Письма К. К. Саллюстия к К. Цезарю об управлении государством

Письмо Первое.
1. Знаю, как затруднительно и тяжело подавать советы царям, властителям и вообще тем из смертных, которые судьбою вознесены на верх величия земного. У таких людей нет недостатка в советниках, а будущее предвидеть так трудно для самого разумного и дальновидного человека! Притом часто случается, что советы на зло имеют более счастливые последствия, чем советы на добро: счастие по прихоти своей обманывает наши соображения. Я с ранней молодости посвятил себя служению общего блага, и изучение интересов отечества стоило мне многих и великих трудов. Так я поступал не с целью достижения должностей, нередко достающихся в награду происков и интриг, но стараясь изучить внутренний и внешний быт отечества, его силы и средства на войне и в мире. После многих размышлений, я решился принести в жертву твоему величию, и славу свою, и скромность, и ничего не жалеть, лишь бы содействовать твоей славе. Не опрометчиво я на это решился, и не из раболепства твоему счастию, но потому, что ты, между прочими прекрасными качествами души, имеешь одно, само заслуживающее удивление - ты никогда в несчастий не теряешь духа и в счастии не заносишься. Боги бессмертные мне свидетели, что я не льщу тебе, говоря, что скорее люди устанут приносить тебе должную дань хвалы и удивления твоим великим качествам духа, чем ты устанешь совершать дела, достойные славы!
2. Притом я уверен, что нет ничего столь высокого, чтобы само собою не было тебе доступно по некотором размышлении, и если я решился писать тебе об управлении общественными делами, то не потому, чтобы я считал себя умнее и рассудительнее тебя, а потому, что тебе, занятому военными делами, победами, властью, нет досуга заняться самому внутренними делами, и советы тебе относительно их не могут быть излишними. Если бы твои намерения ограничивались только отражением неприятельских козней и удержанием во что бы ни стало, против покушений злонамеренного консула, высокого звания, которого тебя удостоил народ Римский; то они не соответствовали бы величию твоего духа. Но в тебе все еще тот дух, который сначала расстроил и унизил аристократическую партию, народ Римский вывел из тяжкого рабства в пользование совершенною свободою; во время преторства, не прибегая к оружию, рассеял вооруженных врагов отечества; на войне и в мире совершил столько достославных подвигов, что самые враги твои имеют укорить в тебе только одно твое непомерное величие. Выслушай благосклонно мои замечания о важнейших вопросах государственного управления, и ты поймешь, сколько в них правды, или что есть только приблизительного к истине.
3. Так как Кн. Помпей, или по заблуждению ума, или потому что все ему казалось хорошо, что могло тебе повредить, дошел до того, что врагам отечества дал в руки оружие на него; то тебе надобно тем же упрочить государство, чем тот его поколебал. Верховную власть, распоряжение государственным приходом и расходом, власть судебную он сделал исключительным правом немногих сенаторов; народ же Римский, прежде главу всего управления, обратил в рабство, даже отпав равенство законов для всех сословий. Хотя должности судебные и остались, как бы по старому, принадлежностью трех сословий; но те же немногие ими управляют, дают их и отнимают по своему произволу, отстраняют людей благонамеренных, все почести приготовляют своим; все средства к достижению, как бы они ни были низки и дурны, для них хороши. Они расхищают и грабят все, что у них под рукою, и в нашем столичном городе, как бы в взятом ими приступом, они не признают иного закона, кроме права сильнейшего. И не так было бы прискорбно, если бы победою, которою они пользуются для угнетения сограждан, обязаны они были своей доблести; но эти люди самые недостойные; весь ум их и доблесть на языке только; дерзко и во зло употребляют они власть, доставшуюся им случайно, и по недеятельности и лености других. Вспомни, какие смуты и междоусобные волнения искоренили столько знаменитых семейств, и кто когда либо так неумеренно и насильственно пользовался торжеством!
