Катон Старший

Жизнь, датировка
М. Порций Катон - первый римлянин, о жизни которого мы можем составить себе более точное представление. Он родился в 234 г. в Тускуле, вырос в отцовском имении в земле сабинян; потом он с гордостью вспоминает о тяжелой работе, которую он должен был исполнять (or. frg. 128 Malcovati). Недалеко от его дома было прежнее жилище Мания Курия Дентата, где тот провел свою старость, - того самого Курия, бывшего знаменитым воплощением римской умеренности. В 17 лет в войне против Ганнибала Катон начинает свою военную службу. На удивление рано (в 214 г. до Р. Х.) став военным трибуном при М. Клавдии Марцелле в Сицилии, он с отличием сражается в битве при Метавре в 207 году. Встреча с пифагорейцами в нижней Италии (Cic. Cato 39) с хронологической точки зрения под вопросом, однако можно констатировать неопифагорейские влияния в его творчестве[1]. Политическая близость к Фабию Кунктатору не подлежит сомнению[2], хотя биографические контакты в подробностях неясны. Добросовестного фермера и адвоката сабинских крестьян в самом начале его карьеры поддерживает его знатный земляк и сосед, сторонник Фабия Л. Валерий Флакк: новшество в роду Катонов! По его же рекомендации он в 204 г. как квестор сопровождает проконсула Сципиона в Сицилию и Африку и устраивает ему первые препятствия - сначала безуспешно. На обратном пути он привозит с собой из Сардинии в Рим поэта Энния, у которого он предположительно учится греческому языку. Следующие ступени его карьеры - плебейское эдильство (199 г. до Р. Х.) и претура (198 г.). Эта должность приводит его вновь на Сардинию, где он решительно ополчается против римских ростовщиков и сам живет подчеркнуто просто. В тридцатидевятилетнем возрасте (195 г.) он - вместе со своим высокопоставленным другом Валерием - становится консулом. Выдумка о его пламенной речи против отмены оппиева закона, ограничивающего пышность дамских нарядов, столь хороша, что хочется принять ее за правду; она вполне соответствует его проявлявшемуся в иных случаях отношению к прекрасному полу[3]. Однако он не смог противостоять ходу вещей.
Он получает провинцию Испанию как проконсул. Потом он будет хвалиться, что взял больше городов, чем провел дней в Испании (Plut. Cato 10, 3); при этом не следует умалчивать о массовых казнях и обращении в рабство целых общин. Он пополняет государственную казну поступлениями испанских железных и серебряных рудников. Сенат задним числом утверждает все его мероприятия и признает его право на триумф. В то время как на собственную персону - впрочем, не без некоторого чванства - он экономит донельзя, солдаты получают хорошее вознаграждение. Но рабы, которым случилось обогатиться слишком явно, предпочитают покончить с собой, чтобы спастись от его гнева. В 193 г. он освящает на Палатине храм в честь Девы Победы (Victoria Virgo) по обету, данному еще в Испании.
Его последний поход - война против Антиоха III (191 г. до Р. Х.). Как военный трибун он сопровождает консула Мания Ацилия Глабриона в Грецию, где своими речами противостоит антиримской пропаганде; о своем выступлении в Афинах он позже вспоминает, что переводчику, к удивлению афинян, потребовалось гораздо больше слов, чем ему самому (Plut. Cato 12, 5-7); вообще "греки говорят устами, римляне - сердцем"; обходом же врагов он, дескать, решил исход битвы при Фермопилах, на что консул сказал, что ни он сам, ни весь римский народ не могут достойным образом отблагодарить Катона за его заслуги (Plut. Cato 14, 2). Было бы вполне закономерно увидеть в этом подвиге полезное практическое применение исторического чтения. Здесь можно понять, что имел в виду Катон, давая своему сыну совет ознакомиться с произведениями греческих авторов, но не читать их слишком внимательно. Через два года у него возникает ссора с победителем Глабрионом.
В 190 г. Катон обвиняет Кв. Минуция Терма в том, что тот, управляя Лигурией, казнил десять свободных людей в обход законной процедуры. Вскоре затем (189 г.) он в качестве уполномоченного сената передает его директивы консулу М. Фульвию Нобилиору в Эпир и после возвращения критикует поведение Фульвия в его провинции, не оказавшись, правда, в состоянии воспрепятствовать его триумфу. Вероятно, его рук дело, что даже великий Сципион Африканский Старший и его брат Луций были изобличены в том, что наложили руку на государственную собственность. Меры сената против вакханалий (186 г.) образуют рамку речи De coniuratione, от которой, к сожалению, сохранилось только одно слово. Ее считали образцом для речи Фронтона против христиан, на которую ответил Минуций Феликс - остроумное, но слишком сложное объяснение параллелей между апологетом и сообщением Ливия о вакханалиях.
