Поиск источников Библиотеки давно уже стал топ–дисциплиной. Даже беглый взгляд на библиографию этой работы показывает, что, за очень немногими исключениями, все исследования заняты лишь одним вопросом: какой донор мог быть основой для того или иного пассажа? Шварц в 1905 году пишет:
«Вопрос об информантах еще более важен у Диодоре, чем у других второстепенных историках. Ибо его Библиотека и в самом деле будет не чем иным, как серией эксцерптов, которые должны избавить читателя от долгого чтения великих произведений; только стиль подведен под копирку, но он не важен. […] Ни один компилятор предвизантийского периода не отражает относительно столь точной картины своих доноров, как Диодор. Удачным обстоятельством является то, что Диодор обычно выбирал для «грабежа» знаменитые и уважаемые произведения, а не мутные композиции».
Некоторые моменты, которые Шварц выражал на своеобразном языке своего времени, были пересмотрены или, по крайней мере, релятивизированы в исследованиях с середины двадцатого века. Однако до сегодняшнего дня держалось мнение, что поиск доноров Библиотеки должен иметь главный приоритет. Причина этой предпосылки столь же очевидна, сколь и понятна: ни от какого другого периода древности не дошло столь плохой традиция, как от эллинизма. Помимо нескольких сохранившихся книг из исторической работы Полибия, у нас после Ксенофонта нет значительной историографической работы. Что мы хотим узнать об этой эпохе из литературных свидетельств, мы должны по большей части брать из фрагментов историков, собранных Якоби.
Поскольку Диодор выступает в роли компилятора и выполняет функцию литературного танкера, его всемирная история формально предлагает себя как сокровищница. Исходя из этого, использование сложной методологии с целью получения дополнительных материалов для отдельных эллинистических авторов и, по крайней мере, частичное заполнение большого пробела в литературной истории вылезали наружу. Даже для 5‑го и 4‑го веков ищут следы других малоизвестных авторов, которые писали истории вместе с Геродотом, Фукидидом или Ксенофонтом. Отсюда берется предположение о том, что жалкий писец, как назвал его Моммзен, оставил своих доноров почти неотредактированными и лишь скомпилированными. Поэтому подавляющее большинство исследователей Диодор по сей день руководствуются мнением, что от себя передатчик почти ничего не написал.
Судьбу, что он должен служить карьером для разнообразных собраний фрагментов иначе потерянных авторов, Диодор разделяет со многими другими компиляторски работающими историками. Ваксмут через несколько лет после Шварца указывает, что опус Диодора оказался «совокупностью эксцерптов, которые весьма неуклюже соседствуют друг с другом». Примечательно, что эти и схожие отзывы Нибура, Моммзена, Ваксмута, Виламовица–Меллендорфа или Шварца все еще можно найти в многочисленных исследованиях о Диодоре. Однако, после должного дистанцирования от этих взглядов 19‑го века сегодняшние исследователи применяют уточненные методы, но их цель та же: искать желаемых авторов, стоящих за Диодором.
Работы Лакера о Тимее, Эфоре и Диодоре, которые были опубликованы в период с 1906 по 1958 год, является топовой и в то же время конечной точкой ранних исследований о Диодоре. В духе Ваксмута и Шварца он считал, что в Библиотеке с филологической проницательностью можно отделить «филе». Его работа вызвала ожесточенную оппозицию. Этот единодушный отпор удивляет, поскольку он лишь последовательно применил процедуру, которая поддерживалась в течение добрых 100 лет и подталкивалась для дальнейшего уточнения доноров. Решающим фактором, вероятно, является тот факт, что благодаря этой эскалации он довел процедуру до абсурда. В конце концов, он невольно оказал услугу науке. Ибо, за некоторыми исключениями (Хорнблауэр, Малиц, Пирсон) с середины двадцатого века в этом духе не было ни одной работы.
Исследователи второго поколения, гораздо более осторожные, вроде Хорнблауэр, Пирсона, Стилиану или Сулимани видели в руке древнего компилятора ножницы, с помощью которых он разрезал свои источники на части, чтобы повторно склеить их вместе в виде коллажа в Библиотеке. В конечном счете, он лишь сокращал своих доноров и частично адаптировал их к языку своего времени. Интересно отметить, что эти исследователи в современную эпоху пытались выполнить обратный процесс, вырезая на этот раз текстовый коллаж для восстановления доноров.
Несмотря на обилие критически важных исследований, никто еще не пришел к соглашению с вопросом о критериях отбора Диодора. Согласно преобладающему мнению, Диодор брал «из знаменитых и уважаемых работ», но наряду с Дионисием Скитобрахионом, Эвгемером Мессенским, Ямбулом или Ктесием из Книда мы находим в Библиотеке также менее уважаемых авторов. Далее, в большинстве случаев простое упоминание автора Диодором принималось в качестве зацепки для приписывания соответствующих текстовых отрывков из Библиотеки источнику, предусмотренному соответствующим исследователем. Этот метод казался настолько простым, насколько было разумно в этом предвзятом исследовании. Эксцерпты, согласно преобладающему мнению, «в очень сыром виде» толпились рядом друг с другом, так что более глубокой дискуссии не требовалось.
Младшие исследователи Диодора — Палм, Шперри, Паван, Мейстер, Рид [Рубинкам], Сакс, Амбальо и Виатер — несмотря на все различия в деталях, уже не настолько явно предполагают, что Библиотека может быть легко демонтирована, рассуждают гораздо более дифференцированно и более подробно обосновывают свои результаты. Прежде всего, они одобряют собственный вклад Диодора в работу. И уже Якоби выступил против отождествления целых частей Библиотеки с возможными донорами.
Глядя сегодня на итоги примерно 150 лет изучения Диодора, результат в основном отрезвляет. В качестве потенциальных источников были выдвинуты все мыслимые авторы. Горячо обсуждался так называемая Einquellentheorie, теория единого источника, согласно которой историограф использовал для каждого раздела своей всемирной истории одного донора. Эта простая теория изначально получила критическую оценку в конце XIX века и теперь считается устаревшей.
Более сложная модель основана на представлении, что в каждом разделе выписывались и связывались друг с другом два основных источника. Наконец, был выдвинут тезис, согласно которому Диодор составил свою всемирную историю от самых разных авторов. Только Нойбер и Виатер восприняли это как возможность подчеркнуть самостоятельность автора. Однако эта точка зрения также указывает на определенную степень пессимизма, поскольку с использованием существующих методов доноры Библиотеки не могут быть серьезно исследованы. Иногда делается ссылка на существование возможных промежуточных источников, через посредство которых компилятор использовал соответствующих авторов. В принципе, все эти тезисы, за исключением Einquellentheorie, все еще обсуждаются.
По словам Перла, часто необходимо демонтировать горы старых гипотез и предрассудков, прежде чем можно проникнуть к самим фактам. Поэтому для поиска источников настоящей работы должна применяться методическая максима поиска не доноров Диодора, а критериев, которые он использовал при их обработке. Они остаются неизменными в разных частях Библиотеки. Идея заключается в том, что мы только тогда сможем принять собственный подход Диодора как независимого автора достаточно надежным, если одна и та же обработка источников или одинаковых высказываний может быть доказана в частях, которые нельзя с уверенностью отнести к одному и тому же донору. Чем шире распространена определенная процедура или постановка в работе, тем выше вероятность собственного графика Диодора и его собственного мнения.
Следовательно, в дальнейшем нам следует избегать невыразительного исследования источника по старому методу. Скорее, мы должны сосредоточиться на вопросе о том, что мы действительно получим от достоверной информации о донорах Диодора, если мы ищем не конкретного автора, а скорее исследуем работу в целом и, прежде всего, рассмотрим фундаментальный подход автора к его источникам.
Это означает, что в центре обсуждения находятся Диодор и его работа, а не охота за его донорами. Новые вопросы для грядущих глав: как и в какой форме он комментирует свой выбор? Может ли компиляторски работающий историограф поставить своей работе цель? Какие критерии он использовал для выбора своих доноров? Когда он называет свои источники по имени и что мы можем заключить из этого? Какую материальную организацию мы можем у него идентифицировать и какие выводы об использовании его источника это позволяет сделать?
Зацепкой для следующих соображений является факт, что автор, который хотел описать не только события своего времени, зависел от доноров своей историографической работы. Даже Полибию, который в основном писал современную историю, для больших частей его истории приходилось прибегать к работам предшественников. Автор в первом веке до нашей эры использовал много историй — чем глубже он хотел понять свою тему, тем больше он читал. Универсальный историк с широким кругозором столкнулся с обширной литературой, из которой можно было выбирать, эпитомизировать и компилировать. Для доступности «продукта» были необходимы тщательный выбор доноров и сильное сжатие текстов. Поскольку Диодор ограничил количество книг Библиотеки до сорока уже на этапе планирования, он всегда знал о необходимости краткости.
Всемирная история Диодора начинается с космогонии и простирается через мифический период до 60/59 года до нашей эры. Она охватывает этот огромный период всего в 40 книгах, причем шесть уже относятся к мифическому периоду до Троянской войны и, следовательно, только 34 к историческому. Другие авторы представили значительно более короткие периоды времени гораздо объемнее — для сравнения, Посидоний Родосский в 52 книгах, Страбон Амасийский, вероятно, в 47 книгах или Николай Дамасский не менее чем в 144 книгах. Несмотря на все различия в деталях, они также в значительной степени составили работы, которые относятся ко времени Диодора и, тем самым, теоретически имеют тех же доноров для соответствующего периода времени. Хотя мы знаем содержание соответствующих историй и продолжительность отдельных книг, из–за их фрагментарной традиции доступно лишь небольшое количество информации. Это сравнение уже показывает плотность Библиотеки Диодора.
В конкретных цифрах это означает: для изложения событий с 145/4 до 60/59 до н. э. ему нужны только семь книг (33-40), тогда как Посидонию только до 80 г. до н. э. — уже 52, а Страбону для времени до 31 (?) до н. э. — даже 47 рулонов. Особенно поразительным является сравнение универсальных историй Николая Дамасского с Диодором: здесь мы имеем соотношение 144 к 40 примерно за одинаковый период. Даже если считать, что книги Диодора содержат сравнительно больше текста, чем другие работы (т. е. он использовал более длинные свитки папируса), его Библиотека тем не менее остается короткой.
Это сравнение количества книг и контента дает понять, что Диодор должен был не только выбирать из большого количества потенциальных доноров, но, прежде всего, значительно сокращать, чтобы иметь возможность удержаться в пределах 40 книг.
При взгляде на весь период, рассматриваемый Диодором, на фоне обилия существовавших в то время исторических работ становится ясно, насколько трудно ему было отбирать и сокращать. Страсбургер показал, что примерно на 10 000 сохранившихся печатных страниц историографических произведений из классического и эллинистического периода приходятся около 400 000 несохранившихся. Это предполагаемое соотношение 1:40 поддерживается незавершенным собранием исторических фрагментов Якоби. Из 856 греческих авторов, перечисленных там, только около 600 относятся к эпохе эллинизма. В конце концов, даже в конце эллинизма древние авторы знали о том, насколько плодовиты историки прошлой эпохи. Дионисий Галикарнасский немного устало замечает, что целого дня было бы недостаточно, чтобы перечислить всех авторов по одному. Чтобы придать этой неуправляемой горе уже существующих историй доступную для читателей форму, авторы когда на греческом языке, иногда на латыни (как Помпей Трог) составляли компендиумы.
Диодор неоднократно указывал на необходимость постоянной выборки из источников для своего текста или на неспособность сообщить о них подробно. Он заметно подчеркивает это уже в третьей главе главного прооймия. Многие историки, по его словам, комментируют отдельные части всемирной истории, события которых (πραγματεία) он теперь обобщил в содержательное целое на благо своих читателей (1,3,5.8). Именно это замечание, согласно которому эта новая работа предназначена не только для того, чтобы объединить разрозненные сюжетные линии, но прежде всего для того, чтобы сделать ее доступной и понятной для читателя, является очевидным свидетельством желаемой краткости. Это утверждение никоим образом не отменяется тем фактом, что этот пассаж не свободен от топосов. Эти стандартизированные формулировки являются частью почти каждого историографического прооймия. Тем не менее, интересно, как эти объявления фактически реализуются в труде.
Без предварительного тщательного изучения возможных источников уже может быть показано на основе многочисленных аналогичных утверждений в опусе, что Диодор видел свою работу прежде всего в выборе и сокращении своих доноров. Он сам упоминает 82 автора как в качестве источников в работе. Как обходиться с этим количеством доноров, мы находим в нескольких местах в труде:
«Было бы слишком расточительным для нас и ненужным, если бы мы подробно изложили каждое из этих сообщений, так как большинство записей содержат лишь незначительную информацию. Поэтому постараемся кратко рассказать обо всем, что достойно историографии» (1.44.5).
Намерение представить материал как можно более компактно, чтобы соответствовать планируемому объему Библиотеки, четко зафиксировано в другом месте:
«Что касается наводнения Нила, мы все же могли бы выдвинуть множество противоположных аргументов. Однако мы предпочтем довольствоваться тем, что мы уже сказали, чтобы не превышать первоначально запланированных пределов» (1.41.10).
Из набора сопоставимых замечаний Диодора, согласно которым у него было больше материала по этому вопросу, но он не использовал бы их ради желаемой краткости, необходимо привести следующий отрывок из 12‑й книги:
«Он также дал много других отличных законов на предмет договоров и других житейских ситуаций. Писать об этом было бы долго, да это и не связано с планом нашей истории, и поэтому давайте возобновим наше изложение с того места, где мы остановились, как требует контекст нашего более раннего сообщения» (12.21.3).
В прооймии 13‑й книги он отмечает необходимость размещения добрых 1100 лет исторического периода (Троянская война — 60/59) в 34 книгах, предусмотренных в его концепции с учетом требуемой краткости:
«Но поскольку мы обещали описать в нескольких книгах, насколько это возможно, не только события, но и охватить период более одиннадцати сотен лет, необходимо отказаться от длительных предисловий и перейти к событиям, чтобы рассказывать только о них» (13.1.2).
Содержание этого отрывка совпадает с объявлением Диодора в прооймии 20‑й книги, согласно которому он хотел в значительной степени избегать речей и риторических украшений в своей исторической работе. Можно сказать, что он совершил акт добродетели против воли: он вполне мог скрыть свою литературную неспособность предложить острую риторику под тем предлогом, что он не хотел приводить никаких речей из–за своего плана работы. Кроме того, это также можно рассматривать как указание на целевую аудиторию, которая длинных речей не оценила бы.
В контексте его рассказа о ранних днях Крита мы даже находим один из редких случаев, когда Диодор непосредственно перечисляет авторов, между которыми он выбирает или которых он называет участниками своей компиляции:
«Поскольку большинство историков, имеющих дело с Критом, разнятся в своих взглядах, не следует удивляться, если мы выдвигаем мнения, которые не согласуются с каждым из них; потому что мы следовали за теми, кто дает более достоверные сообщения и заслуживает особого доверия. Так что мы частично зависим от Эпименида, который написал божественную доктрину, частично от Досиада, Сосикрата и Лаосфенида» (5.80.4).
В целом эти отобранные свидетельства, которые исходят из самых разных частей Библиотеки, показывают не только то, что Диодор столкнулся с массой доноров, но также и то, что ему приходилось постоянно отбирать и сокращать текст, если он не хотел переутомлять своих читателей. Крайне важно, чтобы подобные заявления распределялись равномерно по всей работе. Так что концепция brevitas является идеей Диодора и не восходит к рекламируемым донорам.
По своему собственному историографическому проекту Диодор подробно высказывается в главном прооймии 1‑й книги: Своей исторической работой он хочет учить людей для их собственной пользы. В то время как более ранние исследования видели в этом введении собрание тривиальностей и топои, иногда напрямую зависящую от полибиевых представлений о всемирной историографии и от стоического космополитизма, опосредованного Посидонием, интеллектуальная автономия этого введения в последние десятилетия хорошо аргументирована (1,3,5.6-8).
Уже в центре более старых исследований о взаимоотношениях между Диодором и его донорами был поднят вопрос, насколько он зависел от своих источников как в текстовом, так и в концептуальном плане. В последние десятилетия прежде всего преобладал взгляд на независимую концепцию, впервые представленную Паваном. Эта независимость сформулирована прежде всего в том, что историк реализовал проекты, выраженные в главном прооймии. Это предполагало, что на самом деле, согласно его заявлению, он собрал множество материалов. По сути, это соответствует так называемой Mehrquellentheorie, теории с несколькими источниками, которую представил еще в XIX веке Нойберт. В использовании очень разных доноров для каждого раздела работы он уже видел свидетельство независимой историографической работы Диодора.
Однако возникает вопрос, может ли быть достаточно простого заявления, что Диодор выписывал из ряда доноров, в качестве утверждения о независимой работе. Первый подход, который должен был подчеркнуть его достижения как историографа, уже был сделан выше в виде указания на формальное принуждение к краткости. Дальнейшее обсуждение предполагает фундаментальные соображения о том, какие теоретические варианты компилятор имел, если он хотел написать всемирную историю; есть три теории:
Первая возможность заключается в том, что автор эпитомизирует и компилирует источники, которые он может получить с минимальными усилиями, для чего требуется наименьшее количество доноров. В результате компилятор лишь немного отличается от переписчика. Единственное, что отличает его от эпитоматора, заключается в том, что он должен поместить несколько доноров в контекстное соединение.
Однако этот подход, естественно, страдает тем, что автор, благодаря своему ограниченному выбору материалов, может даже получить более рудиментарный обзор истории. В дополнение к случайно доступным донорам его собственные базовые знания становятся ориентиром для его работы. Дополнительные проблемы возникают из–за того, что в тех случаях, когда компилятор не может рекрутировать подходящую историю, иногда возникают существенные хронологические и связанные с содержанием пробелы, а также грубые бреши в работе. Результат подобной деятельности непригоден как согласованная всемирная история.
Прежде всего, однако, этого рода компилятор зависит от конкретных намерений своих доноров. Это означает, что его опус не может иметь единого содержания. Автор может по крайней мере лингвистически выровнять своих эпитомизированных доноров. Однако независимого рассказа так не получится. Результатом является во всех отношениях скомпилированное лоскутное одеяло.
Вторая возможность — дальнейшее развитие первой: автор увеличивает свои усилия и пытается найти по крайней мере одного хронологически или тематически подходящего донора для каждого раздела своей всемирной истории; затем он эпитомизирует их и вводит в свою Historien. Очевидно, что для этого требуется значительно больше времени и средств. Это означает, что разрывы и прорехи в труде минимизируются прямо пропорционально рабочей нагрузке; однако, поскольку для каждого раздела используется только один донор, в идеале может получиться только большой сборник материалов с наименьшими возможными зазорами и переломами. Однако, этот опус не имеет собственного содержания, поскольку он все еще зависит от намерения соответствующего источника. По сравнению с первым вариантом этот второй в основном представляет собой количественную оптимизацию.
Количественное и качественное увеличение возможно только при третьем варианте: Компилятор должен искать несколько доноров для каждой части своей всемирной истории, чтобы найти тот, который соответствует его цели. Если он хочет предоставить дифференцированную или сбалансированную картину каждой эпохи, он должен подключать дополнительные источники. Это требует значительного объема работы и требует оптимальных условий труда и отличных литературных знаний. Возможное отсутствие этого может быть компенсировано за счет использования максимально возможных исторических обзоров. Структурно это соответствует теории нескольких источников, Mehrquellentheorie.
Столь сложная процедура может быстро уничтжить время и финансовые ресурсы одного автора. Поэтому он может все больше использовать промежуточные источники, поэтому уже существующие универсальные истории, в свою очередь уже состоят из эпитомизированного и скомпилированного материала. Чем ниже его собственные знания и чем меньше у него ресурсов, тем больше он зависит от промежуточных источников. В лучшем случае они ему нужны только в качестве помощи для своей работы. В худшем случае он просто компилятор уже скомпилированных универсальных историй.
Если у автора есть несколько доноров, доступных для каждого раздела работы, он может идеально объединить и эпитомизировать тех, кто совпадает с его собственной целью. Но при эпитомизировании он также может включать материал из одного или нескольких доноров, тем самым «смешивая» свои источники в разных пропорциях. Этот подход полезен, если основной источник не полностью отвечает его ожиданиям. В этом случае он может включать соответствующих доноров, чтобы придать своему тексту желаемый смысл. Особенно этот последний шаг означает для компилятора решающую конструктивную возможность.
В ходе этого обращения со своими источниками он может придавать своему тексту почти любую ориентацию. Кроме того, у него есть возможность во время эпитомизации и компиляции включить в текст свой собственный опыт или знания. Это даже наводит на размышления, так как описанные выше шаги работы предполагают высокую степень умственной самоэффективности, в которой автор почти не может полностью исчезнуть. Если, кроме того, ему удастся лингвистически согласовать своих доноров, может быть достигнут результат, который, хотя и сильно зависит от используемых источников, с формальной и преднамеренной точки зрения является самостоятельной работой и, более того, может давать связный рассказ.
