Римские авторы специальных трудов и работ, посвященных образовательной тематике, в дальнейшем по чисто практическим причинам будут рассматриваться вместе. О принципиальных положениях см. выше, т. I, стр.616-625. Сенеке Старшему, Квинтилиану и Плинию Старшему будут посвящены отдельные главы.
Медицина
Цельс
А. Корнелий Цельс[1], вероятно, всеобъемлюще образованный представитель аристократических кругов, пишет свою энциклопедию, по-видимому, при Тиберии.
Книга включала сельское хозяйство, медицину, военное искусство, риторику, философию и право (Quint, inst. 12, 11, 24). Сохранилась только медицинская часть в восьми книгах.
Предмет, как и произведение, подразделяется на диететику (книги 1-4), фармацевтику (книги 5-6) и хирургию (книги 7-8). Диететика в свою очередь распадается на две части: для здоровых (книга 1) и больных (книги 2-4). В каждом случае общее (commune) предпосылается частному (proprium), так что общая диететика (книги 1 и 2) стоит перед диететикой, относящейся к конкретным частям тела (книги 3 и 4), учение о лекарствах (5) перед их употреблением для определенных членов (6), хирургия (7) перед описанием ухода за костями (8). В рамках какой-либо части, посвященной человеческому телу, материал группируется a capite ad calcem, "от головы до пят".
Источниками наряду с прочими являются: гиппократовский корпус, Асклепиад Вифинский, Гераклид Тарентский, Эрасистрат, Филоксен, Мегет Сидонский, Варрон. Кажется, что для систематически изложенного учебника у Цельса не было аналогичного по охвату оригинала, и он должен был обращаться к греческой монографической литературе[2]. Тем самым его самостоятельность следует оценить как относительно высокую.
К литературным приемам относятся: предисловия (1 pr. 1- 11 о труде как таковом; 1 pr. 12-75 о первой части - диететике), вставки между отдельными частями, служащие для переходов и композиционных целей (напр., 2, 9; 5 pr. 3), которые подчеркивают и без того в основном прозрачную[3] структуру его труда.
Язык и стиль отличаются точностью и изысканностью, не переходя в болтливость. Цельс - классик среди авторов специальных книг. Насколько позволяет стремление к ясности, он избегает монотонности и доктринальной жесткости; способ выражения и структура фразы отличаются разнообразием. Положительно сказывается и отсутствие навязчивой риторики.
Сравнивая друг с другом теоретиков, которые пытаются понять причины болезни, и эмпириков, довольствующихся опытным знанием о действенности целебных средств, сам он заявляет о себе как об умеренном теоретике. Он пишет, вероятно, как заинтересованный дилетант, но с предметной точностью. Как первый медицинский автор крупного масштаба на латинском Западе Цельс исполняет важную миссию.
Утраченные части его труда также оказали сильное воздействие: о сельском хозяйстве - на Колумеллу и Плиния, о риторике - на Квинтилиана.
Медицинский свод появляется после editio princeps (1478 г.) во многих изданиях и также оказывает большое влияние как учебник. Цельс считается Cicero medicomm. Его предисловие - первая история медицины. Для врачебного искусства эллинистического периода и вообще для многих болезней и методов ухода труд Цельса - раннее и достоверное свидетельство.
Скрибоний Ларг
Скрибоний Ларг был врачом во время правления Клавдия. Его сборник рецептов в главной части сформирован по принципу a capite ad calcem. Врач занимается медикаментами больше, чем диетой, и придает большее значение опыту. Предисловие привлекает римской окраской медицинской этики[4].
Сельское хозяйство
Колумелла[5]
Л. Юний Модерат Колумелла из Гадеса - современник Сенеки. У него есть поместья в Италии.
Его труд о сельском хозяйстве включает 12 книг; 1 общие положения; 2 земледелие; 3-5 виноградарство и разведение деревьев; 6- 9 скотоводство; 10 разведение садов (написано в гекзаметрах). Дополнительно дается прозаическое рассуждение о садоводстве с предшествующим перечнем обязанностей управляющего (vilicus) - 11 книга - и описанием задач vilica (12).
По ошибке в традиции после книги 2 вставлен Liber de arboribus; это вторая часть другого (вероятно, более раннего) труда Колумеллы.
Колумелла называет своих предшественников - Катона, Варрона, Вергилия; в последних двух книгах он использует и цицероновский перевод Домостроя Ксенофонта. Основной источник - энциклопедия Цельса, однако, кроме того, Колумелла черпает материал и из собственного опыта, что он надлежащим образом подчеркивает. Язык и стиль везде изысканны, в предметных частях точны, в предисловиях красноречивы. Как и Катон Старший, Колумелла проникнут сознанием нравственной ценности сельского хозяйства. От него, правда, не укрылось, что эта вера в его время утратила свою силу.
География
Плиний (см. ниже стр.1376) имеет доступ к карте Агриппы и заимствует оттуда сведения о расстояниях, однако в целом для него сохраняет свою актуальность старая схема перипла. Несмотря на свой собственный опыт - напр., в Германии - он скован перспективой своих эллинистических образцов. Раньше (при Клавдии) вышел труд Помпония Мелы[6] De chorographia, первая латинская книга о географии. После вступления и общего географического введения там дается периегетический очерк, часто напоминающий перипл. Для Запада и Севера Мела использует более свежие источники, чем для Востока. Оживляющий эффект дают экскурсы о мифологии, истории, населении и природе, а также украшения из греческой и римской литературы. Риторический стиль не чужд ритмических клаузул. Мелу, вероятно, читал Плиний Старший, вне сомнения - Солин, Эйнгардт, Гейрик из Оксерры (Vat. Lat. 4929), Боккаччо. Распространением в эпоху Ренессанса он обязан Петрарке.
Филология[7]
Филология переживает замечательный расцвет.
Асконий Педиан
Кв. Асконий Педиан (вероятно, 9 г. до Р. Х. - 76 г. по Р. Х.) предположительно родом из Патавия.
От его ученых комментариев к речам Цицерона сохранилось пять (Pis., Scaur., Mil, Cornel, и in toga cand.). Два последние - ценные источники для реконструкции утраченных текстов Цицерона. Асконий опирается в объяснениях реалий на достоверные источники (напр., Acta populi Romani); потому его произведения обладают особой исторической ценностью. Тот факт, что Асконий пишет свой труд как своеобразный pendant комментарию к Демосфену Дидима, служит доказательством возросшего самосознания римской литературы и римского литературоведения[8].
Проб
М. Валерий Проб[9] из Берита (Бейрут) живет во второй половине I в. по Р. Х. Как профессиональный военный, он тщетно пытается получить офицерскую должность; этот зажиточный человек окончательно обращается к литературе только в зрелые годы, но достигает высочайшего авторитета.
Из учебной программы "отсталой" школы своей родины он выносит знакомство с республиканскими авторами, на которые в столице между тем обращают уже меньше внимания. Таким образом, он выполняет подготовительную работу для архаистов II в.
Проб опубликовал мало книг. Отдельные исследования по частным вопросам большей частью утрачены[10]; собственные его экземпляры республиканских авторов (Теренция, Лукреция, Горация, Вергилия, вероятно, также Плавта и Саллюстия) были сверены лично; он сам интерпунгировал их[11] и снабдил критическими и экзегетическими пометами. Однако мы не можем говорить о критических изданиях в точном смысле слова.
Его интерес к аномалии в языковом узусе, отличающий его от классицизма эпохи Флавиев, дает основания утверждать, что он обогнал свою эпоху.
Установлено его влияние на схолиастов Теренция и Вергилия, однако вряд ли возможно свести к нему одну из дошедших до нас рецензий какого-либо классика.
О его славе в античности и Средневековье свидетельствуют многочисленные неправильно приписываемые ему трактаты[12].
Риторика
Рутилий Луп
К числу риторов[13] I в. по Р. Х., использованных Квинтилианом, относится и П. Рутилий Луп. Он латинизирует учение о фигурах учителя Цицерона Горгия (I в. до Р. Х.). Перевод примеров из аттических ораторов элегантен, но определениям, к сожалению, не хватает понятийной строгости.
О Квинтилиане речь пойдет в отдельной главе.