Вершины своей политической карьеры Катон достигает в 184 г.: вместе с Л. Валерием Флакком он становится цензором; он выигрывает у семи конкурентов из лучших семей, среди которых - Сципион Назика, по свидетельству современников самый благородный человек своего времени. Катон так круто проводит заявленные меры, что для всех времен становится символом цензора. Свои порицания он обосновывал в речах, о которых мы частично можем составить себе представление. Консула 192 г. Л. Квинкция Фламинина он изгоняет из сената за то, что в Галлии тот в угоду одному мальчику своей рукой убил знатного перебежчика из племени бойев (or. frg. 87 ¹Malc. = 69 ⁴Malc.). Забыл ли Катон, что в свое время он сам убил не одного, но шестьсот перебежчиков? Еще один сенатор исключается из списков за то, что поцеловал свою жену в присутствии дочери. Многих других он порицает за упущения в сельском хозяйстве. В десятикратном размере облагаются налогом дорогие рабы, платья, украшения и повозки - распоряжение, которое особо болезненно задевает римских дам. Несмотря на активную оппозицию сенаторов, Катон предпринимает рядом с курией постройку новой базилики.
По его инициативе органы строительного надзора резко выступают против использования государственных земельных участков и водоемов частными лицами. В силу всего этого неудивительно, что возмущенные аристократы до конца жизни преследуют Катона в суде. Из 44 процессов, однако же, ни один не приводит к осуждению.
После победы Л. Эмилия Павла над Персеем Катон выступает за то, чтобы предоставить Македонии свободу, поскольку римские войска не в состоянии ее защищать. В то же самое время он высказывается в сравнительно хорошо сохранившейся речи против объявления войны родосцам. Речь в защиту мягкости и упрек в надменности (superbia), предъявленный самим римлянам, можно расценить как раннее свидетельство гуманной политики[4], но также и как высказывание человека, который из каждой доски умеет сделать стрелу; его яростный настрой не останавливается ни на минуту даже перед земляками. Как мало он боится противоречий, раз уж аргумент может сослужить тактическую службу в настоящую минуту, показывает уже тот факт, что последующий поборник уничтожения Карфагена здесь представляет противоположную позицию.
Отношение Катона к Л. Эмилию Павлу[5] - дружественное; Марк, сын цензория, становится зятем Эмилия и тем самым - Сципиона Младшего. Вражда Катона со Сципионами ограничивается, стало быть, старшим поколением: ведь покровитель Катона Валерий Флакк был приверженцем Фабия Кунктатора, привилегированного противника старшего Африканского. За эллинистически-римской человечностью Сципионов Катон - сам ярчайшая индивидуальность - чувствует опасность индивидуализма.
По поводу знаменитого посольства 155 г. он упрекает магистратов, что те допустили столь длительное пребывание столь опасных людей в Риме, и требует как можно скорее отправить их обратно в Грецию. На самом деле Карнеад затрагивает основу моральных взглядов Катона, оспаривая существование естественного права и применимость идеальной законности в жизни среди прочего и указанием на римское мировое господство.
В последние годы своей жизни Катон все время повторяет свою мысль о необходимости войны на уничтожение против Карфагена. В 150 г. он одерживает победу над Сципионом Назикой, который хочет сохранить Карфаген как "оселок" римской доблести. Сомневается ли Катон в силах своего народа, которые он всегда предпочитал щадить? Или скорее он боится экономической мощи Карфагена?
Незадолго до смерти он ходатайствует в пользу предложения одного из народных трибунов предать суду Сервия Суль-пиция Гальбу, который продал в рабство в своей провинции большое число лузитанов. Гальба успешно апеллирует к состраданию народа. Возмущенный Катон запечатлел этот процесс и собственную речь в своих Origines. Вскоре после этого смерть застала его с грифелем в руке.
От первого брака у Катона родился сын Марк, адресат нескольких дидактических произведений. Через второго сына, который у него родился уже в старости от молодой девушки, он становится прадедом своего тезки - великого республиканца.
