Современные книги имеют название — это настолько очевидно, что даже не замечается. Оно предназначено для представления соответствующей работы получателю, или, по крайней мере, для того, чтобы передать ему первое впечатление о том, что он ожидает при чтении. Античный читатель в классической Греции не обязательно ожидал этого. Согласно имеющейся у нас информации, названия книг были первоначально неизвестны грекам и даже в более поздние эпохи не обязательно были частью литературы. Даже в те времена, когда названия были широко распространены, часто было достаточно приводить работу в основном по имени автора. На этом фоне озабоченность необычным названием диодорова труда, его подлинностью и смыслом, отнюдь не тривиальна. Стоит рассмотреть вопросы о том, когда были установлены индивидуальные имена, какие намерения были связаны с ними, и какие отношения существовали между содержанием истории и ее названием.
Чтобы лучше оценить и классифицировать название труда Диодора по своему значению и в контексте литературно–исторического развития греческой историографии, необходим краткий обзор развития в классический и эллинистический период.
Геродот как отец истории находится в начале этого исторического плана. Известное первое предложение его исторической работы, в котором он кратко представляет себя и свой опус, является ядром древних названий работ: «Это рассказ об исследовании Геродота». В своем аннотированном издании Геродота Штейн оценивает это предложение словами:
«Они [слова Геродота] указывают на автора и на содержание текста посредством заглавия, но еще не в отдельной форме более поздних книжных титулов. […] Даже Фукидид следует этому пути».
В любом случае геродотова «увертюра» составляет основу для рабочего названия, которое должно быть новаторским для всех других произведений этого жанра: Historien.
Добавлен еще один аспект: До начала четвертого века в греческом литературном мире было вполне достаточно ссылаться исключительно на автора при определении прозаической работы, стоявшей за ним. Даже в случае анонимной критики Геродота в адрес Гекатея или Фукидида в адрес Геродота мы все еще можем распознавать критикуемых авторов без проблем.
Итак, название употреблялось исключительно с чисто практической точки зрения. Только с пространственным горизонтом опыта и одновременно усиленным литературным производством в начале четвертого века в области историографической прозы произошел рывок развития. С увеличением количества стало почти неизбежным маркировать новинки историографической и географической литературы, ставя свои имена для публики. Кроме того, автор был заинтересован также в том, чтобы четко идентифицировать себя и свою работу в литературных кругах.
Кажется, что были импульсы для использования названий на разных уровнях. Например, на рубеже 5‑го и 4‑го столетий можно продемонстрировать более тесную связь между художниками и их работами. Драмы и эпосы имели титулы уже в пятом веке. Одной из причин позднего развития прозы может быть то, что эти тексты первоначально предназначались для устного чтения и были опубликованы впоследствии. В то время как слушатель Геродота мог быть прямо информирован о лекторе и его работе, драматург в V веке должен был показать свою пьесу с именем и титулом директору фестиваля, потому что он представлял себя и свою пьесу на сцене не лично, а через актеров, поскольку в связи с формальностями процедуры отбора драматических агонистов необходимо было так идентифицироваться.
Когда именно эти импульсы были приняты и реализованы историками, сегодня невозможно определить. По крайней мере, мы можем поставить диагноз, что на рубеже 5‑го и 4‑го веков встречаются более индивидуальные названия вроде Персики или Сикелики, но подлинность отдельных титулов в отношении авторов не всегда может быть полностью надежна. С появлением же более плодовитых историков вроде Ксенофонта или Феопомпа, авторов не одного произведения, особая дифференциация отдельных опусов стала очевидной. В качестве параллели можно указать на Платона, который, по–видимому, также давал своим диалогам индивидуальные названия.
В добавление к импульсам, уже упомянутым выше, дополнительным фактором могла быть эволюционирующая риторика, из–за которой, начиная с Эфора программная значимость прооймия в историографии увеличилась, и автор более чем раньше открыл возможность интерпретировать свой выбранный титул уже в первых предложениях своего труда. Итак, Эфор сразу же дал читателю понять, что за первоначальным незаметным стандартным названием Historien в его случае скрывался новый тип исторической работы, а именно универсальная история.
Реальным шагом развития в этом контексте была «Филиппика» Феопомпа Хиосского. Историк опубликовал «Историю Эллады и Македонии» не так, как обычно, как «Историю» или «Элленику», но под именем ее главного героя: Филиппа II, царя македонцев. Особенность титула обусловлена, в частности, тем, что в Филиппике рассматриваются не только деяния этого царя. Скорее, это универсальный исторический рассказ о «делах эллинов и варваров» в 58 книгах. Уже в названии Филипп стилизован в доминирующую фигуру рассматриваемой эпохи. Более того, под именем царя, включена история целой эпохи. Феопомп стал первым автором, который программно определил основное сообщение целой работы в одном слове.
