В основу настоящего издания положен перевод, сделанный профессором Киевского университета им. св. Владимира Ю. Кулаковским при участии профессора А. Сонни, опубликованный в Киеве в 1906—1908 гг.: Аммиан Марцеллин, «История» (т. 1—3). Перевод заново сверен по последним изданиям текста (Ammiani Marcellini rerum gestarum…, edidit W. Seyfart, Leipzig, 1978 и Ammianus Marcellinus. Rцmische Geschichte. Bd 1—4. Berlin, 1968—1971) и отредактирован. При подготовке издания полностью оставлены комментарии Ю. Кулаковского и добавлено минимально необходимое количество новых пояснений.
Произведение Аммиана Марцеллина "История", в оригинале "Res Gestae" ("Деяния"), принадлежит к числу наиболее значительных в исторической литературе Древнего Рима. Эта книга является достойным продолжением сложившейся благодаря Титу Ливию и Тациту традиции описания исторических событий. Более того, она представляет собой последнее выдающееся произведение этого жанра, а Марцеллин по праву именуется "последним великим историком Рима". К сожалению, до сегодняшнего дня это сочинение оставалось малоизвестным русскому читателю, поскольку единственное полное издание в переводе Ю. Кулаковского и А. Сонни вышло минимальным тиражом в 1906-1908 гг. и стало уже библиографической редкостью, а помещавшиеся в различных сборниках и антологиях отрывки мало способствуют достаточно полному представлению об этом произведении. Настоящее издание имеет целью восполнить данный пробел.
Аммиан Марцеллин жил и действовал в IV в. н. э., в эпоху, ключевую для всей дальнейшей истории Европы, когда в жесточайшей борьбе уходили в прошлое языческие и имперские ценности и общество обретало иные, совершенно новые духовные основы для своего дальнейшего функционирования, когда формировались новые человеческие сообщества, примером которых в недалеком будущем могут служить германские королевства, когда совершалось великое переселение народов из восточных степей, когда доминирующее значение обретало христианство в форме православия. Однако римский имперский дух, был еще жив, и Марцеллин, примкнув к кружку "последних римлян", стал одним из величайших его выразителей.
Эпоха, о которой идет речь, вошла в историю под названием домината, системы, близкой к самодержавному правлению и в корне отличавшейся от принципата, существовавшего в первые века империи. Впервые назвал себя dominus ("господин") император Аврелиан, правивший в 270-275 гг., человек, восстановивший империю из руин. Он ввел в Риме культ бога Солнца, стал его верховным жрецом, возложил на себя царскую диадему и присвоил себе титул dominus et deus natus ("господин и богорожденный"). Однако ему не удалось заложить новые духовные и организационные основы общественной жизни империи, и эту задачу решили уже совершенно другие люди, использовавшие принципиально иные средства. С рассмотрения ситуации, с которой столкнулись эти новые люди, и прежде всего император Диоклетиан (284-305 гг.), получив верховную власть, мы и начнем свое изложение.
Кризис III в. и его итоги
Эпоха, предшествовавшая захвату власти полководцем, сыном вольноотпущенника из Далмации Диоклетианом (как император - Цезарь Гай Аврелий Валерий Диоклетиан Август), вошла в литературу под названием "Кризис III века". Основания для такого именования были самые веские - ведь за предшествующие 50 лет ни один император не умер своей смертью, и менялись они зачастую по нескольку раз в год, да и часто легионы провозглашали в разных частях империи одновременно несколько "солдатских императоров", которых иногда тут же и убивали. Собственно, предпосылки для такого положения дел сложились гораздо раньше, еще в конце правления династии Антонинов, когда 31 декабря 192 г. был убит сын Марка Аврелия Коммод, прославившийся своей громадной физической силой, жестокостью и полной неспособностью управлять страной. Провозглашенный императором Пертинакс был вскоре убит преторианской гвардией, и в лагере последней состоялся позорный торг за императорский титул. Победителем в этом торге оказался римский богач Дидий Юлиан, и лишь железная рука выходца из Африки Септимия Севера остановила беспредел преторианцев. Император Септимий Север (193-211 гг.) резко ограничил права преторианцев и попытался провести ряд реформ, целью которых было создание жесткой военной монархии, стабилизация экономики и упорядочение всей жизни империи. Реформы удались, однако правление династии Северов стало последним относительно спокойным периодом. В 235 г. был убит последний ее представитель Александр Север, в 238 г. погиб сменивший его Максимин, а также боровшиеся против последнего в Африке отец и сын Гордианы (впрочем, отец покончил с собой сам, узнав о поражении и гибели сына) и свергшие Максимина "сенатские императоры" Пупиен и Бальбин. Во главе империи оказался 13-летний Гордиан III, бывший всего лишь игрушкой в руках противоборствующих сил. В 244 г. во время похода в Персию в результате заговора был убит и он, а императором стал префект претория Филипп Араб, воздвигнувший в качестве доказательства своей непричастности к убийству грандиозную гробницу Гордиана. При нем в 248 г. было торжественно отмечено 1000-летие со дня основания Рима, но это празднование стало "пиром во время чумы".
После убийства Филиппа в 249 г. окончательно рухнула вся система управления империей. Центральная власть утратила свою силу, и император Галлиен (253-268 гг.), невзирая на свои выдающиеся военные и организаторские способности, не смог восстановить ее. Он побеждал узурпаторов, но на их месте сразу же появлялись новые. Время Галлиена вошло в анналы как время "тридцати тиранов", самыми значительными из которых были Постум в Галлии и Оденат (а после его смерти в 266 г. - его жена Зенобия) на Востоке, в Пальмире.
Другой важнейшей проблемой III в. было резкое обострение ситуации на границах империи и участившиеся вторжения варваров. На Востоке после прихода к власти династии Сасанидов, в 226 г. сменившей чужеземную династию Аршакидов, усилилось новоперсидское царство, начавшее агрессию в отношении империи. Так, например, царь Сапор I дважды захватывал столицу Востока Антиохию (в 256 и 260 гг.). На севере оживились многочисленные племена германцев, стремившихся поселиться на пустующих землях в пределах империи. В сражении с ними в 251 г. погиб император Деций.
Наконец, и экономическое положение империи оставляло желать лучшего. Рухнула хозяйственная система, сложившаяся в золотой век Антонинов, невыгодным стало ведение сельскохозяйственных работ, в особенности с использованием рабского труда, что привело к повсеместной замене его в крупных поместьях наемным (т. н. колонат). Города пришли в запустение из-за отсутствия поставок продовольствия, колоссальных налогов и иных общественных повинностей. Пребывание в курии (городском совете), ранее почетное и прибыльное, стало рассматриваться как жесточайшее наказание, из-за которого обеспеченные люди бросали свое имущество и бежали с семьями куда придется. Грандиозных размеров достигла инфляция, резко снизилось содержание золота в монетах. Хозяйство империи постепенно превращалось в натуральное.
Первые успехи в борьбе с внешним врагом были достигнуты только в 269 г., когда бывший полководец Галлиена император Клавдий (268-270 гг.) разгромил вторгшихся готов. Восстановление империи, по крайней мере чисто юридическое, осуществил упомянутый выше император Аврелиан, совершивший грандиозные походы на Восток и в Галлию и в 274 г. справивший в Риме свой триумф по образцу древних полководцев. Итак, перед Диоклетианом стояли следующие основные задачи: окончательно отразить натиск варваров на империю, ликвидировать последних узурпаторов и нормализовать хозяйственную и общественную жизнь страны. Реформы проводили и его ближайшие последователи, однако получить желаемые результаты в полной мере не удалось. Империя была смертельно больна, и ее крах оставался лишь вопросом времени.
Диоклетиан и его преемники
Диоклетиан был провозглашен императором войсками в Никомедии в Малой Азии 17 ноября 284 г. Согласно предсказанию, которое было дано ему в молодости в Галлии, он должен был стать императором, убив кабана. На воинской сходке после смерти императора Нумериана, когда префект претория Апр (aper по-латыни - "кабан") претендовал на императорский титул, Диоклетиан выхватил меч, поразил его и воскликнул: "Наконец-то я убил назначенного роком кабана!". Солдаты возвели его на престол и, одолев императора Запада, брата Нумериана Карина, Диоклетиан стал единоличным правителем империи.
Однако, сознавая шаткость и сложность своего положения, он не воспользовался единоличной властью. Оставшись в Никомедии и сделав ее своей столицей, уже в 285 г. он провозгласил Цезарем на Западе своего друга Марка Аврелия Валерия Максимиана; в 286 г. тот стал Августом, т. е. приобрел равные с Диоклетианом права и назначил своей резиденцией Медиолан (ныне Милан). Максимиан подавил охватившее Галлию восстание багаудов, разгромил вторгшиеся на территорию империи германские племена франков и аламаннов и усмирил выступление начальника флота Караузия, захватившего Британию и провозгласившего себя Августом.
1 марта 293 г. Августы назначили себе соправителей и предполагаемых наследников в ранге Цезарей. Диоклетиан выбрал Гая Галерия Валерия Максимиана, сына простого пастуха, выдвинувшегося благодаря своим военным заслугам, а Максимиан - потомка знатного рода Гая Флавия Валерия Констанция Хлора. Империя фактически оказалась разделенной на четыре части, и установилась так называемая тетрархия (четверовластие). Диоклетиан управлял Фракией, Азией, Сирией и Египтом, Галерий - Балканским полуостровом (кроме Фракии), Максимиан - Италией, Испанией и Африкой, а Констанций Хлор - Галлией и Британией. Диоклетиан установил себе и Максимиану срок правления до 305 г., когда на их место должны были заступить Цезари и в свою очередь назначить себе преемников.
Императоры успешно боролись с внешними и внутренними врагами: Диоклетиан подавил так называемое восстание Ахилея в Египте и изгнал оттуда кочевые племена блеммиев, Галерий разгромил персов и вернул империи Месопотамию, а также укрепил границу по Дунаю, Максимиан вел войны с маврами в Африке, и, наконец, Констанций одолел очередного узурпатора в Британии Аллекта.