Обзор творчества
Катон, по-видимому, первый римлянин, записывающий свои речи[6] - прежде всего для того, чтобы при необходимости использовать их как образцы с содержательной или формальной точки зрения (что весьма мудро при том количестве процессов, в которых ему пришлось участвовать). Он публикует по крайней мере те, которые включаются в Origines. Концентрация на самоизображении невольно внушает современному читателю мысль, что речь идет о безграничном тщеславии, однако этот факт частично можно объяснить политическим положением homo novus. В то время как аристократ по имени Фабий или Клавдий уже в силу одного этого, кажется, имеет все права на высшие должности в государстве и располагает потребным влиянием, чтобы добиться своей цели, Катон как homo novus может выдвинуть лишь один патент на благородство - собственные заслуги. Если он хочет пробиться, ему нужно на них настаивать. Вообще же Катон знает не только беспрерывное самовосхваление, но и прямо-таки юмористические формы косвенной самохарактеристики. В речи De sumptu suo (or. 41 ¹Malc. = 44 ⁴Malc.) он защищается от обвинения в эксплуатации государственного имущества с целью сберечь собственное. При этом он очень живо изображает, как при подготовке нынешней речи он велел принести старую и велел сначала прочесть, а потом вычеркнуть все доказательства собственной безупречности, поскольку они противоречат духу времени[7]: как - с полным правом - уверяет наш авторитетный источник Фронтон, это, может быть, самый убедительный пример praeteritio, "умолчания".
Тесно связаны с жизненными потребностями и Поучения для сына Марка: Катон совсем не хотел отдавать его на воспитание рабам-грекам. Так, он пишет собственной рукой греческую историю большими буквами - конечно же, не Origines, и не извлечение из них, поскольку они к этому времени еще не были написаны.
Если бы мы лучше знали Лечебное искусство и Ораторское искусство Катона, возможно, они произвели бы примерно то же впечатление, что и De agricultural где за подчеркнуто "древнеримским" предисловием следует введение во вполне современное эллинистическое хозяйство. Так определяется ценность предостережения о греческих врачах, которых якобы профессиональная присяга обязывает уничтожать всех негреков (Ad Marcum filium, frg 1 = Plin. nat. 29, 7, 14 сл.).
Carmen de moribus было, несмотря на заглавие, прозаическим текстом, чья сила заключалась в лапидарных сентенциях.
Если бы сочинение Катона о военном деле было пропитано древнеримским духом, оно не могло бы сохраниться в поле зрения читателей вплоть до поздней античности. Для своего времени оно должно было быть остросовременным, как мы еще можем это показать для трактата De agricultura.
Трактат О сельском хозяйстве в основном исполнен в духе греческого учебника: имение и его части (1-22), год фермера (23-54); третья часть (55-162) нарушает форму. Здесь чередуются в некотором беспорядке: практические советы, кулинарные и медицинские рецепты, молитвы и указания на народные обычаи.
С литературной точки зрения это неоднородный труд; для тяжелого структурного вопроса в основном известно два пути решения: либо мы имеем дело с позднейшим сборным трудом - тогда остается неясным, почему редактор вопреки профессиональной психологии не навел порядок, - либо перед нами книга Катона для домашнего употребления, разраставшаяся с течением времени и изданная в том виде, в каком он ее оставил[8]
Несмотря на введение[9] о моральной ценности сельского хозяйства - в том числе и для военных доблестей - и преимуществах помещика по сравнению с банкиром и торговцем, первую скрипку играет вкус к наживе: иногда в виде древнеримской бережливости ("Покупай не то, что полезно, а то, без чего нельзя обойтись"), иногда - в советах, имеющих целью ввести современное рабовладельческое хозяйство эллинистического типа: старых рабов (как если бы они были старыми машинами) предлагается вовремя продавать. В этом отношении Катон - отец римского "капитализма"[10].
Дидактика у римлян в крови. Она тем паче в крови у Катона, которому Цицерон (rep. 2, 1) приписывает summum vel discendi studium vel docendi, "величайшую ревность как к тому, чтобы учиться, так и к тому, чтобы учить". В его личном обращении к сыну с наставлениями заключается нечто большее, чем то древнее отцовское свойство, которое Теренций в своих Братьях изображает у такого персонажа, как Демея; римский paterfamilias, "отец семейства" верит, что он лично все знает наилучшим образом. В стремлении не отдавать - подобно дурным аристократам - воспитание детей в чужие руки говорит и здоровый инстинкт - вовсе не обязательно плебейский; Корнелия, мать Гракхов, будет вести себя точно так же.