Использование названий книг также продвинулось в IV веке вследствие книжной торговли. К сожалению, в настоящее время мы недостаточно информированы о производстве и продаже книг. Но даже в этой ранней истории книги папирусный свиток при постоянно растущем числе литературных произведений должен был помечаться снаружи с чисто практической точки зрения: краткие надписи на внешней стороне или на ярлыке (sillybos) предоставляли главную информацию вроде имени автора и ключевого слова, излагающего содержание. В случае с более древней литературой, без титула, последний мог быть понят из вводного предложения прооймия, как это, по–видимому, произошло с Геродотом. Некоторые названия могут быть инициированы книготорговцами или переписчиками, что может послужить основанием для вариантов.
Именно историки, вероятно, называли свои новые работы с начала четвертого века. Им было интересно отметить себя и свои произведения программно и лаконично для литературного рынка. Почти общепринятой практикой является цитирование литературы прежде всего по имени автора, даже имевшего не одну работу. В качестве примера этого способа можно обратиться к Диодору, который иногда приводит названия своих источников, цитируемых по имени, но обычно ограничивается простым упоминанием имени автора. Однако, как показывают многочисленные, иногда необычные названия из эллинистического периода, литературно–исторический результат этой эпохи, по–видимому, состоит в том, что названия обычно выбирались автором. Систематический сбор книг заставлял филологов и кураторов из–за богатства материала вводить четкие критерии порядка, согласно которому можно было сортировать существующие книги на книжной полке и снова находить.
Работы, уже имеющиеся на книжном рынке, теперь должны быть классифицированы в библиотечной системе, т. е. обозначены названием и именем автора. Из–за культурного усвоения греческих обычаев римскими литераторами латинские авторы будут похожи на греческие. Цицерон указывает, что у приличного книжного свитка должен был быть прикрепленный ярлык с именем автора и названием книги:
«Ты увидишь удивительный перечень моих книг, составленный Тираннионом … Пришли мне, пожалуйста, также двух–трех человек из твоих переписчиков, которых Тираннион мог бы использовать в качестве склейщиков и помощников для прочих надобностей, и вели им взять с собой немного пергамента для изготовления ярлыков, которые вы, греки, кажется, называете силлибами» (Att. 4,4a,1).
Цицерон применяет греческий термин «силлиб» вместо римского «титул», который позднее использовался на латыни. В контексте, обсуждаемом здесь, также есть сообщение от Витрувия. Он упрекает людей, которые публикуют книги иностранных авторов под своим именем, давая им новые названия. Это означает, что во время Диодора названия книг были не только само собой разумеющимися, но даже плагиатными из–за их общего распространения.
В заключение следует отметить, что с 4‑го века был принят риторически более тщательно продуманный прооймий, чтобы объяснить заглавие в желаемых аспектах, так что не в последнюю очередь между титулом и главным прооймием была существенная связь.
Упоминая название книги Диодора «Библиотека», Хорнблауэр метко заметила, что «заглавие, в первую очередь, является странным названием для истории». В конце концов, согласно всему тому, что мы знаем о заголовках исторических произведений классического и эллинистического периода, в них отражаются или события в четко определенном географическом районе (например, Персика, Элленика, Азиатика), или размещение главного героя в центре (например, «Филиппика», «события вокруг Агафокла»), или период времени (например, «История диадохов», «История после Полибия»).
На этом фоне название «Библиотека» было столь же необычно, как и ново, поскольку оно никоим образом не соответствовало традиционной схеме. Включая византийскую эпоху, название «Библиотека», предположительно, давалось еще два раза: Пс. — Аполлодором и Фотием. В первом случае имя автора, Аполлодор, оказалось фикцией, а во втором название произведения без каких–либо свидетельств в источниках является просто конструкцией знаний. Так что Диодор со своей Библиотекой не только самый ранний автор, который использует это название, но и единственный, чье авторство выяснено. В дальнейшем будет показано, что Диодор выбрал название как само собой разумеющееся с программным намерением создания всемирной истории и в соответствии с литературно–историческим развитием.
Наименование Bibliotheke установлено на основе многочисленных свидетельств источников. Большинство и самые ранние свидетельства ссылаются на работу исключительно под этим названием. Из множественного числа βιβλιοθήκας в самом раннем упоминании о диодоровой работе у Плиния, а также у некоторых других авторов из более поздних времен, можно предположить, что первоначальное название было Bibliothekai. Однако, множественное βιβλιοθήκαι определенно может быть опровергнуто аргументарно. Диодор подчеркивает в главном прооймии, а также в прооймии двадцатой книги, что 40-книжный опус — это единое целое. Эта мысль говорит против множественного названия, поскольку работа, обозначаемая как Bibliothekai, составлена в виде компиляции из отдельных элементов. Изменил ли слегка заглавие сам Плиний или его донор, выяснено не будет.
