Нет необходимости специально останавливаться на том значении, которое имеет проблема взаимоотношения полиса и центральной власти в эллинистической монархии: она правомерно считается одним из краеугольных камней для понимания самой сущности эллинизма[1]. Разумеется, процесс выстраивания и последующего функционирования связей между полисом и царской властью в различных регионах эллинистического мира не представлял собой чего-то единого; можно говорить лишь о том, что только наиболее принципиальные особенности отношений этих двух элементов эллинистической государственности воспроизводились (разумеется, с теми или иными вариациями) в большинстве эллинистических государств. Детали же их взаимодействия должны рассматриваться в каждом конкретном случае специально, и исследователю нужно быть готовым к тому, что полученные результаты не поддадутся однозначной трактовке и едва ли смогут уложиться в заранее предопределенные схемы.
Вопросу о положении эллинских полисов в составе Вифинского царства до сих пор не уделялось специального внимания. В условиях недостатка источниковых данных (в первую очередь репрезентативных эпиграфических материалов) историки обычно ограничивались констатацией фактов самого общего характера - таких, к примеру, как указания на довольно жесткий контроль центральной администрации над положением полисов (что проявлялось, в частности, в отсутствии у последних права чеканки собственной монеты[2]) или на различия в статусе старых эллинских центров, подчиненных вифинскими царями, и тех городов, которые были основаны ими самими[3]. Эти в общем верные наблюдения не получили, к сожалению, дальнейшего развития, а потому и специфика связей между полисом и монархией в Вифинии осталась нераскрытой.
Причину этого, как представляется, следует искать в том, что, как это ни странно, в мировом антиковедении, кажется, еще не была четко сформулирована и не получила концептуального оформления мысль, что характер взаимоотношений между монархией и полисом в эпоху эллинизма (особенно на ранней стадии их формирования) во многом определялся этнической принадлежностью правящих династий в тех или иных государствах[4]. Между тем выглядит вполне очевидным, что правители складывающихся малоазийских монархий, будучи представителями лишь частично эллинизированной восточной знати, не могли и не хотели воспринимать греческие полисы так, как относились к ним цари македонского происхождения (прежде всего, Селевкиды), часто считавшие их своего рода "точками опоры" и инструментом поддержания контроля над подчиненным азиатским населением[5]. Соответственно иначе, чем в великих эллинистических державах, должны были строиться в малых монархиях и отношения между греками - в основном пришлыми жителями вновь основанных городов - и коренными жителями страны, обитавшими преимущественно в деревнях[6]. И вифинский материал нередко дает тому весьма наглядные подтверждения.
В последние десятилетия в историографии появились основательные подборки данных ог городах, основанных эллинистическими монархами, в том числе и царями Вифинии[7]. Впрочем, нужно подчеркнуть, что в них анализируются по преимуществу лишь отдельные моменты, связанные, прежде всего, именно с со временем и обстоятельствами основания того или иного полиса, а "словарный" принцип подачи материала придает ему некую статичность. Последнего недостатка, вероятно, можно избежать, если рассматривать градостроительство представителей вифинской династии и, шире, вообще их политику по отношению к эллинским общинам на фоне таких явлений, как филэллинская политика царей Вифинии, этническое взаимодействие греков и местного населения, эллинизация страны, которая отчасти может быть прослежена на материалах просопографии и ономастики. Кроме того, несмотря на крайнюю скудость сведений о вифинских полисах в эпоху эллинизма в целом, не позволяющую воссоздать "панорамный" взгляд на их историю, практически с каждым из них оказывается связан цельный и самостоятельный сюжет, проливающий свет на самые различные стороны положения эллинских общин в составе Вифинского царства. Будучи соединены воедино, они помогут нарисовать картину, существенно отличающуюся от той, которая имеется в историографии на данный момент. Именно такой подход и будет представлен в данном параграфе.
Говоря о предпосылках формирования системы "полисмонархия" в Вифинии, следует констатировать, что изначально они не могли быть благоприятными. Причина тому весьма очевидна: это напряженный, а то и прямо враждебный характер отношений между вифинскими племенами и греческими колонистами практически на всем протяжении до эпохи эллинизма и в ее начале. Особой остроты противоречия между вифинцами и эллинами достигли в правление Зипойта. Подробно разобранные в соответствующих разделах книги конфликты между ним и Калхедоном, Астаком, Гераклеей должны расцениваться как фактор, значительно ограничивший интенсивность и продуктивность отношений между вифинцами и греками в дальнейшем.
Вероятно, именно в этом кроется главное объяснение очень незначительных масштабов проникновения вифинцев в состав гражданских коллективов старых греческих центров северо-западной Малой Азии, избежавших подчинения вифинским царям[8]. В частности, в Калхедоне обнаружена лишь одна[9] надпись эллинистического времени, содержащая ЛИ Папий (CIG 3794), которое может считаться вифинским (хотя его довольно широкое распространение во всем причерноморском регионе не позволяет считать такую идентификацию полностью надежной). Всего в Калхедоне и его округе антропонимы вифинского и, шире, анатолийского происхождения встречаются пять раз; помимо уже упомянутого ЛИ Папий, это следующие имена: Μουκιανοῦ[10] (Gen.), Ἄφη[11], Σηῖος[12], Ἄπφης (Gen.) (CIG 3796). Все содержащие их надписи датируются первыми веками нашей эры.
То же имя Папий носил гражданин Гераклеи Понтийской, получивший в 130/131 г. н. э. проксению в Херсонесе Таврическом[13]. Других антропонимов, которые можно было бы считать вифинскими, в обширной гераклейской просопографии не обнаружено. Объяснить это можно тем, что большая часть связанных с Гераклеей материалов относится к сфере керамической эпиграфики, а ремесло традиционно не входило в основной круг занятий малоазийского населения, связанного с греческим полисом[14]. В силу этого обстоятельства отсутствие сколько-нибудь значительного количества вифинских имен в гераклейском ономастиконе не должно вызывать удивления. Тем не менее для представителей варварского окружения Гераклеи пути к включению в состав населения города не были совершенно закрыты: сохранились свидетельства о четырех гераклеотах, носивших имя Δάος[15], а несколько других жителей Гераклеи были названы разнообразными негреческими именами: пафлагонским - Θύς[16], кельтским (?) - Δόλης[17], фракийским - Κόκκος[18], анатолийским - Μάμα[19] и даже персидским - Σασίνης[20]. Можно предположить, что появление этих варварских ЛИ в именнике Гераклеи носило преимущественно случайный характер, а отсутствие в нем вифинских антропонимов объясняется недружественным характером отношений между Вифинией и Гераклеей почти на всем протяжении классической и эллинистической эпох. Интересно, что "проводником" вифинского этнического влияния на состав населения полиса в данном случае не выступила и обширная хора, тогда как история Византия и Кизика дает прямо противоположные примеры.
Количество ЛИ туземного (причем чаще всего именно вифинского) происхождения в надписях, обнаруженных в этих полисах и их округе, достаточно значительно, чтобы его можно было проигнорировать или оставить без комментариев. Византий и Кизик, несколько более удаленные от Вифинии географически, чем Гераклея и Калхедон, были сильны в экономическом и политическом отношении и почти всегда могли позволить себе проводить независимую политику. Очевидно, появление в их ономастиконе фрако-вифинских ЛИ нельзя объяснить существованием устойчивых экономических и политических связей с Вифинией: у нас нет достаточных оснований говорить о подобного рода контактах (особенно у Кизика). Здесь работали иные каналы эллинизации фрако-вифинского населения, связанные, прежде всего, с обширными земельными владениями Византия и Кизика.
Блестящий анализ имен, встречающихся на надгробных стелах Византия, был проведен Л. Робером[21]. Он уверенно определяет ЛИ Διλιπόρις, Δάδας, Μουκάζεις, Ἄπφη, Μουκαπόρις, Σπόκης, Λάλα, Παπᾶ (Gen.), Ἔια[22] (II-I вв.) как фракийско-малоазийские и связывает их появление в первую очередь не только и не столько с влиянием европейской Фракии[23], сколько с распространением политического господства и отчасти культурного влияния Византия на анатолийские территории, заселенные вифинцами. Видимо, за несколько веков после образования византийских владений в Азии в 416 г. часть фрако-вифинского населения могла инкорпорироваться в состав жителей Византия, существенным образом изменив свой изначально неполноправный юридический статус.
Положение Кизика в плане его взаимодействия с варварским окружением было еще более своеобразным. Чрезвычайно многочисленные надписи (в том числе и надгробные) из самого города и сго окрестностей содержат немалое количество разнообразных варварских имен. Пестрота этнического состава связанных с этим полисом негреческих ЛИ была отмечена еще Ф. Хэзлаком[24]; им же была предпринята попытка идентифицировать некоторые из них. С предлагаемым исследователем определением имен Νά, Νάνα, Ἄννα, Ἔνα[25] как вифинских трудно согласиться: они входят в категорию так называемых Lallnamen и, скорее, относятся к общеанатолийскому ономастикону. Тем не менее в ЛИ [Ζιπ]οίτης[26], Ζῆλα[27], Διλιπορηος· (Gen.)[28], Μοκαπορεως· (Gen.)[29], Παπαρίων[30] Πάπιας[31], Ἄπη[32], Πριηπίδος[33] (Gen.), Μούκιε (Voc.) и Μουκίου[34] (Gen.), происходящих из самого города или его округи, вероятно, следует видеть именно вифинское их происхождение[35]. Некоторые из здешних антропонимов, имеющих несомненные параллели в европейской Фракии, в Вифинии не встречаются (Ῥοιμητάλκης[36], Μοκα[37]), а отдельные имена распространены по обе стороны Пропонтиды (Σεύθης, Αὐλυζέλμις[38], Σαδάλας[39]). Интересно, что большая часть этих туземных имен появляется в Кизике не в римское, как в некоторых других малоазийских городах, а в эллинистическое время, что служит подтверждением мнению о постепенном уменьшении доли местных ЛИ под греческим и римским влиянием[40].