Катон живет в эпоху, когда универсальность еще по плечу одному человеку; в литературной и в научной области в Риме у него счастливая роль первопроходца. По его произведениям можно понять, что ему до самой глубокой старости доставляет радость углублять свои познания. Его литературный энциклопедизм доказывает это, как и ученые подробности в Origines.
Этот главный исторический труд[11] он пишет в старости. Некоторые детали - как умалчивание имен должностных лиц и приведение собственных речей - доказывает, что этот плод старческого досуга - продолжение политики другими средствами. История служит поучению - не в последнюю очередь о заслугах автора; она ставит перед глазами читателя моральные примеры - военного трибуна, например, заслуживающего того, чтобы его назвали римским Леонидом. Вообще же имя Леонида в устах "победителя при Фермопилах" Катона приобретает совсем особое звучание.
В первой книге идет речь о развитии Рима вплоть до окончания эпохи царей, вторая и третья посвящены ранней истории остальных италийских городов и народов. Название Origines соответствует греческому ϰτίσεις - "истории об основаниях". Из Греции заимствованы и некоторые элементы жанровой формы: истории мест, достопримечательности ландшафтов, этимологии (Quirinus от ϰύριος, "господин"). С точки зрения содержания Катон также не выходит за рамки эллинистической традиции. Многие италийские племена тоже сводятся к греческим корням.
Название подходит лишь для первых трех книг; остальные четыре посвящены современности; они начинаются новым вступлением. Четвертая книга описывает события Первой Пунийской войны; остальные доводят изложение до 149 г. От глав, посвященных раннереспубликанской эпохе, не дошло ничего; помещать их в начале четвертой книги значит перегружать этот том, где должно было остаться место и для начала Второй Пунической войны.
Источники, образцы, жанры
В сочинении книг есть уже само по себе что-то "греческое". Без сомнения, Катон прочел больше греческих книг, чем большинство его римских современников. Содержание, заглавие, структура Origines и ее элементы немыслимы без учета греческих образцов[12]. Каллий Сиракузский, Лик Регийский, Полемон из Илиона для нас - практически только имена; зато Тимей из Тавромения мог сообщить Катону много больше, чем одни лишь сведения об основании италийских городов; его моралистическая позиция импонировала римскому писателю; он критикует гедонизм сибаритов, жителей Кротона, этрусков и агригентцев и хвалит строгие обычаи. Дата основания Рима у Катона, правда, совпадает не с тимеевой, а с эратосфеновой. Тщательность Катона пользовалась заслуженной славой еще в древности. Его сведения, восходящие частично к документам и надписям, иногда подтверждаются раскопками[13].
Основные формы греческого учебника Катон перенимает в своих дидактических произведениях. У него нужно постоянно иметь в виду практическое применение греческой техники; Катон - гений учебы, и прежде всего в областях, обещающих отдачу: в сельском хозяйстве он перенимает и пропагандирует современнейшие эллинистические методы - почему он и в других не стал бы поступать точно так же? Таким образом он кое-чем обязан греческой теории, греческой практике - куда больше.
Литературная техника
Автор Origines пишет не историческую поэзию в духе Невия, а прозу. Однако речь не идет о простых заметках хрониста - по крайней мере в книгах, посвященных современности. Имелись предисловия; повествование шло capitulatim, т. е. "по основным событиям"[14] (ϰεφαλαιωδῶς) и перемежалось посвященными культуре экскурсами.
Технику рассказа, не без ловкости сочетающую сообщение с личным комментарием, можно уследить в более пространных фрагментах[15]. Собственно литературные особенности в силу фрагментарности можно по большей части распознать только сквозь языковую призму, к которой мы и обратимся.
Язык и стиль
Язык и стиль[16] заслуживают у нашего автора особого внимания. Мы, конечно, не должны искать у него изощренной стилистической теории (что признает Цицерон leg. 1, 6; de orat. 2,51- 53); однако в зависимости от повода и цели словарь и стиль тонко варьируются.