1 мая 305 г. Августы, согласно заранее принятому решению, сложили с себя полномочия, а Галерий и Констанций заняли их посты. Назначение новых Цезарей произвел Галерий. Ими стали на Западе Флавий Валерий Север, а на Востоке - Валерий Максимин Даза. Именно такое решение послужило причиной краха всей власти тетрархов, поскольку при этом оказались обойденными сыновья Максимиана и Констанция - соответственно Максенций и Константин. Когда летом 306 г. в Британии умер Констанций Хлор, по всей империи заполыхала гражданская война. Войска немедленно провозгласили Августом Константина, Галерий признал его в этом качестве, а в Риме вспыхнуло восстание, в результате которого Цезарем был провозглашен Максенций, а Максимиан вернулся к власти, объявив себя Августом. Галерий в ответ на это назначил Августом и главнокомандующим в войне с Максенцием Севера, а после гибели последнего - Валерия Лициниана Лициния.
Итак, в результате отречения Диоклетиана империя оказалась охваченной пламенем сразу нескольких гражданских войн. Бывший император попытался исправить это положение, вернувшись к власти. Источники по данному вопросу дают разноречивые сведения, но известно, что в 308 г. Диоклетиан был консулом. Очевидно, его попытки установить мир в империи оказались безуспешными, и в 313 г. он покончил с собой, пережив крах всей своей реформаторской деятельности.
Лициний после смерти Галерия в 311 г. стал старшим августом и заключил соглашение с Константином о совместной борьбе с узурпаторами. Аналогичное соглашение заключили и их противники - Максенций и Максимин Даза. Константин вступил в Италию, двинулся на Рим и разгромил в решающей битве у Мильвиева моста 28 октября 312 г. Максенция. Последний во время бегства утонул в Тибре. Лициний, в свою очередь, в 313 г. победил Максимина Дазу. Итак, все императоры, кроме Константина и Лициния, были мертвы, и предстояла схватка между ними за единодержавную власть.
В ходе ряда войн в 314-316 гг. Константин отнял у Лициния большую часть Балканского полуострова. В битве при Адрианополе в 324 г. Лициний потерпел решающее поражение, сдался на милость победителя, был сослан в Фессалоники и через год казнен. В результате Константин Великий стал единоличным правителем государства, а своими преемниками и соправителями назначил собственных детей. В 324-326 гг. он провозгласил Цезарями своих четырех сыновей. Флавий Юлий Крисп (сын от первого брака) стал править Галлией, но в 326 г. был казнен вследствие интриг своей мачехи Фаусты, которая также вскоре была казнена. Константину младшему, будущему Константину II, было поручено управлять Испанией, Галлией и Британией, Константу - Италией, Иллириком и Африкой, а Констанцию - Азией и Египтом. Себе Константин оставил Балканский полуостров.
В 337 г. император умер в разгар приготовлений к войне с персами, и вновь началась борьба между его преемниками. Констанций жестоко расправился со всеми своими родственниками и стал единоличным повелителем Востока, уничтожив двух братьев Константина и семь его племянников. На Западе между тем началась война между Константом и Константином II. Последний был разбит в 340 г. в битве при Аквилее и погиб. Итак, к 340 г. империя оказалась разделенной на две части: на Востоке правил Констанций II, а на Западе - Констант. Единственными уцелевшими родственниками Константина были его племянники Галл и Юлиан, впоследствии император Юлиан Отступник.
Однако борьба на этом не закончилась. Франк Флавий Магненций, прошедший в римской армии все должности от простого солдата до комита, в 350 г. был провозглашен войсками императором на Западе и приказал убить Константа. Началась затяжная война, в ходе которой Магненций потерпел решающее поражение от Констанция в битве при Мурсе в 351 г., а в 353 г., оставленный всеми своими соратниками, покончил с собой.
Таким образом, в 353 г. Констанций II стал единоличным повелителем всей империи в ранге Августа. Именно с этого момента начинается повествование Аммиана Марцеллина. Дальнейшие события излагаются историком достаточно подробно и точно, поэтому далее мы останавливаться на них не будем. Однако необходимо рассмотреть те системы управления и общественной жизни, которые сложились в империи в результате проведенных Диоклетианом и Константином реформ.
Государственное управление в IV веке
С именами Диоклетиана и Константина связаны административные реформы, а точнее - введение системы иерархического управления. Вся империя была разделена на четыре префектуры, которые возглавляли префекты претория (praefecti praetorio). Рим и, с 330 г., Константинополь были выделены из состава префектур, и ими управляли собственные "префекты города" (praefecti urbis). Все эти префекты имели высший чин в государственной табели о рагнах и титул viri illustres ("сиятельные мужи"). Префектуры состояли из диоцезов (dioeceses), которых во всей империи насчитывалось двенадцать. Диоцезы управлялись подчиненными префектам сановниками с титулом викариев (vicarii). Викарии имели второй ранг и титуловались viri spectabiles ("высокородные мужи"). Викарий Востока именовался comes Orientis ("комит Востока"), а Египта - praefectus Augusti или сокращенно - Augustalis. Каждый из диоцезов включал несколько провинций, общее число которых вместе с Римом при Диоклетиане составляло 101 и достигло 120 к концу IV в. Во главе провинций стояли ректоры (rectores; часто в виде общего названия используется и термин iudices), которые в зависимости от статуса их провинций имели титулы проконсулов, консуляров, корректоров и президов (praesides). Правители провинций именовались viri clarissimi ("светлейшие мужи"), т. е. наделялись титулом, который в эпоху принципата был высшим и который имели только сенаторы. Правители, имевшие титул проконсулов, принадлежали к рангу viri spectabiles, т. е. к тому же, что и викарии. Это различение правителей по титулам и рангам восходило к самым первым векам империи, когда к управлению провинциями наряду с сенаторами были допущены и представители всаднического сословия; последние имели звание прокураторов и управляли менее значимыми провинциями.
Префекту претория Галлии, имевшему резиденцию в Тревирах (ныне Трир), подчинялись викарий Испании, викарий семи германских и галльских провинций и викарий Британии. Префекту претория Италии (резиденция в Риме) были подчинены викарий Италии, викарий Иллирика (в пределах Далмации, Панноний и Норика) и викарий Африки. Префекту претория Иллирика (резиденция в Сирмии) подчинялись викарии Македонии и Дакии (на правобережье Дуная). Префекту претория Востока с резиденцией в Константинополе подчинялись комит Востока (Палестина, Финикия и Сирия), префект Августал (Ливия, Египет), викарии Понта и Фракии. В особую категорию были выделены провинции Азии и Африки (в древности - проконсульская Африка), они были подчинены непосредственно императору и управлялись его "друзьями" (comites primi ordinis); этот титул был эквивалентен титулу проконсула. Позднее, при Константине, аналогичный статус получила Ахайя, а при Феодосии - Палестина.
Включение Италии в категорию провинций повлекло за собой утрату ее былых привилегий - свободу от налогов и повинностей. При Диоклетиане она была разбита на 8 округов: Транспадана, Венеция-Истрия, Эмилия-Лигурия, Фламиния-Пицен, Этрурия-Умбрия, Кампания-Самний, Лукания-Бруттий, Апулия-Калабрия. Ими управляли особые чиновники - корректоры (correctores). Корректорами назывались также направляемые императорским двором для контроля за деятельностью местной администрации чиновники. Контрольные функции принадлежали также императорским, или тайным, агентам.
Городская администрация в Риме сохранилась примерно в таком же виде, в каком она была в первые века империи. Во главе города стоял городской префект, снабжением заведовал префект анноны (praefectus annonae или praefectus frumenti dandi) и т. д. Существовали различные комиссии - по хлебо - и водоснабжению, постройке храмов, общественных и частных зданий и т. д. Специальные комиссии занимались регулированием русла и ремонтом берегов Тибра, очисткой и уборкой города.
Специально следует сказать о муниципальных советах (куриях), существовавших во всех городах. На их членов - декурионов, или куриалов, возлагалась ответственность за поступление налогов, распределение повинностей и т. д. Зачисление в курию считалось большой неприятностью и несчастьем в связи с существованием принципа круговой поруки.
Центральные органы управления
Органы центрального управления существовали при императорском дворе и включали огромное количество чиновников разных рангов.
Высший ранг (vir illustris) имели препозит императорской спальни (praepositus sacri cubiculi), "начальник служб" (magister officiorum), или, своего рода, "гофмаршал", квестор (quaestor), выполнявший законодательные функции, комит финансов (comes sacrarum largitionum), комит государственных доменов (comes rerum privatamm) и два комита доместиков (comites domesticorum), командовавшие конными и пешими отрядами императорской гвардии.
Ранг viri spectabilis имели примицерий императорской спальни (primicerius sacri cubiculi), примицерий нотариев (primicerius notariorum), castrensis sacri Palatii, ведавший дворцовыми работами и различными службами, и четыре начальника канцелярий (magister scriniorum).
Магистру оффиций подчинялась дворцовая гвардия, делившаяся на схолы, в составе которых различались скутарии, арматуры и гентилы, многократно упоминаемые Марцеллином. Гвардия набиралась практически исключительно из германцев. Особую схолу составляли agentes in rebus, "императорские агенты", выполнявшие контрольные и полицейские функции. Эта схола при Диоклетиане заменила так называемых фрументариев, ранее выполнявших аналогичные обязанности. Также особую схолу составляли нотарии, которые вели протоколы заседаний императорского совета, включившего чиновников высшего ранга, и ведали гражданским и военным чинопроизводством. Кроме того, на них возлагались особые поручения.