Другие области
Фронтин[14]
С. Юлий Фронтин - praetor urbanus в 70 г. по Р. Х., в 100 г. он становится консулом в третий раз. Как писатель он оставил свой след в трех областях. Его труды по военному искусству включают три - почерпнутые из истории - книги о военных хитростях (Strategemata), расположенных по характеру применения до, во время и после битвы, а также при осаде, и четвертую о военных подвигах (Strategica)[15], сгруппированных по доблестям (напр., disciplina, continentia, iustitia, constantia). Эти четыре книги близки к литературе об exempla. Утрачен сочиненный ранее трактат De re militari (Frontin. strat 1 praef; Veg. mil 1, 8; 2, 3).
Кроме того, Фронтин - старейший из сохранившихся римских землемеров. Соответствующий в высшей степени компетентный труд, от которого мы располагаем только извлечениями, он пишет при Домициане.
Наконец, как curator aquarum (97 г. по Р. Х.) он пишет ценный, прежде всего предназначенный для собственного использования труд Commentarius de aquis urbis Romae.
Другие землемеры
При Траяне о землемерном деле пишут Гигин - которого не следует путать с автором эпохи Августа, - Бальб и Сикул Флакк. М. Юния Нипса также датируют II веком.
Библ. см. выше разд. Специальная и образовательная литература, т. I, стр.624-635.
Жизнь, датировка
Л. Анней Сенека Старший происходит из видной и состоятельной всаднической семьи (Tac. ann. 14, 53). Он родился в Кордубе, по-видимому, около 55 г. до Р. Х. и жил иногда в Риме, иногда в своих испанских имениях. Сам не будучи ни оратором, ни - по-видимому - адвокатом, он из дружбы регулярно посещает публичные декламации риторов: именно этот опыт обусловил впечатление живости, которое производит на нас его творчество. Его образованная супруга, Гельвия, вероятно, тоже из Испании, родила ему трех сыновей. Старший, Новат, потом получивший как приемный сын имя Юния Галлиона, будучи проконсулом в Ахайе, встречается с апостолом Павлом (act. 18, 12) и уклоняется от его осуждения. Младшие сыновья - философ Сенека и Мела, отец поэта Лукана. Поскольку наш автор цитирует историка Кремуция Корда, чьи произведения были запрещены Тиберием и смогли выйти в свет только при Калигуле, можно заключить, что он пишет при последнем императоре (37-41 гг.)[1]. Изгнание его второго сына при Клавдии не застало его в живых (Sen. Helv. 2,4).
Обзор творчества
Утрачена История гражданских войн[2]. Она, возможно, создается при цезаре Гае, чье правление сначала даровало историкам новую свободу. Нет сомнения, что этот труд был опубликован.
Его главный труд Oratorum et rhetorum sententiae divisiones colores, созданный в старости для сыновей, состоит из десяти книг контроверсий и одной - суазорий.
В общем и целом на первый взгляд этот труд производит впечатление случайного; однако Сенека соблюдает определенный порядок. Controversiae в 10 книгах обсуждают 74 темы. Для каждой из них сначала приведены sententiae, из которых вытекает, как отдельные риторы в каждом конкретном случае рассматривали за и против. Затем под заголовком divisio автор показывает, как разные учителя красноречия разделяли правовой казус на различные quaestiones. Третья часть (colores) показывает в каждом конкретном случае искусство освещать трудные случаи с неожиданной стороны и с помощью особых приемов делать в данных условиях из черного белое. Так слово color ("общая тональность стиля") меняет значение в сторону авторской индивидуальности[3].
Семь суазорий образуют отдельную книгу, которую можно разделить на две части (1-5; 6-7). Поскольку тематика здесь более проста, в ней есть только sententiae и divisio, но нет colores. На занятиях суазории обсуждались прежде контроверсий; из contr. 2, 4, 8 следует, однако, что книга суазорий по воле Сенеки должна была стоять после контроверсий; хотя, конечно, это место - не указание на более позднее происхождение суазорий[4].
Источники, образцы, жанры
По указанию Сенеки, собственная память - его единственный источник (contr. 1 praef. 2-5). Без сомнения, его способности в этой сфере поразительны, однако текст дает основания сделать вывод о наличии письменных образцов[5].
Что касается Кассия Севера, Воциена Монтана и Скавра, Сенека знаком с их опубликованными речами. Декламации Цестия, Монтана, Скавра и Менестрата имелись в наличии как рукописи. Юний Отон сочинил трактат о декламациях. Цитаты Сенеки из греческих ораторов, никогда не бывавших в Риме, могли происходить из сочинения некоего Горгия (I в. до Р. Х.) о фигурах речи. Он мог (несмотря на contr. 1 praef. 11) располагать записками (commentarii) риторов и учеников, и, по крайней мере относительно своего учителя Марулла, Сенека опирается на собственные заметки. Кальва, который умер не позже 47 г. до Р. Х., Сенека никоим образом не мог слушать в сознательном возрасте. Что было промежуточным источником, - может быть, описания Поллиона?
Конечно, тот факт, что Сенека сопоставляет записанную речь с реально прослушанной редакцией (contr. 9, 5, 15-16), предполагает безошибочную память; ведь и в Новое время встречаются подобные способности - достаточно вспомнить о достижениях музыкантов в этой области[6].
Сенека и в целом разбирался в литературе. Мы обязаны ему среди прочего и ценными длинными отрывками из Альбино-вана Педона и Корнелия Севера, Азиния Поллиона и Ливия, а также - из сокровищницы его памяти - прозаическим отрывком юного Овидия.
Школьная декламация, которая, по свидетельству нашего автора, возникла при его жизни, имеет и куда более древние корни. Однако предварительные формы менее фантастичны по своему материалу и менее театральны по манере изложения, поскольку первоначально эти упражнения не были предназначены для публики. Уже ко времени Деметрия Фалерского (IV в. до Р. Х.) известны школьные упражнения на заданные правовые казусы. Еще раньше - в эпоху софистов - существовала практика обработки в учебных целях общих положений (Вестер). В раннем произведении Цицерона De inventione и в анонимной Rhetorica ad Herennium мы находим ссылки на декламационные упражнения в виде судебных или политических речей; Цицерон и сам выполняет подобные упражнения на греческом и на латинском языке (Suet, gramm. 25, 3).
В Paradoxa Stoicorum[7] он рассуждает на общие темы (ϑέσεις). В 49 году он вспоминает о различных ϑέσεις, подходящих к его отчаянному положению, и использует их для самоутешения (Cic. Att. 9, 4, 1). Может быть, именно цицеронова заслуга - включение традиции философского упражнения в риторическую. Сенека, как представляется, намекает на то, что сам Цицерон (для упражнения) занимался и специальными декламационными темами (contr. 1, 4, 7), однако наш автор подчеркивает, что упражнения его времени имели другой характер (contr. 1 praef. 12). После того как Бланд упрочил авторитет латинской риторической школы (это случилось, когда Сенека еще был молод), прежние προγυμϝάσματα, которые дополнялись упражнениями на перевод с греческого, уступают место суазориям и контроверсиям[8].
Первые считались более легкими; они представляли собой политический совет в смысле λόγος προτρεπτιϰός или ἀποτρεπτιϰός и напоминали ϑέσεις . Они могли также содержать описания (descriptiones). Controversiae обсуждают за и против в правовых казусах; последние могли быть как вымышленными, так и взятыми из жизни.
Растущее значение и самостоятельность школьных декламаций косвенно связаны с политическим переворотом, не оставившим места для "больших" политических речей. Но и защитительные речи после судебной реформы Помпея утрачивают всеобщий интерес. Однако и после битвы при Акциуме были важные процессы и даже некоторые политические дебаты.
Занимаясь декламациями, юный римлянин тренировал свое воображение, способности к словесному выражению мыслей и чувство стиля. Конечно, недостатки декламации признаются, однако целесообразность риторического образования в целом никогда не была оспариваема.
При этом для общества декламации все в большей степени становятся одной из форм изящного досуга. Развитие, должно быть, осуществлялось следующим образом: учителя декламируют в школе для учеников (contr. 3 praef. 16; 7 praef. 1), ораторы дома в кругу друзей (4 praef. 2; 10 praef. 3, 4). Некоторые учителя проводили свои занятия публично (3 praef 10), другие приглашали в свои школы слушателей только по определенным поводам (3 praef. 1), например, родителей своих учеников (Pers. 3, 44-47; Quint, inst. 2, 7, 1; 10, 5, 21). В конце концов стали проводить декламационные состязания в присутствии коллег и гостей.
