Общие положения
Специальная литература - важная область римской словесности: она соответствует римскому вкусу к фактам и пристрастию ко всеохватным обзорам.
Что касается содержания, для нее характерно многообразие (см. раздел Римское развитие); в формальном отношении также можно обнаружить совсем не похожие друг на друга типы. К различиям между специальной и научно-популярной литературой, обусловленным их аудиторией, мы еще вернемся (см. раздел Литературная техника).
Образованный римский читатель имеет склонность не столько к углубленному частному исследованию, сколько к удобным для чтения общим обзорам. Искомое стремление пойти навстречу публике оправдывает упоминание подобных произведений в истории литературы.
Относительно новый тип, появившийся в римской словесности, - энциклопедия, подробное обсуждение нескольких предметов в одном большом произведении. Систематическое и одновременно удобопонятное общее изложение обретает новый ранг.
Представители специальных дисциплин частично относятся к низшим сословиям; так, о землемерном искусстве пишут и знатные, и не столь знатные люди. Юридические авторы первоначально - в соответствии с положением этой дисциплины - принадлежат к аристократии, и такая ситуация изменится лишь незначительно (см. раздел Римские юристы и соответствующие главы для различных эпох). Энциклопедии в общем и целом принадлежат перу представителей высшего общества.
Греческий фон
Научное исследование в строгом смысле слова есть и долго остается вотчиной греков. Чисто теоретические области в Риме уступают под натиском прикладных дисциплин. Форма и содержание латинской специальной литературы в основном несут на себе отпечаток эллинистической науки, хотя иногда акценты смещаются весьма заметно. Конечно, римские авторы во многих областях демонстрируют свою несамостоятельность, однако есть и исключения: пальма первенства принадлежит науке о праве - плоду римской почвы, которая здесь будет рассматриваться отдельно. Собственный опыт римлян, кроме того, в особенности отражается и на технологических дисциплинах - сельском хозяйстве (Катон, Варрон, Колумел-лаи др.), землемерном искусстве (gromatici), архитектуре (Витрувий), минералогии и металлургии (Плиний), искусстве строительства акведуков (Фронтин).
Во многих областях латинские авторы - важнейшие источники наших знаний о послеалександрийской эпохе: как Цицерон сообщает нам сведения об эллинистической философии, так и об эллинистической медицине мы знаем в основном от довольно сведущего римского дилетанта, Цельса. De architectura Витрувия, единственный подробный античный трактат на эту тему, приятно удивляет полной компетентностью автора.
Риторика и грамматика, невзирая на свою тесную связь с греческой мыслью, решительно применяя заимствованные категории к родному языку (в особенности со времени Варрона), также создали собственную традицию. Величайший римский оратор, Цицерон, в своих риторических трактатах с полным знанием дела рассуждает о той области, которую он знает как никто другой.
Римское развитие
Характерна последовательность, в какой те или иные науки проникают в Рим. На первом месте оказываются дисциплины, имеющие непосредственное прикладное значение для повседневной жизни. Старейшая и самая самостоятельная в Риме - наука о праве, которой мы посвятим отдельную главу.
С незначительным отрывом за ней следует сельское хозяйство: по распоряжению сената переводится соответствующий трактат карфагенянина Магона. Республиканская эпоха оставила нам Катона и Варрона, I в. по Р. Х. - Колумеллу.
Землемерное искусство имеет особое значение для разметки военного лагеря, при основании военных колоний и вообще при распределении земельных участков. Эта область впервые самостоятельно рассматривается у Варрона и позднее порождает отдельную ветвь специальной литературы.
Архитектурой - основополагающей наукой римской цивилизации - в республиканскую эпоху занимаются Фуфиций и Варрон, в августовскую - такой крупный авторитет, как Витрувий. Ранняя императорская эпоха оставила нам трактат Фронтина об акведуках. Устройство часов и военных машин также относится к архитектурной области.
Что касается многих других дисциплин, ими долгое время успешно занимаются на глаз.
Сначала о географии: Варрон в Древностях дает довольно точное описание Ойкумены и в особенности Италии. В рамках историографических трудов Катон, Цезарь, Саллюстий дают географические экскурсы, однако не придавая большого значения самостоятельному знакомству с ландшафтами. Путевые записки без научных притязаний сочиняет - вероятно, в эпоху Цицерона - Стаций Себос. Первый географический трактат на латинском языке пишет Помпоний Мела (1в. по Р. Х.).
У Катона медицина ограничивается домашними средствами и заклинаниями; греческая наука подвергается латинизации только в императорскую эпоху в энциклопедии Цельса (I в. по Р. Х.).
Естествознание мы можем обнаружить в I в. до Р. Х. у Нигидия Фигула в сочетании с предрассудками. Из поэтов-дидакти-ков в особенности следует отметить Лукреция и Цицерона. Интерес к физике начинает возрастать только в эпоху Империи.
О математике и астрономии Варрон пишет по греческим источникам. До него в Риме можно обнаружить только любителей вроде Сульпиция Галла (консул 166 г. до Р. Х.).
Об оптике и арифметике[1] в латинской литературе долгое время не упоминается; о музыке есть ряд указаний у Витрувия; и только в эпоху поздней античности картина здесь меняется.
Литературная техника
В зависимости от предполагаемой аудитории можно говорить о специальной и научно-популярной литературе; вторая отличается заботой о привлекательной литературной отделке.
Профессионалам или ученикам адресованы систематические учебники (Institutiones); для специальной литературы важна наглядная композиция (если не принимать во внимание Катона). Здесь обычно точное наименование источников.
Членение материала систематично. Образцом для других дисциплин послужила архитектоника риторического искусства[2]: предметная область разделяется на роды, те - на виды, подвиды, и т. д. Произведение строго придерживается заданного вначале расположения. В этом отношении особенно отличаются Варрон, Витрувий и Цельс.
В областях, где систематическая классификация невозможна, прибегают к предметной (Апиций, Фронтин).
В определенных дисциплинах сложились свои композиционные схемы: в медицине a capite ad calcem ("от головы до пят"; так у Цельса, Скрибония Ларга и в соответствующих отрывках у Плиния), или же в географии περίπλους, "плавание вокруг". Последний принцип вполне естествен для греков - народа моряков; римляне перенимают его, хотя их дорожная сеть сделала бы возможным более ясное описание столь важных внутренних областей[3]. В географических произведениях римляне перенимают обычай в качестве введения описывать земной шар с физико-математической точки зрения; однако при этом они ограничиваются лишь самым необходимым.
В то время как Варрон свое введение в латинский язык выстраивает отталкиваясь от содержания, писатель эпохи Августа Веррий Флакк предпочитает алфавитное расположение словарных статей.
В предисловиях с удовольствием отмечают важность и трудность предмета, обосновывают способ изложения и набрасывают композицию. Такие предисловия со стилистической точки зрения часто более притязательны, чем собственно произведение.
Литературная отделка трактатов в своей тщательности зависит от круга адресатов: Варрон сочиняет Res rusticae как диалог, Колумелла пишет красноречиво, почти болтливо и даже иногда изъясняется стихами (см. разделы Язык и стиль; Литературные размышления).
Кроме Institutiones, следует отметить научное исследование частного предмета, комментарий к раннему произведению и словарь.
Более широким кругам адресована энциклопедия (см. раздел Образ мыслей).
Язык и стиль
Язык и стиль в специальной литературе выполняют лишь служебную функцию и подчинены дидактической цели. Главное требование - ясность. Однако есть и большие различия. Язык Цельса - образец лаконичности, наглядности и ясности, он математически точен и красив, у Колумеллы - ловок и гладок, иногда переливается через край. Стиль Варрона меняется от произведения к произведению: в De re rustica его манера тщательна, а в De lingua latina - по обычаю старших грамматиков - нет. Не тратящий без глубокого размышления ни слов, ни времени Плиний спотыкается в предисловии, отделанном особенно искусно, о собственную ученость в ее подавляющей полноте. Катон Старший трудится над стилем пролога, но потом идет без задержек. Иные подражают ему в этом отношении, становясь источником слов для повседневной и вульгарной латыни.
Образ мыслей I. Литературные размышления
Мысли о собственном писательстве в первую очередь высказываются в предисловиях. Литературная рефлексия авторов зависит от предполагаемой аудитории.
Кто пишет для дилетантов, тот должен сознательно стремиться к читаемости и извиняться за недостатки, обусловленные материалом: трудность предмета (географии), по мнению Мелы (I в. по Р. Х.), не оставляет места для красноречия (impeditum opus et facundiae minime capax); прежде всего препятствие заключается в необходимости называть многочисленные имена собственные.
Тот, кто пишет только для профессионально заинтересованной публики, может не заботиться о риторических украшениях. Яснее всего о своеобразии такой специальной прозаической литературы говорит поздний автор Палладий (V в.): "Первое требование разума - правильно оценить того человека, которого ты будешь наставлять. Кто хочет обучать земледельца, может не состязаться в красноречии с риторами; и однако же большинство делало именно это: обращаясь с красноречивыми словами к крестьянам, они добились только того, что их наука стала непонятна даже красноречивейшим"[4].
Правда, слова о презрении к риторике не следует принимать слишком всерьез[5]; авторы скорее преуменьшают, чем преувеличивают культурный уровень того круга, к которому они обращаются. Сравнительно просто, хотя и не без ученой обстоятельности, представляет себя Варрон. Он хочет дать советы некоей Фундании, купившей себе поместье, называет свои источники и объясняет структуру книги. Однако уже в предисловии ученый аппарат указывает на выход за рамки заявленной цели.
Плиний хочет заставить императора поверить, что он пишет для простого народа[6]; однако эту видимость он не может поддержать до конца предложения: он имеет в виду и людей, употребляющих досуг для чтения. Таким образом ему приходится прибегать к извинениям такого рода, какой мы уже наблюдали у Мелы. Плиний резюмирует стилистическую задачу писателя-энциклопедиста следующим образом: Res ardua vetustis novitatem dare, novis auctoritatem, obsoletis nitorem, obscuris lucem, fastiditis gratiam, dubiis fidem, omnibus vero naturam, et naturae suae omnia ("трудно придать старому новизну, новому авторитет, потускневшему блеск, темному свет, презренному благорасположение, сомнительному достоверность, а всем - природу, и все - собственной природе", praef. 15).
Обезоруживающе честен Фронтин, который, будучи назначен императором Нервой ответственным за акведуки, написал книгу, чтобы лично ознакомиться с предметом (aq. 1-2).
Писатели по большей части выставляют на вид высокую значимость своей науки. Уже Катон в предисловии к De agricultura больше останавливается на моральной ценности сельскохозяйственных занятий, нежели на их истинной преднамеренности. В длинном вступлении Колумеллы высказывается сожаление, что в то время, когда известно столько наук и школ, для такой важной области, как сельское хозяйство, нет учителей и никто не учится. Фирмик усматривает в mathesis (астрологии) познание, которое не более не менее как делает человека свободным.
Вегеций (конец IV в.) все-таки признается, что его область (ветеринария) уступает обычной медицине. Бальб, вероятно, писавший при Траяне, сначала подчеркивает скромное положение землемерного искусства, но затем показывает его настоящее значение на основе собственного опыта: едва римляне вступили на территорию противника, им потребовались землемеры - для строительства валов и мостов, для расчета ширины рек и высоты холмов. Вернувшись, автор углубляется в теоретические основы, чтобы быть в состоянии ответить на эти вопросы.
Некоторые рассматривают свой предмет в более широком контексте: так, Цицерон требует от оратора, Витрувий от архитектора обширного общего образования. При этом может возникнуть впечатление, что важные дисциплины (как философия) сведены до уровня вспомогательных для других (напр., риторики). Однако специалисты достаточно единодушны в том, что требуется не детальное знание чужих областей, но лишь знакомство с принципами. Иерархия наук - достояние поздней античности; для Боэция в предисловии к De institutions arithmetica остальные дисциплины квадривия подчинены арифметике, а она, в свою очередь, - философии.
По крайней мере со времен Лукреция и Цицерона латинские авторы выдвигают претензию на более удобопонятное изъяснение трудного материала (obscura), нежели у предшественников.
Comшentum de agrorum qualitate, приписанный некоему Агеннию (вероятно, V в.), заявляет о желании ясно сформулировать (piano sermone et lucido), понятнее, чем строго научные древние предшественники (ea quae a veteribus obscuro sermone conscripta sunt apertius et intellegibilius exponere).
Со стилистической точки зрения Вегеций пытается найти разумную середину между манерой красноречивых людей вроде Колумеллы и литературных ничтожеств, таких, как Хирон. Он хочет сочетать всеохватность с краткостью (plene ac breviter).
Вегеций выдвигает и еще одну основную черту специальной литературы: необходимость наглядной композиции материала. Учитывая потребности занятых читателей, которые не станут знакомиться с целой книгой, но захотят использовать ее как справочник по отдельным вопросам, Плиний прилагает детальное оглавление и упоминает, что до него к этому прибегал и Валерий Соран (ок. 100 г. до Р. Х. - nat praef. 33).