Финансовая и налоговая политика
К концу III в. назрела необходимость реформ в сфере денежного обращения. Проведенная Диоклетианом в 286 г. денежная реформа в основном повторяла попытки проведения таковой во времена Аврелиана. Целью ее было повышение курса денег и стабилизация их обращения. В Древнем Риме из 1 римского фунта (327 грамм) золота чеканилось 40 полновесных золотых монет denarius aureus, или просто aureus. В III в. в золотых монетах не стало золота, а в серебряных - серебра. Для восстановления действительного соотношения между ценностью денег и их весом Диоклетиан постановил из фунта золота чеканить 60 золотых монет, из фунта серебра - 96 серебряных денариев, а из фунта меди - 30 медных монет. В соответствии с установленным курсом 1 фунт золота соответствовал 60 золотым, 1500 серебряным и 24000 медным монетам, а 1 серебряная монета была равна 16 мешкам (folles) мелких разменных монет. Таким образом, золотой денарий стал содержать 5,5 грамма золота.
Однако денежная реформа не оправдала возлагавшихся на нее надежд. Из-за завышенного курса золотых монет они стали вымываться из обращения, увеличилось число низкопробных, что привело к еще большему обесцениванию денег и росту инфляции. На этой почве неоднократно возникало недовольство, переходившее в открытые восстания, примером которых может служить упомянутое выше восстание Ахилея в Египте.
Налоговая политика была реформирована в условиях нарастающей натурализации хозяйства империи. Еще в III в. значительная часть государственных налогов стала выплачиваться натурой. При Диоклетиане этот процесс продолжался. Однако ранее провинции с точки зрения налогообложения находились в разном положении. Некоторые платили фиксированную ставку налогов деньгами, а другие - отдавали определенную часть урожая натурой, сохраняя право выплат соответствующей суммы в денежном исчислении. При этом в связи с постоянным обесцениванием денег предписывалось производить государственные выплаты не в ходячей монете, а в специально выпущенной для этой цели государственной монете с твердым курсом (pecunia signata forma publica Romani). Прибегали также к экстраординарным обложениям провинций натурой, и взимались такие налоги на основании специальных императорских декретов - индикций (indictiones). Первое время эти поступления шли исключительно на содержание населения Рима и назывались curae annonae. В дальнейшем под анноной (annona) стали понимать годовую подать, взимавшуюся с населения натурой.
Диоклетиан экстраординарные налоги возвел в общее правило и распространил их на всю империю, в том числе и на ранее освобожденную от налогов Италию, за исключением ее юга, приписанного к Риму. В 289-290 гг. была проведена генеральная перепись и, согласно ей, произведена раскладка налогов (census). Ценз повторялся каждые пять лет, три цензовых (индикционных) года составляли индикционный цикл в 15 лет, по которому производилась генеральная перепись и счет лет.
В цензовые списки заносились и налогообложению подлежали люди, земля и имущество. Платежной единицей считалась "голова" (caput). К ней приравнивался один взрослый мужчина-земледелец, независимо от его социального статуса, две женщины, определенное количество обработанной земли, скота, лугов и лесов. В зависимости от качества земля делилась на несколько разрядов, по тому же принципу производилось деление виноградников, оливковых посадок и т. д.
Аннона стала чисто земельной податью, поэтому ею было обложено только сельское население, горожане же от ее уплаты освобождались.
Наряду с обычными налогами существовал также ряд специфических, например, налог на торговлю (negotiatorum collatio), ремесла (chrysargyrum) и другие статьи хозяйства. Сельское население было освобождено от уплаты всех налогов, кроме анноны. Назначенные на провинции налоги распределялись по куриям, и куриалы считались лично ответственными за их поступление в казну.
В связи с колоссальным ростом инфляции Диоклетианом была проведена реформа рыночных отношений. В 301 г. был издан эдикт о твердых рыночных ценах и заработной плате (Edictim de pretiis rerum venalium), целью которого было восстановление нарушенного кризисом равновесия между номинальной ценой денег и реальной их стоимостью и между ценами на товары и оплатой труда. В эдикте был представлен список норм или тарифов, продажных цен и оплат труда (pretia statuta), за несоблюдение которых полагалось суровое наказание (вплоть до смертной казни). Однако этот эдикт оказался малоэффективным.
Армия
До Диоклетиана римская армия состояла из легионов, расквартированных по границам, по пограничным лагерям (castra) и крепостям (castella). В ходе войн III-IV вв. выявились все недостатки подобной организации. Пограничные армии, предоставленные самим себе, были тяжеловесны, плохо вооружены, врастали в свое окружение и с трудом снимались с обжитых мест. К тому же они имели тенденцию постоянно выдвигать из своей среды различных узурпаторов и претендентов на престол. В итоге большая часть функций пограничных войск была возложена на так называемые мобильные, императорские (comitatenses) войска, размещенные во внутренних городах и легко перебрасываемые с одного места на другое. Пограничные войска - лимитаны - продолжали существовать, но по отношению к мобильным они заняли второстепенное положение. Для подкрепления лимитанов на особо опасные участки границ посылались вспомогательные полки, сформированные по типу комитатов и называвшиеся pseudo-comitatenses.
Старые 6-тысячные легионы исчезли, и вместе с ними исчезло и звание legatus legionis. Численность воинских подразделений уменьшилась до 1000 или 500 человек в зависимости от строя и других условий. Назывались они legiones, vexillationes, auxilia, cohortes, alae, cuneis, а также numeris и equites. Командовали ими офицеры в звании трибуна (tribunus) или префекта (praefectus). Заметим, что исчезло и разделение офицерских чинов на низшие - центурионы, и высшие - трибуны, префекты и легаты, доступные только лицам всаднического и сенатского сословий.
Вся империя была разделена на военные округа (дукаты), во главе которых стояли дуксы, - Восток, Фракия, Иллирик и т. д. Это деление не совпадало с административным. Дуксы имели второй ранг и титуловались viri spectabiles.
Верховным главнокомандующим военными силами империи считался император. Во главе армии стояли два высших офицера с титулом magistri militum. Один из них, более высокий по рангу, командовал всей пехотой и именовался magister peditum, другой командовал конницей и назывался magister equitum. Оба имели чин первого ранга и титуловались так же, как и префекты претория, viri illustres. Они занимались всеми работами, связанными с организацией военных действий, снабжением армии и т. д. При Констанции II был назначен еще ряд магистров для командования вооруженными силами отдельных территорий.
Поскольку со времени Диоклетиана император не имел постоянной резиденции, а всегда находился в походе, его двор приобрел статус ставки верховного главнокомандующего, и в этом смысле назывался comitatus. В связи с этим титул comes стал применяться ко всем высшим военным чинам империи, состоявшим при этой ставке, в том числе и к магистрам армии. Специально же комитами назывались офицеры второго ранга (viri spectabiles), постоянно или временно командовавшие соединением нескольких отрядов.
В Риме и Константинополе стояли гвардейские части - дворцовые войска (auxilia palatina) и свита императора (protectores domestici), предназначенные для охраны особы императора. Они заменили собой старую преторианскую гвардию, распущенную при Константине.
Ядро римской армии составляли наемные войска, комплектовавшиеся путем добровольного поступления на службу. Только в чрезвычайных ситуациях при недостатке добровольцев прибегали к принудительному зачислению римских граждан и варваров на военную службу. Армия совершенно потеряла свою привлекательность для граждан, и основное ее пополнение происходило за счет варваров, в особенности германского происхождения. Результатом явилась варваризация армии, заметно отразившаяся на ее боеспособности и организации. Уже при Константине большую часть офицерских постов в армии занимали германцы. При Констанции эта тенденция продолжалась, что легко установить из текста Аммиана Марцеллина.
Религиозные реформы Диоклетиана и Константина
Еще одним кризисом, охватившим империю в III в., был религиозный. Проблема состояла в том, что с падением значения Рима в управлении империей, в особенности после знаменитого эдикта Каракаллы 212 г. о даровании гражданских прав всем жителям империи (Constitutio Antoniniana de Civitate), традиционная римская религия, по сути своей глубоко чуждая подавляющему большинству населения империи, с утратой италиками своих привилегий стала открыто отвергаться новыми гражданами. В связи с этим возникла проблема проведения религиозных реформ. На место всемирной или по крайней мере всеимперской религии в течение III в. претендовал ряд восточных культов, наиболее мощными среди которых были христианство, митраизм и различные солярные культы, а также имевшие иранское происхождение дуалистические системы, важнейшими из которых стали манихейство и гностицизм. Определенный вес приобретала сформировавшаяся на основе древней эллинской религии синкретическая религиозная система, поддерживавшаяся философами-неоплатониками.
На первых порах неоспоримый перевес был на стороне солярных культов. Напомним, что уже в начале III в. император Гелиогабал (Элагабал) был жрецом Солнца. Окончательно оформилась языческая религиозная реформа в правление императора Аврелиана, которому, по преданию, во время осады Тианы во сне явился философ, маг и волшебник I в. Аполлоний Тианский; одним из повелений последнего стало строительство в Риме храма Солнца. Император выполнил это распоряжение и основал в Риме соответствующий культ, став его верховным жрецом. Однако этот культ в гражданской среде просуществовал недолго и укрепился только в армии, где тесно переплелся с поклонением богу Митре.
Христианство в течение II-III вв. приобретало все большую популярность в империи, особенно в среде наименее обеспеченной и образованной его части. При этом оно относительно мирно сосуществовало с имперскими государственными структурами. Однако при императоре Деции, тяготевшем к древней римской религии, это сосуществование сменилось открытой враждой и вылилось в гонения на христиан. Аналогичные гонения имели место и при императоре Валериане (253-259 гг.), когда христианская церковь была объявлена антигосударственным учреждением, а христианство - враждебной религией.
Диоклетиан, придя к власти, показал себя ярым приверженцем древней римской религии. Он принял титул Jovius - "Сын Юпитера", а его соправитель Максимиан - Herculius - "Сын Геркулеса". Началось активное строительство храмов языческих богов, и на эти храмы расходовались громадные суммы государственных денег. Главное обвинение, выдвигаемое императором против христианских проповедников, было то, что они "совращают, пользуясь легковерием людей, общественные нравы всякого рода надеждами на будущее и возбуждают умы народа". Открытая война началась 23 февраля 303 г., в день Термина, бога границ и пределов. Поводом для преследования послужил пожар, охвативший императорский дворец в Никомедии, виновниками которого сочли христиан. Диоклетиан обвинил христианское духовенство в направленном против него колдовстве, из-за которого срываются все его начинания. Гонения продолжались с той или иной интенсивностью вплоть до 311 г., когда Галерий незадолго до своей смерти отменил их.