Литературная техника
Предисловия к книгам показывают, что цель Сенеки - нечто большее, нежели простой компендиум[9]. Центральный пункт каждого предисловия - портрет крупного оратора, оживленный анекдотами (в каждом конкретном случае этой фигуре уделяется более значительное внимание и в самой книге[10]). Переходы между книгами также служат этой цели. В Суазориях Сенека, как представляется, еще более стремится к цельности отдельной книги; объединяющей скрепой первой книги Контроверсий становится выстроенное на контрастах сопоставление между декламацией и более значимыми жанрами или между крупнейшими декламаторами и знаменитыми авторами.
Все предисловия имеют форму писем - в своей определенности это исключение в риторической римской словесности. Топику вступлений, напоминающую об исторических произведениях, Сенека пропитывает собственными чувствами. Обращение к сыновьям и упоминание imitatio как цели, а также приведение положительных и отрицательных примеров выстраивают связь между praefationes; последнее предисловие тематически перекликается с первым - достаточно вспомнить упоминание о годах молодости Сенеки. Таким образом автор придает законченный вид своему произведению.
Что касается отдельных тем, Сенека посвящает сентенциям, к которым его сыновья проявляют особенный интерес, почти половину произведения. Особенно скупо обсуждается divisio; здесь автор довольствуется тем, что рассыпает там и тут короткие заметки по поводу.
Наконец, colores занимают треть труда. Многочисленные цитаты и анекдоты делают эту часть особым лакомством для читателя. В суазориях отсутствуют colores, зато divisiones представлены подробнее. Без отдельной рубрики здесь на сцену выступают descriptiones (описания).
Как "дескриптивный критик" Сенека относится также и к истории биографического жанра.
Язык и стиль
Язык и стиль предисловий - именно здесь мы видим писателя за работой - корректны и ненавязчивы, но в них, что является признаком хорошего стиля, чувствуются личный тон и легкость. Почитание Цицерона (contr. ю praef. 7) не мешает автору в высшей степени уместно использовать весь регистр: поэтический словарь, афоризмы, антитезы, а иногда и - в духе времени - декламаторский пафос[11] (contr. 10 praef. 6). Поскольку назойливость исключена, впечатление не бывает неблагоприятным - и последователи вроде Бена Джонсона успешно учились именно у Сенеки "личному тону". Разнообразие словаря в особенности проявляется в литературно-критических этюдах, к которым мы сейчас обратимся.
Образ мыслей I. Литературные размышления
В Контроверсиях и Суазориях речь идет прежде всего о литературной критике. Что касается исторического аспекта красноречия, Сенека описывает изменение принципов ораторского искусства за время своей жизни. Выбор мест иллюстрирует упадок, который наш автор первым и отмечает.
Собственная шкала ценностей Сенеки носит отпечаток влияния Цицерона. Imitatio для него - важный принцип (contr. 1 praef. 6), однако как литературный критик он свободен от догматизма и великодушен. Он готов признать талант, где бы тот ни встретился. При этом очевидно старание избавиться от схематизма и этикеток. Лабиен для него - homo mentis quam linguae amarioris, "человек, у которого было более горечи в мысли, нежели на языке" (contr. 4 praef. 2). Спарса он называет hominem inter scholasticos sanum, inter sanos scholasticum, "человеком со здравым смыслом среди школьных риторов, школьным ритором среди людей со здравым смыслом" (contr. 1, 7, 15). Как литературный критик он, конечно, вдохновляется цицероновским Брутом, однако для него это дополнительный стимул индивидуальной характеристики каждого оратора. При этом Сенека предпочитает наглядные, описательные термины: lascivus, inaequaliter; facun-dus, decenter; culte, mordax, nasutus, praedulcis, vigor orationis[12]. В случае с Поллионом и Гатерием он применяет метод сопоставления.
В предисловии к третьей книге идет речь о пропасти, лежащей между выступлениями на форуме и школьными декламациями. Знаменитый оратор Кассий Север жалуется здесь на искажение шкалы ценностей. Сенека Старший не переоценивает декламацию и пытается в Суазориях обратить внимание своих сыновей на более значимые литературные жанры, как показывают цитаты из эпоса и исторических произведений (ср. также suas. 6, 16).
Из-за своей редкой способности к тонким нюансам в оценках авторской индивидуальности Сенека был назван "Горацием прозаической критики эпохи Августа[13].
Образ мыслей II
Упадок ораторского искусства Сенека объясняет тремя причинами: моральным упадком, невозможностью с помощью политического и судебного красноречия добиться награды, которая побудила бы к деятельности, - здесь политическая революция признается самостоятельным основанием, - и, наконец, квазибиологической закономерностью: вершина уже позади. Последняя модель имеет точки соприкосновения с человеческим возрастом, сравнение с которым Лактанций (inst. 7, 15, 14-16) приписывает Сенеке (не уточняя, которому именно), - может быть, он имеет в виду нашего автора[14], который был также историком. Сравнение с человеческим возрастом вовсе не предполагает высоту полета философской мысли и вполне к лицу римскому эмпирику.
Как настоящий римский pater familias (Sen. Helv. 17, 3; epist. 108, 22) Сенека не производит впечатления философа; однако он обращается не столько против философии как таковой, сколько против вызывающего поведения (напр., вегетарианства). Практическую философию он ценит не только у Катона Старшего (contr. 1 praef. 9); он ведь говорит о стоическом учении как о tarn sanctis fortibusquepraeceptis ("столь священных и мужественных наставлениях", contr. 2 praef. 1). Его римский вкус к действительности, в сочетании с юмором, делает из него хорошего психолога и тонкого портретиста; можно лишь сожалеть, что до нас не дошло его историческое сочинение.
В политическом отношении его семья симпатизирует скорее помпеянцам (ср. предпочтение, оказанное Лабиену, contr. 10 praef. 4-5). Однако через Азиния Поллиона (в 43 г. он жил в Кордубе) у нее должны были сохраняться также тесные связи с партией Цезаря. Кроме того, Сенека был в свойстве с Г. Галерием, влиятельным префектом Египта, и был знаком с видной семьей Винициев. Правда, Сенека пережил тяжелейшие годы республики и лучшие принципата. Однако его суждения о принципате далеки от энтузиазма. Он уважает Цицерона в то время, когда это не слишком выгодно. Он сознает политические причины упадка ораторского искусства и критикует сожжение книг. Но его семья делает карьеру при цезарях. Это противоречие напоминает Тацита.
Традиция
Традиция распадается на две совершенно различные ветви:
Первая группа содержит несокращенный текст Контроверсий (книги 1, 2, 7, 9 и 10, в том числе предисловия к книгам 7, 9 и 10) и Суазории. Важнейшие рукописи - Antverpiensis 411 (A; X в.), Bruxellensis 9594 (B; IX в.) и Vaticanus Latinus 3872 (V; X в.). В архетипе трех рукописей, в соответствии с практикой риторических занятий, Суазории предшествовали Контроверсиям. V содержит многочисленные конъектуры и интерполяции; поэтому часто A и B, принадлежащие к единому гипархетипу, заслуживают предпочтения. Более новые рукописи зависят от V. Начало Суазорий, как и предисловия к contr. 5, 6, и 8, полностью утрачены.
2. Вторая, независимая линия образована рано (примерно в IV веке) появившимися извлечениями из Контроверсий, предназначенными для целей преподавания (E). Важнейшая из примерно до рукописей - Montepessulanus (Montpellier, Univ., Section de Medecine) 126 (M; X в.). Там, где мы можем сравнивать, видно, что подготовивший эпитому не только сокращал текст, но и переделывал его, например, чтобы добиться большей ритмической гладкости.
Мы обращаемся к извлечениям прежде всего в тех случаях, где текст отсутствует в ABV: книги 3-6 и 8, как и (к счастью, даже без сокращений) предисловия к книгам 1-4[15].
Примерно 30 рукописей, содержащих средневековые комментарии к извлечениям, для критики текста менее интересны, чем для истории влияния на последующие эпохи.
Влияние на позднейшие эпохи
Сенека Старший - первый критик, высказывавшийся по вопросам декламации и упадка ораторского искусства; за ним последовали многие писатели эпохи Нерона и Флавиев. Его шкала ценностей, ориентированная на Цицерона, пролагает путь Квинтилиану. Несмотря на склонность к модернизму, философ Сенека в литературных вопросах иногда присоединяется к мнению отца.