Далее мы будем исследовать, соответствует ли Диодор этому третьему типу. Это приводит к вопросу о том, следует ли указывать его критерии отбора и как это можно объяснить. Кроме того, следует обсудить, использует ли он как компилятор только формулировку или связанные с ней концептуальные мысли о своих донорах.
Методическая обработка своих доноров Диодором будет рассмотрена в четырех примерах. В первом случае необходимо изучить, в какой степени перенесенный текст может иметь новое значение в измененном контексте. Два последующих примера представляют собой несколько случаев, когда мы можем доказать, что Диодор может лично мотивировать выбор или модификацию донора. В этом контексте в одной из подглав основное внимание уделяется изображению тирана Агафокла из Сиракуз, а другая посвящена личности Диодора. Наконец, четвертый пример показывает, как он смог включить в текст свои собственные элементы, несмотря на его компиляционную технику работы. Стоит отметить, что эти немногие видимые вторжения в его доноров все лично мотивированы, и доказывают, что даже компилятор не работает sine ira et studio.
О заимствовании текстов
Отправной точкой исследования является отрывок из главного прооймия Библиотеки, который, по–видимому, был взят из Полибия, в качестве обоснования для компактной универсальной истории.
Параллель у Полибия можно найти в прооймии его первой книги, а также в третьей книге.
Сравнение этих текстов должно убедить, что хотя Диодор вполне определенно взял текстовые элементы из Полибия, это никоим образом не привело к принципиальной концептуальной от него зависимости. Давайте сначала посмотрим на соответствующий пассаж Диодора из третьей главы его главного прооймия:
«Сосредоточив свое внимание на писателях, живущих до меня, я высоко оценил их намерение, но у меня также сложилось впечатление, что их работы никоим образом не были разработаны так, чтобы они были полезны в наиболее возможной степени. [2] Ибо, в то время как польза для читателя состоит в том, чтобы узнать максимально возможное количество многообразных исторических событий, большинство из этих авторов описали войны отдельных народов или даже одного полиса как самодостаточное целое, а некоторые начали с древнейших времен и стремился записать общий ход истории до своих собственных дней. Некоторые из них не привели дат отдельных событий, в то время как другие опустили то, что случилось с варварами. […] [8] […] Но изложение в одной работе, которая объединяет все события, делает чтение простым и понятным без применения усилий» (1.3.1-8).
Полибий также заявил в четвертой главе прооймия своей первой книги, что никто еще не писал всеобщую историю (1,4,2), которая представила бы события в полном единстве (1,4,3). Лишь благодаря столь упорядоченному составу подробностей, отмечает он, может возникнуть значимое органическое целое, подобное красивому телу и полезное для читателя (1.4-7,10). В конце концов, по его мнению, многочисленные отдельные истории мало способствуют достоверному знанию целого (1.4.10). Его программная 4‑я глава заканчивается словами:
«Напротив, сопоставление и объединение всех частей друг с другом, рассмотрение их сходства и разницы может привести единственно и исключительно к этому [т. е. к знанию целого], и тот, кто тщательно изучает историю в этом смысле, может извлечь из нее как пользу, так и наслаждение, которые она может предложить» (1.4.10).
Изображение того, что должен выполнить универсальный исторический труд, несомненно, отразилось на его пассаже из главного прооймия Диодора. Оба автора убеждены, что в соответствии с потребностями своего времени они наконец создали подлинно универсально–историческую работу. Оба хотят преодолеть фрагментацию разрозненных трудов предшественников, предлагая тем самым своим читателям оптимальную информацию. Не в последнюю очередь хронологическая структура должна помочь читателю лучше понять одновременные и взаимозависимые сюжетные линии, поскольку они следуют не друг за другом, а параллельно.
Эта идея конкретно рассматривается в отрывке из третьей главы главного прооймия Диодора, в отрывке, который имеет эквивалент в третьей книге Полибия:
«Гораздо легче будет приобрести и просмотреть 40 книг, связанных одной нитью, и тем самым четко проследить за событиями в Италии, Сицилии и Ливии со времен Пирра до захвата Карфагена, а также в остальном мире от бегства Клеомена Спартанского до битвы римлян и ахейцев на Истме, чем читать или покупать произведения тех, кто обсуждает отдельные темы. Помимо того, что они по объему во много раз больше, чем моя история, читатели не могут с уверенностью понять что–либо из них, во–первых, потому что большинство из них приводят разные версии одного и того же рассказа, и затем, потому что они игнорируют одновременные события, путем сравнительного обзора и анализа которых мы можем узнать их истинную ценность, чем если бы мы судили о них по частям; и, наконец, потому что они не в силах даже коснуться того, что является самым существенным. Ибо я утверждаю, что самой важной частью истории является рассмотрение отдаленных или непосредственных последствий событий и особенно предшествующих причин» (3.32.2-6).
Этот отрывок читается прежде всего как рабочее руководство для Диодора от устройства материала в хронологической структуре до требуемого объема в 40 книгах. Его критика, которая считает его бессмысленным компилятором, похоже, подтверждается соответствиями в тексте и концепции. В этом контексте даже объем из 40 книг ориентировался бы на полибиев образец. Но этот тезис должен быть оставлен после комментариев Рубинкам. Она смогла доказать, что Библиотека изначально была рассчитана на 42 книги и была сокращена до 40 в конце этапа написания. Возможно, Диодор увидел, что его творческие силы истощились и, следовательно, закончил свою работу преждевременно. В любом случае концепция прямой зависимости Диодора от Полибия уже не может сохраняться.
Что касается содержания, то разница с Диодором становится видна в конце полибиева пассажа. Если сопоставить тексты, обсуждаемые здесь на фоне соответствующих работ, появляется следующая картина: Полибий в основном предлагает универсальную историю 264-145 гг. до н. э., которая описывает быстрый подъем Рима. Он рассматривает причины исторического процесса в течение фиксированного таймфрейма. Рост Рима действительно встроен в общую историю эпохи. В целом, однако, Полибий остается при своем объявлении, что хочет покончить с историями на отдельные темы. Примечательным в этом контексте является его указание на то, что до 140‑й Олимпиады вообще не была возможна универсальная история, поскольку события до этого времени были пространственно разделены и безсвязны. Все ранее существовавшие империи вплоть до державы Александра не могут конкурировать в своем воображении со сферой влияния римлян, поскольку им удалось в первый раз подчинить почти всю ойкумену. Хотя Полибий объединил в своей работе исторические события почти 100 лет, последняя также остается в конечном итоге и особенно по сравнению с другими ранне– и позднеэллинистическими историями своего рода отдельной историей с Римом в центре.
В отличие от Полибия Диодор в своей всемирной истории не ограничивается подробным обсуждением исторических сюжетных линий, но нацелен на всестороннее изложение исторических событий от происхождения людей до 60/59 года до нашей эры в повествовательной, хорошо принимаемой читателями компиляции, всех, по его мнению, важных событий в мировой истории. Не обращая внимания на причины исторических процессов, его история остается, согласно полибиевой концепции, простым списком фактов без глубокой интерпретации. Здесь становится ясно, что Диодор придает иное значение пассажу Полибия через его контекстуализацию: в то время как Полибий фокусируется на анализе и интерпретации исторических процессов, Диодор более компактен в своем изложении более широкого периода. Критическим для переосмысления принятого текстового элемента является план труда Диодора, как будет показано в следующих тематических исследованиях.
Формируемый исторический портрет: Агафокл у Диодора
В сохранившихся частях всемирной истории Диодора сиракузский тиран и позднее царь Агафокл (361/0 -289/8) — это наиболее ярко изображаемый в самом негативном свете человек. Это удивительно, потому что у Диодора нет принципиального отвращения к автократам или монархам. Также не упоминаются обычно называемый донор Тимей и его откровенная ненависть к Агафоклу, что достаточно для объяснения. Нетрудно доказать, что Диодор никоим образом не только зависел от работы Тимея, который был враждебен Агафоклу, но и был в состоянии выбирать между различными историями с разными портретами тирана. Он перечисляет всех авторов по именам. Так почему же он предлагает своим читателям столь уничижительный образ правителя, который жил за 200 лет до его времени? Здесь необходимо выяснить, какие мотивы побудили его нацелиться на столь негативную картину характера при выборе его донора.
В качестве современных доноров на период между 330 и 290 гг. числились в основном следующие четыре автора: Антандр из Сиракуз, Каллий Сиракузский, Дурис Самосский и Тимей Тавроменийский. Поскольку все четыре историка, как уже упоминалось, цитируются Диодором в его Библиотеке, можно предположить, что они были доступны ему для книг 19 - 21 как доноры или, по крайней мере, он знал о них и их произведениях. Однако, первый вариант, на мой взгляд, вероятен, потому что история его родины была явно близка его сердцу, и поэтому он также имел бы дело с соответствующими историями. Кроме того, истории острова должны были быть легко доступны.
Что касается Антандра Сиракузског и Каллия Сиракузского, мы на основании плохой традиции можем только сказать, что они, вероятно, создали положительную картину Агафокла: Антандру, его брату, было доверено множество важных задач во время его правления. Каллий, вероятно, принадлежал к его двору, и, как критически замечает Диодор, содержался им как историк. По крайней мере, мы знаем от него, исходя из имеющейся информации, что у него была история Агафокла в 22 книгах.
«Гротескная карикатура сиракузского тирана» предложена Тимеем. Причина — его изгнание из Тавромения Агафоклом около 315 года. Изгнание из его родного города, который его отец Андромах основал в виде цитадели в 358 г. и впредь правил там как тиран, лишило Тимея возможного наследования его отцу в качестве владыки города и принесло вместо этого 50-летнюю ссылку в Афинах. Крайне критическая тенденция последних пяти посвященных годам Агафокла книг его 68-томной истории, может быть объяснено его личной судьбой, о которой нам известно благодаря Полибию. С другой стороны, Дурис, сам тиран своего родного острова Самос, в своих четырех книгах по истории Агафокла, несомненно, лучше понимал многие решения своего «коллеги». Так что он рисует не дружескую, но, по крайней мере, значительно более дифференцированный портрет Агафокла в фрагментах, которые у нас есть, а также в отрывках, приписываемых источникам Дуриса.
Несмотря на то, что в диодороведении относительно заимствования из антиагафокловых источников существует согласие, вопрос, почему были использованы именно эти доноры, не ставится. Этот аспект весьма важен на фоне возможных последствий для образа историка. Сам как сикул Диодор на основе проагафокловых доноров Антандра или Каллия мог бы создать очень позитивную картину тирана. Он мог бы описать его как политика, который сумел объединить этнические группы Сицилии и смог возглавить эти объединенные силы в борьбе против Карфагена. Он мог быть очерчен у Диодора как сицилийский герой, который добрался даже до нижней Италии, а как басилей он не отставал от других эллинистических царей. В качестве положительных аспектов, например, Агафокл обращал внимание на формальное поддержание конституционного порядка. В самих Сиракузах он, вероятно, имел титул стратега–автократора, а царский титул использовал за пределами города. Он не носил диадему, чтобы не раздражать соотечественников, а также отказался от телохранителей, не прятался от народа, добросовестно вел дела и, в отличие от других эллинистических царей, он не чеканил свой портрет на монетах. Потенциал для позитивной картины Агафокла был налицо.
Это соответствует интересному портрету правителя Сиракуз, вышедшему из–под пера Полибия:
«Ибо факт, что Агафокл, должно быть, обладал многими выдающимися природными качествами, виден из того, что сообщает о нем Тимей. Когда он всего в 18 лет убежал от гончарного колеса, глины и дыма, чтобы отправиться в Сиракузы, и, поднявшись с ничтожества, стал вскоре после этого хозяином всей Сицилии, вверг Карфаген в серьезную опасность и состарился с титулом царя, разве тогда Агафоклом не следует восхищаться как действительно великим человеком, обладающим огромными способностями и государственного деятеля и военачальника?» (12.15.5-8).
Какая интерпретация, в отличие от Диодора, была здесь принципиально возможна, показано в следующем заявлении Полибия:
«Поэтому когда П. Сципиона, первого покорителя Карфагена, спросили, кого он считал величайшими государственными деятелями и полководцами, которые соединяли разумение и смелость, тот назвал сицилийцев Агафокла и Дионисия» (15.35.7).
Но, по–видимому, Диодор не хотел следовать проагафокловым донорам и предпочитал антиагафокловых. Причины его негативной картины Агафокла можно найти, на мой взгляд, в личной области. В отличие от Тимея мы ничего не знаем о насилии над предками Диодора. Однако, мы много узнаем о войне и набегах автократа из Сиракуз на сицилийскую землю. Конфликт Агафокла с сикулами, описанный у Диодора, завершается симмахией с древним врагом греков, Карфагеном.
Диодор не только происходит из сицилийского города Агирия, но также имеет отчетливую сикульскую идентичность. Насколько сильна эта домашняя связь в текстовом дизайне, между прочим, иллюстрирует его изображение Ксенодика, стратега акрагантинцев. Этот, отнюдь не безупречный герой, на данный момент представлен Диодором решительно позитивной личностью, поскольку в ходе конфликта с Агафоклом он пытается принести полисам острова, включая Агирий, свободу от ига тирана. Здесь мотив компиляции — это прежде всего те доноры, которые критиковали Агафокла и его начинания. Возможно, историк даже опирался на традиционно устную историю своего домашнего сообщества. В целом, это привело к тому, что тиран стал абсолютной отрицательной фигурой в черно–белой сетке Библиотеки.
В Библиотеке сиракузские автократы подвергаются критике, когда они стремятся править силой в городах греческой части острова, особенно в сикульской глубинке. Дионисия I, о чьих грабительских кампаниях в районе сикулов, а также его гегемонистских усилиях не раз сообщает Диодор, можно использовать в качестве параллели. При этом Диодор мог взять соответствующие сообщения у Эфора или Феопомпа, а не у дружественного тирану Филиста. Поэтому решение об отрицательном образе Дионисия должно иметь более глубокую причину.
Отрицательное изображение Агафокла становится особенно явным, когда его сравнивают с одной из положительных фигур Библиотеки, Тимолеонтом. Тот преуспевает в установлении свободы и мира на Сицилии, организуя условия на острове, освобождая от сиракузской гегемонии восточно–сицилийским общинам или по крайней мере обеспечивая мирное примирение интересов:
«Перед лицом растущей власти Тимолеонта и его умножающейся славы как полководца все греческие города на Сицилии охотно подчинились ему, поскольку он всем предоставил автономию; многочисленные города сикулов, сиканов и другие, подданные карфагенян, также отправили ему послов с просьбой принять их в союз» (16.73.2).
По словам Диодора, Тимолеонту даже удается преодолеть древний дуализм между греками и карфагенянами на острове. Поэтому он отмечает положительные результаты политики Тимолеонта:
«Установив повсюду на Сицилии мир, Тимолеонт быстро добился значительного подъема в процветании городов. В результате гражданских войн и многочисленных тиранических режимов, города были надолго оставлены жителями, а земли опустели из–за пренебрежения, так что благородным плоды не вырастали. Теперь, однако, появилось огромное количество поселенцев, и наступило длительное спокойствие, полевые работы возобновились и принесли богатые культуры всех видов фруктов. Их сицилийцы продавали по выгодным ценам купцам и в ближайшее время увеличили свое благосостояние» (16.83.1).
Как заметил Б. Смарчик со ссылкой на археологические данные, описанный экономический бум должен быть датирован позже, а именно во времена Агафокла и Гиерона II.
Что список позитивных актов Тимолеонта у Диодора, по–видимому, не соответствует правде, можно понять из факта, что установленный им мир отнюдь не казался долгим и всеобъемлющим. Для чего историк выделяет позитивные аспекты эпохи Тимолеонта, проясняется, когда читаешь замечания в этой главе о его родине, Агирии. В то же время этот отрывок дает понять, что образ Тимолеонта у Диодора никоим образом не зависит от столь же дружественной характеристики Тимея; у него был собственный подход:
«Одним из небольших городов был Агирий, который в результате обилия упомянутых урожаев участвовал в притоке новых поселенцев. Там он [Тимолеон] построил самый красивый театр Сицилии после Сиракуз, еще храм богов, ратушу и агору, а также замечательные укрепления оборонительных башен и гробницы в виде многих великих и художественно выполненных по–разному пирамид» (16.83.3).
Неясно, действительно ли эти здания происходят из «мирной фазы» Тимолеонта или же так утверждала местная традиция. Поскольку период процветания Сицилии (и Агирия) был скорее следствием политики расселения при Тимолеонте, то здания, вероятно, происходят из более поздних времен — из времен Агафокла. Возможно, Диодору не было ясно, кто построил здания или хотел умышленно оставить этот вопрос открытым. Для интерпретации картины Тимолеона это не имеет значения. Скорее, важно отметить, что вся 83‑я глава в виде итогового резюме не только посвящена положительным результатам, но прежде всего, что заключение завершается комментарием об Агирии. Хорошие вещи, которые произошли с родным городом Диодора, являются кульминацией политики Тимолеонта на острове. В 90‑й главе следует короткий некролог по случаю его смерти.
Мы можем только предположить, что эти сообщения принадлежали к местной традиции в Агирии или что Диодор, по крайней мере, был вдохновлен этими историями на свой позитивный образ Тимолеонта. Некоторые замечания в тексте, которые ненадолго бросали на главного героя негативный свет, предполагают, что он конечно же, брал их из критических к Тимолеонту доноров. Но в отличие от Дионисия или Агафокла, Диодор относительно Тимолеонта прибегает к этому дружественному источнику по причинам, изложенным выше. На этом фоне картина Агафокла Диодора становится более понятной. Хотя Тимолеонт в изображении Диодора представлялся сицилийским общинам идеальным правителем, Агафокл стал его противником, потому что из чистого эгоизма он уничтожил созданную гармонию и связанное с ней экономическое благополучие. Исторические факты о Тимолеонте и Агафокле, найденные историком у его доноров, являются частью его концепции работы и преднамеренно избирательно представлены, возможно деформированы или, если они не подошли, отвергнуты. Нарисовал ли Диодор негативное изображение Агафокла и положительный образ Тимолеонта из устной или письменной традиции его родного региона или из своих доноров (Тимей), уже не обязательно рассматривать. По крайней мере стало ясно, что связь с его родным островом, и особенно с его сикульским родным городом Агирием, является проверенным критерием отбора и компиляции его источников.
Это также отражено в деталях в контексте неудавшейся сицилийской экспедиции афинян. После ее фиаско в 413 году заключенные ожидали смерти в сиракузских карьерах. Диодор, однако, в своей версии смягчил их горькую судьбу. Поэтому он строит небольшое, но замечательное дополнение, которое не встречается в сообщении Фукидида:
«Позже те, кто был пограмотнее, были освобождены из заключения мажорами и тем самым остались живы» (13.33.1).
В этом предложении появляются две руководящие идеи диодоровской историографии, которые должны быть обсуждены более подробно: образование и гуманизм как центральные основные ценности человеческого существования. Независимо от того, использовал ли Диодор это дополнение непосредственно из донора, отклоняющегося от Фукидида, или нашел весь пассаж как готовый текстовый блок в уже скомпилированном промежуточном источнике, не имеет отношения к нашему вопросу. Крайне важно, что он был вынужден принять эту версию, смягчая крайне бесчеловечное поведение сиракузян у Фукидида. По крайней мере, образованные будут иметь пощаду: они избегают болезненного конца в карьерах. Из любви к родине Диодор пытается защитить этот вызывающий возражение упрек.
Примеры, представленные для картины Агафокла у Диодора, дали понять, что автор, очевидно, весьма сознательно выписал из множества разных доноров и объединил в своем новом тексте, чтобы представить желаемые образ личности или историческое событие. Этот образ историка был устойчиво мотивирован его происхождением и выраженным местным патриотизмом и, тем самым приводит к следующему разделу.
Модифицированные изменения доноров
Хотя в предыдущем разделе речь шла о выборочном использовании источников, ориентированных на Сицилию в целом, или на родной город Диодора, следует рассмотреть еще один критерий отбора, в котором можно идентифицировать личную мотивацию. Степень, в которой Диодор время от времени модифицировал свои исходные тексты для преобразования в Библиотеке и для формулирования его личного мнения о вещах, хорошо задокументирована в сообщениях, которые влияют на его среду обитания.