Различные языковые уровни выбираются не произвольно, но сообразно предмету и соответственно распределяются по всему произведению. Предисловие De agriculture, с точки зрения языка и стиля явно выделяется на фоне остального текста. Во введении к Origines мы обнаруживаем бросающиеся в глаза архаизмы, как, напр., множественное число ques. В местах, долженствующих привлечь внимание, употребляются элементы торжественной латинской речи: архаические удвоения, нагромождения синонимов, формулы молитвенного, юридического и служебного языка. Такого рода черты иератической речи отличаются от языка повседневности.
Dicta Катона часто имеют народный характер - прежде всего благодаря красочным метафорам. Впечатление сельскости производят и преувеличения в сообщениях о чужих странах: в Испании есть гора целиком из соли; если что-то оттуда взять, подрастает опять... Ветер такой, что на ногах не может удержаться самый сильный человек... Свиньи такие жирные, что не могут стоять на ногах, и приходится грузить их на повозки.
Катон употребляет греческие слова там, где они необходимы: это относится к терминологии садоводства и кулинарного искусства; он никоим образом не желает пускать пыль в глаза своей греческой образованностью. Греческие аллюзии (Ксенофонт и Демосфен) - редкость; поэтическими оборотами он обязан Эннию.
Латинский прозаический стиль мы застаем у Катона еще in statu nascendi. Однако поверх brevitas можно подчас обнаружить пышный риторический цвет. Типично катоновская черта - последовательность предложений, противоречащая привычкам человеческого слуха их относительной длиной: после большого периода часто идет краткий колон. Таким образом он хочет произвести впечатление с налета. Катонова проза не лишена ритма; уже у него мы обнаруживаем те ритмические фигуры, которые выходят на первый план у Цицерона[17]. В отличие от неритмической прозы предпочтение оказывается таким фигурам, которые эффектны в концовках и могут быть успешно повторены[18]. Совпадение показывает по крайней мере то, что в латинском языке существует предрасположение для тех ритмов, которые потом будут задавать тон, и что Катон - сознательно или бессознательно - еще раз сделал перспективную находку.
В целом не столь "литературный" характер De agricultura можно установить статистически: здесь более короткие слова, а также концовки предложений, неупотребительные у Саллюстия и Ливия. Длина предложения у Катона примерно одинакова во всех произведениях; средняя длина слова в остальных трудах больше, чем в De agricultura. Что касается концовок предложений, у фрагментов Катона есть точки соприкосновения с Катилиной Саллюстия[19]. Такого рода внешние черты - в конечном счете симптомы близости и расхождения в стиле.
Катон умеет играть на многих инструментах. Утверждение, что он владеет всеми риторическими регистрами, верно в том же смысле, как если бы это сказали о Гомере. Категории греческой риторики уже в себе содержат предупреждение против переоценки значимости вопроса о внешней зависимости. Doctrina, "мастерство" - только один из компонентов наряду с ingenium и usus, "дарованием" и "опытом"[20]. Катон как оратор и психолог - естественный талант; устная практика дает ему возможность врасти в четкую римскую ораторскую традицию. В этих обстоятельствах греческая теория, которую он, вне сомнения, затронул, может иметь только функцию анамнесиса, т. е. дать оратору на уровне сознания то, что он и так знает. Он не переоценивает чисто формальные элементы.
Образ мыслей Ι. Литературные размышления
Слово Ксенофонта[21] о том, что досуг видных людей подлежит такому же отчету, как и их рабочее время, наводит в начале Origines мост между литературой и жизнью и оправдывает писательские занятия римлянина. Для Катона как отца семейства и сенатора таковые преследуют двоякую цель: сообщение сведений и поучение.
Катон подхватывает энциклопедические тенденции, известные уже эллинизму, и ставит их на службу жизни. Его литературная и дидактическая программа, воплощением которой и являются его произведения, имеет целью создание самостоятельной римской культуры, конкурентоспособной по отношению к греческой. Основоположник - человек, всем обязанный не своему рождению, а своим знаниям, великий ученик и в силу этого - учитель для других. В этом отношении его истинным преемником будет Цицерон.
В Origines Катон хочет - как после него Кальпурний Пизон - быть моральным наставником своих читателей. У него нет намерения выдвинуть принципиально новую историографическую теорию. Несмотря на это, он накладывает свой отпечаток на римскую историографию: она навсегда сохранит элемент морализирования. Он преследует практические цели. Этические задачи проявляются не только в истории с трибуном (прославление анонимного героя), они играют свою роль и в позднейшей части: Катон прибегает к сообщению о своем последнем процессе для того, чтобы противопоставить два типа поведения: Гальба добивается оправдания грубой апелляцией к состраданию народа - Катон, напротив, энергично сражается с такими сентиментальными сценами перед судом. Цензор терпит поражение перед лицом бессовестной тактики.