4. Л. Сулла, которому победа дала право пользоваться законами войны, хотя и знал, что казнью врагов упрочит свое торжество, однако, ограничившись казнью немногих, предпочел действовать на сограждан лучше благодеяниями, нежели страхом. Теперь же в господство Катона, Л. Домиция и других той же партии, сорок сенаторов и много молодых людей, подававших о себе хорошие надежды, были принесены как бы на жертву. Но и пролитием крови стольких несчастных граждан эти нечестивые люди не могли насытиться; жестокий дух их не мог тронуться, видя сиротство детей, престарелых граждан лишенных опоры, слыша вопли и плачь не только слабых женщин, но и мужей. Напротив со дня на день ожесточаясь в своих злых намерениях, они посягают то на честь граждан, то на их политические права. О тебе достаточно сказать, что эти негодяи готовы пожертвовать жизнью, лишь бы тебя унизить. Им не так дорога власть, столь неожиданно доставшаяся им в удел, сколько прискорбно твое величие; и они скорее готовы, лишь бы тебя погубить, подвергнуть опасности государство, чем допустить тебя - власть народа Римского возвеличить еще более. А потому тебе должно внимательно рассудить, как упрочить и утвердить твое владычество. Не усомнюсь я высказать мои мнения об этом, а ты сам рассуди, что в них найдешь полезного и удобоисполнимого.
5. В нашем государстве исстари существовали два сословия: патриции и народ. Прежде первые пользовались весом, которым одолжены были уважению к ним; но вся сила государства заключалась в народе. Неопределенность взаимных отношений условила борьбу сословий, которая вела мало помалу к ограничению власти аристократии и к раз-ширению прав народа. Каждый гражданин пользовался вольностью; никто не домогался власть свою ставить выше закона; не богатствами и надменностью граждане состязались друг с другом, но один другого старались превзойти на стезе славы и добра. Самый последний из граждан не зависел от других, и мог быть и на войне и в мире полезен себе и отечеству. Когда мало помалу граждане теряли свои поземельные участки, когда леность и нужда заставила их искать переменных жилищ, то они стали завидовать чужому достатку, и торговать вольностью и выгодами государства в пользу своих частных. Таким образом тот народ Римский, который был повелителем и у себя дома и надо всеми народами, мало помалу расстроился и обессилел; не дорожа правами своими общественной власти, каждый предпочел купить себе ценою их домашнее рабство. Таким образом большинство народа, мало помалу заразившись дурными свойствами, избрав себе весьма разнообразные промыслы для жизни, утратило среди стремления к частным интересам идею общего блага, и, по моему мнению, сделалось неспособно иметь участие в управлении делами государства. Есть впрочем великая надежда, что с прибавлением граждан, распространением права гражданства, и все воскреснут к истинному понятию о вольности; в новых гражданах будет стремление сохранить дарованную им вольность, а в старых возникнет рвение приобресть ее снова, свержением с себя оков рабства. А потому я тебе советую завести поселения, смешав в них старинных граждан с новыми; ими ты и облегчишь набор воинов, и граждане, будучи заняты полезным делом, не будут иметь ни охоты, ни досуга к внутренним смутам, вредным для отечества.
6. Знаю очень хорошо, с каким негодованием встретят это предприятие аристократы. Они возопиют, что все, все гибнет, что прежним гражданам угрожает рабство, что вольность в государстве сменится единодержавием, если допустить вдруг в число граждан множество новых по милости одного. Я полагаю, что где идет дело о благе всех, там нечего опасаться неблагосклонности немногих; а если притом выгода общественная есть вместе и частных лиц, то чем скорее достигнуть ее, тем больше чести и пользы. М. Ливий Друз, когда был трибуном, действовал в интересе аристократов и сначала ничего не делал без их совета. Но эти интриганы, во всем подозревая коварство и обман, с неудовольствием видели, что многие вдруг будут обязаны одному великим благодеянием права гражданства и, судя каждый по себе, по своим злым и дурным наклонностям о намерениях М. Ливия Друза, предполагая в нем мысль быть главою государства, всеми силами восстали на него и воспрепятствовали его намерению, которое прежде было их. Тебе же, опираясь на военную силу, можно приступить к этому делу с большею уверенностью, и этим действием ты приобретешь большую опору и приготовишь себе множество друзей.