Подчинение эстетики пользе - кредо многих авторов специальных книг, qui difficultatibus victis utilitatem iuvandipraetulerunt gratiaeplacendi (Plin. nat. prasf. 16); к счастью, красота при этом не погибает целиком.
Образ мыслей II
Конечно, многие авторы специальной литературы хотят принести своими трудами пользу римскому народу. Привилегированный свидетель этому стремлению - Варрон (см. с. 658 сл.). Однако важнее, как представляется, следующая точка зрения.
В Греции отдельный автор удовлетворяется изложением одного-единственного предмета или с тесно примыкающими к нему областями. В Греции мы не сталкиваемся с таким явлением, когда один автор пишет энциклопедию, т. е. ряд введений во многие области. Понятие ἐγϰύϰλιος παιδεία[7] - греческое, однако только в Риме энциклопедия как тип литературного произведения достигает своего развития.
Римляне воспринимают греческую культуру как нечто цельное: отсюда возникает потребность в таких работах. Говоря о первопроходцах римской литературы, мы уже отмечали их многосторонность. Почва энциклопедического жанра примерно такая же. Энциклопедическим характером отличались утраченные дидактические произведения Катона, если рассматривать их вместе как единый цикл; они излагали сельское хозяйство, медицину, риторику, возможно, и военное искусство.
О варроновых Disciplinarum libri известно слишком мало; однако можно предположить, что это была своего рода энциклопедия, включающая медицину и архитектуру. Независимо от действительного содержания этой книги[8] литературное наследие Варрона в целом энциклопедично по существу. Мы имеем в его лице дело с величайшим универсальным ученым Рима.
В раннюю императорскую эпоху Цельс пишет энциклопедию, от которой сохранилась только медицинская часть.
Поздняя античность трудами философов, таких, как Августин и Боэций, и учителей, - скажем, Кассиодора и Исидора, - сохраняет античную науку для Средних веков.
Общие положения
Общественное положение грамматиков обусловлено ролью школы. Частное преподавание грамматики быстро распространяется в Риме с середины II в. до Р. Х.
Юный римлянин учится читать и писать дома или у преподавателя (litterator, γραμματιστές)[1]. Затем его обучает grammaticus (γραμματιϰός) не только грамматике латинского и греческого языка, но и толкованию поэтов. Это толкование во многих отношениях сориентировано на антикварные знания[2]: под grammaticus, следовательно, подразумевается филолог. Высшая ступень - занятия у ритора (rhetor), подступ к собственному творчеству - созданию изящной прозы, в основном сочинению и произнесению речей.
Греческий фон
Дионисий Фракийский (II в. до Р. Х.), ученик Аристарха, стал автором сохранившей свое влияние вплоть до XVIII в. грамматики, которая, среди прочего, оказала свое воздействие и на римлян через Реммия Палемона (I в. по Р. Х.). Дионисий работает на Родосе, имеющем тесные контакты с Римом. Его произведение со своей ясной композицией сочетает александрийский эмпиризм с завоеваниями стоической философии языка. Однако он высказывается против представлений стоицизма[3]. Синтаксис и стилистика остаются вне пределов его внимания. В этом отношении - к сожалению - у него тоже будет много подражателей.
Римское развитие
Уже первые римские поэты коротко знакомы с грамматикой и филологией. Особый толчок филологическим занятиям придало, по-видимому, пребывание в Риме Кратета с Маллоса[4] (Suet, gramm. 2), который остановился на некоторое время в городе в эпоху после смерти Энния. Всеобъемлющий характер вопросов (как, напр., у Акция) свидетельствуют о силе пергамского влияния, которое и в дальнейшем будет пользоваться в Риме преимуществом по сравнению с научной методологией александрийцев, подробно изучающих каждую деталь.
В грамматиках как учителях возникает настоятельная потребность; их деятельность оказывает благотворное влияние на сохранение римской литературы. Ок. 100 г. некий grammaticus издает эпосы Невия и Энния.
Самый значительный грамматик древнейшей римской эпохи - Л. Элий Стилон[5] Преконин. Урожденный всадник из Ланувия (ок. 154-90 гг. до Р. Х.), он наставляет друзей в латинской литературе и ораторском искусстве. Около 100 г. он сопровождает Кв. Метелла Нумидийского в ссылку на Родос. Там он мог встретиться с Дионисием Фракийским. Стилон интерпретирует древнейшие языковые памятники (Песнь салиев, Закон Двенадцати таблиц) и занимается Плавтом[6]. Как и можно было ожидать, он испытывает влияние стоицизма. Стилон применяет методы греческой науки о языке к латыни. Языковые штудии у него нельзя отделить от предмета: его подход - универсальный, на культурно-историческом фоне. Обе характерные черты грамматического метода Стилон передал своему влиятельному в будущем ученику Варрону. Цицерон также испытал его влияние. Через Варрона Элий оказывает воздействие на Веррия Флакка и Плиния Старшего.
Из авторов республиканской эпохи, занимавшихся грамматическими проблемами, следует упомянуть: Акция, Луцилия, Порция Лицина и особенно ученого Кв. Валерия Сорана, который писал также и стихи. Волкаций Седигит устанавливает странный канон комических поэтов. Далее - Октавий Лампадной, Сизенна, Севий Никанор, Аврелий Опилий, М. Антоний Гнифон (учитель Цезаря и Цицерона), Кв. Косконий, Сантра, Октавий Герсенн.
Из эпохи Цицерона, кроме Варрона, нужно назвать пифагорейца Нигидия Фигула[7], друга Катулла Валерия Катона, а также консультанта Саллюстия и Поллиона - Атея Филолога. Цезарь сам пишет De analogia, Ап. Клавдий (консул 54 г.) и Л. Цезарь - о науке авгуров. Знаменитый учитель Горация Ор-билий издает Elenchi М. Помпилия Андроника к Анналам Энния и сам пишет о страданиях учителя. Он жалуется на небрежность и честолюбие родителей и не скупится на побои в классной комнате.
Литературная техника
Сохранившиеся грамматические тексты зависят друг от друга; степень их самостоятельности невелика. По типу можно различить: систематические учебники, справочники, лексиконы, работы по отдельным проблемам, комментарии.
Язык и стиль
Характерными чертами стиля грамматиков остаются трезвость и ясность. Они не боятся вставлять оригинальные цитаты - даже на греческом языке.
Образ мыслей I. Литературные и языковые размышления
Грамматики придерживаются греческой теории языка и литературы (напр., Диомед сообщает нам теорию литературных жанров).
Систематизация грамматики доведена только до известного предела; в этой области (как и в области права) более глубокий прорыв совершается только в позднее Средневековье, а также в новейшее время.
Самостоятельность проявляется в применении греческих категорий к латинскому языку. В этой сфере особенно велики заслуги Варрона (см. посвященную ему главу). Особую ценность имеют приводимые грамматиками латинские примеры.
Образ мыслей II
Собственные достижения грамматиков заключаются не в отвлеченно сформулированных идеях, но в самоотверженных поступках. Они редко говорят о римских доблестях, однако велик их вклад в создание римской res publica litterarum. Их заслуга - непоколебленное постоянство античной школы, сохранение высокого языкового образовательного стандарта в течение веков, подкрепление филологического чтения поэтов введением в необходимые для понимания текстов области, открывающие мир (географию, историю, физику, астрономию, философию). Своими трактатами они столько же способствовали описанию латинского языка, сколько и сохранению и содержательному истолкованию поэтических текстов, в том числе и таких, у которых в свое время не было патины древности и которые без их издательской деятельности, вероятно, и вовсе не сохранились бы. Их усердию, кроме того, мы обязаны теми фрагментами из утраченных древнелатинских текстов, которыми располагаем. В позднее время риторический подход проникает в комментарии, однако предметный подход, практикуемый грамматиками, остается все еще важной движущей силой.
Общие положения
Риторика - необходимая наука в цивилизованном обществе. Древние культуры, особенно римскую, вообще невозможно понять без знания специальной риторической литературы. Величайший римский прозаик, Цицерон, - оратор. Ему принадлежат и наиболее значительные трактаты о риторике. Теория речи позаимствована из Греции и поставлена на службу римской практике. В этой области должно различать учебники и научно-популярную литературу.
Тип, ориентированный на практику, представлен двумя параллельными ранними работами - анонимной Риторикой к Гереннию и юношеским трактатом Цицерона De inventione.
Напротив, цицероновский шедевр De oratore - литературно оформленное научно-популярное произведение.
Литературное оформление и связь с практикой - особенность учебника - в принципе не исключают друг друга. Уже в De inventione радуют философские экскурсы и попытки глубже обосновать отдельные детали. Institutio oratoria Квинтилиана - учебник, однако проникнутый заботой о читаемости.
Греческий фон
Как предмет риторика коренится в греческом просвещении. Платон в диалоге Горгий спорит с ведущим представителем риторики софистов. Великий философ, однако, не останавливается на критике. В Федре он выдвигает требование создать научно обоснованную риторику и признает в Исократе философскую жилку.
Это требование Платона выполняет Аристотель в Ῥητοριϰὴ τέχνη. Он различает рациональные и эмоциональные средства убеждения (πίστεις). Первые частично индуктивны (пример как сокращенная индукция), частично дедуктивны (энтимема как сокращенный силлогизм). Эмоциональные средства делятся на этос и пафос. Первый заключается в нежных чувствах, испытываемых при восприятии речи как симпатия к оратору, второй - в сильных аффектах, которые тот возбуждает в слушателе (в зависимости от цели - гнев или сострадание). Так в своей Риторике Аристотель побочно создает типологию (или топографию) человеческой души.
Наряду с Аристотелем и его учеником Теофрастом, а также менее притязательными с философской точки зрения представителями школьной риторики (напр., Гермагором) для Цицерона и тем самым для Рима много значит Исократ.
Римское развитие
Первоначально молодой римлянин изучал ораторское искусство на практике: он слушал знаменитых ораторов на форуме. Деятельность греческих риторов сначала сталкивается в Риме с сопротивлением, но скоро их молчаливо признают в рамках частных занятий. Более напряженна борьба аристократии против публичных латинских школ риторики. Их старается упразднить даже такой крупный и образованный оратор, как Красс, может быть, не столько по политическим или языковым причинам, сколько потому (если Цицерон не приводит тут свое собственное мнение), что они, не заботясь о более широкой основе своего образования, ограничивались поспешным обучением удачливой тактике выступлений.
Литературная техника
Изложение материала в ясной последовательности - характерная черта систематического учебника. Здесь нужно - что касается республиканской эпохи - назвать Риторику к Гереннию и юношеский труд Цицерона De inventione. Взаимоотношение обоих произведений спорно. Возможно, они зависят от общего источника; не исключено, что речь идет о параллельной записи одних и тех же лекций - тип, более значимый для всей античности, чем мы сейчас могли бы предполагать: содержание часто передается на занятиях под диктовку.
В этом жанре также не вовсе отсутствует литературная отделка. В De inventione разрабатываются - в особенности в интересных вступлениях - философские мысли, но и более скромный автор Ad Herennium обдуманно выбирает и преподносит свои римские примеры.
Другой тип - написанная для публики научно-популярная книга. Личное вступление, заботливая инсценировка и диалог, в котором сопоставляются различные точки зрения: такой "аристотелевский" диалогический тип воплощает шедевр Цицерона De oratore, совершенно неслыханное литературное произведение в риторической сфере. Об этом произведении и об остальных риторических трактатах великого оратора см. главу Цицерон.
Язык и стиль
Для систематического учебника ясность важнее, чем стилистические красоты. Хорошие - вовсе не лишенные отделки - примеры - риторика Ad Herennium и ранняя работа Цицерона De inventione. Более многокрасочна стилистическая палитра в позднейших риторических трактатах Цицерона, особенно в его шедевре De oratore.
При диалогической литературной оболочке в пейзажных описаниях иногда мелькают поэтические обороты, в диалоге с его urbanitas - созвучие с повседневной речью образованного сословия (см. главу Цицерон).
Образ мыслей I. Литературные размышления
Языковая и стилистическая рефлексия самым настойчивым образом рассчитаны на тесную связь с жизненной практикой оратора. Главный принцип - уместность (aptum). Требование предметных знаний и чувства такта преодолевает у величайших риторических писателей школьную пыль схоластики и ведет - не с помощью формальных рецептов, но изнутри - к адекватной обработке различных литературных жанров.