Константин и Лициний, придя к власти, издали в 313 г. знаменитый Миланский эдикт, согласно которому христианство уравнивалось в правах с государственной языческой религией. Признание такого равноправия фактически открывало зеленую улицу церкви, которая обладала крепкой организационной структурой и потому имела значительное преимущество перед своими соперниками. Константин, провозглашенный за это деяние Святым, Равноапостольным и Великим, стал активно принимать участие в делах церкви, хотя сам почти до смерти оставался язычником и в итоге принял крещение у ариан. В 325 г. для урегулирования догматических споров по его инициативе был созван Никейский собор, где решались богословские вопросы и был принят Символ веры. Таким образом, при Константине решительную победу одержало православие. Однако внутри христианства продолжались ожесточенные споры и сражения, зачастую доходившие до уличных драк и побоищ. В конечном итоге победу одержали ариане, которых активно поддержал ревностный приверженец их учения Констанций. Описанные Аммианом Марцеллином события происходят именно во времена господства ариан, конец которому был положен позднее, при императоре Феодосии Великом (379-395 гг.).
Языческая религия при Констанции оказалась фактически под запретом. Закрывалось, разрушалось и перестраивалось под нужды церкви все больше храмов богов, а имущество последних изымалось в пользу государства. Последней цитаделью язычества стал Рим, где сформировался кружок так называемых "последних римлян". Христианство проникло даже в здание римского сената, откуда по повелению императора Грациана (375-383 гг.) были вынесены статуя и алтарь Победы, стоявшие там с незапамятных времен. Любые безобидные и ранее широко распространенные магические действия, например, гадание, стали служить причиной для обвинения в "колдовстве", а наказание за него было одно - смертная казнь. Попытка языческой реакции на происходившее имела место единственный раз, когда во главе империи встал Юлиан, прозванный Отступником (361-363 гг.). Впрочем, события его правления подробно излагает Марцеллин.
Аммиан Марцеллин и его книга
Аммиан Марцеллин, "солдат и грек", как он себя называет в самом конце своего повествования, родился в Антиохии, главном городе Востока, что явствует из письма к нему его друга, знаменитого ритора Либания. Время рождения Аммиана достоверно неизвестно, но можно высказать гипотезу, что это было самое начало 30-х годов IV в. Вообще, биографию его в основном можно восстановить только на основании его собственного труда. Службу в армии он начал в звании протектора, что свидетельствует о знатности его рода. В 353 г. Аммиан состоит в свите магистра конницы Урзицина, сопровождая его в различных поездках: в Антиохию, в Медиолан, в Галлию для борьбы с узурпатором Сильваном. В 357 г. Марцеллин вместе с Урзицином отправляется на Восток, где участвует в войне с персами. В 359 г. он находится в Амиде, где становится непосредственным свидетелем осады и гибели этого города. В 363 г. Аммиан принимает участие в персидском походе императора Юлиана, а затем, после гибели последнего, - в позорном отступлении римской армии. Вероятно, по возвращении из Персии он выходит в отставку и живет некоторое время в Антиохии. Скорее всего, следующий период его жизни прошел в путешествиях, во время которых он смог актуализировать полученные в юности сведения по географии и истории отдельных стран, что пригодилось ему при написании книги. В 80-е годы он приезжает в Рим и остается там навсегда. Вечный город привлекал его по многим причинам - как оплот исчезающего язычества, как место древней римской славы и, вероятно, не в последнюю очередь, - как место, где не надо было думать о хлебе насущном, поскольку государство обеспечивало всех жителей своей древней столицы бесплатным питанием. Именно в Риме Марцеллин пишет свою книгу, которая, скорее всего, была закончена около 390 г., поскольку при описании Серапеума в Александрии писатель не упоминает о его разрушении христианами в 391 г. Год смерти историка неизвестен, но, очевидно, он не дожил до начала нового века.
Из величайшего исторического произведения поздней античности до нас дошли только последние 18 книг, с 14 по 31, где описываются события 353-378 гг. Заканчивается оно описанием несчастной для римлян битвы при Адрианополе и гибели императора Валента. По свидетельству автора, свое описание римской истории он начинает с восшествия на престол императора Нервы, т. е. с 96 г. Таким образом, предшествующие 353 году 250 лет Аммиан должен был вместить всего в 13 книг. Возможно, данному сочинению предшествовало другое, в котором излагались события до воцарения Констанция. Впрочем, это только гипотеза, и никаких достоверных данных о том сочинении нет.
Итак, Марцеллин начинает свое изложение с 96 г. Напомним, что именно этим годом и, точнее, описанием гибели Домициана заканчивает свои "Анналы" и "Историю" Тацит, последовательно изложивший события, начиная со смерти Августа в 14 г. Аммиан в ходе своего повествования ни разу не ссылается на Тацита как своего предшественника, однако его зависимость от того достаточно очевидна - и дело тут прежде всего в самом принципе анналистического изложения истории, в концепции исторического повествования. Таким образом, можно представить себе Марцеллина прежде всего как продолжателя дела Тацита.
Однако язык и стиль книги радикально отличаются от прозрачной классической латыни последнего. Хотя, безусловно, латынь Марцеллина хороша, она несет на себе явный отпечаток родного языка автора - греческого. Стиль изложения отличается искусственностью и манерностью, мы можем найти в нем множество явных и скрытых заимствований из других писателей. Но все это не принижает достоинств книги как литературного произведения - она все равно отличается целостностью и красотой.
Произведение Марцеллина важно и как исторический источник. Сведения здесь тщательно подобраны, проверены, и на них вполне можно полагаться. Невзирая на любовь к анекдотам, автор, однако, не злоупотребляет ими, но пользуется всегда к месту, не нарушая стройности изложения. Более того, исторические данные тщательно проанализированы, и им дана достаточно точная и адекватная оценка, что не может не вызвать симпатию у читателей. Во всяком случае, если сравнивать труд нашего историка с другим, безусловно, примечательным историческим произведением примерно того же времени - так называемые "Scriptores historiae Augustae" (SHA) "Писатели истории Августов", то нетрудно по достоинству оценить работу Марцеллина.
Аммиан Марцеллин, несомненно, был выдающимся человеком. Сам тот факт, что он, представитель знатного греческого рода, а отнюдь не варвар-наемник, выбрал карьеру простого солдата, свидетельствует о неординарности его личности, о том, что он не пожелал следовать духу времени и наслаждаться, пока это возможно, спокойной жизнью. Подтверждением его несомненных дарований может служить и владение латынью, которая была мало распространена среди гражданского населения на Востоке. Конечно, можно сослаться на службу в армии, где будущий историк вполне мог освоить язык - но разве в его сочинении мы можем найти хоть один след "командирской речи"? Нет, язык Марцеллина - это плод длительной и кропотливой работы над собой.
Аммиан не только грек по рождению - он и чувствует себя вполне эллином, язычником. Он неоднократно пишет "мы", подразумевая под этим "мы, греки", особенно часто при изложении тех или иных религиозных положений или объяснении значений слов. Историк несомненно глубоко образованный человек, причем не только и не столько благодаря традиционному воспитанию, сколько в силу своей яркой индивидуальности. Он убежденный язычник, более того, поклонник неоплатонизма и герметизма и в то же время невероятно терпим в религиозных вопросах - как будто в противовес христианам, на глазах у него выясняющим вопросы церковной догматики в уличных драках.
В книге Марцеллина множество героев, и одними, такими как Урзицин и Юлиан, он восхищается, а других презирает, но отличает его прежде всего непредвзятость, причем подчеркнутая, словно продиктованная нежеланием цивилизованного человека следовать оценкам, даваемым варварами. В этом смысле героем его повествования является не какая-то отдельная личность, но Империя в целом. Империя как сплав римской организации и греческой духовности, Империя, которая давала место и защиту всякому человеку. Империя, которая на глазах у историка уходила в небытие...
Л.. Ю. Лукомский
(годы 353-354)
1. Свирепость Цезаря Галла.
2. Набеги исаврийцев.
3. Неудавшийся замысел персов.
4. Вторжения сарацин и их нравы.
5. Казни приверженцев Магненция.
6. Пороки сената и народа Рима.
7. Жестокость и свирепость Цезаря Галла.
8. Описание провинций Востока.
9. О Цезаре Констанции Галле.
10. Август Констанций дарует мир аламаннам по их просьбе.
11. Август Констанций вызывает Цезаря Констанция Галла и карает его смертью.
1. (1) Окончился трудный поход[1] [2] ; успокоилось напряжение партий, надломленных разнообразными опасностями и трудами. Но не успел еще смолкнуть звук боевых труб, не разошлись еще по зимним квартирам солдаты, а государство было вновь потрясено другими волнениями, которые воздвигла жестокая судьба в виде множества тяжких злодеяний Цезаря Галла. [3] Вознесенный в расцвете юности неожиданным скачком из пучины бедствий до высоты власти, он превышал предоставленные ему полномочия и во всех своих действиях проявлял невероятную жестокость. Родство с императорской фамилией и принадлежность к роду Констанция возбуждали его надменность, и, будь он сильнее, то мог бы, казалось, отважиться на враждебные действия против виновника своего благополучия. (2) Его свирепости содействовала в значительной степени супруга, чрезмерно гордившаяся тем, что она сестра императора. Раньше по воле своего отца, императора Константина, она была замужем за царем Ганнибалианом, сыном его брата.[4] Мегера в человеческом облике, она постоянно поощряла бешенство Галла, будучи не менее жадной до человеческой крови, чем ее супруг. Приобретя с течением времени опытность в злодеяниях, супруги выведывали ложные, входившие в их расчеты, слухи через действовавших тайно коварных собирателей сплетен, которые имеют дурную привычку прибавлять легкомысленные измышления к тому, что им удалось узнать. На основании такого рода материала супруги стали возбуждать против ни в чем не повинных людей клеветнические обвинения в стремлении к верховной власти и в колдовстве. (3) Возмутительное убийство Клемация, одного знатного александрийца, выдалось из ряда злодеяний менее значительных и по своей жестокости вышло далеко за пределы обычных преступлений. Теща Клемация, влюбленная в него до безумия, когда ей не удалось склонить его к связи с собой, проникла, как рассказывали, во дворец через потайную дверь и, поднеся царице драгоценное ожерелье, добилась того, что к Гонорату, тогдашнему комиту Востока, [5] был послан для исполнения смертный приговор, и ни в чем не повинный Клемаций был убит, не успев и рта раскрыть, чтобы сказать хоть слово в свою защиту.