Контроверсии и Суазории находят параллели у декламатора императорской эпохи Кальпурния Флакка[16] и в приписанных Квинтилиану Declamationes[17]. Ранние извлечения из Контроверсий свидетельствуют о живом школьном интересе. Сенека остается для нас представителем декламаторской практики, которая долгое время безраздельно первенствовала в области воспитания. Неприметным образом эти упражнения сказываются на античной литературе в различных ее областях: не только - чего легко ожидать - на романе, но даже и на римском праве, влияние которого они испытывают в свою очередь[18]. Отцы Церкви (Тертуллиан, Августин) тоже на короткой ноге с декламацией; еще Эннодий († 521 г.) сочиняет для своих учеников образцы этого жанра, пока не расстается с жизнью в миру.
В IX в., которому мы обязаны самым важным в сохранившейся рукописной традиции, Валафрид Страбон († 849 г.) - впервые за долгое время - отличает Сенеку Старшего от его сына[19].
Нашего автора цитируют флорилегии; ученые, такие, как Герберт из Орильяка († 1003 г.), Жильбер де ла Пуаре († 1154 г.) и, естественно, Иоанн из Солсбери († 1180 г.) знают его произведения. Извлечения комментируют в Средние века (Николай из Тревета, конец XIII в.).
Фантастические сюжеты Контроверсий дают материал для новеллистики. Как и у Сенеки Старшего, в позднеантичной Historia Apollonii regis Tyri появляется девочка, остающаяся девственной в публичном доме. Кроме того, следы можно обнаружить в средневековом собрании новелл Gesta Romanorum, в Декамероне Боккаччо († 1375 г.) и у Леонардо Бруни († 1444 г.; Antioco e Stratonica).
Эразм († 1536 г.) издает интерполированный текст нашего писателя в выпущенной в свет в издательстве Фробена книге Сенеки (Basel 1529) и с полной убежденностью вновь вводит декламационные упражнения; еще Мильтон († 1674 г.) должен был этим заниматься. Первый (французский) перевод - Ма-тье де Шалюэ (Paris 1604). В Ibrahim ou Villustre Bassa Мадлен де Скюдери († 1701 г.) опирается на contr. 1, 6. Бен Джонсон остроумно и точно применяет в Discoveries (sec. 64) оценку Гатерия (contr. 4 praef. 6-11) к Шекспиру и Кассия Севера (contr. 3 praef. 1-4) к Бэкону (sec. 71 )[20]. "Самый оживленный автобиографический отрывок" из произведения (sec. 56) говорит о губительном воздействии возраста на память и также восходит к Сенеке (contr. 1 praef. 2-5).
По риторической школе, декламации и мнемонике Сенека Старший - один из важнейших наших источников. Его произведение - один из способов познакомиться с прозой эпохи Августа, долгое время остававшийся в пренебрежении; кроме того, он дает нам плодотворную точку зрения на литературную политику принцепса. Индивидуальный стиль писателя - непринужденностью напоминающий цезаря Клавдия, но тонкостью превосходящий его - и его проницательные характеристики привносят новую тональность в латинскую литературу - негромкую, но неповторимую.
Жизнь, датировка
M. Фабий Квинтилиан родился в Калагуррисе, в Испании. В Риме, где его отец преподает риторику, он среди прочего учится у знаменитого грамматика Реммия Палемона и оратора Домиция Афра и затем возвращается на родину. В 68 году он приезжает в столицу в свите Гальбы, наместника Тарраконской Испании. В Риме он в течение двадцати лет преподает риторику, будучи первым, кому эта деятельность оплачивалась за государственный счет. Он пользовался столь большим уважением, что получил даже знаки консульского достоинства. Однако все это не спасает Квинтилиана от тяжелых ударов судьбы: он теряет свою девятнадцатилетнюю жену и обоих сыновей (6 prooem.). После того как он прекращает свою преподавательскую деятельность, Домициан поручает ему воспитание внуков своей сестры Домитиллы; это положение обусловило его щедрость на похвалы тирану[1]. Умер он, по всей видимости, около 96 года[2].
Утрачены произведения: De causis corruptae eloquentiae (не идентичен тацитовскому Диалогу; ср. 6 prooem. 3) и речь, о публикации которой он сам сожалеет[3]. Declamationes[4] на самом деле были ему приписаны. Сохранился главный труд, Institutionis oratoriae libri XII, которые он написал, уже уйдя на покой. Они посвящены Виторию Марцеллу[5] (1 prooem. 6) и предназначены для его сына Геты. Составление окончательной версии заняло, по-видимому, более двух лет. По настоянию издателя Трифона произведение увидело свет около 94 г. по Р. Х.[6]
Обзор творчества
Двенадцать книг[7] всего включают 115 глав, представляющих собой в определенной степени самостоятельные единицы. Части хорошо согласуются друг с другом. Организация значительного по объему материала - типично римское достижение.
В первой книге речь идет о начальном обучении, а также о значении грамматики, музыки и других предметов ἐγϰύϰλιος παιδεία для оратора. Вторая вводит в риторику; книги с третьей по седьмую посвящены inventio и dispositio (нахождению и расположению материала), с восьмой по одиннадцатую - elocutio (стилю), memoria (памяти) и actio (исполнению речи). Предмет двенадцатой книги[8] - оратор и речь. Особого упоминания заслуживает десятая книга[9], своего рода курс истории литературы для начинающего оратора.
Источники, образцы, жанры
Квинтилиан предпринял подробное изучение источников. О его образцах можно судить только с учетом традиции во всей ее совокупности. При этом необходимо иметь в виду, что он не ограничивался учебниками, но надлежащим образом отбирал наиболее существенное. Цицерон[10] задает ему тон не только для стилистики, но и для образовательного идеала как такового. Автор не ограничивается изучением литературы об ораторском искусстве и привлекает собственный опыт (напр., 6, 2, 25).
Греческих авторов, как представляется, Квинтилиан хуже знает "из первых рук", чем латинских. Однако для начального образования он уделяет греческому языку привилегированное место (1, 1, 12), достаточно подробно обсуждает греческую литературу (10, 1, 46-84) и цитирует Платона в оригинале (2, 15, 27 сл.).
Литературная техника
Автор сознательно лишает свое произведение свойственных компендиумам стилистических черт и сочетает серьезность научного руководства с приятностью научно-популярной книги. Хотя Квинтилиан, в отличие от Цицерона (De oratore), отказывается от диалогической оболочки, но стремится - в рамках допустимого в прозе - к блеску (3, 1, 3) и впечатляющейся образности, которой будет что сказать человеческой душе (ср. 6, 2, 32): идеал "естественности" делается ясным благодаря сравнению со здоровым, нормально сложенным телом (2, 5, и). Аналогично сравнением с птицей иллюстрируются различные этапы обучения: сначала дается размельченная пища, потом птенца сопровождают в полете, и лишь затем питомца предоставляют самому себе. Забота о стройности тела - наглядный образ отучения от высокопарности (2, 10, 6). Есть и изысканная музыкальная параллель: оратор должен владеть всеми видами речи, как и учитель пения - всеми тембрами (2, 8, 15)[11]. Чтобы объяснить, что оратор, желающий увлечь других, должен увлечься сам, Квинтилиан напоминает, что вода, огонь и цвет также "сообщаются" (6, 2, 28; ср. в этом отношении превосходный пример из личного опыта: frequenter motus sum, "я неоднократно был взволнован" - ibid. 36).
За рамки общепринятого выходят некоторые предисловия[12], где оратор рассказывает о собственной жизни (книги 1, 4, 6 и 12). Ритор умеет писать литературные портреты. Вообще, как и Сенека Старший, он обладает способностью придавать своему преподаванию личную тональность. Отдельные пассажи отличаются особой живостью; таковы отрывки о воспитании детей (кн. 1), об обязанностях учителя (кн. 2) и о ценности для оратора чтения некоторых авторов (10, 1).
Язык и стиль[13]
Характеру учебника в принципе отвечает деловой и ясный стиль; автор не избегает профессиональной терминологии, но воспроизводит ее корректно. Нет нагромождений метафор, порядок слов, как правило, строго функционален.
Несмотря на это, Квинтилиан умеет придавать лоск сухой материи[14]. Вместо сложносочиненных предложений на сцену могут выступать глубоко эшелонированные периоды, и даже в сугубо технических рассуждениях господствует прозаический ритм. Квинтилиан раскрывает возможности смены наклонений как способа variatio: советы даются не только в побудительном конъюнктиве и в герундивных конструкциях - будущее время тоже может служить мягким заменителем повелительного наклонения (напр., 10, 1, 58; 3, 18). Хотя и осторожно, употребляются стилистические украшения[15]. Где это позволяет содержание, риторическая взволнованность смягчает деловой стиль учебника, как при обсуждении аффектов (6, 2, 2-7) и в полемических рассуждениях.