Отдельные черты взаимоотношений греческого и вифинского обществ, продемонстрированные на примере полисов, сохранивших независимость от агрессивных притязаний Вифинии, могут быть экстраполированы и на положение городов внутри самого царства. Следует отметить, прежде всего, вообще очень небольшое число туземных имен практически во всех вифинских городах.
Тем не менее вряд ли можно сомневаться в том, что по крайней мере один город Вифинии не мог обладать греческим населением сколько-нибудь значительной численности и, вероятно, вообще не имел настоящего полисного статуса. Речь идет, разумеется, о Зипойтионе, основанном первым вифинским царем и по традиции эллинистических монархов названном им в свою честь (Memn., F. 12, 5; Steph. Byz., s. v. Ζιποίτιον). Вероятно, город был заложен уже после 297 г. и в течение какого-то (относительно короткого) времени мог служить столицей царства[41]. Возможно, именно Зипойтион подразумевается в адресованном Никомеду I "пророчестве Фаэннис", в действительности созданном в калхедонском святилище Аполлона Хрестерия (см. гл.III, § 1), где говорится об утрате царем некоего города (в ходе междоусобной войны) (Zosim., II, 37, 1): в начале 270-х гг. в Вифинском царстве просто не было других городов, которые могли быть прочно связаны с царской династией.
Ни местоположение[42], ни дальнейшая судьба Зипойтиона совершенно неясны. Выглядит весьма правдоподобным мнение, что он был расположен в глубине вифинской территории и не сыграл в истории никакой роли[43]; не исключено даже, что Зипойтион был оставлен жителями после основания Никомедии[44]. Неизменно враждебные отношения Зипойта с греками едва ли оставляли возможность для того, чтобы в число населения города входило большое число греческих колонистов. Вероятно, во многом именно из-за этого обстоятельства первая попытка градостроительства у вифинской династии оказалась малоудачной.
Весьма показателен и другой опыт контактов Зипойта с греками. В какой-то момент после 315 г. им был подчинен Астак, который затем разрушил Лисимах (Strabo, XII, 4, 2). Весьма любопытную информацию, связанную с этими событиями, сообщает Павсаний: "По его (Никомеда) имени переменено было название и самого большого из полисов Вифинии, до того называвшегося Астаком; а сначала основателем его был Зипойт, судя по имени, фракиец" (ἀπὸ τούτο δὲ καὶ τῆι μηγίστηι τῶν ἔν Βιθυνίαι πόλεων μετεβλήθη τὸ ὄνομα Ἀστακῶι τὰ πρὸ τούτου καλουμένης τὰ δὲ ἐξ ἀρχῆς αὐτῆι Ζυποίτης ἐγένετο οἰκιστὴς, Θραῖξ γένος εἰκάζοντι γε ἀπὸ τοῦ ὀνόματος - V, 12, 7). Дать этому пассажу убедительное обоснование довольно трудно. Ф. Якоби полагает, что Павсаний опирался на надежный источник, и потому его слова не могут быть отвергнуты как простая ошибка[45]; если это так, то логичнее всего трактовать сообщение Павсания как еще один аргумент в пользу временного пребывания в Астаке резиденции Зипойта. Но высказывание греческого историка все же слишком противоречиво[46]. В частности, употребление выражения ἐξ ἀρχῆς·, поскольку оно относится к "основанию" Астака Павсаниевым Зипойтом, подразумевает, как кажется, значительный временной промежуток между этим событием и переименованием города при Никомеде[47]. Если видеть неточность в сообщении Страбона об истории Астака и полагать, что в действительности у него должна идти речь только о синхронизации правления Дидалса и повторного основания Астака афинянами (см. с. 101), то можно допустить, что подобного рода ошибку совершил и Павсаний, используя те же источники, что и Страбон (Нимфида?). Вместо родоначальника вифинской династии Дидалса, о котором идет речь в связи с историей Астака у Страбона (XII, 4, 2) и у Мемнона (F. 12, 3), он упомянул о гораздо более известном ее представителе Зипойте, при том что фракийское (точнее, фрако-анатолийское) происхождение обоих этих имен несомненно.
Возможен, правда, и еще один вариант трактовки сведений источников об "основании" Астака вифинскими правителями, позволяющий увязать их воедино. Выглядит явно не случайным, что с историей этого города соотносятся имена сразу трех представителей династии - первого известного из них, Дидалса, и двух фактических основателей царства - Зипойта и Никомеда. Исходя из реконструкции событий Вифинии 250-240-х гг., предлагаемой в гл.III, § 1, можно предположить, что здесь воспроизводятся два момента пропагандистской программы вифинских царей, приобретшие на тот момент особую политическую актуальность. Это, во-первых, подчеркивание преемственности между Астаком (одной из древнейших греческих колоний на Пропонтиде!) и новой столицей государства, Никомедией; во-вторых, акцентирование древности связей (в действительности не носивших характера основания города или даже вообще не существовавших) между вифинским царским домом и Астаком как мегарской колонией, что позволяло Никомеду и Зиэлу формировать свой имидж как полноправных представителей греческого мира, связанных родством с дорийскими полисами.
Возвращаясь к исторической судьбе Астака, следует отметить, что она оказалась незавидной: город, существовавший до того уже более четырехсот лет, так и не был восстановлен после разрушения Лисимахом. Зипойт, скорее всего, располагал всеми необходимыми для этого средствами и возможностями, но предпочел основать "чисто вифинский" Зипойтион - предприятие, которое себя также не оправдало. Этот пример свидетельствует о явном пренебрежении первого вифинского царя как интересами населения греческих полисов, так и овладением выгодными морскими путями и представляет собой яркий контраст с деятельностью других представителей вифинской династии, прежде всего - его сына и наследника Никомеда I.
Деятельность этого царя, как уже отмечалось, дает наиболее яркие примеры истинно филэллинской политики, проводимой им не только во внешней, но и во внутренней политике. Важнейшим звеном последней должно было стать включение в состав царства Никеи, ставшей впоследствии одним из наиболее значительных городских центров царства.
Историю этого полиса следует рассмотреть подробнее. Он был первоначально основан под именем Антигонеи[48] Антигоном Одноглазым (дата этого события остается дискуссионной)[49], а после 301 г. Лисимах переименовал его в честь своей жены, дочери Антипатра (Strabo, XII, 4, 7; Steph. Byz., s. w. Νίκαια, Ἀντιγόνεια). Существует информация о том, что ранее город носил имя Геликора и был захвачен мизийцами (Not. Episc., III, 143)[50] (вероятно, еще в эпоху персидского господства). Сохранились и сведения, наверняка восходящие к местной полисной традиции, о составе первопоселенцев. Стефан Византийский называет их выходцами из македонской области Боттиэи (s. v. Νίκαια), а Мемнон считает их родиной Никею, располагавшуюся в Локриде недалеко от Фокиды, причем указывает, что первые колонисты принимали участие в походе Александра Великого (F. 28, 9-10). Последнее сообщение может быть понято так, что ветераны Александра были поселены здесь Антигоном[51]. Резюмирует данные об основании Никеи Дион Хризостом: город заселили македоняне и первые из эллинов, а основателями его были величайшие герои и боги (Or., XXXIX, I)[52].
Все эти высказывания античных авторов (а из всех вифинских городов именно для Никеи они наиболее многочисленны) наглядно иллюстрируют, сколь внимательно относились граждане полиса, основанного как военная колония и весьма молодого по общеэллинским меркам, живущие в довольно-таки захолустном углу ойкумены, к своему прошлому - реальному и мифическому, как важны были для них осознание связи с метрополией и самоидентификация. Судя по всему, эти идеи нашли определенное отражение и в местной исторической традиции: Плутарх сообщает о сочинении по истории Никеи, принадлежащем перу историка Менекрата (Thes., 26). Пример Никеи дает понять, что полисы, входившие в состав Вифинского царства, отнюдь не должны считаться простыми "винтиками" в механизме его государственной системы: это были сложные и развивающиеся социально-политические организмы, обладающие особой системой ценностей и старавшиеся строить отношения с внешним миром на основе собственных принципов[53].
Особенно ярко эти присущие полисной организации эллинистической эпохи как таковой и конкретно Никее черты проявились в крайне напряженной обстановке конца эпохи диадохов - начала периода эпигонов. В ходе многочисленных военных конфликтов различного масштаба и интенсивности малоазийские полисы (в особенности такие относительно незначительные, как Никея), разумеется, далеко не всегда могли противостоять как македонским владыкам, так и местным правителям чисто военными средствами. Тем не менее они стремились использовать любую возможность если не для обретения реальной политической независимости, то хотя бы для выдвижения лозунгов, связанных с основополагающими для полисной идеологии идеями свободы и автономии.
В этом убеждает анализ так называемой вифинской городской или проконсульской эры, требующий специального и довольно пространного экскурса[54]. Эта система летосчисления носила локальный характер и потому осталась значительно хуже изученной, нежели вифинская царская эра. Между тем обращение к ней может дать новый материал для выявления специфики положения полисов в составе не только Вифинского царства, но и римской провинции Вифиния-и-Понт, что в принципе не удивительно: сюжеты, связанные с хронологией, нередко должны рассматриваться на весьма длительных периодах времени. Обращение данного вопроса позволяет прийти к ряду немаловажных выводов относительно организации государственного управления в эллинистической и римской Малой Азии, а также по-новому оценить некоторые конкретные эпизоды из истории полисов Вифинии, в первую очередь Никеи.