(4) После этого гнусного злодеяния, которое заключало в себе опастность для других, предоставлен был словно полный простор жестокости, и несколько человек было осуждено на основании совершенно призрачных подозрений. Одни из них были казнены, другие наказаны конфискацией имущества. Эти последние изгонялись из своих домов на улицу, на долю их оставались только жалобы и слезы, и жили они на добровольные подаяния других. Когда основанное на законе и справедливости правление заменилось кровавым произволом, стали приходить в запустение богатые и знатные дома. (5) В этой громаде злодейств не искали даже обвинителей, хотя бы подставных, чтобы пусть для вида, предъявлять обвинения, согласно определениям закона, как иногда это делали жестокие государи[6] ; но что решал в каждом данном случае свирепый Цезарь, то немедленно приводилось в исполнение, словно для этого было решение, строго и обдуманно согласованное с законом. (6) Было придумано еще следующее. Никому не известные люди, не вызывавшие ни в ком опасения из-за своего ничтожества, были направлены по всем концам Антиохии для собирания слухов и сообщения о них. Мимоходом и незаметно они появлялись в кружках людей с положением, проникали в дома богачей в одежде бедных просителей и все, что им удавалось узнать или тайком прослышать, доносили во дворец, имея доступ с заднего крыльца. Проявляя единодушное между собою согласие, они кое-что присочиняли, а то, что узнавали, преувеличивали в дурную сторону, причем однако умалчивали о похвалах Цезарю, которые у многих, вопреки их мыслям, исторгал страх пред грозившими бедствиями. (7) Случалось иной раз так, что если отец семейства во внутренних покоях дома говорил что-нибудь на ухо своей жене, причем не было никого из домашней прислуги, то на следующий же день об том узнавал Цезарь, словно получал откровения от Амфиарая или Марция, [7] некогда знаменитых прорицателей. Стали бояться даже стен, единственных свидетелей чего-либо тайного. (8) Упорное стремление выведывать тайны все росло благодаря поощрению со стороны царицы, толкавшей своего мужа в пропасть; а ей следовало бы, по свойственной женской природе мягкости, вернуть его полезным советом на путь правды и гуманности, как поступала некогда супруга Максимина, [8] памятного своею жестокостью государя, о чем я рассказывал при изложении истории Гордианов. [9]
(9) Наконец Галл посягнул на новый компрометирующий поступок, которым некогда в Риме уронил себя, как рассказывают, Галлиен. [10] В сопровождении нескольких товарищей, носивших под платьем оружие, он шатался по вечерам по харчевням и людным перепутьям и, вполне владея греческим языком, расспрашивал каждого, что он думает о Цезаре. И он смело проделывал это в городе, где ночное освещение улиц почти равнялось дневному свету. В конце концов, будучи не раз опознан и понимая, что дальнейшие его выходы не останутся незамеченными, он стал появляться только днем, открыто и для выполнения дел, которые считал важными. Такое поведение Галла вызывало у многих скорбный ропот.
(10) А тогдашний префект претория Талассий, [11] человек и сам высокомерный, хотя и видел, что жестокость Галла растет на погибель многим, тем не менее не пытался сдерживать его добрыми советами, как смягчали иной раз сановники жестоких государей. Напротив, возражая ему и вступая с ним в спор как раз в неподходящее время, он доводил его до бешенства и в частых донесениях Августу описывал с преувеличениями поступки Галла, стараясь - неизвестно по каким побуждениям - чтобы это не оставалось в тайне. Такой образ действий еще более ожесточал Цезаря; он заходил все дальше в своем упорстве и, забыв о своих и чужих интересах, стремился вперед, подобно быстрому потоку низвергая все на своем пути.
2. (1) И не одна эта беда сковывала различными несчастьями Восток. Исавры, которые то держатся спокойно, то причиняют большие беспокойства неожиданными набегами, стали изредка предпринимать разбойничьи нападения и, становясь благодаря безнаказанности все более и более наглыми, перешли от разбоев к настоящей войне. Мятежный дух возрастал в их буйных движениях уже давно; но, как они заявляли, их поднял взрыв негодования в ответ на то, что несколько их земляков, взятых в плен, были вопреки обычаю брошены в амфитеатр на съедение диким зверям в писидийском городе Иконии [12] (2) Как сказал когда-то Цицерон,[13] даже дикие звери, будучи томимы голодом, обычно возвращаются на то место, где они однажды покормились; так и эти люди спустились, как вихрь, со своих недоступных и крутых гор и устремились в приморские местности. Скрываясь там в излучинах дорог и ущельях; с приближением ночи - а луна была еще в первой фазе и потому светила еще не полным блеском - высматривали они мореходов. Когда же они замечали, что команды судов объяты сном у якорных канатов, то подползали на четвереньках, осторожно шагая, влезали в лодки и неожиданно появлялись на кораблях. Корысть разжигала их свирепость: они не щадили даже сдававшихся и, перебив всех до одного человека, грабили дорогие товары, как ничего не стоящие предметы, не встречая никакого сопротивления. Но это длилось недолго. (3) Когда стали находить трупы ограбленных и убитых, то никто уже не приставал на стоянку в тех местах, этого берега стали избегать, словно грозящих смертью скал Скирона, [14] и совершали плавание, придерживаясь берегов Кипра, который лежит напротив скалистых берегов Исаврии. (4) Время шло, и не было никакой поживы с моря; и вот исаврийцы, покинув морской берег, направились в смежную с их областью Ликаонию и там, затаясь по дорогам в сети постов, промышляли добром местного населения и ратников. (5) Эта дерзость раздражала солдат, расквартированных во многих соседних городах и укреплениях. Каждый старался по мере сил давать отпор разбойникам, которые проникали все дальше и дальше; но как в тех случаях, когда собирались в шайки, так и когда действовали врассыпную, они имели перевес своим несметным количеством. Родившиеся и выросшие среди крутых утесов и пропастей, они передвигались в горах, как на равнине, издали поражая выступавших против них метательными снарядами и устрашая их диким криком. (6) Наши пехотинцы, вынужденные иногда во время преследования взбираться на высокие горы, кое-как добирались до вершин, скользя и хватаясь руками за кусты и растения, но не могли в тесных и труднопроходимых местах развернуть строй, или даже стать твердой ногой; а враги между тем разбегались и скатывали сверху обломки скал. Таким образом, наши или бывали избиваемы валившимися на них огромными камнями, или же, храбро сражаясь в последней крайности, терпели поражение и с большой опасностью отступали по круче. (7) Поэтому с течением времени они стали действовать с большей осторожностью и, когда разбойники забирались на горные крутизны, то наши солдаты не преследовали их, из-за пересеченной местности. Когда же удавалось захватить их на равнине, что случалось довольно часто, то их избивали, как скотину, не давая времени поднять руку и замахнуться дротиком, которых они носят по два - по три.