7. В открытой борьбе одолеть противника - дело весьма простое для человека мужественного. Избегнуть же опасностей, приготовленных коварством и злобою, также затруднительно для благонамеренного человека, как и несвойственно самому их готовить. А потому ты, когда и примешь в государство новых граждан и тем как бы оживишь народ, старайся всеми силами вселить уважение и любовь к доброй нравственности, и поддерживать взаимное согласие между старыми и новыми гражданами. Величайшее же благодеяние сделал бы ты для отечества, для сограждан, для себя и своего семейства, наконец для всего рода человеческого, если бы ты искоренил вовсе, или если это невозможно, то по крайней мере уменьшил бы любовь к деньгам Когда она господствует, невозможно быть порядку ни в частной жизни, ни в общественной, ни на войне, ни в мире. Рано или поздно, а она все таки порабощает рассудок. Много примеров тому, как цари, государства и народы утрачивали в роскоши то величие, которое стяжали в бедности. И это неудивительно: если человек честный видит, что слава и честь отдаются за богатства, а не за добродетель, то сначала он этим огорчается и много об этом размышляет. Потом мало помалу честолюбие восторжествует над любовью к истине и жажда наслаждений над чувством добра; тогда уже корысти и наслаждениям готов человек жертвовать всем. Любовь к добру питается жаждою славы; без последней же стези добра покажется трудною и скучною. Там же. где одно богатство доставляет славу, все делается продажным: честность, доверие, стыд, целомудрие. К добродетели путь один и тяжкий; к богатству же много путей, и оно добывается и честными и бесчестными средствами. Итак прежде всего нужно уничтожить вес, доставляемый богатством; пусть жизнь и честь граждан не зависят от больших или меньших их средств; точно так как претор и консул должны избираться не по состоянию, а по достоинству. О сановниках, избираемых для отправления судебной власти, должен произносить приговор народ; там уже нет вольности, где выбор судебных властей в руках немногих; а где он зависит от одного, там нечего ждать добра. Потому я полагаю, что власть судебная должна быть принадлежностью всех граждан первого класса, но самое число их должно быть увеличено. У Родийцев и в других вольных городах судебные приговоры беспристрастны, так как там и богатый и бедный имеют по жребию одинаковый голос и в самых важных делах. Для выбора же должностных лиц весьма хорош и полезен, по моему мнению, будет закон, изданный К. Гракхом во время его трибунства; по этому закону из первых пяти классов сотни должны быть перемешаны. и потом вызываемы по жребию. Таким образом граждане, будучи все сравнены в нравах, будут стараться превзойти друг друга доблестью, а не богатством.
8. Этими мерами весьма ослабится значение богатства. Все то для нас имеет цену, и к тому мы только стремимся, что может в каком нибудь отношении быть нам полезно; и ко злу стремится человек из каких нибудь выгод; отними их - и никто даром не будет делать зла. Корыстолюбие же - страсть пагубная и гибельная; не щадит она ни городов, ни полей, ни храмов, ни домов, не останавливается ни перед чем божественным. Никакие войска, никакие стены не помешают ей вкрасться; она отнимает у людей самые заветные чувства - любовь к отечеству, любовь семейную, любовь к добродетели и чистоте. Отняв же честь, оказываемую богатству, возвысив добродетель в глазах людей - нанесешь этим жестокий удар корыстолюбию. Все это совершенно справедливо, как бы ни были различны мнения об этом предмете людей злонамеренных и благомыслящих. А тебе предстоит жестокая борьба с аристократиею; если только предостережешься от её козней, прочее все тебе будет легко. Если бы аристократы знали цену добродетели, то они бы не завидовали, а соревновали ей; но предавшись лености, какому-то окаменению чувств, закалясь в своих дурных наклонностях, они мятутся, негодуют, славу и честь человека благонамеренного считают своею личною обидою.