Образ мыслей II
Риторика - сердцевина самосознания образованного римлянина в его обращении с языком и общении с другими людьми. Цицерон неразрывно связывает ораторское искусство с фигурой мудрого государственного человека Республики. Требование основательного знания людей, дел и права, а также философского подхода, может быть, звучит слишком оптимистично, но оно серьезно и продумано глубоко. В I в. по Р. Х. живут со справедливым ощущением, что риторика (теперь ограниченная областью красивых слов) все больше и больше теряет это свое положение в жизни. И в самом деле, в императорскую эпоху культивируемая форма получает перевес над содержанием. Поздняя античность превратит риторику в герменевтику, и - идя навстречу требованию Платона сочетать ее с истиной - куда с большей последовательностью, чем Цицерон, восстановит ее, связав с Откровением, правда, ценой догматического окостенения.
Датировка
Возможно, старейший риторический трактат на латинском языке был написан неизвестным автором[1] примерно между 86 и 82 гг. до Р. Х. Автор - не ритор, а знатный римлянин.
Обзор произведения
За введением (1, 1) и обзором основных понятий (1, 2-4) следуют inventio (1, 4-3, 15), dispositio (3, 16-18), actio (3, 19-27), memoria (3, 28-40) и elocutio (4, 1-69).
Подробнее всего разработаны inventio и elocutio. Первое разделяется на судебные (1, 4-2, 50), политические (3, 1-9) и торжественные (3, 10-15) речи. Каждая разновидность речи представлена по ее частям (exordium, divisio, narratio, argumentation peroratio, "вступление, подразделение, изложение темы, аргументация, заключение"); при рассмотрении судебных речей излагается учение о status; к нему примыкает и учение о доказательствах.
Источники, образцы, жанры
Автор дистанцируется от греческих предшественников; несмотря на это, ясно, что он во многих отношениях зависит от них. Эллинистический авторитет в области риторики - Гермагор. Автор Ad Herennium и юношеский трактат Цицерона De inventione восходят, предположительно, к общему источнику, который, возможно, уже был латинским. Идет ли речь о лекциях одного и того же преподавателя? Латинские примеры преимущественно заимствуются у Г. Гракха и Л. Красса, которых автор ставит рядом с Демосфеном и Эсхином.
Литературная техника
Все четыре книги снабжены предисловиями и эпилогами. Риторика к Гереннию - первый пример предисловия того типа, который получит образцовую форму в цицероновском Ораторе.
Достоинство произведения заключается в многочисленных примерах. Как и следовало ожидать, они частично восходят к мифологии и литературе. В числе цитируемого - латинская поэзия, и наряду с вымышленными случаями есть и такие, которые проистекают из римского опыта. В общем Риторика к Гереинию дает положительную картину состояния римского красноречия до Цицерона.
Язык и стиль
Манера отличается точностью, но иногда и чрезмерной обстоятельностью. Еще нет цицероновской отделки.
Образ мыслей I. Литературные размышления
Автор берет на себя сочинительский труд, как он объясняет, свободно трактуя топику предисловий, не с целью заработка и не из жажды славы, но стремясь сделать приятное своему другу Гереинию[2] (1, 1, 1): для знатного римлянина еще необходимы извинения за то, что он вообще взялся за перо.
Он хочет изложить свой материал яснее и удобопонятнее, чем это удавалось греческим предшественникам (1, 1, 1). Данной цели служат среди прочего предисловия к кн. 2-4, в которых композиция (и без того вполне отчетливая) разъясняется дополнительно.
Образ мыслей II
Философические занятия автора (1, 1, 1), возможно, благотворно повлияли на ясность композиции. По произведению видно, что материал продуман; исследование показывает даже изменения во взаимосвязи элементов системы[3]. Однако автор совершенно не расположен к тонкостям греческих теоретиков и также не желает философски обосновать свой предмет, в отличие от молодого Цицерона, пытавшегося это сделать в De inventione. Автор находится в гуще практической жизни; его внимание больше приковывает судебная речь, цицероновское - политическая речь.
Традиция
Ф. Маркс набросал следующую картину: традиция раздробилась на испорченный (mutilus) и полный (integer) гипархетипы; в mutili (IX- X в.) отсутствует начало вплоть до 1,6, 9. Сохранившиеся рукописи восходят к mutilus, однако есть не столь старые (XII в.), которые дополнены из традиции integer[4]. Сегодня можно учесть группу рукописей, к которой Маркс отнесся пренебрежительно (X-XI в.). Получилось так, что больший охват младших рукописей частично восходит к побочной традиции, частично к средневековым emendationes[5].
Влияние на позднейшие эпохи
Читателей Риторики к Гереннию мы знаем со времен Иеронима. Тогда ее приписывали Цицерону. С каролингской эпохи вплоть до Ренессанса она - наряду с цицероновским De inventione- становится основополагающим учебником. Ясность ее изложения ценилась и позднее. Как предполагают, ее следы можно обнаружить у И. С. Баха[6], который был знаком с риторикой не только по текстам кантат, но и как учитель латинского языка.
Жизнь, датировка
M. Теренций Варрон, величайший римский ученый, родился в 116 г. до Р. Х.[1]; по его имениям в сабинской Реате его называют Реатинским. Его жизнь охватывает обширный промежуток римской истории: он на десять лет старше Цицерона и, однако, начало августовского принципата застает его еще в живых. С историко-литературной точки зрения его жизнь - мост между двумя эпохами: тот человек, который юношей посвятил свое произведение Акцию, доживает до Georgica Вергилия и Monobiblos Проперция. Строгое римское воспитание накладывает на него отпечаток на всю жизнь; одновременно его учителя - крупные ученые - прокладывают для него пути в различных направлениях. Первый великий латинский грамматик и антикварий, Л. Элий Стилон († ок. 70 г. до Р. Х.), вводит его в стоическую научную традицию. С помощью Антиоха Аскалонского, к числу слушателей которого относился и Цицерон, он в Афинах (ок. 84-82 гг.) знакомится с платонизмом, восходящим к Древней Академии, в некоторых отношениях близким к учению Стои. К этому добавляется киническая и пифагорейская философия. Даже в военном лагере, но в особенности в годы добровольного досуга, проведенного в своих имениях, примерно с 59 по 50 г., и во время своей благословенной старости Варрон предается научным занятиям.
Однако для римлянина главное - политика. Около 86 г. он становится квестором, ок. 70 г. - народным трибуном, примерно в 68 г. претором, в 59-м - вместе с Помпеем - членом комиссии двадцати мужей для проведения в жизнь аграрного закона Цезаря. Уже с 78/77 г. он делает карьеру как друг и вскоре как легат Помпея, который был моложе его на десять лет; как офицер высокого ранга он проходит службу в Испании в 77-71 гг., в 67 г. с блестящим успехом участвует в войне против пиратов и в 49 г. снова оказывается в Испании, на сей раз не проявив особого героизма (Caes. civ. 2,17-20). Победоносный Цезарь щадит Варрона и дает ему - правильно оценивая значимость его фигуры для духовной жизни Рима - поручение собрать все доступные греческие и латинские книги для будущей обширной публичной библиотеки и привести их в порядок (47/46 г. до Р. Х.; Suet. Iul. 44, 2). Варрон видит, что его страсть к книгам получила статус государственного дела; ученость и римскость более не противостоят друг другу. То, что план Цезаря не достиг осуществления, не столь важно. Импульс был задан.
Ничтожный наследник великого человека отнесся к Варрону иначе: Антоний включает имя крупнопоместного ученого в проскрипционный список (43 г.); его вилла в Казине вместе с бесценным частным книжным собранием погибает, но один из друзей, Кв. Фуфий Кален, спасает ему жизнь. Через несколько лет (38 г.) в первой публичной библиотеке - Г. Азиния Поллиона - ему единственному из живущих ставят в честь статую (Plin. nat. 7, 115). Благодаря своему другу Аттику он, предположительно, пользуется благорасположением того, кто позднее станет Августом. Будучи уже в весьма преклонных летах, он умирает в 27 г. до Р. Х.
К ранним трудам Варрона относятся две книги De antiquitate litterarum. Они посвящены Акцию († ок. 86 г.) еще при его жизни.
В Menippeae сейчас различают ранний - с конца 80-х гг. (Κοσμοτύνη) до периода вскоре после 67 г. (Ὄνος λύρας) - и поздний слой. Сохранивший нам фрагменты Ноний черпает их из трех источников: первый включает сатиры по большей части с двойными заглавиями, второй и третий - с простыми. Геллий знаком лишь с сатирами из первой группы. Только она называется Saturae Menippeae; здесь на первом плане - пословицы, обороты речи, философско-кинические элементы и - что видно по второй половине заглавия - намеренное увещевание и поучение. Эта первая группа сегодня считается позднейшей[2].
Основания[3] в пользу ранней датировки Menippeae связаны с другой частью произведения, где господствует критика своей эпохи. Против такого - внутренне убедительного - распределения Menippeae по времени можно возразить то, что сатиры без критики своей эпохи a priori не могут быть временными вехами, так что отсутствие этого признака такой вехой и не является. Опасность порочного круга очевидна.
Помпею Варрон адресует в 77 г. Ephemeris navalis ad Pompeium. Εἰσαγωγιϰός с советами Помпею к его будущему консульству написан в 71 г. Брошюра Τριϰάρανος (59 г. до Р. Х.) связана с триумвиратом; затем следуют десять лет досуга, которые Варрон посвящает своим поместьям и своим занятиям; из произведений, известных нам, этим временем можно попытаться датировать Legationum libri. Antiquitates rerum humanarum созданы (примерно с 55 г.?) до Antiquitates rerum divinarum, которые были завершены осенью 47 г. De Pompeio - возможно, некролог († 48 г.).
После гражданской войны Варрон пишет много значительных произведений: видно, что поручение Цезаря воодушевило его. Трактат De lingua Latina сочинен между 47 и 45 гг. и опубликован еще при жизни Цицерона, которому он по большей части и посвящен. После 45 г. выходят в свет философские труды, в которых Варрон примыкает к традиции Древней Академии (De philosophia и De forma philosophiae).
De vita populi Romani посвящена Аттику, т. е. закончена до его смерти (32 г.); там упомянуты бегство Помпея из Италии (49 г.) и испанская война Цезаря. Тематическая связь с De gentepopuli Romani, трактатом, упоминающим консульство Гирция и Пансы (43 г.), заставляет думать о почти одновременном появлении обоих произведений.
Что касается logistorici, они были опубликованы во всяком случае после 54/53 г., но, вероятно, только в 40-м. В 39 г. выходят в свет Hebdomades, в которых Варрон сообщает, что он написал до сих пор 490 книг.
В з7 г. восьмидесятилетний писатель сочиняет Rerum rusticarum libri, а, вероятно, в 34-33 гг. Disciplinae (если связь с Plin. not. 29, 65 действительно существует), а еще позднее - автобиографию[4].
Обзор творчества
Сохранились De re rustica и большие части De lingua Latina. Другие важные труды утрачены; мы знаем о следующих произведениях[5]:
1. Энциклопедические работы
Disciplinae: энциклопедия artes liberates, "свободных искусств". Варрон последовательно излагает: грамматику (кн. 1), диалектику (2), риторику (3), геометрию (4), арифметику (5), астрономию (6), музыку (7), медицину (8), архитектуру (9). Вероятно, здесь впервые закладывается - численно и по составу - канон свободных искусств, однако девятке не суждено закрепиться. Дело заключается не в том, чтобы громоздить предметы один на другой, но в том, чтобы от видимого вести ученика к невидимому; поэтому Варрон преодолевает практическое направление римского воспитания и становится одним из рупоров греческой образованности; правда, о влиянии Disciplinae в эпоху поздней античности нельзя сказать ничего достоверного. Из девяти варроновских искусств позднее, - вероятно, под влиянием неоплатонизма - остается семь[6]; медицину и архитектуру опускают, напр., Августин и Марциан Капелла.
2. Грамматические работы
De lingua Latina, 25 книг, из которых с лакунами дошли книги 5-10. Произведение целиком - или в основном - посвящено Цицерону. После общего введения (кн. 1) Варрон обсуждал аргументы за и против этимологии как науки (кн. 2 и 3) и, наконец, forma etymologiae (кн. 4). Сохранившиеся книги 5-7 этимологически распределяют латинский словарный запас по предметным группам, причем принципы классификации - во многом стоические. Композиция, характерная для книг 2-4, применяется и к книгам 8-ю, которые также дошли до нас: против аналогии, против аномалии и, наконец, Desimilitudinum forma. Утраченные остальные книги, вероятно, разрабатывали по тому же принципу учение о формах (11-13) и предложениях (14- 25). Мы знаем также и о других работах Варрона о латинском языке[7].
3. Историко-литературные произведения
Из историко-литературных произведений[8] важнейшим, вероятно, был трактат De comoediis Plautinis (Gell. 3, 3, 2-9). Варрон устанавливает 21 подлинную комедию нашей традиции. Кроме того, он называет пьесы, которые не были общепризнанно подлинными, но которые он сам считал таковыми.
Парные произведения De poematis и De poetis дополняют друг друга, как Πολιτεία и Πολιτιϰός. De poematis - диалог в 3 книгах о жанрах римской поэзии с учетом размеров и тематики. В De poetis Варрон, вероятно, переносит принципы александрийской научной биографии на почву римской литературы. Это главный источник для De poetis Светония.