Кроме того, для варианта названия «Историческая библиотека» может быть предложено правдоподобное объяснение. Зацепкой является удивительный факт, что Диодор в своей исторической работе называет ее повсюду Historien, а в некоторых местах используется даже термин syntaxis. Только после завершения работы в 40 книгах возник вопрос об общем заглавии. «Теперь, когда работа закончена», как звучит в главном прооймии, необходимо название для всего «продукта», способное адекватно отражать контент. Ибо, как он сам воспринимал, он впервые представил поистине всеобъемлющую всемирную историю, которая действительно заслужила этот титул. Предположительно цитирующие Диодора авторы придумали объяснительное прилагательное и соединили его с фактическим названием работы. Когда и через кого этот объяснительный дополнительный термин был включен в традицию, ускользает от нашего знания. В любом случае Плиний должен был дополнить греческий титул латинским прилагательным. Только во времена Евсевия полный греческий вариант названия был в обращении и вошел в рукописную традицию средневековья.
Обратимся теперь к интерпретации самого названия. Бурде интерпретирует его в целом и без дальнейшего обсуждения: Диодор хотел представить своему читателю свою историческую работу как «хранилище книг». Программная претензия, которую Диодор выражает через название работы, также может быть применена к различным частям работы и одновременно дает понять, что выбор этого названия после завершения работы никоим образом не был произвольным для маркировки историографической компиляции. С точки зрения содержания он отмечает уже в первом предложении, что его Библиотека хочет предложить читателю «презентацию общей истории». Он должен, как он продолжает в главном прооймии, предоставлять во всех отношениях всеобъемлющую историческую информацию:
«Ибо, в то время как польза для читателя заключается в том, чтобы знать как можно большее количество многообразных исторических событий, большинство из этих авторов описали войны отдельных народов или даже одного полиса как самодостаточное целое, причем некоторые из них начинали с древних времен и стремились записывать общий ход истории до настоящего, но из них некоторые не указывали времени каждого события, другие умалчивали о том, что произошло с варварами, третьи воздерживались от воспроизведения содержания более древних легенд из–за сложности обработки подобных материалов, в то время как еще одни не могли выполнить то, что они намеревались сделать, потому что умерли посреди работы» (1.3.2).
В этом отрывке ясно сказано, что Диодор никоим образом не был связан с историей ограниченного периода или универсальной историей, которая соответствовала литературной моде его времени, поскольку начиная с Эфора, пионера всемирной истории, было принято сознательно исключать мифическое прошлое как неисторическую эпоху. Диодор не хотел следовать другим модным тенденциям вроде главной ориентации на Рим. Всемирная история должна быть более всеобъемлющей и охватывать события мифического и исторического времени и греков и варваров. Как уже было ясно сказано во введении, он был озабочен не чем иным, как историей человечества с самого начала, включая и мифическую предысторию. Малый масштаб временной и пространственно ограниченной историографии следует преодолевать с помощью его Библиотеки. Его цель состояла в том, чтобы представить великие связи всемирной истории в компактной форме, как он заявляет в третьей главе главного прооймия.
Он видит, что со своим намерением донести разнообразную индивидуальную информацию из разных исторических работ в связном контексте он явно превосходит уже существующие работы. Несомненно, позаимствовав из прооймия Полибия, он снова перенимает эту мысль главного прооймия в другом месте работы, в прооймии 13‑й книги:
«Если бы мы писали историческую работу в манере других историков, было бы целесообразно широко говорить по некоторым темам во введении и только затем обсуждать последующие события, и, конечно, если бы мы потратили лишь короткое время на наше изложение, у нас была бы возможность пожинать плоды вводных мыслей. [2] Но поскольку мы обещали не только описать события в меру наших способностей в нескольких книгах, но и охватить период более одиннадцати сотен лет, необходимо опустить длительные обсуждения в предисловиях и перейти к рассказу» (13.1.1-2)
Повторение подобных центральных мыслей из главного прооймия в работе дает понять, что термин «Библиотека» является четкой концептуальной формулировкой. Диодор пытается экономить место, отказавшись от спорных, историко–теоретических или риторических отрывков, разумеется, также потому, что они ему не нужны и для того, чтобы интеллектуально не перенапрягать читательскую аудиторию, на которую он нацелен. Факт, что он опускает все, что отличает выдающихся историков вроде Фукидида или Полибия, не в последнюю очередь является результатом его «образования», слабого интеллекта и посредственных писательских способностей.
Интересно, что Диодор хочет создавать и понимать свой опус не только с хронологической точки зрения, но и географически и пространственно как всемирную историю в смысле исчерпывающего изложения о происхождении мира или человечества. Поэтому он отмечает после своего главного прооймия и краткой космогонии:
«Теперь я попытаюсь сообщить о событиях, которые произошли в известных странах обитаемого мира» (1.9.1).
