здесь, вдали от двора, в безмятежной тишине садов нимфейских, Александр изучил у Аристотеля науки словесные, нравственные, философические, политические, словом — все отрасли тогдашних человеческих знаний, во всем их объеме. Чтобы внушить ему и развить в нем геройские чувства и качества, Аристотель заставлял его читать «Илиаду» и Александр так пристрастился к ней, что она навсегда сделалась любимым его чтением. Он называл ее лучшим запасом или материалом для военного искусства, всегда и везде имел ее при себе и даже, по свидетельству Онесикрита, вместе с мечом клал ее на время сна под голову. Но из всех предметов человеческих знаний, Аристотель с особенною заботливостью старался посвятить царственного питомца своего в таинства высокой и трудной науки царствования и даже написал собственно для него сочинение об этом предмете, к сожалению до нас недошедшее. Страстно предан был Александр и чтению, и учению, и так легко и скоро усваивал себе все преподаваемое ему и изучаемое им, что уже в 16 лет от роду ничто не было чуждо ему и он обладал всеобъемлющими сведениями.
Образуя ум и сердце свои, он в тоже время не пренебрегал и телесными упражнениями, и с удивительною силою соединял необыкновенные ловкость и смелость. Так, еще отроком, он укротил свирепого коня Букефала, на которого никто не смел сесть. 340 год был началом политического и военного его поприща. Б этом году именно Филипп, отправляясь в поход во Фракию, вверил 16-ти летнему Александру, на время своего отсутствия, управление Македониею. Первым военным подвигом Александра было покорение восставшего фракийского племени мэдаров или мэдов. Он взял приступом главный их город, изгнал его жителей, населил его другими из иных племен и назвал его Александрополем. В следующем 339 году, в бою Филиппа с трибаллами, в Гэмском хребте, он спас жизнь отцу своему и разбил трибаллов (глава XII § 85). В 338-м же году он участвовал с Филиппом в последнем его походе в Грецию и в сражении. при Херонее оказал чудеса храбрости, разбил фивян и истребил фивскую священную дружину (глава XII § 85). «Сын мой» — сказал ему Филипп, обнимая его после сражения — «ищи себе другого, достойного тебя царства: Македонии для тебя слишком мало». Но вскоре изгнание Филиппом Олимпии нарушило всегдашние, неизменные дотоле, доброе согласие между отцом и нежно любимым им сыном, и взаимные, самые дружеские отношения их. Александр принял сторону своей матери и удалился с нею в Эпир, подвергшись гневу Филиппа (337). а едва Филипп примирился с Олимпиею и Александром, и они воротились из Эпира, как убиение Филиппа открыло Александру путь к престолу (336).

§ 88. Первые походы Александра В. против трибаллов и иллириян (333).

Co смертью Филиппа, вся Греция и все завоеванные им страны пришли в движение и грозили восстанием. Трудность и опасность положения Александра увеличились неопределенностью порядка наследования македонского престола и притязаниями на него братьев Александровых, Птолемея и Арридея, и племянника Аминта. Но Александр устранил, с помощью своих приверженцев, искателей македонского престола, и признанный царем Македонии, казнив убийц отца своего, отправился в Грецию. На пути туда он строго наказал вероломных фессалян и, подобно Филиппу, был облечен греческим сеймом в Коринфе в звание верховного предводителя сил, вооруженных Грециею против персов. Убежденный в необходимости сначала обеспечить внешнюю безопасность Македонии и внутреннюю тишину в Греции, он, прежде всего, обратился против трибаллов, одного из многочисленных племен Фракии, обитавшего на правой стороне Истра или нижнего Дуная, несколько выше устьев этой реки, и восставшего в союзе с гетами, которые жили на левой ее стороне. Выступив с войском, весною 335-го года, из Амфиполя (близ нынешнего Орфано в Македонии), в направлении к северо-востоку, он следовал чрез земли независимых фракийских племен (в нынешней Румилии) и по 10-ти дневном походе прибыл к Гэмскому хребту (ныне Балканы). Фракияне преградили ему путь, заняв горные ущелья, входы и вершины их и оградив себя повозками, Александр послал правое крыло фаланги, предшествуемое стрелками. на вершины гор с такой стороны, где имелись более удобные на них всходы, и приказал рядам гоплитов расступаться, где только было возможно;- сам же, в голове пешей агемы, с левым крылом, усиленным иппаспистами и агриянами, стремительно напал на фракиян слева. Фракияне были опрокинуты с уроном. до 1.500 человек убитыми и нескольких взятых в плен, и рассеялись в горах, оставив во власти македонян семейства и тяжести свои. Перейдя чрез Гэмский хребет, Александр вступил в земли трибаллов (в нынешней Болгарии) и направился чрез них к Истру. Большая часть трибаллов, с семействами, имуществом и множеством независимых фракиян, укрылись на острове Истра, Певкеях. Остальные же трибаллы засели в лесу на берегу реки. Александр, выманив их оттуда первоначально стрелками, стремительно напал на них в открытом поле фалангою и построенною по флангам оной конницею, и разбил их наголову, нанеся им до 3.000 человек урону. На 3-й день после того, он прибыл к Истру, завладел несколькими длинными (военными) судами, прибывшими из Византии, посадил на них столько стрелков и гоплитов, сколько они могли вместить, и направился с ними к Певкеям. Но малое число судов и войск, многочисленность неприятеля, сильная стрельба его из луков, крутые берега острова и быстрота течения Истра сделали тщетными все усилия Александра для произведения высадки. Тогда он решился подняться выше, переправиться через Истр и напасть на гетов, собравшихся на противоположном берегу, для обороны его, в числе около 4.000 человек конных и более 10.000 человек пеших. Помощью плотов, устроенных из шкур, которые служили войскам ставками и были наполнены соломою, равно и собранных на Истре разных родов и величины судов, он переправился ночью с 1.500 человек конницы и 4.000 человек пехоты на левый берег. Подступив к гэтам скрытно и в величайшей тишине, — на рассвете он двинулся против них в стройном боевом порядке, имея конницу на правом, а пехоту на левом крыле. Изумленные внезапным появлением Александровых войск и опрокинутые сильным ударом македонской конницы, геты в ужасе бежали в находившийся позади укрепленный город и сначала хотели было обороняться в нем. Но, при виде грозного наступления македонской фаланги и конницы в боевом порядке, они бежали с семействами и имуществом в степи, на север. Овладев покинутым ими городом и в нем значительною добычею, Александр разрушил его я затем возвратился на правый берег Истра. Победа, одержанная им над гетами, произвела такое сильное впечатление на соседственныя племена, что они, и в том числе боии и сенноны — племена кельтов или германов (каковые названия греки нередко смешивали), равно я трибаллы, отправили Александру дары и изъявили ему свою покорность.
Затем Александр с Истра двинулся в земли агриян и пэонян, и на пути узнал, что автариаты, тавланты и многие другие племена как независимой, так и македонской Иллирии {Под названием Иллирии или Иллирика греки и римляне разумели, в обширном смысле — все вообще земли к югу от среднего Дуная до Адриатического моря и пределов Эпира, Македонии и Фракии (точно также, как под названием Фракии разумели вообще все земли к югу от нижнего Дуная или Истра); — в тесном же смысле — собственно только приморскую страну вдоль восточного берега Адриатического моря (ныне австрийские: Иллирия и Далмация, турецкие: Герцоговина и Албания, и Черногория), от Истрии (ныне Триест) до рек Сава и Дрина. Филипп, отец Александра В., завоевал южную ее часть, которая в последствии стала называться греческою Иллириею, остальную же называли независимою. Тавланты принадлежали к племенам первой, а автариаты, обитавшие на границах с Македониею, к племенам последней.} восстали против пего и что автариаты решились преградить ему путь. Лангар, царь или вождь агриян, еще при жизни Филиппа бывший в дружественных отношениях с Александром, вторгнулся с агриянами, по собственному вызову, в земли автавриатов, разграбил и розорил их, и тем удержал в них автариатов. а между тем Александр, следуя вверх по реке Эригону (ныне р. Кучук-Карасу, впадающая в р. Вардар, в западной Румилии), прибыл к Пеллиону (около нынешнего Стоба на р. Кучук-Карасу, к в. от Битолии или Монастыря), сильнейшему из укрепленных городов в землях восставших племен независимой Иллирии. Иллирияне расположились на окружавших Пеллион, поросших густым лесом горах, намереваясь оттуда произвести внезапное на Александра нападение: но усмотрев, что он готовится взять Пеллион приступом, спустились с гор и заперлись в этом городе. В помощь к нему прибыли тавланты и тогда в стране вокруг Пеллиона и на берегах Эригона, покрытой горами и дремучими лесами, завязалась деятельная и упорная малая война. Но Александр, различными военными хитростями и искусными действиями македонских войск, особливо стрелков и пращников, равно и метательных орудий (последние были употреблены им для очищения лесов и противоположного берега реки), вскоре совершенно разбил и рассеял тавлантов и прочих иллириян, которые затем сожгли Пеллион и укрылись в тавлантских горах.

§ 89. Поход против Фив (335).

Между тем в Греции распространился слух, что Александр убит в бою с иллириянами. Греческие демагоги воспользовались этим для возбуждения всей Греция к восстанию. Фивяне первые подали знак к тому, призвав обратно своих изгнанников, вероломно умертвив начальников македонского гарнизона в Фивском замке Кадмее и готовясь изгнать из него и самый гарнизон.
Узнав об этом, Александр немедленно и с чрезвычайною быстротою двинулся от Пеллиона чрез Фессалию и Фермопилы в Беотию. Приближаясь к Фивам, он неоднократно останавливался, однако же, дабы дать мятежникам время образумиться и смириться, а прибыв в Онхест, потребовал от фивян, чтобы они проворились и выдали ему зачинщиков мятежа. Но эти последние, вместе с возвратившимися изгнанниками, уверили фивян, что Александр действительно убит в Иллирии и что войско, находящееся в Онхесте, прислано из Македонии Антипатром, под начальством другого Александра. Побудив народ к упорному сопротивлению, они обложили кадмейский замок циркум- и контрвалационными линиями, я выйдя из Фив с конницею и легкою пехотою, напали на передовые войска Александра, уже шедшего от Онхеста к Фивам, и убили нескольких македонян, но были опрокинуты обратно в Фивы. На другой день Александр подступил в Фивам и расположился станом в ближайшем расстоянии от Кадмейскаго замка. Избегая, однако же, кровопролития, он медлил приступом и снова убеждал фивян покориться: но изгнанники и прочие мятежники упорствовали в сопротивлении. Между тем, случилось, что один из македонских военачальников, Пердикка, расположенный с начальствуемою им частью фаланги ближе всех. к Фивским укрепленным линиям, сам собою, без ведома и приказания Александра, напал на них и взял наружную часть оных приступом. За ним последовал другой военачальник, Аминт, с ближайшею, начальствуемою им частью фаланги. Но оба встретили между линиями такое сильное сопротивление, что Александр, опасаясь поражения и истребления их превосходными силами неприятеля, счел необходимым поддержать их всеми остальными войсками. Сначала фивяне были опрокинуты и преследованы до самого храма Геркулеса, близ городских степь, — но здесь внезапно обратились назад и в свою очередь опрокинули македонян. Тогда Александр двинул в бой пешую агему и остальные части фаланги. Фивяне не устояли против натиска их, в беспорядке бежали в город и в замешательстве даже позабыли или не успели запереть за собою городских ворот. Македоняне ворвались вслед за ними в город, вместе с кадмейским гарнизоном заняли городские стены и площади, и, крайне ожесточенные против фивян, произвели между ними страшное кровопролитие. 36.000 фивян были проданы в рабство, немногие спаслись в Афины, все же остальные были истреблены. Город был разрушен до основания, но кадмейский замок сохранен в целости и занят сильным македонским гарнизоном.
Так кончился поход против Фив, продолжавшийся, со времени получения Александром в Пеллионе первого известия о восстании, всего только 14 суток — быстрота необыкновенная и спасительная. Ибо взятие и разрушение Фив, бывшие следствием необходимости и против воли Александра сопряженные с таким кровопролитием, мгновенно положили конец беспокойствам в Греции и готовности греков к общему восстанию.
Затем, получив от всех греческих республик, исключая Спарты, уверения в покорности и преданности, и вторично провозглашенный предводителем греков в войне с персами, Александр возвратился в Македонию и деятельно занялся приготовлениями к этой войне.

§ 90. Война с Персами. (334-327). Причины и цель ее. — Относительное положение, силы первоначальные предположения действий обеих противных сторон.

Война с персами в Азии уже давно составляла предмет общих и живейших желаний всех греков, была любимою их мечтою. — Предшествовавшие войны их с этим народом, особливо отступление 10.000. греков и походы Деркиллида и Агесилая, вполне убедили их в слабости персидского государства и в решительном превосходстве их над персами в устройстве войск и военном искусстве. — Успех казался несомненным и общий голос Греции требовал войны, долженствовавшей навсегда освободить малоазиатских греков от власти персов, покорить Греции обширные и богатые страны и многочисленные народы и племена востока, и распространить славу ее до пределов мира. — Филипп македонский вполне постигал прозорливым умом своим пользу войны с персами для себя и для Греции, и вероятность успеха ее. — По этому-то война сия и была, в продолжении всего его царствования, постоянным предметом его мыслей и желаний. — Нет, кажется, никакого сомнения, что он завоевал бы персидское государство, если бы не был убит в то самое время, когда уже готовился открыть войну против него. — Александр, вместе с престолом, наследовал от Филиппа и великую мысль его о покорении персидского государства. — Жажда славы и порожденное его ученым. всеобъемлющим образованием и пылким воображением, воспламененным чтением Илиады, желание узнать и покорить неведомые дотоле страны отдаленного востока — могли быть сильным, но, без сомнения, не были единственным побуждением Александра к предприятию войны против персов. — Сверх общего голоса греческого народа, войны этой требовали и выгоды Греции, и собственные выгоды Александра.
Подобно отцу своему, он вполне постигал, что война против персов была лучшим средством для совершенного утверждения власти его над Грециею, еще недавно покоренною, — что греки, сражаясь против общего врага под знаменами македонян, необходимо долженствовали соединиться с сими последними — тесными узами братства и повиновения одному, общему царю, — наконец, что, приводя в исполнение давнишнее желание греков, он из македонянина, т.е., по мнению греков, варвара, соделывался эллином. — К этому должно, сверх того, присовокупить, что по смерти Филиппа война с персами представляла еще более надежды на успех, нежели затруднений. — Чтобы удостовериться в том, стоит только сличить относительное положение персидского государства с одной, Македонии и Греции с другой стороны.
Персидское государство было обширнейшим и богатейшим, которое когда — либо дотоле существовало в мире. — Оно обладало берегами четырех морей и заключало в себе лучшие страны Азии и Африки, богатые и от природы, и от сосредотачивавшейся в них, почти всемирной торговли. — Правительство персидское получало, как, платимою подвластными народами данью, так и из множества разных других источников, огромнейшие доходы. — Сверх того, в Персеполе, Экбатане, Сузе, Вавилоне, Арбеле, Дамаске и других важнейших городах были собраны сокровища и богатства, подлинно несметные.
Из четырех морей, омывавших пределы персидского государства, берега одного Средиземного от Геллеспонта до Ливии достаточны были для того, чтобы из царства персидского соделать могущественную, первостепенную морскую державу. — На этих берегах находились богатейшие строевые леса я многочисленные, торговые и богатые приморские города с превосходными гаванями, жители этих городов были отличными мореходцами. — По всем этим причинам персы и имели на средиземном море многочисленный и весьма хороший флот. — Суда для него были выставляемы финикиянами, египтянами и в особенности жителями малоазиатских греческих поселений и прилежащих к ним островов Средиземного моря. — Между ними были почти исключительно набираемы и люди во флот. — На этих же берегах находились богатые морские склады и разного рода морские заведения, — Не. менее военных способов и средств персидское правительство могло извлекать и на твердой земле, из внутренних своих областей. — Покрытые и обширными равнинами, и высокими горами, они изобиловали многочисленными и превосходными конницею и легкою пехотою — стрелками и пращниками. — Так как выставление войск по востребованию было, вместе с платежом дани, одною из главных обязанностей подвластных областей к персидскому правительству, то последнее и имело всегда возможность собирать огромные ополчения, составленные преимущественно из конницы и легкой пехоты. — Богатая же казна государственная доставляла ему средство, со времени Пелопоннесской войны, всегда иметь в своей службе большое число греческой наемной пехоты. — В это время такого рода пехоты в персидском государстве было до 50.000 чел., что доставляло ему немаловажную силу. — Содержание войска в мире и войне не стоило правительству ничего, ибо лежало на крае и попечении сатрапов. — Ko всему этому должно присовокупить, что самая обширность персидского государства представляла большия выгоды для обороны и значительные затруднения для завоевания его, и что на персидском престоле в это время был (с 336 года) Дарий III Кодоман, превосходивший своих предшественников мужеством, воинственным воспитанием и многими частными и государственными добродетелями, и притом любимый персами.
Но все это было ничтожно при совершенном расстройстве государства — политическом, гражданском, военном и нравственном. Персидское государство в это время было не что иное, как бессвязное совокупление самых разнородных областей, народов и племен Персидские правители и разноплеменные обитатели этих областей, не связанные между собою, ни с отдаленным царским престолом, общими: вероисповеданием, языком, нравами и обычаями, прочными и надежными узами политическими и гражданскими, находились в состоянии почти непрерывного восстания против персидских царей, либо всегда были готовы отложиться от них, сделаться независимыми или покориться чуждому властителю либо счастливому завоевателю. Многие из подвластных персам народов и племен уже давно ни дани не платили, ни войск не выставляли, и были почти независимыми. Другие часто отказывали и в дани, и в войске. Внутри и на пределах (северных, восточных и южных) государства находилось множество полудиких, воинственных племен, которые никогда не признавали власти персов над собою и вели с ними почти непрерывную войну. Малоазиатские греческие поселения, более полутора века сражавшиеся с персами за свою независныость поддерживаемые европейскими греками, — в это время, более нежели когда-либо, помышляли об освобождении своем навсегда от ненавистного подданства персам. Что касается Египта, то он, с самого покорения его Камбизом, находился, можно сказать, постоянно в восстании и в это время, подобно малоазиатским грекам, ждал только первого удобного случая для совершенного своего освобождения. Вообще все подвластные персам народы и племена были в сильнейшей степени одушевлены ненавистью к ним и желанием восстановления своей независимости. Сами же персы совершенно утратили воинственный дух и суровые добродетели предков, были до крайности изнежены, развращены, преданы роскоши и неумеренности, и неспособны к мужественному сопротивлению внешнему врагу. Притом они не сделали ни малейших успехов в военном искусстве, и имели о нем самые несовершенные и грубые понятия, а общенародные ополчения персидские представляли такой же бессвязный и безобразный хаос, как и самое государство. В них не было ни правильного устройства, ни воинских подчиненности и порядка, и единственною правильно устроенною, надежною частью персидских армий была греческая наемная пехота.
С другой стороны, Македония и Греция, пространством и военными способами своими, далеко уступали персидскому государству, составляя едва 1/5 часть оного. Денежные средства Александра были ничтожны в сравнении с персидскими: казна его была истощена, царские поместья розданы им, большая часть податей прощена македонянам, и для начатия войны или для первого похода он имел в своем распоряжении, по свидетельству Аристовула — не более 70-ти талантов (около 91,000 руб. сер.) и по свидетельству Дурия — только на месяц продовольствия. {Онесикрит уверяет, впрочем, что он сделал заем в 200 талантов (около 260,000 руб. сер.).} Самым большим числом войск и морских судов, которое Македония и Греция могли выставить, должно, кажется, признать: 220,000 человек пехоты в 15,000 человек конницы, вооруженных перед смертью Филиппа, для войны с персами, и не более 500 или 600 трирем и других, разной величины, военных и перевозных судов. Сравнив эти силы с теми, с которыми Ксеркс произвел нашествие на Грецию, легко убедиться в относительной слабости их. Особенно чувствительною была слабость флота: ибо, для завоевания персидского государства, превосходство или, по крайней мере, равновесие и деятельное содействие греческого флота были существенно необходимы и чрезвычайно важны. К недостаточности военных сил и средств Македонии и Греции должно присовокупить: 1) ненадежное внутреннее состояние Греции и отношения ее к Македонии; 2) необходимость постоянно занимать ее сильным войском, для наблюдения за вею, сохранения в ней порядка и тишины, и обеспечения оной от покушений как персов так и самих греков, и 3) неопределенность наследования македонского престола.
Но за то, сколь далеко превосходили, персов македоняне и греки, как народ и как войско, в нравственном и военном отношениях. Хотя греки и утратили уже добродетели, которыми отличались в прежние времена, однако же, движимые одинаковым чувством ненависти к персам, желанием войны с ними, уверенностью в своем превосходстве и в успехе этой войны, и славолюбием, — они являли редкое единодушие в том, что касалось этого великого, общенародного предприятия. Притом они были образованнейшим, просвещеннейшим народом, флот их был первым, а войска лучшими после македонских — на востоке тогдашнего мира. Македоняне, уступая им в гражданской образованности, превосходили их, однако же, мужественным и воинственным своим духом, всеми добродетелями народа еще юного, военным устройством, строгими воинскими подчиненностью и порядком, полною покорностью и искреннею преданностью юному царю своему. а он, с властью царскою соединявший военную и являвшийся верховным, единовластным предводителем македонян и греков против персов, одарен был всеми качествами великого человека, великого государя и великого полководца, и уже явил опыты своих искусства и счастья. Таким образом, единодушие, нравственное превосходство, отличные войско и флот, и единство власти над ними, находившейся в руках способнейшего и искуснейшего вождя, который когда-либо дотоле являлся в мире — все это обещало македонянам и грекам решительный перевес над персами я соделывало успех предпринимаемой ими войны несомненным.
Александр был так убежден в этом, исполнен такой уверенности в искусство и счастье свои, так сильно одушевлен великою мыслию завоевать персидскую державу, подчинять Азию влиянию Греции, распространить в ней греческое просвещение, образовать всемирную монархию и учредить всемирную торговлю, что не захотел даже внимать предостережениям. Пармениона я Антипатра, ни принимать в уважение побочных, второстепенных соображений. Парменион и Антипатр именно советовали ему- прежде, нежели предпринять войну против персов — обеспечить самостоятельность македонского престола, вступив в брак и дождавшись рождения сына. Но Александр не только отвергнул их совет, но и доложил немедленно предупредить персов открытием наступательной против них войны в собственных их пределах, и начать войду эту завоеванием восточных берегов Средиземного моря, дабы с самого начала уничтожить главную силу персов, заключавшуюся в их флоте, завладеть огромными морскими средствами и способами их, и обеспечить тем Македонию, Грецию и свои сообщения с ними. Вследствие того, назначив Антипатра наместником своим в Македонии и Греции, и оставив ему (по Диодору) 12,000 человек пехоты и 1,500 человек конницы, весною 334 года он двинулся из Македонии берегом моря чрез Фракию к Сестосу, { К с. От нынешнего Майта и к ю. от Галлиполи}в Фракийском Херсоннесе, с войском, состоявшим, по Арриану, из 30,000 человек тяжелой и легкой пехоты и более 5,000 человек конницы. (*) Если к этому прибавить 4-5,000 македонских войск, находившихся уже с Атталом (при Филиппе с Парменионом) в малой Азии, то все силы, с которыми Александр готовился начать войну, долженствовавшую решить судьбу тогдашнего мира, составят не более 40,000 человек! Но эта сорокатысячная армия, была большею, частью составлена из отборнейших македонских и греческих войск, и лично предводительствуем Александром. Из них македонские (12-ти тысячная фаланга и 1,500 человек тяжелой конницы), составляли лучшую и надежнейшую часть и главную силу армии. Весьма хороша была также фессалийская конница (1,500 человек). Греческим войскам, бывшим в составе армии, Александр сохранил собственные их вооружение и устройство, за исключением 600 знатнейших юношей из различных греческих республик, взятых им в виде заложников, — вооруженных на подобие македонской тяжелой конницы и присоединенных к этой последней, с тою только разницею, что они не пользовались его сообществом. Флот. Александров состоял из 160-ти трирем и большого числа разной величины перевозных судов.
{( * ) По Диодору состав войск был нижеследующий: 10.000 чел. Македонской пехоты, 7.000 вспомогательной пехоты союзных греков и 5.000 греческих наемников (под началом Пармениона); 5.000 пеших одризов, трибаллов и иллириян, 1.000 агрианских стрелков и 1.500 македонской конницы (Филота); 1.500 фессалийской конницы (Калас), 600 греческой тяжелой конницы, 900 фракийской и пэонийской легкой пехоты (Эригий и Кассандр)}
Поход из Македонии до Сестоса совершен был с чрезвычайною быстротою: на 20-тыя сутки Александр был уже в Сестосе и немедленно по прибытии туда переправил войско на флоте через Геллеспонт и расположил оное станом близ Абидоса — без всякого со стороны персов сопротивления.
Персы уже давно звали о его намерениях, но не приняли никаких мер ни для воспрепятствования его переправе, ни для обороны западных берегов малой Азии. Персидские правители приморских областей на этих берегах нимало не. помышляли об употреблении с этою целью им превосходного в силах персидского флота, ни собранных ими при Зелии (городе, лежавшем в пределах древней Троады, к ю. — з. от Кизика), 20-ти тысяч человек греческой наемной пехоты под начальством родосца Мемнона и 20-ти тысяч человек азиатской конницы, и дозволили Александру не только беспрепятственно переправиться через Геллеспонт, но и спокойно расположиться станом на малоазиатском берегу. В начальствования персидским войском вовсе не было единства, ибо оно было разделено между Мемноном и 6-ю персидскими военачальниками. По переправе Александра, они составили совет. Мемнон, один способный и знающий между ними, предложил на твердой земле уклоняться от общей битвы с македонянами, имевшими превосходную числом пехоту и лично предводительствуемыми царем своим, между тем как Дария при персидском войске не было. — потоптать луга, истребить жатвы, даже разорить приморские города, словом — опустошить страну и лишить Александра средств продовольствования и возможности продолжать войну. На море же он советовал между тем действовать самым решительным наступательным образом, произвести с персидским флотом нападение на Грецию и Македонию, взволновать их, отрезать Александру сообщения с ними и тем принудить его к возвращению для их защиты. Александр вполне оценил это мудрое предначертание действий; но невежественные и своекорыстные персидские предводители отвергли его, одни потому, что признавали его противным достоинству царя и царства персидских, другие потому, что ее хотели допустить разорения своих областей, а некоторые и потому, что завидовали и недоброжелательствовали Мемнону и подозревали его даже в измене или, по крайней мере, не доверяли ему, как греку. Отвергнув умный и полезный совет его, они вместо того решили расположить 40,000 войск своих на правом берегу речки Граника (истекавшей из горы Иды и изливавшейся в Пропонтиду между Лампсаком и Кизиком, ныне речка Салатдере), и там дать Александру отпор.

I.
Завоевание восточных берегов Средиземного моря.

§ 91. 1-й поход в малой Азии (334). Сражение на Гранике.

Первым действием Александра по переправе чрез Геллеспонт было — двинуться прямо против персидского войска к Графику, с тем, чтобы вступить с ним в решительную битву. Присоединив к себе отряд Аттала, он следовал с 40-ка тысячным (или около того) войском своим мимо Лампсака (ныне Ламсаки) к Гранику, имея в средине вздвоенную фалангу, по флангам — конницу, впереди для наблюдения и разведывания — часть легких пехоты и конницы, а позади тяжести и обозы. Приблизясь к Гранику (22-го мая), легкие войска открыли всю персидскую конницу, расположенную на краю правого, обрывистого берега реки, а греческую наемную пехоту — на отлогих высотах позади конницы. Александр немедленно решился перейти, в виду персов, чрез Граник в брод и напасть на них с обоих флангов. Парменион советовал ему отложить переход до следующего дня, представляя, что опасно было бы в виду неприятеля переходить чрез довольно глубокую и весьма быструю речку с обрывистыми берегами что персы, имея менее пехоты, ночью сами отступят. Но Александр отвечал, — что стыдно было бы остановиться перед ручьем, перешагнув чрез Геллеспонт, и что македоняне должны с самого начала оправдать внушаемый имя страх. Действительно, трудность перехода чрез Граник в виду персов не только не устрашила, но еще более воспламенила его: ему нужен был мощный и решительный удар, который уже при самом начале войны ужаснул бы персов и поколебал их огромное, но слабое государство. Поручив Пармениону начальствование левым крылом, он предоставил себе личное начальствование правым — и оба крыла в одно время двинулись к реке и чрез реку в косвенном положении (вероятно уступами с обоих флангов вперед). В голове правого шли этеры, стрелки я агрияне, за ними конница, вооруженная копьями, пеоняне, конная ила Сократа, дружина аргираспидов и наконец фаланги: Пердикки, Кэна и Аминта. В голове левого крыла шла конница фессалийкая, вспомогательная союзничья и Фракийская, а за нею фаланги Кратера, Филиппа и Мелеагра. Большая часть легких войск и все метательные орудия были оставлены на левом берегу для того, чтобы действием своим тревожить неприятеля и развлекать внимание его. Персы, узнав Александра, ехавшего на коне в голове правого крыла, по богатству его вооружения, значительно усилили левое крыло своей конницы. Здесь и произошел упорнейший конный бой. Македонская конница сначала была опрокинута в реку, но наконец сломила персов. При этом случае Александр, сражавшийся в голове этеров, едва не был убит, но Клит спас ему жизнь. Между тем Парменион с левым крылом одержал такой же успех над правым флангом персидской конницы. Когда таким образом оба фланга ее были опрокинуты, тогда и центр пришел в расстройство и вся персидская конница, потеряв около 1.000 человек убитыми, в беспорядке обратилась в бегство. Александр не преследовал ее, но немедленно напал с фронта фалангою, а с обоих флангов конницею на греческую наемную пехоту, которая, более от изумления, нежели вследствие твердой решимости обороняться, еще неподвижно стояла на своем месте. Она не выдержала однако же удара фаланги и конницы македонских, была прорвана, приведена в расстройство и, за исключением 2.000 человек, взятых в плен и некоторого числа укрывшихся под телами убитых, была совершенно истреблена.
Таким образом персидское войско было разбито и частью истреблено, частью рассеялось. Александр удовольствовался тем и не преследовал его. Он щедро наградил своих воинов: павшим в бою (25-ти этерам, 60-ти челов. конницы и 30-ти челов. пехоты) приказал воздвигнуть памятники, 300 персидских доспехов отослал в храм Минервы в Афинах, а взятых в плен греческих наемников отправил в оковах в Македонию для продажи в рабство, за то, что они, изменив отечеству, сражались вместе с персами против греков. Всеми этими мерами он имел в виду усилить рвение и усердие всего войска, распространить на всю Грецию славу одержанной им победы и навсегда отнять у греков охоту вступать в службу персов наемниками.
Действие победы на Гранике было необыкновенное. Открыв войну ударом, который, подобно громовому, на самом первом шагу Александра в малой Азии, со всею силою разразился над персами, она имела столь же важные последствия, сколько решительны были результаты ее в самом сражении. Сокрушив первые силы, противопоставленные персами Александру, она уничтожила или по крайней мере чрезвычайно ослабила средства дальнейшего их сопротивления в малой Азии и, можно сказать, почти без боя покорила Александру страну эту. Других войск в сборе в ней персы не имели, а остальные силы их, состоявшие частью из персидских, большею же частью из греческих наемных войск, были рассеяны по гарнизонам. Подвластные же персам малоазиатские города и племена одни за другими покорялись Александру. Прежде всех, непосредственно после победы на Гранике, покорились ближайшие — мизийские и вифинские (в нынешней северо-западной Анатолии), в том числе и город Даскилий (ныне Диаскилло). Оставив в этих городах часть войск с македонскими военачальниками и приказанием взимать туже дань, которая была платима Дарию, и таким образом устроив себе первоначальное основание действий и обеспечив тыл свой, Александр с главными силами двинулся в Лидию, к Сардам (ныне Сарт, к в. от Смирны). Сарды и вся Лидия покорились ему добровольно. Оставив сардийцам и лидянам их законы и образ правления, с условием быть ему верными, и поставив в сардийский замок гарнизон, он направился далее к Ефесу (близ нынешнего селения Аясулука, к ю. от Смирны). Бывшие в Ефесе греческие наемники бежали морем на судах, и Александр, вступив в Ефес, восстановил в нем прежний демократический образ правления. Отсюда он послал Пармениона и Алкимала, каждого с отрядом из 5.000 человек пехоты и 200 этеров, в города Ионии и Эолии (на берегах Архипелага), для уничтожения в них олигархии, восстановления демократии и прежних законов, и прекращения платежа персам дани. С остальными силами он двинулся к Милету (близ нынешнего селения Паладжа, при устье р. Мэандра). Градоначальник Милета, Эгезистрат, сначала предложил Александру сдать ему этот город, но вскоре потом, ободренный слухами о близкой помощи персов с сухого пути и моря, решился сохранить им Милет. Вследствие того, очистив город, он заперся во внутренней его крепости. Александр обложил ее с сухого пути и моря, а персидский флот, не смотря на то, что состоял из 400 судов, не отважился предпринять что-либо для освобождения Милета и удалился к мысу Микале. Парменион советовал Александру вступить в битву с ним. Но Александр не согласился на это потому, что флот был слабее персидского числом судов, а гребцы на нем состояли большею частью из греков, которым Александр мало доверял; персидский же флот был составлен большею част ь ю из судов опытных и искусных в морском деле кипрян и финикиян. Следовательно успех битвы был неверен, а поражение македонян на море могло уничтожить всю пользу первоначальных, одержанных ими успехов, поколебать Грецию и произвести в ней восстание. Напротив, успехи македонян на твердой земле и завоевание ими морских берегов сами собой долженствовали лишить персов флота и господства на море. Между тем в стенах милетской крепости сделан был стенобитными орудиями пролом, и Александр двинул чрез него войска свои на приступ. Теснимые македонянами я отрезанные от персидского флота, милетяне и бывшие с ними греческие наемные войска частью были истреблены, частью пытались пробраться на лодках в море, но были взяты македонским флотом, частью же спаслись на близ лежавший в гавани остров, но, обложенные македонскими войсками, вступили (300 греческих наемников) в службу Александра. Персидский флот, тщетно пытавшись выманить флот Александров в море и принудить его к битве, — удалился к Самосу, — после чего Александр отослал свой флот совсем в Грецию; ибо, сверх всех вышеозначенных причин, не имел довольно денег для содержания его и не хотел без особенной пользы разделять своих сил и подвергать их поражению во частям.
Затем он двинулся к Галикарнассу (ныне Будрун), приморскому городу Карии, где в большом числе собрались персы и бывшие в их службе греческие наемные войска, под начальством Мемнона, которому Дарий вверил главное управление малою Азиею и предводительствовавшие сухопутными и морскими силами. Уже давно и весьма сильно укрепив Галикарнасс, и без того весьма крепкий от природы, Мемнон поставил в его гавани персидские триремы и, в случае надобности, хотел употребить находившихся на них гребцов для обороны города.
Овладев всеми городами на пути от Милета к Галикарнассу, Александр обложил и осадил сей последний. Осада его — одна из замечательнейших в числе Александровых, в полиорцертическом отношении — продолжалась однако же, не смотря на все искусство ведения оной Александром и необыкновенные усилия и мужество македонских войск, довольно долго, по причине трудной местности, сильных укреплений и упорной обороны, была, весьма кровопролитна и стоила Александру довольно большого урона в людях. Два раза войска его едва не взяли Галикарнасса приступом; но в первый. раз на приступ ходила только часть войск, а во второй, Александр, щадя город и надеясь и без того принудить его к скорой сдаче, велел войскам отступить. Действительно, Мемнон и начальствовавший под ним персидский полководец Оронтобат, видя разрушение или повреждение стен, ослабление осажденных множеством убитых и раненых, и невозможность долго сопротивляться, зажгли и очистили город, и удалились в два, лежавшие на островах в гавани, укрепленные замка. Город был немедленно занят македонскими войсками, и затем разрушен до основания. Замков же, в которые удалились Мемнон и Оронтобат, Александр осаждать не хотел, потому что они были сильно защищены местностью, осада их требовала много времени, а взятие их, после разрушения Галикарнасса, уже было неважно. И потому он только оставил часть войск для наблюдения за ними. Затем всех женатых воинов он отослал на зиму в их семейства в Македонию, с приказанием воротиться к следующей весне. К тому же времени он приказал набрать в Македонии и Греции, и прислать ему в малую Азию, сколько можно более пехоты и конницы. Пармениона с этерами, фессалийскою и союзничьею конницею и всеми обозами он отправил в Сарды. Воспользовавшись спором двух карийских владетелей, Пиксодара и сестры его Ады, о власти над Карией, он принял сторону последней, имевшей более прав на нее, и отдав ей Карию, тем приобрел себе в ней верную союзницу. Сам же с остальными войсками двинулся берегом моря далее на восток в Ликию и Памфилию. Все города этих двух приморских областей (в том числе Фазелис, к югу от нынешней Адалии или Саталии, Перга и Аспенд), исключая некоторых, взятых приступом или принужденных сдаться, покорились ему добровольно (в конце зимы с 334 на 333 год).
Тавим образом, в течение первого похода и менее, нежели одного года времени, Александр овладел всем западным и половиною южного берега малой Азии от Даскилия до Аспенда — без сопротивления (за исключением Милета и Галикарнасса), вследствие победы на Гранике, кроткого и справедливого обхождения с покорившимися и оставления неприкосновенными либо восстановления прежних их законов и образа правления.

§ 92. 2-й поход в малой Азии (333) Сражение при Иссе.

2-й поход Александра в малой Азии в 333-м году был посвящен на покорение. внутренних ее областей, что, по покорении областей приморских, было уже делом менее трудным и совершено с еще меньшим сопротивлением.
Приказав Пармениону, с бывшими под его начальством войсками и прибывшими из Македонии и Греции подкреплениями, идти из Сард на соединение с ним к Гордию в Фригии (близ нынешнего Севригиссара на р. Сангарие или Сакарие), Александр весною 333-го года двинулся туда от Аспенда и Перги чрез земли воинственных писидийских горцев. Они встретили его упорным сопротивлением: но он разбил их в кровопролитном бою, на местности, почти неприступной, взял приступом одну и принудил сдаться другую часть их крепостей. Затем, беспрепятственно прибыв чрез Келэны к Гордию, он соединился в нем с Парменионом, после чего имел в совокупности, под рукою, опять столько же войск, сколько и на Гранике. Вся Фригия покорилась ему добровольно, чему значительно способствовало между прочим разрешение им Гордиева узла. Разрешившему оный древнее, суеверное предание предрекало господство над Азиею — и Александр искусно воспользовался тем для усиления нравственного влияния своего на азиятцев и мнения о предопределенном ему судьбою всемирном владычестве, равно и для сильнейшего одушевления собственного войска. Из Гордия он двинулся к Анкире (ныне Ангора), и приняв, чрез высланных ему послов, покорность Пафлагонии, обратился, даже не вступая в эту область, к юго-востоку чрез Каппадокию в Киликию. Поснешая овладеть киликийскими вратами (ныне горные ущелья, образуемые в хребте Таврусе рекою Чахыт-чаем) — единственным проходом в горах, отделявших Каппадокию от Киликии, на пути из Тианы в Тарс (ныне Тарсус), он следовал чрез Каппадокию не останавливаясь и предоставив покорение ее оставленному в ней с частью войск наместнику своему. Приблизясь к киликийским вратам, он послал против персидских войск, занимавших их, Пармениона с фронта, а сам двинулся в обход. Персидские войска, не выждав нападения, бежали в Тарс, а оттуда, вместе с сатрапом Киликии, Арзамом — в Сирию. Александр же беспрепятственно вступил в Киликию и Тарс, жителями которого был принят, как избавитель. Здесь он опасно занемог, по иным — от предшествовавших непомерных трудов, а по другим — от неосторожного купанья в реке Кинде (ныле Турсус-чай). Болезнь замедлила несколько действия его войск Однако же Парменион, с вспомогательною пехотою, наемными греками, фракиянами и фессалийскою конницею, был отряжен вперед для овладения сирийскими вратам и — проходом из Киликии в Сирию между Исским заливом и Аманийским хребтом, отделявшим эти две области одну от другой (при нынешнем Бейлаке, между Мессисом и Скандеруном, на самой северной оконечности Скандерунского залива).
Между тем, как Александр шел из Памфилии чрез Писидию, Фригию и Каппадокию в Киликию (весною, летом и в начале осени 333-го года), персы действовали наступательно на море. Имея в виду перенести войну в Македонию и Грецию. Мемнон еще в конце 334-го года, вскоре по взятии Галикарнасса, овладел Хиосом, покорил все города на Лесбосе, осадил на нем Митилен, но во время осады его заболел и умер. Смерть его была большою потерею для Дария, а Александра избавила от опасного противника. Персы продолжали однако же осаду Митилена и, когда он вскоре сдался им на уговор, принудили покориться и Тенедос, и отрядили 10 трирем к кикладским островам. Но эти триремы были разбиты при острове Кифне небольшою греческою эскадрою, собранною, по приказанию Александра, у Эвбеи, для прикрытия берегов Греции и Македонии. После того персы не смели уже более ничего предпринимать ни против берегов Греции, ни против греческих островов.
С своей стороны Дарий, после претерпенного на Гранике поражения, начал собирать при Вавилоне многочисленное войско, а между тем, видя быстрые успехи Александра, положил избавиться от него убийством. С этою целью персы успели подкупить начальника фессалийской конницы в македонском войске, именем Александра, но это низкое злоумышление было, по счастью, открыто Парменионом, и Александр В., великодушно простив изменника, снискал тем новые права на уважение и любовь своего войска (в конце зимы с 334-го на 333-й год). Летом 333-го года при. Вавилоне'(близ нынешнего городка Хиллаха, на правом берегу Евфрата, к ю. от Багдада, в Ирак — Араби) собралось многочисленное персидское войско, лучшую часть и главную силу которого составляла греческая наемная пехота. По свидетельству Курция, оно состояло из 250.000 челов. пехоты и 60.000 челов. конницы, а по Арриану — из 30.000 греческих наемников, 70.000 челов. персидской пехоты и 30.000 челов. персидской же конницы, 50,000 мидийских, стольких же арменских войск и соразмерного числа ополчений бактрийских, гирканских и различных других, подвластных персам народов и племен средней Азии, а всего из 600.000 войск. Но исчисление Арриана, как кажется, преувеличено. Лично предводительствуя этим войском и окруженный семейством и всем двором, Дарий двинулся от Вавилона в Сирию, в то самое время, когда Александр шел из Фригии чрез Каппадокию в Киликию.
Здесь Александр, как сказано выше, заболел; — но едва собравшись с силами, он обратился из Тарса чрез Солы против хищных обитателей западной или гористой Киликии (позже Исаврии), и после 7-ми дневного похода принудив их к покорности, дал войску своему в Солах кратковременный отдых, во время которого совершил торжественные игры. Восточная или луговая Киликия была уже покорена и Александр, в 1 год и 8 месяцев завоевав приморские и внутренние области малой Азии, намеревался уже приступить к дальнейшему покорению восточных берегов Средиземного моря — Сирии, Финикии и Палестины когда узнал (в ноябре), что Дарий с войском стоит станом в Сирии, в двух днях пути от Аманийскаго хребта и пределов Киликии. Македонские войска, которым он объявил о том, единогласно просили немедленно вести их против Дария — и Александр тотчас двинулся берегом моря на восток к сирийским вратам, чтобы, проникнув чрез них в Сирию, вступить с Дарием в решительную битву. Оставив в Иссе (как полагают — близь нынешнего Паиаса или Баиаса, между Мессисом и Бейланом) небольшой гарнизон и всех раневых и больных македонского войска, он прошел чрез сирийские врата и, продолжая движение к югу вдоль морского берега, прибыл в Мириандр (в 200-х стадиях или 35-ти верстах от Исса). Здесь, в крайнему своему удивлению, он узнал, что Дарий находится в тылу его — в Иссе, откуда он сам недавно перед тем вышел. Он не хотел верить, чтобы персы были до такой степени безрассудны и из равнин Сирии, где превосходство их в силах и особенно в коннице представляло им большие выгоды, решились вступить в горные теснины и ущелья аманийскаго хребта, где все эти выгоды обращались в ничто. Но вскоре, чрез посланных им морем к Иссу нескольких этеров, од удостоверился, что Дарий действительно находится при Иссе со всем своим войском. Прибыв в Сирию и внимая благоразумным советам военачальников наемных греков, Дарий сначала действительно хотел выждать Александра на равнинах Сирии. Но вскоре льстецы уверили его, будто замедление в действиях Александра (следствие болезни его в Тарсе, похода его против киликийских горцев и пребывания в Солах) происходило от того, что он опасался Дария и избегал битвы с ним. Ослепленный лестью и надеждою на числительное превосходство сил своих, не предполагая, чтобы Александр мог отважиться на движение против него из Киликии в Сирию, и увлекаемый, по убеждению древних, судьбою, Дарий презрел все советы и предостережения греческих военачальников — и двинулся из Сирии чрез аманийские врата (в аманийском хребте, что ныне Алма-Даг, ущелье между Бейланом и Аин-Табом) в Киликию. Найдя аманийские врата незанятыми, он прошел чрез них беспрепятственно, обратился на юг к Иссу, и прибыв к нему в то самое время, когда Александр шел к Мириандру, овладел этим городом и предал найденных в нем раненых и больных македонского войска и небольшой македонский гарнизон — жестокой казни.
И так оба противные войска, разделенные горами, внезапно очутились одно у другого в тылу, одно у другого на сообщениях, так, что персидское уже было расположено тылом к Греции, а Александрово тылом к Персии! Странный случай и странное положение, происшедшие от того, что Александр, заняв сирийские врата, не занял аманийских, неподалеку от них лежавших;- по крайней мере ни Арриан, ни другие историки о том не упоминают. Преднамеренной со стороны Алевсандра оплошности в этом видеть нельзя; доказательством тому служит удивление и неверие его при вести, что Дарий в Иссе. Что Александр пошел в Сирию не чрез аманийские врата, а чрез сирийские, можно объяснить тем; что Дарий, по слухам, стоял станом ближе к последним, нежели к первым, и притом сирийские врата находились на главном, прямом пути действий Александра вдоль восточных берегов Средиземного моря. Но причина, почему аманийские врата де были заняты хотя небольшим наблюдательным отрядом легких войск, не иным чем может быть объяснена, как малым развитием и несовершенным состоянием в это время, как и вообще, более или менее, в древние времена, полевой службы легких войск. Как бы то ни было впрочем, Александр находился в положении весьма трудном и в случае поражения подвергался большой опасности. Но в том именно, что устрашила бы обыкновенного или посредственного полководца, он видел лишь залог победы для себя и гибели для персов. И действительно, победа над Дарием, который с многочисленным своим войском углубился в горы, могла ли быть для Александра хотя малейше сомнительною? а потому, если первым чувством его было, как сказано, удивление, то непосредственно последовавшими за ним были радость и твердая уверенность в победе. И эту уверенность он вполне умел сообщить. и своему войску. Собрав всех военачальников его, он в сильной, увлекательной речи представил им все выгоды собственного положения, все невзгоды положения персов, обещавшие македонянам несомненную победу, а победа — завоевание персидского государства, поставил им на вид все превосходство македонского войска над персидским и предшествовавшие его успехи, и до такой степени воспламенил их, что они радостно потребовали немедленно идти в бой. Все последующие затем распоряжения Александра заслуживают полного внимания. Приказав войску сначала подкрепить свои силы пищею, он немедленно послал часть легкой пехоты и конницы вперед для занятия сирийских врат и наблюдения за персами, а в полночь (в ноябре 333 года) последовал за ними с главными силами. Сделав в сирийских вратах кратковременный привал, с рассветом он выступил на равнину. Стесненная между горами и морем, она была весьма узка и едва достаточна для построения македонского и еще менее — персидского войска в боевой порядок. Небольшая речка Пинар, с обрывистыми берегами, изливавшаяся из гор в море, пересекала ее под прямым углом: за нею находилось Дариево войско. Положив правым своим крылом произвести, со стороны гор, нападение на левое крыло неприятеля в косвенном боевом порядке, удерживая левое свое крыло, близ моря, на месте, и таким образом отбросить персов от гор и опрокинуть их в море, — Александр, по выходе на равнину, развернул фалангу и поставил: на правом ее фланге- пешую агему, иппаспистов и на оконечности — этеров и конницу македонскую и фессалийскую, а на левом — пехоту и на оконечности конницу пелопоннесския и прочие вспомогательные союзничьи. В этом порядке он двинулся вперед, вверив левое крыло Пармениону, а начальствование над правым предоставив лично себе.
Усмотрев наступление его, Дарий выслал вперед за Пинар до 30,000 челов. конницы и около 20,000 стрелков, и под прикрытием их построил за Пинаром: в 1-й линии — 30.000 челов. греческой наемной пехоты, — за ними, для поддержания их — 60.000 челов. тяжеловооруженной кардухийской пехоты, — на левом фланге греков, частью в одну линию с ними и частью под углом вперед (en potence), на предгорных высотах — 20.000 челов. пехоты, все же остальные затем войска — во многих линиях, тесно расположенных одна за другою. Затем Дарий отозвал конницу и стрелков из-за Пинара назад и расположил наибольшую часть своей конницы на правом фланге у моря, где ей удобнее и выгоднее было действовать, а сам в колеснице, окруженный двором и телохранителями, стал в средине своего войска. И так многочисленное войско его, стесненное между горами и морем, имело фронт весьма узкий, а глубину непомерно большую и было совершенно лишено свободы в движениях и действиях.

Обозрев расположение персов, Александр счел нужным сделать нижеследующие дополнительные распоряжения: 1) Фессалийскую конницу передвинул позади линии с правого фланга на левый, — 2) правую фланговую конницу прикрыл с фронта легкою пехотою и пэонянами, правое крыло фаланги стрелками, а все левое крыло Пармениона критскими стрелками, фракиянами, легкою конницею и греческими наемниками; — 3) Дариевой пехоте, расположенной справа под углом на высотах, он противопоставил сначала агриян и небольшое число легкой конницы и стрелков; но оттеснив ее на вершины гор, он оставил против нее у подошвы последних, для наблюдения, только 300 челов. конницы; все же остальные, тут находившиеся войска, вместе с греческими наемниками, расположил в одной линии с правым крылом своего войска и тем дал фронту этого крыла большее протяжение, нежели то, которое имело противостоявшее левое крыло персов.
Между тем македонское войско продолжало подвигаться вперед (вероятно уступами с правого фланга, или же одним правым крылом, между тем как левое стояло на месте, а не захождением целою линиею на лево, как полагают некоторые). Александр вел его медленно, в избежание колебания и расстройства фаланги. Но едва правое крыло приблизилось к Пинару на полет стрелы, как Александр, все окружавшие его и за ними вся правая фланговая конница устремились чрез Пинар против левого Дариева крыла с величайшею быстротою, для того, чтобы устрашить персов и скорее выйти из под действия метательного оружия и вступить в рукопашный бой. При первом ударе, левое Дариево крыло (пехота, стоявшая на левом фланге греческой наемной) было опрокинуто и бежало. Голова (или правое врыло) македонской фаланги последовала за конницею, но середина, при переходе чрез обрывистые берега Пинара, несколько отделилась от нее и притом расстроилась в шеренгах и рядах. Дариевы наемные греки воспользовались тем и стремительно ударили на нее. Завязался упорнейший рукопашный бой, в котором македоняне и греки, как бы споря о первенстве, сражались с остервенением. Но Александр, опрокинув и рассеяв левое Дариево крыло, обратился влево и ударил Дариевым наемным грекам во фланг, расстроил ряды их, произвел в них жестокое опустошение и наконец отбросил Дариевых наемников с огромным уроном от Пинара. Дарий немедленно бежал лично назад в горы. Между тем правая фланговая конница его в самом начале сражения устремилась чрез Пинар на находившуюся против нее фессалийскую конницу Парменионова крыла. Последняя уклонилась от удара и отступила. Персидская конница преследовала ее в большом беспорядке; но внезапно атакованная всею конницею Пармениона, после упорнаго, кровопролитнаго коннаго боя, видя поражение левого врыла и средины собственного войска и бегство Дария, бежала также за Пинар и далее. Повсюду опрокинутые в разбитые, преследуемые и жестоко поражаемые македонскою конницею, войска Дариевы рассеялись в горах, потеряв, по свидетельству греческих историков, до 100.000 челов. убитыми, в том числе до 10.000 человек конницы. Весь стан их, со всеми находившимися в нем сокровищами, достался в руки победителей. В числе взятых в нем пленников были мать, супруга, сестра, сын и две дочери Дария, с которыми Александр поступил самым великодушным образом. Потеря македонского войска не превышала, по свидетельству греческих историков, 4501 убитых, в числе которых находились 120 высших военачальников фаланги. — Сам Александр был довольно тяжело ранен.
Разбитое персидское войско бежало рассеянными толпами из Киликии в Каппадокию и Фригию, где большею частью было истреблено македонскими гарнизонами. Остатки греческих наемников (12.000 чел.) спаслись в Триполь, в Сирии, а оттуда морем на остров Кипр, в Грецию и Египет. Сам Дарий едва с 4-мя тысячами воинов бежал в Тапсак и за Евфрат.
Такова была вторая большая битва Александра с персами, в которой превосходно соображенные и рассчитанные распоряжения его и отличные действия его войск были увенчаны полною, решительнейшею победою, имевшею еще большие значение и важность, нежели первая победа на Гранике. В ней уже не часть, а все вооруженные Дарием силы были сокрушены совершенно. Чтобы собрать новые, столь же значительные, потребно было много времени. Сам Дарий спасался бегством, почти без войска, персы были в ужасе, подвластные им народы готовы немедленно восстать против них и вместе с многочисленными внутренними врагами их присоединиться к счастливому победителю. Таким образом путь в среднюю Азию был совершенно открыт Александру и появление его в ней в этих обстоятельствах неминуемо повлекло бы за собою внутренний переворот в персидском государстве и облегчило, ускорило бы завоевание его. Следственно, что, казалось бы, могло быть естественнее немедленного движения Александра в среднюю Азию, в средоточие персидского государства? Что ближе и скорее могло вести к цели войны? Но верный первоначальному, глубоко-соображенному, основательному предначертанию своему, Александр не увлекся победою, не пошел в среднюю Азию, а продолжал движение вдоль восточных берегов Средиземного моря. Он нимало не опасался оставлять в тылу за собою такого противника, как Дарий, после такого поражения, как нанесенное ему при Иссе, зная, что успеет покорить и Сирию, и Финикию, и Палестину, и Египет еще прежде, нежели Дарий успеет собрать новое, достаточно сильное войско. Но идти в среднюю Азию, доколе финикийские, палестинские и египетские берега и с ними флот и господство на море еще находились во власти персов, доколе собственные тыл и сообщение с Македониею и Грециею еще не были вполне обеспечены, Александр считал слишком отважным, неосторожным, неблагоразумным. Эта осторожность действий его, эти твердость и постоянство его в исполнении первоначального предначертания войны заслуживают особенного внимания. Ничто не могло поколебать их, даже выгодные и заманчивые предложения Дария, который вскоре после битвы при Иссе предлагал Александру мир, союз, малую Азию до р. Галиса и уплату военных издержек. Но Александр отверг эти предложения, В ответе своем Дарию, доказав законность войны, предпринятой им, как верховным предводителем греков, в отмщение за нашествия персов на Грецию, а как царем македонским — за вражду их к отцу его, содействие врагам его и возбуждение против него убийцы, объявив, что, после одержанных им побед, Азия принадлежит ему, он требовал, чтобы Дарий явился к нему, как к законному ее властителю, уверяя, что в таком случае может от великодушия Александрова получить более, нежели сколько ожидает; если же хочет решить спор о господстве в Азии оружием, то, не бежал бы более: ибо Александр всюду его настигнет,

§ 93. 3-й поход в Сирии и Египте (333-332.)

Положив идти в Сирию и Египет, Александр послал Пармениона с частью войск к Дамаску, для завладения заходившимися там казною и сокровищами Дария, а сам с главными силами двинулся от Исса чрез сирийские врата вдоль морского берега к югу. Парменион исполнил данное ему поручение с совершенным успехом и без малейшего сопротивления, а Арад (ныне Тортоза), Сидон (ныне Саид) и все города Сирии до самого Тира (ныне Сир) покорились Александру добровольно. Жители обширного, торгового и богатого Тира изъявили готовность соблюдать нейтралитет и обязывались не впускать персов, но вместе с тем не хотели также впускать в Тир ни македонян, ни греков. Раздруженный этим и убежденный в необходимости обладания Тиром для совершенного покорения Финикии, овладения морскими ее силами и средствами, завоевания острова Кипра и Египта, и господства на море, признавая сверх того неблагоразумным оставлять Тир при движении в Египет, в тылу за собою, — Александр положил осадить этот город, не смотря на то, что осада его представляла чрезвычайные затруднения. Тир лежал на острову в 4 стадиях (около 1 ½ версты) от берега и был весьма обширен и сильно укреплен: Однако же между берегом и Тиром море в некоторых местах было довольно мелко и Александр, пользуясь этим, построил на этом пространстве деревянную плотину, для подвоза стенобитных орудий. — Тиряне, сильными действием метательных орудий и оружия, и множеством морских судов чрезвычайно затрудняли работы македонян, наносили последним большой урон и, наконец, помощью зажигательного судна (брандера) успели сжечь плотину и стенобитные орудия. Эта неудача нимало не поколебала Александра: он велел немедленно устраивать новую плотину, более крепкую и прочную, и изготовить новые стенобитные орудия. После неимоверных усилий плотина была наконец построена и поставленные на ней орудия открыли сильное действие против городских стен. В тоже время к Александру прибыло, до 220 морских судов из городов финикийских, Кипра, Родоса и малой Азии. Тиряне оборонялись столь же искусно, сколько мужественно и упорно, и делали тщетными все усилия Александра к овладению Тиром посредством правильной осады, доколе наконец не были разбиты на море, вслед за чем Тир, после 7-месячной осады и 3-х дневного, кровопролитного приступа, был взят (в июне 332 г.) и разрушен, а из жителей его 8.000 чел. пали на приступе, 2.000 были казнены, 30.000 проданы в рабство, а остальные успели бежать в Карфаген. По свидетельству Арриана, македоняне в продолжение 7-месячной осады Тира потеряли не более 400 чел.
Между тем Дарий, имевший в. эти 7 месяцев довольно времени для сбора нового войска и освобождения Тира, вместо того снова прибегнул к переговорам, уступал Александру Азию уже до Евфрата и предлагал ему богатый выкуп за пленное семейство свое, руку своей дочери и союз. В ответ Александра на это был тот же, что и прежде, и Дарий, не видя надежды на примирение, снова начал собирать войско.
He обращая на это внимания, Александр, по взятии Тира и покорении всей Финикии, двинулся берегом моря далее в Палестину. Все города в вей, как приморские, так и внутренние, в том числе и Иерусалим, покорились ему без сопротивления, исключая сильно укрепленной Газы, которую полководец Дария, Бетис, решился оборонять с наемными аравийскими войсками. После 2-х месячной, трудной осады упорно обороняемой Газы, Александр взял этот город приступом, сделал из него военное складочное место и поставил в него гарнизон. Из жителей же его, все мужеского пола погибли при осаде и на приступе, а женщины и дети были проданы в рабство.
Покорив Финикию и Палестину, и им равномерно оставив внутреннее их устройство и образ правления, Александр от Газы двинулся берегом моря в Египет, сопровождаемый флотом, несколько судов которого были посланы вперед к Пелусию (близ нынешнего Тинеха). По 7-дневных походе и плавании, войско и флот прибыли к Пелусию. Предшествовавшие успехи Александра, покорение им Сирии, Финикии и. Палестины, беззащитное состояние Египта и ненависть жителей его к персам, открыв Александру свободный вход в него и в богатую его столицу, Мемфис (на Ниле, несколько выше нынешнего Каира), были причинами, что Александр покорил Египет без всяких сопротивления и труда. Заложив в устьях Нила город, названный по его имени Александриею и совершив путешествие в ливийские степи к храму Юпитера Аммона, Александр восстановил древние египетские: веру, законы и обычаи, устроил дела Египта, назначил номархами или правителями областей природных египтян, а начальниками войск, оставленных в Египте, и гарнизонов в Мемфисе и Пелусие — знатных македонских военачальников, и затем весною 331 года возвратился в Финикию к Тиру.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ. ПОХОДЫ АЛЕКСАНДРА ВЕЛИКОГО (336-324).

II . Завоевание внутренних областей персидского государства. -§ 94. 4-й поход в Месопотамии, Ассирии, Вавилонии, Сузиане и Персии (331). — Сражение при Арбеле. — Бой при вратах персидских. — III. Завоевание северо-восточных областей персидского государства. — § 95. 5-й поход в Мидии, Парфии, Гиркании, Ариане, Бактиане и Согдиане (330). § 96. 6-й поход в Согдиане (329). — § 97. 7-й в 8-й походы в Согдиане и Бактриане (328-327).

II.
Завоевание внутренних областей персидского государства.

94. 4-й поход в Месопотамии, Ассирии, Вавилонии, Сузиане и Персии (331). — Сражение при Арбеле. — Бой при вратах персидских.

Год и 3 месяца (от битвы при Иссе в ноябре 333 года до возвращения в Финикию весною 331 года), употребленные на покорение Сирии, Финикии, Палестины, Египта и преимущественно Тира и Газы, Александр оставлял Дария без малейшего внимания. Но когда покорение восточных берегов Средиземного моря было вполне совершено и обеспечено, и уже настало время приступить к завоеванию внутренних областей персидского государства, тогда Александр, как ни мало уважал Дария и персов, однако же явил замечательную осторожность. Шесть месяцев оставался он, по возвращении из Египта, в Финикии и употребил это время на окончательное устройство дел и утверждение свое в покоренных областях, прочнейшее обеспечение тыла и сообщений своих, усиление своего войска подкреплениями из Македонии и Греции, и принятие всех необходимых для успеха предстоявшего предприятия мере. Таким образом, он лучше хотел несколько долее остаться в Финикии и потом одним быстрым, решительным ударом, в несколько дней или недель действий вознаградить многие месяцы военного бездействия, нежели действовать на удачу и поспешностью в самое решительное мгновение войны предоставить все случаю. Такого-то рода сочетание, в его действиях, деятельности и медления, решительности и осторожности, всегда сообразное с обстоятельствами, и составляет одно из главных достоинств в искусстве ведения им войны.
Наконец, в исходе августа или начале сентября 331 года, он двинулся от Тира к Тапсаку на Евфрате (ныне Эль-Дер, к в. от Керкисиэ, в Аль-Джезирэ, в азиатской Турции), с войском, состоявшим более, нежели яз 40.000 человек пехоты и 7-ми тысяч человек конницы.
Между тем Дарий, еще обладавший значительною частью своего государства и в ней большими военными силами и средствами, успел собрать при Вавилоне новые, многочисленнейшие полчища. Сила их показана у греческих летописцев весьма различно. По иным она простиралась до 400.000 человек пехоты и 40.000 человек конницы, по другим до 600.000 человек пехоты и 145.000 человек конницы, — по некоторым до 800.000 человек пехоты и 200.000 человек конницы, а по Арриану даже до миллиона человек пехоты с 40.000 человек конницы. Все эти исчисления не заслуживают большого вероятия: во всяком случае достоверно однако же то, что войско, собранное Дарием после битвы при Иссе, значительно превосходило числом собранное им перед нею и было составлено из народов и племен, более воинственных и мужественных. При войске находилось 200 военных колесниц и 15 слонов. Что касается употребления этого войска, то одни из Дариевых советников предлагали ему очистить и разорить все страны до Евфрата и Тигра, другие — не отваживаться на решительную битву, а противодействовать осторожными медлением и выжиданием. Но Дарий не принял ни того, ни другого способа обороны, а решился защищать частью сил — переправу чрез Евфрат в Тапсаке, с главными же силами — трудный, по его мнению, переход чрез средний Тигр. Вследствие этого, в то самое время, когда Александр шел от Тира к Тапсаку, к последнему послан был персидский полководец Мазей с 3-мя тысячами человек конницы и 2-мя тысячами человек греческой наемной пехоты, а сам Дарий с главными силами расположился на левой стороне среднего Тигра, близ селения Гавгамелы, лежавшего к з. от ассирийского города Арбелы (ныне Эрбиль, а Гавгамелы между Эрбилем и Моссулом, в Курдистане, в азиатской Турции).
Ho по приближении Александра к Тапсаку? Мазей и его войска без боя бежали к Тигру. Перейдя в Тапсаке по двум, построенным македонскими войсками, мостам чрез Евфрат, и еще предполагая, что Дарий и его войско находятся при Вавилоне, Александр двинулся к сему последнему, но не по прямому и кратчайшему направлению от Тапсака, а на с. в. к Тигру, путем хотя и более дальним, но за то и несравненно более удобным для движения войск, обильным продовольственными для людей и лошадей способами, и притом страною, в которой жары были сноснее. Эта черта столько же свидетельствует о заботливости и попечительности Александра о его войсках, сколько и о твердой уверенности его в себе, в свое счастье и в успехе. Сведав на походе от взятых пленников, что Дарий. с многочисленным войском находится на левой стороне Тигра, он ускорил движение свое к этой реке в прежде принятом направлении. Прибыв на правый берег ее, насупротив кардухийских гор (выше Моссула), и не видя на другом берегу персидских войск, он беспрепятственно и без большого труда переправился чрез Тигр и двинулся вниз по левому его берегу. На четвертые сутки встречены были небольшие персидские отряды, которые немедленно бежали. От взятых у них пленников Александр узнал наконец, что Дарий расположен при Гавгамеле, в расстоянии не более перехода от македонского войска. Александр продолжал идти далее: но твердая решимость его вступить с Дарием в битву, долженствовавшую окончательно решить, кому из них двух владеть Азиею, была соединена с величайшею осторожностью. Во-первых, приблизясь к Гавгамеле, он остановился, расположил войско в укрепленном стане, дал ему четырехдневный отдых и соблюдал всевозможные военные предосторожности. Затем на патые сутки (1-го октября 331 года), рано утром, оставив в стане все обозы и тяжести, и всех несражавшихся или нестроевых людей, он двинулся вперед налегке и в боевом порядке. И наконец, приблизясь к персам, которые также построились в боевой порядок, он последовал совету Пармениона и отложил нападение до следующего дня, а на этот день ограничился тщательным обозрением местности и расположения персов.

Персидское войско, остававшееся в продолжение этого и предшествовавших дней в бездействии, было расположено на обширной и открытой равнине, находившейся к северу от Гавгамелы и ограниченной с запада цепью небольших высот. На левом крыле, его от фланга к центру, были расположены бактрияне, даги, арахоты, персы, сузиане и кадузияне, пешие и конные, имея впереди себя бактрийскую и скифскую конницу, прикрытую 100 военными колесницами. В средине войска находился сам Дарий, окруженный двором и имея впереди себя 50 военных колесниц, 15 слонов и расположенных за ними мардских стрелков. По обе стороны Дария и его двора, в линии боевого порядка, стояли индийцы, карийцы, 15.000 бессмертных и 20.000 человек греческой наемной пехоты. Ha нравом крыле, от центра к флангу, стояли: сакесиняне, албанцы, гирканцы, топирияне, саки, парфяне, мидяне, мессопотамляне и келесирияне. Впереди правого крыла была расположена арменская и каппадокийская конница, прикрытая 50-ю военными колесницами. Наконец позади, во 2-й линии, находились уксиянские, вавилонские, аравийские и многие другие ополчения. Как пехота, так и конница, были построены в большие, сомкнутые и глубокие массы. В этом расположении персы, ожидая дневного, а потом ночного нападения, провели весь день 1-го и всю ночь на 2-ое октября под оружием, что чрезвычайно утомило и людей, и лошадей.
Обозрев местность и расположение персов, Александр краткою, но сильною речью одушевил военачальников, и полный надежды на их мужество и храбрость, приказал войску подкрепить силы свои пищею и затем отдыхать в том самом порядке, в котором оно перед тем следовало. Парменион предложил произвести на персов внезапное ночное нападение, но Александр не согласился на это, как потому, что считал такого рода нападение недостойным себя и своего войска, так и потому, что персы, опасаясь ночного нападения, приняли против него свои меры. Ночью Александр заснул столь крепким сном, что на рассвете с трудом мог быть пробужден Парменионом — обстоятельство, доказывающее совершенное спокойствие духа с его стороны, его решимость и уверенность в победе. Еще накануне, по обозрении местности и расположения персидского войска, он положил напасть на левое крыло персов правым своим крылом, усиленным отборнейшими войсками, в косвенном боевом порядке, удерживая левое крыло, наиболее подвергавшееся обходу, на месте. Этот план атаки, без сомнения, был основан на том, что к з. или влево от персидского войска лежали упомянутые выше небольшие высоты, и следовательно обеспечивавшие правое македонское крыло от обхода и нападения во фланг и в тыл. Левое же македонское крыло ничем от этого обеспечено не было, ибо находилось среди совершенно открытой равнины. Вследствие того, 2-го октября на рассвете Александр и построил армию свою нижеследующим образом:
На правом крыле он поставил, под главным начальством Филота, 8 илов этеров, из коих 1-й или царский находился впереди прочих; на правом фланге этеров — македонских стрелков и половину агриян, поддерживаемых греческими наемньми дружинами; — впереди агриян и македонских стрелков — легкую конницу и пэонян, а еще далее впереди — иностранную конницу, которой приказал взять персов во фланг в случае, если бы они захотели охватить ее. С фронта он прикрыл правое крыло остальными агриянами, стрелками и пращниками. Начальство над всем правым крылом он предоставил лично себе.
В середине он расположил македонскую фалангу, состоявшую из 16.400 гоплитов и разделенную на 8 мелархий. На правом фланге ее находились легкая агема и иппасписты.
На левом крыле, несколько загнутом назад, он поставил вспомогательную союзничью пехоту под начальством Кратера, а на фланге — союзную греческую и фессалийскую конницу, под начальством Пармениона. С фронта и фланга он прикрыл это крыло конницею: греческою наемною, фракийскою, вспомогательною и одризскою. Главное начальство над левым крылом он поручил Пармениону.
Такова была 1-я боевая линия Адександрова войска. Во 2-й, в некотором расстоянии от 1-й, Александр расположил 8.200 пелтастов, разделенных на 8 систрем, приказав начальникам их обратиться фронтом назад в случае, если бы персы охватили войско и напали на него с тыла, а также, в случае надобности — разомкнуть или сомкнуть строй свой.
Фракийская пехота была оставлена в стане, для охранения его.
Всего в войске Александра было 40.000 человек пехоты и 7.000 человек конницы, из коих: 16.400 гоплитов, 8.200 пелтастов и 4.100 человек тяжелой конницы, а остальные 18.300 состояли частью из тяжелой пехоты, большею же частью из легких пехоты и конницы.
Построив войско, Александр двинулся вперед и, сблизясь с неприятелем, приказал обеим своим линиям двинуться вправо, имея в виду, чтобы македонское правое крыло поравнялось с левым неприятельским: ибо дотоле этеры, которых он лично вел, находились насупротив Дария и средины его войска.
Усмотрев движение македонского войска вправо и опасаясь, чтобы македоняне не заняли высот, Дарий сначала продолжил левое свое крыло влево, а потом приказал бактрийской и скифской коннице напасть на правый фланг македонян, дабы удержать дальнейшее движение их вправо. Но Александр послал против нее с фронта и во фланг иностранную конницу правого своего врыла, поддержанную стрелками. После упорного и кровопролитного боя, бактрийская и скифская конница была приведена в расстройство и персы устремили против Александра военные колесницы свои, вооруженные косами. Но от сильной стрельбы македонских стрелков потеряв многих возничих и лошадей убитыми и ранеными, колесницы не причинили почти никакого вреда македонянам в большею частью были взяты ими. Тогда Дарий двинул все свое войско. Александр, приказав легкой коннице своего правого крыла ударить на Дариеву левую фланговую конницу, угрожавшую охватить это крыло, построил этеров и македонскую фалангу (по Арриану) клином и лично произвел с ними стремительное нападение на средину Дариева войска. Бой продолжался недолго: теснимые со всех сторон, прорванные македонскою фалангою, войска персидского центра вскоре были совершенно опрокинуты. Дарий обратился в бегство первый, а за ним последовала и вся средина его войска, исключая греческой наемной пехоты, которая защищалась упорно и почти вся легла на месте. Подобным образом и левая фланговая конница Дариева была с огромным уроном опрокинута и рассеяна легкою конницею правого крыла Александрова.
Между тем часть индийской и персидской конницы воспользовалась промежутком, образовавшимся, при нападении Александра на центр персов, между срединою и левым крылом македонского войска, — бросилась в этот промежуток, проникла до македонского стана, напала на безоружную фракийскую пехоту совершенно неожиданно и вместе с находившимися в стане и присоединившимися к ней персидскими пленниками истребила большое число этой пехоты и начала грабить став. Но 2-я линия македонского войска (пелтасты) обратилась фронтом назад, напала на неприятельскую конницу с тыла, и часть оной истребила, а остальную прогнала.
В то же самое время правое крыло Дария охватило левое крыло Александрово и напало на Пармениона во фланг. Парменион, уведомив Александра об опасности, в которой находился, просил у него помощи. Александр, преследовавший разбитое левое крыло и центр персов, немедленно и быстро обратился с этерами против правого неприятельского крыла, но на половине пути встретил прогнанную из македонского стана индийскую и персидскую конницу. Чтобы пробиться, она напала на него одною, плотно сомкнутою массою и сражалась с отчаянною храбростью. От того удар и бой были жестокие: 60 этеров были убиты, многие ранены, но Александр сломил наконец неприятельскую конницу и почти всю ее положил на месте; — спаслись только немногие, успевшие пробиться. Затем, прибыв к левому своему крылу, Александр нашел, что персы, благодаря храбрости фессалийской конницы, уже были отражены. Конница эта, при содействии стрелков, напала с фронта и фланга на правое крыло персов и тем удержала его, и вскоре, сведав о поражении и бегстве Дария, оно также бежало.
Таким образом персы, имея на своей стороне превосходство в силах, почти охватили македонское войско с обоих флангов. Но македоняне не только отразили фланговые их нападения, но и сами разбили центр и оба крыла их.
Разбитое персидское войско бежало за находившуюся в тылу его речку Лик (ныне Зарб) и через Арбелу. Александр и Парменион, каждый с своим крылом, преследовали персов до Лика. При этом Парменион завладел станом, всеми тяжестями, слонами и верблюдами персов. Перейдя через Лик, Александр к вечеру расположил войско на другом берегу станом, для отдохновения, а в полночь продолжал преследование и на другой день овладел Арбелою и в ней сокровищами и оружием Дария.
По свидетельству греческих историков, потеря персов в гавгамельской битве (более известной под названием арбельской) простиралась, по иным, до 40,000, а по другим — до 100,000 и даже до 300,000 челов., — потеря же македонян — по иным до 500, а по другим только до 100 челов. и около 1,000 лошадей. Эти показания весьма сомнительны;- достоверно однако же то, что вообще со стороны персов урон был весьма значительный, а со стороны македонян — маловажный.
Такова была третья большая битва Александра с персами, — которая, по искусству его распоряжений, отличным действиям его войска, решительности и важности одержанной в ней победы и ее последствий стоит еще выше двух предшествовавших битв на Гранике и при Иссе. Рассматривая их в совокупности, можно сказать, что они составляют как бы три отдельные, но тесно связанные между собою части одного стройного целого, три последовательные, в борьбе Азии с Европою, развязки, важность и знамение которых возвышались постепенно более и более.
Предполагая, что Александр, одержав победу, пойдет к Вавилону и Сузе (в окрестностях нынешнего Шушдера или Шустера, в персидском Хузистане), путь к которым предоставлял более удобств для движения и продовольствования македонского войска, нежели путь в Мидию, Дарий бежал в Экбатану (в окрестностях нынешнего Гамадана, в персидской области Ирак-Аджеми), сопровождаемый небольшим числом своих войск, остальная часть которых рассеялась по всем направлениям. Александр действительно не преследовал его далее Арбелы, но двинулся прямо к Вавилону, а оттуда к Сузе. Оба эти города покорились ему добровольно. Дав войску в обоих кратковременный отдых, устроив управление Армении, Месопотамии, Ассирии, Вавилонии и Сузианы (нынешних турецких: Армении, Курдистада, Аль-Джездрэ и Ирак-Араби, и персидского Хузистана) и усилясь подкреплениями, прибывшими из Македонии и Греции в числе около 10,000 челов., и вспомогательными войсками многих, добровольно покорившихся ему персидских владетелей и вельмож, и подвластных персам племен, — Александр двинулся чрез земли уксиян в собственную Персию к Персеполю (в окрестностях и к с. в. от нынешнего Шираза, в персидской области Фарсистане). Те из уксиян, которые обитали на равнинах, покорились ему; жившие же в горах хотели преградить ему путь в своих ущельях. Но Александр быстрым ночным движением с отборными войсками, по едва проходимым горным путям, предупредил, окружил и разбил уксиян в их ущельях, нанес им большой урон, взял у них значительную добычу и, принудил их покориться. Затем он послал Пармениона с обозами, фессалийскою, союзничьею и иностранною конницею и с тяжеловооруженными войсками в Персию равнинами между горами и морем; — сам же с македонскою пехотою, этерами, легкою конницею, агриянами и стрелками быстро двинулся чрез горы к персидским, вратам — горному проходу из Сузианы в Персию (в бахтиярском горном хребте, между нынешними Шушдером и Ширазом). Здесь. его ожидал персидский сатрап Ариобарзан с 40,000 челов. пехоты и 700 челов. конницы, заградив вход в ущелье каменным валом.
Хотя Арриан не объясняет причины, почему Александр разделил свое войско и лично пошел к занятому персами ущелью, тогда как мог обойти оное большою дорогою, но нет., кажется, никакого сомнения, что он сделал это во 1-х для того, чтобы не оставлять персов в тылу за собою, во 2-х для того, чтобы решительным поражением Ариобарзана на такой местности, где он считал себя непобедимым, тем сильнейшее произвести нравственное впечатление на персов и облегчить, ускорить покорение родной страны их Персии и священных для них мест, Персеполя и Пасаргады, — и наконец в 3-х по страсти своей к преодолению препятствий, затруднений и опасностей.
Прибыв к персидским вратам, он расположился станом у подошвы гор и на следующее утро произвел нападение на укрепленное ущелье. Подступы к нему были так трудны и персы производили из него такую сильную стрельбу из луков и метательных орудий, что Александр был принужден прекратить нападение. Узнав от пленников, что ущелье можно было обойти, хотя и весьма трудным путем, слева чрез горы, он оставил Кратера с начальствуемыми им и Мелеагром войсками, несколькими стрелками и 500 челов. конницы против ущелья, с приказанием напасть на него, как скоро услышит условный знак, поданный Александром, до другую сторону ущелья, на трубах. Сам же Александр с иппаспистами, войсками Пердикки, лучшими стрелками, первым (царским) илом этеров и частью конницы ночью двинулся в обход чрез горы. Аминт, Филот и Кэн повели остальную часть войска чрез равнины и получили приказание построить мост на реке, преграждавшей вход в Персию. Пройдя около 100 стадий (17 ½ верст), не смотря на весьма трудную местность, с чрезвычайною быстротою, большую часть времени бегом, Александр еще до рассвета встретил и истребил сначала одну, а потом другую передовую, охранную стражу персов; — третья, по приближении его, бежала не к войску своему, а на вершины гор. Таким образом Александр на рассвете совершенно неожиданно явился в тылу Ариобарзана, отрядил Птолемея с 3,000 челов. пехоты для овладения станом персов, находившимся влево от него близ ущелья, а сам, построив войска в боевой порядок и додав условный знак на трубах, стремительно напал да правое крыло выступившего в нему да встречу Ариобарзана и взял оное во фланг. В то же самое время Кратер взял ущелье с противоположной стороны приступом и напал на левое крыло Ариобарзана с тыла и во фланг, а Птолемей овладел стадом персов. Атакованные с фронта и тыла, охваченные с обоих флангов и отрезанные от своего стада, персы были опрокинуты, разбиты и большею частью истреблены, либо, спасаясь бегством, погибли в пропастях. Сам Ариобарзан ускакал в горы.
Одержав таким образом, помощью превосходных распоряжений своих, решительный и блистательный успех, Александр снова соединился с главными силами своего войска, перешел по построенному уже ими мосту через реку и двинулся к Персеполю усиленными переходами, дабы предупредить расхищение царских сокровищ. На 11-я сутки по выходе из Вавилона (в последних числах октября или первых ноября 333 года) он торжественно вступил в Персеполь, поспешивший покориться ему, завладел в нем всеми царскими сокровищами, устроил управление Персии и, в отмщение за разрушение Афин, сожжение храмов и разорение Греции персами при Дарии и Ксерксе, сжег в Персеполе царские чертоги, — поступок невеликодушный, неблагоразумный и недостойный Александра.
Итак, после 6-ти месячных: пребывания в Финикии и мудрого, осторожного медления, Александр последующими: быстротою и искусством своих действий, и решительным ударом, нанесенным Дарию при Арбеле, не более, как в два месяца времени, совершил покорение внутренних областей и трех столиц или самого средоточия персидского государства, успев еще в течение того же времени покорить уксиянских горцев и разбить Ариобарзана.

III.
Завоевание северо-восточных областей персидского государства.

§ 95. 3-й поход в Мидии, Парфии, Гиркании, Ариане, Бактриане и Согдиане (330 г.).

С вступлением Александра в Персеполь, цель войны с персами была уже вполовину достигнута. Наибольшая часть персидского государства была в его власти и непокоренными оставались только одни восточные области... Но обширные завоевания, совершенные Александром, необходимо требовали твердого упрочения их, а войско, посредством которого они свершены были- отдыха, пополнения, усиления и устройства после 4-х летней трудной войны, и надлежащего изготовления к дальнейшему ее продолжению. Дарий, жалкий беглец, без власти и почти без войска и приверженцев, царь персидский только по имени, не возбуждал ни малейшего опасения, а поход в северо-восточных, чрезвычайно гористых областях персидского государства, в зимнее время был труден и опасен. а потому Александр и провел в Персеполе 4 месяца (ноябрь и декабрь 331-го, январь и февраль 330-го годов), употребив их на устройство внутренних дел и управления завоеванных областей, покорение в них некоторых, еще непокоренных племен, и на усиление и устройство своего войска. Весною же (в марте) 330-го года, оставив в Персеполе тяжести и обозы, он двинулся ее Мидию (нынешнюю персидскую область Ирак-Аджеми) против Дария, уже не с тем, чтобы разбить его в новой битве, но чтобы захватить его в плен, низложить с престола, провозгласить себя его преемником и вместе с. тем покорить Мидию, Парфию и Гирканию. Он шел с такою быстротою, что уже на 15-я сутки был в Экбатане, находившейся в расстоянии около 4.000 стадий (700 верст) от Персеполя, пройдя, таким образом, средним числом по 46-ти верст слишком в сутки и успев еще на пути покорить племя паретакенов. Но Дария уже не было в Экбатане. Оставаясь в ней постоянно со времени битвы при Арбеле, с небольшим числом собравшихся около него войск (до 6.000 человек пехоты и 3.000 человек конницы), он положил ждать в Мидии какого-либо благоприятного для себя переворота обстоятельств, в случае, если бы Александр остался в Вавилоне или Сузе, — в случае же преследования его Александром — продолжать бегство свое далее на северо-восток чрез Парфию и Ариану в Бактриану (чрез нынешний персидский Хорасан в северный Кабул и южный Туркестан), опустошив край на пути. С этою целью он заблаговременно отправил к каспийским вратам (проходу в горах между Мидиею и Парфиею, ныне Хаварское ущелье несколько к в, от Тегерана) все обозы и драгоценности. свои; — при вести же о движении Александра к Экбатане, и сам с войсками бежал к каспийским вратам и далее в Парфию и Ариану. Александр оставался в Экбатане самое непродолжительное время, необходимое только для некоторых гражданских и военных распоряжений. Именно он приказал Пармениону собрать в экбатанской крепости казну и все сокровища персидского государства, и потом с греческими войсками, фракиянами и большею частью конницы (исключая этеров) идти чрез земли кадузиян в Гирканию (нынешний персидский Мазандеран). Для охранения казны и сокровищ. он оставил в экбатанской крепости 6.000 человек македонской пехоты и небольшое число конницы под начальством Гарпала. Фессалийскую и союзничью конницу он отправил в малоазиатские приморские области, наградив ее прибавкою жалованья и удержав лошадей ее и тех из всадников, которые сами того пожелали и число которых было довольно значительно. Наконец Клиту он приказал из Сузы прибыть в Экбатану и оттуда с отрядом Гарпала идти в Парфию на соединение с ним. Сам же он с этерами, легкими войсками, иностранною наемною конницею, македонскою фалангою, стрелками и агрианами быстро двинулся к Рагам (несколько к с. в. от Тегерана). Около 350-ти верст до этого города он прошел в 11 суток, оставив множество больных и потеряв большое число лошадей на пути. В Рагах он оставался 5 суток, как для необходимого отдохновения войск, так и потому, что не надеялся более настигнуть Дария, уже находившегося по ту сторону каспийских врат. На 6-е сутки, пройдя чрез каспийские врата, он вступил в Парфию (персидский Хорасан), и не доходя города Экатомпилона (стовратнаго, позже Савлы, — в окрестностях нынешних Семнана и Дамгана), узнал, что Бесс, сатрап Бактрианы, Браз, сатрап Арахотов и Дрангов, и Набарзан, сопровождавший Дария с 1.000 человек конницы, захватили сего последнего и держат его в плену. Это известие побудило Александра снова и с сугубою быстротою двинуться вперед, на этот раз уже для спасения жизни несчастного своего соперника. Взяв с собою этеров, легкую конницу и отборнейших воинов фаланги, и приказав им иметь на себе только оружие и на двое суток продовольствия, а Кратеру с остальным войском следовать за ним небольшими переходами, — Александр шел всю ночь я остановился для отдыха только на следующий день около полудня. Вечером он продолжал движение: снова шел целую ночь и на рассвете прибыл к тому месту, где перед тем был расположен стан Бесса в его сообщников; но уже не нашел их там и узнал, что они увлекли за собою Дария в оковах, и что Бесс замышляет провозгласить себя царем северо-восточных областей персидского государства. Это известие возбудило в Александре еще сильнейшее желание настигнуть Бесса и спасти Дария. He смотря на то, что находившиеся при нем войска были до крайности утомлены усиленным и быстрым движением, и что число их постепенно уменьшалось по мере того, как число больных, слабых и отсталых увеличивалось, Александр снова двинулся быстро вперед, шел целую ночь и на следующий день в полдень прибыл в тому месту, где похитители Дария в предшествовавшую ночь были расположены станом. Узнав, что они должны продолжать, бегство ночью, Александр решился пресечь им путь, направясь кратчайшею, хотя и безводною дорогою. Чтобы идти скорее и чтобы пехота не задерживала его, он спешил 500 всадников, посадил на лошадей их столько же отборных гоплитов и ввечеру поскакал с ними и этерами по означенной выше дороге. Иппасписты, агрияне и часть легкой пехоты и конницы направились по той дороге, по которой бежал неприятель, а остальная пехота следовала за ними в строе пустого четвероугольника. Всю ночь, на расстоянии 400 стадий (70-ти верст) скакал Александр с своим военным отрядом и под утро; имея при себе, по свидетельству Плутарха, уже не более 60-ти всадников, настигнул, наконец, неприятелей, бежавших в совершенном беспорядке. Немногих из них, отважившихся сопротивляться, он опрокинул и истребил; — прочие, в том числе Бесс и его сообщники, успели ускакать. Уже настигаемые Александром, они нанесли Дарию смертельные раны и, бросив его умиравшим на дороге, сами с 600 всадниками продолжали бежать далее. Вскоре после того прибыл Александр и найдя Дария уже мертвым, пролил искренние слезы над телом злополучного царя, которого хотел спасти.
Изложенные здесь действия Александра, обнимающие, от выступления его из Персеполя до того времени, когда он настиг Дария, уже мертвого — около 4-5 недель. по истине заслуживают удивления. {Ни Арриан, ни другие историки не означают местными пунктами направления бегства Бесса и преследования его Александром. Но так как Бесс бежал в Бактри а ну или северный Кабул и южный Туркестан, то весьма вероятно, что Александр преследовал его от Семнана и Дамгана по направлению на нынешний Нишабур и Серахс, или на Тершиш и Турбут в персидском Хорасан.} Такое чрезмерное напряжение сил, такая быстрота движений могли бы даже показаться невероятными, если бы не были подтверждены единогласным свидетельством всех греческих историков, особливо добросовестного и правдивого жизнеописателя Александрова, Арриана. Эти напряжение сил и быстрота движений доказывают неоспоримо, что требуя от своих войск непомерных, почти невозможных усилий, он и сам нимало не щадил себя, ибо был всегда в главе своих войск, — и что беспрекословное повиновение ему последних проистекало как от их любви и преданности в нему, так и от сильного одушевления их личным его примером. Усиленное и быстрое движение Александра стоило ему, без сомнения, потери такого же числа слабых и отсталых людей и павших лошадей, какого стоил бы ему, убитыми и ранеными, один частный бой с неприятелем; но цель, предположенная им, вполне оправдывала такого рода пожертвования. Если же странным показаться может, что Александр, царь и полководец, принял на себя обязанность частного начальника передового отряда войск, то это вполне объясняется и оправдывается необыкновенными пылкостью и нетерпеливостью его характера, страстью его ко всему необыкновенному, презрением трудов и опасностей, и великодушным рвением. благородной души его к спасению несчастного Дария.
Повелев погребсти тело Дария в Персеполе со всеми подобавшими сану его и. употребительными у персов почестями и обрядами, и провозгласив себя преемником его, Александр сосредоточил при Экатомпилоне все оставшиеся назади войска и вскоре двинулся к северу в Гирканию (Мазандеран). Для скорейшего и легчайшего покорения ее, равно и для того, чтобы принудить к сдаче наемных греков, дотоле бывших в Дариевой службе, а теперь укрывавшихся в горах и ущельях между Парфиею и Гирканиею, он разделил войско свое на три части. Кратера с онвой послал чрез земли тапуров, Эригия с другою и со всеми тяжестями обозами — дальним путем чрез равнины, а сам с третьею и сильнейшею, составленною преимущественно из легких войск, направился труднейшим, но кратчайшим путем чрез горы. Местом соединения всех трех частей была назначена Зевдракарта в Гиркании (в окрестностях нынешнего Балфруха в Мазандеране). Результатами были: беспрепятственное вступление Александра, Кратера и Эригия в Гирканию, соединение их при Зевдракарте и добровольное покорение Александру тапуров, многих персидских сатрапов и вельмож, и, наконец, наемных греков в числе около 1,500 человек. Обласкав и наградив персидских сатрапов и вельмож, пребывших верными Дарию даже до конца его жизни, и приняв наемных греков в свою службу на, жалованье, — Александр взял иппастистов, стрелков, агриян и часть: этеров, фаланги и легкой конницы, и произвел быстрое вторжение в земли воинственного племени мардов, лежавшие между Гирканиею и Мидиею (к с. — з. от нынешнего Тегерана) и покрытые высокими горами и дремучими лесами. Атакованные совершенно неожиданно, врасплох, марды нигде не могли укрыться от него, и теснимые, поражаемые всюду, были принуждены покориться. Таким образом Александр без труда покорил Парфию и Гирканию, завладел горными проходами из Парфии и Мидии в Гирканию и обеспечил сообщения свои как с гирканским (каспийским) морем, так и с Экбатаною, откуда Парменион должен был присоединиться к нему с главными силами македонского войска.
Покорив мардов, Александр дал войскам 15-тидневный отдых в Зевдракарте. В это время действующие силы его были расположены несколькими частями (эшелонами) между Экбатаною и Зевдракартою. Из них главные, как сказано, находились с Парменионом в Экбатане и Мидии, а до. 20,000 человек пехоты и около 3,000 человек конницы с самим Александром в Зевдракарте. Сверх того, во всех завоеванных областях находились гарнизоны, обеспечивавшие как покорность и спокойствие их, так и сообщения Александра с Македониею и Грециею (330 г.).
В это же самое время, счастье благоприятствовало Александру и в Греции. Антипатр, бдительностью и твердостью своими, три года (334-332) сохранял в ней спокойствие и тишину. Но когда на четвертый год (331) он был принужден обратиться во Фракию, для усмирения возникшего в ней мятежа, тогда спартанцы, движимые неприязнью к Александру, честолюбием царя своего, Агиса, и золотом Дария, возбудили общее в Пелопоннесе восстание и собрали до 22,000 войск. Антипатр, усмирив мятеж во Фракии, быстро двинулся с сильным войском в Пелопоннес и в битве при Мегалополе (330) наголову разбил спартанцев и их союзников, 3.000 которых, и в том числе сам Агис, пали в бою. Этот быстрый и решительный удар смирил греков и упрочил в Греции спокойствие, которое с тех пор до самой смерти Александра уже ни разу не было нарушено.
После 15-ти дневного пребывания в Зевдракарте, Александр положил с находившимися при нем 23,000 войск двинуться в Бактриану против бежавшего туда Бесса, постепенно присоединяя к себе находившиеся в тылу войска. Вследствие того, из Зевдракарты он направился сначала в Ариану, к одному из ее городов, Сузие (на пределах Арианы, Гиркании и Маргианы, несколько к ю.-з. от нынешнего Серахса на, р. Теджен, Серахсе или Герате). Сатрап Арианы, Сатибарзан, покорился ему добровольно и был оставлен им в своем звании. Здесь Александр узнал, что Бесс провозгласил себя царем Азии и, поддерживаемый бактриянами и собравшимися вокруг него персами, ожидает сверх того помощи союзников своих, скифов. Вследствие того, Александр немедленно двинулся из Сузии в Бактриану по прямому направлению на Бактру (ныне Балх в южном Туркестане, недалеко от левого берега реки Джейгуна или Аму-Дарьи). На пути туда к нему уже присоединилась часть войск, прибывших из Мидии. Но едва он удалился из Сузии, как вероломный Сатибарзан восстал, с намерением присоединиться к Бессу и вместе с ним в общей битве подавить Александра превосходством сил. Узнав об этом, Александр вверил главные силы Кратеру, а сам с отборнейшими войсками, усиленными переходами двинулся быстро назад и, в двое суток пройдя 600 стадий (105 верст), совершенно неожиданно явился перед Артакоаною (городом в средине Арианы, между нынешними Хаффом в персидском Хорасане и Гератом в Кабуле) — средоточием восстания. Сатибарзан и собранные им войска бежали, были быстро преследованы и частью истреблены, частью взяты в плен. Затем, упрочив покорность Арианы, назначением нового, надежного сатрапа и основанием македонского поселения, названного Александриею (ныне Герат), Александр воротился в своему войску.
В это время открыт был заговор Филота, сына Парменионова, и многих других македонских военачальников, против жизни Александра. Поводом к тому послужила перемена, произошедшая, со времени битвы при Арбеле и особенно по смерти Дария, как в самом Александре, так и во взаимных отношениях его и знатных македонских военачальников. Co времени смерти Дария, Александр, уже объявив себя царем персидским и признанный в этом сане большею частью персов, стал окружать себя ими, принимать их в дружины своих телохранителей, всячески ласкать их и оказывать предпочтение нравам и обычаям востока. Но этим он оскорблял македонян и греков, и возбуждал против себя их неудовольствие, тем более, что постоянные успехи его оружия породили в нем высокомерие и усилили его честолюбие, нрав его сделался чрезвычайно раздражительным, а страсти и воля — неукротимыми. Возрастая постепенно, неудовольствие македонских военачальников повело к преступному заговору. По открытии его, Филот и его соумышленники были суждены и. казнены по обычаю македонян, и вскоре сам Парменион, достойный сподвижник Филиппа и Александра, был умерщвлен в Экбатане, как весьма вероятно, по повелению Александра, или подозревавшего его в соумышленности с сыном, или опасавшегося его мщения после казни Филота. Казнь злоумышленников, заслуженная и. необходимая для поддержания порядка, еще более усилила однако неудовольствие македонских военачальников и войск, и охладила любовь их к нему и усердие к его пользам.
Между тем он продолжал движение в Бактриану. Чтобы обеспечить себя от измены в тылу, он покорил владения сатрапа Барзанта и другие земли в стране паропамисадов, до самой Арахозии (от нынешнего Герата до р. Гелмюнда или Гирмюнда в Кабуле). Затем он следовал далее, чрез покрытые горами земли первых индийских племен, к горному хребту индийского Кавказа или паропамизскому, отделявшему земли пародамисадов от Бактрианы (ныне горный хребет Гиндукуш — один из высочайших в Азия, на пределах Кабула и Туркестана). Этот поход был крайне тягостен и стоил македонскому войску довольно большой потери в людях. Уже наступила зима, в этих гористых странах весьма суровая; страдая от стужи, войско не менее того терпело недостаток в продовольствии и даже голод, — с неимоверным трудом двигалось чрез почти непроходимые, покрытые глубоким снегом горы Кавказа, и сверх всего этого должно было производить неоднократные в обе стороны экспедиции против туземных жителей. Так, наконец, оно дошло до первого бактрийского города Драпсаки (близ истоков нынешней р. Балха из Гиндукуша, к югу от города Балха). Вслед затем столица Бактрианы, Бактра (Балх), была взята приступом, и вся Бактриана (ныне юго-восточный Туркестан) покорена.
Бесс бежал на север, за реку Окс (ныне Джейгун или Аму-Дарья), в Согдиану (ныне ханства: Гиссарское, Кокан и Бухара). Александр последовал за ним туда же и в 5 суток переправился через Окс, по свидетельству Арриана, помощью плотов, составленных из шкур, которые служили воинам вместо ставок, были сшиты вместе и наполнены соломою и сухими виноградными лозами, Затем Александр продолжал быстро преследовать Бесса. Вскоре сообщники последнего выдали его Александру, который, подвергнув его жестоким истязаниям, отправил в Бактру, где он впоследствии был казнен.

§ 96. 6-й поход в Согдиане (329).

Пополнив свою конницу найденными в краю лошадьми (ибо большое число их погибло при переходе чрез Кавказ и Окс), Александр продолжал движение на север и прибыл сначала в Мараканду (ныне Самарканд в Бухаре), главный город Согдианы, а потом к реке Яксарту (ныне Сейгун или Сыр-Дарья), составлявший крайний на севере предел персидского государства (по ту сторону ее находились уже обширные степи азиатской Скифии). На пути от Мараканды к Яксарту, при переходе через хребет Оксийских гор (ныне западный отрог Мус-Дага и Белурб-Дага), Александр имел жаркий бой с дикими, туземными жителями, собравшимися в числе около 30.000 человек, разбил их, но сам был тяжело ранен.
По прибытии к Яксарту, он принудил жителей левого его берега покориться и поставил в важнейшие города их македонские гарнизоны. Но вскоре племена эти, к которым присоединилось множество согдиян и бактриян, произвели восстание, вырезали македонские гарнизоны и, запершись в семи городах, привели их в оборонительное состояние. Александр, не смотря на рану, немедленно и быстро двинулся к ближайшему из восставших городов, Газе (в окрестностях нынешнего Кокана), и взял его приступом. В наказание за восстание, город этот был разрушен, мужеское население его истреблено, а женщины и дети обращены в рабство. Затем сильнее всех укрепленный город Кирополь, построенный, по преданию, Киром старшим, и два другие города были также взяты приступом и имели туже участь. Жители остальных трех городов бежали из них, но были настигнуты и окружены Александровою конницею, и частью истреблены или взяты в плен, частью же сдались. Для удержания вперед этой страны в повиновении, Александр начал строить на Яксарте, в недальнем расстоянии к в. от разрушенного Кирополя, обширный укрепленный город, названный Александресхатою или Александриею дальнею (около нынешнего Марашана, к в. от Кокана). Между тем скифы, при вести о восстании племен на Яксарте, двинулись в большом числе к этой реке, намереваясь, в случае успеха восстания, напасть на Александра. В, тоже самое время в тылу Александра произошло другое восстание, виновником и главою которого был Спитамен, один из бывших сообщников Бесса. Положение Александра было трудное, но он вышел из него победителем. Скифы, прибыв на правый берег Яксарта, насупротив сооружаемого Александром города, начали тревожить македонян сильною стрельбою из луков, дерзко вызывая Александра на бой. Раздраженный этим, Александр сначала действием больших метательных орудий принудил скифов отступить от берега реки, а затем первый устремился в нее с конницею, прикрытый с фронта легкою пехотою и сопровождаемый всеми остальными войсками. Перейдя через Яксарт, он немедленно послал против скифов часть конницы. Но скифы выдержали ее удар, охватили ее, поразили сильною стрельбою из луков и отступили в порядке. Александр поддержал свою конницу стрелками, агриянами и легкою пехотою, и вслед за тем, как легкая пехота охватывала скифов и поражала их с флангов, сам он со всею конницею ударил на них с фронта. Атакованные с трех сторон, скифы обратились в бегство, потеряв до 1.000 челов. убитыми и 150 взятыми в плен, и были довольно далеко преследованы македонским войском, которое при этом случае много потерпело от зноя и жажды. Сам Александр, напившись стоячей воды, опасно занемог и воротился с войском в Александресхату. Вскоре однако же он выздоровел и заключил мир со скифами, приславшими к нему послов с мирными предложениями.
Между тем Спитамен осадил Мараканду, занятую македонскими войсками. Но сведав о приближении посланного против него Александром отряда войск (60 этеров, 1.500 пеших и 30 конных наемных греков, всего 2.360 человек) под начальством Андромаха, Мепедема и Карана, он снял осаду и бежал в границам Согдианы со Скифией (к Сейгуну или Сыр-Дарье). Усиленный 600-ми челов. скифской конницы, он вскоре двинулся на встречу Фарнуку, начальствовавшему в Мараканде и преследовавшему его в соединении с Андромахом, Мепедемом и Караном. Имея хорошую и свежую конницу, между тем, как македонская была утомлена дальним походом и недостатком продовольствия, он начал тревожить последнюю частными. нападениями в рассыпную и наконец довел македонян до того, что они были принуждены отступать к лесу близ реки Политимета (ныне р. Зарявшан, на которой лежат Бухара и Самарканд). Каран с конницею, без ведома других предводителей, стал переходить через реку (в окрестностях Бухары либо Самарканда), надеясь на другом берегу найти выгодную для действия конницы местность. При виде этого, македонская пехота, отступавшая в строе плэсиона или продолговатого четвероугольника, в беспорядке устремилась также в реку. Спитамен воспользовался этим, ударил на македонян, охватил их, окружил, разбил наголову и истребил почти всех, за исключением только 300 человек пехоты и 40 всадников, которые успели пробиться и спастись. Одержав такой важный успех действиями, которые были не без искусства, Спитамен воротился к Мараканде и снова осадил ее.
Узнав о происшедшем, Александр немедленно двинулся от Александресхаты к Мараканде, взяв с собою половину этеров, всех иппастистов, стрелков, агриян и часть фаланги; остальное войско следовало позади. Пройдя 1.600 стадий (262 ½ версты) в трое суток, он на четвертые поутру прибыл к Мараканде. Спитамен уже снял осаду и бежал в скифские степи. Александр быстро преследовал его, загнал в степи и воротившись в Согдиану, наказал жителей ее, принимавших участие в восстании, истреблением их, разрушением их жилищ и разорением их земель. Затем, оставив в Согдиане, для занятия ее, несколько тысяч человек войск, он перешел обратно через Окс и зиму с 329-го на 328-й год провел в Зариаспе, в Бактриане (близ Бактры или нынешнего Балха). Здесь, окруженный азиатскою пышностью, среди государственных занятий, празднеств и. пиршеств, Александр являлся уже на высшей степени силы и славы, но стремясь еще далее, уже замышлял в уме своем дальнейшие завоевания, на востоке. Здесь также македонское войско было усилено вновь прибывшими из Македонии, Греции и разных областей средней Азии подкреплениями.

§ 97. 7-й и 8-й походы в Согдиане и Бактриане (328-327).

Весною 328-го года Александр двинулся опять в Согдиану, в которой произошли новые беспокойства. Оставив половину всего войска в Бактриане, для содержания ее, в повиновении и предупреждения или усмирения мятежей, другую его половину Александр разделил на, 5 частей, с одною из которых лично направился к Мараканде. Пройдя Согдиану в различных направлениях и принудив мятежников, которые заперлись в городах, к сдаче или покорности, все 5 частей войска снова соединились при Мараканде.
Между тем Спитамен, с толпою согдиян и 600 челов. массагетской или скифской конницы, внезапно напал на одну пограничную бактрийскую крепость, овладел ею, вырезал ее гарнизон, разорил окрестности Бактры, разбил из засады македонян, вышедших против него в небольшом числе из этого города, но вскоре в свою очередь был разбит и прогнан в степи Кратером. Чрез несколько времени он снова явился однако в Бактриане с скифами и мятежными согдиянами и бактриянами. Кэн, начальствовавший в это время македонскими войсками в Бактриане, двинулся против него и в упорном, кровопролитном бою разбил его наголову. После этого поражения, бывшие со Спитаменом согдияне и бактрияне сдались Кэну, а скифы бежали в степи и увлекли за собою Спитамена. Но узнав о движении против них Александра, они послали ему, для умилостивления и удержания его, голову Спитамена.
Затем Александр соединился с Кратером и Кэном в Навтаке (близ Мараканды), где и провел зиму с 328-го на 327-й год.
Весною 327-го года он двинулся к согдиянской нагорной крепости (в западном отроге Кашгар-даван нынешнего Белурб-Дага), последнему убежищу мятежных согдиян и вождя их Оксиарта. He видя никакой возможности осадою взять этой крепости, расположенной на вершине высокой, крутой, неприступной, покрытой снегом скале, Александр вызвал из войска, за необыкновенно щедрую плату, 300 охотников на приступ. Они с неимоверным трудом, но удачно взобрались ночью на вершину скалы — и крепость была принуждена сдаться. Александр великодушно простил Оксиарта и женился на дочери. его Роксане.
Таким образом Согдиана, после многих и долговременных усилий, была наконец совершенно покорена и Александр двинулся против парэтаков, знатнейшие из которых, и между ними главный — Хориен, заключились в хориенской нагорной крепости, расположенной на высокой, неприступной скале, окруженной пропастями. {Ни из Арриана, ни из других историков нельзя положительно заключить, где обитали эти парэтаки и где находилась хориенская нагорная крепость: в нынешнем ли Белурб-Даге, или в западном его отроге, или же в Гиндукуше? Но без сомнения — в одном из них. а не в Парэтакене, лежавшей к с. от собственной Персии и к з. от Мидии, следовательно слишком далеко от Бактры и Александра.} Чтобы взобраться на нее, Александр велел срубить в соседнем лесу и построить лестницы, спуститься по ним на дно пропастей и оттуда земляными и деревянными работами подниматься на вершину скалы. Когда македоняне поднялись на такую вышину, что могли уже беспокоить осажденных стрельбою из луков, тогда Хориен, имея перед собою примере великодушного обращения Александра с Оксиартом, вступил в переговоры и сдал крепость. Александр действительно и с ним также поступил весьма великодушно и милостиво, и снова вверил его управлению и крепость, и округ ее. Хориен. же, в благодарность за то, снабдил македонское войско продовольствием, в котором оно крайне нуждалось. Затем Александр послал Кратера с частью войск довершить покорение парэтаков, а сам воротился в Бактру. Кратер одержал, в кровопролитном бою с парэтаками, решительную над ними победу и, покорив их совершенно, присоединился к Александру в Бактре.
В это время Эрмолай и пять других македонских юношей, бывшие ближними царскими служителями, составили новый заговор против жизни Александра. Но он был открыт и злоумышленники, сужденные и обличенные, были, по македонскому обычаю, побиты каменьями, а обвиненный в сообщничестве с Эрмолаем философ Каллисфен заключен в оковы и, как полагают некоторые, казнен.
Взятием хориенской нагорной крепости довершено было покорение северо-восточных областей персидского государства, стоившее Александру, по причине гористых свойств страны и воинственного духа горских жителей, несравненно больших усилий и пожертвований, и потребовавшее гораздо более времени (3 ½), нежели покорение приморских и внутренних областей, каждых порознь. Действия Александра в северо-восточных областях, и весь вообще период от движения его из Персеполя до покорения хориенской крепости включительно, и каждая отдельная часть, каждое отдельное действие этого периода составляют предмет высоких занимательности и поучительности. Непрерывные напряжение сил и бой, изумительные: быстрота, смелость, решительность и разнообразие действий, и длинный ряд частных, отдельных, наступательных предприятий (экспедиций), таковы главные, отличительные черты их. Каждое из этих предприятий и действий составляет как бы отдельный эпизод одного стройного, великого целого, имеет свои особенности, замечательно само по себе, но все они проникнуты одним и теш же, общим им всем, духом, все в одинаковой степени и в новом, большем еще блеске являют всю силу гения и все искусство Александра.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ. ПОХОДЫ АЛЕКСАНДРА ВЕЛИКОГО (336-324).

§ 98. Поход в Индию (327-326). — Сражение на Гидаспе. — § 99. Последний, — обратный поход из Индии в Персию (326-325). — § 100. Общий вывод об Александре, как полководце, в об образе и искусстве ведения им войны.

§ 98. Поход в Индию (237-326.) Сражение на Гидаспе.

Завоевав персидское государство, Александр предпринял завоевание Индии, побуждаемый к тому и пылким своим воображением, пленявшимся всем чудным, необычайным, и стремлением к осуществлению обширных политических и торговых замыслов своих, и честолюбием, которое, с тех пор, как он заставил признавать себя происходящим от богов и требовал себе воздавания божеских почестей, уже переступило за, пределы благоразумия. Желая к завоеванным, богатым странам Азии и Африки присоединить страну, прославленную еще большим, неисчерпаемым богатством, которым она, по общему поверью, в изобилия снабжала всю Азию, — Александр в тоже время хотел распространить пределы новой обширной монархии своей до крайних на востоке, по тогдашним географическим понятиям, пределов мира — реки Ганга и Индийского океана.
Предпринимая завоевание Индии, он мог иметь лишь самые неполные и неверные сведения о ней. — Они ограничивались тем, что могли разведать его лазутчики или сообщить ему жители восточных, сопредельных с Индиею, областей бывшего персидского государства. а потому особенно благоприятным для него обстоятельством было то, что двое главных и могущественнейших царей или владетелей (раджей) верхней Индии, Таксил и Пор, господствовавшие, первый — между Индом и Гидаспом, { Гидасп — ныне Джхелам или Бехат ( Djhelam, Jhylum, Behat ) } второй — между Гидаспом и Гангом, над мелкими владетелями или раджами этой части Индии, находились во вражде между собою. — Александр искусно воспользовался тем для легчайшего покорения Индии. Призываемый Таксилом, он уже с самого начала весны 327 года начал готовиться к походу за Инд, а по взятии хориенской нагорной крепости, обеспечив тыл свой оставлением Амина с 10,000 человек пехоты и 3.500 конницы в Бактриане, в половине весны того же 327 года двинулся от Бактры (Балха) в земли паропамисадов (северный Кабул) с войском, простиравшимся до 135,000 человек, т.е. уже более, нежели в три раза превосходившим то, с которым начал войну. Оно составлено было, сверх македонян и греков, из парфян, ариан, бактриян, согдиян, скифов и других народов, еще недавно столь враждебных Александру. Азиятцев в нем было, как кажется, около 2/3 (от 90 до 95.000 человек.) а македонян и греков- 1/3 (от 40 до 45.000 челов.) В 10 суток перейдя от Бактры до индийскаго Кавказа или Паропамиза (Гиндукуша) и чрез этот хребет, Александр вступил в земли паропамисадов, и хотя имел сильное и отличное войско и мог смело двинуться вперед, однако не прежде хотел перейти чрез Инд, как покорив земли на правой его стороне и прочно утвердясь в них, и в достижении этой цели явил особенную заботливость. Он потребовал в себе Таксила и ближайших мелких индийских владетелей, заключил с Таксилом союз и получил от него обещание содействия и необходимые об Индии сведения. Достигнув р. Кофена (ныне Кабул), он разделил войско свое на две части. Одну, под начальством Гефестиона и Пердикки, послал чрез Певнелаотиду или страну певкелов (ныне джеллалабадский и пешаверский округи на правой стороне нижнего Кабула) прямо к Инду, с приказанием покорить все города на пути и, достигнув Инда, сделать все необходимые приготовления к переправе через него. С другою частью. он лично направился также к Инду, но левее Гефестиона и Пердикки или более к северу, ближе к главному хребту Кавказа, по левой стороне Кофена (Кабула). Движение обеих частей войска, и в особенности Александровой, было чрезвычайно затруднено как свойством страны, покрытой высокими, неудобопроходимыми горами, так и необыкновенно упорным сопротивлением туземных, воинственных и отменно храбрых жителей, принадлежавших преимущественно, как полагают, к кастам индийских воинов. Войско Александра на каждом шагу должно было сражаться в горах, ущельях и долинах, либо брать приступом укрепленные города и замки, большею частью расположенные на вершинах высоких и неудобоступных гор и скал. Но повсюду успех венчал оружие Александра, повсюду туземцы были разбиты и принуждены покориться. При этом случае Александр действовал, когда надобность того требовала, с удивительною быстротою и постоянно с необыкновенными: напряжением сил, решительностью и отважностью. Он нападал на неприятеля — всюду, где его ни находил, даже после утомительных переходов, а на города и крепости — сколь неприступными они ни казались. С побежденными он поступал с большою строгостью, особливо в начале, пользовался каждым средством я случаем для одержания решительнейших успехов, не щадил ни войск, ни себя, — был несколько раз ранен, и примером своим сильно одушевлял и военачальников и войско. Венцом кратковременного, но блистательного похода его на правой стороне Инда было взятие аорнской нагорной. скалы, на правом берегу этой, реки, несколько выше впадения в нее Кофена (около нынешнего города Коты, Cota.) Скала эта славилась такими местною силою и неприступностью, что, по преданиям, сам Геркулес не мог овладеть ею. Этого было достаточно для сильнейшего воспламенения Александра и возбуждения в нем твердого намерения овладеть аорнскою скалою. Она вмела, по Арриану, 200 стадий (35 верст) и окружности 11 стадий (около 2 верст) наименьшей высоты, была покрыта густым лесом и служила убежищем воинственным базирам и другим жителям соседственных земель. Враждовавшие с базирами племена указали Александру вход на скалу. Александр послал чуда Птолемея с частью войск. и с двух сторон неоднократно ходил на приступ, но безуспешно. Наконец однако же он успел занять две, лежавшие напротив скалы, высоты, — построил, после неимоверных усилий и трудов, но весьма скоро, деревянные ходы с вершин этих высот на скалу, поставил на эти ходы метательные орудия и стрелков, и уже готовился открыть по оборонявшимся сильнейшую стрельбу, когда устрашенные базиры вступили с ним в переговоры, в намерение продлить их до вечера, а вечером бежать. Узнав об этом, Александр дождался вечера и, взяв со собою 700 отборных воинов, первый в голове их взобрался на скалу в то самое время, когда базиры только что начали уходить с нее. Македоняне немедленно устремились на них и множество их истребили, а большое число остальных погибло в пропастях.
Оставив на аорнской скале отряд войске, Александр двинулся в земли племени ассакенов, лежавшие на правом берегу Инда, выше аорнской скалы. Но предшествовавшие его успехи так устрашили ассакенов, собравшихся в числе около 20.000 чел., что, по приближении его, они умертвили своего вождя и рассеялись.
Тогда Александр обратился назад, вниз по Инду к югу, принял покорность города Нисы (около нынешней Акоры, на нижнем Кибуле), основанного, по баснословным преданиям, самим Вакхом, — оставил неприкосновенным собственное управление и все права его, и взяв только 300 нисских всадников, прибыл наконец (на 16-я, сутки по выступлении из Бактры) к тому месту на правом берегу Инда, где Гефестион и Пердикка, при деятельном содействии Таксила и других соседственных индийских владетелей, уже успели собрать большее число судов и построить мост (как полагает Арриан — на судах). Здесь (по мнению новейших исследователей — в некотором расстоянии к северу от впадения реки Аттоки в Инд, там, где ныне город Аттока, во время летнего солнцестояния, Александр перешел через Инд и вступил в Таксилу (около нынешних Футш — Юнга и Равиль — Пиндея в земле сейков или Пенджабе), наибольший, многолюднейший и богатейший из городов между Индом и Гидаспом. Принятый в нем самым дружелюбным со стороны Таксила и жителей образом, он не только оставил Таксилу его владения, но увеличил их присоединением соседственных земель и тем приобрел в нем верного союзника, а войско свое усилил 5-ю тысячами челов. Таксиловых индийских войск.
Между тем Пор, которого союз Александра с Таксилом побудил к деятельнейшему сопротивлению, собрал более 30.000 челов. пехоты и 6.000 челов. конницы, с 420-ю военными колесницами и более, нежели 200-ми вооруженными слонами, и расположился с ними на левом берегу Гидаспа, в намерении преградить на нем Александру путь или вступить с ним в битву. Узнав об этом, Александр приказал разобрать мост на Инде и перевезти его, равно и суда, сухим путем к Гидаспу, оставил в Таксиле, в виде гарнизона, всех раненых, а сам, со всеми, находившимися при нем войсками, двинулся к Гидаспу и расположился станом на правом берегу его (близ нынешнего Пиндей-Даден-Хана в Пенджабе), насупротив Пора. По прибытии его к Гидаспу, Пор с главными своими силами остался в прежнем своем расположении на левом берегу реки, а выше и ниже по течению ее расположил небольшие наблюдательные отряды. Александр, имея в виду тревожить его и ввести в заблуждение касательно своих намерений, разделил и свое войско также на несколько частей, которые подступали попеременно и в различных местах к правому берегу реки, высматривали местность на нем и на противоположном берегу, и исследовали глубину реки. В тоже время суда, перевезенные с Инда, были спущены в Гидасп, распределены по разным местам его и вместе с отрядами, подступавшими к правому его берегу, постоянно держали неприятеля в недоумении и тревоге, и не позволяли ему принимать никаких решительных мере. Сверх того Александр приказал сделать все необходимые распоряжений к сбору огромных запасов продовольствия и распустил слух, что намерен в выждать в этом месте зимы, когда, вода в Гидаспе обыкновенно сбывала, тогда как летом, от частых и сильных дождей и от таяния снегов на вершинах гор, она, напротив, необыкновенно поднималась, выступала из берегов и затопляла окрестности. а между тем Александр зорко и неусыпно наблюдал и следил за всеми движениями Пора и выжидал благоприятнейших случая и времени для внезапного и скрытного перехода через Гидасп: ибо убежден был в трудности перехода через эту реку силою, в виду неприятеля. Сверх того, что при самом вступлении его на противоположный берег он был бы атакован большим числом войск, военных колесниц и слонов Пора, он в особенности опасался, чтобы вид слонов не устрашил непривычных к нему лошадей его конницы и чтобы всадники, не в состоянии будучи укротить их и управлять ими, не были занесены ими в реку. а потому он прибегнул к хитрости: несколько ночей сряду приказывал своей коннице скакать вверх и вниз вдоль правого берега Гидаспа, производя большие крик, шум и трубный звук, как будто переход через реку совершался или уже был совершен. Коль скоро Пор, встревоженный тем, подступал к левому берегу, македонское войско становилось на противоположном берегу в боевой порядок. Убедясь наконец, что весь этот шум по ночам был лишь пустою тревогою, Пор перестал беспокоиться им и подступать к реке, и только подтвердил боковым отрядам по прежнему тщательно наблюдать вдоль реки за, неприятелем. Тогда Александр немедленно приступил к исполнению своего намерения. Кратера с частью войска (с начальствуемыми им, Алкетом и Полисперхоном войсками и 5-ю тысячами индийцев) он оставил в стане против Пора, с приказанием: если Пор двинется против Александра со всеми своими силами, то переправиться через Гидасп и напасть на него немедленно, а если только с частью сил- то тогда только, когда он уже будет в. бою с Александром. Сам Александр со всем остальным войском ночью отступил на некоторое расстояние от реки и затем, под прикрытием леса, незаметно для Пора и его войск, двинулся вниз по правой стороне Гидаспа. В 150-ти студиях (26 ¼ верстах) от македонского стана, вниз по течению Гидаспа, находились покрытые густым лесом: высокая скала на правом берегу реки и против нее, на средине реки, остров. Река, обтекая эту скалу, образовала здесь исходящую к стороне неприятеля дугу. Это место именно Александр и избрал для переправы. На полпути между ним и станом он поставил, на самом берегу реки, Мелеагра, с отрядом конницы и пехоты, и приказанием — переправиться через реку, как только Пор вступит с Александром в битву. В туже ночь к месту переправы собраны были все находившиеся на Гидаспе суда. По прибытии Александра к месту переправы, разразилась сильная гроза с дождем и громом, воспрепятствовавшая неприятелю слышать шум работ, оружия и переправы Александрова войска. На рассвете, когда гроза утихла, Александр переправил уже (частью на судах и частью на плотах) довольно большое число пехоты и конницы на остров. Сторожевые отряды Пора открыли македонян тогда только, когда последние уже вступили на берег по другую сторону острова. Отряды эти немедленно известили о том Пора. Между тем Александр, шедший в голове своих войск, открыл, что находился еще не на левом берегу реки, а на другом, большем острове, отделенном от левого берега узким рукавом. Хотя вода в этом рукаве поднялась от дождя очень высоко, однако же и конница, и пехота успели перейти через него в брод. Коль скоро войско совершенно переправилось на левый берег, тогда Александр поставил: на своем правом крыле конных агематов с отборнейшими иппархами, впереди их — конных стрелков, за ними — иппастистов и пешую агему, а по обеим сторонам фаланги — стрелков, агриян и пращников. Затем сам он с 5.000 челов. конницы быстро двинулся вперед против Пора, приказав 6-ти тысячам челов. пехоты следовать за собою. Между тем Пор. по первой вести, что македоняне переправляются, отрядил против них сына своего с 2.000 челов. конницы и 120-ю военными колесницами. Но сын Пора прибыл, когда переправа была уже совершена. Александр немедленно произвел на него нападение всею своею конницею в массе и опрокинул его. При этом сын Пора и с ним 400 его всадников были убиты, а военные колесницы и большая часть лошадей его захвачены македонянами. Затем Александр немедленно продолжал свое наступление. Пор узнав о поражении и смерти сына, оставил на левом берегу Гидаспа, против Кратера, для удержания его, небольшую часть войск и слонов, а сам с 30.000 челов. пехоты, 4.000 человек конницы, 300-ми военных колесниц и 200-ми слонов двинулся на встречу Александру. Достигнув на пути такого рода местности, которая была удобна для действий конницы и колесниц, он построил на ней войско свое в боевой порядок. Впереди он поставил слонов, шагов во 100 одного от другого, — за ними 1-ю линию пехоты, некоторые отделения которой расположились впереди, в промежутках слонов, — а за 1-ою — 2-ю линию пехоты, простиравшуюся справа и слева до конницы, расположенной на обоих флангах и прикрытой военными колесницами. Александр, приблизясь к Порову войску, остановил свою конницу, дабы дать время подойти пехоте. а между тем, осмотрев расположение Пора, сильно прикрытое в центре с фронта, и угадав намерение противника, он положил напасть на левое его крыло правым своим крылом в косвенном боевом порядке с фронта, во фланг и в тыл. С этою целью, по прибытии пехоты, он лично направился с большею частью конницы прямо против оконечности левого Порова крыла. Кэну с начальствуемыми им и Димитрием частями конницы он приказал обойти левое крыло Пора и напасть на Порово войско с тыла в то самое время, когда он сам нападет на тоже крыло с фронта и во фланг. Фаланге же он велел оставаться на своем месте и тогда только напасть на неприятеля с фронта, когда конница уже приведет его в расстройство на левом фланге.
Приблизясь к левому Порову крылу на полет стрелы, Александр двинул против него с фронта 1,000 чел. конных стрелков, которые сильною стрельбою из луков должны были расстроить, ослабить и поколебать его. Сам же с этерами и остальною конницею он охватил это крыло и двинулся во фланг ему индийская конница этого крыла сомкнула свои ряды, чтобы выдержать натиск Александра, как вдруг увидала в тылу у себя Кэна, подкрепленного перешедшим через реку Мелеагром. Тогда сильнейшая и храбрейшая часть этой конницы осталась против Александра, а другая, меньшая, обратилась назад против Кэна.

Пользуясь происшедшим при этом беспорядком, Александр стремительно напал на неприятельскую конницу. Она была опрокинута и бросилась под защиту слонов. Ближайшая часть этих последних была немедленно обращена и устремлена против Александра и в тоже время македонская фаланга двинулась вперед, под прикрытием сильной стрельбы македонских стрелков. Завязался бой, жесточайший из всех, в которых когда-либо находились македоняне и греки. Слоны разрывали и ломили самые тесные ряды македонской фаланги, а индийская конница, ободренная тем, напала на конницу Александрову, однако же снова была опрокинута ею на слонов. Вскоре густые, тесно сомкнувшиеся массы македонских: фаланги — с фронта, а конницы с левого фланга и тыла начали сильнее и сильнее теснить индийских: слонов, конницу и пехоту, и производить между ними жестокие кровопролитие и опустошение. При этом слоны наносили еще более вреда собственным войскам, нежели неприятельским: лишенные вожатых своих, которые все были перебиты македонскими стрелками, рассвирепев от ран и боли, они в ярости метались во все стороны и все попирали ногами. Но македоняне, имея более, нежели индийцы, места и свободы для своих движений и действий, расступались и, пропуская слонов, осыпали их стрелами и убивали. Наконец македонская фаланга произвела последний, решительный удар и вместе с конницею окончательно сломила Порово войско. Половина индийской конницы была совершенно истреблена, большая часть индийской пехоты — также, а остальная успела спастись сквозь промежутки Александровой конницы. Кратер, видя успех Александра, переправился через Гидасп, опрокинул оставленные против него Пором войска и вместе с Александром преследовал разбитых индийцев. Они понесли огромный урон, потеряв около 23.000 чел. (тысяч 20 пехоты и тысячи 3 конницы) убитыми, в числе которых находились два Порова сына, все предводители войска, возничие колесниц и вожатые слонов. Колесницы же и оставшиеся в живых слоны, с множеством пленников и богатейшею добычею достались в руки победителей. Сам Пор оказал необыкновенные мужество и храбрость, сражался как простой воин до последней крайности, был ранен и с трудом убежден наконец сдаться Александру. Уважая доблести его, Александр не только возвратил ему свободу, но сохранил и царский сан, и царство, которое в последствии еще значительно увеличил, и победив Пора сначала силою оружия в бою, потом победил его великодушием и тем снискал в нем верного и преданного союзника.
И так, результатами битвы на Гидаспе были полные и совершенные: поражение Пора и победа Александра. He легко однако же досталась победа Александру и, без всякого сомнения, с несравненно большими усилиями и трудом, нежели в трех предшествовавших больших битвах с персами на Гранике, при Иссе и Арбеле. Битва на Гидаспе была самая жаркая из всех Александровых: ни в одной дотоле Александр не встречал такого храброго и упорного сопротивления, и, чтобы одержать победу, он принужден был, прибегнуть к напряжению всех своих сил, всего своего гения. За то и битва на Гидасле, и предшествовавший ей переход Александра чрез Гидасп, принадлежащий к числу самых смелых, искусных и блистательных военных действий этого рода, могут быть названы в полном смысле слова образцовыми. Особенного внимания в них заслуживают: во 1-х искусство, с которым Александр показывал, на различных пунктах реки, головы своих войск и притом так распределил последние, что они легко и скоро могли быть сосредоточены на любом пункте берега; во 2-х, все хитрости, употребленные Александром для введения Пора в заблуждение и оплошность; в 3-х место, избранное им для переправы; в 4-х оставление Кратера и Мелеагра, данные им наставления и все вообще распоряжения к переправе и битве; в 5-х самые переправа и битва, в которых индийцы были поколеблены сначала с фланга, тыла и наконец с фронта, и в 6-х — превосходные действия в битве на Гидаспе, не только македонских и греческих войск, но и азиатских, бывших в составе Александровой армии. Войска эти, те же самые, которые у персов и других восточных народов сражались подобно стадам беспорядочным, — в битве на Гидаспе, начальствуемые македонскими и греческими военачальниками, лично предводительствуемые великим македонским царем-полководцем употребленные каждая соответственно своим: вооружению, устройству и преимущественному образу действий, сражались отлично, в величайшем порядке, взаимно друг друга поддерживали и значительно способствовали одержанию Александром победы.
Урон Александрова войска в битве на Гидаспе простирался, по свидетельству Арриана, основанному на сказаниях Птолемея и Аристовула, только до 310-ти человек (80-ти пеших воинов, 10-ти конных стрелков, 20-ти этеров и 200 человек конницы) и потому кажется несообразным с упорством обороны и силою нападения, и сомнительным. Впрочем, если даже он был и значительнее показанного Аррианом, то во всяком случае, по свойству битв древних времен и их обыкновенных результатов, легко мог быть несравненно слабее урона индийского войска.
Положив, в память победы на Гидаспе, основание двум городам: Букефалии (по имели павшего в этой битве коня своего, Букефала) — на месте переправы через Гидасп, и Никеи — на месте самой битвы, и оставив Кратера с частью войска для сооружения этих городов, Александр двинулся далее к р. Акесину (ныне Дженаб), впадавшему в Гидасп. На пути к нему он покорил сопредельные с царством Пора индийские племена, и земли их с 37-ю городами присоединил к владениям Пора. Приняв сверх того покорность некоторых других индийских владетелей и независимых племен, он переправился на плотах и судах через Акесин (по мнению Арриана — в самом широком его месте, где течение его было менее быстро) и, оставив на переправе Кэна с частью войска, быстро преследовал индийского владетеля, именем также Пора, который перед битвой на Гидаспе изъявил готовность покориться, а потом бежал из своих владений. На пути к р. Гидраоту (ныне Равей или Рауви), впадавшему также в Гидасп, Александр оставил гарнизоны во всех важнейших пунктах, для обеспечения Кэна и Кратера, а прибыв к Гидраоту, отрядил Гефестиона с частью войск для покорения всех независимых племен на берегах этой реки и для вторжения потом во владения бежавшего Пора. Сам же он переправился через Гидраот (близ нынешнего Лагора) и покорил часть прибрежных его жителей. Узнав, что кафэяне, оксидраки, маллы и многие другие, независимые, воинственные индийские племена составили между собою союз против него и собрались под стенами крепости Сангалы на левом берегу р. Гипаниса, четвертаго притока Инда (ныне река Беджах или Биас) { Сангал а находилась против нынешнего Гурейпура или недалеко от этого места} Александре немедленно и быстро двинулся туда. На вторые сутки он прибыл к городу Пимпраме, жители которого покорились ему, — дал в нем войску сутки отдыха и на следующий день прибыл к Сангале. Индийцы были расположены на высотах близ этой крепости и ограждены тройным рядом повозок. Александр подступил к ним сначала с конницею; но встреченный сильною стрельбою из луков с вершины повозок., и видя, что с конницею ничего невозможно было сделать, двинул вперед фалангу против слабейшей части укрепления. Индийцы были легко опрокинуты из-за первого ряда повозок, но упорно оборонялись за вторым; когда же были выбиты я из-за него, то покинув укрепленпый стан свой, бежали в Сангалу и заперлись в ней. Александр немедленно обложил ее пехотою и конницею. В следующую ночь индийцы пытались бежать из Сангалы; но наткнулись на македонскую конницу и частью были изрублены, а остальные воротились в Сангалу. Тогда Александр устроил вокруг всей крепости два ряда земляных валов со рвами, прерванные только в одном месте болотом: здесь Александр поставил двойные стражи. Затем к крепостным стенам начали придвигать стенобитные орудия. Вскоре переметчики уведомили Александра, что индийцы положи ночью выйти из Сангалы и прорваться сквозь стражи у болота. Александр скрытно поставил там Птолемея с 3.000 иппастистов, отрядом стрелков и всеми агриянами, и приказал ему удерживать индийцев, а между тем подать на трубах знак, п. о которому другие части войска немедленно должны были поспешить на подкрепление ему. Около 4-й стражи ночи (3 часов утра) индийцы действительно вышли из крепости и направились к болоту: но встреченные и отовсюду теснимые македонянами, были отражены и с уроном более 500 челов. обкинуты обратно в крепость. Между тем царь и. верный союзник Александра Пор прибыл с 5-ю тысячами вспомогательных индийских войск и большим числом слонов. а вскоре и стенобитные орудия были придвинуты к стенам. Но еще прежде, нежели было открыто действие ими, македоняне успели подкопать стены, сделать обвалы, приставить лестницы — и взяли крепость приступом. При этом, по свидетельству Арриана, убито 17.000 и взято в плен 70.000 индийцев и 500 чел. конницы с 300 военными колесницами, — македоняне же в продолжение осады и на приступе потеряли только 100 челов. и около 1.200 чел. ранеными. Сангала была разрушена до основания, земли ее отданы независимым, добровольно покорившимся Александру племенам, а союзные с нею два города, покинутые жителями — заняты македонянами.
Вверив Пору и его войскам занятие и обеспечение покоренного края, Александр двинулся далее к реке Гифазу (ныне Сутледж или Сетледж), крайнему на востоке из 5-ти притоков Инда с левой стороны { Из 5-ти притоков Инда с левой стороны, Дженаб (древний Акесин) есть главный, сохраняющий свое название до самого впадения в Инд. В Дженаб впадают: с правой стороны — Джхелам или Бехат (древний Гидасп), — а с левой стороны ниже — Равей (древний Гидраот), еще ниже — Гарра иди Сутледж (древний Гифаз), образуемый слиянием Беджаха или Биаса (древнего Гипависа) и Сутледжа. Александр перешел через каждый из этих притоков особенно в верхних его частях, по ваправлению от нынешнего Аттока через Лагор на Дели. } . Прибыв к Гифазу { По Реннелю — между нынешними Аджодином и Дебалпуром, а по Данвилю и Гиббону — на прямом направлении от Лагора к Дели. } , он намеревался уже переправиться через него, дабы, как говорит Арриан, покорить лежавшие за этою рекою до самого Ганга плодородные и богатые страны, процветавшие в мире и изобилии, и обитаемые земледельческими, трудолюбивыми и воинственными племенами, — и дабы распространить свои завоевания до того предела, где уже не встретил бы более сопротивления. Но македонские и греческие войска, не видя конца его походам и своим трудам, начали роптать и большею частью решительно отказывались идти далее. Тщетно Александр прибегал ко всему влиянию своему на них, ко всему своему красноречию, для убеждения их к последованию за ним и довершению завоевания Азии. Кэн, от лица всех македонян и греков, представил ему, сколь мало их уже оставалось в войске, сколько силы и мужество их истощились, сколь живо они желали возвратиться на родину, предаться после трудов покою и насладиться приобретенными богатствами, сколь неблагоразумно было бы принудить их идти далее против воли, наконец сколь необходимо было самому Александру явить благоразумныя умеренность и осторожность и, не опасаясь более никаких врагов, предостеречься однако же от внезапных переворотов судьбы и счастья. Александр не дал на это никакого ответа и три дня ждал, чтобы войско образумилось и поременило свое намерение. Но видя противное, объявил наконец свое согласие на обратный поход и тем возбудил в войске общие восторг и признательность.

§ 99. Последний, обратный поход из Индии в Персию (326-325).

Соорудив на берегу Гифаза, в ознаменование дальнейшего предела своих завоеваний, 12 возвышенных жертвенников (Alexandri Arae) на подобие башен, свершив жертвоприношение, гимнастические игры и конские ристания, и подчинив все страны до Гифаза Пору, — Александр пройденным путем воротился назад через Гидраот к тому месту на Акесине, где Гефестион уже воздвигнул новый город. Приняв покорность индийского царя Абиссара, он перешел через Акесин и прибыл к Никее и Букефалии на Гидаспе. Здесь, побуждаемый желанием открыть торговый путь из средней Азии океаном и Индом в Индию, он положил построить на Гидаспе флот и спуститься на нем в Инд и по Инду в океан, тщательно разведывая все лежавшие на пути страны и места. В течение нескольких месяцев (в конце 326-го и начале 325-го годов) на Гидаспе были частью собраны с индийских рек и частью вновь построены ионянами, кипрянами, финикиянами, египтянами и другими, находившимися в македонском войске уроженцами приморских стран — около 2.000, разных величины и. рода, судов военных и перевозных для конницы и продовольствия. Когда флот был готов, Александр с иппастистами, стрелками, агриянами и конными агематами поплыл на нем вниз по Гидаспу в Инд и по Инду в океан, сопровождаемый на правом берегу частью пехоты и конницы под начальством Кратера, а на левом — главными силами войска и 200-ми слонов, под начальством Гефестиона. В продолжение 7-мимесячных плавания и похода (в 325 году) вниз по Гидаспу и Инду (через нынешние земли сейков и Синд), Александр весьма часто принужден был сражаться с прибрежными индийскими племенами, из коих важнейшими и самыми сильными и воинственными были маллы (в нынешнем Мултане), оксидраки (Птолемей тех и других называет каспирэянами) и музикане. Племена эти сопротивлялись упорно, но были неоднократно разбиваемы и одни вслед за другими покорены, города их частью разрушены, частью заняты гарнизонами или заселены македонянами и греками, а земли их, в которых сооружены многие новые города и крепости, и устроены пристани — подчинены правильному управлению и назначенным от Александра правителям. Во всех действиях против этих племен Александр, по-прежнему, был всюду первый, нимало не щадил себя и в одном случае — при взятии приступом главного города маллов, до того увлекся своею запальчивою храбростью, что едва не погиб, исполняя долг не полководца, а простого воина. Когда македоняне ворвались в город, маллы заперлись во внутренней крепости, защищенной толстою стеною, которая, будучи построена на скате горы, с наружной стороны была весьма высока, а с внутренней напротив довольно низка. Раздраженный упорным сопротивлением маллов, Александр приказал подкапывать стену и приставить к ней лестницы. Медленность этих работ возбудила в нем живейшее нетерпение: схватив лестницу, он устремился по ней на стену. За ним бросились и иппастисты; но лестницы подломились под ними — и Александр остался на вершине стены, против множества маллов, только с тремя военачальниками: Певкестом. Леоннатом и Абреем. Соскочив с ними во внутренность крепости и прислонясь к стене, он долго защищался с отчаянною храбростью, но наконец изнемог от необыкновенно глубокой, тяжелой и опасной раны стрелою в верхнюю часть груди. Из трех военачальников, бывших с ним, Абрей был убит, а Певкест и Леоннат, сами тяжело раненые, с трудом могли защищать Александра, лежавшего у ног их без чувств. По счастью македоняне успели в это время взобраться на стену, ворваться в крепостные ворота и выручить Александра, после чего, овладев крепостью, всех находившихся в ней маллов истребили, В общей, искренней и живейшей радости всего войска, Александр, бывший несколько дней при смерти, наконец выздоровел и продолжал плавание вниз по Инду в океан. Во время этого плавания, он овладел главным, сильно укрепленным городом музиканян, не доходя Паталы — города, лежавшего на острову, образуемом двумя рукавами Инда, близ устья этой реки (где ныне город Татта), послал Кратера с войсками Аттала, Мелеагра и Антигена, несколькими стрелками, ранеными, больными и неспособными сражаться этерами и македонянами, и всеми слонами, чрез Арахозию и Дрангиану в Карманию, и построил при Патале крепость и пристань для военных судов, а к югу от Паталы, в самом устье Инда — город, названный Келленом (деревянным городом, потому, что он был построен из дерева). Отсюда Александр послал Неарха с флотом, морем, вдоль берега, в устья Евфрата и Тигра, а сам с главными силами войска двинулся берегом моря на запад чрез Гедрозию (ныне южная часть Белуджистана и в ней самая южная область Мекран). Страна эта образовала сплошную песчаную степь, на юге ограниченную Эритрейским морем, а с севера загражденную, как стеною, неприступными скалами. Покрытая глубокими, сыпучими песками, лишенная воды, ибо реки и ручьи только во время дождей наполнялись водою, она была обитаема лишь на севере, близ гор, гедрозянами, я вдоль морского берега — бедными рыболовами, которых греки называли ихтиофагами (рыбоедами). Александру небезызвестно было, какие труды и лишения ему предстояло перенести на походе чрез Гедрозию. Он знал, что никогда и ни одно войско не возвращалось из нее, что, по преданиям, Семирамида возвратилась оттуда только с 20, а Кир с 8 чел. Но это только воспламенило его еще более: он захотел совершить то, чего не могли совершить ни Семирамида, ни Кир. К походу чрез Гедрозию побуждала его, впрочем, также и необходимость сопровождать вдоль берега моря и снабжать по возможности продовольствием и водою флот свой, долженствовавший впервые совершить плавание в Эритрейском море и разведать. персидский залив я устья Евфрата и Тигра. Дорого стоил ему однако же поход чрез Гедрозию. Большая часть войска и почти весь вьючный скот погибли от зноя, жажды и истомления, среди песчаных степей, под палящим зноем солнца. Войска тайно убивали лошадей и лошаков, чтобы питаться их мясом, а при уменьшении от того перевозочных способов, по необходимости должно было бросать множество больных и слабых. Большое число отсталых погибло, заблудившись в степях. Нередко шли столь обильные дожди, что станы войска были совершенно затопляемы водою. Н е раз войско заблуждалось в степях и лишь с трудом снова находило настоящее направление. И среди этих бедствий, Александр, сам изнуренный и слабый, шел обыкновенно пеший в голове войска, подавая личный примере мужества, твердости и терпения.
Наконец, по 70-ти или 80-ти дневном походе от устьев Инда чрез Гедрозию, Александр прибыл в Пуру, главный город гедрозян (ныне также Пура, в северо-западной области Белуджистана, Кохистане), и дал в нем изнуренному войску отдых.
По свидетельству древних историков, все бедствия, перенесенные Александровым войском в Азии, вместе взятые, далеко не могли сравниться с претерпленными им в одном походе чрез Гедрозию, и Александр привел только четвертую часть его из этого похода. По словам Плутарха, он потерял в одном этом походе около 100.000 войск;- но это слишком преувеличено: ибо, по словам самого же Плутарха, Александр при выступлении из Индии, от устьев Инда, имел всего около 125.000 чел. пехоты и около 15.000 чел. конницы. Из них часть была посажена на флот, другая послана с Кратером в Карманию, а третья, главная (вероятно не более 60-ти или 70-ти тысяч человек), двинулась чрез Гедрозию. Следовательно, если даже допустить, что из этой последней воротилась только ¼ (от 15.000 до 17.500 челов.), то весь урон Александра будет простираться от 45.000 до 52.500 челов., число, хотя и весьма значительное, но все же меньшее, нежели приводимое Плутархом.
По отдохновении в Пуре, Александр вступил в Карманию (ныне юго-восточная персидская область Керман), лежавшую к западу от Гедрозии вдоль по берегу моря, — степную на севере, но богатую плодородными и хорошо-возделанными полями и виноградниками на юге. В Кармании к Александру присоединились: Кратер с его войсками и слонами, Клеандр, Ситалк и Геракон с войсками, остававшимися в Мидии, и сверх того множество верблюдов и вьючного скота, чем пополнена убыль людей и приобретены достаточные перевозочные способы. Затем зимою с 325-го года на 324-й Гефестион с большею частью войска, вьючным скотом и слонами был послан из Кармании берегом моря в Персию, Неарх с флотом сопровождал его вдоль берега, а сам Александр с легкими войсками, этерами и отрядом стрелков следовал к Пассаргарде {Пассаргарда находилась, как цолагают, на нын е шней рав н ин е Мур - хаб, к ю.-в. от Шираза и к ю. от озера Бахтег иан а.} и оттуда в Персеполь и Сузу, куда и прибыл в феврале 324 года, Здесь он с необыкновенною щедростью наградил войско: уплатил долги военачальников и воинов, по Арриану на сумму свыше 20.000 талантов (около 28-ми миллионов рублей серебром), — уволенным от службы выплатил недоданное жалованье, поденную плату до прибытия на родину и сверх того по таланту каждому; даровал им на всю жизнь разного рода значительные и почетные преимущества, а главным военачальникам (Гефестиону, Неарху, Певкесту, Онесикриту и др.), равно и всем македонским царским телохранителям роздал золотые венцы. Затем, осмотрев лично Персидский залив и устья Тигра и Евфрата, он поднялся вверх по Тигру до города Описа в Мидии (несколько выше нынешнего Багдада) и посетил Экбатану, всюду занимаясь внутренним устройством завоеванных областей и стараясь слить македонян и греков с азиятцами в один народ, соединил азиатские войска с македонскими и греческими, и образовал новые, по европейски вооруженные и устроенные войска азиатские. Между тем он лично свершил поход против коссэян, дикого и хищного племени на южных проделах Мидии, в продолжение 40 дней совершенно покорил их, взял у них заложников и в землях их построил крепости. Затем, прибыв в Вавилон, он начал готовиться к новому походу в Аравию, но — заболел и, имея уже разстроенное 12-ти летними трудами и деятельностью здоровье, после 12-тидневной болезни, 11-го июня 323-го года, на 33-м году от рождения, кончил жизнь, исполненную великих и дивных подвигов!
Из них последний, предсмертный поход его в Индию едва ли не самый замечательный, хотя и кратковременный. Действительно, гений Александра, прежде нежели угаснуть на веки, проявился с новою, еще большею силою, в новом, еще более ярком блеске, и в приготовлениях к этому походу, и в первоначальных, и в последующих его действиях, и в целом его объеме, ив малейших его подробностях.
Должно заметить однако же, что в обратном походе от Гифаза к устьям Инда и отсюда в Персию, равно и в последующих затем до смерти своей действиях, Александр является уже не столько полководцем-завоевателем, сколько государем, заботливо пекущимся об упрочении своих завоеваний и благосостоянии своего обширного государства. Как полководец, он уже на Гифазе, отказом своего войска следовать за ним далее, принужден был положить предел своему победоносному шествию на восток. Впервые воля его встретила такое сопротивление, которого он не в состоянии был преодолеть ни строгостью, ни кротостью, и, покоряясь необходимости, он предпринял обратный поход, в видах более политических и торговых, нежели военных.

§ 100. Общий вывод об Александре Великом, как полководце, и об образе и искусстве ведения им войны.

Изложение походов Александра Великого заключим общим выводом о нем самом, как полководце, и об образе и искусстве ведения им войны.
И здесь обратимся сначала к лучшему, добросовестнейшему я правдивейшему из его историков, глубокомысленному философу, сведущему и опытному в военном деле Арриану. Так изображает он Александра {Походы А л ександра В, книга VII глава 7-я.} : «Александр был одарен прекрасною наружностью, решимостью быстрою, неутомимою, храбростью, все преодолевавшею. Он жаждал опасностей, еще более чести и славы. Довольно равнодушный к чувственным удовольствиям, он был ненасытен в алчбе наслаждений более возвышенных, благородных. Он обладал редким искусством в трудных обстоятельствах избирать лучшие средства, взвешивать, предугадывать вероятности успеха. Он не имел равного себе в искусстве устраивать войска, вооружать их, управлять ими, внушать и доверие к себе и ободрять их, сам первый подавая им примере преодоления опасностей с твердостью непоколебимою. В предприятиях сомнительных, отважность его решала победу. Кто лучше его умел предупреждать неприятеля и побеждать его тогда, когда он и не подозревал еще движения против него Александра? Он свято соблюдал данное слово, умел остерегаться всякого обмана и, не оставляя себе ничего, являл щедрость к друзьями своим необыкновенную. Рожденный в мире по особливому предопределению богов, он не был подобен никому из смертных».
И действительно, Александр, как человек, стоит на высоте, едва доступной смертным, — как полководец, являет в себе соединение всех дарований, всех добродетелей, всех совершенств военных, в телесном, душевном и умственном отношениях.
С ранних лет величайшая простота в образе жизни, строгие: умеренность и воздержность, и непрерывная деятельность еще более развили в нем необыкновенные крепость и силу телесные, которыми он был одарен от природы, и до того закалили его тело, что и стужу, и зной, и холод, и жажду, и величайшие труды и лишения, и тяжкие болезни, и жестокие раны он был в состоянии переносить и переносил почти невероятным образом.
И в этом, можно сказать, железном теле была заключена и душа, столь же мощная и твердая, деятельная и неутомимая, — душа пылкая и восторженная, жаждавшая всего великого, благого и полезного, исполненная самых возвышенных, благородных чувств.
И с волею твердою, непреклонною, с решимостью быстрою, смелою, в нем был соединен гениальный, светлый, прозорливый ум, пылкий — как его душа, быстрый — как его воля, обширный — как его замыслы. Но сознание собственных сил, вера в свое предназначение, доверие к своему счастью и пылкость души, тем большая, что военные подвиги его свершены в лета самого сильного действия страстей (от 20-ти до 32-х), все это было причиною, что воля в нем часто брала верх над рассудком и, неумеряемая им, вела иногда к излишней и даже дерзкой отважности. Но счастье, всегда более или менее благоприятствующее смелым и искусным полководцам, всегда более или менее верующим в него, всегда и вовремя спасало в этих случаях и Александра.
До провозглашения себя царем персидским, Александр пребыл неизменно-верным простоте в образе жизни, умеренности и воздержности, к которым был приучен с молода. Если же под конец жизни он и окружил себя восточными роскошью и пышностью, и нарушал иногда законы умеренности и воздержанности, то вовсе не по врожденной наклонности, а вследствие необходимости сообразоваться, с одной стороны — с персидскими, а с другой-с македонскими обычаями.
Но необыкновенные его: деятельность, неутомимость в трудах, терпеливость в лишениях и нужде, неустрашимость и присутствие духа в опасностях, и пылкая, кипучая, отважная храбрость в боях были, в течение целой его жизни, всегда одинаковыми, неизменными. И в трудах, ив опасностях он всегда был первым и, личным примером своим сильно одушевляя, войска, неодолимо увлекал их за собою. В боях же он являлся истинным героем, превыше смертных, грозным и великим, искал опасностей, устремлялся в самую жаркую сечу и, мощною рукою сокрушая все вокруг себя, распространял смятение и ужас, смерть и опустошение в рядах неприятельских.
Если ко всему этому присовокупить его благодушное, кроткое, ласковое обхождение с войсками, его необыкновенные попечительность и заботливость о них, чрезвычайную щедрость и всегдашнюю справедливость его наград, наконец — его величественный вид и увлекательный дар слова, то легко будет понять необыкновенное нравственное влияние, которое он имел на свои войска, неограниченные: любовь, преданность и доверие, которые внушал им к себе, и то редкое искусство, с каким умел побуждать их к труднейшим и опаснейшим подвигам, ободрять, одушевлять, воспламенять их и внушать им мужество, твердость, терпение и благородные, возвышенные чувства чести и славы. При всем том, он постоянно соблюдал между ними строгие воинские подчиненность и порядок, и если, при всей любви своей к нему, войскам его случалось упадать духом, роптать и отказывать ему в повиновении, то присутствием духа, силою убеждения, кротостью, соединенною с твердостью и, в случае нужды, с немедленными, справедливыми мерами строгости и наказаниями, он всегда и скоро умел снова обращать их к чувству долга и повиновению. Только раз в жизни — на Гифазе — вся власть его, все нравственное его влияние оказались тщетными и он по необходимости принужден был покориться воле войска.
Он не был ни жестоким, ни мстительным, но во всех своих действиях и поступках являл истинные человеколюбие и великодушие. Если же под конец жизни он обнаруживал иногда особенную строгость, то был побуждаем к ней обстоятельствами и необходимостью, а если предавался порывам гнева, то это должно отнести к его молодости, вспыльчивости и естественным следствиями влияния постоянного счастья и ласкательств, раздражительности и нетерпению противоречия и. сопротивления.
Честолюбие его было неограниченное, но благородное и возвышенное. Он хотел завоевать мир, но для того, чтобы распространить в нем греческое просвещение и учредить всемирную торговлю. Он открыл войну с персами, но для того, чтобы отмстить им за разорения Греции и обогатить последнюю, а не самого себя, доказательством чему служит то, что большую часть сокровищ, приобретенных в Азии, он роздал бывшим с ним македонянам и грекам, отослал в Грецию, употребил на вооружение городов и дела общеполезные, и. т.п.
Во всех своих действиях он постоянно являл политику — необыкновенно мудрую и осторожную, справедливую, благую и полезную. Ею он приуготовлял и облегчал успехи своего оружия, ею же он утверждал и упрочивал свои завоевания. И если обширная монархия его распалась, виною тому были: ранняя, преждевременная смерть его и то, что ни один из его преемников не имел дарований, необходимых для поддержания и продолжения его дел.
Особенного внимания заслуживает несоразмерность его сил, средств и способов с огромностью и величием его предприятия, обширностью, дальностью и быстротою его завоеваний, и многочисленностью, важностью и блеском его успехов и победе. Лишь с 40.000 войск и 200-ми талантов открыл он войну против персидского царя, имевшего в своем распоряжении огромные силы, средства и способы, и несметные богатства;. В продолжение войны он не мог легко и скоро пополнить убыли своих войск, и только позже, по завоевании внутренних областей персидского государства, приобрел значительные силы, способы и денежные средства. а до того времени он был обязан своими успехами гораздо более мужеству, дарованиям и искусству, нежели силам и средствам своим.
Военную славу его особенно возвышает то, что он никогда и никем не был побежден, но всегда и над всеми был победителем. Правда, что военное поприще его было непродолжительно, и неизвестно, в случае, если бы он прожил долее, всегда ли бы ему благоприятствовало счастье и не изменило ли бы оно наконец и ему, как изменяло бы оно другим великим людям и полководцам? Правда также, что в войне с персами ему чрезвычайно благоприятствовали: 1) превосходство македонян и греков над персами, и собственное его превосходство над Дарием, в особенности же 2) то, что он, при своих гениальных дарованиях, соединял в своих руках и власть полководца, в власть монарха, и 3) то, что он имел таких противников, как персы. Из всех народов Азии только тиряне, согдияне, бактрияне, скифы и индийцы сопротивлялись ему храбро и упорно, персы же- крайне малодушно и слабо. Но все это не только нимало не унижает достоинства его подвигов и не помрачает славы его завоеваний, но и еще более возвышает их. Ибо в умении его всегда сообразовать своя действия с средствами и обстоятельствами, свойствами местности и неприятеля, м действиями последнего, и в чрезвычайном вследствие того разнообразии его действий против различных народов и в различных странах Азии, именно и заключается главнейшее достоинство искусства ведения имъ войны.
Его образ ведения войны — говорит Наполеон {Mémoires de Montholon, II, 10.} — был методический и заслуживает величайших похвал {Под методическим образом ведения войны Наполеон разумеет действия, сообразные со средствами и обстоятельствами, т.е. рассудительные, обдуманные, основательные. } . Он вел войну по предварительно и глубоко соображенному предначертанию, никогда не отступая от него в главных основаниях, никогда не выпуская из виду главной его цели, но согласуя его в подробностях исполнения с средствами и беспрерывно изменяющимися на войне обстоятельствами.
Он действовал не иначе, как вполне обеспечив себя с тыла и флангов, прикрыв ту страну или тот край, которые долженствовали служить опорою, основанием его действий, и сообщения свои с ними, и приняв все необходимые меры предосторожности. Для этого в тылу за собою он оставлял более или менее сильные отряды, а в важнейших городах и крепостях гарнизоны, назначал военных начальников и гражданских правителей, обеспечивал себя и мерами кротости, и мерами строгости, и безусловною покорностью побежденных, и выгодными, надежными союзами.
Обеспеченный таким образом в тылу своем, он устремлялся прямо к ближайшему предмету своих действий — стране, краю, городу и преимущественно тому пункту, где находилось войско неприятельское.
Он двигался и действовал преимущественно совокупными силами;- но, когда надобность и обстоятельства того требовали, разделял свои силы, для того однако, чтобы затем снова сосредоточить их.
Он двигался и действовал всегда с величайшими: быстротою и решительностью, стараясь предупреждать неприятеля, приводить его в изумление и замешательство внезапностью, нечаянностью своих появления и нападения, и поражать его — стремительностью и силою своего удара.
Он вел войну с необыкновенною деятельностью;- но, когда надобность и обстоятельства того требовали, медлил, выжидал удобных времени и случая, а между тем усиливался и давал своему войску необходимый отдых.
Он действовал во все времена года без различия, зимою как и летом, в странах горных и ровных, плодородных и бесплодных, населенных и безлюдных, всегда сообразуя с ними свои действия, никогда не затрудняясь представляемыми ими препятствиями. Ни широкие и быстрые реки, ни высокие, неприступные горы, ни песчаные степи — ничто не было в состоянии устрашить и задержать его. Напротив, где наиболее было препятствий и опасностей, туда он охотнее и направлял свое шествие, если только предвидеть от того какую-либо пользу или выгоду. Иногда однако заботливость о своем войске заставляла его предпочитать дальнейшие, но удобнейшие пути кратчайшим., но труднейшим, и даже прибегать к обходам естественных препятствий и расположенного при них неприятеля.
При всей своей деятельности, при всей быстроте своих движений, он всегда прилагал особенное попечение о сбережении своих войск и обладал редким искусством по мере движения вперед не только не ослабляться, но и усиливаться. Имев на Гранике 40.000 войск, в последующих битвах, не смотря на убыль в промежутках между ними (оставленными в тылу гарнизонами, убитыми в делах с неприятелем, умершими от болезней, ранеными, больными, отосланными в Македонию и Грецию, и поселенными в Азии), он имел при Иссе — также 40.000, при Арбеле — 47.000, а при выступлении в индийский поход — до 135.000 войск. Он достигал этого усилением своего войска подкреплениями из Македонии и Греции (до 38,000 челов. в продолжение целой войны) и в особенности наборами войск в завоеванных им областях Азии.
Он продовольствовал войска своя преимущественно правильным сбором с края, чрез который проходило или в котором действовало его войско, что, как весьма естественно, было удобнейшим и даже единственно возможным способом продовольствования при его быстрых и дальних движениях и действиях. Но в известных расстояниях он учреждал большие склады продовольствия, из которых войска, при движении вперед, запасались и несли на себе или перевозили с собою на столько времени продовольствия, на сколько им было назначаемо Александром. Во время плавания же по Гидаспу и Инду, и похода чрез Гедрозию, продовольственные запасы были перевозимы на флоте.
Сражения Александра отличаются необыкновенным искусством и заслуживают особенного внимания в тактическом отношении. Отличительною чертою их было нападение одним (преимущественно правым) усиленным крылом, либо обоими, в косвенном боевом порядке, на одно или оба крыла неприятельские, с фронта, во фланг и в тыл. При этом все движения и действия Александровых войск были производимы с величайшими правильностью и точностью, и каждая часть, каждый род войск всегда были употребляемы вполне сообразно с их назначением, вооружением и устройством, с местностью, расположением и действиями неприятеля, и обстоятельствами.
Обладая в высшей степени искусством побеждать в бою; Александр обладал и неменьшим искусством извлекать из побед своих наибольшие выгоды и пользу. Но он никогда не увлекался победою, никогда преследованию разбитого и неопасного более врага не жертвовал выгодами более важными и положительными. За то, если надобность и обстоятельства того требовали, он преследовал неприятеля с неимоверными напряжением сил, быстротою и решительностью. Самым изумительным в этом отношении было преследование им Дария и Бесса.
Наконец — осады Александра бесспорно ставят его в число искуснейших полиорцетов древности, то коих немного было ему подобных, еще менее равных.
И в справедливом удивлении к его гениальным дарованиям и дивным подвигам военным, потомство включило его в малый, избранный сонм величайших в мире полководцев всех времен и народов, и признало его образцом, вполне достойным изучения и подражания.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ. КАРФАГЕНЯНЕ.

§ 101. Военное устройство я военные учреждения. — § 102. Различные роды войск, вооружение, строй и образ действий их. — § 103, Войны карфагенян.

Источнини: Диодор Сицилийский, Дионисий Галикарнасский, Полибий, Folard, Guisehard, St-Cyr Chantreau, Carrion Nisas, Kausler. Handbibliothek fur Officiere &, Rocquancourt, Барон Зедделер, Rollin, Heeren (в особенности), Лоревц и др., указанные в главах I — XV.

§ 101. Военное устройство и военные учреждения.

Карфаген — торговое поселение, основанное на берегах северной Африки, за 878 лет до РХ, тирскими и другими финикийскими выходцами, с самого начала вел беспрерывные войны с целью учреждения торговых поселений и распространения своих владений и торговли. В конце 6-го века (550-500), когда он успел уже стать во главе союза финикийских поселений в северной Африке и сделать обширные в ней завоевания и еще значительнейшие вне ее пределов, полководец его, Магон I или старший, родоначальник знаменитого поколения, в котором звание карфагенского полководца было около полутора века (550-400) наследственным, положил, как полагают некоторые. первые основания правильному военному устройству Карфагена. Но в 5-м и 4-м веках, равно и в первой половине 3-го века перед Р. Х. — периоде наибольших могущества и славы Карфагена, уже сильной на море военно-торговой республики, стремившейся путем завоеваний довершить господство свое на островах и прибрежьях западной части Средиземного моря, военное устройство ее достигло также наибольшего своего развития и представляет вообще нижеследующие главные черты:
Географическое положение и торговая политика Карфагена, почти беспрерывные войны, веденные им, и защита собственных владений, вероятно, уже с ранних времен сделали необходимыми для него образование и содержание сильного флота и многочисленного, некоторым образом постоянного, сухопутного войска. Но будучи государством преимущественно торговым, Карфаген щадил жизнь собственных подданных и предпочитал, для ведения кровопролитных войн своих, нанимать иноплеменников, тем более, что содержание наемников служило ему средством сообщения с различными, даже отдаленнейшими народами и основою торговых сношений с ними. По этим причинам флоты и армии карфагенские были составлены преимущественно из иноплеменных наемников, и ни у одного из народов древности обычай содержать наемные войска не был развит до такой степени, как у карфагенян.
Морские военные силы занимали у них первое место и были весьма значительны, средоточием их был самый город Карфаген. Здесь находились: сильно-укрепленная военная гавань, главное: местопребывание и пристанище карфагенских флотов, многочисленные морские склады и заведения, верфи и т.п. Военными судами были обыкновенно (до пунических войн) триремы, число которых во время сицилийских войн простиралось до 150 и даже 200. На военных судах у карфагенян, как у греков, были частью сухопутные войска и частью гребцы (первых около ? , последних около ? ). Гребцами были рабы, покупаемые для этого правительством и вероятно все или большею частью постоянно одержимые и в мирное время. Флоты карфагенские имели своих особенных предводителей, отличных от предводителей сухопутных войск, и подчиняемых последним только при совокупных действиях флотов и армий; в противном же случае они зависели и все приказания получали непосредственно от самого сената.
Военно-сухопутные силы Карфагена занимали второе место, хотя были весьма многочисленны. Состав их был самый разнородный, а именно они состояли: 1) из собственных граждан Карфагена, 2) из различных данников и союзников его, и 3) из иноплеменных наемников.
Наименее в войске было собственных граждан Карфагена. Лишь незначительное число их, большею частью из высшего, знатнейшего в богатейшего сословия, служило в войске и преимущественно в коннице, служба в которой, до дороговизне, была доступна только богатым людям и считалась почетнейшею, — отчасти же составляло особенную, отборную и почетную пешую дружину под названием священной. Священная карфагенская дружина служила, как кажется, телохранителями главным предводителям войск, практическим военным училищем для знатных карфагенян, рассадником карфагенских полководцев и военачальников, и отличалась как роскошью в одежде и вооружении, так и храбростью.
В случаях особенной важности или большой опасности, и прочие граждане Карфагена и других городов карфагенских были однако обязаны вооружаться. В таком случае один город Карфаген мог выставлять 40,000 чел. пехоты и 1.000 чел. конницы.
Второе место после собственных карфагенских войск занимали войска африканских данников Карфагена, происшедших из смешения карфагенян с туземцами Африки и известных в истории под названием ливио-финикиян. Этих войск было гораздо более, нежели собственных карфагенских.
Но наибольшую часть карфагенских армий составляли иноплеменные наемники. Карфагеняне набирали их в самых противоположных странах Африки и Европы, между самыми разнородными племенами их, с тем, по словам Полибия, намерением, чтобы набором разноплеменных наемников, говоривших непонятными друг другу наречиями, предупреждать заговоры, измены и возмущения между ними. Набор наемников в Африке и Европе производился чрез особо посылаемых для того правительством сенаторов, которые заключали с правителями народов и вождями племен условия о найме у них определенного числа войск и количестве денежного им жалованья. Лучшими между иноплеменными наемниками, по устройству и военному порядку, были войска испанские. Галльские, служившие у карфагенян наемниками уже с весьма ранних времен, были из числа храбрейших. Многочисленнейшую же часть карфагенских наемников составляли войска кочевых племен, обитавших в северной Африке, на всем пространстве от Египта до западного океана.
Вообще карфагенские армии, по составу, представляли большое сходство с персидскими: подобно тому, как последние заключали в себе почти все народы востока, так в первых были почти все народы запада. Состав их преимущественно из наемников достаточно объясняет, почему числительная сила их была всегда так значительна. Однако греческие и римские историки большею частью уже слишком преувеличивают ее, и исчислениям их доверять нельзя. Но во всяком случае достоверно то, что, при огромных денежных средствах Карфагена, выставить 100.000 войск ему не стоило большого труда. Всего многочисленнее карфагенские армии были, сколько кажется, во времена сицилийских войн.
В мирное время Карфаген содержал также некоторое число войск, большею частью наемных, которые составляли стражу столицы и городов в областях. Войска эти, равно как и принадлежавшие к ним лошади, склады запасов и проч., были располагаемы обыкновенно в особо устроенных для того в стенах внутренних городских крепостей (цитаделей) помещениях. В каждом городе был особый военный градоначальник, начальствовавший и всеми находившимися в городе войсками.
Говоря вообще, военное устройство Карфагена, при некоторых выгодах. имело большие недостатки и невыгоды. С одной стороны внешние неудачи не причиняли Карфагену чувствительного вреда: ему нечего было щадить и жалеть полудиких наемников, и пока у него не было недостатка в деньгах для их найма, он всегда легко я скоро мог пополнять даже величайшую убыль своих войск, ибо охотников служить в них наемниками было всегда множество. Содержание разноплеменных наемных войск согласовалось и с торговою политикою Карфагена, как объяснено выше, и с внутренним его благосостоянием, ибо народонаселение государства не было ни отвлекаемо от промышленности и торговли, ни истощаемо войною. Но, с другой стороны, наемники нимало не могли заменять природных войск, ибо в них не было ни преданности ко чуждому им государству, ни единодушия, ни благородных побуждений чести и славы. Разнородные составные части карфагенского войска не были соединены между собою никакими естественными и тесными узами, никакими общими и важными выгодами, и не составляли одного, неразрывного целого. Данники всегда были готовы восстать и отложиться, а наемники, при малейшем неудовольствии, невыдаче или даже неисправной выдаче им жалованья, либо, предложении кем-либо другим большей платы, возмущались, предавались беспорядкам и всегда были готовы обратить оружие против самого Карфагена. От того Карфаген был слаб и почти беззащитен внутри. Внезапное нападение неприятеля на собственные его пределы, от которого флоты его не всегда были в состоянии защитить его, при невозможности сверх того в скорости собрать в таком случае наемное войско, подвергало Карфаген величайшей опасности. Внутренние же войны, гораздо более опасные для него, нежели внешние, нередко поставляли его на край гибели.
К этому должно еще присовокупить важные недостатки в начальствовании карфагенскими армиями. Предводители их были избираемы (всегда из собственных граждан Карфагена) народом и большею частью не по личным способностям и дарованиям, не за заслуги и отличия, оказанные отечеству, но по особенным прихоти или благорасположению народа, либо господствующей политической партии, по знатности рода или богатству, связям или проискам. Беспрерывная же борьба политических партий и попеременное торжество одной над другими, зависть народа к победам и завоеваниям искусных или счастливых полководцев, и еще более опасение, чтобы предводители армий не употребили своей власти против свободы Карфагена — все это было причиною, что их часто сменяли, даже в продолжение самой войны, самых военных действий, отказывали ям в требуемых ими подкреплениях и денежных средствах, всячески стесняли их и наконец совершенно ограничили власть их. Уже и прежде военная власть, вполне отделенная от гражданской, была ограничена тем, что при предводителях армий во время войны постоянно находились особо назначаемые сенатом, для надзора за их действиями, сановники, от которых они более или менее зависели. Но после попытки одного полководца, именем Малха, захватить верховную в Карфагене власть и превратить ее в неограниченную военную, в 5-м веке (между 480-м и 410-м годами) учреждено было верховное судилище (герусия) из 100 сенаторов, предназначенное для обеспечения государственных устройства и учреждений от властолюбия аристократов и особенно предводителей армий. Имея постоянное пребывание в Карфагене, судилище это управляло оттуда войною и военными действиями, даже в самых отдавленных странах, составляло военные предначертания, требовало от полководцев непременного и точного исполнения их, и строго, нередко жестоко наказывало предводителей армий за отступления от них, неудачные предприятия и поражения. Естественным следствием этого было то, что военные предначертания верховного судилища были редко сообразны с обстоятельствами, беспрерывно изменяющимися на войне, — полководцы, страшась ответственности и наказания за неудачи, не отваживались на предприятия и действия смелые и решительные, и вследствие того военные действия и войны карфагенян были ведены большею частью медленно, нерешительно, вяло и слабо. И если Карфаген успел до такой степени распространить свои пределы и могущество, то этим был гораздо более обязан политике и золоту своим, и грубому невежеству своих врагов, нежели превосходству военного устройства и нравственной силе войска и народа своих. Над народами дикими и неустроенными, и над врагами бессильными, карфагеняне торжествовали более или менее легко. Но там, где они имели против себя благоустроенные, храбрые войска и искусных полководцев, там большею частью претерпевали неудачи и поражения, даже со стороны гораздо слабейшего в силах неприятеля. Победы, одержанные над ними (500-324) Гелоном, Дионисием старшим и Тимолеоном в сицилийских войнах, служат лучшим тому доказательством.
§ 102. Различные роды войск, вооружение, строй и образ действий их.

Карфагенские войска были пешие и конные, тяжелые и легкие, правильно устроенные и неустроенные. Вооружение, строй и образ действий их были, как и самый состав карфагенских армий, чрезвычайно разнообразны, ибо разноплеменные войска, составлявшие эти армии, большею частью сохраняли сооружение, устройство и образ действий, свойственные их отечественным странам.
Священная дружина была, до Диодору, пешая и тяжеловооруженная. Прочие карфагенские граждане, служившие в войске, составляли тяжелую конницу.
Ливио-финикияне сражались и пешими, и конными, и составляли, первые — часть тяжелой пехоты, а последние — часть тяжелой конницы.
Как они, так и дружина собственных граждан Карфагена были вооружены длинными копьями и имели под конец этого периода правильное устройство.
Испанские наемники составляли отличную тяжелую пехоту и отчасти тяжелую конницу. Главным оружием их был большой меч, которым одинаково можно было и колоть, и рубить.
Галлы сражались пешими (до пунических войн) и почти нагими. Главным оружием их был меч, которым можно было только рубить,
Балеарские пращники, особенно свойственные в этом периоде карфагенским армиям, отличались необыкновенно сильным и метким метанием каменьев и свинцовых пуль из пращей.
Но многочисленнейшим родом войск в составе карфагенских армий была превосходная, хотя и неустроенная, легкая конница кочевых африканских племен: массилян, массессилян, маков и маврузян, известная под общим названием нумидийской. По позднейшему свидетельству Страбона и Аппиана, она имела жалкую наружность, но отличных всадников и коней. Всадники, полунагие, едва прикрытые плащами, навернутыми на левые руки и служившими вместо щитов, либо львиными или тигровыми шкурами, вооруженные легкими дротиками и мечами, сражались на малорослых и тощих степных конях. Но воинственные, мужественные, неутомимые, довольствовавшиеся самою скудною пищею и отменно храбрые, они были и отличными наездниками: ибо росли, можно сказать, на коне и с детства свыкались с верховой ездой. Кони же их были необыкновенно крепки, быстры на скаку и неутомимы. Нападение нумидийской конницы было всегда чрезвычайно пылкое и стремительное; она не стыдилась бегства: ибо бежала только для того, чтобы, обратясь назад, снова нападать. Превосходно обеспечивая собственное войско от внезапных нападений, она в тоже время сама беспрерывно тревожила неприятеля нечаянными, частными со всех сторон нападениями, быстро и неутомимо преследовала его в отступлении и отлично вела малую войну небольшими отрядами.
Карфагеняне употребляли также на войне и в битвах, сначала — военные колесницы, а потом — слонов. Неизвестно, принесен ли ими обычай употребления военных колесниц из Финикии, или заимствован у некоторых африканских племен. Употреблению слонов на войне они научились, впрочем, по мнению некоторых писателей, у Пирра, уже перед пуническими войнами, и ввели у себя этот обычай тем легче, что Африка изобиловала слонами.
В общем строе карфагенское войско представляло странный вид. Средину или главные силы составляли: пехота и конница карфагенские, ливио-финикийские, галльские, испанские и другие. Впереди были рассыпаны балеарские пращники и построены военныя колесницы, а по флангам находились многочисленные толпы нумидийской конницы. Образ действий в бою, за некоторыми исключениями, сходствовал с тем, который был в употреблении у восточных, невежественных в военном искусстве народов.
Вообще карфагенские армии, составленные преимущественно из легких и неустроенных войск, имели все выгоды и невыгоды такого рода состава. Сверх обеспечения своего от внезапных нападений, они легко и удобно совершали большие и дальние движения. Ho, разоряя край вокруг, легкие войска лишали их средств продовольствования и удобного отступления. В армиях карфагенских не только не было никакого воинского порядка, но я происходили большие беспорядки и часто свирепствовали жестокие заразительные болезни. По причине множества лошадей (и позже слонов), их было весьма трудно перевозить морем, а от беспорядков в управлении и частых: недостатка в продовольствии и заразительных болезней, они претерпевали неизбежные, огромные потери.
О кастраметации, фортификации и полиорцетике у карфагенян нет никаких положительных сведений. Состояние их было, вероятно, более или менее, тоже, что и у современных образованных народов. Можно заметить только: во 1-х, что карфагеняне имели обыкновение всюду, где высаживали войска свои на берег, располагать их в укрепленных станах; это усматривается, между прочим, и из первого торгового договора между Карфагеном и Римом (509-го года), — и во 2-х, что самый город Карфаген был укреплен тремя рядами каменных стен, вышиною в 30 локтей (около 6-7 сажен.) с брустверами и 4-х ярусными башнями, из коих последние были построены в равных одна от другой расстояниях; стены имели 2 яруса со сводами, и в них были устроены помещения на 20.000 человек пехоты, на 4.000 чел. конницы и на 400 лошадей, с нужными для них складами продовольствия, оружия и других военных запасов. '

§ 103. Войны карфагенян.

Подробности войн, веденных карфагенянами в первые четыре века существования Карфагена (878-480) в северной Африке и на островах и берегах западной части Средиземного моря, неизвестны в истории. — Несомненным кажется, однако же, во 1-х, что с 550-го года по 480-й войны карфагенян были ведены с успехом и славою, — во 2-х, что перед началом сицилийских войн (480 г.) карфагеняне владели уже завоеванными ими: в северной Африке — землями между морем, Нумидией, Киренаикой и внутренними степями, а вне Африки — островами Сардинией, Балеарскими, некоторыми другими меньшими, частью Сицилии и даже, как кажется, Корсикою, Мадерою и Канарскими островами, — и, сверх того, основали поселения на берегах Испании и по ту сторону Геркулесовых столбов (Гибралтарского пролива), на северо-западных берегах Африки, — и в 3-х, что успехами и славою этих войн и завоеваний они были обязаны преимущественно Магону I и его знаменитому роду.
С 480-го года и до самого начала пунических войн (264), в периоде цветущего состояния Карфагена, главною целью его политики было совершенное завоевание Сицилии. — Так как к этой же цели стремились и Сиракузы, могущество которых возрастало все более и более, то между этими двумя соседственными республиками и происходили, в течение всего этого времени, почти беспрерывные, жестокие и кровопролитные войны. — В войнах этих карфагеняне претерпевали неоднократные и сильные поражения, и цели своей окончательно не достигли, однако же часто и значительно приближались к ней и едва не покорили всей Сицилии.
В первый раз карфагеняне пытались покорить Сицилию в 480-м году, в то самое время, когда на востоке Ксеркс I совершал грозное нашествие свое на Грецию. В это время в первый и последний раз мир был свидетелем союза Карфагена с персами — западных, африканских завоевателей с восточными, азиатскими, против всех вообще греков в Европе. — Готовясь к нашествию на Грецию с востока, Ксеркс предложил Карфагену союз, с теми условиями и целью, чтобы, когда персы нападут на Грецию с востока, карфагеняне напали на сицилийских и италийских греков, препятствовали им подавать помощь родной своей стране и даже совершенно вытеснили их из Сицилии и великой Греции (южной Италии). — Карфагеняне охотно согласились на предложения Ксеркса, вполне согласовавшиеся с собственною их политикою, — и в 480-м году сильные флот и войско их (по сомнительным показаниям греческих и римских историков — 300.000 челов. сухопутных войск на 2-х тысячах военных и 3-х тысячах перевозных судов), под главным предводительством Амилькара I, сына Магона I, направились к Панорму (ныне Палермо) в Сицилии. — Высадясь беспрепятственно близ Панорма, Амилькар осадил сильно укрепленный город Гимеру и. устроил два укрепленных стана: один для сухопутных войск к югу от Гимеры, а другой для морских войск и гребцов к западу от этого города, на берегу моря. — Внутри приморского стана он поместил и все вытащенные на берег суда флота. — Ферон, тиран или правитель Агригента, властвовавший также и над Гимерою, просил помощи зятя своего, Гелона, тирана сиракузскаго, который и поспешил к Гимере с 30.000 челов. Пехоты и 5.000 ч. конницы. — Расположась скрытно в лесу, на горе, недалеко от Гимеры, он перехватил письмо селинунтян, в котором они извещали союзников своих, карфагенян, что на следующий день (6-го июля 480-го года, день боя при Фермопилах), отряд селинунтской конницы присоединится в Амилькару в стане морских войск, в то самое время, когда он будет приносить в этом стане жертву Нептуну. — Гелон воспользовался этим и приказал равносильному отряду своей конницы идти в назначенные день и стан, и выдать себя за селинунтян. Впущенная в стан конница Гелонова напала на безоружных карфагенян и почти всех их истребила, в том числе и самаго Амилькара, а флот карфагенский сожгла. Узнав об успехе своей конницы, Гелон с своей стороны немедленно напал на стан сухопутных карфагенских войск и взял его приступом. Огорченные и устрашенные смертью Амилькара и сожжением своего флота, карфагенские сухопутные войска сопротивлялись слабо и искали спасения в бегстве. Гелон преследовал их и истребил до 150.000 (?) челов. Остальные собрались на одной высоте, в востоку от Гимеры, где, окруженные сиракузянами и терпя недостаток в продовольствии, принуждены были сдаться. Так повествуют Геродот и Диодор, присовокупляя, что из 300-тысячнаго карфагенского войска в Карфаген не воротилось даже ни одного (?) человека, который мог бы уведомить о бедствии, постигшем войско.
Таким образом победа сиракузян над карфагенянами при Гимере была еще решительнее, нежели та, которую несколько недель спустя (23-го сентября 480-го года) греки одержали над персами при Саламине. Следствием ее было то, что карфагеняне были принуждены заключить постыдный для них мир.
Затем в продолжение 70-ти лет (480-410 г.) история Карфагена весьма мало известна. Но, с 409-го года, войны между карфагенянами и сицилийскими греками возобновились и до самых пунических войн продолжались почти беспрерывно и с постепенно возраставшими с обеих сторон упорством, силою и ожесточением. Причинами этого были: со стороны Карфагена — то, что он в это самое время находился в наибольших своих силе и стремлении к завоеваниям, а со стороны сицилийских греков — честолюбивые замыслы Дионисия I или старшего, тирана сиракузскаго, и его преемников, клонившиеся к распространению власти Сиракуз над всею Сицилиею и великою Грециею.
В 409-м году карфагеняне вмешались в распри Селинунта и Эгесты (или Сегесты), и послали в помощь эгестинцам сильное войско под предводительством Аздрубала III (правнука Магона I). Аздрубал разбил селинунтян, осадил, взял и разрушил Селинунт (409) и, покорив Гимеру, возвратился в Карфаген, где был принят, как победитель, с большим торжеством (408). — Этот успех сильно поощрил карфагенян к завоеванию Сицилии. В 407-ш году Аздрубал был снова послан туда с войском, силы которого простирались, по Эфору-до 300.000 челов. (что весьма сомнительно), а по Тимею — только до 120.000 челов. на 2-х тысячах перевозных судов. Аздрубал за старостью взял в сотоварищи двоюродного брата своего, Имилькона II. Высадясь в Сицилии, они заложили новый город Фермы и осадили Агригент. В изобилии снабженный военными и продовольственными запасами, Агригент оборонялся упорно и долго; в карфагенском же войске появилась чума, от которой погиб и сам Аздрубал. Имилькон однако же продолжал осаду и выслал часть армии к р. Гимере, на встречу сиракузским войскам, шедшим из Сиракуз на помощь Агригенту; — но она была разбита и преследована до самого своего стана под Агригентом. После 8-ми месячной осады Агригент был наконец взят (406) карфагенянами, которые овладели в нем богатейшею добычею и провели в нем зиму. В 405-м году, разрушив его и разорив камаринский округ, они осадили Гелу, оградив себя со стороны поля укрепленною линиею, состоявшею из каменного вала с широким рвом. — Дионисий I сиракузский поспешил на помощь Геле, но, не смотря на все свои усилия, не мог воспрепятствовать взятию ее карфагенянами. Большая часть жителей Агригента и Гелы спаслись в Сиракузы. Однако Имилькон, ослабленный потерями, не считал себя в силах с успехом продолжать войну в Сицилии и предложил Дионисию мир, который этот последний принял охотно потому, что и сам находился в трудном положении. По этому миру карфагеняне, сверх прежних владений своих в Сицилии, приобрели вновь земли Селинунта, Гимеры, Агригента и некоторых других городов, а Гела и Камарина обязались платить им дань (404).
Дионисий, в течение следующих 6-ти лет (403-398), усмирив восстание сиракузян, утвердив власть свою и покорив многие сицилийские города, вооружился против Карфагена и решился совершенно изгнать карфагенян из Сицилии. — В 397 году, приказав истребить находившихся в Сиравузах и сиракузских городах карфагенян, он объявил Карфагену войну, обложил и взял островок Мотию, на котором находился карфагенский гарнизон, и, за исключением 5-ти, покорил все союзные с Карфагеном в Сицилии города.
Карфагеняне, хотя и значительно ослабленные чумою и потерями в войнах, решились однако же употребить все усилия для спасения своих владений в Сицилии. В 396-м году 300.000 челов. пехоты и 4.000 челов. конницы, с 400-ми военных колесниц (по Тимэю же только 100 000 карфагенян, к которым по высадке присоединились 3.000 сицилийцев) были посланы, под предводительством Имилькона, на 28-ми военных и 1.000 перевозных судах, в Сицилию. Близ Панорма сиракузский флот напал на карфагенский и нанес ему урон в. 50 судов и 5.000 челов. — He смотря на то, Имилькон высадился, взял Эрикс и Мотию, и чтобы отрезать сиракузян от всякой помощи из Италии и Греции, обложил на суше и море и вскоре взял приступом Мессену. Между тем он заключил союз с Гимерой и некоторыми другими городами, и взял Липару, главный город Липарских островов. Эти успехи побудили многие сицилийские города отложиться от Дионисия в присоединиться к Имилькону. Дионисий успел однако же вооружить 180 судов и собрать 30.000 челов. пехоты и 3.000 челов. конницы, с которыми направился от Сиракуз вдоль морского берега против Имилькона; — но при Катане, вследствие непослушания и нерадения предводителя своего флота, был разбит с потерею 100 судов и 20.000 челов. и обложен Имильконом в Сиракузах на суше и море. Имилькон взял приступом Ахрадину, самую обширную часть города; — но когда сиракузяне получили подкрепления из Греции и Италии, карфагеняне были постоянно отражаемы и на сухом пути, и на море. Е этому присоединилась чума, сильно свирепствовавшая между ними и чрезвычайно ослабившая их. Дионисий воспользовался тем и однажды в полночь произвел с 10-ю тысячами отборных войск внезапное нападение на два укрепленные стана карфагенян и на два отдельные укрепления их, прикрывавшие большую гавань. В тоже самое время 80 сиракузских судов напали в большой гавани на карфагенский флот. В сухопутном войске и флоте карфагенских распространился ужас и произошел величайший беспорядок, пользуясь которыми сиракузяне взяли приступом оба стана и оба укрепления, и большую часть находившихся в них карфагенских войск истребили; — флот же частью сожгли и частью потопили или истребили. При этом карфагеняне потеряли (по Диодору и Плутарху) до 150.000 челов. (?). За 300 талантов серебра Дионисий дозволил Имилькону со всеми оставшимися в живых карфагенскими гражданами ночью спастись в Карфаген. Оставшиеся же наемные карфагенские войска были отчасти взяты в плен, а большею частью поступили в сиракузскую службу. Имилькон не хотел пережить своей неудачи и уморил себя голодом. Бедственный конец его предприятия против Сицилии весьма сходствует с концом подобного предприятия афинян против нее в 415-413-м годах. Карфагеняне не отказались однако же от намерения своего завоевать Сицилию и в 392-м году послали оставленному в ней Имильконом полководцу Магону в подкрепление 80.000 наемных войск, к которым, в Сицилии присоединились еще множество сицилийцев. Магон со всеми своими силами двинулся к городу Агирию; — но Дионисий успел склонить тирана агирскаго на свою сторону и Магон был принужден заключить с Дионисием мирный договор, уступив ему город Тавромений и его земли.
Затем до 345-го года карфагеняне отчасти вели с переменным успехом войну с Дионисием старшим в Сицилии, отчасти же были в мире с ним. Но во время и после правления Дионисия II или младшего, они воспользовались, снова с целью завоевания Сицилии междоусобиями сицилийцев. Теснимые со всех сторон, сиракузяне в 347-м году просили помощи богатого Коринфа, который и послал в Сицилию войско под предводительством храброго и искусного полководца своего Тимолеона. Но в тоже время сиракузяне призвали также Икета, тирана леонтинского, на помощь против Дионисия. Икет прибыл к Сиракузам прежде Тимолеона, заключив с карфагенянами договор, в силу которого последние обязывались содействовать Икету и возвести его в звание тирана сиракузского, как скоро Дионисий будет изгнан (346). Икет уведомил коринфское правительство, что помощь Коринфа более не нужна; но Тимолеон, прибыв уже в Регий (345) и узнав, что Икет обложил Дионисия в сиракузской крепости и что карфагенский флот заграждает коринфским войскам путь в Сицилию, успел искусно и удачно обмануть предводителей этого флота, пробраться сквозь него с 10-ю судами и высадиться в Тавромение. Икет пошел ему на встречу; — во при Адране коринфяне произвели внезапное на него нападение, нанесли ему урон в. 900 челов. и взяли его стан и обозы. Адран и многие другие сицилийские города впустили Тимолеона без сопротивления и вскоре он принудил Дионисия сдать сиракузскую крепость (343). — Сам Дионисий был отослан пленным в Коринф.
Тогда карфагеняне усилили свое войско в Сицилии. Полководец их Магон вступил (342) со 150-ю судами в гавань Сиракуз, высадил около 60.000 войск, овладел частью города, и одною половиною войск осадив крепость, с другою двинулся к Катане. В отсутствии его, Тимолеон произвел сильную вылазку, истребил одну и опрокинул другую часть осаждавших, и завладел Ахрадиной. Вскоре потом, получив из Коринфа подкрепления, он освободил Мессену от ее тирана и подступил к той части Сиракуз, которая еще была занята карфагенянами. Магон был принужден удалиться из Сицилии и по прибытии в Карфаген — казнен (341).
Едва Тимолеон уснел освободить все сицилийские города, как новое войско карфагенское, силою до 70.000 челов. под предводительством двух полководцев, Аздрубала и Амилькара, переправилось на 200-х военных и 1000 перевозных судах в Сицилию (340). Тимолеон, собрав едва 11.000 войск, двинулся поспешно против карфагенян и встретил их на берегах реки Кримисса, где они были расположены станом, Появление его привело карфагенян в замешательство, которым он воспользовался для стремительного нападения на 10.000 передовых карфагенских войск, перешедших реку. Войска эти были разбиты еще прежде, нежели главные силы карфагенян подоспели к ним на помощь. Коль же скоро последние перешли через реку несколько левее Тимолеона, битва возобновилась и победа долго склонялась то на ту, то на другую сторону. Но в то самое время, когда карфагенское войско уже готовилось. охватить и окружить малочисленное войско Тимолеоново, разразилась сильная гроза с проливным дождем и градом, ударявшими прямо в лицо карфагенянам, которые пришли от того в беспорядок и, не могши устоять, начали отступать в речке. — Тогда Тимолеон произвел на них стремительное и сильное нападение с фронта и во фланг, и большую часть их опрокинул в реку. Священная карфагенская дружина защищалась храбро, упорно и долго, и вся легла на месте. — Из остального карфагенского войска 10.000 были убиты, а 15.000 взяты в плен. Сверх того в руки победителей достались все обозы и продовольственные запасы, множество повозок, оружия, золота, серебра и других сокровищ.
Это жестокое поражение карфагенян, третье после претерпленных ими при Гимере и Сиракузах, не воспрепятствовало им однако же послать в Сицилию, в том же 340-м году, на 70-ти военных судах, под предводительством полководца Гискона, новое войско, состоявшее большею частью из греческих наемников. Но Тимолеон, разбив сначала Икета, обратился против Гискона и союзника его, Мамерка, тирана катанского, и после продолжительного, кровопролитного боя близ Катаны, на берегах реки Алаба, разбил Гискона и Мамерка, нанеся карфагенянам урон в 2.000 челов. (339). Тогда Карфаген просил мира, который и был заключен в 338-м году, на выгодных для греческих городов в Сицилии условиях.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ. РИМЛЯНЕ.

I . Военное устройство и военное искусство. — § 104. Военное устройство и военные учреждения. — § 105. Различные роды войск, вооружение, строй и образ действий их. — § 106. Фортификация, полиорцетика и военное искусство вообще. — II . Войны римлян. — § 107. Войны при царях (754-509). — § 108. Войны римлян со времени введения народного правления до осады Веий (509-405). — § 109. Война с веиентянами и осада Веий (404-395). — § 110. 1-е Нашествие галлов (389-388). — битва на р. Аллии. — § 111. 2-ое нашествие галлов (366). — битва на р. Анио. — § 112. Война с тарквинянами, герниками и галлами (358). — Битва Сулпиция с галлами. — § 113. войны римлян после осады Веий вообще. — § 114. Общий вывод о войнах римлян и их характере, и об образе и искусстве ведения римлянами войны в этом периоде.

Источники: Диодор Сицилийский, Дионисий Галикарнасский, Тит Ливий, Montesquieu, Rollin, Fergussson, Niebuhr, и новейшие, указанные выше.

I.
Военное устройство и военное искусство.

§ 104. Военное устройство и военные учреждения.

Изложив начало и последующие ход я развитие военных: устройства, учреждений я искусства у восточных народов, у греков, у македонян и у карфагенян, наконец приступаем к рассмотрению их у знаменитейшего народа древности — римлян. Предмет высокой занимательности, ибо превосходство военных: устройства, учреждений и искусства римлян было одною из главнейших причин могущества, величия и славы -Рима.
Уже первые два с половиною века от основания Рима до введения народного правления (754-509) достойны всякого внимания тем, что в течение. этого именно периода получили свое начало все основные военные учреждения Рима, образовалось во всех главнейших частях своих военное устройство его, которые, развиваясь в последствии по мере и сообразно с обстоятельствами в главных основаниях до самых времен упадка Рима оставались неизменными.
Основанный за 754 г. до P. X. выходцами из Альбалонга, главного города латинян, и из других городов средней Италии, Рим был первоначально не иное что, как укрепленный притон грабителей и хищников, которые и по страсти, и по нужде жили в беспрерывной войне с ближайшими, соседственными городами и племенами, и грабили их земли. Соседи мстили хищникам нападениями на Рим, и римская военная община, не смотря на быстрое приумножение свое новыми удальцами, по необходимости должна была, и для нападения, и для обороны, относительную слабость сил своих вознаграждать правильным и хорошим военным устройством их. Но и при этом едва ли бы она устояла против усилий врагов своих, если бы все семь первых правителей или царей ее не были людьми необыкновенными. Первый из них, Ромул (754-717), основатель Рима, положил также и первые основания военным устройству и учреждениям его. Он разделил все население Рима на 3 трибы (или колена), а каждую трибу на 10 курий. Все совершеннолетние и способные сражаться римляне были обязаны находиться во всегдашней готовности к войне. Из числа их, каждая триба, в случае войны, выставляла 1.000 чел. пехоты и 100 конных вооруженных воинов. Пехота разделялась на 10 центурий или сотен, а конница на 10 декурий или десятков. Конница была набираема между знатнейшими и достаточнейшими римлянами. 3000 пеших и 300 конных воинов всех триб вместе составляли легион (названный так от слова legere, связывать, или eligere, избирать, т.е. соединенная или, что вероятнее — отборная дружина). Сверх того Ромул учредил особую дружину из 300 знатных ни отборных воинов, которые находились всегда при нем, служили ему телохранителями и должны были быстро передавать и исполнять его приказания, от чего и были названы celeres (быстрыми). Всем войском предводительствовал сам царь, а под ним начальствовали трибуны или тысячники, центурионы или сотники и декурионы или десятники. За исключением дружины 300 царских телохранителей (celeres), получавших содержание от царя, все прочие войска служили на собственном иждивении, т.е. с своим оружием и на своем продовольствии.
Таковы были первые, основные начала военных устройства и учреждений римлян. Прибавим к этому, что главную силу их составлял превосходный воинский дух римлян, источником которого было сильное чувство любви их к новому, общему отечеству своему-Риму. Отсюда проистекали все суровые военные добродетели, которыми римляне отличались при Ромуле: умеренность, мужество, деятельность и повиновение властям. Любви своей к отечеству и твердым, мудрым мерам Ромула римляне его времен были обязаны также и первыми началами воинского между ними порядка, залога не только силы и успехов, но и самого бытия подобным образом составленной военной общины.
Преемники Ромула продолжали развивать и совершенствовать военные устройство и учреждения Рима сообразно с обстоятельствами, но на положенных Ромулом основаниях и в том же самом духе. Нума Помнилий (717-679) скрепил, и упрочил их религиею. Тулл Гостилий (679-640) умножил конницу вдвое, т.е. до числа 600 чел., дабы иметь оной во всегдашней готовности на 2 легиона, ввел между римлянами телесные (гимнастические) и военные упражнения, и утвердил в римском войске воинские: подчиненность и порядок. Тарквиний Приск или старший (617-578) умножил конницу еще вдвое, т.е. до числа 1,200 чел. (на 4 легиона). Но в особенности важны военные упреждения 6-го и замечательнейшего из римских царей — Сервия Туллия (578-534). Имея в виду ограничить влияние низших и увеличить влияние высших сословий народа на общественные дела, Сервий Туллий, сверх прежнего разделения на трибы, разделил всех граждан, по состоянию и платимым податям, на 6 классов. 1-й был составлен из богатейших граждан и разделен на 80 центурий, к которым были, причислены также 18 центурий всадников и патрициев. 2-й, 3-й и 4-й классы были разделены каждый на 20, а 5-й на 30 центурий, 6-й же составлен из беднейших и неимущих граждан и из одной только центурии, хотя был самый многочисленный. Так как общественные дела, дотоле решаемые в народных собраниях по куриям, с этого времени начали быть решаемы по центуриям, то 1-й класс, в котором было более центурий, нежели во всех прочих вместе, имел в народных собраниях решительный перевес; но за то на него преимущественно были возложены военные повинности, между тем, как граждане 6-го класса были вовсе освобождены от военной службы, Сверх того Сервий Туллий 1) определил сроком вступления в действительную военную службу, граждан, обязанных оною — 17-ти летний, а сроком увольнения от нее — 45-летний возраст, т.е. набору подлежали граждане не моложе 17-ти и не старее 45-ти лет; 2) определи сроками службы: в пехоте — 16 и в случае надобности 20, а в коннице — 10 лет (или правильнее — полных 6-ти месячных походов), 3) установил, что никто из граждан, не прослужа в пехоте 10, а в коннице 5-ти лет или полных походов, не мог иметь права на получение гражданских званий и должностей; 4) к трем прежним трибам прибавил четвертую, чем увеличил число пеших воинов в легионе до 4.000 чел.; наконец 5) общее число римской конницы увеличил до 2,400 челов. (на 8 легионов).
Разделением народа и войска на классы, и войско, и военная служба были, так сказать, облагорожены и положено начало важному у римлян праву служить в войске (jus militiae). Чем более каждый из 5-ти первых классов возвышался один над другим знатностью и состоянием, тем значительнее были: право его служить в войске и сопряженные с ним обязанности и преимущества, и наоборот. 6-й же, беднейший класс, равно: граждане предосудительной нравственности, преступники, вольноотпущенники, рабы, гладиаторы или бойцы, граждане слабые, болезненные, подверженные телесным недостаткам и проч. были лишены и означенного права, и его преимуществ.
Введение народного правления (509 г.) не произвело никакого особенного изменения в военном устройстве Рима, за исключением того, что войсками во время войны, стали предводительствовать, вместо царей, два, ежегодно вновь избираемые народом, консула, которые в военное время имели над войском вне Рима власть почти неограниченную. Если в поле была одна армия, то, по жребию, один из консулов начальствовал ею, а другой оставался в Риме для управления общественными делами. Если в поле были две отдельно действовавшие армии, то каждою начальствовал консул. Наконец, если обе армии соединялись, то каждый консул начальствовал обеими поочередно в продолжение суток.
В 498 году внутренние смуты и война с латинянами послужили поводом к первому учреждению звания диктатора. С этого времени, в случаях особенной важности или крайней опасности, когда сенат и народ усматривали необходимость единства власти, обыкновенно был избираем диктатор, имевший полную власть набирать и распускать войска, объявлять войну и заключать мир, и проч., но только до минования опасности и обыкновенно, не долее 6-ти месячного срока, по истечении которого был обязан дать сенату отчет в своих действиях и в употреблении своей власти. Диктатор избирал себе сам, а иногда сенат или народ назначали ему товарища и помощника в звании начальника конницы (Magister equitum), так как сам диктатор считался непосредственным начальником главного рода войск — пехоты.
Набор войск производился, со времени введения народного правления, следующим образом: сенат определял число войск, долженствовавших быть набранными, и в назначенный день в Капитолии, а со времени учреждения народных трибунов (493 г.) большею частью вне городских стен, на Марсовом поле, один или оба консула, смотря по числу армий, производили, между собранными гражданами определенных для службы лет, набор первоначально в пехоту, а потом в конницу. По окончании набора, новонабранные воины приносили, сначала каждый порознь, а потом все вместе, присягу в верности республике и долгу, в повиновении начальникам, единодушии и мужестве. Народонаселение Рима умножилось уже до того, что в год введения народного правления (509 г.) простиралось до 440.000 чел., из коих т.е. 110.000 считалось совершеннолетних, способных, по закону, к военной службе.
В первые три века от основания Рима (754-450) римляне не имели других войск, кроме своих собственных, составленных из римских граждан: ибо редко имели союзников, а жителей покоренных городов и земель обыкновенно переселяли в Рим и давали им права римского гражданства, чем вознаграждалась убыль народонаселения от войны и побежденные были соединяемы в один народ с победителями. С 4-го же века по основании Рима или с половины 5-го века перед Р. Х. римляне начали употреблять, сверх собственных войск, войска своих союзников (Socii) — жителей городов латинских или Лация, и других. Оставляя союзникам собственные их законы и образ правления, они набирали между ними союзные легионы, которые имели одинаковые с римскими состав и устройство. Сенат назначал число войск, долженствовавших быть набранными между союзниками, место и время их сбора, и затем набор оных производился в одно время с набором римских войск и в таком же точно порядке, чрез сановников, нарочно для того посылаемых сенатом.
Из всего вышесказанного следует, что римские войска, набираемые весною перед самым походом, распускаемые осенью по окончании его и служившие на собственном содержании, были, подобно греческим до 4-го века, войсками временными и имели те же недостатки в смысле военном и государственном. Они не могли удаляться на большие расстояния от Рима, совершать дальних и продолжительных походов, одерживать прочных успехов, содержать покоренных народов в повиновении и утверждаться в их землях. Недостаток войск, постоянно содержимых правительством, при внутренних распрях патрициев с плебеями лишавших правительство возможности обращать все силы Рима против внешних врагов, был причиною, что покоренные народы беспрестанно восставали и нередко доводили Рим до самого крайнего положения, и что при всем превосходстве римлян над их врагами в устройстве войск и военном деле, при всем мужестве и храбрости. их, власть Рима распространялась и силы его возрастали весьма медленно.
Но война римлян в веиентянами и почти 10-ти летняя осаа первыми города Веий (404-395) послужили поводом к некоторым важным нововведениям в военных: устройстве и учреждениях римлян, и потому составляют замечательную эпоху в истории их. Важнейшим в числе этих новых учреждений было введение выдачи войскам денежного жалованья, продовольствия и оружия. Твердо решась покорить богатый, сильный и крайне неприязненный Риму город Веий, и предвидя, что оборона его будет упорная, а осада трудная и продолжительная, сенат римский, сам собою, без всякого требования со стороны народа, постановил, перед самым началом войны (в конце 405 или начале 404 годов), что пехота будет впредь получать из общественной казны денежное жалованье, а два года спустя (в 402 г.) даровал тоже преимущество и коннице. Жалования первоначально было назначено по 3 асса (около 6 ½ или 7 к. серебром) в сутки на каждого пешего воина, вдвое более низшим военачальникам и втрое — римским всадникам. После осады Веий, как пехоте, так я коннице начали во время войны выдавать также продовольствие, а пехоте сверх того и оружие. Продовольствие людям выдавалось хлебом в зерне, который войска сами уже перемалывали ручными мельницами и пекли из него на угольях хлеб (или правильнее лепешки). Таким образом, римские войска из временных сделались постоянными, хотя еще не вполне, и правительство, не имея более надобности распускать их, получило возможность предпринимать походы и войны, более отдаленные, продолжительные и важные, нежели прежде.
К всему вышесказанному должно присовокупить еще нижеследующее:
До 17-ти летнего возраста молодые граждане тех классов, которые имели право служить в войске, назывались тиронами (Tyrones) или новиками, и были непрерывно и тщательно приуготовляемы к военной службе, обыкновенно на Марсовом поле, под надзором и руководством военачальников и опытных воинов, не одними гимнастическими, но преимущественно военными упражнениями. Упражнение эти состояли в изучении военных: стойки, ходьбы и бега, сказании чрез преграды, влезании на высоты, плавании, действовании всякого рода оружием, ношении больших тяжестей и проч. Такого же рода, но более усиленными и разнообразными военными упражнениями были занимаемы и совершеннолетние граждане, и войска в свободное от службы время.
В этом периоде римляне редко имели более двух армий в поле в одно время, и сначала редко более двух, а потом более четырех легионов в армии; легионы же были силою, сначала в 3.300, а потом от 5.100 до 5.400 чел. (в том, числе легкая пехота и конница). Поэтому числительная сила одной римской армии простиралась первоначально от 3.300 до 6.600 чел. а позже до 20-22.000 человек.
Военачальниками в легионах были: 1) легаты пли посланные, называемые так потому, что со времени введения народного правления были избираемы сенатом и назначаемы состоять во время войны или похода при консуле, в случае отсутствия, болезни или смерти его временно начальствовать армиею, заседать в военном совете и представлять при армии доверенное лицо сената; 2) военные трибуны, которых до Сервия Туллия было по 3, а со времен Сервия Туллия по 4 (1 старший и 3 младших) на каждый легион, по одному с каждой трибы. С 444-го же года, в тех случаях, когда при распрях патрициев с плебеями, народные трибуны препятствовали набору войск, патриции противодействовали тому, ежегодно избирая военных трибунов между плебеями. Таким образом, с 444-го года в продолжении почти 80-ти лет (363 г.), за исключением нескольких диктаторов и консулов, войсками большею частью начальствовали военные трибуны, числом обыкновенно 6. Военные трибуны были избираемы, до 363-го года — консулами или диктаторами, а с 363-го года — народом. Прочими военачальниками были: 3) центурионы, назначаемые полководцем по выбору трибунов, — 4) подцентурионы, назначаемые трибунами по выбору центурионов и 5) декурионы. Частными военачальниками конницы были декурионы и поддекурионы. Союзными легионами начальствовали префекты, назначаемые полководцами.
Сначала сенат раздавал римским воинам земли побежденных народов; но, со времени введения денежных окладов жалованья, раздача земель была прекращена. Жалованье выдавалось за полный поход, хотя бы воины служили в поле и менее 6-ти месяцев. Из жалованья производился вычет за продовольствие, — одежду, оружие и ставки. Союзные войска жалования не получали, но им выдавалось: пехоте — продовольствия столько же, а в коннице — продовольствия и фуража менее, нежели римским войскам.
Военные тяжести при войске в походе состояли из оружия, поклажи и продовольствия, носимых воинами на себе, и из повозок и вьючного скота с ставками и нужными военными запасами и принадлежностями. Римляне считали и называли военные тяжести препятствиями (impedimenta) для войска я потому старались, по возможности, переносимые воинами на себе — увеличивать, а перевозимые за войсками — уменьшать.
В продолжение всего этого периода римские войска отличались превосходными воинскими духом я порядком, которые были неослабно поддерживаемы чрезвычайною строгостью военных законов и поощряемы почетностью и щедростью наград. Римские легионы были всегда непобедимы, когда в них соблюдался строгий воинский порядок, и тогда только подвергались поражениям, когда полководцы допускали ослабление его. Наказания за военные преступления состояли: 1) в смертной казни отсечением головы, совершаемой как над отдельными лицами, так и над целыми частями войск, в которых казнили 10-го человека, а иногда и более, что называлось децимацией. (decimatio), 2) в телесных наказаниях, 3) в денежных пенях и 4) в посрамлении. Награды за отличия и заслуги военные состояли, для простых воинов и низших военачальников — в производстве в высшие классы войск и чины, в увеличении жалованья, в различных дарах: богатом оружии, венках и венцах, ожерельях и проч., раздаваемых в присутствии целого войска или народа, в даровании различных льгот и преимуществ, и проч. а для полководцев — в большом триумфе (triumphus) и малом. (ovatio).
В заключение должно упомянуть о некоторых военных обычаях, бывших уже с самых первых времен в употреблении у римлян. Так войну они объявляли через фециалов или жрецов, нарочно для того учрежденных Нумою Помпилием в числе двух, но впоследствии постепенно умноженных до числа 5-ти, 10-ти и более. Фециалы были отправляемы к тем народам, со стороны которых римляне считали себя оскорбленными, требовали от них удовлетворения и, в случае отказа, бросали на их землю окровавленное копье, что и означало торжественное объявление войны. Перед началом каждой войны и каждой битвы римляне, подобно грекам, совершали религиозные обряды: моления, жертвоприношения, наблюдения над полетом птиц и внутренностями животных, и. т.п. Войско, по объявлении ему полководцем о намерении своем вступить в битву, подкрепляло себя пищею, вооружалось, строилось в боевой порядок и затем нападало на неприятеля с боевым криком (barritus), при звуках военной музыки. После битвы, в случае победы, вся добыча была собираема и распределяема по установлению, с величайшими порядком и справедливостью.

§ 105. Различные роды войск, вооружение, строй и образ действий их.

Главным, многочисленнейшим и лучшим родом войск у римлян была пехота. По вооружению и образу действий она была тяжелая и легкая. Вообще до осады Веий граждане более достаточные были вооружены лучше и тяжелее и составляли тяжелую, а граждане бедные, вооруженные хуже и легче, легкую пехоту. Должно полагать, что в первые времена легкой пехоты было более, нежели тяжелой. Со времени разделения Сервием Туллием народа на классы, я войска были также разделены на 5 классов, отличавшихся один от другого вооружением, строем и образом действий. Первый или богатейший имел, подобно греческим гоплитам, полное оборонительное и нападательное вооружение: шлемы, грудные латы или кольчуги, ножные латы, щиты, мечи и длинные копья, 2-й класс не имел ножных лат, 3-й ни грудных, ни ножных, а 4-й шлемов,5-й же класс был вооружен, подобно греческим псилам, одним метательным оружием, а оборонительного не имел вовсе.
Конница у римлян была малочисленнейшим и худшим, хотя и почетным, родом войск. До Сервия Туллия она составляла 1/10, а со времен Сервия Туллия с небольшим 1/13 числа пехоты. Причинами такой малочисленности et, в сравнении с пехотою, были: недостаток лошадей у римлян, гористые свойства Италии и предпочтение, оказываемое римлянами пехоте перед конницею. По тем же причинам конница римская всегда была весьма посредственной доброты и гораздо хуже римской пехоты. Сна чала она имела вооружение весьма простое и легкое: небольшой кожаный щит, длинное, легкое и гибкое копье и меч. С ходом времени вооружение ее сделалось сложнее, тяжелее и лучше, состояло из шлемов, грудных и ножных лат, щитов, мечей и копий. Последние были довольно легки и одинаково удобны для действий как тяжелой, так и легкой конницы, и даже, в случае надобности, в пешем строе.
Вообще первоначальное вооружение римских войск было сходно с вооружением войск греческих и, вероятно, заимствовано римлянами, также как и латинянами, у италийских греков. Это тем вероятнее, что римляне с самых первых времен существования Рима всегда заимствовали у народов, с которыми воевали, все, что находили у них лучшего в вооружении и устройстве войск. Так, например, уже в первых войнах с сабинянами, Ромул заимствовал у них большие их щиты, которыми заменил прежние малые или аргивские.
Первоначальные: строй, образ действий и вообще тактика римских войск были, также, как и вооружение их и, вероятно, по тем же причинам, подобны греческим. Легион, разделенный на 3 (по числу триб) большие части или отделения и на 30 меньших иди центурий, строился и действовал подобно греческой фаланге. Четыре первые класса войск, составляя тяжелую пехоту, стояли один вплоть позади другого в 2 и иногда в 3 шеренги каждый, — 5-й же класс, составляя легкую пехоту, действовал в рассыпную и определенного места в строе не имел. Таким образом легион имел в глубину — от 8 до 12 шеренг, во фронте же — 3-х тысячный от 250 до 375, а 4-х тысячный от 333 до 500 рядов. Конница располагалась обыкновенно по флангам тяжелой пехоты.
Но одинаковые причины имели у греков и у римлян совершенно различные действия и последствия. При одинаковой, и в Греции, и в Италии, гористой, пересеченной местности, греки навсегда сохранили, римляне же, напротив, вскоре изменили и вооружение своих войск, и строй, и образ действий их в виде фаланги. Убежденные в необходимости часто раздробляться на мелкие отделения, иметь большее число легкой пехоты и возможность несколько раз сряду возобновлять бой со свежими силами, римляне не могли свыкнуться с совершенно неспособным в тому, хотя твердым и непроницаемым, строем в виде фаланги и мало по малу начали совершенствовать его, стараясь придать ему более ломкости, удободвижимости и средств вредить неприятелю издали и возобновлять несколько раз бой. С этою целью они причислили 4-й класс воинов в легкой пехоте, а первые три класса начали строить в тря линии так, что воины 1-го, как надежнейшие, находились в 3-й, задней, 2-го во 2-й, а 3-го в 1-й линиях, и что в каждой линии центурии строились с известными промежутками, для большего удобства прохождения одной линии сквозь другую. Это был первый усовершенствованный строй легиона по центуриям, употреблявшийся уже, как кажется, в первые времена по учреждении народного правления (с 509 г.). Позже этот строй был еще усовершенствован тем, что центурии в 3-х линиях тяжелой пехоты стали строить с промежутками, равными длине их фронта и притом в шахматном порядке, для удобства прохождения центурий задних линий сквозь промежутки передних целым фронтом, без вздваивания. От этого строй в шахматном порядке и был назван квинкуциальным (quincuncialis) или шахматообразным. Он впервые был введен, как полагают, знаменитым диктатором Фурием Камиллом во время осады Веий (в 395 г.) и в главных основаниях сохранялся в неизменность до пунических войн.
Вместе с изменением строя легиона изменилось и вооружение войск, преимущественно тяжелой пехоты. Длинные и тяжелые греческие копья были заменены более короткими и легкими (hasta), и тяжелыми полукопьями или дротиками (pilum). Те и другие могли быть употребляемы и как ручное, и как метательное оружие, были гораздо удобнее для действий в горах и лесах, нежели греческие копья, я вместе с тем имели все нужные условия для удобного действия против конницы. В легкой пехоте, за исключением стрелков и пращников, луки и пращи были заменены легкими дротиками. Наконец употребление мечей, как главного оружия для решения боя, стало постепенно более и более распространяться и укореняться у римлян.
Изменением и усовершенствованием вооружения, точно также, как и строя своих войск, римляне были много обязаны Камиллу. Так, между прочим, при втором нашествии на Рим галлов (366 г.), чтобы ослабить страх, внушаемый ими римским войскам, он дал последним новое вооружение, более сообразное с вооружением и образом действий галлов. Зная по опыту, что главным оружием галлов были большие, тяжелые мечи, а опаснейшим мгновением битвы с ними — первый натиск их, он дал римским воинам стальные шлемы, щиты, окованные по краям железом, и длинные полукопья или дротики, и научил их сверх того, как искуснее и успешнее действовать последними в рукопашном бою с галлами.
В конце этого периода (в половине I V века пред P. X.), строй и образ действий легиона и различных родов войск в нем, в порядке квинкунциальном, были нижеследующие:
Воины 2-го класса стояли уже не во 2-й, а в 1-й линии, почему и были названы принципами ( principi ), — вои н ы 3-го класса — во 2-й линии и от гаст, которыми были вооружены, названы гастаталги (hastati), — а воины 1-го класса — в 3-й линии и потому названы триариями (triarii). Принципы, гастаты и триарии составляли тяжелую пехоту легиона, в числе 3.000 человек. В этом числе, триариев было, как кажется, всегда 600 человек. Принципов же и гастатов вместе 2.400 чел., а порознь каждых иногда более, иногда менее 1,200 человек. Воины 4-го и 5-го классов, называвшиеся, первые — рорариями, а последние акценсами, составляли легкую пехоту, в неодинаковом числе, от 1.000 до 1.600 челов., — в обыкновенном строе образовали две задние линии, в бою же действовали в рассыпную и определенного места не имели. Каждая линия тяжелой пехоты делилась на 15 центурий, а каждая центурия принципов и гастатов состояла из 2-х центурионов, 60 воинов, одного трубача и одного знаменоносца, всего из 64 человек и строилась в 10 рядов во фронте и 6 шеренг в глубину. Центурии триариев имели вдвое менее рядов и протяжения во фронте, но туже глубину. Промежутки между центуриями были равны длине фронта последних, а линия от линии находилась в расстоянии от 30 до 50 шагов. Центурии принципов и гастатов были располагаемы в шахматном порядке, последние против промежутков первых.
При легионе состояли: 300 чел. конницы и 300 чел. стрелков и пращников. Конница располагалась, в обыкновенном строе- по флангам тяжелой пехоты, а в бою — смотря по обстоятельствам, то на обоих флангах, то на одном, то позади пехоты. В бою она нередко спешивалась и этим иногда (как, например, в битве при Велитрах в 486 и при Сутрие в 379 году) даже решала победу. Стрелки и пращники, подобно легкой пехоте легиона, действовали в рассыпную и не имели определенного места.
Таким образом римский легион. в полном своем составе с начальствующими чинами, имел от 5.100 до 5.400 человек. Квинкунциальный строй его очевидно и значительно превосходил во всех отношениях строй греческой фаланги и справедливо должен быть призван важным усовершенствованием в тактике римских войск.
Общий строй римской армии был подобен строю легиона, т.е. армия строилась большею частью в две линии с резервом, имея конницу по флангам. Иногда случалось, однако же, что между двумя линиями пехоты был располагаем резерв из пехоты и конницы, триарии были оставляемы в стане позади армии, для охранения его, конница была располагаема между линиями пехоты, либо за флангами или срединою их и т.п.
Со времени изменения строя римского легиона в строй по центуриям и квинкунциальный, армии римские, особливо более многочисленные, нежели обыкновенно, редко могли находить совершенно ровные и открытые места для боя. А потому с этого времени битвы римлян представляют более примеров применения расположения и действий войск к различным видам местности и в них часто усматривается расположение римских армий флангами к рекам, горам и лесам, в долинах и на высотах. Впрочем, действия римских армий в бою были еще очень просты. Римляне производили нападения свои обыкновенно в параллельном боевом порядке и в случае превосходства своего в силах — большею частью обоими. своими крылами, в одно время или последовательно, на оба крыла неприятеля, во фланг и в тыл, посредством захождения, для того, чтобы охватить и со всех сторон окружить неприятельское войско. В случае же превосходства сил на стороне неприятеля, они старались достигнуть той же цели посредством особо назначаемых для того отрядов, обыкновенно конных, скрытно посылаемых в обход или располагаемых в засаде. Иногда они производили также нападения в строе на подобие клина — на средину неприятельского войска, с целью прорвать ее и разбить оба крыла отдельно. Нападений же в косвенном боевом порядке на один из флангов неприятельского войска не усматривается. Каков впрочем ни был образ нападения римских армий, отличительными чертами битв римлян уже с самых первых времен вообще были: во 1-х, то, что битвы эти почти всегда были наступательные, а не оборонительные, так как у греков; по крайней мере римляне всегда старались сами первые нападать на неприятеля, — и во 2-х, то, что в битвах главные: внимание и усилия римлян были обращаемы на беспрерывные поддержание и возобновление боя свежими силами. В этом заключается существенное отличие римской тактики от греческой и значительное превосходство первой над последнею.
Что касается походных движений и порядка расположения войск в станах, то в продолжение всего этого периода римляне имели о них, как кажется, еще весьма несовершенные понятия. В станах они располагались первоначально под открытым небом, позже в ставках из овечьих шкур, а в зимних походах, со времени осады Веий, в шалашах, но без всякого определенного, постоянного порядка. Притом как в станах, так и в походных движениях они не соблюдали надлежащих мере предосторожности, от чего нередко подвергались нечаянным нападениям или попадали в засады. Вообще полевая, охранная служба легких войск еще была у них в большом несовершенстве. Зато, с другой стороны, римская армии отличались быстротою своих движений и строгим воинским порядком, который соблюдали как на походе, так и в станах. Они легко могли производить и часто производили движения весьма быстрые и усиленные, хотя и не очень дальние; ибо круг военных действий римлян в этом периоде ограничивался еще пространством не далее 100 верст от Рима — к северу, востоку и югу.

§ 106. Фортификация, полиорцетика и военное искусство вообще

Фортификация и полиорцетика были еще мало развиты у римлян в этом периоде, хотя правила их, более или менее заимствованные у народов Италии и италийских греков, были известны римлянам уже с ранних времен.
Так, не смотря на ранний обычай располагаться каждую ночь в укрепленных станах, римляне, по свидетельству Тита Ливия, до самой войны с Пирром, в начале 3-го века перед Р. X., станы свои располагали весьма неправильно. Укрепления станов состояли из земляной насыпи со рвом впереди, тыном, утвержденным на гребне вала, и с выходами или воротами. Станы свои римляне располагали преимущественно на ровных и открытых местах, либо на отлогих скатах, но иногда и на высотах или пересеченной местности.
Искусство укрепления городов было развито у римлян более, нежели искусство укреплять станы и брать города осадою, но имело общие ему у всех народов древности черты. Обширнее, лучше и. важнее всех были, как естественно, укрепления Рима. По свидетельству Тита Ливия и Дионисия Галикарнасского, первым действием Ромула при основания Рима было начертание (посредством борозды, проведенной сохою), на горе Палатинской, четвероугольника, на краях которого долженствовали быть возведены стены, а внутри — здания нового города. При этом на боках четвероугольника назначены были места для 4-х городских ворот, а впереди и позади черты, назначенной для городских стен, оставлено пустое пространство (pomoerium), на котором запрещено внутри — строить дома, а извне — возделывать землю. Стены Ромулова четыреграннаго Рима, (Roma quadrata) были не иное что, как земляной вал с тыном и рвом. Тарквиний Приск оградил Рим каменными стенами и башнями, и в 614 году начал постройку знаменитого Капитолия или замка (цитадели) Рима на Капитолийском холме (прежде сатурновом, часть которого называлась Тарпейскою скалою). При Сервие Туллие Рим уже был обширным и сильно укрепленным городом, расположенным, сверх Палатинской горы, на шести других, окружавших ее холмах (почему и назван седмихолмным, Urbs septicollis seu septimontium). Вообще хорошим и сильным укреплениям своим Рим был весьма много обязан царям, которые ничего не жалели ни для украшения, ни для укрепления его, и большую часть общественных: добычи и казны употребляли на эти два предмета. Тарквиний Гордый, расточительностью своею, между прочим, и на них, даже истощил общественную казну и, предприняв, для пополнения ее, несправедливую осаду богатого города Ардеи, подал тем недовольным им римлянам повод в изгнанию его со всем его родом (509 года). Капитолий окончен постройкою уже по уничтожении царской власти. Он состоял собственно из трех храмов: Юпитера, Юноны и Минервы, отделенных один от другого стенами, и имел всего до 200 футов длины и 185-ти ширины. В 390-м году Рим и укрепления его, за исключением Капитолия, были разрушены галлами, но вскоре потом восстановлены.
Неприятельские города римляне первоначально брали преимущественно внезапным нападением, приступом посредством эскалады или всхода на стены по лестницам, образуя из щитов черепаху, или же разного рода военными хитростями. Но вскоре они начали, для овладения ими, постепенно употреблять различные искусственные работы и средства, как-то: подкопы, штурмовые щиты (первые употреблены в l-й раз при осаде Фиден, в 617 году, а последние — при осаде Суессы-Пометии, в 502 году), и др. За всем тем и не смотря на частые осады, которые они были принуждены производить, полиорцетическое искусство у них до самой осады Веий развивалось довольно медленно. Продолжительность самой осады Веий, сверх силы этого города и мужественной, упорной и искусной обороны его жителей, доказывает также и то, что римляне в это время были еще не весьма искусны в полиорцетике. Осада Веий весьма замечательна, впрочем, тем, что в ней они впервые начали устраивать контр — и циркумвалационные линии, и насыпи (agger) для прикрытого подступа в городским стенам. На 9-й год осады (395) Веий были взяты Камилдом посредством подземнаго хода в средину города и храма Юноны, служившего ему замком или цитаделью. Co времени осады Веий успехи полиорцетики у римлян становятся несколько быстрее и значительнее; — но полные: развитие и усовершенствование ее произошли уже в следующем периоде, во время и особенно после пунических войн.
С достоверностью неизвестно, но очень вероятно, что в пространстве времени от осады Веий до войн с самнитянами (395-343) римляне начали впервые употреблять при осадах катапульты, заимствовав их у сицилийских греков, у которых они были в употреблении со времени изобретения их, по свидетельству Диодора сицилийского, в 397-м. году или около того временя, Дионисием сиракузским старшим. Стенобитные же орудия римляне начали употреблять позже.
Сообразив все, что сказано выше о различных отраслях военного искусства у римлян в этом периоде, о состояния его вообще в это время можно сделать нижеследующее заключение:
Особенные склонность и способность римлян к войне, необходимость вести ее для собственных усиления я защиты против многочисленных врагов, беспрерывные войны, бывшие следствием того, многообразная военная опытность, приобретенная в них, и постоянное стремление римлян к усовершенствованию всего, что относилось к войску и военному делу — все это, вместе взятое, было причиною, что военное искусство у римлян уже в этом периоде получило превосходные основания и, говоря вообще, сделало, в особенности со времени осады Веий, довольно значительные успехи, а около половины 4-го века перед P. X. находилось уже на довольно высокой степени развития и совершенства, по крайней мере сравнительно с состоянием его в тоже время у народов Италии и италийских греков. В некоторых же отраслях своих, особенно в тактике, оно сделало даже большие успехи и едва ли не стояло уже выше военного искусства греческого. Так легион уже в конце этого периода имел важные преимущества над греческою фалангою: 1) в государственном отношении — тем, что устройство его находилось в теснейшей связи с политическим и гражданским устройством Рима и с воинственными правами, обычаями и духом римлян, соединяло в себе все выгоды в отношении к внутреннему управлению Рима и вполне соответствовало устройству, образованию и управлению вооруженных сил его, и 2) в тактическом отношении — превосходными: вооружением и обучением воинов, тесным соединением всех родов войск в одно нераздельное, самостоятельное целое, ломкостью, гибкостью и удободвижимостью своего строя и отличною способностью своею поддерживать и возобновлять бой взаимными: подкреплением и сменою линий.

II.
Войны римлян.

§ 107. Войны при царях (754-509).

С самого основания Рима и в продолжение всего этого периода римляне вели почти беспрерывные войны с ближайшими соседственными народами средней Италии: сабинянами, эквами, волсками, латинянам, герниками, аврунками и этрусками, а с 389-го года и с галлами, водворившимися в северной Италии.
В самом начале, войны эти были не иное что, как набеги, производимые: римлянами на земли и городки ближайших их соседей, с целью грабежа, а этими последними — на Рим и его земли, в отмщение за грабежи и хищничества римлян. При этом римляне, отбив у соседей хлеб, скот и нужных для своего усиления пленников, возвращались с добычею в Рим, или же нападали на ближайшие городки, стараясь взять их, не осадою или обложением, но приступом, хитростью либо изменою. Если они успевали в этом, то или разрушали города, или ставили в них гарнизоны, или переселяли жителей их в Рим. В случае же неуспеха возвращались, по истощении продовольствия, в Рим, разграбив и разорив край. При набегах соседей, они смело шли им на встречу, вступали с ними в бой и большею частью с успехом отражали их и принуждали к миру. Таким образом они, даже в в обороне, действовали преимущественно наступательно и окончательный успех был почти всегда на их стороне. За всем тем до Тулла Гостилия, 3-го римского царя (679-640), войны их, кроме выгод, приобретаемых. грабежом, взятием нескольких ближайших городков, основания по близости нескольких поселений и умножения числа римских граждан пленниками и переселенцами, никаких важных и прочных результатов не имели.
Но война, происшедшая, вскоре по воцарении Тулла Гостилия, между римлянами и жителями Альбы-Лонги, главного города латинян, имела уже, по своим последствиям, большее значение и в политическом, и в военном отношениях. В самом начале война эта была решена единоборством в пользу римлян (676) и имела следствием подданство им альбанцев. Но три года спустя (673), царь или вождь альбанцев, Метий Суффетий. втайне возбудил фиденатов и веиентян против римлян, обещая в битве обратить оружие свое против этих последних. Фиденаты и веиентяне вооружились и собрали войска свои в Фиденах. Узнав об этом, Тулл Гостилий перешел с римскими и альбанскими войсками через реку Анио и в происшедшей при Фиденах битве разбил веиентян и фиденатов. За измену же Метия Суффетия во время битвы, он казнил его, а город Альбу-Лонгу вскоре после того взял и стены ей: о разрушил, а жителей переселил в Рим (673).
Покорение римлянами Альбы Лонги было первым шагом к распространению ими своей власти в Италии. С этого времени они начали стремиться к проставлению Рима в главе союза латинских городов, а сообразно с тем и войны их стали отличаться от предшествовавших отчасти тем, что ведены были силами болев значительными и с целью более важною, и что круг военных действий римлян уже несколько распространился против прежнего. Но, как и прежде, войны римлян имели характер набегов и окончательный успех в них оставался почти всегда на стороне римлян. Общим же результатом их было утверждение римлянами власти своей над Лацием.
Вообще войны римлян при царях были свойства преимущественно наступательного, ведены с большими энергиею и решительностью, и ознаменованы почти постоянными успехами, чему главными причинами были: единство царской власти, хотя и ограниченной сенатом и народом, высокие личные дарования римских царей, единодушие римлян я первое, сильное развитие страстей я деятельности их, при отличном с самого начала военном устройстве их.

§ 108. Войны римлян со времени введения народного правления до осады Веий (509 405).

По уничтожении царской власти и введении народного правления, беспрестанные и жестокие распри патрициев и плебеев, и происходившие от того внутренние смуты, ослабив внешнюю военную деятельность Рима, изменили отчасти и характер войн его. Пользуясь раздорами римлян, союзники Рима беспрестанно отлагались от него, составляли между собою и с другими народами средней Италии сильные союзы против него и нападали на римлян в собственных их владениях и иногда на самый Рим. Близкая опасность пробуждала однако же в римлянах чувства любви к отечеству и единодушия, и предводимые доблестными и искусными вождями, они успевали отражать врагов и даже неоднократно одерживали над ними блистательные успехи. Но распри и смуты, затем снова возраждавшияся между ними, препятствовали им пользоваться этими успехами и одерживать новые, дальнейшие и, таким образом, при недостатке постоянных войск, войны их в эти с небольшим 100 лет были уже свойства преимущественно оборонительного, сохраняя впрочем прежний характер набегов и, по прежнему, и в самой обороне являя смелые наступательные действия против неприятеля.

109. Война с веиентянами и осада Веий (404-395).

В 405 году римляне решились раз на всегда положить конец беспрерывным козням веиентян в средней Италии против Рима и нападениям их на него и на римские земли. С этою целью положено было осадить и взять Веий — предприятие весьма трудное: ибо Веий, многолюднейший город в Этрурии, был сильно укреплен и местностью, и искусством, снабжен на несколько лет продовольствием и со стороны жителей его должно было ожидать упорнейшей и продолжительной обороны. Но римляне не устрашились этого и приняли все меры для деятельнейшего и успешнейшего ведения осады и войны. Набрано было многочисленное войско, составленное большею частью из вольнослужащих, — сенат положил выдавать пехоте жалованье и в 404 году римское войско, предвидимое 6-ю военными трибунами, осадило Веий. Сначала осада шла медленно, потому что римляне были принуждены отрядить против волсков часть войска, ко-торая воротилась тогда только, когда, разбив волсков в двух битвах, взяла и разрушила один из их городов, Артену. Веиентяне, усилив укрепления города и храма Юноны, встретили римлян упорнейшим сопротивлением. He надеясь взять Веий открытою силою, военные трибуны решились принудить город этот к сдаче голодом и для этого окружили его циркум- и контрвалационными линиями, положив продолжать осаду и в зимнее время, и расположив войска на зиму в шалашах. Веиентяне производили частые и сильные вылазки, и нередко ночью разрушали осадные работы римлян. В одной из таких ночных вылазок, они нанесли римлянам большой урон в людях и сожгли все осадные машины их. При вести об этом, часть достаточных граждан Рима добровольно вызвалась поставить и образовать конницу, а плебеи — служить в пехоте, обещая возвратиться из под Веий не прежде, как по взятии этого города. Сенат, в благодарность за то, установил и коннице, подобно пехоте, производить денежное жалованье, а плебеям, добровольно вызвавшимся на службу — считать года оной подобно войскам, служившим по набору. По прибытии под Веий, новое римское войско не только восстановило разрушенное, но и сделало новые работы и машины, и деятельно повело осаду (402). Вскоре однако римляне претерпели неудачу вследствие несогласий, произшедших между двумя военными трибунами, начальствовавшими под Веиями, М. Сергием и Л. Виргинием. Фиденаты и фалиски соединили свои силы и напали со стороны поля на ту часть римской контрвалационной линии, в которой начальствовал Сергий. В тоже время осажденные произвели сильную вылазку. Виргиний не поддержал Сергия и войска последнего, разбитые, бежали в другую часть укрепленных линий, большею же частью и с ними сам Сергий — в Рим (401). Затем в продолжение двух следующих лет (400-399) осада Веий производилась медленно и без особенно примечательных событий: римляне не претерпевали поражений, но и не одерживали успехов. В 398 году капенаты и фалиски напали на укрепленные линии римлян, и в тоже время веиентяне произвели вылазку; но те и другие были отражены с большим уроном. В 397 г. Римляне разорили земли капенатов н фалисков, а в 396 году с уроном отразили тарквинян, вторгнувшихся в римские владения для грабежа. Но в 395 году двое из 6-ти военных трибунов, Титиний и Генуций, посланные против капенатов и фалисков, попали, по излишней запальчивости и собственной неосторожности, в засаду и претерпели поражение. Весть об этом, увеличенная молвою, произвела, такой страх в римском войске под Веиями, что оно почти все разбежалось, и в Риме с ужасом ждали уже нападения капенатов и фалисков. В этих трудных и опасных обстоятельствах избран был в диктаторы Фурий Камилл, которого, по словам Тита Ливия, сама судьба предназначила для взятия Веий и спасения отечества. Камилл был уже перед тем военным трибуном и отличился редкою храбростью и замечательными военными дарованиями. С назначением его, немедленно и Римляне ободрились, и дела приняли другой оборот. Строго наказав воинов, малодушно бежавших из под Веий, он набрал новое войско, усилил его союзными войсками латинян и герников, пошел против капенатов и фалисков, и не только разбил их, но овладел их станом и богатою добычею в нем. Затем он повел войско свое под Веий и стеснил обложение этого города, восстановив и в римском войске, и в его действиях строгий порядок, прекратил малые и бесполезные стычки, ежедневно происходившие на пространстве между городом и римскими укрепленными линиями, заставлял войска производить работы нужные и полезные, и устроил много новых укреплений. Убедясь однако, сколько труда и опасности представляло овладение городскими стенами приступом, в щадя жизнь римских воинов, он начал устраивать подземный ход в середину храма Юноны. Для ускорения и облегчения работы, он разделил работавших на 6 смен, каждая из которых рыла землю, днем и ночью, в продолжение 6-ти часов. Когда подземный ход был подведен под храм Юноны, Римское войско устремилось со всех сторон на приступ городских стен, и между тем, как веиентяне были заняты отражением его, отряд отборнейших воинов, вскрыв подземный ход, овладели храмом Юноны, напал на веиентян с тыла и отворил римскому войску ворота. Ворвавшись в город, римляне произвели в нем жестокое кровопролитие, которое кончилось бы истреблением всех веиентян, если бы человеколюбивый Камилл не повелел щадить безоружных и сдававшихся в плен. Город был разграблен и обращен в римское поселение. Римляне овладели в нем несметными богатствами, а военнопленников продали в неволю (395). Покоритель Веий, Камилл был почтен триумфом, но вскоре, обвиненный народными трибунами в несправедливом назначении части добычи и во властолюбии, удалился в город Ардею.
Таков был конец войны с веиеитянами и осады Веий, представляющих сходство с троянскою войною и осадою Трои тем, что Веии также были осаждаемы около 10-ти лет и взяты наконец не приступом, а хитростью.

§ 110. 1-е нашествие галлов (389-388). Битва на реке Аллии.

Шесть лет спустя по взятии Веий (389), Рим впервые подвергся нашествию с севера новых, страшных врагов — галлов. Нашествие это было гораздо опаснее, нежели все набеги соседственных народов средней. Италии дотоле, и едва не сокрушило Рима совершенно.
Одно из племен сеннонских или кельтических галлов, уже давно поселившихся в северной Италии, вторглось, под предводительством вождя своего, Бренна, в Этрурию и осадило Клузий, город, с давних времен союзный с Римом. Жители Клузия просили помощи Рима. Римляне отказали им в войсках, но отправили трех послов из рода Фабиев к Бренну, дабы переговорами склонить его к снятию осады Клузия и к миру. Но высокомерные требования Фабиев Бренн отвергнул с равною гордостью и продолжал осаду Клузия. Тогда Фабии, нарушив права своего звания, побудили клузиян произвести вылазку и сами стали во главе их; но были узнаны в бою и Бренн потребовал от римлян удовлетворения за эту обиду. Римляне, вместо наказания Фабиев, назначили их военными трибунами и начали набирать войско. Тогда Бренн немедленно двинулся на Рим, с храбрым и опытным в военном деле войском, силою около 70-ти тысяч человек. Главные между римлянами виновники этой войны были избраны предводителями римских войск и с 40 тысячами оных, наскоро собранными и худо вооруженными, двинулись на встречу галлам, с такою же уверенностью в победе, как будто шли против обыкновенных своих врагов средней Италии. Оба войска сошлись на половине пути, на берегу р. Аллии. Римляне построились в боевой порядок левым флангом к Тибру, а правым к одной высоте, позади которой поставили отряд войск в засаде. Бренн напал первоначально на этот отряд, опрокинул и почти совершенно истребил его, а затем и все правое крыло римлян. Левое же, пораженное ужасом, рассеялось в беспорядке. Разбитое римское войско бежало через Тибр в Веий, а Бренн, взяв стан римлян, двинулся к Риму. Но опасаясь засады и подступа к неизвестному ему городу ночью, он расположился станом между рекою Анио и Римом. В Риме между тем распространился такой ужас, что все сокровища были поспешно отправлены в город Цэры, а большая часть жителей спаслась бегством. Сенаторы же и прочие правительственные лица заперлись в Капитолии со всеми, способными сражаться гражданами, какие только остались в Риме. На 4-й день после битвы при Аллии, галлы вступили беспрепятственно в Рим, несколько дней сряду грабили его и наконец сожгли и разрушили, после чего напали на Капитолий, но отраженные с уроном, обложили его половиною своего войска, дослав другую к Ардее для сбора продовольствия. Камилл, находившийся в это время в Ардее, ночью наскоро собрал в этом городе сколько мог войск, и внезапно напав на ту часть галлов, которая была послана к Ардее и расположилась по близости без всяких предосторожностей, почти всю ее истребил. Тогда римский сенат вызвал его из изгнания и назначил во второй раз диктатором. Присоединив к себе римские войска, спасишиеся, после битвы при Аллии, в Веий, и имея всего около 20.000 человек, Камилл двинулся к Риму. Здесь между тем галлы снова произвели приступ к Капитолию и снова были отражены. Обложение Капитолия продолжалось уже почти 6 месяцев. Между галлами сильно свирепствовали заразительные болезни, а римляне, заключенные в Капитолии, не вмели более продовольствия. Крайность положения вынудила их наконец вступить с галлами в мирные переговоры. Уже они согласились купить мир ценою 1.000 талантов золота, как вдруг в Риме явился Камилл с войском (388 г.), объявил, что не золотом, а мечом должно избавиться, от врагов и спасти Рим, и что он, как диктатор, уничтожает заключенный с галлами, без его ведома, договор. Следствием этого был жаркий и кровопролитный бой в самом Риме, кончившийся совершенною победою римлян. Галлы были разбиты, прогнаны, преследованы, в недальнем расстоянии от Рима вторично разбиты и большею частью истреблены, а остатки их совершенно изгнаны из римских владений.

§ 111.
2-е нашествие галлов (366 г.). Битва на реке Анио.

Новое нашествие галлов на Рим в 366 году, побудило римлян избрать Камилла, уже 80-ти летнего старца, в 5-й раз диктатором. Дав римскому войску новое вооружение, он двинулся против галлов и встретил их на берегу р. Анио, расположенных в неукрепленном стане, ибо они были уверены в победе. Камилл поставил набольшую часть своего войска на гребне высот, лежавших в недальнем расстояния от стана галлов, а главные свои силы расположил скрытно за скатом этих высот. Расположенный таким образом, он оставался в бездействии, как бы из робости, и выказывая только часть войска, до тех пор, пока не узнал, что большая часть галлов удалилась из стана для грабежа, а оставшиеся в нем, упившись вином, были не в состоянии сражаться. Тогда Камилл в следующую ночь послал легкую свою пехоту на левый фланг галлов с тою целью, чтобы она тревожила их стрельбою из луков, приведя их в расстройство и препятствовала им в порядке встретить римлян. Сам же Камилл со всеми остальными, многочисленными, тяжеловооруженными и хорошо-одушевленными войсками двинулся, по восхождении солнца, вперед и построился против галлов с фронта в боевой порядок. Галлы, действительно приведенные легкою римскою пехотою в расстройство, вышли на встречу Камиллу в большом беспорядке. Камилл напал на них в одно время с фронта и обоих флангов, и совершенно охватил.; опрокинул и разбил их, причем вооружение, данное им римским войскам, оказало большую пользу и было причиною малой потери римлян и огромного урона галлов. Остатки галлов бежали и были преследованы. а стан их, с богатою в нем добычею, взят римлянами.

§ 112. Война с тарквинянами, герниками и галлами (358). Битва Сулпиция с галлами.

В 358 году римляне, принужденные в одно и тоже время вести оборонительную войну против тарквинян, герников и галлов, избрали в диктаторы Каия Сулпицин Петика и поручили ему действовать против галлов, а консулам: Фабию — против тарквинян и Плавтию — против герников. Сулпиций, зная, что галлы не запаслись продовольствием, хотел медлением довести их до голода и охладить боевой пыл их, и потому строго запретил войскам своим завязывать с ними бой. Наконец однако же он не мог долее противиться неотступным просьбам войск своих, нетерпеливо желавших сразиться с галлами, и сделал для нападения на последних следующие распоряжения: вооружил 1.000 рабов, находившихся при войске, посадил их на вьючных мулов и лошадей, придал им 100 человек конницы, расположил их далеко впереди левого своего крыла, почти против правого фланга галлов, скрытно в засаде на лесистых высотах, и приказал им по условленному знаку показаться на фланге и в тылу неприятеля. Войско же свое он построил, по восхождении солнца, на равнине, ограниченной слева и справа высотами. Галлы напали сперва на правое, а потом на левое крыло римлян и оттеснили их. Но вскоре римляне, ободренные Сулпицием, напали на оба крыла галлов, пехотою с фронта, а конницею с флангов, и в свою очередь отразили и опрокинули их. В это самое время за правым крылом галлов показался отряд, находившийся в засаде. Опасаясь быть отрезанными от своего стана, галлы поспешно бросились к нему, но к ужасу своему уже нашли его занятым частью римской конницы, посланной Сулпицием, с самого начала битвы, в обход справа позади высот. Тогда галлы бросились к лежавшим вправо от них лесистым высотам, но встреченные отрядом, вышедшим из засады, большею частью были истреблены, а стан их с богатою в нем добычею достался в руки победителей.

§ 113. Войны римлян после осады Веий вообще.

Co времени осады римлянами Веий, в образе ведения ими войны и в самом характере войн их произошла важная перемена. Введение выдачи римским войскам жалованья, продовольствия и оружия, к которой осада Веий подала первый повод, доставило римскому правительству возможность вести войны более отдаленные и продолжительные и с целью более важною, приобретать успехи более значащие и достигать результатов более положительных и прочных, нежели дотоле. а потому с этого времени войны римлян уже не имеют прежнего характера набегов, но мало по малу начинают принимать характер более правильный и распространяться в объеме и размерах. Еще 52 года после взятия Веий (395-343) они были, как и в предшествовавшие 100 лет, преимущественно оборонительного в политическом отношении свойства, потому что в это именно время Рим внутри был в особенности сильно потрясаем распрями патрициев и плебеев, а извне, сверх нападений народов средней Италии, подвергался еще нашествиям галлов. Но, с ходом времени, римляне вполне восторжествовали над ближайшими соседственными народами, утвердили власть свою над ними и в 343 году уже были в со стоянии предпринять первую наступательную войну свою против самнитян, которая проложила им путь к завоеванию Италии.

§ 114. Общий вывод о войнах римлян и их характере, и об образе и искусстве ведения римлянами воины в этом периоде.

Рассматриваемые вообще, войны, веденные римлянами в этом периоде, были в политическом отношении оборонительного, а в военном наступательного свойства. Римляне, с самого начала, и в войнах, как и в битвах своих, любили предупреждать врагов нападением, и даже в обороне действуя наступательно, большею частью имели на своей стороне выгоды и преимущества предначинания и предупреждения, уравновешивавшие некоторым образом неравенство сил, и при превосходных своих, сверх того, устройстве, духе, порядке и единодушии воинских, почти всегда выходили из битв и войн победителями. Каждая война, удачно оконченная, не ослабляла, но более или менее усиливала их, а все, вместе взятые, чрезвычайно развивали воинственный дух их, способствовали приобретению ими многообразной военной опытности, усовершенствованию их в военном деле, соделанию из них воинственнейшаго народа древних времен и прочному основанию того могущества, которое в последствии покорило им полмира. В этом отношении войны римлян в этом периоде стоят несравненно выше междоусобных войн греков и вполне заслуживают внимания. Сами же по себе и в отношении собственно к образу и искусству ведения войны они представляют многие черты сходства с войнами, веденными в пределах Греции греками, довольно маловажны и, за некоторыми исключениями, ничего особенно замечательного не представляют Вообще, по наборе войск и объявлении неприятелю чрез фециалов войны, одна, редко более двух армий, силою от 6-ти или 7-ми до 20-ти или 22-х тысяч войск, под предводительством царя и позже консулов или диктатора, обыкновенно в самом начале быстро вторгалась в земли неприятеля или шла ему на встречу и боем решала войну, либо нападала на города и брала их приступом, хитростью или изменою, либо более или менее долго осаждала или всеми или частью сил, действуя в последнем случае другою частью оных оборонительно и преимущественно наступательно в поле. Грабеж неприятельскаго края служил первоначально целью войн, а позже, как и у всех вообще народов древности, средством отмщения неприятелю или принуждения его к битве, покорности или миру, но был употребляем их иначе? как по воле полководца. Запрещал он грабить — и никто не смел ослушаться, под страхом обвинения в непослушании и измене отечеству. Походы и самые войны римлян ограничивались сначала ближайшими окрестностями Рима и даже позже не распространялись далее 100 верст в окружности, продолжались же не более 6-ти месяцев, прекращаясь обыкновенно с наступлением осени; тогда войска возвращались в Рим и были распускаемы. Таким образом войны римлян были недальние и непродолжительные. Причинами этого было в 1-х то, что войска римлян до осады Веий состояли из граждан, вооружавшихся только на время войны или похода, служивших на собственном содержании и потом возвращавшихся к мирным занятиям;- во 2-х то, что внутренние смуты со времен учреждения народного правления не позволяли правительству употреблять против внешних врагов всех сил Рима, на дальних расстояниях и продолжительное время, — и в 3-х то, что войны римлян были оборонительного в политическом отношении свойства и ведены с ближайшими народами, нападавшими на римлян в собственных их пределах. Движения и действия были быстрые и решительные. Главною целью их был бой и решение оным войны. Поэтому соображения и действия тактические имели, как у греков, первенствующую важность, а те, которые выходили из круга их, были весьма ограничены и принадлежали более к разряду военных хитростей. Собственно же искусство ведения войны было еще мало развито у римлян.

ПРИЛОЖЕНИЕ К ГЛАВЕ VIII : ПЕЛОПОННЕСКАЯ ВОЙНА .

1-е сражение при Мантинее или Тегее, в авгтст ѣ 418 г. перед Р. X. (*).
(по Фукидиду).

{Мантинея, в древности значительный и сильный город Аркадии, и в Пелопоннесе , ныне развалины близъ Гораццы, к северу от Триполиццы, особенно ознаменовалась тремя сражениями близ нее , в 418-м, 363-м и 207-м годах перед Р. X. Из них два последние, прославившияся замечательными победами, 2-е - Эпаминонда , а 3-е - Филопемена , описаны: 2-е — в I части настоящей Всеобщей военной истории древних времен, в главе XI, § 77, стран. 303-306, а 3-с — во II части той же истории, в глав XVIII, § 118. 0 1-м же сражении, менее замечательное , только упомянуто в своем месте , в I части, в главе VIII, § 56, стран. 89; нода бы дать понятие также и об этом, 1-м из трех сражений при Мантинее, здесь представлястся, ее приложении, описание его, на основании поясненнаго рассказа (не совсем ясного) Фукидида . }

В войне, происшедшей в 418 г. (во время Пелопоннесской войны) между Спартой и Аргосом с их союзниками, спартанское войско, под предводительством спартанского царя Агиса I, двинулось к Тегее и, соединившись здесь с аркадскими войсками, вступило в земли мантинейского округа, расположилось близ храма Геркулеса или Гераклеи (Ираклеи) и стало разорять окрестности. Напротив него, союзное войско аргивян, мантинейцев и афинян, расположилось на неудободоступных высотах. Агис двинулся против него и уже приблизился к нему на полет дротика, как вдруг, по совету одного старца (вероятно из лиц, состоявших при армии) повернул назад, отступил в земли Тегеи и отвел, к стороне Мантинеи, воды, которые постоянно служили причиною распрей между мантинейцами и тегейцами, потому что, куда бы ни текли, везде причиняли много вреда. Этим отступлением Агис надеялся выманить союзников с высот на равнину. Действительно, союзники, крайне изумленные внезапным отступлением спартанского войска, сначала недоумевали, что это значило, а затем стали обвинять своих предводителей в измене и требовать, чтобы они спустились на равнину для преследования спартанского войска. На другой день Агис двинулся обратно к месту прежнего своего расположения и, подходя к нему в походном порядке, к немалому удивлению и — по словам Фукидида — ужасу всего спартанского войска, увидел, что союзники стоят уже против него, на равнине, совершенно построенными и готовыми к бою, между тем как войско Агиса находилось еще в движении, в походном порядке, чем и объясняются изумление и ужас его. Вследствие того, войско Агиса немедленно и с величайшею поспешностью стало перестраиваться из походного порядка в боевой, а именно: на правом фланге стали аркадския войска и возле них на лево спартанская отборная дружина, в середине — спартанская фаланга, на левом фланге- спартанские неодамы (или новые граждане), войска, служившие с Бразидом во Фракии, и 600 чел. скиритов, и наконец, на оконечностях обоих флангов — конница. У союзников же правое крыло составляли мантинейские войска (так как это происходило в землях Мантинеи), в середине стояли 1000 чел. отборной дружины и остальные войска Аргоса, а на левом крыле афинские войска, имея на левом фланге свою конницу. Фукидид не означает числа войск с той и с другой стороны, но известно, что спартанское войско было сильнее.
Пока спартанское войско строилось, союзное не трогалось с места, но когда первое построилось, то оба в тоже время двинулись одно против другого, союзное стремительно, а спартанское, по своему обыкновению, мерным шагом под звуки флейт. При этом правые крыла обоих войск двинулись в обход левых крыл и мантипейцы (правое крыло союзников) зашли уже так далеко, что Агис, опасаясь, чтобы левое крыло его не было охвачено, приказал: скиритам и Бразидовым войскам передвинуться (на походе) влево против мантинейцев, а двум полемархам, с двумя лохосами или отделениями спартанской фаланги, также подвинуться (на походе) влево на место скиритов и Бразидовых войск. Эти ошибочные распоряжения Агиса едва не повлекли за собой поражения всего его войска. Скириты и Бразидовы войска передвинулись влево, но два полемарха не послушались Агиса, отчего образовался пустой промежуток или перерыв линии. Мантинейцы воспользовались этим и охватили левое крыло Агиса с обоих флангов, опрокинули его и гнали до самых обозов. К счастью для Агиса, он заметил некоторое колебание и расстройство рядов в середине союзного войска, и стремительно ударив против него с спартанскою отборною дружиною, опрокинул центр союзников (аргивян) и затем напал справа на афинян, уже обойденных слева. Афинская конница защищала несколько времени свою пехоту и удержала преследование ее. Агис же, усмотрев поражение своего левого крыла, поспешил на помощь ему и принудил мантинейцев к отступлению. Таким образом это сражение, в котором обе стороны сделали много ошибок, а искусства оказали мало, началось поражением левого крыла Агиса, а кончилось поражением союзного войска и победой спартанского. Урон с обеих сторон простирался, как полагают, у аргивян до 700 чел., у мантинейцев до 200, у афинян с эгинянами также до 200, а у спартанцев и аркадян до 300.

Предисловие

ПРЕДИСЛОВИЕ.

Настоящею II частью всеобщей военной истории древних времен начинается третий период ее – наибольшего развития военных учреждений и цветущего состояния военного искусства у римлян? от смерти Александра Великого до Августа или образования римской Империи, обнимающий почти три века (323–30 г. до P. X.). Это- период самый замечательный и поучительный из всей всеобщей военной истории древних времен, так как в него входят: изложение военных устройства, учреждений и искусства у римлян – народа, покорившего ими половину известного древним мира, и войны его, начиная с самнитских и затем пунических, равно походы великих полководцев времен римских междоусобий и особенно двух из величайших полководцев истории – Ганнибала и Юлия Цезаря. А потому период этот, хотя только 300-летний, в изложении едва ли не обширнее двух первых, вместе взятых. Издание его в одной книге значительно увеличило бы и объем ее, и продажную цену. Но, имея в виду сделать настоящее издание более доступным по цене отдельных частей его, равно как и более удобным для его изданий, я решился разделить его на три части: II-ю от смерти Александра Великого до 2-й пунической войны (323–218 г.), III-ю – от начала 2-й пунической войны до походов Юлия Цезаря (218–58) и IV-ю – от начала походов Юлия Цезаря до Августа (58–30). Затем весь четвертый и последний, 500-летний период всеобщей военной истории древних времен, от Августа до падения западной римской империи (30 г. до P. X. – 476 г. по P. X.), по той же, означенной выше причине, необходимым оказывается разделить на две части: V-ю – от Августа до Диоклетиана и Константина Великого (30 г. до P. X. – 286 г. по P. X.) и VI-ю – от Диоклетиана и Константина Великого до падения западной римской империи. Таким образом вся всеобщая военная история древних времен будет состоять из шести частей, которые будут выходить одна вслед за другою в продолжение текущего года.
Настоящая II-я часть и следующая III-я до конца 2-й пунической войны составлены мною теперь совершенно вновь, потому что рукописи их, составленные мною в 1838–1847 годах, по не зависевшим от меня и неизвестным мне причинам, оказались, к крайнему моему сожалению, утраченными, почему и появление этих двух частей в свет по необходимости замедлилось.
В настоящей II-й части с большими полнотою и подробностью изложены: состояние военных: устройства, учреждений и искусства у римлян в эти, лучшие времена римской республики (глава XX) и войны римлян с самнитянами и другими народами Италии, Тарентом, Пирром, Карфагеном (в 1-й пунической войне) и наконец с лигурийцами, галлами и иллирийцами (главы XXI, XXII и XXIII), как представляющие высокую степень занимательности и поучительности. В следующей же III-й части занимательность ее будет сосредоточиваться преимущественно на походах и действиях Ганнибала во 2-й пунической войне.
К настоящей II-й части приложены: 1) 1 карта древней Европы, 5 чертежей и 4 небольшие плана сражений, означенные ниже после оглавления (карты же древних Азии, Греции и Италии приложены к I-й части), и 2) сверх того в заглавии книги-снимки с двух древних камеев, изображающих Александра Великого, и в конце книге, в приложениях – дополнение к характеристике Александра Великого, изложенной в I-й части, и объяснение снимков с двух камеев Александра Великого, приложенных в начале книги.
Желая сделать все зависящее от меня для большей доступности издания по частям и в совокупности, я нашел нужным и возможным изменить первоначально назначенные цены и предложить подписку на целое издание с уступкой, что и означено, вместе с местами продажи и подписки, на задней стороне обертки.

Период третий

Период третий.

ГЛАВА ХVIII Македония, Греция и Восток
I. Военные: устройство, учреждения и искусство
§ 115. Военные: устройство и учреждения
§ 116. Военное искусство
II. Войны
§ 117. Войны между преемниками Александра В. до сражения при Ипсе включительно (323–301)
§ 118. Войны после сражения при Ипсе до 1-й македонской войны римлян (301–200)
1) Войны в Македонии и Греции
2) Войны на Востоке
Глава XIX. Карфагеняне
I. Военное устройство и военное искусство
§ 119. До конца 1-й пунической войны (241 г.)
§ 120. После 1-й пунической войны
II. Войны до 264-го года
§ 121. Война с Агафоклом в Сицилии и Африке (311–306)
§ 122. Война с Пирром в Сицилии (278–276)
ГЛАВА XX. Римляне
§ 123. Военное устройство и военные учреждения
§ 124. Различные роды войск, вооружение и число их.
§ 125. Строй и образ движений и действий войск
§ 126. Римский легион и римская тактика, преимущества и недостатки их и сравнение их с греческою фалангой и греческою тактикой
§ 127. Внутреннее устройство и дух войск и армий.
§ 128. Кастраметация, фортификация и полиорцетика.
§ 129. Образ и искусство ведения войны. Состояние военного устройства и военного искусства вообще
§ 130. Морские военные силы и искусство
ГЛАВА XXI. Войны римлян с 343-го по 264-й год
I. Воины с самнитянами, другими народами Италии и галлами (343–290)
§ 131. Географический обзор древней Италии и народов, обитавших в ней
§ 132. 1-я самнитская война (343–340)
§ 133. Война с латинянами и кампанцами (339–327)
§ 134. 2-я самнитская война (326–305)
§ 135. Война с этрусками и умбрами (311–299)
§ 136. 3-я самнитская война и война с этрусками, умбрами и галлами (299–290)
§ 137. Заключение
II. Воина с Тарентом и Пирром (281–272)
§ 138. Война с Тарентом и Пирром (281–272).. –
§ 139. Заключение 199
ГЛАВА ХХII. Первая пуническая война (264–241)
§ 140. Причины и начало войны. – Война в Сицилии (264–261)
§ 141. Война в Сицилии и на море (260–258)
§ 142. Война в Сицилии, на море и в Африке (257–255)
§ 143. Война в Сицилии (254–248)
§ 144. Война в Сицилии и на море (247–241)
§ 145. Заключение
ГЛАВА XXIII. Войны римлян между 1-ю и 2-ю пуническими (240–218)
§ 146. Войны с галлами и лигурийцами, в Сардинии и Корсике (237–229)
§ 147. 1-я иллирийская война (229–228)
§ 148. Война с галлами (224–221)
§ 149. Война с истрийцами (220)
§ 150. 2-я иллирийская война с Димитрием Фаросским (218)
§ 151. Заключение 234

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ. МАКЕДОНИЯ, ГРЕЦИЯ И ВОСТОК.

I. Военные: устройство, учреждения и искусство. – § 115. Военные: устройство и учреждения. – § 116. Военное искусство. – II. Войны. – § 117. Войны между преемниками Александра В. до сражения при Ипсе включительно (323–301). – § 118. Войны после сражения при Ипсе (301–200).

Источники: Диодор, Плутарх, Юстин, Аппиан, Полибий, Страбон, Тит Ливий; – Heeren, Handbibliothek fи r Offiziere etc., Kaи ssler, Bibliothи qи e hisooritftfe et militaire, Барон Зеддслер, Военный энциклопедический лексикон и друг.

I.
Военные: устройство, учреждения и искусство.

§ 115. Военные: устройство и учреждения.

Военные: устройство и учреждения греков, в VI и V веках до P. X. достигшие высшей степени своего развития, совершенства и цветущего состояния, составили военную славу Греции в войнах ее, внутренних и внешних, особенно с персами. Но недолго продолжалось такое состояние их: с IV века, после пелопоннесской войны, они начали уже склоняться к упадку (См. ч. I, гл. IV, стран. 62–81 и гл. VI стран. 107–140).
В это время Филипп македонский, ученик Эпаминонда, применив их к Македонии, значительно развил и усовершенствовал их. а сын его Александр В. дал им еще большее развитие и на другие войска македонской армии: постоянные (фалангу), областные, вспомогательные и особенно – наемные, число которых умножалось все более и более. Обычай служить наемниками и вербовать наемников распространился в это время и в Македонии, как и в. Греции ми на Востоке, до крайней степени, и ценою золота всегда можно было иметь сколько угодно наемных войск. Но покупные и продажные наемники были, как уже не раз говорено выше, не только ненадежны, но крайне вредны и опасны для государства. а между тем, притом страшном разорении, в которое и почти беспрерывные и жестокие войны повергли целые обширные страны, военное ремесло едва ли не сделалось единственным сносным, и никто не упражнялся в нем более и усерднее греков, разных диких и полудиких племен, и с 280-го года гроза и ужас Македонии, Греции и малой Азии – Галлы. Таким образом, македонские армии этого времени, числительно сильнее прежнего, имели состав разноплеменный и разнородный, ввели и у себя обычай иметь в своем составе метательные орудия, военные колесницы и слонов – обычай, справедливо пренебрегаемый Александром В., но чрезвычайно распространившийся после его смерти, а в отношении внутреннего устройства и управления, и особенно военного духа и порядка в них, стали несравненно ниже, нежели при Филиппе и Александре В.
Но в Греции, говоря вообще, было и того хуже. Превосходные некогда военные учреждения ее пришли в совершенный упадок и сделались мертвою буквой. И могло ли быть иначе, при том крайнем развращении нравов, которое распространилось между греками, и при тех: истощении, слабости, политическом расстройстве и упадке, в которые впала Греция. Греческие республики, и в главе их афинская и спартанская, жестоко раздираемые политическими партиями и войнами внутренними, междоусобными и внешними с македонскими и восточными царями и с иноплеменными врагами-галлами и друг., все более и более истощали в них свои силы и приходили в изнеможение и бессилие. В эти истинно бедственные для Греции времена, армии греческие не имели уже и тени сходства с прежними, во времена величия и славы Греции. Составленные уже преимущественно, не из лучших, высших классов народных, а из низших – беднейших, из вольноотпущенников, рабов и особенно – наемщиков, греков и иноплеменников, они, притом, уже не были более подчинены прежним строгим военным законам, пришедшим в бессилие и даже забвение, и в отношении к внутренним: устройству и управлению своим, и особенно к военным: духу и порядку в них, стояли крайне низко. Военное наемничество особенно, обязанное своим происхождением в Греции самим грекам после пелопоннесской войны, в это время до того распространилось и вошло в обычай между ними, что им же обратилось в пагубу и позор. Всем и каждому, своим и чужим, в Греции и вне ее пределов, греки за деньги всегда были готовы служить наемниками, и их собственные армии были переполнены греческими же наемными войсками.
Из этой общей и мрачной картины упадка военных учреждений и армий в Греции, временно выделяются однако, в виде более отрадного исключения, Эпир, при царе его Пирре II, ахейский и этолийский союзы, и Спарта при царе ее Клеомене с 227 по 222 г.
Пирр II, царь Эпира (312–272), одаренный высокими личными качествами, как человек, государь и полководец, возвысив в Греции политическое значение дотоле незначительного в ней Эпира, развил и усовершенствовал. военные учреждения и войско его так, что они значительно превзошли современные греческие и даже македонские, и, при личном военном искусстве Пирра, доставили ему перевес и превосходство не только в Греции и Македонии, но даже и в Италии против самих римлян, и в Сицилии против карфагенян (как будет изложено в своем месте ниже).
Ахейский союз 12 городов Ахаии, северной области Пелопоннессе – существовавший уже вдревле, но разрушенный македонянами по смерти Александра В., – с 281 г. снова образовался и мало по малу, особенно с 251 г., развился, усилился и сделался весьма могущественным. – Так как главными условиями его были: совершенное равенство политическое всех республик и городов, входивших в состав его, и сохранение ими внутренних учреждений своих, только с общим управлением делами союза в собраниях выборных от каждой республики лиц, два раза в год, в городе Эгне и позже в Коринфе, – то каждая республика сохраняла и свои особенные военные учреждения и войска, а все соединенное войско союза состояло под предводительством стратега его, избираемого общим собранием и бывшего, вместе с тем, главою союза. – Могуществу последнего особенно способствовало то, что в двух первых стратегах своих, Арате (251–213) и Филопомене (213–183), он имел таких высоко-даровитых мужей, которые умели одушевить и поддержать его достойным образом. – Из них первый был преимущественно отличный политик, а второй – отличный полководец и – последний из великих мужей и полководцев Греции.
Этолийский союз, также существовавший издревле, особенно развился и укрепился после. смерти Александра В., около 284 г., с целью сопротивления насилиям и притеснениям македонских царей. – Из всех греческих племен, этолийское было, хотя самое грубое, но сохранившее чистоту и строгость нравов, мужественный и воинственный дух, когда они уже исчезли в других греческих племенах и республиках. – Чрезвычайно гористая и неплодородная Этолия вынудила ее жителей производить из нее набеги в соседственные области, для добычи средств к существованию. – Это вовлекло ее в войны ж сделалось поводом и причиной большему еще скреплению союза этолийцев. – Подобно тому, как в ахейском союзе, главою этолийского и предводителем его войска был стратег, а второе после него место занимал иппарх или начальник конницы, оба избираемые в общих собраниях, происходивших в главном городе Ферме. – Военные учреждения и устройство войск союза, в который допускались только этолийцы, сохраняли свой древний, первобытный, воинственный характер и тем особенно отличались от принадлежавших другим современным племенам и республикам Греции. – Ахейский и этолийский союзы, в военном отношении, как и в политическом, были последними светлыми формами, в которых проявилась греческая жизнь перед концом своим.
Что касается Спарты, то переворот, произведенный в ней, в 226 г., Клеоменом и состоявший в восстановлении древних ликурговых законов, уничтожения власти эфоров, усилении власти царей, более равномерном распределении имуществ и пр., – при личных политических и военных дарованиях Клеомена, снова возвысил Спарту и ее военные учреждения, силу и влияние, но лишь на самое короткое время (5 лет), после чего Спарта снова впала в состояние бессилия и унижения.
Наконец на Востоке произошло вовсе не то, чего желал Александр В. – Он хотел слить побежденных с победителями, азиятцев и египтян с македонянами и греками, Восток с Европой, распространением на нем греческой цивилизации, но сохранив его народам гражданские и военные учреждения их, только под властью местных македонских и греческих правителей, поддерживаемою македонскими войсками, и под личною своею верховною властью. – Греческая цивилизация действительно распространилась во всех завоеванных Александром у персов областях, в них повсюду стали господствовать греческие науки и искусства, множество городов, основанных Александром и его преемниками, носили греческие названия и были населены македонянами и греками, греческий язык сделался языком правительств и высших сословий, а туземные наречия – языком низших классов. – Но все это не могло скрепить завоеванные страны и народы политически в одно общее государственное тело: не основанные на народности, они по смерти Александра стали уже стремиться к независимости и самостоятельности, однако до сражения при Ипсе, положившего конец 22-х летней войне между полководцами-преемниками Александра и решившего судьбу Азии и Египта, держались еще слабыми связями в соединении. Но после этого сражения вся обширная монархия, завоеванная Александром у персов, распалась уже решительно на два большие государства: Сирию – Селевкидов и Египет – Птолемеев, и несколько меньших: Каппадокию, Понт, Вифинию, Пергам, Галатию – в малой или западной Азии, Бактриану с Согдианой и Парфию – в верхней или восточной Азии. – С этого времени в военных учреждениях на востоке произошли решительные перемены, которые в 22 года до сражения при Ипсе только зарождались. – Еще первые основатели сирийского и египетского царств и царствовавших в них династий, Селевк I Никатор и Птолемей I Сотер, сын Лагов, своими государственными дарованиями умели поддержать военное устройство и военные учреждения в Сирии и в Египте в должном порядке и почти в том виде, как при Александре. – Но при преемниках их все стало более и более принимать другой вид и характер – обычный древнему Востоку. – И в Азии, и в Египте греки выродились, а туземные народности повсюду взяли верх, а с ними и нравы, и обычаи, и учреждения народные. – К этому должно еще прибавить, что из числа селелевкидов, птолемеев и правителей отложившихся от Сирии и вновь образовавшихся государств, весьма немногие, своими дарованиями и нравственными качествами, выходили из ряду, большею же частью были люди неспособные и в нравственном отношении недостойные. – Предавшись роскоши, изнеженности и разврату, раздираемые семейными и дворскими кознями и распрями, неспособные управлять ни гражданскими, ни военными делами, они все более и более ниспадали на степень древних восточных деспотов и последних персидских царей. а под вредным влиянием их, и военные учреждения, и армии на Востоке стали так же принимать древние, обычные ему, вид и характер, во всех отношениях, и состава, и устройстве и управления, и духа, и порядка в них. – Последние селевкиды и птолемеи являли совершенное подобие персидских царей, подобно им искали силы армий не в наилучших: составе, устройстве, образовании, духе и порядке их, но в их числительном превосходстве и разных вспомогательных средствах, всегда означавших на Востоке низкую степень искусства, а именно в тяжелом оборонительном вооружении тяжелой пехоты и конницы, в полевых метательных орудиях. военных колесницах и вооруженных слонах. – а между тем, снаряженные таким образом, многочисленные, разнородные и разноплеменные полчища их, переполненные наемными войсками и неустроенными земскими ополчениями, состояли большею частью из изнеженных и расслабленных телесно и душевно, невоинственных, малодушных воинов, при первой встрече с неприятелем предававшихся постыдному общему бегству, а вдали от неприятеля – своевольных, буйных, мятежных, предававшихся насилию, грабежу и всяким неистовствам. – Словом, в 100 лет времени, Восток, которые Александр хотел посредством греческой цивилизации слить с Европой, обратился снова в прежний Восток и едва ли не худший, а военные учреждения и армии его пришли совершенно в тоже состояние, в каком находились в персидской монархии перед завоеванием ее Александром В.
Впрочем и здесь, как выше в отношении к Греции, следует сделать исключение в пользу некоторых государств и народов Востока, под управлением даровитых правителей или по иным причинам временно ознаменовавших себя замечательными военными подвигами. – Так, например, Египет при Птолемее III Эвергете (246–221) и Сирия при Антиохе III Великом (224–187) вели замечательные искусством и успехом войны, полезные для обоих этих государств и не без славы для Птолемея и Антиоха. – а позже Антиох, Митридат VI Великий, царь понтийский, и парфяне, под правлением династии арзакидов, были такими врагами римлян, которые, особенно Митридат и парфяне, были достойными их противниками, вели упорные с ними войны и причинили им немало забот.

§ 116. Военное искусство.

Если военные устройство и учреждения, дух и порядок в войсках, в Македонии, Греции и на Востоке, в периоде времени от смерти Александра В. до покорения этих стран римлянами, пришли в упадок, – то, с другой стороны, греко-македонское военное искусство сохранилось в том же состоянии, в котором находилось при Филиппе и Александре В., а одна из отраслей его – полиорцетика даже получила такое развитие ж сделала такие успехи, каких не достигала дотоле. Единственное исключение из этого составляют упадок и жалкое состояние греко-македонского военного искусства на Востоке, в Азии – по смерти Селевка I Никатора (281 г.), а в Египте – Птолемея III Эвергета (221). Временем же наилучшего состояния его, в Македонии, Греции и на Востоке безразлично, был бесспорно 22-х летний период междоусобных войн преемников Александра В., от смерти последнего до сражения при Ипсе включительно (323–301). Образовавшись в войнах великого учителя и образца своего и сами большею частью даровитые, искусные и опытные полководцы, они сохраняли неизменно и соблюдали в точности правила военного искусства Филиппа и Александра (см. ч. I, гл. XII, §§ 80, 81 и 82, стран. 312–322) и в некоторых отношениях даже дали им большее развитие. Так, сохраняя прежнюю соразмерность числа тяжелой и средней пехоты и конницы в составе македонской фаланги или армии, они увеличили число легких, пеших и конных, войск при ней, а тяжелой пехоте и особенно тяжелой коннице дали более полное, предохранительное вооружение: в последней, под названием катафрактов (конные латники, по нынешнему кирасиры), и всадники, и лошади их были совершенно покрыты металлическими, чешуйчатыми латами. Притом, ведя большие войны, в обширных размерах и, в Азии, на обширных пространствах края, с важными политическими целями, они, для вернейшего достижения их, увеличивали числительные силы своих армий и действовали уже преимущественно не простыми или малыми фалангами, но двойными (дифалафархиями в 8.000 гоплитов) и даже тройными (тетрафалангархияи в 16.000 гоплитов), с соразмерным числом средней пехоты (пелтастов) и конницы тяжелой и средней, что составляло всего от 14–15.000 до 28–30.000 чел, тяжелой и средней пехоты и конницы, с большим числом легких, пеших и конных, иррегулярных войск, так что общее, среднее число всех войск в их армиях простиралось от 20–25.000 до 40–50.000 чел., а иногда и более. Различные роды строя, походных движений и тактических построений и образа действий войск в бою – сохранялись прежние, нападения же (атаки) в бою производились преимущественно в особенно любимом Филиппом и Александром, косвенном боевом порядке, с одного или обоих флангов, с обходами и охватыванием неприятеля с флангов и тыла. – Подобно Филиппу и Александру, они старались и умели искусными: употреблением фаланги в сражениях и применением ее к разнообразным видам местности и к различным обстоятельствам и случайностям боя, ослаблять недостатки и невыгоды и увеличивать преимущества и выгоды ее. В этом отношении, сражения их, до сражения при Ипсе включительно, отличаются, в большей или меньшей степени, тактическим искусством и заслуживают внимания. К этому следует присовокупить еще, что они дали передовой, разведочной и охранной полевой службе легких, пеших и особенно конных, войск еще большее развитие, нежели впервые. данное им Александром. – Но, с другой стороны, они, в некоторых отношениях, стали отступать от тактических правил Филиппа и Александра, употребляя иногда метательные орудия – полевые баллисты и катапульты – в поле, не для одного только очищения теснин и берегов рек от неприятеля, как делал Александр, но и в сражениях, а также и слонов, вооруженных стрелками или башнями с стрелками – средства, которыми справедливо пренебрегал Александр.
В образе и искусстве ведения войны они также следовали правилам Александра, обеспечивая себя с тыла и флангов, и прямо, быстро и решительно устремляя сосредоточенные силы свои к важнейшим для них, в политическом или военном отношении, предметам действий – преимущественно против армий их противников, с целью боя, или же против неприятельских крепостей, больших городов или целых областей. При встрече с армией противника, они вступали с нею в бой, который был решаем или превосходством числительных сил, искусства полководцев, мужества и храбрости войск, или особенными какими-либо обстоятельствами и случайностями, но иногда и внезапным малодушием войск, обращавшихся в бегство, либо переходом их в бою на другую сторону, либо, наконец, явными: неповиновением, бунтом, изменою и предательством. Впрочем вообще следует сказать, что, до сражения при Ипсе включительно, греческие и особенно македонские войска в бою сражались храбро и, тем более, если полководцы своими личными дарованиями, искусством или щедростью внушали им уважение, доверие и преданность к себе. Но темною стороною войн этого времени в особенности было то, что они были сопряжены с большими беспорядками войск, разорением и опустошением края, грабежом мирных жителей его и жестоким обращением с побежденными и пленными. Впрочем, это нередко служило даже одним из средств вынуждения неприятеля к бою, или покорности, или миру. Но главным, первенствующим средством к решению войны и судьбы целых стран и народов был всегда – бой, а если на войне и бывали приобретаемы какие-либо решительные успехи помимо боя, то это приписывалось или исключительно личному искусству полководца, или употребленным им военным хитростям, которые также поставлялись ему в особенное достоинство. Вообще же, как тактические, так и стратегические действия преемников Александра В., в междоусобных войнах их, отличаются, в большей или меньшей степени, искусством и заслуживают внимания, особенно искусная, вполне сообразная с местностью, оборона Египта Птолемеем I против Пердикки в 320 г., война между Антигоном и Евменом в малой и верхней Азии в 320–317 г. и походы Антигона, сына его, Димитрия Полиорцета, двух Кассандров, Лисимаха и Селевка I в 317–301 г. Они будут вкратце изложены и рассмотрены в своем месте ниже.
Но из всех отраслей греко-македонского военного искусства, наибольшего развития достигли и наиболее успехов сделали фортификация и особенно полиорцетика. Причинами этого были: во 1-х то, что междоусобные войны преемников Александра В. чрезвычайно благоприятствовали развитию и успехам математических наук в Греции: механика, строение крепостей, оборонительных и особенно осадных: метательных орудий и военных машин, морских судов и т.п. расширили свою область до пределов, дотоле неизвестных, – и во 2-х личные военные дарования и полиорцетическое искусство полководцев и греческих механиков и строителей, особенно из первых – Димитрия Полиорцета, а из последних – Эпимаха. Димитрий прославился своими осадами Афин и особенно Родоса (в 305 г.); во время последней он истощился в новых, замечательных изобретениях и произвел такие громадные работы и сооружения, которые возбуждают невольное удивление. В главе их должна быть поставлена построенная им, по чертежам и под руководством Эпимаха, громадная, 9-ти ярусная, подвижная на колесах, деревянная осадная башня, под названием Гелеполь. Она имела по 50-ти аршин ширины в основании каждой из 4-х сторон, суживаясь к верху, и 100 аршин вышины; три стороны ее были обиты железными листами, для предохранения от огня; в каждом ярусе были окна с подъемными, толстыми завесами, для действия метательных орудий, а на верхней платформе, прикрытой зубцами, находились также метательные орудия и отборнейшие стрелки, которые должны были прогнать с городской стены защитников ее и тем облегчить подвоз гелеполя и самый приступ. Внутри башни были устроены две лестницы, для всхода и схода воинов, водохранилища для тушения огня и места для хранения оружия. В движение же гелеполь приводился воинами в числе 3.400 чел., внутри – посредством весьма остроумного механизма, а извне – сзади. Но и родосцы, с своей стороны, оказали не менее искусства в производстве и изобретении новых оборонительных работ и построений, и, при необыкновенно мужественном и упорном притом сопротивлении, сделали тщетными все усилия Димитрия, который вскоре заключил с ними мир и снял осаду (см. ниже). Кроме того, особенного внимания заслуживают также: тесное обложение Антигоном Евмена в 320–319 г., в горной крепости Норе, в западной Азии, 14-ти месячная осада Тира Антигоном в 314–313 г. и обложение Димитрием в 287 г. Афин, которые он принудил к сдаче голодом. И другие осады и обложения городов, произведенные в это время полководцами Александра, замечательны, более или менее, в полиорцетическом отношении и свидетельствуют о высоком развитии и совершенстве полиорцетики.
После сражения ври Ипсе, греко-македонское военное искусство оставалось, как сказано, в том же состоянии, в Македонии и Греции – до самого покорения их римлянами, а на востоке – до смерти Селевка I в Сирии и Птолемэя III в Египте. Свидетельством тому могут служить военные действия и подвиги: 1) Димитрия Полиорцета, до смерти его в 281 г., сына его, Антигона I Гоната (281–243 г.), внука – Антигона II Досона (233–221) и даже последних македонских царей Филиппа II и Персея, которые, если и были побеждены римлянами, то вследствие политических и военных ошибок своих, а не упадка греко-македонского военного искусства, – 2) Пирра, царя эпирского – 3) Клеомена, царя спартанского, – 4) Филопемена, стратега ахейского союза, – 5) Селевка I сирского и 6) Птолемеев II и особенно III египетских (см. ниже). Все они были даровитыми и искусными полководцами, а военные действия и подвиги их несомненно свидетельствуют как о личном их искусстве, так и о том, что греко-македонское военное искусство вообще было еще в хорошем состоянии и, в последний раз, в прежнем своем блеске.
Но на востоке, по смерти Селевка I и Птолемея III, оно постепенно склонилось к упадку и изменило европейский характер на искони свойственный Востоку. Последние, неспособные и недостойные Селевкиды и Птолемеи, в угоду своим выродившимся войскам, позволяя им вести изнеженную и праздную жизнь, допуская разные уступки им и послабления военной дисциплины, вместе с тем нарушали и изменяли правила тактики и прочих отраслей, греко-македонского военного искусства. Так они нарушали нормальные, правильные размеры состава фаланг и армий, чрезмерно увеличивая их и притом умножая число военных колесниц, слонов и разных азиатских и африканских, неустроенных ополчений при них. Так, например, в сражении при Рафии в 217 г. (см. ниже), тетрафалангархии Антиоха III и Птолемэя IV Филопатора состояли уже: не из 16.000 гоплитов, но у первого из 20.000, а у второго из 25.000, а позже в сражении с римлянами при Магнесии в 190 г., решившей судьбу сирийского царства, тетрафалангархия Антиоха III хотя и состояла, из 16.000 гоплитов, но была разделена на 10 частей, в промежутках между которыми были помещены слоны, вооруженные башнями со стрелками, а фланги прикрывали 3.000 тяжеловооруженных катафрактов. Если к этому прибавить разноплеменный и разнородный состав армий, большею частью из наемников и неустроенных ополчений, и упадок военных: устройства и духа в них, то окажется/» что хотя они и сохраняли еще некоторые внешние формы греко-македонского тактического устройства, но во всем остальном, особенно в нравственном отношении; являли совершённое подобие армиям последних персидских царей. Еще Антиох III, своими удачными походами и военными подвигами в Азии и Египте (224–203), представляет некоторого рода исключение из этого; но, по смерти его, греко-македонское военное искусство на Востоке, пришло уже в совершенный упадок, и некоторые позднейшие, временные проблески его вполне относятся уже к личным военным дарованиям таких государей и полководцев, как Митридат VI Великий, царь понтийский, знаменитый соперник римлян и весьма немногие, подобные ему (см. ниже).

II.
Войны.

§ 116. Войны между преемниками Александра В. до сражения при Ипсе включительно (323-З01).