Несмотря на свой классицизм, учитель ораторского искусства не во всем чужд моде: так, он свободно, в духе времени, субстантивирует прилагательные[16]. Будучи восторженным поклонником Цицерона[17], хотя больше по существу, чем формально, он придерживается не словаря великого оратора[18], но его богатства регистров и вкуса к уместному в каждом конкретном случае.
Образ мыслей I. Литературные размышления
В грамматике Квинтилиан следует словесной практике образованных людей (usus) и смеется над педантизмом аналогистов[19]. Он проницательно сопоставляет стилистические возможности греческого и латыни (12, 10, 27-38). Этический и эстетический элемент для него тесно взаимосвязаны (2,5, 11- 12). Новички должны избегать как архаизмов, так и модернизмов[20], прежде всего - модного афористического стиля (12, 10, 73-76); на более продвинутой ступени уже допустимо изучение и древнего, и современного материала (2, 5, 21-23). Для строгого литературного вкуса Квинтилиана характерно требование заботиться о стилистическом оформлении, однако не так, чтобы форма становилась самоцелью (inst, 8 praef.)[21]. Movere и delectare не должны стоять на пути docere; посему нужно писать candide atque simpliciter ("простодушно и без усложненности", inst. 12, 11, 8). В своем стремлении к ясности (perspicuitas) Квинтилиан задал тон и для оратора, и для учителя; еще долго оно будет держаться в школе. Однако так называемый классицизм Квинтилиана не тождествен узости: к греческим образцам нужно приближаться в качественном отношении; нет единоспасающего стиля, и даже optimi auctores, "лучшие авторы", остаются людьми; стоит соблюдать равновесие между ingenium и ars, а также и между формой и содержанием. Квинтилиан далек от того, чтобы представить в качестве образца исключительно какую-то одну эпоху. Так называемая литературно-историческая часть Воспитания - книга 10, - собственно, тоже не является исторической в строгом смысле слова. Автор сопоставляет греческую и римскую литературу на равных. Архаика, классика и эллинизм воспринимаются без учета временных особенностей (в отличие от греческих теоретиков, которые склонялись к тому, чтобы пренебречь эллинизмом). Великая литература во всей ее совокупности - для римлянина жизненная актуальность. Значимые достижения возможны во все времена и во всех жанрах.
Образ мыслей II
Соединим отдельные черты воспитательной концепции в одно целое: ведущим образом будет совершенный оратор, который должен быть также порядочным человеком. Язык и речь - его среда. Учебный план, кроме грамматически-риторической сферы, которой отдается, впрочем, однозначное предпочтение, включает также и другие предметы (ἐγϰύϰλιος παιδεία). Требование общеобразовательной подготовки как непременного условия воспитания будущего оратора для Квинтилиана, как и для Цицерона (De oratore), носит принципиальный характер (1, 10, 2-4), поскольку она сообщает скрытые способности и чувствуется у оратора даже тогда, когда не выступает на поверхность открыто (ibid. 7; ср. Cic. de orat. 1, 72 сл.). На первом месте среди искусств (artes) обсуждается музыка[22]; она помогает сохранять меру в движениях, придавать своей речи привлекательный ритм и правильно читать поэтические тексты. Образовательная ценность математических дисциплин имеет формальный характер (1, 10, 34 acui ingenia, "изощряются умы"); более всего они способствуют оратору в доказательствах; это справедливо и для диалектики, которую Квинтилиан обсуждает не среди прочих искусств, но в рамках философского образования (12, 2, 10-14). У него не может идти и речи о строгой системе свободных искусств[23]
Весьма важна и моральная ориентация воспитания: риторика поставлена на службу педагогике. В отличие от софистов Квинтилиан преследует в своем воспитании также и нравственные цели: во время занятий ребенок научается virtus; о доблести нужно говорить, ее нужно изучать, и философские труды, конечно, - оружие из арсенала оратора, но в общем философия у Квинтилиана по сравнению с Цицероном уступает ораторскому искусству: philosophia... simularipotest, eloquentia non potest ("философом... можно притвориться, красноречивым человеком - нет", inst. 12, 3, 12).
Воспитание должно начинаться в раннем возрасте. Прежде всего ребенок - и в языковом, и в моральном отношении - должен сталкиваться только с хорошими примерами. Наибольшая доля ответственности лежит на родителях, чья обязанность - заботиться о воспитании и не давать ребенку примера изнеженности и порчи нравов. Раннее начало занятий позволяет сочетать познавательность с эмоциональностью, приобщить психомоторное и игровое начало. Греческий язык выучивается прежде латинского.
Школьные занятия обладают преимуществом перед домашними, поскольку учение эффективнее в группе: легче подражать школьному товарищу, чем учителю, для которого, в свою очередь, более сильные мотивы создает многочисленная аудитория.
Учитель должен удовлетворять высоким требованиям: он должен быть одновременно отцом и другом. Прежде всего он должен занять верную позицию по отношению к ученикам и сам подчиниться дисциплине. Его критические замечания не должны травмировать. Он должен вдуматься в свою роль и владеть искусством перевоплощения. Его поведение должно нести печать подлинности; аффект развязывает язык, и поэтому необходимо прежде всего самому испытать его и отчетливо представить себе содержание занятия. Учитель не перекупщик.
Ученик обладает собственным достоинством; его нельзя задевать. Обычные тогда побои Квинтилиан отвергает, поскольку они травмируют личность (1,3, 14-17). Эффективнее похвала, любовь к учителю и - постепенно все более и более замещая ее - к предмету. Во взаимоотношениях учителя и ученика должны царить pietasu concordia (2, 9), которые обусловливают возможность успешных занятий. Как и поклонники Теодора, Квинтилиан не считает целесообразной разработку всеобъемлющих инструкций: последние меняются в зависимости от обстоятельств и подчас заслуживают отмены. Задача состоит в том, чтобы распознать индивидуальные способности и благоприятствовать их развитию (2, 8): различные аспекты дарования с педагогической точки зрения нужно уравновесить так, чтобы не возникло односторонности. Исправление ошибок может быть успешным в меру сил, и нельзя осуществлять его так, чтобы убивать надежду. Метод соответствует структуре предмета. Необходимы разнообразие социальных форм преподавания и паузы. Цель педагогики - дать ученику возможность самостоятельно овладевать предметом и сделать учителя "лишней фигурой" (2, 5, 13).
Юношеству Квинтилиан рекомендует учить наизусть образцовые тексты, а не плоды собственного творчества: так можно обогатить словарь и выработать стиль (2, 7, 1-4). Взрослый должен готовить свои речи в письменном виде, по возможности даже как бы "высекать их резцом" (12, 9, 16). Тактика спора - область, которой автор впервые уделяет особое внимание[24]. По сравнению с Цицероном подробнее изложено учение о нравственности оратора и его долге (книга 12).
Традиция[25]
Из большого количества рукописей старых лишь несколько; они взаимно дополняют друг друга:
1. Группа (A): Ambrosianus E 153 sup. (A; IX в.).
2. Группа (B): Bernensis 351 (Bn; IX в.), старые части Bambergensis (Bg; X в.); Parisinus Nostradamensis 18 527 (N; X в.).
3. Группа (C): более новые рукописи (XV в.), а также более новые части Bambergensis. Ambrosianus и Bernensis располагают равным авторитетом. Только там, где они расходятся или не дают чтений, - к сожалению, оба дошли с лакунами, - приходится обращаться к более новым рукописям, чью ценность стоит определить с известной долей скепсиса; это относится и к Parisinus lat. 7723 (P, XV в.), который высоко ценит Л. Радермахер.
Влияние на позднейшие эпохи
Благотворное влияние учения Квинтилиана легко распознать в письмах Плиния, Диалоге Тацита и, возможно, в простом деловом стиле Светония. Institutio, однако, не встречает сразу же заслуженного отклика, поскольку Фронтон и его школа обращаются к архаике. Риторы, напр., Фортунациан и Юлий Виктор, охотно используют нашего автора (последний имеет для нас ценность квинтилиановской рукописи). Иларий (De trinitate) подражает Квинтилиану вплоть до тождественного числа книг. Имя оратора упоминают Иероним, Руфин и Кассиодор. Его универсальный образовательный идеал, почерпнутый из цицероновской школы, оказывает воздействие, по-видимому, также на Августина и Марциана Капеллу.
