Общие положения
Юридическая литература - одно из самых оригинальных, плодотворных и прочных созданий Рима. Назовем предварительно некоторые из ее общих отличительных признаков.
Лишь небольшую часть правовых источников составляют законы и постановления Сената: решающую роль в правотворчестве играют ученые юристы[1], а также должностные лица[2] и властители, получающие их советы; особый вес получают императорские акты по правоприменению и судопроизводству. Речь идет о постепенно развившемся праве: оно выросло в различных сферах, однако в рамках молчаливо предполагаемого общественного согласия чувствуется сознание непрерывной преемственности.
Юридическая литература в собственном смысле слова, о чьих жанрах ниже пойдет речь по отдельности, - произведение профессионалов. Прежде всего они исходят из решения отдельных казусов и практически ориентированного комментария к текстам, имеющим обязательную силу. В процессе развития все больше и больше учебники и собрания[3] расчищают путь для систематизации (хотя бы ограниченной), создающей в свою очередь предпосылки для восприятия материала потомками.
Во многих отношениях особое внимание привлекают интересы личности - духовное открытие римлян - и защита собственности. Вопросы публичного права основательно рассматриваются еще во II в. до Р. Х., однако с гражданских войн и установления монархии они отступают на задний план, обретая первенствующее значение лишь в некоторых областях и только в позднюю эпоху. Последовательное ограничение политически безобидным частным правом обеспечивает выживание правовой науки в императорский период.
Наконец, римское право - как того требуют многосторонние деловые взаимоотношения римлян - выходит за круг римских граждан[4] (iusgentium, "международное право"), а потому ему приходится и в теоретической области преодолеть национальную ограниченность и хотя бы в зачаточной форме считаться с общечеловеческим (вплоть до естественного права)[5]; результаты этого развития не заставили себя ждать. Они облегчают самоопределение на собственной почве и позднее перенос на почву других культур.
Высшая точка развития римской правовой науки во II в. по Р. Х. совпадает с правлением просвещенных и заботящихся о человечном правопорядке императоров. Деятельность юристов классического и позднеклассического периода делает практику этих государей нормой. Тот факт, что многие определения римского права содержательно детерминированы прогрессивными умонастроениями данной эпохи, объясняет непрестанное эмансипаторское воздействие римского права на позднейшие времена.
Греческий фон
Юридическая мысль Рима черпает из греческих источников в гораздо меньшей степени, чем это характерно для других сфер римской духовной жизни. Отличается даже начальный этап: в то время как в Греции основное внимание уделяется полисному праву, в Риме мы имеем дело с правовой системой, сориентированной на личность[6].
Однако мысль о кодификации права - греческого происхождения. На эпоху первых шагов письменности и укрепления секуляризированного государства в Афинах приходится драконовское (ок. 624 г. до Р. Х.) и солоновское (594/93 г. до Р. Х.) законодательство, право города Гортины на Крите (середина V в. до Р. Х.) и (также ок. 450 г. до Р. Х.) Законы двенадцати таблиц в Риме: истекает первый период правотворчества, и плебеи добиваются того, чтобы комиссия десяти мужей занялась составлением и публикацией законов. Они обязательны для всей общины, и последняя может контролировать их соблюдение. При составлении Законов двенадцати таблиц, должно быть, отправили послов в Афины[7]; по крайней мере великогреческое влияние следует учитывать.
Важнее для развития и всемирного распространения римского права то, что оно - прежде всего с позднереспубликанской эпохи (и конечно, под косвенным влиянием греческой мысли, но с поразительной самостоятельностью) - в первый раз научно перерабатывает материал. Он членится по системе, подобной риторической[8], и таким образом может подвергаться контролю и изучению; обращение к общеобязательным категориям, как bona fide, "добросовестно", и aequius melius, "справедливее - лучше", делают возможной общеприемлемость римского права. Это объясняется влиянием эллинистической научной тенденции и стоически окрашенного понятийного мышления, способного выработать родовые понятия. Однако это только общие категории; у специфических римских достижений в правовой науке нет непосредственных греческих образцов.
Римское развитие
Исходя из деятельности понтификов и пользуясь их охраной, право постепенно освобождается от своих сакральных[9] истоков. Первый всеохватывающий кодекс - Законы двенадцати таблиц (см. ниже: Юридическая литература республиканской эпохи); для эпохи Республики известно еще примерно 700 других законов. Для приспособления к изменяющимся обстоятельствам весьма важны эдикты магистратов, обладающих правом юрисдикции. Однако дальнейшее развитие римского права осуществляется прежде всего под знаком права ответов, принадлежащего крупным юристам, сначала сенаторского сословия.