Войны, эти представляют три главных отдела: 1-й – войну до смерти Пердикки в 321 г., 2-й – войну до смерти Евмена в 315 г., и 3-й – войну до поражения и смерти Антигоиа в сражении при Ипсе, в 301 г. Но еще прежде начала их, как бы вступлением к ним было, тотчас по смерти Александра В., одновременное в Азии и в Греции восстание греков против македонян, повлекшее за собою войну между ними в этих частях света.
В верхней Азии восстали греки, оставленные в ней Александром В. в основанных им поселениях и состоявшие частью из наемников Дария и частью из политических изгнанников (проскриптов) Греции. В числе до 20.000 чел. пехоты и 3.000 чел. конницы собрались они близ Вавилона и хотели силою оружия пробиться в Грецию, присоединяя к себе на пути туда всех других греков. Пердикка, правитель государства, приказал наместнику Мидии, Пифону, с македонскими войсками, двинуться против восставших греков, но в то же время, опасаясь, чтоб последние не перешли на сторону Пифона и не сделались опасным орудием в его руках, тайно приказал македонским войскам его умертвить поголовно всех восставших греков? Начало, достаточно свидетельствовавшее уже, каков будет характер этих войн в нравственно-политическом отношении. Опасения Пердикки были не напрасны: честолюбивый Пифон, после нерешительного боя с восставшими греками, действительно, переговорами с ними, склонил их положить оружие и вступить в его службу. Но едва только они положили оружие, как македонские войска Пифона в точности исполнили тайное приказание Пердикки – и произвели поголовное избиение греков? Пифон же, оставшись один, удалился, раздраженный, в Мидию. Этим и был разом положен конец восстанию греков в Азии (323).
В Греции же все греческие республики и в главе их афинская (за исключением только Беотии, Спарты, Аргоса, Коринфа и ахейского союза), крайне недовольные последнею мерою Александра о возвращении всех греческих изгнанников, в числе до 20.000 чел., в их родные города, а афиняне сверх того приказанием сдать остров Самос, восстали немедленно по получении известия о смерти Александра. Такого, почти всеобщего восстания их не было даже против персов. Они выставили до 30.000 чел. войск, большею частью наемных, в главные предводители которых назначили искусного афинского полководца Леосфена. Антипатр, еще Александром оставленный в Греции, в качестве наместника, мог на первых порах противопоставить войску восставших греков только 13.000 челов. пехоты и 6.000 чел. конницы македонских, с которыми двинулся немедленно в Беотию, но был разбит при Фермопилах и укрылся в крепости Ламии (по имени которой и вся эта война получила название ламийской), призвав на помощь македонского полководца Леонната из Киликии в малой Азии. Греки обложили и осадили Антипатра в Ламии; но во время этих обложения и осады, Леосфен был убит, а назначенный на его место афинянин Антифил, не менее Леосфена искусный полководец, но слабый и не пользовавшийся таким доверием, как Леосфен, двинулся против приближавшегося Леонната и разбил его, при чем последний был убит. Антипатр же, воспользовавшись удалением Антифила, несогласиями и раздорами, возникшими в греческой армии и ослаблением ее, вследствие удаления этолян, вышел из Ламии, присоединил к себе остатки разбитого войска Леонната и столь же искусно, сколько и успешно, вел оборонительную войну до тех пор, пока в 322 г. в Грецию не прибыл из Азии македонский полководец Кратер, которому Александр В. перед смертью приказал отвести в Македонию всех старослуживых воинов (ветеранов) македонской армии. Соединясь с Кратером, Антипатр в 322 г. имел уже на своей стороне решительный перевес сил, именно 48,000 чел. пехоты, 5,000 чел. конницы и 3,000 стрелков. Тогда он немедленно перешел к решительным наступательным действиям против греков, имевших едва половину его сил. После многих стычек, в сентябре 322 г. произошло наконец, при Краноне, в Фессалии, недалеко от Ламии, сражение, в котором Антипатр, удержал за собою место боя и, следовательно, по понятиям того времени, одержал победу, и то лишь вследствие не столько превосходства своего в силах или искусстве, сколько обычных грекам несогласий и раздоров между ними. Тем не менее, победа Антипатра при Краноне имела решительные, для восстановления македонской власти в Греции, последствия. Греки первые предложили мир, и когда Антипатр согласился вести переговоры о нем не иначе, как с каждою республикою отдельно, то все, исключая афинской и этолийского союза, поспешили заключить мир на выгоднейших для каждой из них условиях. Таким образом афиняне и этоляне остались одни, совершенно предоставленные собственным своим силам. Тогда Антипатр, искусно разрушив грозный союз греков, обратился сначала против Афин. Устрашенные афиняне выслали на встречу ему, не войско, а друга его, Фокиона, и главу македонских приверженцев, Демада, с посольством, для испрошения, как милости, умеренных условий. Но Антипатр потребовал принятия македонского гарнизона и изменения образа правления из демократического в аристократический или олигархический (который македоняне постоянно поддерживали в Греции в это и в последующие времена). Афиняне были вынуждены согласиться на эти, тяжкие для них условия, и в афинскую гавань Мунихию был введен македонский гарнизон, а из числа афинских граждан, имевшие менее 2,000 драхм дохода, были исключены из участия в правлении. Затем Антипатр собирался уже обратиться против этолян, война с которыми обещала быть весьма упорною, потому что эти воинственные горцы решились защищаться в своих горах до последней крайности. Но полученные Антипатром, в это самое время, известия о важных событиях, произошедших на Востоке, заставили его заключить на время мир с этолянами, который он твердо намерен был нарушить при первом благоприятном случае. Таким образом в Греции было подавлено восстание греков, с одной – стороны вследствие всегдашних несогласий и раздоров их между собою, а с другой – искусных: политики и военных действий Автипатра.
Между тем честолюбивый Пердикка, назначенный правителем государства во время малолетства Филиппа Арридея, побочного сына Филиппова, и Александра, сына Александра В. и Роксаны, гам втайне замышлял уже присвоить себе верховную власть и для того признал нужным удалить всех своих соперников. Вследствие того Птолемей, сын Лага, был назначен наместником Египта, Леоннат – Мизии, Антигон – Фригии, Ликии и Памфилии, Лисимах – Фракии, подвластной Македонии, Антипатр и Кратер – Македонии и Греции, а Евмен (иноплеменник – уроженец Фракии) – Каппадокии, которую впрочем нужно было еще завоевать, так как она была независимою, только платя дань, как персам, так и Александру В. Пердикка приказал Антигону и Леоннату ввести Евмена, силою оружия, во владение и управление Каппадокиею; но как Леоннат пошел в Грецию на помощь Антипатру и был там убит – а Антигон отказался исполнить приказание Пердикки, то последний сам помог Евмену завоевать Каппадокию или всю северо-восточную часть малой Азии и тем приобрел себе в нем преданного, верного и весьма даровитого пособника. Затем он завоевал Писидию и Ликаонию, хотя и с большим трудом, потому что встретил упорное сопротивление со стороны полудиких и воинственных жителей этих двух горных областей. Между тем, обнаружив свои тайные, честолюбивые замыслы, отказом жениться на дочери Антигона, намерением вступить в брак с сестрою Александра В., Клеопатрой, и старанием оклеветать Антигона и Птолемея перед войском, он заставил тем оскорбленного Антипатра и угрожаемых Антигона и Птолемея заключить между собою союз против Пердикки и Евмена (321). Следствием этого была 1-я война между преемниками Александра В.
Оставив Евмена в малой Азии, для, обороны ее против Антипатра и Кратера, вторгнувшихся в нее из Греции чрез Геллеспонт, сам Пердикка двинулся против Птолемея в Египет. Птолемей, весьма искусно пользуясь местностью этой страны, удобною для обороны, долго делал тщетными все усилия Пердикки переправиться через нижний Нил и рукава его. а когда наконец Пердикка и успел проникнуть в Египет, то был умерщвлен собственным своим войском, возмутившимся против него (321). Между тем Евмен, хотя и ненавидимый македонскими войсками, как иноплеменник, однако необыкновенными своими военными дарованиями и искусством успел склонить победу на свою сторону, разбив Кратера, который сам вал в бою. Смерть Пердикки имела следствием избрание на его место войском, умертвившим его, наместника Мидии Пифона и гонение всех приверженцев Пердикки и особенно Евмена. Но Пифон передал власть Антипатру, который в Триспарадисе, в Сирии, сделал некоторые перемены в распределении наместников областей и, между прочим, назначил в Вавилонию начальника македонской конной дружины, Селевка, а затем, оставив в западной Азии Антигона, с начальствованием в ней над всеми царскими (македонскими) войсками и поручением преследовать и уничтожить Евмена, сам возвратился в Македонию, куда перевез из Азии и все царское семейство (320).
Тогда началась 2-я, весьма замечательная в военном отношении, война между Антигоном и Евменом, которые оба были одинаково искусные полководцы. Антигон, имея 60,000 чел. пехоты и 10,000 конницы, вскоре принудил Евмена укрыться и запереться в горной крепости Норе, на границе Каппадокии и Ликаонии, обложил его в ней и таким образом завладел почти всею малою Азиею, а между тем Птолемей завоевал и присоединил к своим владениям Палестину, Финикию и Келесирию, чрезвычайно важные и нужные ему потому, что берега их на средиземном море изобиловали корабельными лесами для египетского флота (320).
Последовавшая вскоре смерть Антипатра произвела новые и важные перемены. Антипатр перед смертью назначил правителем государства друга своего, Полисперхона. Сын Антипатра Кассандр, недовольный этим, соединился с Антигоном., который оказал ему помощь деньгами, войском и флотом. а Полисперхон, с своей стороны, для противодействия ему, вызвал мать Александра В., Олимпию, из Эпира, куда она удалилась по ненависти к ней Антипатра, именем царей провозгласил автономию греческих городов и очищение их от македонских гарнизонов, а Евмена – царским стратегом в Азии, с предоставлением в его распоряжение всех войск и царской казны в пей. Но меры его в Македонии и Греции не только не имели успеха, которого он желал и ожидал, но произвели только страшные замешательства и беспорядки. Эпименеты или начальники македонских гарнизонов в греческих городах так утвердились в большей части из них, что удалить их было невозможно. а друг Кассандра, Никанор, высланный им наперед из Азии с частью войска и флота, и занявший гавань Афин Мунихию, не только не вывел оттуда войск своих, но и занял сверх того другую гавань Афин, Пирей, зная, что сюда скоро прибудет сам Кассандр с флотом и войском. Полисперхон послал сына своего с войском овладеть Афинами, под предлогом изгнания Никанора из Мунихии и Пирея. В это самое время в Афинах демократы восстали и восстановили демократический образ правления; но вскоре Кассандр прибыл с флотом и войском в Пирей, и отрезав Афинам сообщения с морем, голодом принудил их к сдаче, уничтожил демократическое правление и назначил правителем Димитрия Фалерейского, славного государственного мужа и писателя, который 10 лет (318–308) мудро правил Афинами. Кассандр имел такой же успех и получил политический перевес и в большей части других греческих городов, и, утвердясь таким образом в Греции, вскоре открыл себе путь в Македонию. Сюда, между тем, воротилась из Эпира Олимпия, под охраною высланного ей Полисперхоном войска, приняла под свою защиту малолетнего внука своего Александра и мать его Роксану, и все македоняне, войско и народ, приняли ее сторону. Но убиение ею Филиппа Арридея, казни знатных македонян, родственников, друзей и приверженцев Антипатра и Кассандра, и другие страшные жестокости и злодейства ее возбудили в македонянах такую ненависть к ней, что она была принуждена бежать в Пидну, в Фессалии. Кассандр же из Греции поспешил идти с войском в Македонию. He успев пробиться чрез Фермопилы, он сел в Локриде с войском на флот, переправясь в Фессалию, осадил Олимпию в Пидне (317). Она упорно защищалась в ней, в надежде, что Полисперхон вышлет на помощь ей войско; но оно передалось Кассандру, и весною 316 г. Олимпия, была голодом вынуждена сдаться и, по суду войска, казнена. Роксана с сыном была взята в Пидне в плен, заключена Кассандром в Амфиполе в темницу и затем Кассандр прибыл в Македонию, вступил в полное обладание ею, женился на дочери Филиппа и сестре Арридея, Фессалонике, и явно обнаружив неуважение к македонскому царскому семейству, стал поступать как царь Македонии (сан которого и принял вскоре).
Между тем как это происходило в Греции и Македонии, Антигон, питая честолюбивые замыслы завладеть всею Азиею и даже захватить верховную власть, хотел склонить Евмена на свою сторону и завязал для того переговоры с ним. Евмен воспользовался тем и, усыпив его бдительность, ловко обманул его и вышел из крепости Норы (319). Тщетно старался он удержаться в малой Азии, так как победа, одержанная Антигоном на море над царским флотом под предводительством Клита, лишила Евмена господства на море, и тогда он положил утвердиться в верхней Азии, куда и двинулся весною 318 г., надеясь в правителях восточных областей найти себе помощь и поддержку. На пути туда, узнав о назначении своем в царского стратега с полною властью, он взял из царской казны в киликийской горной крепости Киинде столько денег, сколько ему было нужно для того, чтобы измерить свои силы с Антигоном, привлек на свою сторону аргираспидов и действовал повсюду как бы от имени и в защиту достоинства и власти царского семейства. Между тем в верхней Азии почти все правители областей восстали против могущественного Селевка вавилонского, собрали сильное войско, изгнали из Мидии Пифона и, из ненависти к Антигону, за его жестокости, и из зависти к могуществу Селевка, присоединились к Евмену. Но как каждый из них имел притязание на главное начальствование войском, то надежды на согласие и единодушие между ними было очень мало и притом в то самое время, когда Антигон с сильным войском шел против них из малой Азии. Но Евмен прибегнул к особенного рода хитрости, которая удалась ему: он приказал сделать изображение Александра Великого и поставить его на престол в шатре военного совета и, таким образом, председателем последнего сделал как бы самого Александра Великого, а сам между тем., умом и опытностью своими, всегда умел утверждать за собою перевес в совещаниях, особенно пока у него были деньги и войска оставались верными ему. Благодаря этому и своим отличным военным дарованиям и искусству, он успел сначала, многими блистательными победами над Антигоном, удерживаться в верхней Азии. Но под конец, ни воснные дарования, ни храбрость не могли спасти его от зависти прочих полководцев, его сподвижников, и от мятежного духа войск его, в которых не было дисциплины. В таком трудном для него положении, военные действия дошли наконец до осени 318 г., когда уже пора была с обеих сторон помышлять о зимних квартирах. Здесь, в пример того, как Антигон и Евмен вели войну один против другого и к какому результату привели последние военные действия их в верхней Азии, изложим их в некоторой подробности.
Однажды обе армии были расположены одна против другой в недальнем расстоянии, разделенные лишь горным потоком и несколькими лощинами. Край вокруг был совершенно разорен и войска терпели во всем большой недостаток. Евмен, узнав, что Антигон намеревался в следующую ночь выступить в поход, не усомнился, что он имел целью двинуться в Габиену (область, лёжавшую к северу от Сузияны и к югу от Экбатаны), нетронутую войною, обильную продовольствием и представлявшую многие удобства для расположения войск на зиму, по причине многих рек и теснин в ней. Поэтому Евмен положил предупредить в ней Антигона и для того употребил следующую хитрость: он послал в стан Антигона несколько воинов, под видом переметчиков, предупредить Антигона, будто при наступлении ночи на него будет произведено нападение, а сам между тем тотчас отправил вперед все свои тяжести, приказал войскам своим подкрепить себя пищею и по наступлении вечера двинулся с ними вслед за тяжестями, оставив впереди своего стана только небольшой отряд конницы, дабы ввести Антигона в заблуждение. Хитрость его удалась: Антигон держал войско свое под оружием, в готовности к бою, до тех пор, пока легкие войска его не дали знать, что Евмен ушел. Тогда Антигон немедленно двинулся вслед за ним, но узнав, что Евмен обогнал его уже на 6 часов времени, поскакал за ним со всею своею конницею и на рассвете настиг хвост армии Евмена, спускавшийся с горы. Антигон остановился и построил свою конницу на высотах. Евмен, уверенный, что за конницей Антигона следует его пехота, тоже остановился и построился в боевой порядок. Между тем подошла пехота Антигона и он также построил свою армию в боевой порядок. Оба имели одинаковое желание сразиться, с целью занять выгодную для каждого из них габиенскую область. В происшедшем здесь, вследствие того, сражении, левые крыла обеих армий были опрокинуты, но наступивший вечер прекратил бой и хотя ни Антигон, ни Евмен не одержали решительной победы, однако первый удержал за собой место боя, понеся впрочем более урона, нежели последний. Так как войска Антигона вследствие того упали духом, то он и не отважился на новый бой и пошел на зиму далеко в северную Мидию; Евмен же продолжал свое движение в габиенскую область и расположился в ней на зиму (318–317). Но войска его, ее повинуясь приказанию его расположиться по возможности ближе одни к другим, заняли, напротив, те места, которые показались им удобнейшими и, таким образом, в случае внезапного нападения неприятеля, не могли, как того хотел Евмен, удобно и скоро взаимно поддерживать себя. Антигон, узнав об этом от своих лазутчиков, положил именно произвести внезапное нападение на армию Евмена, на ее зимних квартирах, и разбить ее по частям. Из расположения армии Антигона в Габиену вели два пути, один – прямой, населенный и удобный для движения и продовольствования войск, а другой – кружной, пролегавший чрез ненаселенные, бесплодные и гористые места, и не представлявший никаких удобств первого пути. Но Антигон избрал именно второй, потому что он вел прямо в середину квартирного расположения армии Евмена. Он приказал своим войскам взять на 10 дней продовольствия, а коннице ячменя, фуража, мехи для перевозки воды и пр., и разгласил, что идет в Армению. Это было весьма вероподобно, потому что ослабленная армия Антигона имела уважительную причину удалиться от армии Евмена, а Армения представляла ей все удобства для отдыха и пополнения. Антигон действительно двинулся сначала по направлению к Армении, но вскоре свернул в сторону и чрез ненаселенные пустыни двинулся в Габиену. Это было уже в самой середине зимы: Антигон шел только по ночам, огни позволял разводить только на рассвете и шел таким образом 5 суток. Но зима была так сурова, а ночи так длинны, что он не мог более удержать свои войска, которые, не смотря на его запрещение, стали разводить огни на привалах по ночам. Между теш Евмен не остался в беспечности и бездействии: вполне постигая все невыгоды разбросанного квартирного расположения своей армии, он разослал свои легкие войска и лазутчиков следить за всеми движениями Антигона и вскоре узнал, что по ночам видны огни и по этому заключил, что Антигон идет против него. Военачальники советовали ему удалиться на другой край Габиены, но он успокоил их, уверив, что задержит Антигона на 3–4 дня, необходимые для сбора своей армии. Собрав бывшие у пего под рукою части войск, он приказал им расположиться на горах, лежавших на пути Антигона, а несколько других отрядов разместил на значительном в ширину протяжении края, как будто они следовали из разных мест. Всем этим отрядам он приказал раскладывать с вечера огни на небольшом расстоянии одни от других, так, чтобы в 1-ю стражу ночи (от 6 до 9 ч. вечера), когда воины имели обыкновение перед огнем натирать маслом свое тело, для придания ему бодрости и гибкости, и варить себе пищу, огни были большие и яркие, во вторую стражу (от 9 до 12 ч. ночи) – постепенно слабее и в полночь совершенно гасли. Некоторые горные жители, преданные Антигону, уведомили его, что видели по вечерам множество огней, не сомневаясь, что то была вся армия Евмена. Вследствие того Антигон, не отваживаясь с своими усталыми войсками вступить в бой с Евменом, переменил направление и пошел вправо, чтобы выйти из пустыни и достигнуть населенного края, для отдыха в нем и снабжения себя всем нужным. А между тем Евмен успел собрать всю свою армию и укрепиться в выгодно расположенном стане. Таким образом он, своими военными хитростями, два раза обманул Антигона и оба раза достиг своих целей, оказав по понятиям того времени – верх искусства.
Приведенного здесь примера достаточно для того, чтобы дать понятие и о полководцах, и об их армиях, и об образе и искусстве ведения ими войны в то время, и потому о дальнейших действиях Антигона и Евмена входить в подробности излишне: они представляют тот же характер. Достаточно сказать, что конечным результатом их вскоре (в 317 г.) было сражение, происшедшее в той же габиенской области, окончившееся очень несчастливо для Евмена. Подробности его неизвестны, равно и то, где и как именно оно произошло. Известно только 1) что с обеих сторон было много слонов и что Евмен расположил своих впереди армии выпуклою дугою, концы которой при мыкали к обоим флангам, для того, чтобы слоны, нередко обращаясь назад, приводившие собственные войска в расстройство, имели позади себя более простора, – 2) что и Антигон и Евмен сделали весьма искусные распоряжения перед сражением и произвели нападение в косвенном боевом порядке, – и 3) что бой и победа остались бы, может быть, нерешенными, если бы не одно особенное обстоятельство, склонившее победу на сторону Антигона и погубившее Евмена. Выше было сказано, что Евмен склонил на свою сторону аргираспидов, которые и находились в этом сражении в составе его армии. Раздраженные тем, что Антигон, во время сражения, захватил их обозы, с женами, детьми и имуществом их, эти корыстолюбивые и развращенные воины обратили свою ярость, вместо Антигона, против Евмена и не устыдились опозорить себя гнусными изменой и предательством, выдав Евмена в оковах Антигону, дабы ценою того выкупить свои семейства и имущества! Антигон хотел спасти Евмена и приобрести в нем друга и пособника, но, по настоятельным требованиям своих военачальников и войск, вынужден был казнить его!
И этот конец также достаточно служит к дополнению характеристики полководцев и армий этого мрачного, смутного времени, когда в военных деятелях его угасли, кажется, всякие чувства чести, благородства и человечества. Лишь в 7 лет времени по смерти Александра В., какой глубокий нравственный упадок и полководцев, и армий! Но это – по понятиям нашего времени, в тогдашних же нравах оно было до того распространено, что ничего необыкновенного не составляло. а военные хитрости, подобные приведенным выше, считались верхом искусства полководцев?
Избавившись от Евмена, Антигон приобрел такую силу и прибегнул к таким пасильственным мерам для подавления остальных соперников своих: Птолешэя, Кассандра, Лисииаха и Селевка, что они составили между собою союз против него- и вследствие того между ними возгорелась новая, 3-я и послед-ияя война (315–301).
Прикрывшись личиною защитника малолетнего Александра (сына Александра В и Роксаны), которого Кассандр держал с матерью в плену в Амфиполе, Антигон, дабы занять и удержать Кассандра в Европе, помог Полисперхону деньгами и провозгласил автономию греческих городов, а сам в 314 г. вступил с войском в Сирию и Палестину. Египетские гарнизоны были принуждены очистить Библ, Сидон и Триполь, но Тир, Иоппия и Газа положили упорно обороняться. Для покорения их были необходимы флот и осадные орудия и машины – и их строили с величайшею деятельностью по всему восточному берегу средиземного моря и преимущественно в Финикии. Наконец в 314–313 гг. Антигон взял эти три города осадой, после упорной обороны; осада Тира стоила ему особенно много времени (15 месяцев, трудов, издержек и урона в войсках. Затем, оставив в Сирии, для занятия и обеспечения ее, сына своего, Димитрия, с частью сил, Антигон с главными силами пошел в малую Азию и разбил в ней Кассандра, правителя Карии. Между тем Димитрий, увлекшись своею, слишком пылкою, храбростью и отважностью, в 312 г. вступил при Газе в бой с соединенными силами Птолемея и Селевка – и был разбит на голову. Следствием этой победы было то, что завоеванные Антигоном города: Сидон, Иоппия, Аскалон и Акра покорились египтянам, а жители Тира, осада и взятие которого стоили Антигону столько труда и времени, принудили начальника Антигонова гарнизона сдать город. Пользуясь этим, Селевк, удалившийся из Вавилона к Птолемею в Египет (в 316 г.), возвратился в Вавилон (30 октября 312 г.), снова завладел своим вавилонским наместничеством и, прочно утвердив в нем свою власть, положил первое начало основанному им в последствии могущественному сирийскому царству Селевкидов (в котором с 30 октября 312 г. и стали вести летосчисление).
Но почти все плоды победы ври Газе были уничтожены, как только Антигон снова явился в Сирии. Сын его, Димитрий, загладил свое поражение при Газе победой над египетским полководцем Киллесом, вследствие чего Птолемей, всегда благоразумно осторожный, отступил в Египет, а Антигон возвратил себе все свои прежние завоевания в западной Азии, кроме Вавилонии (312). Хотя он и послал туда Димитрия и хотя последний и овладел Вавилоном, из которого Селевк удалился, по возбудил в этом городе такую ненависть к себе своею жестокостью, что, по удалении его, Селевк снова утвердил свою власть в Вавилонии.
В следующем 311 г. Автигон заключил со своими противниками (исключая Селевка) мир, по которому было предоставлено: Кассандру – управлять Македонией, прочим наместникам – своими областями, а греческим городам – пользоваться автономией. Но мир продолжался недолго: Кассандр, чтоб открыть себе путь к македонскому престолу, приказал умертвить Александра и Роксану (311). Полисперхон противопоставил ему другого сына Александра В. от Барсины, Геракла или Геркулеса. При посредстве Антигона, он вызвал его из Пергама и с помощью этолийцев собрал войско для возвращения ему престола. Македоняне отказались сражаться против сына Александра В., но в 309, г. Полисперхон отравил Геракла, склонясь на обещание Кассандра уступить ему за это звание стратега в Пелопоннесе и сделать его своим соправителем; но когда Полиснерхон отравил Геракла, то Кассандр не исполнил своего обещания. В том же 309 г. в Сардах, по приказанию Антигона, была умерщвлена сестра Александра В., Клеопатра, и затем из всего македонского царского семейства осталась одна Фессалоника, жена Кассандра, который таким образом и остался полным обладателем Македонии.
Гибель (или правильнее – избиение) всего царского семейства еще сильнее возбудила честолюбивые замыслы оставшихся в живых, полководцев и преемников Александра В., особенно Антигона, присвоить себе верховную власть над всею основанною Александром монархиею, а одно из условий мира – признание автономии греческих городов – сделалось уже одною пустою мечтою и орудием честолюбцев, и в 308 г. война возобновилась с большею силою. Птолемей хотел принудить Антигона, а Антигон – Кассандра к выводу их гарнизонов из греческих городов. Но ни тот, ни другой вовсе не были расположены исполнить это. Антигон послал в 308 г. сына своего, Димитрия, с флотом, войском, и богатою казною в Грецию. Димитрий. необыкновенно способный, прозорливый, деятельный, храбрый и искусный, но вместе с тем крайне жестокий и развратный, вступив в Пирей, был принят афинянами. как освободитель, и восстановил демократию. Мудрый правитель Афин, Димитрий фалерейский, удалился в Александрию, в Египте, где Птолемей открыл убежище всем греческим изгнанникам и ученым, а Кассандров гарнизон Мунихии был принужден сдаться. Но вскоре, в том же 308 г., Антигон отозвал Димитрия из Афин и послал его овладеть островом Кипром, который Птолемей обратил в египетскую область. В 307 г. Димитрий высадился на остров Кипр, разбил в решительном сражении брата Птолемеева, Менелая, и осадил его, с сухого пути и моря, в главном городе Саламине. Птолемей, для которого остров Кипр был чрезвычайно важен и нужен, по изобилию на нем корабельного леса, шедшего на построение египетского флота, поспешил морем на помощь Саламину, во был разбит Димитрием в большой морской битве, одной из значительнейших и примечательнейших в древности, по огромным: числу и величине судов и большому искусству с обеих сторон. Димитрий взял в плен и потопил 80 египетских судов и вскоре затем покорил Саламин и весь остров Кипр (307). Тогда Антигон принял уже предложенный ему царский сан и даровал такой же и сыну своему, Димитрию. Примеру его последовали и Птолемей, и Лисимах, и Селевк.
По завоевании Кипра, Антигон вознамерился совершенно подавить Птолемея и, вытеснив его из Египта, покорить последний. С этою целью он в 306 г. предпринял, берегом средиземного моря, поход в Египет, с 80,000 чел. пехоты, 8,000 чел. конницы и 80-ю словами, сопровождаемый на море, вдоль берега, большим флотом под начальством Димитрия. Но завоевать такую страну, как Египет, и особенно. – обороняемую таким искусным полководцем, как Птолемей, было не легко, и потому, не смотря ни на искусство Антигона и Димитрия, ни на огромные сухопутные и морские силы их, предприятие их не имело успеха. Птолемей с большим искусством воспользовался всеми естественными преимуществами и выгодами Египта для обороны и отличными мерами и действиями с этою целью обратил в ничто все усилия Антигона и Димитрия. Тогда Антигон положил по крайней мере отрезать Птолемея от моря, отнятием всех гаваней на нем, и уничтожить огромные морские силы и торговлю Египта, возросшие при Птолемее до чрезвычайной степени. Но для этого Антигону прежде всего необходимо было содействие острова Родоса, значительно усилившегося, посредством торговли, на море и занимавшего на нем второе после Египта место.
Но как родосцы отказали Антигону в содействии, то вскоре между ними открылась война. В 305 г. Димитрий осадил. с сухого пути и моря город Родос и в этой знаменитой осаде, одной из замечательнейших в древности, истощил все, что только владения отца его могли доставить средств, а тогдашние греческие науки: механика и полиорцетика и личные им изобретения (см. выше гелеполь) и искусство – способов к покорению города Родоса. Но родосцы, с своей стороны, оборонялись с такими чрезвычайными мужеством, упорством и искусством, что Димитрий наконец охотно готов был прекратить осаду под каким-нибудь благовидным и непостыдным для него предлогом. И он вскоре представился ему, в силу самих, сложившихся так, обстоятельств. В 304 г. в одно и тоже время этолийцы обратились к нему с просьбой о помощи против Кассандра, многие греческие области ходатайствовали в пользу родосцев и сами родосцы охотно соглашались сделать с своей стороны все возможное для уменьшения Димитрию стыда снятия осады, стоившей ему столько времени, трудов, издержек и урона в войске. Вследствие этого был заключен (304) мир, по которому Родос был признан независимым, но выдал 100 заложников в обеспечение того, что не будет действовать враждебно против Антигона и Димитрия.
Затем Димитрий поспешил в Грецию, где Кассандр распространил свою власть, во многие города поставил свои гарнизоны и всячески стеснял Афины. Димитрий, высадившись в Авлиде, изгнал Кассандровы войска из Беотии, заключил союз с этолийцами и торжественно вступил в Афины, где провел зиму с 304 на 303 г. – В 303 г. он изгнал Кассандровы гарнизоны из городов Ахайи, – на истмийских играх, близ Коринфа, побудил греков провозгласить его, подобно Филиппу и Александру В., стратегом всей Греции, и затем, получив от Антигона назначение завоевать Македонию и Фракию, дошел до самых границ первой из них. Кассандр просил мира, но Антигон, провозгласив себя единственным наследником Александра В., требовал безусловной покорности. – Следствием того были: снова союз Кассандра, Лисимаха, Селевка и Птолемея против Антигона и Димитрия и возобновление войны с ними. – В 301 г. союзники в одно время двинулись в малую Азию, где находился Антигон, Кассандр – из Македонии и Лисимах – из Фракии в Фригию, а Селевк – из Вавилонии и Птолемей – из Египта в Сирию. – Антигон же призвал Димитрия из Греции в малую Азию. Но как Кассандр и Птолемей были далее всех и сверх того осторожный Птолемей с намерением шел довольно медленно, то первыми соединились в Фригии Лисимах и Селевк. У них было всего 64.000 чел. пехоты, 10.500 чел. конницы, 120 военных колесниц и 480 индийских слонов (из них колесницы, слоны и отборнейшие, лучшие войска принадлежали Селевку). Антигон и Димитрий, с своей стороны, сосредоточили 70.000 чел. пехоты, 10.000 чел. конниы и 75 слонов, следовательно, за исключением колесниц и слонов, силы с обеих сторон были почти равные. Антигон и Димитрий двинулись прямо против Лисимаха и Селевка во Фригию, и здесь-то, весною 301 г., на равнине близ местечка Ипса произошло то знаменитое сражение, которое решило судьбу и Антигона, и всей Азии.
До нас не дошло подробных сведений об этой битве; известно только, что в армии Антигона слоны были помещены впереди войск, а Димитрий с отборною конницею стоял на одном из флангов и с нею стремительно и запальчиво ударил на стоявшего против него Селевкова сына, Антиоха, опрокинул его, прогнал с поля битвы и увлекся его преследованием, но был отрезан слонами и частью пехоты союзников и тщетно старался соединиться с Антигоном. А между тем Селевк охватил оба фланга Антигоновой армии своими легкими войсками, частными нападениями их привел оба эти фланга в утомление и расстройство, и зная, что войска Антигона, не любили его, предложил им перейти на сторону союзников. Большая часть их передалась, а остальные обратились в бегство. Тогда союзники со всех сторон напали на самого Антигона и отряд его телохранителей – и всех их истребили, при чем и Антигон (на 81-м году жизни) был убит. Димитрий же только с 5000 чел. пехоты ж 4000 чел. конницы успел спастись в Ефес и оттуда морем в Грецию.
Победители разделили между собою владения Антигона: Лисимах получил малую Азию до горного хребта Тавра, а Селевк – всю остальную Азию от Тавра и Средиземного моря до Инда и Окса. Кассандр сохранил за собою Македонию с Грецией, а Птолемей – Египет.

§ 118. Войны после сражения при Ипсе до 1-й македонской войны римлян (301–200).

Войны от смерти Александра В. до сражения при Ипсе, обнимавшие и Македонию, и Грецию, и Азию, и Египет в совокупности, после сражения при Ипсе распадаются на войны в Македонии и Греции и на войны в Азии и Египте, иначе в Европе и на Востоке. Хотя между теми и другими иногда была взаимная связь, но вообще они были одни от других отдельны и независимы и могут быть рассмотрены особо. Нe входя в подробности изложения их, укажем лишь главные ход и черты их, в синхронистическом (современном) порядке, сначала – в Македонии и Греции, а потом – на Востоке, до начала 1-й македонской войны римлян в 200 г., которая уже принадлежит военной истории сих последних и изложена в своем месте ниже.

I. Войны в Македонии и Греции.

Из трех главных государств, которые образовались из монархии Александра В., т.е. Македонии с Грецией, Сирии, обнимавшей. почти всю Азию, и Египта, Македония сама по себе была самым меньшим и слабейшим, и по пространству, и по населенности, и по богатству. Но как родовое наследственное владение македонской царской династии Филиппа и Александра В., она до 311 г. все еще признавалась как бы политическим средоточием всей монархии и ее верховного правительства, и потому считалась первостепенным государством в числе прочих. – Но когда в 311 г. окончательно угасла династия Филиппа и Александра В., Македония составила уже совершенно отдельное, небольшое государство, все внесшее влияние которого ограничивалось только одною Грецией, и с этого времени военная, как и политическая история первой тесно связана с политической и военной историей последней, и обе могут быть рассматриваемы не иначе, как в совокупности. Главными явлениями в них, в военном отношении, были: сначала более 30-ти лет продолжавшиеся войны за наследство македонского престола, а потом, по утверждении на нем династии Антигона I и Димитрия I Полиорцета, в лице внука первого и сына последнего, Антигона II Гоната (прозванного так по месту рождения его в фессалийском городе Гони или Гонуссе) – войны этолийского и ахейского союзов в Греции, усложненные вмешательством и участием в них и царей македонских, и царей эпирских, особенно Пирра, и внешних врагов, галлов, иллириян и наконец – римлян, уже в конце 2-й пунической войны положивших первые начала политики, покорившей им в последствии и Македонию, и Грецию.
В войнах за наследство македонского престола повторились, в меньшем виде, те же явления, что и в войнах за наследство Александровой монархии до сражения при Ипсе. С самого начала до 287 г. главным действующим лицом и претендентом македонского престола был Димитрий Полиорцет. Спасшись, после сражения при Ипсе, как было сказано выше, с 5000 чел. пехоты и с 4000 чел. конницы в Ефес, он оттуда морем на флоте отправился в Афины, уверенный, что найдет в них убежище. Но афиняне объявили себя нейтральными и не впустили его в Афины, чем явили величайшую неблагодарность к нему. Тогда Димитрий хотел высадиться на Истме (коринфском перешейке), но недопущенный и туда, удалился в свои владения в Пелопоннесе, приобрел еще несколько твердых пунктов и утвердился в нем, усилил свой флот и в 297 г. осадил Афины с сухого пути и моря и голодом принудил этот город к сдаче. – Изгнав из него правителя Леохареса, поддерживаемого Кассандром, он поставил свои гарнизоны в Мунихии и Пирее, простил афинян и замыслил сделать из Афин средоточие независимого царства для себя в Греции. а между тем в Македонии Кассандр умер в 298 г., оставив после себя трех сыновей: из них старший, Филипп, в следующем году умер, второй – Антипатр, убив мать свою Фессалонику, благоприятствовавшую младшему сыну, Александру Эгусу или Эгу, бежал во Фракию к тестю своему, Лисимаху, за помощью, а Александр Эг призвал на помощь себе против них Пирра, царя эпирского, и Димитрия Полиорцета, которые и двинулись с войсками в Македонию. Но вскоре, убедившись вероятно, что оба они сами имеют в виду завладеть Македонией, он объявил Димитрию, что, по переменившимся обстоятельствам, не нуждается более в его помощи. – Тогда Димитрий пригласил его на пир – и приказал умертвить во время пира, а себя провозгласил царем Македонии (295). – Кроме Македонии и принадлежавшей к ней Фессалии, он владел еще большею частью Пелопоннеса, Мегарой и Афинами. Семь лет царствования его представляют ряд беспрестанных войн с Фивами, Лисимахом, Пирром и др. – Два раза, в 293 и 291 гг., завоевал он Фивы, покоренные Кассандром, но отложившиеся, – тщетно пытался отнять у Лисимаха Фракию и часто вел войну с Пирром. – Все эти войны его, особенно с Пирром, пользовавшимся, как государь и полководец, большим уважением в Македонии и Греции, были чрезвычайно непопулярны в этих двух странах и, в соединении с пороками Димитрия – необыкновенными: гордостью, высокомерием, жестокостью и развратностью его, возбуждали всеобщее нерасположение к нему. – Наконец, гордость и честолюбие погубили его: он замыслил захватить верховную власть над всею бывшею монархией Александра и для того собрал в Македонии и Греции огромные, сухопутные и морские, военные силы. Но крайне насильственные и жестокие меры его для сбора их возбудили такое всеобщее раздражение против него, что в то самое время, когда он хотел отправиться в малую Азию, македонское войско отложилось от него – и он принужден был спастись бегством и искать убежища у сына своего, Антигона Гоната, в Пелопоннесе (287). – Афины также отложились от него, но он осадил и взял их, и оставив Антигона в Пелопоннесе, морем на флоте с войском отправился в малую Азию, с целью прежде всего разбить в ней Лисимаха и завоевать его фракийско-малоазиатское царство. Но Лисимах вытеснил его из своих владений за Тавр во владения тестя его, Селевка, а этот последний взял его в плен и держал до самой смерти в заключении. Таким образом 'Македония и Греция избавились наконец от этого злодея, тем более вредного и опасного, что он был весьма способный и искусный полководец. – После бегства его из Македонии, Пирр завладел западною половиною ее, но Лисимах, воротясь из малой Азии, вытеснил его, завладел всею Македониею, присоединил ее к своему царству (286) и владел ею до самой своей смерти в 282 г. В этом именно году, давнишняя взаимная ненависть и семейные козни и раздоры произвели войну между Лисимахом и Селевком, кончившуюся победою Селевка в сражении при Корупедионе, в Фригии: Лисимах был разбит и убит, а Селевк провозгласил себя царем Македонии. Но на пути туда, во Фракии, он был убит зятем своим, сыном Птолемея египетского, Птолемеем Керавном (из-за семейной вражды), который и провозгласил себя царем Македонии. Но он встретил в ней соперников в Антигоне Гонате и Пирре, однако первого разбил на сухом пути и море, а с последним заключил договор об уступке Пирром Керавну Македонии на известных условиях (281). Но не успел он утвердиться на престоле, как начались страшные нашествия на Македонию галлов. – Галльские племена уже с давних времен обитали на пространстве между верхним и средним Дунаем и морями средиземным и Адриатическим, и производили набеги и большие нашествия на северную и даже среднюю Италию. – Но встретив сильный отпор со стороны римлян (см. выше ч. I, гл. XVII, §§ 110 и 111), они обратились на юго-восток и начали производить нашествия на Фракию, Пэонию, Иллирию и Македонию. 1-е нашествие их под предводительством Камбаула, в 280 г., проникло только во Фракию, потому что силы галлов были не довольно значительны. Но 2-е, в 279 г., было уже произведено в огромных силах, по трем направлениям: во Фракию, под предводительством Церетрия, в Пэонию – Бренна (нападавшего на Рим) и Ацихория, и в Иллирию и Македонию – Белгия. Керавн с войском двинулся на встречу последнему, но был разбит им и сам пал в бою, а галлы страшно разорили Македонию. – Здесь на место Керавна были один вслед за другим провозглашены царями и вскоре, по совершенной неспособности, низложены, сначала – брат Керавна, Мелеагр, а потом – сын Кассандра, Антипатр – и в несчастной Македонии воцарилось совершенное безначалие. Один из знатных македонян, Сосфен, принял власть в свои руки, собрал войско и изгнал галлов. Но в следующем 278 г. галлы, под предводительством Бренна и Ацихория, произвели 3-е, еще более сильное и страшное нашествие и уже не на одну Македонию, но чрез нее преимущественно на Грецию, которую хотели разграбить и в ней особенно – сокровища дельфийского храма. В Македонии Сосфен снова двинулся против них, но был разбит и убит, и галлы по двум направлениям устремились в Грецию, все разоряя и опустошая на пути. – Устрашенные общею опасностью, все греки соединились и противопоставили галлам при Фермопилах всего только 20.000 чел. (до того уже была истощена и ослаблена Греция!). – Но при Фермопилах повторилось тоже самое, что и во время нашествия Ксеркса: галлы обошли греков по незанятой ими и изменой указанной галлам горной дороге через гору Эту и, принудив греков отступить, устремились к Дельфам. Но здесь греки снова противостали им и были спасены произведшим в это самое время землетрясением, которое так ободрило их (будто бы помощью самих богов их) и устрашило диких и суеверных галлов, что греки разбили их на голову и галлы бежали тем же путем, которым прибыли, через Македонию и Фракию, и большею частью были истреблены жителями. – Из числа оставшихся прежде во Фракии, до 20.000 отправились в малую Азию и были приняты царем вифинским в военную службу на жалованье, водворились на полученных ими землях и тем положили основание особенной области, названной по их имени галльскою тетрархией, Галло-Грецией или Галатией.
Между тем Македония, разоренная галлами, страдая от безначалия, служила предметом кровавых распрей нескольких искателей македонского престола, главными между которыми были Пирр и Антигон Гонат. Последний одержал наконец верх: Антиох I Сотер, царь сирийский, заключил с ним договор, по которому уступил ему права свои на Македонию и, выдав за него дочь свою, назначил ей страну эту как бы в приданое (277). Но не успел Антигон утвердиться на македонском престоле и заняться благоустройством Македонии, как в ней снова явился Пирр. Этот способный и искусный полководец, но и честолюбивый и крайне беспокойный искатель приключений, не успев в своих неблагоразумных предприятиях в Италии и Сицилии, по возвращении оттуда вздумал снова завоевать Македонию. Антигон двинулся ему на встречу, но македонское войско, более расположенное к Пирру, нежели к нему, отложилось от него – и Антигон был принужден искать убежища на своем флоте и потом в своих владениях в Пелопоннесе. Пирр же был провозглашен царем Македонии и, оставив в ней сына своего, Птолемея, воротился в Эпир, откуда вскоре предпринял поход против Спарты и при осаде и взятии Аргоса был убит (272, см. ниже). По удалении его из Македонии, Антигон поспешил в нее, но разбитый на голову Птолемеем, едва успел спастись в Пелопоннес, где был призван Аргосом на помощь против Пирра и по смерти его снова отправился в Македонию, и на этот раз успел овладеть ею, вытеснив Птолемея, и окончательно утвердить и себя, и в лице своем династию Антигона I и Димитрия Полиорцета на македонском престоле (266 г.). С этого времени, не имея уже более внешних соперников, он обратил всю свою политику внутри на приведение Македонии в благоустройство, в котором она крайне нуждалась, а извне – на приведение снова Греции в прежнюю зависимость от Македонии. Положив конец набегам галлов с севера и обеспечив внешнюю безопасность Македонии, он начал поддерживать в Греции аристократическую или олигархическую партию, тиранов на правителей, утверждавшихся в некоторых городах Греции, и македонских приверженцев в ней, и ставить в греческие города, где мог, македонские гарнизоны. Нов 35 лет времени (301–266), пока средоточием политических и военных событий была Македония, в Греции обстоятельства уже изменились совершенно и вскоре уже она, вместо Македонии, сделалась главным средоточием всей политической и военной деятельности македонян и греков – последней и небесславной перед покорением Македонии и потом Греции римлянами.
Главными причинами такого переворота были: постепенные образование и усиление двух греческих союзов, этолийского и ахейского, вскоре обнявших всю Грецию и в последний раз соединивших всех греков, с целью поддержания своей политической и гражданской свободы и независимости. Образование и устройство обоих союзов, со времени смерти Александра В., было уже изложено выше (§ 115), а потому здесь укажем только главные черты военных событий в Греции во 2-й половине этого периода, до начала 1-й македонской войны римлян в 200 г.
В то время, когда Антигон Гонат, как сказано, утвердившись в Македонии, начал распространять власть свою в Греции, оба союза, особливо ахейский, уже достигли значительной степени развития и силы, принятием в свой состав многих городов и республик греческих. Развитию и усилению ахейского союза особенно способствовал знатный сикионянин Арат, мудрый и искусный политик, более 20-ти лет бывший главою и душою союза и 17 раз стратегом его, хотя и не имел нужных полководцу качеств. Антигон Гонат, в последние годы своей жизни (245–243), старался всячески, особенно присоединением к этолийскому союзу, разрушить ахейский, неприязненный и ему, Антигону, и этолянам. Одним из последних предприятий Антигона с этою целью, было завладение замком Коринфа, чрезвычайно важного пункта – ключа Пелопоннеса. Чтоб облегчить себе занятие его, он женил сына своего на вдове Александра, тирана коринфского, и во время брачного пиршества внезапно и тайно овладел коринфским замком (243). Союзники ахейские поручили Арату с небольшим, но отборным отрядом войск взять обратно коринфский замок, что Арат и исполнил с успехом, взяв оный приступом, вследствие чего многие греческие города, повиновавшиеся Антигону, немедленно восстали против него. Антигон принял меры к обратному покорению их, но вскоре умер (243), а сын и преемник его, Димитрий II (243–233), история которого очень темна, вел уже войну с этолянами, вторгнувшимися в Македонию, и успел отразить их с помощью иллирийского царя Агрона; этоляне же, с своей стороны, нашли поддержку против него в ахейском союзе. Димитрий, дабы не утратить влияния своего в Пелопоннесе, старался поддерживать в некоторых городах его тиранов и этим, как равно и военною неспособностью Арата, объясняется то, что покушение ахеян освободить важный для них Аргос от власти тирана и Антигона не имело успеха. Но по смерти Филиппа, дядя и преемник его, Антигон II Досон (233–221), занятый внутри и на северных пределах Македонии, не поддерживал уже более тиранов в греческих городах и они стали добровольно отказываться от своей власти. Таким образом Мегалополь, Флиунт и Эрмиона в Пелопоннесе, затем Афины, за 150 талантов купившие выступление из них македонского гарнизона, а с ними Саламин и Эгина, а в 228 г. и Аргос, присоединились к ахейскому союзу и значительно увеличили силы его. Но в это самое время, важный внутренний переворот, совершившийся в Спарте, временно положил преграду дальнейшему развитию ахейского союза.
Могущество Спарты совершенно пало еще со времени войны ее с Фивами и еще более вследствие упадка политических и гражданских учреждений ее. Крайнее неравенство в правах имущественного пользования имело следствием скопление богатств в руках нескольких олигархов и крайнее обеднение народных масс, которые, для поддержания своего существования, обратились к разбойничеству, а вместе с тем и нравы чрезвычайно развратились. По этим причинам, в 244 г. молодой спартанский царь Агис III сделал первую попытку восстановить древние Ликурговы законы; но оно не удалось, вследствие козней другого царя Леонида, и кончилось умерщвлением Агиса и всего рода его (241). Но сын и преемник Леонида, молодой и чрезвычайно даровитый Клеомен III (с 236 г.) совершил то, что не удалось Агису, и на короткое время (14 лет) восстановил силу и славу. Спарты. Прежде всего, для исполнения своих замыслов, он признал необходимым образовать хорошее и преданное ему войско. Сами обстоятельства подали ему повод к тому. Арат уже распространил область ахейского союза над большею частью Пелопоннеса и, постепенно приближаясь к пределам Лаконии, наконец вознамерился присоединить к союзу и Аркадию, часть которой находилась в союзе с этолянами. Это побудило и спартанцев, и этолян сблизиться между собою для противодействия Арату, и вскоре Клеомен достроил в землях Мегалополя небольшую крепостцу Афиней и таким образом уже утвердился в землях ахейского союза. Арат, опасаясь войны, дотоле не принимал никаких мер противодействия и только тогда объявил Клеомену войну, когда последний уже стал твердою ногою в землях ахейского союза и тем нанес ему оскорбление. Это послужило поводом к так называемой Клеоменовой войне (228–226), которая унизила Арата, но возвысила Клеомева. С самого начала оба войска, спартанское и ахейское, встретились при Паллантии. Последнее, вчетверо сильнейшее, по совету Арата, отступило и вскоре Клеомен в трех сражениях, одно вслед за другим, разбил Арата и ахеян. Успев образовать таким образом в эти три года войны отличное боевое и вполне преданное ему войско, Клеомен в 226 году низвергнул в Спарте эфоров, уничтожил власть их и восстановил во всей точности и строгости Ликурговы законы. Затем он уже сам открыл решительную наступательную войну против Арата и ахейского союза, взял города Кафии, Пеллену, Феней, Флиунт, Клеоны, Эпидавр, Эрмиону, Трезен и даже Коринф и, сильно укрепившись на Истме, преградил таким образом вход – в Пелопоннес (224). Это совершенно уронило Арата в мнении ахеян, и он, чтобы поправить дела союза, призвал на помощь Антигона, который и двинулся с 20,000 чел. войск к Истму и был бы удержан на нем Клеоменом, если бы восстание в это самое время Аргоса, в тылу его, не принудило его отступить к пределам Лаконии. Тогда Антигон, вступив в Пелопоннес, взял Коринф, Мантинею, Орхомен, Герею и Телфусу, – в общем собрании ахейского союза в Эгие был избран и провозглашен стратегом его и провел зиму (223–222) в крепости Акрокоринфе, очищенной по его приказанию. При этом война с обеих сторон была ведена с большою жестокостью против частных лиц и имуществ, и с крайними разорением и опустошением земель и городов. Доселе Птолемей III Эвергет египетский помогал Клеомену деньгами, но, прекратив эту помощь, поставил его в весьма трудное положение. Дабы пособить этому, Клеомен за 5 мин давал свободу каждому илоту и, собрав этим довольно значительную сумму денег, набрал наемное войско, напал на Мегалополь, и как этот богатый город отказался отложиться от ахейского союза, то Клеомен разграбил его и на приобретенную в нем добычу еще более усилил свое войско. Весною следующего 222 года он тщетно предлагал Антигону бой под стенами Аргоса: Антигон, чувствуя свою слабость, не внимал просьбам аргивян, земли которых, в его глазах, разорял Клеомен, и уклонялся от боя с ним. Но наконец Антигон и Арат положили соединить свои силы, и Антигон, собрав 28,000 чел. пехоты и 1,200 чел. конницы, вместе с ахейскими войсками вторгнулся в конце лета этого года (222) в Лаконию. Здесь, при Селлазии, произошло кровопролитное сражение, в котором Клеомен, после упорнейшего сопротивления, был разбит на голову и, совершенно отчаявшись в спасении Спарты, с семейством и друзьями своими спасся бегством в Египет, где нашел убежище до самой своей смерти. Антигон же, одержав решительную победу, великодушно сохранил Спарте ее независимость. В ней немедленно было уничтожено все, что изменил и ввел Клеомен, власть эфоров восстановлена и спартанская республика, уже крайне слабая и раздираемая партиями, пала совершенно и более не поднималась.
Присоединение ахейского союза к Антигону восстановило влияние Македонии на Грецию, ж только одни этоляне со своими союзниками сохраняли полную независимость от ней и противостояли ей. Племянник и преемник Антигона, Филипп II, одаренный отличными способностями ума и души, руководствовался, в отношении к Греции, политикою Арата, и потому ахеяне менее чувствовали зависимость свою от Македонии и, вместе с македонянами, усердно и деятельно вели войну с этолийским союзом, продолжавшуюся три года (220–217) и известную под названием войны союзников. Начало ей положили этоляне, вторгнувшись в Пелопоннес и начав разорять земли мессенян. Арат, в главе ахейского войска, двинулся против них и потребовал удаления их, а когда они начали отступать, Арат распустил свое войско и только с 3,000 чел. пехоты и 300 чел. конницы следовал за ними. Тогда этоляне обратились назад и на голову разбили его при Кафии; остатки его войск спаслись в Кафии и Орхомене, а этоляне прошли через весь Пелопоннес, разоряя все на пути, и через Истм воротились в Этолию. Ахеяне просили помощи Филиппа, который и прибыл с сильным войском на Истм и в Коринф, где решено было соединенными силами вести войну против этолян, и затем Филипп лично возвратился в Македонию. Но узнав, что спартанцы и элеяне вторглись в Ахаию, он двинулся с 15,000 чел. пехоты и 800 чел. конницы, сначала в Эпир, где, по просьбе жителей, осадил Амвракию. а между тем этоляне, под предводительством Скопаса, вторглись в Македонию и начали разорять пиэрийскую область; в тоже время и дарданийцы также вторглись в Македонию. Филипп, взяв Амвракию после 40 дневной осады, двинулся в Этолию и взял многие города в ней, потом изгнал этолян и дарданийцев из Македонии и двинулся в Фессалию. а между тем этоляне вторглись в верхний Эпир и разграбили в нем Додонский храм (219). Филипп же из Фессалии двинулся к Коринфу, усилился здесь 10-ю тысячами ахейских войск, разбил элеян, грабивших земли сикионян, осадил город Псофис в Аркадии и взял его приступом, не взирая ни на силу его укреплений, считавшихся неодолимыми, ни на суровое зимнее время, а также и элейскую горную крепостцу Алиферну, вследствие чего многие соседственные города покорились ему. Вскоре он покорил всю Элиду, равно и область трифилийскую (219). Ахеяне помогли ему деньгами и положено было войну вести также и на море. Не смотря на предательские козни главного сановника своего Апеллеса и сообщников его, Мегалея и Леонтия, Филипп с войском в 218 г. сел в Коринфе на флот и отправился па остров Кефалонию, где осадил город Палей. но измена Леонтия принудила его с уроном снять осаду. Так как между тем этоляне вторглись в Мессению и в Фессалию, то Филипп послал в первую из них ахейского полководца Эперата, а сам направился к острову Левкадии и оттуда к Лимнее. Здесь присоединились к нему акарнаняне и он двинулся в Этолию, к главному городу ее, Ферму, к которому никто из врагов никогда дотоле еще не подступал, взял и разграбил его, в отмщение за разграбление этолянами в предыдущем году додонского храма. Затем он пошел обратно к Лимнее, два раза разбил преследовавших его этолян и через Истм направился прямо в Лаконию. Здесь спартанский царь Ликург, изгнав другого царя Агезиполя и подавив заговор Хилона, обратил все свои силы против ахейского союза и Филиппа. Од разорил Мессению, укрепил Спарту и отразил нападение Филиппа на нее. Филипп, разорив Лаконию огнем и мечем, с богатою добычею воротился в Коринф. В следующем 217 г. Филипп открыл поход осадою города Фив в области Фтиотии, на границе земель города Магнесии. После 13-ти дневной осады, он взял Фивы, населил их македонянами и назвал Филиппополем. Здесь в одно и тоже время получено было известие о победе Ганнибала в Италии, при Тразименском озере, над римлянами, и прибыло посольство родосцев и хиосцев, предлагавших свое посредничество для заключения мира. Филипп, под обаянием успехов и побед Ганнибала и побуждаемый советами Димитрия фаросского, изгнанного римлянами из Италии, положивший уже вступить в союз с Ганнибалом, охотно согласился на предложение родосцев и хиосцев, и вследствие того в том же 217 г., в Навпакте, был заключен мир между этолийским и ахейским союзами, на условиях, указанных Филиппом, а именно: обе стороны сохранили все свои владения, которыми обладали до начала войны.
Арат, как мудрый политик, справедливо советовал Филиппу не вступать в союз с Ганнибалом и не ставить себя тем в неприязненные отношения к Риму. Но Филипп, уже возгордившийся своими успехами и могуществом и побуждаемый честолюбием, отравил Арата и, после битвы при Каннах, заключил с Ганнибалом тайный договор, обещая ему помощь войском и флотом для совокупной войны против Рима, и начал готовиться к переправе в Италию. В 215 г., кончив свои приготовления, он двинулся с войском, сопровождаемый флотом, вдоль берега моря, осади на пути и взял город Орик (Oricum), но, слабо заняв его, на другой же день лишился его и двинулся далее к Аполлонии и осадил ее. Между тем римляне тотчас проведали о его договоре с Ганнибалом и, уже оправившись от поражений, нанесенных им сим последним, приняли свои меры. Сенат римский послал в Македонию Нэвия (Naeviи s) с войском. Нэвий произвел, совершенно неожиданно для Филиппа, внезапное нападение на него во время осады Аполлонии и нанес ему столь решительное поражение, что он был принужден сжечь свой флот и с остатками своего войска сухим путем отступить в Македонию (214).
Между тем, как Филипп договором с Ганнибалом неблагоразумно возбудил против себя римлян, этоляне, напротив, обратились к ним с предложением своего союза. Римский сенат охотно согласился на это и отправил в Этолию М. Валерия Левина с войском на флоте. Левин нашел в этолянах усердных союзников, к которым присоединились, сверх того, и Спарта, и Элида, и пергамский царь Аттал, и иллирийские цари Скердиллаид и Плеврай – все, крайне недовольные Филиппом и неприязненно расположенные к нему (211 г.). Между тем на стороне последнего были только ахеяне (стратегом которых с 213 г., по смерти Арата, был доблестный Филопемен), акарнаняне и беотяне.
Левин, по прибытии в Этолию, взял город Антицирру в Фокиде. Филипп двинулся к этому городу, два раза разбил этолян, а в третий раз, когда на помощь к ним прибыл римский трибун Сулпиций, в бою с ним и этолянами, не смотря на все усилия римлян, успел сохранить за собою место боя, даже взял на другой день 4,000 чел. в плен и вскоре принудил этолян заключить отдельный мир. Обманутый в своих надеждах на Ганнибала, для которого, после сражения при Каннах, война в Италии приняла невыгодный оборот, что дозволило уже римлянам выставить против Македонии значительные силы, Филипп предложил им мир, который и был заключен в 204 г. Главным условием его было отречение Филиппа от союза с Карфагеном. В договоре о мире были включены и все союзники римлян в Греции. Дальнейшие действия Филиппа и греков, которые повели, 4 года спустя, к 1-й македонской войне, принадлежат уже к сей последней и будут изложены в своем месте ниже.
В заключение следует еще упомянуть о последних военных событиях в Пелопоннесе, особенно замечательных участием в них и искусными действиями Филопемена.
В последние 22 года этого периода (222–200) весь Пелопоннес был уже в составе ахейского союза, за исключением только Спарты и Элиды, постоянно противившихся вступлению в него и враждовавших с ним, как уже было изложено выше. Из них главным противником его была Спарта. В ней, после битвы при Селлазии, бегства Клеомена в Египет и восстановления власти эфоров (222–221), распри царей Ликурга и потом Маханида с эфорами повели к полной и совершенной анархии. /В то время, когда верховную власть захватил Маханид и объявил войну ахейскому союзу (207), главой и стратегом последнего был Филопемен. Уроженец города Мегалополя в Аркадии, знатного рода, он получил превосходные: воспитание и образование, с особенным отличием участвовал в защите Мегалополя против Клеомена, потом, в 222 г., в походе в Лаконии и в битве при Селлазии, а в 208 г. сам одержал ври Мессене победу над этолянами. В 213 г., по смерти Арата, он был избран на его место в стратеги ахейского союза, вследствие всеобщего уважения, которое снискал своими: благородным характером, честностью, бескорыстием, пламенною любовью к отечеству и военными дарованиями. Избранный в стратеги, он занялся приведением войск союза в наилучшее состояние, значительно усовершенствовал вооружение, строй, образ действий и внутренние: устройство и управление их, установил в них строгие военные порядок и повиновение, и сам во всем служил им лучшим образцом. В главе этих-то отличных войск он и двинулся, по объявлении Маханидом войны, к Мантинее и расположился в ней. Маханид, с своей стороны, пошел к Тегее, к югу от Мантинеи, и, по сосредоточении здесь всего своего войска, двинулся к Мантинее З-мя колоннами, из которых в средней шла фаланга, а в боковых наемные: конница и легкая пехота. За колоннами войск находилось большое количество катапульт, баллист и повозок с большими стрелами. Сведав о его наступлении, Филопемен вывел свое войско из Мантинеи также З-мя колоннами, из которых в средней была фаланга, в правой – тяжелая конница (катафракты или латники), а в левой – легкая пехота, за нею так называемая тарентинская наемная легкая конница, конные латники, в роде пелтастов, и наконец в хвосте – отряд иллирийских войск. Такого рода походный порядок был назначен Филопеменом согласно с предположенным им построением своей армии в боевой порядок на местности, впереди Мантинеи, предварительно и тщательно осмотренной и весьма искусно избранной им (он имел особенный и редкий в те времена дар исследовать и распознавать боевые свойства, выгоды и преимущества местности). Местность эта образовала равнину, ограниченную с запада и востока высотами, из которых у подошвы восточных находился храм Нептуна и пролегала дорога к нему из Мантинеи. Поперек равнины, от одних высот до других, простирался овраг или ложбина, зимою наполненная водою, но летом сухая, с покатыми краями, и которую можно было заметить только приблизясь к самым краям ее, издали – же она была незаметна. Ею-то Филопемен и положил воспользоваться, как естественною оборонительною преградою, а потому, как только передовая легкая пехота левой колонны дошла до оврага, то заняла скаты высот над ним; конница, в 8 шеренг глубины, построилась впереди ее, у подошвы высот, а к левому флангу конницы примкнули конные латники и иллирияне. Фаланга построилась правее конницы, В средине боевого порядка и в совершенно – новом, изобретенном Филопеменом строе, именно шахматном, в 2 линии, с интервалами между отделениями, в 16 шеренг глубины каждое, так что отделения 2-й линии находились против интервалов 1-й. Катафракты замыкали боевой порядок на правом фланге фаланги, в виде резерва. Вся армия была построена таким образом позади оврага, а в ожидании наступления неприятеля, Филопемен обратился к войскам с краткою, по сильною речью. «Нынешний день» – сказал он между прочим – «решит, быть ли вам свободными или рабами».

Вскоре усмотрено было наступление армии Маханида в походном порядке 3-мя колоннами, причем в средней фаланга приняла направление вкось к правому крылу Филопемена. Последний предположил поэтому, что Маханид имел намерение атаковать его в косвенном, усиленном слева, боевом порядке, и усугубил внимание и осторожность, но не изменил своего боевого порядка. Но вскоре правая колонна Маханида, а за нею и обе другие, фланговым движением на право, построились в боевой порядок, по другую сторону оврага, но вдали от него, параллельно армии Филопемена, средина против средины и фланги против флангов. Затем Филопемен ожидал, что спартанская фаланга, по своему обыкновению, немедленно произведет фронтальное наступление, но был весьма изумлен, увидя, что вся армия Маханида разом раскрыла между своими отделениями интервалы, из которых были вывезены катапульты и баллисты, с прислугой при них. Сначала он подумал, что Маханид понял, на какую местность был завлечен; однако не смутился и, дабы предотвратить вред действия метательных орудий и уверенный, что фаланга Маханида не тронется с места, дабы не заслонить их собою, он лично двинулся вперед с тарентинскою легкою конницею, приказав части легкой пехоты следовать за нею, рассыпаться впереди всего фронта своей армии и открыть сильную стрельбу из луков по прислуге орудий. Это имело полный успех: расстроенная стрельбою легкой пехоты Филопемена, прислуга орудий не могла действовать из них. Тогда Маханид, заметив, что вся иностранная легкая пехота Филопемена была собрана на левом крыле его, а правая фланговая тяжелая конница его не трогалась с места, приказал легкой пехоте своей, построенной позади левой фланговой конницы его, двинуться вправо позади линии армии. Усмотрев это, Филопемен приказал конным латникам и иллириянам на левом фланге своим перейти через овраг (там, где заблаговременно были для этого срыты края его, для удобнейшего наступления через него) и атаковать неприятеля. Фаланги же с обеих сторон и конница на правом фланге Филопемена и на левом фланге Маханида оставались еще на своих местах. Но, при атаке тарентипской конницы Филопемена, такая же конница Маханида действовала лучше и удачнее, и первая, не смотря на все усилия Филопемепа, не выдержала, обратилась назад за овраг, увлекла за собою иллириян и бросилась по дороге к Мантинее, стремительно преследуемая самим Маханидом с его тарентинскою конницею. Но это ни малейше не смутило Филопемена: оставив свою тарентинскую конницу и иллириян малодушно бежать к Мантинее, a Маханида -неблагоразумно преследовать ее туда, он ободрил остальные войска спокойствием и твердостью своими, и немедленно приказал всем отделениям 1-й линии своей быстро двинуться флангом на лево и занять места бежавшей конницы левого крыла, а отделениям 2-й линии – в тоже время двинуться вперед и занять места отделений 1-й линии. Эти передвижения были исполнены с отменными: точностью, порядком и скоростью. Таким образом Филопемен отрезал Махавиду отступление и получил возможность охватить слева середину армии Маханида, лишенную уже своего правого крыла. В тоже время Филопемен приказал Полибию (дяде историка) собрать в один общий отряд всех оставшихся и рассеявшихся конных латников, тарентинцев и иллириян, и поставить его на высотах за левым флангом фаланги, в виде подкрепления (или резерва). Между тем фаланга Филопемена, опасаясь скорого возвращения Маханида, нетерпеливо желала двинуться вперед в бой. Филопемен, разделяя, но скрывая те же опасения и нетерпение, уже хотел приказать двинуться вперед, когда увидел, что неприятельская фаланга со своей стороны двигается вперед. Тогда он остановил свою фалангу и стал ожидать неприятельскую позади оврага; – но едва только последняя легко и скоро спустилась в него, как вся фаланга Филопемена по всей линии разом ударила на нее сверху оврага вниз с такою стремительностью и силой, что в один миг истребила почти всю неприятельскую фалангу на дне оврага, а спасшихся и обратившихся в бегство преследовала по другую сторону его.
В это самое время Маханид прискакал от Мантинеи, до самых стен которой запальчиво и безумно преследовал конницу Филопемена. Убедясь, хотя уже и поздно, в своей ошибке и гибельных для него последствиях ее, он построил бывшие с ним наемные конные войска в густую колонну и хотел пробиться с ними через срытые края оврага. Но Филопемен уже принял меры против того: оставив лишь часть войск для преследования бежавших, главными силами он занял противоположный край оврага и особенно усилил войска, оберегавшие срытые края его, и отряд Полибия. Маханид уже приближался к голове своей колонны к оврагу, как вдруг, конные наемники его малодушно обратились назад, рассеялись и оставили его лишь с двумя военачальниками. Маханид поскакал вдоль оврага, дабы найти удобное место для переезда через него; но Филопемен скакал на одной высоте с ним по другой стороне оврага, и едва Маханид бросился в овраг, как Филопемен ловким ударом копья убил его. Затем, собрав всю свою армию, он двинулся к Тегее, без труда покорил ее, и расположился в неприятельском краю.
Таково было это 3-е сражение при Мантинее, в котором Филопемен, превосходными, необыкновенно искусными распоряжениями своими до и во время боя, вполне примененными к местности и к движениям и действиям армии Маханида, отлично воспользовался грубыми ошибками последнего и одержал над ним полную и совершенную, решительную и блистательную победу, свидетельствующую о высоких личных, военных дарованиях и искусстве самого Филопемена, равно как и об отличных действиях предвидимой им армии и о полной силе еще, в его руках, греческого военного искусства. К сожалению, это было уже последнее проявление его в прежнем блеске, а самого Филопемена справедливо называют последним из великих людей и полководцев Греции, стоявшим неизмеримо выше жалких современников и потомков своих из числа греков.
Этим блистательным подвигом его мы и заключаем краткий очерк войн в Македонии и Греции – в периоде времени от сражения при Ипсе до мира Филиппа с римлянами в 204 году, после которого были уже ничтожные военные действия. Как ни краток этот очерк, но он достаточен для того, чтобы дать понятие о крайнем уже упадке и жалком состоянии всего вообще военного быта в несчастных Македонии и Греции. За исключением разве только частных военных действий лучших полководцев этого времени: Пирра, Филопемена и временно Клеомена, все остальные затем, не представляя ничего замечательного в отношении собственно к военному искусству, свидетельствуют напротив о крайнем уже упадке македонян и греков в военно-нравственном отношении, а в тесной связи с тем – и военного искусства у них вообще и ведения ими войны в частности. Войны, веденные ими в эти 100 лет, характером своим принадлежат гораздо более диким и полудиким, нежели высокообразованным народам. Беспрерывные набеги, вторжения, нашествия на земли врагов, соединенные со страшными разорением, опустошением и разграблением их, с бесчеловечною жестокостью против частных лиц и имуществ, с бессмысленными и бесцельными битвами и осадами, с изменой, предательством, убийствами и самыми низкими пороками и злодействами, и в низших, и особенно в высших сословиях народных, правителях и полководцах, наконец с совершенным упадком военных духа, порядка и дисциплины в войсках и армиях, все это, вместе взятое, представляет самую жалкую, самую мрачную картину, не правильных войн и военных действий благоустроенных государств, народов и армий, но набегов дикарей или разбойничьих шаек с целью грабежа. Удивительно ли после того, что при первом столкновении с такими воинственными и превосходно устроенными: государством, народом и войском, как римские, и Македония и Греция легко и скоро сделались добычей их?

2) Войны на Востоке.

На Востоке самым обширным между всеми государствами, образовавшимися из Александровой монархии, было царство сирийское или Селевкидов, в Азии, основанном полководцем Александра Селевком (I-м этого имени царем сирийским, под прозванием Никатора, 301–281 г.). Он имел под своею властью 72 сатрапии, от Босфора и Геллеспонта и восточных берегов Средиземного моря до pp. Инда и Окса, и от Черного и Каспийского морей до Индийского океана. Но перенесением столицы, пребывания и управления из Селевкии на Тигре, в верхней Азии, в Антиохию на берегах Средиземного моря и обращения внимания и политики своих не на Восток, а на Запад, селевкиды не только не скрепили свое обширное царство в одно общее и прочное государство, но пробудили в большей части подвластных им народов стремление к независимости. Вследствие того, с ходом времени, от сирийского царства отпали и образовали отдельные, самостоятельные государства, пять небольших в малой Азии – Каппадокия, Понт, Вифиния, Пергам и Галатия или Галльския тетрархии, и два большие в верхней Азии – Парфия и Бактрия с Согдианой. Селевкиды всегда имели в них опасных противников, а враги их – усердных союзников, чем под конец и не упустили воспользоваться римляне для своих завоеваний в Азии.
Второе, после Сирии. место на Востоке занимал Египет, по разделу после смерти Александра В. доставшийся полководцу его Птолемэю (I-му царю египетскому, под прозванием Сотера, и основателю династии Птолемеев, 323–284).
Наконец третье место на Востоке сначала занимало фракийско-малоазиатское до р. Галиса царство Лисимаха, по смерти его распавшееся на отдельные и самостоятельные небольшие государства.
Эти три царства на Востоке – Лисимахово, египетское и между ними сирийское – вели частые войны, внешние – между собою и с соседственными народами и государствами, и внутренние – междоусобные. Первые имели целью, со стороны Сирии – завоевание всей малой Азии, всех восточных и даже малоазиатских и египетских берегов Средиземного моря и иногда даже Египта, а со стороны Лисимаха и после него правителей и царей малоазиатских и со стороны Египта – не только сопротивление этим завоеваниям Сирии, но и отторжение от нее и покорение западных и юго-западных ее областей, особенно на берегах Средиземного моря. Последние имели чрезвычайную важность и для Сирин, и особенно для Египта, потому что, изобилием корабельных лесов, многих превосходных морских и торговых гаваней, морских учреждений и складов, и населением из отличных мореходцев, доставляли обладателю их все средства и способы для содержания больших флотов, господства на море и распространения и без того обширной торговли, главным центром которой сделалась Александрия в Египте. Особенно важно было это для Египта, морские силы и торговля которого, стараниями всех трех первых Птолемеев (I, II и III, отца, сына и внука, с 328 г. по 221 г. – целых 100 лет), достигли огромного развития. Птолемей I, в 40 лет царствования своего, почти вовсе не вмешивался в войны, раздиравшие Македонию, Грецию и Азию и ограничивался только обороною самого Египта. Но преемники его, особенно Птолемей III Эвергет (246–221), вели частые войны, внешние – большею частью с Сириею, за обладание областями на восточных берегах Средиземного моря, с указанною выше целью, а также для распространения своих владений в Африке, Аравии и на восточных островах Средиземного моря. Селевкиды, с своей стороны, после сражения при Ипсе принимали деятельное участие в войнах царей македонских в Македонии, Греции и малой Азии, позже с отложившимися областями и малоазиатскими греческими поселениями, с галлами и особенно с Египтом, а в верхней Азии с Парфией и Бактрианой. а под конец, вмешательство Антиоха III сирийского (224–187) в дела Греции вовлекло его в войну с римлянами.
Таким образом, в политическом отношении, войны, веденные Египтом, имели цели, полезные для него в государственном отношении, гораздо более, нежели войны, веденные Сириею с ним и в малой и верхней Азии. Из них войны собственно между Сирией и Египтом имели соприкосновение и связь между собою только на берегах Средиземного моря, на прочих же театрах войны в Азии не имели ничего общего между собою. Особенно большие размеры имели войны, веденные сирийскими царями, с значительными армиями, на обширном театре войны, обнимавшем верхнюю и малую Азию и страны на восточных и юго-восточных берегах Средиземного моря. В отношении к характеру войн и к образу и искусству ведения их на Востоке в это время, вообще можно сказать, что наиболее замечательны и имели правильный характер войны, веденные двумя последними полководцами школы Александра В. – Птолемеем I египетским и особенно Селевком I сирийским, а затем Птолемеем III Эвергетом египетским и под конец Антиохом III сирийским. Остальные же затем, особливо войны последних Селевкидов (исключая Антиоха III) и Птолемеев более и более имеют характер, искони обычный древнему востоку вообще и последним временам персидской монархии до завоевания ее Александром В. особенно. Не входя в подробности изложения тех и других, изобразим только общую картину их в историческом порядке, во взаимной связи и в главных чертах.
Войны веденные Селевком I Никатором (301–281) с Димитрием Полиорцетом и потом с Лисимахом в малой и верхней Азии были уже указаны выше (в войнах Македонии и Греции). Но здесь нелишним будет упомянуть о походе Селевка в Индию, хотя он был совершен еще за 4 года до сражения при Ипсе – в 305 г. и имел цель не военную, завоевательную, но единственно торговую, для упрочения торговых связей с Индией и развития торговли в сирийском царстве. В этом походе, с многочисленным войском, Селевк прошел всю верхнюю Азию до самой р. Ганга, заключил с могущественнейшим из царей Индии, Сандрокоттом, тесный союз, долго потом существовавший, взаимно поддерживаемый с обеих сторон частыми посольствами и восстановивший обширную и богатую торговлю Азии с Индией. В военном отношении поход этот замечателен тем, что Селевк привел из Индии в Азию большое число слонов, военное употребление которых с этого времени распространилось еще более прежнего, и не только в Азии, но даже и в Македонии и Греции, особенно у македонских царей и у Пирра, с которым проникло даже в Италию и Сицилию (см. ниже в войнах римлян). После сражения при Ипсе, Селевк целых 18 лет царствовал совершенно мирно и только в последние два года (283–282) вел войну с Лисимахом в малой Азии (см. выше). Между тем Птолемей I египетский до сражения при Ипсе лишь по крайней необходимости и с большою осторожностью вмешивался в войны преемников Александра В. в Азии, но так, что безопасность и выгоды Египта никогда ые были нарушаемы этим, а угрожаемый сам два раза нападением их, умел не только искусно отразить их (см. выше), но и присоединить к своим владениям вне Африки Финикию, Иудею, Келесирию и остров Кипр, а в Африке Кирену или Киренаику, Ливию и, как кажется, часть Эфиопии; – после сражения же при Ипсе он до конца жизни царствовал совершенно мирно. Таким образом на Востоке, в Азии и Египте, при Селевке I в Птолемее I, в продолжении 20-ти лет после сражения при Ипсе, был полный мир, явление чрезвычайно редкое и весьма замечательное. По смерти Селевка и Птолемея, сыновья и преемники их, перваго – Антиох I Сотер (281–262) и втораго – Птолемей II Филадельф (284–246) были принуждены вести войны, Антиох I со многими городами малой Азии, добровольно покорившихся Селевку I, но отложившимися от Антиоха, и покорять их обратно силою оружия. а потом воевать с галлами и царем вифинским Никомедом, а Птолемей II – в Африке, с восставшим против него, единокровным братом своим Магасом, правителем Киренаики. а эта последняя война, вследствие взаимных семейных козней и раздоров и влияния женщин обоих царских семейств. вовлекла Антиоха и Птолемея в войну между собою.
В малой Азии, уже тотчас по смерти Селевка I, от Сирии отложилась Вифиния, а Антиох тщетно старался вновь покорить ее силою оружия (279). – Первый царь вифинский Никомед призвал на помощь галлов, принял их в свою службу наемниками и дал им земли (см. выше). Отсюда галлы производили частые и опустошительные набеги на сирийские владения, но в 275 г. были на голову разбиты Антиохом близ горного хребта Тавра. Затем Антиох еще несколько лет безуспешно вел войну с Никомедом, доколе не был вовлечен Магасом в войну с Птолемеем. Восставший против последнего в 266 г. Магас уже хотел предпринять поход в Египет, но возмущение в его области Мармарике воспрепятствовало ему в том, и тогда он склонил тестя своего, Антиоха, с своей стороны предпринять поход в Египет. Но Птолемей отразил Антиоха, сам вторгнулся в Сирию и, без сопротивления разорив приморские области ее, воротился в Египет (264). Антиох же продолжал воевать в малой Азии, и с Никомедом, и с галлами, и с новым, отложившимся от Сирии, подобно Вифинии, царством Пергамским, и наконец пал в бою с галлами при Ефесе (262 г.).
При сыне и преемнике Антиоха, Антиохе II Феосе (262–247), от Сирии отложились еще Парфия и Бактриана с Согдианой в восточной Азии и образовали самостоятельные царства. а по смерти Магаса в 258 г., вдова его, сестра Антиоха II, Апамея, побудила последнего, для поддержания прав ее на Киренаику, предпринять войну против Египта. Война эта, между Антиохом II и Птолемеем II, продолжалась 6 лет (258–252) с переменным успехом и без решительных результатов, и была заключена миром, к которому Антиох был вынужден восстанием Парфии, Бактрианы и Согдианы.
При сыне и преемнике Антиоха, Селевке II Каллинике (242–227), опять вследствие взаимных семейных и женских козней и раздоров, снова возникла война между Сирией и Египтом, в котором царствовал уже воинственный внук Птолемея I, Птолемей III Эвергет (246–221). Война эта продолжалась три года (246–244) и была крайне неудачна для Селевка. Птолемей разбил его на море и потом на твердой земле и завоевал всю Сирию до Евфрата и далее до Бактрианы, и от Геллеспонта все берега Средиземного моря. Селевк прибегнул к помощи младшего брата своего, Антиоха Гиеракса, наместника верхней Азии. Содействие последнего и произошедшее в Египте возмущение побудили Птолемея заключить перемирие (243) и возвратиться в Египет, оставив в завоеванных им областях Сирии полководцев своих, Антиоха и Ксантиппа, с многочисленным войском. Но едва только Селевк освободился от Птолемея, как был снова вовлечен в войну с восставшим братом своим Антиохом Гиераксом, за обладание малою Азиею или, правильнее сказать, тою частью ее, которая еще оставалась во владении Сирии. Война эта продолжалась три года (242–240) с переменным успехом. Сначала Селевк был на голову разбит Антиохом при Анкире и едва спасся. Но между Антиохом и его войском, состоявшим большею частью из наемных галлов, произошли несогласия, которыми воспользовался пергамский царь Евмен и, внезапно напав на Антиоха, разбил его. Вскоре Селевк и Антиох, собрав новые войска, возобновили упорную войну между собой в малой Азии, но на этот раз Селевк окончательно вытеснил Антиоха из малой Азии во Фракию, где он был взят и убит разбойниками, а Селевк снова покорил большую часть сирийских владений в малой Азии (исключая Вифинии и Пергама) и на берегах Средиземного моря. Восстание Арзака, наместника Парфии, и отложение его от Сирии принудили Селевка предпринять поход против Парфии, но поход этот был неудачен для него. Преемник Арзака, царь Парфии Тиридат заключил союз с царем Бактрии и разбил Селевка (238), который был принужден признать независимость Парфии. Однако 2 года спустя (236) он предпринял 2-й поход против Парфии – и снова был разбит, взят в плен и умер в плену. Между тем Птолемей, завоевав почти всю Сирию, распространил свои завоевания также: 1) в южной Африке, во внутренней Эфиопии (ныне Абиссиния), покорив частью горный хребет вдоль Аравийского (Красного) моря, частью равнину Сеннаар до нынешнего Дарфура и высокий горный хребет до верховьев Нила (эти завоевания он совершил лично), и 2) на восточных берегах Аравийского моря, в Счастливой Аравии (эти завоевания совершили на сухом пути и море полководцы Птолемея); – во всех этих завоеваниях были открыты и обеспечены надежные пути для торговли Египта.
Сын и преемник Селевка II, Селевк III Керавн (227–224) был убит во Фригии одним галлом в то самое время, когда хотел предпринять поход против Аттала, царя пергамского, завладевшего уже всёю малою Азиею до Тавра. Однако двоюродный брат убитого Селевка, Ахей, упрочил уже поколебленную власть Селевкидов в верхней Азии и доставил престол Сирии младшему брату своему, знаменитому Антиоху III, прозванному Великим (224–187). По несовершеннолетию его, уроженец Карии, Эрмий, успел захватить опеку над ним и правление Сирией, и послал двух братьев, Молона и Александра, наместниками в Мидию и Персию, а Ахею поручил вести войну с Атталом. Ахей отнял у Аттала все его завоевания в малой Азии (223), но три года спустя (220) Ахей в Сардах, а Молон и Александр в Мидии и Персии восстали против Антиоха. Последний, по совету Эрмия, послал войско против Молона, но он разбил его, дошел до Тигра и овладел Ктесифоном близ Селевкии. Антиох выслал против него другое войско. По приближении его, Молон притворно отступил, оставив свой стан со всем, что в нем находилось; но как только сирийские войска бросились грабить его, Молон быстро вернулся назад и, внезапно напав на них, разбил и почти всех истребил, затем перешел через Тигр, взял Селевкию и завладел Вавилонией и Месопотамией (220). Тогда уже Антиох сам двинулся против него с большим войском и расположился на зиму на Евфрате; весною же 219 г. перешел через Тигр и расположился станом при Аполлонии, против Молона. Здесь произошло сражение, в котором большая часть войск Молона передалась Антиоху, а Молон сам умертвил себя (219). Затем Антиох обратился не против Ахея, в малую Азию, а против Птолемея IV Филопатора египетского (221–204), с целью отнять у него все завоевания Птолемея III в Сирии, что было гораздо важнее. Сначала действия его были вполне успешны: взяв Селевкию приступом, он двинулся в Келесирию, завоевал Птолемаиду и Тир, но наконец, после 4-х месячного перемирия и переговоров об обладании Келесирией) Финикией и Иудеей, война в 217 г. была решена победой Птолемея при Рафии, городе в Сирии, к юго-западу от Газы, с большою гаванью на берегу Средиземного моря. Для характеристики военных действий в поле и в бою в это время на Востоке, приведем некоторые подробности сражения при Рафии.
Весною 217 г. Птолемей выступил из Александрии с 70,000 чел. пехоты, 5,000 чел. конницы и 73 слонами и сначала остановился у Пелусия, дабы запастись продовольствием для похода через степи. – Антиох, узнав о наступлении его, собрал 82,000 чел. пехоты, 6,000 чел. конницы и 102 слона и двинулся берегом моря к югу на встречу Птолемею. Последнй между тем двинулся от Пелусия к Газе и обе армии почти в одно время прибыли к Рафии и расположились в станах, в одном переходе одна от другой. – После 5-ти дневного отдыха и ежедневных в это время стычек передовых легких войск, обе армии построились в боевой порядок. С обеих сторон фаланги и войска, вооруженные по македонки, были поставлены в средине, одни против других. – В армии Птолемея, на правом фланге находился Эхикрат с египетской конницей, а влево от него галаты, фракийцы, греческая наемная пехота и египетская фаланга, – на левом же фланге – конница Поликрата и вправо от нее – другая конница, дружина царских телохранителей, пелтасты и африканская пехота; всем левым крылом начальствовал сам Птолемей. 40 слонов были поставлены впереди левого крыла, а 33 впереди правого. – В армии Антиоха, на правом фланге находились 2,000 чел. конницы под начальством Антипатра, имея впереди себя 60 слонов, а 2,000 чел. конницы были поставлены возле первой конницы, под углом к ней вперед (en potence); – влево от конницы были построены критяне, греческая наемная пехота и фаланга 5,000 македонян; – на левом же фланге – Фемисон с 2,000 чел. конницы и вправо от него лидийские стрелки, 3,000 чел. легкой пехоты, мидяне и аравитяне; – впереди левого крыла были доставлены 42 слона. По построении обеих армий, Птолемей и Антиох ободрили войска речами, обращаясь преимущественно к фалангам, на которые возлагали все свои надежды. – Сражение было начато слонами, из которых Птолемеевы африканские бежали от Антиоховых индийских и смяли дружину царских телохранителей. В тоже время Антиох с конницею правого крыла своего ударил против конницы Поликрата, а греческая наемная пехота его – против пелтастов Птолемея, и легко одержали верх, потому что бегство слонов Птолемея уже произвело расстройство и беспорядок в рядах его левого крыла, которое и было опрокинуто и обращено в бегство. Эхикрат сначала выждал результата боя на левом крыле, но увидя бегство слонов, приказал Праксиду с греческими наемниками напасть на неприятеля с фронта, а сам с конницею, обойдя слонов и конницу левого крыла Антиоха, разбил их совершенно. В тоже время Праксид принудил мидян и аравитян отступить. Таким образом с обеих сторон оба левые крыла были опрокинуты и фланги фаланг были обнажены. Птолемей, с опрокинутым левым крылом своим, укрылся за свои фаланги и двинулся с ними против фаланг Антиоха, а последний, прекратив преследование, направил все имевшиеся у него под рукою войска на помощь своим фалангам. Но уже было поздно: фаланги его были опрокинуты и он принужден был со всею армиею отступить к Рафии, а оттуда в Газу, с уроном до 10.000 чел. пехоты и более 300 лошадей убитыми и ранеными, 4,000 чел. взятыми в плен и 9 убитых слонов. Урон же Птолемея простирался до 1.500 чел. пехоты, 700 лошадей, 16 слонов убитых и всех остальных 57 взятых неприятелем еще в начале сражения. Таким образом Птолемей, разбитый сначала, окончательно одержал полную победу, а Антиох претерпел совершенное поражение и был принужден отступить в Сирию. Следствием было то, что Птолемей снова завладел Иудеей и Келесирией, и легко мог бы совершить и дальнейшие завоевания в Сирии, – но, будучи совершенно неспособным царем и полководцем, притом погруженный в разврат, он не только не продолжал пользоваться плодами не им лично одержанной и нимало им не заслуженной победы, но для того только, чтобы поскорее возвратиться в свою столицу и в ней предаться бездействию и наслаждениям, так поспешил заключением мира, что лишился плодов своей победы и даже пожертвовал союзником своим Ахеем, восставшим в малой Азии. Тогда Антиох, заключив союз с Атталом пергамским, обратил все свои силы против Ахея, принудил его запереться в замке и цитадели Сард и осадил его в нем (216). После упорной обороны, Ахей, изменою критянина Болиса, тайно посланного из Египта для спасения его, был предан Антиоху и казнен им (215).
Затем, восстановив власть свою и спокойствие в малой Азии, Антиох со всеми своими силами обратился в верхнюю и восточную Азию, с тем, чтобы и там привести свои дела в порядок, в чем и успел.
Прежде всего он двинулся против внука Арзака I, царя Парфии, Арзака III (или Артабана I), завладевшего Мидией. Война с ним продолжалась 10 лет (214–205) с большими упорством и напряжением сил, и кончилась тем, что Антиох взял обратно Мидию, вытеснив из нее Арзака в Гирканию, преследовал его в сей последней и, после нескольких побед над ним, наконец заключил с ним договор, по которому предоставил ему власть над Парфией и Гирканией, но под верховною властью его, Антиоха, и с условием содействовать ему в войне против Евфидема, царя Бактрианы. Одержав над последним полную победу и избегая продолжительной войны, Антиох предпочел и с ним также заключить мирный договор, на таких же условиях, что и с Арзаком, т.е. предоставления ему власти над Бактрианой и Согдианой, под верховною властью его, Антиоха (205). Затем он совершил поход в Индию, возобновил и упрочил прежние мирные и торговые договоры с царями и владетелями ее и двинулся обратно через Арахозию и Дрангиану в Караманию, где провел зиму с 205 г. на 204-й, а в 204-м г. совершил морскую экспедицию в персидском заливе и чрез Персию, Вавилонию и Месопотамию воротился в столицу свою Антиохию (204), вполне удачно достигнув цели своих дальних походов и обширных предприятий в верхней и восточной Азии – восстановлением в ней власти. и влияния Селевкидов, за исключением областей, уже совершенно отпавших от Сирии.
Затем он положил возвратить себе и все завоеванные Птолемеями области Сирии на берегах Средиземного моря, пользуясь для этого смертью Птолемея IV и малолетством сына и преемника его, Птолемея V Эпифана (204), и заключив с этою целью союз с Филиппом македонским, с тем условием, чтобы ему получить Келесирию, Финикию и Иудею, а Филиппу – Карию и Египет; – втайне же Антиох намеревался, кажется, сам завоевать Египет для себя. В 203 г. он устремился с таким напряжением сил и энергией против Финикии и Келесирии, что в два дохода (203–202) совершенно покорил их. Между тем Филипп вел войну в малой Азии с Атталом пергамским и с родоссцами и был разбит последними при о. Хиосе (см. выше), а опекун Птолемея V, Аристомен, в виду угрожавшего Египту союза Антиоха с Филиппом, обратился к римскому сенату с предложением – принять на себя опеку и покровительство малолетнего Птолемея V. Римский сенат, уже перед тем находившийся в дружественных отношениях к Египту, охотно согласился на предложение Аристомена и отправил к Филиппу и Антиоху послов с требованием вывести свои войска из египетских владений. Но как ни тот, ни другой не намерены были исполнить требования римского сената, то египетский полководец Скопас получил приказание вытеснить сирийские войска из Финикии и Келесирии, что и было им исполнено удачно (201–200). Это принудило Антиоха, обратившегося между тем с войною против Аттала пергамского, заключить с ним мир и двинуться в Финикию и Келесирию. В скором времени он успел вытеснить из них Скопаса и обратно завоевать их (199–198) и затем положил покорить обратно и все области, некогда принадлежавшие Селевку I в малой Азии. Но это вовлекло его в неприязненные отношения к римскому сенату и наконец в войну с Римом, которая и будет изложена в своем месте ниже.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ. КАРФАГЕНЯНЕ.

I. Военное устройство и военное искусство. – § 119. До конца 1-й пунической войны (241 г.) – § 120. После 1-й пунической войны. II. Войны до 264 г. – § 121 война с Агафоклом в Сицилии и Африке (311–306). – § 122. Война с Пирром в Сицилии (278–276).

Источники: Диодор, Дионисий, Полибий, Тит Ливий, Аппиан, Юстин и новейшие писатели и издaния, указанные Ч. I в Гл. XVI, и сверх тог. о Беккер и Беттихер (*).
{(*) Dr. Becker: Vorarbeiten zu einer Geschichte des zweiten punisclien Krieges, 1810, и Dr. Bottiche r: Geschichte der Karthager, nach den Quellen, Berlin, 1827 – новейшее и лучшее исследование истории Карфагена. Эти два сочинения пропущены в указании новейших исторических пособий к изучению военной истории древних времен (Ч. 1, Введение).}

I.
Военное устройство и военное искусство.

§ 11. До конца 1-й пунической войны (241 г.).

В продолжении 2½ веков наибольшего развития государственного устройства и могущества карфагенской республики, во время войн ее в Сицилии с сицилийскими греками и потом с римлянами в I-й пунической войне (480 г. – 241 г.), военное устройство ее оставалось в том же состоянии, которое было изображено выше (Ч. I глава XXI § 101). К этому следует только прибавить некоторые особенности, относящиеся к настоящему периоду (323 г. – 241 г.)
И в эти 82 года, как и прежде, карфагенская республика была морским торговым государством, которое для распространения своей торговли и своих владений вне Африки, на берегах и островах западной части Средиземного моря, для содержания своих поселений в постоянной зависимости и обеспечения их от покушений внешних врагов, прежде и более всего имела необходимость в господстве на этой части моря посредством сильного флота и затем уже в сухопутном войске, как для перевоза его на флоте, так и для обеспечения собственных своих владений в Африке. Поэтому и теперь, как прежде и даже – во время последних войн в Сицилии – еще более, нежели прежде, военно-морские силы Карфагена были главными и занимали первенствующее место, военно-сухопутные же – лишь второстепенное.
Господство на море, хотя и ограниченное, и первенство флота требовали и стоили однако огромного напряжения сил и средств, потому что в настоящее время Карфагену уже нужно было воевать с такими сильными противниками, как сиракузяне и прочие греки в Сицилии и потом особенно – римляне. Этому соперничеству с ними Карфаген и был обязан необыкновенным развитием своего могущества на море, но это, вместе с тем, дает понятие о тех громадных способах, которые он имел в своем распоряжении, для поддержания этого могущества на одинаковой степени, не взирая на частые и много стоившие ему победы и успехи и еще чаще поражения и неудачи. Поэтому-то о морских силах Карфагена у древних историков и писателей (Диодора, Полибия, Аппиана и Аристотеля) встречается гораздо более обстоятельных сведений, нежели о военно-сухопутных. Сведения эти дают понятие о морских портах Карфагена, из которых самый громадный и великолепный находился в самом городе Карфагене, затем в Иппоне и др. приморских городах, – о морских учреждениях и складах, о судах и флотах, о строении, составе, устройстве, начальствовании и действиях их и пр. Собственно военно-морскими или длинными судами до пунических войн обыкновенно были, кажется, триремы (т.е. в 3 ряда весел, в построении которых карфагеняне приняли за образцы, вероятно, триремы италийских и особенно сицилийских греков. Но обычай строить еще большие военно-морские суда (в 4, 5, 6 и даже 7 рядов весел, весьма распространившийся по смерти Александра В. и особенно со времени Димитрия Полиорцета, не остался чуждым и карфагенянам. Уже в 1-й пунической войне во флотах их были квинкверемы (в 5 рядов весел, а в войне с Пирром они взяли у него даже одну септирему (в 7 рядов весел)! Увеличение числа рядов весел имело целью наибольшую быстроту хода и движений судов, и в этой быстроте карфагеняне превосходили все другие морские государства того времени. Обыкновенное число военно-морских судов их определялось вместимостью их морских портов и в сицилийских войнах простиралось от 150 до 250, а в 1-й пунической даже от 200 до 350. Так в большой морской битве, которою Регул в 257 г. проложил себе с римским флотом путь в Африку, 350 карфагенских галер, с 150.000 чел. гребцов войск на них, сражались против 330 римских галер, на которых было 140,000 гребцов и войск, следовательно – всего с обеих сторон было 680 галер и на них 290,000 гребцов и воинов – число, которому в наше время даже трудно поверить, как ни достойно впрочем веры свидетельство о том такого историка, как Полибий. Не менее неимоверно и описание им этой громадной битвы: флот Регула, построенный клином, прорезал карфагенский, построенный дугою с целью охватить римский – и 50 карфагенских талер были потоплены со всеми находившимися на них людьми, 64 были взяты римлянами в плен, а людей погибло всего более 30,000! Расчет людей, бывших на галерах, основывается на том, что на каждой галере у карфагенян было около 2/3 гребцов и около 1/3 воинов (на квивкверемах, например, 300 гребцов и 120 воинов. Гребцами были рабы, которых правительство покупало для этого целыми массами и вероятно содержало в полном или половинном составе и в мирное время. Так, по свидетельству Аппиаиа, Газдрубал, во 2-й пунической войне, в один день купил в гребцы 5.000 рабов. – Флоты имели своих собственных предводителей, подчиненных: в совокупных действиях с армиями – предводителям последних, а в отдельных от них – непосредственно сенату.
Военно-сухопутные силы Карфагена, по свидетельству Полибия, никогда не имели таких значения и важности, как морские, и не стояли в уровне с ними. Тем не менее частые, почти беспрерывные войны Карфагена и необходимость распространения и обеспечения своих внутренних и внешних владений побуждали его собирать и содержать также и многочисленные сухопутные армии, составляя их преимущественно из наемников всех возможных племен западной Европы и Африки и лишь в наименьшей мере из собственных африканских подданных – ливио-финикиян и особенно – граждан самого Карфагена. Так, по свидетельству Полибия, в 70-ти тысячной карфагенской армии было всего только 2,500 граждан Карфагена, и то еще из числа знатнейших и богатейших, служивших исключительно в тяжело – и богато-вооруженной коннице, служба в которой была столько же дорога, сколько почетна (между прочим наружными знаками отличия – перстнями по числу совершенных походов и которые составляли, как у римлян, исключительное преимущество знатнейших всадников. В случаях особенной важности или необходимости, и прочие граждане Карфагена также были обязаны вооружаться, и тогда Карфаген выставлял до 40,000 чел. пехоты и до 1,000 чел. конницы. Часть их составляла тяжело – и богато-вооруженную пешую священную дружину, служившую, кажется, стражей телохранителей предводителям армий.
Вооружение, строй и образ движений и действий в бою собственно карфагенских войск, как пеших, так и конных, быдо, кажется, уже с начала сицилийских войн во всем или во многом сходны с бывшими в употреблении у италийских и сицилийских греков, а со времен войны с Пирром в Сицилии и особенно лакедемонянина Ксантиппа, начальника греческих наемников в карфагенской армии во время 1-й пунической войны (с 258 или 257 г.) – с греко-македонскими. Только Ганнибал, во 2-й пунической войне, после сражений при Тразименском озере и особенно при Каннах, временно ввел в свою армию в Италии – римские. Что касается иноплеменных наемников в составе карфагенских армий, то, как уже было сказано выше (ч... I гл. XVI § 102), они сохраняли свои собственные: вооружение и образ действий в бою. Во главе их, со времен Ксантиппа, стояли, и притом несравненно выше, греческие наемные войска, особенно пехота. Из прочих, испанские, составлявшие тяжелую пехоту, отличались лучшею дисциплиною, галльские (неизвестно – откуда, но вероятно из южной. приморской Галлии) – необычайною храбростью, но вместе с тем дикостью, грубостью и даже зверством, а нумидийская легкая конница – быстротою, сносливостью и отличными действиями в поле и в бою, во вместе и неустройством и страстью к грабежу. В числе наемников, в составе карфагенских армий, в это время были также жители Италии, как-то: Лигурии, Кампании и островов Сардидии, Корсики, Балеарских и др. – Кроме пехоты и конницы, карфагеняне, до войны с Пирром в Сицилии, употребляли в своих армиях военные колесницы, но в войне с Пирром научились у него употреблению на войне и в бою вооруженных слонов и ввели у себя этот обычай тем скорее и легче, что в Африке было много слонов. В последствии с этою целью у них даже производились большие охоты на слонов, на которые были посылаемы даже лучшие полководцы, как например Газдрубал, сын Гискона, и в карфагенских армиях позже всегда было много слонов. Перевозу же слонов морем на флоте они научились, кажется, только во время 1-й пунической войны, а может быть уже и во время войны с Пирром в Сицилии.
Числительная сила армий их всегда была более или менее значительна, хотя не до такой степени, как преувеличенно, кажется, показывают древние историки. Даже по умеренным показаниям Тимея, сила их была гораздо значительнее в сицилийских войнах, нежели в пунических, особенно во 2-й. За всем тем, нет никакого сомнения, что набрать и содержать 100-тысячнуир армию, составленную преимущественно из наемников, Карфагену, при его огромных средствах, не стоило большого труда. Но значительная числительная сила его армий ничего или очень мало значила в государственном отношении, при явных недостатках и невыгодах состава их из наемников, как уже было объяснено выше. Как бы сильны ни были они числом войск, но надежной силы в государственном отношении они не составляли, ни извне – против таких противников, как сицилийские греки и особенно римляне, ни внутри – для обеспечения внутренней безопасности.
Таково вообще было состояние военного устройства и военного искусства у карфагенян до конца 1-й пунической войны (241 г.).

§ 120. После 1-й пунической войны.

С этого времени военное устройство Карфагена начинает постепенно, но быстро клониться к упадку, а военное искусство обязано блеском своим только высоким личным военным дарованиям Гамилькара Барки, зятя его Газдрубала и сыновей: Газдрубала, Магона и особенно Ганнибала.
Причин упадка военного устройства было несколько, одновременно соединившихся. И во 1-х в карфагенской республике, как вообще и на Востоке, и в Греции, и в Македонии, упадок военного устройства был тесно связан с упадком всего государственного устройства, и в политическом, и в гражданском и особенно в нравственном отношениях. Уже задолго до окончания 1-й пунической войны государственное устройство Карфагена было поколеблено и искажено многими, вкравшимися в него и пустившими глубокие корни злоупотреблениями, из которых главными были, по показанию Аристотеля, продажность высших должностей и званий и обычай облекать несколькими из них одно и тоже лицо. Они росли втайне и обнаружились особенно после 1-й и во время 2-й пунических войн. Последствия их были пагубны и в какое время? – в самое критическое для Карфагена – грозного столкновения его с воинственным Римом? Во 2-х возникновение двух могущественных и крайне враждебных одна другой, политических партий, аристократической и демократической, в главе которых были: первой – знаменитый Гамилькар Барка, а второй – не менее знаменитый Гагнон. Эти две партии разделяли всю карфагенскую республику и особенно ее правительство на двое – и естественным следствием того были: непримиримый дух партий и жестокие внутренние раздоры и смуты. Но партия, так называемая Барцинская, была до конца 2-й пунической войны так сильна, что, не смотря на противодействие (оппозицию) Ганноновой, умела, по влиянию Гамилькара Барки и преемников его рода, проводить все свои государственные предприятия – подавление мятежа наемников, завоевание Испании и поход из нее в Италию против римлян, а пример Востока, Греции и Македонии достаточно доказывает, что в древние времена вообще начало внутренних раздоров, смут и междоусобий всегда было концом государственного и военного благоустройства и началом его неустройства и упадка. В 3-х план завоевания Испании, в вознаграждение за утраченные Сицилию и Сардинию, задуманный Гамилькаром Баркой и исполненный им, зятем его Газдрубалом и сыновьями: Ганнибалом, Газдрубалом и Магоном, был столько же вреден для Карфагена в отношении к внутренней его политике, сколько блистательно велик и замечателен в отношении к внешней против Рима. Испания, населенная народом мужественным и воинственным, но особенно славившаяся своими богатствами (особенно серебряными рудниками), едва ли даже не более древнего золотого дна – Индии, представляла Гамилькару превосходное средство составить себе имя и славу завоеванием ее, образовать в ней отличную, боевую, вполне преданную ему армию, приобрести огромные денежные средства и, вследствие того, иметь первенствующее влияние в правительстве Карфагена и исполнить замыслы свои против Рима, внушаемые глубокою ненавистью к нему. И он достиг всего этого, хотя, по случаю преждевременной смерти своей, и не вполне; – зять его Газдрубал продолжал начатое им, но тоже не довершил, пав от руки убийцы; привел же в исполнение знаменитый сын Гамилькара – Ганнибал. Но золотая река, которая полилась с тех пор из Испании в Карфаген, погубила все, усилив продажность и всеобщее развращение нравов, пагубно отразившиеся на государственном и военном устройстве Карфагена. Внутренние раздоры и смуты усилились и произвели всеобщее неустройство, имевшее чрезвычайное влияние на 2-ю пуническую войну и несчастный исход ее для Карфагена, а после нее окончательно в 3-й пунической войне – на совершенное падение Карфагена.
Все эти главные и многие другие второстепенные, но тесно связанные с ними причины имели следствием то, что военное устройство карфагенской республики после 1-й пунической войны, хотя и сохраняло те же главные основания и внешние формы, что и прежде, но уже чрезвычайно изменилось во многом. Флоту, в котором прежде заключалась главная сила, мирным договором, прекратившим 1-ю пуническую войну, был нанесен жестокий удар, от которого он уже не мог вполне оправиться и, не смотря на все напряжение усилий карфагенского правительства восстановить его, падал все более и ниже, до того, что когда Сципион африканский отправился морем на флоте в Африку, то Карфаген даже не был в состоянии выслать против него собственного флота! а по мирному договору, прекратившему 2-ю пуническую войну, Карфаген даже был совершенно лишен флота.
Но за то, со времени завоевания Испании, первенство стало быстро переходить на сторону сухопутных военных сил Карфагена, и главным средоточием их сделалась – Испания. И главным виновником этого был Гамилькар, которому нельзя не отдать в этом отношении полной справедливости, какие бы ни были побуждения его в отношении к внутренней политике. Мысль его – в Испании создать себе твердое и прочное основание действий для решительной – на жизнь или смерть – войны с ненавистным Римом в самой Италии, образовать для этого закаленное в боях, вполне преданное ему, Гамилькару, роду и партии его, войско и приготовить все, необходимое для надежного и верного ведения войны – заслуживает величайшей похвалы и достаточно свидетельствует о высоких дарованиях Гамилькара. Уже самое первое. движение его из пределов карфагенских в Испанию обнаружило верную и замечательную мысль его – впервые обойтись для этого без флота, за исключением только переправы на перевозных судах чрез узкий пролив Геркулесовых столбов (дыне Гибралтарский.) Успешно подавив мятеж карфагенских мятежников и частью добычей, частью золотом заручившись преданностью ему войска, он повел его сухим путем чрез Африку к проливу и, переправясь через него в Гадес (ныне Кадис), в 9 лет времени, частью оружием, частью искусными переговорами, покорил значительную часть Испании (236–227.) – Зять его Газдрубал в 6 лет (227–221) более переговорами, нежели оружием, покорил еще большую часть Испании и до того привлек к себе испанские племена, что, если верить Диодору, они добровольно избрали его своим вождем. При нем вся южная Испания (нынешняя Андалузия, Мурсия и Гренада) покорились Карфагену и средоточием сил и власти карфагенян в ней был построенный Газдрубалом на берегу моря город Новый Карфаген (ныне Картахена в Мурсии). По смерти Газдрубала в 221 г., Ганнибал, продолжая начатое Гамилькаром и Газдрубалом, распространил еще более владения Карфагена в Испании до р. Эбро, покорив в 3 года (221–219) нынешние Кастилию и Валенсию, из которых в последней находился, на левой стороне р. Эбро, большой приморский город Сагунт (ныне Мурвиедро), союзный с римлянами, осада, взятие и разрушение которого и послужили поводом к 2-й пунической войне. Таким образом три даровитые и искусные полководца Карфагена, Гамилькар, Газдрубал и Ганнибал, один после другого в 18 лет легко покорили пол Испании до р. Эбро, прочно утвердились в ней, образовали из ней превосходное основание для будущих войн против Рима, а в ней – отличное боевое войско, главною силою которого составляли воинственные и храбрые испанцы, кроме которых армии этих трех полководцев имели в своем составе, по прежнему, и карфагенских граждан, и африканцев или ливио-финикиян, и наемников из галлов и других племен, и нумидийскую легкую конницу. Но при том же составе, что и прежде, армии их резко отличались от всех прежних карфагенских тем, что были прочно сплочены дисциплиной и. отличными: внутренним устройством и управлением, духом и порядком военными. Словом, таких сухопутных армий Карфаген не имел еще никогда дотоле и, при упадке флота, весьма естественно, что могущество Карфагена в пространстве от конца 1-й до конца 2-й пунических войн перешло с моряна твердую землю и от флота к армии в Испании, но не в Африке, где военное устройство государства падало все ниже и ниже. Дальнейшие подробности касательно тактического и внутреннего устройства армии Ганнибала в начале и в продолжении 2-й пунической войны будут изложены ниже в описании ее. Здесь же следует только прибавить, что военное искусство вообще в целом этом периоде (323–146), до разрушения Карфагена, проявляется в высшей степени и истинном блеске только в действиях Гамилькара, Газдрубала, особенно Ганнибала, братьев его, Газдрубала и Магона, а также отчасти и временно Ксантиппа, а за исключением их действий, стояло на весьма низкой степени и после 2-й пунической войны пало совершенно.

II.
Войны до 264 года.

§ 121. Война с Агафоклом в Сицилии и Африке (311–306).

Мир, заключенный в 338 г. между Карфагеном и Сиракузами (Ч. I Гл. XVI § 103 стр. 445), продолжался 27 лет до 311 г., когда между ними снова возникла война по следующим обстоятельствам:
В Сиракузах, по смерти Тимолеона в 337 г., снова начались внутренние раздоры между аристократическою и демократическою партиями, вследствие неравенства распределения имуществ между ними. Партия демократов одержала верх, как только в главе ее стал Агафокл, человек низкого происхождения, чрезвычайно честолюбивый, жестокий и порочный, но весьма богатый и с большими дарованиями и энергией. Вооруженные силы Сиракуз, состоявшие большею частью из наемников, тотчас же впали в полную зависимость от Агафокла, и после долгой и упорной борьбы с партией аристократов, он одолел ее и в 316 г., вместе с главным начальствованием над войском получив и верховную власть в Сиракузах, утвердился в ней частью истреблением и частью изгнанием аристократов из этого и всех зависевших от него городов, которые держал в повиновении посредством своих военачальников. В Сиракузах же он содержал 13,000 чел. постоянных войск (10,000 чел. пехоты и 3,000 чел. конницы). Изгнанные им аристократы обратились с просьбою о помощи к Карфагену, сенат которого охотно согласился на это, потому что уже с завистью и беспокойством смотрел на возраставшее могущество Агафокла в Сицилии.
Вследствие того, в 311 г. 60 карфагенских галер с войском были посланы к берегам Сицилии. Сведав это, Агафокл немедленно приказал разграбить и разорить владения карфагенян в Сицилии. Но первое предприятие карфагенян против Агафокла имело очень жалкий для них конец. Пристав к берегам Сицилии, они тотчас послали 5,000 чел. пехоты и 2,000 чел. конницы, под предводительством изгнанных из Сиракуз аристократов Нимфодора и Динократа, прямо к этому городу, для овладения им посредством внезапного ночного нападения. Но оно было отражено, Нимфодор и все проникшие с ним в Сиракузы были убиты, а флот карфагенский был потоплен бурей, при чем погибло множество граждан Карфагена.
Но это не поколебало карфагенян и они вскоре послали другое, гораздо сильнейшее войско, числом до 40,000 чел., на 130 галерах, под предводительством Гамилькара, сына Гискона. Агафокл, видя на стороне карфагенян значительное превосходство сил, положил отвлечь их от Сиракуз к городу Геле, сделать из него, так сказать, преграду Сиракузам и вместе с тем обеспечить себя со стороны Гелы, жителям которого не доверял. Но вступив в него, он умертвил в нем всех богатых граждан для того, чтобы имуществами их удовлетворить своих наемников, и этою жестокостью крайне раздражил и восстановил против себя все зависевшие от него города. Из Гелы он двинулся против карфагенской армии, расположившейся станом на горе Экноме, и сам расположился против нее также станом, отделенный от нее только небольшою речкой. Здесь вскоре произошло сражение, сначала удачное, но под конец очень неудачное для Агафокла: понеся урон свыше 7,000 чел. войск, он принужден был отступить в Гелу и оттуда в Сиракузы. Необыкновенные: жестокость Агафокла в Геле и, напротив, кротость обхождения Гамилькара с пленными, были причиной, что зависевшие от первого города: Камарина, Леонтины, Катана, Тавромений, Мессана и Абакены немедленно отложились от него и вступили в союз с Гамилькаром, чем силы его были значительно увеличены (311 г.).
В следующем 310 г. Гамилькар двинулся к Сиракузам, обложил в них Агафокла с сухого пути и моря и осадил Сиракузы. Агафокл, видя несоразмерность сил своих против сил Гамилькара, составил смелый, но отчаянный план – перенести войну в Африку, где ее вовсе не ожидали, и возмутить против Карфагена недовольных им африканцев! Чтобы достать денег на это предприятие и обеспечить в своем отсутствии покорность Сиракуз, он слова прибегнул к крайне насильственным и жестоким мерам: большую часть граждан Сиракуз он взял заложниками в верности остававшихся в городе и включил их в число своих войск, конфисковал деньги, собранные для сирот, насильно брал у купцов взаймы большие суммы денег, совершенно разграбил храмы и наконец, чтоб узнать, у кого еще имеются деньги, объвил, что всякий, кого устрашали труды, лишения и опасности осады, мог выйти из города – и всех изъявивших желание воспользоваться этим позволением объявил изменниками, казнил, завладел их имуществами, а рабов их взял в войско! На награбленные таким образом деньги он снарядил 60 галер и, оставив в Сиракузах брата своего Автандра с частью войск, сам со всеми остальными и с 2-мя сыновьями своими, Аркагафом и Гераклидом сел на галеры и, воспользовавшись той минутой, когда карфагенский флот случайно открыл выход из гавани, вышел в море и направился к берегам Африки. Карфагенский флот бросился преследовать его, но успел нагнать его только тогда, когда он уже высадился на африканский берег. Дабы лишить свои войска всякого другого спасения, кроме победы или смерти в бою, и вероятно также дабы флот его не достался настигшему его карфагенскому флоту, он сам немедленно сжег его. а затем, дабы не оставить войскам своим ни малейшего времени прийти в себя и одуматься, он немедленно повел их во внутренность страны. Здесь он не встретил нигде ни малейшего сопротивления, потому что карфагеняне никак не ожидали вторжения неприятеля с моря. Таким образом он легко и скоро овладел богатым городом Тунесом (ныне Тувис), несколькими другими и почти всем морским берегом, и вскоре стеснил карфагенян со всех сторон в собственной их области, всюду грабя и опустошая край огнем и мечом.
В Карфагене распространился такой ужас, что сенат хотел уже отправить к Агафоклу послов с мирными предложениями, полагая, что флот и войско Гамилькара погибли в Сицилии. Но узнав истину, он немедленно вооружил граждан Карфагена и окрестных жителей, в числе 40,000 человек пехоты, l,000 чел. конницы и 2,000 военных колесниц, и двинул их под предводительством Ганнона и Бомилькара против Агафокла. В виду самого Карфагена произошло сражение, в котором Агафокл, имея толко 14,000 чел. войск, но хорошо устроенных по-гречески, на голову разбил 41,000 чел. карфагенских войск, наскоро собранных и неустроенных, с огромным для них уроном. Следствием его победы было то, что более 200 карфагенских городов и крепостей отложились от Карфагена и присоединились к Агафоклу, силы которого возросли от этого чрезвычайно. Карфаген был в такой опасности, что Гамилькару немедленно было послано приказание как можно скорее поспешить с войском и флотом из Сицилии на помощь Карфагену. Но уже было поздно: Гамилькар тщетно усиливался принудить Сиракузы осадою к сдаче; сиракузяне не сдавались, а оборонялись упорно и в одной вылазке привели все войско Гамилькара в расстройство и его самого взяли в плен, казнили и отрубленную голову его послали Агафоклу, а он велел бросить ее в карфагенский стан и распустить слух, что все Гамилькарово войско было разбито, хотя преемник Гамилькара, агригентянин Ксенодик не снял осаду, а продолжал ее (309), но вскоре затем был принужден удалиться.
Таким образом отчаянное предприятие Агафокла имело, против всякого ожидания, такой успех, который спас Сиракузы, а беззащитный и слабый внутри Карфаген поставил на край погибели и заставил трепетать за свое существование! Но в это самое время один особенный случай в армии Агафокла едва не обратился ему на пагубу, а Карфагену на спасение. Архагаф в пылу гнева убил одного из главных военачальников, Лициска, который в нетрезвом виде оскорбил его словами. Войска, чрезвычайно преданное убитому, потребовали казни его убийцы и, когда Агафокл отказал в том, избрали себе другого предводителя и уже готовы были отложиться от Агафокла. Но последний в сильной и убедительной речи угрозил им сложить с себя начальствование, представил им всю опасность их положения, снова склонил их на свою сторону и тем успел подавить грозившее ему восстание их. Пользуясь этим, он оставил Архагафа с частью войск в Тунесе, а сам с 8,000 чел. пехоты и 800 чел. конницы немедленно двинулся против карфагенской армии, напал на нее и разбил (308). Но как войско его уже потерпело большую потерю в устроенных по-гречески наемниках, то для пополнения ими он употребил следующее, коварное и бесчестное средство: сына своего Гераклида послад к Офеду, полководцу Птолемея египетского и наместнику его в области Кирене, восставшему против него и объявившему себя независимым царем. Агафокд велел Гераклиду объявить Офелу, что если он присоединится к нему, то получит в свое владение весь карфагенский берег моря в Африке, потому что он сам не ищет завоеваний в ней, а только обеспечения безопасности Сицилии со стороны Карфагена. Честолюбивый Офед, прельстясь этим обещанием, двинулся с 20,000 чел. войск на соединение с Агафоклом. Но после 2-х месячного, трудного похода чрез степи, едва услел он прибыть в став Агафокда, как последний сам подал повод к ссоре с ним и приказал убить его, а войско его принял в свою службу на жадованье! А в 307 г., узнав, что полководцы Алексавдра В. приняли звание царей, он последовал их примеру и провозгласил себя царем Сицилии. Между тем город Утика восстал против своего тирана, примявшего также звание царя. Агафокл немедленно осадил его и вскоре взял оный и замок его приступом, разграбил и разорил.
Но в это самое время, когда Агафокл уже достиг высшей степени могущества в Африке, он задумал воротиться из нее в Сицилию, чтобы лично привести дела ее в порядок (а в самом деле вероятно для того, чтобы быть ее царем). Передав начальствование над войском в Африке Аркагафу, он отправился в Сицилию и, прибыв туда, узнал, что военачальники его, Лептин и Демофил, одержали победу над Ксенодиком. Пользуясь этим, он снова покорил Гераклею, Фермы, Кефалледий и Аполлонию, освобожденные Ксенодиком. Но вскоре он узнал, что, по удалении его из Африки, карфагеняне два раза разбили Аркагафа, нанесли ему большой урон и с остатками его войска тесно обложили его в стане. Тогда он решился снова отправиться в Африку, не смотря на то, что недовольные им сицилийцы собрали многочисленное войско под предводительством Динократа и угрожали Сиракузам. Оставив для защиты Сиракуз Лептина с частью войск, сам он с 17-ю галерами отправился в Африку и, прибыв туда, нашел, что войска Аркагафа уже были чрезвычайно ослаблены числом, тесно обложены и терпели крайний во всем недостаток. Агафокл думал поправить это сражением и победой. но, видя, что карфагеняне не выходят из своего укрепленного стана, напал на него с 12,000 чел. войск, в намерении взять его приступом, но был отражен таким же числом карфагенских войск, с уроном до 3,000 чел. (307). Тут произошел весьма странный случай: карфагеняне, в благодарность главному божеству своему Молоху за одержанную победу, принесли в жертву его идолу всех пленных; – во время этого жертвоприношения поднялся сильный ветер, который направил огонь с жертвенных алтарей на палатки – и весь стан карфагенян был объят пламенем. От этого в нем произошло величайшее смятение, еще более увеличившееся, когда в темноте вечера передовые стражи дали знать о приближении неприятеля. Тогда все карфагенское войско в ужасе и беспорядке рассеялось и частью даже бежало в Карфаген, а между тем всю эту тревогу произвело приближение вовсе не войска Агафоклова, а только толпы ливио-финикиян или африканцев из состава его, отложившихся от Агафокла и шедших присоединиться к карфагенянам. Но, заметив особенное смятение в карфагенском стане, они не посмели идти далее и воротились. Но приближение их к Агафоклову стану, ночью, произвело и в нем, по этой же причине, страшную тревогу – и войско Агафокла, в свою очередь, в страхе разбежалось: все африканцы рассеялись совершенно, а остальные хотя и были собраны, во уже в таком небольшом числе, что Агафокл, потеряв всякую надежду что-либо предпринять с ними и удержаться в Африке, решился тайно бежать! Но намерение его было открыто и раздраженные воины заключили его в оковы. Однако на следующую ночь, когда весть о приближении карфагенян снова произвела тревогу в стане Агафокла так как не было предводителя, который мог бы привести войска в порядок, то стражи и сняли с Агафокла оковы, а он, пользуясь этим и темнотою ночи, оставил сыновей и войска свои на произвол судьбы – и бежал один в Сицилию! Войска, узнав это, немедленно умертвили Агафокловых сыновей, а вновь избранные военачальники вступили в переговоры с Карфагеном. Так как никто в войске не смел возвратиться в Сицилию, страшась Агафокла, то одни вступили в службу карфагенян, а другие выпросили и получили от них земли в Африке для поселения (306).
Агафокл же, воротясь в Сицилию, излил всю злобу против войск своих, оставшихся в Африке, поголовным избиением всех их близких и дальних родственников. Подобными злодействами и в других городах Сицилии и победой над соединившимися против него изгнанниками ему удалось снова утвердить свою деспотическую власть в Сицилии и, в счастью для него, заключить в 305 г. мир с Карфагеном, на условии – той и другой стороне сохранить прежние, до войны, владения свои.
Такова была эта 5-ти летняя война, в которой такой даровитый, отважный, предприимчивый и в военном отношении небезыскусный честолюбец, как Агафокл, но жестокостью и злодействами походивший более на разбойника (а таких людей в древние времена всегда было очень много), привел в трепет и Сицилию, и карфагенскую республику, и едва не сокрушил Карфаген! В отношении же к последнему, война эта достаточно показывает всю слабость и ничтожность его против войск, хотя немногочисленных, но правильно-устроенных по-гречески и предводимых отважным и искусным полководцем. А последующие войны с Пирром и особенно с римлянами доказали это еще более.

§ 122. Война с Пирром в Сицилии (278–276).

По смерти Агафокла в 289 г., в Сицилии снова произошли большие беспорядки. Сиракузы и другие города, раздираемые борьбой политических партий, в тоже время были сильно теснимы карфагенянами и мамертинцами – италийскими наемниками, которые силой завладели городом Мессаной и образовали разбойничью республику. В этих трудных обстоятельствах, сиракузяне в 278 г. обратились с просьбой о помощи к зятю Агафокла, Пирру, находившемуся в то время в южной. Италии (см. ниже гл. XXI § 138). Пирр согласился на это тем охотнее, что положение его в Италии было очень ненадежно, в Сицилии же он имел тайный замысел назначить царем сына своего, Агафоклова внука, Элена. Хотя карфагеняне и мамертинцы и составили союз против него, однако ему удалось в 278 г. из Локр, в южной Италии, переправиться с войском и слонами в Тавромений, в Сицилии. Здесь он заключил союз с тираном города, Тиндарионом, и двинулся к Сиракузам. Все города на пути добровольно покорились ему и дали ему вспомогательные войска. Правители же Сиракуз, Созистрат и Фойнон передали ему этот город и его замок, хотя и обложенные карфагенянами с сухого пути и моря. Вступив в него, он был принят сиракузянами как освободитель и вскоре имел уже до 30,000 чел. пехоты, 5,000 чел. конницы, слонов и 200 галер. В 277 г. он принудил карфагенян сначала снять обложение Сиракуз, а потом – очистить, один за другим, все города их в Сицилии, кроме одного только Лилибея. Из них Эрикс он взял приступом, Панорм осадой принудил сдаться на условиях, мамертинцев разбил, а поселения их разорил и разрушил, Лилибей же осадил. Карфагеняне просили мира, по Пирр объявил, что единственное условие мира – чтоб они совершенно очистили Сицилию, на что, разумеется, они не согласились. Казалось, Пирру следовало бы только продолжать свои успехи с постоянством и настойчивостью, но их-то именно и не было в его нраве, всегда нетерпеливом, беспокойном и непостоянном. Наскучив осадой Лилибея и найдя, что она отнимет у него слишком много времени, он бросил ее и захотел, подобно Агафоклу, перенесть войну в Африку, а как для этого ему не доставало гребцов на флоте, то он и начал силой набирать их в приморских городах. Это вовлекло его во вражду и раздоры с правителями городов, добровольно покорившихся ему и давших еду вспомогательные войска. К довершению всего, Пирр велел умертвить Фойнона, а Созистрат спас жизнь свою только бегством. Все это крайне раздражило прочие сицилийские города и одни из них перешли на сторону карфагенян, а другие – мамертинцев; карфагенский же флот отрезал Пирра от Италии. Тогда, убедившись, что ему не утвердиться в Сицилии с одними эпирскими войсками своими, а между тем вторично призываемый самнитянами и тарентинцами в Италию на помощь против римлян, Пирр сел с своими войсками на суда и, с трудом и потерей многих из них успев пробиться через карфагенский флот, воротился в Италию (276 г.), оставив Сицилию совершенно в том же положении, в котором острова была до его прибытия, и следовательно ни ей, ни себе де принеся никакой пользы. Начав очень хорошо, он, по своему безрассудству, кончил крайне дурно.

Этим заключаем краткий обзор состояния военного устройства и искусства у карфагенян и войн их в Сицилии до начала пунических войн. Из него можно составить себе предварительное понятие., необходимое для надлежащего уразумения участия и действий карфагенян в этих последних и решительных для Карфагена войнах его с Римом, которые будут изложены ниже.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ. РИМЛЯНЕ.

§ 123. Военное устройство и военные учреждения. – § 124. Различные роды войск, вооружение и число их. – § 125. Строй и образ движений и действий войск. – § 126. Римский легион и римская тактика, преимущества и недостатки их и сравнение их с греческою фалангой и греческою тактикой. § 127. Внутреннее устройство и дух войск. – § 128. Кастраметация, фортификация и полиорцетика. – § 129. Образ и искусство ведения войн и состояние военного устройства и искусства вообще. – § 130. Морские военные силы и искусство.

Источники: Дионисий, Тит Ливий, Аппиан, Плутарх, Полибий, Диодор; – новые и новейшие: 1) по истории военного искуства: Iustus Eipsius, Gronow, Sixtus Arcerius, Panoplia, Du Chou 1, F olard, Joly de Maizeroy, Lo-Loo z, Fe u q uiй r es, R ц s c h, N as t, St. – Cyr, Hoyer, Rheinhard, L а vern e, C hant r eau, Rogniat, Carrion Nisas, Ottenber-ger, Lohr, Handbibliothek fur Offiziere 1 B. 1 Abth., Rocquancourt, Бар. Зедделер, Богданович, Rьс-kert, De la Barre Du Parcq, Lamarre, – и 2) общеисторические пособия: Всеобщая история мира (на англ. яз.), Guthrie, Gray etc., Rollin, Montesquieu, Goldsmith, Fergus-son, Vertot, Lйvesque, Ньbler, Luden, Dresch, Heeren, Gatterer, Beck, Bredow, Remer, Schlosser, Weber, Becker, Wernicke, Wegner, Mommsen, Michulet, Amйdйе Thierry, Лоренц и др.

§ 123. Военное устройство и военные учреждения.

Покончив с специальною военною историей Македонии, Греции, Востока и Карфагена от смерти Александра В. до 200 г. веред P. X., обращаемся к продолжению специальной же военной истории Рима, первое начало которой изложено в ч. I главе XVII настоящего труда – обращаемся с тем, чтобы уже не расставаться с нею до конца. Ибо отселе она постепенно более и более утрачивает свой характер специальности, поглощает всю военную историю древнего мира и наконец становится всемирною. Предыдущий период был первою ступенью ее к тому, настоящий – второю, имеющею еще большие: значение, важность, занимательность и поучительность. Это – период наибольшего развития и наилучшего состояния военного устройства и военных учреждений Рима и дальнейшего усовершенствования военного искусства у римлян – главных причин необычайных: могущества, величия и славы Рима. Верное познание и уразумение истории их безусловно необходимо для верного же познания и уразумения военной, как и политической, истории Рима, потому что ни у одного народа древнего мира они не были до такой степени тесно связаны между собою, как у римлян. Поэтому нельзя достаточно обратить на них полное и глубокое внимание, которого они достойно заслуживают и которое в высокой степени возбуждают в исследователе их, нельзя и не войти в те подробности о них, которые только возможны в пределах настоящего труда, потому что все эти подробности – предмет высокой занимательности.

Все государственное военное устройство Рима было прочно утверждено на превосходном основании – праве служить в войске (jus militiae), о котором уже было говорено в ч. I главе XVII. Этим законом определялось, кто именно имел право и вместе обязанность служить в войске, кто был освобожден от этой обязанности и кто был лишен этого права.
Правительство римское, признавая, что защищать отечество, служа в войске, были обязаны преимущественно свободнорожденные, благородные, знатные, богатые или достаточные и ничем неопороченные римские граждане, им одним предоставило это почетное право, на них одних возлагало и эту почетную обязанность.
Эта правоспособность была определена и некоторым образом ограничена известными условиями, а именно:
Во 1-х возрастом – не моложе 17-ти лет и ее старее 45-ти. Никто моложе 17-ти лет и старее 45-ти лет ее мог быть обязываем военною службой, хотя мог быть принимаем в нее по собственной доброй воле. Но законные сроки действительной службы считались только с 17-ти до 45-ти лет. 28-ми летний срок военной службы не был непрерывный, но мог быть прерываем, лишь бы только военнослужащий прослужил полное число установленных законом шестимесячных походов, в пехоте – 20-ти, а в коннице – 10-ти. Прослужившие половинное число этих походов – и только они одни – имели право на получение общественных и государственных гражданских должностей. По достижении 45-тилетнего возраста, римские граждане были совершенно освобождаемы от обязанности служить в войске и причисляемы к городским легионам (legiones urbanae) или к местным гарнизонным войскам. Обязанности их ограничивались, в мирное время – городовою службой, а в военное – обороной городов. Но те из них, которые сами добровольно или по приглашению полководцев вновь поступали на службу в полевые войска, назывались ветеранами (veterani, emeriti, evocati) и пользовались большим уважением и особенными преимуществами.
Во 2-х имущественным цензом, а именно: 1-й класс заключал в себе римских граждан, имевших имущества ценностью не менее 100,000 римских ассов (примерно около 40,000 рублей), 2-й – не менее 75,000 ассов (около 30,000), 3-й – не менее 50,000 ассов (около 20,000 руб.), 4-й – не менее 25,000 ассов (около 10,000 р.) и 5-й – не менее 12,500 ассов (около 5,000 p.). Все же, имевшие менее 12,500 ассов, составляли 6-й класс, освобожденный от службы (см. ниже). Но полагают, что когда после и даже во время 2-й пунической войны число римских армий стало увеличиваться и нередко набиралось уже до 20 легионов и более, римляне ограничили освобождение от военной службы наименьшим имущественным цензом в 6,000 ассов (около 2,500 p.). По крайней мере таково было постановление, существовавшее в 1-й половине II века перед P. X. (200–150 г.), т.е. во время римско-македонских и греческих войн.
В 3-х телесными или физическими условиями приема в военную службу, а именно: ростом в телесными: здоровьем, бодростью, крепостью и силою. В отношении к росту, историки говорят, что римляне, будучи вообще небольшого роста (Все неиталийские народы, особенно галлы, были выше римлян ростом. Цезарь говорит, что рослые галлы презирали римлян именно за их малый рост. А Пирр говорил своему вербовщику: «выбирай рослых, я сделаю на них сильных».), обращали на него гораздо менее внимания, нежели на совершенно здоровое состояние, бодрость, крепость и силу тела. И в этом отношении им редко приходилось делать исключения, потому что в этом периоде нравы римлян были еще очень просты и суровы, а потому и слабых, болезненных или с телесными недостатками либо пороками между ними было очень мало. Однако были некоторые телесные недостатки, которые служили препятствием к приему в войско, именно такие, которые могли затруднять им и препятствовать надлежащим: употреблению оружия и действиям в строю, как-то: телесные пороки рук и ног, слабость слуха и особенно зрения. Некоторое понятие о том, чего требовали римляне от новобранцев в телесном отношении, может дать то, что говорит об этом Вегеций, именно: «новобранец должен иметь глаза – живые, голову – поднятую вверх, грудь – широкую, плечи – плотные, кисти рук – большие, руки – длинные, живот – небольшой, стан – стройный, ноги и ступни – менее мясистые, нежели жилистые. Если все это есть, то нечего смотреть на рост, ибо гораздо нужнее, чтобы воины были крепко сложены, нежели высокорослы». Вообще полагают, что у римлян мера роста для приема в военную службу была: наибольшего – 5 футов 10 дюймов римских (или 5 футов 3 дюйма нынешних), а умеренного – 5 футов 7 дюймов римских (или 5 футов 10 линий нынешних), но принимали и ниже последней.
Наконец в 4-х нравственными условиями, именно незазорным, безукоризненными во всех отношениях нравственностью и поведением – качествами, которые в эти лучшие времена римской республики были, можно положительно сказать, общими римским гражданам.
Освобождались от службы в войске:
1) По возрасту – граждане моложе 17-ти и старее 45-ти лет, без препятствия им, впрочем, поступать вольнослужащими (волонтерами), но с зачетом действительной службы только от 17-ти до 45-ти лет (как означено выше).
2) По имущественному цензу – все граждане 6-го класса, до 2-й пунической войны – имевшие менее 12,500 ассов, а после нее – менее 6,000 ассов (как означено выше).
3) По телесным условиям – неудовлетворявшие означенным в этом отношении выше.
4) Граждане, находившиеся, во время набора, на общественной и государственной гражданской службе, от низших до высших – сенаторов включительно, без препятствия, впрочем, и им поступать вольнослужащими. Тит Ливий говорит, что в одном сражении ври Каннах погибло 80 таких сановников.
5) Жрецы и авгуры, исключая только случаев нашествий галлов, когда жрецы и авгуры были обязаны защищать государственную казну в Капитолие.
6) В награду за особенные отличия или заслуги отечеству, оказанные как отдельными лицами, так и целыми отрядами войск, либо городами и даже областями или племенами Италии. Такого рода освобождение от службы простиралось от одного года до пяти и более дет и даже до совершенного освобождения.
Наконец, совершенно лишены были права служить в войске иди исключались из него:
1) Вольноотпущенники ни в каком случае не допускались в войско.
2) Рабы, по презрению к ним у римлян, как и у всех вообще народов древности, доходившему до того, что рабов ставили наравне с рабочим скотом. Но были чрезвычайные случаи особенной важности или опасности, когда для рабов делалось исключение, которого лишены были вольноотпущенники, а именно: правительство покупало самых крепких и сильных рабов у их господ, спрашивало их, желают ли они служить отечеству? – и получая, разумеется, удовлетворительный ответ, вооружало их и образовало из них отдельные отряды, под названием волонов (volones), а через два года хорошей и тем более отличной службы, давало им свободу. Так после сражения при Каннах правительство купило и вооружило 8,000 самых крепких и сильных рабов, а для усиления конницы – 270 апулийских пастухов. Эти волоны оказали большие отличия и за одержанную два года спустя победу получили в награду – свободу. Но в этом периоде такого рода случаи были очень редким исключением.
3) В наказание за военные и особенно государственные проступки и преступления, из войска были исключаемы как отдельные лица, так и целые отряды войск, и даже целые города, области или племена Италии были объявляены недостойными нести военную службу. Так, по удалении карфагенян из Италии в конце 2-й пунической войны, подобному наказанию были подвергнуты все жители Бруттия, Лукании, Пицена и других областей Италии, которые после сражения при Каннах восстали против Рима и присоединились к Ганнибалу.
Из всего приведенного выше легко усмотреть можно, какой превосходный во всех отношениях состав имело в это время римское войско! Вот в чем заключались главные достоинства и сила, как его, так и всей римской республики – доколе он сохранялся, в настоящем, как и в предыдущем, периоде, в неприкосновенности и неизменности. Такого состава мы не находим ни у одного народа древности, даже у греков в лучшие времена их истории. И не мудрено, что он возбуждал такие всеобщие удивление и уважение к себе, не только в древние времена, во и в средние, и новые, и новейшие, и едва ли не будет справедливо и достойно возбуждать их всегда! Но это было еще только основание всему сооруженному на нем зданию военного устройства, как всего Рима, так и войск его, во всех частях и отношениях, до самых мельчайших, Чем далее и более мы будем входить в подробности, тем более будем удостоверяться в превосходстве их.
Обратимся прежде всего к тому, как у римлян производился обыкновенный ежегодный набор четырех легионов. Мы увидим, с какими вниманием и тщанием они производили набор хороших воинов и уравновешивали их достоинства так, чтобы легионы имели всевозможно равномерный состав. Полибий сообщает верные и точные сведения, как это производилось в его времена, т.е. в самое лучшее время римской республики в настоящем периоде.
После выбора консулов, выбирались трибуны: 14 из прослуживших 5 лет и 10 из прослуживших 10 лет. Затем, в назначенный для набора день, утром на Капитолие выставлялось знамя, герольды всенародно провозглашали по всему Риму о наборе и вг. е совершеннолетние граждане от 17-ти до 45-ти лет собирались в Капитолие (а позже на Марсовом поле за городом), по трибам, число которых было постепенно увеличено до 35-ти. Трибуны пяти лет службы разделялись на четыре части, по числу четырех легионов: четыре первоизбранные народом либо консулами назначались для первого легиона, три следующие – для второго, четыре следующие – для третьего и наковец три последние – для четвертого. Затем десять трибунов десяти лет службы распределялись таким же образом, два первые – в первый легион, три следующие – во второй, два следующие – в третий и три последние – в четвертый. Таким образом на каждый легион приходилось по шести трибунов. Затем трибуны каждого легиона садились особо, вызывали трибы по жребию из урны и выбирали из них по четыре человека, сколько можно более одинаковых лет, крепости и силы. Из них одного выбирали трибуны первого легиона, из трех одного – трибуны второго, из двух одного – трибуны третьего, а последний четвертыми доставался четвертому легиону. Из следующей по очереди трибы выбор начинали трибуны второго легиона, а оканчивали трибуны первого, и так далее, пока все четыре легиона не были набраны в количестве и в совершенной равномерности в отношении лет и качеств воинов.
Тогда новобранцы приносили военную присягу. Один из них громко произносил следующую, краткую и простую формулу ее: «Клянусь повиноваться начальникам моим и употреблять все мои силы к исполнению того, что они мне прикажут?. Все остальные проходили, один за другим, мимо него, произнося каждый: idem in me (и я также).
Так как по закону консулы имели начальственную власть над войском только вне пределов юрода Рима, но отнюдь не внутри их (закон также весьма мудрый), то по произведенном наборе легионов, они назначали им сборное место, за пределами города, или за городскими воротами, или в ближайшем городе на пути следования армии в поход. или наконец в менее или более отдаленных местах. Туда новобранцы и отправлялись по-легионно без оружия, там только распределяли их по различным родам войск и раздавали каждому роду их присвоенное ему оружие, туда же квесторы (см. ниже) переносили и легионные орлы, которые они хранили в государственном казнохранилище в Капитолие. В день, назначенный для похода, консул отправлялся в храм Марса, потрясал шиты и гасту (полу-копье) статуи Марса, приносил жертвы и обеты, и затем, облачившись в присвоенные ему одежды полководца, отправлялся уже на сборное место. Здесь войско очищалось особым жертвоприношением под названием люстрации (lustratio) и выступало в поход.
Таков был обыкновенный порядок набора легионов и армий. Но в случаях особенной важности, опасности и поспешности, означенные выше порядки и обряды сокращались более или менее, и легионы набирались и выступали в поход иногда даже в течение одних суток. В таких случаях консул отправлялся в Капитолий и выставлял там два знамени, одно – красное для пехоты, другое – цвета морской воды или зеленоватое для конницы. Так например еще в 457 г., по приказанию четвертого диктатора Квинция Цинцинната, с утра до вечера легионы были совершенно набраны и вооружены, а в начале ночи уже выступили с Марсова поля в поход для освобождения консула Минуция, обложенного в своем лагере эквами. – 12 лет спустя, в один день легионы были набраны, на рассвете следующего дня собрались на Марсовом поле, в девятом часу утра выступили в поход, к вечеру расположились лагерем в 10 римских милях (около 7 верст) от Рима, два дня спустя разбили неприятеля и на другой день воротились в Рим, совершив поход в четверо суток, в том числе одни сутки набора и одни сутки боя. Такого-то рода чрезвычайные наборы назывались внезапными или по тревоге (legiones subitariae, tumultuariae).
Римская конница, которая в начале носила название celeres (быстрые, а по иным – по имени первого начальника ее, Фабия Целера), потом flexumines, позже trossulis (по имени города Троссула, в Этрурии или Тусции-ныне Тоскана, который она взяла одна, без помощи пехоты), и наконец – equites (всадники, от equus – лошадь), имела совершенно особенные и различные от пехоты состав, устройство и способ набора. Право и обязанность служить в коннице имели только римские граждане из сословия всадников (equites), которые, сверх всех означенных выше, общих условий для службы в войске, удовлетворяли имущественному цензу ее менее 50,000 ассов (около 20,000 рублей). Лошадей они получали от правительства и знаком отличия имели золотой перстень. Набор их производился цензорами, в числе одного на 10 или 300 на 3,000 чел. пехоты (см. ниже). По окончании набора всадников в конницу, они приносили ту же присягу и тем же образом, что и новобранцы пехоты.
Набор пехоты и конницы в легионы римских союзников производился, по распоряжению консулов, в одно время с набором римских легионов в Риме, но менее сложным и более простым и ускоренным способом, причем консулы уведомляли союзников о числе войск, которые нужно было набрать, и о сборном месте армии.
Весьма любопытны сведения, которые находим у Полибия, о том, сколько по закону Рим в настоящем периоде и в чрезвычайных случаях мог выставить в одно время римских и союзных войск, и какова была поэтому численность военных сил Рима и, следовательно, всего народонаселения римских владений в Италии. Сведения эти относятся к эпохе нашествия, в несметных силах, трансальпийских галлов на северную Италию, где к ним присоединились цизальпийские галльские племена инсубров и бойев, именно в 225 г., между 1-ю и 2-ю пуническими войнами. В это время в Риме было произведено общее исчисление всего совершеннолетнего, способного сражаться народонаселения в подвластной Риму Италии и дало следующие результаты:
На действительной службе у двух консулов было четыре римские легиона, каждый в 5,200 чел. пехоты и 300 чел. конницы, и союзных вспомогательных войск 30,000 чел. пехоты и 2,000 чел. конницы, всего 54,000 чел.
Областями сабинян и тирренян было выставлено 50,000 чел. пехоты и 4,000 чел. конницы, всего 54,000.
Из аппеннинских гор было выставлено 20,000 войск умбрами и сарсинянами и 20,000 войск венетами и карпенатами, всего..... 40,000
Под стенами Рима было в виде резерва 20,000 чел. пехоты и 1,500 чел. конницы римских войск и 30,000 чел. пехоты и 2,000 чел. конницы союзных войск, всего..... 53,500
Итого против галлов могло быть употреблено совсем готовых:
римских войск.......... 43,500
союзных……………158,000
всего........................ 201,500
Сверх того, по спискам, доставленным римскому сенату, союзники могли, в случае надобности, еще выставить:
……………………пехоты………. конницы.
Латиняне................80,000 чел. ……….5,000 чел.
Самнитяне……….70,000 «……………7,000 ««
Япигии и мессапии.... 50,000………….16,000
Луканяне …………. 30,000…………….3,000 -
Марсы, ферентиняне и вестиняне…. 30,000 « …3,000 «
Всего............ 260,000 «…….34,000
В Сицилии и Таренте были два легиона 8,400 «……400 «
В собственной области Рима и в Кампании могли быть еще набраны…. 250,000 «…….23,000
Всего... 518,000» ……57,400 «
A всего всех Рим мог употребить против галлов..... 588,000 ….. 58,400
646,400 чел. войск.
По этому легко можно исчислить, что все народонаселение подвластной Риму Италии, всех возрастов и обоих полов, составляло в это время: свободное – не менее 3.200,000 душ и несвободное, т.е. рабы – примерно столько же, а вместе около 6½ миллионов душ, плотно населенных между двумя морями и длинным хребтом Аппенниских гор, а не разбросанных на огромном пространстве края.
Вот какова была в это время, в Италии, военная сила римской республики – сила, с которою во 2-й пунической войне предстояло бороться Ганнибалу.

§ 124. Различные роды войск, вооружение и число их.

Когда вновь набранные легионы, пехота и конница, были собраны на сборном месте, трибуны распределяли выбранных в пехоту, по возрастам, в различные роды оной, а именно:
Имевших от 17-ти до 25-ти лет – в легкую пехоту, которая прежде состояла из рорариев (rorarii) и акцензов (accensi), как было означено в ч. I, главе XVII, § 105, а в настоящем периоде из одного класса велитов (veliti), – от 25-ти до 30-ти лет – в гастаты (hastati), от 30-ти до 40 – в принципы (principi) и наконец от 40 до 45-ти – в триарии (triarii).
После такого распределения, немедленно выдавали каждому роду пехоты присвоенное ему вооружение, а именно:
Велитам кожаные шлемы, небольшие, круглые и легкие деревянные щиты, мечи и по семи легких дротиков каждому. Дротики были в два локтя (32 дюйма) длиною и в палец толщиною, и имели очень тонкий и острый наконечник, для того, чтобы, попав в цель, загибались и чтобы неприятель не мог бросать их обратно.
Легионной или линейной пехоте: 1) предохранительное вооружение: кожаные, покрытые полированным железом шлемы, с высокими, красными и черными, перьями (galea, capis), грудные латы (loricae), которые прикреплялись к телу ремнями, обитыми гибкою металлическою чешуей и прикрывали плечи, грудь и живот, ножные латы или наножники (осгеае), подобные греческим крамидам, особенно полные и прочные на правой ноге, которую римские пешие воины, сражаясь преимущественно мечом, при действии им выставляли вперед, в щиты (scutum), четвероугольные, полуцилиндрические, в 4½ фута ширины, составленяые из нескольких рядов склеенных дощечек крепкого дерева, покрытые толстою кожей и обитые по краям толстыми железными полосами; в средине щита был острый железный наконечник, которым легионер, в рукопашном бою, мог ударять противника, и 2) нападательное вооружение: главное – меч (gladius), испанский, обоюдоострый, длиною без рукояти в 20½ дюймов, а шириною в 2, которым можно было одинаково удобно и колоть, и рубить; одно тяжелое копье (pilum) в 3 локтя (4 фута) длиною и в 1 пальму (2 дюйма слишком) толщиною и одно легкое (hasta) в 3 локтя (в 4 фута) длиною и менее толстое, у каждого легионера; острый наконечник их имел крюк для зацепления и стаскивания неприятельских щитов. Триарии, имевшие назначение преимущественно производить решительный удар в сомкнутом строе, были вооружаемы, вместо таких копий, пиками длиною в 14 футов и иногда, кроме того, несколькими тонкими и легкими дротиками. носимыми в левой руке, в углублении щита.
Все вообще вооружение римского легионера, как оборонительное, так особенно нападательное, имело превосходные качества и важные преимущества. Оборонительное, по свойствам и прочности своим, достаточно защищало, не препятствуя однако свободным движениям тела, рук и ног; нападательное же было так хорошо соображено и устроено и до такой степени действительно, особенно меч, что в руках сильных и ловких римских воинов пробивало самые толстые и крепкие латы и щиты и наносило страшные раны. Тит Ливий говорит, что в войнах римлян с македонянами и греками, на тех и на других наводило ужас страшное действие римского меча, одним махом отрубавшего головы, руки, ноги и т.п. Еще более страшно было действие римского меча против галлов, оружие которых было дурно ковано, мечи гнулись, тупились, ломались и т.п. Поэтому меч был главным и любимым оружием римлян и им преимущественно они одерживали победы.
Другим, важным преимуществом римского вооружения было то, что каждый род войск, вооруженный им, был одинаково способен ко всякого рода службе и действиям в поле и в бою. Линейная пехота могла удобно действовать, как легкая, в рассыпном строе метательным оружием, легкая пехота – в сомкнутом строе, а конница – в пешем.
Конница римская до самой 2-й пунической войны включительно была вооружена менее и хуже, нежели пехота, а именно: не носила лат, щиты имела овальные из толстой кожи, которая размокала от дождя, мечи плохие, а копья тонкие и гибкие, те и другие – хрупкие и ломкие, наконец чаще и лучше действовала в пешем, нежели в конном строе. Поэтому она значительно уступала в доброте коннице Ганнибала и даже потом македонской и греческой. Но римляне, всегда внимательные ко всему, что касалось лучшего устройства их войск, не замедлили воспользоваться опытом войн: 2-й пунической и македонских, и значительно усовершенствовали вооружение и устройство своей конницы, по образцу лучших тогдашних родов этого войска. Они дали ей шлемы и латы, такие же, как в пехоте, наножники на обеих ногах, с полусапогами, дротики и прочные пики в 10–11 футов длины, с двумя острыми наконечниками на обоих концах (на нижнем в виде запасного), и наконец кривые мечи, очень прочные и острые. И уже в 1-й македонской войне вооруженная таким образом римская конница не только сравнялась с македонскою и греческою, во даже превзошла их в действии белым оружием. Но во всех других отношениях она всегда была более или менее посредственной доброты, как потому, что набиралась из более изнеженного сословия всадников, так и потому, что вообще римляне обращали более внимания на лучшее вооружение и устройство своей пехоты, признавая ее главною силою своих армий, нежели своей конницы, которую считали только второстепенным, вспомогательным пехоте родом войск. Впрочем Сципион младший обращал большое внимание на хорошее устройство и строевое образование римской конницы, и она была много обязана ему в этом отношении.
К причинам несовершенства вообще римской конницы нужно еще прибавить несовершенство конской сбруи. Ни седел, ни стремян (введенных гораздо позже, первые – при Феодосии Вел., в конце IV века, а вторые – в VI веке) у римлян, как и у всех других народов древности, не было. Вместо того на каждой лошади было по 2 попоны (иди чапрака), нижняя и верхняя, из сукна, или кожи, или меха, укрепленные подпругой, нагрудником и подхвостником. Нижняя попона была длиннее и шире, иногда с бахрамой по краям, а верхняя – короче и уже, с вырезными (фестонами) нижними краями. Обе попоны скреплялись одна с другою лентами, или пуговицами, или ремнями. Нагрудник и подхвостник имели металлические бляхи в виде кистей, цветков, полумесяцев и т.п. Наконец для управления лошадью служила узда с 2-мя поводьями и головными ремнями и украшениями (см. приложенный рисунок римского оружия). И на снаряженной таким-то образом лошади сидел римский всадник, держа на левой руке щит, а в самой девой руке поводья, правую же руку имея свободною для действия пикой и мечом. Трудно понять, как он мог в одно и тоже время и сидеть твердо на лошади, и управлять ею, и прикрывать себя щитом, и действовать пикой и мечом. Но легко себе представить, что такого рода конница не могла быть хорошею, а должна была быть весьма посредственною, тем более, чти римляне от природы были скорее пехотинцы, нежели всадники.
Вьючные лошади также имели на себе нижнюю и верхнюю поповы, но гораздо проще.

Числительная сила различного рода войск, означенных выше, в составе легионов и армий, была нижеследующая:
В римском легионе было обыкновенно 1200 велитов, 1200 гастатов, 1200 принципов, 600 триариев и 300 всадников, всего 4,200 человек пехоты и 300 чел. конницы, но иногда бывало всего до 5 и даже 6,000 чел., при чем число триариев (600) никогда не изменялось.
В легионах союзников, конницы было вдвое более, нежели в римских, т.е. 600, и 1/3 ее (200 чел.) и 1/5 пехоты (840 ч.), всего 1,040 чел. составляли отдельный отряд войск под названием экстраординарных (extraordinarii), состоявший в непосредственном распоряжении предводителя армии. Отборнейшая же – 1/5 часть экстраординарных войск (208 чел.), под названием аблектов (ablecti), составляла отряд телохранителей (конвой) предводителя армии. Таким образом знатнейшие воины и лучшие войска союзников были всегда при предводителе армии, на виду у него, и служили в одно время и надежным резервом армии, и как бы заложниками в верности их единоплеменников.
Числительная сила и состав войск, набираемых у подвластных Риму в Италии и (позже) вне оной народов, были различные, определяясь обстоятельствами. Но войска эти не входили в состав римских армий, а составляли особые вспомогательные отряды при них.
Обыкновенная римская консульская армия, под начальством консула, состояла из 2-х римских и 2-х союзных легионов, следовательно в ней было 16,800 чел. пехоты и 11,800 чел. конницы, а всего 18,500 чел. войск, в числе которых 8/9 было пехоты и только 1/9 конницы, иначе конница относилась к пехоте, как 1:9. Причинами такой малочисленности еt были: гористые свойства местности Италии, недостаток в последней лошадей, годных к военно-конной службе и, как уже было сказано выше, предпочтение, оказываемое римлянами пехоте. Но с тех пор, как после 2-й пунической войны римляне начали нести войны вне Италии, они стали постепенно увеличивать число конницы при своих армиях, посредством конных войск вспомогательных, выставляемых подвластными Риму народами, или же наемных.
Если оба консула выступали в поле, то соединенные армии их имели всего 37,000 чел. войск, но в чрезвычайных случаях и более. Так, например, в сражении при Каннах каждый из 2-х консулов начальствовал армией из 8-ми легионов, что составляло всего 16 легионов и в них 80,000 чел. пехоты и 7,200 чел. конницы.

§ 125. Строй и образ движений и действий войск.

Строй и образ действий римских легионов по центуриям (см. ч. I главы XVII § 105) были выгодны только в войнах римлян в гористой и пересеченной местности, и с народами этой страны: этрусками, латинянами, волсками и самнитянами, которые строились и в бою сражались также или почти также. Но в войнах с галлами, с Пирром и его греками и с карфагенянами строй по центуриям уже оказался невыгодным: малочисленные, не связанные между собою центурии уже не могли с выгодою сражаться и с успехом противостоять натиску и удару больших, сомкнутых масс галлов, эпирцев и карфагенян. И потому римляне изменили строй по центуриям, дав ему более связи и твердости, но сохранив прежние достоинства его – гибкость, ломкость и удободвижимость, важные преимущества которых уже были доказаны опытом многих предшествующих войн.
Вследствие того, рорарии были уничтожены, а гастаты и принципы усилены соединением по 2 центурии их вместе, и эти отделения были названы манипулами (manipulae). Из акцензов же и легковооруженных воинов (leves) были образованы велиты (veliti). Триарии же и конница сохранили свой состав и строй без изменения.

С этого времени (279–275 г.), перед 1-ю пуническою войною, римские легионы стали строиться по манипулам в 3 линии: в 1-й находились гастаты, во 2-й – принципы и в 3-й – триарии. Это было основано на верном убеждении, что первый натиск было выгоднее производить младшими возрастом и более пылкими воинами, постепенно поддерживая их старшими и более опытными и твердыми. Каждая из трех линий делилась на 10 манипул, а каждая манипула гастатов и принципов состояла из 120-ти воинов, строилась по 12 чел. в шеренге или во фронте и по 10 чел. в ряду или в глубину и подразделялась на 2 центурии и на 12 декурий. Манипулы же триариев имели только по одной центурии в 60 чел. каждая и строились по 12 чел. во фронте и по 5 чел. в глубину. Велиты причислялись к 1-й линии – гастатов и к 3-й – триариев, по 60 чел. на каждую манипулу, во определенных мест и строя ее имели.
В 5-ти и 6-титысячных римских легионах увеличивали пропорционально числительную силу манипул гастатов и принципов, но триарии, как сказано, всегда оставались в одинаковом числе.
В строю каждый легионер занимал пространство в 6 футов, необходимое для свободного действия дротиком, копьем, мечом и щитом. Но для обороны против конницы ряды и шеренги смыкались на 3 и даже на 1½ фута.
В общем строе, манипулы строились в квинкунциальном (quincuncialis, en quinconce) или шахматном порядке, с интервалами, равными длине фронта каждой в разомкнутом строе, и на дистанциях в 50 шагов и более расстояния линии от линии.
Конница римского легиона разделялась на 10 турм, из 30 всадников и 3-х декурий по 10 всадников каждая. Турмы строились по 10 всадников во фронте и по 3 в глубину, Все 10 турм легионной конницы назывались крылом (ala).
Манипулы и турмы одинаковых нумеров (1-го, 2-го и т.д.), с причисленными к манипулам велитами, составляли, в глубину всех 3-х линий, тех же нумеров когорты (cohors, cohortes), именно: 1-я манипулы гастатов, принципов и триариев, с их велитами в с 1-ю турмою конницы составляли 1-ю когорту, 2-я – 2-ю и т.д. Это было весьма разумное учреждение, потому что каждая когорта состояла из всех родов воинов и имела, в общем строе легиона, свой строй в 3 линии в глубину, с резервами, поддерживавшими друг друга. Таким образом в римском легионе было 10 когорт, каждая из 120 гастатов, 120 принципов, 60 триариев, 120 велитов и 30 всадников, а всего из 420 чел. пехоты и 30 чел. конницы, но могла и действовать как самостоятельная тактическая единица, что доставляло большие выгоды и заслуживает особенного внимания.
В боевом порядке обыкновенной римской консульской армии римские легионы находились в середине, 1-й на право, 2-й на лево, а легионы союзников – на крылах (alae), 1-й на правом, 2-й на левом, почему последние часто назывались также алариями (alares). Конница обыкновенно строилась на крайних флангах обоих крыл армии, в 1 или в 2 линии, но иногда, смотря по обстоятельствам или местности, была помещаема впереди и позади пехоты, или между линиями, действуя небольшими отделениями сквозь их интервалы. Экстраординарные же войска и аблекты союзников составляли отдельные резервы армии.
Таков был строй римских легионов и армий с 279–275 гг. до конца 2-й пунической войны. Но после он был несколько изменен тем, что в 1-ю линию снова стали ставить, как прежде, принципов, во 2-ю – гастатов, за 2-ю – велитов, если они не были употребляемы впереди 1-й, – 3-я же линия триариев была отодвинута далее назад. Это изменение было основано на опыте, приобретенном во 2-й пунической войне, а именно – что судьба боя зависит не только от пылкости и стремительности натиска и удара 1-й линии, но и от ее выдержки, устойчивости и твердости.

Логистика (искусство производить в известном порядке походные движения армий) была у римлян, до самого сражения при Каннах, в довольно неудовлетворительном состоянии. Армии их переходили из одного лагеря в другой без особенного порядка и надлежащих предосторожностей, отчего нередко попадали в засады или иного рода трудные и опасные положения, подвергались внезапным нападениям и претерпевали неудачи и даже поражения, как например в кавдийских фуркулах или горных ущельях, при Тразименском озере и проч. Во за то, наученные опытом, римляне скоро и значительно усовершенствовали эту часть своей тактики и этому первоначально и особенно были обязаны знаменитому диктатору Фабию Кунктатору или медлителю, после сражения при Каннах. С этого времени римские армии совершали походные движения, смотря по обстоятельствам, одною или несколькими колоннами, рядами, отделениями, по когортам, или линиями боевого порядка. Впереди, в виде передовой стражи (авангарда) обыкновенно шли экстраординарные войска и часть велитов, а за ними, когда армия двигалась правым флангом – 1-й легион союзников, с тяжестями своими и передовой стражи позади, – потом 1-й римский легион, также с своими тяжестями позади, – потом тяжести 2-го легиона союзников и за ними самый этот легион, с тяжестями задней стражи (арьергарда), шедшей в хвосте всей армии и состоявшей из аблектов и остальной части велитов. В походных движениях армий левым флангом порядок был тот же, но только обратный. Конница шла обыкновенно при тяжестях и наблюдала за порядком в них. На походе, вперед и по сторонам посылались легкие войска и большое число лазутчиков (speculatores) для разведывания о неприятеле. При отступлении же, экстраординарные войска, с находившимися при них велитами, составляли заднюю стражу (арьергард).
Так передвигались римские армии из одного ночного лагеря в другой. Устроение лагерей, расположение в них войск и исполнение ими в них лагерной службы – изложены ниже (§ 128). Здесь же следует по порядку изложить образ действий римских армий в бою.
Прежде всего нужно сказать, что римляне, справедливо убежденные в несомненном и важном преимуществе, в физическом и особенно в нравственном отношении, почина и наступательного образа действий в бою перед выжиданием и обороною, всегда имели правилом и обычаем – самим первым производить нападение. Приготовления к бою заключались в следующем: о намерении своем напасть на» неприятеля и вступить с ним в бой, полководец извещал армию, вывешивая перед своею ставкою пурпуровую свою мантию (см. ниже § 127), По этому знаку, войска немедленно приготовляли свое оружие и подкрепляли себя пищей, затем полководец краткою речью (allocutio) поощрял их к достойному, мужественному исполнению своего долга, и армия, выступив из лагеря, строилась впереди его в боевой порядок, так как римляне всегда имели обыкновение сражаться в бою в более или менее близком расстоянии впереди своего укрепленного лагеря, как крепостцы и опорного пункта. По этой же причине все большие и малые тяжести армии, в том числе поклажа (багаж) воинов, в походе носимая ими на себе, была оставляема в лагере, под охраной особенно назначаемой для того стражи.
По свидетельству Полибия и особенно Вегеция, боевых порядков армий у римлян было вообще 7, а именно: 1-й – обыкновенный (fronte longa, quadro exercitu), в виде 4-хугольвика с длинным фронтом, с фронтальным, параллельным нападением; 2-й и 3-й – косвенные, с правого или левого крыла, – 4-й и 5-й – косвенные с обоих крыл, с удержанием центра на месте (Сципион африканский при Илинге), 6-й – также косвенный, с атакою одними крылом и с удержанием на шесте центра и другого крыла, – и наконец 7-й – с атакою одного крыла и с обороною центра и другого крыла за естественным препятствием. Но следует заметить, что эти 7 римских боевых порядков Вегеция, о которых в новые и новейшие времена было писано чрезвычайно много и весьма многими писателями, относятся более к следующим периодам большего развития римских тактики и вообще военного искусства, – и что эти 7 боевых порядков были собственно только различные виды двух главных родов оных: прямого и косвенного. В настоящем же периоде римляне употребляли большею частью прямой с фронтальным нападением пехоты и только конницею во фланг и в тыл.
По построении в боевой порядок, как озвачено выше, по 1-му сигналу труб и рогов вся армия поднимала боевой клик (barritus), по большим или меньшим живости и громкости которого предводитель армии мог уже судить о нравственном состоянии духа войск и о вероятной участи боя. По 2-му сигналу труб и рогов вся армия двигалась вперед, а по 3-му производила самое нападение, беглым шагом, с громким криком, ударением копьями по щитам и при звуке всех музыкальных орудий – столько же для устрашения неприятеля, сколько и для ободрения и одушевления собственных войск.
Порядок, ход и образ боя были вообще следующие: велиты рассыпались перед фронтом армии и начинали бой метанием своих дротиков и частными (т.е. по частям) нападениями, с целью утомить и расстроить неприятеля. По приближении же линейных войск, они бегом отступали чрез промежутки (интервалы) между ними и одна часть удалялась за 3-ю линию триариев в резерв, а другая поддерживала гастатов и принципов, снабжала их дротиками и гастами и выводила раненых из строя.
По отступлении велитов, первое нападение производила 1 я линия гастатов (позже принципов). Приблизясь к неприятелю шагов на 10–12, они бросали в него свои гасты, при чем передние шеренги несколько наклонялись, и затем немедленно производили удар в мечи. Если они были отражены, то бегом отступали чрез промежутки 2-й линии и строились за нею или и за триариями. Второе нападение производила таким же образом 2-я линия принципов (позже гастатов) и, если была отражена, бегом отступала чрез промежутки 3-й линии триариев и строилась за нею либо сомкнутыми частями (колоннами) в ее промежутках. Между тем триарии в 3-й линии все время стояли на одном колене, прикрываясь щитами от неприятельского метательного оружия, и если отраженные гастаты и принципы отступали за них, то или одни, или в совокупности со всеми другими родами войск производили третье, последнее и решительное нападение (res ad triarios rediit). Конница на флангах, в начале и в продолжении боя, по общему в древние времена обычаю, производила стремительные нападения на находившуюся против нее неприятельскую конницу, и если опрокидывала ее, то или преследовала иди нападала на пехоту в средине неприятельской армии во фланг и в тыл. В случае поражения неприятельской армии, ее преследовали. конница и велиты, поддерживаемые экстраординарными войсками; линейная же пехота снова выстраивалась в 3 линии и шла вперед за экстраординарными войсками. В случае же отступления римской армии, его прикрывали велиты, конница, экстраординарные войска и триарии.
Таковы были более общие и обыкновенные порядки, ход и образ боя римских армий в поле; но они изменялись почти в каждом сражении, более или менее, в частностях, вследствие соображений и распоряжений предводителей армий, сходно с обстоятельствами, расположением неприятеля и местностью, которую римляне всегда принимали в соображение, гораздо более, нежели другие народы и даже греки. Оттого сражения римлян, имея один общий, главный характер, в частности видоизменялись более или менее разнообразно.

§ 126. Римский легион и римская тактика, преимущества и недостатки их и сравнение их с греческою фалангой и греческою тактикой.

Из изложенного выше можно уже составить себе понятие о преимуществах и недостатках тактического устройства римских войск и армий в настоящем периоде вообще, относительно к тем народам, с которыми римляне вели в нем войны, и в особенности к тому народу, который до этих пор имел исключительное в этом отношении первенство в древнем мире, именно к грекам, с которыми римляне пришли в первое столкновение в войнах: с Пирром в Италии и позже с Македонией и Грецией. До этого столкновения, в войнах с народами Италии, даже в продолжительной и упорной с воинственными. храбрыми и небезыскусными самнинянами, и с народами неиталийскими – полудикими, но воинственными, храбрыми и страшными галлами, и наконец с карфагенянами в 1-й пунической войне, тактическое устройство римских войск и армий явило несомненное и решительное превосходство, хотя и не обошлось без уроков, более или менее – и подчас очень жестоких. Но римляне были не такой народ, чтоб эти уроки, как бы ни были жестоки, прошли для них даром и без следа. Напротив, чем более они были жестоки, тем более римляне извлекали из них пользы для себя, и весь период войн их с 343-го года – начала 1-й войны с самнитянами – до войны с Тарентом и Пирром (282–272) и особенно с этой последней до войны нумантийской включительно (140–133) был для римлян отличною военно-практическою школой, в которой тактическое искусство их возросло, развилось, возмужало и окрепло на столько, что потом, на этом твердом и прочном основании, стало возноситься все выше и выше, распространяться все шире и далее, и легко и скоро повело – к покорению римлянами полмира известного в древности.
Но самым любопытным явлением в настоящем периоде есть – первое столкновение римлян с греками в военном отношении вообще и в тактическом в особенности. Тут уже лицом к лицу стали две тактические системы и формы, старейшая – греческая, в форме фаланги и новейшая – римская, в форме легиона, и в высшей степени любопытно и еще более поучительно исследовать, на чьей стороне оказалось преимущество?
И так рассмотрим сначала преимущества и недостатки римских: системы, тактики и легиона вообще, а потом – сравнительно с греческими в форме фаланги.
Главными преимуществами первых вообще были: 1) строй легиона в 3 линии с резервами, с тактическим делением его и вдоль фронта, и в глубину (по когортам), – 2) взаимные подкрепление и смена линий, посредством чего бой можно было возобновлять 3 раза и каждый раз с свежими, старейшими и лучшими войсками, – 3) необыкновенные: гибкость, ломкость и удободвижимость строя, не исключавшие необходимых твердости и силы его и делавшие его способным ко всякого рода передвижениям и построениям, а следовательно и к действиям на всякого рода местности, и ровной, и пересеченной, – 4) соединение и взаимная связь разных родов и частей войск в легионе и в когорте, почему и тот и другая могли, смотря но обстоятельствам, действовать как самостоятельные тактические единицы, – наконец 5) при всем этом превосходные: вооружение и строевое обучение римских воинов. Копья гастатов (позже принципов), ловко метаемые разом вдруг на самом близком расстоянии (10–12 шагов), уже в самом начале боя приводили неприятеля в замешательство и расстройство, а немедленно следовавший затем общий, быстрый и сильный удар в мечи довершал поражение неприятеля. Если же неприятель успевал выдержать и отразить первый натиск и удар, то должен был выдерживать, один вслед за другим и один сильнее другого, второй и третий. То были три жестоких удара целым фронтом трех линий легиона, наносимых один за другим, как молотом по наковальне. Между тем шахматное расположение манипул и позже когорт, облегчая смену линий и сквозные атаки, препятствовали неприятелю проникать в промежутки (интервалы), а если он и покушался на это и с успехом, то расстройство одной или нескольких манипул не могло иметь особенно важного влияния на целый строй легиона и на судьбу целого боя; для ее предвидимых же и крайних случаев всегда имелся в готовности достаточный резерв в экстраординарных войсках и аблектах.
За всем тем, строй по манипулам, как уже было сказано выше, оказал довольно важные недостатки, происходившие от раздробления войск на малые и слабые части: – в войнах с такими народами, как галлы и позже испанцы. Они, в стремительных нападениях своих всею массою огромных сил своих, разом проникали в промежутки и окружали манипулы во всех 3-х линиях и иногда приводили целую римскую армию в расстройство. Это и побудило римлян перейти к гораздо лучшему и выгоднейшему строю по когортам, о котором упомянуто выше, а иногда даже строить легион в виде фаланги, без промежутков, вводя манипулы или когорты 2-й линии в промежутки 1-й и вооружая передние шеренги длинными копьями. Кроме того, шахматный строй легиона по манипулам и позже по когортам требовал, как непременного условия, отличного тактического, строевого образования и особенных: сметливости, самоуверенности и твердости, как одиночно от каждого легионера, так и от целого легиона вообще. И пока – как в настоящем периоде – римские легионеры и легионы вполне удовлетворяли этому условию, вследствие постоянного с молодых лет и отличного военного практического образования и строевого обучения, римлянам нечего было опасаться и они во всяком трудном положении легко и скоро находили средства помогать себе и не только отражать неприятеля, но и окончательно наносить ему поражение. Но – это было только в настоящем периоде: позже же, как увидим после, многое в этом отношении изменилось.
Первое столкновение римлян с греками – с Пирром и затем, в 1-й пунической войне, с сицилийскими греками и с карфагенянами, строившимися и сражавшимися по греческой системе – впервые противопоставило лицом к лицу римский легион и греческую фалангу. В первых действиях одного против другой, все тактические движения и действия легиона были просты, несложны, немногочисленны, почти определительны да каждый случай. А когда обстоятельства выходили из ряду обыкновенных, предводители римских армий, самолично, по внушению собственных опытности и военных дарований, принимали сообразные с тем меры. Но во 2-й пунической войне, в действиях против такого великого полководца, как Ганнибал, римляне из жестокого для них опыта скоро убедились, что им необходимо было внимательнее и глубже изучить трудную науку военного искусства и к прежним достоинствам своим в ней присоединить именно более утонченное искусство. И в этом первое начало, первое основание положил у них диктатор Фабий, превосходною, можно сказать образцовою своею системою чисто оборонительного свойства, а дальнейшие развитие и усовершенствование дал ей Сципион африканский младший, своею системою наступательно-оборонительного свойства, даровавшею римлянам победы при новом Карфагене и Илинге в Испании и наконец при Заме в Африке. С тех пор римская тактика стала уже все быстрее, более и постоянно развиваться и совершенствоваться, и уже в конце настоящего периода, в войнах с Македонией и Грецией, приобрела решительный перевес над греческой тактикой, а римский легион над македонскою и греческою фалангой. а когда это было совершено, тогда для римского оружия уже ничего не значило одолевать войска Азии, Африки и Ёвропы.
И так сопоставим римский легион и греческую фалангу и сличим их преимущества и недостатки в действиях друг против друга. И тут прежде всего бросается в глаза совершенно противоположный, главный характер фаланги и легиона. У первой он был (как уже было объяснено в І-й части, в главе VI § 39) преимущественно оборонительный, стоя на месте, или наступательный только на совершенно ровной и открытой местности, на небольших расстояниях, во всей совокупности и тесной, неразрывной связи всех частей фаланги. Главный же характер римского легиона был преимущественно наступательный, но притом и оборонительный, иначе наступательно-оборонительный, потому что римский легион мог с одинаковыми: удобством, силой и успехом действовать и наступательно, и оборонительно, на всякого рода местности, и ровной, и пересеченной, на малых и на больших расстояниях, в целой совокупности своей и по частям. Фаланга не имела резервов и потому частное, как и общее, расстройство ее обыкновенно влекло за собою потерю сражения и полное, совершенное поражение. Легион же, напротив, построенный в 3 линии с резервом, мог три раза возобновлять бой с свежими войсками. По вооружению, греческий гоплит с своим длинным копьем был способен только к действию в тесно-сомкнутом строе фаланги, а вне его вовсе не был способен ни к какой обороне, точно также как и греческий псил, совершенно безоружный. Римский же воин, как легионер, так и велит, мог одинаково действовать и в сомкнутом, и в рассыпном строе. Наконец, ко всему этому следует прибавить, что греки ни временем, ни опытом не могли убедиться в недостатках своей тактической системы и, не смотря на то, что были весьма образованным народом и, в числе всех наук, много занимались и военною, но, по своим народным гордости и тщеславию, считая себя выше всех народов, никогда и ничего не изменяли в ней и не заимствовали у других народов, и некоторым образом считали это унизительным для себя и потому всегда сохраняли свою тактическую систему все. в том же, одностороннем и несовершенном виде. Напротив римляне, народ по преимуществу воинственный, никогда не пренебрегали и всегда были готовы заимствовать у других народов, даже необразованных, то, что находили в их военных учреждениях практически полезным и достойным подражания. Так они в разные времена изменили прежние свои: длинные копья – на короткие копья самнитян, короткие мечи – на более длинные, широкие и обоюдоострые испанские, и небольшие щиты на длинные, выпуклые щиты сабинян; – конницу свою после войны с Пирром они стали вооружать по образцу греческих катафрактов, а строй легиона в виде фаланги постепенно изменили в строй по центуриям, потом по манипулам и наконец по когортам.
Таким образом вообще должно сказать, что римские: легион, тактика и тактическая система имели решительное превосходство над греческими: фалангой и тактикой. Справедливость этого подтверждается историей и победами, одержанными римлянами над македонянами и греками при Кинокефалах, Пидне, Магнесии, Коринфе и пр. Особенно сражение при Пидне служит лучшим тому свидетельством. Македонская фаланга была построена к бою на самой выгодной для него местности – открытой равнине. Предводитель римской армии, консул Павел Эмилий, видя трудность одолеть эту огромную, глубокую, тесно сомкнутую массу войск, покрытую железом и вооруженную длинными сариссами – прямым, фронтальным нападением, приказал легионам, после нескольких ложных атак, отступать с боем, производя частные нападения по когортам, дабы привести фалангу в утомление и расстройство, и вполне достиг своей цели. Фаланга, следуя за отступавшими легионами, расстроилась и разорвалась в рядах, и римские войска, ворвавшись в промежутки их, совершенно истребили всю фалангу.

§ 127. Внутреннее устройство и дух войск и армий.

От тактического устройства римских войск и армий обращаясь к внутреннему, в главе всего следует поставить военное образование и строевое обучение, не только по поступлении римских граждан на действительную службу, но еще и до того.
Римляне уже заранее приготавливали своих молодых граждан, моложе 17-ти лет, к военной службе, но поступали в этом совсем не так, как греки. Они не обучали их военным наукам и не ограничивались одними гимнастическими упражнениями, но давала им полное, военно-строевое образование, так чтобы они по достижении 17-ти лет немедленно могли поступать в ряды войск, уже совсем готовыми к службе в них. Они не содержали, подобно грекам, общественных училищ и преподавателей военных наук, признавая это бесполезным для массы парода и даже вредным в отношении к беспрекословному повиновению воинов начальникам их и к строгому соблюдению, воинских подчиненности и порядка в войсках. Таким образом, хотя они, как и греки, имели народный образ правления и были свободными гражданами республики, но, будучи народом преимущественно воинственным, притом положительным и практическим, в войсках и военной службе соблюдали строгую дисциплину, основанную на подчиненности и повиновении и соединенную с знанием всеми военнослужащими только практически необходимого и полезного в строю. Усовершенствование же в теоретических военных познаниях тех из молодых граждан, которые по знатности происхождения и рода, могли иметь право на повышение и получение отличий, они предоставляли их семействам, строго наблюдая только, чтобы все молодые граждане, моложе 17-ти лет, собирались в назначенное время на Марсовом поле, для военных упражнений. Здесь, в присутствии военачальника и под руководством опытных воинов, их обучали 1) военным: стойке, хождению военным шагом, бегу, взлезанию на валы и высоты, поодиночке и целыми отделениями, без поклажи и с полной поклажей; 2) прыганию через рвы и преграды, вольтижированию и плаванию; 3) действию разного рода оружием, для чего в землю вбивались толстые колья, в которые обучавшиеся стреляли из луков, метали дротики и нападали на них с мечами, учась прикрывать себя щитами во всяком положении тела; при этом все вооружение было вдвое тяжелее обыкновенного для того, чтобы это последнее позже, в действительном бою с неприятелем, уже казалось гораздо легче; наконец 4) ношению больших тяжестей, производству земляных работ, построению укрепленных лагерей, обороне и атаке их, и пр. т.п.
Такого же рода упражнениями, но еще более усиленными, занимали воинов на действительной службе, как в поле – в лагерях, так в гарнизонах, в городах, причем оказывавшие особенное отличие получали награды деньгами и подарками. Кроме того, военное начальство, справедливо признавая постоянную деятельность воинов самым лучшим средством к сохранению их здоровья, бодрости телесной и душевной, доброй нравственности и истинного военного духа, занимало войска также производством практических походов усиленными переходами, в полном вооружении и с полной поклажей, разбивкой и укреплением полевых лагерей, лагерною службой, примерными сражениями и разными военными играми, а также употребляло их на общественные работы: построение амфитеатров, водопроводов, государственных и военных дорог (которые все были построены войсками) и пр. т.п.
Такого рода военными упражнениями римских граждан, с ранней молодости, римское правительство легко достигало необыкновенно скорого набора легионов, совершенно готовых к немедленному выступлению в поле и к боевым действиям в нем, и возбуждающих невольное удивление способности римских воинов безропотно переносить величайшие, неимоверные труды, и зной, и холод, и непогоды, во все времена года и (позже) во всех климатах. а между тем историки очень редко упоминают о болезнях, особенно заразительных, в римских армиях, и о потерях от них.
Строевые эволюции и построения, бывшие в употреблении в римских войсках, были подобны греческим и состояли:
В пехоте (легионной) – из разного рода движений вперед и назад, рядами или целым фронтом, на право и на лево, шеренгами или флангами, из смыкания и размыкания рядов и шеренг, вздваивания, захождений и т.п. Но, по свойству устроения легионов, значительности промежутков между манипулами, когортами и линиями и происходившим от того гибкости, ломкости и удободвижимости легионного строя, все эти эволюции и построения производились с гораздо большими удобством и скоростью нежели в тяжелом и неповоротливом строе греческой фаланги. К тому же и римский военный шаг был более или менее скорый, обыкновенный (gradus militaris) – по 120 шагов в минуту, скорый (gradus plenus) – по 145-ти и беглый или бег (cursus), скорость которого зависела от обстоятельств. Все вообще строевые эволюции, построения и движения производились мерным шагом в ногу, под такт военной музыки (см. ниже).
В коннице-эволюции, построения и движения вообще были проще и малосложнее, нежели в пехоте. Но Сципион африканский младший, по смерти отца и дяди своих назначенный начальником римских войск в Испании, обратил особенное внимание на лучшие устройство и образование конницы. Полибий сохранил нам весьма любопытные сведения о тех эволюциях, построениях и движениях, в которых Сципион признавал необходимым упражнять римскую конницу во всех случаях. Они заключались: для одиночных всадников – в поворотах на право, на лево и кругом, в езде рядами и шеренгами, а для турм – в заездах на право, на лево и кругом, в движениях справа, слева или из середины по 1,2, 3 и более рядов или целым фронтом, преимущественно вскач (галопом или в карьер), в построениях по декуриям и турмам фронтом в интервалах или в колонны, развертывавшие фронт, из котораго отделения снова свертывались в колонны, – в движениях фронтом вперед или на заднюю шеренгу назад, или флангами (шеренгами) направо или на лево и т.п.
Военные музыкальные орудия, бывшие в употреблении в римских войсках, носили названия: lituus, tuba, tubicina, buccina и cornicen или cornus. – Lituus (соответствовал теперешнему горну. clairon) был составлен из тонкого дерева, обтянутого кожей, издавал пронзительный звук и употреблялся для разных сигналов, особенно в коннице и в бою. – Tuba и tubicina (медные трубы), до 2½ футов длины, издавали звук более густой, полный и громкий и употреблялись также для разных сигналов, – кратких и продолжительных, в походе, лагере и бою. Buccina в роде теперешнего рожка (cornet, cornet а bouquin), и cornicen или cornus – в роде теперешней валторны (waldhorn, cor-de-chasse). Вообще римляне употребляли эти музыкальные орудия для сигналов к исполнению разных движений в строю под оружием и в лагере, к сбору рабочих, для аллокуций (речей предводителей армий к войскам), к молчанию и тишине (ныне команда: смирно!), к объявлению о наказании или казни, к выступлению в поход, к провозглашению начала дневных и ночных страж, к смене караулов и часовых, к разводу в лагере, к завтраку и ужину, и пр. т.п. Эти сигналы были, для каждой цели, различные и одни – краткие, однозвучные, а другие – более продолжительные и многозвучные, составлявшие даже целые арии, из которых главною и важнейшею был так называемый сlassicum. Только один предводитель армии имел право заставлять играть clаssicum и каждый из них мог иметь и часто вмел свой собственный такого рода сигнал в виде арии. Кроме того военно-музыкальные орудия в римских войсках, служили для равномерности движений, построений и эволюций в такт и для одушевления войск до и во время боя.
Военные музыканты – горнисты, трубачи и игравшие на рогах были распределены по разным отделениям легионов (центуриям, потом манипулам и когортам; и турмам) и при целых легионах, а также при предводителях армий, высших и низших частных начальниках войск.
Знамена, подобные теперешним, употреблялись у римлян только как сигналы для набора войск (см. выше); в строю же, вместо них, в пехоте и коннице, имелись особенные отличительные знаки (signa) или значки. В самые первые времена они были очень просты – клок сена, навязанный на вершине копья, а потом – носимое на вершине особого древка, резное изображение сжатой кисти человеческой руки (manus), отчего и произошло название манипула (manipula – полная горсть руки, т.е. горсть воинов). Но знаком легиона был римский одноглавый орел, серебряный или вызолоченный, на вершине древка, поперек которого под орлом, была прикреплена разноцветная ткань, с нумером легиона, когорты и манипулы. Легионный орел всегда находился при 1-й манипуле триариев, был вверяем лично ее примипилу (1-му центуриону 1-й манипулы), Поэтому линии гастатов и принципов назывались также антесигнанами (antesignani), т.е. стоявшими впереди легионных знаков или орлов. Знаки или штандарты конницы (vexillae) имели ткани огненного или ярко красного цвета. Римляне признавали свои знаки и особенно орлы священными предметами, тщательно оберегали их и потерю их считали величайшим позором для легионов. Случалось, что предводители римских армий, в случае упорства боя и колебания победы, приказывали бросать орлы в ряды неприятелей, дабы этим побудить свои войска к выручению их во что бы то ни стало и тем решить победу.
Военное начальствование в римских легионах и армиях имело свою правильную иерархию или чиноначалие.
В римских легионах начальствующими чинами были:
Младшими снизу: 1) декурионы (decuriones) или десятники (соответствовали нынешним унтер-офицерам), начальствовавшие 10-ю воинами или одним рядом каждый и оставлявшие 1-ю шеренгу манипулы. Кроме того при каждой манипуле состояли: один знаконосец (signifer), носивший знак (signa) или значек манипулы, избираемый всегда из сильнейших и храбрейших воинов и в отличие носивший шлем, покрытый шкурой львиной или медвежьей головы, и один трубач; 2) подцентурионы (duplicati, tergi ductores) или пятидесятники (соответствовали нынешним субалтерн-офццерам); они были назначаемы военными трибунами, по выбору центурионов, и стояли в замке за манипулами, которые поэтому центурионы могли смелее вести в бой, не опасаясь беспорядка в задних шеренгах; 3) центурионы (centuriones, ductores ordinuni) или сотники (соответствовали нынешним капитанам); они были назначаемы предводителями армий, по выбору военных трибунов; в каждой манипуле их было по 2, старший и младший; первый стоял на правом, а второй на левом фланге передней шеренги (декурионов); старший центурион 1-й манипулы триариев назывался примипилом (primipilus, первое копье), пользовался достоинством всадника, правом заседать в военном совете и другими почетными преимуществами, и ему исключительно вверялось охранение легионного орла; – при выборе центурионов вообще, по свидетельству Полибия, обращали особенное внимание не только на их мужество в храбрость, по и на твердость характера и военную опытность, так как главною обязанностью их была соблюдать строгий военный порядок в манипулах; центурионы (как и все вообще частные начальники в легионах) отличались разными украшениями на шлемах и латах, и носили виноградные трости, для немедленного наказания виновных рядовых воинов.
В римской коннице каждою турмой начальствовал 1 декурион и под ним 1 поддекурион; старший из декурионов начальствовал всею римскою конницею римского легиона.
Средними военными чинами были военные трибуны (tribunes militum, соответствовавшие нынешним штаб-офицерам); они были избираемы первоначально сенатом, а потом предводителем армий; в римском легионе их было сначала по 4: 1 старший и 3 младших, для начальствования отделениями линейной пехоты, потом по 6-ти, по одному старшему и одному младшему на каждую из 3-х линий, и наконец по 10-ти, по числу когорт и по одному на каждую; старшие из них имели право заседать в военном совете и начальствовали легионом по очереди (если он не состоял под начальством легата).
Легионами и когортами союзников начальствовали префекты (praefecti); прочие же частные начальники были те же, что и в римских легионах.
Старшими чинами были легаты (legati – посланные), называвшиеся так потому, что первоначально были посылаемы сенатом в армии, в качестве членов военного совета и для начальствования армиями, в случае смерти или болезни ее предводителя; в последствии же предводители армий сами избирали легатов из числа военных трибунов, поручали им начальствование одним, двумя или более легионами либо отдельными отрядами войск (почему легаты соответствовали некоторым образом нынешним генералам).
Наконец высшую степень в военном чиноначалии занимали предводители армий, а именно, как и прежде, один из двух консулов, если в поле была одна армия, или оба – если были 2 армии, начальствуя обеими поочередно в продолжении суток. Это имело большие неудобства и невыгоды и нередко бывало причиной больших бедствий (как, например, в сражении при Каннах). а потому часто, в особенно важных или опасных случаях, римляне избирали диктаторов с неограниченною властью. Первым диктатором был Ларций Флав, избранный в 497 году, в войне с латинянами. С тех пор до начала войн с самнитянами в 343 году (в 154 года) было избрано 33 диктатора, а в настоящем периоде с 343 го года до 133-го (в 210 лет) 49, всего 82, из которых в настоящем периоде самыми замечательными были: Папирий Курсор в 309 г., Фабий Максим в 216 г. и Цецилий Метелл в 204 г. Диктатор избирал себе сам, а иногда сенат или народ назначали ему товарища или помощника, с званием магистра или начальника конницы (magister equitum). Когда же, после 2-й пунической войны, римляне стали вести войны вне Италии, тогда главное начальствование над римскими и всеми другими войсками в покоренных и подвластных Риму областях вверялось проконсулам, пропреторам или проквесторам, т.е. лицам, которые, прослужив 1 год в Риме в званиях консулов, преторов или квесторов (см. ниже), были назначаемы наместниками означенных выше областей, смотря по степени важности последних, с неограниченною властью, как военною, так и гражданскою, что чрезвычайно способствовало быстроте, решительности и силе военных предприятий и действий римских армий. По истечении же срока данной наместникам власти, они были обязаны давать римскому сенату отчет в употреблении ими этой власти и в своих действиях. Но, в случае неудачных военных действий их, римский сенат поступал гораздо благоразумнее греческих и карфагенского правительств, редко подвергая наместников взысканиям, ибо справедливо опасался тем увеличивать важность неудач в глазах войска и народа, унижать достоинство звания наместников и ослаблять деятельность последних опасением взыскания.
Отличительными наружными знаками предводителей римских армий были: пурпуровая мантия или багряница (paludamentum), богатое вооружение и пышная конская сбруя. Кроме того, их сопровождали ликторы (lictores), учрежденные еще Ромулом официальные служители высшего начальства в Риме. Они предшествовали сначала царям, а потом консулам, диктаторам и другим высшим должностным сановникам Рима, и сопровождали их, в определенном для каждого числе (от 2-х до 12-ти), исполняли их приказания, связывали преступников из римских граждан, наказывали их телесно толстыми прутьями, казнили их отсечением головы и т.п., для чего носили связки прутьев вокруг топора на длинном древке.
Главное управление (ныне главный штаб) римской армии составляли: 1) квесторы (quaestores) или казначеи и интенданты армий; они занимали равную с легатами степень и содействовали предводителям армий в подробностях выдачи войскам жалованья, взимания контрибуций, распределения добычи, раздачи одежды, вооружения, продовольствия и вычетов за них, и потому вероятно получали или сами вели строевые списки легионов; им же вверялось хранение легионных орлов в Капитолие в мирное время и раздача их, равно и вооружения, а коннице и лошадей – по наборе легионов; так как они были гражданскими сановниками в Риме, то число их было ограниченное и не все армии имели их при себе; в таком случае предводитель армий вверял исправление их обязанностей одному из легатов; 2) контуберналы (contubernales), избираемые обыкновенно из молодых людей знатного рода; они состояли при предводителе армии, передавали приказания и исполняли поручения его, научались военному делу под личным его руководством и т.п. (соответствовали некоторым образом нынешним личным адъютантам и состоящим по поручениям); 3) мензоры (mensores), цензоры (censores) и метаторы (metatores), измерявшие и разбивавшие лагери, и 4) антимензоры (antimensores) и аптицензоры (anticensores), разведывавшие дороги и местность и назначавшие места под лагери (все они соответствовали некоторым образом нынешним офицерам генерального штаба); 5) либрарии (librarii) и фрументарии (frumentarii), подчиненные квесторам лица по хранению и раздаче продовольствия и фуража (соответствовали нынешним чинам интендантского ведомства); наконец 6) авгуры (augures) или жрецы-прорицатели воли бегов и успеха или неуспеха предприятия или сражения, по разным приметам: по полету и крику птиц, клеванию кур, молнии и грому, внутренностям жертвенных животных и многим другим, грубым языческим суевериям, большею частью обманным; ибо римляне, крайне суеверные, как и греки и все вообще язычники, также опасались начинать войну или вступать в бой, не испытав сначала, будто бы, воли их богов, которая, разумеется, всегда согласовалась, как и у греков, с волею предводителей армий.
Жалованье римским войскам производилось, как было означено выше (ч. I глава XVII § 104), с 405–404 г., т.е. со времени начала войны с вейенятянами и осады города Веий, в пехоте по 3 римских асса (около 6 ½ или 7 коп.), а в коннице (с 402-го года) по 9 ассов (около 19½-21 коп.) в сутки каждому воину, нижним же частным начальникам войск по 6 ассов (около 13–14 коп.) в сутки каждому. Во 2-й пунической войне, после сражения при Тразименском озере, по случаю оскудения государственной казны, ценность асса возвысилась с 3 1/3 до 16 ассов в римском динарии, но и жалованье возвысилось соразмерно с 3–6-9 ассов до 5½-11–16½, и в таком размере оставалось неизменным до Юлия Цезаря. Но из жалованья производились определенные вычеты за вооружение, продовольствие, фураж, лошадей и пр. (см. ниже).
Одежда римских воинов, весьма простая и одинаковая у простых воинов и частных начальников войск, состояла: 1) из туники (tunica), носимой на теле: она была из шерстяной ткани, узкой до пояса, широкой со складками от пояса до колен, с разрезом на груди и опоясанной широким кожаным ремнем (cingulum), на котором с правой стороны висел меч; 2) из плаща, первоначально (при царях) тоги (toga), а потом сагума (sagum) или собственно военного плаща, из грубой и толстой шерстяной ткани рыжеватого цвета, сначала четвероугольного, а потом закругленного, длиною до колен и застегивавшегося на правом плече или спереди; у частных начальников войск он был из более тонкой ткани белого цвета и несколько длиннее, а у предводителей армий – из пурпуровой или багряной ткани до пяток, с бахромою по краям, и назывался paludamentum (багряница); 3) из пенулы (penula) узкого, с прорезом только па верху для головы, плаща из толстой шерстяной ткани темно-бурого цвета, с откидным наголовником или капюшоном; он надевался часовыми и всеми вообще в ненастную, дождливую или холодную погоду; 4) из лацерны (lacerna), подобной пенуле, но из более топкой ткани разных цветов; 5) из леоны (leona), также подобной пенуле, во из более толстой ткани, с длиным волосом, и носимой зимою в большой холод. В коннице всадники носили обыкновенно туже одежду, что и пешие воины, а в праздники, в церемониях и на парадных смотрах белые тоги (trabea), с пурпуровыми полосами в длину и по краям. Обувью служили сандалии (caligae), т.е. толстые кожаные подошвы, прикреплявшиеся к ногам ремнями. Прибавим к этому, что римские воины стригли коротко волосы и брили бороды. О конской сбруе в римской коннице уже было говорено выше (§ 124). Там же показано и вооружение, из которого грудные латы надевались на тунику, а ножные на голую ногу.
Одежда и вооружение вообще и лошади римским всадникам выдавались от правительства, частью – с вычетами из жалованья и частью – в счет добычи от неприятеля. Выдача их и вычеты за них из жалованья лежали на обязанности квесторов (см. выше). Но во время и после 2-й пунической войны, по причине вздорожания цен, одежда выдавалась, кажется, без вычетов. Охранение оружия и замена утраченного или поврежденного в походе возлагались на счет воинов, с которых производились за то вычеты из жалованья. Каждый род оружия выделывался особыми оружейниками (позже на оружейных заводах) и все оружие хранилось в особенных складах (арсеналах), под ведением квесторов.
Лошади римским всадникам выдавались от правительства, но для этого требовалось, сверх условий ценза, в непременное условие безукоризненной нравственности. С этою целью цензоры производили ежегодно 15-го июля строгие смотры римским всадникам (equitum probatio). На этих смотрах, цензоры, на общественной площади, строго исследовали нравственность и поведение всадников, не прощая не только малодушия, но даже изнеженности и нерадения, Затем все всадники, в однообразной военной одежде и в строю, проезжали на своих лошадях мимо цензоров. которые отбирали лошадей, дурно содержанных, но уже не выдавали других и тем лишали всадников, в наказание, чести служить в коннице. По прослужении положенного срока 10-ти лет или походов, всадники возвращали своих лошадей цензорам. Квесторы производили определенные вычеты с них из жалованья, за выданные им лошади.
Продовольствие и фураж выдавались квесторами, определенными дачами, с вычетом из жалованья. Обыкновенные дачи были: зернового хлеба пешему римскому воину – по 4 римские меры (примерно от 2 до 3 четвериков) в месяц, а римскому всаднику – по 12-ти мер (от 6 до 9 четвериков) для него и 2-х слуг, и ячменя по 42 меры (от 20 до 30 четвериков) на 3 лошади; в союзных же легионах: пешему воину – столько же, сколько и римскому, – но конному, для него, 1 слуги и 2-х лошадей – только 8 мер зернового хлеба и 35 мер ячменя. Иногда за рацион ячменя назначали определенную цену и выдавали ее деньгами. Рационы хлеба выдавались воинам союзных легионов бесплатно, но с воинов римских легионов производились за них вычеты из жалованья. В настоящем периоде, до междоусобий, римская мера хлеба стоила 1 асс (2 1/6–2 1/3 копейки), так что суточное жалованье почти уплачивало месячный рацион хлеба. Раздача хлеба в зерне производилась на 8, 10, 15 и до 30-ти дней вперед. Выданный в натуре зерновой хлеб римские воины (не зная еще употребления печеного хлеба) сами толкли между каменьями, а позже мололи ручными мельницами, и пекли из него на угольях лепешки либо варили род каши. При этом случае следует сказать, что, по общему обычаю римлян, римские воины подкрепляли себя пищей обыкновенно только 2 раза в день: утром, легким завтраком, стоя, и ввечеру (в 1-ю стражу, между 6-ти и 9-ти час.) – ужином или вечерею (coena), сидя или лежа, перед сражением же большею частью утром, более полным завтраком.
Сбор продовольствия для людей и лошадей римских армий производился частью контрибуциями или реквизициями с неприятельского и покоренного края, частью же покупками либо подрядами на счет казны. Контрибуции и реквизиции производились квесторами и позже наместниками областей, которые отправляли собранные продукты в склады (магазины) армии. Покупки же делались назначаемыми сенатом сановниками, либо предводителями армий, либо, до их распоряжению, квесторами.
Военные тяжести, уже но самому названию своему у римлян (impedimenta, помехи, препятствия), прямо показывают, что последние имели верное понятие об этой, столько же неизбежной, сколько крайне обременительной принадлежности армий в походе. Поэтому-то они старались, по возможности, уменьшать перевозимые и увеличивать переносимые самими воинами военные тяжести, и для того с молоду приучали римских граждан носить на себе такие огромные тяжести, которые возбуждают в нас теперь невольное удивление. Именно, римский пеший воин носил на себе в походе: 1) на правом плече – 2 или более кольев (палисадин) для укрепления лагеря; 2) на конце этих кольев – привязанный к ним мешок с поклажей воина и с зерновым хлебом на 14 дней или 2 недели; 3) щит. копье и до 7-ми легких дротиков – в левой руке, в углублении щита, и 4) шлем на груди, на ремне. Все это вместе взятое и с тяжестью грудных и ножных лат составлявшее огромный вес, римский пеший воин переносил па себе и в палящий зной южного солнца, и в густой пыли, и в сильный ветер, и под проливным дождем, и в глубокую грязь! Впрочем разумное распределение носимых тяжестей, с всевозможным равновесием их, облегчало некоторым образом ношение их. В случае же внезапной встречи с неприятелем и необходимости немедленно вступить в бой с ним, римскому легионеру стоило только сложить с правого плеча на землю колья с поклажей и надеть шлем – и он был мигом готов к вступлению в бой налегке, без поклажи. а иногда, если случалось обороняться против конницы, римские легионеры складывали колья с поклажей перед собою и защищались за ними, как за валом.
Военные же тяжести, перевозимые за армиями на вьючных лошадях, мулах, лошаках или ослах, были громоздкие: ставки, лагерные и кухонные принадлежности, землекопные орудия, разные другие тяжести и т.п. Количество их и вьючных животных под них было в точности определено и ограничено самою крайнею необходимостью (по 1 мулу или лошаку на центурию).
Все это делало римские армии чрезвычайно способными к быстрым и дальним движениям – преимущество, которого не имели армии ни одного из древних народов, даже греков, особенно в настоящем периоде.
Нестроевыми чипами и лицами, состоявшими при римских армиях, были: врачи, слуги или рабы частных начальников войск и всадников, и 8 центурий (по 2 на легион) военно-рабочих: оружейников, плотников, кузнецов и т.п. Женщинам же было строго воспрещено законом находиться при армиях.
Строжайшее соблюдение строгих законов подчиненности, повиновения и порядка военных, основанных на разумной системе наказаний и наград, было самою твердою и надежною опорою силы, победоносности и непобедимости римских армий в лучшие времена римской республики – в предыдущем и настоящем периодах. Только этим способом римскому правительству возможно было из народа грубого, необразованного, своевольного, пылкого и воинственного образовать войско правильно – устроенное, вполне покорное и послушное, терпеливое и воздержное. И римские легионы и армии были всегда непобедимы, доколе предводители их соблюдали в них строгую военную дисциплину, и были побеждаемы лишь тогда, когда предводители допускали малейшее ослабление ее. И в этом отношении также римляне не имели не только равных, ни и подобных себе в числе всех народов древности, не исключая и греков, которые всегда, даже в лучшие времена, отличались своеволием, неповиновением, раздорами, буйством и мятежным духом.
По наборе римских легионов и раздаче вооружения, каждый римский воин в строю был отмечаем своим именем, начертанным на его щите, вместе с нумером его центурии и позже когорты; сверх того, щиты каждой когорты были выкрашены одним цветом. Ни один воин не мог быть употребляем на частную службу и был обязан исполнять только обязанности и работы полевой и лагерной военной службы. На расстоянии 1000 римских шагов от Рима, предводитель римской армии имел уже полное право жизни и смерти над чинами армии в мог сам судить и осуждать их безапелляционно, по большею частью производил военный суд чрез военный совет, под своим председательством. Под властью его, военные трибуны назначали денежные пени, принимали залоги (иногда гасты, что называлось censio hastaria) и как они, так и центурионы, назначали телесные наказания прутьями (римским воинам), либо палками (союзным или неримским). Ликторы же приводили в исполнение смертные приговоры предводителей армий – прутьями или отсечением головы. Если военный совет приговаривал воина к наказанию прутьями или палками (fustuarium), то председательствовавший трибун прикасался к нему палкой, и по этому знаку все прочие воины бросались на осужденного с палками и каменьями, и если он успевал спастись от смерти, то уже никто, даже родственники, не могли принять его к себе. По закону 12 скрижалей или таблиц (449 г.), кто возбудил врагов против отечества или предал неприятелю граждан, кто в бою сражался без порядка, покидал свою часть войска, свою должность, свое место или военный пост, свой войсковой знак, кто бросал или отдавал свое оружие, кто возбуждал мятеж – был наказываем смертью. Если целая часть войска в бою обращалась в бегство, то была децимирована, т.е. 10-й человек, а иногда 8-й и даже 5-й был казним смертью, а остальные помещались отдельно вне лагеря и получали, вместо зернового хлеба, ячмень.
Кто похищал в свою пользу часть военной добычи – был присуждаем, сначала – к изгнанию, потом – к ссылке и позже – к возвращению вчетверо более похищенного и даже к смерти.
Беглецы (дезертиры) внутри государства были наказываемы прутьями, привязываемы к позорному столбу и продаваемы, а перебежчики к неприятелю (удалявшиеся от лагеря на такое расстояние, с которого нельзя было слышать звука труб) из римских граждан были распинаемы на кресте, прочие же – подвергаемы отсечению головы.
Явное неповиновение наказывалось смертию. Часовой, заснувший или покинувший свое место, и вообще всякое нарушение правил строевой, лагерной и полввой службы были наказываемы телссно ирутьямиили палками (fustuarium), в числе ударов помере вины.
Тому же наказанию были подвергаемы воры, лжесвидетели, распутники и т.п. Как вора наказывали и того, кто ложно присваивал себе отличный боевой подвиг.
За меньшие же проступки воины были подвергаемы вычетам из жалованья, полным или частным (что называлось oere diritus).
Вообще военные законы и наказания за военные преступления и проступки у римлян были очень строги; главные виды наказаний были: смертная казнь, телесные наказания, денежные взыскания и посрамления (demissio igпоminiosa) или исключение из военной службы, присуждение носить разодранную одежду, выставление к позорному столбу и т.п.; – от этих наказаний не избавляли ни сан, ни чин, ни знатность рода, ни даже число виновных; наконец, этими строгими законами и наказаниями римляне и поддерживали в своих войсках строгую военную дисциплину, какой ее было ни у одного из народов древности, даже у греков.
Но – следует прибавить – в настоящем периоде лучших времен римской республики, нравы в ней были еще так просты и строги, честь так развита, а любовь к отечеству и уважение к закону и долгу так глубоки и сильны, что военные преступления и наказания за них были редки, а военно-дисциплинарные законы – более предупредительными, нежели карательными, ибо исполнение всем и каждым в римском войске своего долга имело побуждением не страх наказаний, до те возвышенные и благородные чувства, о которых говорено выше.
Военные награды, с своей стороны, имели источником своим те же побуждения, необыкновенно возбуждая, поощряя и вознаграждая мужество, храбрость, любовь к отечеству и его пользам и славе, уважение к закону, долгу и чести, и все лучшие военные и гражданские добродетели. Военные награды вообще состояли: в производстве в высший класс войска или чин, в увеличении жалованья, в денежных выдачах, в пожаловании богатого почетного оружия, венков из различных растений, серебряных или золотых венцов, ожерелий, нарукавьев, (браслетов) и т.п., а также в пожалования земель, пожизненных пенсий, в зачете годов службы, в освобождении от нея и т.д., и были назначаемы как отдельным лицам, так и целым частям войск.
Те, которые освобождали отряд войска, окруженный неприятелем, и тем спасали отечеству многих граждан его, получали головной венок из свежей травы (позже из золота) а которые спасали жизнь римского гражданина или союзника – такой же венок из дубовых листьев, который им надевали на головы спасенные ими; кто первый всходил на стену неприятельского города получал венок из древесных листьев (позже из золота, с зубцами); кто первый входил в неприятельский лагерь или укрепление – золотой венец с зубцами в виде тына; кто оказывал необыкновенный подвиг храбрости – простой золотой венец, с надписью. за какое именно отличие; кто ранил неприятеля в единоборстве – гасту без наконечника (hasta pura), а если убил его, то ожерелье, нарукавник или (всадник) конскую сбрую. Прочие почетные награды за особенные военные отличия назначались предводителями армий и состояли в серебряных или золотых ожерельях, нарукавниках, цепях, пряжках и др. т.п. вещах, оружии, лошадях и пр.
Иногда римских воинов награждали землями или освобождением от податей, от всех или нескольких лет службы и т.п. Землями нередко награждали тоже неприятельских перебежчиков, как например испанских и нумидийских, которые во 2-й пунической войне получили земли в Сицилии.
Денежные, продовольственные и фуражные награды состояли в единовременных денежных выдачах, в прибавке половины или полного жалованья или рациона и пр.
Военные награды целым частям войск состояли в трофеях на их войсковые знаки и орлы, а иногда в денежных выдачах и пр. т.п.
Все вообще военные награды были провозглашаемы и раздаваемы всенародно и сопровождаемы похвальными речами, а удостоенные их – освобождаемы, по окончании сроков службы, от податей и занимали почетные места в народных собраниях и на общественных играх. Престарелые же и увечные (adynati) получали содержание от казны, их поселяли в римских колониях, давали им должности в подвластных Риму областях и т.п.
Но высшая степень военных наград, равно способная и к возбуждению, и к удовлетворению честолюбия; была уделом предводителей армий, ознаменовавших себя более или менее важными военными подвигами, успехами или победами. Войска провозглашали их императорами (imperator – повелитель, владыка), а сенат назначал им большой триумф (triumphus) или малый (ovatio). В большом триумфе полководец-триумфатор, с лавровым венком на голове, в пурпуровой, шитой золотом мантии, въезжал в Рим в великолепной торжественной колеснице. Впереди его везли приобретенные им трофеи, богатейшую добычу и изображения побежденных или покоренных им народов, областей и городов. Вокруг его колесницы шли знатнейшие пленники, а за нею следовали войска его, воспевая его подвиги. Торжественное шествие направлялось прямо в Капитолий, где всенародно производилось жертвоприношение Юпитеру Капитолийскому, а затем следовали всенародные пиршества, игры и раздача даров войску и народу; триумфальные же врата, колонны и т.п. памятники передавали потомству имя и подвиги триумфатора.
Малый триумф, или овация, состоял только в том, что триумфатор въезжал в Рим верхом на лошади, без сопровождения войск.
В числе военных законов и наград замечательны также те, которыми определялись образ и порядок распределения добычи, взятой с боя у неприятеля. В случае одержания победы над неприятелем в поле и взятия его лагеря или же города, военные трибуны выбирали известное число воинов от каждой центурии, манипулы и когорты, для сбора добычи и доставления ее в свои легионы; остальные затем войска оставались в это время в строю под оружием. Военные трибуны собирали всю добычу вместе и заведовали ее продажей квестором и ее распределением войскам по назначению предводителя армии. При этом каждый воин получал только половину того, что ему следовало, а другая половина хранилась в складах при легионных орлах и знаках. Каждый легион имел, по числу когорт, 10 своих запасных денежных бурс или мешков, из которых известная часть составляла 11-ю бурсу или мешок для погребения тел легионеров. В распределении добычи, известными, определенными частями, участвовали все чины армии, от предводителя ее до низших, равно содержавшие стражу, посланные на какие бы то ни было служебные работы и даже больные.
Вообще для деления военной добычи, приобретенной от неприятеля, существовали особые правила или скорее обычаи, которые строго соблюдались. Именно – добыча делилась на три части, которые назначались: одна – для государственной казны, другая – предводителю армии, а третья – частным начальникам войск и самим войскам, в определенной соразмерности. Но когда начальников и воинов стали награждать деньгами или землями, тогда военная добыча частью отчислялась в государственную казну, а частью предоставлялась предводителям армий, которые нередко употребляли ей на народные игры, сооружение общественных памятников и зданий и т.п.

§ 128. Кастраметация, фортификация и полиорцетика.

С самого основания Рима и начала его военного устройства, римляне имели уже обыкновение усиливать города и полевые станы свои искусственными укреплениями. До Полибия ни один из древних историков не говорит однако о существовавшей у римлян системе укрепления городов и станов. Но несомненно то, что это искусство процветало у них уже в предыдущем периоде и начале настоящего, свидетельством чему служит, между прочим, изумление Пирра, когда он, в войне с римлянами в Италии, в первый раз увидел укрепленный военный стан их и признал в его строителях высокую степень искусства. Первые же обстоятельные сведения о построении, расположении и укреплении римских полевых станов и о службе в них сообщает Полибий, и по этим сведениям можно уже судить, до какой степени искусства и совершенства они действительно были доведены у римлян уже во времена пунических войн. Можно решительно сказать, что в этом отношении римляне превосходили все народы древности и даже греков.
Гораздо позже Полибия, уже при императоре Адриане, о римских полевых укрепленных станах подробнее, в некоторых отношениях, говорит другой римский писатель, именно – Игин (Hyginus), бывший граматиком или военным землемером, следовательно специалистом по этому предмету. Полибий кажется более точным и верным в описании очертаний станов, а Игин сообщает многие профили укреплений, которые вероятно были в употреблении еще в прежние времена. Поэтому мы будем пополнять показания одного, где можно и нужно, показаниями другого и изложим по порядку: 1) выбор местности в поле, на походе, под лагери; 2) разбивку лагерей войсками; 3) фигуру и внутреннее расположение лагерей; 4) укрепление их, и наконец 5) лагерную службу.
В походах в военное время, римские армии, совершив дневной или усиленный переход, на ночь располагались непременно в укрепленных лагерях. Для расположения их римляне выбирали местность преимущественно открытую и ровную, не пересеченную, а на волнистой или холмистой старались располагать лагери на отлогих скатах небольших высот, задвим фасом на вершине их. При этом они наблюдали, чтобы по близости не было господствующих высот ни такой местности, пользуясь которою неприятель мог бы скрытно и незамечено приблизиться к лагерю, чтобы местность под самым лагерем не была пересечена речками, ручьями, сухими оврагами или рытвинами и т.п., не имела по близости недостатка в воде и лесе для костров и варки пищи, в подножном корме для лошадей ж пр. Но, в случае необходимости, они располагали лагери и на пересеченной местности, приноравливая к ней расположение их, с соблюдением означенных выше условий.
Как только армия приближалась к месту, назначенному для ночлега, один трибун и несколько центурионов отправлялись вперед, выбирали место под лагерь, как означено выше, а затем самое возвышенное и удобное на нем место для расположения претория или ставки консула либо иного предводителя армии, втыкали тут знамя и означали меньшими, разноцветными значками главные углы лагеря и небольшими кольями или вехами подразделения его. Все это производилось всегда однообразно, так как, за исключением особенных, необыкновенных случаев, размеры были определены раз навсегда неизменные, что представляло немалое удобство и один лагерь был совершенно подобен другому, только на другом месте. Поэтому войска очень скоро и легко разбивали, укрепляли и устраивали внутри лагерь. Этому особенно много способствовало, между прочим, то, что каждый римский легионер в походе носил на правом плече, как было сказано выше, по 2 и более острых кольев (палисадин), в 2–3 дюйма толщины, на нижней оконечности которых оставлялись, для связки их между собою, несколько длинных и гибких ветвей. Эти колья втыкались на берме лагерного вала, наклонно к полю, и доставляя твердость и крепость валу, имели значительное превосходство над толстыми кольями греков, с многими короткими и острыми сучьями, почему греческие воины не могли носить их на себе, а в случае нападения неприятеля, последний легко вырывал их.
Скорым и легким разбивке, укреплению в устройству лагерей много способствовало также то, что римские воины уже с молоду были приучены ко всякого рода тяжелым трудам и работам, в том числе к землекопным вообще и по постройке лагерей особенно, так что это всем им было дело не новое, а давно знакомое и обычное.
Если лагерь приходилось разбивать и устраивать вдали от неприятеля, то по приближении армии к месту, избранному трибуном и центурионами под лагерь, все различные роды войск прямо вступали в назначенные им места, снимали с себя оружие и поклажу и немедленно приступали к земляным работам по укреплению стана, а потом уже к разбивке и устройству его внутри. Если же лагерь приходилось устраивать вблизи или в виду неприятеля, то часть войск выдвигалась вперед для прикрытия работ, а остальные войска поспешно укрепляли сначала лагерь, а потом разбивали и устраивали его внутри.
Здесь необходимо прежде объяснить общую фигуру римского лагеря, внутренние разделения его и способы укрепления его.
Кастраметация или постройка лагерей у римлян, совершеннейшая в целой древности, была единственною, основанною на разумных началах. Римляне издревле избрали для своих лагерей форму правильного квадрата, справедливо признавая ее самою приличною и удобною для установления и соблюдения правильности и порядка. Лагерь обыкновенной римской консульской армии из 4-х легионов имел по 2150 футов в каждом боку квадрата. Но не всегда одинаковая числительная сила легионов заставляла иногда увеличивать либо уменьшать длину боков. Лагерь разделяла, во всю ширину его, главная дорога (via principalis) или улица в 100 футов ширины, на две части: претентурную (praetentura) или переднюю и большую, и ретентурную (retentura) или заднюю и меньшую. В первой располагались легионы, а в другой военачальники, экстраординарные войска, абдекты, площади для сбора войск и иные, – разные принадлежности лагеря, тяжести и пр. В середине ретентурной части и, по возможности, на возвышенном месте, находился преторий (praetorium), квадратное, в 200 футов в боку, место, в середине которого помещалась ставка предводителя армии, а за нею ставки состоявших при нем чинов и прислуги. Впереди претория, вдоль его переднего фаса и главной дороги, помещались ставки трибунов и префектов, лицом к начальствуемым ими легионам, занимая 50 футов в глубину. С правой стороны претория, в расстоянии 100 футов от него, помещались ставки квестора, его помощников и квесторий (quaestorium) или площадь, на которой квестор раздавал воинам жалование и продовольствие, а с левой стороны – ставки легатов, контуберналов, мензоров и пр. и форум (forum) или площадь, служившая местом для рынка. Улицы в 50 футов ширины отделяли квесторий и форум с боков от ставок конницы и пехоты аблектов, волонтеров и ветеранов (ablecti, voluntares et veterani equites et pedites), из которых конница была обращена фронтом к преторию, а пехота к валу. Позади претория, квестория и форума пролегала ретениурная или задняя дорога или улица в 100 футов ширины. За нею в середине помещались конница и пехота экстраординарных войск, обращенные: первая – к преторию, а вторая – к валу; на флангах же их оставлялись пустые места для помещения вспомогательных войск, если они были при армии, для походных больниц и т.п.
В претентурной части помещались легионы, римские в середине, а союзные по сторонам, те и другие в когортных колоннах, так что манипулы и турмы одинаковых нумеров были на одной линии. Под каждую ставку полагалось по 10 футов в длину и ширину, а под каждую манипулу (исключая триариев) и турму по 100 футов, в том числе место для склада оружия и поклажи, а в коннице и для коновязей; манипулы же триариев занимали только 50 футов в глубину.
От претория к середине переднего фаса лагеря пролегала продольная, перпендикулярная к главной дороге или улице, преторианская (via praetoriana), в 50 футов ширины. По обеим сторонам ее и фронтом к ней помещалась римская легионная конница, позади ставок этой последней, тылом к ним – ставки триариев, фронтом к этим – отделенные от них параллельными преторианской дороге или улице, с обеих сторон, боковыми дорогами или улицами в 50 футов ширины – ставки принципов, а тылом к этим – ставки гастатов, также отделенные дорогами или улицами в 50 футов ширины от ставок легионов союзников, расположенных далее на правой и на левой сторонах, точно так же, как и римские легионы. Но как конницы союзников, за отчислением экстраординарных войск и абдектов, было больше, а пехоты меньше, нежели в римских легионах, то турмы занимали порожние места манипул.
Претентурная часть была разделена в глубину на две равные половины дорогою или улицею в 50 футов ширины, параллельною главной и называвшеюся пятигорстною (quintana), потому что пролегала позади пятых манипул.
В расположении манипул ставки центурионов составляли 1-ю линию, 1-ые манипулы и турмы были обращены фронтом к валу, а 10-ыя – к главной дороге.
Между самыми крайними ставками и валом, по обеим сторонам лагеря оставлялось пустое пространство в 200 футов ширины, для помещения пленных, добычи и части велитов (другая часть которых помещалась при манипулах линейной пехоты), для свободных: входа и выхода войск или построения их, в случае нападения неприятеля на лагерь и пр. Тут же, вероятно, устраивались и кухни.
Каждый лагерь имел четверо ворот: 1) преторианские (porta praetoriana) или передние, в которые войска выходили в поход или для боя; 2) декуманския (porta decumana) или задние, в которые выносили нечистоты и выводили преступников на казнь; 3) и 4) главные, правые и левые, боковые (porta principalis dextra et sinistra), служившие также для входа и выхода войск. Но кроме этих ворот устраивалось еще несколько небольших выходов на случай вылазок.
Таковы были: общая фигура лагеря обыкновенной римской консульской армии, внутреннее его разделение и расположение в нем войск, начальников, чинов, лиц и разных принадлежностей армии, улиц, площадей и ворот. Описание их было необходимо для предварительного ознакомления с ними прежде изложения порядка и способа укрепления лагеря, которое, как сказано выше, предшествовало внутреннему устройству: в порядке работ, лагерь прежде всего был укрепляем снаружи, а потом уже устраиваем внутри.
В отношении к укреплению римских лагерей, прежде всего нужно сказать, что они были двоякого рода: временные или обыкновенные (castra), устраиваемые на 1 или более ночлегов, – и долговременные или постоянные (castra stativa), на более или менее продолжительное время.
Временные лагери были укрепляемы небольшим земляным валом, укрепленным дерном, с тыном или палисадом на берме вала (см. выше) и со рвом впереди, шириною в 5 футов и глубиною в 3. Долговременные же лагери имели профили более значительные, более высокий земляной вал, с одеждой и зубцами из дерна, плетня и фашин, и со рвом впереди, шириною в 10 футов и глубиною в 7. Позже иногда на фасах и углах устраивали возвышенные, полукруглые укрепления, доставлявшие фланговую и перекрестную оборону и на них ставили, кроме стрелков пращников, также и метательные орудия. Но в этом периоде, последнего рода лагери устраивались еще очень редко. В тех и других лагерях главные ворота и малые выходы были прикрываемы подвижными заставами и небольшими, отдельными, полукруглыми укреплениями с валом и рвом.
Устройство в содержание в исправности различных частей внешних укреплений лагеря лежали на обязанности расположенных вдоль и близь их частей войск, именно: переднего и заднего фасов – римских легионов, а боковых – союзных. Каждая манипула их имела свою, назначенную ей часть внешнего укрепления лагеря, при вступлении в него прямо шла к ней и устраивала ее, а потом наблюдала за целостью и исправностью ее, под ответственностью старшего центуриона этой манипулы.
Когда лагерь был совершенно укреплен и готов снаружи (а это делалось очень скоро), тогда войска прежде всего присягали, что ничего не похитят вокруг него, но все найденное ими доставят дневальному по легиону трибуну. Затем каждый легион отряжал по 2 манипулы для разбивки ставок предводителя армии, легатов и других начальствующих лиц, для снабжения их водою, дровами и пр. Все остальные же войска, между тем, разбивали прочие ставки, уравнивали дорога и приводили весь лагерь внутри в надлежащий порядок (что также делалось очень скоро). Вместе с тем тотчас везде ставились караулы и часовые. Караулы у претория, палаток легатов, квестора, трибунов и в прочих местах ретентурной части содержали легионы по очереди, при манипулах – сами манипулы, а при воротах (stationes justae), на валу (custodiae) и впереди лагеря (stationes) – велиты. Полный караул состоял из 1 декуриона и 8 рядовых воинов, потому что римляне разделяли день (с 6 часов утра до 6 часов вечера) на 8 частей и сменяли часовых через каждые 3 часа. Ночное же время разделялось на 3 стражи: 1-ю – от 6 часов вечера (захождения солнца) до 9 часов вечера, 2-ю – от 9 часов до полуночи, 3-ю – от полуночи до 3 часов утра (рассвета) и 4-ю – от 3 до 6 часов утра (восхождения солнца). Поэтому и караулы разделялись на дневные (exubii) и ночные (vigiliae).
Каждое утро легаты, трибуны и префекты союзников собирались к преторию, для получения приказаний и лозунга, которые передавались, посредством назначенных для того дощечек (tesserae), центурионам 10-х манипул и турм; эти центурионы передавали дощечки центурионам 9-х манипул и турм и так далее до 1-х, а от них они тем же порядком возвращались к трибунам.
В полдень, впереди претория, производился развод, на котором декурионы получали приказания и по нескольку дощечек с нумерами караулов, которые были обязаны передавать объездам или рундам.
Объезды или рунды производились конницей по очереди, а именно: декурионы 1-х турм – в 1-й день, 2-х – во 2-й и так далее, назначали для объездов по 4 всадника, которые, получив от дневальных трибунов дощечки с написанными на них приказаниями и назначив очередь между собою, с наступлением вечера (6-ти часов) собирались у палатки примипила. По сигналу о начатии ночных объездов, очередной всадник, в сопровождении других, объезжал, в назначенной для его легиона, части лагеря, все посты внутри, на валу и при воротах. Если он находил их в исправности, то отбирал от караульных декурионов по одной из переданных последним дощечек с нумером караула; в противном же случае призывал в свидетели своих товарищей и, не отбирая дощечки, ехал далее. После 1-го очередного всадника, посты таким же порядком объезжали 2-й, 3-й и 4-й. С наступлением же утра (в 6 часов? все ночные конные объездчики передавали отобранные ими дощечки дневальным трибунам, которые таким образом и узнавали, которые караулы были исправны или неисправны.
Употребление пищи в лагере производилось два раза в день: утром – легкий завтрак стоя, а вечером (в 1-ю стражу) – полный ужин или вечеря (coena), сидя или лежа.
Снятие лагеря и выступление из него производились по 3 сигналам: по 1-му – воины сбрасывали и складывали палатки, по 2-му – укладывали их на повозки и навьючивали на вьючных животных поклажу, а по 3-му – строились и выступали из лагеря.

В фортификации, как полевой, так и долговременной, и в полиорцетике, римляне, уже до пунических войн и особенно в продолжение и после них, сделали еще большие успехи, нежели прежде. Нет сомнения, что они многое в них заимствовали у италийских и сицилийских греков, но, как обыкновенно и во всем другом, с собственными военно-практическими применениями и усовершенствованиями, более или менее разнообразными по обстоятельствам. Все римские города в Италии были уже правильно ограждены высокими и толстыми (до 50-ти футов) каменными стенами, выдававшимися вперед круглыми или четвероугольными башнями на фасах и преимущественно на исходящих углах, одна от другой на расстоянии полета стрелы (около 90 сажен), для перекрестного обстреливания пространства впереди. Башни эти значительно господствовали над стенами, для того, чтобы из них можно было действовать во фланг и в тыл неприятелю, атаковавшему городские стены. На вершине стен были устраиваемы широкие ходы, прикрытые со стороны поля небольшими, выдававшимися наружу, каменными валами с зубцами и навесными бойницами. Впереди стен и башен был устраиваем широкий и глубокий, сухой и, если было можно, преимущественно водяной ров. а внутри укрепленных городов, большею частью на возвышенных и неудободоступных местах, были сооружаемы внутренние крепостцы или городские замки (цитадели), укрепляемые точно так же, как и самые города. Словом, долговременная фортификация у римлян, в этом периоде, в главных основаниях и чертах, имела тот же вид, что и у греков и всех вообще народов древности (как означено было в 1-й части Всеобщей Военной Истории древних времен), с некоторыми только частными изменениями по духу и характеру римлян.
Точно также следует сказать и о состоянии в это время у римлян полиорцетики, которая, в способах, средствах и формах своих, имела общий древности вообще и этому периоду в частности характер (уже изображенный также в 1-й части Всеобщей Военной Истории древних времен). Заметим только, что полиорцетика, как и фортификация, полевая и долговременная, достигли у римлян наибольших развития и совершенства своих в следующих периодах: римских междоусобий и в первые времена империи. В настоящем же периоде они продолжали только постепенно развиваться и совершенствоваться и из них выше всех стояла полевая фортификация и, в некоторых случаях, благодаря некоторым искусным римским полководцам, также и полиорцетика. Так, например, осады римлянами, во время пунических войн, Лилибея – диктатором Корунканием, Сиракуз – Марцеллом в Сицилии и Карфагена в Африке и Нуманции в Испании – Сципионом младшим африканским, принадлежат к числу замечательнейших в древности. В них в особенности, как и вообще в осадах, произведенных в этом периоде римлянами, яснее всего усмотреть можно сочетание полевых фортификационных и осадных работ разного рода и вида, и успехи, сделанные в них римлянами. Так, например, при обложении Нуманции, Сципион устроил циркум и контрвалационные линии до 11-ти верст в окружности, состоявшие из вала, вышиною в 10 и толщиною в 8 футов, прикрытого толстым, наклонным тыном, из бруствера с зубцами и из возвышенных укреплений (или бастионов) вдоль валов линий, для помещения в них наблюдательных караулов, стрелков и метательных орудий. Легионы были расположены в отдельных укрепленных лагерях между линиями, а там, где линии прерывались болотами, были устроены земляные насыпи с такими же валами. Для пресечения же сообщений жителей Нуманции с окрестностями по р. Дурии (ныне Дуро), на ней были устроены плавучие укрепления (эстакады), а на обоих берегах – отдельные укрепления (форты). Жители Нуманции, после продолжительной и упорной обороны, погибли частью от голода, частью в произведенной ими большой, отчаянной вылазке; оставшиеся же зажгли город и сгорели в огне.
Метательные орудия (tormenta) употреблялись римлянами в этом периоде исключительно только при осадах и обороне городов. Из них катапульты (catapultae) употреблялись уже и прежде, со времени осады Веий, а в настоящем периоде стали потребляться и баллисты (ballistae).
Стенобитные орудия и машины также употреблялись в этом периоде римлянами при осадах городов, но еще редко и очень простые и несложные, как-то: тараны, сначала самые простые (terebrae), из бревна с железною бараньею головою на конце, а потом усовершенствованные (aries: simplex – на руках и pensuis – на канатах или цепях), открытые, а потом закрытые черепахой (testudo arierata) или подвижною башней (turis arierata). Но последние, более усовершенствованные в сложные, принадлежат уже более к последующим периодам.
В настоящем же периоде, вообще можно сказать, главными полиорцетическими средствами для взятия неприятельских городов или принуждения их к сдаче, римлянам служили преимущественно тесные обложения посредством сомкнутых кругом, циркум и контрвалационных линий, с большими профилями и в которых наибольшие важность и значение имели различного рода и вида полевые фортификационные работы.

§ 129. Образ и искусство ведения войны. – Состояние военного устройства и военного искусства вообще.

Образ и искусство ведения римлянами войны вообще в этом периоде были в полном согласии с военным устройством и военными учреждениями Рима, с устройством тактическим и внутренним римских войск, и в особенности с духом, побуждениями и стремлениями римского народа и с политикою римского правительства, сосредоточивавшегося в римском сенате.
Стремление к завоеваниям, прирожденное Риму по самому происхождению и началу его, обнаружилось уже с самых первых времен существования его. Под правлением царей часто обуздываемое миролюбивою политикой их, оно, с учреждением народного правления уже сделалось ее только существенною потребностью римской республики, но даже и. необходимым условием политического бытия ее. Ибо только обращением на внешние дела внимания и сил народа, необыкновенно пылкого, страстного, беспокойного, воинственного и алчного к славе, власти и еще более к обогащению добычей, и удовлетворением этих сильнейших страстей его, правительство римское могло соблюдать в государстве внутренние благоустройство и безопасность. Кроме того, ежегодная смена консулов в Риме, а во время и после пунических войн – и наместников в покоренных областях и странах, постоянно побуждала тех и других к новым войнам, как к вернейшему средству приобретения славы, богатства, уважения сограждан, общественных и государственных отличий, наград, достоинств и с ними значения и силы.
Поэтому римское правительство тщательно искало поводов к войне, объявляло ее за малейшие, действительные или мнимые, оскорбления чести государства и народа римских или нарушение прав и выгод их, искусно вмешивалось во внутренние дела чужих народов и в международные между ними отношения, причем обыкновенно покровительствовало слабейшим против сильнейших, дабы, скрывая свои властолюбивые виды под наружными побуждениями великодушия и справедливости, ослабить сильнейших и наконец покорить и тех, и других. В борьбе же с большими и сильными государствами или с союзами нескольких государств против Рима, оно приводило в действие все способы и средства своей политики для того, чтобы, следуя правилу divide et impera (разделяй и властвуй), разделить и ослабить силы противников, одолеть и покорить последних порознь, одного за другим. А в средствах к тому оно не было разборчиво и все они были пригодны и служили для достижения его цели. Оно возмущало народы, обещая им свободу, привлекало часть своих противников и подкупом, и ласкательствами, и значительностью и блеском предлагаемых вознаграждений, и терпеливо переносило оскорбления и частные неудачи и потери, отлагая мщение до более благоприятных: времени, случая и обстоятельств. На опаснейшего же врага оно устремляло совокупность всех своих сил, средств и способов, и до тех пор не прекращало войны, пока не достигало полного и совершенного одоления противника и собственного торжества. Если же побежденный противник был вынуждаем смириться и просить мира, то оно соглашалось на это, но на таких условиях, которые имели целью довершить его истощение, изнеможение и ослабление до самой крайней степени. Оно отнимало у него лучшие его области, флот, сухопутные и морские военные склады и запасы, либо до крайности ограничивало число сухопутных войск и морских судов его, истощало государственные доходы и казну его непомерными денежными контрибуциями, запрещало ему объявлять войну и заключать мир и союзы без согласия римского сената и предоставляло себе право решать важнейшие внешние и даже внутренние дела его. {Замечательно, что политика Рима языческого с 754 года перед P. X. до IV века по P. X. и Рима христианского с VI века по P. X. до настоящего времени – была та же, т.е. по теперешнему выражению – иезуитская.}
Втайне решив вести войну с тем или другим народом или государством, оно, еще до объявления ее установленным порядком, всячески старалось втайне же, тщательно и обстоятельно разведывать о военных силах, средствах и способах этого народа иди государства, о расположении умов в них, о личности, способностях и характере их полководцев, о свойствах страны их, словом – о всем, что ему необходимо было знать для того, чтобы сообразовать с этим свои политические и военные действия. Сообразно с тем, оно составляло общее предначертание войны и первоначальных военных действий, и хранило его в величайшей тайне, стараясь между тем вводить противника в заблуждение ложными слухами, движениями и действиями. А между тем в Риме, у союзников и подвластных народов набирались войска, на выгоднейших местах учреждались склады продовольствия (horrea), подвижные склады оружия (armentaria), оружейные заводы (fabricae) и т.п.
Коль скоро все предварительные приготовления к войне были совершенно кончены, тогда римский сенат объявлял ее противнику посредством фециалов или жрецов (о которых уже было говорено в 1-й части настоящего труда), с известными обрядами. Они требовали от имени сената и народа римских удовлетворения за нанесенное им оскорбление или за нарушение их прав и выгод. В случае отказа, один из фециалов бросал на землю противника окровавленное копье, что и служило знаком торжественного объявления войны и называлось clarigatio. Когда же владычество римлян стало распространяться за пределы Италии, тогда обряд объявления войны исполнялся на так называемом бранном или военном поле – (agger hostilis) за стенами Рима. По объявлении войны, немедленно отворялись, до окончания ее, двери Янусова храма – и римские армии двигались в поле.
Выше было уже сказано, что в обыкновенных случаях нормальная сила римской консульской армии не превышала числа 4-х легионов, 2-х римских и 2-х союзных, потому что римляне признавали истинную силу армии не в числе войск, а в их хорошем устройстве, мужестве и храбрости, и в военных дарованиях и искусстве главного предводителя их. Но в случаях особенной важности или опасности, или когда необходимо было вести войну с одним или несколькими сильными противниками – римляне выставляли в поле несколько армий, число легионов в которых достигало иногда значительного числа. Так в войне против галлов (226–220 г.), после 1-й пунической войны, Рим выставил 5 армий и 2 легиона (всего 22 легиона), не считая множества вспомогательных войск, а во 2-й пунической войне и после нее число римских армий и легионов в поле часто бывало и еще значительнее в постепенно увеличивалось по мере распространения завоеваний римлян вне Италии (в Африке, Испании, Македонии, Греции и на Востоке). Но тогда римляне большею частью увеличивали число союзных и вспомогательных войск в 1-й линии, области же народов, выставлявших эти войска, занимали собственно римскими войсками, в виде резервов, чем содержали эти народы в должном повиновении, обеспечивали край и сообщения в тылу действовавших армий и, ведя войны более союзными и вспомогательными войсками, сберегали собственные свои войска и силы своего народа, которых иначе, без опасения истощения их, было бы недостаточно для ведения Римом его частых, почти непрерывных, многих и кровопролитных войн.
Образ и искусство ведения войны римлянами до пунических войн были подобны свойственным и грекам до времен Филиппа и Александра Македонских. Объем, размеры и характер римских войск этого времени не могли быть особенно значительными и важными, по ограниченности и политических, и военных целей, и театров войн, в военных действий, и числа и силы римских армий, в географических сведений. Но уже 1-я и особенно 2-я пунические войны значительно расширили область войны у римлян, и она, соразмерно с увеличением важности и значения политических и военных целей и театров ее; числа и силы римских армий и, вместе с тем, с расширением области географических сведений, стала принимать все большие размеры и получать все большие значение и важность. Но и тогда, как и прежде, основные начала ведения римлянами войны были чрезвычайно смелы, решительны и верны, хотя и весьма просты и несложны. И в войне, как и в бою, выше всего ставя преимущество предупреждения и предначинания (инициативы) и самые решительные наступательные действия совокупностью всех сил, с целью решительного же боя в открытом поле, римляне устремляли свои армии из собственных пределов в неприятельские, прямо туда, где находилось неприятельское войско, и сразу старались разбить его в бою или иным образом нанести ему решительный удар. И в этом им чрезвычайно способствовали и малочисленность их армий и военных тяжестей при них, и необыкновенная удободвижимость их, и быстрота их движений, и особенно обычай каждую ночь располагаться в укрепленных лагерях и сражаться впереди их или недалеко от них – все такие важные преимущества, которых не имели даже греки. Имея в каждом укрепленном лагере своем как бы род подвижной крепостцы, образовавшей, с собранными в ней военными запасами, твердый и прочный опорный пункт, римляне не имели надобности устраивать в тылу своих армий, в целом краю или целой стране, особенное местное основание действий, ни путей действий от него, ни сообщений с ним, и обеспечивать их и свои фланги и тыл действиями в поле или искусственными преградами. а потому они имели преимущество действовать в любом направлении с одинаковыми: скоростью, смелостью и решительностью. На случай же неудачи, они всегда имели за собою, вблизи – надежное убежище в своих укрепленных лагерях, в которых могли обороняться, как в крепостцах, а вдали, в виде резервов – свои собственные, римские войска в областях союзников или данников.
Таким образом, в образе и искусстве ведения войны римлянами главное, важнейшее значение имела, как всегда и повсюду в древности, тактика, сильными вспомогательными средствами которой была полевая фортификация, или, иными словами, бой в открытом поле, но подкрепленный и усиленный в тылу укрепленным лагерем и решавший на полях сражений судьбу армий, народов и государств. Поэтому, совокупив все, что выше было сказано о состоянии у римлян в это время тактики, кастраметации, фортификации и полиорцетики и об образе и искусстве ведения ими войны, мы получим общее понятие о современном состоянии у них всего военного искусства, которое уже и в этом периоде значительно развилось и усовершенствовалось, а в следующем достигло наивысшей степени и решительно превосходило состояние его у всех народов древности и даже у греков и македонян, до и после Филиппа и Александра македонских. Более 6-ти веков сряду (754–133), постепенно, шаг за шагом, но постоянно, непрерывно подвигаясь вперед, проходили римляне всю опытную, практическую, военную и боевую школу военного искусства во всех его отраслях, видах и отношениях. И уже после 2-й пунической войны они вышли из нея, можно сказать, вполне готовыми на войну с целым, известным тогда миром. Но и тогда они не остановились на пути, но продолжали идти вперед все к большему и большему совершенству, высшей степени которого и достигли именно в следующем, мрачном периоде последнего и смутного времени римской республики. Военное же устройство и военные учреждения их, напротив, в настоящем периоде достигли самой высшей степени своего развития и совершенства, а в следующем начали уже приходить в упадок. Таким образом оба эти периода, каждый в своем отношении, вместе взятые, составляют три века наибольшего развития и совершенства военных: устройства, учреждений и искусства у римлян и, вместе с тем и вследствие того, наибольшего же развития их государственной силы и власти и расширения пределов их государства от Атлантического океана до внутренней Азии. Уже и в настоящем периоде до начала междоусобий, они покорили всю Италию, острова Сицилию, Сардинию и Корсику, значительные части Галлии, Испании и Африки, и наконец Иллинию, Македонию и Грецию, хотя и после трудных, тяжелых и кровопролитных войн и нередко – сильных поражений и даже опасности, грозившей самому политическому бытию римской республики со стороны галлов, Пирра и особенно Ганнибала. Вникая внимательно в причины такого торжества оружия их над всеми их противниками, нельзя не прийти к убеждению, что они заключались в необыкновенном и решительном превосходстве римлян над всеми другими современными народами, ее в том иди другом роде и виде военных: устройства, учреждений и искусства преимущественно, но в совокупности всех их вообще, удивительным образом соглашенных и соединенных между собою, сосредоточенных и устремленных к одной общей, главной цели, к которой стремился Александр Великий, но которой достигли римляне, именно – завоеванию известного тогда мира! Нельзя, по истине, не изумляться тому глубокому уму и практическому смыслу, с которыми у римлян все части их военных: устройства, учреждений и искусства, от главнейших до мельчайших, и все вместе в общей совокупности, были соображены, согласованы и устремлены к одной цели не удивительно, что и в древние, и в новые времена они возбуждали к себе такие восторженные чувства восхищения и восхваления. Вегеций, удивляясь верной соразмерности всех составных частей римского легиона, приходит в некоторый восторг, говоря: «Должно быть, что учреждение легиона внушено мудростью, превыше человеческой! «A Иосиф Флавий выражается об этом предмете с большею еще силой. «Если рассмотреть» – говорит он – «до какой степени римляне изучали военное искусство, то нельзя не согласиться, что великое могущество, до которого они достигли, было не даром счастья, но наградою их мудрости. Они не ждали войны для того, чтобы упражняться во владении оружием; не видно, чтобы они, усыпленные на лоне мира, начинали приводить в движение руки только тогда, когда необходимость пробуждала их; никогда они не прерывают своих военных упражнений, как будто оружие родилось вместе с ними и входило в состав их телесных членов, – и эти военные игры суть глубокомысленное изучение образа битв. Каждый день каждый воин производи, опыты силы и мужества, за то действительные битвы не представляют ему ничего нового и трудного; привыкнув сохранять свои ряды в строю, воины римские никогда не знают расстройства и беспорядка в них, никогда страх не омрачает их рассудка, никогда усталость не истощает их сил. Они уверены в победе, ибо уверены, что встретят неприятелей, непохожих на них, и можно было бы сказать, не опасаясь ошибиться, что их упражнения суть битвы без пролития крови, а битвы – кровопролитные упражнения». Заметим, что это говорили не язычники, но один (Вегеций) – христианин, а другой (Иосиф Флавий) – иудей, а как отзываются о том же греческие и римские писатели, особенно Полибий и Тит Ливий, можно некоторым образом представить себе по приведенным словам Вегеция и Иосифа Флавия. Тит Ливий, между прочим (кн. IX, гл. 17–20), рассматривает очень любопытный вопрос, именно – что было бы, если бы Александр Великий прожил долее и, обратив свои завоевания от Востока на Запад, пришел в столкновение с римлянами, и по этому случаю подробно разбирает, кто из них остался бы победителем. Действительно – вопрос любопытный и занимательный, подающий повод к сравнению греков и римлян в отношении к военному делу вообще. Греки, по высокой образованности своей, стояли решительно в главе цивилизации древнего мира и превосходили в нем все народы его и самих римлян. Народ необыкновенно остроумный, они не только практически усовершенствовали военное искусство, но и создали полную его теорию или военную науку, столь же необходимую, по их мнению, для успеха на войне, сколько и отличные: устройство, образование и храбрость войска и военные дарования его предводителя. а между тем военная система их, достигнув известных пределов, не пошла далее и осталась в том же виде. ни от кого ничего не заимствуя и никогда ни в чем не изменяясь. Римляне же, народ столько же, а в лучшие времена республики гораздо менее образованный и даже вовсе необразованный, обладал другими преимуществами, в которых, в военном отношении, далеко превосходил их, а именно – простым и здравым практическим смыслом, всецело устремленным к сплочению всего римского народа в одно военное тело, одушевленное строжайшими: благоустройством, порядком и военной дисциплиной. Они не изучали военной науки и сами не создали ее, но за то постоянно изучали военное дело во всех его тонкостях, изучили его практически до совершенства, вознесли его на верх искусства – и при самом первом столкновении их, хотя неученых, но вооруженных легионом, с греками, хотя и учеными, но вооруженными фалангой, мигом сокрушили их и вскоре без особенного труда покорили и Македонию, и Грецию. а победив и покорив македонян и греков, они уже не встречали достойных себя противников ни на дальнем Востоке, ни на Западе Европы – доколе их государственное и военное устройство не стало быстро клониться к упадку Но до тех пор, пока оно сохранялось ненарушимым и его одушевлял дух лучших времен римской республики, римляне, в военном отношении, были решительно первым и единственным народом древнего мира!
Поэтому-то военная история их бесспорно, безусловно, во всех отношениях, вполне и всегда достойна тщательного изучения – даже и в наш, гордый своими успехами и изобретениями век, в котором многому и весьма многому еще можно не без пользы научиться у римлян.

§ 130. Морские военные силы и искусство.

Для довершения картины военных: устройства и искусства у римлян в настоящем периоде, остается еще сказать несколько слов о состоянии у них в это время морских военных сил и искусства, тем более, что в этом периоде они являются уже деятелями не на одной твердой земле, но и на море, и сразу же с не менее замечательными успехами и славой.
До 1-й пунической войны, занятые войнами с народами Италии, они не имели надобности во флоте. Но потребность в нем оказалась неминуемою уже в 1-ю пуническую войну, целью которой было завоевание Сицилии, для чего необходимо было перевозить туда войска и содержать постоянные сообщения с Римом и Италией. И тут нельзя не удивляться, с какими энергиею и скоростью римляне – народ военно-сухопутный – создали такой флот, что уже в 260 г. (в 5-й год войны) одержали, под предводительством консула Дуиллия, первую свою победу над карфагенянами на море, а 3 года спустя, в 257 г. (в 8-й год войны) – вторую, с огромным флотом, под предводительством консула Регула, состоявшим из 350-ти трирем, на которых было 140,000 войск и гребцов? С этого времени они уже постоянно имели на морях флоты, с которыми во время 1-й пунической войны перенесли войну в Африку, довершили завоевание Сицилии, покорили острова Сардинию, Корсику и другие в западной части Средиземного моря, а потом с помощью своих флотов перенесли войну в Испанию, Африку, Македонию и Грецию.
В самом начале 1-й пунической войны (в 264–261 гг.) они перевозили свои войска из Италии в Сицилию на морских судах, собираемых ими, вместе с гребцами, у жителей приморских берегов покоренной ими Италии – этрусков и особенно греческих поселенцев южной Италии или Великой Греции. Но вскоре, с свойственною им прозорливостью, они убедились, – что для вытеснения карфагенян из Сицилии им необходимо было победить их на собственной их стихии – море и затем – в собственной их стране – Африке, под стенами самого Карфагена. Раз решившись на это, они не пощадили ничего для создания средств к тому – и возложили всю обязанность и все бремя выставления для них одного флота за другим на своих приморских, италийских и греческих, союзников в Италии, которые крайне потерпели от этого и были разорены в конец. Полибий утверждает, будто одна карфагенская трирема, доставшаяся римлянам, послужила им образцом для построения своего флота. Но это должно принимать не за иное, как за риторическую прикрасу, употребленную Полибием, в увлечении, для восхваления и возвеличения римлян. Они нимало не нуждались в этом и без этого совершили, созданием флота, необыкновенный подвиг. Владея всеми приморскими берегами Италии, населенными торговыми мореходцами, и находясь в союзе с Сиракузами и Мессаной (или Мессеной) в Сицилии, они не могли не иметь понятия о кораблестроении, ни недостатка в кораблестроителях, ни принять взятую карфагенскую трирему за образец для построения таких же трирем у себя. Римский сенат просто приказывал приморским союзникам выставлять флоты – и они выставляли их, хотя и ценою своего разорения. Гораздо удивительнее то, что предводителями своих флотов сенат римский назначал не греков и не этрусков, а римлян, совершенно незнакомых с морским делом и однако одерживавших морские победы. Хотя в 260 г. один римский консул Сципион, с 17-ю триремами, был окружен и взят в Плен карфагенянами, но за то другой консул Дуиллий одержал над ними полную в совершенную победу, помощью изобретенного им ворона (corvus) или большего крюка, которым римские триремы сцеплялись с карфагенскими на абордаж и римские воины сражались с карфагенскими на их триремах точно также, как, на сухом пути. Карфагеняне, вовсе не ожидавшие этого и занятые исключительно маневрированием, были разбиты, но после того изобрели, кажется, средство противодействовать Дуиллиеву ворону и обращать его в ничто; по крайней мере в последствии о нем уже не упоминается более в истории. Три года спустя (257) истощение средств принудило римлян составить чрезвычайно смелый, но и решительный план – перенести войну прямо в Африку, поручив исполнение его консулам Манлию и Регулу, уже с 350-ю триремами и 140,000 войск и гребцов на них, как сказано выше. Консулы отчасти прикрепили свои триремы одну к другой, дабы удержать их в тесном соединении и сделать беспомощным искусство карфагенян в маневрировании, построили весь свой флот клином или углом, прорвали растянутую дугою линию карфагенского флота, разбили его, частью потопили, частью взяли в плен и проложили себе путь в Африку (см. выше, гл. XIX, § 119). Когда в 255 г. римский флот погиб у берегов Сицилии от бури, римский сенат начал сооружать новый флот и умножил число морских поселений, учрежденных в начале войны и которые были обязаны нести все повинности военно-морской службы, за что навсегда получили совершенное освобождение от военно-сухопутной службы (sacrosanctam vacationem). Какое напряжение сил на море употребили римляне и что это стоило им, можно усмотреть из того, что со времени экспедиции Регула в 257 г. до 253 г. (в 5 лет времени) они лишились 700 трирем! Приморские же города и поселения были до того истощены и разорены, что уже не в состоянии были выставлять пи морских судов, ни гребцов, и потому сенат римский был вынужден прекратить на время войну на море. Но в 250 г. римляне выставили новый флот, для того, чтобы обложить с моря осажденный ими с сухого пути Лилибей в Сицилии, а в 249 г. консул Аппий Клавдий Пульхер вступил при городе Дрепане (Drepanum), в Сицилии, в морское сражение с карфагенским флотом, и был разбит, причем погибло 117 судов и 20.000 человек? И во второй раз истощение средств принудило римлян отказаться от войны на море. Наконец в 247 г., вследствие смелых, решительных и крайне разорительных для римлян, наступательных действий Гамилькара Барки в Сицилии и даже на берегах Италии, римская аристократия, сенаторы и всадники положили построить флот на свой счет и исполнили это сообща. Предводитель этого нового флота, Лутаций Катул, в 241 г. совершенно неожиданно явился у берегов Сицилии, обложил с моря Лилибей и Дрепан и вскоре, при острове Эгузе, против Лилибея, разбил высланный Карфагеном флот, из которого 50 судов было потоплено, а 90 взято в плен. Эта решительная победа на море, с большим еще искусством, нежели счастьем, одержанная Лутацием Катулом, положила конец 1-й пунической войне.
После нее римская политика вышла уже из пределов Италии и круг ее стал постепенно расширяться во все стороны, следовательно – на окружавших Италию морях Средиземном и Адриатическом и на окружавших Грецию, и за этими морями. И потому с этого времени римлянами уже почти постоянно выставляются на этих морях флоты, как на сухом пути выставлялись армии. Помощью этих флотов они тотчас после 1-й пунической войны завладели Сардинией и другими островами Средиземного моря, во время 2-й пунической войны перенесли войну в Испанию и Африку, а после нее –в Иллирию, Македонию, Грецию и далее на Восток. Вот картина начала и постепенного развития морских военных сил у римлян и господства их на морях, способная возбудить не меньшее удивление, чем быстрое возрастание их военно-сухопутных сил и господства на твердой земле.
Что касается до устройства римских флотов, внешнего и внутреннего, то первое (строение, снаряжение, действия судов, снабжение их гребцами и проч.) было подобно современному общеупотребительному у италийских и сицилийских греков, карфагенян и других приморских народов, а второе основывалось на общих с военно-сухопутными силами законах. По своему обычаю – ничем не пренебрегать у чужих народов и заимствовать у них все практически – лучшее и полезнейшее, римляне и в отношении в строению, снаряжению, управлению и действию своих военно-морских судов и проч. делали такого рода заимствования и у греков, и у карфагенян, и у иллирийцев, которые считались отличными кораблестроителями и мореходцами, но все их заимствования носили, как и в сухопутном войске, печать римского здравого, практического смысла. Главным видом и главною силой их флотов были триремы, но после 2-й пунической войны у них уже стали строиться военно-морские суда и с большим числом рядов весел, особенно в 5 (квинкверемы). Отношение гребцов и воинов на каждом военном судне вообще было, как и у карфагенян, как 3:2, то есть, на 2/3 первых была 1/3 последних. Начальствование флотами вверялось большею частью предводителям перевозимых на них сухопутных, армий или отрядов войск, но иногда (в этом периоде очень редко) особым предводителям (duumviri). Флоты римские, как и другие современные, совершали или быстрые переезды не очень больших пространств (из Италии или Сицилии в Африку, Испанию, Иллирию, Македонию и Грецию), или же более дальние плавания вдоль берегов, при чем каждую ночь приставали в берегу и иногда римляне вытаскивали на него суда и ограждали их укрепленным лагерем; – продовольствие же перевозилось за флотами на перевозных круглых судах. В морских сражениях римляне вообще маневрированию предпочитали сцепление на абордаж и бой на судах, подобный сухопутному, для решения победы в нем оружием. а в войне вообще, обладая большим превосходством на сухом пути, нежели на море, они старались, где и когда только можно было, решать войну сухопутными армиями, лишь при содействии флотов, а не на оборот, и во всяком случае войну сухопутную предпочитали морской.
Большие подробности о военно-морских силах и искусстве у римлян будут приведены в изложении следующих двух периодов наибольшего развития и совершенства тех и другого.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ. ВОЙНЫ РИМЛЯН С 343-го по 264 год.

I. Войны с самнитянами, другими народами Италии и галлами (343–290). – § 131. Географический обзор древней Италии и народов, обитавших в ней. § 132. 1-я Самнитская война (343–340). § 133. Война с латинянами и кампанцами (339–327). – § 134. 2-я Самнитская война (326–305) – § 135. Война с этрусками и умбрами (311–299). – § 136. 3- Самнитская война и война с этрусками, умбрами и галлами (299–290). – § 137. Заключение. II. Война с Тарентом и Пирром (281–272). § 138. Война с Тарентом и Пирром (281–272). § 139. Заключение.

Источники: древние: Дионисий, Тит Ливий, Аппиан, Плутарх и из новых и новейших исторических пособий: Gronowii иди Gгaеѵи и Thes. antiquit. roman, graecar (для хронологии) и означенные выше в введении І-й части.

I.
Войны с самнитянами, другими народами Италии и галлами.
(343–890).

§ 131. Географический обзор древней Италии и народов, обитавших в ней.

Приступая в изложению военной истории войн римлян, начавшихся в Италии и из нее распространившихся во все стороны вне ее пределов, необходимым кажется предварительно представать краткий географический обзор древней Италии и народов, обитавших в ней, особенно самнитян, войнами с которыми и открывается настоящий период.
Границами древней Италии были: на севере Альпы, на западе и на юге Средиземное море (mediterraneum vеl internum mare), а на востоке Адриатическое (adriaticum mare). Наибольшее протяжение ее в длину от севера к югу было в 150 географических миль (1050 верст), наибольшая ширина у подошвы Альп в 100 миль (700 верст), а в середине полуострова – 26 миль (182 версты), площадь – 9,750 квадратных миль (68,250 квадратных верст). Хребтом Аппеннинских гор, направляющимся с севера на юго-восток, а потом на юго-запад, она разделялась на две неравные половины, из которых северо-восточная была страна ровная, открытая и плодородная, а юго-западная – изрезанная горами, с узкими горными долинами и небольшими приморскими равнинами. В первые времена Рима, Аппеннинский хребет был покрыт густыми лесами. Главными реками были: Пад (Padus, ныне По), Атезис (Athesis, Adige), изливающийся в Адриатическое море, и Тибр (Tiberis, Tibre) в Средиземное море. Почва была одною из плодороднейших в Европе, особенно на равнинах, но во многих горных частях неудобною к возделыванию. Пока Средиземное море служило главным путем торговли, Италия, по своему положению, казалась важнейшею страною для этой части света; но она очень мало пользовалась этой выгодой в древности.
Она делилась на 3 части: I. верхнюю или северную – от Альп до двух речек Рубикона и Макры, – но только южная половина ее была обращена в римскую провинцию после 1-й пунической войны, между 225 и 222 годами, а северная до Альп после 2-й пунической войны; право же гражданства она получила и причислена к остальной Италии только со времен Юлия Цезаря; – II. среднюю или собственную Италию, от Рубикона и Макры до рек Силара и Френто, и III. нижнюю иди южную, иначе Великую Грецию, от Силара и Френто до южных берегов и мысов моря.
I. Верхняя или северная Италия заключала в себе:
1) Галлию цизальпинскую или предъальпийскую и 2) Лигурию.
1) Галлия цизальпинская (Gallia Cisalpina aut Togata), названная так в противоположность трансальпинской или заальпийской или собственной Галлии, потому что была населена большею частью галльскими племенами. Она обнимала обширную равнину, пересеченную рекою Падом (По) на две половины: северную – Галлию транспаданскую или западанскую (Gallia Transpadana), которая заключала в себе также Венецию (Venetia), Карпию и Истрию, и южную – Галлию циспаданскую или предъпаданскую.
В транспаданской Галлии, обитаемой галльскими племенами тавринов, инсубров и ценоманов, главные реки были: Пад (Padus), с северными притоками: Дуранцией (Durantia, ныне Дурия, Дореа или. Дюранс), Тицин (Ticinus, Тессин), Аддуа (Addua, Adda), Оллий (Ollius, Оллио), Мипций (Mincius, Минчио) и другие меньшие. Река Атезис (Athesis, Адиж), Медоак (Medoacus, Brenta), Пиава (Piavis, Пиаве), Тилавент (Tilaventus, Тальаменто) и Сонций (Sontius, Изоицо) изливались в Адриатическое море. Озера в ней были Вербанское (Verbanus, Лаго Маджиоре), Ларийское (Larius, Лаго ди Комо) и Бенакское (Beuacus, Лаго да Гарда).
В циспаданской Галлии, обитаемой галльскими племенами бойев, сеннонов и лингонов, главные реки были, сверх Пада, южные притоки его: Танар (Tanarus, Танаро), Требиа (Trebia, Требия), Тар (Tarus, Таро) и др.
Города в цизальпинской Галлии вообще произошли большею частью из римских колоний или поселений, учрежденных римлянами по мере завоевания ими этой страны и большею же частью до сих пор сохраняют свои прежние названия, именно: в югу от Пада (образовавшиеся ранее) Равенна, Бонониа (Вонониа, Болонья), Мутина (Модена), Парма, Плаценция (Пиаченца) и др., а к северу от Пада (образовавшиеся позже) Мантуа, Кремона, Бриксиа (Брешиа), Медиолан (Mediolanum, Милан), Тицин (Tucunum, Павия), Августа Тавринов (Augusta Taurinorum, Турин) и другие к востоку от Атезиса (Адижа), образовавшиеся еще позже.
2) Лигурия, называвшаяся так по обитавшим в ней издревле лигурийским племенам антеменов, статиеллов и апуанов, обнимада приморский край между реками Варом (Varus, Vаr) и Макрой. Городами в ней были: главным и очень древним – Генуа (Genua), Ницеа (Ницца) и Аста (Асти).
II. Средняя или собственная Италия, между реками Рубиконом и Макрой и реками Силаром и Френто, заключала в себе 6 областей: Этрурию, Лаций и Кампанию на западе и Умбрию, Пицен и Самний на востоке.
1) Этрурия (Etruria, Tuscia, Tyrrhenia) отделялась на севере рекой Макрой от Лигурии, а на юге рекой Тибром от Лация и Умбрии. Главною рекою в ней был Арн (Arnus, Arno), а озерами: Тразименское (Lago di Perugia) и Вольсинийское. Этрурия, страна преимущественно гористая, только близ берегов моря равнинная, была отечеством и средоточием весьма древнего и, во времена до усиления Рима, могущественного и процветавшего народа этрусков, образовавшегося вероятно из смешения древних туземных племен магеллов, вольсинийцев, тарквинян, фалисков, церитян и вейентян, и греческих колоний, из коих от последних этруски заимствовали их письмена, но не их искусства; богатством же и роскошью своими они были обязаны морской торговле. Города в Этрурии были: между Макрой и Арном – Пизы (Pisae, Pisa), Писториа (Pistoria, Pistoia), Флоренция (Florentia), Фесулы (Fiesolae); между Арном и Тибром – Волатерры (Volaterrae, Volterre), Вольсиний (Volsinium, Bolseno) на озере этого имени, Клузий (Clusium, Chiusi), Арреций (Arretium, Arrezzo), Кортона (Cortona), Перузия (Perusia, Perudgia) близ озера того же имени иди Тразименского, Фалеры (Falerii, Falari) и богатый город Вейи (Veii). Эти 12 главных городов имели каждый своего вождя иди старейшину (Lucumo) и хотя находились в тесных связях и отношениях между собою, но не образовали кажется одного общего союза.
2) Лаций (Latium), собственно страна латинов или латинян, от Тибра на севере до мыса цирцейскаго (Circeii) на юге, называлась древним Лацием (Latium vetus); – но в последствии к нему присоединилась – и страна от цирцейскаго мыса до реки Лириса (Liris) и названа новым Лацием (Latmm novum), так что Лаций вообще заключался между реками Тибром, Арном и Лирисом, Тирренским морем и Аппеннинами. Главными реками были: Анио (Anio, Теvеrоnе) и Аллио (Аllio), впадающие в Тибр, и Лирис (Liris, ныне Garigliano) в Средиземное море. Средоточием латинов или латинян (Latini). был древний Лаций; так как ими преимущественно был основан Рим, то латинские: нация и язык и сделались господствующими в Италии. Но возле латинян обитали в Лации многие небольшие горские племена, одни – герники, сабиняне, аквы и марсы на востоке, другие – волски, рутулы и аврунки – на юге. Города в древнем Лации были: главный – Рим (Roma), другие – Тибур (Tibur, Tivoli), Тускул (Tusculum), Альба-Лонга (Alba Longa), Остиа (Ostia), Лавиний (Lavinium), Анций (Antium), Габии (Gabiae), Велитры (Velitrae) – главный город волсков, и др. меньшие, а в новом Лацие: Фонди (Fondi), Террацине или Анксур (Terracine, Anxur), Арпин (Arpinum), Минтурн (Minturnes) и Формий (Formies).
3) Кампания (Campania), между р. Лирисом на севере и р. Силаром на юге, плодороднейшая, но вулканическая страна вдоль Тирренскаго моря, получившая свое название от обитавшего в ней племени Кампанов (Campani). – Реки: Лирис, Вультурн (Vulturnus, Voltorno) и Силар (Silarus, Selo). – Огнедышащая гора – Везувий. Города: главный – Капуя (Capua), Линтерн (Linternum), Кумы (Cumae), Неаполь (Neapolis, Napoli) или новый город (Новгород), Геркулан (Herculanum), Помпеи (Pompeii), Стабии (Stabiae), Нола (Nola), Суррент, (Surrentum, Sorrento), Салерн (Salernum) и пр.
4) Умбрия (Umbria), между р. Рубиконом на севере, р. Эзис (Aesis, Gesano), отделявшею ее на юге от Пицена, и р. Нар (Nar, Nero), на юге же – от сабинян. – Населявшие ее умбры в древности расселились в большей части Италии. – Города: Аримвя (Ariminum, Rimini), Сполеций (Spoletium, Spolettф), Нарниа (Narnia, Narni), Окрикул (Ocriculum, Otricoli) и др.
5) Пицен (Picenum, ныне Marche d'Ancone или Анконская мархия), между р. р. Эзисом на севере и Атерном (Atenuis, Pescara) на юге; равнинная и плодородная страна, обитаемая пицентами. Города: Анкона (Ancona) и Аскул-Пицен (Asculum-Picenum, ныне Ascoli).
6) Самний (Samnium, ныне Аббруццы), горная страна на востоке вдоль Адриатического моря, от р. Атарна (Atarnus) до р. Френто (Frento, н. Fortore) на юге, и к западу по другую сторону Аппеннинов – до Этрурии, Лация и Кампании. – Главное племя – самнитяне, другие меньшие – марруцины и пелигны на севере, френтаны на востоке, гирпины на юге и др. – Реки: Сагр (Sagrus, н. Sangro) и Тифферн (Tiffernus, и. Biferno). Города: Беневент (Beneventum, н. Benevento), Каудий (Caudium) – главные; кроме их, городов было мало. Так как возделывание земли в этой горной стране требовало больших и тяжелых трудов, то самнитяне были народ грубый и очень воинственный, однако занимались и земледелием, и скотоводством. Страна их, до чрезвычайно гористым свойствам своим, была весьма труднодоступна.
III. Нижняя или южная Италия, иначе Великая Греция, названная так по множеству находившихся в ней, преимущественно по берегам морей, греческих поседений. Она заключала в себе 4 области, 2 на западе: Луканию и Бруттий, и 2 на востоке: Апулию и Калабрию.
1) Лукания (Lucania), большею частью горная страна, между р р. Силаром на севере и Лаусом (Laus, н. Lao) на юге, и между Тирренским морем и Тарентинским заливом, называлась так по обитавшему в ней племени луканов (Lucani), отрасли авзонов (Ausones), главного племени южной Италии. Города: Пест или Поссидония (Poestum, Posidonia, ныне в развалинах), Гелиа или Велиа (Helia, Velia), Сибарис (Sibaris), в последствии Турии (Thurii) и Копии (Copiae), Гераклеа (Heraclea), Метапонт (Metapontum) и др.
2) Бруттий (Bruttium, ныне Калабрия), юго-западная оконечность южной Италии, в виде узкого полуострова, от р. Лауса до мыса Регий (Rhegium, н. Reggio), а на востоке до р. Брандана (Brandanus). Горная страна, обитаемая внутри бруттиями, полудикою отраслью авзонов, а на всем протяжении морских берегов занятая богатыми греческими поселениями. Города: Козенция (Cosentia, н. Cosenza), Павдозиа Регий (Pandosia Rhegium, н. Reggio), Мамерт (Mamertum, н. Opido), Петилиа (Petilia, н. Stromboli) и др.
3) Апулия (Apulia, н. Пуллиа или Капитаната и область Бари), равнинная, плодородная и пастбищная страна вдоль Адриатического моря, до Япигийского мыса, между р. р. Френто в Бранданом и Аппеннинами. Реки: Ауфид (Aufidus, н. Ofanto) u Цербал (Cerbаlus). Она делилась: 1) на Апулию Даунийскую (Apulia Daunia) на севере и 2) на Апулию Пеуцетийскую (Apulia Peucetia) на юге, отделенные одна от другой р. Ауфидом. Города: в первой – Сипонт (Sipontum), Луцериа (Luceria) и др., а во второй – Барий (Barium, н. Bari), Канны (Cannae), Венузиа (Venusia), Кавузий (Canusium, н. Canossa), Пеуцециа (Peucetia) и др.
4) Калабрия (Calabria) или Мессапия (Messapia), небольшой, узкий полуостров составлявший юго-восточную оконечность южной Италии, между Тарентинским заливом и Адриатическим морем, и оканчивавшийся Япигийским мысом. Она подразделялась на Япигийскую и Мессапийскую или Салевтийскую. Города: Брундузий (Brundusium, н. Brindisi), Тарент (Tarentum), Гидрунт (Hydruntum, н. Otranto), Галлиполь (Gallipolis, в. Gallipoli) в др.
Принадлежавшими к Италии считают также 3 большие острова: Сицилию, Сардинию и Корсику. Но по завоевании их римлянами в 1-й и после 1-й пунической войны, они ее входили в состав Италии, а только составляли подвластные Риму провинции. Хотя берега их были заняты иноземцами, преимущественно греками, во внутри их обитали туземные племена, из числа которых главным и более известным было племя сикулов (Sicules), перешедшее из Италии в Сицилию и давшее ей свое назвавие.
1) Сицилия (Sicania, Trinacria), с мысами: Пелором (Pelorum, н. Faro di Messina), Пахином (Pachynum, н. Capo Passaro) и Лилибеем (Lilybaeum, Capo di Marsallo), горами: Этной, Эрикс (Erix, н. Monte San-Giuliano) и Mapo (Maro, н. Mandonia), озерами: Пергуза (Pergusa) и Камарина (Camarina, н. Lago di Camaruna), реками: Симет (Symaethus, н. Джиаретта), двумя реками Гимерами (Hymera, н. Fiume grande и Fiume Salto) и Гипса (Hypsa, н. Vilici), – и городами: Сиракузами (Siracusae) – главным, Мессаной (Messana, н. Мессина), Тавромением (Tauromenium, н. Taormina), Катаной (Catana), Агригентом (Agrigentum, н. Girgenti), Лилибеем (Lilybaeum), Панормом (Panormus, н. Palermo), Гимерой (Hymera), Аргирием (Argyrium, н. Argirona) и др.
2) Сардиния (Sardinia); в ней реки: Тирс (Thyrsus, н. Tirso), Термин (Terminus, н. Coguinas), Сепр (Saeprus, н. Fumendosa), и города: Кара (Kara), Валенция (Valentia), Каралис (Caralis, н. Cagliari), Корнос (Cornos, н. Corneto), Олбиа (Olbia) и др.
3) Корсика (Cyrnus), с мысом Священным (Sacrum Promontorium, н. Capo Corso), – горами: Ауреус (Aureus mons), – реками: Тавола (Tavola, н. Galo) и Ротаном (Rotanus, н. Tavignano), – и городами: Мариано (Mariano), Алериа (Aleria), Клуний (Clunium, н. Sta Catarina), Урциний (Urcinium, н. Ajaccio) и др.
Сверх того меньшие острова: 1) Мелита (Melita, н. Мальта), – 2) Гаул (Gaulus, н. Gozzo), – 3) близь Сицилии – Эольские или Вулканские (н. Липарские): Липари, Стронгиле (Strongyle, н. Stromboli), – Эгатские: Форбанция (Forbantia, н. Levanzo), Kapnapia (Carparia, н. Fivagnana), – Кocypa (Cosura, н. Pantalarea); – 4) в Тирренском море: Капреи (Capreae, н. Capri), Прохите (Prochyte, н. Procida), Энария (Aenaria, н. Ischia), Пондатария (Pondataria, н. Ventotiene), Понция (Pontiat. н. Ponza), Ильва (Ilva, н. Эльба), Планазия (Planasia, н. Puanosa, – и 5) в Адриатическом море острова Диомеде, н. Tremiti).

§ 132. 1-я самнитская война (343–340).

В ч. I главе XVII §§ 107–114 уже были изложены ход и характер войн, веденных римлянами от основания Рима до начала войн с самнитянами в 343 году, и объяснено, что все эти войны были преимущественно оборонительного, в политическом отношении, свойства, потому что после взятия Веий Рим внутри был в особенности сильно потрясаем распрями патрициев и плебеев, а извне, сверх нападений народов средней Италии (тарквинян, герников и др.), подвергался еще нашествиям галлов. Но с ходом времена римляне восторжествовали над этими народами, утвердили власть свою над соседними и в 343 году уже были в состоянии предпринять первую наступательную войну свою против самнитян.
Эта 1-я война их с самнитянами продолжалась 4 года (343–340), но за нею последовали 2-я (326–305) и 3-я в соединении с войною против этрусков, умбров и галлов (299–290), и все эти три войны имели уже несравненно большие, нежели прежние войны, значение и важность, как в политическом, так и в военном отношении. Если предыдущие войны имели целью поддержание и утверждение власти римлян над ближайшими соседними народами средней Италии, то войны с самнитянами, напротив, после 50-ти летней борьбы, проложили римлянам путь к покорению всей Италии и, таким образом, положили основание будущему величию Рима. В них развилась вполне вся необыкновенная политическая и военная сила Рима и вместе с тем значительно развилось военное искусство у римлян, вследствие частью силы их противников, частью больших: обширность размеров и пространства, трудности и продолжительности этих войн, частью необходимости римлянам в них сражаться и в равнинных, и в горных странах.
По всем этим причинам самнитские войны римлян и заслуживают особенного внимания.
1-я самнитская война произошла по следующим причинам: Выше (§ 131) уже было сказано, что Самний была страна горная, мало способная к возделыванию земли, но представляла некоторые удобства для скотоводства. Жители ее, грубые, но весьма храбрые и воинственные горцы, жили частью возделыванием земли, частью скотоводством, большею же частью, по тесноте жительства и скудости жизни в горах, или переселялись в соседние земли, или производили набеги на них с целью приобретения добычи и средств к жизни. Поэтому военное дело у них находилось вообще в том же состоянии, что и у соседних народов Италии и даже у римлян, а в некоторых отношениях – даже стояло и выше (свидетельством чего может служить то, что римляне заимствовали у них полукопья и еще некоторые военные учреждения). Словом – из всех народов средней Италии, воинственные и храбрые самнитские горцы были наиболее сильными и достойными римлян противниками их.
Когда, с увеличением народонаселения в Самнии, самнитянам стало тесно в ней, часть их переселилась в Кампанию и отняла эту страну у этрусков. С ходом времени, иные: местность, климат и образ жизни изменили нравы и обычаи этих переселенцев и прервали связи их с горскими единоплеменниками в Самнии. Вскоре самнитяне напали на Теан, главный город кампанскаго племени сицидинцев, а кампанцы приняли их под свою защиту. Но воинственные самнитяне были сильнее кампанцев, и последние в 344 г. прибегли к покровительству Рима. Римский сенат, имея политикой – защищать слабых против сильных, но не начинать войны, не имея на то законного права, потребовал подданства кампанцев, которые и согласились лучше покориться Риму, нежели самнитянам. Тогда римский сенат потребовал, чтобы самнитяне не притесняли римских подданных – кампанцев и, вследствие несогласия самнитян на такое вмешательство, объявил им в 343 году войну. По обычаю римлян первым начинать войну, немедленно оба консула с своими армиями были посланы: Валерий Корв в Кампанию, а Корнелий Косс в Самний. Валерий занял на горе Гавре, близ Кум, сильный местностью лагерь. и, после нескольких стычек с самнитскими войсками, имевших целью изведать военные качества последних, вышел из своего лагеря, вступил в бой и одержал полную победу. Самнитяне в следующую же ночь отступили, бросив свой лагерь, который и достался римлянам. В тоже время Корнелий Косс, по своей непредусмотрительности и неосторожности, расположил свою. армию в горах Самния, при Беневенте, невыгодным образом и тем едва не подвергнул ее поражению. Но легионный трибун Деций спас римскую армию от поражения и был главным виновником поражения самнитян. За это консул наградил его золотым венцом и 100 быками, а каждого из его воинов – одним быком. Вслед затем оба консула вместе одержали при Суессуле третью победу над самнитянами, вышедшими из своих гор, при чем большая часть их армии была истреблена в собственном. лагере.
Таким образом, с самого начала, сразу римляне нанесли самнитянам три жестокие удара и, вытеснив их из Кампании, освободили последнюю. Но когда, по просьбе кампанцев, в Капуе и других важнейших городах Кампании на зиму были оставлены римские гарнизоны, тот из них, который остался в Капуе, составил заговор завладеть этим богатым и роскошным городом и поселиться в нем. Консул Марций (342) открыл этот заговор и успел удалить зачинщиков; но часть армии восстала, силой принудила частного землевладельца Квинкция стать во главе ее и двинулась к Риму. Валерий Корв, избранный в диктаторы, вышел из Рима с армией на встречу мятежникам и успел склонить их к добровольной покорности. Тем не менее это событие побудило привернатов и волсков Анция разорить земли союзных с Римом городов Норбы, Леццы и Сатрика. Вследствие того римский сенат объявил им войну и послал против них консула Плавция (341–340). Он разбил сначала привернатов и взял их город, а затеи обратился к Сатрику и разбил волсков, которые отступили к Анцию.
Между тем удары, нанесенные римлянами самнитянам, не поколебали их мужества, и они только очистили равнины и заключились в своих горах. Консул Эмилий (341–340), не найдя их в открытом поле, разорил их земли. Но вскоре римский сенат, в виду враждебного расположения латинян, признал нужным заключить с самнитянами мир (340), по которому они не потеряли ни малейшей части своих земель и даже вступили в союз с римлянами, между тем как кампанцы присоединились к латинянам.

§ 133. Война с латинянами и кампанцами (339–327).

Латиняне желали перемен в отношениях своих к Риму и для достижения их сочли самым благоприятным временем войну его с самнитянами. Они потребовали, чтобы городам их были даны равные с Римом права, что долженствовало обратить его не более как в столицу римско-латинского союза. Римский сенат отвергнул эти требования и, заключив мир с самнитянами, объявил войну латинянам. Самнитянам, вступившим в союз с Римом, сенат позволил вести войну с сицидинцами, которые, вследствие того, вступили в союз с латинянами, а примеру их последовали и все кампанцы, старинные враги самнитян.
Римлянам предстояла трудная и упорная война, потому что латиняне и кампанцы, бывши союзниками их, имели одинаковое с ним вооружение и военное устройство и не уступали им в мужестве, храбрости и искусстве, и притом восстали за свои права. Но это не озаботило римлян: консулам Манлию Торквату и Децию Мусу с их армиями было поручено в 339 г. вести войну против латинян и кампанцев, и они пройдя, через земли марсов и пелигнов, расположились лагерем при Капуе, где собрались соединенные силы неприятелей. Так как последние прежде сражались вместе с римлянами и хорошо знали все их военные обычаи, то консулы приказали соблюдать в своем лагере строжайшую дисциплину и запретили римским воинам сражаться порознь вне рядов. Но сын консула Манлия, посланный с отрядом для разведывания, встретил отряд неприятельской конницы, начальник которого так раздражил его своими насмешками, что сын Манлия забыл о запрещении, вступил, в единоборство и победил своего врага. По возвращении его в лагерь, Манлий собрал всю свою армию и объявил, что подвиг его сына радует его, как отца, но как консул, он обязан наказать сына, как ослушника, и приказал казнить его – такова была в это время строгость военной дисциплины у римлян.
Вскоре после того близ Капуи и горы Везувия между римлянами и союзными латинянами и кампанцами произошла упорная и жестокая битва, продолжавшаяся долго без решительного успеха. Наконец консул Деций Мус, видя, что армия его, составлявшая левое крыло, начала колебаться, прибегнул к старинному обычаю, существовавшему у римлян, именно – к примирительной смерти за всех (devotio). облачась в свою сенаторскую одежду, он стал ногами на обнаженный меч, произнес за главным жрецом установленную форму заклинания и затем лично бросился в ряды неприятелей и в жестоком бою с ними нашел свою смерть. Это самопожертвование его так подействовало на его войска, что они усугубили свои усилия – и римляне одержали полную и совершенную победу. Разбитые союзники отступили к городам Минтурны и Весцие, а Манлий преследовал их и вторично разбил при Трифане между Минтурном и Синуессой, так что армия союзников были почти совершенно истреблена. Латиняне и кампанцы покорились, но не на долго. Лишенные своих земель, они снова восстали. Но в 338 г. консул Публилий разбил латинян на Сенектанской равнине, а консул Эмилий с другой стороны опрокинул латинян и союзных с ними жителей Тибурна, Пренесты, Велитр и Ланувия в город Пед (Pedum), но не осадил их к нем, а воротился с армией в Рим, требуя триумфа, дарованного Публилию и, по отказе в нем, восстал с народом против сената, вследствие чего Публилий был назначен диктатором.
В 337 г. консулы Фурий Камилл и Мэний получили приказание покорить город Пед. Мэний разбил при р. Астуре жителей городов Ариция, Велитр и Ланувия, спешивших на помощь Педу, а Камилл в тоже время разбил под стенами его тивуртинян в вслед затем взял этот город открытым пристудом. Затем оба консула прошли через весь Лаций по всем направлениям, покорили все их города и, воротясь в Рим, были удостоены триумфа. Древний союз латинских городов был уничтожен. Велитры, Анций и другие города, оказавшие упорнейшее сопротивление, были жестоко наказаны: жители Велитр были изгнаны из города и земли их розданы римским поселенцам, а Анций был лишен врав судоходства и носы (rostra) судов его послужили к украшению ораторской кафедры в Риме, от которых она и получила название ростральной (Rostra). Некоторые города Лация и Кампании получили полные права римского гражданства, а другие только по имени, без пользования этими правами. Таким образом в три года времени война эта была решена совершенным обращением Лация и Кампании в подвластные Риму области, и другим народам средней Италии внушено, как опасно было восставать против Рима и меряться с ним силами.

§ 134. 2-я самнитская война (326–305).