Значимым в этом контексте является история Геракла. В рамках мифа о быках Гериона, приведенных мифическим героем из Иберии к Эврисфею в Аргос, Геракл также входит в Сицилию. Повествование у Диодора во многом совпадает с другой традицией, не в последнюю очередь у Пс. Аполлодора. Новым является то, что герой в своем туре по острову остановился в маленьком городке Агирий, родном городе автора:
«Затем он [Геракл] пересек Леонтинскую равнину, изумляясь красоте пейзажа и, проявляя дружелюбие к своим поклонникам, оставил им бессмертные памятники своего присутствия. В результате что–то особенное произошло возле города Агирий. Здесь он был удостоен почестей наравне с олимпийскими богами, с блестящими празднествами и жертвами, и хотя в предыдущие времена он не принимал никаких жертв, он впервые дал свое согласие; божество объявило ему о его (грядущем) бессмертии. [2] Итак, недалеко от города была дорога, и хотя она была из камня, все же крупный рогатый скот, как на восковой массе, оставил там свой след. Геракл сделал то же самое; в то же время его десятый подвиг подошел к концу, и он подумал, что он обрел бессмертие, и поэтому принял ежегодные жертвы горожан. [3] В благодарность он вырыл перед городом озеро периметром в четыре стадия, которому он дал свое имя. Точно так же он назвал следы от скота и освятил священный участок герою Гериону; до сегодняшнего дня последнему поклоняются люди. [4] Он также создал значительный священный участок для Иолая, сына своего брата и компаньона в походах, и решил, что каждый год тот должен получать почести и жертвы, которые сохраняются еще и сегодня. В конце концов, все жители этого города с рождения выращивают волосы в честь Иолая, пока ценой дорогостоящих жертв они не получат благоприятных предзнаменований и милость от Бога. [5] И настолько великая святость и возвышенное почтение царят в округе, что мальчики, воздерживающиеся от обычных жертвоприношений, становятся немыми и равными мертвым. Но когда кто–то даст обет принести жертву и предоставит бог залог жертвоприношения, то те, кто страдает от названного заболевания, как сказано, снова становятся здоровыми, как прежде. [6] Жители, соответственно, назвали ворота, у которых они встречали бога и приносили жертвы, Геракловыми, и каждый год с большим рвением устраивали гимнастические и конные агоны. Поскольку все население, как свободные, так и рабы, принимают участие в поклонении богу, для рабов было сделано, чтобы они почитали бога отдельно, на своих собственных собраниях» (4.24.1-6).
По сравнению со стандартной традицией мифа, необычный крюк главного героя через Агирионе и несколько других мелочей поражают. Факт, что Геракл сделал в своем туре по острову остановку в Агирии, Диодор, безусловно, взял из устной традиции своего родного региона. Этот аксессуар дополняется заслуживающим доверия замечанием из времен автора о культовом поклонении Гериону и Иолаю в сочетании с регулярно проводимыми агонами.
Личное примечание цитируемого отрывка инициируется тем фактом, что Геракл в Леонтинской равнине, т. е. непосредственно перед тем, как достичь Агирия, прямо восхваляет «красоту пейзажа». Это утверждение не имеет у Диодора аналогов. Особенно интересен последующий пассаж об Агирии. Здесь автор подробно рассказывает о сикульском городке, чего нельзя было бы ожидать в всемирной истории и что напоминает Эфора и его собственный способ вставлять свой родной город Киму при каждой возможности в своей исторической работе. Кроме того, весь текстовый дизайн этого агирийского экскурса дает понять, что патриотизм Диодора далеко превосходит тимеевский, критикуемый Полибием.
Кажется, что Диодору особенно важно, что свободные и рабы участвовали в Геракловых агонах до его времени. По–видимому, он считает, что жестокие социальные конфликты, в том числе великие рабские войны, в Агирии были преодолены, поскольку в его родном городе среди населения царила гармония.
Интересно не только принципиальное отклонение от стандартного мифа, но также и то, как эти изменения представлены. Так что причина посещения средиземноморского острова у Диодора значительно отличается от версии, представленной нам Пс. — Аполлодором. Но если у последнего бык, бежавший в Сицилию, заставляет героя войти на остров и даже вовлечь его в борьбу с Эриком, у Диодора это добровольный тур, который даже имеет приятный характер:
«Затем Геракл захотел совершить экскурсию по всему острову Сицилии и перешел из Пелориады в Эрикс. Когда же он бродил по прибрежной зоне острова, нимфы, как говорят мифы, послали теплую купальную воду, чтобы освежить его после трудов, которые он совершил во время своего путешествия» (4.23.1).
Борьба с Эриксом у Диодора оканчивается никак не смертельно. Это обстоятельство прекрасно вписывается в текст Диодора, который в значительной степени игнорирует все конфликты и показывает героев, а также остров в положительном свете. В этом примере исследования показано, как на изображение событий в Библиотеке влияла его собственная жизнь и насколько Диодор мог изменить своего донора, если он действительно хотел вмешаться литературно. В то же время история дает нам возможность взглянуть на окружающую среду автора, а также на его собственные ощущения. Социальный баланс между группами его родного города и неборющимся героем, похоже, был для него важен.
Целая последовательная, сквозная история о пребывании на острове мифического героя показывает проникновение на Сицилию из–за конфронтации с Эриксом, последующие выгоды для населения и похвалу Леонтинской равнины до непосредственного пассажа об Агирии — настолько автор модифицировал своих доноров по–своему, чтобы дать своему местному патриотизму достаточно места. Однако, он не предлагает ни малейшего намека на то, что здесь он говорит о своем родном городе, что отличает его от Эфора.
Следующий пример показывает, что происхождение Диодора, особенно из сицилийского Агирия, имеет центральное значение для связи между выбором донора и Библиотекой. Грекоязычное население Сицилии было тем же результатом различных миграционных движений, разделенных с первых дней истории острова на три части, на сиканов, сикулов и греков. По–видимому, это этническое разделение ни в коем случае не было маловажным в дни Диодора, как отмечают многие другие авторы раннего императорского периода. Страбон счел достойным упомянуть, что сикульский край «заселен по сей день» сиканами и сикулами. Небольшие различия сохранялись, вероятно, даже после длительного процесса ассимиляции трех групп.
Диодор в своей сицилийской археологии в пятой книге относится к сиканам как к коренным народам, которую информацию мы находим в других древних свидетельствах по этому вопросу. Он также сообщает, что сикулы пришли из Италии. Он только намекнул, что они силой захватили восточную часть острова и изгнали сикулов из большинства их оседлых поселений. Фукидид и Дионисий Галикарнасский тоже согласны, что завоевание имело место и явно в ущерб сиканам, которые были перемещены в менее плодородные районы. Сикул Диодор пытается преуменьшить это перемещение коренного народа, особенно в отношении негативных последствий для побежденных сиканов. Тем самым он говорит о том, что сикулы, прибывшие из Италии, иммигрировали в районы восточной Сицилии, опустошенные вулканическими извержениями Этны и, следовательно, уже оставленные сиканами. Это завоевание, как показано в предыдущей третьей книге, было также возможно, потому что сиканы уже в мифические времена испытали поражения против Геракла в центральной Сицилии. Побежденная героем и ослабев от сил природы, страна на востоке Сицилии была наконец оставлена. Следовательно, последующий захват земли сикулами мог быть поэтому не связан с большими военными трудностями для сиканов.
Следует, однако, отметить, что Диодор кратко говорит о конфликтах между обоими этническими группами. Очевидно, он не мог полностью игнорировать последовательные сообщения в своем доноре, если бы не хотел подвергаться обвинению от своей домашней аудитории в искажении истории. Он понижает эти военные потрясения до пограничного конфликта после иммиграции сикулов. Он, наконец, использует этот эпизод, чтобы указать на мирное разрешение посредством договоров. Греческая иммиграционная волна, описанная сразу после этого, изображается как бесконфликтная и на благо всех:
«Наконец, значительные колонии греков возникли на Сицилии, и их города были созданы у моря. Это было взаимное смешение, и поскольку греки пришли в большом количестве на остров, туземцы познакомились с их языком. Переняв от них эллинский образ жизни, они, наконец, отказались от своего варварского языка и названия, и теперь их обычно называют сикелиотами» (5.6.5).
Историограф очерчивает единую сицилийскую популяцию Сицилии, которая возникла без серьезных конфликтов и через посредство культурного влияния греков.
Согласие людей, столь ценимое им, также становится понятным в общем названии населения — Сицилия является образцовым примером для мирно объединенной ойкумены. Для сравнения представьте себе, чтобы Тимей, который жил в течение десятилетий в Афинах, написал аналогичное сообщение или, скорее, он описал бы иммиграцию сикулов как конфликтную ситуацию с коренными народами, а борьбу сиканов и греков как изюминку в истории колонизации острова. Ибо сиракузец Тимей, конечно же, смотрел на иммиграционные движения по–другому, чем сикул Диодор.
В любом случае представленные примеры убедили, что у Диодора были личные причины или факторы, связанные с его непосредственной жизненной средой, для критерия принятия решения о выборе донора. Он сознательно брал обширные текстовые отрывки из своих источников. Тем не менее, мы также обнаруживаем включение меньших, сформулированных им дополнительных сведений; они будут объяснены в следующем тематическом исследовании.
Влияние текущей информации и личных знаний
Следующий раздел посвящен современным ссылкам и свидетельствам аутопсии в Библиотеке. При этом следует убедиться, что дополнительная информация у Диодора часто является выражением личного опыта или позволяет делать выводы о текущих событиях на момент написания соответствующей книги.
До сих пор только Бурде обратился к аспекту современных ссылок и информации об аутопсии как к независимому вопросу, хотя и ненадолго. Он заключает, что «Диодор был не только компилятором, но и в некоторой степени мог работать независимо». Особо следует отметить, что вопрос, который будет здесь обсуждаться — это случайные фразы, согласно которым некоторые вещи еще можно увидеть в его время (καθ 'ἡμᾶς). Как показал Фолькманн, для Диодора косвенная речь является проверенным средством отображения расстояния от содержания текста и стилизации себя как чистого репортера. Через косвенную речь он сигнализирует, что он всего лишь посредник, и любые свидетельства аутопсии восходят к его донору.
С методологической точки зрения вопрос о компиляционном писателе имеет большое значение, независимо от того, где и почему он включил в перенимаемый рассказ современные ссылки в качестве дополнения. В докладе, представленном в предыдущей главе об агонах в честь Геракла (4,24,1-6), уже может быть показано, что Диодор вводил в свой скомпилированный текст подробную информацию из своих дней. Кроме того, уже было ясно, что многие из вкладов автора были мотивированы целью его работы и его личными представлениями. Остается вопрос, по каким правилам эти дополнения добавляются в труд.
При взгляде на всю Библиотеку становится ясно, что информацию, относящуюся к ближайшему времени автора, можно найти нечасто. Например, если сравнить маршрут от Пелориады до Эрикса вдоль северного побережья Сицилии у Диодора с почти идентичным описанием трассы между Мессеной и Лилибеем у Страбона, то обнаружишь интересную разницу: Географ упоминает современную его веку Валериеву дорогу, но она отсутствует у Диодора, хотя в остальном он непропорционально информативен о своем родном острове.
Сообщение о Геракле, а также о Дедале (4,78,1-80,6) также показывают, что Диодор не хотел вылезать на передний план. Он доставляет много информации о родном городе Агирии, но не раскрывает своей с ним связи. Это конкретное наблюдение совпадает с мнением Палма о языке и стиле историка: «Язык ДС весьма безличен; автор всегда смотрит на свои предметы изложения с определенного расстояния, демонстрируя материал так сказать с указкой». В целом число самосвидетельств в труде Диодора невелико. Помимо нескольких самостоятельных сообщений, которые он приводит в главном прооймии, он просто подчеркивает свое пребывание в Александрии как личный опыт. Интересно, что он прямо не упоминает это пребывание в главном прооймии, зато там можно найти упоминание о поездке в Рим (1,4,3). Но даже в случае с аутопсией Александрии и Египта предоставленная информация не является отдельной, а скорее имеет дополнительный характер.
Следующие примеры показывают, что при оценке живого времени всегда нужно проверять индивидуальный случай: В 19‑й книге автор сообщает в контексте 2‑й Самнитской войны, что Луцерия использовалась не только в тогдашней войне, но и в более поздних военных конфликтах до его времени в качестве военной базы для операций против соседних народов. Было отмечено, что эта информация была отображена Диодором не из источников, поскольку это сообщение относится к третьему веку, но никак не к первому. Это подтверждается тем фактом, что Луцерия согласно Полибию и Ливию была во вторую Пунической войне важной римской оперативной базой. Однако Брант также указал на важность Луцерии в Союзнической войне, которая подробно обсуждалось в 37‑й книге. Стоит также отметить, что в гражданской войне 49 г. до н. э. Луцерия ненадолго стала штаб–квартирой и местом сбора антицезарианских войск. После 2‑го Самнитской войны она присутствовала в трех других важных военных конфликтах. Поскольку хронологически наиболее поздняя информация попадает в современность Диодора, она не может быть взята из донора, но только встроена им в текст от себя. Остается безответным вопрос на то, зачем он включил эту информацию. Но замечание о Луцерии, по крайней мере, проливает свет на то, что римские гражданские войны на заключительном этапе республики, главным образом в 49 -31 до н. э., повлияли на весь мир Средиземноморья, включая его родной остров.
Во второй книге Диодор докладывает об огромном кургане мифического царя Нина около Вавилона, остатки которого были якобы видны в его время (2.7.2). Пребывание автора в Месопотамии можно исключить с уверенностью, не в последнюю очередь потому, что все другие сообщения по этому региону в Библиотеке не дают об этом никаких зацепок. По сути, описание Вавилона восходит к донору (Kтесию или Kлитарху?). Так что этот «унаследованный» пассаж представляет собой ссылку на время источника, а не на диодорово.
Но это свидетельство также предлагает возможности для альтернативных интерпретаций. Утверждение относится к остаткам одного из зиккуратов, типичных для Месопотамии, и которые там все еще видны в большом количестве. Даже если Диодор их и не видел, это не означает, что он не искал устной информации, которая могла бы подтвердить показания Ктесия и Клитарха, поэтому он был уверен в ее надежности и для своего времени. На вопрос, почему Диодор ввел этот отрывок или перенял его из своего донора, также трудно ответить.
Точно так же обстоит с упоминанием о Синопе на Черном море в связи с походом Кира в 401 года до нашей эры против его брата Артаксеркса II (14.31.2). Когда побежденная греческая наемная армия на обратном пути достигает понтийского мегаполиса, Диодор не упустил возможность сделать некоторые комментарии об истории города, заключив заявлением, что «в наши дни» там находится резиденция Митридата VI. Но Л. Лукулл сделал город резиденцией царя Понта в третьей войне с Митридатом в 70 до н. э., и поэтому для историка, пишущего десятилетия спустя эта ссылка современной ему быть не может. Можно предположить, что Диодор, возможно, знал о царском дворце в лучшем случае через чужие сообщения. Чтобы иметь возможность принять устный источник, сообщение не является достаточно современным. Упоминания об основании там колонии в 46/45 г. Цезарем все равно нет. Диодор, должно быть, взял на себя эту якобы современную ссылку из своих письменных источников, в которых были представлены войны с Митридатом или, в частности, битвы Лукулла в Малой Азии.
Возможным поводом для этой дополнительной информации в 14‑й книге, возможно, были последние великие войны иностранной власти против Рима, которые Митридат вел между 89 и 63 годами. Не в последнюю очередь, так называемое эфесское кровопролитие, в котором предположительно погибло 80 000 италийцев за один день, показывает, насколько понтийский царь пропагандировал эту борьбу против Рима. Эта вещь, должно быть, заинтересовала провинциала Диодора в принципе. Маркировка «в наши дни» в этом случае доступна для понимания.
А в четвертой книге историк рассказывает о лигурийке, которая родила ребенка во время полевых работ и сразу же после этого возобновила работу, чтобы не потерять, по–видимому, крайне необходимую заработную плату (4.20.1-3). Все это, как говорят, произошло по Диодору «в наши дни». Из–за почти буквальной параллели со Страбоном эта история может восходить к Посидонию, упомянутого здесь в качестве источника. Диодор, поскольку он, вероятно, никогда не посещал Лигурию, взял этот ходячий анекдот из Посидония, не назвав свой источник. Поскольку последний, вероятно, всего за несколько лет до этого путешествовал в этом районе, Диодор все еще имел право на добавление «в наше время». В то же время становится ясно, что при таких условиях он также щедро делится на два поколения.
Обсуждаемые фрагменты текста дали понять, что ссылки на «наши дни» в Библиотеке существуют в принципе. Однако ни в коем случае нельзя предполагать, что они основаны на собственной интуиции или на опыте. Многие утверждения не имеют непосредственной ценности для автора и его времени, так как они были взяты из его источников. Поскольку представленные примеры могут придать правдоподобия, Диодор порой сознательно использует современные ссылки из доноров которые казались ему надежными и близкими во времени. В любом случае скептицизм уместен; в самом деле, каждая соответствующая ссылка должна быть подвергнута индивидуальному рассмотрению.
В заключение следует отметить, что Диодор как компилирующий историограф проектировал свою Библиотеку по собственным критериям и придавал ей индивидуальные акценты. Отправной точкой для этого утверждения является тот факт, что он мог извлекать из множества доноров (82 автора, которых он назвал по имени), и поэтому обязательно должен был делать выбор на фоне заданного им объема работы. Как показывает сравнение с компилирующими историками позднего эллинизма, он был гораздо более ограничен в этой области, чем его коллеги, ни один из которых не пытался сконцентрировать столь длительный период в столь компактной работе. Диодору удалось представить всемирную историю всего в 40 книгах. Эта цель, о которой говорилось в основном проекте, может быть реализована только с помощью строгого текстового плана. Согласно этой концепции, Диодор сознательно выбирал из своих доноров и тем самым уменьшал полноту материалов.
Несомненно, поиск подходящих доноров и принуждение к отбору не только требовали обширных литературных исследований, но, прежде всего, представляли собой огромную рабочую нагрузку. Поэтому неудивительно, что Диодор подчеркивает качество своего опуса (в главе 3 главного прооймия) и связанную с ним тяжелую работу (1.4.1). Помимо всех тем и на фоне его Vita он должен был серьезно относиться к этому утверждению.
В дополнение к сокращению богатства материалов ограничение работы до 40 книг также повлияло на текстовое оформление произведения и, следовательно, на второй рабочий шаг компилятора. Вместо того, чтобы представлять, размышлять и отражать действия главных героев в сбалансированной манере с плюсами и минусами, он использовал отобранные или сжатые тексты, которые он взял из своих доноров и собрал в соответствии с его концепцией и намерением — его сикульский местный патриотизм является важным субъективным критерием отбора.
Тем самым, как показали примеры обсуждения Агафокла и Тимолеонта, творческое достижение состоит прежде всего в сознательном привлечении или «раздевании» доноров, которых он объединил в более или менее сокращенной форме и на единообразном позднеэллинистическом языке в своей всемирной истории.
Критика предшественников является неотъемлемой частью древней историографии и есть уже у отца истории Геродота. Это часть историографического самопонимания, чтобы продемонстрировать свое превосходство и чужие ошибки. Эта процедура подчеркивает право на существование собственной исторической работы и служит не в последнюю очередь самопрезентацией. Диодор тоже использует этот механизм в своем главном прооймии, упрекая своих предшественников в неспособности представить компактную и читабельную всемирную историю. Однако, в отличие от многих своих коллег, он не нападает непосредственно на историков. Критика у него довольно общая и анонимная.
Но как Диодор действительно имел дело со своими «поставщиками»? Вопрос о критериях отбора произведений, которые должны были быть эпитомизированы и скомпилированы для его Библиотеки, уже обсуждался с использованием соответствующих примеров. Там основное внимание было уделено тому, в какой мере работающий компиляторски историк при всей своей зависимости от своих источников может считаться независимым историком. В следующем разделе рассказывается о том, как историограф информировал читателей о своих критериях, как он включал имена своих доноров в свой текст и о том, что может сказать нам его выбор как историка.
Вопреки тому, что показали исследования, Диодор неоднократно выражает свое отношение к своим донорам. Прежде всего, в третьей главе главного прооймия он не без гордости дает понять, что он сделал исчерпывающий обзор многочисленных историй. Однако среди них не было ни одной, которая действительно представила исторический материал в компактном и понятном виде. Помимо темы, Диодор также отражает здесь самооценку: его Библиотека превосходит всех предшественников.
Он хочет подчеркнуть в классическом стиле уже в начале своей работы свою собственную компетентность в историографической области. Он не называет здесь прямо по имени ни одного историка, так что можно сделать лишь предположения об авторах из намеков. Он становится более конкретным в книгах 1-5, в которых он утверждает в некоторых местах, что он прочитал соответствующие работы по отдельным подзонам. Итак, в третьей книге он вводит отступление об истории амазонок следующими словами:
«Я нашел большое количество древних поэтов и историков, а также целый ряд более поздних, которые упоминают о них. Поэтому я попытаюсь сообщить об их деяниях побольше (3.52.3).
Для историка удивительно, что среди своих доноров он перечисляет и поэтов. Но так как объектом исследования являются амазонки, а мифологическое время по Диодору создает проблемы с поиском материала, то ему пришлось задействовать и стихотворцев.
Относительно своих источников Диодор становится более конкретен в связи с историей Крита в книге 5. Здесь он перечисляет авторов, которые должны лежать в основе его сообщения, по именам: Эпименида, Досиада, Сосикрата и Лаосфенида, чем он хочет обосновать претензию на полноту своего собрания материалов для критской истории и конкретизировать ее в одно и то же время.
Разнообразие источников, которые он использует, также показывает Диодора по–другому. Следовательно, есть некоторые сообщения, в соответствии с которыми, особенно в деталях, он был обеспокоен богатством материала и вытекающими отсюда расхождениями в рассказе.
«Однако самым большим и сложным препятствием является то, что осведомители, которые записывали самые древние дела и легенды, противоречат друг другу» (4.1.1).