Его учебным пространством является весь обитаемый мир, но он осторожно ограничивается желанием сосредоточиться на известных странах. Представляется также разумным предположить, что при выборе названия Диодор использовал коннотации термина «библиотека» (здание ↔ книжный шкаф): 40 книжных рулонов Диодора на книжной полке в качестве эквивалента содержимого библиотеки. Тезис поддержан не в последнюю очередь следующим сообщением в главном прооймии:
«Ибо каждый может с готовностью извлечь из нее (из истории Диодора) полезное для своей цели, используя словно превосходный источник» (1.3.7).
Из Библиотеки Диодора следует черпать по своему усмотрению, используя отдельные книжные свитки как целые исторические работы. Предпосылкой для этого, как отмечает Диодор в основном вопросе, является то, что его историческая работа — «общее хранилище (κοινὸν χρηματιστήριον) событий». Его χρηματιστήριον должно было исчерпывающе информировать от космогонии до его дней, однако на простом приемлемом уровне. Претензия на полноту в третьей главе (особенно 1, 3,2,5-8), которую он рекламирует для своей Библиотеке, подкрепляется планом: В первой главе автор сначала заявляет, что его работа завершена, и затем следует краткое описание отдельных разделов (1-6 мифология и события вплоть до Троянской войны, 7-18 до смерти Александра Великого, 19-40 до 60/59 г.). Наконец, в пятой главе он отмечает:
«Поэтому я набросал этот точный контур во введении, с одной стороны, чтобы познакомить читателя со структурой работы, а с другой — чтобы отговорить авторов, привыкших исправлять книги, от искажения чужих произведений истории. То, что хорошо написано мною во всей работе, пусть не вызовет зависти, а ошибки, совершенные по неведению, пусть улучшат более способные умы» (1.5.2).
Автор, несомненно, написал эти строки главного прооймия в то время, когда 40 рулонов были закончены, и название было уже поставлено. Он кратко, но определенно указывает на хронологическую полноту, а также на неизменяемость своей Библиотеки. Последнее можно также найти в прооймии 20‑й книги:
«Ибо историография как вид просто связана сама с собой и в целом напоминает душевное тело, которое, с отторгнутой частью лишена благодати, но которое при наличии необходимой сплоченности идет в верном направлении и радует связью со всем описанием и правильным пониманием» (20.1.5).
В обоих параграфах ясно сказано, что Диодор рассматривает свою Библиотеку в настоящей форме как законченную в смысле ее концепции. Она не может быть изменена, сокращена или опубликована по частям. Только целиком Библиотека впечатляет своим устройством. Поэтому неудивительно, что Диодор не оставляет никаких сомнений относительно того, что он включил в эту новую компактную всемирную историю все важное, поэтому в дополнительную литературу можно и не заглядывать.
«Изучив работу каждого из этих [историографов], я решил написать историю, которая, при максимальной пользе, должна обещать читателю минимум беспокойств» (1.3.5).
И он продолжает:
«Те, кто желает обучаться, часто лишены возможности доставать себе необходимые книги; кроме того, им трудно распознать настоящие факты среди множества разнообразных рассказов. Всеобщая же история координирует события, обеспечивает легкое понимание и удобна для чтения. В итоге она так же превосходит другие истории, как целое лучше частичного, непрерывное — фрагментарного, точно датируемое — хронологически незасвидетельствованного» (1.3.8)
Так что был создан качественный сборник, который охватывает период от начала человечества до его собственного времени. Тезис о подлинно универсальной историографии формализуется Диодором в соответствии с 1.3.8, в результате чего текст вплетен в новое целое и помещен в анналистическую сетку. Важность, которую он придает последнему аспекту, ясна из обоснования в конце его главного прооймия, что он не смог предоставить хронологию для времени до Троянской войны, так как он не нашел подходящего донора. По–видимому, он знал, что именно синхронистическое датирование событий по римским консулам и афинским архонтам облегчило использование и понимание его Библиотеки как для латинских, так и для греческих читателей. Как слияние доноров, так и хронологическая классификация материала имеют большое значение для текстового дизайна и подробно обсуждаются в этой работе с критической и хронологической точек зрения. Рассматривая отдельные аспекты, Диодор преднамеренно создал новое органическое целое в виде управляемой библиотеки с 40 книжными рулонами — библиотеки как исторической библиотеки в небольшом формате.
Количественное сокращение скомпилированной всемирной истории до 40 книг потребовало конкретного выбора содержания. Следовательно, вопрос о взаимосвязи между компиляцией и донорами возникает в процессе восприятия, поскольку, как часто показывает нам история древних текстов, легко понятные обзоры быстро вытесняют своих доноров, чтением которых пренебрегают из–за компиляций вроде диодоровой Библиотеки.