Вовремя войны римлян с латинянами и кампанцами, самнитяне сначала помогали римлянам, но под конец стали снова втайне вооружаться против них и становиться во враждебные отношения к ним. Поводы к возобновлению войны накоплялись более и более, и наконец два послужили главными, а именно – римляне основали свою колонию Фрегеллы в горах и на землях самнитян, а последние поставили свой гарнизон в Неаполе – греческом городе. Жители его, тяготясь этим, вступили в переговоры с Римом – и Неаполь был первый греческий город в Италии, покорившийся ему в 326 г. – Самнитяне же, восстали против этого и особенно против заложения Фрегелл на их землях – и следствием была самнитская война, продолжавшаяся 21 год (326–305).
Самнитяне были такими опасными врагами для римлян, что последние противопоставили им лучшего и опытнейшего полководца своего, Папирия Курсора, вместе с другим консулом Петилием. Они двинулись в Самний и получили в подкрепление вспомогательные войска жителей Лукании и Апулии, никогда еще дотоле не бывших в союзе с Римом. Но часть жителей Апулии держала сторону самнитян. Война против последних была ведена римлянами с большими напряжением сил, энергией и успехом: города Аллифы, Каллифы и Руфры были покорены, а земли самнитян жестоко разорены. Тарентинцы, уже давно с завистью взиравшие на успехи римлян, побудили луканян отложиться от последних и присоединиться с ними и с соседними вестинянами к самнитянам.
Вследствие того, в 325 г. консул Брут двинулся против вестинян, а консул Фурий Камилл против самнитян. Но вскоре болезнь последнего побудила его избрать Папирия Курсора диктатором, а Папирий избрал себе начальником конницы (товарищем) Фабия Максима. Но, вследствие неблагоприятных предзнаменований, Папирий вскоре воротился лично в Рим для того, но словам Тита Ливия, чтобы снова расположить к себе богов, а Фабию Максиму приказал между теми, в отсутствии его, стоять на месте и не вступать в бой. Но Фабий Максим, по той или другой причине, не исполнил этого приказания, вступил с самнитянами в бой, разбил их при Имбриние и донес об этой победе не диктатору, а сенату. Первый объявил последнему, что такое нарушение уважения к сану диктатора и военной дисциплины заслуживает строгого наказания и, воротясь в лагерь, приговорил Фабия Максима к смертной казни. Только бегство Фабия ночью в Рим спасло его от казни; но диктатор преследовал его даже в самом сенате и даровал ему жизнь только вследствие изъявления им безусловной покорности, но отрешил его от должности и назначил на его место Папирия Красса. Эта строгость также служит характеристикой строгих военных нравов и обычаев римлян в это время.
Но неумолимая строгость диктатора возбудила против него неудовольствие римского войска и, когда в 324 г. диктатор воротился к нему и вступил в бой с самнитянами, войска нарочно помешали ему одержать победу, дабы лишить его триумфа. Но Папирий Красс умерил его строгость и необыкновенною заботливостью своею о раненых снискал себе любовь всего войска. Благодаря этому, самнитяне в другой битве были разбиты на голову и принуждены просить мира, но им дано было только перемирие на год.
В 323 г. апулийцы отложились совершенно от союза с Римом, а самнитяне нарушили перемирие. Вследствие того консулы Каий Сулпиций и Квинт Авлий разорили их земли, нигде не встретив сопротивления.
В 322 г. самнитяне предприняли большие вооружения, а в Риме был избран в диктаторы Авл Корнедий и с отличным войском послан в Самний. После 8-часовой, упорной и жестокой битвы, самнитяне были разбиты и обращены в бегство, понеся огромный урон, в том числе самого полководца своего, и силы их до того были сокрушены, что они даже выдали римлянам зачинщика войны, Брутула Папия.
По свидетельству других писателей, победу эту одержали консулы Фабий Максим и Фулвий, а Авл Корнелий избран в диктаторы уже после того.
В 321 г. мирные переговоры с самнитянами не повели ни к чему и война была возобновлена. Самнитяне избрали предводителем искусного и храброго Каия ІІонтия, который прибегнул к следующей хитрости: посредством высланных им воинов своих, переодетых пастухами, он распустил ложный слух, будто войска самнитян находятся в Апулии и осаждают союзный с Римом город Луцерию, уже близкую к падению, а сам между тем расположил все свое войско скрытно в засаде, в лагере близ Каудия. Согласные показания перехваченных пастухов-лазутчиков побудили консулов Ветурия Кальвина в Постумия Альба идти на помощь Луцерии кратчайшею дорогой, которая вела через горное ущелье между высокими, покрытыми лесом горами, имевшее при входе и выходе очень тесные проходы, известные под названием Каудийских фуркул (furcae Gaudinae) или теснин. Но когда римские армии вступили в них, то передовые войска их встретили засеки, преграждавшия им движение вперед. Единственным спасением было скорее воротиться назад и выйти из ущелья: но и выход в тылу был уже прегражден, и в тоже время горы по обеим сторонам ущелья покрылись самнитянами. Так как римлянам было невозможно вступить в бой с самнитянами в ущелье и притом у них оказался недостаток в продовольствии, то консулы и были вынуждены вступить в переговоры с самнитянами. Понтий пришел в затруднение, как ему воспользоваться своим успехом и утвердить за своим отечеством решительный перевес, и из всех способов, представлявшихся ему, избрал худший и бесполезный. По заключении договора, по которому консулы обязывались очистить все самнитские владения, разрушить все заложенные в них римлянами колонии свои и признать независимость Самния, римские войска были принуждены положить оружие, выдать 600 всадников заложниками в верности исполнения договора римским сенатом и затем, в одной нижней одежде, имея консулов впереди, пройти под игом (двумя столбами с перекладиной, в роде виселицы) в знак рабства – величайшее бесчестие, какое только можно было нанести римскому войску и самому Риму! Ночью, тайно, вступили обесчещенные легионы в Рим и на другой день, перед полным собранием сената, Постумий предложил всех, подписавших унизительный договор, заключенный притом без религиозного освящения посредством фециала, выдать нагими и связанными самнитянам, дабы восстановить честь римского оружия, не нарушая однако святости договора. Но Понтий и самнитяне не приняли их и потребовали или исполнения договоров во всей точности, или же возвращения римского войска в Каудийское ущелье. Римляне, успокоив себя исполнением установленных формальностей, отвергли требование самнитян и война возобновилась тем с большим ожесточением, что римляне хотели отмстить за нанесенное им оскорбление, а самнитяне за оказанное против них вероломство.
Между тем некоторые союзники Рима воспользовались его несчастием для попытки восстания против него: город Сатрик присоединился к самнитянам, Фрегеллы, с помощью их, взяты ночным нападением, Луцерия также досталась в их руки, а в Кампании составлен заговор против Рима.
Вследствие того, в 320 г. консул Папирий двинулся в Апулию, для освобождения Луцерии и содержавшихся в ней 600 римских всадников-заложников, а консул Публилий – в Самний для наблюдения. Этим силы самнитян были разделены: та часть, которая напала на Публилия, была разбита им так, что бросила свой лагерь и бежала к Луцерии, а римляне, в ожесточении, истребили всех оставшихся в лагере и даже всю их добычу и преследовали бежавших до Луцерии. Здесь произошла новая, жестокая битва, в которой римляне произведи между самнитянами жестокое кровопролитие, прекращенное ими только из уважения к участи римских заложников. Отсюда Публилий обратился против некоторых племен Апулии, верность которых была сомнительна, и покорил их в один поход, а Папирий голодом принудил Понтия и самнитян в Луцерии к сдаче и в числе 7,600 чел., в одном нижнем платье, пройти под игом; в Луцерие же он овладел огромною добычей, взял обратно все орлы, знаки и оружие, отнятые у римлян в Кayдийском ущелье, и освободил 600 римских всадников-заложников.
В 319 г. была с успехом продолжаема война против отложившихся союзников. Консул Папирий взял город Сатрик, истребил в нем самнитский гарнизон и казнил зачинщиков отложения из числа жителей Сатрика. В тоже время другой консул Авлий разбил ферентинцев и взял с них заложников в верности.
Не смотря на некоторую темноту в римской истории этого времени, все главные факты ее согласны и свидетельствуют в особенности об отличных качествах Папирия Курсора, как полководца, и о необыкновенных: силе тела и духа его; твердости, мужестве и терпении в преодолении всех трудностей войны и строгости соблюдения им военной дисциплины. Тит Ливий говорит даже, что его именно римляне назначили бы против Александра В... в случае, если бы последний, покорив Азию, обратил свое оружие против Европы!
В 318 г. самнитянам, просившим мира, дано было только два года перемирия. В Апулии жители Теана и Канузия покорились консулу Плавтию и дали заложников, а Ферент был взят и окончательно вся Апулия покорена и усмирена. В Лукании же консул Эмилий взял приступом гор. Нерул.
В 317 г., в то время, когда диктатор Эмилий осаждал Сатикулу, самнитяне восстали за освобождение этого союзного с ними города, но были разбиты. Другой диктатор Фабий Максим продолжал (316) осаду, и снова прибывшие на помощь городу самнитяне были разбиты в конном деле и отражены, а город Сатикула сдался. Но в тоже время самнитяне взяли приступом союзный с римлянами гор. Илистия. Диктатор немедленно двинулся против гор. Соры в Кампании, жители которого умертвили римских поселенцев и стали на сторону самнитян. Войско последних последовало за диктатором и было атаковано им, но без решительных результатов. С приближением начальника конницы, Каия Фабия, с новою армиею из Рима, диктатор вторично напал на самнитян и разбил их на голову. Лагерь их был взят и разграблен, а те из них, которые попали между двух римских армий, были истреблены. Затем обе армии воротились к Соре и овладели ею посредством измены (в 314 г.).
В 314 г. римляне обратили войну в земли авзонов, подозреваемых в намерении отложиться. Три города их, Авзоны, Минтурны в Весция были переданы римлянам изменой и строго наказаны, а Луцерия, занятая римским гарнизоном, была взята приступом, и все жители ее и самнитяне в ней истреблены.
Так как в Кампании были обнаружены следы заговора против Рима, то избран был диктатор Маиний и это тотчас смирило Кампанию. Самнитяне же, в ожидании восстания ее, расположились при Каудие, дабы тотчас отнять у римлян Капую. Консулы Петилий и Сулпиций последовали за ними и на равнинах Кампании, после упорного и жестокого боя с ними, нанесли им решительное поражение и до 30.000 чел. урона (последнее кажется слишком преувеличено римскими писателями). Затем консулы зимой (314–313) осадили гор. Бовиан. Диктатор Петилий, прибывший сюда, двинулся к взятому самнитянами гор. Фрегеллам, отнял его и дотом обратился против Нолы в Кампании и покорил и этот город.
В 312 г., вследствие вооружений, предпринятых этрусками, избран был диктатор Сулпиций, но как этруски остались спокойными, то ни против них, ни против самнитян в этом году войны не было.
В 311 г. консул Юний взял у самнитян приступом гор. Клувию, а потом Бовиан, и в первом истребил всех совершеннолетних за измену, а второй предал войску на разграбление. На походе отсюда, со множеством добычи, через лес, он попал в засаду, устроенную самнитянами, и был окружен ими, но так одушевил войска свои, что разбил самнитян, нанес им огромный урон и воротился с добычей в Рим.
В 310 г. консул Марций Рутил взял у самнитян гор. Аллифы приступом. Ио гребцы и воины с римского флота, посланного в Кампанию под начальством Корнелия, высадившись у Помпеи и бросившись грабить край и жителей, были большею частью истреблены последними, а самнитяне, услыхав, будто другой консул Фабий погиб с войском в циминийских лесах, в Этрурии (см. ниже § 135), положили напасть на Марция и разбить его и идти прямо на Рим. Но Марций двинулся на встречу им и между ним и самнитянами произошел жестокий бой, в котором римляне понесли большой урон, многие всадники, трибуны и легат были убиты, а консул ранен, и победа осталась за самнитянами.
В 309 г. Папирий Курсор был снова избран в диктаторы и, разбив умбров и этрусков (см. ниже § 135), обратился против двинувшихся на встречу ему самнитян и, при особенном содействии магистра конницы и легатов, разбил их, опрокинул в их лагерь, взял его приступом и был награжден триумфом.
В 308 г. консул Фабий взял у самнитян гор. Нуцерию, разбид их в поле и покорил союзных с ними марсов ж педигнов.
В 307 г. проконсул Фабий разбил самнитян при гор. Алдифы, принудил спасшихся в свой лагерь к сдаче и проходу под игом, а союзники их, особенно герники, были в числе 7.000 обращены в рабство и отосланы в Рим.
В 306 г. раздраженные герники объявили войну Риму, а самнитяне взяли Калатию и Copy и истребили в них римские гарнизоны. Вследствие того консул Публий Корнелий был послан против самнитян, а другой консул Марцелий против герников, Последние в три дня были выбиты из трех лагерей и после 20-дневнаго перемирия покорились Марцию со всеми принадлежавшими к ним племенами. Затеи Марций поспешил на помощь Публию Корнелию, обложенному в его лагере самнитянами. Последние были разбиты с большим для них уроном убитыми и пленными, и принуждены выдать римлянам на 3 месяца зернового хлеба и на каждого римского воина по нижней одежде. После того Марций воротился в Рим и был награжден триумфом, а Публий Корнелий остался в Самние.
В 305 г. консулы Постумий и Минуций были посланы против самнитян, вторгавшихся в Кампанию. Постумий разбил их при гор. Тиферне и соединился с Минуцием при Бовиане, где оба консула одержали вторичную и решительную победу и взяли 47 знамен или знаков, весь лагерь и самого полководца самнитян и затем отняли у них города Бовиан, Copy, Арпин и Цезению.
Этим и кончилась 2-я война римлян с самнитянами, потому что в 304 г. консул Публий Семпроний с армией прошел через весь Самний по всем направлениям, нигде не встретив сопротивления, и, вследствие усмирения самнитян, прежний союз Рима с ними был возобновлен,
2-я война с ними, как из предыдущего видно, была ведена с необыкновенными, с обеих сторон, развитием и напряжением сил, упорством, ожесточением, энергией, решительностью, постоянством и искусством, но римляне, на стороне которых оказался значительный перевес в этом, окончательно одержали верх. Успех ежегодно был на их стороне и они наносили самнитянам один за другим жестокие удары и огромный урон, хотя цифры его – от 20 до 30,000 убитыми в каждом сражении – явно преувеличены римскими историками. Доказательством служит то, что самнитяне ничего не потеряли из своих владений.
2-я война с самнитянами замечательна в отношении к римлянам тем, что обнаружила у них многих отличных полководцев, в главе которых должен быть поставлен Папирий Курсор, доказала превосходное военное устройство Рима и послужила римским армиям и войскам отличною военною практическою школой для последующих войн.

§ 135. Воина с этрусками и умбрами (311–299).

В 15-м году 2-й самнитской войны, именно 311-м, римляне вступили в войну и с этрусками и умбрами. Первые из них, образовавшие обширный союз между собою, известный под названием этруского, хотели воспользоваться войною Рима с самнитянами, для того чтобы восстать против него и сокрушить его, и уже в 312 г. начали вооружаться. Но союз их далеко не имел такой твердости и силы, чтобы с малейшего надеждой на успех вступить в борьбу с Римом, утвержденным на таких твердых и прочных основаниях. И потому война с этрусками и умбрами, хотя и продолжалась 12 лет, но была соединена с сильными поражениями и этрусков, и умбров, и кончилась расторжением этруского союза и покорением и Этрурии, и Умбрии римлянами.
Война была открыта этрусками в 311 году – осадою союзного с Римом города Сутрия. Посланный туда консул Эмилий вступил с ними в жестокую, упорную и кровопролитную битву, в которой обе стороны сражались с чрезвычайным ожесточением и потерпели большой урон, особенно этруски, у которых вся 1-я линия легла на месте.
В 310 г. этруски снова осадили Сутрий и снова на помощь ему двинулась римская армия консула Фабия. Этруски двинулись на встречу ему, но были разбиты и укрылись. в близлежащем криминийском горном хребте, покрытом таким густым, дремучим и непроходимым лесом, что Тит Ливий сравнивает его с славившимися в его времена герцинскими лесами. Перед этими горами и лесами Фабий остановился и выслал лазутчиков, которые проникли до самых камертийских умбров и заключили с ними союз. Тогда Фабий, путем, которым никогда еще дотоле не проходило ни одно войско, прошел чрез криминийский хребет до земель умбров, принудил последних присоединить к нему свои войска, прошел по всем направлениям чрез плодоносные и цветущие земли Этрурии, разорил их, истребил несколько выступивших против него отдельных частей этруских войск и затем воротился в свой лагерь. Вследствие того этруски и соседние племена произвели поголовное вооружение, собрали при Сутрие многочисленное войско и напали на Фабия, но были отражены и на другой день атакованы в собственном лагере и частью истреблены, частью взяты в плен, при чем, римляне овладели богатою добычею в их лагере
После такого поражения, послы этруских городов просили мира и союза, но им дано было только 30 лет перемирия.
В 309 г. диктатор Папирий Курсор сначала разбил в небольшом деле умбров, а затеам, в кровопролитном и решительном сражении при Вадимонском озере, на голову разбил этрусков, нанес им урон до 60.000 (?) чел. убитыми и взятыми в плен, взял их лагерь и в нем богатую добычу. а когда он затем обратился против самнитян, проконсул Фабий, оставшийся в Этрурии, довершил при Перузии поражение оставшихся войск этрусков. Эти две решительные победы имели следствием совершенное сокрушение вооруженных сил этрусков и распадение их союза. С тех пор они, хотя и продолжали еще сопротивляться, но уже не общими силами, а каждый город отдельно и, разумеется, одни за другими были покорены.
Так в 308 г. консул Деций продолжал удачно вести войну с ними, принудил их просить мира и им дано перемирие на один год, за уплату годового жалованья римской армии.
Вслед затем умбры отложились от Рима, произвели поголовное вооружение и грозили идти к Риму. Но Деций усиленными переходами поспешил на помощь ему, а консул Фабий быстро двинулся из Самния к Мевании в Умбрии и, атакованный умбрами прежде, нежели успел укрепить свой лагерь, принудил их положить оружие и покорил все племена Умбрии.
Четыре года после того (307–304) этруски и умбры оставались в спокойствии. В 303 же году в Умбрию был послан отряд римских войск, для очищения ее от разбойников, а в 301 году диктатор Валерий двинулся против этрусков, возбужденных жителями Арреция к возобновлению войны против Рима. Отправясь в Рим для отправления религиозных обрядов, он поручил начальство над армией своему магистру конницы Семпронию. Последний, производя фуражировку, попал в засаду и был позорно прогнан в свой лагерь. Диктатор поспешил из Рима в армию, двинулся в земли города Руссил и в сражении с этрусками нанес им новое и решительное поражение. С условием выдачи римской армии за два года жалованья и за два месяца зернового хлеба, он позволил им отправить в Рим послов для переговоров о мире; но им дано было только два года перемирия.
В 300 г. консул Апулей осадил город Неквин в Умбрии, но, по причине сильного местоположения его, не мог взять его приступом.
Только в 299 г. удалось консулу Фулвию овладеть этим городом посредством тайного соглашения с частью жителей. Для наблюдения за Умбрией, в ней была заложена римская колония, в последствии носившая название Нарнии. Этруски же были удержаны от войны с Римом вторжением в Этрурию галлов; однако в их земли была послана римская армия, которая разорила их, не встретив сопротивления. С другою армией консул Сципион вступил с этрусками, при Волатеррах, в сражение, прекращенное только ночью, в продолжении которой этруски бросили свой лагерь, и он достался римлянам с богатою в нем добычей.

§ 136. 3-я самнитская война и война с этрусками, умбрами и галлами (209–290).

Успехи и завоевания римлян, грозившие покорить всю Италию, побудили всех народов ее, еще независимых от Рима, самнитян, этрусков и умбров, в 299 г. соединиться и восстать против него общими силами. Таким образом война эта имела опаснейший для Рима характер, но послужила только к необыкновенным напряжению и развитию им энергии и сил своих и окончательно доказала все превосходство военного устройства его.
В 299 г., как было изложено выше, консул Фулвий в Умбрии взял гор. Неквин и заложил римскую колонию, а другая римская армия разорила Этрурию и консул Сципион разбил этрусков и взял их лагерь.
В 298 г. римский сенат заключил союз с жителями Лукании и Пицена и послал в Самний консула Фулвия, который разбил самнитян при Бовиане и взял приступом этот и: о-род и гор. Ауфидена.
В 297 г. Рим обратил все свои силы против самнитян. Консулы Фабий и Деций вторглись с двух сторон в Самний и первый из них разбил, хотя и с большими усилиями, при гор. Тиферне самнитян и истребил или взял в плен до 5.000 их, а Деций разбил при гор. Малевенте апулийцев, шедших на помощь самнитянам; затем оба консула соединились и разорили Самний.
В 296 г. Деций совершенно вытеснил войска самнитян из Самния в Этрурию, взял приступом сильный местностью и укреплениями самнитский гор. Мурзанцию, а затем города Ромулею и Ферентин и в них множество пленных и богатую добычу.
Между тем этруски вооружились на защиту самнитян, и находившийся в Этрурии консул Аппий Клавдий призвал на помощь консула Волумния из Самния. Соединясь в Этрурии, они на голову разбили соединенное войско этрусков и самнитян, нанесли ему большой урон и взяли его лагерь. Затем Волумний, на обратном пути в Самвий, напал на самнитские войска, вторгнувшиеся в союзные с Римом Кампанию и фалернские земли и захватившие в них огромную добычу, разбил их и частью истребил, частью взял в плен, а добычу отнял.
В 295 г. этруски, умбры, самнитяне и галлы соединились и расположились в двух отдельных лагерях при Клузие, на границах Этрурии и Умбрии. Консул Фабий Максим, избранный в 5-й раз, прибыв с армией в римский лагерь в Этрурии, тотчас приказал сорвать тын, за которым Аппий Клавдий дотоле держал свою армию в лагере, и ежедневно переменял места, расположения лагеря, дабы приучить войска к усиленным движениям и трудам. Затем, лично отправясь в Рим для совещания с сенатом, он поручил начальство над войсками пропретору Сципиону. По неосторожности последнего, римские войска при Клузие были внезапно атакованы сеннонскими галлами и почти совершенно истреблены. При вести об этом, оба консула, Фабий Максим и Деций Мус, избранный в 4-й раз, двинулись с двумя новыми армиями в Этрурию, пропретор Фулвий с другими двумя армиями был выставлен в ватиканских землях для наблюдения, а проконсул Волумний с своею армиею остался в Самние. Таким образом Рим уже выставил разом, 5 армий в составе 20 легионов или 92–100 т. войск. Означенным выше размещением римских армий силы неприятелей были разъединены: этруски отделились и пошли на защиту своих земель, опустошаемых римлянами. А Фабий немедленно двинул свою и Дециеву армии в бой, который и произошел при гор. Саницие или Сентине, и был чрезвычайно упорный, жестокий и продолжительный. Победа долго колебалась, но наконец была решена в пользу римлян осторожностью Фабия и самопожертвованием (devotio) Деция Муса, подобно отцу своему в сражении при Везувии. 25.000 союзников были убиты, 8.000 взяты в плен и лагерь их достался римлянам, которые и с своей стороны потеряли более 9.000 чел. убитыми и множество раненых. Между тем Фулвий успешно действовал в Этрурии, бежавшие из под Саниция самнитяне были большею частью истреблены пелигнами, а Волумний в Самнии обложил другое войско самнитян на горе Тиферне и нанес ему поражение.
Эти сильные удары, одновременно нанесенные римлянами союзникам, особенно победа в кровопролитной битве при Сентине, сокрушили союз и силы врагов Рима. Однако война тем не кончилась: союзники не могли уже вести ее общими, соединенными силами, но продолжали еще вести ее порознь, хотя все слабее и слабее оборонительно, тогда как римляне действовали все сильнее и сильнее наступательно. Так еще в том же 295 г. соединенные римские армии претора Аппия Клавдия и проконсула Волумния нанесли самнитянам вторичное поражение в битве при Стелле, в которой 16.300 самнитян было убито и 2.700 взято в плен.
В 294 г. оба консула Постумий Метелл и Аттил Регул были посланы в Самний. За болезнью первого, последний принял главное начальствование. Самнитяне отважились напасть на римский лагерь, но, после жестокого боя, продолжавшегося целый день, были отражены. По присоединении же Постумия к Регулу, самнитяне отступили, а консулы порознь прошли в противоположных направлениях через Самний, разграбили и разорили его. При этом Постумий взял Милионию, Ферентин и многие другие самнитские города, а Регул двинулся на помощь осажденной самнитянами Луцерии. На границе земель ее произошел бой, оставшийся нерешенным до ночи. а на следующее утро римские войска отказались возобновить бой с самнитянами и только усиленные убеждения Регула побудили их выйти из своего лагеря и двинуться против самнитян. Последние оказали еще более малодушия и были разбиты с потерею 4800 чел. убитыми и 7200 взятыми в плен, но и римские войска потеряли в два дня 7200 чел. Затем Регул двинулся к Интерамне, где встретил другое самнитское войско, разграбившее эту римскую колонию, и не только отнял у него всю добычу, но и истребил большую часть его.
Между тем Постумий из Самния двинулся в Этрурию, разбил этрусков при гор. Волсинии, покорил город Руселлы и принудил три сильнейшие города Этрурии: Волсиний, Перузию и Арретий просить мира, вместо которого дано было на 40 лет перемирие.
В 293 г. самнитяне собрали при гор. Аквилонии 40.000 отборных войск и поклялись победить или умереть, а между тем консул Карвилий, с легионами, оставшимися при Интерамне, взял Амитерн, а консул Папирий Курсор, сын одноименного, с новонабранными легионами, взял приступом гор. Дуронию. Затем оба консула порознь прошли через Самний и остановились, Карвилий против Коминия, а Папирий против Аквилонии. По соглашению между собою, в одно и тоже время первый штурмовал Коминий, а второй под стенами Аквилонии разбил в бою самнитское войско и взял его лагерь, а затем Коминий, Бовиан и Аквилония были взяты. При этом самнитянам было нанесено решительное поражение и урон в 30.000 убитыми и 3.800 взятыми в плен, Коминий и Аквилония были разграблены и сожжены. Затем консулы, не встречая более со стороны самнитян сопротивления в открытом «поле, обратили свои силы на покорение самнитских городов. Папирий взял Сенин, после упорного сопротивления его жителей, из которых 7.400 были истреблены, а затем воротился в Рим с богатейшею добычей (ценой более нежели в 60.000 р.) и был награжден триумфом. Карвилий же, взяв в Самние Волану, Палумбий и Геркуланей, двинулся в Этрурию, где к вооружившимся этрускам присоединились отложившиеся от Рима фалиски. Покорив в Этрурии богатый город Троилий и 5 укрепленных замков, Карвилий дал этрусскам перемирие на год, за уплату 100.000 ассов и жалованья римской армии за один год, и воротясь в Рим с богатою добычей (ценою до 1.800 р.), также был награжден триумфом.
В 292 г. самнитяне, не смотря на крайнее ослабление сил своих и истощение края своего с самого начала войн с Римом, в порыве отчаяния произведи еще раз напряжение всех своих сил для сопротивления ему, ободряемые в том как чумою, свирепствовавшею в нем, так и неважным военным значением обоих римских консулов, Фабия Гургеса (сына Фабия Максима) и Юния Брута. Признавая кампанцев виновниками всей этой войяы, они вторглись в Кампанию. Фабий Гургес, посланный в Самний, считая самнитян уже крайне ослабленными, не принял надлежащих мер предосторожности, был разбит ими с потерею 3.000 чел. убитыми и 3.000 ранеными и только наступлению ночи был обязан спасению от совершенного поражения. Римский сенат отозвал его и предал суду, но отец его, Фабий Максим, спас его тем, что вызвался служить под его начальством легатом и руководить его своими советами. Фабий Гургес немедленно двинулся против самнитян и нанес им решительное поражение: 20.000 самнитян были убиты, 4.000 и с ними сам предводитель самнитян, Понтий Геренний, взяты в плен и весь лагерь их с богатою добычей достался римлянам. Между тем Юний Брут удачно сражался о фалискам и разорил их земли.
В 291 г. Фабий Максим, – в звании проконсула оставленный в Самние, осадил в нем Коминий, но подучил от консула Постумия приказание уехать из армии в Рим. Фабий сослался на приказание сената, во Постумий отвечал, что сенат обязан повиноваться, а не повелевать консулу. Тогда Фабий, для общей пользы, повиновался, а Постумий взял в Самние Коминий, Венузию и многие другие города и нанес самнитянам урон до 10.000 чел. убитыми и 6.000 взятыми в плен. Но едва он сложил с себя звание консула, как, ненавидимый войском ж народом за свою гордость, был обвинен в употреблении 2.000 легионеров на рабские работы в своих поместьях и приговорен к денежной пене в 500.000 ассов (около 200.000 рублей), а Фабий Гургес (ради отца своего) был награжден триумфом.
Наконец в 290 г. консул Курий Дентат, разорением Самния без сопротивления, принудил самнитян просить мира, который и был дарован нм, вместе с гражданскими правами, но без голоса в выборах, при чем с ними были возобновлены прежние договоры. Курий Дентат покорил и восставших сабинян и был награжден двойным триумфом за покорение двух народов.
Так кончилась 3-я самнитская война, но война с галлами была возобновлена в 285 г. и кончена только в 284 г. Именно сеннонские галлы, поселившиеся на берегах Адриатического моря, в 285 г. двинулись в большом числе на помощь вольсинянам и луканянам, которые напали на многих союзников Рима. Вместе с этими двумя народами галлы осадили союзный с Римом гор. Арретий, который и просил помощи Рима. К галлам были отправлены римские послы, для убеждения их в несправедливости, но галлы, по побуждении вождя своего, Бритомариса, умертвили послов. Вследствие того консул Долабелла был послан против галлов, другой консул Домиций продолжал войду с луканянами, а претор Цецилий Метелл поставлен в Этрурии. Додабелла произвел внезапное нападение на галлов, большую часть их истребил, взял в плен Бритомариса и жестоко разорил земли галлов. Но Цецилий Метелл был на голову разбит при Арретие галлами и этруссками и сам с 7-ю трибунами и 13.000 воинов пал в бою. После этого поражения, галлы произвели поголовное вооружение и двинулись против Рима. Но Домиций пошел на встречу им и нанес им полное поражение. Остатки разбитых галлов бросились в земли своих единоплеменников бойев, но Долабелла разбил и их при Вадимонском озере, так что сеннонские галлы были почти совсем истреблены. Крайне ослабленным же остаткам галлов и этрусков был дарован мир в 283 году.

§ 137. Заключение.

Изложенные выше войны римлян с окружавшими Рим и восстававшими против него, сильнейшими народами средней Италии и под конец италийскими галлами, могут быть рассматриваемы как одна цельная, 60-ти летняя война, с одною целью и одинаковым характером, по истине заслуживающая внимания, и в политическом, и в военном отношении.
Самний, Лаций, Кампания, Этрурия и Умбрия были пять областей, богато одаренные природой, процветавшие земледелием и промышленностью, заключавшие множество многолюдных и богатых городов. А народы или, правильнее сказать, союзы племен, обитавших в них, стояли на одинаковой с римлянами степени гражданственности и некоторые (этруски и латиняне) даже превосходили их, не уступая им и в военном устройстве войск, и в воинственности, и в мужестве, и в храбрости, и в искусстве. В числительном отношении, порознь они были равносильны римлянам, а все вместе значительно сильнее их. И если бы они с самого начала войны восстали против Рима общими соединенными силами, то, может быть, и одолели бы или покрасней мере стеснили, ограничили и ослабили его. Но, как из вышеизложенного видно, сначала с ним боролись только одни самнитяне, затем латиняне и кампанцы, потом самнитяне, этруски и умбры, и только в последние 16 лет самнитяне, этруски, умбры и галлы. Следовательно, сначала, когда силы их были еще свежие, а край и средства его – нетронутые, они воевали с Римом порознь или по два народа вместе, – в союзе же между собой, и то не общем, а только трех италийских народов и галлов – уже в конце войны, когда и силы их, и средства и способы их стран были значительно, первые ослаблены, а вторые истощены. При этом целью их в войне с Римом были, у одних, союзных с ним латинян и кампанцев, – получить одинаковые с ним права гражданства, а у прочих – одолеть и сокрушить его. Усилия их к тому, напряжение сил, твердость, мужество, постоянство и небезыскусные военные действия бесспорно заслуживают одобрения и похвалы.
Казалось, что значил перед этими шестью областями и народами один город Рим с его ближайшими землями и союзными племенами и городами? И однако такова было необъятная внутренняя сила, заключавшаяся в государственном, политическом и особенно военном устройстве одного этого города, что и порознь, и с несколькими и наконец со всеми своими врагами вместе он 60 лет вел войну не только с ослабевавшими, но с постепенно возраставшими силами, более и более превосходившими силы противников, по мере истощения и ослабления последних, и притом еще более в нравственном отношении, нежели в физическом и числительном. Энергия и решительность действий римлян возрастали более и превосходили значительнее оказываемые их противниками. Случалось, что они делали ошибки и претерпевали жестокие поражения и даже позорное унижение (как при Каудие), но после того восставали вдвое сильнее и несравненно чаще и сильнейшие поражения наносили своим врагам, разбивая их в бою, покоряя их города, разоряя их области и несметною добычею в них содержа войска свои, возмещая издержки войны и обогащая государственную казну свою. При этом, в строгом политическом отношений, цель их в войне была чисто оборонительная – защита Рима от восставших кругом его врагов; но по свойству римской политики, она была соединена с самыми решительными, наступательными целями и действиями военными – защищая Рим, покорять его власти восставшие против него народы и их области, ценою всевозможных усилий и пожертвований. И в этом военное устройство Рима и его войск и нравственный дух правительства, народа, войска и отдельных граждан римских до того обнаружили превосходство свое, что и результаты, приобретенные римскою политикою и римским оружием, возбуждают невольное изумление. Уже 1-я война с самнитянами доставила Риму владычество над Кампанией; война с самнитянами и кампанцами разрушила латинский союз и окончательно покорила латитян и кампанцев власти Рима; 2-я самнитская война ослабила и смирила самнитян и утвердила римлян в Апулии; война с этрусками и умбрами разрушила этруский союз, как и латинский, и наконец последняя война с самвитянами, этрусками, умбрами и галлами окончательно сломила упорное сопротивление этих врагов Рима: самнитяне, этруски и умбры были принуждены покориться ему, сеннонские галлы были почти совершенно истреблены, и после 60 дет войны вся Италия от пределов цизальпинской Галлии до Великой Греции сделалась подвластною Риму иди зависимою от него. И эти необыкновенные политические результаты не только были достигнуты. Римом без ослабления его сил и истощения его средств, но напротив послужили к значительному усилению и обогащению его, развитию и усовершенствованию военного устройства его и его войск, легиона и тактики римских, образа и искусства ведения римлянами войны. Вот какие значение и важность имела эта 60-летняя война римлян, послужившая твердым основанием и первою ступенью к дальнейшим их завоеваниям, величию и славе Рима и доставляющая далеко за собою междоусобные и внешние войны греков, даже в лучшие времена их истории.

IL
Война с Тарентом и Пирром (281–272).

§ 138. Война с Тарентом и Пирром (281–272).

Едва окончилась война Рима с народами средней Италии, как особенный случай привел его в столкновение с сильнейшим и богатейшим городом Великой Греции или южной Италии – Тарентом и с призванным им на помощь, эпирским царем Пирром, следовательно впервые – римлян с греками и легиона с фалангой.
Поводом к тому послужили следующие обстоятельства:
Греческие города Великой Греции представляли тоже самое явление, что и города собственной Греции, т.е. постоянную борьбу аристократической и демократической партий. Из них первая всегда держала сторону Рима, призывала его на помощь и отдавалась под его покровительство. Таким образом большая часть греческих городов Великой Греции, один за другим, отдались под покровительство Рима. В том числе был, между прочим, и город Фурий (Thurii), теснимый луканцами и бруттийцами.
В 282 году римский сенат послал на помощь ему 10 морских судов под начальством Корнелия, Когда последние показался в виду Тарента, в этом городе произошло сильное народное волнение. Демократическая партия, имевшая в нем перевес, страшилась Рима и вожди ее раздражили и возбудили против него народ, склонили его напасть на римские суда – и 4 из них были потоплены и экипажи их умерщвлены, а 1 взято в плен, со всеми находившимися на нем людьми. Вслед за тем Тарент объявил себя защитником демократии во всех греческих городах южной Италии и освободителем всей Великой Греции. Демократы, города Фурия изгнали аристократов и римский гарнизон, и вступили в союз с Тарентом.
Это послужило римскому сенату желанным поводом к низложению Тарента, как единственного города в Великой Греции, который, по своему богатству, мог противопоставить Риму значительные силы. Сенат отправил в Тарент Постумия с посольством и требованием освободить взятых в плен римлян, ввести в Фурий изгнанных из него аристократов, возвратить им все, чего они при этом лишились, и выдать виновников нарушения мира. Но Постумий был самым грубым образом оскорблен тарентинскою чернью – и римский сенат в 281 г. объявил Таренту войну и приказал консулу Эмилию Барбуле, находившемуся с армиею в Самние, строжайшим образом наказать Тарент за нанесенное Риму оскорбление и получить полное удовлетворение в том.
Жители Тарента только тогда стали думать о средствах обороны против Рима. Благомыслящие из них советовали дать Риму требуемое им удовлетворение, но страсти народных масс взяли верх – и правительство Тарента решило призвать на помощь знаменитого тогда в Греции полководца, эпирскаго царя Пирра, а чтобы скорее склонить его, уменьшало силы Рима и увеличивало собственные. Как легвомысленно и необдуманно тарентинцы возбудили войну с Римом и призвали Пирра на помощь, также точно легкомысленно и этот искатель приключений согласился прибыть с войском в Тарент, тем более, что в это самое время виды его на Македонию не исполнились, вести войну где бы ни было ему необходимо было для содержания своего войска, слишком многочисленного для его небольших владений, и наконец потому что, крайне честолюбивый, он надеялся образовать для себя в Великой Греции царство. О Риме же, римлянах и их войсках он имел самые смутные и неверные понятия: силы Рима он не знал, римлян он считал народом грубым, необразованным, а о римских войсках думал, что они побеждали только потому, что имели против себя варваров, еще грубейших. Словом – и тарентинцы, и Пирр обнаружили. во всем этом всегда и вполне свойственные древним грекам народные: гордость, тщеславие, презрение к другим народам и – легкомыслие. За то они и были вполне разочарованы и жестоко наказаны.
Между тем в 281 г.; тотчас по объявлении Римом Таренту войны, консул Эмилий Барбула с своею армией вступил из Самния в тарентинские земли, стал разорять их, разбил тарентинские войска в нескольких стычках и Тарент уже начинал склоняться к миру, когда в него прибыл первый сановник Пирра, Кинеас, с 3.000 чел. пехоты, а за ним последовал Милон с вспомогательными эпирскими войсками. Тогда тарентинцы переменили свои намерения и продолжали действовать в поле. Но осенью Эмилий Барбула отступил в Луканию и расположился в ней на зимних квартирах.
Наконец в начале 280 г. в Тарент прибыл и сам Пирр с 10.000 чел. эпирских войск и 50 слонами, претерпев во время переезда морем жестокую бурю и потеряв много судов и войск на них. С прибытием его, в Таренте все приняло другой вид. Тарентинцы, возбудив войну, сами занимались только празднествами и увеселениями, а защиту города предоставили эпирским войскам. Но Пирр запретил и празднества, и увеселения, и приказал жителям вооружиться, заниматься военными упражнениями и исправлять службу вместе с эпирскими войсками. Многие, уклоняясь от этого принуждения, бежали из города в свои поместья. Тогда Пирр усугубил меры военной строгости, вследствие чего многие города Великой Греции стали просить римских гарнизонов, в том числе Регий, который и подучил гарнизон из одного самнитско-кампанского легиона. Пирр разорил земли этих городов, собрал в Таренте 20.000 чел. пехоты, 2.000 стрелков и 3.000 чел. конницы, с 50-ю слонами при них, и вскоре сведав о движении против него консула Левина, выступил на встречу ему.
Последний, вступив сначала в Луканию и опустошив ее огнем и мечом, оттуда двинулся к Таренту. Недалеко от Гераклеи, города Лукании, близ впадения речки Сириса в тарентинский залив (ныне гор. Поликорно) впервые встретились римская и греческая армии, римский легион и греческая фаланга, и произошло между ними сражение (в 280 г.). Обозревая лагерь римской армии и заметив в нем необыкновенный порядок и бодрый вид войск, Пирр не мог скрыть своего изумления и – опасения вступить в бой с теми, которых он дотоле считал варварами. Эти варвары, едва открыли приближение неприятеля, как выступили из своего лагеря, перешли через Сирис, атаковали передовые эпирские войска и опрокинули их на главные силы. Пирр прискакал на помощь с отрядом отборной конницы и восстановил дело. Вокруг него произошел жестокий рукопашный бой: Пирр поменялся доспехами с одним из своих приближенных, который вскоре был убит, и в обеих армиях пробежал слух, что убит Пирр. В армии его распространились смущение и страх, а римляне ободрились и уже победа начала склоняться на их сторону. Но появление Пирра, который сняв шлем, скакал по линиям своей армии, одушевило ее новым мужеством, и она усугубила усилия. Семь раз легионы заставляли отступать фалангу и столько же раз она оттесняла легионы. Наконец движение Пирром вперед слонов решило сражение. Неожиданное появление слонов, еще никогда не виданных римлянами, грозный вид и необыкновенная сила их и сильное действие стрелков из помещенных на них башен, произвели внезапный ужас, сначала на римскую конницу, а потом и на римскую пехоту. Лошади первые испугались слонов и бросились назад, смяли пехоту и привели ее в расстройство. Фессалийская конница воспользовалась этим и стремительно напала на легионы. Они долго и упорно оборонялись, но потерпели полное и совершенное поражение: 15.000 римских воинов были убиты и 2.000 взяты в плен. Но и Пирр; сам раненый, понес такой урон, что сказал: «еще одна такая победа – и я погиб!»
Таково в сущности было это первое сражение между римлянами в греками, на сколько можно судить о нем почти исключительно из Плутархова жизнеописания Пирра. Но Плутарх смотрит в нем больше на лица, нежели на дела; книги же Тита Ливия об этом времени, к сожалению, утрачены. Из оглавления той из них, в которой описано сражение на Сирисе или при Гераклее, видно, что римляне слагали вину своего поражения исключительно на слонов. Но Плутарх приводит одно изречение Фабриция (посланнаго потом к Пирру, см. ниже), по которому это должно приписать вине Левина. И то, и другое может быть справедливо; но поражение римлян легче объясняется тем, что римляне еще не знали греческой тактики, никогда не видали слонов, особенно в бою, и имели мало конницы, и та была хуже греческой. Как бы то ни было, римляне были разбиты на голову, а Пирр одержал полную победу, которая доставила ему такое уважение в Италии, что все, хотевшие в ней отложиться от Рима, начали собираться вокруг него.
Разбитый Левин отступил в Апулию, куда ему были высланы 2 новых легиона. А Пирр, чрезвычайно отважный и предприимчивый, решился усиленными переходами идти прямо на Рим., и этому нельзя не отдать должной справедливости. Заключив союз с луканцами, самнитянами и другими племенами южной и средней Италии, он вступил в Кампанию, взял Фрегеллы и уже осадил Пренесту (верстах в 50-ти от Рима). Но другой консул Корунканий, усмиривший Этрурию, двинулся на встречу Пирру и тогда он, уже изведав римское оружие при Гераклее и благоразумно не отваживаясь очутиться между двух римских армий, отступил в Кампанию. А узнав, что Левин получил подкрепления, он отступил и из Кампании к Таренту. Так как у него начал оказываться недостаток в деньгах, то он решился прибегнуть к переговорам с Римом. В это самое время римский сенат прислал ему Фабриция с посольством для переговоров о размене пленных. Пирр так мало понимал римлян, что хотел подкупить Фабриция и, по греческому обычаю, определить пленных римлян в свое войско. Но когда ни то, ни другое не удалось ему, тогда он избрал другое средство: думая великодушием расположить римский сенат в свою пользу, он освободил 200 римских пленных, а остальным позволил отправиться в Рим на празднество сатурналий, с условием, чтоб они воротились в Тарент, если в течение празднества, мир не будет заключен, и удовольствовался ручательством в том Фабриция, а в начале следующего 279 года он отправил послом в Рим фессалийца Кинеаса, тонкого политика и искусного оратора. Кинеас говорил в. римском сенате так убедительно, что последний, по видимому, начинал уже склоняться к миру. Но престарелый, полуслепой -Аппий Клавдий, сильною речью в духе римской национальной гордости, убедил сенат, что с Пирром прилично вступить в мирные переговоры только тогда, когда он удалится из Италии, но пока он еще в ней, война с ним должна быть ведена со всем возможным напряжением сил. Вследствие того переговоры были прерваны в война возобновилась.
При Аскудуме (ныне Асколи), в Апулии, где Пирр взял несколько городов, армия его снова встретилась с римскими армиями консулов Деция Муса и Сулпиция Саверрия и произошло сражение. Силы с обеих. сторон были почти равные – около 40.000 чел., но болотистая и очень пересеченная местность сначала препятствовала Пирру построить свою армию в боевой порядок. Сражение продолжалось долго и обе стороны сражались с большим упорством и чрезвычайною храбростью, но наконец эпирцы начали уступать. Тогда Пирр, чтобы нанести решительный удар, двинул своих слонов большим обходом против римской конницы. Лошади ее, испуганные, как при Гераклее, слонами, бросились назад, а пехота Пирра, пользуясь тем, произвела последний, дружный удар и сломила римлян. Обе стороны понесли большой урон (до 15.000 чел.), консул Деций Мус был убить, а Пирр ранен копьем в руку. Однако римляне удержались в своем лагере, а Пирр отступил к Таренту, и следовательно сражение при Аскулуме следует считать нерешенным, по последствиям же своим – более выгодным для римлян, нежели для Пирра. Положение его в Италии становилось все более трудным и невыгодным для него. В двух жестоких битвах он лишился лучших эпирских военачальников и войск, а пополнить их из Эпира было для него невозможно или по крайней мере очень трудно. Союзники его в Италии, вида неблагоприятный для него оборот дел, охладели к нему и слабо содействовали ему. Римляне же, пополнившие свои легионы и раздраженные понесенными ими потерями и вмешательством Пирра, положили вести войну с ним до последней крайности.
Пирр провел зиму с 279 на 278 год в Таренте и, получив несколько подкреплений из Эпира, весною 278 г. снова выступил в поле и расположился лагерем на границе тарентинских владений, напротив лагеря римских армий консулов Фабриция Лусцина и Эмилия Папия. Здесь Пирр снова предложил римлянам мир, но римляне снова отвечали, что он может быть заключен только по удалении Пирра из Италии. К счастью для Пирра, в это самое время явились к нему послы от сицилийских греков, с предложением прибыть в Сицилию, для прекращения между ними беспорядков и изгнания карфагенян. А с другой стороны было получено известие, что царь македонский Птолемей Керавн был убит в сражении с галлами, войска его рассеялись и настал самый удобный случай для завоевания Пирром Македонии.
Пирр с радостью согласился на предложение сицилийцев, как скорейшее средство выйти из трудного и постыдного положения своего в Италии. Оставив в Таренте довольно сильный гарнизон, не заключив, кажется, никакого договора с римлянами, а союзников своих в Италии предоставив собственной их участи, сам он с 30,000 чел. пехоты, 2.500 чел, конницы и слонами сел на свой флот и отправился в Сицилию, где военные действия его были изложены выше (глава XIX § 122).
По удалении его из Италии, консулы Фабриций и Эмилий в 278 г. обратились против этрусков, луканян, бруттийцов и самнитян и одержали некоторые успехи над ними.
В 277 г. консулы Корнелий Руфин и Юний Брут продолжали войну против самнитян, но, преследуя их в бегстве слишком поспешно и без надлежащей осторожности, понесли от них большой и постыдный урон, обвиняли в том один другого и потому разлучились, чтобы действовать отдельно. Брут остался в Самние, а Руфин разорил луканские и бруттийские земли и осадил гор. Кротону. Сначала он был отражен жителями этого города, с помощью им тарентийцев, но наконец овладел этим богатым городом посредством военной хитрости, а тарентийские вспомогательные войска на обратном походе в Тарент были почти совершенно истреблены им, вслед за чем гор. Локры добровольно сдался ему.
В 276 г. римляне продолжали настойчиво и усиленно вести войну со всеми народами южной Италии, бывшими в союзе с Пирром. Поэтому последние послали к нему в Сицилию с просьбой о скорейшей помощи. Не успев ничего сделать в Сицилии, Пирр воротился опять в Тарент только с 10.000 чел. пехоты, 3.000 чел. конницы и слонами, потеряв в делах с карфагенянами и мамертинцами в Сицилии и от жестокой бури на море большую часть своего войска.
В 275 г. против пего был послан консул Курий Дентат, а другой консул Корнелий Лентул двинулся в Луканию.
При Беневенте произошло сражение между Пирром и Курием Дентатом, в котором первый, не смотря на своих слонов, был разбит и опрокинут в Тарент, с уроном 26.000 чел. убитыми и 1.300 чел: взятыми в плен, вместе с 8-ю слонами.
Эта победа решила войну с Пирром и народами и городами южной Италии. Пирр удалился окончательно из Италии в Эпир, оставив однако гарнизон в Таренте.
Между тем консул Корнелий одержал успехи над луканянами и потом обратился в Самний, где покорил несколько городов.
В 274–272 гг. римляне продолжали с успехом вести войну против луканян, бруттийцев и самнитян. Последние в 272 г., не надеясь более на помощь Пирра, так как он был убит в Аргосе, в Греции, окончательно покорились римлянам. Тарентинцы, которых начальник Пиррова гарнизона Милон держал под строгим надзором, обратились с просьбой о помощи к Карфагену, который немедленно послал к Таренту флот, под предлогом изгнания Милона из этого города, но с тайным повелением овладеть последним и удержать его против римлян: ибо, покорив большую часть Сицилии, карфагеняне считали чрезвычайно выгодным и необходимым для них стать твердою ногою на берегах южной Италии. Между тем консул Папирий Курсор с армией обложил Тарент с сухого пути и, будучи искуснее карфагенского полководца в переговорах с жителями этого города, успел склонить их к добровольной сдаче ему оного, после чего дал Милону с эпирским гарнизоном свободный выход.
Другой консул Карвилий принудил луканян и бруттийцев, после многих поражений, нанесенных им, просить мира, и как он, так и Папирий Курсор были награждены триумфом.
Наконец, в том же 272 году римский сенат послал консула Генуция с армией наказать самнитско-кампанский легион, который завладел городом Регием, на юго-западной оконечности южной Италии, против Сицилии
Выше было сказано, что Регий сам выпросил себе римский гарнизон. Туда был послан самнитско-кампанский легион под начальством военного трибуна Деция Юбеллия. Пример соседей, мессенских, единоплеменников – мамертинцев соблазнил самнитян в Регие – и они частью изгнав, частью умертвив граждан его, завладели городом. Занятый войною с Тарентом и Пирром, римский сенат отложил до врёмени наказание изменников. Но как только война с Пирром и Тарентом была кончена, Генуций, после отчаянной обороны Регия, взял его с бою. 4.000 самнитян и кампанцев пали в бою, 300 были взяты в плен, отосланы в Рим и казнены, а изгнанные жители Регия были возвращены в него и получили обратно все взятое у них имущество.
Тарент, в наказание, был принужден разрушить свои стены и выдать свой флот и находившиеся в городе произведения искусств. Большая часть греческих городов южной Италии, хотя удержала свои законы и постановления, но была обязана присылать в римские армии своих совершеннолетних граждан и содействовать Риму в его войнах, не получая от того ни пользы ни чести. Наконец, взятием Регия, Рим довершил покорение всей Италии и стал в виду берегов Сицилии, на которых властвовал Карфаген, следовательно – лицом к лицу с последним. отделяемый от него только узким морским проливом.

§ 139. Заключение.

Итак, в 72 года времени (343–272), в упорных и кровопролитных войнах с самнитянами, латинянами, кампанцами, этрусками, умбрами, галлами, народами – и городами южной Италии, Тарентом и Пирром, Рим, помощью своей искусной политики и превосходных: военного; устройства, мужества и храбрости своих войск и искусства их предводителей, решительно восторжествовал над всеми своими врагами, как туземными италийскими, так и над прибывшими с Пирром из Греции греками в, одолев их всех, покорил Италию от края до края и создал себе в ней твердое и прочное основание для будущих, решительных, наступательных действий вне ее во все стороны.
Рассматривая этот 2-й, 72-летний период римских войн, составляющий после 1-го, 44-летняго, вторую ступень к возвышению их в военном искусстве вообще и в различных отраслях его: военной политике, стратегии, тактике, кастраметации, фортификации, полиорцетике, военной администрации и пр., нельзя не убедиться в справедливости изложенного по этому предмету вообще выше в § 129.
Главною основою войн в этом периоде была хитрая, но необыкновенно мудрая {Известно, что в древности слова хитрость и мудрость, хитрый и мудрый, были синонимами.} и искусная военная политика римского правительства, т.е. сената. а что такое был римский сенат в эти лучшие времена римской республики, лучшее понятие может дать то впечатление, которое он, по словам Плутарха, произвел на Кинеаса, первого государственного сановника (министра) Пирра, посланного им в 279 г. в Рим для мирных переговоров. Кинеас, сам хитрый и мудрый грек, тонкий политик и искусный оратор, воротясь из Рима, в отчете своем Пирру сравнивал римский сенат с собранием царей – таково было первое и сильное впечатление, которое произвело на него важное собрание почтенных отцов семейств (patres conscripti) и какого конечно не произвело бы на него ни одно из тогдашних правительственных собраний в Греции, даже знаменитый афинский ареопаг! А послы, отправленные потом римским сенатом к Пирру для переговоров о выкупе пленных, могли убедить Пирра в справедливости слов Кинеаса и самому Пирру внушить высокое понятие о характере римлян вообще я сенаторов римских особенно. Такого-то рода правительственное собрание руководило военною политикою Рима и каждою я всеми войнами его от начала их до конца. Согласно с его предначертаниями, один или оба консула, порознь или вместе, или полномочный диктатор, двигались с одной, двумя или более армиями, прямо, быстро, смело и решительно в одну, две или более неприятельских областей, туда, где находилось неприятельское войско, сами первые нападали на него в открытом поле и старались сразу нанести ему в бою решительное поражение. Таковы были предмет и цель, а средствами к достижению их – превосходные: военное устройство римских войск и нравственные качества и дух их, и искусство их предводителей, Папирия Курсора, Фабия Максима и многих других, более или менее им подобных. Были и исключения – упадок духа в войсках, нарушение ими военной дисциплины, явное восстание, оплошность и неискусство полководцев, важные неудачи, сильные и даже постыдные поражения. Но эти исключения были редки и тотчас же были сугубо вознаграждаемы столь же энергическими, сколько и искусными действиями лучших полководцев, и в общем результате всегда и во всем было окончательное торжество римского оружия. Под влиянием этого и в военных действиях в разнообразных странах, и равнинных, и особенно горных, против различных народов, воинственных и храбрых и имевших хорошее военное устройство, наконец в самых разнообразных обстоятельствах, понятно, что сами римляне закалились в боях, расширили круг своей практической, военной и боевой опытности, а военное искусство у них вообще и во всех своих отраслях развилось и усовершенствовалась значительно и получило решительное движение к дальнейшим и еще большим развитию и совершенствованию.
Вот с какой общей точки зрения необходимо, занимательно и поучительно рассматривать каждую войну, каждый поход, каждое военное действие римлян и все их в совокупности, в продолжение этого 72-летнего периода военной истории их и из такого рассмотрения их получить надлежащее, верное понятие о их значении и важности.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ. ПЕРВАЯ ПУНИЧЕСКАЯ ВОЙНА (264–241).

§ 140. Причины я начало войны. – Война в Сицилии (264–261). – § 141. Война в Сицилии и на море (260–258). – § 142. Война в Сицилии, на море и в Африке (257–255). – § 143. Война в Сицилии (254–248). – § 144. Война в Сицилии и на море (247–241). – § 145. Заключение.

Источники: древние: Полибий, Тит Ливий, Диодор, Аппиан, Флор, Плутарх; – новые и новейшие исторические пособия: Montesquieu и пр. указанные в главе XX.

§ 140. Причины и начало войны. – Война в Сицилии (264–261).

Постепенное возрастание могущества Рима не оставалось незамеченным со стороны Карфагена. Он зорко следил за ним и еще в 509 г. заключил с Римом дружественный договор, который в 345 г. был возобновлен, а когда Пирр стал простирать свои виды не на одну Италию, но и на Сицилию и Карфаген, изменен в оборонительный и наступательный. Но внутренние дела Сицилии, по удалении Пирра из нее и вскоре из Италии, подали римлянам повод вмешаться в них я придти в первое столкновение с Карфагеном, следствием чего и была 1-я пуническая война с ним, продолжавшаяся 23 года (264–241).
По удалении Пирра из Сицилии, хотя в Сиракузах и был восстановлен прежний образ правления, но внутренние смуты и беспорядки не прекращались. Так как Сиракузами грозили, с одной стороны – Карфаген, а с другой – мамертинцы в Мессене, то содержание наемных войск сделалось необходимым, а несогласия между гражданами и наемниками неизбежными. В 258 г. избрание пользовавшегося общим уважением граждан Сиракуз, Гиерона, главою правительства положило конец несогласиям, соединив выгоды обеих партий. Уничтожив прежние мятежные, наемные войска и образовав новые, Гиерон одержал с ними победу над мамертинцами и, в благодарность за то, гражданами Сиракуз был провозглашен царем их. Гиерон овладел бы и Мессеной и разрушил бы разбойничью республику мамертинцев, если бы Карфаген, из зависти к Сиракузам, не принял ее под свою защиту и не поставил в Мессену своего гарнизона. Мамертинцы, по удалении Гиерона, изгнали карфагенский гарнизон; но когда Карфаген показал вид, что намерен соединиться с Гиероном против них, тогда одна партия их потребовала возвращения карфагенского гарнизона, что и было исполнено, а другая – обратилась к римскому сенату с просьбой о покровительстве и помощи. Римский сенат с одной стороны был связан договором с Карфагеном, а с другой был затруднен вопросом, сообразно ли было с достоинством его и римского народа брать под свою защиту разбойническую республику, возникшую таким же. злодеянием, которое Рим только что так строго наказал в Регие. Но заманчивость выгод одолела убеждения совести и римский сенат в 264 г. приказал консулу Аппию Клавдию с армией переправиться в Сицилию на помощь мамертинцам. И так, жребий был брошен, война между Римом и Карфагеном в Сицилии сделалась неизбежною и маловажные причины имели громадные последствия!
Аппий Клавдий, видя, что узкий регийский пролив был занят карфагенским флотом, а Мессена – карфагенским гарнизоном, сначала успел переправить в Сицилию, между Сиракузами и Мессеной, трибуна Клавдия. а этот, помощью удачной военной хитрости, успел выманить из Мессены карфагенский гарнизон.
Тогда Аппий Клавдий немедленно переправился с армией в Мессену и занял ее. Карфагеняне сочли это столь важным, что отрешили и приговорили к казни полководца своего, не воспрепятствовавшего высадке римлян в Сицилию, заключили союз с Гиероном и вместе с ним и его войском двинули свое прямо против Мессены и осадили ее. Но Аппий Клавдий, хотя и числительно слабее, напал отдельно на войска Гиерона и опрокинул их в укрепленный их лагерь. Гиерон, по видимому имея целью вначале оставаться нейтральным, а в последствии присоединиться к той стороне, на которую будет склоняться успех, отступил в Сиракузы, не предварив о том карфагенское войско. Последнее было принуждено снять осаду Мессены и отступить, и тогда Аппий Клавдий, не ограничась освобождением Мессены, воспользовался обстоятельствами для продолжения войны, вместе с мамертинцами прошел по всей Сицилии, грабя и разоряя край, даже напал, хотя и без успеха, на Сиракузы и в конце похода воротился в Рим и был награжден триумфом за первые победы за морем над двумя народами.
В 263 г. в Сицилии явились уже оба консула Валерий Максим и Отацилий с своими армиями и действовали в таком согласии между собой, что многие города добровольно покорились пм и по всей Сицилии распространился страх римского имени. Стесненный консулами в своих владениях и осажденный ими в Сиракузах, Гиерон, ценою 100 талантов и освобождения всех военнопленных, купил мир и союз с Римом, до конца жизни своей оставался верным союзником его и тем спас я упрочил независимость Сиракуз. Карфаген, перед тем выславший к берегам Сицилии флот, поспешно отозвал его, узнав о заключении мира и союза между Римом и Гиероном. а консулы, с помощью последнего, покорили большую часть городов Сицилии, принадлежавших Карфагену.
В 262 г. в Сицилию были посланы оба консула Постумий и Мамилий, но только с 2-мя легионами, которые, были признаны достаточными для продолжения войны вместе с Гиероном. Coединясь с его войсками, консулы осадили Агригент, один из сильнейших городов Сицилии и главное средоточие карфагенских военных сил, в котором карфагеняне имели и гарнизон весьма сильный. Последний сделал вылазку и напал на римские войска, собиравшие продовольствие, во был ими отражен с уроном. После 5-ти месячной осады, карфагенский полководец Ганнон высадился наконец в Лилибее с 50.000 чел. пехоты, 6,000 чел. конницы и 60 слонами и овладел гор. Эрбессом, в котором римляне учредили свои склады продовольствия. Несколько времени после того он, полагая, что уже достаточно ослабил союзников голодом, вступил с ними сражение и в тоже время гарнизон Агригента сделал вылазку. Но, не смотря на упорнейшее сопротивление, и тот и другой были отражены с большим уроном. 3 слона Ганнона были ранены, 30 убиты, 11 взяты в плен, лагерь Ганнона был взят и сам Ганнон лишь с небольшим остатком войск своих спасся в Гераклею. Гарнизон Агригента с своей стороны очистил город и спасся морем. Таким образом Агригент, после 7-ми месячной осады, был взят и разграблен, а граждане его проданы в рабство. Падение его повлекло за собою покорение римлянам многих других городов, но стоило римлянам до 30.000 чел. урона.
В 261 г. римский сенат положил совершенно вытеснить карфагенян из Сицилии и поручил обоим консулам Валерию и Оттацилию усиленно продолжать войну в Сицилии. Между галльскими наемниками в карфагенском войске произошло неудовольствие по случаю невыдачи им жалованья, и Ганнон, без того не доверявший им, успел, помощью военной хитрости, побудить римлян к завлечению галлов в засаду и почти совершенному истреблению их, после упорного сопротивления. Этим коварным поступком он избавился от недовольных и ненадежных наемников и ослабил римлян в бою с ними. Но такого рода предательство наемников имело позже очень вредные для Карфагена последствия, и fides punica (пуническая или карфагенская верность) с этого времени стала у римлян поговоркой в обратном смысле.
Гамилькар (не отец Ганнибала, а другой), заменивший отозванного Ганнона, благоразумно положил воспользоваться превосходством Карфагена на море и покорил многие приморские города не только Сицилии, но даже и Италии. а римляне между тем более и более утверждались во внутренности Сицилии, на вскоре убедились, что им необходимо было уравновесить свои силы с карфагенянами и на море и немедленно приступили с величайшею энергией к сооружению флота. В два месяца времени они построили 100 квинкверем и 20 трирем, снабдили их гребцами и воинами, обученными службе на море, и, установили правила морской тактики, о которых говорено выше (глава XX § 130).

§ 141. Война в Сицилии и на море (260–258).

В 260 г. консулу Дуиллию было вверено начальствование над армиею в Сицилии, а другому консулу Корнелию Сципиону над новым флотом. Последний с 17 судами отправился вперед к острову Липаре, но здесь, вследствие измены жителей его, был окружен карфагенским флотом, взят в плен и отправлен в Карфаген. Дуиллий немедленно принял начальствование над римским флотом, огибая морской мыс наткнулся на победивший Сципиона карфагенский флот, смело атаковал его и, помощью изобретенного им, Дуиллием, ворона (см. выше § 130), одержал первую, полиную и совершенную победу на море над карфагенянами, нанес им урон в 3.000 чел. убитыми, потопил 14 судов их и взял 31 с 7.000 чел. на них в плен. Затем он принудил карфагенян снять осаду Сегесты покорил Мацеллу, без сопротивления со стороны Гамилькара, и воротясь в Рим, был награжден чрезвычайным триумфом и почестями. как первый победитель на море.
В 259 г. консул Корнелий был послан с флотом к островам Сардинии и Корсике, на которых карфагеняне завладели несколькими городами. Корнелий в короткое время покорил всю Корсику и потом на острове Сардинии на голову разбил Ганнона и покорил Олбию и большую часть взятых карфагенянами городов.
Между тем в Сицилии Гамилькар завладел помощью измены городами Камариной и Энной и укрепил гавань города Дрепана. Консул Аквилий, будучи слишком слаб для воспрепятствования тому, остался на зиму в Сицилии и осадил гор. Мизистрат, взятый уже преемником его Атилием в 258 г. Отсюда Атилий двинулся к Камарине, но на пути туда был окружен карфагенскою армиею и спасен только необыкновенным мужеством трибуна Калпурния Фламмы, который с 300 волонтеров бросился в ряды неприятелей и тем дал Атилию с легионами время отступить, за что, тяжело израненный, получил высшую награду – венок из травы. После того Атилий покорил Камарину, Энну и многие другие города и осадил Липари, но без успеха.
Между тем в том же 258 г. другой консул Сулпиций одержал многие успехи в Сардинии, переправился в Африку, распространил в ней и в Карфагене ужас, разбил на море высланного против него Ганнибала (одноименного с сыном Гамилькара Барки) и взял в плен большую часть карфагенского флота.

§ 142. Война в Сицилии, на море и в Африке (257–255)

Энергия, отважность и решительность римского сената в ведении войны против Карфагена, возрастала постепенно, уже на 8-й год войны привела к плану – не только победить Карфаген на его стихии – море, но и перенести войну в Африку и напасть на самый Карфаген. Но для этого нужно было создать огромный флот – и сенат не остановился в этом ни перед какими затруднениями и препятствиями. Он совершенно разорил приморские греческие и этрусские города Италии, которые заставил выставлять один флот за другим, не жалел государственной казны, но уже в 257 г. выставил флот в 330 судов разной величины, с 140.000 гребцов и воинов на них, и поручил консулам Манлию и Аттилию Регулу перенести войну в Африку. Решась на это, римский сенат, по обычной своей политике, всегда предусмотрительной и благоразумно осторожной, предварительно собрал все необходимые сведения о военном положении Карфагена на море и на сухом пути в Африке, принял в соображение и походы Агафокла в ней и справедливо решил, что удавшееся Агафоклу еще более удастся римскому консулу с римскими флотом и легионами!
Консул Регул начал с того, что с 10 передовыми морскими судами смело атаковал при Тиндарисе, приморском городе Сицилии, насупротив Липарских островов, целый карфагенский флот и был им разбит, из 10-ти судов потеряв 9. Но вслед затем он снова атаковал его всеми соединенными силами римского флота и разбил его совершенно, взял 10 судов и потопил 8; остальные спаслись к Липарским островам. Регул преследовал их, разорил эти острова и остров Мелиту (ныне Мальта) и затем воротился к берегам Италии.
Вскоре оба консула Регул и Манлий снова вышли в море уже с тем огромным флотом, о котором говорено выше, и при Экноме, на южной оконечности Сицилии, решительно атаковали карфагенский флот, состоявший из 350 судов разной величины, с 150.000 гребцов и воинов на них, под предводительством Гамилькара и Ганнона, имевших приказание во что бы ни стало удержать римлян от высадки в Африку. В этой громадной морской битве, в которой одни против других сражались на море 680 судов с 290.000 гребцов и воинов на них, римские консулы, сцепив своп суда и построив их клином, прорвали линию карфагенского флота, растянутую огромною дугою, дабы охватить римский флот, и после упорного и жестокого боя совершенно разбили карфагенян, потопив 50 их судов и взяв в плен 64, но и сами потеряв 24 судна, при чем всего погибло более 30.000 человек!
Ганнон, чтоб удержать победителей от высадки в Африку, предложил мир, но консулы отвергли его и поплыли прямо к берегам Африки, высадились на них близ города Клипеи или Аспида, вытащили все суда флота на берег и окружили их укрепленным лагерем, что разрушило намерение Ганнона на пасть на римский флот, как только римская армия высадится на берег. Регул и Манлий взяли Клипею, разграбили и разорили окрестный край, захватили более 10.000 рабов и множество скота и добычи, донесли сенату и просили приказаний. Вследствие того, Манлий с частью легионов и флота был отозван в Сицилию, а Регул, с званием проконсула, 15.000 чел. пехоты, 500 чел. конницы и 40 судами оставлен в Африке, для продолжения войны в ней.
Нападение римлян на Африку было так неожиданно для Карфагена, он был так мало приготовлен к войне в собственных владениях своих, в которых не имел никаких войск, наконец воспоминание об Агафокле так устрашило его еще большею опасностью со стороны Рима, что на первых порах он не мог принять никаких мер противодействия и воспрепятствовать высадке римлян, взятию ими Клипеи, разграблению и разорению края. Но когда карфагенское правительство увидело, что целью римлян был не один грабеж, но утверждение в Африке, тогда поспешно вызвало из Сицилии Гамилькара с войском на флоте, набрало войска и назначило предводителями их двух самых знаменитых людей и лучших полководцев своих, Газдрубала и Бостара, которые и двинулись к осажденному Регулом городу Адису.
Регул, положив идти прямо к Карфагену и. потому не оставлять за собою ни одного сильного карфагенского города, в 256 г. осадил с этою целью Адис, как один из сильнейших. Газдрубал и Бостар, главная сила которых заключалась в коннице и слонах, сделали грубую ошибку, расположась, вместо равнин, в горной и неудободоступной местности, удобной только для действия пехоты. Регул искусно воспользовался тем: обозрев расположение лагеря карфагенской армии на высокой и крутой высоте и имея в виду предупредить сошествие неприятеля с нее на равнину, сам с главными силами расположился напротив него, а часть сил ночью отрядил влево окольными путями через горы в обход и в тыл неприятельской армии. Движение этого отряда было рассчитано так, чтобы он напал на карфагенян с тыла несколько временя спустя после нападения на них Регула, на рассвете, с фронта. Регул надеялся, что карфагеняне, не ожидая нападения с тыла, устремят все внимание и силы свои на римскую армию с фронта, и не ошибся. На рассвете он атаковал карфагенскую армию, которая, спустившись с высот, всею массою своею ударила на армию Регула и заставила ее отступить. Но в это самое время обходный отряд явился в тылу, нашел карфагенский лагерь почти никем не занятым и без особенного сопротивления и труда проникнул в него. Регул, усмотрев это, перешел в наступление и сильно атаковал карфагенян с фронта. Вскоре, атакованная и с фронта и с тыла, карфагенская армия пришла в беспорядок и расстройство, покинула свою неприступную позицию и обратилась в бегство, понеся большой урон. Римляне взяли и разграбили лагерь ее и без боя вступили в покорившиеся им Адис и Тунис, примеру которых последовало более 80 городов и местечек.

Это распространило такой ужас в Карфагене, что он предложил мир. Но условия Регула были так суровы и жестоки, что карфагеняне отвергли их и объявили, что скорее готовы подвергнуться самой жестокой участи, нежели согласиться на них. Тогда они призвали из Греции, с наемными греческими войсками, лакедемонянина Ксантиппа, который гораздо лучше, нежели карфагенские полководцы, знал и понимал науку и искусство ведения войны на сухом пути, все еще процветавшие в эти времена в Спарте, и притом сам был искусный полководец. Прибыв в Карфаген и ознакомившись с положением обстоятельств и дел, Ксантипп убедился, что все неудачи карфагенян произошли от невежества и неискусства их полководцев и что их еще можно было поправить, если бы карфагенское правительство, вместо того, чтобы предаваться отчаянию, решилось надлежащим образом употребить свои военные силы, а между тем Регул приобретал. все более и более успехов и уже приближался к Карфагену. Тогда неминуемая опасность заставила карфагенян вверить главное начальствование над своими войсками Ксантиппу. Приведя их в устройство и порядок по лакедемонскому образцу, освоив их с лакедемонскими построениями, эволюциями и тактикой. внушив им доверив к самим себе, подняв в них дух и возбудив их храбрость, наконец он, с 12.000 чел. пехоты, 4.000 чел. конницы и 100 слонами, в 255 г. двинулся на встречу римлян равнинами, на которых могли с пользою и успехом действовать конница и слоны его.
Римляне сначала были удивлены такой переменой, но затем, всегда жаждавшие сражений и побед, возбужденные притом своим полководцем, заслужившим их доверие, смело двинулись на встречу небольшой армии Ксантиппа и встретили ее близ Туниса. На другой день, рано утром. в карфагенской армии собрался военный совет; но войска пришли в нетерпение от долгих совещаний его и потребовали, чтоб их вели в бой. Ксантипп, как искусный человек и полководец, не упустил случая воспользоваться таким рвением войск, склонил прочих военачальников к немедленному бою и тотчас построил свою армию в боевой порядок. Карфагенская тяжелая пехота, числом в 8–9.000 чел., была построена в середине, в одну линию, фалангой в 16 чел. глубины и, следовательно, в 500–562 рядов, и составляла лакедемонскую мору, разделенную на 4 лохоса, подразделенные на пентекостии и эномотии. Остальная пехота 3–4.000 чел. иностранных наемных, войск была частью тяжелая, большею же частью легкая. Первую из них Ксантипп построил на правом фланге фаланги. Впереди линии всей тяжелой пехоты, далее нежели обыкновенно, Ксантипп по ставил всех 100 слонов в одну линию, одного как можно ближе к другому, для того, чтобы линия их равнялась линии пехоты. Конницу, на которую он возлагал главную свою надежду, он построил на обоих флангах линии слонов. Наконец иностранную легкую пехоту он распределил поровну по флангам и поставил ее позади конницы. При этом он приказал коннице следить за действием римских велитов, атаковать и опрокинуть римскую конницу и, не преследуя ее, тотчас же атаковать римские легионы с обоих флангов.
Армия Регула состояла из 2-х римских и 2-х союзных легионов, всего около 16.000 чел. пехоты. Всех велитов Регул построил впереди в одну линию, а за ними всю тяжелую легионную пехоту в 3 линии, но не в шахматном порядке, а вздвоенными манипулами, одна манипула за другой, в виде колонн и на двойных дистанциях (т.е. вдвое больших фронта манипул), для того, чтобы придать строю своей армии одинаковое с фронтом неприятельской армии протяжение в длину и большую против обыкновенной римской глубину, словом – строй по возможности более сообразный строю неприятельской армии. Конницу, которой у него было мало, он поставил на обоих флангах. Полибий говорит, что строй армии Регула был хорош против слонов, но никуда не годился против превосходной числом и отличной конницы Ксантиппа, и по-видимому кажется, что Регул не угадал ни последствий действий неприятельской конницы на равнине, ни искусных соображений Ксантиппа. а последний, напротив, тотчас угадал несомненность победы своей конницы над глубокими фалангами римских легионов.

Против обыкновения римлян, бой начали не они, а Ксантипп – движением вперед всей линии слонов и конницы. Римские велиты тотчас бросились назад в промежутки колонн римской легионной пехоты, а эти последние, двинулись вперед. Между тем слоны в середине линии, двигаясь скорее, опередили правых фланговых, которые, стеснясь к средине, раскрыли иностранную тяжелую пехоту на правом фланге фаланги. Крайние три левые фланговые колонны прошли между этими слонами и конницей, ударяли против иностранной тяжелой пехоты и привели ее в расстройство и беспорядок. Между тем слоны с своей стороны привели в расстройство двигавшиеся вперед колонны римских манипул, которые старались, хотя и с трудом, устраиваться, до тех пор, пока не были принуждены остановиться, для отражения карфагенской конницы, которая, сразу опрокинув римскую, атаковала римскую армию с обоих флангов. Не смотря на все эти невыгоды, римская легионная пехота, освободившись наконец от слонов, двинулась храбро и быстро вперед. Но от быстрого движения ряды и шеренги их расстроились, а так как карфагенская конница и легкая пехота сильно беспокоили и теснили их с обоих флангов, то только головные колонны римского центра пришла в столкновение с фалангой. Те из легионеров, которые упорствовали в старании проломить ее силой, все погибли в бою с нею, а карфагенская конница совершенно охватила фланговые римские колонны, причем Регул и около 500 римлян были взяты в плен. Римская армия была разбита на голову и только три левые фланговые римские колонны, опрокинувшие иностранную тяжелую пехоту на правом фланге карфагенской фаланги, одни, в числе около 2.000 чел., успели спастись в Клипею, где и заперлись.
Итак карфагеняне, благодаря искусным распоряжениям Ксантиппа, одержали полную и совершенную победу, а римляне претерпели жестокое поражение, вследствие распоряжений Регула, который полагал и надеялся, что принятый им строй римской армии будет наиболее соответствовать успешному действию против строя армии Ксантиппа, но жестоко ошибся, не приняв в расчет ни вооружение, строй и образ действий римских легионов, ни строй и образ действий слонов, конницы и фаланги ксантипповой армии на равнине. Принятый им строй, по образцу греческому, был противен духу римских легионов и тактики и в столкновении с армией Ксантиппа был смят ею и с фронта, и с обоих флангов.
При вести о поражении армии Регула, римский сенат приказал консулам (256–255) обеспечить берега Италии и поспешно соорудить новый флот. Это было исполнено с такими энергией и деятельностью, что к началу лета 255 г. консулы уже вступили в море с новым флотом в 350 судов, вполне снаряженных и снабженных гребцами и воинами. Буря отнесла этот флот к принадлежавшему карфагенянам острову Коссуре, который консулы и покорили. Затем они направились к Африке, разбили карфагенян на море и на сухом пути, освободили осажденных в Клипее 2.000 римских легионеров и, противно советам кормчих, предприняли осаду некоторых приморских городов Сицилии, в такую пору года, когда море около сицилийских берегов бывало очень бурно и небезопасно. При Камарине внезапно восставшая буря потопила римский флот, за исключением только 80 судов, успевших спастись. а карфагеняне, пользуясь этим, взяли Агригент и положили отнять у римлян и все другие города, взятые ими в Сицилии.

§ 143. Война в Сицилии (284–248).

Двукратная гибель римских флотов принудила римский сенат отказаться от продолжения войны в Африке, по не от войны на море и в Сицилии. Он снова употребил самые чрезвычайные усилия для сооружения нового флота, умножил число морских поселений, учрежденных в начале войны и обязанных нести на себе все морские военные повинности, за что были навсегда и совершенно освобождены от сухопутной военной службы (см. выше главу XX § 130). В три месяца времени был сооружен и вполне снаряжен новый флот в 220 судов, и консулы Корнелий Сципион и Атилий в 254 г. отправились на нем в Сицилию, взяли гор. Кефалед, но не имели успеха в предприятии своем против Дрепана, за то овладели, после непродолжительной осады, Панормом, главным городом карфагенской части Сицилии. Взятие его повлекло за собою покорение многих других городов.
В 253 г. война продолжалась в Сицилии бёз особенно важных событий. Но, при обратном плавании римского флота к берегам Сицилии, он, снова был настигнут внезапной бурей, которая потопила более 150 судов, так что в 4 года времени (256–253) римляне потеряли всего до 700 судов со всеми находившимися на них людьми! – По этому можно судить с каким ожесточением действовали обе стороны, какие громадные делали издержки и как мало дорожили человеческою жизнью. Но как у Рима далеко не было таких денежных средств, как у Карфагена, а приморские города и поселения Италии были уже почти в конец истощены и разорены, то сенат и народ римские были наконец принуждены отказаться от войны на море и ограничиться содержанием только не более 66 судов для охранения берегов Италии и содержания сообщений с армиями, действовавшими в Сицилии.
В последней, в течение двух лет (252–251), война была ведена с большим успехом со стороны карфагенян, нежели римлян. Последние взяли Гимеру: а консул Аврелий овладел городом Липари после упорного сопротивления его. Тем не менее карфагеняне, уже снова вполне господствуя на море, более и более утверждались в Сицилии. Здесь, на сухом пути, они имели могущественное средство противодействия римлянам в поле – в употреблении в бою слонов, усматриваемом в их армиях только со времени войны их с Пирром (см. ГЛ. XIX § 119). Хотя римляне в воине с ним также впервые ознакомились с видом и действием этих животных и уже несколько привыкли к ним, тем не менее слоны все-таки наводили большой страх не только на лошадей, но даже и на войска римские. Но тем славнее была решительная победа, одержанная проконсулом Цецилием Метеллом в 251 г. при Панорме над карфагенским полководцем Газдрубалом. который первый произвел на него нападение. Не смотря на большое число слонов у Газдрубала в этом сражении, войска Метелла не только не устрашились их, но даже взяли 120 оных. За то триумф, которым Метелла наградили в Риме, был один из блистательнейших и на нем римляне впервые увидели побежденных слонов. Поэтому победа при Панорме, положив конец страху римских войск перед слонами и восстановив полное доверие к себе этих войск, имела чрезвычайно важные последствия для римлян. Карфагеняне были выбиты из всех городов, которые занимали в Сицилии, и только Дрепап, Эрикс и Лилибей еще оставались в их власти.
Между тем римский сенат, верно и справедливо признав, что одними военно-сухопутными действиями в Сицилии война никогда не будет кончена, положил еще раз произвести крайнее напряжение сил для сооружения нового флота, и поручил это обоим консулам 251 года, Атилию Регулу и Манлию. И такова была энергия, которую оказали при этом сенат и консулы, что уже вскоре после сражения при Панорме Регул и Манлий явились с новым флотом перед Лилибеем и обложили с моря этот приморский город Сицилии, чрезвычайно важный и для карфагенян и особенно для римлян, как ближайший к Эрмиеву или Меркуриеву мысу Африки и потому наиболее облегчавший сообщения с нею и переправу в нее. Карфагенский полководец Гамилькон с 10.000 войск искусно и упорно оборонялся в Лилибее до тех пор, пока на помощь ему не прибыл из Карфагена Ганнибал, сын Гамилькара (одноименный герою 2-й пунической войны, тогда еще не родившемуся на свет), с 10.000 войск на флоте из 50 судов. Ганнибал, в виду всего римского флота, беспрепятственно вошел в гавань Лилибея и вместе с Гамильконом произвел вылазку и пытался сжечь осадные машины римлян, уже осаждавших Лилибей на сухом пути. Сначала Ганнибал и Гамилькон не имели успеха в этом, быв отражены римлянами, по потом успели сжечь осадные машины последних и тем принудили их превратить осаду в обложение. Тогда Ганнибал, взяв всю карфагенскую конницу, находившуюся в Лилибее, отправился с нею на своем флоте в Дрепан и соединился там с другим карфагенским полководцем Адгербалом.
Между тем римский сенат в 249 г. положил послать в Сицилию консула Аппия Клавдия Пульхера с 10.000 войск на флоте. Не обратив никакого внимания на неблагоприятные предзнаменования (авспиции, auspicise), Аппий Клавдий атаковал при Дрепане карфагенский флот Адгербала, но был им разбит так, что 137 римских судов и на них 20.000 гребцов и войск были частью потоплены, частью взяты в плен, и только 30 судов спаслись в Лилибей.
В тоже время другой консул Юний, посланный с другим флотом к Лилибею, для снабжения римской армии нужными запасами, неблагоразумно отрядил часть своего флота, под начальством квесторов, к мысу Пахину, на южной оконечности Сицилии. Адгербал искусно воспользовался этой ошибкой и приказал частному начальнику Карфалу с 80-ю судами стать между Юнием и квесторами и атаковать последних. Юний и квесторы хотели укрыться между прибрежных скал, но здесь были застигнуты сильною бурей, между тем как карфагеняне, как опытные мореходцы, заранее предусмотрев, ее, поспешили удалиться от берегов в открытое море. Весь римский флот, состоявший, с перевозными судами, почти из 1.000 судов разной величины, был разбит бурей, и Юний только с 2-мя судами спасся в Лилибей, где находились его легионы.
Это новое и страшное несчастие вторично принудило римлян отказаться от действий на море и уступить его карфагенянам, а по случаю чрезвычайных обстоятельств избрал был диктатор Атилий Колатин и послан в Сицилию. Но еще прежде, нежели он прибыл туда, Юний, успевший занять гору Эрикс и на ней крепость города того же имени, был атакован Карфалом и принужден сдаться.
После того в 248 г. война в Сицилии продолжалась с переменным успехом, но без особенно важных результатов ни с той, ни с другой стороны. Обе были уже значительно истощены, но карфагеняне все еще имели большие денежные средства, а римляне более нравственной энергии; но взаимная ненависть и ожесточение не ослабели, а росли все более и более.

§ 144. Война в Силиции и на море (247–241).

Семнадцать лет уже длилась упорная война между Римом и Карфагеном, то в одной Сицилии, то в Сицилии и на море и временно в Африке, и все еще нельзя было предвидеть ни конца ее, ни какой будет этот конец. Перевес, сначала решительно склонившийся на сторону Рима, под конец стал явно переходить на сторону Карфагена.
И в это самое время на военное поприще, со стороны Карфагена, выступает высокодаровитый и справедливо знаменитый Гамилькар Барка. Возвысившись над всеми карфагенскими полководцами, он верно признал необходимость доставить Карфагену господство не на одном море, но и на твердой земле и к этому устремил все свои усилия. Смелость, предприимчивость, личное мужество и особенно искусство его были таковы, что даже приверженные к римлянам греческие историки не могли не отдавать им полной справедливости, и были причиной, что в 247 г. война получила вдруг совершенно новый я важный оборот в пользу Карфагена. Именно – в этом году карфагенский сенат поручил Гамилькару Барке перенести войну на берега Италии и разорить их. С военной точки зрения, нельзя не отдать справедливости ни этому плану действий, ни способу исполнения его, которые, и тот и другой, принадлежали Гамилькару. Разорив приморские земли бруттийцев и всю область локрийскую, он оттуда перенесся к берегам Сицилии, занял на них, между Панормом и Эриксом, скалу Эркту и стал отсюда производить нападения на римлян в Панорме и Эриксе и опустошительные набеги на берега Италии.
Это поставило Рим в положение тем более трудное и даже опасное, что войска его в Сицилии, упорно продолжавшие осады Лилибея и Дрепана, были почти совершенно отрезаны от Италии, флота не было, приморские жители, выставлявшие его, были в конец разорены, а казна государственная совершенно истощена! Но такова была изумительная энергия римского народа и его правительства, что они, нимало не колеблясь, решились сделать новое, чрезвычайное усилие для сооружения флота и приобретения господства на море. Тогда-то римская аристократия, сенат и всадники явили доблестный пример пожертвования всем из любви к отечеству, положив соорудить флот на собственный счет. Они исполнили это сообща различным образом: один брался построить и снарядить целое морское судно, другие соединялись для этого по двое, трое и более. В последствии (по окончании войны) казна государственная возвратила им все употребленные ими деньги, но это нималейше не отнимает чести их подвига, тем более, что счастье могло вознаградить их, а несчастие – гибель флота – разорить.
В течение 245 г. новый флот римский был вполне сооружен и снаряжен и вверен начальствованию Лутация Катулла, который в 244 г. уже явился с ним у берегов Сицилии. Карфагеняне вовсе не ожидали этого и были захвачены как бы врасплох. Уже 6 лет вполне господствуя на море, они, удивительным образом, распустили почти все суда своего флота. Поэтому Катулл, без всякого препятствия с их стороны, обложил с моря осажденные с сухого пути Лилибей и Дрепан и решение войны несомненно зависело теперь от морского сражения.
С самого начала Лутаций разбил при Эгимуре карфагенский флот, везший продовольствие Гамилькару, но вскоре потом опять сильная буря потопила многие суда римского флота, так что обе стороны одинаково потерпели урон.
В 243 г. Гамилькар, посредством внезапного нападения, атаковал и взял приступом Эрикс и обложил римские войска на вершине одной горы, но и сам также был окружен и обложен римскими войсками, осаждавшими Дрепан. И в этом положении, и Гамилькар, и римские войска оставались долгое время, претерпевая всевозможные лишения.
Наконец в 241 г., по исправлении и пополнении римского флота, Лутаций Катулл снова был послан с ним к берегам Сицилии. При вести об этом, карфагеняне послали туда же Ганнона с флотом и приказанием не вступать в битву до тех пор, пока не выгрузит с флота продовольствия и не примет на него Гамилькара с его войском. Лутаций естественно должен был всячески воспрепятствовать тому и, не допуская карфагенского флота до берега, принудить его к сражению в открытом море. Для этого он стал у острова Эгузы, насупротив Лилибея и приготовился к сражению. Хотя ветер благоприятствовал карфагенянам и на море было сильное волнение, но Катулл основывал свои расчеты и надежды на том, что суда карфагенского флота были тяжело нагружены и потому слабо вооружены – и не ошибся ни в своих расчетах, ни в своей надежде. Действительно, эти обстоятельства, но вместе с тем и личное искусство, оказанное Катуллом, имели влияние на конечный результат важной морской битвы при острове Эгузе. Катулл одержал полную и совершенную победу, а Ганнон был разбит: 50 судов его флота были потоплены, 90 взяты в плен со всеми находившимися на них людьми, а с небольшим числом остальных Ганнон спасся к берегам Африки. Катулл тотчас после того высадился у Лилибея, двинулся к Эриксу и разбил Гамилькара в бою, в котором последний потерял более 2.000 войск.
Вести об этом распространили ужас и уныние в Карфагене. Подкрепить войска свои в Сицилии ему было невозможно потому, что римляне господствовали на море: однако карфагенское правительство не предалось еще совершенному отчаянию, а уполномочило Гамилькара в Сицилии решить – продолжать ли войну или заключить мир. Гамилькар, без сомнения уже питал дальнейшие замыслы в отношении к борьбе Карфагена с Римом и, признавая необходимым предпочесть временный, хотя бы и тягостный для Карфагена мир продолжению войны, не предоставлявшему никакой надежды на успех, вступил в мирные переговоры с Катуллом. Последний сначала предложил такие жестокие условия, что Гамилькар с твердостью и положительно отвергнул их. Тогда Катулл, чтобы не лишиться великой чести и награды за окончание войны, умерил свои требования и наконец, под условием окончательного утверждения сенатом и народом римскими, заключил с Гамилькаром мирный договор, по которому карфагеняне обязывались: 1) совёршенно очистить Сицилию и не вести войны ни против Гиерона, ни против его союзников в Сицилии; 2) выдать всех римских пленников без выкупа и 3) уплатить в 20 лет 1.200 талантов. Римский сенат нашел эти условия еще слишком легкими и отправил в Сицилию 10 уполномоченных, для ближайшего исследования состояния дел на месте. Но эти уполномоченные не изменили означенных выше условий, а только прибавили к ним еще два новые: 4) чтобы карфагеняне уплатили еще 1.000 талантов, а всего 2.200, и не в 20 лет, а в 10, и 5) чтоб они очистили все острова между Сицилией и Италией. Гамилькар согласился на это, хотя и с глубокою скорбью и затаенною злобою, потому что денежные средства Карфагена были истощены и продолжать войну с успехом было невозможно. Вследствие того, на этих основаниях, в 241 г. и был заключен мир между Римом и Карфагеном.

§ 145. Заключение.

Так кончилась первая, 23 года продолжавшаяся, война между Римом и Карфагеном, известная под названием 1-й пунической или карфагенской. То была первая, упорная и жестокая борьба двух могущественных, но существенно отличных одна от другой, республик древнего Запада. Одна, карфагенская – была государством торговым, богатым, сильным на море, но более или менее слабым на твердой земле, в Сицилии, на других островах Средиземного моря и особенно в Африке. Сухопутные войска его не имели ни хорошего военного устройства, ни твердости, ни силы, а полководцы их – надлежащих знания и искусства. Но опытность карфагенян в морском деле, в судостроении и судовождении, в знании всех свойств и моря, и берегов его, и боевых действий на нем, доставляли им решительное превосходство и господство на нем. Напротив, другая республика – римская была государством исключительно военным, хотя и гораздо менее богатым, но чрезвычайно сильным на твердой земле, как отличным военным устройством своим, так в особенности превосходным нравственным духом правительства и народа своих, сильною любовью их к отечеству, необыкновенным честолюбием и изумительными энергией, мужеством, твердостью и постоянством в стремлении их к своим целям. Никакие невзгоды и потери не в состоянии были поколебать их твердости и, не смотря на упорство продолжительной войны, она росла из силы в силу. Решась приобрести господство на море и победить карфагенян на море я затем в самой Африке, они создавали и – теряли флот за флотом, а все-таки окончательно одолели Карфаген, и не на твердой земле, а на торе, едва перед тем не одолев его в Сицилии и даже в самой Африке. а между тем, какая разница между их флотами и сухопутными войсками и их предводителями! Карфагенские флоты и их предводители стояли столько же выше римских, сколько римские сухопутные войска и их предводители стояли выше карфагенских. И однако со стороны римлян в продолжении войны не было ни одного особенно отличного полководца, а со стороны карфагенян только один Гамилькар отличался необыкновенными дарованиями. И за всем тем римляне, после всех перемен счастья, достигли своей цели, одолев Карфаген и притом – на чуждой им, но близкой и покорной им стихии – море! Вот причины, придающие 1-й пунической войне, в военном отношении, характер высокой занимательности и справедливо соделывающия ее достойною полною внимания и тщательного изучения военных людей.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ. ВОЙНЫ РИМЛЯН МЕЖДУ 1-Ю И 2-Ю ПУНИЧЕСКИМИ (240–218).

§ 146. Войны с галлами, лигурийцами, в Сардинии и Корсике (237–231). – § 147. 1-я Иллирийская война (229–228). – § 148. Война с галлами (224–221). – § 149. Война с истрийцами (220). – § 150. 2-я Иллирийская война с Димитрием Фаросским (218). – § 151. Заключение.

Источники: древние: Тит Ливий, Полибий, Диодор, и новейшие исторические пособия, указанные в главе XX.

§ 146. Войны с галлами, лигурийцами, в Сардинии и Корсике (237–231).

По завоевании римлянами средней и южной Италии – после войн с народами ее, и Сицилии – после 1-й пунической войны, они вели войны на противоположной стороне – на севере, с галлами, лигурийцами и иллирийцами, а также на островах Сардинии и Корсике.
С цизальпинскими галлами, обитавшими в северной Италии, Рим не имел войны со времени заключения с ними мира в 284 г., и во время войн с Тарентом, Пирром и Карфагеном старался не нарушать его, хотя галлы не переставали делать набеги на пограничные земли и колонии, грабить и разорять их. Но, по заключении им мира с Карфагеном, галлы начали сильнее нападать на римские земли, и в тоже время в соседстве с ними явились новые враги Риму – лигурийцы, а позже, с другой стороны, на северных берегах Адриатического моря – и иллирийцы. Не без невероятности полагают, что все они были втайне возбуждены против Рима Карфагеном.
Наконец, вследствие сильного набега галлов в 238 г., в 237 г. против них был послан консул Валерий, а другой консул Семпроний Гракх – в тоже время против лигурийцев. Валерий сначала потерпел неудачу в действиях против галлов, но потом разбил их, нанеся им урон свыше 15,000 убитыми и 2,000 взятыми в плен. Между тем Гракх с своей стороны разбил лигурийцев, разорил часть их земель и оттуда был послан на острова Сардинию и Корсику, откуда воротился в Рим с множеством пленных.
В 236 г. война с галлами и лигурийцами была продолжаема с успехом. Консул Корнелий Лентул одержал решительную победу над цизальпинскими галлами и лигурийцами.
Но зимою на 235-й год бойи, получив от трансальпийских галлов вспомогательные войска в подкрепление, потребовали от римлян сдачи города Ариминия. Трансальпийские же союзники их, не доверяя им и не дождавшись ответа римского сената, напали на них, разбили их в нескольких сражениях и удалились, после чего остаток бойев покорился римлянам, уступив им часть своей земли (235).
В тоже время консул Лициний покорил острова Сардинию и Корсику, на которых возникли смуты и беспорядки, приписываемые в Риме тайным козням Карфагена.
В 234 г. консул Манлий усмирил и покорил Сардинию, и в этом году впервые Рим находился в мире со всеми соседними народами и врата Янусова храма были затворены.
Но это продолжалось недолго: в 233 г. в Сардинии, Корсике и Лигурии снова возникли смуты, однако они были скоро прекращены консулами Карвилием и Постумием и претором Корнелием, после непродолжительных военных. действий.
В 232 г. Сардиния, Корсика и Лигурия снова возмутились, но жители их были побеждены консулами Фабием и Помпонием, а в 230 г. консулы Помпоний и Папирий довершили совершенное покорение Сардинии и Корсики, которые с этого времени были обращены в римские провинции.
В 229 г. консулы Эмилий и Юний продолжали войну с лигурийцами.

§ 147. 1-я Иллирийская война (229–228).

Между тем как римляне вели войну в северной Италии с галлами и лигурийцами и покоряли Сардинию и Корсику, они распространили свое влияние и за Адриатическим морем и пришли в близкое соприкосновение с Македонией и Грецией. Повод тому подали иллирийцы, обитавшие на противоположных северной и средней Италии берегах Адриатического моря и во время смут и беспорядков в Македонии часто беспокоившие ее своими набегами. Но по возвышении и усилении македонского царства, македоняне оттеснили их в приморские горы и на острова. Тогда они начали производить морские разбои и, господствуя на Адриатическом море, грабили и разоряли берега Греции и Италии, Это побудило наконец приморских жителей Италии настоятельно требовать от Рима защиты и прекращения разбоев иллирийцев. Вследствие того римский сенат отправил к иллирийской царице Тевте, по смерти мужа своего, Агрона, царствовавшей в Иллирии во время малолетства своего сына, послов с требованием прекратить морские разбои иллирийцев. Римские послы передали это требование таким гордым и повелительным образом, что Тевта, оскорбленная тем, приказала одного из них умертвить, а других взять в плен (229 г.). Римский сенат объявил ей войну, снарядил флот и набрал армию. а иллирийцы между тем продолжали свои морские разбои, взяли остров Коркиру и осадили Эпидавр.
В 228 г. консулы Постумий и Фулвий с войском на флоте направились к берегам Иллирии. Правитель Коркиры, Димитрий Фаросский, находившийся в родстве с царствовавшим в Иллирии родом, предал Коркиру Фулвию и открыл ему путь в Иллирию, надеясь тем получить от Рима иллирийский престол. Фулвий поставил на остров Корциру римский гарнизон и освободил приморские города и прибрежные острова от подданства Тевте. Тогда последняя была принуждена смириться и заключить с Римом договор, по которому обязалась уступить ему часть своих владений, платить ему ежегодную, определенную дань и дала слово, что иллирийцы никогда не будут плавать в Адриатическом море далее города Лисса и то не более как с 2-мя невооруженными судами. Договор этот скрепил Димитрий Фаросский, как опекун малолетнего царя (228 г.).
Но окончании таким образом этой 1-й иллирийской войны, Постумий отправил посольство к ахейскому союзу в Греции, для объявления ему причин, побудивших римлян предпринять эту войну. Заключенный мирный договор был прочитан в общем собрании ахейского союза и сообщен Коринфу и Афинам. Римлянам, в знак благодарности за, великую услугу, оказанную ими целой Греции, были назначены почетное место на истмийских играх и права афинского гражданства. Таким образом римляне впервые явились в Греции, как защитники ее.

§ 148. Война с галлами (224–221).

Все предыдущие военные действия римлян против галлов и лигурийцев в северной Италии, на островах Сардинии и Корсике и наконец против Иллирии, хотя имели своего рода значение и важность, однако далеко не такие, как то, что вскоре последовало за ними.
Маловажная в начале причина повлекла за собою такие последствия, которые поставили победоносный Рим в крайне затруднительное и даже опасное положение. То была – новая война с галлами, и уже не с одними цизальпинскими, но и с трансальпийскими. Поводом к пей послужили следующие обстоятельства:
После предыдущей войны с галлами, окончившейся миром в 284 г., римляне заложили в землях побежденных и полу-истребленных сеннонских галлов военную колонию Сепу, а здесь живших галлов – сеннонов частью изгнали, частью истребили. На опустевшем после того участке земель их в Пицене соседние галлы стали пасти свои стада и 50 лет после того никто им в этом не препятствовал. Но в 332 г. предложение народного трибуна Фламиния (lex Flaminia) – разделить эти земли между беднейшими гражданами Рима, означенные галлы признали нарушением законных прав своих – и призвали на помощь себе цизальпинских и трансальпийских галлов и в числе последних – особенно гезатов, обитавших на берегах р. Родана (Роны) и имевших обычай служить военными наемниками. Однако война открылась не тотчас, а лишь 8 лет спустя, в 224 г. а в продолжение этого времени и галлы и римляне производили огромные вооружения, которые предвещали большую, упорную и кровопролитную войну.
Наконец в 224 г. цизальпинские галлы-сенноны, бойи и инсубры присоединились к гезатам и другим трансальпийским галлам, прибывшим из-за Альп и расположившимся лагерем на берегах р. Эридана. Соединенные силы их составили до 50.000 чел. пехоты и 20.000 чел. конницы. В таком числе римляне еще никогда не имели против себя неприятелей. За то они и с своей стороны выставили в поле и приготовили на всякий случай огромные силы, простиравшиеся до 700 и даже 800.000 войск (см. главу XX § 123): Один претор с армией (более 50.000 чел. пехоты и 4.000 чел. конницы) был послан в Этрурию, консул Эмилий Папп с другою армией (35.200 чел. пехоты и 2.300 чел. конницы) к Ариминию (Римини) на берегах Адриатического моря, для преграждения галлам на севере пути в среднюю Италию, по ту или другую сторону Аппеннинов, а другой консул Каий Атилий, вызванный из Сардинии, был послан с равночисленною армией тоже в северную Италию; наконец 40.000 умбров, сарсинатов, венетов и ценоманов были посланы в земли бойев, на границы земель, откуда приходили трансальпийские галлы, дабы препятствовать прибытию новых полчищ их. Таким образом Рим противопоставил 70.000 галлам – 150.000 своих войск, разделенных на 4 армии, и сверх того собрал при Риме, в виде резерва на всякий случай, 5-ю армию в 53.500 чел. (50.000 чел. пехоты и 3.500 чел. конницы), что составляло более 200.000 войск. Никогда еще дотоле Рим не выставлял таких огромных военных сил, даже в 1-й пунической войне против Карфагена. Но причиною этого было то, что, помня страшное нашествие галлов в 389 г., когда они взяли и сожгли Рим, римляне боялись того же и теперь и вообще страшились многочисленных, полудиких, воинственных и храбрых галлов, особенно трансальпийских.
Союзные галлы, собравшиеся на р. Эридане, направились в Этрурию, страшно грабя и разоряя край на пути. Претор в Этрурии пропустил их, пошел вслед за ними и при Фессулах, близ Клузия, вступил с ниши в бой, но, после упорного сопротивления, был разбит с уроном 6.000 войск, а остальные войска его армии отступили на одну высоту, на которой были обложены галлами.
При вести об этом, Эмилий Папп двинулся от Ариминия против галлов, прибыл вскоре после сражения при Фессулах и на следующее же утро хотел решительно напасть на галлов. Но они, обремененные огромною добычей, уклонились от боя и вдоль берегов Тирренского моря двинулись обратно в свои земли, дабы сложить там свою добычу. Эмилий Папп и претор, соединясь, последовали за ними. Между тем Каий Атилий, прибыв морем из Сардинии, высадился в Пизе, двинулся на встречу галлам и у мыса Теламона преградил им путь. Таким образом 70.000 галлов очутились между армиями Эмилия Паппа (более 80.000 войск) и Каия Атилия (более 37.000 войск).
Галлы решились упорно сопротивляться и построили, между морем и горами, пехоту свою, по своему обыкновению, большими сомкнутыми массами, в 2 линии, одну тылом к другой и фронтами вперед и назад (против Эмилия стояли гезаты и инсубры, а против Атилия – бойи и тавриски). Конницу свою они расположили таким же образом по флангам, прикрыв ее по сторонам военными колесницами, а все свои обозы и добычу поставили, под охраной сильной стражи, на одной высоте близ их фланга на востоке. Таким образом, если они с одной стороны обеспечивали себя от нападений спереди и сзади, за то с другой стороны совершенно лишали себя всякого отступления и должны были или победить, или – все до единого погибнуть, без всякой надежды на спасение.
Между тем Атилий, построив свою армию в боевой порядок против галлов, занял на левом или западном фланге их, близ моря, впереди своего правого фланга, одну высоту, откуда увидал с другой стороны за галлами армию Эмилия Паппа. Галлы сочли необходимым прогнать римлян с этой высоты и несколько раз стремительно и храбро нападали на римлян, занимавших ее, но каждый раз были отражаемы. Это и обнаружило Эмилию Паппу, что Атилий находился по другую сторону галлов, и необыкновенно ободрило войска обоих консулов и возбудило их храбрость и надежду на успех.

Эмилий, увидав бой, происходивший на высоте впереди его левого фланга, немедленно послал туда свою конницу, для нападения на галлов во фланг. Здесь завязался упорный бой, в котором Атилий был убит. Между тем легионы Эмилия двинулись вперед, но приблизясь к линии галлов, были поражены высоким ростом и свирепым видом их (гезаты и большая часть других галлов были совсем нагие, но украшенные золотыми ожерельями, нарукавниками и т.п.). При этом звуки труб, шум оружия, громкие крики и пение галлов, отражавшиеся гулом в горах, навели на римские войска невольный страх. Однако велиты открыли сражение и нанесли нагим гезатам большой урон: они пришли в расстройство и отступили на свою главную боевую линию, которая от того также пришла в беспорядок, в то самое время, когда легионы двинулись в атаку, а правый фланговый отряд Эмилия – против обозов галлов. Инсубры, бойи и тавриски, не смотря на свое плохое вооружение, оказали храброе и упорное сопротивление. Но когда римская конница на флангах опрокинула галльскую и напала на неприятельскую пехоту во фланг, последняя не могла выдержать общего натиска превосходных сил римских армий со всех сторон, была окружена ими и почти вся истреблена. 40.000 галлов были убиты, а 10.000 с их вождем Конколитаном взяты в плен. Другой вождь галлов, Анерест, с немногими телохранителями успел спастись, во с горя сам себя умертвил. Римляне, одержав полную победу, овладели богатейшею добычей, вторглись чрез Лигурию в земли бойев, разграбили и разорили их и воротились в Рим, где Эмилий был награжден триумфом.
В 223 г. в Риме было положено одолеть во что бы ни стало цизальпинских галлов, избран диктатор Цецилий Метелл и произведены большие вооружения.
В 222 г. консулы Фламиний и Фурий разбили бойев, которые и покорились Риму. Затем оба консула впервые перешли через р. Пад (По), при впадении в него р. Адды, но при переходе через него потерпели такой урон от обитавших но ту сторону инсубров, что были принуждены заключить с ними перемирие и очистить их земли. Тогда они двинулись в земли союзных с галлами ценоманов и, вторгнувшись из них с другой стороны в земли инсубров, опустошили их огнем и мечом. Инсубры в числе 50.000 чел. расположились против римлян лагерем, и консулы уже готовились напасть на них, когда подучили приказание не вступать с галлами в битву. Фламиний, ненавидимый сенатом со времени предложения в 232 г. его закона, положил в согласии с Фурием, напротив, вступить в бой и только после сражения вскрыть приказание сената, о содержании которого был предварительно уведомлен. Вследствие того, оба консула напали на инсубров и разбили их, нанеся им урон в 8.000 чел. убитыми и 16.000 чел. взятыми в плен. Затем консулы взяли многие укрепленные города галлов и воротились в Рим, где Фламиний, против воли сената, но по расположению к нему народа, был удостоен триумфа.
В 221 г. цизальпинские галлы прислали в Рим послов с мирными предложениями. Но консул Марцелл склонил сенат и народ к продолжению войны и вместе с другим консулом, Кнеием Корнелием Сципионом, повел легионы в земли инсубров и осадил город Ацерры, недалеко от устья Адды в Пад. Инсубры, слишком слабые для того, чтобы заставить римлян снять осаду, перешли на правую сторону Пада и сами осадили союзный с римлянами гор. Кластидий. При вести об этом, Марцелл, оставив главные силы продолжать осаду Ацерр, сам с одною третью конницы в 600 чел. отборной пехоты поспешил на помощь Кластидию, Инсубры двинулись на встречу ему и вождь их Виридомар вызвал Марцелла на единоборство. Но Марцелл победил его, убил и получил определенную за то награду (spolia opima – золотые: ожерелье, нарукавник или т.п.). Он был третий, который получил эту весьма почетную у римлян награду. Вследствие победы его в единоборстве, инсубры были разбиты и отступили к главному городу своему Медиолану (Милан). Между тем Сципион взял Ацерры и, соединясь с Марцеллом, двинулся с ним за инсубрами к Медиолану. Этот город был осажден и взят равно как и некоторые другие города инсубров. После того инсубры просили мира, который и был дарован им, за уплату военных издержек и уступку части их земель римлянам. а Марцелл, воротясь в Рим, был награжден великолепнейшим триумфом.
Таким образом вся цизальпинская Галлия до подошвы Альп (за исключением некоторых горных ущелий в них, куда спаслась часть галлов) была покорена власти Рима, и для утверждения в ней римляне заложили военные колонии: Кремону, Плаценцию и некоторые другие.

§ 149. Война с истрийцами (220).

В 220 г. истрийцы, жившие, подобно иллирийцам, большею частью морскими грабежами, захватили несколько римских торговых судов. Консулы Публий Корнелий Сципион и Минуций с легионами двинулись против них сухим путем и в скором времени принудили их покориться. Однако этот поход стоил римлянам довольно большого урона в войсках.

§ 150. 2-я иллирийская война с Димитрием Фаросским (218).

Между тем Димитрий Фаросский, обманувшийся в своих надеждах получить от римлян сан иллирийского царя и столько же недовольный, сколько и иллирийцы, лишенные возможности приобретать, до прежнему, богатую добычу морскими разбоями, – в 219 г. нарушил договор, заключенный в 228 г., выйдя в море далее Лисса с 50-ю судами и разграбив Кикладские острова. Некоторые племена Истрии заключили с ним союз и сверх того он надеялся на помощь македонского царя Филиппа, с которым находился в дружественных отношениях. Но надежды его скоро рушились: римский сенат, уже предвидя близость новой войны с Карфагеном, поспешил усмирить северо-восточную Италию и в 218 г. – в то самое время, когда Ганнибал уже угрожал Риму войною – послал консулов Ливия и Эмилия с армиями в Иллирию. Укрепленный в ней Димитрием гор. Димале был взят Эмилием после 7-ми дневной, деятельной осады и затем осажден гор. Фарос, в котором находился сам Димитрий с отборными войсками. Эмилий взял и этот город и покорил весь остров Фарос, а Димитрий спасся бегством в Македонию к Филиппу. Римляне разрушили город Фарос и, усмирив вполне Иллирию, воротились в Рим, где Эмилий был награжден триумфом.

§ 151. Заключение.

Итак, в 23 года со времени окончания 1-й пунической войны до начала 2-й, римляне достигли войною весьма важных результатов. Покорив совершенно Сардинию и Корсику, они не только одолели страшных и опасных цизальпинских галлов, но и ослабили их перед самым появлением Ганнибала в Италии, покорили своей власти всю северную Италию, заставили смириться Иллирию и Истрию, утвердились в них и вовлекли в круг своей политики Грецию, что повело за собою потом важные последствия. И всеми этими важными политическими результатами они были обязаны успехам своего оружия и искусной политике римского сената.

ПРИЛОЖЕНИЕ I. АЛЕКСАНДР ВЕЛИКИЙ, ЦАРЬ МАКЕДОНСКИЙ.

I
АЛЕКСАНДР ВЕЛИКИЙ, ЦАРЬ МАКЕДОНСКИЙ.
(К характеристике его, по руководству Лоссау, Дройзена и др.)

В дополнение к общему выводу об Александре В. как полководце, и об образе и искусстве ведения им войны (часть I глава XV § 100), можно привести еще следующие черты:
Богато одаренный от природы всеми телесными, душевными и умственными качествами, исключительно занятый великою мыслью о войне с персами и их обширною монархией, хорошо зная и понимая всю трудность этого предприятия, Александр В. решился на него потому именно, что необыкновенная твердость души его значительно превосходила силу воли его. В этом заключается главная черта его характера; пылкость же его, воображение, знания и рассудок были только вспомогательными средствами. В действиях его, усматривается перевес воли над рассудком, но это обстоятельство может ввести в заблуждение ври составлении себе правильного суждения об Александре. Там, где необходимо было соображение самых сложных и трудных обстоятельств, рассудок никогда не обманывал Александра. Но счастье чаще становилось на сторону перевеса его воли, нежели на сторону перевеса его рассудка. Это прежде и, более всего обнаружилось при переходе через Граник: если бы при этом рассудок взял верх над волей, то Александр ее решился бы на этот переход и не произвел бы того решительного нравственного впечатления, которое было следствием его. При Иссе, без сомнения, предварительно произошла ошибка, но счастье соделало ее причиной поражения персов. При Арбеле и на Гидаспе видно сочетание и рассудка, и воли в равной мере. Если рассматривать эти великие битвы, следствием которых было покорение целых царств, только как плод искусных соображений, то собственно как соображения они покажутся довольно обыкновенными и нетрудными. Но если вникнуть во всю глубину исполнения этих соображений на самом деле, то исполнение окажется стоящим неизмеримо выше соображения или действие выше замысла, вода выше рассудка. Отсюда и проистекает то высокое уважение, которое в людях возбуждает всякий великий подвиг, особенно великого полководца. И поэтому-то необходимо верно сознавать эту взаимную связь, дабы верно оценить и те вспомогательные средства, посредством которых в уме Александра слагались его соображения и волей его могли быть приводимы в исполнение. Целью Александра было обширное завоевание, для которого, без сомнения, необходимо было неисчислимое множество отдельных предприятий. Великое дело долженствовало быть предпринято с тем энтузиазмом, который великая мысль может внушить великому человеку, в самом себе и в своих войсках усматривающему средства достижения своей цели. Это и возбудило в Александре и через него в его войске то высокое, восторженное настроение и то сильное нравственное напряжение, которое передала нам история. Этим вовсе не исключаются однако предварительные, разумные и хладнокровные соображения: но коль скоро они были окончательно совершаемы, тогда исчезали все встречные, посторонние, второстепенные соображения и вопросы, и все дело заключалось только в исполнении и действии.
Александр имел против себя хотя и храброго, но дурно устроенного врага, который хотел устрашать только превосходством числительных сил, но не имел надлежащей нравственной энергии, на первых же порах ограничился обороной и при этом еще принял ошибочные меры. На этом-то и был основан первый, необыкновенно отважный шаг Александра – переход через Граник в виду неприятеля. Конечно, он мог бы быть отражен, но в таком случае Александр вероятно поступил бы, как позже на Гидаспе. Ошибочное расположение неприятеля, одушевление и храбрость Александровых войск и необыкновенная способность их к маневрированию подавали надежду на успех, которая в таких случаях редко обманывает, особенно если в главе стоит такой великий полководец, каким был Александр. Счастье в таких случаях большею частью благоприятствует великим полководцам, а оно постоянно благоприятствовало Александру, но не без всякого участия с его стороны, а напротив именно вследствие силы ума и воли его и особенно твердости души его. Жизнь, подвиги, пример и продолжительные войны его не могли не производить могущественного влияния на все его войска вообще и на македонян в особенности, и они несомненно долженствовали быть одушевлены совершенно иначе, нежели те из них, которые не участвовали в его войнах. А если присоединить еще и то, что он был не только их верховным предводителем, но и царем, то это, без сомнения, должно было еще сильнее действовать на них, давая ему полную неограниченную, ни от кого независимую власть, которой никогда не имели и не могут иметь подчиненные высшей власти полководцы, даже самые лучшие и искуснейшие. Поэтому нельзя не сознаться, что совокупность всех этих обстоятельств помогла Александру в исполнении его великих замыслов, в которых он никому не был ответственным, и благоприятствовало их исполнению, хотя основа их все-таки заключалась единственно в его великой личности.
Необыкновенные крепость и сила телесные доставляли Александру такое решительное преимущество, без которого он едва ли мог бы вполне исполнить свои громадные предприятия. Только его железное тело могло выносить неимоверные: напряжение сил и труды 13-ти летней военной и боевой жизни его и в особенности выдерживать огонь его пылкой души, и оттого, между прочим, и происходила твердая устойчивость его замыслов и их исполнения. Только смерть возросшего с ним Гефестиона внезапно ослабила, кажется, эту силу телесного напряжения или по крайней мере подала повод к тому упадку телесных сил, который повел его к ранней смерти еще в цвете лет.
Если, может быть, и ее одна телесная сила его, то в соединении с сознанием его душевного и умственного превосходства и с перевесом его воли, вероятно, так часто увлекала его в рукопашный бой, подобно самому последнему рядовому воину. Большое влияние в этом отношении могло иметь на него восторженное любимым чтением Илиады настроение, вследствие которого он рвался подражать эпическим героям этой эпической поэмы и сам являлся во многом подобным им, как и вообще вся история его жизни и подвигов военных носит на себе резкий отпечаток эпопеи времен героических. При этом возникает даже вопрос, мог ли бы он достигнуть таких громадных результатов, если бы от перехода через Граник до взятия маллийского замка включительно менее принимал личного участия в рукопашном бою?
Операционные планы его, исключительно направленные к завоеванию областей персидской монархии, почти совсем не были разрушаемы неприятелем. Как только последнему был наносим сильный удар, он бежал вдаль и Александр мог беспрепятственно приводить в исполнение свое предприятие, что конечно значительно облегчало его. От Граника он проник до Киликии, только при Иссе встретив персидскую армию, лично предводимую Дарием. Главною целью его первоначально было завоевание восточных берегов Средиземного моря, дабы отнять у персов и приобрести себе господство на море. Встретив и разбив на этом пути при Иссе армию Дария, он пошел далее в Сирию, Палестину и Египет. С такими противниками, как Дарий и персы, поход этот удался вполне, со всеми его частными военными предприятиями, как-то продолжительною осадой Тира, походом к храму Юпитера Аммона в Египте и пр.
Чрезвычайно опасно могло бы быть для Александра в это время восстание против него греков в Греции, по собственному ли или персидскому возбуждению. Нет сомнения, что он во мог упустить этого из виду, принять свои меры и вполне положиться на Автипатра, оставленного с войсками в Македонии и Греции. Но с вероятностью предположить можно, что из двух зол – восстания Греции и возвращения его в нее в начале или половине войны с персами, он не мог не признавать первого гораздо менее важным, нежели второе – и это было оправдано последствиями.
Неоспоримо то, что свойства его противников, обнаруживавшихся во всех их действиях, много содействовали сохранению им равнодушия своего. С величайшим спокойствием устроил он, после довольно продолжительного отсутствия из Сирии, дальнейшее свое движение в верхнюю Азию в также беспрепятственно довел его до Арбел и довершил там, как и начал. Можно было бы даже, некоторым образом, сожалеть, что он не встретил при этом больших затруднений, потому что, по всей вероятности, непременно преодолел бы их, что еще более возвысило бы его славу. Между тем то, что и как случилось, имело очень естественный и простой ход и в состоянии было бы даже умерить восторг по случаю его великих подвигов, если бы преследование неприятеля после победы при Арбеле, экспедиция против уксиян и наконец неимоверное преследование им Дария и потом Бесса не проявили в нем в высшей степени дарования необыкновенного полководца. Эти действия его вполне соответствуют истинному духу и разуму войны и служат образцом для всех времен. Точно также достойны всякой похвалы движение его к Зевдракарте, действия его на южных берегах Каспийского моря и соединение его армии в Бактриане. Все они так ясно изображают взгляд Александра на его положение, что достаточно одного знания их для того, чтобы довольно определительно изучить побудительные причины его действий и обнаруженный ими истинный дух оных. Самою характеристическою чертою этих предприятий, как и многих подобных им в этой войне, есть непрерывный ряд действий, в которых неимоверное напряжение сил, бой во всех его видах и на труднейшей местности и всякого рода отважнейшие предприятия сменяют одни других. Но еще прежде, нежели Александр достигнул Бактрианы, он был принужден изменить направление своего движения туда для того, чтобы в тылу своем сделать безвредным осыпанного его милостями. но вероломного сатрапа Сатибарзана, и только совершив это, он длинным обходам прибыл в Бактриану.
После совершенного одоления Дария – до начала похода в Индию, действия Александра вообще представляют картину множества отдельных экспедиций против разных туземных племен, экспедиций, которые ни в какой общей связи между собою не были. Это были, так сказать, только отдельные эпизоды одного общего целого, чрезвычайно замечательные каждый порознь, но с одним общим им всем характером, означенным выше.
Поход в Индию, напротив, снова представляет одно общее целое, которое, по цели и действовавшим в нем силам, может быть уподоблено только предшествовавшему предприятию против Дария. Приготовление, начало и исполнение этого похода снова являют весь гений Александра в полном его блеске. Александр обнаруживает в нем такие прозорливость, деятельность, личное во всем участие и принимает такие искусные меры, что является в нем первостепенным полководцем. Свидетельством тому служат и предварительные, занимающие целый поход, завоевания, и одоление всех на пути обитавших племен, и все предварительные меры перед переходом через Инд и Гидасп. Пылкий полководец сам налагает на себя оковы и не прежде приступает к исполнению, как тогда только, когда задуманное им дело вполне созрело и он приобрел полную уверенность в успехе. Тогда уже последовало самое исполнение, с величайшим напряжением сил и личным, непосредственным участием самого Александра. В таком духе и смысле представляются нам битвы на Инде и особенно на Гидаспе – последние великие подвиги Александра.
Последующие за тем действия, хотя носят тот же, что и прежде, резкий отпечаток его гениальности, но Александр уже является в них более как монарх, заботящийся об упрочении и благе своей необъятной монархии, нежели как полководец. В последнем отношении он, против воли, был вынужден положить предел своему громадному предприятию, вследствие совершенного несогласия его армии с его видами и намерениями. Непреодолимому стремлению ее к концу своих трудов, Александр, как ни старался, не был более в состоянии противиться и принужден был уступить. И, можно сказать, в первый раз в жизни его, воля его осталась бессильною и власти его была противопоставлена такая преграда, которую ее могли одолеть ни строгость, ни кротость.
Вскоре последовавшая затем смерть Александра мгновенно прервала заботы его об упрочении своей обширной монархии в оставила неразрешенным любопытный вопрос, что было бы в на Востоке, и на Западе, если бы он прожил долее?

ПРИЛОЖЕНИЕ II. Объяснение двух древних камеев Александра Великого, приложенных в заглавии этой книги.

Объяснение двух древних камеев Александра Великого, приложенных в заглавии этой книги.

Желание украсить настоящее издание изображениями великих полководцев истории, названных Наполеоном I, не может быть исполнено в отношении Александра Великого и Юлия Цезаря иначе, как приложением снимков с древних камеев (лицевых изображений их, вырезанных на драгоценных каменьях), дошедших до вас и сохраняющихся в известнейших коллекциях их. Что касается Ганнибала, то неизвестно, были ли и имеются ли его камеи, но это кажется сомнительным.
Снимки с двух древних камеев Александра В., приложенные в заглавии настоящей книги, но, вместе с приведенною выше, в приложении к ней, характеристикой его, принадлежащие к I части всеобщей военной истории древних времен, – заимствованы из сочинения под заглавием: Dactyliotheca Zanettiana. Gemmae antique Antonii Maria Zanetti Hye-ronimi F. – Ant. Franciscus цоrius notis Latinis inlustravit. Italice eas notas reddidit Hyeronimus Franriscus Zanettius Aiexandri F. – Veuetus MDCCL. – Ludovicae ьlricae Suecorum Gothorum У andalorumque Reginae etc. dexlicata, – и по-итальянски: Le gemme anziehe di Anton-Maria Zanetti di Girolamo illustrate, colle annotazione latine di Anton-Francesco Gori, volgarizzate da Girolamo – Francesco Zanetti di Ales-sandro. Venezia MDCCL (т. e. Дзанеттиева коллекция камеев. Древние камеи, гравированные Антонием-Марией Дзанетти (в монашестве Иеронимом), с латинскими описаниями Антониа-Франциска Гори, переведенными на итальянский язык Иерояимом-Франциском Дзанетти (в монашестве Александром). Венеция 1750.
{Дактилиотека на греческом языке означает коллекцию или собрание резных каменьев, как библиотека-собрание книг. Нигде дактилиографика или резьба на камнях не была доведена до такой высокой степени совершенства, как в древней Греции, в которой резные каменья не только носили в перстнях (отсюда и название от δακτύλιος-перстень), но и употребляли как печати и украшали ими богатые сосуды. Римляне далеко уступали в этом грекам, но богатые римляне первые начали собирать коллекции резных камней и из них первым в этом был Скавр (Scaurus), пасынок Силлы, потом Помпей, Юлий Цезарь, Август и др.}
Заимствуем из этой книги следующие любопытные сведения о двух камеях Александра В.
Камей I. Между самыми редкими по работе и искусству камеями музея Дзанетти, ныне в первый раз являющимися в свет, первое место занимает голова Александра Великого, царя македонского, вырезанная рельефно на прекраснейшем восточном агате искуснейшим греческим художником. Александр В. изображен на нем с головою, покрытою царскою диадемой (венцом), являющейся между неубранными волосами и, кроме того, украшенными бараньими рогами, для означения особенного почитания Юпитера Александром В., который, находясь в Ливии, во время похода к храму Юпитера Аммона, захотел быть назван сыном последнего. Точно таким же образом он изображен на одной серебряной медали музея Винчельсийскаго (Winchelsea) и еще отличнее на другой, также серебряной, недавно изданной и поясненной отцом Панелио общества Иисуса (т.е. иезуитом) и на других, упомянутых и описанных знаменитым Фрёлихом (также иезуитом). Величайшее достоинство серьезного и величественного лица, живейшие глаза, воинственная храбрость (воспетые Гомером в величайших героях) удивительным образом усматриваются, сверх всего другого, в этом неустрашимом и неутомимом воине. Нет ни одной черты лица его, упомянутой древними писателями, которая не была бы выражена в этом камее отличнейшим художником с величайшими точностью и старательностью, а именно: полная сила бодрой юности, величие выпуклого лба, живые глаза, с бровями, изогнутыми в дугу и как бы обращенными к небу, прекрасный, прямой нос, губы грациозно сомкнутые и тонкие, наконец нежный подбородок, с чрезмерно толстою шеей и – все это доказывает необыкновенные внимательность и старательность искуснейшего творца этой работы.
Камей II, по мнению некоторых, изображает также голову Александра Великого. Так как немало антиквариев и других любителей редких древних работ заметили, что на лучших медалях, выбитых в честь его, изображена голова ее его, а Минервы воинственной, с надписью ΒΑΣΙΛΕΥΣ ΑΛΕΞΑΝΔΡΟΥ (царь Александр), – то, хотя и с слабыми причинами, однако согласно одни с другими, они призвали за верное, что и на самых редких и лучших камеях, под видом этой богини разума, мудрости и храбрости, изображен тот же Александр македонский. Они подозревали даже, что тоже самое могло быть сделано на других лучших камеях, на которых они приметили молодого Геркулеса, изображенного совершенно также, как изображается Александр на своих медалях, так что если не все, то по крайней мере главные черты мужественного и полного лица Александра могут быть узнаны выраженными в лице Геркулеса. Они очень хорошо звали, что Минерва была богиней-покровительницей как Македонии, так и самого Александра, и что Геркулес был, некоторым образом, его фамильным гением, ибо и прежде уже цари македонские считали величайшею для себя славой происхождение их от Геркулеса. Но, кроме всего другого, случайно более похоже на правду предположение тех, которые думают, что на такого рода камеях Александр изображен под видом не Минервы, а Ахилла, от которого, по свидетельству Веллеия Патеркула, Александр говорил, что произошел род его матери Олимпии. Это мнение подкрепляется одною золотою медалью музея великого герцога тосканского. Тоже самое может быть усмотрело в настоящем, замечательном и редком камее, работы искуснейшего резчика Николая Аванци, который процветал в XV веке и с большою похвалою упоминается в сочинении Васари: «Жизнеописания живописцев? (Vasari: Vite de'Pittori). Этот камей сохранялся некоторое время в музее венецианского дворянина Захарии Сагредо, который справедливо ценил его очень высоко. Искусный художник остроумно прибавил, в виде украшения туловища, львиную голову на левом плече, потому что на медалях Александра часто усматривается лев и отец его Филипп имел обыкновение носить на пальце перстень, на котором был вырезан идущий лев.

Предисловие

ПРЕДИСЛОВИЕ.

Настоящая III часть всеобщей военной истории древних времен заключаете в себе изложение войн римлян от начала 2-й пунической войны в 218-м году до P. X. – до начала войны Юлия Цезаря в Галлии в 58-м году до P. X. Этот 160-летний период времени, вместе с непосредственно следующим за ним, 29-летним периодом войн, Юлия Цезаря и после его смерти до Августа или образования римской империи в 30 году до P. X. (который составит содержание IV части), есть самый важный, занимательный и поучительный из всей военной истории древних времен. Необыкновенно важные, в отношении к военной истории и к военному искусству, войны: 2-я пуническая, последовавшая за нею и междоусобные послед-них времен римской республики, особенно же походы двух великих полководцев древности – Ганнибала и Юлия Цезаря, целых девятнадцать веков со времени их всегда возбуждали и никогда не перестанут возбуждать справедливые внимание и удивление потомства вообще и военных людей в особенности, и для последних преимущественно никогда не могли и не могут оставаться чуждыми ближайших исследования и изучения. Со времени их и до наших дней они удостоились исследования, изложения и критического разбора на всех языках древних и новейших образованных народов, и военная литература их необыкновенно обширна и богата. У нас в России, к сожалению, доселе не имеется на русском языке, не только самостоятельных, оригинальных военных сочинений о них, но даже и новейших, хороших переводов таких иностранных сочинений о них, которые по всей справедливости признаются классическими. Настоящее издание, хотя и не ― в обширных размерах, имеет целью восполнить этот ощутительный недостаток в нашей отечественной военной литературе – и счастливым счел бы себя составитель, если бы: этот первый опыт его удовлетворил хотя отчасти цела его и возбудил у нас в России усердие к исследованию к изучению предмета содержания его и к более обстоятельному изложению оного.
По причине, указанной мною в предисловии к II части всеобщей военной истории древних времен (утрате рукописи), изложение всей 2-й пунической войны составлено мною ныне совершенно вновь и с особенною тщательностью и даже подробностью, на основании главных и лучших источников и пособи, как древних (особенно Полибия и Тита Ливия), так и новейших (особенно генералов Волонкура и Лоссау).
Следующие же шесть глав (XXX – XXXV) были составлены мною еще в 1838–47 годах, но ныне тщательно пересмотрены, исправлены и пополнены.
IV часть всеобщей военной истории древних времен (от-начала войны Юлия Цезаря в Галлии до Августа) уже приготовлена к печати и будет издана в непродолжительном времени.
Особенные обстоятельства составления и издания II, III и IV частей всеобщей военной истории древних времен заставили: меня разделить изложение III периода оной (от Александра В. до Августа) на три части (см. предисловие к II части). Между тем весь этот занимательный и поучительный период, по политическому и военному характеру входящих в него войн римлян, естественным образом разделяется на две неравные половины: 1 -я – от смерти Александра В. и начала войн римлян с самнитянами – до начала римских междоусобных войн (главы XVIII – XXX) – 190 лет (323–133), – а 2-я – от начала этих последних войн до Августа или образования римской империи (главы XXXI – XXXV и следующие за ними) – 103 года (133–30). Поэтому ныне мною приняты меры для того, чтобы означенные II, III и IV части могли быть, по желанию (при переплете), соединены в две части дои от начала римских междоусобных войн, как означено выше. С этою именно целью мною приложены особенные заглавные листы к 1-й половине III части (до междоусобных войн) и к 2-й половине её (от начала этих войн до Августа). Таким образом изложение войн от смерти Александра В. до начала римских междоусобных войн составит II часть и 1-ю половину III периода, а изложение римских междоусобных войн от начала их до Августа составит III часть и 2-ю половину III периода.
Затем изложение войн римской империи от начала её до разрушения западной части оной – я нахожу возможным издать, не в двух частях, как предполагал прежде (см. предисловие II части), но в одной V-й, которою и будет заключена всеобщая военная история древних времен.
К настоящей III части приложены небольшие: карта перехода Ганнибала через Альпы и планы главных сражений 2-й пунической войны и двух сражений при Кинокефалах и Пидне. Карты же древних: Азии, Африки, Европы, Греции и Италии, для общего обзора войн, походов и военных движений и действий, уже приложены к I и II частям всеобщей военной истории древних времен. они достаточны для этой цели, хотя, без сомнения, желательно было бы, чтоб они были составлены в несколько большем масштабе;. но, к сожалению, и это пока невозможно.

Князь Н. Голицын.
Февраль 1874 года.

ОТДЕЛЕНИЕ ПЕРВОЕ: ОТ НАЧАЛА 2-Й ПУНИЧЕСКОЙ ВОЙНЫ ДО НАЧАЛА РИМСКИХ МЕЖДОУСОБНЫХ ВОЙН

ПЕРВОГО ОТДЕЛЕНИЯ III ПЕРИОДА ВСЕОБЩЕЙ ВОЕННОЙ ИСТОРИИ ДРЕВНИХ ВРЕМЕН ОТ НАЧАЛА 2-й ПУНИЧЕСКОЙ ВОИНЫ ДО НАЧАЛА РИМСКИХ МЕЖДОУСОБНЫХ ВОЙН (218 г. – 133 г. до Р. X.).

ГЛАВА XXIV. Вторая пуническая война (218–202)
I. События, предшествовавшие войне и произведшие ее
§ 152. Взаимные отношения Рима и Карфагена; – война наемников
§ 153. План Гамилькара; – завоевание Испании карфагенянами (236–221).
§ 154. Ганнибал до 221 года
§ 155. Ганнибал с 221-го года; план его
§ 156. Действия Ганнибала в Испании; – осада, взятие и разрушение им Сагунта (221–219)
§ 157. Объявление войны и приготовления к ней с обеих сторон
ГЛАВА XXV. Вторая пуническая война (218–202)
II. Первая половина войны до сражения при Каннах включительно (218–216)
§ 158. 1-й поход 218-го года. Поход Ганнибала от Нового Карфагена до р. Родана
§ 159. Меры римлян
§ 160. Восстание цизальпинских галлов; – переход Ганнибала через р. Родан; – конный бой на р. Родане,
§ 161. Поход Ганнибала от р. Родана до Альп; – отплытие Корнелия Сципиона в Италию, а Гнея
Сципиона в Испанию.
§ 162. Переход Ганнибала через Альпы
§ 163. Действия Ганнибала и Корнелия Сципиона в цизальпинской Галлии; – бой при р. Тицине; – отступление Сципиона за р. Треббию
§ 164. Присоединение Семпрония к Корнелию Сципиону; – сражение при р. Треббии
§ 165. Зимние действия Ганнибала и Корнелия Сципиона в цизальпинской Галлии
§ 166. Действия Гнея Сципиона в Испании
ГЛАВА ХХVI. Вторая пуническая война (218–202)
II. Первая половина войны до сражения при Каннах включительно (218–216) (окончание)
§ 167. 2-й поход 217-го года. – Приготовления римлян и Ганнибала
§ 168. Переход Ганнибала через болота р. Арна.
§ 169. Сражение при Тразименском озере
§ 170. Фабий – диктатор; – движение Ганнибала в Апулию и Кампанию; – действия его и Фабия; – дело при теснинах горы Галликанской и при Геруние.
§ 171. Действия на море, в Африке и Испании.
§ 172. 3-й поход 216-го года. – Приготовления римлян и Ганнибала
§ 173. Взятие Ганнибалом замка Канн; – сражение при Каннах
§ 174. Меры римлян и Ганнибала; – восстание в Италии.
§ 175. Действия Ганнибала и римлян в Кампании; – 1-й бой при Ноле; – Ганнибал зимою в Капуе.
§ 176. Действия в Испании. – Положение обеих сторон в конце 216-го года.
ГЛАВА XXVII. Вторая пуническая война (218–202)
III. Вторая половина войны (215–202)
§ 177. Переворот войны в пользу Рима; – образ ведения оной
§ 178. 4-й поход 215-го года. – Поражение Постумия; – распределение римских армий и план действий римлян; – успехи римлян и неудачи Ганнибала, и карфагенян; – 2-й бой при Ноле.
§ 179. 5-й поход 214-го года. – Распределение римских армий; – действия в Кампании; – сражение при Беневенте; – 3-й бой при Ноле; – взятие Казилина римлянами; – союз Сиракуз с Карфагеном.
§ 180. 6-й поход 213-го года. – Распределение римских армий; – бездействие в Италии и Испании; – осада Сиракуз Марцеллом
§ 181. 7-й поход 212-го года. – Распределение римских армий; – взятие Тарента Ганнибалом; – 2-е сражение при Беневенте; – 1-е сражение при Гердонее; – обложение Капуи и взятие Сиракуз римлянами; – неудачи римлян в Испании
§ 182. 8-й поход 211-го года. – Распределение римских армий; – сражение при Капуе; – движение Ганнибала к Риму; – взятие Капуи римлянами; – действия в Испании и Сицилии
§ 183. 9-й поход 210-го года. – Распределение римских армий; – изменение образа действий Ганнибала; – 2-е сражение при Гердонее; – сражение при Нумистре; – взятие Нового Карфагена Сципионом.
§ 184. 10-й поход 209-го года. – Распределение римских армий; – сражения при Аскуле; – взятие Тарента римлянами; – действия в Испании.
ГЛАВА XXVIII. Вторая пуническая война (218–202) (окончание).
III. Вторая половина войны (215–202) (окончание).
§ 185. 11-й поход 208-го года. – Бездействие в Италии; – движение Газдрубала к Альпам.
§ 186. 12-й поход 207-го года. – Движение Газдрубала в Италию; – сражение при Грументе; – движение Клавдия Нерона из Апулии в Умбрию; – сражение при р. Метавре
§ 187. 13-й поход 206-го года. – Бездействие в Италии; – сражение при Илинге в Испании.
§ 188. 14-й поход 205-го года. – Сципион – консул; – план его; – действия Могона в Лигурии.
§ 189. 15-й поход 204-го года. – Переправа Сципиона в Африку; – действия и победы его в ней; – двукратный бой при Кротоне в Бруттие.
§ 190. 16-й и последний в Италии поход 203-го года. – Действия и победы Сципиона в Африке; –
поражение Могона; – удаление Ганнибала из Италии
§ 191. 17-й последний в войне поход 202-го года в Африке. – Сражение при Заме; – заключение мира.
ГЛАВА XXIX. Заключение
§ 192. Общий взгляд на 2-ю пуническую войну и на действия в ней карфагенян и римлян.
§ 193. Общий взгляд на действия Ганнибала во 2-й пунической войне.
§ 194. Общий вывод об Ганнибале, как полководце, и об образе и искусстве ведения им войны.
ГЛАВА XXX. Войны римлян после 2-й пунической войны до начала междоусобий (200–133)
§ 195. Характер войн, веденных римлянами с 200-го до 133-го года, образ и искусство ведения их
вообще
§ 196. 1-я македонская война (200–197)
§ 197. Война с Антиохом III (192–190)
§ 1.98. 2-я македонская война (171–168)
§ 199. 3-я пуническая война (150–146)
§ 200. 3-я македонская и ахейская войны (148–146).
§ 201. Война лузитанская (149–140)
§ 202. Война нумантийская (141–133).

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ВТОРАЯ ПУНИЧЕСКАЯ ВОЙНА (218–202).

I. События, предшествовавшие войне и произведшие ее. – § 152. Взаимные отношения Рима и Карфагена; – Война наемников. – § 153. План Гамилькара; – Завоевание Испании карфагенянами (236–221). – § 154. Ганнибал до 221 г. – § 155. – Ганнибал с 221-го года; – план его. – § 156. Действия Ганнибала в Испании; – Осада, взятие и разрушение им Сагунта (221–219). – § 157. Объявление войны и приготовления к ней с обеих сторон.

Древние источники: Полибий (книги I, II и III), – Диодор (отрывки), – Тит Ливий (книги XX, XXI и XXVII), – Аппиан и Флор; – Новейшие исторические пособия: военные: Vaucloncourt, Kausler, Lossau, Liskenne et Snuvan: Bibliothuque histor. et milit. ч. 2-я, Bernewitz, п пр.; – общие: Montesquieu, Heeren, Becker, Вцtticher, Лоренц и пр., указанные в ч. I в Введении и в ч. II гл. XX.

I. События, предшествовавшие войне и произведшие ее.

§ 152. Взаимные отношения Рима и Карфагена; – Война наемников.

Дабы составить себе надлежащее понятие о взаимных отношениях Рима и Карфагена в продолжение 23 лет между 1-ю и 2-ю пуническими войнами, необходимо: во 1-х принять в соображение, в общей совокупности, все, что было изложено Ч. II. в §§ 119–120–123–129–130 и 140–151, – и во 2-х войти в рассмотрение тех обстоятельств и событий, которые последовали за 1-ою войною, предшествовали 2-й и произвели ее.
Политическое соперничество Рима и Карфагена – двух соседних и могущественнейших, но существенно отличных одна от другой, республик древности – уже в продолжение первой войны между ними превратилось во взаимные вражду, ожесточение и ненависть, которые постепенно усиливались все более и более, особенно со стороны Карфагена – и не без причины. Рим, следуя обычной своей политике (ч. II гл. XX § 129) – ослаблять побежденного сильного врага до последней крайности, без всякого милосердия, поступил и продолжал поступать в отношении к Карфагену не только сурово и жестоко, но и с явною несправедливостью, признавая все средства пригодными и позволительными для достижения собственных своих целей. Первый пример того он явил в предписании Карфагену крайне тяжких и унизительных условий мира в 241 году, а второй – вскоре после того.
По заключении мира, Гамилькар сложил с себя начальствование над карфагенскою армией в Сицилии и поручил полководцу Гистону распустить состоявших в этой армии наемников. Так как следовавшее им жалованье составляло весьма значительную сумму денег, финансы же Карфагена были крайне истощены, то Гистон и стал переправлять наемников в Африку по частям, дабы правительство могло иметь время и возможность приискать средства удовлетворить их тоже по частям.
Но корыстолюбивые наемники предъявили такие требования, который далеко превзошли ожидания и расчеты карфагенского правительства, а именно – они потребовали уплаты жалованья, следовавшего не только им, но и убитым в Сицилии товарищам их, и вознаграждения за всех павших там лошадей их, а в случае отказа грозили взять и разграбить богатый, торговый город Карфаген. Когда же устрашенное тем правительство согласилось на их требования, тогда они, вняв коварным внушениям кампанца Спендия и африканца Мафоса, что правительство только замышляет обмануть их, взбунтовались и положили разграблением города Карфагена удовлетворить себя самим. В этой страшной опасности, правительство могло противопоставить тгь только около 10 т. национальных карфагенских и африканских войск, но начальствование над ними, по зависти и козням некоторых знатнейших карфагенских родов, вверило не Гамилькару, а Ганнону. Ганнон же действовал так неискуссно и неудачно, что мятежники вскоре осадили город Карфаген и к ним уже присоединились подвластные карфагенянам африканцы (ливио-финикияне). Тогда только, когда опасность достигла уже высшей степени, начальствование над карфагенской армией было вверено Гамилькару. Он тотчас же обнаружил все свое искусство тем, что умел и успел разделить соединенные силы мятежников и стал без пощады разбивать и истреблять их по частям. По счастью, в этом помогал ему и Герон, царь сиракузский, верно понимая; по словам Полибия, что Сиракузы будут сохранять свою независимость только до тех пор, пока между Римом и Карфагеном будет равновесие. В 237 г. Гамилькар, взятием Туниса, в котором Мафос искал последнего убежища и спасения, совершенно кончил эту опасную для Карфагена войну и тем снискал себе славу спасителя своего отечества, благодарность своих соотечественников и значительно усилил влияние свое и рода и приверженцев своих на государственный дела.
Между тем Рим недостойным образом воспользовался стесненным и опасным внутренним положением Карфагена. Наемники его, находившиеся на острове Сардинии, тоже взбунтовались и – когда карфагеняне стали. принимать меры для усмирения их – обратились к Риму с просьбой принять их под свои покровительство и защиту. И Рим не устыдился согласиться на это, подобно тому, как в 264 г. не устыдился принять под свою защиту мамертинских разбойников! Он объявил вооружения Карфагена – нарушением мира, завладел навсегда Сардинией, и Карфаген, и без того уже истощенный, для отклонения новой, невозможной для него войны, был вынужден согласиться на уплату Риму еще 1200 талантов! Тогда вражда Карфагена против Рима превратилась уже в непримиримую ненависть и в жажду отмщения ему, общие всей карфагенской нации и особенно Гамилькару, роду и приверженцам его. Эти чувства возросли до такой степени, что им пожертвованы были все основные правила государственной политики, надолго ставшей выражением политики Гамилькара Барки и его рода. Противная им партия Ганнона и его рода и приверженцев, разделяя эти чувства, не менее ревностно старалась однако о сохранении мира с Римом. Впрочем и Гамилькар, как ни желал новой войны с Римом, однако, в высокой государственной мудрости своей, желал предпринять ее лишь тогда, когда доставит Карфагену необходимые для неё силы, средства и способы. С этою целью он составить и предложил карфагенскому правительству замечательный план – вознаградить Карфаген за утрату Сицилии, Сардинии, Корсики и прочих островов – завоеванием Испании.

§ 153. План Гамилькара; – завоевание Испании карфагенянами

Завоевание Испании представляло столько же несомненных, очевидных выгод, сколько вместе с тем было трудно. Выгоды его заключались в том, что Испания была щедро наделена от природы всякого рода естественными богатствами: многими большими и судоходными реками, обширными и отличными лесами, полезными для сооружения флота, и неисчерпаемыми минеральными богатствами в горах, особенно серебряными рудниками, славившимися своим обилием; населена же она была чрезвычайно воинственными и храбрыми племенами. Естественные богатства Испании могли доставить Карфагену обильные средства и способы, народонаселение же ее – отличные войска в составе его армий. Но; с другой стороны, и местность – реки, леса и горы, и народонаселение Испании представляли такие затруднения для одоления их, завоевания этой страны и прочного утверждения в ней, что в Карфагене никто и никогда дотоле не отваживался даже помышлять об этом предприятии. Гамилькар первый замыслил его, справедливо сознавая себя способными исполнить его и – втайне, негласно, лишь для самого себя – не для одного только вознаграждения Карфагена за его утраты, но и с целью, более отдаленною и глубокою – завоевав Испанию и прочно утвердившись в ней, образовать из неё превосходное основание действий для ведения войны против Рима на сухом пути, в самой Италии, в самом средоточии его могущества, и вместе с тем образовать в Испании отличное, закаленное в боях и вполне преданное ему, Гамилькару, войско, главную силу которого составляли бы воинственные и храбрые испанцы и страшные римлянам, ненавидевшие их, соседственные галлы. План, как видно, достойный Гамилькара, столько же, сколько сам Гамилькар был достоин такого плана. И первые, главные выгоды этого плана были до того очевидны, а влияние Гамилькара и доверие к нему правительства и народа столь сильны, что, не смотря на все противодействие Ганнона и его рода и партии, правительство не могло не согласиться на предложение Гамилькара и доверило ему исполнение оного, убежденное, что, в случае удачи, оно действительно принесет Карфагену гораздо более выгод, нежели если б он удержал за собою Сицилию, и Сардинию, и Корсику, и все другие острова. А народ карфагенский, исполненный непримиримой ненависти к римлянам, с своей стороны подкрепил согласие правительства полным одобрением.
Превосходный план Гамилькара был и исполнен им (хотя, по случаю смерти его, и не вполне) уже с самого начала весьма замечательным образом. Так как Карфаген уже не имел достаточного флота для перевоза армии в Испанию и притом сама благоразумная осторожность требовала избежания этого, дабы не возбудить внимания и противодействия со стороны Рима, то Гамилькар положил провести свое войско от пределов карфагенских сухим путем чрез степи Африки к Геркулесовым столбам (Ныне Гибралтарский пролив) и переправиться через него на перевозных судах в город Гадес (ныне Кадикс) в Испании. Для совершения этого трудного похода заручившись верностью, преданностью и повиновением ему, Гамилькару, карфагенского войска, частью деньгами, частью добычей, он в 236 голу благополучно совершил и поход чрез Африку, и переправу в Гадес. Начав отсюда, он 9 лет времени (236–227) вел войну в Испании с такими искусством и успехом, что частью кротким обращением и мудрыми переговорами, большею же частью силою оружия умел и успел покорить значительную часть южной Испании и уже утвердить в ней власть Карфагена на прочном основании. В 227 г. он, по Аппиану, пал в бою с испанцами, а по Диодору утонул в реке, и войско его было до того предано ему и его роду, что провозгласило предводителем своим зятя его, Газдрубала, а карфагенское правительство не могло не утвердить этого избрания. Газдрубал искусно и удачно продолжал начатое Гамилькаром и, действуя более мерами кроткими и искусными переговорами, нежели силою оружия, успел, по словам Диодора, привлечь к себе испанские племена до такой степени, что они добровольно избрали его своим стратегом-автократором или вождем-царем. По словам того же историка, силы Газдрубала в Испании простирались уже до 60 т. чел. пехоты, 8 т. чел. конницы и 200 слонов. Он значительно увеличил еще владения Карфагена в Испании и на восточном берегу её основал главный город, который назвал Новым Карфагеном (ныне Картахена в Мурсии). На том же берегу находились многие, торговые и богатая, греческие поселения, который извлекали большие выгоды из торговли с испанцами. Значительнейшим и сильнейшим из этих поселений был город Сагунт или Закинф, поселение острова Закинфа в Греции, на правой стороне р. нижнего Ибера (ныне Эбро), недалеко от устья его. С утверждением карфагенян в Испании, греческие поселения в ней не только лишились многих прежних выгод своих от торговли с испанцами, но даже стали опасаться за свою независимость, и потому обратились с просьбой о покровительства и защите к Риму. Последний, уже давно, зорко и ревниво следивший за успехами карфагенян в Испании, с радостью воспользовался этим удобным случаем положить им наконец преграду, принял Сагунт под свое покровительство и потребовал от Газдрубала, чтобы р. Ибер была назначена пределом карфагенских владений в Испании. Газдрубал, не признавая еще владычества Карфагена в этой стране достаточно прочным для того, чтобы начать войну с Римом, был принужден заключить с ним договор, по которому признал Сагунт под покровительством Рима, а р. Ибер границей карфагенских владений, и всякое неприязненное действие карфагенян против первого и переход войск их через последний должны были соответствовать нарушению мира между Римом и Карфагеном – еще новое и насильственное вмешательство первого в дела последнего! Вскоре после того, в 221 г. Газдрубал был убит одним испанцем из личной мести; и все карфагенское войско в Испании немедленно и единодушно избрало на его место своим полководцем сына Гамилькара, Ганнибала, хотя ему было тогда только 24 года от роду, а карфагенское правительство, не смотря на сопротивление Ганнона и его партии, утвердило выбор войска.

§ 154. Ганнибал до 221 года.

Ганнибал, один из четырех сыновей Гамилькара Барки, родился в 245 г. {Рождение его неправильно показывается иными в 247-м, а другими в 246 годах. По собственным его словам, сказанным Антиоху Сирийскому и приведенным Полибием (кн. III, гл. III, см. выше), ему было 9 лет, когда отец его отправлялся в 236 году в Испанию. Следовательно он родился в 245 году, и в 221 г. ему было 24 года, а в продолжении 2-й пунической войны с 218 по 202-й г. – 27–43 года от роду.} и с самых ранних лет обнаружил необыкновенный способности ума и качества души и получил самое тщательное греческое образование. Воспитанием его руководил сам отец его, сознававший его великие способности и без ума любивший его. В основание воспитания его он положил те же чувства, которые одушевляли его самого – пламенную любовь к отечеству и непримиримую вражду к Риму. Это подтверждается собственными словами Ганнибала, сказанными им Антиоху сирийскому и приведенными Полибием (кн. III гл. III): «Когда отец мой собирался отправиться с армией в Испанию, мне было только 9 лет; я находился возле жертвенника в то время, когда отец мой приносил жертву Юпитеру. После возлияний и других предписанных обрядов; Гамилькар, удалив всех жрецов, велел мне приблизиться и, лаская меня, спросил: не пожелал ли бы я сопутствовать ему в армию? Я отвечал ему, с свойственною моему возрасту живостью, что не только ничего так не желаю, но даже убедительно прошу дозволить мне это. Тогда он взял меня за руку, подвел к жертвеннику и приказал поклясться над жертвами, что я никогда не буду другом римлян.» Затем он взял его с собою в армию и в Испанию, но, по иным, чрез несколько времени отослал его обратно в Карфаген для продолжения его воспитания и образования учеными греками, а по другим сведениям – Ганнибал воротился в Карфаген уже по смерти Гамилькара, в 227 году. Но первое вероятнее последнего, во 1-х потому, что Ганнибал в Испании не мог надлежащим образом продолжать своего воспитания и образования, и во 2-х потому что, как известно, Газдрубал, достойно ценя способности Ганнибала, зная, сколько он мог быть полезным ему и желая способствовать как приобретению им военной опытности, так и его отличию и возвышенно, вызвал его в 224 году (когда ему был 21 год от роду и следовательно воспитание и образование его уже были довершены) в Испанию. Партия Ганнона всячески старалась воспрепятствовать отправлению Ганнибала; но сильнейшая партия Барцинская превозмогла – и Ганнибал прибыл в Испанию. Газдрубал тотчас вверил ему начальствование над всею конницею (может быть потому, между прочим, что Ганнибал обладал большими ловкостью и искусством в телесных упражнениях, владении оружием и верховой езде и был отличный всадник и наездник). Здесь приведем слова такого свидетеля, которого уже никаким образом нельзя подозревать в пристрастии к Ганнибалу, а именно – Тита Ливия. «С самого начала» – говорит он – «Ганнибал обратил на себя взоры и снискал любовь целого войска. С особенным участием взирали на него старые, заслуженные воины, находившие в его чертах разительное сходство с его отцом, их любимым полководцем. Но вскоре личные качества его еще более привязали к нему сердца всех. Действительно, никто и никогда не соединял в такой степени, в характере своем, умения повиноваться и начальствовать, а потому трудно было бы решить, кто более любил его, полководец или войско? Его, предпочтительно пред прочими, избирал Газдрубал каждый раз, когда нужно было привести в исполнение какое-либо предприятие, требовавшее особенных решимости и отважности. Войска же никому не оказывали такого доверия, какое имели к нему, когда он предводительствовал ими. Никто не превосходил его неустрашимостью, когда предстояла опасность, ни присутствием духа в самой опасности. Никакие труды не могли одолеть телесных сил его и твердости его духа. Он одинаково переносил и холод, и зной. Необыкновенно умеренный и воздержный в пище и питии, он ел и пил в такой лишь мере, которой требовала самая строгая необходимость. Он трудился и отдыхал и днем и ночью без различия, посвящая сну только свободное от занятий время и не ища для сна ни тишины, ни спокойного ложа. Нередко войска видали его спавшим на голой земле, в плаще простого воина, между стражами и часовыми. От равных себе он отличался не роскошью одежды, но добротою оружия и коней, и был в одно и то же время и лучшим пешим и лучшим конным воином в войске. Наконец, он всегда первый шел в бой и последний возвращался из него» {Затем Тит Ливий уже изменяет своему беспристрастию и, в противоположность военным добродетелям Ганнибала, изображает его, будто бы, пороки: бесчеловечную жестокость, коварство, отсутствие всякого уважения к справедливости и ко всему, что только есть наиболее священного для человека, всякого страха к богам, всякого уважения к святости клятв, всякого религиозного чувства! Но это изображение мнимых Ганнибаловых пороков римским историком, проистекая лишь из глубокой ненависти римлян к Ганнибалу, столько же ложно и несправедливо, сколько напротив верны и несомненны высокие качества его души и его военные добродетели, в которых не могли отказывать ему даже жестокие враги его. Ни Полибий, ни Плутарх, часто имевший случай говорить об Ганнибале, не приписываюсь ему ни одного из пороков, упоминаемых Титом Ливием, да и самое изложение событий сим последним явно опровергает действительность и даже возможность этих пороков, как будет доказано в своем месте, ниже.}. «Ганнибал прослужил под начальством Газдрубала в Испании три года (224–221), в продолжении которых тщательно старался образовать себя по примеру искуснейших военных людей в армии и лично упражняться во всем том, что образует великого полководца».

§ 155. Ганнибал с 221 года; – план его.

Едва Ганнибал был провозглашен и утвержден в звании главного предводителя карфагенской армии в Испании, как немедленно положил, явно и гласно – довершить завоевание Испании, но втайне, негласно – исполнить затем план, наследованный им от Гамилькара и Газдрубала, который они, за преждевременною смертью своею, не успели привести в исполнение, а именно – прочно утвердясь в Испании и опираясь на нее, перейти с армией через р. Ибер, Пиренеи, р. Родан (ныне Рона) и Альпы, и чрез земли трансальпийских и цизальпинских галлов внести наступательную войну в Италию и напасть на Рим в самом средоточии его владычества и могущества! План, справедливо всегда и всех поражавший своими необъятными громадностью, величием, гениальностью, но и трудностью, и отважностью! Что этот план был первоначально составлен еще Гамилькаром и от него унаследован и Газдрубалом, и Ганнибалом, но приведен в исполнение лишь последним, на то есть свидетельства истории и древних историков, особенно Полибия. Последний, разбирая истинные причины Ганнибаловой (т.е. 2-й пунический) воины (кн. III гл. II и III), сначала опровергаешь мнение некоторых историков Ганнибала, будто первою причиною войны была осада Анпибалом Сагунта, а второю – переход его с армией через р. Ибер, в противность договору Газдрубала с Римом. Полибий справедливо говорит, что, по его мнению, то и другое только послужило началом войны, но вовсе не было причиною её. Точно также он опровергаешь мнение римского историка Фабия, будто причинами войны были скупость и неограниченное честолюбие Газдрубала, оскорбление, нанесенное Сагунту, тайное намерение Газдрубала, а потом и Ганнибала, образовать из карфагенских владений в Африке и Испании монархию (!) в свою пользу, в противность желаниям и намерениям карфагенских правительства и народа, из которых, будто бы, никто не одобрял ни разрушения Сагунта, ни войны, предпринятой против Рима Ганнибалом! Справедливо и верно опровергая нелепость такого мнения Фабия, источником которой была ненависть Рима к Карфагену и Ганнибалу, Полибий, с своей стороны, полагаешь, что причин войны было три: первая – ненависть Гамилькара к Риму и твердое намерение его отмстить последнему, вторая – новый, несправедливый и недостойный поступок Рима против Карфагена, т.е. завладение Сардинией и принуждение Карфагена уплатить еще 1200 талантов, в 237 году, и наконец третья – завоевание Испании Гамилькаром (продолженное Газдрубалом и довершенное Ганнибалом). К этому Полибий прибавляет, что хотя Гамилькар умер за 10 лет (правильнее за 9 лет – 227–218 г.) до войны, однако легко можно доказать, что он был главным виновником её и в доказательство приводит упомянутые выше (§ 154) слова Ганнибала Антиоху сирийскому. «Нельзя не сознаться» – прибавляет Полибий – «что это свидетельство ненависти Гамилькара к Риму и всех замыслов, составленных им против римлян – точно, верно и не подлежит возражению. Но эта ненависть его обнаруживается еще более в том, что он сделал впоследствии» (т.е. по смерти своей), «ибо он восстановил против римлян двух врагов: зятя своего, Газдрубала, и сына своего, Ганнибала, притом таких, что затем ему уже нельзя было сделать ничего более, для обнаружения ненависти своей к римлянам во всей её силе. Газдрубал умер прежде, нежели успел привести план его в исполнение, но Ганнибал нашел впоследствии случай явно предаться той вражде против римлян, которую завещал ему отец».
Суждение Полибия бесспорно верно и не подлежит сомнению. Сличая его сжатое и краткое повествование с более подробным, обстоятельным изложением Тита Ливия и пополняя одно другим, при пособии осторожной и строгой критики и тщательных исследований, исторические писатели новых и новейших времен пришли к тому единогласному заключению, что план второй пунической войны (как ее называли римляне) или Ганнибаловой (как ее называл Полибий и другие греки), приведенный в исполнение Ганнибалом, был составлена еще Гамилькаром и, за смертью его передан Газдрубалу. В настоящее время это уже есть истина, не подлежащая сомнению и не требующая доказательства
Громадность, трудность и смелость этого плана столько же очевидны, сколько и выгоды и преимущества его в случае удачи. Прежде нежели внести войну в самую средину Италии, необходимо было довершить завоевание Испании, прочно и надежно утвердиться в ней, сделать все необходимый военные приготовления к походу из неё сухим путем в Италию и затем преодолеть громадные препятствия со стороны природы – два величайших горных хребта, Пиренеев и особенно Альп, и со стороны жителей – воинственных и храбрых галлов между Пиренеями, Альпами и северною Италией, препятствия, которые в те времена справедливо считались и действительно были непреодолимыми для армии со всеми её принадлежностями – конницей, вьючными животными и тяжестями, а для карфагенской армии, в которой обыкновенно были и слоны – и тем более. Но и по удачном преодолении всех этих препятствий, необходимо было еще установить прочные и надежные сообщения наступательной армии, чрез пройденное, огромное пространство края, с главным основанием действий – Испанией, ибо только из неё карфагенская армия могла получать подкрепления, средства и способы, необходимые для ведения войны в Италии. На получение же их из Карфагена не было никакой надежды, как потому, что главный источник сил, средств и способов для ведения войны в Италии уже имел находиться в карфагенских владениях не в Африке, а в Испании, так и потому; что Карфаген был истощен 1-ю пуническою войною и лишен большей части своего флота, и господство на море уже вполне принадлежало Риму.
По всем этим причинам, внесете войны из Испании чрез Галлию в Италию несомненно и безусловно требовало предварительных, глубокого соображения, верного расчета, тщательного приготовления и надежного обеспечения прочным утверждением в Испании, оставлением в ней части армии и разведанием путей в Галлию и Италию, свойств и способов края и расположения жителей на этих путях, а затем – самого исполнения с особенными: силою воли, мужеством, твердостью, энергией, решительностью и искусством, для того, чтобы оно увенчалось полным успехом. Но за то, в этом последнем случае, оно могло обещать огромные выгоды и преимущества в наступательной войне против Рима; стой стороны, откуда он никак не мог ожидать и действительно не ожидал ее – в самой Италии и в самом средоточии его могущества, без сомнения – и при тех необходимых условиях нравственной силы и высокого искусства, которые упомянуты выше. На сколько соответствовал Ганнибал этой великой, но трудной задаче и как он ее исполнил от начала до конца – будет изложено ниже.

§ 156. Действия Ганнибала в Испании; – осада, взятие и разрушение им Сагунта. (221–219).

Прежде всего Ганнибал положил, как было сказано, довершить завоевание Испании и прочное утверждение в ней. Он совершил это в два похода (221–220), хотя и с большими усилиями. Прежде всего он обратился против племени олькадов на р. Того (близ нынешнего города Толедо). Он осадил главный город их Алфею (по другим Картейю, около нынешнего города Окканы) с такою энергией и силой, что вскоре взял его. Устрашение тем прочие города олькадов добровольно покорились ему. Взяв с них значительный денежный выкуп (или, как говорит Полибий, перепродав их жителям) и приобретя тем большие денежные средства, он воротился с армией на зиму в Новый Карфаген. Щедрый для своих войск, наградив их деньгами, обещав им и впредь награды и тщательно озаботившись снабжением их всем нужным, он тем еще более привлек к себе их любовь и преданность. В следующем году (220) летом он обратился против племени ваккеян, обитавших близ р. Дуро (ныне Дуеро), и сразу взял их города Эрмантику или Салмантику (ныне Саламанка) и Арбокалу (ныне Тордесильас на р. Дуеро), из которых последний оказал упорное сопротивление. Во время осады Арбокалы, бежавшие из Салмантики жители соединились с бежавшими же олькадами и с обитавшими к западу от последних карпезиянами или карпетанцами и в числе до 100 т. чел. напали на Ганнибала в то время, когда он шел от Арбокалы к р. Тагу. В этом случае Ганнибал явил себя прозорливым, смелым и решительным полководцем. Признав неблагоразумным и опасным – либо в виду неприятеля переходить через р. Таг, либо самому первому напасть на превосходного числом неприятеля, который мог подавить его, он занял сильную местностью позицию, показывая вид, что хочет оставаться и обороняться на ней. Но в следующую ночь он перешел за р. Таг и занял в некотором расстоянии от неё другую крепкую позицию. Неприятель принял это за признак боязни со стороны Ганнибала и начал по частям переходить через р. Таг в брод. Но Ганнибал в это самое время напал на него с главными силами с фронта, а частью конницы, переправленною за р. Таг – с тыла, и нанес союзным испанцам полное и совершенное поражение и огромный урон. Эта победа доставила ему возможность продолжать и одержать дальнейшие успехи. Он покорил не только карпетанцев и турдитанцев (в нынешних Андалузии и Эстремадуре, между устьями Гуадианы и Гуадалкивира), но и все племена по правую сторону р. Ибера. Затем на зиму он воротился в Новый Карфаген.
Наконец, в 219 г. Ганнибал признал, что уже настали и время и возможность произвести явный разрыв с Римом. Случай к тому пе замедлил представиться. На восточном берегу Испании оставались независимыми только греческие поселения и главное между ними – Сагунт. Они состояли под покровительством Рима, со времени договора его с Газдрубалом, хотя и пе утвержденного римским сенатом. Предвидя угрожавшую им со стороны Ганнибала опасность, они послали в Рим просить помощи. В Риме, вместо того, чтобы немедленно послать в помощь им войско, сенат долго совещался и наконец положил отправить в Испанию послов, чтоб удостовериться в положении дел и убедить Ганнибала – в точности исполнять условия договора-, который был заключен с Газдрубалом. Полибий говорит (кн. III гл. IV), что «Ганнибал принял римских послов в Новом Карфагене и сказал им, что между сагунтянами недавно произошел мятеж, что они призвали римлян в посредники и что римляне несправедливо приговорили к смерти некоторых из градоправителей Сагунта; что он, Ганнибал, не оставишь этой несправедливости ненаказанною и что карфагеняне всегда имели в обычае защищать невинно угнетенных». «А между тем» – прибавляешь Полибий – « Ганнибал послал в Карфаген сказать сенату, как он намерен был поступить с сагунтянами, которые, гордясь союзом с римлянами, дурно поступали с некоторыми из подданных карфагенской республики». «Словом» – заключает Полибий – « Ганнибал не рассуждал, но только повиновался ослеплявшим его гневу и раздражению. Вместо истинных побудительных причин его действий, он ссылался на пустые предлоги – обыкновенное заблуждение тех, которые, мало заботясь о справедливости, повинуются только голосу обуявших их страстей, отчего и произошло то, что, скрыв истинную причину своих действий и приводя другую, ни на чем не основанную, он был признан зачинщиком войны, противной не только здравому рассудку, но и всем законам справедливости».
При всей добросовестности Полибия; нельзя не узнать в этих словах друга Сципионов и римлян и ни тени справедливости. Полибий повторил то, что говорили римляне, ненавидевшие и карфагенян, и Ганнибала. По другим сведениям, заслуживающим гораздо большего доверия и согласным с характером, побуждениями и видами Ганнибала, последний, уже твердо решившийся начать войну против Рима, воспользовался как-раз представившимся ему случаем к тому, а именно: распрей, возникшей между сагунтянами и пограничным с ними испанским племенем, состоявшим в подданстве Карфагена, – происшедшим в тоже время и, вероятно, вследствие той же причины; мятежом в Сагунте и оскорблением при этом карфагенян сагунтянами, словом – не пустыми предлогами, а достаточно справедливыми причинами. Объявлять же римским послам истинные побудительные причины своих действий было бы с его стороны слишком нелепо. Притом, нужно сказать еще, – что, по другим сведениям, римские послы явились к Ганнибалу не в Новом Карфагене, а уже под Сагунтом, во время осады, и Ганнибал вовсе не принял их, почему они и отправились в Карфаген, где карфагеняне с намерением затянули переговоры с ними, сказали им, что сагунтяне сами подали повод к неприязненным действиям против них, а впрочем дали им уклончивый ответ, так что они воротились в Рим ни с чем.
А между тем Ганнибал вступил с сильною армией во владения Сагунта и осадил этот обширный и многолюдный города, – расположенный на возвышенном берегу моря, с трех сторон, из которых с одной, с главными силами – против той части города, которая была расположена в глубокой лощине. Но здесь городские стены были гораздо выше, нежели в прочих местах, и осадные машины действовали без особенного успеха. Осажденные же оборонялись чрезвычайно упорно и производили частые и сильные вылазку при одной из которых Ганнибал был тяжело ранен в бою и принужден, по этой причине и по большому урону своих войск, превратить осаду на время в обложение. Получив некоторое облегчение от раны, он возобновил осаду еще деятельнее и сильнее прежнего и на многих местах поставил тараны и черепахи для прикрытия рабочих. Не взирая на упорное сопротивление осажденных, часть их стены и три башни были разрушены, и осаждавшие произвели приступ. Но осажденные упорно защищались в проломах, с особенным успехом действуя фалариками или зажигательными стрелами. После продолжительная и кровопролитного боя в проломах, карфагеняне были принуждены отступить с большим уроном, а осажденные поспешно исправили проломы. В это именно время и прибыли двое послов римского сената, но Ганнибал не принял их и они отправились в Карфаген, а оттуда, не получив удовлетворительного ответа, воротились в Рим. Тогда уже римскому сенату, во всяком случае следовало немедленно послать войско на помощь Сагунту, который Рим принял под свое покровительство; но сенат не сделал этого, а продолжал бесполезно совещаться о том, как ему в этом случае поступить. А между тем Ганнибал настойчиво и деятельно продолжал осаду, построил высокую подвижную башню, вооружил ее стрелками и метательными орудиями, придвинул к городской стене, согнал с последней оборонявших ее, произвел подкоп под стеною и обрушил значительную часть её. Тогда карфагенские войска ворвались в город, но были остановлены в нем новыми укреплениями. Положив удержаться на этом месте, Ганнибал приказал обнести его валом, и метательными орудиями стал сильно разрушать город. Но осажденные продолжали упорно обороняться и за каждою разрушенною преградой немедленно воздвигали новую. Однако карфагеняне подвигались и оттесняли их все более и более к цитадели, от римлян же помощь не являлась, и ослабленные, утомленные жители Сагунта уже сильно страдали от голода, болезней и смертности. Сагунт уже был близок к падению, когда восстание оретанян и карпетанцев (в нынешней Кастилии) принудило Ганнибала с частью армии двинуться против них, для усмирения их, оставив Магарбала, сына Гамильконова, с другою частью армии, продолжать осаду Сагунта. Усмирив мятежников и воротясь к Сагунту в скором времени, он нашел, что осаждавшие сделали новый пролом в последней стене, произвел общий приступ и отбросил осажденных в цитадель. Один из осажденных вышел из цитадели и сам от себя предложил сдать ее на капитуляцию, но не решился принять тяжких условий Ганнибала. Тогда Ганнибал вторично произвел общий приступ к цитадели и овладел ею, не смотря на упорнейшее сопротивление осажденных, ни за что не хотевших сдаваться и отвергавших все предложения Ганнибала. Не видя никаких средств к своему спасению, знатнейшие из них сложили на костер всю общественную казну и все свои драгоценности и сами сгорели вместе с ними. В тоже время обрушилась давно разрушаемая большая башня и карфагенские войска ворвались чрез образовавшийся оттого пролом, в пылу ожесточения распространяя кругом смерть и разрушение. Жители заперлись в домах, зажгли их, сгорели в них – и Сагунт, после 8 ми месячной осады, был взят и совершенно сожжен и разрушен.
Осада и оборона его приносят большую честь и Ганнибалу с его войском, и осажденным, но очень мало чести римлянам, которые, приняв сагунтян, как принимали и мамертинцев и многих других, под свою защиту, не прислали Сагунту помощи войском и тем сделались виновными в жестокой участи его и покрыли себя большим стыдом. Но падение Сагунта имело для них, кроме того, еще большее значение, послужив явным поводом к разрыву с Карфагеном и к началу 2-й пунической войны, весьма неблагоприятным для них,

§ 157. Объявление войны и приготовления к ней с обеих сторон.

По смыслу договора между Римом и Газдрубалом, осада, взятие и разрушение Сагунта Ганнибалом было уже явным разрывом мира между Римом и Карфагеном. Выше было уже объяснено, что Ганнибал втайне именно это и имел в виду, следовательно был первым и главным зачинщиком войны. Но обвинять его в этом невозможно по всем причинам, уже достаточно объясненным выше. С своей точки зрения, он был совершенно прав. Но формальное объявление войны последовало не с его стороны. Как только весть о взятии и разрушении Сагунта достигла Рима; тогда и только тогда сенат римский перестал совещаться о возможности войны, и, видя, что она уже неизбежна, все-таки, для соблюдения установленных формальностей, отправил в Карфаген 5 знатных послов спросить карфагенский сенат, с согласия ли его или нет, Ганнибал разрушил Сагунт, и в первом случае объявить войну, а во втором требовать выдачи Ганнибала. В карфагенском сенате произошли по этому случаю жаркие прения: Ганнон и его партия, разумеется, поддерживали требования римских послов и предостерегали от несправедливо начатой войны; но гораздо сильнейшая партия Барцинская, опираясь на чувства и мнения большинства нации, объявила себя решительно в пользу войны. Римским послам не высказали этого явно и гласно, а давали такие же уклончивые ответы, что и первому посольству. Тогда один из послов, Квинт Фабий Веррукоз, выведенный из терпения продолжительными обоюдными прениями, объявил карфагенскому сенату (по словам Полибия), что принес им на груди под своей тогой два жребия: войну или мир; и спрашивал: который из них ему угодно будет, чтоб он вынул? «Какой тебе будет угодно» – единогласно отвечал сенат. Фабий возразил, что он вынет войну, и весь сенат в один голос отвечал: «Принимаем ее»! «Итак – война»! отвечал Фабий – и с этим словом римские послы вышли из сената и отправились в Испанию, где сначала успели вооружить против карфагенян племя бергузиян (близ нынешн. Балагеpa в Каталонии) и некоторые другие племена на левой стороне р. Ибера. Но волцияне или вольцы (близ нынешн. Аинсы к сев. от Лериды) не захотели даже слушать их и прогнали их от себя, а, по их примеру, и другие племена Испании, после падения Сагунта еще более неприязненные Риму, решительно стали против него на сторону Карфагена – обстоятельство чрезвычайно благоприятное для Ганнибала в самом начале его трудного предприятия. Дабы еще более привязать их к себе, Ганнибал, расположивший армию свою на зиму 219–18 гг. в Новом Карфагене, позволить испанским вспомогательным войскам провести зиму у себя на родине.
И так мир был прерван Ганнибалом, а война формально объявлена римлянами или, если угодно, ими и карфагенянами в одно время, рассмотрим теперь политические цели и военные: силы, средства, способы, приготовления и планы с обеих сторон, начав с Рима.
И здесь, прежде всего, следует выразить невольное изумление по поводу действий римского сената в последние годы перед объявлением войны. Кажется, что обычная мудрость этого, дотоле столь мудра-го, римского сената какими-то судьбами подверглась совершенным помрачению и слепоте и он делал только непостижимые и непростительный ошибки за ошибками. При его зоркой, ревнивой наблюдательности за всем, что касалось Карфагена и его отношении к Риму, сенат римский непостижимым образом не мог проникнуть в истинную цель побуждений и действий Гамилькара, Газдрубала и Ганнибала в Испании, не мог догадаться, для чего им нужна была Испания, – для преграждения им дальнейших успехов в ней принял недостойные его полумеры заключением договора с Газдрубалом, и, убежденный в неминуемости новой войны, не делал ничего для отвращения её или по крайней мере для приготовления себе залогов наибольших и вернейших успехов в ней, а напротив делал все для ускорения её и еще большего раздражения и ожесточения Карфагена, несправедливым отнятием у него Сардинии среди мира и наложением на него новой контрибуции в 1200 талантов. Приняв под свои покровительство и защиту Сагунт и другие греческие поселения в Испании, он не оказал им ни того, ни другой во-время, и как бы не желая и даже опасаясь новой войны, вместо отправления войск – два раза совершенно бесполезно отправлял к Ганнибалу и в Карфаген послов своих терять время в пустых и бесплодных переговорах. Наконец – что всего важнее – когда война уже была неизбежна и даже объявлена, он и не подозревал, с какой стороны ему будет угрожать страшная опасность. В странном ослеплении своем, он был убежден. что театром новой войны будет по-прежнему – Сицилия и вновь – Испания. Это видно из первых военных распоряжений его по объявлении войны. В 218 году произведен был набор 6-ти римских легионов, каждый в 4.000 чел. пехоты и в 300 чел. конницы, всего 24,000 ч. пехоты и 1,800 чел. конницы; союзники выставили 44;000 чел. пехоты и 4,000 чел. конницы, что составляло всего-на-все 68,000 чел. пехоты, 5,800 чел. конницы и 73,800 чел. всех вообще войск. Кроме того был снаряжен флот из 220 квинкверем (в 5 рядов весел) и 20 легких морских судов. Эти силы были распределены и получили назначение следующего рода: один из консулов, Тиб. Семпроний Лонг, с 2-мя римскими легионами, 17,800 чел. союзных войск (16,000 ч. пехоты и 1,800 чел. конницы), 160 квинкверемами и 12 легкими судами, получил назначение переправиться в Сицилию и оттуда в Африку. Другой консул, П. Корнелий Сципион, с 2 римскими легионами, 14,000 чел. пехоты и 1,200 чел. конницы союзников, 60 квинкверемами и 8 легкими судами, получил назначение переправиться в Испанию и противодействовать в ней Ганнибалу. Наконец претор Л. Манлий, с такими же силами, что и Сципион, но только с 1,000 чел. конницы, был послан в цизальпинскую Галлию. для содержания её в повиновении и порядке. И так из 73,800 чел. войск, 26,400 с Семпронием были посланы в Сицилию и Африку, 23,800 с Сципионом в Испанию и 23,600 с Манлием в цизальпинскую Галлию. «Это распределение сил показывает» – говорит генерал Водонкур – «как римляне ошибались на-счет Ганнибала и как мало им известны были его средства. Они не сомневались в его намерении напасть на них самих в Италии; {Едва-ли, как будет усмотрено ниже.} и не сделали ничего, что было нужно для удержания его. Усьшленные своим торжеством над Карфагеном в 1-й войне с ним и после неё, презирая побежденных ими карфагенян, они не считали нужным делать необыкновенных усилий для новой войны с ними. Они и не подозревали даже, что Ганнибал имел и силы, и твердость духа, необходимые для исполнения замышленного им предприятия. Они задумали произвести диверсию в Африке, но эта диверсия могла быть действительною только при условии спокойствия Италии. Они послали Сципиона напасть на Ганнибала в Испании, но дали ему только 22,000 чел. пехоты и 1,800 чел. Конницы». {При этом Волонкур замечает, что полный состав всех римских армий был несогласен с общепринятыми у римлян правилами (по одному легиону союзников на один легион римский и следовательно всего 6 первых на 6 последних), и потому полагает, что тут должна быть какая-нибудь ошибка в тексте древних историков, что подтверждается и последующими событиями.} Словом – и в числе, и в составе, и в распределении военных сил Рима перед началом войны не видно никакой особенной мудрости, а последующие события докажут даже, что оно было крайне ошибочно. Между тем, по исчислению Полибия (уже приведенному ч. II-й в главе XX § 123), римляне в это самое время могли располагать в Италии вооруженными силами, простиравшимися до 700,000 чел. пехоты и 70,000 чел. конницы. А они выставили только 1/10 часть их, что доказывает еще раз, что они в своем ослеплении и не подозревали, что им угрожало.
Обратимся теперь к Ганнибалу и посмотрим, какие он сделал распоряжения с своей стороны. Еще в 219 году, по расположена своей армии на зиму в Новом Карфагене, он начал принимать все меры для успеха исполнения своего предприятия в 218 году. Прежде всего он послал доверенных людей по тому пути, которым намерен был следовать от Нового Карфагена к Пиренеям и Альпам чрез земли трансальпинских галлов, с приказанием разведать пути чрез горы и расположение галльских племен и их вождей. Посланные им люди, воротясь, передали ему, что галлы обнаруживают подозрительность, горы необычайно высоки, а пути чрез них чрезвычайно трудны. Но это нимало не устрашило Ганнибала и не отклонило его от твердого его намерения. Он принял меры для обеспечения не только Испании, но и Африки, и мудро назначил для первой цели часть африканских войск, а для второй часть испанских, а именно: в Африку он отправил 13,850 чел. пехоты и 1,200 чел. конницы испанских войск и 900 балеарских стрелков; в Испании он оставил брата своего, Газдрубала, с 12,650 чел. пехоты (11,850 африканцев, 300 лигурийцев и 500 балеарских стрелков), с 2,550 чел. конницы (450 ливио-финикиян и африканцев, 300 испанцев-илергетов и 1,800 нумидийцев или мавританцев), а всего с 15,200 чел. войск, 21 слоном и 50 морскими судами, большею частью в 5 рядов весел. Наконец для похода в Италию, под личным своим предводительством, он назначил армию числом около 90,000 чел. пехоты и 12,000 чел. конницы, как африканских, так и испанских и других европейских войск. При армии находились также 37 слонов, вьючные животные и тяжести. Вся эта армия к концу зимы была собрана при Новом Карфагене и готова к походу.
Сопоставляя взаимное распределение сил с обеих сторон, можно еще более убедиться в ошибочности его со стороны римлян. В то время, как большее число войск их – 26,400 – было назначено в Сицилию и Африку, 23,800 имели назначение переправиться в Испанию, где должен был оставаться Газдрубал с 15,200 чел. войск, и только 23,600 посланы были в цизальпинскую Галлию, куда должен был направиться Ганнибал с главною частью своих войск, более 100,000 чел. Следовательно римляне, разделив свои силы на три части, большую направляли в Африку, а меньшую в цизальпинскую Галлию! Дальнейшее изложение покажет, какие последствия должны были произойти из этого.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ. ВТОРАЯ ПУНИЧЕСКАЯ ВОЙНА (218–202).

§ 158. 1-й поход 218 г. – Поход Ганнибала от Нового Карфагена до р. Родана. – §159. Меры римлян. – §160. Восстание цизальпинских галлов; переход Ганнибала через р. Родан; – Конный бои при р. Родане. – § 161. Поход Ганнибала от р. Родана до Альпов; – Отплытие Корнелия Сципиона в Италию, а Гнея Сципиона в Испанию. – § 162. Переход Ганнибала через Альпы. – § 163. Действия Ганнибала и Корнелия Сципиона в Цизальпинской Галлии; – бой при р. Тицине; – отступление Сципиона за p. Треббию. – § 164. Присоединение Семпрония к Корнелию Сципиону; – Сражение при р. Треббии. – § 165. Зимние действия Ганнибала и Корнелия Сципиона в Цизальпинской Галлии. – § 166. Действия Гнея Сципиона в Испании.

Источники и исторические пособия – указанные в гл. XXIV.

II.
Первая половина войны до сражения при Каннах включительно (218–216).

§ 158. 1-й поход 218 года. Поход Ганнибала от Нового Карфагена до р. Родана.

В конце весны 218 года (в конце мая) Ганнибал двинулся с предводительствоемою им армиею от Нового Карфагена чрез Этониссу (ныне Лумбеис; к ю. з. от Валенсии) к р. Иберу, через который перешел 3-мя колоннами, покорил илергетов (в Аррогонии, между Эбро и Сфгрой), баргузиян (близ Балагера), авзетанян (близ Бича и Хироны) и другие племена, обитавшие у подошвы Пиренеев. Покорив их не без труда и усилий, он оставил, для управления ими, Ганнона с 10,000 чел. пехоты и 1,000 чел. конницы, и продолжал поход к Пиренеям. На этом походе, около 3 т. карпетанян, устрашенных трудностью и опасностью предприятия Ганнибала, бежали из армии. Опасаясь, чтобы меры строгости не ожесточили других испанцев, Ганнибал показал вид, будто сам позволил карпетанянам удалиться, и распустил еще около 7 т. чел., изъявивших желание воротиться, чем хотел снискать себе расположение испанцев и обнадежить своих воинов, что им впредь легко можно будет получать увольнение из армии.
Продолжая поход далее к Пиренеям, он прибыл в Иллиберис (ныне Эльне, Elne); где узнал, что аквитанские галлы собрались в Русцино (ныне Перпиньян), чтобы преградить ему путь. В это время армия его состояла уже только из 50 т. чел. пехоты и 9 т. чел. конницы. Опасаясь замедления своего похода, он успел переговорами и деньгами склонить галлов к мирному пропуску его чрез их земли и продолжал поход к устьям р. Родана.
Путь, пройденный им от Нового Карфагена до пределов Галлии; Полибий определяет следующими расстояниями: от Нового Карфагена до р. Ибера – 2,200 римских стадий (около 55 нем. миль или 385 верст) и от р. Ибера до Эмпория, небольшого при-морского городка на границе Испании и Галлии – 1,600 стадий (около 40 миль или 280 верст), всего 3,800 стадий (около 95 миль или 665 верст). Но во сколько суток Ганнибал прошел это пространство, сведений не имеется. На этом походе армия его уже уменьшилась почти на половину (из 100 т. – 59 т.) и была довольно надежна, хотя, и за удалением около 10 т. карпетанцев и других недовольных, в ней были, может быть, и еще такие же, которые охотно ушли бы, если-бы могли. Из этого легко можно заключить, что Ганнибалу необходимо было иметь много силы и твердости духа и воли, равно и тщательного наблюдения, чтобы держать такую армию в повиновении и порядке и вести ее чрезвычайно дальним и трудным походом чрез высокие горы, неудободоступными путями, чрез земли неприязненно расположенных галльских племен. Хотя до нас и не дошло никаких других сведений по этому предмету, кроме приведенных выше, но не может быть сомнения, что только влияние великой личности Ганнибала держало армию его в полных доверии и повиновении ему.

§ 159. Mеры римлян.

Между тем в Риме получено было из города Массилии (ныне Марсель), в Галлии, известие, что Ганнибал перешел через р. Ибер и идет к Родану. Казалось, что теперь, когда уже не было никакого сомнения в истинных намерениях Ганнибала, римлянам следовало бы направить против него в цизальпинскую Галлию главные свои силы, оставив только часть их для охранения Сицилии, Сардинии и Корсики, и вовсе не посылая, совершенно напрасно, войск ни в Африку, ни в Испанию. Но, как сказано выше, римский сенат был постигнут непостижимым ослеплением и даже, по свидетельству самого Тита Ливия, беспокойством и страхом. Казалось, что внезапная, непредвиденная им опасность поразила его до того, что лишила способности спокойно и здраво рассуждать и внушала только страх. Под влиянием этого, он не только ничего не изменил в прежних своих распоряжениях, но и приказал Семпронию, Сципиону и Манлию немедленно отправиться в назначенные им области, а в цизальпинской Галлии – оградить стенами римские поселения Плаценцию и Кремону, и всем римским поселенцам (до 6 т.) собраться в них.
Действительно, Риму угрожала большая опасность: в Италию шел такой полководец, как Ганнибал, с армией, приобретшей большую опытность в продолжении 18-ти летней, суровой войны в Испании против воинственных и храбрых племен, с армией, всегда победоносной и сильно одушевленной одержанными ею победами и взятием и разрушением могущественного Сагунта. Между тем римляне могли противопоставить ей только новонабранные войска, а войны в Сардинии, Корсике, Иллирии, Истрии; Лигурии и цизальпинской Галлии, по свойствам своим, скорее расстроили римские войска, нежели доставили им большие опытность и пользу. Поэтому действительно было чего опасаться, но это именно и должно было побудить римский сенат к принятию, в чрезвычайных обстоятельствах, и сообразных с ними чрезвычайных мер, однако он ничего этого не сделал.

§ 160. Восстание цизальпинских галлов; – переход Ганнибала через р. Родан; – конный бой при р. Родане.

Вскоре опасность для римлян стала возрастать все более и более. Первым проявлением её было восстание цизальпинских галлов. Бойи, сведав о переходе Ганнибала через Пиренеи, пропуске его аквитанскими галлами и движении его к р. Родану, и вероятно втайне возбужденные им и ожидая вскоре помощи от него, восстали, увлекли за собою инсубров и напали на римских поселенцев Плаценции. Находившиеся там римские комиссары спаслись в Мутину (ныне Модена) и были осаждены в ней бойями и инсубрами. Претор Манлий, находившийся в это время, как кажется, еще на границах Лигурии, двинулся с своею армией чрез Парму к Мутине. Недовольно благоразумный и осторожный, он, поспешая к Мутине, избрал кратчайшую дорогу, но пролегавшую через густые леса около Плаценции, и едва вступил в них, как, идя без предосторожностей, попал в засаду и был так жестоко поражен галлами, что едва отступил на лесную поляну, где занял укрепленный лагерь. Галлы не атаковали его снова и удалились, а он продолжал поход теми же лесами, но был опять атакован и побит в них галлами и принужден с уроном выйти из лесов и отступить к Танеду (ныне Тенедо близ Пармы), где укрепился и был осажден галлами. В Риме тотчас было приказано второму претору Аттилию идти поспешно на помощь Манлию, с одним римским легионом и 5 т. союзников (всего 9,300 чел.) из армии Сципиона. Узнав о движении Аттилия, галлы сняли осады Мутины и Танеда.

Сципион же, поспешно набрав новый римский легион, сел с своими войсками в Остии на суда и вдоль берегов лигурийского моря прибыл на 5-я сутки к Массилии, высадился в крайнем восточном устье Родана, расположился на левом его берегу лагерем и узнал, что Ганнибал уже перешел через Пиренеи, чему никак не хотел верить. Полагая, что Ганнибал еще далеко и не скоро прибудет к Родану, он остался в своем лагере, только выслав вверх по левому берегу Родана 300 чел. римской конницы и 200 чел. галльской на жаловании жителей Массилии. Это было, с его стороны, важною ошибкой: вместо отправления 500 чел. конницы для разведания, ему уместнее было бы самому двинуться вперед за р. Родан, так как целью его долженствовало быть преграждение Ганнибалу пути в Италию.
Между тем Ганнибал, склонив и нарбонских галлов, как и аквитанских, частью переговорами и деньгами, частью угрозами, пропустить его, беспрепятственно дошел чрез нынешние города Нарбонну и Ним до р. Родана, в 4-х сутках пути от устья его, в землях галльского племени вольков (volcae arecomici), близ нынешнего гор. Рокемора (Roquemaure), к с. от Авиньона, пройдя от Пиренеев до этого места, по Полибию, всего 1,600 стадий (около 40 миль или 280 верст). Найдя, что в этом месте было удобно переправиться через Родан, он переговорами и деньгами склонил галлов-вольков доставить ему для этого все свои суда и лодки и помочь его войскам в постройке новых. Между тем галлы-кавары, жившие на левом берегу Родана, собрались на нем против Ганнибала, дабы не пропустить его через реку. Но Ганнибал послал Ганнона, сына Бомилькарова, с отрядом войск, большею частью испанских, ночью, на расстояние одних суток вверх по правому берегу Родана, где на середине реки был остров, с приказанием перейти там через реку и скрытно, ночью же, двинувшись вниз по левому берегу её; напасть на каваров с тыла, подав Ганнибалу условленный сигнал зажжением большого костра с большим дымом. Все это было исполнено в точности и имело полный успех: Ганнибал, как только увидал дым костров немедленно начал переправу – и кавары, атакованные им с фронта, а Ганноном с тыла, были разбиты и рассеялись. Затем Ганнибал довершил переправу своей армии со всеми её тяжестями, – вьючными животными и слонами (что описано у Полибия и Тита Ливия с большими подробностями), расположился на левом берегу, против места переправы, лагерем и, узнав, что при устьях Родана находится римская армия (Сципиона), выслал для разведания о ней, вниз по левому берегу Родана, 500 чел. нумидийской конницы. Таким образом в одно и тоже время, на встречу одни другим, шли по 500 чел. конницы с обеих сторон. Они встретились недалеко от лагеря Ганнибала (как полагают – около нынешнего Copга, Sorg'ues) и немедленно вступили в упорный бой, в котором римляне потеряли 140, а нумидийцы 200 человек; но наконец последние были опрокинуты, а римская конница приблизилась к лагерю Ганнибала, высмотрела его и воротилась к своей армии.
Положение Ганнибала после переправы через Родан было довольно трудное: главною целью его было – как можно скорее перейти через Альпы и вступить в Италию, а между тем время уже было к концу лета, со стороны Альп находились галлы, а со стороны моря римская армия, и куда бы он ни обратился, он имел бы в тылу за собою либо римлян, либо галлов, и даже мог бы подвергнуться одновременному нападению их с фронта и с тыла. Но, дорожа временем и твердо намеренный не сражаться с римскою армией прежде, нежели достигнет Италии и потому всячески избегать её и удалиться от неё, он решился – идти к Альпам и в этом и обстоятельства, и сами римляне много способствовали ему.
Во 1-х бойи прислали к нему послов с известием, что цизальпинские галлы восстали против римлян, что последние находятся в таком положении, что не могут и помышлять о направлении против него к Альпам единственной армии (Манлия и Аттилия), которую имели в цизальпинской Галлии; при этом жители последней просили Ганнибала скорее прибыть в их страну, обширную, богатую всеми дарами природы и обитаемую народами, ненавидевшими римлян и расположенными к карфагенянам, от которых надеялись получить помощь. Через этих же послов Ганнибал, без сомнения, получил и надлежащие сведения о путях и проходах через Альпы в цизальпинскую Галлию и о галльских племенах, обитавших на этом пространства Передав все это своим войскам, Ганнибал одушевил их мужеством и твердостью к предприятию и совершенно перехода через Альпы в цизальпинскую Галлию, так что они были вполне расположены к преодолению всех трудностей и опасностей его.
Во 2-х со стороны римлян обстоятельства благоприятствовали Ганнибалу тем, что, кроме ошибочного распределения римлянами своих сил, Манлий, по собственной своей вине, был разбит цизальпинскими галлами, что принудило усилить его половиною армии Корнелия Сципиона, который с остальною половиной уже не в состояли был, с уверенностью в успехе, удержать Ганнибала на Родане или воспрепятствовать движению его к Альпам и через них. И хотя Сципион, по возвращении своей конницы, немедленно двинулся со всеми своими войсками к тому месту, где конница его высмотрела лагерь Ганнибала, но прибыл туда уже на 3-й день после выступления Ганнибала к Альпам, и уверенный, что Ганнибал употребит очень много времени на переход через Альпы, а он, Сципион, успеет гораздо скорее его воротиться в Италию и преградить ему путь при выходе из Альп, воротился в свой лагерь при устье Родана и отсюда положил послать брата своего, Гнея Сципиона, с наибольшею частью войск морем в Испанию, самому же с наименьшею частью воротиться морем же в Италию – новая и важная ошибка его. Все это доказывает, что Корнелий Сципион, как и римский сенат, хотя и сознавал трудность и опасность положения Рима и Италии, но не в надлежащих ясности и мере и неправильно, слишком надеясь на себя, преувеличивая трудность предприятия Ганнибала, считая его даже невозможным и главное – не имея истинного понятия о характере и искусстве Ганнибала. От начала до конца, все распоряжения его были ошибочны: вместо того; чтобы самому со всеми войсками двинуться за Родан против Ганнибала, он послал только 500 чел. конницы для разведания, а по возвращении её, хотя и двинулся против Ганнибала, но узнав, что он уже пошел к Альпам, воротился к морю и положил послать брата своего в Испанию, а самому воротиться в Италию. Таким образом вообще римляне, вместо того, чтобы главные свои силы направить немедленно и с фронта, и с тыла против Ганнибала и разве только часть сил в Испанию, в самую критическую для них минуту неблагоразумно и неосторожно раздробили свои силы, везде были слабы, особенно против Ганнибала, и как будто сами нарочно открывали ему путь в Италию. Наибольшая же вина в данное время, именно на Родане, падает на долю Корнелия Сципиона, который, подобно римскому сенату, также находился и действовал в состояли какого-то непостижимого ослепления. а последствия этого были чрезвычайно важны.

§ 161. Поход Ганнибала от Родана до Альп; – отплытие Корнелия Сципиона в Италию, а Гнея Сципиона в Испанию.

И так, в одно и то же время, Корнелий Сципион отправился морем в Пизу, Гней Сципион морем на флоте в Испанию, а Ганнибал двинулся к Альпам. Но по какому направлению и пути? Отсюда, хотя и не с самого начала, возникает большое разногласие со стороны новейших писателей, старавшихся определить направление и путь похода Ганнибала к Альпам и через Альпы в Италию, основываясь на показаниях Полибия и Тита Ливия. И хотя оба эти историка более или менее согласны между собою в своих показаниях, но трудность удовлетворительная разрешения вопроса, каким именно путем Ганнибал прошел через Альпы, заключалась в том, что в эпоху, когда он совершил этот переход, все пространство пройденного им края между Роданом и Тицином или по крайней мере верхним Падом (По), обитаемое независимыми племенами транзальпинских галлов, было вовсе неизвестно римлянам. Полибий, родившийся в 202 (по другим в 204) году, лично посетил все пути перехода Ганнибала через Альпы – уже лет 30 или более после того, однако мог еще от старожилов получить нужные указания, и описывает все места с большими точностью и верностью. Тит Ливий же родился почти полтора века позже (в 59 г. по P. X.), заимствовал свои сведения из Полибия, но сам не посещал пути, пройденного Ганнибалом, хотя в его время пути через Альпы были уже гораздо более известны римлянам. Но и тот и другой, в эпоху события, которое они имели описывать, находя местность эту весьма малоизвестною, страны и племена – без имени, определенных границ, не имея возможности означать местности иначе, как характером их, нередко общим многим частям этих гор, по необходимости должны были оставить нам много неопределительности на счет пути, которым следовал Ганнибал, и особенно того пункта горного хребта Альп, через который он проник в Италию. Поэтому многие новейшие писатели XVIII и XIX веков посвятили свои труды специальным ученым исследованиям для разъяснение означенной неопределительности и разрешения трудно разрешимого вопроса, у помянутого выше. И хотя труды их разъясняли весьма многое и одни более, другие менее вероподобно указали путь следования Ганнибала, за всем тем, в строгом смысле, вопрос этот и до сих пор остается и навсегда, кажется, должен остаться неразрешенным: ибо кому когда возможно будет положительно, утверждать, что Ганнибал действительно прошел по такому, а не по иному пути? И хотя, собственно в военно-историческом отношении, вопрос этот и не составляет особенной важности, так как достаточно знать, что Ганнибал перешел через Альпы и совершил этот переход с неимоверными затруднениями, смелостью, но и осторожностью, твердостью и решительностью, и какое влияние это имело на его армию, её поход и после-дующие военные действия, однако и за всем тем нельзя во 1-х не сделать различия между более или менее близкими или дальними, легкими или трудными; путями и пунктами перехода Ганнибала через Альпы и во 2-х не рассмотреть для того вкратце главные существующая на этот счет мнения.
Руководством в этом могут послужить, из числа всех по-священных этому предмету сочинений, преимущественно два: одно – Histoire critique du passage des Alpespar Annibal etc., par J. L. Larauza, ancien maitre de confйгences а lйсole normale, 8° Paris 1826, а другое – D-rZancler: Der Heereszug Hannibals. – ьber die Alpen, Hamburg 1823 и 1828, – в которых собраны и критически разобраны все результаты новейших исследований. Из них первое особенно замечательно тем, что автор его употребил на это самые тщательные критические исследования текстов Полибия, Тита Ливия и всех новейших писателей, и проверил их лично самым строгим образом на всех путях чрез Альпы. Следствием этого было то, что он разделил вообще на три системы те части Альпов, через которые должен был перейти Ганнибал: 1-я Альпов пеннинских, 2-я Альпов греческих и 3-я Альпов коттических (cottieimes ou maritimes), т.е. прибрежных или приморских. Через последние путь Ганнибала направляют: через Monte-VOSO – Marquis de Saint-Simon (1770 г.) (В скобках означены годы издания сочинений этих писателей.), abbй Denina (1790–92 и 1805) и Reich-hartd; – через Moilt-Gunevre: одни – Нопогй Bouche (1664), Folard (1728), Dutems (1788), VaudoncWrt (1812)и comte de Fortia d'Urban (1821) – через Col de Sestriures и долину Pragelas, а другие – d'Anville, Gribbon (1796)nLetronne (1819) – чрез долину d'Oulx et d'Exilйs до Susa и Rivoli; – через Moilt СйпiS: Simler, Mann (1770), Grosley. (1764), Grraf von Stolberg (1794) и Saussure, – a Albanis Beaumont (1806) – через долины Viь и Lanzo кс. в. от Mont Сйпis; – через греческие Альпы и именно через Малый Сен-Бернард (Centronis jugum): римский историк Coelius Antipater, Fer-gusson (1783), генерал Melville (1812), Deluc (1818), который рассмотрел этот вопрос лучше всех, и Laren audi ure, который принял с некоторым изменением мнение Делюка; – и наконец через пеннпнские альпы и именно через Большой Сен Бернард Плиний старший, le рйге Мйпestrier (иезуит) (1697), Chгйtien de Lorges (1789), Cluvier, Bourrit, Whitaker (1794), de Landine и de Rivaz (1813).
И так из 29 писателей, 2 были за Monte Viso, 8 за Mo ut Genuvre, 6 за Mont Сйпis, 5 за Малый Сен-Бернард и 8 за Большой Сен-Бернард, но с наибольшими: согласием с Полибием и Титом Ливием, основательностью и вероподобностью – те 6, которые объявляют себя за Mont Сйпis, почему мы и будем руководствоваться преимущественно ими; разделив весь путь Ганнибала на 3 части: 1) от Рокемора или правильнее Монфокона (Montfaucon) на левом берегу Родана или Роны – до входа в Альпы, 2) от входа в Альпы – до вы хода из них, – и 3) от выхода из Альпов до Турина, и означая каждый путь нынешними местными названиями, в своем месте, но порядку времени и изложения.
И так Ганнибал, простояв три дня в лагере при Монфоконе, двинулся оттуда вверх по левому берегу Роны до впадения в нее р. Исеры (Isure, древняя р. Изара), куда и прибыл на 4-я сутки похода чрез Оранж, Монтелимар и Валанс. При этом вся пехота шла впереди, за нею все тяжести и вьючные животные, а сам Ганнибал с слонами и конницей в хвосте, для прикрытия движения со стороны армии Сципиона. От Монфокона до устья р. Исеры он прошел 600 римских стадий (около 77 72 верст) в 4 суток, с небольшим по 19 верст в сутки, беспрепятственно.
Прибыв к слиянию р. р. Роны и Исеры, образовавшему так называемый у Полибия и Тита Ливия остров аллоброгов, по имени обитавших на Исере племен галлов, Ганнибал нашел тут двух братьев, споривших о господстве над аллоброгами. рассудив их между собою по мнению большинства народа и старейшин его и по строгой справедливости, он принял сторону старшего брата, по имени Бранка, ввел его во владение и тем снискал себе в нем признательного и полезного союзника, который снабдил его продовольствием, теплою одеждой и всем нужным для перехода через Альпы и вызвался проводить его до входа в них.
Затем Ганнибал продолжал поход вверх по левому берегу р. Исеры, через земли трикастинов, воконтиев и трикориев (принадлежащих к общему племени аллоброгов), чрез нынешние Сен-Назер, Гренобль и Жиер до Монмелиана и впадения р. Арки в р. Исер с левой стороны. В продолжение 10-ти дней этого похода он прошел 800 стадий (около 100 с небольшим верст, уже по 10-ти верст в сутки), не будучи тревожим галльскими племенами, потому-ли, что был сопровождаем Бранком, или потому, что галлы не смели нападать на него на местности, еще мало гористой и довольно открытой.

§ 162. Переход Ганнибала через Альпы.

Пройдя 800 стадий вверх по левому берегу р. Исеры, в меньшем или большем расстоянии от него, он повернул, параллельно изгибу его с с. – в. на ю. – з., несколько вправо, к первому ущелью, ведшему уже в главный хребет Альпов. В эти времена Бранк, сопровождавший его, возвратился назад, а обитавшие в этих местах галлы того же главного племени аллоброгов заняли высоты, господствовавшая над ущельем, через которое ему нужно было проходить. Ганнибал остановился в лагере против ущелья и выслал находившихся при нем галлов вперед для разведания его местности и неприятеля. Воротясь, они сообщили ему, что неприятель занимал высоты над ущельем только днем, на ночь же возвращался в близ лежавший город свой. Тогда Ганнибал на следующий день рано утром перенес свой лагерь к самому входу в ущелье; ночью же, оставив в лагере огни, сам с отборными войсками двинулся вперед в ущелье, за ним последовали остальные войска и в хвосте их тяжести, слоны и наконец конница. Ганнибал с передовыми войсками ночью же занял высоты над ущельем, а аллоброги, воротясь поутру и найдя их занятыми, из боковых ущелий напали на хвост Ганнибаловой армии, тяжести и конницу, и привели их в такие беспорядок и расстройство, что Ганнибал был принужден с войсками, занимавшими высоты спуститься вниз для отражения галлов. Смяв одних и обратив в бегство других; он провел всю армию чрез ущелье и двинулся прямо к ближайшему городу галлов, брошенному ими, завладел в нем множеством лошадей, скота и продовольствия, и дал тут своей армии одни сутки отдыха. Этот первый бой с галлами при входе в Альпы (ныне между Croix d'Aiguebelle и Argentil, близ слияния р. Арк с р. Исер) стоил ему однако довольно значительной потери в людях, лошадях, вьючных животных и тяжестях, и по свойству местности едва не сделался весьма опасным для его армии. Притом он задержал его на четверо суток (в том числе 1 сутки отдыха). Это было уже около конца октября.
На 5-я сутки от входа в Альпы, Ганнибал двинулся вперед и три дня шел без препятствий со стороны местности и неприятеля, следуя вверх то по левой, то по правой стороне р. Арк, на меньшем или большем расстоянии от неё, чрез те места, где ныне находятся Saint-Jean de Maurienne, Saint-Michel, Lassaussaye, Modane и Villaraudin. В этих местах находятся глубокие долины с богатыми лугами и растительностью, в которых Ганнибал и расположил армию на ночь лагерем и имел обильные пастбища для лошадей и скота.
На 7-я сутки навстречу Ганнибалу вышли многочисленные толпы туземцев, с зелеными ветвями и венками, в знак мира, и объявили, что не желая ни ему, ни себе от него зла, желают мира с ним и предлагают заложников. Ганнибал не доверял им, однако согласился, но принял предосторожности. Туземцы дали ему заложников, скота и повели армию его далее на 7-я и 8-я сутки.
Но на 8-я сутки те галлы, которые напали на Ганнибала в первом ущелье, снова собрались и бросились вслед за ним и напали на него с тыла и с гор сверху в то самое время, когда армия его проходила чрез узкое и глубокое ущелье, труднодоступное и с пропастями по сторонам. Армия Ганнибала могла бы тут подвергнуться величайшей опасности, если бы Ганнибал не принял заранее предосторожности послать конницу с тяжестями в го-лове, а пехоту в хвосте; последняя и приняла на себя удар галлов и воспрепятствовала нанесению армии гораздо большого урона. Тем не менее галлы, низвергая сверху ущелья огромные каменья, распространили в армии Ганнибала такие беспорядок и страх, что Ганнибал был принужден целую ночь провести с половиною войск на одном белом (по словам Полибия) холме, для обеспечение прохода конницы с тяжестями.
Это место соответствует ущелью между нынешними Therm i-gnon и Lans-le-Bourg, на правом, обрывистом берегу р. Арк, образуемом огромными, совершенно обнаженными скалами, против которых, на левом берегу р. Арк, находится скала белого гипса, называемая жителями le rocher blanc или le plan de roche blanche или le rocher du plan de la Bonnette, и вершина которой образует совершенно обнаженное, белого цвета плато, снизу поросшее соснами. Она могла служить Ганнибалу крепкою и надежною позицией, с которой он мог обеспечивать от галлов, стрелками и пращниками, прохождение своей конницы с тяжестями.
На 9-я сутки галлы удалились и Ганнибал продолжал подниматься к перевалу через Mont-Сunis, следуя – по прежнему долиною р. Арк. На этом походе, галлы нападали на него уже не массами, а отдельными толпами, в выгодных для них местах, то спереди то сзади, при чем всегда успевали выхватывать часть тяжестей. В этих обстоятельствах слоны были очень полезны, потому что, наводя страх на галлов, принуждали их бежать от них. В середине или к концу 9-го дня похода армия Ганнибала достигла наконец вершины Mont-Cunis (ныне несколько далее chalet de la Meut), вход на которую со стороны Савойи – один из самых легких и наименее опасных во всех Альпах. Раз-стояние от Laiis-le-Bourg до вершины армия Ганнибала могла пройти около 18 римских миль (или 18 с небольшим верст). Тут Ганнибал расположил армию лагерем и дал ей 2 дня отдыха (10-я и 11-я сутки). Место лагеря её, без сомнения, было не на самой вершине, но на находящейся пониже её равнине, довольно длинной и широкой, покрытой лугами, имеющей по середине озеро с отличною водою и весьма умеренную, даже в глубокую осень, температуру воздуха. Таким образом она во всех отношениях представляла большие удобства для расположения на ней армии Ганнибала лагерем. По словам Полибия, он расположился тут в эпоху заката Плеяд, что в его время соответствовало 26-му октября нов. ст.
Полибий говорит далее, что Ганнибал, заметив уныние, распространившееся между большею частью его воинов, смущенных мыслью о претерпенных и ожидаемых ими трудах и лишениях, указал им равнины на берегах р. Пада, напомнил им доброе расположение обитавших там галлов, указал даже направление, в котором находился Рим, и тем ободрил их до некоторой степени. Действительно, ниже того места, где был расположен лагерь Ганнибала, на полускате есть возвышенный выступ, откуда тем, которые следуют из Савоии, в ясную погоду открывается равнина Сузы и даже вдали Турин. Этот выступ, как полагают некоторые, находится на горе Saint-Martin, впереди Малого Мон-Сениса, и представляет вид вдоль Сузской долины на Турин. Между тем ни с Большого, ни с Малого Сен-Бернарда не видно ни равнин Италии, ни каких либо других – еще одно из многих доказательству что Ганнибал перешел через Мон-Сенис.
На 12-я сутки Ганнибал начал спускаться с. Мон-Сениса, без сопротивления со стороны туземцев, исключая нескольких хищников, скрытно старавшихся захватить некоторые из тяжестей. Но чрезвычайно трудная, крутая и обрывистая местность и вы-павший глубоки снег были причиной большей потери Ганнибалом людей и животных, нежели в продолжение всего похода дотоле в горах. Вскоре армия пришла к такому месту, где, по случаю недавнего обвала земли и слишком узкого прохода, над краем глубокой и узкой пропасти, на дне которой текла река, ни слонам, ни вьючным животным невозможно было идти далее. Ганнибал хотел, но не мог обойти этого места, был принужден остановиться тут и приказал войскам расчищать путь, который был бы удобен для прохода слонов и вьюков. А когда это было исполнено, он выслал вперед всю конницу и всех вьючных животных пастись на таких местах ниже, где еще не было снега. Только на 3-й день после того, т.е. на 15-я сутки вся армия с слонами успела постепенно спуститься с этих мест на равнины р. Пада, в земли инсубров. Здесь у него оставалось уже только 12 т. чел. африканской пехоты, около 8 т. испанской и 6 т. чел. конницы, «как» – прибавляет Полибий – «он сам означил в надписи, вырезанной на колонне в Луциние» (перед удалением своим из Италии в Африку, см. ниже гл. XXVIII § 190).
Таково вкратце повествование Полибия о спуске Ганнибала с Альп в долину р. Пада. По новейшим объяснениям спуска его с Мон-Сениса, он был остановлен на нынешнем пути от Grand-Croix к plaine Si-Nicolas и la Fernere, расположил армию на plaine Si-Nicolas и приказал восстановить удобную для прохода слонов и вьючных животных обвалившуюся дорогу на краю узкой и глубокой пропасти, на дне которой течет речка Сunise, после того что, как вероятно, пытался обойти этот обвал, спустившись в пропасть, что ему не удалось и стоило гибели многих людей, лошадей, вьючных животных и слонов. Разработка пути продолжалась 2 суток (12-я и 13-я); на 13-я он отправил лошадей конницы и всех вьючных животных пастись на том месте ниже, которое ныне находится между селением Novalese и городом Сузой и даже в глубокой долине Сузы, где снегу не было, но были пастбищные луга. На 14-я сутки он про-вел, по достаточно разработанной уже дороге, слонов и сам со всею остальною армией следовал за ними до места расположения конницы и вьюков. На 15-я же сутки он со всею армией двинулся уже от Сузы далее вниз по течению р. Дории (Dorea) к Риволи, находящемуся уже при выходе из Альп на равнины, в 8-ми милях от Турина. Долина, в которой лежит Суза, сначала стеснена еще высокими горами, ― но постепенно расширяется и последними горами суть: направо – Mont St. – Michel или Monte Piclieriano, а слева, далее – Mont Musinet. По спуске же с высот, на которых находится город Риволи, начинаются уже равнины вплоть до Турина и далее. У Риволи Ганнибал расположил армию лагерем и дал ей отдых. У подошвы Альп в этом месте начинались уже земли цизальпинских галлов и именно племени тавринов, главный город которых (во времена римской империи названный Augusta Taurinorum) находился там, где ныне Турин.
Так совершил Ганнибал знаменитый переход свой через Альпы, по описанному выше пути через Мон-Сенис, в пользу которого, в сравнении с другими путями, говорят весьма многие и веские доказательства, главными между которыми можно, указать следующие: 1) по этому пути, на каждом шагу находим Полибия и Тита Ливия в полном согласии между собою и с местностью, тексты их взаимно поясняются без труда и усилия, разъясняют и места, через которая пролегает этот путь, и все происходившие на нем случаи, все обстоятельства перехода Ганнибала через Альпы восстановляются на этом пути вполне удовлетворительно, а расстояния везде в строгой точности соответствуют указываемым Полибием; 2) весь путь этот по долинам р. р. Роны, Исеры, Арки и Дории, только с перевалом между двумя последними, самый естественный и вероподобный, в такую эпоху, когда в Альпах и по обеим сторонам их не существовало еще никаких искусственных дорог, проложенных римлянами только гораздо позже, по завоевании Галлии, – и наконец 3) этот путь, постоянно следующий вверх по течению рек до их истоков, был древнейший, служивший, без сомнения, с отдаленных времен для сообщений диких и полудиких народов, обитавших по ту и другую сторону Альп, а равно и для набегов и нашествий трансальпинских галлов на Италию. Всех этих преимуществ не представляет ни один из трех других путей через Альпы, ни через Монте-Визо, ни через Мон-Женевр, ни в особенности через Большой и Малый Сен-Бернард. Не рассматривая их в подробности, укажем только пункты направления их, для возможности сравнения с путем чрез Мон-Сенис:
1)Путь чрез Монте-Визо направляется от места переправы Ганнибала через Рону вверх по долине p. Aigues, впадающей близ этого места в Рону с левой стороны, от истоков p. Aigues переходит через горный перевал в долину p. Durance и через Grap, Chorges, Embrun и Montdaupliin левыми притоками p. Durance выходит на Монте-Визо, оттуда спускается к истокам р. По и направляется к Пиньеролю или к Турину.
2) Путь через Mont-Genevre или от Montdaupliin к истоку p. Durance, оттуда через la Vachette и Cezanne к Пиньеролю или к Сузе, или от Гренобля вверх по долине p. Drас до её истока и оттуда чрез Gr ар и далее, как указано выше, либо наконец от Гренобля чрез Yizille, Bourg d'Oysans, Pied du Lautaret, la Vachette и далее, как указано выше.
3) Путь через Малый Сен-Бернард – от устья р. Исеры вверх по левому берегу р. Роны до Vienne, а оттуда чрез Bourgoin, St. Grenix, Venne, le Bourget, Chamber y и Montmeillan, вверх по правому берегу р. Исеры, чрез Confiais, Moustiers, Малый Сен-Бернард, Aoste, Bard и Jvгйе к Турину.
И наконец 4) самый дальний и трудный путь чрез Большой Сен-Бернард – от Vienne вверх по левому берегу р. Роны до Женевского озера, вдоль южного берега его до Villeneuve, а оттуда вверх полевому берегу р. Роны до Martigny, Branchies и Большой Сен-Бернард к Aoste и далее, как указано выше.
Не говоря уже о всех вообще свойствах и достоинствах этих путей, особенно двух последних, достаточно проследить их по подробной карте, чтобы удостовериться в больших или меньших неудобствах их сравнительно с путем чрез Мон-Сенис.
Неизлишним признано было войти здесь в некоторые подробности касательно всех этих путей, с одной стороны – для того, чтобы уяснить по возможности переход Ганнибала через Альпы, а с другой стороны потому, что в новейших военно-исторических сочинениях пути этого перехода показаны различно (например у Водонкура по долинам р. р. Роны, Дромы, правого притока Дюрансы и самой этой последней чрез Мон-Женевр, – у Лоссау – чрез Малый Сен-Бернард по пути, указанному выше, и пр.), более или менее подробно или кратко, либо только с оговоркой, что вопрос этот исследован многими, но не разрешен вполне никем, и что свод этих исследований можно найти в указываемых сочинениях.
Обратимся теперь к общим результатам всего перехода Ганнибала через Альпы, в отношении к пройденному им расстоянию, к времени и к урону и оставшимся силам его армии.
Выше было сказано, что он предпринял поход из Нового Карфагена позднею весною (без сомнения по вскрытии рек и с началом подножного корма), с армиею, силы которой простирались до 102 т. войск, из числа которых он оставил 11 т. с Ганноном в Испании на левой стороне р. Ибера. По переходе через Пиренеи (вероятно в начале лета), в армии его уже было только 50 т. чел. пехоты и 9 т. чел. конницы. Поход от Пиренеев к Родану, от Родана к Альпам и через Альпы в Италию до Риволи он совершил в течение лета и 1-й половины осени, ибо перешел через вершину Альп в конце октября и спустился с них в начале ноября. В Риволи, у подошвы Альпов, в армии его оставалось уже только 20 т. чел. пехоты и 6 т. чел. конницы в строю, следовательно в продолжение всего похода от Нового Карфагена до Италии число пехоты его уменьшилось на 70 т., а конницы лишь на 6 т. (последняя убыль служить доказательством, как он особенно сберегал свою конницу). От перехода же через Родан до вступления в Италию он потерял до 30 т. чел. пехоты и 3 т. чел. конницы, а по свидетельству римского историка Цинция Алимента, приводимому Титом Ливием, всего до 36 т. войск.
В отношении к пройденному им расстоянию, следует сказать, что, по исчислению Полибия, он прошел от Нового Карфагена до р. Ибера – 2,200 римских стадий или 275 римских миль (более 275 верст), от р. Ибера до Эмпория на границах Испании и Галлии – 1,600 стадий или 200 миль (более 200 верст), от Эмпория до р. Родана – столько же, от р. Родана до Альп – 1,400 стадий или 175 миль (более 175 верст) и от входа в Альпы до выхода из них 1,200 стадий или 150 миль (более 150 верст), а всего 8,000 стадий или 1,000 римских миль (более 1,000 верст) в 6 месяцев (считая от мая до ноября).
Касательно самого перехода через Альпы, следует сказать, что в отношении трудности, опасности и урона он представляет три последовательные степени: 1-ю, наименьшую – от р. Родана до входа, в Альпы, 2-ю, большую – от входа в Альпы до вершины их и 3-ю, наибольшую – от вершины их до подошвы. От Родана до Альп поход его не представлял особенных трудностей, опасности и урона, но восхождение на Альпы – гораздо более, а спуск с них на равнины Италии – всего более. По свидетельству Полибия и Тита Ливия, на одном коротком спуске с Альп, на расстоянии, составлявшем 1/3 расстояния от входа в Альпы до их вершины и в течении только 4-х суток, Ганнибал претерпел несравненно более трудности, опасности и урона, хотя и не сражался с галлами, нежели при подъеме на Альпы, составлявшем 2/3 расстояния, в течении 11 суток, хотя он на этом последнем по-ходе два раза сражался с галлами. Это произошло во 1-х оттого, что все вообще всходы на Альпы со стороны Франции и Савоии гораздо длиннее и более покаты, чем спуски их к стороне Шемонта в Италии, где они несравненно короче и круче, почти от-весны и пересечены высокими горами и глубокими долинами, {Так, например, если изобразить путь, пройденный Ганнибалом от входа в Альпы со стороны Монмельяна, через Мон-Сенис, до Риволи, в профили, то представится треугольник, один бок которого, от Монмельяна до Мон-Сенпса (высота которого Французскими учеными показывается в 982 туаза над поверхностью Средиземного моря), составит 2/3 всего расстояния от Монмельяна до Риволи, с возвышением довольно пологим, а другой бок, от вершины Мон-Сениса до Риволи – только 1/3 всего расстояния и со скатом к Италии весьма крутым, почти отвесным.} – и во 2 х оттого, что Ганнибал совершил восхождение на Альпы, перевал через них и спуск с них уже в конце октября и начале ноября, когда в Альпах уже выпадает много свежего снега, который днем тает, а ночью замерзает. Ганнибал избежал бы трудностей от этой последней причины, если бы мог перейти через Альпы месяцем ранее, но, как из вышеизложенного легко усмотреть, это было для него невозможно.
В общем выводе о походе его из Испании в Италию следует сказать, что он стоил ему много времени и труда, и был сопряжен с большими опасностями и уроном в людях, лошадях, вьючных животных и слонах (из 37-ми которых осталось меньше половины) и явился в Италию лишь с 26 т. войск, изнуренных дальним и трудным походом, едва ли не упавших духом, особенно в виду того, что война с римлянами еще не начиналась, а только теперь должна была начаться, и какая война, и с каким государством? – которое, как мы видели, могло, в случае надобности, выставить до 800 т. войск! Что же значила перед этим горсть 26 т. войск Ганнибала? И если бы Ганнибал был человек и полководец обыкновенный, то все его предприятие можно было бы назвать чистым безумием. Но потому именно, что Ганнибал был не только необыкновенный, но и великий человек и полководец, заранее все предусмотревший, сообразивший и рассчитавший, предприятие его и составляет один из величайших подвигов, не только древности, но и всех времен, имело начало и последствия необычайные и всегда и для всех, особенно для военных людей, будет предметом, достойным удивления и изучения,

§ 163. Действия Ганнибала и Корнелия Сципиона в цизальпинской Галлии; – бой при р. Тицине; – отступление Сципиона за р. Треббию.

Ганнибал, спустившись с Альп на равнины, дал своей армии два дня отдыха в землях тавринов (у нынешнего Риволи). Таврины были в войне с инсубрами, союзными с Ганнибалом, который и старался примирить их и привлечь тавринов к себе, но тщетно. Поэтому он двинулся к главному городу их (ныне Турин), обложил его и на третий день взял с боя приступом, причем, в наказание и для примера, истребил всех жителей города. Это навело такой страх на тавринов и соседние племена, что они покорились Ганнибалу.
Возбудив восстание цизальпинских галлов, он с первого же шага хотел поддержать и наградить тех из них, которые были в союзе с ним, строго наказать тех, которые осмеливались быть против него, и тем показать разницу между действиями его и римлян. Последние не помогли вовремя Сагунту, были виновниками разрушения его и тем охладили к себе союзников своих. Для усмирения восставших инсубров и бойев они приняли слабые меры, которые имели неудачу, Сципиона бесполезно послали к Массилии, а Семпрония столь же бесполезно в Сицилию. Сенат же римский был в страхе и оцепенении, не производил новых наборов и не принимал никаких решительных мер против грозившей опасности, чем держал все народы Италии в недоумении и колебании. Все это не могло не быть известным Ганнибалу через цизальпинских галлов, и он был слишком искусен, чтобы не воспользоваться тем как можно скорее и, двинувшись вперед, поддержать цизальпинских галлов, возбудить всеобщее и решительное восстание между ними, воспользоваться всеми их силами, средствами и способами, лишить оных ближайшую римскую армию (Манлия и Аттилия) и отбросить ее из цизальпинской Галлии решительным ударом. Но прежде нежели двинуться для этого вперед, ему необходимо было обеспечить себя с тыла, чего он и достиг взятием главного города тавринов, истреблением его жителей и принуждением тавринов и соседних племен к покорности.
Достигнув этого, он двинулся вниз по левой стороне р. Пада и вскоре узнал, что Сципион уже воротился в Италию и идет с армией к р. Паду, чему сначала никак не хотел верить.
Между тем Сципион действительно, из своего лагеря близ Мас-силии отправив брата своего Енеия Сципиона с войском морем в Испанию, сам морем же вдоль берегов отплыл в Этрурию, высадился в Пизе, принял начальствование над войсками Манлия и Аттилия, новонабранными, неопытными и устрашенными вследствие претерпенных ими неудач, и усиленными переходами двинулся к р. Паду, по направлению к Павии близ устья р. Тицина, дабы напасть на Ганнибала при самом выходе его из Альп. прежде нежели армия его могла бы отдохнуть от трудов перехода через них. Но на походе к р. Паду он с изумлением узнал. что Ганнибал уже перешел через Альпы и точно также никак не хотел верить этому, как и Ганнибал – его скорому возвращению в Италию и движению к р. Паду. Переправясь через эту реку несколько ниже устья р. Тицина, Сципион расположился лагерем близ Павии и старался одушевить свои войска необходимостью и несомненностью победы над Ганнибалом. Между тем победа над ним вовсе не была несомненна, потому что выгоды были не на стороне Сципиона. Войск у него было только 18 т. чел. пехоты и 1,800 чел. конницы, и вместо того, чтобы расположиться и ждать Ганнибала на правом берегу Пада, он ошибочно перешел на левую его сторону, где на обширных равнинах ничтожная числом конница его не могла с надеждой на успех действовать против конницы Ганнибала (которая, как мы видели, состояла из 6 т. чел.). Эта решимость Сципиона идти против Ганнибала, с целью вступить с ним в бой в открытых равнинах, с слабою конницей, была слишком отважна и далеко не благоразумна.
Ганнибал, с своей стороны, двигаясь по левой стороне р. Пада, употребил, по словам Полибия, следующее средство для убеждения своих войск в том, что им оставалось только победить или умереть. Он собрал перед ними пленных галлов, взятых в Альпах, приказал заключить их в оковы и бить, а потом, разложив перед ними драгоценные одежды, оружие и т.п., спросил пленников, кто из них желает сражаться между собою для получения этих драгоценностей и с ними свободы. Все вызвались на это и по жребию были назначены из них те, которые должны были сражаться. Войска Ганнибала, пожалев неучаствовавших в бою и падших в нем, поздравили победителей, а Ганнибал представил им, что их положение совершенно то же и что и им также остается только победить или умереть, и этим, говорит Полибий, чрезвычайно поднял дух в них.
Приблизясь к р. Тицину, он расположился лагерем в землях инсубров, при Виктумилии (близ нынешней Новары), и выслал Магарбала с 800 чел. нумидийской конницы для разорения земель союзных с римлянами галлов, но с приказанием по возможности щадить их, для привлечения их на свою сторону.
Между тем Сципион построил (близ нынешней Павии) мост через р. Тицин, прикрыл его укреплением и расположился впереди лагерем, а на другой день двинулся вверх по правому берегу Тицина, выслав вперед часть своей конницы для разведывания. В то же время Ганнибал двинулся вниз по правому берегу Тицина. И он и Сципион, узнав от высланной ими конницы о движении их одного против другого, на следующий день лично произвели рекогносцировку, Ганнибал со всею своей конницей, а Сципион с конницей и пешими велитами, оставив каждый пехоту свою сзади в лагерях. По сближении их, оба построили свои войска в боевой порядок: Сципион – правым флангом к Тицину, имея велитов и галльскую конницу впереди в 1-й линии, а римскую и союзную конницу позади во 2-й, Ганнибал же – левым флангом к Тицину, поставив в одну линию карфагенскую тяжелую конницу в середине, а легкую нумидийскую по флангам, так что линия фронта его была длиннее римской. Римские велиты открыли бой, но видя, что карфагенская конница двигается против них в порядке, бегом отступили за свою конницу сквозь её промежутки. Затем произошел упорный конный бой, в котором обе стороны несколько раз атаковали одна другую. Но нумидийская конница охватила оба фланга римской и напала на нее и велитов с обоих флангов и с тыла. Велиты бросились в промежутки своей конницы и тем стеснили и смешали ее, и вскоре римская конница, атакованная спереди, с боков и сзади, была приведена в совершенное расстройство, увеличившееся еще вследствие того, что Сципион был тяжело ранен и едва был спасен 17-ти летним сыном своим (впоследствии знаменитым Сципионом младшим африканским). Большая часть римской конницы рассеялась и бежала в свой лагерь назади, а остальная отступила туда, прикрывая раненого Сципиона. Римляне понесли большой урон, но карфагеняне еще больший. Ганнибал не преследовал римскую конницу, вероятно потому, что ожидал подкрепления оной римскою пехотой и не хотел с одною своею конницей вступать в общую битву и подвергнуться случайностям её.
Сципион, слишком поздно убедившись в числительном превосходстве карфагенской конницы на удобных для её действий равнинах и сделав большую ошибку тем, что не двинул свою пехоту за конницей, на этот раз благоразумно перешел, обратно, не только за р. Тицин, но и за р. Пад и отступил ко входу в горы на правом берегу его, через которые Ганнибалу следовало идти в Италию. А Ганнибал, узнав об отступлении Сципиона, двинулся вслед за ним, но не мог перейти через р. Пад по мосту, который Сцинион развел, и двинулся вверх по левому берегу Пада, перешел через него (близ нынешнего Камбио) по построенному им, Ганнибалом, мосту и выслал Могона с конницей вперед, для разведания об армии Сципиона, а сам с армией остановился в лагере. Тут союзные с римлянами галлы левой стороны Пада прислали ему послов с предложением союза, войск и продовольствия.
Сципион, отступив за р. Треббию, расположился на правом берегу её, у подошвы высоких гор (близ нын. Нивиано), на гористой и пересеченной местности, неудобной для действий карфагенской конницы. Нумидийская конница преследовала его до Треббии.

§ 164. Присоединение Семпрония к Корнелию Сципиону; – сражение при р. Треббии.

Между тем римский сенат наконец приказал Семпронию с его армией присоединиться к армии Сципиона. Семпроний, отправив свою армию Адриатическим морем в Ариминий (Римини); оставил в Сицилии претора Марка Эмилия с 50 большими судами, Помпония послал в Калабрию; для защиты берегов Италии, а сам с 10-ю судами также отправился в Ариминий и отсюда немедленно двинулся с своей армией усиленными переходами к р. Треббии, где и соединился с армией Сципиона,
Ганнибал с своей стороны двинулся вниз по правой стороне Пада и расположился на правом берегу правого притока его, р. Тидоне, вблизи от р. Треббии. Тут лигурийцы предложили ему присоединиться к нему и снабдить его продовольствием. Не смотря на это, Ганнибал видел необходимость иметь в тылу за собою какой-нибудь крепкий и надежный складочный пункт и для этого хотел осадить и взять Кластидий (ныне Кастеджио), где у римлян были большие магазины. Но он овладел им и без осады, подкупив римского начальника этого города, а с взятыми при этом римскими пленниками поступил великодушно. Затем, видя, что галлы-анаманы, обитавшие между р. р. Падом и Треббией, не присоединяются к нему и не препятствуют римлянам добывать себе из их земель продовольствие, и имея вместе с тем в виду завлечь слишком пылкого и неосторожного Семпрония в общую битву, Ганнибал послал 2 т. чел. пехоты и 1 т. чел. конницы разорять земли анаманов. Последние просили помощи консулов. Сципион, уже наученный опытом, советовал не помогать им и утомлять Ганнибала медлением и выжиданием. Но Семпроний был совсем другого мнения, настоял на том, чтобы помочь анаманам и выслал большую часть конницы и 1 т. стрелков для нападения на карфагенян, разорявших и грабивших земли анаманов. Карфагеняне были разбиты, но, получив подкрепления, в свою очередь разбили римлян. Тогда сам Семпроний вышел из лагеря со всею конницей и легкою пехотой и прогнал карфагенян. Однако Ганнибал не двинулся вперед из своего лагеря, без сомнения для того, чтобы еще более увеличить пылкость и самоуверенность Семпрония, и не ошибся. Семпроний, гордясь одержанным успехом, стал помышлять о скорейшем вступлении в общую битву с армией Ганнибала. Тщетно Сципион отговаривал его от этого: Семпроний, опасаясь быть предупреждену выздоровлением Сципиона или скорым выбором новых консулов, положил воспользоваться первым удобным случаем для одержания победы над Ганнибалом.
Последний желал этого столько же; сколько и Семпроний, как потому, что лучший из двух консулов, Сципион, был ранен, а другой был слишком пылок и неосторожен, войска же их не имели боевой опытности, так и потому, что справедливо признавал крайне невыгодным для себя оставаться в бездействии. Зная очень хорошо свойства и обоих консулов, и их войск, и галлов, легко-мысленных и непостоянных, уведомляемый галльскими лазутчиками о всем, что происходило в римском лагере, и хорошо изучив местность между обеими армиями – открытую равнину, на правой стороне которой протекал ручей в глубоком овраге, поросшем густыми колючим кустарником, он расположил в нем, в ближайшем расстоянии от римского лагеря, в засаде, младшего брата своего, Могона, с 1 т. чел. пехоты и 1 т. чел. конницы. А на следующий день на рассвете он выслал за Треббию нумидийскую конницу тревожить римлян и велел всей своей армии приготовиться к бою.
При первом известии о нападении нумидийцев Семпроний тот-час выслал против них всю конницу, за нею 6,000 чел. пехоты и наконец сам вышел из лагеря со всеми остальными войсками, ничего перед тем не евшими. Это было в самом начале зимы, шел снег и вода в Треббии от дождей поднялась высоко. Римские войска сначала с большою пылкостью преследовали нумидийцев, которые, притворно отступая с боем, заманивали их за собою. Но когда римляне перешли через Треббию в брод по грудь, то от холода и голода так ослабели, что едва могли держать оружие в руках.

Тогда Ганнибал выслал вперед около 8,000 балеарских стрелков и легкой пехоты, чтобы заслонить остальную армию свою, с которою двинулся за ними и в которой все войска успели под-крепить себя пищей. В некотором расстоянии впереди своего лагеря, он построил 20,000 чел. своей пехоты фалангой в одну линию, в середине которой поставил галлов, по обеим сторонам их африканцев, а на флангах испанцев. Конницу же свою, числом (вместе с вспомогательною галльскою) до 10,000 чел., он поставил поровну на флангах, но в некотором расстоянии от них правее и левее, дабы она не находилась против римской пехоты, но могла охватить римскую конницу. Впереди промежутков же между пехотой и конницей он поставил слонов. Все это было глубоко соображено и верно рассчитано.
Между тем Семпроний отозвал назад свою конницу и построил обе римские армии (16,000 чел. римской и 20,000 чел. союзной пехоты и 4,000 чел. римской и союзной конницы, всего 40,000 войск) обыкновенным строем в 3 линии, с велитами впереди и конницей по флангам.
Бой передовых легких войск был столько же выгоден для карфагенских, сколько невыгоден для римских. Ганнибал, отозвав свои, поставил их позади слонов, между тяжелой пехотой и конницей. Велиты же отступили за триариев, а принципы, вступив в промежутки гастатов. образовали с ними одну линию, в виде фаланги, числом в 20,000 или 21,000 чел. Но фланги этой линии, встретив слонов, понуждаемых сзади легкою пехотой, не могли подвигаться вперед. В это время фланговая карфагенская конница ударила с фронта и обоих флангов против римской и, легко и скоро опрокинув ее, частью преследовала ее, а частью с нумидийцами напала на римскую пехоту с флангов и тыла, в то самое время, когда обе линии тяжелой пехоты с обеих сторон пришли в столкновение и середина римской линии принудила середину карфагенской отступить. Но фланги римских линий, атакованные с фронта и тыла слонами, легкой пехотой и конницей Ганнибала, были отодвинуты назад, между тем как середина римских линий двигалась вперед, отчего вся римская боевая линия образовала строй в виде клина, вершина пли голова которого прорвала наконец середину карфагенской линии, где находились галлы и африканцы, и нанесла тем и другим сильное поражение и большой урон. Но, этим самым уже отрезанная от своих флангов, она отступила, в числе около 10,000 чел., к Плаценции. Фланги же римских армий, совершенно окруженные и отделенные один от другого слонами, легкой пехотой, конницей и, из засады, войсками Могона, пришли в величайший беспорядок и были почти совсем истреблены. Часть их успела пробиться, но погибла в Треббии, или в бегстве была истреблена слонами и конницей карфагенской; не-многие только успели присоединиться к войскам, отступившим к Плаценции, или спастись в свой лагерь. Карфагеняне преследовали римлян только до Треббии. Победа Ганнибала была полная и совершенная, а урон его армии более значителен между галлами, нежели между африканцами, испанцами и другими войсками. Но вся армия Ганнибала сильно пострадала от сырости и холода и потеряла от того много людей и лошадей; слонов же осталось уже очень мало. Сципион, с лагерною стражей и остатками армий, в ту же ночь отступил в Плаценцию, где и соединился с Семпронием и его войсками. Затем Семпроний лично отправился в Рим, а войска остались под начальством Сципиона.

§ 165. Зимние действия Ганнибала и Корнелия Сципиона в цизальпинской Галлии.

Сципион оставался в строго-оборонительном положении, тщательно избегая всякого боя с Ганнибалом и совершенно предоставил в его власть окрестную страну. Ганнибал, казалось бы, должен был и мог бы нанести вторичный и решительный удар римским армиям, находившимся в Плаценции, или в бою в от-крытом поле, или осадой либо обложением Плаценции принудив их положить оружие. Но он очень хорошо знал осторожный характер и образ действий Сципиона и что не заманит и не во-влечет его, как Семпрония, в бой. Осад ни он, ни войско его не любили, да притом он и не имел при себе нужных осадных машин и орудий. Обложение потребовало бы много времени и было бы для него не только не полезно, но и вредно во многих отношениях; а между тем он был почти уверен, что Сциниоп будет держаться в Плаценции до тех пор, пока не прибудут нового набора армии. Сверх того Ганнибал, все предусматривавший, рассчитывавший и взвешивавший, видел ясно, что хотя и превосходил Сципиона в коннице, по уступал ему в пехоте, и наконец, что ему, Ганнибалу, следовало тщательно заботиться о продовольствовании своей армии и особенно благоразумно и осторожно действовать в отношении к союзникам своим, цизальпинским галлам, между которыми легко могло возникнуть неудовольствие на войну в их стране – войну, тяжесть которой они должпы были нести без особенных выгод для себя. Но с другой стороны Ганнибал сознавал также, что ему не только нельзя было оставаться в бездействии, но и напротив следовало сколько можно более и лучше пользоваться одержанною им победой. Поэтому все дальнейшие зимние действия его против Сципиона и в отношении союзных цизальпинских галлов были основаны на этих соображениях, а именно – всячески и как можно более вредить Сципиону и его союзникам в краю, и привлекать к себе и удерживать на своей стороне цизальпинских галлов. С этою целью он стал разорять своею нумидийскою конницей все окрестности Плаценции, так что Сципиону наконец можно было приобретать продовольствие не иначе, как по р. Паду. Сверх того Ганнибал этим отрезал Сципиону сообщения с Этрурией, откуда он должен был и мог ждать подкреплений и подвозов. Дабы лишить Сципиона средств получать продовольствие по р. Паду, он положил внезапным ночным нападением овладеть небольшим укрепленным городком Эмпорием (Emporium Placentiorum), находившимся на правом берегу Пада, не сколько к с. от Плаценции. Ночью он двинулся к нему с конницей и легкой пехотой; но римские стражи подняли тревогу и такой громкий крик, который был услышан в Плаценции, и Сципион немедленно двинулся с конницей к Эмпорию, благоразумно приказав следовать за собою пехоте в боевом порядке. В происшедшем конном бою, Ганнибал был ранен, а конница его опрокинута и прогнана. Получив облегчение от раны, Ганнибал, дабы вознаградить себя за неудачу предприятия против Эмпория, положил взять укрепленное и занятое римлянами местечко Викумвию, на границе земель галлов-анаманов и Лигурии, для обеспечения сообщений своих с этою последнею. Окрестные жители, искавшие убежища в Викумвии, вышли на встречу Ганнибалу, но были разбиты им и опрокинуты в Викумвию, где распространили такой страх, что она на следующий день сдалась Ганнибалу. Дабы устрашить римские гарнизоны других городов, Ганнибал истребил римский гарнизон Викумвии, а самый этот городок предал своим войскам на разграбление. Затем в остальное время зимы Ганнибал дал своим войскам отдых, а между тем всячески старался укрепить союз свой с цизальпинскими галлами, всеми мерами привлекать их и доверие и расположение их к себе, приобретать новых союзников, обеспечивать способы продовольствования своей армии и принимать все необходимый меры для открытия дальнейших военных действий с первою, раннею весною.
Но еще в самом конце зимы (в феврале 217 года), по уменьшена холода, он двинулся со всею армиею вверх по долине Треббии, с тем чтобы чрез отрог Аппеннинов, отделявший Лигурию от Этрурии, вступить в последнюю, миром или силой привлечь ее на свою сторону и предупредить в ней римские армии нового набора. Но при всходе на этот горный отрог он был застигнуть такою страшною бурей, какой не претерпевал даже в Альпах, с величайшим трудом взошел на горы, далее же идти никак не мог, был принужден воротиться и, потеряв много людей, лошадей, вьючных животных И еще 7 слонов из остававшихся у него, расположился лагерем недалеко от Плаценции.
Сюда между тем уже воротился из Рима Семпроний. По своему пылкому, но не благоразумному характеру, не наученный опытом сражения при р. Треббии, он двинулся против Ганнибала, первый напал на него в открытом поле, оттеснил его до самого его лагеря и даже атаковал его в нем, но, после упорного с обеих сторон боя, подал сигнал к отступлению. Ганнибал двинул за ним из своего лагеря всю свою пехоту в середине с фронта, а конницу против обоих флангов его. Происшедших вследствие того жестокий и кровопролитный бой был прекращен только наступлением ночи и стоил обеим сторонам равного урона (до 600 чел. пехоты и 300 чел. конницы с каждой стороны), но весьма чувствительная для римлян тем, что у них были убиты многие римские всадники, 5 военных трибунов и 3 префекта союзников.
После этого, Ганнибал и Семпроний заняли зимние квартиры, первый – в Лигурии, а последний – в Лукке и окрестностях. Лигурийцы присоединились к Ганнибалу и в знак верности выдали ему взятых ими в плен 2-х квесторов, 2-х военных трибунов и 5 всадников римских, почти все сыновей римских сенаторов.

§ 166. Действия Гнея Сципиона в Испании.

Между тем как это происходило в северной Италии, Гней Сципион, высадившись в Испании близ Пиренеев, частью миролюбно, частью силой оружия, покорил испанские племена близ моря и Пиренеев и двинулся к Иберу, разбил при Циссе Ганнона, хотевшего преградить ему путь, взял его и испанского вождя Индибилиса в плен и пошел далее. Но Газдрубал с 9 т. войск перешел через Ибер, произвел внезапное нападение на высадившихся с римского флота на берег, гребцов и воинов, большую часть их истребил, а остальную прогнал на их суда и затем расположился на зиму в Новом Карфагене, а Гней Сципион близ нынешней Таррогоны.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ. ВТОРАЯ ПУНИЧЕСКАЯ ВОЙНА (218–202). (Продолжение).

§ 167. 2-й поход 217-го года. – Приготовления римлян и Ганнибала. – § 168. Переход Ганнибала через болота реки Арна. – § 169. Сражение при Тразименском озере. – -§ 170. Фабий – диктатор; – движение Ганнибала в Апулию и Кампанию; – действия его и Фабия; – дела при тесниннах горы Галликанской и при Геруние. – § 171. Действия на море, в Африке и в Испании. – § 172. 3-й поход 216-го года. – приготовления римлян и Ганнибала. – § 173. Взятие Ганнибалом замка Канн; – сражение при Каннах. – § 174. Меры римлян и Ганнибала; – восстание в Италии. – § 175. Действия Ганнибала и римлян в Кампании; – 1-й бой при Ноле; – Ганнибал зимою в Капуе. – § 176. Действия в Испании; – положение обеих сторон в конце 216 г.

Источники и исторические пособия – указанные в главах XXIV и XXV.

II
Первая половина войны до сражения при Каннах включительно
(218–216).

§ 167. 2-й поход 217-го года. Приготовления римлян и Ганнибала.

В феврале 217-го года в Риме, один из двух вновь избранных консулов, Фламиний, был, как нарочно, самого дурного нрава. Гордый, самонадеянный и, подобно Семпропию, неблагоразумно пылкий и неосторожный, он начал с того, что возбудил неудольствие, и сената, уже недовольного его первым перед тем консульством, и народа. Оп не захотел ждать установленная времени вступления своего в должность и отправился в Ариминий, не исполнив никаких религиозных обрядов, требуемых законом, и приказав Семпронию, с бывшею его армиею, назначенною по жребию Фламинию, ждать его в Ариминие. Сенат послал вслед за ним требование воротиться в Рим, но Фламиний не послушался и, присоединив к своей армии (бывшей Семпрониевой) 2 легиона Аттилия, назначенные другому консулу, Сервилию, перешел через Аппеннины и вступил в Этрурию. Между тем Сервилий остался в Риме, для устройства новонабранных войск и отправления продовольствия в Ариминий и Этрурию; в марте же он отправился с 2-мя новонабранными легионами в Ариминий.
Ганнибал с своей стороны всеми мерами старался отвлечь от Рима союзников его в Италии на свою сторону. С пленниками их он обращался самым кротким и ласковы и образом, внушал им, что перешел через Альпы и преодолел столько трудов и опасностей не для покорения и не для разорения их, а на-против для освобождения от римского ига и возвращения им земель и городов, свободы и прав, которых римляне лишили их, и что поэтому собственный выгоды их требовали присоединения их к нему против общего врага, и затем он отпускал их без выкупа на свою родину. Таким образом союзники Рима в Италии уже везде склонялись на его сторону и были удерживаемы еще только отдаленностью его и близостью римских армий. Он употреблял также все возможные меры для удержания на своей стороне цизальпинских галлов, которые уже начали колебаться, недовольные тем, что несли на себе тяжесть войны, происходившей в их стране, но не доставлявшей им никаких выгод (т.е. добычи от грабежа), а потому они понуждали Ганнибала скорее идти вперед, для перенесения войны далее в собственные земли Рима. Даже было сделано несколько покушений на жизнь Ганнибала, так что он, во избежание угрожавшей ему лично опасности, прибегал к ежедневным переодеваниям в разные одежды, к ношению париков из разного цвета волос и т.п.
По всем этим и многим другим причинам, он положил самою раннею весною двинуться в Этрурию, куда, как знал, уже прибыль Фламиний и расположился при Аррецие (н. Арреццо). По предварительно и тщательно собранным им сведениям, из Лигурии в Этрурию вели два пути, один – главный, удобный и известный римлянам, но кружный и дальний, чрез Бононию (н. Болонья), Мутину (н. Модена) и подвластный Риму земли, а другой – чрез Парму и Апуа (н. Понтремоли), берегом моря и вверх по правому берегу р. Арна, более близкий и менее известный или даже неизвестный римлянам, но весьма трудный по причине разливов этой реки, образовавших болота. На первом из этих путей, выходившем к Аррецию, в местности гористой и пересеченной, Фламиний мог на каждом шагу задерживать Ганнибала своей пехотой, без возможности Ганнибалу с пользой употреблять свою конницу. Кроме того Ганнибал знал, что Сервилий вскоре должен был прибыть с 2-мя легионами в Ариминий и; двинувшись вслед за ним, мог напасть на него с тыла в то время, когда Фламиний нападет на него с фронта, а потому Ганнибал не поколебался избрать второй путь в обход Фламиния слева, тем более что, по собранным им сведениям, разлив и болота р. Арна имели твердое дно.

§ 168. Переход Ганнибала через болота р. Арна.

В начале марта Ганнибал выступил в этом направлении в поход, в следующем порядке: впереди шли испанские и африканские войска и между ними тяжести, дабы в походе иметь все нужное под рукою; за ними в середине следовали вспомогательные галльские войска, – как менее надежный, и наконец в хвосте вся конница, под начальством Ганнибалова брата Могона, которому Ганнибал приказал напирать на галлов и понуждать их к движению вперед. Испанские и африканские войска прошли через разлив без особенного труда, как потому, что проходили первыми, так и потому, что были старые, привыкшие к военным трудам войска. Но следовавшие за ними галлы шли уже с гораздо большим трудом, по разбитой передними войсками и тяжестями нижней почве, и понесли большие потери от утомления и лишений.
Впрочем и вся армия вообще чрезвычайно потерпела от этого похода, в продолжение 4-х дней и 3-х ночей, по воде, изредка только отдыхая на тяжестях или на трупах павших животных. Сам Ганнибал, ехавший на единственному оставшемся у него слоне, едва мог выбраться на нем и лишился одного глаза от воспаления его, которого не мог в это время надлежащим образом лечить. Наконец, пройдя через разлив, с потерей множества людей и лошадей, он расположил армию лагерем близ нынешней Флоренции.
Переход его через разлив р. Арна был, после перехода его через Альпы, вторым случаем, в котором Ганнибал, при всей заботливости своей об армии и её войсках, не колебался избирать трудные и опасные пути, если только они вели к успешнейшему достижению первенствующей, важнейшей, предположенной им цели – нанесению Риму наивозможно большого вреда. Имея эту великую для себя цель постоянно в виду, он не колебался, в выборе средств достижения её, хотя бы с большим или меньшим пожертвованием войск своих, в сражениях или походных трудах, и в этом был, подобно Александру В., совершенно прав, не для большей славы, но для наибольшего успеха избирая иногда средства, сопряженные с огромными трудами, опасностями и пожертвованиями.
Первою заботой его по переходе через разлив было собрать обстоятельные и верные сведения о крае, о его жителях и способах и о неприятеле. Из этих сведений оказалось, что жители края были склонны к восстанию против римлян и присоединению к Ганнибалу, край был один из богатейших в Италии, изобилуя хлебом и скотом, а Фламиний был нрава ярого, крайне тщеславный, самолюбивый, самонадеянный и невежественный. Из этого Ганнибал заключил, что ему нетрудно будет вовлечь Фламиния в сражение, раздражив его ярость или самолюбие. Вследствие того, он двинулся вверх по левому берегу р. Арна и потом по высотам вдоль клузийских болот (ныне la Chiana), оставив армию Фламиния при Аррецие влево от себя и разоряя край на пути.
Фламиний, в высшей степени раздраженный этим, собрал военный совет и предложил немедленно идти вслед за Ганнибалом и вступить с ним в решительный бой. Тщетно члены военного совета представляли ему, что осторожность требовала прежде дождаться присоединения Сервилия, а пока – направить вслед за Ганнибалом только конницу и легкую пехоту, для воспрепятствования разорения края. Фламиний, еще более раздраженный, вышел из военного совета, подал сигнал к выступлению и к бою и двинулся к Кортоне. Частные начальники войск были недовольны этим, но войска, напротив, имея полное доверие к Фламинию и сочувствуя ему, шли как на верную победу. Вероятно по этой причине, армия Фламиния (37,000 чел. пехоты и 3,600 чел. конницы) шла в обыкновенном до этих пор походном порядка без особенных предосторожностей впереди и по сторонам.
Полибий и Тит-Ливий упрекают Фламиния в том, что он не послушался мнения военного совета и не остался при Аррецие. Но генерал Водонкур, не оправдывая Фламиния, не соглашается однако вполне с упреками Полибия и Тита Ливия, для чего разбирает в подробности взаимные: положение и движения Ганнибала и Фламиния. Первый, говорит он. мог обогнуть конец клузийских болот только при Клузие (н. Chiusa), откуда в Рим вели два пути, один прямо чрез Вульсиний и Сутрий, чрез леса и горы цимпнийского горного хребта, а другой, более употребительный – влево через теснины между Кортоной и Тразименским озером (н. Lago di Perugia) и через города Перузию. Тудер и Америю. Ганнибал избрал этот последний путь, более соответствовавший намерению его идти ближе к Фламинию и тем вовлечь его в бой. И действительно, по свидетельству Полибия и Тита Ливия, он шел очень медленно – не более 10 римских миль (нисколько более 10 верст) в сутки, часто располагаясь лагерем, дабы более и более раздражать Фламиния. Последний, с своей стороны – говорит Водонкур – зная, что Ганнибал находится в Этрурии, откуда перешел к Флоренции и двинулся вверх по р. Арну и вдоль клузийских болот, разоряя земли римских союзников и направляясь к Риму, впереди которого не было никаких войск, – без сомнения, должен был бы предварить римский сенат, дабы он собрал войска для обороны подступов к Риму, а сам – идти вслед за Ганнибалом. не вступая с ним в бой и не заботясь о соединении с Сервилием, которому нужнее было оставаться в Ариминие, для удержания в повиновении цизальпинских галлов. Но Фламинию во всяком случае следовало предупредить Ганнибала в теснинах Тразименского озера и, преградив ему этот путь, принудить его идти по другому, более трудному. Если бы же Фламиний не успел занять теснин прежде Ганнибала, то ему следовало по-крайней мере остановиться в наблюдательном положении при Кортоне. У него было 37,000 чел. пехоты и 3,600 чел. конницы, с которыми он мог препятствовать Ганнибалу предпринимать что-либо важное, беспрестанно тревожа и задерживая его с тыла. Поэтому, говорит Водонкур, вина Фламиния состояла не в том, что он покинул свое расположение при Аррецие и двинулся за Ганнибалом, а в том, что он безрассудно, как Семпроний, положить во что-бы ни стало и где бы ни было непременно вступить с Ганнибалом в бой. Но в таком случае ему следовало бы по крайней мере идти со всеми возможными предосторожностями, и спереди и особенно с боков, имея уже перед собою два примера – боя при Тицине и сражения при Треббии. Но для всего этого прежде всего необходимо было, чтобы на месте Фламиния был благоразумный, осторожный и искусный полководец; Фламиний же, в своем безрассудстве, вовсе не был способен исполнить то, что следовало бы, и как бы сам добровольно шел на явную гибель.
Ганнибал, напротив, явил здесь, как и с самого вступления своего в Италию, во всем и на каждом шагу, высокую степень искусства в соображении и исполнении. Вступление его в Лигурию и из неё в Этрурию, избранный им путь и все места расположения его лагерями достойны величайшей похвалы. Движением и действиями своими в Лигурии и Этрурии он обеспечил. тыл и сообщения свои чрез Альпы с Испанией и Карфагеном и мог смело идти вперед к Риму. А что касается Фламиния, то зная его характер и неспособность, оп не только не опасался его, но с тою именно целью и двигался медленно в принятом направлении. разоряя край, дабы вовлечь своего безрассудного противника в бой в таком месте, где имел полную уверенность разбить его. А для этого, и медленным движением своим, и разорением края, он все более и более раздражал его и побуждал к бою.

§ 169. Сражение при Тразименском озере.

Вступив в теснины Тразименского озера, он узнал, что Фламиний идет за ним – и немедленно положил тут же, в этих самых теснинах, устроить небывалую, беспримерную до того засаду, расположив в ней не отряд войск, а – всю свою армию. Местность на северном берегу озера как раз вполне благоприятствовала этому. Дорога из Арреция, спустясь чрез лощину между гор к озеру, поворачивала налево вдоль северного берега его, по узкой теснине между ним и горами, расширявшейся несколько далее, где находилась довольно широкая лощина с протекавшим по ней в озеро ручьем, а за этой лощиной дорога снова вступала в теснину между горами и озером, и наконец, на восточном берегу озера, перейдя ручей в другой лощине, поднималась на горы, направляясь к Перузии. Во второй из этих лощин Ганнибал расположился сам с лучшими своими войсками, испанскими и африканскими, в первой лощине поставил галльские войска и конницу, а балеарских стрелков и легкую пехоту – скрытно на высотах над тесниной, между обеими лощинами.

Фламиний, прибыв к северному берегу озера, расположился лагерем и на следующий день на рассвете двинулся вдоль берега, в обыкновенном походном порядке, без малейших предосторожностей, не разведав теснины и пути ни впереди, ни слева, имея в виду, только одно – как бы скорее настигнуть Ганнибала. Солнце ещё не всходило, когда он совершенно вступил в теснину одною колонной с узким фронтом, и в полусвете не заметив Ганнибаловых войск, искусно скрытых в засаде, приказал во второй лощине вздвоить походную колонну, дабы идти более широким фронтом. В это самое время Ганнибал подал сигнал к общему нападению и двинул испанские и африканские войска против головы римской колонны; в то же время галльские войска и конница стремительно напали на нее во фланг и в тыл; а балеарские стрелки и легкая пехота стали поражать ее в теснине сверху. Все это произошло в один миг и с чрезвычайными стремительностью и силой. Атакованные совершенно врасплох римские войска пришли в величайший беспорядок, усилившийся еще от внезапно наступившая густого тумана, в котором они не могли различать ни неприятельских, ни даже своих войск. Они едва успели вооружиться и были принуждены сражаться где находились, без всякого строя и порядка, отдельными толпами, и множество из них сразу же были убиты без всякой защиты. Фламиний и частные начальники тщетно старались построить войска в какой нибудь порядок: легионы, когорты, манипулы, велиты, принципы, гастаты, триарии, конница, тяжести – все перемешалось; но имея с трех сторон неприятеля, а с четвертой, позади себя, озеро и не видя никакого спасения, римские войска около трех часов времени сражались с ожесточением отчаяния. В этом кровопролитном побоище, Фламиний, сам отчаянно-храбро сражавшийся, был окружен и убит галлами и тела его не могли отыскать под целой грудой убитых. Наконец, подавленные, истребляемые порознь, римляне были окончательно разбиты на-голову. Те из них, которые находились в самых узких местах теснины, утонули в озере или умертвили себя сами; около 10,000 чел., не более, успели кое-как рассеяться по разным до-рогам и бежать в Рим, а около 6;000 чел., бывших в голове колонны – пробиться на гору и отступить к Перузии; все остальные же были истреблены. Но и 6,000 ушедших к Перузии не спаслись: Ганнибал послал за ними Магарбала с тяжелой конницей, за которою отправил испанцев с легкой конницей, и на следующее утро эти 6,000 римских войск положили оружие, с единственным условием – сохранения им жизни. Но Ганнибал уничтожил договор, заключенный Магарбалом, объявив, что последний не получил на то полномочия, и римских воинов объявил военно-пленными, а союзным даровал свободу и отпустил домой, снова повторив, что пришел не для угнетения, а для освобождения жителей Италии.
Победа Ганнибала и поражение римской армии были столь полные и совершенный, что военная история древних времен – когда битвы обыкновенно оканчивались огромным уропом побежденных, – едва-ли представляет другой подобный пример. Из 40,000 чел. войск в строю (не считая нестроевых), римская армия, за исключением около 10,000 чел. рассеявшихся и спасшихся, потеряла более 15,000 чел. убитыми и около 15,000 пленными! Урон же Ганнибаловой армии не превышал 1,500 чел. Это было в полном смысле слова побоище и избиение римской армии и страшный, подобный громовому, удар, нанесенный ненавистному для Ганнибала и карфагенян Риму, далеко превзошедший два первые, при Тицине и Треббии!
После сражения, Ганнибал расположил свою армию, для отдыха, по квартирам.
В Риме первые вести о сражении произвели крайнюю тревогу в народе, который толпами собрался против сената. Скрывать истину было невозможно – и едва претор Помпоний с высоты кафедры произнес: «Мы проиграли большое сражение», как ужас и скорбь сделались всеобщими. Один сенат не забыл своего долга: преторы держали его в полном сборе несколько дней сряду, с утра до вечера. В это время получено было известие о новом несчастье: Семпроний послал Фламинию пропретора Центения с 4,000 чел. конницы; в подкрепление против превосходной числом конницы Ганнибала. Последний, узнав о том, выслал на встречу Центению Магарбала с частью конницы и с легкой пехотой. Центений в бою с ними потерял половину своей конницы, а остальная на другой день была взята в плен. Тогда уже сенат был принужден принять чрезвычайный и решительные меры для защиты не только римских областей, но и самого Рима. По законам оставалось только одно средство – избрание диктатора. Но диктатора должен был предложить один из консулов, а один из них был убит, другой – в отсутствии. Поэтому сенат решил диктатора избрать народу, но, из уважения к закону, для не нарушения его – с званием продидактора. Выбор народа пал на Квинта Фабия Максима Веррукоза, а он избрал в магистра или начальника конницы Минуция Руфа. Фабий был пожилой человек, уже не раз прежде отличавшийся военными подвигами и соединявший мужество и решимость с мудростью, прозорливостью и осторожностью.

§ 170. Фабий – диктатор; – движение Ганнибала в Апулию и Кампанию; – действия его и Фабия; – дела при теснинах горы Галликанской и при Геруние.

Первою мерой Фабия и Минуция было приказать укреплять Рим, расставить стражи и разрушить мосты. Затем Фабий, условясь с сенатом касательно военных действий и нужных для того сил, приказал Минуцию набрать 2 легиона, назначив им сборное место в Тибуре (н. Тиволи), а сельским жителям объявить, чтобы они, по приближении Ганнибала, сожгли свои дома и хлеб на полях и удалились в укрепленные города. Затем Фабий лично отправился в Окрикул (н. Otricoli), на левом притоке Тибра, к с. от Рима, для принятия начальствования над прибывшею уже туда армией Сервилия, который, имев несколько неважных дел с восставшими галлами и взяв у них незначащий город; при вести о поражении Фламиния при Тразименском озере поспешно двинулся к Риму. Фабий приказал ему оборонять с флотом берега Италии и преследовать карфагенскую эскадру, прикрывавшую транспорта, назначенный в Испанию, сам же с легионами Сервилия воротился в Тибур и, присоединив к себе 2 легиона нового набора, двинулся в северную или даунийскую Апулию (Apulia Daunia), куда в это время направился Ганнибал.
Последний, дав своей армии отдых, двинулся чрез Умбрию к Сполецию (и. Spoletto), на который произвел нападение, но был отбит и направился в Пицен, опустошая все на пути огнем и мечом. Дойдя до Атрии (н. Adria, близ берега Адриатического моря) в южном Пицене, в стране обильной продовольствием, он снова дал своей армии более продолжительный отдых, в котором она крайне нуждалась после годового, почти беспрерывного и трудного похода от Нового Карфагена. Люди были поражены накожною болезнью в роде коросты или парши, лошади были изморены и сбиты, а раненые требовали лечения. Ганнибал пособил всему этому сколько мог лучше и, пользуясь близостью моря, в первый раз послал в Карфаген известие о всем, что совершил, и тем произвел в Карфагене величайшую радость. Затем, поправив свою армию, он двинулся в даунийскую Апулию и, разорив земли обитавших на пути племен, расположился лагерем в окрестностях Луцерии и Арпи.
С первого взгляда может показаться странным, что он удалился от цизальпинской Галлии в Апулию. Ни Полибий, ни Тит Ливий не объясняют причин того. Но нет сомнения, что такой великий полководец, как Ганнибал, сделал это не без важных причин. Весьма вероятно, что возбудив полное восстание цизальпинских галлов, он постоянно имел в виду возбудить к нему и все народы и племена средней и южной Италии, сообразно с чем и действовал, как было означено выше, и имел в этом большой успех. После победы при Тразименском озере он, без сомнения, не считал еще своевременным и благоразумным идти прямо к Риму, где мог быть спереди и сзади стеснен и даже окружен римскими армиями; оставаться же в Этрурии и Умбрии было невозможно. Поэтому ему и оставалось только со всех сторон обойти Рим, восстановить против него все подвластные ему народы Италии, отнять тем у него средства к обороне, а между тем сблизиться с морем и открыть сообщения с Карфагеном, а может быть и с Грецией.
Фабий, прибыв в даунийскую Апулию, расположился лагерем в расстоянии около 6 миль (более 6 верст) от лагеря Ганнибала. Последний на другой же день двинулся против него, как бы вызывая его на бой в открытом поле. Но Фабий не тронулся из своего лагеря, что сначала удивило Ганнибала, а потом убедило его, что Фабий – не Семпроний и не Фламиний. Однако, желая испытать его, он начал разорять вокруг земли римских союзников, часто переменяя места своих лагерей, быстро двигаясь от одного к другому и устраивая войскам Фабия засады. Но Фабий ограничивался тем, что следовал за движениями Ганнибала издали, по высотам, не слишком близко, в избежание боя, и не слишком далеко, дабы не выпускать его из виду. Войска свои он держал постоянно в лагерях, не выпуская их на фуражировки, в которых и не нуждался, получая все нужное с тыла за собою. В лагерях его соблюдалась строжайшая дисциплина и в точности исполнялась лагерная служба. Если же Ганнибаловы фуражиры подходили слишком близко, то конница и легкая пехота Фабиевы прогоняли их с уроном, чем Ганнибалу Фабий наносил вред, а в своей армии восстановлял понемногу доверие её к самой себе.
Такой благоразумный и осторожный образ действий Фабия, вполне сообразный с обстоятельствами, справедливо возбуждал удивление и похвалу древних и новейших историков. Важными причинами его были во 1-х числительная сила его армии – только 36,000 чел. пехоты и 3,600 чел. конницы, и во 2-х состав их вполне из новонабранных, еще неопытных войск, между тем как армия Ганнибала состояла из старых войск, закаленных в трудах и боях, и которым не оставалось ни отступления, ни надежды на подкрепление, а только победа или смерть. Поэтому Фабию необходимо было и свои войска мало помалу приучать к трудам и боям. Но этот образ действий Фабия не нравился ни Ганнибалу, ясно видевшему намерение погубить его армию без боя, пи Минуцию Руфу, характером очень походившему на Семпрония и Фламиния и потому называвшему осторожность Фабия леностью и трусостью и беспрестанно провозглашавшему, что с неприятелем следовало как можно скорее вступить в бой.
Между тем Ганнибал, всячески стараясь принудить Фабия к бою, двинулся в Самний, разорил земли города Беневента и взял хорошо укрепленный город Телезию и в нем большую добычу. Но Фабий только последовал и наблюдал за ним, постоянно избегая боя. Это побудило наконец Ганнибала двинуться в Кампанию – богатейшую и обильнейшую из областей Италии, обещавшую ему огромную добычу и продовольствие на зиму. Этим он надеялся или принудить наконец Фабия к бою, или же, в противном случае, побудить некоторые союзные с Римом города присоединиться к нему, Ганнибалу. Соображения его были вполне верны, хотя Кампания была с трех сторон окружена горами, через которые было только три прохода для входа и выхода, но тем важнейшие успехи надеялся приобрести вследствие этого Ганнибал. А потому, вступив из Самния в Кампанию чрез теснины горы Эрибана или Галликанской (mons Eribanus ant Grallicanus), он спустился на так называемые коллатинские поля или равнины и расположился лагерем на правой стороне р. Вултурна, ниже нынешней Капуи. Укрепив свой лагерь, он послал Магарбала с нумидийскою конницей разорить земли города Фалерна и весь край до Синуессы.
Фабий удивился смелости Ганнибала, но тем более еще утвердился в принятом им образе действии: двинувшись за Ганнибалом по горным высотам в земли Фалерна, он расположился лагерем, у подошвы гор в неудободоступной местности, где и оставался бездействии, только наблюдая за Ганнибалом, но не препятствуя ему разорять край. Это усилило неудовольствие его армии и особенно Минуция, да и в Риме все были недовольны этим и даже сенат не одобрял образа действий Фабия. Не смотря на все это, Фабий положил не отступать от него, и в этом нельзя не воздать полной справедливости и похвалы ему и его вполне основательному и мудрому образу действий: он совершенно верно оценил взаимное относительное положение свое и Ганнибала. В образе же действий последнего особенно поражает то, что он, имея главною целью восстановить против Рима союзников его, а армию Фабия принудить к бою. на равнинах, страшно разорял земли первых и тем, разумеется не возбуждал их против Рима и не привлекал их к себе, а напротив, и сам себя лишал средств продовольствования, и Фабия никак не успевал этим принудить, как Семпропия и Фламиния, к бою на равнинах, нападать же на него в его лагерях на горах не признавал возможным и полезным. Следовательно он не достигал ни той, ни другой цели и чем далее вперед, тем с большим вредом для себя и с большею пользой для Фабия. Последний же понимал это очень хорошо и в образе действий своем и Ганнибала видел вернейшее средство погубить последнего. Поэтому его образ действий приносить ему большую честь и заслуживаем полной похвалы, между тем как образ действий Ганнибала, объясняемый только желанием вовлечь Фабия в бой, остается, со стороны такого великого полководца, несколько непонятным и далее странным, тем более, что Ганнибал уже из самых первых действий против него Фабия мог заключить и действительно заключил, что против него уже не Семпроний или Фламиний. В Кампании он был замкнут, как в западне, окружавшими эту область с трех сторон горами, только с тремя входами и выходами; Фабий же, расположением своим при выходе из гор в Кампанию, близ Фалерна, удобно мог преградить Ганнибалу тот проход через горы, которым он вступил в Кампанию, и действительно исполнил это, заняв новый лагерь близ горного прохода через гору Галликанскую и оставаясь в нем летом, пока Ганнибал продолжал разорять западную Кампанию.
Последний, видя наконец, что не успевает этим принудить Фабия к бою на равнинах Кампании, положил вывести из неё собранный им в ней продовольствие и добычу в те места южной Италии, где хотел провести зиму. Фабий, узнав о том, послал Минуция с сильным отрядом войск занять горные теснины на Аппиевой дороге к Риму, между Террациной (Terracina) и Фунди {Fondi), а другой отряд в 4 т. войск – занять горные теснины горы Галликанской, усилил гарнизон Казилина, а сам с главными силами расположился в лагере близ горных высота между Калеа (Calvi) и горою Галликанскою, выслав Гостилия Манцина с 400 чел. конницы для разведывания. Словом – он преградил Ганнибалу выход из Кампании на севере частью сил Минуция, а на юге главными силами под личным своим начальством.
Гостилий, приверженец Минуция и боя с Ганнибалом, напал на встреченных им нумидийцев и преследовал их до карфагенского лагеря. Но вышедшая из него вся Ганнибалова конница в свою очередь опрокинула и преследовала Гостилия. Последний наконец остановился, вступил в бой, был окружен, разбита и убит, а остатки его отряда спаслись в лагерь Фабия. Это дело, хотя и неважное, могло бы, кажется, послужить подтверждением принятого Фабием образа действий: но ни Минуций, ни Фабиева армия не убедились этим и продолжали желать и даже требовать боя. Фабий не обращал на это внимания, а только расположился ближе к Ганнибалу, но по-прежнему в горах. Наследующий день Ганнибал построил свою армию против него на равнине в боевой порядок и выслал вперед свою легкую конницу завязать бой с армией Фабия, построившеюся также в боевой порядок перед самым своим лагерем. Но Фабий отразил нумидийцев и не двинулся с места, так что Ганнибал был принужден снова без успеха и с уроном воротиться в свой лагерь. Не имея возможности ни оставаться в разоренной им котловине Кампании, ни силою пройти через занятый Фабием горные теснины горы Галликанской, он прибегнул к следующей военной хитрости: приказал выбрать, из взятого в добычу скота, 2 т. самых сильных волов, привязать к их рогам хворосту и других горючих веществ и около 3-й стражи ночи (между полуночью и 3-х часов утра) зажечь последние и гнать волов, в сопровождены легкой пехоты, к одной вы-соте против теснин. Легкая пехота должна была рассыпаться на право и налево, с громким криком занять вершину высоты и напасть на занимавшие ее римские стражи. А сам он двинулся вслед за легкою пехотой, имея впереди африканскую пехоту, за нею конницу с тяжестями и добычей, а в хвосте испанскую и галльскую пехоту. Римские стражи на высоте, увидав приближавшиеся огни, в темноте приняли их за всю карфагенскую армию и двинулись было на встречу ей, но увидав волов с огнями на рогах, пришли в страх и даже не отступили на прежнее свое место на высоте, а вступили в частный бой с карфагенскою легкою пехотой, чему однако помешали бросившиеся между ними волы. Это продолжалось до самого рассвета. Фабий, услыхав шум, увидав огни и опасаясь какой-нибудь военной хитрости, поставил всю свою армию под оружие, но не вывел ее из лагеря. А Ганнибал, пользуясь тем, успел еще за-светло провести всю свою армию через горные теснины беспрепятственно, хотя и не без труда. На рассвете бой завязался уже на горных высотах, но Ганнибал, подкрепив свою передовую пехоту испанскою, принудил войска Фабия отступить в свой лагерь с уроном около 1 т. чел., между тем как войска Ганнибала не понесли почти никакого урона. Выйдя из гор; Ганнибал расположился у подошвы их, близ Алифы, в Самние, а Фабий – против него в сильной местности на горах.
Это распространило страх между союзниками Рима; которые уже отчаивались в надежде избавиться наконец от Ганнибала, громко роптали против Фабия и сильно упрекали его. А Ганнибал, показывая вид, будто идет к Риму чрез восточный Лаций, двинулся в земли пелигнов, в северном Самние, и стал разорять их. Фабий следовал вдоль гор за его движением, становясь всегда между ним и Римом. Вскоре Ганнибал, узнав от своих лазутчиков, что в окрестностях Луцерии (Lucera) и Герио или Геруния (Dragonara), двух городов в северной, даунийской Апулии, остаются большие запасы пшеницы и что город Геруний весьма удобен для учреждения в нем складов продовольствия на зиму, переменил направление и через земли френтанов; в восточном Самние, двинулся к Герунию, лежавшему у подошвы горы Либурна, к северу от Луцерии. Не успев склонить жителей Геруния переговорами и обещаниями к сдаче ему города, он в скором времени взял его приступом, жителей его истребил, а город разрушил, оставив только стены его и те дома, которые занял под склады продовольствия. Армию же свою он расположил под стенами Геруния в сильно укрепленном лагере.
Фабий, последовавший за Ганнибалом с боку, горами, расположился против него близ Ларина (Larino), на правой стороне р. Тиферна (Biferno), также в сильно-укрепленном лагере. Затем, отправляясь в Рим для исполнения религиозных обрядов, он сдал начальствование армией Минуцию, поручив ему ничего не предпринимать в его отсутствии и действовать как он, Фабий, действовал, а не как Семпроний и Фламиний, доказывая это тем, что победам Ганнибала уже был положен предел и тем уже была изглажена память претерпенных неудач.
Но в Риме общественное мнение, друзьями Минуция и врагами Фабия крайне возбужденное против последнего и даже разделяемое сенатом, было совсем иного рода. Два обстоятельства усилили это еще более: во 1-х то, что Ганнибал приказал щадить от разорения поместья Фабия, что бросало на последнего тень изменника, и во 2-х то, что Фабий, по бывшим в 1-й пунической войне примерам, заключил с Ганнибалом договор о размене пленных, по которому за каждого военнопленного, в случае невозможности обменять его, платилось по 2 1/2 фунта серебра, и таким образом Фабий получил 247 римских пленников более, нежели сколько выдал карфагенских. Сенат не утвердил этого договора и отказал в выдаче Фабию из государственной казны издержанных им денег. Тогда Фабий продал свое имение, пощаженное Ганнибалом, и из вырученных денег внес передержку в государственную казну. Но этот благородный поступок его не образумил ни сената, ни друзей Минуция и врагов Фабия, а Минуций, подкрепляемый этим, только и помышлял о бое. с Ганнибалом и уже сошел с гор к подошве их и занял новый лагерь ближе к Ганнибалу.
Ганнибалу все это было очень хорошо известно и он не преминул воспользоваться тем при первом удобном случае, который и не замедлил представиться.
Признавая недостаточными для своей армии на зиму тех запасов продовольствия, который он собрал в Кампании и Самние, а особенно нуждаясь в фураже, которого в окрестном крае было в изобилии, он ежедневно высылал 2/3 своей армии на фуражировку в тылу своего лагеря, а сам в тоже время выдвигался перед лагерем с легкою пехотой, дабы разведывать о неприятеле и прикрывать лагерь и фуражиров своих. Узнав же, что Минуций сошел с гор и приблизился к нему, он двинулся с 2/3 своей армии также вперед и расположился в недальнем расстоянии от Геруния, лагерем на высоте, а остальную 1/3 армии выслал по-прежнему на фуражировку. Дабы заманить Минуция в бой, он выслал ночью 2 т. чел. конницы занять одну высоту между двумя лагерями, господствовавшую над римским. На рассвете Минуций напал на эту конницу своею легкою пехотой, прогнал ее, занял высоту и расположил на ней всю свою армию в лагере. Ганнибал, надеясь на скорый бой, несколько дней сряду держал всю свою армию в сборе в лагере, но видя, что Минуций не выходит из своего лагеря, снова выслал большую часть своей армии на фуражировку. Тогда Минуций выступил со всею своею армией из лагеря и двинулся прямо против лагеря Ганнибала. Приблизясь к нему, он построил тяжелую пехоту в боевой порядок, а легкую с конницей выслал против Ганнибаловых фуражиров отдельными отрядами, запретив брать пленных. Атакованные врасплох, Ганнибаловы фуражиры были частью истреблены, частью же спаслись в «вой лагерь. А между тем, римская тяжелая пехота дошла до такой дерзости, что даже начала вырывать тын, ограждавший вал Ганнибалова лагеря. Ганнибал не мог выйти из него ни против римлян, ни на помощь своим фуражирам, и был принужден защищаться, как мог, в своем лагере, до тех пор, пока не прибыли 4 т. фуражиров, которых успели собрать в лагере при Геруние. Это дало ему наконец возможность выйти из своего лагеря и построиться впереди его в боевой порядок. Тогда Минуций отступил, довольный тем, что нанес неуязвимому дотоле Ганнибалу чувствительный урон, и даже держал его, в его лагере, в осаде. Ганнибал же, отдавая Минуцию справедливость, что он действо-вал искусно, и озабочиваясь сохранением Геруния, признал за лучшее отступить в прежний свой лагерь при нем. А как только он отступил, Минуций немедленно расположился лагерем на том самом месте, где стоял пред тем Ганнибал, и с тех пор римские войска ходили на фуражировку смело и отважно, а карфагенские с большими предосторожностями.
Вести об этом, понятным образом, произвели в Риме величайшую радость и еще более утвердили общее ложное мнение, что до тех пор только одна робость Фабия (так называли его мудрую осторожность) была виною неодержания никаких успехов над Ганнибалом; Минуция же все в Риме превозносили до небес. Народный трибун Цецилий Метелл даже всенародно обвинил Фабия в намерении продлить войну для продления своей власти и в заключение предложил, чтобы Фабия не отпускали из Рима в армию до тех пор, пока он не назначить консула вместо убитого Фламиния, и чтобы издан был закон об уравнении власти диктатора и магистра конницы.
Фабий оправдал себя очень разумно и просто, сказав, что сомневается в важности победы, одержанной Минуцием, и если это было и справедливо, то опасается более удачи, нежели неудачи, что претерпенные неудачи произошли только от неосторожности полководцев, что в тогдашних обстоятельствах было более славы в сохранении армии без позора, нежели в погублении многих тысяч людей, наконец, что доколе он сохранит звание диктатора, магистр конницы отдаст ему отчет в том, что вступил в бой противно его приказаниям, а он, Фабий, докажет, что хороший полководец надеется более на осторожность, нежели на счастье и удачу.
Но сенат разделял мнение народа, и Фабий, не желая присутствием своим оправдать закон, противный государственным учреждениям, тотчас собрал народный комиции и, по избрании в консулы (во 2-й раз) Аттилия Регула, отправился в армию накануне голосования нового закона. На другой день, предложенный народу и, в угоду ему, поддержанный Теренцием Варроном (плебеем, сыном достаточного мясника, бывшим в предыдущем году претором) закон об уравнении власти диктатора и его магистра конницы, известный под названием Meтеллова закона (lex Metella) и неслыханный дотоле в римской республике, был голосован и принять большинством голосов.
Фабий получил известие об этом на пути в армию и предоставил времени решить между ним и римским правительством и народом, друзьями Минуция и врагами его, Фабия. Минуций же так возгордился, что гласно объявлял твердое намерение свое следовать своему образу действий и предложил Фабию или начальствовать армиею поочередно, или же разделить ее между собою пополам. Фабий отвечал, что новый закон разделил его власть, но не отнял ее у него, и потому избрал второй способ, желая лучше сохранить половину армии, нежели погубить всю. Вследствие того, 2-й и 3-й римские легионьт, с половиной пехоты, конницы, вспомо-гательных и согозных войск достались по жребию Фабию, а 1-й и 4-й римские легионы, также с другого половиной войск – Минуцию, который тотчас же отделился от Фабия и расположился впереди его в отдельном лагере.
Ганнибал был в восторге от всего этого и основал на этом свой план. Он положил занять одну высоту между собою и Минуцием, выгодную для обоих, но так чтобы это послужило поводом к общему бою. А между тем он хотел устроить засаду в одной из лощин, открытой вокруг равнины, куда и поместил ночью 5 т. чел. пехоты и 500 чел. конницы, а чтобы скрыть это, на рассвете занял высоту легкою пехотой. Минуций выслал против неё свою легкую пехоту, а за нею конницу, и вскоре двинулся сам с легионами в боевом порядке. По всходе солнца, римляне, обратив все внимание на высоту, не заметили засады, находившейся вправо от них, и атаковали легкую пехоту Ганнибала на высоте. Ганнибал же постепенно подкреплял свою легкую пехоту тяжелою, сам последовал за нею с конницей, и таким образом бой мало помалу сделался общим. Римские велиты были опрокинуты на легионы, которые пришли в расстройство; однако легионы снова устроились и бой завязался по всей линии. В это время, по данному Ганнибалом сигналу, войска, бывшие в засаде, ринулись во фланг и в тыл армии Минуция, которая, атакованная со всех сторон, была близка к гибели: еще минута – и она была бы разбита на-го-лову. Но Фабий, следивший за ходом боя, нимало не медля вывел свою армию из лагеря и в боевом порядке двинулся на помощь Минуцию, направляясь к правому флангу его. Приняв его на себя, он в полном порядке двинулся против Ганнибала. Но последний, довольствуясь одержанным успехом и не намереваясь продолжать бой с свежею армией Фабия, приказал отступать, сказав при этом, по словам иных: «Наконец-то гроза, долго ходившая по горам, разразилась дождем Фабий и Минуций также отступили в свои лагери. Урон Минуция был довольно большой, особенно в легионах.
После боя, Минуций собрал свои войска и сказав, что общая их неосторожность была виною их несчастья, убедил их подчиниться более искусному и способному полководцу. Затем он вывел свою армию из её лагеря, присоединился к армии Фабия, сложил с себя власть, данную ему народом, и просил Фабия простить ему и его войскам и снова принять их под свое начальство. Фабий похвалил его, как он того вполне заслуживал, за этот благородный поступок и оставил его по-прежнему матистром конницы. Величие души Фабия произвело чрезвычайно выгодное для него впечатление и на умы в Риме, и на Ганнибала. В Риме это расположило народ снова в пользу Фабия, а в Ганнибале возбудило большое уважение к нему.
Укрепив высоту, на которой произошло сражение и соединив ее коммуникационными линиями с своим укрепленным лагерем при Геруние, Ганнибал расположил тут свою армию на зимних квартирах.