15 книг Hebdomades vel De imaginibus с 700 портретами прославленных (в культурной и политической сфере) греков и римлян были первой римской книгой с иллюстрациями, о которой мы знаем. К каждому портрету прилагалась эпиграмма и краткая биография.
4. Антикварно-исторические и географические работы[9]
Оказавшие громадное влияние Antiquitates rerum humanarum et divinarum, 25+16 книг, главное произведение Варрона, были написаны в форме не последовательно излагающего свою тему культурно-исторического трактата, а справочника, разделенного на словарные статьи. За вводной книгой в res humanae следовало четыре шестикнижия: de hominibus (кн. 2-7), de locis (кн. 8-13), de temporibus (кн. 14-19), de rebus (кн. 20-25). Книгам Res divinae, которые Варрон посвящает великому понтифику Цезарю, также предпослана вводная книга (26). За ней следуют пять трехкнижий: в аналогичной последовательности автор рассказывает о людях, местностях, временах и деяниях, т. е. жрецах (27-29), культовых местах (30-32), празднествах (33-35), обрядах (36-38) и богах (39-41). В Antiquitates Варрон имел дело вообще только с римским материалом.
De gente populi Romani[10], 4 книги о происхождении римского народа. Начиная с отдаленного мифического прошлого (ср. Aug. civ. 18), произведение дает предысторию к De vita populi Romani.
De vita populi Romani, 4 книги к Аттику. Первая книга охватывала события вплоть до изгнания царей, вторая, вероятно, до начала первой Пунической войны, третья - до 133 г. до Р. Х., четвертая по крайней мере до гражданской войны между Цезарем и Помпеем. Варрон описывает культурно-историческое развитие, критикует настоящее и поучает.
5. Менее значимы риторические[11] и
6. Юридические произведения[12].
7. Философские произведения
Liber de philosophia (ср. Aug. civ. 19, 1-3). С теоретической точки зрения возможно существование 288 различных философских школ, в зависимости от того, как соотносить с добродетелью следующие четыре цели: наслаждение, покой, оба вместе, или же природные блага (напр., здоровье, таланты). Для любой из этих целей есть три возможности: к ней стремятся ради добродетели, либо к добродетели ради них, либо и к тому и к другому ради них самих. Так возникают двенадцать возможных учений. Это число удваивается, если различать: стремиться ли к указанным целям ради себя или ради другого человека. Из этих 24 учений возникает 48, в зависимости от того, солидаризироваться ли с соответствующей доктриной, поскольку ее можно считать истинной либо - в духе скептиков из Академии - лишь правдоподобной. Это число удваивается, поскольку все эти учения можно представлять в кинической трактовке либо в трактовке, свойственной всем остальным философским школам. 96 вариантов следует умножить на 3, поскольку каждая школа допускает возможность деятельного, созерцательного или смешанного образа жизни. Так получаются 288 мыслимых позиций.
Но это число в свою очередь сокращается, поскольку непосредственно к высшему благу относятся только первые двенадцать учений. Из названных вначале целей нужно устранить наслаждение, покой и их сочетание, поскольку они уже содержатся в природных благах, Итак, остается три направления: стремление к природным благам ради добродетели, или к добродетели ради этих благ, или же и к тому, и к другому ради них самих. Варрон высказывается в пользу Древней Академии, т. е. своего учителя Антиоха: поскольку человек состоит из души и тела, и к добродетели, и к природным благам следует стремиться ради них самих. Однако при этом высшее благо - добродетель; она определяет правильное пользование остальными благами. Добродетели достаточно для vita beata, "блаженной жизни"; если к этому добавляются другие блага, достигается vita beatior, "блаженнейшая жизнь"; если не упущено ни одно благо души или тела, это - vita beatissima, "наиблаженнейшая жизнь". Vita beata желает блага друзьям; так она воздействует на человеческие сообщества (дом, община, мир); жизненная форма должна быть смешанной, деятельно-созерцательной. Не должно сомневаться в сущности добродетели; на этом основании отклоняется академический скепсис[13].
В 9 книгах Deprincipiis numerorum Варрон рассматривает пифагорейское учение о числах - область, особенно для него привлекательную.
Logistorici в 76 книгах задают нам загадку. Заголовком служили двойные названия типа Catus de liberis educandis. Названные при этом лица - современники Варрона; они персонально связаны с обсуждаемой темой (напр., Sisenna de historia). Речь идет о популярно-философском изложении, будь это в виде связного рассуждения или диалога по образцу Гераклида Понтийского.
8. Сохранились 3 книги De re rustica. В первой идет речь о земледелии, во второй - о скотоводстве, в третьей (по указанию Варрона, это новшество) - о содержании мелких животных (напр., птиц, пчел, рыб).
9. Поэтические произведения
Главное литературное произведение Варрона, Saturae Menippeae в 150 книгах, служит увещевательным целям в занимательном виде[14].
Источники, образцы, жанры
Как компилятор большого стиля и книжный ученый по призванию Варрон пытается использовать в своих целях, по-видимому, всю литературу, которую тогда можно было достать. Он прибегает к методам эллинистической науки, но применяет их частично для нового материала. В его творчестве проявляется отчетливое стремление к систематизации. Кроме того, он изучал и официальные документы, как, напр., для своей работы Depoetis и трактатов об истории театра.
Варрон - совершеннейшее воплощение энциклопедических склонностей, характерных для многих римлян. Его греческая родословная может быть прослежена вплоть до софистики[15]; для Disciplinae, возможно, посредником был Посидоний.
Варрон заимствует то, что ему кажется ценным, у всех философских школ; в Menippeae, народном, распространенном также и на Востоке жанре, введенном в художественную литературу киником Мениппом из Гадары (первая половина III в. до Р. Х.), он среди прочего прибегает и к киническому философскому наследию; в историко-литературных работах он следует за учеными из школы перипатетиков; к стоицизму восходят некоторые его излюбленные способы членения материала; религиозные тона его мировоззрения напоминают неопифагореизм и Посидония.
Своему учителю, грамматику-стоику Л. Элию Стилону, Варрон многим обязан в De lingua Latina. Наш автор воспринимает стоическую философию языка и применяет ее в сочетании с александрийским и перипатетическим историко-литературным методом к латинскому языку. Другой важный предшественник - Акций.
Платоника Антиоха Аскалонского Варрон слушает, по-видимому, между 84 и 82 гг. до Р. Х. Только в поздних произведениях - особенно De philosophia - платоновское учение явно выступает на первый план. Может быть, влияние Академии - правда, скорее филоновской, - проявляется в композиции De lingua Latina. Варрон перенимает академический прием disputare in utramque partem для грамматики: сначала он возражает против приемлемости этимологии, затем обосновывает ее, сначала высказывается в пользу аномалии, потом - аналогии. В каждом случае третья книга содержит - подобно Цицерону, также прошедшему академическую школу, - собственное мнение, склоняющееся к середине.
В De re rustica Варрон опирается на греческих авторов, прежде всего на греческий перевод трактата пунийца Магона, предположительно переработанный Кассием и сокращенный некоим Диофаном. Латинские источники - Катон и Тремелий Скрофа; вместе с последним Варрон насмехается над соответствующими трудами Сазернов. Кроме письменных источников, следует считаться с устной традицией и - хотя и в незначительной степени - с собственным опытом.
Для De gentepopuli Romani главный источник - Кастор Родосский, который в шести книгах своих Χρονιϰά в виде параллельной хронологической таблицы изложил восточную, греческую и римскую историю (до 61-60 г. до Р. Х.). Общее между Кастором и Варроном - ранний исходный пункт; этим Варрон отличается от своих римских предшественников Непота и Аттика.
Βίος Ἑλλάδος Дикеарха, судя по заглавию, - возможный источник для De vita populi Romani.
Литературная техника
В De re rustica Варрон стремится поучать; он кладет в основу продуманные композиционные схемы[16], от которых изложение отличается лишь в незначительных деталях. Он в большей степени, чем Катон, опирается на книжные знания. Благодаря разговорной форме ему удается изложить свой материал живо, иногда даже в комедийном ключе, но не порывая с систематичностью.
В De re rustica каждая книга получает предисловие - этот технический прием мы знаем по диалогам Цицерона и Лукрецию. Варрон призывает - как и Вергилий - богов, ответственных за сельское хозяйство (rust. 1,1). Здесь литературная техника научного трактата сближается с техникой дидактической поэзии. Варрон делает еще один шаг вперед: он согласует имена участников разговора с обсуждаемой темой.
Поучение - уникальная черта в сельскохозяйственной литературе - в платоновском стиле оформлено как реферат диалога. Но, в отличие от греческого философа, Варрон сам принимает участие в диалоге. В традиции философского диалога в духе Аристотеля и Дикеарха на первом плане - последовательные изложения тематических разделов соответствующей доктрины. Однако по сравнению с Цицероном оболочка отличается пестротой: количество участников больше, они чаще прерывают докладчика вопросами или приглашают его высказаться на определенную тему, давая знак, что предстоит переход к новому пункту. С другой стороны, полемика между партнерами отсутствует; Варрон в De re rustica не знает disputatio in utramque partem[17]. Он только критикует своих предшественников, писавших о сельском хозяйстве[18].
В основе Menippeae - смесь прозы и поэзии[19]. В этом заключается его преимущество по сравнению с Луцилием, чьи стихи иногда производят впечатление прозы. Характерна фантазия в заголовках: часты двойные названия, иногда на двух языках, иногда только на греческом. Кроме того, наглядно изложение темы, обильно использование цитат, пословиц, греческих слов (см. раздел Язык и стиль).
Богатство воображения сказывается и на литературной оболочке. В Marcipor- который следует за Icaromenippos Мениппа - путешествие по воздуху заканчивается внезапным падением (frg. 272 B.). В Eumenides за поступками людей наблюдают с возвышенного места (ср. Lucr. 2, 1-13). Другие формы - περὶδειπνον ("тризна", в Ταφὴ Μεϝίππου) и симпосий (в Agatho, Papiapapae, Quinquartus).
Отличие от драмы заключается в том, что, при всей оживленности действия, оно является не главным элементом, но лишь поводом к поучению и сатире.
В отличие от Луцилия, полемика носит не личный, но общий характер.
"Позднейшие" из Menippeae под формой двойного заголовка, задающего во второй части недвусмысленную популярнофилософскую тему (напр., Tithonus περὶ γήρως), ведут к прозаическим диалогам в Logistorici (напр., Catus de liberis educandis); сатира, кажется, сближается с прозаическим трактатом[20]: достаточно вспомнить о цицероновском Cato maior.
Представление о композиции отдельной пьесы мы получаем по изложению одной из вароновских Menippeae у Геллия и из Apocolocyntosis Сенеки. Философско-риторическую структуру можно распознать в единственном отрывке из Menippeae, который дает нам связный контекст: homo, locus, tempus, res ("человек, место, время, дело", 335 B.). Этот структурный принцип, возникший под влиянием стоицизма, употребляется Варроном также в De lingua Latina и Antiquitates.
Введение в Hebdomades, с которым мы знакомы довольно точно благодаря Геллию (3, 10), также свидетельствует о структуре, предопределенной философскими соображениями и ведущей от макрокосма через микрокосм - человека - к произведениям искусства и автобиографическим наблюдениям, подобно тому как в De lingua Latina 9, 23-30 власть аналогии сначала рассматривается в мировом, а затем в человеческом масштабе.
Язык и стиль
Стиль De lingua Latina прост, можно было бы даже сказать - лишен отделки, что бросается в глаза в трактате о латинском языке, посвященном Цицерону[21]; однако это можно объяснить жанровыми традициями грамматического учебника. Потому сравнение с великим оратором здесь неуместно. Тем не менее антитетический стиль в трактате поощряется большой долей определений. Ясности служат также риторические вопросы и образы. В предисловиях, экскурсах и сравнениях манера более изысканна, чем в изложении как таковом.
De re rustica и Menippeae стилистически отточенны. В предисловиях можно обнаружить, напр., ритмические клаузулы, как в rust. 1,1: esse properandum; - ciscar e vita. Однако лаконичная отрывистость в конце предложения напоминает Катона: si est homo bulla, eo magis senex, "если человек - шарик, то тем более старик" (1, 1). Основная черта - римская brevitas. Как и у Катона, в дидактических пассажах лаконичные предложения не связываются друг с другом (стиль заметок); иногда, по примеру разговорного языка, возникает анаколуф. Однако отделка не вовсе отсутствует. Напрасно искать периодов: Варрон говорит в манере древней латыни и - примыкая к Hegesiaegenus ("жанр Гегесия", ср. Cic. Att. 12, 6, 1)[22] - со строго параллельными, зеркально соответствующими друг другу колонами и антитезами, благоприятными для афористической речи. Эта стилистическая тенденция - сочетание древней латыни и азианизма.