Новая эпоха в юриспруденции начинается примерно на рубеже II-I вв. до Р. Х., когда интенсивность духовной жизни становится более высокой. Напротив, при переходе к принципату в развитии не наблюдается никаких переломов. Великий Сервий Сульпиций Руф еще относится к сенаторскому сословию.
Однако уже с I в. до Р. Х. число всадников среди iurisconsulti возрастает; во многих случаях речь идет о представителях знатных семейств из провинциальных италийских городов. Начиная с Августа правителям удается привязывать к себе юристов все более тесными узами; прежде всего юристы сенаторского ранга получают от государя ius respondendi, "право давать ответ", компетенция сенатского суда и сенатских постановлений расширяется. Перенимая опыт патримониального царства вольноотпущенников при Клавдии, развивается Совет цезаря (98-180 гг. по Р. Х.), все более пополняемый должностными лицами коронной службы из всаднического сословия; при этом юристы играют важную роль. Соответственно для ученых правоведов с II в. по Р. Х. вместо сенаторской[10] карьеры более характерна всадническая[11]: они ближе к цезарю, чем к сенату. Кризис Империи в III в. вызывает упадок юридической литературы. Соответственно все более широкому распространению прав римского гражданства (достигающему кульминации в 212 г. в Constitutio Antoniniana) римское право развивается в имперское право; оно сохраняет сильный отпечаток просвещенного гуманизма цезарей II в.
В эпоху поздней античности императорское законодательство претендует на монополию в сфере правотворчества; со времен Константина юристы могут взяться за перо только под классическим псевдонимом или от имени государя. По его поручению юристы составляют крупные собрания текстов, на основе которых потом будет строиться европейское право. Юридический классицизм Юстиниана означает подведение итогов и начало нового периода.
Литературная техника[12]
О том, что представляли собой юридические книги, мы часто можем составить себе представление только косвенным путем: ни одно из основных произведений не дошло до нас полностью - мы располагаем только Institutiones Гая, учебником для начинающих. Что касается всего остального, то (не принимая в расчет нескольких исключений - см. в главе о юристах эпохи поздней империи заключительные абзацы раздела о великих классиках этого периода с прим.) мы располагаем только цитатами в составленных при Юстиниане по более старым источникам Дигестах, или Пандектах. Можно различить следующие разновидности текстов.
К особо характерному для римлян типу казуистической литературы относятся сборники ответов (надежно засвидетельствованные со времени Нерация). Первоначально к ответу относится только изложение существа дела и (необъясненное) решение. Позднее - у Папиниана - дается обоснование (хотя и достаточно скупое).
Письма - введенные Лабеоном, самое позднее Прокулом - и труды с названиями, подчеркивающими пестроту материала[13], отличаются особой формальной свободой: от простого ответа до теоретико-дидактического письма.
Quaestiones[14] или Disputationes[15] подробнее трактуют конкретные казусы и отдельные юридические вопросы, чем было бы возможно в рамках responsum.
Собрания решений (sententiae, decreta) вопреки нашим ожиданиям играют подчиненную роль, разве только речь идет об императорских решениях[16].
Digesta собирают достижения автора или школы в единый корпус; таковые создаются начиная с позднереспубликанской эпохи[17].
Другой литературный тип - комментарии. Здесь сказывается влияние литературных образцов: эллинизм знает комментарии к поэтам, ораторам, философской и медицинской литературе. Есть подробная, последовательная форма ὑπόμνημα и относящиеся к отдельным моментам (сначала краткие, потом неуклонно разбухающие) σχόλια.
К первой группе относятся комментарии к законам и эдиктам. Законы двенадцати таблиц объясняют и таким образом развивают римское право: Элий Секст закладывает основу, Лабеон пишет к этим законам по крайней мере 2 книги. Комментарий к эдиктам Сервия Сульпиция Руфа включает две книги, оба больших комментария Лабеона - по крайней мере по 60 книг. Этот великий юрист накладывает свой отпечаток на форму комментария.
Подобным образом разрастаются истолкования преторских эдиктов[18], а также эдиктов наместников провинций[19]. Такие комментарии сначала цитируют пункт, который надо объяснить: "Претор говорит...", затем приводят объяснение: "Это значит..." После этого может быть сформулирован вытекающий отсюда вопрос, на который дается ответ в форме "Я полагаю, что...". Некоторые комментаторы отступают от темы в длинных экскурсах (Павел), другие более строго придерживаются основного текста (Ульпиан).