По–видимому, Диодору пришлось подробно консультироваться по каждой теме. По крайней мере, он пытается создать этот образ самого себя. В любом случае ясно, что он не согласен с разрозненным материалом и, похоже, не контролирует его уверенно Для Диодора это может означать только то, что в своей историографической рутине он в значительной степени избегал столкновения с различными источниками.
Следующим шагом в его подходе было, очевидно, критически изучить богатство материалов и выбрать один из множества вариантов. Это подтверждается заявлениями, например, из книги 1: «Агафархид из Книда наиболее приблизился к истине» (1.41.4). Иногда он также обещает проверить своих различных доноров:
«Теперь, когда я тщательно изучил эти связи, я попытаюсь разобраться с Салмонеем, Тиро и их потомками до Нестора, который принял участие в кампании против Трои» (4.68.1)
Иногда он, по крайней мере, намекает, что он проверял свой материал, потому что он ссылается на дополнительные знания, но тем не менее не называет имен авторов:
«Большинство из них считают, что в Понте живут только те [амазонки], которые обитают вокруг реки Термодонт. Но это неправда, ибо ливийские амазрнки жили гораздо раньше, и они также совершили выдающиеся деяния» (3.52.1).
С этими анонимными заявлениями Диодор может неоднократно рассказывать читателю, что он в основном читал и пересматривал гораздо больше материала. Но, прежде всего, подобные отрывки должны говорить о его суверенном владении материалом, поскольку он может опровергать мнение большинства как ложное. Вопрос о том, насколько всеобъемлющим было выявление источников, более интенсивно будет обсуждаться ниже. Первое, что нужно сделать, это искать критерии при выборе доноров. Характерно сообщение, которое Диодор предоставляет в рассказе о Геракле:
«Правда, однако, не видели тех, кто сообщил, что Диктинна получила свое имя от того факта, что ее преследовал Минос, который хотел изнасиловать ее, и она искала убежища в рыболовных сетях; потому что невероятно, что богиня когда–либо попадала в столь чрезвычайное положение, при котором она, дочь величайшего из богов, должна была просить помощи человека, и нет права приписывать столь великое коварство Миносу, который, согласно единодушной традиции, предпочитал справедливые принципы и стремился к похвальному образу жизни» (5.76.4).
Для него гнусно приписывать изнасилование общепризнанной позитивной фигуре вроде Миноса. Особенно характерным в отношении его способности критиковать является сообщение в третьей книге об Эфиопии и об области троглодитов:
«Этого достаточно, чтобы сказать о троглодитах. Но если кто–нибудь из моих читателей сомневается в моем описании этого образа жизни из–за странных и невероятных вещей, пусть он представит себе климатические условия, скажем, в скифской стране и у этих троглодитов. Если он увидит различия между ними, он больше не удивится» (3.33.7)
Диодор допускает сомнения в достоверности доклада. Однако в ее защиту он не предлагает никаких аргументов или заявлений от уважаемых авторов. Скорее, он просто обращается к воображению своих читателей, чтобы подтвердить свою историю. Они должны быть в курсе экстремальных условий жизни на окраине Ойкумены, чтобы доклад заслуживал доверия. Чтобы сравнить в основном неизвестных пещерных жителей Эфиопии на южном краю Ойкумены с кем–либо, он предлагает жителей другого конца, северного края — скифов. Обе окраины должны были быть чужды его средиземноморским читателям. Из всех возможных аргументов в поддержку достоверности доклада этот аргумент безусловно, является наименее благоприятным для историка.
Только в нескольких местах Диодор предлагает надежный критерий для выбора источника:
«Семь поколений спустя после него [Мойриса] жил, как говорят, Сесоозис и, как говорят, из всех прежних царей совершил самые яркие и важные подвиги. Поскольку не только историки из греков противоречат друг другу об этом правителе, но и из египтян жрецы и те, кто писал ему гимны, рассказывают о нем противоречивые сведения, мы постараемся представить самые надежные, а также то, что больше всего согласуется с сохранившимися свидетельствами» (1.53.1).
В дополнение к достоверности Диодор полагается на консенсус между донорами, то есть он замечал и сравнивал другой материал. Бывает даже, что он ссылается на особо уважаемых доноров:
«Что говорят о них [первых жителях Крита], я сейчас обобщу и присоединюсь к самым известным писателям, которые занимались историей Крита» (5.64.3).
Но Диодор снова скрывает от нас понимание своего каталога критериев: что подразумевать под «самыми известными писателями»? Он никоим образом не цитировал в качестве осведомителей классиков историописания вроде Геродота. Скорее всего, у него есть лишь несколько письменных свидетельств Геродота, а именно в сообщении о Египте и в связи с представлением персидской ранней истории. Здесь отец истории, несомненно, считался авторитетом для всех заинтересованных в историографии лиц, так что Диодор случайными упоминаниями, вероятно, скорее шел навстречу ожиданиям своих читателей.
Поиск достоверных историков, которых Диодор косвенно обозначил как авторитетов, упоминая их регулярно, также не имеет результата, поскольку нет стандартных авторов, на которых он опирался в случае сомнений. Даже обратный аргумент не дает никаких результатов, потому что в работе нет постоянно критикуемого автора, который мог бы действовать как негативный путеводитель. Лишь единственный автор непосредственно подвергся нападению со стороны Диодора — Тимей, но только один раз и только в общей форме в прооймии 5‑й книги: он непропорционально и интенсивно критиковал своих предшественников и поэтому справедливо назван Эпитимеем. Но это утверждение ни в коем случае не удивительно, потому что Тимей из- за своих собственных острых замечаний о своих предшественниках, по крайней мере, со времен Полибия, снова и снова подвергался усиленной критике.
Следовательно, для того, чтобы разобраться в себе, он скорее соответствовал здравому смыслу, как показывает следующая цитата из более поздней части работы:
«Я счел себя обязанным более подробно обсудить этот вопрос, потому что Тимей, который критиковал историков, живущих перед ним, в самых суровых выражениях и не проявлял к ним никакой снисходительности, оказался в той области, в которой он представляет себя особо осмотрительным аудитором ненадежных свидетельств» (13.90.6).
После этого объявления можно было бы ожидать некоторую коррекцию. В каких пунктах Тимей ненадежен и как он может опровергнуть его, Диодор не говорит ни слова. Очевидно, он он уклоняется от непосредственной конфронтации с содержательными высказываниями своих источников.
Тем не менее, Диодор ссылается в некоторых местах непосредственно на предшественников, но не на основе проверенного качества. Причины разные. Например, упоминается утопическое сообщение Ямбула об идеальном обществе в Индийском океане, которое Диодор предлагает как экскурсию в конце второй книги. Сообщение заканчивается словами:
«Но Ямбул считал, что все это стоит записи, и он многое добавил об условиях в Индии, которые неизвестны остальным» (2.60.4).
Виатер интерпретирует этот отрывок как указание на то, что Диодор сравнивал Ямбула с другими текстами. Это, безусловно, так. Диодор предполагает, что ни один другой источник не имел сопоставимого «подробного» сообщения по Индии. Но решающий момент для цитирования Ямбула по имени заключается в исключительности, иначе Диодору пришлось бы искать сравнения с известными «индийскими» авторами Мегасфеном, Неархом, Онесикритом или Патроклом. И в то же время он заметил бы вымышленный характер текста Ямбула. Но, очевидно, он этого не хотел, потому что Ямбул поставляет что–то необычное. Эта уникальность побудила Диодора идентифицировать своего информатора по имени. Он хотел бы снова задокументировать свое экстраординарное собрание, которое вышло за пределы материала, найденного у классиков. Этот механизм снова вступает в игру в списке Диодора народов Азии во времена Миноса, с цитатой Ктесия в качестве источника, а также у Дионисия и истории амазонок.
Характеристика историка Диодора — это некритическое заимствование материала из работы Ктесия, которая считалась фантастической даже в древности, а также из романов Ямбула и Дионисия. Здесь не может быть и речи о сравнении или даже критическом рассмотрении доноров. Во всех трех случаях Диодор меньше озабочен историчностью сообщений, чем их уникальностью. Итак, в своей Библиотеке он также обращается к окраинам Ойкумены с необычными событиями, которые, вероятно, не были включены ни в одну другую универсальную историю. Тем самым он показывает тематическую широту, объявленную в главном прооймии, и снова подчеркивает свои усилия по поиску материалов на благо своих читателей.
Насколько мало критерии Диодора были связаны с его донорами, задокументировано дальнейшими утверждениями о его источниках для мифического периода. Так он защищает доноров своего доклада о Геракле следующими словами:
«Ибо некоторые читатели несправедливо возводят критику, когда требуют той же точности в древних историях, как и для событий нашего времени, и взяв в качестве стандарта современность, измеряют силу Геракла слабостью сегодняшних людей. Следствием должно быть то, что уникальный размер его достижений делает их описание невероятным. [4] Тем не менее, не всегда нужно смотреть на мифологические истории как на истины» (4.8.3-4).
Вопрос о том, в какой степени Диодор рассматривает мифические сообщения как исторические, здесь не следует обсуждать. Крайне важно, что он включил этот период в свою Библиотеку и посвятил ему шесть книг своей всемирной истории; прежде всего, однако, он явно требует более щадящих стандартов оценки источников этой эпохи и, следовательно, применил их в своей собственной работе. Факт, что историк Диодор еще раз не сопровождает это заявление хорошим рассказом, не нуждается в дальнейшем уточнении. По его мнению, те же более мягкие стандарты оценки также применяются к сообщениям о народах, обитающих на периферии ойкумены:
«Подобные известия не должны быть озадачивающими или неправдоподобными, поскольку серьезная историография во всем мире, в котором живут люди, сообщает о вещах, которые еще более невероятны» (3.30.2).
Диодор защищает свой рассказ об акридофагах сомнительным аргументом против критики: даже у великих историков есть утверждения, которые гораздо менее заслуживают доверия. Поэтому он, Диодор, может сообщить что–то менее достоверное. Этот тип защиты, конечно, неадекватен, но характерен для историка Диодора. Тот факт, что он также присоединяется к ряду серьезных историков, также свидетельствует о его самооценке. Наконец, если оценить представленные свидетельства, в которых Диодор выражает себя в своих собраниях материалов и критериях отбора, подтверждает все негативные суждения о нем как об историке. В ходе обсуждения стало ясно, что существует значительный разрыв между его провозглашенным утверждением и реальностью его опуса. Хотя он снова и снова ссылается на свои обширные знания материалов и на критическое рассмотрение доноров, это утверждение никоим образом не оправдано в литературной практике. Более того, материальные знания, распространяемые им, не могли быть подтверждены. Прямо–таки раскованное включение менее авторитетных доноров противодействует изображению, которое он рисует о себе. Не в последнюю очередь в смысле его концепции «Библиотеки», он хочет стать суверенным историографом, просматривающим массу материала. Не намного лучше второй аспект, критический обзор доноров: Если критерии отбора должны быть признаны вообще или ему приходится позиционировать себя на сделанных заявлениях, данные параметры являются полностью неопределенными. Затем он говорит о «вероятном» и «маловероятном», «достоверном» и «неправдоподобном», призывая к воображению своих читателей или направляя к общей правдоподобности. Несколько отрывков, в которых он говорит, что он сравнивал доноров, не очень полезны, поскольку он не называет якобы противостоящих произведений и, прежде всего, не говорит ничего конкретного об их конкретном содержании.
Это говорит только о том, что в этот момент он был в первую очередь озабочен созданием серьезной самооценки. В целом, это может означать только то, что он выписывал из своих доноров без объективных критериев отбора, по своему усмотрению и предпочтениям. Помимо субъективных критериев отбора, также удивляет, что историк Диодор не различал мифические, исторические или романические тексты, но использовал все доступные литературные источники. В любом случае отсутствует методическая концепция при работе с его донорами.
Эта практика также предлагается Диодором в третьей главе его главного прооймия. Ибо, если ни одна из нынешних историй не была достаточной для его концепции компактной, легко понятной истории мира, направленной на пользу читателя, он должен был сначала создать этого рода всемирную историю. Согласно его самооценке он также имел методологически неудовлетворительного донора и, следовательно, не предопределил параметров, которые он мог или должен был использовать при работе с его источниками. Он предпринял по собственной инициативе описание деяний людей с древнейших времен и до наших дней в едином целом (1, 3, 6-8) и в совершенно новой форме. Соответственно, Диодор не только отклоняется от какого–либо методического определения; он более или менее сознательно отрицает это для себя непосредственно в начале своей всемирной истории.
В предыдущем разделе был изучен базовый подход Диодора к его источникам, следом пойдут многочисленные отрывки, в которых он ссылается на Тимея или на Эфора. Работы этих двух историков снова и снова рассматривались как центральные доноры Диодора для истории Сицилии до 264 г. до н. э. и для событий на родине до 340 г. до н. э. Эфор приводится в качестве осведомителя не менее 19 раз, а Тимей даже 20 раз. На третьем месте Ктесий с 13 ссылками. Большинство других историков не выходят за пределы двух–трех упоминаний.
Однако, в литературе нет консенсуса относительно зависимости Диодора от Эфора и Tимея, особенно когда речь идет о конкретных диодоровых пассажах. Простое перечисление и оценка отдельных исследовательских позиций выходит за рамки этой работы. Цель настоящего исследования не связана с подробным описанием каталогов исследований, поскольку эта проблема неразрешима не в последнюю очередь из–за фрагментарной традиции потенциально возможных доноров. Скорее, здесь возникает вопрос, почему исследование предлагает столь неравномерную картину и что это говорит нам об обращении Диодора с его донорами.
На вопрос, почему, легко ответить. Как уже было показано в вводном обзоре состояния науки, работы большинства антиковедов нацелены на поиск особого источника, который они подозревают за Библиотекой. Что касается сохранившейся второй диодоровой декады (480 - 302 гг. до н. э.), то в принципе, возникает ряд возможных доноров, поэтому в предыдущем методологическом подходе тоже должно быть аналогичное количество очевидных разгадок. Следует отметить, что для истории Сицилии и Запада альтернативой Тимею являлись и были доступны произведения Антандра Сиракузского, Антиоха Сиракузского, Дуриса Самосского, Гермея Мефимнского, Каллия Сиракузского, Филиста Сиракузского и Тимонида Левкадского, а для истории греческой родины и восточного Средиземноморья в качестве альтернативы Эфору служили опять Дурис Самосский и Феопомп с Хиоса. И это только те важные авторы, которых мы знаем сегодня. По крайней мере, эти историки цитируются как авторы Диодора в соответствующих пассажах его опуса.
Отправной точкой обсуждения вопроса об операциях Диодора с Тимеем и Эфором являются два сообщения из первых нескольких книг, в которых Диодор обещает своим читателям приемлемое обсуждение разнородных доноров:
«Узнать правду об этих вещах (о Сесострисе) непросто: необходимо, однако, не воздерживаться от представления противоречивых сообщений историков, чтобы читатели имели возможность сделать свой собственный критический анализ» (1.56.6).
«Все это мои читатели должны судить по своему вкусу» (4.47.6).
В обоих цитатах он уверенно заявляет, что хочет предложить дискуссию с разными взглядами. Отдельные точки зрения должны быть понятны читателю, чтобы тот мог составить собственное мнение. Но реальность с его источниками показывает другую картину. Случаи с Сесоосисом и аргонавтами предлагают замкнутые сообщения, которые вообще не создают каких–либо разных версий. Диодор не дает своему получателю выбора между различными вариантами. Он не мог выполнить свое интеллектуальное заявление по чисто формальной причине: ему просто не хватало необходимого места в труде.
Диодор, как и Полибий, хочет, чтобы его воспринимали как серьезного историка, который всегда очень подробно информирован, чтобы после критического рассмотрения представить читателю центральные позиции. Если в книгах 1-5 он действительно приводит то, что приближается к обсуждению разных позиций, то в идеале это выглядит как его трактат об армии Нина в его кампании против бактрийцев:
«И когда армия собралась со всех сторон, как рассказывал в своей исторической работе Ктесий Книдский, она насчитывала 1700 000 пеших, 210 000 всадников и почти 10 600 серповидных колесниц. [5] Подобное число, когда оно звучит, покажется сперва невероятным. Однако, если посмотреть на размеры Азии и множество народов, живущих там, то вскоре убедишься, что это вполне возможно: можно на мгновение забыть о кампании Дария против скифов с 800 000 человек и о полчищах Ксеркса в его походе на Грецию — то есть, если проанализировать исторические события даже в Европе, быстро возникнет мысль, что это сообщение может быть вполне правдоподобным. [6] Например, на Сицилии Дионисий из города Сиракузы сражался во главе 120 000 пеших и 12 000 конных, и для этого из одного порта было выведено 400 военных кораблей, в том числе четырех– и пятирядные. Незадолго до Ганнибала, когда римляне предвидели масштабы приближающейся к ним войны, вся Италия подготовила список способных держать оружие, граждан и союзников: общее количество было около одного миллиона. И тем не менее все население Италии вряд ли можно сравнить с общей численностью любой из азиатских стран. То же самое касается тех, кто хочет сделать выводы из ныне преобладающего малолюдства в городах о большой плотности населения в более ранние времена» (2.5.4 -7).
Приведенное здесь обсуждение основано не на доноре, но безусловно исходит от самого автора. Это подтверждается комбинированием информации из самых разных эпох и регионов, тут и Персидские войны, и Дионисий I Сиракузский, и 2‑я Пуническая война. Диодор также типично для него обращается к воображению своих читателей и завершает пассаж современным намеком на снижение численности населения в результате римских гражданских войн. Решающим является, прежде всего, содержание обсуждения. Потому что автор обсуждает не историчность похода Нина против бактрийцев, а скорее тривиальный вопрос о силе войск и достоверности цифр.
В цитируемом тексте Диодор мог бы спасти своих читателей от неэффективных дебатов о правдоподобии численных величин. Не в последнюю очередь это позволило бы ему освободить место для других, более важных вещей. Но очевидно, он не хотел отказываться от этого скорее псевдо–обсуждения. И они нередки в книгах 1-5. Их можно найти и в анонимной форме («по словам одних», «другие же говорят»), когда не упомянуты ни авторы, ни их возможные тезисы по обсуждаемому вопросу. Другой способ моделирования сравнений заключается в том, что Диодор иногда указывает, что он нашел дополнительную информацию о конкретном факте, для которого, похоже, нет текста для сравнения. Опять же, это говорит о том, что он обозревал материал. Затем он по собственному желанию предоставляет эту дополнительную информацию или игнорирует ее, говоря, что с этим аспектом не стоит делиться. В этом контексте Виатер справедливо отмечает, что Диодор тем самым делает себя судьей своего материала, очевидно для пользы читателя. Во всяком случае, остается сомнение в том, имел ли он на самом деле предполагаемые альтернативы.
Рассматривая псевдо–обсуждения во всех их проявлениях, можно понять, что они не появляются в смысле реального предметного аргумента, но скорее выполняют совершенно другую, сознательно используемую функцию: Цель автора — отдать должное пропагандируемой самооценке историка, который критикует доноров. Этот внешний эффект, который он ищет, относится к той же категории, что и его заявление о том, что он совершил длительные путешествия или, наконец, и был единственным, представившим компактную всемирную историю.
Факт, что он не мог соответствовать утверждению критически работающего историка в стиле Полибия, вероятно, имеет две причины: Для начала у него было лишь смутное представление о критической разработке источника, да он и не прилагал никаких усилий, чтобы глубже проникнуть в содержание своих доноров. Эти два аспекта продолжают выходить на первый план, как только он пытается появиться на этом поле. В качестве примера сошлемся на описание Мидийской империи во второй книге, которое он вводит словами:
«Поскольку самые древние авторы сообщают противоречивые факты об обширной империи мидян, я считаю необходимым сравнить для желающих узнать правду об исторических событиях разные сведения, сообщаемые историками» (2.32.1).
Однако, это никоим образом не сопровождается ожидаемым трактатом о мидянах, в котором противоречия в источниках, по крайней мере, в некоторой степени были бы представлены или даже обсуждены. Вместо этого в трех главах следует пересказ, основанный на Геродоте и Ктесии. Оба автора даже названы по имени как доноры. Однако объявленная презентация соответствующих источников по истории Мидии не найдена. Скорее, информация из двух доноров дополняет друг друга. Поэтому удивительным является последнее предложение этого отрывка:
«Что касается царств ассирийцев и мидян и противоречий между авторами, то об этом достаточно» (2.34.7).
Странный вывод может быть объяснен лишь тем, что у Диодора, по–видимому, был промежуточный источник, который касался известного противоречия между Геродотом и Ктесием. С точки зрения содержания, он суммировал соответствующий пассаж своего промежуточного источника настолько компактно, что результат этого сокращения уже не соответствовал вступительным и заключительным словам. Промежуточный источник, вероятно, будет обусловлен экономически обоснованной причиной: без него Диодору пришлось бы много работать ради очень небольшого экскурса. Какая бы ни была причина для двух бессмысленных утверждений в начале и в конце отрывка, они показывают, что Диодор не придавал большого значения обсуждению содержания. Кроме того, этот пример показывает опять же, что он плохо работал как историк. Ибо либо он опустил обсуждение, чтобы сэкономить место, либо не проникал в различия между Геродотом и Ктесием и поэтому уклонялся от обсуждения или даже не видел его вообще.