§ 171. Действия на море; в Африке и Испании.
Между тем Сервилий, прогнав карфагенские эскадры, произвел высадку на берега Африки, но вскоре потерпел в бою неудачу, стоившую ему около 1 т. чел. урона и принудившую его воротиться в Италию. Фабий, срок диктаторства которого приближался, приказал Сервилию, вместе с другим консулом Аттилием, прибыть в армию и принять начальствование над него. Они расположили армию на зиму в деревянных шалашах, там же, где она находилась, и продолжали действовать по плану Фабия; нападая на фуражиров Ганнибала и беспрестанно тревожа его армию.
В Испании карфагенский флот, под начальством Газдрубала, был разбить Гнеем Сципионом при устье Ибера, с потерей 31 из своих судов. Другой карфагенский флот, получивший приказание направиться к Пизе, для подкрепления Ганнибала в Италии, был принужден Гнеем Сципионом искать убежища у берегов Сардинии, а потом в Карфагене. В подкрепление Гнею Сципиону был послан брат его, Публий Корнелий Сципион с 20-ю судами, и оба они заняли близ Сагунта лагерь, из которого удачно производили и распространяли свои завоевания внутри Испании. Помощью предательства одного испанца, они захватили тех испанских заложников, которых Ганнибал взял из важнейших городов Испании, в знак верности их. Сципионы поступили с ними весьма великодушно, что побудило многие испанские города отложиться от Карфагена.

§ 172. 3-й поход 216-го года. Приготовления римлян и Ганнибала.

На 216 год в Риме были выбраны в консулы: Теренций Варрон. имевший за себя почти весь народ, и Эмилий Павел, выставленный и поддержанный аристократией. После выбора консулов, сенат приказал произвести набор 10 т. чел., для пополнения каждого из 5-ти находившихся на службе легионов до числа 5 т. челов. пехоты (вместо 4,200) и 300 чел. конницы (вместо 200) против предыдущего года. Сверх того были набраны 4 новые римские легиона той же силы, а союзники выставили всего 9 легионов такого же числа пехоты и двойного числа конницы. Таким образом всех войск было 9 римских и 9 союзных, всего 18 легионов и в них: пехоты римской 45 т., союзной 45 т.; всего 90 т., конницы римской 2700, союзной 5400, всего 8100, а всего 98,100 чел. – силы, которых дотоле никогда еще не выставляли римляне в таком числе. Сенат пришел наконец к убеждению, что необходимо было употребить чрезвычайное напряжение сил для одоления грозного врага, напавшего на республику в самом средоточии её владений, и для того набрать 8 консульских легионов, вместо обыкновенных 4-х, дабы по крайней мере огромным превосходством сил подавить Ганнибала. Но при этом сенат сделал большую ошибку в образовании слишком малого числа конницы (8,100 чел.) против конницы Ганнибала (до 10 т.), притом старой, боевой и отличной, в числе которой было до 2 т. чел. превосходной нумидийской легкой конницы, между тем как конница римская и союзная была наибольшею частью (более 5 т.) нового набора, неопытная и далеко уступавшая карфагенской. Таким образом конница была слабою стороною в составе римских армий. Герон, царь сиракузский, прислал 1 т. стрелков и пращников, 300 т. мер пшеницы и 20 т. мер ячменя, с советом произвести диверсию в Африке. Сенат исполнил это только на половину, прибавив 25 квинкверем к флоту пропретора Отацилия в Сицилии и разрешив ему переправиться в Африку, если он признает это полезным. В Италии консулы соединили под своим начальством 4 легиона, находившиеся при Геруние, и 4 вновь набранные, а претор Постумий был послан с одним римским и одним союзным легионами в цизальпинскую Галлию. Обоим Сципионам в Испании было продолжено начальствование на год и посланы нужные подкрепления, для усиленного ведения войны.
Новые консулы, перед отправлением своим из Рима в армию, говорили народу совершенно отлично один от другого и тем уже как бы предрекали будущие события. Грубый и запальчивый Варрон обвинял аристократию в привлечении Ганнибала в Италию, где он должен был оставаться еще долго, если армии будут вверять таким людям, как Фабий; но что он, Варрон, кончить войну разом, блистательною победой, в тот самый день, когда увидит неприятеля! Эмилий Павел, напротив, говорил с достоинством, мудро и правдиво: «удивляюсь, что полководец, не видавший еще ни своей, ни неприятельской армий, ни их расположения, и незнакомый с местными обстоятельствами, может, еще не выходя из Рима, начертать план похода и предсказать день вступления своего в битву. Что касается меня, то будучи убежден, что не люди управляют событиями, а события людьми, я не предреку ничего заранее; я убежден, что действия, управляемые мудростью и размышлением, всегда счастливы, безумная же отважность может иметь последствием только несчастье». Историки говорят, что Фабий при этом случае убеждал Эмилия Павла в необходимости не отступать от того образа действий, которым он, Фабий, руководствовался, на что Эмилий Павел отвечал ему, что если уже диктатор не устоял против козней своего магистра конницы, то тем труднее консулу противиться своему сотоварищу; – « я сам» – прибавил он – «едва избегнул, несколько лет тому назад, возбужденной против меня грозы; желаю, чтобы все шло как можно лучше, но если должно случиться какое нибудь несчастье, то предпочитаю лучше пасть под ударами неприятеля, нежели снова предать голову мою ярости моих сограждан». Эти слова Варрона и Эмилия Павла достаточно рисуют каждого из них и полезны для уразумения последующих событий.
После набора новых легионов, новонабранные войска, пехота и конница, принесли не обыкновенную, а новую присягу – не предаваться бегству и не покидать рядов, разве только для того, чтобы брать или просить оружия, поражать неприятеля или спасать сограждан. Эту новую присягу также следует иметь в виду при рассмотрении последующих событий.
Между тем Ганнибал оставался в своем зимнем расположена при Геруние не только до начала весны, но даже до мая месяца, когда в Апулии уже начинал созревать хлеб на полях – без-действие, объясняемое достаточно ни Полибием, ни Титом Ливием, и для нас остающееся непонятным и странным, как и многое другое в этом походе со стороны Ганнибала. Армия его в продолжении трех месяцев зимы успела, кажется, достаточно отдохнуть, оправиться и собрать нужное продовольствие. Ждал-ли Ганнибал жатвы? или какого-либо благоприятного для него оборота дел в южной Италии? Известно только, что все запасы продовольствия, собранные им в Геруние, были потреблены, а окрестный край уже не мог доставлять ему новых, потому что римский сенат приказал сельским жителям свозить свои запасы в города, а что оставалось затем, было забрано войсками с той и с другой стороны, вследствие чего Ганнибалу уже невозможно было оставаться при Геруние – по недостатку продовольствия и необходимо было переменить месторасположения для приобретения его. Но вместе с тем, Ганнибал не хотел и выходить из Апулии, в которой был уверен, что найдет более, нежели в иных областях, средств для продовольствования армии. А потому он положил двинуться к разрушенному в предыдущем году городу Каннам, к югу от равнин Апулии, на правом берегу р. Ауфида (н. Офанто). В замке (или цитадели) этого бывшего города, оставшемся во власти римлян, последними были собраны все запасы продовольствия окрестного края.

§ 173. Взятие Ганнибалом замка Канн; – сражение при Каннах.

Имея в виду завладеть этими запасами и принудить римлян к сражению, Ганнибал быстро двинулся к замку Канн, взял его внезапным нападением и приступом с боя и расположился возле него лагерем. Этим он лишил римлян крепкого опорного и складочного пункта в этом краю и всех запасов продовольствия в нем, и, приобретя эти выгоды в свою пользу, достигал другой своей цели – возможности принудить римлян к сражению, чего не мог бы достигнуть, оставаясь в южной Апулии. Быстрое же движение его к замку Канн имело целью предупредить усиление гарнизона его из римских армий близ Геруния и поставить эти армии, имевшие относительно слабейщую числом конницу, в невозможность следовать чрез открытые равнины Апулии за Ганнибалом, имевшим более сильную и лучшую конницу. Поэтому движение его от Геруния к Каннам, и по соображению, и по исполнению, заслуживает полных внимания и одобрения.
Совершенно противное следует сказать о действиях проконсулов Сервилия и Регула, временно, до прибытия новых консулов начальствовавших римскими армиями близ Геруния. Они не приняли никаких мер; ни для надлежащего обеспечения своих складов в замке Канн, усилением его укреплений и гарнизона, ни для открытия во-время движения к нему Ганнибала, тем более что, для движения за ним, им необходимо было, для избежания боя с ним на равнинах, идти, дальним обходом вдоль подошвы гор. беспечность их простиралась до того, что они убедились в опасности, грозившей их складам, лишь тогда, когда получили известие о взятии их Ганнибалом. а затем, не зная, что предпринять, они несколько раз посылали в Рим спрашивать у сената, что им делать, представляя, что им нельзя было ни оставаться на месте в краю, уже истощенном, ни приблизиться к Ганнибалу, без опасения быть принужденными вступить с ним в сражение, которого велено было избегать (как будто между этими двумя крайностями они не могли придумать никаких других средств, как, например, подобно Фабию, немедленно расположиться в виду Ганнибала в неприступном лагере в горах). Сенат решил, что не оставалось ничего более, как вступить с Ганнибалом в сражение (в противность мудрому правилу Фабия), однако приказал проконсулам не вступать в него до прибытия новых консулов и легионов. При этом и сенат, и народ, в большинстве, справедливо возлагали надежды свои на Эмилия Павла.
По прибытии консулов и легионов в лагерь армий близ Геруния, консулы прежде всего занялись слиянием новых легионов с прежними и устройством армий. а затем Эмилий Павел употребил все возможные доводы для наибольшего одушевления войск и представления им, что теперь настало время загладить верною по-бедой все прежние неудачи, бывшие лишь следствием ошибок. На следующий день оба консула с армиями (силы которых простирались до 80 т. чел. пехоты и 7,200 чел. конницы в строю) двинулись к Канузию (н. Canosa) и, прибыв туда на 2-й день, расположились лагерем позади этого города, на правом берегу р. Ауфида; в 6-ти рим. милях (более 6-ти верст) от лагеря Ганнибала позади замка Канн. Эмилий Павел, видя, что окрестные, открытые равнины были выгодны для Ганнибала, но невыгодны для римлян, полагал завлечь Ганнибала на местность, более удобную для действий римской пехоты, нежели для карфагенской конницы. Но Варрон, столько же безрассудный, сколько неспособный и невежественный, был совершенно другого мнения, следствием чего было не только взаимное несогласие обоих консулов, но и ссора их. Варрон презрительно укорял Эмилия Павла медлительностью Фабия, а Эмилий Павел напоминал Варрону безрассудную отважность Семпрония и Фламиния. Разумеется, ничего хорошего от этого ожидать было нельзя.
На другой же день после прибытия консулов к Канузию, Варрон, начальствуя в свою очередь армиями, захотел приблизиться к лагерю Ганнибала, Последний тотчас двинулся против него с легкою пехотой (8 т.) и конницей (10 т.) и атаковал ими римские войска на походе, как только они прошли мимо Канузия. Первое столкновение было очень сильное и привело передовые римские войска в некоторое расстройство. Но Варрон подкрепил их шедшими сзади несколькими когортами экстраординарных войск, и все они вместе (всего около 7 т. конницы, 19 т. велитов и 12 т. тяжелой пехоты=38 т.) стремительно атаковали легкую пехоту и конницу Ганнибала. Бой продолжался до вечера и был выгоден для римлян, но невыгоден для Ганнибала, против его ожидания: он опасался даже, чтобы это не произвело дурного впечатления на его армию. Нельзя не сознаться, что в этом передовом бою неспособный Варрон распорядился лучше Ганнибала, как оно ни может показаться странным, а именно тем, что подкрепил и поддержал свои передовые конные и пешие легкие войска тяжелою пехотой, между тем как Ганнибал не имел тяжелой пехоты за своею конницей, для поддержания её, и следовательно имел эти невыгоды и превосходство сил против себя.
На другой день очередь начальствования принадлежала Эмилию Павлу. Положение его было довольно трудное: он одинаково и справедливо признавал невыгодным, и оставаться на том месте, где окончился передовой бой и римские армии расположились на ночь лагерем, и отступить назад на местность, более выгодную для пехоты. Между этими двумя крайностями он избрал середину, дабы хоть сколько нибудь улучшить расположение армий и, прикрывая собственных фуражиров, беспокоить неприятельских, а именно 2/3 войск армий он оставил там, где они находились, а 1/3 расположил на другом берегу р. Ауфида, около 1300 шагов от большего лагеря и несколько далее от лагеря Ганнибала. Таким разделением двух армий на две части он, может быть, хотел, в случае неудачи большей части, спасти по крайней мере хоть меньшую. Ганнибал, с своей стороны, видя, что наконец настало время столь сильно желаемой и давно ожидаемой им битвы, и имея в виду изгладить между своими войсками неблагоприятное впечатление боя предыдущего дня, собрал их и, по свидетельству Полибия, произнес перед ними очень убедительную речь, в которой особенно указал им на все выгоды местности для них и невыгоды её для римлян, обещавшие несомненную победу первым, и представил им на вид все выгоды уже одержанных ими перед тем побед и особенно той, которую они одержат теперь, и этим чрезвычайно ободрил и одушевил свои войска. Хотя произнесение такого рода речей полководцами своим войскам перед сражениями и было в общем употреблении в Древности, однако за достоверность их, разумеется, ручаться нельзя. Но смысл речей, произнесенных и Ганнибалом в это время, и Эмилием Павлом ранее, не противоречат вероятности и в этом только отношении и следует упомянуть о них.
После того Ганнибал приказал сильно укрепить свой лагерь, а на другой день – войскам подкрепить свои силы пищей и изготовиться к бою, и, выведя всю свою армию из лагеря, построил ее «впереди его, правым флангом к р. Ауфиду, в боевой порядок, как бы вызывая римлян на бой. Но Эмилий Павел не вышел из своего большого лагеря и ограничился только тем, что сильно укрепил оба лагеря и обеспечил стражами сообщения и подвозы про-довольствия в тылу. Ганнибал, простояв несколько времени в боевом порядке и видя, что римляне не выходят из своих лагерей, воротился в собственный, только выслав нумидийскую конницу за р. Ауфид, тревожить войска малого римского лагеря и препятствовать им водить лошадей к Ауфиду на водопой. Нумидийцы не только исполнили это, но даже приблизились к самому лагерю и дерзко нападали на стражей и часовых его.
Варрон, а с ним и все римские войска, были вне себя от такой дерзости и горели нетерпением вступить в бой. И потому на следующий день Варрон, будучи очередным главноначальствующим, уже на рассвете подал сигнал к бою, не сказав ни слова о том Эмилию Павлу, и перевел все войска из большого лагеря на другую сторону Ауфида, где признавал местность более удобною для того, чтобы развернуть все свои силы. Переведя войска через Ауфид, он построил их в боевой порядок и при соединил к ним все войска из малого лагеря. Правую фланговую римскую конницу (2,400 чел.) он примкнул к левому берегу Ауфида, построив ее в одну линию. В середине он поставил римские легионы на право, а союзные налево, не в обыкновенном строе, но построив манипулы в 10 чел. во фронте и в 16 чел. в глубину, для того, чтобы придать многочисленной римской пехоте более глубины, а впрочем расположил манипулы в 3 линии, в шахматном порядке. Пехоты в строю, в боевом порядке, было всего 15 легионов, потому что 16-й легион с пехотой экстра-ординарных войск (всего около 11 т. чел.) был оставлен в большом лагере, для нападения, во время боя, на лагерь Ганнибала. Конница экстраординарных и союзных войск (всего 4.800 чел.) была поставлена на левом фланге в одну линию, не примыкая слева ни к какому естественному препятствию. Вся легкая пехота, имея стрелков и пращников царя Герона в середине, была поставлена довольно далеко впереди фронта армии в одну линию. Варрон принял начальствование над левым крылом, Эмилий Павел над правым, а проконсул Сервилий над серединой.

Между тем Ганнибал, как только увидал движение римлян за Ауфид; немедленно выслал туда же балеарских пращников и стрелков и всю свою легкую пехоту, с приказанием расположиться против римской армии и заслонить от неё построение и расположение собственной. Переведя последнюю 2-мя колоннами через Ауфид, он построил ее позади своей легкой пехоты в боевой порядок в одну линию, а именно: всю испанскую и галльскую конницу (8 т. чел.) – на левом крыле, левым флангом к Ауфиду, 2/3 в 1-й и 1/3 во 2-й линии, – нумидийскую конницу (2 т. чел.) – на правом крыле, отдельными частями перед фронтом всего левого крыла римлян, и наконец всю тяжелую пехоту свою (около 32 т. чел.) – африканскую, самую лучшую, по флангам, фалангой в 16 чел. глубины и по отделениям в 1 т. чел. каждое, вооружив ее римским оружием, взятым у римлян в предшествовавших сражениях, – испанскую же и галльскую – в середине между африканскою, особыми отделениями, испанскими и галльскими попеременно, но глубиною только в 10 чел. Легкой же пехоте он приказал, по обычному сигналу, отступить за 1-ю линию и построиться во 2-й за серединой и обоими крылами. Сам он с братом своим Могоном взял на себя начальствование пехотой, Ганнон – правым, а Газдрубал – левым крылом.
Причинами и целью означенного здесь построения Ганнибалом своей армии в боевой порядок были следующие:
Поспешность, с которою римляне строились к бою, тотчас обнаружила Ганнибалу все их построение, с которым он и сообразовал собственное. Пример происшедшая перед тем передового боя заставил его опасаться, чтобы римская конница не была снова поддержана частью римской пехоты, почему он и поставил всю свою лучшую конницу, испанскую и галльскую, на левом крыле и притом большею частью в 1-й линии, га меньшею во 2-й, так как р. Ауфид мешала построить ее в одну линию, дабы охватить римскую право-фланговую конницу. Нумидийскую же конницу на правом крыле, хотя и слабейшую числом, он считал достаточною для противодействия левофланговой римской коннице, и притом надеялся еще во-время покончить на своем левом крыле, чтобы поспеть, в случае надобности, на помощь правому. Что же касается пехоты в середине, то причиной и целью означенного выше порядка построения её была задуманная им хитрость. Пример сражения на р. Треббии, где прорвание середины его армии серединою римской послужило к совершенному поражению всей римской армии, побудил его и теперь завлечь середину римской армии в клещи или щипцы середины собственной армии, но так, чтобы середина римской армии не могла, как на р. Треббии, прорваться, а напротив могла быть остановлена спереди и охвачена с боков. Вот для чего он и поставил испанскую и галльскую пехоту, как слабейшую, в середине, в 10 ч. глубины, а африканскую, как лучшую, по флангам, в 16 ч. глубины, легкой же пехоте своей назначил построиться потом во 2-й линии за тяжелой пехотой и конницей.
Окончив построение своей армии, он двинулся вперед с серединою своей пехоты, испанской и галльской, клином вперед, с уступами назад к линии африканской пехоты. Бой с обеих сторон начали легкие войска и продолжали с равными упорством и успехом. – Между тем Ганнибал приказал Газдрубалу атаковать правую фланговую римскую конницу. Удар обеих фланговых кон-ниц был чрезвычайно сильный, а рукопашный бой – упорный. Многие из римских всадников спешились и сражались пешими, что подало Ганнибалу повод сказать, что «но нём это было все равно, как если бы ему выдали этих всадников связанными по рукам и по ногам.» Однако наконец римская конница была подавлена превосходною числом и добротою испанскою и галльскою конницей, разбита, опрокинута, преследована и почти вся истреблена без пощады. Эмилий Павел, довольно тяжело раненый, с трудом спасся и стал в голове пехоты. В то же время нумидийцы, наездничая перед левым римским крылом. удерживали его перед собою.
Между тем легкая пехота с обеих сторон, прекратив бой, отступила бегом, римская сквозь промежутке 1-й и 2-й линий в промежутки 3-й (триариев), а карфагенская – за 1-ю линию во 2-ю. Манипулы принципов вступили в промежутки манипул гастатов и те и другие в одной линии, в строе фаланги, последуемые 2-ю линией триариев и велитов, двинулись вперед. Вскоре середина 1-й линии встретила голову клина 1 -й линии Ганнибала и произвела сильный удар против неё. Испанская и галльская пехота, храбрая, но плохо вооруженная, сначала выдержала удар, не расстроив своих рядов, но вскоребыла принуждена уступить напору римлян, а эти последние, вследствие самой стремительности своего напора, в свою очередь образовали строй в виде клина, проникавший все более и далее в строй карфагенской пехоты, принимавший вид клещей или щипцов. В одно и то же время триарии и велиты надвинулись на принципов и гастатов, испанская и галльская пехота продолжала отступать уступами из середины назад, а африканская пехота на флангах, напротив, наступать. При этом римские легионеры начали стесняться косвенно от флангов к середине, вытесняя последнюю вперед, причем ряды начали расстраиваться.
Между тем Газдрубал, довершив поражение правой фланговой римской конницы, поскакал с своею конницей позади линии римской пехоты в тыл левой фланговой конницы. Последняя, угрожаемая спереди нумидийцами, а сзади Газдрубалом, обратилась в бегство и рассеялась по равнине, а с нею бежал и столь храбрый до боя Варрон. Газдрубал, послав нумидийцев для преследования бежавших, сам устремился на помощь своей пехоте. Голова клина римского центра, между тем, подвигаясь все далее и далее, наконец боками своими сблизилась с линией африканской пехоты. Тогда Ганнибал вздвоил ряды отступавших испанцев и галлов стоявшею сзади них легкою пехотой, дабы остановить наступление клина римлян, а африканская пехота в то же время захождением на право и налево атаковала римский клин с обеих сторон и прорвала его фланги. С другой стороны Газдрубал, разделив свою конницу на части, атаковал римскую пехоту с тыла и с обоих флангов сквозь промежутки африканской пехоты. Римские легионеры, стесненные до такой степени, что едва могли защищаться сво-им оружием, совершенно смешавшие свои ряды, атакованные со всех сторон, уже не могли противопоставить неприятелю правильная строя и были принуждены сражаться порознь. Тщетно Эмилий Павел старался устроить римские войска: в страшной рукопашной свалке, он пал, отчаянно сражаясь, славною смертью героя. После того бой превратился уже просто в поголовное избиение римлян.
Между тем 11 т. римских войск, оставленных в большом лагере, атаковали лагерь Ганнибала. Но последний имел предосторожность сильно укрепить лагерь и занять его сильной стражей, которая сражалась так упорно, что удержала атаковавших до конца сражения. А тогда Ганнибал двинулся на помощь ей с частью своей армии. При этом римляне потеряли до 2 т. чел. в атаке лагеря; остальные же были опрокинуты в свой лагерь и на другой день взяты в нем в плен.
Поражение 87-ми тысячной римской армии было еще решительнее и полнее, нежели поражение армии Фламиния при Тразименском озере. Более 40 т. чел. пехоты и 4 т. чел. конницы римских было убито, в том числе консул Эмилий Павел, проконсул Сервилий, квесторы Аттилий и Бибакул, бывший магистр конницы Фабия Минуций, множество консульских лиц, бывших преторов и эдилов, 21 военный трибун и 80 сенаторов, служивших в армии волонтерами. Около 300 союзных всадников и 70 римских спаслись с Варроном в Венозу, 2 т. рассеялись по полям и на другой день были захвачены в плен нумидийцами, 360 чел. были взяты в плен в сражении. Из пехоты 10 т. спаслись в большой лагерь и 7 т. в малый, от 10 до 12 т. рассеялись во все стороны и успели избежать преследования карфагенян, а 3 т. были взяты в плен. Словом – огромная 87-ми тысячная римская армия была мгновенно истреблена одним, подобным громовому, ударом, как будто её и не существовало!
Урон карфагенян простирался лишь до 4 т. испанцев и галлов, 1500 африканцев и 200 чел. конницы, всего 5.700 чел.
Превосходным соображениям, распоряжениям и действиям Ганнибала, в сражении при Каннах, совершенную противоположность составляют многие грубые ошибки Варрона и его помощников (исключая Эмилия Павла). Главными из них были: 1) приняв личное начальствование над левым крылом, Варрон хотел, по видимому, с ним произвести главный решительный удар, но ничего этого не сделал, не опрокинул нумидийцев, оставался перед ними в бездействии и, угрожаемый атакой Газдрубала, постыдно бежал; 2) он не подкрепил право-фланговой римской конницы легионною пехотою и тем допустил поражение её левофлангового конницею Ганнибала; 3) совершенно ошибочно построил легионную пехоту в строе фаланги, увеличив глубину манипул и введя манипулы принципов в промежутки манипул гастатов, а велитов в промежутки триариев, чем совершенно лишил легионную пехоту ломкости строя, удободвижимости и свободы действий, – и 4) не взял на себя личного начальствования над огромною массой легионной пехоты, отчего она была почти совершенно предоставлена сама себе и, когда Эмилий Павел прибыл к ней, уже была в величайших беспорядке и расстройстве.
Из 17 т. римских войск, спасшихся в большой и малый лагери, большая часть была без оружия и начальников и имела множество раненых. Находившиеся в большом лагере предложили бывшим в малом присоединиться к ним и вместе отступить в Канузий (н. Canosa), к ю. от Канн. Предложение это было отвергнуто большинством войск малого лагеря, но 600 чел. храбрейших, под предводительством военного трибуна Семпрония Тудитана, ночью успели пройти сквозь нумидийцев, перейти через р. Ауфид и, соединясь в большом лагере с 3.500 чел. пехоты и 200 всадниками, также из храбрейших, благополучно ушли в Канузии.
На другой день после сражения, Ганнибал, после погребения убитых (в том числе, с особенными почестями, тела Эмилия Павла), атаковал малый лагерь. Оставшиеся в нем римские войска сдались на условии денежного выкупа. Их примеру последовали и войска, оставшиеся в большом лагере.
Тогда-то, как говорят историки, высшие начальники карфагенской армии, поздравляя Ганнибала с победой, советовали ему (особенно Магарбал) идти прямо к Риму. Но Ганнибал отвечал на это, по иным – отказом, а по другим – уклончиво, говоря, что это следует прежде обдумать. Полибий ничего об этом не упоминает, но Тит Ливий и Плутарх говорят, будто Магарбал, один из высших начальников конницы, смелый, решительный, лихой наездник, советовал Ганнибалу тотчас идти прямо к Риму, и когда Ганнибал отвечал ему, что об этом нужно еще подумать, пылкий Магарбал будто бы возразил: «ты умеешь побеждать, но не умеешь пользоваться победой». Эти слова Магарбала, подлинные ли они или вымышленный, дошли до позднего потомства, обратились в поговорку и послужили поводом к жарким прениям, строгим обвинениям и усердной защите Ганнибала. Все историки обвиняют его в отказе идти к Риму, но неосновательно и несправедливо. Римляне, действительно, лишились 16-ти легионов, но никто из их союзников еще не отложился от них явно, Рим был охраняем сильным гарнизоном, а много-ли стоило римлянам в самом непродолжительном времени набрать новую, многочисленную армию? – Об овладении Римом посредством внезапного нападения, открытого приступа, обложения или осады, нельзя было и помышлять рассудительно. Движение прямо к Риму могло бы быть отличным набегом или партизанским действием для Maгарбала, но ни в каком случае не было бы основательно соображенным и правильно исполненным (тем, что Наполеон I раз-умеет под методическим) действием такого полководца, как Ганнибал, в такой войне, как эта, с такою армией, как его, в тех обстоятельствах, в которых он находился, и против таких врагов, как Рим и римляне. Советовать идти прямо к Риму могли – Магарбал и древние историки, но исполнить этого никак не мог – Ганнибал. Ему, после сражения при Каннах, необходимо было прежде восстановить против Рима всех его союзников и все народы в Италии, и тогда только, совершенно уединив Рим, сокрушить его, как он, Ганнибал, сокрушил его армии при Треббии, Тразименском озере и Каннах. Вот мысль, вполне достойная Ганнибала – и кто отважится сказать, что он был неправ? – Об этом будет еще говорено ниже; здесь же, в заключение, следует упомянуть об участи римских войск, спасшихся после сражения при Каннах.
4,300 из них, как означено выше, спаслись в Канузий. При них, кроме Семпрония, было еще 4 военных трибуна: Фабий (сын бывшего диктатора), Публиций Бибул, Корнилий Сципион (в по-следствии знаменитый Сципион младший африканский)и Аппий Клавдий. Начальствование было вверено Сципиону и Аппию Клавдию. Пока они совещались, что делать, их уведомили, что большое число молодых воинов, имея в голове Цецилия Метелла, отчаиваясь в спасении республики, намеревались бежать из Италии. Сципион с членами военного совета немедленно отправился к ним и, с мечом в руке, заставил их поклясться, что они не покинут отечества в опасности. Между тем около 4,000 чел., рассеявшихся в разные стороны, собрались в Венузии (H. Venosa), к ю. з. от Канузия. Сюда прибыл, как беглец, и виновник всего бедствия – Варрон. Узнав о том, Сципион и Аппий Клавдий послали к нему за приказаниями. Варрон сам отправился к ним с спасшимися в Венузию 4,000 чел. и, собрав в Канузие уже до 14,000 чел., принял меры для образования из них небольшой консульской армии. Странным кажется, что он избрал для этого Канузий, в виду Ганнибала, а не Венузию, более отдаленную от него. Но не следует забывать, что это был – Варрон.

§ 174. Меры римлян и Ганнибала; – восстание в Италии.

Весть о страшном Каннском побоище, убиении Емилия Павла, истреблении огромной армии – повергли Рим в ужас. Не было более ни полководца, ни армии, Ганнибал владел Апулией, Самнием, почти всей Италией..... Один сенат римский не упал духом, а, напротив, в этих именно трудных и опасных обстоятельствах снова воспрянул от усыпления и явил всю твердость, все мужество, всю мудрость, которые не раз являл в подобных обстоятельствах прежде. При первой вести о бедствии, преторы Фурий и Помпоний собрали сенат для совещания о принятии необходимых мер. Бывший диктатор Фабий первый предложил прежде всего послать часть конницы по Аппиевой дороге для разведания, где находились Варрон с остатком армии и особенно Ганнибал, и затем, чтобы сенаторы озаботились восстановлением спокойствия в городе и приказанием отправлять всех вестников из армии к одним преторам и выслушивать их только в сенате. Мнение Фабия было принято и исполнено и вскоре получены известия от Варрона из Канузия. Тогда скорбь и уныние уже сделались общими в целом Риме. Однако сенат и тут ограничил продолжительность всенародного траура только 30 днями. Но вслед за-тем получено было новое тревожное известие от Отацилия, пропретора Сицилии, что один карфагенский флот разоряет владения царя Герона, а другой собирается у Эгатских островов, для нападения на Лилибей и римские владения в Сицилии, почему Отацилий просил прислать другой флот в подкрепление находившемуся в его распоряжении.
Вследствие того сенат приказал претору Марцеллу, находившемуся в Остии с флотом, назначенным в Сицилию, послать часть войск в Рим, самому с одним легионом идти в Канузий и принять в нем начальствование над армией, а товарищу его, претору Фурию – отправиться с флотом в Сицилию. Варрону было предложено, сдав начальствование Марцеллу, прибыть в Рим.
Марцелл, нослав в Рим 1,500 морских новобранцев, а один морской легион в Кампанию, сам отправился в Канузий, а Фурий с флотом в Сицилию.
В виду чрезвычайных обстоятельств и необходимости образования новой армии, сенат собственным распоряжением назначил диктатора – Юния Пера, который избрал своим магистром конницы Тиберия Семпрония Гракха. Оба они немедленно произвели набор 4-х легионов и 1,000 всадников, послали уполномоченных для набора войск у союзников, приказали приготовить всех родов оружие, имевшееся в запасе и взятое у неприятелей, наконец – приняли чрезвычайную меру – купили 8,000 самых сильных рабов, добровольно согласившихся идти в военную службу, с обещанием дать им потом свободу, вооружили их и включили в ряды армии – первый подобного рода пример у римлян.
Между уем Ганнибал, с своей стороны, из числа всех пленных, взятых им в сражении при Каннах и после него, союзников римских отпустил без выкупа, а с римлянами поступил очень кротко и великодушно и предложил им выкупиться за определенную плату, на что они с радостью согласились и получили позволение Ганнибала послать 10 выборных от себя в Рим, с клятвою, что они воротятся. Ганнибал. послал с ними знатного карфагенянина Карфалона, для переговоров о мире, если бы римляне оказали склонность к тому.
По приближении их к Риму, сенат, объявив Карфалону, чтобы он удалился из владений республики, выборных от пленных принял вне города. По выслушивании их мнения разделились, впрочем только касательно того, из какого источника произвести выкуп. Но один из сенаторов, Манлий Торкват, заявил, что римские воины, неисполнившие своей присяги и предпочетшие постыдный плен славной смерти, недостойны выкупа – и сенат отвергну и просьбу пленных, тем более, что вовсе не желал истощать казну государственную для обогащения Ганнибала.
Но истребление римской армии при Каннах было еще не единственным бедствием для Рима: последствия его были еще страшнее и опаснее. Весть о победе Ганнибала облетела всю Италию – и, одни за другими, восстали против Рима ателланы, калатины, гирпины, почти вся Апулия, самнитяне, бруттийцы (исключая жителей Петелии), луканцы (исключая греческих приморских городов), метапонтяне, кротонцы, локряне и вся цизальпинская Галлия. Однако никто из союзников Рима не отложился еще от Рима и мужество граждан его было таково, что когда Варрон приближался к Риму, весь сенат и все высшие сановники города вышли ему на встречу, благодаря его за то, что он не отчаялся в спасении отечества! (политическая комедия, совершенно в духе римского сената, см. об этом ч. II § 127 стран. 121 и § 1 29 стран. 144 и выноску).

§ 175. Действия Ганнибала и римлян в Кампании; – 1-й бой при Ноле; – Ганнибал зимою в Капуе.

Между тем Ганнибал, по взятии и разрушении обоих римских лагерей при Каннах, двинулся в Самний, а оттуда в земли гирпинов, где посредством измены овладел городом Компсой, поставил в него гарнизон, сложил в нем свои тяжести и добычу и разделил свою армию на две части. С одною он послал брата своего, Могона, в Бруттий, занять в нем города, которые покорятся добровольно, а остальные взять силой. Сам же он с другою частью армии прошел через Кампанию к Неаполю, дабы овладеть им и приобрести морской порт. Приближаясь к Неаполю, он поставил сильный отряд нумидийцев в засаду, в одной глубокой лощине, а другой отряд нумидийцев послал в беспорядке к самым городским воротам. Высланная из города конница опрокинула этих нумидийцев, которые навели ее на засаду, и, атакованная из неё, она была опрокинута с уроном и рассеялась. Но подступив затем к самому городу, Ганнибал нашел, что он был сильно укреплен и без осады взят быть не мог, почему Ганнибал и отказался от намерения взять его и двинулся к Капуе.
Этот обширный, многолюдный и богатый главный город Кампании уже после сражения при Тразименском озере помышлял об отложении от Рима. а после сражения при Каннах он готов был немедленно присоединиться к Ганнибалу, но опасался пожертвовать 300 всадников своих, находившихся в римской армии в Сицилии. Поэтому жители его и особенно управлявший городом, приверженец Ганнибала, Пакувий Калавий, прибегли к хитрости, отправив сначала послов к Варрону в Венузию, чтобы выведать положение дел. Малодушный Варрон просил в помощь Риму от Капуи 30,000 чел. пехоты, 4;000 чел. конницы, продовольствия и денег. Послы, воротясь, передали, что Рим не в состояли сопротивляться Ганнибалу и следовательно настало время Капуе, при содействии Ганнибала, приобрести господство над Италией. Но старейшины города уговорили отправить еще послов в Рим с предложением – одного из консулов избирать между гражданами Капуи. Разумеется, что это предложение было отвергнуто сенатом с негодованием – и капуанские послы, изгнанные из Рима, прямо оттуда отправились к Ганнибалу и заключили с ним договор, в силу которого Ганнибал мог ввести свои войска в Капую, но обязался сохранить этому городу законы и управление его и не принуждать жителей к военной службе, а они обязались выдать ему 300 римских всадников, для обмена на 300 капуанских всадников в Сицилии. По заключении этого договора, капуанцы предали смерти римский гарнизон и всех римлян и их союзников, находившихся в Капуе. На другой день Ганнибал въехал в город с небольшим числом войск и, подтвердив свой договор, дал капуанцам самые щедрые обещания согласно с их желаниями.
Могон, исполнив в Бруттии данное ему поручение, был отправлен оттуда Ганнибалом в Карфаген с отчетом о действиях и успехах последнего в Италии и с просьбой прислать ему войск, денег и продовольствия. Ганнон восстал против этого, но сенат карфагенский положил послать Ганнибалу 4,000 нумидийцев, 40 слонов и значительную сумму денег, в Испанию же послать с Могоном уполномоченного для набора 20,000 чел. пехоты и 4,000 чел. конницы для армий в Испании и Италии, что однако было исполнено очень медленно.
В Риме диктатор Юний, присоединив к 2-м городским легионам, набранным консулами в начале года, новонабранных рабов, когорты пиценов и сеннонских галлов, даже преступников, содержавшихся в тюрьмах за уголовные преступления или за долги и согласившихся службой в войске освободиться от казни или заключения, вооружил 6,000 чел. этих войск оружием, некогда взятым у галлов, оставил достаточный гарнизон в Риме и двинулся в Кампанию с 25-тысячною, довольно хорошо устроенною и вооруженною армиею.
Между тем Ганнибал, еще раз произведя из Капуи неудачную попытку овладеть Неаполем, двинулся к городу Нола, где народ был за него, но сенат послал просить помощи Марцелла, находившегося в то время около Казилина. Марцелл двинулся обходом чрез горы, минуя Капую, к Ноле, а Ганнибал снова пошел к Неаполю, но узнав, что туда вошел призванный жителями на помощь римский префект Юний Суллан с отрядом войск, осадил город Нуцерию (н. Nocera), к ю. в. от Нолы и Неаполя. Голод скоро принудил жителей Нуцерии сдаться на условии дарования им жизни. Они спаслись в Неаполь, Нолу и города Кампании, а Ганнибал отдал Нуцерию на разграбление войскам своим и затем сжег ее и разрушил её стены.
Марцелл, прибыв в Нолу, имел за себя только один сенат этого города, народ же был на стороне Ганнибала. В главе народа стоял молодой человек, но имени Банций, служивший в римских армиях и, тяжело раненый в сражении при Каннах, излеченный и облагодетельствованный Ганнибалом. Марцелл, вызвав его к себе, совершенно привлек его на свою сторону ласками, щедрыми и почетными наградами и обещанием еще больших.
Между тем Ганнибал воротился к Ноле и Марцелл беспрестанно тревожил его частными нападениями из города. Вскоре сенаторы уведомили его, что вожди народной партии были в тайных сношениях с Ганнибалом и положили, в то время, когда армия Марцелла будет построена впереди городских стен, разграбить тяжести её и затворить городские ворота. Тогда Марцелл, для предупреждения угрожавшей ему опасности, решился отважиться на бой и потому на следующее утро построил свою армию в городе, близ трех ворот к стороне неприятеля, а тяжести за нею, всех нестроевых же и неспособных сражаться поставил на городские стены для охранения их. Близ средних ворот он поставил римские легионы и римскую конницу, а близ двух других ворот – новые легионы, конницу союзников и легкую пехоту. К тяжестям он приставил стражу, для охранения их от грабежа, а городским жителям запретил, под страхом строжайшего наказания, приближаться к городским стенам, словом – все меры его были очень благоразумны и соединены с хитростью.
Ганнибал, простояв большую часть дня в боевом порядке впереди своего лагеря и удивляясь, что римская армия не выходит и что на городских стенах не видно войск, подумал, что тайные сношения его открыты и что Марцелл в страхе не смеет выйти из города, и потому решился атаковать город открытою силой. Взяв из своего лагеря нужные орудия и машины, он двинул к городу тяжелую пехоту в колоннах по отделениям фаланги, прикрыв её спереди легкою пехотой, а конница следовала за тяжелою пехотой. Когда голова колонны её уже приблизилась к городской стене, Марцелл подал сигнал к атаке и вывел все свои войска, пехоту впереди, из всех ворот разом. Сам лично в центре он построил Каннские легионы по когортам в 2 линии и, легко опрокинув легкие войска Ганнибала, стремительно и сильно атаковал голову его тяжелой пехоты, а между тем римская конница, опередив оба фланга, атаковала с обеих сторон конницу Ганнибала, двигавшуюся справа и слева вперед. Все это привело армию Ганнибала в большой беспорядок, тем более, что тяжелая пехота его была затруднена орудиями и машинами, которые несла или везла. Однако старые и опытные войска Ганнибала скоро оправились и устроились, а Ганнибал, развернув колонны, построил их в боевой порядок. Уже бой готовился уравновеситься, как вдруг явились обе фланговый части армии Марцелла и атаковали двигавшуюся вперед тяжелую пехоту Ганнибала своими легкими войсками и конницей с обоих флангов. Атакованная одновременно с фронта и флангов, армия Ганнибала пришла в такой беспорядок, что Ганнибал уже не мог восстановить, бой в свою пользу и был принужден отступить, с уроном до 2,800 чел., между тем как римляне потеряли не более 800 чел. Таким образом хитрый Ганнибал был впервые побежден не менее его хитрым Марцеллом, хитрость одолела хитрость и римляне впервые победили победоносного Ганнибала, а это, в то время и в тогдашних обстоятельствах, было чрезвычайно важно. Вся честь этого принадлежала Марцеллу, доказавшему, что он был не из числа обыкновенных полководцев, что последствия подтвердили вполне.
Ганнибал, потеряв надежду завладеть Нолой, расположился лагерем против города Ацерры (н. Azerra), к с. – в. от Нолы. По удалении его, Марцелл, воротясь с армией в Нолу, затворил за собою городские ворота и, казнив 70 главных приверженцев Ганнибала, передал власть в городе сенату, бывшему верным Риму, и двинулся к Суессуле (ныне Sestola), недалеко к с. от Ацерры.
Ганнибал потребовал сдачи этого города, и, получив отказ, осадил его. Но жители, не надеясь устоять, общими силами произвели вылазку и, пробившись сквозь недоконченную еще и дурно охранявшуюся циркумвалационную линию Ганнибала, удалились в верные римлянам города Кампании. Ганнибал сжег и разрушил Ацерру и, узнав, что диктатор Юний шел с новыми легионами к Казилину близ Капуи, двинулся туда же, чтобы предупредить Юния. Он надеялся, что городок Казилин не был занят и будет сдан ему расположенными в его пользу кампанцами, но ошибся: он был случайно занят 1,000 или 1,500 чел. римских и пренестинских, перузиянских и других союзных войск, опоздавших к сражению при Каннах и потом к сбору войск в Риме, и потому бросившихся в Казилин. Здесь, видя, что жители намерены передаться Ганнибалу, они ночью перерезали их и решились держаться в Казилине до последней крайности. Ганнибал, не успев сразу овладеть Казилином, два раза пытался взять его силой, но гарнизон оборонялся так храбро и упорно, что Ганнибал был принужден отступить с уроном и затем осадить Казилин. Однако гарнизон продолжал обороняться так упорно и искусно, что наконец Ганнибал был принужден превратить осаду в обложение и, оставив часть своей армии для занятия циркумвалационной линии, с главными силами воротился в Капую.
Здесь он провел зиму – и все историки единогласно, Тит Ливий первый в главе их, обвиняют его в этом, говоря, будто пребывание его зимою в Капуе развратило и нравственно ослабило, даже погубило его армию. Эти обвинения его были приняты и всеми новейшими историками на слово, без удостоверения в справедливости их. А в этом именно отношении обвинения эти и слабы до крайности, ибо более или менее неосновательны, неверны и несправедливы. И могло-ли быть иначе, когда они никакого другого основания не имели, кроме предубеждения римлян и ненависти их к Карфагену и особенно к Ганнибалу.
Со времени расположения его на зимних квартирах в Капуе, счастье, как увидим ниже, стало изменять ему; по чтобы причиной тому была именно зимовка в Капуе – это есть римское и притом недобросовестное и нелепое измышление. Непомерная гордость римлян была до того унижена и оскорблена громадными поражениями, которые Ганнибал нанес им, дотоле победоносным и непобедимым, что они не знали, как довольно клеветать на него. Для них это было легче, нежели сознаться в собственных своих, в продолжении целых трех лет, грубейших ошибках, достаточно указанных выше и из которых главными были те, что они такому полководцу, как Ганнибал, постоянно противопоставляли самых безумных и неспособных из своих сограждан, как Семпроний, Фламиний и особенно Варрон, благоразумных же, как Корнелий Сципион и Эмилий Павел, не умели ценить, а мудрого Фабия даже всячески унижали и оскорбляли. Победив все народы Италии порознь и в 1-й пунической войне карфагенян своим отличным военным устройством, настойчивостью и энергиею своих действий гораздо более, нежели искусством, они претерпевали только поражение за поражением, как только очутились лицом к лицу против такого великого полководца, как Ганнибал. А Тит Ливий, в увлечении своей национальной гордости, еще дерзал спрашивать, что было бы, если бы Александр В., покорив Восток, обратил свое оружие на Запад и встретил римлян, предводительствуемых Папирием Курсором! Поистине гордость, доходившая: до безумия! Но возвращаясь к означенным выше обвинениям Ганнибала, следует сказать, что как бы ни была утомлена Ганнибалова армия трехлетними, беспрерывными, трудными походами и военными действиями и как бы ни было роскошно зимнее пребывание её после того в таком богатом городе, как Капуя, но последующие 12-летние, не в пример труднейшие и опаснейшие, военные подвиги её в Италии могут, кажется, служить лучшим доказательством, что она не изнежилась и не развратилась в Капуе, нежели все недобросовестные уверения в противном, измышленные римлянами и повторяемая новейшими историками. Военные люди – справедливо говорит генерал Водонкур – слишком хорошо знают, что армия, хорошо дисциплинированная и предводительствуемая, не изнеживается и не развращается роскошными зимними квартирами и что нет никакой надобности губить ее зимой беспрестанным расположением в лагерях, для того, чтобы поддержать в ней дисциплину, мужество и храбрость войск.
В исходе зимы (уже в. 215 году) Ганнибал вывел свою армию из зимних квартир в Капуе и окрестностях её и воротился с нею к Казилину, все еще обложенному и гарнизон которого уже сильно страдал от голода. Римская армия диктатора Юния в это время была расположена между Казилином и Калачей (н. Cajazzo); но за отсутствием Юния, отправившегося в Рим, магистр конницы его, Семпроний. не смел ввести в Казилин транспорта с продовольствием, не вступив в бой с Ганнибалом, что было строго запрещено ему Юнием. С другой стороны Марцелл в Ноле, удерживаемый сенатом его и возвышением воды в Вултурне, не мог удалиться из Нолы и предпринять что-либо в соглашении с Семпронием. Таким образом гарнизон Казилина, не получая помощи и доведенный голодом до самой послед-ней крайности, наконец был вынужден предложить сдаться Ганнибалу. Ганнибал сначала и слышать не хотел о капитуляции на условиях, но, потом смягчился и согласился на выпуск гарнизона за денежный выкуп ― и гарнизон, ослабленный на половину, удалился в Кумы, на берегу моря к з. от Неаполя.
Между тем в Риме было получено от пропретора Отацилия из Сицилии известие, что претор Фурий воротился из Африки в Лилибей тяжелораненым и что как он, так и Отацилий крайне нуждались в деньгах, продовольствии и всякого рода военных запасах. О том же самом извещал и пропретор Маммула из Сардинии. Сенат отвечал им, что не в состоянии ничем помочь им и предоставлял им самим приискать меры для содержания своих армий и флотов. А потому Отацилий обратился к царю Герону, а Маммула к некоторым городам Сардинии, с. просьбой о помощи, которую и получили от них.
Затем римский сенат призвал Варрона в Рим, для назначения другого диктатора, который пополнил бы значительную, после сражения при Каннах, убыль сенаторов. Варрон назначил диктатором своего магистра конницы, Фабия Бутео, а этот последний избрал, с согласия сената и народа, 177 новых сенаторов и затем сложил с себя звание диктатора, а Варрон воротился к своей армии. Таким образом, до новых выборов, начальствование римскими армиями в поле было разделено между консулом Варроном и претором Марцеллом.

§ 176. Действия в Испании. – Положение обеих сторон в конце 216 года.

Между тем, как это происходило в Италии, Сицилии, Сардинии и Африке, Газдрубал в Испании получил приказание карфагенского сената двинуться с своею армией в Италию на соединение Ганнибалом. Слух об этом произвел большую тревогу между испанцами, которые, страшась римлян по удалении Газдрубала, помышляли уже о заключении мира с ними. Газдрубал уведомил о том сенат, представляя, что для удержания Испании за собою, в случае удаления его в Италию, необходимо было прислать в Испанию другую армию. Вследствие того сенат послал в Испанию Гамилькона с войсками. Соединясь с Газдрубалом, Гамилькон сообщил ему ириказание сената передать ему, Гамилькону, управление Испанией, а самому идти в Италию. Газдрубал собрал с испанцев большую сумму денег, дабы ими купить себе проход через Галлию, и двинулся к реке Иберу. Узнав об этом, Гней и Корнелий Сципионы соединили свои войска и, перейдя на правую сторону р. Ибера, осадили город Иберу (н. Tortosa), дабы этим привлечь на себя Газдрубала. Последний действительно двинулся против них, но, в происшедшем вследствие того сражении, покинутый своими вспомогательными испанскими войсками, был разбит наголову, с большим для него уроном, остатки его армии рассеялись, сам он едва спасся с немногими, а лагерь его был взят и разграблен победителями. Эта победа имела важным последствием то, что многие, еще колебавшиеся племена Испании тотчас же отложились от Карфагена, а Газдрубал не только был вынужден отказаться от надежды перейти в Италию, но даже едва видел возможность удержаться в Испании. Виновником же этого был он сам, потому что не понял хитрости Сципионов и не продолжал движения в Италию, предоставив Гамилькону удерживать Сципионов, или, по крайней мере, в соединении с ним не вступил в бой с Сципионами. Кроме того, и распоряжения его в бою были ошибочны.
Таким образом в конце 216 года, по прошествии трех лет со времени начала войны, обе воевавшие стороны находились в следующем относительном положении:
Ганнибал, первый начавший войну смелым движением через Ибер, Пиренеи, Родан и Альпы в северную Италию и далее через Пад до самой южной части её, в одном бою и в трех сражениях уничтоживший 5 римских армий, нанесший тем Риму четыре жестокие удара, восстановивший против него почти всю Италию, – после решительного сражения при Каннах не двинулся прямо против Рима, но занялся взятием небольших городков в Кампании, отчасти силой, отчасти обложением, отчасти осадой, для которой однако не имел необходимых осадных машин и орудий. В этих, по-видимому, неважных действиях уходило время, а оно между тем было драгоценным для обеих сторон, римлянам – чтобы собрать, устроить и приучить к войне свои новые армии, а Ганнибалу – чтобы воспрепятствовать им в том и наносить им, один за другим, новые удары. Проведя в этих действиях все время от сражения при Каннах до начала зимы, Ганнибал осаждал небольшой городок Казилин, а сам с главными вилами своей армии расположился на зиму в Капуе, которую некоторые писатели сравнивают с древними Содомом и Гоморрой. Ужели правду сказал Магарбал, что Ганнибал умел побеждать, но не умел пользоваться своими победами? Ужели Капуя была действительно Каннами для его армии (Capuam Hannibali Cannas fuisse, по выражению римлян) Ответом на это может служить одно имя Ганнибала. Тот, который не колебался привести в исполнение великое предприятие, задуманное Гамилькаром и не исполненное, по случаю смерти, ни им, ни зятем его, Газдрубалом, тот, который в три года времени поставил грозный дотоле Рим на край гибели, мог ли не довершить её и заняться неважными действиями против некоторых городков – без достаточно основательных причин? Очевидность этого не требует доказательств. Все, что кажется неясными темным, загадочным, непонятным, даже странным в действиях Ганнибала после сражения при Каннах, тотчас уясняется и становится понятным, как только будут сличены действия и взаимное относительное положение правительств Карфагена и Рима, и этим тотчас же устранится всякая смелая до дерзости попытка не только обвинять, но даже осуждать такого великого человека и полководца, как Ганнибал.
В действиях обоих правительств именно и заключается вся разгадка этой загадки, над разрешением которой так затруднялись, более или менее, историки, повторяя только слова Магарбала или Тита Ливия и других римских историков.
Стоит только сличить одновременные действия правительств Карфагена и Рима – и все сделается ясным. Не нужно забывать, что Ганнибал был не царем или полновластным и независимым монархом Карфагена, а только полномочным, но все-таки зависимым от его правительства полководцем. Он устроил себе основание действий в Испании, но главным для него все-таки была Африка: оттуда, и именно из Карфагена, он должен был получать и высшие разрешения, и подкрепления войсками, и помощь деньгами, продовольствием и всем необходимым для продолжения войны, с своими старыми, боевыми, но таявшими, как снег, войсками (стоит только припомнить три года беспрерывных трудов, боевых действий и лишений со времени начала похода от Нового Карфагена до конца 216 года). А что было и делало карфагенское правительство для поддержания Ганнибала? Раздираемое политическими партиями, Барцинскою и Ганноновою, в большинстве оно только радовалось успехам Ганнибала, а в меньшинстве противодействовало им и Ганнибалу лично, и в общем результате помогало ему так, что эту помощь нельзя и назвать помощью. 12 т. чел. пехоты, 1,500 чел. конницы, 20 слонов и 1 т. талантов серебра (около 1 миллиона рублей), посланные с Могоном Ганнибалу в Италию, приказание Газдрубалу идти на соединение с ним в Италии и отправление Гамилькона с армией и флотом в Испанию – такую ли помощь должен был подать Ганнибалу, после сражения при Каннах, карфагенский сенат? Да и мог ли он подать иную, и по преобладавшему духу карфагенской республики и её правительства, и по тому разложению, которому в это самое время стало подвергаться внутреннее, политическое и военное, устройство Карфагена, как уже было объяснено ч. II в гл. XIX § 120? В самую решительную эпоху войны, начатой Ганнибалом с разрешения правительства и с одобрения народа карфагенских, первое не поддерживало Ганнибала, как следовало, ни войсками, ни флотом, ни средствами, ни способами, и как бы совершенно предоставило его собственной своей судьбе и тем заранее готовило ему и Карфагену неминуемую гибель.
Так-ли действовало, с другой стороны, правительство Рима? Правда, в три года войны и в несколько лет перед нею оно впало в какое-то несвойственное ему и непонятное помрачение ума и ослабление воли, и только делало ошибки, одну грубее другой, которыми искусно пользовался Ганнибал. Но четыре жестокие удара, нанесенные ему последним, как бы пробудили его от сна, просветили его умственно, укрепили его нравственно и, по мере того, как правительство карфагенское более и более падало в этом отношении, римское, напротив, возвышалось все более и более. Начало и твердое основание тому было положено – избранием Фабия и введением последним мудрого его образа действий. Еще одну, последнюю ошибку сделало оно избранием безрассудного и неспособного Варрона в консулы, что имело следствием страшное поражение при Каннах и все последствия его. Но эта ошибка уже была последнею и после неё все действия римского правительства становятся безукоризненными и клонятся к одной цели – торжеству Рима и гибели Ганнибала в Италии и владычества Карфагена в Испании и Африке.
Сопоставив все это вместе, увидим ясно, что виною всего был вовсе не Ганнибал, а карфагенское правительство, действовавшее в высшей степени неразумно и недостойно, между тем как римское правительство, напротив, действовало постоянно все с большею и большею мудростью. А придя к этому заключению, никто, полагаем, не дерзнет обвинять Ганнибала или по крайней мере недоумевать, почему он не сделал того либо другого, а делал, что и как он признавал нужным, полезным и возможным. Будь на его месте, положим, Александр В., полновластный монарх Македонии, Греции и Востока, нет сомнения, кажется, что он после сражения при Каннах прямо пошел бы к Риму и разом подавил бы его и покончил бы с ним. Но Ганнибал был, хотя и такой же великий человек и полководец, как Александр В., но не независимый ни от кого монарх, а вполне зависимый от своего правительства полководец. Судить же о том, что, будто бы, мог и должен был делать Ганнибал по теперешним военным понятиям, есть большая ошибка, чтобы не сказать более, со стороны многих, притом весьма почтенных, военных и невоенных писателей. А к такого рода ошибкам в суждениях о военных действиях полководцев древних времен всегда приводит и будет приводить невольное, но неблагоразумное увлечение судить по теперешним военным понятиям. Вот почему нельзя не отдать полной справедливости генералу Водонкуру, который весьма осторожно обсуждает положение и действия Ганнибала и не только не берет на себя смелость обвинять его, но и вполне входить в его положение и воздает ему должные справедливость, честь, одобрение и похвалу.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ. ВТОРАЯ ПУНИЧЕСКАЯ ВОИНА (218–202). (Продолжение).

§ 177. Перебороть войны в пользу Рима; – образ ведения оной. – § 178. 4-й поход 215-го года. – поражены Постумия; – распределение римских армий и план действий римлян; – успехи римлян и неудачи Ганнибала и карфагенян; – 2-й бой при Ноле. – § 179. 5-й поход 214-го года. – распределение римских армии; – действия в Кампании; – сражение при Беневенте; – 3-й бой при Ноле; – взятие Казилина римлянами; – союз Сиракуз с Карфагеном. – § 180. 6-й поход 213-го года. – распределение римских армий; – бездействие в Италии и Испании; – осада Сиракуз Марцеллом. – § 181. 7-й поход 212-года. – распределение римских армий; – взятие Тарента Ганнибалом; – 2-е сражение при Беневенте; – 1-е сражение при Гердонее; – обложеиие Капуи и взятие Сиракуз римлянами; – неудачи римлян в Испании. – § 182. 8-й поход 211-го года. – распределение римских армий; – сражение при Капуе; – движение Ганнибала к Риму; – взятие Капуи римлянами; – действия в Испании и Сицилии. – § 183. 9-й поход 210-го года. – распределение римских армий; – изменение образа действий Ганнибала; – 2-е сражение бри Гердонее; – сражение при Нумистре; – взятие Нового Карфагена Сципионом. – § 184. 10-й поход 209-го года. – распределение римских армий; – сражение при Аскуле; – взятие Тарента римлянами; – действия в Испании.

Древние источники и новейшие исторические пособия – указанные в главе XXIV.

III.
Вторая половина войны (215–202).

§ 177. Переворот войны в пользу Рима: – образ ведения оной.

После сражения при Каннах, война уже начала принимать оборота в пользу Рима. Главными причинами того, уже отчасти объясненными выше (§ 176), были: во 1-х и особенно то, что партия Ганнона в Карфагене, постоянно и всячески старавшаяся лишить противную ей Барцинскую партию народного доверия, успела наконец достигнуть этого именно в самую важную эпоху войны – после сражения при Каннах, – и во 2-х, с другой стороны, напротив, то, что римляне, – наученные горьким для них опытом первых трех лет войны, благоразумно отказались от первоначального образа ведения её в эти три года и приняли мудрую систему Фабия, которой и следовали уже неотступно.
Следствиями той и другой причин были:
Со стороны Карфагена – то, что правительство его помогало Ганнибалу и Газдрубалу и поддерживало их в Италии и Испании, крайне недостаточно, неудовлетворительно, вяло, медленно и слабо, отчего военные силы и средства Ганнибала и Газдрубала постоянно уменьшались и хотя пополнялись силами и средствами тех стран, в которых находились Ганнибал и Газдрубал, но с большим трудом и не в тех мерах и условиях, какие были бы необходимы для продолжения войны с силою, настойчивостью и успехом. Армия Ганнибала все более и более наполнялась туземцами Италии, отложившимися от Рима, и получала разноплеменный состав, затруднявший поддержание в ней строгости. дисциплины и единства духа, тем более, что туземцы Италии, Галлии и Испании, в составе её, имели в виду собственные свои интересы гораздо более, нежели интересы Карфагена. Принятая же римлянами система ведения войны не позволяла Ганнибалу удовлетворять желаниям своих союзников в Италии и их вспомогательных войск, как прежде, одерживанием одной победы за другою над римлянами, а напротив нередко подвергала его самого большим или меньшим поражениям. А это, в соединении с тем, что бремя войны, веденной Ганнибалом в Италии, в интересах Карфагена, всею тяжестью ложилось на союзников его в этой стране, более и более охлаждало их к нему.
Со стороны римлян же, напротив, поражение при Каннах по-действовало на них, не только не вредно, но в высшей степени полезно, пробудив их от прежних усыпления, беспечности и неблагоразумия и возбудив в них ту необыкновенную, нравственную энергию, к которой Рим был так способен и которую всегда оказывал прежде в трудных и опасных обстоятельствах, приняв Фабиеву систему ведения войны, они уже тщательно уклонялись от боя с Ганнибалом в обстоятельствах, выгодных для него, но невыгодных для них, и вступали с ним в бой, только когда имели верную надежду на успех. А в таких случаях, при всем превосходстве военных дарований и искусства самого Ганнибала лично, войска римские стояли выше его войск в отношении тактических: устройства и образа действий и нравственного одушевления, да притом и предводительствуемы были уже не такими людьми, как Семпроний, Фламиний и Варрон прежде, но все более или менее способными и искусными полководцами, в главе которых стояли Фабий и Марцелл.
Таким образом и характер войны, и образ ведения её уже изменились совершенно. Из наступательной со стороны Ганнибала и оборонительной со стороны римлян дотоле, она обратилась в наступательно-оборонительную с обеих сторон, соединенную с расположением в сильных местностью лагерях, с маневрированием против флангов и сообщений противника, с стремлением к овладению важными, полезными и нужными местными пунктами или городами, с обложениями или осадами послед-них и, в случаях, означенных выше, с частными боями или и с большими, общими сражениями; успех в которых решала сила, управляемая искусством. Все это, вместе взятое, гиридает второй половине войны особенный военный интерес, больший еще, нежели в первой половине войны, потому что тут-то именно высокие военный дарования и искусство Ганнибала и являются в большем еще блеске.

§ 178. 4-й поход 215-го года.

Поражение Постумия; – распределение римских армий и план действий римлян; – успехи римлян и неудачи Ганнибала и карфагенян; – 2-й бой при Ноле.

С наступлением времени выборов в Риме, сенат вызвал диктатора Юния; его магистра конницы Семпрония Гракха и претора Марцелла. По указанию Юния, в консулы были выбраны Семпроний Гракх и находившийся в цизальпинской Галлии претор Постумий. Затем Юний, оставив Семпрония Гракха в Риме, воротился в свою армию, находившуюся в лагере при Теане (н. Teano), к с. – з. от Капуи.
Но вскоре после того в Риме было получено известие, что Постумий, с 25-тысячною армиею своею (2 римских и 2 союзных легиона) в цизальпинской Галлии подвергнул себя, в лесу под названием Litana Silva, внезапному нападению бойев и был убит, а вся армия его разбита и истреблена. Это известие снова повергло Рим в уныние и страх, но Семпроний Гракх успокоил сенат и народ и, по его мнению, положено было: 1) прекратить войну с цизальпинскими галлами и вести ее только против Ганнибала, – и 2) привести в точную известность римские силы, обращенный против последнего. Вследствие того, самому Семпронию была вверена армия бывшего диктатора Юния; из армии Марцелла все войска, участвовавшие в сражении при Каннах, в наказание были посланы в Сицилию, с обязанностью служить в ней до самого конца войны; все наиболее сильные воины из армии Юния были посланы также в Сицилию дослуживать свои сроки; 2 легиона, бывшие в Сицилии, были отозваны в Италию; консулу, который имел быть выбран вместо Постумия, были назначены 2 городские легиона города Рима, с присоединением к ним нужного числа союзных войск, и наконец Варрону было продолжено начальствование над его армией, оставленной в том же составе.
В марте Семпроний вступил в должность, претор Аппий был послан в Сицилию, претор Муций в Сардинию, Марцеллу была сохранена власть проконсула (вместо Постумия) и затем было положено, чтобы Семпроний немедленно собрал городские легионы в Калесе (н. Calvi), к с. – з. от Капуи, и послал их с Марцеллом в его укрепленный лагерь близ Суессулы (ныне Sestola), к ю. – в. от Капуи; чтобы Аппий отправился в Сицилию с назначенными туда каннскими легионами и, наконец, чтобы сицилийские легионы воротились в Рим.
Это распределение римских армий уже было гораздо лучше, нежели в предшествовавшем году. В основу ему было положено мудрое намерение сената действовать против Ганнибала тем же способом, каким сенат действовал после сражения при Каннах, именно – разделить свои силы для отторжения от Ганнибала привлеченных им к себе в Италии союзников, а для этого занимать Луканию и Бруттий и постоянно угрожать им частями сил и окружать Ганнибала армиями так, чтобы препятствовать направленно им новых отрядов по близости к Риму, словом – чтобы отовсюду стеснять Ганнибала. При этом Нола с одной стороны и укрепленный лагерь Марцелла близ Суессулы служили весьма хорошими опорными пунктами, равно как и Канузий, державший в повиновении Апулию, прикрывавший Тарент и Брундузий и удержанием которого Варрон оказал единственную услугу своему отечеству. В лагере близ Суессулы был поставлен Марцелл с 2-мя легионами, Семпроний с 2-мя легионами в Теане, а Варрон оставлен в Канузие, окружая Ганнибала таким образом с трех сторон.
Вскоре на место убитого Постумия был избран в консулы Марцелл, но авгуры или, лучше сказать, аристократы, не хотевшие, чтобы оба консула были из плебеев, объявили религиозную неправильность выбора Марцелла и последний сам отказался от консульства, а на его место был избран бывший диктатор Фабий. Вместе с тем, распределение армий было изменено так, что легионы Юния, бывшие в Теане, вверены Фабию, а 2 легиона волонов (рабов и преступников) и 2 легиона союзников (25 т. чел) – Семпронию в Синуессе. Претор Валерий был послан в Апулию принять начальствование над армией Варрона, легионы которого, по смене их легионами из Сицилии, Валерий должен был употребить для обороны берегов от Тарента до Брундизия, вместе с 25-ю морскими судами. Претору Фульвию было назначено с 25-ю же судами оборонять берега (западные) Лация и Тиррении. Пропретор Отацилий с своим флотом был отослан в Сицилию. Марцеллу было сохранено звание проконсула и вверены 2 легиона в Суессуле. Наконец Варрону было поручено набрать войска в Пицене, для охранения этой области.
В это время Филипп, царь македонский, отправил к Ганнибалу послов для заключения с ним союза, с целью обоюдного вспоможения (см. ч. II § 118 стр. 47). Послы его, успев высадиться к ю. от Кротона и пройти через римские отряды в Апулии, объявляя, что присланы заключить союз с Римом, отправились прямо к Ганнибалу, заключили с ним наступательный и оборонительный союз и с З-ми старшими карфагенскими военачальниками, посланными с ними Ганнибалом, отправились назад. Но на море они были перехвачены римлянами и принуждены выдать им договор и письма Ганнибала, которые и были отосланы римскому сенату. Филипп прислал другое посольство, которое имело лучший успех, но тогда лето уже было на исходе и Филипп в этом году не мог ничего предпринять. Римляне же приняли против него меры, означенные там же, где показано выше (ч. II § 118 стр. 48).
Между тем в Кампании капуанцы очень желали привлечь на свою сторону жителей города Кум, верных римлянам, и, испытав все средства для того, наконец прибегли к хитрости: они пригласили сенаторов кумских в город Гамы (н. Cuarto), к с. – в. от. Кум, на религиозный праздник, во время которого намеревались отрядом своих войск внезапно овладеть Кумами. Жители последнего, подозревая в, этом хитрость, согласились, но предварили Семпрония, перешедшего в это время из лагеря близ Синуессы в другой близ Литерна (н. Patria, к, с. от Кум). Семпроний накануне праздника ввечеру приблизился к Кумам, а близ Гам скрытно расположились 14 т. капуанских войск, с тем, чтобы во 2-ю стражу ночи, во время религиозных обрядов в Гамах. внезапно напасть на Кумы и овладеть ими врасплох. Но Семпроний в это самое время двинулся от Кум в Гамам и в полночь сам внезапно напал на лагерь капуанского отряда, из которого около 2 т. были убиты, а остальное убежали в Капую. Семпроний, потеряв не более 100 чел. взял и разграбил лагерь. капуанцев и тотчас же воротился к Кумам, дабы не быть атаковану Ганнибалом, расположенным в это время; в лагере на горе Тифате, к, в. близ Капуи.
Ганнибал на другой же день двинулся к Кумам и осадил в нем Семпрония. Оба построили по башне, осадной и оборонительной, и придвинули их к городской стене. Но Семпроний успел зажечь Ганнибалову башню и в то же время произвел вылазку, так искусно соображенную и исполненную, что нанес Ганнибалу урон в 1,300 чел. убитыми и 50 чел. пленными. На другой день Ганнибал построил свою армию перед городом в боевой поря-док, вызывая Семпрония на бой, но видя, что он не выходит, снял осаду и воротился в свой лагерь на горе Тифате, без успеха в своем предприятии против небольшого городка Кум, но с уроном, весьма чувствительным для его армии.
В то же время один из легатов Марцелла, Семпроний Лонг, напал близ Грумента в Лукании (н. Saponara в Калабрии) на Ганнибалова военачальника Ганнона и разбил его, нанеся ему урон более нежели в 2 т. чел. и взяв 42 значка или знамя. Ганнон с остатками своего отряда отступил в Бруттий.
А претор Валерий из Луцерии вступил в земли гирпинов, взял у них 3 города и более 1 т. пленных, из числа которых, трех главных зачинщиков восстания казнил, и воротился в Луцерию.
Таким образом начало этого 4-го (1-го после сражения при Каннах) похода уже были не в пользу Ганнибала. Продолжение и окончание его были не более удачны.
Римский сенат, узнав о договоре Филиппа с Ганнибалом, выслал к берегам Македонии и Эпира Валерия Левина с войсками Варрона на 50 судах, для наблюдения за Филиппом.
Фабий перешел через р. Вултурн, соединился с Семпронием, оба вместе взяли города Компултерию, Требулу (н. Trentola) и Сатикулу (н. Caserta vecchia) в Кампании, впустившие карфагенские гарнизоны, и в них множество пленных. Затем Фабий двинулся к Суессуле, Марцелла послал в Нолу, а Семпроний воротился в Кумы.
Между тем Могон, брат Ганнибала, уже был готов отправиться из Карфагена морем на 60 судах, с 12 т. чел. пехоты, 1,500, чел. конницы, 20 слонами и 1,000, талантами серебра, в Бруттий на соединение с Ганнибалом, когда старейшины жителей Сардинии прислали просит карфагенский сенат об изгнании из Сардинии слабых римских гарнизонов и обратном завладении островом. Вследствие того Могон был послан, вместо Италии, в Испанию, Газдрубал (не брат Ганнибала, а другой) с новым войском в Сардинию, а Бомилькар, вместо Могона, с подкреплениями и деньгами Ганнибалу – в Бруттий. Но пропретор Манлий Торкват с 22 т. чел. пехоты и 1,200 чел. конницы, присланный из Италии, разбил восставших сардинцев и потом вторично – соединенные войска их и Газдрубала, нанеся им урон в 12 т.ч. убитыми и 3,700 чел. пленными, и снова покорил Сардинию.
В то же время Отацилий с 50 судами отправился разорять берега Африки, но узнав о прибытии Газдрубала в Сардинию, направился туда и, встретив в море возвращавшуюся оттуда карфагенскую эскадру, разбил ее, взял у неё 7 судов, а остальные рассеял. а карфагенский сенат, воспользовавшись удалением Отацилия, отправил в Италию, вместо Могона, Бомилькара с подкреплениями и деньгами, назначенными Ганнибалу. Бомилькар без препятствия высадился в Локрах, в южном Бруттие, и соединясь с Ганноном, отступившим из Лукании (см. выше), передал ему подкрепления и деньги.
Между тем как это происходило на море, в Сардинии и Бруттие, Марцелл из Нолы производил набеги в земли гирпинов и каудийских самнитян и разорял их огнем и мечом. Гирпины и самнитяне просили защиты Ганнибала и он двинулся из своего лагеря на горе Тифате к Ноле и расположился против неё лагерем с севера. Здесь присоединился к нему Ганнон с подкреплениями и деньгами. Ганнибал, желая отнять у римлян Нолу и владеть самому этим важным и нужным ему городом, но не успев склонить жителей оного принять его сторону, положил взять этот город приступом. Но в то самое время, когда он двинул против него свою армию, Марцелл точно так же, как в 1-м бое при этом городе, вышел из него со всею своею армиею, атаковал Ганнибала и уже привел передовые войска его в расстройство и беспорядок; однако армия Ганнибала скоро устроилась и бой сделался общим, но был прекращен внезапно разразившеюся сильною грозою. На третий день Марцелл, воспользовавшись тем; что Ганнибал выслал сильный отряд на фуражировку вы-шел из города и построился в боевой порядок, вызывая Ганнибала на бой. Ганнибал принял его: фуражиры его немедленно воротились, а вооруженные жители Нолы присоединились к Марцеллу, который поставил их в резерв. Римляне атаковали первые и весьма сильно, а карфагеняне оборонялись очень упорно, и победа долго колебалась, но наконец карфагеняне были сломлены и опрокинуты в свой, лагерь, потеряв до 5 т. чел. убитыми, 600 чел. пленными, 6 слонов и 19 значков или знамен. Марцелл отступил в Нолу, потеряв не более 1 т. чел. А на 3-й день после того 1,272 испанских и нумидийских всадников передались римлянам и в последствии служили им верно, за что по окончании войны были награждены землями в их странах и в Сицилии.
И так счастье решительно стало изменять Ганнибалу! Отослав Ганнона с его войсками обратно в Бруттий, он удалился из Кампании в Апулию и расположился в северной части её, в Арпи, на зимних квартирах.
По удалении его из Кампании, Фабий перевез из Нолы и Неаполя в лагерь при Суессуле большие запасы продовольствия, оста-вил в этом лагере сильный отряд войск, а сам с главными силами двинулся к Капуе и стал разорять её окрестности. Капуанцы выслали против него 6 т. своих войск, из которых плохая пехота не отваживалась вступать в бой с ним, но довольно хорошая конница беспрестанно тревожила его частными нападениями. Фабий, разорив земли Капуи, воротился в свой лагерь при Суесуле и расположился в нем на зиму, приказав Марцеллу оставить в Ноле только необходимое для её защиты число войск, а остальных распустить. Семпроний из Кум перешел в Луцерию, в Апулии, для наблюдения зимою за Ганнибалом, послав претора Валерия с его легионами в Брундузий для охранения земель саллентинцев и приготовления всего нужного для войны с Филиппом македонским в следующем году.
Между тем в Бруттие Гамилькон, один из военноначальников Ганнибала, после нескольких месяцtв трудной осады и упорной обороны Петелии, принудил этот город, а после него и город Консенцию (н. Cosenza) сдаться. Ганнон осадил Регий, а Гамилькар Локры. Последний принудил локрян сдать город на капитуляцию и заключить наступательный и оборонительный союз с Ганнибалом. Бруттийцы, обманувшиеся в надежде приобретения добычи в Регие и Локрах, собрали 15 т. войск, в намерении осадить, взять и разграбить богатый греческий город Кротону (н. Cortona) на берегу моря, но послали спросить согласия Ганнибала, который отослал их к Ганнону, а Ганнон не дал им никакого ответа. Тогда бруттийцы сами двинулись к Кротону и были впущены в него народною партией, расположенною к Ганнибалу, сенат же и аристократы удалились во внутреннюю крепость и, осажденные в ней, оборонялись так упорно, что бруттийцы призвали на помощь Ганнона. Осажденные сдали крепость только потому, что локряне предложили им убежище у себя.
В Апулии Семпроний и Ганнибал зимою вели малую войну, успех в которой был почти всегда на стороне римлян, с большою пользою для их войск. В конце года Фабий, по приказанию сената, укрепил Путеоли (н. Pozzuoli) близ Неаполя, важный хлебный рынок, и поставил в него гарнизон.
В Испании оба Сципиона продолжали делать успехи, но просили сенат прислать им одежды, продовольствия и денег, в которых имели недостаток. Истощение государственной казны побудило сенат предоставить это частной поставке, которую и взяли на себя частные лица из патриотизма. Получив нужное, Сципионы снабдили продовольствием Иллитургию (н. Andujar в Jaen), осаждаемую Газдрубалом, Могоном и Гамилькаром, сыном Бомилькара. Затем, вступив в бой с этими последними, они разбили их на-голову и после того в другой раз близ города Индибиля (н. Tragguera близ Тортосы в Валенсии). Эти два поражения стоили карфагенянам потери до 30,000 чел. убитыми, 6,000 пленными, 101 знамени и 14 слонов.
Таким образом вообще, уже на следующий год после сражения при Каннах, успех и перевес в войне перешли на сторону римлян и не против одного Ганнибала, и не в одной Италии, но и против всех карфагенских полководцев, в Сардинии, Испании и на море.

§ 179. 5-й поход 214 года. Распределение римских армий; – действия в Кампании: – сражение при Беневенте; – 3-й бой при Ноле; – взятие Казилина римлянами; – союз Сиракуз с Карфагенском.

В Риме на этот год были выбраны: в консулы – Фабий и Марцелл, а в преторы – Фульвий Флакк, Отацилий Красс, Фабий Максим (сын консула) и Корнелий Лентул.
Затем армии были распределены следующим образом: проконсула Семпрония – в Апулии, Варрона – в Пицене, Муция – в Сардинии, пропретора Валерия – в Брундузие, Помпония – в цизальпинской Галлии, претора Корнелия – в Сицилии, а Отацилию вверен флот у берегов её. Вскоре после того сенат постановил вооружить 20 легионов, назначив по 2 каждому консулу, (Фабию прежние, а Марцеллу новые), Корнелию – в Сицилии и Муцию в Сардинии – по 2 легиона, уже находившихся там, Помпонию в Ариминие, в цизальпинской Галлии – 2 новых легиона, Семпронию – 2 прежних, претору Фабию – 2 легиона Марка Валерия, а этому – 1 легион Публия Валерия, Варрону – 1 его легион в Пицене, Сципионам – 2 их легиона в Испании и наконец 2 нового набора городские легиона – для охранения Рима. Из числа этих 20 легионов, 14 были прежних, а 6 имели быть набраны вновь, все же вместе должны были составить до 100,000 чел. пехоты и до 18,000 чел. конницы, всего до 118,000 чел. Флот было положено усилить до числа 150 судов, в том числе 100 новых. Новым законом было постановлено, чтобы все частные лица, имевшие от 50,000 до 1 миллиона и более ассов собственности, выставили от одного до 7-ми гребцов на флот каждый. Вот какие силы выставил в этом году Рим против Карфагена вообще и против Ганнибала в частности!
Из дальнейшего изложения будет усмотрено, что в этом и следующих годах главною целью римских полководцев было постоянно окружать Ганнибала двумя или тремя армиями, утомлять и ослаблять его беспрестанными передвижениями и действиями малой войны, а в сражение с ним вступать только с уверенностью в победе. Четыре римские армии, по крайней мере, всегда были в поле в собственной Италии – в Кампании и Апулии, и между тем как одни из них наблюдали за Ганнибалом и следили за его движениями, другие действовали против его полководцев и постепенно отторгали от них покоренный ими земли. В Кампании же собственно главною целью римлян было завладеть Капуей и, лишив Ганнибала этого важного для него, опорного пункта в этой области, вытеснить его из неё.
Ганнибал, с своей стороны, не получая своевременно и в надлежащей мере помощи из Карфагена, – который по своей ложной торговой политике считал более важным и нужным удерживать за собою Испанию, нежели поддерживать Ганнибала в Италии, – был почти совершенно предоставлен в ней собственным и силам, средствам и способам, постепенно умалявшимся, и удерживаясь в Италии только силой и превосходством высоких дарований своих. Он сосредоточил свои военные действия в Кампании, Апулии, Калабрии, Лукании и Бруттие, именно с целью сближения с Карфагеном и постоянного угрожания Риму, но окруженный римскими армиями, силою никогда не менее 80,000 войск, принужден был употреблять все пособия своего искусства для того, чтобы не быть подавлену ими.
Жители Капуи, устрашенные силами римлян, призвали Ганнибала на помощь. Ганнибал, и сам опасавшийся за Капую, перешел из Арпи в прежний свой лагерь на горе Тифате близ Капуи. Затем, оставив в нем нумидийцев и испанцев, с остальными войсками он расположился близ озера авернского (н. Lago d'Averno), между Кум и Путеоли (Pozzuoli), в намерении овладеть этим последним городом. Вместе с тем он приказал Ганнону идти из Бруттия в Кампанию.
Консул Фабии, узнав об этом, приказал сыну своему, претору Фабию, занять в Луцерии место Семпрония, который получил на-значение стать в Беневенте, для наблюдения за неприятелем и для удержания Ганнона. Сам же консул Фабий остался в лагере при Ноле. для стеснения Капуи, а в Ноле был римский гарнизон.
По прибытии Ганнибала к авернскому озеру, несколько молодых аристократов Тарента просили его приблизиться к этому городу, обещая, что жители оного впустят его. Ганнибал принял эту просьбу тем охотнее, что хотя и обладал уже морскими портами в Локрах и Кротоне, однако считал очень важным и необходимым обладать также и портами в Таренте или Брундузие, для приготовления Филиппу македонскому места высадки и опорного пункта в южной Италии.
Между тем, разорив земли Кум до мизенского мыса, он расположился лагерем близ Путеоли, где было 6,000 чел. римского гарнизона. Но найдя этот город слишком хорошо укрепленным и охраняемым, он пошел разорять окрестности Неаполя. Близость его к Ноле побудила приверженцев его в ней просить его приблизиться к этому городу. Но Марцелл, узнав об этом, немедленно перешел из Калеса (Calvi) чрез р. Вультурн в Суессулу и оттуда с 6,000 чел. пехоты и 300 чел. конницы отборных войск поспешил предупредить Ганнибала в Ноле.
В то же время Семпроний, прибыв к Беневенту и узнав, что Ганнон в то же время прибыл по близости на левый берег р. Калора (н. Calore), левого притока р. Вультурна, расположился лагерем в одной миле (более версты) от лагеря Ганнона. Два из четырех его легионов состояли из волонов, которым была обещана, но еще не дана свобода. Волоны, дотоле исполнявшие свои обязанности усердно и исправно, роптали, но Семпроний, с разрешения сената и Марцелла, обещал им свободу, если они исполнят, как следовало, свой долг в сражении с Ганноном и принесут ему по неприятельской голове каждый. Волоны, с своей стороны, с восторгом обещали ему завоевать себе свободу и Семпроний на следующее же утро вышел из своего лагеря и построил свою армию в боевой порядок. Ганнон, с своей стороны, сделал тоже с своими 17,000 чел. пехоты (большею частью бруттийцев и луканцев) и 1,200 чел. конницы (почти все нумидийцев и мавританцев). Первое столкновение было очень сильное и успех в продолжении целых четырех часов равный. Между тем волоны, занятые отсечением голов раненым или убитым неприятельским воинам, почти не могли уже сражаться. Тогда Семпроний объявил им, что они уже снискали себе свободу и потому, не занимаясь более отсечением голов, шли бы в бой, который и возобновился с новою силой. В то же время римская конница получила приказание атаковать на флангах. Но нумидийцы сражались так храбро и упорно, что победа все-таки не склонялась еще на сторону римлян. Тогда Семпроний снова объявил волонам, что они не получат свободы, если не разобьют неприятеля. Эта угроза так подействовала на них, что они, вместе со всеми прочими войсками римской армии, произвели такой отчаянный, дружный и сильный удар, что наконец сломили армию Ганнона, опрокинули ее в её лагерь и вторглись в него вместе с нею. Здесь бой продолжался с ожесточением, но римские пленники, бывшие в лагере, вооружась чем могли, напали на карфагенян с тыла и почти вся армия Ганнона была истреблена, а сам Ганнон едва спасся с 2,000 чел. Римляне потеряли около 2,000 чел. Лагерь Ганнона был отдан римским войскам на разграбление, но скот, найденный в нем, сохранен для возвращения владельцам его.
Семпроний, воротясь в свой лагерь, даровал свободу всем волонам, даже и тем, которые сражались хуже других и не участвовали в атаке и взятии лагеря Ганнона, наказав последних только тем, что приказал им, во все время своей службы, есть стоя. Затем Семпроний воротился в Беневент, где был принят, как победитель, а войска его щедро угощены жителями.
По поводу сражения и победы при Беневенте следует отдать полную справедливость и честь, консулу Фабию – за направление Семпрония к этому городу, а Семпронию – за решимость его вступить в бой с Ганноном и за его распоряжения до, во время и после сражения. За то и результаты его были чрезвычайно выгодны для римлян и невыгодны для Ганнибала, разрушив совершенно план действий последнего. Лишенный содействия Ганнона, он должен был ограничиться охранением Капуи и старанием овладеть Нолой – одними собственными силами, ибо эти два города в Кампании имели одинаковую, большую важность и для него, и для римлян.
Действительно, между тем, как Семпроний шел и действовал против Ганнона, Ганнибал из окрестностей Неаполя подступил к Ноле и расположился лагерем к з. от неё. Марцелл немедленно притянул к себе из Суессулы остальную свою армию и ночью послал своего легата Клавдия Нерона с отборною конницей обойти Ганнибала и атаковать его с тыла в то время, когда сам атакует его с фронта. На следующее утро он вышел из Нолы, атаковал Ганнибала и уже оттеснил его армию, но, не видя атаки Клавдия Нерона в тылу Ганнибала, не решился продолжать свою атаку далее и отступил, потеряв около 400 чел. и нанеся Ганнибалу урон до 2 т. чел. К вечеру Клавдий Нерон воротился без всяких успеха и пользы, не видав неприятеля – неизвестно по какой причине. На другой день Марцелл снова вышел из Нолы, вызывая Ганнибала на бой, но Ганнибал не вышел из своего лагеря и, не надеясь более овладеть Нолой, после троекратного, невыгодного для него боя при этом городе, двинулся к Таренту.
В Риме между тем цензоры приняли строгие меры против тех, которые не исполнили своего долга в сражении при Каннах и после него, а сенат приказал, сверх того, всадникам из числа их служить до конца войны в Сицилии пешими (только для одного Варрона было сделано исключение из этих строгих мер, которых он более всех заслуживала). Граждане Рима, в порыве патриотизма; приняли на себя многие издержки, необходимые для ведения войны и которым казна государственная была не в состоянии удовлетворить. А в армиях всадники и центурионы отказались от получения жалованья.
Между тем консул Фабий расположился лагерем против Казилина, которым хотел овладеть. В Казилине было 2 т. капуанских и 700 чел. карфагенских войск в гарнизоне. Старейший из правителей Капуи начал набирать войска, для нападения на Фабия и спасения Казилина. Фабий просил Марцелла присоединиться к нему или прислать ему Семпрония, вступившего в Луканию. Марцелл, для выиграния времени, оставил 2 т. чел. Войск для усиления гарнизона Нолы, а сам с остальными войсками своими прибыл к Казилину и вместе с Фабием, но с двух разных сторон и из двух отдельных лагерей, осадил этот город. Осажденные оборонялись так упорно, что Фабий уже хотел снять осаду, но Марцелл уговорил его продолжать оную. Доведенный наконец до крайности, гарнизон сдался Фабию на капитуляцию и уже начал выходить из города, но Марцелл овладел городскими воротами и, как бы не зная ничего о капитуляции, заключенной с Фабием, напал на гарнизон и частью истребил его, частью взял в плен. Около 50 вышедших первыми были отосланы Фабием в Капую, а остальные в Рим.
Взятие Казилина было вторым, выгодным для римлян, результатом победы при Беневенте, доставив римлянам средство осадить и взять Капую при первом удобном случае.
По взятии Казилина, Марцелл воротился к Ноле и Суессуле, а Фабий пошел в Самний, стал разорять его, взял в нем города: Телезию (Telese), Компсу (Conza) в землях гирпинов и Эцы (Troja); Апулии, захватил богатую добычу в деньгах и скоте, и истребил или взял в плен до 25 т. чел., в том числе 370 беглых римских воинов, которых отослал в Рим, где они были казнены. Семпроиий, двинувшись вслед за Ганноном в Луканию, набрал в ней несколько когорт, которым поручил разорять край, где находился Ганнон. Но последний разбил их и отступил от Семпрония в Бруттий. Семпроний же взял Бланду (н. Marateo) в Лукании, а претор Фабий – Аккуу (Accadia) в Апулии.
Затем римские армии расположились на зимних квартирах: консул Фабий – в Суессуле, Марцелл – в Ноле, Семпроний – в Лукании, а претор Фабий – в окрестностям» Гердонеи (Ordona) в Апулии.
Ганнибал же, прибыв к Таренту, нашел его уже занятым римскими войсками М. Ливия, легата претора М. Валерия, посланного этим последним. Ганнибал, простояв несколько дней в виду Тарента, отложил до другого, более удобного времени намерение свое овладеть им и расположился на зиму в лагере при Салапии (Salpi) в Апулии, куда собрал продовольственные запасы из Метапонта (ныне Torre а mare di Metaponto) и Гераклеи в Лукании. Нумидийскую же и мавританскую конницу он послал, для пополнения лошадьми, в земли саллентинцев и в апулийские леса.
В Сицилии царь Герон умер, а 15-ти летний внук и преем-ник его, Героним, положил отложиться от Рима и вступить в переговоры с Ганнибалом, но был убит заговорщиками. Республиканская партия, завладев в Сиракузах властью, положила держаться союза с Римом, но была низложена партией приверженцев Карфагена, которая объявила себя против Рима и открыла военные действия против римских войск в Сицилии. Примеру Сиракуз последовали многие города Сицилии. Это побудило римский сенат послать туда Марцелла с 2-мя его легионами.
Филипп македонский, двинувшийся в Италию и на пути осадивший Аполлонию, был разбит претором Марком Валерием Невием и принужден сжечь свой флот и сухим путем, отступить в Македонию (см. ч. II гл. XVIII §118 стр. 47).
В Испании Публий Корнелий Сципион перешел через р. Ибер, дабы поддержать новых союзников римлян, угрожаемых Газдрубалом и Могоном. Сначала он претерпел поражение близ Валерии или Castrum altum (н. Valera, близ Valverde, в Куенсе), что принудило его отступить в горы (н. Sierra de Alcaras), где к нему присоединился Гней Сципион, между тем как к Газдрубалу и Могону в то же время присоединился Газдрубал, сын Гискона, однако сражения между ними не произошло. Между тем город Кастулон (н. Castro близ Linares, на р. Гуадалкивире, в Хаене) объявил себя в пользу римлян, а карфагеняне, в вознаграждение себя за то, осадили Илитургис (н. Andujar, ниже на р. Гуадалквивире). Но Гней Сципион успел войти с одним легионом в этот город и принудил карфагенян снять осаду его, прогнал их также от Бигерры (около Iniesta в Куенсе) и принудил отступить к Мунде (н. Monda, близ Малаги), куда последовал за ними, разбил их там в большом сражении и истребил бы всю их армию, если бы полученная им рана не побудила легатов его отступить. Вскоре после того Гней Сципион снова разбил карфагенян в другом сражении, так что вообще карфагеняне понесли в этом году в Испании урон до 36 т. чел. убитых и взятых в плен и множество знамен. Затем Сципионы овладели разрушенным Сагунтом, в котором был лишь слабый карфагенский гарнизон, и, призвав в него остатки бывших жителей его, начали восстановлять его. Турдетанцев же (племя в н. Севилье), которые особенно содействовали взятию Ганнибалом Сагунта, они наказали обращением в рабство и разрушением их городов.
И так, и в этом году успех в войне везде был на стороне Рима.

§ 180. 6-й поход 213-го года. Распределение римских армий; – бездействие в, Италии и Испании; – осада Сиракуз Марцеллом.

В Риме на этот год были выбраны: в консулы – претор Квинт Фабий (сын бывшего диктатора, а потом консула) и Семпроний Гракх, а в преторы – Аттилий Регул, Семпроний Тудитан, Фульвий Центуман и Эмилий Лепид. Консулам было поручено вести войну против Ганнибала, Фабию – с 2-мя легионами его отца, а Семпронию – с 2-мя легионами волонов, претору Эмилию – в Луцерии, в Апулии, с 2-мя бывшими легионами Фабия, претору Семпронию – в Ариминие, в цизальпинской Галлии, с 2-мя легионами Помпония, Фульвию – в Суессуле, с 2 городскими легионами, проконсулу Марцеллу – в Сицилии, с его 2-мя легионами, а пропретору Корнелию, с его 2-мя прежними легионами – в старой римской провинции Сицилии. Отацилию было сохранено начальствование флотом; пропретор Марк Валерий с 1 легионом остался в Греции, Варрон также с 1 легионом в Пицене, а пропретор Муций с своими двумя легионами в Сардинии. Сверх того были набраны еще 2 городские легиона и 20 т. союзных войск, так что Рим имел в этом году всего 22 легиона (в том числе 2 легиона в Испании), что составляло около 110 т. чел. пехоты и около 20 т. чел. конницы. Из этих 22 легионов, 13 были в Италии, где положено действовать так же, как и в предыдущем году, и консулу Семпронию продолжать войну в Лукании, а консулу Фабию, имея при себе легатом отца своего, перейти в Апулию. Из 13-ти легионов в Италии, 2 охраняли Рим, 2 были в цизальпинской Галлии, 1 в Пицене, а 8 против Ганнибала, именно 2 в Гердонее, 2 в Луцерии, 2 против Ганнона и 2 против Капуи.
Первым действием было взятие консулом Фабием города Арпи или Аргириппы, в Апулии, к с. от Гердонеи, посредством внезапного нападения ночью во время грозы. Гарнизон (5 т. карфагенских и 3 т. городских войск) начал-было защищаться внутри города, но городские войска и 1 т. испанских перешли на сторону римлян, а карфагенским был дан свободный выход в Салапию.
В Кампании 120 капуанских всадников сдались претору Фульвию в Суессуле, на условии, чтобы им были возвращены их земли, в случае взятия римлянами Капуи.
Ганнибал, проведя все лето перед Тарентом без всякой возможности овладеть им, ограничился только взятием нескольких городов и местечек в землях саллентинцев. Консул Семпроний также провел все время в неважных действиях и стычках и взятии нескольких городков в Лукании. В Бруттии римляне начали находить приверженцев, а два города, Фурий и Консенция, передались им. Другие города последовали бы их примеру, если бы, один префект союзников, с толпою рабов и сельских жителей, не вздумал разорять их земли; но Ганнон разбил и раз-сеял эту толпу. Таким образом в Италии этот год прошел в бездействии с обеих сторон.
В Испании также не произошло ничего замечательного, исключая того, что Сципионы, узнав об объявлении Карфагену войны Сифаксом, царем массесилийских нумидийцев, предложили ему союз. Сифакс заключил с ними договор и послал его на утверждение проконсулов, а подвластным ему нумидийцам в карфагенских армиях приказал перейти в службу римлян. Кельтиберяне тоже заключили союз с римлянами и присоединили к ним вспомогательный войска свои, бывшие в карфагенских армиях.
Но за то в Сицилии произошли весьма важные и замечательные действия, а именно – знаменитая осада Сиракуз Марцеллом.
Когда Ганнибал, перейдя через Альпы, вступил в Италию, карфагеняне пытались снова утвердиться в Сицилии, но неудачно и уже не делали подобного рода покушений до тех пор, пока Ганнибал, уже находясь в средней и южной Италии, не стал стараться об отвлечении Сицилии от союза с Римом. Но это не имело никакого успеха, доколе жив был Герон, царь сиракузский, постоянный в продолжении 50 лет и верный союзник Рима, и в счастье, и в несчастье. Но все изменилось с смертью его в 215 году: наследовавший ему, 15-ти летний, безумный внук его Героним, именно в то самое время, когда обстоятельства требовали зрелого ума и сильной воли со стороны царя сиракузского, имевшего влияние на всю Сицилию, – в противность мудрой политике своего деда, вступил в сношения с Ганнибалом. Хотя в 214 году он был убит заговорщиками, но в Сиракузах произошел политически переворот, город этот снова объявил себя республикой и верховную власть в нем захватили, с помощью черни, Ганнибаловы послы, братья Эпикид и Ипиократ, которые постоянно действовали, разумеется, как враги Рима. Вся Сицилия пришла в страшное волнение и в этих-то обстоятельствах, в 213 г., в нее был послан Марцелл с 2 легионами и флотом Отацилия. Марцелл заключил с Сиракузами мир и признал их республикой, при тех же владениях, какие имел Герон. Но Эпикид, посланный в город Леонтины в качестве градоначальника, нарушил мир с римлянами. Марцелл потребовал выдачи его и Иппократа, но последний бежал к брату своему в Леонтины, где оба укрепились и отказали в повиновении правительству Сиракуз. Отсюда против них были посланы войска, который, вместе с римскими, должны были покорить Леонтины. Но сиракузские войска на походе туда узнали, будто Марцелл уже взял Леонтины и вырезал в них все мужское население, что была ложь, распущенная Эпикидом и Иппократом, для возбуждения сиракузян против римлян. Прибывшие из Леонтин к войскам Эпикид и Иппократ не только подтвердили эту ложь, но и жалобно умоляли о защите. Тогда сиракузские войска взбунтовались, начальники их, спасая свою жизнь, бежали, а Эпикид и Иппократ, в главе мятежных сиракузских войск, двинулись к Сиракузам, были впущены в них единомышленниками и, предав смерти или изгнав всех принадлежавших к противной партии, захватили верховную власть. Так как она перешла уже в руки отъявленных врагов Рима, то Марцелл, овладев Леонтинами, двинулся немедленно к Сиракузам, с целью осадить их с сухого пути и моря. Подступив к городу, он расположился сначала близ храма Юпитера Олимпийского и вскоре осадил город с сухого пути, со стороны эксапильских ворот – римскими и союзными войсками под начальством проконсула Аппия Клавдия, а с моря, со стороны Ахрадины – сам с 60-ю судами флота,
Разделение и местное положение Сиракуз уже были описаны в ч. I гл. VIII § 57, при изложении осады этого города афинскими полководцами Никием, Ламахом, Эвримедоном и Демосфеном, в 414–413 годах. А в ч. II гл. XVIII §§ 116 и 117 стр. 14–15 и 3 3 было сказано, что развитию и успехам полиорцетики чрезвычайно способствовали, после смерти Александра В., между прочим, развитие же и успехи математических и технических наук в Греции и между греками повсюду вообще. Со времен же Димитрия Полиорцета и осады им Родоса в 305 году, эти науки сделали между греками еще большие успехи, так как в греко-азиатских государствах была признана чрезвычайная важность этих наук для развития промышленности, торговли, судоходства, а также осады и обороны городов. Средоточием разработки этих наук сделалась Александрия в Египте, и там было и оттуда происходило всегда множество отличных математиков, механиков, строителей машин, орудий. судов, крепостей и, пр. Сиракузы, как государство морское и торговое, не могло не принимать также участия в новых открытиях и изобретениях, и Герон отправил в Александрию, для изучения их, родственника своего, Архимеда. Последний, одаренный необыкновенными способностями к означенным выше наукам, не только изучил их до глубины, но и пополнил собственными своими открытии и изобретениями и приспособил их к обороне Сиракуз. В том, что говорят об этом Тит Ливий, Плутарх и другие древние историки, нет сомнения, очень много преувеличения и красноречия, без специального знания дела, так что из их рассказов трудно составить себе достаточно ясное понятие о средствах, употребленных Архимедом при обороне Сиракуз. Так, например, Плутарх говорит, что Архимед, еще по приказанию Герона, изготовил множество осадных и оборонительных машин и орудий, которые оставались без употребления, до тех пор, пока сам Архимед не приспособил их и не употребил в действие для обороны Сиракуз против Марцелла. По словам Плутарха, Архимед метал из своих машин и орудий огромнейшие и тяжелейшие камни так метко, что каждый раз попадал в цель, и такими огромными количествами снарядов, что еще в большом отдалении расстраивал осадные работы римлян и действия судов их на море. На последние Архимед, будто бы, опускал с городских стен машины с крючьями, на-подобие железных рук. которые поднимали суда на воздух и бросали их обратно в море дном к верху или разбивали их о скалистые берега. Зонара говорит даже, будто Архимед, посредством зажигательных стекол, произвел пожар на римском флоте. Все это и тому подобное могло быть возможным, но достоверным признано быть не может. Как бы то ни было впрочем, не подлежит сомнению, что Архимед, своими механическими изобретениями и оборонительными машинами, орудиями и действиями уничтожал все осадные работы, машины и орудия римлян, и со стороны моря, и особенно с сухого пути, где, по словам Плутарха, наводил на римлян такой страх, что они трепетали при одной виде каждого куска дерева, выдававшегося со стен, считая это за новую машину великого математика. Поэтому Марцелл и был наконец принужден превратить осаду в обложение. Но прежде необходимо изложить вкратце постепенный ход осады и обороны Сиракуз в 213 году.
Марцелл, намереваясь взять город приступом, устроил, кроме множества разных осадных машин и орудий, самбуку из 8-ми морских судов или галер, на которых была помещена высокая деревянная башня, превышавшая городские стены. Но Архимед, не допустив самбуку до стен, разрушил ее действием баллист, а на сухом пути, в тоже время – черепахи, подвижные галереи и другие крытые ходы римлян. Когда же Марцелл и Аппий Клавдий, полагая, что машины Архимеда, по величине своей, могли разрушительно действовать только издали, подвели войска свои к самым городским стенам, тогда Архимед осыпал их таким градом стрел, бревен и каменьев, что устрашенные римские войска отступили в расстройстве, беспорядке и с большим уроном, и тогда-то, после 8-ми месячных, тщетных усилий взять Сиракузы осадой (значит уже в начале 212-го года), Марцелл превратил осаду в обложение с сухого пути и моря, и, оставив Аппия Клавдия с половиною армии и с флотом против Сиракуз, сам с другою половиною армии двинулся во внутренность Сицилии, дабы наказать города её, передавшиеся карфагенянам.

§ 181. 7-й поход 212 года. Распределение римских армий; – взятие Тарента Ганнибалом; – 2-е сражение при Беневенте; – 1-е сражение при Гердонее; – положение Капуи и взятие Сиракуз римлянами; – неудачи римлян в Испании.

В Риме, по случаю отсутствия консулов, избран был диктатор Клавдий Центо, который избрал в магистры конницы Квинта Фульвия Флакка. Затем в консулы были избраны этот самый Квинт Фульвий Флак и находившийся в Сицилии, при обложении Сиракуз, Аппий Клавдий, а в преторы: Гней Фульвий Флакк, Клавдий Нерон, Юний Силан и Корнелий Сулла. Публий Сципион, сын Публия Корнелия Сципиона, находившийся в Испании и известный в последствии под названием Сципиона младшего африканского, был назначен эдилом (первое начало его политического поприща).
Римские армии были распределены следующим образом: оба консула были противопоставлены самому Ганнибалу, один – с 2-мя легионами бывшего консула Фабия, а другой – с 2-мя легионами бывшего претора Фульвия; – претор Гней Фульвий, брат консула, назначен в Апулию, с 2-мя легионами Эмилия, находившегося в Луцерии; – Клавдию Нерону было поручено занимать лагерь при Суессуле, с 2-мя легионами, которые Варрон имел в Пицене; – тому и другому было разрешено пополнить свои легионы новыми наборами; – претор Юний был послан в Этрурию, не совсем надежную, с 2-мя городскими легионами предыдущего года, находившимися в лагере при Суессуле; – претор Сулла остался в Риме; – все остальные полководцы предыдущего года сохранили свои места и войска, а именно: проконсул Семпроний – в Лукании, пропретор Семпроний – в Ариминие, пропретор Лентул – в Лилибее, в Сицилии, проконсул Марцелл – при обложении Сиракуз, пропреторы Отацилий – над флотом у Сицилии, Муций – в Сардинии, Марк Валерий – в Греции и оба Сципиона – в Испании. С набором 2 новых городских легионов, Рим выставил в этом году всего 25 легионов (около 125 т. чел. пехоты и 22.500 чел. конницы, всего 147,500 войск).
Консулы, встречая затруднения в новых наборах, потому что число молодых людей свыше 17-ти лет очень уменьшилось, предложили сенату, а сенат согласился и постановила произвести чрезвычайный набор ниже 17-ти лет, потому что во 1-х римские армии в 6 лет войны понесли большие потери в людях и во 2-х уже не могли пополняться ни из цизальпинской Галлии, ни из Самния, ни из всей южной Италии (вот что в 6 лет произвел Ганнибал, но еще только на половину!).
В этом году римляне имели в Италии 16 легионов – более 100 т. войск против Ганнибала, имевшего не более 80 т. войск, на половину составленных из племен Италии, отложившихся от Рима, и войска которых Ганнибал употреблял только в их землях, следовательно только с 40 т. войск, не более, передвигался по южной Италии, среди 100 т. римских войск, со всех сторон окружавших его, следивших за ним, но не отваживавшихся атаковать его все вместе разом.
За всем тем, римский сенат и в этом году распределил армии и составил план действий очень хорошо. Решено было осадить Капую, для чего было назначено до 60 т. войск обоих консулов и Клавдия Нерона, затем в Лукании у Семпрония против Ганнона было до 20т. И в Апулии у претора Фульвия до 18 т. войск.
Действия в этом году были открыты взятием, наконец, Тарента Ганнибалом, посредством предательства и внезапного нападения. Поводом к тому послужила казнь в Риме заложников Тарента, бежавших из Рима, но перехваченных. Казнь их раздражила тарентинцев и решила отложение их от Рима. В Таренте составился заговор, заговорщики тайно сговорились с Ганнибалом, который стоял лагерем переходах в трех (60 римских миль или около 65 верст) от Тарента, заключили с ним обоюдовыгодный договор и условились с ним во времени и способе передачи ему города. С той и с другой стороны были употреблены разные хитрости, дабы не только не возбудить подозрений римского гарнизона, но и усыпить его бдительность. Между прочим Ганнибал с своей стороны распустил слух, что он нездоров, а потом – опасно болен. Накануне условленного дня, он приблизился к Таренту на 15 миль (более 15 верст) с такими предосторожностями, что это казалось только обыкновенным наступлением передовых легких войск. Он взял с собою 10 т. отборных войск пехоты и конницы, а вперед мили на 4 выслал около 80 нумидийцев, с приказанием рассыпаться по полям и задерживать или убивать всех встречных сельских жителей, дабы тем прикрыть движение самого Ганнибала. Начальник римского гарнизона в Таренте, приняв нумидийцев за обыкновенных фуражиров, выслал против них для разведания небольшую часть войск, которые донесли, что армия Ганнибала не переменила своего расположения. Ночью же Ганнибал скрытно приблизился к одним из ворот города; заговорщики, вырезав римскую стражу оных, передали их Ганнибалу, который, оставив вне ворот 2 т. своей конницы, с пехотой двинулся на рыночную площадь, откуда направил 2 т. чел. своей галльской пехоты тремя отрядами в главные улицы города, с приказанием убивать всех встречных римлян, но не трогать городских жителей, для чего каждому отряду придал по нескольку человек из заговорщиков. Римский гарнизон и начальник его, услыхав шум и догадавшись, что неприятель в городе, бросились во внутренний замок (или. цитадель) и успели запереться в нем, потеряв многих из своих убитыми в темноте ночи.
Это взятие Тарента Ганнибалом изложено здесь с некоторыми подробностями, во 1-х как один из множества примеров военных хитростей, употреблявшихся для овладения неприятельскими городами в древние времена вообще и Ганнибалом в особенности, – и во 2-х как доказательство хитрости Ганнибала и оплошности начальника римского гарнизона, при всем том, что городская, как и лагерная служба у римлян производилась обыкновенно очень строго (см. ч. II, гл. XX, § 128, стр. 139).
И так Ганнибал завладел Тарентом, но не мог взять замка (или цитадели) его, а без него и порт его, особенно важный для Ганнибала, не был в его власти, следовательно это было для него полууспех или даже неудача: пока римляне владели замком, все выгоды были на их стороне, а все невыгоды на стороне Ганнибала. Первые, имея в замке опорный пункт, могли осадить Тарент с сухого пути и моря, а это могло принудить Ганнибала сосредоточить к Таренту главные свои силы, покинув прочие области южной Италии, и либо потерять много времени, либо подвергнуться случайностям сражения.
Но римский сенат не уклонился от главной, предположенной им цели – непременно взять Капую и ограничился только усилением гарнизона тарентского замка, что для сената было вполне возможно, так как и море, и порт Тарента были для него открыты.
Ганнибал сначала хотел-было взять замок приступом, но обозрев чрезвычайно сильное местностью и укреплениями положение его, ограничился стеснением его со стороны города, приказав устроить между ним и городом контрвалационную линию. Отразив вылазку римского гарнизона, довершив укрепленную линию и оставив для занятия и обороны её достаточное число войск, с остальными войсками он удалился из Тарента и расположил всю свою армию лагерем в 5-ти милях от города. Вскоре он попытался взять замок осадой, но римский гарнизон, усиленный подкреплениями, произвел сильную вылазку и сжег все его осадные машины. Тогда Ганнибал отказался от намерения взять замок осадой и, обеспечив от него Тарент с сухого пути, убедил тарентинцев обложить замок и с моря, и научил их, как перевезти свою эскадру сухим путем па повозках и санях через улицы города на рейд. Тарентинцы исполнили это с успехом и через несколько дней эскадра их стала на якорь против замка. Тогда Ганнибал воротился в свой прежний лагерь, в трех переходах от Тарента, и расположился в нем с армией на зиму.
Между тем консулы соединили свои армии и двинулись в Самний, по видимому для покорения этой области, но в действительности для угрожения Капуе, Капуанцы и кампанцы, предвидя опасность, грозившую Капуе, и видя постоянное разорение своего края, звали Ганнибала на помощь. Ганнибал, не желая прерывать предприятия своего против Тарента, приказал Ганнону с его армией идти из Бруттия к Капуе, для снабжения оной продовольствием.
Ганнон двинулся немедленно и, удачно миновав римские армии, расположился в выгодной местности в 3-х милях от Беневента, где приказал всем союзным окрестным жителям свозить к нему в лагерь запасы хлеба, а капуанцам назначил, когда им выслать к нему сколько можно более повозок и вьючных животных. Но беспечные капуанцы выслали их только 400. Ганнон, упрекнув их за то, приказал выслать все перевозочные средства, какие только они могли собрать.
Между тем жители Беневента уже успели дать знать о всем консулам, которые решили, чтобы Фульвий с своею армией немедленно двинулся против Ганнона. Прибыв к Беневенту и узнав, что Ганнон с частью своей армии отправился на фуражировку, а в лагерь его прибыло до 2 т. капуанских повозок, Фульвий решился немедленно воспользоваться тем и атаковать лагерь Ганнона. Около 4-й стражи следующей ночи (перед рассветом), оставив все свои тяжести в Беневенте, он двинулся прямо к лагерю Ганнона и, не смотря на расположение его на неудободоступных высотах, атаковал его при восхождении солнца. Войска с обеих сторон дрались с ожесточением, но карфагеняне отразили первые атаки римлян с большим для последних уроном. Однако это не ослабило упорства римлян и они, с необыкновенным напряжением сил, но и с большим уроном для себя, достигли наконец самого рва лагеря. Фульвий, опасаясь еще большого кровопролития, уже хотел подать сигнал к отступлению; но римские войска так увлеклись пылом боя, особенно когда один начальник союзной когорты и за ним один 1-й центурион (примипил) принципов бросили в неприятельский лагерь свои знамена, что один целый легион взял приступом часть вала и главные ворота и вломился в лагерь. Тогда Фульвий одушевил и остальные войска не покидать легиона, проникшего в лагерь – и они также мигом взошли в него через вал. Затем бой внутри лагеря превратился уже в избиение карфагенян: до 6 т. из них были убиты, а 7 т., со всеми капуанцами и их повозками и вьючными животными, взяты в плен. Затем Фульвий приказал разрушить взятый лагерь и воротился в Беневент, где через два дня к нему присоединился другой консул, Аппий Клавдий. Ганнон же с своими фуражирами спасся в Бруттий.
Действия обоих консулов вообще заслуживают большой похвалы. Движение их в Самний было очень разумною диверсией, для отвлечения внимания Ганнибала от Кампании и приготовлений в ней к осаде Капуи. В то время, когда консулы угрожали северной, а претор Гней Фульвий южной Апулии, в Кампании был укреплен замок Вултурн, при устье р. Вултурна, и в нем и в Казилине были собраны большие запасы продовольствия для армий, которые должны были осаждать Капую. Этого нельзя было бы сделать, если бы Ганнибал был в Кампании, а потому консулы и старались отвлекать его от неё, но не удаляясь сами от Беневента, важного для них на случай осады Капуи и потому еще, что Ганнибал мог бы при Беневенте стать между их двумя армиями и армией Семпрония в Лукании и либо разбить последнего, либо принудит его очистить Луканию. Поэтому и решимость их идти против Ганнона к Беневенту, а Фульвия – немедленно атаковать лагерь Ганнона, была совершенно правильная, действия же Фульвия и особенно его войск при атаке и взятии лагеря приносят им большую честь.
Поражение Ганноновой армии, в то время, когда Ганнибал был удержан до зимы при Таренте, имело весьма важные и выгодные для римлян последствия. После этого осада и взятие Капуи почти не подлежали уже сомнению, а с падением Капуи, вся Кампания уже имела быть потерянною для Ганнибала. Последний, подступив вначале к Таренту с непременным намерением овладеть им, без сомнения был уверен, что, пока не удалится от Тарента, и римские армии не переменят своего расположения и что поэтому Ганнону можно будет искусно пройти между ними и снабдить Капую продовольствием. И Ганнон, действительно, искусно исполнил начало своего поручения и удачно довершил бы его, если бы не непростительные беспечность и неисполнительность капуанцев, которые были причинами неудачи Ганнона и успеха римлян, в соединены с отсутствием Ганнона из лагеря и решительными: атакой этого лагеря и взятием его приступом с боя римскими войсками. Таким образом сами обстоятельства сложились столь-же выгодно для римлян, сколько невыгодно для Ганнибала, не смотря на то, что соображения и распоряжения его были совершенно правильны и верны.
Между тем капуанцы, узнав о поражении Ганноновой армии при Беневенте, снова и усиленно просили Ганнибала скорее прибыть на помощь им. Ганнибал, хотя и расположился уже на зимних квартирах, однако немедленно двинулся в Кампанию. А пока он шел туда, легат Сервилий, посланный претором Корнелием в Этрурию для закупки хлеба, благополучно ввел в замок Тарента, с моря, транспорт с продовольствием, не смотря на то, что на рейде была тарентинская эскадра. Но в Лукании римляне лишились двух городов, Метапонта и Фурия, из которых первый, по удалении римского гарнизона, передался Ганнибалу, а вторым овладел Ганнон, при содействии жителей, разбив вышедший на встречу ему слабый римский гарнизон.
Консулы, после сражения при Беневенте, имея уже против себя только одну армию Ганнибала, силою не свыше 40 т. войск, между тем как в их распоряжении было до 60 т., положили немедленно воспользоваться тем для овладения, наконец, Капуей. А потому они приказали Семпронию оставить в северной Лукании всю свою тяжелую пехоту в лагере, а самому с легкою пехотой и конницей перейти к Беневенту. Семпроний уже хотел двинуться туда, как был изменнически убит одним приверженцем Ганнибала, обещавшим Ганнону выдать ему Семпрония. Это была большая потеря для римлян, так как история изображает Семпрония справедливым, добрым, способным, храбрым и первым, после Марцелла, одержавшим успехи над Ганнибалом.
В это время консулы вступили уже в капуанские земли и начали разорят их, но, как видно, не приняли при этом надлежащих мер предосторожности и, атакованные капуанцами, поддерживавшими карфагенскую конницу под начальством Могона, потерпели поражение, с уроном 1,500 чел. Они стали осторожнее, однако остались перед Капуей.
Ганнибал же, пройдя чрез Апулию, расположился близ Беневента, а на третий день, не сомневаясь в победе над армией консулов, уже потерпевшей поражение, вызвал на бой близ Капуи консулов, которые и приняли его вызов. Первое столкновение было невыгодно для них; чтобы избавиться от многочисленной легкой конницы Ганнибала, они приказали своей коннице атаковать ее. Но в это время на фланге обеих армий показались войска (то были легионы Гракха, ведомые квестором Корнелием) – и полководцы, недоумевая, что это значило, подали в одно и то же время, каждый с свой стороны, сигналы к отступлению. Затем консулы, дабы удалить Ганнибала от Капуи, разлучились: Фульвий пошел к городу Кумы, а Аппий в Луканию. Ганнибал пошел за Аппием. Но последний, постоянно избегая столкновения с ним, заставил его проходить за собою в ту и другую стороны и, утомив его, вдруг, когда Ганнибал наконец остановился, быстро обратился снова к Капуе.
Обманутый им, Ганнибал скоро нашел случай вознаградить себя за бесполезные передвижения.
Некто Центений Пенула, совершивший несколько походов в звании примипила, отличившийся в сражениях и, уволенный от службы, находившийся в Риме, просил сенат позволить ему набрать 3 т. волонтеров, с которыми обещал оказать республике большие услуги и употребить против Ганнибала такие же военные хитрости, которыми он столько раз обманывал римских полководцев. Сенат легковерно поверил этому безрассудному хвастовству и дал Центению 8 т. римских и союзных войск. Центений двинулся с ними в Луканию, куда прибыл уже с увеличившимся вдвое (16 т.) числом войск, в то самое время, когда Ганнибал, следуя за Аппием, остановился. Центений тотчас же предложил ему бой, а Ганнибал принял его, не сомневаясь в победе над такими полководцем и армией. Хотя первая атака Центения была отражена, но бой продолжался почти два часа и продолжился бы, может быть, и еще долее, если бы Центений, увлекаемый воспоминанием прежних своих подвигов и особенно желанием не пережить стыда поражения, вследствие собственного неблагоразумия, не бросался в самые опасные места боя и не был наконец убит в рядах неприятеля. А тогда небольшая армия его, приведенная в беспорядок и расстройство и охваченная конницей Ганнибала, была истреблена, за исключением около 1 т. чел., успевших спастись.
Затем Ганнибал вероятно двинулся бы опять к Капуе, если бы ему не представился удобный случай одержать новую победу. Посланные жителями Апулии люди уведомили его, что претор Фульвий и его войска, обремененные добычей, уже не наблюдали прежней предосторожности и строгой дисциплины. Ганнибал немедленно двинулся против них к Гердонее (н. Ordona), которую они осадили, и расположился лагерем недалеко от их лагеря. Узнав о его, прибытии, войска Фульвия едва не вышли из своего лагеря для нападения на Ганнибала и были удержаны только обещанием боя на следующее утро. Ганнибал, с своей стороны, узнав о таком беспорядке, в следующую же ночь поставил 3,000 чел. легкой пехоты в засаду позади сельских построек, зогородей и в кустарниках, Могону с 2,000 нумидийцев приказал занять во время боя пути, по которым римляне могли бы бежать в свой лагерь, а сам рано утром построил свою армию впереди своего лагеря. Фульвий также вывел свою армию и построил ее против Ганнибаловой, но весьма поспешно и с большим беспорядком, вследствие самоволия войск. Желая сравнять длину своего фронта с длиною Ганнибалова, он уменьшил глубину его и построил 1-й римский и 2-й союзный легионы по когортам в одну линию, за ними – остальную пехоту тем же образом, всю свою конницу – пополам на флангах, а легкую пехоту рассыпал перед фронтом. Ганнибал же, не смотря на отряжение войск в засаду и с Могоном, бывший все еще сильнее Фульвия, построил свою армию по обыкновению: тяжелую пехоту фалангой в 16 чел. глубины – в середине, тяжелую конницу – пополам на флангах, а легкую пехоту – перед фронтом. Римляне едва выдержали первый удар: Фульвий, невежественный и безрассудно отважный, как Центений, но не такой же храбрый, видя дурной оборот боя, бежал с 200 чел. конницы, а армия его, атакованная со всех сторон Ганнибалом и войсками из засады и в тылу, была истреблена, за исключением не более 2,000 ч., успевших спастись.
Этими двумя решительными победами, одною вслед за другою, Ганнибал действительно вознаградил с избытком предшествовавшие неудачи свои. Весть о том смутила несколько римский сенат, но была уравновешена известиями об успехах консулов. Им было приказано присоединить к себе остатки войск Центения и Фульвия. Но вслед затем было получено известие, что волоны Семпрония, считая себя освобожденными от данной ему присяги служить в войске, самовольно покинули свои знамена и разошлись. Однако все они были перехвачены и снова приведены под знамена.
Хорошие же известия от консулов заключались в том, что по возвращении Аппия Клавдия, оба консула тотчас стеснили Капую, опираясь на Казилин и Вультурн (см. выше), куда свезли морем и по р. Вултурну все запасы хлеба, собранные в Сардинии и Этрурии, кроме того, что в Путеоли с моря и из Путеоли в армию устроен был постоянный и надежный подвоз продовольствия. Приказав Клавдию Нерону оставить в лагере при Суессуле только необходимое для его охранения число войск, а с остальными присоединиться к ним, они окружили Капую с трех сторон тремя армиями и тотчас же начали устраивать контр- и циркумвалационные линии, сильно укрепленные. Капуанцы производили частые вылазки, для замедления или разрушения осадных работ, но каждый раз были отражаемы и наконец заперлись в Капуе, снова отправив к Ганнибалу послов с усиленными просьбами придти на помощь им. а римский сенат с своей стороны приказал консулам объявить прощение капуанцам, которые сдадутся добровольно, но никто из них не воспользовался тем.
Действия консулов в этом году были столько же благоразумны, сколько и осторожны. С самого начала года они положили осадить Капую и ничто не могло отклонить их от этого, хотя дела не-сколько раз принимали невыгодный для них оборот. Обеспечив себя со стороны Ганнибала, и занятием лагеря при Суессуле, и приказанием Семпронию с частью его армии занять Беневент, они, располагая силами до 60,000 и даже 65,000 войск, могли спокойно осадить Капую или обратиться против Ганнибала, в случае движения его против них не более как с 40,000 войск. Смерть Семпрония и очищение Лукании его армией переменили положение дел, но консулы не изменили своего намерения, а напротив совершенно обеспечили себя продовольствованием. Бегство волонов расстроило одну из их трех армий, но только на короткое время и лишь принудило отказаться от занятия Беневента, а лагерь при Суессуле охранять только частью армии Клавдия Нерона. Но безразсудство и малодушие претора Фульвия снова изменили положение дел, открыв Апулию, однако и это не отклонило консулов от твердого намерения осадить Капую.
Что касается Ганнибала, то проведя почти весь год перед Тарентом и наконец овладев им, он не извлек из этого всей выгоды, которой ожидал, не овладев замком города, и хотя двинулся потом к Капуе, но был искусно отвлечен от неё Аппием Клавдием, а потом, хотя и разбил Центения и Фульвия, но, за исключением урона, нанесенного римлянам, и очищения от них Лукании и Апулии, никаких особенно важных и полезных для себя выгод не приобрел.
Таким образом, сопоставляя результаты действий с обеих сторон в этом году, нельзя не придти к заключению, что они были гораздо выгоднее для римлян, нежели для Ганнибала.
После сражения при Гердонее, Ганнибал двинулся к Таренту и снова пытался овладеть замком, но был отражен и пошел к Брундузию, но не мог овладеть и им, потому что он был хорошо укреплен и охраняем, а между жителями его Ганнибал не имел приверженцев. Здесь-то прибыли к нему послы капуанцев, которым он обещал в скором времени заставить римлян снять осаду Капуи (разумеется – в следующем году, потому что в этом было уже слишком поздно).
В Сицилии Марцелл, как сказано выше, оставив Аппия Клавдия (в конце 212 года назначенного консулом) с частью армии и флотом для обложения Сиракуз с сухого пути и моря, с другою частью армии двинулся внутрь острова, дабы наказать города, передавшиеся карфагенянам. Овладев Мегарой, Гелором, Эрбессой, Энной и др. городами и укрепленным лагерем Иппократа у Аквилеи, к концу 212 года он воротился к Сиракузам и хотел попытаться овладеть ими посредством тайных сношений с некоторыми из жителей, приверженцами римлян. Но заговор был открыт и оговорщики казнены. Вскоре один из римских воинов открыл в городской стене, близ трогильской гавани, такое место, где можно было взойти на стену посредством обыкновенных осадных лестниц. Марцелл положил воспользоваться этим, а случай к тому не замедлил представиться. Переметчики уведомили Марцелла, что в Сиракузах вскоре будет 3-х дневный праздник в честь Дианы, в продолжение которого народу обыкновенно раздавалось вино. Марцелл приказал войскам изготовиться к приступу, избрал для него самых храбрых и опытных начальников и воинов и назначил приступ в ночь перед вторым днем праздника, в том предположении, что большая часть жителей и войск, упившись вином, предадутся глубокому сну. В назначенные ночь и час несколько римских охотников тихо взобрались в указанному месте на городскую стену, умертвили стражу и, выломив городские ворота, подали условный знак. Часть римских войск немедленно вошла через эти ворота в городскую часть Тихе, а другие в то же самое время двинулись к Эпиполам на горе и к Ахрадине. Сонные и устрашенные жители и войска Сиракуз в величайшем беспорядке метались то против римлян, то внутрь города. На рассвете бой в городе и на стенах его сделался общим. Начальствовавший на острове Ортигии Эникид поспешил на помощь жителям и войскам Сиракуз, но увидав, что Эпиполы уже были заняты римлянами, и опасаясь быть отрезанным, отступил к Ахрадине. Марцелл, желая пощадить эту красивую часть города, предложил Эпикиду сдаться; но как войска Эпикида состояли большею частью из беглых римских воинов, то они и отказались сдаться. Тогда Марцелл вывел свои войска из Ахрадины к Эпиполам и отрезал оттуда все пути, ведшие в город. Вскоре сиракузский военачальник Филодем предложил сдать Марцеллу замок (цитадель) Эвриал, с условием свободного выхода гарнизона. Но прежде, нежели Марцелл успел занять Эвриал, карфагенская эскадра, стоявшая в гавани Сиракуз, воспользовалась ночью и бурей, принудившей римский флот удалиться с рейда в море, успела уйти в Карфаген за помощью и действительно вскоре воротилась с 100 судами и с войсками на них. Марцелл же, взяв Эвриал, обложил Ахрадину войсками в трех лагерях, соединенных укрепленною линией. Сиракузцы напали на них с двух сторон: Гамилькон с карфагенскими войсками, следуя по берегу старой гавани – на лагерь претора Криспина, а Эпикид произвел вылазку против лагеря Марцелла; в то же время карфагенский флот, став у самого берега гавани, препятствовал римлянам подавать друг другу помощь. Но оба нападения были отражены и Гамилькон прогнан до городской стены. Осенью в городе и лагерях открылась сильная чума, жертвою которой сделались многие тысячи граждан и воинов, однако военные действия не прекращались. Бомилькар, вторично ездивший в Карфаген, привел оттуда новый флот в 130 военных и 70 перевозных судов. Противные ветры воспрепятствовали ему обогнуть пахинский мыс (н. Pacharo). Эпикид, опасаясь возвращения карфагенян в Африку, передал защиту Ахрадины начальникам наемных войск и отправился в Гераклею, где на море стоял Бомилькар, и убедил его в необходимости сражения. Как только настал восточный ветер, карфагенский флот поплыл вокруг мыса, но едва обогнул его, как встретил римский флот, готовый к бою – и обратился в бегство к Таренту, а перевозные суда в Африку. Эпикид же, потеряв всякую надежду на спасение Сиракуз, удалился в Агригент. Тогда жители Сиракуз вступили в переговоры с Марцеллом, который назначил довольно легкие и выгодные условия. Но римские беглецы, опасаясь выдачи их Марцеллу, и подговоренные ими наемные войска взбунтовались, умертвили начальников города и, избрав из своей среды новых, решились защищаться в Ахрадине и Ортигии до последней крайности. Между тем городская депутация, посланная к Марцеллу для переговоров, воротясь, успокоила наемные войска, начальник которых Мерик тайно согласился передать Ортигию римлянам. По приказанию Марцелла, одна квинкверема ночью пристала к аретузским воротам и находившиеся на ней римские войска были впущены в Ортигию. На следующее утро римляне произвели притворное нападение на Ахрадину, гарнизоны которой и Ортигии поспешили к местам ложного нападения, а между тем другие римские войска подплыли на перевозных судах к Ортигии и, впущенные в нее уже находившимися там войсками, овладели ею. Мерик с наемными войсками передался римлянам и жители города отворили Марцеллу ворота, прося пощады. Обеспечив государственную казну и дома приверженцев римлян охранными стражами, все остальные затем здания Марцелл предал на разграбление своим войскам, которые приобрели при этом столь огромную и богатейшую добычу, что Тит Ливий, по его словам, не знал, могла ли бы быть приобретена большая в самом Карфагене. К сожалению, при разграблении города погиб и Архимед, хотя Марцелл строго приказал пощадить его жизнь. Взятие Сиракуз имело следствием постепенное возвращение большей части отложившихся городов к покорности, упорствовавшие были взяты силой, а занятые карфагенянами, не получая помощи, сдались – и в 210 году вся Сицилия была вполне и окончательно покорена римлянами и обращена в римскую провинцию. Поэтому действия в Сицилии и особенно осада и взятие Сиракуз Марцеллом в 212 году были важнейшими в нем событиями.
Около того же. времени Отацилий отплыл из Лилибея с 80 военными судами к берегам Африки и внезапно захватил в порте Утики 130 судов, нагруженных хлебом, которым и снабдил нуждавшиеся в нем Сиракузы и римские войска Марцелла.
В Испании в этом году Сципионы, набрав 20 т. вспомогательных войск у кельтиберян (в северной части нынешней Аррогонии, на правой стороне р. Эбро), положили настойчиво и деятельно продолжать войну, дабы воспрепятствовать движению Газдрубала в Италию и даже, в случае возможности, совершенно истребить или вытеснить карфагенскую армию. С этою целью они разделили (совершенно ошибочно) свои силы: Гней с 1/3 войск двинулся против Газдрубала, брата Ганнибалова, к Аниторгису (как полагают, около н. Алькараса, в Ла-Манче), а Корнелий с 2/3 расположился лагерем близ Могона, брата Ганнибалова, и другого Газдрубала, сына Гисконова. Корнелий, узнав, что Индибилей, вождь эдетян (на правом берегу р. Ибера, к югу от кельтиберян) с 8 т. войск шел на соединение с Могоном и Газдрубалом, сыном Гисконовым, положил разбить Индибилея и двинулся против него, оставив легата Фонтеия с небольшим числом войск в лагере. Но Могон и Газдрубал узнали о его движении, и едва он напал на Индибилея, как сам был атакован с тыла Массиниссой, царем массесСуллийских нумидийцев, поддержанным остальною армией Могона и Газдрубала. В произшедшем бою, Корнелий Сцинион был убит, а армия его обращена в бегство и спаслась в свой лагерь, но с большим уроном. После этого, Могон и Газдрубал, сын Гисконов, присоединились к Газдрубалу, брату Ганнибалову, который склонил вспомогательные войска кельтиберян покинуть Гнея Сципиона и удалиться к себе. Таким образом, после поражения армии Корнелия, обе карфагенские армии соединились между двумя разделенными римскими армиями. Гней Сципион ночью тихо двинулся на соединение с армией своего брата, не зная еще, что он убит, а она разбита. Но Массинисса, зорко наблюдавший и следивший за ним, двинулся вслед за ним, настиг и целый день тревожил и задерживал его. На ночь же Гней расположился на одной высоте, но не имел времени укрепиться на ней, а на другой день рано утром был атакован всеми соединенными силами карфагенских армий и убит в бою, а армия его разбита на голову и только остатки её спаслись в лагерь легата Фонтеия,
Решительное поражение армий обоих Сципионов грозило им совершенною гибелью в Испании, но они были спасены храбростью и искусством одного молодого римского всадника, именем Марция. Единогласно провозглашенный главным предводителем, он перевел остатки обеих армий на правую сторону р. Ибера, расположил их в сильно укрепленном лагере и снабдил продовольствием, собранным в окрестном крае. Могон и Газдрубал, сын Гисконов, перешли через р. Ибер и расположишь в отдельных лагерях, первый – против, а второй – на фланге римского лагеря. Газдрубал пытался взять последний открытою силой, но был отражен с уроном. Марций, не довольствуясь этим, отважился напасть на Могона и Газдрубала, разбил их и принудил с большим уроном отступить за р. Ибер.
Таким образом счастье, благоприятствовавшее римскому оружию на всех театрах военных действийв этом году, было неблаго-приятно для него в одной Испании, ноМарций спас в ней остатки армий Сципионов и успел удержаться в этой важной для римлян стране.

§ 182. 8-й поход 211-го года. Распределение римских армий; – сражение при Капуе; – движение Ганнибала к Риму; – взятие Капуи римлянами; – действия в Испании и Сицилии.

В Риме на этот год были избраны: в консулы – Гней Фульвий Центумал и Публий Сульпиций Гальба Максим, а в преторы – Л. Корнелий Лентул, М. Корнелий Цетег, Гней Сульпиций и Калпурний Пизон. Армии (25 легионов – около 125 т. чел. пехоты и 22 т. чел. конницы, а всего около 147 т. войск) были распределены следующим образом: в Италии – 16 легионов (10 полевых, 5 городских и 2 волонов), именно: 6 полевых, под начальством проконсулов Аппия и Фульвия – при осаде Капуи, до взятия этого города; по 2 полевых в Этрурии и цизальпинской Галлии, под начальством пропреторов, в первой – Юния, а во второй – Семпрония; – 2 прежние городские легиона – в Риме, 2 такие же набраны вновь, а 2 легиона волонов переустраивались и вскоре присоединились с консулами к легионам при осаде Капуи; – вне Италии: в Сицилии – 2 легиона проконсула Марцелла и 2 легиона претора Сульпиция, в Сардинии – 2 легиона претора Корнелия Лентула; в Испании – 2 легиона; в Греции – 1 легион M. Валерия, с 1 морским легионом и 50-ю квинкверемами. Отацилию было сохранено начальствование флотом и войсками на нем у берегов Сицилии и Италии.
Передвижения, действия и события военный конца предыдущего года не позволили сенату в начале этого года противопоставить особенную армию Ганнибалу, для удержания его вдали от Капуи, и побудили, деятельно осаждая этот город 70-ю тысячами войск, расположенных в сильно-укрепленных осадных линиях, держаться чисто оборонительной системы. Прежде всего положено было непременно взять Капую, а потом уже обратиться против Ганнибала.
Капуа была чрезвычайно стеснена римлянами (однако один нумидиец успел пробраться сквозь линии и привезти Ганнибалу письмо от капуанцев с просьбой о помощи). Вся надежда капуанцев была только на помощь Ганнибала. Вылазки их были отражены и хотя конница их была лучше римской, но пехота – так плоха, что атаковать с нею линии римлян с успехом не было никакой возможности. Превосходство капуанской конницы подало римлянам мысль об усовершенствовании своей легкой пехоты, для поддержания конницы и содействия ей. В легионах были выбраны самые молодые, ловкие и проворные воины и обучены садиться на лошадей конницы позади всадников, по сигналу соскакивать с них и действовать пешими вместе с конницей. Их вооружили небольшими круглыми щитами и каждого 7-ю дротиками. Когда они были достаточно обучены, проконсулы подали повод к конному бою, в котором новая легкая пехота вместе с конницей привела капуанскую конницу в расстройство и беспорядок, опрокинула ее о большим для неё уроном и прогнала до городских ворот, так что она уже не смела более показываться. Этот успех по-будил сохранить новый усовершенствованный род велитов и устроить их при легионах по манипулам, каждую под начальством центуриона.
Между тем Ганнибал, побуждаемый просьбами капуанцев о помощи и обещавший им оную, сначала колебался, идти-ли ему немедленно к Капуе или прежде еще раз попытаться взять тарентский замок? и та и другой были весьма важны и нужны для него. Но наконец он решился идти к Капуе и, оставив все большие тяжести в Апулии, с отборными, самыми крепкими и бодрыми людьми пехоты и конницы (всего от 30 до 32 т. войск) и с 33-ю слонами быстро двинулся в Кампанию. Взяв на пути замок Калацию (н. Cajazza) и её гарнизон, он расположился лагерем в одной лощине позади горы Тифаты, близ Капуи, и дал знать капуанцам, чтобы в назначенные день и час они сделали сильную вылазку, одновременно с его атакой. В назначенное время он спустился с горы Тифаты и двинулся против римских линий, а капуанцы вышли из вултурнских ворот со всеми своими и карфагенскими войсками Ганнона и Бостара, Это произвело сначала некоторое смятение между римлянами, но вскоре Фульвий с своими и Клавдиевыми легионами (всего около 42,800 чел.) противустал Ганнибалу, а Аппий с своими (около 23,360 чел.) – капуанцам; триарии, экстраординарная пехота и велиты были оставлены в лагерях и линиях; Клавдий Нерон, стоявший лагерем со стороны Суессулы, оставил при себе конницу 6-го легиона (320 чел.), а легат К. Фульвий, брат консула, был поставлен к стороне Вултурна, с союзною конницей легионов консула и Клавдия Нерона (2400 чел.), для наблюдения и прикрытия сообщений с Казилином. Шумная атака капуанцев была легко и скоро отражена, но для Фульвия дело было труднее. Он вышел из укрепленной линии с тяжелою пехотой 8-ми римских и союзных легионов (около 25 т. войск) и построил ее недалеко впереди своего лагеря, в исходящем углу циркумвалационной линии, двумя полными линиями, гастатов в 1-й, а принципов во 2-й, с 960 чел. конницы по флангам пополам, оставив триариев в лагере для охранения его. Ганнибал с своей стороны построил всю свою тяжелую пехоту (около 20 т. чел.) в одну линию, слонов, как кажется, за нею, а тяжелую конницу (около 4 т. чел.) с нумидийцами поодаль на флангах. Всего войск у него было от 30 до 32 т. чел. Первый удар он произвел с одною своею пехотой и чрезвычайно сильный, так что одно отделение испанской пехоты, с 3-мя следовавшими за ним слонами, опрокинуло находившихся против него гастатов 1-й линии и принципов 2-й. Но опрокинутые манипулы снова построились частью перед испанцами, частью на их флангах. Фульвий, видя это, приказал атаковать пробившихся испанцев со всех сторон. Не смотря на то, испанцы проникли до самого римского лагеря, где слоны были убиты и свалились в ров. Если бы у Ганнибала была 2-я линия, то римский лагерь. мог бы быть взят или, по крайней мере, бывшие вне его римские войска могли бы очень пострадать прежде, нежели достигли бы боковых ворот. Но как у Ганнибала была только одна линия, а опрокинутые манипулы заняли, кажется, промежуток, образовавшая в центре римской линии, легаты же Порций Лициний и Попилий с триариями, охранявшие лагерь, отразили все усилия испанцев взобраться на вал, то наконец последние, атакованные со всех сторон, были истреблены. А Ганнибал, не видя особенного успеха атаки ни их, ни остальных частей своей линии, отступил в совершенном порядке. Пехота его, миновав фланговые части конницы, перестроилась в колонны, а вся конница стала в хвосте её и прикрыла её отступление. Фульвий не преследовал Ганнибала и также отступил в свой лагерь. Между тем Аппий отразил капуанцев и опрокинул их с большим для них уроном в Капую, но при этом был тяжело ранен дротиком в грудь.
Положение Ганнибала было невыгодно для него. благоразумная осторожность консулов, которые не вывели из осадных линий всех своих войск для вступления в общее сражение в поле, сильный отпор, данный ими и Ганнибалу, и капуанцам, и неудача первого и последних в атаке – все это убедило Ганнибала, что он силой оружия не. принудит консулов снять осаду Капуи. Оставаться близ этого города, в истощенном римлянами и войною краю, было невозможно, а отступить от Капуи без всякого успеха и пользы он, без сомнения, считал недостойным и постыдным для себя. В таком положении он задумал исполнить то, чего не исполнил тотчас после сражения при Каннах, а именно – двинуться к Риму, но не для того, чтобы овладеть им, а для того, чтобы принудить тем одного из консулов с половиною осадной армии поспешить па помощь Риму, и, отвлекши его от Капуи, быстро воротиться к этому городу и принудить другого консула снять осаду его, а может быть и разбить каждого порознь. Но чтобы не встревожить капуанцев своим удалением и не побудить их тем к сдаче, он успел тайно дать им знать о своих намерениях и, приказав собрать все имевшиеся на р. Вултурне, ниже Калатии, суда, а армии своей взять на 10 дней продовольствия, ночью под-ступил с нею к берегу реки, до восхода солнца переправил ее через Вултурн и двинулся по направленно к Риму.
Фульвий немедленно уведомил о том сенат и это произвело в Риме сильнейшую тревогу. Некто предложил немедленно призвать к Риму все армии, но бывший диктатор Фабий, угадавший хитрость Ганнибала, объяснил это, прибавив, что не было надобности никаких войск призывать к Риму, для защиты которого достаточно было находившихся в нем четырех вновь набранных и устраиваемых легионов (около 24–25 т. войск). Тогда Валерий Флакк предложил среднее средство – дать знать консулам, сколько было войск в Риме, и предоставить им самим решить, мог-ли и должен-ли был один из них прибыть к Риму. Это предложение и было принято. Фульвий нашел возможным отделить от осадной армии 16 т. отборных войск (15 т. чел. пехоты и 1 т. чел. конницы), с которыми и двинулся к Риму, оставив раненого Аппия с остальною армией продолжать осаду Капуи. Узнав, что Ганнибал шел по латинской дороге (via Latina), он двинулся по аппиевой (via Appiana), приказав всем жителям на ней приготовить для его войск продовольствие.
Между тем Ганнибал шел довольно медленно, именно с целью заставить консулов отделить от осадной армии большую часть сил её. После перехода через Вултурн, он небольшими переходами пошел через Калес (н. Саити), Алифу, Еазин (н. San-Germano), Аквин и Интерамнию (н. Fsola) к р. Лирису (н. Garigliano), мост на которой уничтожили жители Фрегелл, дав знать в Рим о прибытии Ганнибала. Это возбудило в Риме еще большие ужас и тревогу. Но сенат не потерял бодрости и твердости, приказал занять войсками Капитолий, городские стены, выгодные пункты за городом, даже гору албанскую (Albanus mous) и вскоре узнал о приближении Фульвия.
Ганнибал перешел однако через р. Лирис и, продолжая идти через Лабик (н. Coloima) и Тускул (н. Frascati), повернул на право к Габии и наконец расположился лагерем на пупинийских полях, близ левого берега р. Анио (н. Teverone), в 8-ми римских милях или 64-х римских стадиях (более 8-ми верст) от Рима. Следовавшие впереди его нумидийцы стали разорять окрестности.
В самый день прибытия его, консулы собирали и устраивали в Риме легионы, а Фульвий, вступив в Рим через капенские ворота, прошел через весь город и расположился лагерем вне его, между эсквилинскими и коллинскими воротами, в том направлении, где стоял Ганнибал. Сенат и консулы отправились в лагерь Фульвия и на общем совете положили: претору Пизону вверить охранение Капитолия, а консулам с их армией присоединиться к Фульвию, что должно было составить до 40 т. войск (следовательно более, нежели сколько было у Ганнибала, именно от 25 до 30 т. войск).
На другой день Ганнибал приблизился к Риму еще более и стал лагерем в 5-ти милях от него (более 5-ти верст), на тибуртинской дороге (via Tiburtina), на левом берегу р. Анио. С 2 т. чел. конницы он двинулся вперед до храма Геркулеса у коллинских ворот; для разведания местности. Фульвий приказал своей коннице атаковать Ганнибалову, консулы же велели 1200 нумидийским переметчикам пройти через город и эсквилинские ворота и также атаковать. Движение нумидийцев через город произвело в нем такую тревогу, что сенат, для успокоения жителей, приказал всем бывшим диктаторам, консулам и цензорам вступить в права прежней власти своей, доколе неприятель не удалится.
Ганнибал, окончив свое обозрение, воротился в свой лагерь и узнал, что Фульвий прибыл только с 16 т. войск, а при осаде Капуи все еще оставалось более 50 т., следовательно слишком много для того, чтобы он мог взять осадные линии силой. Притом Фульвий и консулы с своими 40 т. войск подступили на 1 милю (более 1 версты) к его лагерю, расположились против него лагерем и далее построились перед ним к бою. Вступить в бой с ними было невыгодно, а идти назад к Капуе еще не выгоднее, потому что тогда он мог очутиться между двумя римскими армиями, из которых каждая была почти вдвое сильнее его собственной. Ему оставалось только уклониться от обеих в сторону, пред-оставив Капую своей участи, как ни жаль ему было этого города и как ни было бы невыгодно для него падение этого города. Но нечего было делать и он большим обходом через Самний, дауниискую или северную Апулию и Луканию двинулся в южный Бруттии, где пытался, но неудачно, внезапно овладеть Регием (н. Reggio). Консулы последовали за ним и, при переходе его через р. Анио, нанесли ему небольшое частное поражение, но и сами претерпели потом такое же и пошли далее в Апулию; Фульвий же воротился к Капуе.
Диверсия Ганнибала от Капуи к Риму составляет, по соображению, одно из лучших стратегических действий его и не удалась только потому, что как нарочно все обстоятельства сложились против её успеха в исполнении. благоразумный же и осторожный твердость и решимость Фульвия заслуживают полных одобрения и похвалы.
Капуанцы, увидев возвращение Фульвия, но не видя Ганнибала, предались отчаянию, тем более еще, когда проконсулы вторично объявили им всепрощение до истечения определенного срока. Они не решались довериться этому, а когда посланные Ганноном и Бостаром несколько нумидийцев, с письмами к Ганнибалу, были перехвачены римлянами и отосланы назад с отрубленными кистями рук, сенат капуанский собрался для совещания о сдаче. 28 сена-торов, зачинщики восстания, чтобы не попасть в руки римлян, отравили себя, а остальные сдались на произвол победителей. На другой день Фульвий ввел в Капую 1 римский и 2 союзных легиона, обезоружил жителей, объявил карфагенян в Капуе военно-пленными, взял сенаторов под стражу, приказал квесторам принять в заведывание все денежный средства города (70 фунтов золота и 3,200 серебра). 53 сенатора, участвовавшие в восстании, были заточены в темницы и там обезглавлены. Около 300 капуанских аристократов были также заключены в темницы, еще большее число переселены и отданы под надзор. А сенат римский приказал всех остальных граждан Капуи продать в рабство, и в городе были оставлены только земледельцы, вольноотпущенники и художники, для управления которыми из Рима был прислан префекта. Здания же и земли города были конфискованы в пользу римского народа.
Так взята и жестоко наказана была римлянами Капуа, первая подавшая знак к отложению союзников Рима в Италии. Падение её сохранило Кампанию во власти римлян – и навсегда лишило Ганнибала доступа в нее.
В Испанию римский сенат послал Клавдия Нерона с 12 т. чел. пехоты (римской и союзной пополам) и 1100 чел. конницы (300 римской и 800 союзной) и с поручением ему начальствования в этой стране. Клавдий Нерон, высадившись в Тарраконе и собрав армию, немедленно двинулся против Газдрубала, брата Ганнибалова, расположенного лагерем между Илитургисом (н. Andujar) и Ментезой (н. San-Tome близ Casorla) в горах. Клавдий Нерон так окружил и стеснил Газдрубала, что последний вступил в переговоры о сдаче, но только для выиграния времени, и успел вывести свою армию из гор скрытными и трудными тропинками. Римский сенат, крайне недовольный Клавдием Нероном, хотел, но не знал кем заменить его. Тогда 24-х-летний Публий Сципион вызвался на это и, единогласно избранный народом, был послан в Испанию. Ему придали в помощники и советники пропретора Силана и дали еще 10 т. чел. пехоты и 1 т. чел. конницы. Высадившись в Испании, Сципион, по позднему уже времени года, расположил римскую армию на зимних квартирах. Газдрубал, брат Ганнибалов, уже был расположен на них в окрестностях н. Валенсии, Магон – около Сиерры Морены, а другой Газдрубал – в Гадесе (н. Cadix).
В Сицилии, по отбытии Марцелла в Рим, место его заступил претор Корнелий Цетег. 8 т. чел. карфагенской пехоты и 3 т. нумидийцев высадились около пахинского мыса и заняли несколько соседних городов, но Цетег атаковал и вытеснил их, а города взял обратно. Около того же времени одна карфагенская эскадра обложила тарентский замок, но по недостатку продовольствия была принуждена удалиться.
По взятии Капуи римляне уже гораздо менее прежнего опасались Ганнибала и потому сенат, из двух консулов, Сульпиция послал в Грецию наместо Валерия Левина, а Гнея Фульвия лично отозвал в Рим, для производства выборов.
И так поход этого года был уже вполне выгоден для римлян и неблагоприятен Ганнибалу.

§ 183. 9-й поход 210-го года. Распределение римских армий; – измерение образа действий Ганнибала; – 2-e сражение при Гердонее; – сражение при Нумистре; – взятие Нового Карфагена Сципионом.

В Риме на этот год были выбраны: в консулы – Марк Валерий Левин, бывший дотоле в Греции, и Марк Клавдий Марцелл, покоритель Сиракуз, а в преторы – П. Манлий Вульзо, Л. Манлий Ацидин, Лэторий и Цинций Алимент. Сенат положил уменьшить число действующих войск в Италии: 4 легиона были признаны достаточными для действий. против Ганнибала, а 2 легиона в Капуе – для охранения Кампании и угрожения Лукании. Осада Тарента была еще отложена, потому что прежде необходимо было довершить покорение Сицилии, в которой карфагеняне еще занимали Агригент и которую разорял нумидийский полководец Мутин. Цизальпинская Галлия находилась еще в восстании, Этрурия колебалась, особенно жители Арреция склонялись к восстанию. Поэтому положено было: 1) против Ганнибала вести только малую войну постов, постепенно отнимая у него города, державшиеся его стороны; – 2) замок Тарента предоставить его собственным силам и обороне; – 3) распустить несколько римских и союзных легионов, а из двух распущенных римских образовать один в 5 т. чел. пехоты и 300 чел. конницы, уволив преимущественно воинов, получавших высшие оклады жалованья, и то же самое исполнить в отношении союзных легионов; – 4) консулам назначить 4 легиона, бывшие в цизальпинской Галлии и в Этрурии; одному из консулов действовать против Ганнибала, а другому, с 2-мя своими и 2-мя (каннскими) претора Цинция легионами и с флотом – в Сицилии, претору Лэторию с 2-мя легионами – в цизальпинской Галлии, пропретору Пизону с 2-мя городскими легионами – в Этрурии, проконсулу Квинту Фульвию с 2-мя легионами оставаться в Капуе, проконсулу Гнею Фульвию с 2-мя легионами в Апулии, претору П. Манлию Вульзо с 2-мя легионами в Сардинии, и Сципиону с 4-мя легионами – в Испании; – 5) П. Сульпицию сохранить начальствование флотом с легионом нового набора; – наконец 6) консулам набрать 2 новые городские легиона. Таким образом Рим имел в этом году 23 легиона (около 115т. чел. пехоты и 20 т. чел. конницы, всего около 135 т. войск). Италия досталась консулу Марцеллу, а Сицилия Левину.
По недостатку денег в государственной казне, сенаторы первые, за ними сословие всадников и наконец народ добровольно пожертвовали имевшиеся у них драгоценные металлы в слитках и монетах.
Ганнибал, с своей стороны, вследствие взятия Капуи римлянами и изменения тем положения дел на театре войны в южной Италии, был принужден также изменить свой образ действий. Так как основанием действий римлян сделалась уже Кампания, из которой они могли в одно и то же время угрожать Апулии, Лукании и Бруттию, и отнимать у Ганнибала имевшиеся у него в них города, то Ганнибал увидел необходимость покинуть многие, занятые его войсками, пункты в этих трех областях, слишком рассеянные для того, чтобы с успехом охранять их, – более сосредоточить свою армию, для того, чтобы препятствовать соединенно против него римских армий, и для того обращаться из Бруттия, по обстоятельствам, то в Луканию, то в Апулию. К такого рода перемене в образе действий Ганнибала побуждало, кроме того, то обстоятельство, что бесполезность движения его к Риму и взятие Капуи римлянами несколько устрашили и охладили к нему союзников его в Италии вообще и в южной особенно, почему он опасался, чтобы рассеянные и слабые гарнизоны его, в случае восстаний, не подверглись поражению и тем не ослабили еще более и без того не очень сильной армии его. Вследствие того, он очистил многие, менее важные города, но, дабы не оставлять их римлянам, разрушить их. Но это еще более возбудило неудовольствие союзников его и повредило ему, а римлянам, напротив, послужило в пользу. Первый город, передавшийся вследствие того римлянам, была Салапия в средней, приморской Апулии, при чем 500 нумидийцев, занимавших ее, после упорного сопротивления были истреблены, за исключением 50 чел., взятых в плен.
И так положение римлян в южной Италии становилось все более и более грозным и наступательным, а Ганнибала трудным, опасным и оборонительным.
Между тем римский гарнизон в тарентском замке уже начинал сильно нуждаться в продовольствии и единственная надежда получить его была – морем на флоте из Сицилии. Префект Регия собрал 20 больших и малых военных судов, с которыми и отправился к тарентскому замку, прикрывая транспорт с продовольствием. Но в 15-ти милях от Тарента, римская эскадра была атакована тарентийскою и частью потоплена, частью отброшена на берег, перевозные же суда спаслись бегством. За то на сухом пути 2 т. чел. римского гарнизона разбили 4 т. тарентийских фуражиров и частью истребили, частью рассеяли их. Таким образом и римский гарнизон, и жители Тарента, одинаково нуждавшиеся в продовольствии, были лишены получения его.
Марцелл, вскоре после взятия Салапии, взял еще 2 города в Самние и в них около 3 т. Ганнибаловых войск в плен и большие запасы пшеницы и ячменя. Проконсул же Гней Фульвий расположился лагерем против Гердонеи, близ Салапии, в Апулии; намереваясь осадить и взять этот город, восставший после сражения при Каннах, но не сильный ни местностью, ни гарнизоном, и с некоторыми из жителей которого Фульвий находился в тайных сношениях. Ганнибал, узнав об этом от своих лазутчиков, оставил свои тяжести в Бруттие, в надежном месте; а сам с армиею, силой около 25 т. или 30 т. чел. тяжелой пехоты и около 6 т. чел. конницы, двинулся налегке усиленными переходами к Гердонее и стал в боевом порядке недалеко от лагеря Фульвия. Последний, хотя – был слабее Ганнибала (20 т. чел. пехоты и 1840 чел. конницы), однако не уклонился от боя с ним, вышел из своего лагеря и построил свою тяжелую пехоту по когортам в 2 линии, по одному римскому и одному союзному легиону в каждой, велитов впереди, а конницу поровну по флангам. Ганнибал, с своей стороны, построил свою тяжелую пехоту (числом превосходившую римскую) также в 2 линии, с легкой пехотой впереди, конницу же по флангам, тяжелую – в две, а легкую за нею – в одну линию. Бой начался с обеих сторон сильным действием легкой и тяжелой пехоты, конница же с обеих сторон оставалась в наблюдении. Когда Ганнибал увидал, что все внимание римлян сосредоточилось на бое пехоты, то приказал своей коннице 2-й и 3-й линий быстро выдвинуться направо и налево и, охватив фланги римской армии, атаковать ее с тыла, Левая фланговая конница атаковала экстраординарные когорты в римском лагере, правая, нумидийцы – 2-ю римскую линию с тыла, а Ганнибал между тем сдвинул обе линии своей тяжелой пехоты и усилил атаку 1-й римской линии. Последняя сражалась однако в порядке и упорно, но один из легионов 2-й линии был при-веден атакой нумидийцев в расстройство и опрокинут на 1-ю линию, которую также привел в расстройство. Тогда римская армия, атакованная с фронта и тыла, подверглась совершенному поражению: Гней Фульвий, 11 военных трибунов и большая часть войск армии были убиты, остальная же часть почти вся взята в плен или истреблена в бегстве, и только около 3 т. чел. присоединились к Марцеллу в Самние. Ганнибал, не доверяя жителям Гердонеи; переселил их в Метапонт и Фурий в Бруттие, казнил бывших в тайных сношениях с Фульвием, а город сжег и, воротясь в Бруттий, расположился лагерем на высотах к в. от гор. Нумистра (н. Nicastro), державшего еще сторону римлян: вероятно он имел целью взять его. Марцелл, желая вознаградить потерю 2-го сражения при Гердонее, двинулся из Самния чрез Луканию к Нумистру, расположился лагерем на равнине, против лагеря Ганнибала, и на другой же день вышел из своего лагеря и построился перед ним к бою, левым флангом к городу, тяжелая пехота – по когортам в 2 линии, по 2 легиона в каждой, легкая пехота впереди, а конница по флангам. Ганнибал также вышел из своего лагеря и построился к бою на высотах, правым флангом к городу, поставив тяжелую пехоту – в 2 линии, испанцев – в 1-й, а африканцев и галлов – во 2-й, балеарских стрелков и пращников и легкую пехоту – впереди, конницу – по флангам, а слонов – позади 1-й линии. Когда легкие войска с обеих сторон завязали бой, слоны были двинуты вперед, но, как кажется, отведены назад без успеха. Обе первые линии сражались с равным успехом до вечера, когда были сменены вторыми линиями, между которыми произошел новый, упорный бой, продолжавшийся до ночи, прекратившей его без решительного успеха ни с той, ни с другой стороны. На следующее утро Марцелл снова вышел из лагеря и построился к бою, но видя, что Ганнибал не выходит из своего лагеря, подобрал своих раненых и похоронил убитых. В следующую ночь Ганнибал тихо и скрытно вышел из своего лагеря и двинулся в Апулию, дабы не ослаблять своей армии сражениями без результатов, сблизиться с Тарентом и удержать на своей стороне союзников своих в Апулии. Непонятным кажется только то, почему он при Нумистре употребил только одну фронтальную усиленную атаку, без обычных своих и только-что перед этим употребленных при Гердонее. одновременных атак с обоих флангов и тыла, которые могли бы доставить ему решительные результаты.
Марцелл на другой день, увидав удаление Ганнибала, оставил в Нумистре своих раненых и слабый гарнизон, и усиленными переходами последовал за Ганнибалом, которого и настигнул при Венузии. В продолжении нескольких дней он постоянно располагался лагерем против Ганнибала и беспрестанно тревожил его частными нападениями пехоты и конницы, при чем успех был почти всегда на стороне римлян. Такого рода образ действий утомлял и ослаблял армию Ганнибала и потому не нравился ему, и он начал передвигаться в разных направлениях по Апулии, большею частью по ночам, употребляя всевозможный хитрости, чтобы вовлечь Марцелла в невыгодный для него бой. Но Марцелл, столько же благоразумный и осторожный, сколько искусный и реши-тельный, продолжал действовать по прежнему, неотступно следуя за Ганнибалом, тревожа его частными действиями малой войны, но остерегаясь его военных хитростей, выступая в поход только днем и тщательно разведывая местность.
В конце лета римский сенат закупил в Этрурии хлеб и доставил его, с подкреплением в 1 т. чел. римских и союзных войск, в тарентский замок. В тоже время в Рим прибыли послы нумидийского царя Сифакса, для утверждения договора, заключенная им с Сципионами. Три сенатора были отправлены с этими послами в Африку, для заключения союзов с другими, меньшими владетелями, а особое посольство, с тою же целью, к египетскому царю Птолемею IV Филопатору. Отняв у Карфагена Сицилию, готовясь отнять у него и Испанию, но имея еще Ганнибала в южной Италии, римский сенат старался возбудить против него в Африке и вне оной как можно более врагов.
В Сицилии консул Левин подступил с своими легионами к Агригенту (в котором находился Ганнон с сильным карфагенским гарнизоном) и успел привлечь на свою сторону Мутила, недовольного Ганноном. Мутил предал Агригент Левину, и карфагенский гарнизон был истреблен, за исключением немногих спасшихся с Ганноном; зачинщики же восстания были казнены. Затем все остальные непокорные города Сицилии были взяты или сами покорились и вся Сицилия совершенно усмирена и покорена римлянами. Левин, отозванный затем сенатом в Рим по случаю выборов, передал управление Сицилией претору Цинцию, а Валерия Мессала с частью флота послал в Африку для разорения её и разведывания о действиях карфагенян. Мессала вскоре уведомил сенат, что Массинисса находился с 5 т. нумидийцев в Карфагене, где собирали и приготовляли сильную армию в под-крепление Газдрубаловой в Испании, для движения оттуда в Италию, и что в то же время карфагеняне приготовляли многочисленный флот для высадки в Сицилию. Вследствие того Левин воротился в Сицилию, а Марцелл, по приказанию сената, избрал в диктаторы Квинта Фульвия, находившегося в Капуе, а он избрал в магистры конницы Лициния Красса.
В Испании Сципион, тайно сделав зимою все нужные приготовления для осады Нового Карфагена, весною открыл поход этою осадой, которую производил так деятельно и искусно, что взял Новый Карфаген еще прежде, нежели карфагенские полководцы в Испании могли прибыть на помощь ему. Взятие этого города – главного складочного и опорного пункта карфагенян в Испании, нанесло сильный удар господству их в ней и приготовило после-дующие неудачи их в этой стране.

§ 184. 10-й поход 209-го года. Распределение римских армий; – сражения при Аскуле; – взятие Тарента римлянами; – действия в Испании.

В Риме на этот год были выбраны: в консулы – Фабий, бывший диктатор и консул, и Квинт Фульвий, а в преторы – Ветурий Филон, Квинкций Криспин, Гостилий Тубул и Ауранкулей. Решено было осадить Тарент и осада его поручена Фабию. Взятие Тарента имело необыкновенную важность для римлян, отнятием у Ганнибала этого главного опорного пункта его в южной Италии и вместе с тем пункта сообщений его с Карфагеном и Филиппом македонским, что долженствовало принудить Ганнибала, стесненного со всех сторон в южной Италии, удалиться наконец из неё в Африку. С первого взгляда казалось бы, что осаду Тарента лучше было поручить Фульвию, уже доказавшему свое искусство взятием Капуи, тогда как Фабий имел за собою только славу уклонения от боя с Ганнибалом, с которым он не отважился однако вступить в бой подобно Марцеллу. Но Фульвий был из плебеев и все патриции поддерживали принадлежавшего к ним Фабия, а обычная политика Рима не допускала частого употребления одних и тех же лиц, что нередко вело к тому, что выгоды частных лиц и политических партий были несогласны с выгодами государства и даже противны и вредны им. Как бы то ни было, осада Тарента была поручена Фабию с 2-мя городскими легионами, которые Пизон в предыдущем году имел в Этрурии. Осаду должны были прикрывать 2 армии: консула Фульвия, в Лукании, из 2-х легионов Левина, бывших в Сицилии, и проконсула Марцелла, в Апулии, с 2-мя легионами, с которыми он действовал в предыдущем году. Для охранения Камнании, в Капую был назначен претор Криспин с 2-мя легионами, бывшими прежде у Фульвия, – в цизальпинскую Галлию – претор Ветурий с 2-мя легионами Лэтория, – в Сардинию – претор Ауранкулей с 2-мя легионами Манлия, а в Сицилию – проконсул Левин и пропретор Цинций, с 2-мя каннскими легионами и 2-мя легионами Фульвия, пополненными новыми наборами (именно нумидийцами и бывшими сиракузскими войсками), так что Цинций с половиной армии охранял Сиракузы и их область, а Левин с другой половиной и всеми нумидийцами остальную часть Сицилии, снабжая продовольствием Рим и армию Фабия при осаде Тарента, и отрядив 30 военных судов к Фабию, а 70 к берегам Африки, для разорения их. Пизону было назначено оставаться в Этрурии с 2-мя городскими легионами, вместо которых велено набрать 2 новые такие же. Наконец в Испании начальствование Сципиона и Силана с 4-мя легионами было отсрочено впредь до приказания. Вследствие всего этого, Рим имел в этом году всего 21 легион, не считая сицилийских.
При наборе в этом году войск между латинскими союзниками Рима и в римских колониях, недовольных строгими мерами сената против легионов каннских и двух Фульвиевых, тогда как Ганнибал отпускал союзных военнопленных без выкупа, – 12 римских колоний отказались выставить людей и дать денег, но 18 других римских колоний объявили, что и люди, и деньги у них готовы и что они готовы доставить оных, в случае надобности, еще более. Сенат объявил последним почетную благодарность, а первых наказал – совершенным забвением о них.
Недостаток денег в государственной казне простирался до такой степени, что вынудил прибегнуть к неприкосновенным денежным запасам, которые и были распределены между консулами и прочими полководцами и употреблены на одежду для армии в Испании.
Оба консула, перед отправлением своим из Рима, согласились чтобы пока Криспин с одною армиею будет охранять Кампанию, две другие занимали Ганнибала, Фульвиева – в Лукании, а Марцеллова – в Апулии, так чтобы не давать ему покоя и препятствовать ему приближаться к Таренту. Кроме того консулы положили произвести диверсию даже в самом Бруттие, а именно: Фабий приказал префекту Регия присоединить находившихся в этом городе бруттийских изгнанников к 8 т. таких же из Сицилии и послать их всех в Калабрию для осады Каулонии (н. Castelvetere близ Grhito), дабы привлечь туда Ганнибала с целью заставить снять осаду.
Должно отдать справедливость консулам, что весь этот план действий их был соображен весьма хорошо.
Между тем Ганнибал расположился лагерем близ Канузия (н. Canosa), которым хотел овладеть, как для прикрытия Тарента, так и для того, чтобы снова войти в Апулию, в которой он не имел уже ни одного города. Тогда Марцелл положил приблизиться к нему, тревожить и утомлять его малою войной и, в случае возможности, сразиться с ним и разбить его. Вследствие того, как только появился подножный корм, он двинулся к Канузию. Ганнибал, уклоняясь от боя с Марцеллом, двинулся из равнин в пересеченную и лесистую местность на правой стороне р. Ауфида (н. Ofanto), между Канузием и Венузией. Марцелл следовал за ним неотступно, располагаясь близ него и вызывая его па бой, как только он располагался лагерем. Ганнибал довольствовался только оттеснением своего противника легкою пехотой и конницей, но уклоняясь от сражения, к которому однако наконец был принужден. Продолжая идти вверх но правой стороне р. Ауфида, он опасался очутиться между армиями Марцелла и Фульвия, и потому перешел на левую сторону р. Ауфида и на равнины между Аскулом (н. Ascoli) и Гердонеей. Здесь Марцелл настиг его в то самое время, когда он укреплял свой лагерь, и напал на его рабочих – с такою силой, что Ганнибал был принужден построить свою армию в боевой порядок и вступить в сражение. Оно продолжалось с равным успехом до ночи, когда обе армии, прекратив бой, наскоро укрепили свои лагери недалеко одна от другой. На рассвете следующего дня Марцелл построил свою армию впереди лагеря в боевой порядок: в 1-й линии – правый легион союзников, экстраординарные когорты и 20-й римский легион, а во 2-й линии – 18-й римский легион и левый легион союзников. Ганнибал, наскучив неотступным преследованием Марцелла, решился принять бой и построил свою армию также впереди лагеря в 2 линии. После 2-х часового упорного боя, правый легион союзников и экстраординарные когорты были опрокинуты. Марцелл двинул 18-й легион на помощь 1-й линии, но между тем как он медленно шел вперед, а опрокинутые войска, напротив, отступали поспешно, вся римская армия пришла в беспорядок и бросилась назад в свой лагерь, потеряв 2700 чел. (в том числе 2-х трибунов и 4-х центурионов) и 6 легионных орлов. Марцелл, наказав бежавших, объявил, что на следующий день армия должна снова сразиться и загладить стыд поражения. На рассвете следующего дня он снова вывел армию из лагеря и построил в 1-й линии левый легион союзников, 4 когорты правого легиона; потерявшие своих орлов и 18-й легион, а во 2-й – 20-й легион на правом фланге, экстраординарные когорты и остальные 6 когорт правого легиона союзников. Марцелл лично начальствовал центром, а легаты его Корнелий Лентул и Клавдий Нерон – крылами. Ганнибал, увидав, что Марцелл снова вышел из лагеря и построил армию, и удивляясь его настойчивости, также вышел из своего лагеря и построил свою армию в 2 линии: в 1 – й лучшие свои войска, испанские, а слонов между 1-ю и 2-ю. Первое столкновение было чрезвычайно сильное с обеих сторон и бой долго продолжался с равным успехом. Наконец Ганнибал двинул вперед слонов: они привели первые ряды римлян в беспорядок, который может быть распространился бы на всю римскую армию, если бы трибун Децим Флавий не схватил значка 1-й манипулы гастатов 18-го легиона и не повел ее туда, где слоны производили наиболее опустошения в рядах римлян. Напав на них с полукопьями (pilum), он многих из них ранил, а раненые слоны в бегстве увлекли нераненых и все вместе привели карфагенскую армию в беспорядок. 1-я римская линия, пользуясь этим, атаковала карфагенян, привела их в совершенное расстройство и обратила в бегство. Марцелл преследовал бежавших до самого лагеря их. Так как вход в него загородили два убитые слона, то бежавшие были принуждены лезть через вал, при чем множество из них было убито. Карфагенская армия потеряла около 8 т. чел. и 5 слонов, а римская – 1700 легионеров и 1300 союзников. На другой день Ганнибал отступил и удалился в Бруттий, а Марцелл, обремененный большим числом раненых и не желая слишком удаляться от Фабия, не последовал за Ганнибалом.
Следуя принятому ими образу действий, римляне постепенно стесняли Ганнибала в Бруттие. Фульвий, обеспеченный с тыла армией, занимавшей Капую, воспользовался тем временем, когда Ганнибал, ослабленный боями с Марцеллом, не мог ничего предпринять, пока не пополнил бы свою армию – и двинулся в земли гирпинов, в южном Самние. Гирпины покорились Фульвию и выдали ему карфагенские гарнизоны, находившиеся в их городах. Отсюда Фульвий двинулся в Луканию, где ему прежде всего покорились вольцы или вульцы, на тех же условиях. Дабы побудить к тому же и другие племена, Фульвий обходился с ними с большою кротостью, чем привлекал их к себе, и даже некоторые общины в самом Бруттие уже начали входить в переговоры с ним. Марцелл, после сражений при Аскуле, расположился при Венузии, откуда удобно мог обращаться или против Ганнибала, или на помощь тому либо другому консулу. Наконец Фабий вступил в земли саллентинцев, в средней Калабрии, где взял обратно Мандурию, к ю. в. от Тарента, и в ней 4 т. чел. карфагенского гарнизона. Отсюда он двинулся к Таренту и расположился лагерем к западу от него, при устье его порта. Так как карфагенский флот перед тем удалился и море было свободно, то он собрал здесь эскадру военных и перевозных судов и употребил их частью для доставления материалов, нужных для осады, частью для установки на них метательных орудий и осадных машин.
Между тем Ганнибал действительно, как предвидел Фабий, двинулся на помощь Каулонии (см. выше). По приближении его, отряд изгнанников, осаждавший этот город, отступил по близости в сильную местностью позицию на горе Каулоне, где был обложен Ганнибалом и, по недостатку в продовольствии, принужден сдаться – потеря для римлян не слишком важная, по составу этого отряда, который некоторым образом был пожертвован.
Счастье особенно благоприятствовало римлянам: Фабий готовился к трудной и продолжительной осаде Тарента, а между тем город этот достался ему очень легко и без осады. Гарнизон, оставленный Ганнибалом в Таренте, был почти весь составлен из бруттийцев. Начальник их, вследствие особенной хитрости, употребленной Фабием, согласился передать римлянам ворота и часть стены, которые охранял. Фабий, оставив часть войск со стороны порта, скрытно обошел город и расположился к востоку от него. По данному сигналу, у порта, в замке и на судах разом заиграли на всех трубах и начали производить ложную атаку. Начальник гарнизона Демократ обратился с ним в эту сторону, а между тем Фабий подступил к городской стене, никем незанятой, приказал части войск своих взобраться на нее и выломать ближайшие ворота, что и было исполнено с полным успехом, и на рассвете все войска Фабия вошли в город и построились на главной площади. Демократ обратился против них, но в происшедшем, при этом бою был убит, а войска его опрокинуты и рассеялись по домам, но были преследованы и большею частью истреблены, в том числе множество карфагенян, тарентинцев и даже несколько бруттийцев. Город был отдан на разграбление и римляне взяли в нем 30 т. рабов, множество золота, серебра, дрогоценностей, статуй, картин и пр.
Ганнибал же, по освобождении Каулонии, но еще до взятия Тарента, двинулся усиленными переходами к этому последнему городу. На пути к нему он узнал, что он уже взят, однако расположился в 5-ти милях к з. от него, а через несколько дней отступил к Метапонту. Отсюда он послал двух жителей города с письмами от начальников его к Фабию, с предложением сдать ему город, а сам приготовил засаду на дороге, по которой Фабий должен был идти. Но хитрость его не имела успеха: осторожный Фабий не вдался в обман, не пошел к Метапонту и до конца года остался в Таренте, Марцелл же в Венузии, Фульвий в Лукании, а Ганнибал в Метапонте, близко наблюдаемый 3-мя римскими армиями.
В Испании Сципион употребил всю зиму на приобретение рас-положения испанских племен, для чего возвратил данных ими заложников, так что испанцы, которых карфагеняне не довольно щадили, начали склоняться на сторону римлян. Три главные испанские вождя, Эдекон, Индибилис и Мандоний первые явились к Сципиону и примеру их последовали все племена на берегах р. Ибера. В начале весны Сципион положил немедленно открыть поход; не опасаясь ничего со стороны моря, он вытащил суда своего флота на берег при Тарраконе, экипажами их пополнил свои легионы, перешел через р. Ибер и усиленными переходами двинулся против Газдрубала, брата Ганнибалова, расположенного близ Бэкулы (н. Baesa, в области Iaen). Газдрубал был очень озабочен почти общим отложением испанцев от Карфагена, и эта самая причина побудила его решиться на бой с Сципионом и, в случае неудачи, собрать остатки своей армии и двинуться через Галлию в Италию на соединение с Ганнибалом. Вследствие того, узнав о движении Сципиона против него, он расположился на левом берегу р. Бэтиса (ныне Гуадалкивир), тылом к ней, а перед собою имея равнину, окруженную высотами, на которых расположил передовые стражи. Сципион, приказав своей легкой пехоте и отборным когортам атаковать эти высоты, под прикрытием их сам с половиною своей армии, а легат его Лелий с другою – обошли эти высоты справа и слева и атаковали армию Газдрубала с обоих флангов в то самое время, когда она строилась к бою, для движения вперед на помощь своим передовым стражам на высотах. Результатом всех трех атак Сципиона было то, что армия Газдрубала была разбита и рассеяна с уроном 8,000 чел. убитыми и 12,000 чел. пленными, в том числе 2,000 чел. конницы. Тогда Газдрубал, собрав остатки своей армии и взяв слонов и сколько можно более денег, отступил к р. Тагу, дабы оттуда идти к Пиренеям. Вслед затем он сговорился с Могоном и Газдрубалом, сыном Гисконовым, в том, что он пополнит свою армию испанцами и немедленно двинется через Пиренеи в Галлию, что Могон сдаст свою армию Газдрубалу, сыну Гисконову, и отправится лично на балеарские острова, для найма войск на них, что Газдрубал, сын Гисконов, с армией перейдет в Лузитанию (н. Португаллия), тщательно избегая всякого боя с Сципионом, – и наконец что Массинисса, с 3,000 чел. отборной конницы, останется в южной Испании, для наблюдения за римлянами и тревожения их. Все это было исполнено без промедления. Сципион же, занявший лагерь Газдрубала, брата Ганнибалова, видя, что лето приходит к концу, но ни одна из карфагенских армий не показывается, послал несколько войск к Пиренеям, а сам расположился на зиму в Тарраконе и окрестностях.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ. ВТОРАЯ ПУНИЧЕСКАЯ ВОЙНА (218–202). (Окончание).

§ 185.11-й поход 208-го года. – бездействие в Италии – движение Газдрубала к Альпам. – § 186. 12-й поход 207-го года. – движение Газдрубала в Италию; – сражение при Грументе; – движение Клавдия Нерона из Апулии в Умбрию; – сражение при р. Метавре. – §187. 13-й поход 206-го года. – бездействие в Италии; – сражение при Илинге в Испании. – § 188. 14-й поход 205 года. – Сципион – консул; – план его, переправа в Сицилию и действия в ней; – действия Могона в Лигурии. – § 189. 15-й поход 204-го года. – переправа Сципиона в Африку, действия и победы его в ней; – двукратный бой при Кротоне в Брутии. – § 190. 16-й поход 203-го года. – действия и победы Сципиона в Африке; – поражение Могона; – удаление Ганнибала из Италии в Африку. – § 191. 17-й и последний поход 202-го года в Африке. – сражение при Заме; – заключение мира,

Древние источники И новейшие исторические пособия – указанные выше в главе XXIV.

III.
Вторая половина войны (216–202). (окончание).

§ 185. 11-й поход 208 года. Бездействие в Италии; – движение Газдрубала к Альпам.

В Риме на этот год были выбраны: в консулы – Марцелл и Квинкций Криспин, а в преторы – Лициний Красс, Лициний Вар, Юлий Цезарь и Клавдий Фламиний. Сенат положил распустить 2 легиона, уменьшить число легионов в действовавших армиях до 21 и распределить их, по положению дел в Италии и вне оной, следующим образом: 2 легиона Марцелла и 2 легиона Криспина – в Апулии и Лукании против Ганнибала, – 2 легиона претора Клавдия Фламиния – в Таренте, для занятия и охранения его, – 1 легион проконсула Фульвия в Капуе, 2 легиона пропретора Гостилия Тубула – в Этрурии, 2 легиона Ветурия – в цизальпинской Галлии, 2 легиона Ayранкулея – в Сардинии, 2 каннские легиона Юлия Цезаря – в Сицилии, 4 легиона Сципиона – в Испании и 2 городские легиона – в Риме. Сципиону было приказано послать в Сардинию 50 военных судов, для увеличения до 100 судов – флота, охранявшего берега Италии, Сицилии и Сардинии, под начальством проконсула Левина, которому приказано сделать высадку на берега Африки. Сульпиций сохранил начальствование над флотом в Греции. Претору Лицинию Вару было приказано исправить 30 военных судов, находившихся в Остии, прибавить к ним 20 судов союзников и оберегать с ними берега близ Рима.
Со стороны Ганнибала, ослабленного и стесненного в южной Италии, не угрожала никакая опасность, напротив он сам находился в опасности; – но в Карфагене производились большие сухопутные и морские вооружения, с какою именно целью – римлянам известно не было; на севере же ожидалось движение Газдрубала в Италию, цизальпинская Галлия была в восстании, а Этрурия в волнении и колебании. Следовательно с юга и особенно с се-вера Риму угрожала большая опасность, нежели со стороны Ганнибала. Этрурия и в ней особенно город Арреций сильно озабочивали сенат, почему он и приказал Гостилию немедленно взять заложников. Гостилий ввел в Арреций 1 легион, занял ворота, взял в заложники и отправил в Рим 120 детей сенаторов города и конфисковала имущество 7-ми сенаторов, бежавших с своими детьми. Встревоженный этим, сенат римский послал в Арреций, для содержания гарнизона, 1 городской легион, а Гостилий с 2 легионами стал ходить по Этрурии, для содержания её в повиновении.
Между тем Криспин, пополнив свои легионы (бывшие Фульвиевы) в Лукании новыми наборами, двинулся к Локрам, в южном Бруттие, к в. от Регия, и осадил этот город. Но узнав, что Ганнибал двинулся от Метапонта к Кротону, также в Бруттие, а Марцелл уже прибыл к своей армии в Венузии, Криспин снял осаду Локр, соединился с Марцеллом, для совокупных действий с ним, и оба расположились лагерями между Венузией и Банцией (н. Santa Maria di Vanzo). Ганнибал последовал за Криспином и расположился лагерем близ Банции, оставаясь против обеих римских армий в оборонительном положении и только ведя малую войну легкой конницей. Консулы приказали однако части тарентского гарнизона и Цинцию с эскадрой из Сицилии обложить и осадить Локры. Ганнибал, уведомленный жителями Фурия о движении войск из Тарента к Локрам, поставил на пути их в засаде 3,000 чел. пехоты и 2,000 чел. конницы – и римские войска, шедшие без опасения и предосторожностей, были разбиты: из них 2,000 чел. были убиты, 1,200 чел. взяты в плен, а остальные бежали в Тарент.
Между тем Марцелл крайне желал принудить Ганнибала к бою; Ганнибал же, будучи слишком слаб силами для вступления в бой с 2-мя римскими армиями, прибегнул и против них к хитрости и засаде, воспользовавшись для этого местностью между его и римскими лагерями. Именно – между ними находилась поросшая лесом высота, незанятая ни римлянами, которым был неизвестен противоположный скат высоты, простиравшийся до лагеря Ганнибала, ни этим последним, потому что он считал эту высоту более выгодною для расположения на ней засады нежели лагеря, и потому довольствовался только тем, что поставил в лесу на высоте сильный караул нумидийцев, но/гак, что его вовсе не было видно. В обоих римских лагерях все требовали занятия высоты войсками и даже построения на ней укрепления. Это побудило Марцелла предложить Криспину – им обоим вместе отправиться на эту высоту и лично, удостовериться и утвердиться на ней. Криспин согласился и оба консула, в сопровожденыи военных трибунов: Марцелла, сына консула, и Манлия, 2 префектов союзников, 180 этрурских и 40 фрегелльских всадников, отправились к высоте, при чем Марцелл приказал своей армии быть готовой двинуться туда же, если бы местность на высоте оказалась удобною для расположения войск.
Начальники нумидийцев на высоте, увидав, что консулы направляются к ней, отрядили часть нумидийцев для занятия входа в лощину, ведшую к высоте и примыкавшую к небольшой открытой равнине перед лагерем Марцелла. Когда таким образом консулам было отрезано отступление, нумидийцы, выступив из леса на высоте, атаковали их со всех сторон. Небольшой отряд консулов оборонялся упорно, но этрурские всадники обратились в бегство, и с консулами остались только 40 фрегелльских всадников. Последние окружили и прикрыли консулов, но вскоре Марцелл был убит ударом копья, Криспин получил две тяжелые раны, сын Марцелла был также ранен, Манлий; 1 префекта и 18 всадников были взяты в плен, а остальные (в том числе Криспин и сын Марцелла) успели кое-как спастись в свой лагерь, где войска взялись за оружие, но не могли оказать помощи, потому что все это дело произошло мгновенно. Ганнибал, желая воспользоваться страхом, который это, по его мнению, навело на римлян, расположил свою армию на этой самой высоте, и найдя тело убитого Марцелла, приказал похоронить его с почестями.
Так погиб внезапною смертью 60-ти лет от роду, один из отличнейших римских полководцев, совершивший блистательное военное поприще, победитель галлов, покоритель Сиракуз и – что всего более возвышает его славу – первый, положивший предел победам и успехам Ганнибала, и из семи больших сражений с ним проигравший только одно! Смерть его была единственным пятном в его жизни, ибо, как справедливо говорит Тит Ливий, не была достойна ни его лет, ни благоразумной осторожности отличного полководца. Но он не заслуживал горьких упреков ему Полибия в невежестве. Он действительно поступил крайне неосторожно, отправился сам на разведание местности, вместо того, чтобы послать другого с отрядом, но он не сделал ничего, что могло бы подвергнуть опасности всю его армию, и смерть его была большою потерей для римлян. А план действий его и Криспина в этом году, объясненный выше, заслуживаете всякого одобрения и, без прискорбного случая при Банции, результаты его были бы, без сомнения, весьма выгодны для римлян. Что касается Ганнибала, то и его действия в этом году вполне достойны такого великого полководца. Лишенный возможности вступать в открытый бой с превосходным в силах неприятелем, он заменил силу хитростью и, отлично пользуясь местностью, два раза нанес неприятелю частный поражения, из которых последнее, при Банции, сильным нравственным влиянием своим, почти равнялось победе.
После этого дела, Криспин перевел лагери армий в другое место и как он, так и Ганнибал, ограничились только взаимным наблюдением. Но Криспин, опасаясь, чтобы Ганнибал, завладев перстнем убитого Марцелла, не употребил его с какою-нибудь хитростью, тотчас предостерег ближайшие города об опасности, которой они могли подвергнуться. Действительно, Ганнибал уже написал от имени Марцелла жителям Салапии, чтобы они приготовились принять римскую армию. Жители Салапии, предваренные Криспином, удвоили стражи у ворот и на стенах, и поставили отборные войска гарнизона у ворот, в которые неприятель должен был войти. Около 4-й стражи ночи (3-х часов на рассвете) Ганнибал подступил к воротам, имея в голове римских переметчиков. Но стража у ворот, подняв опускную решетку только на вышину роста человеческого, впустила около 600 переметчиков и, опустив решетку, всех их перебила, а остальных отразила с вершины стен. Таким образом Ганнибалу не удалось овладеть Салапией посредством хитрости и он двинулся на помощь Локрам, осажденным Цинцием. По приближении его, Могон, начальствовавший в Локрах, сделал сильную вылазку. Римские войска оборонялись упорно, но атакованные с тыла нумидийцами, бросили свои осадные машины и поспешно сели на свой суда.
Криспин же, узнав, что Ганнибал находится в Бруттие, приказал Марцеллу младшему отвести армию его отца к Венузии, а сам с своею двинулся к Капуе, испросив у сената обеспечения Тарента и присылки разумных людей для совещания с ними, так как сам, по причине ран, не мог прибыть в Рим. Сенат поручил Фабию младшему принять начальствование над армией Марцелла, к Криспину прислал трех сенаторов и принял меры для обеспечения Тарента и союзных городов.
Впрочем, за исключением описанных выше событий, никаких особенных военных действий в южной Италии в этом году не было и пополнение обеих сторон в ней можно назвать военным бездействием, которое с этого времени стало все чаще повторяться.
Гораздо важнее были события, приготовлявшиеся в северной Италии, Испании и Африке, интерес которых более и более увеличивается, по мере того, как в южной Италии уменьшается.
Проконсул Левин, отправившись летом из Сицилии с 100 военными судами к берегам Африки, произвел высадку на них, разорил окрестности Клипеи (н. Аклибия), недалеко от Туниса, и, узнав о приближении карфагенского флота из 83 военных судов, поплыл на-встречу ему, атаковал и разбил его и взял 18 судов.
В Испании Газдрубал, брат Ганнибалов, пополнив свою армию испанцами и запасшись деньгами, двинулся к Пиренеям и чрез Галлию к Альпам. Но промедлив в Испании и выступив из неё довольно поздно, он, хотя помощью денег шел чрез Галлию гораздо легче и удобнее, нежели Ганнибал, однако прибыл к Альпам (там же, где через них шел и Ганнибал) уже очень поздно, именно когда в них уже настала зима, и потому, не вступая в них, расположился у подошвы их на зимних квартирах. Это было – первое промедление его, которое, как будет объяснено ниже, имело для него и особенно для Ганнибала весьма невыгодный последствия.

§ 186. 12-й поход 207-го года. Движение Газдрубала в Италию; – сражение при Грументе; – движение Клавдия Нерона из Апулии в Умбрию; – сражение при р. Метавре.

В Риме на этот год были выбраны: в консулы – Клавдий Нерон и Ливий Салинатор, а в преторы – Порций Лициний, Мамилий, А. и К. Гостилий Катоны. Пропретору Варрону было поручено управление Этрурией, а два сенатора посланы в Массилию, для разведания о движении Газдрубала в Италию. По получении чрез них сведений, изложенных выше, положено было выставить 2-мя легионами более, нежели в предыдущем году, так чтобы иметь против Газдрубала две консульские армии и даже, в случае надобности, третью в Этрурии, а против Ганнибала, для удержания его в Лукании и Бруттие, также три армии. Вследствие того консулу Ливию назначены были цизальпинская Галлия и в ней одна армия (2 легиона); консулу Клавдию Нерону – Бруттий и в нем также одна армия (2 легиона), с приказанием набрать 2 новые городские легиона; претору Порцию – также одна армия в цизальпинской Галлии; пропретору Варрону также одна армия (2 легиона) там-же; проконсулу Фульвию – одна армия (2 легиона) в Лукании; пропретору Клавдию – одна армия (2 легиона) в Таренте и землях саллентинцов; претору Мамилию – одна армия (2 легиона) в Сицилии, а претору К. Гостилию – одна армия (2 легиона) в Сардинии; пропретору Гостилию Тубулу – 1 легион в Капуе; Сципиону – 4 легиона в Испании и наконец флот у Сицилии – Левину, а в Греции – Сульпицию. При этом. консулам было предоставлено делать наборы, избрать армии и изменять расположение их – по их усмотрению. Все это было исполнено в наилучшем согласии между консулами. Волоны были снова призваны к оружию и распределены в 19-й и 20-й легионы в Этрурии. Говорят также, что Сципион прислал Ливию из Испании 8 т. испанцов и галлов, 2 т. легионеров и 1 т. чел. испанской и нумидийской конницы, а Мамилий из Сицилии – 4 т. стрелков и пращников.
Таким образом в этом году Рим выставил всего 9 армий в составе 23-х легионов и 3 флота (у Сицилии, Испании и Греции).
В начале весны сенат получил известие, что Газдрубал снялся с зимних квартир и переходит через Альпы, что 8 т. лигурийцев вооружились с тем, чтобы присоединиться к нему, как только он выступит из Альпов на равнины Италии, и что претор Порций двинулся туда для воспрепятствования соединению их. Это побудило ускорить все вооружения и открытие похода.
Газдрубал, действительно, в самом начале весны двинулся с зимних квартир своих у подошвы западного склона Альп, через этот горный хребет, тем же самым путем, которым шел Ганнибал. Прежде, нежели изложить движение его через Альпы, следует сказать несколько слов о том, что предшествовало ему. Полибий рассыпается в похвалах Газдрубалу, признавая его великим полководцем, а движение его из Испании через Альпы в Италию таким же образцовым, как и подобное же движение Ганнибала. Но с этим мнением, довольно странным со стороны такого разумного историка, как Полибий, нельзя согласиться. Газдрубал был бесспорно хороший полководец но ни в своих действиях в Испании, ни в своем движении оттуда через Альпы в Италию, ни наконец в своих действиях в Италии (как будет изложено ниже), не явил ничего, что изобличало бы в нем такого великого полководца, как его брат Ганнибал. В Испании, за исключением поражения им обоих Сципионов, которым он был обязан неосторожности их и отложению кельтиберян более, нежели собственному искусству, все прочие военные действия его были ознаменованы только его неудачами и поражениями, не по его несчастью, а по его вине. Движение свое из Испании в Италию он предпринял во всех отношениях слишком поздно – не тотчас, как только получил приказание о том карфагенского сената, и не в самое благоприятное для того время, когда в Испании оба Сципиона были разбиты, а в Италии Ганнибал еще владел Капуей и овладел Тарентом, а римляне лишились одной армии при Гердонее и другой, рассеявшейся по смерти Семпрония, т.е. в 212-м году, а лишь в 208-м – 4 года позже, когда дела в Испании и
Италии уже приняли вполне выгодный для Рима и невыгодный для Карфагена и Ганнибала оборот. Если бы он предпринял свое движете в Италию в 212-м году, то с большою вероятностью и даже с уверенностью предположить можно, что Рим был бы поставлен на край погибели. Но в 208-м году положение было уже совсем иное и движение Газдрубала могло бы быть полезно только при исполнении его со всем требуемым обстоятельствами искусством – во время, сколь возможно быстро и прямо в южную Италию, на соединение с Ганнибалом, что составляло главную и важнейшую цель этого движения. Но Газдрубал, промедлив в Испании целых 4 года, упустив благоприятные для него время и обстоятельства, присоединил к этому еще следующие ошибки: во 1-х вступил в бой с Сципионом при р. Бэтисе, в бою этом, вследствие неискусных распоряжение, был разбит с большим уроном, что ослабило его армию и еще задержало его в Испании, – и во 2-х. вследствие того, двинулся через Пиренеи к Альпам в такое позднее время года, что прибыл к западной подошве Альп к самому началу зимы в них (в ноябре) и потому был принужден целую зиму провести на зимних квартирах, тогда как Ганнибал двинулся из Нового Карфагена в конце весны, в конце октября перешел через Альпы в Италию, а в декабре уже разбил Сципиона при р. Тицине и Семпрония при р. Треббии. Но к этим двум ошибкам – каковы бы ни были уважительные причины его промедления – Газдрубал, по переходе через Альпы, присоединил третью и важнейшую, которая будет изложена ниже. Промедление же его, разумеется, дозволило римлянам заблаговременно принять все необходимые меры предосторожности и встретить его в Италии уже не так, как они встретили Ганнибала – неготовыми, а напротив вполне готовыми.
Что касается самого движения Газдрубала из Испании через Пиренеи, Галлию и Альпы в Италию, то оно уже было далеко не так трудно, как за 10 лет перед тем для Ганнибала. Ганнибал был первый из полководцев древности, проходивший через Альпы с правильно-устроенною армиею, тяжестями и даже слонами, и хотя совершил этот переход с неимоверным трудом и большим уроном, но всего в две недели (от входа до выхода из Альпов). Но для Газдрубала движение от Пиренеев к Альпам и через Альпы было уже несравненно легче: трансальпинские галлы, особенно арверны (н. овернцы), встретили его не только не неприязненно, как Ганнибала, но даже дружелюбно, доставляли ему продовольствие, дали войска и провели его по всем путям, по которым шел Ганнибал. Из них пути через Альпы стали уже гораздо удобнее и легче: беспрестанное, в продолжении 10-ти лет, движение по ним иноплеменников уже приучило к ним галлов и даже смягчило их нравы, тем более, что они уже хорошо знали, что эти иноплеменники не имели никаких враждебных намерений против них, а единственно только против римлян, которых галлы ненавидели. И так для Газдрубала труда и опасности было гораздо менее, нежели для Ганнибала, а времени он употребил гораздо более. Но перейдя наконец через Альпы и вступив в долину р. Пада в северной Италии, Газдрубал, вместо того, чтобы прямо, неуклонно идти к главной своей цели – соединенно на юге Италии с Ганнибалом, избегая боя с римскими армиями, сделал третью и самую непростительную ошибку. Вообразив себе, будто взятие им такой могущественной римской колонии, как Плаценция (н. Piacenza), приведете Рим и всю Италию в ужас, он – осадил ее! Осада такого сильного города, разумеется, должна была потребовать очень много труда, урона и особенно времени, а время-то и силы армии именно и долженствовали быть драгоценными для Газдрубала. За то же он и был жестоко наказан последствиями, которые были пагубны не для одного его, но и для Ганнибала и Карфагена.
Доказательством, что движение его на соединение с Ганнибалом, даже при всех благоприятных для Рима обстоятельствах, грозило последнему большою опасностью, служите то, что беспокойство и страх в нем были необыкновенные. Дабы избавиться от этой опасности, необходима была двойная победа – и над Газдрубалом, и над Ганнибалом. А кто мог ручаться, что она будет одержана, а в случае неодержания её – что Газдрубал и Ганнибал не соединятся и не разгромят Рим? Поражения при Тицине, Треббии, Тразименском озере, Каннах, и последовавшие за ними, до недавней еще смерти двух консулов в боях, еще были слишком свежи в памяти римлян и они достаточно уже привыкли к победам одних, но поражению других своих полководцев. Словом – Рим был в большой тревоге и не без причин. Но, как увидим, это продолжалось недолго и сам Газдрубал помог тому.
Ганнибал знал, что брат его двинулся из Испании в Италию, но, судя по собственному опыту, что движение его потребует много труда и времени, не ожидал скорого прибытия его, и потому открыл поход довольно поздно. Выступив с своих зимних квартир близ Метапонта в Бруттие, он двинулся в Апулию и уже дошел до Ларина на р. Тиферне (н. Larino на p. Biferno), на границе Апулии и Самния, как узнал, что Газдрубал осадил Плаценцию, а потому не желая, до времени соединения своего с ним, подвергать себя стеснению и даже окружению тремя римскими армиями, стал отступать в южную Апулию. Претор К. Гостилий, узнав об этом, двинулся против Ганнибала и, встретив армию его на походе в беспорядке, атаковал ее отборными войсками и нанес ей частное поражение, с потерей около 4 т. чел. убитыми и 9 знамен. Пропретор Клавдий также двинулся из земель саллентинцов в Апулию, так что Ганнибал, уклоняясь от обеих римских армий, воротился в Бруттий, с уроном, но без пользы. А виною этому был Газдрубал.
Претор Клавдий воротился в земли саллентинцов, а Гостилий двинулся к Капуе и в Венузии встретил Клавдия Нерона, который из двух армий образовал одну полную и отборную для себя, а другую приказал Гостилию отвести в Капую и сдать проконсулу Фульвию.
Между тем Ганнибал, воротясь в Бруттий, притянул к себе все свои гарнизоны в нем и направился к Грументу (н. Saponara) в Лукании, в надежде взять обратно города её, передавшиеся римлянам. Во то же время Клавдий Нерон двинулся от Венузии также к Грументу, с большими предосторожностями, и расположился лагерем очень близко (в 1500 шагах или 1 версте) от лагеря Ганнибала, расположенного не более, как в 500 шагах от стен Грумента. Между, обоими лагерями была небольшая равнина; в тылу лагеря Ганнибала был Грумент, справа – речка Ацирис (н. Agri), а слева – совершенно обнаженные холмы, которые вовсе не казались удобными для засады; римский же лагерь имел речку слева, а холмы справа. На небольшой равнине между обоими лагерями каждый день происходили стычки передовых легких войск, а римская армия никогда не выходила из своего лагеря в полном составе, так как Клавдий Нерон имел в виду только задерживать Ганнибала от движения на соединение с Газдрубалом. Ганнибал же, напротив, видя, что ему нельзя было удалиться без боя, старался вызвать на него римлян и каждый день выстраивался к бою. Это побудило Клавдия Нерона употребить против него те же самые военные хитрости которые он сам употреблял с таким успехом. Он отправил' ночью 5 когорт и 5 манипул к подошве задних скатов холмов, назначив им время для произведения ими атаки. На следующий день рано утром вся римская армия вышла из лагеря, построилась к бою и быстро двинулась к лагерю Ганнибала. Армия последнего поспешно бросилась к оружию и двинулась на встречу неприятелю с некотором беспорядке. Клавдий Нерон, желая воспользоваться тем, приказал коннице 3-го легиона атаковать передовые войска Ганнибала, дабы опрокинуть их прежде, нежели они успеют построиться к бою. Конница опрокинула передовые войска и 1-я римская линия уже вступила в бой. Карфагенские войска, хотя и в беспорядке, но поддерживаемый постепенно подходившими сзади, упорно сопротивлялись римлянам, которые, в совершенном порядке, теснили их все более и более. Ганнибал старался восстановить порядок в своей армии, и успел бы в этом, если бы боевой крик римских когорт, вышедших из-за холмов слева, не устрашил его войск, опасавшихся быть отрезанными от своего лагеря. Вскоре все они пришли в расстройство и беспорядок, бросились в свой лагерь и успели спастись в нем, хотя, атакованные римскою конницею с тыла, а когортами во фланг, потеряли около 8,000 чел. убитыми, 700 чел. пленными, 9 знамен, 4-х слонов убитыми и 2-х взятых римлянами, которые с своей стороны потеряли только около 500 чел.
На следующий день Клавдий Нерон снова построился к бою, но видя, что Ганнибал не выходит, велел похоронить убитых (знак победы) и в следующие дни рассыпал свою конницу вокруг Ганнибалова лагеря и даже угрожал атаковать последний. Кончилось тем, что Ганнибал ночью, оставив огни и передние палатки, а на валу часть нумидийцев, около 3-й стражи (12–3 ч. утра) вышел без шума из лагеря и двинулся в Апулию, без сомнения для того, чтобы идти на соединение с Газдрубалом. На другой день утром Клавдий Нерон снова подступил к карфагенскому лагерю, но узнав, что Ганнибал ушел, двинулся за ним усиленными переходами и, настигнув его близ Венузии, стремительно атаковал армию его на походе врасплох и нанес ей до 2,000 чел. урону. После этого Ганнибал, уже слишком ослабленный, отступил к Метапонту, откуда послал Ганнона набирать войска в Бруттие. Когда они были набраны, он снова двинулся тем же путем к Венузии и потом к Канузию. Клавдий Нерон следовал за ним неотступно, не теряя его из виду и приказав Фульвию с его армией стать в Лукании, дабы постоянно держать Ганнибала между трех римских армий.
Между тем Газдрубал, только напрасно потеряв время за осадой Плаценции, кончил тем, что снял ее, не взяв этого города, и наконец уже двинулся в южную Италию, выслав вперед 4-х галльских и 2-х нумидийских всадников, чтоб уведомить Ганнибала о своем движении и направлении его. К удив-лению, всадники эти благополучно проехали через всю Италию до самой Апулии, но ошиблись в дороге к Метапонту, где тогда находился Ганнибал, и, слишком сблизясь с Тарентом, были перехвачены римскими войсками и отправлены под стражей к Клавдию Нерону. Последний, прочитав письма от Газдрубала к Ганнибалу и удостоверясь в грозившей опасности, решил, что как обстоятельства выходили совершенно из ряда обыкновенных, то и меры в них следовало принять также необыкновенные. Он отправил перехваченные письма сенату, и так как Газдрубал приглашал Ганнибала соединиться с ним в Умбрии. то советовал призвать в Рим легион из Капуи и послать 2 городские легиона в Нарнию (н. Narni), в южной Умбрии (что и было исполнено), а о себе уведомил, что немедленно двинется в Пицен, на соединение с консулом Ливием. Затем он разослал ко всем жителям, на пути его в Пицен, гонцов с приказанием приготовить для его армии продовольствие, повозки, лошадей, вьючных животных и пр., необходимые для ускорения и обеспечения его движения; выбрал из своей армии отряд отборных войск (6,000 чел. пехоты и 1,000 чел. конницы), которому приказал быть готовым к походу в Луканию, и, выступив с ним ночью, быстро двинулся в Пицен (н. Анконская Мархия), оставив армию под начальством своего легата Кация.
В Риме, к удивлению, никто не умел достойно оценить решимости Клавдия Нерона, а напротив все пришли в страх и опасение, чтобы Ганнибал не устремился вслед за ним и не подавил небольшого отряда его, или не атаковал и не разбил его армию, ослабленную и начальствуемую безызвестным еще легатом, а с другой стороны, чтобы сам Клавдии Нерон не был разбит тем самым Газдрубалом, который уже обманул его в Испании и которого, после его перехода через Альпы, ставили едва ли не выше самого Ганнибала. Таков был страх, еще внушаемый римлянам Ганнибалом и Газдрубалом, и который не позволял им даже верно и достойно оценить смелые и искусные соображения собственных полководцев! Последствия вскоре доказали им, до какой степени они были в ослеплении.
Клавдий Нерон, удалясь достаточно от Ганнибала, объявил своим войскам истинную цель своего движения, прибавив, что ни один полководец никогда дотоле не отваживался на предприятие, по видимому столь смелое и опасное, в действительности же столь верное и ведшее к несомненной победе, ибо армия консула Ливия была многочисленнее и лучше всех, сражавшихся против Ганнибала, и потому малейшее подкрепление оной несомненно склонит победу на её сторону, тем более, что он принял все меры для того, чтобы неприятель не знал о его движении и чтобы появление его отряда в минуту боя было совершенно неожиданное, наконец – что отряд его, имея подвергнуться только части опасности, мог быть уверен, что слава будет принадлежать ему нераздельно. Это чрезвычайно одушевило его войска, да и всех жителей края, встречавших и провожавших их с восторгом, провозглашая спасителями отечества в опасности.
Клавдий Нерон не преминул также предварить консула Ливия и спросить у него, желает-ли он, чтобы отряд его, Клавдия Нерона, присоединился к нему днем или ночью и расположился в одном лагере с его армией или отдельно? Ливий отвечал ему, что не считал нужным увеличивать свой лагерь и уже приказал своим войскам принять в свои ряды воинов его, Клавдия Нерона, по оружию и чинам, что оказалось нетрудным, так как отряд последнего, хотя и увеличился на пути присоединением к нему многих ветеранов и волонтеров, но, следуя налегке, без тяжестей, должен был занимать немного места. Ливий был в это время расположен лагерем близ устья р. Метавра (н. Metauro) и недалеко от Фана (Faiiuin Fortunae, в землях сеннонских галлов, н. Fano, между Римини и Анконой). Претор Порций, отступая перед Газдрубалом и беспрестанно тревожа и задерживая его, расположился в отдельном лагере, правее Ливия, ближе к Фану, а Газдрубал – против Ливия, в 500 шагах от него, правым флангом к Метавру.
Клавдий Нерон, благодаря всем мерам, заблаговременно принятым им, шел так быстро, что совершил весь путь – 270 римских миль (более 270 верст) от Канузия до Фана – в 7 суток, следовательно около 40 миль (более 40 верст) в сутки – вдвое более обыкновенных римских суточных переходов в 20 миль! Скрытно приблизясь к лагерю Ливия, к вечеру он расположился за высотами, а ночью без шума вступил в лагерь Ливия. На другой день был собран военный совет, большинство голосов в котором полагало дать вновь прибывшим войскам отдых и время осмотреться. Но Клавдий Нерон восстал против этого, представив, что малейшее промедление могло раскрыть глаза Ганнибалу и позволить ему разбить армию его, Клавдия Нерона, оставшуюся в Апулии, и соединиться с Газдрубалом, между тем как, пока Ганнибал полагал еще, что перед ним вся консульская армия, можно было разбить Газдрубала и уничтожить его армии. Все согласились с Клавдием Нероном и немедленно был подан сигнал к бою и армия построена в боевой порядок. Газдрубалова уже была также построена к бою; но Газдрубал, выехав несколько вперед с небольшим отрядом конницы, заметил, что у некоторых римских легионеров щиты не были вычищены (полированы), что между римской конницей были лошади, более худые в теле, нежели прочие, и что армия Ливия была как будто сильнее. Это возбудило в нем подозрение, он подал сигнал к отступлению и послал отряды конницы, как для разведания, так и для того, чтобы захватить пленных. Возвратившиеся всадники донесли, что в римских лагерях не было никакой перемены; но позже он узнал, что в лагере Порция был слышен только один сигнал, а в лагере Ливия два. Тогда уже у него не осталось более никакого сомнения, что перед ним находились оба консула, что повергло его в совершенное недоумение и он подумал, что либо Ганнибал был разбить, либо был обманут, либо наконец, что письма его, Газдрубала, были перехвачены. Под влиянием этих тревожных мыслей, он решился отступить и продолжать свое движение в южную Италию. В 1-ю стражу ночи (после 6-ти часов вечера), приказав потушить огни в лагере, он двинулся вверх но левому берегу Метавра. Проводники были, вероятно, недостаточно оберегаемы и один спрятался, а другой бежал за Метавр. В темноте вечера и наступившей ночи, армия Газдрубала шла наугад и не в надлежащем порядке: многие из воинов, выйдя из рядов, шли порознь полями и даже ложились на землю. Газдрубал, желая соблюсти порядок в движении, приказал, чтобы до рассвета знамена двигались вдоль берега Метавра, а на рассвете хотел перейди через реку в брод и отделить себя ею от римских армий. Но в темноте невозможно было видеть знамен, а частые извилины Метавра только удлиняли и затрудняли движение, тем более, что Метавр все более стеснялся горами и становился глубоким и неудобопроходимым в брод. Все это крайне замедлило движение армии Газдрубала, а римлянам дало время и возможность последовать за нею. Клавдий Нерон первый настиг ее со всею конницей, а вслед за ним прибыл Порций с легкою пехотой, и оба начали сильно теснить войска Газдрубала, шедшие в хвосте его армии. Видя, что в этих обстоятельствах ему уже невозможно было продолжать движение, Газдрубал выбрал на ближайшей высоте (около 10 римских миль или более 10 верст от Фана) ровное место под лагерь и приказал укреплять его. Но вслед затем прибыл и Ливий со всею тяжелою пехотой и не в походном порядке, а в боевом – в колоннах по когортам и без тяжестей, и вся римская армия тотчас же построилась в боевой порядок. Тогда и Газдрубал, видя, что ему уже невозможно было избежать сражения, построил свою армию тоже в боевой порядок. Левый фланг свой он примкнул к ручью и прикрыл оврагом и скатом высоты, и потому положил атаку произвести своим правым крылом, куда и поставил лучшие и надежнейшие войска свои – испанские и африканские, под личных своим начальством, в центре же поместил лигурийцев, а на левом крыле галлов, надежных менее всех. Впереди он поставил единственных 10 слонов своих, конницу же (о которой нигде не упоминается) вероятно позади пехоты, ибо на флангах для неё не было места. Сколько именно у него было всего войск – в точности неизвестно, но судя по тому, что Ливий и Порций, имевшие, до прибытия Клавдия Нерона, около 34,000 войск, не решились атаковать Газдрубала, с вероятностью предполагают, что у него должно было находиться в строю несколько менее или более 40,000 войск, у консулов же и у Порция было всего около 42,000 войск, следовательно вообще силы с обеих сторон были почти равные. В римской армии, Клавдий Нерон, с войсками своего отряда (около 8,000) составлял правое крыло против галлов, легионы Порция – центр против лигурийцев, а легионы Ливия – левое крыло против испанцев и африканцев. Так как поле сражения было стеснено в ширину местностью, то Газдрубал построил свою армию в 2, а консулы свои в 3 линии. Римская конница (не участвовавшая в бою) по той же причине была поставлена, вероятно, за 3-ею линией.

Газдрубал, с решимостью отчаяния твердо положивший победить или погибнуть, первый открыл бой сильною атакой Ливия своим правым крылом. Первый удар был чрезвычайно сильный и африканские войска с равным успехом сражались с 1-ю линиею Ливия. Слоны сначала привели-было ее в беспорядок, но когда обе первые римские линии сблизились, слоны, стесненные сражавшимися, испуганные шумом сражения и криком сражавшихся, и поражаемые римлянами, нанесли столько же вреда собственным войскам, сколько и римским. Между тем Клавдий Нерон, видя что местность не позволяла ему атаковать галлов ни с фронта, ни во фланг, равно и галлам атаковать его самого, искусно воспользовался тем для произведения движения и атаки, которые должны были решить победу. Оставив на месте свои когорты 1-й линии, он, под прикрытием их; двинулся с когортами 2-й и 3-й линий позади римских армий влево и атаковал испанцев (на крайнем правом фланге Газдрубала) во фланг и в тыл. Тогда испанцы, атакованные с трех сторон, были совершенно разбиты, а поражение их постепенно перешло на африканцев, лигурийцев и наконец галлов; последние всех менее оказали сопротивление и, почти, не обороняясь, позволяли себя убивать или брать в плен. Из 10 слонов, 6 были убиты их же вожаками, а 4 взяты римлянами. Газдрубал же, после тщетных усилий поддержать порядок в своих войсках и подвигов отчаянной личной храбрости, видя, что все погибло, бросился в середину римских когорт и пал достойною сына Гамилькара и брата Ганнибала смертью. Армия его претерпела такое поражение, которое было подобием поражения римлян при Каннах: за исключением 5,400 чел. взятых в плен и немногих успевших спастись (в том числе, вероятно, и конницы), почти все остальные войска этой армии, бывшие в бою, были истреблены. Римляне же потеряли 8,000 чел., но освободили 4,000 римских военнопленных.
Рассматривая в совокупности движения и действия Газдрубала и римских консулов, особенно Клавдия Нерона, до сражения при Метавре и в самом этом сражении, нельзя не упрекнуть первого и не воздать полной хвалы последним. Несчастная судьба Газдрубала невольно возбуждает полное участие к себе, но Газдрубал сам был виною её, как упомянутым уже выше промедлением в Испании, Галлии и особенно при совершенно ненужной и бесполезной осаде Плаценции, так и тем, что, с самого начала встречи своей с Порцием и Ливием, не отступил перед ними скрытно и тихо ночью, как обыкновенно отступал Ганнибал (не туша, а поддерживая огни, и не в 1-го, а в 3-ю стражу ночи перед разсветом) и не двинулся быстро обходом в южную Италию, словом – всегда и во всем медлил и поступал неловко, не во-время и некстати, упуская из виду главную цель свою – соединение с Ганнибалом, который, напротив, никогда не делал ничего подобного. И притом, к довершению своего несчастья, он, как нарочно, поступал так (разумеется, не зная того) именно в то время, когда Клавдий Нерон задумал и с удивительными: быстротою и успехом исполнил свое чрезвычайно смелое, даже отважное, но и необыкновенно искусное движение от Канузия к Фану, на соединение с Ливием, – соединясь с ним, настоял на немедленной атаке Газдрубала и наконец в самом сражении, искусными своими: движением на левый фланг Ливия и атакой правового крыла Газдрубала во фланг и в тыл, решил победу, а с нею и судьбу Газдрубала и даже самого Ганнибала. План Клавдия Нерона, все меры его к успешному исполнению оного, необыкновенные: быстрота и успех его движения и вообще все действия его до и во время сражения при Метавре, единогласно, справедливо и достойно восхваляются древними и новейшими историками и вполне заслуживают того. Смелость и отважность движения Клавдия Нерона заключались в том, что могли подвергнуть ослабленную 6-ю тысячами отборных войск армию Клавдия Нерона при Канузие поражению Ганнибалом, а потому требовали столько же осторожности против последнего, сколько, и даже еще более, быстроты движения отряда его, Клавдия Нерона. Но в том и другом отношении Клавдий Нерон принял все необходимые меры – и, как сказано выше, в 7 суток прошел 270 римских миль от Канузия до Фана! При этом замечательно и достойно всякой похвалы также взаимное согласие обоих консулов между собою и военного совета с верным мнением Клавдия Нерона, Наконец следует сказать, что Клавдий Нерон рассчитывал на нравственное влияние своего внезапного со-единения с Ливием на Газдрубала гораздо более, нежели на усиление 34 т. войск Ливия своим 6-ти тысячным отрядом – и не ошибся, как то и было объяснено выше в отношении к Газдрубалу. Таким образом вообще, во всем этом кратковременном, но в высокой степени важном и замечательном периоде похода и даже войны, Клавдий Нерон является истинным героем его, гораздо выше Газдрубала и даже – говоря только исключительно об этом времени – выше Ганнибала. Действительно, совершенное бездействие последнего при Канузие во время отсутствия Клавдия Нерона – такая загадка, которую ничем невозможно объяснить. Правда, что письма Газдрубала были перехвачены и Ганнибал, не получая от него известий и не зная, где он находится, ждал только уведомления о том, чтобы идти на соединение с ним. Но каким образом он, обыкновенно столь осторожный и прозорливый, имевший и многих лазутчиков, и таких отличных разведчиков, как нумидийцы, целых две недели (как увидим ниже) стоял против армии Клавдия Нерона, под начальством легата Кация, и не знал ничего о движении и отсутствии Клавдия Нерона – по истине непостижимо. Та часть истории Полибия, в которой он в подробности говорил об этом, к сожалению утрачена, почему и невозможно судить о причинах его бездействия и неведения об отсутствии и движении Клавдия Нерона. Нет сомнения, впрочем, что у такого великого полководца, как Ганнибал, такие причины были и не без основания, и что если бы только он узнал о движении Нерона, то наверное немедленно атаковал бы армию Кация, и если бы разбил ее, то быстро двинулся бы на север, на соединение с Газдрубалом. Но счастье уже решительно обратилось от него на сторону римлян – и победа при Метавре была для него таким ударом, от которого он уже не мог оправиться, не так как римляне, которые, после страшного побоища при Каннах, умели и успели не только оправиться, но и склонить судьбу войны решительно на свою сторону.
Весть о победе при Метавре произвела в Риме такой всеобщий восторг, что, по словам Тита Ливия, три легата, посланные с нею консулом Ливием, едва могли протесниться до сената сквозь многочисленный толпы народа, вышедшие на встречу им за городские ворота. Сенат назначил три дня общественных молитв, а между тем герой победы – Клавдий Нерон, в следующую же ночь после сражения, двинулся с своим отрядом тем же путем обратно к Канузию и шел еще скорее, так что вступил в свой лагерь уже на 6-я сутки! А на следующее утро он велел бросить отрубленную голову несчастного Газдрубала передовым стражам Ганнибала и послал к нему двух пленных, для уведомления о всем произшедшем. Ганнибал, при всей твердости своего духа, пораженный, как громом, этим страшным для него ударом, не мог воздержаться от невольного восклицания, что «ясно видит в этом злосчастную судьбу Карфагена!» Несколько дней спустя он двинулся в Бруттий, где собрал рассеянные всюду гарнизоны свои и принудил жителей Метапонта и Лукании, еще бывших на его стороне, покинуть свои города и последовать за ним.

В Испании Ганнон, прибывший из Карфагена с войсками на смену Газдрубала, соединился с Могоном, воротившимся с балеарских островов, и оба вместе расположились лагерем в землях кельтиберян, для набора в них войск. Сципион отрядил против них легата Силана с отрядом войск силой около 10 т. чел. пехоты и 500 чел. конницы. Силан совершил это движение так искусно, что напал совсем неожиданно на Могона, стоявшего в отдельном лагере с 9 т. кельтиберян, и взял его лагерь приступом, а затем разбил и взял в плен Ганнона с его армией, прибывшего слишком поздно на помощь Могону. Последний, с 2 т. чел. пехоты и с конницей спасся к Газдрубалу, сыну Гисконову, находившемуся в области Бэтике (н. Андалузия), к с. от Гадеса (н. Cadix). Сципион двинулся против Газдрубала, но он разместил свои войска по гарнизонам и заперся в Гадесе. Тогда Сципион, вместо осады всех этих городов, отрядил брата своего, Луция (известного в последствии под названием азиатского) с 10 т. чел. пехоты и 1 т. чел. конницы, для осады города Орингиса (находившегося в нынешней области Севилье, между Ossuna и Ronda), главного складочного и опорного пункта карфагенян. Город этот был взят приступом и тогда Корнелий Сципион расположился на зиму в Тарраконе.

С другой стороны Валерий Левин с флотом направился к берегам Африки, разорил окрестности Утики (н. Боасхатр, близ Туниса), атаковал и разбил карфагенский флот в 70 судов, плывший в Сицилию. взял 17 судов и потопил 4. А в Греции Сульпиций, соединив свой флот с флотом Аттала, царя пергамского, произвел с последним несколько предприятий против владений Филиппа македонского и на зиму воротился в Эгину (н. Энгия, в афинском заливе).

В конце лета римский сенат, получив донесение Ливия, что армии Порция (2 легиона) достаточно для цизальпинской Галлии, по-становил: Ливию воротиться в Рим с своей армией, а Клавдию Нерону лично без армии, что означало, что первый удостаивается большого триумфа, а второй малого. Триумф этот был тем великолепнее, что был первым со времени начала этой войны. Ливий въехал в Рим на колеснице, сопровождаемый своими легионами, а за ними следовал Клавдий Нерон один, на коне, но взоры всех и похвалы воинов были обращены к Клавдию Нерону, которого все провозглашали победителем Газдрубала.

§ 187. 13-й поход 206 года. Бездействие в Италии; – сражение при: Илинге в Испании.

В Риме на этот год были выбраны: в консулы – К. Цецилии Метелл и Ветурий Филон, а в преторы – Сервилий, M. Цецилий Метелл, Клавдий Азеллий и Мамилий Турин. Так как победа при Метавре совершенно изменила положение дел в Италии и Ганнибал, лишенный всякой надежды на помощь из Испании и Карфагена, с своею ослабленною армией не мог ничего предпринимать против Капуи и Тарента и был вынужден ограничиваться собственною обороной в части Лукании и Бруттия, то сенат признал возможным распустить 2 легиона Ливия и 3 легиона Фульвия и уменьшить армию до числа 19 легионов, из которых только 4 (т.е. 2 армии) имели быть употреблены против Ганнибала. Вследствие того последнему были противопоставлены оба консула с 2-мя армиями или 4-мя легионами, проконсулу Ливию с 2 легионами волонов Варрона была назначена Этрурия, претору Мамилию с 2-мя легионами Порция – цизальпинская Галлия, претору Сервилию с каннскими легионами – Сицилия, претору Клавдию с 2-мя легионами – Сардиния, претору Гостилию с 2-мя легионами – воротиться в Рим, Сципиону с 4-мя легионами – оставаться в Испании, пропреторам Гостилию и Клавдию, каждому с 1 легионом – оставаться в Капуе и Таренте, проконсулу Левину передать претору Сервилию в Сицилии 30 военных судов, а с остальными воротиться, и наконец Сульпицию – оставаться в Греции. Обоим консулам было приказано возвратить в дома всех сельских жителей, которым прежде было повелено укрыться в городах. Но большая часть этих сельских жителей погибла во время войны или находилась в армиях, так что для сельских работ недоставало ни рабочих, ни скота. Однако многие из землевладельцев воротились к сельским работам, особенно в ближайших к Риму областях; отдаленные же на севере и особенно на юге были более или менее разорены войной.
Поход был открыт вступлением консулов в земли Консенции (н. Cosenza), в среднем Бруттие, и разорением их. Но атакованные в одном горном ущелье бруттийцами и нумидийскими стрелками, консулы подверглись большой опасности, однако успели выбраться из ущелья и, двинувшись против луканян, принудили их покориться без боя.
Ганнибал не трогался из Бруттия и римляне не смели атаковать его в нем, так грозно еще было для них одно имя его. Нет никакого сомнения, что образ действий его в том трудном положении, в котором он находился теперь, заслуживает еще более удивления, нежели во времена наибольших счастья и успехов его. Уже более 12-ти лет вел он войну в самом средоточии владений Рима в Италии, вдали от Карфагена и Испании, с разноплеменного армией, постепенно уменьшавшеюся числом и силой, часто нуждавшеюся и в жалованье, и в одежде, и в продовольствии, переносившею неимоверные труды, лишения и опасности, но, не смотря на то, никогда не разрывавшею уз, соединявших войска её между собою и с их великим полководцем. Особенно после поражения и смерти Газдрубала Ганнибал заслуживает наибольшего удивления. Лишенный всех своих надежд, которые он основывал на помощи армии Газдрубала, вынужденный удалиться в южную часть Бруттия и только из неё извлекать все, что было необходимо для содержания своей армии, но уменьшать эти средства отнятием рук от сельских работ и собирать под свои знамена колебавшиеся племена, которых к военной службе побуждала только алчность к деньгам, грабежу и добыче, он умел однако всегда содержать такую армию в строгих дисциплине и повиновении. Совершенно покинутый на произвол судьбы своим правительством, помышлявшим только об удержании за собою Испании, откуда оно добывало деньги, Ганнибал только величием и силою своего характера и искусства еще удерживался в Италии, так что две и три римские армии, стеснявшие его, никогда не смели одновременно, совокупно и решительно атаковать его, что было легко возможно им и каждый год более и более. И если вспомнить, что это были римские армии, нередко предводимые отличными полководцами, то удивление к Ганнибалу возрастет еще более.
Но там, где его не было, оружие римлян торжествовало всюду, особенно там, где, ― как в Испании, был такой полководец, как уже много обещавший молодой Корнелий Сципион. Газдрубал, сын Гисконов, и Могон употребили всю зиму на пополнение и преобразование своей армии в области Бэтике (н. Андалузия), на левой стороне р. Бэтиса (н. Гвадалкивир), имея в тылу за собою главным складочным и опорным пунктом своим в южной Испании приморский город Гадес (н. Cadix). В начале весны, в армии их уже было около 50 т. чел. пехоты и около 4500 чел. конницы (в том числе, как кажется, около 20 т. чел. африканской пехоты и около 1,500 чел. нумидийской конницы). С этою армией они перешли через р. Бэтис и расположились лагерем на правом берегу её, близ города, который Полибий называешь Илингой, а Тит Ливий Сильпией, и который, судя по описанию последнего, должен был находиться на том месте, где позже был город Иллипа, еще позже называвшийся Италикой (Italica) и Старой Севильей (Sevilla veta), к в. или ю. в. от нынешней Севильи, близ Сан-Лукара, на правом берегу р. Гвадалкивира. Лагерь Газдрубала и Могона был расположен на гребне высот, у подошвы которых расстилалась равнина, замыкавшаяся с противоположной стороны такими же высотами. Но в каком положении в отношении к Бэтису, фронтом, тылом или одним из флангов к нему, из текстов Полибия и Тита Ливия не видно, однако из последующих действий должно, кажется, заключить, что он был расположен правым флангом в направлении к р. Бэтису, а фронтом к северо-востоку, откуда Газдрубал и Могон ожидали Сципиона.
Последний также употребил зиму на усиление своей армии (4 легиона) набором вспомогательных испанских войск, однако так, чтобы число их не превосходило числа римских войск, потому что помнил бедственную участь отца и дяди своих, погибших вследствие измены и отложения испанцев. Для этого он послал легата своего Силана к одному из могущественнейших в Испании владетельных вождей, Колхасу, для получения от него обещанных им вспомогательных войск, а сам, оставив в Тарраконе римский гарнизон, двинулся на юго-запад к р. Бэтису, везде на пути оставляя в городах римские гарнизоны и присоединяя к себе вербованный вспомогательные испанские войска. Между Кастулоном и Бэкулой на р. Бэтисе, к нему присоединился Силан с 3 т. чел. пехоты и 500 чел. конницы испанских войск, с которыми силы армии Сципиона возросли приблизительно до 45 т. чел. пехоты и 3 т. чел. конницы (в том числе римских от 23 до 24 т. чел., т.е. 2 легиона и около 20–22 т. испанцев). С этою армией он двинулся против Газдрубала и Могона так, что отрезал их от Гадеса и – как из последующего усмотрено будет – от р. Бэтиса и расположился на противоположных карфагенскому лагерю высотах, как кажется, левым флангом в направлении к р. Бэтису.

Едва только войска Сципиона начали укреплять свой лагерь, как против них двинулись: Могон – с тяжелою конницей, а Массинисса – с нумидийскою. Но Сципион заранее принял меры против того, поставив свою конницу в засаду, независимо от того, что укрепление лагеря прикрывала, по обыкновению, легкая пехота, поддерживаемая сторожевыми когортами. Встреченная этими войсками с фронта и атакованная римскою конницей из засады, конница Могона и Массиниссы была отражена с уроном. Несколько дней спустя, рано утром, обе армии, римская прежде, вышли из своих лагерей и построились на равнине, у подошвы высот, в боевой порядок, следующим образом:
Сципион имел в виду: 1-е не противопоставлять испанским войскам испанских, 2-е удерживая неприятеля в центре, сильно атаковать его с обоих флангов римскими пехотой и конницей, легионною пехотой – с фронта, а легкою пехотой и конницей во фланг и с тыла. Вследствие того, он прежде всего двинул против неприятельского лагеря всю свою легкую пехоту и конницу, а под прикрытием их вышел сам со всею тяжелою пехотой, которую построил в середине равнины против неприятельского лагеря.
Газдрубал, увидав выступление римских легкой пехоты и конницы, выслал также и свои, а усмотрев вслед затем и выступление римской тяжелой или легионной пехоты, поспешил сам выйти с своею тяжелою пехотой, которую и построил также на равнине, против римской, в одну линию, африканскую – в центре, а испанскую – на флангах. А когда Сципион отозвал назад свою конницу, то и Газдрубал отозвал свою и поставил тяжелую на флангах пехоты, а нумидийскую на флангах тяжелой, слонов же перед ними.
Между тем Сципион с своею тяжелою пехотой, прикрытой легкою, двинулся вперед и, дойдя до линии фронта неприятельской тяжелой пехоты шагов на 500, быстро перестроил свою тяжелую пехоту в тот боевой порядок, в котором хотел атаковать, а именно: испанские войска – в центре, а римские и союзный – пополам на флангах, все в три линии, по манипулам, в шахматном порядке, для пропуска велитов и конницы. Пока он строил эти войска, впереди происходил бой между легкою пехотой, а когда кончил построение, отозвал своих велитов и поставил их позади линий тяжелой пехоты, конницу же – за ними. Затем он немедленно построил тяжелую пехоту по когортам и двинулся вперед, имея длину фронта меньшую против неприятельской, которая на обоих флангах своих была шагов на 150 длиннее римской. Подступив к неприятельской линии шагов на 200, он приказал испанцам в центре продолжать движение вперед тихим шагом, а когортам и коннице сделать захождение, правым – направо, а левым – налево; затем сам Сципион с одною полною когортой на правом фланге, а Марций и Силан с такою же когортой на левом, двинулись скорым шагом вкось, прямо к оконечностям правого и левого флангов неприятельской армии, а за ними тем же шагом и в том же направлении последовали все остальные когорты правого и левого римских флангов. Двигаясь таким образом, фланговые когорты были уже близ неприятеля, когда испанские войска были еще далеко от него. Первые из них, приблизясь к неприятелю, быстро развернули фронт перед ним, на правом фланге – велиты и конница вправо, а тяжелая пехота влево, а на левом фланге – на оборот, тяжелая пехота – параллельно испанской пехоте неприятельской армии, вровень с её флангами, а велиты и конница – далее её наружных флангов. Затем велиты осыпали метательным оружием слонов, которые нанесли столько же и даже более вреда собственным, нежели римским войскам, и в одно и тоже время, на правом и на левом флангах, римские и союзные войска вдруг и стремительно атаковали фланговые не-приятельские: испанскую пехоту и тяжелую и легкую конницу, тяжелая пехота – с фронта, а велиты и конница – захождением и заездом на лево и на право – во фланг и в тыл.
Здесь изложен подробно постепенный ход движений и построений Сципионовых центра и флангов, но на самом деле это было исполнено на походе, чрезвычайно скоро, стройно, точно, верно и в порядке, так что, говоря вообще, пока центр подвигался вперед очень медленно, оба крыла быстро опередили его в косвенных направлениях и атаковали оба неприятельские крыла с фронта, флангов и тыла. Результат всех этих, чрезвычайно искусных и замечательных соображений, движений и построений Сципиона был именно такой, какого он желал и ожидал. Карфагенская конница была легко и скоро охвачена, атакована, опрокинута, разбита и рассеяна; слоны бросились на свою пехоту, а испанцы, которые были не в состоянии сопротивляться римской легионной пехоте, притом с утра не евшие и не пившие, утомленные и приведенные в беспорядок и расстройство, были разбиты на голову. Если бы африканская пехота в центре армии Газдрубала не была устроена гораздо лучше испанской, то вся эта армия была бы истреблена; но пехота эта, дотоле удерживаемая испанскою в центре римской армии, отступила в большом порядке, удержала преследование римлян и тем спасла разбитые остатки своей армии.
Сражение при Илинге и все соображения и распоряжения Сципиона перед ним и в продолжение его изложены здесь с некоторою подробностью по той причине, что во 1-х всеми древними и новыми военными историками и писателями единогласно признаны образцовыми и чрезвычайно искусными и замечательными в тактическом отношении, и действительно таковы, – и во 2-х в стратегическом отношении также имели необыкновенно важные результаты и последствия. Большая часть союзников карфагенян в Испании немедленно отложилась от них, а Газдрубал хотел перейти на левую сторону р. Бэтиса и отступить к Гадесу, но расположением Сципиона был отрезан от того и другого (доказательство, что он, непонятным образом, сражался правым флангом к Бэтису) и принужден идти вниз по правому берегу Бэтиса. Но настигнутый Сципионом в то время, когда хотел расположиться в укрепленном лагере на высотах близ устья Бэтиса в море, и значительно ослабленный истреблением одной и бегством другой части своих испанских войск, был вторично разбит и только 6 т. остатков его 50-ти тысячной армии успели спастить в укрепленном лагере близ устья Бэтиса, а сам Газдрубал лично спасся морем в Гадес. Сципион же, оставив Силана с 10 т. чел. пехоты и 1 т. чел. конницы против лагеря 6 т. карфагенских войск, возвратился в Тарракон. Вскоре Могон также покинул остатки армии и спасся в Гадес. Лишенные начальника и надежды на помощь, эти остатки карфагенской армии сдались Силану, который затем присоединился к Сципиону. Последний, несколько времени спустя, осадил Илитургис (н. Andujar), а Марций в тоже время Кастубон по близости: из них первый город был взят приступом, а второй сдался и Марций был послан к Астапе. близ Гадеса (вероятно около н. Хереса близ Кадикса). Вооруженные жители его вышли на встречу Марцию, для боя с ним, но были разбиты, а оставшиеся в городе зажгли город и погибли в огне.
Между тем Сципион, из Тарракона прибывший в Новый Карфаген, заболел. В Испании распространился слух о его смерти, который возбудил восстание Индибилиса и Мандония, владетельных вождей племен части нынешней Каталонии, а также и 8 т. римских войск, расположенных лагерем близ устья нынешней р. Хукар, к югу от Валенсии. Это последнее восстание было усмирено Сципионом, который, перейдя затем с армией на левую сторону р. Ибера, разбил Индибилиса и Мандония в сражении и эти два вождя покорились снова. Затем Сципион, оставив в Тарраконе Силана с частью войск, с остальными двинулся к Гадесу. Близ этого города он заключил с Массиниссой предварительные условия мирного договора. А Могон, брат Ганнибала, находившийся в Гадесе, получил от карфагенского сената деньги и приказание отправиться морем на флоте в цизальпинскую Галлию и Лигурию, набрать там наемных войск и присоединиться с ними к Ганнибалу. Захватив в Гадесе все деньги и богатства, какие только мог найти в нем, Могон отправился морем на Балеарские острова, провел на меньшем из них (Minorca) зиму в укрепленном лагере, который в последствии обратился в город, носящий и ныне название порта Могона (Port Mahon). Газдрубал, сын Гисконов, еще перед тем отправился из Гадеса в Африку, а по удалении и Могона, из этого города, последний сдался римлянам. Довершив этим покорение Испании, Сципион оставил в ней римскую армию под начальством легатов Корнелия Лентула и Манлия Ацидина, и отправился в Рим.
Таким образом победа Сципиона при Илинге в 206 году покорила Испанию римлянам, подобно тому, как победа при р. Метавре в 207 году, благодаря Клавдию Нерону, восстановила власть Рима в Италии, за исключением только части Бруттия и Лукании, в которой еще держался грозный для Рима Ганнибал, и для окончания войны оставалось только вытеснить его наконец совершенно из Италии и победить Карфаген в собственных его владениях в Африке. На переход же перевеса войны на сторону Карфагена уже не было ни малейшей надежды.
§ 188. 14 ― и поход 205-го года. Сципион – консул; – план его; – действия Могона в Лигурии.

В Риме на этот год были выбраны: в консулы – Корнелий Сципион, покоритель Испании, единогласно, и Лициний Красс, а в преторы – Лукреций, Октавий, Сервилий Цепион и Эмилий Пап. Консулу Лицинию был назначен Бруттий, а Сципиону Сицилия. Но общественное мнение желало и требовало от последнего гораздо более, именно – окончания наконец войны, столь долго продолжавшейся и столь для всех тягостной, единственным средством признавая перенесение войны в Африку, для отозвания туда Ганнибала на защиту Карфагена, а единственным полководцем, способным на то, считая Сципиона. Нет сомнения, что мысль эту внушил и поддерживал сам Сципион и что она была вполне верная. Ободренный своими успехами в Испании, исполненный уверенности в самом себе, приготовивший несомненные средства успеха, наконец побуждаемый честолюбивым желанием кончить как можно скорее войну и победить дотоле непобедимого Ганнибала, а с ним и ненавистный Карфаген, Сципион гласно возвещал, что выбран в консулы для окончания, а не для продления войны, и что необходимо было предоставить ему перенесете оной в Африку. Сенат подверг это своему обсуждению. Фабий и Фульвий, бывшие диктатор и консулы, из зависти воспротивились предложению Сципиона, но последний опроверг их доводы, а остальные сенаторы, опасаясь, чтоб он не обратился к народу, вполне сочувствовавшему ему, избрали среднюю меру, которая худо скрывала их нерасположение. Положено было – дозволить Сципиону переправиться в. Африку, если польза республики того потребует, но для этого ему не было назначено ни войск, ни денег для снаряжения флота, какого в Сицилии уже не было. В этом решении своем, державный сенат римский явил очень мало патриотизма и великодушия, но очень много низких побуждений и малодушие!
Сципион не захотел настаивать и ссориться с сенатом, а обратился к союзникам Рима. Все они, особенно этруски, умбры, сабиняне, марсы, пелигны, марруцины и вестины, поспешили отозваться на его призыв и с такою готовностью и в таком из-обилии снабдили его людьми, деньгами, материалами, продовольствием и проч., что уже 45 дней после закладки первого военно-морского судна, Сципион вышел в море с 30-ю военными и 30-ю перевозными судами, на которых, кроме морских экипажей, было 7 т. волонтеров.
Армии же были распределены следующим образом: консул Лициний получил 2 легиона Ветурия, проконсул Метелл сохранил 2 свои легиона, проконсул Ливий остался в цизальпинской Галлии с своими 2 легионами, претор Лукреций получил 2 легиона Мамилия в цизальпинской Галлии, претор Октавий – 2 легиона в Сардинии, претор Эмилий – 2 каннские легиона в Сицилии. Корнелий и Манлий сохранили свои 4 легиона в Испании с званием проконсулов, Клавдий и Гостилий остались в Капуе и Таренте, каждый с 1 легионом, и наконец, городские легионы 207-го года остались в гарнизоне в Риме, так что всего было опять 19 легионов на службе.
В начале лета Могон переправился на 30-ти судах с острова Минорки, с набранными на нем зимою 12 т. чел. пехоты и 2 т. чел. конницы, к Генуе, которую нашел без войск и занял. Жители нынешней Албенги, воевавшие с прочими горными жителями приморских Альп, призвали его на помощь. Могон оставил в Савоне свои тяжести, с 10-ю судами для охранения их, 20 остальных отослал в Карфаген и двинулся налегке в земли албенгцев, с которыми заключил союз. Этот союз и военная известность Могона вскоре дозволили ему усилить свою небольшую армию галлами, отовсюду спешившими стать под его знамена. Римский сенат, уведомленный об этом, приказал Ливию с его 2-мя легионами волонов стать в Ариминие, а Сервилию послать 2 городские легиона из Рима в Арреций.
Между тем в Бруттие армии римские и Ганнибала оставались в бездействии, вследствие свирепствовавшей в них чумы. В это именно время Ганнибал, расположенный лагерем близ Кротона, воздвиг близ храма Юноны луцинийской памятник, на котором приказал начертать, на греческом и пуническом языках, свои подвиги.
Близ Сардинии претор Октавий захватил 80 карфагенских перевозных судов с продовольствием.
Сципион, прибыв с Сицилию, занялся устройством своих 7 т. волонтеров, в виде легиона, и придал им 300 чел. конницы, набранной и снабженной лошадьми, оружием и пр. на счет знатных семейств в Сицилии.
В Испании Индибилис и Мандоний снова восстали и, соединясь с седетанами (около н. Хироны) и илергетами (на правой стороне р. Сегры, в Аррогонии), перешли через р. Ибер с 30 т. чел. пехоты и 4 т. чел. конницы. Проконсулы немедленно двинулись против них и вступили с ними в сражение, в котором сначала 12-й легион сильно пострадал, но потом, когда 13-й легион вступил в 1-ю линию, а конница неприятельская была опрокинута, вся остальная испанская армия была разбита, с уроном 13 т. чел. убитыми (в том числе Индибилис) и 800 чел. взятыми в плен. Вслед затем восставшие испанцы покорились и выдали Мандония и других зачинщиков восстания, которые и были казнены.
Между тем Сципион приказал исправить 30 военных судов, находившихся в Сицилии, а своему легату Лелию сделать с ними высадку в Африке. Лелий пристал к Гиппоне (Hippone Regium, н. Бона), и тогда карфагенский сенат, устрашенный грозившею Карфагену опасностью вторжения Сципиона, задумал отвратить ее диверсией в Италии, ускорив движение в нее Могона. Для этого он послал ему 25 военных судов, 6 т. чел. пехоты, 800 чел. конницы, 7 слонов и довольно значительную сумму денег, с тем, чтобы он как можно скорее набрал войска и двинулся на соединение с Ганнибалом. Могон тотчас потребовал войск от галлов и лигурийцев; но первые объявили невозможным сделать это открыто в виду римской армии, стоявшей в Ариминие, но обещали сделать все возможное втайне; – лигурийцы же, не имея тех же причин, обещали выставить войска через два месяца. А проконсул Ливий соединился с Лукрецием и, вступив в земли бойев, расположился так, чтобы наблюдать за Могоном и преградить ему путь в южную Италию.
В Гиппоне Лелий имел свидание с Массиниссой, который, будучи изгнан Сифаксом из своих владений, приглашал Сципиона ускорить своим прибытием в Африку, где обещал всеми мерами содействовать ему, и особенно советовал не доверять Сифаксу, склонявшемуся на сторону карфагенян. Но приготовления Сципиона еще не были кончены и он был принужден отложить до времени свою переправу в Африку. А между тем он нашел возможность воспользоваться своим пребыванием в Сицилии, для исполнения одного предприятия, которое уже пытался совершить консул Криспин (см. выше) и имевшее целью еще более стеснить Ганнибала в южной Италии, а именно – овладеть городом Локры, что и удалось посредством передачи ему одного из двух замков Локр заговорщиками, склоненными к тому локрийскими изгнанниками, жившими в Регие. Замок этот был внезапно взят частью римского гарнизона Регия, а Гамилькар, начальствовавший карфагенским гарнизоном в Локрах, отступил с ним в другой замок. Ганнибал, узнав о том, приблизился к этому замку и приказал Гамилькару сделать сильную вылазку в то время, как он сам произведет нападение на замок, занятый римлянами. Сципион, с своей стороны, узнав о движении Ганнибала к Локрам, немедленно отплыл из Мессены с частью флота и прибыл к Локрам вечером того самого дня, в который Ганнибал подступил к этому городу. Ночью, высадившись на берег, Сципион построил свои войска внутри города, позади его стен, и на следующее утро, – когда войска Ганнибала подступили к замку с лестницами, Сципион вышел из города и опрокинул их с уроном. Ганнибал, не ожидавший этого и узнавший о прибытии Сципиона, в следующую ночь отступил от Локр, приказав Гамилькару очистить замок. а Сципион, оставив в Локрах гарнизон, воротился в Сицилию.
В Греции этоляне заключили мир с Филиппом македонским (см. ч. II § 118 стр. 48). Семпроний, посланный сенатом, с 10 т. чел. пехоты, 1 т. чел. конницы и 30-ю военными судами, в Грецию на смену Сульпиция, старался помешать этому миру, но после нескольких незначащих дел с эпирцами и их союзниками, видя, что они наскучили войной, сам склонился на мирные предложения Филиппа и заключил с ним мирный договор, который в следующем 204 году был утвержден римским сенатом (см. также ч. II § 118 стр. 48), а Семпроний воротился с своими войсками в Рим.

§ 189. 15-й поход 204-го года. Переправа Сципиона в Африку; – действия и победы его в ней; – двукратный бой при Кротоне в Бруттие.

В Риме на этот год были выбраны: в консулы – Корнелий Цетег и Семпроний Тудитан (бывший в Греции), а в преторы – Т. Клавдий Нерон (не тот, что был консулом, а другой), Марций Ролла, Скрибаний Либон и Помпоний Мато. Так как в римских и Ганнибаловой армиях в южной Италии свирепствовали чума и другие болезни, то положено было одну из двух армий там распустить. Консулу Корнелию была назначена Этрурия, с 2-мя городскими легионами, консулу Семпронию с 2-мя новыми легионами – Бруттий, претору Помпонию с 2-мя каннскими легионами – Сицилия, Сципиону, с званием проконсула и с 2-мя сицилийскими легионами и одним, набранным им, и с его флотом – также Сицилия, проконсулу Лицинию с 2-мя легионами – Бруттий, претору Скрибонию с 2-мя легионами – цизальпинская Галлия, пропретору Лукрецию с 2-мя легионами – наблюдение за Могоном в Лигурии, проконсулам Корнелию и Манлию с 2-мя (вместо 4-х) легионами – Испания и наконец Клавдию и Гостилию, с одним легионом каждому – Капуа и Тарент. Таким образом в этом году на службе было опять 19 легионов.
В начале года жители Локр жаловались Сципиону на злоупотребления и лихоимство назначенного в этот город префекта Племиния. Но Сципион, слишком занятый своими военными приготовлениями или, может быть, слишком доверявший Племинию, не удовлетворил жалобы локрян, которые тогда принесли жалобу сенату. Здесь враги Сциниона и в главе их бывший диктатор Фабий (к стыду его) и почти все главные сенаторы, из низкой зависти к Сципиону, требовали низложения его и отозвания в Рим. К счастью сенат устыдился такого несправедливого приговора и послал в Локры и Сицилию- претора Помпония с 2-мя народными трибунами и 10-ю следователями, для исследования жалобы локрян. Следствием этого было то, что Племиний и 32 сообщника его были осуждены и заключены в Риме в темницы (первое проявление между римлянами общественного лихоимства), Сципион же не только был вполне оправдан, но, по отзыву следователей, признан единственным человеком, который был в состоянии кончить войну. Вследствие того сенат разрешил Сципиону переправиться в Африку, когда и с какими войсками он пожелает, что приносило сенату много, а Фабию и врагам Сципиона очень мало чести.
Между тем в Африке Газдрубал, сын Гисконов, нашел средство отклонить Сифакса от союза с римлянами, выдав за него красавицу дочь свою, знаменитую Софонизбу, в которую Сифакс влюбился. Под влиянием её, Сифакс послал сказать Сципиону, что если римляне переправятся в Африку, то он будет принужден объявить себя против них. Сципион, дабы не лишиться также и помощи Массиниссы, поспешил отправиться в Африку. Собрав все свои войска и флот в Лилибее, он уговорился с Помпонием касательно состава армии, предназначаемой в Африку, и охранения Сицилии. Из числа всех легионов в их распоряжении, Сципион выбрал преимущественно 2 каннские, принявшие №№ 5-й и 6-й, потому что они были составлены из самых старых, заслуженных и опытных воинов, приговоренных служить до самого конца войны за поражение при Каннах, в котором, по мнению Сципиона, не были виноваты. Выбор их произвел между ними восторг, очень понятный и тем больший, что они, как и все прочие войска в Сицилии, уже успели оценить высокие достоинства Сципиона и предаться ему всего душой. Сципион усилил эти 2 легиона до числа 6,200 чел. пехоты и 300 чел. конницы каждый, уволил неспособных к службе ветеранов и заменил их волонтерами из прежде набранного им легиона, усиленного до такого же числа пехоты и конницы. Образовав таким образом (с легионами союзников) отличную армию, силой около 40 т. чел. пехоты и 2700 чел. конницы, он посадил ее на 400 перевозных судов и, под прикрытием передовых 40 военно-морских судов, разделенных на 2 эскадры, отправился в Африку, начальствуя лично правым крылом и имея под своим начальством брата своего, Луция, а начальство над левым крылом поручив верному своему легату Лелию.
Совершив переезд морем благополучно; он высадился на мысе к западу от Карфагена и подступил с армией на 1 милю (не-сколько более 1 версты) к Утике (н. Боасхат, близ Туниса), а флот его бросил якорь на рейде этого города. Ужас распространился в Карфагене, не имевшем в это время ни армии, ни полководца для сопротивления Сципиону, стоявшему почти под стенами столицы. Был только один Газдрубал, сын Гисконов, но и тот находился у Сифакса. Сенат немедленно послал к нему, призывая его в Карфаген и убеждая склонить Сифакса к вооружению против Сципиона, а между тем начал наскоро набирать войска и поручил Ганнону, сыну Гамилькарову, с 4 т. чел. конницы, наблюдать за Сципионом. Ганнон, сделав несколько разведаний, небрежно расположился на квартирах в одном местечке, милях в 15-ти от римского лагеря. Сципион, желал избавиться от Ганнонова отряда, послал против него Массиниссу, присоединившегося к римской армии с нумидийскою конницей, силой около 2 т. чел., и сам последовал за ним с римскою конницей, которую скрыл в засаде за холмами. Конница Ганнона, поспешно выступив с своих квартир, оттеснила Массиниссу до засады, но стремительно атакованная из неё римскою конницей, охваченная и окруженная Сципионом и Массиниссой, была разбита, обращена в бегство и преследована, потеряв около 3 т. убитыми (в том числе Ганнона и 200 знатных карфагенян) и взятыми в плен. Вслед затем Сципион осадил Утику – и едва ли не сделал того же, в чем так упрекали Ганнибала, когда он после сражения при Каннах не пошел к Риму. Но обстоятельства были совершенно иные: Ганнибал справедливо не признал благоразумным и осторожным идти к Риму, как было достаточно объяснено в своем месте выше; – Карфаген же был совершенно беззащитен, как внутри, так и извне в поле, и Сципион, после поражения Ганнона, мог бы с своею отличною армией овладеть им или по-крайней мере обложить его с сухого пути и моря, оставив только часть войск для наблюдения за Утикой и прикрытия себя со стороны этого города. А пока он 40 дней осаждал Утику, Газдрубал с 50 т. чел. пехоты и 10 т. чел. конницы и Сифакс с 30 т-чел. пехоты и 3 т. чел. конницы, всего с 80 т. чел. пехоты и 13 т. чел. конницы – вдвое более нежели у Сципиона – расположились лагерем недалеко от лагеря сего последнего. Благоприятная минута была упущена, уже приближалась зима – и Сципион счел более благоразумным снять осаду Утики и расположиться на зимних квартирах. Перейдя за р. Баградас (н. Мегердах), он расположил свою армию в том месте на берегу моря, которое с тех пор называлось по его имени Корнелия – Castra Cornelia (н. Геллах), и вытащив суда своего флота на берег, оградил их и армию укрепленным лагерем. Предпочтение осады Утики движению к Карфагену, со стороны такого полководца, как Сципион, несколько непонятно и странно; но вероятно Сципион имел на то достаточный причины.
В Италии войны, можно сказать, уже вовсе не было. Ганнибал, совершенно стесненный в окрестностях Кротона – единственного пункта, остававшегося у него в южной Италии, был приведен в полное бездействие. Единственная надежда его была на армию Могона, которую он был принужден выжидать, не отваживаясь идти на встречу ей. В армии его уже почти вовсе не было старых воинов, сражавшихся при Треббии, Тразименском озере и Каннах: она была составлена из самого разноплеменного и разнородного сбора войск и не была довольно сильна для одержания победы над 2-мя римскими армиями, постоянно стеснявшими ее, но все еще не отваживавшимися атаковать – Ганнибала! Его беспрестанно тревожили частными действиями малой войны, но атаковать его совокупными силами 2-х римских консульских армий (силой до 40,000 и более войск) – никто из римских полководцев не отваживался, таково было могущественное нравственное влияние одного имени его – явление, более или менее усматриваемое в истории всех великих полководцев: каждый из них, сам по себе, стоил целой армии! Однако и Марцелл, и Фульвий, и Клавдий Нерон не боялись мерятся силами с ним, и с успехом: но не все римские полководцы были подобны им и благоразумная осторожность большей части из них едва-ли не переходила уже за пределы и не доходила до малодушие, резко противоречившего смелым до дерзости и суровым до жестокости действиям римских полководцев против слабейших – черта, не очень выгодная для римлян.
Однако консул Семпроний, едва прибыв в свою армию, дерзнул померятся с Ганнибалом и двинулся к Кротону. Но Ганнибал, как лев, стесненный охотниками, атаковал отважного Семпрония врасплох и прогнал его, с уроном около 1,200 чел., в его лагерь, однако не счел нужным атаковать его в нем. Семпроний, получив такого рода острастку, призвал на соединение с собой Луциния и ночью двинулся на встречу ему. Соединясь с ним, он воротился назад и отважился вызвать Ганнибала на бой, который и был принят Ганнибалом, но разрешился в пользу не его, а Семпрония – и разбитый Ганнибал, потеряв около 4,000 человек, отступил к Кротону.
Между тем Могон еще не предпринимал движения в южную Италию, но Этрурия уже была готова восстать в его пользу, однако была удержана в повиновении передвижениями и действиями консула Корнелия.

§ 190. 16-й и последний в Италии поход 203 года. – Действия и победы Сципиона в Африке; – поражение Могона; – удаление Ганнибала из Италии.

В Риме на этот год были выбраны: в консулы – Сервилий Цепион и Сервилий Гемин, а в преторы – Корнелий Лентул, Квинктилий Вар, Элий Пет и Виллий Таппул. Цепиону с 2-мя легионами Семпрония был назначен Бруттий, Гемину с 2-мя легионами Корнелия – Этрурия, Корнелию с 2-мя легионами Скрибония – цизальпинская Галлия, Семпронию – 2 легиона Лициния в Бруттие, претору Квинктилию Вару – 2 легиона Лукреция в цизальпинской Галлии, претору Виллию с 2-мя легионами, с 3,000 чел. нового набора для пополнения их и с 13-ю военными судами для пополнения флота до числа 40 судов – Сицилия, а претору Лентулу с 2-мя легионами – Сардиния. В Испании были оставлены те же проконсулы и та же армия. Сципиону продолжено начальствование до окончания войны. Пропретору Октавию было дано 13 военных судов и 2,000 войск для обороны берегов Сардинии, а пропретору Марцию – 40 военных судов и 3,000 войск для обороны берегов Италии. Наконец, были набраны 2 новые городские легиона, так что в этом году всего на службе было 20 легионов (около 185 или 190,000 войск) и 160 военных судов. В Африке карфагеняне зимой, с целью выиграть время и замедлить действия Сципиона, поручили Сифаксу предложить послед-нему условия мира. Они надеялись, что, затяну в переговоры; дадут время, или Могону – предпринять решительное движение, которое принудило бы Сципиона воротиться в Италию, или же Ганнибалу воротиться в Африку. Сципион, помышлявший не о мире, а о том, чтобы избавиться, от армий Газдрубала и Сифакса, охотно согласился на переговоры о мире – для того, чтобы под этим предлогом разведать расположена и взаимные ее общения отдельных лагерей Газдрубала и Сифакса. Он послал к Сифаксу уполномоченных и даже согласился на временное прекращение военных действий. А когда уполномоченные его, несколько раз ездившие в лагери Газдрубала и Сифакса, сообщили ему все нужные сведения, из которых он усмотрел, что оба лагеря были неправильно и дурно расположены и что служба в них исполнялась очень небрежно, тогда он прервал переговоры. С приближением же весны (в феврале) он отрядил 2,000 войск для занятия того места перед Утикой, где он был расположен лагерем вовремя осады этого города, дабы обеспечить себя с этой стороны, и начал готовиться, по видимому, к возобновлению этой осады. Газдрубал и Сифакс обратили на это все свое внимание, а Сципион в 1-ю стражу ночи (между 6 и 9 часов вечера) тихо вышел из своего лагеря, сам с одною половиною армии, а Лелий с другою, и оба, в одно и то же время ночью, произвели внезапное нападение на оба лагеря, взяли их с боя и сожгли, и разбили Газдрубала и Сифакса на-голову, нанеся им огромный урон – до 40,000 чел. убитыми и до 5,000 чел. (в том числе 11 карфагенских сенаторов) взятыми в плен, с 174 знаменами, 2,700 лошадьми и 6 слонами.
Однако, несколько дней спустя, Газдрубал и Сифакс, успев поспешно набрать новые войска, получить подкрепление из 4,000 кельтиберян и собрать всего до 30,000 чел. войск, двинулись к Утике, осажденной Сципионом. Оставив часть войск для продолжения осады Утики, Сципион с главными силами своими двинулся на встречу Газдрубалу и Сифаксу – и вторично разбил их. Дабы не дать им снова соединиться, он послал, для преследования их, Лелия и Массиниссу со всею римскою и нумидийскою конницей и с отрядом отборной пехоты, а сам, прежде нежели воротиться к Утике, овладел городами в окрестностях Карфагена и в том числе Тунесом, который нашел покинутым. Карфагеняне, сильно встревоженные осадой У тики, хотели с моря заставить снять ее и, собрав большой флот, послали его против Сципионова. Так как последний был гораздо слабее, то Сципион приказал ему отступить во внутренность рейда и заслонить его 4-мя линиями перевозных судов, поставленных бок – о – бок, скрепленных цепями и покрытых бревенчатою настилкой, на которую Сципион поместил 1,000 человек отборной пехоты и особенно стрелков. Как ни сильна была атака карфагенского флота, но оборона римлян была еще сильнее, так что карфагеняне были принуждены удалиться, только успев взять и увести с собою 6 судов 1-й линии.
Между тем Лелий; шедший усиленными переходами, в 15 суток прибыл во владения Массиниссы, который и вступил без препятствия в обладание ими. Отсюда он и Лелий двинулись во владения Сифакса, разбили его в сражении, в котором он был ранен и взят в плен, вскоре овладели столицей его, Циртой, и всею областью его и затем воротились к Сципиону. По возвращении их, Сципион с частью армии воротился в Тунес, где докончил начатые укрепления.
Стесненные таким образом со всех сторон, карфагеняне снова прибегли к переговорам о мире, чтобы только выиграть время. Уполномоченные их согласились на все условия Сципиопа и просили перемирия, дабы отправить послов в Рим, что и было дозволено им. а карфагенский сенат воспользовался тем, чтобы послать Ганнибалу и Могону решительное приказание воротиться в Африку.
Между тем Могон двинулся в цизальпинскую Галлию и уже дошел до земель инсубров. Проконсул Корнелий и претор Квинктилий двинулись против него и вызвали его на бой, а он, вместо того, чтоб уклониться от боя, не признал нужным отказаться от него. 11-й и 12-й легионы Квинктилия были построены по когортам в 1-й линии, а 13-й и 14-й Корнелия – точно также во 2-й. Могон построил свою армию также в 2 линии, а слонов поставил на флангах за конницей. Корнелий, видя, что неприятель упорно выдерживал бой с 1-й линии пехоты, предложил произвести общую атаку конницы. Квинктилий взял это на себя и с сыном своим Марком двинулся с конницей всех четырех легионов против неприятеля. Но Могон двинул против него слонов: испуганные ими лошади римской конницы стали на месте и конница эта сильно пострадала от нумидийских стрелков. И в 1-й линии пехоты 12-й легион тоже сильно пострадал и едва удерживался. Корнелий двинул на помощь ему 13-й легион из 2-й линии, а Могон, с своей стороны, галлов из своей 2-й линии против этого легиона, но они были оттеснены. Между тем гастаты 11 -го легиона, построясь в манипулы, атаковали слонов дротиками и опрокинули их на собственные их войска, которые от этого пришли в беспорядок и расстройство, а общая атака обеих римских линий увеличила их еще более и принудила всю армию Могона отступить. Пока Могон был в первых рядах, то поддерживал еще порядок в своей армии и в её отступлении; но когда он был тяжело ранен в ногу выше колена и вынесен из боя почти умиравшим, тогда вся армия его пришла в совершенное расстройство и была разбита, с потерей до 5,000 чел. убитыми и 18 знамен. Римляне потеряли 2,300 чел. убитыми, большею частью 12-го легиона, в том числе 3-х военных трибунов и 18 римских всадников.
Могон в следующую ночь отступил малыми переходами в земли албенгцев, где и получил приказание сената воротиться в Африку, но умер от раны на море близ Сардинии, а часть судов его была взята римским флотом.
И так – и последняя надежда угасла для Ганнибала, и он остался один в Италии у Кротона! Консул Цепион уже покорил многие города Бруттия и большую часть этой области, и даже, по словам римского историка Валерия Анциата, будто бы разбил Ганнибала близ Кротона, но Тит Ливий признает это показание ложным. В конце лета Ганнибал получил приказание сената воротиться в Африку. Глубоко-прискорбно было ему покидать Италию, свидетельницу стольких побед его, из которой его исторгал молодой и счастливый римский полководец, сразу отважившийся низложить Карфаген, тогда как он, победитель при Каннах, не отважился напасть на Рим. Горько было ему достигнуть такого злосчастного результата от важнейшего из предприятий, задуманных и исполненных дотоле. Но – необходимо было повиноваться сенату и покориться судьбе, совершенно противной Карфагену – и он, оставив, лишь для виду, слабые гарнизоны в нескольких городках Бруттия, еще бывших в его власти, с остальными войсками своими, числом около 24 т. чел., сел на имевшиеся в его распоряжении суда (Карфаген даже не прислал ему флота!), в том месте к югу от Кротона, где он стоял лагерем и которое с тех пор называлось лагерем Ганнибала (castra Annibalis), а ныне называется Ii Castelli – и отправился в Африку.

§ 191. 17-й и последний в войне поход 202-го года в Африке. Сражение при Заме; – заключение мира.

В Риме на этот год были выбраны: в консулы – М. Сервилий Гемин и Т. Клавдий Нерон. Из них Сервилию с 2-мя легионами была назначена Этрурия, а Клавдию Нерону – флот из 50-ти военных судов; претору Сексцию с 2-мя легионами – цизальпинская Галлия, претору Ливию с 2-мя легионами – Бруттий, претору Тремеллию с 2-мя легионами – Сицилия. 2 легиона были в Испании, 1 в Сардинии, 2 городские в Риме и 3 легиона у Сципиона в Африке. Следовательно всего на службе было 16 легионов.
Выше было сказано, что в предыдущем году карфагеняне, для выиграния времени, просили и получили от Сципиона согласие на заключение перемирия и отправление в Рим послов для переговоров о мире. Послы эти, прибыв в Рим, просили римский сенат, чтобы мир был заключен не на условиях, указанных Сципионом, но на тех, на которых был заключен мир, прекративши 1-ю пуническую войну. Условия Сципиона заключались в том, чтобы карфагеняне во 1-х возвратили всех римских пленных и переметчиков, во 2-х отказались от Испании, в 3-х отозвали свои армии из южной Италии (Ганнибала) и цизальпинской Галлии (бывшую Могона), в 4-х уступили все острова между Италией и Африкой, в 5-х выдали все свои морские суда, исключая 20-ти и в 6-х выдали 500 т. мер пшеницы и 300 т. мер ячменя. Условия же мира, прекратившая 1-ю пуническую войну, были означены в своем месте выше (ч. II гл. XXII § 144 стр. 221). После нескольких переговоров и прений с карфагенскими послами, римский сенат отослал их в Африку к Сципиону, дабы он сам решил их просьбу.
Между тем претор Лентул послал Сципиону из Сардинии морем 100 судов с продовольствием, а Октавий из Сицилии – 200 судов, также с продовольствием, под прикрытием 30-ти военных судов. Первый транспорта прибыл благополучно, но второй, застигнутый бурей у берегов Африки, был выброшен, военный суда – на Аполлонов мыс (н. Раз-Зибеб), а перевозные – частью на остров Эгимур, у входа в карфагенский залив, а частью к югу от него, около местности, носившей название Aquae calidae (холодные воды, н. Хамамет). Корыстолюбие и коварство карфагенян не устояло против удобного случая поживиться добычей от римлян, не смотря па перемирие: карфагенский сенат имел недобросовестность приказать Газдрубалу, с 50-ю военными судами, захватить римский транспорта Октавия. Сципион, справедливо раздраженный таким низким коварством, послал в Карфаген морем трех из высших военачальников своих, требовать полного удовлетворения. Но не только в нем было отказано, а даже римские послы были атакованы 3-мя карфагенскими военными судами и только по счастливому случаю успели спастись. В то же время к Сципиону прибыли из Рима карфагенские послы, но он не захотел и слушать их, отослал в Карфаген и приготовился к деятельному продолжению войны.
Это происходило еще в конце 203-го года. В том же году, в конце лета (в августе) Ганнибал, благополучно совершив переезд морем из Италии к берегам Африки (не смотря на то, что у римлян в Сицилии и у берегов Италии был большой флот), высадился у Лептика (н. Лемта), близ Адрумета, на восточном берегу визакенской области, к ю. в. от Карфагена. Дав своим войскам несколько дней отдыха, он перешел к Адрумету (н. Геркла или Эркла) и присоединил к себе остатки армии Могона (около 12 т. чел.) и войска новонабранные Карфагеном после поражения Газдрубала (также около 12 т. чел.), так что у него составилась армия силой около 48 т. чел., которую он и стал устраивать как можно лучше.
Сципион, по прервании. перемирия, употребил зиму и часть весны 202-го года на овладение остальными городами в окрестностях Карфагена, дабы совершенно отрезать его от внутренности страны. Ганнибал же, не имея достаточно конницы, просил и получил от нумидийского царя Тихея, союзника Сифакса, 2 т. нумидийцев в подкрепление. Дабы остановить разорительные действия Сципиона и скорее кончить войну, либо прочным и выгодным миром, либо решительным сражением, он перешел от Адрумета к Заме, в 5-ти переходах (100 верстах)к западу от Карфагена (положение Замы в точности определить нельзя) и просил у Сципиона свидания для переговоров. Сципион, к которому между тем Массинисса привел 6 т. чел. пехоты и 4 т. чел. конницы, расположился с. своею армией близ города Надогары или Наррагарры (близ Замы, но положение его неизвестно) и изъявил согласие на свидание с Ганнибалом, который и приблизился с своей армией к лагерю Сципиона на расстояние около 4-х миль (более 4-х верст). На другой день эти два знаменитые полководца имели свидание и вели между собою переговоры, которые однако не имели никакого результата, потому что Сципион настаивал на безусловной покорности Карфагена.

На следующий день (в конце весны или начале лета) обе армии в одно время вышли из своих лагерей и построились на открытой равнине, близ города Замы, в боевой порядок, следующим образом:
У Сципиона были 3 римские и 3 союзные легиона, каждый в 6,200 чел. войск, а всего в них: тяжелой пехоты 12 т. гастатов, 12 т. принципов и 6 т. триариев, и того 30 т. чел., – легкой пехоты около 12 т. чел., всего пехоты 42 т. чел., – конницы римской и союзной 2,700 чел., нумидийской 4 т. и того 6,700 а всего всех войск – 48,700 или около 50 т. чел. – Сципион построил свои 6 легионов в 3 линии, по манипулам, гастатов – в 1-й, с промежутками в длину фронта манипул, принципов – во 2-й и триариев в 3-й, но не в шахматном порядке, а манипулы за манипулами, с целью оставить между ними промежутки для пропуска слонов, которых у Ганнибала было видно много. Лелий с легионною, римскою и союзного, конницей был поставлен на левом крыле, а Массинисса с нумидийцами – на правом. Легкую пехоту свою Сципион поставил в промежутках 1 -й линии гастатов, дабы лучше прикрыть расположение- 2-й и 3-й линий, и приказал открыть бой атакой слонов и, в случае оттеснения ими, завлечь их в промежутки манипул 1-й линии, откуда наиболее проворные велиты должны были отступить за 3-ю линию, а прочие – на право и на лево за 2-ую и 3-ю линии. Фронт римской тяжелой пехоты состоял таким образом из 60-ти манипул, в 20 рядов каждая, на протяжении 7,200 римских футов. (с промежутками).
Ганнибал, с своей стороны, имел, но словам некоторых историков, всего около 50 т. войск, а но словам Полибия, в 1-й линии – 12 т. войск, обстоятельства же сражения свидетельствуют, что во 2-й линии он должен был иметь почти столько же, а в 3-й вдвое, т.е. 24 т.; число конницы у него в точности неизвестно, но, кажется, было равное числу Сципионовой или несколько менее. Прикрыв фронт своей армии 80-ю слонами, Ганнибал построил за ними в 1-й линии около 12 т. вспомогательных войск лигурийских, галльских, балеарских и мавританских – остатков армии Могона, фалангой в 10 шеренг глубины, на протяжении несколько более 3.600 римских футов (следовательно – вдвое короче фронта римской тяжелой пехоты). Во 2-й линии, на обыкновенном расстоянии за 1-ою, Ганнибал построил карфагенскую и африканскую тяжелую пехоту (набранную после поражения Газдрубала), почти в том же числе 12 т. и в том же строе. В 3-й линии, в расстоянии несколько более одной римской стадии (125 геометрических, 190 обыкновенных шагов или около 70 сажень) за 2-ю линией (следовательно далее расстояния между 1-ю и 2-ю линиями), он построил своих ветеранов Италии, большею частью бруттийцев, числом около 24 т. чел., также в строе фаланги, в 10 шеренг глубины, на протяжении, почти равнявшемся фронту римской тяжелой пехоты. На правом крыле, против Делия, Ганнибал поставил карфагенскую конницу, а на левом, против Массиниссы – нумидийскую. Такого рода построение Ганнибалом своей армии было основано на знании им силы армии Сципиона и обычных строя и образа действий римских войск в бою. По протяжению фронта их судя, что они построены по манипулам и что манипулы принципов станут, по обыкновению, в промежутки манипул гастатов, а триарии одни останутся в резерве, Ганнибал, без сомнения, надеялся, что оконечности римских линий не будут в состоянии охватить 1 -й и 2-й его линий, не подвергаясь сами опасности быть охваченными его 3-ю линией, и что поэтому первые две линии его прорвут центр римских линий и что он довершит поражение их своею 3-ю линией еще прежде, нежели 3-я римская линия триариев успеет восстановить порядок и бой. В случае же поражения первых двух линий своих, он, без сомнения, надеялся, что это произойдет не без беспорядка в первых двух линиях римских, которым и хотел воспользоваться для атаки их своею 3-ю линией. Поэтому-то он и поставил 3-ю свою линию на такое расстояние за 2-ю, чтобы опрокинутые 1-я и 2-я линии могли свободно отступить на право и на лево.
Коль скоро обе армии были построены, Ганнибал первый двинул вперед всю линию слонов. Но обыкновенные у римлян, в начале боя, звуки всех труб и рогов, шум оружия и боевой крик испугали слонов и часть их обратилась назад и привела в беспорядок левую фланговую нумидийскую конницу. Массинисса воспользовался тем и; ударив против этой конницы, легко опрокинул ее. Все остальные слоны обратились на велитов, которых смяли, но и сами были переранены ими и наконец, большею частью, в центре, были загнаны в промежутки римских линий, а на правом крыле обратились назад и ― смяли карфагенскую конницу. Лелий также воспользовался тем и опрокинул эту конницу. Таким образом с обеих сторон осталась одна пехота, которая и двинулась одна против другой тихим шагом и в порядке, исключая 3-й линии Ганнибала, которая осталась на своем месте. Но Сципион обманул надежды и ожидания Ганнибала и, угадав намерение его, вместо того, чтобы двинуть принципов за гастатами, сдвинул последних в сомкнутый строй фаланги, одинакового протяжения с фронтом 1-й линии Ганнибала, и стремительно атаковал ими эту последнюю, поддерживая их_ 2-ю и 3-ю своими линиями. Удар гастатов был чрезвычайно сильный, а сопротивление 1-й линии Ганнибала – упорное; но наконец, будучи не в состоянии сопротивляться гастатам, лучше вооруженным и устроенным, и не поддержанная своею 2-ю линией, от страха недвинувшеюся с своего места, 1-я линия Ганнибала была принуждена уступить и. полагая, что 2-я линия её изменила, с яростью напала на нее. 2-я линия, с своей стороны, с такою же яростью отчаяния, оборонялась против. неё, так что с обеих сторон было довольно много убитых и раненых. А между тем гастаты теснили их более и более, и тогда обе первые линии Ганнибала обратились наконец против. них и привели их в некоторое расстройство. Но 2-я линия принципов подоспела на помощь 1-й и первые две линии Ганнибала были окончательно опрокинуты, разбиты и почти совершенно истреблены. Остатки их бросились на 3-ю линию и ее также привели бы в расстройство, если бы Ганнибал не приказал ей выставить свои копья против них.
Тогда Сципион положил употребить другой, новый строй для атаки 3-й линии Ганнибала – лучших его войск и последнего его резерва. Так как эта линия имела фронт почти вдвое более длинный, нежели линия гастатов, и Сципион не хотел, чтобы Ганнибал охватил его, притом он был уверен, что конница его воротится из преследования и поможет ему победить Ганнибала, то и не счел нужным сохранять в резерве свою 3-ю линию триариев, а напротив сам захотел охватить Ганнибала. Вследствие того, приказав гастатам отступить и пока они строились на том месте, где сначала пришли в столкновение с 1-ю линиею Ганнибала, он велел впереди их убрать раненых и разбросанное оружие и очистить место, принципам – сомкнуть свои манипулы направо и налево и стать в одну линию с гастатами, на их флангах, а триариям – исполнить то же самое и стать на флангах принципов. Таким образом он построил всю свою тяжелую пехоту, в строе фаланги, в одну линию, значительно превосходившую длиною 3-ю линию Ганнибала, и атаковал последнюю, двинувшуюся между тем вперед. Бой возобновился с новыми силой и упорством, и был почти равный, потому что у Ганнибала было около 24 т. войск, а у Сципиона, уже потерявшего от 3 до 4 т. чел. – около 27 или 26 т., а вооружение и строй были почти одинаковые. Но когда Лелий и Массинисса воротились из преследования и атаковали линию Ганнибала с тыла, тогда она пришла в беспорядок и расстройство. Большая часть войск её была истреблена, а наименьшая спаслась бегством, но на открытой равнине была преследована конницей Сципиона и понесла при этом большой урон. Карфагеняне потеряли всего до 20 т. чел. убитыми, около 20 т. пленными, 133 знамени и 11 слонов, а римляне около – 2 т. чел. убитыми.
Таково было это последнее сражение при Заме, решившее судьбу войны и Карфагена. Побежденный Ганнибал, провозгласив: конец Карфагену, спасся с несколькими всадниками в Адрумет, а оттуда вскоре отправился морем в Сирию, к царю Антиоху. Победитель же – Сципион, разграбив лагерь Ганнибала, воротился к Утике, где нашел претора Лентула с 50 военными и 100 перевозными судами с продовольствием. Присоединив эту эскадру в 50 судов к своей, он отправился к Карфагену, для обложения его с моря, между тем как легат его Гней Октавий должен был вести туда армию, для обложения города с сухого пути (Лелий был послан в Рим с известием о победе). В виду Карфагена Сципион встретил морское судно с карфагенскими послами, ехавшими просить мира. Назначив им прибыть в Тунес, от воротился в Утику, откуда двинулся с своею армией к тому лагерю, который прежде занимал при Тунесе. На пути туда он узнал, что сын Сифакса, Вермина, приближался с армией на помощь Карфагену. Сципион отрядил против него всю свою конницу и часть пехоты. Вермина был разбит и едва спасся, потеряв 15 т. чел. убитыми, 1,200 чел. взятыми в плен, 1,500 лошадей и 72 знамени.
После этой вторичной победы, Сципион предписал карфагенянам следующие условия: 1-е они имели сохранить за собою в Африке города, которыми владели в ней до начала этой войны, равно их общественные и частные имущества, 2-е – они имели сохранить также свои законы, управление и обычаи, и против Карфагена не должны были более производиться военные действия, – 3-е они должны были возвратить римлянам все захваченное у них во время перемирия и всех римских пленных и переметчиков, – 4-е выдать все военные суда, исключая 10-ти, – 5-е не вести никакой войны без согласия римского сената, – 6-е возвратить Массиниссе все владения его и его предков, в объеме, который будет указан, – 7-е выдать римской армии продовольствия на 3 месяца и жалованья до утверждения мирного договора сенатом и народом римскими, – 8-е заплатить 10 т. талантов серебра в 10 лет времени и 9-е выдать 100 заложников из знатнейших родов Карфагена, по выбору Сципиона.
Эти условия были приняты карфагенянами, утверждены римскими сенатом и народом и тем прекращена 2-я пуническая война, продолжавшаяся, со времени взятия Сагунта и объявления войны, 18 лет.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ. ЗАКЛЮЧЕНИЕ.

§ 192. Общий взгляд на 2-ю пуническую войну и на действия в ней карфагенян и римлян. – § 193. Общий взгляд на действия Ганнибала во 2-й пунической войне. – § 194. Общий вывод об Ганнибале, как полководце, и об образе и искусстве ведения им войны.

§ 192. Общий взгляд на 2-ю пуническую войну и на действия в. ней карфагенян и римлян.