В Menippeae Варрон стремится к выразительности. Здесь он также избегает периодов и сочетает древнелатинские и азианические тенденции. Часто употребление греческих и латинских пословиц. Игра слов соответствует стилю кинической диатрибы - достаточно услышать характеристику коррумпированного римского магистрата: sociis es hostis, hostibus socius; bellum ita geris, ut bella (= pulchra) omnia domum auferas ("ты враг союзникам, врагам союзник; ты воюешь так, что все хорошее оказывается у тебя дома"[23], fig. 64B.).
Примесь греческих элементов соответствует особенностям разговорного языка той эпохи.
Язык и стиль Menippeae отличаются от классических; нужно отметить наличие архаических и простонародных элементов (не выводя отсюда, впрочем, стилистической закономерности). Характерен отказ от классического delectus verborum. Образный язык в Menippeae восходит к стилю диатрибы: "Миска, предложенная голодному, поспорит с неаполитанским рыбным прудом" (fig 160 B.). Menippeae пользуются традициями сатиры и комедии. Но и в остальных своих произведениях Варрон охотно прибегает к метафорам и поговоркам.
Он олицетворяет понятия: Infamia ("Бесчестье", fig. 123 B.), cana Veritas, Atticaephilosophiae alumna ("седая Истина, питомица аттической философии", frg. 141 B.). Мы можем встретиться с этими же техническими приемами и в варроновской характеристике его собственных сатир (см. раздел Образ мыслей I.).
Значительное метрическое разнообразие отличает Menippeae Варрона, скажем, от Apocolocyntosis Сенеки: что касается одиннадцатисложника и галлиамба, наш автор становится предшественником Катулла.
Образ мыслей I, Размышления о литературе и языке
Во всех произведениях Варрон прежде всего имеет в виду Рим и пользу римлян. Когда в De lingua Latina он исследует значение древних слов, он хочет не только их понять, но и пустить в дело. Если он пишет об аналогии, это для него не только теория, но и ориентир в обращении с языком. Стоическая и александрийская теория языка - лишь средство для определенной цели. В его этимологической работе свободно сочетаются стоический, пифагорейский, александрийский подходы - с оглядкой на местную традицию, напр., в образе "сабинского" оттенка. Этимология, которой он занимается как grammaticus, а не как философ, связана в его глазах с историей культуры его народа; она становится необходимым орудием антиквария - поэтому он благосклонен к ней не только в De lingua Latina, но и в De re rustica. Из всех известных нам античных авторов Варрон придает этимологии самый ясный метод и четко определенную функцию в рамках общей исследовательской задачи. Что касается истоков латинского языка, то сначала Варрон вместе с другими исходит из "эолийской" версии; позднее он будет подчеркивать своеобразие латыни и ее постепенное обогащение заимствованиями у соседних языков. Варрон также основатель науки о латинском синтаксисе[24].
В споре между "аналогистами", ссылавшимися на языковые законы, не знающие исключений, и "аномалистами", которые апеллировали к обычной речи, - конфликте, который Варрон, конечно, не выдумал, - он занимает среднюю позицию, различая declinatio naturalis ("естественное склонение", аналогию) и declinatio voluntaria ("произвольное склонение", аномалию) и включая и ту, и другую в единый список, который должен позволить установить latinitas выражения[25]. В этом сопоставлении можно усмотреть пифагоризирующее стремление к симметрии и гармонии. В начале Варрон обосновывает возможность исследования латинского языка, которое должно считаться со своеобразием своего предмета как в синхроническом, так и в диахроническом аспекте.
В менипповой сатире Парменон, или о подражании Варрон дает определение poema, poesis и poetice ("поэтического произведения", "поэтическогоого творчества" и "поэтическогоого искусства", frg. 398 В.). Он хвалит латинских комических поэтов за различные заслуги: Цецилия за действие, Теренция за лепку характеров, Плавта за диалог (frg. 399 В.). Когда он замечает, что предмет его подражания Менипп был столь изыскан, что его чтения могли удовлетворить вкус даже и высокообразованных людей {frg. 517 В.), видно, в чем заключается его амбиция.
В Menippeae традиция Мениппа, как показывает самое заглавие, - литературная программа. Варрон романизирует содержание: он "подражает" Мениппу, не переводит его, как метко говорит Варрон у Цицерона (acad. 1,8 - Menippum imitati, non interpretati, "подражая Мениппу, а не переводя его"). Геллий (2, 18, 7) будет говорить об aemulari, "состязании".
Юмористическая оболочка, смесь серьезного и смешного (σπουδογέλοιον) получает у Цицерона обоснование, напоминающее лукрециево сравнение с медом по краям чаши[26]. Выражения, которые Цицерон вкладывает в уста нашему автору, в этом случае отображают собственные взгляды Варрона.
Варрон называет свои книги собственными детьми (frg. 542 сл. B.): зависть (φιλοφθονία) родила их ему, мениппова секта вскормила; опекунами он назначает "тех римлян, которые намереваются преумножить могущество Рима и честь Лация" (по Enn. ann. 466). Этот текст - одновременно и пример критического юмора Варрона, и того факта, что он рассматривал свои труды как дар римскому народу.
Образ мыслей II
Варрон в неслыханной степени обладает той типично римской чертой - ревностным желанием учить и учиться, - которую Цицерон приписывал Катону Старшему. Важен и плодотворен педагогический и энциклопедический почин Варрона. В Disciplinae он устанавливает канон свободных искусств и создает образец их изложения, в Antiquitates охватывает римскую культурную жизнь во всем ее объеме. Энциклопедизм ощущается ив De lingua Latina: описание латинских слов и их происхождения подразделяется на предметные группы, т. е. задумано как своего рода мироописание. Последовательно излагаются следующие темы: небо, земля и их содержимое. Независимо от того, являются ли этимологии истинными или ложными с лингвистической точки зрения, это единственное в своем роде произведение как предметно сориентированное наглядное занятие латинским языком. Мы из первых рук узнаем, что значат для образованного римлянина слова его родного языка - а через посредство слов и мир.
Как исследователь, Варрон склонен к практичности и национальной тематике - оба аспекта в этом смысле негреческие. Материал - римский; для переноса методов на новую почву потребовалось собственное творческое усилие. В отличие от большинства авторов специальной литературы, на каждом шагу составлявших рефераты чужих сведений, Варрон применяет греческие познавательные методы к римскому материалу, т. е. в этом отношении он относительно "оригинален".
В то время как греки по большей части сосредоточивались на Гомере, для Варрона образцом является древний Рим во всей совокупности. И он хочет повлиять на события: доброе старое время должно остаться достоянием настоящего. Варрон, который и в иных случаях порицает своих сограждан, создает себе инструмент критики римского общества в виде менипповой сатиры. В доброе старое время плохо выбритые отцы (frg. 186 B.), от которых пахло луком и чесноком, были, однако, optime animati ("одушевленными самым наилучшим образом", frg 63 B.), а молодые девушки не должны были вовсе слышать vocabula veneria ("любовных речей", frg. 11 B.). После тридцатилетних странствий на военной службе Варрон как "Одиссей с половиной" (Sesculixes) возвращается на родину и не узнает ее. В Sexagesis то же самое происходит с античным Рип ван Винклем.
В менипповых сатирах группа, признаваемая более поздней, выходит за рамки типичных сатирических тем (жадность, тщеславие), обращаясь, напр., к топике утешения (Тифон о старости) и философской доксографии (Περὶπλους - Περὶ φιλοσοφίας. Λογομαχία - Περὶ αἱρέσεων); в глазах Цицерона эти труды - предшественники его собственных философских трактатов (acad. 1,9).
Римлянин Варрон чувствует, что для него чем-то привлекателен гражданин мира Менипп; он - cynicus Romanus, "римский киник". Прежде всего ему близка критика современности и ее ложных воззрений, проповедь простой жизни (Περὶ ἐδεσμάτων) и насмешка над школьной догматикой. При этом он характеризует спор стоиков и эпикурейцев о высшем благе как препирательство о словах (Λογομαχία, frg. 243 B.). Правда, основа его критики - иная, чем у Мениппа. Тот вообще отвергает высшее образование, а римлянин - только то, что не нужно для жизни. Человеческая природа для него важнее, чем природа внешняя: одна из сатир называется Γνῶθι σεαυτόν. Доблесть не свалится с неба без человеческих усилий и духовной работы: и лошади дается magister для воспитания, и флейтист, прежде чем выйти со своим инструментом на публику, должен долгое время тренироваться дома (frg. 559 и 561 B.). В то время как Менипп подчеркивает отрицательные черты, Варрон желает воспитать и сделать лучше своих товарищей, чтобы помочь Риму возродиться.
Романизация особенно отчетливо видна в религиозной сфере. Менипп и Лукиан презирают веру в богов. Варрон благочестив в римском смысле слова. Bonus civis, "добропорядочный гражданин" должен почитать закон и богов (frg. 265 B., ср. 537 B.). Критически смотрит он на импортные культы, как, напр., празднество в честь Аттиса (frg. 149 слл. B.) и хорошо оплаченные чудесные исцеления Сераписа (frg. 152 и 128 B.). Одновременно он принимает рационалистическое учение - по-видимому, стоическое, - согласно которому из трех частей "теологии" только философской присуще научное содержание; миф и государственная религия остаются на своих местах, но в лучшем случае это частичные истины. Римских богов в духе Евгемера он воспринимает как обожествленных людей (De gente populi Romani), отказывая в доверии непристойным мифам.
Как и в теологии, в философии истории Варрон наполняет греческую схему римским содержанием: он включает римлян в контекст общей истории культуры, ищет истоки римского племени в самом отдаленном прошлом человечества - типично римский творческий акт по отношению к истории.
Эллинистическая черта - разделение истории на первоначальную эпоху - до огигиева потопа - мифологическое и историческое время. Это последнее начинается с первой олимпиадой[27].
На доброе старое время автор взирает с романтическими чувствами; как и в своих позднейших научных произведениях, в Menippeae он также преследует педагогические цели. В Sexagesis (frg. 491 B.) человек, проспавший пятьдесят лет, возвращается в Рим и обнаруживает, что там все изменилось. В De vita populi Romani речь идет о старении Рима (frg 2, 66 Riposati). Может быть, De vita populi Romani повлияла на философское сравнение исторических эпох с человеческими возрастами у Флора. Можно усмотреть и духовное родство с Саллюстием, хотя, как представляется, вехой падения нравов для Варрона служит не 146-й, а 133 год. Мысль об упадке контрастирует с оптимистическим изображением культурного прогресса в предисловиях De re rustica, опирающихся на Дикеарха.
Критик современности Варрон говорит без обиняков: теперь спят в постелях из слоновой кости (frg 434 B.), однако большинство людей - свиньи, и форум превратился в свиной хлев (frg 435 B.); яркий образ должен, по-видимому, e contrario апеллировать к чувству humanitas. О браке наш моралист, в отличие от Луцилия, высказывается положительно (frg. 167 B.; 482 B.); естественно, его шокируют смелые охотничьи костюмы, в которых недавно стали появляться римские дамы (frg. 301 B.).
Принцип уместности (aptum) Варрону знаком, вероятно, из Панэтия, однако свою роль играют и риторика, и условности римского общества. Это с большим блеском проявляется в пересказанной Геллием Menippea (frg. 333-341 B.). Неизвестно, что принесет поздний вечер: здесь идет речь о подходящих темах для разговора, должных предметах чтения и необходимом числе гостей: от трех (число Граций) до девяти (число Камен). Описания указывают на греческий фон. Стоический парадокс о том, что все непонятливые - т. е. все, кроме мудрецов, - сумасшедшие, Варрон обсуждает в Eumenides (frg. 117-165 B.).
Пифагореизм, к которому склонен Варрон, - и похоронить себя он велит по пифагорейскому обычаю, - дает ему, однако, и повод к шуткам. Так, он замечает о переселении душ: "Как! Вы сомневаетесь, мартышки ли вы или змеи?" (frg. 127 В.).
В De philosophia Варрон объявляет себя сторонником этики и системы ценностей антиоховой Древней Академии: эта школа сочетает напоминающую стоицизм догматическую строгость с реалистическим признанием земных благ; и то, и другое близко римлянину Варрону - скепсис какого-нибудь Филона или Цицерона ему чужд. То, что критическая проницательность не всегда бывает адекватна изобилию материала, в случае с таким полигистором само собой разумеется. Однако Варрону нельзя отказать в определенной систематичности и в педагогическом стремлении к отбору важного для римского читателя.
Традиция
Общая традиция сохранившихся отрывков из De lingua Latina основана на Laurentianus LI 10, XI в. (F). Остальные рукописи зависят от него; мы используем их там (5, 118 - 6, 61), где из F выпала "тетрадь" (= quaternio). Для этого отрывка мюнхенский экземпляр editio princeps также имеет ценность рукописи, поскольку содержит старые сопоставления с F. Однако в F с самого начала много ошибок; лакуны и перестановки во многих случаях восходят к уже утраченному оригиналу этой рукописи.