(8) И вот разбойники, опасаясь Ликаонии, которая представляет собою по большей части равнину, и зная по многократному опыту встреч с войсками, что в правильных схватках они окажутся слабее наших, направились по труднопроходимым горным тропам в Памфилию. Эта область долгое время не подвергалась никаким нападениям, а в последнее время, ввиду опасения грабежей и разбоев, ее охрана была еще усилена повсеместно расквартированными большими гарнизонами. (9) Желая быстротою предупредить слухи о своем появлении, они очень спешили; но и при полной уверенности в своей силе и ловкости лишь с большой медленностью добирались по извилистым тропам до вершин хребта. Когда они с большими трудностями добрались до верховьев глубокой и стремительной реки Мелана [15] которая своим течением, как бы стеной, защищает местных жителей, то, ввиду глубокой ночи, вообще увеличивающей страх, дали себе краткий отдых, ожидая рассвета. Они надеялись беспрепятственно переправиться и неожиданным набегом опустошить все окрестности. Но напрасно они перенесли эти тяжкие труды. (10) Когда взошло солнце, переправу задержала глубина потока, хотя он и не был широк; а пока они искали рыбачьи лодки и готовились переправиться на наскоро связанных плотах, выступили легионы, зимовавшие в Сиде, и быстро атаковали их. Построившись в боевой порядок на берегу реки и готовясь к битве лицом к лицу, солдаты прикрылись сдвинутыми один к другому щитами. Без труда наши перебили и тех, которые, надеясь на свое уменье плавать или пользуясь выдолбленными стволами деревьев, пытались незаметно переправиться через реку. (11) В минуту опасности разбойники прибегали к разным хитростям, но ни одна из них не удалась; сила и внушенный им страх отразили их, и не зная куда направиться, они подошли к городу Ларанде [16] (12) Здесь они подкрепились пищей и отдохнули, а когда прошел страх, напали на богатые селения. Случайно оказавшиеся поблизости когорты всадников напали на них. Не пытаясь оказать сопротивление на просторной равнине, они отступили и вызвали к себе на подмогу всю свою молодежь, оставшуюся дома. (13) Так как они испытывали большой недостаток продовольствия, то направились к городу по имени Палея, который обращен к морю и укреплен надежной стеной - пункт этот служит и до наших дней местом расположения складов провианта, который заготовляется для солдат, оберегающих всю границу Исаврии. Три дня и три ночи простояли разбойники вокруг этого укрепления. Невозможно было взобраться на эту крутизну, не подвергая себя смертной опасности, ничего нельзя было достигнуть подкопами и не удавались никакие другие военные хитрости, которые применяются при осаде. И вот они в огорчении отступили, но только с тем, чтобы под гнетом крайности приняться за дело, превышавшее их силы. (14) Отчаяние и голод доводили их до остервенения, и умножив свои сипы, они пошли в неудержимом порыве на Селевкию [17] мать городов, чтобы ее разрушить. Там стоял комит Кастриций с тремя легионами, закаленными в боевых трудах. (15) О приближении исаврийцев были заранее осведомлены надежными разведками командиры; они дали обычный сигнал и быстро вывели все свои силы. Поспешно перешли они через мост на реке Каликадна [18] глубокие воды которого омывают башни города, и выстроили войска в боевой порядок. Никто однако не отважился броситься вперед и не получил разрешения сойтись с врагом: такой страх внушала эта остервеневшая толпа, превосходившая численностью наши силы и готовая ринуться на мечи, не думая о своей жизни. (16) Когда разбойники издали увидали выстроившееся против них войско и услыхали звуки сигналов, они замедлили шаг, на некоторое время приостановились, угрожающе потрясая мечами, и затем стали медленно наступать. (17) Солдаты, готовые встретить врага, стояли развернутым строем и ударяли копьями о щиты, что возбуждает гнев и ожесточение сражающихся, а ближайших они пугали и жестами. Но командиры отозвали назад своих солдат, уже вполне готовых вступить в схватку, считая несвоевременным подвергаться риску сражения, когда близко находились стены, которые могли служить надежной защитой для всех. (18) По этим соображениям бойцы были отведены внутрь стен города, все ворота заперты, люди заняли свои места у бойниц и зубцов стен, имея при себе запасы камней и стрел, чтобы в случае, если бы кто-нибудь отважился подойти ближе, закидать его метательными снарядами и камнями. (19) Тем не менее запершиеся были удручены, так как исавры, захватив суда, подвозившие запасы провианта, оказались его обладателями; а сами они, потребляя имевшиеся в городе запасы, стали испытывать ужас перед надвигавшимся бедствием голода. (20) Далеко разошлась об этом молва, и частые донесения заставили Цезаря Галла послать им помощь. Поскольку магистр конницы [19] находился в этот момент далеко, комит Востока Небридий [20] получил приказ, стянув отовсюду военные силы для освобождения от опасности этого богатого и столь важного по своему положению города, как можно быстрее спешить к нему. Узнав об этом, разбойники отступили, не совершив более ничего значительного, и, рассеявшись, как это у них принято, направились в свои неприступные крутые горы.
3. (1) Так обстояли дела в Исаврии. Между тем, персидский царь был [21] занят войной с соседями и отгонял от своих границ дикие народы, которые, в своем изменчивом настроении, часто наступают на него, а иной раз, когда он идет на нас войной, оказывают ему помощь. В ту пору на некоего Ногодареса, персидского вельможу, было возложено поручение делать набеги на Месопотамию, всякий раз, как представится такая возможность, и он тщательно высматривал, не найдется ли места, где бы можно было прорваться неожиданным набегом. (2) И так как вся граница Месопотамии из-за постоянной опасности охранялась сторожевыми постами и фортами, то он направил свой путь влево и остановился на границах Осдроэны, придумав новый и вряд ли когда-либо применявшийся маневр. Если бы эта затея удалась, то Ногодарес опустошил бы все с быстротой молнии. План его состоял в следующем.
(3) Город Батна, построенный в Антемузии [22] македонянами, лежит недалеко от реки Евфрат. В нем очень много богатых купцов. Туда сходится в начале сентября великое множество людей из различных сословий для закупок товаров, присылаемых индийцами и серами[23] и всяких других, которые свозятся сюда по морю и по суше. (4) В определенное для ярмарки время названный выше полководец собирался напасть на этот город, двигаясь через пустыню и по заросшим берегам реки Аборы[24] Но его выдали свои же люди, бежавшие к римлянам из страха наказания за совершенное злодеяние, и его выступление не имело никакого успеха, а потом он уже оставался в полном бездействии.
4. (1) Однако сарацины, [25] которых нам лучше бы не иметь ни друзьями ни врагами, в своих налетах то там, то здесь в один миг опустошали все, что им попадалось, словно хищные коршуны, которые, если завидят сверху добычу, похищают ее стремительным налетом, а если не удастся схватить, летят прочь. (2) Хотя я, помнится, сообщал уже о нравах и обычаях этого народа в истории императора Марка [26] и несколько раз далее, но хочу изложить кое-что кратко и теперь. (3) У этих племен, область проживания которых, начинаясь от Ассирии, простирается до порогов Нила и границы с блеммиями[27] все люди без различия - воины. Полуголые, покрытые до бедер цветными плащами, на быстрых конях и легких верблюдах передвигаются они с места на место как во время мира, так и в пору военных тревог. Никто из них никогда не берется за плуг, не сажает деревьев, не ищет пропитания от обработки земли. Они постоянно кочуют на широких пространствах без дома, без определенного местожительства, без законов. Не выносят они долго одного и того же места под небом, не нравится им никогда долго одно и то же пространство земли. (4) Жизнь их проходит в вечном передвижении. Жен они берут себе за плату по договору на время; а чтобы это имело подобие брака, будущая жена подносит мужу в виде приданого копье и палатку; по желанию она может уйти после определенного срока. Страстность в любви того и другого пола у них прямо невероятна. (5) Они проводят всю жизнь в столь далеких скитаниях, что женщина на одном месте выходит замуж, на другом рожает, а детей уводит с собой вдаль, не имея возможности никогда успокоиться. (6) Пищей всем им служит мясо диких зверей, молоко, которое у них имеется в изобилии, а также различные травы и птицы, каких удается поймать силком. Я сам видел многих из них, и им было совершенно неизвестно употребление хлеба и вина. (7) Вот что хотел я на этот раз сообщить об этом зловредном народе, а теперь возвращаюсь к своему изложению.
5. (1) Пока на Востоке происходили описанные события, Констанций [28] зимовал в Арелате[29] С большим великолепием дал он там игры в театре и цирке: 10 октября заканчивался тридцатый год его правления. [30] Высокомерие его все более разрасталось. Всякий донос, сомнительный или даже заведомо ложный, он принимал за чистую монету. Так, он покарал тяжкой ссылкой Геронция, комита партии Магненция, подвергнув его предварительно пыткам. (2) И как на болезненный организм сильно действуют даже ничтожные потрясения, так он, при своей ограниченности и подозрительности, все, о чем ни доходили до него вести, считал совершенным или задуманным на гибель ему, и убийствами невинных делал кровавым свое торжество. (3) Стоило только возникнуть слуху, что кто-нибудь из военных чинов или гражданских властей, или просто какой-нибудь видный в своей среде человек стоял на стороне вражеской партии, как его заковывали в цепи и тащили, как дикого зверя, хотя бы с обвинением выступал личный недруг данного человека, или даже не оказывалось обвинителя вовсе; словно было достаточно, что его называл слух, что был сделан донос, что он отдан под суд, чтобы произнести над ним смертный приговор, присудить к конфискации имущества или к ссылке на острова.
(4) К жестокости императора в случаях, когда речь шла об умалении или оскорблении величества, и к его вспыльчивости и возбужденной подозрительности присоединялась кровожадная лесть придворных, которые преувеличивали разные случайные происшествия и притворно выражали глубокую скорбь по поводу опасности для жизни государя, от благоденствия которого, по их льстивым заявлениям, непосредственно зависит благосостояние вселенной. (5) Поэтому когда ему подносили на утверждение, согласно обычаю, приговор, он никогда, как рассказывают, не миловал осужденных за эти и тому подобные проступки, что делали нередко даже самые жестокие государи. Эта гибельная черта, которая у других с течением времени смягчается, у него крепла с годами, и толпа льстецов поджигала его в этом направлении.
(6) Между ними выделялся нотарий [31] Павел, испанец по происхождению; его гладкое лицо ничего не выражало, но он обладал удивительным умением выискивать тайные пути на погибель людям. Будучи послан в Британию, чтобы привезти оттуда некоторых военных людей, которые посмели принять участие в заговоре Магненция, будучи вынуждены к тому обстоятельствами, он свободно вышел за пределы своих полномочий, словно вздувшийся поток, подмыл благополучие многих и понесся, и за ним следовали разрушения и опустошения. Благородных люден он заключал в темницу, а иных из них заковывал в кандалы, насочинив множество преступлений, далеких от истины. Благодаря ему было совершено страшное злодеяние, наложившее на время Констанция пятно вечного позора. (7) Управлявший за префектов [32] теми провинциями Мартин глубоко сокрушался о страданиях невинных людей и не раз умолял Павла пощадить ни в чем не повинных лиц; когда же его просьбы оказывались безуспешными, он угрожал, что сложит с себя свои полномочия, чтобы злобный сыщик, опасаясь хоть этого, перестал наконец подвергать очевидной опасности людей, настроенных самым мирным образом. (8) Но Павел, видя в этом помеху своему служебному рвению, как большой художник в запутывании разных дел, откуда и дано было ему прозвище Катена (цепь), сумел распространить общие опасности и на самого викария, продолжавшего защищать подчиненных ему людей. Он стал настаивать на том, чтобы доставить в цепях в главную квартиру императора викария вместе с трибунами и многими другими лицами. Возмущенный этим и предчувствующий свою гибель викарий, выхватив кинжал, бросился на Павла; но поскольку слабость руки помешала ему ранить того насмерть, то он направил обнаженное лезвие в собственную грудь. Такой ужасной смертью окончил свою жизнь безупречный правитель, отважившийся облегчать тяжкие бедствия многих. (9) После таких злодеяний обагренный кровью Павел вернулся к императорскому двору и привел с собою много людей, закованных в цепи, истомленных и отчаявшихся. К их прибытию расставили дыбы, и палач приготовил крюки и другие орудия пытки. Многие из них подверглись конфискации имущества, другие отправлены в ссылку, а некоторые были осуждены на смертную казнь. Вряд ли кто вспомнит, чтобы существовали оправданные при Констанции, в правление которого подобные дела возбуждались на основании пустых слухов.