Монеты, датированные 222, 223, 224 и 236 гг. вифинской городской или проконсульской эры, выпускались в 61/60-59/58 и 47/46 гг. при проконсулах Вифинии соответственно Гае Папирии Карбоне и Гае Вибии Пансе в шести вифинских городах - Никомедии, Никее, Прусе-Олимпийской, Апамее, Тиосе и Вифинионе[55]. Помещенные на них легенды и изображения не являются чем-то необычным, и потому наиболее ценную информацию несет именно их датировка по новой эре. Эти монеты вызывали интерес главным образом специалистов по вифинской региональной и римской провинциальной нумизматике[56], совсем не часто становясь объектом внимания историков, занимающихся изучением эллинистической и римской Малой Азии в более широком ракурсе. Обращаясь к их анализу, необходимо решить, прежде всего, следующие вопросы: 1) Какое событие послужило причиной введения новой эры в Вифинии в 282/281 г., являющемся, согласно помещенным на монетах датам, начальной точкой отсчета лет по данной эре? 2) Как объяснить чеканку этих монет городами, которые к моменту начала ее отсчета либо не входили в состав Вифинского царства (Мирлея - будущая Апамея), либо вообще еще не были основаны (Никомедия, Вифинион и Пруса-Олимпийская)? 3) Что вызвало к жизни появление этих монетных типов именно в римское время и конкретно в 61/60-59/8 и 47/46 гг.?
Отвечая на первый вопрос, историки выдвинули два предположения. Первое из них, имеющее на данный момент большее число сторонников и высказанное в том числе в ряде новых и весьма основательных работ[57], сводится к тому, что именно в 282/281 г. до н. э. под контроль вифинского царя Зипойта подпала Никея - полис, с которым все исследователи так или иначе связывают начало "городской" эры. То, что истоки нового летоисчисления следует искать в истории этого города, видно из факта начала чекана монет с датировкой по "проконсульской" эре именно в Никее (остальные из указанных полисов перешли на данную эру только два года спустя). Кроме того, монеты Никеи также наиболее многочисленны по количеству известных на сегодняшний день экземпляров. Известен 21 тип таких монет из Никеи, тогда как из Никомедии - 13, из Апамеи - 4, из Вифиниона - 2, из Прусы-у-Олимпа и Тиоса - по одному.
Итак, к 282/281 г., по мнению исследователей, в состав царства вошли и территории, на которых располагались основанные позднее полисы, датировавшие монету по "проконсульской" эре. К. Штробель, в частности, пишет следующее: "Для основанных позже Апамеи, Прусы у Мизийского Олимпа и Вифиниона этот год (282/281. - О. Г.) как начало эры может быть объяснен только в связи с вифинской победой (над Лисимахом. - О. Г.), а также провозглашенным вифинским царем освобождением (sic! - Кого, если эти города еще не были основаны?! - О. Г.) из-под управления Лисимаха, равно как и от продолжающегося монархического (то есть селевкидского) господства"[58]. Очевидна слабость аргументации в этом пункте: ведь Мирлея в начале III в., без сомнения, сохраняла независимость от Вифинии. Не слишком убедительно выглядит и предположение о причинах ввода новой эры в Вифинионе: не говоря уже о том, что переход под контроль Вифинии территории, на которой этот город был основан спустя сто лет или даже более[59], кажется весьма сомнительным основанием для подобной пропагандистской акции, сам факт стратегического интереса Зипойта к этому району ничем не доказан.
Столь же не ясна и ситуация с Тиосом. Известны его монеты с легендой ΕΛΕϒΘΕΡΙΑ. Эрнст Мейер относит их к 290 г.[60], а О. Руге - к событиям междоусобной войны в Вифинии в 279- 277 гг.[61] Оба эти варианта возможны, но все же более обоснованной кажется датировка 282-281 гг., тем же временем накануне или сразу после гибели Лисимаха. К. Штробель полагает, что для Тиоса началом местной эры могло послужить его действительное освобождение изпод царского господства[62], а не сам переход под власть вифинцев; очевидно, это отличает его от других вифинских городов? Но в чем состоят эти отличия, историк не объясняет; сделать это, пожалуй, пока невозможно[63].
Что же касается Никеи, то в качестве основного (и единственного, помимо общих соображений!) аргумента в пользу установления вифинского господства над ней, по крайней мере к началу 281 г., приводится находка в 30 км от этого города, на западном берегу Асканийского озера, надгробия вифинца Менаса, сына Биоэриса. Однако подробное рассмотрение этого вопроса (см. гл.II, § 2) заставляет склониться к мнению, что такой взгляд абсолютно неоправдан.
Существуют ли иные основания полагать, будто именно предполагаемое включение Никеи в состав Вифинского царства в 282/ 281 г. стало причиной учреждения местной эры? Представляется вполне очевидным, что вхождение города в состав Вифинии означало для этого полиса фактическое подчинение варварам (едва ли греки в начале III в. могли относиться к вифинцам по-другому), а потому не могло быть воспринято его гражданами иначе, чем покорение сувереном, значительно проигрывавшим по части политического авторитета македонскому царю Лисимаху. Зная, сколь жесткую политику по отношению к греческим полисам неизменно проводил Зипойт, не приходится сомневаться, что подчинение им Никеи (если считать, что оно состоялось!) носило насильственный характер; достаточно вспомнить сколь упорно противилась вифинскому "освобождению" (применяя терминологию К. Штробеля) Гераклея Понтийская. Тем более не подлежит сомнению, что и римской провинциальной администрацией в 61/60 г. происшедшее свыше 200 лет назад подчинение Никеи Вифинскому царству, уже канувшему в политическое небытие, не могло быть воспринято как достойное упоминания событие.
Гораздо более вероятно, что для Никеи такой точкой отсчета должно было стать ее освобождение от господства Лисимаха, которое произошло именно в конце 280-х гг. Лисимах, безусловно, имел некоторые основания рассчитывать на лояльное отношение к себе со стороны граждан этого полиса, поскольку он был непосредственно причастен к его основанию и даже дал ему то имя, которое окончательно закрепилось в истории. Однако для самих никейцев выход из державы Лисимаха означал первую (и, как оказалось, единственную за всю историю города в античности!) возможность приобрести полную независимость. Поэтому кажется вполне оправданным решение присоединиться к исследователям, высказывающим мнение (чаще всего, однако, без какой-либо аргументации), что именно это событие получило отражение в отсчете лет по "городской" эре[64]. Очевидно, по мере ослабления державы Лисимаха Никее на короткое время удалось добиться самостоятельности в числе других малоазийских городов, о чем говорит Мемнон (F. 5, 7)[65]; в состав Вифинии же она вошла, вероятно, только при Никомеде I, в ходе совместной войны Северной лиги и галатов против Антиоха I, хотя детали всех этих событий, к сожалению, остаются для нас неизвестными. Существует даже единственный экземпляр монеты никейского автономного чекана[66], правда, подлинность его сомнительна[67], но здесь следует вспомнить упоминавшуюся выше монету Тиоса: выглядит абсолютно логичным, что два полиса западной Малой Азии ознаменовали обретение независимости выпуском собственной монеты.
Следует обратиться также к крайне скудным данным эпиграфики, в которых можно увидеть примеры появления вифинской городской эры.
Первый из них - три посвятительные надписи фиаситов из района Мирлеи/Апамеи, датированные 174, 177 и 178 гг. некой эры[68] - какой именно (царской, городской или даже какой-либо другой, по мнению Т. Корстена), установить не удается, но по чисто хронологическим соображениям здесь равным образом возможны и первая и вторая. Даже если вести отсчет по "старшей" царской эре, то полученные даты все равно относятся к тому времени, когда территория, где были обнаружены содержащие их надписи, уже бесспорно входила в состав Вифинского царства[69], и это делает гораздо более вероятным употребление датировки по царской эре. Подобного же рода свидетельством является надпись из окрестностей Прусы-Олимпийской, в которой фиксируется отсчет лет по некой эре. Надпись датирована 239 г.[70], и, следовательно, независимо от того, какая эра в ней использована, время ее создания приходится уже на период включения Вифинии в Римскую державу. В этом случае логичнее ожидать, конечно, датировки по городской эре (тем более, что она к этому времени уже была в ходу, как свидетельствуют монеты): под управлением римлян царская эра едва ли могла сохраниться. Но в обоих этих случаях мы вынуждены оставаться лишь в рамках более или менее вероятных предположений.
Большее значение имеет хорошо известный декрет из Прусы-Олимпийской в честь эпистата Мениска, сына Зенобродия (?): здесь необходимо учитывать некоторые хронологические тонкости, которые могут повлиять на предпочтение одной эры другой. Подробный анализ этого документа будет проведен в разделе работы, касающемся Прусы; здесь же достаточно отметить, что декрет в честь Мениска также не может служить надежным основанием для того, чтобы предполагать функционирование вифинской городской эры в период независимого существования монархии.
Отсутствие надежных свидетельств об использовании в Вифинии "городской" эры в период сохранения независимости царства вполне понятно: как видно, данная система летоисчисления должна была ассоциироваться с не поощрявшимися в царстве полисными свободами. В этом свете видится абсолютно закономерным первое появление эры именно в римское время. В духе римской политики, направленной на поощрение свобод лояльно относившихся к ним общин[71], был поиск более "славных" примеров из прошлого подчиненных им полисов, чем могло быть подчинение Никеи Вифинии, тем более что сами греки, как свидетельствуют многочисленные примеры, были вполне самостоятельны в вопросах утверждения своих местных эр[72].