Напротив, комментарии к произведениям юристов[20] изначально составляются кратко, подобно схолиям: часто речь идет о notae с критической тенденцией. Такие произведения используются на теоретических занятиях: для римлянина право покоится не в последнюю очередь на авторитете признанных юристов. Из школьной практики возникает такая разновидность текстов, как комментированная эпитома[21].
Начиная с Помпония и поздних классиков комментарии к произведениям юристов тоже становятся подробнее[22]. Основной текст, в отличие от неюридической литературы того же характера, становится не главным предметом, но лишь поводом для изложения частного права, исходя из нужд собственной эпохи или собственной аргументации.
Менее строгий подход - зато, кроме того, и вкус к самостоятельной систематизации материала и некоторый минимум литературной образности - предполагают дидактические произведения. Они возникают тогда, когда духовный горизонт римлян начинает расширяться от соприкосновения с греческой культурой[23]. Первая вершина - Iuris civilis libri XVIII Кв. Муция Сцеволы Понтифика (cos. 95 г. до Р. Х.). Этот благородный и просвещенный юрист, воплощение высших достоинств римлянина, с пользой применяет стоическую гносеологию для юридических дефиниций[24]; непреходящи его заслуги в систематизации права.
Роль классического произведения начинает играть вышедшее в свет при императоре Тиберии и включающее только три книги Ius civile Масурия Сабина. Название Ins civile, в последний раз употребленное Г. Кассием Лонгином (cos. 30 г. по Р. Х.), позднее уступает место заглавию Regulae (начиная с Нерация, который работает при Траяне). Каждый из нам известных авторов упорядочивает свой материал по-иному; этой сфере свойственна значительная самостоятельность. Единственное дошедшее до нас произведение - Гая (написано в Берите ок. 160 г.) - введение для начинающих (Institutionum libri IV), должно быть, в основном следовало в расположении материала Regularum libri XV Нерация. Удивительно последовательная систематизация во всех подробностях представляется - насколько мы можем судить - заслугой Гая[25]. В этой сфере образцами могли послужить учебники риторики[26].
Изложения отдельных случаев применяют казуистику в специальных областях, однако - вопреки нашим ожиданиям - часто не желают кропотливо исследовать все соответствующие аспекты конкретного вопроса. Сначала обсуждается целая сфера - например, сакральное право, особенно право понтификов или авгуров, реже специальные темы частного права[27]. В императорскую эпоху сакральное и публичное право первоначально теряют значение. Со II в. по Р. Х. круг тем расширяется, сначала в рамках частного права, потом приходит черед публичного уголовного права, административного, фискального и военного права. Речь идет о собирании и классификации прежней практики, в особенности императорских указаний. Несмотря на соответствующую ситуации утонченность юридического метода, литературное значение таких трудов невелико.
Язык и стиль
Язык юристов ясен[28] и долгое время счастливо уклоняется от веяний моды. Нет и речи об эзотерическом профессиональном жаргоне ("латынь юристов"): мы имеем дело с простой латынью, обычной и в других сферах научной литературы. Однако часто она безлична и не избегает избитых украшений; элементы повседневной речи[29], обязанные своим появлением некоторой небрежности, или - скажем, в Responsa - возможно, представляющее собой следы первоначальной устной практики, держатся в разумных границах.
От иных разделов научно-популярной словесности юридическая литература отличается особой терминологией и частотностью определенных оборотов вроде idem iuris est..., idem placet de... ("то же соответствует праву...", "то же решено о..."). Как подобающее украшение - или скорее само собой разумеющееся выражение достоинства предмета - можно понять наличие некоторых архаизмов.
Язык законов устоялся благодаря долговременному выучиванию наизусть Двенадцати таблиц и отличается до некоторой степени архаическим характером. Его не культивируют намеренно - он сам по себе возникает в силу традиции. Впрочем, если Цицерон в своем трактате De legibus пытается придать авторитет составленным им самим текстам законов с помощью архаизирующей окраски, этот литературный рефлекс отражает духовную значимость языка законодательства.