Предыдущее обсуждение служило аргументарной прелюдией для лучшего понимания цитат Эфора и Тимея в Библиотеке. Следует показать, что ссылки на этих двух авторов ни в коем случае не должны были выполнять функцию конструктивно управляемого изучения его источников, а скорее сдужили, чтобы пробудить ожидания читателя серьезного историка. Двадцать точных ссылок на Тимея можно разделить на пять групп:
(1) Тимей упоминается вместе с группой других иногда анонимных историков; пример:
«Вот что рассказывают об убитых в Флегре великанах некоторые мифологи, к которым присоединился также историк Тимей» (4.21.7).
(2) Тимей иногда появляется с дополнительной информацией, которая не имеет никакого значения для описанного исторического процесса; пример:
«Расстояние [между Сицилией и южной Италией] составляет 13 стадий, как говорит Тимей» (4.22.6).
Ситуация аналогична в другом месте (13.83.2).
(3) Особо стоит цитирование историка в связи с другой цифрой; пример,
«Ганнибал, как писал Эфор, имел в общей сложности 200 000 пеших и 4000 конных; по словам Тимея, у него было не более 100 000 воинов» (13.54.5).
Иногда Диодор присоединяется к Тимею, если тот критиковал предшественников; пример:
«С другой стороны, Тимей доказывает ошибку этого историка [Филиста ], заявляя, что они [сиканы] являются аборигенами, и, поскольку он приводит много свидетельств древности этого народа, мы считаем ненужным комментировать это» (5.6.1).
(4) Только небольшое изменение может быть найдено в следующем месте:
«По его словам, Тимей все еще видел их [скульптуры в Акраганте], потому что они существовали при его жизни» (13.82.6).
(5) Другим примером этого является критика Тимея:
«Что касается этого быка [Фалариса], то Тимей утверждает в своей Истории, что его вообще не существует, но сама жизнь опровергла его. […] [6] И я был вынужден больше рассказать об этом предмете, потому что Тимей, который критиковал историков, живущих перед ним, в самых суровых выражениях и не проявлял к ним никакой снисходительности, оказался в той области, в которой он представляет себя особо осмотрительным аудитором ненадежных свидетельств» (13.90.5-6).
Факт, что Диодор ни в коем случае не заинтересован называть, казалось бы, существенный источник через регулярные промежутки времени, можно увидеть в распространенности отрывков Тимея в его всемирной истории. Цитаты появляются в основном в тесной последовательности: три раза в 4‑й, дважды в 5‑й, десять раз в 13‑й и один раз в 14‑й, 16‑й, 20‑й и 21‑й книгах. Бросается в глаза, что Тимей, например, в 12‑й и 15‑й книгах не появляется, хотя эти книги предлагают отрывки истории Сицилии.
Эфор также встроен в Библиотеку аналогичным образом. И снова поразительно, что он не появляется регулярно в отрывках по истории греческой родины, как можно было бы ожидать из–за его классификации в качестве основного источника для этих частей. Наиболее примечательным по сравнению с положением Тимея является то, что Эфор явно подвергается критике. Например, Диодор упрекает его как недостоверного донора для истории Египта. Причина очевидна, поскольку Диодор как путешественник в Египет чувствует свое превосходство по этому вопросу. Более того, он обвиняет его в том, что тот опустил мифическое время. Единственную похвалу Эфор получил за устройство материала в соответствии с предметными группами (κατὰ γένος), что будет обсуждаться более подробно.
Чтобы понять, как интерпретировать выводы Диодора, целесообразно сравнение с предшественниками, указанными Полибием и Страбоном. Поскольку эти два автора черпают помимо частей, в которых Полибий сообщает о личном опыте, также из доноров, поэтому, как и Диодор, оба они работают в компилятивном порядке. При этом оба они имеют дело с многочисленными конкретными именами с их многочисленными предшественниками, и Полибий, несомненно, более критичен. Страбон особенно часто называет свои источники по именам:
«Филохор говорит, что область Додона, как и Эвбея, называлась Эллопией; Гесиод говорит так […] Говорят, что по словам Аполлодора она была названа от болот, которые лежат возле святилища» (7.7.10 С 328).
«Размеры [Крита] установлены Сосикратом, который согласно Аполлодору очень точно рассказывает об острове, и у него он длиной в 2300, шириной же в ** стадий, так что периметр составляет более чем 5000 стадий; Артемидор приводит 4100; и если Гиероним говорит о длине в 2000 стадий и о различной ширине, он указывает на большее количество стадий, чем Артемидор» (10.4.3 С 474).
Эти ни в коем случае не редкие цитаты иллюстрируют, что Страбон цитирует свои материалы, чтобы придать больший вес своим замечаниям или больше доверия к своим материалам. В дополнение к упоминанию по имени этих информантов, цитаты также включает в себя более часто упоминаемую ссылку на название работы, иногда даже вместе с указанием книги, на которую в настоящее время ссылается Страбон. Иногда появляются даже реальные собрания цитат, в которых он позволяет слышать нескольких доноров в небольшом пространстве. Как и для Полибия, ему крайне важно, что его метод цитирования служит авторитету собственных утверждений. Поэтому Страбон упоминает в вышеупомянутом отрывке из Географии об экспертизе Сосикрата, а также ссылается на параллельное утверждение у Аполлодора.
В отличие от Страбона Полибий все чаще критиковал своих предшественников. В конечном счете, однако, это также служит его собственному авторитету. Своих доноров он дисквалифицирует примерно так:
«Но против стряпни Хереи и Сосила излишне дальше полемизировать. У них не истории, а болтовня из цирюльни или с улицы».
Этому пренебрежительному резюме предшествует краткое обсуждение проблемы Сагунта в связи с началом Второй Пунической войны. Как мы знаем из нескольких свидетельств двух дискредитированных авторов, Полибий противоречил их карфагенской, дружественной Ганнибалу тенденции. И все же он не игнорирует их, но имеет с ними дело, даже если очень неуважительно.
Подход Диодора совершенно другой. Прямой полемики в отличие от Полибия Диодор не знает. Используя пример уже упомянутого Сосикрата, можно зафиксировать сравнение со Страбоном. Диодор называет Сосикрата в 5.80.4 только как автора критской истории среди нескольких других. Здесь ничего не критикуется, как у Полибия и не подчеркивается рассуждениями, как у Страбона. Эта цитата не служит для подкрепления собственного изложения. Диодор предлагает своим читателям ожидаемое имя без каких–либо дальнейших стимулов.
Этот метод совпадает с тем, с которым мы столкнулись в цитатах Тимайоса и Эфороса в библиотеке. Авторы–доноры, которые могли бы служить для подкрепления его собственного изложения, редко используются Диодором в качестве информантов. Кроме того, вряд ли найдутся какие–либо названия работ или даже точная информация о книге, из которой он в настоящее время черпает. Информация, предоставленная с именами авторов, всегда избирательна. Практически никогда нельзя сделать утверждения о диодоровом доноре вне контекста фактической цитаты. Автор, о котором идет речь, хотя поверхностно представлен как осведомитель, в конечном счете маргинализируется необходимой тривиальной информацией или в отрывках, которые я назвал псевдо–обсуждениями. Вывод заключается в том, что Диодор не оценивает или даже не затрагивает свои источники; скорее он разбрасывается именами.
В качестве альтернативы он ссылается на одного или даже на двух авторов, которые затем появляются анонимно в фразах вроде «некоторые историки говорят» или, если он хочет предложить псевдо- дискуссию, то включает слова «один говорит […], другой же сообщает». Однако, поскольку он никогда не раскрывал своего фактического автора, это дает много возможностей для спекуляций. В принципе, Диодор не хочет показывать своим читателям источники, которые он фактически использует. Например, Эфор, как известно, вставлял свой родной город Киму в свой опус при каждой подходящей и неприемлемой возможности, за что его высмеивали в древности. Поэтому, если мы найдем этот маленький азиатский город упомянутым у Диодора, иногда даже с более подробной информацией о событиях в его стенах, мы можем с уверенностью предположить, что Эфор является источником этого пассажа. Но Диодор его прямо не называет. И поскольку он действительно не хочет раскрывать свои источники, мы не можем с уверенностью сказать, сколько он взял из Дуриса Самосского, Гиероним Кардийского или Посидония.
Другим примером является очерченная техника маскировки доноров. Во второй декаде вы найдете многочисленные отрывки, в которых Диодор сообщает о творческом периоде поэтов и драматургов, или о начале, конце и объеме различных исторических трудов:
«В то же время Софокл, сын Софила и автор трагедий, ушел из жизни в возрасте девяноста лет, одержав 18 побед» (13.103.4).
«Из историков Фукидид закончил свою историю; он рассматривал в ней период двадцати двух лет в восьми книгах, или по другому разделению в девяти. Ксенофонт и Феопомп начали с того времени, когда кончил Фукидид, а Ксенофонт охватил 48-летний период, тогда как Феопомп описал греческие события более чем 17 лет и закончил свою историю — в двенадцати книгах — битвой при Книде» (13.42.5).
«Из историков Эфор Кимейский закончил свою историю в этот момент осадой Перинфа; в своем сочинении он обобщил дела греков и варваров, начиная с возвращения Гераклидов; следовательно, он охватил период почти 750 лет и написал 30 книг, каждой из которых предшествовал собственный прооймий. [6] Афинянин Диилл начал второй раздел своей истории с конца изложения Эфора и предоставил непрерывное сообщение о деяниях греков и варваров до смерти Филиппа» (16.76.5-6).
Сообщения этого рода можно найти в большом количестве. В дополнение к историкам Диодор приводит значительный список поэтов, драматургов и философов: Анаксагор, авторы фригийских стихотворений и вакхических песнопений, Антимах Колофонский, Антисфен, Арат Солейский, Аристипп Киренский, Аристофан, Аристотель, Астидам, Демокрит, Демосфен, Эмпедокл, Эпикур, Евдокс из Книда, Евполид, Еврипид, Гесиод, Гомер, Ямбул, Исократ, Каркин, Лисий, Неоптолем Парийский, Энопид Хиосский, Филемон, Филоксена из Киферы, Пиндар, Платон, Полиид, Пифагор, Симонид Кеосский, Солон, Софокл, Фалес, Телест Селинунтский и Тимофей Милетский. Упоминание этих авторов историком, по крайней мере, необычно.
У Диодора также есть историки и географы в качестве канонических авторов, или предполагаемых доноров: Агафархид Книдский, Анаксимен Лампакский, Анаксид Беотийский, Антандр, Антиох, Аполлодор, Артемидор Эфесский, Афанас Сиракузский, Афиней, Деметрий, Дионисий, Дионисодор, Диилл, Досиад, Дурис, Эфор, Эпименид, Эвгемер, Фабий Пиктор, Гекатей, Гелланик, Гермей, Геродот, Гиероним, Кадм, Каллий, Каллисфен, Клитарх, Ктесий, Лаосфенид, Матрис, Марсий, Медий, Менодот, Филин, Филист, Полибий, Псаон, Сосикрат, Сосил, Феопомп, Фукидид, Тимей, Ксенофонт и Зенон.
Диодор хочет продемонстрировать тем самым, какие авторы влились в его историческую работу, которую он разрабатывает в соответствии с его концепцией компактной и читабельной всемирной истории. Подсознательное послание состоит в том, что чтение всех этих произведений устарело благодаря его всемирной истории. Он извлек из них все, что являлось важнейшим и включил в свой опус. Диодор сказал, что информация об авторах и их работах, особенно во второй декаде, по–видимому, связана с составленным соответствующим образом хронографом.
Следует также отметить, что простое упоминание авторов не говорит много о фактическом использовании Диодором. Примечательно в этом контексте чрезвычайная осторожность Якоби. Большинство фрагментов историков, происходящих из Диодора в FGrhist, на удивление коротки. Очевидно, Якоби осознавал, что из–за названия историка по имени не обязательно и с достаточной уверенностью относить более крупные части текста Диодора к соответствующему автору.
Прежде всего, поэты и драматурги, несомненно, указывают на сигнальную функцию этих отрывков для древнего читателя. Это особенно верно в отношении приведенных цитат Гомера, Гесиода, Солона, различных досократиков, Эсхила, Еврипида, Софокла или великих аттических ораторов. Тем самым Диодор может не только выставить свои литературные знания, но и напомнить получателям о предоставляемой им услуге по объединению большого количества доноров всех видов в удобном для пользователя способе.
Именование авторов в Библиотеке дает нам сегодня ценную информацию о том, какие историки, лирики или драматурги в I веке до нашей эры были известны интересующейся литературой общественности. Довольно близки для Диодора могут быть цитаты из вакхических песнопений, а также ссылки на них. Возможно, это предпочтение связано с традицией его сицилийской родины. Ибо в 4.84.3 он сообщает, что буколика в Центральной Сицилии имеет давнюю традицию и даже в его время по–прежнему пользуется большой популярностью.
Существующее исследование показало, что Диодор нашел массу материала для своей всемирной истории, но часто имел проблемы с его использованием. Если учесть, что он приводит в качестве источников своей Библиотеки без малого 80 авторов самых разных дисциплин, нужно спросить, как историографически недостаточно подготовленный и методически непрофессионально действующий Диодор сумел сориентироваться в многообразии литературы, чтобы найти соответствующий материал и организовать его по плану своей работы.
Особое значение имеют промежуточные источники, т. е. работы других компиляционных эллинистических историографов. В лице Эфора и Тимея у нас есть два выдающихся автора, неоднократно называемых важными донорами Диодора как книжные ученые. Эфор из Кимы, по–видимому, был первым историком, когда–либо отвернувшимся от классического идеала аутопсии и работающего исключительно в библиотеках. Его всемирная история от возвращения Гераклидов до конца так называемой Священной войны в 356 году основана на чистой компиляции. Тимей Тавроменийский также принадлежит к этой категории. Изгнанный около 315 года до нашей эры Агафоклом, он по собственному заявлению провел 50 лет в Афинах. Вместо политической деятельности в родном городе — его отец был там тираном — он занимался историографией. Поскольку он смог вернуться на Сицилию только при Гиероне II, то есть после 269 г., его история, которая длилась с мифических времен до смерти Агафокла в 289/288, была создана далеко от дома в Аттике. За то, что Тимей извлекал свою историю исключительно из книг, его позже упрекал Полибий. Даже о своем времени он как изгнанник не мог писать о событиях на родном острове в качестве очевидца. Поэтому Тимей должен был полагаться на посредников. Его полемика против Каллия Сиракузского, автора истории времени Агафокла, также показывает, что он прибегал к современным источникам.
О многих исторических работах Диодор, вероятно, узнал от Эфора и Тимея. Он смог охватить тем самым обширный материал, который уже был структурирован двумя известными историографами, и расширить свои знания, прочитав, упомянутых там авторов. Кроме того, Диодор получил большой импульс от критического обсуждения Тимея и его доноров.
Промежуточные источники и их значение для работы
Существование и важность промежуточных источников в качестве руководства для работы над его всемирной историей будет объяснена ниже в двух последовательных этапах. Первая мысль относится к ее функции, вторая к другим возможным промежуточным источникам помимо уже принятых.
Наиболее подробное и подробное обсуждение отдельно взятой темы в сохранившиеся части всемирной истории Диодора можно найти в 1‑й книге. В главах с 37 по 41 историк вводит многочисленные теории, объясняющие наводнение Нила. В этом природном явлении он наверняка смог привлечь к себе внимание публики. Обратившись к этому вопросу, Диодор не только оправдал ожидания своих читателей, но и экскурс также дал ему возможность произвести положительное впечатление. Соответственно, он представляет свои замечания:
«Наша нехватка определенных знаний о наводнении реки [Нил] велика, хотя философы и историки пытались объяснить его причину. Мы предоставим обзор их мнений, чтобы, с одной стороны не слишком удлинять отступление, но, с другой стороны не пропустим ни одного мнения» (1.37.1).
За этим введением следует объявленный обзор соответствующих авторов с их тезисами о наводнении Нила, помимо Геродота, отца всех египетских рассказов, Гелланика, Кадма, Гекатея, Ксенофонта, Фукидида, Эфора, Феопомпа, Фалеса, Анаксагора, Еврипида, Демокрита Абдерского, Энопида Хиосского и, наконец, Агафархида из Книда.
На факт, что Диодор действительно не искал предметного обсуждения отдельных тезисов, он указывает, ссылаясь на предполагаемую краткость своего доклада, что является очевидным, так как отступлениям в принципе не разрешается превышать количественную структуру. Однако, если бы Диодор действительно хотел сохранить краткость своего доклада, он удовлетворился бы общей ссылкой на различные тезисы и мог лишь более внимательно рассмотреть версию, которую он считал подходящей. Вместо этого он обсуждает природное явление, которое многие авторы уже пытались объяснить, но обсуждает подробно. Этот подход существенно отличается от того, как если бы Диодор имел дело с различными взглядами с точки зрения содержания. Это говорит о том, что историк принял уже развернутую дискуссию по этой теме, которую он включил в эпитомизированной форме в свою работу.
Существует много свидетельств того, что донором для этого отрывка является Агафархид Книдский, потому что комментарии Диодора о разливе Нила заканчиваются, как уже сказано, намеком, что в объяснении разлива Нила книдиец подошел к истине ближе всех. После этого утверждения он приводит его версию. Заявление об Агафархиде привело к исследованию широко признанного тезиса о том, что именно он стоит за докладом Диодора; единственным спорным фактором является степень зависимости.
При более внимательном изучении всей дискуссии можно заметить, что Диодор не просто использовал структуру аргументации своего донора, но и редактировал и дополнял ее. Разумеется, первый этап обработки является результатом эпитомизации донора. Прежде всего, однако, можно идентифицировать дополнения, которых, конечно, не было у донора, то есть в промежуточном источнике, но возникли из Диодора. Прежде всего замечается неуклюжая ссылка на Фукидида и Ксенофонта. Агафархид, конечно, не упомянул в своем обсуждении этих двух авторов, которые не комментируют тему разлива. Кроме того, в 1.40 Диодор переходит к «философам в Мемфисе», их объяснению этого природного феномена и, наконец, к трехстороннему разделению ойкумена, а также к сферической форме земли — замечаниям, которые неуместны в связи с наводнением Нила. Вставка лучше всего объясняется пребыванием Диодора в Мемфисе. Возможно, он получил эту информацию во время своей поездки в Египет, о чем он говорит в этой 40‑й главе.
При рассмотрении подхода Диодора появляется следующая картина: он, по- видимому, использовал промежуточный источник для получения информации о конкретной ситуации. Он выдергивал этот текст, если он подходил ему концептуально и обогащал его альтернативным материалом. Поэтому он мог блистать по популярной теме подробными знаниями, которые уже были собраны другим. Этот подход был не необычным, но широко распространенным в древности, примером которого является Плутарх. Кроме того, дополнительный и менее гармоничный встроенный материал Диодора иллюстрирует, как он пытался превзойти свой промежуточный источник, с лучшими намерениями, но ненадлежащим образом включая добавления. Несмотря на всю ошибочность метода, можно сделать следующие выводы: Диодор использовал промежуточный источник как материальную основу, но также был открыт для других тематически более или менее хорошо обдуманных работ. Поэтому он не зависит исключительно от уже скомпилированной универсальной истории. Через промежуточный источник он сначала получал ориентацию в массе литературы, чтобы иметь возможность лучше включать дополнительный материал в свою повествовательную нить. Эта процедура обнаруживается и в других местах Библиотеки.
Параллель с экскурсом о наводнении Нила можно найти в контексте истории о ливийских амазонках, атлантах, ливийском Дионисе и аргонавтах:
«Я обнаружил множество древних поэтов, а также историков и целый ряд более поздних писателей, которые о них упоминают. Поэтому я попытаюсь сообщить об их подвигах в больших масштабах. Я согласен с Дионисием, который изложил историю аргонавтов, историю Диониса и множество других древних событий» (3.52.3).
Опять же, Диодор указывает на разных предшественников, называет свой источник, на этот раз Дионисия, и сигнализирует, что он эпитомизировал его. Различия с Агафархидом состоят в том, что Диодор называет своего информатора Дионисия прямо вначале, а у книдийца обработанные предшественники остаются анонимными, и мы получаем в дальнейшем тексте лишь сообщения вроде «сказания сообщают» или «некоторые историки говорят». Были ли эти доноры вообще или какие за ними скрываются имена, не имеет отношения к нашим рассуждениям. Скорее, важно то, что Диодор считал Дионисия полезным промежуточным источником и использовал его соответственно. Как и в предыдущем примере, здесь ясно, что Диодор не только эпитомизировал своего донора, но и добавлял дополнительный материал. В 61‑й главе есть вставка, которая, вероятно, восходит к нему:
«Однако критские рассказы не совсем соответствуют моему докладу, о чем я подробно расскажу в трактате о Крите. Сообщали, что Крон управлял Сицилией, Ливией и Италией, короче говоря, под его правлением были западные части мира. Везде он контролировал замки и стратегически важные места гарнизонами, и поэтому по сей день на Сицилии и в районах запада слишком крутые горы названы в его честь Крониями» (3.61.3).