То, что введение "проконсульского" чекана приходится уже на третий год после преобразований Помпея в Азии, указывает на его важное значение для организации новой системы управления в Вифинии и на особую роль в ней Никеи. Можно предположить, что именно этот полис в данное время являлся вифинской столицей и местом пребывания проконсула.
Вопрос о метрополии римской Вифинии остается дискуссионным: большая часть историков высказывается в пользу прежней столицы царства, Никомедии[73], но некоторые исследователи считают таковой именно Никею[74], которая была метрополией во времена Страбона (XII, 4, 7). Думается, анализируемые здесь нумизматические материалы предоставляют еще один аргумент в пользу последней точки зрения.
Чем же еще могли быть обоснованы притязания Никеи на столичный статус? Во-первых, ее значительно более ранним, чем у Никомедии (лет на 50), основанием. Во-вторых, тем, что она могла являться столицей страны до того, как эта функция перешла к Никомедии (270-е - нач. 260-х гг.)[75]. Учитывая весьма ощутимый разрыв в целях, средствах и методах проведения внешней и внутренней политики между Зипойтом и его преемником, логично предположить, что Никомедом I столица из Зипойтиона была перенесена, скорее всего, именно в Никею: других значительных городов в Вифинии тогда не существовало. Возможно, именно тут Никомедом были отчеканены первые монеты царства[76], прежде всего, с изображением вооруженного копьем всадника и буквами ΣΩ на реверсе: они явно выпущены "по горячим следам" войны с Антиохом I. Наконец, с некоторой долей вероятности реконструируются попытки Прусия II придать Никее большее значение, чем она имела при его предшественниках. Это следует как из сообщения Аппиана о том, что в 149 г. во время мятежа Никомеда (будущего Эвергета) Прусий решил первоначально скрыться именно в Никее (Mithr., 6), так и из факта чеканки значительной части монет этого царя в данном городе[77].
В этом случае становится понятным появление эры, связанной с обретением Никеи независимости, на монетах других общин: ее "навязывание" было пропагандистской акцией, способной поднять авторитет данного полиса, прежде всего, в глазах ее "соперницы" Никомедии. Аналогий такого рода действиям мне не встречалось, но подобное мероприятие кажется вполне вероятным, поскольку оно могло осуществляться при непосредственном участии римских должностных лиц. Хорошо известно, главным образом из речей уроженца Вифинии Диона Хризостома, сколь острая борьба за первенство в Вифинии шла между Никомедией и Никеей во II в. н. э.; теперь же становится понятным, что начало она берет уже в первые годы существования римской провинции Вифиния-и-Понт. При этом выглядит вполне естественным и то обстоятельство что "проконсульская" эра фиксируется только на монетах собственно вифинских полисов, не будучи связана с другими центрами римской провинции: очевидно, ее пропагандистское воздействие должно было быть направлено на города, исторически наиболее тесно связанные с Никеей.
Осталось дать ответ на последний вопрос - объяснить функционирование "городской" эры в Вифинии именно в указанные годы, однако сделать это состояние наших источников, видимо, не позволяет. Следует ограничиться предположением, что начальный год ее обозначения на монетах ознаменовался каким-то немаловажным событием в истории провинции, быть может, связанным с Никеей, но это все, что пока можно сказать. Столь же неясными остаются и причины перерыва в функционировании "городской" эры и полного прекращения ее употребления.
Вместе с тем сам факт появления "проконсульской" эры на монетах городов Вифинии наглядно свидетельствует о том, сколь различных методов в построении отношений с греческими полисами придерживались вифинские цари, с одной стороны, и римляне - с другой. В самом деле, если вифинские монархи вообще не допускали чеканки в подчиненных им полисах собственной "квазиавтономной" монеты, то римляне не только позволили это, но и поместили на монетах городов Вифинии эру, вызывающую самые непосредственные ассоциации с подспудно чтимыми греками полисными свободами! Проведенный анализ еще раз свидетельствует, что римская политика в малоазийском регионе была гораздо более гибкой и глубоко продуманной, чем действия эллинистических правителей, далеко не всегда способных во взаимоотношениях с греками отрешиться от политических амбиций и, быть может, этнических предубеждений, как это и иногда и бывало в Вифинии.
Конкретные обстоятельства, при которых произошло подчинение Никеи Никомедом I, остаются неизвестными, но, судя по всему, полис занял немаловажное место в экономической и политической структуре царства благодаря обширным и плодородным земельным владениям (Strabo, XII, 4, 7) и довольно выгодному, несмотря на удаленность от моря, местоположению. Данные о присутствии никейцев в различных регионах эллинистического мира довольно многочисленны[78] (по скромным масштабам вифинских полисов) и уступают в количественном отношении только материалам, связанным с никомедийцами.
В округе современного селения Енишехир, ровно на полпути между городами Изник и Бурса, обнаружена чрезвычайно интересная надпись, которая способна пролить свет на организацию административного управления в царстве[79]. Это стела над коллективным погребением, на которой среди прочих начертано имя Сусариона, сына Феофила, и упомянута его должность: γραμματεὺς· [δι]οικετοῦ (сткк. 2-3), что можно условно перевести как "секретарь управляющего". Надпись следует датировать эллинистическим временем, хотя против того, чтобы отнести ее к эпохе диадохов (в частности, к периоду политического преобладания в этом регионе Лисимаха[80]), свидетельствует значительное количество туземных имен на памятнике[81]: едва ли вифинец мог тогда занимать какой-либо пост при дворе македонского владыки. В то же время не подлежит сомнению, что должность диойкета связана именно с единоличной, преимущественно царской властью. Отсюда следует, что вифинская χώρα βασιλική, где выполняли свои обязанности грамматевс Сусарион и его начальник-диойкет, вклинивалась между земельными владениями двух полисов, Никеи и Прусы-Олимпийской: очевидно, они были не слишком обширными.
Ο внутренней истории полиса в эпоху эллинизма мало что известно. Судя по всему, Никея была организована и распланирована по типичным для эллинского мира образцам. Страбон, воспроизводя реалии своего времени, пишет о Никее: "В окружности город имеет 16 стадий и по форме четырехугольный; в нем четверо ворот, расположен на равнине и изрезан улицами; в силу этого с одного камня, поставленного в центре, в гимнасии, видны эти ворота" (XII, 4, 7). Любопытно, что такая планировка города сохранилась вплоть до настоящего времени[82].
Самым же важным мероприятием Никомеда I, без сомнения, явилось основание новой столицы царства - Никомедии. Традиционная дата этого события - 264 г. (Euseb., Chron., II, P. 121 Schoene), хотя приводятся и иные версии, ничего, впрочем, принципиально не меняющие[83]. Никомедия, отчасти подобно Никее, была связана с более ранними эллинскими колониями, располагавшимися в этом регионе. Сведения об истории первой из них, Ольвии, весьма противоречивы: неизвестна ни ее метрополия, ни точное местоположение. Судя по всему, она находилась на побережье Астакского залива (Ps. - Scyl., 92 = GGM I, 67), который дажс однажды фигурирует под названием Ольвийского (Mela, I, 100). Плиний Старший отождествляет Ольвию не с Никомедией, а с Никеей (NH, V, 148), но это, вероятно, ошибка[84]. Тем не менее выглядит вполне оправданным мнение, высказанное на основании сообщения Стефана Византийского (s. v. Νικομήδεια), о том, что Ольвия (видимо, вместе с Астаком) участвовала в синойкизме, в результате которого и была создана Никомедия[85].
Более достоверными выглядят связи, объединяющие вифинскую столицу с Астаком. Эта древняя мегарская колония[86] располагалась всего лишь в нескольких километрах от Никомедии, "напротив" нее (Memn., F. 12, 1), в крайнем юго-восточном углу Астакского залива; этот район, к сожалению, слабо изучен археологически, хотя здесь были обнаружены некоторые материалы доэллинистического времени - например, статуя куроса[87]. После разрушения Астака Лисимахом население полиса, видимо, в течение нескольких десятилетий жило в близлежащих селениях, пока не было перемещено Никомедом во вновь основанный им город (Strabo, XII, 4, 2)[88], причем Павсаний говорит просто о переименовании Астака в Никомедию (V, 12, 7) (об упоминании в этом массаже Зипойта, а также о возможной причастности к "основанию" Астака Дидалса говорилось выше).
Никомедия и Астак отождествлялись между собой столь тесно, что округа вифинской столицы в некоторых надписях римского императорского времени именуется Ἀστακίη (IG. II/III²; SEG IV № 105)[89], а В одном из поздних источников название Астак вообще употреблено наряду с именем Никомедии (
Разумеется, Никомедия как столица царства должна была обладать целым рядом привилегий, первой и самой естественной из которых следует считать предоставление ей (скорее всего, ее основателем) реального полисного статуса. к сожалению, мы располагаем лишь одним эпиграфическим свидетельством существования и функционирования в Никомедии совета органов внутреннего самоуправления: речь идет о фрагментарно сохранившейся надписи (TAM IV 1 № 2)[91], в которой говорится о прибытии послов некоего остающегося неизвестным полиса к совету и народу (Никомедии) (сткк. 6-7) и царю Прусию (сткк. 10-11) (тем самым датировка надписи укладывается в период последней трети III - первой половины II в.). Конечно, на основании единственного свидетельства трудно прийти к сколько-нибудь обоснованным выводам, но создается впечатление, что буле и демос вифинской столицы представляли собой структуры, относительно автономные по отношению к центральной власти.