9. Да что много говорить об этих людях, они ведь у нас на глазах! М. Бибул во время консульства своего показал достаточно, к чему он способен; лишенный красноречия, и рассудок имеет он только на злое. Чего же ждать от того, кто в высшем сапе консульства не мог заслужить себе ничего, кроме позора? Не Л. Домицию ли хвалиться своим значением? Но каждый член тела этого человека опозорен служением стыда или преступления: язык его посвящен пустой болтовне, руки омочены кровью сограждан, ноги не ведают иного употребления, кроме постыдного бегства. А те члены тела, которых стыдно назвать, превзошли всякую меру нечестия и срама. Один лишь М. Катон заслуживает уважение по своему гибкому уму, сметливости, соображению и умению говорить. У него все это - плоды Греческого образования; но добродетель, бдительность над собою, трудолюбие - это науки, которые в него не входят. Да и могут ли те, которые не умели сберечь свою вольность и независимость, подать хорошие советы к управлению государством? О прочих аристократах и говорить не стоит; в них столько же ума, сколько жизни в портретах их предков, у которых одно с ними общее - лишь имя. М. Фавоний и Л. Постумий тоже самое, что лишние грузы на больших кораблях; при благоприятном переезде они пригодятся. Если кораблю угрожает опасность, то они первые, для облегчения его, выбрасываются за борт, потому самому что они не дорогого стоят.
10. Сказав, какими средствами, по моему мнению, можно обновить народ и исправить его, скажу теперь, как тебе, по моему мнению, надобно поступить с Сенатом. Когда я пришел в лета сознания, то я не только старался развить тело упражнениями гимнастическими и военными, но и дух занятием литературою; я заботился преимущественно о развитии благороднейшей части моего существования. Тут чтение и собственный опыт научили меня, что царства, вольные города и народы дотоле пользовались властью и могуществом, доколе держались оснований истины и добра. Когда же они стали изменять им из угождения, робости, из любви к наслаждениям, то мало помалу они стали приходить в расстройство, терять свою власть и значение, и наконец впали в порабощение. По моему мнению, чем кто выше и значительнее место занимает в государстве, тем дороже тому должны быть интересы отечества. Для других с целостью его сопряжена одна вольность. Те же, которые доблестью своею снискали славу, честь, богатства, для тех вдвойне чувствительна всякая опасность, угрожающая отечеству; не должны они жалеть ни забот, ни трудов, чтобы отстоять не только вольность, но и достаток, и поддержать свою добрую славу, поспевать везде и всюду; и чем счастие более им благоприятствовало, тем тверже и постояннее должны они быть в несчастий. Если народ должен повиноваться Сенату, как тело душе, то сенаторам надлежит размышлять за народ; этому же последнему не нужно быть слишком предусмотрительным. Предки наши, под гнетом самых тяжких войн, утратив воинов, коней, деньги, не переставали упорно оружием отстаивать свое владычество. Ни недостаток денежных средств, ни сила неприятелей, никакие несчастные обстоятельства не в силах были смирить их непреклонный дух; они усиливались приобретенное ими доблестью отстаивать до последней капли крови. Этого и достигли они не столько удачными битвами, сколько благоразумием в советах. У них одна была цель - благо отечества; о нем одном они и радели все; интриги и партии составлялись только против его врагов; дарования тела и духа каждый употреблял на служение не своим личным целям, а отечеству. В настоящее же время люди знатного происхождения, погрязнув в бездействии и порочных наслаждениях, ненавидя труд и заботы, не имея понятия о войне и походах, в отечестве думая только об интригах - они, тем не менее в своей надменности, думают повелевать всем народом. Таким образом большинство сенаторов, благоразумие которых было опорою отечества в минуты опасности, угнетенные, не знают чему следовать, будучи управляемы прихотями других, определяют то одно, то другое. За зло и за благо для отечества они должны признавать то, что им велит надменность и каприз их повелителей.