Из делового языка сенатских и судебных заседаний, также связанного традицией, происходят некоторые архаизмы. Определенная жесткость и обстоятельность отличает обороты вроде diem, quo die с их ненужным по смыслу, но подчеркивающим ощущение точности повтором ключевого слова в относительном предложении. Исчерпывающие тавтологии (часто связанные торжественным atque, "а также"), чье назначение - предотвратить смысловые лакуны, иногда производят впечатление излишества.
Индивидуальные черты можно установить только при более пристальном изучении. Подчас кажется, что особенно остроумных юристов отличает сознательное обращение с языком, из чего, однако, нельзя делать правила. Так, Цельс пишет плотно и афористично, Юлиан просто и благородно, Гай приятно и ясно, Папиниан глубокомысленно, прихотливо и не слишком ясно[30]. Стоит однако же соблюдать меру в криминалистическом розыске следов стиля: например, поиск грецизмов у Гая не дал никаких безусловных результатов, так что в этом отношении его язык не дает возможности задним числом определить его происхождение[31]. Близость к Цицерону - также не критерий: она не гарантирует ни италийское, ни - если ее понимать как рабскую несамостоятельность - неиталийское происхождение автора. Риторика сильнее влияет на стиль юристов - в ущерб точности - только в позднейшую эпоху.
Образ мыслей I. Литературные размышления
Самосознание римских юристов колеблется от скромности до явной переоценки.
Учитывая значительную роль права юристов в римском юридическом развитии, удивляет то, что юристы, как представляется, скорее ощущают свой труд как истолкование права, а не как правотворчество. Правда, Цицерон еще в республиканскую эпоху эксплицитно относит auctoritas iurisconsultomm, "авторитет юрисконсультов" к ius civile (top. 28; ср. Pompon, dig. 1, 2, 2, 5), и в классическую эпоху неоспоримое право юристов (veterum consensus, "согласие древних") долгое время сохраняет обязательность. По преданию, еще великий Сальвий Юлиан усматривает с импонирующей скромностью цель своей жизни вплоть до последнего вздоха в том, чтобы учиться (Dig. 40, 5. 20).
С другой стороны, римские юристы позднейшей эпохи - хотя они только специалисты - обладают самоощущением настоящих жрецов и философов (Dig. 1,1, 1)[32]. Эта самонадеянность имеет свою хорошую сторону - они никогда не сделали последнего шага к самоограничению в рамках собственного предмета, к правовому позитивизму: даже Папиниан, которому чужды жреческие притязания, верит, что жизненный стиль, противоречащий pietas и boni mores, для "нас" (для подчиненных правовым нормам, стало быть, и для юристов) решительно невозможен (Dig. 28, 7, 15), и доказывает это своей смертью[33]. Более глубокая причина такого самопонимания заключается в двойном притязании римского правового государства: поскольку res publica для язычника обладает сакральным характером, юристы могут - даже если их секуляризированная наука далеко ушла от своих понтификальных истоков - метафорически трактовать себя как "жрецов" персонифицированной божественной Iustitia. Эта последняя - и высшая, и всеобъемлющая доблесть. Поскольку юристы осуществляют справедливость в римском государстве, имеющем как мировая империя мировое значение, постольку они "философы" в платоновском смысле слова.
Самоощущение позднейших достаточно хорошо чувствуется и в начале. Цицерон требует от политика владения римским правом (de orat. 1, 166-202) и ставит в своем трактате о сущности государства законодателя выше философа, поскольку к тому, что первые с трудом прививают лишь немногим, последние принуждают целые народы; соответственно высоко ценит он и кормчего государства. Уже здесь эксплицитно содержится связь с iuspublicum (rep, 1, 2). Кроме того, он же в своем трактате De oratore вкладывает в уста великому юристу своего времени Сцеволе аргументы, которые будут распространены среди юристов позднереспубликанской (и позднейшей) эпохи: основатели и спасители государств были не столько ораторами, сколько мудрецами, независимо от того, как у них был подвешен язык; напр., в его собственной семье занятия правом - уже долгая традиция; он к этому гордо прибавляет: sine ulla eloquentiae laude ("без какой-либо похвалы за красноречие", Cic. de orat. 1, 35-44; особенно 39). Авторитет республиканских ученых на самом деле весом, если в них происхождение сочетается со знанием предмета.
Такова высокая самооценка юристов, которая скоро еще усилится из-за близости к императорскому двору и утраты политическими речами своей действенности - что началось уже в позднереспубликанскую эпоху.