6. (1) В это время префектом Вечного города [33] был Орфит[34] , возносившийся в своей гордыне выше предела предоставленного ему сана. Человек он был разумный и очень сведущий по судебной части, но для знатного человека недостаточно образованный. В его управление возникли большие беспорядки из-за недостатка вина: чернь, привыкшая к неумеренному его потреблению, нередко производит по этому поводу жестокие возмущения.
(2) А так как, быть может, те, кто не жил в Риме и кому доведется читать мою книгу, удивятся, почему в случаях, когда мое повествование доходит до событий в Риме, речь идет только о волнениях, харчевнях и тому подобных низких предметах, то я вкратце изложу причины этого, никогда намеренно не уклоняясь от истины. (3) Когда впервые воздымался на свет Рим, которому суждено жить, пока будет существовать человечество, для его возвышения заключили союз вечного мира Доблесть и Счастье, которые обычно бывают разлучены, а если бы хотя бы одной из них не было налицо, то Рим не достиг бы вершины своего величия. (4) Со своего начала и до конца времени детства, т. е. почти в течение 300 лет, римский народ выдерживал войны вокруг стен города. Затем, войдя в возраст, после многообразных невзгод на полях битв он перешел через Альпы и через морской пролив; а, став юношей и мужем, стяжал победные лавры и триумфы со всех стран, входящих в необъятный круг земной; склоняясь к старости и нередко одерживая победы одним своим именем, он обратился к более спокойной жизни. (5) Поэтому-то достославный город, согнув гордую выю диких народов и дав законы, основы свободы и вечные устои, словно добрый, разумный и богатый отец, предоставил управление своим имуществом Цезарям, как своим детям. (6) И хотя трибы давно бездействуют, центурии [35] успокоились, нет борьбы из-за подачи голосов, и как бы вернулось спокойствие времен Нумы Помпилия, [36] но по всем, сколько их ни есть, частям земли чтят Рим, как владыку и царя, и повсюду в чести и славе седина сената и имя римского народа.
(7) Но этот великолепный блеск Рима умаляется преступным легкомыслием немногих, которые, не помышляя о том, где они родились, так словно им предоставлена полная свобода для пороков, впадают в заблуждения и разврат. По словам поэта Симонида, [37] первое условие счастливой жизни - слава Отечества. (8) Некоторые из них, полагая, что они могут себя увековечить статуями, страстно добиваются их, словно в медных мертвых изображениях заключена награда более высокая, нежели заключенная в сознании за собой честной и благородной деятельности. Они хлопочут о позолоте этих статуй, почет, который впервые был присужден Ацилию Глабриону, когда он силою оружия и своей умелостью победил царя Антиоха. [38] А как прекрасно, пренебрегая этими мелочами, взбираться на вершину истинной славы по крутому и длинному пути, как сказал некогда аскрейский поэт (Гесиод[39] ), это показал цензор Катон. [40] Когда его однажды спросили, почему нет его статуи среди множества других, он сказал: "Я предпочитаю, чтобы разумные люди удивлялись, почему я этого не заслужил, чем чтобы они про себя с осуждением толковали о том, чем я это заслужил; это было бы много обиднее".
(9) Другие, почитая высшее отличие в необычно высоких колесницах и великолепии одевания, потеют под тяжестью плащей, застегнутых на шее и прихваченных у пояса. Делая их из чрезвычайно тонкой материи, они дают им развиваться, откидывая их частыми движениями руки, особенно левой, чтобы просвечивали широкие бордюры и туника, вышитая изображениями различных звериных фигур. (10) Третьи, напуская на себя важность, преувеличенно хвалятся, когда их о том и не спрашивают, размерами своих поместий, умножая, например, ежегодные доходы со своих плодородных полей, раскинувшихся с самого востока и до крайнего запада; при этом они забывают, что предки их, благодаря которым достигло таких размеров римское государство, стяжали славу не богатствами, а жестокими войнами: ни в чем не отличаясь от простых солдат по имуществу, пище и одежде, доблестью сокрушали они всякое сопротивление. (11) Поэтому расходы на погребение Валерия Публиколы [41] были покрыты в складчину; вдова Регула, [42] оставшись без средств с детьми, жила на пособия от друзей ее мужа; дочери Сципиона [43] из государственной казны было выдано приданое, так как знати было стыдно, что остается не замужем девушка во цвете лет из-за продолжительного отсутствия своего неимущего отца.
(12) А теперь, если ты, как новый в Риме человек благородного сословия, явишься для утреннего приветствия к какому-нибудь богатому, а потому и зазнавшемуся человеку, то он примет тебя в первый раз с распростертыми объятиями, станет расспрашивать о том и сем и заставит тебя лгать ему. И удивишься ты, что человек столь высокого положения, которого ты никогда раньше не видел, оказывает тебе, человеку скромного состояния, такое изысканное внимание, так что, пожалуй, и пожалеешь, что ради такого преимущества на десять лет раньше не прибыл в Рим. (13) Но если ты, польщенный этой любезностью, сделаешь то же самое и на следующий день, то будешь ожидать, как незнакомый и нежданный посетитель, а твой вчерашний любезный хозяин будет долго соображать, кто ты и откуда явился. Если же ты, будучи наконец признан и принят в число друзей дома, будешь три года неизменно исполнять обязанность утреннего приветствия, а затем столько же времени будешь отсутствовать и вернешься опять к прежним отношениям, то тебя не спросят, где ты был и куда, несчастный, уезжал, и понапрасну будешь ты унижаться весь свой век, заискивая перед этой высокомерной дубиной. (14) Когда же начнутся приготовления к бесконечным зловредным пирам, устраиваемым время от времени, или раздача ежегодных спортул, то с большой опаской идет обсуждение того, следует ли пригласить кроме тех, для кого этот пир является ответной любезностью, также и чужого человека. И если, после тщательного обсуждения, решатся это сделать, то пригласят того, кто шатается у дверей возниц цирка, мастерски играет в кости или выдает себя за человека, знакомого с тайнами науки чернокнижия. (15) А людей образованных и серьезных избегают как скучных и бесполезных; следует отметить и то, что номенклаторы [44] обычно продают эти и другие подобные приглашения и, взяв деньги, позволяют участвовать в прибылях и пирах безродным проходимцам, пуская их со стороны.
(16) Я не стану говорить об обжорстве за столом и разных излишествах, чтобы не затянуть своего изложения; но отмечу, что некоторые из знати носятся сломя голову по обширным площадям и мощеным улицам города, не думая об опасности, мчатся, как курьеры, волоча за собой толпы рабов, словно шайку разбойников, не оставляя дома даже и шута, как выразился комический поэт.[45] Подражая им, и многие матроны мечутся по всему городу, пусть и с закрытым лицом и в носилках. (17) Как опытные полководцы ставят в первую линию густые ряды людей посильнее, за ними легковооруженных, далее стрелков, а позади всех вспомогательные войска, чтобы они могли прийти на помощь при необходимости: так и начальники подвижной праздной городской челяди, которых легко узнать по жезлу в правой руке, тщательно расставляют свою команду, и, словно по военному сигналу, выступает впереди экипажа вся ткацкая мастерская, к ней примыкает закопченная дымом кухонная прислуга, затем уже вперемешку всякие рабы, к которым присоединяется праздное простонародье из числа соседей, а позади всего - толпа евнухов всякого возраста, от стариков до детей с зеленоватыми, безобразно искаженными лицами. В какую сторону не пойдешь, наткнешься на толпы этих изуродованных людей, и проклянешь память Семирамиды, [46] знаменитой древней царицы, которая впервые кастрировала юных отроков, совершая насилие над природой и отклоняя ее от предначертанного пути; между тем как природа, уже при самом рождении живого существа влагая зародыши семени, дает им как бы указание на пути продолжения рода.
(18) При таких условиях даже немногие дома, прежде славные своим серьезным вниманием к наукам, погружены в забавы позорной праздности и в них раздаются песни и громкий звон струн. Вместо философа приглашают певца, а вместо ритора - мастера потешных дел. Библиотеки заперты навечно, как гробницы, и сооружаются гидравлические органы, огромные лиры величиной с телегу, флейты и всякие громоздкие орудия актерского снаряжения.
(19) Дошли наконец до такого позора, что, когда не так давно из-за опасности недостатка продовольствия принимались меры для быстрой высылки из города чужестранцев, представители знания и науки, хотя число их было весьма незначительно, были немедленно изгнаны без всяких послаблений, но оставлены были прислужники мимических актрис [47] и те, кто выдали себя за таковых на время; остались также три тысячи танцовщиц со своими музыкантами и таким же числом хормейстеров. (20) И в самом деле, куда ни кинешь взор, повсюду увидишь немало женщин с завитыми волосами в таком возрасте, что если бы они вышли замуж, то могли бы по своим годам быть матерями троих детей, а они до отвращения скользят ногами на подмостках в разнообразных фигурах, изображая бесчисленное множество сцен, которые сочинены в театральных пьесах.
(21) Нет сомнения в том, что пока Рим был обиталищем всех доблестей, многие знатные люди старались удержать при себе, - как гомеровские лотофаги сладостью своих ягод [48] - разными любезностями благородных чужеземцев. (22) А теперь многие в своем надутом чванстве считают низким всякого, кто родился за пределами городских стен за исключением бездетных и холостых: просто невероятно, с какой изобретательностью ухаживают в Риме за людьми бездетными! (23) И так как у них в столице мира свирепствуют болезни, в борьбе с которыми оказывается бессильно всякое врачебное искусство, то придумали спасительное средство: не посещать заболевших друзей, а к прочим предосторожностям прибавилась еще одна, довольно действенная: рабов, которых посылают наведаться о состоянии здоровья пораженных болезнью знакомых, не пускают домой, пока они не очистят тело в бане. Так боятся заразы, даже когда ее видели чужие глаза. (24) Но если их пригласят на свадьбу, где гостям раздают золото[49] то те же самые люди, соблюдающие такие предосторожности, готовы, даже если и плохо себя чувствуют, скакать хотя бы в Сполетий. [50] Таковы нравы знати.