11. Если бы сенаторы все пользовались одинаковою независимостью, или если бы подача голосов была тайная, то общественное благо выиграло бы при этом и влияние аристократии нашло бы себе сильное противодействие. Но так как весьма трудно, чтобы все пользовались одиноким значением и весом (так как одни наследовали еще от предков славу, величие, толпу клиентов, другие же - и таких большая часть - недавно заняли места в Сенате), то остается тебе сделать мнения их независимыми от чувства робости; не опасаясь ничего, никто не пожертвует собственным влиянием в пользу сильного противника. Чувство самостоятельности и независимости равно есть у всех граждан и у благонамеренных и у дурных, у деятельных и ленивых. Большая часть изменяют ему от страха, и по нерассудительности добровольно принимают на себя рабство, которое не ушло бы от них и в случае неудачи в борьбе, результат которой мог бы быть еще и сомнительным. Вообще власть и независимость Сената можно поддержать двумя средствами: умножением числа сенаторов и тайною подачею голосов. Последняя будет заключать в себе ручательство свободы и независимости мнений; многочисленность сенаторов также будет служить к их ободрению и вместе к пользе общественной. В настоящее время многие из сенаторов, одни занятые судебными должностями, другие своими частными и друзей своих делами, не принимают участия в совещании об общественных вопросах. Впрочем посторонние занятия тут служат предлогом; в сущности же их пугает господство сильных. Таким образом немногие аристократы с шайкою сенаторов, вовлеченных в их партию, определяют, что хотят, растают по произволу честь и порицание и вообще делают, что им угодно. Когда же число сенаторов прибавится, и подача мнений будет тайная, то эти аристократы утратят свои притязания и вместо того, чтобы с надменностью задавать тон, должны будут сами подчиняться мнению большинства.
12. Ты может быть пожелаешь узнать, Цезарь, из этих писем, как велико по моему мнению должно быть число сенаторов, как распределены между ними разнообразные занятия, и если судебная власть должна быть принадлежностью всех граждан первого класса, то как она будет, разделена, и какое значение должно быть каждого отделения. Изложить все это подробно, я бы мог легко; но в настоящее время я желаю представить на твое одобрение главные мои мнения; вступив же на путь мною указанный, ты легко сам собою откроешь, как тебе нужно действовать. Давая советы, по моему мнению, самые благоразумные, я желаю душевно, чтобы они принесли пользу; мне же будет честь и слава, если тебе удастся счастливо и удачно устроить все. Мое же главное желание, чтобы как можно скорее, какими бы то средствами ни было, подать помощь общественному порядку. Вольность отечества мне дороже славы. Прошу тебя и умоляю, полководец, покрытый славою, победитель племени Галлов, не попусти, чтобы могущество народа Римского, славного и непобедимого, клонилось, как бы от старости, к падению и сокрушилось бы от наших внутренних смут и несогласий. Если только ты допустишь, то ни днем ни ночью думы не будут тебе давать покоя; не находя сна, тревожимый беспокойством, как бы в неистовстве и безумии, ты будешь бегать самого себя. Я убежден, что все наши действия известны божеству, и что ни одно наше дело, и доброе и дурное, не останется без возмездия, и разный удел бывает добрых и злых. Часто воздаяние не тотчас следует за поступком, но как бы то ни было, а предчувствие совести безошибочно дает каждому из нас знать, чего он может надеяться.
13. Если бы отечество и собственные твои предки могли говорить, то они сказали бы тебе следующее:
"Цезарь, мы, не без славы употребив жизнь нашу, дали ее и тебе, в знаменитом городе, для того, чтобы ты был честью и опорою отечества, и грозою для врагов его. То. что нам стоило великих трудов и опасностей, то досталось тебе в удел, при самом рождении, вместе с жизнью: отечество, первое на земле государство, дом и род знаменитейший в неё; притом же честно нажитое богатство и пример добродетелей, одним словом все, что может быть плодом честного мира и счастливой войны. За такие великие благодеяния мы вправе ждать от тебя не порочных действий и не злодеяний, а того, чтобы ты восстановил ниспроверженную вольность, и тем навеки прославил имя свое у всех народов. Теперь, хотя ты и совершил, многие и великие подвиги военные и гражданские, но в славе ты имеешь многих достойных соперников; если же ты восстановишь первое в мире государство, клонящееся к падению, тогда славе и величию твоему на земле не будет конца!"
По истине, если неизлечимость зла и неумолимая судьба сделали падение нашего отечества неизбежным; то с падением его разрушится на земле всякий порядок: убийства, грабежи, господство сильнейшего, всеобщее запустение будут последствием. Если же ты, вняв голосу отечества и предков, пойдешь указанным ими путем, то восстановлением отечества ты приобретешь бессмертную славу и по завидному, не многим сужденному, уделу, смерть твоя будет еще честнее достославной твоей жизни. Пока человек жив, то ему завидуют, и он еще зависит от переменчивости счастия; но смерть заставляет умолкнуть зависть и слава тогда остается чистая; время содействует только к её приращению.