Образ мыслей II
Вначале юридическая мысль римлян направлена на суждение об отдельном случае. Выработка дефиниций и систематизация римского права в таком виде без столкновения с греческой мыслью были бы невозможны, однако при этом проявляется намного большая самостоятельность, чем в других сферах духовной жизни.
Систематизация осуществляется относительно поздно. В то время, к которому относятся наиболее изучаемые литературные памятники, римское право - не строгая система, которую мы из него сделали начиная с позднего Средневековья, а часть жизни. Поскольку повседневность каждого римлянина исполнена юридического опыта, а этот последний, в свою очередь, связан с "обычаями отцов", образ мыслей в правовой области весьма помогает и пониманию изящной словесности.
Прежде всего римское право зиждется на определенном количестве врожденных представлений, чье место - между правом и моралью[34]. Коренящиеся в жизненной практике, они поддаются пониманию только исходя из нее. Boni mores, mores maiorum становятся важным регулирующим средством ius civile. То, что им противоречит, подлежит приговору[35]; однако, наоборот, известно и то, что не все, что позволено, тем самым и нравственно[36].
Основные понятия ius и fas означали первоначально не противопоставление между двумя различными нормативными порядками - божественным и человеческим, но, напротив, оба связывались с допустимостью конкретного типа поведения ("полномочие доступа"); fas есть общее наличие основных предпосылок, ius - полную свободу действий в рамках дозволенного в каждом конкретном случае[37]. Границы между iustum и aequum, "справедливым с точки зрения права" и "справедливым с нравственной точки зрения" - последнее относится к конкретному правовому поведению, первоначально в смысле iustitia commutativa - подвижны; речь не идет о каком-то противопоставлении.
Правда, позднее ius по Цельсу (Ulp. dig. 1, 1, 1 pr.) - ars boni et aequi, правильный и справедливый порядок жизненных взаимоотношений. Задним числом многое толкуют по образцу греческого мышления: так, Ульпиан (dig. 1, 1, 1 pr.) производит ius от iustitia, хотя это слово лишь после играет роль эквивалента для διϰαιοσύνη. Aequitas сопоставляют ἐπιείϰεια, "подобающим". Павел (dig. 1, 1, 11; cp. Ulp. dig. 1, 1, 1, 3) определяет принципы поведения, встречающиеся повсюду, в том числе и среди зверей, как естественное право[38] (cum id, quod semper aequum ac bonum est, ius dicitur; ut est ius naturale, "когда то, что справедливо и хорошо всегда, называется правом, как естественное право"). Гай ссылается на естественный разум, общий для всех народов (dig. 1, 1, 9), Юстиниан (inst. 1, 2, 11) - на божественную providentia.
В отличие от греческого права, тесно связанного с полисом, римское право зиждется на частном[39]. Личность как исходный пункт соответствует тому факту, что римляне в особой степени содействовали открытию воли. Она - источник силы (auctoritas, imperium, maiestas) и свободы (libertas[40]), но прежде всего - также и материальный источник права, lex. Значение воли очевидно в частном праве (завещание, собственность, контракт, patriapotestas - "власть отца"). Правда, все это не означает, что римское право служит исключительно интересам индивидуумов и тем самым подготовляет почву для капитализма.
Итак, римские юристы, несмотря на высокую оценку единственности и субъективности индивидуума, не стали волюнтаристами, номиналистами и позитивистами в области морали и права. Они не знают ни чисто формального определения права, ни тезиса о возможности наполнить право произвольным содержанием, лишь бы только оно было произведено законным путем. Хотя, к счастью, юристы отказываются от высоких слов, в последнем счете для них нет никакого позитивного права, не зависимого от правовых предпосылок: естественное право и ius gentium фигурируют в начале Institutio Гая, как и Дигест; позитивное право должно безропотно подчиниться сопоставлению с boni mores[41]; Кв. Муций Сцевола основывает bonae fidei[42] indicia (выросшие из римского мира ценностей) с помощью человеческой societas vitae ("общественной жизни", Cic. off. 3, 70). Вера в достойный защиты правопорядок, скрепляющий общину, - нечто большее, нежели выражение зависимости юристов от цезаря; ведь принципиально даже и властитель подчинен закону[43], и это несмотря на законотворческую силу его эдиктов. Империя в своей идее - правовое государство; для ее жителей само собой напрашивается ее сопоставление со стоической consociatio humana ("человеческим сообществом")[44]. Следовательно, разум в римском праве подчиняет себе волю, а принцип полезности в сомнительных случаях - по крайней мере теоретически - уступает первенство принципу легальности[45].