Другие две надписи[92], освещающие проблему отношений между полисом и монархией в Вифинии, к сожалению, еще менее информативны (в значительной мере из-за их позднего происхождения и плохой сохранности), но также не лишены интереса. В этих документах римского времени, судя по всему, сравнивается отношение к полису со стороны римских императоров и вифинских царей. Первый из них содержит слова: "не хуже... и пожертвования городу... царей (ваших?)... императоров" и т. д. По мнению опубликовавшего надпись Ф. К. Дернера, речь здесь идет о дарениях, которые совершали никомедийцам вифинские монархи и римские императоры после разрушительных землетрясений, причем, как кажется, представители вифинской царской династии в этом отношении не уступали римлянам. В каком контексте упоминаются "прежние цари" во второй из указанных надписей (стк. 9), определить невозможно.
В двух или трех надписях, опять-таки римского периода, Никомедия характеризуется как "священный и неприкосновенный город"[93]; очевидно, полису никомедийцев в какой-то момент было предоставлено почетное и выгодное право асилии. К. Ригсби полагает, что это могло произойти либо в период вифинско-пергамских конфликтов II в., либо уже в римское время[94], однако возможным (и даже, на мой взгляд, наиболее вероятным) представляется еще один вариант. Инициатором этого благодеяния, оказанного Никомедии, допустимо считать третьего вифинского царя, Зиэла, который провел аналогичную акцию в отношении косского святилища Асклепия. Видимо, он же (или, что представляется несколько менее вероятным, еще его отец) предоставил жителям своей столицы поистине уникальную привилегию, характер которой остается неясным ввиду отсутствия в эллинистическом мире других подобных примеров. Имеется в виду появление слов "наши (со)граждане" (οἱ ἡμέτεροι πολῖται) в стк. 21 "письма неизвестного царя" из архива косского Асклепийона, автором которого, как было показано в гл.III, § 1, с большой степенью вероятности следует считать именно Зиэла. Принял ли никомедийское гражданство сам царь (хотя сложно представить, как это могло произойти)? Или же никомедийцам были предоставлены какие-то экстраординарные льготы политического, административного или экономического характера? Эти вопросы пока что остаются открытыми. Несомненно одно: на фоне столь значительных благодеяний, оказанных вифинскими царями гражданам своей столицы, такое "ущемление" прав полиса, как отсутствие у него права чеканить собственную монету, пожалуй, не должно считаться чересчур серьезным.
В римское время Никомедия была крупным, процветающим и красивым городом, что, вероятно, явилось прямым продолжением развития вифинской столицы в эллинистический период. Либаний сообщает, что закладка полиса сопровождалась счастливыми предзнаменованиями - появлением орла и змеи (Or., LXI, 4-5). Столица Вифинии являлась значительным культурным и религиозным центром: вероятно, именно к эллинистической эпохе возможно относить сооружение в городе четырех храмов: Зевса (Стратия?) (Just., XXXIV, 4, 5), Исиды (Plin. Sec., Kpist., Χ, 33, I)[95], Асклепия (Paus., III, 3, 8), Матери богов (Plin. Sec., Epist., X, 49, l)[96].
Несколько сложнее оценить экономическую роль Никомедии. При том, что этот город, исходя из общих соображений, должен был быть крупным центром торговли, ремесленного и аграрного производства, конкретные данные обо всех этих отраслях хозяйства практически отсутствуют, что составляет яркий контраст с информацией, имеющейся для римского времени[97]. Относительно коммерческого значения Никомедии можно заметить, что оно могло не получить ожидаемых масштабов по той причине, что географическое положение города было в известной мере двойственным. С одной стороны, Никомедийский залив обладал весьма удобной гаванью, достаточно обширной и укрытой от ветров, что создавало важные предпосылки для развития Никомедии как морского порта[98]. Вместе с тем ввиду значительно протяженности залива вифинская столица оказалась довольно отдаленной от основных водных коммуникаций, прежде всего, Боспора Фракийского[99], вследствие чего экономический потенциал Никомедии мог оказаться несколько ограниченным. Тем не менее, судя по просопографическим данным, граждане Никомедии относительно часто появлялись в других полисах Греции (что, скорее всего, следует считать следствием каких-то торговых контактов): по количественному показателю в этом отношении вифинская столица превосходит остальные полисы страны. Так, в Афинах по надписям эллинистического времени зафиксировано пребывание 4 никомедийцев[100]; 8 граждан полиса находилось в период эллинизма на Косе[101] (это довольно значительное число, вероятно, следует объяснить особым характером отношений между Косом и Никомедией как преемницей Астака, установившихся уже в середине III в.). Метек-никомедиец проживал во II-I вв. в Смирне (CIG 3142); четыре наемника родом из Никомедии входили в состав птолемеевского гарнизона в Фиваиде[102]. Разумеется, в римское время численность граждан Никомедии, пребывавших в различных городах Средиземноморья и бассейна Черного моря, возрастает многократно.
Как и относительно других полисов Вифинии, мы практически не располагаем сведениями о земельных владениях Никомедии в эллинистическую эпоху. Тем не менее надгробная стела Мокасия, сына Зиагрия (кон. II в.), обнаруженная в селении Караматли[103] (в северу от Никомедии; вероятно, эта территория входила в состав хоры полиса), дает некоторые представления о том, как было организовано управление этими землями. Если принять восстановление должности погребенного, [ὁρ]οφύλαξ (стк. 2), то становится ясным, что он был кем-то вроде деревенского сторожа (судя по изображению на рельефе, он объезжал вверенные ему владения верхом). Скорее всего, должность горофилака, в отличие от диойктета и его грамматевса, не была связана с центральной административной властью. Но кто руководил действиями его и других должностных лиц, какова была система землевладения, размеры полисной хоры в целом и отдельных ее участков - все это остается неизвестным.
Фрагмент речи Диона Хризостома, обращенной к никомедийцам, содержит указание на десятину, собираемую полисом с вифинцев (Or., XXXVIII, 26: δεκάτα <τὰ> παρὰ τῶν Βιθυνῶν), то есть, вероятно, с сельского населения; но это указание, при всей его несомненной важности (это, в сущности, единственное упоминание о налогах в Вифинии), описывает экономические реалии, характерные, скорее всего, для римского, а не эллинистического времени[104]. Можно лишь еще раз констатировать, что сельская территория Вифинии делилась на царские владения (где, вероятно, существовала система военных поселений, подчиненных монархам), и на территории, подвластные полисам.
Основание Никомедии стало самым важным, но не единственным достижением второго вифинского царя в градостроительстве. Вероятно, именно ему следует приписать основание эмпория Никомедиона (Steph. Byz., s. v. = Arr., Bithyn., F. 6 Roos), о котором, ничего более не известно. Впрочем, сам факт его существования показывает, что второй вифинский царь применял на практике различные модели развития экономической инфраструктуры страны. Наряду с полисами - наиболее существенными элементами всей хозяйственной системы царства - определенную роль в ней могли играть и менее значительные населенные пункты, эмпории, служившие центрами торгового обмена (вероятно, главным образом внутреннего).
Информация о градостроительных мероприятиях Зиэла крайне недостоверна и отрывочна, что вполне закономерно: большая часть его правления прошла в борьбе за престол и в многочисленных войнах. Стефан Византийский (s. v. Ζήλα) говорит об основании им Зеилы в Каппадокии (имя самого царя воспроизводится им как Ζηίλας). Хотя Стефан называет Зеилу полисом, скорее всего, это был какой-то опорный пункт или крепость, основанная Зиэлом во время нам неизвестных (но выглядящих в принципе вероятными) военных предприятий. Информация Плиния Старшего: civitas Ziela intus, nobilis clade Triarü et victoria C. Caesaris (NH, VI, 10), разумеется, должна быть отнесена к Зеле в Понте, где состоялись сражения Митридата с Триарием и Цезаря с Фарнаком[105], но не исключено, что приведенное римским эрудитом название, не имеющее никаких параллелей, представляет собой результат контаминации имен нескольких малоазийских городов, в том числе и того, который мог быть основан третьим царем Вифинии.
Тем не менее если верна предложенная выше реконструкция взаимоотношений Зиэла с никомедийцами, выразившаяся, в частности, в предоставлении им особых привилегий и в провозглашении их "согражданами" царя в косском рескрипте, то это характеризует Зиэла как политика, который довольно искусно выстраивал линию взаимоотношений с греками как внутри страны, так и на международной арене.
Вне всякого сомнения, наиболее сложной и многоплановой была градостроительная деятельность Прусия I, как и его контакты с греческим миром в целом. Этот монарх, с одной стороны, основывал города сам, мобилизуя экономические и демографические ресурсы своего царства, которые, видимо, уже были достаточны для организации и проведения предприятий такого рода. В то же время весьма яркие и драматичные страницы были вписаны им в историю взаимоотношений с эллинством путем вооруженного захвата и последующей реорганизации старых греческих городов. Это относится прежде всего к Киосу, милетской колонии, насильственно включенной в состав Вифинского царства в 202 г. и впоследствии переименованной в Прусиаду-Приморскую.
Киос, изначально в территориальном отношении принадлежавший к Мизии (Scyl., 93), впервые вступил в контакты с Вифинией при Никомеде I. Неясно, был ли он членом Северной лиги, но к 255 г. кианийцы значились в числе опекунов наследников Никомеда I (Memn., F. 14, 1). Любопытно, что еще до подчинения Киоса Прусием I один из граждан полиса носил имя Сангарий, распространенное в Вифинии[106]. В дальнейшем, однако, на всем протяжении эллинистического и римского периодов вифинские имена появляются почти исключительно в сельской округе полиса[107]: лишь в начале II в. н. э. в списке эфебов появляется патронимик Ἄπφου[108]. Очевидно, Киос даже после завоевания и разрушения македонянами и вифинцами и повторного заселения сохранил по преимуществу гражданский коллектив, практически не подверженный внешнему этническому влиянию. к сожалению, невозможно понять, за счет чего Прусию I удалось создать такое положение - либо он имел в своем распоряжении достаточное количество эллинских колонистов, либо же население Киоса, вопреки Полибию, не было продано в рабство поголовно.