Касательно взаимосвязи между этими двумя полюсами Хорнблауэр отмечает, что Библиотека Диодора помогла вытеснить работы доноров с рынка. Это развитие можно проиллюстрировать на количественном уровне по отношению к Эфору и Диодору. Cогласно сommunis opinio книги 11-15 Диодора, которые охватывают период с лета 480 до зимы 359/358, в основном восходят к Эфору. Если мы сравним содержание и объем обоих авторов, Эфор в соответствии с имеющейся у нас информацией затратил 14 книг (11, 13, 15-26) на период, для которого Диодору потребовались только пять. Конечно, эта более компактная передача материала сложилась за счет вымарывания подробностей и опущения речей. Как по содержанию, так и по форме он сообщал о масштабах прошлого в той мере, в какой читатели его времени явно желали найти альтернативу его донорам, изначальным трудам.
Диодору удалось извлечь из доноров основные исторические линии и сделать их понятными для своих читателей. Это означает, что помимо количественного он провел также дидактическое сокращение текста, которое позволило не особо обученным понимать исторические события. Что Диодор понимает свою форму историографии как альтернативную, особенно видно из того, что как историк он никогда не поднимается над своими предшественниками. Конечно, это больше, чем просто топос, когда он отмечает в 1,5,2, что он не хочет, чтобы ему завидовали, если его читатели сочтут его работу хорошо написанной. У него самого прямо выраженная критика предшественников всегда умеренна.
Хозе указал, что Библиотека способствовала преднамеренному вытеснению других литературных произведений. При этом он опирается прежде всего на поразительную вводную эпиграмму к Библиотеке Пс. — Aполлодора, в которой автор уверенно заявляет: «опираясь на мой опыт, я признаю вековые мифы о мироздании; не обращай внимания ни на страницы Гомера, ни на элегии, ни на трагическую музу, ни на лирический стих, не ищи звучные вирши кикла, — но, глядя в меня, ты найдешь во мне все, что содержит Космос ".
Сравнение этой эпиграммы с уже упомянутыми выдержками из главного диодорова прооймия показывает, что между ними существует явная разница. Между Пс. — Аполлодором и Диодором в первую очередь лежат 100 лет. Диодор писал в конце эллинизма; его скомпилированная всеобщая история должна была конкурировать с множеством других исторических произведений. В результате это отражено в его рекламных словах, которыми он восхваляет свой опус в главном прооймии, а также в некоторых других местах. Его Библиотека хочет принести пользу читателю с помощью уже описанного содержания и формального текстового плана.
Способ, которым он часто ссылается на начальные или конечные точки доноров, используемых в работе, призван дать читателю ощущение, что он охватил всех великих авторов и, следовательно, все основные события. Он ставит свою читабельнуюую всемирную историю рядом с оригиналами и хочет предложить своим современникам в первую очередь более доступную для восприятия альтернативу.
Более поздняя работа Пс. — Aполлодора принадлежит к эпохе так называемой второй софистики. Его Библиотека, судя по эпиграмме, явно хочет «вытеснить» предшественников, сделать их «лишними». Это также можно увидеть при работе с донорами, указанными в работе.
Наблюдение, приведенное выше Хозе, в принципе указывает в правильном направлении, но должно быть распространено на аспект исторического развития. В качестве поздне–эллинистического компилятора Диодор все еще находится в начале процесса, кульминацией которого является умышленное уничтожение литературной продукции императорской эпохи. Фактически, возможно, это даже означает переход от эллинистической библиотечной науки, которая стремилась представить разнообразные исторические работы, к избирательному и сужающему литературному произведению в римском творчестве, которое намеренно стремилось вытеснить доноров короткими сводками. Несмотря на общее название, оба автора имеют совершенно разные намерения.
Все свидетельства в работе показывают, что у Диодора был читатель. Во–первых, для устной презентации Библиотека не годилась ни частично, ни целиком. Во–вторых, он сознательно отказывается от риторических украшений. В разные моменты работы он использует или даже обращается со словом «читатель» (ἀναγνώστης). В дальнейшем необходимо уточнить, для кого Диодор задумал свою всемирную историю и насколько ожидаемая читательская аудитория повлияла на ее дизайн.
Центральное место в концепции автора — это прежде всего намерение, чтобы его Библиотека была легко понята читателем, мысль, которую он выражает в прооймии 5‑й и 16‑й книг. Под этим, как правило, следует понимать лингвистическую адаптацию его доноров до уровня позднего эллинистического греческого языка. В дополнение к отказу от риторических украшений, долгих речей и растянутых отступлений, она также включает в себя понятную хронологическую структуру, реализованную Диодором через параллельную датировку лет по афинским архонтам и римским консулам. В разных точках работы есть сообщения, в которых Диодор сообщает, что он больше не может продолжать соответствующую тему по соображениям пространства. О значении риторики в его всемирной истории Диодор выражается в прооймии 20‑й книги четкими словами:
«Справедливо обвиняют людей, которые вставляют в свои истории длинные речи или используют риторические стилистические устройства в плотном графике. Ибо они не только нарушают контекст своего повествования, вставляя речи в неправильном месте — они также убивают интерес у тех, кто серьезно относится к знанию вещей. […] [3] В настоящее время, однако, случается так, что некоторые акцентируют внимание на риторике и добавлением речей позволяют своему изображению исторических событий увядать. Огорчает не только то, что они плохо написаны, но и то, что когда совершенно очевидно, что в других отношениях задача, похоже, была удовлетворительно решена, место и время теряют свое первоначальное назначение» (20.1.1-3).