Таким образом я вкратце для тебя изложил полезные по моему мнению и удобоисполнимые предположения. Остается молить богов бессмертных, чтоб они все твои действия направили к общему благу отечества и к твоей славе.
Письмо Второе.
1. Прежде считали за непреложную истину, что слепое счастие раздает власть и царства; так как эти преимущества, как бы по прихоти его, достаются недостойных, и притом они никогда ни для кого не были прочными. Опыт же доказал справедливость слов Аппия в его стихотворении, где он говорит: "что каждый человек творец сам своего счастия." Ты сам служишь лучшим доказательством справедливости этой мысли, ты настолько стал выше всех, что скорее мы устанем прославлять твои деяния, чем ты совершать подвиги, хвалы достойные. Впрочем плоды заслуг наших должны быть сберегаемы не с меньшим тщанием, как и произведения искусства, дабы по небрежению они не подверглись порче и мало помалу не утратили бы свою цену. Никто не уступит добровольно власть свою другому и, как бы кто ни был добр и милостив, но если стоит на верху могущества, то невольно внушает опасение тем самым, что ничто не препятствует ему власть свою употребить во зло. Причиною такой уверенности пример многих сильных людей, которые имеют заблуждение считать власть свою тем прочнее, чем ниже в нравственном отношении стоят их подчиненные. Тебе же, по твоим высоким добродетелям и деятельности, надлежит стараться сделать лучшими тех, на кого простирается твоя власть; чем испорченнее человек, тем менее он способен повиноваться. Для тебя труднее, чем для твоих предшественников, устроить порядок с том, что досталось тебе вследствие победы. Ты войну вел с большею кротостью, чем другие вели себя в мирное время. Но, как бы то ни было, товарищи твоей победы требуют награды; в побежденных же ты видишь своих соотечественников. Вот какое затруднение предстоит тебе решить, и потом утвердить на прочном основании общественный порядок, не оружием и силою и не против явных врагов, но доброю нравственностью и другими мирными средствами. Дело столь важное требует, чтобы каждый по степени своего разумения высказал свое мнение об этом предмете. По моему же мнению все будет зависеть от того, как ты воспользуешься своею победою.
2. Чтоб облегчить тебе сколько нибудь возможность скорее и лучше решить этот вопрос, я изложу все, что о нем думаю. Вел ты войну, полководец, с мужем славным, богатым всякого рода средствами, честолюбивым, более обязанным успехами счастию, чем превосходству ума. За ним последовали те, которые связаны были с ним узами родства, или, по другим каким либо отношениям, были к нему близки. Он не мог допустить и мысли о разделе с кем либо владычества; а если бы хотел, то избавил бы вселенную от кровопролитной войны. Большинство же шло за ним без рассуждения по примеру других, полагая видеть в каждом, кто идет впереди, умнейшего. В тоже время вследствие худой о тебе славы, распространенной твоими завистниками, лагерь твой сделался сборным местом людей, истощивших меру порочных наслаждении: они льстили себя надеждою, что ты принесешь им в жертву общественный порядок. Они бесстыдно грозили мирным гражданам убийством, грабежом и всем, чего жаждал их преступный дух. Большая часть таковых увидели, что ты не допускаешь их дать волю порочным их страстям и не забываешь сограждан и в неприятелях. Немногие остались и именно те, для которых лагерь представлял более безопасности, чем Рим, где им бесчисленные их кредиторы не давали покоя. Трудно поверить, как после такого твоего образа действий много приверженцев стеклось к Помпею, и все время войны лагерь его был неприкосновенным и безопасным убежищем всех неоплатных должников.
3. Теперь тебе, как победителю, надлежит решить вопрос о войне и мире, и рассудить, как кончить первую достойным гражданина образом, и как упрочить мир на прочных и справедливых основаниях. Размысли, какой образ действия в том и другом случае достойнее тебя, от которого зависит все. Что касается до меня, то власть, основанная на жестокости, по моему мнению, сколько же непрочна, сколько и тягостна; естественно, что никто не может впутать многим страх и сам не иметь его от них. Жизнь такого властителя есть постоянная война и тайная и явная; опасность грозит со всех сторон, все служит предметом страха и опасения. Те же, которые пользуются властью милостиво и снисходительно, у тех она спокойна и прочна; и враги уже поступают в отношении к ним ласковее, чем в других случаях сограждане. Иные скажут, что я хочу лишить тебя плодов твоей победы, советуя тебе излишнюю снисходительность в отношении к побежденным. Но я тебе советую не отказать твоим согражданам в том, в чем не отказывали предки наши чуждым народам, естественным врагам нашим, и не следовать примеру народов диких, которые в убийстве ищут возмездия за убийство и кровью платят за кровь.