Rem tene, verba sequentur, "придерживайся сути, слова придут": предметно-обусловленная речь и сильное личное участие сообщили писаниям Катона, несмотря на отсутствие единых формальных критериев, отпечаток единства: начало римской прозы уже определяет направление ее будущего развития. Катоновская концепция оратора - vir bonus dicendi peritus, "порядочный человек, опытный в искусстве говорить", - также создаст школу, по крайней мере в теории.
Образ мыслей II
Когда Катон заменяет латинским языком в римской историографии до сих пор употребительный греческий - это не только внешняя черта. У Рима появляется новое самосознание. Больше нет языкового приспособления к окружающему миру. Больше не пишут для того, чтобы убедить иностранцев. Катон исполняет требование минуты. Однако не на каждую минуту найдется крупная личность, могущая ей соответствовать.
В заглавии Origines самое важное - множественное число. Катон не выделяет единый город - Рим, и точно также ему претит всякий политический индивидуализм. Он умалчивает об именах должностных лиц. При описании ранней эпохи это часто неизбежно и для других историков, поскольку распределение консулов по военным театрам неизвестно. Что касается Катона, то для современности это не отсутствие сведений, а сознательное намерение: почтить свой народ в целом, а не определенные кланы. Он полагает, что греческие конституции были созданы отдельными личностями, а римская - общее дело; однако эта концепция не мешает ему все более превращать Origines в последних книгах в сплошное самоизображение. В новизне своего самосознания, основанного только на личных заслугах, цензорий близок своему современнику Эннию. Origines не только книга воспоминаний или духовный арсенал старшего поколения; как он говорит в предисловии, это его отчет перед современниками и потомками. В высшей степени личное произведение, в конечном счете ускользающее от классификаторов.
Предисловие к четвертой книге Origines дистанцируется от манеры анналов - без того чтобы это делало Катона "прагматиком" полибиева покроя. Безусловно, он не утомлял своих читателей сведениями о дороговизне, солнечных и лунных затмениях. Он глядит также поверх границ: четвертая книга Origines включает, между прочим, историю основания Карфагена и набросок смешанной карфагенской конституции, которую сочувственно описал уже Аристотель[22]. В позднейших книгах определенную роль играют сведения об Испании: Катон - не древнеримский шовинист и не слепой империалист - пытался распространить свой этиологический подход на всю Ойкумену.
Традиция
Традиция De agriculture, базируется на Marcianus Florentinus (F), содержащий также произведения Варрона, Колумеллы и Гаргилия Марциала. Сам кодекс утрачен, однако его чтения были собраны Полициано и в 1482 г. внесены в экземпляр вышедшего десятью годами раньше editio princeps (G. Merula). Сегодня он находится в Национальной библиотеке в Париже. Кроме того следует упомянуть Parisinus 6884 A (A; XII-XIII в.), Laurentianus 30, 10 (m; XIV в.) и рукопись Британского музея, Add. 19.355 (XV в.). По editio princeps за короткое время произведение перепечатывалось многократно. В 1884 г. Keil открывает ряд научных изданий. От остальных произведений Катона сохранились только фрагменты.
Влияние на позднейшие эпохи
Уже современники ценили литературные заслуги Катона, и первыми продолжателями историка после его смерти были Кассий Гемина и Целий Антипатр. Использует ли Катона в своих вступлениях также и Теренций, остается под вопросом[23].
Саллюстий будет подражать цензорию вплоть до деталей его речи и создаст тот моралистически-художественный стиль, который подхватят Тацит и Аммиан Марцеллин[24].
Произведение Катона о военном искусстве пользуется вплоть до поздней античности высоким авторитетом в кругу специалистов. Еще научно-популярные сочинения эпохи Возрождения, которые будет читать Гете для приобретения сведений перед своей поездкой в Италию[25], опираются на труд Катона О сельском хозяйстве.