Изложив 2-ю пуническую войну в частных подробностях её, бросим общий взгляд на нее в военном отношении.
Две могущественнейшие в древности, но существенно отличные одна от другой, республики: воинственная – римская и торговая – карфагенская, после первого столкновения между собою в Сицилии, на море и в Африке в-1-й пунической войне, кончившейся торжеством римской и унижением карфагенской, стали в крайне враждебные отношения одна к другой. Мир, прекративший 1-ю пуническую войну, не был и не мог быть продолжительным и прочным, потому что неприязненные отношения между Римом и Карфагеном, постепенно усиливаемый действиями их во время мира, Рима – в Италии, Сицилии, Сардинии, Иллирии, Истрии и Греции, а Карфагена – в Испании, росли все более и более и привели наконец, так сказать, к единоборству Рима и Карфагена на жизнь или смерть. Оба они рядом существовать долее не могли и один из них должен был погибнуть. Оба в одинаковой мере содействовали окончательному разрыву, но произвел его не Рим, а Карфаген, в лице представителя сильнейшей в нем политической партии Барцинской – Ганнибала, на основании плана, задолго перед тем задуманного Гамилькаром и на половину исполненного им, зятем его Газдрубалом и сыном Ганнибалом. Взятие и разрушение последним покровительствуемого Римом и союзного с ним Сагунта послужили действительным поводом к явному разрыву и войне, еще до объявления оной римлянами. Затем Ганнибал тотчас же двинулся через Альпы в Италию и открыл в ней самые решительные наступательные действия против Рима, которому в три года времени нанес, один за другим, четыре удара, один другого сильнее и жесточе, восстановил всю северную и часть южной Италии против Рима и привел последний в опаснейшее положение.
Таким образом, война была начата Карфагеном и три года ведена им, в лице Ганнибала, самым решительным наступательным образом, в самой Италии, в самом средоточии владений Рима, даже весьма близко от него. Рим же, столь воинственный, гордый и грозный дотоле, атакованный решительно, с такой стороны, с которой вовсе не ожидал того, сразу был отброшен на чуждую ему дотоле почву собственной обороны. Но впав в какое-то непостижимое ослепление, слишком гордый своими прежними военными успехами, слишком привыкший не обороняться, а нападать на других, и не постигая еще, что за человек и полководец был Ганнибал, явил не мудрость, а безрассудство и даже безумие, избрав, вместо чистой пассивной обороны – наступательную и избирая для исполнения её, одного за другим, неспособнейших полководцев – грубые ошибки, не приносившие чести воинственно-мудрому дотоле Риму. Но это послужило ему на пользу, хорошею военно-практическою школой – и четыре жестоких удара, нанесенных ему, возбудили его от усыпления, сняли с него завесу ослепления и научили его новому, дотоле неизвестному ему и не употреблявшемуся им образу ведения войны – сначала чисто-оборонительной, а потом постепенно более и более наступательно-оборонительной, первую мысль о которой подал и первые основания которой положил диктатор Фабий. И с тех пор успех в войне тотчас начал склоняться на сторону Рима против Карфагена, тем более, что последний, с своей стороны, стал действовать постепенно более и более, не только безрассудно; но и недостойно. Вместо того, чтобы в решительной войне своей с Римом в Италии, всеми силами, средствами и способами поддерживать великого полководца своего, Ганнибала, которому уже был обязан такими громадными первоначальными успехами, Карфаген, всегда торговый во всем и алчный к деньгам, в которых признавал главную; силу, обратил все свое внимание не на Италию, Рим и Ганнибала, а на Испанию, откуда текла к нему золотая река, но не как на главное основание для военных действий против Рима в Италии, а лишь с низкими, своекорыстными целями всех прежних своих завоеваний – обогащения посредством естественных богатств завоеванных стран и торговли.
Таким образом, в одно и то же время, военная политика Рима и Карфагена приняли совершенно противоположные направления, со стороны Рима – прямо и неуклонно к главной цели низложения Карфагена, сначала посредством вытеснения Ганнибала из Италии, а карфагенян из Сицилии, Сардинии и преимущественно из Испании, а со стороны Карфагена – к второстепенной и ложной цели завоевания и утверждения в Испании, что было не стремлением к главной цели войны, а уклонением от неё. Но и в этих противоположных направлениях с обеих сторон, какая огромная разница в характере действий: необыкновенные энергия, постоянство, твердость, решительность, мудрость и искусство со стороны Рима – и, напротив, столь же необыкновенные вялость, непостоянство, не-последовательность, медленность, нерешительность, слабость, неразумие и неискусство действий со стороны Карфагена, в особенности же его невнимательность и даже неблагодарность к Ганнибалу, пожертвованному им почти совершенно на произвол судьбы! При такого рода военно-политических действиях Рима и Карфагена, могло ли быть сомнительным, на чью сторону окончательно склонится успех в войне? И он мог бы склониться на сторону Рима не через 18 лет войны, а гораздо скорее, если бы не грозное и страшное для римлян. одно имя Ганнибала. 15 лет после сражения при Каннах, не смотря на то, что Карфаген не поддерживал Ганнибала в Италии, а Рим и его искусные полководцы более и более стесняли его со всех сторон и наконец оттеснили его в самый южный Бруттий, он не только удерживался в Италии, но и продолжал держать римлян и их полководцев в постоянном страхе. Это могущественное нравственное влияние его личности, в соединении с его высоким военным искусством, было причиной, что римские полководцы, начав действовать по системе Фабия – наступательно-оборонительной, наблюдательной, в сильных местностью укрепленных лагерях, – за некоторыми исключениями, говоря вообще, уже слишком долго и буквально держались этой системы, и все из-за одного страха имени Ганнибала. Имея, со времени сражения при Каннах, постоянно от 20 до 25 легионов на разных театрах военных действий и по 2 и по 3 армии (от 4-х до 12-ти легионов) против самого Ганнибала, они ни-разу не имели ни мысли, ни духа решительно напасть на него этими совокупными армиями в одно и то же время, чем могли бы, если и не нанести ему реши-тельное поражение, то во всяком случае вытеснить его из Италии. гораздо ранее 203-го года. Да и в 203 году не они его выяснили из Италии, а отозвавший его Карфаген, атакованный Сципионом в Африке. Удивительным кажется, что некоторые полководцы, как например Марцелл, искусно пользуясь благоприятными обстоятельствами, не раз успевали наносить Ганнибалу частные поражения, но двигаться прямо и решительно против него, с совокупными силами 2 – З. армий разом, у них никогда не доставало смелости и духа. Каждый год против него выставлялись по крайней мере 2 армии, для наблюдения за ним и стеснения его, но не для решительных действий против него. Две римские армии вместе составляли до 40 т. войск, несравненно лучше вооруженных, нежели почти то же число войск, которое Ганнибал имел в последние годы в Италии. Но если римские полководцы признавали недостаточным эти 40 тыс. римских войск против 40 тыс. войск Ганнибала, то, в виду скорейшего вытеснения его из Италии, всегда, легко и удобно могли сосредоточить против него не 2, а 3 армии (60 тыс.) и даже 4 (80 тыс.) и действовать решительным, наступательным образом. Но они никогда не делали этого, до самого удаления его из Италии, лишь с 24 тыс. войск, по оставлены в Бруттие может быть не более 5–6 тыс. в гарнизонах. А причинами тому были – все та же высокая личность Ганнибала, необыкновенное искусство его, нравственное влияние его на римлян и страх, внушаемый им лишь одним именем своим! – Можно сказать, что он один стоил целой многочисленной армии и римляне даже с 3–4 армиями не отважились бы решительно действовать против него. А между тем они так же смело, отважно и решительно, как обыкновенно прежде, действовали там, где не имели против себя Ганнибала, и в южной, и в средней, и в северной Италии, и в Сицилии, Сардинии, Испании и Африке. И так, как ни естествен и понятен страх, который они питали к Ганнибалу, все-таки кажется, что эти искони воинственные и храбрые римляне, имевшие такое превосходное военное устройство и многочисленные войска, и всегда смелые и отважные – против слабейших, были уже слишком осторожными, чтобы не сказать боязливыми, перед Ганнибалом, которого могли подавить двойною и тройною силой: ибо многие случаи доказывают, что как ни велик был он сам лично, но войска его, особенно под конец, были более или менее плохи и при первой неудаче обращали тыл и подвергались поражению. Общим выводом из этого может быть то, что хотя римляне после сражения при Каннах до конца 203-го года действовали против Ганнибала очень благоразумно, осторожно и искусно, но не довольно смело, отважно и согласно с обыкновенным их образом действий, и что если бы они с благоразумием и осторожностью действий соединили большие смелость и отважность, то могли бы скорее вытеснить Ганнибала из Италии и кончить войну. И если бы у них не явился такой достойный Ганнибала соперник ему и искусный, смелый и отважный полководец, как Сципион африканский, перенесший войну в Африку, атаковавший в ней Карфаген, разбивший в ней все его армии и наконец самого Ганнибала, то как знать? – может быть последний продержался бы еще в Италии и война не была бы окончена так скоро. Пример этого самого Сципиона может служить еще лучшим подтверждением тому. Отчего столь же искусный, сколько смелый и отважный план его перенести и кончить войну в Африке не только не пришел на ум никому из полководцев Рима, но и возбудил в сенате и особенно в Фабие и старейших сенаторах неодобрение? Это приносило им столь же мало чести, сколько много Сципиону. Явись Сципион ранее – и война была бы прекращена скорее. Замечательно, что начатая великим предприятием такого великого полководца, как Ганнибал, затянувшаяся вследствие недостойной политики Карфагена, излишней осторожности и недостаточной смелости римских полководцев, при необыкновенных, образцовых действиях Ганнибала и особенно влиянии и страхе его имени, она была кончена, и очень скоро и решительно, в пользу Рима, таким же великим предприятием такого, не менее великого полководца, как Сципион, и притом такого же молодого, каким Ганнибал был в начале войны. Много было у римлян искусных полководцев в этой войне, но Сципион, как и Ганнибал, был – один. Кто из них стоял выше – будет сказано в последствии.
И так вообще война, начатая Ганнибалом и 3 года веденная им решительным наступательным образом против Рима в Италии, а римлянами, неблагоразумно и неосторожно – также наступательно, 14 лет потом ведется и Ганнибалом, и римлянами в Италии наступательно – оборонительно, а в Сицилии, Испании и наконец в Африке римлянами более и более решительно наступательно и окончательно самым решительным наступательным образом в Африке Сципионом.
По самой этой причине 2-я пуническая война, как вообще, так особенно в наибольшей половине своей с 215 года до 203 включительно в Италии, чрезвычайно замечательна в стратегическом отношении. До сих пор, за исключением разве только походов Александра В., в войнах древних времен главную роль играла тактика, стратегия же была очень простая и несложная. Участь войн решалась большею частью на полях сражений боем, и потому обе стороны шли прямо на встречу одна другой, вступали в бой и одна побеждала, другая претерпевала поражение, большею частью соединенное с истреблением её армии. Если же и случались действия, выходившие из этой обыкновенной колеи, то или вследствие употребления военных хитростей, или же каких-нибудь особенных соображений искусных полководцев. Но таких соображений и действий, которые проистекали бы от желания не искать, а избегать боя, победить неприятеля не силою оружия, а хитростью ума, не действиями в бою, а движениями в поле, в обход флангов, в тыл и на сообщения, и т.п., встречается очень мало и редко, именно потому, что обе стороны одинаково действовали решительным наступательным образом. Так действовали и народы Востока, и греки, и римляне до 2-й пунической войны и да же в самой этой войне. всегда и везде, где не имели против себя Ганнибала, а в первые три года войны – даже и против Ганнибала. Но со времени принятия ими Фабиевой системы наступательно-оборонительной войны, заставившей и Ганнибала прибегнуть к той же, в южной Италии, в течении 13 лет от сражения при Каннах до сражения при Заме, мы впервые в древности видим явление, можно сказать, совершенно новое. Обе стороны одинаково, или одна более, другая менее, избегают боя, располагаясь в сильных местностью, большею частью горною, укрепленных лагерях, зорко наблюдая и следя одна за другою, передвигаясь из одного крепкого лагеря в другой, часто в обход флангов, угрожая и сообщениям, действуя мелкими отрядами и малою войною, против фуражиров и отдельных отрядов, отнимая одна у другой способы продовольствования, укрепленные города внутри страны или на берегах моря, вступая иногда в частный бой малыми частями, а в большие сражения в открытом доле – редко, только тогда разве, когда к тому представлялся особенно благоприятный случай или решительно невозможно было избежать сражения, либо одной, либо обеим сторонам. Такого образа действий, можно сказать положительно, никогда дотоле не было встречаемо в войнах древности, и это бесспорно следует признать явлением, весьма замечательным в отношении к искусству ведения войны, ибо ясно означает преобладание хитрости, ума и искусства над простою и грубою вещественною силою, словом – по выражению Юлия Цезаря – ума над мечом (Julius Caesar non minus praeclarum censuit consilio quam gladio superare, см. ч. I. Введете стр. 39).
Рассматривая действия римлян во 2-ой, самой занимательной части войны, следует сказать, что в это время они вели правильную войну, основанную на одном общем и на ежегодных частных предначертаниях, изменяемых только в подробностях исполнения применительно к обстоятельствам. Они всегда располагали свои армии так, чтобы прикрывать Рим, ближайшие к нему и другие, важнейшие по обстоятельствам, области Италии, чтобы постоянно наблюдать за Ганнибалом и постепенно стеснять его, удерживать в повиновении цизальпинскую Галлию на севере, Сицилию на юге. Сардинию на море и Испанию на западе. При этом каждая армия в южной, средней и северной Италии имела за собою обеспеченное основание действий – край, в котором, в одном главном и в нескольких второстепенных, укрепленных пунктах, находились её военные склады продовольствия, подкрепления и пр., и который служил ей опорою действий или убежищем в случае неудачи. Такими против Ганнибала были для них: сначала – Лаций, потом Кампания и Самний и позже Лукания, Апулия и Калабрия, а в них главными опорными пунктами – Капуа и Тарент. Опираясь на них, они действовали отдельными армиями, которые находились в связи между собою и в случае надобности соединялись, а потом снова разделялись. они двигались против Ганнибала, смотря по обстоятельствам, то медленно и осторожно, то необыкновенно быстро и решительно. Многие из их передвижений особенно замечательны искусством соображения и быстротою и успехом исполнения. Одним из замечательнейших в числе их было движение Клавдия Нерона -с 6,000 войск к р. Метавру в 7 суток и обратно в 6. При этом образ действий Ганнибала, соединенный с частым употреблением военных хитростей, засад и т.п., имел влияние и на римлян тем, что и они стали прибегать к тому же и расставлять Ганнибалу сети. При этом римские полководцы умели хранить свои намерения втайне и проникать намерения своих противников и даже нередко – самого Ганнибала. Войну они вели деятельно, но после сражения при Каннах чрезвычайно осторожно, в последствии смелее, а под конец, как сказано, уже слишком несмело и даже боязливо. Военный действия они открывали обыкновенно раннею весною, с появлением подножного корма, но иногда и летом, а оканчивали ранее или позже осенью, располагаясь на зиму на квартирах или в укрепленных лагерях. Иногда они и зимою производили частные военные действия отрядами, ведя малую войну. Ежегодно они выставляли в поле, смотря по обстоятельствам, от 4-х до 6-ти армий (8–12 легионов римских и столько же союзных, следовательно от 75,000 до 111,000 войск в Италии и столько же в Сицилии, Сардинии и Испании, а всего от 10 до 13-ти армий, 20-ти – 24-х, легионов римских и от 150,000 до 200,000 и 220,000 войск!). В одном сражении при Каннах они имели, как известно, 2 армии, – 16 легионов, – 80,000 чел. пехоты и 7,200 чел. конницы. Сверх того они постоянно имели, особенно в конце войны, несколько флотов (от 50 до 100 военных судов, с большим числом перевозных) у берегов Италии, Сицилии, Сардинии и Испании. По этому можно судить, какого большого развития могли достигать и действительно достигали вооруженный силы Рима, сухопутные и морские, во время 2-й пунической войны. Но это стоило огромных издержек, так что уже в половине и даже в начале войны казна государственная была в крайнем истощении и только пожертвованиями богатых сословий и частных лиц между римскими гражданами и союзниками могли быть удовлетворяемы необходимые и весьма значительный издержки войны. Результатом этого было то, что Рим никогда не имел недостатка ни в войсках, ни во флотах, ни в средствах для содержания их. К концу же войны римляне уже начали уменьшать число своих войск и флотов в Италии, усиливая их только в Испании и наконец в Сицилии и особенно в Африке. Продовольствование действовавших войск производилось весьма тщательно и правильно, посредством фуражировок и подвозов запасов продовольствия сухим путем. по рекам и морем. Склады продовольствия учреждались в тылу армий, в укрепленных городах и лагерях, сообщения армий с которыми были тщательно оберегаемы В этом отношении особенно замечательны устройство и обеспечение подвозов и складов продовольствия до и во время осады Капуи, а также и во время действий римских армий против Ганнибала в Лукании и Апулии, Бруттие и Калабрии. Обеспечивая собственные сообщения с своими складами запасов, римские полководцы нередко прибегали к действиям против сообщений Ганнибала с его складами и даже против самых этих складов, из чего с обеих сторон возникали вообще действия в обход флангов и на сообщения.
В отношении тактических действий римских войск в бою, должно сказать, что в сражениях Сципиона, Марцелла и других лучших римских полководцев этого времени нередко усматриваются более или менее искусный и замечательные соображения, построения, движения и действия. Но, вообще говоря, это были только случайный и частные видоизменения одной и той же главной формы, остававшейся неизменною, потому что и оружие оставалось неизменным. В сущности, сражения представляют все одно и то же явление: с одной стороны легион в три линии, с другой фаланга в одну (у Ганнибала с половины войны большею частью в две линии), с обеих сторон легкая пехота – впереди, конница – по флангам, а у карфагенян, сверх того, слоны впереди всей линии или обоих крыл. Слоны, которыми справедливо пренебрегал Александр В., но, к удивлению, не пренебрегал Ганнибал, и в этой войне, как большею частью и в прежних, наносили гораздо более вреда собственным войскам, нежели неприятельским, обращаясь против них и приводя их в беспорядок и расстройство, отчего часто бывали причиной поражения их. Постоянное, неизменное, во всяком случае, построение конницы по флангам всегда имело целью охватывание неприятеля и нападение на него с флангов и тыла, что и случалось обыкновенно с той или с другой стороны, на одном или обоих флангах, и содействовало победе. В действиях же тяжелой пехоты, легиона и фаланги, одного против другой, усматривается почти всегда одинаково простая фронтальная, параллельная атака и только редко в косвенном боевом порядке, столь любимом Филиппом и Александром македонскими и греками со времен Эпаминонда, но не с одного из флангов, а с обоих, в виде щипцов или клещей (келэмволон), или из центра, в виде клина (эмволон), При этом строй легиона в 3 линии большею частью имел значительное и нередко решительное преимущество перед строем фаланги, и только в искусных руках Ганнибала фаланга одолевала легион. Но, вообще говоря, тактика в этой войне, как римская со стороны римлян, так и греческая со стороны карфагенян, не представляет ничего нового и замечательного, и тактические действия обеих сторон, в продолжение всей войны, значительно уступают стратегическим во 2-й половине войны, со стороны Ганнибала и римлян в южной Италии и Сципиона, в Испании и особенно в Африке.
Преследование побежденного после боя, с такими же или подобными напряжением сил и энергией, как со стороны Александра В., в этой войне редко. Большею частью победитель ограничивался по-бедой в бою, или и взятием неприятельского лагеря, или, сверх того, недальним преследованием побежденного конницей.
В полиорцетическом отношении, т.е. осады и обороны укрепленных городов, римляне вообще стояли гораздо выше карфагенян и многие осады их, особенно Сиракуз Марцеллом, а также Капуи и Тарента, отличаются большим искусством и заслуживают особенного внимания. Одна только оборона Сиракуз Архимедом стоит выше всех, и необыкновенным искусством своим еще более возвышает осаду и взятие Сиракуз Марцеллом.
В заключение следует сказать, что из числа всех римских полководцев, действовавших в этой войне, выше всех стоят: временно, в первые годы после сражения при Каннах – Фабии, как положивший первый: начало и основание наступательно-оборонительной системы ведения войны римлянами, но потом не соответствовавший более потребностям времени и обстоятельству, – за ним Марцелл, положивший предел победам Ганнибала, сам побеждавший его и взявший Сиракузы, но в особенности Сципион, достойный соперник Ганнибала, решивший войну.
Что касается действий карфагенян и их полководцев (кроме Ганнибала) в этой войне, то о них вообще можно сказать, что они значительно уступали во многих отношениях действиям римлян на всех театрах войны. Даже действия бесспорно лучших, после Ганнибала, карфагенских полководцев, братьев его, Газдрубала и Могона, не отличаются особенным искусством, а некоторые из них, как означено было при изложении их, даже сопряжены были с большими или меньшими ошибками. А по смерти Газдрубала и Могона, братьев Ганнибаловых, Газдрубал, сын Гисконов, и Сифакс, до возвращения Ганнибала в Африку, были более нежели посредственными противниками Сципиона.
И так, по всем изложенным выше причинам, 2-я пуническая война представляет исследователю её, в военном отношении, чрезвычайную разнообразность, необыкновенную занимательность и высокую степень поучительности и заслуживает полного внимания и тщательного изучения.
Но все это возвышается в особенности и еще более – участием и действиями в ней Ганнибала.

§ 193.
Общий взгляд на действия Ганнибала во 2-й пунической войне.

Приведя в исполнение одно из величайших военных предприятий древности, Ганнибал был, от начала до конца, и главным деятелем в нем, его душою и героем, и во все время 2-й пунической войны приковывает к себе все внимание и возбуждает в высшей степени удивление исследователя её.
Если основная мысль движения из Испании чрез Пиренеи, Галлию и Альпы и внесения войны в Италию была наследована Ганнибалом от отца и дяди своих, то ближайшее соображение и самое исполнение её вполне принадлежали ему и уже одни достаточны были бы для увековечения его имени. Предприятие его поражает своею необыкновенною смелостью, но не было безрассудною и дерзкою отважностью, потому что заранее было глубоко соображено, верно рассчитано, тщательно приготовлено и надежно обеспечено прочным утверждением власти Карфагена в Испании, оставлением в ней Газдрубала и Ганнона с частью сил и раздеванием путей чрез Пиренеи, Галлию и Альпы в Италию, свойств и способов края и расположения жителей его на этих путях. Затем самое исполнение этого предприятия было произведено с такими необыкновенными: силою воли, твердостью, мужеством, решительностью и искусством, что было увенчано полным успехом.
По переходе через Альпы начинается первый период решительных наступательных действий Ганнибала в цизальпинской Галлии, средней и южной Италии. Веденные с малыми силами против неприятеля, превосходного числом и военными: устройством и духом, с решительною целью боя, действия эти являют сочетание смелости и решительности, благоразумной осторожности и тонкой хитрости, мудрой политики и высокого искусства в соображении и исполнении. И плодами их были четыре решительные и блистательные победы при Тицине, Треббии, Тразименском озере и Каннах, которые, вместе с превосходным движением из Лигурии чрез болота р. Арно, в тыл и на сообщения Фламиния с Римом, достойны стать на ряду с переходом через Альпы и придают первой половине войны Ганнибала в Италии особенно яркий блеск.
Сражением при Каннах оканчивается первый и начинается второй период действий Ганнибала в Италии. Счастливая звезда его начинает меркнуть – и война, в глазах историка политического, уже почти решенная в пользу Рима в Италии, отселе приобретает более важности в Испании и позже в Африке, и потому Ганнибал более известен по своим действиям до сражения при Каннах, нежели после него. Но военный историк и всякий военный человек смотрят на это иначе: в глазах их, если Ганнибал велик до сражения при Каннах, то после него он является еще более великим. С того именно времени, когда римляне начали следовать Фабиеву осторожному образу ведения войны наступательно-оборонительной и противопоставлять Ганнибалу лучших своих полководцев, все изменилось для него. Почти вовсе неподдерживаемый своим правительством и как-бы совершенно предоставленный им на произвол судьбы, принужденный с слабыми силами своими, в более и более тесном кругу действий в южной Италии, вести трудную и опасную наступательно-оборонительную войну против искусного и беспрестанно усиливавшегося неприятеля, Ганнибал решительно превзошел все, что военная история пред-шествовавших времен древности представляет лучшего и искуснейшего в ведении этого рода войны. При несоразмерной числительной слабости своей, он действовал не совокупными силами и не с целью боя, как в первой половине войны, но с силами разделенными, с целью удерживать и охранять занятые им земли и города в них, собирать в них нужные для ведения войны средства и способы, отвлекать внимание и силы неприятеля от важных для него, Ганнибала, пунктов, держать противников своих в бездействии, либо утомлять и ослаблять их передвижениями и частными, при каждом удобном случае, нападениями и поражениями. Такого рода наступательно-оборонительные действия в южной Италии, мало-помалу перешедшие в чисто – оборонительный в Бруттие, при чрезвычайном разнообразии представляют преобладание хитрости и высокую степень искусства, и по-истине должны быть названы образцовыми. В это именно время, внимательно следя за всеми движениями Ганнибала, среди нескольких римских армий, видим его уже совершенно лишенным всякой помощи и всякого пособия со стороны карфагенского правительства, постепенно более и более стесняются созданные им в южной Италии средства и способы, и вместе с отдельными отрядами своими, он сам не-редко претерпевает частые неудачи и поражения. И за всем тем, он, единственно силою своего гения, почти целые 13 лет сопротивляется римлянам и удерживается в Италии, нередко даже побеждая римлян и постоянно заставляя их страшиться одного имени своего. Видя все это, невольно проникаешься еще большим удивлением к нему, нежели в первой половине войны. В это именно время гении его является в. больших еще, нежели прежде, силе и блеске, хотя подвиги Ганнибала и не столь блистательны и громки. И можно почти с уверенностью сказать, что если бы он с самого начала был во-время и надлежащим образом поддерживаем своим правительством и не был наконец отозван им в Африку, то и не был бы вытеснен из Италии и война могла бы иметь совершенно иные результаты.
Но когда и Газдрубал, и Могон, братья Ганнибаловы, были убиты, а армии их разбиты, и сам Ганнибал был отозван из Италии в Африку, тогда уже все было потеряно для Карфагена и единственная надежда его заключалась в Ганнибале и его армии, или, лучше сказать, в одном Ганнибале. И он сделал все, что только было в его власти, для облегчения судьбы Карфагена или одержания победы над Сципионом. Но счастье решительно изменило ему: стечение самых неблагоприятных обстоятельств обратило против него неверные случайности сражения, бессильны и тщетны были великие дарования его против превратностей судьбы – и с победою над ним Сципиона при Заме решены были и война, и участь Карфагена.

§ 194. Общий вывод об Ганнибале, как полководце, и об образе и искусстве ведения им войны.

Соединив все черты характера и действий Ганнибала, изобразим его как самостоятельного полководца, в полном развитии сил и деятельности, равно образ и искусство ведения им войны. При этом занимательно и поучительно будет сравнить его с Александром В. и указать черты как сходства, так и различия в характере, средствах, обстоятельствах, положении, образе и искусстве действий обоих.
И прежде всего следует сказать, что и Ганнибал, подобно Александру В., также являет в себе соединение необыкновенных дарований, доблестей и совершенств военных, и в телесном, и в душевном, и в умственном отношениях.
Не обладая, кажется, ни красотою, ни силою телесными, которыми был одарен Александр В., Ганнибал, подобно ему, отличался однако необыкновенною крепостью тела и в равной с ним степени был в состоянии переносить и переносил всевозможные перемены воздуха, непогоды, лишения и труды. Но в зрелом возрасте, как и в первой молодости, он всегда одинаково пренебрегал удобствами и наслаждениями жизни, соблюдал строгие воздержность и умеренность, и вел жизнь простую, суровую и деятельную.
Он был одарен душою, если и не столь пылкою и восторженною, как Александрова, то столь же великою, мощною и твердою, деятельною и неутомимою, исполненною столь же возвышенных и благородных чувств. Подобно Александру В., он не был от природы ни жесток, ни мстителен, не был также ни коварен, ни вероломен, как, из ненависти к нему, оклеветали его римляне и Тит Ливий. Если же в войне в Италии он и обнаруживал иногда мстительность и жестокость в отношении к римлянам, то был увлекаем к тому своею глубокою ненавистью к Риму, в которой взрос и был воспитан и которая с ранней молодости завладела всеми способностями души его. Но он не имел вспыльчивого и раздражительного нрава Александрова, и хотя также не терпел ни противоречия, ни сопротивления, но гораздо лучше умел умерять свои страсти и скрывать свои мысли и чувства, ни словами? ни знаками, ни даже изменением в чертах лица не обнаруживая их никому, даже самым близким к себе людям. Эта-то власть Ганнибала над самим собою, соединенная с скрытностью нрава, и подала Титу Ливию повод к обвинению его в коварстве – обвинению, в котором нет и тени справедливости.
В Ганнибале, как и в Александре, необыкновенная сила ума была соединена с необыкновенною силою воли, нов надлежащем, постоянном равновесии, которое, по мнению Наполеона I, существенно необходимо для полководца; но в Александре это равновесие нередко было нарушаемо избытком пылкости и перевесом воли над рассудком. Причины такого различия заключались, как в личном характере Александра и Ганнибала, так и в возрасте, в котором каждый из них совершил свои военные подвиги, а именно: первый – между 20-м и 32-м годами своей жизни, а второй – между 25-м и 44-м, следовательно последний в возрасте более зрелом, нежели первый.
Необыкновенный ум Ганнибала отличался особенными: основательностью, глубиною, обширностью, прозорливостью и обнаруживавшимися во всех его поступках и речах: остротою, тонкостью и хитростью. Он был также украшен разнообразными знаниями, потому что, как уже было сказано выше, Ганнибал смолоду получил тщательное греческое образование и в этом отношении стоял гораздо выше римских полководцев, потому что греческая образованность в это время еще не была распространена между римлянами. Подобно тому, как сила ума Ганнибала проявлялась во всех его действиях основательностью, обдуманностью и искусством соображения, так и сила его воли, соединенная с предприимчивостью, смелостью и твердостью духа, обнаруживалась в труднейших и опаснейших обстоятельствах решимостью, постоянством и даже настойчивостью и упорством в исполнении.
Подобно Александру, Ганнибал был неутомим в трудах, не-устрашим в опасностях и храбр в боях, но, как замечает Полибий, в бою не забывал долга полководца и, без особенных нужды и пользы, не бросался опрометчиво в рукопашный бой и не подвергал своей жизни опасности, как рядовой воин.
Подобно Александру, и Ганнибал имел необыкновенное нравственное влияние на свои войска, дар соблюдать между ними военные подчиненность и порядок, излишнею строгостью не отнимая у них охоты служить и не вынуждая их к побегам, и в то же время дар внушать им неограниченный любовь и уважение, преданность и доверие к нему, мужество, твердость и терпение в труднейших и опаснейших обстоятельствах и блистательную храбрость в боях. Подобно Александру, и он достигал этого постоянными и неусыпными: заботливостью о них и их нуждах, кротким, приветливым обращением с ними, справедливостью наград и наказаний, личным своим примером и необыкновенным даром слова. Высоко ценя дар этот в Пирре (которого он особенно высоко ценил и уважал) и ставя этот дар наравне с совершенным знанием военного дела, которым, по его мнению, обладал этот государь-полководец, Ганнибал и сам отличался даром слова, заключавшимся не в ораторских: многословии и красноречии, но в глубине и верности мыслей, выражаемых немногими словами, с необыкновенною силою убеждения, если судить об этом, не столько по боевым речам, приводимым и может быть сочиненным историками, сколько по многим остроумным изречениям его, из устных преданий перешедшим в историю.
Но если и Александр, и Ганнибал одинаковыми средствами одинаково достигали приобретения любви и доверия к ним своих войск и соблюдения между ними строгих военных подчиненности и порядка, то заметим, что для Ганнибала это было несравненно труднее и приносило ему гораздо более чести и славы, особенно во 2-й половине войны. В Италии он предводительствовал армией самого разнородная состава, из войск разноплеменных, различных между собою и по происхождению, и по нравам и обычаям, и по языку, Александр же в Азии – армией, ядро и главную силу которой составляли народные, отлично-устроенные и одушевленный войска македонские и греческие. А между тем, в 16 лет воины войска Ганнибала ни разу не отказали ему в доверии и повиновении (исключая, может быть, передачи римлянам 1272-х чел. испанской и нумидийской конницы в 215 году, после 2-го боя при Ноле, и некоторых других частных случаев побегов из его армии к римлянам), ни разу не обесчестили себя своеволием, буйством или явным бунтом, хотя очень часто были принуждены переносить труды, терпеть лишения и преодолевать опасности, подлинно неимоверные. Напротив того, в армии Александра, уже в половине его походов в Азии, стали возникать неудовольствие, ропот и даже заговоры, и наконец явное сопротивление всей армии на р. Гифазе идти далее на восток – принудило Александра остановить победоносное шествие свое к Гангу и индийскому морю и предпринять обратный поход в Персию.
Подобно Александру, и Ганнибал был честолюбив, но честолюбие его, как и Александрове, было самое естественное и возвышенное, потому что имело источником – любовь к отечеству и ненависть к Риму, целью – низложением Рима возвысить Карфаген. Великая душа Ганнибала жаждала чести и славы, но не для себя лично и была непричастна властолюбию, корыстолюбию или другим каким-либо низким побуждениям.
Во всех своих действиях и Ганнибал, подобно Александру, являл политику мудрую и искусную, но притом тонкую и хитрую. Редким умением завязывать тайные сношения, вести переговоры и склонять на свою сторону и силою убеждения, и ласкательством, и дарами, и угрозами, ловко и искусно употребляемыми в действие, во-время и кстати, порою подкрепленными силою оружия, он умел привлекать к себе и удерживать на своей стороне трансальпинских и цизальпинских галлов, и большую часть народов Италии. Почти вся Кампания, Самний, Апулия, Лукания, Калабрия и Бруттий были в союзе с ним и оказывали ему более или менее деятельные пособие и содействие, капуанцы из союзников Рима превратились в жестоких врагов его, Этрурия была в брожении и колебалась, и из 30-ти римских колонии, 12 отказали Риму в содействии! И все это было плодом политики Ганнибала, тем более искусной, чем ему труднее было, нежели Александру, привлекать к себе и удерживать на своей стороне союзников, отторгая их от Рима и возбуждая против него, потому что, при всей ненависти своей к нему, трансальпинские и цизальпинские галлы были народ крайне легкомысленный и непостоянный, и потому союзники малонадежные, народы же Италии чрезвычайно боялись Рима и мщения его в случае неудачи Ганнибала.
Несоразмерность сил, средств и способов Ганнибала с громадностью и величием его предприятия, препятствиями и затруднениями, с которыми ему нужно было бороться, с силами, средствами и способами Рима, с продолжительностью войны, с одержанными им успехами и достигнутыми им результатами, была еще значительнее и разительнее, нежели у Александра. Из 100 т. войск, который он имел в Новом Карфагене, только 26 т. перешли через Альпы и открыли войну против сильного и грозного Рима, и с тех пор силы Ганнибала в Италии никогда не превышали 40–50 т. войск, между тем как римляне постоянно имели от 50 до 70 т. войск (а при Каннах даже до 90 т.) против него одного, не считая войск, действовавших против его отрядов. Не имея ни флота, ни сообщений морем с Карфагеном и Испанией, и почти не получая подкреплений и пособий от своего правительства, Ганнибал был принужден все свои средства и способы к ведению войны создавать сам, армию же свою пополнять и усиливать наборами у своих союзников, всячески лаская и щадя их и тщательно избегая насильственных мер. А потому и сбережение, и пополнение, и усиление своих войск было для него гораздо труднее, нежели для Александра.
Редкий полководец, при необыкновенных военных дарованиях и всех правах на удачу, был более Ганнибала подвержен превратностям судьбы и изменчивости счастья, – редкий был более его несчастлив, но и более велик в своем несчастье, – редкий, наконец, возбуждает тем и более участия к себе. В этом именно и заключается одна из самых разительных черт различия между Александром и Ганнибалом. счастье никогда не изменяло Александру, но изменило Ганнибалу уже после сражения при Каннах, в 4-м году 16-ти летней войны его против Рима. Александр был всегда и над всеми победителем, Ганнибал же только до сражения при Каннах, а после него, при всем своем искусстве, претерпевал частые неудачи и поражения, из которых последнее при Заме даже решило войну в пользу Рима. Все постоянно благоприятствовало Александру в войне в Азии, напротив все постоянно неблагоприятствовало Ганнибалу в последние 13 лет войны его в Италии и Африке. Александр был и полководец, и монарх, неограниченно располагавший силами, средствами и способами Македонии и завоеванных им стран и отчасти Греции. Ганнибал же был только полководцем, подчиненным карфагенскому правительству, вполне зависимым от него и не только не поддерживаемым им как следовало, но и постоянно встречавшим сопротивление и противодействие со стороны Ганнона и его партии, и потому должен был вести войну темп силами, средствами и способами, которые имел в своем распоряжении и получал от своих союзников в Италии. Александр вел войну против государства, находившегося на высшей степени внутреннего, гражданского и военного, расстройства и в котором господствовавший народ – выродившиеся, изнеженные, невоинственные и малодушные персы имели самое жалкое военное устройство и самые грубые понятия о военном деле; прочие же народы Азии, храбро и упорно сопротивлявшиеся Александру, были народы дикие или полудикие. Притом Александр, за исключением одного Мемнона, не имел против себя ни одного способного, сведущего и искусного полководца. Ганнибал же, напротив, вел войну с государством, находившимся в полном развитии сил, имевшим превосходное военное устройство, неистощимые силы, средства и способы и мудрое правительство, – с народом мужественным, воинственным, храбрым, исполненным любви к отечеству, опытным и искусным в военном деле, увенчанным славой прежних побед, жаждавшим новых успехов и завоеваний, наконец – предводимым способными, опытными и искусными полководцами. И во многих других отношениях Александр в Азии находился в обстоятельствах, несравненно более благоприятных, нежели Ганнибал в Италии. Из этого не следует однако заключать, что Ганнибал, как полководец, стоял выше Александра: и тот, и другой, как полководцы, равно велики, равно возбуждают участие и удивление, но каждый в своем роде, и если Александр велик в счастье, то Ганнибал, бесспорно, столько же велик в несчастье.
В отношении собственно к образу и искусству ведения войны, действия Ганнибала, как и Александра, были основаны на одинаковых или по крайней мере весьма сходных главных началах и в этом отношении представляют большое сходство между собою.
И Ганнибал, подобно Александру, вел войну, по выражению Наполеона I – методическую, т.е. основанную на известной методе или способе, на предварительно и искусно соображенном предначертании или плане, неизменно исполняемом в главных основаниях, но в подробностях исполнения искусно применяемом к обстоятельствам и средствам.
Он всегда имел в тылу за собою устроенное и обеспеченное основание действий – страну или пространство края, в котором находились его склады и подкрепления, и которое служило ему опорою действий, источником его сил, средств и способов и убежищем в случае надобности или неудачи. Такими были для него: сначала Испания, цизальпинская Галлия и Лигурия, потом Апулия, Кампания, Лукания, Калабрия и наконец Бруттий. Он постоянно содержал сообщения с ними, обеспеченные частью гарнизонами в городах, большею же частью союзами.
Имея таким образом тыл свой обеспеченным, он действо-вал до сражения при Каннах совокупными, а после него разделенными силами, присоединяя к себе в последнем случае, смотря по надобности и обстоятельствам, отдельно-действовавшие отряды свои, либо сам с главными силами соединяясь с тем или другим из них, словом – то сосредоточивая, то разделяя свои силы, при чем имел особенное искусство быстро и во время сосредоточивать главные свои силы на важнейших пунктах для решительных действий.
Он двигался и действовал большею частью с быстротою и решительностью, всегда соединенными с осторожностью, скрытностью и хитростью, стараясь не только предупреждать неприятеля, приводить его в изумление и замешательство внезапностью и нечаянностью своего появления и поражать его стремительностью и силою своего нападения, но и всячески обманывать его, вводить в заблуждение и вовлекать в ошибки. Хитрость его ума и скрытность его нрава были причинами: во 1-х, что он особенно любил и употреблял засады, ночные движения, внезапные нападения и вообще всякого рода военные хитрости, особенно отличался в них, ими одержал победы при Треббии и Тразименском озере и спас себя от опасности в теснинах горы галликанской в Кампании. Частым употреблением военных хитростей Ганнибал резко отличается от Александра В., который, напротив, любил действовать днем, открыто, не прибегая к хитростям, а ночные нападения считал неудобными, невыгодными и даже недостойными его него войска; – во 2-х, что он умел хранить свои намерения в тайне и действо-вал самостоятельно, не требуя и не принимая ни от кого советов, и в 3-х, что он имел особенный дар проникать характер и намерения своих противников, пользоваться их слабостями и ошибками и сообразовать с тем собственный действия. Так победил он Семпрония, Фламиния и Варрона.
Он вел войну деятельно, но осторожно, и особенно после сражения при Каннах часто обстоятельствами был вынуждаем к медлению, выжиданию и даже более или менее продолжительному бездействию.
Он действовал преимущественно летом (для удобнейшего продовольствования войск), иногда весною и осенью, и редко зимою. Но когда надобность и обстоятельства настоятельно требовали того, он действовал во все времена года одинаково, и вообще не затруднялся никакими препятствиями со стороны природы и людей. Ничто в таких случаях не могло устрашить и задержать его, и в этом отношении для него, как и для Александра В., где более было затруднений и опасности, там более было и славы. Особенным свидетельством тому служат переходы его через Альпы и через болота р. Арно.
Искусной политикой, мудрыми военно-хозяйственными мерами и заботливостью о своих войсках он достигал того, что в продолжены войны не ослаблялся, но усиливался. Так в продолжении 16-ти лет войны в Италии он имел всегда более и никогда менее 26 т. войск, с которыми перешел через Альпы, а по истечении этого времени переправился в Африку с 24 т. войск, оставив еще от 5 до 6 т. войск в Бруттие. Он пополнял армш свою почти исключительно наборами в союзных с ним и занимаемых им областях Италии и лишь весьма редко и мало подкреплениями из Африки.
Он продовольствовал свою армию сбором продовольствия с занимаемого им края, летом – посредством фуражировок, а осенью, зимой и весной – из складов, собранных летом. Склады эти он учреждал в укрепленных: городах, замках или лагерях. В Италии он вообще был довольно связан продовольствованием своей армии, обеспечением своих фуражиров, складов запасов и сообщений с последними. Чтобы лишать неприятеля способов продовольствования и доставлять их собственным войскам, он нередко прибегал к действиям против складов запасов неприятеля и сообщений его с ними
Тактические действия его также заслуживают особенных внимания и похвалы. Они всегда были сообразны с местностью и обстоятельствами, силой, свойствами, расположением и действиями неприятеля, и более или менее соединены с скрытностью и различными военными хитростями, особенно с нападениями из засад. В походных движениях Ганнибал распределял свои войска большею частью так, что лучшие и надежнейшие (испанские и африканские) шли в голове, а менее надежные (галльские и союзные италийские), с тяжестями в середине, конница же и легкая пе-хота, смотря по обстоятельством, впереди, позади или с боков. В бою он следовал обыкновенно правилам греческой тактики, располагая в середине тяжелую пехоту, в. строе фаланги, в одну, с половины войны в две, а при Заме даже в три линии, легкую пехоту перед нею, слонов впереди всего фронта армии, а конницу по флангам, тяжелую на одном и нумидийскую на другом. Для удобнейших и успешнейших действий слонов, фаланги и конницы, он избирал для боя преимущественно ровную и открытую местность, но и на ней умел искусно пользоваться малейшими неровностями и углублениями, лощинами и оврагами, для скрытия войск и устроения засад. Будучи почти всегда слабее неприятеля, он всегда старался давать собственной армии фронт более длинный, нежели фронт неприятельской армии, чем приобретал возможность охватывать последнюю, и притом действовал преимущественно наступательно-оборонительным образом, вовлекая неприятеля в первое с его стороны нападение и затем, сам переходя в наступление, производил нападение легкою пехотой, слонами и фалангой в строе прямолинейном или (как при Треббии и Каннах) клещеобразном – с фронта, конницею же охватывал неприятеля с флангов и, вместе с отрядами из засад – с тыла. При этом каждый род войск был употребляем им, соответственно оружию и назначению, самым выгодным образом, а все вместе действовали в порядке и правильно, соблюдая связь между собою и взаимно поддерживая друг друга. В особенности Ганнибал умел отлично употреблять в боях свою конницу, чрезвычайно заботился о ней и берег ее, и она во всех его сражениях имела главное участие и нередко решала победу. Непонятно только, как он мог употреблять слонов, действия которых всегда и везде были более вредны, нежели полезны, а римским войскам в эти времена – уже хорошо известны и не страшны. В этом он также отличался от Александра, который не употреблял слонов, справедливо пренебрегая ими, как средством, недостойным правильно-устроенного войска и истинного искусства. Вообще говоря, главными отличительными чертами тактики Ганнибала в бою были: сначала – приведение неприятеля в расстройство и беспорядок легкою пехотой и слонами, и поражение собственною конницею неприятельской, а затем – единовременное, дружное и сильное нападение на неприятельскую тяжелую пехоту с фронта фалангой, а с флангов и с тыла конницей и отрядами из засад. Такого рода действиями в бою он большею частью достигал самых решительных результатов, не только поражения, но почти совершенного истребления не-приятельских армий, как например при Треббии и Каннах. Сражение же при Тразименском озере представляет редкий в военной истории и замечательный пример нападения целой армии на армию неприятельскую – из засады.
Основываясь на столь известных в истории словах Магарбала Ганнибалу после сражения при Каннах, некоторые историки обвиняют Ганнибала вообще в том, что он, умея побеждать в бою, не пользовался одержанными победами и не извлекал из них наибольших по возможности выгод для себя. Но эти обвинения несправедливы, как и некоторые другие в том же роде, и Ганнибал достаточно доказал, кажется, что умел извлекать из своих побед все выгоды, какие только мог извлекать из них по обстоятельствам, в которых находился, по силам, которыми располагал и по главной цели, с которою действовал. Преследуя разбитого в бою неприятеля, когда надобность того требовала, а обстоятельства позволяли, с быстротою, настойчивостью и силой, он однако, также как и Александр В., не увлекался победой и большею частью довольствовался только прогнанием с поля сражения и ближайшим преследованием неприятеля после победы. Но тут была еще одна причина, составляющая одну из отличительных и замечательных черт действий Ганнибала в бою и на войне, а именно – усугубление им осторожности после всякого рода удачи еще более, нежели после неудачи.
В полиорцетическом отношении Ганнибал стоит ниже Александра В. и даже многих других полководцев древности, и ни одна из немногих его осад, кроме осады Сагунта, не заслуживает особенного внимания. Но это происходит вовсе не от того, что Ганнибал не был искусным полиорцетом, а от того, что вообще, не любя ни осад, ни обложений городов, он избегал их, и по нерасположению и неспособности, к ним своих войск, и за не-имением при своей армии нужных для того машин, орудий и способов, и потому что дорожил и временем, и особенно войсками своими. По всем этим причинам он и предпочитал брать города либо открытою силою приступом, либо внезапным нападением, преимущественно же посредством тайных сношений или переговоров с жителями, помощью измены и предательства и раз-личных военных хитростей. Единственная большая осада его – Сагунта, в 219 году, была ведена им, хотя с большими напряжением сил и деятельностью, но и с гораздо большими трудом и уроном, нежели успехом, до тех пор пока, наскучив ею, он не взял города и его замка пятикратным, чрезвычайно кровопролитным приступом.
В заключение нелишним будет прибавить, что некоторые писатели, основываясь на суждениях Тита Ливия и других римских историков, сравнивают Ганнибала с победителем его и Карфагена – Сципионом африканским. Последний бесспорно был необыкновенный человек и отличный политик и полководец. Он был одарен превосходным умом и прекрасными качествами души: благостью, кротостью, справедливостью и великодушием, которые, в соединении с его щедростью, снискали ему неограниченную любовь войск и преданность союзников. Подобно Ганнибалу, он вел жизнь простую, воздержную и деятельную, постоянно содержал в своих войсках строгие военные подчиненность и порядок, умел хранить свои намерения в тайне, проникать характер и намерения своих противников, сообразовать с ними свои действия и искусно соединять силу с хитростью, был отличный тактик, храбр без запальчивости в бою, неустрашим в опасностях, неутомим в трудах, наконец имел необыкновенный дар слова и особенный дар ловко и искусно управлять умами. Неоспоримым свидетельством высокого искусства его, как политика и полководца, служат все действия его в Испании и Африке, особенно план его решить войну перенесением её в Африку и исполнение им этого плана. Но, подобно Александру В., он вел войну в обстоятельствах. несравненно более благоприятных, нежели Ганнибал. Ни в Испании, ни в Африке он не находился, как Ганнибал, в средоточии могущественного государства, подобного римскому, и не имел против себя ни войск, столь превосходно устроенных, сколько римские, ни полководцев, способностями и искусством равных или даже подобных тем, которых римляне, со времени сражения при Каннах, противопоставляли Ганнибалу. Напротив, и в Испании, и в Африке он имел против себя худо устроенный или вовсе неустроенный, хотя и храбрые войска и, за исключением Газдрубала, брата Ганнибалова, в Испании и Ганнибала в Африке – полководцев весьма посредственных. Это нимало не унижает впрочем достоинств Сципиона, как полководца, ни искусства его действий и ведения им войны, и он по справедливости должен быть поставлен в число лучших и замечательнейших полководцев древности. Но, по справедливости же, его нельзя ставить наравне с Ганнибалом, как усиливались это сделать Тит Ливий и другие римские историки, из народного тщеславия и ненависти к Ганнибалу, даже сам Полибий, из личных расположения и приязни к Сципиону, равно и некоторые новейшие писатели, слишком верившие им в том. Римские историки говорят даже, будто Ганнибал, в разговоре с Сципионом, при личном свидании с ним перед сражением при Заме, сам назначил себе третье место после Александра В. и Пирра, и на вопрос Сципиона: «что же бы он Ганнибал) сказал, еслибы победил его (Сципиона)», отвечал, будто бы, что в таком случае стал бы вышей Александра, и Пирра, и всех прежде бывших полководцев». Этот ответ, нимало не свойственный ни характеру, ни образу мыслей, ни чувствам Ганнибала, есть не иное что, как лесть Сциниону и притом не очень тонкая, и весьма вероятно – собственное изобретение которого нибудь из римских историков.
Но потомство, более справедливое к Ганнибалу, нежели римляне и их историки, с Титом Ливием в главе, и даже сам Полибий, беспристрастным приговором своим поставило его выше и Пирра, и Сципиона, наравне с Александром В., в число величайших полководцев всех времен и народов, и образцом, вполне достойным удивления, изучения и подражания.

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ. ВОЙНЫ РИМЛЯН ПОСЛЕ 2-ПУНИЧЕСКОЙ ВОЙНЫ ДО НАЧАЛА МЕЖДОУСОБИЙ (200–133 Г. ДО P. Х).

§ 195. Характер войн, веденных римлянами с 200-го до 133-го года, образ и искусство ведения их вообще. – § 196. 1-я македонская война (200- – 197). – § 197. война с Антихом III (192–190). – § 198. 2-я македонская война (171–168) – § 199. 3-я пуническая война (150–146). – § 200. 3-я македонская и ахейская войны (148–146). – § 201. Война лузитанская (149–140). – § 202. война нумантийская (141–133).

Древние источники: Полибий (X – XVII, XXIII – XXX и сл.), Тит Ливий (XXVI – LXI), Страбон (VIII), Плутарх, Аппиан, Юстин (XXX – XLI), Дион Кассий, а также Павсаний, Евтропий и Флор; – новейшие исторические пособия: Montesquie и и др., указанные Ч. I в введении и источниках.

§ 195. Характер войн, веденных римлянами с 200-го до 1§§-го года, образ и искусство ведения их вообще.

Большее еще против прежнего усиление Рима, утверждением власти его в Италии и на море, и, вместе с тем, власти римского сената, влияния знатнейшей своими отличиями и заслугами во 2-й пунической войне, римской аристократии, и честолюбия того и другой – были непосредственными следствиями этой войны и в то же время ближайшими причинами решительного с этого времени стремления римлян к утверждение и распространению своей власти вне пределов Италии. Главным средством к тому служила хитрая политика римского сената.
Оружие лишь довершало то, что было искусно приготовлено политикой. Образ и искусство ведения римлянами войны вообще распространились в размерах и объеме, получили большие: развитие, значение и важность, и представляют уже сообразное с обстоятельствами соединение хитрости с силой и осторожности с решительностью. Постоянным правилом было – с самого начала вносить войну в собственную страну неприятеля и решать ее сильным и решительным ударом. Поэтому римские армии смело и быстро двигались прямо во внутренность неприятельской страны или на встречу неприятельской армии и старались нанести неприятелю поражение либо в бою с ним, либо иным каким-либо способом, например, разделением его сил, ослаблением его, рассеянием, обложением и принуждением к сдаче и т.п. Обыкновенная, большая или меньшая малочисленность войск римских армий и состоявших при них тяжестей и обозов, и обычай каждую ночь располагаться в укрепленных лагерях, значительно способствовали такому образу действий римлян. Продовольствуясь преимущественно посредством фуражировок и сборов с края, довольствуясь малым, имея в запасах, носимых воинами на себе, достаточное на 10, 15 и более дней количество продовольствия, а в укрепленных лагерях своих – прикрытие тыла, опору в действиях и надежное убежище в случае неудачи или поражения, римляне не имели надобности в крепостях в тылу за собою и в обеспеченных сообщениях с ними, и потому могли всегда и везде, во всех случаях и обстоятельствах действовать с совершенною свободой и с одинаковыми быстротою, решительностью и силой. Укрепленные лагери в тылу их доставляли им сверх того необыкновенное удобство избегать по произволу, в случае надобности, боя с неприятелем, потому что были столь сильно укрепляемы, что нападать на них и брать их приступом считалось не только трудным, отважным и опасным, но и почти совершенно невозможным. Если обстоятельства требовали уклонения от сражения, римляне, осторожно переходя из лагеря в лагерь, деятельно ведя при этом малую войну, затрудняя или даже препятствуя фуражированию неприятеля и сбору им продовольствия с края, постепенно оттесняли или стесняли его, ослабляли и утомляли, и принуждали наконец, либо вступать в неровный бой с превосходными силами, либо уступать поле и запираться в города, либо покоряться. Неприятельские города они брали преимущественно приступом, внезапным нападением, хитростью, предательством и т.п. и только в случаях особенной важности – обложением или правильною осадой, так что вообще взятие*неприятельских городов не замедляло быстроты и не ослабляло решительности действий римлян в поле, и действия эти, в особенности бой, всегда были первенствующими, важнейшими, и тактика по-прежнему решала судьбу войн и государств на полях сражений и была главною отраслью военного искусства римлян.
Таковы вообще были: характер войн, веденных римлянами после 2-й пунической войны до начала междоусобий, равно образ и искусство ведения их. Но различие в обстоятельствах, среди которых они были ведены, и в личных свойствах и характера полководцев, предводительствовавших римскими армиями, были, как весьма естественно, причинами, что каждая война, при общих им всем главных чертах, имела и свои какие-либо особенная. Войны этого периода времени вообще могут быть разделены, по целям, на веденные для совершения новых либо для распространения и упрочения прежних завоеваний. Важнейшими были войны первого рода. Сюда принадлежат: 1-я, 2-я и 3-я македонские, война с сирийским царем Антиохом III или Великим, 3-я пуническая и ахейская или греческая. К войнам же второго рода принадлежат войны с восставшими жителями цизальпинской Галлии, Истрии, Сардинии и Корсики и в особенности важнейшие и замечательнейшие из них – лузитанская с Вириатом и нумантийская с жителями испанского города Нуманции.

§ 196. 1-я македонская война (200–197).

Немедленно по окончании 2-й пунической войны, римляне обратились против Филиппа македонского, обнаружившая перед тем враждебные против них намерения, и положили совершенно вытеснить его из Греции и сделать его неопасным на будущее время для Рима, в Греции же, вместо него, утвердить собственные влияние и власть. В поводах к тому недостатка не было. Филипп, имея в Греции на своей стороне ахейский союз, заключил союз с сирийским царем Антиохом III против Египта, находившегося под покровительством римлян, и угрожал Афинам, Византии и Родосу. Египет, Афины, Византия и Родос обратились к Риму с просьбой о помощи против Филиппа, и римляне, имея на своей стороне этолийский союз и в нем уже твердую опору в Греции, объявили себя защитниками слабейших и угнетенных и потребовали от Филиппа, чтоб он очистил Грецию. Но как Филипп не хотел исполнить их требования, то в 200 году римляне и послали против него консула Сульпиция Гальбу с армией и флотом. Однако ни Сульпиций, ни в следующем (199) году консул Виллий не успели вытеснить Филиппа из Эпира и Фессалии, потому что открывали действия слишком поздно и действовали слишком медленно и нерешительно, ограничиваясь ведением малой войны, взятием нескольких горных проходов, нападением на фуражиров, отрезыванием подвозов и т.п. Но главною причиной неуспеха их действий было то, что они не умели склонить греков на сторону Рима, а от этого обстоятельства именно и зависел весь успех войны против Филиппа. Главным источником всех военно-сухопутных сил, средств и способов Филиппа была не Македония, а Греция, доставлявшая ему и деньги, и продовольствие, и войска, и флот. А потому на третий год (198) римский сенат вверил ведение войны против Филиппа консулу Квинкцию Фламинину, полководцу, способному, коротко знакомому с греческим образованием и которому хорошо известен был народный характер греков. Фламинин оправдал выбор сената. Искусно нанеся Филиппу, с самого начала, поражение в горных теснинах Эпира, в которых Филипп укрепился, Фламинин принудил его очистить Эпир и Фессалию и отступить в Македонию. Затем, приняв покорность Эпира и Фессалии, Фламинин искусно умел привлечь ахейский союз на сторону Рима, и ахеяне, вместе с братом Фламинина, Л. Квинкцием, немедленно осадили Коринф. Однако они встретили упорное сопротивление и были принуждены снять осаду, и два сильнейшие города ахеян, Коринф и Аргос, остались еще во власти Филиппа. В следующем (197) году сенат римский благоразумно продолжил Фламинину начальствование в Македонии, и Филипп, видя невыгодный для себя оборот дел в Греции, вступил с Фламинином в переговоры, но, не соглашаясь принять тяжких условий римского сената, решился продолжать войну. Вскоре Фламинин искусною политикою своею успел склонить на сторону Рима Набиса, тирана Спарты (которому Филипп передал Аргос), беотян и почти всю Грецию. Затем и Фламинин, и Филипп, почти с равносильными армиями (от 25 до 26,000 челов.), в одно время двинулись с юга и севера в Фессалию, сошлись близ Лариссы при Киноскефалах (ряде отдельных холмов, разделявшем оба войска) и послали отряды войск, Филипп – для занятия этих холмов, а Фламинин – для разведания о неприятеле. Римский отряд, найдя холмы уже занятыми македонским отрядом, напал на него и был отражен, но подкрепленный этолийскою конницей, в свою очередь опрокинул его. Филипп и Фламинин, постепенно подкрепляя сражавшихся, вскоре ввели в дело все свои войска и бой сделался общим. Правое крыло Филиппово, действуя в глубоком сомкнутом строе, на выгодной местности (по ровному склону холмов сверху вниз), принудило левое римское крыло отступить. Но на левом Филипповом крыле неровная, пересеченная местность произвела волнение в строе и разорвала ряды, и Фламинин, пользуясь тем, стремительно и сильно напал на это крыло своим правым крылом, предшествуемым слонами, и совершенно опрокинул его. а затем и правое Филиппово крыло, атакованное с фронта, левого фланга и тыла, было равномерно опрокинуто, и вся армия Филиппа разбита на-голову, потеряв до 8,000 челов. убитыми и до 5,000 челов. взятыми в плен.

Победа при Киноскефалах, явив новое доказательство превосходства легиона над фалангой, решила войну. Филипп просил мира и был принужден принять его на самых тяжких условиях, предписанных римским сенатом и имевших целью ослабить Филиппа и сделать его не только неопасным для Рима, но и зависимым от него. Именно – он должен был очистить Грецию, признать её независимость, ограничиться обладанием одною Македонией, не содержать более 500 чел. войск, выдать все свои военные суда, не вести без согласия Рима внешних войн, заплатить 1000 талантов и дать сына своего, Димитрия, в заложники. Затем все европейские и малоазийские греческие города были объявлены независимыми, но в трех из них (Коринфе, Халкиде и Димитриаде) римляне оставили гарнизоны, и вскоре, утвердив влияние свое в Греции и малой Азии, поставили первую в самую тесную зависимость от них.

§ 197. Война с Антиохом III (192–190).

Война римлян с Антиохом III, царем сирийским, происшедшая 5 лет спустя после 1-й македонской, представляет почти те же явления, что и последняя. И в ней также успех был приготовлен искусною политикой римского сената и затем скоро решен силою римского оружия, при помощи ошибок Антиоха и искусства римских полководцев.
Причины этой войны заключались уже в самом мире римлян с Филиппом македонским. Этоляне были недовольны ничтожными выгодами, предоставленными им этим миром, и не успев побудить Филиппа и Грецию к составлению общего против римлян союза, пригласили прибыть в Грецию, для освобождения её, Антиоха, не соглашавшегося, по требованию римлян, очистить малоазийские греческие города. В то же время Ганнибал, находившийся в главе карфагенского правительства, {Выше в главе XXVIII § 191 было сказано, что Ганнибал, после сражения при Заме, спасся в Адрумет, а оттуда к Антиоху, но последнее произошло лишь 10 лет позже.} со всею силою глубокой ненависти своей к Риму, втайне старался составить против него союз между Карфагеном и Антиохом. Союз их, к которому легко присоединились бы Македония и многие меньшие государства Греции и малой Азии, мог угрожать Риму тем большею опасностью, что душою его был бы страшный и опасный для римлян Ганнибал. Но политика римского сената уничтожила всякую возможность подобного союза. Прежде всего сенат потребовал от карфагенского правительства выдачи Ганнибала – и Ганнибал, чтоб избегнуть угрожавшей ему участи, спасся ко двору Антиоха. Затем сенат хотел переговорами склонить Антиоха к очищению малоазиатских греческих городов. Но когда Антиох, побуждаемый Ганнибалом, принял приглашение этолян, тогда сенат римский положил вытеснить его не только из Греция, но и из малой Азии, и сделать его впредь как Филиппа, не только неопасным для Рима, но и зависимым от него. С этою целью вся политика римского сената была устремлена к тому, чтоб удержать на своей стороне Филиппа македонского, греков, родосцев и пергамского царя Евмена, и извлечь из них наибольшую для себя пользу, Антиоха же ограничить ничтожным содействием одних этолян и нескольких других неважных союзников в Греции. Римский сенат имел в этом полный успех, а ошибки Антиоха еще более облегчили ему скорое и верное достижение предположенной им цели. Антиох, поверив этолянам, что вся Греция присоединится к нему, лишь только он явится в ней освободителем её от римлян, прибыл в нее осенью 192 г. с такими незначительными силами (10,000 челов. пехоты, 500 чел. конницы и 6-ю слонами), что ни ахеяне, ни Филипп не могли и думать о присоединении к нему, и даже сами этоляне охладели в усердии к нему. В этих обстоятельствах Антиоху нужно было по крайней мере действовать политикой и оружием так, чтобы с самого первого шага в Греции одержать какой-нибудь успех и приобрести союзников, или по крайней мере не иметь неудачи и не увеличить еще более опасности своего положения. Но все его действия носят, напротив, отпечаток величайших с его стороны ослепления и безрассудства. Самое первое предприятие его против Халкиды на острове Эвбее не имело успеха потому, что он взял с собою для этого слишком мало войск, и Халкида, равно и все другие города Эвбеи, сдались ему только тогда, когда он вторично прибыл на этот остров с большим уже числом войск. Здесь Ганнибал предложил ему немедленно сосредоточить в Греции все сухопутные и морские силы Сирии, часть флота послать к Брундузию, дабы препятствовать римлянам переправиться в Грецию, а другую часть – к южным и западным берегам Италии для угрожения им, самому же со всеми сухопутными силами расположиться на берегах Иллирии близ Эпира; дабы оттуда иметь возможность, смотря по обстоятельствам, или защищать Грецию, или даже вступить в Италию с севера. Но Антиох ничего этого не сделал, отчасти потому, что царедворцы и льстецы отклонили его от этого, отчасти же потому, что сам хотел уклониться от влияния Ганнибала, действовать самостоятельно и быть обязану успехом одному себе. Ограничась только тем, что послал в малую Азию за своими войсками и флотом и взял несколько городов в Фессалии, всю остальную затем зиму он провел в Халкиде в пирах, увеселениях и совершенном бездействии.
Когда таким образом для римлян настало время решить оружием то, что так удачно и выгодно для них было приготовлено политикой их сената и ошибками Антиоха, тогда в Греции немедленно явилась римская армия. Весною 191 года консул Ацилий Глабрион высадился с 20,000 челов. пехоты, 2,000 челов. конницы и 15 слонами в Эпире и соединился в Фессалии с Филиппом македонским. Все города Фессалии, занятые Антиоховыми гарнизонами, покорились Глабриону и Филиппу добровольно или были взяты ими силой. Затем Глабрион и Филипп двинулись совокупно к Фермопилам, в которых Антиох укрепился с главными своими силами, отрядив 2,000 этолян на вершину горы Эты. Сильно атакованные с фронта Глабрионом и Филиппом и обойденные слева знаменитым в последствии Порцием Катоном, с 2,000 чел. отборной пехоты опрокинувшим этолян с горы Эты, сирийско-этолийские войска обратились в бегство, были преследованы и частью истреблены, частью рассеяны. Сам Антиох же едва с 500 воинов спасся на остров Эвбею, а оттуда поспешно возвратился в малую Азию. И так – одним ударом Глабрион вытеснил его из Греции и затем со всеми своими силами обратился против этолян. Они готовы были покориться на умеренных условиях и тогда Глабриону можно было бы перенести войну в самую малую Азию. Но высокомерное и грубое обхождение его с этолянами так раздражило их, что они оказали ему упорное сопротивление, а он, вследствие того, начал вести против них истребительную войну. Такого рода действия его, замедляя перенесете войны в малую Азию, могли также крайне повредить и влиянию римлян в Греции, А потому римский сенат в следующем 190 году назначил, на место Глабриона, более кроткого консула Луция Сципиона, брата знаменитого победителя Ганнибалова, Публия Корнелия Сципиона, и разрешил ему перенести войну в малую Азию. Луций Сципион взял с собою легатом брата своего Публия, и это обстоятельство много способствовало к скорому, удачному и славному для римлян окончанию войны. Первым действием Луция Сципиона было заключить с этолянами на 6 месяцев перемирие, а вторым – двинуться чрез Фессалию, Македонию и Фракию к Геллеспонту для переправы в малую Азию. Туда же направились римский и родосский флоты. Антиох целую зиму провел в огромных сухопутных и морских вооружениях. Поручив сыну своему Селевку с войском защищать берега Геллеспонта, сам он собирал в Сардах сильное войско, а в сирийских гаванях многочисленный флот. Но угрожаемый Луцием Сципионом, Евменом и родосцами с сухого пути и моря, он, после двукратного поражения своего флота у западных берегов малой Азии, пришел в такой страх и так упал духом, что совершенно потерялся и приказал Селевку отступить от Геллеспонта, вместо того, чтобы напротив усилить его и приказать ему держаться до крайности. Ганнибала же он имел безрассудство послать – для того, чтоб удалить его от себя – в сирийские гавани за флотом. Но когда флот этот был разбит римлянами и родосцами, Ганнибал остался отрезанным на берегах Памфилии, и таким образом Антиох лишился советов и помощи его в самое трудное и опасное для себя время.
Победы на море и отступление Селевка открыли Сципиону свободную переправу чрез Геллеспонт, и римская армия впервые и беспрепятственно переправилась в малую Азию. Считая все для себя потерянным, Антиох употребил все средства (даже пытался подкупить Публия Сципиона) для того, чтобы склонить Луция Сципиона к миру на умеренных условиях. Но все было тщетно: Луций, по воле сената, требовал очищения всей малой Азии, как главного условия мира – и тогда Антиох венчал все свои прежние ошибки новою, важнейшею, решать судьбу свою и своего государства предоставить случайностям решительной с римлянами битвы, в которой, по непостижимому ослеплению, надеялся одержать победу единственно потому, что имел на своей стороне превосходство в силах (70,000 челов. пехоты, 12,000 челов. конницы, 54 слона, колесницы, вооруженные косами, и верблюдов с аравийскими стрелками). С этою целью он расположился в сильно укрепленном лагере близ города Магнезии, у подошвы горы Синила. Главную силу его армии составляли 16,000 чел. тяжелой пехоты, вооруженной и устроенной по-македонски, и образовавших следовательно тетрафалангархию или большую фалангу. Она была разделена на 10 отделений, каждое в 50 рядов и 32 шеренги. В промежутках их было поставлено по 2 больших и сильных индийских слона, вооруженных башнями с стрелками. На правом фланге фаланги стояли 1,500 чел. галатской или малоазиатско-галльской конницы, 3,000 катафрактов и 1,000 чел. отборной мидийской и разной другой азиатской конницы, 16 слонов для поддержания этой конницы, царские аргираспиды, 3,700 конных стрелков, 3,000 чел. критской и другой легкой пехоты, и на оконечности правого крыла 4,000 пращников и стрелков. Левое крыло было составлено и построено точно также, с тою только разницей, что перед частью конницы находились военные колесницы, вооруженные косами, и верблюды с аравийскими стрелками.
Сципион, имевший 2 римских и 2 союзным легиона (21,600 чел. пехоты и 1,800 чел. конницы) и около 7,000 вспомогательных войск Евмена и ахеян, а всего около 30,000 чел.' с 15 слонами, смело двинулся против Антиоха и вступил с ним в бой. В самом начале лошади Антиоховых военных колесниц, испуганные криками легких пехоты и конницы римских, разделенных на малые отделения, понесли колесницы назад на левое Антиохово крыло и привели его в расстройство и беспорядок. За ними бросились также и верблюды. Войска, стоявшие позади колесниц и верблюдов, обратились в бегство первые. Катафракты левого Антиохова крыла выждали нападения римской конницы, но были опрокинуты ею и рассеялись в беспорядке, а за ними бежали и все остальные войска этого крыла. Замешательство и расстройство распространились и в фаланге. Атакованные римскою тяжелою пехотой и смятые беглецами левого крыла, фалангисты не могли свободно действовать сариссами, а между тем были поражаемы спльным действием метательного оружия римлян. Слоны, находившиеся в промежутках фаланги, не оказали никакой пользы потому что римляне, научившиеся уже в Африке, как действовать против них, или убивали их, стреляя в них с боков, или же перерезывали им подколенки. Таким образом передние шеренги фаланги были опрокинуты и римляне начали уже поражать и задние. Но между тем сам Антиох с правым своим крылом напал на левое римское с фронта и фланга и опрокинул римскую конницу, за которою и пехота этого крыла бросилась бежать в римский лагерь. Находившийся в последнем трибун М. Эмилий остановил однако бежавших и, подкрепив их 2 тысячами триариев, оставленных для охранения лагеря, удержал преследовавшего Антиоха. В это время пехота римского правого крыла успела наконец опрокинуть упорнее всех сражавшуюся фалангу, и Антиох, атакованный с фронта, левого фланга и тыла, был принужден бежать в свой лагерь. Римляне преследовали бежавших туда, которые, встретив на пути военные колесницы, слонов и верблюдов, понесли от них огромный урон, потому что большею частью были раздавлены ими. Впереди лагеря и потом в самом лагере остатки их оборонялись упорно и понесли еще больший урон, нежели в бою и бегстве. Антиох был разбит наголову, и из 82 тысячной армии его около 50,000 чел. пехоты и 4,000 чел. конницы пали в бою, а 1,400 чел. были взяты в плен вместе с 15 слонами. Одною из главных причин поражения Антиоха было дурное построение его фаланги. Она была составлена из старых, опытных, сильных, храбрых и хорошо вооруженных и устроенных воинов, составляла главную силу Антиоховой армии и считалась непобедимою, но была построена уже слишком глубоко, так что большая часть шеренг оставалась совершенно бесполезною. Притом оба крыла по сторонам фаланги были большею частью составлены из войск новонабранных, неустроенных и малодушных.
Победа при Магнезии решила войну с Антиохом в малой Азии, точно также, как победа при Фермопилах перед тем решила войну с Филиппом в Греции. Антиох просил мира и получил его на таких же тяжких условиях, на каких он был предписан и Карфагену, и Филиппу македонскому. Антиох был принужден отказаться от всех притязаний на Грецию почистить всю малую Азию до горного хребта Тавра, заплатить римлянам, за издержки войны, 15,000 талантов в 12 лет, и выдать им все свои военные суда (Ганнибал, которого, он также был обязан выдать, успел спастись бегством на остров Крит). Затем, разделив малую Азию между своими союзниками, родосцами и Евменом, и положив прочное основание влиянию своему в Азии, Антиоха же – ослабив, обезоружив и поставив в зависимость от Рима, римляне обратились против этолян и, без труда принудив их покориться, лишили их и силы, и независимости, и уничтожили их союз.

§ 198. 2-я македонская война (171–168).

Угнетение римлянами Македонии и несправедливые поступки их с Филиппом возбудили в последнем глубокую ненависть к Риму и твердое намерение освободить Македонию от римского ига. Втайне, но деятельно готовился он несколько лет с этою целью к войне и, значительно обогатив казну свою, набрал, образовал и содержал сильное наемное войско и приготовил большие запасы оружия, продовольствия и других, необходимых для ведения войны, способов, однако умер (179), не успев исполнить своего намерения. Сын и преемник его, Персей, наследовал от него и ненависть к Риму, и твердое намерение освободить Македонию, но не имел равных с ним дарований для успеха в этом трудном предприятии, и недостатком прозорливости, благоразумной осторожности, решимости и твердости, равно скупостью, коварством и малодушием своими, и важными ошибками политическими и военными только погубил и себя, и Македонию. Первым действием его было возобновление, для выиграния времени, договора, заключенная отцом его с римлянами. Затем он всячески, посредством переговоров и льстивых обещаний, старался склонить на свою сторону греков и восстановить в Греции прежнее влияние Македонии, в чем и успел в довольно значительной степени. Между тем дарданийцы, обитавшие на западных пределах Македонии, обратились к Риму с жалобой на Персея, будто бы призвавшего из-за Дуная в их земли воинственное германское племя бастарнов, и с просьбой о помощи против последних, с которыми они находились тогда в войне. Бастарны были однако призваны не Персеем, а еще Филиппом, и по смерти его большею частью воротились за Дунай и только часть их осталась в землях дарданийцев, но и те вскоре были вытеснены. Римский сенат, знавший уже враждебные намерения Персея, на первый случай ограничился только требованием от него точного соблюдения договора. Но вскоре сведав, что Персей и карфагеняне находятся в сношениях и замышляют составить союз между собою, отправил в Македонию послов для ближайшего разведания дел, и узнав, что в Македонии производятся деятельные приготовления к войне, сам начал готовиться к ней. Убеждения пергамского царя Евмена, покушение Персея умертвить Евмена и отказ в потребованном от него римлянами удовлетворении, побудили наконец (171) римский сенат объявить ему войну. Между тем как производился набор войск, в Грецию были отправлены послы для удержания её на стороне Рима. С одним из них, Марцием, нерешительный Персей вступил в переговоры о мире. Марций, зная, что Персей был готов, римляне же неготовы к войне, и имея в виду выиграть время, склонил Персея к заключению перемирия и отправлению в Рим послов для переговоров о мире. Таким образом Персей, обманутый хитростью Марция и ослепленный надеждой на мир, упустил самые удобные время и случай для предупреждения римлян войною, на которую сначала решился столь необдуманно. А между тем как послы его напрасно ездили в Рим и обратно, весь ахейский союз и почти вся Беотия объявили себя на стороне римлян и обещали выставить вспомогательные войска, родосцы снарядили для римлян сильный флот, а сами римляне успели образовать тщательно-набранную армию (24.000 чел. пехоты и 1,800 чел. конницы), и консул Лициний Красс, переправясь с нею (171 г.) в Эпир, двинулся в Фессалию. Тогда, хотя и поздно, Персей решился на войну, но уже был вынужден вести не наступательную, а оборонительную войну в Фессалии и самой Македонии. Впрочем успех в первые три года (171–169) вообще был более на его стороне, нежели на стороне римлян, по причине не столько его искусства, сколько неспособности римских консулов Лициния Красса, Гостилия и Марция, равно медленности, нерешительности и неискусства их действий. И Персей делал частые и большие ошибки, но римские полководцы действовали еще ошибочнее и потому неудивительно, что первый не только мог три года держаться против римлян, но и одерживал над ними неоднократно успехи. Так в первом (171) году, имея в Фессалии до 43,000 войск, он не занял трудных проходов в горах между Эпиром и Фессалией и тем допустил Лициния Красса вступить в Фессалию и соединиться в ней с 5,000 войск, приведенных Евменом. Но здесь Лициний, по оплошности своей, претерпел, в конном бою на берегах реки Пенея, поражение и только потому успел спасти войска отступлением ночью за Пеней, что Персей после боя решился преследовать его, а ночью не наблюдал за ним. Волнуемый страхом, он даже предложил Лицинию мир, но получил в ответ, что должен вполне предоставить судьбу свою и своего государства на волю римского сената. После незначительных действий малой войны, Персей воротился на зиму в Македонию, а Лициний расположил свою армию в Фессалии. Между тем римский флот был разбит близ Орея (на острове Эвбее) македонским флотом, а Эпир отложился от римлян и присоединился к Персею. Во 2-м (170) году Персей разбил в Фессалии и обратил в бегство консула Гостилия и после того действовал против него успешно; зимой же совершил удачный поход в Иллирию и покорил в ней многие города, занятые римскими гарнизонами. Предложив иллирийскому царю Генцию союз, он из скупости не согласился однако дать ему необходимых для издержек войны денег и тем лишил себя полезного содействия его в следующем году. В этом, третьем (169) году консул Марций с самого начала двинулся из Фессалии в Македонию, дабы напасть на Персея в собственной его стране, но едва не погубил всей своей армии при необычайно трудном и опасном переходе с тяжестями и слонами через горы, отделявшие Фессалию от Македонии. Персей, расположась с главными силами близ города Дий, занял проходы в этих горах сильными отрядами и, вовремя поддержав их, мог запереть и уничтожить римскую армию в горах. Но он не только не поддержал своих отрядов, но и отвел их назад, и спасши этим римскую армию от гибели, сам впал в невыразимый страх и заботился только о спасении своих сокровищ. Впрочем Марций, исключая взятия Гераклеи, ничего важного в Македонии не сделал и вскоре расположился в ней на зиму.
Подобного рода действия Лициния, Гостилия и Марция против такого жалкого противника, как Персей, устыдили римлян и на 4-й год (168) сенат и народ единогласно избрали консулом 60-ти-летнего Павла-Эмилия (сына консула того же имени, убитого при Каннах), способного, опытного, уже ознаменовавшего себя искусными действиями и победами, пользовавшегося общими любовью и уважением, и поручили ему ведение или лучше сказать окончание войны с Персеем. Первою заботою Павла-Эмилия было собрать на месте в Македонии, чрез посланных сенатом лиц, самые обстоятельный и верные сведения о состоянии армии и флота римских и самого Персея. По получении этих сведений, римские армии в Македонии и Иллирии и римский флот в греческих водах были пополнены людьми и снабжены всем нужным, и Павел-Эмилий отправился в Македонию, а претор Аниций в Иллирию. Между тем Персей, устрашенный грозившею ему опасностью, согласился наконец дать Генцию 300 талантов на военные издержки, отправил послов к родосцам, Евмену и Антиоху, дабы склонить их к союзу с ним, и призвал 10,000 конных и 10,000 пеших бастарнов. Но когда Генций, в надежде на получение обещанных денег, заключил находившихся при нем римских послов в темницу, Персей не исполнил своего обещания, рассчитывая, что Генций и без того будет принужден вступить в войну с римлянами. Но Генций без денег не мог набрать войск, ни вооружить флота, ни противопоставить римлянам значительного сопротивления – и вскоре все города в Иллирии добровольно покорились Аницию, и сам Генций сдался ему в плен. Столь же вероломно поступил Персей и с бастарнами, которые, не получив вперед, по обещанию, жалованья, воротились за Дунай. Что же касается родосцев, Евмена и Антиоха, то переговоры с ними были начаты уже слишком поздно и притом обе стороны никак не могли – отчасти также по скупости Персея – согласиться в условиях.
Прибыв в Македонию, Павел-Эмилий нашел Персея выгодно расположенным на берегу моря и реки Энипея, у подошвы горы Олимпа, на неудободоступной местности, в укрепленном лагере. Расположась против него по другую сторону Энипея, П. Эмилий начал с того, что восстановил в римской армии, во всей строгости, ослабевшие в ней: воинский порядок, равно исправность и деятельность в исполнении службы, что, в соединении с вестью об успехах Аниция, чрезвычайно возвысило дух в римской армии, в Персее же и его войске произвело беспокойство и страх. П. Эмилий, видя трудность и опасность нападения на Персея в его лагере открытою силой, послал Сципиона Назику (зятя Сципиона африканского), с 5,000 чел. отборных войск, занять город Пифий на вершине Олимпа, в тылу Персея, а сам между тем, для привлечения к себе внимания последнего, два дня сряду легкою своею пехотой завязывал бой с его войсками, охранявшими берега Энипея. Пока таким образом все внимание Персея было обращено на Павла-Эмилия, Сципион Назика успел скрытным движением достигнуть пеонийского горного прохода и, произведя внезапное ночное нападение на оплошно-охранявший его македонский отряд, разбил и рассеял последний и овладел горным проходом и городом Пифием. Тогда Персей, опасаясь нападения с тыла, отступил от Энипея и собрал военный совет для решения, что было выгоднее, принять ли бой под стенами соседственного, укрепленного города Пидны, или разместить войска по городам и, держась в них, ждать, чтобы неприятель, истощив край, был принужден отступить. Последнее средство было осторожнее и благоразумнее: но совет, в непостижимом ослеплении, полагал напротив, что принятие боя под Пидною представляло многие ручательства в успехе потому, что армия македонская (более 40,000 войск) была сильнее римской (около 26,000 войск), что войска македонские нетерпеливо желали боя и, сражаясь за свою родину и за свои семейства, одушевленные притом личными присутствием и примером своего царя, окажут сугубые мужество, храбрость и готовность победить. Разделяя с советом его ослепление и не принимая в соображение, с какою армией и с каким полководцем он имел дело и намеревался вступить в решительный бой, Персей расположился близ Пидны и берега моря на равнине, ограниченной справа и слева небольшими холмами. Павел-Эмилий, соединясь с Сципионом, последовал за Персеем в боевом порядке, но, приблизясь к Персееву лагерю после полудня, расположился в укрепленном лагере, благоразумно отложив бой до следующего дня: ибо день был знойный и войска римские утомились от совершеного ими перехода. На другой день бой произошел сам собою, случайно и еще прежде, нежели Павел-Эмилий подал обычный сигнал к нему. Отряд фракийских войск напал на римских воинов, возвращавшихся с фуражировки; с обеих сторон стали постепенно подкреплять сражавшихся и таким образом бой вскоре сделался общим. Подробности его неизвестны, за утратой книг Полибия, в которых заключалось описание его; Плутарх же и Тит Ливий изображают его вкратце и разноречиво. Достоверно впрочем то, что в начале боя фаланга Персеева действовала отлично, и долго все усилия римлян сокрушались об эту сомкнутую, твердую, непроницаемую массу войск, покрытую железом и усеянную длинными сариссами. Вся 1-я линия римлян даже пришла в расстройство и понесла большой урон, а 2-я колебалась и слабела, и римляне уже начинали отчаиваться в надежде одержать победу. Но Павел-Эмилий, заметив, что фаланга начала терять равнение, приходить в волнение и разрываться в рядах, разделил свои войска на малые отделения и приказал им, отступая с боем перед фалангой, тревожить ее частными нападениями, направляемыми преимущественно в образовавшиеся в ней промежутки. Такого рода действия имели полный успех. Фаланга, по мере движения за римлянами, начала постепенно более и более приходить в волнение, и когда наконец фронт её всколебался, а ряды разорвались во многих местах, отделения римской пехоты бросились в её промежутки и, напав с боков и тыла на беззащитных с этих сторон фалангистов, произвели в рядах их жестокое кровопролитие. Фаланга была почти совершенно истреблена, и из всей Персеевой армии более 25,000 челов. погибло в бою и во время преследования, 11 или 12,000 чел. были взяты в плен и только незначительное число пехоты и конницы, не участвовавшее в бою, успело спастись бегством. Сам Персей бежал на остров Самофракию; но когда Павел Эмилий послал туда претора Октавия с флотом и сам двинулся с армией к Амфиполю и за реку Стримон, тогда Персей сдался Октавию в плен, и отправленный в Италию, был сослан в Альбу. Македония же и Иллирия были обращены в республики, поставлены в полную зависимость от Рима и обязаны платить ему дань.

Таким образом война, три года медленно и нерешительно веденная неискусными полководцами римскими, была окончена походом Павла-Эмилия, продолжавшимся всего только 15 дней, и решена победою этого полководца в сражении при Пидне, продолжавшемся не более часа времени.

§ 199. 3-я пуническая война (150–146).

Приведение римлянами Карфагена, Македонии, Греции и Сирии в беззащитное положение и зависимость от Рима, было только первым шагом римской политики к совершенному покорению этих государств и обращению их в римские области. С этою последнею целью, политика и силы Рима, 18 лет после 2-й македонской войны, были единовременно устремлены против Карфагена, Македонии и Греции.
В 50 лет времени Карфаген снова пришел в цветущее состояние и такую силу, что в войне с угнетавшим его Массиниссой, в самом скором времени и без значительных усилий мог выставить 58,000 войск. Этого было достаточно для привлечения к нему всего внимания римлян, хотя, раздираемый политическими партиями, он и не был слишком опасен для Рима. Враг Сципионов Катон и его партия беспрестанно требовали уже конечного разрушения Карфагена; однако Сципионы, из родовых выгод своих покровительствовавшие Карфагену, и их партия успешно противодействовали усилиям партии Катоновой. Но когда Массинисса разбил и окружил карфагенское войско и принудил его сдаться на уговор, а сын его Голусса вероломно истребил сдавшиеся и безоружные карфагенские войска, когда с другой стороны Утика отложилась от Карфагена и присоединилась к Риму, тогда судьба Карфагена была решена в римском сенате: Карфагену объявлена война и втайне положено сначала обезоружить, а затем и совершенно разрушить его. Коварные и вероломные средства, употребленные для того римлянами, были недостойны такого сильного, военного государства, как Рим, против сравнительно слабейшего Карфагена. Едва карфагеняне узнали об отправлении (в 149 году) консулов Манилия и Марция с 80,000 войск в Сицилию, для переправы оттуда в Утику, как немедленно с своей стороны отправили в Рим послов для заключения мира на каких бы то ни было условиях. Сенат римский потребовал выдачи консулам 300 знатнейших заложников и затем исполнения воли консулов. Карфагеняне поспешили выдать заложников, и консулы, переправясь в Утику, потребовали, чтобы карфагеняне выдали все оружие и все военные: орудия и запасы свои. Карфагеняне исполнили и это требование, выдав, по свидетельству Аппиана, 200,000 полных доспехов, 2,000 метательных орудий. огромное количество стрел, дротиков и всякого оружия. Затем консулы двинулись с войском к Карфагену и объявили последнее требование – чтобы карфагеняне очистили Карфаген, предназначенный римским сенатом к разрушению, и построили новый город не ближе 80-ти стадий (14-ти верст) от моря. Тогда карфагеняне решились лучше погибнуть с честью, защищая Карфаген, нежели постыдно покинуть его, повинуясь жестокой воле ненавистных римлян. Консулы, не ожидая сопротивления со стороны обезоруженного города, не слишком спешили движением к нему, а карфагеняне воспользовались тем для приведения его в сильное оборонительное положение. Они призвали обратно Газдрубала, которого, из страха римлян, принудили перед тем удалиться из Карфагена, и с необыкновенными усердием и деятельностью изготовили новые оружие и орудия. Когда же консулы подступили наконец к городу и открыли осаду, то совершенно неожиданно встретили упорнейшее сопротивление, которое поставило их в большое затруднение и, в соединении с сделанными ими ошибками, было причиной, что осада в этом году была ведена вяло, слабо и без успеха. Большая часть присоединившихся к консулам африканских войск разошлась по домам и в это же самое время союзник римлян Массинисса умер, а из трех сыновей его, разделивших между собою нумидийское царство, двое склонились на сторону карфагенян. Не смотря однако на все эти, благоприятствовавшие им обстоятельства карфагеняне не могли ожидать успеха в войне по той причине, что Газдрубал не обладал необходимыми для этого решимостью и дарованиями. В следующем 148 году консул Калпурний Пизон не сделал ничего важного и замечательного, претерпел даже многие неудачи и осада была ведена столь же вяло и слабо, сколько и в предшествовавшем году. Осажденные же, напротив, ободрились, силы их беспрестанно возрастали и они даже вошли в сношения с восставшими в это время македонянами и греками, убеждая их сколь можно деятельнее вести войну против римлян. Такой ход дел в Африке заставил римлян в 147 году снова прибегнуть к одному из Сципионов, именно молодому Сципиону-Эмилиану, сыну Павла-Эмилия, усыновленному Сципионами, и высокими своими дарованиями заслужившему уже, не смотря на свои молодые лета, общие известность и доверие. Народ единогласно избрал его в консулы и поручил ему ведение войны против Карфагена. Первою заботою Сципиона по прибытии в Африку было восстановление в римской армии совершенно ослабленных военных подчиненности и порядка и упавшего в войсках духа. Затем он с сугубыми деятельностью и силою продолжал осаду Карфагена. Осада эта, по искусству ведения её Сципионом, необыкновенным усилиям римских войск и геройским мужеству и твердости карфагенян, принадлежит к числу замечательнейших в древности. Сначала Сципион овладел предместьем Карфагена, Мегарою, затем менее, нежели в 24 сутки, окружил самый город сильною циркумвалационною линией с сухого пути и плотиною с моря, и тем отрезал его от всяких сообщений с полем и морем и подвозов оттуда. В следующем 146 году Сципиону было продолжено начальствование в Африке и он весною произвел приступ к главной части Карфагена, Кофону, но только тогда совершенно овладел городом, когда, после беспрерывного, упорнейшего и кровопролитнейшего боя в продолжение 6-ти дней и 6-ти ночей, взял приступом одну за другою все улицы города до самой внутренней крепости или замка Бирсы, в которой Газдрубал сдался наконец в плен. 40,000 карфагенян, оставшихся в живых, получили пощаду и свободный выход, а Карфаген был разрушен до основания, и владения его обращены в римскую область под названием Африки.

§ 200. 3-я македонская и ахейская войны (148–146).

Между тем, как в Африке римляне были заняты осадой Карфагена, в Македонии и Греции произошли восстания против них, послужившие поводом к войнам: 3-й македонской и ахейской. Некто Андриск, выдававший себя за Персеева сына Филиппа, с помощью фракиян овладел в 149 году Македонией и частью Фессалии, и македоняне, радуясь случаю освободиться от римского ига, признали Андриска царем своим, под именем Филиппа. Римляне послали против Андриска сначала Сципиона Назику, который и вытеснил его с помощью греков из Фессалии. Но претор Ювенций, противопоставленный ему после того с римскою армией, неосторожно вступив с ним в бой, был разбит и убит, и часть армии его истреблена, а остальная спаслась бегством, лже-Филипп же снова овладел частью Фессалии. В следующем 148 году претор Цецилий Метелл, заступивший место Ювенция, последовал за лже-Филиппом к Пидне, где последний и расположился в укрепленном лагере. Несколько дней между обеими армиями происходили легкие стычки и в одном конном деле лже-Филипп одержал успех. Ослепленный им, он отделил от своей армии сильный отряд войск, для защиты покоренной им части Фессалии, и тем неосторожно ослабил себя. Метелл воспользовался этим и разбил лже-Филиппа при Пидне. Самозванец бежал во Фракию и, вскоре воротясь в Македонию с новым войском, отважился на вторичный бой, но снова был разбйт и спасся к фракиянам, которые выдали его однако Метеллу. Другой самозванец, выдавший себя за Персеева сына Александра, был также разбит Метеллом и спасся бегством, и тогда Македония была уже совершенно обращена в римскую область.
Затем римляне, вмешавшись в распрю Спарты с ахейским союзом, положили разделить и ослабить последний. Это произвело явное против них восстание ахейского союза. Тщетно три раза отправляли римляне послов для образумления ахеян: непримиримые враги римлян Критолай и Диэй совершенно овладели умами ахеян и сделали войну с римлянами неизбежною. К ахеянам присоединились и беотяне. Тогда Метелл двинулся (147) из Македонии в Грецию. Критолай, бывший в это время стратегом союза, вместо того, чтобы держаться в Фермопилах, отступил в Локриду, но при Скарфее был настигнут Метеллом, разбит и пропал без вести. Диэй, приняв начальствование над войском с званием стратега, освободил рабов, вооружил всех, способных носить оружие и сражаться, ахеян и аркадян, собрал таким образом 14,000 чел. пехоты и 600 чел. конницы, и заперся с ними в Кориное. Между тем Метелл из Локриды двинулся в Беотию, истребил при Херонее 1,000 аркадян, возвращавшихся в Аркадию, и взяв Мегару, направился к Коринфу. Переговоры его с Диэем не повели ни к чему и в 146 году консул Муммий, принявший начальствование над армией Метелла, приблизился к Коринфу. Маловажный успех, одержанный над одним передовым караулом римским, возбудил в Диэе такую самоуверенность, что он выступил из Коринфа и предложил Муммию бой. Это было величайшим с его стороны безрассудством. Устранив всех людей способных и опытных, мятежники вверили начальствование войсками людям невежественным и малодушным и вместо того, чтобы упорно и долго защищаться в таком сильно укрепленном городе, каким был Коринф, и мужественною обороной стараться по крайней мере получить мир на умеренных условиях, они отважились выйти в поле и вступить с римскою армией в бой, долженствовавший решить их судьбу. Но за то они и были жестоко наказаны. Муммий, по приближении их, с намерением не выходил из своего лагеря близ Левкопетры (на коринфском перешейке), показывая вид робости, что еще более увеличило самоуверенность и дерзкую отважность их. А между тем Муммий уже заблаговременно поставил в засаду часть своей конницы и она, внезапно напав на ахейскую конницу с флангов, немедленно опрокинула ее. Пехота ахейская держалась несколько времени, но лишенная прикрытия и содействия своей конницы, вскоре была также опрокинута и обращена в бегство. Диэй мог бы еще запереться и обороняться в Коринфе и заключить с Муммием договор на более или менее умеренных условиях. Но малодушно предавшись отчаянно, он бежал в родной город свой, Мегалополь, и там отравился. Все ахеяне же, бросившиеся в Коринф, и большая часть граждан этого города спаслись бегством, и Муммий, беспрепятственно вступив в Коринф, предал его войскам своим на разграбление и затем сжег. Этим положен был конец и войне, и ахейскому союзу, и политической самобытности Греции. ахейский союз был уничтожен, каждый город Греции подчинен олигархии, а вся Греция обращена в римскую область под названием Ахайи (146).

§ 201. Война лузитанская (149–140).

Между тем как римляне легко и скоро обращали владения Карфагена, Македонию и Грецию в римские области, в Испании они встретили в Вириате и потом в нумантийцах страшных врагов и упорнейшее с их стороны, в продолжении 16-ти лет, сопротивление. Войны с ними, известные под названием лузитанской и нумантийской, имели свой особенный характер, совершенно отличный от характера современных войн римлян в других странах и с другими народами, и как по этой причине, так и по искусным действиям испанцев и в особенности Вириата, заслуживают особенного внимания.
Война римлян с испанцами, упорнее и долее всех других народов защищавшими против Рима свою независимость, началась уже в 200-м году и продолжалась почти беспрерывно до самого 133 года в ближайшей Испании (Hispania citerior) и в дальней (Hispania ulterior), из которых в первой самыми жестокими и страшными врагами римлян были кельтиберяне, а в последней лузитанцы. Война эта была чрезвычайно упорна, жестока и кровопролитна во 1 -х уже по самому свойству гористой, переученной местности в Испании, где слабейший на каждом шагу мог легко, удобно и выгодно обороняться против сильнейшего, – во 2-х по причине большой населенности Испании, – в 3-х по необыкновенными воинственности, мужеству, храбрости испанцев и любви их к независимости, – наконец в 4-х вследствие обычной политики Рима вооружать одну половину жителей неприятельской страны, преданную римлянам, против другой, неприязненной и враждебной им. Наибольшую степень упорства и ожесточения война в Испании представляет во время начальствования римскими войсками в этой стране, с 195 года, Катона, напавшего на кельтиберян, в пространстве времени с 185 по 179 год, в собственных их землях. и успевшего наконец усмирить ближнюю Испанию. Но затем с 155 по 150 год римляне вели войну в Испании так неудачно и претерпевали столь частые и жестокие поражения, что и войска, и полководцы римские ничего столько не страшились, как назначения в Испанию, отправлялись туда всегда весьма неохотно и в Риме Испания даже получила прозвание: гробницы легионов. Корыстолюбие, коварство и жестокость римских полководцев, в особенности претора Сульпиция Гальбы в 150 году, довели наконец ожесточение испанцев до высшей степени. Опустошив Лузитанию огнем и мечом, Гальба коварно предложил целому племени, изъявившему покорность, разделиться на три части, отправиться в назначенный Гальбою три различный места и ждать там поселения на новых землях. Коль же скоро это было исполнено, Гальба вероломно истребил, одну после другой, каждую часть порознь, и меньшую долю взятой при этом добычи раздал войску, большую же присвоил себе – такова уже была в это время перемена, происшедшая в нравах римлян!
В малом числе спасшихся от истребления Гальбою находился Вириат, лузитанец низкого происхождения, но человек подлинно необыкновенный: сначала зверолов, потом разбойник, он с молодости провел жизнь в горах и лесах с шайкою подобных ему отчаянных удальцов, живя разбоем и грабежом, и свыкшись с величайшими трудами, лишениями, опасностями и всеми хитростями, необходимыми в ремесле разбойничьем. Громкая известность его имени беспрестанно привлекала к нему новых сообщников и шайка его возросла наконец до того, что образовала настоящее войско, с которым он смело отважился воевать против римлян. Первым и замечательным подвигом его против них было спасение 10-тысячного лузитанского войска от претора Ветилия, который запер его в таком месте, откуда, казалось, ему невозможно было выйти, не подвергнувшись истреблению (149). Оно уже хотело сдаться, но Вириат напомнил ему вероломный и жестокий поступок Гальбы, и вызвался спасти его. Для этого он сначала построил войска как бы для боя; затем, выбрав 1,000 лучших всадников и назначив им оставаться при нем, всем прочим приказал, как только увидят, что он садится на коня, рассыпаться во все стороны, стремглав бежать разными путями в ближайший город Трибалу и ждать его там. Это было исполнено столь быстро и неожиданно для римлян, что они не отважились преследовать бежавших, из опасения, чтобы Вириат с конницей не напал на них с тыла, и потому обратились против самого Вириата. Но он, благодаря быстроте коней своих, избегнул всех нападений Ветилия, и то обращаясь по виду в бегство, то останавливаясь, то даже наступая против римлян, успел удержать их два дня на одном и том же месте. Во вторую же ночь он, знакомыми ему тропинками, пробрался с своею конницей в Трибалу, так что римляне даже не могли постигнуть, куда и как он исчез. В таком роде, но до бесконечности разнообразны были все его действия против римлян в течении целых 10 лет (149–140). Превосходно зная местность и пользуясь ею, и с необыкновенною хитростью соединяя чрезвычайные смелость, быстроту и решительность действий, он беспрестанно устраивал римлянам засады в лесах, болотах, ущельях гор, ловко заманивал их в оные, и внезапно, стремительно нападая на них с разных сторон, беспощадно истреблял их и наводил на них невыразимый ужас. Нередко также он внезапно раздроблял свое войско на множество малых отрядов, которые вели деятельную и истребительную малую войну, пользуясь закрытою местностью и нападая из засад; то вдруг быстро сосредоточивал свои силы для нанесения какого-нибудь решительного удара. Понятно, что при таком образе действий его, римляне, вовсе незнакомые с местностью, непривычные и даже малоспособные успешно вести малую войну в стране, пересеченной горами, лесами и реками, среди крайне неприязненного им и ожесточенная против них народонаселения, часто предводимые плохими полководцами и страшившиеся одного имени Вириата, претерпевали частые и жестокие поражения, платя за них только грабежом и разорением края. Так в 149 г., немедленно после изложенного выше бегства к Трибале, Вириат напал в лесу из засады на шедшую к этому городу армию Ветилия, и 4,000 чел. из неё, в том числе и самого Ветилия, положил на месте; остальные же 6,000 с трудом спаслись. Так в 148 году он дважды на-голову разбил в землях карпетанов претора Плавдия, а в 147 и 146 годах преторов Клавдия Унимана и Нигидия Фигула.
Но в 145 году сенат римский убедился наконец, что лузитанский разбойник не такой враг, которого можно было бы презирать, что война в Испании требует особенного внимания и что для ведения оной необходимо послать консула с достаточно сильным войском. Выбор пал на Фабия Эмилиана, сына Павла Эмилия и старшего брата Сципиона Эмилиана африканского. Ему дано было 15,000 чел. пехоты и около 2,000 чел. конницы, нового набора. Прибыв в Испанию, Фабий поручил своим легатам заняться тщательным обучением войск, а сам отправился в Гадес (Кадикс) для умилостивительного жертвоприношения Геркулесу. В отсутствии его, Вириат напал на одного из его легатов на фуражировке и разбил его. Фабий поспешил воротиться и стал уклоняться от боя, сколько Вириат ни предлагал ему оный. Постоянно держа войска свои в лагерях, он тщательно занимался их обучением, сам водил их на фуражировки со всеми возможными осторожностями и ограничивался легкими стычками, дабы тем доставить войскам необходимую опытность, ободрить их и приучить смелее действовать против Вириата и испанцев. И он скоро достиг своей цели, в 144 году начал уже искать боя с Вириатом, разбил его в нескольких частных делах, отнял у него несколько городов и тем значительно возвысил дух в собственном войске и умерил отважность Вириата. Тогда Вириат прибегнул к хитрости: возмутил три покорных римлянам кельтиберийских племени и тем сложил с себя большую часть бремени войны: ибо против него был послан только претор Квинций, против восставших же кельтиберян – консул Метелл македонский (143). Метелл вел войну против кельтиберян два года с большим успехом, но подробности его действий неизвестны. Квинций же сначала обратил Вириата в бегство, принудил его удалиться на одну гору (под названием Венериной) и обложил его на ней. Но Вириат, улучив такое время, когда Квинций был оплошен, напал на него внезапно и стремительно, нанес ему большой урон и преследовал до самого его лагеря.
В 142 году консул Фабий Максим, начальствовавший в дальней Испании 18,000 чел. пехоты и 1,600 чел. конницы, был атакован на походе Вириатом с 6,000 лучших, опытнейших его войск, но выдержал его нападение, хотя и с трудом, и продолжал поход. По присоединены же к нему 10 слонов и 300 нумидян; он напал на Вириата, разбил его, обратил в бегство и преследовал. Вириат, заметив в преследовавших его войсках беспорядок, внезапно обратился назад, опрокинул их, 3,000 положил на месте, а прочих преследовал до самого их лагеря, в котором они заперлись и уже более не смели выходить из него.
В 141 году консул Помпей Руф, начальствовавший после Метелла 30,000 чел. пехоты и 2,000 чел. конницы в ближней Испании, действовал неискусно: осадил сначала Нуманцию, а потом Терманцию – два сильнейшие города в землях кельтиберян-арваков, но, встретив упорное сопротивление, снял осаду обоих городов и все успехи его ограничились только тем, что он овладел соседственным с Нуманцией городом Ланци или Ланикой, и то более посредством предательства, нежели силой оружия. В Лузитании Фабий, в звании проконсула, успешно вел осадную войну против нескольких городов, занятых Вириатовыми гарнизонами. Во время осады одного из них, Эризаны, Вириат нашел средство скрытно пробраться в него с отрядом отборных войск и на другой день с рассветом произвел такую сильную вылазку, что опрокинул римлян с большим для них уроном и оттеснил их к такому месту, откуда им невозможно было спастись. Он не увлекся однако победой, но воспользовался ею для заключения выгодного мира с римлянами. Действительно, Фабий заключил с ним договор, утверждавший мир и согласие между римским народом и Вириатом и сохранение обеими сторонами их владений. Договор этот приносил очень мало чести римлянам, но, не смотря на то, был утвержден народом, до такой степени война в Испании стала ему и тягостною, и противною.
Мир продолжался однако недолго. В 140 году консул Сервилий Цэпион, брат Фабия, представил сенату, что договор с Вириатом бесчестит римский народ, и сенат разрешил ему уничтожить этот договор и возобновить войну. Вириат, был не в состояли сопротивляться Цэпиону, стал отступать перед ним усиленными переходами, опустошая, для задержания его, край на пути Но когда Цэпион наконец настигнул его, тогда он построил на высоте против римлян отборнейших своих всадников, как бы намереваясь вступить в бой, а между тем все остальные его войска быстро отступили чрез находившуюся позади высоты лощину. Дав им отойти достаточно далеко, он с конницей ускакал закрытыми путями, так что римляне не знали даже, куда он девался. Видя однако, что союзники его одни за другими отлагаются от него и что ему с каждым днем становится труднее вести войну, он счел более благоразумным снова примириться с римлянами, вступил с ними в переговоры и так желал мира, что даже исполнил первое требование Цэпиона, выдав ему знатнейших граждан союзных с ним, Вириатом, городов. Но на второе требование Цэпиона выдать свое оружие, ни Вириат; ни его войска ни за что не хотели согласиться, и война возобновилась. Между тем и Цэпион не менее Вириата желал прекращения войны, потому что был ненавидим римскою армией за свои высокомерие и жестокость, и раз едва не был живым сожжен войсками в своей ставке. Не надеясь однако кончить войну честным образом, он. прибегнул к измене и убийству: подкупил двух друзей Вириата, которых последний посылал к Цэпиону для пере-говоров о мире – и они ночью убили Вириата, спавшего в ставке.
Так погиб этот необыкновенный человек, рожденный в низкой доле, не получивший никакого образования, но силою природных дарований, из предводителя разбойников возвысившийся на чреду вождя народного, отважившийся вступить в открытую борьбу с римлянами, 10 лет с успехом, честью и славой сопротивлявшийся им, заставивший их трепетать перед его именем и явивший в действиях своих дарования, доблести и искусство отличного полководца! Сами римляне, презрительно называвшие его latro, latronum dux (вор, предводитель воров), не могли однако отказать ему в должной справедливости, и историки их, Тит Ливий, Аппиан, Дион Кассий и др., отзываются о нем с большою, похвалой. Одаренный необыкновенною крепостью телесною, он был нечувствителен к зною, холоду и непогодам, способен переносить величайшие лишения и труды, чрезвычайно умерен и воздержен, и вел жизнь самую деятельную и простую, даже суровую. С умом тонким и хитрым и с способностью быстрого и верного соображения, в нем соединены были сильная и твердая воля и необыкновенные смелость, предприимчивость и решительность характера. Неутомимый в трудах, неустрашимый в опасностях и храбрый в боях, он отличался даром привязывать к себе свои войска, внушать им неограниченные любовь и доверие к себе, равно мужество, твердость, терпение и храбрость. Постоянно соблюдая между ними отличный порядок, он умел однако строгость его умерять кротостью и благоразумием. Заботливый о их нуждах и справедливый в разделении между ними добычи он был любим ими, как отец детьми, и в целые 10 лет его начальствования они ни разу не нарушали должного ему повиновения. В принятом им образе ведения войны он явил подлинно замечательное искусство, и с смелостью и предприимчивостью, быстротой и решительностью действий всегда соединял надлежащие благоразумие и осторожность, твердость и постоянство, скрытность и хитрость, и дар все свои действия предпринимать и приводить в исполнение всегда вовремя и кстати, сообразно с местностью, средствами и обстоятельствами. Словом – Вириат действительно был, по словам Диона Кассия, рожден полководцем и заслуживает в этом отношении быть поставленным в число замечательных военных людей древности.

§ 202. Война нумантийская (141–133).

Убиение Вириата не положило конца войне римлян с испанцами, но только дало ей другой оборота. Малая часть Вириатова войска покорилась римлянам, вся остальная же раздробилась на множество шаек, которые, в соединении с жителями, стали вести в дальней Испании деятельную малую войну. Но Юний Брут, в 138 году в звании консула, а с 137 в звании проконсула, очистил от этих шаек и покорил всю дальнюю Испанию до самого океана, хотя и после упорнейшего сопротивления, а затем с успехом и не без славы вел войну с племенами северо-западной Испании, вдревле вышедшими из Галлии (они обитали в нынешней испанской области Галиции), почему и заслужил прозвание галлаикского (gallaicus).
Но в ближней Испании повторилось почти то же самое явление, что и прежде в дальней, в войне римлян с Вириатом, с тем только различием, что здесь вся война сосредоточилась в осаде Нуманции, в землях ареваков, и в сопряженных с нею побочных действиях, почему и носит название нумантийской. Обороняемая не более, как 5 тысячами граждан, способных носить оружие и сражаться, Нуманция, с самого начала осады её, консулом Помпеем в 141 году, 8 лет сопротивлялась превосходным силам римлян с такими же энергией и успехом, с какими перед тем Вириат 10 лет сопротивлялся им в дальней Испании. Римляне же, постоянно предводимые полководцами неспособными, корыстолюбивыми, вероломными, претерпевали только позорные для римского оружия неудачи. Уже в 141 году Помпей, как было означено выше, осадив Нуманцию и встретив неожиданное, упорное сопротивление, вскоре принужден был снять осаду. В 140 году, в звании проконсула, он снова осадил ее и хотел продолжать осаду далее зимой; но необыкновенная стужа и беспрестанные, сильные вылазки нумантийцев принудили его вторично и с большим уроном снять осаду. Из корыстолюбия он заключил с нумантийцами договор, по которому принял их покорность, заложников и 15 талантов, в сенате же римском нагло отрекся от заключения какого бы то ни было договора с нумантийцами, и дело это осталось без дальнейших последствий – таково уже было развращение нравов в Риме! Преемник его, консул (139) и потом (138) проконсул Попилий Лэн возобновил по приказанию римского сената, осаду Нуманции, но был разбит в то самое время, когда хотел овладеть городом посредством эскалады или всхода на стены по лестницам, и потерял половину армии. Но всех позорнее для римлян были действия неспособного консула Гостилия Манцина в 137 году. При нем римские войска претерпели со стороны нумантийцев столько поражений и так боялись их, что наконец не смели более показываться им. В заключение всего, завлеченные ими в засаду в поле, они были с уроном опрокинуты, преследованы, загнаны в место, где были почти совершенно обложены, и Манцин заключил с нумантийцами договор, по которому признал независимость Нуманции. Сенат не утвердил однако этого договора и, предав Манцина суду, послал на его место консула Эмилия Лепида. Этот последний, без всякой основательной причины и вопреки запрещению сената, осадил Паланцию, главный город мирных ваккеян, но, по недостатку в продовольствии, вскоре принужден был снять осаду и отступил, бросив больных и раненых. Палантийцы преследовали его и, напав на хвост его армии, истребили более 6,000 человек. В 136 году консул Фурий Фил, по приказанию сената, выдал Манцина нумантийцам головой, но они не приняли его и продолжали обороняться с прежним упорством и успехом; Фурий же не совершил ничего важного.
Конец нумантийской войны был однако совсем иной, нежели конец войны с Вириатом. После 7-ми лет неудач, вследствие назначения неспособных полководцев, сенат римский положил наконец послать в Испанию, для окончания нумантийской войны, покорителя Карфагена, Скорпиона Эмилиана африканского, но не дал ему ни подкреплений, ни денег, а только позволил ему набрать вольнослужащих вспомогательных войск, сколько и где ему было угодно. Набрав таким образом около 4,000 войск (в том числе 500 отборных всадников) и надеясь покрыть издержки войны собственными средствами (он имел огромное состояние) и средствами многочисленных и богатых приверженцев своих, Сципион в 134 году отправился в Испанию. Первым делом его по прибытии туда было изгнать из римской армии роскошь, праздность, своеволие, разврат и множество находившихся при армии купцов, женщин и разного рода и звания бесполезных и даже вредных людей, и восстановить в ней военные: подчиненность, порядок и дух. Он уменьшил количество тяжестей и обозов, заставлял войска делать усиленные переходы с полною ношей, копать рвы, устраивать валы, ставить тын, и сам присутствуя при всех работах, строго требовал деятельности и повиновения. Вскоре армия его стала совсем иною и тогда он подступил к Нуманции, но, прежде нападения на нумантийцев, старался мало по малу снова приучить римские войска к действиям против страшного для них дотоле врага, для чего производил небольшие предприятия (экспедиции) против соседственных племен. Проведя в этом остальное время года, он воротился на зиму к Нуманции. Здесь к нему присоединился молодой внук Массиниссы, Югурта, присланный ему нумидийским царем Миципсой, с 12-го слонами и большим числом стрелков, пращников и конницы, так что силы Сципионовой армии уже возросли до числа 60 т. войск. В то же время, в армии Сципиона служил, в нижних начальнических чинах, молодой Марий, и таким образом обстоятельства случайно соединили под начальством Сципиопа двух, прославившихся в последствии, противников на поприще войны.
Наконец весною 133-го года Сципион приступил к замечательному в полиорцетическом отношении обложению Нуманции. Положив не вступать с нумантийцами в общий бой, но принудить их к сдаче голодом, он устроил вокруг всего города, на протяжении 48 стадий (около 8 1/2 верст), контрвалационную линию, а со стороны поля – циркумвалационную линию до 66 стадий (около 11 -ти верст) в окружности. Каждая укрепленная линия состояла из вала в 10 футов вышины и в 8 футов толщины, с зубцами, наклонным к полю тыном, широким и глубоким рвом впереди и полукруглыми, возвышенными укреплениями (бастионами), для помещения наблюдательных караулов, стрелков и метательных орудий. Легионы были расположены в отдельных лагерях между обеими линиями. Для соединения линий в тех местах, где они перерывались болотами, были устроены насыпи с таким же, как выше означено, валом; для пресечения же сообщений осажденных с окрестного страной по р. Дурию (н. Дуро), на ней были устроены плавучие укрепленные плотины (эстакады), а на обоих берегах – отдельные укрепления (форты), чем нумантийцам были совершенно отрезаны сообщения с полем и все подвозы и подкрепления извне. Вооружив стены, башни и укрепления метательными орудиями, стрелками и пращниками, Сципион благоразумно распределил в обеих линиях остальные войска { Из 60,000 т. войск его, 30,000 были назначены для занятия и обороны линий и укреплений, 20,000 для боя, а 10,000 для поддержания их.} и установил такой порядок, что на какой бы пункт ни напали нумантийцы, войска немедленно извещали о том друг друга днем и ночью условными сигналами и всегда были в готовности взаимно одни других поддерживать. Таким образом все вылазки нумантийцев были отражаемы с постоянным успехом; и вскоре в городе произошел жестокий голод. Один нумантиец успел однако ночью перелезть через римские укрепления и пробраться к племени арваков с просьбой о помощи. Но арваки, из страха Сципиона, отказали в ней и только в одном городе Луции (Lutia) молодежь изъявила готовность помочь Нуманции. Но старейшие граждане немедленно и тайно известили о том Сципиона и он, необыкновенно быстро прибыв с сильным отрядом войск к Луции, потребовал выдачи виновных и, наказав их отсечением рук, столь же быстро воротился к Нуманции. Этим жестоким наказанием он навел ужас на соседственные племена, которые с той поры не смели ничего предпринимать в помощь Нуманции. Нумантийцы же, доведенные голодом до крайности и потеряв всякую надежду на помощь извне, вступили в переговоры с Сципионом, но прервали их, когда он потребовал выдачи оружия и безусловной покорности, и продолжали делать отчаянный вылазки, но каждый раз были отражаемы с уроном. Наконец голод в Нуманции достиг до такой степени, что жители, съев всех лошадей и животных, стали питаться уже кожами с щитов и даже трупами убитых и умерших сограждан. Окончательную судьбу их и Нуманции историки рассказывают различно: Флор говорит, будто нумантийцы произвели последнюю, всеобщую вылазку и были окружены и большею частью истреблены римлянами, немногие же остальные, спасшиеся в город, зажгли его и погибли в огне; Тит Ливий же и другие. утверждают, что нумантийцы сдались наконец Сципиону, который 50 из них оставил для своего триумфа, всех прочих продал в рабство, а город, по воле сената, разрушил до основания и земли его раздал соседственным племенам.
Взятие и разрушение Нуманции положило конец войне в большей части Испании. Сципион усмирил и покорил кельтиберян и всю ближнюю Испанию, был награжден большим триумфом и получил прозвание нумантийского. Дальняя же Испания была покорена Юнием Брутом, но война продолжалась еще долго потом в северо-западной Испании (Галиции).

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ. РИМЛЯНЕ ВО ВРЕМЕНА МЕЖДОУСОБИЙ (133–30 Г. до P. Х).

§ 203. Военное устройство и военные учреждения вообще. – § 204. Различные роды войск, вооружение и число их. – § 205. Строй и образ действий войск. – § 206. Внутреннее устройство и дух войск. – § 207. Кастраметация, фортификация, полиорцетика и баллистика. – § 208. Состояние военного искусства вообще. – § 209. Морские военные силы и искусство.

Древние источники: главные: Аппиан, Плутарх, Дион Кассий, Веллей Патеркул, Тит Ливий, Саллустий, а также Юстин, Флор, Павсаний, Евтропий, Иосиф Флавий и книги Маккаввеев; – новейшие исторические пособия: Rollin и Сгйvier, Fergusson, Vertot, Lй-vesque, Wegner, Michelet, Mommsen, Amйdйе Thierry, особенно Montesquieu, Desbrosses: Histoire de la гйрublique romaine (1777), Hegevisch, Heeren, Лоренц, – Ott en berger, Kausler, Lis kenne et Sauvan: Bibl. his-tor. et milit., и пр., указанные ч. I в введении и источниках.

§ 203. Военное устройство и военные учреждения вообще.

С началом междоусобий в Риме, военное устройство и военные учреждения его совершенно изменяются в существе и духе, и быстро клонятся к упадку. Главными причинами того были: всеобщее расстройство внутреннее – неизбежное следствие междоусобии, и не-законные, пагубные меры честолюбцев, домогавшихся верховной власти. Из них Марий первый нанес жестокий удар древним, превосходным военным учреждениям Рима. Достигнув консульского звания, этот честолюбец, плебей родом и враг аристократии в 107 году, во время войны с Югуртой, набрал армию – вопреки коренным государственным учреждениям – из беднейшего класса и из вольноотпущенников и рабов, и помощью этого, слепо преданного ему войска, завладел верховною в Риме властью. Примеру его последовали и все другие знаменитые честолюбцы этого времени: Сияла, Красс, Помпей, Цезарь, Антоний, Лепид, Октавий–Август, и таким образом главное основание совершенства военного устройства Рима – превосходный состав римских армий – было сокрушено навсегда; а с тем вместе и самое военное устройство этого государства получило совершенно другой вид.
Право служить в войске перестало уже считаться почетнейшим преимуществом римского гражданина и быть единственным путем к общественным званиям и отличиям. Знатные и богатые римские граждане уже считали службу в войске тягостною обязанностью и всячески старались уклоняться от неё. Прежний же закон о прослужении в войске определенного числа лет для получения права на общественный звания – не был более соблюдаем. Таким образом армии римские, не составляемые более из лучшей, отборнейшей части граждан, были набираемы почти исключительно из беднейших граждан – пролетариев (вовсе не имевших ни состояния, ни имущества), вольноотпущенников, римских данников, иностранцев, даже преступников, разбойников и особенно рабов (Марий из последних составил себе даже особую стражу телохранителей). В составе римских армий этого времени в большом числе (у Помпея при Фарсале до 2,000 чел.) являются также ветераны, поселенные на розданных им полководцами (Суллою первым) конфискованных и завоеванных землях, призываемые этими полководцами, в случаях особенной важности, на службу в войске, почему и назывались эвокатами (evocati) и пользовавшиеся на службе многими и большими преимуществами.
Разделение на римские, союзный и вспомогательный войска существовало только до союзничьей войны (90–88). С этого же времени, по даровании италийским союзникам римлян прав римского гражданства, название союзных войск исчезло, и осталось только разделение на войска римские, набираемый в Италии, и на войска вспомогательные или когорты алариев (auxiliares vel alariae cohortes), набираемые в римских провинциях (provinciae) или подвластных Риму областях вне Италии, равно и по найму или добровольному уговору между независимыми от Рима народами Европы, Азии и Африки.
Набор римских войск в Италии производился без всякого различия происхождения, сословия, состояния и нравственности. Вместо всего этого; Марий ввел только два условия – рост и силу тела. Это было шагом к варварству, ибо силу нравственную заменило грубою физическою. И для поступления в римскую конницу уже не требовали прежних условий богатого состояния, но набор в нее производили точно также, как и в пехоту, и почти исключительно между подвластными Риму и независимыми от него народами. Граждане же из сословия римских всадников совершенно освободились от службы в коннице и являются в армиях уже только лично при особах полководцев, в различных высших и почетных званиях, или же в виде их телохранителей. Набор войск вообще уже производился без соблюдения прежних законных форм, без различия триб и большею частью по жребию. Случаи же уклонения и освобождения от набора и военной службы происходили все чаще и чаще, вследствие подкупа с одной и продажности, лихоимства и злоупотреблений с другой стороны.
Набранные войска уже приносили присягу в верности, не республик и отечеству, но тому полководцу, который набирал их, и только в отношении к нему нарушение присяги считалось изменой. Необходимость же ведения почти беспрерывных и продолжительных, внутренних и внешних войн, поддержания незаконно приобретенной верховной власти, содержания завоеванных стран в повиновении и защиты границ государства от начавшихся уже нападений народов средней Европы и верхней Азии, побуждала полководцев всеми мерами удерживать войска сколько можно долее под знаменами и не распускать их более по окончании войн, но содержать и в мирное время. И так военное звание, столь почетное прежде, сделалось уже просто ремеслом, а армии, дотоле народные, временные, отличавшиеся превосходным составом из отборных граждан, сделались уже в существе своем наемными, постоянными, только не в силу закона, а вопреки ему, – соединяли в себе все недостатки дурного состава и неправильного, безразборчивого набора, и по мере быстрого распространения римлянами своей власти в Европе, Азии и Африке, постепенно умножались числом. Необходимость содержать завоеванный страны в повиновении и защищать их от на-падений внешних врагов заставляла постепенно занимать каждую из провинций, на которые было разделено государство, особого армией. Армии в провинциях были подчинены правителям послед-них – проконсулам, прослужившим уже год консулами, и преторам. В руках проконсулов и преторов была соединена высшая в их провинциях, военная и гражданская власть, и это соединение военной власти с гражданскою было причиною необыкновенных: самовластия, притеснений и лихоимства правителей.

§ 204. Различные роды войск, вооружение и число их.

Вновь введенный способ набора и состава армий был естественною причиной, что войска уже не могли быть, как прежде, разделяемы, по возрасту воинов, на классы. Названы гастатов, принципов и триариев исчезли, и вместо этих трех составился один род тяжелой или линейной пехоты, без особенного наименования. Название же велитов хотя и сохранилось, но давалось уже легкой пехоте, набираемой у подвластных народов и не входившей в состав легионов.
Конница была по-прежнему тяжелая и легкая, но сверх того Тит Ливий и Юлий Цезарь упоминают еще о среднем роде конницы (cetrati), на подобие греческих пелтастов. Этот род конницы не принадлежал однако к составу легионов.
Вооружение войск было тоже, что и прежде.
Относительное число различных родов войск в легионах и армиях изменилось тем, что. определенный, хотя и непостоянный, состав в легионах имели только тяжелая пехота; именно от 4 до 5,000 челов., и собственная легионная конница в числе 300 чел. Число вспомогательных же: легкой пехоты и конницы тяжелой и легкой, было неопределенное и зависело от обстоятельству однако вообще умножилось против прежнего. В особенности, с ходом времени, постепенно умножалось число вспомогательной конницы, и конница эта большею частью была весьма хорошая, потому что римляне, по мере распространения своих завоеваний, постепенно усиливали собственную конницу более или менее хорошею конницею испанскою, галльскою, германскою, греческою, азиатскою и африканскою или нумидийскою. Из них испанская, галльская, германская и греческая большею частью была тяжелая, азиатская же и африканская – легкая. Вообще конница в это время начала уже составлять 1/8 и даже 1/7 римских армий.
Числительная сила легионов была неодинаковая, но средняя простиралась обыкновенно от 4 до 6,000 чел., никогда не превышая последнего числа, но часто, от убыли в войнах, составлявшая и менее 4,000 чел. Так, например, у Цезаря при Фарсале в 8-ми легионах было только 22,000 чел., т.е. средним числом по 2,750 чел. в легионе.
Числительная сила армий была весьма различна, потому что армии не состояли уже, как прежде, постоянно из 4-х, но почти всегда из большого числа легионов, даже до 10-ти, не считая вспомогательных: пехоты и конницы, как, например, у Цезаря в Галлии, у Помпея в междоусобной войне с Цезарем и у полководцев в последующие времена.
К числу особенностей этого периода должно отнести распространившееся в римских армиях употребление метательных орудий и слонов в поле, особенно во времена Цезаря и Помпея. При каждом легионе стали уже возить в походе до 30-ти малых, легких или полевых катапульт и баллист (см. ниже § 207), на каждую из которых полагалось по 10-ти чел. прислуги. Орудия эти были однако употребляемы не в полевых сражениях, но, как и прежде, при проходах чрез теснины, переправах через реки и особенно при атаке и обороне лагерей и укреплений. Слоны, напротив, начали уже быть употребляемы и в полевых сражениях, особенно в конце этого периода, в Испании, Греции, Азии и Африке.

§ 205. Строй и образ действий войск.

До времен Мария легион римский обыкновенно разделялся, строился и действовал так же, как и прежде, т.е. в квинкунциальном строе по манипулам, но иногда и по когортам, как означено было выше. Строй по когортам означал еще, впрочем, всякого рода временное, в виде исключения, соединение и построение вместе двух или более манипул той же или разных линий, в тех случаях, когда строю нужно было придать более твердости.
Но введенный Марием нового рода состав римских армий сделал уже всякий иной строй легиона невозможным. Коль скоро легионы начали быть составляемы из людей неопытных и неприученных к действию в строе по манипулам, коль скоро воины легиона уже не могли более быть разделяемы на классы, то естественно, что и действие легиона в строе по манипулам не могло уже соединять в себе условий успеха и самый строй этот должен был измениться. К этому присоединилось еще и другое обстоятельство, а именно – состав, устройство и образ действий некоторых из народов, с которыми римляне вели в этом периоде внешние войны, как-то: галлов, германцев, войск понтийских, парфян и нумидян. Сражаясь преимущественно, а иные и исключительно на конях, и действуя многочисленными силами, они принудили римлян, по необходимости, еще более прежнего увеличить самостоятельность частей или отделений легиона.
Таким образом, со времен Мария квинкунциальный строй легиона по манипулам был заменен квинкунциальным же строем оного по когортам в 3 линии. Легион делился уже не на 30 манипул трех родов тяжелой пехоты, но на 10 когорт, составленных каждая из трех центурий и от 400 до 500 и иногда 600 чел. одинакового рода тяжелой пехоты без особого названия. Глубина строя, пространство, занимаемое каждым воином в шеренге и ряду, и шахматное расположение первых двух линий остались те же, что и прежде. Но когорты имели уже. от 40 до 50 и 60 рядов во фронте, промежутки между когортами, сначала равные длине фронта их, в последствии стали все более и более уменьшаться, дистанции же между линиями были гораздо больше прежнего. Линии стали уже означаться не классами воинов, а номерами 1-м, 2-м и 3-м. 1 -я линия состояла из четырех, а 2-я и 3-я – каждая из трех когорт. Когорты 2-й линии становились против промемежутков когорт 1-й линии, в 3-й же линии 1-я или правая и 3-я или левая когорты позади 1-й и 4-й когорт 1-й линии, дабы удобнее прикрывать фланги легиона, а 2-я когорта 3-й линии – в центре оной позади 2-й когорты 2-й линии. Воины 1-й и 2-й линий назывались также, как и прежде, антесигнанами, т.е. впереди знамен стоящими; в 3-й же или резервной линии были помещаемы храбрейшие, а иногда и самые рослые и сильные воины. При 1-й когорте этой линии, под охранением её примипила, находился и легионный орел. Сверх того каждая когорта имела свое знамя или свой значек, на подобие прежних в манипулах.
Против этого обыкновенного строя легиона по когортам делались по временам следующие изменения: 1) легион делили не на 10, а на 15 когорт, соединяя не по 3, а по 2 манипулы, и располагая по 5 когорт в каждой из трех линий, – или же легион, разделенный на 10 когорт, строили в 2 линии, по 5-ти когорт в каждой. Но Юлий Цезарь и Помпей всегда делили и строили легион так, как было означено выше; – 2) когорты строили иногда в 5 шеренг, для увеличения длины фронта, как например Цезарь при Фарсале; – 3) промежутки между когортами уменьшали более или менее, а иногда и вовсе уничтожали, смыкая легион в фалангу. Дистанции же между линиями, напротив, увеличивали, как например Цезарь до – 300 футов или до 130 шагов; – наконец 4) легионный орел часто ставили, особенно в начале, не в 3-й, а в 1-й линии.
Из особенных построений легиона в это время гораздо чаще прежнего встречаются построения: черепахою, даже в поле (как, например, у Антония против парфян), в виде пустых или полных внутри четвероугольников против неприятеля и особенно конницы, нападавших со всех сторон (как, например, у Мария против Югурты и у Цезаря против галлов на р. Сабисе и в Африке при Руспине), и др.
Обыкновенный походный порядок был подобен прежнему, но приближаясь к неприятелю, а иногда (например против галлов, нумидян, парфян и т.п. народов) и постоянно в походе следовали в порядке, известном под названием agmen quadratum, т.е. в виде пустого внутри четвероугольника. Так, например, следовали Марий против Югурты, Красс и Антоний против парфян, легаты Котта и Титурий против Амбиорикса, и др. Особенно замечательны походные движения Мария против Югурты. Он двигался всегда в колонне полегионно; Сулла с конницей и Манлий с пращниками, стрелками и вспомогательными лигурийскими когортами прикрывали колонну, один – справа, а другой – слева. Спереди и сзади шли, под начальством трибунов, по нескольку легионных когорт налегке, без тяжестей. А вперед и по сторонам были посылаемы лазутчики (speculatores) из туземцев, для разведывания о неприятеле.
И в этом периоде также часто встречаются, особенно в походах Цезаря, необыкновнено быстрые движения. Так, например, при осаде Герговии, в Галлии, Цезарь двинулся в полночь с конницей и 4 легионами налегке против эдуев или эдуитов, настигнул их в 32–34-х верстах, окружил, принудил положить оружие, дал войскам 3 часа отдыха и до восхода солнца воротился в лагерь свой под Герговией, следовательно прошел от 64 до 68 верст в 24 часа и сверх того еще сражался!
В боевых порядках армий римские легионы по-прежнему становились в центре, когорты же вспомогательных войск – по флангам. Велитами занимали все промежутки между когортами, легионами и турмами конницы, а также их ставили впереди, по флангам и позади линий, словом – все отделения тяжелой пехоты и конницы были со всех сторон окружаемы легкою пехотой. В отношении к употреблению конницы, в этом периоде усматривается значительное против прежнего изменение. Весьма часто ставили ее всю в совокупности впереди, позади или на одном из флангов пехоты. Так, например, Цезарь в Галлии часто ставил ее в 1-ю линию, дабы рассеивать многочисленную галльскую конницу и обеспечивать от неё свою пехоту. При Фарсале у Помпея вся конница была сосредоточена на левом, а у Цезаря на правом фланге. При Уците у Сципиона вся линейная конница находилась на правом фланге, а нумидийская – позади пехоты; у Цезаря же вся конница была на левом фланге. Вообще Цезарь почти всегда держал всю конницу в совокупности и употреблял ее в массах, как самостоятельный род войск. Подобно галлам и германцам; и римляне также постоянно имели в это время обыкновение перемешивать отделения конницы с отделениями легкой пехоты, и чаще, нежели прежде, к каждому всаднику даже присоединяли по велиту, которого он перевозил, в случае надобности, на лошади за собою. Такого рода соединение конницы с легкою пехотой в особенности усматривается у Цезаря. Конница его почти всегда была малочисленнее конницы его противников, а потому он и поддерживал ее легкою пехотой и даже тяжелою, как, например, при Фарсале – 6 когортами, а при Уците – целым 5-м легионом и легкою пехотой, и в обоих случаях с большим успехом.
Образ действий различных родов войск, легионов и армий был подобен прежнему. Бой начинала легкая пехота; затем 1-я линия производила нападение, а другие две поддерживали ее, либо подкрепляли слабейшие или угрожаемые пункты, либо прикрывали фланги, или же увеличивали длину фронта. Легкая пехота прикрывала пли поддерживала все действия тяжелой пехоты и конницы, а эта последняя производила нападения малыми отделениями- и часто целыми массами в совокупности, преимущественно на одном из флангов. Против парфян и нумидян армии часто действовали наступательно-оборонительно в строе четвероугольника. Но действуя таким образом против парфян, Красс был разбит ими, а Антоний лишь с трудом мог отразить их.
Вообще сражения этого времени представляют чрезвычайное разнообразие употребления различных родов войск в совокупности и средств одержания победы. В этом отношении выше всех стоят сражения Цезаря, подобно тому, как и он сам, как тактик, стоит выше всех предшествовавших ему и последовавших за ним полководцев древности. Тактика же при нем достигла высшей, можно сказать, степени развития в древние времена.

§ 206. Внутреннее устройство и дух войск.

В начальствовании, образовании, содержании, военном порядке и вообще во внутреннем устройстве и духе римских войск в это время усматриваются большие перемены.
Звание диктатора сделалось целью и орудием честолюбцев, стремившихся к верховной власти, и давалось почти непрерывно. Легатам полководцы начали уже вверять начальствование над одним или несколькими легионами. Это звание обратилось, некоторым образом, в старший из подчиненных полководцу военачальнических чинов. При этом и число легатов умножилось. Так у Помпея в войне с морскими разбойниками было 15, а у Цезаря при отправлении в Галлию – 10 легатов, которые обыкновенно начальствовали легионами и отрядами. Военные же трибуны начальствовали когортами, а центуриями в когортах – центурионы, из которых примипилом продолжал называться старший центурион 1-й центурии 1-й когорты, имевший место и голос в военном совете.
Военные упражнения были те же, что и прежде, только не между гражданами, а в войсках, особенно Помпеевых и Цезаревых. По свидетельству Саллустия; сам Помпей был чрезвычайно искусен во всех родах гимнастических и военных упражнений. Войска этого времени были деятельно занимаемы также и разными государственными работами и постройками, особенно устроением военных дорог в завоеванных областях, укреплением постоянных лагерей и городов, и т.п.
Жалованье войскам было удвоено Цезарем перед началом воины его с Помпеем, т.е. перед 1-м испанским походом, и с этого времени пеший войн получал 10 римских ассов (около 21 коп. сер.) в сутки, центурион – вдвое, а всадник в коннице – втрое более. Из жалованья по прежнему делались различные вычеты.
В отношении к военным порядку и духу, римские войска в это время находились, так сказать, в состоянии переходном от прежнего совершенства к расстройству и упадку, и представляют зрелище и странное, и горестное. Они бесспорно отличались еще и мужеством, и храбростью, и порядком, и благоустройством, поддерживаемыми более или менее строгостью военных законов. Несомненным доказательством тому служат многочисленный и блистательные победы римлян, обширные их завоевания и быстрое распространение ими своей власти в Европе, Азии и Африке в это время. Но, с другой стороны, войска римские уже были одушевлены, не благородными чувствами чести и любви к отечеству и славе, но дикими: свирепством, кровожадностью, страстью к грабежу, алчностью к добыче и самым гнусным корыстолюбием. Римские уже только по названию, они действительно принадлежали тем честолюбцам, которые набирали их, содержали на своем жалованье и, всячески потворствуя их грубым и низким страстям, употребляли их как слепое орудие для исполнения преступных своих замыслов – незаконному присвоение верховной власти в Риме. Без стыда признавая правилом, что где хорошо, там и отечество (ubi bene, ibi patria), они с одинаковою жестокостью грабили и разоряли римские и неприятельские земли и проливали кровь их мирных, беззащитных жителей, явно восставали, в случаях неудовлетворена их корыстолюбия, против правительства и самих полководцев своих, и не стыдились принимать деятельное участие в преступных заговорах против государства, подобных Катилинину, в бунтах, мятежах и междоусобиях. Даже самые Цезаревы войска, столько же храбрые и честолюбивые, сколько и преданные Цезарю, дерзнули раз, увлеченные корыстолюбием, явно восстать против него, и только мудрость, твердость и присутствие духа его могли обратить их к чувству долга и повиновению, и спасти Рим от разграбления и кровопролития. И самый способ усмирения их Цезарем достаточно свидетельствует уже о нравственных расстройстве и упадке народа и войска римских. Известно, что Цезарь, явившись перед бунтовщиками, спросил их: чего хотите, товарищи? – Увольнения, отвечали они. – Хорошо, вы получите его, граждане, возразил Цезарь – и одно это название граждан, столь почетное и тесно связанное с званием воина прежде, считалось уже столь унизительным и оскорбительным дли воинов теперь, что войска Цезаря немедленно раскаялись и смирились.
Из сказанного выше легко заключить можно, что в римских войсках этого времени странным образом соединено было, из личных. выгод полководцев, с строгостью военных законов, самое постыдное послабление их. А с тем вместе и наказания за военные проступки и преступления, в иных случаях были не только строги, но даже и жестоки, а в других, напротив, слабы, несообразны вине и несогласны с справедливостью и законами, словом – совершенно зависели от произвола полководцев. Награды же военные, с распространением роскоши, развращением нравов и ослаблением законов, начали быть раздаваемы чаще, неумереннее, с меньшею справедливостью, часто только несогласно с законами, но и вопреки им, и утратив прежнюю, главную цену свою – почетность, приобрели в замен того большую или меньшую степень ценности, роскоши, пышности и великолепия, удовлетворявших корыстолюбию и тщеславию. Так, вместо прежних простых и скромных, но необыкновенно почетных венков из травы и древесных листьев, были раздаваемы почти исключительно венки из самых редких и дорогих растений и цветов, и венцы из драгоценных металлов. В виде наград (а позже и за деньги), высших чинов стали освобождать от лагерной службы, а простых воинов – отрытия укреплений и других работ в лагерях. В отношении же к присуждению триумфов стали чаще и чаще отступать от законных правил и форм, и делать противозаконные исключения. Так большого триумфа начали удостаивать не только проконсулов, преторов и пропреторов, но даже лиц, не имевших никаких общественных званий. Так, например, Фульвий был награжден большим триумфом в звании проконсула, а Помпей три раза в звании римского всадника и частного человека. Вместе с тем чрезвычайно увеличились и роскошь, пышность и великолепие больших триумфов, продолжавшихся иногда по нескольку дней. Сверх того в это время усматривается и новая у римлян награда полководцам – воздвижение им победных трофеев. Этой высокой чести удостоились впрочем только Помпей и Цезарь.

§ 207. Кастраметация, фортификация; полиорцетика и баллистика.

Период междоусобий бесспорно составляет эпоху наибольшего развития и самого цветущего состояния кастраметации, полевой и долговременной фортификации, полиорцетики и баллистики у римлян.
Расположение римских лагерей оставалось прежнее, но укрепление их сделалось гораздо сложнее и сильнее. Укреплениям вообще давали гораздо большие и сильнейшие профили, валы делали выше и толще, а рвы, большею частью водяные – шире и глубже, усиливали укрепления башнями с бойницами, крытыми ходами между башнями над валом, – толстым тыном, волчьими ямами, засеками и т.п. Словом – лагери и особенно постоянные стали совершенно уподобляться малым крепостцам (фортам).
Полевая фортификация не ограничивалась впрочем одним укреплением лагерей, но получила и значительное применение к укреплению боевых мест. Так Сулла устроил против понтийских колесниц прочный тын, с рвами по флангам между 1-ю и 2-й линиями, а Марий против тевтонов сильно укрепил боевое расположение свое на полуострове при истоке Родана (Роны). Вообще полевая фортификация, более сообразная с римскими, нежели с греческими, строем и образом действий войск, была и развита в это время гораздо более у римлян, нежели у греков.
В отношении к полиорцетике, римляне, сверх общих, изложенных выше, способов и средств атаки и обороны городов, употребляли в это время еще следующие:
В приступах открытою силой они нередко прибегали к особенной машине под названием tolleno или ящичного ворона: она состояла из длинной балки, которая серединою своею была укреплена на поперечной перекладине, лежавшей на двух вертикальных столбах. На одном конце этой балки находился большой деревянный ящик, в котором помещались воины, а к другому были прикрепляемы канаты, посредством которых ящик с воинами поднимали на стену. Открытою силой города брали также посредством так называемой короны (urbein corona oppugnare aut сареге) или венца, т.е. вокруг города располагали в 2 линии пехоту и в 3-й конницу, и таким образом приближались к нему, постепенно стесняя круг и под прикрытием черепах и легкой пехоты неся лестницы, фашины и проч. Обыкновенные приступы производились посредством черепах из щитов и иногда весьма успешно. Так Антоний взял этим способом предместья Кремоны.
При обложениях город окружали всегда контр – и циркум-валационными линиями, способ укрепления которых вообще сходствовал с способом укрепления полевых лагерей; но иногда они состояли из укреплений, еще более сложных и сильных и для возведения которых производились огромная работы. Особенного внимания в этом отношении заслуживают контр ― и циркум-валационные линии в обложениях и осадах, произведенных Цезарем, и преимущественно при осаде Алезии в Галлии, равно и укрепленные линии его при Диррахие в Эпире. При Алезии, занятой 80-ю тысячами галлов под предводительством вождя их, Верцингеторикса, Цезарь вырыл первоначально два рва, глубиною и шириною в 20 футов, в 400 шагах от тех мест, где долженствовали быть устроены контр – и циркумвалационные линии. Эти рвы предназначены были прикрывать устроение линий от галлов со стороны Алезии и поля. Под их прикрытием и были возведены обе линии, из которых контрвалационная имела 11,000 шагов (около 7 ½ версты), а циркумвалационная 14,000 шагов (около 9 ½ верст) в окружности. Укрепления каждой линии состояли: 1) из вала с зубчатым грудным прикрытием (бруствером), полукруглыми возвышенными укреплениями (бастионами), в расстоянии 80-ти шагов одно от друга го, и с наклонным к полю тыном, – 2) из широкого и глубокого рва, во многих местах наполненная водою, – 3) из засек впереди рва, в 5 рядов дерев, нижние концы которых были врыты в землю, а сучья снаружи застроены, – и 4) из 8-ми рядов шахматообразно – расположенных волчьих ям впереди засек; между волчьими ямами и крайними, наружными рвами были набросаны остроконечники (шосстрапы). Эти укрепления могут дать вообще понятие о полевых укреплениях римлян в это время.
Правильные осады производились преимущественно посредством насыпи (agger), значение и цель которой были уже объяснены выше. По мере возвышения насыпи, устроение оной прикрывали деревянными щитами (crates plutei, по нынешнему блиндами, мантелетами). Посредством этих насыпей приближались к городским стенам, разбивали их стенобитными орудиями или же разрушали посредством подкопов. Все осады Цезаря были производимы посредством насыпей, и некоторые из его насыпей имели необыкновенные вышину, ширину и толщину. Так, например, при осаде Аварика в Галлии (ныне Бурж во Франции) насыпь Цезаря имела 330 футов или слишком 47 сажен в ширину. Но самою большою насыпью была, кажется, устроенная Суллою при осаде Массады. Она имела 286 футов вышины, на ней находилось укрепление (в роде нынешнего кавальера) в 70, а на укреплении – башня в 85 футов вышины, что составляло всего 441 фут (63 сажени) вышины над поверхностью земли!
Подкопы были употребляемы очень часто и производимы весьма разнообразно. Особенного внимания заслуживают подкопные работы, произведенные Суллою при осаде Афин.
Подвижные машины, употреблявшиеся римлянами в правильных осадах, состояли: 1)из подвижных крытых: ходов (vinеае musculi и др.) и щитов (plutei и др.), – 2) из черепах (testudines) различных устройства, назначения и именований, – 3) из подвижных башен (turres ambulatoriae), вообще троякой величины: малые или 10-ти-ярусные имели до 180-ти футов в вышину и до 50-ти в ширину, средние или 15-ти ярусные – до 270-ти футов в вышину и до 60-ти в ширину, и большие или 20-ти ярусные – до 360-ти футов в вышину и до 70-ти в ширину; размеры эти впрочем изменялись весьма различно; в трудных и продолжительных осадах, как, например, при осаде Массилии Цезарем, близ городского рва строили даже неподвижные, каменные башни, – наконец 4) из стенобитных орудий (terebrae), главным видом которых был таран (aries), уже значительно усовершенствованный в это время в устройстве и обыкновенно прикрываемый, вместе с действовавшими им людьми, посредством черепах (testudines arieratae), или помещаемый в нижних ярусах подвижных башен (turres arieratae): – длина таранов простиралась от 7 до 17-ти сажен, вес до 1,000 пудов и более, а для действия каждым требовалось от 100 до 1,000 чел.; разделенных на смены.
Метательные орудия разделялись: по устройству и действию – на катапульты (catapultae) и баллисты (ballistae), а по величине – на большие или тяжелые и малые или легкие. Большие катапульты метали большие копья, пуки стрел и других родов тела горизонтально, на расстоянии от 400 до 800 шагов, и были употребляемы только при обороне городов и полевых укреплений. Малые катапульты или скорпионы метали также копья и стрелы горизонтально, но на расстоянии только от 300 до 500 шагов, и были употребляемы преимущественно в поле. Как большие, так и малые катапульты метали иногда даже зажигательный стрелы (falaricae, malleoli), с паклею, серою, смолою и другими горючими веществами и составами на их остриях. Баллисты метали каменья и другие тяжелые тела навесно, большие – весом до 10-ти пудов и более, на расстоянии от 400 до 600 шагов, и были употребляемы большею частью при атаке и обороне городов и полевых укреплений, малые же или онагры были употребляемы преимущественно в поле. Сверх того были сложные баллисты, действовавшие и навесно, и горизонтально, и ручные скорпионы и онагры, перевозимые и приводимые в действие только одним человеком. Большие или тяжелые орудия и военные машины строили вне городских выстрелов и подвозили по заблаговременно – уравненным дорогам или деревянным настилкам. Орудия располагали на выгоднейших пунктах, сообразно с величиною их и дальностью расстояния от города, для прикрытия подвоза машин и самой атаки города. Что касается силы действия как метательных, так и стенобитных орудий, то, если верить древним писателям, она была чрезвычайно велика, так что самые высокие, толстые и крепкие стены, преграды и тела не могли противостоять ей.
Все означенные здесь средства атаки были употребляемы в больших, правильных осадах, отдельно либо в совокупности, сообразно с обстоятельствами.
Оборона городов производилась такими же средствами, как и прежде описанные, но значительно умноженными и усовершенствованными и чрезвычайно разнообразными. Главными из них были: действия метательных орудий, подкопы и противу-подкопы, вылазки, разрушение работ и машин осаждавшего или по крайней мере затруднение или остановка подвоза и действия его машин, – разных родов прикрытия стен и оборонявших оные воинов от действия осаждавших и их машин, – возвышение стен или по-строение новых позади и наконец оборона проломов и внутренности городов.
Вообще, с равномерными в свое время успехами, как атаки, так и обороны городов, большие осады продолжались обыкновенно очень долго, ведены были с большими усилиями и трудами, упорством и искусством, и редко оканчивались сдачею осажденных городов по уговору, а большею частью взятием оных приступом.
Примечательнейшими осадами этого времени были осада Афин Суллою (87–86) и все осады Цезаря, представляющие верх полиорцетического искусства в это время, в особенности же осады Алезии и Массилии.

§ 208. Состояние военного искусства вообще.

Если с одной стороны период римских междоусобий ознаменован изменением и упадком военного устройства и военных учреждений Рима и нравственным упадком римских войск, то с другой стороны, в отношении к военному искусству вообще, он поистине составляет любопытнейшую, занимательнейшую и поучительнейшую эпоху в военной истории Рима и даже всех древних времен. Действительно, в это именно время римляне, предводимые такими полководцами, как Марий, Сулла, Метелл, Лукулл, Помпей, Антоний и в особенности величайший из них – Цезарь, вели в различных странах и против различных народов мира такие войны, как внешния против Югурты, кимвров и тевтонов, Митридата, испанцев, галлов, германцев и парфян, и внутренние междоусобные с Серторием, Мария с Суллой и Помпея с Цезарем, и одерживали такие победы, как при Аквах Секстийских, Херонее, Орхомене, Фарсале, Тапсе, Мунде, Филиппах и др. В это время тактика, логистика, кастраметация, фортификация, полиорцетика, баллистика, словом – все отрасли военного искусства, имея в главе таких деятелей, как означенные выше полководцы и над всеми ими Цезаря, являются бесспорно на высшей степени развития, совершенства и блеска в древности.

§ 209. Морские военные: силы и искусство.

Войны, веденные римлянами во времена междоусобий, в странах, отделенных от Италии морем, равно и на самом море, тесно соединив сухопутный военные действия с морскими, сообщив последним большие значение и важность, и соделав необходимым содержание римлянами сильных, постоянных флотов, были причинами, что морские военные: силы и искусство у этого народа достигли в это время значительной степени развития и совершенства, и Рим является уже государством столько же сильным на море, сколько и на твердой земле. Помпей и сын его, Секстий, в особенности соделали римский флот сильным и грозным, а война между Антонием и Октавием Августом была ведена даже преимущественно на море и решена на нем победою в знаменитой морской битве при мысе Акцие.
По этим причинам, состояние морских военных: сил и искусства у римлян во времена междоусобий заслуживает особенного внимания. Не входя впрочем в подробное рассмотрение его, ограничимся кратким взглядом на устройство морских военных судов и морских экипажей и войск, начальствование во флоте, военные гавани, военные морские: тактику и искусство, и награды за заслуги и отличия на море.
Для строения судов назначены были особые, общественные, кораблестроительные леса (silvae publicae), а для выбора и рубки леса – поставлены определенные правила. Военные суда (naves bellicae) разделялись: 1) на большие, называвшиеся по числу рядов весел, биремами, триремами, квинкверемами, гексерами, октерами и т.д.; из них наиболее употребительными были триремы и квинкверемы; – 2) на легкие военные суда (lusoriae naves) в 1 или 2 ряда весел, употреблявшиеся большею частью для наблюдения и разведывания (naves speciьаtoriae), – и 3) малые суда или военные лодки (naves actuaxiae). Сверх того были перевозные суда (naves corbitiae), из которых легкие назывались cirabae, а Цезарь в Галлии употреблял на реках и в устьях рек понтоны (pontones) – род галльских тяжелых речных судов. Для произведения удара, военные суда были вооружаемы надводными и даже подводными, железом окованными хоботами (rostra ferra-menta). Для предохранения же от ударов неприятельскими хоботами, бока военных судов были прикрываемы ушами или щитами из толстых балок. Большие, иногда даже и легкие военные суда имели палубы (tabulata, catastromata), на которых становились военные орудия и машины, 2-х и 3-х ярусные башни и происходил в битвах рукопашный бой. В числе военных машин находились абордажные крюки различных вида, устройства и названий (ferreae manus, harpagones, corvus и др.), опускные мосты (sambuca и др.), зажигательный орудия и машины, метавшие зажигательные вещества и снаряды, машины для поднятия и потопления неприятельских судов, разрушения городских стен и др. т.п. Римляне употребляли также особые зажигательный суда (брандеры).
Люди на флоте (морские экипажи) разделялись на гребцов (гumiges) или матросов, и на морские войска (classiarii, epibatae, navales). Гребцы или матросы были набираемы из тех же сословий и таким же образом, как и прежде, а морские войска – подобно легионам. Те и другие присягали, подобно сухопутным войскам, в верности полководцу, набиравшему их. На квинкверемах было по 400 гребцов, а на прочих судах – в соразмерности. Морские войска были вооружены также, как и сухопутный, но сверх того имели длинный копья, косы на длинных древках, секиры о двух лезвиях и т.п. оружие для абордажей и боя на судах. Гребцы также были вооружены.
Начальствующими чинами во флоте были: 1) начальники рядов весел, означавшие меру гребли ударами молотков, – 2) особые чины, имевшие надзор за канатами, рулем, мачтами, парусами, якорями и проч., 3) кормчие (gubernatores, magistri navium), опытные и искусные моряки, хорошо знавшие морские ветры, гавани и проч., 4) навархи (navarchi) – начальники судов, – и 5) корабельные префекты (praefecti navis), начальствовавшие морскими войсками на судах. Главное же предводительствование флотами принадлежало консулам или преторам, либо было вверяемо особым начальникам с званием предводителя и префекта флота (dux praefectusque classis).
Военные гавани были естественный или природные и искусственные. Последние состояли из плотины в виде полукружия с двумя молами, выдававшимися далеко в море. Вход, у которого часто были маяки, замыкался цепями. Внутри гавани были устраиваемы: несколько отделений, отделенных одни от других каменными стенами, для лучшего обеспечения судов от ветра, верфи, склады и проч. Со стороны моря гавани были прикрываемы тыном из толстых бревен в один или несколько рядов, и впереди его – сомкнутыми рядами старых судов, а с сухого пути – земляными, деревянными или каменными валами со рвами, башнями и воротами.
Перед отправлением флотов в море, сначала сажали на суда гребцов, а потом морские войска, производили смотр флотам с разными религиозными и торжественными обрядами, и затем выходили в море, впереди легкие, за ними большие и наконец перевозные суда. При высадках вытаскивали суда на берег и, если надобность того требовала, ограждали их с моря тыном, а с сухого пути – полевыми укреплениями.
Морские сражения происходили большею частью близ берегов, почему и были тщательно наблюдаемы времена приливов и отливов. Перед сражениями облегчали суда по возможности от всего лишнего, убирали паруса и опускали мачты, дабы ветер не мешал гребле, и строились в боевой порядок. Боевые порядки были различные: обыкновенный и более употребительный (acies duplex) состоял в том, что флот строился в 2 прямые линии, имея большие суда в 1-й, а меньшие во 2-й, или же вогнутою линиею (acies lunatas falcata), имея большие и лучшие суда по флангам, либо выпуклою линиею, имея этого рода суда в вершине дуги или впереди, – или клещами (forceps) против клина, или клином (acies cuneata) против клещей. Сигналами к бою служили, также как и в сухопутных войсках и действиях, красный флаг, который был выкидываем на преторианском (адмиральском) корабле, и игра на всех трубах и рогах, какие имелись на флоте. Затем все гребцы и войска на флоте поднимали боевой крик и пели боевой гимн в честь Марса или Аполлона. Бой открывали действием метательных орудий и оружия; потом 1-я линия, поддерживаемая 2-ю, производила нападение на веслах, при чем каждое судно старалось обезоружить или потопить неприятельское ударом своего хобота в середину или вдоль боковой части судна, так чтобы сделать пролом или сломать весла. Затем уже сцеплялись на абордаж и вступали в рукопашный бой на палубах. В продолжены боя бросали в неприятельские суда разные зажигательные материалы и составы и часто употребляли брандеры. Первые из них были с особенным успехом употреблены Октавием в сражении при Акцие.
Флот, одержавший победу, торжествовал ее победными кликами и музыкой, и тем, что носовые части всех судов были увешиваемы лаврами. Наградами же за морские победы были: морской венец (corona navalis), синие знамена и морской триумф (triumphus navalis).

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ. ВОЙНЫ РИМЛЯН ВО ВРЕМЕНА МЕЖДОУСОБИЙ (133–30 ДО P. I).

I. Война югуртинская (118–106). – § 215. Причины войны и действия с 118-го до 109 года. – § 216. Действия Метелла и Югурты (109–107). § 217. Действия Мария и Югурты (107–106). – II. Война с кимврами и тевтонами (113–101). – § 218. Нашествие кимвров и тевтонов; – сражение при Нореи; – Действия в трансальпинской Галлии; – сражение при р. Родане (114–105). – § 219. Действия Мария против кимвров и тевтонов; – сражения при Аквах секстийских и при Верцеллах (102–101). – III. Война союзническая или марсийская (90–88). – § 220. Причины войны; – война в 90-м году. – § 221. Война в 89 и 88 годах.

Древние источники и новейшие историческая пособия – указанные выше в главах XXXI и XXXII.

I.
Война югуртинская (118–106).

§ 215. Причины войны и действия с 118 до 109 года.

Из трех сыновей Массиниссы, старший Миципса, пережив младших, снова соединил под своею властью нумидийское царство но умирая разделил его между двумя своими сыновьями, Адгербалом и Гиемпсалом, и дал также удел племяннику своему Югурте. Этот молодой человек, одаренный необыкновенными качествами ума и души, военными способностями, смелостью и предприимчивостью, снискавшими ему общие в Африке уважение, любовь и доверие, по хитрый и честолюбивый, зная, что в Риме уже и совесть, и честь, и все продажно, вскоре по смерти Миципсы (119); Гиемпсала умертвил, а Адгербала разбил и изгнал (118). Адгербал обратился к римлянам с просьбой о помощи, но Югурта подкупил важнейших сенаторов – и сенат отправил в Африку корыстолюбивого Л. Опимия, с несколькими другими уполномоченными сановниками, для раздела нумидийского царства между Адгербалом и Югуртой. Подкупленный последним Опимий отдал ему лучшую часть Нумидии (117). Югурта 5 лет (117–112) деятельно усиливался и утверждался в своих владениях, образовал многочисленное войско, приобрел многих приверженцев во владениях Адгербала и в 112 году, внезапно вторгнувшись в эти последние, опустошил их огнем и мечом и с огромною добычей воротился назад, надеясь этим принудить Адгербала к отмщению ему тем же средством и таким образом иметь справедливый предлог к войне с ним. Но Адгербал ограничился тем, что отправил к Югурте послов с жалобами, и этот миролюбивый поступок, принятый Югуртой за робость, усугубил только дерзость последнего. С сильным войском снова вторгнулся он во владения Адгербала, жестоко разоряя край на пути, и тогда Адгербал, вынужденный взяться за оружие, собрал войско и двинулся против Югурты. Оба войска встретились близ Цирты и моря, и Адгербалово, ночью внезапно атакованное в своем лагере Югуртой, было обращено в бегство и рассеялось, а сам Адгербал спасся в Цирту и был осажден в ней Югуртой. Тщетно римский сенат два раза отправлял в Африку послов с требованием; чтоб Югурта и Адгербал немедленно прекратили войну: послы, без сомнения подкупаемые Югуртой, каждый раз возвращались, не прекратив войны и даже ничего не решив. А между тем Югурта деятельно вел осаду Цирты и наконец, принудив доведенного голодом до крайности Адгербала сдаться, умертвил его (112). И этот поступок Югурты остался бы безнаказанным со стороны римского сената, если бы демократическая партия, в лице народного трибуна Меммия, не возбудила неудовольствия народа против потворства сената и аристократии Югурте и тем не вынудила сената объявить Югурте войну и послать против него (111) консула Калпурния Бестиа, полководца способного, но корыстолюбивого и продажного, как и почти все знатные римляне того времени. Прибыв в Африку, Калпурний сначала вел войну весьма деятельно и взял много городов и пленных; но подкупленный Югуртой, без ведома и утверждения сената и народа заключил с ним мирный договор, по которому римляне принимали покорность Югурты. Меммий, демократическая партия и народ в Риме восстали против этого, и Югурта был призван в Рим для оправдания. Подкупленный им народный трибун Бэбий запретил ему говорить перед народом и таким образом дело это осталось без дальнейших следствий. Но когда Югурта дерзнул (110) в самом Риме умертвить внука Массиниссы и сына Гулуссы, Массиву, объявлявшего притязания на нумидийский престол, тогда получил приказание немедленно удалиться из Италии и консул Постумий Албин возобновил войну против него, но вел ее неискусно, слабо, вяло и неудачно, сколько по причине своей неспособности и по тому, что, как кажется, был также подкуплен Югуртой, столько же и по причине искусных действий этого последнего. Желая единственно выиграть время, Югурта то обещал сдаться и вслед затем изъявлял недоверчивость, то искусно пользуясь местностью, бежал перед римскою армией, либо сильно теснил ее, дабы не давать собственным войскам упадать духом, и такими перемежавшимися политическими и военными хитростями только обманывал Албина и делал все его усилия ничтожными. Когда же Албин зимою отправился в Рим на выборы, передав начальствование армией брату своему, неспособному, но самолюбивому претору Авлу, тогда действия Югурты имели еще больший успех. Корыстолюбие заставило Авла осадить крепость Сутул, в которой находились Югуртовы сокровища. Югурта действовал с такою хитростью и искусством, то вступая в переговоры, то обращаясь в бегство, что сначала увеличил тем самонадеянность и ослепление Авла, а потом успел склонить его к снятию осады и последованию за ним в отдаленное от Сутула место, где обещал заключить с ним тайный договор. При этом он успел даже склонить часть союзных войск и нескольких римлян в римской армии к содействию ему, и когда вслед затем ночью внезапно напал на лагерь этой армий, то один из старших римских центурионов отворил ему ворота, а несколько манипул лигурийских и фракийских немедленно передались ему. Лагерь был взят и разграблен, а Авл с частью армии отступил на собственную высоту, и, чтобы, только снасти жизнь свою, малодушно согласился на заключение постыдного для римлян мира, с условием пройти с войсками под игом и в 10 дней очистить Нумидию (109). Сильное неудовольствие народа в Риме побудило сенат объявить договор Авла с Югуртой недействительным и послать Албина обратно в Африку. Но по прибытии туда, Албин нашел римскую армию уже в римской (бывшей карфагенской) Африке и в таких ужасных расстройстве и беспорядке, что не отважился повесть ее против Югурты.
Наконец сенат, опасаясь народа, решился послать против» Югурты консула Кв. Цецилия Метелла, гордого патриция, но полководца способного, искусного и главное – чуждого разврата и корыстолюбия, честного и неподкупного. С этого времени война получает совсем другой вид и характер, и становится гораздо занимательнее.

§ 216. Действия Метелла и Югурты (109–107).

Взяв с собою легатами Мария и Рутилия, которые оба, особенно первый, были отличными военными людьми, Метелл, по прибыли в Африку, прежде всего изгнал из римской армии роскошь и разврат, уменьшил в ней тяжести и обозы, беспрестанно переводил ее с места на место по трудным дорогам, заставлял ее постоянно и тщательно укреплять свои лагери и в точности исправлять службу в них, а в походных движениях следовать в величайшем порядке и со всевозможными предосторожностями, и всеми этими средствами вскоре восстановил в ней строгие военные подчиненность и порядок и хороший военный дух.
Сведав об этом и о неподкупности Метелла, Югурта пришел в сильное беспокойство и прибегнул к переговорам, прося только, чтобы ему и детям его была сохранена жизнь, а все остальное предоставляя римлянам. Метелл, действуя хитростью против хитрости, гласно соглашался на предложения Югурты, но втайне убеждал послов его выдать его живым или мертвым, а между тем вступил в Нумидию и шел по ней с величайшею осторожностью, не смотря на то, что находил страну и жителей её мирно расположенными. В городе Вакке, одном из самых торговых и богатых в Нумидии, он оставил гарнизон, дабы с одной стороны воспользоваться выгодами этого пункта, а с другой – проникнуть истинный намерения Югурты. Вскоре последний, видя, что Метелл хочет победить его собственным же его средством, т.е. хитростью, принужден был снова прибегнуть к оружию и; собрав многочисленное войско, поставил его на берегу реки Мутула, на пути следования Метелла, в засаду. В происшедшем вследствие того бою, на стороне Югурты были выгоды внезапности нападения и удобств местности дли этого и для действий конницы, а на стороне Металла – выгоды превосходных: устройства, духа и храбрости его войск, которые и решили наконец победу в его пользу. В то же время, и Рутилий, посланный Метеллом с частью войск вперед для разбивки лагеря, был атакован Бомилькаром с частью же войск Югурты, но успешно отразил его. Войско Югурты рассеялось, а сам Югурта, с малым числом телохранителей, удалился в такую часть страны, которая была покрыта почти непроходимыми лесами, и начал собирать в ней новое, сильнейшее войско, но составленное большею частью из невежественных в военном деле сельских жителей. Метелл, узнав об этом чрез лазутчиков и видя, что ему предстояло вести невыгодную войну, в которой неприятель должен был иметь на своей стороне знание и все выгоды местности и, даже побежденный, терять менее людей, нежели победитель, положил изменить свой образ действий и не вступать более в бой. Вступив в богатейшие области Нумидии, он опустошил их огнем и мечом, взял и сжег многие, слабо укрепленные либо незанятые войсками города и замки, истребил все, способное носить оружие и сражаться, народонаселение, и предал край войскам своим на разграбление. Эта жестокая, истребительная война имела следствием то, что Метеллу отовсюду стали выдавать заложников и поставлять продовольствие и военные запасы, и все города стали принимать римские гарнизоны.
Югурта, устрашенный этим еще более, нежели предшествовавшим поражением своим, не упал однако духом и снова прибегнул к обычным своим хитростям. Оставив в лагере своем большую часть войска, сам он с отборною конницей усиленными ночными переходами по окольным путям двинулся вслед за Метеллом и, улучив такое время, когда римские войска, полагая, что он далеко от них, были рассеяны в поле для фуражирования, внезапно и стремительно напал на них, множество истребил и взял в плен и затем столь же быстро отступил на соседние высоты, еще прежде, нежели римским фуражирам могла быть подана из их лагеря надлежащая помощь. Это заставило Метелла усугубить предосторожность на фуражировках, поддерживая фуражиров сильным отрядом пехоты и всею конницей. Между тем, имел в виду распространить разорение и ужас на большем еще протяжении края, он разделил армию свою на две половины, из которых одною начальствовал сам, а другою Марий; они следовали различными дорогами, но в близком одна от другой расстоянии, так что в случае боя легко и скоро могли соединиться, и обе все на пути предавали огню. Югурта следовал за ними вдоль по высотам и беспрестанно улучал удобные: время, случаи и место для нападения на них, тревожил то одну, то другую, нападал от времени до времени на задние войска и немедленно отступал на высоты, и никогда не вступая с римлянами в общий бой, не давал им покоя, утомлял их и сверх того разорял места, чрез которые они должны были следовать, истреблял запасы и фураж, и приводил воду малочисленных колодезей и ключей в негодность к питью.
Такого рода действия имели следствием то, что Метелл, утомясь и наскуча ими, был наконец принужден искать боя. Но Югурта тщательно избегал его, и Метелл, чтобы принудить его к нему, послал Мария к Заме и сам последовал за ним, дабы осадить этот сильно-укрепленный город. Югурта, извещенный о том римскими переметчиками, быстрым движением предупредить римлян при Заме и, убедив жителей упорно обороняться, оставил им для этого всех римских переметчиков, которые не могли ждать от Метелла никакой пощады, обещал им, в случае надобности, прибыть с значительными силами на помощь и затем удалился в неудободоступные места, зорко наблюдая за римлянами. По приближении Мария, он внезапно и стремительно напал на него, однако был отбит, а Метелл, соединясь с Марием под Замой, обложил этот город, расположенный в равнине, и двинул войска на приступ. Пока обе стороны сражались с большим упорством, Югурта напал на лагерь римской армии, ворвался в него и часть находившихся в нем войск истребил или ранил, а все остальные бежали к армии, нападавшей на Заму. Но Метелл немедленно послать Мария с конницей и частью союзной пехоты против Югурты, и последний по приближении их отступил. На следующий день снова Метелл произвел приступ к Заме, а Югурта напал на римский лагерь, и снова тот и другой без успеха: ночь прекратила приступ, а Югурта отступил. Приближение осени, сильное оборонительное положение Замы и образ ведения Югуртой войны принудили Метелла снять обложение Замы и, поставив гарнизоны в отложившихся от Югурты городах Нумидии, расположиться на зиму в римской Африке. Здесь он снова прибегнул к прежним, недостойным его, средствам окончить войну, убеждая Бомилькара, пользовавшегося сообществом и особым доверием Югурты, выдать последнего живым или мертвым. Бомилькар убедил Югурту безусловно покориться со всем своим царством римлянам, вместо того, чтобы продолжать губительную для него воину, и по требованию Метелла, Югурта выдал ему 200,000 фунтов серебра, всех слонов, часть оружия и лошадей, и большую часть римских переметчиков (остальные спаслись бегством к Бокху, царю мавританскому). Но когда вслед затем Метелл потребовал, чтобы Югурта лично прибыл в стан римской армии, тогда страх мщения римлян принудил его снова прибегнуть к оружию и он с величайшим напряжением сил начал готовиться к возобновлена войны (108).
Между тем Метеллу было продолжено начальствование в Африке с званием проконсула. Узнав, что жители Вакки, по наущению Югурты, истребили весь римский гарнизон, он немедленно двинулся туда с одним легионом и отрядом нумидийской конницы, и неожиданно подступив к городу, предал его войскам на разграбление и потом сжег, а жителей истребил. При этом случае между Метеллом и Марием впервые произошел явный раздор. Гордый патриций Метелл отвечал горькою насмешкой на просьбу Мария, родом плебея, дать ему отпуск в Рим, дабы искать консульства, однако, по неотступным его просьбам, наконец уволил его, в твердом убеждении, что он в консулы избран не будет.
Югурта с своей стороны открыл заговор Бомилькара против его жизни и предал его смерти, но с тех пор, не доверяя более никому и опасаясь всех, беспрестанно переменял местопребывание и лагери свои, переходил с одного места на другое, одних из приближенных к нему лиц умертвил, а других принудил бежать к римлянам или Бокху, и то искал неприятеля и боя, то вдруг бежал в отдаленный места и постоянно был в нерешимости и отчаянии. Метелл деятельно преследовал его (107) и, произведя на него нечаянное нападение, опрокинул и рассеял его войско, а сам Югурта спасся бегством в город Эалу, где находились его дети и большая часть его сокровищ. В надежде завоеванием этого города положить конец войне, Метелл двинулся к нему вслед за Югуртой, хотя и должен был для этого довольно долго идти страною бесплодною и безводною, и везти с собою нужную воду в мехах. Быстрое и неожиданное прибытие его к Эале чрезвычайно изумило и устрашило Югурту и жителей города, и первый из них, видя, что ничто не в состоянии удержать Метелла, ночью бежал с своими детьми и большею частью своих сокровищ в степи к гэтулам, народу дикому, не знавшему еще не только оружия, но даже и имени римского. Эала же, сильно укрепленная и природою, и искусством, была осаждена Метеллом и взята им по 40-дневной, трудной осаде и мужественной, упорной обороне. Богатая добыча, которую римляне надеялись захватить в ней, была однако потеряна для них: римские переметчики сами сожгли себя в царском дворце, с остатками сокровищ Югурты и всем, что ни было драгоценного в городе.
Между тем Югурта набрал из гэтулов войско, которому успел, хотя и с большим трудом, дать несколько правильное устройство и установить в нем военные подчиненность и порядок. В то же время он склонил и тестя своего, мавританского царя Бокха, к союзу с ним и войне против римлян. Соединив свои войска, Югурта и Бокх двинулись к Цирте, в которой Метелл, по возвращении из Эалы, сложил свою добычу и оставил пленников и тяжести армии. Движением к Цирте Югурта имел в виду, либо взять этот город, либо принудить Метелла к бою при нем, и во всяком случае поставить Бокха в такое в отношении к римлянам положение, чтоб ему невозможно было более отступиться от Югурты и примириться с римлянами. Метелл действительно поспешил на помощь к Цирте, но уклонился от боя, запершись в сильно укрепленном лагере и положив прежде разведать надлежащим образом силы и свойства войск Югурты и Бокха. Вскоре однако он узнал о назначении Мария, избранного в консулы, на его место – и глубокая горесть, причиненная ему мыслью, что плоды его побед пожнет плебей и личный враг его, Марий, заставила его совершенно изменить свои намерения и действия. Он немедленно вступил с Бокхом в переговоры, стараясь склонить его к прекращению войны, которая могла быть только крайне невыгодною для него, и к предоставлению Югурты собственной, несчастной участи его. При этом целью его было только выиграть время, привести Бокха и Югурту в бездействие и до прибытия Мария не предпринимать ничего решительного – и этой своекорыстной цели он достигнул вполне.

§ 217. Действия Мария и Югурты (107–106).

Отправив в Утику легата, своего, Манлия, с продовольствием и оружием для армии и с военного казною и набрав войска, как было сказано выше (в главе XXXI § 203), из беднейших граждан, вольноотпущенников и рабов, Марий вскоре прибыл также в Утику (107). Здесь он принял от легата Метеллова, Рутилия, начальствование над римскою армиею, находившеюся в Африке, потому что сам Метелл уклонился от встречи с ним и отправился в Рим, где был удостоен триумфа и прозвания нумидийского.
Приведя римские и союзные легионы в полный состав, Марий повел армию в плодородную, изобильную и богатую часть Нумидии, всю взятую в ней добычу отдал войскам, взял открытою силой несколько слабо укрепленных городов и замков, и имел с неприятелем несколько легких, но удачных стычек в поле. Этим он в самом скором времени снискал любовь и преданность целой армии, а новонабранным войскам доставил возможность приобрести некоторую, необходимую, военную опытность и возвысил в них одержанными успехами дух. Тогда уже он положил произвести предприятие более важное, именно овладеть, посредством нечаянного нападения, городом Капсой, который постоянно оставался верным Югурте и был для него чрезвычайно важен, так как по крепости местного своего положения, силе своих укреплений, многолюдству и изобилию в продовольствии и военных способах, считался неодолимым, тем более, что лежал в стране пустынной, бесплодной и наполненной ядовитыми змеями. Но Марий верно сообразил, что эти причины именно и долженствовали способствовать успешному исполнению его предприятия, удалив от жителей Капсы всякое опасение, а вследствие того и всякую осторожность. Поэтому он и хранил свое намерение в величайшей тайне, но принял всевозможный меры предосторожности: забрал в краю весь домашний скот и отдал его на сохранение союзной коннице, с приказанием постоянно гнать его за армией; каждый день известная часть этого скота раздавалась войску в пищу, а из шкур делали мехи для перевозки воды. На 6-я сутки армия прибыла на берега реки Таны: здесь устроен был укрепленный лагерь и в нем оставлены все, тяжести, а весь вьючный скот навьючен мехами с водою и сверх того каждый из воинов взял по нескольку оных на себя, и армия, следуя по ночам, а днем отдыхая, в 3-ю ночь приблизилась к Капсе и была расположена Марием скрытно между множеством небольших холмов и высот. На рассвете же Марий приказал коннице и части легкой пехоты быстро двинуться к Капсе и овладеть городскими воротами. Изумленные и устрашенные таким неожиданным нападением, жители Капсы сдались и из них способные носить оружие и сражаться были истреблены, прочие проданы в рабство, добыча разделена между войсками, а город сожжен. Такая жестокость, говорит Саллустий, была противна законам войны, но Марий употребил ее потому, что Капса была весьма важна для Югурты, подступ к ней был весьма труден для римлян, и эти последние имели дело с народом непостоянным и неверным, которого невозможно было удержать ни кротостью, ни страхом. За всем тем Марий мог бы, кажется, ограничиться только разрушением города или его укреплений. Как бы то ни было, взятие его имело чрезвычайное влияние и на нумидян, и на собственную его армию, устрашив первых, усилив доверие и преданность к нему последней, и увеличив его славу. После того он силой взял еще многие другие города, а покинутые жителями сжег, опустошил край огнем и мечом и наконец осадил небольшой замок, расположенный близ реки Мулухи (составлявшей границу между владениями Югурты и Бокха), посреди обширной равнины, на вершине необыкновенно высокой, конусообразной скалы, и доступный только по одной узкой дороге.
В этом замке, в изобилии снабженном продовольствием и имевшем достаточно воды для гарнизона, Югурта скрыл свои сокровища. Чрезвычайная трудность подступа к нему, земляных работ, подвоза и употребления осадных машин и орудий, и необыкновенные удобства обороны, соделали осаду его столь трудною, что после нескольких дней бесполезных усилий, стоивших римлянам значительной потери в людях, Марий нашелся в большом затруднении и не знал, продолжать-Ли ему или снять осаду. Но удивительное счастье, сопровождавшее все его предприятия, благоприятствовало ему и в этом случае. Один римский войн случайно и удачно, хотя и с трудом, взобрался на самый верх скалы и нашел, что замок с этой стороны был без защиты, потому что весь гарнизон был обращен в ту сторону, с которой Марий вел осаду. Последний немедленно послал туда 4 манипулы, и когда они беспрепятственно взобрались на скалу, он с своей стороны повел войска на приступ и, преодолев все препятствия, ворвался в замок в то самое время, когда гарнизон, атакованный врасплох с тыла, в страхе и смятении помышлял только о своем спасении. Истребив всех, которые не успели спастись, Марий таким образом овладел замком, который считался совершенно неприступным.
Вскоре после того к нему присоединился, с многочисленною римскою и союзного конницей, квестор его и знаменитый в последствии политически и военный соперник его, Сулла (или Силла). Еще молодой и неопытный в военном деле, он вскоре однако успел, как необыкновенными своими дарованиями, мужеством и храбростью, так и вкрадчивым обхождением, вполне снискать доверие и расположение войск и самого Мария.
Между тем Югурта употреблял всевозможные усилия для того, чтобы склонить Бокха к вступлению в бой с Марием, потому что, потеряв лучшие свои крепости и замки и большую часть своих сокровищ, видел решительную невозможность вести долее войну и необходимость непременно вступить в общий бой с Марием, либо подвергнуться отторжению своих владений по частям, без помощи Бокха же в бой с Марием вступить не мог. Наконец, подкупом приближенных Бокха и обещанием ему уступки третьей части Нумидии, если римляне будут изгнаны из Африки, Югурта успел склонить его к вступлению в бой. Бокх присоединился к нему с многочисленным войском и в то самое время, когда Марий находился на походе к тем местам, где уже хотел расположить армию свою на зиму, Югурта и Бокх напали на него под вечер совершенно врасплох, окружили его армию, привели ее в расстройство и беспорядок, и в бою, продолжавшемся до поздней ночи, нанесли ей большой урон. Марий нимало не потерял однако присутствия духа, ободрял, устраивал, поддерживал свои войска, и успел наконец отвести всю армию на два, один близ другого лежавшие холма, на которых немедленно укрепился. На рассвете же он вышел из лагеря и, стремительно напав на окруживших его, но оплошных, полусонных нумидян и гэтулов, в свою очередь привел их в ужасные смятение и беспорядок, обратил в бегство, множество истребил, захватил большое количество оружия, знамен и богатую добычу и затем продолжал поход в прежнем направлении, но с большими предосторожностями. В этом случае, как и вообще в продолжении всего начальствования своего в Африке, он поддерживал в войске военный порядок более честью и соревнованием, нежели строгостью и наказаниями, и этим еще более при-вязал к себе войска. По 4-х дневном походе, он прибыл к Цирте и здесь Югурта и Бокх снова внезапно напали на него с четырех сторон вдруг. Но Марий был готов к принятию боя и с успехом отразил Югурту и Бокха, нанеся им большой урон.
Это вторичное поражение поколебало решимость Бокха и побудило его втайне, чрез посредство Суллы и Манлия, вступить с Марием в переговоры. Марий согласился заключить с ним перемирие и дозволил ему отправить послов в Рим для заключения мира. В следующем 106 году послы возвратились с ответом, что сенат и народ римские не забывают ни услуг, ни оскорблений, и что так как Бокх раскаивается, то они даруют ему прощение; дружбу же их и союз с ними он должен прежде заслужить. Сулла, посланный Марием (которому было продолжено начальствование в Африке) к Бокху для переговоров, объяснил последнему, каким средством он должен был заслужить дружбу и союз с римлянами, а именно – выдачей Югурты римлянам. По долгом колебании, Бокх, из страха римлян, согласился и выдал Югурту Марию, который и отправил его в Рим.
Так кончилась война, в которой Югурта, Метелл и Марий действовали равно искусно, но честь окончания которой не принадлежала однако ни Метеллу, ни Марию, а Сулле, искусством в переговорах успевшему склонить Бокха к вероломному предательству Югурты. Это и сделалось причиной взаимной, непримиримой вражды Мария и Суллы и соперничества их, стоившего Риму много крови.

II. Война с кимврами и тевтонами (113–101).

§ 218. Нашествие кимвров и тевтонов; – сражение при Нореие; – действия в трансальпийской Галлии; – сражениф при р. Родане (114–105).

Первое движение кимвров и тевтонов из северной Германии, от берегов германского океана, где они обитали, на юг к среднему Дунаю, относится к 640 году от основания Рима или 114 году перед P. X. целью его было переселение с сурового севера в благословенный юг, из страны бедной в страны, богатая дарами природы и промышленностью людей. Поэтому кимвры и тевтоны двинулись на юг не с одною только вооруженною силой или войском, но с семействами и имуществом своими. Полагают, что всех их в совокупности, с женщинами и детьми, было более 300.000 душ. Отраженные бойями, обитавшими в нынешней Богемии, они перешли через средний Дунай (вероятно в нынешней Венгрии), проникли до земель скордисков (на нынешней реке Саве), а отсюда, обратясь к западу, вступили в земли таврисков (позднейший Норик, Noricum, ныне Штирия) и здесь в 113 году впервые пришли в столкновение с римлянами. Приближение их к северо-восточным пределам цизальпинской Галлии побудило римский сенат послать консула Папирия Корбона с армией, для преграждения им в норических Альпах пути в цизальпинскую Галлию. Заняв проходы в этих горах и узнав, что кимвры и тевтоны намереваются идти не к юго-западу, а к западу, Папирий, вместо того, чтобы ограничиться данным ему назначением, отправил к кимврам и тевтонам послов с угрозами за то, что они разоряют земли таврисков, находившихся будто бы в союзе с Римом. Кимвры и тевтоны отвечали, что, не имея намерения действовать неприязненно ни против одного народа, союзного с Римом, выйдут из Норика и пойдут в такие земли, которая в связях с Римом не находятся. Папирий вообразил себе, что это было следствием страха, внушаемого кимврам и тевтонам именем римлян, и вздумал произвести на них нечаянное нападение и разбить их. Скрытно двинувшись против них, он действительно напал на них ночью врасплох при городе Нореие (лежавшем, как полагают, на границах нынешних Штирии и Каринтии), но был мужественно отражен, понес большой урон и если бы не проливной дождь, прекративший бой, и то обстоятельство, что кимвры и тевтоны не преследовали Папирия, а двинулись на запад в Гельвецию, то вся Папириева армия неминуемо была бы истреблена.
Из дальнейших действий кимвров и тевтонов известно только то, что в Гельвеции к ним присоединились два племени, тигуринцы и тугенияне (обитавшие в нынешних кантонах цюрихском и цугском), что затем все четыре племени в совокупности вступили в трансальпийскую Галлию и стали жестоко грабить и разорять ее, но отраженные воинственными бельгами, обратились к находившемуся в римской провинции, в Галлии, консулу Силану с просьбой дать им в этой области земли для поселения и с предложением служить за то римлянам вспомогательными войсками. Но римский сенат отказал в том, не имея намерения водворять в римских владениях людей столь опасных. В отмщение кимвры и тевтоны напали на Силана, и разбили его (109). В следующем 108 году консул Аврелий Скавр имел ту же участь, а в 107 году тигуринцы разбили в землях галлов-аллоброгов (в юго-восточной Галлии) римскую армию консула Кассия: сам Кассий и легат его Пизон пали в бою, а другой легат Попилий тем только успел спасти остатки армии, что предоставил тигуринцам на разграбление все тяжести и обозы, а сам со всеми войсками прошел под игом. Все эти поражения римлян были только началом других, гораздо важнейших и о которых имеется более сведений. Римляне, как нарочно, назначили в Галлию, в 106-м году, высокомерного, запальчивого и до крайности корыстолюбивого консула Сервилия Цепиона, а в 105 году – неспособного и порочного консула Маллия. Цепион, овладев в 106 году, посредством тайных сношений с некоторыми из жителей, Толозой (ныне Тулуза), возставшей против римлян и присоединившеюся к кимврам и тевтонам, разграбил ее и присвоил себе большую часть захваченная в ней, знаменитого в древности, так называемого толозского золота, ценою в 15,000 талантов (около 1872 миллионов рублей серебром). Но сенат не только не отозвал его, но и продолжил еще ему начальствование в Галлии, с званием проконсула, а в подкрепление послал Маллия с армией (105). Никогда согласие между полководцами не было так нужно римлянам, как в это время в Галлии, и никогда, напротив, не было его менее, нежели между Цепионом и Маллием. Первый, хотя и проконсул, презирал последнего, не смотря на то, что он был консулом, не хо-тел иметь ничего общего с ним и совершенно отделил себя от него Роданом. Безрассудство его было жестоко наказано. Кимвры и тевтоны, в соединении с галлами-тектосагами, ожесточенными разграблением Толозы, напали на консульская легата Аврелия Скавра и разбили начальствуемый им отряд, а его самого взяли в плен. Это побудило Маллия просить Цепиона о присоединении к нему, но Цепион сначала грубо отказал, а потом, хотя и перешел через Родан, но расположился в отдельном лагере между Маллием и между кимврами и тевтонами, дабы первому напасть на неприятеля и одному победить его. Кимвры и тевтоны, вообразившие, что Цепион сблизился с Маллием вследствие примирения с ним, послали просить мира. Цепион принял послов чрезвычайно грубо и едва не предал их смерти. Затем, убежденный своими приближенными иметь совещание с Маллием, он не только ни в чем не согласился, но и еще более рассорился с ними в спорах напрасно потерял много времени. Неизвестно, как после того произошло сражение между римскими армиями и соединенными кимврами, тевтонами, тигуринцами, амбронами и галлами-тектосагами, и даже где именно оно произошло (полагают, впрочем, что недалеко от нынешнего города Оранжа, Orange, на Роне). Известно только то, что кимвры, тевтоны и соединенные с ними племена, произведя жестокое в рядах римлян кровопролитие, истребили обе римские армии почти совершенно (в бою легло, как говорят, до 80,000 римлян и союзников), взяли оба их лагеря и, поклявшись, перед боем; принести в жертву богам своим все, что ни возьмут в бою, золото и серебро бросили в Родан, тяжести и обозы истребили, оружие и доспехи переломали, лошадей потопили, а людей, оставшихся в живых, перевешали на деревьях. {По Евтропию и Орозу, победу одержали только кимвры, тевтоны и союзные с ними амброны и тигуринцы (тугенияне перед этим воротились в Гельвецию), а по Плутарху наибольшая часть победы принадлежала амбронам, самым храбрым и страшным из всего соединенного войска и которых было 30,000 чел.} Затем они единогласно решили немедленно идти через Альпы в Италию, дабы не дать римлянам времени опомниться, и нигде не останавливаться и не водворяться, пока не разорят Италии и не разрушат Рима. И если бы это было в точности исполнено, то Италии и Риму, без сомнения, угрожала бы величайшая опасность. Но неизвестно, по какой причине кимвры и тевтоны, разорив всю страну между Роданом и Пиренеями, пошли в Испанию.
Между тем весть об истреблении армии Маллия и Цепиона и ожидание, вследствие того, нашествия страшных победителей на Италию, произвели в Риме неописанный ужас, увеличенный еще молвою о силе и зверских виде и кровожадности германцев. Опасность и страх заставили однако римлян быть благоразумнее прежнего и, вопреки закону, другой год сряду единогласно избрать в консулы отсутствовавшего Мария, как единственного человека, который в тогдашних обстоятельствах был в состоянии спасти Италию и Рим. До прибытия же его из Африки, консул Рутилий произвел набор войск и тщательно обучил их (причем первый ввел обычай распределять в войска, для обучения их, избранных из гладиаторов учителей, под названием cacupi doctores).

§ 219. Действия Мария против кимвров и тевтонов; – сражения при Аквах Секстийских и при Верцеллах (102–101).

Прибыв в 104-м году в Рим и удостоенный в нем триумфа, Марий вскоре отправился с набранною и образованною Рутилием армией в Галлию. Но не найдя уже более в ней кимвров и тевтонов, он употребил остальное время года на тщательнейшее еще обучение войск и приучение их к трудам и военным подчиненности и порядку, которые соблюдал весьма строго, всячески стараясь вместе с тем снискать любовь и доверие войск, и во всем этом имел полный и совершенный успех. В это время, как полагают, для занятия войск полезными работами, он употребил их на вырытие между морем и нижним Роданом канала, получившего название Мариева рва (Fossa Mariana). О военных действиях их в этом году известно только то, что Сулла, бывший легат, разбил галлов-тектосогов и взял в плен вождя их Копилла.
В 103 году Марий в третий раз сряду был избран в консулы и сохранил начальствовавие в Галлии. Но кимвры и тевтоны не возвращались еще из Испании и весь этот год прошел без всяких важных в Галлии событий, за исключением того, что Сулла склонил марсов, народ, как полагают, германского происхождения, отложиться от кимвров и тевтонов, и присоединиться к римлянам.
В 102 году Марий в четвертый раз сряду был избран в консулы, вместе со способным и достойным Лутацием Катулом. Между тем как Марий находился в Риме, кимвры, не имев успеха в Испании, где были разбиты кельтиберянами, воротились с тевтонами в Галлию и, разделив свои силы, двинулись в Италию по двум направлениям: кимвры и тигуринцы через Гельвецию и Норик, а тевтоны и амброны через римскую провинцию в Галлии и через Лигурию. Сведав о том, консулы также разделили свои силы: Катул расположился близ норических Альп, а Марий при слиянии Изары с Роданом. Движение кимвров потребовало гораздо более времени, нежели движение тевтонов, которые вскоре явились перед Марием. Чтобы приучить войска к страшному виду и крикам тевтонов, Марий долго не выходил из своего лагеря, не смотря ни на вызовы, насмешки и ругательства тевтонов, ни на живейшее желание римских войск сразиться с ними, Наскучив наконец бездействием, тевтоны напали на лагерь Мария, но, отраженные с уроном, решились пройти мимо его к Альпам и, по уверению римских историков, шли 6 суток беспрерывно, днем и ночью, что кажется несколько преувеличенным, хотя и не подлежит сомнению, что тевтонов и амбронов, с семействами и обозами и, может быть, стадами, было очень много. Когда они совершенно прошли и достаточно удалились, Марий последовал за ними, располагаясь близ них всегда в неудободоступных местах и укрепленных лагерях, и наконец при городе Аквы Секстийские или Воды Секстиевы (Aquae Sextiae, ныне Aix, в департаменте устьев Роны, во Франции), в недальнем расстоянии от Альп, решился вступить с ними в бой. Но еще прежде, нежели армия его успела укрепить свой лагерь, бой завязался сам собою на берегах речки (ныне носящей название Ого), разделявшей оба войска и из которой оба брали воду. Римляне опрокинули амбронов с уроном чрез речку к их лагерю. Здесь произошел упорный бой, в котором самые жены амбронов сражались с остервенением и большая часть амбронов была истреблена. Наступление ночи принудило однако римлян отступить обратно за речку. Ночью Марий поставил Марцелла с 3,000 чел. пехоты в засаду, в лесах, оврагах и лощинах на берегах речки, несколько выше неприятельского лагеря, и приказал ему напасть на тевтонов с тыла во время боя. Сам же он на рассвете поставил пехоту на высотах, а конницу выслал вперед в долину, чтобы заманить тевтонов. Они действительно напали на римскую пехоту, но при всходе на высоты пришли в расстройство, были отражены, принуждены отступить и преследованы, и в это самое время Марцелл стремительно напал на них с тыла. Сильно атакованные спереди и сзади, тевтоны пришли в совершенное расстройство и беспорядок, бросились бежать, были преследованы и потеряли до 10,000 убитыми и взятыми в плен (а по словам Тита Ливия – 90,000 взятыми в плен и 200,000 убитыми, но это, разумеется, не заслуживает никакой веры). Весь стан тевтонов достался в руки победителей, и в нем огромная и богатейшая добыча, которую римская армия принесла, в знак благодарности, в дар Марию, но он продал ее армии за самую низкую цену и тем снискал еще большую любовь войск. Народ же римский избрал его в пятый раз сряду в консулы, с назначением действовать вместе с Катулом против кимвров, а сенат назначил ему большой триумф (101), который он отложил однако до тех пор, пока не победит кимвров.
Последние прибыли между тем к рэтийским Альпам, в землях тридентинцев перешли через этот горный хребет и двинулись вниз по долине реки Атезиса (ныне Адиж). Катул, расположившийся с своею армией в верховьях рек, текущих из означенного горного хребта к югу, отступил перед кимврами вниз по долине Атезиса, дабы не разделять своих сил в горах, и устроив один большой лагерь на правом, а другой, меньший, на левом берегу реки, соединил их мостом. Кимвры начали заваливать реку, для перехода через нее, и тем едва не разрушили римского моста. При виде этого, войска Катула, находившиеся в большом лагере, пришли в такой страх, что бежали за реку Пад и увлекли за собою и Катула. Но войска, расположенный в малом лагере, оборонялись в нем так храбро и упорно, что кимвры дали им, по свидетельству римских историков, свободный пропуск; вероятнее однако, что они успели пробиться сквозь окружавших их кимвров и затем отступили также за р. Пад.
Если бы немедленно после того кимвры двинулись прямо к Риму, то его ожидала, может быть, такая же участь, какой за 300 лет перед тем он подвергся при нашествии галлов. Но, к счастью для него, кимвры, прельщенные изобилием и богатством края между Атезисом и Падом, остановились в нем, в ожидании присоединения тевтонов, о поражении которых еще ничего не знали, и предались грабежу и невоздержности, что ослабило их телесные и нравственные силы, Катулу же и Марию дало время соединить свои армии и перейти с ними на левую сторону р. Пада. В обеих армиях вместе было всего 52,000 чел. пехоты и около 4,000 чел. конницы. Главное начальствование над ними вверено было Марию.
Сведав о соединении Мария и Катула и о переходе их через реку Пад; кимвры послали просить у них земель для своего поселения, но, получив отказ и узнав о поражении тевтонов, потребовали назначения времени и места боя. Марий назначил бой на третий после того день, на обширных равнинах, носивших название равдийских полей (campi Raudii), в окрестностях города Верцелл (Vercellae, ныне Верчелли, в Пьемонте). Здесь Марий построил 20,000 чел. Катуловой пехоты в середине, а 32,000 чел. своей по флангам. Кимвры же, по свидетельству Катула, Суллы и Плутарха, построили свою многочисленную пехоту в одну огромную, сомкнутую и глубокую фалангу, имевшую будто бы по 30-ти стадий (около 5 ¼ верст) в каждом боку, что очень сомнительно. 15-ти тысячная, богато-вооруженная конница их двинулась вправо, чтобы напасть на римлян с левого фланга в то время, когда пехота ударит на них с фронта. При виде этого, часть римских войск (вероятно левое крыло), полагая, что конница кимвров бежит с поля сражения, бросилась преследовать ее; остальные же войска двинулись на встречу пехоте кимвров. Поднявшаяся густая пыль, скрывавшая от римлян страшное множество кимвров, солнце, ударявшее последним прямо в лицо и ослеплявшее их, и наконец – сильный июльский зной, утомивший и ослабивший их – все это чрезвычайно благоприятствовало римлянам. При первом ударе их (большею частью пехоты Катула), передние ряды кимвров, связанные между собою цепями, были истреблены, а затем и задние приведены в расстройство, опрокинуты и преследованы до своего лагеря. Здесь произошел вторичный и упорнейший бой, в котором жены кимвров, подобно женам амбронов при Аквах Секстииских, сражались с яростью и ожесточением, но наконец кимвры были совершенно разбиты и большею частью истреблены или взяты в плен (по свидетельству римских историков, кимвров убито 14,000 чел., а взято в плен 60,000 чел., но это также сомнительно, как и вышеприведенная потеря тевтонов). Наибольшая честь столь решительного поражения кимвров и столь блистательной победы римлян принадлежала Катулу и его войскам. Но народ римский приписал ее одному Марию и, в признательность за спасение Рима и Италии, присудил ему два триумфа. Он удовольствовался однако одним и разделил его с Катулом.

III.
Война союзническая или марсийская (90–88).

§ 220. Причины войны; – война в 90 году.

Десять лет после отражения от римских пределов страшных врагов внешних – кимвров и тевтонов, восстание против Рима не менее страшных врагов внутренних – италийских его союзников, повлекло за собою непродолжительную, но чрезвычайно упорную и жестокую войну внутреннюю.
Давно уже италийские союзники Рима всячески домогались получить права римского гражданства, на которые имели основательные и справедливые притязания: ибо войска их во все времена составляли большую часть римских армий и значительно содействовали завоеваниям римлян вне Италии. Не смотря на то, союзники были не только лишены этих прав, но и постоянно обременяемы наборами, всякого рода военными налогами, поставками и поборами. Гай Семпроний Гракх первый предложил (в 121 г.) закон о даровании им полных прав римского гражданства; но сенат и аристократия решительно воспротивились тому и он не успел привести своего намерения в исполнение. После него народные демагоги, в надежде привлечь союзников на свою сторону против сената и аристократии, следовали его примеру, но имели столь же мало успеха. Наконец в 91 году народный трибун Ливий Друз, снова предложивший закон Гракхов о союзниках, был убит, закон, предложенный им, отринут и законом Вариевым (lex Varia) объявлен виновным в уголовном преступлении всякий, кто осмелится снова предложить закон Гракхов. Тогда пелигны, вестины, марруцины, пицентинцы, апулийцы, луканцы и в главе всех их марсы и самнитяне отложились от Рима, образовали независимую, союзную италийскую республику, главным городом которой назначили Корфиний, под названием Италика (Italicum), учредили в нем курию и сенат из 500 членов, избрали двух консулов: марса Силона Помпедия и самнитянина К. Папия Мутила, и в самом непродолжительном времени собрали до 100,000 войск, отлично-устроенных по-римски. Угрозы начальствовавшего в Пицене Сервилия жителям города Аскула и убиение его этими последними и с ним всех находившихся в Аскуле римлян (90) послужили знаком к явному восстанию союзников против Рима. Прежде однако, нежели начать войну, союзники отправили в Рим посольство, для представления сенату в последний раз справедливости своих требований. Но сенат, верный своему правилу – никогда и ни от кого не принимать закона, потребовал, чтобы союзники сначала покорились и, вследствие отказа их, прибегнул к чрезвычайным и решительным мерам. Республика была признана в опасности, все общественный дела прекращены, правительственные места закрыты, гражданам, вместо мирных одежд (тоги), велено носить военные (тунику), и Рим превратился в обширный военный лагерь. Оба консула, Юлий Цезарь и Рутилий Луп, оставив часть войск в Риме, отправились – первый в Самний, а последний в земли марсов. Легатами при них были Марий, Сулла и многие другие способнейшие и известнейшие из римских военных людей. Действующих полевых войск, не считая гарнизонов, у римлян, как и у союзников, было всего до 100,000 человек.
Союзники вели войну с чрезвычайными упорством и жестокостью, и сначала очень успешно. Успехам их много способствовали общие усердие и согласие их и, напротив, несогласия между римскими военачальниками и отчасти оплошность и неосторожность их. Марий благоразумно советовал Рутилию противодействовать союзникам медлением и ведением войны в роде Фабиевой, с одной стороны для того, чтобы дать охладеть первому их пылу, а с другой потому, что римляне, имея за собою Рим и верные ему Лаций, Этрурию и Умбрию, не имели и впредь не могли иметь недостатка в продовольствии, союзники же, напротив, ведя войну в собственном краю, вскоре должны были подвергнуться голоду. Но Рутилий, человек завистливый и полководец неспособный, вообразив, что Марий хочет только продлить время до следующего года, дабы, быв избранным в 7-й раз в консулы, иметь честь окончить войну, отринул его совет, стал искать боя – и был за то наказан поражением, нанесенным ему из засады претором союзников, Воттием Катоном, в бою на берегах речки Толена (Tolenus), в землях марсов (ныне Turano, в Аббруццах). В этом бою погибло до 8,000 римлян и сам Рутилий был смертельно ранен. Но Марий, находившийся с частью армии по другую сторону Толена, умел вознаградить эту неудачу тем; что напал на беззащитный лагерь Воттия Катона и взял его со всеми находившимися в нем тяжестями союзников, так что Воттий Катон был принужден отступить, не извлекши никакой пользы из своей победы. Тем не менее весть о поражении Рутилия произвела в Риме сильный страх, увеличившийся еще, когда вскоре затем получено было известие, что легат Рутилия Цепион, которому сенат вверил начальствование над одною половиною Рутилиевой армии (другую подчинив Марию), был лукаво заманен Помпедием в засаду, разбит и убит с большею частью своих войск.
Но этим и ограничились успехи союзников. Вскоре консул Юлий Цезарь одержал над ними победу, за которою уже преследовал почти непрерывный ряд других. Претерпенное Цезарем сначала небольшое, частное поражение заставило его быть более осторожным. Расположась в укрепленном лагере близ осажденного самнитским претором Папием города Ацерры в Самние, он уклонялся от боя, не выходил из лагеря и, атакованный в нем Панием, отразил последнего с уроном 6,000 чел. Вслед затем и в Пицене римский претор Помпей разбил союзников, и после этих двух побед, в Риме было велено снова надеть мирные одежды, т.е. республика признана вне опасности.
Между тем в землях марсов, по убиении Цепиона, сенат вверил начальствование над всею Рутилиевою армией Марию. Но или вследствие особенных соображений его, или потому, что он имел против себя марсов, самый воинственный и опасный из всех союзных народов, или же потому, что, уже начинал стареть и не имел прежних пылкости, бодрости и решимости, только вообще Марий действовал весьма осторожно, медленно и нерешительно и не произвел ничего особенно замечательного. Отразив напавших на него марсов, он опрокинул их в густые виноградники, но не преследовал в них, из опасения расстроить свои ряды. Сулла же, находившийся по другую сторону виноградников, довершил начатое Марием и нанес марсам поражение и урон в 6,000 чел. Вследствие того слава Мария очень упала, а слава Суллы напротив возросла, и это еще более усилило взаимную вражду их.
Вообще все происшедшие в первый год (90) этой войны военные действия, дела и сражения и одержанные в нем победы не имели решительных результатов, и война в этом году была с обеих сторон ведена почти с равными силами и успехом. но после победы Помпея в Пицене перестала уже возбуждать опасения римлян. Однако присоединение большей части умбров и части этруссков к союзникам заставило римский сенат даровать латинянам и части умбров и этруссков, оставшимся верными, права римского гражданства, дабы удержать и утвердить их в верности Риму.

§ 221. Война в 89-м и 88-м годах.

Во втором году войны (89) перевес решительно перешел на сторону римлян. Главные действия происходили в Пицене, землях марсов и гирпинов, Кампании и Самние, и заключались в осадах Аскула и Помпеи, и в нескольких полевых сражениях, в которых успех остался на стороне римлян. Осада консулом Помпеем (отцом знаменитого в последствии Помпея) Аскула в Пицене, мужественно и упорно обороняемого полководцем союзников Юдацилием, продолжалась почти целый год и кончилась, по смерти Юдацилия, взятием, разграблением и разрушением этого города. Другой консул Порций сначала действовал удачно против марсов, но потом, при нападении на их лагерь при Фуцинском озере, был с уроном отражен и убит. Однако легаты Мурена и Метелл Пий, после многих, одержанных над марсами успехов, принудили их под конец года покориться. После этого Помпедий, душа восстания, перенес средоточие союза в город Эзерину, в Самние, и набрав из свободных людей и рабов до 50,000 чел. войск, не без успеха держался с ними еще несколько времени.
Но особенно замечательны в этом году действия Суллы. Начальствуя в звании легата войсками в Кампании, он взял и разрушил город Стабии и затем довольно долго осаждал Помпею. Во время этой осады, начальник находившегося по близости римского флота, Постумий Албин, был убит взбунтовавшимися войсками своими, и Сулла, приняв начальствование над флотом, оставил бунт и убийство Постумия без наказания, с своекорыстною целью расположить в свою пользу войско и народ для выбора его в консулы – первый подобного рода пример, с этого времени уже все чаще и чаще встречающийся в военной истории римлян! Самнитское войско, под предводительством претора союзников Клуенция, прибывшее на помощь Помпее, было разбито Суллой и принуждено отступить. Усилившись галльскими войсками, Клуенций снова подступил к Помпее, и, снова разбитый Суллой, в беспорядке бежал к Ноле. Сулла преследовал его быстро и сильно, и, не дав ему опомниться, напал на него при Ноле и довершил его поражение, так что, по свидетельству (не совсем впрочем вероятному) историков этой войны, Клуенций потерял в первой битве до 30,000, а во второй до 20,000 войск. За победу при Ноле войска Суллы поднесли ему обсидиональный венок из травы (corona obsidionalis), доставлявшей высшую награду полководца за спасение войска от опасности. После того Сулла вступил в земли гирпинов и, предав главный город их, Экулан, войскам своим на разграбление, этим примером строгости принудил гирпинов покориться. Отсюда он двинулся в Самний и, вступив с армией в тесное ущелье близ Эзерины, встретил в нем Пания Мутила с самнитским войском, но удачною хитростью успел выйти из этого трудного положения. Вступив с Папием в переговоры о перемирии, он произвел этим между самнитянами беспечность и оплошность, воспользовавшись которыми ночью в величайшей тишине ускользнул из ущелья, но не удовольствовался тем, а сделал обход и, напав на Папия с такой стороны, с которой он вовсе того не ожидал, разбил его и взял его лагерь. Затем он заключил блистательный поход свой взятием Бовиана в Самние. Этот город был сильно укреплен, имел три замка (цитадели) и был весьма важен тем, что в нем находилось общее собрание самнитян. Сулла произвел приступ с нескольких сторон вдруг и, через три часа упорного боя, овладел город ом.
В третьем и последнем году войны (88) италийский союз был уже чрезвычайно слаб и еще более ослабел по смерти Помпедия, взявшего обратно Бовиан, но потом разбитого и убитого в большом бою, подробности которого неизвестны. Одни вслед за другими покорились Риму все (за исключепием самнитян и луканцев, вскоре принявших участие в междоусобной войне Мария и Суллы, см. ниже главу XXXIV) восставшие против него союзные италийские народы, достигнувшие однако, не смотря на все свои неудачи и поражения и невыгодный для них оборот войны, цели своего восстания: по мере того, как они покорялись, римский сенат даровал им права римского гражданства.
Так кончилась война эта, носящая название союзнической или марсийской (по марсам, имевшим наиболее участия в ней), чрезвычайно упорная, жестокая и кровопролитная, столь же замечательная и в военном, сколько и в политическом отношении. Ее можно считать первою междоусобною войною римлян, в которой последние уже были принуждены сражаться, не с народами и войсками, более или менее уступавшими им в военных: устройстве, духе, порядке и искусстве, но с такими, которые стояли в этих отношениях на совершенно равной с ними степени, в числи-тельном отношении сначала имели также равные с ними силы и уступали им, может быть, только в предводительствовании войсками. Действительно, хотя со стороны союзников войсками предводительствовали более или менее способные и искусные полководцы, как то: Веттий Катон, Мутил, Помпедий и некоторые другие им подобные, но главные действователи со стороны римлян в этой войне, Марий и Сулла, одни из лучших римских полководцев этого времени, бесспорно и по дарованиям, и по искуству стояли выше полководцев союзнических. В особенности отличился Сулла, и ему по справедливости принадлежит наибольшая честь окончания союзнической войны.
К сожалению однако, ни об одной, может быть, из войн римлян во времена республики нет таких скудных и неудовлетворительных в военном отношении сведений (не исключая даже находящихся в истории Аппиана), как о войне союзнической. В противном случае изучение оной, без всякого сомнения, представило бы много занимательного и поучительного.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ. ГЕРМАНЦЫ; ГАЛЛЫ, ГЕЛЬВЕТЫ, БРИТАНЦЫ И ПАРФЯНЕ.

§ 210. ГЕРМАНЦЫ. – § 211. ГАЛЛЫ. – § 212. ГЕЛЬВЕТЫ. – § 113. Британцы – § 214. ПАРФЯНЕ.

Древние источники: Юлий Цезарь, Саллустий, Тит Ливий, Страбон, Светоний, Аппиан, Юстин, Дион Кассий, Веллей Патеркул, Трог Помпей и Ороз (о парфянах), – и новейшие исторические пособия: Montesquieu, Vertot, De Brosses, Hogewisch, Heeren, Лoренц и др., указанные выше и в ч. I в введены и источниках.

§ 210. Германцы.

Распространяя власть свою в Европе и Азии, римляне пришли, во времена междоусобий, в первое столкновение, в Европе – с германцами, трансальпийскими галлами, гельветами и британцами, а в Азии – с парфянами. По важности и примечательности войн их с этими народами, необходимо вкратце изобразить здесь воинский быт последних и состояние у них военного дела в это время.
Первое место в числе этих народов принадлежит германцам, как потому, что с ними первыми из всех пришли в столкновение римляне, так и потому, что в историческом отношении германцы были замечательнейшим из всех народов, с которыми когда-либо вели войны римляне. Впрочем, в периоде междоусобий римляне только два раза имели случай воевать с германцами: в первый – в пространстве времени с 113-го по 101-й год, когда кимвры и тевтоны, два племени германцев, произвели нашествие на средне-дунайские земли, Гельвецию, цизальпинскую и трансальпийскую Галлию и Испанию, но дважды разбитые Марием, в трансальпинской и потом цизальпинской Галлии, удалились обратно в Германию и в этом периоде уже более не возвращались; а во второй раз – в пространстве времени с 58 по 54 год, когда Цезарь, в войне галльской, совершил против германцев один поход (58) на левой и два (55–54) на правой стороне Рейна. Поэтому римляне в это время еще очень мало знали германцев, и именно столько, сколько могли собрать сведений о них во время действий Мария и Цезаря. Из этих сведений вообще оказывается следующее:
Кимвры и тевтоны были телом необыкновенно рослы, крепки; сильны и бодры, а нравом люты, свирепы и запальчиво-храбры, но не могли переносить больших жаров и продолжительных, тяжелых трудов, не имели достаточно терпения, твердости и постоянства и, дерзкие в удаче, упадали духом в неудаче. Нашествие свое на юго-западную Европу они произвели в весьма значительных силах, с семействами и стадами своими. Они сражались отчасти на конях, большею же частью пешими. Из них пешие были вооружены легко и дурно, самым простым и грубым оружием, и отчасти из удальства и молодечества, отчасти из презрения к неприятелю, нередко, идя в бой, обнажались до пояса, отчего однако претерпевали большой урон ранеными и убитыми. Но всадники их были вооружены очень хорошо и богато. Они носили гладко-выточенные (полированные) и блестящие стальные латы, белые деревянные щиты, а вместо шлемов – головы различных диких зверей с разверзтыми пастями и с высокими перьями в виде крыльев, что придавало им страшный вид. У каждого всадника было по длинному и тяжелому мечу и по 2 дротика. Кимвры и тевтоны сражались обыкновенно впереди своих станов, огражденных со всех сторон повозками и в которых оставляли свои семейства и стада. К бою они строились большими, тесно-сомкнутыми, квадратными массами, а в сражении с Марием при Верцеллах (101) кимвры в первых рядах были связаны цепями, прикрепленными к щитам, для того, чтобы лучше хранить равнение, непроницаемость и твердость строя. Они и тевтоны имели трубы и, вместо знамен, древки с грубыми изваяниями зверей, животных, птиц и т.п. В бой они шли с страшными: шумом и криком или, лучше сказать, диким ревом, от которого, по словам римских историков, кровь застывала в жилах, у самых храбрых воинов и первое нападение производили с неимоверными: запальчивостью, яростью, стремительностью и силой, но если неприятель выдерживал его хладнокровно и стойко и если при этом время было знойное, то они вскоре приходили в изнеможете и, по словам римских писателей, слабели телом и духом подобно женщинам и детям. Если же они были опрокидываемы в свои станы, то оборонялись в них с необыкновенными: упорством, ожесточением и даже остервенением, действуя дротиками, мечами и секирами из-за повозок и с вершины их. Женщины в боях помогали мужчинам, подавая и переменяя им оружие, вынося раненых и убитых, и т.п., при нападениях же неприятеля на станы принимали деятельнейшее участие в бою и сражались с неменьшими против мужчин храбростью, упорством и ожесточением.
Цезарь, в своих комментариях или записках о войне галльской, сообщает очень мало сведений о германцах. Из них видно только, что германцы были народ мужественный, воинственный, храбрый, гордый своею независимостью, страстно привязанный к ней и необыкновенно тщеславный. Самым многочисленным, сильным и воинственным племенем германским, по словам Цезаря, были свeвы или союз 100 племен под общим названием свевов. Каждое из этих союзных племен ежегодно высылало по 1,000 воинов на войну. Вождь свевов, Ариовист, в переговорах с Цезарем объявил, что германцы – народ, редко живущий под кровлей, но все время проводящий в войне, привычный к владению оружием и непобедимый. Другие два германские племени, тенхтеры и узипеты или узипияне, переправившиеся при Цезаре через Рейн в Галлию, с женами и детьми, в числе более 43,000 человек, гордо объявили Цезарю, что отцы и деды научили их никогда и ни у кого не просить пощады. Все вообще германцы были, по словам Цезаря, огромного роста, имели зверский вид и были до невероятности смелы, отважны, даже дерзки. Они сражались большею частью пешими, но главную силу и лучшую часть их ополчений составляла конница, хорошо вооруженная и устроенная. Каждый всадник перевозил на лошади за собою по одному пешему воину. Если бой становился упорным, то пешие воины соскакивали с лошадей, выступали вперед и принимали деятельное участие в бою. Если который-либо из всадников был ранен, то они выносили его из боя. Они были столь легки и быстры на бегу, что нередко, держась одною рукою за лошадиную гриву, бежали рядом с скакавшими во весь опор лошадьми. К бою германцы строились по племенам, поколениям и семействам, тесно-сомкнутыми квадратными частями или отделениями. Нападения они производили с мечами в руках и в бою нередко строили черепаху, прикрытую щитами спереди, с боков и сверху. Станы же свои они ограждали со всех сторон тесно-сдвинутыми повозками, не столько для обороны, сколько для того, чтобы никто не надеялся убежать. Во всем прочем германцы, против которых сражался Цезарь, представляют общие черты сходства с кимврами и тевтонами.

§ 211. Галлы.

Второе место после германцев принадлежит трансальпинским галлам, покоренным Цезарем после 7-ми летней, упорнейшей войны с ними. В комментариях Цезаря находим обстоятельный и любопытные сведения об этом народе и стране, в которой он обитал. Последняя заключала в себе пространство между Атлантическим океаном, Рейном, Альпами, Средиземным морем и Пиренеями, и составляла собственную Галлию, которую римляне, в отличие от ближней (к Риму), цизальпинской или предальпийской (Grallia citerior autcisalpina), назвали дальнею, трансальпийскою или за – альпийскою (Grallia ulterior aut transal-pina), а также широкоплатяною (braccata) – от носимого её жителями, широкого исподнего платья, и длинноволосою (comata) – от длинных, распущенных волос их. Цезарь разделил ее, по различно в наречиях её жителей, на 3 главные части: Галлию Бельгийскую или Бельгику – на северо-востоке между Рейном и Секваною (ныне Сена), Галлию Аквитанскую или Аквитанию – на юго-западе, между Гарумною (ныне Гаронна), океаном и Пиренеями, и Галлию Кельтийскую пли Кельтику – в средине, между океаном, Секваной, Роданом и Гарумной. Юго-восточная часть Галлии, вдоль Средиземного моря, от Альп до Пиренеев, уже задолго до Цезаря была завоевана римлянами и обращена в римскую провинцию, позже по главному городу своему, Нарбону, названную Галлиею нарбонскою. (ныне Прованс во Франции). Впрочем Бельгика, Кельтика и Аквитания различались и не одними наречиями своих жителей, но и нравами и обычаями последних, как равно и собственными топографическими и климатическими свойствами.
Бельгика на севере, но близости моря, была страна ровная, покрытая лесами и пересеченная многими реками и болотами, а на юге – гористая и лесистая. Жители её, по словам Цезаря, происходили большею частью от германцев, которые перешли через Рейн и поселились в этом краю, изгнав туземцев. Поэтому ли происхождению от германцев или но близкому соседству с ними и по отдаленности, напротив, от римлян, бельги, чуждые роскоши и неги, были самым сильным, воинственным и храбрым, но и самым необразованным и грубым народом в Галлии. Замечательнейшими, по войне с Цезарем, племенами их были: морины и нервии – по берегу океана, суэссоны и ремы – к в. от них, веромандуи и белловаки – в средине между теми и другими, левки – к в. и медиоматрики – к з. от вогезских гор, верозуны – по обеим сторонам р. Мозы (ныне Маас), трибокки, исмсты, убияне и батавы – на левом берегу нижнего Рейна, и к з. от них – менапии и адуатики или тунгры.
Кельтика была страна холмистая, с многими равнинами и обширными лесами. Часть её вдоль берегов океана называлась Ареморикою или Арморикою: здесь деятельно производились судоходство и рыбная ловля. В Кельтике обитали одни собственно кельтические племена, которых было очень много. Примечательнейшими из них по войне с Цезарем были: эдуи или эдуйты и карнуты – по всему течению р. Лигера (ныне Луара), венеты, куриосолиты и унеллы – по берегу океана, от устья р. Лигера до устья р. Самары (ныне Сомм), сеноны, лингоны и паризияне – по течению р. Секваны, бойи и авлерки – внутри страны, арверны, кадурки и лемовики – к с. от Гарумны, и секваны и равраки – между р. Араром (ныне Саона) и средним Регином. Жители Кельтики, живя ближе к римлянам, нежели бельги, и ведя деятельную внутреннюю торговлю, были богаче и образованнее всех прочих галлов, и не имели диких и суровых нравов бельгов, хотя были тоже народ весьма храбрый.
Наконец Аквитания была страна, пересеченная множеством рек, но не весьма плодородная; в ней находились также леса и горы. Жители её были отчасти единоплеменники иберян или испанцов, и отчасти кельты. И те и другие во многом сходствовали с испанцами. Примечательнейшими, по войне с Цезарем, племенами их были: битуриги, конвены и ауски.
Но в главных чертах все вообще галлы, по описанию Цезаря, сходствовали между собой. Все они отличались высоким ростом, крепостью и силою телесными, способностью переносить холод, прямодушием и необыкновенною храбростью. Но рожденные в стране сырой и холодной, они, подобно германцам, не переносили жаров, изнемогая от них, слабели телом и духом. Не страшась никаких опасностей, они боялись трудов и не имели ни твердости, ни терпения, необходимых для перенесения их, были легкомысленны и непостоянны, в удаче являя отважность и дерзость безрассудные, в неудаче же приходя в уныние и отчаяние. Необыкновенно тщеславные, они любили носить дорогие одежды и украшения, были страстны к золоту и деньгам, крайне суеверны, и жестоки, люты и свирепы на войне и даже в мире.
Общественное их устройство представляло следуюшие главные черты:
Низшее сословие или простой народ находился почти в рабстве и ни во что не считался. Вся власть, все влияние, все права и преимущества, все почести и отличия принадлежали двум высшим сословиям – друидам или жрецам, и всадникам, как их называет Цезарь, потому что они сражались не иначе, как на конях. Друиды судили споры и ссоры, частные и общие, тяжбы и дела уголовные, решали дела о мире и войне между племенами и проч. Поэтому они имели большое влияние на общественные дела и управление и пользовались большим уважением. К сословию всадников принадлежали все благородные и знатные галлы (по нынешнему дворянство). Главным, почетнейшим их занятием была война – и они вели ее беспрерывно. Охота была также любимым их занятием. Им принадлежало и гражданское управление и из среды их ежегодно были избираемы, как главные гражданские правители, так и главные военные вожди. Каждое племя имело свое особенное управление и своих особенных правителей и вождей; но все вместе они составляли один народ, общие дела которого решались в общенародных собраниях. Должно однако заметить, что до и во время войны с Цезарем галлы вообще были постоянно разделены на две противные и враждебные одна другой политические партии, из которых в главе одной находились эдуи или эдуиты, давнишние союзники римлян, а в главе другой – то арверны, то секваны, а во время войны с Цезарем – ремы. Точно также были разделены каждое племя и каждая община. Цезарь тщательно поддерживал это разделение и весьма искусно пользовался им.
Военное же устройство галлов представляется в следующем виде:
В обыкновенных случаях па войну шли знатнейшие всадники с собственными дружинами, составленными из их домочадцев, подвластных им простолюдинов и солдуров. Так назывались молодые люди благородного происхождения, которые добровольно поступали к всадникам на службу оруженосцами, клялись им в верности и повиновении, учились у них всему, что касалось военного дела, и разделяя с ними военные их труды, подвиги и славу, участвовали и в их забавах, охоте, пирах и т.п. Солдуры, равно как и все другие благородного происхождения воины дружин сражались на конях, а простолюдины – пешими. В случаях же особенной важности или опасности производилось поголовное вооружение одного или нескольких соединенных племен, и в этих общенародных ополчениях также высшее сословие составляло конницу, а простой народ пехоту. Как в обыкновенные случаях, так и в чрезвычайных, обстоятельствах; из сословия всадников в общенародных собраниях был избираем главный военный вождь, который имел однако весьма ограниченную власть и находился в большой зависимости от предводителей частных дружин. Главную силу и лучшую часть галльских ополчений составляла, как естественно, отличная конница из сословия всадников, хорошо и богато вооруженная, в шлемах и латах, с щитами, мечами и дротиками, и на добрых конях. Пехота была вооружена большею частью только длинными мечами и большими щитами. В бою всадники составляли переднюю шеренгу, в строе разомкнутом, а солдуры их, в некотором расстоянии за ними и в таком же строе – заднюю. Пехота сражалась в более или менее сильных, тесно сомкнутых, квадратных частях или отделениях, под предводительством своих родоначальников, старейшин или всадников. Подобно германцам, и галлы, идя в бой, производили страшные шум и крик, и пешие из них нередко обнажались до пояса, и точно также, как германцы, галлы первое нападение производили с запальчивостью, но, в случае упорного сопротивления неприятеля, скоро изнемогали телом и упадали духом. За всем тем они справедливо пользовались славою отменно храбрых войск, лучшим свидетельством чему могут служить все их битвы с Цезарем, и сам Цезарь вполне отдает им в этом должную справедливость.

§ 212. Гельветы.

Гельветы, жители Гельвеции (нынешней Швейцарии), участвовавшие в нашествии кимвров и тевтонов и позже сражавшиеся в трансальпийской Галлии с Цезарем, были, по словам последнего, народ необразованный, грубый, гордый и жадный к завоеваниям и корысти, но мужественный, воинственный и храбрый. – Каждый из благородных, знатных и богатых гельветов имел свою дружину, составленную из его домочадцев, друзей, домашней челяди и вольных охотников, иногда числом до 10–15,000 чел. Предводительствуя такого рода дружиною, он ходил на войну для отнятия чужих земель, обогащения своего грабежом и добычей, и удовлетворения страсти к войне и удальству. Гельветы сражались обыкновенно пешими, с чрезвычайными: стойкостью, упорством и настойчивостью, впереди, вокруг или позади своих повозок и обозов, в строе, имевшем вид квадратной фаланги, т.е. одинаковые ширину и глубину, и прикрываемом спереди, с боков и сверху черепахой из щитов. Они имели также и конницу, хотя и в небольшом числе. Во всем прочем они сходствовали с германцами и галлами.

§ 213. Британцы.

Британцы, бритоны или бриты были кельтического происхождения, но более дики и грубы, нежели кельты галльские. Они жили отчасти в городах, большею же частью отдельными селениями в лесах, которыми была покрыта Британния, в хижинах, огражденных земляными окопами, и красили себе тело, одевались в звериные шкуры, управлялись многими князьками или царьками, иногда и царицами, и жили скотоводством, звериными и рыбными промыслами, войной и грабежом. Оружие их составляли длинные мечи, секиры и дротики. Они носили щиты, но шлемов и лат не употребляли, имели малорослых, но сильных и быстрых коней, и сами были хорошими всадниками. Главную силу их составляли военные колесницы, которые они в бою употребляли с большим искусством, устремляя их с величайшими: быстротой и силой прямо в середину или в промежутки неприятельских рядов, и внезапно останавливая их, соскакивали с них на землю, сражались пешими и снова сажались на них; если были слишком теснимы.
Сам Цезарь не пренебрегал таким образом действий, соединявшим, по его мнению, легкость и быстроту конницы с твердостью и стойкостью пехоты. Вообще британцы были весьма ловки, проворны и особенно искусны в управлении лошадьми. Впрочем военное дело у них находилось в самом грубом состоянии.

§ 214. Парфяне.

Парфяне, народ скифского происхождения, обитали в верхней или средней Азии, в стране, лежавшей к ю. от Гиркании и к в. от Мидии, – покрытой обнаженными горами и песчаными степями, бесплодной, холодной в горных, знойной в низменных частях своих и потому особенно способствовавшей образованию крепких телом, суровых нравами и мужественных воинов. До Александра В. парфяне были подвластны персидским, а по смерти его – сирийским царям. В 256 же году до Р. Х.; воспользовавшись падением греко-бактрийского царства и смутами в сирийском, они образовали независимое парфянское царство, основателем которого и родоначальником царственной династии Арзакидов был Арзак I. В следующие затем 100 лет, воинственные и честолюбивые Арзакиды распространили пределы парфянского царства на в. до Инда, а на з. до Евфрата. Здесь, после падения царства Митридата В., они пришли в соприкосновение и наконец в столкновение с римлянами и подобно тому, как германцы на севере, в Европе, так они на востоке, в Азии, около 300 лет (от 54 года перед P. X. до 226 г. по P. X.) противопоставляли неодолимую преграду завоеваниям римлян, сильно теснили с востока римские пределы и не раз в войнах с римлянами наносили им жестокие поражения, пока наконец не уступили своего места персам.
По свидетельству Трога Помпея и других историков римских и греческих, парфяне, в периоде войн их с римлянами, были народ коварный, жестокий, более хитрый и дерзкий, нежели храбрый, притом тревожно-деятельный, беспрестанно искавший поводов к войнам внешним или внутренним; и преданный роскоши, неге и разврату. Правление его было монархическо-аристократическое: власть царей, избираемых исключительно из рода Арзакидов, была ограничена высшим государственным советом, суренами или полководцами и сильною аристократией. Царскими столицами были: летнею – Экбатана, а зимнею – Ктезифон. Конная служба составляла почетнейшие преимущество и отличие высшего, благородного и свободного сословия. Число рабов было огромное и беспрестанно умножалось (потому что господа их не имели права их освобождать), и потому парфянские армии всегда были составлены преимущественно из рабов, образовавших весьма хорошую легкую конницу. Армиями предводительствовали обыкновенно сами цари, либо их братья, сыновья или близкие родственники, при которых в таком случае всегда состоял один из опытнейших и лучших полководцев: для совета и руководства. Вооружение парфян и образ действий их в бою сохраняли те же черты, который всегда имели у скифов. Вооруженные преимущественно метательным оружием – луками и дротиками, парфяне славились необыкновенно ловким, искусным, метким и сильным действием ими, в особенности же стрельбою из луков с коней, па всем скаку, вперед и назад. Поэтому они были столько же страшны в бегстве, сколько и в нападении и в преследовании. Они имели впрочем также и пехоту, и тяжелую конницу, в которой всадники – может быть по примеру прежних соседей и властителей парфян, персов – были с головы до ног покрыты латами. В поле, если неприятель действовал наступательно, парфяне отступали врассыпную, производя сильную стрельбу из луков и частая нападения с фронта, флангов и тыла, отдельными толпами удальцов – наездников, поддерживаемых сильными отрядами. Ослабив и утомив этим неприятеля, они производили общее, дружное, решительное нападение с нескольких сторон. При отступлении неприятеля, они быстро и сильно преследовали его, действуя впрочем так же, как и при его наступлении. Посредством такого образа действий, искони свойственная скифам, парфяне разбили и истребили армию Красса при Каррах в Мессопотамии (53), – армию Антония принудили с огромным уроном отступить из Мидии (36) и в последствии останавливали все усилия римлян к распространению пределов римского государства на востоке. При таком образе действий и составе парфянских армий из конницы, весьма естественно, что парфяне сражались всегда на равнинах, боя же на местности пересеченной тщательно избегали, стараясь заманивать неприятеля на местность ровную и открытую. Вообще постоянною чертою действий парфян в поле и в бою было стремление подавлять неприятеля числительным превосходством сил, а там, где одной силы было недостаточно – прибегать к пособию военных хитростей.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ВОЙНЫ РИМЛЯН ВО ВРЕМЕНА МЕЖДОУСОБИЙ (133–30). (Продолжение).

IV. 1-я война римлян с Мидридатом В. (89–85), в связи с 1-ю римскою междоусобною войною между Марием и Суллой (88–85). – § 222. Причины 1-й войны римлян с Митридатом. – § 223. Первый год воины в Малой Азии (89). – § 224. Война между Марием и Суллой в Италии (88–87). – § 225. Действия Митридата в Малой Азии и Греции (88). – -§ 226. Действия Суллы в Греции (87–86); – сражения при Херонее и Орхомене. – § 227. Действия Суллы и Фимбрии в Греции и Малой Азии (85); – мир с Митридатом. – V. 2-я римская междоусобная война между Суллой и Марианскою партией (85–80). – § 228. Силы и приготовления к воине с обеих сторон (85–84). – § 229. 1-й год войны в Италии {83). – Действия Суллы в Кампании; – победа его при Теане; – действия его и легатов его, особенно Помпея. – § 230. 2-й год войны в Италии (82). – Действия Суллы и его легатов против марианцев; – сражение при Сакрипорте; – осада Прэнесты; – сражение при Риме. – § 231. Окончание войны Помпеем в Сицилии и Африке (82–81). – § 232. Возобновление войны Муреной против Митридата в малой Азии (83); – бой при р. Галис (82); – прекращение войны Суллой (81). – § 233. Сулла, как полководец. – VI. война серториянская (82–72). – § 234. Действия Сертория и Метелла в Испании (82–72); – образ и искусство ведения войны Серторием. – § 235. действия Сертория, Помпея и Метелла в Испании (77–75); – осада Лаврона; – сражения при Италике, Сукроне и Сегонтии. – § 236. Действия Сертория в Испании в 74–73 годах; – убиение его; – качества и достоинства его, как полководца. – § 237. Война в Испании по смерти Сертория (72–71).

Древние источники И новейшие исторические пособия – указанные выше в главе XXXI.

IV.
1-я война римлян с Митридатом В. (89–85), в связи с И-ю междоусобною войною римскою между Марием и Суллой (88–85).

§ 222. Причины 1-й войны римлян о Митридатом В.

Еще не кончилась союзническая война, как уже одна вслед за другою возгорелись: 1-я война римлян с понтийским царем Мидридатом VI Евпатором или Великим и 1-я римская междоусобная война между Марием и Суллой. По причине современности и тесной связи этих важных и замечательных в военном отношении войн, обнимавших Италию, Грецию и Малую Азию, с прилежащими к ним островами, необходимо и рассматривать их одновременно и в надлежащей связи между собою. Война с Митридатом открылась первая в 89 году в Малой Азии и послужила поводом к открытию в следующем 88-м году междоусобной войны в Италии. А потому рассмотрим сначала причины войны с Митридатом и военные действия её в первом году (89).
Малое и слабое Понтийское царство на юго-восточных берегах Евксинского Понта впервые стало возвышаться со времен царя своего Фарнака (умершего в 156 году перед P. X.). Но возвышению его постоянно полагало преграду влияние римлян в Малой Азии Фарнак завоевал синопскую республику, но в войне с Евменом II, царем пергамским, покровительствуемым римлянами, и с его союзниками, принужден был уступить Каппадокию. Сын и преемник его, Митридат V Эвергет (156–121), союзник римлян, в награду за участие в усмирении Аристоника, получил от римского проконсула в Малой Азии, Аквилия Непота, великую Фригию. По смерти его, царство Понтийское, простиравшееся от р. Галиса до Колхиды, с Великою Фригией и притязаниями на престол Пафлогонии, упраздненный смертью пафлогонского царя Пилэмена II, наследовал 12-ти летний сын Митридата V, Митридат VI Евпатор, одаренный от природы необыкновенными способностями ума и души. До его совершеннолетия (121–112) царством правили опекуны и в продолжении этого времени два обстоятельства имели особенное влияние на Митридата и дали решительное направление целой его жизни. Первым было – коварство его опекунов, всячески старавшихся погубить его, что принудило его избегать жизни в городах и, под предлогом телесных упражнений и охоты за зверями, проводить время в беспрерывных: деятельности, трудах, опасностях и постоянной, величайшей осторожности. А это с одной стороны развило в нем необыкновенные крепость, силу и ловкость телесные и мужество, твердость, терпение и храбрость, но с другой чрезвычайно ожесточило его нрав и лишило его выгод хорошего образования. Вторым и еще более важным обстоятельством было – отнятие римлянами от Понтийского царства Великой Фригии, под предлогом, будто бы Аквилий не имел права отдавать оной Митридату V. Этот насильственный и несправедливый поступок возбудил в ожесточенной уже душе молодого Митридата сильнейшую ненависть к Риму, и с этих пор она сделалась господствующею в нем страстью, а изгнание римлян из Азии – главным назначением целой его жизни. К этой цели он и начал стремиться, с самого вступления своего в совершеннолетие, с удивительными постоянством, энергией и искусством. Он начал с того, что покорил (112–110) Таврический Херсонес (ныне Крым) и скифские племена, обитавшие на северных берегах Мэотического моря и Евксинского Понта, вступил в сношение с сарматами и даже с ближайшими германскими племенами, и таким образом уже заранее готовил многочисленных и страшных врагов Риму и замышлял со временем проникнуть в Италию с севера. Сверх того, эти первые его войны имели для него и ту пользу, что послужили ему практическою военного школой и еще более укрепили его тело, а войска его приучили к войне и перенесению военных трудов и доставили им необходимую военную опытность. Затем он два года (110–108) путешествовал по Малой Азии, дабы лично, на месте, ближайшим образом узнать положение её и приобрести в ней себе приверженцев, а Риму врагов. Возвратясь из этого путешествия, он приступил уже к постепенному, мало помалу, исполнению своих замыслов и, разделив с Никомедом II, царем вифинским, Пафлогонию, завладел, не взирая на римлян, Галатией и Каппадокией. Но, продолжительные распри его с Никомедом, за последнюю из этих двух областей, принудили наконец римлян объявить и Каппадокию, и Пафлогонию независимыми и утвердить на престоле первой избранная каппадокийцами царя Ариобарзана (93–92). Тогда Митридат усилился союзом с Тиграном, царем Армении, и в то время, как Тигран изгонял Ариобарзана, Сократ, младший сын умершего Никомеда II, изгнал, с помощью Митридата, старшего брата своего, наследовавшего, под названием Никомеда III, престол Вифинии. Римляне восстановили (90) и Ариобарзана, и Никомеда, и этот последний, по настоянию находившихся в Малой Азии римских правителей, вторгнулся во владения Митридата и разорил значительную часть их.
Доселе Митридат, действуя против 'владетельных государей Малой Азии самым решительным образом и не разбирая средств, тщательно уклонялся однако от непосредственного столкновения и явного разрыва с римлянами, имея в виду, с одной стороны – еще более усилиться и довершить свои приготовления к войне, а с другой – иметь всю законную справедливость войны на своей стороне. И он вполне достиг той и другой цели. В течении 20-ти лет времени он заключил союзы с скифами, сарматами, бастарнами, галло-греками и Тиграном, получил от них многочисленные вспомогательные войска и собрал огромные, сухопутные и морские, военные: силы, способы и средства к ведению войны. {Одних войск, набранных в собственных его владениях, у него было до 250,000 чел. пехоты и 40,000 чел. конницы, со 130-ю военными колесницами, вооруженными косами, – а флот его состоял из 300 палубных и 100 беспалубных судов. На различных пунктах были собраны огромные, всякого рода военные и продовольственные запасы, а во флот были вызваны опытные и искусные финикийские и египетские моряки и кормчие. Лучшими родами войск в сухопутной армии были фаланги тяжелой пехоты и конница. Впрочем вообще должно сказать, что армия Митридата, подобно всем восточным, была сильна и грозна более числом, нежели устройством войск самого разнородного состава, храбрых, но между которыми не было военного порядка. За то с другой стороны у Митридата были многие способные, отважные и искусные полководцы (Архелай, Неоптолем, Дорилэй, Диофант, Мэнандр и др.), а над всеми ими возвышался сам Митридат, лично и искусно всем руководившей и управлявший в армии.} Начал же он ее тогда только, когда, на жалобы его о разорении Никомедом понтийских владений, римляне дали неопределенный ответ. Признавая это явного с их стороны несправедливостью и законною уже для себя причиной к войне, он послал сына своего, Ариарата, с сильным войском в Каппадокию, и Ариарат, разбив и изгнав Ариобарзана, овладел этого областью (89). Римские полководцы, находившиеся в Малой Азии, собрали в ней отовсюду войска и, соединив их с войсками проконсула Азии, Кассия, разделили их на 3 армии. Кассий с одною расположился на границах Вифинии и Галатии, Аквилий с другою – на границах Вифинии и Пафлогонии, а Оппий двинулся в Каппадокию. В то же время при Византий находился римский флот, для преграждения Митридатову флоту выхода из Понта Евксинского, а Никомед с своей стороны собрал 60,000 чел. пехоты и 6,000 чел. конницы и двинулся чрез Пафлогонию в Каппадокию. Но все эти силы, вместе взятые, были, можно сказать, ничтожны в сравнении с огромными силами Митридата, и война, легкомысленно и безрассудно начатая тремя римскими полководцами без воли сената и согласия народа, с самого начала приняла невыгодный и даже опасный для римлян оборот.

§ 223. Первый год войны в Малой Азии (89).

Война открылась блистательною победой Митридатовых полководцев над Никомедом в Пафлогонии. 66-ти тысячная армия последнего была на-голову разбита одними легкою пехотой и конницей Митридатовыми, без всякого участия фаланги, не с помощью выгод местности и не по причине малодушия Никомедовых войск, по единственно вследствие искусных соображений и распоряжений полководцев и необыкновенной храбрости войск Митридатовых. Следствием этой победы было то, что Митридат покорил всю Пафлогонию без боя, одним движением чрез нее к границам Вифинии, где расположены были Аквилий и присоединившийся к нему с остатками своей армии Никомед. По приближении Митридата и поражении 800 чел. вифинской конницы сотнею передовых сарматских всадников, устрашенные войска Никомедовы рассеялись, а Аквилий, ослабленный их бегством, был разбит на-голову и бежал в Пергам. Эта вторая победа, уже над римскими полководцем и войсками, имела еще более важные последствия. Не смея держаться в поле, римские полководцы заперлись в Апамее, Пергаме, Родосе и Лаодикее, а флот римский очистил Фракийский Босфор, и в несколько недель времени Вифиния; Фригия, Мизия, римская область Азия, Ликия, Памфилия и Иония отчасти покорились Митридату добровольно и даже охотно, отчасти были легко и скоро покорены им. Чтобы сильнее привязать их к себе, он употребил в отношении к ним такую же политику, какую Ганнибал наблюдал в отношении к галлам и народам Италии, а именно оказал необыкновенные кротость, великодушие, щедрость и благоволение к ним, простил им недоимки, освободил на 5 лет от податей, отпустил азиатских пленников и т.п. – и этим действительно снискал себе общие преданность и любовь. С римскими же полководцами Оппием и Аквилием, взятыми в плен, он поступил, напротив, самым жестоким образом.

§ 224. Война между Марием и Суллой в Италии (88–87).

При вести о внезапном и страшном перевороте в Малой Азии, римский сенат немедленно положил (88) объявить Митридату воину и возложил ведение оной, не на Мария, а на Суллу, явившего в союзнической войне столько же искусства, сколько и удачи, избранного в 88 году в консулы и имевшего на своей стороне сенат и аристократию. Но Марий, движимый честолюбием и личною ненавистью к Сулле, решился во чтобы то ни стало исторгнуть у него начальствование в войне с Митридатом и наконец успел в этом с помощью народного трибуна Сульпиция и принятых ими в старые трибы новых римских граждан. Сулла, находившийся в это время с армией в Кампании, где был занят окончательным побеждением самнитян, еще державшихся в Ноле и её окрестностях, равно и приготовлениями к войне с Митридатом, немедленно склонил на свою сторону войска (исключая высших военачальников) и с 6-ю легионами (30,000 чел. пехоты и 5,000 чел. конницы) двинулся к Риму, для изгнания Мария. Бегство из Рима в его армию другого консула, Помпея Руфа, спасавшегося от мести Мария, и тщетные усилия последнего вооружить граждан и рабов в Риме, доставили Сулле решитель-ный перевес. С огнем и мечом вступил он в Рим и предал Мария, бежавшего в Нумидию, изгнанию, а приверженцев его суду и казни или проскрипции, однако не мог воспрепятствовать избранию на следующий (87) год в консулы приверженца Мариевае Корнелия Цинны, и только заставив его клятвенно обещать, что он в отсутствии его, Суллы, не предпримет ничего противного его выгодам, отправился в Грецию.
Но едва он удалился из Рима, как Цинна снова предложил отмененный Суллою закон о принятии новых римских граждан в старые трибы. Большая часть народных трибунов воспротивилась этому, и между новыми и старыми гражданами, и между приверженцами Суллы и Мария произошел в самом Риме кровопролитный бой, кончившейся тем, что Цинна был изгнан из Рима с уроном до 10,000 челов., лишен консульского звания и, вместе с знаменитым в последствии сенатором Серторием, бежал в Кампанию. Здесь он склонил на свою сторону действовавшую против самнитян римскую армию и большую часть новых римских граждан, призвал обратно Мария и с 300 когортами (что составляло силу 30-ти легионов или более 150,000 войск), разделенными на 4 армии, под предводительством его личным, Сертория и Папирия Карбона, с четырех сторон обложил Рим. Сенат призвал на помощь Риму Метелла и Помпея Страбона, действовавших против самнитян в Самнии, и Помпей, прибыв первый, вступил под стенами города в бой. Марий и Цинна одержали победу, но не довольно решительную для того., чтобы принудить Рим к сдаче, и потому отрезали от него все подвозы продовольствия, как сухим путем, так и по Тибру. Затем, соединив главные силы свои, они предложили бой консулу Октавию, вышедшему из Рима в поле с тремя армиями (около 70–75,000 войск). Но Октавий, миролюбивый и нерешительный, не отважился вступить с превосходными силами противников в бой, долженствовавший иметь самые решительные результаты и важные последствия, и вскоре голод в Риме вынудил сенат сдать город Марию и Цинне. Вступив в Рим, Марий и Цинна предали его всем ужасам убийства и разграбления, и после 5-ти дневного, жестокого кровопролития, сами себя провозгласили консулами. Вскоре после того Марий умер (86) и избранный на его место в консулы Валерий Флакк получил назначение переправиться с армией в Грецию и принять главное начальствование в войне с Митридатом, Сулла же был объявлен лишенным его и присужден к изгнанию.

§ 225. Действия Митридата в Малой Азии и Греции (88).

Междоусобия Мария и Суллы, при самом открытии Митридатом войны против римлян в Малой Азии, были обстоятельством, чрезвычайно благоприятным для понтийского царя и он не упустил случая воспользоваться им, распространив и упрочив свои завоевания и влияние в Малой Азии, увеличив свои силы и довершив свои военные приготовления. Дабы сделать всякое примирение с римлянами невозможным и явить твердое намерение свое вести войну с Римом до последней крайности, он повелел в один и тот же день предать смерти всех римских граждан с их семействами, во множестве обитавших в городах малоазиатских, и таким образом погибло по меньшей мере до 80,000 челов. Многие римляне, и в том числе Кассий, успели однако укрыться в Магнезии и особенно в Родосе, которые одни остались верными Риму. Митридат осадил оба эти города, но встретил такое сильное сопротивление со стороны родосцев, что наконец принужден был снять осаду. Пергам, в который он перенес затем свое пребывание, сделался средоточием всей его политической и военной деятельности. Здесь, владея уже всею Малою Азией, он, подобно Антиоху В., положил распространить свое влияние и в Греции с Македонией, и вследствие того, оставив в Понте одного своего сына, а другого послав с войском чрез Фракию в Македонию, Архелая и нескольких других своих полководцев с войском и флотом он отправил в Грецию. Они покорили Кикладские и все другие греческие острова, в том числе и Эвбею – и вся Греция пришла в движение, в надежде освобождения от римлян. Афины первые подали пример отложения от них и присоединения к Митридату, а их примеру последовали и Спарта, Ахайя, Беотия и многие другие области и города Греции. Между тем полководец Митридата Митрофан высадился с войском на берега Фессалии, а сын Митридата, посланный в Македонию, был готов вступить в Грецию с севера. Таким образом, единовременным направлением войск своих с трех сторон в Грецию, Митридат овладел бы и ею почти так же легко и скоро, как и Малою Азией, если бы Бруттий Сура, посланный проконсулом Македонии, Сенцием, с отрядом войск в Грецию, не принудил Митрофана обратно сесть на суда и удалиться от берегов Фессалии, а затем три дня сряду сражавшись с Архелаем при Херонее в Беотии, не удержал дальнейших его движения и успехов, хотя и не одержал над ним решительной победы. Это было в конце 88 года; весною же 87 года в Грецию прибыл Сулла с 5-ю легионами и небольшим числом вспомогательных войск, и тогда война приняла совершенно-другой оборот.

§ 226. Действия Суллы в Греции (87–86); – сражения при Херонее и Орхомене.

Немедленно по прибытии в Грецию, Сулла, получив в подкрепление несколько этолийских и фессалийских войск, двинулся прямо к Афинам, как средоточию восстания в Греции, и одною половиною армии осадил этот город, а другою – Пирей, соединенный с ним двойною стеною. Осада Афин и Пирея принадлежите к числу замечательнейших в этом периоде в полиорцетическом отношении, как по искусству, с которым она была ведена Суллою, так и по отменно храброй и упорной обороне Пирея Архелаем. Не успев взять Пирея эскаладой, Сулла, поспешая овладеть им и воротиться в Италию, употребил все возможные полиорцетические средства, и насыпь, и башни, и крытые ходы, и подкопы, и противоподкопы, и огромный метательные и стенобитные орудия. Продовольствие он получал в изобилии из Фив; а для покрытия издержек осады не затруднился захватить сокровища храмов олимпийского; эпидаврского и даже самого дельфийского. Архелай с своей стороны производил с большим числом войск частые и чрезвычайно сильные вылазки, следствием которых всегда были упорные и кровопролитные битвы и нередко разрушение работ и сожжение машин и орудий Суллы. Много способствовало Архелаю и то обстоятельство, – что у него были флот и свободные подвозы морем, между тем как у Суллы флота не было и он принужден был ограничиться и осадой, и подвозами только с сухого пути. Хотя он и послал, легата своего, знаменитого в последствии Лукулла, собрать флот у союзных с римлянами жителей островов и берегов восточной части Средиземного моря, но Лукулл встретил столько препятствий и замедлений, что успел собрать флот только гораздо позже.
Между тем Афины, обороняемые неспособным тираном своим, Аристионом и отрезанные от Пирея и подвозов с сухого пути, были доведены голодом до крайности. Однако Аристион не хотел и слышать убеждений граждан сдать город римлянам и довел дела до того, что Сулла, проведав через лазутчиков о слабом занятии Аристионом части стен, произвел ночной приступ к этому самому месту, овладел им, сделал в стене пролом и, вступив в город, предал его войскам своим на разграбление (в начале 86 г.) и произвел в нем жестокое кровопролитие. Аристион заперся в замке, но вскоре был принужден сдаться и предан смерти.
Архелай же держался еще довольно долго, строя стену за стеной, по мере взятия их римлянами, и только по взятии шестой (по свидетельству Флора) очистил Пирей и удалился в Мунихию (другую укрепленную гавань Афин). Сулла, не имея ни флота, ни времени для осады в ней Архелая, сжег Пирей, со всеми находившимися в нем, огромными на 1,000 судов морскими складами. Обеспечив себя таким образом с тыла, он двинулся в Беотию на встречу Митридатову полководцу Таксилу, шедшему уже против него усиленными переходами из Фракии и Македонии со 100,000 чел. пехоты, 10,000 чел. конницы и 90 колесницами, вооруженными косами. У Суллы же римских войск было только 15,000 чел. пехоты и 1,500 чел. конницы, а всего с вспомогательными греческими войсками не было и трети Таксиловых сил. Не смотря на то, он решился из пересеченной Аттики идти на выгодный для действий Таксила равнины Беотии: во 1-х потому, что презирал неприятеля, с которым должен был иметь дело, и был уверен в успехе, – во 2-х потому, что Аттика не представляла никаких способов к продовольствованию войск, с моря же была заперта Архелаевым флотом, – и в 3-х потому, что хотел соединиться с легатом своим Гортензием, который шел к нему с небольшим подкреплением из Фессалии и легко мог быть окружен и разбит неприятелем. счастье благоприятствовало Сулле: он успел соединиться с Гортензием и расположился лагерем против Таксила, недалеко от Херонеи, в Беотии. Архелай, прибывший из Мунихии, советовал Таксилу уклоняться от боя и истощить Суллу голодом, отрезывая ему подвозы продовольствия. Но Таксил и другие Митридатовы полководцы, твердо полагаясь на превосходство сил своих, пренебрегли благоразумным и осторожным советом Архелая и построились к бою. Смущенные многочисленностью неприятеля, римские войска отказались идти в бой, и неприятель, видя их робость, беспечно рассеялся но окрестностям для грабежа. Чтобы принудить войска свои к бою, Сулла приказал им производить самые тяжелые земляные работы – отвести реку Кефиз и рыть глубокие рвы. На третий день сами войска потребовали боя и Сулла немедленно повел их на помощь Херонее, угрожаемой Архелаем. Здесь, на пересеченной и весьма невыгодной для Архелая местности, произошел бой, в котором Сулла, построивший армию в боевой порядок с резервом, сначала сбил неприятельский отряд, выгодно расположенный на высоком и крутом холме, господствовавшем над неприятельскою армией, и положил 3,000 чел. на месте, а остальных опрокинул отчасти на равнину, где они были также истреблены, и отчасти на собственную их армию, которую они этим привели в большой беспорядок. Пользуясь этим, Сулла произвел стремительное и сильное фронтальное нападение, без труда отразил неприятельские военные колесницы и между тем, как центр его находился в упорном бою с фалангой, сам он, с помощью резерва, удачно отразил нападения неприятеля на оба римские крыла с фронта и флангов, разбил оба крыла, а потом и центр неприятеля, опрокинул всю неприятельскую армию к её лагерю, ворвался в него вместе с бежавшими и произвел в нем жестокое кровопролитие (86). По свидетельству историков, из всей неприятельской армии спаслось с Архелаем в Халкиду (в Македонии) едва 10,000 чел., все же прочие были убиты или взяты в плен. {Сулла в своих записках показывает урон римских войск всего только в 12 человек! Разумеется, что это очень сомнительно.}
Едва Митридат узнал о поражении своей армии, как немедленно послал через Фракию и Македонию в Грецию новое войско, силою в 80,000 чел., под начальством Дорилея. Соединясь с Архелаем, Дорилей пошел в Беотию. Сулла, после победы при Херонее двинувшийся в Фессалию на встречу консулу Валерию Флакку, готовившемуся переправиться в Грецию, немедленно обратился назад в Беотию и встретил Дорилея и Архелая расположенных, при Орхомене, в обширной и открытой равнине, весьма удобной и выгодной для действия многочисленной их конницы, но ограниченной болотами. Сулла искусно воспользовался этим обстоятельством и посредством укрепленных линий притеснил неприятельскую армию к болотам. Архелай, видя опасность, напал на римских рабочих и сначала обратил их в бегство; но, ободренные личным примером и блистательною храбростью Суллы и поддержанные частью армии, они в свою очередь отразили Архелая, нанеся ему урон в 15,000 чел. Вторичное покушение Архелая и Дорилея против римских укреплений и армии кончилось тем, что они были не только отражены, но и опрокинуты в свой лагерь, а из лагеря в лежавшие позади его болота, и в них, равно как и в бою, погибла большая часть неприятельской армии. Архелай с остатками спасся в Халкиду, а Сулла расположился на зиму (с 86-го на 85-й год) в Фессалии и, не имея еще никаких известий о Лукулле, занялся сооружением необходимого ему для переправы в Азию флота. А между тем Лукулл наконец успел однако, с помощью малоазиатских приморских городов и особенно родосцев, собрать флот, с которым в следующем (85) году и открыл в Эгейском море действия против Митридатова флота.

§ 227. Действия Суллы и Фимбрии в Греции и Малой Азии (85); – мир с Митридатом.

Победы Суллы в Греции имели большое влияние и на Малую Азию, и на Митридата. Римская партия в этой стране ободрилась и усилилась, а Митридат, желая устрашить ее жестокостями, тем еще более озлобил и вооружил ее против себя. Многие города явно восстали против него, и с теми, которые были им обратно покорены силой, он поступил с крайнею жестокостью, а следствием этого было то, что влияние его в Малой Азии все более и более упадало, а влияние римлян, напротив, возрастало. Это обстоятельство, в соединении с совершенным почти истреблением двух сильных Митридатовых армий, принудило понтийского царя вступить чрез посредство Архелая в переговоры с Суллой о мире. Сулла и Архелай согласились в том, чтобы Митридат отказался от области Азии и от Пафлогонии, возвратил Никомеду Вифинию, а Ариобарзану Каппадокию, заплатил римлянам 2,000 талантов, выдал им 70 вооруженных военных судов и на этих условиях был утвержден в прежних своих владениях и признан союзником Рима. Митридат не отвергнул, но и не торопился утверждать этих тяжких для него условий мира, потому что, узнав о прибытии Флакка в Грецию, надеялся воспользоваться, в случае возможности, вероятными неприязненными действиями между Флакком и Суллой.
Флакк, прибывший в Грецию в начале 85 года с двумя легионами, был совершенный невежда в военном деле, притом человек корыстолюбивый, скупой и жестокий с войсками до крайности, почему и был ненавидим ими и презираем легатом своим Фимбрией, человеком совершенно противных качеств, сведущим в военном деле, щедрым и ласкательным с войсками и весьма любимым ими, а впрочем готовым на действия самые отчаянные и преступные. Флакк и Фимбрия согласились однако удалиться от Суллы и чрез Македонию и Фракию прибыли в Византию, для переправы оттуда в Малую Азию. Но здесь Фимбрия возмутил войска против Флакка, и Флакк, бежавший в Халкедон и Никомедию, был преследован и умерщвлен Фимбрием. Затем Фимбрия принял начальствование над армией, переправился в Вифинию, наголову разбил в ней Митридатова сына, Митридата же, которому отец поручил защиту этой области, двинулся прямо к Пергаму и принудил самого Митридата бежать оттуда в приморский город Питану, обложил его в нем с сухого пути и предложил Лукуллу с флотом обложить его и с моря. Но Лукулл, по преданности к Сулле и презрению к Фимбрии, отвергнул это предложение и тем спас Митридата. Не смотря на то, крайность, в которой находился Митридат, угрожаемый с одной стороны Фимбрией, а с другой Суллою, прибывшим из Фессалии к Геллеспонту и переправившимся на Лукулловом флоте в Малую Азию, побудила его просить личного свидания с Лукуллом, для переговоров о мире. Свидание это произошло при Дардане, в Троаде, и, вследствие его, Митридат согласился отказаться от всех своих завоеваний, заплатить римлянам 2,000 талантов и выдать им 70 военных судов своих. На этих условиях и был заключен мир, положивший конец 1-й войне римлян с Митридатом (85).

V.
2-„‘ „‚„y„}„ƒ„{„p„‘ „}„u„w„t„€„…„ƒ„€„q„~„p„‘ „r„€„z„~„p „}„u„w„t„… „R„…„|„|„€„گ „y „}„p„‚„y„p„~„ƒ„{„€„گ партией (85–81).

§ 228. Силы и приготовления к войне о обеих сторон (85–84).

Окончив войну с Митридатом, Сулла немедленно обратился против Фимбрии, дабы подавить его прежде, нежели возвратиться в Италию. Фимбрия, жестоко разграбивший и разоривший область Азию, надеялся тем снискать преданность своих войск. Но, по приближении Суллы, оба Фимбриева легиона перешли на его сторону, а Фимбрия сам себя лишил жизни. Затем Сулла, в наказание городов Малой Азии, присоединившихся к Митридату и умертвивших римских граждан, разместил в них войска свои; приказав, чтобы граждане, сверх квартирной повинности, платили каждому простому воину 16 драхм (около 2 р. сер.), а центуриону 50 драхм (около 7 р. сер.) в сутки, кормили и одевали их, и кроме того наложил на все эти города в совокупности огромную сумму 20,000 талантов пени. Этим он хотел с одной стороны наказать их за измену и на будущее время удержать от неё, а с другой и в особенности – наградой и обогащением своего войска и потворством ему, сильнейшим образом привязать его к себе, потому что имел в нем нужду для предстоявшей междоусобной войны и вполне зависел от него. Довершив таким образом разорение Малой Азии, начатое Митридатом, и развратив свои войска в высшей степени и во всех отношениях, он оставил легата своего Мурену в Малой Азии с бывшими Фимбриевыми легионами, а сам с собственными отправился в Грецию и оттуда к Диррахию в Эпире, для переправы морем в Брундузий.
В Риме между тем Цинна заставил избрать себя (85) в трети раз сряду в консулы, вместе с Папирием Карбоном, и сделал большие приготовления к предстоявшей войне с Суллою, об-явившим сенату о немедленном возвращении своем в Италию, как только кончит войну с Митридатом. Цинна и Карбон собрали значительный сухопутные и морские военные силы, равно военные и продовольственные запасы. Но жестокости Мария и после него Цинны принудили всех знатнейших и способнейших граждан искать убежища в армии Суллы, и хотя марианская или демократическая партия имела перевес в силах и средствах, но только Цинна и Серторий из среды её могли считаться полководцами, способными искусно и удачно вести войну. Партия же Суллы или аристократическая, уступая первой в силах, хотя число войск её в Диррахие и возросло уже до 50,000 чел., имела однако решительный над нею перевес в отличных воинских дарованиях главы своей – Суллы и многих, присоединившихся к нему, знатнейших римских граждан. Поэтому успех не мог быть сомнительным и действительно война в Италии продолжалась недолго ― и кончилась полным и совершенным торжеством Суллы.
В 84-м году Цинна и Карбон, заставив снова избрать себя в консулы, отправили часть войск морем в Иллирию и намеревались сами с остальною частью переправиться туда же и оттуда сухим путем двинуться в Эпир против Суллы. Но флот, везший эту последнюю часть войск, был отброшен бурею к берегам Италии, и войска решительно отказались от переправы через море и войны против своих соотечественников. Цинна хотел употребить свою власть для принуждения их к тому: но они взбунтовались и Цинна, – принужденный спасаться бегством, был убить близ Анконы одним из центурионов. Таким образом, из. двух способнейших полководцев марианской партии остался один Серторий: но он не имел довольно значения и веса, чтобы стать в главе марианской партии и управлять войною против Суллы. Сенат, чувствуя свою слабость и сознавая превосходство Суллы и его партии, хотел примирения с ними: но Карбон, столько же неспособный, сколько честолюбивый и жестокий, хотел во что бы ни стало войны с Суллою и одержал верх, к несчастью для Италии: ибо следствием этого были все ужасы, сопровождавшие эту междоусобную войну и торжество Суллы. 84-й год прошел однако с обеих сторон в переговорах и приготовлениях к войне.

§ 229. 1-й год войны в Италии (83). Действия Суллы в Кампании; – победа его при Теане; – действия его и легатов его, особенно Помпея.

В следующем 83 году новые консулы Корнелий Сципион и Норбан уже имели в Италии (по свидетельству Суллы в его записках) 440 когорт или 220,000 чел. пехоты, но, по непонятному ослеплению, не приняли никаких мер для обороны берегов Италии и воспрепятствования переправе и высадке Суллы. Вследствие того Сулла весною переправился с войском (5 легионами, не-сколькими вспомогательными ахейскими и македонскими войсками и 6,000 чел. конницы, всего около 50,000 чел.), на 1,200 судах из Диррахия чрез Адриатическое море, произвел высадку в Брундузие (по иным в Таренте, а может быть и в том и в другом) и оттуда дошел до самой Кампании, нигде ни встретив ни малейшего сопротивления, ни даже войск. Повсюду, напротив, он встречал со стороны жителей участие и содействие, и желая явить в себе освободителя Италии, вел свою армию с соблюдением строжайшего военного порядка. На этом походе к нему присоединились молодые: Гн. Помпей и Красс, столь знаменитые в последствии, и Метелл Пий, образовавшей в его пользу сильный отряд войск в Африке, часть которого, по изгнании своем оттуда, привел ему в подкрепление. Только при Теане, в Кампании, встречены были первые марианские войска, а именно армия, предводительствуемая бессмысленным Норбаном. Столь же искусный политик, сколько и хороший полководец, Сулла отправил к Норбану послов для переговоров. Но Норбан прогнал их самым грубым образом и это до такой степени ожесточило войска Суллы, что они немедленно и с величайшею яростью напали на армию Норбана и опрокинули ее с первого удара, взяли его лагерь и положили 7,000 чел. на месте, а Норбан с остальными бежал в Капую.
Победа эта еще более усилила преданность Сулле войск его и умножила его партию, марианской же, напротив, нанесла первый и сильный удар. Вторым было ловкое и удачное склонение Суллою на свою сторону (в чем он отличался особенным искусством) 20-ти-тысячной армии другого консула Сципиона, встреченной вскоре после победы над Норбаном и также близ Теана в Кампания. После этого и Серторий, находившийся в армии Сципиона, удалился в доставшуюся ему в управление Испанию и положил приготовить в ней и себе, и марианской партии, в низложении которой не сомневался более, убежище и опору для продолжения войны с Суллою. По удалении его, Сулле, всегда соединявшему в действиях своих энергию с необыкновенною хитростью, уже нетрудно было одолеть остальных, неспособных вождей марианской партии. Числительное- превосходство сил их заставило его однако иметь несколько отдельных отрядов, для противодействия им на разных пунктах. С этою целью, Метелла Пия он послал в цизальпинскую Галлию, а молодого Красса к марсам, для набора войск. Красс успел набрать у марсов большое число войск и действиями своими оказал большие услуги Сулле. Но 23-х летний Помпей далеко превзошел его в этом. Одаренный превосходными качествами ума и души, невольно снискавшими ему общие уважение и любовь, он приобрел многих приверженцев в Пицене, и сам собою, без всякого приказания Суллы, набрал для него в этой области 3 полных легиона, снабженных обозом и всеми необходимыми продовольственными и военными запасами. Затем, приняв начальствование над ними, он повел их на соединение с Суллою. Три марианских полководца, Брут, Цэлий и Карин, начальствуя каждый армиею, условились напасть на него соединенными силами. Но Помпей не дал им времени соединиться и разбил Брута отдельно; Цэлий же и Карин, вследствие происшедших между ними несогласий, разошлись в разные стороны. Консул Сципион также двинулся против Помпея: но и перед ним, как и перед Суллою, был покинут всею своею армиею. Наконец, разбив сильный отряд конницы под начальством Карбона, Помпей благополучно присоединил свои войска к армии Суллы и благодарный Сулла встретил его с величайшими почестями и послал в цизальпинскую Галлию в звании легата Метелла, действовавшего слабо и вяло. Все это, возбудив зависть Красса, положило первое начало вражде его с Помпеем в последствии.

§ 230. 2-й год войны в Италии (82). Действия Суллы и его легатов против марианцев; – сражение при Сакрипорте; – осада Прэнесты; – сражение при Риме.

В 82 году Карбон заставил в третий раз избрать себя в консулы, вместе с 26-летним сыном Мария, именем также Марием, и оба выступили в поле. Подробности действий их и других марианских полководцев против Суллы и его легатов: Метелла, Помпея, Красса и М. Лукулла (брата того, который был при Сулле в Грециии Малой Азии, и столь знаменитого в последствии) – неизвестны. Достоверно только то, что успех почти постоянно и всюду был на стороне Суллы, что партия последнего продолжала умножаться присоединением знатнейших граждан, бежавших из Рима, городов и областей Италии, и еще более усилилась, когда Сулла торжественным договором с народами Италии обязался вполне утвердить за ними права и преимущества римского гражданства. И в этих обстоятельствах победа, одержанная Силою над Марием при Сакрипорте (близ Прэнесты, что ныне Палестина), была третьим ударом, нанесенным Суллою марианской партии в Италии. Войска Суллы, атакованный Марием в то время, когда, после утомительного перехода, укрепляли лагерь, бодро и храбро бросились на них с одними мечами. Войска Мария оборонялись упорно: вскоре левое Мариево крыло стало уступать; при виде этого, 5 когорт и 2 турмы передались Сулле, а остальные Мариевы войска, смущенные тем, бежали в Прэнесту. Сулла преследовал их быстро и сильно и до 8,000 чел. взял в плен, а до 20,000 чел. истребил преимущественно под стенами Прэнесты, жители которой не впустили бежавших (Мария однако подняли на веревке на городскую стену).
Поручив Лукрецию Офелле осаду Прэнесты, Сулла двинулся наконец в величайшем порядке к Риму – и вступил в него без малейшего сопротивления, потому что марианская партия, хотя и грозная числом войск, была, уже почти вполне побеждена и не столько силою оружия, сколько недостатком способных с её стороны предводителей, и в особенности искусною политикою Суллы. Однако партия эта пыталась еще освободить Прэнесту; новые посылаемые ею с этою целью отряды были по частям разбиваемы либо самим Суллою, либо его легатами, и наконец главные предводители её удалились из Италии. За всем тем, у них были еще значительные силы в Италии, и сверх многих римских легионов, армия из 40,000 луканцов и самнитян, начальствуемая тремя храбрыми и опытными полководцами: Лампонием, Гуттою и Понцием Телезином, причинила немало беспокойства и страха Сулле и Риму. Тщетно пытавшись прорваться сквозь горные ущелья, оберегаемый Суллою, к Прэнесте, и зная, что Помпей приближался с тыла, Телезин, полководец предприимчивый и искусный, скрытным ночным движением успел ускользнуть от Суллы и Помпея, и, быстро двинувшись прямо к беззащитному Риму, совершенно неожиданно явился, к неописанному ужасу его жителей, перед коллинскими или квиринальскими воротами (porta Collina seu Quirinalis). Однако он не успел овладеть Римом: выехавшие из него на конях, для разведания, знатнейшие молодые граждане завязали с Телезином небольшое дело, а между тем из-под Прэнесты успели прискакать присланные Суллою 700 чел. конницы, вслед за которыми вскоре стали постепенно подходить и главные его силы, и по кратком отдохновении их он тотчас вводил их в бой под стенами Рима. Происшедшее вследствие того сражение, как по важности цели, так и по крайнему ожесточенно войск с обеих сторон, было самое упорное. Красс, начальствовавший правым крылом Суллы, опрокинул и совершенно разбил левое крыло Телезина, но, увлекшись преследованием, значительно удалился от Суллы. Лишенный его содействия и сильно теснимый Телезином, Сулла, лично начальствовавший левым своим крылом, держался лишь с величайшим трудом и никогда в жизни не находился в такой опасности. Тщетно ободрял и одушевлял он войска свои: с ослаблением сил их возрастал и беспорядок и наконец они принуждены были отступать в расстройстве и с уроном, однако не переставали сражаться и по наступлении ночи. Но после полуночи успех начал склоняться на их сторону (за недостатком сведений – неизвестно, по какой именно причине), а к рассвету армия Телезина была отчасти истреблена и отчасти рассеяна, лагерь её взят, а сам Телезин смертельно ранен (82).
Эта победа была последним и решительным ударом, нанесенным Суллою марианской партии в Италии, равно и остаткам италийского союза (образовавшегося в союзнической войне). Следствиями её были падение Прэнесты, подавление марианской партии проскрипциями и ужаснейшими убийствами в Риме и целой Италии, {В числе лиц, подвергшихся проскрипциям, находился и будущий герой, 18-ти летний Юлий Цезарь, племяник жены Мария (отца) и зять Цинны. Он спасся сначала помощью денег, а потом вследствие ходатайства у Суллы могущественных покровителей, которым Сулла уступил наконец, сказав однако, что они спасают будущего разрушителя своего дела и всей аристократической партии: ибо, прибавил он, Цезарь один стоить нескольких Мариев (Светоний).} и 2-х-летнее, неограниченное владычество Суллы, в звании бессменного диктатора, над римскою республикой, упроченное в Риме орвобождением 10,000 рабов, принадлежавших проскриптам, а в Италии – учреждением из ветеранов Сулловой армии военных поселений.

§ 231. Онончание войны Помпем в Сицилии и Африке (82–81).

После победы при Риме, вся Италия покорилась Сулле; но в областях находились еще значительные остатки марианской партии, под предводительством Карбона и Перперны в Сицилии, – Домиция в Африке и Сертория в Испании. Подавление последнего потребовало нескольких лет упорной войны, но первые были скоро и удачно побеждены Помпеем. По прибытии его в Сицилию, Перперна бежал, а Карбон был взят в плен и казнен, и Помпей, справедливостью к сицилийцам и соблюдением строгого порядка в войске, {Между прочим, дабы препятствовать войскам своим предаваться грабежу и убийствам, он запечатал их мечи.}, вскоре усмирил и покорил всю Сицилию (82).
Затем он отправился в Африку с 6-ю легионами, 120-ю военными и 800-ми перевозными судами, высадился частью в Утике и частью в Карфагене, и вскоре встретил Домиция Агенобарба, зятя Цинны, который, в союзе с Гиарбасом, царем одной части Нумидии, собрал многочисленное войско. Продолжительные и сильные ветер и дождь, и глубокая лощина с обрывистыми берегами, разделявшая оба войска, не позволили им тотчас вступить в бой и заставили Домиция под вечер предпринять отступление. Помпей искусно воспользовался этим мгновением, перевел свою армию через лощину и, ударив на армию Домиция, привел ее в расстройство, опрокинул, преследовал и уже в совершенной темноте взял приступом её лагерь. Сам Домиций был убит, а из 20-ти тысячной армии его спаслось едва 3,000 чел. (81). Столь решительная победа покорила Помпею всю римскую Африку, и затем, вступив в Нумидию, он, по убиении вскоре Гиарбаса, отдал эту страну Гиемпсалу, в звании союзника римлян, и возвратился в Утику, совершив весь поход в Африке и Нумидии в 40 дней. Из Утики Сулла отозвал его в Рим и, в награду за оказанные ему услуги, почтил его (бывшего только всадником) большим триумфом и прозванием Великого (80).

§ 232. Возобновление Муреной войны против Митридата в Малой Азии; – бой при р. Галисе; – прекращение войны Суллой (82–81).

Между тем как это происходило на западе, Митридат усмирил восставших колхидян и с целью усмирения также и восставших жителей Боспора киммерийского, собрал многочисленные: войско и флот. Мурена, страстно желавший триумфа, с радостью воспользовался этим случаем для возобновления войны с Митридатом, под предлогом, будто собранные им силы были назначены не против боспорцев, а против римлян, и, сверх того, что Митридат, вопреки договору с Суллою, занимал еще многие крепости в Каппадокии. Архелай, подозреваемый Митридатом, со времени сражения при Херонее, в измене ему в пользу римлян и спасшийся от него к Мурене; еще более утвердил последнего в его намерении. В 83 году Мурена, без всякого объявления Митридату войны, вступил в Каппадокию, истребил небольшой отряд Митридатовой конницы, овладел городом Команою каппадокийскою и разграбил в нем богатейший храм Беллоны. Митридат, не прибегая к оружию, жаловался римскому сенату на Мурену (82); но сенат приказал Мурене, гласно – прекратить, а втайне – продолжать войну, и Мурена двинулся к р. Галису и столице Митридатовой, Синопу. Митридат послал на встречу ему полководца своего, Гордия, с частью сил и сам последовал за Гордием с главными силами. Встретив Мурену на противоположном берегу Галиса, он силой перешел через эту реку и вступил с Муреной в бой, который был весьма упорен и вначале выгоден для Митридата, но кончился тем, что ни Митридат, ни Мурена не одержали победы и отступили, первый в Колхиду, а последний в Фригию. Причины этого, по недостатку исторических, сведений, неизвестны.
На следующий год (81) Сулла, приняв звание диктатора, запретил Мурене продолжать войну и послал Габиния для примирения Митридата с Ариобарзаном: то и другое было в точности исполнено по его воле.

§ 233. Сулла, как полководец.

В начале 79-го года Сулла добровольно сложил с себя диктаторское звание, а в начале следующего 78-го года умер в сельском уединении близ Кум, от жестокой болезни. Изверг душою, он был впрочем столько же искусный полководец, сколько хитрый политик и замечательный государственный человек. Все действия его, как политические, так и военные, всегда были основаны на глубоком соображении и верном расчете, и приводимы им в исполнение с постоянством, твердостью, энергией и уверенностью в успехе. В этом отношении он стоял выше Мария, действовавшего всегда и во всем преимущественно по побуждению бурных и изменчивых страстей своих. Деятельный и неутомимый, хитрый и осторожный, неустрашимый и отважный, Сулла соединял в себе, по словам Карбона, свойства лисицы и льва, но был еще опаснее своею хитростью, нежели своею отважностью. Он превосходно умел содержать свои намерения в тайне, приготовлять успех своих действий, решать оный сильным, неожиданным ударом, и искусными действиями в поле и бою, ласкательством, потворством, подкупом, убеждением склонять на свою сторону противных полководцев или их войска и снискивать любовь, преданность и доверие собственных войск, соблюдая однако между ними строгие военные подчиненность и порядок, и поддерживая в них отличный военный дух. Во всех своих полевых сражениях – как тактик, в осаде Афин и Пирея – как полиорцет, и в ведении войны в Греции, Малой Азии и особенно Италии – как полководец, он явил первостепенный и замечательные дарования и искусство, и по всем этим причинам достоин стать в числе лучших полководцев древности.

VI.
Война Серторианская (82–71).

§ 234. Действия Сертория и Метелла в Испании. (82–77)) – образ и искусство ведения войны Серторием.

Вскоре по прибытии в Испанию (см. выше § 229), Серторий вполне успел снискать в ней благорасположение и преданность народа – уменьшением податей, вождей народных – кротким и ласковым обхождением с ними, а всех вообще испанцев и особенно лузитанцев – необыкновенными бескорыстием и справедливостью и высокими качествами ума и души. В то же время он собрал и вооружил всех находившихся в Испании и способных сражаться римлян, построил всякого рода военные орудия и машины и большое число трирем, собрал продовольственные и военные запасы и сверх того сделал все необходимые приготовления к войне (83).
В следующем 82 году, узнав, что Сулла, овладевший Римом, послал против него сухим путем чрез Галлию Анния с армией, он занял проходы в Пиренеях 6-ю тысячами чел. пехоты, под начальством Ливия Салинатора. Но один пленник убил Салинатора, и войска его рассеялись, а Анний, перейдя через Пиренеи, принудил Сертория, не имевшего возможности держаться в поле, с 3,000 войск запереться в Новом Карфагене. Недолго однако оставался Серторий в этом городе, а именно столько времени, сколько ему нужно было, чтобы посадить войска свои на суда. После нескольких. неудачных попыток высадиться на берега Испании и Африки, он успел наконец произвести высадку на берега Мавритании и взятием Тингиса (ныне Танжир или Танжер) овладел всею окрестного страной. Здесь он получил посольство от лузитанцов, приглашавших его принять начальствование над ними против римлян, и немедленно отправился к ним с 2,600 римских и 700 африканских и разных других войск. С этою горстью людей, усиленною 4-мя тысячами чел. легкой пехоты и 700 человек конницы лузитанских, он искусно и удачно вел войну против четырех римских полководцев, имевших под своим начальством до 120,000 чел. пехоты, 2,000 стрелков и пращников и 6,000 чел. конницы, разбивал их по частям при каждой встрече и частью лично, а частью чрез своего храброго квестора Гиртулэя, одержал столь значительные и важные успехи, что в скором времени чрезвычайно усилился, подчинил себе большую часть Испании, объявил власть и правление Суллы незаконными, образовал в лагере своей армии сенат из 300 сенаторов и сам действовал в звании консула.
Замечательнейшим из римских полководцев, первоначально противопоставленных ему, был Метелл Пий, хотя и он имел два важных недостатка, а именно – был медлен и не умел вести малой войны в такой стране, как Испания, и против такого противника, как Серторий, который вел войну в тех же роде и духе, что и Вириат в свое время. Тщательно избегая общего боя, он беспрестанно тревожил Метелла частными, внезапными нападениями, не давал ему покоя, препятствовал ему добывать воду и фуражировать, преграждал ему путь в случае движения, нападал на него, как скоро он останавливался где-нибудь, отрезывал ему подвозы и морил голодом, если он осаждал какой-нибудь город, быстро отступал и исчезал, если он его преследовал, и затем снова появлялся с другой стороны. Следствием этого было то, что Метелл и без боя терпел все, что терпят побежденные, а войска его, утомленные такого рода войною, совершенно упадали духом. Наконец Метелл, чтобы поправить свои дела каким-нибудь важным успехом, осадил Лакобригу (в нынешней Старой Кастилии), главное складочное место Сертория. Но Серторий умел искусно и удачно снабдить осажденных водою, в которой они имели недостаток, напал из засады и разбил 6-ти тысячный отряд, посланный на фуражировку Метеллом, крайне нуждавшимся в продовольствии, и тем заставил его снять осаду и призвать на помощь Манилия, начальствовавшего в нарбоннской Галлии. Но Манилий с 3-мя легионами был на-голову разбит Серторием и бежал почти один в Илерду (ныне Лерида). Эта победа открыла Серторию вход в Галлию и он, проникнув до самых Альп, занял проходы в них (77), как для удержания римских войск, которые могли быть посланы против него из Италии, так и для внесения войны, при благоприятных обстоятельствах, в эту страну.
Все эти успехи Сертория еще более усилили преданность и доверие к нему испанцев и снискали ему общие с их стороны уважение и расположение, которые он еще усугубил, действуя на их суеверие и представляя себя под особенным покровительством богов. В особенности же он снискал любовь их тем, что собрал детей знатнейших между ними и заставил обучать их наукам и искусствам, дабы сделать их со временем достойными высших званий и должностей, а между тем дети эти служили ему заложниками. Пользуясь такого рода влиянием своим на испанцев, он дал им римские: вооружение и тактическое устройство, приучил их к военным подчиненности и порядку и образовал из них отличное, правильно устроенное и храброе войско. Высшие начальнические звания в войске он давал однако римлянам, потому что вовсе не имел намерения вооружать испанцев против Рима, но хотел только освободить Рим, посредством их, от тиранства аристократии. В отношении к этой последней, он был тверд и горд в неудачах, но, одержав победу, нередко сам предлагал положить оружие, лишь бы только ему было позволено жить на свободе и в покое, частным человеком, среди своих родных и ближних. При таких превосходных качествах Сертория, неудивительно, что он был столько же любим римлянами, находившимися в Испании, сколько и испанцами. Так Перперна, бежавший из Сицилии и Сардинии в Испанию (см. выше § 231), богатый и гордый аристократ, презирал Сертория, как человека низкого происхождения, завидовал его силе и славе и потому действовал совершенно отдельно от него. Когда разнеслась весть, что против Сертория в Испанию посылают Помпея, тогда войска Перперны (в числе 53 когорт) потребовали, чтоб он вел их к Серторию, грозя в против-ном случае сами уйти к нему. Перпевна нашелся вынужденным исполнить их требование: но лично сделал Серторию более вреда, нежели приведенное им подкрепление принесло Серторию пользы.

§ 235. Деиствия Сертория, Помпея и Метелла в Испании (77–75); – осада Лаврона; – сражения при Италики, Супроне и Сегонтии.

В то время, когда Серторий находился на высшей степени силы и славы в Испании, Помпей, доселе только простой всадник и частный человек, был послан против него (77) с армией в звании проконсула (пример невиданный и неслыханный у римлян). Он начал с того, что не только силой перешел через Альпы, но и устроил в них иную и более удобную дорогу, нежели та, которою следовал Ганнибал. В нарбоннской Галлии он отнял у Сертория все занятые им пункты и, перейдя через Пиренеи, появлением своим в Испании произвел такое сильное впечатление на римлян и даже на испанцев, что те и другие начали колебаться в верности Серторию. Но Серторий с первой встречи одержал над Помпеем такой успех, который немедленно изгладил это впечатление и утвердил подчиненных Серторию римлян и испанцев в прежней и даже большей еще покорности ему. Помпей, приблизясь к городу Лаврону (как полагают – недалеко от нынешней Валенсии), осаждаемому Серторием, хотел овладеть выгодною для осаждавших, но незанятою ими высотою. Но Серторий предупредил его, и Помпей, оставшись расположенным против него, надеялся обложить его самого со стороны поля. Узнав об этом, Серторий насмешливо обещал научить ученика Суллы, что полководец должен смотреть более назад, нежели вперед. Действительно, заняв означенную высоту главными своими силами, он оставил в прежнем своем лагере 6,000 отборных войск, которые, беспрестанно угрожая напасть на Помпея с тыла, препятствовали ему с своей стороны нападать на Сертория, дабы не попасть между двух частей неприятельской армии. Это поставило Помпея в большое затруднение: удалиться от города, который он пришел освободить, ему было стыдно, а освободить оный боем было невозможно. Нападение же Серториевых войск из засады на отряд Помпеевых фуражиров и почти совершенное истребление как его, так и посланного в помощь ему легиона, довершило неудачу Помпея и принудило осажденных сдаться Серторию на уговор. Серторий, даровав им жизнь, сжег однако их город, в глазах Помпея, дабы этим с самой первой встречи нанести чувствительный удар известности, славе и влиянию его, чего действительно и достиг. Затем армии с обеих сторон разошлись и расположились на зиму, Помпеева и Метеллова – в Пиренеях, где их всю зиму тревожил неприятель, а Серториева – в Лузитании.
В следующем (76) году Гиртулэй остался в бэтической Испании против Метелла, а Серторий двинулся в восточную Испанию (нынешнюю область Валенсию) против Помпея. Храбрый по недовольно осторожный Гиртулэй, сошедшись с Метеллом при Италике (близ нынешней Севильи), с раннего утра вывел войска свои из лагеря и построил лучшие в середине, а менее надежные по флангам. Но Метелл, продержав его под оружием и сильным зноем до самого полудня, выступил из лагеря с своими сытыми и свежими войсками против его войск голодных и утомленных, выдвинул оба свои крыла, легко разбил оба крыла Гиртулэя, затем напал на его центр с фронта и обоих флангов, и после упорного боя разбил и его. Гиртулэй потерял до 20,000 чел. убитыми, бежал и вскоре в другом бою был убит. Поражение и смерть его огорчили, но не устрашили Сертория, и он вскоре вознаградил неудачу с этой стороны важным успехом, одержанным с другой над Помпеем. Последний, разбив (близ нынешней Валенсии) Перперну, двинулся против Сертория. Оба искали боя, Серторий – для того, чтоб иметь одним противником менее, Помпей – чтобы ни с кем не делить победы. Близ города Сукроны (при устье нынешней р. Хукара, Xucar) и произошел упорный бой, в котором успех был на стороне Сертория везде, где он находился лично, сначала на правом, а потом на левом его крыле, в котором он и опрокинул совершенно правое крыло Помпея (причем сам Помпей едва не был взят в плен). Но правое крыло Сертория, по удалении его, было совершенно разбито легатом Помпеевым, Афранием, который, преследуя оное, взял и начал грабить лагерь Сертория. Однако Серторий, обратясь назад, прогнал его, и таким образом бой кончился с равным почти уроном и успехом, потому что с обеих сторон одно крыло было разбито, а другое одержало победу. Но успех вообще был скорее на стороне Сертория, нежели Помпея, и первый хотел уже на следующий день возобновить бой, когда присоединение к Помпею Метелла заставило его уклониться от боя, {При этом случае он насмешливо сказал: если бы не подоспела эта баба (Метелл), то я отослал бы мальчишку (Помпея) в Рим, наказав его как следует (разумея – розгами).} распустив свое войско, но назначив ему время и место сбора (что он делал очень часто). Затем Метелл и Помпей, действуя совокупными силами и с примерным согласием, долго и тщетно» старались принудить Сертория к общему бою; но он постоянно и искусно уклонялся от него, ведя малую войну, отрезывая Помпею и Метеллу подвозы и препятствуя им фуражировать. Недостаток в продовольствии принудил их наконец выйти в поле на фуражировку с целою армией. Серторий хотел воспрепятствовать их фуражировке и по необходимости принужден был вступить с ними близ Сегонтии в общий бой. Опрокинув и разбив Помпея на одном крыле, он поспешил на помощь Перперне, почти совершенно подавленному на другом крыле Метеллом. Но войска Метелла, видя его раненым, с таким ожесточением напали на Серториевых испанцев, что опрокинули и совершенно разбили их. Побежденный Серторий снова распустил свою армию и сам с небольшим числом храбрейших заперся в одном укрепленном городе и держался в нем до тех пор, пока не узнал, что армия его снова собралась в назначенном месте в достаточных силах. Тогда, пробившись сквозь неприятелей, он снова присоединился к своей армии и продолжал действовать по прежнему, как будто вовсе не был побежден, ведя малую войну столь деятельно, что Метелл, долго праздновавший победу над ним, наконец, дабы избавиться от него; прибегнул к низкому и постыдному средству, назначив 100 талантов за его голову.
О действиях его в следующем (75) году известно только то, что он, избегая боя тщательнее, а малую войну ведя деятельнее, нежели когда-либо прежде, принудил Помпея снять осаду Палланции, внезапно напав близ Калагуриса (ныне Calahorra, в Старой Кастилии) на неприятельский отряд, нанес ему урон в 3,000 чел. и вообще действовал с большим успехом, беспрестанными движениями и передвижениями и внезапными нападениями из засад до крайности утомил армии Метелла и Помпея, отрезал им все подвозы и с сухого пути, и с моря, и довел их до того, что они были принуждены удалиться, первая в дальнюю Испанию, а последняя в нарбоннскую Галлию.
В этом же году Митридат, готовясь возобновить войну с Римом, предложил Серторию союз, деньги и военные суда – за уступку Малой Азии. Но Серторий ни за что не хотел согласиться на уступку страны, завоеванной римским оружием, хотя крайне нуждался и в деньгах, и во флоте. Наконец однако между ним и Митридатом был заключен договор, по которому Серторий получил от Митридата 3,000 талантов и 40 военных судов, а Митридат от Сертория – полководца (Серториева сенатора Мария) и отряд Серториевых римских войск, и сверх того Серторий обещал по окончании войны уступить Митридату Вифинию и Каппадокию.

§ 236. Действия Сертория в Испании в 74–73 годах; – убиение его; – качества и достоинства его, как полководца.

Действия Сертория в 75-м году были последними блистательными военными подвигами в его жизни. Хотя он еще два года (74–73) продолжал вести войну в Испании, но действия его в ней уже не столько замечательны, сколько прежде. Силы его постоянно слабели вследствие частых измен и строгости его для наказания и прекращения их. Дух мятежа, вдохновенный недостойным, презренным Перперною в окружавших Сертория римлян и римские войска, принудил Сертория доверять более испанцам, нежели римлянам, что произвело еще большее неудовольствие между последними и взаимную ненависть между ними и испанцами. Многие заговоры против жизни Сертория, быв открыты, возбудили в нем недоверчивость, ожесточили его нрав, дотоле кроткий и благодушный, и заставили его быть чрезвычайно строгим. С каждым днем умножалось число врагов его, не только между римлянами, но уже и между испанцами. Наконец заговор, составленный Перперною, имел результатом убиение (в 73 году) доблестного Сертория, 8 лет с величайшими искусством и успехом, честью и, славой державшегося против двух лучших римских полководцев своего времени, наносившего им частые поражения и не побежденного, но павшего жертвой коварства и измены. Он подлинно был великий человек и великий полководец, равно чуждый и неги, и страха, умеренный в счастье, твердый в неудачах, необыкновенно смелый в соображениях и искусный в действиях в открытом поле, в военных хитростях, в пользовании местностью, в быстроте и скрытности движений, в ведении малой войны, во внезапных нападениях и в устроении засад. В этих отношениях он был вторым Ганнибалом и испанцы, еще памятуя славу великого полководца карфагенского, именем его обыкновенно величали Сертория. Он превосходно умел управлять умами и испанцев, и войск своих, щедро награждая заслуги и отличия военные, и кротко, с соболезнованием наказывая проступки. Одаренный от природы крепостью, силой и ловкостью те-лесными, и ведя жизнь простую, воздержную и деятельную, он был способен к перенесению величайших трудов, самых дальних и быстрых походов и продолжительного бдения, и даже в досуге не оставался праздным, но занимался охотой, доставлявшей ему близкое знание местности.