4. Припомни, сколько проклятий заслужили Кн. Помпей и Сулла после своего торжества? Домиций, Карбон, Брут, и многие другие погибли не с оружием в руках и не по закону войны, но по окончании её умерщвлены злодейским образом. Многие из граждан Римских заперты в публичной вилле и, как скот на стойле, подвергнуты избиению. Увы, как жестоки и невыносимы казались нам ужасы, конец которых положило твое торжество! Тайные убийства граждан, явные злодейства, жены и дети, тщетно искавшие убежища на груди мужей и родителей, разоренные пепелища домов. Те же ужасы советуют возобновить и тебе, как будто ты боролся с Помпеем о праве вредить согражданам, как будто государство не восстановлено тобою, а досталось тебе, как добыча войны! Как будто твое войско, столь заслуженное, по опытности и нравственности превосходное, для того обнажило меч на своих соотечественников, многие из коих связаны с ним кровными узами, чтобы самые презренные люди воспользовались несчастиями других, как средством к удовлетворению самых низких страстей и вместе с тем опозорили твое торжество, плод усилий людей благонамеренных? Я полагаю, что и ты сам мог заметить, каково было поведение этих людей и их нравственность и тогда, когда еще неизвестно было, на чьей стороне будет победа; как самые ужасы войны не могли прекратить пиршества и распутства многих, которых лета не позволили бы таких позорных излишеств и в мирное время, без большего для них посрамления. Впрочем довольно уже сказано о междоусобной войне.
5. Ты сам и все твоя приближенные стараетесь о средствах упрочить в государстве спокойствие. Рассуди ты прежде всего, прошу тебя, о том, в чем именно оно должно заключаться, и истина откроется сама собою твоим глазам. Мое мнение таково: все, что имело начало, будет иметь и конец, и когда, по воле судеб, пробьет последний час Римскому владычеству, граждане вооружатся на граждан и, обессилев в кровопролитной междоусобной войне, будут легкою добычею какого нибудь властителя или народа. Иначе весь мир и все народы в общем союзе не в состоянии будут ниспровергнуть и даже потрясти наше владычество. Итак надобно всеми силами утвердить доброе согласие между гражданами и предупредить возможность смут междоусобных. Для этого необходимо уничтожить, непомерную роскошь и алчность к деньгам. Тщетно старались бы мы о восстановлении древних законов, которые вследствие испорченности нравов сделались теперь предметом посмеяния. Пусть каждый издержки свои соразмеряет с средствами. А то молодые люди привыкли проживать не только свое, но и чужое, считая целью жизни удовлетворение своих страстей, как бы они ни были неумеренны. В этом они ставят свою заслугу и славу, умеренность же и добродетель они презирают. Таким образом пылкий юноша, раз избрав ложный путь, истратив с наслаждениях свое состояние, ищет средств удовлетворить свои прихоти сначала насчет своих знакомых, потом насчет всех граждан; покой для него ненавистен и он готов возмутить все, лишь бы найти пищу страстям. Для того, чтобы каждый довольствовался лишь своим, надобно уничтожить рост; тогда, весьма понятно, каждый будет исправлять свою должность для народа, а не для своего кредитора, и полагать славу в приращении выгод государства, а не в уменьшении их.