Диодор не хочет содержать в своей работе ничего, что могло бы отвлечь читателя от сути действия или помешать пониманию:
«Поэтому я чувствую себя обязанным воздержаться в своем докладе от помпезного плача, привычного среди историков, особенно из–за сострадания к жертвам, но также и потому, что ни один читатель не захочет слышать подробностей, когда он может легко получить знания» (19.8.4).
Эта цитата создает впечатление, что автор не хочет заниматься построением речей, в которых, как и у Фукидида или у Полибия, отражены детали соответствующего политического процесса. У Диодора легко понимаемый и без излишеств текст.
Анализ Палма языка и стиля Диодора показал, что он последовательно реализовывал это намерение. В сохранившейся работе всего три выступления, и все из истории города Сиракуз. Диодор, как отмечает Палм, проявлял «довольно мало заботы о лингвистическом дизайне» в целом и «не слишком заметен в риторическом поле». Используются «обычные фигуры вроде chiasmus, parallelism». В целом, Палм приходит к выводу, что он использовал «аккуратный, урбанистический легкий стиль». Его критическое замечание о том, что «это, вероятно, все, что он мог себе позволить», соответствует результатам исследования Vita Диодора, в котором говорится, что академий он не посещал. В общем, его простой язык в древние времена был, очевидно, хорошо принят, о чем свидетельствует положительное суждение Фотия. Возможно, даже его прямолинейный стиль речи способствовал сохранению его работы в более поздние века.
Еще одно объяснение концепции Библиотеки можно найти в уже приведенном пассаже в 1.3.8. Здесь он подчеркивает, что не всегда легко читателю, интересующемуся всеобщей историей, получить желаемое чтение. Наличие адекватно обставленной библиотеки в пределах легкой досягаемости не было само собой разумеющимся. Диодор хотел противостоять этой проблеме своей концепцией работы. Ибо, конечно, не все читатели имели привилегированные возможности для получения книг Гиеронима из Кардии, Агафархида Книдского, Полибия или Посидония. Даже Цицерон, который имел лучшие контакты и мог также полагаться на функционирующую книжную торговлю в Риме, несколько раз жаловался, что не может получить книг или нет в желаемом качестве.
Исследования о торговле книгами в античности могут подтвердить эти утверждения. Были проблемы с закупками для литературных современников Цицерона, особенно для читателей, не столь привилегированных по своему социальному статусу. Чем менее интересующийся историей был вовлечен в политико–социальные элиты, и чем меньше он мог пользоваться своими, безусловно, хорошими частными библиотеками, тем больше проблем у него с этим могло быть. Именно эту группу пришлось удовлетворять Библиотеке, которая с 40 свитками олицетворяла и составляла книги целых библиотек. Так что Диодор с гордостью заявляет о своей работе в Прооймии (1,1,1), что он создал этот компактный опус и ожидает за это признания. Это небольшое скрытое самовосхваление показывает нам его самовосприятие: Он постарался получить литературу с целью предоставить читателям Библиотеку, чтобы они не нуждались ни в каких исследованиях, проблемах, поездках и расходах. Поэтому со своей работой он видит себя в качестве социально значимого поставщика услуг, поскольку он вносит вклад в «общее образование».
Отсюда можно получить предположения относительно аудитории, представленной Диодором. Очевидно, он не нацеливался на уязвимые круги политико–социальной элиты, потому что им следовало, не в последнюю очередь из–за их литературных претензий и высококлассного образования, прибегать непосредственно к оригинальным текстам вроде Геродота, Фукидида или Полибия. Несмотря на жалобы Цицерона, эта группа, наконец, смогла получать книги благодаря хорошим контактам или финансовым ресурсам, или занималась с ними с ними во время риторического обучения. В этом отношении тезис Виатера, что целевая группа Диодора была главой общества или его руководителями, должен быть опровергнут.
Скорее, можно предположить, что Диодор писал именно для социального класса, из которого он сам произошел: богатых землевладельцев не особенно грамотных и без крупных должностей, но с потребностью разбираться в истории. Имея необходимые деньги, время и склонность к историографическому чтению, они тем не менее, не хотели слишком глубоко проникать в предмет. Так что это группа людей, которые безошибочно освобождаются от экзистенциальных проблем и, с другой стороны, стремятся ориентироваться исторически и политически в Средиземноморье с его быстрыми изменениями. В результате группа, ориентированная этим образом, могла блистать в своих социальных слоях историческими знаниями и тем самым достигнуть социального престижа.