Как эпиграфическое свидетельство того, что Прусий I почитался в Прусиаде-Приморской как основатель города, ранее привлекалась надпись римского времени OGIS 340, которую восстанавливали как [Προυσίας βασι]λε[ὺ]ς Κ[α]λλίνεικος κτ[ίσ]της· τὴς πόλεως. Тем не менее сейчас считается надежно доказанным, что вместо имени царя следует читать [Ἡρακ]λ[ῆ]ς[109], поскольку хорошо известно, что Геракл пользовался в Киосе особым почитанием[110].
Характер отношений между гражданским коллективом Прусиады-Приморской и царской властью получает частичное освещение в одной фрагментарно сохранившейся надписи[111], где упоминаются посещение города кем-то из вифинских царей (сткк. 5, 9, 10, 19) и проведение в его честь празднеств с жертвоприношениями (стк. 21). В сткк. 11-12 можно увидеть свидетельство денежных раздач, видимо, осуществленных монархом в полисе. Декрет выдержан во вполне "верноподданническом" тоне (ср. упоминание великодушия царя в стк. 24), что вполне понятно, поскольку он представляет собой официальный документ. Возможно, эту надпись следует понимать как указание на существование в гимнасии Прусиады культа царя[112]. Однако имеется целый ряд оснований полагать, что в лице гражданского коллектива Киоса вифинская монархия имела своего рода "скрытую оппозицию" собственной власти, проявлявшуюся в самых различных сферах.
Так, довольно неожиданным выглядит то обстоятельство, что граждане Прусиады располагали определенной свободой действий не только во внутренних делах (что типично для эллинистических полисов), но и в вопросах, частично связанных с международной политикой. В городе была обнаружена надпись, в которой говорится об участии его граждан в качестве третейских судей, разбиравших внутренние споры в Магнезии-у-Сипила, которая входила в состав государства Атталидов[113]. В условиях почти постоянной напряженности между Вифинией и Пергамом этот факт свидетельствует об определенной автономии граждан полиса и возможности поддерживать контакты с "потенциальными противниками" вифинских монархов (хотя этот момент, разумеется, не следует абсолютизировать).
Необходимо отдельно рассмотреть возможные варианты восстановления несохранившегося названия города в стк. 6. Издатели надписи предпочитают восстанавливать ἄνδρα[ς· ἐγ Κίου], что, действительно, было бы весьма заманчиво в свете излагаемой далее концепции[114]; однако в таком случае эта строка будет существенно короче остальных. Быть может, следует предпочесть употребление в надписи более длинного имени полиса - Προυσιάδος. Это вопрос далеко не праздный, ибо именно с апелляцией к исконному имени полиса связывается единственная для его граждан возможность хотя бы символически противопоставить себя власти вифинских царей.
Действительно, если обратиться к наиболее многочисленным и лучше всего систематизированным афинским материалам, то в них четырежды фиксируются полисонимы, восходящие к старому имени города (Κιανός / Κιανή) и относящиеся ко II-I вв., когда Киос уже давно был переименован в Прусиаду (IG. II2 9017, 9020, 9024, 9025). По крайней мере часть из них относится ко времени существования Вифинского царства. В надписях римского времени, обнаруженных в самом городе, определение Κιανός отмечено пять раз[115], а производное от нового названия полиса отсутствует вообще. В свою очередь, Προυσιάς как указание на происхождение погребенной встречается в Аттике лишь однажды (IG. II² 10117)[116].
В том, что подобная самоидентификация отнюдь не была случайной, убеждают последующие события из истории города: его повторное переименование в Киос, зафиксированное на монетах времени императора Клавдия, где появляется легенда ΚΙΑΝΩΝ[117].
Таким образом, если расценивать стремление граждан Киоса/ Прусиады-Приморской употреблять в частных и официальных надписях эллинистического и римского времени, а затем и на монетах прежнее, "историческое" название полиса как показатель существования некоей "фронды", имеющей, разумеется, чисто символическое значение, но все же направленной против Вифинской монархии, то появляются основания полагать, что гражданский коллектив полиса не был создан Прусием заново. Видимо, значительное количество коренных кианийцев осталось жить в родном городе и после его подчинения Вифинии и переименования и продолжало хранить память о его независимом прошлом (особенно показательны в этом отношении, разумеется, надписи с полисонимом "кианиец", относящиеся к эпохе эллинизма). Можно констатировать, что эта "архаизация" имела очевидный политический подтекст, а по своему значению и направленности она мполне может быть сопоставлена с учреждением "городской" эры в Никее.
Отличие положения Прусиады-Приморской от других полисов Вифинии состояло в том, что она после прекращения сущестования независимого Вифинского царства в течение нескольких десятилетий пребывала под властью последних представителей вифинской и понтийской царских династий - цариц Орсабарис и Ородалтис (см. гл.V, § I)[118]. В целом же судьба Киоса имела много общего с судьбой расположенной неподалеку от него Мирлеи, вошедшей в состав Вифинского царства под именем Апамеи. Вероятно, это во многом было следствием того, что Киос и Мирлея были завоеваны Прусием I при помощи Филиппа V Македонского примерно в одно и то же время и при сходных обстоятельствах (хотя захват Мирлеи, судя по всему, не сопровождался такими жестокостями, как подчинение Киоса). Как уже отмечалось в соответствующем месте монографии, источники не дают полной ясности в вопросе о том, кто повторно основал полис мод именем Апамеи - Прусий I (Strabo, XII, 4, 3; Hermipp. 1HG III, F. 72) или его внук Никомед II (Steph. Byz., s. vv. Άπάμεια, Μύρλεια); первый вариант, очевидно, выглядит более вероятным.
Подобно Киосу, Мирлея после реорганизации Прусием I, судя по всему, не восприняла сколько-нибудь значительного количества негреческого этнического элемента. С большей или меньшей степенью уверенности можно считать уроженцем именно этого, а не другого одноименного города, апамейца Диазельмия, офицера на египетской службе, похищенного с родины пиратами (SEG VIII № 497) (в пользу этого свидетельствует несомненно фракийский характер имени). Другие туземные ЛИ обнаружены на хоре Апамеи и датируются, вероятнее всего, римским временем[119]. В надписях, обнаруженных в самом городе, указание на гражданство, выраженное полисонимом Ἀπαμεύς, встречается один раз[120], а прежнее имя полиса не фигурирует вообще. Тем не менее в письменной традиции некоторая неясность по вопросу о двух названиях города все-таки существует. Так, Плиний сообщает, что в его время Апамея назвалась Мирлеей (ΝΗ, V, 143). Стефан Византийский, говоря об Апамее Вифинской, указывает, что ранее она носила название Мирлеи, и, наоборот, говорит, что Мирлея теперь называется Апамеей, но в обоих случаях приводит этникон Μυρλεανός (s. w. Ἀπάμεια, Μύρλεια), в том числе говоря об известном враче Асклепиаде Мирлеанском (I в.)[121]. Весьма показательный материал дает и нумизматика: практически сразу после окончания Третьей Митридатовой войны и образования провинции Вифиния-и-Понт Апамея начинает чеканить монеты, на которых встречаются различные варианты легенды: ΑΠΑΜΕΩΝ, ΜϒΡΛΕΑΝΩΝ или "компромиссный вариант" - ΑΠΑΜΕΩΝ ΜϒΡΛΕΑΝΩΝ[122]. Разумеется, чеканка этих монет была осуществлена с санкции римских властей, и выбор легенды не противоречил их политическим установкам, при том, что Апамея была по завершении войны с Митридатом была вынуждена принять римскую колонию (Strabo, XII, 4, 3). В этом опять-таки видится некоторая аналогия с введением "проконсульской" эры: римляне шли навстречу грекам в их стремлении декларировать традиционные полисные ценности за счет выбора как монетных типов, так и имен своих городов[123], чего они, разумеется, были лишены в период существования суверенного Вифинского царства. При этом приоритет в акции "обратного переименования" принадлежал именно Апамее, так что граждане Прусиады-Приморской спустя восемьдесят с лишним лет могли последовать примеру жителей близлежащего полиса.
В случае с Киосом и Мирлеей, как видно, Прусий I должен был считаться с прежним населением греческих общин, не желавших полностью отказываться от своего прошлого. Очевидно, иная ситуация складывалась при основании новых городских центров: в этих случаях вифинский монарх был меньше скован какими-либо ограничениями и мог определять их устройство, сообразуясь главным образом с собственными интересами. Первым из городов, который был создан Прусием почти "на пустом месте", стал, скорее всего, Вифинион, располагавшийся на месте современного г. Болу. Ранее высказывались предположения, что основание Вифиниона маркирует расширение вифинской территории на восток во время правления Никомеда I[124] или Зиэла[125]. Ныне предполагается, что вифинский контроль над территорией, где был заложен Вифинион, был установлен ок. 198-196 гг. и сохранялся вплоть до поражения в Первой вифинской войне в 183 г.[126], однако нижняя граница выглядит довольно умозрительной: никаких надежных подтверждений этой даты не существует. Гораздо более вероятным выглядит тот факт, что Вифинион был основан в качестве плацдарма для подготовки кампании против Гераклеи Понтийской[127], и такое допущение позволяет высказать предположения, во-первых, о времени его основания (несколько ранее 190 г.) и, во-вторых, о его возможном статусе как военной колонии, не обладавшей первоначально полисными правами. Последнее может получить некоторое косвенное подтверждение в информации Павсания о том, что первоначально Вифинион был основан аркадянами из Мантинеи (VIII, 9, 7). Привлекая аналогию из истории Никеи, допустимо предположить, что на месте Вифиниона находилось какое-то поселение греческих военных колонистов, основанное, возможно, в ходе воин диадохов[128], но этот вопрос следует пока оставить открытым. Совершенно неясно также, как и когда Вифинион приобрел полисный статус, если сначала он действительно был лишь военным поселением.