6. Знаю, как такие правила покажутся строгими и невыносимыми для тех, которые, искав в победе средств в простору страстей своих, должны ограничить их более прежнего. Но если ты, радея об общественной пользе, не обратишь внимания на их притязания, то ты упрочишь спокойствие и благоденствие для себя, для них самих и для всех граждан. Если же наше юношество не оставит своих вредных привычек и наклонностей, то и слава твоя не будет прочна, и отечества нашего существование не будет долговечно. Благоразумный человек ведет войну, чтоб иметь честный мир, поднимает труды, чтобы после наслаждаться спокойствием. Если же ты не будешь заботиться об упрочении плодов войны, то не все ли равно будет для тебя, быть победителем или побежденным. Ради богов, умоляю тебя, пекись об отечестве и преодолей все затруднения, которые ты привык побеждать; если ты откажешься вылечить общественные раны, то где же нам и в ком искать помощи? Не внимай тем, которые советуют тебе прибегнуть к строгим приговорам и жестоким казням, а постарайся исправить испорченную нравственность нашего юношества и направить его на стезю добра. В том будет заключаться истинное милосердие, чтобы отдалить от соотечественников самые поводы быть дурными и вредными членами общества, чтобы удержать их от дурных поступков и ложных наслаждений, чтобы упрочить спокойствие и согласие между ними. Если же, закрыв глаза на пороки и на зло, станешь льстить страстям, то таким образом приобретешь минутное наслаждение, за которым последует неизлечимое зло.
7. Я в том вижу надежду добра, в чем другие думают видеть препятствие, а именно в обширности твоих обязанностей и в том, что твои разнообразные занятия на суше и на море не дают тебе покоя. Только гениальному уму возможно обнять все это; за великие же заботы последует и великая награда. Итак пекись о том, чтобы народ, уже испорченные денежными и хлебными раздачами, имел постоянные занятия, которые не давали бы ему времени для смут общественных, чтобы юношество посвящало себя честным и дельным трудам, а не роскоши и вредным наслаждениям. Для этого нужно, чтобы деньги - величайшее зло, источник гибели - не были более в чести а славе. Нередко размышлял я о том, как великие люди достигли славы, как возвышались царства и народы с помощью даровитых граждан, и какие причины повлекали за собою гибель сильнейших государств и народов, и нашел, что бескорыстие и презрение богатств влекло к славе и могуществу, а корыстолюбие и алчность были признаками упадка. Да и как иначе человек может достигнуть высшей степени величия и в телесном образе быть подобным божеству, как, презрев наслаждения тела и роскоши, посвятить себя обработке своего ума. Не слушая голоса страстей, не ища ни наслаждений, ни минутного одобрения товарищей, он ищет прочной славы в трудах, терпении, добрых началах и достойных его подвигах.
8. Построить дом или дачу, не щадить ничего для её украшения картинами, статуями и другими произведениями искусства, довести до того, что посетитель на все обратит скорее внимание, чем на хозяина - значит владеть богатством не для чести своей, но самому быть позором для него. И те. которые привыкли по два раза в день обременять желудок пищею, не проводить ни одной ночи без женщины, и таким образом совершенно поработили дух (а он бы должен быть повелителем) телу, тщетно старались бы прибегнуть иногда к помощи рассудка, ослабив и отуманив его небрежением; а потому, в нерассудительности, сами бывают виновниками гибели и своей и всего, что от них зависит. Впрочем зло это искоренится вместе с любовью к деньгам, если только должности общественные, предмет общих стремлений, не будут предметом торговли. Притом тебе должно озаботиться, как обезопасить Италию и области её; средства к этому весьма доступны. Виновники общего беспорядка те, которые, утратив свой домашний очаг, льстятся на чужой и домогаются его сплою и несправедливостью. Нужно тебе уравнять справедливо время службы; теперь иные находятся в ней тридцать лет, а другие вовсе от неё избавлены. Тот самый хлеб, который теперь раздается в награду лености и праздности, пусть обращен будет на заслуженных воинов. окончивших срок служения, находящихся в городах и поселениях. Таким образом я изложил, как можно кратче, мысли. мои о том, что отечеству принесет пользу, а тебе славу. Скажу теперь несколько слов о моем намерении. Многие имеют, или думают иметь, достаточно рассудка, чтобы судить других, и каждый готов скорее осудить слова или действия другого, чем подать совет, как бы следовало поступить. Я же держусь последнего, и не захотел умолчать. Ты волен последовать моему совету или избрать еще лучший; я же по своему рассуждению исполнил долг гражданина. Остается мне молить богов бессмертных, чтобы они благословили твои начинания, и привели бы их к благому концу.