Отрывок о монетах (5, 168 extr. - 5, 174) выписан из Присциана и также сохранен в этом кодексе в виде дополнения; важнейшая рукопись - Parisinus 7496, IX в. (см. GL 3, 410-411).
Трактат De re rustica дошел до нас вместе с Катоном (см. соотв. главу). Традиция основана на утраченном Marcianus. В парижском экземпляре editio princeps Scriptores rei rusticae, Venetiis 1472, чтения Marcianus внес Полициано. Викторий (Lyon 1541) также привлекает Marcianus; поэтому его издание весьма ценно для нас. Старейшая рукопись - Parisinus 6842 А, XII-XIII в,, чью самостоятельную ценность установил Heurgon (см. Издания); стоит отметить также Laurentianus 51, 4, XIV-XV в.
Из 150 книг Saturarum Menippearum дошло около до названий и 600 фрагментов, в основном у лексикографа Нония.
Он же в основном сохранил и De vita populi Romani. Что касается Antiquitates - наряду с Дионисием Галикарнасским, Вергилием, Веррием, Плинием, Светонием, Геллием, Фестом, Макробием, Нонием, Цензорином, грамматиками и комментаторами надо назвать Отцов Церкви, в особенности Августина (напр., 4, 6 и 7 книги De civitate Dei), которые являются важными свидетелями.
Из сочинения Disciplinae, как представляется, части De geometria сохранились до Средних веков в трактатах землемеров[28].
Влияние на позднейшие эпохи
Варрон авторитетно устанавливает образ римской культурной истории - достаточно вспомнить об основополагающих для Светония биографиях в De poetis и каноне 21 плавтовской комедии; он служит источником для позднейших грамматиков.
Также для римлян Варрон - творец этимологического метода. Современник Августа Веррий Флакк упорядочивает систематически представленный Варроном языковой и предметный материал с лексической точки зрения; поэтапно сокращенные варианты его работы сочиняют во II в. Фест, а в каролингскую эпоху - Павел Диакон.
Цицерон создает памятник Варрону в Academica posteriora (1, 8-9). Благодаря своему исследованию mores maiorum Варрон становится предшественником августовской реставрации. Вергилий и Овидий черпают из его трудов сведения о ранней истории Рима. На него опираются также и греки - Дионисий Галикарнасский и Плутарх.
У Варрона-антиквария нет равноценного ученого-преемника. Он - начало и конец римской науки о древностях, для потомков он doctissimus Romanorum, "образованнейший из римлян", хоть они и не признают за его творчеством стилистических достоинств[29].
Как язычники Светоний и Геллий[30], так и христиане - Тертуллиан, Лактанций, Августин[31] - опираются на него. Он равным образом служит для них авторитетом в римской религии и мишенью для критики.
Disciplinae - самый плодотворный труд Варрона. Его значение для римской специальной литературы трудно переоценить; учебник Витрувия De architectura также испытал влияние Варрона.
Влияние De re rustica по сравнению с антикварными трактатами не столь велико. Тот факт, что это произведение сохранилось, сбивает читателя со следа. Вергилий в Georgica частично опирается на Варрона; Колумелла и геопоники, несмотря на множество совпадений с Варроном, восходят к Кассию или же Диофану. В Средние века Петр из Кресценций (ок. 1305 г.) ревностнее всех пользовался De re rustica.
Сенека и Петроний прибегают к форме менипповой сатиры. Автора Menippeae Тертуллиан называет Romanus cynicus (apol 14, 9), Romani stili Diogenes ("Диоген в римском стиле", nat. 1, 10, 43). Марциан Капелла и Боэций завещали эту дидактически эффектную форму Средним векам. В литературе Нового времени форма менипповой сатиры - прежде всего для англосаксонских стран - обладает большой важностью. Но предком современного жанра следует считать не Варрона, а Лукиана. Мотив Sexagesis - многолетний сон - возобновлен в Рип ван Винкле Вашингтона Ирвинга († 1859 г.).
Своим многосторонним творчеством Варрон внес неоценимый вклад в становление римского самосознания, включая образ отечественной истории. Несмотря на утрату его важнейших работ, его влияние заметно до сих пор. Петрарка († 1374 г.) называет его - наряду с Цицероном и Вергилием - terzo gran lume Romano ("третий великий римский светоч", Triumphus Fame 3, 38); конечно, это преувеличение, но оно более справедливо, чем стена молчания, окружающая этого автора, которого охотнее использовали как источник, чем цитировали.
Общие положения
Юридическая литература - одно из самых оригинальных, плодотворных и прочных созданий Рима. Назовем предварительно некоторые из ее общих отличительных признаков.
Лишь небольшую часть правовых источников составляют законы и постановления Сената: решающую роль в правотворчестве играют ученые юристы[1], а также должностные лица[2] и властители, получающие их советы; особый вес получают императорские акты по правоприменению и судопроизводству. Речь идет о постепенно развившемся праве: оно выросло в различных сферах, однако в рамках молчаливо предполагаемого общественного согласия чувствуется сознание непрерывной преемственности.
Юридическая литература в собственном смысле слова, о чьих жанрах ниже пойдет речь по отдельности, - произведение профессионалов. Прежде всего они исходят из решения отдельных казусов и практически ориентированного комментария к текстам, имеющим обязательную силу. В процессе развития все больше и больше учебники и собрания[3] расчищают путь для систематизации (хотя бы ограниченной), создающей в свою очередь предпосылки для восприятия материала потомками.
Во многих отношениях особое внимание привлекают интересы личности - духовное открытие римлян - и защита собственности. Вопросы публичного права основательно рассматриваются еще во II в. до Р. Х., однако с гражданских войн и установления монархии они отступают на задний план, обретая первенствующее значение лишь в некоторых областях и только в позднюю эпоху. Последовательное ограничение политически безобидным частным правом обеспечивает выживание правовой науки в императорский период.
Наконец, римское право - как того требуют многосторонние деловые взаимоотношения римлян - выходит за круг римских граждан[4] (iusgentium, "международное право"), а потому ему приходится и в теоретической области преодолеть национальную ограниченность и хотя бы в зачаточной форме считаться с общечеловеческим (вплоть до естественного права)[5]; результаты этого развития не заставили себя ждать. Они облегчают самоопределение на собственной почве и позднее перенос на почву других культур.
Высшая точка развития римской правовой науки во II в. по Р. Х. совпадает с правлением просвещенных и заботящихся о человечном правопорядке императоров. Деятельность юристов классического и позднеклассического периода делает практику этих государей нормой. Тот факт, что многие определения римского права содержательно детерминированы прогрессивными умонастроениями данной эпохи, объясняет непрестанное эмансипаторское воздействие римского права на позднейшие времена.
Греческий фон
Юридическая мысль Рима черпает из греческих источников в гораздо меньшей степени, чем это характерно для других сфер римской духовной жизни. Отличается даже начальный этап: в то время как в Греции основное внимание уделяется полисному праву, в Риме мы имеем дело с правовой системой, сориентированной на личность[6].
Однако мысль о кодификации права - греческого происхождения. На эпоху первых шагов письменности и укрепления секуляризированного государства в Афинах приходится драконовское (ок. 624 г. до Р. Х.) и солоновское (594/93 г. до Р. Х.) законодательство, право города Гортины на Крите (середина V в. до Р. Х.) и (также ок. 450 г. до Р. Х.) Законы двенадцати таблиц в Риме: истекает первый период правотворчества, и плебеи добиваются того, чтобы комиссия десяти мужей занялась составлением и публикацией законов. Они обязательны для всей общины, и последняя может контролировать их соблюдение. При составлении Законов двенадцати таблиц, должно быть, отправили послов в Афины[7]; по крайней мере великогреческое влияние следует учитывать.
Важнее для развития и всемирного распространения римского права то, что оно - прежде всего с позднереспубликанской эпохи (и конечно, под косвенным влиянием греческой мысли, но с поразительной самостоятельностью) - в первый раз научно перерабатывает материал. Он членится по системе, подобной риторической[8], и таким образом может подвергаться контролю и изучению; обращение к общеобязательным категориям, как bona fide, "добросовестно", и aequius melius, "справедливее - лучше", делают возможной общеприемлемость римского права. Это объясняется влиянием эллинистической научной тенденции и стоически окрашенного понятийного мышления, способного выработать родовые понятия. Однако это только общие категории; у специфических римских достижений в правовой науке нет непосредственных греческих образцов.
Римское развитие
Исходя из деятельности понтификов и пользуясь их охраной, право постепенно освобождается от своих сакральных[9] истоков. Первый всеохватывающий кодекс - Законы двенадцати таблиц (см. ниже: Юридическая литература республиканской эпохи); для эпохи Республики известно еще примерно 700 других законов. Для приспособления к изменяющимся обстоятельствам весьма важны эдикты магистратов, обладающих правом юрисдикции. Однако дальнейшее развитие римского права осуществляется прежде всего под знаком права ответов, принадлежащего крупным юристам, сначала сенаторского сословия.
Новая эпоха в юриспруденции начинается примерно на рубеже II-I вв. до Р. Х., когда интенсивность духовной жизни становится более высокой. Напротив, при переходе к принципату в развитии не наблюдается никаких переломов. Великий Сервий Сульпиций Руф еще относится к сенаторскому сословию.
Однако уже с I в. до Р. Х. число всадников среди iurisconsulti возрастает; во многих случаях речь идет о представителях знатных семейств из провинциальных италийских городов. Начиная с Августа правителям удается привязывать к себе юристов все более тесными узами; прежде всего юристы сенаторского ранга получают от государя ius respondendi, "право давать ответ", компетенция сенатского суда и сенатских постановлений расширяется. Перенимая опыт патримониального царства вольноотпущенников при Клавдии, развивается Совет цезаря (98-180 гг. по Р. Х.), все более пополняемый должностными лицами коронной службы из всаднического сословия; при этом юристы играют важную роль. Соответственно для ученых правоведов с II в. по Р. Х. вместо сенаторской[10] карьеры более характерна всадническая[11]: они ближе к цезарю, чем к сенату. Кризис Империи в III в. вызывает упадок юридической литературы. Соответственно все более широкому распространению прав римского гражданства (достигающему кульминации в 212 г. в Constitutio Antoniniana) римское право развивается в имперское право; оно сохраняет сильный отпечаток просвещенного гуманизма цезарей II в.
В эпоху поздней античности императорское законодательство претендует на монополию в сфере правотворчества; со времен Константина юристы могут взяться за перо только под классическим псевдонимом или от имени государя. По его поручению юристы составляют крупные собрания текстов, на основе которых потом будет строиться европейское право. Юридический классицизм Юстиниана означает подведение итогов и начало нового периода.
Литературная техника[12]
О том, что представляли собой юридические книги, мы часто можем составить себе представление только косвенным путем: ни одно из основных произведений не дошло до нас полностью - мы располагаем только Institutiones Гая, учебником для начинающих. Что касается всего остального, то (не принимая в расчет нескольких исключений - см. в главе о юристах эпохи поздней империи заключительные абзацы раздела о великих классиках этого периода с прим.) мы располагаем только цитатами в составленных при Юстиниане по более старым источникам Дигестах, или Пандектах. Можно различить следующие разновидности текстов.
К особо характерному для римлян типу казуистической литературы относятся сборники ответов (надежно засвидетельствованные со времени Нерация). Первоначально к ответу относится только изложение существа дела и (необъясненное) решение. Позднее - у Папиниана - дается обоснование (хотя и достаточно скупое).
Письма - введенные Лабеоном, самое позднее Прокулом - и труды с названиями, подчеркивающими пестроту материала[13], отличаются особой формальной свободой: от простого ответа до теоретико-дидактического письма.
Quaestiones[14] или Disputationes[15] подробнее трактуют конкретные казусы и отдельные юридические вопросы, чем было бы возможно в рамках responsum.
Собрания решений (sententiae, decreta) вопреки нашим ожиданиям играют подчиненную роль, разве только речь идет об императорских решениях[16].
Digesta собирают достижения автора или школы в единый корпус; таковые создаются начиная с позднереспубликанской эпохи[17].
Другой литературный тип - комментарии. Здесь сказывается влияние литературных образцов: эллинизм знает комментарии к поэтам, ораторам, философской и медицинской литературе. Есть подробная, последовательная форма ὑπόμνημα и относящиеся к отдельным моментам (сначала краткие, потом неуклонно разбухающие) σχόλια.
К первой группе относятся комментарии к законам и эдиктам. Законы двенадцати таблиц объясняют и таким образом развивают римское право: Элий Секст закладывает основу, Лабеон пишет к этим законам по крайней мере 2 книги. Комментарий к эдиктам Сервия Сульпиция Руфа включает две книги, оба больших комментария Лабеона - по крайней мере по 60 книг. Этот великий юрист накладывает свой отпечаток на форму комментария.