Средние века - прежде всего во Франции - имеют дело по большей части с испорченными рукописями, содержащими лакуны. Луп де Феррьер[26] († после 862 г.) среди прочего заказывает экзепляр Квинтилиана. В Германии в X-XI вв. Квинтилиан доступен целиком, но и здесь по большей части довольствуются антологиями; полный текст открыт Поджо в 1415/ 16 г. в St. Gallen[27].
Влияние Квинтилиана на литературную критику и педагогику особенно велико с XV по XVII вв. Уже Петрарка († 1374 г.) пишет письмо Квинтилиану, Лоренцо Валла († 1457 г.) ставит его даже выше Цицерона[28], тогда как Филельфо († 1481 г.) третирует его латынь как "испанскую"[29]. У метких квинтилиановых характеристик различных авторов своя история[30]. Он образует вкус, формирует канон авторов для чтения и налагает свой отпечаток на теорию всех искусств вплоть до музыки[31]. Эразм основательно изучал Квинтилиана, Лютер предпочитает его почти всем авторам, Меланхтон рекомендует его для занятий. В школе Квинтилиана современная Европа научилась самостоятельно мыслить и говорить. В эпоху барокко можно говорить о возрождении Квинтилиана; по его следам идет, напр., И. Матт. Мейфарт († 1642 г.) со своей TeutscheRhe-torica (Coburg 1634 г.) - первой из немецких риторик, имеющей важное значение. Вплоть до конца XVIII столетия система Квинтилиана изучается в школе[32] - частично в сокращенных изданиях (напр., Роллена, Paris 1715 г.). И. С. Бах, сам бывший учителем латинского языка и коллегой знатока Квинтилиана И. М. Геснера († 1761 г.), испытывал необычную симпатию к Квинтилиану в своей области[33]. Молодой Гете помечает в своих Ephemerides (1770-1771 гг.) девятнадцать отрывков из первой, второй и десятой книг Institutio[34]. Закату квинтилиановского влияния способствует его выпадение из канона авторов для чтения, принятого в иезуитских коллегиях, а также ставшее модным в романтическую эпоху презрение к риторике.
Моммзен (RG 5, 70) считает Institutio "одним из превосходнейших произведений, которые оставила нам римская древность". Уже в XX веке Лучано Альбини (папа Иоанн Павел I) в своем послании высказывает пожелание, чтобы квинтилиановские методы и содержание не были преданы забвению[35].
Жизнь, датировка
Г. Плиний Секунд из Нового Кома[1] - транспаданец, как и Катулл (nat. praef 1). 23/24 г. по Р. Х. - год его рождения, как явствует из Plin. epist. 3, 5, 7. Он рано попадает в Рим и входит в окружение полководца и трагического поэта П. Помпония Секунда, чью жизнь ему предстоит описать. Кавалерийская служба приводит его в Германию. Он долго был адвокатом (Plin. epist. 3, 5, 7). Во вторую половину царствования Нерона он, как представляется, намеренно держится вдали от официальных постов. Позднее Веспасиан каждый день будет привлекать его для выполнения различных поручений (Plin. epist. 3, 5,9). Среди прочего он исполняет в Испании должность прокуратора цезаря (Plin. epist. 3, 5, 17). Галлию (nat. 2, 150) и Африку (nat. 7, 36) он также знает по собственным наблюдениям. Будучи начальником флота в Мизене, он погибает во время извержения Везувия в 79 г. (Plin. epist. 6, 16). Его поведение во время катастрофы свидетельствует об исследовательском интересе, мужестве и готовности прийти на помощь.
Наряду со своими служебными обязанностями Плиний неустанно занимается научными трудами. Ему постоянно читают вслух, и с ним не расстается стенограф. Племянник унаследовал собрание эксцерптов на 160 исписанных убористым почерком с обеих сторон свитках (Plin. epist. 3, 5, 17).
Обзор творчества
Утрачены следующие произведения: De iaculatione equestri; De vita Pompom Secundi; Bellomm Germaniae libri XX[2] (их цитирует Тацит ann. 1, 69, 3); Studiosus (три книги о занятиях красноречием; Квинтилиан, inst. 11,3, 143, считает это произведение педантичным); Dubiisermonis libri VIII (см. разд. Литературные размышления); A fine Aufidii Bassi libri XXXI (посмертно изданный его племянником историографический труд с обильными материалами, по своей тенденции враждебный Нерону и дружественный Флавиям).
Сохранилась Естественная история в 37 книгах. В начале ее посвятительное письмо Титу, сыну и соправителю Веспасиана, во время его шестого консульства (77 или 78 г.).
Обзор Естественной истории (по книгам)
1 Посвятительное письмо Титу; общее обозрение содержания и источников; 2 космология; 3-6 география; 7 антропология; 8-11 зоология; 12-19 ботаника; 20- 27 медицинская ботаника; 28-32 медицинская зоология; 33-37 минералогия (и ее практическое применение для искусства). Если космологию рассматривать вместе с географией и антропологию вместе с зоологией, то общую композицию можно охарактеризовать как опоясывающую из блоков по четырежды пять и дважды восемь книг[3]: неодушевленная материя (книги 2-6 и 33- 37); люди и животные (7-и и 28-32); мир растений (12-19 и 20-27).
Источники, образцы, жанры
В отличие от большинства античных авторов, которые замалчивают свои источники или неточно на них указывают, Плиний дает в первой книге список авторов для каждой из последующих. В принципе - но только в принципе - авторы приводятся в том же порядке, как и в соответствующей книге. Исключения, по-видимому, обусловлены авторскими вставками задним числом.
Число авторов, которых называет Плиний, далеко превышает 400, из них 146 - римские. В предисловии он говорит о ста избранных писателях, из которых он делал эксцерпты. Предположительно Плиний постоянно дополнял костяк своего труда, созданный на основе сравнительно небольшого числа авторов, по преимуществу римских (напр., Варрон), извлечениями из других источников. Упрощающим гипотезам об источниках подобает величайшая осторожность; ведь Плиний говорит: auctorum neminem unum sequar, sed ut quemque verissimum in quaque parte arbitrabor ("я буду следовать не какому-либо одному автору, а тому, который покажется наиболее верным в каждом случае", 3,1).
Для космологии (книга 2) прежде всего речь заходит о Посидонии, Фабиане (а также Нигидии Фигуле), Нехепсо-Петосирисе, Эпигене и Трасилле.
География (книги 3-6) использует в качестве строительных лесов, возможно, соответствующие книги варроновых Древностей, дополненные цензорскими списками Августа (formulae) и картой мира Агриппы; Плиний хвалит его тщательность (3, 17). Самостоятельно полученные сведения, по всей видимости, использовались для глав о Германии. К этому прибавляется Непот (которому жестоко достается за легковерность - 5, 4), Лициний Муциан (для Армении), Стаций Себоз (особенно для Африки). Греческие источники - Юба, Исидор из Харакса и ученый труд об островах и их переименованиях.
Для антропологии (книга 7) главный источник - Варрон, дополненный среди прочего сборниками примеров и Трогом (посредник для Аристотеля), как и Юбой (которого здесь нет в указателе).
Зоология (книги 8-11) черпает аристотелевско-феофрастовский материал у Трога; кроме того, Юба дает сведения об африканских и восточных животных. Мозаику дополняют заметки из Варрона, Муциана, Фенестеллы и др.
Ботаника (книги 12-19) подпитывается данными Феофраста и сельскохозяйственной литературой, прежде всего Варроном и Цельсом. Точки соприкосновения с Диоскоридом указывают на Секстия Нигера. Некоторый научный материал по ботанике, которого нет у Феофраста, восходит к неизвестным источникам.
Медицинскими сведениями в их ботанической части (книги 20-27) автор обязан преимущественно Секстию Нигеру - это показывают постоянные пересечения с Диоскоридом - и Бассу. Плиний знает также Феофраста, Антония Кастора (у которого он учил ботанику), Цельса и других. Варрон, вообще дающий много материала, упоминается не всегда.
Медицинское употребление животных продуктов (книги 28-32), настоящий клад античных суеверий, прежде всего описано по Ксенократу, Анаксилаю и Варрону (иногда по Вер-рию Флакку). Разделы о соли как целебном средстве (31, 96- 105) восходят к серьезному греческому источнику. Минералогия (книги 33-37)" возможно, черпается из Ксенократа, Архелая, Юбы, Феофраста и Варрона. Среди источников по изобразительному искусству определенную роль играет Паситель.