§ 237. Война в Испании по смерти Сертория (72–71).

Лучшим доказательством, высокого достоинства Сертория служить то, что по смерти его война в Испании хотя и продолжалась еще 2 года (72–71), но уже с постоянным неуспехом марианской партии и решительным перевесом Сулланской. Немедленно по убиении Сертория, Перперна старался захватить власть и начальствование над войском. Но привязанные к памяти Сертория испанцы с ужасом взирали на его убийцу и многие племена решились, лучше покориться Метеллу или Помпею. Наконец однако Перперна успел, отчасти ласкательствами и деньгами, отчасти угрозами и казнями, удержать войска под знаменами, а потом – и заставить признать себя главным предводителем, но не надолго. Вскоре он вполне доказал неспособность свою к начальствованию войсками и управлению войною, и небольшого труда стоило Помпею победить его. Помпей устроил засаду – и Перперна, с величайшею опрометчивостью позволив завлечь себя в нее, был взят в плен и казнен, а армия его наголову разбита и рассеяна (72). После этого остаткам марианской партии в Испании не оставалось ничего более, как прибегнуть к великодушию Помпея – и все города Испании, за исключением Уксамы (ныне Осма) и Калагуриса, поспешили покориться ему. Помпей осадил, взял и разрушил Уксаму, но Калагурис, осажденный Афранием, держался до тех пор, пока жестокий голод не принудил жителей его сдаться, после чего город был сожжен (71). Этим и кончилась Серторианская война, а с нею исчезли и последние остатки марианской партии, и партия сулланская осталась одна верховною властительницею республики, хотя и не надолго.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ. ВОЙНЫ РИМЛЯН ВО ВРЕМЕНА МЕЖДОУСОБИЙ (133–30) (продолжение).

VII. Война с рабами в Италии (73–71). – § 238. Война в 73-м и 72-м годах. – причины и начало её; – действия и победы Спартака. – § 239. Война в 71-м году. – действия Красса и Спартака в южной Италии; – действия на Регийском полуострове, – сражение при р. Силар. – VIII. Война с морскими разбойниками и с критянами (88–67). – § 240. Война с 78-го по 67-й год. – начало и развитие морского разбойничества; – действия римлян с 87-го по 78-й и с 78-го по. 67-й год; – назначение Помпея. – § 241. Война в 67-м году. – план и меры Помпея; – действия его в средиземном море и в Киликии, а Метелла на о. – Крите. – IX. 2-я война римлян с Митридатом (75–64). – § 242. Начало войны; –. действия Митридата и Лукулла в Фригии и Вифинии; – 1 осады Халкедона и Кизика (75–73): – § 243. Действия Лукулла в Вифинии, на море и в Понте; – победы его при: о. Лемносе и в Понте (73–71). – § 244. Война римлян с Тиграном; – движение Лукулла в большую Армению; – сражение при Тигранокерте (70–69). – § 245. Движение Лукулла через Тавр и к Артаксате; – сражение. при р. Арзание; – движение Лукулла к Низибу (68). – § 246. Переворот войны в пользу Тиграна и Митридата; – бой при Зеле (67). – § 247. назначение Помпея; – действия его и Митридата В. Понте и Малой Армении; – сражение при Евфрате; – действия Помпея в Большой Армении против Тиграна (66). – § 248. Действия Помпея в странах Кавказских (66–65). – § 249. Движение Помпея в Амиз и Сирию; – действия Митридата в Боспорском царстве; – план, смерть и качества его (64–63).

Древние источники и новейшие исторические пособия – указанные в главе XXXI.

VII.
Война с рабами в Италии (73–71).

§ 238. Война в 73 и 72 годах. Причины и начало войны; – действия и победы Спартака.

В самый год убиения Сертория (73), в Италии вспыхнула страшная и опасная для -Рима война римлян с их рабами.
Со времени распространена римлянами своих завоеваний и власти вне пределов Италии, число в ней и в Сицилии рабов из военнопленных, большею частью принадлежавших к воинственным народам: галлам, германцам и фракиянам, увеличиваясь постепенно, возросло наконец до невероятной степени. Но положение этого класса людей, не смотря на ужасные восстания их, три раза в разные времена происходившие в Сицилии, не только не было облегчено и улучшено, но и становилось все более и более тягостным и невыносимым. Наконец в 73 году ничтожное сначала обстоятельство послужило поводом к всеобщему восстанию рабов в Италии. Из числа тех из них, которые находились в Капуе, в одной гладиаторской школе, 200 согласились бежать, но намерение их было открыто и только 78 успели бежать и вооружиться одними ножами. Едва они вышли из Капуи, как встретили повозку, везшую гладиаторское оружие. Завладев им и засев в неприступной местности, они вслед затем разбили вышедших против них капуанцев, вооружились отнятым у них оружием и утвердились на Везувие. Первый успех значительно умножил число их и они избрали трех предводителей: Спартака, Крикса и Эномая. Из них Спартак, родом фракиянин, превосходил прочих отличными своими дарованиями и, первый подвигнув товарищей своих к бегству, вскоре сделался главным их предводителем и душою восстания. Дабы подавить оное в самом начале, сенат послал против мятежных рабов претора Клавдия Пульхера с 3,000 войск. Клавдий занял у подошвы Везувия главные всходы на его вершину и был уверен, что, обложив рабов на Везувие, принудит их сдаться. Но они связали лестницы из виноградных лоз и спустились с той стороны Везувия, которую Клавдий, по причине её неприступности, оставил незанятою. Не довольствуясь, этим, Спартак немедленно вслед затем произвел на Клавдиевы войска нечаянное нападение, разбил их и взял их лагерь. Эта первая победа над римскими войсками привлекла к Спартаку множество италийских рабов и вскоре число их возросло до 10,000 чел. Первою заботой Спартака было вооружить их приличным образом и вскоре он с необыкновенною деятельностью изготовил нужное число щитов, мечей и прочего оружия, равно завладел также несколькими конскими заводами, для образования конницы. Затем войско Спартака разграбило и разорило селения и многие города Кампании и, вопреки запрещению Спартака, произвело повсюду необыкновенные жестокости. Тогда сенат был вынужден послать против Спартака целую армию под начальством претора Вариния. Но уже тотчас по прибытии Вариния, один из его частных начальников, Фурий, с -2-х-тысячным отрядом, был отдельно разбит Спартаком, другой же; Коссиний, внезапно атакованный в Лукании, был убит, а отряд его разбит и лагерь взят. Но сам Вариний вскоре после того запер Спартака в одной горной теснине; однако Спартак успел уйти ночью и затем несколько раз разбивал Вариния. Но ни одержанные им успехи, ни сила его войска, возросшая под конец года уже до 40,000 чел. не ослепили его и он явил замечательные умеренность и благоразумие. Убежденный в невозможности одолеть римлян и в неизбежности собственной, ранней или поздней гибели, он вознамерился только идти к Альпам; дабы, по переходе через них, галлы и фракияне, составлявшее наибольшую часть его войска, могли воротиться на родину свободными. Но войско его, гордясь числом и успехами своими, и жадное к грабежу и корысти, отвергло мудрое его предложение и безрассудно предпочло грабить Италию.
Таким образом в то время, как Помпей уничтожал остатки марианской партии в Испании, а Лукулл торжествовал над Митридатом в Азии (см. ниже), мятежные рабы (число которых в 72 году возросло уже до 70,000) в самой Италии, почти под стенами самого Рима, грозили ему величайшею опасностью. В этих крайних обстоятельствах, сенат выставил три армии, под начальством консулов Геллия Публиколы и Корнелия Лентула и претора Аррия. От действий столь значительных сил можно и должно было ожидать тем более успеха, что в войске Спартака в это самое время произошли несогласия и вследствие того – разделение сил. Крикс с своими соотечественниками галлами пошел в Апулию и начал разорять ее, а Спартак с фракиянами двинулся чрез Аппеннины к северу, в намерении достигнуть Альп. Геллий и Аррий разбили Крикса в Апулии так, что из 30,000 его войск погибло 20,000 и в том числе сам Крикс. Но за то Спартак, встретив на пути армию столь же безрассудно отважного, сколько и неспособного Лентула, разбил и рассеял ее, и затем, обратясь против Геллия и Аррия, шедших из Апулии в намерении поставить его между трех римских армий, разбил и их также в открытом бою (как кажется в Умбрии). После этой победы, мстя унижением за унижение, он заставил 300 отборнейших и храбрейших римских пленников произвести, в честь павшего Крикса, гладиаторский бой и предал смерти всех прочих пленников, а для облегчения дальнейшего движения, убил весь негодный к службе вьючный скот и истребил все ненужные тяжести, взятые у неприятеля, и имея уже 120,000 войск, пошел не к Альпам, а к Риму. Геллий и Лентул, двинувшиеся против него со всеми войсками, какие только могли собрать в Пицене, как кажется, остановили его; но он отмстил за то, разбив и обратив в бегство проконсула Кассия и претора Манлия.
Причинами столь частых и важных успехов рабов и неудач римлян были: с одной стороны – мужество и храбрость рабов и искусство Спартака, а с другой – нравственное развращение римских армий, совершенное ослабление в них военных подчиненности и порядка, и особенно – неспособность их предводителей. А потому в 71 году сенат и поручил ведение войны с рабами Крассу, уже под начальством Суллы в Италии явившему опыты искусства, а теперь бывшему претором и единственным в Италии способным полководцем, на которого можно было положиться.

§ 239. Война в 71 году. Действия Красса и Спартака в южной Италии; – действия на Регийском полу-острове; – сражение на р. Силаре.

Красс вполне оправдал оказанное ему доверие. Прибыв в Пицен, он восстановил в римской армии строгий военный порядок, заставил бояться себя в ней и вдохнул в нее новый дух, а между тем наблюдал крайнюю осторожность и, избегая общего боя, только препятствовал Спартаку идти к Риму. Вскоре он разбил 10-ти тысячный отряд рабов и более 6,000 положил на месте, а вслед затем одержал частный успех над самим Спартаком и принудил его отступить в Луканию. Отсюда Спартак двинулся в южный Бруттий, с целью приблизиться к Сицилии, переправить в нее часть своих войск и в ней также возжечь (в 4-й раз) войну рабов. Он достигнул Регия, но не мог переправить своих войск в Сицилию, ни на судах морских разбойников, которые его обманули, ни еще менее на устроенных им плотах. А между тем Красс последовал за ним и запер его на Регийском полуострове, с большим трудом, на в самом непродолжительном времени преградив перешеек, соединявший этот полуостров с материком, высокою и толстою стеною со рвом впереди, глубиною и шириною в 15 футов. Спартак, занятый вооружением своих войск, не обратил сначала внимания на Крассовы работы. Но когда они были кончены и в войске его произошел недостаток в продовольствии и наконец голод, тогда, не имея возможности спастись морем, он решился силой прорваться сквозь Крассову укрепленную линию. Первые попытки его были неудачны: он был отражен с большим уроном. Но наконец, воспользовавшись одною темною и бурною ночью., в продолжении которой дул сильный ветер и шел снег, он искусно и удачно успел завалить часть рва землею и фашинами, и – что всего удивительнее – перебрался с целым своим войском не только через ров, но и через стену, не потеряв ни одного человека (что – если только оно справедливо – не приносит большой чести бдительности Крассовых войск). Таким образом он совершенно разрушил искусный план Красса, и Красс, огорченный и вместе встревоженный тем, представил сенату необходимость обратить против Спартака, как Варрона Лукулла (брата того, который действовал против Митридата), так и Помпея, которые в это самое время возвращались, первый – из Фракии, а второй – из Испании. Сам же он между тем, пользуясь вторичным отделением галльских рабов от фракийских и Спартака, напал на них и совершенно истребил бы их, если бы Спартак не подоспел им на помощь. Ободренный этим успехом и сожалея уже о призвании Лукулла и Помпея, Красс положил предупредить прибытие их решительным поражением рабов и окончанием войны с ними, в чем и имел полный и блистательный успех. Так как галльские рабы, предводительствуемые двумя собственными вождями, располагались станом всегда отдельно от Спартака, то Красс и оставил часть своих сил против послед-него, но расположил их так, что Спартак принимал их за главные силы: сам же Красс с большею частью своей армии скрытно двинулся против галльских рабов и разбил их наголову, положив на месте (по Титу Ливию) до 35,000. чел. Спартак немедленно предпринял отступление в Апулию и, воспользовавшись недовольно осторожным и не в порядке производившимся преследованием его Крассовыми легатом и квестором, внезапно обратился назад и в выгодном бою с ними обратил их в постыдное бегство, но тем только ускорил окончательное свое поражение. Войска его; гордясь одержанным успехом, принудили его идти, вместо Апулии, против Красса, и сверх того сам Спартак, сведав о прибытии Лукулла в Брундузий и о приближены Помпея из северной Италии, опасался попасть между трех римских армий и предпочел лучше уже иметь дело только с одною. С своей стороны и Красс не менее его желал боя, дабы не разделять с Лукуллом и особенно с Помпеем чести победы и окончания войны. Вследствие того, на р. Силаре, на границе ― Лукании и Кампании (ныне р. Силаро, к югу от Салерна), произошел упорнейший и кровопролитнейший бой, в котором Спартак, твердо решась победить или умереть, сражался с отчаянною храбростью и наконец пал весь израненный. Вскоре затем все войско его было обращено в бегство и римляне, преследуя оное и никому не давая пощады, положили до 40,000 чел. на месте. Остальные размялись в разных направлениях и стали потом собираться от-дельными толпами. Самая большая из них, силою до 5,000 чел., двинулась в северную Италию, но встреченная при переходе через Аппеннины Помпеем, была совершенно истреблена им. Основываясь на этом маловажном успехе, Помпей присвоил себе честь окончания войны с рабами и заставил несправедливо удостоить себя большим триумфом. Красс же, в 6 месяцев окончивший опасную для Рима войну, преследовавший, после победы при Силаре, остатки Спартакова войска, очистивший от них, к концу года, всю Италию и всем этим оказавший Риму величайшую услугу – был награжден только овациею. Это еще более усилило взаимную вражду Красса и Помпея, и послужило причиной явного политическая соперничества их.
Так кончилась война римлян с их рабами, страшная и опасная для Рима, к и по близости своей от него, и по жестокости, с которою ее вели восставшие рабы, и в особенности – по дарованиям и искусству Спартака. Этот вождь мятежных рабов во многих отношениях представляет большое сходство с народным вождем лузитанцов, Вириатом, и подобно ему, по своим дарованиям, был выше своего звания. Храбрый войн и искусный вождь, с равным успехом умевший употреблять и силу, и хитрость, неустрашимый в опасностях, твердый в неудачах и умеренный в счастье, смелый, быстрый, решительный, но ни всегда благоразумный и осторожный в своих действиях, три года, удачно и не без славы вел он войну с Римом, в самом средоточии его могущества, и был побежден только стечением неблагоприятных обстоятельств, раздорами и несогласиями в собственном войске и удачею, еще более нежели искусством. Красса и поэтому справедливо может быть поставлен, вместе с Вириатом, в число замечательных военных вождей древности.

VIII.
Война с морскими разбойниками и с критянами (78–67).

§ 240. Война с 78 по 67 год. Начало и развитие морcкого разбойничества; – действия римлян с 87 по 78 год и с 78 по 67 год; – назначение Помпея.

Война с морскими разбойниками, происходившая в одно время с серторианскою и войною с рабами, заслуживает внимания как потому, что с морскими действиями в ней были соединены и сухопутные, так и по важности и опасности её для Рима, по участью, которое в ней принял Помпей, искусству, с которым он в ней действовал, и скорости и успеху, с какими ее кончил.
Местом происхождения морских разбойников была западная или горная Киликия (иначе Исаврия) в Малой Азии, а началом его – времена внутренних смут и междоусобии, раздиравших сирийское царство Селевкидов в 3-м и 2-м веках до P. X. Первоначально морские разбойники промышляли похищением в Сирии и весьма прибыльною в те времена продажей на острове Делосе рабов. Но с ходом времени, тайно покровительствуемые врагами Сирии, царями кипрскими и египетскими, отчасти также, как полагают, корыстолюбивыми римскими правителями в Малой Азии, и во всяком случае долго оставленные со стороны римлян без внимания, они возросли числом, усилились и сделались дерзкими до чрезвычайности, особенно по распущении в 85 году Митридатова флота. С этого времени они не ограничивали уже своих разбоев восточною частью средиземного моря, но распространили их в водах Италии и Сицилии, отрезывали подвозы хлеба морем в Рим и производили частые высадки на берега Сицилии и Италии, даже в окрестностях самого Рима (чему отчасти втайне способствовать Митридат). В это время они образовали уже сильную и грозную, морскую разбойничью республику, средоточием которой была, по прежнему, горная и неудободоступная Киликия. Здесь находились главные их притоны и морские склады и заведения. Они привлекли на свою сторону даже некоторые сильные и богатые города, как, например, Олимп и Фазелис в Малой Азии, из которых в первом находились общий их храм и казнохранилище. Они имели целые флоты и армии и собственных предводителей, и в числе их были не одни киликийцы, но и представители почти всех восточных народов, даже люди знатные родом, богатые, способные, сведущие и опытные в морском и сухопутном военном деле.
Римляне пришли в первый раз в столкновение с ними в 87–86 годах, когда Лукулл, отправленный Суллою из Греции для сбора флота, открыл действия в Эгейском море. Позже (84–81) Мурена, оставленный Суллою в Малой Азии, пытался остановить возраставшие успехи морских разбойников, но усилия его были слабы и тщетны. В 78 году против морских разбойников был уже послан проконсул Сервилий с флотом и армией. Разбив их на море, хотя и с большим для себя уроном, он преследовал их в Киликию, взял и разрушил многие их укрепленные притоны и даже самые Олимп и Фазелис, проникнул во внутренность страны, силой, хотя с большим трудом и опасностью, взял город Исавр, покорил исаврян и, после трех лет войны (78–74) возвратясь в Рим с множеством пленных, был награждена триумфом и прозванием исаврского. Но пользы от этого не было ни малейшей: морские разбойники возобновили свои разбои с большею еще против прежнего силой и в 75 году римляне были принуждены снова послать против них претора Марка Антония (отца знаменитого в последствии триумвира Антония) с сильными флотом и войском и с чрезвычайною властью, которою дотоле никогда и ни один из римских полководцев еще не был облекаем, а именно – ему было вверено управление всеми морскими берегами, подвластными Риму. К несчастно, Марк Антоний был обязан этим сильному покровительству и проискам, а, не личному своему достоинству: Саллустий изображаете его беспечным; нерадивым, расточительным и в военном отношении вполне неспособным и невежественным. А потому все его действия ограничились лихоимством на вверенных ему берегах и нападением на остров Крит, за то, что он будто бы дал вспомогательный отряд войск Митридату и убежище разбойникам. Но разбитый критянами на море, Марк Антоиий, к довершению стыда, заключил с ними мир (71). Вскоре после того он умер и в 69 году консул Цецилий Метелл был послан с флотом и армией против Крита. Критяне, подвигнутые двумя главными и знатнейшими предводителями своими, Ласфеном и Парфеном, мужественно приготовились к упорной обороне. Но Метелл разбил в сухопутном бою Ласфена, силой взял главные на Крите города и принудил Ласфена и Парфена сдаться в плен (69–68).
А между тем, против морских разбойников римляне не принимали никаких решительных мер и не производили ничего важного, и сила морских разбойников и их разбоев достигла высшей степени, так что они имели уже более 1,000 больших, отлично построенных, вооруженных и управляемых судов, совершенно господствовали в средиземном море и безнаказанно, с невероятною дерзостью повсюду производили самые ужасные разбои, грабежи и жестокости. Одними из чувствительнейших для Рима следствий их разбоев были недостаток и дороговизна в нем про-довольствия. Поэтому народ охотно и с радостью принял и поддержал в 67 году предложение народного трибуна Габиния – вверить очищение морей от разбойников одному избранному лицу, с неограниченною на три года властью на всем Средиземном море и на 400 стадий (70 вер.) от берегов внутри земель, с предоставлением в полное его распоряжение государственной казны, флота из 200 больших военных судов и права избрать из сенаторов 15 подчиненных ему легатов и набирать сколько ему было нужно войск и людей во флот. Габиний не называл никого, но подразумевал Помпея; его же называл и общий голос народа – и, не смотря на противодействие сената и аристократии, предложение Габиния было наконец принято, утверждено законом (lex Grabinia) и Помпей облечен властью, подлинно можно сказать – монархическою и простиравшеюся на целое римское государство. Ему были дарованы даже большие против Габиниева предложения силы и способы, а именно: 500 больших военных судов, 120,000 чел. пехоты, 5,000 чел. конницы, 24 сенатора в звании легатов, 2 квестора и 6,000 талантов серебра.

§ 241. Война в 67-м году. План и меры Помпея; – действия его в средиземном море и в Киликии, а Метелла на о. Крите.

Опасное для римской республики, в политическом отношении, предоставление такому способному и честолюбивому полководцу, как Помпей, обширной, нераздельной и неограниченной власти и огромных сил и способов, собственно в военном отношении было единственным средством к скорейшему и успешнейшему окончанию войны с морскими разбойниками. И должно отдать Помпею справедливость, что он явил себя вполне достойным оказанного ему, неограниченного доверия: начальствование его в войне против морских разбойников приносит ему величайшую честь и поистине составляет лучшую и блистательнейшую эпоху в его военном поприще. Уже самый план, им составленный, изобличает первостепенного полководца и заслуживает особенного внимания. Именно Помпей разделил все средиземное море на 13 участков, в каждый из которых назначил по одному либо по два легата, с известным числом судов, пехоты и даже конницы. Все легаты имели равную между собою, но каждый в своем участке – полную, одному Помпею подчиненную власть, а над всеми ими Помпей являлся, по выражению Аппиана, как царь царей, давая всему надлежащее направление и ход, и с главными силами быстро обращаясь туда, где обстоятельства требовали личного его присутствия. Имея главною целью вполне обеспечить Сицилию, Сардинию и Африку – эти, по словам Цицерона, три житницы республики (tria frumentaria subsidia reipublicae), он открыл действия с запада, и действовал с такими энергией и искусством, а легаты его так хорошо содействовали ему, что результаты были самые блистательные, важные и полезные. Морские разбойники, сильно атакованные всюду (на западе) в одно время, нигде не имели спасения: избежав одной римской эскадры, они встречали другую, третью и т.д., а то, что раз было утрачено ими, уже было утрачено навсегда, потому что римские эскадры, изгоняя их из своих участков, прочно и надежно обеспечивали пространство в тылу своем и постоянно теснили разбойников от запада к востоку. Таким образом в 40 дней времени вся западная часть средиземного моря от Геркулесовых столбов до Греции была совершенно очищена от них – и в Риме и Италии немедленно продовольственные припасы явились в изобилии и цены на них упали значительно. Затем Помпей пристунил к очищению и восточной части средиземного моря и к истреблению разбойников в самом гнезде их – Киликии. Исполнение этой второй части Помпеева плана было гораздо труднее, нежели исполнение первой, по той причине, что разбойники, по мере оттенения своего к востоку, сосредоточивались все более и более и сопротивлялись упорнее и отчаяннее. Не смотря на то, Помпей, столь же искусными и сильными мерами и действиями, сколько и прежде, в особенности же великодушным и кротким обращением с сдававшимися ему разбойниками, блистательно довершил удачно начатое дело. Разбойники не только сдавались ему сами собой; но даже указывали сокровеннейшие притоны самых отчаянных из своих товарищей. Таким образом, отчасти силой, отчасти страхом своего имени и отчасти мерами кротости, он достигнул того, что очистил море от Греции до Киликии и прибыл наконец к киликийскому приморскому городу Каракезию, в гавани которого главные и могущественнейшие из морских разбойников, скрыв семейства и сокровища свои в укреплениях, построенных в ущельях таврского горного хребта, ожидали Помпея с последними и лучшими судами своего флота. Помпей, имевший 60 больших, хорошо вооруженных судов, легко разбил разбойников, осадил их в Каракезие, в котором они заперлись после своего поражения, и наконец принудил их сдаться со всеми их городами, укреплениями, островами, складами, заведениями и всем вообще, чем они владели, вследствие чего в руки его достались несметные богатства, огромная всякого рода добыча и множество пленников, захваченных разбойниками и которым он немедленно возвратил свободу. Такими образом он в 49 дней времени совершенно очистил и восточную часть Средиземного моря от морских разбойников, а с тем вместе – всего без малого в три месяца – с успехом и славой окончил войну с ними и навсегда избавил от них средиземное море и прибрежные его страны (67).
Между тем Цецилий Метелл, жестокостью своею против критян, довел их до того, что они сначала призвали на помощь морских разбойников, а потом, когда разбойники были покорены в Киликии, вызвались безусловно сдаться Помпею. Основываясь на данном ему полномочии, Помпей приказал Метеллу прекратить войну с ними и послал легата своего, Октавия, принять их покорность. Но Метелл не только не повиновался Помпею, но и осадил критян, морских разбойников и с ними самого Октавия в одном городе, в котором они заперлись, и принудив их сдаться, всех разбойников казнил, а с пленным Октавием поступил самым унизительным для него образом. Так как вскоре после того (66) Помпею было вверено главное начальствование в войне с Митридатом и он не имел более времени и возможности заниматься делами Крита, то Метелл и довершил в том же 67-м году покорение этого острова и обратил его в римское владение, за что и получил прозвание критского.

IX.
2-я война римлян с Митридатом (75–64).

§ 242. Начало войны; – действия Митридата и Лукулла в Фригии и Вифинии; – осады Халкедона и Кизика (75–73).

Четвертою, современною войнам: Серторианской, с рабами и с морскими разбойниками, и важнейшею из всех была 2-я и последняя война римлян с Митридатом, веденная с их стороны сначала (74–67) Лукуллом, а потом (66–64) Помпеем, который и кончил ее.
Двукратным заключением мира (в 85 и 82 годах)и Митридат, и римляне имели в виду прекратить войну только до благоприятнейшего времени. Впрочем, так как оба раза мир не был утвержден письменными договорами, то, для усыпления римлян, Митридат и показал вид, будто желал упрочения его, и во время диктаторства Суллы два раза отправлял с этою целью посольства в Рим, и в первый раз исполнил требование Суллы – предварительно вполне возвратить Каппадокию Ариобарзану. Но второе посольство его прибыло в Рим уже по смерти Суллы, и так как римляне были слишком заняты внутренними своими делами и войнами, то оно и возвратилось без всякого ответа. Довольный этим предлогом к возобновлена войны с римлянами, Митридат однако отложил ее еще до времени, а между тем занялся войной с восставшими жителями Колхиды и царства Боспорского (по обеим сторонам Боспора киммерийского), покорил их и дал им царем сына своего, Махареса (84). Затем, пользуясь временем, когда римляне были заняты войнами с Лепидом и потом с Серторием, он, еще не открывая войны сам, заставил действовать Тиграна, который, вторгнувшись в Каппадокию, овладел ею, разрушил в ней 12 греческих городов и, пленив до 300,000 её жителей, переселил их в Армению (75). В это же время умер вифинский царь Никомед III, завещав царство свое римлянам, которые и поручили проконсулу Азии, Юнию Силану принять Вифинию во владение. Это обстоятельство заставило Митридата, давно уже домогавшегося Вифинии, наконец явно восстать против римлян. В 10 лет времени он превосходно приготовился к войне с ними и имел уже 120,000 чел. пехоты, вооруженной и устроенной по-римски и разделенной, как у римлян, на легионы, 16,000 чел. отличной, также хорошо устроенной, вооруженной и обученной конницы на крепких и сносных лошадях, 100 колесниц, вооруженных косами, флот из 400 военных и хорошо вооруженных судов и огромные склады продовольствия (в том числе одного зернового хлеба до 9.000,000 мер) вдоль морских берегов. С этими-то силами он и произвел в 75 м году с сухого пути и моря нападение на Вифинию. Римляне послали против него консула М. Котту и Л. Лукулла, назначив первому с флотом и армией оберегать Пропонтиду и оборонять Вифинию, а, второму с другою армией действовать против Митридата наступательно в собственных его владениях. Котта был человек незначащий и достигнул консульства происками; но Лукулл, с прекрасными свойствами души, кротостью, благородным и твердым характером и величайшим бескорыстием соединял превосходный ум, редкую память, большую образованность и отличные военные дарования. В союзнической войне и потом в звании квестора Суллы он приобрел и военную опытность, но не имел случая особенно отличиться и от него, как и от Котты, в Риме, при отправлены их против Митридата, ожидали немногого и находили, что такого рода противник обоим им далеко не по силам. В отношении к Котте это оказалось совершенно справедливым, но в отношении к Лукуллу римляне чрезвычайно ошиблись.
Лукулла взял с собою из Испании только один легион; к которому присоединил 4 находившиеся в Малой Азии, что составило вместе до 30,000 чел. пехоты и 1,600 чел. конницы. Из четырех азиатских легионов, два бывшие Фимбриевы состояли из старых, опытных и храбрых, но чрезвычайно буйных и своевольных воинов. Лукулл с самого начала подчинил их строгому военному порядку; за всем тем они причинили ему в продолжении войны немало забот, неприятностей и затруднений.
Положив предел корыстолюбию и лихоимству римских сборщиков податей и ростовщиков, разорявших Малую Азию, и этим, равно как и своими кротостью, справедливостью и правосудием, снискав расположение жителей и обеспечив тишину этой страны, начинавшей уже склоняться на сторону Митридата, Лукулл мог свободно и безопасно двинуться в Вифинию. Здесь Котта хотел один победить Митридата, но вместо того сам был разбит им в один и тот же день на сухом пути и море близ Халкедона, с уроном 4,000 чел. и более 60 судов, заперся в Халкедоне и был обложен в нем Митридатом. Многие, в том числе и Архелай, советовали Лукуллу и убеждали его идти не в Вифинию, а в беззащитный (по их мнению) Понт, представляя, что при первом появлении его в этой области, в отсутствии Митридата, все в ней немедленно покорится римлянам. Но Лукулл возразил, что предпочитает лучше спасти от опасности одного римского гражданина, нежели завоевать все владения Митридата, впрочем и не совсем беззащитный, потому что Митридат оставил в Понте Диофанта с частью сил.
Движение Лукулла в Вифинию заставило Митридата снять обложение Халкедона и со всеми своими силами обратиться против Лукулла. Встретясь с ним во Фригии, он тщетно старался принудить его к бою и не отваживался напасть на него в собственном его лагере. Лукулл, убежденный в том, что Митридату, оставаясь неподвижно на месте против римской армии, недолго можно будет прокормить до 300,000 чел. (такова была сила его армии, со всеми нестроевыми и несражавшимися), тщательно уклонялся от неровного боя и не выходил из своего лагеря, в который собрал достаточное для прокормления небольшой своей армии количество продовольственных запасов. Предположения его оправдались вполне: чрез несколько дней голод принудил Митридата предпринять отступление. Скрытным ночным движением удалясь от Лукулла, он осадил в конце года (74) с сухого пути и моря Кизик, большой, богатый и весьма важный город на острову Пропонтиды, соединенный с твердою землей двумя мостами и считавшийся одним из ключей Азии. Расположив свою армию вокруг него в 10-ти лагерях, Митридат поручил ведение осады искусному и знаменитому в то время греческому полиорцету, фессалийцу Никомеду. Никомед употребил все известные тогда полиорцетические средства для овладения Кизиком правильною осадой, построил на земле и на судах всякого рода осадные орудия и машины, а когда они были разрушены ветром, то прибегнул к подкопам и подземной войне. Но тщетны были все его усилия и средства: счастье решительно не благоприятствовало Митридату. Граждане Кизика оборонялись столько же искусно, сколько мужественно и упорно, а Лукулл расположился лагерем на высотах в виду города и Митридата так, что легко и удобно мог отрезывать последнему подвозы продовольствия сухим путем, сам же был вполпе обеспечен от его нападения. Следствием этого было то, что многочисленность войск Митридата послужила не только не к пользе, но и к крайнему вреду его. В армии его вскоре открылся сильный голод и сверх того она чрезвычайно страдала от снега и стужи, ибо время было уже зимнее. Имея в виду помочь беде, не снимая осады, Митридат отправил в Вифинию всю свою конницу, весь вьючный скот и наиболее пострадавшую часть пехоты. Но Лукулл преследовал их с конницей и 10-ю когортами пехоты, и настигнув. отчасти истребил или взял в плен с огромною добычей, а отчасти рассеял. Митридат продолжал однако осаду; но когда зимние бури пресекли ему все подвозы с моря, тогда голод в его армии достиг крайней степени и принудил его наконец (в начале 73 года) снять осаду и отправиться лично на флоте в город Парий, послав остатки своей армии, в числе около 30,000 чел., сухим путем в Лампсак, причем снятие осады и отступление из под Кизика были произведены с такою поспешностью и таким беспорядком, что походили более на бегство после решительного поражения. Митридат с флотом успел достигнуть Пария, но сухопутные войска его, живо и сильно преследуемые Лукуллом, были настигнуты им на знаменитом Гранике и отчасти взяты в плен или спаслись в Лампсак и оттуда морем в Парий, большею же частью (до 20,000 чел.) истреблены.

§ 243. Действия Лукулла в Вифинии, на море и в Понте; – победы его при о. Лемносе и в Понте. (73–71).

По свидетельству некоторых историков, Митридат лишился в первые два года войны почти всех сухопутных войск своих, действовавших в поле. Но он имел еще гарнизоны в Вифинии и господствовал на море: ибо у Лукулла не было флота. А потому первою заботой Лукулла в 73 году было собрать с малоазиатских приморских городов флот, а второю – совершенно вытеснить Митридата, в одно время с сухого пути и моря, из Вифинии. Легаты Лукулловы Воконий Барба и Валерий Триарий взяли важнейшие города Вифинии: Апамею, Прусу, Никею, а между тем сам Митридат, потеряв от кораблекрушения близ Пария множество судов, был принужден запереться в Никомедии и осажден в ней Коттой, а потом и Триарием. Однако он не только не упал духом, но и послал часть флота в Италию, для поддержания Спартака и развлечения тем внимания и сил римлян. Сведав об этом, Лукулл немедленно отправился вслед за Митридатовою эскадрой и при острове Лемносе совершенно разбил ее, потопив или взяв в плен 32 военных и большое число перевозных судов. Этою победой Лукулл оказал большую услугу своему отечеству, ибо лишил Митридата, Спартака и Сертория возможности войти в сообщения и заключить страшный и опасный для Рима союз между собою. Сверх того непосредственным следствием победы при Лемносе было совершенное очищение Вифинии Мптридатом: сведав о победе и приближении Лукулла, он бежал морем в Понт и успел спастись единственно благодаря безрассудству Вокония Барбы, который, вместо того, чтобы исполнить приказание Лукулла и запереть Митридата в Никомедии с моря, отправился сначала, из суеверия, на остров Самофракиио, для исполнения некоторых религиозных обрядов. Впрочем Митридат, спасшись от плена, не избежал другой беды: на пути в Понт внезапная и жестокая буря отчасти рассеяла, отчасти истребила остатки его флота, так что он лично едва спасся (на рыбачьей лодке) в Гераклею, а оттуда, склонив жителей её на свою сторону и оставив в ней 4,000 своих войск – в Синоп и из Синопа в Амиз. Не имея более ни армии, ни флота, он послал просить помощи царей: скифских, парфянского (Синатрука или Арзака 51) и армянского (Тиграна). Из них. только один последний обещал ему помощь, но не торопился вступить в войну с римлянами, так что Митридат был предоставлен собственным силам и, собрав сколько мог войск, приготовился к обороне. Между тем Лукулл, заняв Вифинию, поручил Котте осаду Гераклеи, а Триарию – начальствование над флотом, а сам с главными силами армии двинулся в Понт. Митридат выслал ему на встречу несколько легких войск, которые тревожили его на походе, замедляли движение его и разоряли край на пути его следования. Лукулл имел впрочем предосторожность взять с собою 30,000 галло-греков (или галатов), несших на себе продовольственные для армии запасы, и вскоре достигнул изобильного и богатого края, в котором ни в чем не имел недостатка. Пройдя чрез Пафлогонию и Галатию и оттуда в Понт; он оставил часть войск для обложения городов Амиза и Евпатории, а сам продолжал идти далее к Фемисцире на р. Фермодоне. Желая спасти богатые понтийские города от разграбления, он не торопился брать их силой, но склонял сдаваться на уговор. Это возбудило неудовольствие и ропот в жадных к грабежу и корысти воинах бывших Фимбриевых легионов, а за ними и в других войсках Лукулловых, и подало им повод к порицанию Лукулла за то, что он только дает Митридату время снова собраться с силами. Но Лукулл пребыл твердым в своем намерении, желая лучше, чтобы Митридат собрал новые силы, но остался по этой причине в Понте, нежели чтобы он, не успев собрать войск, был вынужден бежать в лежавшие в тылу его степи и в дикия ущелья Кавказа или – что было бы еще хуже для римлян – к тестю своему Тиграну, повелителю обширного и сильного в это время царства армянского. В Понте Лукулл надеялся легко и скоро победить Митридата, между тем как перенесение войны последним в степи, горы Кавказа или Армении, соделало бы ее весьма трудною и опасною для римлян. По этим причинами, остальное время.73 года Лукулл провел только в занятии городов Понта, сдававшихся ему на уговор. А между тем Митридат действительно успел набрать 40,000 чел. пехоты и 4,000 чел. конницы (преимущественно между колхидянами и кавказскими племенами), с которыми и двинулся весною 72 года на встречу выступившему против него Лукуллу. Но сошедшись, они долго оставались с главными своими силами друг против друга в бездействии, наблюдая большую осторожность, выжидая удобного времени и случая для боя и ограничиваясь только легкими сшибками конницы, успех в которых был почти всегда на стороне Митридата. Убедясь из этого в превосходстве Митридатовой конницы, Лукулл расположил лагерь своей армии на высоте, удобной и выгодной ему как для нападения, так и для обороны. Вскоре однако в обеих армиях произошел недостаток в продовольствии, и Лукулл начал посылать сильные отряды для прикрытия подвозов из Каппадокии, а Митридат с своей стороны также отправлял войска для отрезывания Лукулловых отрядов и подвозов. Таким образом, один хотел обеспечить свои сообщения, а другой старался отрезать их ему. Следствием этого были два дела; в которых, и особенно во втором, Митридатовы войска понесли сильное поражение, распространившее в стане Митридата такие смятение и страх, что вся армия его в беспорядке обратилась в бегство. Лукулл немедленно ворвался в её лагерь, преследовал бежавших своею конницей, множество оных истребил и едва не захватил самого Митридата, который успел однако спастись в город Коману, а оттуда бежал к Тиграну в Большую Армению.
Эта победа без боя покорила Лукуллу Кабиру – богатый город и склад Митридатовых сокровищ, а затем и весь Понт. Преследовав Митридата до границ Большой Армении, Лукулл обратился назад, покорил Малую Армению и несколько соседственных с Колхидой племен, и в начале следующего 71-го года взял державшиеся еще Евпаторию и Амиз, первую – эскаладой, а второй – приступом. Евпаторию он разрушил, а Амиз был зажжен гарнизоном и, против воли Лукулла, разграблен его войсками, которые даже едва не взбунтовались, когда он хотел удержать их от грабежа. Лукулл сделал по крайней мере все, что от него зависело; для восстановления Амиза и облегчения участи его жителей, а затем, воротясь лично на зиму в Ефес, снова принял строгие меры для прекращения злоупотреблений римских ростовщиков и сборщиков податей, и всеми такого рода поступками снискал себе в Малой Азии общие признательность и любовь.

§ 244. Война римлян с Тиграном; – движение Лукулла в Большую Армению; – сражение при Тигранокерте. (70–69).

По покорении Понта, Лукулл послал шурина своего, Аппия Клавдия, к Тиграну, с требованием выдачи Митридата. Тигран не имел намерения, помогая Митридату, вступить из-за него в воину с римлянами: но необыкновенно гордый и оскорбленный высокомерием и суровостью, с которыми Аппий Клавдий потребовал от него выдачи Митридата, грозя ему в противном случае войной, отказал в выдаче Митридата, объявил, что будет уметь обороняться, если римляне нападут на него, и затем, приняв Митридата под свою защиту, начал собирать многочисленное войско (70). Лукулл немедленно положил предупредить Тиграна и внести войну в собственный его владения, а потому и отправился из Ефеса в свою армию, находившуюся в Понте. Здесь он нашел, что Котта, после 2-х летней осады Гераклеи, овладел наконец этим городом и отправился в Рим.
Присоединив войска его к своим, Лукулл осадил и взял Синоп и взятием Амазии довершил покорение Понта. Зимою с 70-го на 69-й год он заключил союз с сыном Митридата, царем Боспорским Махаресом, а весною 69-го года, оставив в Понте легата своего, Сорнация, с 6,000 войск, сам только с 12,000 чел. пехоты и 3,000 чел. конницы двинулся в Большую Армению. Предприятие его многим казалось слишком отважным, войска роптали и шли неохотно, а в Риме враги Лукулла приписывали ему только желание продлить свое начальствование и обогатиться войной. Но Лукулл был непоколебим в своем намерении, перешел через Евфрат и Тигр, и двинулся прямо к столице Тиграна, Тигранокерте. Тигран, ослепленный гордостью и ласкательствами своих царедворцев и намереваясь сам вторгнуться в Киликию, был уверен, что Лукулл не только не посмеет идти в Армению, но и очистит немедленно Малую Азию, при первом появлении в ней многочисленного армянского войска. Поэтому, нимало не ожидая нападения Лукулла, он не принял никаких мер для обороны Армении и даже войска его не были вполне собраны. Таким образом Лукулл шел по Армении, как в собственной стране, не только нигде не встречая сопротивления, но и всюду находя радушный со стороны жителей прием, потому что вел армию свою в величайшем порядке и всячески щадил и край, и жителей. Приближение его к Тигранокерте заставило Тиграна выслать ему на встречу полководца Митробарзана с 3,000 чел. конницы и сильным отрядом пехоты. Лукулл с своей стороны выслал, для наблюдения за Митробарзаном и удержания его, Секстилия с 1,600 чел. конницы и таким же числом легкой и тяжелой пехоты. Митробарзан, напав на Секстилия, был убит, а отряд его обращен в бегство, преследован и истреблен. Тигран удалился из Тигранокерты к Таврскому горному хребту и начал там собирать свои войска. Лукулл послал против него несколько отрядов; которые с успехом вели малую войну: но этого было недостаточно для него. Проникнув с горстью войск в самую средину обширного и сильного неприятельского государства, он был убежден, что не иначе может одержать успеха в нем, как решительною победой в открытом поле. А потому, чтобы принудить Тиграна к общему бою, он осадил Тиграноцерту – город, сооруженный и любимый Тиграном, в надежде, что последний поспешит к нему на помощь – и не ошибся. Тигран, пока все войска его не были еще совершенно собраны, соглашался следовать вполне благоразумным советам Митридата, заключавшимся в том, чтобы отнюдь не вступать с римлянами в бой, в котором они были непобедимы, но одолеть их голодом, употребляя многочисленную армейскую конницу для отрезывания им продовольствия. Но когда под пред-водительством Тиграна собралось до 260,000 разноплеменных азиатских войск (150,000 чел. пехоты, 20,000 стрелков и пращников, 35,000 военнорабочих, 17,000 тяжелой и 38,000 легкой конницы), тогда Тигран, надеясь этою массою войск легко подавить слабую Лукуллову армию, презрел советы Митридата и двинулся к Тигранокерте. По приближении его, Лукулл оставил Мурену с 6;000 чел. пехоты против Тигранокерты, а сам с остальною пехотой, которой было не более 10,000 чел., со всею конницей и 1,000 стрелками смело пошел на встречу Тиграну и с такими стремительностью и силою напал с фронта, фланга и тыла на тяжелую его конницу, стоявшую на оконечности правого его крыла, что с первого удара опрокинул ее на пехоту, привел тем всю Тигранову армию в смятение, расстройство и беспорядок, обратил ее в бегство и, живо преследуя, большую часть истребил, причем захватил несметную добычу. Тигран спасся бегством к Тавру и вместе с Митридатом начал собирать новое войско. Таким образом Лукулл победил двух могущественных восточных царей двумя совершенно различными способами: Митридата – медлением; уклонением от боя и голодом, а Тиграна – напротив, смелостью, быстротой и решительностью действий.
Непосредственным следствием победы его было взятие им Тигранокерты. Захватив в ней сокровища Тиграна, он предал ее войскам своим на разграбление и разрушил. Но с союзниками и подданными Тиграна он поступал с такими великодушием, кротостью и человеколюбием, что снискал общее с их стороны расположение, значительно облегчившее ему содержание его армии и дальнейшие действия в Армении.
Между тем узнав, что Тигран и Митридат ищут привлечь на свою сторону соседственного царя парфянского Синатрука (или Арзака XI), Лукулл с своей стороны также предложил последнему союз с римлянами, но видя, что, он колеблется, решился немедленно напасть на него в собственной его стране и приказал Сорнацию из Понта присоединиться к нему в Гордиене, откуда намеревался вступить в Парфию. Буйные и своевольныя войска Сорнация решительно отказались однако идти в Гордиену и грозили. даже уйти в Италию. Примеру их последовали и войска, бывшие с Лукуллом, и таким образом он по необходимости принужден был отказаться от вторжения в Парфию.

§ 245. Движение Лукулла чрез Тавр и к Артаксате; – сражение при р. Арзание, – движение Лукулла к Низибу (68).

Вместо движения в Парфию, Лукулл положил обратиться против Тиграна и Митридата, которые зимой с 69-го на 68-й год собрали по другую сторону Тавра 70,000 чел. пехоты и 35,000 чел. конницы, устроенных и обученных по-римски, равно большие запасы оружия и продовольствия. Но и на этот раз они были побеждены Лукуллом: летом 68-го года он перешел через Тавр и, снова имея в виду вовлечь неприятелей в общий бой, стал разорять край и старался также захватывать неприятельские склады продовольствия. Митридат с пехотой постоянно уклонялся от боя, располагаясь по высотам и в неудободоступной местности, Тигран же с конницей беспрестанно тревожил Лукулла на равнинах, деятельно ведя малую войну. В происходивших при этом стычках, со стороны римлян пехота – постоянно, а со стороны Тиграна конница – почти всегда, имели верх. А потому, дабы скорее принудить Тиграна и Митридата к общему бою, Лукулл положил осадить Артаксату, другую столицу Тиграна, в которой находилось его семейство, и двинулся к этому городу. Тигран и Митридат преградили ему путь к Артаксате, расположась за рекою Арзанием. Но Лукулл смело перешел в виду их через реку и, построив 12 когорт (6,000 чел.) в 1-й линии, а остальные в резерве, стремительно напал на неприятельскую армию и с первого удара опрокинул ее и обратил в бегство, с большим для неё уроном. Не смотря на позднее осеннее время, он был твердо намерен преследовать и теснить Тиграна и Митридата до последней крайности и довершить покорение Большой Армении. Но в то самое время, когда он был уже в недальнем расстоянии от Артаксаты, войска его снова и решительно отказали ему в повиновении: ничто не было в состоянии победить их упорства, и Лукулл, вторично принужденный отказаться от плодов своих побед и от довершения своих завоеваны, перешел обратно через Тавр, взял осадою Низиб – город, расположенный в плодородной, изобильной стране и в умеренном, здоровом климате, и расположился в нем на зиму (с 68-го на 67-й год).

§ 246. Переворот войны в пользу Тиграна и Митридата; – бой при Зеле (67).

С 67 года счастье решительно изменило Лукуллу и он начал на каждом шагу встречать неодолимые препятствия, едва не сокрушившие справедливо заслуженной им славы. Причинами тому были: во 1-х происки и козни враждебной Лукуллу в Риме Помпеевой партии, – во 2-х злоба и ненависть к нему римских чиновников в Азии, за его справедливую против их бесстыдных поступков строгость, – в 3-х глубокий разврат, алчное корыстолюбие и буйный, мятежный дух Лукулловых, как и всех вообще римских войск этого времени, – в 4-х нетерпеливое желание их спокойно насладиться наконец приобретенными ими на востоке богатствами, – наконец в 5-х и в особенности – неприязнь их к Лукуллу, виною которой отчасти был он сам. Человек отличных ума и души, честный, бескорыстный, правдивый и полководец искусный и доблестный, казалось, он соединял в себе все, что в состоянии было снискать ему общие уважение и любовь. К сожалению, одного только недоставало ему – он не умел приобретать любви и преданности своих подчиненных. По свидетельству Диона Кассия, он были слишком строг с ними, требовал от них слишком много, был недоступен для них и столь же неумолимый в наказаниях, сколько и строгий в требованиях службы, не обладал даром привязывать к себе войска благоразумным сочетанием строгости с кротостью и приобретать друзей побуждениями чести или дарами, и при всем своем благодушии нажил себе только врагов.
Поэтому, когда в 67 году в армии его сделалось известным, что бывшие Фимбриевы легионы получили увольнение от службы и что проконсул Марций Рекс назначен правителем Киликии, а консул Ацилий Глабрион – Вифинии и Понта, с главным началствованием в войне против Митридата, тогда бывшие Фимбриевы легионы, а за ними и прочие войска Лукулловы, явно взбунтовались и Лукулл ничем не мог усмирить их. Пользуясь этим, Тигран, уже зимой с 68 на 67 год успевший снова завладеть частью Армении, осадил Лукуллова легата Фанния в одном замке и неминуемо принудил бы его к сдаче, если бы Лукулл не выручил его. В то же время и Митридат возвратился с 4,000 собственных и 4,000 Тиграновых войск в Понт, наголову разбил двинувшегося ему на встречу Лукуллова легата Фабия Адриана и осадил его с остатками его войск в Кабире. По приближении, в помощь Адриану, Триария со всеми войсками, какие он мог собрать, Митридат снял однако осаду Кабиры и был преследован Триарием до Команы. Но весною 67 года, усилив свои войска новыми наборами, он снова двинулся против Триария, с целью совершенного изгнания его из Понта, прежде нежели Лукулл успел бы подать ему помощь. Так как Триарий уклонялся от боя, то дабы принудить его к оному, Митридат сделал приготовления к осаде одного укрепленного замка, в котором были собраны все тяжелые обозы Лукулловой армии. Эта хитрость удалась ему: войска Триария, боясь потерять обозы, принудили его к бою, который и произошел близ города Зелы. В этом бою римские войска понесли самое жестокое поражение из всех, претерпенных ими в продолжении войн с Митридатом. 7,000 римских воинов, в том числе 24 военных трибуна и 150 центурионов, легли на месте, и, если бы Митридат не был тяжело ранен, что прекратило преследование, то и все остальные Триариевы войска были бы также истреблены. Лукулл не мог предупредить этого поражения, ни воспрепятствовать ему, по той причине, что войска его тогда только согласились следовать за ним, когда узнали, что Триарий находился в действительной опасности. А потому Лукулл и прибыл в Понт уже слишком поздно и едва успел спасти Триария он ярости озлобленных против него войск его. Митридат, столь же осторожный перед Лукуллом, сколько был смел. и отважен перед его легатами, немедленно начал уклоняться от боя и ждал прибытия Тиграна, который, уже покорив обратно большую часть своих владений, собрал. многочисленное войско к шел на помощь Митридату. Лукулл, не могши принудит последнего к бою, двинулся на встречу Тиграну, в надежде разбить утомленные походом войска его внезапным на них нападением. Но сделав несколько переходов и узнав цель движения, войска Лукулловы отказались идти далее и даже действовать под его начальством, не признавая более его власти, так как Глабрион прибыл уже в Вифинию. Таким образом представилось странное и редкое в военной истории зрелище искусного полководца, имевшего при себе армию, но никакой над нею власти, и потому принужденного в бездействии взирать, как побежденные им перед тем враги, в его глазах, можно сказать, обратно покоряли свои владения, им завоеванные, и даже разоряли соседственные. Действительно, Митридат вполне завладел Понтом, а Тигран – Арменией, и последний грабил и опустошал сверх того Каппадокию. Таким образом, когда требованные, за год перед тем, Лукуллом из Рима десять уполномоченных (коммиссаров) прибыли в Малую Азию, для устройства дел и управления вновь завоеванных областей, то нашли их в полном распоряжении Митридата и Тиграна, как будто вовсе не было одержано важных и блистательных успехов над этими двумя царями и даже ведено войны с ними!. И этому несчастному концу предприятия, имевшего прекрасное начале, главною причиной было, как сказано выше, неумение Лукулла приобретать любовь и преданность войск своих. Если бы, говорит Плутарх, при всех своих превосходных качествах, он умел также заставить любить себя своими войсками, то пределами римского государства были бы; не Евфрат, но каспийское море и дальний восток: ибо Митридат и Тигран были уже побеждены, а парфян, еще не сильных, победить было не трудно. В отношении к последствиям своим, победы и завоевания Лукулла имели, по словам Плутарха, самое вредное на римлян влияние: «ибо – говорит он» – трофеи, воздвигнутые в Армении, покорение Тигранокерты и Низиба, несметные богатства и самый венец Тиграна, привезенные с востока в Рим, возбудили позже в Крассе мысль и желание внести оружие римское в страны отдаленного востока. Но тогда парфяне были уже не те, что прежде, и бедственное поражение Красса доказало, что Лукулл был обязан своими победами и завоеваниями, не изнеженности и неблагоразумию своих врагов, но собственным дарованиям и искусству».

§ 247. Назначение Помпея; – действия его и Митридата в Понте и Малой Армении; – сражение при Евфрате; – действия Помпея в Большой Армении против Тиграна (66).

В 66 году закон, предложенный народным трибуном Манилием (lex Manilla) и, не смотря на сопротивление Катула и Гортензия, принятый сенатом, вверил Помпею, находившемуся в Киликии, сверх власти, предоставленной ему законом Габиниевым, начальствование в войне против Митридата и Тиграна, и управление областями Малой Азии, подчиненными Лукуллу, а потом Марцию Рексу и Ацилию Глабриону.
По видимому казалось, что Помпею нужно было начать войну совершенно с изнова; но на самом деле ему оставалось только пожать плоды побед Лукулла, подобно тому, как он воспользовался победами Метелла против Сертория, и Красса против Спартака. Действительно, хотя Митридат и Тигран и завладели снова, один Понтом, а другой Арменией, но уже были так ослаблены Лукуллом, что никак не могли с успехом и долго сопротивляться Помпею, полководцу столько же искусному, сколько и счастливому, облеченному неограниченною властью и имевшему в своем распоряжении многочисленное, вполне преданное и покорное ему войско и сильный флот. За то, немедленно по принятии Помпеем начальствования, война и приняла совершенно другой оборот.
Первою заботой Помпея было воспользоваться сильным своим флотом, для отрезания Митридату и Тиграну сообщений с морем. Для этого он и расположил флот свой вдоль берегов Малой Азии, от Финикии до фракийского Боспора. Затем ему удалось отторгнуть преемника Синатрукова, парфянского царя Фраата III (или Арзака XII), от союза с Митридатом, и в тоже время, к особенному для Помпея счастью, сын Тиграна восстал против отца своего, что лишило Митридата также и содействия Тиграна. Таким образом Митридат остался против Помпея один и всем силам последнего мог противопоставить только 30,000 чел. пехоты и 3,000 чел. конницы, с которыми и расположился на пределах Понта, положив уклоняться от боя и выморить Помпея голодом в стране, уже разоренной. Помпей, усилив себя всеми войсками, находившимися в распоряжении Лукулла, не исключая и бывших Фимбриевых легионов, которые сами добровольно стали под его начальство, быстро двинулся против Митридата, предлагая ему между тем сдаться лично и выдать всех римских переметчиков. {В 1-й и особливо во 2-й войне Митридата с римлянами, в армии его было множество римских переметчиков, что и способствовало, без сомнения, более или менее правильному устройству его войск по-римски.} Митридат, как естественно, отказался сдаться и, чтобы успокоить римских переметчиков, взбунтовавшихся из опасения выдачи их Помпею и взбунтовавших вместе с тем и собственные Митридатовы войска, он поклялся, что никогда не выдаст их и не заключит с римлянами мира.
Вскоре прибыл Помпей и немедленно напал на Митридата, но, не успев вытеснить его из неудободоступной местности, на которой он расположен был, и опасаясь голода, двинулся в принадлежавшую ему и. войсками незанятую Малую Армению. Митридат последовал за ним и, расположась против него в укрепленном лагере на удобных для обороны высотах, начал успешно вести своею конницей малую войну, отрезывая Помпею продовольствие, но сам в изобилии добывая оное с тыла. Помпей искусно воспользовался однако пересеченною лощинами местностью, поставил отряд в засаду, навел на него Митридатову конницу и, истребив ее почти всю, лишил тем Митридата важного и полезного содействия её и единственная преимущества, которое оп в пей имел над Помпеевою армией. Тогда уже Помпей в свою очередь начал успешно вести конницей малую войну и отрезывать Митридату продовольствие, и наконец почти совершенно обложил его сомкнутыми укреплениями, соединенными укрепленного линией. Целых 45 дней терпеливо выдерживал Митридат обложение; но наконец голод и слух о приближены к Помпею подкреплений принудили его искать спасения в бегстве, что ему и удалось. Ночью, оставив в своем лагере разложенные огни; он успел обмануть Помпея и прорваться сквозь укрепленную его линию. Помпей на следующее же утро устремился вслед за ним: но Митридат днем стоял на, месте в укрепленном лагере, а ночью делал усиленные переходы, и таким образом Помпей днем не мог принудить его к бою в открытом поле, а ночью не имел возможности ни напасть на него, ни даже следовать за ним, потому что не знал местности. Однако после 40 суток движения вслед за Митридатом, узнав, что он готовится перейти через Евфрат и вступить в Большую Армению, Помпей опередил его скрытным и усиленным дневным движением и к ночи расположился на пути его, близ Евфрата, на выгодной для действий римской армии местности. Стремительно, сильно и совершенно неожиданно атакованная на походе, ночью, при лунном свете, армия Митридата не успела перестроиться из походного порядка в боевой – и была на-голову разбита: более 10,000 чел. легло на месте, почти столько лее было взято в плен, а остальные рассеялись. Митридат с 800 чел. конницы успел пробиться и бежал к пределам Большой Армении, но уже – сам-четвертый, потому что конница его рассеялась. На пути он со-брал однако около 3,000 чел. пехоты и несколько конницы; но узнав, что Тигран, подозревавший его в возбуждении восставшего сына своего, обещал 100 талантов за его голову, решился покинуть то, чего уже но в состоянии был более защищать – и идти сухим путем в царство Боспорское к сыну своему Махаресу. Вследствие того, от верховьев Евфрата он направился чрез р. Фазис к Диоскурию на восточном берегу Евксинского Понта, где перезимовал, а оттуда весною 65-го года продолжал идти чрез хребет кавказский в Боспор, которого и достигнул наконец, твердостью, терпением, неутомимостью и; хотя побежденный и бегущий, еще страхом своего имени и силою своего оружия преодолев неимоверные препятствия со стороны местности и жителей края.
Помпей преследовал его сначала частью конницы и легкой пехоты, и узнав, что он перешел через Фазис, обратился против Тиграна в Большую Армению. Здесь сын Тиграна, восставший против своего отца, был разбит им, по вскоре, поддержанный тестем своим, парфянским царем Фраатом, осадил Артаксату, а Тигран удалился из неё в горы. Медленность осады и внутренние дела Парфии принудили однако Фраата возвратиться в собственную свою страну, и Тигран, немедленно напав на своего сына, вторично разбил его. Последний бежал к Помпею и сам указал ему путь в Большую Армению. Устрашенный Тигран, тщетно старавшись переговорами и мирными предложениями удержать Помпея, продолжавшего идти к Артаксате и уже перешедшего через Аракс, принял наконец в Артаксату римский гарнизон и сам явился в стан Помпея с покорностью. Помпей сохранил ему родовые его владения, т. с. Большую Армению, но объявил его лишенным Сирии, Финикии, части Киликии, Галатии и Софены, и обязал заплатить римлянам 6,000 талантов.

§ 248, Деииствия Помпея в странах кавказских (66–65).

Устроив дела Армении и соседственных с нею областей Малой Азии, Помпей оставил в ней легата своего Афрания с частью сил, а сам с главными силами направился (в конце 66 года) к Кавказу, для перехода через него и движения в Боспорское царство. На кавказском перешейке он встретил необыкновенные препятствия и затруднения со стороны местности и жителей, особенно албанцев и иберян, {Кавказский перешеек заключал в древние времена три страны: 1) Колхиду – вдоль восточного берега Евксинскаго Понта или Черного моря, – 2) Албанию – вдоль западного берега Гирканскаго или Каспийского моря, – и 3) Иберию – в средине между ними, по южную сторону кавказского хребта.} двух сильных и воинственных народов, и был принужден столько же остерегаться их хитростей и коварства, сколько и бороться с значительными силами их. Сначала он обратился против албанцев и зимою (в декабре), в бою на берегах реки Кира или Кура (нынешней Куры), разбив 40-ка тысячное войско их, даровал царю или вождю их, Озеру, мир и зимовал в Албании. Весною же 65 года он обратился на запад против иберян, которые дотоле никогда и никем не были покорены, а в это время были дружелюбно расположены к Митридату и враждебно к римлянам. Но царь или вождь их, Арток, колеблясь между неприязнью к римлянам и страхом их оружия, то предлагал им свободный проход чрез Иберию, то отказывал в нем. Принужденный наконец к бою и разбитый в нем с уроном 9,000 чел. убитыми и 10,000 чел. взятыми в плен, он просил мира и получил его, дав сыновей своих в заложники. Затем Помпей вступил в Колхиду, но встретил в ней такие препятствия, что принужден был отказаться от дальнейшего движения к северу и надежды настигнуть Митридата, а возмущение албанцов доставило ему благовидный предлог к обратному походу. Поручив легату своему Сервилию, прибывшему с частью флота и устью Фазиса, отрезать Митридата от моря и совершенно запереть его в киммерийском Боспоре, он двинулся обратно в Албанию и встретил албанцев на р. Кире, в удобном для перехода через нее месте, которое они но этой причине и преградили вбитым в самой реке тыном. Помпей уклонился от этого места довольно дальним обходом (неизвестно – вверх или вниз но течению) и, найдя брод, поставил поперек реки, против течения, весьма быстрого и сильного, сомкнутый строй конницы, ниже – такой же ряд повозок и вьючного скота, а еще ниже перевел пехоту. Так как после того ему нужно было идти краем безводным, то он наполнил водою и велел войскам нести на себе 10,000 мехов и таким образом удачно достигнул реки, которую Плутарх и Дион Кассий называют Абасом (вероятно нынешних Иоры или Алазани) и близ которой были расположены более 60,000 чел. пехоты и около 2,000 чел. конницы албанских, худо вооруженных и предводительствуемых братом Озера, Косисом. В произшедшем здесь бою Помпей лично убил напавшего на него Косиса, после чего албанцы защищались уже слабо и отступили наконец в большой лес. Помпей окружил оный войсками и зажег, так что часть албанцов погибла от огня, а другая, искавшая спасения в бегстве, была истреблена римскими войсками. Историки говорят, что после этой победы Помпей крайне, желал проникнуть до Каспийского моря, от которого находился не более, как в трех днях пути, но принужден был отказаться от этого по причине множества змей и ядовитых гадов на этом пространстве, и воротился в Малую Армению. Здесь он оставался до весны 64-го года, устранил причины неудовольствия Фраата против его легатов, слишком приблизившихся к границам Парфии и даже отчасти (Габиний) перешедших через них, примирил Фраата и Тиграна, и довершил занятие Митридатовых укрепленных замков, со всеми находившимся в них сокровищами,

§ 249. Движение Помпея в Амиз и Сирию; – действия Митридата в Боспорском царстве; – план, смерть и качества его (64–63).

Весною 64-го года Помпей прибыл в Амиз – город, лежавший на восточном берегу Евксинского Понта, против Воспора киммерийского, но не для переправы в сей последний морем, а для устройства дел этой части Азии, на общем сейме созванных им государей и представителей её народов. По исполнении же этого, дав новые приказания касательно строжайшего обложения Митридата с моря и сказав, что оставляет ему врага, еще более страшного, нежели Помпей – голод, он направился к юго-востоку в Сирию, с целью покорения и этого, царства (на престол которого Лукулл, по изгнании Тиграна, возвел в 68-м году Антиоха азиатского) и распространения таким образом своих завоеваний до самого Чермного или Красного моря.
Между тем сын Митридата Махарес, по приближении отца, бежал, страшась его мщения, но по приказанию его был умерщвлен, а по другим сам лишил себя жизни. Митридат же, овладев Боспором киммерийским и таврическим Херсонесом, уведомил Помпея, что согласен платить римлянам дань, если они возвратят ему Понт. Но Помпей требовал, чтобы он лично прибыл к нему с покорностью, и Митридат продолжал готовиться к войне: собирал войска, деньги, продовольственные запасы, выделывал оружие, строил военные машины и орудия, и проч. Но смотря на сильное ожесточение против него жителей Боспорского царства, вследствие его угнетений, он успел однако набрать в нем до 36,000 чел. отборной пехоты, разделенных по-римски на 60 когорт в 600 чел. каждая, и сверх того множество других, менее надежных войск. Он имел также военные суда и, заняв Фаногорию на восточном и Пантикапею на западном берегу киммерийского Боспора, решился на отважное или, лучше сказать, отчаянное предприятие, а именно – сухим путем, чрез земли скифов и германцев внести войну в Италию с севера – план, составленный им, как полагают, еще в начале его царствования. Но это намерение возбудило неудовольствие и ропот в его войсках и вскоре. подвигнутые к явному бунту против него сыном его Фарнаком, они отложились от него и провозгласили Фарнака царем. Обложенный ими в Пантикапейском замке и тщетно пытавшись склонить их на свою сторону, 72-х летний Митридат, слишком слабый для умерщвления себя собственною рукою, упросил одного из своих приближенных пронзить его мечом (в начале 63-го года).
Так кончил жизнь свою этот знаменитый враг римлян, 17 лет (не считая промежутков мира) ведший войну против них с упорною настойчивостью. Древние писатели, в особенности римские, превознесли его чрезвычайными похвалами, {Между прочим, Цицерон называет его величайшим из царей поосле Александра В., а Веллей Патеркул, всегда напыщенный, сказав, что о нем нельзя ни умолчать, ни говорить равнодушно, прибавляет, что он был неустрашим в войне, изумителен своими доблестями, велик по временам – своим счастьем, всегда – своими чувствами, умом – полководец, делами рук – воин, второй Ганнибал – по своей, ненависти к Риму.} а история назвала его Великим. Действительно, ему нельзя отказать ни в уме, способном на самые смелые и великие предприятия, ни в мужестве, ни в твердости души, преодолевавшей все затруднения и неудачи, ни в неистощимости средств к восстанию после величайших неудач и поражений, ни в личной храбрости. Крепкий и сильный телом, ловкий и искусный во всех телесных и военных упражнениях, в наездничестве и управлении военными колесницами, и в бою войн столь же страшный врагам, сколько и лично храбрый, он был и полководец весьма искусный и замечательный, отличаясь особенно военными хитростями своими, а также и умением сообразовать свои действия с обстоятельствами и с характером и действиями противных полководцев. Но, побеждая народы азиатские и даже самих римлян, когда они были предводительствуемы посредственными или неспособными полководцами, он претерпевал лишь беспрестанные неудачи и поражения, когда имел против себя Лукулла и Помпея. Поэтому, едва-ли он имеет право на звание великого полководца и во всяком случае не может, по искусству, быть поставлен на одном ряду не только с Ганнибалом, по даже и с Лукуллом и Помпеем.
Весть о смерти его, полученная Помпеем в Иудее близ Иерихона, возбудила в Помпеевой армии, равно и в Риме, живейшую радость. Помпей немедленно возвратился в Понт, принял покорность Фарнака и сохранил ему Боспорское царство (за исключением Фаногории), Тиграну – Большую Армению, Ариобарзану – Каппадокию и Софену, Гиркану – Иудею и некоторым мелким, подвластным Риму в Азии владетелям – их земли. Из Вифинии же, Пафлогонии и Понте он образовал одну большую область под названием Вифинии, из Памфилии и Киликии – другую под названием Киликии, а из отнятых у Тиграна остатков прежнего царства сирийского – третью под названием Сирии. Все эти три области были обращены в римские и таким образом пределы римской республики распространены до Евфрата, и соседями римлян по другую сторону этой реки соделались парфяне, столь страшные для них в последствии.

ОТДЕЛЕНИЕ ВТОРОЕ. ОТ НАЧАЛА РИМСКИХ МЕЖДОУСОБНЫХ ВОЙН ДО АВГУСТА ИЛИ ОБРАЗОВАНИЯ РИМСКОЙ ИМПЕРИИ.

ГЛАВА XXXVI. Воины и походы Юлия Цезаря (58–45;).
I. Юлий Цезарь от рождения до воины в Галлии (100 г. – 58. г.)
§ 250. Цезарь от рождения до 18 лет (100–82)
§ 251. Цезарь в гонении и в Малой Азии (82–74)
§ 252. Цезарь в общественных званиях (74–60).
§ 253. Цезарь – консул (59)
II. Война в Галлии (58–51)
§ 254. 1-й год войны в Галлии (58). – 1-й поход против гельветов; – бой при реке Араре; – сражение при Бибракте,
§ 255. 2-й поход против Ариовиста (58j); – движение Ариовиста и Цезаря к Везонцию; – сражение близ Рейна
§ 256. 2-й год войны в Галлии (57). – 3-й поход против бельгов; – -бой при реке Аксоне.
§ 257. Сражение при реке Сабисе; – осада и взятие крепости адуатиков; – покорение приморских галлов
ГЛАВА XXXVII. Воины и походы Юлия Цезаря (58–45) (продолжение)
II. Война в. Галлии (58–54) (продолжение).
§ 258. 3-й год войны в Галлии (56). – Действия легата Гальбы в верхних Альпах; – 4-й поход Цезаря против венетов.
§ 259. Действия легатов Сабина и Кpacca; – 5-й поход Цезаря против моринов и менапиев.
§ 260. 4-й год войны в Галлии (55). – 6-й поход Цезаря против узипетов и тенхтеров; – 7-й поход за Рейном против германцев (1-й)
§ 261. 8-й поход Цезаря в Британии. (1-й); – 9-й поход против моринов
ГЛАВА XXXVIII. Войны и походы Юлия Цезаря (58–45) (продолжение).
II. Война в Галлии (58–51) (продолжение)
§ 262. 5-й год войны в Галлии (54). – Действия Цезаря в Иллирии и 10-й поход его в землях тревиров; – 11-й поход в Британии (2-й)
§ 263. 12-й поход Цезаря против Амбиорикса (54) 76
§ 264. 6-й год войны в Галлии (53). – 13-й поход Цезаря против тревиров, сеннонов, карнутов и менапиев; – поражение Лабиеном тревиров
§ 265. 14-й поход Цезаря против германцев (2-й); – действия против Амбиорикса; – осада лагеря Цицерона сикамбрами (53)
ГЛАВА XXXIX. Войны и походы Юлия Цезаря (58–45) (продолжение)
II. Война в Галлии (58–51) (окончание).
§ 266. 7-й год войны в Галлии (52). – Всеобщее восстание в Галлии; – движение Цезаря из южной Галлии в среднюю; – действия его и Верцингеторикса.
§ 267. Осада и взятие Аварика и действия во время и после оной.
§ 268. Движение Цезаря и Верцингеторикса вдоль р. Элавера к Герговии; –: осада Герговии и действия, во время оной.;
§ 269. Восстание эдуитов и всех галлов; – действия Цезаря, Лабиена и легата Л. Цезаря; – меры Верцингеторикса и движение его на встречу Цезарю, а Цезаря, после боя, за ним к Алезии:
§ 270. Осада Алезии; – сражение при. ней, взятие её и конец похода; – замечания
§ 271. 8-й, последний год вюйны в Галлии «(51). – Новое восстание галлов; – действия –. Цезаря против битуригов, карнугов и белловаков.
§ 272. Движение Цезаря в земли Амбиорикса и разорение их; – действия легатов Фабия и -Каниния; – досада Дивоны или Кадурки; – действия – Цезаря в Аквитании (51).
ГЛАВА XL. Общий взгляд на войну цезаря в галлии и на образ и искусство ведения им оной.
§ 27'3. Война Цезаря в Галлии – в военно-политическом отношении.
§ 274. Война Цезаря в Галлии – в стратегическом отношении.
§ 275. Образ и искусство ведения Цезарем войны в Галлии. – 1) Приготовительные меры и соображения пред походами.
§ 276. 2) Исполнение соображений; открытие походов и дальнейшие действия.
§.277. 3) Решение и заключение походов; – действия после удач и неудач.
§ 278 Тактические: действия Цезаря: и устройство его войск в Галлии.
§ 279. Походные движения войск. Цезаря в Галлии.
§ 280. Образ действий войск Цезаря в бою- – в. Галлии.
§ 281. Полевая фортификация; – – Полевые лагери и укрепления.
§,282. Полиорцетика.
§ 233. Заключение: Цезарь, армия и противники его, характер и результаты войны в Галлий..
ГЛАВА XLI. 3-Я РИМСКАЯ МЕЖДОУСОБНАЯ ВОЙНА ЦЕЗАРЯ С ПОМПЕЕМ И ЕГО ПАРИЕЙ (49–45 ГГ. ДО P. X.).
§ 284. Причины войны; – политическое и стратегическое положение обеих противных сторон, Цезаря и Помпея.
I. МЕЖДОУСОБНАЯ ВОЙНА (49–48).
§ 285. Действия в Италии. – Переход Цезаря через Рубикон и движете его к Ариминию и Брундиузию.
§ 286. Обложение Помпея Цезарем в Брундузие; – удаление Помпея в Диррахий в Греции.
§ 287. План действий Помпея и Цезаря.
§ 288. – Меры Цезаря, в Италии.
289, Движение Цезаря к реке Родану; – блокада Массилии; – движение Цезаря в Испанию.
§ 290. Действия в Испании. – Действия легатов Фабия и Афрания при Илерде на p. Сикоррисе
§ 291. Действия Цезаря против Афрания и Петреия при Илерде на реке Сикоррисе
§ 292. Движение Афрания и, Петреия и за ними Цезаря от Илерды к, реке Иберу.
§ 293. Движение Афрания и Петреия и за ними Цезаря обратно к Илерде
§ 294. Движение Цезаря в южную Испанию против Варрона
§ 295. Результаты действий Цезаря в Италии и Испании и замечания.
§ 296. Осада Массилии; – поражение Куриона в Африке
ГЛАВА XLII. 3-я римская междоусобная война Цезаря с Помпеем и его партией (49–45 гг.)
I. Междоусобная война (49–48) (продолжение).
§ 297. Цезарь – диктатор в Риме; – силы и планы его и Помпея
§ 298. Действия на море и в Греции. – Переправа Цезаря из Брундузия с Эпир; – действия на море и в Эпире, Этолии, Фессалии и Македонии
§ 299. Движение Помпея и Цезаря к Аспарагию и Диррахию; – действия и сражения при Диррахии.
§ 300. Движение Цезаря и за ним Помпея в Фессалию.
§ 301. Сражение при Фарсале (29 июня 48 г.).
§ 302. Бегство, преследование и смерть Помпея.
§. 303. Общий обзор и замечания.
ГЛАВА XLIII. 3-я римская междоусобная война Цезаря с Помпеем и потом с его партией (19–45)
(продолжение).
II. Александрийская война (48–47)..
§ 304. Причины и цели войны; – обложение Цезаря египтянами в Александрии;, – действия на сухом пути и море.
§ 305. Прибытие к Цезарю 37-го легиона; – действия и победы Цезаря на море при Александрии.
§ 306. Прибытие Митридата пергамского с войсками в Египет; – сражение при реке Ниле;. – сдача Александрии Цезарю и конец войны.
§ 307. Замечания..
§ 308. Поход Цезаря против Фарнака. – Действия Фарнака и Домиция в Малой Азии; – сражение при Никополе.
§ 309. Движение Цезаря из Египта через Сирию в Малую Азию.
§ 310. Сражение при Зеле.
§ 311. Действия в Иллирии, Греции и на море.
§ 312. Цезарь в Риме
§ 313. Замечания.
ГЛАВА XLIV. 3-я римская междоусобная воина Цезаря с Помпеем и потом с его партией (49–45) (продолжедие).
III. Африканская война (47–46),
§ 314. Разделение Африки; – силы, расположение их и план действий Сципиона в ней.
§ 315. Меры Цезаря; – переправа его в Сицилию и Африку и оборонительные действия его при Руспине
§ 316. Наступательные действия Цезаря при Руспине и Уците.
§ 317. Движение Цезаря и Сципиона к Тапсу и действия их.
§ 318, Обложение и осада Цезарем Тапса; – сражение при Тапсе и конец войны.
§ 319. Замечания.
Глава XLV. 3-я римская междоусобная война (49–45) (окончание)
§ 320. Цезарь в Риме.
IV. Испанская война (46–45).
§ 321. Разделение Испании и положение дел в ней в 48, 47 и 46 годах.
§;322. Переправа Цезаря из Италии в южную Испанию и военные действия в ней.
§ 323. Сражение при Мунде.
§ 324. Окончательная военные действия Цезаря в Испании.
§ 325. 3амечания.
Глава XLVI. Образ н искусство ведения Цезарем междоусобной войны.
§ 326. В военно-политическом отношении.
§ 327. В стратегическом отношении
§ 328. В тактическом отношении.
§ 329. В фортификационном и полиорцетическом отношении
§ 330. Заключение:.
Глава XLVII. Конец жизни Цезаря и общий вывод о нем, как полководце
§ 331. Цезарь – пожизненный диктатор, в Риме.
§ 332. Смерть Цезаря
§ 333. Общий вывод о Цезаре, как полководце.
Глава XLVIII. Римские войны от смерти Цезаря до Августа или образования римской империи (44–30 гг. до p. X.):
§ 334. 4-я римская междоусобная война (44–42).
§ 335. Война Перузийская (41–39)
§ 336. Война с парфянами (38)
§ 337. 5-я римская междоусобная война (38–36).
§ 338. Война Антония против парфян (36).
§ 339. Война Иллирийская (35)
§ 340. Война Армейская (34)
§ 341. 6-я римская междоусобная война (32–31).
§ 342. Общий обзор и замечания..

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ. ВОЙНЫ И ПОХОДЫ ЮЛИЯ ЦЕЗАРЯ (58–46 г. до P. I).

I. Юлий Цезарь от рождения до войны в Галлии (100–59). – § 250. Цезарь от рождения до 18 лет (100–82). – § 251. Цезарь в гонении и в Малой Азии (82–75). – § 252. Цезарь в общественных званиях (74–60). – § 258. Цезарь – консул (59). – II. Война в Галлии (58–51). – § 254. 1-й год войны в Галлии (58). – 1-й поход против гельветов; – вой при р. Араре; – сражение при Бибракте. – § 255. 2-й поход против Ариовиста (58); – движение Ариовиста и Цезаря к Везонцию; – сражение. близь Рейна. – § 256. 2-й год войны в Галлии (57). – 3-й поход против нельгов; – бой при р. Аксоне. – § 257. сражение при р. Сабисе; – осада и взятие крепости атуатиков; – покорение приморских галлов.

Древние источники: Суэтоний и Плутарх (жизнь Цезаря); – Дион Кассий (кн. XXVII – LI); Aппиан (войны с Митридатом и междоусобные); – Юлия Цезаря комментарии о войне в Галлии (VIII кн.) и о междоусобных войнах (III кн.); – комментарии (писанные не Ю. Цезарем) о войнах: александрийской, африканской и испанской; – Веллей Патеркул (II кн.); – Юстин (XLII кн.) и др. – Новейшие историческая пособия: Guischard, Davon, Warnery, Bosch, Vaudгйсourt, Turpin de Crissй, Perrot d^Ablancourt, Wдilly, Vacca Berlinghieri, Beauchamp, De Bury, Meissner, Haken, Hoyer, Kausler, Beichard, Napolйоn I, Lossau, Кьstow, Liskenne et Sauvan: Bibliothuque histor. et тШЦ Desjardins, Fallue, Saulcy, Develay, Napolйоn III и пр. (см. ч. I. В. В. И. древних времен, источники).

I.
ЮЛИЙ ЦЕЗАРЬ ОТ РОЖДЕНИЯ ДО ВОЙНЫ В ГАЛЛИИ (100–59).

§ 250. Цезарь от рождения до 18 лет (100–82).

Гай Юлий Цезарь {Так как род Цезарей был римский, то по латинскому произношению название его Саеsar правильнее писать и произносить, по русски Цезарь, а не Цесарь, что есть искажение того же названия на греческом языке – Καίσαρ, Кесарь.} родился в 100-м г. перед P. X. (654 г. от основания Рима), в пятом месяце (quintilis, который поэтому и был в последствии назван по имени его Юлием). Он происходил по отцу от принявшей с конца 3-го века прозвание Цезарей, одной отрасли весьма древнего и знатного рода Юлиев, переселенного Туллом Гостилием из Альбы в Рим, принадлежавшего с тех пор к сословию римских патрициев и со времени учреждения республики постоянно облекаемого в высшие общественные в Риме звания. Об отце Гая Юлия Цезаря известно только, что он был претором и умер, когда сыну было 16 лет (84). Мать Гая Юлия Цезаря, Аврелия, знатного, хотя и плебейского по происхождению рода, была женщина возвышенного характера и строгой нравственности, тщательно занималась воспитанием сына и в особенности содействовала, разумным и просвещенным руководством, развитию счастливых природных дарований его и приготовлению, его к достойному -исполнению будущего призвания его. И сын её вполне усвоил себе плоды её заботы. Он учился также у галла М. Антония Гнифона, философа и учителя красноречия, отличного ума, обширной учености и знатока греческой и латинской литератур, которые изучил в Александрии. В это время греческий и латинский языки были в совершенно равной мере достоянием всякого образованного римлянина, почему и Юлий Цезарь с малолетства владел обоими в одинаковом совершенстве (и даже последние слова его Бруту при убиении были греческие: Καί σύ, τέκνον!, т.е. и ты, дитя или чадо!) Хотя и жаждавший наслаждений, однако, по словам Светония, он не пренебрегал ничем для приобретения тех достоинств, которые вели молодых патрициев к общественными званиям. Желая отличиться между всеми сверстниками своими, он не ограничился изучением наук и литературы, но и сам сочинял, и в числе его сочинений упоминаются Похвалы Геркулесу, трагедия Эдип, собрание избранных изречений и книга о прорицании, написанные такими чистыми и правильными языком и слогом, что снискали ему известность отличного писателя. Но, по словам Тацита, он был. менее счастлив в стихотворном искусстве; однако до нас дошло несколько стихов его в память Теренция, которые не лишены изящности.
И так воспитание образовало из Юлия, Цезаря отличного, вполне образованного молодого человека. По свидетельству римских писателей, он соединял с добротою сердца – необыкновенный ум, с храбростью сверхъестественною – увлекательное красноречие, замечательную память, безграничную щедрость и редкое качество – спокойствие в гневе. «Его снисходительность», – говорить Плутарх – «его вежливость, его благосклонный прием – качества, которыми он обладал в степени свыше своего возраста, заслужили ему любовь народа».
С этими природными дарованиями, развитыми блистательным воспитанием, в нем соединялись и преимущества внешние или телесные. Его довольно высокий рост и правильное телосложение придавали всей его внешности изящную приятность, отличавшую его от всех. Глаза у него были черные, взор проницательный, цвет лица бледный, нос прямой и довольно длинный, рот небольшой и правильный, но губы несколько толстый, что придавало нижней части лица его выражение благоволения, между тем как широкий лоб его обнаруживал особенное развитие умственных способностей. Лицо его в молодости было довольно полное, но на бюстах его, сделанных под конец его жизни, изображается более исхудалым и истомленным. Голос у Цезаря был звучный и дрожащий, телодвижения – благородные, вся внешняя осанка – исполненная достоинства. Телосложение его, сначала нежное, с ходом времени укрепилось умеренностью в пище и питии и привычкою подвергать себя всем воздушным переменам и непогодам. Смолоду привычный ко всем телесным упражнениям, он необыкновенно смело и ловко ездил верхом на лошади и легко переносил лишения и труды. Воздержный в -своей обыкновенной жизни, он не вредил своему здоровью не-умеренностью ни в труде, ни в наслаждениях. Внешностью своею он тщательно занимался: гладко брил бороду, волосы искусно зачесывал сзади на перед головы, что в зрелом возрасте служило ему к сокрытию лысины на голове. Одежду он носил щеголеватую, с бахромою на тоге и с небрежно повязанным поясом, по обычаю изнеженных щеголей того времени. По этому поводу Сулла и говорил, что нужно было остерегаться этого молодого человека с слабо повязанным поясом. Наконец, Цезарь любил картины, статуи, драгоценные каменья и всегда носил на пальце перстень с вырезанным на нем изображением вооруженной Венеры, в память своего – по его мнению – происхождения от Венеры и Анхиса.
Таково изображение Юлия Цезаря в молодости, до 18 лет, в телесном, умственном и нравственном отношениях, Плутархом и многими римскими писателями. Из этого изображения можно вообще вывести заключение, что Цезарь, в телесном и нравственном отношениях, соединял в себе свойства, редко соединенные в одном человеке, а именно: с аристократическою нежностью телесною – нервический темперамент воина, изящность ума – с глубиною мышления, любовь к роскоши и. изящным искусствам – со страстью к военной жизни во всей ем простоте и суровости, словом с изяществом обворожительных внешних форм – энергию повелительного характера.
Таков был 18-ти летний Цезарь, уже привлекавший на себя общее внимание в Риме, когда Сулла сделался диктатором (в 82 г.). Уже за 4 года перед этим (в 86 г.), по влиянию дяди его, знаменитого Мария, женатого на тетке его, Юлии, он был назначен, 14-ти лет от роду, жрецом Юпитера. А 16-ть лет он был помолвлен, против воли, на дочери одного богатого римского всадника, Коссуция, но по смерти отца своего отказался жениться на ней и год спустя женился на Корнелии, дочери Корнелия Цинны, бывшего сотоварища Мария и представителя его партии. От этого брака родилась дочь Юлия, бывшая в последствии женою Помпея.

§ 251. Цезарь в гонении и в Малой Азии (82–75).

Подозрительно и враждебно взирал Сулла на Цезаря. Прежде всего он захотел принудить его отвергнуть (repudiare) жену свою Корнелию; но Цезарь не повиновался ему, без страха за жизнь свою.
За это Сулла лишил его сана жреца, приданого жены и наследства в своем роде. Цезарь, дабы избегнуть гонений его, был принужден скрываться в разных местах в окрестностях Рима и однажды, остановленный шайкою убийц, нанятых Суллой, подкупил начальника её, Корнелия Фагиту, дав еду 2 таланта (около 3 т. р.), и спас свою жизнь. Между тем все, – общее участие к нему было так сильно, что наконец Сулла, уступая влиятельным ходатайствам на Цезаря, согласился помиловать его, прибавив: «Пусть будет по вашему желанию, но знайте, что тот, помилования которого вы просите, некогда будет виновником гибели партии сильных, за которую мы сражались вместе, потому что, поверьте мне, в этом молодом человек – несколько Мариев» (Светония: Цезарь). Сулла угадал верно: в Цезаре был Марий – великий полководец, но с гораздо более обширным военным гением, Марий – враг олигархии, но без страстной ненависти и без жестокости, наконец Марий – не человек своей партии, но человек своего времени.
Помилованный Цезарь не захотел быть равнодушным свидетелем кровожадного правления Суллы и отправился (в 81 г.) в Малую Азию, где нашел убежище у царя Вифинии Никомеда. Вскоре он принял участие в военных действиях против Митридата, поступив волонтером под начальство претора Минуция Терма, в качестве его контубернала (contubernales были молодые люди знатных фамилий, состоявшие при полководце, бывшие ближайшими его сподвижниками и под руководством его изучавшие военное дело на практике). Минуций Терм послал Цезаря к. Никомеду, склонить его к содействию осаде Митилена. Цезарь успел в этом и лично содействовал взятию этого города, при чем за спасение жизни одного римского воина получил от Терма в награду граждански венок (corona civica). Вскоре после того он воротился в Вифинию, для защиты тяжбы одного из своих; доверителей, в благодарность за оказанное ему в Вифинии гостеприимство.
Но частое пребывание его при дворе Никомеда послужило врагам его поводом к постыдным для Цезаря обвинениям, позже проникшим даже в некоторые прения римского сената и в песни римских воинов, сопровождавших Цезаря в его триумфе. Но Цезарь с негодованием опровергал эти гнусные обвинения.
Участвовав в сухопутных военных действиях, в первый раз, при осаде Митилена, он в первый же раз принял участие и в военных действиях на море – на флоте проконсула Сервилия (в 78 г.), которому поручено было вести войну против киликийских морских разбойников (см. ч. III. гл. XXXV, VIII, § 240). Но он не долго оставался при Сервилии и, узнав о смерти Суллы, воротился в Рим (в 78 г.). Здесь, благоразумно держа себя совершенно в стороне от соперничества обоих консулов Лепида и Катула, он предпочел влиять на общественное мнение, публично клеймя словесно клевретов Суллы, дабы выказать себя и оратором, и патриотом. С этою целью он публично обвинил одного из таких клевретов Суллы, Долабеллу, бывшего консула и правителя Македонии, в злоупотреблениях по управлению её. Суд, составленный из таких же клевретов Суллы, оправдал Долабеллу, но общественное мнение превознесло Цезаря за его смелость, патриотизм и блистательное красноречие. Ободренный этим, Цезарь обвинил некоего Антония Гибрида в том, что он, начальствуя отрядом конницы, произвел грабежи в некоторых частях Греции, когда Сулла возвращался из Азии. Обвиненный был также оправдан, но популярность Цезаря возросла еще более. После того Цезарь защищал еще нескольких угнетенных греков, чем заслужил благодарность всех греков в Риме, мнение которых имело в нем большие вес и влияние.
Однако, не смотря на приобретенную им славу публичного оратора, Цезарь, решившийся оставаться чуждым смут Рима и Италии, предпочел снова удалиться на время и отправился (в 76 г.) в Родос усовершенствоваться в науках, потому что этот город, подобно Александрии, был в это время центром наук, пребыванием знаменитейших философов и школой знатнейших молодых людей. Но на пути морем в Родос, близ одного из Спорадских островков, Фармакузы, Цезарь был взять в плен морскими разбойниками. Они потребовали от него 20. талантов (около 35 т. рублей). Он насмеялся над ними и сказал, что даст им 50 талантов (около 105 т. рублей), которые и послал раба своего занять в ближайших городах. А между тем он 40 дней провел на эскадре разбойников и внушил им такое уважение и даже страх к себе, что, по словам Плутарха, казался более их царем, нежели пленником, и шутя говорил им, что, раз на свободе, распнет их всех на крестах! – Получив и заплатив им обещанные деньги, он высадился на берег и немедленно снарядил суда, напал врасплох на разбойников, отнял у них свои деньги и всю их добычу, а их самих выдал проконсулу Азии Силану. Но Силан, желая продать, а не казнить их, не принял их, и тогда Цезарь отправился в Пергам и там действительно распял их на крестах.
Затем он отправился в Родос, пользоваться учением у Аполлония Молона, одного из знаменитейших учителей красноречия в это время. Но вскоре возобновлено Митридатом в Малой Азии войны против римлян и движение его с армией к Кизику побудили Цезаря покинуть свои учебные занятия и отправиться в провинцию Азию. Набрав здесь на свой счет войска, он изгнал из этой провинции Митридатова правителя и удержал в повиновении те города, которые были сомнительны или колебались в верности римлянам.

§ 252. Цезарь в общественных званиях (74–60). -

Между тем друзьям его в Риме удалось назначить его главным жрецом (pontifex). Это побудило его отправиться в Рим, и из опасения снова попасть в руки морских разбойников, через Адриатический залив, на 4-х-весельной лодке, в сопровождены только двух друзей и 10-ти рабов. Прибыв благополучно в Рим (в 74 г.), он был избран значительными большинством голосов в военные трибуны, однако не воспользовался тем для принятия участия в военных действиях римлян, ни в Испании против Сертория, ни в Азии против Митридата, ни на Востоке против варваров и морских разбойников, ни в самой Италии против восставших рабов (см. эти войны в ч. III главах XXXIV и ХХХ V ). Цезарь не хотел служить ни в одной из римских армий, которые все находились под начальством приверженцев партии Суллы. Когда же оружие римское восторжествовало повсюду и в главе республики явились два консула-соперника, Помпей и Красс, Цезарь начал решительно, хотя и осторожно, действовать с целью образования себе сильной партии, снискания расположения народа и приобретения значения и веса, а для достижения этой цели употреблял всевозможные средства, и роскошь, и пышность, и расточительность, и ласкательства в отношении черни, распутною жизнью прикрывая обширные честолюбивые замыслы. И хотя он и разорился, но вполне достиг своей цели, распространив и утвердив свое влияние так, что ничто уже не могло поколебать его. Нет никакого сомнения, что он уже в это время имел в виду достигнуть верховной в Риме власти и уничтожить республику. Внимание его было постоянно обращено на восстановление марианской и подавление, Сулланской партий. Первым, явным свидетельством расположения к нему простого народа было назначение его военным трибуном (см. выше) и потом квестором, а вторым – всеобщее одобрение, когда он, по смерти тетки своей, вдовы Мария, осмелился публично произнести похвальное слово ей и несть за телом её изображение Мария, а по Смерти жены своей, Корнелии, дочери Цинны, публично же произнес и ей похвальное слово. Вскоре после того (в 68 г., 32 лет от роду) он отправился в Испанию, в звании квестора армии проконсула Антистия Бета. Здесь, как говорят некоторые историки, ― увидав статую Александра В., он горько заплакал, укоряя себя в том, что не совершил еще ничего в такие лета, в которые Александр уже покорил значительную часть тогдашнего мира Пораженный этою мыслью, он, еще до срока своего квесторства, взял отпуск, возвратился в Рим и начал втайне возбуждать к восстанию транспаданских галлов, не имевших, но крайне желавших иметь права римского гражданства. Не успев возмутить их только потому, что консулы удержали в Италии войска, долженствовавшие отправиться в Малую Азию против Митридата, он прибегнул к другим средствам – тайным и преступным проискам и. козням. Сильные подозрения пали на него в участии в 1-м заговоре Каталины (66 г.) и в заговоре Пизона. Но это нимало не ослабило расположения к нему народа; напротив, курульное эдильство { Эдили (aediles) имели в своем заведывании и надзоре все общественные в Риме зрелища, здания, постройки и полицию на городских рынках. Сперва их было только 2 из плебеев (aediles plebis), но с, начала 3-го века перед P. X. к ним были прибавлены еще 2 из патрициев (aediles curules).} его еще более усилило оное, вследствие великолепнейших игр, которые он, по званию эдила, давал народу и которые пышностью превосходили все, что когда-либо дотоле видали в этом роде в Риме. Сильный приобретенным, таким образом, необыкновенным расположением народа, он дерзнул восстановить в Капитолии уничтоженные народным приговором статуи Мария, с победными в честь его трофеями и надписями – и все изумились такой необычайной смелости, но никто не дерзнул воспрепятствовать Цезарю, а марианская пария ободрилась и снова явилась на свет. Катул и с ним многие другие видели в этом поступке Цезаря явное стремление к уничтожению республики, но Цезарь силою своего красноречия не только вполне опровергнул Катула, но и достиг того, что поступок его был одобрен самим сенатом (65 г.).
Но происки и козни его с целью быть посланным в Египет и привести эту страну и о. Кипр в подданство Рима – не имели успеха. Катул сильно восстал против этого, и Цезарь, хотя и поддержанный Крассом, потерпел неудачу.
Выйдя из эдильства, он принял (в 64 г.) звание уголовного судьи (judex quaestionis) и приговорил к смерти всех виновных в убиении проскриптов (при Сулле), но спас более всех виновного Катилину, что подтвердило подозрения в соумышленности его с последним. И хотя ничего достоверного неизвестно касательно участия его во 2-м заговоре Катилины, но несомненно то, что он был в связях с Катилиною и благоприятствовал ему, вероятно намереваясь воспользоваться плодами его предприятия, в случае удачи. Подозрения против Цезаря были столь сильны, что он однажды днем, на площади, едва не был убит всадниками и только заступничеству Цицерона был обязан спасением жизни. В суде над заговорщиками, он подал мнение о заключении их на целую жизнь в тюрьму; но Цицерон и Катон опровергли его и заговорщики были казнены (63).
В том же 63-м году Цезарь, не смотря на домогательства знатнейших и влиятельнейших граждан Рима, был облечен в звание верховного жреца (pontifex maximus), а в 62-м году назначен претором. Но с расположением к нему народа росла и ненависть аристократии против него, и это сословие даже отрешило его от преторства, однако через несколько дней принуждено было возвратить ему оное.
По выходе из преторства, Цезарь получил в управление Испанию (в конце 61-го года), но, задержанный заимодавцами, тогда только мог выехать из Рима, когда Красс поручился за пятую часть его долгов, простиравшихся до 1,300 талантов (около 1.600,000 руб. сер.).
Испания была тогда в мире и тишине, но Цезарь нашел случай возбудить в ней войну, дал несколько сражений, взял многие города в Лузитании и Галлике (нынешней Галиции) и приобрел такую огромную и богатую добычу, что не только щедро наградил свои войска, но и заплатил все свои долги в Риме. Войска, в знак благодарности, почтили его титулом императора и, по видимому, он заслужил триумф, но, утвердив в Испании тишину и порядок, и еще до срока своего начальствования воротясь в Рим, отказался от триумфа, для того, чтобы быть выбранным в консулы: ибо по закону должен был триумфа просить и ждать вне Рима, а консульства – в стенах его. Здесь, во время выборов на 59-й год, он совершил важное дело – примирил Помпея с Крассом и заключил с ними тот тройственный союз, который известен в истории под названием 1-го триумвирата и передал всю власть в Риме в руки этих трех знаменитых честолюбцев. Здесь, государственный ум Цезаря явился в полной силе: Цезарь так искусно умел воспользоваться влиянием и значением Помпея и Красса, что все выгоды и вся слава их триумвирата принадлежали ему.

§ 253. Цезарь – консул (59).

Вслед затем Цезарь был назначен консулом, вместе с Калпурнием Бибулом, но совершенно, устранил последнего и был, можно сказать, не только единственным консулом, но и почти совершенным диктатором. Достигнув высшей степени любви народной, он, опираясь на нее, заставил принять, вопреки желаниям и выгодам сената и аристократы, 4 важных закона, {1) О наделении землями, из общественных, полей, уволенных в отставку воинов и беднейших граждан; 2) об утверждении всех распоряжений Помпея в Азии; 3) об утверждении прошения общества участников (большею частью из сословия всадников) в откупах Азии и 4) о перечислении П. Клодия из патрициев в плебеи. Первыми тремя законами Цезарь совершенно привлек на свою сторону отставных воинов, беднейших граждан, Помпея и всадников; Клодий же был избран им в орудие для действия на чернь.} вверить ему управление Иллирией и цизальпинскою Галлией, с 3-мя легионами, на 5 лет, и вслед затем прибавить к этому еще римскую провинцию в трансальпийской Галлии и 1 легион. Таким образом он получил или, лучше сказать, сам избрал и взял в управление, не какую-либо страну в Азии, которая могла бы только обогатить его, но важнейшую в политическом и военном отношениях, из всех принадлежавших римской республике, потому что она служила Италии и Риму как бы преградою от нападений галлов и германцев, – страну, в которой он поэтому мог снискать блистательную славу и главное – образовать преданное ему войско. Мало того; он заставит признать друзьями и союзниками римского народа Ариовиста, вождя германского племени свевов, с званием царя, и Птолемея Авлета, царя египетского (от последнего он получил большую сумму денег, которую расточил между народом). Долженствуя отправиться в Галлию, он выдал дочь свою Юлию за Помпея, дабы тем более скрепить узы свои с ним на время своего отсутствия, а сам женился на Калпурнии, дочери Пизона, потому что последний имел быть выбран в консулы на 58-й год. Наконец, он совершенно устранил двух человек, которых опасался более всех, именно – Цицерона, присужденного осудить самого себя на изгнание из Рима, и Катона, сосланного на о. Кипр. И затем уже, в начале 58-го года, Цезарь отправился в цизальпинскую Галлию и с этого времени начинается новый, блистательнейший период его жизни. «Войны», – говорить Плутарх, – «веденные им с тех пор, и знаменитые походы, в которых он покорил Галлию, открыли ему совершенно другой путь и ими началась для него, некоторым образом, новая жизнь. На этом-то поприще он является нам таким великим военным человеком, таким искусным полководцем, каким дотоле не был ни один из возбудивших наиболее удивления и снискавших наиболее славы своими подвигами. {Плутарх разумеет здесь предшествовавших полководцев римских, из которых и называет даже Фабия, Метелла, Сципионов, Мария, Суллу, Лукулла и самого Помпея, и ставит Цезаря выше их всех.} С своей стороны прибавим к этому, что до начальствования своего в Галлии Цезарь вообще является, в отношении к уму и характеру – с блистательной, но в нравственном отношении не с завидной стороны. Справедливое и беспристрастное изображение его, в эти первые 40 лет его жизни, необходимо было однако для полноты изображения его, как полководца, в последующие 14 лет, и для лучшего уразумения и справедливой оценки резкой перемены, происшедшей в нем в этот последний и блистательнейший период его жизни.

II.
ВОЙНА В ГАЛЛИИ (58–51),

§ 254. 1-й год войны в Галлии (58). 1-й поход против гельветов; – бой при р. Араре; – сражение при Бибракте.

Избрав для своего управления Галлию, Цезарь желал войны: гельветы немедленно доставили ему случай к ней.
Подвигнутые одним из знатнейших вождей своих, властолюбивым Оргеториксом, имевшим тайное намерение сделаться царем, они еще в 61-м году решились выйти из слишком тесной для них и со всех сторон ограниченной горами и реками, Гельвеции, и переселиться в более пространную и плодородную Галлию. Открыв истинные намерения Оргеторикса и тайный договор, заключенный им с Кастиком, вождем секванов, и Думнориксом, вождем эдуев {Секваны обитали в Franche-Comte, а эдуи – в южной части Бургони и ближайших, соседственных с нею землях.} – двух соседственных с гельветами племен Галлии – с целью помогать друг другу в достижении царской власти, – гельветы хотели предать Оргеторикса суду и казни; но он в это самое время умер или, как полагают, лишил себя жизни. Это нимало не изменило однако принятого гельветами намерения переселиться в Галлию – и они два года (60–59) употребили на необходимые приготовления к тому – сбор продовольственных запасов, вьючного скота и повозок, и усиление себя союзниками и сообщниками из числа соседственных равраков, тулингов, сатобригов и поселенных в Норике бойев. {Равраки обитали в южном Эльзасе, около нынешнего Базеля, тулинги и латобриги – как кажется, в соседстве с ними, также в Эльзасе или в Лотарингии, бойи были родом из средней Галлии, а Норик заключал часть нынешних Баварии и австрийских владений.}
Для переселения из Гельвеции в Галлию было только два пути: один – чрез земли секванов, между Роданом и Юрою, узкий и трудный, по которому едва могла проехать одна повозка и следовательно горсть людей, заняв вершину ущелья, легко могла остановить многочисленного неприятеля; – другой. – чрез римскую провинцию (т.е. римлянам принадлежавшую часть Галлии), гораздо кратчайший и удобнейший. Здесь на Родане, отделявшем Гельвецию от земель аллоброгов, {Галлы – аллоброги обитали в нынешних Савойи и Дофинэ.} во многих местах были удобные броды, а в Геневе (ныне Женева), городе аллоброгов, на левом берегу Родана, находился мост. А потому гельветы и избрали этот последний путь, тем более, что надеялись склонить на свою сторону и увлечь за собою аллоброгов, еще не вполне покорных римлянам, в противном. же случае – силою принудить их к пропуску чрез их земли.
Окончив все свои приготовления к походу, в начале 58-го года (по юлианскому календарю) они запаслись на 3 месяца мукою и, сжегши 12 своих городов, 400 селений и все запасы хлеба, дабы тем лишить себя всякой надежды на возвращение когда-либо, на свою родину и побудить себя к преодолению всех возможных трудов и опасностей, в числе 368.000 душ (мужчин, женщин и детей), из коих 92.000 способных сражаться мужчин, двинулись с обозами и имуществом к общему сборному месту на правом берегу Родана против Геневы, куда назначили собраться к 28 марта. {28-е марта по римскому календарю, бывшему в это время в большом, беспорядке, соответствовало, по мнению Наполеона I – 8-му января, а по исчислениям Тишара – началу или половине февраля.}
Узнав об этом, Цезарь поспешил из Рима в Геневу и, прибыв туда на 8-я сутки, тотчас велел снять мост на Родане и набрать в римской провинции сколько можно более войск, потому что в этой области был всего только один, набранный в ней, 10-й легион. {Turpin de Crisse не без основания замечает, что Цезарь мог бы гораздо ранее узнать о намерениях гельветов и перевести в римскую провинцию 1 или 2 из трех легионов, находившихся около Аквилон в цизальпинской Галлии, где в них особенной надобности не было. Гельветы два года готовились к переселению, а Цезарь, быв в 59-м году консулом, имел полное право располагать войсками, по своему усмотрению.} Гельветы послали просить у него пропуска чрез римскую провинцию, обещая не разорять ее. Но Цезарь нимало не был намерен пропустить их, потому что 1) помнил поражение единоплеменниками их, за 49 лет перед тем (в 107-м г.) в Галлии, римской армии консула Кассия, который сам пал в бою, а армия его была принуждена пройти под игом, – 2) он не полагал возможным, чтобы такой народ и в таком числе, как гельветы, могли пройти чрез римскую провинцию, не разорив ее, ― и 3) как весьма вероятно – не хотел допустить и самого переселения гельветов, которое с одной стороны повлекло бы за собою переселение в Гельвецию, на пределы римской республики, беспокойных и опасных германцев, а с другой – умножило бы число врагов римлян в трансальпийской Галлии, которую Цезарь, без сомнения, уже в это время имел намерение завоевать. Но дабы выиграть время и успеть добрать нового набора войска, он предложил гельветам прислать к нему за ответом через две недели, к 13-му апреля. {По мнению Наполеона I – к 23-му января, а по исчислениям Гишара – в первых числах марта.} Гельветы согласились на это, а Цезарь, почти в виду их, с удивительною деятельностью и быстротою устроил в эти две недели, войсками 10-го легиона и постепенно подходившими из римской провинции – земляной вал, в 16 римских футов вышины и 19.000 шагов (около 24 верст) длины, вдоль левого берега Родана, от озера Лемана до горы Юры. Впереди вала он вырыл широкий и глубокий ров, в местах, наиболее удобных для перехода галлов через Родан в брод и переправы на судах, построить малые, сомкнутые укрепления (форты) и вдоль всего левого берега Родана расположил цепь караулов.
Непостижимым кажется, как гельветы, немедленно по прибытии на Родан, не попытались перейти через него силой, потом согласились на 2 недели отсрочки и в продолжении этих двух недель оставались в бездействии, не препятствовали работам Цезаря, не прорвались силой или не пошли другою дорогой. Когда же в назначенный день они прислали к Цезарю за ответом (хотя ответ его уже был у них перед глазами, т.е. укрепленная его линия), тогда он объявил им, что законы и обычаи римлян не позволяют ему пропустить гельветов через римские владения; если же они захотят пройти насильно, то он твердо намерен и будет уметь не допустить их до того. Обманутые гельветы пытались, хотя и поздно, перебраться через Родан на лодках, плотах и в брод: но все попытки их как днем, так в особенности ночью, остались тщетными и, всюду отраженные войсками Цезаря, они по необходимости принуждены были решиться идти другим путем чрез земли секванов. Но как этим путем без согласия секванов пройти было невозможно, то они и обратились к посредничеству Думнорикса, Оргеториксова зятя, весьма уважаемого секванами по причине его высокого звания и особенно щедрости. По его ходатайству секваны согласились пропустить гельветов, а гельветы обязались не разорять земель секванов, в удостоверение чего оба народа дали друг другу заложников.
Узнав, что гельветы вознамерились идти чрез земли секванов и эдуев для того, чтобы водвориться в землях сантонов, {Бывшая область Saintonge, ныне департамента нижней Шаранты, на правой стороне нижней Гаронны.} недалеко от города Толозы или Тулузы в римской провинции, Цезарь понял, сколь опасно было бы для последней водворение в её соседстве воинственных и неприязненных римлянам гельветов, – которые владели бы чрезвычайно обильными хлебом равнинами. А потому, вверив Лабиену (одному из своих легатов, к которому имел наиболее доверия) занятие и оборону вала на Родане, и рассчитав, что гельветы будут двигаться весьма медленно, Цезарь с величайшею поспешностью отправился лично в цизальпинскую Галлию, набрал в ней 2 новых легиона (11-й и 12-й), присоединил к ним три старых (7-й, 8-й и 9-й), зимовавших в окрестностях Аквилеи, и с этими 5-ю легионами двинулся усиленными переходами и кратчайшим путем чрез город Оцел и земли центронов, гароцелов, катуригов, воконтян и аллоброгов в земли сегузиян, лежавшие па северных пределах римской провпнции, по ту сторону Родана. {Оцел – ныне город Экзиль (Exilles), в Шемонте, на перевале чрез Мон-Женевр (Mont-Genevre) и на пути из Сузы в Бриансон, во Франции, в департ. верхних Альпов. Центроны, гароцелы и катуриги обитали на пространстве между нынешними Сузою и Бриансоном, – воконтяне – в деп-те р. Дромы, а сегузияне – в деп-те Роны. И так Цезарь вообще следовал по направлению на нынешние Экзиль, Бриансон, Амбрёнь (Embrun), Ди (Die) и Лион.} Все это было исполнено им с чрезвычайною скоростью, не смотря на то что, при переходе его чрез Альпы, центроны, гароцелы и катуриги преградили ему путь и он принужден был на каждом шагу сражаться с ними в горах, при чем везде отразил. их с успехом.
Гельветы, напротив, двигались в продолжении этого времени столь медленно, что успели только пройти чрез земли секванов и вступить в земли эдуев, из коих последние стали жестоко грабить и разорять. Эдуи, в звании союзников римлян, обратились с просьбою о помощи к Цезарю, и в тоже время и с такими же просьбами прислали к нему послов союзники эдуев, амбарры, {Амбарры обитали, кажется, между нынешними Лионом и Маконом, по обе стороны Саоны.} и аллоброги, отчасти обитавшие на правой стороне Родана. Цезарь не мог долее терпеть, чтобы гельветы грабили и разоряли земли союзников и подданных римлян, и уверил эдуев, амбарров и аллоброгов, что не замедлит положить этому конец, но только требовал от них вспомогательных войск. – и особенно конницы, которой вовсе не имел в своей армии. {Замечательно, что в продолжении всей войны в Галлии Цезарь вовсе не имел в своей армии римской конницы, но вспомогательную галльскую, начальствование над которою вверял, вопреки обычаю римлян и вероятно из политических причин, галльским знатным вождям.} Вследствие того, знатнейшие из эдуев (в том числе Думнорикс) вскоре присоединились к нему с конными и отчасти пешими дружинами.
Между тем легкие передовые войска уведомили Цезаря, что ¾ гельветов (жители трех округов или кантонов Гельвеции) переправились на судах и плотах через р. Арар (ныне Саона) неподалеку от города Кабиллона (ныне Шалон на Саоне), – остальная же ¼ ( жители четвертого округа – тигуринцы) с обозами еще находилась по сю сторону Арара. {Гельвеция разделялась, по словам Цезаря, на 4 округа (кантона), а Тулонжон (Toulongeon, один из комментаторов записок Цезаря) полагает, что они были образуемы четырьмя большими реками, прорезывающими Швейцарию. Тигуринцы были жители нынешнего цюрихского кантона и потомки тех самых тигуринцов, которые в 107-м году разбили консула Кассия. Цезарь говорит, что гельветы переправлялись чрез Арар с большим трудом – 20 суток; но Наполеон I заметил, что это не совсем вероятно.} По получении этого известия, Цезарь в следующую же затем 3-ю стражу ночи {3-я стража ночи у римлян простиралась от полуночи до 3-х часов утра или рассвета.} поспешно двинулся с тремя старыми легионами (7-м, 8-м и 9-м) вверх по левому берегу Арара к месту переправы гельветов чрез эту реку. Сделав усиленный переход, на рассвете он напал совершенно неожиданно на тигуринцов. и большое число их положил на месте, а остальные бежали и скрылись в ближайших лесах. {Следовательно гельветов на правой стороне Арара осталось уже только 276,000 душ, из коих т.е. 69,000 чел. способных сражаться.} Таким образом, говорит Цезарь, отмщены были, и поражение Кассия, и смерть павшего с ним Пизона, деда Цезарева тестя того же имени.
Немедленно после поражения тигуринцов, Цезарь, без всякого со стороны гельветов препятствия, {Непостижимо, как 69,000 гельветов не воспрепятствовали переправе, в виду их, 30,000 войск Цезаря.} в одни сутки построил мост и перешел по нем чрез Арар, т.е. сделал то, на что гельветы употребили 20 суток! Изумленные его быстротою, они отправили к нему посольство, которое объявило, что если Цезарь хочет мира, то гельветы поселятся там, где он им укажет, а если войны, то вспомнил бы только поражение Кассия. Цезарь отвечал. хладнокровно, без гнева, что согласен на мир, если гельветы дадут заложников и удовлетворять эдуев, амбарров и аллоброгов за причиненные им убытки. «Гельветы привыкли брать, а не давать заложников» – гордо отвечали послы и тем кончились переговоры.
На следующий день гельветы двинулись далее в земли сантонов. Цезарь послал за ними, для наблюдения, по какой дороге они пойдут, всю свою конницу (прибывшую от эдуев и их союзников, и набранную в римской провинции) в числе 4,000 чел. Увлекшись преследованием и главное – предводимая Думнориксом, изменявшим Цезарю, {Тurрin de Crisse и некоторые другие писатели не без основания упрекают Цезаря в том, что он не вверил начальствования над конницею в этом случае кому-либо из римлян, как ни уважительны были его политические причины.} конница эта вступила, на невыгодной для неё местности, в бой с 500-ми чел. конницы гельветской – и Думнорикс первый, а за ним и все прочие постыдно бежали. Гордясь этим успехом, гельветы смелее начали останавливаться и даже завязывать дела с передовыми войсками Цезаря. Но он, будучи более нежели вдвое слабее гельветов, {У Цезаря было 5 легионов или 30,000 чел. пехоты, и 4,000 чел. конницы (Лабиен еще не присоединился к нему), у гельветов же, как сказано, 69,000 чел. способных, сражаться.} действовал весьма осторожно, избегая общего боя и ограничиваясь только тем, что неотступно следовал за гельветами и не позволяла им фуражировать к грабить край: Таким образом он и гельветы шли 15 дней, постоянно располагаясь в 5–7 милях (6–7 верстах) расстояния между собою.
Между тем, чем более Цезарь удалялся от Арара, с целью не терять гельветов из виду, тем более убавлялись в его армии запасы продовольствия, а способы пополнения их затруднялись. Те, которые он велел сплавить вверх по Арару, становились бесполезными; хлеб на полях еще не созрел и даже подножного корму еще было мало; {Это было в половине или конце апреля по юлианскому календарю. Климат Галлии в древности был весьма суровый.} – эдуи же, обещавшие поставить хлеб, медлили доставкой его, не смотря на беспрестанные требования Цезаря. Доискиваясь, от чего происходило это замедление, он узнал наконец, что единственною причиной были тайные козни и измена Думнорикса. Удостоверясь в этом, Цезарь поступил весьма, мудро и искусно: не предался гневу и мщению, не сделал огласки и не прибегнул к суду и наказанию Думнорикса, чем возбудил бы только неудовольствие эдуев и подверг бы войска свои голодной смерти, но призвал к себе Думнорикса и в присутствии только одного брата его, Дивициака, верного и усерднаго союзника римлян, обличил его в измене, но простил из уважения к Дивициаку, советуя впредь быть осторожнее; для большей же верности велел тайно наблюдать за ним.
В тот же день передовые войска известили Цезаря, что гельветы расположились станом у подошвы одной горы, милях в 8-ми (около 9 верст.) от римской армии. Цезарь немедленно приказал разведать положение и свойства этой горы, и окольные дороги, ведшие на её вершину. Получив о том удовлетворительный сведения, он отрядил присоединившегося уже к нему Лабиена, в 3-ю стражу ночи, с 2-мя легионами и приказанием скрытно занять вершину горы и напасть на гельветов с тыла в то самое время, когда он нападет на них с фронта. Сам же со всеми остальными войсками в 4-ю стражу ночи {От 3-х до 6-ти часов утра.} он двинулся, предшествуемый всею конницей, прямо против гельветов, по той самой дороге, по которой они перед тем шли. Легкими войсками, шедшими впереди конницы, начальствовал Консидий, военачальник сведущий и опытный в военном деле. На рассвете, когда Цезарь был уже не более, как в 1,500 шагах от лагеря гельветов. Консидий прискакал к нему с известием, что вершина горы занята гельветами, которых он узнал по вооружению и знаменам. По этому донесению Цезарь счел более благоразумным отступить к ближайшей высоте, на которой и построил армию в боевой порядок. А между тем вершина горы была занята вовсе не гельветами, а Лабиеном, которого Консидий, по странному случаю, принял за неприятеля; гельветы же, до рассвета вовсе не подозревавшие близости Цезаря и расположения Лабиена в тылу их, сняли свой лагерь и поспешно отступили. Таким образом Цезарь лишился, отчасти по собственной вине, {Не предуведомив Консидия об отряжении Лабиена, не условясь с Лабиеном о сигнадах и не удостоверясь в справедливости донесения Консидия (Turpin de Crisse).} удобного и выгодного случая разбить гельветов и решить войну с ними.
На следующий день, крайне нуждаясь уже в продовольствии, Цезарь своротил в сторону и двинулся к находившемуся от него в 18-ти милях (27-ми верстах) главному городу эдуев – Бибракте (ныне Autim), в котором находились большие запасы хлеба. Сочтя ли это за робость с его стороны или, может быть, намереваясь отрезать ему продовольствование, гельветы обратились назад и также двинулись к Бибракхе. По приближении их, Цезарь выслал им на встречу, для задержания их, всю свою конницу, а сам между тем построил свою армию {Всего. войск y Цезаря при Бибракте, по словам Наполеона I, было: 6 легионов пехоты – 36,000 чел. Конницы ― 4,000. Вспомогательных войск от 20,000 до 30,000. Итого от 60,000 до 70,000. Но число вспомогательных войск, кажется, преувеличено. Цезарь не означает числа своих войск; достоверно однако то, что он был слабее, гельветов.} на ближней горе, недалеко от Бибракты, в боевой порядок. Впереди, на полускате, он поставил 4 старых легиона (7-й, 8-й, 9-й и 10-й) ― в 3 линии, а позади, на вершине горы – все обозы под прикрытием двух новых легионов (11-го и 12-го), вспомогательных войск и устроенных ими укреплений. Гельветы, собрав позади себя все свои обозы, сомкнули ряды, отразили Цезареву конницу и, построив фалангу, {По Turpin de Crisse – 2 большие фаланги в 1-й линии и одну (15,000 бойев и тулингов) во 2-й, в виде резерва и для прикрытия обозов.} прикрытую спереди, с боков и сверху черепахою из щитов, двинулись на гору против 1-й линии римской армии. Цезарь, желая доказать войскам, что на-мерен вполне разделить с ними опасность и победить или умереть, сошел с лошади и отослал ее назад; примеру его по-следовали и все окружавшие его и все частные начальники войск. Затем 4 передних легиона, бросив дротики, стремительно бросились с горы вниз, с мечами в руках, на гельветов. Завязался упорный и жестокий рукопашный бой, в котором обе стороны долго сражались с одинаковою храбростью, не отступая ни шагу. Наконец однако гельветы были приведены в расстройство и, понеся большой урон, изнемогая от ран, начали отступать с боем в лощину и из неё на другую гору, в 1000 шагах от первой. Цезарь преследовал их, также с боем, 4-мя передними легионами в том же боевом порядке, оставив обозы и 2 задних легиона на вершине горы. В то самое время, когда 4 передних легиона всходили вслед за гельветами на гору, 15,000 бойев и тулингов неожиданно ударили им в правый фланг и в тыл. При виде этого и отступавшие гельветы обратились назад и напали на римлян с фронта.
Положение Цезаря было трудное и опасное; но он тотчас противопоставил 3-ю линию бойям и тулингам, а 1-ю и 2-ю прочим гельветам – и на полугоре произошел вторичный, упорный бой, продолжавшийся до вечера. Наконец часть гельветов была принуждена отступать на вершину горы, а другая – к обозам у подошвы её, и здесь произошел третий, упорнейший бой, продолжавшийся далеко за полночь, но кончившийся тем, что римляне овладели всеми обозами и всем лагерем гельветов. {Сражение при Бибракте произошло в первой половине мая по юлианскому календарю (Наполеон I).}
Разбитые наголову и претерпев огромный урон, гельветы, в числе уже не более 130,000 душ, удалились с величайшею поспешностью в противоположном прежнему направлении, а именно к с. в. – и, следуя безостановочно днем и ночью, на 4-я сутки прибыли в земли лингонов. {Часть Бургонии и большая часть Шампании; – главным городом лингонов был Андаматун на р. Матроне (ныне Лангр на р. Марне).} Цезарь не мог тотчас преследовать их потому, как сам говорить, что трое суток был удержан на месте сражения попечением о раненых и погребением убитых воинов своей армии – доказательство, что победа досталась ему нелегко и стоила недешево. {Распоряжения Цезаря к бою и в начале и конце боя были превосходные; но после первого отражения гельветов он сделал, по мнению Turpin de Crisse, две ошибки: 1) оставив 2 легиона и вспомогательные войска без всякой пользы позади, на вершине горы, – и 2) увлекшись преследованием гельветов с горы на гору, не обеспечил своего правого фланга и тыла, был обойден и охвачен и подвергся величайшей опасности быть разбитым.} Но тотчас после сражения он послал лингонам приказание не оказывать гельветам никакой помощи, ни деньгами, ни продовольствием, ни чем бы то ни было, грозя в противном случае поступить с лингонами точно также, как с гельветами. По прошествии же трех суток он двинулся со всею армией усиленными переходами вслед за гельветами. Лингоны повиновались ему – и гельветы, доведенные голодом до крайности, отправили к Цезарю послов с изъявлением покорности и просьбой о мире. Цезарь потребевал, чтобы они дали заложников и выдали оружие и бежавших к ним рабов. Пока это исполнялось, наступила ночь и 6,000 урбигенян, {Иные полагают, что урбигеняне обитали около города Урба (ныне Орб, в ваадтском кантоне), другие же около Берна, но настоящие их жилища в достоверности неизвестны.} тайно уйдя из лагеря, направились к Рейну и Германии. Узнав об этом, Цезарь немедленно послал жителям земель, через которые урбигеняне должны были проходить, приказание задержать их и представить ему. И таково было нравственное влияние победы его над гельветами, что приказание его было в точности исполнено. С урбигенянами было поступлено – говорит Цезарь – как с врагами, что значит, что они были преданы смерти – жестокость, недостойная Цезаря! За то, в отношении к прочим гельветам, он явил большое великодушие и весьма мудрую политику: по выдаче ими заложников, оружия и переметчиков, даровал им помилование и приказал возвратиться в Гельвецию и восстановить сожженные ими города и. селения, при чем повелел аллоброгам снабдить их до Гельвеции продовольствием; {Цезарь говорит, что в стане гельветов, в сражении при Бибракте, найдены были писанные греческими буквами именные списки всех гельветов, вышедших из Гельвеции, и что по этим спискам всего их было 368,000 мужчин, женщин и детей, из коих 92,000 способных сражаться мужчин. По исчислению же, произведенному по приказанию Цезаря, в Гельвецию возвратилось только 110,000 душ. Из этого не следует однако заключать, замечает Наполеон I, что гельветов погибло в Галлии 258,000 душ: большое число их рассеялось и отчасти водворилось в Галлии, а многие воротились в Гельвецию позже.} храбрых бойев же поселил, по просьбе эдуев, в землях сих последних.
Таков был 1-й поход Цезаря в Галлии – поход, который, судя по многочисленности и приготовлениям гельветов, не имел бы, может быть, такого скорого и удачного конца для римлян, если бы гельветы, при всей своей храбрости, не были столь невежественны, действовали с большею быстротою и решительностью, если бы между ними было более согласия, единства и воинского порядка, и главное – если бы против них не было такого полководца, как Цезарь, быстрота, решительность и искусство действий которого заслуживают величайших похвал. При всем том, должно однако сознаться, что он сделал в этом походе нисколько важных (указанных выше) ошибок – потому, как кажется, что в первый раз в жизни имел главное начальствование над большою армией, в важной войне против многочисленного и опасного неприятеля, и не приобрел еще надлежащей в этом опытности.

§ 255. 2-й поход против Ариовиста (58). Движение Ариовиста и Цезаря к Везонцию; – сражение близ Рейна.

По окончании похода против гельветов, почти все племена кельтической Галлии прислали к Цезарю выборных людей с поздравлениями, изъявлением благодарности – и просьбой защитить и избавить их также от Ариовиста и германцев, прибывших в Галлию по нижеследующему случаю:
Две враждебные политические партии, на которые (как выше, – в главе XXXIII § 203, было сказано) были разделены кельтические галлы, и из которых. в главе одной стояли эдуи, а в главе другой – секваны, поддержанные арвернами, {Арверны обитали в той части кельтической Галлии, которая соответство-вала нынешним департаментам Пюи – де – Дом и Луары, или Оверни (Auvergne).} долго вели междоусобную войну и наконец эдуи одержали верх, а секваны и арверны призвали на помощь Ариовиста, обещав ему щедрое вознаграждение. Ариовист, прибыв из-за Рейна с 15,000 чел. своих свевов, вскоре склонил успех и перевес в войне на сторону секванов и арвернов, наложил на эдуев и их союзников дань, взял с них заложников и заставил их поклясться, что они никогда не -потребуют обратно своих заложников и не будут просить помощи союзников своих – римлян, ни стараться об освобождении своем от подчиненности секванам и арвернам, или лучше сказать – ему самому. Ибо он и самих секванов и арвернов подчинил своей власти, завладел третью их земель, водворился, между ними с своими свевами, и так как число последних вскоре умножилось вновь прибывшими из-за Рейна до 120.000 чел., то и намеревался, во время похода Цезаря против гельветов, завладеть еще одною третью земель секванов и арвернов. Подпав таким образом под тяжкое иго германских варваров, ими же самими призванных на помощь, и справедливо опасаясь, чтоб они не завоевали всей Галлии, кельтические галлы и в особенности эдуи, секваны и арверны убедительно просили Цезаря о помощи, представляя, что если римляне откажут в ней, то им ничего более не останется, как переселиться из Галлии в какую-нибудь другую страну.
Многие причины побуждали Цезаря вступиться за галлов и не позволять германцам притеснять их и водворяться в Галлии. Но в особенности он считал постыдным и для себя, и для республики и народа римских попустить, чтобы эдуи, издавна признанные друзьями и союзниками римлян, были порабощены германцами, и признавал опасным для римской политики, чтобы германцы водворялись в Галлии: ибо, покорив ее, они легко могли вторгнуться в римскую провинцию и потом в Италию. Сверх того просьба галлов вполне соответствовала, кажется, личным, тайным намерением и политике самого Цезаря, которые, как по всему заключить можно, клонились к тому, чтобы, изгнав гельветов и потом германцев из Галлии, склонить тем галлов на свою сторону и, пользуясь их междоусобиями, наконец их самих покорить власти римлян. А потому Цезарь, обещав галлам употребить все средства к их удовлетворению и успокоению, послал просить у Ариовиста личного свидания; но Ариовист гордо и дерзко отказал в том. Тогда Цезарь отправил к нему послов с просьбой не призывать более из-за Рейна в Галлию германцев, возвратить самому и позволить секванам отдать эдуям их заложников, и наконец – не причинять никакого вреда эдуям и их союзникам и не воевать с ними. В случае исполнения этого – объявлял Цезарь – Ариовист останется по прежнему другом и союзником римлян; в противном же случае Цезарь, в звании правителя римской провинции, будет обязан, – на основании определения римского сената в 61-м году, всячески защищать эдуев и других союзников римлян в Галлии. На это Ариовист гордо, возразил, что он покорил эдуев силою оружия, что ни он римлянам, ни римляне ему не имеют никакого права предписывать, как поступать с покоренными народами, что он не возвратит эдуям их заложников, но и не будет воевать с ними, если только они будут исправно платить ему дань и исполнять другие, принятые ими на себя обязательства; в противном же случае звание союзников римлян не спасет их. Что же касалось угроз Цезаря, то Ариовист объявил, что не боится их, ибо еще никто дотоле не восставал против него войною без собственного для себя вреда и гибели, и что если Цезарь хочет измерить с- ним свои силы, то испытает на себе, на что был способен храбрый, никем еще дотоле непобежденный народ, опытнейший в военном деле и уже 14 лет не знавший крова.
В одно время с этим гордым ответом Ариовиста, к Цезарю прибыли послы эдуев и тревиров {Тревиры обитали вокругь нынешнего Трира, на р. Мозели, в прусской рейнской провинции.} с жалобами, что прибывшее из-за Рейна германское племя гарудов разоряло земли эдуев, а 100 округов или кантонов свевов {Правильнее – союз 100 германских племен под общим названием свевов.} прибыли на правый берег Рейна и готовились переправиться в Галлию. Цезарь видел ясно, что медлить долее было нельзя и не должно, но необходимо было напасть на Ариовиста прежде, нежели он будет усилен свевами. А потому, запасшись сколько можно скорее продовольствием, он и двинулся усиленными переходами против Ариовиста). {Цезарь не означает откуда и куда, но вероятно с границы земель эдуев и лингонов, чрез Арар, в средину земель секванов.}
По З-х дневном походе он узнал, что Ариовист со всеми своими силами шел к Везонцию на р. Дубисе, {Ныне Безансон (Besancоn), на р. Дуб (Doubs), в Франш-Контэ, в департаменте реки Дуб.} главному городу секванов, для завладения им. Везонций был весьма силен и местным положением, и укреплениями своими, и заключал в себе большое количество всякого рода военных запасов. А потому он имел в настоящих обстоятельствах особенную в военном отношении важность и для Цезаря, и для Ариовиста, и Цезарь, положи в во что бы то ни стало предупредить в нем Ариовиста, успел в том, следуя усиленными переходами днем и ночью, и, вступив беспрепятственно в Везонций, поставил в него гарнизон.
В Везонцие он оставался нисколько дней для устройства продовольствования армии, и в это время рассказы галлов и купцов об огромном росте, необычайной храбрости, искусстве в военном деле и страшном виде германцев распространили в целой армии Цезаревой внезапный и величайший страх. Прежде всех страху этому предались военные трибуны, префекты и все те, которые последовали из Рима за Цезарем из приязни к нему, но были изнежены жизнью в Риме, а опытности военной и неустрашимости, приобретаемом в лагерях, не имели. {Цезарь разумел здесь лица и чины, составлявшие главное управление или по нынешнему главный штаб армии.} Некоторые из них, под разными предлогами, даже просили себе отпусков, а другие впали в глубокую горесть, помышляли только о смерти, и все заняты были только составлением духовных завещаний. Мало помалу страх. распространился даже на самых старых и опытных воинов, центурионов и начальников конницы, которые, чтобы не подать подозрения в робости, говорили, будто страшатся не германцев, но трудных дорог, обширных и дремучих лесов и почти совершенной невозможности везти продовольствие. Многие и, них даже объявили Цезарю, что если он даст приказ к походу, войска не послушаются его.
Такая общая, необыкновенная трусость целой армии {По мнению Turpin de Crisse, она произошла единственно от того, что Цезарь не занял войско учениями или работами, но оставил их в бездействии, которое повлекло за собою пустые толки и пустой страх. И в этом случае виною была также неопытность Цезаря. Должно впрочем заметить, что Цезарь в своих записках с намерением, кажется, распространяется о трусости своей армии, для того, чтобы резче выставить собственную находчивость, силу своего красноречия и нравственное свое влияние.} грозила чрезвычайною опасностью и могла бы иметь самые вредные, самые гибельные последствия, если бы Цезарь не сохранил всего присутствия духа и хотя малейше потерял голову. Но не таков был Цезарь: подобно Александру В. и Ганнибалу, он возрастал с опасностью – и в настоящем случае явил всю нравственную свою силу, все нравственное свое влияние. Он не предался гневу, не прибегнул к силе и строгости или к устыждению войск, но к убеждению их умов и возвышенно их духа. Собрав военный совет, на который призвал даже центурионов низшего класса, он произнес, с тем красноречием, которым обладал в такой высокой степени, сильную, убедительную и увлекательную речь. Укорив присутствовавших за то, что они вздумали присваивать себе право рассуждать о предмете и цели движения армии, он пред ставил им, что от Ариовиста, обязанного Цезарю званием царя и союзника римлян, нельзя было, по справедливости, ожидать нарушения долга признательности и обязанности союзника; что впрочем, если бы даже он и захотел вести войну против римлян, то все же им не было причины страшиться его и отчаиваться в собственных силах и в распоряжениях своего полководца; что уже и предки их, под предводительством Мария, с честно и славою сражались с германцами и побеждали их, что и в недавней войне с рабами они доказали все свое превосходство над германцами, хотя и знакомыми с устройством и дисциплиной римских войск; что германцы были не раз побеждаемы теми самыми гельветами, которых перед этим победили римляне, – победами же своими над гельветами Ариовист был обязан более утомлению и оплошности галлов и собственной хитрости и удаче, нежели мужеству и храбрости своим; что те, которые страх свой прикрывали мнимою опасностью подвергнуться недостатку в продовольствии или идти по трудным дорогам, присваивали себе не принадлежавшее им право, не доверяя своему полководцу или думая учить его, как ему поступать; что секваны, лингоны и другие соседственные с ними племена доставят хлеб, который сверх того созрел и на полях; что касательно дорог, они сами вскоре убедятся, что дороги нетрудны и проходимы; что он не верит и нимало не боится, чтобы войска не последовали за ним; что если и случалось, что войска отказывали своим полководцам в повиновении, то обыкновенно таким, которые сами были тому виною или по своим неудачам, или по корыстолюбию и лихоимству, но что целая жизнь его, Цезаря, свидетельствовала о его бескорыстии, точно также, как поход против гельветов – о счастье и удаче его на войне; что поэтому он не только не замедлит, но и ускорить поход, и выступить в следующую же 4-ю стражу ночи, и тогда увидит, что сильнее в войсках, чувство страха или чувство чести и долга; если бы же они не последовали за ним, то он и тогда пойдет с одним 10-м легионом, в мужестве которого не сомневался и который будет служить ему преторианскою когортой. {Цезарь особенно любил этот легион и имел к нему большую доверенность. Одна или несколько отборнейших когорт отделялись в это время для личного охранения полководца и носили название преторианских когорт. Выше с намерением приведена почти вся речь Цезаря, так как она изложена в его записках, дабы показать, какие доводы он употреблял для убеждения и одушевления своих войск.}
Слова Цезаря, переданные начальниками войскам, мгновенно изменили расположение умов в армии, заменив упадок духа, уныние и страх – бодростью, одушевлением и необыкновенным рвением к бою с германцами. 10-й легион немедленно прислал ему своих военных трибунов с изъявлением благодарности за доброе о нем мнение и готовности следовать за Цезарем. Прочие же легионы прислали просить у него прощения и уверить его, что никогда не были причастны ни сомнению, ни страху, не имели намерения подчинить Цезаревы виды собственным и вполне готовы исполнить все, что он ни прикажет.
Блистательно восторжествовав таким образом, силою своего красноречия и даром убеждать и увлекать умы, над опасным заблуждением и упадком духа своих войск, Цезарь поспешил воспользоваться рвением их к бою и в назначенное им время (в 4-ю стражу ночи) выступил из Везонция по дороге, найденной и указанной знатным эдуем, Дивициаком, к которому из числа всех галлов Цезарь имел наиболее доверия. Дорога эта, хотя и увеличивала поход почти на 40 римских миль (более 50-ти верст), но за то миновала леса и ущелья, и пролегала по открытым равнинам. {По мнению Наполеона I, в направлении от Безансона к Бельфорту, в Эльзасе, в департаменте верхиего Рейна.}
На 7-я сутки безостановочного похода, Цезарь узнал, что Ариовист находится от него не более, как в 24-х римских милях (около 32 верст). С своей стороны Ариовист, сведав о приближении Цезаря, сам предложил свидание, в котором прежде отказывал. Цезарь, заключая из этого, что Ариовист одумался и стал благоразумнее, согласился на свидание, которое было назначено на 5-й после того день. Ариовист просил только – как бы опасаясь засады – чтобы Цезарь не приводил с собою пехоты, но чтобы оба явились в сопровождены одних всадников. Цезарь согласился и на это; но не вполне доверяя своей галльской коннице, спешил ее и на лошадей её посадил воинов любимого своего 10-го легиона. В назначенный день Цезарь и Ариовист, каждый в сопровождены 10-ти приближенных и доверенных лиц на конях, съехались на небольшом возвышении посреди обширной равнины между лагерями обоих войск. Конница же с обеих сторон остановилась шагах в 200-х от возвышения. Цезарь повторил Ариовисту прежние свои требования и получил такого же рода гордый, хвастливый и даже дерзкий ответ, с присовокуплением, что галлы сами призвали его, Ариовиста, – что покоренная им часть Галлии принадлежите ему по праву завоевания, – что римлянам никакого нет до него дела, что Цезарь сам, как он думает, имеет намерение завоевать Галлию, и если не удалится из нее, то Ариовист будет действовать против него, как против врага, и знает даже, что убиением его в бою окажет большую услугу политическим врагам его в Риме, которые не раз уведомляли о том Ариовиста; если же Цезарь удалится из Галлии, то Ариовист, в благодарность за то, не будет беспокоить его и даже окажет ему, если нужно будет, содействие. Без гнева и запальчивости, хладнокровно и спокойно возражал Цезарь, опровергая доводы Ариовиста, и мнимым правам его на Галлию (кельтическую), противопоставляя действительные (по словам Цезаря, но столь же мнимые на самом деле) права на нее римлян. Между тем конница, сопровождавшая Ариовиста, приблизилась мало по мал у к возвышению и начала метать в Цезаря и бывшие с ним лица – стрелы и каменья. При виде такого подлого коварства, Цезарь немедленно прервал переговоры и удалился, запретив своей коннице на стрельбу германцев отвечать стрельбою, ибо хотел, чтобы с его стороны не было и тени несправедливости. Высокомерие, наглость и коварство Ариовиста исполнили войска Цезаревы сильнейшего негодования и еще более усилили рвение их к бою.
Два дня спустя Ариовист просил нового свидания или по крайней мере присылки доверенного лица для продолжения начатых переговоров. Цезарь вовсе не был намерен снова лично являться на свидание, ни подвергать опасности кого-либо из римлян; но, не желая решительно отказать Ариовисту, послал к нему Валерия Процилла, родом галла, но званием римского гражданина, и Меттия, связанного с Ариовистом узами гостеприимства. Но едва они прибыли в лагерь германцев, как Ариовист объявил их лазутчиками и заключил в оковы.
В тот же день он снял свой лагерь и расположил его у подошвы одной горы, в расстоянии 6-ти миль (около 8 ½ верст) от Цезарева лагеря. На следующий же день он снова снял свой лагерь и, пройдя мимо и в виду Цезаревой армии, расположился в 2-х милях (около З-х верст) от неё, в тылу её, дабы отрезывать ей подвозы продовольствия, доставляемого секванами и эдуями. Такого рода расположение и цель Ариовиста были ни без искусства, но движение его в виду Цезаревой армии подвергало его опасности быть атакованным и разбитым на походе. Цезарь позволил ему однако пройти беспрепятственно, и странным, непонятным кажемся, как он не воспользовался столь удобным случаем разбить германцев в то время, когда они были на походе и, обремененные обозами, вероятно шли более или менее в беспорядке. Это тем менее понятно, что в следующие 5 дней Цезарь постоянно каждый день строил свою армию в боевой порядок впереди своего лагеря и предлагал Ариовисту бой, но тот не принимал его и не выходил из своего лагеря, ограничиваясь частными действиями и нападениями 6-ти тысяч чел. своей конницы при каждом из всадников которой находилось по одному ловкому, проворному и чрезвычайно быстрому на бегу, пешему воину, как о том говорено было выше (см. главу XXXII § 203). В этого рода действиях германцы имели большое преимущество над римлянами, и Цезарь, опасаясь недостатка в продовольствии, счел необходимым восстановить и обеспечить свои сообщения с секванами и эдуями. Для этого, построив армию свою в 3 линии, он про-шел в боевом порядке мимо и в виду Ариовистова лагеря и шагах в 600-х (около ½ версты) в тылу его начал устраивать войсками 3-ей своей линии, на выгодной местности, под прикрытием 1-й и 2-й линий – малый укрепленный лагерь. Ариовист выслал около 16.000 чел. пехоты со всею конницей для воспрепятствования работам; но Цезарь отразил их и, оставив в укрепленном лагере 2 легиона с частью вспомогательных войск, с остальными 4-мя легионами возвратился в прежний большой лагерь. Таким образом Ариовист, намеревавшийся отрезать Цезарю сообщения и продовольствие, сам увидел себя обложенным с фронта и тыла Цезаревою армией.
На следующий день Цезарь вывел войска свои из обоих лагерей и, построясь в боевой порядок, предложил Ариовисту бой. Тот не принял. его, но как скоро Цезарь ввел войска обратно в оба лагеря, Ариовист послал часть войск напасть на меньший из них и здесь произошел весьма упорный бой, продолжавшийся до вечера и в котором с обеих сторон было много раненых, но кончившийся ничем. Не постигая, почему гордые и храбрые германцы не принимают общего боя, Цезарь расспросил пленных и узнав, что причиною тому были: обычай германцев не вступать в бой с неприятелем прежде, нежели прорицательницы из числа германских женщин объявят, можно и должно-ли было сражаться с ним, и объявление этими прорицательницами в настоящем случае, что германцы не одержать победы, если вступят в бой до новолуния. Цезарь немедленно решился воспользоваться столь благоприятным для него свеверным предрассудком германцев.
На следующий же день, {По мнению Наполеона I в сентябре (по римскому, или в июне по юлианскому календарю).} оставив в каждом из двух -своих лагерей достаточное для охранения их число войск, он развернул впереди малого лагеря все вспомогательные войска, дабы скрыть от германцев слабейшее против них число легионных или линейных войск своих. Затем, построив армию в 3 линии, – он двинулся против лагеря Ариовиста. Тогда уже германцы, не видя более возможности избежать общего боя, по необходимости принуждены были выйти из своего лагеря и построились впереди его по племенам, каждое племя {Гаруды, маркоманны, трибокки, вангионы, неметы, седузияне и свевы.} отдельно, с равными между ними промежутками, а дабы заградить малодушным путь к бегству, сомкнули в тылу своем и на флангах все свои повозки и громоздкие тяжести в тесные ряды. {Наполеон I говорить, что Ариовист был не сильнее Цезаря, но едва ли это справедливо. Уже гораздо прежде число свевов в Галлии простиралось до 120,000 чел., а в это время вероятно было еще значительнее, и если положить даже только четвертую часть их способными сражаться, то и тогда они превосходили бы число войск Цезаря, составлявшее, после урона при Бибракте, вероятно гораздо менее 60-ти и даже 50-ти тысяч.}
Цезарь, назначив квестору своему место при одном, а легатом своим – по одному при каждом из прочих легионов, сам открыл бой нападением с правым своим крылом на левое крыло неприятельское, заметив, что оно было слабейшею частью боевого порядка германцев. Римские войска двинулись против германцев, а германцы им на встречу – с такого стремительностью, что даже не успели бросить дротиков и тотчас вступили в упорный рукопашный бой. Германцы сражались в тесно-сомкнутых фалангах, прикрываясь черепахами из щитов; однако римские войска вскоре привели их в расстройство, опрокинули и обратили в бегство. Но правое, превосходное в силах крыло германцев сильно теснило между тем левое крыло римлян, доколе молодой Красс (сын триумвира), начальствовавший конницею этого крыла, не подкрепил 1-й и 2-й линий третьего. Это решило победу в пользу Цезаря: вскоре и правое крыло германцев, подобно левому, было приведено в расстройство и опрокинуто, и все германцы бежали не останавливаясь к Рейну, находившемуся от места сражения милях в 50-ти (около 75-ти верст). {Место сражения Цезаря с Ариовистом в точности неизвестно, но долженствовало находиться между Безансоном и Базелем, но мнению Наполеона I – около Беффорта (Beffort) или Бельфорта в Эльзасе, в деп-те верхнего Рейна} Часть их переправилась через него вплавь, а другая, и в том числе Ариовист – в найденных на берегу челнах: все остальные же были изрублены преследовавшею их Цезаревою конницей. При этом случае Цезарь выручил и спас от неминуемой смерти Процилла и Меттия, что, по его словам, обрадовало его не менее одержанной решительной победы.
Победа эта так устрашила свевов, подступивших к правому берегу Рейна, что они поспешно воротились в свои земли, преследуемые убиянами, обитавшими на нижнем Рейне (в окрестностях нынешнего Кёльна), которые множество их истребили.
Блистательно совершив таким образом два похода в один год, Цезарь расположил свою армию, еще до обычного на то времени, на зимних квартирах в землях секванов и, вверив начальствование над нею Лабиену, отправился лично в цизальпинскую Галлию, для присутствия, как он говорит в своих записках, на общенародном в ней собрании, – действительно же для того, чтобы быть ближе к Риму и внимательно следить за всеми внутренними делами его.
О действиях Цезаря в походе против Ариовиста вообще можно сделать те же замечания, что «и о действиях его в походе против гельветов. Цезарь и в них также явил необыкновенные свои военные дарования, похвальную умеренность, благоразумие и чрезвычайную быстроту, которой много был обязан своими успехами; но, еще не имея надлежащей опытности в ведении войны и не вполне доверяя себе и своему счастью, действовал чрезвычайно осторожно, осмотрительно и сделал несколько довольно важных ошибок. Выше, в своем месте были уже объяснены некоторые из них. Сверх того заметим, что неизвестно и непонятно, почему он не знал ранее о раздорах и междоусобиях галлов по прибытии его в Галлию, о силах и действиях Ариовиста? – не разбил конницы и 16,000 человек пехоты, высланных Ариовистом для воспрепятствования укреплению малого Цезарева лагеря? – а в сражении с Ариовистом (изображенном им не довольно ясно) не стал на левом крыле своей армии против правого сильнейшего крыла германцев? В заключение скажем, что хотя он и назвал походы против гельветов и Ариовиста двумя важными войнами, но эта не совсем верно, и – согласно с, мнением Наполеона I – не слишком большего труда стоило римской армии, предводимой Цезарем, восторжествовать над многочисленными и храбрыми, но невежественными, не имевшими правильного устройства гельветами и германцами, хотя это нимало не унижает впрочем достоинства и славы Цезаря.

§ 256. 2-й год войны в Галлии (57). 3-й поход против бельгов; – бой при р. Аксоне.

Зимою Цезарь. узнал, что бельги, опасаясь вторжения его в их земли и побуждаемые многими кельтическими галлами, составляли сильный союз против римлян, взаимно давая одни другим заложников в верности. Втайне радуясь, без сомнения, этому предлогу к нападению на них и к их покорению Цезарь решился предупредить их, внесением войны в собственную их страну, что было вполне благоразумно в военном, хотя и не совсем справедливо в политическом отношении. Набрав в цизальпинской Галлии два новых легиона (13-й и 14-й), он отправил их в начале лета в кельтическую Галлию и сам прибыл в армию, как только явился подножный корм. {В мае по римскому или по мнению Наполеона I – в феврале по юлианскому календарю, т.е. в начале не лета, а весны, – что не совсем вероятно, ибо подножный корм в холодной Галлии являлся поздно.} Приказав соседственным с бельгами кельтическим галлам разведать, что у первых происходило, он. узнал, что бельги действительно собирали сильное войско. Вследствие того, употребив 11 суток на снабжение своей армии продовольствием, за-тем в 15 дней похода он прибыл из земель сеннонов {Жители Агендика на р. Икавне (ныне Санс, Sens, па р. Ионне, Ionne) и его округа (в юго-западной Шампани)} на пределы земель бельгов.
Движение его было столь быстро, а прибытие на пределы земель бельгов – столь неожиданно, что ближайшее бельгийское племя ремов {Жители Дурокортора на р. Базилии (ныне Реймс на р. Вель, Vele) и его округа (в северной Шампании и Иль-де-Франс).} немедленно и добровольно покорилось ему, дало заложников, вызвалось дать и вспомогательные войска, и снабдить продовольствием, и доставило ближайшие сведения о бельгах, о союзе их между собою и даже с зарейнскими германцами, и о числе войск, которое они взаимно обязались выставить в поле и которое долженствовало простираться до 308,000 чел., {Самое многочисленное и храброе племя бельгов – белловаки (жители нынешнего Бовэ, Beauvais, в Иль-де Франс, с округом) обязались выставить 60,000, соседи их – суессионы или суессоны (жители нынешнего Суассона на р. Эн, Aisne, в Иль-де-Франс, с округом) – 50,000, – нервии или нервийцы (жители нынешнего Геннегау и части Брабанта и Фландрии) – 50,000, – атребаты (жители нынешнего Арраса, в Артуа с округом) – 15,000, – амбиане (жители Самаробривы, ныне Амиень, в Пикардии, с округом) – 10,000, – морины (жители нын. Булони с округом) ― 25,000, – менапии (по берегу океана, в французской и бельгийской Фландрии) – 9,000, – калеты (жители Pays-de-Caux в. Нормандии) – 10,000, – велокассы (жители округа Velin в Нормандии) и веромандуи (жители округа Vermandois в Пикардии) – 10,000, – атуатики (жители бельгийской области Намюр) – 29,000, – наконец кондрузияне, эбуроны, церезияне и пеманияне (жители бельгийской области Люттих, в. г. Люксембургского и отчасти земель Трира на р. Мозели) – 40,000. – Таким образом союз 15-ти исчисленных Цезарем бельгийских племен обнимал всю часть северной Фландии, юго-западной Бельгии, в. г. люксембургское и восточную часть прусском нижнерейнской области, между морем и реками: Сеною., Эн (Aisne) и Мозелью.} под главным предводительством царя или короля суессонов, Гальбы. Вследствие этих сведений, Цезарь, дабы заставить бельгов разделить многочисленные силы свои и самому иметь дело только с частью их, послал вождя эдуев, Дивициака, с ополчениями эдуев, ремов и сеннонов, в земли белловаков, для разорения их. Сам же, получив известие, что бельги со всеми своими силами шли против него и находились уже недалеко, поспешно двинулся с своею армиею {Армия его состояла из 8-ми легионов (около 48,000 чел. пехоты) и из неопределенного числа пеших и конных вспомогательных войск, с которыми силы её долженствовали простираться до 60–70,000 войск, не считая ополчений, отряженных с Дивициаком.} к реке Аксоне (ныне Aisne) на пределах земель ремов, перешел через нее по мосту и расположился на правом берегу её, {Немного пониже нынешнего селения Pont а Vaire на p. Эн, близь Краона.} впереди моста, на высоте, имевшей отлогий но бокам и к лежавшему впереди её болоту скат. Лагерь армии он оградил валом в 12 футов вышины, со рвом в 18 футов ширины; на левом же берегу прикрыл мост предмостным укреплением, в котором поставил 6 когорт (3,000 чел.) ― Такого рода расположением на обоих берегах Аксоны он 1) прикрыл земли ремов, суессонов и эдуев из которых получал продовольствие, и 2) обеспечил собственные сообщения с ними.
Вскоре бельги обложили находившийся в 8-ми рим. милях (11 верстах) впереди Цезаря и принадлежавших ремам городок Бибракс (ныне Биевр) и пытались взять его приступом. Но они были отражены, хотя и с большим трудом, малочисленным гарнизоном, а на другой день, когда Цезарь прислал на помощь Бибраксу своих нумидийцев, критских стрелков и балеарских пращников – разорили окрестности и расположились с лагерем на обширном пространстве насупротив Цезаря, милях в 2-х (около 3-х верст) от него. {Правым флангом к нынешнему Краонну, в начале июля но римскому календарю (Наполеон I).}
Цезарь весьма благоразумно положил уклоняться сначала от общей битвы с превосходными в силах, воинственными и храбрыми бельгами, но действовать против них только своею конницей. Удостоверясь же чрез несколько дней, что вспомогательная галльская конница его была не. хуже бельгийской, он оставил в своем лагере 13-й и 14-й легионы, а прочие построил в боевой порядок впереди лагеря. Фронт его был прикрыт болотом, а для обеспечения своих флангов от обхода бельгами, Цезарь построил по обеим сторонам высоты, перпендикулярно к линии фронта армии, по одному валу, длиною около 400 шагов, со рвом и башнями на оконечностях и вооружил эти башни метательными орудиями. Бельги, нетерпеливо желавшие боя, для нанесения Цезарю, с самого начала, решительного удара, также построились в боевой порядок впереди своего лагеря. В этом положении и они, и Цезарь довольно долго оставались в бездействии, ожидая, чтобы противная сторона перешла через болото, но сами не намереваясь переходить через него. А между тем конница с обеих сторон вступила на пространстве между обеими армиями в бой. Успех в нем окончательно остался на стороне Цезаревой конницы, и тогда Цезарь, видя что бельги не переходят через болото, ввел свою армию обратно в лагерь. Бельги же, открыв в Аксоне, ниже Цезарева лагеря, броды, отрядили на левую сторону этой реки часть своих сил, для взятия приступом предмостного укрепления и завладения мостом Цезаря, либо – в случае неудачи – для разорения, по крайней мере, земель ремов, из которых Цезарь получал продовольствие. Узнав, что бельги переходят через Аксону, Цезарь немедленно перешел на левую сторону реки с легковооруженными нумидийцами, стрелками и пращниками, быстро двинулся против бельгов, неожиданно и стремительно напал на них во время самого перехода их через Аксону и множество их положил на месте, а остальных принудил, сильным действием метательного оружия, воротиться на правый берег. Вскоре белловаки, узнав, что Дивициак идет разорять их земли, отделились от прочих бельгов и поспешили на защиту своих земель. Никакими убеждениями не могли удержать их, не видя возможности напасть на Цезаря ни с фронта, ни с флангов, ни с тыла, с уроном отраженные при переходе через Аксону и начав уже нуждаться в продовольствии, бельги положили разойтись и, возвратясь в свои земли, каждому племени обороняться в них против Цезаря, а всем собираться там, куда проникнет его армия. Вследствие того, во 2-ю стражу следующей ночи они вышли из своего лагеря с большим шумом и криком и двинулись в таком беспорядке и с такою поспешностью, что движение их походило более на бегство после поражения.
Не постигая причины этого и благоразумно остерегаясь какой-нибудь хитрости и засады, Цезарь не вышел тотчас из своего лагеря, но, удостоверясь в отступлении бельгов, послал для преследования их всю свою конницу, поддержанную Лабиеном с 3-мя легионами. Атакованные ими несколько раз в продолжены дня, бельги, шедшие в хвосте, были разбиты и большею частью истреблены, остальные же ускорили свое бегство. На другой день Цезарь, не давая бельгам опомниться, двинулся в земли соседственных с ремами суессонов, прямо к главному городу их Новиодуну (ныне Суассон). {По мнению других – Ноион, Noyon; – но мнение в пользу Суассона вероятнее.} Сделав усиленный переход и прибыв к Новиодуну, он немедленно произвел приступ к нему, но, не могли взять его этим способом – как говорить в своих записках – по причине его широких и глубоких рвов и высоких стен, {Некоторые писатели, напротив, утверждают, что он был просто отражен, потому что слишком понадеялся на легкое взятие города приступом, и не принял надлежащих для успеха мер.) тотчас сделал все приготовления к скорейшему взятию его правильною осадой. Устрашенные его осадными работами и машинами, жители Новиодуна, чрез посредничество ремов, с которыми были в союзе, покорились, дали заложников и выдали все находившееся в их городе оружие. Затем Цезарь тотчас двинулся против Братуспантия (ныне Бовэ, Beauvais), города в землях белловаков. Жители его просили пощады и Цезарь, даровав им оную по предстательству Дивициака и эдуев, бывших в союзе с белловаками, ограничился взятием 600 заложников и отобранием оружия, и двинулся в земли амбиан. Амбиане покорились ему добровольно и безусловно, и Цезарь направился на с–в. в земли нервиев. По собранным им на походе сведениям, нервии чуждались торговли и роскоши, и неизнеженные ими, были народ грубый, зверский, воинственный, чрезвычайно храбрый и твердо решились ни за что не покоряться римлянам.
По 3-х-дневном походе в их землях, {В конце июля по римскому календаре (Наполеон I).} Цезарь узнал, что находился милях в 10-ти (около 15-ти верст) от р. Сабиса (ныне Самбра), что нервии, в соединении с атребатами и веромандуями, были расположены на другой (правой) стороне этой реки {Близ нынешнего Мобёжа (Наполеон 1).} и намерены дать в этом месте отпор римлянам, – что они ожидали еще прибытия атуатиков, уже находившихся в следовании, – женщин же, детей и всех неспособных сражаться людей укрыли в окруженном болотами и неприступном месте. Цезарь тотчас послал вперед легкие конные и пешие войска, свои для разведывания и с ними центурионов для приискания удобного под расположение лагеря места. Между тем некоторые из бельгов и галлов, бывших в армии. Цезаря, ушли ночью к нервиям и дали им знать, что между легионами на походе следовало множество тяжестей и поэтому легко было, внезапно напав на легионы, разбить их отдельно и отнять их тяжести. Это было тем удобнее, что местность на самом Сабисе была лесистая, пересеченная и следовательно особенно удобная для действий нервиев, главная сила которых заключалась в пехоте, конница же была немногочисленная и плохая. Действительно нервии положили воспользоваться доставленными им сведениями и, удержав Цезареву легкую конницу устроенными в лесах на Сабисе засеками, расположились со всеми своими силами скрытно в засаде на покрытой лесом вершине отдельной высоты, имевшей отлогий и обнаженный скат к правому берегу протекавшего у подошвы её Сабиса, глубина которого в этом месте простиралась только до 3-х футов; у подошвы же высоты, вдоль Сабиса, они поставили только часть своей конницы для наблюдения. Насупротив, шагах в 200-х, на противоположном берегу Сабиса находилась такая же отдельная, с отлогим скатом к реке, высота, которую посланные Цезарем центурионы и избрали для расположены лагеря.

§ 257. Сражение при р. Сабисе; – осада и взятие крепости атуатиков; – покорение приморских галлов.

Послав вперед конницу, Цезарь последовал за нею к Сабису и неприятелю с легионами; но приближаясь изменил, по своему обыкновенно, порядок следования армии и в голове шли уже 6 старых легионов, за ними – все тяжести, а в хвосте – два новонабранных легиона. По прибытии к Сабису, конница перешла через него с стрелками и пращниками, и завязала бой с неприятельскою конницей; 6 передних же легионов приступили к работам по укреплению лагеря: 9-й и 10-й – на левов фасе, 8-й и 11-й – на переднем, обращенном к Сабису, а 7-й и 12-й – на правом. Но едва вслед за ними показались тяжести, как нервии, атребаты и веромандуи устремились из своей засады на Цезареву конницу, опрокинули ее, бросились вслед за нею на другую сторону Сабиса и напали на все 6 Цезаревых легионов, укреплявших стан, со всех сторон в одно время, атребаты – на 9-й и 10-й легионы, веромандуи – на 8-й и 11-й, а сами нервии – на 7-й и 12-й, которых охватили и с правого фланга, и даже двинулись в тыл римскому лагерю. Все это было произведено, по словам Цезаря, столь неожиданно и скоро, что не только армия римская не успела построиться, как следовало, к бою, но даже и войска не успели надеть шлемов и снять чехлы с щитов. А между тем конница и легкая пехота Цезаревы, опрокинутые из-за реки, бросились бежать в разных направлениях; примеру их последовали и все нестроевые: военные слуги, люди, находившиеся при тяжестях и др. и даже тревирские всадники, считавшиеся одними из храбрейших между галльскими, поспешно отправились обратно в свои земли, распространяя повсюду на пути весть о совершенном поражении римлян.
В этом крайне трудном положении, армия Цезарева подвергалась опасности быть на-голову разбитою и даже совершенно истребленною, и только два обстоятельства – во откровенному и благородному сознанию самого Цезаря – спасла ее: во 1-х то, что войска, будучи отлично обучены строю и приобрев в предшествовавших действиях против неприятеля надлежащую опытность, сами хорошо знали, что им следовало делать, – и во 2-х то, что при каждом легионе были легаты, которым Цезарь и в этом случае, как обыкновенно, запретил отлучаться от рабочих прежде, нежели лагерь не будет совершенно укреплен, и которые поэтому могли сами распоряжаться по своему усмотрению, не ожидая приказаний Цезаря. Каждый легион построился и оборонялся там, где находился, как позволяли свойства местности и краткость времени, отдельно от других легионов и даже не видя их за густым кустарником. Таким образом армия была раздроблена на части и образовала неправильный строй в виде трехсторонника или скорее выгнутой дуги, и не было никакой возможности пи соблюдать единства в управлении ею и её действиями, ни подкреплять вовремя слабые её части. Прибыв сначала, к 10-му легиону на левом фланге, ободрив его и приказав ему перейти к наступлению, Цезарь отправился с тем же, от легиона к легиону, далее к правому флангу. Лабиен, собрав 9-й и 10-й легионы и отразив находившихся против него атребатов, преследовал их по пятам к реке и даже за реку до самого неприятельского лагеря, которым и овладел, истребив в преследовании большое число атребатов. 8-й и 11-й легионы, в центре, также отразили наконец и преследовали к реке веромандуев. Но 7-й и 12-й легионы на правом фланге, оставшись одни и окруженные, сильно теснимые почти со всех сторон нервиями, понесли большой урон убитыми либо ранеными начальниками и простыми воинами, потеряли одного орла, едва могли держаться против превосходного числом и беспрестанно усиливавшегося подкреплениями неприятеля и находились в самом отчаянном положении. В это самое время подоспел к 12-му легиону Цезарь. Схватив у одного воина щит, он бросился вперед, громко ободрил войска и велел разомкнуть стесненные ряды. Ободренные и одушевленные личным его присутствием, примером и храбростью, войска 12-го легиона усугубили усилия и успели удержать напор нервиев, а по присоединены вскоре к 12-му легиону, по приказанию Цезаря, и ближнего 7-го, оба вместе стали уже обороняться смелее, дружнее и успешнее. С прибытием же, с одной стороны – 13-го и 14-го легионов, шедших в хвосте армии, а с другой – 10-го, посланного Лабиеном из-за Сабиса на помощь, перевес и успех перешел совершенно на сторону римлян, и против нервиев немедленно и с разных сторон двинулись не только 5 означенных выше легионов, но и конница, поспешившая воротиться» и даже самые военные слуги и другие нестроевые. Нервии сражались с упорством отчаяния и с такими храбростью и стойкостью, что сам Цезарь отзывается о них в своих записках с величайшею похвалою. Но это именно и было причиною почти совершенного истребления нервиев, так что когда старики, женщины и дети их, скрытые среди болот, вышли оттуда просить у Цезаря пощады, то оказалось, что из 600 вождей этого племени осталось всего только трое, а из 60,000 чел. способных сражаться – 500. Сжалясь над их участью, Цезарь не только даровал им жизнь, но и оставил им земли и города их. Узнав о, поражении нервиев, атребатов и веромандуев, атуатики воротились в свои земли и, очистив все свои города и крепостцы, заперлись со всем имуществом в одной своей крепости, {Ныне Фалэ (Falais) на р. Мегенье (Mehaigne), в равном расстоянии от Люттиха и Намюра (Наполеон I).} чрезвычайно сильной местным положением. Она была окружена высокими скалами и глубокими пропастями, и единственный, отлогий всход на нее, шириною футов в 200, был прегражден двойным рядом толстых стен. Цезарь быстро двинулся к ней, и по прибытии его, атуатики сначала производили частая вылазки и завязывали небольшие дела. Но когда Цезарь окружил крепость контрвалационною линиею в 15 римских миль (21 версту) в окружности и 12 футов вышины, с башнями или крепостцами (фортами) на близких одна от другой расстояниях, в особенности же когда атуатики увидели огромные, деревянные, осадные башни, легко придвигаемые римлянами, к крепости, то были поражены таким изумлением и страхом, что просили мира, и, по требованию Цезаря, побросали со стен огромное количество оружия, хотя и составлявшее только третью долю всего, имевшегося в крепости, две трети которого атуатики скрыли. Цезарь вступил в крепость, но к вечеру вывел войска свои обратно в лагерь, опасаясь – как говорит в своих записках – чтобы жители не потерпели от них ночью обид. Но атуатики, покоряясь, имели коварные замыслы – и в 3-ю стражу ночи (вскоре по полуночи) со всеми. своими силами произвели нечаянное нападение на лагерь Цезаря, однако были встречены быстро собравшимися римскими войсками, и хотя сражались с отчаянною храбростью, но наконец были отражены с уроном 43000 убитых. На следующее утро Цезаревы войска ворвались в крепость и 53,000 атуатиков, найденных в ней, были, по приказанию Цезаря, в наказание за измену, проданы в рабство.
В тоже время Цезарь получил известие от Красса, посланного им с одним легионом {Когда и с каким именно легионом – неизвестно; все 8 Цезаревых легионов были в сражении ври Сабисе, а от этого сражения до взятия крепости атуатиков прошло, кажется, слишком мало времени для того, чтобы Красс мог с Сабиса поспеть к берегам океана, принять покорность 7-ми племен и дать знать о том Цезарю. Описывая поход свой против венетов, Цезарь говорить, что у Красса был 3-й легион, но не объясняет, откуда взялся этот легион.} в земли венетов, унеллов, озисмиев, куриосолитов, сезувиян, авлерков и редонян, обитавших в северо-западной Галлии по берегам океана, {В нынешних Нормандии и Бретани.} что все эти племена покорились римлянам.
Успехи Цезаря в Галлии произвели в Риме величайшую радость, а на галлов и даже зарейнских германцев – такое сильное впечатление, что некоторые племена их прислали Цезарю послов с изъявлением готовности покориться и дать заложников. Но торопясь отправиться в цизальпинскую Галлию, Цезарь назначил послам воротиться в начале следующего лета и уехал, расположив армию на зимних квартирах в землях карнутов (pays de Chartres, в северном Орлеанэ), андов (Anjou) и туронов (Touraine), соседственных на юго-западе с краем, в котором происходили военные действия этого года.
Рассматривая действия Цезаря в этом походе вообще, должно, согласно с мнением всех новейших писателей, отдать полную справедливость и похвалу: 1) намерению его предупредить бельгов внесением войны в собственную их страну, – 2) быстрому вследствие того движению и неожиданному прибытию его на пределы земель бельгов, – 3) отряжению им Дивициака в земли белловаков для отвлечения части сил бельгов, – 4) превосходными расположению и действиям его в бою при Аксоне, 5) быстрому движению его против нервиев и потом против атуатиков, – и 6) деятельности и скорости осадных работ его против Новиодуна и крепости атуатиков. Лучшею похвалою всем этим действиям служат результаты их – расторжение союза бельгов и покорение, одних вслед за другими, ремов, суессонов, белловаков, амбиан и наконец атуатиков. Но и в этом походе также Цезарь сделал четыре ошибки: 1) не приготовясь произвел приступ к Новиодуну – и был отражен, 2) допустил нервиев и их союзников напасть на него из засады совершенно врасплох – и едва не был разбит наголову, не потерял целой армии и не лишился всех надежд на военные и политические успехи, – 3) не доставил в крепость атуатиков гарнизона – и подвергся внезапному ночному нападению и снова едва не поражению, – и 4) не принял тотчас же предложенной ему после того, некоторыми галльскими и германскими племенами, покорности. Важнейшею из этих ошибок, по единогласному сознанию всех новейших писателей, в том числе и Наполеона I, была вторая. Видя, что конница и легкая пехота его, находясь на другом берегу в бою с неприятельскою конницею, не подвигались далее опушки леса на вершине высоты, он не выждал, чтобы они проникли внутрь леса и разведали, что в нем было, – вопреки обычаю римлян в подобных случаях – не держал части войск, хотя одного легиона, впереди, лагеря в готовности к бою, и если не был разбит на-голову, но сам напротив одержал решительную победу, то вполне был обязан этим не себе, а отличным войскам своим. Описание же им (в своих записках) этого сражения явна изобличает желание его только оправдать свою или скорее свои ошибки в нем.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ. ВОЙНЫ И ПОХОДЫ ЮЛИЯ ЦЕЗАРЯ (58–46 г. до Р. Х). (Продолжение).

§ 258. 3-й год войны в Галлии (56). – Действия легата Гальбы в вepxних Альпах; – 4-й поход Цезаря против венетов. – § 259. Действия легатов Сабина и Красса. – 5-й поход цезаря против моринов и менапиев. – § 260. 4-й год войны в Галлии (55). – 6-и поход Цезаря против узипетов и тенхтеров. – 7-й поход за Рейном против германцев (1-й). – § 261. 8-й поход цезаря в Британнии (1-й). – 9-й поход против моринов.

Источники и исторические пособия – указанные в главе XXXVI.

II.
Война в Галлии (58–51).
(Продолжение).

§ 258. 3-й год воины в Галлии (56). Действия легата Гальбы в верхних Альпах; – 4-й поход Цезаря против венетов.

Отправляясь, по окончании предшествовавшего похода, в цизальпинскую Галлию, Цезарь отрядил легата своего Сервия Гальбу с 12-м легионом и частью конницы в земли нантуатов, верагров и седунян, {Верхний и нижний Валлис (Valais).} для открытия и обеспечения прямого и кратчайшего военного сообщения и вместе свободного торгового пути между цизальпинскою и транзальпинской Галлией чрез верхние Альпы, {Из Милана чрез Симнлон и Сен-Бернард в долину Роны (Наполеон I).} где дотоле торговля производилась с большими опасностью и пошлинами. После нескольких удачных для Гальбы дел с горцами и взятия им многих укрепленных городков, жители окрестного края просили мира, прислали заложников, и Гальба, поставив 2 когорты в земли нантуатов, с остальными войсками расположился на зимних квартирах в местечке Октодуре, {Ныне Мартиньи.} которое укрепил валом со рвом. Но через несколько дней верагры и седуняне, опасаясь совершенного покорения их римлянами, презирая малочисленность Гальбова отряда и надеясь легко истребить его, внезапно заняли вершины гор, окружавших Октодур и. со всех сторон напали на Гальбу, еще. не совсем окончившего свои укрепления, После упорного и жестокого боя, продолжавшегося более 6-ти часов сряду, утомленные войска Гальбы уже с трудом могли держаться против превосходного числом неприятеля и подвергались опасности быть совершенно истребленными, когда, по счастью для них, Гальба имел благоразумие послушаться данного ему одним трибуном и одним примипилом совета, произвел из всех выходов в одно время вылазку и напал на неприятеля столь стремительно и неожиданно для него, что более 10,000 чел. положил на месте, а остальных обратил в бегство, преследовал и рассеял. Не смотря на такой важный успех, Гальба, не считая себя в этом краю в безопасности и нуждаясь притом в продовольствии; двинулся в земли нантуатов, а оттуда со всем своим отрядом в земли аллоброгов, где и расположился на зимних квартирах: Между тем молодой Красс, принявший, как сказано выше, покорность приморских племен западной Галлии, расположился с своим легионом (3-м) на зимних квартирах в землях андов (область Anjou) {По мнению Наполеона I, Красс расположился близ нынешнего Нанта на нижней Луаре.} и для сбора продовольствия, в котором нуждался, отправил нескольких префектов и трибунов в земли евзубиев, {Turpin de Crisse полагает, что это ошибка и что префекты и трибуны были посланы не к евзубиям, обитавшим близ нынешней. Барселонетты, следовательно – слишком далеко, но к лексовиям, жившим в округе нынешнего Кутанса (Coutances).} куриозолитов и венетов. {Венеты жили в нынешнем Морбигане (Morbihan), в Бретани; главным городом их был Дариориг (ныне Ванн, Vannes).} Венеты были самым важным и значащим племенем всего поморья, потому что имели большое число судов, на которых вели торговлю с Британией, были сведущее и опытнее всех соседей в морском деле и владели всеми гаванями поморья, что поставляло в зависимость от них всех чужеземных мореплавателей на океане. По поданному ими знаку, все поморяне, опомнясь от первого страха, восстали против римлян, задержали посланных Крассом военачальников, уведомили его, что отпустят их, если он отдаст взятых заложников, а между тем единодушно положили отстоять свою независимость и ни за что не покоряться римлянам.
Уведомленный об этом Крассом, Цезарь приказал немедленно построить на р. Лигере (Луаре) морские суда, набрать в провинции (римской Галлии) гребцов и достать матросов и корм-чих. Коль же скоро все это было исполнено и время года позволило, Цезарь сам прибыл в армию. Узнав о его прибытии, венеты и их союзники деятельно приготовились к обороне, собрала большие запасы хлеба в свои города и сколько можно более судов в венетских гаванях, и заключили союз с озисмиями, лексовиями, наннетами, амбианами, диаблинтами, моринами и менапиями, {Все эти племена обитали в нынешних Бретани, Нормандии и отчасти Пикардии.} и призвали на помощь также британцев. Не без основания возлагали они большую надежду на многие, весьма выгодный для них и невыгодные для римлян обстоятельства, которые должны были им – значительно облегчить, а римлянам – затруднить ведение войны в их землях и водах. Большая часть городов, в которых были собраны главные военно-сухопутные и морские силы, средства и способы их, были расположены на берегу океана, на мысах и косах. Доступы к ним, а с тем вместе обложение и осада их были чрезвычайно трудны, с сухого пути – по причине приливов, а с моря – по причине отливов, весьма сильных и происходивших постоянно по два раза в сутки. Сверх того, города венетов и их союзников были обеспечены, с сухого пути – трудностью продовольствования римлян в этом краю, и невозможностью их, в следствие того, долго оставаться в нем, – с моря же в особенности – решительным превосходством венетов и их союзников над римлянами во всех отношениях. Они превосходили их 1) и числом, и величиною, и постройкою, и вооружением, и управлением своих судов и 2) сведущностью и опытностью в морском деле вообще, и в особенности отличным знанием прибрежных вод, отмелей, гаваней и островов, ветров, приливов и отливов океана, словом – всего, что касалось плавания в нем, несравненно более трудного и опасного, нежели плавание в средиземном море, и что для плавания этого было необходимо, римлянам же вовсе не было известно, почему венеты и их союзники и были твердо убеждены, что римляне не извлекут никакой пользы из построенных ими судов.
Из этого видно, какие трудности предстояли Цезарю в войне с венетами и их союзниками. И эти трудности должны были еще увеличиться тем, что неминуемо повлекли бы за собою восстание, одного за другим, всех племен Галлии, как покоренных, так и непокоренных римлянами, но одинаково одушевленных ненавистью к римскому игу и любовью к независимости. Цезарь предвидел все это, и дабы разделить силы галлов, препятствовать составлению общего или по крайней мере сильного против него союза племен Галлии, и вместе с тем обеспечить свои фланги и тыл, благоразумно положил разделить собственные силы. С этою целью, Лабиена с конницею он послал в земли тревиров (жителей нынешнего Трира с округом), Красса с 12-ю когортами и большим числом конницы – в аквитанскую Галлию, а Титурия Сабина с 3-мя легионами – в земли унеллов, куриозолитов и лексовиев, первого – для удержания бельгов и зарейнских германцев, второго – айвитанских галлов, а третьего – племен северо-западной Галлий. Молодому Дециму Бруту он вверил начальствование над флотом и галльскими судами, которые собрал у пиктонов (ныне Poitou), сантонов (Saintonge) и других племен, бывших в мире с римлянами, и приказал ему сколько можно поспешнее плыть к берегам венетов. Сам же он со всею пехотою двинулся в земли последних.
Взяв несколько венетских городов и видя, что не может, ни препятствовать спасению венетов из одного города в другой морем, ни тревожить их в этих. переездах, Цезарь решился ждать прибытия своего флота. Как скоро он прибыл, венеты вышли на встречу ему с 20-ю отлично снаряженными и вооруженными судами. Суда Цезарева флота значительно уступали венетским в постройке и вооружении, и имели на своей стороне только одно преимущество – то, что были вооружены острыми косами на длинных древках (в роде прежнего ворона, corvus). Римляне перерезывали этими косами снасти венетских судов и, тем лишая венетов возможности управлять своими судами, сцеплялись с последними и брали их рукопашным боем на палубах, в чем имели уже решительное над венетами преимущество. К счастью их, в тоже время настало совершенное безветрие – и после упорного боя, продолжавшегося с утра до вечера, весь флот венетов достался в руки римлян. В этой крайности, не имея более никакого спасения, венеты покорились Цезарю – и он, в наказание их и для примера другим, про-дал всех их в рабство, а всех вождей их казнил – поступок жестокий, несправедливый, противный здравой политике и потому вовсе не делавший Цезарю чести.

§ 259. Действия легатов Сабина и Красса; – 5-й поход Цезаря против моринов и менапиев.

Между тем Сабин, прибыв в земли унеллов, {Le Cotentin или округ Кутанса (Coutance) в Нормандии.} расположился на удобных и выгодных для действий пункте и местности, и тщательно укрепил свой лагерь. Вождь унеллов, Веридовикс, предводительствуя многочисленным союзным войском восставших жителей этой части Галлии: унеллов, авлерков {Le Maine в Нормандии.} эбуровиков, {Evrеux с округом в Нормандии.} лексовиев {Lisieux с округом в Нормандии.} и множеством присоединившихся к нему беглых преступников, воров и разбойников из целой Галлии, расположился милях в 2-х (около 3-х верст) от Сабина и беспрестанно предлагал ему бой. Но Сабин не выходил из своего лагеря, что и галлы и наконец даже собственные войска Сабина приписали его малодушию и робости. А между тем Сабин, считая неблагоразумным и неосторожным вступать, без особенно благоприятных к тому обстоятельству в бой с превосходными в силах неприятелем в поле, намерен был принудить галлов напасть на него в собственном его лагере. Для этого он убедил одного из находившихся в. его отряде галлов, за щедрую награду, перебежать в стан Веридовикса и уверить последнего в страхе и робости Сабина и его войск и в намерении их в следующую же ночь тайно идти на помощь Цезарю, будто бы окруженному венетами и находившемуся в большой опасности. Обманутые этою ложною вестью, галлы Веридовикса бросились со всех сторон на высоту, на которой был расположен лагерь Сабина. Но войска Сабина, бывшие в полной готовности к бою, внезапно вышли из передних и задних ворота лагеря и, храбро напав на галлов, утомленных бегом на гору, с первого же удара опрокинули их, обратили в бегство и, живо преследуя, большую часть истребили. Вследствие этой победы, все жители этой части Галлии {Нижней Нормандии.} покорились Сабину.
В тоже время Красс, запасшись продовольствием и усилясь вспомогательными пешими и конными войсками, набранными в пограничных с Аквитанией землях Толозы, Каркасона, Нарбона и других городов римской провинции, перешел через Гарумну (ныне Гаронна) и вступил в земли сотиатов. {Округ города Лектур (Lectoure) на р. Жер (Gers) в Гасконии.} Сотиаты двинулись ему навстречу с многочисленными пешими и особенно конными ополчениями, но после упорного и продолжительная боя были разбиты, и Красс осадил главный город их. {Лектур.} Жители последнего были весьма искусны в подземной воине (по причине большего числа рудников в Аквитании) и потому оборонялись весьма долго; но наконец, видя все усилия свои тщетными, покорились и выдали Крассу оружие и заложников. Затем Красс двинулся в земли вокатов {Округ города Базас (Bazas) на левой стороне нижней Гаронны в Гюйеине.} и тарузатов. {Тюрсан (le Tursan) или округ города Эр (Aire) на р. Адуре в Гасконии.} Эти два племени призвали в помощь большое число соседственных с Аквитанией испанцев и в том числе многих военачальников и воинов, служивших под начальством Сертория. Последние положили расположиться в лагере, укрепленном по-римски, и, не выходя из него, отрезывать Крассу продовольствие и ждать, чтобы голод принудил его удалиться. Но Красс, в избежание этого, немедленно и весьма благоразумно напал на их лагерь главными своими силами с фронта и флангов, а конницею и 4-мя когортами с тыла, где лагерь был слабее укреплен, и взял его приступом. Из 50,000 находившийся в нем аквитанцев и испанцев, ¾ были истреблены в лагере и в бегстве из него – и устрашенная этою победою, большая часть племен Аквитании {Тарбеллы (ныне округ города Дакс), бигерроны (округ Бигорра), вокаты, тарузаты, элузаты (pays d'Euse, Ауски (pays d'Auch) и некоторые другие (все в Гасконии и частью в Гюйенне).} покорилась Крассу.
После этого одновременная покорения венетов и племен северо и юго-западной Галлии, Цезарь в конце лета двинулся с главными своими силами в земли моринов и менапиев, {Округ Булони и часть Фландрии и Брабанта.} которые одни из всех племен Галлии оставались непокорными и вооруженными, и решились защищать свою независимость, ведя войну среди обширных лесов и болот, покрывавших их страну. Прибыв ко входу в леса. {Близь Теруанна (Terouaune), недалеко от С-т Омера, в Артуа.} – Цезарь отразил неприятелей, напавших на него во время укрепления лагеря, в несколько дней с чрезвычайною скоростью вырубил обширное пространство лесов, {Le Maine, Le Perche и округи городов Эврё (Evreux; и Лизиё (Lisieux) в Нормандии.} и завладев скотом и частью тяжестей неприятеля, уже готовился проникнуть во внутренность лесов, когда наступившие проливные дожди принудили его прекратить дальнейшие работы и действия против моринов и менапиев, и по разорении их земель и сожжении их селений и домов, расположить свою армию на зимних квартирах в землях авлерков, лексовиев и соседственных с ними племен, {При этом он подвигался вперед, постоянно прикрывая себя с фронта и флангов засеками из срубленных деревьев.} покорившихся перед тем Сабину. Затем он отправился лично в цизальпинскую Галлию.
В этом походе особенных внимания и похвалы заслуживает разделение Цезарем своих сил, но успехами своими против венетов он был обязан более случаю и счастью, против племен северо ― и юго-западной Галлии – благоразумным, осторожным и искусным действиям Сабина и Красса, а против всех этих племен вообще – легкомыслию и необдуманной пылкости галлов, разъединению их племен, отсутствию в них единодушия, постоянства, правильного военного устройства и воинского порядка, при всей их многочисленности и храбрости, – и решительному превосходству над. ними отлично устроенной и одушевленной, хотя и малочисленной, римской армии. Что касается жестокости Цезаря против венетов, то она ничем не может быть оправдана, а поход против моринов и менапиев был несправедлив, бесполезен, имел целью только удовлетворить честолюбию Цезаря и кончился без успеха и особенной для Цезаря славы. Таковы мнения Наполеона I и прочих писателей о действиях Цезаря в Галлии в 56-м году.

§ 260. 4-й год войны в Галлии (55). 6-й поход Цезаря против узипетов и тенхтеров; – 7-й поход за Рейном против германцев (1-й).

Зимою 56-го года узипеты и тенхтеры – два германские племени, вытесненные свевами из своих земель на правом берегу нижнего Рейна, {В округах городов Цютфена и Берга, или в нидерландской провинции Гельдерне и в прусской провинции нижнерейнской на правой стороне Рейна.} в свою очередь вытеснили соседственных менапиев из их земель по обеим сторонам нижнего Рейна, {В Гельдерне на левой стороне Рейна и в северном Брабанте.} при чем в числе 430,000 душ переправились с правого берега этой реки на левый и вскоре, по приглашению галлов, надеявшихся усилиться ими против римлян, двинулись во внутренность Галлии по направлению р. Мозы (ныне р. Маас, Meuse).
При первом известии об этом, Цезарь поспешил в армию и узнав, что узипеты и тенхтеры дошли уже до земель эбуронов {В Люттихской провинции. и кондрузиев, {В Намюрской провинции.} зависевших от тревиров, положил немедленно двинуться против них. Перед тем однако же он собрал знатнейших галлов и, не упрекая их в призвании узипетов и тенхтеров, не показав даже виду, что знает их козни, обошелся с ними весьма ласково, ободрил их и приказал им произвести набор конницы. Затем, запасшись продовольствием и взяв с собою 5,000 чел. отборной конницы, он двинулся из земель авлерков, лексовиев и др. к р. Мозе. {Из Нормандии в р. Маасу.} По приближении. его, узипеты и тенхтеры выслали ему на встречу послов с объявлением, что, быв вытеснены из своих земель свевами, они ищут только других земель для своего поселения, в случае же нападения на них, будут защищаться. Цезарь отвечал, что доколе они будут в Галлии, он не окажет им помощи против свевов, что земель в Галлии дать им не может, потому что незаселенных не было, но предлагал им поселиться на землях убиян, {Округ Кёльна.} звавших его именно в это время на помощь против свевов. Послы просили его по крайней мере не идти далее, пока они не воротятся с ответом: но Цезарь отказал в этом и продолжал свое движение, зная, что узипеты и тенхтеры отправили большую часть своей конницы {Узипеты и особенно тенхтеры славились, как отличные всадники.} на левую сторону Мозы {В южный Брабант и в Антверпенскую провинцию.} для сбора продовольствия и хотели только выждать её возвращения.
Находясь уже только милях в 12-ти (около 17-ти верст) от них, Цезарь снова встретил их послов с прежними же просьбами, в которых снова отказал. Тогда послы просили его по крайней мере 1) приказать передовой коннице его не нападать на узипетов и тенхтеров, 2) позволить им идти в земли убиян и 3) дать им три дня перемирия. Хотя Цезарь и не доверял им, однако обещал пройти не далее полумили (с небольшим полуверсты) до одного места, где была вода, коннице же своей приказал не нападать на узипетов и тенхтеров, а если они сами нападут на нее, то держаться до его прибытия. Но едва 800 чел. конницы, остававшихся у узипетов и тенхтеров, открыли Цезареву конницу, как немедленно сами первые напали на нее (должно полагать – по недоразумению), опрокинули ее и обратили в бегство, нанеся ей урон в 74 чел. {Причинами обращения в бегство 5-ти тысячной Цезаревой конницы 800-ми чел. конницы узипетов и тенхтеров вероятно были: во 1-х отличные качества и внезапное нападение последней, а во 2-х оплошность первой и неспособность и ошибки её начальников.} Но Цезарь приписал это злому и коварному умыслу узипетов и тенхтеров и положил не вступать более с ними ни в какие переговоры и, двинувшись против них, произвести на них нечаянное нападение. На следующее утро, когда он готовился выступить в поход, большое число узипетов и тенхтеров, имея в голове знатнейших вождей своих и стариков, прибыло в его лагерь для оправдания нападения предшествовавшего дня и для заключения перемирия. Но Цезарь отдал их под стражу и, построив армию в 3 линии, а конницу, пораженную накануне, поставив назади, быстро двинулся вперед и, пройдя 8 миль (11 верст с небольшим), напал на лагерь узипетов и ― тенхтеров {В люттихской, а по иным в люксембургской провинции.} совершенно неожиданно для них. Атакованные врасплох и лишенные вождей, они в страхе и беспорядке бросились бежать к устью Мозеллы (ныне р. Мозель) в Рейн, были преследованы Цезаревою конницею и большею частью истреблены ею либо потонули в Рейне, и только незначительное число их воротилось за Рейн, в том числе и большая часть их конницы посланная за р. Мозу и не участвовавшая в бою.
{Взятие Цезарем неприятельских послов под стражу, нечаянное нападение его на узипетов и тенхтеров, и жестокое истребление их, не сопротивлявшихся, но бежавших, и без различия возраста и пола, послужило – и не без основания – причиною строгого порицания Цезаря, и. в древние, и в новейшие времена, в несправедливости, явном нарушении народного права, коварстве и жестокости, ничем не могших быть оправданными и не приносивших Цезарю, равно как и кровопролитная победа его, особенной чести. Из современников Цезаря, особенно восставал против этого строгий Катон, требовавший даже выдачи Цезаря узипетам и тенхтерам головою. В новейшее же. время, все писатели, и в главе их Наполеон I, единогласно и строго порицают Цезаря.}
Затем Цезарь решил перейти через Рейн, по многим, как говорит, причинам, из которых главными, по его словам, были: во 1-х намерение его доказать германцам, что римская армия смела и могла также переходить через Рейн, – внушить им страх вторжения в их собственную страну и раз навсегда удержать их от вторжений в Галлию, – во 2-х отказ сикамбров {Многочисленный и сильный народ, обитавший по берегу р. Зиг (Sieg), к северу до р. Липпы, и следовательно занимавший. большую часть нынешней Вестфалии, надерборнский округ и графство Марк.} германского племени, выдать Цезарю спасшуюся к ним и поставившую себя под их защиту, конницу узипетов и тенхтеров, – и в 3-х убедительные просьбы убиян подать им помощь против теснивших их свевов и обещание убиян доставить ему большое число судов для переправы через Рейк. Но эти причины были, как по всему кажется, только благовидными предлогами к прикрытию истинных честолюбивых видов Цезаря, побуждавших его перейти через Рейн и предпринять поход против германцев. Во-первых должно сказать, что он не имел права переходить через Рейн и начинать новую войну с народом, не нанесшим никакого прямого оскорбления римскому народу, не нападавшего на Цезаря, ниже угрожавшая ему нападением, и притом Цезарь не был уполномочен на то, по закону, сенатом и народом. Столь же мало права имел он требовать выдачи конницы узипетов и тенхтеров от сикамбров, под предлогом, будто бы конница побежденного им народа принадлежала ему. А что касается помощи против свевов, которой, по его словам, убедительно просили у него убияне, то здравая политика требовала, кажется, чтобы он не раздражал и не вооружал против себя главного и самого многочисленная, могущественная и воинственного народа Германии – свевов, которые могли причинить ему много забот и вреда в Германии и даже в Галлии. Власть римлян в этой последней стране была еще так мало утверждена, так ненадежна, а войск у Цезаря было, в соразмерности с пространством страны и необходимостью содержать ее в повиновении, так мало, что наступательные действия вне её пределов, в соседственных странах, были одинаково вредны, опасны и следовательно невозможны как со всеми силами, так и с частью их, – и оставалось только тщательно оборонять границы Галлии и препятствовать соседственным народам вторгаться в эту страну или подавать её жителям помощь. Словом Цезарю следовало, действуя внутри Галлии наступательно, на пределах её ограничиться единственно обороною, и не помышлять о наступательных действиях вне её пределов. Но честолюбие его взяло верх над благоразумием и осторожностью, и слепо веруя в свое счастье, он привел намерение свое в исполнение: перешел через Рейн и совершил 18-ти дневный поход против германцев, не имевший однако никакого важного и полезного для Цезаря результата, и замечательный только по построению Цезарем моста через Рейн. По словам Цезаря, он отказал убиянам в предложенных ими судах потому, что признавал такого рода переправу не согласною с личным его и римского народа достоинством, и предпочитал перейти по постоянному мосту, сколько ни трудно было, построение его. Но нет, кажется, сомнения, что истинною причиною была осторожность, весьма благоразумная и похвальная: ибо очевидно, что постоянный мост мог гораздо лучше обеспечить, и единовременный переход значительной части войск на правый берег Рейна, и отступление её на левый, и действия, по произволу, наступательный и оборонительные, на том и на другом берегах, нежели переправа на судах, позволявшая переправлять войска и вводить их в бой лишь малыми частями, й главное – бывшая крайне ненадежною и даже опасною, особенно в случае неудачи и отступления: ибо галлы могли завладеть судами и отрезав Цезаря от Галлии. Цезарь не хотел также, переходить через Рейн и по мосту на судах, ибо опасался разрушения оного галлами или разорвания водою. А потому он и построил, при слиянии р. Мозеллы с Рейном, {На месте позднейшего города Конфлюенции (Confluentia s. Confluentes), ныне Кобленд, а не в Бингие (ныне Бинген) и не в Могонциаке или Могунции (ныне Майнц), как полагают некоторые.} мост на сваях, постройку которого описывает очень подробно и весьма ею гордится, а Плутарх и другие древние писатели восхваляют этот мост, как чудо, хотя действительно удивляться должно только обширности, трудности и скорости, в тогдашнее время, подобного рода работу которые римский полководец, любимый своими войсками, мог производить посредством их. Самое же устройство моста ничего особенно удивительного не представляет. Мост был построен, по тогдашнему времени и обстоятельствами, весьма скоро, именно – всего в 10 суток, и прикрыт с обеих сторон предмостными укреплениями. Перейдя через Рейн и оставив в предмостных укреплениях сильные гарнизоны (отряды войск), Цезарь двинулся с армиею в земли сикамбров. На пути туда, к нему прибыли послы некоторых племен, просивших мира и приязни его; он принял их благосклонно и потребовал заложников. Сикамбры же, вместе с спасшеюся к ним конницею узипетов и тенхтеров, заблаговременно удалились из своих земель и скрылись в лесах. Разорив земли и жатвы их, Цезарь пошел в земли убиян, обещал им свою помощь против свевов и узнал, что все 100 округов (кантонов) или племен этих последних, скрыв жен, детей и имущество в лесах, всех способных сражаться мужчин собрали в средоточии обширной их страны {По мнению некоторых – в юго-западной Германии или Швабии с соседственными землями, а по мнению других – в средине Германии, к з. от Одера} и ожидали там римлян, с твердым намерением сразиться с ними. Узнав об этом, говорит Цезарь, и достигнув всех предположенных им результатов перехода через Рейн, именно – отмщения сикамбрам, избавления убиян от свевов и исполнения таким образом всего, чего требовали честь и польза республики, он, (Цезарь), после 18-ти дневного пребывания за Рейном, перешел обратно через эту реку и разрушил. за собою мост. Но по ближайшем, беспристрастном рассмотрении действий его за Рейном, легко убедиться можно, что результаты их были весьма незначущи, даже ничтожны, ибо ограничились только бесплодным разорением земель сикамбров.
Убиян же Цезарь столь же мало избавил и обеспечил от свевов, сколь мало устрашил этот последний, весьма многочисленный, могущественный и воинственный, народ, и скорее можно предполагать, что не они устрашились Цезаря, но Цезарь счел – и справедливо – более благоразумным и осторожным не углубляться в Германию и не иметь с свевами дела. Следовательно вообще можно сказать, что поход его за Рейном был совершенно неудачный, бесполезный и даже вредный: ибо всякая неудача была, в положении Цезаря, вредна ему.

§ 261. 8-й поход Цезаря в Британии (1-й); – 9-й поход против моринов.,

С Рейна Цезарь двинулся на берега океана, в земли моринов, для переправы оттуда – не смотря на то, что лето было уже на исходе – в Британию, жители которой, по словам Цезаря, будто бы помогали галлам почти во всех войнах их с римлянами, что однако недостоверно и даже сомнительно. «Если бы» – говорит Цезарь – «по позднему времени года, ему и не удалось вполне совершить предприятия против Британии, то по крайней мере было бы весьма выгодно приобрести нужные сведения о крае, его жителях, местности, гаванях и доступах к нему, почти вовсе неизвестных галлам». {Turpin de Crissе говорит, что Цезарь, кроме того, вероятно хотел удостовериться в естественных богатствах Британии, особенно в драгоценных металлах и камнях. Но средства, употребленные Цезарем для собрания сведений о Британии, были очень недостаточны.} Для предварительного приобретения этих сведений, он отправил вперед к берегам Британии примипила Волусена, а сам, прибыв на берега океана, {Близь нынешней Булони (Boulogne sur mer), а по другим Wissant близ Булони.} в землях моринов, откуда была, по его словам, кратчайшая переправа в Британию, – собрав все суда, какие только нашел на ближайших берегах океана, равно и флот свой, действовавший в предыдущем году против венетов. Узнав о всем этом, многие британские племена отправили к нему послов с изъявлением покорности и обещанием дать заложников. Уговорив их пребыть твердыми в этих намерениях, Цезарь отправил к ним галла Комия, назначенного им, после побед над атребатами, {В округе нынешнего Appaca в Артуа.} царем или верховным вождем этого племени, человека весьма преданного Цезарю, смелого, мудрого и пользовавшаяся, по словам Цезаря, большим уважением в Британии (что сомнительно). Цезарь поручил ему посетить сколько можно более племен Британии, уговорить их довериться римлянам и предварить их о скором его прибытии. С своей стороны Волусен, осмотрев берега Британии столько, сколько мог, не выходя на них, воротился через 5 дней и сообщил Цезарю собранный им сведения (очень скудные и недостаточные), на основании которых Цезарь и принял надлежащие меры для переправы и высадки. Между тем как он был завнят приготовлениями к этому, морины прислали ему послов с изъявлением готовности исполнить все, что им будет приказано. Радуясь этому случаю обеспечить свои тыл, не прибегая к оружию и войне в столь позднее время года, Цезарь принял покорность моринов и, взяв у них большое число заложников, по-садил в том месте, где находился, два легиона (7-й и 10-й) на 80 перевозных судов и распределил между квестором, легатами и префектами своими все, какие имел военные суда, в в 8-ми милях (9 ¼ верстах) оттуда, на 18 перевозных судов, удержанных там ветром, приказал посадить конницу. {По мнению Наполеона I – в нын. Etaples, по мнению некоторых – сам Цезарь сел на суда в нын. Wissant, а конница в нын. Булони (в то время Гезориак), а по мнению других – наоборот.} Остальную часть армии под начальством легатов Сабина и Котты он послал в земли менапиев и на берега части моринов, не покорившихся ему, а в лагере на том месте, где сам сел на суда, оставил легата. Сулпиция Руфа с достаточным для охранения лагеря отрядом. Затем, при первом попутном ветре, в 3-ю стражу ночи (между полночью и 3-мя часами утра) он снялся с якоря, отплыл к берегам Британии и около 4-го часа дня (10-го часа утра) следующего дня бросил якорь в виду весьма высоких, и обрывистых берегов Британии, усеянных вооруженными британцами, и только с судами, на которых была посажена пехота: ибо суда с конницей замедлили отправлением и остались назади. Видя неудобство и невыгоду высадки в этом месте, он дождался присоединения остальной части флота, и в 9-м часу дня (З-м пополудни), воспользовавшись ветром и приливом с моря, пристал милях в 7-ми (верстах в 10-ти) или около того от этого места, к низменному и открытому берегу. {Где именно – неизвестно: Юм полагает, впрочем не наверное, что около Диля (Deal). Во всяком случае достоверно то, что высадка Цезаря была произведена, насупротив Булони и Кале.} Британцы последовали за ним вдоль берега, выслав вперед. конницу и военные колесницы. Высадка Цезаря была сопряжена с большими трудностями, по причине мелководья, тяжести вооружения и ноши римских воинов и упорной обороны британцев, производивших сильную стрельбу из луков и успешно действовавших конницею и военными колесницами, сходя даже с берега в воду. Но Цезарь направил военные суда свои к берегу по обеим сторонам перевозных и сильным действием метательных орудий и оружия против флангов британцев удержал последних и даже принудил их несколько отступить. В тоже время войска его, ободренные примером орлоносца 10-го легиона, бросились с судов в воду и на, берег и напали на британцев с фронта. После упорного боя, в котором все выгоды были на стороне британцев и особенно их отличных: конницы и военных колесниц, Цезарь, однако наконец, опрокинул их, но, не имея конницы, не мог преследовать и совершенно разбить их. Тем не менее они освободили Комия, заключенного ими первоначально в оковы, и отправили его с своими послами просить у Цезаря мира и по требованию Цезаря дали заложников.
Четверо суток спустя 18 перевозных судов с конницей, находясь уже в виду берега, были внезапно застигнуты столь жестокою бурей, что частью отброшены назад к берегам Галлии, а частью к западным берегам Британии. А в следующую затем ночь, в полнолуние, чрезвычайно сильный морской прилив залил лагерь Цезаря на месте высадки и крайне повредил вытащенные на берег военные и стоявшие на якоре перевозные суда, так что многие из них были приведены в негодность к употреблению и даже совершенно разбиты.
Ободренные этими двумя единовременными, крайне вредными и опасными для Цезаря случаями и сверх того малочисленностью Цезаревых войск, британцы опомнились от первого страха и начали снова вооружаться и собираться для нападения на римлян. Цезарь, хотя ничего не знал об этом, однако принял необходимый меры предосторожности, постоянно и деятельно производя в тоже время, обоими легионами поочередно, исправление флота и сбор продовольствия в окрестностях. Однажды, когда на фуражировке был 7-й легион, британцы произвели на него внезапное нападение в многочисленных силах с разных сторон из засады, окружили его и сильным действием метательного оружия, военных колесниц и конницы привели его в большое расстройство. По счастью Цезарь, извещенный об этом, {По его словам, но на самом деле он увидал только большую пыль, начальником же 7-го легиона не был извещен о нападении британцев.} подоспел с сторожевыми когортами 10-го легиона, выручил 7-й легион и, не намереваясь вступать с британцами в бой, в порядке отступил в свой лагерь.
Несколько дней спустя британцы, снова собравшись в большом числе, двинулись против самого Цезарева лагеря. Цезарь построил войска свои впереди его в боевой порядок и с первого удара опрокинул брптанцев, обратил их в бегство, преследовал и множество истребил. Британцы просили мира, и Цезарь, взяв с них двойное число заложников и вскоре после того, незадолго до осеннего равноденствия, желая избежать обычных в это время бурь, благополучно переправился обратно в Галлию. Но два перевозных судна были отнесены к берегам Галлии, несколько южнее Цезарева лагеря, и находившиеся на них около 300 чел. легионной пехоты окружены превосходными силами моринов, вероломно напавших на них в надежде поживиться добычей. Более 4-х часов мужественно оборонялись легионеры против моринов, пока не подоспела посланная Цезарем в помощь им конница, и тогда морины были обращены в бегство, преследованы и во множестве истреблены. На другой же день Цезарь послал в их земли Лабиена с обоими легионами, воротившимися из Британии, и так как, по словам Цезаря, болота в этом краю были в это время сухи, то почти все виновные в нападении морины были захвачены Лабиеном в плен. Легионы же, посланные Цезарем еще прежде е Сабином и Коттою в земли менапиев, не могли настигнуть неприятелей, скрывшихся в дремучих лесах своих, и разорив земли, захватив хлеб и сжегши жилища их, присоединились к – Цезарю. После того Цезарь расположил все легионы на зимних квартирах в бельгической Галлии и отправился в Галлию цизальпинскую. Из всех. британских племен только два прислали ему заложников.
И так предприятие его против британцев было столько же несвоевременно и неудачно, сколько и поход его за Рейном против германцев. Цель последнего не была достигнута, как сказано, потому что Цезарь не мог принудить сикамбров выдать ему конницу узипетов и тенхтеров, а свевов – покориться ему; напротив свевы грозными своими вооружениями заставили его самого воротиться за Рейн. К важному же и трудному морскому предприятию против Британии он не сделал надлежащих приготовлений, необходимых для обеспечения успеха его, имел с собою слишком мало пехоты, судов и продовольствия и вовсе не имел конницы, совершенно необходимой однако в такой стране, какова была Британия, и против таких ополчений, как британские, главную силу которых составляли военные колесницы и конница. Первоначальные же действия его против узипетов и тенхтеров были противны праву народному и справедливости, а победа над этими двумя племенами была нетрудная: ибо, если бы они даже и действительно -перешли через Рейн в числе 430.000 душ, то из этого числа, способных сражаться мужчин вероятно было не более 80.000 чел., которые не в со-стоянии были с успехом сопротивляться 8-ми отличным Цезаревым легионам, усиленным вспомогательными галльскими войсками. А потому вообще действия Цезаря в этом году, как против узипетов и тенхтеров, так против германцев и британцев, подверглись отчасти строгому порицанию, отчасти злым насмешкам со стороны политических врагов Цезаря в Риме, которые считали даже счастием, что Цезарь успел благополучно спастись из Британии. В особенности восставал против этих действий Катон. Тем не менее сенат римский повелел приносить богам торжественные общественные благодарения в продолжены 20-ти дней – пример неслыханный, ибо дотоле продолжительность такого рода благодарений никогда не превышала 3-х дней!
Военные писатели новейших времен также относятся к действиям Цезаря в первых предприятиях его против германцев и британцев – довольно строго, но справедливо. Они находят, что Цезарь, в своих записках, желая оправдаться, излагаете факты и их причины и последствия – неверно, что он имел в' виду вовсе не политические и военные выгоды римской республики, а лишь собственные свои – приобретение славы, значения и веса в делах республики и – вероятно – также 'богатств в Британии, которые нужны были ему для политических целей его; – что слишком увлеченный этим и слишком надеясь на свое счастье, в которое слепо веровал, он проявил гораздо более поспешности и необдуманности нежели необходимой и достойной великого полководца благо разумной осторожности. Ошибки его, по их мнению, в предприятии против германцев уже были указаны в своем месте выше; – в предприятии же против Британии заключались вообще в том, что 1) отправление одного Волусена для собрания сведений о Британии и её жителях, способ собрания этих сведений Волусеном и самые приобретенные им сведения – были крайне недостаточны для первого и такого важного, трудного и опасного предприятия; – 2) факт пособия британцев галлам в войне с римлянами – недостоверен и даже подвержен сомнению, а служил Цезарю только предлогом к оправданию его предприятия; – 3) Цезарь не принял необходимых и достаточных мер для обеспечения ни своего тыла в Галлии, на берегах океана, ни своей переправы морем в Британию, ни своей высадки на её берега, пи своего утверждения на них; – 4) он посадил свои войска на суда – без тяжестей и запасов продовольствия, не принял мер, чтобы суда с конницей были при нем, не имел запасных судов, ничего не знал – по его словам – о морских ветрах и особенно приливах и отливах у берегов Британии, но вернее – не подумал о том; – 5) более причинил вреда неприятелям, нежели пользы себе и своим войскам, – – и наконец 6) в действиях против британцев и особенно моринов и менапиев, как и против германцев, явил много жестокости, не только бесполезной, по даже вредной для него и притом несправедливой и недостойной его. Словом – оба первые предприятия его против германцев и британцев были, и соображены, и, исполнены – далеко неискусно и неудачно, а потому не имели никаких, ни особенно полезных, ни особенно славных для него результатов, и приносят гораздо, более чести его отличным войскам и их начальникам, нежели ему самому, которому подлинно только особенное счастье помогло спастись, а не погибнуть за Рейном в Германии и за морем в Британии.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ. ВОЙНЫ И ПОХОДЫ ЮЛИЯ ЦЕЗАРЯ (58–46 Г. до P. I). (Продолжение).

§ 262. 5-й год войны в Галлии (54). – Действия цезаря в Иллирии и 10-й поход его в, землях тревиров; – 11-й поход его в Британии (2-й) ― § 263. 12- й поход Цезаря против Амбиорикса (54). § 264. 6-й год войны в Галлии (53). – 13-й поход Цезаря против тревиров, сеннонов, карнутов и менапиев; – поражение Лабиеном тревиров. § 265. 14-й поход Цезаря против германцев (2-й); – действия против Амбиорикса; – осада лагеря Цицерона сикамбрами (53)

Источники и исторические пособия – указанные в главе XXXVI.

II
Война в Галлии (58–51).
(Продолжение).

§ 262. 5-й год воины в Галлии (54). Действия Цезаря в Иллирии и 10-й поход его в землях тревиров; – 11-й поход его в Британии (2-й).

Зимою Цезарь, по обыкновенно, отправился по делам управления в Италию, сделав с большим тщанием, перед отъездом, все приготовительные распоряжения, к вторичной переправе в Британию. Неудача первого предприятия против неё побуждала Цезаря возобновить оное в другой раз, дабы оно не осталось без пользы для римской республики и, вероятно – еще более для него самого.
Он приказал своим легатам исправить имевшиеся морские суда и построить сколько можно более новых. По приобретен-ному опыту, он усовершенствовал образ постройки судов, приказав построить их ниже, но шире, дабы удобнее было нагружать их и иметь на них более тяжестей и лошадей, а также чтобы они могли одинаково ходить и на веслах, и под парусами.
Из цизальпинской Галлии, где он присутствовал на обычном народном собрании, он отправился в Иллирию, границы которой были разоряемы соседним племенем пирустов. Он приказал городам Иллирии выставить войска, но пирусты прислали послов с просьбой о мире и обещанием вознаградить все убытки. Цезарь потребовал заложников, которые и были присланы в назначенный день.
Устроив дела на общенародном собрании в Иллирии, Цезарь воротился в северную Италию, а оттуда в Галлию, объехал все зимние квартиры армии и нашел около 600 перевозных и 28 военных морских судов, почти готовых выйти в море. Похвалив усердие войск, он приказал собрать все суда в гавани Иция (Itius, ныне Boulogne sur mer), откуда переезд в Британию был, по узкости пролива, самый удобный. Время, нужное для окончания всех приготовлений, он употребил на поход с 4-мя легионами и 800 чел. конницы, без тяжестей, против тревиров (где ныне город Трир, Trier, Treves), не приславших выборных людей в общенародное собрание, отказывавших римлянам в повиновении и призывавших, как было слышно, германцев из-за Рейна.
Цезарь описывает тревиров имевшими, из числа всех племен, наиболее конницы и вообще войск, но разделенными на две враждебные партии. Вождь одной из них, Цингеторикс, явился к Цезарю с уверением в преданности римлянам. Вождь же другой партии, Индуциомар, собрал войско, отослал всех неспособных, носить оружие и сражаться в леса (ныне арденские) и приготовился к упорному сопротивлению. Но, покинутый своими, он явился к Цезарю с покорностью и заложниками, втайне же ожесточился еще более против римлян, когда Цезарь, собрав старейшин тревиров, поручил им соблюдать выгоды Цингеторикса.
Обезпечив, сколько можно было, спокойствие с этой стороны. Цезарь воротился с войсками к Ицию, где нашел уже собранными: весь свой флот (кроме 40 вновь построенных судов., принужденных воротиться в Бельгию) и 4000 чел. галльской конницы, с знатнейшими землевладельцами. Цезарь имел при этом в виду оставить на твердой земле только, самых преданных и надежных, а всех других взять с собой, как бы в виде заложников. В числе последних был, между прочими, Думнорикс – один из знатнейших и вместе с тем опаснейших между галлами. Цезарь, зная много нехорошего про него, отказал ему в просьбе оставить его в Галлии. Думнорикс, из злобы за то, тайно подговорил других знатных галлов, под общею клятвой, действовать за одно в пользу общего дела галлов против римлян. Цезарь, узнав это и 25 дней задержанный противными ветрами, сделал все возможное для удержания ― Думнорикса от его дурных намерений. Но как только войска Цезаря, при благоприятном ветре, сели наконец на суда, Думнорикс бежал со всею конницею своего племени. Цезарь послал за ним в погоню большую часть своей конницы, с приказанием схватить его живым или мертвым. Думнорикс вздумал защищаться, но в происшедшей схватке был убит.
Цезарь оставил легата Лабиена с 3-мя легионами и 2 т. чел. конницы (всего около 17 т. войск) для обеспечения гавани Иция, устройства складов запасов, соблюдения спокойствия в Галлии и действий по обстоятельствами Когда же все остальные затем войска (5 легионов и 2 т. чел. конницы, всего около 22–27 т. чел.) были посажены на суда, флот, в числе более 800 судов при захождении солнца снялся с якоря и на другое утро пристал к тому самому месту берегов Британии, где Цезарь высадился в предыдущем году. Высадка продолжалась беспрепятственно до полудня и Цезарь только от пленных узнал, что британцы, при виде многочисленного флота, со страхом бежали от берега моря в горы.
Эта вторая высадка Цезаря отличалась от первой во многих отношениях выгоднее. В первой вскоре оказался недостаток в продовольствии, так как тяжести большею частью остались назади. Во второй, напротив, войска могли некоторое время довольствоваться собственными средствами, доколе Цезарь не принял сообразных с своими видами мер к продовольствованию. Войска, имея при себе тяжести, пользовались большими удобствами; при них была конница и они были гораздо сильнее числом. Все эти преимущества произошли от опыта предыдущего года.
Цезарь прежде всего избрал выгодное место для лагеря, оставил в последнем, для охранения его и флота, 10 когорт, и 300 чел. конницы, под начальством К. Атрия, и около полуночи двинулся вперед отыскивать неприятеля. Отойдя от берега верст на 25, он открыл британцев. Они двинулись, с своею конницей и военными колесницами, вперед до берега одной реки, дабы препятствовать переходу Цезаря через нее, и с высоты, на которой находились, начали препятствовать переправе римлян и действовать по ним издали метательным оружием, но были опрокинуты римскою конницей и отступили в лежавший позади их лес, где были устроены засеки и укрепленный лагерь. 7-й легион быстро устроил перед ними земляной вал, из-за которого осыпал их стрелами и каменьями, и затем вторгся в укрепления и выбил британцев из них и из леса. Цезарь запретил преследовать их, потому что местность была ему неизвестна, день склонялся уже к вечеру и остаток его Цезарь хотел употребить на постройку укрепленного лагеря. На другой день, дабы преследовать неприятеля по разным направлениям, оп разделил пехоту и конницу на три части и двинул их вперед. Но вскоре затем оп получил от К. Атрия известие, что некоторые суда флота, сильною бурей в предыдущую ночь, были выброшены на берег и очень повреждены.
Цезарь тотчас собрал все войска и двинулся назад. Оп нашел, что действительно 40 судов были приведены в негодность к употреблению, остальная же могли быть исправлены. Все легионные плотники были посланы на работы, другие вытребованы из Галлии, а Лабиену приказано построить сколько можно более новых судов. Затем, дабы не подвергать своего флота вторичной опасности от бури, Цезарь решился, во что бы ни стало и скольких бы трудов и работы это ни стоило, вытащить все суда на берег и оградить их укрепленным лагерем, что и было действительно исполнено в 10 дней и 10 ночей. Затем, оставив для охранения флота и лагеря тоже число войск, что и прежде, Цезарь со всеми остальными войсками воротился в прежнее место расположения своего.
Между тем британцы собрали еще более значительные, нежели прежде, силы и считали себя еще более прежнего в состоянии продолжать войну. Общая опасность заставила их избрать в главные предводители одного из знатнейших и богатейших местных владетелей, Кассивелауна, не смотря на то, что он прежде беспрестанно воевал с туземными племенами. Вскоре они напали на римлян, пока те были на походе со своею конницей, но римская конница опрокинула ее и преследовала с большим уроном для неё, до лежавших позади её лесов и гор. Вскоре после того британцы снова появились неожиданно из лесов и опрокинули одну римскую полевую стражу, но высланными Цезарем подкреплениями были обращены в бегство.
Цезарь замечает, что это дело, происходившее в виду целой римской армии, убедило ее в невыгоде тяжелого вооружения, строя и образа действий римской легионной пехоты против таких неприятелей, какими были британцы. Точно также трудно и опасно было и римской коннице вступать с ними в бой, потому что они часто обращались в бегство только для того, чтоб отвлечь ее от легионов, и потому римская конница всегда могла, как при своем отступлении, так и при преследовании неприятеля, подвергаться поражению. Кроме того британцы сражались всегда, не массами, а отдельными частями, с резервами позади, поддерживавшими и подкреплявшими одни других.
Генерал Лоссау {G. L. Los s au: Ideale der Kriegfuhrung, 1 В, 1 Abth. S. 372.} замечает по этому поводу, что совсем невероятно, чтобы Цезарь не мог, по этим причинам, попытаться доставить своим войскам необходимый перевес в бою с британцами, заимствованием от них строя и образа действий, которые могли бы оказать римским войскам действительные выгоды. Поэтому нельзя не сожалеть – прибавляет Лоссау – что Цезарь умалчивает о средствах противодействия, принятых им против британцев, и можно было бы предположить, что он ничего не говорит об этом потому, что составленная из закаленных в боях и боевых трудах воинов и отлично обученная римская пехота вознаграждала ловкостью и искусством недостаток преимуществ её перед британцами, или же потому, что изменение строя и образа действий во время войны трудно и сомнительно, и что начальствующий полководец должен отказаться от мысли об изменении таких боевых движений и действий, к которым войска уже привыкли и имеют доверие. Что же касается римской конницы – говорит Лоссау – то в ближайшем после того деле, она оказала такую сметливость, которая могла усилить доверие к ней.
Именно – на следующий день британцы появились перед римским лагерем и, расположась, в некотором расстоянии от него, между холмами, по видимому в небольшом числе, начали схватываться с римской конницей, хотя и слабее прежнего. Но когда в полдень Цезарь выслал 3 легиона со всею конницей, под начальством легата Требония, на фуражировку, то британцы напали на них со всех: сторон. Римские войска бросились на них с решительностью и отбили их; конница же римская, зная, что пехота за нею готова к поддержанию её, преследовала неприятеля, не допуская его ни останавливаться, ни собираться, и нанесла ему сильный урон. Подкрепления, спешившие со всех сторон к неприятелю, прибыли слишком поздно и, при все-общем бегстве, отступили. «С этого времени», говорит Цезарь, «варвары не пытались более нападать на римлян всеми своими силами».
Угадав их намерения, он двинулся к реке Темзе, чтобы, вторгнуться во владения Кассивелауна. Неприятельское войско стояло по другую сторону реки за деревянным тыном, преградив и реку под водою острым тыном, который нельзя было, видеть, но о чем Цезарь узнал от переметчиков. Тогда он приказал коннице переправиться через реку единственным, имевшимся на ней бродом, а пехоте следовать за конницей. Пехота имела воды до шеи, но так быстро перешла через реку и с такою стремительностью напала на неприятеля, что последний не мог устоять и обратился в бегство.
Этот переход Цезаря через Темзу, хотя успехи оправ-дал его, подает однако повод к тем же замечаниям, какие были сделаны выше по поводу первой высадки на берега Британии.
После того Кассивелаун распустил свои войска и сохранил только 4 т. человек, которые должны были сражаться в боевых колесницах и наблюдать движения римлян. С этою целью он оставался в некотором отдалении от них, скрывался в лесах и закрытых местах и отсылал жителей и скот в леса, на конницу же римскую, как только она показывалась, нападал со всех сторон. Для этого он употреблял свои боевые колесницы и, зная хорошо все дороги и тропинки, держал римлян в постоянной тревоге, так что конница их под конец не смела более пускаться на разведывание местности и неприятеля.
Между тем племена, обитавшие в нынешних графствах Эссекс и Миддльсекс, просили мира. Цезарь согласился, с условием выдачи 40 заложников и продовольствия для римской армии.
Этому примеру последовали многие соседние племена, и Цезарю не доставало только взятия главного места пребывания Кассивелауна. Он и двинулся к этому городу, окруженному лесами и болотами и в котором укрылась наибольшая часть окрестных жителей с имуществом и скотом. Город этот был не иное что, как огражденное земляным валом и рвом пространство в густом лесу. Цезарь атаковал его в двух местах и взял приступом, после некоторого сопротивления. Жители спаслись с одной свободной стороны его; в преследовании многие из них были взяты в плен или убиты, а в городе захвачено множество скота.
Кассивелаун возбудил жителей нынешнего графства Кент и послал их напасть на приморский лагерь Цезаря. Если бы они имели успех, то Цезарь и его армия в Британии погибли бы. Но, к счастью для них, британцы были отражены от римского лагеря оставленными в нем войсками. Тогда Кассивелаун, понеся столько неудач и потерь, и видя многие племена британцев отложившимися от него, а край – разоренным, упал духом и просил мира. Цезарь, решась провести зиму в Галлии и не желая терять времени, так как лето уже было на исходе, потребовал заложников, определил дань, которую британцы должны были ежегодно платить Риму, и запретил Кассивелауну воевать с жителями Эссекса и Миддльссекса и с Мандубрацием, изъявившим покорность и преданность римлянам и которого Цезарь, по этой причине и по просьбе британцев, поставил царем или вождем их.
Как только заложники прибыли, Цезарь повел армию свою к приморскому лагерю и здесь приказал посадить ее на флот двумя отделениями порознь, так как нужно было перевезти много пленных, а некоторые суда были разбиты бурей. Счастье не изменило Цезарю, и при обратном переезде в Галлию ни одно из судов флота его не погибло.

§ 263. 12-й Поход Цезаря против Амбиорикса (54).

Первою заботой Цезаря по возвращены к берегам Галлии, было сохранение и обеспечение флота. Затем он отправился на общенародное собрание в Самаробриве (Amiens), на р. Самаре (Somme), в землях амбиепов, а армию свою расположил на зимних квартирах, более пространных, нежели прежде, по причине скудного урожая, а именно: один легион с легатом Фабием – в Теруанпе (Terouenne), другой легион с легатом Кв. Цицероном – между p. p. Скальдис (Шельдой) и Сабис (Самброй), в нынешнем Геннегау, третий легион с легатом, Л. Росцием – в землях саиев или эссуев, на р. Олина (ныне Seez на p. Orne в южной Нормандии), четвертый легион с легатом Лабиеном – в Дурокорторе (Rheims) и окрестностях, три легиона с квестором Крассом и легатами Мунацием Планком и Требонием – между p. p. Скальдис (Шельдой) и Мозой (Маасом), в нынешней Бельгии, и наконец вновь учрежденный легион и 5 когорт с легатами Сабином и Коттой – на средней Мозе (Маасе), в окрестностях нынешнего Люттиха, словом – в нынешних: северо-западной Франции и южной Бельгии. Сам Цезарь оставался в Галлии до тех пор, пока зимние квартиры армии не были совершенно устроены и надлежащим образом укреплены и обеспечены. В своих записках он замечает, что зимние квартиры легионов (кроме легиона легата Росция), находились недалеко одни от других, на пространстве около 150 рим. миль (около 200 верст) длины. Но в этом должна быть какая-нибудь ошибка, потому что стороны треугольника от Теруанна до Люттиха, Реймса и снова до Теруанпа составляют каждая более 190 и даже 210-ти верст, и таким образом зимние квартиры легионов были слишком отдалены одни от других для того, чтобы, в случае восстания и внезапного нападения галлов, легионы могли вовремя поддерживать друг друга (что и случилось). Почему Цезарь не предусмотрел этого и не расположил легионы по прежнему своему обыкновенно, нельзя объяснить дурною жатвой, потому что можно было Учредить склады продовольствия.
Между тем Галлия, особенно северная, была спокойна только по наружности, на самом же деле – ежечасно готова свергнуть с себя римское иго. Не только низшие сословия народа, но в особенности знатнейшие и богатейшие терпели жестокий гнет, и вожди племен чувствовали себя стесненными и униженными в значении и власти своих. Многие обеднели, многие местности были разорены, многим из жителей уже оставалось мало что терять. В отношении к такого рода народам римляне в иные времена были слишком мало снисходительны, чтобы щадить их доставкой продовольствия. Экономическое и финансовое положение занятого неприятельского края вовсе не входило в то время в соображение при дислокации армии в нем. Поэтому должно полагать, что Цезарь не принял в соображение ни расстояний, ни уважительных причин к более сосредоточенному расположению армии, потому, может быть, что надеялся, что ни одно из племен галлов не осмелится восстать, так как это уже многим из них обошлось очень дорого. Но оскорбленное народное чувство и отчаяние брали верх над рассудком. А между тем из записок Цезаря не видно, было-ли назначено общее сборное место для нескольких или для всех легионов. {Lossau, 1 В., 1 Abth... S. 379.}
Не смотря на то, что Цезарь мог полагать, будто все меры предосторожности были достаточно приняты, случилось одно произшествие, внезапно нарушившее спокойствие очень неприятным образом. Один из знатнейших владетелей племени, обитавшего близ нынешнего Шартра, Тасгеций, был публично убит. Предки его уже были владетелями этой части края, а он сам, по своему значению, храбрости и услугам, оказанным римлянам, был утвержден Цезарем в наследии своих предков. Убиение его не могло остаться без наказания, и Цезарь приказал легату Планку с его легионом идти из Бельгии к нын. Щартру, схватить и прислать к нему убийц.
Но едва прошло после того две недели, как в землях эбуронов (в н. Люттихской области) вожди племен, Амбиорикс и Кативолк, уже возбудили новое восстание. С одной стороны вследствие измены Амбиорикса, а с другой – непростительных неблагоразумия и малодушия легата Титурия Сабина, отвергнувшего мудрые советы опытных центурионов и трибунов своих и вступившего в переговоры, эбуронам удалось, напав из засады в лесу на легион, бывший на походе, с головы, хвоста и обеих сторон, истребить весь этот легион и убить самого Сабина, после мужественного и отчаянного сопротивления их.
Усиленными переходами прошел затем Амбиорикс через земли атуатиков и нервиев, и преувеличением произошедшего и обещаниями увлек их за собою в восстание. Затем с войском, ежедневно возраставшим в силах, он напал на легион легата Цицерона на его зимних квартирах. Тщетно старался Цицерон уведомить Цезаря через гонцов об опасности, в которой находился: все пути были отрезаны и все гонцы перехвачены. На другой день галлы возобновили нападение и военную хитрость, с таким успехом употребленную против Сабина; но Цицерон оборонялся упорно и решительно отверг всякие переговоры. Галлы окружили лагерь его со всех сторон земляным валом и рвом, дегтярными шарами зажгли шалаши и землянки римлян и со всех сторон пошли на приступ их лагеря. Но римляне оборонялись так мужественно и упорно, что галлы были отбиты с большим для них уроном. Наконец, по преодолении храбрым легионом неимоверных трудов и опасностей, Цицерону у удалось известить Цезаря об отчаянном своем положении.
Цезарь немедленно сделал распоряжения к сосредоточению ближайших легионов Красса, Фабия и, Лабиена и с 2-мя из них (числом всего около 7 т. чел. пехоты и 400 чел. конницы) усиленными переходами двинулся в земли нервиев (в нын. Геннегау). Нервии, едва проведав о наступлении Цезаря, сняли осаду Цицеронова лагеря и в числе около 60 т. войск обратились против Цезаря. Преднамеренными, по видимому робкими мерами он еще более увеличил и без того непомерную самоуверенность их, а когда они, вследствие того, стремительно достигли даже самого рва его лагеря и начали засыпать его и взлезать на вал, он внезапно вышел со всеми своими войсками из всех ворот лагеря, опрокинул их и обратил в бегство с огромным для них уроном. Затем он соединился с Цицероновым легионом, в котором едва-ли не 10-й человек был ранен, воздал ему достойную хвалу и наградил храбрейших.
Эта решительная победа разом положила конец восстанию и покорила большую часть племен Галлии Цезарю, который, снова расположив легионы на зимние квартиры, сам, против обычая своего, остался с 3-мя легионами целую зиму в окрестностях Самаробривы (н. Amiens)., дабы немедленно и быстро подавлять всякое новое восстание.
Между тем все племена северной Галлии были в сильном возбуждении и готовились к новому восстанию. Главный и постоянный возмутитель их, вождь тревиров Индуциомар внезапно напал на легион легата Лабиена, расположенный в землях ремов, соседних с тревирами (близ Рейна). Но Лабиен принял такие разумные меры, что успел опрокинуть и обратить в бегство тревпискую конницу, с большим для неё уроном, при чем Индуциомар, за голову которого Лабиен назначил высокую цену, был изрублен. Сведав это, собранное уже войско нервиев и эбуронов (близ н, н. Sens и Namur) разошлось и остальная зима прошла спокойно.

Рассматривая 5-й год войны Цезаря в Галлии, можно по поводу его сделать следующие замечания:
Все меры Цезаря до и во время 2-й экспедиции в Британию бесспорно заслуживают величайшей похвалы, но, как замечает Наполеон I в своих записках, 2-я экспедиция имела столь же мало положительных результатов, сколько и 1-я: и в той, и в другой Цезарь проник во внутренность страны только на весьма небольшое расстояние от морского берега, и хотя разбил и победил британцев, но воротился в Галлию, не оставив в Британии ни войск, ни каких-либо прочных учреждений и вовсе не покорил Британии Риму, а разве только обеспечил с этой стороны свои действия в Галлии, наказав британцев за содействие их (сомнительное) галлам и взяв с них заложников в том, что они впредь не будут неприязненно действовать против римлян.
По возвращении его в Галлию., слишком широкое размещение им своей армии на зимних квартирах в северной Галлии – средоточии восстаний, было неблагоразумно и неосторожно, не может быть оправдано предлогом к тому – неурожаем и скудостью жатвы, и всеми военными писателями признается за большую ошибку, которая имела последствиями – истребление целого легиона Сабина, и едва не подобное же истребление легиона Цицерона, и если последний был спасен и предотвращено общее восстание галлов, то единственно последующими мерами и действиями Цезаря, столько же мудрыми и искусными, сколько быстрыми и решительными.
Что касается легата Сабина, то он, перед тем всегда оказывавший опыты мужества и храбрости, соединенных с благоразумною осторожностью, на этот раз непонятным образом сделал весьма грубые ошибки, которые и повели к гибели его самого и его легиона – первому значительному поражению, нанесенному армии Цезаря в Галлии. Главною ошибкою Сабина было то, что он не послушался мудрых советов Котты и частных военачальников – остаться и обороняться в своем лагере, но допустил вовлечь себя в коварные переговоры Амбиорикса с ним, вышел со всеми войсками из своего лагеря на соединение с Лабиеном, на походе туда не принял надлежащих мер предосторожности, попал в засаду и был убит, а легион его истреблен. Ему следовало, как позже сделал Цицерон, стоять и обороняться в своем лагере, назначенном ему Цезарем, но отнюдь не вступать ни в какие переговоры с галлами. Меры, принятые им во время похода, были непростительны и имели следствием – внезапное нападение галлов на легион в лесу, из засады, со всех четырех сторон. Вина во всем этом падала преимущественно на Сабина, но также и на Котту, поровну разделявшего с ним начальствование, и особенно на Цезаря, который не вверил одному из них главное начальствование. От этого произошло несогласие между обоими легатами, оказавшее еще более вредные последствия от излишней поспешности Котты и непостижимых неблагоразумия и оплошности Сабина.
Действия же легата Цицерона и его легиона, напротив, заслуживают величайшей похвалы и служат доказательством отличных духа и дисциплины римских войск, в это время, в армии Цезаря.
Все последующие затем меры и действия Цезаря, как военные, так и политические, в отношении к галлам, в этом походе, вполне искупают предшествовавшие ошибки его в нем и вполне достойны такого великого полководца.

§ 264. 6-й год войны в Галлии (53). 18-й поход Цезаря против тревиров, сеннонов, карнутов и менапиев; – поражение Лабиеном тревиров.

С наступлением весны 53-го года, Цезарь произвёл значительные наборы войск в Галлии, для пополнены убыли, понесенной его легатами в предыдущем году. Сверх того, но его просьбе, проконсул Помпей, которого государственные дела удерживали в Риме, прислал Цезарю подкрепления из цизальпинской Галлии.
Между тем тревиры (около нын. Treves, Trier) употребили зимнее время также на значительный вооружения и склонили нервиев, атуатиков и менапиев (в нынешних землях Геннегау, Намюра и Гельдерна) и соседних германцев к общему с ними восстанию. Кроме того, сенноны (Sens) и карнуты (Chartres), не приславшие, не смотря на строгое приказание Цезаря, представителей своих на общенародное собрание в Лютеции (ныне Париж), также готовились к неприязненным против римлян действиям.
Все это побудило Цезаря еще в конце зимы двинуться с 4-мя легионами в земли тревиров и разорением их принудить это племя, без кровопролития, к покорности.
Не более времени и трудов стоило Цезарю принудить к тому же сеннонов и карнутов. Деятельно и прочно обеспечив спокойствие и безопасность в средине страны и в тылу своем, он мог уже надежно и с большими силами обратиться против Амбиорикса и его союзников – тревиров и прочих. Зная наперед, что Амбиорикс будет постоянно уклоняться от боя с ним в открытом поле, он положил прежде всего напасть на земли менапиев, {Менапии жили в нынешнем Геннегау (Hainaut), в Бельгии.} союзников эбуронов {Эбуроны – в окрестностях Люттиха (Liuge).} и Амбиорикса, и тем лишить этого последнего – убежища в их лесах и болотах. Отослав все тяжести армии, под прикрытием 2-х легионов, в лагерь Лабиена, с остальными 5-ю легионами он быстро и неожиданно вторгнулся 3-мя колоннами в земли менапиев и разорением их принудил последних просить мира. Он согласился на мир под условием, чтобы менапии признавали Амбиорикса и его союзников врагами. Оставив в землях менапиев атребата {Атребаты – ― в окрестностях Арраса (Arras).} Коммия с частью конницы, с остальными войсками он обратился против тревиров, угрожавших. лагерю Лабиена. Остановившись в расстоянии около 100 верст от него, они ждали прибытия германских вспомогательных войск. Но Лабиен выступил против них с 18-ю когортами (З ½ легионами) и конницею, и помощью военной хитрости (притворного отступления и затем обратного нападения) разбил их наголову. Сведав об этом, германцы воротились к себе, а вождем тревиров был назначен Цингеторикс, родовой тревир, который от начала пребыл верен римлянам.

§ 265. 14-й поход Цезаря против германцев (2-й); – действия против Амбиорикса; – осада лагеря Цицерона сикамбрами (53).

Не найдя более врагов в землях тревиров, Цезарь положил перейти через Рейн, наказать германцев и вместе с тем отрезать Амбиориксу отступление в Германию. Через Рейн был построен мост выше того места, где был сооружен первый. Оставив для охранения его и главного города тревиров сильные отряды войск, Цезарь немедленно предпринял движение в земли свевов. Убии, {Убии – в окрестностях Кёльна (Кolln).} всегда бывшие приязненными к римлянам, уведомили их, что свевы ополчили все свое, способное носить оружие, население и отступили к отдаленным пределам своих земель (в Гарц), разорив позади лежавшие. Так как длинное пространство от пределов убиев до дремучих лесов свевов, разоренное последними, было совершенною пустыней, то Цезарь, опасаясь недостатка на нем продовольствия для своей армии, положил вернуться обратно за Рейн. Однако, дабы не совсем избавить свевов от страха, вторжения в их земли, он приказал только снять несколько пролетов моста близ правого берега Рейна, а на левом построить башню и укрепление, и оставил для охранения их и моста Волкация Тулла с 12 когортами.
Затем, в середине лета, он открыл поход против Амбиорикса в землях эбуронов. Минуция Базилия с конницей он послал вперед через арденский лес, дабы, где и как можно было, внезапным нападением одержать какие-нибудь успехи над неприятелем, а сам обещал следовать с пехотой за конницей.
Базилий проник почти до самого места пребывания Амбиорикса, который лишь с большим трудом успел спастись от преследовавшей его римской конницы.
Тогда Цезарь оставил Цицерона с 14-м легионом для охранения всех тяжестей армии в Атуатуке (н. Тонгерн), Лабиена с 3-мя легионами послал в земли менапиев (Брабант и Гельдерн), Требония с 3-мя же легионами – для разорения земель атуатуков (Намюр), а сам с остальными 3-мя легионами двинулся против Амбиорикса, собравшего несколько конницы на р. Скальдисе (Шельде), в конце арденского леса. Он обещал воротиться через 7 дней и к тому же времени, по возможности, приказал Лабиену и Требонию прибыть к Атуатуке.
Между тем эбуроны укрылись в своих лесах и производили из них частые нападения только на отдельных римлян. Цезарь, видя, что их нельзя встретить и победить в открытом поле, пригласил соседние племена свободно грабить земли эбуронов. Вследствие того, 2 т. конных сикамбров (германского племени, в нынешней Вестфалии), переправились через Рейн, ниже римского моста, и в числе прочих награбили большую добычу. Один из плененных ими эбуронов предложил им двинуться к лежавшей лишь в 3-х часах расстояния Атуатуке, где все тяжести и запасы римской армии охранялись только слабым отрядом римских войск. Сикамбры послушались и двинулись к Атуатуке. а здесь между тем Цицерон, не опасаясь никакого нападения в разоренном Цезарем краю, видя, что 7-й день уже прошел, а Цезарь еще не воротился, и нуждаясь в продовольствии, выслал на ближайшие засеянные; поля, скосить хлеб, 5 когорт, к которым присоединились нестроевые и выздоровевшие, в надежде на добычу. В это самое время сикамбры внезапно появились с другой стороны – из-за лиса перед лагерем Цицерона и привели слабый гарнизон его в ужас (значит – не было принято надлежащих предосторожностей). Сикамбры же, увидав возвращавшиеся с косьбы когорты, обратились против них. Последним, по счастью, удалось, после упорного боя, пробиться, хотя и с уроном, в свой лагерь, иначе войскам Цицерона угрожала бы большая опасность. Сикамбры удалились за Рейн, а вскоре затем прибыл и Цезарь с своими войсками. Он объявил отряду Цицерона строгий выговор за все происшедшее по крайней оплошности, особенно за то, что когорты были высланы на фуражировку. Затем он продолжал свои действия.
После совершенного разорения земель эбуронов и истребления самих жителей, за исключением лишь немногих спасшихся и в том числе самого Амбиорикса, Цезарь, понесший в продолжении этого похода 2 когорты урона (именно в деле при Атуатуке), воротился в Дурокортор (ныне Реймс), в землях ремов. Затем, расположив 6 легионов в землях сеннонов (где ныне Sens, между средней Луарой и верхней Сеной), 2 в землях тревиров й 2 в землях лингонов (где ныне Langres, на верхней Сене), он отправился в Италию.

Небольшие походы этого года замечательны искусными соображениями и распоряжениями, и быстрыми, решительными действиями Цезаря, предупредившими значительное и опасное восстание Амбиорикса, с галльскими и германскими союзниками, в северо-восточйой Галлии (ныне северо-восточная Франция и юго-восточная Бельгия). Хотя это было соединено с разорением и опустошением неприятельских земель, но в тогдашнее время и в тогдашних обстоятельствах, и против такого народа, как галлы, это средство не только не противоречило общепринятым обычаям, но и было одним из действительнейших для устрашения и усмирения галльских племен. Но несчастный случай при Атуатуке, весьма удивительный и редкий в римском войске, падает виною на Цицерона, дотоле всегда распорядительного и храброго, но тут, непостижимым образом, по стечению неблагоприятных обстоятельств, обнаружившего большую нераспорядительность, едва не причинившую еще больших бед.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ. ВОЙНЫ И ПОХОДЫ ЮЛИЯ ЦЕЗАРЯ (58–46 г. до P. X), (Продолжение).

§ 266. 7-й год войны в Галлии (52). – Всеобщее восстание в Галлии; – движение Цезаря из южной Галлии в среднюю; – действия его и Верцингеторикса. – § 267. Осада и взятие Аварика и действия во время и после того. – § 268. Движение Цезаря и Верцингеторикса вдоль р. Элавер к Герговии; – осада Герговш и действия во время оной. – § 269. Восстание эдуитов и всех галлов; – действия Цезаря, Лабиена и легата Л. Цезаря; – Верцингеторикс, его меры и движение на встречу Цезарю, а Цезаря, после боя, за ним к Алезии. – § 270. Осада Алезии; – сражение при ней, взятие её и конец похода; – замечания. – § 271. 8-й и последний год войны в Галлии (51). – новое восстание галлов; – действия Цезаря. против битуригов, карнутов и белловаков. – § 272. Движение Цезаря в земли Амбиорикса и разорение их; – действия легатов Фабия. и Каниния; – осада Дивоны или Кадурки; – действия Цезаря в Аквитании. – § 273. Общий вывод о войне Цезаря в Галлии и об образе и скусстве ведения им оной.

Источники и исторические пособия – указанные в главе XXXVI.

II.
Война в Галлии (58–51).
(Окончание).

§ 266. 7-й год воины в Галлии (52). Всеобщее восстание в Галлии; – движение Цезаря из южной Галлии в среднюю; – действия его и Верцингеторикса.

В цизальпинской Галлии Цезарь узнал об убиении в Риме Клодия и что, вследствие декрета сената, все молодые люди в Италии должны были вооружиться и поступить в войско. Поэтому Цезарь приказал и в цизальпинской Галлии произвести военный набор.
Слух об этом тотчас распространился в трансальпийской Галлии и с ним всеобщее мнение, что смуты в Италии удержат в ней Цезаря и что поэтому ему долго будет невозможно возвратиться к своей армии. Галлы не хотели упустить такого благоприятного случая к освобождению своему наконец от римского ига и положили произвести одновременно всеобщее восстание. Вожди их собирались в разных потаенных местах Галлии и прежде всего положили воспрепятствовать возвращению Цезаря к своей армии, что казалось им тем легче выполнить, что ни один легион не мог без его приказания покинуть места своего расположения и что Цезарь не мог доехать до них один, без прикрытия. Затем карнуты изъявили готовность первые открыть военные действия, а все прочие племена обязались клятвой не покидать их и назначили день всеобщего восстания.
В этот день карнуты, под предводительством двух отчаянных людей, Котуата и Конктодуна, напали на Генабум (Орлеан) и перерезали всех найденных в нем римлян. Слух об этом с быстротою молнии распространился по всей Галлии – и все племена пришли в движение. В тоже самое время один из вождей арвернов (н. Овернцы, в Оверни), молодой Верцингеторикс, привлек к себе многих приверженцев своих и особенно людей простого звания, и приобрел такое громадное влияние, что был провозглашен верховным вождем общенародная ополчения. В короткое время он привлек к союзу с собою сеннонов, лютециев, пиктонов, кадурков, туронов, авлерков, лемовиков, андов и другие приморские племена, словом – все племена, обитавшие в нынешней Франции между p. p. Сеной и Луарой, к западу до океана. Все эти племена признали Верцингеторикса верховным вождем общенародного ополчения, дали ему заложников в верности, обещали ему войск и в известное время – общее поголовное ополчение. Верцингеторикс обратил особенное внимание на сбор многочисленной и хорошей конницы и на введение в свое войско строжайшего воинского порядка. А когда оно стало уже достаточно сильным, он послал часть его с Луктерием в южную Галлию, к пределам римской нарбонской провинции (Languedoc и Rouergue), а сам с главными силами двинулся в земли битуригов (Berry, гл. гор. Bourges).
Слух обо всем происходившем в Галлии достиг до Цезаря в то время, когда он узнал, что в Риме уже было восстановлено спокойствие. Поэтому он решился немедленно отправиться в трансальпийскую Галлию, но при этом был в затруднении, как ему прибыть в свою армию. Придвинуть ее к себе – могло подвергнуть ее поражению по частям, а лично отправиться к ней – подвергало его самого опасности попасть в руки галлов. А между тем Луктерий уже увлек за собою, на сторону арвернов – рутенов, нитобригов и габалов, на границах римской нарбонской провинции. Тогда Цезарь, видя, что нельзя было долее медлить, принял следующие меры: прибыв лично в нарбонскую провинцию, он приказал на пределах её поставить гарнизоны, а части стоявших в этой области войск и приведенным им с собою, новонабранным в цизальпинской Галлии войскам собраться на границах земель арвернов. Луктерий отступил, а Цезарь перешел, хотя и с большими затруднениями, через севенские горы, вступил в земли арвернов, произвел внезапное нападение на это племя и выслал вперед, на значительное в ширину протяжение края, всю конницу свою, дабы распространить повсюду страх и ужас. Верцингеторикс, призываемый общим голосом арвернов на помощь, двинулся в их земли с своим войском. Цезарь, ожидавший этого, остановил свою армию и, оставив ее под начальством молодого Брута (сына), сам под достаточным прикрытием двинулся усиленными, переходами к Виенне на р. Родане (ныне Vienne на р. Роне), где нашел вновь набранную и собранную там, по его приказанию, конницу свою. Затем он с всевозможною поспешностью пошел вверх по р. Родану, через земли эдуев или эдуитян и мандубиев (в-Бургонии), в земли лингонов, к гор. Андаматуну (н. Langres на р. Марне), где нашел стоявшие там зимою 2 легиона. Туда же приказал он прибыть 6-ти легионам, стоявшим в Агендике (ныне Sens на р. Сене). Чрезвычайная быстрота, с которою он совершил эти превосходные движения и сделал мудрые распоряжения, воспрепятствовала эдуитам и мандубиям произвести какое-нибудь нападение на него. Верцингеторикс же, сведав о движении и распоряжениях Цезаря, отступил в земли битуригов (Berry) и осадил в них город Герговию бойев (Gergovia Bojorum, близь нынешнего гор. Moulins), названную так в отличие от другой Герговии арвернов (Gergoria Arvernorum, ныне гор. Clermont в Оверни). Первую Герговию Цезарь, после боя с гельветами, на-селил покоренными бойями и передал эдуитам, из коих те и другие пребыли верными римлянам.
Цезарь не мог оставить осады Герговии Верцингеториксом без внимания, не подвергая себя подозрению галлов, что он не хочет защитить верных ему эдуитов и что поэтому никто в Галлии не может полагаться на его защиту. Но с другой стороны время года было еще очень раннее, дороги дурны, перевозочные средства недостаточны и вследствие того у него мог оказаться недостаток в продовольствии, что очень озабочивало его. Но он предпочёл лучше подвергнуться этим последним затруднениям, нежели подозрению и нареканию галлов. Вследствие того он оставил 2 легиона и все тяжести армии в Агендике (Sens), приказал эдуитам доставить ему продовольствие и со всеми остальными войсками двинулся к Герговии, дав наперед знать туда, что идет на выручку её.
На пути туда, он обложил город сеннонов, Веллаунодун (Веашие), частью для того, чтобы не оставлять неприятелей в тылу за собой, частью же для устройства в этом городе промежуточного склада продовольствия. В два дня устроена была контрвалационная линия, а на третий – город сдался. Цезарь оставил в нем легата Требония и двинулся к Генабуму (Орлеан), подошел к нему совершенно неожиданно и тотчас же занял приречную часть города 2-мя легионами, дабы жители не могли спастись по р. Нигеру (Луаре). Они действительно пытались исполнить это ночью, но Цезарь тотчас же двинул готовые легионы в городские ворота и овладел городом. В отмщение за избиение в нем перед тем римлян, почти все жители города были истреблены, а город разграблен. Затем Цезарь двинулся далее к Аварику (Бурж). Близ него он осадил город Новиодун (ныне селение Neuvi), но он сдался ему. И в то время, когда римские войска готовились вступить в обладание им и обезоружить жителей его, внезапно явилась перед ним передовая конница Верцингеторикса, который, сведав о движении Цезаря к Герговии, снял осаду её и двинулся на встречу ему. Жители Новиодуна затворили городские ворота и отказались сдаться. Но Цезарь выслал вперед свою конницу, поддержанную 400 чел. союзной германской конницы, и конница Верцингеторикса была принуждена отступить с большим уроном; жители же Новиодуна пришли в такой страх, что тотчас же сдались.

§ 267. Осада и взятие Аварика и действия во время и ― после того.

Затем, Цезарь решился осадить Аварик (Бурж), значительнейший город битуригов, обещая себе, с взятием его, покорить весь окрестный край.
Тогда Верцингеторикс составил план действий, который приносит большую честь его военным дарованиям. Он положил действовать против Цезаря совершенно иначе, нежели галлы действовали против него до тех пор, а именно – не боем в открытом поле, а разорением и опустошением страны, отрезыванием римлянам подвозов продовольствия и фуража, и лишением их способов добывания их, особенно фуража, в котором крайне нуждалась многочисленная конница их. Это должно было вынудить римлян к дальним фуражировкам, во время которых галлы могли разбивать их по частям. Словом – Верцингеторикс, имея сам в тылу за собой нетронутый край, хотел выморить римлян голодом и, избегая боя с ними, разбивать их по частям. Этот план Верцингеторикса, хотя и жестокий в отношении к собственной стране, заслуживает особенного внимания в отношении к противодействию римлянам.
Действительно, он вскоре оказал на них свое влияние. Более 20-ти городов в землях битуригов и селения в окрестностях Аварика были сожжены. Аварик, по просьбе жителей его, был пощажен, потому что имел выгодное для своей обороны местоположение. Верцингеторикс расположился верстах в 20-ти от него в укрепленном лагере, ежедневно имел верные сведения о ходе осады, разведывал окрестности, особенно места римских фуражировок, и где только можно было, нападал на фуражиров.
Аварик был со всех сторон окружен рекою (ныне p. Evres, левый приток Луары) и болотами, между которыми к городу вел только один узкий подступ. Тут Цезарь приказал построить высокое земляное укрепление, прикрытое навесами, и две башни; контрвалационную же линию устроить препятствовало местоположение города. Но в продовольствии и фураже вскоре стал оказываться все больший и больший недостаток, так что войска по нескольким дням оставались без хлеба в зерне. Однако они переносили все лишения с необыкновенными терпением и мужеством, и ни разу не роптали. Цезарь предложил им, если лишения слишком тягостны для них, снять осаду. Но все они просили его не делать этого, говоря, что с тех пор, как состояли под его начальством, никогда еще не покрывали себя стыдом, и ничего, начав, не доканчивали. С такими войсками, чего не мог совершить такой полководец!
Осадные работы производились так скоро, как только было возможно. Между тем получено было известие, что Верцингеторикс приближался к Аварику и с своею конницею и легкою пехотою расположился в засаде близ такого места, мимо которого римские войска должны были идти на фуражировку. Вследствие того, Цезарь ночью, в величайшей тишине, двинулся с большею частью армии к лагерю неприятельского войска и поутру подступил к нему. Галлы тотчас отослали свои тяжести назад в лес, а сами выстроились на возвышенной местности, окруженной болотистою лощиной, футов в 50 ширины, на которой сломали мосты, а броды сильно, заняли войсками. Цезарь, убедясь, что напасть на них в такой местности нельзя было без большего урона, отступил в свой лагерь – и поступил благоразумно и осторожно. Можно было бы только заметить, что он избавил бы свою армию от напрасного передвижения туда и обратно, если бы предварительно разведал местоположение лагеря галлов лично с конницей, но тогда уже невозможно было бы нечаянное нападение, которое он имел в виду.
По отступлении его, Верцингеторикс воротился из своей засады и был встречен всеобщим неудовольствием и даже обвинением в измене за то, что взял с собою всю конницу, приблизился к римлянам, покинул свое войско и подверг его опасности нападения на него. Но он собрал военный совет и так убедительно доказал побудительные причины своих поступков, что возбудил восторг своего войска и восстановил доверие его к нему. Этот случай любопытен тем, что служить к сравнению обоих полководцев и их войск в это время.
Осада города производилась с большими трудами со стороны римлян, а оборона его – с не меньшим искусством со стороны осажденных. Между тем наступили дожди и холодная погода, и осажденные положили бежать из города к войску Верцингеторикса, но, не имея возможности ни взять с собою, ни покинуть жен и детей своих, отказались от своего намерения – на беду свою, потому что вскоре после того Цезарь взял город удачно произведенным приступом и из 40 т. жителей его спаслись не более 800, а все остальные погибли.
Затем Цезарь снабдил свою армию найденным в Аварике продовольствием и хотел, с наступлением весны, или выманить войско Верцингеторикса из его лесов и болот, либо окружить и обложить его в них. Но эдуиты призвали его к себе для решения возникшего между ними раздора. Пойти к ним, прервав начало своих военных действий, было для Цезаря несвоевременным, и опасным; но он решился на это, не желая, чтобы в тылу за ним были смуты, которые могли бы подать, повод к вмешательству Верцингеторикса. Поэтому он отправился лично в земли эдуитов и, порешив раздор между ними и обещав им большие награды по окончании войны, потребовал от них всю их конницу и 10 т. чел. пехоты, которые хотел расположить постами (этапами) до своей армии, для обеспечения подвоза к ней продовольствия, что для него было бы очень важно и полезно, если б было исполнено,

§ 268. Движение Цезаря и Верцингеторикса вдоль р. Элавера к Герговии; – осада Герговии и действия во время оной.

Воротясь к армии, Цезарь отрядил легата Лабиена с 4-мя легионами против сеннонов и лютециев, а сам с остальными 6-ю легионами и конницей двинулся вдоль р. Элавера (Allier), в намерении осадить Герговию арвернов (н. Clermont). Из записок его не видно, как расположено было в это время войско Верцингеторикса, и потому следует предполагать, что или римская армия обошла правое крыло его, либо войско это ранее перешло через р. Элавер, дабы воспрепятствовать переходу через нее римской армии. Известно только, что оно- уничтожило все мосты на ней и следовало по правому берегу её за движением Цезаря по левому. Оба войска двигались днем и располагались ночью – в виду одно другого, разделяемые только рекой. Цезарь, желая избежать большой потери времени от этого, употребил хитрость: он расположил свою армию на ночь в закрытой лесом местности, прямо против одного сломанного моста. На следующее утро он остался тут в засаде с 2-мя легионами, а остальные 4, с конницей и тяжестями, послал вперед по левому берегу, взяв однако от каждого из этих 4-х легионов по 4 когорты и приказав им идти на месте 2-х оставшихся сзади легионов, дабы галлы не заметили отсутствия их. Но как только римская армия и галлы достаточно удалились, Цезарь приказал поспешно исправить мост и через несколько часов оба легиона перешли по нем через реку и заняли на правом берегу выгодное для боя, местоположение. Затем Цезарь приказал армии воротиться назад к мосту. Галлы были этим так обмануты, что без остановки двинулись прямо к Герговии, не желая быть принужденными к бою. Этот переход Цезаря через р. Элавер был столько же искусно соображен и исполнен, сколько с другой стороны по-дает повод предполагать, что, Верцингеторикс недостаточно тщательно наблюдал за правым берегом реки и позволил обмануть себя.
Цезарь также продолжал свое движение к Герговии и, прибыв к ней на 5-я сутки, обозрел город и местоположение его – на высокой, труднодоступной горе, и решил, что внезапным нападением и открытою силою взять его, в присутствии галльской. армии, было невозможно. Поэтому он прежде всего озаботился об обеспечении продовольствования своей армии. Верцингеторикс же расположил свое войско и на вершине горы, и под стенами города, и ежедневно, на восходе солнца, выезжал с своими военачальниками и с своею конницей, поддержанною стрелками из луков, и завязывал стычки с римскими войсками.
У подошвы горы, на которой был расположен город, находился крутой со всех сторон холм, выгодный для галлов тем, что позволял им удобно добывать воду, хлеб и фураж, и потому занятый их войсками, однако не очень сильно. Для Цезаря было выгодно овладеть этим холмом, чтоб отнять у галлов выгоды обладания им. Поэтому он ночью, в величайшей тишине, двинулся к нему из своего лагеря с 2-мя легионами, овладел им и соединил его с главным лагерем двойным рвом в 12 футов глубины.
Между тем у эдуитов снова произошли смуты, которые могли иметь опасные для Цезаря последствия и снова принудили его прервать только что начатые им действия против Герговии и Верцингеторикса.
Один из знатнейших эдуитов, Конвиктонитанис, назначенный Цезарем в верховные вожди этого племени, восстал со своими приверженцами против римлян и отправил 10 т. войск, обещанных Цезарю, под предводительством Литавика, как будто на соединение с Цезарем, действительно же против него, на соединение с Верцингеториксом. На пути отряд Литавика умертвил римлян, следовавших с большим транспортом, и двинулся прямо к Герговии.
Напротив два другие знатные эдуита, Эпоредорикс и Виридомар, пребывшие верными Цезарю, привели к нему эдуитскую конницу и объяснили, что эдуиты не причастны восстанию Конвиктонитаниса. Цезарь, нимало не медля, оставив в лагере перед Герговией легата Фабия с 2-мя легионами, сам с 4-мя легионами и всею своею конницей быстро двинулся в земли эдуитов. Пройдя около 30–35 верст, он встретил отряд. Литавика и преградил ему путь своею конницей.
Отряд Литавика, увидя себя обманутым и в опасности поражения, бросил оружие и просил пощады, а Литавик с своими подручниками бежал в Герговию. Цезарь уведомил эдуитов что простил их единоплеменников, хотя имел право казнить их и затем немедленно двинулся назад к Герговии. На полпути туда он получил от Фабия известие, что 2 легиона его были атакованы в их лагере превосходными силами неприятеля, совершенно изнемогли и понесли большой урон, и что на следующий день ожидается новое нападение. Цезарь ускорил, сколько можно было, свое движение и прибыл в свой лагерь еще до восхождения солнца; однако галлы не произвели вторичного нападения.
Вскоре из Бибракты (Autun) было получено известие, что Конвиктонитанис и его партия снова произвели беспорядки, умертвили бывших в городе римлян, а других вне оного ограбили. Но прочие власти народные, страшась мести Цезаря, отправили к нему послов с объяснением, что они и большинство народа не участвовали в этих беспорядках и просили возвратить им выставленные ими войска. За всем тем, они начали готовиться к войне, склонять к тому соседственные, племена. Цезарь знал это, однако принял послов благосклонно и отпустил их с такими же обещаниями. Тем не менее положение его в Галлии начинало становиться тревожным и небезопасным, угрожая Цезарю всеобщим со всех сторон на-падением. Поэтому он стал помышлять о благовидном отступлении от Герговии, так чтоб оно не показалось галлам бегством перед ними.
Вскоре ему представился удобный случай к тому. Обозревая меньший лагерь свои, он открыл, что галлы покинули одну высоту, до тех пор сильно занятую ими, и узнал от перебежчиков, что эта высота спереди была незанята, но сзади, ближе к городу, находилось очень узкое пространство, поросшее лесом, и что Верцингеторикс приказал укрепить его, дабы римляне не могли завладеть им и отрезать галлам добывания фуража и воды. На этом Цезарь основал план – сильно угрожать этому пункту, на который галлы опасались нападения, и когда они поспешат на помощь ему, напасть, посредством эскалады, на лагерь их, расположенный на горе.
Видимые распоряжения Цезаря для угрожения первому пункту имели полный успех: галлы двинули к этому пункту главные свои силы и тем совершенно ослабили занятие и оборону сильно укрепленного лагеря своего на горе. Цезарь, как только заметил это, двинул свои войска, скрытно и по частям, из большего своего лагеря в меньший и положительно приказал легатам не заходить слишком далеко вперед, дабы не подвергнуться фланговому нападению. Из описания, в записках Цезаря, происшедшего, вследствие того, боя, нельзя достаточно объяснить себе, как именно происходило дело, но кажется, что римские войска во время боя действительно не могли двинуться вперед к лагерю галлов, не навлекши на себя флангового нападения со стороны города и галльского войска в одно время.
В самом начале, войско Цезаря двинулось против лагеря галлов и без сопротивления овладело им. Цезарь тотчас приказал трубить к отступлению, предполагая, что галлы, поняв цель ложной атаки, примут сообразные с тем меры. По сигналу 10-й легион при Цезаре остановился, но прочие не слыхали сигнала и продолжали идти вперед. Хотя трибуны и центурионы старались остановить и устроить своих людей, но, увлеченные порывом, последние проникли до самых городских стен и ворота, причем, как видно, пришли несколько в беспорядок, – передние пытались взлезать на стены, но тщетно, потому что не имели лестниц, – задние же все более напирали на них, и, в происшедшем вследствие того беспорядке, легаты уже не могли исполнить приказания Цезаря.
В Герговии жители пришли в ужас и предались бегству, но галльское войско Верцингеторикса, сначала по частям, потом с превосходными силами, обратилось против атакующих и напало на них во фланг и в тыл. Римские войска, хотя и в невыгодном для боя местоположении, оборонялись с отчаянною храбростью, стараясь пробиться. Цезарь послал им в подкрепление легата Сексция с несколькими когортами из малого лагеря и сам с 10-м легионом выдвинулся несколько вперед.
Между тем на правом фланге римлян показались, по приказанию Цезаря, вспомогательные войска эдуитов, имевшие на-значение наблюдать за находившимися с этой стороны галльскими войсками. Но римские войска в пылу боя приняли их за неприятелей, сочли себя совершенно обойденными и стали отступать с боем, совершили чудеса храбрости и наконец отступили в свой лагерь, под прикрытием 10-го легиона и когорт Сексция, но понесли жестокий урон 46 центурионов и около 700 воинов! Верцингеторикс не продолжал наступления и отвел свои войска назад в лагерь.
Главною причиною неудачи этого боя было, кажется, то, что легионы, при взятии неприятельского лагеря, расстроились в рядах и порядке и увлеклись порывом до самых городских стен. Цезарь упрекнул их в этом на другой день, но вместе с тем воздал им должную и справедливую хвалу за их геройскую храбрость и тем еще более возвысил дух в них. Тем не менее, цель его – снять осаду, после нанесения неприятелю чувствительного удара, не была достигнута и потому он выступил с целою армией своей из лагеря в открытое поле, вызывая галлов на бой. Но Верцингеторикс не принял его, справедливо предпочитая оставаться в своем лагере под стенами города и будучи уверен, что при этом осада города была невозможна. Вследствие того, все ограничилось передовыми конными стычками, в которых успех был на стороне римлян. На следующий день Цезарь снова вывел, свою армию в поле, для того – как говорит – чтобы сбавить у неприятелей спеси и возвысить дух в собственных войсках, и когда галлы снова не приняли боя, то он в виду их, среди дня, предпринял отступление и, не будучи преследуем, в 3 перехода достигнул р. Элавера, восстановил мост на ней и перешел на другой берег.

§ 269. Восстание эдуитов и всех галлов; – действия Цезаря, Лабиена и легата Л. Цезаря; – меры Верцингеторикса и движение его на встречу Цезарю, а Цезаря, после боя, за ним к Алезии.

Между тем эдуиты, к которым Цезарь был так благосклонен и снисходителен, окончательно и решительно изменили ему, в Новиодуве (Nevers), где были Цезаревы склады, умертвили всех римлян, разграбили все денежные кассы и часть обоза и имущества самого Цезаря, отняли прибывшие из Италии и Испании ремонты лошадей, наконец сожгли самый город, начали собирать войска и старались отрезывать римлянам подвозы продовольствия.
Цезарь, узнав об этом и говоря, что покрыл бы себя стыдом, если б отступил в римскую нарбонскую область, двинулся усиленными переходами к р. Лигеру (Луаре), чтобы перейти через нее прежде, – нежели эдуиты успели бы собрать войска. При этом он имел в виду также не предоставлять легата Лабиена с его легионами собственной его судьбе, но соединиться с ним и действовать так, чтобы восстание галлов дорого обошлось им. Этот план был вполне достоин его!
Следуя днем и ночью, он прибыл совершенно неожиданно для Галлов к р. Лигеру, перешел через нее в брод, снабдил армию зерновым хлебом и скотом и быстро двинулся прямо к Агендику (Sens), в землях сеннонов. Страх его имени предшествовал его движению и без боя нанес удар восстанию галлов в краю, через который проходил Цезарь.
Между тем Лабиен с своими легионами двинулся к Лютеций (ныне Париж), на пути оставив часть войск в Агендике, для прикрытия этого города и оставленных в нем тяжестей, складов и прибывших из Италии новобранцев. Начальствовавший галльскими войсками в Лютеции (состоявшей тогда лишь -из части нынешнего Парижа, на острову между двумя рукавами Сены) не впустил Лабиена в город и решился обороняться в нем. Лабиен, предвидя трудность осады, двинулся вверх по правому берегу р. Секваны (Сены) к гор. Мелодуну (н. Melun), завладел им, перешел через реку, восстановил мост по другую сторону города и вниз по левому берегу двинулся к Лютеции. Устрашенные жители этого города сожгли его, отступили на правый берег и разрушили мосты за собой. Лабиен, получая со всех сторон самые преувеличенные известия о всеобщем восстании галлов и крайнем положении римских войск, справедливо рассудил, что в этих обстоятельствах вопрос состоял не в том, чтобы наносить галлам поражения и делать завоевания, но в том, чтобы сохранить свой отряд и привести его обратно в Агендик – в целости. С этою целью он сделал ложные приготовления к переходу через р. Секвану выше Лютеции, ночью же переправился ниже, опрокинул многие галльские отряды и наконец разбил их с большим для них уроном. Затем он беспрепятственно до-шел до Агендика и вскоре соединился в нем с Цезарем. Все эти действия Лабиена изобличают в нем опытного и искусного военачальника и заслуживают полной и справедливой похвалы.
Между тем эдуиты, прежде столь преданные римлянам, теперь сделались главными врагами их и пригласили Верцингеторикса и вождей всех галльских племен на общенародное собрание в Бибракте (н. Autun). Здесь, где не было представителей только от лингонов (Лангр) и ремов (Реймс), верных римлянам, и от тревиров (Трир), занятых войною с германцами, Верцингеторикс был провозглашен верховным военным вождем всех галлов (к крайнему неудовольствию эдуитов, которые желали этой чести для одного из своих одноплеменников). Верцингеторикс потребовал от галлов заложников, 15 т. чел. конницы и предания полей и жилищ огню, от эдуитов 10 т. чел. пехоты, которых с 800 чел. конницы послал напасть на аллоброгов (в Савоие и Дофинэ), обещая им независимость, если они восстанут; наконец арвернам (Auvergne) и соседним габалам приказал опустошить южную часть Галлии (Rouergue, Quercy и Bas-Languedoc).
Аллоброги обороняли по силам р. Родан (Рону) и преградили вход в свои земли. В них находилось всего только 22 когорты вновь набранных римских войск, под начальством, легата Л. Цезаря. Слабость этих сил и угрожавшая опасность побудили этого легата обратиться за помощью к за-рейнским германцам, от которых он и получил несколько плохой конницы и легкой пехоты. Он находился в весьма трудном и опасном положении, окруженный со всех сторон превосходными силами галлов и отрезанный не только от Италии, но даже и от римской нарбонской области. Однако он умел, сколько и как мог, держать себя и действовать так, чтобы в этом отчаянном положении никогда и нигде не подвергать себя поражению, что принесло ему много чести.
Между тем Верцингеторикс, весьма значительно усилившись и узнав, что Цезарь намерен от Агендика идти через земли лингонов (Langres) и секванов (Franche-Comte) к югу, положил преградить ему путь туда и двинулся на встречу ему, разделив свое войско на три части или большие отряды: фланговые должны были напасть на Цезаря с флангов, а средний с фронта. Цезарь также разделил свою конницу на 3 части и двинул ее против галльской конницы, а всю пехоту остановил на месте, и расположил между нею все тяжести и повозки.
Пехота римская поддерживала римскую конницу, где только последняя была теснима, до тех пор, пока германская конница на правом фланге римлян не опрокинула с одной высоты галльскую конницу и не преследовала ее до берегов реки, где Верцингеторикс стоял с своей пехотой в развернутом боевом порядке. Остальная галльская конница, опасаясь быть охваченной и окруженной, обратилась в бегство и в преследовании римскою конницею понесла большой урон. Верцингеторикс, увидав бегство и поражение своей конницы, отступил в свой лагерь, а из него тотчас двинулся со всеми тяжестями к городу Алезии (ныне Mont Auxois, в департаменте Сote-d'Or, между p. p. верхними Сеной и Ионной, см. ниже). Цезарь, поставив все свои тяжести и повозки, под прикрытием 2-х легионов, на одну ближнюю высоту, преследовал галлов до вечера, взял около 3 т. их в плен и на другой день расположился лагерем и против Алезии. Он немедленно обозрел местность и город, и приказал устраивать контрвалационную линию. К этому он прибавляет в своих записках, что поражение галльской конницы, которую галлы считали главным родом войск своих, видимо произвело сильный упадок духа в их войске.
Из комментариев Цезаря не видно, где именно произошел упомянутый выше бой, и какая это была река. Затем вообще можно заметить, что Верцингеторикс неблагоразумно отступил от принятого им прежде намерения не вступать с армией Цезаря в бой в открытом поле. Решиться на это, с неустроенным, хотя и храбрым, народным ополчением галлов, против римской армии, правильно и отлично устроенной, привыкшей к маневрированию, закаленной в боях и предводимой таким полководцем, как Цезарь – было крайне неблагоразумно. Цезарь же, с своей стороны, проявил в этом случае высокие свои военные дарования, находчивость и решимость действовать сообразно с главною своею целью, обстоятельствами и средствами. Главною целью его было, приблизиться к римской нарбонской области и отвлечь от неё значительные силы галлов. Встретив на пути туда превосходное в силах галльское войско, он не помыслил ни об отступлении, которое могло погубить все его дело в Галлии, ни об остановке на месте и принятии оборонительного боя, что также было несогласно с его личным характером, ни с достоинством и значением римской армии, но на предлагаемый ему наступательный бой немедленно отвечал таким же наступательным – и искусными: распоряжениями своими и распределением и действием своих войск – конницы, поддерживаемой пехотой, опрокинул галльскую многочисленную конницу, тем принудил Верцингеторикса отступить и, преследуя его усиленно, нанес ему урон и в людях, и нравственный, соответствовавший полной победе.

§ 270. Осада Алезии; – сражение при ней, взятие её и конец похода; – замечания.

Осада Цезарем Алезии есть такое мастерское дело древней полиорцетики и в таком ярком свете выставляет при этом превосходство римских войск и особенно высоких военных дарований Цезаря, что заслуживает несколько подробного и обстоятельного описания.
Алезиа (Alesia, ныне Mont Auxois, близ Sainte-Reine, к С. 3. от Flavigny и к С. В. от Semur, в департаменте Сote-d'Or) была расположена на вершине отдельной, высокой горы или -овальной плоской возвышенности, между двумя речками (ныне Oze и Ozerain), обтекавшими гору с севера и юга, и впадавшими невдалеке на западе в третью речку (ныне Brenne). Местность впереди Алезии, к западу, образовала равнину, длиною около 3 т. щагов (геометрических), а с остальных трех сторон была окружена горами, одинаковой вышины с тою, на которой был расположен город, и пересеченными несколькими глубокими лощинами (ныне, с севера – между селениями Menes-treux-le-Pitois и Bussy-le-Grand, с востока – Mont Pevenelle и близ сел. Darcey, а с юга – Mont Druaux, близ Flavigny).
Цезарь, обозрев местность и расположение Алезии и войска Верцингеторикса, нашел, что расположена последнего было неприступно, но не признал невозможным запереть его на горе, окружив укрепленными линиями, и принудить его, либо удалиться во-время либо подвергнуться всем последствиям неизбежного голода. Армия Цезаря состояла из 10 легионов (около 50 т. чел.), набранной у германцев конницы (по Аппиану Александрийскому – 10 т. чел.) и вспомогательных галльских войск, а всего от 60 до 70 т. чел. У Верцингеторикса же было, по показаниям историков – до 80 т. чел. войск. Наполеон I сомневается в этом, потому что Алезия была городок небольшой и, кроме войск, вмещала в себе также и своих постоянных жителей. Во всяком случае, по сказанию истории, Цезарь с 60 т. войск решился обложить в Алезии Верцингеторикса с 80 т. войск – пример, неслыханный в военной истории и в истории осад, так как известно, что осаждающий, для успеха осады крепости, должен быть по крайней мере вдвое сильнее осажденного. Но эта-то несоразмерность сил и возвышает еще более смелую решимость Цезаря, которого высокое искусство в исполнены имело решительные успех и влияние в отношении не только к судьбе Алезии, Верцингеторикса и галльских войск, но и целой Галлии.
Прежде всего Цезарь занял окружающие Алезию горы с севера, востока и юга несколькими легионами в отдельных укрепленных лагерях. В тоже время он назначил направление контрвалациояной линии вокруг горы, на которой была расположена Алезия, и места 23-х четвероугольных, высоких, земляных укреплений.
Едва были начаты эти работы, как Верцингеторикс двинулся с своею конницей на западную равнину. Тут произошел весьма упорный бой между галльскою и римско-германскою конницами: последняя отразила и опрокинула первую в беспорядке и с уроном.
Когда высокие укрепления были построены, Цезарь приказал соединить их, сообразно с местностью, сильно-укрепленными линиями. Но это было сопряжено с огромными затруднениями и трудами: почва была очень неудобна для земляных работ и, сверх того, пересечена высотами и лощинами, на весьма большом пространстве, а именно – более 11 т. шагов (геометрических, около 7 ½ верст) в окружности. Пока войска производили работы, часть их должна была постоянно оставаться под оружием, для противодействия галлам, расположенным под стенами города. Наконец, много труда и времени потребовалось также для сбора в окрестностях материалов, нужных для работ.
Верцингеторикс, видевший с вершины горы работы Цезаря и понявший цель их, не отважился однако еще во-время отступить с своим войском из под стен Алезии, дабы не быть разбитым на походе, а решился оставаться при Алезии, соотечественников же своих побудить к скорейшей помощи ему. Для этого он отослал свою конницу, содержать которую для него было очень трудно, и поручил ей представить племенам Галлии необходимость как можно скорее освободить его от обложения, потому что продовольствия у него было не более как на, 30 суток. Так как римские линии не были еще вполне довершены, то галльская конница, в числе 15 т. чел., и успела спастись без труда. Верцингеторикс же, с оставшеюся пехотой, покинул свой лагерь и заперся в городе. Наполеон I и это также находит очень трудным и сомнительным, так как у Верцингеторикса все еще оставалось около 65 т. войск, сверх жителей Алезии.
Цезарь, узнав от пленных и перебежчиков о намерениях Верцингеторикса, убедился в трудности своего предприятия и в необходимости, вследствие того, еще значительно усилить свои укрепленные линии. Для этого он приказал вырыть, в 400 футах (геометрических) впереди их, глубокий ров, в 20 фут. глубины и ширины, с отвесными боками, а вынутая земля образовала вал для защиты войск от метательного оружия. В 400 футах позади этого передового рва находилась контрвалационная линия, с 2-мя параллельными рвами в 15. футов глубины и ширины. Из них внутренний ров был наполнен водою, проведенною из двух речек, обтекавших Алезию. За ним был устроен вал в 12 футов вышины, с парапетом, амбразурами и древесными стволами и ветвями, утвержденными на гребне вала. Вал был фланкируем высокими укреплениями, построенными на расстоянии 80 футов одно от другого.
В тоже время Цезарь приказал устроить, точно таким же образом, и циркумвалационную линию, в окружности не менее 14 т. футов, для предохранения себя от нападения галлов со стороны поля.
Но и все это Цезарь признал еще недостаточным и, для крайнего затруднения подступов к линиям, изобрел тройную преграду. Он приказал: во 1-х впереди каждой линии устроить ров в 9 футов глубины, с тыном из заостренных древесных стволов, укрепленных на дне рва; – во 2-х впереди этого рва устроить волчьи ямы в 8 рядов, в шахматном порядке, на 3 фута расстояния одну от другой, с толстыми, заостренными бревнами на дне, прикрытыми сверху травой и хворостом, – и наконец в 3-х впереди волчьих ям рассеять во множестве, по всей местности, железные крючья, прикрепленные к врытым в землю толстым кольям (шострапы).
Труднодоступный высоты и лощины вокруг Алезии, по направленно линий, чрезвычайно затрудняли работы. Однако, не смотря на это и на громадность работ, протяжение их в длину и ширину (контрвалационная линия имела в окружности около 7 ½, а циркумвалационная – около 9 ½ верст), и количество употребленных материалов (в ближайших лесах недостало дерева и нужно было добывать его все далее и далее), Цезарь говорит, что успел совершенно обложить Алезию и обеспечить самого себя со стороны поля, трудами 60 или 70 т. войск – в течении около 40 дней! Он имел такое доверие к своим легионам, что мог бы с ними – как часто говаривал – перевернуть небо! ― В Риме работы его вокруг Алезии возбудили такой восторг, что там говорили, что смертный человек едва-ли отважился бы предпринять их, но только одно божество могло совершить оные!
Между тем галлы собрали до 240 т. чел. пехоты и 8 т. чел. конницы, под предводительством 4-х избранных вождей, но, как ни спешили, не могли прибыть к назначенному Верцингеториксом сроку (до истечения 30-ти дней), что привело осажденных в совершенное отчаяние. Нуждаясь в продовольствии, они обдумывали уже самые отчаянные предприятия и выслали из города всех лишних и бесполезных людей, но Цезарь не пропустил их.
Наконец, только через 6 недель (42 суток) после выхода конницы, вспомогательное галльское войско явилось в виду Алезии и заняло высоты с юго-западной стороны (близ нынешнего селения Mussy-la-Fosse), в расстоянии 4 т. футов от римской циркумвалационной линии. Цезарь называет эти высоты Collis exterior (внешние высоты, в отличие от внутренних, занятых римскими линиями). На другой день вся галльская конница, поддержанная стрелками, легкими войсками и позади их всею пехотой, двинулась на западную равнину между двумя речками. Цезарь, приняв все нужные меры для обороны этой части линий, двинул всю свою конницу против галльской. Произошел упорнейший бой, продолжавшийся от полудня до вечера, без особенного успеха с той и с другой стороны. Но наконец, германская конница общим, дружным ударом сломила и опрокинула галльскую. Однако галлы не лишились бодрости и всю ночь готовились к решительному приступу к той части циркумвалационной линии, которая была обращена к западной равнине: приготовляли лестницы, фашины, – косы и крючья для срывания тына и т.п. и еще до рассвета двинулись на приступ. В тоже время и Верцингеторикс произвел вылазку против частей контрвалационной линии, расположенных в лощинах. Но тщетны были все усилия галлов с той и с другой стороны, и с восходом солнца галлы с обеих сторон отступили.
Только тогда внешние галлы догадались, что они напали на самую сильную часть римских линий, и послали знающих людей обозреть всю окружность этих линий. К северу от Алезии они нашли высокий холм, на вершине которого римские войска не могли провести циркумвалационную линию и были вынуждены расположить ее на легком скате этого холма (между Menestreux-le-Pitois и Bussy-le-Grand), так что вершина холма значительно господствовала над нею и весьма способствовала нападению на нее. Вследствие того, в следующую же ночь для этого отправлены были 60 т. галльских войск, под предводительством одного из 4-х вождей, Вергасиллауна. Последпий, при восходе солнца, предпринял решительное нападение, и в тоже время главные силы галлов развернулись в боевом порядке на равнине против западной части римских линий, а Верцингеторикс произвел сильную вылазку из города и стремительно напал на римские линии, левее Вергасиллауна, с северной стороны.
Самое сильное нападение было произведено со стороны Вергасиллауна и не без успеха, так что римские войска (легионы Антистия и Каниния) начинали уже уступать превосходству сил. Цезарь послал им в подкрепление Лабиена с 6-ю когортами и приказанием сделать вылазку, еслиб он не был в состоянии ограничиться обороной, а против Верцингеторикса послал Брута (сына) с 6-ю и легата Фабия с 7-ю когортами, и сам двинулся за ними с другими подкреплениями, и едва успел поддержать бой, так сильно напирали и упорно сражались галлы Верцингеторикса. Отсюда он обратился на подкрепление Лабиена, с большим трудом удерживавшегося против Вергасиллауна, и приказал большей части своей конницы выйти из линий и напасть на атакующих галлов Вергасиллауна с тыла. Между тем и Лабиен успел притянуть к себе слева – из линий на равнине, против которых главные силы галлов стояли в бездействии и не предпринимали ничего – 38 когорт. Присоединив их к себе, Лабиен произвел вылазку одновременно с конницей. Произошел упорнейший бой, который римская конница решила в пользу римлян, нападением на галлов- с тыла. Тогда Цезарь обратился со всеми силами против Верцингеторикса. Последний совершил чудеса храбрости, но, видя отражение Вергасиллауна и бездействие главных сил, был вынужден отступить и, собрав свои войска, объявил, что они могут выдать его лично, если хотят сдаться на выгодных условиях. И они – сдались, но были проданы в рабство, а Верцингеторикс взят в плен и в последствии; в большом триумфе Цезаря в Риме, следовал за его победной колесницей (что поставляют в упрек Цезарю, не почтившему в лице Верцингеторикса героя, хотя и несчастливого).
Так кончилась эта знаменитая осада Алезии, в которой высокие искусство Цезаря и необычайные доблести римских войск – с одной стороны, и бездействие главных сил галльского вспомогательного войска, в самую решительную минуту, не смотря на необыкновенные подвиги мужества и храбрости, оказанные Вергасиллауном, Верцингеториксом и их войсками – с другой стороны, решили судьбу не одной только Алезии и осады её, но и целой Галлии и войны в ней. Осада Алезии окончательно сломила сопротивление галлов, и хотя они после того пытались еще производить частные восстания, но главная сила их уже была сокрушена, уничтожена – и через год Галлия вполне покорилась римлянам:

Рассматривая вообще военные действия в Галлии в этом, 7-м году войны в ней, нельзя не заметить, что никогда, в целую эту войну, галлы не проявили такого необыкновенного напряжения сил. В месяц времени они собрали с 40 племен, из числа всех 85, обитавших в Галлии, 240 т. войск, которые, с 80 т. обложенными в Алезии, составляли 320 т. чел., против 60 т. войск Цезаря – более нежели в 5 раз более! И положительно можно сказать, что только одни отличные качества и доблести Цезаревых войск и особенно высокие дарования и искусство его самого, а с другой стороны недостаток согласия и умелости галлов, спасли Цезаря и его армию от величайшей опасности. Как ни отлично были устроены им укрепленные линии, но если бы главные силы галлов произвели решительное нападение на них с запада, одновременно с нападением Вергасиллауна с северо-запада и Верцингеторикса с севера, то положение Цезаря и его армии могло бы быть весьма опасным и из осаждавшего он мог бы сам обратиться в осажденного. Но, в конце концов. необыкновенный: искусство его и мужество его войск одолели превосходную числом и храбрую, но дурно устроенную и управляемую вооруженную силу галлов – и повели к громадным военным и политическим результатам, как увидим ниже.
По этой причине, вообще этот 7-й год войны Цезаря в Галлии есть важнейщий и замечательнейший из всех 8-ми, во всех отношениях, и стратегическому и тактическом, и полиорцетическом. Особенно замечательны по искусству соображения и исполнения: 1) движение Цезаря из нарбонской области чрез севенские горы к границам земель арвернов и оттуда лично в земли лингонов, где он сосредоточил свои войска на фланге и в тылу Верцингеторикса; – 2) движение его от Агендика к Веллаунодуну, Генабу, Новиодуну и Аварику, который осадил и взял; – 3) движение его от него по р. Элаверу к Герговии, которую осадил, а по снятии осады ее – обратно через р. ― Элавер и р. Лигер в земли эдуитов и сеннонов и к Агендику, близ которого соединился с Лабиеном; – 4) движение его чрез земли лингонов в земли секванов, для сближения с нарбонскою областью, и по разбитии Верцингеторикса, преградившего ему путь и отступившего к Алезии – к этому городу, который осадил, взял и тем положил конец походу и, можно сказать, всей войне в Галлии. Все эти 4 движения и действия во время их одинаково замечательны высоким искусством соображений и исполнения.
Верцингеторикс был в этом году достойным противником Цезаря и изобличил замечательные военные дарования, соединенные с качествами храброго воина и искусного полководца. Особенно замечателен план его – избегать боя с Цезарем в поле и выморить римскую армию голодом, опустошая край. Но затем он сделал важную ошибку, отступив от этого плана и отважившись на открытый бой с Цезарем, а быв разбит в нем, позволил осадить и взять в плен себя в Алезии. Галлы проявили в этом году чрезвычайное напряжение сил, выставив более 300 т. войск, _ против 60 т. чел. римских, но, при всем своем нравственном возбуждении и одушевлении, не обладая хорошим военным устройством и тактическим образованием, и главное – не имея надлежащих между собою единства и согласия, не могли одолеть 60 т. отличного римского войска, храброго, превосходно устроенного, опытного, закаленного в трудах и боях, и предводимого таким великим полководцем, как Цезарь, и принуждены были покориться. Таким образом превосходство отлично устроенного, хотя и слабейшего числом, римского войска и высокое искусство его полководца вполне восторжествовали над неустроенным, хотя и превосходным в силах, храбрым и предводимым искусным вождем, народным ополчением, словом – искусство вполне восторжествовало над простою, трубою силою.