О влиянии речей нам трудно составить себе представление: письменная традиция слишком фрагментарна, причем как раз в республиканском Риме изучение записанных речей не столь важно, как постепенное врастание в великую устную традицию; однако удивительно, что еще в I в. до Р. Х. Аттик мог прочесть не менее 150 речей Катона Старшего. На его коллекционировании и на энергичных действиях Цицерона[26], способствовавших литературному ренессансу Катона, основываются познания позднейших авторов, из которых - по их отношению к катоновским речам - особо следует отметить Ливия и Геллия.
Минуций Феликс пользуется речью Фронтона Против христиан, возможно, зависевшей от речи Катона О вакханалиях. Если это так, то фронтоново подражание Катону носит не столь внешний характер, как это обычно считают; ритор эпохи Антонинов, как и Катон, чувствует себя защитником древнего Рима от чуждых мистериальных религий.
Маловлиятельным оказался подход катоновских Origines, которые отыскивали корни римской истории не только в столице, но и во всей империи - на тот момент Италии. Авторитетные исключения - похвала Италии Вергилия в Georgica и вторая половина Энеиды, для которой актуален весь Апеннинский полуостров; у Силия Италика - вслед за Ливием, знатоком Катона[27], - также в описании войны против Ганнибала выступают в каталогической полноте все города и народы Италии[28]. Однако историография как таковая по большей части сосредоточилась на Риме. Когда Теодор Моммзен писал историю императорской эпохи с точки зрения провинций, это было революционное новшество в рамках современной науки. При этом по сути шла речь о последовательном применении катоновского подхода.
Еще большее влияние, чем творчество, оказала сама личность: рыжий голубоглазый (или зеленоглазый) фермер из Тускула стал символом римлянина. Бережно сохраняются его мнимые афоризмы; о нем сочиняются целые серии анекдотов; Катон Младший строит для морализма своего прадеда стоический фундамент, не принимая во внимание его реализма. Цицерон делает седого цензора идеалом римско-эллинистического мудреца; Плутарх несколько утрирует его грекофобию, однако создает свободный от ретуши образ делового и несговорчивого человека. Вполне соответствует действительности, что для автора De agriculture, соображения человечности в вопросе о питании старых рабов и домашних животных отступают перед хозяйственной целесообразностью.
Exemplum древнеримской морали завещал образчики моральной слепоты не только Новому времени, но и Средневековью: так, Августин в одной из своих Sermones пишет: "Подумайте, братья, что говорит великий Катон: если бы в мире не было женщин, наша жизнь не была бы столь безбожной"[29].
Произведения Катона - лишь побочный продукт его личности, и несмотря на это они стали для римской литературы одним из влиятельных истоков. Катон - создатель латинской прозы. Для него писание не является выражением прежде всего эстетических потребностей, оно в куда большей степени служит решению определенных жизненных и деловых проблем. Его основное высказывание - rem tene, verba sequentur - стало с самого начала родовым достоянием римской прозы. Специальная литература - не маргинальное явление латинской словесности, но ее корень. Латинская книга в первую очередь заявляет претензию быть полезной.
Благодаря своему писательству это первый римлянин, чей жизненный путь для нас - нечто значительно большее, нежели голая бесцветная схема. Его труды - плод его личности. В этом отношении он также первопроходец для римской литературы. Она - произведение личностей, первооткрывателей, и, пока в ней есть творческая сила, она в основном таковой и остается. Ее истокам присуща универсальность, предлежащая всяческой специализации. Катон завещал римской словесности три характерные черты: ориентацию на предмет и на жизнь, применение греческой культуры и техники, литературный труд как вклад личности.


[1] Norden, LG 26.
[2] E. A. Astin, Scipio Aemilianus and Cato Censorius, Latomus 15, 1956, 159-180.
[3] Ср. R. R Bond, Anti—Feminism in Juvenal and Cato, в: Stud. Lat. lit. I, Coll. Latomus 214, 1979/80, 418—447.
[4] H. Hafter, Politisches Denken im alten Rom, SIFC NS 17, 1940, 97—121.
[5] E. A. Astin, cm. выше прим. 2 к стр.435.
[6] Цицерон собрал 150 его речей; мы всё еще знаем примерно 80; H. Malcovati, введение к ORF; В. Janzer, Historische Untersuchungen zu den Reden–fragmenten des M. Porcius Cato, диссертация, Wurzburg 1936; N. Scivoletto, L’ Oratio contra Galbam e le Origines di Catone, GIF 14, 1961, 63—68.