Произведение Плиния - не учебник; сегодня его отнесли бы к энциклопедическому жанру, адресованному образованной публике[4]. В этом отношении его важнейший образец - Варрон. В настоящий момент этот жанр ценится не слишком высоко: появление энциклопедий часто совпадает с исходом эпох с выраженным научным интересом; Плиний - и в этом отношении он также отпрыск Варрона, - как мы увидим позднее, был высокого мнения о своей миссии.
Литературная техника
Естественная история, если поверить Плинию, задумана не как произведение изящной словесности, она должна быть полезна[5]. Однако это нечто значительно большее, нежели простой commentarius: Плиний думает о своем читателе, и на самом деле значимая сторона его работы - не только коллекция фактов, но и общее описание на латинском языке мира, окружающего человека, что актуально прежде всего для Средневековья и Ренессанса.
Общий структурный принцип произведения - осевая симметрия (см. разд. Обзор творчества). Следовательно, то, что животные предшествуют растениям, в то время как растительные лекарства - животным, не промах, а следствие основной концепции.
Современного читателя удивляет, что Naturalis historia так подробно затрагивает эстетическую и научную деятельность человека. Вообще Плиний на каждом шагу пытается установить связи между природой и человеком, что не остается без последствий для писательской манеры: основная черта его искусства - оживлять перечисление фактов вкраплением анекдотов или парадоксов, но прежде всего - моральными наблюдениями[6], которые дают читателю возможность не только воспринять трактуемый предмет рационально, но и сформировать свое отношение к нему. При этом автор демонстрирует неоспоримые дидактические способности.
Тщательной отделке прежде всего подвергаются вступления к книгам. Предисловие ко всему произведению - письмо к Титу. Это последнее, как и следовало ожидать, переполнено фактами и цитатами, но ни в коей мере не бессодержательно и не бесформенно. Оно дает характерный образ писателя Плиния. С риторической ловкостью он принижает свой труд и превозносит блистательного адресата, который в свою очередь должен придать величие и Naturalis historia[7].
Плиний - автор естественнонаучной книги - не перестает быть римлянином и моралистом. Вместе с тем он стремится к тому, чтобы поразить своего читателя, и обладает вкусом к парадоксальным положениям. Как подлинный представитель страны романской культуры, он хочет не только поучать, но и нравиться. Несмотря на это, в Естественной истории велик стилистический регистр: от сухого перечня до страстной диатрибы.
Язык и стиль
Язык[8] Плиния содержит много чужеродных - по большей части греческих - специальных выражений. Он извиняется за это перед своим читателем, как и за использование определенного материала, менее всего отличающегося возвышенностью (quarundarum rerum humilitas, "низость некоторых предметов", 14, 7; aut rusticis vocabulis aut extemis, "или деревенскими словамиили иностранными", nat. praef. 13). Стремление к сжатости выражения приводит, напр., к эллипсису слов, субстантивации прилагательных в форме среднего рода и свободному употреблению причастных конструкций. Сухое изложение чередуется с риторически украшенным. Здесь можно обнаружить все признаки серебряной латыни: антитезы, восклицания, искусственный порядок слов. Без сомнения, латынь Колумеллы и Цельса отличается большей классичностью и гладкостью; однако то, что Плиний в языковом отношении справился с тогдашним естествознанием во всем его объеме, - безусловно, значительное достижение.
Образ мыслей I. Литературные размышления
Плиний уверяет, что он пишет для humile vulgus, "простого народа", крестьян, ремесленников и studiorum otiosi, "имеющих досуг для занятий" (nat, praef. 6), - однако все это связано с его лестью Титу. Он называет Naturalis historia книгами levioris operae, "не столь серьезным трудом" (nat. praef. 12), поскольку они не дают поприща для ingenium и не допускают никаких риторических украшений, а скорее требуют деревенской и варварской лексики. Он цитирует Луцилия, который высказывает желание, чтобы его не читали самые образованные люди (nat. praef 7). Все это - только формулы скромности. Плиний устраивает "игру в прятки между специальной литературой и изящной словесностью"[9]. По существу он хочет сочинить труд весьма притязательный: он ведь первым берется описать по-латыни всю природу и всего человека. Можно поверить ему, что он хочет таким образом быть полезен широкой публике и споспешествовать общественному благу. Форма благоприятна для читателя: автор высокого мнения о прозаическом жанре; как римлянин, он в глубине души ценит его больше, чем поэзию[10].
В утраченных восьми книгах Dubii sermonis Плиний (как раньше Варрон) наряду с аналогией признает и значение живого языкового узуса; в отличие от классициста Реммия Палемона он цитирует и древних латинских авторов. Он даже размышляет - что у других авторов бывает редко - о языковом благозвучии.
Образ мыслей II
В экскурсе о божестве и провидении (2, 14-27) Плиний отвергает политеизм и воспринимает бога как межчеловеческие отношения, прямо-таки как функциональное понятие: Deus est mortali iuvare mortalem et haec ad aeternam gloriam via ("бог - чтобы смертный помогал смертному; и это путь к вечной славе", 2, 18)[11]. Так он описывает древнеримское поведение, так он обосновывает апофеоз императоров. Непосредственно рядом стоит эпикурейская догма, что боги не заботятся о делах смертных (2, 20), - утверждение, от которого он позднее откажется - после экскурса о вере в фортуну и рок (2, 26). Наконец, бог появляется как naturae potentia ("сила природы", 2, 27). Следовательно, он обращается к parens rerum omnium natura, "природе - родительнице всех вещей" (27, 146), и говорит о ней как о творческом божестве (37, 201). Она играет роль провидения (15, 7"; 9," 20; 22, 16 сл.); авторская точка зрения антропоцентрична: симпатии и антипатии в природе - ради человека (20, 1).
Отождествление мира, природы и бога (2 pr.) - стоического происхождения. Плиний намекает и на стоическое учение о мировом пожаре (7, 73). Как и приверженцы этой школы, он говорит "да" самоубийству (2, 27; 156; 28, 9). Рассуждения о малых размерах земли (2, 174) с порицанием человеческой суетности в конечном счете, вероятно, восходят к Посидонию. Стоический характер имеет и тот факт, что Плиний не делает выводов из теоретического преодоления политеизма; он не посягает ни на миф, ни на государственную и народную религию.
В некоторых пунктах он дистанцируется от стоического оптимизма: разве природа - не мачеха (ср. 7, 1)? Человеческая участь достойна жалости (25, 23); она может улучшиться благодаря познанию природы. Культурный прогресс - зло, поскольку он способствует удалению от природы (33, 3; 36, 3). В бесчисленных местах проявляется древнеримский морализм Плиния, который бичует нравственный упадок и превозносит доброе старое время. Такие проповеди, напоминающие сатиру, зависят от кинизированной популярной философии. Правда, иногда Плиний обретает прямо-таки пророческий тон: он заходит так далеко, что проклинает войну (34, 138): конечно же, такого не мог думать римлянин старого закала. И он сожалеет, что при господстве Pax Romana наука приходит в упадок (2, 117 сл.; 14, 1-6).
Несмотря на это, астрономические исследования он называет furor (2, 3; ср. 87). В отличие от Сенеки, который в предисловии к Naturales quaestiones хвалит чистое познание, Плиний - не философ. Как человек своего времени, он переоценивает книжное знание и роль авторитетов. Даже то, что ему кажется невероятным, он считает своим долгом сообщать, поскольку он об этом прочел (2, 85; 30, 137). У него, таким образом, сочетается рационально-математическая и астролого-мистическая картина мира. Тем не менее мы ему обязаны сохранением "гелиодинамического" учения (вероятно, халдейского происхождения): солнце оказывает влияние на движение планет; эти последние взаимодействуют друг с другом (даже и по цветам); они порождают ветры, в то время как кометы посылают молнии; есть 72 созвездия[12]. Основное отличие от современного естествознания заключается в том, что Плиний рассматривает природу не как нечто самодовлеющее, а в связи с человеком и практической жизнью.
Традиция
Около 200 рукописей распадаются на два класса: среди так называемых vetustiores выделяются codex Moneus rescriptus (V в.: nat. 11, 6- 15, 77 с лакунами), Leidensis Vossianus fol. n. 4 (IX в.: nat. 2, 196-6, 51 с лакунами) и Bambergensis (IX в.: nat. 32-37). Текст vetustiores сохранился и в позднеантичных фрагментах (V/VI вв.), в средневековых эксцерптах (напр., в Parisinus Salmasianus 10 318, ок. 800 г.) и в форме корректур и дополнений к рукописям другого класса[13].