Никаких материалов эллинистического периода из Вифиниона не сохранилось. Наиболее информативным оказалось посвящение римского времени, в стк. 5 которого издатель надписи Ф. К. Дернер предлагал чтение γ[ερο]υσίαι[129], что было изменено Л. Робером на Π[ρο]υσίαι[130]. Тем самым французский эпиграфист получил доказательство того, что основателем Вифиниона был Прусий I, а К. Штробель предположил, что это мог быть его сын[131]. Первый вариант, пожалуй, выглядит более вероятным, так как в данном случае основание Вифиниона совпало бы по времени с периодом экономического и политического подъема Вифинии.
Судя по указанному посвящению, в честь Прусия как основателя города в Вифинионе был учрежден его культ. Это первый относительно надежный пример такого рода, свидетельствующий о героизации греками представителей вифинской династии. Существуют другие свидетельства того, что именно Прусий пользовался в этом полисе особым уважением: в надписях зафиксировано три случая упоминания этого ЛИ, причем один раз - в форме женского имени Προυσίας[132]. Особенно любопытно упоминание Прусия, сына Архедема, который в числе других сограждан был агонофетом и гимнасиархом в своем полисе[133]: это, как кажется, довольно близкая параллель надписи из Мизии Абреттены, где говорится о проведении игр, агонархами которых были представители "рода Зиэла"[134].
Выглядит вполне закономерным, что в Вифинионе, городе, расположенном вдалеке от морского побережья, где существование более раннего греческого поселения представляется спорным, процент этнических вифинцев в составе гражданского коллектива должен был быть более высоким. Действительно, помимо имени Прусий в самом городе зафиксированы туземные ЛИ Παπιανός, Διλης и Παπούλου (Gen.)[135], а в округе города также довольно многочисленны надгробия с фрако-вифинскими и анатолийскими антропонимами.
При императоре Клавдии Вифинион был переименован в Клавдиополис (Dio Cass., LXIX, 11, 12), хотя порой в источниках появляется его прежнее название (Plin., NH, V, 149) (для Плиния, как свидетельствуют приведенные выше ссылки, вообще характерна тенденция к "архаизации" названий вифинских городов). Л. Робер считает имя Вифинион "проявлением вифинского национализма"[136], с чем, на мой взгляд, сложно согласиться: едва ли этой цели могло служить наименование небольшого и, видимо, малозначительного городка. к тому же, как было показано в гл.I, § 2, мифологическая генеалогия вифинов, переданная Стефаном Византийским и Аппианом, вряд ли может рассматриваться как "официальная версия" происхождения народности, признанная при никомедийском дворе, поскольку она связана скорее с европейской ветвью вифинов.
Вероятно, ок. 190 г., после основания Вифиниона и до похода Прусия I против Гераклеи, в состав Вифинского царства вошел Киер, получивший новое название Прусиада-на-Гипии[137]. Первый период вифинского господства над Киером пришелся на самый конец царствования Зипойта и начало правления Никомеда; он оказался коротким и не оставил в истории города заметных следов. После же подчинения Киера Прусием I в его внутренней организации, насколько можно судить по довольно немногочисленным данным (к сожалению, исключительно римского времени), произошли довольно серьезные изменения.
Фраза В. Амелинга о том, что Киер "был основан как греческий город и оставался таковым даже после включения в состав Вифинского царства"[138], пожалуй, нуждается в некотором уточнении. Дело в том, что в надписях этого города 12 (!) раз упоминается существование филы Прусиады[139], что может служить надежным основанием для вывода о существовании культа Прусия как основателя города и в этом полисе. Кроме того, только в Прусиаде-на-Гипии, как и в Вифинионе, засвидетельствовано употребление личных имен Прусий и Прусиада[140]. Туземный ономастикон Прусиады-на-Гипии представлен также именами Βωβᾶς[141], Ἀπφουτιανός[142], Ἄπφου (Gen.)[143]. Особенно распространено среди местной элиты было ЛИ Παπιανός, встречающееся здесь 14 (!) раз[144]; вероятно, многие из граждан, носившее это имя, были родственниками. Все это позволяет говорить о довольно значительном влиянии собственно вифинского этнического окружения на гражданский коллектив полиса, которое, видимо, дополнялось существованием религиозно-идеологического воздействия со стороны монархии (существование культа царя).
Таким образом, в исторических судьбах Вифиниона и Прусиады-на-Гипии выявляется немало общих черт, порожденных, видимо, как географическим фактором (их территориальная близость между собой и удаленность от моря), так и сходными обстоятельствами, при которых оба полиса вошли в состав Вифинии.
Ο положении Тиоса в составе Вифинского царства ничего не известно. Он наряду с Киером в течение короткого времени был подчинен Вифинии при Зипойте, а затем возвращен Никомедом I Гераклее. Показательно, что в начале III в. - сначала еще в период правления в Геракле Амастрии, а затем, скорее всего, после гибели Лисимаха - Тиос демонстрировал некоторые тенденции к независимости. В дальнейшем полиса положение во многом определялось притязаниями на господство над ним со стороны Вифинии, Гераклеи, Понта и Пергама, что особенно ярко проявилось во время Понтийской войны. От других городов, завоеванных и вновь основанных Прусием I, Тиос отличает то, что он сохранил свое исконное название; это, как кажется, можно объяснить тем, что оно было образовано от имени вифинского божества (см. подробнее гл.I, прим. 76). Любопытно, что в римское время на Боспоре отмечено присутствие двух уроженцев Тиоса (КБН 705, 732): вероятно, этот городок уже в эллинистическое время стал связующим звеном между Вифинией и государствами понтийского бассейна. Возможно, эти связи не обрели значительной интенсивности именно потому, что возможности Тиоса как морского порта были невелики.
Пожалуй, наибольшее количество загадок связано с историей Нрусы-Олимпийской: неясным остается и происхождение названия города, и время его основания, и целый ряд связанных с ним эпизодов. He следует упускать из виду, что местный уроженец Дион Хризостом называет Прусу небольшим[145] и не так давно основанным городом (Or., XLIV, 9). Отчасти и поэтому, как уже не раз отмечалось выше, попытки возводить основание этого города к некоему царю Прусию, жившему в VI в. и воевавшему либо с Крезом (Strabo, XII, 4, 3), либо с Киром (Steph. Byz., s. v. ΙΙροῦσα), абсолютно необоснованны: закладку этого города следует связывать с деятельностью Прусия I, как об этом говорит, например Цец (исказив текст Арриана - Bithyn., F. 63 Roos). Впрочем, надпись, которую ранее трактовали как свидетельство основания Прусы этим царем, сейчас признана подделкой[146]; неясным остается и тот грамматический принцип, в соответствии с которым было образовано название полиса, отличающееся от дважды засвидетельствованного Προυσιάς[147]. Никакой достоверной информации о ктисте полиса не могут сообщить и его монеты[148].
Неудивительно, что в такой ситуации вопрос о точном времени основания Прусы не имеет однозначного разрешения. Несколько странно, правда, выглядят попытки определить его с точностью до года: в частности, абсолютно произвольными кажутся попытки датировать закладку города 184 г.[149]: представляется, что Прусию I, терпевшему в это время неудачи в борьбе с Эвемном II, было вряд ли возможно основать город на территории, вифинский контроль над которой был установлен совсем недавно (а в ходе войны мог быть уже и потерян). Более обоснованными выглядят точки зрения, согласно которым Пруса была заложена несколько раньше - ок. 190 г.[150] или в первой половине 180-х гг.[151]
Особый интерес представляет декрет из Прусы в честь царского эпистата Мениска[152]. Датировка документа зависит от решения двух вопросов: 1) как все-таки следует читать плохо сохранившееся обозначение года; 2) по какой эре ведется счет лет в первой строке этой надписи (тем самым вновь поднимается вопрос об употреблении в Вифинии царской и городской эр). Если считать, что в документе употреблена именно датировка по вифинской городской эре, и принять наиболее вероятное прочтение года создания надписи как [ἔτους ἑκατοστοϋ κ]αὶ δεκάτου (110 г. виф. гор. э. - 172 г.)[153], получается, что полис уже существовал к данному времени. Это находит подтверждение в сообщении Плиния Старшего о том, что Пруса была якобы заложена Ганнибалом (NH, V, 148)[154], который, как известно, прибыл в Вифинию вскоре после 188 г. Достоверность данного сообщения косвенно может быть подтверждена указаниями на то, что Ганнибал (очевидно, до Вифинии) посетил еще и Армению, где основал для царя Артаксия город Артаксату (Strabo, XI, 14, 6; Plut., Luc., 31): очевидно, великий пуниец на последнем этапе своей карьеры проявил себя и как градостроитель[155].