Этот отрывок уже указывает на критский экскурс из пятой книги Библиотеки и прежде всего предлагает ссылку на сицилийские географические названия, что является свидетельством текстового плана Диодора и, следовательно, не относится к промежуточному источнику. Снова и снова эти пятнышки дают понять, что он отнюдь не вполне привязан к своему донору.
Третий пример также не отклоняется от схемы использования и редактирования промежуточного источника. На этот раз это сообщение в 5‑й книге по истории Крита:
«То, что нам передали [авторы критской истории], мы сейчас подытожим, консультируясь с самыми известными критологами» (5.64.2).
За этим вводным предложением следует сообщение преимущественно с анонимными ссылками на различных доноров. Названы только Эфор, Гесиод и Гомер. Критский экскурс завершается в 80‑й главе следующими словами:
«Поскольку большинство историков, имеющих дело с Критом, отличаются по своим взглядам, не следует удивляться тому, что мы выдвигаем вещи, которые не согласуются с каждым из них, поэтому мы следовали за теми, кто приводит достоверные сообщения и заслуживает особого доверия. Так что мы частично зависим от Эпименида, который написал божественную доктрину, частично от Досиада, Сосикрата и Лаосфенида» (5.80.4).
В виде варианта Диодор приводит ссылки на многочисленные источники с противоречивыми утверждениями не в начале, а в конце своего экскурса. В свою очередь, он предлагает не справочный источник, а группу авторов по критской истории. Мы очень мало знаем о большинстве цитируемых авторов, в основном только то, что они писали критскую местную историю в эллинистические времена. Шварц предположил, что Диодор сочинил свое критское эссе никак не из богатства исторических работ, но извлек его из «собрания Κρητικά». Якоби считал автором этого промежуточного источника Лаосфенида, в чью работу был включен материал других авторов.
В этом случае Диодор, видимо, не хотел упоминать о своем промежуточном источнике. Предположительно, из–за изобилия материала он не мог снабжать тот или иной пассаж из критской истории ссылкой на автора, известного ему по имени. Поэтому он собрал всех авторов, включая ключевой промежуточный источник, в заключительном предложении. Важным для нашего аргумента является то, что Диодор также воспринял различных доноров через промежуточный источник и включил их в перефразированной форме в Библиотеку.
Как и в предыдущих двух случаях, Диодор также добавил свое в критский экскурс. Так в 5.66.5 он говорит о римлянах и их культе Крона (Сатурн), а также о поклонении ему карфагенян, и сообщает в 5.69.3 в связи с началом возделывания зерновых культур, что раньше это произошло на Сицилии, чем на Крите. Вероятно, мы можем приписать оба дополнения Диодору без дальнейшего обсуждения, поскольку их, конечно же, не было в критской местной истории.
Это приводит к аналогичному сценарию во всех трех примерах: Диодор использовал промежуточные источники для своей всемирной истории, перефразируя их и обогащая их собственной информацией. Однако, в какой пропорции он взял материал из промежуточных источников, и как и в какой степени включил в свой текст другие источники, все это неясно. Ясность кажется преобладающей лишь в одном пункте: в написании своей универсальной истории он использовал язык своего времени, как показал Палм.
Применение этого результата к истории греческой родины в книгах 11-15 облегчает понимание того, как Диодор занимался своим промежуточным источником Эфором. Его универсальная история предложила ему исторический путеводитель, в котором он изначально ориентировался на тематику, которую он при необходимости эпитомизировал и в которую включал экскурсы из альтернативных источников. Он также мог получать подробную информацию об отдельных фактах через авторов, упомянутых Эфором. Эти авторы, возможно, включали беотийских историков Дионисодора и Анаксида, упомянутых в 15.95.4. И, наконец, опять становится ясно, что для Диодора промежуточные источники были своего рода компасом в море историографических работ.
Не только с точки зрения содержания, но и на лингвистическом уровне Диодор, похоже, вдохновлялся Эфором, как Палм предполагает:
«Многие черты, которые Эфор и ДС имеют сообща и которые также появляются в других частях, где Эфор не был источником, заслуживают внимания, и не как свидетельство того, что ДС рабски зависит от своего донора, а скорее как знак, что эфоров и диодоров стили во многих случаях просто совпадают, если последний не является прямым подражанием первого».
Что Диодор восхваляет Эфора в прооймии пятой книги за лингвистическую форму, не удивительно. Это указывает на то, что используемые им крупные промежуточные источники на разных уровнях оказали влияние на Библиотеку.
Работа со скомпилированными источниками поставила Диодора в удобное положение, так как он имел возможность использовать большие объемы материала в восстановленной форме в качестве основы для его текста и мог расширять его по желанию, используя дополнительные источники. Как уже было показано, у него была совершенно другая творческая свобода. Благодаря выбору его промежуточных источников и преднамеренному включению альтернативных источников, он смог придать своей исторической работе желаемое намерение. Тем не менее, Диодор часто не может реализовать этот подход с умением и объединить своих различных доноров по–настоящему гармонично, что свидетельствует о его недостатках в писательстве.
Помимо Эфора и Тимея, Агафархида из Книда можно рассматривать в качестве еще одного важного промежуточного источника для Диодора. Ибо этот тезис говорит о том, что за пределами уже приведенного экскурса о Ниле Агафархид еще дважды привлекается Диодором в качестве осведомителя и снова с тривиальной дополнительной информацией.
В соответствии с биографическими данными, переданными Фотием, Агафархид жил в середине II века в Александрии. Там он работал сначала как грамматик и стал чтецом и секретарем Гераклида Лемба. Тот был влиятельной фигурой при дворе Птолемея VI Филометора и во время Шестой Сирийской войны в качестве посланника заключил с Антиохом IV перемирие. Поскольку сам Гераклид был активен в историографическом поле, секретарь Агафархид мог, конечно, использовать ресурсы Музея.
В то время как большая часть исследований о нем сосредоточена на его работе о Красном море и ее восприятии Диодором, здесь основное внимание будет уделено его истории Азии в десяти книгах и истории Европы в 49 книгах. С какого момента эти работы начались, не известно из нескольких сохранившихся фрагментов. По словам Якоби, по крайней мере можно сделать предположения о конечной точке: история Европы, вероятно, закончилась Персеевой войной 168 г., для истории Азии следует предположить сопоставимую хронологическую конечную точку.
Еще одним аспектом использования Диодором Агафархида в качестве «промежуточного источника» является географическое разделение Библиотеки. Диодор различает свои театры действий на Европу и Азию и по древней ионийской традиции делит Ойкумену на два континента. Это разделение отнюдь не считалось само по себе разумеющимся, поскольку в 5‑м веке проводилась доктрина трех континентов из Европы, Азии и Ливии/Африки. На этом фоне заметно, что Диодор с его географическим разделением пространства действия на Европу и Азию точно соответствует аналогичной концепции Агафархида в его двух историографических работах.
Интересны теперь отрывки в работе, где Диодор не следует этой доктрине двух континентов, тем самым структурно отклоняясь от картины своего донора. Это без исключения происходит в отрывках истории его родного острова Сицилия. В этих разделах, в которых описываются конфликты между сикелиотами и пунийцами, Ливия выступает как независимый политико–географический термин в качестве африканского владения Карфагена. Доктрина двух континентов потребовала бы относить Ливию к Азии. Несмотря на то, что мы не знаем, как Агафархид пространственно позиционировал историю пунийцев в своей работе, распорядок Диодора не соответствует его географической системе.
Другое структурирование в описании сиракузско–карфагенских отношений показывает, что Диодор использовал еще одного донора. Впору, конечно, подумать о Тимее. Тот служил ему для истории Сицилии до смерти Агафокла преимущественно в качестве промежуточного источника и, конечно же, противопоставлял Сицилию пунической территории в Северной Африке в качестве театра действий. Во всяком случае, Диодору, чьи географические знания были не очень хороши в целом, не удалось правильно согласовать своих доноров, расходящиеся в этой точке, вместе с их географическими основными константами. Предположительно он вообще не воспринимал расхождение, иначе ему пришлось бы относить африканские владения Карфагена к Азии, как у Агафархида. Однако очень неудобное сопоставление двух географических систем говорит в пользу того, что при описании конфликта с Карфагеном Диодор отклонился от своего уже избранного источника с системой двух континентов.
Насколько устойчивым был принцип организации Агафархида, все еще можно увидеть из главного прооймия Библиотеки. Ибо при упоминании о своих путешествиях в 1.4.1 историк говорит о том, что он «посетил большую часть Азии, а также Европы». Интересно, что Ливия и Африка также пропали как автономные субъекты, хотя Диодор должен был быть достаточно осведомлен по этому вопросу во время пребывания в Египте, и он мог бы отметить автономность Ливии в теории трех континентов своего времени.
Одним из последствий восприятия Агафархида может быть ссылка Диодора на Аполлодора из Афин. В главном прооймии он объявляет, что он следует этому автору в хронологических вопросах (1.5.1). Кроме того, он еще два раза ссылается на Аполлодора, так что мы можем рассматривать использование его Хроники. На этом фоне удивительно, что Aполлодор отвергается исследователями как информатор Диодора. С одной стороны, летопись живущего во II веке до нашей эры афинянина не отстояла достаточно далеко по времени, с другой стороны, она не содержала датирования по Олимпиадам, используемого Диодором в Библиотеке.
Разрешение этой проблемы может заключаться в том, что в хронологическими вопросах Агафархид руководствовался у одновременно работающего в Александрии Аполлодора. Возможно, Агафархид черпал из первых частей его хронологической работы, так что Диодор использовал Аполлодора через свой промежуточный источник Агафархида. Датирование по олимпиадам могло бы быть дополнением от самого Диодора из одного или нескольких источников.
Возможно, через Агафархида Диодор также познакомился с новой предметной областью, ранее неизвестной в греческой историографии: социальной историей. Тем самым, изображение человеческих страданий в египетско–эфиопских рудниках без сомнения восходит к Агафархиду (3.12-13). Легко представить, что Диодор, переживший социальные потрясения на своем родном острове после великих рабских войн, был привлечен этой темой и охотно включил ее в свой контент. Описания социальных страданий встречаются снова и снова в его работе, особенно в книгах, посвященных войнам с рабами на Сицилии.
Прямую параллель с египетско–эфиопским докладом о рудниках можно найти в пятой книге библиотеки. Здесь историк описывает страдания горных рабов на Иберийском полуострове в сочетании с явным упреком в адрес эксплуаторов–римлян. Насколько эта тема, возможно, волновала его, можно также увидеть из того факта, что в случае с его родным городом Агирием он прямо ссылается на то, что свободные и рабы живут здесь в гармонии (4.24.6).
В результате существует достаточно много подсказок для возможности обозначать Агафархида как дальнейший промежуточный источник. Предположительно Диодор также использовал другие промежуточные источники для времени ориентировочно после 168 г., когда он больше не мог полагаться на работу Агафархида. Можно назвать Посидония. Но с ним из–за плохой сохранности требуется осторожность. Кроме того, следует упомянуть Александра Полигистора, который, по информации Суды, имел очень широкое творчество. Он был с 82 до нашей эры в Риме, так что, конечно, писал там до Диодора. Для деяний Помпея, то есть истории восточного Средиземноморья в I веке до нашей эры подходит греческий автор Феофан Митиленский.
Работа Диодора без промежуточных источников
В дополнение к книгам Библиотеки, для которых Диодор мог ссылаться на скомпилированные промежуточные источники, в его всемирной истории также есть части, в которых подобных ссылок, по–видимому, не было. Это относится прежде всего к книгам о мифическом времени. Здесь, по–видимому, Диодору приходилось прокладывать себе путь, заполняя повествования ткань без помощи компиляционного предшественника, который уже сделал для него эту заботливую работу.
Результат этой независимой работы показывает некоторые характеристики, которые мы не находим в книгах об историческом времени и, которые косвенно делают убедительным использование промежуточных источников в качестве руководства. Отправной точкой аргументации является критика Диодором некоторых предшественников, которые в своих работах опустили мифические времена:
«Я слишком хорошо знаю, что те люди, которые составляют древние мифы, сталкиваются с большими трудностями в процессе написания: Во–первых, длительный временной интервал между описываемыми событиями затрудняет поиск сведений и создает для авторов большую путаницу. Во–вторых, хронологическое датирование событий не позволяет получить точную информацию и заставляет читателя мало думать об истории. Кроме того, красочное изобилие героев, полубогов и других людей с их генеалогиями превращает изложение в трудно разрешимую задачу. Однако, самым большим и сложным препятствием является то, что осведомители, которые записывали древнейшие истории и мифы, противоречат друг другу. [2] Вот почему наиболее уважаемые поздние историки, учитывая упомянутые трудности, не озаботились древней мифологией и вместо этого приступили к изложению событий нового времени» (4.1.1-2).
В этом отрывке Диодор выделяет две группы авторов. Прежде всего он упоминает древних писателей, которые занимались мифическим временем и которые столкнулись с тремя центральными проблемами: большим временным расстоянием, отсутствием хронологии эпохи и неоднородностью материала. Эти слишком большие противоречия у доноров привели к тому, что мифическое время особенно проблематично. Интересным для нашего аспекта, который будет здесь обсуждаться, является прежде всего итоговая критика второй группы авторов, «более поздних историков».
Названы по именам Эфор и дополнительно Каллисфен и Феопомп. Последнего Диодор упрекает в том, что тот опустил мифическую эру и начал свою историю лишь с возвращения Гераклидов (16.14.3). Кажется, что Диодору не приходит в голову, что для этого решения могли быть и другие причины. Ясно, что здесь можно увидеть наивную критику историков, которая понятна только по следующим словам:
«Но я придерживался противоположного взгляда, взяв на себя труд повествования и полностью обратившись к древним мифам; ибо герои, полубоги и многие другие храбрые люди совершили много великих дел, и потомки почитали их отчасти жертвами наравне с богами, и отчасти героическими почестями из–за этих общих заслуг, но всех вместе голос историографии отметил на вечные времена должной похвалой» (4.1.4).
Конечно, весь этот пассаж не свободен от проблем. Диодор критиковал историографические нравы своих предшественников, чтобы покрасоваться перед читателями. Он взял на себя работу и усилия, от которых Эфор и другие отступили. Еще раз, это сообщение дает понять, что он ожидает от читателя должной благодарности за это достижение. Но этого недостаточно как объяснения. Много лет спустя, при разработке главного прооймия, он снова и снова поднимал эту идею, ссылаясь на то, что многие историки опустили мифическое время из–за больших препятствий, связанных с этим материалом.
Критика Диодором Эфора, которую он широко использовал в книгах 11-16, представляет для нас особый интерес. Факт, что он считает его лишь представителем «более поздних историков», предполагает, что Диодор много работал над написанием своих книг о мифическом времени потому, что ему просто не хватало промежуточного источника. Это предположение подтверждается критикой Феопомпа, о котором мы знаем, что он придавал большое значение мифам. По–видимому, Диодор обнаружил мифологические отрывки у обоих авторов, но не настолько структурированные, чтобы эффективно использовать их самому. Его поиск промежуточного источника, который обработал бы вместо него разнородные и противоречивые мифы древних авторов, а он бы их легко употребил, не увенчался успехом, и поэтому он раскритиковал тех, у кого он искал, в прооймии 4‑й книги. Когда он уже написал три книги и уже мог предвидеть на основе своих прогрессирующих исследований, насколько проще ему будет иметь в последующих разделах скомпилированный промежуточный источник и руководство в историографическом материале, он написал эту критику — не в последнюю очередь с целью подчеркнуть свои собственные достижения.
На этом фоне объясняется идиосинкразическая структура первого раздела Библиотеки. Первые пять книг очень неструктурированы по форме и содержанию и, прежде всего, не соответствуют объявлению в главном прооймии. Вместо объявленной мифической истории дотроянского периода Диодор предлагает яркое сочетание географии, этнологии, героической истории, утопий и т. д.
Кажется, что автор уяснил этот недостаток, так что он дважды извиняется в этом разделе работы. Тем самым он указывает, что для этой эпохи нет тех же стандартов оценки, что и для исторического времени и, более того, он не нашел надежной хронологии для мифического периода и поэтому должен был отказаться от нее в книгах 1-6.
Отсюда Диодор часто использует в книгах 1-6 формулировки вроде λέγεται, λέγουσι, φασί, μυθολογεῖται или μυθολογοῦσι, которые мы находим в книгах 11-20 гораздо реже. Эти анонимные ссылки на доноров должны интерпретироваться в том смысле, что автор хотел дистанцироваться от контента, как будто он в конечном счете не был уверен.
В целом стало ясно, что Диодор в книгах 1-5 не имел промежуточного источника в качестве ориентирующего гида, так что ему приходилось обрабатывать эвристику текста и структурировать материал под свою собственную ответственность. Возможно, он не был доволен результатом, потому что он осознавал свои литературные и методологические ограничения при практическом изучении оригиналов. Это подтверждается его captatio benevolentiae в 1.6.1, согласно которому настоящая мифологическая часть работы является только сокращенной версией, а полная разработка должна быть произведена в другом месте. В этом контексте он должен также признать многогранные преимущества промежуточных источников, что явно облегчило бы работу.
В основе этой главы лежит вопрос о том, как Диодор структурировал эпитомизированный и скомпилированный материал и как представлял его в своей всемирной истории. Он указывает в проойми пятой книги, что он хотел следовать процедуре Эфора в его устройстве материала κατὰ γένος, то есть в соответствии с предметными областями:
«С другой стороны Эфор имел успех во всемирной истории, которую он написал, не только из–за его стиля, но и за организацию его работы; ибо каждая из его книг был разработана, чтобы суммировать события, относящиеся к определенному предмету [κατὰ γένος]. Именно поэтому мы также отдаем предпочтение этому типу обработки материала и хотим придерживаться этого принципа в максимально возможной степени» (5.1.4).
Это утверждение заслуживает внимания, поскольку устройство материала в соответствии с предметными областями с помощью анналистическо–синхронистической системы, как было объявлено Диодором в главном прооймии Библиотеки, не может быть согласовано.
В науке это противоречие между распорядком κατὰ γένος Эфора и анналистическо- синхронистической Библиотекой обсуждалось на удивление мало, конечно, не в последнюю очередь потому, что до сих пор основное внимание уделялось донорам. Если же серьезно относиться к истории Диодора как к продукту литературных усилий, необходимо выяснить, почему автор распространяет два совершенно противоположных принципа распорядка, и то, как он их реализует. В этом контексте сначала необходимо уточнить, что Диодор и что Эфор понимали под принципом κατὰ γένος.
Для Эфора этот принцип имел сверхупорядоченную структурную функцию. Предположительно, он устроил свою всеобщую историю в соответствии с великими сценами Эллады/Македонии, Востока/Леванта и Запада, дистанцировавшись тем самым от анналистического принципа как формы центральной ориентации. Удовлетворительного подробного ответа нельзя достигнуть из–за фрагментарной традиции, поэтому мы должны придерживаться слов Якоби:
«Разумеется, даже принцип κατὰ γένος, предназначенный для всеобщей истории, должен подчиняться великой временной последовательности событий, то есть он не может (или, по крайней мере, не будет) объединять персидские войны Дария, Ксеркса, Агесилая, Александра в одной книге, а затем рассказать что–нибудь о Пентеконтаэтии и Пелопоннесской войне; но отличие от анналистического распорядка не уменьшается».
Диодор сначала кратко излагает свой принцип распорядка в основном прооймии. Здесь он говорит, что хочет предоставить последовательные сообщения в хронологическом порядке. Он развивает эту идею подробно только в прооймии книги 16:
«Во всех исторических работах историки должны стремиться обобщать в своих книгах от начала до конца дела городов или царей. Я подозреваю, что именно тогда история будет особенно запоминающейся и понятной для читателей. [2] Незавершенные события, результат которых больше не связан с началом, отвлекают внимание любознательных читателей, тогда как повествование, которое является последовательным до конца, является совершенным. Однако, если естественный ход событий уже устраивает историков, тогда они должны тем меньше отклоняться от этого принципа. [3] Итак, придя к действиям Филиппа, сына Аминты, я тоже постараюсь обобщить в этой книге труды этого царя» (16.1.1-3).
Автор конкретизирует здесь состав своей Библиотеки в четырех очень похожих темах:
1. Сообщения должны, насколько это возможно, воспроизводиться от начала до конца как единое целое, поскольку это было бы полезно для читателя.
2. Композиции, в которых результат действия не имеет заметной связи с его началом, должны быть отклонены.
3. Нередко исторические процессы образуют естественне целое, которое при изложении ни в коем случае не могут разрываться.
4. Обширный материал следует резюмировать, насколько это возможно.