Так называемые recentiores восходят к одному архетипу; там в середину 2, 187 были вставлены главы из четвертой и пятой книги 4, 67- 5, 34. Главный представитель этой группы - рукопись, сегодня признаваемая весьма старой, чьи части разбросаны по трем странам: Vaticanus 3861, Parisinus 6796, Leidensis Vossianus fol. n. 61. Многие кодексы происходят от Parisinus 6795 (IX/X в.). Традиция так называемых recentiores хотя и старше, чем предполагали прежде, но не лучше[14].
Влияние на позднейшие эпохи[15]
Как историк Плиний повлиял на Тацита, как ритор - на Квинтилиана. Очень трудно вполне оценить воздействие Естественной Истории; Геллий, Апулей и Тертуллиан - первые его свидетели. Гаргилий Марциал (III в.) и Г. Юлий Солин (Collectanea rerum memorabilium, середина III в.) делают из него эксцерпты; на него опирается так называемая Medicina Plinii и стихотворная книга Liber medicinalisКв. Серена (IV в.). Марциан Капелла и Исидор учатся у нашего автора. В начале VIII в. Беда располагает хорошей рукописью Плиния; из него и Вергилия черпает он свое классическое образование. В одном англосаксонском монастыре появляется свод сведений по астрономии и искусству вычислений с выдержками из Плиния ("нортумбрская энциклопедия"). Алкуин и Дунгал цитируют нашего автора как астрономический источник[16]. Дикуил (IX в.) эксцерпирует Плиния для своего труда De mensura orbis terrae, Роберт Крикладский (XII в.) делает для Генриха II извлечение под названием Defloratio[17]. Плиний, естественно, относится и к числу источников Чосера.
В эпоху Возрождения Плиний находит живой отклик; его признак - 15 инкунабул (в т. ч. три итальянских перевода) и по крайней мере 43 издания XVI в. Открытие античных авторов плодотворно взаимодействует с открытием действительности. Здесь Плиний играет двойную роль: он дает и информацию о предмете, и подлинную латинскую терминологию. Уже тогда он становится школьным текстом и комментируется как таковой. Он оказался полезен и для нового открытия античного изобразительного искусства, как, например, при отождествлении обнаруженной в январе 1506 г. группы Лаокоона (nat 36, 37)[18]. Книгу о растениях для врачей как таковую дает Диоскорид, а не Плиний; однако ботаническая (и анатомическая) терминология восходят к последнему.
Критика Плиния в Новое время исходит из эллинофильских кругов. Н. Леоничени (De Plinii etplurium aliorum in medicina erroribus 1492) усматривает вину Плиния в том, что он не грек: в отличие от Феофраста у него отсутствуют философская мысль и научный метод (который исходит из чувственного восприятия), в отличие от Диоскорида - профессиональные познания в медицине.
Его астрономическая теория, которая пользовалась широчайшим признанием в эпоху раннего Средневековья, позднее - вплоть до Ренессанса - начинает все более и более восприниматься как неудовлетворительная. Несмотря на это, Меланхтон († 1560 г.) в Виттенберге для своих естественнонаучных лекций берет за основу Плиния, не столько в пику Аристотелю, сколько в силу большей наглядности, удобопонятности и легкости римского автора. (Или также из-за его антропоцентрической веры в провидение?)
Сокращенный французский перевод Пьера де Шанжи выходит в свет в 1542 г., английский, подписанный "I. A.", в 1566-м; ему Шекспир частично обязан своими естественнонаучными познаниями, а может быть, и путевыми рассказами, которыми Отелло развлекает Дездемону[19] Рабле († 1553 г.) тоже привлекает Плиния, и Монтень († 1592 г.) заимствует у него некоторые моральные афоризмы.
Атеизм Шелли начинается в школе; определяющую роль сыграли Лукреций и плиниев реферат учения Эпикура на сей предмет в главах о богах[20].
Задолго до того, как римская литература переживала свои "сумерки богов" в XIX столетии, признали, что подход Плиния в корне отличается от экспериментального метода естественных наук. В отличие от Аристотеля с его зоологией и Феофраста с его ботаникой, Плиний не ищет натурфилософскую причину, он также не собирает факты, чтобы извлечь оттуда научные заключения. Для него человек - исходный пункт естественной истории[21]. Его жизнеощущение и склад ума репрезентативны для большинства образованных римлян той эпохи; как источник он незаменим для наших исследований античной науки, античного общества и изобразительного искусства.
Юридические школы
Императорская эпоха - классическая эпоха римского права. Законы, принятые народным собранием, уже не являются его источниками; зато решения сената играют более значительную роль (в республиканский период они еще не затрагивали частное и уголовное право, и их компетенция оставалась неясной). Законопроекты часто предлагает цезарь, у которого в рамках формально сохраняющей свою силу республиканской конституции есть еще следующие возможности: по примеру римских должностных лиц на основании принятого народом закона ему предоставляется право издавать законы, относящиеся, напр., к сфере гражданского права и устройства провинций и городов (leges datae). Как курульный магистрат император полномочен формулировать и обнародовать общепринятые правила (edicta principis); кроме того, есть еще распоряжения подчиненным чиновникам (mandata principis) и письма (epistulae) магистратам, провинциальным совещательным органам и общинам, судебные решения цезаря и наконец (в I в. по Р. Х. еще не столь значимые) - рескрипты частным лицам. Только по окончании рассматриваемой здесь эпохи все эти новые источники права собирают вместе как constitutiones principum и отделяют таким образом от правовых актов других должностных лиц.
Основное занятие юристов, - как и ранее, публичное высказывание своего мнения по различным вопросам, а не сочинение специальных трудов. В некоторых семьях научные занятия правом стали традицией.
Со времен Августа некоторые юристы получают от императора ius publice respondendi; таким образом эта сфера начинает определенным образом регулироваться.
Косвенно императоры оказывают влияние на подготовку юристов; в то время как в республиканскую эпоху юноши входили в окружение признанных специалистов, позднее государь учреждает stationes ius publice docentium ac respondentium, "кафедры имеющих право преподавания юриспруденции и ответа" (Gell. 13, 13, 1-4). Но в I в. по Р. Х. эти "школы" имеют частный характер.
Ведущих представителей обеих соперничающих школ в I и II вв. называет Помпоний (1, 2, 2, 47"53): к прокулианцам - из иных источников о том, кто дал им имя, ничего не известно - относится Кокцей Нерва из ближайшего окружения цезаря Тиберия, отец крупного юриста и дед императора Нервы; кроме того, к этой школе принадлежат Цельсы, отец и сын, и Нераций Приск, которого Траян, должно быть, прочил в свои преемники. Сабинианцы, или же кассианцы (Plin. epist. 7, 24, 8), - Масурий Сабин из Вероны, который прославился своим изложением частного права (Iuris civilis libri III), комментированного Помпонием, Ульпианом и Павлом[1], и, пользуясь покровительством императора, несмотря на скромное происхождение из бедной семьи, смог заниматься деятельностью юрисконсульта. Затем Г. Кассий Лонгин (консул 30 г. по Р. Х.), правнук убийцы Цезаря и потомок Сервия Сульпиция Руфа, наместник Азии (Suet. Cal. 57, 3) и Сирии (Tac. ann. 12, и), чья деятельность приходится на период вплоть до правления Веспасиана. Извлечения из его Ius civile (Dig. 7, 1, 70; 35, 1, 54; 46, 3, 78) комментирует видный юрист Л. Яволен Приск[2]; через последнего выдержки попадают в Дигесты. Современник Яволена - Тиций Аристон.
Хотя противоположность школ, характерную для доклассического этапа I в., нельзя однозначно свести к философским направлениям и трудно объяснить в подробностях, однако она показывает, как выделялись два взаимодополняющих аспекта классической литературы о праве: у сабинианцев преобладают общие изложения (lus civile); эта школа чувствует себя привязанной к традиции и при случае готова к прагматическим решениям; с научной точки зрения ее заслуги заключаются в систематизации и упорядочивании правовой сферы. Напротив, прокулианцы заявляют о себе как приверженцы строгой логики при разработке отдельных вопросов и меньше считаются с традицией; соответственно, уже Прокул предпочитает свободную, предваряющую классический тип форму казуистической литературы[3]. Явственно чувствуется смещение акцентов по сравнению с эпохой Августа, которая предпочитала жанры комментария (Лабеон) и монографии (Капитон).
Высокую классику (ее начало следует отнести к исходу I в.) целесообразнее рассмотреть в контексте литературы эпохи средней и поздней Империи.