Обратимся, наконец, к финансовому аспекту для потенциального читателя. Приобретение 40 книжных свитков окупалось по сравнению с количественно более обширными произведениями Агафархида (10 книг Азиатики, 49 Европеики), Посидония (52 книги Истории) или Николая Дамасского (144 книги Истории), не в последнюю очередь потому, что эти авторы обсуждали даже меньшие периоды времени. Напротив, Библиотека Диодора была рыночным продуктом для многих читателей того времени.
Он прямо подчеркивает значительную долю охвата и содержания в основном прооймии. Тем самым он позволил заинтересованной группе вне политической и социальной элиты Средиземноморского мира обладать всемирной историей, которая, возможно, была не незначительной для социального престижа и успокаивающим чувством наличия сжатого эквивалента реальной библиотеки.
Поскольку Библиотека была спроектирована как всемирная история, рассчитанная на хороший прием со стороны читателей, возникает вопрос, приняли ли работу и как ее приняли в древности. Была ли концепция Диодора успешной? Шварц отмечает, что «только счастливое совпадение могло помочь этому сочинению выжить, поскольку ни один грамотный язычник никогда не цитирует Диодора». Однако можно показать, что это замечание Шварца никоим образом неприменимо. Более того, Библиотека начиная со второй половины I века н. э. использовалась языческими и христианскими авторами. В позднюю античность и византийскую эпоху она даже достигла скромной известности. Кроме того, замечание Шварца игнорирует то, как Диодор был принят более поздними авторами.
Впервые мы находим его имя вместе с названием труда у старшего Плиния в предисловии к его Естественной истории приблизительно через 100 лет после того как он был создан. Однако возникает вопрос: кому из авторов могло потребоваться содержание работы Диодора? Удивительно, но факт, что мы его нашли у Плиния, не удивляет, так как этот автор, который также работал компилятором, привлек к своей Naturalis historiа 327 греческих писателей. К сожалению, Плиний упоминает Диодора по имени трижды, но не рассматривает характер или степень его использования. Против тезиса Шварца, что Плиний упомянул только название, то есть не использовал эту работу, говорит то, что Диодор упоминается не только случайно, но и заметно. Он также перечисляет Диодора в книге 3 и 5 среди авторов, не являющихся латинскими источниками. Возможно, он прибегал к географической информации, разбросанной по всей Библиотеке. Здесь отступления, например, о битуме Мертвого моря, возможно, заинтересовали его как натуралиста. В Библиотеке также был представлен обзор, из которого было легко вывести, какое место могло бы быть связано с историческими событиями. И, наконец, было любопытство, которое сделало ее интересной для «Естественной истории».
Предположительно отсутствие раннего обнаружения Диодора связано с плохой традицией греческой историографии. Тем не менее то, что первое упоминание о Библиотеке появляется почти через сто лет и только у латинского автора, является загадкой. Это означало бы, что только компилятор мог оценить удобную собранную универсальную историю другого компилятора. Ее использование старшим Плинием стало бы своего рода катализатором.
По крайней мере для греческого мира мы можем принять постепенное распространение Библиотеки. Это можно объяснить следующим образом: во время публикации всей работы Диодор пытался дискредитировать уже находящиеся в обороте части утверждением, что они были незакончены и даже украдены. Это утверждение имеет смысл только в том случае, если он хотел вытеснить с книжного рынка более старые версии своей работы. Это, в свою очередь, означает, что, по–видимому, их уже читали по частям. Факт, что это чтение не отразилось в других работах, становится понятным, если учесть, что предполагаемая аудитория читала произведение только для себя и не использовала его в качестве основы для своей собственной литературной деятельности.
То, что Библиотека должна была быть известна, по крайней мере, среди греческих читателей, может быть прочитано из работы Пс. — Aполлодора. Последний, очевидно, взял заглавие и концепцию для составления греческой мифологии. Факт, что он мог использовать название без объяснительного введения, говорит о популярности титула среди греческих читателей, и по–видимому благодаря Диодору и его Библиотеке.
Есть подсказки, которые также указывают на использование Библиотеки Плутархом и Кассием Дионом. Зацепкой для этого предположения является тот факт, что Иоанн Цец (12‑й век) цитирует обоих авторов вместе с Диодором в целом ряде текстовых отрывков. Как видно из индекса его издания Цец часто консультировался с Плутархом и Кассием Дионом. Поэтому представляется разумным предположить, что можно было использовать Диодора через Плутарха и Кассия Диона.
Использование Диодора христианскими писателями показывает в общей сложности три акцента, которые хорошо согласуются с его концепцией Библиотеки.