Подобным образом разрастаются истолкования преторских эдиктов[18], а также эдиктов наместников провинций[19]. Такие комментарии сначала цитируют пункт, который надо объяснить: "Претор говорит...", затем приводят объяснение: "Это значит..." После этого может быть сформулирован вытекающий отсюда вопрос, на который дается ответ в форме "Я полагаю, что...". Некоторые комментаторы отступают от темы в длинных экскурсах (Павел), другие более строго придерживаются основного текста (Ульпиан).
Напротив, комментарии к произведениям юристов[20] изначально составляются кратко, подобно схолиям: часто речь идет о notae с критической тенденцией. Такие произведения используются на теоретических занятиях: для римлянина право покоится не в последнюю очередь на авторитете признанных юристов. Из школьной практики возникает такая разновидность текстов, как комментированная эпитома[21].
Начиная с Помпония и поздних классиков комментарии к произведениям юристов тоже становятся подробнее[22]. Основной текст, в отличие от неюридической литературы того же характера, становится не главным предметом, но лишь поводом для изложения частного права, исходя из нужд собственной эпохи или собственной аргументации.
Менее строгий подход - зато, кроме того, и вкус к самостоятельной систематизации материала и некоторый минимум литературной образности - предполагают дидактические произведения. Они возникают тогда, когда духовный горизонт римлян начинает расширяться от соприкосновения с греческой культурой[23]. Первая вершина - Iuris civilis libri XVIII Кв. Муция Сцеволы Понтифика (cos. 95 г. до Р. Х.). Этот благородный и просвещенный юрист, воплощение высших достоинств римлянина, с пользой применяет стоическую гносеологию для юридических дефиниций[24]; непреходящи его заслуги в систематизации права.
Роль классического произведения начинает играть вышедшее в свет при императоре Тиберии и включающее только три книги Ius civile Масурия Сабина. Название Ins civile, в последний раз употребленное Г. Кассием Лонгином (cos. 30 г. по Р. Х.), позднее уступает место заглавию Regulae (начиная с Нерация, который работает при Траяне). Каждый из нам известных авторов упорядочивает свой материал по-иному; этой сфере свойственна значительная самостоятельность. Единственное дошедшее до нас произведение - Гая (написано в Берите ок. 160 г.) - введение для начинающих (Institutionum libri IV), должно быть, в основном следовало в расположении материала Regularum libri XV Нерация. Удивительно последовательная систематизация во всех подробностях представляется - насколько мы можем судить - заслугой Гая[25]. В этой сфере образцами могли послужить учебники риторики[26].
Изложения отдельных случаев применяют казуистику в специальных областях, однако - вопреки нашим ожиданиям - часто не желают кропотливо исследовать все соответствующие аспекты конкретного вопроса. Сначала обсуждается целая сфера - например, сакральное право, особенно право понтификов или авгуров, реже специальные темы частного права[27]. В императорскую эпоху сакральное и публичное право первоначально теряют значение. Со II в. по Р. Х. круг тем расширяется, сначала в рамках частного права, потом приходит черед публичного уголовного права, административного, фискального и военного права. Речь идет о собирании и классификации прежней практики, в особенности императорских указаний. Несмотря на соответствующую ситуации утонченность юридического метода, литературное значение таких трудов невелико.
Язык и стиль
Язык юристов ясен[28] и долгое время счастливо уклоняется от веяний моды. Нет и речи об эзотерическом профессиональном жаргоне ("латынь юристов"): мы имеем дело с простой латынью, обычной и в других сферах научной литературы. Однако часто она безлична и не избегает избитых украшений; элементы повседневной речи[29], обязанные своим появлением некоторой небрежности, или - скажем, в Responsa - возможно, представляющее собой следы первоначальной устной практики, держатся в разумных границах.
От иных разделов научно-популярной словесности юридическая литература отличается особой терминологией и частотностью определенных оборотов вроде idem iuris est..., idem placet de... ("то же соответствует праву...", "то же решено о..."). Как подобающее украшение - или скорее само собой разумеющееся выражение достоинства предмета - можно понять наличие некоторых архаизмов.
Язык законов устоялся благодаря долговременному выучиванию наизусть Двенадцати таблиц и отличается до некоторой степени архаическим характером. Его не культивируют намеренно - он сам по себе возникает в силу традиции. Впрочем, если Цицерон в своем трактате De legibus пытается придать авторитет составленным им самим текстам законов с помощью архаизирующей окраски, этот литературный рефлекс отражает духовную значимость языка законодательства.
Из делового языка сенатских и судебных заседаний, также связанного традицией, происходят некоторые архаизмы. Определенная жесткость и обстоятельность отличает обороты вроде diem, quo die с их ненужным по смыслу, но подчеркивающим ощущение точности повтором ключевого слова в относительном предложении. Исчерпывающие тавтологии (часто связанные торжественным atque, "а также"), чье назначение - предотвратить смысловые лакуны, иногда производят впечатление излишества.
Индивидуальные черты можно установить только при более пристальном изучении. Подчас кажется, что особенно остроумных юристов отличает сознательное обращение с языком, из чего, однако, нельзя делать правила. Так, Цельс пишет плотно и афористично, Юлиан просто и благородно, Гай приятно и ясно, Папиниан глубокомысленно, прихотливо и не слишком ясно[30]. Стоит однако же соблюдать меру в криминалистическом розыске следов стиля: например, поиск грецизмов у Гая не дал никаких безусловных результатов, так что в этом отношении его язык не дает возможности задним числом определить его происхождение[31]. Близость к Цицерону - также не критерий: она не гарантирует ни италийское, ни - если ее понимать как рабскую несамостоятельность - неиталийское происхождение автора. Риторика сильнее влияет на стиль юристов - в ущерб точности - только в позднейшую эпоху.
Образ мыслей I. Литературные размышления
Самосознание римских юристов колеблется от скромности до явной переоценки.
Учитывая значительную роль права юристов в римском юридическом развитии, удивляет то, что юристы, как представляется, скорее ощущают свой труд как истолкование права, а не как правотворчество. Правда, Цицерон еще в республиканскую эпоху эксплицитно относит auctoritas iurisconsultomm, "авторитет юрисконсультов" к ius civile (top. 28; ср. Pompon, dig. 1, 2, 2, 5), и в классическую эпоху неоспоримое право юристов (veterum consensus, "согласие древних") долгое время сохраняет обязательность. По преданию, еще великий Сальвий Юлиан усматривает с импонирующей скромностью цель своей жизни вплоть до последнего вздоха в том, чтобы учиться (Dig. 40, 5. 20).
С другой стороны, римские юристы позднейшей эпохи - хотя они только специалисты - обладают самоощущением настоящих жрецов и философов (Dig. 1,1, 1)[32]. Эта самонадеянность имеет свою хорошую сторону - они никогда не сделали последнего шага к самоограничению в рамках собственного предмета, к правовому позитивизму: даже Папиниан, которому чужды жреческие притязания, верит, что жизненный стиль, противоречащий pietas и boni mores, для "нас" (для подчиненных правовым нормам, стало быть, и для юристов) решительно невозможен (Dig. 28, 7, 15), и доказывает это своей смертью[33]. Более глубокая причина такого самопонимания заключается в двойном притязании римского правового государства: поскольку res publica для язычника обладает сакральным характером, юристы могут - даже если их секуляризированная наука далеко ушла от своих понтификальных истоков - метафорически трактовать себя как "жрецов" персонифицированной божественной Iustitia. Эта последняя - и высшая, и всеобъемлющая доблесть. Поскольку юристы осуществляют справедливость в римском государстве, имеющем как мировая империя мировое значение, постольку они "философы" в платоновском смысле слова.
Самоощущение позднейших достаточно хорошо чувствуется и в начале. Цицерон требует от политика владения римским правом (de orat. 1, 166-202) и ставит в своем трактате о сущности государства законодателя выше философа, поскольку к тому, что первые с трудом прививают лишь немногим, последние принуждают целые народы; соответственно высоко ценит он и кормчего государства. Уже здесь эксплицитно содержится связь с iuspublicum (rep, 1, 2). Кроме того, он же в своем трактате De oratore вкладывает в уста великому юристу своего времени Сцеволе аргументы, которые будут распространены среди юристов позднереспубликанской (и позднейшей) эпохи: основатели и спасители государств были не столько ораторами, сколько мудрецами, независимо от того, как у них был подвешен язык; напр., в его собственной семье занятия правом - уже долгая традиция; он к этому гордо прибавляет: sine ulla eloquentiae laude ("без какой-либо похвалы за красноречие", Cic. de orat. 1, 35-44; особенно 39). Авторитет республиканских ученых на самом деле весом, если в них происхождение сочетается со знанием предмета.
Такова высокая самооценка юристов, которая скоро еще усилится из-за близости к императорскому двору и утраты политическими речами своей действенности - что началось уже в позднереспубликанскую эпоху.
Образ мыслей II
Вначале юридическая мысль римлян направлена на суждение об отдельном случае. Выработка дефиниций и систематизация римского права в таком виде без столкновения с греческой мыслью были бы невозможны, однако при этом проявляется намного большая самостоятельность, чем в других сферах духовной жизни.
Систематизация осуществляется относительно поздно. В то время, к которому относятся наиболее изучаемые литературные памятники, римское право - не строгая система, которую мы из него сделали начиная с позднего Средневековья, а часть жизни. Поскольку повседневность каждого римлянина исполнена юридического опыта, а этот последний, в свою очередь, связан с "обычаями отцов", образ мыслей в правовой области весьма помогает и пониманию изящной словесности.
Прежде всего римское право зиждется на определенном количестве врожденных представлений, чье место - между правом и моралью[34]. Коренящиеся в жизненной практике, они поддаются пониманию только исходя из нее. Boni mores, mores maiorum становятся важным регулирующим средством ius civile. То, что им противоречит, подлежит приговору[35]; однако, наоборот, известно и то, что не все, что позволено, тем самым и нравственно[36].
Основные понятия ius и fas означали первоначально не противопоставление между двумя различными нормативными порядками - божественным и человеческим, но, напротив, оба связывались с допустимостью конкретного типа поведения ("полномочие доступа"); fas есть общее наличие основных предпосылок, ius - полную свободу действий в рамках дозволенного в каждом конкретном случае[37]. Границы между iustum и aequum, "справедливым с точки зрения права" и "справедливым с нравственной точки зрения" - последнее относится к конкретному правовому поведению, первоначально в смысле iustitia commutativa - подвижны; речь не идет о каком-то противопоставлении.
Правда, позднее ius по Цельсу (Ulp. dig. 1, 1, 1 pr.) - ars boni et aequi, правильный и справедливый порядок жизненных взаимоотношений. Задним числом многое толкуют по образцу греческого мышления: так, Ульпиан (dig. 1, 1, 1 pr.) производит ius от iustitia, хотя это слово лишь после играет роль эквивалента для διϰαιοσύνη. Aequitas сопоставляют ἐπιείϰεια, "подобающим". Павел (dig. 1, 1, 11; cp. Ulp. dig. 1, 1, 1, 3) определяет принципы поведения, встречающиеся повсюду, в том числе и среди зверей, как естественное право[38] (cum id, quod semper aequum ac bonum est, ius dicitur; ut est ius naturale, "когда то, что справедливо и хорошо всегда, называется правом, как естественное право"). Гай ссылается на естественный разум, общий для всех народов (dig. 1, 1, 9), Юстиниан (inst. 1, 2, 11) - на божественную providentia.
В отличие от греческого права, тесно связанного с полисом, римское право зиждется на частном[39]. Личность как исходный пункт соответствует тому факту, что римляне в особой степени содействовали открытию воли. Она - источник силы (auctoritas, imperium, maiestas) и свободы (libertas[40]), но прежде всего - также и материальный источник права, lex. Значение воли очевидно в частном праве (завещание, собственность, контракт, patriapotestas - "власть отца"). Правда, все это не означает, что римское право служит исключительно интересам индивидуумов и тем самым подготовляет почву для капитализма.
Итак, римские юристы, несмотря на высокую оценку единственности и субъективности индивидуума, не стали волюнтаристами, номиналистами и позитивистами в области морали и права. Они не знают ни чисто формального определения права, ни тезиса о возможности наполнить право произвольным содержанием, лишь бы только оно было произведено законным путем. Хотя, к счастью, юристы отказываются от высоких слов, в последнем счете для них нет никакого позитивного права, не зависимого от правовых предпосылок: естественное право и ius gentium фигурируют в начале Institutio Гая, как и Дигест; позитивное право должно безропотно подчиниться сопоставлению с boni mores[41]; Кв. Муций Сцевола основывает bonae fidei[42] indicia (выросшие из римского мира ценностей) с помощью человеческой societas vitae ("общественной жизни", Cic. off. 3, 70). Вера в достойный защиты правопорядок, скрепляющий общину, - нечто большее, нежели выражение зависимости юристов от цезаря; ведь принципиально даже и властитель подчинен закону[43], и это несмотря на законотворческую силу его эдиктов. Империя в своей идее - правовое государство; для ее жителей само собой напрашивается ее сопоставление со стоической consociatio humana ("человеческим сообществом")[44]. Следовательно, разум в римском праве подчиняет себе волю, а принцип полезности в сомнительных случаях - по крайней мере теоретически - уступает первенство принципу легальности[45].