[7] «Я никогда не тратил денег ни своих, ни союзников, чтобы приобрести приверженцев». — «Этого, — воскликнул тут я, — вовсе не следует оставлять, они не захотят этого слушать». Затем он прочел: «Я никогда не назначал префектов городам ваших союзников, чтобы грабить их имущество и похищать их детей». — «Это вычеркни тоже, они не захотят этого слушать», и т. д.
[8] За оригинальное катоновское происхождение и органическое единство труда: O. Schonberger, изд., M. Porci Catonis scripta quae manserunt omnia. M. P. Cato, Vom Landbau. Fragmente. Alle erhaltenen Schriften, Munchen 1980, 425— 465; за наличие следов нескольких переработок: W. Richter 1978.
[9] von Albrecht, Prosa 15—23.
[10] F. M. Heichelheim, Wirtschaftsgeschichte des Altertums 1, Leiden 1938, 502— 503; D. Kienast 1954, перепечатка 1979, passim.
[11] Peter, Wahrheit und Kunst, 282—287; E Bomer, Thematik und Krise der romischen Geschichtsschreibung, Historia 2, 1953—54, 189—209, особенно 44 2
[12] L. Moretti, Le Origines di Catone, Timeo ed Eratostene, RFIC 30, 1952, 289—302.
[13] P. Tozzi, Catone frg. 39 Peter e Polibio 2, 15, RIL 107, 1973, 499—501.
[14] Я понимаю это слово так (вместе с Leo, LG 294 сл., Bomer’ом (cm. стр.441, прим. 4) 194.
[15] von Atbrecht, Prosa 38—50.
[16] Leeman, Orationis ratio, 68—70; von Albrecht, Prosa, 15—50; R. Till, La lingua di Catone. Traduzione e note supplementari di C. De Meo, Roma 1968; S. Boscherini, Grecismi nel libro di Catone De agr. A&R 4, 1959, 145—156.
[17] Ed. Fraenkel, Leseproben aus Reden Ciceros und Catos, Roma 1968.
[18] A. Primmer, Der Prosarhythmus in Catos Reden, в: FS K. Vretska, Heidelberg 1970, 174—180. Предположение о начале Origines: L. Cardinali, Le Origines di Catone iniziavano con un esametro?, SCO 37, 1987, 205—215.
[19] E. V. S. Waite, A Computer—Assisted Strudy of the Style of Cato the Elder with Reference to Sallust and Livy (резюме диссертации), HSPh 74, 1970, 438 сл.
[20] Cp. также A. Traglia 1985, 344—359.
[21] K. Münscher, Xenophon in der griechisch–romischen Literatur, Philologus Suppl. — Bd. 13, Heft 2, Leipzig 1920, особенно 70—74.
[22] P. Grimal заходит так далеко, что усматривает в Origines «настоящий трактат о политике, а именно о сравнительной политике»: Les elements philoso–phiques dans l’idee de monarchic a Rome a la fin de la Republique, Entretiens (Fondations Hardt) 32, 1985, 233—282, особенно 235—237.
[23] Ср. S. M. Goldberg, Terence, Cato and the Rhetorical Prologue, CPh 78, 1983, 198—211.
[24] Преувеличенное подражание Катону вызывало и критику, ср. G. Calboli, I modelli dell’arcaismo. M. Porcio Catone, Aion 8, 1986, 37—69.
[25] Готовясь ко второму путешествию в Италию (1795/96), WA 1, 34, 2, 1904, 167—168.
[26] Очевидно, что его собственные речи имеют много общих черт с катоновскими: P. Cugusi, Catone oratore е Cicerone oratore, Maia 38, 1986, 207—216.
[27] Важны характеристика Катона (39, 40) и изображение его как идеального полководца (34, 18, 3—5; ср. также 42, 34, 6 сл., оказавшее влияние на Фронтона, princ. hist. p. 207 Naber; p. 197 V. D. H.; Claud., IV cons. Hon. 320— 352): Н. Trankle, Cato in der vierten und funften Dekade des Livius, AAWM 1971, 4» 1-29-
[28] О Флоре cp. G. Brizzi, Imitari coepit Annibalem (Flor. 1, 22, 55). Apporti catoniani alia concezione storiografica di Floro?, Latomus 43, 1984, 424—431.
[29] Denique, fratres mei, attendite, quod dixit magnus ille Cato defeminis, si absquefemina esset mundus, conversatio nostra absque diis non esset (Aug. serm. 194, 6 = Cato, dicta mem. frg. 82 Jordan).