Как подтверждено свидетельствами Юлия Африкана (около 160/170-240) и Евсевия Кесарийского (после 260-337/340), первоначально его ценили за четкую хронологическую структуру. В эти временные рамки христианские историки могли интегрировать материал Ветхого Завета без серьезных проблем. Византийский хронист Иоанн Малала (около 490/500-570) назвал его поэтому даже «мудрейшим из всех хронографов». На материальном уровне мораль Диодора, с его иногда социально критическими оценками, вполне можно приписать христианским авторам.
На втором уровне латинские и греческие авторы, по–видимому, особенно ценили мифологические фрагменты Библиотеки, которые они использовали как сборник материалов для литературного взаимодействия с языческими богами. Здесь упоминаются Тертуллиан (примерно 155-220), его несколько более молодой современник, М. Минуций Феликс, Климент Александрийский (умер до 215/221) и Евсевий.
Интенсивно Диодор затем использовался главным образом в византийский период, примером чему послужили свидетельства у Евагрия (около 535-600), у Георгия Синкелла (умер около 810), у Фотия (около 810-893), у Суды (10 век?), у Евстафия (около 1115-1197) и у Иоанна Цеца (XII век). Не всегда возможно проверить, использовали ли они Диодора напрямую или просто копировали его друг у друга. По крайней мере, ясно, что у Диодора в эту эпоху была заметная популярность. Он, очевидно, стал авторитетом, который можно было бы использовать для обоснования собственных исторических объяснений.
Наконец, уцелевшие части энциклопедии императора Константина VII Порфирогенета (Excerpta de legationibus, de insidiis, de virtutibus et vitiis, de sententiis) составляют значительную часть фрагментов не сохранившихся книг 6-10 и 21-40. Следовательно Библиотека или ее части считались достойными переписывания. Наконец, из нее брали материал схолиасты.
Факт, что идея компактной исторической библиотеки уже воспринималась древними читателями, проиллюстрирован замечанием Евсевия в армянской версии его хроники:
«Итак, позвольте нам обратиться к другому осведомителю того же рода, Диодору, который собрал все библиотеки в одно всеобъемлющее книгохранилище».
Название программно заостренной концепции Библиотеки соответственно признано в древности. Интересно, что цитата из Евсевия точно отражает самоописание Диодора, поскольку в первой главе главного прооймия, его опус охарактеризован им как «общее хранилище (κοινόν χρηματιστήριον) прошлых событий».
В целом Диодор использовался языческими и христианскими авторами в императорскую эпоху. Примечательно, что латинские авторы, в том числе Плиний, Тертуллиан и Минуций Феликс также входят в число пользователей. Поэтому Диодор, возможно, введенный Плинием, был хорошо известен на латинском Западе. Так что не все черты рукописного предания Диодора, должно быть, перешли в современную эпоху через Византию. Даже среди авторов 1‑го века нашей эры Библиотека была хорошо известна, что подтверждается не в последнюю очередь использованием названия работы П.-Аполлодором. Однако, более интенсивное восприятие началось предположительно во втором веке и не прекращалась до поздней античности и византийской эпохи.
Диодор — согласно литературной практике своего времени — представил свою всемирную историю после завершения своей работы сперва крупным программным прооймием, затем названием Bibliotheke, которое обобщает формальную и содержательную концепцию работы в одном слове. Вероятно, он должен был подчеркнуть эквивалентность своей работы с книжной полкой.
Начиная с Эфора в раннем эллинизме начинается традиция, которая также включает в себя компактную всемирную историю Диодора. Тем не менее, что отличает его работу от всех других его времени, так это следствие того, что он реализовал сжатие своих доноров с точки зрения удобства восприятия. Результатом был, по его мнению, эквивалент реальной исторической библиотеки.
Диодорова концепция хорошо принимаемой всемирной истории в целом удалась, и к началу третьего столетия достигла цели, поставленной самой себе. Он и его работа получили известность и заняли свое место в литературном мире. Историк из Агирия стал частью литературного канона посредством текста, который ему помогли создать авторы, которых он цитировал. Библиотека обладала доступным изложением и была «чрезвычайно практичной», как признает Виламовиц–Меллендорф, несмотря на всю свою в ее адрес критику. Диодор, продолжает он, «всегда находил своих читателей». Одной из причин этого была, вероятно, унифицированная лингвистическая форма и компактная подача материала.
Прежде всего, его читателей не интересуют глубокие литературно–риторические продукты, длинные экскурсы, исторические и философские размышления, чрезмерная риторика или инвективы против предшественников, но через его выбор материала они косвенно участвуют в его историческом и моральном мировоззрении. Именно это и сделало его популярным среди христианских авторов. В то же время успех его Библиотеки помог вытеснить ее источники. Факт, что поздние античные и византийские авторы ценят мифологические части Библиотеки и, следовательно, несут ответственность за их передачу, не лишен иронии. Ибо именно запись мифологических тем в его творчестве вызвала резкую критику в адрес Диодора в современной науке.