*[1]
Истоки
Знание о праве в раннее время - вотчина определенных жреческих коллегий[2]; эти последние сочиняют уставы и соглашения, на основании которых осуществляется общение с божеством в правовой области; понтифики следят за календарем (dies fasti). В римской правовой жизни господствуют устная практика и символические действия: на это указывает весь соответствующий словарь[3]; образования, указывающие на письменную фиксацию (напр., praescriptio, "предписание"), относятся к поздней эпохе. Напротив, аттическое право связано с письменными жалобами, документальными объяснениями, протоколируемыми показаниями свидетелей. Понтифики[4] охраняют право как священно-святое знание, не передавая его первоначально потомкам в письменном виде. Понтификальные истоки сообщают римскому праву, даже когда оно - довольно рано - секуляризуется, ярко выраженные формализм и ритуализм; устное исполнение сохраняет свою важность; поскольку слово не хотят отделять от вещи, даже и неумышленное отсутствие должной "формы действия" делает ничтожным правовой акт.
По сообщению Помпония, законы царской эпохи (leges regiae), должно быть, собрали в книге великого понтифика Папирия - в Ius civile Papirianum, - содержащем, вероятно, определения не гражданского, но сакрального права (ср. Serv. Aen. 12, 836). Принадлежность Папирию вызывает сомнения.
Первое законодательство: Законы Двенадцати таблиц
После изгнания царей (508 г. до Р. Х.) борьба сословий привела к росту влияния плебеев; правовые основы должны были подвергнуться новой переработке[5]. В отличие от Греции здесь нет единоличного третейского судьи между народом и руководителями государства: созывают коллегию из десяти мужей (decern viri legibus scribundis). Их труд, первый и последний опыт всеохватывающего законодательства в Риме до Юстиниана, - не только кодификация в собственном смысле слова - одобрен народным собранием и подтвержден присягой и в 449 г. до Р. Х. обнародован на Форуме на двенадцати таблицах[6] . После вызванного галлами пожара (387 г. до Р. Х.; Liv. 6, 1, 10) текст был восстановлен, однако дошел до нас косвенным путем; содержание, структуру и даже дословное звучание можно, однако, реконструировать благодаря обильной вторичной традиции - свидетельствам и комментированию. Закон регулирует следующие сферы: процессуальное гражданское право (таблицы 1-3), семейное право, право опеки и наследования (таблицы 4 и 5), вещное и соседское (таблицы 6 и 7), уголовное право (таблицы 8 и 9), ius sacrorum (таблица 10), сословные права патрициев и плебеев (таблицы 11 и 12). В формулировках язык древнеримских законов (напоминающий leges regiae) смешивается с грецизирующими элементами. То же самое справедливо и для содержания: совпадения с положениями греческого полисного права слишком бросаются в глаза, чтобы быть случайными. Теперь сделан шаг к новому пониманию ius; это более не ритуальная подстраховка существования с помощью возобновления pax deum, но порядок ответственности людей за собственные поступки в res publica. Законы двенадцати таблиц для всех позднейших римлян - forts omnis publici privatique iuris ("источник всего публичного и частного права", Liv. 3, 34, 6 сл.; Cic. de orat. 1, 195). Его содержание - вплоть до времен Цицерона выучиваемое наизусть как школьный текст (Cic. leg 2, 59) - остается основой дальнейшего правового развития. Юристы видят свою задачу в interpretatio legum, "истолковании законов".
Ранние сочинения юристов
Самый влиятельный римлянин эпохи около 300 г. до Р. Х., Аппий Клавдий Цек[7], наносит новый удар по эзотерическому знанию жреческих коллегий в правовой области. По его распоряжению его писец Гн. Флавий, сын вольноотпущенника, которому впоследствии удалось стать курульным эдилом, в 304 г. публикует список присутственных дней (dies comitales или dies fasti), т. е. делает общедоступным календарь, который контролировали жрецы. Кроме того, в чем-то вроде справочника он издает формулы жалоб (legis actiones) - так называемое Ius Flavianum[8]. Теперь ищущие суда более не имеют нужды в советах понтификов. Аппий Клавдий, должно быть, сам сочинил первый юридический трактат (книга De usurpationibus, Pompon, dig 1,2,2, 36).
Однако это не создает перерыва в развитии, поскольку жрецы продолжают давать свои правовые консультации, а первые светские юристы происходят из той же коллегии понтификов.
Начало жанра Responsa
Только открытие высшей жреческой коллегии для плебеев на основании lex Ogulnia (300 г. до Р. Х.) делает правовые знания доступными для относительно более широких кругов. При понтификах-плебеях заключения уже не выносятся анонимно от имени всей коллегии, поскольку эта последняя неоднородна. Теперь на первый план выступают юристы-одиночки, как, напр., Тиберий Корунканий, первый великий понтифик-плебей (ок. 254-253 гг. до Р. Х.), homo novus из муниципальной знати. Он дает официальные юридические справки, а также проводит занятия по праву, не имея возможности опереться на учебную систему[9].
От Корункания, по-видимому, остались каким-либо образом записанные правовые консультации (responsa), однако только с рубежа I в. до Р. Х. - I в. по Р. Х. публикуются настоящие сборники ответов, сначала под самыми различными названиями - напр., Alfeni (ученика Сервия) digestorum libri (ответы исключительно или почти исключительно Сервия) или Labeonis posteriores libri cum notis Proculi - и только приверженцами и учениками после смерти консультантов. Нераций (единственный сенатор) и юристы-всадники I и II веков первыми стали публиковать responsorum libri сами. Наследие Корункания уже во времена Помпония было полностью недоступно.
Первые комментарии
Затем право перестает быть принадлежностью коллегии понтификов. Сначала речь идет об интерпретации старых законов, а не о правотворчестве. Эту задачу берут на себя специалисты: словарные разъяснения к Двенадцати таблицам пишет Л. Ацилий, современник Катона Старшего[10]. С. Элий Пет (cos. 198 г. до Р. Х.)[11], носящий прозвище Catus ("хитрый"), сочиняет нормативное произведение: его Tripertita (ок. 200 г. до Р. Х.) - также Ius Aelianum - называют "колыбелью права" (Pompon, dig. i, 2, 2, 38). Во-первых, оно включало текст Законов двенадцати таблиц, во-вторых, его истолкование (interpretatio), и, в-третьих, речевые формулы для возбуждения дела (legis actiones). Этот первый юридический комментарий имеет предшественников только в других областях научной литературы эллинистической науки (комментарии к Гомеру, Платону, Аристотелю и Гиппократу). В последующую эпоху как форма юридической литературы он подвергается все более тщательной отделке.
Ius civile
Затем следует установление правовых норм: начинает развиваться правильная юриспруденция. Многие юристы той эпохи известны по именам[12].
Среди них выделяются П. Муций Сцевола (cos. 133 г. до Р. Х.; Pont. max. 130-115 гг. до Р. Х.) - один из fundatores iuris civilis ("основателей гражданского права", Pompon, dig 1, 2, 2, 39; далее Cic. leg. 2, 47; de orat. 1, 240) и особенно его сын Кв. Муций Сцевола (Pont. max. 115 г. до Р. Х., cos. 95 г.)[13]. Его дядя, авгур (cos. 117 г. до Р. Х.), популярный респондент[14], устанавливает связи с кружком Сципионов и тем самым - со стоической философией. Пересадка философских (а позднее и риторических) категорий на юридическую почву - самостоятельное достижение римских юристов.
После скромных опытов своих предшественников высокообразованный Кв. Муций Сцевола Понтифик упорядочивает Ius civile по genera и species, "родам" и "видам" в 18 книгах (Pompon. dig. 1, 2, 2, 41). Это произведение остается основополагающим вплоть до поздней классики. Духовное осмысление, однако, в основном ориентируется на практические потребности; итак, здесь нет речи о жесткой теоретической систематизации[15]. Римляне никогда не создали теорию права и его понятий[16]. Кроме Сцеволы, весь правовой материал обрабатывают - в более или менее строгой последовательности - М. Юний Брут, Маний Манилий, Кв. Элий Туберон, П. Рутилий Руф.
При истолковании права и его применении в конкретных случаях все время возникает правовая ситуация, когда одна сторона основывается на букве, а другая - на духе закона. Проблематику описывает пословица Summum ius summa iniuria[17], как, напр., в процессе Мания Курия[18]. Там юрист Сцевола опирается на буквальное значение завещания, а оратор Красс - успешно - на волю завещателя. Обсуждение такого рода проблем дает повод привлечь категории и методы греческой философии и риторики.
Сервий Сульпиций Руф (cos. 51 г. до Р. Х.)[19], личный друг Цицерона, получив философское и риторическое образование, сразу же начинает действовать как судебный оратор (Cic. Brut. 151 сл.); для этого не обязательно непременно обладать юридическими знаниями. Овладев последними уже в зрелом возрасте в общении с Кв. Муцием Сцеволой, он обращается к праву и приобретает многочисленных приверженцев. В своей деятельности он, должно быть, превзошел Сцеволу, поскольку преодолел ограничение отдельными случаями. В его обширное наследие входят Reprehensa Scaevolae capita, т. е. опровержение на главы из Libri XVI iuris civilis Сцеволы (Gell. 4, 1, 20): первый критический комментарий к произведению юриста. Сульпиций Руф комментирует и Законы двенадцати таблиц (dig. 50, 16, 237; Fest. р. 322 М. = 430 L.) и в первый раз - преторский эдикт[20] (Pompon, dig. 1,2,2, 44); в этом он обретет много последователей.
Преторский эдикт
Годовой эдикт, edictum perpetuum[21], развивается в некоторую разновидность кодекса законов, охватывающего распоряжения римских высших должностных лиц. С 242 г. до Р. Х. praetor urbanus (для процессов между гражданами) и praetor peregrinus (для процессов с участием неграждан)[22] имеют ius dicendi; с одобрения lex Cornelia (67 г. до Р. Х.: Ascon. Corn. р. 58 Orelli) претор обязан обеспечить исполнение. Обоим курульным эдилам предоставлена юрисдикция торговли. Эдикт становится важным средством развития права, поскольку он сочетает традицию - положения старых законов - с прогрессом - приспособлением к новым условиям. Правотворчество магистратов играет все более важную роль[23].
Постановления сената
Третьим правовым источником - наряду со старыми законами и эдиктами - именно в республиканскую эпоху становятся сенатские постановления, чье значение часто выходит за рамки конкретного случая, хотя их обязательная сила и не фиксируется законодательно.
План Цезаря создать Кодекс законов
К числу известных ученых юристов эпохи конца республики относятся также А. Офилий, с чьей помощью Цезарь хотел собрать ius civile в единый кодекс, П. Алфен Вар из Кремоны (cos. suff. 39 г. до Р. Х.), Г. Требаций Теста из Велии в Лукании[24] - Цицерон посвящает ему в 44 г. свои Topica - а также Кв. Элий Туберон, который в 46 г. обвинил Лигария - подзащитного Цицерона - в государственной измене[25].
Заключение
К сожалению, от юридической литературы республиканской эпохи остались нам одни осколки. Наряду с шедеврами, скажем, Сцеволы или Сервия Сульпиция Руфа мы бы с удовольствием прочли и утраченные произведения одного неюриста: цицеронову попытку систематизировать римское право, которая была бы и аутентичным комментарием к многим произведениям великого оратора и его современников. Для истории восприятия права, конечно, важны и его сохранившиеся книги De legibus, поскольку они среди прочего могут раскрыть естественно-правовые основы римского правопорядка и по крайней мере показывают, на каких осознанных или неосознанных предпосылках покоится правовая мысль известного политика и писателя того времени.
Что касается собственно юридической литературы республиканской эпохи, то ее ценность заключается не только в разработке сфер публичного права, которые потом - в силу политического положения - уступят первенство не столь "рискованному" частному праву. Важнее, что можно признать, не в последнюю очередь благодаря квалифицированным сообщениям и указаниям Цицерона, который требует достойной своего имени правовой науки и становится особенно восприимчив к заслугам юридических авторов в деле логической систематизации[26]: прежде всего в I в. до Р. Х. великие юристы стремились к духовному осмыслению своего предмета. Их труд - несмотря на неблагоприятную традицию - не погиб без остатка; многое из их наследия живет в мышлении юристов-классиков II в. и через них - вплоть до сегодняшнего дня. Разрыв между республиканской эпохой и временем Августа в этой области не столь легко установить, как в других.
MICHAEL VON ALBRECHT