По взятии Алезии Цезарем, все восставшие галльские племена снова покорились ему и он расположите свою армию на зимних квартирах. Лабиена с 2-мя легионами и всею конницею он послал в земли секванов (Franche-Comte), на востоке, – Фабия и Минуция Базилия с 2-мя легионами – в земли ремов (Rheims), на северо-востоке, – Антистия Регина с 1 легионом – в земли эдуитов и боиев (Nivernais), Сексция с 1 легионом – в земли битуригов (Berry), тех и других – в средине Галлии, Каниния с 1 легионом – в земли на нижней Гарумне (ныне Гаронна, в Rовеrgue), на юго-западе, – а Цицерона и Сульпиция, для сбора продовольствия, первого – в Кабиллон (Chalons-sur-Sаone), а второго – в Матиско (Macon), на р. Арар (Саоне). Таким образом он расположил главные свои силы на востоке, северо-востоке и в средине Галлии, а часть сил (1 легион) на юго-западе; сам же лично расположился в Бибракте (Autun).

§ 271. 8-й и последний год войны в Галлии (51). Новое восстание галлов; – действия Цезаря против битуригов, карнутов и белловаков.

Цезарь желал и. надеялся дать своей армии необходимый ей отдых на зимних квартирах, после перенесенных ею в 52 г. трудов. Но в начале зимы он узнал, что галлы замышляли новое восстание, только на других, нежели в 52 г. основаниях. Именно – они полагали, что если бы общие, соединенные силы их и не были в состоянии сопротивляться Цезарю, то армия его во всяком случае была бы поставлена в большое затруднение, если бы война вспыхнула снова в нескольких различных местах Галлии в одно время, что не позволило бы Цезарю иметь достаточно ни времени, ни войск, ни взаимной связи между ними, для того, чтобы везде одолеть галлов. При этом последние надеялись, что ни одно из их племен не откажется от необходимых жертв для восстановления своей прежней независимости. Такого рода план галлов мог бы быть очень опасным для Цезаря и его армии, если бы между галлами было единство, согласие и искусный предводитель, такой, например, каким был Верцингеторикс. Но как ни того, ни другого, ни третьего не было, то план галлов мог только кончиться неудачей, к большему еще вреду для них. Притом, пока они еще только замышляли это и готовились к тому, Цезарь, узнав об этом, немедленно решился быстро предупредить исполнение ими своих замыслов. Поручив своему квестору М. Антонию охранение зимних квартир, он быстро двинулся в последний день 52 года с конницей из Бибракты (Autun) в земли битуригов (Berry), где был расположен 12-й легион. Притянув к себе ближайший 11-й легион и оставив 2 когорты для охранения тут зимних квартир, он быстро двинулся внутрь земель битуригов, запретив своей передовой коннице жечь жилища жителей, как для того, чтобы этим расположить последних к себе, так и для того, чтобы самому себе не затруднить способов продовольствования в краю. Вступление его в земли битуригов было так внезапно и неожиданно, что битуриги, вовсе неготовые еще к восстанию, и не помышляли о сопротивлении, а искали только спасения в бегстве. Но Цезарева конница, рассеясь по всему краю, часть бежавших перехватила, а другой отрезала все пути в земли соседних племен. Таким образом, без боя и кровопролития, Цезарь защитил и поддержал приверженцев римлян, а на противников последних навел такой страх, что они покорились ему, выдали заложников и встретили со стороны Цезаря великодушное и кроткое обращение с ними. Это так подействовало на все соседственные племена (боиев, эдуитов, мандубиев и др.), что и они последовали примеру битуригов и все было кончено в самое короткое время.
Затем Цезарь выдал своим войскам чрезвычайные денежные награды (по 200 сестерций или около 15 рублей каждому рядовому воину и по 2000 сестерций или около 150 рублей каждому центуриону), за необыкновенный усилия и труды их в предыдущие осень и зиму, и распустил их по квартирам, а сам возвратился в Бибракту на 40-й день по выступлении из неё.
Но уже 18 дней спустя (в конце февраля 51 года) битуриги прислали. к нему просить его помощи против карнутов (Chartres). Немедленно притянув к себе 6-й и 14-й легионы Цицерона и Сулпиция из Кабиллона (Chalons) и Матиско (Macon) на р. Арар (Sаone) в землях секванов, он двинулся с ними в земли карнутов. Последние бежали из своих городов и селений, и с большим трудом искали чем прокормиться в это, еще суровое, время года. Расположив свою тяжелую пехоту в Генабуме (Orleаns), Цезарь приказал легкой пехоте и коннице пройти чрез земли карнутов по всем направлениям, и так как они нигде не встретили сопротивления, то оставил оба легиона, под начальством легата Требония, в землях карнутов, а сам отправился в Дурокортор (Rheims), в землях ремов. Причиною этого было то, что он получил отсюда известия о сборе белловаками (Beauvais в Beauvoisis, к с. з. от Парижа), одним из храбрейших племен, вместе с их соседями, ополчения под предводительством белловака Коррея и атребата (Arras) Коммия, с целью нападения на союзное с ремами племя суэссонов (Soissons). Так как ремы были союзниками римлян и оказали им большие услуги, то Цезарь счел долгом поспешить на их защиту. Вторично притянув к себе 11-й легион, а также один из легионов Лабиена, он двинулся с ними к границам земель белловаков, а легату Фабию с его 2-мя легионами приказал идти к границам земель суэссонов. Остановившись на границах земель белловаков, он послал в эти земли свою конницу для разведания и узнал от неё, что белловаки, покинув все свои жилища и оставив в них только неспособных сражаться людей, для наблюдения за римлянами, сами, со всеми соседними племенами, в составе общего союзного ополчения из всех способных сражаться людей, расположились на одной горе, окруженной болотами, а тяжести свои скрыли в ближайших лесах. Кроме того Цезарь узнал, что союзные галлы имели многих вождей, возбудивших их к восстанию, но что из них Коррей был главным, а Коммий отправился за вспомогательными войсками германцев, и наконец, что вожди галлов единогласно положили: в случае, если у Цезаря было, как они полагали, только 3 легиона, то вступить, с ним в бой, если же более 3-х легионов, то оставаться в своем лагере и отрезать Цезарю все способы добывания продовольствия и фуража, которые без того в это время года ему очень трудно было добывать. Из всех этих сведений Цезарь заключил, что восставшие галлы составили очень разумный и с их положением сообразный план действий. Поэтому он положил на нем самом основать собственные свои действия и, выдвинув вперед только З из своих 4-х легионов, тем-побудить галлов к нападению на него. Вследствие того он двинул вперед 7-й, 8-й и 9-й легионы, составленные из старых и опытных войск и на которые он мог вполне положиться, – за ними все тяжести, а за тяжестями в самом хвосте 11-й легион, составленный из отборных молодых воинов. Всем старшим частным начальникам войск он сообщил и объяснил свои намерения и дал согласно с тем приказания.
Галлы, не ожидавшие его наступления, взялись за оружие, но не вышли из своего лагеря. Цезарь же, найдя его очень выгодно и сильно расположенным, стал против него также в весьма сильно укрепленном лагере, с валом в 12 футов вышины, 2-мя рвами в 15 футов ширины и глубины и с многими 3-х-ярусными башнями, которые соединялись мостами и крытыми ходами. Устройством таких сильных укреплений он имел целью показать галлам вид, будто очень озабочен обеспечением себя, но вместе с тем и действительно усилить свою небольшую армию против превосходного числом и силой неприятеля и надежнее производить около лагеря фуражировки.
В таком расположены обе стороны оставались несколько времени, ведя с переменным успехом малую войну между обоими лагерями. Успехи, приобретенные галлами, как при этом, так особенно против римских фуражиров и прикрывавшей их, галльской союзной конницы, и прибытие Коммия с 500 чел. германской конницы – все это возбудило в галлах чувство гордости и уверенности в успехе, но не надолго. Цезарь, видя, что ему нельзя было ни атаковать, ни обложить галлов в их лагере, приказал легату Требонию присоединить к себе 13-й легион легата Сексция и с 3-мя легионами, усиленными переходами присоединиться к нему, Цезарю. А между тем, в одном из ежедневных частных дел с. обеих сторон, отряд германской пехоты, вызванной Цезарем из-за Рейна, имел смелость перейти в брод через болото и преследовать галлов до самого их лагеря, а это произвело в нем на всех галлов чувство беспокойства и страха. Вскоре затем весть о приближении Требония с его легионами еще более усилили это чувство и заставили галлов, из опасения одинаковой с жителями и войсками Алезии участи, помышлять уже только о скорейшем удалении своем. Выслав до рассвета вперед всех своих стариков и больных и все свои тяжести, они утром двинулись за ними из своего лагеря, оставив впереди его несколько войск для прикрытия своего отступления и задержания римлян.
Цезарь приказал тотчас навести через болото мосты, двинул через них легионы на гору, где был расположен лагерь галлов, и следовал далее в боевом порядке. Галлы, не смея в виду его продолжать отступления, остановились, в намерении обороняться в случае его нападения, а Цезарь с своей стороны разбил лагерь и выстроил войска свои впереди его, в боевом порядке. Тогда галлы прибегли к хитрости: собрали все имевшиеся у них запасы соломы и фашин, разместили и зажги их впереди всего фронта своего лагеря и, под прикрытием огня и дыма, их, ночью отступили со всею возможною поспешностью.
Цезарь, узнав об этом, послал вслед за ними всю свою конницу, но с большими предосторожностями, и сам с пехотой двинулся вслед за конницей. Галлы, отступая быстрее, нежели римские войска следовали за ними, вскоре снова расположились в весьма выгодной позиции, поставив части своей пехоты и конницы в разных местах скрытно в засады.
Вскоре Цезарь узнал, что Коррей с 6,000 челов. пехоты и 1,000 челов. конницы отборных войск скрытно расположился в засаде в таком месте, куда полагал, что римляне вышлют фуражиров, так как в этом месте было большое обилие в продовольствии и фураже. Вследствие того Цезарь двинул вперед конницу с стрелками, для прикрытия фуражиров, и сам с легионами последовал за конницей. Последняя вскоре открыла галлов на окруженной лесом поляне, шагов в тысячу длины и ширины и ограниченной глубокою речкой. Римская конница двинулась против галлов, а римская пехота со всех сторон на поляну. Коррей сначала показался только с частью своих войск и напал на римскую конницу, которая оборонялась, но не отступила. Тогда Коррей выступил из своей засады со всеми своими войсками и принудил римскую конницу к отступлению. Римские стрелки поспешили на помощь ей и бой, сделавшись общим, продолжался без решительного успеха до тех пор, пока Цезарь не прибыл с легионами. Тогда Коррей положил отступить, но нашел все пути к отступлению уже отрезанными, и войска его бросились во все стороны в рассыпную, но были преследованы и почти все истреблены, а сам Коррей, не хотевший ни уступить, ни сдаться, защищался с отчаянием и был убит.
Затем Цезарь перешел через реку и двинулся прямо против лагеря галлов, расположенная в одном переходе. Туда уже достигла весть о поражении и смерти Коррея, и восставшие галлы, видя, что не могут долее сопротивляться Цезарю, отправили к нему послов с изъявлением покорности и просьбы о пощаде и заложников в верности. Коммий же бежал в Германию.
Цезарь, объявив им, что они сами были виновниками всех бедствий и зол, постигших Галлию в предыдущем и этом годах, не смотря на то простил их, а затем все другие восставшие племена последовали примеру белловаков и также изъявили покорность.
Тогда Цезарь мог уже считать себя вполне победителем галлов, так как ни одно из племен их уже не могло, казалось, помышлять о восстании и сопротивлении. А потому он разместил свою армию по квартирам, квестора М. Антония с 11-м легионом он оставил в главной квартире Бибракте, – Фабия с 25 когортами послал в Рутению (Rouergue), где, как известно было, некоторые племена были в вооружении и легат Каниний Ребил с 2-мя легионами был недостаточно силен для удержания, их в повиновении, а легата Лабиена с 12-м легионом – в римские колонии в верхней или северной Италии, для охранения их от вторжения пограничных народов.

§ 272. Движение Цезаря в земли Амоборикса и разорение их; – действия легатов. Фабия и Каниния; – осада Дивоны или Кадурки; – действия Цезаря в Аквитании (51).

Сделав эти распоряжения, сам Цезарь двинулся во владения Амбиорикса, земли его разорил огнем и мечом, а жителей частью истребил, частью увел в плен и обратил в рабство. Причинами такого жестокого, бесчеловечного и притом ненужного поступка Цезаря, Гирций Панза, продолжатель его записок (см. источники в Введении I ч. В. В. И. древних времен), приводить то, что Цезарь, будто бы, был побужден к такому поступку бегством Амбиорикса, невозможностью вследствие того принудить его к покорности и необходимостью разорить его владения так, чтобы даже в случае возвращения своего он нашел вместо них одну пустыню и не мог водвориться в них. Верно или неверно это показание Гирция Панзы – неизвестно: во всяком случае факт жестокого и совершенного разорения владений Амбиорикса Цезарем не подлежит сомнению и чести Цезарю не приносит. Как бы ни был виновен Амбиорикс в жестоком поступка своем с легатами Цезаря Сабином и Коттой и вообще в крайне враждебных действиях своих в отношении к римлянам, но он был врагом, а не подданным их, и отмщение ему лично не могло и не должно было простираться на безвинных жителей его владений. ― Но в языческой древности вообще и в эти времена в частности, даже со стороны такого человека, как Цезарь – также язычника, такого рода соображения новейших времен, разумеется, не могли иметь места. За всем тем даже в эти времена и со стороны Цезаря, не раз оказывавшего великодушие к побежденным или беззащитным врагам, разорение им владений Амбиорикса ничем не может быть оправдано.
Совершив это, Цезарь притянул к себе Лабиена, еще не успевшего исполнить своего поручения, и послал его с 2-мя легионами в земли тревиров, столь диких, грубых и воинственных, что их не иначе можно было содержать в покорности, как силою оружия.
Между тем легат Каниний Ребил двинулся на помощь приверженцу римлян Дурацию, осажденному в городе Лимоне, в землях пиктов или пиктонов (ныне Poitiers в Poitou), многочисленным гальским войском под предводительством Думнака из города Андекави в землях андов (ныне Angers в Anjou). Думнак обратился против Каниния, но был с уроном отражен им и снова осадил Лимон. Но движение на помощь этому городу, Дурацию и Канинию легата Фабия принудило Думнака снять осаду и отступить за р. Лигер (Луару). Фабий, еще не соединясь с Канинием, двинулся вслед за Думнаком прямо к месту переправы его через Лигер, успел настигнуть хвост его войска и нанес ему большой урон. В следующую ночь он живо и сильно преследовал Думнака своею конницей. Во время долгого и жаркого боя с последнею, Думнак велел всей своей пехоте поспешно отступать, но по прибытии самого Фабия с легионами был опрокинут, а войска его рассеяны, преследованы конницей и потеряли до 12,000 чел. убитыми и пленными и все свои тяжести.
5,000 человек спасшихся при этом случае присоединились к толпам рабов, изгнанников, воров и разбойников, под предводительством некоего Драппа из города Агендика (н. Sens), и. вместе с ними и с такими же толпами Луктерия из города Дивоны или Кадурки в землях кадурков (ныне Cahors в Guyenne) двинулись в римскую нарбоннскую Галлию. Каниний преследовал их со своими 2-мя легионами, Фабий же пошел в земли карнутов (Chartres) и соседних с ними племен, поддерживавших Думнака, Карнуты покорились Фабию и дали заложников, а их примеру последовали и племена Арморики, на берегах океана, Думнак же спасся бегством на границы Галлии. А Драпп и Луктерий, быстро преследуемые и сильно теснимые Канинием, не могли, как хотели, вторгнуться в нарбоннскую Галлию и были принуждены запереться в Дивоне или Кадурке, где имели многих приверженцев. Почти неприступное местоположение этого города на высокой и крутой горе не позволило Канинию немедленно взять его ни открытою силой, ни осадою, но заставило обложить его кругом контрвалационною линией, соединявшею 3 укрепленные лагеря, на трех соседних высоких горах. Драпп и Луктерий, опасаясь участи Алезии, оставили часть войск в Дивоне, а с главными силами вышли на большую фуражировку, для сбора продовольствия и фуража. По окончании этой фуражировки, Драпп с частью войск остался, в своем лагере, а Луктерий с другою частью, разделенною на нисколько мелких отрядов, стал по ночам и по частям препровождать повозки с продовольствием и фуражом, небольшими лесными дорогами, в Дивону. Но римские передовые стражи, услыхав шум движения повозок, подняли тревогу и Каниний с караульными когортами напал на Луктерия, обратил его в бегство лишь с немногими из его войск и, оставив по легиону в каждом из трех лагерей своих, сам со всеми остальными войсками двинулся против Драппа, выслав вперед всю свою конницу и германскую пехоту. Эти конница и пехота внезапно напали на Драппа и завязали с ним бой, а прибывший вслед затем легион Каниния занял вокруг лежавшие высоты – и Драпп был разбит на голову и взят в плен с остатками своих войск. Затем Каниний воротился к Дивоне и продолжал укрепление своих лагерей и линии. А на другой день к нему присоединился Фабий с своими войсками.
Между тем Цезарь, оставив квестора своего М. Антония в землях белловаков (Beauvais, dep. de l'Oise), для наблюдения за бельгами, отправился в разные местности Галлии, для обозрения их и населений их, и везде. брал заложников. В землях карнутов (Chartres), возобновивших войну, он потребовал только выдачи ему главного зачинщика и предводителя восстания, Гутурвата, и по выдаче его, по словам Гирция Панзы, был вынужден подвергнуть его телесному наказанию прутьями, а потом казни отсечением головы, для, справедливая тем удовлетворения мести римских войск за все претерпенные ими несчастья и урон.
Здесь он узнал о действиях Каниния и Фабия против Драппа и Луктерия, и хотя пренебрегал этими последними, однако признал нужным как можно скорее покончить с ними, дабы не оставлять в галлах надежды и даже мысли о возможности еще сопротивления с их стороны, где бы то ни было. А потому он двинулся со всею своею конницею на соединение с Канинием и Фабием, а легату Калену с 2-мя легионами приказал следовать за ним малыми переходами.
При этом следует заметить вообще, что хотя Цезарь был очень, занят и военными действиями в Галлии, и необходимыми гражданскими делами и распоряжениями в ней и в прочих управляемых им областях (нарбоннской и цизальпинской Галлии и Иллирии), и хотя имел под своим начальством многих искусных, испытанных и доверенных легатов, однако, в случаях местных восстаний в Галлии, предпочитал немедленно обращаться туда самому, сосредоточивать нужное число войск, управлять военными действиями, ускорять их и личным, нравственным влиянием своим на восставших галлов скорее и решительнее одерживать над ними успех. Такого рода образ действий его много способствовал к скорейшему, окончательному и полному усмирению и покорению Галлии, объясняет также наблюдаемую им систему сочетания кротости и строгости в отношении к местно-восстававшим галлам, и наконец изобличает в самом Цезаре такие: хладнокровную, здравую рассудительность, силу и присутствие духа, смелость, отважность и веру в свое счастье, в каких он не уступает ни одному из великих полководцев древности.
К Дивоне он прибыл совершенно неожиданно, когда и лагери, и контрвалационная линия уже были совершенно укреплены и докончены. Узнав, что в Дивоне не было недостатка в продовольствии, он предпринял отрезать ей воду из реки, обтекавшей почти вокруг всей горы, на которой была расположена Дивона. Не смотря на то, что это было очень трудно, Цезарь успел в том, расположив стрелков, пращников и метательные орудия так, что они. обстреливали единственную дорогу, по которой осажденные могли спускаться к реке для добывания в ней воды. Но затем оставался еще один родник воды у подошвы городской стены, в том месте её, где река не обтекала горы. Дабы отрезать и этот родник, Цезарь приказал произвести чрезвычайно трудные, земляные и деревянные работы для всхода войск в этом месте на, гору, под прикрытием деревянных щитов (блиндажей) и высокого укрепления (кавальера), с 10-ю -ярусною деревянною башней на нем, хотя и не превышавшею городской стены, но господствовавшею над родником и обстреливавшею его метательными орудиями. Эти громадные и необыкновенно трудные работы были исполнены с полным успехом. Доведенные жаждой до крайности, осажденные старались сжечь римские деревянный постройки горючими, веществами, произвели вылазку и разрушили значительную часть работ осаждавших. Но римские войска исправили и продолжали их, и наконец совершенно отвели воду из родника и тем принудили осажденных сдаться. Цезарь счел нужным примерно строго наказать их, так чтобы этим навести страх на галлов и заставить их навсегда отказаться от всякой мысли о восстании. Поэтому всем вооруженным жителям Дивоны он приказал отрубить руки, Драпп сам добровольно избрал для себя голодную смерть, а Луктерий, схваченный и выданный Цезарю позже, был казнен.
Между тем Лабиен разбил в конном бою тревиров и соседних с ними германцев и взял в плен вождей их.
После всех этих счастливых успехов, Цезарь двинулся с 2-мя легионами. в Аквитанию (Guyenne, в юго-западной Франции), где еще не бывал, и часть которой уже покорил легат П. Красс. Здесь все племена выслали послов и заложников, и Цезарь с конницей отправился в Нарбонну, а армию свою в Галлии разместил на зимних квартирах: М. Антония, Требония, Ватиния и Кв. Туллия с 4-мя легионами – в бельгийской Галлии, 2 легиона – в землях Бибракты (Autun), 2 легиона – на границах земель карнутов и туронов, близ р. Лигера (Луары), а 2 остальные легиона – в землях лемовиков (Limousin), близ арвернов (Auvergne).
В нарбоннской Галлии. Цезарь провел только несколько дней, в продолжении которых посетил соседственные племена, производя между ними суд и расправу, прекращая распри между ними и награждая оказавших римлянам услуги. Затем он отправился в гор. Неметук в землях атребатов (ныне Arras), где и провел зиму с 51-го на 50-й год.
Главною заботой его теперь было содержать галлов в наилучших отношениях к римлянам, дабы, с предстоявшим прекращением управления его Галлиями, избежать всяких насильственных мер. Согласно с тем он и поступал с покоренными племенами, не обременял их новыми налогами, вождей их ласкал и дарил и т.п. и этим вполне достиг своей цели. Весною же 50-го года он отправился в северную Италию и посетил все главные города её – с политическою целью, дабы умножить число своих приверженцев и противодействовать своим врагам и партии Помпея в Риме. Повсюду он был встречаем, как победитель и триумфатор, всем народонаселением, с торжественными празднествами и выражениями уважения и преданности. Затем он поспешно воротился в Неметук, собрал легионы Лабиена к главному городу тревиров (Trier), произвел им смотр, назначил Лабиена, довереннейшего из своих легатов, правителем северной Италии, и затем снова отправился в последнюю, в город Равенну, дабы быть как можно ближе к Риму и следить за всем происходившим в нем.

ГЛАВА СОРОКОВАЯ. ОБЩИЙ ВЗГЛЯД НА ВОЙНУ ЦЕЗАРЯ В ГАЛЛИИ И НА ОБРАЗ И ИСКУССТВО ВЕДЕНИЯ ИМ ОНОЙ

§§ 273–274. Война Цезаря в Галлии в военно-политическом и стратегическом отношениях. – §§ 275–278. Образ и искусство ведения Цезарем войны в Галлии. – Действия стратегические. §§ 279–281. Тактические действия Цезаря и устройство его войск в Галлии. §§ 282–283. Полевая фортификация и полиорцетика. – § 284. Заключение.

Источники и исторические пособия: Комментарии Цезаря, Turpin de Crisse, Guichard, Napoleоn I, Lossau, Rutow, K. F. Untersuchungen etc. и пр. указанные выше после предисловия к этой части.

§ 273. Война Цезаря в Галлии – в военно-политическом отношении.

Рассматривая войну Цезаря в Галлии, в общей её совокупности – прежде всего в военно-политическом отношении и приняв в соображение все, что было сказано выше (в главе XXXVI, I, §§ 250–253) о Цезаре, особенно со времени назначения его в 59 г. консулом, с присвоенными ему правами и обязанностями, следовало бы, кажется, заключить, что Цезарь был законно обязан только защищать северные пределы вверенных ему областей римской республики от нападений галлов, гельветов и германцев – народов независимых и в то время не только не враждебных явно и открыто римлянам, по отчасти даже союзных с ними (эдуи и Ариовист). Но могла ли в то время в Риме быть, не только речь, но даже мысль о законности, праве и справедливости? Рим был тогда в полной власти трех честолюбцев – Помпея, Красса и особенно Цезаря, из которых каждый в тайне стремился к нераздельной, неограниченной, верховной власти, без сомнения (как у всех подобного рода честолюбцев) единственно на общую пользу республики и народа римских! У Цезаря в особенности эта мысль вполне созрела с самой молодости и была главною, постоянною его целью. Все прочее, без разбора, должно было служить ему средством к достижению её, но в особенности; – армия и война. Одна должна была служить другой: армия – вести и расширить войну, а война – образовать и усилить армию. Поэтому Цезарь ничего так не желал, как войны – и случай ли, или необыкновенное счастье его, в это самое время побудили гельветов исполнить задуманное ими еще в 61-м году переселение из Гельвеции в юго-восточную трансальпийскую Галлию, на пределы римской нарбонской провинции. Это немедленно доставило Цезарю желанный им и вполне законный повод к войне с гельветами, которых ему ни в каком случае невозможно было и не следовало пропускать в трансальпийскую Галлию, для водворения в ней. Счастливая звезда Цезаря повела один ряд благоприятных для него обстоятельств за другим. Отраженные на Родане, гельветы двинулись чрез земли союзных с римлянами эдуев, а они, и с ними союзники их амбарры и аллоброги призвали Цезаря на помощь! И так, с первого же шага в Галлии цизальпинской и трансальпийской, Цезарь является вполне законным защитником и римских пределов, и римских союзников. После поражения гельветов при Бибракте, принятия их покорности и принуждения их воротиться в Гельвецию, казалось бы, что законная цель войны с ними была достигнута, пределы и союзники римские были обеспечены и Цезарю более не было законных причин и поводов к войне в Галлии. Но счастье Цезаря снова представило их ему – в призвании Ариовиста с германцами из-за Рейна на помощь секванами и арвернами, а Цезаря эдуями. Хотя Ариовист был такой же союзник римлян, как и эдуи, но наложение им дани на секванов, арвернов и эдуев и завладение им 1/3 земель их, заставили все эти три племени призвать на помощь Цезаря. Ничто не могло более соответствовать как законным, так и личным, тайным побуждениям Цезаря идти на помощь эдуям, секванам и арвернам, а вслед за тем и тревирам, против Ариовиста и зарейнских германцев. Разбив Ариовиста и отразив германцев, как и перед, тем гельветов, от пределов Галлии, Цезарь в два похода в 1-й год своего управления столько же законно, сколько и блистательно, исполнил свой долг – охранителя пределов римских и союзных с Римом галльских племен.
Но уже с следующего 2-го года войны все изменяется. Если верит самому Цезарю в его комментариях, – все последующие причины и поводы к войне с разными племенами Галлии были вполне согласны с интересами и истинною политикой Рима и следовательно вполне законны и справедливы. Но верить в этом Цезарю трудно или по крайней мере можно лишь на сколько эти причины и поводы были согласны с его личными интересами, видами и побуждениями. Для них, война Цезаря с разными племенами Галлии была необходима – и первый случай к тому представился (по словам Цезаря) в составлении – будто бы – бельгами и многими кельтическими галлами наступательно-оборонительного союза против римлян, что побудило Цезаря (по его же словам) предупредить их внесением войны в собственные их земли. А это, в военно-политическом отношении, нисколько не было ни законно, ни справедливо. Кельты и особенно бельги обитали не близ пределов римских, а далеко от них, и если бы напали на них или даже двинулись против них, то Цезарь законно и справедливо мог бы отразить их на самых этих пределах или двинувшись от них на встречу галлам. Но благо республики, честь и достоинство римского народа – будто бы требовали предупреждения бельгов – и Цезарь двинулся в их земли, в северной Галлии, на совершенно-противоположном римским пределам краю её! Не будем следить далее, шаг за шагом, за действиями Цезаря в Галлии; против разных племен её, в разных краях и частях её, то на севере или юге, то на западе, востоке и середине. Причины и поводы, по словам Цезаря, были все одни и те же – союзы и восстания племен Галлии и необходимость разрушать одни и усмирять другие, как будто Галлия была не независимая, а уже подвластная Риму страна, и дело шло вовсе не о борьбе с народами, восстававшими за свою свободу и независимость, а с возмутившимися римскими подданными! Так разгромлены и покорены были Цезарем бельги на севере, приморские венеты, на западе, морины и менапии на северо-западе, узипеты, тенхтеры и тревиры на северо-востоке, сенноны и карнуты в середине, и наконец все вообще племена Галлии, на всем пространстве её, после не-однократных восстаний, из которых самое общее, сильное и опасное было в 7-м году войны (52-м).
Но одной войны с галльскими племенами в Галлии было, как видно, недостаточно для Цезаря в его видах – и он присоединил к ним войну за Рейном с германцами и за морем с британцами. Ни те, ни другие не нападали на него и даже не угрожали ему, но – по словам Цезаря – будто бы постоянно помогали галлам войсками, что не только сомнительно, но и, кажется, просто неверно. И галлы, и германцы, и британцы были многочисленные, свободные и независимые, полудикие или дикие народы и, находясь в соседстве между собою, были в постоянных, то мирных, то враждебных, взаимных отношениях, и то воевали, то мирились. Кто же поверит словам Цезаря в его записках, будто эти три народа были между собою во взаимных отношениях каких-то правильно ― и благоустроенных государств! Записки Цезаря были писаны им преимущественно для современников его в Риме и для его личных целей, которых и достигли. Но отдаленному потомству, особливо в наше время, нетрудно, кажется, прорвать эту тонкую паутину преднамеренного искажения истины, с личными, своекорыстными целями, как бы и сколько бы она ни была прикрыта громкими, но лицемерными фразами о благе республики и чести и достоинстве народа римских!
Словом – из всей 8-ми летней войны Цезаря в Галлии, в военно-политическом отношений вполне законными. и справедливыми со стороны его являются только два первые похода его против гельветов и Ариовиста с германцами, в 1-м (58-м) году. Вся же, остальная затем война его в Галлии, с четырьмя предприятиями или экспедициями его за Рейн против германцев и за море против британцев, была столько же незаконна и несправедлива с его стороны, сколько напротив законна и справедлива со стороны галлов, германцев и британцев. Эти три народа воевали за свою свободу и независимость, за свой родной край, а Цезарь – за средства к достижению им верховной, неограниченной власти в Риме! И потому с военно-политической стороны он в войне в Галлии является далеко не в блистательном и даже не в светлом виде.

§ 274. Война Цезаря в Галлии –. в стратегическом отношении.

Совсем иное следует сказать о Цезаре, в этой войне, собственно с военной стороны, во всех отношениях. Тут он вполне является великим полководцем от природы и рождения, хотя и начинающим и еще учащимся, и то действующим безукоризненно, притом великодушно, кротко и человеколюбиво, то делающим большие и даже грубые ошибки и поступающим несправедливо, жестоко и даже варварски и недостойно высокообразованного римлянина тогдашнего, языческого и уже крайне развращенного Рима. И то, и другое, и со светлой, и с темной стороны, уже было указано в своих местах выше, а потому, не повторяя этого здесь; укажем лишь на общие и главные черты военных действий Цезаря в Галлии, в стратегическому тактическом и др. отношениях.
{Руководством при этом служили преимущественно сочинения: Napoleоn I. Ргeсis des guerres de Cesar, Loss au: Ideale der Kriegfuhrung etc. Caesar, Вьstow: Heerwesen und Kriegfuhrung' C. Julius Caesars и К. F. Untersuchungen uber die Kriegfuhrung der Rцmer gegen die Deutschen etc.}
Рим, уже в самом начале своих междоусобий, удачно воевал в трансальпийской Галлии. Римская политика – покровительствовать и богатому, торговому городу Массилии (н. Marseille), и союзному галльскому племени эдуев. – привела римскую армию в южную Галлию и соделала страну между Роданом, морем и Альпами римскою провинцией (по главному городу Нарбо, н. Narbonne, Названною Нарбонскою Галлией I).
Когда Цезарь в 58 г. открыл войну против гельветов в Галлии, власти Рима в ней принадлежал край к востоку от Родана вверх до Лугдуна (н. Lyon). К западу и к северу от Родана обитали союзные с римлянами галльские племена эдуев и секванов, а на востоке альпийские горные племена угрожали движением в долину Родана и враждебно замыкали ближайшие горные проходы в северную Италию или в цизальпинскую Галлию.
Таково было клинообразное, от моря вверх в Галлию, стратегическое положение римской провинции, из которого Цезарь предпринял свое сосредоточенное движение в Галлию и которое Цицерон в своей речи о консульских провинциях, назвал римскою узкою тропою. – Война Цезаря с гельветами и Ариовистом имела предуготовительную цель обеспечения правого фланга римской армии, где край между горными хребтами Вогезским и Юры образовал удобный для зарейнских германцев проход от Рейна в богатый край секванов (Bourgogne). Обеспечив эту сторону кротким обращением с обитавшими там племенами, после поражения гельветов и Ариовиста и возвращения их в Гельвецию и за Рейн, Цезарь, при содействии эдуев и других приязненных Риму племен, совершил такое же клинообразное, обеспеченное справа Вогезскими горами, движение против бельгов, чрез водоразделы Мозы pp. (Meuse) и Матроны (Маше), до pp. Аксоны (Aisne) и Сабиса (Sambre). Этот путь Цезаря направлялся вдоль нынешних Аргоннских гор и лесов, между pp. Aisne и Aire, через нын. города Vesoul, Langres и Rheims. На берегах верхних Мозы (Meuse) и Мозеллы (Мозели), в землях приязненных левков (Toul) и лингонов (Langres), были устроены многие римские укрепленные лагери., для обеспечения правого фланга римской армии. При этом Цезарь тщательно поддерживал мирные отношения к упомянутым племенам до самого устья Мозеллы.
Это второе стратегическое расположение Цезаря в Галлии, при его сосредоточенном движении внутрь её, повело постепенно к поражению и покорению племен и союзов племен -преимущественно северной – бельгийской Галлии, как равно западной – приморской, юго-западной – аквитанской и юго-восточной – лугдунской и секванской, а также и к двум переходам через Рейн в Германию и к двум переправам за море в Британию. По мнению новейших исследователей, оба перехода через Рейн были совершены, по иным – около нын. Кёльна, а по другим вероятнее – между нынешними Кобленцом и Андернахом ниже его, обе же переправы в Британию – из нынешней Булони.
Наконец, одолев всеобщее восстание галлов в центральной – кельтической Галлии и сокрушив последние восстания бельгов, Цезарь довершил покорение Галлии поражением последних остатков войск галлов в Аквитании.
Таким образом вообще Цезарь, проникнув в Галлию от Родана вверх по Арару к Аксоне, Сабису, Мозе и Мозелле, центральное расположение свое имел преимущественно в кельтической Галлии и из этого центрального расположения главные действия свои производил преимущественно против различных частей и племен бельгийской Галлии, так как обитавшие в ней племена были самые грубые, дикие и воинственные и пользовались содействием соседей своих на востоке, таких же воинственных германцев на нижнем Рейне. Поэтому и самые трудные действия Цезаря в Галлии были в этой части её; действия же его на западе, юго-западе и особенно юго-востоке были менее трудны. Все эти действия имели характер частных экспедиций, в разных направлениях, против восстававших племен или союзов племен и разнообразились как силами и особенностями восстававших галлов, так и свойствами местности, где они обитали или действовали.

Затем, обращаясь к рассмотрению действий Цезаря в Галлии – в частности, в каждом году и походе особо, следует заметить, что в 1-м походе своем против гельветов Цезарь обнаруживаете большие осторожность и осмотрительность, однако, не смотря на то, был несколько раз обманут гельветами, и между заботами о продовольствовании своих войск и необходимостью нападения на гельветов, нередко впадал в очень трудное положение. Набор им двух новых легионов (11-го и 12-го, сверх 5-ти данных ему сначала), хотя и во вверенной его управление цизальпинской Галлии, не оправдывался законным уполномочением его иметь только 5 легионов, хотя и оправдывался отчасти его консульскою властью и в особенности обстоятельствами, в которых он находился. Наполеон I говорит, что в римской провинции у Цезаря сначала был только 1 легион (10-й), к которому он присоединил потом 3 старых легиона из Иллирии и 2 новых из цизальпинской Галлии, что составило у него всего 6 легионов (от 30 до 36 т. войск) в 1-м походе против гельветов. При этом Наполеон I замечает, что Цезарь отказал гельветам в переходе через Родан 13-го апреля 58 г. по римскому календарю или 23 января по нынешнему юлианскому, и двинулся в Лион и оттуда к Шалону на Саоне, перейдя через Саону разбил жителей нын. Цюриха, а 20 суток после того (между 1 и 15 мая) – главные силы гельветов в одном переходе от нын. Autun (Бибракты) и преследовал их 4 дня до нын. Лангра, где простил их и приказал вернуться в Гельвецию.
Во 2-м походе против Ариовиста он действовал уже гораздо смелее, однако все еще с большою осторожностью. Но когда Ариовист стал угрожать его тылу и сообщениям, тогда Цезарь явил некоторые колебания и нерешительность в своих соображениях и действиях. От этого и произошло то, что он несколько раз пытался побудить Ариовиста к тому либо другому движению, пока не сделал наконец того, что должен был бы сделать с самого начала, и вследствие того разбил и прогнал Ариовиста за Рейн. Наполеон I замечает, что Ариовист. разбил жителей Autun и их союзников – при Pontarlier, 1/3 земель их раздал своим германцам, 24 т. которых двинулись из нын. Констанца, а 100 кантонов свевов уже подступили к правому берегу верхнего Рейна; – что Цезарь, перейдя на левую сторону Саоны, занял Безансон, на 7-й день похода от него к Рейну встретил Ариовиста и разбил его в 16-ти лье (около 10 миль или 70 верст) от Рейна, близ нын. Бельфорта, в сентябре 58 г.
В 3-м походе против бельгов и нервиев он являет еще ту же осторожность на походе и в лагерях, но притом и некоторую беспечность после того, на что решался, а это нередко даже угрожало ему опасностью, как, например, когда он был атакован нервиями неожиданно и даже врасплох. Этот случай произвел на него и оставил в нем особенное впечатление, которое обнаружилось в следующих походах заботливостью его о соблюдении строжайших мер предосторожности и особенно о том, чтобы всегда и везде, по возможности, иметь за собою резервы. Наполеон I замечает, что в начале 57 г. Цезарь набрал еще 2 легиона и в феврале прибыл с ними в Sens, где имел уже 8 легионов (от 40 до 48 т. чел. пехоты) и кроме того большое число вспомогательных галльских пехоты и конницы и легкой пехоты балеарской, критской и африканской; – что бельги, в числе 300 т., захотели взять, не Fismes или Laon, но Bievres; – что Гальба стоял правым флангом к Graonne, а лагерь Цезаря был у Pont-a-Vaire на Саоне; – что сражение тут произошло в начале июля, а на Самбре, около Мобёжа, в конце июня по нын. календарю; – наконец, что крепость адуатуков находилась там, где ныне Falais на p. Мehaigne, между Намюром и Люттихомь.
В 4-м походе против венетов и других приморских галлов усматривается уже, гораздо лучше, нежели до тех пор, соображенный и исполненный план действий, но притом и большое счастье или удача. Здесь-то Цезарь впервые имел случай развить способности свои к военным соображениям. Но, говорит Наполеон I, действия Цезаря против венетов и других приморских галлов были жестоки, несправедливы и не политичны; – причиною легкого покорения этих и всех других племен Галлии было их племенное разъединение, без одного общего управления и войска, и обороне их способствовали только свойства страны их, покрытой обширными лесами и болотами, с множеством больших и малых рек, но без дорог; – наконец он прибавляет, что если бы военная слава Цезаря; основывалась только на покорении им Галлии, то была бы еще сомнительною (problematique).
Гораздо менее замечателен 7-й поход за Рейн против германцев (1-й) и даже, кроме построения моста на Рейне (и то неособенно важного) ничем не замечателен, ошибочен и не искусен, а Наполеон I называет его преждевременным и неудачным, постройку им моста через Рейн – не предоставляющею ничего особенного и необыкновенная, действия же его против жителей нынешних Берга и Цютфена – противными народному праву, и приносящими Цезарю мало чести и славы: хотя он всячески, но напрасно, старается оправдать их.
8-й поход против британцев или 1-е предприятие его против Британии доказывает только силу и твердость воли Цезаря, но в соображении, исполнены и результатах он столько же неудовлетворителен, сколько и 1-й поход за Рейном. В обоих, по мнению Наполеона I, Цезарь не имел удачи потому, что не сделал необходимых приготовлений, оба обратились к его стыду и не даром враги его считали счастиьм для него, что он еще спасся, а не погиб.
Но 11-й поход или 2-е предприятие против Британии было уже полнее и лучше соображено и исполнено, хотя результаты его были очень неважны и даже, можно сказать, ничтожны и притом, по мнению Наполеона I, предприятие это было бесполезно и как оно, так и походы его за Рейн не оставили никаких следов ни в Британии, ни в Германии.
По возвращении Цезаря в Галлию, последовало то широкое и ошибочное размещение им легионов на зиму, которое было причиной первого и весьма чувствительного для Цезаря поражения легатов Сабина и Котты. Это был жестокий урок для Цезаря, который, вследствие того, никогда уже более не размещал так своих войск.
14-й поход или 2-е предприятие Цезаря против зарейнских германцев – свевов, столько же мало замечателен и удачен, сколько и 7-й поход или 1-й за Рейн, и не представляет ни важных результатов, ни особенного искусства.
Вообще о всех четырех предприятиях или экспедициях Цезаря против германцев за Рейном и против британцев за морем можно сказать, что они ни по цели, ни по исполнению, ни по результатам своим не имели никакой пользы и важности, ни в политическому ни в военном отношении, и скорее были вредны и даже опасны. Но они были нужны, важны и полезны Цезарю для его личных видов, увеличением его славы и усилением его влияния в Риме, чрез посредство его приверженцев, не смотря на упреки ― и даже насмешки его врагов.
В 6-м году войны (53) Цезарь, по замечанию Наполеона I, набрал еще 2 легиона, да Помпей прислал ему 1 свой легион, и тогда Цезарь, пополнив урон в своих легионах, имел их уже 10 (от 50 до 60 т. чел. легионерной пехоты, сверх вспомогательных войск).
Из числа последующих затем походов, замечательнейшим был, без сомнения, 16-й, в 7-м году войны против всеобщего восстания галлов под предводительством Верцингеторикса. В этом походе и во всех. действиях его, Цезарь бесспорно явил в высокой степени свои военные дарования и искусство и необыкновенные находчивость, деятельность, смелость и отважность, соединенные однако с благоразумною осторожностью. Только одни действия его во время осады Герговии составляют исключение из этого и доказывают, что и великие полководцы могут делать ошибки и что не всегда действия их – безукоризненны, а счастье – благоприятствует им. Цезарь при осаде Герговии имел в виду цель очень важную, но достигнуть её, пока Верцингеторикс с своим войском стоял при Герговии, было невозможно. Может быть, что Цезарь надеялся принудить Верцингеторикса к какому-нибудь ошибочному движению и напасть на него тогда с выгодою для себя. Но и эта надежда исчезла с неудавшимся и отбитым приступом к Герговии. Однако Цезарь в этом случае, как и в других подобных, не был введен в заблуждение ни своими собственными ошибками, ни большим пли меньшим несчастьем или неудачей, но старался те и другие немедленно и по возможности лучше исправить, для того, чтобы одна невыгода не влекла за собою другие. Так и неудача под Герговией нимало не по-действовала на него вредно и он даже простил эдуям их измену, имея в виду в будущем окончание войны и. что до тех пор эдуи могли еще быть полезными ему. Других же галлов он удержал силой или страхом.
Следующие затем: осада Алезии и действия во время её были важнейшими и замечательнейшими, не только в этом походе, но и в целой войне. Цезарь является уже при этом несравненно более в ярком свете и значительном развитии своих военных дарований и искусства, нежели в предидущих походах и особенно в первых двух против гельветов и Ариовиста. Можно сказать, что в 6 лет с того времени он с такими успехом и пользой для себя постепенно прошел 6-ти летнюю, военно-практическую школу войны в. Галлии, что далеко ушел вперед и значительно приблизился к той высокой степени, на которую стал позже. Своими: напряжением сил и деятельностью, соображениями и исполнением их, он справедливо заслужил достойную славу. Многие подробности действий и особенно фортификационных и осадных работ при осаде Алезии могут в наше время показаться странными, или не совсем понятными, или даже сомнительными. Может быть, что сведения о них дошли до нас или не в полноте, или не в надлежащем виде, либо со стороны самого Цезаря, либо от искажения подлинника его комментариев. Но для исследователя, не мелочных подробностей, а общих великих результатов, имевших решительное влияние на целую войну, осада и взятие Алезии Цезарем всегда будут, как и всегда были, одним из величайших военных предприятий и событий в древности. Цезарь совершил при этом все, что только можно было ожидать от такого великого полководца, своими военными подвигами справедливо ставшего высоким образцом для потомства и снискавшего себе достойную славу. Наполеон I, вообще довольно строго судящий-действия Цезаря в Галлии, отзывается с похвалою о действиях как Верцингеторикса и галлов, так и римлян, говоря, что решимость галлов, сила их войска и искусство Верцингеторикса составляют славу римлян в этом походе, но не говоря ни слова об искусстве и славе самого Цезаря, замечая только, что он в этом походе дал НЕСКОЛЬКО сражений и произвел три осады, из которых две удались ему, и что ему в первый раз пришлось с 80 т. своих войск (по мнению его, Наполеона иметь дело с соединенными силами галлов, 80 т. войск Верцингеторикса и 240 т. вспомогательная войска, всего 320 т. Действия галлов, прибавляет он, свидетельствуют о их решимости и храбрости, но также и об их бессилии, вследствие отсутствия порядка, дисциплины и умения.
Дальнейшие попытки галлов против римлян и в пользу восстановления своей независимости были уже ничтожны в сравнении с предшествовавшими. они могли бы только еще более увеличить наше уважение к мерам противодействия им Цезаря, являющегося в них все более и более уверенным в себе и великим полководцем, если бы не были помрачены жестокостью и бесчеловечием его, которые и вообще, в целой войне в Галлии, нередко были проявляемы им и притом несправедливо и даже во вред собственным интересам и славе своим. Сюда должно между прочим отнести и то, что он не уважил достоинств и доблестей Верцингеторикса – единственного, достойного его, противника между галлами, и для собственной славы и даже тщеславия сохранил его в плену – для своего триумфа в Риме, а затем казнил его! Все это не делало чести Цезарю в нравственном отношении. Но, за исключением этого, равно как незаконности и несправедливости вообще войны его в Галлии против галлов, за Рейном против германцев и за морем против британцев, война его в Галлии, собственно в военном отношении, заслуживает особенного внимания, между прочим и в том отношении, что Цезарь достиг в ней полного развития своих военных дарований и искусства, и тем далеко превзошел своего политического соперника Помпея, как увидим ниже. Наполеон I, по поводу действий Цезаря в последнем (51) году войны в Галлии, говорит, что Цезарь встретил в нем довольно сильное сопротивление только со стороны жителей нын. Beauvais, которые очень мало участвовали в войне Верцингеторикса против Цезаря и явили более благоразумия и искусства, нежели прочие галлы, жители же нын. Берри и. Шартра, от страха, не оказали никакого сопротивления; что Цезарь, по взятии Кадурки (нын. Cahors), поступил бесчеловечно жестоко, отрубив руки защитникам его, и прибавляет, что вообще Цезарь был жесток (cruel) и часто даже свиреп (feroce) против галлов.

§ 276. Образ и искусство ведения Цезарем воины в Галлии. 1) Приготовительные меры и соображения перед походом.

Цезарь вполне усвоил себе и деятельнейше выразил в войне в Галлии (как и в последовавших за нею) главную цель военной политики Рима, состоявшую с самого основания его – в распространении им своей власти в Италии и вне оной, а в последние времена республики, в особенности – в завоевании всего (известного тогда) мира (см. ч. I, II и III В. В. И. древних времен), равно и главное средство к тому – войну завоевательную. Поэтому он был не только великий, но и преимущественно великий римский полководец, особенно тем, что применил к делу, как никто иной, военные учреждения римлян в том духе, в котором они были создали и развились с самого начала. Поэтому же можно сказать, что и в его образе ведения войны можно изучить образ ведения войны римлянами вообще, но только во всех его высоте и. блеске.
Согласно с этим, Цезарь отлично умел, вполне по-римски, употреблять и военную политику, как вспомогательное ведению войны средство, но никогда не допускал ее исторгать у него то, что было приобретено им войною.
Начав оборонительным образом ведения войны против гельветов, после того он уже всегда вел войну и действовал наступательно в стратегическом отношении, хотя в политическом всегда представлял себя атакованным или угрожаемым и если не вынужденным, то побужденным к войне и бою. Если же и бывали случаи, когда он являлся в положении оборонительном, то лишь временно, для выиграния времени и силы и тем сильнейших потом наступательных действий. Это относится одинаково и к войне, и к бою.
Верный во всех отношениях римской системе ведения войны, Цезарь вел ее весною, летом и осенью, зимою же давал войскам отдых, располагая их по одному или более легионов в укрепленных лагерях, совершенно отдельно от населения края, держа их в постоянных военных упражнениях, работах и соблюдении строгой дисциплины, что все доставляло только одни несомненные выгоды. Случалось, что расположение войск в зимних лагерях, по обстоятельствам, бывало сокращаемо или и прерываемо ранее обыкновенная, как например в Галлии, в 54 году, вследствие нападения бельгов, а в 52 году – вследствие всеобщего восстания галлов. Тогда военные действия возобновлялись еще в конце или и в середине зимы.
Комментарии Цезаря свидетельствуют, что он всегда прилагал особенные попечение и заботливость о приобретении, до открытия похода, сведений о местности, на которой и о неприятеле, против которого имел в виду действовать, – равно и то, что сведения эти, в тогдашние времена и в тогдашних обстоятельствах, особенно в Галлии, Германии и Британии, было более или менее трудно приобретать в нужной и удовлетворительной степени. Средствами для приобретения их служили: или отряжение для того особых чинов армии, римлян и преимущественно галлов, или отрядов конницы (галльской или германской), или сношения с союзными галльскими племенами, либо с приверженными римлянам партиями между ними, или наконец усиленный рекогносцировки с отрядами войск. Характер последнего рода имеют первые предприятия или экспедиции Цезаря за Рейн против германцев и за море против британцев.
Цезарь в Галлии был всегда слабее противников числом войск, но далеко превосходил их в военном устройстве и вооружении своих легионов, в их доверии к победе и в необыкновенной, так сказать, рабочей силе их или способности переносить неимоверные труды и лишения и совершать – столь же неимоверные работы (как напр. при осадах Герговии и особенно Алезии). Понятны поэтому собственные слова его, что с такими войсками можно было все небо перевернуть!
Цезарь не любил усиливать свои легионы большим числом союзных или наемных, вспомогательных, но неустроенных войск (галльских и германских), а довольствовался только строго необходимым, именно конницей и стрелками. О том, что в Галлии он не имел римской конницы, а лишь вспомогательную галльскую и германскую, начальствование над которою вверял – вероятно по причинам политическим – гальским и германским, знатным, но доверенным и надежным вождям, уже было замечено выше (стр. 18 в выноске).
Числительное превосходство сил его неприятелей в Галлии, Германии и Британии побуждало его сколько можно менее и реже разделять собственные силы, но преимущественно иметь их сосредоточенными, а если необходимость и вынуждала его иногда разделять их, то лишь временно, с тем чтобы при первой возможности снова сосредоточивать. Так в походах против гельветов и Ариовиста он постоянно держал все свои 6 легионов вместе, а поход против бельгов открыл со всеми своими 8-ю легионами.
По тем же причинам он всегда старался принуждать своих неприятелей к разделению их сил, но при этом, для собственного сосредоточения, должен быль нападать на не-приятеля прежде, нежели он успевал вооружиться и сосредоточиться, – и разбивать силы его по частям. А для этого он вознаграждал быстротою движений и действий своих относительную слабость сил.
Предметами первых наступательных движений и действий его были или ближайшие или важнейшие пункты, на которых силы неприятеля были сосредоточены. Так, в походе против бельгов, он прежде всего быстро двинулся против ремов, как ближайших к нему, так и колебавшихся еще, приступить ли им к союзу бельгов или нет. ― Этим он с самого начала приобрел значительные успехи и выгоды для себя, потом точно также обезоружил белловаков, суэссонов и их соседей, и затем еще стал в оборонительное положение в укрепленном лагере на обоих берегах Аксоны. В 52 г. средоточием неприятельских сил служил край между Севенскими горами и левым берегом р. нижнего Лигера (Луары). Легионы же Цезаря находились в краю между р. р. Секваной (Сеной) и Матроной (Марной) ― и Цезарь повел их кратчайшим путем из Агендика (Sens) через Генаб (Orleаns). В походе против венетов и их союзников он разделил свои силы так, что сам с 3-мя легионами двинулся к южным берегам нынешней Бретани, Титурия с 3-мя легионами послал к северным берегам её и в нынешнюю Нормандию, Красса с 12-ю когортами и частью конницы – в Аквитанию, Лабиена с остальною конницею – в северо-восточную Галлию, а 8 когорт вероятно были употреблены на вновь построенном флоте. Но и тут главные силы – 6 легионов находились в недальнем расстоянии. одни от других, в Бретани и Нормандии.
Цезарь разделял свои силы также и в тех случаях, когда нужно бывало обеспечивать сообщения армии с краем в тылу её, служившим ей основанием действий, если политические союзы с племенами в этом краю или содержание их угрозами в спокойствии и повиновении не могли служить достаточно надежными для того средствами. Так во время 2-й экспедиции в Британию Цезарь, из 8 легионов своих, 3, с половиною конницы, оставил в северной Галлии и на берегах её, для обеспечения их и всей Галлии, а с собою взял только 5 легионов и другую половину конницы. В 52 г., во время всеобщего восстания галлов, римская нарбонская провинция, занятая 22-мя когортами легата Л. Цезаря, служила Юлию Цезарю первым и главным основанием действий, а земли ремов, союзников довольно надежных; – вторым, связанными с первым посредством земель секванов, на левой стороне реки Арара (Саоны), также довольно спокойных и надежных. Второе из этих двух оснований действий стало еще важнее, когда круг восстания галлов расширился, особенно в округе Лютеции (Парижа) и в землях эдуев (между р. р. Луарой и Саоной). Поэтому, для обеспечения сообщений между 1-м и 2-м основаниями действий (через Moulins, Nevers и Auxerre) и всех тяжестей армии, Цезарь и оставил Лабиена при Агендике (Sens), сначала с 2-мя, а потом с 4-мя легионами.
Подобным же обеспечением сообщений в тылу армии Цезаря следует признавать также и отряды войск, которые он оставлял в некоторых пунктах, в укрепленных лагерях, с целью, смотря по обстоятельствам, оборонительною, либо и наступательною, как, например, в особенности – во время экспедиции в Британию, на берегу моря, где они охраняли и место высадки; и тяжести, и флот, и сообщения с Галлией.
Цезарь иногда разделял свои силы также и для того, чтобы препятствовать галлам сосредоточивать собственный, либо отвлекать их от одного пункта к другому, для дальнейшего и успешнейшего нападения затем на первый из них с главными силами. Так в походе против бельгов, расположась с своими легионами в укрепленном лагере на обоих берегах р. Аксоны, оп послал вспомогательные войска эдуев произвести вторжение в земли белловаков (Beauvais), чем заставил бельгов разделиться и отказаться от наступательных действий против него. В 52 г., отразив Луктерия от границ римской провинции, он, движением с слабым отрядом через Севенские горы в земли арвернов (Auvergne), заставил Верцингеторикса двинуться туда с среднего Лигера (Луары), а сам между тем немедленно отправился лично к своим легионам нар. Секване (Сене) и с ними явился на среднем Лигере (Луаре).
Оборонительные промежутки времени встречаются в действиях Цезаря всегда только между предыдущими и последующими наступательными действиями, но и те всегда соединены с смелым наступательно – оборонительным характером, без пренебрежения однако всех нужных мер предосторожности и обеспечения со всех сторон. Так через Рейн он не хотел переправляться на судах, признавая это ненадежным. В походе против гельветов он прежде и более всего старался преградить им пути в римскую провинцию, а самому притянуть к себе 5 легионов из цизальпинской Галлии, и затем уже перешел в наступление. В походе против бельгов, в лагере при р. Аксоне, он имел в виду достигнуть собственного усиления посредством ослабления бельгов, вследствие вторжения эдуев в земли белловаков. В 52 г. он отступил от Герговии к Секване путем, на котором мог мало проиграть, но много выиграть, а именно соединиться с 4-мя легионами Лабиена.
Средством искусно-соображенные действия с успехом приводить в исполнение и достигать цели их, Цезарю служило, между прочим, надлежащее обеспечение войск продовольствием. Заботливость его об этом, особенно перед открытием походов, была постоянная и самая деятельная. И это было хорошо известно его войскам, которые, вследствие того, необыкновенно терпеливо переносили лишения, уверенные, что они происходили не по вине Цезаря и вопреки его воли и стараний. Для обеспечения продовольствования, он обыкновенно соединял два способа: перенос запасов войсками па себе и перевоз их за ними – с добыванием их в занятом или и в соседственных с ним краях. Только в случаях крайней нужды прибегал он к реквизициям и то ограничивая их преимущественно сбором фуража, и не открывал похода прежде, нежели фураж был запасен. Подвозы из римской провинции были возможны только по близости армии к ней; в удалении же от неё, Цезарь заключал подряды с ближайшими во-круг племенами, с которыми находился в хороших отношениях. А первою повинностью, которую он возлагал на побежденных, всегда была поставка ими запасов продовольствия и перевозочных средств для доставки их. Если военные действия распространялись вперед или по сторонам, то соразмерно с ними распространялись также и способы сбора продовольствия. А если военные действия долго вращались на одном месте, то в тылу были учреждаемы склады запасов, в торговых пунктах, или в узлах дорог, или при слиянии рек, и эти склады были укрепляемы и охраняемы гарнизонами; туда же были собираемы и заложники и разного рода военные запасы, тяжести, ремонты лошадей и пр. А гарнизоны этих пунктов отряжали от себя прикрытия транспортов взад и вперед.

§ 276. 2) Исполнение соображений; – открытие походов и дальнейшие действия.

Цезарь, в своих записках, признает три рода существенного различия между римским (разумным, методическим) и всяким другим (иноплеменных, варварских народов) образом ведения войны, именно: занятие решительных пунктов, укрепление лагерей и пресечение сообщений неприятеля. Первое служило началом или открытием военных действий, второе – вызовом неприятеля на бой, если лагерь располагался вблизи его, так как бой был главным средством, для истребления неприятеля. Наконец третьим средством неприятель был вынуждаем переменять расположение, или вступать в бой, или же полагать орудие. Первое средство достигалось морем или сухим путем. При переезде морем, первым решительным пунктом было место высадки и первый лагерь на нем. Цезарь только в 1-й экспедиции в Британию произвел высадку в виду неприятеля и из устроенного тут лагеря предпринял наступательный действия. При этом он убедился из опыта., что для высадок удобнейшими местами были плоские, открытые берега, а не возвышенные и крутые и не заливы или бухты. На сухом пути армия двигалась к решительным пунктам. или чрез дружественный край, или по крайней мере чрез невраждебный, или наконец чрез враждебный, в котором можно было встретить решительное сопротивление. Последнее, даже малейшее, долженствовало быть сокрушено, особенно в обеспечение собственных сообщений. Так при движении от Агендика в земли битуригов Цезарь не мог оставить в тылу за собою города сеннонов Веллаунодуна – и взял его, чтобы не лишиться сообщений с Лабиеном.
Решительные пункты, говорит Цезарь, бывают различного значения, но существенный признак их есть открытие ими входа в неприятельскую страну. В означенном выше движении таким пунктом был Генаб (Orleans), с мостом на р. Лигере (Луаре). Этим пунктом Цезарь и должен был овладеть, для того чтобы сойтись с Верцингеториксом на левой стороне р. Лигера. Когда он перешел в наступление против гельветов, то укрепился на правом берегу р. Родана, в углу между ним и р. Арар (Саоной), где был ближе к эдуям и между слабейшими племенами Галлии, которые сами терпели от разорения гельветов, что и побудило последних вызвать его на наступление, которого он именно и желал. В походе против бельгов он, по переходе через р. Аксону (Aisne), находился бы уже в неприятельском краю, и поэтому лагерь его на Аксоне был решительным пунктом.
Неизвестно, ценил ли и поддерживал ли Цезарь в своей армии строгое соблюдение тайны. Но, как кажется, он был того мнения, что лучшим средством для этого была быстрота действий или исполнения вслед за соображением.
Он имел против себя в Галлии немалозначущих противников. Ариовист был человек большого ума и сильного характера, а что, Верцингеторикс был человек необыкновенный, доказательством служит то, что Цезарь оставил его в плену для своего триумфа в Риме, а затем казнил его, потому что видел в нем равного себе. И Ариовист, и Верцингеторикс знали решительные пункты края в войне также хорошо, как и Цезарь, которому поэтому и оставалось только превосходить и предупреждать их быстротою движений и действий.

§ 277. 3) Решение и заключение походов; – действия после удач и неудач.

По занятии решительного пункта нужно было искать или ожидать боя в открытом поле, или в лагере, или при нападении на укрепленный город. Цезарь всегда предпочитал бой в открытом поле, как более скорый и решительный в тех случаях, когда он хотел действовать наступательно, справедливо признавая, что победа в бою покорит ему многие укрепленные города или по крайней мере облегчит ему покорение их. Если-же неприятель избегал боя в открытом поле и запирался в городах, или располагался возле них в укрепленных лагерях, то Цезарь по необходимости прибегал к обложениям или и осадам, что в войне в Галлий и случалось довольно часто.
Для боя в открытом поле, имея за собою собственный укрепленный лагерь, Цезарь старался располагать его не слишком близко от неприятеля, особенно если последний сам располагался в укрепленном лагере, целью Цезаря при этом было то, чтобы, после одержанной победы, наиболее воспользоваться ею преследованием неприятеля, а не быть принуждену снова атаковать его в собственном его укрепленном лагере. Для этого он делал усиленные, но скрытные переходы и, приблизясь к неприятелю на малый переход, к вечеру располагался в лагере и уже на другой день небольшим переходом прямо шел на бой с неприятелем в открытом поле. Так скрытно приблизился он к Ариовисту, так и против узипетов и тенхтеров он накануне приблизился к ним только на 16.000 шагов (10 верст с небольшим), а на другой день утром, сделав полупереход (также верст 10), напал на них в их неукрепленном лагере и разбил их.
Но ему случалось подступать к неприятелю, накануне боя, и ближе, если он не имел достаточных сведений о расположена неприятеля или если был отделен от последнего значительным естественным или местным препятствием (рекою, горами, лесами и т.п.), которое не позволяло неприятелю препятствовать укреплению Цезарева лагеря, или же если Цезарь хотел занять за этим препятствием наступательно-оборонительное расположение. Обе эти причины одинаково влияли на вы-бор Цезарем лагерей в походе против нервиев и при движении на помощь зимнему лагерю Цицерона, а одна последняя причина – на выбор лагеря против белловаков.
В более дальнем от неприятеля расстоянии Цезарь останавливался в тех случаях, когда имел в виду выбрать удобнейшую для боя местность, обеспечить свои сообщения, иметь достаточно времени на беспрепятственное укрепление своего лагеря, словом когда не признавал возможным действовать решительно-наступательно, а считал нужным действовать с большею осторожностью оборонительно. Так, в походе из Везонция против Ариовиста, он остановился уже в 2-х небольших переходах от него (от 30 до 40 версту) и занялся лишь укреплепием своего лагеря и переговорами, Касательно места, где потом Цезарь расположился лагерем близ Ариовиста и где произошел бой с ним, мнения вообще не представляют ничего положительного и верного. Полагают, что место это находилось к в. от Везонция, между ним и Рейном (Наполеон I и др.), но Рюстов из описания Цезаря в его комментариях заключает, что места этого нигде более нельзя искать, как в нынешней восточной Лотарингии, у западной подошвы Вогезских гор, примерно между Баденвейлером и Люневилем, близ нынешней парижско-страсбургской железной дороги. Этому только, по его мнению, и соответствуют данные о расстояниях и времени, приведенные Цезарем в его комментариях.
При выборе места для боя и лагеря перед боем, Цезарь руководствовался также и соображениями о действиях на сообщения неприятеля – и об обеспечении собственных сообщений, о поражении и истреблении неприятеля – и о предохранении самого себя от того же, и наконец о занятии самому решительных пунктов – и о воспрепятствовали в том же неприятелю. В этом отношении нельзя не заметить, что Цезарь, в начале своего военного поприща (в войне в Галлии), помышлял гораздо более об обеспечении собственных сообщены, нежели об отрезывании неприятельских. Так первоначальные действия его против Ариовиста имели в виду преимущественно обеспечение собственных сообщений. Когда Ариовист стал на его сообщениях, то он принял оборонительное положение и расположил часть своей армии в малом лагере на фланге Ариовиста. Так и в походе против бельгов он обеспечил свои сообщения наступательно-оборонительным расположением в укрепленных лагерях на обоих берегах р. Аксоны. В Британии же не он, а Кассивелаун хотел отрезать ему сообщения с укрепленным лагерем его на месте высадки, на берегу моря. Так и Верцингеторикс, по отступлении Цезаря от Герговии, хотел отрезать ему сообщения с римскою провинцией, восстановив против него аллоброгов. Со стороны Цезаря же такого рода движений и действий не усматривается в целой войне в Галлии. Он старался затруднять неприятелю продовольствование, но не смелым и решительными действиями. Так, при движении его за гельветами на другой стороне р: Арар, он следовал с головою своей армии в умеренном расстоянии от хвоста ополчения гельветов и, не затруднив особенно продовольствования последним, сам вскоре встретил в нем затруднения.
В лагере при р. Аксоне Цезарь держал себя в оборонительном положении, восстановив и обеспечивая свои сообщения. Бельги же, напротив, приняли дурные меры продовольствования, были удержаны и этим, и расположением Цезаря, и вторжением эдуев – и были поражены Цезарем. Кроме этого случая, Цезарь действовал на сообщения галлов только в тех случаях, когда блокировал города их, смелых же и решительных движений в открытом поле на сообщения в тылу их не производил, по причинам благоразумной осторожности и несовершенной еще уверенности в себе.
По одержании победы в бою в открытом поле, Цезарь, если только сам не был истощен боем, не упускал никогда сильно преследовать разбитого неприятеля, с успехом и пользой употребляя для этого свою конницу. В связи с этим, он немедленно же искал и политических выгод, с целью которых была ведена война. Этого он достигал быстрым появлением его легионов среди побежденных племен – и ему без сопротивления покорялись и города, и правления их. Возложив на них прежде всего поставку продовольствия и перевозочных способов, он вмешивался в их внутренние дела, учреждал общенародные собрания и т.п., словом – полагал основания своему господству. Верно рассчитывал он при этом не на одно материальное, но особенно на нравственное влияние его победы, и поэтому после неё считал возможным разделять дотоле соединенные силы свои. Так, после победы над нервиями, он двинулся против адуатуков только с 7-ю легионами, Красса же с одним 8-м легионом послал на нижний Лигер (в нын. Бретань), где обитавшие там племена, при вести об успехах и победах Цезаря, покорились Крассу без сопротивления.
Такого рода окончательные успехи походов случались большею частью осенью, прекращавшею походы, и затем войска располагались в зимних лагерях. Выбор края или земель для них происходил не без уважительных причин к тому. Освобождая от зимних лагерей римскую провинцию, Цезарь располагал их обыкновенно в разных местах Галлии, приучая тем покоренные племена к пребыванию между ними римских легионов, к содержанию их правильными контрибуциями и к римскому владычеству. А если племена эти, видя эту опасность, снова восставали, то давали этим Цезарю повод к новой войне и к распространению римского владычества в следующем году. После победы над Ариовистом, Цезарь расположил войска свои на зиму в восточной части земель секванов, около Везонция (Besancоn), потому что там были еще обильные запасы продовольствия, недалеко оттуда находилась римская провинция и Цезарь угрожал бельгам, секваны же оставались спокойными. В следующем 57-м году, после поражения бельгов, Цезарь расположил войска на зиму на нижнем Лигере, где Красс уже достаточно приготовил к тому тамошние племена. Секванов нужно было щадить, ремы содействовали Цезарю в войне против бельгов, эти последние были истощены, а эдуев и зависимые от них племена Цезарь признавал союзниками и доброжелателями римлян. Кроме того Цезарь хотел испытать, какое впечатление военные подвиги его на востоке произвели па западе, и не нужна-ли будет тут новая война, для внушения должного уважения к римскому оружию.
В 56 г. зимние лагери были расположены на нижней Секване (в нынешней Нормандии), а в 55 г. в нынешней юго-западной Бельгии – оба раза с предположенною уже целью экспедиций в Британию. а после 2-й этой экспедиции зимние лагери были расположены снова в Бельгийской Галлии, но, по причине неурожая, очень широко, хотя Цезарь уверяет, что крайние легионы были удалены одни от других не более как. на 200,000 шагов (20 немец. миль или 140 русских верст, действительно же, как впоследствии оказалось – почти на 30 миль=210 верст).
Вследствие приобретенного при этом опыта, с 53-го на 52-й год, в котором произошло общее восстание Галлов, легионы уже были гораздо более сосредоточены, так что 6 из них были при Агендике (Sens).
В случаях неудач своих Цезарь являл неменьшую энергию, нежели и в случаях успехов и побед. И прежде всего он особенно заботился о том, чтобы не допускать упадка духа в своих войсках. Для этого он употреблял в действие всю силу своего красноречия и все меры, чтобы как можно скорее выходить из неблагоприятного положения, и притом не как побежденный, а как победитель, двигаясь в другую, отдаленную сторону. Так, например, поступил он после неудачи под Герговией, двинувшись к востоку от неё и стараясь на пути одерживать успехи в небольших, но удачных предприятиях, как, например, успешный переход его после того через р. Лигер (Луару).

§ 278. Тактические: действия Цезаря и устройство его войск в Галлии.

Военные действия Цезаря в Галлии – в тактическом отношении не менее замечательны искусством, нежели и в стратегическом. Дабы вернее судить о том, необходимо дать надлежащее понятие о тактических: устройстве и образе движений и действий римских войск во времена Цезаря, сверх того, что вообще и вкратце было сказано по этому предмету о римских войсках во время римских междоусобных войн (см. В. В. И. ч. III, гл. XXXI, §§ 203–209).
{Руководствуясь при этом преимущественно прекрасным трудом Рюстова: Heerwesen und. Kriegfuhrung Julius Caesar (см. выше), в котором автор, в строгой системе, на основании комментариев Цезаря, положил тактические: устройство, движения и действия его войск и стратегические действия его самого.}
Тактическою единицей римской легионной пехоты во времена Цезаря была когорта, которою часто определялись вообще сила и расположение войск. Когорты никогда не разделялись, атаки и все эволюции в бою производились по когортам. Фронт каждой из них, как из комментариев Цезаря заключить можно, занимал 120 футов. Три манипулы когорты стояли рядом (по мнению Рюстова) или одна за другою. В сражении с нервиями воины когорт так стеснились в переднем фронте, что не могли действовать оружием, почему Цезарь и приказал разомкнуть манипулы. При нападении сикамбров на римский лагерь при Адуатуке, римские нестроевые чины бросились от них, по словам Цезаря, на когорты и манипулы, т.е. в интервалы когортных манипул. И многие другие примеры доказывают, по мнению Рюстова, что в боевом строе когорт манипулы стояли рядом. Каждая манипула занимала 40 футов во фронте и имела 12 рядов и, как кажется, с 10 шеренг в 40 футов глубины, следовательно манипула имела одинаковые фронт и глубину, а когорта, с интервалом в 4 фута между манипул, на 120 футов во фронте имела 40 футов в глубину и всего 360 чел., что составляло нормальную силу её.
Боевой строй легиона был или наступательный или оборонительный. Первый – нормальный – был в 2 или в 3 линии, по 5-ти когорт в каждой из двух линий, или 4 когорты в 1-й линии и по 3 во 2-й и 3-й, в шахматном порядке, с интервалами в 120 футов или и более между когортами и с дистанциями между линиями около 250 футов, что составляло около 600 футов в глубину, на 840 футов во фронте, целого легиона в 3 линии, Следовательно наступательный боевой строй легиона был очень сосредоточенный, рассчитанный особенно для атаки и прорыва.
Оборонительный боевой строй легиона имел 2 вида: в 1 линию и в массе (orbis). Первый употреблялся для обороны лагерных валов или вообще укреплений, имея за собою только резервы для обороны ворот и для вылазок. При этом строй мог иметь только полглубины – 5 шеренг на валу, задние же 5 шеренг у подошвы его, и без интервалов – с 80 футами во фронте центурии, 160-ю – манипулы, 320-ю – когорты и 4800 футами – целого легиона. Но этот строй употреблялся также и в открытом поле, если только при этом можно было обеспечить легион от охвата с флангов или от прорыва в центре многочисленною конницею и легкою пехотой неприятеля. Однако при этом когорты сохраняли, как при наступательном боевом строе, свои нормальные длины во фронте и в глубину.
Второй вид в массе (orbis) употреблялся против нападения превосходного в силах неприятеля, со всех сторон, в открытом поле. В таких случаях, по мнению Рюстова, большие части (когорты) вероятно строились в пустые внутри четвероугольники (каре), а меньшие (манипулы и даже центурии) в такие же, круглые кучки. При этом легионеры употребляли те же средства обороны, что и во всяких оборонительных расположениях и действиях, т.е. защиту себя от неприятельского метательного оружия (щитами), употребление своих полу копий (pilum) и мечей, и нападение (вылазки), когда к тому представлялись удобные случаи.
Тактически образ построений, движений и действий пеших вспомогательных войск (auxiliary) должен был по необходимости сообразоваться с легионерным. Боевым порядком для стрелков был рассыпной строй, а для вспомогательных пеших войск такой, который, смотря по роду вооружения их, приближался или к строю фаланги, или к строю легиона.
В коннице тактическою единицей была турма (turma) в 32 всадника, по 8 рядов в 4 шеренги, при чем, может быть, всадники 2-й шеренги становились за интервалами лошадей 1-й (согласно с исследованиями о позднейшей греческой тактике). Считая по 5 футов на всадника во фронте и по 10 в глубину, можно положить, что длина фронта и глубина турмы одинаково составляли по 40 футов, следовательно правильный квадрат. – 12 турм (384–400 всадников) составляли крыло (ala) или полк и вероятно строились, подобно пехоте, в 2 линии, с интервалами между турмами, длиною по фронту в 440 футов. Если конницы было много, то вероятно ее разделяли на большие нежели турмы, отделения, например по 3 турмы вместе (100 всадников), занимавшие 120 футов во фронте, а целое крыло имело 4 такие отделения в 2 линии. Но при еще большем числе коннице, в больших сражениях, для атак, вероятно образовали целые конные колонны из конных крыл (ala), напр. из трех турм (24 ряда) во фронте и четырех турм (16 шеренг) в глубину, и только после успеха атаки разделяли их снова по турмам, для преследования неприятеля. Впрочем строй и образ движений и действий конницы определялись не одним числом её, но и образом действий, смотря по вооружению (метательному или ручному нападательному), и какие бы ни были строй или образ действий конницы, назначенной для атаки, начальник. её вероятно имел в своем распоряжении надлежащие резервы.

§ 279. Походные движения войск Цезаря в Галлии.

Походные движения (agmen) когорты производили или рядами, или отделениями (центуриями или манипулами), из боевого порядка, направо или налево, колоннами в 40 футов ширины. Цезарь перешел через Рейн в походной колонне но отделениям, потому что и мост через Рейн построил в 40 футов ширины. Если когорты должны были идти по дорогам уже 40 футов, то колонны по центуриям и по манипулам легко могли быть вздваиваемы до 20 футов в ширину. Длина колонн простиралась: по центуриям – до 120 футов, а с вздвоенными шеренгами – до 240, и по манипулам – до 144, а с вздвоенными шеренгами – до 288. Из походного порядка в боевой когорты строились: по манипулам – поворотами, а по центуриям – пристроениями, на право или на лево, смотря по движению на лево или на право.
Походные движения легионов или большого числа когорт производились или одною простою колонной (agmen pilatum), или в боевом порядке (acie instructa), либо четыреугольником или квадратом (agmen quadratum). В простой колонне когорты шли по порядку нумеров, в колоннах по центуриям, с вздвоенными или невздвоенными шеренгами, на право (1-я когорта впереди) или на лево (10-я когорта впереди), длиною все или целый легион в 1,400 футов или в 2,600 с вздвоенными шеренгами. Тяжести одного легиона перевозились, нормальным числом, на 520 вьючных животных. При ширине колонны в 40 футов, 8 таких животных могли идти рядом, в 65 шеренг, по 10 футов глубины на шеренгу, следовательно ― в 650 футов глубины на все легионные тяжести, а при 20-ти футах ширины колонны – в 1,300 футов. Таким образом легион с тяжестями, в походной колонне по центуриям, имел 2,050 или (с вздвоенными шеренгами) 3,900 футов длины по дороге (от 300 до 550 сажень = от 3/5 версты до 1 версты и 50 сажень).
Походные движения легиона в боевом порядке производились или линиями (2-мя или 3-мя колоннами), либо флангами или фронтальными отделениями. В походном порядке по линиям, когорты 1–4 шли в 1-й колонне, 5–7 во 2-й и 8–10 в 3-й, каждая в колоннах по манипулам, и поворотами на право или на лево могли перестраиваться в боевой порядок. В походном порядке флангами или фронтальными отделениями легион шел также 3-мя колоннами: в 1-й – 1-я, 5-я и 7-я когорты правого фланга, во 2-й – 2-я, 6-я п 9-я центра и в 3-й – 4-я, 3-я и 10-я левого фланга, каждая когорта – в колонне по центуриям.
Если несколько легионов шли в боевом порядке по фронтальным отделениям, то число колонн было втрое больше числа легионов (6, 9, 12 и т.д.), каждая колонна в 3 или 4 когорты.
Походный поря до к четвероугольником или квадратом (agmen quadratum) был тем же, что в боевых порядках был строй массами (orbis), и состоял в следующем: в голове шло одно отделение в боевом порядке фронтальными отделениями, за ним – тяжести, в хвосте – другое отделение в том же порядке, что и 1-е, а по обеим сторонам тяжестей – 3-е и 4-е отделения на флангах, имея когорты в колоннах по манипулам. В походе против белловаков легионы шли в неполном походном порядке этого рода, именно – без фланговых отделений по сторонам тяжестей. А в походе Цезаря от Герговии и после соединения его с Лабиеном, чрез земли лингонов в земли секванов и к границам римской провинции, Цезарь вероятно хотел продолжать движете в походном порядке квадратом, но, сильно теснимый галлами, не мог построить его и невольно построился и шел в боевом порядке массами (orbis). В комментариях Цезаря встречаются следующие технические наименования им походных порядков и построений из них боевых: aciem instruere – строить или восстановлять фронт, cohortes disponere – развертывать когорты, аciem dirigere – направлять фронт, legiones explieare – развертывать легионы, consisterе – останавливаться, torquere agmen ad dextram (ad sinistram) – переменять направление движения на право или на лево, signa convert ere – переменять фронт в бою и пр.
Походный порядок крыла (или полка) конницы в 400 всадников состоял в том, что турмы следовали одна за другою, в 40 футов ширины во фронте, а все вместе, без тяжестей – в 480 футов глубины по дороге. Тяжести же, более значительные, увеличивали колонну, без сомнения, еще на половину (240 футов), так что колонна в 10 крыл (или полков) или в 4 т. всадников, которых Цезарь иногда имел в совокупности, занимала до 7,200 футов (более 2. верст) в глубину по дороге.
Если ширина дороги не превышала 20 фут., то турмы вздвоивали шеренги и следовали по 4 всадника во фронте и по 8 в глубину. Тогда крыло (или полк) конницы без тяжестей растягивалось на 960 футов, а с тяжестями на 1,440, целая же колонна из 10 крыл (120 турм или 4,000 всадников) – на 14,400 футов (более 4 верст)..
Походные движения нескольких легионов рассчитывались на суточные переходы (itinera) от одного лагеря до другого, числом которых считались и все вообще походы (напр. в 2, в 3 и т.д. лагеря). Расположение на походе в полевых укрепленных лагерях было непременным условием. Войска вступали в бой не иначе, как имея за собою свой укрепленный лагерь, и даже если им случалось встречать неприятеля на переходе от лагеря к лагерю, то и тогда одна половина войск немедленно – устраивало лагерь, а другая, прикрывала устройство его.
Нормальный, обыкновенный дневной переход от одного лагеря до другого (по свидетельству Вегеция о величине и времени переходов новобранцев или рекрут) составлял по римскому расчету 40,000 шагов (в 2 ½ фута) обыкновенным военным шагом (militari gradu) или 48,000 шагов скорым шагом (pleno gradu) – в 5 летних часов, что составляет по римскому расчету, в первом случае 20, а во втором 24 римские мили, а по теперешнему расчету, в первом случае – 4 географ, мили или 28 русских верст, а во втором – 4 4/5 геогр. мили или 33 версты 300 сажен: русских, в 6 2/3 или 7 летних часов, считая от 4–5 ч. утра до 11–12 часов дня. – Но при этом необходимо принять в расчет число войск и тяжестей, свойства проходимой местности, встречавшиеся затруднения или препятствия, необходимые привалы для отдыха, погоду, близость неприятеля, наконец время, нужное для выступления из одного лагеря и для вступления в другой. Таким образом действительно нормальный, обыкновенный римский переход можно, кажется, считать в 30,000 римских шагов = 15 римских миль и в 5 римских часов пути (по теперешнему расчету 3 географ, мили = 21. русская верста в 7 часов времени).
{1 римская миля = 1000 геометрических шагов в 5 римских футов=75 в 1 градусе = 1/5 географ. мили=1 версте 200 саженям русским.}
Переходы свыше этой мере были уже усиленные и производились налегке, без тяжестей. Так Цезарь шел с 4-мя легионами от Герговии к югу против Литавика, встретил его в тот же день в 25 рим. милях (5 географ. милях=35 русск. верстах) от Герговии, в следующую ночь двинулся назад и до рассвета воротился к Герговии. Во все это время легионы имели только 3 часа отдыха. А когда Цезарь сосредоточивал войска, чтобы идти на помощь Цицерону, Красс с своим легионом прошел от полуночи до 8 или 9 ч. утра 25 римских миль. Точно также и поход из лагеря при р. Аксоне к Новиодуну был очень усиленный.
Выступление из лагеря в поход происходило обыкновенно при восходе солнца (около 6 часов), но в необыкновенных случаях и ранее – в 4-ю стражу ночи (от 3 до 6 ч. утра) и даже в 3-ю (от полуночи до 3 ч. утра).
Походные движения (марши) были наступательные (iter), отступательные (iter aversum) либо фланговый или параллельный (iter obliquurn). К первым принадлежала большая часть движений Цезаря: против лагеря тигуринцов, а потом против лагеря узипетов, – от лагеря при р. Аксове против бельгов и др., ко вторым – от преследуемых им гельветов к Бибракте, от Герговии на восток через р. Элавер и др., а к третьим – всегда на недальних расстояниях, как-то: в тыл Ариовисту, на свои сообщения, где устроил малый лагерь, – далее, когда Верцингеторикс сломал все мосты на р. Элавере и оба войска шли параллельно по обоим берегам этой реки, и др. т.п.
В наступательных походных движениях впереди шел передовой отряд (авангард) из всей или большей части конницы и легкой пехоты, поддерживаемых антесигнанами или и когортами без тяжестей, – в середине – главный силы и в хвосте – задний отряд (арьергард). Обязанностями передового отряда были: вступать в бой с встреченным неприятелем и давать главным силам время для сближения и построения к бою, а главному начальнику – для принятия нужных мер, а в случае преследования неприятеля – неотступно следить за ним и задерживать его, а также разведывать о местности и неприятеле (особыми разведчиками, exploratores, или и отдельными турмами, спереди и по сторонам) и наконец выбирать и приготовлять лагерные места, для чего при передовом отряде были посылаемы центурионы с воинами, под начальством трибуна или особого лица, по назначению полководца. Цезарь тогда только не посылал своей конницы в передовом отряде, когда не надеялся на нее или, следуя в боевом порядке, обеспечивал себя тем от внезапного нападения. Если даже он имел мало конницы, то и тогда посылал вперед хоть небольшую часть её. Отряды, в которых вовсе не было конницы, были обязаны высылать вперед части пехоты.
За передовым отрядом следовали главные силы (agmen legionum), а за ними задний отряд, имевший при наступлении только цель соблюдения в тылу порядка. Главные силы следовали или в простой: колонне с разделенными либо неразделенными тяжестями, или же в боевом порядке. Походное движение в одной колонне с разделенными тяжестями употреблялось в дружелюбной стране и когда не предвиделось опасности встретить неприятеля. При этом каждый легион шел в колонне по когортам и центуриям, с невздвоенными или вздвоенными шеренгами, смотря по ширине дорог, имея за собою свои тяжести, для прикрытия которых сзади последний легион в хвосте вероятно отряжал одну или более когорт, которые и образовали задний отряд всей колонны. Колонна в 5 легионов, при ширине дороги в 40 футов, занимала в длину по дороге 10,250 футов или 4100 шагов (4 рим. мили + 100 шагов= 5 верст 300 саж. русских), а при ширине дороги в двадцать футов – вдвое более.
В случае же движения в таком краю, где можно было встретить неприятеля, легионы следовали в одной колонне, как выше означено, но не с разделенными, а с соединенными тяжестями, впереди которых шла большая часть (обыкновенно ¾ легионов, т.е. из 4-х – 3, из 8-ми – 6 и т.д.) без тяжестей, а в хвосте – остальные, в виде заднего отряда. Этот походный порядок был удобнее предыдущего на случай встречи с неприятелем. Но еще удобнее для того было походное движение в боевом порядке (acie instructa), только на небольших протяжениях (до 16,000 шагов = 8 верст 200 саж. русских), когда можно было встретить неприятеля готовым к бою, или на месте, или в наступлении, или когда имелось в виду произвести внезапное нападение на него. Так, например, Цезарь следовал против узипетов и тенхтеров. При этом легионы шли фронтальными отделениями центром и двумя флангами (см. выше), т.е. числом колонн (от.3 до 4 когорт) втрое большим числа легионов (15 – при 5-ти легионах, 18 – при 6-ти и т.д.), а легионеры шли в полной готовности к бою (шлемы на головах, щиты на руках, оружие в руках, без своих нош или багажа, оставленная в лагере назади и пр.).
Походные движения при отступлении производились обыкновенно в простой колонне с неразделенными, собранными в середине тяжестями (см. выше), или квадратом (см. выше). В первом случае все тяжести высылались прежде всех назад, под прикрытием до 10 когорт (1 легиона), составлявших передовой отряд, с центурионами и воинами для разбивки нового лагеря. За тяжестями, через несколько времени, в некотором расстоянии, следовали главные силы в одной колонне по когортам и центуриям, как при наступлении, а за ними задний отряд (арьергард), составленный также, как передовой отряд при наступлении, но с резервами из антесигнанов или даже легионерных когорт, или и целых легионов, и обязанный всячески задерживать неприятеля.
Походный порядок квадратом употреблялся среди частного или общего восстания в краю, когда неприятель угрожал нападением с разных или со всех сторон и имел много конницы. В этом порядке обыкновенно все легионы образовали один общий квадрат, но и каждый легион особо мог идти квадратом. При этом конница, стрелки и антесигнаны находились вне и кругом квадратов со всех сторон и, в случае надобности, были усиливаемы когортами, производившими вылазки из квадратов. В случае же слишком сильного натиска неприятеля, квадрат останавливался и перестраивался в боевой порядок массами (orbis, см. выше).
Фланговые или параллельный походные движения производились, как сказано выше, всегда на небольших протяжениях и в боевом порядке. При этом легионы шли по линиям, в 2 или в 3 линии или колонны, а тяжести с противоположной не-приятелю стороны, все вместе или между легионами, все это смотря но обстоятельствам. Последним образом (т.е. в 3 линии и колонны, тяжести между легионами) Цезарь направил свои легионы вверх по правому берегу р. Элавера (Allier), дабы принудить Верцингеторикса также идти вверх по левому берегу этой реки, как было изложено выше в § 268. Фланговые движения в открытом со всех сторон поле были прикрываемы с боков такими оберегательными отрядами, как передовые в наступлении и задние в отступлении. Лагерные центурионы и воины (для разбивки лагеря) шли, по возможности, впереди легионных колонн, в направлении их движения.
При всех вообще походных движениях нескольких легионов вместе, порядок следования легионов правым или левым флангом ежедневно изменялся.
Из всех естественных препятствий при походных движениях нескольких легионов, труднейшими и более обыкновенными в Галлии были переходы через реки, в брод или по мостам. В брод войска Цезаря могли переходить и переходили часто и на большой глубине (до пояса, груди и даже шеи), потому что не носили на себе ничего, что могло бы быть повреждено водою. Цезарь предпочитал переходы в брод, по возможности, переходам по мостам, которые нужно было строить. Броды были отыскиваемы передовою конницей и переходы через них производились так, что выше и ниже по течению, поперек реки, становились 2 линии конницы, одна за другою, а между ними проходила пехота. В виду неприятеля (как, например, через р. Темзу против британцев) переход в брод совершался иначе – в боевом порядке.
Где не было бродов, строились мосты, причем значительные: рабочая сила и ловкость легионеров почти вполне вознаграждали отсутствие при легионах Цезаря (как и вообще в это время) перевозных мостов (или мостовых понтонных экипажей). В войне в Галлии усматриваются самые разнообразные постройки мостов войсками Цезаря, от простейших и легчайших до самых сложных и трудных, как на-пример два раза построенные на сваях мосты через Рейн, 1-й раз – в 10 суток, а 2-й – еще скорее. А на р. Элавере (Allier) он восстановил полуразрушенный Верцингеториксом мост, у которого однако остались еще целыми сваи.
Через р. Мозу (Маас) против менапиев и через р. Арар (Саону), после поражения тигуринцов, он переправил свои войска, вероятно, по мостам на судах, которые везли запасы продовольствия его.
Для обеспечения переходов через реки, он старался отвлекать неприятеля в другую сторону (как на р. Элавере) или внезапно занимать на другом берегу какой-нибудь крепкий пункт. Переправ же на судах он в Галлии вообще не любил, признавая, что при наступлении следовало помышлять не об одной переправе вперед, но и о переправе назад, для чего необходимо было прочное и надежное сообщение, обеспеченное сильными отрядами войск, а иногда и укреплениями. Открытою силою в виду неприятеля он перешел только один раз через р. Темзу в Британии.

§ 280. Образ действий войск Цезаря в бою, в Галлии.

Для боя в открытом поле легионы располагались, в означенном выше наступательном боевом порядке, преимущественно на легких скатах высот, дабы с них ударять сверху вниз на неприятеля, стоявшего у подошвы этих высот. На расстоянии более 240–250 шагов от наступавшего неприятеля или более 120 шагов от стоявшего на месте и выжидавшего атаки, когорты двигались обыкновенным (и вероятно мерным) шагом, приблизясь же к неприятелю на то или другое из означенных выше расстояний – беглым шагом, первые шеренги – с готовыми к метанию полукопьями (pilum), которые и бросали разом на расстоянии от 10 до 20 шагов от неприятеля. Затем они немедленно обнажали мечи, бросались в ряды неприятеля и передние вступали в рукопашный бой, а задние поддерживали их. 2-я или 2-я и 3-я линии следовали за 1-ю и останавливались за нею на установленных дистанциях (около 200 футов) и, в случае надобности, когорты 2-й линии вступали в интервалы 1-й и в бой с неприятелем, а когорты 1-й линии или продолжали бой с ним, или отступали в интервалы 2-й линии. Таким образом 2-я или и 3-я линии легиона постепенно вступали в бой и поддерживали одна другую.
Приведенная выше римская тактика Цезаревых времен, при всех своих достоинствах (простоте, силе и пр.), имела и свои недостатки, и свои определенные условия. Она требовала сильных, ловких и особенно храбрых воинов и сильных натиска и удара, но имела много невыгод в обороне и не делала легионов вполне независимыми от местности. Хотя римская легионная или тяжелая пехота имела своих стрелков в вспомогательной легкой пехоте и антесигнанов (Antesignani, т.е. впереди значков или знамен стоявших), которых придал ей Цезарь, но стрелков, вполне годных, было немного, антесигнаны вовсе не были стрелками, в особенности же тактические начала легионной и легкой пехоты были совершенно различный. Поэтому стройное сочетание действий одного рода пехоты в массах, а другого – в рассыпном строе, было невозможно. Причиной тому могло быть, между прочим, тогдашнее неудовлетворительное состояние конницы, именно совершенный недостаток в ней упорства и стойкости, то, что в ней скорее и легче, нежели в пехоте, происходили расстройство и беспорядок и т.п. А этому нельзя было пособить иначе, как придавая коннице, на время боя, тесно соединенную с нею пехоту, достаточно легкую для следования за действиями конницы, но и достаточно способную для действий против неприятельской конницы, не издали, а на близком расстоянии. Цезарь с большой выгодой употреблял для этого наемную германскую пехоту и своих антесигнанов, располагая их небольшими отделениями (примерно силою манипул) в интервалах конницы. Они нападали сомкнутыми толпами на атакующую неприятельскую конницу, или следовали за атаками собственной, проникали в интервалы неприятельской и наносили ей большой вред, особенно убиением лошадей её.
Собственно боевыми войсками римлян вообще и у Цезаря в Галлии были легионы. Они могли вести бой совершенно самостоятельно, без содействия и подкрепления других родов войск и – если последних не было под рукою – это положительно требовалось от них. А как в тактике их господствующею чертою был натиск, то римским нормальным боем всегда был бой наступательный, а оборонительный – лишь исключением.
Нормальным строем легионов для наступательного боя был строй в 3 линии (acies triplex), один легион возле другого, так что в армии из 6 легионов, в 1-й линии находилось 24 когорты, а во 2-й и 3-й – до 18-ти в каждой. Но только 1-я и 2-я линии были действовавшими, а 3-я резервом в распоряжении полководца. Главною целью употребления первых 2-х линий было атаковать ими неприятеля прямо с фронта, какого бы он ни был протяжения, и опрокинуть, разбить, истребить неприятеля, попеременною сменою одной линии другою. 3-я же линия (резерв) имела, смотря по обстоятельствам и ходу боя, или наступательное, или оборонительное назначение, первое – для нанесения решительного удара, второе – для прикрытия и обеспечения флангов 1-й и 2-й линий, в случае охвата их неприятелем. В сражении с гельветами при Бибракте, 3-я линия не вступала в бой до тех пор, пока бойи и туринги не явились на правом фланге 1-й и 2-й линий. Тогда Цезарь двинул против них свежую 3-ю линию, которая и дала 1-й и 2-й возможность продолжить и довершить бой. В сражении с Ариовистом правое римское крыло одержало победу, но левое было сильно теснимо – и в помощь ему Цезарь двинул всю свежую 3-ю линию, которая и содействовала победе его. А в действиях, предшествовавших этому сражению, 3-я линия, под прикрытием 1-й и 2-й, укрепляла лагерь и, если бы понадобилось, могла бы тотчас быть от работ введена в бой.
Из этого следует, что, смотря по обстоятельствам, можно было армию строить к бою, или в 2 линии (acies duplex), или и в 4 (acies quadruplex): в 2 линии – когда 3-ю можно было составлять из других (не легионерных) войск или когда в ней вовсе не было надобности, по разным причинам. Так Красс, при атаке лагеря аквитанцов, построил только 8 когорт в 2 линии, а 4 оставил в своем лагере в резерве и под конец послал атаковать неприятельский лагерь с тыла. В 4 же линии можно было строить легионы или когорты тогда., когда резервам – 3-й и 4-й линиям – предстояло действовать и наступательно, и оборонительно, либо с фронта, либо на флангах. При этом 3-я линия назначалась всегда для атаки с фронта, а 4-я для обороны флангов, располагаясь не за 3-ю линией, а смотря по обстоятельствам – рядом с нею или и впереди её.
Замечательно то, что вообще при расположена в 2, 3 и 4 линии, старшие по №№ и лучшие когорты стояли и сражались в 1-й линии, а средние и младшие, менее хорошие или надежные – во 2-й, 3-й и 4-й линиях, совершенно наоборот того, как была прежде в строе по манинулам.
Назначение конницы в общем строе к бою состояло в отражены атак фланговой неприятельской конницы, в охватывании неприятеля на флангах и в преследовании его в случае победы. Конница обыкновенно строилась на обоих флангах легионов, или поровну, или на одном более, на другом менее, или вся на одном фланге, либо позади легионов, смотря по обстоятельствам, надобности, местности и пр. Так вся она была построена за легионами, при Бибракте: – потому что была ненадежна, а против Ариовиста – потому что войско его было ограждено с флангов и тыла повозками.
Легкая пехота была распределяема, или в интервалах конницы либо легионов, по всей линии фронта, или впереди её, преимущественно же на флангах легионов, чтобы препятствовать охватыванию их и самим охватывать неприятеля. При атаке она была мало полезна, но при выжидании атаки неприятеля – напротив, очень полезна.
Весь боевой порядок армии разделялся на центр (acies media) и на правое и левое крыла (cornu dextrum, cornu sinistrum), но составлял одно общее, совокупное целое. Действительными фронтальными частями или отделениями были сначала крыла конницы, а потом отдельные легионы, начальниками которых Цезарь назначил, после сражения с Ариовистом, своих легатов. На флангах всегда ставились старшие по №№ и лучшие легионы, а в центре младшие и менее надежные. Бой начинало и атаку производило иногда правое крыло (как против Ариовиста), а иногда левое, смотря по обстоятельствами Но когда никаких особенных причин к тому либо другому не было, Цезарь, подобно Александру В., предпочитал начинать атаку правым крылом. На атаковавшем крыле были располагаемы лучшие, особенно предпочитаемые легионы, например 10-й, вероятно первый, которого Цезарь нашел в римской провинции и с ним открыл действия на р. Родане против гельветов.
Нормальный ход самого боя состоял в том, что перед началом последнего полководец объезжал легионы и произносил перед ними краткие речи (cohortatio), напоминая им прежние подвиги, дело, которое они защищали, последствия по-беды или поражения и тем возбуждал их мужество и храбрость. Затем он отправлялся на фланг атакующего крыла и подавал здесь, на трубах, сигнал (signum) к бою: сигнал этот повторяли все легионные трубачи. В тоже время атакующее крыло двигалось в атаку с боевым криком (barritus), а за ним шли в атаку и прочие легионы 1-й и 2-й линий. Между тем конница с приданною ей легкою пехотой оставалась в выжидательном положении, поодаль передней линии легионов, готовая отражать фланговые атаки неприятеля, либо сама атаковала стоявшую против неё конницу его, с тем, чтоб опрокинуть ее и атаковать неприятельскую пехоту во фланг. Полководец управлял боем, выводил из него одни войска и вводил в него другая, или лично, или чрез состоявших при нем военных чинов, или посредством сигналов на трубах либо знаменем. Если победа была решена, то конница бросалась в преследование, а за нею следовали и легионы. Если же бой кончался неудачей или поражением, то производилось отступление в находившийся позади лагерь, где войска собирались и вновь устраивались.
Оборонительный бой всегда имел целью, пользуясь местностью, как можно более представлять неприятелю затруднений к подступу, задерживать его, поражать между тем издали метательным оружием, ослаблять и пользоваться всяким удобным случаем и временем для перехода в частное или общее наступление. Но из этих двух оборонительных средств, по малым: числу и удовлетворительности легкой пехоты и стрелков, главным была удачно и выгодно избранная местность. А если такой не было, то пособить тому могло только искусство со всеми вспомогательными средствами его. Все это можно ясно усмотреть в оборонительной позиции, избранной Цезарем на правом берегу р. Аксоны. Лагерь его был расположен на высоте, ограниченной с юга Аксоной; к северу от него находилась плоская возвышенность (плато), с довольно крутыми скатами к востоку и западу, а к северу, к стороне неприятеля, имевшая легкий скат к небольшому болоту. На этой возвышенности и на скате её к болоту Цезарь, построил имевшиеся у него 6 легионов фронтом к болоту, через которое неприятель должен был переходить для атаки и при этом прийти в расстройство, а, тогда легионам было очень удобно и выгодно атаковать его сверху вниз. – Но болото это было в ширину узко, и бельги, по многочисленности своей, обошли его с обеих сторон, для атаки легионов с флангов. Но Цезарь уже прежде того усилил обеспечение легионов с флангов, сверх крутых скатов, еще двумя рвами до болота, с возвышенными укреплениями на четырех оконечностях их. Выше (§ 256) уже было сказано, что бельги перешли справа и слева через Аксону, но были отражены, опрокинуты, преследованы и разбиты. Подобно бою при Аксоне, и все вообще оборонительная действия войск Цезаря в Галлии за разомкнутыми и сомкнутыми укреплениями (как при Герговии, Алезии и пр.) следует также причислить к видам оборонительного боя, в котором большая или меньшая часть оборонявшихся войск должна была производить вылазки, а другая – занимать и охранять укрепления. В открытом же поле, где ни местность, ни искусственные укрепления не могли представить до-статочных средств к обороне, все дело заключалось в том, чтобы уметь искусно выжидать в обороне удобных случаев и времени для перехода в наступление и для атаки неприятеля на одном или нескольких пунктах. Подобного рода бой Цезарь имел с Верцингеториксом, двинувшимся на встречу ему к югу в земли арвернов, и некоторые другие случаи.

§ 281. Полевая фортификация; – полевые лагери и укрепления.

У Цезаря в Галлии, как у римлян вообще в это время, полевая фортификация имела два рода: полевые лагери и полевые укрепления, и по два вида каждого рода: лагери летние (castra aestiva) и зимние (castra hiberna), и полевые укрепления разомкнутые и сомкнутые. О тех и о других были уже изложены сведения во II и III частях настоящей В. В. И. древних времен. Здесь же прибавим некоторые дополнительные сведения, относящиеся собственно ко временам Цезаря.
О наружном виде и внутреннем устройстве римских лагерей в эти времена сведений не имеется. Специальные описания римских лагерей, дошедшие до нас, принадлежать Полибию и Игину и относятся, первые – ко временам республики и преимущественно пунических войн, а вторые – ко временам империи и именно Траяна, Адриана, Антонина и Марка Аврелия. Те и другие представляют то существенное отличие от вида и устройства римских лагерей во времена Цезаря, что служившие им основанием состав и устройство римских войск были совершенно различные в каждый из этих трех периодов времени. Во времена Цезаря это различие заключалось в том, что в составе римских, армий вообще и Цезаревой в частности были разного рода и устройства вспомогательные войска, которые во времена Полибия и Игина имели совершенно другие состав и устройство. Но отношения их к составу и устройству римских легионов во времена Цезаря представляют, по мнению Рюстова, гораздо более сходства во времена Игина, нежели во времена Полибия. Весьма естественно, что это не могло не отражаться в частностях на виде и устройстве римских лагерей, хотя главный основания во все три периода были те же. А потому там, где Полибий и Игин согласны, в главных основаниях, с вероятностью предположить можно, что они были те же и во времена Цезаря, – следовательно здесь излишне будет повторять то, что о них уже было сказано прежде. Там же, где между Полибием и Игином есть различие, естественнее кажется, по мнению Рюстова, держаться более Игинова описания, нежели Полибиева, не выпуская только из виду различия отношений числительной силы легионов и вспомогательных войск во времена Цезаря и во времена Траяна, Адриана и др.
В летнем лагере времен Цезаря войска были распределены примерно следующим образом:
В передней или претентурной части лагеря – от ¼ до 1/5 всех когорт, поровну с обеих сторон преторианской дороги. Палатки когорт были обращены фронтом к переднему и боковым валам. Вдоль главной, поперечной дороги, фронтом к ней и к средней, преторианской части лагеря, находились палатки легатов и военных трибунов. Сверх того, в обеих половинах переднего лагеря, между палатками когорт, легатов и трибунов и продольною, преторианскою дорогой, находились палатки ¼ всей конницы и ½ всех стрелков.
В средней или преторианской части лагеря, против обоих боковых валов – 1/5 всех когорт, поровну (по 1/10) с обеих сторон. В середине, в виде продолговатого четыреугольника, был преторий или площадь главной квартиры, с палаткой полководца по середине и с палатками всех высших и низших военных чинов, равно и войск, состоявших при нем – справа и слева вдоль претория. Между когортами против боковых валов и войсками претория находились палатки ½ всей конницы поровну (по ¼) с обеих сторон.
Наконец, в задней или ретентурной части лагеря находились: по середине, в виде продолговатого четыреугольника, как преторий – квесторий или площадь всех высших и низших чинов военно-хозяйственной части, начиная с квестора (казначея и интенданта); по обеим сторонам квестория – палатки всех остальных ( ½) когорт, поровну ( ¼) с обеих сторон, фронтом к боковым валам, – а между квесторием с обеих сторон его, 5-ти-горстной дорогой (via quintana) и когортами – палатки вспомогательной пехоты, за исключением стрелков.
Вдоль всех четырех сторон лагеря, внутри его, широкая дорога отделяла палатки войск от валов и служила для сбора и построения войск в случае обороны лагеря. У Полибия она означена в 200 футов ширины, а у Игина только в 60, но во времена Цезаря, по мнению Рюстова, должна была иметь, вероятно, не менее 120 футов.
Величина всего лагеря зависела от числа располагавшихся в нем когорт или легионов, конницы, вспомогательных войск, тяжестей и пр. и могла, по обстоятельствам, быть уменьшаема (наприм. для скрытия настоящего числа войск и введения неприятеля в заблуждение) разве только на ¼ или в крайней степени на 1/3 боковой или продольной длины. Увеличиваема же она ни в каком случае не могла быть.
Выбор мест под лагери, независимо от стратегических и тактических условий, обусловливался еще расположением их: 1) на возвышенных местах, преимущественно на легких скатах их, притом так, чтобы впереди лагеря была не менее полуската и, по возможности, речка или ручей либо болото, а задняя часть лагеря находилась на вершине высоты; – 2) вблизи проточной воды – реки или речки, и если они пересекали путь движения, то преимущественно по сю сторону их, исключая разве случаев, когда и по другую сторону можно было найти местность, удобную для лагеря и для боя перед ним (как напр. лагерь Цезаря по другую, правую сторону р. Аксоны), – и 3). вблизи леса, необходимого для добывания лесных материалов на разный лагерные потребности (варки пищи,§ 281 сторожевых костров, укрепления лагеря тыном, фашинами и пр.), однако в таком расстоянии, чтобы неприятель не мог скрытно занять лес и из него напасть на лагерь.
Само собою разумеется, что все эти нормальные условия не всегда могли быть соблюдаемы вполне и в точности, и лагерь необходимо было располагать по возможности согласнее с ними, особенно с расположением на возвышенных местах (противное, т.е. на низменных местах, считалось варварским, т.е. приличным лишь варварам – диким или полудиким народам). Но расположение поодаль от лесов не всегда соблюдалось в строгости.
Для выбора мест под лагери были посылаемы, как уже сказано выше, с передовыми отрядами, особые центурионы и воины, под начальством военного трибуна. Выбрав место, они тотчас же отмечали большими и малыми вехами и кольями все части его, под прикрытием передовых войск.
По прибытии к этому месту главных сил, разные роды и части войск тотчас вступали на назначенные им места, снимали вооружение (кроме мечей), строились позади назначенных линий палаток (кроме караульных когорт, которые тотчас разводили и занимали лагерные караулы). Затем часть войск отряжалась на работы по укреплению и устройству лагеря, а другая на разные лагерные службы (добывать воду, дрова и пр., разбивать палатки начальников и пр.). Палатки самых войск разбивались только по совершенном укреплении лагеря, исключая если вблизи не было неприятеля, шел сильный дождь и т.п. Тогда же, т.е. по укреплении лагеря, в него вступала и наибольшая часть конницы (меньшая оставалась вне лагеря, для полевой лагерной службы), но если фуража не было или мало, то она вскоре отправлялась на фуражировку.
Каждый легион отряжал по очереди одну когорту в караул к каждым из 4-х ворот, со всеми при них постами. В особенно важных и опасных случаях, караулы у ворот были усиливаемы даже до 3 когорт при каждых. Кроме того, по крайней мере 1 когорта содержала караулы и. посты внутри лагеря, в преторие, квесторие и пр.
Когда лагерь был совершенно укреплен, тогда войска обедали, а чины главного управления собирались в преторие, где получали дневные приказания полководца. Здесь же, при наступлении вечера (1-й стражи ночи – в 6 ч.) собирались все недолжностные трубачи и музыканты, и трубили и играли вечерний сигнал (или вечернюю зорю), по которому расстанавливались ночные караулы и посты и начиналась ночная, внутренняя и внешняя, лагерная служба (рунды, разъезды, патрули и пр.). Сигналы для смены постов и часовых каждый раз подавались на валторнах.
На рассвете (в 4-ю стражу ночи – 3 ч. утра) подавался утренний сигнал (утренняя заря) на трубах и дневные караулы, посты и часовые сменяли ночных, если войска не выступали из лагеря далее.
Дневной и ночной порядки лагерной службы уже были изложены во II ч. В. В. И.
Таков был порядок вступления войск в лагерь вдали от неприятеля. Вблизи же или в виду его, как выше уже было сказано, 3-я линия укрепляла лагерь, а 1-я и 2-я в боевом порядке прикрывали её работы.
Выступление из лагеря производилось: 1) для дальнейшего движения: по 1-му сигналу к подъему – сбрасывались палатки, по 2-му – они и все тяжести навьючивались на вьючных животных, а по 3-му – войска выступали в назначенном походном порядке; сигналы эти давались даже вблизи неприятеля и Цезарь никогда не отступал от этого, исключая разве преднамеренных скрытных движений, – и 2) для вступления в бой с неприятелем; тогда палатки не сбрасывались и весь лагерь оставался нетронутым и в нем все тяжести – под прикрытием по крайней мере от 2 до 5 когорт, т. e. ¼ или ½ легиона, а иногда и 1 или более легионов, преимущественно новонабранных.

Нормальный образ укрепления полевых летних лагерей был следующий:
Четыреугольник, прямоугольник или квадрат были основными, нормальными и единственными формами римских полевых лагерей и сомкнутых укреплений. Самые малыя из послед-них (castella) вероятно были квадратные, в 120 футов (длина фронта когорты) в боку и могли быть занимаемы и обороняемы одною когортой. Углы сомкнутых укреплений были закругляемы, дабы в острых углах не представлять неприятелю удобных для атаки пунктов. Ворота в лагерях и укреплениях, в ширину не менее фронта манипулы, были прикрываемы наружными полукруглыми или и прямыми валами с рвом впереди. В случаях обороны в лагерях и укреплениях, иногда закладывали 1, 2, 3 или все ворота.
Главными частями каждого римского полевого укрепления были вал и ров. Земля, вынутая из рва, образовала вал, поэтому прежде всего следует определить ширину и глубину рва, а потом толщину и высоту вала во времена Цезаря.
Нормальными шириною и глубиною рва были (как кажется, по свидетельству Вегеция), первою сверху – 9 или 12 римских футов, а второю – в 1-м случае 7, а в последнем – 9 футов ниже горизонта. У Цезаря же усматривается ширина рвов в 12, 15, 18 и только один раз под Алезией в 20 рим. футов. Как у него, так и у Вегеция, кажется, что пропорция между верхнею шириною и глубиною рва была нормально определенная. Таким образом у Цезаря ширине рва в 12, 15 и 18 футов соответствовала глубина в 9, 11 и 13 футов. Но в обыкновенных случаях ширине рва в 9 футов соответствовала глубина в 7 футов. Игин указывает 2 формы рва: fossa fastigata – с покатыми эскарпом и контр-эскарпом, и fossa punica – с покатым эскарпом и отвесным контр-эскарпом. Но у Цезаря усматривается 3-я форма – с отвесными эскарпом и контр-эскарпом, так что подошва рва и верхняя часть рва имели одинаковую ширину. Но обыкновенного, нормальною формою рва у Цезаря следует считать 1-ю форму Игина, т.е. с одинаково покатым эскарпом и контр-эскарпом. Что касается вала, то в древности не представлялось особенной надобности делать его слишком высоким: воины были хорошо прикрыты оборонительным вооружением, а метательное оружие было для них не слишком действительно и вредно. Для них важнее было иметь на валу возвышенное над неприятелем положение, что и доставляла им присыпка земли позади вала, шириною для одной шеренги воинов, а вышиною – в соразмерности с шириною и глубиною рва и с вышиною и с толщиною вала. Но в больших укреплениях ширина валганга и все другие размеры увеличивались пропорционально. Обыкновенная вышина вала составляла вероятно 2/3 верхней ширины рва. Так у Цезаря усматривается при 15 ф. ширины рва – 10 ф. вышины вала, а при 18–12. Толщина же вала могла тогда быть одинаковою с вышиною его или нисколько большею. Внешнюю покатость вала можно было делать довольно крутою, но она укреплялась дерном, древесными ветвями, хворостом и т.п. (фашинами) или, – сверх того, и плетнем. Внутренняя покатость вала или валганга укреплялась таким же образом, так что вообще для римских полевых укреплений было потребно очень много лесного материала, и тем более, чем значительнее были укрепления и все их размеры. В случае необходимости еще большого усиления укреплений, на валу устраивался тын из толстых деревянных, сверху заостренных стволов, у которых оставлялись и переплетались верхние ветви. Тын делался вышиною от 4 до 5 футов, так что воины могли поверх его видеть неприятеля и бросать в него свои полукопья, или же в тыне делались для того отверстия (бойницы или амбразуры). Наконец, в больших укреплениях вал усиливали еще возвышенными, земляными, сомкнутыми укреплениями (castella), либо деревянными башнями, на известном расстоянии одни от других. Такого рода укрепления встречаются у Цезаря в Галлии очень часто и самых разнообразных форм и размеров, особенно при его осадах.
Времени для устройства полевых укреплений нормальных, меньших размеров (со рвом в 9 ф. ширины и в 7 ф. глубины), по числу войск (напр. 2 легионов) и рабочих из них на 2 или 3 смены и пр., нужно было примерно от 4 до 5 часов, так что если войска приходили на место к полудню, то к 4 или 5 часам лагерь уже мог быть вполне укреплен. С увеличением числа войск и размеров лагерей и укреплений для них, должно было пропорционально увеличиваться и время, потребное для устройства этих лагерей и укреплений.
Порядок размещения когорт и других войск в лагере, соответственно порядку походного движения, отчасти уже указан выше. Места же войска занимали в лагере соответственно их строю: когорта – пространство в 120 ф. по фронту и в 180 ф. в глубину, разделенное поперек на 6 частей в 120 ф. ширины и 30 ф. глубины под каждую из 6 центурий. Первые 3 центурии трех манипул были обращены фронтом к валу, а вторые 3 центурии тех же манипул – тылом к нему, так что одни центурии были обращены фронтом, а другие – тылом одни к другим, отделяясь одни от других дорогами в 12 ф. ширины. Турма конницы занимала в лагере пространство в 120 ф. по фронту и в 30 ф. в глубину, следов. столько же, сколько 1 центурия пехоты, а крыло конницы или 12 турм – сколько 2 легионные когорты.
Полевые зимние лагери (castra hiberna), в которых римские войска во времена Цезаря были располагаемы в Галлии, совершенно отдельно от населения края, были, но всей вероятности, ― устраиваемы также, как и летние, но только с большими удобствами для всех чинов войск, от высших до низших. Пространство занималось шире, палатки заменялись деревянными шалашами, в которых хранилось и оружие, вьючные животные содержались в крытых зданиях, и пр. т.п.

§ 281. Полиорцетика.

В дополнение к тому, что о полиорцетике у римлян было сказано во II и III частях В. В. И. древних времен, здесь следует упомянуть только о тех особенностях, которые относятся к ней во время войны Цезаря в Галлии.
Как вообще у римлян, так и у Цезаря в Галлии усматриваются 3 способа овладения укрепленными городами или иными пунктами: обложение (obsidio), взятие открытою силой (oppugnatio repentina) и осада (oppugnatio).
Замечательнейшим обложением во время войны Цезаря в Галлии было, без сомнения, обложение им Алезии, описанное выше (§ 270). Он. избрал для взятия Алезии обложение потому, что особенное местное положение этого города представляло большие затруднения и даже препятствия для правильной осады. По тем же причинам и тем же способом он хотел овладеть и Герговией, но обложению её воспрепятствовали меры, принятые Верцингеториксом, а именно крепкое. расположите его с своим войском возле Герговии.
Открытою силой Цезарь взял несколько городов в Галлии, а осадою, соединенною с обложением – город Веллаунодун и др. Но свойства местности вокруг Аварика не позволили Цезарю обложить этот город, и он взял его, после трудной осады, открытою силой.
Средством для обложения служила циркумвалационная линия (circumvallatio), состоявшая из сомкнутых укреплений (castella), соединенных прямыми укрепленными линиями, за которыми к стороне поля устраивалось несколько укрепленных лагерей для войск, облегавших город. Все эти укрепления бывали тем значительнее и сильнее, чем сильнее был неприятельский гарнизон и чем относительно слабее были блокадные войска. Самых больших размеров работы этого рода были при обложении Цезарем Алезии.
Если следовало ожидать нападения неприятеля со стороны открытого поля, то фронтом к нему устроивалась другая линия, подобная первой, но длиннее её. Ныне первую принято называть контрвалационною, а вторую циркумвалационною, но Цезарь не употреблял этого различия в названии их.
Сомкнутые укрепления (castella) были занимаемы сильными гарнизонами и обезпечиваемы полевыми караулами, а ночью и особенными постами (пикетами), и снабжаемы всем нужным для дневных и ночных сигналов, на случай нападения неприятеля на какую-либо часть линий.
Главным средством для взятия города открытою силой служил всход на стены (эскалада) посредством штурмовых лестниц, при пособии также крытых таранов (musculi) для разбития тяжелых и разрушения верхних частей стен, после предварительной засыпки рвов землею, хворостом, дерном и пр. Под прикрытием стрелков и пращников, легионная пехота несколькими колоннами в разных пунктах подступала к стенам и на одном из них производила решительный приступ и эскаладу, занимала стену и вал и отворяла ближайшие ворота для впуска других войск.
Главным же средством для взятия городов правильною осадой была земляная насыпь (agger), закладываемая вне действия метательного оружия и постепенно присыпаемая спереди и сверху, по направлению к городу, до вышины, равной вышине городских стен, а иногда и превышавшей ее. По доведении насыпи, под разного рода прикрытиями работа, до самых городских стен, войска сходили на них и брали вал, ворота и весь город приступом. Вышина насыпи иногда была очень значительная, при Аварике – до 80 рим. футов. Длина обыкновенно превышала полет метательных- снарядов со стен и считалась не ближе 400–500 футов от городских стен. Толщина сверху долженствовала быть достаточною для построения штурмовых колонн, шириною примерно в протяжение фронта одной манипулы, с излишком с обеих сторон, всего футов в 50. Нижняя же толщина могла быть лишь немного значительнее, футов в 70 и даже в 60. При Аварике она показана у Цезаря в 330 футов, но это должно быть или позднейшая описка, или относится к длине насыпи.
Все осадные работы имели преимущественною целью устройство насыпи. Сюда принадлежали но порядку: 1) уравнение земли под подошву насыпи, под прикрытием черепах (testudines) разного вида и устройства; – 2) насыпка земли, под прикрытием, сверх черепах, крытых ходов (vineae musculi), щитов (plutei) и т.п.; 3) обстреливание городских. стен стрелками и пращниками или и подвижными деревянными башнями (turres ambulatoriae) разной величины; – 4) крытые ходы (vineae, musculi), как к насыпи, так и к городским стенам, для прикрытия рабочих и подвоза земли и разного рода материалов, – и наконец 5) стенобитные орудия (terebrae) разных: вида, величины и устройства, для произведения проломов в стенах (впрочем в Галлии нигде не усматривается употребления тарана, aries). Таковы были вообще нормальные осадные работы, но они разнообразились более или менее, смотря по обстоятельствам, свойствам городов, их стен, окружавшей их местности и особенно – по личным соображениям и искусству полководца. Иногда впрочем, в виде исключения (как, например, при осаде города или крепости адуатиков), когда к роду вела постепенно возвышавшаяся местность, насыпь вначале устраивали весьма высокую, а потом вели ее горизонтально и на верхней площади её устраивали и придвигали к стене крытую подвижную башню. При Укселлодуне на насыпи была также устроена такого рода башня, но она не подвозилась к стене, а служила только для обстреливания источника или ключа, из которого жители города добывали воду. Вообще башни служили преимущественно для этой последней цели, т.е. для обстреливания. На каждую насыпь обыкновенно рассчитывалось по одной башне, но при Аварике было их две, по одной с каждой стороны.
Нормальный ход правильной осады вообще был следующий: 1) прежде всего избирался, посредством предварительной рекогносцировки, один, а иногда и два или более фронтов города для атаки, смотря по обстоятельствам, свойствам местности и проч.; – 2) сообразно с тем были располагаемы, вне метательного оружия, на известных расстояниях, в укрепленных лагерях, осадные войска; – 3) сбор, поднос и подвоз всех нужных для осадных работ, земляных, деревянных, каменных и др. материалов; – 4) устройство разного рода искусственных прикрытий (щитов, крытых ходов и башен и пр.); – 5) устройство контрвалационной, а иногда и циркумвалационной линий; – 6) устройство земляных, продольных и поперечных крытых ходов к городу; – – 7) устройство насыпи (agger), как и всех вообще работ в кругу действия неприятельского метательного оружия – легионерными войсками, между тем как вне его работали другие войска и преимущественно окрестные жители, – и 8) устройство башен, одновременное с устройством насыпи. Когда все эти работы были довершены и насыпь доведена до городской стены, тогда войска строились к приступу и производили его под прикрытием сильного метательного действия стрелков и пращников из крытых ходов и башен, или и при содействии ложных приступов на одном, двух или более, других пунктов. Но приступ с насыпи производился, кажется, довольно редко, только в исключительных обстоятельствах. Аварик взял Цезарь посредством внезапного, во время сильного дождя, открытого нападения и вероятно – эскалады по лестницам, доведя насыпь почти до городской стены и довольно удачно отразив сильную вылазку из города.

§ 283. Заключение. Цезарь, армия и противники его, характер и результаты войны в Галлии.

Таковы были вообще тактические: устройство и образ движений и действий римских войск, полевая фортификация и полиорцетика у них – в войне Цезаря в Галлии, и личные стратегические действия его в ней. Они могут дать понятие об образе и искусстве ведения им этой войны, и о личном искусстве его в ней, как полководца, и о свойствах его войск и противников, и о характере всей вообще войны в Галлии.
Несправедливая в военно-политическом отношении, она заслуживаете особенного внимания в стратегическом, 1) как военно-практическая школа Цезаря и его войск, в которой он развил свои высокие природные военные дарования и уже достиг степени великого полководца, а армия его – также разнообразно развила свои военные и боевые способности и особенно нравственные силы, усовершенствовалась Но всякого рода военных движениях и действиях и, под предводительством его, вполне ему покорная и преданная, явилась готовым и могущественнейшим военно-политическим орудием в его руках.
Как начинавший свое военное поприще и учившийся ведению войны, притом большой, трудной, опасной и чрезвычайно важной для него, Цезарь нечужд был многих ошибок в ней. Но все они послужили на пользу ему и его войскам, и их далеко превосходили, и в количестве и особенно в качестве, искусные соображения, движения и действия Цезаря, в 8 лет превознесшие его на степень первостепенного великого полководца, уже вполне уверенного в себе и создавшего себе из войны в Галлии прочные и надежные: основание для, дальнейших своих действий и ступень для будущих своих успехов – с личными своими политическими целями. И превосходство его в этой войне одинаково во всех военных отношениях – и в управлении и в начальствовании войсками, и в тактическом, и в фортификационном, и в полиорцетическом, и в стратегическом, и особенно в нравственном, т.е. нравственного влияния и на свои войска, и на своих неприятелей.
Об армии его в Галлии невозможно отзываться иначе, как с чувствами истинного удивления и глубокого уважения. Она, во всем своем составе – высших и низших частных начальников и рядовых воинов, всеми своими отличными военными качествами: тактическим устройством, способностью к движениям и действиям всякого рода, сносливостью в трудах и лишениях, стойкостью и храбростью в боях, мужеством и преданностью, уважением и доверием к своему любимому полководцу – подлинно была образцового, в эти смутные времена Рима, уже крайне развращенного во всех отношениях! – И таково было могущественное влияние Цезаря на свои войска, что не только римские легионерные, но и другие, всякого рода и племени, и галльские, и германские, и иные, не уступали легионерным в означенных выше отличных качествах, преданности и доверии к Цезарю. И прав он был, говоря, что с такими войсками можно было все небо перевернуть!
Противников его – галлов, германцев и британцев, и вождей их – Верцингеторикса, Ариовиста, Кассивелауна – по всей справедливости, нельзя не признать достойными его. Напрасно некоторые новейшие военные писатели отзываются о них с пренебрежением и даже с презрением, которых не обнаруживал к ним и сам Цезарь. Пусть они были полудикие или и дикие народы (галлов же нельзя назвать даже и полудикими), но они и их действия заслуживают полного уважения. Народы искони свободные и независимые, выше всего ценившие свою свободу и независимость, они мужественно, храбро, не щадя ничего, упорно воевали за них и за свой родной край, против всесветных римских завоевателей, которых все опасались и еще более ненавидели. И естественные, возвышенные побуждения их, при всем несовершенстве военного искусства с их стороны, далеко превосходили в этом отношении личные, своекорыстный побуждения Цезаря (а не его армии, бывшей только послушным орудием его), при всем превосходстве его военных дарований и искусства.
Этими двумя противоположными отношениями можно определить и общий характер, и общие результаты войны в Галлии. Естественное и законно-справедливое, сильное нравственное одушевление галлов и небольшой части германцев и британцев, при необыкновенном напряжении их материальных и нравственных сил, но при одной грубой силе, не руководимой ни единством, ни согласием, ни правильным искусством – неминуемо должно было, рано или поздно, уступить столь же необыкновенным напряжению сил и нравственному одушевлению такой отлично устроенной армии, какова была римская, руководимая таким первостепенным полководцем, как Цезарь, и таким высоким искусством, каким обладал и какое проявил он в войне завоевательной, но несправедливой с его стороны и оборонительной, но справедливой с другой.
Конечными же результатами её были – покорение Галлии власти Рима и особенно – превознесение в могуществе и славе того, который предпринял и совершил этот подвиг, и приобрел как этим, так и в отличной армии своей, средства, необходимый ему для приобретения верховной власти в Риме и в целой римской республике, доживавшей последние дни свои, согласно с тайными замыслами Цезаря.

ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ. 3-Я РИМСКАЯ МЕЖДОУСОБНАЯ ВОЙНА ЦЕЗАРЯ И ПОМПЕЯ (49 Г. -48 Г. ДО P. I)

§ 284. Причины войны; – политическое и стратегическое положение обеих противных сторон, Цезаря и Помпея. – I. Междоусобная война (49–48). – Действия в Италии (§§ 285–289). – Действия в Испании (§§ 290–294). – § 295. Результаты действий в Италии и Испании и замечания. – § 296. Осада Массилии; поражение Куриона в Африке.

Источники и исторические пособия – указанные в главе XXXI.

§ 284. Причины воины. Политическое и стратегическое положение обеих противных сторон, Цезаря и Помпея.

Намерения Цезаря исполнились: он образовал себе независимую и грозную силу, а положение дел в Риме и римских владениях доставило ему удобный случай употребить ее.
Восемь лет ведя войну в Галлии, он не упускал однако из виду Рима, но зорко следил за всем происходившим в нем и деятельно действовал там чрез посредство приверженцев своих, особенно трибуна Клодия, а потом трибуна и знаменитого оратора Куриона. Вожди сената Катон и Цицерона были удалены из Рима (см. § 253), первый – для обращения о. Кипра в римскую провинцию, второй – в ссылку в Македонию. Это было сделано по влиянию Цезаря, еще до отправления его в Галлию – для прочного утверждения власти триумвиров. Но по удалении Цезаря, в 58 году, в Галлию, Помпей и Красс увидели, что такого отважного демагога, как Клодий, невозможно было употреблять как орудие единственно честолюбия Цезаря. И потому Помпей, для собственного самоохранения, вы-звал Цицерона из ссылки, хотя лишь после жестоких смут и беспорядков, возбужденных по этому поводу в Риме трибуном Милоном. Однако влияние Клодия было мало ослаблено тем, так что Помпей, для прекращения беспорядков и восстановления своей популярности, заставил назначить себя префектом продовольствия (praefectus annonae) или интендантом республики.
Но отсутствовавший Цезарь умел поддерживать такую деятельность своих приверженцев в Риме, что Помпей и Красс, завидуя ему, помышляли только о поддержании своего влияния, приобретением таких же уступок, какие были сделаны Цезарю. Однако на этот раз согласие между триумвирами, стараниями Красса, было еще сохранено и обеспечено в 56 г. уговором между ними в Лукке, по которому Цезарю было продолжено его управление еще на 5 лет (56–51 г.), с 8 легионами, а Помпею и Крассу было обеспечено консульство на 55 г. и после того управление Испанией – первому и Сирией – последнему.
В 55 г. Помпей и Красс достигли своих целей, но только после новых и жестоких смут и беспорядков в Риме, за обладание – тем или другим – Форумом (Forum) в Риме, в чем Катон, уже воротившийся с о. Кипра, оказал со своими приверженцами сильное сопротивление обоим.
В 54 г. Красс, желая, подобно Цезарю, образовать себе в Сирии опытное и преданное ему войско, положил открыть войну с парфянами, царем которых в это время был Ород I или Арзак XIV. Но Красс встретил со стороны парфян не одну только храбрость, но и совершенно новый для римских войск образ ведения войны (см. ч. III гл. XXXII § 214). В 53 г. он проник за Евфрат, но, послушавшись изменников, двинулся на равнины, где парфянская конница действовала так искусно и нанесла римской армии такой урон, что Красс был принужден предпринять отступление. Но это еще более увеличило трудность, опасность и вред движенья его армии, так что наконец Красс вступил в переговоры. Во время этих переговоров и происшедших притом беспорядков между парфянами, Красс был убит, а армия его частью истреблена, частью взята в плен, так что из 100 т. войск её едва 10 т. под предводительством Кассия воротились в Сирию. Парфяне же заняли всю Мессопотамию, вторглись в Сирию и с этого времени вступили в войну с римлянами, продолжавшуюся очень долго и кончившуюся только с падением их царства (в 226 г. по P. X.).
Красс, при жизни своей, поддерживал еще согласие между Цезарем и Помпеем и при всяком случае препятствовал соперничеству между ними. Но, по смерти его, в 53 году триумвират в Риме превратился уже в дуумвират и Цезарь и Помпей стали лицом к лицу. И между тем, как Цезарь действовал лично, постоянно деятельно, и политикой, и оружием, и происками, и кознями, и подкупами, Помпей управлял своими провинциями чрез посредство своих легатов, сам же оставался в Риме и, среди продолжавшихся в нем и поддерживаемых самим Помпеем смут и беспорядков, наконец, после сильного мятежа, происшедшего вследствие убиения Клодия Милоном – орудием Помпея, заставил признать себя, не смотря на сопротивление Катона, единственным консулом, почти с диктаторскою властью.
Вскоре и последняя, родственная связь между Цезарем и Помпеем была прервана смертью дочери первого и жены последнего, Юлии, браком Помпея с Корнелией, дочерью Метелла Сципиона, важнейшего из сенаторов и заклятого врага Цезаря, и влиянием Корнелии на Помпея. Аристократия, в надежде на Помпея, начала действовать смелее и всячески искала случаев к разрыву между Помпеем. и Цезарем. Не размыслив, что последний уже давно и долго готовился к тому, она составляла одно за другим сильные постановления против него и сама дала ему повод принять вид несправедливо притесненного в своих правах и защитника закона и народа.
В 52-м г., после 7-ми месячного консульства. Помпей назначил товарищем себе, другим консулом, тестя своего, Метелла Сципиона, и. заставил продлить срок своего управления в Испании и Африке еще на 5 лет (52–47).
Тогда уже междоусобная воина сделалась неизбежною, тем более, что не только Помпей и Цезарь, но и приверженцы их желали её. Приближение срока управления Цезаря должно было решить ее. Хотя с обеих сторон и были делаемы попытки к сближению и соглашению, но только потому, что каждая сторона хотела избежать почина в войне. А между тем как Цезарь продолжал деятельно действовать, полагаясь только на собственные силы и средства и избегая вида незаконного захвата власти, а показывая, что он только защитник народа от врагов его, – Помпей, напротив, в своей непомерной уверенности в себе и в своей диктаторской власти, пренебрегал всем необходимым для собственной защиты.
Началом явных несогласий между ним и Цезарем послужило требование последним, в 52-м году, назначения его, в отсутствии, консулом. Значительными подкупами, особенно трибуна Куриона, Цезарь еще более увеличил число своих приверженцев в Риме. В 51 г. Курион внушил ему мысль – отказаться от своего управления и согласиться на назначение ему преемника, но с тем, чтобы и Помпей сделал тоже самое. Этим Курион дал делам Цезаря самый выгодный для него оборот. Следствием этого были обоюдные предложения, которые с обеих сторон были однако только притворными, пока наконец сенат не произвел решительного разрыва.
7-го января 49 г. он издал постановление, в силу которого Цезарь был обязан к назначенному дню сложить с себя начальствование войском и уехать из армии, под опасением быть объявлену врагом республики. Тщетно трибуны М. Антоний и Кв. Кассий, приверженцы Цезаря, восстали против этого: на них не обратили внимания и даже предложили Помпею начальствование над двумя легионами (1-м Помпея и 15-м Цезаря), назначенными в Сирию и удержанными в Риме. Тогда трибуны М. Антоний, Кв... Кассий и др., защищавшие дело Цезаря, бежали к нему в Равенну, где он находился тогда с одним 13-м легионом и с 300 ч. конницы, и это бегство их придало партии его вид законности и необыкновенную популярность.
Тогда уже Цезарю не оставалось ничего более, как или покориться и – погибнуть бесплодно для республики и для самого себя, или – восстать с оружием в руках против Помпея, сената и аристократы, в защиту республики, законов её и прав народа. Так как все зависело от быстроты и внезапности действий, то Цезарь послал другим своим легионам приказание поспешно идти в Италию, а сам, выйдя к 13-му легиону, произнес перед ним речь, на которую легион восторженно отвечал готовностью защищать оскорбленных: полководца своего и народных трибунов. Цезарь прежде всего положил внезапно овладеть городом Ариминием (Rimini), назначил для того отряд войск, передал начальствование войсками Гортензию, с нужными приказаниями, а сам целый день показывался публично в Равенне, присутствовал на бое гладиаторов и вечер провел в веселом обществе. Но поздно ввечеру он тайно сел в наемную повозку и окольными путями поехал к Ариминию. На следующее утро, прибыв к речке Рубикону (ныне Fiumicino), он нашел уже там 13-й легион и 300 ч. конницы и, прежде нежели подать знак к переходу через Рубикон, по свидетельству Плутарха, задумался и поколебался в виду того важного шага, который предпринимал... Но это колебание для такого человека, как Цезарь, и в тех обстоятельствах, в которых он находился, было лишь мгновенное – и с словами: alea jacta est! (жребий брошен!) подал знак к переходу и – началу междоусобной войны...
Далеко несоразмерны были силы, средства и способы с обеих сторон в это время. У Цезаря были только 12 его легионов и собственные средства и способы, и вовсе не было флота. У Помпея же в полной власти находились не только его легионы в Испании и Африке, но и все остальные вооруженные силы, сухопутные и морские, и все военные средства и способы республики в Италии, Греции и на Востоке. Цезарь господствовал только в трех Галлиях (цизальпинской, нарбонской и только-что покоренной трансальпийской) и в Иллирии, а Помпей во всей остальной, обширной территории республики в Европе, Африке и Азии. Вид защиты свободы республики от самовластия одного лица был одинаково и на стороне Цезаря, и на стороне Помпея; но Цезарь стоял одинок, имея за себя только своих приверженцев и подвластный народ, а Помпей – сенат, всю аристократию и первейших людей республики, занимавших высшие и почетнейшие должности. Но что значили все эти преимущества Помпея перед далеко превосходившими их, другого рода преимуществами Цезаря! Последний войною в Галлии дока-зал, что он был необыкновенный человек и великий полководец. У него было только 12 легионов, но, под его предводительством, победоносных, непобедимых, закаленных в трудах и боях, восторженно преданных своему императору (Imperator – так уже давно называли римские войска своих полководцев) и на все готовых за него. Да и не все они еще были при нем (как объяснено ниже). Но, как все великие полководцы, он сам лично стоил целой армии! Слава его уже приводила в восторг всех римских воинов и граждан, а имя его наводило страх на его врагов. Ему стоило только явиться в Италии – и войска, и народ несомненно стали бы на его сторону, а враги его, власть имевшие, с Помпеем в главе, рассеялись бы в ужасе, предоставив ему и и власть, и силы, и средства, и способы республики, по крайней мере в Италии, а это было главное. Являясь защитником республики, её законов и народа, он имел бы на своей стороне полное законное право, громадную силу нравственную. Наконец – он действовал сам, лично, с необыкновенными умом и энергией и был совершенно свободен в своих действиях, никому не подчиняясь, но повелевая всеми, под влиянием его слепо повиновавшимися ему. Помпей же, напротив, имел за себя лишь меньшинство – сенат и аристократию, хотя и знатные, и сильные, и богатые, но против себя большинство – народ и партию его и Цезареву. Да и самый сенат и аристократия, окружавшая Помпея, были скорее несчастьем, нежели силой для него. С их побуждениями, видами и мнениями необходимо было ему вполне сообразоваться и невозможно было действовать совершенно свободно, по своим усмотрениям и воле. К тому же сенат, аристократия и приверженцы Помпея, враги Цезаря, были до того ослеплены своею силой и слабостью Цезаря, что нимало не сомневались в своей победе, и пренебрегши заблаговременными мерами собственной защиты, в решительную минуту – перехода Цезаря через Рубикон – были захвачены совершенно врасплох.
Итак, без сомнения, материальный перевес был на стороне Помпея, но перевес нравственный, значительно превосходившей его – решительно на стороне Цезаря.
В заключение следует сказать несколько слов о числе легионов у Цезаря в Галлии, перед началом междоусобной войны. Выше уже было сказано, что при назначении своем в 59 г. консулом, он получил 3 легиона и вслед затем еще 1, итого 4. Вступая вслед за гельветами в Галлию, он набрал еще 2 легиона в цизальпинской Галлии и позже, постепенно, еще 7, да Помпей (когда они были еще в добрых отношениях) прислал ему из Италии 1 легион (1-й). Таким образом у Цезаря были сначала 4, потом 6, 8, 10, 12 и наконец 14 легионов (средним числом по 5 т. – 70-т.) во всех провинциях под его управлением, из них 12 (60 т.) в 51 – -50 г. г. находились в Галлии по ту сторону Альпов, а в цизальпинской Галлии и в Иллирии 2 легиона (10 т.), из которых 15-й – в Равенне. По окончании войны в Галлии, сенат постановил, чтобы Помпей и Цезарь дали каждый по 1-му легиону, для отправления их в Сирию против парфян. Исполняя это, Цезарь отослал в Рим 1-й легион Помпея и 15-й свой, а на место последнего отправил в Равенну 13-й, и затем у него осталось 12 легионов (60 т.). Но когда взаимный отношения между ним и Помпеем стали враждебными, 1-й и 15-й легионы вовсе не были отправлены в Сирию, а были, удержаны в Риме, и. оказалось, что это было лишь коварною хитростью сената и аристократы, с целью ослабить, армию Цезаря и усилить собственную. Но эта хитрость вовсе не достигла цели, потому что 1-й и 15-й легионы были вполне преданы Цезарю и, при вступлении его в Италию, первые перешли бы на его сторону.

I.
Междоусобная война (49 г. – 48 г.)

{Хотя вся война с 49 г. до 45 г. включительно была междоусобная, но в комментариях Цезаря она разделена на 4 войны: I. междоусобную, в 49–48 г. г. (комментариев книги 1–2 – 3), – II. Александрийскую, в 48–47 гг. (ком. 1 книга), – III. Африканскую, в 47–46 гг. (ком. 1 книга), – и IV. Испанскую, в 46–45 гг. (ком. 1 книга). – Этому разделению следуют все военные писатели: оно принято и здесь.}

§ 285. Действия в Италии. Переход Цезаря через Рубикон и движение его к Ариминию и Брундузию.

Перейдя через Рубикон (в половине января 49 г.), Цезарь двинулся к Ариминию и зашел его без сопротивления. Весть о том поразила всех в Риме-изумлением и ужасом. Помпей, сенат и аристократия бежали в Капую, а Рим пришел в состояние совершенной анархии.
В Ариминие к Цезарю явились бежавшие из Рима трибуны М. Антоний и Кассий, претор Росций и молодой Цезарь, сын легата в армии Юлия Цезаря, Л. Цезаря. Последние два объявили, что Помпей поручил им вступить в переговоры с Цезарем, для миролюбного соглашения с ним к благу республики.
Цезарь отослал их к Помпею, с объяснением жалоб своих и предложением общего обезоружения и личных переговоров с Помпеем. Они воротились вскоре с ответом Помпея и консулов, заключавшимся в том, чтобы Цезарь воротился в Галлию и распустил свою армию, после чего Помпей удалится в Испанию, а до того войска в Италии не будут распущены.
Такого рода предложений Цезарь, конечно, никоим образом не мог принять и потому прервал переговоры и послал М. Антония с 5-ю когортами в Ареций (н. Arezzo), а сам с 2 легионами остался в Ариминие. приказал набирать войска и занял Пизавр (я. Pesaro), Фан (Fanum, н. Fano) и Анкону, каждый одною когортой. Узнав, что претор Терм занял Угубио 5-ю когортами и укрепил его, он послал Куриона с 3-мя когортами занять этот город. Терм вышел из него, а войска его разошлись, не желая действовать против Цезаря. Последний двинулся затем с несколькими когортами 13-го легиона к гор. Ауксима (н. Osimo), где Аттий Вар учредил место набора войск для Помпея. Но декурионы Аттия отворили Цезарю городские ворота и впустили его в город. Аттий Вар вышел из него, а войска его частью разошлись, частью присоединились к Цезарю.
Страх в Риме увеличился еще более, консулы бежали из него, наборы войск были отменены и партия Помпея уже не считала себя в безопасности и в Капуе. В Ауксиме от Цезаря отделился довереннейший дотоле легат его Лабиен, из зависти, кажется, к славе Цезаря. Последний не удерживал его, отпустил его к Помпею и даже отослал ему деньги и имущество его.
Из Ауксима Цезарь прошел через всю Анконскую область (Marche d'Ancone), все города которой охотно впустили его и снабдили всем нужным, а гор. Цингул (Cingulum, н. Cingolo) даже дал ему несколько вооруженных воинов.
Между тем к Цезарю присоединился 12-й легион его, с которым и 13-м он двинулся к Аскулу (н. Ascoli). Находившися здесь с 10-ю когортами Лентул Спинтер хотел отступить, но большая часть войск его разошлась. От Аскула Цезарь двинулся к Корфинию (близ н. Salmone), к ю. з. от Аскула. Корфиний был занят Домицием Агенобарбом с 10-ю когортами, {По Наполеону I – 30 когорт, т.е. 3 легиона, что невероятно.} 5 из которых Домиций выслал разрушить мост на реке в ½ мили от города. Но эти 5 когорт были опрокинуты и Цезарь расположился близ Корфиния в лагере. Домиций приготовился к обороне и просил Помпея о присылке подкреплений. Цезарь же послал М. Антония с 5-ю когортами к Сулмоне (н. Sulmona), к ю.– в. от Корфиния, в которой находились сенаторы К. Лукреций и Аттий Пелигн с 7 когортами. Но эти последние и жители города впустили М. Антония, который привел эти 7 когорт и пленного Аттия к Цезарю. Последний отпустил Аттия и вскоре к Цезарю присоединились 8-й легион, 22 новонабранные когорты и, 300 чел. вспомогательной конницы из Норики (на св. границах северной Италии и Иллирии).
Осадные работы были уже окончены, когда Домиций получил от Помпея ответ, что он не может подкрепить его и упрекал его в том, что он заперся в Корфиние. Домиций, в отчаянии, хотел бежать, но войска его задержали и передали его Цезарю. Последний заставил их принести присягу в верности ему, а Домиция и всех сенаторов, трибунов и всадников, находившихся в Корфиние, отпустил на свободу. Затем в тот же день, после 7-ми-дневной остановки перед Корфинием, он двинулся вдоль берега Адриатического моря к югу в Апулию, потому, кажется, что угадал или узнал намерение Помпея удалиться из Италии в Грецию. Поэтому он хотел. ранее Помпея достигнуть Брундузия (н. Brindisi) – главного пункта переправы из Италии в Диррахий, в Греции, и ― тем удержать Помпея в Италии и скорее решить борьбу с ним. Но Помпей, видя переход многих частей войск и жителей края на сторону Цезаря, опасаясь перехода еще большого числа их и имея при себе только 2 легиона и 30 т. войск близ Рима, считал более надежным избежать вооруженного столкновения с Цезарем в Италии и удалиться в Грецию, где мог собрать значительные силы и с ними подавить Цезаря. Но этим самым он оставлял Италию во власти Цезаря и доставлял ему возможность, с своей стороны, собрать в ней значительные силы и не впускать более Помпея в нее. Таким образом расчет Помпея был неверен и должен был обратиться во вред ему и в пользу Цезаря, тем более, что удаление Помпея из Италии должно было иметь вид бегства из неё. Не приготовясь заранее к обороне ― в Италии, захваченный врасплох и предавшись страху, нерешимости и бездействию, он тем с самого начала, по собственной вине, давал делам крайне невыгодный для себя и выгодный для Цезаря оборот.
И действительно, все поступки его обличали не благоразумие, а только страх перед Цезарем. Из Капуи он удалился сначала в Луцерию (н. Lucerа), оттуда в Канузий (н. Canosa) и наконец уже в Брундузий. Сюда он стянул все свои войска, вооружил всех рабов и из пастухов образовал 300 чел. конницы. Претора Метелла Сципиона с старшим своим сыном он послал в Сирию, собрать на востоке сухопутные и морские военные силы. Обоих консулов, которым он, по прежним отношениям их к Цезарю, не доверял, он заставил отправиться с 30-ю когортами морем в Диррахий, обещав вскоре последовать за ними. Но два претора его, Манлий с 6-ю когортами и Рутил Луп с 3-мя, передались Цезарю. Последний, следуя к Брундузию, снова предлагал Помпею вступить Ив личные переговоры с ним, по прибытии же к Брундузию с 6-ю легионами, узнал, что консулы с 30-ю когортами, по настоятельному повелению Помпея, уже отплыли морем в Диррахий, а сам Помпей с 20-ю когортами находился еще в Брундузие. Тогда Цезарь, имея в виду отрезать ему сообщения и с Италией, и с Грецией, положил запереть его в Брундузие, и с сухого пути, и с моря.

§ 286. Обложение Помпея Цезарем в Брундузие; – удаление Помпея в Диррахий в Греции.

Цезарь обложил Помпея с сухого пути 6-ю своими легионами, а с моря построил, в самом узком месте входа в гавань, плотину; там же, где воды были слишком глубоки, установила и укрепил на якорях. плоты, прикрытые. землею и фашинами, и кроме того построил валы и 2-х ярусные башни. Помпей, с своей стороны, принимал все возможные меры противодействия, построил на своих больших судах З-х ярусные башни, вооружил их метательными орудиями и всячески старался препятствовать работам Цезаря и разрушать их.
Цезарь в третий раз предложишь ему вступить в личные переговоры, но, получи в ответ, что в отсутствии консулов переговоры были невозможны, признал, что сделал все возможное и нужное для мирного соглашения и что ничего более не оставалось, как решительно вести войну.
На 9-й день после начала его работ, к Брундузию воротились суда, переправившие консулов и войско в Диррахий. Помпей немедленно принял меры для посажения всех находившихся при нем войск на эти суда и для преграждения Цезарю между тем входа в Брундузий с сухого пути, сам сел на суда и успел выйти в море и направиться в Диррахий (17 марта 49 г.). Войска Цезаря, уведомленные жителями еще во время посадки войск Помпея на суда, взошли по лестницам на стены Брундузия и преследовали войска Помпея сколько и как могли, но препятствовать выходу их в море уже не могли.
Таким образом в марте {Наполеон I снова говорит, что римский календарь в то время был в большом беспорядке и упреждал нынешний (юлианский) 18-ю неделями или 4 ½ месяцами, и поэтому относит время издания сенатского декрета и перехода Цезаря через Рубикон не к половине января 49 г., а к концу октября 50 г., отплытие же Помпея из Брундузия – к началу января 49 г. Но новейшие писатели ведут счет по старому римскому календарю, исправленному только позже Юлием Цезарем.} – 60 дней спустя по переходе через Рубикон – Цезарь обладал всею Италией. Смелость и быстрота движения его составляют резкую противоположность с нерешительностью и ошибочностью действий Помпея.

§ 287. Планы действий Помпея и Цезаря.

Помпей, мнениями сената и аристократии, враждебных Цезарю, введенный в заблуждение касательно расположения народа и надлежащего, выгоднейшего для него, Помпея, образа действий, положил (кажется – еще заранее) сосредоточить главный силы свои в Греции и там одолеть Цезаря. Цезарь же, с своей стороны (по словам его в записках), не имея флота и возможности переправиться вслед за Помпеем в Грецию и опасаясь, чтобы 6 старых легионов Помпея в Испании не напали оттуда на Галлию или не переправились в Италию, положил (также кажется – уже заранее) сначала обратиться против них в Испанию. Следовательно оба в одно время положили обратиться в противоположные стороны, один – в Грецию, а другой – в Испанию, но причины того и другого были, кажется, неодинаково, основательны и верны.
Что касается Помпея, то про него прямо можно сказать, что он, под влиянием сената и аристократии и, кроме того, страха Цезаря, совершенно потерял голову и сделал большую ошибку в политическом и военном отношениях, положив сосредоточить свои силы не в Италии, а в Греции. Испания, Греция, Африка, Египет, Малая Азия и Сирия, с находившимися в них войсками, флот и море – были в его власти, и ему следовало и можно было легко и скоро сосредоточить свои главные и превосходные числом силы в Италии, при Риме, для того, чтобы владеть первою и особенно последним, следовательно – и всею республикой: ибо кто владел Римом, тот владел и республикой. До сосредоточения же главных сил своих в Италии, Помпей, имея при себе 2 легиона, 30 т. войск при Риме и 10 когорт Домиция в Корфиние, должен бы был и мог бы вести оборонительную войну в средней и потом в южной Италии, а по прибытии войск из Испании, Греции, Африки и пр., имел бы перевес сил на своей стороне и, перейдя к наступлению, мог бы надеяться подавить Цезаря. Но, удаляясь в Грецию, он добровольно лишал себя всех исчисленных выгод и, уступая Италию и особенно Рим Цезарю, уже этим самым уступал ему некоторым образом и власть в республике. Таким образом, с самаго начала сделав важную ошибку тем, что не принял заранее мер к защите Италии, Рима и самого себя, он присоединюсь к ней потом и другую, еще более важную и для него пагубную, удалясь из Италии в Грецию.
Что же касается Цезаря, то нет и не может быть, кажется, никакого сомнения, что он, который 9 лет готовился к достижению своей цели и глубоко, всесторонне обдумал все свои действия, имел вполне достаточный и уважительные причины не последовать за Помпеем в Грецию, а обратиться сначала в Испанию. Но объяснение им этих причин в своих записках – неполно и не совсем удовлетворительно, и ни один из древних и новейших писателей, не только не объясняет их, но даже не распространяется о них, повторяя только приведенный выше слова Цезаря в его записках – неимение им флота и опасение, чтобы, Помпеевы легионы в Испании не напали на Галлию. Эти две причины – основательны, по не вполне, и недостаточны. Цезарь говорит, что флот для переправы вслед за Помпеем в Грецию он мог получить, но не легко и не скоро, только из Галлии, Анконы и Сицилии. Но почему он предпочел двинуться из Италии сухим путем, не против Помпея в Грецию, а против 6-ти легионов его в Испанию? – В том и другом случае он удалялся из Рима и Италии, но идя в Испанию, удалялся и от Помпея, а идя в Грецию, напротив, приближался к нему, а это было чрезвычайно важно и необходимо для Цезаря, дабы следить. шаг за шагом за Помпеем, быть как можно ближе к нему и не давать ему опомниться и собираться с силами, средствами и способами для ведения войны. Какая же была для него, напротив, более важная причина идти не в Грецию, а в Испанию, где были только 6 Помпеевых легионов? И почему он, еще тогда, когда только двинулся в Италию, уже направил своих легатов: Фабия с 3-мя легионами от Бибракты (Autun) и Требония с 2-мя легионами из северо-западной Галлии (нынешней Пикардии) – к Пиренеям на границы Испании? Из этого следует, кажется, заключить, что он уже заранее имел в виду двинуться, сначала в Италию, а потом в Испанию, может быть для того, чтобы обеспечить Италию и Галлию от нападения на ту либо другую 6-ти старых и лучших Помпеевых легионов из Испании, а главное то, чтобы завладеть, кроме Италии, и Испанией, которую считал очень важною и необходимою для себя. Её, как кажется, он признавал средоточием военной силы Помпея, – в ней хотел он прежде всего сокрушить эту силу и иметь, вместе с Галлией, твердое и надежное основание для своих дальнейших действий против Помпея, и страну, богатую всякими средствами, способами и особенно деньгами, необходимыми для ведения войны с Помпеем. Наконец, нет сомнения, что он не хотел оставлять в тылу за собою 6 Помпеевых легионов в Испании, прежде нежели обратиться против самого Помпея в Грецию, и надеялся скоро покончить с ними. Все это очень естественно и понятно, но с другой стороны может трудно соглашено быть с предоставлением Помпею на более или менее долгое время, полной свободы сосредоточить в Греции значительная военные, сухопутные и морские, силы и занять в ней сильное и трудноодолимое в последствии, оборонительное положение, или даже, в отсутствии Цезаря из Италии, перенести средоточие своей военной силы в последнюю и сделать обладание ею для Цезаря трудным и сомнительным. Но Цезарь, зная хорошо Помпея и его характер, был, кажется, уверен, что он не решится перенести войну в Италию.
Во всяком случае, с какой бы стороны ни смотреть на намерения Помпея и Цезаря обратиться, первому в Грецию, а второму в Испанию, нельзя не признать вообще, что намерения первого были, как сказано, большою с его стороны ошибкой, но не совсем ясно и понятно, почему такой великий полководец, как Цезарь, положил сначала идти в Испанию. Причины же, приводимый им в своих записках, далеко не раскрываюсь полноты его мысли, а она, без сомнения, была у него, и притом глубоко соображенная и верно рассчитанная.
Как бы то ни было, он и после, как и прежде удаления Помпея в Грецию, деятельно продолжал приводить в исполнение замышленное им предприятие.

§ 288. Меры Цезаря в Италии.

По удалении Помпея в Грецию, Цезарь, заняв Брундузий, приказал собрать в нем нужные для переправы войск в Грецию суда, расположил войска свои, для отдыха, в окрестностях на квартирах и послал легата Валерия с 1 легионом в Сардинию, а пропретора Куриона с 3 легионами в Сицилию, для завладения ими (последняя была особенно важна тем, что снабжала Рим хлебом и служила для переправы в Африку). Сардиния и Сицилия, по приближении к ним Валерия и Куриона, тотчас же отложились от Помпея и покорились Цезарю, а Помпеевы правители их бежали, Котта из Сардинии в Африку, а Катон из Сицилии на о. Коркиру и оттуда в Диррахий.
Между тем сам Цезарь лично отправился в Рим, собрал сенат из оставшихся в нем и бывших на его стороне сенаторов, изложил перед ними всю оказанную ему несправедливость, оправдал свое поведение, выставил свою умеренность и, щадя формы государственного устройства, заставил претора М. Лепида провозгласить его, Цезаря, диктатором и в этом сане назначил сам себя и П. Сервилия Исаврика консулами. Предложениям его отправить к Помпею посольство для переговоров и выдать ему, Цезарю, из государственной казны значительную сумму денег на расходы – смело и решительно воспротивился молодой народный трибун Л. Метелл. Однако Цезарь, грозя ему смертью, взял из казны нужные ему деньги, чем возбудил неудовольствие народа и, вероятно сам сознавая всю незаконность такого поступка, ни слова не упомянул о нем в своих записках, а в другом месте их привел невероятный рассказ, будто бы «о расхищении казны по небрежности консула Катула», с целью отклонить от самого себя подозрение в том.
Вообще положение его и дел в Риме было довольно трудное и неприятное для него, и чтобы не терять долго и напрасно времени в Риме и скорее отправиться в Испанию, он принял меры для обеспечения Рима и Италии. Имея уже 16 легионов в Галлии, Йталии, Иллирии, Корсике, Сардинии и Сицилии, он разместил новонабранные войска в Апулии и вдоль берегов адриатического моря, поставив сильные гарнизоны в Брундузие, Гидрунте (н. Otranto) и Таренте, а старые легионы – на границах цизальпинской Галлии и частью в Ариминие, большею же частью. в Плаценции и её окрестностях. Лепиду он вверил главное начальствование в Риме, а М. Антонию – защиту берегов Италии, брата его К. Антония послал правителем в Иллирию, а Лициния Красса в Галлию; на берегах адриатического и тирренского морей велел собрать 2 флота под начальством Долабеллы и Гортензия; находившемуся же в Риме, в плену иудейскому царю Аристобулу он даровал свободу, в надежде, что в благодарность за то он вооруженною силой противостанет Метеллу Сципиону в Сирии. Затем с 3-мя новыми легионами он двинулся (в апреле 49 г.) вдоль берегов моря в Испанию.

§ 289. Движение Цезаря к р. Родану, – осада Массилии; – движение Цезаря в Испанию.

«Иду воевать против армии без полководца, с тем чтобы потом воевать против полководца без армии» – сказал Цезарь в Риме, отправляясь в Испанию. Действительно, в Испании легионами Помпея (в это время уже 7-ю) начальствовали отдельно и каждый самостоятельно 3 легата его: Афраний – 3-мя легионами в северо-восточной Испании (н. Каталония). Петреий – 2-мя легионами к юго-западу оттуда до р. Анаса (н. Guadiana) и Варрон 2-мя легионами в северо-западной Испании (н. Леон и Галиция). Они уговорились, чтобы Петреий соединился с Афранием при Илерде на р. Сикоррисе (н. Lerida на р. Сегре), а Варрон охранял западную Испанию, и чтобы все они набрали вспомогательных испанских, пеших и конных войск (которых действительно и набрали 80 когорт или 8 легионов – около 40 т. чел. пехоты и 5 т. чел. конницы, так что всего войск у 3 легатов в Испании было до 80 т. чел.).
Приближаясь к Массилии, Цезарь узнал, что Помпей возбудил против него жителей этого большого, торгового и богатого города, которые приготовились к упорному сопротивлению. Цезарь призвал к себе 15 знатнейших граждан Массилии и убеждал их не сопротивляться, но последовать примеру Италии. Тщетны были все убеждения его: жители Массилии продолжали готовиться к сопротивлению и назначили Домиция (освобожденная Цезарем в Корфиние) военным начальником Массилии.
Между тем Цезарев легат Фабий прибыл с 3-мя легионами к Нарбонну, а Требоний с 2-мя легионами был еще в следовании из северной Галлии.
Принужденный осадить Массилию, дабы не оставлять её в тылу за собой при движении в Испанию, Цезарь немедленно принял все нужные для того меры, равно и для сооружения 30-ти военных судов в гор. Арелате на р. Родане (н. Arles на р. Роне). Через 30 дней суда эти были построены, вооружены, прибыли к Массилии и были вверены начальствованию Д. Брута, а ведение осады Массилии – легату Требонию. Сам Цезарь двинулся в Испанию, выслав вперед легата Фабия, с его 3-мя старыми легионами, для овладения проходами через Пиренеи, запятыми войсками Афрания. Фабий удачно исполнил это и двинулся безостановочно к Илерде. За ним последовали 2 легиона, прибывшие (с Требонием) из Галлии, 6-ти тысячный легион, под названием Alauda (жаворонок), набранный в Галлии, большое число легкой пехоты, набранной в юго-западной Галлии, 6 тыс. чел. галльской и германской конницы и большое число знатнейших и храбрейших галльских всадников (так что всего войск Цезаря вступило в Испанию до 60 т. чел.).
Цезарь, известясь по слухам, будто Помпей намеревался вскоре лично прибыть в Испанию, употребил особенное средство для того чтобы, при первом в этой войне столкновении римских войск с римскими, упрочить за собою верность и преданность ему собственных войск. Именно – он занял у трибунов и центурионов все деньги, собранные ими во время войны в Галлии, и раздал их своим легионам. Этим он не только сберег значительные, нужные ему для расходов деньги, но и приобрел залоги верности ему своих трибунов и центурионов – в их достоянии, а своих легионеров – в благодарности их за его щедрость (иначе – деньгами -первых он подкупил последних – средство, в положении Цезаря, хотя и понятное, но во всяком случае не совсем благовидное).

§ 290. Действия в Испании. Действия легатов Фабия и Афрания при Илерде на р. Сикоррисе.
Между тем Фабий, прибыв к Илерде, нашел Афрания весьма выгодно расположенным в укрепленном лагере на высоте, в 700–800 шагах расстояния от этого города, на правом берегу р. Сикорриса (Сегры). [Город Илерда был расположен также на высоте, а между ним и лагерем Афрания, ближе к последнему, нежели к первому, находилась еще третья высота. В этом расположены Афраний и Петреий положили ограничиваться обороной, впредь до прибытия, может быть, Помпея, и для того собрали в Лериде значительные запасы продовольствия, но недостаточные для многочисленных войск их на целый поход этого года. Они не успели собрать их большее количество, как потому, что время года было еще раннее, так и потому, что были в неизвестности о всем происшедшем в Италии, не ожидали, чтобы Цезарь прибыл так скоро, и не получали никаких особенных приказаний от Помпея. Поэтому они считали достаточным крепкое и сильное расположение свое при Илерде и прикрытие ими края на правой стороне р. Сикорриса и переправы через р. Ибер, против движения Цезаря внутрь Испании.
Фабий, с своей стороны, расположился в укрепленном лагере левым флангом к р. Сикоррису, между 2-мя речками или ручьями, изливавшимися в эту реку и из которых находившийся перед фронтом лагеря имел малую ширину. Фабий приказал построить через р. Сикоррис 2 моста, один – недалеко от левого фланга своего лагеря, а другой в 1000 шагах позади его. Лагерь его находился в расстоянии около 1 рим. мили (700 сажень) от лагеря Афрания. Продовольствуя свои войска фуражировками и вскоре истощив край на правой стороне р. Сикорриса, Фабий стал посылать своих фуражиров на левую. Афраний, со своей стороны, производил также частые фуражировки на правой и потом на левой стороне реки, следствием чего была малая война с обеих сторон. Фабий, дабы доставить своим фуражирам опорный пункт на левой стороне реки, послал туда через первый мост 2 легиона под начальством легата Планка. За ними двинулась и конница, но не могла перейти через реку по мосту, потому что он был внезапно снесен поднявшеюся в реке водой. Афраний воспользовался тем и, перейдя в Илерде по каменному мосту через реку с 4-мя легионами, атаковал ими 2 легиона Планка, отрезанные от Фабия рекою, Планк, не успевший еще окопаться и не имевший при себе конницы, построил 1 легион фронтом к Афранию, а другой позади, фронтом назад. В этом строе Планк оборонялся до тех пор, пока Фабий не прислал ему, через 2-й, задний мост, сильное подкрепление, после чего Афраний отступил.

§ 291. Действия Цезаря против Афрания и Петреия при Илерде на р. Сикоррисе.

Три дня спустя (в мае 49 г.) прибыл Цезарь под прикрытием 900 чел. конницы, приказал немедленно восстановить разрушенный мост и обозрел местность вокруг. Найдя необходимым, для скорейшего решения дела, переменить расположение своей армии, он на другой же день рано утром двинулся 3-мя колоннами против лагеря Афрания, оставив 6 когорт для занятия прежнего лагеря и мостов. Приблизясь к лагерю Афрания на 400 шагов, он построил войска свои в 3 линии. Афраний вывел свои войска из лагеря и построил их впереди его, но с намерением не вступать в бой. Войска простояли так, одни против других, целый день и к вечеру Афраний вступил обратно в свой лагерь, Цезарь же положил остаться на том месте, где стоял, в укрепленном лагере.
С этою целью он приказал 3-й линии. укреплять лагерь под прикрытием 1-й и 2-й, остававшихся в боевом порядке – предприятие очень смелое на таком близком расстоянии от лагеря Афрания, расположенного на высоте. Но как 1-я и 2-я линии стояли на близких расстояниях одна за другою, а 3-я линия производила работы вплоть за 2-ю, причем Цезарь приказал ей только вырыть ров в 15 футов глубины, без вала, то эта работа и могла быть скрыта от неприятеля. К вечеру рвы были вырыты и все войска, отступив за них без препятствия со стороны неприятеля, всю ночь провели под оружием. На следующий день были укреплены боковые фасы лагеря, под прикрытием неработавших войск, стоявших. под оружием. Афраний вышел из своего лагеря и построил свои войска впереди его, но вскоре опять отступил в него. Так продолжалось с обеих сторон и на следующий день, а на 4-й день лагерь Цезаря был уже совершенно укреплен и Цезарь перевел в него все войска и тяжести из прежнего лагеря позади.
Затем он отрядил 3 легиона для овладения тою высотой, которая находилась между лагерем Афрания и Илердой и которую Афраний, по оплошности, оставил незанятою и потому мог быть отрезан от Илерды. Однако это не удалось Цезарю: Афраний выслал вперед караульные когорты, которые и заняли высоту прежде Цезаревых войск. И Афраний, и Цезарь посылали своим войскам подкрепления, но окончательно войска Цезаря отступили в довольно большом беспорядке. Цезарь, чтобы поправить это неприятное для него дело, выслал вперед 9-й легион, прикрыл отступление своих войск, а неприятеля, наступавшего в беспорядке, заставил последнего отступить к стенам Илерды. Но при этом 9-й легион увлекся слишком далеко, попал на невыгодную местность и сначала был опрокинуть, но наконец в свою очередь заставил неприятеля отступить. В этих первых делах Цезарь потерял одного военачальника и 600 воинов ранеными (число убитых не показано), Афраний же – 4-х центурионов и 200 воинов убитыми. Этот урон, для такого жаркого дела, продолжавшегося более 5-ти часов, был еще не слишком значителен.
Впрочем Цезарь, расположением своего нового лагеря, приобрел ту выгоду, что овладел обильным краем между Сикоррисом и впадавшею в него ниже Илерды речкою Цинкою (Cinca) и посредством своей многочисленной конницы лишил Афрания всех средств добывать себе продовольствие фуражировками. Оба моста его доставляли ему возможность действовать на обеих сторонах р. Сикорриса и обеспечивали сообщения между ними. А так как он стоял очень близко от Афрания, то и затруднял ему всякие скрытные движения и заранее предвидел, что он, по недостатку в продовольствии, вскоре будет принужден переменить свое расположение.
Но Афраний приказал укрепить высоту, лежавшую между его лагерем и Илердою – и Цезарь, не смотря на все то, что говорить об этом в своих записках, несомненно был очень недоволен тем, что счастье его, в которое он так слепо верил, впервые изменило ему при первом столкновении с римскими войсками, предводимыми полководцем, стоявшим, по его мнению, ниже его но искусству. Ни оставлять высоту во власти Афрания, ни атаковать ее, ни вовлечену быть этим в общий бой, притом в невыгодной для того местности – он одинаково не хотел, и если принять все это вместе в соображение, то нельзя будет не согласиться с словами Гитара, что «если счастье и изменило ему в этом случае, то он по крайней мере попытался на него как великий человек»: (sila fortune lui manqua. cette fois, il l'avait au moins tentйе en grand homme).
Два дня спустя после первого боя произошло другое неприятное обстоятельство, которое могло иметь еще более вредные и опасные для Цезаря последствия. Сильная буря подняла воду в Сикоррисе и Цинке, произвела разлив их и разрушила оба Цезарева моста. Афраний же завладел перед этим всеми судами на обеих реках – и Цезарь очутился окруженным со всех сторон. водой, а в продовольствии и фураже, которых ему невозможно было добывать, оказался недостаток. Армия же Афрания, напротив, находилась в гораздо лучшем положении, так как была расположена на возвышенном месте, имела запасы продовольствия и фуража и могла добывать новые на левой стороне Сикорриса, посредством постоянного каменного моста на нем в Илерде.
Разлив рек продолжался несколько дней, а с тем вместе и положение Цезаря становилось день ото дня хуже. Вскоре к этому присоединилось еще одно новое и неприятное для Цезаря обстоятельство. Из Галлии шел к нему большой транспорт со множеством повозок, тяжестей и разного рода нестроевых людей всякого звания (до 6 т. чел.), под прикрытием стрелков и сильного отряда конницы, но без общего главного начальника и без надлежащих осторожности и исправности. Разлив рек остановил движение этой массы людей, животных, повозок и тяжестей. Афраний двинулся против неё с своей конницей и с 3-мя легионами и атаковал ее. Галльская конница очень храбро защищала несколько времени транспорт и теме дала всем время спастись, так что урон ограничился только несколькими повозками и возчиками, 2-мя стами стрелков и частью конницы. Тем не менее положение армии Цезаря становилось все труднее и опаснее, и в ней оказался уже просто голод. Многие отряды, посланные на фуражировку, совсем не воротились, а тяжести армии были оставлены назади. Все это сделалось известным и Афранию, и в Риме, и даже Помпею, который должен был бы и мог бы, но не рассудил – сам прибыть в Испанию.
Однако невозможно же было предполагать, чтобы такой полководец, как Цезарь, не придумал какого-либо средства выйти из трудного положения своего. И действительно – он приказал построить несколько легких судов, частью из дерева и частью из плетня, обтянутых кожами и обмазанных смолою. Эти суда ночью были перевезены на повозках до берега Сикорриса и там спущены на воду. Отряд войск переправился на них на левый берег и еще до рассвета укрепился на нем, на одной высоте. Затем Цезарь отрядил туда целый легион – и в 2 дня в этом месте был построен мост, в по которому и фуражиры могли быть посылаемы, и транспорт мог быть притянуть. В самый день окончания постройки моста, большая часть Цезаревой конницы перешла по мосту через Сикоррис, напала на фуражиров Афрания и взяла у них множество лошадей и людей в плен. Афраний послал в подкрепление свою отличную испанскую пехоту, но одна часть Цезаревой конницы опрокинула ее и даже изрубила 1 когорту, а другая часть между тем ушла с взятою добычей.
Между тем одно обстоятельство имело большое влияние на события, происходившие при Илерде. Жители осажденной Массилии снарядили 17 морских судов и многие меньшие, посадили на них альпийских горских стрелков и выслали их против Цезаревой римской эскадры Брута, стоявшей на якоре у одного островка близ Массилии. Римская эскадра, хотя слабее числом судов, но гораздо лучше вооруженная, пошла на встречу неприятельской и в жарком бою с нею наконец разбила ее и принудила воротиться в гавань Массилии, с потерей 9 морских судов и множества людей.
Эта победа на море, вместе с успехом Цезаревой конницы, смутила Афраниевы войска, уменьшила их уверенность, смелость и даже дерзость, и принудила их действовать уже с большою осторожностью и даже боязливостью. Таким образом нравственный перевес перешел уже на сторону Цезаря и счастье его снова стало уже постепенно более и более благоприятствовать ему. Жители ближних и дальних от Илерды земель (в окрестностях нынешних Huesca, Calahorra, Tarragona и других мест Каталонии и Валенсии) стали присылать к Цезарю послов с выражением покорности и предложением услуг своих. Цезарь потребовал от них зернового хлеба и перевозки его к нему на их вьючных животных. Одна испанская когорта из тех же мест даже передалась Цезарю. Вскоре и силы и средства Цезаря увеличились, продовольствия было у него в изобилии и в армии его уже совсем перестали помышлять о Помпее, прибытия которого сначала ожидали чрез Африку, но он, между тем оставался в Греции, в совершенном бездействии, и не пред-принимал ничего ни против Италии, ни против Испании.
Цезарь не удовольствовался приобретенными им выгодами, но, в своей неистощимой изобретательности, задумал – отвести воду из Сикорриса! С этою целью он приказал рыть рвы или каналы, в SO футов ширины, и бассейн с водоотводным каналом, в направлении к протекавшей в окрестностях речке, для того, чтобы спустить из Сикорриса воду до обмеления его и ― открытия в- нем бродов, которые позволяли бы переводить через реку конницу, не направляя ее дальним обходом на мост.
Когда эти громадные и трудные работы были окончены, Афраний и Петреий, в свою очередь, были доведены до такого трудного, даже отчаянного положения, что действительно, как предвидел Цезарь, решились отступить и перенести место действий своих на запад от Илерды (в нынешнюю, Аррогонию). Там часть племен пребывала верною Помпею, а другая, страшилась одного имени его, Цезарево же имя было для них почти, совершенно неизвестно, и легаты Помпея надеялись получить от них и войска, и продовольствие, и удержаться до зимы. А потому они приказали собрать на р. Ибере, при гор. Октогезе (близ нынешней Mequinenza, при устье Сегры в Эбро), около 4-х рим. миль выше Илерды, все суда, какие только можно было найти на этой реке, дабы построить там мост через Сикоррис. По построены его, 2 легиона должны были перейти на левую сторону Сикорриса, и укрепиться напротив Илерды. Там Афраний и Петреий надеялись иметь гораздо более свободы в действиях и многие другие выгоды, как-то: пользоваться преданностью ту-земных жителей, получать от них продовольствие, пешие и конные вспомогательные войска, пополнить свою плохую конницу лошадьми от кельтиберян и т.п. Но, вместо того, чтобы немедленно начать свое отступление, Афраний и Петреий двинулись сутками позже и это промедление послужило к решительным вреду для них и пользе Цезаря. Сутками ранее на Сикоррисе еще не оказалось бродов для Цезаревой конницы, но сутками позже оказался уже один брод, по которому Цезарь, узнавший через лазутчиков о намерении Помпеевых легатов, и мог перевести свою конницу.

§ 292. Движение Афрания и Петреия, и за ними Цезаря; от Илерды к Иберу.

В ночь с 30-го на 31-е мая (по Гишару) Афраний, оставив в Илерде 2 когорты, перешел по мосту в, этом городе через Сикоррис со всеми своими войсками, несшими на себе и везшими за собою на 22 суток продовольствия, и присоединил к себе 2 легиона, уже находившиеся против Илерды на левой стороне Сикорриса. Цезарь, узнав о выступлении Афрания в поход, послал вслед за ним всю свою конницу, с тем чтобы она теснила его и сзади, и с боков, и даже спереди. Конница эта, перейдя в туже ночь через Сикоррис в брод, явилась на равнине левой стороны этой реки почти в одно время с движением армии Афрания по высотам той же стороны, и превосходя неприятельскую конницу и числом, и добротою, удачно исполнила свое назначение. Пехота же Цезарева, для которой еще не открылось бродов на Сикоррисе, увидев на рассвете с высот правого берега успехи своей конницы и замедление от того в движении Афрания, пришла в необыкновенное одушевление и нетерпение перейди на левую сторону Сикорриса и боем с Афранием скорее решить войну с. ним, громко выражая, что не боялась ничего и готова была на все. Цезарь, видя такое одушевление её, решился воспользоваться им и попытаться вступить в бой с Афранием. {Следует заметить, что в этом первом столкновении римских войск с римскими в Испании, Цезарь имел в виду одолеть Помпеевых легатов и их войска – по возможности без боя, одним маневрированием, справедливо предпочитая не истреблять римские войска Афрания и Петреия, а привлечь их на свою сторону. Этим объясняются все его действия против них и потому необходимо постоянно иметь это в виду.} Оставив в своем лагере, для охранения его, центурии из сильнейших и отважнейших воинов, со всеми остальными войсками он благополучно перешел через Сикоррис в брод, загородив реку выше и ниже вьючными животными, хотя употребил на это много времени. Затем он построил свою армию в 3 линии и в 3 часа пополудни двинулся обходом в. 1 милю (по свойству местности) против неприятеля так, чтобы занять высоты на его правом и на своем левом флангах. Между тем конница его так удачно задерживала неприятеля, что он в 16 часов времени успел пройти не более 1 ½ рим. мили (2 верст) – и это дало Цезарю время настигнуть его. Афраний и Петреий построили свои войска в боевой порядок и двинулись несколько вперед. Но войска Цезаря были так утомлены, а Цезарь так нерасположен атаковать неприятеля, что остановил свою армию. Тоже и по тем же причинам сделали и Помпеевы легаты, – и обе армии, отдохнув несколько времени, продолжали одна – отступать, а другая – преследовать ее. Не доходя 2 ½ миль до р. Ибера, Афраний расположился в укрепленном лагере на одной высоте, а Цезарь – на другой, против него.; – В полночь он узнал от пленных, что Афраний и Петреий хотели ночью тихо и скрытно отступить. Дабы удержать их, Цезарь приказал громко протрубить на всех трубах сигнал к походу. Услыхав это и избегая ночного боя, особенно по причине огромного обоза при своей армии, Афраний и Петреий остались в своем лагере, выжидая более удобного случая для дальнейшего отступления. К этому с обеих сторон присоединилось еще и то, что им вовсе пе была известна окрестная местность. Для разведания её, с обеих сторон были высланы особенные чины армии, которые и доставили сведения, что местность до самого Ибера была чрезвычайно пересечена горами и узкими горными теснинами и что тот, кто прежде займет ее, легко отрежет противника от Ибера. Вследствие того, Помпеевы легаты собрали военный совет, который решил на- следующее же утро продолжать отступление. Цезарь же, со своей стороны, уже на рассвете двинулся в обход налево и успел совершенно обойти неприятеля. Последний, увидав это при восходе солнца, сначала подумал, что Цезарь, по недостатку к продовольствии, отступает к Илерде. Но потом, удостоверясь, что войска Цезаря уже обходят их справа, Афраний и Петреий, оставив в своем лагере все тяжести под прикрытием 2 когорт, с остальными войсками налегке двинулись к Иберу. Цезарь же продолжал свое обходное движение с пехотой, преследуя и задерживая неприятеля с тыла своею конницей. Необыкновенно трудная и пересеченная, гористая местность чрезвычайно замедляла движение обеих сторон, а конница Цезаря, сверх того – движение неприятеля. Последний во всяком случае был в гораздо более невыгодном, во всех отношениях, положении.
Наконец Цезарь достиг тех мест, где уже мог преградить неприятелю дальнейшее отступление, и построив свою армию в боевой порядок на найденной тут небольшой равнине, двинулся против неприятеля. Последний, имея его перед собою, а конницу его – позади себя, остановился на одной высоте, с которой Афраний выслал 4 когорты испанской пехоты, для занятия места под лагерь на одной высокой горе в виду обеих армий. Но эти 4 когорты были замечены, атакованы, окружены и изрублены Цезаревою конницей, которая уже охватила неприятельскую армию с трех сторон. Все обстоятельства уже чрезвычайно благоприятствовали решительной атаке неприятеля Цезарем, и все его легаты и трибуны убеждали его произвести оную. Но Цезарь не склонился на их убеждения, потому, как говорит в своих записках, что 1) надеялся без боя порешить с неприятелем, которому отрезал продовольствование, и не имел нужды напрасно подвергать свои войска бою; 2) что он дорогою ценою, но бесполезно одержал бы победу, в которой был уверен и без боя, и 3) что он имел перед собою не чужих, но своих же сограждан и соотечественников. Узнав это, войска его начали громко роптать и угрожать, что не послушают его, когда он в другой раз поведет их против неприятеля. Но Цезарь не обратил на это внимания и даже отступил несколько, дабы, как он говорит, «успокоить неприятеля». Афраний и Петреий воспользовались этим и заняли предназначенный ими лагерь на горе. Цезарь же приказал занять все высоты вокруг него и все пути к р. Иберу, и сам расположился лагерем как можно ближе к неприятельскому лагерю.
Все это понятно со стороны Цезаря, но совершенно непонятно со стороны таких опытных полководцев, как Афраний и Петреий. Все без исключения, движения и действия их были до того ошибочны, что их ничем другим нельзя объяснить, как тем, что Афраний и Петреий совершенно потеряли голову и спокойное присутствие духа. Вследствие своих грубых ошибок, они, по собственной вине, поставили себя наконец в такое положение, из которого им оставались только два исхода – погибнуть в бою либо положить оружие.
На другой день они собрали военный совет, чтобы решить, идти-ли им обратно к Илерде или к Тарракону? Но в это самое время они узнали, что неприятель напал на людей, посланных за водой к р. Сикоррису, находившемуся в 2000 шагах вправо от их лагеря. Они поспешили туда и расположили между лагерем и рекою несколько отрядов пехоты и конницы и затем приказали на всем этом протяжении устраивать вал со рвом впереди. А между тем, в отсутствии их, войска обоих, близ расположенных лагерей сошлись и смешались в обоих лагерях, вошли между собою в дружелюбные переговоры, и в лагере Помпеевых легатов, войска их, как римские, так и испанские, рядовые воины и начальники, и даже сын Афрания, выразили живейшее желание порешить наконец дело миролюбно, надеясь на великодушие Цезаря, к которому даже послали депутатами от себя нескольких центурионов, трибунов, испанских заложников и др.
Узнав это, Афраний и Петреий поспешили воротиться в лагерь и первый из них был, невидимому, расположен дать принятому, обороту дел дальнейший ход. Но Петреий поставил своих воинов под оружие, вызвал одну преторианскую испанскую когорту и часть вспомогательной конницы, прогнал Цезаревых воинов из лагеря и некоторых из них даже изрубил, затем заставил войска и побудил самого Афрания принести присягу, что они не изменят Помпею и не покинут своих орлов и товарищей – и тем разрушил разом все надежды, которые уже возникли было.
Цезарь, с своей стороны, поступил совершенно иначе: он собрал всех Афраниевых воинов и начальников, обошелся с ними ласково и благосклонно, и отпустил их очень довольными в их лагерь. Некоторые же из трибунов и центурионов сами добровольно остались в лагере Цезаря.

§ 293. Движение Афрания и Петреия, и за ними Цезаря обратно к Илерде.

Афраний и Петреий, нуждаясь в фураже, с трудом добывая воду и видя, что вспомогательный войска их, терпя крайнюю нужду, ежедневно передавались Цезарю, положили наконец воротиться к Илерде. Но движение туда они предприняли уже по высотам и горам, дабы лучше обеспечить себя со стороны Цезаревой конницы.
Цезарь последовал за ними опять тем же порядком, т.е. конницею – сзади, а пехотою – справа. По этому поводу Цезарь в своих записках, подробно излагает все, разного рода, трудности этого движения армии Афрания и Петреия чрез горы, со стороны как местности, так и его, Цезаревой, конницы, между тем как конница неприятельская была так малочисленна и плоха, что даже шла в середине армии, между легионами, не смея показываться перед конницей Цезаря.
Афраний часто останавливался и терял много людей в стычках заднего отряда с конницей Цезаря. а последний следовал неотступно за Афранием, останавливался и двигался в одно время с ним, иногда наступал против него в боевом порядке, но не для вступления с ним в бой, которого продолжал избегать по тем же причинам, что и прежде. Такой образ действий Цезаря принуждал Афрания двигаться и располагаться так, как по обстоятельствам ему можно было, вследствие чего он постепенно удалялся от Сикорриса и начал терпеть крайний недостаток в воде, а также и в фураже. Наконец Афраний устроил укрепленный лагерь на горе и, оставив в нем только лагерные караулы, двинулся к Сикоррису, но ему не удалось дойти до него. Долина Сикорриса уже была занята Цезаревою конницей, а легионы Цезаря начали окружать армию Афрания укрепленною линией, в виде большой дуги, оконечности которой примыкали к Сикоррису. Эти огромные и
трудные работы производились исподволь и грозили совершенна преградить Афранию и подступ к Сикоррису, и движение вдоль его к Илерде. Поэтому Афраний решился наконец двинуться далее к Илерде. У него было 5 старых римских легионов (около 25 тыс), большое число испанских войск и немного плохой конницы. Он построил легионы свои в 2 линии, а вспомогательный; войска в 3-й. Цезарь с своей стороны собрал всех своих рабочих и построил свои 5 легионов в 3 линии, из которых в 1-й было 20 когорт, а во 2-й и 3-й по 15-ти, легкую пехоту – в интервалах легионов, а конницу по флангам. Обе армии были построены очень близко (не далее 300 шагов) одна от другой. Но и Афраний, и Цезарь, каждый с своей стороны по своим особенным причинам, вовсе не имели в виду вступить в бой, и обе армии, простояв до вечера одна против другой, воротились в свои лагери. Цезарь на другой же день возобновил свои работы.
Недостаток воды подал Афранию мысль отыскать в Сикоррисе брод. Но Цезарь, узнав об этом, усилил отряды вдоль Сикорриса и даже расположил часть легкой пехоты и конницы на противоположном (правом) берегу. Тогда все надежды достигнуть Илерды были решительно отняты у Афрания, а пробиться силой он не решался: войска его совершенно упали духом, терпели во всем крайний недостаток и, вероятно, уже-совершенно склонялись на сторону Цезаря. В этом крайне трудном положении, Афраний и Петреий были наконец вынуждены решиться на то, чего желал Цезарь, и 9 июня просили у него позволения вступить в личные переговоры с ним. Цезарь согласился, с тем чтобы переговоры – были ведены открыто, между двумя армиями. Афраний и Петреий приняли это условие и первый представил своего сына в заложники.
Во время этих переговоров, которые были слышны ближайшим войскам с обеих сторон, Цезарь объявил, что Афраний исполнил свой долг, подобно тому, как и он, Цезарь, исполнил свой, так как не хотел вступать с ним в бой. Снисходительно выразившись о том случае, когда воины обеих армий сошлись и смешались в своих лагерях, он потребовал только, чтобы армия Помпея была распущена, а Афраний и Петреий удалились из Испании и Галлии, причем объявил, что никого не будет преследовать, и изложил несправедливые поступки Помпея против него и свои справедливые жалобы на то.
Войска Афрания, слышавшие это, остались чрезвычайно довольны великодушием и кротостью Цезаря и громко потребовали, чтобы их немедленно распустили. Вследствие того положено было все туземные, испанские войска распустить тут же немедленно, а остальные – на р. Вар. При этом Цезарь обещал никого не принуждать к службе в своей армии, никому не делать никакого вреда, продовольствовать римские войска до р. Вар, и приказал возвратить им все, что у них было отнято его войсками, которым обещал заплатить за это деньгами. Все это произвело такой восторг в войсках Афрания, что они даже, избрали Цезаря судьею в своих взаимных несогласиях и спорах, даже с Афранием и Петреием, касательно недоплаченная им жалованья.
Около 1/3 войск Афрания были распущены в следующие же два дня (10 и 11 июня). Затем Цезарь послал вперед 2 легиона, а за ними еще 2, так чтобы они следовали и располагались лагерем недалеко одни от других. Цезарь назначил эти 4 легиона для сопровождения распущенных войск Афрания до р. Вар и для поступления затем в Италии в состав армии, предназначавшейся против Помпея. Легату Калену Цезарь поручил остальные войска свои, а сам лично отправился к р. Вар.

§ 294. Движение Цезаря в южную Испанию против Варрона.

По распущении на р. Вар войск Афрания и Петреия и отправлении прикрывавших их 4-х легионов в Италию, Цезарь послал легата Кассия с остальными 2-мя легионами против третьего Помпеева легата Варрона, находившаяся в южной или Бэтической Испании (нын. Андалузия) и сам лично отправился вслед за Кассием, под прикрытием 600 чел. конницы. целью его было – и Варрона также принудить положить оружие и таким образом совершенно очистить Испанию от Помпеевых войск, подчинить ее себе и утвердиться в ней. Причины, почему он признал возможным обратиться против Варрона, а не тотчас же против Помпея, без сомнения были вполне основательный и уважительные, основанный на знании характера Помпея и на прозорливом убеждении, что последний не предпримет, как до этих пор не предпринял, никаких решительных действий ни в Италии, ни в Испании, и что он, Цезарь, успеет еще порешить и с Варроном, и с Массилией.
Варрон, по словам Цезаря, был человек, склонявшийся то на его сторону, то на сторону Помпея, смотря, по тому, которому, с начала войны, по слухам, более благоприятствовало счастье, но, как почти несомненным кажется, гораздо более на сторону Цезаря, нежели Помпея. Узнав от Афрания о трудном, в начале, положении Цезаря при Илерде, он произвел большие наборы войск, усилил 2 легиона свои 30-ю когортами, собрал большие запасы продовольствия, для отправления их в Илерду и Массилию, приказал жителям Гадеса (н. Cadix) выставить 10 морских судов и построить другие в Испалисе на р. Бэтисе (н. Sevilla на p. Guadalquivir), велел собрать в Гадесе большие суммы денег и казну Геркулесова храма, и поставил в Гадесе гарнизон в 6 когорт. Затем он, по видимому, решительно явил себя неприязненным Цезарю, обложил всех римских граждан и жителей южной Испании, расположенных в пользу Цезаря, сильными контрибуциями денег и продовольствия, и приготовился к упорной войне, но не в открытом поле, а в Гадесе, где надеялся протянуть войну на долгое время. Но этим все и ограничилось с его стороны, и он не только не подумал помочь Афранию и Петреию при Илерде, но даже не собрал своих войск по приближении Цезаря только с 2-мя легионами. Поэтому кажется, что Цезарь знал и понимал двусмысленное расположение Варрона и принятый им для виду меры. Он созвал в Кордубу (н. Cordova) городские власти и земские чины южной Испании, которые не только исполнили это, но и закрыли вход в свои города и селения войскам Варрона и изгнали гарнизон его из укрепленного замка (цитадели) Кармоны. Варрон поспешил с своими легионами к Гадесу, но на пути туда узнал, что жители этого города, в соглашении с трибунами когорт гарнизона, изгнали военного начальника города и положили передать последний Цезарю. При вести об этом, один из двух легионов Варрона, весь состоявший из испанцов, отделился от него и ушел в Испалис (Sevilla). Варрон отступил к гор. Италика, но не был впущен туда. Тогда, видя, что все пути были преграждены ему, он дал знать Цезарю, что готов сдать оставшийся легион тому, кого пришлет Цезарь. Последний прислал Секста Цезаря, и тогда Варрон лично отправился в Кордубу, дал Цезарю отчет во всем, что касалось Бэтики (Андалузии), и передал ему все деньги, собранные в ней посредством контрибуций.
Затем Цезарь, великодушным обращением своим на общенародном собрании в Кордубе, упрочив за собою расположение к нему целого края, отправился в Гадес, возвратил храму Геркулеса казну его, назначил легата Кассия пропретором южной Испании, оставил ему 2 своих и 2 Варроновых легиона и отплыл морем на судах, построенных по приказанию Варрона, в Тарракон. Здесь его уже ожидали выборные люди с целой Испании и он назначил правителем её Марка Лепида, находившегося в Риме, а затем отправился сухим путем в Нарбон и оттуда к Массилии, и здесь узнал о на-значении своем в Риме, по предложению Лепида, диктатором.

§ 295. Результаты действий Цезаря в Италии' и Испании и замечания.

24-го ноября 50 г. (по Юлианскому или нынешнему календарю, {Выше было уже не раз замечено, что римский, до-Юлианский календарь опережал Юлианский на 80 дней=11 недель и 3 дня = почти 3 месяца, по-какому расчету и следует исчислять все военные события этого времени.} Цезарь, перейдя через Рубикон, двинулся в Италию, 16-го января 49 г. прибыл к Брундузию, откуда 24 января Помпей отплыл в Эпир. 2 мая Цезарь прибыл к Илерде, а 9-го июня Афраний и Петреий и в июле Варрон сдались ему. Таким образом Цезарь в 60 дней завладел всею Италией, в 40 дней заставил Афрания и Петреия сдаться ему, а всего в 2 месяца (май и июнь) покорил всю Испанию. Таковы были результаты 8-ми месячных действий его в Италии и Испании. Уже с самых первых шагов своих в Италии он далеко опередил своих противников – Помпея, сенат и аристократию Рима, совершенно расстроил их расчеты и соображения – и между ними, обладавшими всею полнотою власти, не нашлось ни одного, который дерзнул бы вступить в борьбу с Цезарем за Рим и Италию! Вместо того – все они удалились или лучше сказать бежали в Грецию, а Цезарь, вступив в Рим и обеспечив себе обладание им и Италией – оборонительными мерами против Помпея, двинулся – не в Грецию против него; а в Испанию против его легатов. И в 6 месяцев с тех пор Помпей не предпринял против него, ни в Италии, ни в Испании – решительно ничего! Такого рода бездействие по истине непостижимо, и не даром Цезарь верил в свое счастье. Действительно, оно необыкновенно благоприятствовало ему, ни малейше не умаляя тем однако ни искусства, ни славы его действий. Не ему одному, но и всем великим полководцам, как он, счастье всегда более или менее благоприятствовало, но не но влиянию слепого случая, а потому что с их стороны лично было, между прочим, особенное искусство предугадывать, предусматривать счастье, склонять его на свою сторону, овладевать им, твердо упрочивать его за собою и пользоваться им в полной мере. Все это в точности исполнил и Цезарь, и это заслужило ему достойные честь и славу, какие бы ни были впрочем его тайные побуждения, виды и цели. Бездействие Помпея, вследствие слабости и упадка духа его, и пагубное для него влияние того и другого на приверженцев его в Италии и Испании, и особенно на Афрания, Петреия и Варрона, было также счастьем для Цезаря, но счастьем, которым он умел воспользоваться как истинно великий человек. Не Афраний, Петреий и Варрон, но Помпей своим бездействием был виновен в том, что эти три легата его, с 7-ю старыми, лучшими легионами, не могли удержаться против Цезаря в Испании. Могли-ли они предположить, что Помпей признает Испанию менее важною для себя, нежели Цезарь? Но и Афраний и Петреий, с своей стороны, были виновны в том, что имели совершенно ложный взгляд на свое и Цезарево относительное положение и не постигли, на что способен был Цезарь, даже в его трудном и почти отчаянном положений при Илерде. Видя его окруженным водою и отрезанным от всего, они. думали, что он погибнет, – не размыслив, что то был – Цезарь, а не какой-либо обыкновенный полководец, и вместо гибели его, вскоре увидели самих себя на краю гибели. К этому присоединилось еще известие о морской победе Брута при Массилии – и Помпеевы легаты, совершенно потеряв голову, стали делать только ошибки за ошибками и не умели воспользоваться отличными качествами своих старых и лучших Помпеевых легионов. Цезарю же, в таком относительном положении, стоило только продолжать свой план обходного движения и преимущественно действий своей отличной конницы. И чем далее, тем более Помпеевы легаты считали себя совсем погибшими и даже не помыслили пробиться силой или по крайней мер испытать счастья в бою. В случае неудачи, они не могли проиграть более, нежели Цезарь, а в случае победы – выиграли бы более его. Но, нерешась ни на то, ни на другое, они все проиграли и им не осталось ничего более, как предпочесть жизнь – поражению или смерть – позору.
Словом – Цезарь не упустил ничего, что было самого важного и решительного, но сделал все, что должно было привести к желаемому и предначертанному им концу. Если бы он был сильнее, то осадил бы или обложил бы Илерду, и конец был бы тот же. Но, не имев возможности сделать этого, он остался там, где был, до тех пор, пока Помпеевы легаты не могли более ни продовольствовать себя, ни добывать воду. Счастьем для Цезаря было также и то, что они замедлили свое отступление целыми сутками, но и этим счастьем Цезарь умел превосходно воспользоваться.
Наполеон I, по поводу действий на Сикоррисе, замечает, что Цезарь победил армию равносильную его собственной одним превосходством своего маневрирования, – что подобные результаты могут быть приобретаемы только в междоусобных войнах, – и наконец что земляные работы, которые Цезарь произвел при Илерде, для отвода воды из Сикорриса, были очень важны. – Достижение Цезарем своей цели единственно маневрированием, с постоянным избежанием боя – действительно заслуживает особенного внимания. В древние времена это было большою редкостью и исключением из правила, особенно у римлян – и в войне и в бою действовать наступательно с целью боя и решительного поражения и даже истребления неприятеля. Но в Испании, как против Афрания и Петреия, так и против Варрона, Цезарь имел целью, вовсе не поражение и истребление их войск, а напротив сохранение их и очищение ими Испании или переход их на его сторону, и этой цели он вполне достиг одним своим маневрированием. А что касается работ его для отвода воды из Сикорриса, то они принадлежать к числу замечательнейших в этом роде в древности.

§ 296. Осада Массилии; – поражение Куриона в Африки.

Выше (§ 280) было сказано, что Цезарь, прибыв к Массилии, в начале апреля 49 г. (по нын. счислению), приказал обложить ее 3-мя легионами легата Требония и сделать все нужные приготовления к осаде её на сухом пути и к построению судов для обложения её с моря; – сам же, чтобы не терять времени, отправился в Испанию. А в § 293 было упомянуто о победе Брута на море при Массилии. Здесь же следует изложить вкратце самую осаду Массилии {В комментариях Цезаря она описана очень подробно}, принадлежащую к замечательнейшим в древности и хотя веденную не самим Цезарем, но без со-мнения по его предначертаниям и указаниям.
Массилия была тогда одним из значительнейших городов на берегах Средиземного моря, по своей обширности, населенности, торговле и богатству. Она была расположена при устьях Родана (Роны), на полуострове между ними. Осада её могла быть начата Требонием не ранее, как в мае 49 г., когда все приготовительные к ней работы были кончены. Требоний повел две атаки против города: одну – между гаванью и верфями, а другую – с противоположной стороны устьев р. Родана, по дороге в Испанию, с целью приблизиться к городской стене. Оборонявшиеся, имея огромное число метательных орудий большего размера, метавших окованные железом бревна в 12 футов длины, пробивали и опрокидывали самые прочные щиты и мантелеты осаждавших. Тогда Требоний приказал прикрыть ходы к городу балками в 2 фута толщины и, посредством подвижных крытых ходов и огромного щита (мантелета), строить земляную насыпь. Осажденные противодействовали ему и останавливали его на каждом шагу сильными вылазками и действием из катапульт и баллист. Мужество и упорство их возросли еще более вследствие прибытия Посидия, присланного Помпеем на помощь Массилии, с 16-ю военными судами, которые были снабжены железными таранами на носу. Посидий атаковал Брута, но был разбит им и потерял 5 судов потопленными и 4 взятыми в плен, а с остальными спасся к берегам Испании.
Между тем Требоний, для прикрытия своих подступов справа, с начала осады устроил у самого контрэскарпа городского рва 4-х-угольное укрепление из кирпича. Но в последствии он приказал построить на его месте 6-ти-ярусную каменную башню, в 30 футов вышины, превышавшую городскую стену, дабы, не опасаясь более метательных орудий и зажигательных снарядов оборонявшихся, прогнать последних со стены, засыпать ров и подвести таран. Прикрываясь деревянными щитами (мантелетами) и завесами из сырых кож и из сплетенных толстых канатов, и поднимая их и кровлю башни по мере возвышения последней, осаждавшие, с необыкновенными: искусством, деятельностью и терпением, исполнили эту громадную и трудную работу в 3 недели. Снабдив башню бойницами и плоскою крышею (платформою) с зубцами, и вооружив ее метательными орудиями и стрелками, они, под прикрытием их, провели через ров насыпь и крытый ход самой прочной, постройки, в 60 футов- длины. Тщетно осажденные старались остановить осаждавших, бросая на крытый ход зажигательные снаряды и большие каменья: они безвредно скатывались с покатой крыши из толстых бревен, прикрытых слоем кирпичей и сырыми завесами. А между тем стрелки из башни и с платформы её поражали осажденных метательным оружием, наносили им величайший вред и наконец совсем прогнали их со стены. Тогда осаждавшие начали делать пролом в стене, которая вскоре и обрушилась. Устрашенные жители Массилии, уже крайне нуждаясь в продовольствии, бросили оружие, вышли из города и просили пощады. Требоний, получивший от Цезаря приказание щадить Массилию, до прибытия его заключил перемирие и дал своим войскам отдых. Но осажденные воспользовались тем и, вероломно напав на осаждавших, сожгли их осадные машины и большею частью разрушили их осадные работы, а на другой день произвели общую, сильную вылазку, но были с большим уроном опрокинуты обратно в город. Требоний немедленно приступил к устройству новых осадных машин и работ, и успел в этом в несколько дней, при усердии своих войск, ожесточенных против осажденных. Между тем Цезарь прибыли из Испании, и осажденные, жестоко страдая, от голода и заразительных болезней и совершенно упав духом, наконец сдались (в августе 49 г., после 5-ти-месячных обложения и осады, {Наполеон I говорит, что Цезарь перешел через Рубикон в июле 49 года, завладел Италией в августе, Испанией и Массилией в октябре, а в ноябре был в Риме диктатором. Но счисление времени Гишаром вернее и служило руководством, в настоящем изложении... Впрочем вообще следует сказать, что время счисление у Цезаря и древних писателей очень не-определенно, а у новейших различно, но Гишарово, как сказано, вероятнее всех.} а начальствовавший в Массилии Домиций успел спастись морем. Цезарь говорит, что он поступил с Массилией милостиво более из уважения к древней славе её, нежели потому, чтобы она заслуживала того. Но жителей её он обезоружил, отнял у них флот и казну их, поставил в Массилию 2 легиона, остальные послал в Италию, а сам отправился в Рим.
В это время в Африке случилось одно событие, невыгодное и неприятное для Цезаря. Выше было сказано, что он, после отплытия Помпея в Грецию, послал, между прочим, Куриона с 3-мя Помпеевыми легионами, стоявшими в Корфиние и перешедшими на сторону его, Цезаря – в Сицилию, в звании пропретора, с тем, чтобы он переправился в Африку, где Аттий Вар начальствовал армией Помпея. Курион, презирая, по словам Цезаря, военные силы Помпея в Африке, переправился в нее только с 2 легионами и 500 чел. конницы, высадился близ одного места, которое Цезарь называет Аквиларией, имел несколько удачных дел в окрестностях. Утики и уже собирался осадить этот город, когда мавританский царь Юба с сильным вспомогательным войском прибыл на помощь Аттию Вару. Курион двинулся на встречу Юбе и, поверив ложным слухам, что его самого не было при отряде, посланном им на помощи Утике, атаковал этот отряд. Но вслед за последним шел сам Юба с главными силами, и хотя Курион сначала опрокинул и разбил неприятельскую конницу, но затем был подавлен превосходными силами Юбы, разбит на голову и сам убит, а из армии его только немногие могли спастись морем в Сицилию. Курион сам был виною своего поражения, сделав много грубых ошибок, из которых последнею и главною была та, что вместо расположения в старом лагере Сципиона при Утике и выжидания в нем прибытия еще 2-х легионов из Сицилии, как он хотел того первоначально, послушался ложных слухов о движении против него только одного отряда Юбы и, не удостоверясь в справедливости этих слухов, опрометчиво двинулся против него. Но, наткнувшись на главные, превосходные числом силы Юбы, он погиб с войском своим жертвою своей опрометчивости, которую Цезарь называет «юношескою пылкостью, предприимчивым духом и счастьем дотоле Куриона.» Но даже и наткнувшись на Юбу, Курион мог бы дать другой оборота делу, если бы действовал обдуманнее и разумнее. Как бы то ни было, поражение его, в то самое время, когда Цезарь, покорив Испанию и Массилию, собирался переправиться в Грецию, было и невыгодно, и неприятно для последнего.

ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ. 3-я РИМСКАЯ МЕЖДОУСОБНАЯ ВОЙНА ЦЕЗАРЯ С ПОМПЕЕМ I ЕГО ПАРТИЕЙ (49–45 Г. ДО P. I). (Продолжение).

I. междоусобная война (продолжение). – § 297. Цезарь-диктатор в Риме; – силы и планы его и Помпея. – §§ 298–302. Действия на море, в Греции, при Диррахие и в Фессалии, сражение при Фарсале и преследование Помпея. – § 303. Замечания.

Источники и исторические пособия – указанные выше.

I.
Междоусобная война.
(Продолжение).

§ 297. Цезарь-диктатор в Риме; – силы и планы его и Помпея.

Прибыв в Рим, Цезарь, в качестве диктатора, созвал общее собрание для обычных выборов и был избран, вместе с П. Сервилием, в консулы. Но 11 дней спустя он сложил с себя сан диктатора, сохранив только консульское звание, и отправился в Брундузий. Здесь он нашел уже собранною свою армию, в составе 12 легионов (от 50 до 60 т. чел. – легионной пехоты, не считая конницы и легкой пехоты. {Числительная сила каждого Цезарева легиона и всей его армии не может быть точно определена. Два новонабранные легиона были, без сомнения, комплектны (до 5 и может быть 6 т. чел.), но 10 старых, напротив, более или менее некомплектны, особенно 4 бывшие в Галлии и Испании. Если принять среднюю силу всех легионов в 4 т., то легионной пехоты долженствовало быть около 50 т. чел., с конницей и легкой пехотой может быть около 55 т.} Но для переправы их морем в Грецию было слишком мало перевозных судов, именно только на. 20 т. чел. пехоты и 600 чел. конницы. Цезарь в комментариях говорит, что он посадил на суда 7 легионов, в каком случае они долженствовали быть очень слабы. Говоря, что судов было недостаточно, Цезарь ни слова не упоминает о причине того. Это тем удивительнее, что еще за 9 месяцев перед тем, в конце января 49 г. он приказал собрать в Брундузие как можно более военных и особенно перевозных судов, и вообще всегда очень заботился о всех потребностях, необходимых для войск и военных действий.
В Брундузие Цезарь старался вдохнуть в свои войска тот же дух, который одушевлял его самого, и вероятно успел в этом. Войска его состояли большею частью из старых ветеранов совершивших с ним походы в Галлии, а некоторые и в Испании. Они хорошо знали, понимали, любили и высоко уважали его, вполне доверяли и были преданы ему и под его предводительством одержали многие и важные победы. Цезарь, с своей стороны, вполне доверял им, как и себе, и наконец, 5 ноября 49 г., с половиною своей армии (как сказано выше – 7 легионами, в числе 20 т. чел. пехоты и 600 чел. конницы) сел на перевозные суда и вышел из Брундузия в море.
Между тем Помпей целых 9 месяцев (с февраля до ноября) оставался в полном и совершенном бездействии в Греции, только собирая в ней значительные, сухопутные и морские, военные силы. И он успел собрать их в таком числе, что они много превосходили силы Цезаря. Имев, по прибытии в Эпир, только 5 легионов, теперь он имел их уже 9 римских, комплектных, и ожидал еще двух, которые Метелл Сципион вел ему из Сирии. Кроме того у Помпея было 3 т. стрелков, 1200 пращников, 7 т. чел. конницы и, как кажется, много вспомогательных войск. Некоторые писатели исчисляют силу его армии в 90 т. войск, большая же часть согласна лишь в том, что Помпей во всех родах войск был гораздо сильнее Цезаря. А что касается флота, то в этом отношении он решительно превосходил Цезаря, потому что собрал из Греции, Азии и Египта до 500 судов и сверх того велел строить новые. Военно-морские силы Помпея стояли во всех приморских гаванях Греции и находились под главным начальством Бибула, стоявшего с 110 большими судами на якоре при о. Коркире (н. Корфу). Помпей собрал также значительные суммы денег в Малой Азии, Сирии и от союзных владетелей, и учредил большие склады продовольствия в Фессалии, Азии, Египте и других странах. Словом – у него не было недостатка ни в. силах, ни в средствах для энергического ведения войны против Цезаря и для, того, чтобы исторгнуть у него власть. Но сам Помпей – тот, который, в былое время, всегда и всех побеждал, торжествовал три триумфа и, по словам Плутарха, победил все три части света, имел характер гораздо более мягкий или менее твердый, нежели Цезарев, от природы и рождения был предан роскоши, изнеженности, чувственным наслаждениям, и при непомерных гордости и честолюбии имел слабую волю, легко подчинялся чужому влиянию и впал в душевные слабость и бессилие. В это время, в особенности, в нем и тени не было прежнего Помпея и едва можно было узнать победителя трех частей света. А между тем он, владея Грецией, Малой Азией, Сирией, Египтом и Африкой, располагая огромными военными силами и средствами, окруженный знатнейшими римлянами и инородцами, и даже царями и иными владетельными лицами, сам. походил более на царя, нежели на диктатора римского, и гордой самоуверенности его не было предела, но – только до той минуты, пока перед ним не встал лицом к лицу, как грозный призрак, страшный противник – Цезарь. С этой минуты все изменилось и быстро пошло к развязке.
Девять месяцев и даже (с 50 г.) более года оставаясь в совершенном военном бездействии, пренебрегши заранее приготовиться к самоохранепию и защите и исторгнуть у Цезаря Италию и Испанию, убежденный, что никакая сила не одолеет его огромных сил и средств, он деятельно занимался только обучением своих войск, сам лично, в его лета (58) подавая им, по словам Плутарха, пример, и пешим, и на коне, с мечом, и с полукопьем. Но, при такой телесной деятельности, он не обнаруживал ни малейшей деятельности душевной и составил себе самое ложное, понятие о своем положении, не помышляя даже, что верховным властителем римской республики мог быть только тот, кто владел Италией и особенно Римом, но не тот, кто малодушно покинул их и бежал из них. Вследствие всего этого, и план войны, составленный им, был совершенно неверный: вместо того, чтобы, пользуясь превосходством своих сил и господством на море, снова завоевать Италию и Рим, он положил ограничиться чистою обороной в Греции и вести войну по способу Фабия, избегая боя и отрезывая Цезарю средства продовольствования.
Но Цезарь смотрел на свое положение иначе и гораздо вернее: с самого начала придавая себе вид, что обнажил меч единственно за справедливость своего дела, он твердо и неуклонно, самым энергическим образом шел к своей цели. Вполне обеспечив себя с тыла в Галлии, Испании и Италии, он намерен был действовать против Помпея самым – решительным наступательным образом до тех пор, пока оружием не решит дела – в свою пользу, в чем вполне утверждали его, и внутреннее чувство личного превосходства своего над Помпеем, и вера в свое счастье.

§ 298. Действия на море и в Греции. Переправа Цезаря из Брундузия в Эпир. Действия на море и в Эпире, Этолии, Фессалии и Македонии.

Отплыв из Брундузия 5 ноября 49 г., Цезарь на другой день благополучно высадился в ущельях горы Химеры, акроцераунского горного хребта, к югу от Диррахия (н. Дураццо), в Эпире. Замечательно, что Цезарь высадился у местности, носившей название Палесты или Фарсалии, как будто в предзнаменование того места, где позже судьба должна была решить между ним и Помпеем! Переезд его морем и высадка произведены были совершенно беспрепятственно со стороны флота и войск Помпея: Цезарь не встретил ни одного неприятельского корабля в море и ни малейшего отряда неприятельских войск на месте высадки – таковы были небрежность Помпея и счастье Цезаря! Это одно уже означало, что Помпей, имея большой флот, господствуя на море и ожидая переправы Цезаря из Брундузия не принял мер для недопущения его к берегам Греции. Бибул с 110 судами стоял у о. Корциры, а двое подчиненных ему начальников эскадр в 18 судов, Лукреций Веспилло и Минуций Руф, стояли на якоре при Орике (Oricum, н. Орко), в 7-ми до 14-ти верст от Палесты, но в морском заливе за островком, откуда не могли наблюдать за берегами. Цезарь говорить, что Лукреций и Минуций не отважились атаковать его флот, что Бибул не мог выйти в море, потому что кормчие его были в отсутствии, и что Помпей узнал о высадке его, Цезаря, только из посланного к нему последним нового предложения личных переговоров (см. ниже). Такова была непростительная оплошность Помпея и начальников его флота, которая мало обещала для Помпея, но много для Цезаря.
Как только все войска последнего были высажены на берег, Цезарь тотчас же послал все суда назад в Брундузий, для перевозки остальных войск. Тогда только явился на море Бибул и, напав на пустые суда Цезаря, встреченные противным ветром, 30 из них взял и сжег со всеми находившимися на них людьми. Только тогда также вздумал он наблюдать за всеми гаванями Иллирии и Эпира, от Салоны (н. Салона близ Спалатро) до Орика. В то же время Помпеев военачальник Октавий пытался лишить Цезаря Салоны и осадил этот город, но был отражен 5-ю кратными сильными вылазками жителей. И это также доказывает, как небрежно были соблюдаемы внутренний порядок и охранная служба в войсках Помпея.
Предложение личных переговоров, сделанное Цезарем Помпнею искренно и с добрым намерением, прежде нежели решить дело войною, состояло в том, чтобы обоим им сложить оружие и предоставить решение несогласий между ними сенату и народу римским. Цезарь послал к Помпею с этим предложением Помнеева легата Вибуллия Руфа, взятого в плен и отпущенного на свободу в Корфиние и потом вторично взятого в плен в Испании. Вибуллий отправился поспешно к Помпею, но нашел его далеко в Македонии. Помпей, от него впервые узнав о высадке Цезаря, поспешил в Аполлонию, при устье р. Апса (н. в Албании), где находились зимние квартиры его войск.
Цезарь же двинулся в самый день высадки (6 ноября) к Орику. Македонский гарнизон Помпея в нем отказался впустить Цезаря, но жители отворили последнему ворота, а гарнизон сдался. Отсюда Цезарь двинулся к Аполлонии, где произошло то же: жители были за Цезаря, а Помпеев гарнизон отступил. Примеру Аполлонии последовали все города Эпира и покорились Цезарю.
Помпей, узнав об этом на пути к Аполлонии, поспешил в Диррахий. Но еще прежде, нежели он прибыл туда, в армии его, при вести о прибытии Цезаря, распространился такой страх, что многие воины бросили оружие и бежали в Эпир и окрестные места. Наконец Помпей прибыл в Диррахий и занял при нем укрепленный лагерь. Свидетельством страха и колебания в Помпеевой армии может служить и то, что Лабиен первый, а за ним все легаты, трибуны, центурионы и наконец рядовые воины принесли присягу в верности Помпею, что бы ни произошло. Если бы не было опасности и страха, то они не принесли бы такой присяги.
Цезарь, узнав, что Помпей занял лагерь при Диррахие, расположил свои войска также в лагере впереди Аполлонии, на левом берегу р. Апса, дабы прикрыть этим город и край в тылу его и выждать тут прибытия из Италии остальных войск своих.
Тогда Помпей расположился лагерем против Цезаря, на правом берегу р, Апса, и приказал всем своим войскам присоединиться к нему. Он так превосходил Цезаря, в это время, в силах, что мог и должен был бы действовать всеми способами самым решительным наступательным образом. Но, вместо того, он целых два месяца (ноябрь и декабрь 49 г.) провел в совершенном бездействии, как будто ему, а не Цезарю, угрожала опасность. Самый простой расчет требовал, чтобы он воспользовался таким благоприятным и выгодным для него положением, когда у Цезаря была еще только половина его армии, а другую флот Помпея мог и должен был бы не допустить до переправы из Брундузия и высадки на берега Эпира, частью обложив берега Италии и Эпира, частью же крейсируя между ними. А на сухом пути Помпей в то же время мог и должен был бы оттеснить Цезаря от берегов Эпира внутрь страны. Но он ничего этого не сделал и. продолжал оставаться в бездействии.
Между тем Цезарев легат Кален в Брундузие посадил остальные войска на суда, но не мог выйти в море, потому что Бибул стоял в гавани Орика и блокировал берега Эпира. Но как берега эти были заняты Цезарем и Бибулу невозможно было добывать на них ни воды, ни дров, о запасе которых он видно не подумал ранее, то он и прибегнул к хитрости. Он послал сказать легатам Цезаря в Орике, что имел сообщить Цезарю лично очень важные сведения и потому просил перемирия, на что легаты Цезаря и согласились необдуманно. Но Цезарь, прибыв лично в Орик, угадал хитрость Бибула и отказал в перемирии. Вскоре после того Бибул заболел и умер, но на место его никто не был назначен и каждый отдельный начальник Помпеева флота стал действовать самостоятельно, и следовательно в действиях этого флота, к счастью Цезаря, единства было еще менее, нежели прежде.
При этом случае Цезарь замечает, что на предложение его, переданное Вибуллием, Помпей отвечал последнему; «какую же цену имели бы для него, Помпея, и Рим, и жизнь, если бы он был обязан ими великодушию Цезаря? – и можно ли было бы искоренить такое мнение, если бы он, Помпей, воротился в Италию не окончив войны с честью?» – Цезарь говорит, что узнал об этом ответе только по окончании войны, ему же он сообщен не был и потому предложение его осталось без последствий. Был и другой случай, свидетельствовавший о крайнем ожесточении людей, окружавших Помпея и руководивших его действиями. Цезарь, не получая от Помпея ответа, хотел воспользоваться для переговоров нередкими разговорами военачальников обеих армий, близко стоявших одна против другой, и поручил это своему легату Ватанию. Последний, переговариваясь с Лабиеном, вдруг был осыпан стрелами, а Лабиен громко провозгласил: «довольно! не будет мира, пока нам не принесут головы Цезаря!»
Между тем Либон, один из частных начальников Помпеева флота, занял один островок при входе в гавань Брундузия и тем запер последнюю. Затем он не только пошел на встречу нескольким судам шедшим из гавани, но и последовал за ними во внутренность её, где был окружен и обращен в бегство, потеряв 5 больших судов. Таким образом гавань Брундузия была снова открыта.
Цезарь, со своей стороны, уже ранее совершил с 1 легионом предприятие (экспедицию) к Бутронту (Buthrontum, н. Бутринто) и окрестным берегам напротив о. Коркиры, для сбора продовольствия. Но зима уже близилась к концу (в феврале 48 г.), а войск из Брундузия все еще не было. Поэтому Цезарь приказал своим легатам в Брундузие – при первом попутном ветре непременно выйти в море со всеми войсками и высадиться у Аполлонии, у берегов которой Помпеевы суда не стояли на якоре и не крейсировали в море. Но, в нетерпении своем, не считая этого достаточным, он решился сам ехать в Брундузий на 12-ти-весельной лодке. Кормчий её, видя сильное волнение, побоялся пуститься в небольшой лодке в открытое море. Тогда Цезарь сказал ему следующие достопамятный слова: «чего боишься? – ты везешь Цезаря и его счастье». {По гречески: « τόλμα καί δέδιθι μηδέν Καίσαρα φέρεις καί τήν τού Καίσαρος τύχην συμπλέουσαν», а по латыни: «quid times? Caesarem vehis». – Цезарь сказал эти слова греческому кормчему, без сомнения, иго гречески, отлично вла-дея греческим языком.} Однако он не мог исполнить своего намерения и воротился в Аполлонию, где все были в большом беспокойстве о нем.
Он замечает, и Плутарх говорит тоже, что войска его в – Брундузие настоятельно просили своих начальников скорее отправить их в Эпир. И наконец уже в марте 48 г. (5 месяцев спустя после высадки Цезаря в Эпире), легаты М. Антоний и Кален с войсками при попутном ветре, сели на суда и благополучно вышли в море, переправились через него и на другой день уже были в виду берегов Аполлонии и Диррахия. Это побудило начальника Помпеевой эскадры в гавани Диррахия, Копония, выйти в море и на всех парусах преследовать десант Цезаря. Между тем ветер усилился и принудил этот десант войти в гавань Нимфея. Здесь он был укрыт от западного ветра, но не от южного, и потому, при поднимавшейся буре, находился в опасном положении. Но и тут, как нарочно, к счастью Цезаря, ветер вдруг перешел с юга на запад – и Копоний, в свою очередь, подвергся большой опасности: буря рассеяла его суда и 16 из них выбросила на берег. Те из людей их, которые успели спастись, были взяты в плен, но потом отпущены Цезарем.
Таким образом 3 старые и 1 новый легион и 800 чел. конницы (всего примерно около 20 т. войск) наконец высадились на берегах Эпира, в виду обеих армий. Теперь дело было в том, чтобы Цезарю соединиться с ними, а Помпею помешать тому и напасть на десант Цезаря. А потому обе армии вышли из своих лагерей, Помпеева – ночью, а Цезарева – днем, но первая – прямо к месту высадки десанта, а Цезарева – большим обходом вверх по р. Апсу, для перехода через него в брод. Антоний между тем занял город Лисс (Lissus, н. Алессио), к сев. от Диррахия и р. Дрина, и известил о том Цезаря. Помпей легко мог предупредить Цезаря и напасть на Антония, но остановился на ночь до утра. Антоний же, узнав о том, сообщил это Цезарю, а сам не выходил из своего лагеря. На 4-й день после высадки, Цезарь благополучно соединился с Антонием. Помпей тотчас же отступил к Аспарагию на р. Генузе (Genusus), в окрестностях Диррахия, занял там лагерь на выгодной местности и таким образом ничего не сделал во-время и упустил удобный случай разбить Антония, отдельно, или по крайней мере помешать ему соединиться с Цезарем. Изложенные здесь действия могут служить новым доказательством, до какой степени устарел Помпей, если и не телесно, то душевно, в отношении к воле и энергии, а с другой стороны – как счастье Цезаря на каждом шагу благоприятствовало ему, а он пользовался им. Помпей, при всем превосходстве своем в силах, все еще считал себя не довольно сильным против Цезаря и приказал своему легату Сципиону идти из Македонии на присоединение к нему. Цезарь же с своей стороны, напротив, положил воспользоваться соединением с Антонием, для того, чтобы привлечь на свою сторону соседственные области Греции. Из Фессалии, Этолии и Македонии к нему прибыли уже депутации с уверениями в преданности и готовности служить ему, если он только даст им несколько войск. Поэтому, присоединив к себе 1 легион из Орика и с соседних берегов моря, Цезарь отрядил легата Кассия Лонгина с 1 новым легионом и 200 чел. конницы в Фессалию, легата Кальвизия Сабина с 5 когортами и частью конницы в Этолию, а легата Кн. Домиция с 2-мя старыми легионами и 500 чел. конницы в Македонию, с приказанием принять там меры для продовольствования армии. После отряжения этих войск, у Цезаря было только одним легионом более, нежели до соединения с Антонием (т.е. 8 легионов) и, не смотря на то, он замыслил отрезать Помпея от Греции и притеснить его у Диррахия к берегу моря.
Из отряженных им легатов, Кальвизий в Этолии был хорошо принят жителями, вытеснил Помпеевы войска и занял всю Этолию. Кассий нашел жителей Фессалии разделенными на две партии, одну – в пользу Цезаря, а другую – Помпея и следовательно все-таки находился в краю, не враждебном Цезарю. Наконец Домиций в Македонии был также хорошо принят, но узнал, что Сципион шел против него с 2 легионами Помпея. – Приблизясь к нему уже мили на 4 (5 ½ верст)., Сципион вдруг обратился против Кассия в Фессалию и, чтоб идти налегке и скорее, оставил все свои тяжести на р. Галиакмоне, изливавшейся в Фессалоникийский залив, под прикрытием 8 когорт под начальством Фавония, которому приказал укрепиться. В тоже время перед лагерем Кассия появилась конница царя Котиса (Cotys), часто наездничавшая на границах Фессалии. Кассий принял ее за конницу Сципиона и, считая себя слишком слабым против последнего, отступил в горы между Фессалией и Эпиром и направился к гор. Амбракии (н. Арта). Сципион следовал неотступно за ним, как вдруг получил от Фавония известие, что Домиций идет против него со всеми своими войсками, против которых ему, Фавонию, нельзя было удержаться. Поэтому Сципион немедленно обратился назад и передовой отряд его приблизился к Фавонию в одно время с передовым отрядом Домиция. Сципион и Домиций стояли два дня один против другого, на обоих берегах Галиакмона. На 3-й день Сципион перешел через реку в брод и предложил Домицию бой. Домиций не отказался от него и приблизился к лагерю Сципиона. Однако боя не произошло и ночью Сципион перешел обратно за реку. Затем и он, и Домиций старались обмануть один другого хитростями и завлечь в засади, но из этого ничего не произошло решительного, хотя успех, кажется, был более на стороне Домиция. В этом положении обе стороны оставались еще некоторое время.
Между тем Цезарь, присоединив к себе легион из Орика, оставил там легата Ацилия с 3-мя когортами, для охранения города, гавани и судов в ней. Сын Помпея, Гней Помпей, с эскадрой египетского флота, атаковал гавань Орика, взял 4 судна, сжег остальные и, оставив Лелия для обложения гавани, обратился к Лиссу, сжег 30 перевозных судов, оставленных там Антонием, атаковал, хотя и тщетно, город и затем ушел опять в море. Эти действия Гнея Помпея изобличают предприимчивость, которая не всем военачальникам Помпея была свойственна, и потому заслуживают внимания. Потеря судов для Цезаря была, если и неважна, то все-таки неприятна.

§ 299. Движение Помпея и Цезаря к Аспарагию и Диррахию – действия и сражения при Диррахие.

Когда Помпей отступил к Аспарагию на р. Генузе, в окрестностях Диррахия, то и Цезарь двинулся туда же со всею своею армиею и расположился лагерем недалеко от лагеря Помпея. Где он соединился с Антонием и каким путем шел к Аспарагию – з точности определить нельзя. Но, как кажет-ся, соединение с Антонием произошло в окрестностях Албанополя (н. Албассано), откуда Цезарь обходом между истоком Генуза и Апсом, дошел до Аспарагия, лежавшего на левом берегу Генуза, близ устья его в море (там где ныне Янина).
На другой же день Цезарь вышел с армиею из лагеря и построил ее к бою. Но Помпей не вышел из своего лагеря, и ― тогда Цезарь положил совершить такое движение, которое, искусством соображения и исполнения принесло ему много чести и выставило характер обоих противников в новом свете. Именно – Цезарь имел в виду совершенно обойти Помпея, за-тем двинуться прямо к Диррахию, где находились все склады его, и овладеть ими или по крайней мере отрезать Помпея от них и моря, словом – двинуться на его сообщения.
Цезарь говорит, что Помпей, казалось, вовсе не понял намерения его, потому что, увидав его выступление по направлению не к Диррахию, спокойно остался в своем лагере, полагая, может быть, – что Цезарь хотел только переменить место расположения своего по недостатку в продовольствии: Коль же скоро передовая конница уведомила его, что Цезарь, после обхода, двинулся к Диррахию, то Помпей на другой день сам двинулся туда же, в уверенности, что, идя кратчайшею дорогой, предупредить Цезаря.
Последний же, предвидя это, шел очень скоро, дал. войскам своим только небольшой отдых ночью и рано утром прибыл к Диррахию в то самое время, когда лишь вдали видно было приближение передовых войск Помпея. Тогда Помпей, видя себя отрезанным от Диррахия, расположился лагерем близ него, на берегу морского залива, на скале под названием Петра (камень). Сюда приказал он перевести часть судов своих и собрать из Азии и других мест запасы продовольствия.
Цезарь видел, что война протянется вдаль, и это было тем неприятнее для него, что у него не было флота под рукой, так как суда, которые он зимою велел построить и собрать, еще не прибыли. У Помпея же, напротив, был флот, который в это время стал деятельнее прежнего блокировать берега Эпира и крейсировать в море. Вследствие того, Цезарь принял меры для сбора продовольствия в окрестностях Диррахия и с этою же целью послал легата Канулеия во внутренность Эпира, приказав ему оттуда до Диррахия учредить линию промежуточных складов продовольствия. Расположение же обеих армий долженствовало, по необходимости, быть сильно укреплено искусственными способами, сообразно с местностью. Цезарь говорит, что лагерь Помпея был окружен горами и крутыми высотами, которые он, Цезарь, занял прежде Помпея и прикрыл их 26-ю отдельными укреплениями, соединенными контрвалационною линиею, протяжением около 4 геогр. миль или 28 верст, от правого фланга на берегу моря, между Диррахием и лагерями Цезаря и Помпея, до левого фланга, также на берегу моря, по другую сторону р. Апса (н. Аспро). целью его при этом было: 1) крутом обложить лагерь Помпея и препятствовать превосходной числом коннице его собирать в окрестностях продовольствие в отрезывать подвозы его, Цезарю, а вместе с тем 2) прикрывать собственную свою армию и 3) распространить всюду молву, что он обложил Помпея в его лагере, и тем произвести невыгодное для Помпея и выгодное для себя впечатление.
Помпей и тут допустил Цезаря беспрепятственно исполнить все, что он замыслил, и обложить его со всех сторон. Он не хотел удаляться ни от Диррахия, ни от берегов моря, и не решался силой препятствовать работам Цезаря. Поэтому ему не осталось ничего более, как самому прикрыть себя также контрвалационною линией, с 24-мя отдельными укреплениями, также от берега до берега моря, на протяжении около 3-х геогр. миль или 21 версты. Внутри этого пространства он имел на своей стороне многие выгоды: был в центральном расположена, мог удобно двигаться из своего лагеря во все стороны кратчайшими путями, особенно от одной оконечности своей линии до другой, имел кругом себя засеянные поля и луга (это было в мае), а в тылу за собою – море и на нем флот свой и свободные сообщения, 4 наконец войск и особенно конницы у него было более, нежели у Цезаря.
Стремление последнего все более и более стеснять Помпея, а, Помпея, напротив, оттеснять Цезаря, подавало повод к ежедневным частным делам. В одном из них, 9-й легион Цезаря, овладев одною высотою к югу от лагеря и линии Помпея, на левой стороне р. Анса, начал укрепляться на ней, но был подвержен сильному действию Помпеевых стрелков и метательных орудий. Цезарь, чтобы вывести его из под действия их, приказал устроить на вершине высоты крепкие плетни, а за ними средней ширины ров, прегражденный с обоих концов. За этими плетнями и рвом он поставил своих стрелков и под прикрытием их приказал легиону отступать на другую высоту позади. Неприятель бросился за 9-м легионом, опрокинул плетни, но сам был опрокинуть обратившимся назад 9-м легионом, который после того беспрепятственно отступил на высоту позади и укрепился на ней. Изложение этого дела в комментариях Цезаря неполно и неясно, потому что сначала упоминается об одном частном деле 9-го легиона против стрелков и пращников Помпея, а потом о более общем деле нескольких легионов, одних против других, из чего следует заключить, что обе стороны подкрепляли свои войска, вследствие чего произошел довольно общий и важный бой. Устроение же в самом бою плетней и рва доказывает до какой степени римские войска в это время легко и скоро производили фортификационные работы, даже во время боя.
Цезарь изображает свое положение после этого боя так, что оно представляется странным и необыкновенным. Не смотря на то, что он блокировал Помпея, а Помпей был кругом обложен им, положение последнего было лучше, нежели первого, как по приведенным выше причинам, так и потому, что Цезарю нужно было устроить, а потом занимать и оборонять 28-ми-верстную укрепленную линию и 26 укреплений на ней, но главное – терпеть при этом с каждым днем все больший и больший недостаток в продовольствии. Войскам его труда и опасности было много, но покоя и продовольствия очень мало. Однако они переносили это с большим терпением, довольствуясь небольшими дачами гороха и круп, а также корнями одного растения, под названием хара (chara), которые, будучи разварены, доставляли нечто в роде хлебных лепешек. Несколько стад живого скота, пригнанных из Эпира, были очень полезны, хотя и недостаточны для целой армии. В Помпеевой же армии, напротив, всего было в изобилии, исключая воды и фуража, которого вскоре совсем недоставало для многочисленной конницы, так что строевые лошади исхудали, а вьючные животные пали. Притом стеснение войск Помпея внутри линий, беспрестанные работы, к которым они не были привычны, множество трупов животных, заражавших воздух – все это делало и положение Помпеевой армии очень трудным. Кроме того, Цезарь отвел воду из всех речек и ручьев, которые текли через линии Помпея в море, так что Помпеевы войска были принуждены рыть глубокие колодцы, но и те были далеко от лагеря и от летнего зноя скоро высохли. В Цезаревой же армии воды и фуража было довольно, а близость жатвы и ожидание продовольствия из Эпира позволяли надеяться вскоре на лучшее положение. Вообще с обеих сторон были некоторые выгоды, но и еще более невыгод, и трудно решить, положение которой из двух сторон было невыгоднее.
В таких обстоятельствах, с обеих сторон продолжали ежедневно происходить вдоль линий частные дела. Цезарь не везде и не всегда мог лично присутствовать при этом, потому что иногда по необходимости бывал в отсутствии из своего лагеря. В одно из таких отсутствий его, легат П. Силла или Сулла, которому он вверил временное начальствование армией, двинулся с 2-мя легионами на помощь одной когорте, и обратил неприятеля в бегство, но ограничился тем, не завязывая общего боя, в чем Цезарь в своих записках, одобрил его, хотя, как кажется, Сулла мог одержать решительную победу в общем бое с главными силами Помпея, которые произвели две отдельные атаки. Но в записках Цезаря никаких подробностей обо всем этом не имеется. Замечательно только то, что в этот самый день произошли 6 отдельных дел, три – при Диррахие и три в укрепленных линиях, причем Помпей лишился до 2 т. чел. и многих высших и частных начальников, а войска Цезаря взяли 6 знамен и лишились не более 20 чел. убитыми, но очень многих ранеными, особенно в том укреплении, против которого была направлена главная атака Помпея. По каким причинам или поводам Помпей произвел эти атаки – из записок Цезаря не видно, равно и того, почему несколько дней спустя Помпей занял и сильно укрепил (валом до 15 футов вышины) новый лагерь, а через 5 дней после того снова занял прежний лагерь.
Между тем Цезарь положил, сверх отряжения легатов Кассия и Кальвизия с отрядами для занятия Этолии и Акарнании (см. выше), послать еще легата Калена принять главное начальствование над этими отрядами и занять с ними также и Ахайю в Пелопоннесе, с тем чтобы как можно более ограничить Помпею, а себе расширить власть в более отдаленных краях Греции. В Ахайе и ближайших местах находились Помпеевы гарнизоны под начальством легата Рутилия Лупа. Последний пытался, но кажется напрасно, преградить коринфский перешеек укрепленною линией. А между тем Дельфы, Фивы и Орхомены в Беотии сдались легатам Цезаря.
При Диррахие же, после изложенного выше боя, Цезарь, желая выйти из своего трудного положения, несколько дней выводил свою армию из лагеря, вызывая Помпея на бой. Помпей, хотя делал тоже, по видимо не желал вступать в общий бой, а потому его и не происходило.
Тогда Цезарь снова захотел прибегнуть к мирным переговорам, к чему вероятно имел основательные причины. С этою целью он послал к Помпееву легату Сципиону, в Македонию, друга его, Клодия, с письмом, в котором просил Сципиона быть посредником между ним, Цезарем, и Помпеем. Клодий сначала имел несколько переговоров с Сципионом, но потом не был более допускаем к нему и воротился к Цезарю без всякого ответа. Тогда уже Цезарь убедился, что с такими людьми, как его противники, не оставалось делать ничего более, как силою оружия принудить их к соглашению. Вследствие того он приказал устроить сильные укрепления при Диррахие, против единственных еще двух выходов, через которые конница Помпея могла выезжать на фуражировку. Это принудило Помпея собрать всю свою конницу в своем лагере, где она вскоре подверглась самой крайней нужде. Тогда Помпей решился наконец испытать счастья в вылазке. В то же самое время к нему перебежали из конницы Цезаря два, галла-аллоброга, которые сообщили Помпею местные свойства Цезаревых линий и лагеря и послужили Помпею проводниками. План Помпея заключался в том, чтобы охватить с моря и атаковать с тыла оконечность левого фланга Цезаревой линии, примыкавшего к берегу моря, но не укрепленного вдоль его и отстоявшего далеко от Цезарева лагеря. Вследствие того, Помпей ночью направил туда 60 когорт вдоль морского берега, а другой сильный отряд пехоты и стрелков – морем на судах. Первым (т.е. 60 когортам) он приказал, для предохранения себя от действий стрелков и пращников, прикрыть свои шлемы плетнями из тростника и запастись фашинами.
Пункт атаки, указанный двумя перебежчиками-аллоброгами, был хорошо выбран Помпеем. Левая, оконечность укрепленной линии Цезаря примыкала в этом месте к морскому берегу и загибалась вдоль его только на небольшом протяжении, на котором еще не совсем была докончена. Укрепления её состояли из вала в 10 футов вышины и рва в 15 футов глубины. Эта часть укреплений близ моря была занята войсками 9-го легиона и находилась далеко от лагеря Цезаря, который был расположен на правой оконечности его линии, впереди Диррахия.
Атака была произведена 24-го мая с рассветом и имела полный успех. Сильно атакованный с фронта и с тыла, 9-й легион был опрокинут из укреплений, взятых неприятелем с боя, и оттеснен в беспорядке, расстройстве и с уроном. Легат М. Антоний, начальствовавший войсками в ближайших укреплениях, поспешил с 12-ю когортами на помощь 9-му легиону, удержал и даже оттеснил неприятеля. Цезарь, извещенный о том в своем лагере, поспешил лично на место боя с подкреплениями. Затем изложение дальнейших действий с обеих сторон, в записках Цезаря неясно и непонятно. Цезарь говорит, что так как Помпей вышел из своего лагеря и овладел левою оконечностью линии его, Цезаря, то он, Цезарь, отказался уже от прежнего своего плана – обложения Помпея и занял лагерь близ лагеря Помпея. Далее он говорить, что узнал от разведчиков о движении одного Помпеева легиона позади близлежащего леса, для занятия лагеря близ моря, и что вследствие того, оставив в своем новом лагере только 2 когорты, двинулся с 33-мя когортами в 2 колонны обходом, против избранного легионом Помпея пункта. Все это, без плана или по крайней мере ясного описания тогдашних: местности и укреплений на ней, непонятно, тем более, что с обеих сторон было часто устраиваемо несколько меньших лагерей в разных местах. Достаточно сказать, что Цезарь атаковал лагерь или укрепление Помпеева легиона, ведя лично левое крыло своих войск и опрокинул Помпеев легион из большего укрепления в другое меньшее, еще прежде, нежели Помпей успел прибыть на помощь. Но при этом войска правого Цезарева крыла и за ними вся Цезарева конница, не зная хорошо ни местности, ни встреченных ими укреплений, шли все далее и далее сквозь линию этих укреплений, не встречая в них неприятеля. Между тем Помпей прибыл на помощь с одним легионом и конницей и двинул последнюю против конницы Цезаря. Последняя, расстроившая, при проезде чрез укрепления, свои ряды, бросилась назад, чтобы устроиться. Опрокинутый Помпеев легион, ободренный приближением Помпея, перешел в наступление. Правая фланговая пехота Цезаря, далеко отделившись от левой, начала отступать обратно сквозь линию неприятельских укреплений, но при этом пришла в расстройство, беспорядок и наконец обратилась в бегство. Тоже самое произошло и с левою флангового пехотою Цезаря. Тщетно последний, схватив знамя, старался удержать и собрать бежавших: все, бывшие с ним войска его, бежали в совершенном беспорядке и не были совершенно истреблены только потому, что во 1-х Помпей опасался, преследуя неприятеля, попасть в засаду и самому быть разбитым, почему и не отваживался подступать к Цезаревым укреплениям, – а во 2-х Помпеева конница, – преследуя бежавших, была удержана теми войсками Цезаря, которые охраняли подступы и ворота своих укреплений. Во всяком случае трудно составить себе вполне ясное понятие о ходе этого боя и последовавшего за ним бегства Цезаревых войск и преследования их Помпеевыми. Однако видно, что меньшая часть Цезаревых войск осталась в порядке и прикрыла бегство большей части их.
Этот результат боя произвел на армию Помпея чрезвычайно благоприятное впечатление и был празднован ею как полная победа. Но Цезарь в своих записках старается уменьшить значение её, объясняя свою неудачу небольшим числом войск своих, участвовавших в бою, {Это несправедливо, потому что у него было 33 когорты (3 1/3 легиона) в бою и 2 когорты в резерве в лагере, у Помпея же только 2 легиона.} невыгодною, пересеченною и тесною между укреплениями местностью и отделением правого своего крыла с конницей от левого. Как бы то ни было, он был разбит, как никогда еще дотоле. Он сам едва не был убит одним перебежчиком, но спасен находившимся при нем конюшим своим. Ввечеру, по свидетельству Плутарха, он сказал, что «в этот день победа была бы на стороне неприятеля, если бы у него был человек, который разумел бы, как побеждать». Урон его в этот день простирался, по собственным его показаниям, до 960 чел. пехоты, многих римских всадников, 30 трибунов и центурионов и 32-х знамен.
Помпей же с этого дня принял титул императора и «позволял», говорит Цезарь, «величать его этим титулом, не возлагая однако на себя лаврового венка». Лабиен испросил себе у него выдачи ему всех Цезаревых пленных и, надругавшись над ними, приказал всех их казнить! – Таково было озлобление против Цезаря этого бывшего самого любимого и доверенного легата его!

§ 300. Движение Цезаря и за ним Помпея в Фессалию.

Цезарь, после невыгодного для него боя при Диррахие, тщательно обсудил свое положение и то, что ему следовало предпринять, и как ему действовать. И он пришел к тому заключению, что ему необходимо было немедленно выйти из своего трудного положения, совершенно отказаться от прежнего своего намерения блокировать Помпея и предпринять совсем другого рода действия, а именно – вовлечь Помпея в маневрирование в открытом поле, причем надеялся употребить в пользу свое искусство в такого рода действиях и наконец удачно решить их при помощи надежности и храбрости своих войск. Поэтому, собрав, успокоив, утешив, и ободрив их, а тех из них, которые не исполнили своего долга, наказав, он вечером того же дня, т.е. 24 мая, положил: на другой же день двинуться к Аполлонии, оставить в ней всех своих раненых и больных под прикрытием гарнизона, соединиться с Домицием в Македонии, сосредоточить там все свои силы, за исключением только гарнизонов в Лиссе, Орике и Аполлонии, и отвлечь Помпея от берегов моря вслед за собою. Если бы Помпей обратился не за ним, а в Италию, то и он решил идти туда же через Иллирию. А если бы Помпей захотел отнять у него Лисс, Орик и Аполлонию и отрезать его от берегов моря, то он хотел обратиться против Сципиона и тем принудить Помпея поспешить на помощь ему. Об этом плане Цезарь уведомил Домиция и положил, оставив в Лиссе 4, в Орике 3 и в Аполлонии 8, всего 15 когорт (1 ½ легиона), со всеми остальными войсками следовать чрез Эпир и Акарнанию.
Войска его и начальники их были так расположены к нему и так желали боя, что просили его остаться при Диррахие и вступить в сражение. Но он не счел удобным, после претерпенной неудачи, тотчас же снова вести войска в бой и при том опасался недостатка в продовольствии.
Вследствие того, с наступлением ночи с 24-го на 25-е мая, он отправил вперед к Аполлонии (от 60 до 70 верст) все тяжести, раненых и больных армии, под прикрытием 1 легиона, с приказанием не останавливаться на пути; 2 легиона он оставил при себе, остальные же 7 легионов в 3 ч. утра двинул тихо, без сигналов, разными дорогами, вслед за тяжестями. Вскоре после выступления их, он велел подать обычный сигнал к выступлению в поход, и тотчас же последовал за задним отрядом (арьергардом) легионов.
Помпей тотчас двинулся вслед – за ним, выслав вперед свою конницу, но она настигла задний отряд (арьергард) Цезаря уже только при переходе его через р. Генуз, потому что он шел очень скоро, а при переходе через р. Генуз, имевшую очень крутые берега, и по неимению судов ни на нем, ни при себе, был задержан тем. Но Цезарь послал против Помпеевой конницы свою, с 400 чел. отборной пехоты, и опрокинул ее. Затем он в тот же день дошел до прежнего своего лагеря при Аспарагие, велел коннице поспешно фуражировать, но запретил остальным войскам выходить из лагеря поодиночно. Помпей шел тою же дорогой и также занял свой прежний лагерь при Аспарагие. Поэтому, так как войскам обеих сторон не было надобности вновь устраивать и укреплять свои лагери, Помпей же выслал часть своих войск за водою, дровами и на фуражировку, а другие отчасти отправились назад в лагерь при Диррахие, за оставленными в в нем вещами, то Цезарь, предусмотревший это и ожидавший того, тотчас же подал сигнал к походу, сделал двойной усиленный переход и расположился лагерем. Таким образом Помпей был не в состоянии тотчас же следовать за ним и остался в очень неблаговидном положении.
На другой день Цезарь поступил точно также: ночью выслал все тяжести вперед, а в 3 ч. утра выступил сам со всею армией. Так продолжал он делать и в следующие дни, и так опередил Помпея, что последний уже на 4-й день был принужден отказаться от преследования.
В лагере при Аполлонии Цезарь оставался 28 мая только самое необходимое время и снова двинулся усиленными переходами в Македонию, на соединение с Домицием.
Тогда только Помпей, с своей стороны, положил как можно скорее соединиться с Сципионом. При этом Цезарь замечает, что Помпей действительно имел намерение напасть со всеми своими силами на Домиция, если бы Цезарь захотел ожидать на берегах Эпира прибытия остальных войск своих из Италии. Нот прибавим, если Помпей и имел это намерение, то, по изложенному выше характеру своему личному и своих действий, едва-ли бы исполнил- это, ибо не в состоянии был решиться на то в виду Цезаря, которому далеко уступал в это время в смелости и искусстве соображений и действий.
И так, и Цезарь, и Помпей, каждый с своей стороны, имели в виду как можно скорее соединиться в Македонии, первый – с Домицием, а второй с Сципионом, и весь вопрос заключался в том, кто кого предупредит. Но уже заранее можно было предвидеть, что успех имел быть не на стороне Помпея. Цезарь шел в Македонию обходом на Аполлонию, а Помпей, с 4-го дня преследования его, мог двинуться в Македонию прямым и кратчайшим путем, усиленными переходами, соединиться с Сципионом и разбить Домиция. Но по своим обычным небрежности и оплошности, он ничего этого не сделал и упустил превосходный случай разбить Домиция, даже прежде соединения своего с Сципионом. Ибо в то самое время, когда Цезарь шел к Аполлонии и оттуда в Македонию, а Помпей за ним в 3–4 переходах, Домиций, долго стоявший против Сципиона при р. Галиакмоне (см. выше), но так, что находился между Сципионом и Помпеем, наконец, по причине недостатка в продовольствии, двинулся к Гераклее (Heraclea-Sentica) в Кандавии, т.е. прямо навстречу Помпею, вовсе не зная того, что не только затруднял тем соединение свое с Цезарем, но и подвергался опасности наткнуться на всю армию Помпея и быть разбитым ею. Сообщения же Цезаря и Домиция между собою были крайне затруднены и даже можно сказать прерваны тем, что после неудачного для Цезаря боя при Диррахие и отступления от этого города армии Цезаря, противники его повсюду распустили слух, что он был разбит на голову, лишился всей своей армии и спасался от Помпея бегством! – Поэтому не только невозможно было, ни Цезарю, ни Домицию, посылать одному к другому отдельных вестников или отдельные отряды, но даже многие города на пути того и другого отказались иметь сообщение с ними. К счастью однако для Цезаря, одному разъезду Домиция удалось перехватить нескольких перебежчиков от Цезаря к Помпею и узнать от них о настоящем положении дел. Вследствие того Домиций, уже находившийся только в 4-х часах пути от Помпея, тотчас же свернул к югу, поспешно двинулся к Эгинию (Aeginium), городу на границе Фессалии, и 5-го июня благополучно соединился при Гомфи (Gomphi) с Цезарем, столь же поспешно двинувшимся на встречу ему. К сожалению, Цезарь ничего не говорить, какими именно путями шли до и после того Домиций, он – Цезарь и Помпей.
Жители гор. Гомфи отказались, впустить Цезаря, которому, в его положении, не оставалось ничего более, как взять город приступом, предав его затем, в острастку других, своим войскам на разграбление. Отсюда он тотчас двинулся к Метрополю (Metropolis), который сначала также отказался было впустить Цезаря, но, узнав об участи Гомфи, отворил свои ворота. Цезарь поступил с жителями его очень строго, и эти два примера с Гомфи и Метрополем так подействовали на другие города Фессалии, что все они покорились Цезарю, кроме Лариссы (Larissa), на р. Пенее, где Сципион расположился лагерем. Таким образом Цезарь с Домицием при Метрополе находились в центральном расположена между Сципионом при. Лариса и Помпеем, шедшим от Гераклей в Фессалию. Вот к чему привели искусные и быстрые движения Цезаря и Домиция и, напротив, неискусные и медленные движения Помпея и Сципиона. И вместо того, чтобы двум последним легко и удобно подавить с двух сторон Домиция и затем соединенными силами напасть на Цезаря, сами они очутились разделенными центральным расположением между ними Цезаря, соединившегося с Домицием. Поэтому искусное соединение двух последних между двумя первыми и заслуживаешь особенных внимания и похвалы.
Необыкновенная занимательность взаимного относительного положения обеих противных сторон, с самого начала движения от Диррахия в Македонию и Фессалию, постепенно растет все более и более и заставляет следить с напряженным вниманием за каждым дальнейшим шагом Цезаря и Помпея, но ожидать решения не от Помпея, а от Цезаря. В его руках видимо была теперь судьба, не только похода в Грецию, но и целой воины, и с невольным. нетерпением ожидаешь, как поступит Цезарь?
И он решил – ждать Помпея при Метрополе и приступить к войне с ним в Фессалии. Страна эта была более равнинная, нежели гористая, и наступало время жатвы (начало июня). Цезарь при Метрополе находился не более как в одном большом переходе (около 25 верст) от Сципиона при Лариссе. Почему он не атаковал его до прибытия Помпея, как хотел сначала – неизвестно. Потому ли, что город Ларисса был слишком сильно укреплен или потому, что Цезарь имел на то особенные политические причины? – Несомненно, что либо та, либо другая причина удержала его, без всякой же причины – этого предположить невозможно.
Непонятно также, что несколько дней спустя после 5 июня (т.е. соединения Цезаря с Домицием) Помпей, прибыв наконец в Фессалию, соединился со Сципионом, но каким путем и где именно – неизвестно. Он шел от Гераклеи в западной Македонии к Лариссе в северо-восточной Фессалии, тогда как Цезарь находился при Метрополе, в одном переходе к западу от Лариссы. Каким же образом Помпей мог беспрепятственно со стороны Цезаря соединиться с Сципионом? – и еще раз – почему Цезарь не разбил еще прежде того Сципиона или по крайней мере не помешал Помпею соединиться с ним? Любопытные вопросы, но ответа на них в записках Цезаря, к удивлению и сожалению, не имеется, что не может не казаться странным. Причины несомненно долженствовали быть и уважительный, но какие? – неизвестно.
А между тем соединение Помпея с Сципионом имело такое влияние на армию первого, что она уже была несомненно убеждена в победе, горела нетерпением немедленно вступить в бой и даже, видя медление Помпея, роптала, говоря, что он хочет протянуть войну только для того, чтобы долее сохранить главное начальствование и быть окружену консулами и преторами. Впрочем такое настроение происходило вовсе не от самих войск Помпея, но от окружавших его сената и римской знати, которым продолжительная война уже крайне надоела и они желали скорее воротиться победителями. в Рим, уже заранее распределяли между собою щедрые награды и назначения в высшие звания и должности, и предавались другим подобного рода безумствам, словом – все жаждали наград, почестей, особенно денег, а также и мести своим политическим врагам! Таков был тогда этот жалкий Рим в лагере Помпея! – Цезарю все это было известно и он подробно и беспощадно изображает это в своих записках, и не верить ему в этом нельзя: все это долженствовало быть действительно так, а не иначе. Но не следует однако воображать себе, что все это происходило единственно от влияния на Помпея окружавших его: нет, он сам, в упоении непомерных своих гордости, тщеславия, властолюбия и самонадеянности, был до того ослеплен ими, что не мог хладнокровно, здраво и мудро обсудить свое положение против такого человека, как Цезарь, и рассчитать все верные и неверные случайности решительного боя с ним, долженствовавшего решить – быть или не быть тому либо другому. Он не умел и не мог сам овладеть умами окружавших его и руководить ими, а напротив, вполне сочувствуя им и соглашаясь с ними, думал только о победе, но вовсе не о надежнейших средствах к одержанию её: ему казалось достаточным атаковать Цезаря, чтобы разбить его! Всех более подстрекал его к этому Лабиен – этот изверг неблагодарности к Цезарю, заклятой враг его и, вместе, злобный дух Помпея, которого он уверял, что армия и особенно конница его были значительно превосходнее во всех отношениях, нежели Цезаревы, что старых ветеранов Галлии у Цезаря более не было, а были только молодые войска, и тому подобные лжи. Но при этом ни Помпей, ни Лабиен, ни все прочие, в своем ослеплении, не помышляли о главном – что против них был Цезарь! – как будто это было самым второстепенным вопросом. Словом – все они были в точно таком же ослеплении и рассуждали также, как никогда Дарий и окружавшие его, против Александра В., перед сражениями при Иссе и Арбелах!
Совершенно иное было со стороны Цезаря. Он был единственною главою всему и от него, из его головы исходило все и с такими могущественными силой и влиянием на все, его окружавшее, от высших чинов до низших, вполне и безусловно веривших в его искусство и счастье, что вся армия его, с ним во главе её, составляла как бы одно тело и одну душу, исполненные неодолимой силы и против-которых ничтожна была армия Помпея и безумны были все руководившие ею.
И Цезарь рассудил, что он и армия его находились наконец в таком положении, в котором уже в состоянии были отважиться на решительные действия. Забыты были неудачи при Диррахие, силы были сосредоточены, продовольствие – обеспечено, армия горела нетерпением сразиться – и Цезарь положил испытать, хотел ли или мог ли Помпей принять бой. С этою целью он выводил свою армию из лагеря и двигал ее вперед в боевом порядке с каждым днем ближе и ближе к лагерю Помпея, доколе не приблизился к подошве высоты, на которой он был расположен.
Впрочем Цезарь не говорит, где именно находился лагерь Помпея и даже нигде не упоминает названия города Фарсала, и вообще в записках его не имеется точных данных касательно местности, расположения, движений и действий Помпея до той минуты, когда произошло решительное столкновение между обеими армиями. Несомненно только то, что лагерь Помпея находился не при Лариссе, но, как из последующего оказывается, близ города Фарсала на р. Энипее в Фессалии (ныне Салтадже на р. Салтадже-Потамосе, в области Трикала) и ― что к этому месту Цезарь прибыл 6-го или 7-го, а Помпей 10-го июня.

§ 301. Сражение при Фарсале (29 июня 48 г.).

{Число и месяц, в которые произошло сражение при Фарсале, и число войск в нем у Помпея и Цезаря, показываются у древних писателей очень неопределенно, а у новейших- различно. Некоторые из последних показывают, что сражение это произошло 20 июля, а общее число войск с обеих сторон доводят даже до 300–400 т. чел., но почти все согласны в том, что легионной пехоты было у Помпея 110, а у Цезаря 3 легиона и 82 когорты и что вспомогательных войск у обоих, особенно у Помпея, было очень много. Здесь время и число войск показаны по Гишару, комментарии которого на комментарии Цезаря признаются лучшими в критическом отношении.}

У Помпея было 110 когорт легионной пехоты (11 легионов = около 47 т. чел.), 7 т. чел. конницы римской и вспомогательной, и много вспомогательных пеших и конных войск, всего примерно 90 т. челов. У Цезаря было 3 легиона и 82 когорты= 22 т. чел. легионной пехоты, только 1 т. чел. конницы и вспомогательные пешие и конные войска, но в меньшем числе, нежели у Помпея, всего же примерно от 42 до 43 т. войск. Общее число войск с той и с другой стороны в точности неизвестно, достоверно только то, что Помпей был почти вдвое сильнее, а Цезарь вдвое слабее числом войск. Непонятно, каким образом Цезарь, двинувшийся от Диррахия с 10 легионами и соединившийся с 2 легионами и 500 чел. конницы, Домиций имел при Фарсале только 3 легиона и 82 когорты. В том или другом должна быть какая-нибудь ошибка, но в чем и отчего – -решить трудно.
Лагери Помпея и Цезаря были, расположены на высотах правой стороны р. Энипея, первый – правым, а второй – левым фасом к этой реке. Между обоими лагерями простиралась обширная равнина. Сойдя на нее (29 июня), Цезарь построил свою армию. в боевой порядок в 3 линии, поставив храбрые, но сильно пострадавшие под Диррахием, 10-й легион, под начальством Суллы – на оконечности правого фланга, 8-й и 9 й соединенные вместе, под начальством Антония – на левом фланге, в центре же – 80 когорт под начальством Домиция. 6 отборных когорт, взятых из 3-й линии, он поставил в виде резерва за правым крылом, дабы усилить и подкрепить его и предохранить от атаки Помпеевой конницы с открытой стороны равнины. Всю свою малочисленную конницу он усилил котортами лучшей своей пехоты, которые расположил между отделениями конницы, говоря, что таким способом 1 т. чел. его конницы могли смело противодействовать 7-ми тыс. чел. Помпеевой. 2 когорты были оставлены в лагере. {Наполеон I говорит, что у Помпея было- 110 когорт = 45 т. римских войск в строю, а у Цезаря – 30 т. римских войск, из которых 8-й, 9-й и 10-й легионы он поставил на правом крыле, 80 когорт в центре, по одной когорте из каждого легиона 3-й линии – за правым крылом позади конницы, и 2 когорты оставил в лагере, что составляло бы всего, считая по 10 когорт в легионе, 172 когорты, соответствовавшие 17 легионам слишком. Но это неверно.} Цезарь объехал все войска, ободрил и одушевил их краткою речью, заметил 6-ти когортам правого крыла, что от них будет зависеть решение судьбы боя, советовал, при действиях против изнеженных римских всадников, наносить им удары в лицо, дабы скорее-обратить их в бегство, и затем сам стал на правом фланге.
Помпей также, выйдя из своего лагеря и спустясь на равнину, построил свою армию в 3-и линии: на левом крыле, под личным своим начальством – 1-й и 3-й легионы, переданные ему в 50 г. Цезарем по постановлению сената, в середине – 2 сирийские легиона Сципиона, а на правом крыле, к реке Энипею – 1 киликийский легион и надежные испанские когорты под начальством Афрания, приведшего их из Испании. 2 т. ветеранов-волонтеров были распределены вдоль всей линии. Вся конница была помещена на левом фланге. 7 когорт были оставлены в лагере. Всем войскам Помпей приказал выжидать неприятеля стоя на месте и тогда только ударить на него, когда он совершенно приблизится к ним, в неизбежном, при наступлении, расстройстве. 1-я линии обеих армий стояли очень близко одна от другой (не более 250–300 шагов).
Цезарь первый двинул свою армию вперед; но старые и опытные легионы его, увидав, что Помпеевы войска стояли неподвижно на месте, сами остановились на близком расстоянии от них, перевели дух, устроились в рядах и, разом бросив в неприятеля свои полукопья (pilum), стремительно ударили в мечи. В это самое время вся конница Помпея, имея за собою стрелков и пращников, двинулась вперед, оттеснила находившуюся против неё конницу Цезаря и заездом на право хотела ударить во фланг правофланговой пехоте Цезаря. Но 6 резервных когорт, сделав перемену фронта на право, атаковали ее так неожиданно и с такою силой, что вся конница Помпея пришла в расстройство и беспорядок, была опрокинута и обратилась в бегство до самых высот, на которых был расположен лагерь Помпея. Находившиеся за нею стрелки и пращники были истреблены и 6 резервных когорт, захождением налево, ударили во фланг и в тыл 1-го и 3-го левофланговых легионов Помпея, а 3-я линия Цезаря подкрепила атаку 1-й и 2-й линий с фронта и 6-ти резервных когорт во фланг и в тыл. Тогда армия Помпея, не в силах будучи противостоять сильной атаке армии Цезаря с фронта, во фланг и в тыл, обратилась в бегство к своему лагерю. Сам Помпей бросился туда же и, приказав 7-ми когортам в лагере упорно оборонять его, сам до того, потерял голову, что впал в совершенное оцепенение и ничем не распоряжался. Цезарь же живо и сильно преследовал бежавших и, не смотря на зной и утомление войск своих (бой продолжался с утра до полудня), побуждал их немедленно идти на приступ Помпеева лагеря. С радостным криком бросились они в ров и на вал, опрокинули и разбили храбро, и упорно сражавшиеся когорты и фракийские вспомогательный войска Помпея и взяли лагерь его приступом. Помпей, в ужасе, немедленно сбросил с себя все внешние знаки своего достоинства и в простой одежде раба ускакал в Лариссу. Остатки разбитой армии его собрались на близлежавших высотах, но, увидав движение Цезаревых войск против них с трех сторон, бросились далее по дороге в Лариссу. Тогда Цезарь одну часть своей армии оставил во взятом лагере Помпея, другую отослал назад в свой лагерь, а третью (4 легиона) двинул вслед за бежавшими. Последние собрались на одной высоте, но к ночи-были обложены на ней укрепленною линией Цезаря и на рассвете следующего дня положили оружие, на коленях прося у Цезаря пощады жизни их. Цезарь не только даровал им оную, но и успокоил их и приказал своим войскам не делать им ни малейшего вреда и ничего не отнимать у них. Затем, притянув к себе легионы, оставленные в лагере Помпея, а находившиеся при нем, отослав на их место, он быстро двинулся с конницею, за которою следовали легионы, к Лариссе (отстоявшей от Фарсала примерно в 3 рим. милях или 4 верстах слишком).
Удивительным, даже невероятным кажется, что весь урон Цезаря, по его словам, простирался только до 30 центурионов и 200 рядовых воинов! Урон же Помпеевой армии простирался, по словам Цезаря, до 15 т. чел. убитыми и ранеными и 24 тыс. чел. взятыми в плен; остальные затем войска Помпея рассеялись во все стороны. Сверх того 9 орлов и 180 знамен были трофеями Цезаря.
Таков был исход знаменитого сражения при Фарсале, в котором Цезарь одержал решительнейшую из всех своих побед. Он с видимым удовольствием замечает в своих записках, что предположение его о пользе действий 4-й линии (или 6-ти резервных когорт) оправдалось и что эти войска проложили путь к победе. Это совершенно верно, потому что это распоряжение Цезаря было во всех отношениях превосходное. Однако успех его был облегчен во 1-х тем, что многочисленная конница Помпея, на которую он возлагал всю свою надежду, не только не исполнила своего долга, но сразу постыдно обратила тыл и бежала, а во 2-х тем, что она вовсе не ожидала атаки 6-ти резервных когорт Цезаря против неё и была сама атакована ими не только с фронта, но и во фланг и в тыл. Все это было так неожиданно для неё и притом так скоро, что она совершенно растерялась и со страху бросилась бежать.
По взятии приступом Помпеева лагеря, Цезаревы войска нашли в нем свидетельства полнейших беспечности, роскоши и изнеженности Помпеевой армии и особенно начальников её, и несомненной уверенности их в победе. А между тем они постоянно укоряли в роскоши и изнеженности Цезареву армию, которая, напротив, так часто терпела крайний недостаток даже в самом необходимом и мужественно перенесла необыкновенные лишения и труды.

§ 302. Бегство, преследование и смерть Помпея.

Помпей недолго оставался в Лариссе, но в сопровождении небольшого числа окружавших его лиц бежал далее, день и ночь, до берега моря, где сел на перевозное судно, нагруженное хлебом, и поспешно отправился к Амфиполю. Но и здесь он оставался недолго: сделал только некоторые распоряжения, вероятно более для того, чтобы скрыть по возможности долее свое бегство, занял у своих приверженцев денег и, узнав о приближении Цезаря, снова пустился в море. Но его уже нигде не хотели принимать; однако он собрал еще несколько судов, войск и денег и, наконец, прибыль к Пелузию, на границе Египта, в то самое время, когда несовершеннолетний египетский царь Птолемей Дионисий, сын умершего в 51 г. царя Птолемея XI Авлета, стоял здесь с армиею против старшей пестры своей Клеопатры, собравшей на границах Сирии и Египта войско и шедшей на него войною за обладание египетским престолом. Евнух Потин, в звании опекуна Птолемея Дионисия, захвативши власть в свои руки, вероломно воспользовался доверчивостью Помпея, просившего убежища в Египте, коварно заманил его к себе и велел умертвить его, дабы этим приобрести благоволение к себе и к молодому царю победителя Помпея – Цезаря.
Между тем последний из Лариссы быстро двинулся со всею своею конницей вслед за Помпеем, дабы не допустить его собрать новую армию и даже захватить его самого. За конницею он приказал следовать одному легиону. Вскоре, догадываясь или узнав, что Помпей бежал в Египет, он сел с 800 ч. конницы и 2-мя легионами (всего не более 3 т. чел.) на 10 родосских и несколько малоазиатских судов к отправился в Александрию. Едва он прибыл туда и вступил на берег, как ему поднесена была отрубленная голова Помпея. При виде её, он не мог удержаться от слез, и хотя был не из чувствительных людей, однако слезы его несправедливо приписываются лицемерию. Он был бы совершенно бесчувственным, если бы, при виде головы Помпея, не был растроган воспоминанием о прежних отношениях своих к нему, несчастною судьбою его и сознанием непрочности земного величия.
В Александрии он не встретил однако радушного приема: египетские войска Птолемея были недовольны его прибытием, и даже несколько человек из его войск были убиты ими. Войск же этих у Цезаря было очень немного: Цезарь объясняет это тем, что рассчитывал на предшествовавшую ему славу победителя ― и на личную безопасность свою везде, куда бы он ни обратился. Тем не менее ему нужно было иметь более войск и он сделал распоряжение о призвании из Малой Азии нескольких легионов, составленных из остатков армии Помпея.
Казалось бы, что со смертью Помпея война была кончена и Цезарь мог и должен был бы тотчас же возвратиться в Грецию и оттуда в Рим, где присутствие его было необходимо. Прежде всего нужно было устроить и упрочить дела в Риме, а потом уже в Египте, если бы обстоятельства потребовали и позволили то. Но Цезарь захотел прежде, нежели воротиться в Рим, устроить дела в Египте, решив спор между Клеопатрой и Птолемеем Дионисием и надеясь успеть в этом в непродолжительному времени. Но он обманулся в своих ожиданиях и на целые 5 месяцев был вовлечен в так называемую Александрийскую войну (см. ниже) и удержан ею и другими обстоятельствами в Египте.
Между тем, как он действовал в Греции, в двух других местах он претерпел неудачи. Начальник одной Помпеевой эскадры, Лэлий, явился перед Брундузием, овладел островом перед гаванью и учредил блокаду последней. Другая Помпеева эскадра, под начальством Кассия, приплыла к гор. Мессене (н. Мессина) в Сицилии, сожгла в ней 30 Цезаревых судов и 5 других по близости, и удалилась не прежде, как по распространена вести о победе при Фарсале.

§ 303. Общий обзор и замечания.

Рассмотрение действий Цезаря и Помпея в Греции приводить к следующим заключениям и замечаниям:
Целью с обеих сторон было одоление и низложение противника силою оружия и достижение единоличной верховной власти в Риме. Неоднократные же попытки Цезаря прийти к соглашению с Помпеем следует понимать не иначе, как в смысле особенной политики первого иметь видимую справедливость на своей стороне. Не для того же он поднял оружие и возбудил междоусобную войну, чтобы разделить с Помпеем власть и учредить дуумвират. Невозможно это было для того, который сказал, что «предпочитает лучше быть первым в деревне, нежели вторым в Риме». Да и не к этой цели стремился он постоянно и неуклонно с самых молодых лет своих.
Но средства, употребленные с обеих сторон для достижения этой цели, были существенно различны. Со стороны Цезаря в этом отношении видны необыкновенные: дальновидность и основательность, настойчивость и последовательность, мудрость и сила всех соображений и действий. Восемь лет (58 – -51) готовил он себе надежные: орудие и основание действий для предначертанной им в уме своем войны, долженствовавшей решить между ним и Помпеем. И он приобрел их в превосходной степени – как в 10-ти легионной, победоносной армии своей, закаленной в трудах и боях, вполне преданной и доверенной ему, готовой на все под его предводительством, так и в покоренной им. Галлии, которая должна была и могла служить ему первым и отличным основанием действий против Италии и Испании.
Но Помпей, в своем усыплении, не принял заранее никаких мер противодействия. Обладая, за исключением областей Цезаря (3-х Галлий и Иллирии), всею территорией и морями республики, со всеми её военными силами и средствами, он как будто ни во что не вменял вероятного восстания Цезаря против него войною. Возлагая особенные надежды на свои области – Испанию и Африку и находившиеся в них войска, он не подумал об усилении и утверждении своем в Италии и Риме и как будто забыл, что они составляли средоточие республики и что кто владел ими, тот владел и ею. Быстрый ход дел и переход Цезаря через Рубикон застигли его совершенно врасплох и. сразу доказали, что он пережил себя и свою славу и уже был не тот Помпей, что прежде. Первым чувством его был – страх, первым действием – бегство из Рима в Капую и наконец в Брундузий, для того, чтобы оттуда бежать в Грецию, дабы там собраться с силами и противостать Цезарю. Все это нельзя даже назвать неблагоразумием, но следует признать чистым безумием. Без боя уступать Цезарю Италию и Рим и как побежденному постыдно, бежать в Грецию значило – уже уступать Цезарю половину победы.
Цезарь, в 60 дней почти без боя завладев Италией и Римом и за неимением флота не могший тотчас следовать за Помпеем в Грецию, а в тылу за собою не хотев оставлять Испании и легионов Помпея в ней, обеспечил себя оборонительными против последнего мерами вдоль восточных берегов Италии в смело двинулся в Испанию. В 2 месяца заставил он покориться себе и легатов Помпея ― в Испании, и всю Испанию, и Массилию, и тогда уже, имея твердым и надежным основанием действий, не одну Галлию, но и Испанию, и Италию, переправился морем в Эпир, но, за недостатком судов, только с частью своей армии и подвергаясь опасности быть разбитым на море или бурею, или флотом Помпея. Пять месяцев затем оставался он на берегах Эпира против превосходных сил Помпея, которые легко могли подавить его, и лишь по прошествии этого времени успел соединиться с Антонием и остальною частью своей армии. В этом он явил и веру в свое счастье, которое действительно помогло ему, и силу своей воли, но не явил надлежащего, со стороны такого великого полководца, равновесия ума и воли. Переправу его морем в Грецию, с частями своей армии, в продолжении 5 месяцев, нельзя назвать ни благоразумным, ни безошибочным, но следует признать слишком смелым и даже отважным до неблагоразумия. – «12 легионов, которые Цезарь собрал при Брундузие», – говорит Наполеон I – «пришли из Испании, Галлии и с берегов р. Пада (По), поэтому кажется, что ему лучше было бы направить их чрез Иллирию в Македонию; из Плаценции не было пересечения двух путей и расстояние одинаково для достижения Эпира; армия его пришла бы туда вся вместе; ему не нужно было бы переправляться морем – важное препятствие, которое едва не сделалось гибельным для него против превосходного числом флота». – И это безусловно верно и неоспоримо. «Правда» – прибавляет Наполеон I – «что мореплавание было тогда в детстве: суда не могли плавать по ветру и крейсировать, и должны были запасаться на берегах водою, дровами и продовольствием». Следовательно – выгоды и невыгоды были равные с обеих сторон. Наполеон I осуждает действия Помпея до соединения Цезаря с Антонием, а Цезаревы – с этого времени до отступления от Диррахия. «Помпей» – говорит он- «с такою сильною армиею не должен был позволять Цезарю 5 месяцев держать его, Помпея, как бы в осадном положении. а действия Цезаря, по соединении его с Антонием, т.е. обложение Помпея, он называет крайне отважными иди дерзкими (cemeraires), «за что» – прибавил Наполеон – «он и был наказан. Как мог он надеяться с успехом держаться на протяжении обширной контрвалационной линий своей, окружая армию Помпея, занимавшую центральное положение и имевшую в тылу свободное море? – После громадных работ, он потерпел неудачу, был разбит, потерял лучшие войска свои и был принужден покинуть поле сражения. Помпей же удовольствовался только тем, что противопоставил обширной контрвалационной линии его менее обширную циркумвалационную, и действительно, могли он поступить иначе, не желая вступать в бой? – Но ему следовало лучше и больше воспользоваться боем при Диррахие: в этот день он мог бы доставить республике победу». – Некоторые новейшие военные писатели, безусловные и восторженные восхвалители всего, что ни делал Цезарь, не порицают, а только удивляются необыкновенной смелости переправы его морем в Эпир и обложения им Помпея при Диррахие. Но мнению Наполеона I гораздо вернее такого увлечения, и несомненно, что Цезарь в этих двух случаях уже слишком положился на свое счастье и явил более силы воли, нежели силы ума или благоразумия, иначе – сделал большая ошибки, за которые, как справедливо говорит Наполеон I – и был наказан.
Касательно огромных фортификационных работ Цезаря при Диррахие, Наполеон I говорит, что, при тогдашнем белом и метательном оружии, они вполне достигали Цели, которой не достигли бы в наше время. Лопата и кирка – прибавляет он – были в то время столько же. нужны воину, сколько щит и меч-
Генерал Лоссау (Ideale der Kriegfuhrung etc) говорит, что, из всех действий Цезаря в Греции, особенного внимания заслуживают два момента: соображений (его при Диррахие и решимости его при Фарсале. В отношении к первым, «странным кажется» – говорит Лоссау – «что такой полководец, как Цезарь, в том относительном, положении, в котором находились он и Помпей, положил и надеялся одолеть последнего, не боем, а только обложением укрепленною линией. Но это было чрезвычайно трудно для него с армиею, недостаточною для занятия и обороны слишком обширной линии, в которой он нигде не был достаточно силен. Поэтому, неудача и поражение его были несчастьем для его армии, но счастьем для него самого, потому с ложного пути вывели его на истинный. Счастьем для него было также и то, что против него был Помпей, постоянно избегавший боя и лишь случайно разбивший частью сил часть армии Цезаря на одном пункте его линии, тогда как легко мог с главными силами прорвать ее на любом пункте и нанести Цезарю сильное и даже решительное поражение». – В отношении же к решимости Цезаря вступить в бой с Помпеем при Фарсале, генерал Лоссау говорит, что с 24 мая – дня боя при Диррахие, до 29 июня – дня сражения при Фарсале {По счислению Гишара, несогласному впрочем с счислением Наполеона I и других новейших писателей, которые сражение при Фарсале означают произошедшим 20 июля по Юлианскому календарю, почему бой при Диррахие приходится 15 июня.} эта решимость Цезаря имела достаточно времени созреть, но, не смотря на то, заслуживает полного одобрения, потому что не всякий полководец решится, в первую благоприятную минуту, с слабейшею армиею атаковать сильнейшую, даже предводимую таким нерешительным человеком, каким показал себя Помпей. Решимость эта была очень важна для Цезаря, потому что с нею сопряжено было решение вопроса: быть или не быть ему, Цезарю. Теперь он уже ясно видел конечную цель свою и необходимость решительно устремиться к ней. Тут была необходима необыкновенная сила воли, а такой человек, как Цезарь, недостатка в ней не имел и в этом случае вполне проявил ее, а остальное – предоставил своему счастью. Соображения же ума становились уже вспомогательными, но второстепенными средствами. Словом, из рассуждений генерала Лоссау об этом предмете следует, что Цезарь, в этом случае, как Александр В, Ганнибал и все великие полководцы в подобных случаях, явил перевес силы воли над силою ума и принятую решимость поставил выше всех побочных соображений, соединенных с недоумением, сомнением, колебанием и т.п. – Эта решимость, по замечанию генерала Лоссау, и наставила Цезаря на истинный путь, по которому он и пошел уже с величайшею энергией. Став при Метрополе, он ждал Помпея, дабы сначала маневрировать против него и потом в благоприятную минуту атаковать. Но Помпей сам двинулся против него и тогда Цезарь, приближаясь к нему, стал вызывать его на бой, на который Помпей наконец и решился и который и произошел при Фарсале так, как было описано выше. В этом сражении, со стороны Цезаря особенного внимания заслуживают 1) назначение и расположение 6-ти резервных когорт и 2) совершенно своевременно поданный Цезарем сигнал к атаке ими Помпеевой конницы, что и решило победу. Вообще – заключает генерал Лоссау – способ воззрения Цезаря, его прозорливость, решимость и деятельность в течении всего времени от боя при Диррахие до и после сражения при Фарсале – являются неоспоримо и в полном блеске. Точно такой же характер имело и быстрое, неутомимое преследование. Цезарем Помпея до самого Египта.
Касательно урона обеих сторон при Фарсале, Наполеон I замечает, что он, как и вообще во всех сражениях древних времен, очень понятен, также по свойству тогдашнего белого и метательного оружия. Армии в древности требовали состава из людей, хорошо обученных телесным упражнениям, а те армии, которые состояли из старых и опытных в этом войск, всегда имели преимущество. При Фарсале обе армии состояли из римских и вспомогательных войск, но Цезаревы войска свыклись с войною на севере, а Помпеевы – на юге.
Помпей, в сражении при Фарсале, явил непостижимые: самонадеянность, непредусмотрительность и, когда конница его, главная надежда его, была опрокинута и бежала – упадок духа, почти лишивший его рассудка. «Он горько жаловался потом» замечает генерал Лоссау, «что так был обмануть в своих надеждах и что те, на кого он более всего надеялся (разумея конницу, в которой были знатнейшие римляне), изменили ему и предались бегству. Но он сам был виною того, ошибочно распорядившись атакой своей конницы и главное – сам потеряв голову и покину в армию, тогда как должен был и мог бы еще употребить все до последней крайности для того, чтобы предотвратить или по крайней мере уменьшить свое поражение.
Жалкая смерть его внушила Наполеону I следующие слова, служащие характеристикою продолжительного и замечательного, государственного и военного поприща этого человека:
«Так погиб великий Помпей, 58 лет от роду, З6 лет исправлявший высшие должности республики. Он совершил 17 военных походов: в 83, 82, 77, 49, 48 годах против римлян марианской и Цезаревой партий; в 81 г. в Африке, в 76, 75, 74, 73, 72 и 71 гг. в Испании; в 67 г. против морских разбойников; в 65, 64 и 63 гг. против Митридата; он восторжествовал (т.е. был удостоен триумфов) в 81 г. над Африкой, в 71 г. на Испанией и в 61 г. над Азией; он три раза был консулом, в 70 и 55 гг. вместе с Крассом, а в 52 г. с Метеллом Сципионом; – Помпей, которого более всех любили римляне и назвали его Великим, когда ему было еще только 26 лет от роду.»
И этот человек, в борьбе с Цезарем о власти, низпал на такую низкую степень, какая была изображена выше и привела его к жалкой погибели!
В заключение остается привести то, что Наполеон I замечает касательно времени действий в Греции. «Поход Цезаря в ней», – говорит он – «соделавший последнего властелином мира, продолжался 10 месяцев, считая с половины октября до сражения при Фарсале в июле (т.е. по Юлианскому календарю или по старому стилю), один месяц после жатвы. Помпей был убит в конце сентября (то был месяц его рождения), 1 месяц или 6 недель после сражения. Историки сообщают мало сведений о числах и времени событий; известно только, что Антоний соединился с Цезарем в конце зимы, т.е. в марте {Правильнее – в феврале.} или, по Тогдашнему римскому календарю, в мае; что пока обе армии находились при Диррахие, жатва созревала, следовательно это было в июне по нашему календарю или в конце сентября по тогдашнему римскому».

ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ. 3-Я РИМСКАЯ МЕЖДОУСОБНАЯ ВОЙНА ЦЕЗАРЯ С ПОМПЕЕМ И ПОТОМ С ЕГО ПАРТИЕЙ (49–45)., (Продолжение).

II.
Александрийская война, поход против Фарнака и действия в Греции.

II. Александрийская война (48–47). – §§ 304–305. Причины и цель войны; – -обложение Цезаря египтянами в Александрии; – действия с обеих сторон на сухом пути и море. – § 306. – Прибытие Митридата пергамского с войсками в Египет; – сражение при р. Ниле; – сдача Александрии Цезарю и конец войны – § 307. замечания.

Источники и исторические пособия – указанные в главе XXXVI,

II
Александрийская воина (48–47).

§ 305. Причины и цели войны; – обложение Цезаря египтянами в Александрии; – действия с обеих сторон на сухом пути и море.

Цезарь, преследуя Помпея, прибыл, три дня спустя после его убиения, в половине августа 48 г., к Александрии, на 10-ти военных судах, на которых были посажены 2 легиона и 800 чел. конницы, всего не более 5, т. чел. (с экипажами судов). Он стал на якоре в новой гавани и занял царский дворец, расположенный против мыса, отделявшего новую и старую гавани от театра и цирка, служившего цитаделью.
Выше было сказано, что в это самое время дети умершего египетского царя Птолемея XI Авлета, 17-ти-летняя дочь Клеопатра и 13-ти-летний сын Птолемей находились в войне между собою за обладание престолом и стояли одна против другого с. войсками у Пелузия, на границе Египта и Сирии.
По завещанию отца их, исполнителем которого он назначил римский народ, Клеопатра и Птолемей должны были царствовать вместе. Цезарь говорит, что римскому народу и следовательно ему, Цезарю, как консулу, принадлежало право прекращения войны между сестрою и братом за престол, тем более, что союз Рима с умершим царем был утвержден законом сената во время консульства его, Цезаря. Вследствие того, он дал знать Клеопатре и Птолемею, чтобы они распустили свои войска и решили спор между собою перед ним.
Но евнух Потин, опекун Птолемея и правитель царства, восстал против этого и двинул от Пелузия к Александрии 20 т. хорошо устроенных, опытных и храбрых войск под начальством полководца Ахилла. В числе этих войск было 18 т. чел. пехоты и 2 т. чел. конницы, большею частью римских, служивших в армии Помпея.
Узнав о движении Ахилла к Александрии, Цезарь заключил под стражу молодого Птолемея и Потина и привел занятую им, Цезарем, часть Александрии в оборонительное положение. Ахилл, вступив в Александрию, пытался взять занятую Цезарем часть города открытою силой, но был отражен и тесно обложил в ней Цезаря с сухого пути. Чтобы отрезать его также и от моря и захватить в новой и старой гаванях находившиеся в них 72 египетские судна, а в новой – и суда Цезаря, египетский флот из 70-ти больших судов направился в ту и другую гавани. Если бы он успел в этом, то Цезарь был бы отрезан от моря и совершенно обложен в Александрии. Но, к счастью для Цезаря, он успел, хотя и с большим трудом, отразить египетский флот и даже сжег все египетские суда в обеих гаванях. А дабы впредь лишить египтян возможности проникать в новую гавань, он занял гарнизоном башню с маяком на островке, лежавшем перед входом в эту гавань и соединенном с городом плотиной. Таким образом он обеспечил свои сообщения с морем и послал в ближайшие приморские места за продовольствием. Со стороны города же он принял все возможные меры для прикрытия и усиления себя укреплениями и для добывания продовольствия и фуража. Владея царским дворцом и, в связи с ним, театром и цирком, он сильно укрепил их и занял войсками, занял также и частью разрушил все дома, отделявшие его от средних городских ворот, открыл свободное сообщение с озером Мареотисом и добывал из него пресную воду, а из окрестностей его продовольствие и фураж. Он принял также меры для скорейшего сбора к нему в Александрию наибольшего числа войск и судов. С этой целью он послал преданного ему Митридата пергамского в Малую Азию, для сбора в ней войск и приведения их сухим путем чрез Сирию в Египет. С о. Родоса и из Сирии и Киликии он приказал прислать себе морские суда, а с о. Крита стрелков. От Малха, царя одного из племен Аравии, он потребовал конницы, а от подвластных ему городов – военных орудий и машин, продовольствия и вооруженных людей. От главного же врага своего, – Потина, он избавился тем, что открыв, как говорит, тайную переписку его с Ахиллом, приказал казнить его.
Египтяне, с своей стороны, также деятельно укреплялись и заградили все входы и проходы в город, со стороны Цезаря, высокими и толстыми стенами с зубцами и с высокими, до 10-ти ярусов, башнями. Главные деятели их гласно заявляли, что эта война представляла удобнейший случай избавиться от римского владычества и что если в-это время не будут употреблены все возможные средства для того, то Египет неизбежно будет обращен в римскую провинцию.
Вскоре младшая сестра Клеопатры и Птолемея, Арсиноя, успела бежать из царского дворца, занятого Цезарем, в город, приказала умертвить Ахилла и передала начальствование египетскою армией евнуху своему Ганимеду. Первым предприятием его было то, чтобы отрезать Цезарю пресную воду, которою занятая им часть города снабжалась извне посредством подземных труб, и испортить воду в колодцах этой части города, смешением её с морскою водою. Это повело к большим и трудным работам, но не достигло цели, потому что Цезарь успел добывать пресную воду, из некоторых родников и из вырытых колодцев на берегу моря.

§ 305. Прибытие к Цезарю 37-го легиона; – действия и победы Цезаря на море при Александрии.

Вскоре к Цезарю прибыл морем от о. Родоса 37-й легион, составленный из остатков армии Помпея и присланный Домицием с продовольствием, оружием, орудиями, машинами и пр. Эта эскадра судов стала на якорь к западу от Александрии (близ места позднейшей башни арабов), потому что господствовавшие в это время года восточные ветры не позволили ей вступить в новую гавань. Дабы спасти ее и ввести в эту гавань, Цезарь вышел из неё со всеми бывшими у него судами, но без войск на них. Египтяне, узнав об этом, выслали против Цезаря все свои суда, но с посаженными на них войлоками. Следствием этого был морской бой, в котором Цезарь взял у египтян одно большое, военное судно, другое потопил и, если бы не наступила ночь, то истребил бы или взял бы весь египетский флот; но он успел спастись в старую гавань, а Цезарь торжественно провел мимо него свою эскадру в новую.
Эта неудача египтян побудила Ганимеда значительно удалить флот. Он приказал деятельно исправлять все остававшияся еще в старой гавани суда, собирать нужные для того материалы, собрал все суда, стоявшая в семи устьях Нила для защиты их, и в скором времени имел уже 22 судна в 4 ряда весел, 5 – в 5 рядов и множество меньших разной величины, с опытными и искусными экипажами на них.
Цезарь с своей стороны имел 9 родосских, 8 понтийских, 5 сирийских и 12 малоазиатских судов, всего 34, из которых только 5 были в 5 и 10 в 4 ряда весел, остальные же 19 были меньших размеров. Не смотря на то, он вышел с ними из новой гавани, обогнул маяк и построил свой флот в боевой порядок против старой гавани, имея родосские суда на правом фланге, а понтийские на левом. При виде этого, египетский флот изготовился к бою, ― но чтобы вступить в него, тому либо другому флоту необходимо было первому пройти через три опасных прохода между каменными грядами, замыкавшими вовсю ширину вход в старую гавань, при чем тот из двух флотов, который, в виду другого, первый решился бы на, это, ― подвергся бы большой опасности. Но начальник родосских судов, Евфранор, вызвался первым пройти с 4-мя своими судами через средний проход, исполнил это отважно, искусно, и удачно, и открыл тем всему Цезареву флоту вход в старую гавань. Цезарь немедленно и решительно атаковал в ней египетский флот и, не смотря на все превосходство его в числе судов и опытности и искусстве экипажей на них, после упорнейшего боя одержал полную и совершенную победу над ним, взял 2 и потопил 2 большая судна, а остальные спаслись у берегов гавани, под прикрытием плотин и стрелков, расположенных на кровлях домов.
Одержав эту победу, Цезарь положил овладеть всем островком, на котором занимал только одну башню с маяком, равно и плотиной, которая соединяла его с городом. Это повело к упорному бою на плотине и на островке: Цезарь овладел последним и местечком на нем и взял 600 чел. в плен. Но египтяне удержали за собою ближайшую к городу половину плотины, и укрепленный замок на краю её со стороны города. Цезарь. несколько раз пытался отнять их, но был отражен с большим уроном и при этом сам едва не утонул в море. Судно, на котором он находился, будучи переполнено спасавшимися, погрузилось в воду, и он был принужден вплавь спасаться на более отдаленные суда, в чем однако успел. Однако эта, неудача не только не лишила его войска бодрости, но и еще более возвысила дух в них и вообще не имела никаких невыгодных для Цезаря последствий.
Вслед затем к Цезарю явились из города послы с просьбой от народа возвратить ему царя его., Птолемея, и с обещанием подчиниться решению последнего, каково бы оно ни было. Хотя Цезарь хорошо знал хитрость и коварство египтян, однако склонился на их просьбу, надеясь, что Птолемей удержит их в повиновении, хотя эта надежда была совершенно неосновательна, что и доказали последствия. Молодой Птолемей сначала никак не хотел разлучиться с Цезарем и со слезами уверял его в своей преданности, но наконец согласился ― и едва только удалился от него, Как обнаружил самые враждебные к Цезарю и римлянам чувства и действия.
{Цезарь говорить что Птолемей, хотя и очень молодой, уверил его в желании и надежде своих усмирить восстание в Александрии и положить тем конец воине. Но верить в этом Цезарю можно также мало, как и ему можно было верить уверениям Птолемея. Turpin de Crisse полагает, и не без вероятия, что Клеопатра в это время уже приезжала тайно в Александрию, дабы лично ходатайствовать за себя перед Цезарем, и что последний освободил Птолемея с тою именно целью, чтобы явно даровать свое покровительство Клеопатре, так как наперед был уверен, что Птолемей не сдержит своего слова. Словом – Цезарь был в этом случае коварен не менее Птолемея.}
Египтяне вскоре увидали, что немного выиграли от возвращения им Птолемея, тем более, что узнали о скором прибытии к Цезарю, сильных подкреплений. Дабы по крайней мере перехватывать их на море или не допускать до Цезаря, они, успев между тем снова усилить и снарядить свой флот, послали его к нын. Канапу, на Абукирском рейде. Начальник Цезарева флота, Нерон, поспешил туда же и следствием этого был новый бой, впрочем нерешительный, в котором храбрый Евфранор лишился жизни.
§ 306. – Прибытие Митридата пергамского с войсками в Египет; – сражение при р. Ниле; – сдача Александрии Цезарю и конец войны.

Уже 8 месяцев (с половины августа 48 г. до половины апреля 47 г.) вел Цезарь эту несчастную войну, в которую так неожиданно и против воли вовлечен был, когда наконец Митридат пергамский с войсками, собранными им в Малой Азии (но в каком числе неизвестно), прибыл к Пелузию, укрепленному египетскому городу на границе Сиры, считавшемуся ключом Египта. Митридат атаковал и взял его приступом и тотчас двинулся усиленными переходами к Мемфису, куда прибыл на 7-й день, а отсюда вниз по левому берегу Нила – к Александрии. По словам Гирция Панзы, Митридат от Пелузия двинулся к Александрии, а Птолемей и Цезарь, узнав об этом, оба в одно время двинулись из Александрии на встречу ему, но каким образом и какими путями – Гирций Панза того не объясняет. Нет сомнения, что Птолемей оставил часть своих сил в Александрии против Цезаря, а сам с главными силами двинулся против Митридата. Но каким образом Цезарь, обложенный в Александрии, мог также двинуться туда – непонятно. Наполеон I, бывший сам в Египте и Александрии и знавший хорошо местность в устьях Нила, объясняет это -так, что Митридат двинулся от Пелузия к Мемфису, куда прибыл на 7-й день, а от Мемфиса вниз по левому берегу Нила к Александрии; – что Птолемей с своею армией сел на суда на Ниле и соединился с своими войсками, отступавшими перед Митридатом, почти на высоте дельты Нила (т.е. начала разветвления его); – что Цезарь, с своей стороны, отплыл с главными своими силами из Александрии морем на судах к нын. башне арабов (tour des Arabes), к западу от Александрии, высадился там, обогнул озеро Наркотес, двинулся прямо к армии Митридата и соединился с нею без боя с Птолемеем, на месте расположения её вдоль канала, проведенного из Нила, почти на высоте нын. Алькама.
Далее, по словам Гирция Панзы, Птолемей сначала выслал на встречу Митридату сильный отряд войск, который был опрокинут, а затем сам двинулся с главными силами и несколько раз атаковал Митридата, но также был отражен им. Цезарь же, без боя соединясь с Митридатом, двинулся против лагеря Птолемея, не смотря на то, что недалеко от него должен был переходить через реку (вероятно – тот канал, о котором говорит Наполеон I). Так как войска его совершили утомительный переход, то он отложил до следующего утра атаку лагеря Птолемея в очень, крепкой и выгодной позиции. На следующее же утро он атаковал его главными силами с фронта, а несколькими когортами в обход с фланга, чем и решил победу. Армия Птолемея была разбита и обратилась в бегство на суда, стоявшие на Ниле. То из них, на котором находился Птолемей, от множества спасавшихся людей на нем погрузилось в воду и Птолемей утонул.
Цезарь немедленно Двинулся с своею конницей к Александрии. Жители её вышли на встречу ему со всеми своими сокровищами, чтоб умилостивить его, и смиренно просили пощады. Цезарь успокоил их и торжественно ступил в город чрез неприятельские укрепления, приветствуемый, как победитель, оставленными им в Александрии войсками своими. Затем он привел в исполнение завещание Птолемея Авлета таким образом, что по случаю смерти сына его, Птолемея, назначил царем младшего малолетнего брата его, в соправительстве со старшею сестрою его Клеопатрой, а младшую сестру их Арсиною осудил на изгнание из Египта. Два месяца после того он оставался в Александрии, а затем двинулся в Сирию с 6-м. легионом, составленным из 1200 старых ветеранов, оставив все прочие войска свои в Александрии и Египте, для содержания их в порядке и повиновении.

§ 307. Замечания.

Так кончилась Александрийская война, продолжавшаяся 9 месяцев (с половины августа 48 г. до половины мая 47 г.). Первые 8 месяцев прошли в наступательно-оборонительных действиях Цезаря в Александрии и преимущественно на море, а 9-й месяц в действиях против Птолемея вне Александрии, в поле, кончившихся победой в сражены при р. Ниле. Следующие же два месяца Цезарь провел в Александрии, будто бы для устройства дел Египта, но собственно потому, что предался страсти к Клеопатре.
С самого начала, прибыв в Александрию лишь с 5 т. войск на судах, он был обложен в занятой им части города, с сухого пути и моря, превосходными числом войсками и флотом египтян. Убедясь, что война эта, в которую он был вовлечен так неожиданно, могла быть решена только после сосредоточения им в Александрии нужных для того сухопутных и морских военных сил и средств, он покорился необходимости ждать этого с терпением. А до того времени он принял все возможные ему меры, сначала чисто оборонительные, потом соединенные с наступательными и под конец преимущественно наступательный. Но при этом главные действия происходили не со стороны твердой земли и города, а преимущественно со стороны моря, обеих гаваней, плотины и маяка. Со стороны твердой земли и города, значительных действий не происходило, но на море произошли три важных боя, из которых один важнейший в старой гавани, в которой Цезарь, лично предводительствуя своим флотом, разбил египетский. По своему, обыкновению – всё делать лично, в не через других, он всегда и везде являлся главным деятелем, и на твердой земле и на море, и личным своим присутствием и необыкновенною деятельностью одушевляя всех, руководил всем и всеми.
Наполеон I по поводу Александрийской войны делает следующие замечания:
1) Война эта дала Помпеевой партии 9 месяцев времени усилиться и утвердиться в Африке и потребовала двух новых и трудных походов Цезаря, в этой стране и потом в Испании, для совершенного одоления этой партии, чего не было бы, если бы Цезарь, после сражения при Фарсале, тотчас отправился в Африку, или, если уже последовал за Помпеем в Александрию, то по крайней мере взял бы с собою 4 или 5 легионов, для перевоза которых морем не имел недостатка в судах, или, наконец, удовольствовался бы мнимою покорностью Птолемея и отложил бы отмщение ему на год.
2) 5 т. войск и 10 судов с 4 т. экипажа были слишком слабы и недостаточны для того, чтобы вести войну с Египтом и покорить такой город, как Александрию. Но Цезарь имел двоякое счастье – завладеть дворцом, цирком или цитаделью и башней с маяком и сжечь египетский флот Только месяц спустя после его прибытия в Александрию, вступила в нее египетская армия, прибывшая от Пелузия, а он вскоре после того получил до 24 морских судов с подкреплениями и запасами. Следовательно во всей Александрийской войне его нет ничего необыкновенного (merveilleux), все планы, составленные комментаторами его в объяснение этой войны, ложны. Александрия, и тогда, как теперь, имела две гавани: новую, занятую Цезарем, окруженную городскими набережными и вход в которую защищала башня с маяком, и старую, занятую александрийцами и образовавшую обширный рейд в виде дуги, хорда которой простирается до 6 т. туазов (около 5 т. сажень {Туаз=6 ф. = 6 ф. 4,7 рус. фут. = 2,7406 рус. аршин. }), а город Александрия не занимал и трети этого протяжения к западу.
3) Цезарь, в войне в Галлии, никогда не означает ни сил своей армии, ни мест, где он сражался; сражения его не имеют названий; продолжатель его записок столько же темен; правда, он рассказывает, что Митридат взял Пелузий, но ни чего не говорит о дальнейшем движении его, а напротив находится в противоречии с современными писателями, которые говорят, что от Пелузия Митридат двинулся к Мемфису, взял его, спустился по левому берегу Нила до Александрии и был остановлен армией Птолемея почти на высоте Алькама. Поэтому сражение было, кажется, на том пункте, где с Нилом соединялся канал, следы которого видны еще и теперь. Комментатор Цезаря называет этот канал рекою, но известно, что в Египте нет рек (кроме Нила), а имеются только каналы. Историки, по своему обыкновенно, оставляют нас в неизвестности о времени сражения; однако кажется, что оно произошло в конце мая или в начале июня; в это время вода в Ниле не совершенно низка, а это заставляет предполагать, что армия Митридата прошла чрез пустыню в апреле.
Генерал Лоссау замечает, что Египет легко мог соделаться гробницею славы Цезаря, если бы последний усомнился в своем счастье, т.е., по его понятиям, в самом себе – и что не без основания обвинили его также в том, что он в свои пожилые лета предался страсти к Клеопатре; но что природная нечувствительность его служила ему щитом, сквозь который не могло глубоко проникнуть сердечное чувство, и если он и имел мимолетные минуты слабости, то последствия доказали, что Клеопатра столь же мало, сколько и другие, могла надолго удержать его в своей власти.
Но генерал Лоссау, столь же восторженный и снисходительный почитатель Цезаря, сколько Наполеон I, напротив, довольно строгий, хотя и справедливый, судья его, – слишком снисходительно судит о мимолетных минутах слабости его. Для такого человека и полководца, как Цезарь, поставившего себе целью быть владыкой обширной римской республики или, по понятиям того времени, вселенной, при тогдашних обстоятельствах в Риме и его провинциях, наконец в лета Цезаря – 53 года, целые два месяца, проведенные им в Александрии ради страсти к Клеопатре и страсти вовсе не сердечной, а плотской, ничем не могут быть оправданы, составляют не только пятно, но и позор для Цезаря и доказывают только, что хотя он и великий человек и великий полководец, но вместе с тем и человек своего, до крайности развращенного времени.

§ 308. Поход Цезаря против Фарнака. – Действия Фарнака и Домиция в Малой Азии; – сражение при Никополе.

Фарнак, сын Митридата В., в начале 63 г. возмутивший войска его против него и провозглашенный ими царем, обложивший отца своего в Пантикапейском замке и тем заставивший его лишить себя жизни, затем изъявил свою покорность Помпею, который сохранил ему за то Боспорское царство, за исключением Фанагории (см. ч. III. § 249). {Наполеон I говорит, что Фарнак был одним из орудий, которые послужили Помпею для того, чтобы избавиться от Митридата, а в награду за то он получил от Помпея царство Боспорское.}) Когда же, 16 лет спустя, Фарнак увидал, что римская республика была раздираема междоусобною войною Цезаря и Помпея, то, по смерти последнего, решился воспользоваться тем, для возвращения себе всех владений, составлявших некогда обширное царство отца его. Он завладел Колхидой, царством Понтийским, столицею которого был Синоп, любимое местопребывание Митридата, и наконец напал на Малую Армению и Каппадокию. Царь первой из них – Дейотар и второй – Ариобарзан просили помощи Цезарева легата Домиция, начальствовавшего в Малой Азии. У последнего было 3 легиона, из которых 2 он, по приказанию Цезаря, послал ему в Египет, а у него остался только один 36-й. Поэтому он поспешно набрал 1 легион в Понтийском царстве, присоединил к нему 2 легиона, набранные Дейотаром в Малой Армении и устроенные им по-римски, и собрал эти 4 легиона при городе Команы в Каппадокии. От Коман путь сообщения с Малою Армениею проходил чрез лесистый горный хребет. Домиций двинулся вдоль этого хребта и расположился лагерем близ города Никополя. На другой день он подступил к Никополю и увидал здесь армию Фарнака, уже построенную в боевой порядок в одну линию, но с тремя резервами позади центра ― и обоих крыл. Домиций начал укреплять свой лагерь в виду неприятеля и, укрепив его, расположился в нем. Фарнак, с своей стороны, желая протянуть войну и надеясь, что положение Цезаря в Александрии заставить Домиция ослабить себя отправлением подкреплений ему, прикрыл оба крыла свои укреплениями. Но несколько дней спустя Домиций двинулся против него в боевом порядке. В происшедшем вследствие того сражении, два легиона Дейотара обратились в бегство, понтийский легион сражался очень плохо и весь бой выдержал только один 36-й легион, но, окруженный со всех сторон, он был принужден отступить в свой лагерь. Фарнак одержал полную победу и остался обладателем Понта, Малой Армении и Каппадокии, а Домиций поспешно отступил во внутренность Малой Азии. Фарнак в Понте и Каппадокии поступил точно так же, как некогда его отец – приказав умертвить или изувечить всех римских граждан и захватив все их имущества, и восстановил царство Митридата во всем его объеме, в уверенности, что Цезарь погибнет в Александрии.

§ 309. – Движение Цезаря из Египта чрез Сирию в Малую Азию.

Цезарь, прибыв с 6-м легионом в Сирию, устроил дела её, оставил в ней легата и родственника своего, Секста Цезаря, затем сел с 6-м легионом на суда и переправился морем в Киликию. Здесь в Тарсе он собрал представителей части Малой Азии и также устроил дела её. Присутствие его в Риме было крайне необходимо (см. ниже § 312), он знал это, но рассудил, что прежде, нежели возвратиться туда, ему еще более необходимо было смирить Фарнака и вполне обеспечить себя с этой стороны. Поэтому он двинулся с 4-мя легионами: 6-м, 36-м и двумя Дейотаровыми и с конницей к Команам. Фарнак старался умилостивить его всякого рода предложениями покорности, на что Цезарь объявил ему свои условия, на которых соглашался принять ее. Но Фарнак вместо того расположился с своею многочисленною армиею в сильно-укрепленном лагере на высотах по правую сторону города Зелы, Зилы или Зилеи в Понте (недалеко от нын. Амазии, главного города Сивасского пашалыка в азиатской Турции), где в 67 г. Митридат В. разбил на голову римскую армию претора Триария (см. Ч. III § 246). Цезарь, от Коман двинувшийся к Зеле, расположился лагерем в 5 милях (7 верстах) от неё, но несколько дней спустя ночью приблизился к ней на 1 милю (около 1 ½ версты). Впереди лагеря Фарнака находилась цепь высот, а между нею и высотами, на которых был расположен лагерь Фарнака, простиралась равнина, версты в 2 шириною. Эта вторая, передняя цепь высот составляла весьма выгодную позицию. Митридат занимал ее в 67 с, когда разбил Триария, но Фарнак не воспользовался занятием её. Цезарь, заметив эту ошибку, ночью занял эту цепь высот и приказал своим войскам укреплять на них лагерь.

§ 310. Сражение при Зеле.

31 мая на рассвете Фарнак, увидев Цезаря в такой близости от себя и полагаясь на превосходство сил своих, решился немедленно атаковать римскую армию, прежде нежели она успела бы укрепить свой лагерь. Он построил свою армию в боевой порядок, в 4 линии, имея впереди военные колесницы, спустился на равнину, а из неё двинулся на высоты, на которых находилась армия Цезаря. Последний не хотел верить, чтобы это была действительная атака, но считал наступление Фарнака только ложным движением, с целью воспрепятствовать укреплению римского лагеря. Поэтому он только приказал 1-й линии стоять под оружием и прикрывать укрепление лагеря. Однако вскоре приближение военных колесниц, за которыми с громкими криками следовали все 4 линии армии Фарнака, убедили Цезаря, что он ошибся. Поэтому все войска, занятые укреплением лагеря, должны были покинуть работы, вооружиться и построиться в боевой порядок между 1-ю линиею, уже находившеюся в бою, и между недоконченным лагерем. Не успели они построиться, как 1-я линия уже была прорвана в середине военными колесницами. Положение Цезаря становилось опасным, но, по счастью, 6-й легион, составлявший правое крыло и хотя состоявший только из 1200 чел., но старых, опытных и храбрых ветеранов, опрокинул, после упорного боя, левое крыло Фарнака, уже входившее на высоты, и привел его в совершенное расстройство. Отступление его послужило знаком общего бегства армии Фарнака. Цезарь живо и сильно преследовал бежавших до самого лагеря их и завладел им и всеми тяжестями, казною и сокровищами Фарнака. Последний едва успел спастись и несколько месяцев спустя погиб в бою против одного из подвластных ему владетелей. Армия его рассеялась, а Малая Армения, Каппадокия, Понт, Боспор и Колхида покорились Цезарю. Война с Фарнаком была решена одним сражением и Цезарь уведомил о том одного приятеля своего в Риме -тремя словами: veni, vidi, vici (пришел, увидел, победил), которые сделались историческими. «Счастливый Помпей!» – сказал Цезарь после сражения при Зеле – «вот те неприятели, поражение которых доставило тебе имя Великого!» – В награду Митридату пергамскому за услуги, оказанные им в Египте, он даровал ему Боспорское царство.
На другой день после сражения при Зеле он поспешно отправился в Рим, под прикрытием отряда конницы.

§ 311. Действия в Иллирии и Греции.

Между тем как Цезарь действовал против Помпея Эпире и Фессалии, а потом против египтян в Александрии и Фарнака в Малой Азии, приверженцы Помпея, с своей стороны, действовали в Африке, Иллирии, Греции и на море. Действия их в 48 и 47 годах в Африке, заключавшаяся в значительном усилении их в ней, изображены ниже (§ 314). Действия же в Иллирии, Греции и на море заключались в следующем:
Иллирия состояла в то время из Паннонии (нынешних Австрии и части Венгрии и Сербии), Либурнии (нынешних Истрии и Кроации) и Далмации, по берегу Адриатического моря, простиравшейся до границ Македонии и имевшей главным городом. Салону (ныне Спалатро). После сражения при Фарсале, Помпеев легат Октавий направился с частью Помпеева флота к берегам Иллирии, в которой находился Цезарев легат Корнифиций с 2-мя легионами. Позже Цезарь, узнав, что в Иллирии собираются остатки армии Помпея, послал туда легата Габиния с 2-мя новонабранными легионами. Последний, потому ли, что действовал неосторожно, или потому, что войска его не имели еще достаточных опытности и твердости, был разбит иллирийцами и обложен ими в городе Саларе, где и умер. Октавий, владея морем, воспользовался поражением Габиния и покорил ¾ Иллирии, так что Корнифиций едва мог удерживаться в ней. Цезарь, обложенный в Александрии, не мог подать ему никакой помощи, но легат его Ватиний, начальствовавший в Брундузие, посадил там на перевозные суда несколько тысяч ветеранов, принадлежавших к 1?–ти легионам Цезаря, вышедших после болезни из больниц и ждавших случая присоединиться к своим легионам. Выйдя с ними в море, под прикрытием нескольких военных судов, он встретил флот Октавия разбил его и завладел и морем, и Иллирией, а Октавий с остатком своего флота удалился к Сицилии.
В Греции легат Цезаря Кален осадил Афины, державшие сторону Помпея, и, после упорного сопротивления, овладел ими. Цезарь помиловал афинян и сказал представителям их: «Ужели вы, достойные гибели, всегда будете обязаны спасением только памяти ваш их предков?» Мегара была также осаждена, но сопротивлялась упорнее, пока, доведенные до крайности, жители её выпустили против осаждавших множество львов, собранных в городе еще Кассием, для отправления их в Рим, где они должны были служить для боев в цирке. Но львы эти бросились на самих жителей и многих из них растерзали. После того Мегара сдалась и жители её были проданы в рабство. Один из легатов Помпея преградил стеною Коринфский перешеек, что воспрепятствовало Калену вступить в Пелопоннес. Но после сражения при Фарсале препятствие это было устранено и Кален занял Пелопоннес, а по прибытии его в Патры (ныне Патрас), Катон, находившийся в гавани его с флотом Помпея, удалился к берегам Африки.
Таким образом в 47 г. Иллирия, Греция и море уже были совершенно во власти Цезаря.

§ 312. Цезарь в Риме.

Наконец в июле 47 г., ― после почти 2 ½ лет отсутствия из Рима, Цезарь прибыл в него – и давно была пора тому. С одной стороны, – Рим продолжал быть вполне покорным Цезарю; консул назначил его, когда он был в Александрии, диктатором, а Антония – его начальником конницы, так что в 47 г., за отсутствием Цезаря, полную власть в Риме имел один Антоний. Но с другой стороны, Антоний привел всех в Риме в соблазн и негодование развратом, распутством и грабительствами своими. Молодой народный трибун Долабелла, стремясь к известности и славе и, подобно Антонию, обремененный долгами, предложил народу закон об уничтожении всех долгов. Это привело весь Рим в страшное волнение и произвело в нем большие беспорядки. К этому присоединилось еще то, что легионы, сражавшиеся в Галлии и Греции и расположенные вокруг Рима, не получая обещанных им наград, взбунтовались. 2-й легион отказался отправиться в Сицилию, а примеру его последовали и прочие легионы. В это самое время Цезарь прибыл в Рим и тотчас издал таксу на недвижимые имения, которые чрезвычайно понизились в цене, простил все недоимки и проценты долгов с самого начала междоусобной войны, приказал продать все имущества своих врагов, употребил всевозможные меры для приобретения денег, и даже имения Помпея были проданы с публичного торга. Их купил Антоний, надеясь ничего не заплатить за них, но это возбудило неудовольствие Цезаря. Сенат и народ изъявили полную готовность исполнять все требования и повеления Цезаря, и сверх множества почестей, назначенных ему по определению сената, ему предоставлено было также право объявлять войну и заключать мир.
Что касается легионов, то они, по прибытии Цезаря, успокоились, но вскоре взбунтовались еще яростнее, умертвили всех частных начальников своих, хотевших усмирить их, завладели своими орлами и двинулись к Риму, угрожая самому Цезарю. Последний приказал затворить городские ворота, но когда мятежники прибыли на Марсово поле, он вышел к ним, сел на трибуну и строго спросил их, чего они хотят? – «Мы покрыты ранами» – отвечали они – «довольно времени уже скитаемся по свету и проливаем кровь нашу и хотим увольнения». – «Даю вам его» – коротко и холодно отвечал Цезарь и затем прибавил, что через несколько недель отправится из Рима и, победив неприятеля с другими, новыми войсками, по возвращении даст старым легионам все, что обещал им. Затем он хотел удалиться, но легаты упросили его сказать несколько ласковых слов старым боевым товарищам своим, с которыми он преодолел столько опасностей и приобрел столько славы. Цезарь сел и, против своего обыкновения – называть их товарищами, начал речь словами: «Граждане...» – В войсках послышался общий ропот: «мы не граждане, а воины» – возразили они. Кончилось тем, что они просили прощения и позволения продолжать службу. Цезарь наконец простил их, кроме бывшего любимого 10-го легиона своего. Но этот легион сам собою, без позволения Цезаря, последовал за ним в Африку.
{Эта сцена рассказывается также несколько иначе. Войска думали, что Цезарь не мог обойтись без них и что, отказав ему в повиновении, они вынудят у него еще большие награды. Но Цезарь не мог низойти до такой зависимости от своих войск и спросил их: «Чего хотите, товарищи?» – «Увольнения» – отвечали они. – «Даю вам его, граждане» – возразил Цезарь» Это название граждане так огорчило их, что они тотчас раскаялись и просили прощения. Твердость его изумила, а холодность его опечалила их; но Цезарь только после вторичной, убедительной просьбы их даровал им прощение. Вероятнее однако то, что он с самого начала назвал их не товарищами, а гражданами.}

§ 313. Замечания.

Наполеон I делает следующие замечания, касательно действий против Фарнака, в Иллирии, Греции и на море:
1) Успех, одержанный Фарнаком над Домицием, доказываете, какая разница была между хорошими и дурными войсками. Три легиона (2 армянские и 1 понтийский) ни одной минуты не устояли против войск Фарнака, а один римский выдержал бой и отступил в порядке.
2) Действия 6-го легиона, только из 1200 старых ветеранов, в сражении при Зеле, где он опрокинул целое левое крыло Фарнака, точно также доказывают, что значить горсть храбрых, хорошо устроенных войск.
3) Победа Ватиния на море, с перевозными судами, над военными судами Октавия, весьма замечательна. Морские сражения в древности были совершенно подобны сухопутным и храбрые римские ветераны, с мечами в руках, были почти всегда уверены в победе и на море, как на сухом пути. Это происходило от способа постройки и управления тогдашними морскими военными судами, очень длинными, движимыми посредством весел, имевшими мало мачт, снастей и парусов и которые не могли ни действовать по ветру, ни крейсировать, ни блокировать.
Генерал Лоссау замечает, что хотя Цезарь и видел, что присутствие его Риме было крайне необходимо, однако хотел, прежде нежели устроить внутренние дела республики, привести дела в Малой Азии в такое положение, чтобы в этой стране было полное спокойствие и особенно не было поводов к междоусобной войне, чтобы народы в этой стране вполне уважали римские законы и в тоже время не имели опасения со стороны внешних врагов. В Сирии, Киликии и Малой Азии достигнуть этого было не так трудно, как в Понте, где Фарнак разбил Домиция и завладел чужими областями. Устроив дела Сирии, Киликии и Малой Азии, Цезарь двинулся в Понт с 4-мя легионами, из которых только один 6-й римский был вполне надежный, следовательно силы его были очень незначительны. Встретив послов Фарнака, присланных им с предложениями и уверениями в его покорности, Цезарь потребовал, чтоб он доказал это немедленным очищением Понта, освобождением взятых в плен римских граждан и возвращением всех отнятых у них имуществ. Фарнак обещал все это исполнить, надеясь, что Цезарь удовольствуется его обещаниями и поспешит в Рим, а потому медлил исполнением обещанного. Тогда Цезарь положил как можно скорее решить дело силою оружия – и решимость его исполнить это с своими малочисленными и малонадежными силами, против многочисленной армии Фарнака, заслуживает особенного внимания. Она доказывает, что Цезарь презирал многочисленность варварского, азиатского войска Фарнака и полагался не на свою небольшую армию или лучше сказать на один 6-й легион, но на самого себя, и на этом доверии его к себе, на его воле, опытности и присутствии духа именно и была основана его решимость. Она проявляешь поэтому такую черту характера Цезаря, которую не следует упускать из виду. Не в его духе вообще было в подобных случаях стремиться к цели слабо и вяло, и по словам Гирция Панзы, если он обыкновенно по склонности, то против Фарнака по необходимости – искал решения войны силою оружия.

ГЛАВА СОРОК ЧЕТВЕРТАЯ. 3-Я РИМСКАЯ МЕЖДОУСОБНАЯ ВОЙНА ЦЕЗАРЯ С ПОМПЕЕМ И ПОТОМ С ЕГО ПАРТИЕЙ (49–45). (Продолжение).

III.
Африканская война (47–46).

§ 314. Разделение Африки; – силы и план приверженцев Помпея в ней. – § 315. Переправа Цезаря в Африку и действия его в ней при Руспине. – § 316. Действия Цезаря в Африке при Руспине и Уците. – § 317. Движение Цезаря и Сципиона к Тапсу. – § 318. Сражение при Тапсе и результаты его. – – § 319. Замечания.

Источники и историческая пособия – указанные в главе ХХХVI.

§ 314. Разделение Африки; – силы, расположение их и план действий Сципиона в ней.

Древним была известна только северная часть Африки или Ливия в обширном смысле слова. Они обыкновенно разделяли ее на обитаемую, обильную зверями и, пустынную. Первая простиралась от Средиземного моря до горного хребта Атласа, вторая – от Атласа до пустыни Сахары, изобиловавшая, только дикими зверями, и наконец третья – к югу от Сахары, состоявшая из бесплодных, песчаных степей, среди которых изредка встречались небольшие пространства плодородной почвы и растительности, называемые оазисами или оазами. Малоизвестные страны еще далее к югу носили общее название Эфиопии. В северной или обитаемой Африке заключались:
1) Мавритания (Mauretania, ныне Марокко, Фес и западная часть Алжирской области), разделявшаяся на западную или Мавританию Тингитанскую (Tingitana) от. берегов океана до р. Малуи, и на восточную или Цезарийскую (Caesariensis), заключавшую в себе страну массесилян. В Мавритании были горы – Большой и Малый Атлас; реки – на западе Малуя, Лик, Субур, Сала, Куса или Анатис и Фалуда, а на востоке – Сига (нын. Тафпа), Картен и мн. др.; – города: на западе – Тингис (ныне Тангер), Зилия и Ликса; на востоке – Ховат (н. Бужия), Сальды, Икасион (кажется н. Оран), Иоль, позже Цезареа (ныне Ахжир), и Сига, столица Сифакса, – а во внутренности страны – Ламида (н. Медея), Вида (н. Блида) п Ситифис.
2) Нумидия {Numidia), нынешняя Алжирская область, разделялась р. Ампсогою на западную, в которой обитали массесиляне (см. выше) и восточную или собственную Нумидию (Numidia propria), называемую у римлян новою, в которой обитали массилияне. В Нумидии были города: Цирта (н. Константина), столица, Иппон царский (Hippo regius, недалеко от н. Боны), Зама, Тагаста и Мадура.
3) Гэтулия (Gaetulia), к югу от Мавритании и Нумидии, страна малоизвестная; в ней были: реки Нигер, Гир и Дарад (н. Сенегал), поселения: Магуpa при Дараде, Иерифосийская гавань (Perifosius portais), на юге Иессадийского мыса, а но течению Нигера Пессиде (н. Томбукту).
4) Собственная или бывшая Карфагенская Африка (Africa propria vel Carthaginensis), разделявшаяся на Зевгитанскую (regio Zeugitanis), Бизаценскую (regio Bisacena) и Сиртскую (regio Syrtica). В 3евгитанской или собственно Карфагенской, вдоль берега Средиземного моря, от Малого Сирта до Нумидии, были многие приморские города – бывшие финикийские и греческие колонии, и из них главный Карфаген, затем Утика, Тунес (н. Тунис), Аспис или Клипеа, откуда производилась переправа в Сицилию, Неаполь и Афродисий. В Бизаценской Африке (н. Тунис), принадлежавшей Карфагену, были города Гадрумет (Hadrumetum). Тапс или Фапс (Thapsus), Руспина, а к югу от неё Башня Ганнибалова (Turris Hannibalis). В Сиртской Африке (н. Триполь) были реки Тритон и Цинипс, города Автомаха, Неаполь или Большая Лепта (Leptis magna), Эа (Оеа, н. Триполь) и Цидам.
5) Ливия (Lybia) – в обширном смысле вся Африка, в более тесном страна между Сиртом и Египтом и в самом тесном один Ливийский округ, сопредельный Египту.
6) Египет Нижний или Дельта Нила, Средний или Гептаномида, от разделения Нила на 7 рукавов вверх до Фив, и Верхний или Фиваида.
И 7) Эфиопия (Aethiopia), к югу от Египта до Индийского моря (ныне Нубия, Абиссиния, Адель и пр.).
Реки и города Ливии, Египта и Эфиопии здесь не означаются, так как эти три страны были вне круга действий Африканской войны.
Сверх того в Средиземном море, близ берегов Африки находились, от востока к западу, острова: Meлита (ныне Мальта), Коссира между Африкой и Сицилией, Церцина с городом того же имени и Менинкс, оба в заливе Малого Сирта, и другие в Атлантическом океане.
Римляне, по взятии и разрушении Карфагена, обратили бывшие владения его в римскую провинцию Африку, под управлением претора в Утике. В Мавританию они проникли только позже, при императоре Клавдие. В 48 и 47 г. г. римская провинция Африка оставалась во власти и под управлением Помпеева легата Вара. В Нумидии царствовал Юба, приверженец Помпея. После сражения при Фарсале, Метелл Сципион перевез остатки Помпеевой армии в Африку. Туда же последовал и Лабиен. Катон во время сражения при Фарсале начальствовал в Диррахие, а после того удалился с флотом в Патры, в Пелоппоннесе, а оттуда к Кирене, на берегах Африки. Из Кирены он с 10 т. войск в 30 дней прошел через пустыню Большого Сирта, везя воду на ослах. Зиму он провел в Лептисе или Лепте, где соединился с Сципионом, Варом, Лабиеном и сыновьями Помпея, Юба, как царь, признавал себя выше их всех. Катон был претором в Утике. Сципион, как бывший прежде консулом, был признан главным начальником войск., В 47 г. он имел всего 10 легионов, много легких пеших войск и многочисленную конницу. У Юбы было 4 легиона, вооруженных и устроенных по-римски и многочисленная нумидийская конница. Сверх того при армии было 120 обученных и вооруженных слонов. Сципион имел. также большой флот и владел морем близ берегов Африки и Сицилии. Все вообще сухопутные и морские военные силы его были так значительны и грозны, что враги Цезаря в Италии даже ожидали прибытия в неё Сципиона. Вот до чего усилилась в Африке партия Помпея в 49, 48 и 47 гг. и до чего Цезарь допустил ее усилиться особенно после сражения при Фарсале! Три года постепенного усиления её в Африке изгладили из памяти поражение при Фарсале, и судьбы римской республики еще могли бы измениться, если бы против приверженцев Помпея не был Цезарь, а против Цезаря был не Сципион, громкий именем, но без военных дарований. С теми превосходными числом, сухопутными ― и морскими военными силами, которые он имел в своем распоряжении, он мог бы с успехом и выгодой переправиться в Сицилию и из неё в Италию, в то время, когда Цезарь находился в Александрии и Малой Азии. Этим Сципион мог бы чрезвычайно повредить ему и даже сделать ему переправу в Африку невозможною, а между тем сохранить неприкосновенною эту страну, составлявшую главное основание действий его, Сципиона. Вместо того, он и все его сподвижники, ложно понимая свое положение в отношении к Цезарю и римской республике и имея неверный взгляд на него, избрали совершенно другой способ действий, именно – оборонительный в Африке. При этом Сципион хотел 1) лишить Цезаря всех способов продовольствования в открытом поле, а для себя собрать продовольственные запасы в городах, – и 2) привести все приморские города в оборонительное состояние. Но при этом ему следовало бы постоянно владеть морем. и отрезывать на нем Цезарю все подвозы. Привести же все приморские города в оборонительное состояние было почти невозможно и только раздробило бы силы Сципиона. Притом большая часть приморских городов, особенно Утика, были преданы Цезарю. Сципион даже не озаботился взятием заложников в верности городов. Таким образом меры, принятия Сципионом, были не иное что, как посредственные и нерешительные полумеры, не обещавшие особенного успеха против такого полководца, как Цезарь. Тоже самое следует сказать и о распределении Сципионом войск. С главными силами он расположился в окрестностях Утики, т.е. в середине страны, которую он хотел оборонять, и этим расположением прикрывал склады. Многие же сильные, отдельные отряды, под начальством легатов Афрания, Петреия и других, он выдвинул к берегам моря, так что они находились в связи между собою и могли, в случае надобности, соединяться. Кроме того, вся легкая конница наблюдала за морскими берегами, на всем протяжении их. Такого рода расположение сил само по себе было целесообразно и было бы удовлетворительно, если бы легкая конница наблюдала, за берегами с величайшею бдительностью и вообще если бы разведывательная и охранная служба исполнялась ею строгим образом. Но последствия доказали, то этого-то именно и не было. Притом Сципион разделил свой флот на несколько эскадр и только сильнейшую из них назначил для наблюдения за берегами Сицилии. Между тем наблюдение за неприятельскими берегами долженствовало бы быть главным и важнейшим предметом, а вдоль африканских берегов наблюдательную службу должны бы были исполнять легкие суда в достаточном числе.
При таких силах, распределении их и плане действий Сципиона, образ действий Цезаря против него представляет большую занимательность.

§ 315. Меры Цезаря, переправа его в Сицилию и Африку и оборонительные действия его при Руспине.

восстановив спокойствие в Риме, укомплектовав старые легионы и набрав несколько новых, Цезарь приказал нанять и снарядить в гаванях Италии перевозные суда, двинул- войска к сборному пункту – Лилибею в Сицилии, откуда до мыса Меркурия (ныне Бон) в Африке было около 24 миль (около 34 верст) и куда он и сам прибыл 30 сентября 47 г. В нетерпении скорее посадить войска на суда, он приказал тотчас посадить на них находившийся в Лилибее новонабранный легион с 600 чел. конницы. А для того, чтобы иметь личный надзор за этим и показать, какую особенную цену он придавал тому, хотя ветер был противный и вообще время года для мореплавания было не совсем благоприятное, он приказал разбить свою ставку у самого края моря и не позволял никому сходить с судов на берег. Между тем каждый день подходили и военные и перевозные суда и легионы, и когда Цезарь собрал и посадил на суда 6 легионов и 2 т. конницы, то приказал им плыть вперед к острову Апониана (н. Favagnana), одному из Эгатских, и ждать там прибытия других судов из всех гаваней Сицилии. Затем, дав претору Сицилии нужные приказания о перевозе остальных войск, он сам отправился 8 октября к о. Апониана и оттуда со всеми судами и войсками на них прямо к мысу Меркурию. Переезд туда не был благополучен: осенние равноденственные противные ветры рассеяли флот Цезаря до такой-степени, что он потерял из виду почти все перевозные суда и сохранил при себе только несколько военных. На беду он на этот раз не дал начальникам эскадр, как обыкновенно делал, письменных приказаний, куда им направляться, потому что сам не знал расположения неприятеля на берегах Африки и не мог назначить общего сборного пункта на них. Однако наконец подул попутный
ветер и через 4 суток Цезарь увидал мыс Тафитис (Taphitis), к юго-востоку от мыса Меркурия. Не признав удобным высадиться здесь, он направился вдоль берега к югу и стал на время на якорь против гавани Герклы или Гадрумета, дабы собрать тут свои суда. Разведав берег и не найдя на нем неприятеля, он решился высадиться тут. При нем было всего только 3 т. чел. пехоты и 150 чел. конницы, которые и были высажены благополучно, хотя в Гадрумете были 2 Сципионовы легиона (10 т.) под начальством Консидия, а на берегу вскоре показался Гней Визо с 3 т. мавров и городской конницы. Цезарь расположился лагерем против Гадрумета и укрепился – без всякого препятствия со стороны неприятеля. Он произвел лично обозрение местности вокруг Гадрумета, Консидий же не только не атаковал войск его, но, вероятно считая их очень сильными числом, сам принял оборонительные меры. Таковы были противники Цезаря, встреченные им с первого шага его в Африке! Тем не менее высадка Цезаря была делом очень отважным, а положение его очень трудным и даже опасным, особенно в первую ночь по высадке. Ни одного из судов рассеянного флота его еще не было видно. Не смотря на то, ему необходимо было иметь надежную гавань и убежище для своего флота и потому он решился двинуться вдоль берега далее к югу, в надежде найти там преданные ему города и менее неприятельских войск. Консидий вышел из Гадрумета и последовал за ним с пехотой и конницей. Цезарь остановил свои войска и высланная им конница опрокинула мавританскую, так что. Консидий отступил обратно в Гадрумет а Цезарь продолжал свое движете. Многие города и поселения снабдили его продовольствием и изъязвили ему преданность свою. 2 января 46 г. по римскому календарю или 15 октября 47 г. по теперешнему он дошел до города Лептиса или Лепты, в 2 милях (около.3 верст) от города Руспины. Город Лепта не был занят неприятелем и жители его приняли Цезаря очень радушно. Последний расположился лагерем близ города и сюда наконец прибыла большая часть его перевозных судов и несколько военных, с известием, что остальные суда вероятно отправились отыскивать его около Утики. Вследствие того он положил не удаляться от морского берега и послал 10 военных судов собрать остальные рассеянные суда и, под своим прикрытием, привести их к нему. Вместе с тем он принял строгие меры, чтобы войска, его отнюдь не выходили из лагеря внутрь страны. Когда высадка была совершенно докончена, он послал несколько судов в Сардинию и ближайшие провинции, с приказанием правителям их немедленно прислать ему войск и продовольствия; другие отправил в Сицилию для перевоза остальных войск; наконец поручил претору Саллустию овладеть неприятельскими складами на о. Церцине; все это он приказал исполнить с величайшими деятельностью, поспешностью и точностью. Сам же он положил занять Лепту и Руспину и даже, в случае надобности, оборонять их до сбора всего флота. Сципион, как он узнал, находился в это время еще в Утике – в 24 милях (около 34 верст) от него.
Оставив в Лепте Сарсену с 6 когортами, с остальными войсками (9 т.) он занял Руспину и на другой день произвел большую фуражировку и привез в город большое количество зерна и сена.
Чрезвычайно озабочиваясь однако об остальных судах своего флота, он оставил в Руспине П. Сарсену (брата того, которого оставил в Лепте начальником войск), а сам с 7 когортами отборных ветеранов двинулся к одной гавани по близости, где ввечеру один, без войск, тайно отправился морем для отыскания судов своего флота. Но, к счастью для него, почти все эти суда (за исключением немногих) на другой же день прибыли к Руспине. Высаженные с них войска Цезарь немедленно ввел в Руспину и приказал устроить укрепленный лагерь между городом и морем. Если с одной стороны он был успокоен сбором своих судов и войск, то с другой стороны был очень затруднен и озабочен добыванием продовольствия. На сухом пути край был истощен неприятельскою иррегулярною конницей, а с моря в эту пору года было трудно получать подвозы. Поэтому положение Цезаря было, хотя и лучше прежнего, но все ещё не вполне обеспечено.
Когда лагерь был совершенно укреплен и войска расположены в нем, Цезарь снова предпринял с 30 когортами большую фуражировку. Но на этот раз, совершенно неожиданно для него, неприятель преградил ему путь.
Сципион, получив от Консидия известие о высадке Цезаря, тотчас начал. собирать свою армию, в чем успел однако не ранее как через три дня, так как она была расположена на большом протяжении края, а от того пункта, где она собралась, ей нужно было пройти еще около 20 миль. (28 верст). Впереди шел Лабиен, с частью пехоты, 1600 чел. галльской и 8 т. нумидийской конницы, а Петреий, Афраний и др. следовали за ним. Вся армия Сципиона состояла из 40 т. чел. тяжелой и легкой пехоты, большего числа стрелков и пращников, 8 т. чел. нумидийской и 1600 чел. галльской и германской конницы, перевезенных Лабиеном в Африку после сражения при Фарсале, и кроме того 1100 чел. конницы Петреия, следовательно более нежели из 50 т. войск. Лабиен уже предрекал Цезарю участь Куриона и умел так скрыть свое движение, что Цезарь ничего не знал о нем и не успел еще начать свою фуражировку и даже отойти на ¼ мили от своего лагеря, как получил от передового отряда своего известие о приближении неприятеля. Местность, где он находился, образовала равнину, окруженную горами. Он думал, что против него шла только нумидийская конница и хотел продолжать свое движение, приказав только присоединиться к нему из лагеря коннице с несколькими сотнями стрелков. Но, разведав лично неприятеля и увидав его силу, он остановил свои когорты и приготовился к бою. Лабиен развернул свои войска так, что линия их была значительно длиннее линии войск Цезаря. Имея в виду охватить последнего с обоих флангов, он поставила часть своей нумидийской конницы между пехотой, – а другую часть на флангах, вместе с тяжелою конницей, все роды войск в глубоком строе.
Цезарь, по малочисленности своих войск, мог построить их только в одну линию, пехоту в середине, а конницу по флангам, примыкая левым флангом (а Лабиен правым) к ряду холмов.
По сближений обеих сторон, пехота Цезаря двинулась против неприятеля и отразила нумидийцов, бывших между пехотой Лабиена, но они тотчас же обратились назад и пошли снова в атаку. Между тем на обоих флангах конница Цезаря была принуждена уступить коннице Лабиена, тесно примкнув к пехоте, а все вообще войска Цезаря – построиться фронтом во все стороны и продолжали бой, но еще не в рукопашную. Положение Цезаря было крайне трудное и опасное, так что он ежеминутно ожидал быть совершенно окруженным и видеть строй свой прорванным. Но в эту опасную минуту он, с необыкновенным присутствием духа, приказал исполнить одну эволюцию, которая спасла его и решила участь боя в его пользу. Именно – он приказал 3-м средним шеренгам когорт правого фланга сделать поворота на право, а левого – на лево и двинуться, первым на право, а вторым – на лево, дабы удлинить линию фронта. В тоже время коннице на обоих флангах он приказал прогнать нумидийцев и тем прикрыть означенный выше движения пехоты, затем прогнать и нумидийцев перед фронтом. своей линии и построиться перед когортами, с интервалами для прохода пехоты, в шахматном порядке. Когда все это было исполнено, как спереди, так и сзади, со всею возможною скоростью, тогда обе линии, разом бросились бегом на неприятеля и обратили его в бегство. При этом должно быть, что правый фланг Цезаря ранее или сильнее атаковал неприятеля, потому что последний уклонил свой левый фланг и отвел его к ряду холмов, к которому примыкал его правый фланг. {Изложение всех этих. эволюций Цезаря в его записках очень темно и неудобопонятно, не смотря на все старания Гишара разъяснить его. Должно быть, что войска Лабиена слишком растянулись и разорвались и не могли выдержать удара старых римских когорт в тесно сомкнутом строе.} Результатом этого жаркого боя (происшедшего 4 января 46 г. по тогдашнему календарю или 17 октября 47 г. по юлианскому) было то, что войска Лабиена отступили поспешно на ряд холмов вправо от них, а Цезарь преследовал их только до этих холмов и затем отступил в свой лагерь при Руспине, успешно отразив последовавшего за ним Лабиена. Если принять во внимание, что накануне этого боя он хотел отправиться в море для отыскания остальных судов своего флота, но не исполнил этого потому, что суда эти в тоже самое время прибыли к нему, то нельзя не признать этого особенным счастьем для него. Если бы Лабиен атаковал его войска в его отсутствии, то, в случае поражения их, мог поставить его в отчаянное положение. Счастьем для Цезаря было и то, что он успел отразить превосходный силы Лабиена, но странно и непонятно, как мог он ничего не знать, ни о силах Сципиона, ни о наступлении его и Лабиена в превосходных силах, почему и наткнулся на последнего совершенно неожиданно.
Лабиен отступил к Гадрумету, на соединение с приближавшимся туда Сципионом. На холмах, окружавших лагерь на значительном расстоянии, он расположил отряды легкой конницы, дабы перехватывать подвозы продовольствия из внутренности края. Главною целью Сципиона было напасть на Цезаря со всеми своими силами и разбить его, еще прежде, нежели он успел бы утвердиться при Руспине. Но ему следовало бы исполнить это гораздо ранее и скорее, потому что Цезарь успел уже укрепиться и собрать армию и флот свой при Руспине. Не отваживаясь выступить в поле с своею армией, силы которой не простирались еще даже до 30 т. войск, Цезарь укрепил свой лагерь как можно сильнее, соединив его с Руспиной и с морем укрепленными линиями, с башнями на них, и принял все возможный меры для отражения атаки Сципиона. Между прочим он образовал из гребцов и воинов с судов флота отряд легкой пехоты, перевез с некоторых лишних судов военные машины на валы укреплений, учредил разного рода мастерские, послал в Сицилию за разными необходимыми ему потребностями и пр., словом – не пренебрег никакими, даже малейшими, мелочами и лично входил во все. Вместе с тем он в строгости соблюдал всю лагерную и особенно караульную службу. Только продовольствование войск очень озабочивало его, потому что на море было множество Сципионовых судов, которые перехватывали подвозы его из Сицилии. Он старался помочь тому употреблением запасов продовольствия купцов Руспины, но это не могло надолго обеспечить продовольствования армии.
Между тем Сципион прибыл наконец к Гадрумету, но остался при нем 2 суток, а затем соединился с Лабиеном и Петреием и на другой день прибыл на равнины Руспины. Кажется, что он признал слишком отважным атаковать лагерь Цезаря и предпочел обложить его и принудить Цезаря покинуть его по недостатку в продовольствии, словом – сделать, то, что Цезарь сделал против Помпея при Диррахие. Но он нисколько не исполнил того, чего от него можно и должно было ожидать. Во-первых он расположился на расстоянии более одной мили (около 1 ½ версты) от Руспины, а потом не занял многих пунктов, занятием которых мог вполне обложить лагерь Цезаря и отрезать ему сообщения с внутренностью края, – не соблюдал в строгости лагерной и полевой службы, особенно между иррегулярною, легкою конницею своею, которая очень плохо исполняла свои обязанности.
Цезарь же, напротив, употреблял все возможные средства для того, чтобы вредить неприятелю. С- этою, целью, он привлек к себе одного бывшего римского частного военного начальника, именем Сиция (Sitius), замешанного в заговоре Каталины, бежавшего в Африку, собравшего в ней толпу вооруженных сельских жителей и служившего с ними за деньги мелким владетелям края. Сиций уговорил мавританского царька Бокха (Bocchus) вторгнуться в Нумидию, и дабы принудить тем Юбу отделиться от Сципиона. Это имело желанный успех: Юба действительно воротился в Нумидию, оставив Сципиону только 30 слонов. Этим армия Сципиона была ослаблена, хотя все еще превосходила силами Цезареву. Кроме того Цезарь послал во все важнейшие города края окружные послания с извещением, что он прибыл к Руспине лично с армией, а не один только легат его с отрядом, как сначала ходили слухи. Это произвело общее и выгодное впечатление и побудило многих почетнейших жителей края отправиться в лагерь Цезаря, уверить его в своей преданности и заявить, что только страх Сципиона удерживал их открыто объявить себя в пользу его, Цезаря, так как край был истощен и жестоко разорен неприятелем. Наконец, Цезарь послал еще новые и настоятельный приказания прислать ему столько войск, сколько можно было собрать.
Между тем Сципион каждый день выводил свою армию из её лагеря и снова вводил в него, так как Цезарь не обращал на это никакого внимания и был так уверен, что Сципион не атакует его, что однажды, когда последний подступил к самому лагерю его, он даже не вышел из своей ставки. Лабиен пытался-было напасть на Лепту, но был отражен, потому что гарнизон был настороже, а город хорошо укреплен.
На сторону же Цезаря каждый день стали переходить многие города, пример которым подал город Ахилла. Так как последний был очень выгоден для Цезаря во многих отношениях, то он и занял его войсками под начальством Мессия, предупредив в том же Консидия. Даже в самом лагере Сципиона он имел лазутчиков и к нему переходило много переметчиков.
Наконец в исходе января, к нему благополучно прибыли морем, сначала – претор Саллустий с запасами продовольствия, собранными на о. Церцине, а потом – Алиен с 2-мя легионами (13-м и 14-м), 800 чел. галльской конницы, 1 т. чел. стрелков и большими военными и продовольственными запасами из Сицилии. Сверх того Цезарь узнал, что остальные суда его флота носились еще ветрами по морю, но ни одно из них не было взято неприятелем.

§ 316. Наступательные действия Цезаря при Руспине и Уците.

Прибытие к Цезарю подкреплений поставило его в возможность предпринять наступательный, действия, хотя он был все еще слабее Сципиона. Всего важнее для него было владеть равниной, на которой Сципион расположил свой лагерь и мог обойти Руспину и лагерь Цезаря и затруднить ему сообщения с Лептой и внутренностью края и всякие его движения. Морской берег, при котором лежали Руспина и Лепта, имел направление с севера на юг, так что, при расположении Цезаря правым флангом к морю, а левым к Руспине, означенная равнина находилась к северу от него. Она была дугообразно окружена холмами, начинавшимися у берега моря к се-веру от Руспины и на протяжении 1 мили (около 1 ½ версты) снова примыкавшими к морю, там именно, где Сципион расположил свой лагерь, имея на середине дуги холмов, на западе, передовой конный караул. В самой же середине равнины, несколько тысяч шагов впереди лагеря Сципиона лежал город Уцита, сильно занятый Сципионом.
Оставив в лагере 2 прибывшие легиона, Цезарь со всеми остальными и конницей двинулся ночью, в величайшей тишине, левым флангом вперед, через Руспину и вдоль по холмам к северу- от неё, до тех пор, пока шедшая в голове левофланговая конница не приблизилась к означенному выше Сципионову конному караулу. Здесь он остановил эту конницу, а пехоте приказал тотчас устраивать вдоль гребня холмов укрепленную линию.
Когда рассвело, лагерь Сципиона пришел в движение и Сципион построил свои войска в боевой порядок, но так, что конницу выдвинул вперед и с нею положил произвести первое нападение, вероятно для того, чтобы напасть врасплох на армию Цезаря, утомленную ночным движением и работами по укреплению линии. Лабиен взял на себя повесть конницу, пехота же осталась позади на месте.
В это время Цезарь, не прекращая работ, приказал напасть на передовой конный карауль, который и был легко сбит. Лабиен с головною конницею своею поспешил на помощь ему, при чем отделился от остальной конницы. Между тем Цезарь расположил свою конницу в засаде за небольшим селением, в лощине между двумя холмами, тем, где прежде стоял Сципионов конный карауль, и противоположным ему. Как только Лабиен с конницей спустился в лощину и левым флангом проходил мимо селения, конница Цезаря ударила ему во фланг и в тыл, опрокинула его конницу и привела ее в расстройство, которое сообщилось и остальной коннице Сципиона – и вся она, а с нею и сам Лабиен, бросились назад к своей пехоте. Последняя, при виде этого, потеряла всякую охоту сражаться и поспешно отступила или, лучше сказать, бежала в свой лагерь.
Такого рода удачное начало наступательных действий Цезаря доставило последнему большие выгоды и нравственный перевес. Он достиг равнины и привел в страх и расстройство всю Сципионову армию. Затем он ввел свои войска в новый лагерь или укрепленную линию, которая вскоре была совершенно докончена, имела до 6 т. шагов длины и вполне прикрывала и обеспечивала сообщения с Руспиной и Лептой. Расположась в ней, он уже встал в угрожавшее армии Сципиона положение.
На другой день он вывел всю свою армию из укрепленной линии, в боевом порядке спустился на равнину и двинулся прямо к Уците, желая видеть, что предпримете Сципион после дела предыдущего дня, и овладеть, по возможности, Уцитой, к которой и приблизился на 1 т. шагов.
Сципион двинулся ему на встречу, имея конницу в 1-й линии, а пехоту за нею в 3 линии, почему и лишил себя выгоды охватить Цезаря с обоих флангов. Обе армии простояли так. одна против другой, имея Уциту между собою, до самого вечера. Может быть, что Сципион не очень надеялся на свои войска, а Цезарь не признавал выгодными пройти мимо города, занятого неприятелем, и атаковать последнего, войсками, которые были утомлены передвижениями и работами и в этот день еще ничего не ели. По захождении солнца обе армии отступили в свои лагеря.
В тоже время Консидий был принужден отказаться от осады города Ахиллы и отступил очень неискусно и с уроном.
Три дня после выступления Цезаревой армии от Руспины (около 4 декабря по юлианскому календарю), ночью она много пострадала от сильной бури с градом. Это остановило на несколько дней и работы, и действия её, а к этому присоединилось между тем другое, невыгодное для Цезаря обстоятельство, именно – прибытие к армии Сципиона Юбы, с большим числом войск. Хотя вторжелне Бокха в Нумидию и отвлекло часть сил Юбы, но у него было сверх того еще много войск и он привел к Сципиону 3 легиона, 800 чел. тяжелой конницы, большое число иррегулярных легких, пеших и конных войск и 30 слонов. На другой день Сципион и Юба вышли из лагеря, но Цезарь остался в своем, помышляя не о бое, а о том, чтобы овладеть всеми холмами, которые окружали равнину. Этим он мог достигнуть многих выгод: 1) прогнать стоявшие на этих холмах неприятельские передовые конные войска, которые затрудняли ему добывание воды на равнине, – 2) воспрепятствовать неприятелю охватить левый фланг его, Цезаря, при наступлении его на равнине, – 3) проникнуть в край по другую сторону холмов и наконец 4) стеснить неприятеля в его лагере так, чтобы он не мог спокойно ни оставаться на месте, ни отступить. Этих целей Цезарь, по своим воззрениям, признал возможным достигнуть устройством новых укрепленных линий и укреплений, и потому положил продолжить линию своих укреплений далее влево. Но тут был перерыв цепи холмов и между двумя из них находилась лощина, по другую сторону которой, на высоком холме, Сципион поставил сильный отряд пехоты и нумидийской конницы, а в лощине Лабиен устроил засаду, для нападения на Цезаря в то время, когда он двинется для атаки холма. Но Цезарева конница открыла засаду, и войска, находившиеся в ней, начали отступать на вершину холма, сильно преследуемые Цезаревою конницей. Нумидийцы обратились в бегство, помешали своей пехоте защищаться и увлекли ее за собою. Цезарь двинул за своею конницею пехоту, которую усилил еще несколькими когортами из лагеря, устроил на занятом холме отдельное, сомкнутое укрепление и поставил в него гарнизон.
Но Сципион владел еще Уцитой и следовательно равниной. Поэтому Цезарь положил подступить посредством двух продольных, укрепленных линий к Уците и осадить ее. И он снова прибегнул к тем громадным фортификационным работам, которые так часто производились в это время вообще и им, Цезарем, в особенности, во всех странах, где он ни вел войны. Сверх того, что это было в духе тогдашнего образа ведения войны, Цезарь в настоящем 'случае признавал это необходимым против превосходного в силах неприятеля, так чтобы, стесняя его, и себя сколько можно более обеспечивать, словом действовать наступательно-оборонительно, до благоприятного случая для перехода к решительному наступлению.
Вследствие того, в следующую же ночь он устроил правую продольную укрепленную линию от подошвы холмов, вдоль которых была устроена 1-я поперечная линия его. К утру она была готова и в нее введены войска правого крыла армии. Сципион вышел из своего лагеря, но остановился по другую сторону Уциты: А в следующую затем ночь Цезарь устроил и левую продольную линию и утром ввел в нее левое свое крыло. Между тем ежедневно происходили с обеих сторон между конницей более или менее значительные стычки, в которых успех был почти всегда на стороне Цезаря. Конница его была, хотя и малочисленнее, но гораздо лучше устроена, предводима и употребляема, нежели многочисленная конница Сципиона, которой ни он сам, ни Лабиен, ни частные начальники не умели употреблять как следовало. В. одной важнейшей из этих стычек, конница Сципиона сначала опрокинула было конницу Цезаря, но потом последняя, поддержанная пехотой, – в свою очередь опрокинула и разбила конницу Сципиона и нанесла ей большой урон. После того Сципион сделался еще осторожнее, тем более, что узнал о прибытии к Цезарю новых подкреплений.
То были 9-й и 10-й легионы, прибывшие из Сицилии в гавань Руспины. После высадки их, Цезарь произвел им смотр и, в присутствии всех трибунов и центурионов армии, без суда разжаловал 2-х трибунов и 3-х центурионов 10-го легиона (прежде столь любимого им, но потом, в Риме, навлекшего на себя крайнее неудовольствие его за возмущение) и немедленно выслал разжалованных из армии и Африки. Этот пример строгости доказываете, какую власть римские полководцы имели еще в это время в республиканских армиях.
По присоединены к Цезарю 9-го и 10-го легионов, силы обеих сторон уже почти сравнялись: у Сципиона было только более легких войск и. одним легионом более, нежели у Цезаря; но последний ожидал еще 2-х легионов из Сицилии, а Юба, вследствие смут и беспорядков в Нумидии, отослал туда 6 когорт.
Между тем две продольные, параллельные, укрепленные линии Цезаря уже были доведены на расстояние полета стрелы до стен Уциты, замкнуты со стороны последней поперечною линией и заняты, 5-ю легионами из большего лагеря. При этом достойно замечания и удивления, как Цезарь расположил свою армию на таком обширном пространстве, не подав однако Сципиону случая напасть на нее в каком нибудь слабом пункте. Но это легко объясняется необыкновенными деятельностью, осторожностью и прозорливостью Цезаря и существовавшим тогда мнением о неодолимости сильных, хотя и обширных укреплений.
Сципион, с своей стороны, также, как Цезарь, укреплял все пункты, которые признавал выгодными для себя вокруг своего лагеря. Впрочем, не смотря на производство фортификационных работ, обе армии ежедневно выходили из своих укреплений и строились одна против другой. Однажды Сципион построил свою армию даже в открытом, поле, левым флангом к Уците, а правым к холмам. Цезарь, при виде этого, построил и свою армию напротив Сципионовой, правым флангом к Уците, а левым к холмам, не далее как на 300 шагов от фронта линии армии Сципиона. Только один неглубокий овраг разделял обе армии, и с обеих сторон все ожидали наконец решительного сражения, но оно снова не состоялось, потому что ни та, ни другая армия не была намерена первая перейти через овраг. Все ограничилось только стычкой левофланговой конницы Цезаря с нумидийцами и не в пользу первой, после чего обе армии воротились в свои линии и продолжали укрепляться, а Цезарева сверх того и готовиться к осаде Уциты.
Вскоре Цезарь узнал, что Сципионов легат Вар с 50 судами явился на рейде Лепты, сжег многие суда и взял одно из самых больших военных. Это было очень важным для Цезаря известием, так как он, ежедневно ожидая прибытия двух легионов из Сицилии, для обеспечения его расположил одну эскадру, под начальством Аквилы, перед Гадруметом, а другую, под начальством Циспия, перед Тапсом, и потому полагал, что Вар разбил Аквилу. Дабы разъяснить это, он сам. лично отправился к Лепте и узнал, что Вар прибыл от Утики к Гадрумету нарочно для того, чтобы преградить путь 2-м – легионам. его, Цезаря, что эскадра Аквилы была отброшена бурей от Гадрумета и некоторые суда её даже занесены к Лепте. Цезарь, нимало не медля, сел на одно из военных судов в Лепте и, приказав всем прочим, находившимся в её гавани, следовать за ним, вышел в море, настигнул Вара, преследовавшего Аквилу, и отбил у него взятое им большое военное судно и еще одно из его судов. Вар спасся от него за ближайшим мысом, откуда вошел в гавань Гадрумета. Цезарь за противным ветром не мог последовать за ним и провел ночь на якоре у означенного выше мыса, а на следующее утро направился к Гадрумету, в гавани его сжег, без всякого препятствия со стороны Вара, все найденные там суда его и затем воротился в свой лагерь. Этими быстрыми решимостью и личными действиями на море Цезарь предотвратил большие беды для себя, именно истребление обеих эскадр своих при Гадрумете и Тапсе, и той, которая должна была привезти 2 легиона из Сицилии, и наконец большого транспорта, которого он ожидал оттуда же. А всего этого он, может быть, не достиг бы, если бы малейше промедлил или поручил исполнение другому.
Тем не менее, положение его все еще было очень невыгодно тем, что зависело от подвозов подкреплений и запасов морем, на котором в это время года (зимой) были частые и сильные бури, а на сухом пути край, в котором так долго находилась его армия, был уже совершенно истощен и в продовольствии ощущался крайний недостаток. Это заставило его послать отряд войск, для отыскания запасов зернового хлеба, которые туземные жители имели обыкновение сохранять в земляных ямах. Отряд этот успел найти и привезти в лагерь большое количество зернового хлеба. Лабиен, узнав об этом, поставил 2 легиона с конницей в засаду, дабы при следующем предприятии подобного рода напасть врасплох на Цезаревых фуражиров. Но Цезарь взял 3 лучшие легиона свои с конницей, повел их к Лабиеновой засаде, напал и разбил бывшие в ней войска.
Однако все это мало помогало крайней нужде в продовольствии, так что наконец Цезарю не оставалось уже ничего более, как переменить место расположения своей армии либо атаковать неприятеля. Последнее средство было пока еще довольно отважно и трудно, и потому Цезарь решился идти далее на юг к Тапсу, где надеялся найти край менее истощенный и города хорошо расположенные к нему. Эти соображения превозмогли в его глазах упрек, которому он мог подвергнуться в том, что не довершил до конца своего предприятия, сопряженного с такими трудами, лишениями и, пожертвованиями.

§ 317. Движение Цезаря и Сципиона к Тапсу и действия их.

В начале. декабря 47 г. (по теперешнему календарю) в 3 часа утра армия Цезаря двинулась правым флангом и одною колонной через Руспину, берегом моря, на юг через Лепту имея вправо цепь холмов, а с левой стороны между нею и морем все тяжести в одной колонне. В Руспине, Лепте и Ахилле, хорошо укрепленных, были оставлены сильные гарнизоны. Эскадры Аквилы при Гадрумете и Циспия при Тапсе были, усилены и обеспечивали прибытие морем транспортов. Первый переход был только до Агара, лежавшего не далеко за Лептой, на равнине, в некотором расстоянии от прибрежных высот.
Сципион, узнав о движении Цезаря, озаботился менее о том, чтобы затруднить оное преследованием чрез своих нумидийцев, нежели о том только, чтобы постоянно сопровождать Цезаря с правой стороны по высотам, дабы не позволять ему проникать во внутренность края и добывать в нем продовольствие. Первый лагерь его был также близ Агара, на отдаленных от моря высотах, в трех особых отделениях, из которых то, в котором Сципион находился сам, лежало лишь в ½ мили (350 сажень) от Агара, а другие два недалеко от первого. Нумидийская конница должна была занять все выгодные пункты в окрестностях, близко наблюдать за неприятелем и преграждать ему все пути внутрь страны.
Не смотря на то, Цезарь произвел с сильным отрядом войск большую и удачную фуражировку и благополучно воротился в свой лагерь с большим транспортом разного рода продовольственных запасов, исключая зернового хлеба, которого собрано было недостаточно.
Вслед затем Цезарь совершил другое, столь смелое и даже отважное и едва вероятное предприятие, которое может быть объяснено и служить доказательством только крайнего недостатка его в продовольствии. С большим отрядом пехоты и почти всею своею конницею он произвел, в один день, настоящей партизанский набег, в виду превосходной числом неприятельской армии, находившейся в походном движении! Произошло это по следующему случаю:
Сципион приказал учредить около 1 мили (1 ½ версты) в тылу за своею армией, в городе Зета (Zeta), большой склад продовольственных запасов, для сбора которых из окрестностей отрядил туда 2 легиона. Цезарь, как только узнал об этом, тотчас положил завладеть городом Зетой и складом в нем. Для этого ему необходимо было пройти сквозь все расположение неприятельской армии, но это не устрашило и не остановило его. Он перенес свой лагерь с равнины на высоты и приказал привести его в такое сильное оборонительное положение, чтобы оставленные в нем войска могли отразить все нападения неприятеля, пока он сам будет действовать вне лагеря. Затем рано утром он выступил из него с означенными выше войсками, обошел кратчайшим путем неприятельский лагерь, двинулся прямо к городу Зета в тылу его и овладел и городом, и складами запасов в нем без сопротивления, так как 2 легиона Сципиона были рассеяны в окрестностях для сбора продовольствия. Не довольствуясь тем, он хотел напасть и на эти два легиона, но уже большая часть армии Сципиона шла к Зете. Не смотря на то, он оставил в этом городе гарнизон, хотя, по удалении его, последний долженствовал быть совершенно отрезан от него и предоставлен самому себе, на произвол судьбы. По приближении неприятеля, Цезарь двинулся тем же путем обратно и успел благополучно, без боя, пройти через равнину, на которой находился город Зета. Но когда он дошел до гористой и пересеченной, местности, то был со всех сторон атакован Лабиеном с многочисленною нумидийскою конницей, легкою пехотой, стрелками и пращниками, которые были чрезвычайно ловки и храбры. Лабиен принял при этом образ действий нумидийской конницы: как только легионерная пехота Цезаря, атакуемая со всех сторон и поражаемая градом стрел и камней, двигалась беглым шагом против атаковавших, они немедленно и быстро обращались назад в рассыпную, но снова возвращались в атаку, коль скоро легионеры продолжали свое движение. Конницу же Цезаря, на измученных лошадях, поражаемых и убиваемых стрелами, наконец необходимо было даже совершенно вывести из боя и послать вперед. Таким образом обратное движение Цезаря по гористой местности продолжалось с большими трудом, медленностью и уроном до самого вечера, в строе большого, продолговатого четырехугольника (agmen quadratum), внутри которого находились все взятые в Зете запасы. В таком порядке Цезарь к ночи успел, наконец, хотя и с большим трудом, но благополучно воротиться в свой лагерь.
Этот случай показал очевидную разницу между Цезарем и Сципионом. Предприятие первого было действительно чрезвычайно отважно, и даже может быть оправдано только благополучным исходом его и тем, что Цезарь решился отважиться на него, имея против себя такого полководца, как Сципион. Последний же доказал, что он не был способен ни оценить своего положения, ни сохранять постоянно в виду главную цель своих действий, ни принимать немедленно соответствовавшие ей решительные меры. Гишар говорит, что у Сципиона недостало присутствия духа и что он принял избранные им меры с излишнею поспешностью. Он был извещен о предприятии Цезаря достаточно своевременно, был сильнее Цезаря, мог совершенно отрезать ему отступление и имел превосходный случай атаковать его, с значительною частью его армии, обремененною транспортом, на походе и притом в гористой и невыгодной для движения и действий местности. Вместо того, он не только упустил этот столь благоприятный для него случай разбить Цезаря, но и предоставил преследование его Лабиену с легкими войсками, сам же с легионами двинулся на помощь двум легионам своим в Зете. Оправдать этого ничем невозможно, объяснить же можно разве только тем, что он неожиданностью случая был приведен в недоумение и заблуждение и вместо главной цели избрал второстепенную, словом – доказал свою неспособность, хотя и имел большую военную опытность. Но и Лабиен также в этом случае не доказал особенного искусства в соображении и в советах своих Сципиону, и без преувеличения можно было бы сказать, что счастье Цезаря совершенно ослепило этих двух противников последнего.
Трудное отступление Цезаря показало ему, что против такого образа действий неприятеля, как употребленный войсками Лабиена, эволюции легионерной пехоты и способ употребления ею своего оружия не всегда достигали своей цели. Поэтому он произвел в них некоторые изменения и сам упражнял в них свои войска и их частных начальников. А как у Сципиона и Юбы были слоны, то и он также приказал доставить себе нескольких из Италии и почти ежедневно упражнял свои войска в действиях с ними и против них, особенно стараясь приучить к тому свою конницу и лошадей её.
Между тем, так как армия его возросла уже до числа 12 легионов, продовольствование же её, в соразмерности с тем, стало еще труднее и для добывания его необходимо было ежедневно иметь стычки и часто производить большие фуражировки, то он тем сильнее желал скорейшего решения войны боем. С этою целью он подступил со всею армиею к самому лагерю Сципиона (21 марта до-юлианского или 12 января юлианского календаря, 46 года). Но Сципион не заблагоразсудил выйти из своего лагеря и принять бой, а Цезарь не считал возможным атаковать его лагерь. Это повторялось несколько дней и наконец Цезарь, наскучив такого рода войною, нуждаясь в продовольствии и воде, положил непременно довести дело до решительного сражения и для того, – осадить город Тапс, находившаяся в расстоянии около 3 миль (4 верст слишком) от его лагеря. Тапс был чрезвычайно важный пункт для Сципиона, который учредил в нем склад оружия, под защитой сильного гарнизона, а в гавани его имел большое число судов, блокировавших флот Цезаря, расположенный между Лептой и Тапсом. Осада последнего представляла однако двоякого рода затруднение: во 1-х в отношении к продовольствованию армии, потому что неимение складов запасов не позволяло долго оставаться на месте, – и во 2-х то, что вблизи. Тапса находились города Сарсура и Тиздра, Занятые сильными гарнизонами и в изобилии снабженные продовольствием. Сообразив все это и полагаясь на свое счастье, Цезарь решился сначала овладеть Сарсурой, лежавшей в 3 милях к западу от Тапса.
Вследствие того, 4 апреля (14 января по юлианскому календарю) на рассвете он двинулся с большею частью своей армии из лагеря при Агаре, вдоль высот с праной стороны, к Сарсуре. Сципион последовал за ним, с лучшими своими войсками, по другую сторону высот, поручив Лабиену с легкими войсками задерживать Цезаря. Но последний принял меры против этого, составив задний отряд (арьергард) из разных родов войск и дозволив множеству купцов и маркитантов с своими повозками следовать за армией. Нумидийцы прежде всего бросились на эти повозки и разграбили их, но затем были так жестоко отбиты войсками заднего отряда, что уже не отваживались более нападать. Прибыв к Сарсуре, Цезарь приказал немедленно атаковать этот город и сразу взял его приступом, в виду Сципиона, который, не отваживаясь вступить в бой, отступил на близьлежавший высоты и расположился на них лагерем.
Затем цезарь хотел овладеть и Тиздрой, но взять его ни приступом, ни осадой было невозможно, потому что Консидий, начальствовавший в этом городе, привел его в очень сильное оборонительное положение. Зато, вместо Тиздры, Цезарь овладел без боя другим городом Табеной (Thabena), лежавшим к югу от Тапса. Жители его вырезали находившийся в нем гарнизон Юбы и передали город Цезарю, которой, по просьбе их и для охраны найденных в городе запасов продовольствия, поставил в него 1 когорту с отрядом стрелков и метательными орудиями.
В это время к нему прибыли морем: большой транспорт с продовольствием, 4 т. чел. выздоровевших воинов и 1 т. стрелков, что поставило его в возможность приступить к осаде Тапса, дабы тем принудить наконец Сципиона к решительному сражению. Однако, как ни важным казалось ему это средство, он все-таки желал прежде испытать другое, прямейшее и скорейшее, именно выманить Сципиона в открытое поле и тут принудить его к бою. С этою целью он произвел со всею армиею движение в 2 мили слишком (3 версты), в обход Сципиона, к выгодной для боя местности близ города Тегеи (Tegea), занятого гарнизоном Сципиона. Последний вышел из своего лагеря, но расположился в такой крепкой позиции, что Цезарь не признал удобным атаковать его на ней. Именно – левый фланг Сципиона примыкал к Тегее, а впереди его, также примыкая левыми флангами к этому городу, стояли два сильные отряда конницы, поддерживаемые сзади всею левофланговою конницею. Однако Цезарь подступил ближе и, чтобы завязать бой, приказал атаковать передовую конницу Сципиона. Во время боя с нею, часть стоявшей позади её, левофланговой конницы Сципиона была двинута в обход правого фланга Цезаря. Вследствие того, с обеих сторон в бой стали постепенно быть вводимы подкрепления и наконец Цезарь лично поспешил, со всею своею правофлангового конницею, на поддержание своих сражавшихся войск. Таким образом бой на правом фланге Цезаря и на левом Сципиона разгорался все более и более и с успехом для Цезаря, потому что конница Сципиона была отражена с большим уроном. Казалось бы, что в эту решительную минуту, Сципиону следовало бы сильнее поддержать войска свои, находившиеся, в бою; но он остался в бездействии, а Цезарь, признавая невыгодным для себя атаковать его в его позиции, прекратил бой и отвел свою армию обратно в её лагерь.
Разбирая эти действия и побуждения Сципиона и Цезаря, можно прийти к заключению, что первый хотел ограничиться чистою обороной крепкой позиции своей, не выходя из неё и не вдаваясь в общий бой, – Цезарь же напротив хотел выманить его из этой позиции и вовлечь в общий бой на равнине, но, видя, что это не удалось, признал невыгодным для себя атаковать Сципиона в его позиции и предпочёл прервать бой и отступить, при всем доверии к своему счастью зная по опыту, что не всегда можно было насильно испытывать его и предвидеть, до чего оно доведет.

§ 318. Обложение и осада Цезарем Тапса, – сражение при Тапсе и конец войны.

Не успев принудить Сципиона к общему бою в открытом поле, Цезарь немедленно делал все распоряжения к осаде Тапса. На другой же день, 26 февраля, {А по мнению Наполеона I – 4 апреля до-юлианского календаря или 14 января юлианского.} в 3 ч. утра, он двинулся со всею своею армией к Тапсу, находившемуся в 3 милях (4 верстах слишком) к югу от Агара, на низменной приморской косе, и имевшему весьма хорошую гавань. В расстоянии около 2 ½ миль (З ½ верст) к западу от него лежало соляное озеро, между восточною оконечностью которого и морем было около 1500 шагов (около 1 версты) расстояния Цезарь, приблизясь к Тапсу, немедленно занял все выгодные пункты в окрестностях его и приказал устраивать укрепленный лагерь для своей армии – к западу от Тапса, контрвалационную и, циркумавалационную линии – против него, между лагерем и морем, и отдельное сомкнутое укрепление (форт, – между озером и морем, дабы преградить Сципиону подступ к Тапсу с этой стороны).
Важность Тапса для Сципиона побудила его идти на помощь, этому городу, и, после долгих совещаний в собранном им военном совете, решено было последовать за Цезарем вдоль по нагорным высотам. Приблизясь к Тапсу, Сципион расположился в расстоянии 3/4 мили (1 версты слишком) от него в двух лагерях, из которых в одном он сам с своею армией, а в другом – Юба с своими войсками. После новых совещаний в военном совете, положено было переменить расположение армии так, чтобы фланговым движением влево занять новый лагерь между соляным озером и морем, войти в сообщение с Тапсом, прервать сообщение Цезаря с Лептой, лагерь же Юбы оставить на прежнем месте. Вследствие того, Сципион и двинулся с армией влево, но был крайне изумлен, встретив между соляным озером и морем сомкнутое укрепление, устроенное Цезарем и преградившее ему, Сципиону, путь. Это неожиданное обстоятельство привело его в такое недоумение, что он не знал, что ему делать, и не идя ни вперед, ни назад, остановился на том месте, где стоял, до вечера, и тогда только отступил, дал войскам несколько часов отдыха и на следующее утро начал укреплять лагерь в 1000 шагах от моря и около 1500 шагов от лагеря, линий и укрепления Цезаря.
Цезарь, видя это, признал невозможным допустить Сципиона укрепиться в таком близком расстоянии от Тапса и осадных линий против. него, и положил атаковать Сципиона прежде, нежели он успел бы укрепиться, хотя и предпочёл бы отложить бой до взятия Тапса. Вследствие того, оставив 2 легиона для занятия своих укрепленных линий, со всеми остальными войсками он немедленно вышел из своего лагеря и построил их впереди его в 3 линии, 10-й и 2-й легионы – на правом фланге, 8-й и 9-й – на левом, остальные 5 в середине, легкую пехоту – между отделений конницы и поставил на; флангах 2 особенные отряда, каждый из 5 отборных когорт и большого числа стрелков, для действий исключительно против слонов. Части своих судов, стоявших в гавани Тапса, он приказал плыть к югу как можно ближе к берегу моря и по данному сигналу с громким криком высадить несколько войск в тылу неприятеля.
Между тем 3-я линия армии Сципиона укрепляла лагерь, а 1-я и 2-я прикрывали ее, имея на флангах 64 слона с башнями и за ними легкую пехоту; нумидийская конница стояла на левом фланге, а вся остальная, с легкою пехотой между отделениями ее – на правом.
Когда армия Цезаря, выйдя из лагеря и построясь как сказано, двинулась вперед, Сципион впал в беспокойство и сомнение касательно порядка построения своей армии к бою и приказал некоторым войскам из 2-й и 3-й линий отступить и построиться позади, а другим выдвинуться вперед и стать спереди. Эти несвоевременные передвижения, в самую решительную минуту, произвели невыгодное впечатление на армию Сципиона и смущение в ней. Это замечено было Цезарем и всею армией его, и высшие военачальники и все окружавшие его убедительно просили его немедленно подать сигнал к атаке, дабы воспользоваться видимым беспорядком в неприятельской армии. Но он медлил поданием сигнала, говоря, что «такого рода атака не нравится ему», и даже старался умерить их рвение, как вдруг на крайнем правом фланге раздался одинокий трубный сигнал к атаке... Стоявший там 10-й легион заставил трубача своего подать сигнал, который тотчас же был повторен во всей армии – и она немедленно двинулась вперед, не смотря на все усилия частных начальников удержать войска до подания сигнала самим Цезарем. Тогда уже последний, видя невозможность остановить, порыв своих войск, сел на коня, подал свой сигнал и с боевым отзывом «счастье», повел легионы свои вперед.
Бой открыли два особенные отряда, назначенные для атаки слонов, и осыпали их градом стрел и каменьев. Приведенные этим в ярость, слоны на левом фланге армии Сципиона обратились назад, смяли собственную пехоту и бросились к своему лагерю, загородив входы в него. Нумидийская конница на том же фланге, устрашенная этим неожиданным обстоятельством, обратилась в бегство и тем раскрыла левый фланг своей армии, приведенный в расстройство и беспорядок. Правая фланговая конница, а затем и пехота в центре армии Сципиона, при виде этого, пришли в смятение и стали отступать к своему лагерю, сначала еще в порядке и с боем. Но когда высшие военачальники Сципиона, страшась попасть в руки Цезаря и заботясь только о собственной безопасности своей, обратились в бегство, тогда уже вся армии Сципиона пришла в страх, расстройство и беспорядок, предалась бегству к своему лагерю и, преследуемая по пятам, понесла огромный урон. Лагерь был еще недокончен и неукреплен и был без труда взят Цезаревыми войсками. Те, которые хотели защищаться в нем, были все перебиты, а остальные бросились бежать в лагерь, который занимали накануне. Но как при них не нашлось никого из начальников, то, полагая, что последние направились в отдельный лагерь Юбы, они бросились бежать к нему, но нашли его уже занятым войсками Цезаря и в ужасе, не видя нигде спасения, собрались на ближайшей высоте. Вскоре, окруженные на ней войсками Цезаря, они бросили оружие и просили пощады. Но войска Цезаря были до того раздражены и ожесточены, что, не смотря на приказания Цезаря щадить своих соотечественников и товарищей по оружию, и не взирая на все усилия частных начальников своих к удержанию их, не дали пощады никому и перебили всех до одного. И этим не ограничилось еще кровопролитие: побежденные, рассеявшиеся всюду, нигде не могли найти спасения и везде были преследуемы и истребляемы. Тщетны были все усилия самого Цезаря удержать свои войска, и он не мог даже защитить многих римских граждан, находившихся при нем и против которых войска были сильно раздражены, подозревая их в приверженности к Помпеевой партии. 10 т. чел. убитых остались на поле сражения, остальные были убиты в преследовании и лишь немногие успели спастись. Лабиен, Афраний, Петреий и другие военачальники Сципионовой армии бежали одни из первых и старались, но не успели спастись ни сухим путем, ни морем, и были убиты. Сципиону удалось пробраться к берегу моря и он с несколькими судами направился к берегам Испании, но встреченный и атакованный судами Цезаря близ мыса Меркурия (н. Бон), погиб в бою.
Урон Цезаря простирался только до 50 чел. убитых и небольшого числа раненых. Во время сражения, гарнизон Тапса, произвел высадку, но был отражен с уроном. На другой день Цезарь и отступил к Тапсу, имея в главе армии, в виде победных трофеев, всех 64 слонов, взятых в сражении, и потребовал сдачи Тапса. Но не успев уговорить начальника гарнизона к сдаче города, он оставил против него, для продолжения осады, 3 легиона под начальством проконсула Ребила, легата Домиция с 2-мя легионами послал взять город Тиздру, а сам с остальными войсками двинулся сначала к Гадрумету, который взял и захватил в нем всю казну Сципиона, а потом к Утике. Здесь, между тем, Катон тщетно старался склонить жителей к обороне: они были расположены в пользу Цезаря, и Катон успел выговорить от них только то, чтоб они позволили приверженцам Помпеевой партии отправиться в Испанию, и затем сам лишил себя жизни.
Юба, в сопровождена нескольких беглецов, не был впущен жителями столицы своей, Заморы, где находились семейство и сокровища его, удалился в свой загородный дворец и там также сам лишил себя жизни.
Цезарь, торжественно вступив в Утику, на другой день получил известие о сдаче Тапса, а на третий день отправился в Замору. Обратив владения Юбы, Нумидию, в римскую провинцию, он воротился в Утику, наложил на многие города контрибуции, устроил управление Африки и 10-го марта (по мнению Наполеона I – 13 июня до-юлианского или 23 марта Юлианского календаря) отправился из Утики морем в Каралис (Caralis, н. Cagliari) на о. Сардиний, а оттуда в Рим, куда и прибыл в начале июля (в апреле Юл. календ.), после 6 месяцев отсутствия и 4 ½ месяцев войны в Африке.

§ 319. Замечания.

Африканская война, начатая слишком поздно и веденная несвоевременно, при неблагоприятных обстоятельствах, была поэтому одною из самых трудных для Цезаря, и нужно было все превосходство его военных дарований для того, чтобы он вышел из неё победителем. Это очень верно объясняет Наполеон I в замечаниях своих об Александрийской войне. «Эта несчастная (как он справедливо называет ее) война дала 9 месяцев отсрочки партии Помпея, восстановила её надежды и поставила ее в состояние выдержать еще несколько походов, что заставило Цезаря в следующем году совершить поход в Африке, а два года спустя еще один в Испании. Этих двух походов, в которых ему потребны были его гений и его счастье, чтобы выйти из них победителем, не было бы, если бы после сражения при Фарсале он тотчас отправился на берега Африки и предупредил на них Катона и Сципиона, или, если уже, направляясь, как он это сделал, к Александрии, приказал бы следовать за собою 4 или 5 легионам, для перевозки которых имел достаточно судов. А если бы и не так, он мог бы без невыгоды для себя удовольствоваться видимою покорностью Птолемея и отсрочить на один год отмщение ему». Это совершенно верно и было главною причиною и несвоевременности, и трудности Африканской войны. Но не одна несчастная Александрийская война замедлила Африканскую, но и весь ряд войн и походов Цезаря со времени занятия им Италии. Противник его Помпей имел тогда главные свои силы в Греции и на востоке, а части сил в Испании и Африке. Без сомнения, в воле Цезаря было обратиться сначала или в Грецию или в Испанию, или в Африку. По своим соображениям он обратился прежде всего в Испанию, хотя, казалось бы, лучше и прямее к цели следовало бы ему обратиться против Помпея в Грецию, и притом сухим путем, а не морем, какого мнения был и Наполеон I. Но действия в Испании, осада Массилии, дела в Риме и Италии и недостаток флота задержали его до конца 49 г. и он переправился морем в Эпир лишь с частью своей армии и, до соединения своего с Антонием и остальною частью своей армии, принужден был действовать наступательно-оборонительно против превосходных сил Помпея, в неблагоприятных для себя обстоятельствах, доколе движением в Фессалию и победой при Фарсале не успел наконец одолеть Помпея. Но все это снова задержало его на три четверти года, а потому он, преследуя Помпея с частью своих сил, очутился в Александрии, среди восставших против него в превосходных силах египтян, лишь с 5 т. войск и 10 военными судами, и против воли и ожидания был вовлечен в трудную и продолжительную войну, в которой снова принужден был действовать наступательно-оборонительно, доколе прибытие к нему подкреплении не позволило ему решить эту войну наступательными действиями и победой над Птолемеем. а затем 2 месяца, недостойным его образом, в бездействии проведенные в Александрии, поход из Египта чрез Сирию в Малую Азию против Фарнака, следование после того в Рим, устройство дел в нем – снова задержали его от нанесения последнего удара Помпеевой партии в Африке, т.е. там, где его следовало бы нанести тотчас после сражения при Фарсале. А там-то именно, в течении 1 ¼ года от этого сражения до высадки Цезаря в Африке, партия Помпея успела усилиться и утвердиться точно также, как перед тем Помпей в Греции, и чтобы побороть ее, подлинно Цезарю, потребны были и соразмерные с нею силы и особенно все его искусство. А этого не было бы, если бы, по мнению Наполеона I, приведенному выше, Цезарь, победив Помпеевых легатов в Испании, а потом самого Помпея в Греции, тотчас отправился Африку и, легко победив в ней только одного Помпеева легата Вара, 3-мя годами ранее решил войну в свою пользу. К чему же отнести то, что произошла совсем иное? К особенному ли стечению обстоятельств, т.е. к слепому случаю? – или к ошибкам Цезаря? – или к его искусству? – или наконец к его счастью? – Но участия слепого случая в действиях такого великого полководца, как Цезарь, допустить невозможно; искусство и особенно счастье его были несомненны; но нельзя не уделить в этом и некоторой доли ошибок с его стороны, ибо, хотя он был и великий человек, но все таки человек и, как человек, не мог быть и не был изъят от человеческой слабости творить ошибки. Он сам в своих записках и отчасти его безусловные восхвалители из числа его комментаторов, либо умалчивают о его ошибках, хотя и видимо сознают их, либо всячески извиняют и оправдывают их. Но некоторые из его комментаторов, и в главе их Наполеон I, а также Гишар и нек. др., не скрывают, не извиняют и не оправдывают его вольных и невольных ошибок. И, в смысле исторической истины, справедливым кажется держаться благоразумной середины и выставляя все действительно искусное, не скрывать и ощибочного. А в Африканской войне встречается и то, и другое едва ли не более, чем в предшествовавших войнах и походах Цезаря.
О первой и главной ошипбке его – той, что он после сражения при Фарсале не отправился тотчас в Африку – уже было говорено выше. По возвращении его из Малой Азии в Рим, в начале осени 47 г. он пробудился наконец при шуме опасности (Cesar se reveilla au bruit du danger) – чрезвычайно верно, и метко говорит Наполеон I, следовательно – пробудился от усыпления: иначе назвать этого нельзя. И снова, хотя и поздно, закипела его деятельность, как бы в вознаграждение утраченного времени, но закипела уже слишком сильно и не довольно благоразумно-осторожно. Явная необходимость и крайнее нетерпение как можно скорее явиться и победить в Африке, может быть так, как он победил Фарнака (т.е. прийти, увидеть и победить), снова повела его к тому же, что он уже испытал с такою невыгодою для себя на море и в Эпире против Помпея в 49–48 гг. Лишь с 6 легионами и 2 тыс. чел., конницы, т.е. лишь с частью своих сил, на флоте относительно слабейшем Сципионова, отправился он от Лилибея в Сицилии к берегам Африки – в самое бурное, осеннее время года, когда и сам знал, и все ему говорили, что плавание было опасно. И на этот раз счастье его, как бы в наказание его, отвернулось от него: буря рассеяла его флот – и он едва с 4 т. чел. войск на нескольких судах высадился близ Руспины. И благо еще было ему, что тут находилась только слабая часть сил Сципиона, и та под начальством Консидия, который, вместо того, чтобы сразу подавить Цезаря, сам заперся и укрепился в Гадрумете. Но, при первой тревоге, Сципион уже начал собирать свою превосходную числом армию и направил ее к Руспине, выслав вперед половину её с Лабиеном – заклятым врагом Цезаря.
Но прежде следует еще сказать несколько слов о переправе Цезаря в Африку. Гишар упрекает его в том, что он не выждал сосредоточения всех своих военных сил, сухопутных и морских, и не отправился со всеми ими разом. Этим, он переждал бы самого бурного на море времени и имел бы при высадке все свои силы с собою. После потери 1 ¼ года времени, лучше было бы потерять еще 1 или даже 2 месяца и явиться в Африке со всеми силами, нежели, поспешив, 4 месяца быть в ней почти постоянно слабее Сципиона. Но генерал Лоссау восстает против этого, говоря, что это было невозможно и потребовало бы слишком много времени. Из этих двух мнений, скорее можно согласиться однако с мнением Гишара.
Гирций Панза, составитель книги комментариев Цезаря об Африканской войне, говорит, будто Цезарь не назначил своему флоту сборного места на берегах Африки, потому что не знал, какой пункт на них назначить, который был бы свободен от неприятельского флота. Но Наполеон I возражает, что это мнение такого неспособного описателя действий Цезаря, как Гирций Панза, есть нелепость, незаслуживающая опровержения. «Сципион» – говорил он – «был в Утике и владел всеми северными берегами Африки до владений Юбы, а Цезарь назначил армии и флоту сборное место к югу от мыса Меркурия (н. мыс Бон, Bon) до большого Сырта, где весь морской берег был свободен от неприятельских войск. а неприятельским эскадрам невозможно было в эту пору года крейсировать тут. Но флот Цезаря был рассеян бурей и разбросан ею к северу от мыса Меркурия, и собрался только позже и постепенно.»
Высадка Цезаря, как и переправа его, была действием необыкновенно смелым и даже отважным, и не имела бы, может быть, успеха, если бы против Цезаря был в этом месте не Консидий, а Лабиен. Но смелость и отважность Цезаря были соединены с благоразумными прозорливостью и осторожностью не только при высадке, но и во все время пребывания ври Руспине, до боя с Лабиеном, при отступлении от Зеты. {Лоссау.}
Тем не менее положение Цезаря, в течении целого месяца после высадки, было очень трудное и критическое и он был обязан своим спасением только искусственным укреплениям и бессилию нападательного оружия для взятия укреплений открытою силой. Четыре дня после высадки, имея еще очень мало войск (менее 4 т.), он, не смотря на то, поставил гарнизоны в единственные два города (Руспину и Лепту), которые имел на этом берегу, и, чтоб уклониться от Лабиена, вышел с своими, когортами в море, для отыскания своего флота, большая часть которого однако присоединилась к нему в это самое время. {Наполеон I.}
В бою с Лабиеном, несколько времени спустя, он очевидно имел неудачу, не смотря на утверждение противного Гирцием Панзой. Лабиен употребил при этом образ действий парфян против Красса, не с белым, но с метательным оружием, сильное действие которым, искусными в нем, ловкими, проворными и храбрыми иррегулярными пехотой и конницей, всегда имело выгоду и успех против регулярных войск, сражавшихся в сомкнутом строе. {Наполеон I.}
Меры Цезаря выманить неприятеля с горы на равнину и его предприятие против Уциты были, очевидно и понятно, весьма искусны. Не совсем понятны для нас только частые, почти беспрестанные, громадные фортификационные работы Цезаря, тем более, что в невыгодах, как и в выгодах их он приобрел уже достаточную опытность в Испании и Греции. Морская же экспедиция его из Лепты в Гадрумет (о которой выше говорить Наполеон I), напротив, так оригинальна своим характером, что заслуживает обращения на себя особенного внимания.
Все остальные затем действия Цезаря, до самого сражения при Тапсе, являют в нем, Цезаре, полководца с сильной волей и опытного, а экспедиция к Зете; кроме того, столько дерзкой отважности, что подобной не встречается ни прежде, ни после в действиях Цезаря и даже новейшая военная история едва ли может представить подобные примеры со стороны партизанских отрядов, а не то, чтобы целых армий. {Лоссау.}
По сосредоточении, армии Цезаря до числа 12 легионов, он слишком долго медлил вступить в сражение, как будто не доверяя своему счастью. Он выводил невыгодные для себя предвещания из нескольких трудных столкновений с неприятелем, в которые был вовлечен. Но это не могло относиться к общему сражению, потому что легионы Сципиона и Юбы, в решительном бою, слишком уступали легионам Цезаря, для того чтобы противостоять им. {Наполеон I.}
Вообще должно сказать, что действия Цезаря в Африке представляют некоторые черты и различия, и сходства с действиями его в Испании и Греции, т.е. в междоусобной войне римских войск против римских. И в Африке, как в Испании и Греции, он. стремился одолевать противников не решительными действиями с целью боя, но преимущественно маневрированием на флангах и сообщениях их, с целью либо завладеть складами запасов их, либо лишить их возможности добывать продовольствие, либо преимущественно заставить их из гористой, пересеченной местности выйти на равнины или произвести какое-нибудь ошибочное движение и, пользуясь тем, напасть на них и разбить их. Эта последняя цель Цезаря, с одной стороны кажется несомненною, потому что иначе и войны решить было нельзя, но с другой стороны очевидно являет какое-то недоверие, сомнение, или нежелание и вследствие того колебание. Это явственнее всего усматривается в самый решительный момент всей войны – перед началом сражения при Тапсе. Обе армии уже были построены одна против другой, Цезарь уже принял все меры для вернейшего одоления противника, обошел и ободриль свои войска речью – и медлил подать сигнал к атаке, не смотря на просьбы, и убеждения своих военачальников и на нетерпение, даже неудовольствие своих войск, говоря, что такого рода атака (т.е. против неприятеля, видимо находившегося в смятении и расстройстве) не нравилась ему. Как объяснить это желание боя и колебание перед самым началом его? Из кратких слов Гирция Панзы о том, такого объяснения извлечь нельзя, да и нужно еще знать, можно ли иметь полное доверие к ним. Во всяком случае факт колебания Цезаря, сигнал к атаке, самовольно поданный именно знаменитым 10-м легионом на крайнем правом фланге, атака вследствие того помимо воли Цезаря, крайнее раздражение и ожесточение войск его, не дававших побежденным пощады, и решение продолжительной, трудной и утомительной войны одним жестоким ударом и истреблением почти всей неприятельской армии – заслуживают особенного внимания. Кажется, будто Цезарь и хотел, и не хотел решительного сражения и поражения армии Сципиона, но они произошли помимо его воли, весьма естественным и понятным порывом его войск, которым до крайности наскучила такого рода война. Так или иначе, победа при Тапсе была искусно подготовлена Цезарем, но одержана его армией, без особенного с его стороны участия.
В отношении к частым и громадным фортификационным работам Цезаря в этой войне, нельзя не заметить, что хотя такого рода работы были в общем употреблении и, так сказать, во вкусе или моде того времени, однако они изобличают как будто некоторое особенное пристрастие к ним Цезаря. Из приведенная выше (§ 281) описания такого рода работ можно судить, сколько времени и труда они стоили, и не смотря на то, едва только одни из них бывали кончены, как тотчас же начинались другие подобные или и еще значительнейшие, независимо от частой перемены мест расположения укрепленных лагерей.
Поэтому нельзя не согласиться с генералом Лоссау, что такого рода работы, для нас, в наше время, служат проблемой или загадкой.
Наконец, что касается действий Сципиона и всех его сподвижников и пособников, с Лабиеном во главе, следует сказать, что они нималейше не умели воспользоваться ни своим превосходством в силах на сухом пути и море, ни в своем относительном положении в Африке, первоначальными: слабостью сил Цезаря и трудным, даже опасным положением его на краю моря. И хотя они не раз наносили, – ему частные поражения и чувствительный вред, но никак не могли одолеть его ни тем, ни другим способом, действовали большею частью очень ошибочно и неискусно, боязливо и без энергии, хотя все имели более или менее продолжительную военную и боевую опытность. Крайнее же малодушие их, бегство и жалкая смерть их после поражения при Тапсе, довершают картину неспособности и ничтожности их перед таким человеком и полководцем, как Цезарь. Счастье его и тут, как в Италии, Испании, Греции, Александрии и Малой Азии, поставило его лицом к лицу с противниками, стоявшими неизмеримо ниже его дарованиями и искусством, и, однако причинившими ему немало труда в одолении их – отчасти вследствие собственных его ошибок. Но, в общем результате, каковы бы ни были и противники его, и ошибки их и его, и счастье его, тем не менее он и в Африканской войне является великим полководцем и война его в Африке была и будет одною из замечательнейших войн его и вообще в древности.

ГЛАВА СОРОК ПЯТАЯ. 3-Я РИМСКАЯ МЕЖДОУСОБНАЯ ВОЙНА ЦЕЗАРЯ С ПОМПЕЕМ И ПОТОМ С ЕГО ПАРТИЕЙ. (49–45). (Окончание).

§ 320. Цезарь в Риме. – IV. Испанская война. – § 321. Разделение Испании и положение дел в ней в 48, 47 и 46 годах. – §' 322. Переправа Цезаря из Италии в южную Испанию и военные действия в ней. – § 323. Сражение при Мунде. – § 324. Окончательные военные действия Цезаря в Испании. – § 325. Замечания.

Источники и историческая пособия – означенные в главе ХХХVI.

§ 320. Цезарь в. Риме, (46 г.)

Возвращение свое из -Африки в Рим (в июне 46 г. по старому календарю или в конце марта по юлианскому) Цезарь торжествовал 4-х- дневным большим триумфом над 4-мя чужими странами: Галлией, Египтом, Понтом и Нумидией. В эти четыре дня триумфа он устроил для народа великолепные игры в цирке, которые послужили началом дорогих народных игр последующих времен империи: между прочим, для увеселения народа, в цирке были спущены 400 львов и 50 слонов. На следующий 45-й год Цезарь был избран в консулы и на 10 лет в диктаторы. Сохраняя последнее звание за собою консульское он принимал только для того, чтобы передавать его другому, кого хотел обязать тем, хотя оно уже не имело иного значения, кроме того, что доставляло облеченному им титул и права консульской особы. Впрочем Цезарь недолго наслаждался спокойствием в Риме: уже четыре месяца после возвращения своего из Африки (следовательно в октябре или августе) он принужден был отправиться в Испанию, где сыновья Помпея, Гней и Секст, с остатками Помпеевой партии, собирали большие силы.

IV.
Испанская война (46–45 г.).

§ 321. Разделение Испании и положение дел в ней в 48, 47 и 46 годах.

Греки называли Испанию Иберией, а также и Эсперией, потому что она, в отношении к ним, лежала на западе. Карфагеняне проникли в Испанию чрез Гадес (н. Cadix), Малаку (н. Malaga) и построенный ими в последствии Новый Карфаген (н. Cartagena). Римляне разделяли Испанию на Бэтическую (южную}, Лузитанскую (западную) и Тарраконскую (северную). В первой (н. Эстрамадура, Андалузия, Гренада и Малага) считалось до 200 городов. Вторая (н. Португаллия) лежала между pp. Анасом (н. Guadiana) и Дурием (н. Duro). Третья (н. Мурсия, Валенсия, Каталония, Аррогония, Наварра, Астурия, часть старой Кастилии, Леон и Галиция) занимала остальную часть Испании.
Цезарь, покорив Испанию в 49 г., оставил в ней, в звании пропретора, Кассия Лонгина. Последний, человек корыстолюбивый, уже употребивший во зло звания квестора (казначея и интенданта), которым облечен был перед тем в Испании, восстановил против себя испанцев. Они, в соглашении с частью войск составили заговор против него и ранили его двумя ударами кинжалов. Но он остался жив, собрал часть войск и казнил заговорщиков. Мавританский царь Бохуд переправился из Мавритании в Испанию, а Лепид, начальствовавший именем Цезаря в Тарраконской Испании, перешел с 36-ю когортами через горы в Бэтику – оба на помощь Кассию. С другой стороны квестор Марцелл стал в главе враждебной Кассию партии и привлек ее на сторону Цезаря. Последний, после сражения при Фарсале, послал легата своего Требония, в звании проконсула, в Испанию, дабы восстановить в ней порядок. Кассий сел на суда и направился вдоль берегов Испании к северу, но в устье Ибера потерпел крушение и погиб с награбленными им сокровищами. Но несколько месяцев спустя, старший сын Помпея Гней прибыл в Испанию и изгнал из неё Требония. а после сражения при Тапсе, брат его Секст, Лабиен, Вар и все остальные, оставшееся в живых, приверженцы Помпея, с остатками разбитой в Африке армии, присоединились к Гнею Помпею в Испании. Вскоре у них образовалась в южной, Бэтической Испании сильная армия в 13 легионов, под главным начальством Гнея Помпея, молодого человека очень смелого и предприимчивого и не без военных дарований. Впрочем, из 13 легионов его, только 4 были составлены из старых и опытных войск и частных начальников их. В составе армии было много легкой пехоты и конницы. Гнею Помпею и его сподвижникам представлялась выгодная возможность вести и протянуть оборонительную войну в очень гористой и пересеченной горами и реками Бэтической Испании, изобиловавшей и городами, и крепкими естественными позициями, и средствами продовольствования и содержания армии. Кроме того, большая часть городов в ней лежала на труднодоступных горах или высотах, и многие крепкие пункты, также на горах или высотах, были укреплены отдельными, сомкнутыми укреплениями, с высокими башнями. Но Гней Помпей не щадил ни края, ни его жителей, поступал с ними крайне сурово, взимал с них большие контрибуции, насильственно набирал войска и т.п. и этим возбудил в них сильное неудовольствие, так что некоторые города затворились для него и просили помощи Цезаря.
Все это послужило для последнего весьма важным побуждением нимало не медля отправиться в Испанию, дабы не допустить еще больших усиления и утверждения в ней остатков Помпеевой партии и её армии, и нанести им последний, окончательный удар.

§ 322. Переправа Цезаря из Италии в южную Испанию и военные действия в ней.

Гирций Панза, составитель последней книги комментариев Цезаря об Испанской войне, не сообщает никаких сведений ни о времени перехода Цезаря сухим путем или переправы его морем из Италии в Испанию, ни о местах, откуда и куда он перешел или переправился, ни о числе войск и судов его. Новейшие писатели полагают впрочем, что Цезарь вероятно переправился морем в октябре 46 г. по старому календарю или в августе по юлианскому, из Остии или из Сицилии, и высадился в бывшем городе Новом Карфагене (н. Cartagena), не более как с 8-ю легионами (которые он имел позже в южной Испании), на флоте, достаточном для перевоза их морем. Через 23 дня после отправления из Италии, Цезарь уже был на р. Бэтисе (п. «Guadalquivir), в то самое время, когда Гней Помпей осаждал город Улию (Ulia, н. Montilla на p. Cabra, а по другим Montemayor). единственный, еще державшийся против него в Бэтике, а, Секст Помпей находился с войсками в Кордубе на р. Бэтисе (н. Cordova на p. Guadalquivir). Жители последнего тотчас прислали к Цезарю депутацию с известием, что Секст Помпей еще ничего не знал о прибытии его, Цезаря, был очень беспечен и оплошен, и что Кордубой легко можно было овладеть еще в следующую ночь. Вследствие того Цезарь приказал своим легатам Педию и Фабию Максиму, которым поручил начальствование войсками в этом крае, возвестить в нем повсюду о прибытии его, Цезаря, и прислать ему конный отряд в прикрытие, а для выиграния время сам отправился в их лагерь. Вслед затем и жители осажденной. Улии успели выслать к нему также депутацию с просьбой о скорейшей помощи. Цезарь послал к Улии Юния Пациека с 6-ю когортами и 6-ю турмами конницы. Эти войска, пользуясь темною и бурною ночью, успели, не узнанные неприятелем, без препятствия пробраться сквозь осадные линии его, как будто для ночного нападения на город, и едва вошли в него, как тотчас же произвели вместе с жителями сильную вылазку, стоившую неприятелю большого урона. Между тем Цезарь с своей стороны двинулся с войсками к Кордубе. Передовой отряд его опрокинул вышедшего на встречу ему из Кордубы неприятеля, с уроном обратно в город и тотчас начал делать приготовления к осаде.
Из этого видно, что оба Помпея были очень оплошны, а жители Кордубы и Улии были расположены против них и в пользу Цезаря. При вести о приближении последнего, Секст Помпей пришел в большую тревогу и призвал на помощь брата своего, который и снял осаду Улии (это было уже в конце 46 г. по старому календарю или в конце октября но юлианскому).
Цезарь, прибыв к р. Бэтису, был принужден построить на нем мост на козлах и соединить его с своим лагерем укреплениями. Дальнейшие затем военные действия в этом месте, с обеих сторон, Гирцием Панзой изображены так непонятно и даже противоречиво, что только по результатам их можно догадываться о причинах последующих действий Цезаря. По словам Гирция, ежедневно происходили частные дела из-за моста на Бэтисе, стоившие большого урона и, как видно, принудившие наконец Цезаря покинуть свой лагерь и двинуться к городу Атегуа (Ategua, н. Tebala veja), для осады его, при-чем Секст Помпей последовал за ним и на другой день утром, пользуясь густым туманом, напал врасплох на часть его конницы и почти всю ее истребил. Намерение его предупредить осаду Атегуи встретило препятствие в крепкой позиции Цезаря, и потому Секст Помпей перешел через нын. р. Гуадахос (Guadajos), впадающую в Гуадалкивир (Бэтис) ниже Кордовы (Кордубы), и расположился между городами Атегуа и Укуби (н. Lucubi). Отсюда он предпринимал разные движения и атаковал главный укрепленный пост Цезаря, но был отражен и отступил к Кордубе, причем произошли многие частные дела, в пользу более Цезаря, нежели его. Цезарь осадил город Атегуа и так стеснил его, что гарнизон наконец предложил сдать его, на условии свободного выхода. Но Цезарь отказал в этом и произвел приступ, который однако был отражен, и гарнизон, в ожесточении против. жителей города, вырезал большую часть их. Секст Помпей приблизился к осадным линиям Цезаря и, сколько кажется, действовал довольно смело и безыскусно, не опасаясь вступить в бой с Цезарем. Гарнизон Атегуи, разграбив этот город, хотел пробиться из него в лагерь Помпея, но был отражен и опрокинут с уроном обратно в город. Наконец, после многих переговоров и стычек, город был сдан, а с гарнизоном его Цезарь поступил великодушно.
Секст Помпей остался в Кордубе, а Гней Помпей отступил к гор. Укуби и занял близ него очень крепкую и сильную позицию. Цезарь последовал за ним и расположился очень близко от него. Обе армии несколько раз переменяли свое расположение, причем Гнеий Помпей избегал боя на равнине и лишь случайно был вовлечен в одно довольно значительное дело, в котором часть конницы и легкой пехоты Цезаря так отличилась, что он наградил ее чрезвычайными подарками, а предводителя её – 5-ю золотыми цепями.
После того Гней Помпей двинулся к Испалису (Hispalis, н. Севилья), а оттуда к Укуби и наконец к Мунде, (н. гор. Ronda la vieja, близ селения Monda в Гренаде, к западу от Малаги и к северу от Марбельи, Marbella, на берегу моря). Цезарь последовал за ним, взял Вентиспонт, потом двинулся к Каруке или Каруле и наконец к Мунде, где расположился против Гнея Помпея.

§ 323. Сражение при Мунде.

На другой день (17 марта. 45 г. по старому календарю или в конце декабря 46 г. по юлианскому) Цезарь хотел двинуться далее (куда и зачем – Гирций не объясняет того), когда ему донесли, что Гней Помпей выступил из своего лагеря. Позиция, избранная Гнеем Помпеем, была, кажется, очень крепка, выгодна и значительно усилена укреплениями города Мунды на правом фланге и гористою, пересеченною местностью. 13 легионов Гнея Помпея были построены в боевой порядок на высотах влево от Мунды, у подошвы которых протекал ручей, болотистыми и неровными берегами своими затруднявший подступ к позиции. На левом крыле легионов были поставлены конница (сколько – неизвестно), 6 т. чел. легких и столько же вспомогательных войск. Цезарь, нетерпеливо желавший скорее решить войну общим сражением, построил свою армию – 80 когорт (8 легионов) и 8 т. чел. конницы – на равнине, имея 10-й легион на правом фланге, а 3-й и 5-й, с конницей и мавританскими вспомогательными войсками царя Бохуда, на левом. Войска Цезаря нетерпеливо желали боя, дабы покончить им войну. Но как Цезарь находил позицию Гнея Помпея неприступною, то, дабы, выманить его на равнину, двинул свою армию вперед, однако остановил ее у ручья. Гней Помпей, приняв это за опасение Цезаря атаковать его позицию, имел неблагоразумие спуститься с высот на равнину и тем пожертвовать всеми своими выгодами-Вскоре завязался общий и упорнейший бой. Первое нападение Помпеевых войск было так стремительно и сильно, что Цезаревы войска начали колебаться и никогда еще победа не была столь сомнительною для Цезаря. Неоднократно бросался он лично в места самой жестокой сечи, заклинал своих ветеранов не предавать его в жертву детям и сознавался в последствии, что во всех прежних сражениях своих сражался для одержания победы, но при Мунде – за спасение собственной жизни. Пример и слова его сильно подействовали на его войска, которые усугубили свои усилия. Неприятель сильно терпел от стрельбы легкой пехоты Цезаря, а 10-й легион так теснил левое крыло его, что Гней Помпей, опасаясь атаки во фланг, двинул туда 1 легион в подкрепление. Наконец особенный случай решил победу: Бохуд с своими нумидийцами бросился справа на лагерь Помпея, а Лабиен послал на помощь лагерю 5 когорт. Увидав движение этих 5 когорт назад, Цезарь вскричал: «бегут!» и стремительно ударил с воодушевленными этим легионами своими на неприятеля; в тоже самое время и конница его произвела сильную атаку. Войска его были вполне уверены, что неприятель отступает, а войска Помпея, увидав движение 5 когорт своих назад, с своей стороны приняли это за начало отступления, пришли в смятение, расстройство и беспорядок, бросились частью в свой лагерь, большею же частью в Мунду, и были сильно преследуемы и жестоко истребляемы. Кровопролитие было необыкновенное: 30 тыс. убитых остались на поле сражения, в том числе Лабиен, Вар и 3 т. римских всадников, а под стенами Мунды, по словам Гирция, образовался, будто, бы, целый вал из тел убитых воинов! Орлы всех 13 легионов, большая часть знамен и 17 высших начальников войск Помпеевых были трофеями победы Цезаря, урон которого простирался, по словам Гирция, только до 1 т. убитых и 500 раненых. Гней Помпей с небольшим числом конницы бежал было к соседнему озеру, во, встретив всюду приверженцев Цезаря, бросился в горы и там был настигнуть и убит. Секст Помпей, узнав в Кордубе об исходе сражения, спасся бегством к кельтиберянам. и в последствии успел еще поднять и восстановить оружие своей партии.
Хотя Гирций описывает это сражение крайне неполно, неясно и неудовлетворительно, но из того, что он, равно Плутарх и Дион Кассий говорят, вообще можно, кажется, заключить, что с обеих сторон все резервы, по крайней мере со стороны Цезаря, были введены в бой и в нем была одна минута, когда удар свежих войск мог и должен был решить победу, которую и решил удар Цезаревой конницы, а по другим – нападение Бохуда на лагерь Помпея.

§ 324. Окончательные военные действия Цезаря в Испании.

После победы при Мунде, Цезарь был принужден осадить этот город, в который бросились остатки разбитой армии. Поручив осаду его своему легату Фабию Максиму, с остальными войсками он двинулся к Кордубе и взял ее, при чем с обеих сторон были совершены необыкновенный жестокости, и Цезаревы войска истребили до 22 т. человек. Овладение другими городами, находившимися еще во власти неприятеля, причинили Цезарю довольно затруднений и забот, что доказывает, что партия Помпея, не смотря на поражение при Мунде, была еще многочисленна в Испании и твердо держалась намерения упорно сопротивляться до последней крайности. Города, в которых гарнизоны и жители действовали единодушно, оборонялись очень упорно, но и в них большею частью вкрадывалась измена, которая вела наконец к покорению этих городов Цезарем. Описания совершенного окончания Испанской войны у Гирция недостает и известно только, что Цезарь, с марта до сентября (с конца декабря до июля по юлианскому календарю) совершенно уничтожив партию Помпея в Испании и покорив последнюю, воротился в Рим и торжествовал в нем триумф – на этот раз уже не над иноплеменными народами и странами, но над римлянами и над сыновьями Помпея, что произвело большое неудовольствие, особенно в приверженцах республиканского образа правления и врагах Цезаря.
В заключение следует заметить, что в Испанской войне совершил свой первый поход, под глазами Цезаря, любимый племянник его, 17-тилетний Октавий, в-последствии-Цезарь Октавиан и император Август.

§ 325. Замечания.

По поводу Испанской войны Наполеон I делает следующие замечания:
1) Что Цезарь употребил 23 суток на следование сухим путем из Рима до гор Сиерры Морены в Испании. Неизвестно, откуда он почерпнул эти сведения. У Гирция Панзы их не имеется, да и из других источников этого не видно, и невероятно, чтобы Цезарь, очень спешивший покончить с войною в Испании, отправился туда не морем, а сухим путем. Guichard и Turpin de Crisse, лучшие комментаторы Цезаря, ничего не говорят о том. Новейшие военные писатели полагают, что Цезарь переправился морем и высадился на юго-восточном берегу Испании, вероятно там, где прежде был Новый Карфаген (н. Cartagena), так как оттуда всего ближе до истоков р. Бэтиса (н. Guadalquivir).
2) Что Катон, имевший большие: вес, значение и влияние на умы и общественное мнение, поступил бы гораздо лучше, если бы, вместо безрассудного самоубийства, бывшего большим несчастьем для партии Помнея, отправился в Кордубу, в лагерь сыновей Помпея, которым мог бы быть очень полезен.
3) Что сражение при Мунде было единственным из всех сражений Цезаря, в котором он сам атаковал неприятеля, не смотря на крепкую позицию его; – движение Лабиена с 5-ю когортами к лагерю, само по себе хорошее, решило бой в пользу Цезаря – случай, нередко встречающийся в сражениях, когда малейшее движение, эволюция или т.п. мгновенно дают перевес и решают победу.
4) Что при Фарсале Цезарь потерял 200 чел., при Тапсе 50 а при Мунде 1000, между тем как неприятели его потеряли в них целые армии свои – огромная несоразмерность, происходившая единственно от вооружения, строя и образа действий в бою – войск в древние времена, представляющих большую разницу с новейшими. Сравнивая сражения в древние и новые времена, Наполеон I опровергаете существующее неверное мнение, будто первые были кровопролитнее последних, и говорит, что, напротив, первые случались реже и были менее кровопролитны в общей совокупности, нежели ежедневные, различные роды боя, от малейших до значительнейших, в новейшие времена, в общей совокупности своей далеко более кровопролитные,
И наконец 5) он обсуждает мнение некоторых, будто Цезарь во время сражения при Мунде едва не лишил сам себя жизни с отчаяния, и говорит, что такой поступок был бы гибельным для его партии, что армия его была бы разбита, что глава, политической партии не может самопроизвольно покинуть её, наконец что самоубийство (разумеется с точки зрения древних язычников) в таких случаях ничем не оправдывается, ибо кто, когда и как может быть без всякой надежды на изменчивом театре мира, где смерть одного человека изменяет в одно мгновение положение дел?
Генерал Лоссау, с своей стороны, замечает, что сыновья Помпея имели сначала все или по крайней мере наибольшее число выгод разного рода на своей стороне и хотели, но не умели искусно воспользоваться ими. Главною ошибкою их было то, что они не щадили ни края, в котором находились, ни жителей его, из которых одна половина была расположена в пользу Цезаря, а другая в пользу сыновей и партии Помпея, и тем возбудили крайнее неудовольствие против себя первых и облегчили Цезарю средства одолеть последних. Сверх того они вообще обнаружили большие нерадение, беспечность, нераспорядительность и неискусство соображений и действий, а когда стали уже лицом к лицу против Цезаря, то совершенно потеряли голову, стали двигаться и действовать ошибочно, и из них Гней – в направлении к берегу моря, где, притесненный тылом к нему, хотя и расположился в отличной позиции, в которой легко мог не только отразить, но и разбить Цезаря, однако, вследствие атаки Бохудом лагеря его, Гнея, движения к нему 5-ти когорт Лабиена и страха, произведенного тем на армию его, Гнея и т.д., сам был разбит так, что потерял всю свою армию и проиграл свое дело. Но и затем он мог еще удалиться в ту часть Испании, жители которой были расположены в пользу партия Помпея, собрать там остатки своих войск, усилить их новыми наборами, принудить Цезаря к новому походу против него, причинить ему много забот и вреда, и если и не решить наконец войну в свою пользу, то по крайней мере затянуть ее на долгое время, что было бы очень невыгодно для Цезаря. Но, не сделав ничего этого, он доказал, что, подобно отцу, своему, далеко не был равносильным и способным противником Цезаря, потерял также голову, предался бегству и предоставил Испанию Цезарю. Точно также и брат его Сектс, после сражения при Мунде, предался бегству и ничего не сделал для дальнейшего сопротивления Цезарю.
К этому следует прибавить; что пять месяцев, употребленных Цезарем, после сражения при Мунде, на окончательное покорение Испании, очевидно доказали, до какой степени сыновья Помпея и их, партия добровольно упустили благоприятные для них обстоятельства и возможность еще долго продержаться в этой стране. И счастьем для Цезаря было в ней, как и во всех странах и случаях во время междоусобной войны, иметь такого рода противников. Но этим счастьем Цезарь умел искусно пользоваться и доказательством этого служит то, что он всех противников своих победил не без большего труда, исключая Фарнака, для одоления которого ему действительно было достаточно прийти, увидеть и победить, тогда как про других он этого сказать не мог.

ГЛАВА СОРОК ШЕСТАЯ. ОБРАЗ И ИСКУССТВО ВЕДЕНИЯ ЦЕЗАРЕМ МЕЖДОУСОБНОЙ ВОЙНЫ.

§ 326. В военно-политическом отношении. – § 327. В стратегическом отношении. § 328. В тактическом отношении. – § 329. В фортификационном и полиорцетическом отношении. – § 330. Заключение.

Источники и исторические пособия – указанные в главе XXXVI и из новейших особенно Turpon de Ckrisse, Guischar d, Napoleоn I, Lossau и Rustow.

§ 326. В военно-политическом отношении.

3-я римская междоусобная война Цезаря с Помпеем и, по смерти его, с его партией, имела с той и с другой стороны цели – одинаковые, но причины и средства – различный. Целями были, как в 1-й и 2-й междоусобных войнах, одоление и изложение политических: противника и его партии, и завладение нераздельною верховною властью в Риме и римской республике. Но причинами были, явными – неисполнение Цезарем неприятных и несправедливых, тягостных и унизительных для него постановлений Помпея, сената и аристократии римских, тайными же – политическое соперничество двух честолюбцов, Цезаря и Помпея, и стремление каждого из них к единоличной, нераздельной власти в государстве, не смотря на неоднократные, искренние или неискренние, но невозможные и потому неудачные попытки Цезаря к примирению и соглашению с Помпеем- – невозможные уже потому, что ни тот, ни другой не могли иметь и не имели в виду снова установить дуумвират. Еще различнее были средства обеих сторон: ими служили те политические партии, которые были на, стороне Помпея и Цезаря и поддерживали их и на которые сами они опирались. Партию Помпея составляло значительное большинство как сената и аристократии римских, т.е. знатнейших и почетнейших лиц в Риме и римской республике, облеченных в важнейшие звания в них и имевших в своих руках всю власть и все силы, средства и способы государства, – так равно и подвластных и подчиненных им, по закону, народа и войска, хотя втайне расположенных более в пользу Цезаря, нежели Помпея. Партию же Цезаря составляло, хотя и меньшинство сената и аристократии римских, но значительное большинство народа и войска, из которых первый в Риме, всей Италии и всей республике, был весь и вполне на стороне Цезаря, а из последнего, в начале – ядро, лучшая часть и главная сила его, т.е. 12-ти легионная, отличная боевая армия, с которою Цезарь завоевал Галлию, а потом и все присоединявшиеся к ней войска.
Но первостепенными средствами неоспоримо были личности Помпея, вождей его партии по смерти его, и Цезаря. Помпей, озаренный необыкновенным блеском прежних своих подвигов, побед и заслуг республике, Помпей, по словам Наполеона I, столь любимый римлянами и прозванный ими Великим, был уже далеко не тот, что прежде, и можно сказать, пережил самого себя. Непомерно гордый, самонадеянный, честолюбивый и властолюбивый, он не имел уже прежней энергии и был лишь орудием сената и аристократии, управлявших всеми действиями его и, в безрассудном ослеплении своею силою и ненавистью к Цезарю, побуждавших Помпея только к одним ошибкам и доведших наконец и его, и себя до гибели. Тоже или почти тоже самое следует сказать и о вождях партии Помпея, по смерти его. Главный из них – Сципион, подобно Помпею, не оказал ни энергии, ни искусства. Катон, более всех имевший и ума, и характера, и нравственного влияния, не сделал из них всего надлежащего употребления и, лишась всякой, надежды, малодушно и бесполезно лишил себя жизни. Лабиен оказал много энергии, но мало благоразумия и искусства и лишь очень много злобы и ненависти к Цезарю. Из сыновей Помпея, Секст и особенно Гней сначала явили довольно энергии, предприимчивости и отважности и обещали, по-видимому, совершить многое в пользу своей партии, но кончили ошибками, упадком духа и малодушным бегством, когда не все еще погибло. Все остальные же вожди Помпеевой партии и действия их были второстепенными и малозначащими.
Неизмеримо выше стояла великая личность Цезаря, и необыкновенною силою ума и воли, и могущественным, непреодолимым, нравственным влиянием на все и всех, и первостепенным искусством соображений и действий. Твердо опираясь на безусловные расположение и доверие к нему народа и войска, будучи всему и всем единственною и мудрою главою, искусным и твердым руководителем, действуя вполне самостоятельно и свободно, по своим личным усмотрению и побуждению, с необыкновенными энергией и деятельностью, прозорливостью и мудростью, смелостью и даже отважностью, но с благоразумною осторожностью, Цезарь так значительно превосходил своих противников, что рано или поздно не мог не одолеть их, хотя и достиг этого не без опасности для себя. Как человек, хотя и великий, он не чужд был некоторых политических ошибок, как например, может быть, слишком долговременным оставлением Помпея в Греции, а потом, вследствие Александрийской войны, партии его в Африке, без внимания и противодействия. Но если и признать это ошибками, то все-таки, они были ничтожными в сравнении с гораздо большими и важнейшими ошибками, ознаменовавшими почти все действия его противников.
Таким образом, сопоставив и сравнив, с обеих сторон, в военно-политическом отношении, цели, причины и средства 3-й римской междоусобной войны Цезаря с Помпеем и его партией, нельзя не прийти к заключению о решительном превосходстве первого и всех условий восторжествования его над последними в этой войне.
§ 327. В стратегическом отношении.

В дополнение к тому, что в этом отношении было изложено выше в главе XL §§ 274–282, касательно образа и искусства ведения Цезарем войны в Галлии, здесь будет приведено, в том же порядке, то, что касается того же предмета в междоусобной войне Цезаря с Помпеем и его партией.
И во-первых следует сказать, что и в этой войне Цезарь является вполне великим полководцем, от природы и рождения, но уже в полных развитии и силе своих необыкновенных военных дарований и с огромною военною опытностью, приобретенною в трудной войне в Галлии. Хотя и в междоусобной войне он не был совершенно чужд некоторых ошибок, в своих местах указанных выше, но этих ошибок уже было гораздо менее, нежели в войне в Галлии, и действия его почти исключительно или по крайней мере преимущественно можно признать безукоризненными. В самом начале он избрал первым предметом наступательных действий, как весьма естественно и понятно, Италию и в ней Рим, которыми и овладел, почти без боя, в 60 дней или 2 месяца. Затем, из трех стран, в которых находились: Помпей с главными силами в Греции, а легаты его с частью сил – в Испании и Африке, он избрал Испанию, куда и устремил последующие наступательные действия свои, обеспечив Италию с востока и юга, со стороны Помпея в Греции и Вара в Африке, оборонительными мерами. Причины того, хотя и, недостаточно объяснены Цезарем в его записках, но без сомнения были для него вполне уважительны, ибо, касались его собственных интересов и выгод, и потому новейшие рассуждения о том, куда ему лучше было направить свои действия, в Грецию, Испанию или Африку, должны уступить место решению самого Цезаря – направиться прежде в Испанию, а потом в Грецию.
Но действия в Испании, осада Массилии, дела в Риме и неимение флота задержали его долее, нежели он предполагал, и он переправился в Эпир лишь с половиной своей армии – в самых неблагоприятных для него обстоятельствах и время года, когда флот Помпея или бури на море могли истребит его десант. И хотя счастье его позволило ему благополучно высадиться на берега Эпира, но 5 месяцев он находился на них в трудном и опасном положении против превосходных числом войск Помпея. Счастье и искусство его и тут позволили ему с успехом удержаться против недеятельного Помпея и даже угрожать ему наступательными действиями, а через 5 месяцев соединиться с Антонием и остальною половиной своей армии и обложить Помпея при Диррахие.
Но это слишком смелое и даже отважное предприятие кончилось частным поражением Цезаря, следствием которого было необыкновенно искусное движение его в Фессалию, соединение в ней с Домицием и наконец – поражение Помпея при Фарсале искусными распоряжениями его, Цезаря, в этом сражении.
Усиленное и быстрое преследование им Помпея до Александрии, лишь с небольшою частью войск и судов, несвоевременное вмешательство его в дела Египта, поход против Фарнака и дела в Риме снова задержали его на целый год, что дало партии Помпея время усилиться и утвердиться в Африке. Это было большою ошибкой с его стороны и стоило ему гораздо большого труда победить эту партию в Африке годом позже, нежели годом ранее – тотчас после сражения при Фарсале.
От этого замедления ему снова пришлось переправляться в Африку осенью, когда бури могли сокрушить его флот, а море было во власти Сципиона. Действительно, буря рассеяла его флот, и на берегах Африки повторилось тоже, что было на берегах Эпира, но с гораздо большими трудностью, опасностью и невыгодой для Цезаря. С незначительными силами, лишь постепенно подкрепляемыми, искусно действовал он оборонительно против превосходных сил Сципиона, доколе, по уравновешении с ними своих сил, он не перешел к деятельной наступательной обороне при Руспине и Уците. Но недостаток продовольствия заставил его произвести наступательное движение к Тапсу, и здесь, после многих, неудачных попыток принудить Сципиона к бою на равнине, ему удалось наконец одержать над ним решительную победу – мгновенным порывом собственных войск, помимо его воли.
Остатки Помпеевой партии, с сыновьями его во главе, бросились в Испанию – и туда против них направил Цезарь последние наступательные действия свои, кончившаяся, после искусного маневрирования на р. Бэтисе, решительною победой в трудном сражении при Мунде и покорением всей Испании, что все вместе потребовало однако более полугода.
Таков вообще был ход междоусобной войны, которая могла бы быть кончена в пользу Цезаря вдвое скорее, если бы тому не помешали три обстоятельства: 1) и 2) поздние переправы его осенью и зимою в Эпир и Африку и особенно 3) Александрийская война с походом против Фарнака – между ними. И едва-ли не все эти три обстоятельства произошли, не столько по случайному стечению их, сколько по ошибкам Цезаря. Переправа его в Эпир до осени 49 г. и оттуда в Африку весною 48 года позволили бы ему, может быть, восторжествовать над Помпеем и его партией еще до конца 48 года. Но поздние переправы в Эпир и Африку и особенно Александрийская война, справедливо называемая Наполеоном I несчастною, в смысле совершенно несвоевременной, протянуло войну на целых пять лет и стоило Цезарю, сверх большой потери времени, очень много труда и пожертвований. И если он окончательно восторжествовал везде над всеми, то единственно благодаря своему необыкновенному искусству, противопоставленному неискусным и ошибочным действиям своих противников.
Замечания по поводу каждой из его войн: междоусобной в Италии, Испании и Греции, Александрийской, Африканской и последней Испанской уже были изложены в своих местах выше. Здесь же следует рассмотреть собственно образ и искусство ведения Цезарем междоусобной войны.
Цезарь и в междоусобной войне был верен правилам, которым следовал в Галлии, ведя войну завоевательную, искусно употребляя, как вспомогательное средство к тому, военную политику, и действуя, по обстоятельствам, временно – оборонительно, но более – наступательно-оборонительно и преимущественно наступательно, и не только весною, летом и осенью, но и зимою, поводом к чему служило стремление его предупреждать своих противников и нападать на них прежде, нежели они успевали утвердиться и усилиться. Так он зимою открыл походы против Помпея в Италии и Эпире и против Сципиона в Африке, и против сыновей Помпея в Испании. Но это были исключения из правила располагать войска на зиму в лагерях или на квартирах.
Приобретение им, до и во время походов, сведений о местности и неприятеле было для него менее затруднительно, нежели в к Галлии, Германии и Британии, потому что страны, в которых ведена была война, были римские области или, как Египет, союзный с ними и потому более известны, а в войске и народе Цезарь всегда находил приверженцев к себе, которые доставляли ему того и другого рода сведения, как лазутчики, переметчики и т.п. Но такую же выгоду, хотя и в меньшей мере, имели в этом отношении и Помпей, и его партия (как например сведения, полученные первым при Диррахие от двух переметчиков галлов-аллоброгов). Средствами для приобретения сведений о местности и неприятеле вообще Цезарю служили те же, что и в войне в Галлии, но преимущественно весьма хорошая передовая конница его, которую он употреблял с этою и другими целями гораздо лучше, нежели его противники.
Хотя не только в Испании, Греции и Африке, но и в Египте он имел против себя войска благоустроенные по римски и только в походах против Фарнака и в Африке частью варварские, т.е. азиатские и африканская, но всегда был слабее их числом, превосходя их однако в тактических и нравственных качествах своих войск, с которыми, как он говорил, можно было все небо перевернуть.
В междоусобной войне он имел всегда гораздо более римских войск, нежели вспомогательных пеших и конных, как по обстоятельствам, так и потому, что не желал нарушать стройного единства первых и присоединением к ним послед-них приносить им более вреда, нежели пользы.
Числительное превосходство неприятелей заставляли его, также как в Галлии, по возможности менее и реже разделять свои силы, но действовать преимущественно сосредоточенными, хотя, уже имея гораздо более опытности и доверия к самому себе и к своим легатам и войскам – менее, нежели в Галлии, опасался разделять свои силы. Всего более он разделял их в начале междоусобной войны, после того, как Помпей удалился из Брундузия в Грецию. Тогда он сосредоточил при себе в Испании только 6 легионов, между тем как 3 осаждали Массилию, 4 отправились в Сицилию и Африку, 1 в Сардинию, а прочие остались в Италии, при Брундузие и на берегах моря. В Эпире он сосредоточил против Помпея 10 легионов и из них 82 когорты при Фарсале.
Противников же своих он, как и в Галлии, старался принуждать к разделению их сил, дабы разбивать их по частям, действуя быстро и решительно.
По этим причинам, и предметами наступательных действий его были, как в Галлии, ближайшие или важнейшие пункты, на которых силы противников его были сосредоточены. Так в 49 г. он двинулся прямо к тому пункту, где Помпей сосредоточил свои силы, т.е. к Брундузию, и тем обеспечил себе обладание Римом. Когда же Помпей удалился в Грецию, то, за неимением флота для переправы туда, он ограничился, только обеспечением себя со стороны Помпея на восточных берегах Италии.
В прочих отношениях, изложенных выше в § 275 на стран. 141–143, он и в междоусобной войне действовал точно также, как в Галлии. Заметим только, что в отношении продовольствования войск он в междоусобной войне гораздо чаще, нежели в Галлии, случался в более или менее трудном положении, вследствие недостатка продовольствия, что имело большее или меньшее влияние и на его действия, но являло и тем большую заботливость его о добывании продовольствия и снабжения им войск своих.
То, что в § 276 на стр. 144–145 было сказано об исполнены соображений, открытии походов и дальнейших действиях, может быть применено и к междоусобной войне. Занятие, решительных пунктов в ней достигалось как сухим путем, так особенно часто морем: в 49 г. – из Брундузия в Эпир, в 48 г. – из Греции в Александрию, в 47 г. – из Сицилии в Африку и в 46 г. – из Италии в южную Испанию. А на сухом пути решительными пунктами действий Цезаря были Брундузий и потом горные проходы в Пиренеях, Илерда, Диррахий и Фарсал в 49–48 гг., Александрия и потом место расположения армии Птолемея на берегу Нила и Зела в Малой Азии в 48–47 гг., Руспина, Уцита и Тапс в Африке в 47–46 гг. и наконец Улиа, Кордуба и Мунда: в южной Испании в 46–45 гг.
Что касается противников Цезаря в междоусобной войне, то все они стояли далеко ниже его, начиная от незначащих египетских полководцев и Фарнака до самого Помпея и его главных сподвижников и военачальников: Афрания, Петреия, Вара, Лабиена, Сципиона и сыновей Помпея, Гнея и Секста. Все они оказали мало искусства против Цезаре, которому за всем тем стоило большого или меньшего труда окончательно одолеть их, потребовалось для того много искусства и приносить ему много чести.
Подобно тому, как в Галлии, Цезарь предпочитал бой в открытом поле, но гораздо чаще был вынуждаем обстоятельствами маневрировать или прибегать к обложениям и большим фортификационным работам. В отношении к открытому бою, гораздо чаще встречается расположение его очень близко от неприятеля, как например при Илерде, Диррахие, Фарсале, в Александрии, при р. Ниле, Зеле, Руспине, Уците, Тапсе, Улии, Кордубе, Мунде и многих других случаях в разных странах во время междоусобной войны. Причины тому были объяснены в своих местах выше. Но особенно богаты походы Цезаря в междоусобной войне маневрированием и обложениями в больших размерах. Маневрирование его имело целью действовать на сообщения неприятеля с его отрядами и особенно складами продовольствия или местами, из которых неприятель добывал или мог добывать продовольствие, фураж или воду. Такого рода маневрированием, равно как и большими фортификационными работами, особенно отличаются действия Цезаря при Илерде, Диррахие, в Эпире и Фессалии, в Африке при Руспине, Удите и Тапсе, и в Испании на р. Бэтисе. В междоусобной войне Цезарь гораздо чаще, нежели в Галлии, прибегал к решительным действиям посредством маневрирования против сообщений неприятеля, по той главной причине, что, на случай боя с неприятелем на его сообщениях, он имел уже гораздо более доверия к самому себе, к своим войскам и их начальниками Первый пример такого рода представляют действия его при Илерде, замечательные тем, что начатые маневрированием, они окончились обложением посредством фортификационных работ. Тот же самый ход действий в сущности усматривается и при Диррахие, Руспине и Уците, и на р. Бэтисе. К такому же роду действий принадлежит и смелое движение Цезаря в Африке от Руспины к Зеле в тылу Сципиона.
В случаях одержания решительной победы в открытом бою, как например при Фарсале, Зеле, Тапсе и Мунде, Цезарь проследовал разбитого неприятеля с крайним напряжением сил, быстротою и решительностью, и тем усугублял важные результаты, приобретаемые победой, как в военном отношении, так особенно в политическом.
В случаях же неудач своих, он, также как в Галлии, являл большую энергию, заботясь прежде всего об ободрении войск своих, о поддержании в них твердости духа, а потом двигаясь, не как побежденный, а как победитель, в другом направлении. Так, например, поступил он после неудачи при Диррахие, двинувшись в Фессалию и стараясь на пути туда одерживать успехи в небольших, но удачных предприятиях, как, например, взятии города Гомфи при движении к Фарсалу.

§ 328.
В тактическом отношении.

Тактические: строй и образ движений и действии войск Цезаря в междоусобной войне имели те общие и главные черты, которые изображены выше в § 328. Но так как римские войска Цезаря сражались уже против таких же римских, таким же образом устроенных тактически, то весьма естественно, что в тактических: строе, движениях и действиях их, нередко усматриваются разнообразные, смотря по обстоятельствам, но согласные с духом римской тактики, особенности. Так, например, при Илерде, в самом начале, целых 5 часов сряду когорты сражались против когорт, то наступая, то отступая – исключительно метательным. оружием (полукопьями, pilum) и лишь под конец только мечами. Перед началом сражения при Фарсале, Помпей не без причины приказал своей пехоте выжидать, стоя на месте, атаки пехоты Цезаря, дабы тем ослабить и даже уничтожить первое её действие метательным оружием на бегу. Поэтому-то и Цезаревы легионеры, увидав, что Помпеевы стояли на месте, а не шли им навстречу, сами остановились, чтобы перевести дух, устроиться, сомкнуться и снова броситься на Помпеевых легионеров с полукопьями в руках, дабы вернее попасть ими в неприятелей. Иначе им пришлось бы бежать слишком далеко и долго и тем значительно утомиться и расстроиться.
При атаках римской пехоты против римской же пехоты, атаковавшие когорты бросались не в интервалы неприятельских когорт, но прямо на целый фронт их, и не на отдельные фланги когорт, а на фланги целой неприятельской линии. Причиною этого было то, что строй римской пехоты имел хорошие, хотя и простые, средства противодействия такого рода атакам, независимо от того, что тактический образ действий римской пехоты вообще был вполне рассчитан на прорыв неприятельского строя.
Строй в массе (orbis) был оборонительным боевым порядком против атак неприятеля с многих или всех сторон. Так в сражении при Никополе 36-й легион отступил с боем к подошве высот и там, построился в оборонительный боевой порядок в массе. Так и Цезарь, на обратном движении от Зеты в Африке в свой лагерь при Уците, принужден был наконец построиться и идти в этом же порядке.
В отношении к строю и образу действий римской конницы, сражение при Фарсале представляет, со стороны Помпея, пример употребления большой массы конницы, составленной и устроенной так, как было означено выше в конце § 278, т.е. колоннами из конных крыл (ala), примерно из трех турм (24 ряда) во фронте и четырех турм (16 шеренг) в глубину. У Цезаря также бывало в совокупности до 10 крыл или полков конницы, силой до 4 т. чел., и Цезарь умел отлично употреблять конницу как в бою, так и в поле для, охранной и разведывательной службы, как при отступлении, так особенно при преследовании неприятеля. Вообще следует сказать, что тактика и образ действий римской конницы в это время были значительно развиты и усовершенствованы против прежнего.
Междоусобная война, представляет также много примеров прямых, наступательных и отступательных, и боковых или фланговых движений армий Цезаря и порядка движения при этом легионов, конницы, легкой пехоты и тяжестей. К числу наиболее замечательных принадлежит превосходное отступательное и фланговое движение от Диррахия к Аполлонии и оттуда в Фессалию, а также движение от Руспины к Агару и потом к Тапсу и мн. др. Замечательно также наступательное движете армии Цезаря, при Илерде на р. Сикоррисе, против лагеря Афрания и Петреия – в боевом порядке (acie instructa), что обыкновенно производилось только на коротких расстояниях – -не свыше 16 т. шагов или около 3 часов времени.
При отступлениях Цезарь иногда строил армии или отряды свои в большой четвероугольник (agmen quadratum) и даже в сомкнутый кругом порядок (orbis), как например при отступлении от Зеты к Уците и Руспине в Африке, в 46 г.
Во фланговых движениях, на коротких расстояниях, всегда в боевом порядке (acie instructa), легионы его следовали по линиям, или в три (acie triplic), или в две (acie duplic), как означено выше (§ 279). Так, например, шли они в Испании, при Плерде на р. Сикоррисе, в 49 г., при Диррахие в 48 г. и в Африке несколько раз при Руспине и Уците и от Руспины к Агару и Тапсу, в 47–46 гг. При этом, на открытой местности, как между Руспиной, Агаром и Тапсом, на фланге колонны, обращенном к неприятелю, следовал особый охранный отряд, подобный передовому (авангарду) или заднему (арьергарду).
При выступлении армии из. лагеря в дальнейший поход, в виду неприятеля, хотя можно было обойтись без сигнала для того, но это считалось противным чести и Цезарь не упускал. случая, двинув уже всю армию из лагеря, подавать обычный сигнал, дабы гласно возвещать о том неприятелю, как, например, при движении от Диррахия к Аполлонии и оттуда в Фессалию и т.п.
При переходах через реки в брод, Цезарь ставил две линии конницы поперек рек, против течения, а между ними проводил пехоту. При Илерде он поставил поперек р. Сикорриса, выше – вьючных животных, а ниже – конницу.
Мосты через реки он строил, смотря но обстоятельствам, или на судах, как через р. Сикоррис при Илерде, или на, плетнях, наполненных каменьями и погруженных на дно реки и выше уровня воды, как, например, на р. Бэтисе в Испании в 45 г.
В наступательных. сражениях 3-я линия шли резерв была употребляема или с наступательною, или с оборонительною целью (см. § 280); Так например при Фарсале, когда 1-я и 2-я линии уже поколебали линию Помпея, но еще не оттеснили ее, 4-я линия (или 6 фланговых резервных когорт) обеспечила правый фланг Цезаря и атаковала левый фланг Помпея, 3-я линия Цезаря, по его собственному распоряжению, прошла сквозь интервалы 1-й и 2-й и своими свежими силами нанесла окончательный, решительный удар линии Помпея.
При всех атаках, с целью напасть на неприятеля внезапно, на всех пунктах его линии в одно время и решить дело одними ударом, в 3-й линии или резерве не было надобности. Так Цезарь атаковал старый или прежний лагерь Помпея при Диррахие только двумя линиями. Помпей, после отбитой атаки его против южных укреплений Цезаря, укрепился вне последних, дабы иметь опорный пункт и более свободы в добывании про-довольствия. Цезарь с своей стороны укрепился очень близко против него, дабы воспрепятствовать ему в том, и узнав, что войска Помпея – по видимому около одного легиона – двинулись к старому Помпееву лагерю, повел против них 33 когорты, т.е. втрое более войск, дабы атаковать их и с фронта и с флангов, окружить и взять в плен или разбить. Для этого ему нужен был длинный фронт, а в 3-й линии или резерве надобности не было. При этом Цезарь не ошибся ни в чем, исключая только того, что не ожидал, чтобы резервы Помпея подоспели так скоро на помощь, отчего атака Цезаря и не удалась.
4-ю линию образовали: при Фарсале – 6 правофланговых резервных когорт Цезаря, при Уците – 5-й легион на левом фланге боевого порядка Цезаря и при Тапсе – тот же легион, поровну разделенный на обоих флангах, против слонов Сципиона.
Если неприятель усиливал одно крыло свое гораздо более другого, то и Цезарь строил против первого 4, а против последнего 3 и даже 2 линии, как например при Уците, где на правом фланге было только 2 линии, а на левом 3 и кроме того 6-й легион, как сказано, образовал 4-ю.
Конницу Цезарь строил различно, смотря по обстоятельствам: или поровну на обоих флангах, или всю на одном (как например при Фарсале на правом, а при Уците на левом), в тесной связи с 4-ю линией, или впереди её, как при Фарсале, или позади, как при Уците, – или наконец всю позади линий пехоты, как например при атаке старого лагеря Помпея при Диррахие.
Легкая пехота была малополезна при решительных атаках легионерной пехоты, но очень полезна в тех случаях, когда, хотя и с целью атаки, имелось однако в виду прежде выждать; что предпримет неприятель, как например при расположена Цезаря против Афрания при Илерде на р. Сикоррисе и против Сципиона при Уците, где произошел частный, а не общий бой.
Боевые порядки армий Цезаря в междоусобной войне, когда у него уже бывало в совокупности до 10 и 12 легионов и ему невозможно было, как в Галлии, каждый легион особо поручать одному из своих легатов, – разделялись преимущественно уже на центр и два крыла, каждые из которых были под начальством легата, как например Антония, Суллы и Домиция при Фарсале. При этом следует заметить, что в записках Цезаря 1-я, 2-я и 3-я линии (в глубину) всегда называются aeies prima, secunda, tertia, а крыло и фланг – одинаково cornu (dextrum, – sinistrum, правые – левые). Так, например, Цезарь изображаете расположение свое и Афрания между их лагерями при Илерде на р. Сикоррисе.
Бой начинали, иногда правое крыло и на нем лучший, 10-й легион – преимущественно, как, при Фарсале и Тапсе, а иногда левое и на нем также лучший или лучшие легионы, как при Утике. На фланге атакующего крыла становился сам Цезарь и подавал 1-й сигнал к бою.
В отношении к оборонительному бою в открытом поле, во время движения вперед и назад, сказанное выше (§ 220) можно применить к бою Цезаря против Лабиена при Руспине в Африке, в 47 г. В этом бою Цезарь, видя против себя большие массы конницы и легкой пехоты в длинной линии, хотел сберечь свои сравнительно более слабые силы и, до их появления, замедлить бой, и потому признал более выгодным для себя построить свои когорты не с интервалами, а без оных. Следовательно 30 когорт, бывших у него, построенные в 2 линии, по 15 когорт в каждой, без интервалов, занимали только 1800 футов во фронте. Это побудило Цезаря, по объяснению Гишара (см. § 315), средние 3 шеренги когорт вывести направо и налево, дабы удлинить фронт, а по объяснению Рюстова – 15 когорт 2-й линии ввести в интервалы 15 когорт 1-й, что составило одну линию длиною в 3600 или до 4 т. футов, удлиненную еще на 1 т. футов построением 400 чел. конницы поровну на флангах, а 150 стрелков распределить впереди фронта пехоты и конницы. Таким образом, по объяснению Рюстова, Цезарь построил свои войска в одну линию (acies simplex). Но неприятель (Лабиен), будучи гораздо сильнее числом и имея более длинную линию фронта, все более и более охватывал линию Цезаря и угрожал совершенно охватить ее с флангов и тыла. Тогда Цезарь признал необходимым предупредить это переходом к наступлению и атаке следующим образом: всем четным когортам. 2-й линии он приказал обратиться назад и выйти из интервалов нечетных когорт 1-й линии; – затем когортам 2-й, 4-й, 6-й, 8-й, 10-й, 12-й и 14-й правого крыла 2-й линии зайти направо и атаковать неприятельскую конницу, оттеснившую правофланговую конницу Цезаря, которая и отступила за эти когорты; – когортам же 16-й, 18-й, 20-й, 22-й, 24-й, 26-й, 28-й и 30-й левого крыла 2-й линии зайти налево и атаковать неприятельскую конницу, оттеснившую левофланговую конницу Цезаря, которая также отступила за эти когорты. В тоже самое время 1-я, 3-я, 5-я, 7-я, 9-я, 11-я, 13 и 15-я когорты правого крыла 1-й линии зашли на право, а 17-я, 19-я, 21-я, 23-я, 25-я, 27-я и 29-я когорты левого крыла 1-й линии – налево. Между тем как пехота Цезаря, в двух отдельных линиях, двинулась направо и налево в атаку против левой и правой фланговой конницы неприятеля и опрокинула ее в противоположных направлениях, Цезарь собрал всю свою конницу (400 чел.) в два отделения (по 200 чел.), атаковал ею центр неприятеля и опрокинул его в третьем направлении. Когда таким образом неприятель был опрокинут и на флангах, и в центре, Цезарь собрал свои войска, снова построил их в боевой порядок и отступил в свой лагерь. Это объяснение Рюстовым искусной эволюции Цезаря против Лабиена понятнее и целесообразнее объяснения её Гишаром, приведенного выше (§ 315) и которое, должно признаться, малопонятно и маловероятно.

§ 329. В фортификационном и полиорцетическом отношении.

Полевые лагери и полевые укрепления устраивались и все фортификационные и осадные работы при обложениях и осадах производились Цезарем в междоусобной войне вообще согласно с нормальными правилами, изложенными выше в § 281. К некоторым исключениям из них, сообразно с обстоятельствами, относятся следующие:
Когда Цезарь занял при Илерде свой лагерь очень, близко от лагеря Афрания и Петреия, то приказал сначала не возводить вал в вышину, но вынутую из рва землю рассыпать в ширину, потому что у него не было под рукою лесных материалов для одежды вала плетнем, посылать же людей за ними вдаль он не хотел, пока войска его в таком близком расстоянии от неприятеля не были достаточно обеспеченны от него по крайней мере рвами.
Цезарь часто, употреблял обложение (блокаду) неприятельских армий в открытом поле, и в междоусобной войне, как и в войне в Галлии, иногда с успехом, как против Афрания и Петреия между Илердой и Ибером, а иногда без успеха, как против Помпея при Диррахие, где полное обложение было невозможно, потому что Помпей имел в тылу за собою море и большой флот на нем.
Неболыпие города, не очень сильно укрепленные и с незначительными гарнизонами, как например Гомфи в Фессалии, Тиздру и др. близ Тапса в Африке, – Цезарь брал открытою силой приступом (oppugnatio repentina). Города же сильно укрепленные, достаточно снабженные войсками и продовольствием и которых нельзя было взять ни открытою силой, ни обложением, он брал правильною осадой (oppugnatio). Но в междоусобной войне такие примеры редки и осадные работы против Александрии, единственная большая осада Массилии и небольшие осады Тапса, Мунды и др. составляют лишь исключения, далеко не равняющиеся частым и большим осадам городов Цезарем в Галлии. За то частые и большия фортификационные работы, по устройству обширных укрепленных линий и сомкнутых укреплении, разного рода и вида, встречаются со стороны Цезаря в междоусобной войне, во всех его походах, особенно в Испании, Греции и Африке, еще чаще, нежели в Галлии.
Из числа осадных работ Цезаря в междоусобной войне можно отметить следующие особенные:
Выше (§ 282) было сказано, что нижняя ширина осадной насыпи (agger), вышиною в 80 футов, имела обыкновенно около 60 футов, а верхняя около 50, и с этим вполне согласуется ширина в 60 футов насыпной земляной черепахи (testudo), которая при осаде Массилии подвигалась впереди осадной насыпи. Из построения каменной башни, которою при Массилии заменили сожженную деревянную, можно уже заключить, что осадная насыпь имела лишь умеренную ширину.
Сила различных способов прикрытия осадных работ, как-то: черепах, крытых ходов, щитов и т.п., зависела от действия неприятельских метательных орудий. Стены крытых ходов были обыкновенно устраиваемы из толстых и крепких плетней; но при осаде Массилии это было недостаточно и все прикрытия нужно было устраивать из больших и толстых брусьев и бревен.
Башен (turres) на каждой осадной насыпи устраивалось по крайней мере по одной: так при осаде Массилии на каждой из двух насыпей было по одной башне.
Насыпи требовали много деревянного материала и потому часто были сжигаемы. По этой причине и. при осаде Массилии, по сожжении первых насыпей, когда нигде более в окрестностях нельзя было достать деревянного материала, Требоний был принужден построит каменную насыпь или по крайней мере с каменными боковыми стенами, и притом не сплошную или глухую, а с внутренними, большими или меньшими, пустотами, для предохранения от подземных работ неприятеля, и. наконец – возводимую не разом во всю вышину, но постепенно или поярусно.
Приступ к осажденному городу с вершины насыпи, подведенной к самой городской стене, случался редко: обыкновенно город сдавался до того, как например Массилия – прежде нежели насыпь была доведена до стены, и именно по причине совершенной безнадежности жителей и крайнего недостатка в продовольствии у них.

§ 330. Заключение.

Из всего изложенного выше можно составить себе общее понятие об образе и искусстве ведения Цезарем междоусобной войны, о личном искусстве его, как полководца, о свойствах его войск и противников в ней, и о характере самой войны этой и походов её – во всех означенных выше отношениях.
Рассмотрев, в своих местах выше, каждый из походов Цезаря в междоусобной войне, равно Александрийскую войну и поход против Фарнака – в частности, здесь бросим общий взгляд на них:. {Руководствуясь преимущественно сочинением генерала Лоссау: Ideale der Kriegfuhrung etc. I 6. II Abth. Caesar.}
Весьма естественна и понятно, что необыкновенные военные успехи, приобретенные Цезарем в Галлии, не могли не возбудить и действительно возбудили зависть его врагов в Риме и что единственный человек, который мог противостать ему, как политически противнику именно Помпей, должен был прийти в такое положение, в котором, если только он не захотел бы добровольно отказаться от власти, все сводилось к вопросу быть или не быть. Уступить Помпею для Цезаря конечно не было никакой возможности и потому последний был увлечен неизбежною и непреодолимою судьбою. Если бы даже предположить, что Помпей, вполне сознав взаимные отношения между ним и Цезарем, скорее, нежели последний, был бы в состоянии отказаться от власти, то и в таком случае Цезарю предстояло бы вступить в войну с теми из римских республиканцев, которые видели бы в нем только похитителя власти и врага свободы и, может быть, вскоре избрали бы другого на его место. Цезарь же, напротив, если бы захотел отсрочить исполнение своих замыслов и уступить место своему, видимо слабейшему противнику, должен был бы, или подвергнуть отрицанию несомненные, касавшиеся его, Цезаря, факты, или предать их забвению. Кажется, что Помпею предстоял еще свободный выбор, Цезарю же, напротив, никакого иного, кроме смерти, если бы он не захотел сражаться за свою жизнь, т.е., по его понятиям, за верховную власть. {Цезарь, чувствовал и. понимал это, когда, по словам Плутарха, вступив во взятый при Фарсале лагерь Помпея, сказал: «И я, Цезарь, после стольких побед и с честью оконченных войн, если бы распустил свои войска, то был бы приговорен к смерти!»} Помпей, в своем выборе, рано или поздно не мог бы избежать своего падения, какие ни пережил бы события. Цезарю же, напротив, могло угрожать только одно насильственное прервание судьбою планов целой его жизни. Может быть он имел предчувствие того, когда незадолго до своей кончины, на вопрос «какая лучшая смерть?» – тотчас же громким голосом отвечал: «наименее ожиданная».
Если рассмотреть вообще поступки Цезаря и Помпея, то очевидно, что последний вовсе не был приготовлен к взрыву событий и сам не понимал ясно, чего хотел. Цезарь же, напротив, не только видел приближение решительной минуты, но и ясно сознавал все. побудительные причины своих поступков. А это должно было иметь совершенно различное влияние на волю каждого из противников. Время напряжения сил давно прошло для Помпея, и целый ряд годов, проведенных им в мире и среди политических козней, мог подействовать на него лишь вредным во всех отношениях образом. Цезарь же, напротив, только-что вышел из войны, которая 8 лет держала его в напряжении всех его сил. Наконец, если присоединить к этому дарования и силу воли обоих противников, в чем Цезарь, без сомнения, превосходил Помпея, то едва-ли будет сомнительно, что первый из них приступал к делу с полным сознанием и был подкрепляем в том силою своего характера и значительною, приобретенною им опытностью.
Энергические действия Цезаря от Рубикона до Брундузия; были именно такого рода, какими долженствовали быть против слабого противника и против народа, большею частью уже расположенного в пользу его, Цезаря. Внезапность нападения уже довершила победу, когда вся партия Помпея еще не понимала ясно, что с нею произошло. Всего замечательнее то, что свидетельствует о совершенном бессилии духа Помпея, именно – что он мог оставаться в бездействии и дозволить Цезарю завоевать Испанию. Неразрешенным остается также вопрос, почему Цезарь отсрочил нападение на Помпея в Греции. А между тем нет, кажется, сомнения, что если бы победа при Фарсале последовала тотчас после удаления Помпея из Италии в Грецию, то последующие войны и походы Цезаря были бы значительно облегчены и ускорены. Враги Цезаря лишились бы главы и вождя -своей партии, и хотя Помпей сделал очень мало или ничего для приведения к единству всех своих средств сопротивления и действий, но даже и эта малая доля должна была в таком случае совершенно отпасть, и Цезарь мог с большим правом признавать себя верховным властителем всех сил Рима, противники же его – лишь вождями политических партий.
В 1-м походе Цезаря против Афрания и Петреия в Испании особенно замечателен конец его, когда Цезарь преследовал этих легатов к Иберу и обратно, действуя против них маневрированием и фортификационными обложениями, и являя свидетельства необыкновенных деятельности и уверенности в своих действиях, а также и великодушие – из личных, политических побуждений своих. Если бы он имел против себя не римлян, то едва ли поступил бы с ними так великодушно.
В походе против самого Помпея в Греции особенно резко и сильно проявляются смелость, сила воли и высокие военные дарования Цезаря. Высадка его в Эпире не более как с 20 т. войск была таким смелым, даже отважным подвигом, что удаче её можно было бы даже приписать последующую, столь же, если не еще более смелую и отважную мысль Цезаря – по соединении его с Антонием, обложить Помпея обширными укрепленными линиями при Диррахие, к чему его побудила также и бездеятельность Помпея, доколе неудача в частном бою с ним не поколебала доверия его, Цезаря, к обложению и не обратила его опять на истинный путь действий. Но раз обратясь на него, он уже продолжал действовать с энергией и без малейших колебания и промедления.
Отступление его от Диррахия к Аполлонии; движение оттуда в Фессалию и соединение с Домицием, между Сципионом и Помпеем, принадлежат к превосходнейшим и замечательнейшим действиям его. Но затем совершенно непонятно, по какому случаю он дозволил Помпею соединиться со Сципионом. Ожидая первого при Метрополе, он вероятно стал бы действовать против него маневрированием, до удобного случая к бою, если бы Помпей сам не двинулся против него. Цезарь сблизился с ним и, усмотрев его построение к бою, тотчас угадал слабейшую и опаснейшую для себя часть своего боевого порядка – правый фланг, и превосходными тактическими распоряжениями, особенно расположением 6-ти резервных когорт за конницею правого фланга, обеспечил себе верную победу. Ни рано, ни поздно, но в самую настоящую минуту подал он сигнал к атаке, и нельзя ничего возразить против удовольствия, им самим выраженного в своих записках, касательно целесообразности принятых им мер. Вообще, в продолжении всего времени с отступления от Диррахия до и после сражения при Фарсале, способы воззрения Цезаря, его прозорливость, деятельность, искусство соображений, распоряжений, движений и действий и наконец мгновенная решимость являются в полном блеске и изобличают великого полководца в ярком свете.
В. том же самом роде и духе преследовал он, с крайним напряжением сил, разбитого Помпея, даже до Египта. Но тут, вследствие именно этого, он сам, с своими слабыми силами, очутился в очень трудном и опасном положении. Однако вспомогательный средства, развитый его неистощимым гением, его доверие к себе и геройские отважность и храбрость достойно становятся на ряду с прежними, лучшими военными подвигами его. Египет легко мог бы сделаться пределом его военной славы, если бы он, Цезарь, хотя на минуту усомнился в своем счастье, т.е. в самом себе. Тем не менее, прибытие его в Александрию с слишком слабыми силами, происшедшая, от того продолжительность Александрийской войны и особенно 2-х месячное бездействие его после неё в Александрии нельзя не признать ошибками, которые только продлили междоусобную войну и стоили ему новых походов и много усилий, трудов и пожертвований.
Поход его против Фарнака был, хотя и политическою необходимостью, но по другим, еще более важным политическим обстоятельствам в Риме и Африке – весьма несвоевременным и еще более замедлил и затруднил довершение междоусобной войны. Скорую же и легкую победу над таким жалким противником, как Фарнак, и над его варварскою, азиатскою армией сам Цезарь не считал особенно важным военным подвигом, хотя она была очень важна в политическом отношении.
Велико, без сомнения, ― было впечатление, которое Цезарь производил на людей своего времени, но едва-ли не еще значительнее были глубокоукоренившиеся понятия многих римлян о республиканской свободе. Они видели в Помпее мученика своих политических верований и теснее соединили сильные еще остатки его партий. Они нимало не принимали в уважение, что Цезарь не менее пяти раз предлагал Помпею мирные переговоры и получал решительные, обидные отказы. Они вероятно придавали этим предложениям неблаговидные побуждения. Но, с какой бы стороны ни рассматривать их, нельзя не признать, что Цезарь не мог поступить сообразнее с целью и что если с его стороны и скрывалась какая нибудь хитрость, то по крайней мере трудно было открыть ее. Все, что можно было бы заметить в этом отношении, ограничивается тем, что Цезарь, при своих попытках к примирению с Помпеем, считал наиболее сообразным с своими выгодами – самому первому предлагать мирные переговоры.
Все это может послужить к объяснению причин Африканской войны. Цезарь, потеряв много времени в Александрийской войне и в походе против Фарнака, думал вознаградить это поспешною переправою в Африку, с частью своих сил, осенью, в самое бурную на море пору года и – вследствие бури, рассеявшей его флот, в третий раз очутился в таком же трудном и опасном положении, как в Эпире и Александрии. Хотя, с одной стороны, медлить ему действительно было невозможно, но, с другой стороны, судя по предшествовавшим примерам и последовавшим обстоятельствам, можно полагать, что ему лучше было бы или переждать осеннее и зимнее время или по крайней мере отправиться в Африку со всеми своими силами вместе, приняв надлежащие, лучшие меры на случай бури. Мнения в пользу и против этого были уже изложены выше. Высадка Цезаря близ Гадрумета, с небольшим числом войск, была совершена с необыкновенными отважностью и – счастьем в том отношении, что против Цезаря был Консидий и что Цезарь принял все возможные меры предосторожности, во все время пребывания своего при Руспине. Действия его при этом городе и Уците, с целью выманить Сципиона на равнину, обложить его и принудить к бою, отличаются таким искусством, которое ясно само по себе и не требует доказательств. Только одни огромные фортификационные работы Цезаря составляют загадку, тем труднее разрешимую, что Цезарь при Диррахие испытал невыгоду таких работ, именно в том отношении, – что с слабейшими силами хотел обложить сильнейшего неприятеля, владевшего морем и флотом на нем. Но его морская-экспедиция из Лепты в гавань Гадрумета особенно замечательна своими смелостью, энергией и быстротой. Все остальные затем действия Цезаря в Африке, до сражения при Тапсе включительно, являют сильного волей и опытностью полководца, а экспедиция его к Зете в тылу Сципиона – столько дерзкой отважности, что военная история представляет очень мало примеров подобного рода действий, не с отрядом, а с большим числом войск, почти с половиною армии, да и сам Цезарь ни прежде, ни после не совершал такого отважного подвига.
Наконец последний поход его в Испании, хотя менее обилен подвигами, однако весьма замечателен действиями Цезаря на р. Бэтисе, посредством которых он постепенно оттеснил Секста, а потом Гнея Помпея, последнего – до Мунды, близ моря, тылом к нему, и здесь, после упорнейшего боя, начатого собственным порывом войск его, Цезаря, и в котором он сражался за сохранение своей жизни, успел наконец, вследствие случайного обстоятельства, одержать победу и нанести Помпеевой партии последний удар.
Вообще в междоусобной войне Цезарь, как полководец, является уже в полных развитии и силе своих военных дарований и искусства, начала чему были положены в войне в Галлии. Если внимательно проследить все его войны и походы от начала (в 58 г.) до конца (в 45 г.), то легко заметить, что он постепенно, из году в год, восходил от силы в силу, все выше и выше, и встал наконец на ту степень, которая доступна лишь величайшим полководцам. Сообразно с тем возвышалось и искусство его, как полководца, во всех отношениях, и стратегическом и тактическом и фортификационном, и полиорцетическом, и нравственном, т.е. необыкновенного нравственного влияния Цезаря на свои войска и на своих противников.
Войска его, подобно как и в Галлии, отличались превосходным тактическим устройством и необыкновенными: способностью ко всякого рода движениям и действиям, и в поле и в бою, терпеливостью и сносливостью в трудах и лишениях, стойкостью и храбростью в боях, преданностью и доверием к нему самому, словом – всеми качествами отлично устроенного и одушевленного, опытного и боевого войска, приносившего честь этим последним временам римской республика и даже достойного лучших времен её, но в особенности- самому Цезарю, которому исключительно было обязано тем. Доказательством этого служить то, что такие же римские войска Помпея и потом его партии далеко не могли равняться с Цезаревыми в означенных выше достоинствах. Предводители же их – Помпей, Афраний, Петреий, Вар, Лабиен, Сципион, сыновья Помпея и др. – еще менее могли, как полководцы, равняться с Цезарем, хотя и обладали большою военного опытностью. И хотя одоление их стоило Цезарю немалого труда, но решительное личное превосходство его над ними доводило их всегда до лишения всякой сообразительности, упадка духа, малодушие и отчаяния. Между тем он, Цезарь, во всех трудных, опасных, даже отчаянных положениях, всегда пребывал тверд и непоколебим, и находя в своих уме и воле неистощимые средства пособлять себе, всегда окончательно выходил победителем.
По всем этим причинам, действия Цезаря в междоусобной войне, еще более нежели действия его в Галлии, вполне достойны особенного внимания и тщательных исследования и изучения, тем более, что были последними действиями последнего великого полководца древних времен.

ГЛАВА СОРОК СЕДЬМАЯ. КОНЕЦ ЖИЗНИ ЦЕЗАРЯ И ОБЩИЙ ВЫВОД О НЕМ, КАК ПОЛКОВОДЦЕ.

§ 331. Цезарь – пожизненный диктатор – в Риме (45–44 гг.) – § 332. Смерть Цезаря (44 г.) – § 333. Общий вывод о Цезаре, как полководце.

Источники и исторические пособия – указанные выше.

§ 331.
Цезарь – пожизненный диктатор – в Риме (45–44 гг.)

Воротясь из Испании в Рим – в октябре 45 г. (по исправленному уже тогда, по словам Наполена I, римскому календарю), Цезарь допустил раболепно-покорный ему сенат осыпать его непомерными почестями и преимуществами. Так, сверх всех, уже прежде дарованных ему, {В 48 г., после победы при Фарсале – дарование Цезарю диктаторской власти на 1 год и консульской на 5 лет, с трибунскою властью и правом объявлять войну, заключать мир и управлять всеми провинциями, – а в 47 г. – назначение его диктатором на 10 лет, с главною властью цензуры (praefectura morum.).} сенат удостоил его большим триумфом, провозгласил его пожизненным диктатором, отцом отечества и императором, с правом всегда носить лавровый венец, {С тех пор он постоянно носил на голове лавровый венок, а в праздничные и торжественные дни облекался в порфиру.} назначил 50-дневное благодарственное празднование и позже, великолепными играми в цирке для народа, такое же празднование годовщины победы при Мунде, назвал 5-й месяц в году (Quintilis), по имени его, Юлием или июлем, и пр. Цезарь показал вид, будто принял все эти почести и преимущества единственно только по убедительным просьбам сената. Но он возбудил этим и особенно триумфом над знаменитым и все еще любимым римлянами родом Помпея, его сыновьями и партией и римскими гражданами, равно и тем, что удостоил триумфом легатов своих Фабия и Педия – большое неудовольствие, в особенности между крайними приверженцами республиканской партии.
Став полномочным, неограниченным властителем обширной римской республики, обнимавшей, по тогдашним понятиям, вселенную, в Европе, Азии и Африке, со всеми громадными её силами и средствами, Цезарь начал действовать согласно с тем, замышляя и отчасти исполняя обширные государственные предначертания. Он назначил большое число сенаторов и патрициев, но превратил сенат в свой совет, друзей своих хотел сделать своими министрами, а правительственных лиц – своими чиновниками. Предпринять междоусобную войну и восторжествовав в ней – с помощью народной партии и войска, которые служили ему опорой, он по окончании войны, когда они, в ожидании наград за то, возвысили голос и требования свои, для противовеса им и воздержания их прибегнул к аристократии, в ней стал искать опоры и представителей знатнейших родов её облек в высшие звания и должности. Простив всех, оставшихся от Помпеевой партии, врагов своих, он слишком доверчиво отнесся к ним и не принял никаких особенных мер для личного самоохранения. А между тем все действия его одинаково и явно обличали пренебрежение им республиканских форм и стремление к приобретению не только царской власти, но и названия и знаков её, чем он все более и более возбуждал против себя ненависть республиканцев. Некоторые писатели, сопоставляя эти чувства к нему с непомерными, оказанными ему почестями и дарованными преимуществами, выражают мысль, что в некоторых из них, особенно в предложенных Цицероном, как будто скрывалась ирония или, еще более, намерение сделать Цезаря еще более ненавистным. Римский историк Флор даже ясно выражает эту мысль, говоря, что Цезаря украшали этими знаками почестей, как жертву перед закланием.
Государственные предначертания и меры Цезаря были, согласно с обширностью его замыслов и с свойственною ему деятельностью, самых разнообразных родов и важности. Заботясь вообще и преимущественно о водворении порядка в Риме и Италии, он возобновил законы о расходах (или против расточительности), установил налоги на предметы роскоши, приказал составлять новый кодекс гражданских и уголовных законов, общие: карту и статистику государства, оказал огромную услугу исправлением (с помощью вызванного им для того из Александрии астронома Созигена) римского календаря, который и был назван, по имени его, Юлианским, и объявил намерения свои: украсить Рим многими великолепными зданиями, осушить близ него Понтийские болота, прорыть новое русло Тибра от Рима до моря, устроить в Остии огромный порт для самых больших военных судов, учредить колонии в Коринфе и Карфагене, для восстановления этих городов, и наконец предпринять войну против парфян, в отмщение за поражение, нанесенное ими Крассу, пронести римское оружие до р. Инда и открыть неведомые еще страны и богатства на дальнем востоке. С этою последнею целью, уже зимою с 45 г. на 44 г. он начал делать большие приготовления к войне против парфян, которую считал необходимою для себя и государства, для слияния всех партий и пересоздания армии после междоусобной войны, и даже составил план этой войны. По этому поводу, Наполеон I говорить, что война против парфян представляла два рода затруднений: 1) образ действий парфян метательным оружием (как не раз было объяснено выше), – и 2) местные свойства театра войны, а именно: при движении чрез Верхнюю Армению. – страна была горная, а при движении чрез Евфрат и Мессопотамию – низменная, болотистая, подверженная наводнениям, либо – бесплодная пустыня. Наполеон I прибавляет, что гений Цезаря восторжествовал бы над этими затруднениями, набором множества стрелков с о. о. Крита и Балеарских, из Испании и Африки, снаряжением большой флотилии на Евфрате и Тигре и большого числа верблюдов для перевоза мехов с водою, и потому ему вероятно удалось бы пронести римские орлы до берегов Инда, если бы только счастье, благоприятствовавшее Сципиону в 6 походах, Александру в 11-ти, Помпею в 15-ти, Ганнибалу в 16-ти, а Цезарю в 13-ти, еще осталось верным ему.

§ 332. Смерть Цезаря.

Но Цезарю не было суждено привести в исполнение ни войны с парфянами, ни прочих государственных предначертаний своих. Противная ему партия не терпевших монархической власти была очень сильна, что достаточно доказала междоусобная война. Цезарь же, как сказано выше, пощадив большую часть своих врагов, в уверенности, что они не будут неблагодарны ему и поймут, что для государства было всего полезнее удержание им верховной власти, не принимал никаких мер предосторожности и личной безопасности и не окружал себя телохранителями. А между тем явное стремление его к получению звания царя возбудило против него врагов, тем более опасных для него, что главные из них были между его друзьями и самыми близкими к нему людьми. Около 57 аристократов примкнули к главным заговорщикам, Кассию и двум Брутам, Марку и Дециму, {Из них Марк Брут, усыновленный и особенно любимый Цезарем, который два раза спас ему жизнь, был стоик, ученик Катона, изуверный республиканец и между тем самый близкий к Цезарю человек.} для освобождения республики, как они выражались, от тирании Цезаря. Когда наконец Цезарь стал принимать cенат сидя и потребовал себе (как говорили) царского достоинства вне пределов Италии, необходимого ему для похода против парфян и для прочного утверждения влияния своего на востоке, то заговорщики положили непременно умертвить его. Цезаря предостерегали с многих сторон, но он полагался на свое счастье и, веруя в фатализм или предопределение, убежденный, что не умрет прежде назначенного ему судьбою времени, а когда час смерти его настанет, то никакая человеческая предусмотрительность. не отвратит его – пренебрег всякими предосторожностями. 15 марта (в мартовские иды) 44 г., когда он шел по обыкновению в сенат, некто подал ему письмо, в котором были означены имена и намерение заговорщиков, но Цезарь положил его, не прочтя, в карман. Плутарх говорить, что Цезарь, при входе в сенат, – не обратил никакого внимания на слова одного предвещателя, предостерегавшего его от мартовских ид. Когда он вошел в сенат и занял свое место, заговорщики, под видом подкрепления просьбы Туллия Цимбра о помиловании его брата, обступили его со всех сторон и, когда он отказал им, Каска первый нанес ему удар кинжалом в затылок, а за ним и прочие заговорщики извлекли свои кинжалы. Видя в числе их Марка Брута, он сказал ему по гречески καί σύ τέκνον ( и ты, дитя или сын мой!) – то были последние слова его... Видя неизбежную смерть, он завернулся с головою в плащ, не сказал более ни слова, не сделал ни малейшего движения для своей защиты – и пораженный 23-мя ударами кинжалов, пал бездыханный у подножия статуи бывшего соперника своего Помпея. {Самое простое и, достоверное описание убиения Цезаря находится у Суэтония in (Саеs-сар. 82).}
Так погиб Цезарь 15 марта 44 года, на 56-м году своей жизни...
Из всех новейших писателей, рассуждавших о смерти Цезаря, Наполеон I, в своем сочинении: Рreсis des guerres de Cesar, рассматривает ее с особенной, очень замечательной со стороны такого лица, точки зрения: Довольно строгий, хотя большею частью справедливый судья военных действий Цезаря, как полководца, Наполеон I особенно снисходительно отзывается о нем, как о государственном человеке и преимущественно пожизненном диктаторе в течении 6 последних месяцев его жизни. Он вполне оправдывает политические действия Цезаря, говорит, что он не мог и не должен был поступать иначе, пространно и с негодованием опровергает многими фактами мысль, будто он хотел быть царем самым положительным образом утверждает, что он никогда не имел даже мысли о том (il n'a jamais pensй а se faire roi), что заговорщики и их приверженцы, для оправдания бесчестного и неполитического убийства (lache et impolitique assassinat), утверждали, будто Цезарь хотел быть царем, что было очевидными нелепостью и клеветой, которые однако перешли из рода в род и ныне (т.е. во времена Наполеона I) признаны историческою истиною, и проч.
Такое мнение Наполеона I об этом предмете, совершенно противное общепринятому, приводится здесь без всяких комментариев. Пусть всякий сам рассудит, на сколько может быть верно мнение новейших времен Цезаря о намерениях Цезаря времен древних, и какие могли быть внутренние, тайные побуждения к изложению такого мнения,

§ 333. Общий вывод о Цезаре, как полководце.

В заключение изложения войн и походов Юлия Цезаря, соединим все черты характера и действий его, как самостоятельного полководца, и сравним их с теми, которые принадлежали двум предшествовавшим великим полководцам древности, Александру В. и Ганнибалу и были изображены в своих местах прежде.
Генерал Лоссау, в своем сочинении Ideale der Kriegfuhrung etc. 1 В. 2-te Abth. Caesar, говорить, что суждения о Цезаре распадаются на два главные отдела, смотря по тому, имеется ли в виду исследовать деятельность Цезаря как полководца и государственная человека, что в нем было нераздельно, или нравственную цену его побуждений и действий и вообще его характера. Последнее, говорите он, принадлежите к биографии Цезаря, не входящей в цель автора, а из первого он считает нужным ограничиться только тем, что непосредственно касается главных черт и главных пружин действий, помощью которых Цезарь достиг своего величия, а наблюдателю может дать ясное понятие об образе великого полководца. Между тем, прибавляет он, оба отдела не могут быть так резко отделены один от другого, чтобы, невозможно было совершенно избежать перехода из одного в другой, что впрочем и не составляет особенной невыгоды.
Эти мысли совершенно верны. Даже можно было бы сказать, что полководец и государственный человек и все побуждения того и другого были до такой степени слиты в Цезаре, что последнего и невозможно рассматривать иначе, как в обоих этих отношениях нераздельно и одновременно, гораздо более, нежели Александра В. и особенно Ганнибала. Цезарь не был, подобно Александру; монархом и во время войны в Галлии был еще только консул, правитель трех провинций и главный начальник армии в них, подчиненный правительству, и только по занятии Италии и Рима и особенно после победы при Фарсале и смерти Помпея сделался диктатором, более и более полновластным и, вместе с тем, независимым, самостоятельным владыкой и военным вождем римского государства, с властью почти монархическою, хотя еще и без звания царя. Однако все его побуждения и; действия, политические и военные нераздельно, до малейших, с самых молодых лет его были всецело устремлены к единственной цели достижения верховной, неограниченной власти в римском государстве. Следовательно, внутренне он побуждался – и действовал уже, можно сказать, совершенно как монарх, сначала еще как будущей, а после Фарсала – более и более как действительный. Но между побуждениями и действиями его и Александра В., в таких духе и смысле, была большая разница, как из изображения последнего ясно видно. Что же касается Ганнибала, то с ним Цезаря в этом отношении и сравнивать нельзя, потому что Ганнибал был вполне подвластный своему правительству и зависимый от него полководец, имевший только одну цель – низложить Рим и возвысить над ним Карфаген, а иных, властолюбивых замыслов он не имел никаких.
С такой именно точки зрения и следует рассматривать все действия Цезаря, политическая и военные нераздельно, во все продолжение его войн и походов, даже с самого первого начальствования его, в звании претора, в 60 г., в Испании. Но корень всего скрывался глубже – в самых молодых летах Цезаря, когда он только что вышел из отрочества.
Рядом с необыкновенными природными дарованиями, которые были тщательнейще развиты воспитанием и образованием Цезаря в самых юных летах, в нем уже рано возникло стремление к самостоятельности, затем к независимости и наконец к власти и господству. Это было естественно и понятно, потому что Цезарь уже рано чувствовал в самом себе энергию душевную, подвергшуюся тяжкому испытанию во время гонений Суллы, и силу рассудка, посредством которой он хорошо изведал людей и сознал, что они не были в состоянии сделать того, что он сделал во время этих гонений. Поэтому и раннее честолюбие его – возвыситься над толпою, также было естественным и притом не увлечением молодых лет, так как имело уже достаточное основание. Свидетельством того, что Цезарь уже и в это время ранней молодости своей значительно выходил из ряду обыкновенных людей, служила верная оценка его Суллой и Цицероном, и обращение им на себя внимания и привлечете к себе расположения общественного мнения в Риме.
План его уже в это время правильно составленный и с постоянством и твердостью исполняемый им, заключался в том, чтобы во что ни стало бы подвигаться вперед, возвышаться, соперникам преграждать пути и привлекать к себе расположение народа. Все, средства к тому были для него одинаковы и он не был разборчив в них, лишь бы они вели его к цели. Так он искал их во внешних, привлекательных формах (щегольстве, вежливости, доступности, приятности обращения и т. п), в развитии своих больших дарований (дара слова, красноречия и пр.), в щедрости до расточительности свыше своих средств и пр. В последнем отношении замечательно однако то, что Цезарь в продолжении целой жизни своей смотрел на деньги и богатства исключительно с этой точки зрения, а не как на средства к жизненным наслаждениям. Не они, а обладание властью было для него высшим благом в жизни, а на все прочие он взирал с философским равнодушием.
Все поступки и действия его, согласно с таким планом, уже рано сопровождались необыкновенными счастьем – счастьем в которое он с ранних лет слепо веровал и сам называл его своим счастьем и которое перешло и в историю под названием счастья Цезаря. А главный источник его несомненно должен был заключаться в самом Цезаре, который, то мягкостью и уступчивостью, то твердым противодействием противникам, то привлекательными формами, речами, расточительностью и т.п., умел действовать на большинство народа и сената так, что в нем видели даровитого, много обещавшего молодого человека, способного совершить великие дела и потому достойного занимать важные звания и должности.
Расположение и доверие к нему народа уже резко обнаружилось, когда он смело возбудил и защитил публично намять Мария и тем отважно выступил против партии Суллы. Это удалось ему и возбудило всеобщее внимание, и с тех пор постоянным правилом Цезаря сделалось действовать смело и на многое отваживаться, дабы тем более выигрывать. Позже, с летами, он сделался несколько осторожнее, но смелость и постепенно возраставшее доверие к себе всегда были и оставались главными побуждениями его, посредством которых он умел осуществлять даже по видимому невозможное. Так однажды одному политическому сопернику своему, предложившему ему значительную сумму отступных денег, он смело возразил, что займет и даст ему сумму гораздо значительнейшую. Так в другой раз он сказал своей матери: «Сегодня увидишь меня или верховным жрецом (Pontifex Maximus), или изгнанным из Рима». Такой противник мог многим казаться опасным, и он действительно был таким. Такое сочетание высоких качеств и дарований, привлекательного обращения, щедрости и неистощимости внешних и внутренних средств стало казаться некоторым лицам сената и в высших слоях общества опасным, но всем – внушать уважение и многим служить средоточием, к которому они искали примкнуть из потребности или надежды достигнуть своих целей. Но радушное обращение Цезаря, кротость и человечность (гуманность) его мнений и советов, когда он проложил себе путь в сенат, устыдили и устранили все опасения и укрепили Цезаря в его общественном положении, в котором он и начал уже быстро переходить к более и более важным общественным должностями Выше было уже означено, как он постепенно переходил от одной к другой. Первою, в которой он является уже как самостоятельный гражданский правитель и начальник войск, была его претура в южной Испании, в 60 г., куда он мог отправиться тогда только, когда Красс, имевший надобность в нем для противовеса Помпею, поручился за его огромных долгов, {Выше (§ 252) сказано, что Красс поручился за пятую часть долгов Цезаря, простиравшихся до 1,300 талантов (около 1.600,000 р. сер.), следовательно за 260 талантов (около 32,000 р. сер.). Но генерал Лоссау говорит, что Красс поручился не менее как за 830 талантов (свыше 660,000 талеров или около 600,000 р. сер.)} что доказывает, что он признавал опору Цезаря очень важною для себя.
Впрочем такого рода и иные связи Цезаря с людьми имели для него совсем другое значение, нежели какое обыкновенно имеют для всех. У него они проистекали не из чувства, а из рассудка и расчета. Так он отверг первую обрученную невесту свою, дабы жениться на дочери могущественного Цинны и не отверг её только для того, чтобы не подчиниться Сулле. Вообще склонности его к людям проистекали не из сердечного чувства, а из рассудка и расчета в отношении к себе. Он любил только себя, а других – на сколько они были нужны ему. Не все смотрят на это одинаково: иные видят в этом особенный силу и крепость души, которые редким даруются природой, но другие – в большем числе и справедливее – лишь сухой и черствый эгоизм, имеющий целью только самого себя, а других считающий лишь за свои орудия и потому не имеющий истинной сердечной привязанности к ним. Таким именно был Цезарь, что ни говорили бы его безусловные восхвалители, которых было более, нежели справедливых, хотя и строгих, ценителей его. Да и могло-ли быть иначе в эти мрачные времена Рима, когда все возвышенные, честные и благородные чувства иссякли и над ними неограниченно царил самый чудовищный эгоизм. А Цезарь был полным и совершенным произведением и отпечатком этого времени, тем более стоявшим в этом отношении выше всех, чем более природа наделила его необыкновенными, дарованиями ума и воли.
Если личные склонности и привязанности его соразмерялись с этим, то награды и наказания его и того более. В наградах он имел в виду, признанием оказанных услуг, оказывать поощрительный пример другим и тем привлекать к себе и удерживать за собою общее расположение. Умножая число благодарных ему, он умножал тем число своих приверженцев и теснее и крепче связывал их с собою, тогда как его военные дарования и его счастье приковывали к нему его войска. С последними он особенно поступал, как большой знаток людей, и умел поощрять их видами на почетные награды, повышение и приобретение денег и имущества или держать их в известном напряжении строгостью, когда и где она была нужна и на которую он имел тем более права, что не щадил самого себя и потому мог требовать того же и от других. Вообще он имел в высокой степени редкий дар приобретать расположение своих войск, ни малейше не роняя и не утрачивая притом достоинства своей власти над ними. Он оказывал величайшую заботливость о них, хорошо одевал их, дарил им оружие, украшенное золотом и серебром, доставлял им некоторого рода роскошь в добрых конях, богатой посуде и драгоценном оружии и часто говорил, что воины его, если бы даже умащали себя благовониями, все-таки могли превосходно сражаться. Он говорил с ними ласково и, если не был вблизи неприятеля, позволял им всякого рода развлечения и забавы, в несчастных же случаях их принимал живейшее участие. Так после несчастного случая Сабина и Котты в Галлии он отпустил себе волосы и бороду и поклялся не прежде выстричь их, пока не отмстит и не получит удовлетворения. За то и фанатическая преданность ему войск и восторг, возбужденный в них его военными подвигами, были безграничны.
Но вблизи от неприятеля он был в особенности строг в требованиях по службе. Тогда он требовал безграничной деятельности и не давал войскам покоя ни днем, ни ночью, во всякое время года и во всякую погоду: к этому они долженствовали быть приучены и всегда готовы. Малодушие, которое иногда, случалось между ними, он карал презрением. Тем выше были у него и в его армии звание и значение «воина»: это достаточно доказано было при возмущении 10-го и других легионов в Риме, в 47 г., когда он назвал воинов не товарищами, а гражданами. С такими гордостью и величием умел он владеть и управлять отношениями людей и тем могущественнее именно тогда, когда они хотели ускользнуть от его воли. Он не боялся ничего, но заслуживал того, чтобы его боялись. К легким проступкам он относился осмотрительно и снисходительно, но в случаях, противных чем-либо воинственному духу, особенно со стороны военачальников, он лишал их своего доверия. В строгих наказаниях, особенно в смертной казни, он редко нуждался в своей армии, как, например, когда он децимировал (канив 10-го) 9-й легион и приказал немедленно исполнить смертную казнь над преступниками за то, что они осмелились требовать денег и грозили покинуть знамена. Но самыми строгими наказаниями большею частью были разжалование и изгнание из армии, как, например, когда он на месте разжаловал и изгнал нескольких трибунов и центурионов 10-го легиона в Африке, в 46 году. Побежденного же неприятеля, напротив, он ни малейше не щадил, а если и случалось противное, то тому были политические причины. Оттого происходили неслыханные строгость и жестокость во многих случаях против галлов и большая кротость в отношении к некоторым из их племен и особенно к римским войскам в междоусобной войне. Его бесстрастие и нечувствительность простирались даже на его великодушие, к которому он, как необыкновенно умный человек, был действительно склонен и часто обнаруживал его, но только тогда, когда этим могла быть достигнута какая-нибудь важная цель. В противном случае, как например против Амбиорикса и Верцингеторикса, никакие соображения не были принимаемы в расчет. Край первого был немилосердно и беспощадно разорен, а последний недостойными образом унижен и казнен.
Уже из самого первого выступления его на политическое и военное поприще, в 60 году, претором в Испании, легко можно вывести заключение о том, что, при более важных поводах, полнее развилось в Цезаре. Тогда уже, в Испании, он чувствовал некоторого рода неприятную неловкость своего положения и с прискорбием (а по Плутарху – даже со слезами, что сомнительно) подумал, при виде статуи Александра В., что последний уже успел совершить в лета его, Цезаря. Он, Цезарь, был республиканец, но даже как республиканец чувствовать такую разницу между высоким положением в главе народа и совершенною затерянностью в толпе, что, по его словам, «предпочитал быть первым в деревне, нежели вторым в Риме». Согласно с тем он и начал действовать тогда в Испании. Убедясь вскоре, что для преследования целей жизни своей ему не оставалось никакого иного средства, кроме войны, он и начал с того, что, сверх найденных им в Испании 20 когорт (2-х легионов), он набрал еще 10 (1 легион) и с этой небольшой армией двинулся в южную или Бэтическую Испанию. Укротив диких лузитанцев и покорив их Риму, установив многие хорошие учреждения в гражданском управлении Испании, снискав уже тем и доверие, и славу и обогатив свои войска, он воротился в Рим и отказался от триумфа, на который имел право, для того, чтобы быть избрану в консулы, что для него было гораздо важнее триумфа.
Затем, чрезвычайно ловким, мастерским делом его было примирение им Помпея с Крассом. Имея влияние на обоих, он этом сразу привлек, и сосредоточил в себе влияние их обоих и стал главным действующим лицом в триумвирате.
За этим последовала выдача им дочери своей Юлии за Помпея, вдвое старшего её, отказав для того уже обрученному жениху её. И пока Юлия была жива, она поддерживала согласие между Помпеем и Цезарем; когда же обстоятельства изменились, она умерла, как будто в самую пору, потому что Цезарю уже не были более нужны выгоды этой родственной связи с Помпеем.
В таких обстоятельствах, быстрое возвышение его уже не подлежало сомнению. Он получил важное управление Галлиями и Иллирией – и война его в Галлии, веденная против диких и полудиких племен и потому сама по себе мало занимательная, важна только тем, что послужила введением к последующим главным шагам Цезаря к неограниченной власти. Тем не менее она представляет картину постепенного развития Цезарем своих военных дарований, изощрения им своего военного взгляда и достижения привычки – мгновенно обнимать и проникать одним взглядом то, что в каждом случае было самым главным и существенным.
Дальнейшие действия его, политическая и военные совокупно и нераздельно, были достаточно изображены и объяснены в своих местах выше.
Плутарх, в своем жизнеописании Цезаря, в особенности рассказывает много такого, что рисует личность Цезаря и из чего можно заключить, какие понятия существовали о нем в его и последующие времена. Так он, между прочим, приводить примеры личной преданности Цезарю некоторых частных начальников войск его и прибавляет, что даже те из них, которые под предводительством других полководцев не заслужили бы отличия, под начальством Цезаря становились непобедимыми. Цезарь обладал даром возбуждать и поддерживать мужество и честолюбие наградами, повышениями и большими почестями. Он на самом деле доказал, что сокровища и богатства, приобретенные им посредством войны, употреблял не для собственных: обогащения, роскоши и жизненных наслаждений, но для наград других и только тогда и тем считал себя богатым, когда мог достойно награждать своих заслуженных воинов. А это долженствовало иметь огромное влияние даже и при том предположении, что Цезарь имел при этом свои обычные, особенные соображения.
Замечательно то, что мощная душа, властолюбивые стремления и кипучая деятельность Цезаря вовсе не были соединены с крепостью и силою телесными и поддержаны ими. По свидетельству Плутарха, Цезарь был, напротив, слаб и тощ телосложением; малосилен и подвержен частым и сильным головным болям и даже припадкам эпилептическим (падучей болезни), что все вместе означало более нервный темперамент, нежели мускульную силу. В зрелых летах, во времена своей политической и военной деятельности, он вел жизнь очень умеренную, был в беспрестанном и большом движении и, несмотря на свое слабосилие, необыкновенно укрепил свое тело. Он мало заботился о покое, сне и пище, ему ничего не стоило путешествовать, имея при себе только одного письмоводителя, которому он диктовал в дороге, и одного вестового воина. Он был отличный ездок на коне и ездил очень смело и скоро.
Наружность его, по свидетельству всех очевидцев, производила необыкновенно внушительное впечатление. {Наружность его изображена на приложенных к настоящей части снимках с древних камея и бюста, а описание ее, по Светонию к объяснению камея его в приложении к этой же части.} Поступок его с возмутившимися легионами в Риме показывает, какое употребление он умел делать из этого. Ясно, что впечатление это, еще более, нежели личное появление, осанка и слова Цезаря, и при этом воспоминание о великих военных подвигах его, имели мгновенное, потрясающее влияние на грубые умы воинов и тотчас привели их к раскаянию и покорности.
И так, – «Цезарь» – говорит генерал Лоссау – «свободный от обыкновенных страстей, исключая единственной, великой и чрезвычайной» (т.е. властолюбия), «и во всех жизненных бурях твердо опиравшийся на самого себя полководец, дела которого более, нежели его замыслы, возвысили его на степень героя риммского государства, стал наконец» (следует разуметь – в глазах римлян-язычников) «как бы одним из бессмертных» (т.е. языческих богов), «как бы высшим существом, для немногих беспристрастных людей – образом человеческого величия, для массы или толпы кумиром, для республиканцев – ужасом и омерзением. Память о его военных подвигах озарила его образ волшебным светом и сделала то, что уважаемое, чествуемое и щедро награждаемое им войско его чувствовало само себя, чрез него, превознесенным. Оно было предано ему и нас не должно изумлять, что такой полководец был удостоен высших почестей. Так торжествовал он свои триумфы и дал двумстам тысяч римлян народные празднества. О нем, в высшей степени его величия, можно было бы сказать то, что некогда один французский писатель сказал о своем – короле: «Tout brille en lui, tout est Roi!» Но Рим еще не созрел до того, чтобы потерпеть владыки над собой. Он должен был склоняться к падению, потому что ни управлять сам собою не мог, ни допустить, чтоб им управлял великий человек, не хотел. Но величие Цезаре, как полководца, уже никогда более не было достигнуто ни одним из римлян.»
Эти мысли и чувства в сущности верны, хотя и выражены несколько напыщенно, что впрочем не удивительно со стороны такого восторженного почитателя и восхвалителя Цезаря-полководца. Подобных ему во все времена было много, но много было и таких, которые судили о Цезаре хладнокровно и рассудительно, а иные даже и строго, хотя и справедливо. Так, между прочим, известный историк Геерен, в начале нынешнего века, сказал, что «нам недостает еще жизнеописания Цезаря, в котором он был бы достойно оценен, {При этом Геерен указывает два сочинения о Цезаре: Histoire de la vie de Jules Cesar, par M. de Bury, 2 v. 8° Paris 1758, и Leben von С. Julius Caresar, von A. G. Meissner, fortgesetzt von J, Ch. L. Haken» 1811, последнее – в свое время наилучшее.} потому что в новейшее время он был столько же непомерно восхвален, сколько Александр В., напротив, унижен. Как полководцы и завоеватели, и тот и другой были одинаково велики и одинаково малы. Однако Александр, как человек, в блистательную пору своей жизни, по-видимому превосходить Цезаря: великих политических идей, которые развил Александр, не заметно со стороны Цезаря: он лучше всякого другого разумел средства достижения власти, но мало – в сохранению ее».
Слова Геерена заключают в себе великую истину, но требуют некоторого объяснения. Три великие полководца древности, особенно Александр В. и Цезарь, с одной стороны были чрезвычайно восхвалены и превознесены, в с другой – подверглись более или менее строгой критике и строгому осуждению, но не в одинаковой мере и не одинаково справедливо. Все они одинаково и вполне справедливо и достойно восхвалены и превознесены, как полководцы: в этом нет и не может быть ни малейших разногласия и несправедливости. Но Александр и Цезарь, представляющие черты сходства между собою но своим политическими положению, замыслам и предприятиям, были более или менее, как говорит Геерен, унижены или осуждены, как завоеватели, а Цезарь, сверх того, как похититель власти. Александр В. даже был назван безумцем (умопомешанным), замыслившим завоевать мир и учредить всемирную монархию и всемирную торговлю, а Цезарь – узурпатором, имевшим еще более обширные замыслы – завоевать и запад, и восток известного тогда мира и учредить подлинно всемирную монархию. Но великая, чистая и честная личность Александра В., чуждая своекорыстия, и великие политические мысли и побуждения его к войне с персами и к походу за Инд и далее на восток (достаточно разъясненный в I. ч. В. В. И. древних времен) не заслуживают упреков, сделанных Александру, как завоевателю. Совершенно другое дело – осуждение Цезаря в том же смысле. Если соединить в одно общее целое и сопоставить начало его политического и военного поприща в 60 г., во время 1-го преторства его в Испании (когда он заплакал, по словам Плутарха, перед изображением Александра В., см. выше), продолжение его (с начала войны в Галлии до конца войны в Испании) и конец (последние 6 месяцев до смерти его), то можно, кажется, сделать заключение, что, возбужденный великими подвигами и славой Александра, он замыслил сначала завладеть верховною, неограниченною властью в Риме, а потом, в звании царя-монарха, завоевать, как Александр, восток и достигнуть еще больших, нежели Александр, результатов, соединив под своею властью и запад, и восток известного тогда мира. Но при этом, как справедливо замечает Геерен, со стороны его, Цезаря, не заметил тех великих политических мыслей, которые были развиты Александром. Напротив, в последние 6 месяцев его жизни, одновременный: явное стремление его к царской власти, явное же пренебрежете им республиканских форм и неблагоразумные: доверие его к республиканцам и к прежним врагам своим, и непринятие им никаких мер к самоохранению – все это, вместе взятое, подтверждаете слова Геерена, что он «лучше всякого другого разумел средства завладения верховною властью, но мало постигал средства сохранения её. Поэтому он был столько, же справедливо осужден как властолюбец, похититель власти и завоеватель, сколько восхвален и превознесен, как полководец. В последнем отношении он стоит на равной степени с Александром, но в первом – ниже. Обособлять же в нем полководца, и политическая деятеля очень трудно, Гораздо труднее, нежели в Александре. Все его военные действия, от важнейших до малейших, всегда были теми связаны, с его политическими замыслами и целями, имевшими источником непомерное властолюбие его. Поэтому, хотя в рассмотрении его войн и походов в частности и вообще были изображены образ и искусство ведения им войны в разных военных отношениях, но, для полноты этого изображения, рассмотрение побудительных политических причин его военных действий существенно необходимо и гораздо более, нежели рассмотрение того же ее военных действиях Александра. Что же касается Ганнибала, то он с этой точки зрения представляет большое отличие от Цезаря. Как полководец, он стоит на совершенной равной с ним и Александром степени, но, как политический деятель, он не был ни монархом-завоевателем, как Александр, ни властолюбцем-завоевателем, как Цезарь, ни даже своекорыстным честолюбцем. Напротив, он был только вполне подчиненным своему правительству и зависимым от него полководцем и имел лишь одну, бескорыстную, возвышенную цель – одолеть врага своего отечества – Рим и возвысить над ним Карфаген. Притом личность его, чистая и безупречная, стоит выше Цезаревой и даже отчасти Александровой (в конце его жизни) в высшем нравственном значении.
По этим причинам, рассмотрим Цезаря, как полководца, и сличим его с Александром и Ганнибалом – по возможности многостороннее, в совокупности их достоинств и недостатков в отношениях: умственном, нравственном и телесном, общечеловеческом и государственном, политическом и военном.
В умственном и душевном отношении, т.е. в отношении к силе ума и воли, все трое они стоят на равной степени. Но в телесном и во всех других отношениях в совокупности, выше всех должен быть поставлен Александр, а в нравственном – Ганнибал.
Александр и Ганнибал с ранних лет вели жизнь умеренную и воздержную и тем укрепили в себе бодрость, ловкость и силу телесные. Молодость же Цезаря, напротив, была очень бурная, а жизнь – неумеренная и невоздержная, что, при его не слишком крепком от природы телосложении, было причиной его малосильности. и даже болезненности, хотя, во время войн и походов его, умеренность, воздержность и деятельность укрепили его тело и сделали его способным переносить труды, лишения и непогоды.
Сила ума и воли в каждом из них была одинаково велика во пылкостью и восторженностью души всех их превосходил Александр; – Ганнибал соединял в себе гораздо более спокойной рассудительности и благоразумной осторожности; – в Цезаре же преобладали: бесстрастность (за исключением единой и сильной страсти его – властолюбия), нечувствительность, себялюбие и постоянно холодный и своекорыстный во всем расчета.
Сила ума и воли в каждом была в надлежащем равновесии, необходимом полководцу. Но в Александре воля часто брала верх над рассудком, в Ганнибале, напротив, рассудок – над волей, в Цезаре же, по временам и обстоятельствам, то рассудок, то воля, но последняя гораздо чаще первого. Причины различия их в этом отношении происходили как от личных их характеров, так и от возраста, в котором они совершили свои подвиги: Александр – между 20 и 32 лет жизни, Ганнибал – между 25 и 44, а. Цезарь – между 42 и 55, следовательно первый – в наиболее молодых, а последний – в наиболее зрелых летах.
Необыкновенный природный ум в каждом из них отличался одинаковыми: обширностью, глубиною, силою, быстротою, всеобъемлемостью и прозорливостью, но у Александра соединялся с большею пылкостью, у Ганнибала – с остротою, тонкостью и хитростью, а у Цезаря – с особенною расчетливостью. У каждого из них он был значительно развит и изощрен воспитанием и образованием, всех более – у Александра, затем у Цезаря и наконец у Ганнибала.
В каждом из них сила ума проявлялась в основательности, обдуманности и искусстве соображений, а сила води, соединенная с предприимчивостью, смелостью, даже отважностью, и с твердостью и присутствием духа, обнаруживалась в труднейших и опаснейших обстоятельствах решимостью, постоянством, настойчивостью и даже упорством в исполнении.
Все они были одинаково одарены душою мощною и твердою, но у Александра и Ганнибала она притом была возвышенная и благородная, а у Александра – и необыкновенно пылкая. У Цезаря же величие души имело свою, ему свойственную особенность, заключавшуюся в согласии лишь с его личными целями, под прикрытием личины любви к народу и законной справедливости. Но он, подобно Ганнибалу, не имел вспыльчивости и раздражительности Александра, а все чувства свои, приятные и неприятные, умел скрывать в глубине души и всегда был безмятежно спокоен.
Все они были одинаково и необыкновенно деятельны, неутомимы в трудах, терпеливы в лишениях и нужде, в опасностях являли неустрашимость и полное присутствие духа, а, в бою – необыкновенные мужества и храбрость. Но в Александре пылкая, кипучая, отважная до дерзости храбрость часто увлекала его за пределы рассудка, Цезарь в бою являл необыкновенную, но более спокойную храбрость, Ганнибал же не забывал долга полководца и, без особенных нужды и пользы, не бросался опрометчиво в рукопашный бой и не сражался как рядовой воин.
Все они одинаково имели необыкновенное нравственное влияние на свои войска, дар соблюдать между ними строгие военные: подчиненность и, порядок, ободрять их, одушевлять, побуждать к труднейшим и опаснейшим подвигам, к. терпеливому перенесению всех трудов и лишений военной и походной жизни, и внушать им неограниченные: любовь и уважение, преданность и доверие к себе, мужество, твердость и терпение, и блистательную храбрость в боях. Все они достигали этого постоянными и неусыпными: заботливостью о своих войсках и их нуждах, кротким, ласковым, приветливым обращением с ними, справедливостью наград и наказаний, щедростью – первых и умеренностью – последних, наконец – личным примером и необыкновенным даром слова. Сила и увлекательность последнего в каждом были одинаковы, но имели свои особенности, согласно с личным характером каждого. У Александра и Ганнибала дар слова заключался в глубине и верности мыслей, выражаемых немногими, но сильными словами. Цезарь же был в полном смысле слова превосходный оратор, уже до войны в Галлии на самом деле обнаруживши высокую степень ораторского искусства.
Но если все они одинаковыми средствами достигали любви, доверия и повиновения своих войск, то Александру и Цезарю это было гораздо легче, нежели Ганнибалу, который в этом отношении и отличается от них весьма значительно.
Ни Александр, ни Ганнибал не были от природы ни жестокими, ни мстительными, ни лукавыми, ни коварными, во во всех своих действиях являли непритворный человеколюбие и великодушие (за теми немногими исключениями, которые были означены в характеристиках их). Но у Цезаря, у которого была только одна страсть – властолюбие, чувствительности же не было, который знал и – не уважал людей, а употреблял их для своих целей, – истинных, душевных и сердечных чувств человеколюбия и великодушие не было. Относя все к себе и к своим целям, он с иными людьми и в иных случаях являл и человеколюбие, и великодушие, с другими же и в других случаях бывал холодно и даже, по выражению Наполеона I, зверски жесток, что ни говорили бы его безусловные восхвалители, изображающие его агнцем доброты и кротости. Не даром же был он истым сыном своего времени!
Александр и Ганнибал были честолюбивы, но честолюбие их было благородное и возвышенное. Цезарь же был не честолюбец, а властолюбец: почестями он не пренебрегал и искал их, но не они составляли главную цель его жизни, а власть, самая обширная и неограниченная, и если бы он достиг её, то едва-ли был бы таким монархом, как Александр В., ибо в нем было много деспотизма, прикрытого лишь личиной уважения к законной свободе. Но, подобно Александру и Ганнибалу, он не был корыстолюбив, деньги считал лишь средством привлекать к себе людей для своих целей и в раздаче их и наград был щедр до расточительности.
Подобно Александру и Ганнибалу, он также являл во всех своих действиях политику мудрую и искусную, но, не так как Александр, всегда открытую, благородную и благую для других, а скрытную, тонкую, хитрую, иногда коварную, но всегда полезную для него лично. При этом он едва-ли не еще искуснее Ганнибала умел завязывать тайные сношения, вести переговоры и склонять на свою сторону, всеми возможными средствами, от крайних ласкательств до крайних угроз.
Несоразмерность сил, средств и способов, с которыми он. начал и вел до половины междоусобную войну – и обширности его предприятий, многочисленности его успехов и побед и важности приобретенных им результатов, – заслуживаете не меньшего внимания в его войнах и походах, чем в Александровых и Ганнибаловых. Лишь после победы при Фарсале силы, средства и способы его стали быстро возрастать, но и тогда, как и прежде, бывали времена и случаи (как в Египте, Африке и даже Испании), когда ему приходилось со слабейшими силами бороться против сильнейших и уравновешивать их лишь мужеством, твердостью, терпепием и особенно дарованиями и искусством своими.
В пощаде и сбережении своих войск, когда дело не шло о решительных действиях против неприятеля, равно и в потоянном усилении их новыми наборами и т.п., ему достойно подобают такие же честь и слава, как и Александру, и Ганнибалу.
Счастье – этот обычный спутник великих полководцев, умеющих могущественно приковывать его к себе и глубоко, твердо верующих в него – не одинаково благоприятствовало всегда и во всех случаях Цезарю и особенно Ганнибалу, так как Александру. Едва-ли кому из великих полководцев досталась такая завидная участь – никогда и никем не быть побежденным, но всегда и над всеми быть победителем, как Александру. Хотя Цезарь также победил всех – окончательно, но про него нельзя сказать, чтоб он никогда и ни кем не был побежден. Его побеждали не только римляне, но даже и галлы, и едва не победил Верцингеторикс, который за то и поплатился позором и казнью. Да и победы его (исключая над Фарнаком) стоили ему не легко и не дешево, что впрочем не только не унижает, но и еще более возвышает его славу. Счастье, в которое он верил слепо, до фатализма, всегда более или менее благоприятствовало и помогало ему, как и Александру. Но Ганнибал. редкий полководец, – как уже было сказано ранее – при необыкновенных военных дарованиях и всех правах на удачу, был более его подвержен превратностям судьбы и изменчивости счастья, – редкий был более несчастлив, но и более велик в своем несчастье, – редкий, наконец, возбуждает тем более участия к себе. В этом именно и заключается самое разительное различие между ним и между Александром и Цезарем, между его и их положением, силами, средствами, способами и пр. т.п. Из этого не следует однако, что Александр стоит выше Цезаря, а Цезарь выше Ганнибала: они все одинаково велики как полководцы, но каждый в своем роде и в особых отношениях, один – в постоянном счастье, другой – в счастье, но не без несчастья, третий же – преимущественно в, несчастье.
Образ и искусство ведения ими войны, во всех военных отношениях вообще и в частности, были достаточно изображены в изложении их войн и походов. В общем же выводе о них можно сказать следующее:
Одна половина их была общая всем этим трем великим полководцам древности, другая – принадлежала каждому из них особо, была как бы его личная.
Общим им было ведение войны правильное, систематическое, по выражению Цезаря – римское, т.е. противоположное -варварскому (азиатскому или африканскому), а по выражению Наполеона I – методическое, т.е. основанное на предварительно соображенном и составленном предначертании, исполняемом неизменно согласно с главною предположенною целью, по с изменениями в подробностях согласно с обстоятельствами, силами, средствами, способами, местностью и пр. т.п.
Они вели воину не иначе как опираясь на местное основание действий – страну или край, обеспечив тыл, фланги и сообщения свои, устремляя совокупные силы свои прямо к решительным пунктам театра войны или военных действий, преимущественно к тем, где были главные силы неприятеля, но разделяя свои силы, когда обстоятельства того требовали, с тем однако, чтобы потом снова соединять их. Движения и действия их были смелые, быстрые и решительные, имевшие целью преимущественно бой, но иногда маневрирование с тою либо другою целью, окончательно же – все-таки с целью боя. Война для них была действием, а не бездействием, и потому всегда была ведена ими более или менее деятельно, но иногда они медлили и выжидали, дабы тем быстрее, решительнее и вернее действовать потом. Все времена года, все свойства местности были равны для ведения ими войны и военных действий, и нередко тогда и там, где предстояло всего более. затруднений, препятствий, трудов, лишений и опасности, они предвидели для себя более чести и славы. При всем том они умели разумно сберегать свои силы, средства и способы и не только не ослаблять, но и усиливать их, по мере своей деятельности и усилий. Заботливость их о надлежащем, достаточном содержании своих войск и снабжении их всем нужным, особенно продовольствием, была всегда и во всех случаях постоянная, неизменная, неутомимо деятельная. Средствами к тому им служили контрибуции и реквизиции, но правильные и справедливые, чуждые насилия и грабежа, учреждение в тылу – складов военных и продовольственных запасов и обеспеченный подвоз их сухим путем. или водою, реками или морем.
Сражения их, при множестве разнообразных особенностей, имеют общие черты и характер; в строе благоустроенных, греческих – македонских или римских армий, по правилам греческой, македонской или римской тактики, а действия в бою – в косвенном боевом порядке, тем либо другим крылом, либо обоими одновременно, с надлежащими резервами, разумным сочетанием строя, порядка и образа движений и действий войск всех родов и видов, так что одни других поддерживали и одни другим содействовали, в строгих: единстве и согласии целого.
В случае победы, они превосходно умели пользоваться ею, преследуя побежденного, нередко с неимоверным напряжением сил и деятельности, но не пренебрегая осторожностью и даже усугубляя ее. В случаях же неудачи, они усугубляли ее еще более, и или (как Ганнибал) прибегали к хитрости и скрытным движениям и действиям, или (как Цезарь) даже отступлению придавали вид наступления либо угрожающего движения, преимущественно флангового в другую сторону. Один Александр, не знавший неудач, не знал и отступлений, кроме преднамеренных с целью боя.
В полевом фортификационном искусстве выше всех стоит бесспорно Цезарь и за ним Ганнибал; Александр же имел менее случаев прибегать к нему. Но в полиорцетическом отношении выше всех и на равной степени стояли Александр и Цезарь, каждый в соответственности с состоянием этого искусства в его время; Ганнибал же не любил ни обложений, ни осад и не имел ни средств, ни возможности к тому.
Вот черты, более или менее общие Александру, Ганнибалу и Цезарю. Что же касается особенных или личных у каждого из них, то они вполне зависели от личных: характера и целей каждого, обстоятельству в которых они действовали, и средств, которыми располагали, и следовательно, по чрезвычайному разнообразию их, и сами разнообразились необыкновенно, нося на себе преимущественно резкий отпечаток личного характера каждого полководца. Особенности эти уже были указаны в своих местах и потому повторять их здесь излишне.
Но в заключение общего вывода о Цезаре, как полководце, как отвлеченно, так и сравнительно с Александром и Ганнибалом, следует сказать, что, каков он ни был, как человек и государственный политический деятель, но как полководец, он но всем правам и по всей справедливости стоит, наравне с Александром и Ганнибалом, на высокой степени великого полководца древних и всех вообще времен, и образца, вполне достойного изучения и подражания.

ГЛАВА СОРОК ВОСЬМАЯ. РИМСКИЕ ВОЙНЫ ОТ СМЕРТИ ЦЕЗАРЯ ДО АВГУСТА ИЛИ ОБРАЗОВАНИЯ РИМСКОЙ ИМПЕРИИ. (44 г. – 30 г. до P. Х).

§ 334. 4-я римская междоусобная война (44–42). – § 335. война перузийская (41–39). – § 336. Война с парфянами (38). – §337. 5-я римская междоусобная война (37–36). – § 338. Война Антония против парфян (36). – § 339. Война иллирийская (35). – § 340. Война Арменская (34). – § 341. 6-я римская междоусобная война (32–30). – § 342. Общий обзор и замечания.

Источники: Плутарх, Дион Кассин, Веллей Патеркул, Юстин и новейшие историческая пособия: Mably, Vеrtоt и др. указанные в I Ч. В. В. И. древних времен.

§ 334. 4-я римская междоусобная война (44–42).

Убиение Цезаря повергло сенат и народ римские в ужас и оцепенение. Но и убийцы его, не имевшие никакого плана дальнейших действий, нисколько не были согласны в том, между собою. Марк Брут и Кассий завладели Капитолием и возвестили оттуда народу свободу. Сенат открыто принял наконец сторону убийц Цезаря. Но M. Антоний, прежний консул, и Долабелла, вновь назначенный, противостали сенату, сначала робко, потом смело и открыто, и на их сторону стало большинство народа.
Сенат приказал однако совершить погребение тела Цезаря с большою пышностью и объявить во всеобщее сведение завещание Цезаря, которым он назначил римский народ своим наследником. Антоний, хитрою, искусно рассчитанною надгробною речью при этом, так возбудил народ, что последний зажег здание сената, в котором Цезарь был убит, и принудил убийц спасаться бегством. Марк Брут бежал в Македонию, а Кассий в Сирию, которые были даны им, в их звании преторов, еще Цезарем. Антоний же, как консул, захватил сокровища Цезаря и, в соединении с Лепидом, бывшим в звании начальника конницы, власть в Риме и заставил назначить себе Македонию, а Долабелле Сирию, с тем, чтобы непременно истребить республиканскую партию, бежавшую в эти две области. Сенат, с своей стороны, назначил Кассию и Бруту, которым поручено было продовольствовать Рим, первому – Киренаику, а второму – Крит. Но вскоре после того Aнтоний заставил назначить себе Галлию, а брату своему К. Антонию – Македонию.
Но прибытие в Рим из Аполлонии, в Иллирии, 19-летнего Юлия Цезаря Октавиана, внучатного племянника и восприемного сына убитого Цезаря {Сестра Цезаря Юлия была в замужестве за М. Атцием Бальбом и имела дочь Атцию, которая вышла замуж за К. Октавия и 22 сентября 63 г. родила К. Октавия, который таким образом приходился внучатным племянником Цезарю и был усыновлен им и назначен его наследником.}, произвело изменение в планах Антония. Октавиан, которого Цезарь назначил главным наследником своим, был с восторгом встречен, на пути в Рим, римскими ветеранами и расположенными в Брундузие легионами, и прибыл в Рим в сопровождении множества войска и народа. Он потребовать от Антония следовавшую ему часть наследства Цезаря и своею мудростью и дарами старался привлечь к себе народ. Доброе согласие между ним и Антонием не могло долго продолжаться, так как оба в тайне стремились к одинаковым целям. Антоний призвал из Македонии в Италию 5 легионов, а Октавиан, призвав к себе ветеранов Цезаря, старался подкупить и привлечь на свою сторону легионы Антония. Два из них перешли на его сторону, а с остальными тремя Аптоний отправился в Цизальпинскую Галлию. Но Децим Брут, начальствовавший в этой области на основании прежнего постановления сената, твердо решился не уступать ее Антонию, не смотря на то, что уступал ему в числе войск и в военной опытности.
В этих обстоятельствах хитрый Октавиан признал за лучшее предложить свои услуги сенату, не имевшему в своем распоряжении никаких войск. При сильном содействии Цицерона, сенат постановил заранее утвердить все, что Октавиан и Децим Врут предпримут и совершат против Аптония.
Между тем Антоний в декабре 44 г. без труда оттеснил Д. Брута к Мутине (н. Модена) и осадил его в ней. {По имени этого города и вся последовавшая война названа Мутинскою (bellum Mutinense).} В Македонии M. Брут осенью 44 г. усилил республиканскую партию и собрал многочисленное войско, с которым завладел Македонией и Грецией, что ему особенно облегчено было переходом на его сторону претора Гортензия. Помощью свое деятельности, он завладел складом оружия и значительными денежными суммами, назначенными в Рим. К. Антоний (брат консула М. Антония), двинувшийся против него из Иллирии с 7-ю легионами, был несколько раз разбит им в передовых делах и наконец выдан ему перешедшими на его сторону легионами К. Антония. В Сирии Кассий действовал против консула Долабеллы столько же деятельно, сколько и удачно, и в скором времени завладел Сирией и собрал в ней 12 легионов.
Сенат утвердил М. Брута и Кассия преторами Македонии и Сирии, объявил врагом отечества Долабеллу, умертвившего проконсула Требония, и поручил Кассию вести войну против него. Долабелла, хотя и был подкреплен сирийскими, родосскими и египетскими войсками, однако все еще был слабее Кассия. Последний осадил его в Лаодикее и овладел ею посредством измены. Долабелла велел рабу своему убить его, а войска его передались затем Кассию (5 июня 43 г.).
Таким образом в 44 году, по смерти Цезаря, Кассий и Марк Брут, оба – крайние республиканцы, находились в Сирии. и Македонии, со значительными военными силами, и восстановили бы, может быть, республику, если бы силы их были соединены в Италии под главным начальством М. Брута. В Нарбонской Галлии и в ближней Испании начальствовал получивший их от сената в управление проконсул Лепид, человек слабый и ничтожный, без военных дарований и помышлявший только о собственном возвышении. В Трансальпийской Галлии начальствовал проконсул Планк, более способный, но державший себя осторожно и нерешительно. В дальней Испании начальствовал проконсул Поллион, ревностный республиканец, но находившийся слишком далеко для того, чтобы принимать деятельное участие в тогдашних обстоятельствах. Секст Помпей, снова явившийся на политическом и военном поприще, завладел Сицилией, но искал более собственного возвышения, нежели поддержания республиканской свободы. В Африке находился Корнифиций во главе республиканской армии, преданной сенату. Наконец в Италии Децим Брут оборонялся в Цизальпинской Галлии против М. Антония, которому из Рима угрожал войной Октавиан, а консулы Гирций и Панза набрали 9 новых легионов. Следовательно вообще перевес всюду был на стороне сената и республиканской партии.
В начале 43 г. сенат потребовал от Антония, все еще осаждавшего Мутину, чтоб он положил оружие; Октавиана же, двинувшегося уже против него, противозаконно назначил пропретором, снова при содействии Цицерона. Антоний не только не повиновался сенату и принял послов его с пренебрежением, но даже приказал в их глазах произвести приступ к Мутине и объявил им такие непомерные условия, что они без успеха воротились в Рим. Тогда уже сенат объявил Антония врагом республики и повелел вести войну против него. Гирций и Октавиан двинулись к Мутине и известили в ней Д. Брута (посредством голубей) о своем прибытии. Антоний, оставив брата своего Луция, с частью войск, перед Мутиной, для продолжения осады её, сам с главными силами обратился против Гирция и Октавиана, дабы воспрепятствовать соединению их с Панзой, шедшим к ним с 4 легионами. Последний, в кровопролитном бою с Антонием, был разбит и ранен, но атака Антония против его лагеря была отражена. Во время движения Антония отсюда к войскам, оставленным им против Гирция и Октавиана, он был внезапно атакован и разбит Гирцием, потерял 2 легионных орла и 66 знамен и лишь с трудом и небольшим числом войск воротился в свой лагерь против Мутины, однако деятельно продолжал осаду её.
Октавиан и Гирций положили атаковать его в осадных линиях и имели в этом полный успех, при чем Октавиан отличился в первый раз, а Гирций был убит (14 апреля 43 года). Антоний снял осаду и усиленными переходами отступил к Альпам. Октавиан не воспользовался удобным случаем совершенно разбить и истребить войска его во время этого отступления – по политическим причинам, именно предвидя, что, в случае низложения Антония, сенат обратился бы против него, Октавиана. Поэтому, по мере того, как сенат обнаруживал себя более и более против Октавиана, последний в той же мере сближался с Антонием и Лепидом, притянувшим к себе Вентидия, с 3-мя легионами.
Когда весть о том достигла Рима, то сенат объявил и Лепида врагом отечества. Но как против Антопия и Лепида Брут и Кассий находились слишком далеко, а Секст Помпей был слишком слаб, то сенат и прибегнул к Октавиану, хитро умевшему скрыть свои намерения. Последний потребовал себе консульства и, получив отказ, с 8-ю легионами перешел через Рубикон и двинулся к Риму. Три легиона, которые должны были защищать последний, передались Октавиану – и весь сенат (и с ним даже Цицерон), вышел на встречу ему и покорился, ему, как имевшему в своих руках силу.
Октавиан был избран (22 сентября 43 г.), вместе с Педием, в консулы и первым делом его было – заставить собранная курии утвердить усыновление его Цезарем. Вторым затем было – судебное осуждение всех участников в убиении Цезаря, в том числе Секста Помпея и Домиция, хотя они и не участвовали в нем. И наконец – сенат был принужден взять назад свои приговоры против Антония и Лепида.
Оба последние немедленно обратились против Децима Брута, который один защищал против них дело республики. Поллион привел к Антонию 2 легиона из Испании, а Планк с его 4-мя легионами отложился от Децима Брута, который, вследствие того, с 10-ю новонабранными легионами двинулся, за Альпы в Иллирию, в надежде соединиться в Македонии с Марком Брутом. Но Октавиан двинулся навстречу ему – и все войска Децима Брута отложились от него, а он сам, по приказанию Антония, был умерщвлен.
Затем Октавиан, Антоний и Лепид соединили все войска, находившаяся в Италии, Галлии и Испании, в числе 34 легионов, близ Бононин (н. Болонья) и заключили между собой (17 ноября 43 г.) второй триумвират, хотя каждый из них недоверчиво и завистливо взирал на двух других. При этом они положили твердо стоять всем за каждого и каждому за всех, Октавиану получить Африку, Сицилию и Сардинию, Антонию – Галлию, а Лепиду – Италию, республиканцев, 2 т. всадников и 300 сенаторов подвергнуть проскрипции (изгнанию) и казни, государственные должности раздать по собственному усмотрению, а верным им легионам – плодороднейшие земли в Италии.
Затем триумвиры, в главе своих, пылавших мщением легионов, двинулись к Риму, по предложению подкупленного народного трибуна Тиция заставили народ беспрекословно утвердить триумвират на 5 лет с консульскою властью и затем наполнили Рим кровопролитнейшими ужасами, далеко превзошедшими те, которые ознаменовали времена Мария и Суллы. Каждый из триумвиров пожертвовал другому друга или родственника, Лепид – брата своего, Павла, Антоний – дядю своего, Л. Цезаря, Октавиан – Цицерона (7 декабря 43 г.), за голову которого презренному убийце Попилию Лэну была заплачена громадная сумма денег. Потоками лилась в Риме кровь его граждан и, по особому приказанию триумвиров, все эти ужасы и казни имели быть признаны достойными делами и жертвами тени Цезаря, с повелением благодарить, за то богов и даже с запрещением оплакивать убитых и носить по ним траур! Немногие из проскриптов, успевших спастись, бежали к М. Бруту, Кассию и Сексту Помпею, который, после убиения Цезаря, получив от сената начальствование над флотом, помощью его завладел Испанией, а потом Сицилией, Сардинией и Корсикой.
После неслыханных злодейств, преследований и изгнаний, в 42 году триумвиры заставили сенат и народ торжественно принести клятву в соблюдении и сохранении учреждений Цезаря на вечные времена. Затем они раздали государственные должности на многие годы вперед и стали готовиться к войне против М. Брута и Кассия. Лепид, назначенный консулом, остался с 20-ю легионами в Риме, а Октавиан и Антоний с остальными 14-ю положили переправиться морем на флоте в Македонию.
Таким образом римское государство разделилось поровну между олигархами с одной стороны – в Италии и в западных областях, и между республиканцами с другой – во всех восточных областях и, посредством флота Секста Помпея, на море. Пока первые – олигархи действовали, как означено выше, на западе, вторые – республиканцы, с Брутом и Кассием во главе, завладели востоком и утвердились в нем. Кассий при этом покорил Родос, а Брут – Ликию. Сведав о намерениях своих противников, они соединили все свои военные силы и переправились из Малой Азии в Грецию. Между тем как легаты Октавиана, Норбан и Децидий Сакса с 8-ю легионами прошли чрез Эпир и Македонию и расположились лагерем при городе Филиппы, посланный Кассием начальник флота Стаций Марк, с 60-ю военно-морскими судами, старался воспрепятствовать выходу флота и войск олигархов из гавани Брундузия. В то же время Секст Помпей на море перехватывал все подвозы продовольствия в Рим. Октавиан выслал. против него Сальвидиана с флотом и сам из Регия (н. Реджио) руководил его действиями. Но как флот его был недостаточно силен против Помпея, то он ограничился только прикрытием берегов Италии от разорения их последним, а затем отозвал свой флот к Брундузию и успел постепенно переправить морем в Македонию и Фракию 19 комплектных легионов.
Вскоре Македония сделалась театром кратковременной, но решительной междоусобной войны между римскими олигархами и республиканцами, прозванной Македонскою. Большие дарования, значительные военные силы, сухопутные и морские, и законная справедливость защиты дела римской республики должны были, – казалось, обещать победу Бруту и Кассию. Но своенравное счастье оказалось неблагоприятным для них и окончательно погубило дело римской республики.
На равнинах Дориска в Македонии Брут и Кассий произвели смотр своему 100-тысячному, отлично вооруженному и устроенному войску, щедро одарили каждого воина и частного военачальника деньгами и затем хотели преградить противникам путь в Македонию. Но когда последние нашли другие проходы в нее, то Брут и Кассий расположились против них в лагерях близ Филипп.
Никогда еще дотоле не выступали одна против другой такие многочисленный римские армии. Армия Брута и Кассия была лучше снабжена оружием и продовольствием и имела на своей стороне преимущества местности, Армия же Октавиана и Антония была привычнее к войне и опытнее в ней, так как состояла большею частью из старых ветеранов, еще сражавшихся и побеждавших под предводительством Цезаря. Но недостаток в продовольствии принудил триумвиров скорее решить дело общей битвой.
Когда обе армии расположились одна против другой в лагерях при Филиппах, то Октавиан был расположен против Брута, а Антоний против Кассия. Последний, хорошо зная неукротимый дух и мужество Антония, укрепил свой лагерь как можно сильнее, в надежде затянуть войну и одолеть. противника недостатком продовольствия и голодом. Но в произошедшей вслед затем первой битве при Филиппах, Брут на своем крыле одержал, после упорнейшего боя, победу над Октавианом, Кассий же, напротив, был разбит Антонием, по близорукости своей, приняв победоносные войска за неприятельские и считая все потерянным, с отчаяния сам себя пронзил мечом. Смерть его, по своему нравственному влиянию, превратила победу Брута в полупоражение республиканцев, хотя вся честь его принадлежала военным дарованиям, искусству и храбрости Антония, Октавиан же мало оказал оных. Однако дух республиканской армии снова возвысила весть о том, что 2 легиона, посланные триумвирам из Италии, были разбиты начальниками республиканского флота близ берегов Эпира. Эта весть и крайне увеличившаяся, нужда в продовольствии принудили триумвиров решиться на вторичную битву, которая и произошла 20 дней спустя после первой (в конце 42 года), при Филиппах же, и кончилась полными: поражением Брута и победой триумвиров. Брут, в отчаянии, также пронзил себя мечом – и со смертью его, названного последним римлянином, и Кассия, республиканская партия лишилась двух вождей своих и в них последних опор своих. Остатки разбитой армии её частью были рассеяны, а частью перешли к победителям, флот же её частью, под начальством Марка, соединился у берегов Сицилии с Секстом Помпеем, а частью, под начальством Домиция, держался несколько времени самостоятельно, пока позже не был принужден Антонием покориться.
После двойной победы Октавиана и Антопия при Филиппах, они исключили неспособного Лепида из триумвирата и превратили последний в дуумвират, в силу заключенного между ними двумя особенного договора, с присвоением Октавиану Испании, Трансальпийской Галлии и Нумидии, а Антонию Цизальпинской Галлии и Африки. Последний принял на себя заставить области на востока признать власть дуумвирата, а Октавиан отправился в Италию, положив даровать наконец заслуженным ветеранам, за оказанные ими услуги, давно обещанные им награды.

§ 335. Война Перузийская. (41–39 г.).

Октавиан, на обратном пути в Рим, заболел и был долго удержан тем в Брундузие (41 г.). Весть о том произвела в Риме сильное волнение, которое крайне требовало присутствия Октавиана в этом городе. Хотя он письменно успокаивал сенат касательно умеренности своих видов, однако уверения его встретили мало веры, так как известно было, что он намеревался раздать своим и Антониевым ветеранам земли в Италии, на счет и в ущерб её землевладельцев. Все жалобы последних были оставлены без внимания, потому что для Октавиана было важнее снискать и сохранить привязанность войска, нежели землевладельцев и сельских жителей. Когда же, вследствие того, проконсул Луций Антоний брат дуумвира, возбужденный женою его Фульвией, покусился воспротивиться раздаче земель и возраставшему влиянию Октавиана, тогда между войсками их начались неприязненные военные действия. Пока Октавиан собирал в Умбрии войско, Луций Антоний двинулся к Риму, разбил Лепида, оставленного для защиты его с двумя легионами, но поспешившим к Риму Октавианом был принужден быстро отступить к Перузии и осажден в ней Октавианом и двумя легатами его, Агриппой и Сальвидианом. Вентидий, Поллион и Планк, начальствовавшие многими легионами дуумвира Антония в Италии, поспешили на освобождение Луция. Но, Октавиан, бывший гораздо сильнее их, выставил против каждого из них достаточные для удержания их отряды войск, а сам усугубил деятельность осады Перузии так, что Луций увидел себя в необходимости сдаться. Опасаясь брата его, дуумвира Антония, Октавиан пощадил Луция, но более 300 знатных римлян были 15 марта 41 г., в день убиения Цезаря, принесены в жертву в храме его, а также и сенаторы Перузии казнены, но жители этого города помилованы.
С пленением Луция Антония (в апреле 40 г.) кратковременная воина Перузийская была решена и вся Италия покорилась власти Октавиана. По другую сторону Альпов находились еще 2 легиона, под начальством Калена, преданные Антонию, но, по внезапной смерти Калена, преемник его, Фуфий, привел эти легионы к Октавиану.
Между тем Антоний, тотчас по прибытии в Малую Азию, призвал к себе на суд египетскую царицу Клеопатру, для оправдания своего в том, что она доставляла республиканской партии вспомогательные войска. Клеопатра явилась к нему в Киликию и так очаровала чувственного и развратного Антония, что он тотчас же сделался рабом её и проехал с нею чрез Сирию и Палестину. В последней из них он поставил Ирода и брата его, Фассаила, тетрархами или правителями Иудейского царства. Затем Антоний отправился с Клеопатрой в Александрию и там, в связи с Клеопатрой и среди удовольствий египетской столицы, забыл принятия им на себя обязанности на востоке. Но вести о Перузийской войне и о вторжении сына Лабиена, Лабиена же, в Сирию с парфянским войском, пробудили его от усыпления и он поспешил в Италию. Секст Помпей предложил ему союз, который Антоний принял только на случай войны с Октавианом. Но он привлек к себе начальника флота, Домиция Агенобарба, с 200-ми судов и направился с ними к Брундузию. Жители последнего отказались впустить его, под предлогом, что он имел с собою Домиция, известного врага Цезаря. Антоний осадил Брундузий и потребовал от Помпея, чтобы он напал на Италию с моря. Октавиан собрал войска, с твердым намерением защитить Брундузий. Уже начались первые военные действия, когда Кокцею Нерве и другим близким друзьям Октавиана и Антония удалось примирить их и предотвратить новую междоусобную войну. Октавиан и Антоний, по договору, заключенному в Брундузие (40 г.), снова разделили между собою римские владения, положив границей Ионийское море, начиная он Скодры в Иллирии, назначив запад Октавияну, восток Антонию, Лепиду одну Африку, а Италию всем вместе. Для прочного же и искреннего утверждения согласия между ними, Антоний женился на старшей сестре Октавиана, вдове Марцелла, Октавии старшей. А так как Секст Помпей господствовал на море и отрезал подвозы продовольствия в Рим, в котором вследствие того произошел голод, то Октавиан и Антоний должны были по необходимости искать примирения с ним. С этою целью в 39 г. при мысе Мицене. или Мизене они имели свидание с ним и заключили договор, по которому оставили за ним Сицилию, Сардинию и Корсику и обещали Пелопоннес. Первою заботой Октавиана и Антония, по примирении их; было ослабить и унизить консульскую власть и с этою целью они сократили срок её и стали назначать консулов за несколько месяцев вперед. Убийцы Цезаря были оставлены в изгнании, проскриптам же возвращены их имущества: Затем Помпей воротился в Сицилию, а Октавиан и Антоний в Рим (30). Но последний вскоре отправился в Афины, где провел зиму, между тем как Вентидий вел войну против парфян, которую Антоний прежде хотел вести лично.

§ 336. Война с парфянами (38).

Парфяне еще при жизни Цезаря стали на сторону Помпея, а по смерти Цезаря на сторону Брута и Кассия, Лабиен, сын Лабиена, после сражений при Филиппах бежал к парфянскому дарю Ороду I и побудил его послать в соседние римско-сирийские владения войска под начальством сына своего Пакора и под ним опытного полководца Барзаферна. Антоний оставил в Сирии легата Децидия Сакса с многими легионами, но как они служили прежде под начальством Кассия, то большею частью перешли к Лабиену. В 38 г. все города Сирии, даже Апамея и Антиохия, впустили парфян, и Сакса, чтобы не попасть в руки последних, сам себя лишил жизни.
„I„x „R„y„‚„y„y „پ„p„‚„†„‘„~„u „t„r„y„~„…„|„y„ƒ„ژ „r „I„…„t„u„گ, „p „y„x „~„u„v, „پ„€„ƒ„„„p„r„y„r царем её. Антигона – в Киликию. Планк, которому Антоний поручил защиту Малой Азии, постыдно бежал на соседние острова, предоставив всю страну парфянам. Лабиен вторгся в Карию и покорил города Миласу и Алабанду, но был отражен от Стратоникеи.
Но вскоре победоносное наступление парфян было остановлено легатом Вентидием, которого Антоний послал с войском в Малую Азию. При первой вести о том, Лабиен отступил до горного хребта Тавра, для сближения с шедшим позади войском парфян. Вентидий последовал за ним, принудил его, по соединении с парфянами, к бою и разбил наголову. Лабиен в бегстве был взят в плен и казнен. Затем вторичная победа Вентидия над Барзаферном, убитым в бою, снова покорила всю Сирию римлянам.
Антоний, завидуя успехам Вентидия, положил лично вести войну против парфян. Однако еще прежде, нежели он прибыл в армию, Вентидий одержал третью победу в бою с парфянами на берегах р. Зевгмы, в котором сын Орода Пакор был убит, а остатки войска парфян бежали к царю Комагены Антиоху. Вентидий, опасаясь зависти Антония, не пошел далее и ограничился тем, что после тщетного требования от Антиоха выдачи бежавших к нему парфян, осадил его в столице его, Самосате. Во время осады её прибыл Антоний и принял начальствование над армий, но не мог взять Самосаты. Однако наконец Антиох, чтоб избавиться от продолжительной осады, откупился 300-ми талантов. а Вентидий был удостоен в Риме первого триумфа над парфянами и долго был единственным из римских полководцев, которому досталась такая честь.

§ 337. 5-я римская междоусобная война (38–36).

Между тем, доколе Помпей и Лепид имели значительную силу, решительная борьба между Октавианом и Антонием была невозможна. Поэтому, чтобы им иметь открытое поприще для того, необходимо было прежде устранить эти препятствия. Поводом к тому послужило неисполнение Помпеем данного им обещания прекратить морские разбои, чего Помпей, при всем искреннем желании, не мог исполнить потому, что не всегда был в состоянии обуздывать своих моряков, частью состоявших из беглых рабов. Но, и кроме того Помпей был недоволен тем, что ему не дали обещанного по договору Пелопоннеса. Вследствие происшедших от того несогласий между Октавианом и Помпеем, вскоре (в 38 г.) произошла новая, 5-я римская междоусобная война. Помпей изготовил к войне многочисленный флот свой и даже заключил с морскими разбойниками, производившими на морях разбои, тайный договор о перехватывании ими всех судов с продовольствием для Рима. Октавиан, узнав об этом, воспользовался тем для того, чтобы уронить Помпея в мнении народа. Помпей же немедленно послал флот под начальством Менекрата для разорения берегов Кампании. Октавиан призвал Лепида и Антония в Италию и произвел огромные вооружения для предстоявшей войны. Но Антоний уклонился от прибытия в Италию, под предлогом войны его с парфянами, а Лепид оставил приглашение Октавиана вовсе без уважения. Таким образом Октавиан, предоставленный собственным силам и средствам, двинул свои легионы к Регию (против Сицилии), а флотом своим, под начальством Кальвизия Сабина и Корнифиция, положил напасть на Сицилию с двух сторон в одно время. Помпей, выслав против Кальвизия – Менекрата с одною частью своего флота, сам с другою выжидал Корнифиция при Мессане (н. Мессина). Менекрат был разбит и убит близ Кум, а преемник его Демохар с остатками разбитого флота соединился с Помпеем при Мессане. Вскоре после того Октавиан вызвал Помпея на бой при мысе Сцилл и был разбит им. Кальвизий спас разбитый флот Октавиана от преследования Помпея, но в следующую ночь оба флота Октавиана и Кальвизия были почти совершенно истреблены бурей. Но Помпей, вместо того, чтобы воспользоваться этим для совершенного истребления остатков флота Октавиана, остался в бездействии и тем дал Октавиану время произвести новые вооружения.
Между тем, так как 5-летний срок триумвирата истек, то триумвиры сами собою продолжили его, без всяких законных формальностей, еще на 5 лет (37–33). Агриппе, которого Октавиан назначил консулом, он поручил сооружение нового флота. Но при всей деятельности при этом, недостаток денег крайне затруднил сооружение нового флота в продолжении целого года. В Риме же, по случаю голода, происшедшего вследствие этой войны, возникло крайнее неудовольствие. Пользуясь этими двумя обстоятельствами, Антоний и Помпей легко могли бы подавить Октавиана. Но Антоний медлил, а Помпей продолжал оставаться в бездействии и в этом прошел весь 37-й г. Наконец в 36 году, по вторичному призыву Октавиана, Лепид собрал в Африке и Нумидии армию, а Антоний прибыл с 300 судами из Афин в Тарент, не объявляя себя открыто ни в пользу, ни против Октавиана. Однако жена его, Октавия, и друзья Октавиана, Меценат и Агриппа, склонили Антония помогать Октавиану против Помпея. Между ними был заключен новый договор, по которому Октавиан дал Антонию 20 т. сухопутных войск, а Антоний Октавиану – 120 судов, к которым последний присоединил вооруженные Агриппой. Затем Антоний с остальными 180 судами своими отправился обратно на восток, а Октавиан положил напасть на Помпея в Сицилии с трех сторон в одно время: Лепидом – с юга, 120-го судами Антония – из Тарента с востока и наконец самому – из Регия. Но в самый день предположенного общего нападения – 1 июня 36 г. – внезапная буря крайне повредила все три части флота и только один Лепид высадился в Сицилии близ Лилибея. Октавиан приказал исправить свой флот с такою деятельностью, что через 30 суток уже был в состоянии снова выйти в море. Помпей же все это время продолжал оставаться в. непостижимом бездействии, тогда как легко мог разбить все три части флота и войск Октавиана порознь. Но внезапно атакованный последним и флотом его под начальством Агриппы при Милах (Milae), Помпей, после упорного боя, был разбит. Октавиан высадился с тремя легионами при Тавромение, но был атакован Помпеем с сухого пути и моря. Октавиан был разбит на море и потерял большую часть своего флота, а 3 легиона его, оставшиеся близ Тавромения, лишь с трудом могли быть спасены Агриппой. Но завоеванием Тиндария Октавиан приобрел твердый опорный пункт в Сицилии и усилил армию свою в ней до числа 21 легиона, 20 т. человек конницы и более 5 т. человек легких войск. Лепид, дотоле остававшиеся при Лилибее, соединился с Октавианом при Мессане. Но вскоре между ними произошли несогласия и Лепид уже вступил в переговоры с Помпеем, когда, – для предупреждения последствий. того, Октавиан приказал Агриппе атаковать Помпея – и последний, после упорного боя при Навлохе (Naulochus), на сухом пути и море, был разбит наголову. Из 300 судов его спаслись только 17, с которыми Помпей бежал в Малую Азию, а сухопутное войско его соединилось с легионами Лепида. Последний, в сознании приобретенных им таким образом силы и значения, потребовал для себя Сицилии. Но едва только Октавиан со своими легионами явился перед лагерем Лепида, осаждавшего спасшиеся в Мессане остатки Помпеевых войск, как подкупленные Октавианом 22 легиона Лепида перешли, с орлами и знаменами, на сторону первого. Лепид, оставшийся затем один на произвол Октавиана, униженно вымолил себе у Октавиана прощение, согласился лишиться своего достоинства и довольствоваться саном верховного жреца (Pontifex maximus) и умер в безвестности и презрении.
Октавиан имел уже тогда 45 легионов (примерно более 200 т. пехоты), 25 т. чел. конницы, до 37 т. чел. легких войск и до 600 военно-морских судов. Эта многочисленная армия взбунтовалась, и потребовала тех же вознаграждений, которые сделаны были легионам после сражений при Филиппах. Октавиан увидел себя в необходимости удовлетворить ее и уволил 20 тыс. старейших воинов от службы, а остальные возвратились к долгу и порядку и получили награды по заслугам. Агриппе Октавиан пожаловал морской венец (corona rostrata) – знак отличия, который еще никому из начальников флота не бывал жалуем. Статилия Тавра, начальника 120 судов, уступленных Антонием, он послал пропретором в Африку и, оставив такого же пропретора в Сицилии, со всеми остальными войсками воротился в Италию. Сенат вышел на встречу ему, удостоил его триумфом, годовым благодарственным празднованием и сооружением на Форуме статуи его в облачении триумфатора. Октавиан, с своей стороны, старался снискать общее расположение, обещал восстановить республику и обеспечил спокойствие Италии.

§ 338. Война Антония против парфян (36).

Парфянский царь Ород I или Арзак XIV, но смерти сына своего Пакора (см. выше), назначил преемником по себе старшего сына своего, Фраата. Но последний умертвил отца и 30 братьев своих и воцарился под именем Фраата IV или Арзака XV. Спасаясь от его тирании, многие знатнейшие парфяне бежали к Антонию, находившемуся с сильною армиею в Сирии и ждавшему только прибытия Клеопатры, для предпринятия похода против Фраата. По прибытии же Клеопатры, Антоний потребовал от Фраата возвращения легионных орлов и пленных, взятых у Красса, остававшихся в живых, и двинулся в Армению и Мидию по другой, нежели Красс, дороге. В Армении он сосредоточил 60 т. чел. римской пехоты, 10 т. чел. испанской и галльской конницы и 30 т. вспомогательных войск. Страсть его к Клеопатре, воротившейся в Египет, была причиной, что он, желая провести зиму с нею в Александрии, открыл поход в Парфии еще осенью 36 г., не дав своей армии нужного отдыха после предшествовавшего дальнего и трудного похода до пределов Парфии. Не дождавшись прибытия осадных машин своих, следовавших еще далеко позади, под прикрытием 2-х легионов, он осадил Прааспу в Мидии. Но парфяне дальними обходами окружили и истребили эти 2 легиона, завладели осадными машинами и обратились против Антония у Прааспы, и хотя были разбиты им, но не понесли большого урона, потому что, будучи большею частью на конях, спаслись быстрым бегством от преследования Антония. Последний воротился к осажденной им Прааспе, но положение его каждый день становилось все хуже, вследствие деятельных действий парфян со стороны поля. А как Фраат был склонен к миру и зима уже наступала, то Антоний вступил с ним в переговоры и наконец решился отступать. Увидав, что парфяне, предупреждая его, старались отрезать ему отступление чрез равнины, он двинулся свободным от них, но трудным путем чрез горы. На 2-й день похода он был внезапно атакован парфянами, однако отразил их выгодным построением войск своих в боевой порядок. На 4-й день армия его, по оплошности начальника заднего отряда (арьергарда) Фабия Галла, понесла большой урон который однако был уравновешен многими удачными для войск Антония делами. Но беспрерывное тревожение парфянами римских войск крайне утомило наконец эти последние, а к тому же и в продовольствии оказался недостаток. Среди всякого рода лишений, но отчасти предупрежденная указаниями знатного парфянина Монезеса, с самого начала похода бежавшего к Антонию, римская армия с большим уроном достигла наконец р. Аракса, где парфяне уже прекратили свое преследование. Все это бедственное отступление, в беспрерывном бою, продолжалось 20 суток, на протяжении 100 часов пути, и стоило римской армии чрезвычайно дорого – потери до 20 т. чел. пехоты, до 4-х тыс. конницы и всех тяжестей, хотя в 18-ти боях, она большею частью имела успех.
Едва она успела несколько отдохнуть и устроиться, как Антоний вздумал – было выместить свою неудачу на союзнике своем, царе Армении Артавазде, который, будто бы, обещал содействовать ему, но в трудном и опасном положении его изменил ему и не исполнил своего обещания. Однако крайнее утомление и расстройство армии и особенно – желание скорее отправиться в Александрию к Клеопатре, удержало его пока от исполнения своего намерения. В Рим он имел бесстыдтво послать громкое и пышное донесение, в котором представил себя полным во всем победителем, но умолчал о своем огромном уроне. Октавиан, хотя и знал в точности всю истину, однако из политики приказал совершить благодарственные празднества по случаю побед, одержанных над парфянами.
Между тем Секст Помпей, бежавший в Малую Азию (см. выше), старался образовать себе в ней новую партию. Но посланный против него Антонием легат Тиций захватил его (в 35 г.) в плен и Помпей, по приказанию Антония, был умерщвлен. Октавиан, узнав об этом, приказал отпраздновать избавление свое от опасного соперника в лице Секста Помпея – народными играми, хотя имя последнего было дорого народу, по прежней привязанности его к отцу. И с этого времени из всех действий Октавиана уже можно было усмотреть твердое намерение его вступить в непримиримую борьбу с единственным и ненавистным ему соперником – Антонием, который и со своей стороны имел точно такие же виды.

§ 339. Война Иллирийская (35. г.).

Дабы приготовить свои войска к предстоявшей войне с Антонием, Октавиан положил прежде открыть войну против иллирийцев, часто возмущавшихся против римлян. Но в то самое время, когда он хотел выступить в поход, произошло новое возмущение старых ветеранов, которые громко и дерзко потребовали награждения их, подобно другим прежде, землями в Италии. Октавиан, тщетно старавшись сначала образумить мятежников кротостью, наконец обезоружил их, велел казнить зачинщиков и строгими мерами восстановил дисциплину.
Затем он покорил иллирийское племя яподов (Japodii), овладел главным городом их Метулом (Metulum), после упорного сопротивления, и обратился против воинственных паннонян. Последние мужественно и упорно оборонялись в своем городе Сисции (Siscia), но, отрезанные от всякой помощи извне, наконец покорились добровольно. В тоже время один легат Октавиана, Мессала, покорил племя салассов (Salassi), а другой легат М. Красс позже – мизян (Mysii) и бастарнов (Bastarni), – царя или вождя которых убил собственноручно в бою и был награжден за то (4-й от основания Рима дотоле) высшею военного наградой – Spolia opima, праздновать которую Октавиан однако не позволил ему.

§ 340. Война Арменская (84).

Антоний, воротясь в Александрию, положил исполнить то, что не удалось ему в конце 36 г., именно – отмщение вероломному, будто бы, Артавазду арменскому, действительно же, как показали последствия, с другими, крайне неблаговидными целями. Проведя весь 35 г. в Александрии в распутстве и бездействии, летом 34 г. он двинулся с многочисленным войском в Армению и, посредством коварной и бесчестной хитрости, захватил в плен Артавазда в его столице. Сын последнего Артаксиас храбро оборонялся против войск Антония, но наконец был разбит и принужден бежать в Парфию. Вся Армения покорилась Антонию, который захватил в плен, сверх Артавазда, и все семейство его. Заключив затем союз с другим Артаваздом, царем Атропатенской Мидии (Media Atropatene), и оставив часть войск в Армении, Антоний с остальною армией воротился в Александрию и – неслыханное дотоле дело – торжествовал в ней большой триумф, вступив в нее не как римский полководец-триумфатор, а скорее как азиатский монарх, влача за собою пленного Артавазда! Но этого для него было еще недостаточно и он подарил Армению одному из сыновей своих от Клеопатры! Все, это произвело в Риме страшное негодование против него и ускорило окончательный разрыв с ним и – собственную его гибель.

§ 341. 6-я римская междоусобная война (§>в – SI).

Ослепленный до безумия, Антоний сам своими поступками ускорял решение своей участи.
В 33 г. он замыслил возобновить войну против парфян, с содействием Артавазда мидийского, и двинулся с армией в Сирию. Жена его Октавия отправилась. к нему туда же из Рима, Но он, но требованию. Клеопатры, послал на встречу Октавии приказание ей – немедленно воротиться в Рим. Это позорное оскорбление, нанесенное роду Цезарей, восстановило всех в Риме против Антония. Октавиан же, пользуясь тем, всячески старался сделать его ненавистным в глазах народа и все его поступки обращать в оружие против него самого.
Наконец – Антоний довершил до конца меру своих высокомерных и безрассудных поступков, провозгласив Клеопатру своею законною женою, а сына её от Цезаря, Цезариона – её соправитеием, другому сыну её, Птолемею, отдав Армению, Финикию, Сирию и Киликию, а Ливию, Кипр и Келесирию присоединив к Египту.
Тогда уже всеобщее негодование в Риме достигло крайней степени и Октавиан не признал более возможным медлить отмщением Антонию, уже не за одно оскорбление своей сестры Октавии и рода Цезарей, но и законов римского государства и достоинства римского народа, самовольным отчуждением от них стран и областей, покоренных римским оружием.
Война с ним, непримиримая и решительная, была поставлена непременною обязанностью государственною. В 32 г. сенат постановил – Антонию сложить начальствование, над войсками на востоке, Клеопатре объявить войну и немедленно приступить к большим приготовлениям к этой войне. Но в этом последнем встретились большие затруднения: крайнее истощение Италии не позволяло собрать нужные для такой войны военные силы, средства и способы, особенно денежные и продовольственные.
Пока Октавиан боролся с этими затруднениями, консулы Домиций Агенобарб и Созий, личные друзья Антония, не считая себя безопасными в Риме, тайно бежали из него к Антонию в Эфес, где он готовился к войне с парфянами. Узнав от них о происходившем в Риме, Антоний отменил войну против парфян и стал готовиться к войне с Октавианом. Он собрал при Эфесе 16 легионов, а Артавазду арменскому оставил часть вспомогательных войск против парфян. Но высокомерие и особенно беспутство Антония не покинули его и в это самое решительное для него время. Вместо того, чтобы немедленно обратиться в Италию и предупредить войною неготового к ней Октавиана, он провел большую часть 32 г. в бездействии, удовольствиях и разврате в Эфесе (куда прибыла к нему Клеопатра), Самосе и Афинах, а когда осенью этого года достиг с войском и флотом берегов Эпира, то остался здесь на зиму. А между тем, в ответ на постановление сената, он поклялся своему войску, что никогда не заключит с Октавианом мира, ни даже перемирия, и через два месяца после победы над ним сложит с себя власть триумвира.
С другой стороны вся Италия поклялась Октавиану всеми силами, до последней крайности, поддерживать его в войне с Антонием.
Наконец в 31 г. обе стороны уже вполне вооружились – и никогда еще дотоле Рим не видал в своих пределах столь огромных вооруженных сил, собранных одни против других.
У Антония на берегах Акарнании, при Амбракийском заливе, было, не считая вспомогательных войск, 100 т. чел. пехоты и 12 т. чел. конницы, а при мысе Акцие пли Акциуме (Actium) – 800 военных и перевозных морских судов. Цари Ливии, Киликии, Каппадокии, Пафлагонии, Комагены и Галатии находились лично в войске Антония, а цари Мидии, Иудеи, Аравии и Понта выставили вспомогательная войска.
У Октавиана было 80 т. легионной пехоты, 12 т. чел. конницы и 200 военно-морских судов, лучшей и более легкой постройки, нежели у Антония. Собрав сухопутные войска свои при Брундузие, Октавиан послал Агриппу с военными судами к берегам Греции тревожить неприятеля.
Агриппа пристал к нескольким пунктам Греции, покорил Мефон в южном Пелопоннесе, разбил и убил в бою мавританского царя Бохуда и перехватил на море плывший из Сирии и Египта большой транспорт военных и продовольственных запасов.
После такого успешного открытия войны, Октавиан в конце августа 31-го года переправился со всем своим войском на перевозных судах в Грецию и высадился у Акрокераунских гор в Акарнании, при Амбракийском заливе. Здесь, при мысе Акцие, обе противные армии расположились одна против другой в сильно укрепленных лагерях. Но как войско Антония еще не все было сосредоточено, то Антоний на сухом пути ограничился сначала только незначительными частными делами. Между тем Октавиан, высадившись с армией своей на берег, поручил Агриппе с начальствуемым им флотом действовать на море против Антониева флота. Агриппа, воспользовавшись бездействием войска и флота Антопия, отнял у последнего Левкадию, Патры и Коринф, вследствие чего многие приверженцы Антония поколебались в верности ему и перешли на сторону Октавиана. Наконец Антоний, видя, что огромная армия его, стоя на месте, начала нуждаться в продовольствии, положил отважиться на решительную битву. Но вместо того, чтобы вступить в нее на сухом пути, где имел на своей стороне и превосходство сил, и преданность ему легионов, он, имея свой флот у входа в залив, решился сразиться на море – рабски повинуясь Клеопатре, которая склонила его к этому, будто бы по причине значительная превосходства его флота в числе и величине судов над флотом Октавиана, действительно же потому, что в случае неудачи имела в виду сама легче спастись на море, нежели на сухом пути. Но Агриппа, пользуясь тем, что флот его значительно превосходил Антониев легкостью и удободвижимостью судов, 2-го сентября 31-го года искусными движениями успел выманить флот Антония из залива в открытое море, отрезал оба крыла его боевой линии от центра и привел каждую часть в расстройство и беспорядок. Тогда Клеопатра, видя невыгодный оборот битвы, обратилась в бегство и спаслась со всеми египетскими судами. При виде этого, Антоний сел на легкую галеру и малодушно последовал за нею, лишь бы только не разлучаться с нею, забыв из страсти к ней и долг свой, и славу, и могущество, и постыдно бросив и флот и войско свои на произвол судьбы. Оба сухопутные войска на берегу оставались бездействующими свидетелями жестокой и упорной битвы обоих флотов, в виду их, на море, в продолжении нескольких часов, пока наконец флот Антония, лишась до 300 судов и 5,000 чел., не покорился Октавиану. Сухопутное же войско Антония, под начальством легата Консидия, семь дней сряду отвергало все предложения Октавиана сдаться ему. На 8-й день Консидий лично спасся бегством, покинутое же им войско, в числе 19 полночисленных легионов, передалось Октавиану. Последний поступил с ними самым великодушным образом; но царей и владетелей, присоединившихся против него к Антонию, он лишил их престолов и владений. Для преследования же бежавшего Антония, он отправил Мецената с частью флота. Но бегство Антония было так поспешно, что Меценат не мог настигнуть Антония и воротился назад.
Новый мятеж старых легионов, оставшихся в Италии, побудила Октавиана поспешно воротиться в нее. В Брундузие встретил его, как победителя, весь римский сенат, все сословие патрициев и всадников и все должностные лица, и скорое возвращение его в Рим подавило мятеж легионов. После 30-ти дневного пребывания в Риме, в октябре 31-го года Октавиан воротился в Грецию и двинулся с своим победоносным войском чрез Малую Азию и Сирию в Египет.
Между тем Антоний, прибыв в Александрию и презренный Клеопатрой, как побежденный, бежал в Паретоний, город на границах Египта и Ливии. Но собственные его войска не впустили его в этот город и он, жалкий беглец, снова воротился в Александрию и свона предался в ней страсти своей к чувственными наслаждениям, доколе прибытие Октавиана с войском не пробудило его от постыдного усыпления. Разбитый Октавианом в последней битве при Александрии, он с отчаяния пронзил себе мечом, а вслед за ним и Клеопатра, тщетно пытавшаяся прельстить Октавиана, умертвила себя укушением аспида.
Со смертью Антония и Клеопатры, Октавиан, после 10-ти летней, борьбы с своими политическими противниками, наконец остался один – полным владыкой римского государства и, кроме того, Египта, который покорился ему и был обращен в римскую провинцию. Цезариона же, сына Клеопатры и Цезаря, и Антонина, сына её же и Антония, Октавиан велел предать смерти, так как они, по правам своего рождения, могли иметь слишком большие притязания для того, чтобы без вреда ему, Октавиану, могли оставаться в живых!
Из Египта Октавиан направил обратный путь свой чрез Иудею. Здесь, как было сказано выше, с 39 года царствовал Ирод, во время 6-й междоусобной войны принявший сторону Антония. Но позже он, явившись к Октавиану в Родос, умел так оправдаться, что приобрел его благоволение и, сопровождав его в Египет, ревностно заботился о продовольствии войска его на пути в Египет и обратно, за что Октавиан и утвердил его царем Иудеи.
По возвращении своем в Рим, Октавиан был принят всеми уже как единодержавный властитель римского государства, и покорный до раболепства сенат осыпал его почестями, отличиями и преимуществами. Сам Октавиан прежде и более всего сознавал необходимость затмить своими триумфами триумфы всех своих предшественников. Он имел их три: 1-й – как победитель яподов, паннонян и далматов, 2-й – за победу при Акцие и 3-й – за покорение Египта. В 1-м триумфе он допустил участие своего легата Каринаса, наиболее содействовавшего успеху войны Иллирийской. Во 2-м триумфе он участвовал один. 3-й же был самый блистательный из всех. Несметные сокровища Египта, изображение Клеопатры и живые дети её предшествовали триумфатору. Сенат и все высшие должностные лица, вместо прежнего старинного обычая выходить к воротам Рима на встречу триумфатору и предшествовать ему в городе, пропустили Октавиана вперед и последовали за ним. Октавиан сложил в храме Юпитера 16 т. фунтов золота и 50 миллионов римской монеты. Каждому воину 120-ти тысячной армии своей даровал он по 1 т. сестерций. Частные начальники их получили щедрые денежные и почетные награды. Каждому из народа он раздал по 400 сестерций, удвоил обыкновенную раздачу продовольствия, простил все следовавшие ему долги и не принял даров, предложенных ему городами Йталии. Три триумфа его сопровождались бесчисленными общенародными празднествами и играми – и скопление в Риме и Италии неимоверной добычи и огромных сокровищ, в особенности же то обстоятельство, что двери Янусова храма, в 3-й, раз с основания Рима, наконец, ― после продолжительных войн, были затворены и возвестили желанный всеми мир – все это в совокупности. исполнило римский народ безграничной радости. И в 30 году до P. X., в римском государстве началась новая эра и новая жизнь, совершенно отличная от прежней...

§ 342. Общий обзор и замечания.

Прежде нежели перейти к изложению последующей военной истории римского государства, бросим общий взгляд на последние 13 лет римских войн от смерти Цезаря до единодержавия Октавиана.
Войны этого периода времени были внутренние и внешние.
Внутренняя или междоусобные войны были: 1) между олигархами и республиканскою партией (44–42) и 2) между самими олигархами (41–31).
Войн между олигархами и республиканскою партией были две: Mутинская в северной Италии или Цизальпинской Галлии и Македонская.
В Мутинской войне, кратковременной (с декабря 44 г. до 14 апреля 43 г.), но весьма кровопролитной, Антоний хотел завладеть Цизальпинскою Галлией, а Децим Брут не хотел уступить ему оной и, оттесненный к Мутине, был обложен и осажден в ней. Против Антония восстал сенат и двинул двух консулов и Октавиана в звании пропретора, с сильною армией, к Мутине. Продолжая осаду последней, Антоний обратился против армии сената и, разбитый при Мутине, удалился в Трансальпийскую Галлию, соединился с Лепидом и двинулся против Октавиана. Но в Бононии эти три олигарха заключили между собою союз и составили триумвират.
Тогда война их с республиканскою партией, оконченная в Италии, была перенесена в Македонию, куда собралась республиканская армия Марка Брута и Кассия. Воспоследовавшая Македонская война была столько же и даже более кратковременна, сколько и Мутинская, ибо тотчас же была решена двумя последовательными сражениями при Филиппах (в конце 42 г.). Победа в них Октавиана и Антония над М. Брутом и Кассием была вместе с тем победой олигархов над республиканскою партией и над самою республикой.
Затем следующие (41–31 т.) внутренние войны были уже междоусобные между самими олигархами. Первою была война Перузийская, между Октавианом – с одной стороны и консулом Луцием Антонием в Италии и Секстом Помпеем на море – с другой стороны. Война эта, возбужденная раздачей земель ветеранам и голодом в Риме и женою Марка Антония Фульвией, была также, как и Мутинская, и Македонская, непродолжительна (с конца 41 г. до апреля 40 г.) и кончилась взятием Перузии, в которой заперся Луций Антоний.
Прибытие Марка Антония с востока в Италию едва не возбудило новой войны между ним и Октавианом, но было отвращено новым примирением и договором триумвиров между собою и с Секстом Помпеем.
Но два года спустя. (38 г.) новая междоусобная война Октавиана с Помпеем в Сицилии и особенно у берегов её на море, продолжавшаяся два года, кончилась (36 г.) поражением и низложением Секста Помпея, устранением Лепида и превращением триумвирата в дуумвират Октавиана и Антония.
И наконец последняя междоусобная война Октавиана и Антония (31), была еще кратковременнее всех предыдущих, ибо собственно ограничилась только одним решительным морским сражением при Акцие, преследованием и окончательным поражением Антония Октавианом близ Александрии в Египте.
Таким образом в периоде. 13 лет от Цезаря до Августа было всего 5 внутренних междоусобных войн и все и каждая из них имели один общий характер, существенно отличный от характера предшествовавших римских междоусобных войн, особенно последних между Цезарем и Помпеем и его партией. Главное отличие их заключалось в том, что они производились и на сухом пути и особенно на море, армиями и флотами, постепенно все более и более возраставшими в силах, были очень быстры, решительны и кратковременны, потому что ограничивались решительными действиями в открытом поле или море, с целью боя, или же взятием осажденных городов после непродолжительных осад, словом – были кратковременны и решительны, но более или менее кровопролитны.
Внешние войны, бывшие в большей или меньшей связи с внутренними междоусобными, происходили большею частью на востоке в Азии и частью в Иллирии. Самыми важными и замечательными из них были войны с парфянами – этими, со времени похода Красса, отселе постоянными и грозными врагами римлян на востоке. Войны с ними, веденные Антонием с честолюбивою и своекорыстною целью – составить себе не только славу и имя, но и могущественную силу и даже монархию на востоке, в Азии и Африке, были сначала удачны для легата Антониева, Вентидия, но столь же неудачны для самого Антония, сколько и поход Красса, и кончились торжеством парфян, совершенно подобным торжеству их над Крассом.
В связи с 2-м походом Антония против парфян был последовавший за ним несправедливый и своекорыстный поход его против армянского царя Артавазда, которого Антоний коварным образом пленил, а владения его отдал Клеопатре и её детям.
Наконец, в то время, когда Антоний совершал на востоке походы против парфян и Артавазда, Октавиан на западе воевал с жителями Иллирии (позднейших Далмации и Паннонии), неоднократно восстававшими против римлян, действительно же для приучения своих легионов к войне, в виду окончательной и решительной войны с единственным уже соперником своим, Антонием.
Характер этих внешних войн – завоевательный, по самому существу своему, был отличен от характера войн внутренних, междоусобных, главнейше тем, что первые из этих войн не имели решительности и кратковременности последних и представляют сочетание действий в поле и осадных.
Говоря вообще, римские войны этих 13 лет времени представляют некоторые, им особенно свойственные черты, которые отчасти имели, большею же частью не имели предшествовавшие римские междоусобные и внешние войны.
Военное устройство и военные учреждения римской республики, тактическое и внутреннее устройство войск и армий её, образ ведения ими войны и состояние римского военного искусства вообще были в том же положении, что и дотоле в продолжении периода римских междоусобных войн (133–44), т.е. последних 90 лет. Но никогда еще военные сухопутные и морские силы, средства и способы римской республики не являлись в такой значительной степени развития, принимая постепенно все большие и большие размеры, до тех громадных, в которых явились, на сухом пути и море, в последней, решительной битве при Акцие. Никогда еще в составе их не было такой массы старых, заслуженных ветеранов, служивших еще под знаменами Помпея и Цезаря, и приобретших в войнах их огромную боевую опытность. Никогда еще эти ветераны, при всех своих боевых качествах, не являли таких противных истинным военным: подчиненности и повиновению, духу и порядку – буйного и мятежного духа своеволия и дерзких притязаний на награды, особенно землями в Италии, и даже на вмешательство в политические дела государства, отложением от одних политических деятелей-честолюбцев и переходом к другим, целыми массами легионов, склоняя этим весы то на одну, то на другую сторону. Никогда еще войско римское не являлось до такой степени могущественным, но преступным орудием политических переворотов и потрясений в римской республике, сознававшим собственную в этом отношении силу и предлагавшим ее тому, кто дороже за нее платил! Никогда еще эти конечные и горькие плоды 90 лет римских междоусобий не проявлялись в такой силе, а в этих горьких плодах заключались еще более горькие семена будущих преступных неистовств римских войск в течении долгого, предсмертного недуга римского государства! В этом отношении, римские войны от Цезаря до Августа представляют самый мрачный отдел всего периода римских междоусобных войн.
Достойно замечания в них также необыкновенное развитие военно-морских сил римской республики и их действий на внутреннем море ее – Средиземном, сравнявшееся, а иногда даже и превосходившее развитие военно-сухопутных её сил и даже решившее при Акцие борьбу Октавиана с Антонием и – судьбу римской республики.
Нельзя не заметить также первенствующего и господствующего влияния военной политики, особенно свойственной римским междоусобиям, на все войны и военные действия этих 13 лет и на отличительный характер их, особенно решительность, кратковременность и кровопролитность.
Что же касается собственно военного искусства вообще, и искусства ведения войны в частности, то римские войны этих 13 лет не представляют ничего особенно замечательного и поучительного.

ПРИЛОЖЕНИЕ. ОБЯСНЕНИЕ СНИМКОВ С ДРЕВНИХ: КАМЕЯ И БЮСТА ЮЛИЯ ЦЕЗАРЯ, ПРИЛОЖЕННЫХ В ЗАГЛАВИИ НАСТОЯЩЕЙ ЧАСТИ.

I. Снимок с древнего камея Юлия Цезаря заимствован из того же издания. Dactyliotheka Zanettiana и пр., из которого были заимствованы снимки с двух древних камеев Александра В., приложенные ко II части, но следовавшие к I части настоящей Всеобщей Военной Истории древних времен. Объяснение камея Юлия Цезаря в этом изданий, на латинском и итальянском языках, заключается буквально в следующем:
«В высшей степени достойно пристального и внимательного рассмотрения это изображение мудрейшего {В древнем смысле – хитрейшего.} основателя державы народа-победителя народов, мастерски воспроизведенное в этом камее, необыкновенном по своей величине и по своему цвету гиацинта. Камей этот в совершенстве схож с имеющимися мраморными и металлическими статуями, а также и медалями его, в которых, по достижении им верховной власти, он первый получил, по декрету сената, право увековечить собственное изображение и, сверх того, возложить на главу свою лавровый венок. И таким именно, каким он видел в этом камее, Светоний изображает его {Светония жизнеописание Цезаря, гл. 45.} следующими словами: «Говорят, что он был высокого роста, цвета лица белого, члены тела имел продолговатые и округленные, рот несколько большой, глаза черные, живые и блестящие, телосложения был здорового и крепкого.» Однако ученые полагают, что слова Светония: «ore paullo pleniore» (цвета лица белого) следует читать: «ore pallidiore» (цвета лица несколько бледного) или же «paullo oblongiore» (лица несколько продолговатого). {См. примеч. Христиана Шлегеля в его Comment. Thesauri Numism. S. С. Андрея Mopелли, Табл. I, нум. I, стран. 2.} Светоний говорит далее: «Он очень неохотно переносил безобразие своей плешивости, так как ему казалось, что люди насмешливые и злоязычные имели повод надсмехаться над ним и презирать его, почему он и имел обычай зачесывать волоса на верх головы, дабы прикрывать лысину, и из всех почестей, дарованных ему сенатом и народом, ни одной не принял и не употреблял так охотно, как всегдашнее ношение лаврового венка на голове. Говорят также, что он был замечателен тщательностью одеяния и украшения своей особы, почему, нося обыкновенно сенаторскую одежду под названием «Lato clavo» с бахромой на рукавах, никогда не упускал опоясываться иначе, как поверх этой одежды, и притом широко и свободно.» – Но на этом камее резчик оного захотел изобразить Цезаря облаченным в хламиду, а возле его головы поместил знак Предвещанного (lituum posuit, Auguratus insigne), но не хотел присоединить близ лба – звезды Венеры, которая обыкновенно усматривается в других камеях и на медалях. { Musuo Fiorenftno Т. I, Class. I, Tav. I, num. VII e УШ, pag. 8.} Дух Цезаря, которым он имел обыкновение хвалиться, что носил в себе более одного Мария, и которым побуждался никогда не оставаться праздным, но всегда быть деятельным, Плиний изображает {Istor. Natur. Lib. VII. стр. 25} следующим образом: «Я думаю, что Цезарь-диктатор имел от природы необыкновенную силу духа. Я не помышляю рассуждать при этом о его храбрости, его твердости и его превосходстве, способном на все небесные (или выспренные) дела, но говорю собственно о той силе и той быстроте ума, которые, уподобляясь как бы огню, облетают всюду, так как нам известно, что он имел обыкновение в одно и тоже время и писать, и читать, и диктовать, и слушать».

II. Снимок с древнего бюста Юлия Цезаря, хранящегося в Берлинском публичном музее (равно и во многих других, между прочим в музее Императорского Эрмитажа в С.–Петербурге, в Гатчинском дворце и др.), представляет большое сходство с предыдущим снимком с древнего камея. Оба они изображают Цезаря уже в зрелых летах, под конец его жизни.