Что касается пунктов 1-3, то Полибий предоставляет сопоставимые методологические рекомендации:
«Я хорошо знаю, что некоторые упрекают мою историческую работу за то, что я постоянно прерываю свое повествование до того, как определенный ход действий и событие подошли к концу. [2] […] То же самое относится к ощущению зрения. Оно может оставаться сосредоточенным на одной цели в течение большей части времени; с другой стороны, красочная смена картин привлекает наши глаза. [9] В особой степени сказанное относится к душе. Разнообразие объектов внимательного внимания — это просто отдых для деятельных людей. [6,1] Поэтому наиболее важные историки старшего возраста, похоже, совершали перерывы, отчасти в форме мифических и повествовательных экскурсов, отчасти в виде фактических отступлений, и не только касательно Греции, но включая и зарубежные страны. […] [5] Но я назначил особое место для каждой из самых известных стран мира и событий, которые происходят в них, переходя из одной в другую в том же порядке установленного плана, и сообщал о событиях каждого года. В результате наши читатели смогут легко вернуться к тому месту, где мы остановились, чтобы ничего не осталось незавершенным и неполным» (38.5.1- 6.6).
Как впервые признал Мейер, полемика Полибия анонимно направлена против Феопомпа Хиосского и его строгого синхронистического порядка. Эта процедура, по–видимому, побуждала Феопомпа снова и снова кратковременно отображать параллельные события в других удаленных местах под одним годом в основной строке сюжета, но не доводить их до конца. Раздражения читателя нельзя было избежать, так что и другие античные авторы жаловались за это на Феопомпа.
Мейстер указал на еще одну возможную интерпретацию полибиева места, что важно для нашей проблемы. Это была не фундаментальная критика Феопомпа, потому что и Полибий выступает за синхронистический порядок. Прежде всего, он требует модификации этого порядка, поскольку тот разрывает замкнутые комплексы тем. Содержание сообщения не должно быть настолько неустойчивым, чтобы читатель больше не мог за ним следовать. Кроме того, события должны быть не только кратко затронуты, но и начатые доклады также должны быть осмысленно закончены.
Полибий, говорит Мейстер, меньше нападал на Феопомпа, чем на Эфора и на его концепцию κατὰ γένος:
«Полибий дистанцируется от тех, кто рассказывает события без каких–либо различий от начала до конца и оправдывает это отклонение необходимостью изменения человеческой природы. Этот отрывок является ответом на ожидаемую критику его читателей, но на самом деле здесь обособление его собственного метода против Эфора, который теоретически оправдал и применил принцип изложения, отвергнутый Полибием».
Полибий в конечном итоге требует концептуальной промежуточной точки между подходами Феопомпа и Эфора, учитывающей естественную потребность в изменении, для удовлетворения получателя. Он считает, что ритмичный текст с понятными темами в хронологическом порядке помогает восприятию читателя.
Параллели с утверждениями Диодора ясны, поэтому можно предположить, что его замечания в прооймии 16‑й книги основаны на Полибии. То, что его, тем не менее, располагает к Эфору — так это его техника рассказывать вещи от начала до конца, поэтому для читателя нет полузавершенных рассказов. Очевидно, Диодор в принципе κατὰ γένος Эфора осознал тематические сообщения, которых требовал Полибий. Поэтому нужно согласиться с Дрюсом, который утверждает, что Диодор неправильно понял структуру Эфороса κατὰ γένος. Очевидно, Диодор понимал концепцию Полибия о представлении тем от начала до конца как указание на большее внимание к тематическим приоритетам. Он увидел эту ориентацию в Эфоре. Однако он не осознавал разных размеров. В то время как Эфор понимал принцип κατὰ γένος как размер распорядка для всей своей работы, Диодор использовал этот общий принцип для представления небольших описательных единиц. Это ставит вопрос о том, как Диодор конкретно реализовал κατὰ γένος в своем анналистическо–синхронистическом порядке.
В книгах 1-5, в которых он подытожил, среди прочего, мифы о варварах и греках, он смог без проблем организовать материал по темам, поскольку у него не было подходящего донора для хронологического распорядка. Лишь изредка вкрадываются намеки на прошлые или наболее поздние события, причем Троянская война действует как фокус в этих книгах несколько раз. Мы можем считать эти замечания хронологическим ориентиром для читателя.
Гораздо интереснее композиция книг об историческом времени. Основное внимание уделяется сохранившимся книгам 11-20, которые охватывают события между 480 и 302 гг. до нашей эры. Здесь должен был применяться анналистическо–синхронистический распорядок, о котором говорится в главном прооймии и которого Диодор на первый взгляд также придерживался с упоминанием афинского архонта в Афинах и двух римских консулов за каждый год. Однако, если учесть устройство материала в этих книгах, возникает другая картина, как будет показано в некоторых примерах ниже. Так, в начале Пелопоннесской войны Диодор указывает, что он должен сперва описать предысторию этого конфликта, прежде чем он сможет обсуждать фактические боевые действия:
«В этом году началась так называемая Пелопоннесская война между афинянами и лакедемонянами, самая длинная из всех войн в нашей памяти; и поэтому необходимо в соответствии с планом нашей настоящей работы прежде объяснить ее причины» (12.38.1).
Что соответствует плану его исторической работы (τῆς ὑποκειμένης ἱστορίας οἰκεῖον), так это, возможно, намерение представить материал в указанных понятных смысловых единицах.
Поскольку по мнению науки отрывки о греческой родине за период 480-340 гг. восходят к Эфору, то сперва можно подумать об эпитомизированном Эфоре. Однако замечания о необходимости вернуться ненадолго назад прежде чем продолжить рассказ, не являются изолированными случаями и могут быть найдены в других книгах. Еще один аргумент против эпитомизации Эфора заключается в том, что он не нуждался в этих возвращениях назад в своих тематически замкнутых книгах. Поэтому здесь типичный пример расстановки κατὰ γένος в понимании Диодора.
На этом фоне неудивительно, что схожие сообщения могут быть обнаружены в частях Библиотеки, которые не могут восходить к Эфору. Примером может служить сообщение в 17.5.3 по случаю начала кампании Александра против Дария III.
«Теперь, когда мы хотим писать о персидском царстве, нужно ненадолго вернуться назад и записать нить нашей истории».
Кроме того, следующий пример предлагает эту диодорову форму κατὰ γένος. По случаю низложения сиракузского правителя Фрасибула, Диодор сообщает под 466/465 годом:
«Поскольку мы хотим подробно сообщить об этом событии, мы должны вернуться немного назад и четко изложить весь ход истории с самого начала» (11.67.1).
Что этот текст, по словам Мейстера, восходит к Тимею, подчеркивает предположение, что этот метод использовался независимо от доноров. Даже в фрагментарных книгах 21-40 можно найти соответствующие примеры. Например, Диодор возобновляет историю Каппадокии в 31‑й книге, тогда как в последний раз он занимался ею в 18‑й книге в связи с завоеванием региона Пердиккой. Во всех приведенных примерах не может быть и речи о строгом анналистическом порядке. Диодор, по крайней мере, знал, что эти возвращения назад привели к конфликтам с хронологическим порядком:
«После того, как мы сообщили о событиях во время Ламийской войны, мы теперь обратимся к войне в Кирене, чтобы не слишком отклоняться от хронологического порядка. Поэтому необходимо взглянуть назад, чтобы прояснить ход отдельных событий» (18.19.1).
В то время как Диодор представил Ламийскую войну в сообщении за год, о котором идет речь, ему также пришлось открыть новую, доселе неизвестную в контексте его синхронистического устройства тему войны в Кирене. Для того, чтобы его поняли читатели, он должен был прервать общий ход событий, как это часто бывает, кратким экскурсом истории этого конфликта в Кирене. При этом он проигнорировал свое распределение материала и расследовал события дела Гарпала, которые, согласно хронологическому уложению, должны были быть представлены в предыдущей 17‑й книге. Параллель с вышеупомянутым примером истории Каппадокии в 31‑й книге, с пополнением событий более чем через 100 лет, очевидна. Строгий хронологический порядок, о котором было объявлено в главном прооймии, ощущается мало.
При взгляде на представленные примеры, выделяются две вещи: Диодор попытался излагать определенные события без перерыва, и его целью было создание как можно больше замкнутых текстов, которые он затем вписывал в свою анналистическую сетку. Он предпочитает привести предысторию событий под одним годом вместе с самой историей. Поскольку этот композиционный принцип встречается во многих частях Библиотеки, его следует считать подлинно диодоровским. Очевидно, он хотел оправдать требование Полибия и в то же время реализовать устройство материала у Эфора. То, что он не видел методической проблемы симбиоза двух принципиально несовместимых понятий, вероятно, объясняется его «безграмотностью». Это единственный способ объяснить, почему он смог представить два полностью противоречивых принципа порядка в работе в качестве руководства.
Общая проблема этого сочетания методов заключалась в том, что историк в многолетней череде событий с индивидуальными особенностями не мог уложить материал в рамки одного года, но должен был растягивать его на разные годы. Эффекты этого композиционного метода можно увидеть в главе из истории Кипра, в которой основное внимание уделяется Эвагору, правителю города Саламина. Исторический сердечник повествования — это начало повторного захвата средиземноморского острова персами в 411 году, после того как Эвагор сумел заранее захватить контроль над островом на разных этапах. Под 391/390 г. Диодор передает первое сжатое сообщение. Он говорит как о падении тирана Абдемона в 411 году, так и о продолжении правления Эвагора над всем Кипром в последующие годы (14.98.1-4). Он продолжает рассказ двумя заметками под 387/386 г. в 14.110,5 и под 386/385 г. в 15,2,1. Там он приводит лишь краткую промежуточную информацию о предприятиях 390-385 гг., а затем завершает в 15.9.2 под 385/384 г. этот экскурс по истории Кипра подчинением и реинтеграцией Эвагора в персидскую системе власти:
«Так кипрская война подошла к концу; она продолжалось почти десять лет, но большую часть времени прошла в приготовлениях и только два года велась открыто» (15.9.2).
Согласно науке сообщение с точки зрения содержания восходит к Эфору. Однако решающим фактором для наших исследований является не столько указание на источник, сколько диодоровский состав материала. Здесь Диодор распространяет уже подготовленный отчет своего донора в соответствии с его собственным анналистическим порядком на протяжении нескольких лет так, что он позиционировал основную часть повествования в рамках двух лет, в течение которых, по его мнению, были предприняты центральные действия: подъем и падение Эвагора Саламинского. Тот факт, что он ошибочно фиксирует конец боевых действий, через десять лет после начала войны, в 385/384 году, снова указывает на его неверную хронологию. Этот пример можно рассматривать как образец первоначально связного сообщения, оказавшегося в анналистической сетке Диодора.
Процедура, изложенная здесь, привела к ошибкам в его хронологии, которые по праву подвергаются критике, что особенно проблематично, если нам не хватает для сравнения авторов, чья помощь привела бы в порядок диодоровскую путаницу. Это привело к значительным противоречиям в исследованиях, особенно в книгах 18-20 по раннему эллинизму.
В прооймии 20‑й книги Диодор сообщает, как он группировал тематический материал под одним годом:
«Тем самым можно упрекнуть историю за то, что она наблюдает за тем, как много разных событий происходит в жизни одновременно, но для тех, кто их представляет, существует необходимость прерывать свои рассказы и — что неестественно — разделять то, что происходит, на части. Получается, истинный ход вещей наполнен переживаниями. Письменное изображение, лишенное подобного эффекта, может только воспроизводить факты, но значительно отстает от реального хода событий» (20.43.7).
Этот отрывок часто приписывается Дурису Самосскому, потому что здесь якобы налицо его основное требование, согласно которому историография должна подражать исторической правде. Однако в обсуждении возможных источников было упущено, что этот отрывок представляет особый интерес для Диодора. Здесь он выражает важный для него вопрос: как параллельные направления деятельности могут быть представлены в исторической работе, не теряя слишком много своего драматизма. Потому что наряду с анналистическим устройством синхронистический порядок, в частности, представлял собой серьезную проблему для всех универсальных историков, и эти дискуссии будут найдены у многих эллинистических историографах, так что источником здесь может быть вовсе и не Дурис.
Проблема синхронистического порядка будет рассмотрена более подробно ниже. Отправной точкой являются попытки Диодора противостоять отсутствию динамизма. Прежде всего, он неоднократно прерывает тексты намеком на то, что сообщение затянулось, например, в 15‑й книге:
«Что касается землетрясений и наводнений, мы хотим довольствоваться тем, что уже сказано» (15.49.6).
В принципе, эти примечания, конечно же, являются признаками эпитомизации и компиляции. Диодор сообщает читателю, что теперь завершен тематически замкнутый рассказ (принцип κατὰ γένος) и он переходит к следующему. В то же время его подсознательное намерение состоит в том, чтобы указать на его собственное знание материалов и, прежде всего, на службу, которую он предоставил. Благодаря его Библиотеке лица, интересующиеся историей, не читают многочисленных оригиналов. Они информируются быстро и всесторонне.
Предположительно, однако, он пытался снова и снова, указывая на одновременность различных событий в своих сообщениях, вернуть некоторую динамику, которую они потеряли из–за изложения ярусами, в блоках тем. Уже параллельная датировка каждого года афинским архонтом и римскими консулами с добавлением победителя в беге на Олимпиаде показывает синхронность различных событий в труде. Свидетельства этой одновременности можно найти прежде всего в исторических крупных событиях:
«Также в Ионии греки провели великую битву с персами в тот же день, когда состоялась битва при Платеях. Поскольку мы хотим описать это событие, то начнем сообщение с самого начала» (11.34.1).
В начале исследования было указано, что синхронизмы являются фундаментальной конструкцией историографии и не были непопулярны в древности. Вышеупомянутый синхронизм из персидской войны, возможно, восходит к Геродоту. Исторические реалии в рассматриваемом случае несколько отличались: В то время как битва при Платеях, вероятно, произошлав начале августа 479 года, то сражение при Микале, вероятно, датируется серединой месяца.
Эти синхронизмы в работе Диодора всегда считались приобретениями из Эфора и Тимея. В некоторых случаях это может быть правдой. Самый известный случай, когда мы находим у Диодоре два взаимосвязанных между собой всемирно–исторических события — атака карфагенян против Сицилии и нашествие персов на Грецию — могут вполне происходить из Диодора. Вот пример из 18‑й книги:
«В то же время Кратер отправился из Киликии и поспешил в Македонию, чтобы помочь Антипатеру и его людям отомстить за поражения, нанесенные македонцам» (18.16.4).
Этот отрывок не может исходить от Эфора, не дожившего до этого во времени, как и от Тимея, ориентированного на историю Запада. Независимо от того, использовал ли Диодор этот синхронизм из донора или сконструировал его сам, вопрос должен в конечном счете оставаться открытым. Проблема заключается в том, что Кратер, которого Александр послал из Вавилона в Македонию, завис с 10 000 солдат в Киликии более, чем на полгода, и для этой остановки нет значимой интерпретации. Очевидным объяснением было бы то, что хронологическая оплошность Диодора обусловлена отсутствием существенной текстовой координации.
Из 18‑й книги можно привести еще один пример хронологически неудачного согласования. Основой являются одновременные сражения Эвмена против Кратера и Неоптолема в Малой Азии и хилиарха Пердикки против Птолемея в Египте весной 320 г. Поскольку эти две параллельные битвы за господство в империи Александра имеют первостепенное значение для ранней эллинистической истории, Диодор пытается в двух местах использовать посланников, чтобы указать на одновременность событий:
«Как только Пердикка узнал о победе Эвмена, он почувствовал себя намного увереннее в своей кампании против Египта, и когда он подошел к Нилу, он разбил свой лагерь недалеко от города Пелусий» (18.33.1).
«Сразу после его смерти пришли послы с сообщением о том, что Эвмен одержал победу в битве под Каппадокией, тогда как Кратер и Неоптолем были побеждены и умерли. Если бы это сообщение пришло за два дня до смерти Пердикки, никто не посмел бы покуситься на него с учетом его большой удачи» (18.37.1).
Итак, прибыл ли посланник Эвмена в Египет непосредственно перед вторжением Пердикки и поощрял его к дальнейшим действиям, или он прибыл к Нилу вскоре после его убийства? Предположительно Диодор был гораздо менее озабочен хронологически точным сообщением, чем синхронизированием двух важных параллельных событий для читателя. Факт, что он допустил столь вопиющее противоречие в работе, в свою очередь свидетельствует о менее грамотном обращении с материалом и показывает, сколько хронологических проблем он создал.
Обсуждение этого раздела показало, что Диодор не смог представить свой материал в ритмичной форме и ориентированным на получателя способом, согласно максиме Полибия. Вместо умелого переключения между отдельными аспектами в контексте синхронной систематики мы находим в его непонятной ссылке на Эфора текстовую структуру, в которой материал компактно сгруппирован в тематические единицы, но часто разрывается из–за анналистического порядка. Большое количество возвращений назад и более или менее удачная синхронизация усложняет для требовательного читателя получение якобы хорошо подготовленных текстов.
Также стало ясно, что сгруппирование материала привело к массовым конфликтам с хронологическим порядком. Особенно неуместным является способ, которым Диодор выделяет отдельные текстовые блоки в своей анналистической системе. Почти создается впечатление, что он противоречит своим заверениям в отношении точной хронологии и ею не интересовался. Он довольствовался скорее грубой сеткой, которой он пытался посредством архонтов и консулов придать определенную точность.
Как доноры для книг 18-20 называются особенно Гиероним Кардийский, Диилл и Дурис Самосский, а для истории Сицилии Тимей. Как и следовало ожидать, критические исследования, связанные с источниками, для несицилийских пассажей не обеспечили удовлетворительного решения вопроса о том, какие части к какому источнику относятся. Исследование было главным образом заблокировано дискуссией о том, которые из упомянутых книг Диодора можно отнести к Гиерониму и следует ли уделять больше внимания Дурису в качестве второго источника. Они, как правило, считаются наиболее качественными в Библиотеке.
Несмотря на всю неопределенность, большинство антиковедов считают, что источником для книг 18-20 является Гиероним Кардийский. Согласно наблюдению Якоби Гиероним «был признан автором одной или главной книги по истории диадохов». Проблема, однако, в том, что историк ощутим для нас всего лишь в 18 фрагментах, но от него есть еще материал из Диодора.
Удивительно, что некоторые исследователи неоднократно подвергали Диодора изучению, чтобы получить материал для одного из потерянных эллинистических историков. Существенный интерес можно объяснить только отсутствием источников за период с 323 до 302 гг. Ибо краткие сообщения Помпея Трога, чья работа дошла до нас только в сильно сокращенном варианте Юстина, биографии Плутарха и Корнелия Непота (Фокиона, Эвмена, Деметрия и Пирра), некоторые исторические экскурсы Павсания, описание слажений у Полиэна, Гейдельбергская эпитома и краткий отрывок из истории диадохов Арриана не предлагают реальных альтернатив Диодору. В основном это лишь короткие фрагменты информации, что ясно показывает, насколько важен связный источник повествования.
Это является отправной точкой для следующего исследования, целью которого является показать, что хотя Гиероним является одним из наиболее важных источников для диодоровых книг 18-20, он не может быть единственным на сегодняшний день. Кроме того, будет убедительно сделать так, чтобы поиск источников книг 18-20 был решен путем фиксирования известных нам авторов по имени. Поэтому следует сосредоточиться на целях отдельных частей работы, которые могут быть связаны с известным автором. В дальнейшем следует показать, что для книг 18-20 необходимо исходить из промежуточного источника, который диктовал Диодору в течение долгого времени необходимое структурирование исторического материала.
На первом этапе важно уточнить, что мы можем на самом деле приписать Гиерониму из Диодора. Итак, обратимся к свидетельствам Диодора о Гиерониме:
«Затем Эвмен отправил посольство к Антипатру, чтобы начать переговоры о капитуляции. Во главе его стоял Гиероним, который написал историю диадохов» (18.42.1).
«Пока он [Антигон] рассматривал эти планы, он послал к историку Гиерониму, другу и согражданину Эвмена Кардийского, который искал убежища в крепости Нора. Этого человека Антигон привлек к себе богатыми дарами и отправил в качестве переговорщика к Эвмену» (18.50.4).
Диодор приводит нам эти два свидетельства в восемнадцатой книге в связи с осадой Эвмена в течение нескольких месяцев в маленькой азиатской крепости Норе войсками Антигона Монофтальма. Гиероним, соотечественник и, вероятно, также родственник Эвмена, служил посредником для диадоха Антигона в переговорах, чтобы положить конец тупиковой ситуации. Однако оба свидетельства в корне противоречат друг другу: хотя в первом Эвмен посылает Гиеронима к Антигону, ход действий во второй противоположный; там активность проявляет Антигон.
Это свидетельство имеет внутреннее противоречие: Гиероним должен сначала быть вызван из осажденной крепости Норы и, следовательно, из среды противника, но затем он работает на Антигона.
Вторая версия, конечно же, не была гиеронимовой; Диодор должен был почерпнуть ее из враждебного источника, в то время как первая, возможно, приукрашенная версия хорошо подходила бы Гиерониму, потому что в ней тот не берет взятку. В результате это означает, что Диодор в центральной повествовательной нити Diadochengeschichte отнюдь не всегда следовал Гиерониму.
На втором этапе мы спросим о цели гиеронимова труда, чтобы узнать какие пассажи Диодора мы можем приписать кардийцу:
«Среди раненых там был пленен историк Гиероним Кардийский, который до сих пор был в почете у Эвмена, но после его смерти нашел благосклонность и доверие со стороны Антигона» (19.44.3).