Если же считать, что датировка надписи дана по вифинской царской эре, начинающейся на 15 лет раньше, то составление декрета приходится на 187/186 г., а сообщение Плиния несколько "повисает в воздухе", поскольку на предполагаемую деятельность Ганнибала в Армении остается слишком мало времени[156]; таким образом, появляются, казалось бы, некоторые основания в пользу того, чтобы искать у введения "городской эры" в Прусе некие причины, сходные с теми, о которых говорят К. Штробель и другие исследователи, считающие ее связанной с "вифинской экспансией" конца 280-х гг. (см. выше, с. 471). Вместе с тем крайне странным было бы употребление в Прусе этого времени системы летоисчисления, берущей начало в Никее, причем в декрете в честь царского чиновника! Поэтому употребление в прусийском декрете датировки по царской эре кажется наиболее вероятным; при ближайшем рассмотрении обнаруживается, что оно нисколько не противоречит указанию на причастность Ганнибала к основанию Прусы. Уже давно высказывалось мнение, что на месте итого города ранее существовало другое, менее значительное поселение, возможно, не имевшее первоначально полисного статуса[157]. Подтверждение этому дают и найденные в окрестностях города два рельефа, датируемые предположительно III в.[158] Пруса, будучи основана как полис Прусием I в конце 190-х - первой половине 180-х гг., несомненно, должна была служить форпостом в планируемой им войне против Пергама[159], так что какая-то деятельность Ганнибала, сыгравшего в этом конфликте самую заметную роль, в данной связи вполне вероятна. Видимо, именно благодаря ему город и приобрел большее значение (о чем и говорит Плиний).
Декрет в честь Мениска важен и тем, что раскрывает некоторые детали взаимоотношений между полисом и центральной властью. Прежде всего, заслуживает упоминания в тексте совета и народа полиса, от лица которых и принят документ (F. A, стк. 1). Показательно и назначение в город специального царского чиновника эпистата, причем находился он в Прусе уже в течение определенного времени (F. А, стк. 5). Исходя из общих соображений, кажется вполне логичным, что эпистат как представитель монархии присутствовал в городе именно в начальный период его существования, когда было необходимо наладить нормальное функционирование всех административных и хозяйственных структур.
Видимо, Мениск, сын Зе(н?)обродия, оказывал гражданам какие-то услуги, на что указывает упоминание задолжавших ему граждан (F. A, стк. 9), которым он, видимо, простил долги (см. также упоминание неких выгод, вероятно, достигнутых благодаря Мениску - F. B, стк. 3). Отдельного упоминания заслуживает слово κηρύκειας (F. B, стк. 8), основное значение которого - выполнение посольской миссии[160]; однако в данном контексте более уместным кажется другое понимание этого термина, связанное с организацией публичных торгов[161], что заставляет отнести деятельность прусийского эпистата (по крайней мере, как она представлена в надписи) в основном к финансовой сфере, хотя, конечно, круг его полномочий был гораздо более широким[162].
Несмотря на то что Пруса располагалась в глубине материка и не имела выхода к морю, в ней, в отличие от Вифиниона и Киера, не было сколько-нибудь заметного процента негреческого населения: лишь в одной надписи III в. н. э. зафиксировано широко распространенное в Вифинии ЛИ Папарион[163]. В то же время список туземных имен на территории округи Прусы весьма обширен: он включает в себя 32 антропонима не только фрако-вифинского и малоазийского, но также иранского, пафлагонского и вообще неясного происхождения[164]. Разумеется, здесь сыграло свою роль расположение города на пограничной территории, этнический состав населения которой был чрезвычайно сложным.
Никаких данных об истории Прусы в эллинистическое время, к сожалению, практически не сохранилось. После Третьей Митридатовой войны, войдя в состав римской провинции, город, по словам Страбона, обладал прекрасным государственным устройством (XII, 4, 3). В дальнейшем он являлся значительным экономическим центром римской провинции, Византийской и Османской империй, а в настоящее время Бурса, преемница Прусы-Олимпийской, является одним из крупнейших городов Турции.
Подводя итоги достижениям Прусия I в сфере основания новых городов, включения старых греческих центров в состав царства и их реорганизации, а также и его филэллинской политике в целом, следует отметить, что связи этого монарха с греческим миром были чрезвычайно сложными и многообразными. Ему удалось, не останавливаясь перед применением военной силы, организовать оптимальное использование экономического, демографического, а также, быть может, и военного потенциала эллинских полисов в рамках своего государства. При этом он демонстрировал умение извлекать из отношений с эллинами непосредственную политическую выгоду, не ущемляя без необходимости их интересов. В частности, как одно из проявлений филэллинизма (претерпевшего, впрочем, весьма специфические модификации) можно расценивать его действия по организации системы взаимодействия между центральной властью и полисами, которые оставляли возможности для организации диалога даже в таких случаях, как, например, с Киосом. Свободы греческих общин в Вифинском царстве, разумеется, были ограниченны, но едва ли случайно отсутствие каких-либо свидетельств о попытках прямого противостояния полисов вифинским монархам. Грекам оставалась лишь возможность организации "морального сопротивления", которое проявлялось в введении "городской" эры, использовании прежних обозначений гражданства и т. д.
Из преемников Прусия I никто не вел столь активной градостроительной политики, и это обстоятельство вполне объяснимо. Вифиния миновала пик своего политического развития, а с прекращением территориального роста государства естественным образом отпала необходимость в основании новых городов для установления политического и экономического контроля над вновь приобретенными землями. Поэтому с большей или меньшей степенью уверенности можно говорить лишь об одном городе, созданном вифинскими царями после Прусия I. Речь идет об Эпифании в Вифинии (St. Byz., s. v.), которую, исходя из самого названия, следует считать основанием Никомеда II Эпифана[165]. Об этом населенном пункте больше нет никакой информации, что, вероятно, не случайно: едва ли это был значительный административный и экономический центр. Можно высказать предположение о регионе, где его следует локализовать, поскольку есть основания считать, что единственное территориальное приращение было совершено Никомедом II после подавления восстания Аристоника где-то в районе Мизии, на западных рубежах царства (см. подробнее гл.IV, § 2). Если допустить, что Эпифания была основана именно здесь, кажется более понятным сообщение того же Стефана Византийского об основании Мирлеи-Апамеи Никомедом II (s. w. Ἀπάμεια, Μύρλεια): Мирлея расположена недалеко от Мизии, и Стефан или его источник могли допустить смешение информации между новым названием этого полиса и областью, в которой был расположен основанный Никомедом Эпифаном город.
Наконец, нужно упомянуть еще два населенных пункта Вифинии, которые могут считаться основаниями эллинистического времени. Первый из них, правда, никак не связан с градостроительной деятельностью самой вифинской династии, но может иметь отношении к истории Вифинии. Имеется в виду Эллинополис, о котором в источниках имеется только два сообщения. Первое из них связывает основание города с кем-то из представителей пергамского царского дома: "Аттал, собрав жителей из эллинских городов, основал город и назвал его Эллинополисом" (Etym. Magn., s. ν. Ἑλληνόπολις· = Apollod., FGrH, 244, F. 77). Стефан Византийский определяет отношение Эллинополиса к Вифинии: "Эллинополис, город Вифинии. После повторного заселения (μετὰ τὸν ἀνοικισμόν[166]) Бисалта". Если считать, что речь идет об одном и том же городе, то с учетом неопределенности западных рубежей Вифинии вполне возможной выглядит локализация этого населенного пункта где-то на мизийско-вифинском пограничье. Из возможных основателей Эллинополиса наиболее вероятной кажется фигура Аттала II[167]. Возможно, что название, связанное с наименованием фракийского племени, следует как-то соотнести с его кампанией во Фракии против Диегила (ок. 145 г.?)[168], но ничего более конкретного по этому вопросу сказать нельзя.
Никополис в Вифинии упоминается Плинием Старшим (V, 150) и Стефаном Византийским (s. v.). Судя по названию, этот город мог быть основанием эллинистического времени, но больше о нем ничего не известно.
Таким образом, подводя итоги градостроительной деятельности вифинской династии, можно охарактеризовать ее как весьма сложный и многоплановый феномен, важную составную часть филэллинской политики вифинской династии в целом. Она могла преследовать в зависимости от специфики момента различные цели: освоение новых территорий и установление над ними политико-административного контроля, овладение выгодными торговыми путями, развитие экономического, демографического и культурного потенциала страны за счет привлечения во вновь созданные полисы эллинских поселенцев. Почти все основания полисов вифинскими царями оказались исторически успешными предприятиями: новые центры сохраняли свое значение в рамках не только независимого Вифинского царства, но и Римской державы и даже в последующие эпохи.
Несмотря на довольно неблагоприятное "наследие" в отношениях с греками, сложившихся еще в доэллинистическое время, а также на периодические конфликты с эллинскими соседями, вифинские монархи вели в целом довольно гибкую филэллинскую политику, вполне отвечавшую требованиям своего времени. То же можно сказать и про отношение вифинской монархии к полисам, входившим в ее состав. Хотя последние и были лишены права на ведение самостоятельной внешней политики (что совершенно типично и для других эллинистических монархий), для их развитии как центров экономики, науки и культуры в составе Вифинского царства не существовало серьезных препятствий. Уроженцами Вифинии эллинистического времени были медик Асклепиад, географ Гиппарх из Никеи[169], грамматик Асклепиад Никейский (ученик Аполлония Родосского), его тезка из Мирлеи/Апамеи, историк и филолог, литераторы Демосфен Вифинский и Парфений из Никеи[170]. Характерно, что все они были гражданами тех или иных вифинских полисов (так же, как и приближенные Прусия II в надписи из Аптер). Но существует по крайней мере один пример активной деятельности в сфере культуры и этнического вифинца - известного скульптора Дидалса, автора скульптурного изображения Зевса Стратия (Arr., Bithyn., F. 20 Roos = Eustath. ad Dionys., 793, p. 355, 44) и знаменитой статуи Афродиты (Plin., NH, XXXVI, 15)[171]. Тем самым вифинские полисы в полной мере сыграли роль очагов культуры и искусства не только в своей стране, но и в эллинистическом мире в целом.