«Когда Деметрий вернулся и подробно рассказал о своих действиях, Антигон упрекнул его за договор с набатеями […] С другой стороны, он [Антигон] похвалил его [Деметрия] за то, что он осмотрел озеро [Мертвое море] и, очевидно, нашел источник дохода для его царства. Надзор за этим он доверил историку Гиерониму и дал ему указание подготовить баржи, собрать весь асфальт и доставить его в определенное место. Результат, однако, не оправдал ожиданий Антигона» (19.100.1-2).
В сочетании с источниками об осаде Норы мы можем доказать, что до падения Эвмена Гиероним находился в числе его последователей. Впоследствии он оставался в свите Антигонидов. Это изображение также поддерживается другими утверждениями, не происходящими из Диодора. Гиероним служил не только Антигону и его сыну Деметрию Полиоркету, но также пользовался большим уважением и у Антигона Гоната. Поэтому многие части книг 18-20, в которых действия Антигонидов описаны более подробно по сравнению с другими актами диадохов, или которые по своему намерению особенно проантигонидовские, можно отнести к Гиерониму. Они включают безусловно, многочисленные батальные сцены, описания которых являются одними из самых ценных во всей Библиотеке: битвы в Паретакене (19.27 -31), Габиене (19.39-43) или при Газе (19.81-85). То же самое относится к подробно описанному походу Деметрия в Вавилон, который не обязательно ожидался бы как периферийное событие во всемирной истории, ориентированной на средиземноморскую ойкумену. С помощью FGrHist 156 F 5-6 мы также можем приписать этнографический экскурс о набатеях и добычу асфальта на Мертвом море в 19.94-99 Гиерониму. Кроме того, существует множество мелких подсказок (например, когда Деметрий еще до 306 года именуется царем), указывающих на Гиеронима. Этих тонкостей, которые, вероятно, были преднамеренно введены его источником, благоприятным для Антигонидов, Диодор не замечал. Гиероним проявлял явные симпатии к своему соотечественнику (и родственнику?) Эвмену. Поэтому мы можем считать разделы в восемнадцатой и девятнадцатой книгах, положительно изображающие Эвмена, восходящими к Гиерониму. В этом пункте в науке господствует единодушие. Однако, при всей убедительности этих раскладов нельзя не учитывать, что они являются лишь аргументами и недействительны как доказательства.
Раскрываются пограничные случаи, в которых Гиероним, несмотря на кажущуюся безопасную цепочку показаний, не обязательно может быть принят в качестве источника Диодора. Афиней в своих «Софистах за обедом» сообщает, что описание катафалка, везущего тело Александра из Вавилона к месту упокоения, было одним из литературных бриллиантов Гиеронима. Подробное описание катафалка и его путь на запад приводится у Диодора в 18.26.1-28,6. Но это ни в коем случае не означает, что Диодор должен был черпать здесь из Гиеронима. Потому что со ссылкой на Полибия вполне можно предположить, что история великолепного Александрова саркофага была бы обычным явлением в множестве исторических работ по раннему эллинизму, поскольку она подходила как для заключительной главы в истории Александра, так и для примера возникающего между стратегами Александра после 323 г. спора. Поэтому вопрос об источнике Диодора в 18,26,1-28,6 лучше оставить открытым.
На этом фоне также следует критически расследовать, действительно ли пассаж из главного прооймия относится к Гиерониму:
«Из всех тех, кто осознал план этого типа историографии, никто еще не продолжал свое изложение за пределами Македонии, и одни заканчивали работу Филиппом, другие Александром, третьи диадохами или эпигонами» (1.3.3).
Здесь можно подумать не об одном историографе в период между Филиппом II и серединой III века до нашей эры и отнюдь не обязательно о Гиерониме.
Опять же при взгляде на свидетельства, которые Диодор передает непосредственно из Гиеронима, создается впечатление, что мы развиваем здесь псевдо–дискуссию, которая уже была представлена в связи с использованием Тимея и Эфора для Библиотеки. Предположительно от Диодора не избежало, что Гиероним был одним из важных авторов для периода между 323 и 272 гг. и что его имени для этой эпохи было самое место. Но он в основном упоминает его — как Тимея или Эфора — только с дополнительной тривиальной информацией или как переговорщика в довольно незначительном конфликте, да еще подкупленного, или как военнопленного после проигранной битвы или как «лавочника» в приобретении экономических ресурсов, для Антигона В результате Диодор четырежды назвал важного историка по имени и не в положительном свете. Прежде всего информация о Гиерониме у Диодора — сопоставимая с цитированием Тимея и Эфора — в основном повествовательном тексте в значительной степени изолирована и мало говорит о том, как его работа была использована для Библиотеки.
Еще один аргумент, неоднократно использованный в науке для поддержки якобы широкого использования Гиеронима Диодором, должен рассматриваться критически. В книгах 18-20 деятельность Антигона, Деметрия и Эвмена рассматривается гораздо шире по сравнению с деятельностью Птолемея, Лисимаха или Селевка. Поскольку Гиероним был на службе у первых троих, то согласно правдоподобному тезису, он, должно быть, подробно обсуждал их в своей истории. Однако следует остерегаться приписывания всех замечаний по Антигону и его преемникам Гиерониму. Поскольку, как уже говорилось в обсуждении Диодором Гиеронима в осажденной Норе, информация об Антигонидах относится и к другим работам.
Кроме того, Диодор был сосредоточен на интересах читателей своего времени и соответственно искал материал у многих других историков. Антигон Монофтальм, без сомнения, был самым блестящим и успешным из преемников Александра, чья империя была почти полностью объединена в его руках. Поэтому его судьба по–прежнему представляла интерес в следующие столетия. С другой стороны, читатели, вероятно, времени Диодора проявляли гораздо меньший интерес к Селевку Никатору и к его предприятиям к востоку от Евфрата. Однако факт, что Диодор концентрируется прежде всего на стремительном подъеме Селевка, но о других его предприятиях ничего не сообщают, не вызывает удивления. То же самое относится к действиям Птолемея. Они были актуальны только в том случае, если были политически и в военном аспекте направлены в Грецию или Сирию.
Насколько сильно повлияли на выбор темы и их значимость для читателей 1‑го века, показывает следующий пример: В рассказе о греческой истории между персидскими войнами и Филиппом II для отдельных лет есть лишь короткие заметки, часто всего в несколько строк. Это особенно верно для времени Пентеконтаэтии. Диодор становится более подробным только с началом Пелопоннесской войны в 431 г., но с 404 г. возвращается к прежней структуре изложения. Эти разные величины четко отражают фокус автора и значение событий для получателя в 1 веке до нашей эры.
Читателей времени Диодора не так интересуют подробности Делийско- Аттического морского союза, деятельность Селевка в верхних сатрапиях или внутренняя политика Птолемея. Для книг 18-20 это означает, что тематический фокус Диодора по некоторым ключевым вопросам отнюдь не указывает на Гиеронима в качестве основного источника.
Даже Мейстер, Зиберт и Вирт неоднократно требовали искать тенденции во всемирной истории Диодора. Мейстер вполне преуспел в этой процедуре в разделах по сицилийской истории, а Зиберт по истории Птолемея I. Оба смогли создать тонко дифференцированную картину использования источников Диодором. В этой работе перечислены отдельные темы. Уже из этой подборки можно узнать, сколько разных сюжетных линий Диодор тематизировал в этих трех книгах параллельно. Неверное освещение событий в Боспорской империи, безусловно, относится к самым странным явлениям. Помимо положительных утверждений об Антигоне и его потомках есть также и явно отрицательные, которые Диодор вряд ли взял из Гиеронима. Оборонительного аргумента Якоби, что Гиероним, в конечном счете, обладал способностью к суждению, недостаточно в качестве объяснения, поскольку критика Антигона Монофтальма, которая описывает его как эгоистичного тирана, Диодор, несомненно, не нашел у историка, который после падения Эвмена провел всю свою жизнь на стороне антигонидского правителя. Кроме того, мы находим пассажи, которые хвалят Птолемея I частично панегирическим тоном. В качестве примера мы ссылаемся на отрывок из 18‑й книги:
«Птолемей из почтения к Александру отправился с армией в Сирию, взял тело и проявлял о нем большую заботу. На данный момент он решил не доставлять мертвеца к Аммону, но поместить его в городе, основанном им [Александром], самом красивом городе всего обитаемого мира. [4] Он предусмотрел для этого священный участок, достойный славы Александра размерами и обстановкой. Там он создал ему место упокоения и почитал его жертвами, которых заслуживал герой, а также блестящими играми, за что он получил не только от людей, но и от богов награды. [5] Из–за его доброты и великодушия люди собрались со всех сторон в Александрии и охотно вызвались на военную службу, хотя царская армия намеревалась победить Птолемея. И хотя даже большие опасности стали очевидными, все с радостью отложили свой личный риск ради его спасения. [6] Боги тоже спасли его от самых серьезных угроз из–за его храбрости и доброты ко всем друзьям, вопреки ожиданиям» (18.28.3-6).
Этот текст, конечно, не соответствовал надежно Гиерониму, потому что прочитанное здесь является чрезвычайно приукрашенным и искажающим истинные события изложением. Сатрап Египта вторгся со своей армией в «приход» своего сирийского коллеги, чтобы захватить саркофаг Александра и вопреки всем планам создать легитимность своего собственного правления в своей расширяющейся столице Александрии. Дальнейшие замечания в этой цитате могут быть отнесены только к придворным сообщениям. Прискорбно, что из–за плохой традиции мы не можем назвать источник по истории ранних Птолемеев. Так что Зиберт, вероятно, справедливо предположил, что за этим отчетом, должно быть, стоял анонимный источник из Александрии. Этот тезис поддерживается фактом, что в связи с Птолемеем в 18‑й книге сталкиваешься с некоторыми странными противоречиями в том смысле, что Диодор должен был черпать иногда из критических к Птолемею, иногда из дружественных к нему доноров.
Существуют и другие факторы, которые выявляют для книг 18-20 несколько доноров. Так, обширное отступление об осаде Родоса Деметрием в 20‑й книге с большой уверенностью происходит из местной истории Зенона. Хотя Диодор не назвал его в этом контексте, но в 5‑й книге он упоминает его как осведомителя по родосской истории (5.56.7). Кроме того, Шварц указал на, что Диодор с историком Марсясом в 20‑й книге приводит еще одного раннего эллинистического автора (20.50.4). Именно потому, что мы почти ничего не знаем о македонских историках, ни в коем случае нельзя исключать того, что он является источником Диодора для раннего эллинизма.
Наконец, мы хотели бы сослаться на отступления об истории Боспорской империи, которые разбросаны в 20‑й книге и не вписываются ни в один из источников, которые мы знаем. Они могли бы происходить из прелюдии к исторической работе, которая касается Митридата из Понта и служила источником Диодору в книгах последней декады. В целом в книгах 18-20 можно выделить очень разные ориентации, в которых предлагается множество доноров. В диодоровом изложении эти более или менее хорошо согласованные источники приводят к противоречиям, пробелам, разломам в тексте, а также к многочисленным хронологическим ошибкам. Для дальнейших исследований это означает, что мы всегда можем искать ориентирующие промежуточные источники. Однако конгломерат ошибок и недостатков у Диодора также показывает, что он, по–видимому, самостоятельно выбирал и обрабатывал материал в более широких масштабах. Промежуточные источники, по–видимому, в первую очередь служили первой ориентацией на материал.
Уже Шварц, Везин, Белох и Шуберт высказались за использование для книг 18-20 скомпилированного промежуточного источника. В то время как первые два исследователя хотят сохранить этот промежуточный источник анонимным, последние выступают за Агафархида из Книда. Якоби, который отвергает этот тезис с доброжелательным скептицизмом, справедливо отмечает, что здесь нет свидетельств.
Основной тезис уже разработан ранее. В частях, которые не имеют отношения к сицилийско–карфагенской истории, материал делится на действия в Азии (с Египтом) и Европе. Это поразительное пространственное структурирование является важной чертой исторических работ Агафархида, который, по–видимому, вдохновлял Диодора в этом вопросе. Поразительно, что Диодор, особенно в книгах 18-20, очень внимательно следит за этим географическим порядком. Ниже приведен пример использования Агафархида в качестве промежуточного источника: Термины «эпархия» или «сатрапия» в отношении Идумеи в отрывках, которые мы вполне можем приписать Гиерониму, появились во 2‑м веке до нашей эры, то есть после Гиеронима. Кроме того, Шварц дал понять, что географический обзор Азии в начале 18‑й книги предполагает картину мира Эратосфена и без информации из Мегасфена, Даимаха и Патрокла немыслим. Восприятие этих авторов особенно важно для историка, который работал в Александрии. Здесь, в египетском мегаполисе, Агафархид также имел доступ к «Историям», которые представляли род Птолемеев в очень положительном свете и прославляли основателя династии. Возможно, они не были широко распространены за пределами Египта, поэтому из них известны только пассажи, переданные Диодором.
Кроме того, Агафархид является одним из немногих авторов, которые пользовались столь ценным для современности, но в древние времена мало употребляемым Гиеронимом. Даже Полибий, который во многом был очень похож на Гиеронима и который наверняка оценил бы его, не знал о нем. В этом отношении есть некоторые аргументы в пользу тезиса о том, что Диодор знал малоизвестного Гиеронима не непосредственно, а скорее в обход через Агафархида.
В общем, должно быть достаточно правдоподобно, что Агафархид оказал устойчивое влияние на Диодора. Тем не менее, я полагаю, как объяснено раньше, что это не тот, всецело важный промежуточный источник, на который Диодор опирался, выписывая единственно из него, если речь шла не о Сицилии. Его истории Азии и Европы служили ему прежде всего в качестве ориентирующих источников, богатых историографическим материалом, протагонистами и разнообразными местами действия. Факт, что Диодор находил, читал и эпитомизировал эти части очень обширных доноров, а затем включил их без всякой помощи в представленную нам структуру, весьма маловероятен после того, что было сказано до сих пор. С историями Агафархида у Диодора был источник для времени после окончания работы Эфора, который уже предварительно структурировал богатство исторических работ. Только с его помощью он мог составить свои книги о раннем эллинизме в том качестве, которое у нас есть.
В какой степени Диодор использовал первичный материал в дополнение к Эфору, Тимею и Агафархиду, или предпочитал ли он полагаться исключительно на эти промежуточные источники, сегодня не скажешь. Для этого просто отсутствуют источники, с помощью которых можно было бы обосновать более точные утверждения. Многочисленные мелкие детали в книгах 11-20 снова и снова напоминают нам, что диодорово знание источников не следует недооценивать.
Отрывки во всемирной истории Диодора, в которых он прямо говорит о своей работе с источниками или в которых мы могли исследовать его обращение с донорами, иллюстрируют отрезвляющую картину его историографической работы: Без четкой концепции он использовал своих доноров не рационально, а скорее по субъективным критериям. Вопреки его заявлению, он не критиковал различные источники путем сравнения и не исследовал их на предмет их пригодности на основе хорошо продуманных критериев. Факт, что он даже не различал мифические, исторические и романические тексты в этом контексте, завершает картину неадекватной работы с источниками. Деятельность Диодора как компилирующего историографа не должна классифицироваться как методическая.
Второй важный аспект касается только более 80 авторов, упомянутых по именам, в основном историографов. Их упоминание никоим образом не должно восприниматься как свидетельство фактического использования соответствующих доноров в соответствующих разделах, потому что, как правило, авторы цитируются группами, в псевдо–дискуссиях или с дополнительной тривиальной информацией, так что можно чувствовать только небольшую уверенность в их фактической значимости для Библиотеки. Упоминание литераторов выполняет преимущественно представительскую функцию. В рамках своей концепции Диодор предлагает для каждой эпохи или региона авторов, признанных в свое время авторитетами, тем самым свидетельствуя своим читателям, что Библиотека соответствовала историографии своего времени. Встроенные имена историков также служат свидетельством его предполагаемых источников знаний и объема работы, которую Диодор предоставил для своих получателей.
Он постоянно убеждает своих читателей, что он всесторонне рассмотрел изучаемый материал и обработал его для их быстрого осведомления. Диодор не показывает, что синтез этого материала основан не на независимом обсуждении различных произведений, а скорее на промежуточном источнике. Можно даже сказать, что он намеренно замаскировал свои источники. Скомпилированные сборники материалов создали самоучке Диодору историографическую ориентацию среди изобилия исторических работ, тем, мест и главных героев. Из них он взял и структурные элементы. Тем самым он, вероятно, ориентировался на лингвистический и риторический стиль Эфора, в представлении материала для театра действий в Азии и Европе, который можно найти у Агафархида. Даже принцип Эфора κατὰ γένος, т. е. классифицирование по предметным областям, Диодор перенял в модифицированной форме, что привело к большим хронологическим ошибкам.
Если сравнить эту практику с пропагандируемым самопредставлением Диодора, становится ясно, что, хотя он неоднократно пытается строить из себя серьезного историографа, он в действительности не соответствует его идеалу в любой точке Библиотеки. Совершенно очевидно, что он уклонялся от интенсивного изучения источников, по–видимому, не в последнюю очередь потому, что ему не хватало методических и, возможно, интеллектуальных способностей.
С другой стороны, он уверен в своем намерении работать критически. Это так же, как и его техника маскировки, лучше всего объясняет его личность. Диодор посвятил много лет работе в историографии, чтобы стать знаменитым. Для достижения этой цели он должен был стать серьезным историком. Это, в свою очередь, может быть успешным только в том случае, если бы он разрекламировал себя как исследователь источников или путешественник. Факт, что в практической работе он в конечном итоге пошел по другому пути, говорит о более или менее реалистичной оценке его способностей и ресурсов, но не об историографической компетентности. Его самооценка как критичного историка, которая стирается реалиями, является одной из сторон этого идеала, который также включает в себя его пропагандистские путешествия, якобы хорошие контакты в Александрии и прибыльную работу в Риме.
Поскольку исследования по работе Диодора с его донорами показали, что традиционный путь критики источника не привел у него к желаемым результатам, возникает вопрос, можем ли мы с помощью тех методов, которые мы использовали до сих пор, выйти за пределы общей точки зрения о донорах Библиотеки. Ответ должен быть в основном отрицательным. Помимо нескольких ясных ситуаций, в большинстве случаев мы не можем с уверенностью определить, какой источник Диодор только что использовал.
Часто также неясно, насколько тесно он следовал промежуточным источникам и какой материал он включал из альтернативных. Поименованные доноры обеспечивают в лучшем случае свидетельства для небольших разделов текста. Исключения из этого правила настолько редки, что их можно легко назвать: Агафархида для отступления о потопе Нила, Дионисия для историю ливийских амазонок, атлантов, ливийского Дионисия и доклада об аргонавтах, Лаосфенида для истории Крита и Ямбула для идеального общества в пространстве Индийского океана. Поэтому нужно придерживаться вердикта Вирта:
«И тот, кто стремится восстановить замысел самого Диодора, его источник, начинает суету, сомнительность которой бросается в глаза».
Оказывается, он, по–видимому, базировал свою Библиотеку на довольно широкой материальной основе, которая, однако, вероятно, имеет гораздо меньше общего с 80 называемыми авторами–источниками, чем это было бы желательно. Скорее, мы можем определить намеренных доноров, которых мы не можем идентифицировать по именам. Что касается методики работы Диодора, который максимально старался соединить свой эпитомизированный материал (распорядок κατὰ γένος), можно предположить, что он использовал отдельных доноров для каждого из этих текстовых блоков. Какой бы автор ни был принят для столь намеренно однородного текста, его в лучшем случае можно было лишь предполагать на фоне проблемной традиции эллинистической историографии.
Из этого метода можно вывести еще два аспекта: поскольку Диодор, вопреки постулированному хронологическому порядку поставил на первое место единство сообщения, это создало значительную проблему. Поверхностно реализованный летописный порядок — это декор. Фактически, у нас есть относительная хронология в работе, которая примерно связана с анналистическо- синхронистическим порядком (архонты, консулы, олимпийские чемпионы по бегу). Следовательно, существующие хронологические искажения не могут быть выяснены из Библиотеки. Кроме того, отсутствие координации между отдельными блоками из скомпилированных тем приводит к многочисленным дублетам и противоречиям, что, конечно же, не в последнюю очередь связано с методически небрежной обработкой источников.
Факт, что Диодор не соответствовал поставленным им себе целям ни методически, ни с точки зрения содержания, на самом деле неудивительно. По–видимому, из–за небольшого историографического опыта он переоценил объем работы и свои способности. Его техника избегания кропотливой конфронтации с отдельными работами и использования промежуточных источников знаменует собой жизнеспособный и в основном легитимный выход из дилеммы, но с сомнительным следствием того, что Диодор скрывает свои источники и, следовательно, представлял работу, выполняемую другими, как собственное достижение. На этом фоне его заявление в конце главного прооймия (1.5.2), в котором он призывает других компиляторов не злоупотреблять его работой как карьером для добычи материалов, получает особое замечание: здесь компилятор увещевает своих коллег, которые точно знают, о чем он говорит.