(25) Что же касается людей низкого происхождения и бедняков, то одни проводят ночи в харчевнях, другие укрываются за завесами театров, которые впервые ввел Катул [51] в свое эдильство[52] в подражание распущенным нравам. Кампании режутся в кости, втягивая с противным шумом воздух, с треском выпускают его через ноздри, или же - и это самое любимое занятие - с восхода солнца и до вечера, в хорошую погоду и в дождь обсуждают мелкие достоинства и недостатки коней и возниц. (26) Удивительное зрелище представляет собой эта несметная толпа, ожидающая в страстном возбуждении исхода состязания колесниц. При таком образе жизни Рима там не может происходить ничего достойного и важного. Итак, возвращаюсь к моему повествованию.
7. (1) Проявляя все шире и свободнее свой произвол, Цезарь стал невыносим для всех порядочных людей и, не зная удержу, терзал все области Востока, не давая пощады ни царским сановникам, ни городской знати, ни простым людям. (2) Наконец, он приказал в одном общем приговоре казнить всех видных людей антиохийского сената. Пришел же он в ярость из-за того, что на его настойчивые требования установить низкие цены на продукты в неподходящее время, когда грозил недостаток продовольствия, был дан ему более резкий ответ, чем можно было допустить. И они бы все до одного погибли, если бы не воспротивился самым настойчивым образом Гонорат, бывший в ту пору комитом Востока. (3) Очевидным и наглядным свидетельством свирепости Галла было и то, что он находил особенное удовольствие в кровавых зрелищах. Вид шести - семи кулачных бойцов в цирке, когда они, прибегая к запрещенным законом приемам, наносили друг другу удары и обливались кровью, приводил его в такой восторг, как если бы на его долю выпала большая прибыль. (4) И без того уже возбужденную склонность вредить другим разожгла одна женщина низкого происхождения. Она просила о доступе во дворец, была допущена и донесла Галлу, будто против него тайно злоумышляют какие-то совершенно неизвестные солдаты. Констанция торжествовала, словно теперь уже жизнь ее супруга в безопасности; она щедро одарила эту женщину, приказала посадить ее в повозку и вывезти через ворота в город, чтобы тем самым подвигнуть и других на подобные или более важные доносы. (5) Когда Галл вскоре после этого собирался отправиться в Гиераполь, [53] чтобы хотя бы для вида присутствовать при походе, антиохийская чернь слезно молила его устранить страх перед голодом, наступление которого ожидали по многим серьезным причинам. Он, однако, не сделал распоряжений, какими государи с их широким кругом власти могут иногда врачевать подобные бедствия, поражающие отдельные местности, и не отдал приказания подвезти провиант из соседних провинций; но указал взволнованной грозным бедствием черни на стоящего рядом с ним консуляра [54] Сирии Феофила, настойчиво повторяя, что никто не будет нуждаться в съестных припасах, если на то не будет воли правителя провинции. (6) Эти слова возбудили дерзость черни: когда недостача провианта стала еще чувствительнее, голодная и возбужденная толпа подожгла великолепный дом некоего Евбула, одного из местной знати, и напала на правителя, который как бы был ей выдан императорским суждением. Набросившись на него с кулаками, преследуя пинками и избив до полусмерти, чернь растерзала его на куски. После этой достойной слез кончины всякий видел в этом событии прообраз собственной опасности и боялся такого же конца. (7) Примерно в то же время бывший дукс Серениан, [55] по оплошности которого, как я ранее рассказывал [56] была опустошена Цельза в Финикии, был совершенно правильно привлечен к ответственности по обвинению в государственной измене. Неизвестно, при помощи каких ухищрений удалось ему добиться оправдания, хотя он был полностью уличен в том, что отправил одного своего приятеля с шапкой, которую носил сам и над которой были произведены колдовства, в прорицалище, чтобы вопросить самым определенным образом, предстоит ли ему обладание прочной верховной властью, как он того желал, и притом надо всей империей. (8) Так, в одни и те же дни произошло два несчастья: погиб жестокой смертью ни в чем не повинный Феофил и достойный всеобщего проклятия Серениан ушел от обвинения оправданным, несмотря на весьма заметный протест общественного мнения.
(9) Время от времени об этом доходили вести до Констанция; кое-что знал он из донесений Талассия, который, как это было всем известно, ненавидел Галла. Констанций писал Цезарю ласковые письма, а между тем удалил мало-помалу почти все войска под предлогом опасений, как бы солдаты, всегда склонные в мирное время к бунтам, не подготовили заговор против него. Так он ограничил его дворцовыми схолами и протекторами с скутариями и гентилами. [57] А Домициану, бывшему комиту финансов, [58] а тогда префекту, он поручил, по прибытии в Сирию, деликатно и вежливо уговорить Галла спешно приехать в Италию, куда он сам уже не раз звал его. (10) Во исполнение этого приказания Домициан поспешил в Антиохию. По прибытии туда он проехал мимо дворца, не оказав внимания Цезарю, к которому ему надлежало явиться, и направился в торжественном шествии в преторий[59] . Отговариваясь болезнями, он долго не являлся во дворец и не показывался на улицах. Скрываясь у себя в доме, он стремился погубить Галла и к донесениям, которые время от времени посылал императору, делал разные лишние добавления. (11) Когда наконец Галл сам позвал его во дворец, и он был введен в консисторий, то без всяких околичностей сказал ему с легкомысленной неосторожностью: "Поезжай, Цезарь, как тебе приказано, и знай, что если ты станешь медлить, то я тотчас прикажу задержать отпуск сумм как на твое содержание, так и на твой дворец". Сказав только это вызывающим тоном, он гневно вышел вон и не являлся более, несмотря на неоднократные вызовы. Рассердившись на это и усмотрев в этом несправедливую и ничем не вызванную обиду, Галл поручил своим доверенным протекторам держать под стражей префекта. (12) Узнав об этом, Монций, бывший тогда квестором, [60] хотя и уклончивый по характеру человек [61] но склонный к мягким мерам, в интересах общественного спокойствия созвал на совещание наиболее видных людей из дворцовых схол и мягко обратился к ним, внушая, что это не подходящий и не полезный образ действий а затем уже строгим голосом прибавил, что, если уж на то пошло, безопаснее покушаться на жизнь префекта, предварительно низвергнув статуи Констанция. (13) Узнав об этом, Галл, словно змей, раненный стрелой или камнем, который, чувствуя уже свой конец, старается как только возможно спасти свою жизнь, приказал собрать всех военных людей, и пока они стояли в тревоге, говорил, скрежеща зубами: "Помогите мне, храбрые люди в опасности, которую вы разделяете со мною. (14) С неслыханном дерзостью Монций в своей злобной речи обвиняет нас как бунтовщиков, восставших против величества императора, рассердившись на то, конечно, что я, только для устрашения, приказал отдать под стражу дерзкого префекта, который делает вид, что не знает, чего требует порядок". (15) Солдаты, которые нередко жадно ловят всякий повод к беспорядкам, немедленно напали сначала на жившего неподалеку Монция, слабого и болезненного старика; жесткими веревками связали они его по ногам и, опрокинув навзничь, поволокли бездыханного до самого претория. (16) В том же самом диком возбуждении они сбросили с лестницы Домициана, связали его веревками и бегом потащили их обоих вместе по всему городу. Когда была нарушена связь их суставов, они истоптали их и, как бы насытившись, бросили обезображенные тела убитых в реку. (17) Дошедших до безумия в своем остервенении людей еще более возбуждал некто Луск, куратор города, [62] внезапно появившийся здесь: частыми окриками, словно надсмотрщик грузчиков, он подстрекал солдат к завершению того, за что они принялись. За это он и был вскоре сожжен живым.
(18) Так как Монций, прежде чем испустить дух под руками своих мучителей, несколько раз с порицанием называл имена Епигона и Евсевия, не называя ни профессии их, ни ранга, то был объявлен строжайший розыск о том, кто они такие. Чтобы не дать остыть делу, схвачены были - из Ликии философ Епигон и из Эмезы - Евсевий, по прозвищу Питтака, оратор, известный своим возбуждающим красноречием. Но квестор (Монций) имел в виду не их, а трибунов оружейных фабрик, которые обещали выдать оружие, если бы стало известно, что подымается бунт.
(19) В то же время Аполлинарий, зять Домициана, который недавно еще состоял управляющим дворцом Цезаря, будучи отправлен своим тестем в Месопотамию, производил усердные розыски в легионах, не было ли там получено каких-либо тайных писем Галла, выдававших его мятежные замыслы. Узнав о происшедшем в Антиохии, он тайком пробрался через Малую Армению в Константинополь, но там был схвачен протекторами и содержался под строжайшим караулом.
(20) Среди этих событий пришло известие, что в Тире тайно занимались тканьем императорского облачения, неизвестно, по чьему заказу и для кого. Поэтому отец Аполлинария, носивший то же самое имя, который состоял тогда правителем этой провинции, был привлечен к ответственности как соучастник, а с ним вместе было арестовано много других людей из разных городов, на которых и обрушилось обвинение в тяжких преступлениях.
(21) Прозвучал уже сигнал внутренних волнений, и сбившийся с правого пути Цезарь свирепствовал, уже ничем не прикрываясь, как то было ранее. Никто не производил правильного следствия о проступках, действительно совершенных или вымышленных, не различались виновные и невинные, словно всякая справедливость была изгнана из судов, умолкла законом установленная защита, и по всем провинциям Востока повсеместно царил палач - посредник грабежа, казни, конфискации имущества.
Здесь я считаю уместным описать эти провинции, за исключением Месопотамии, о которой я рассказывал в повествовании о Парфянских войнах, а также Египта, который, по необходимости, оставляю до другого раза.
8. (1) Если перевалить за горы Тавра, [63] которые круче подымаются к востоку, то там на широкой равнине расстилается Киликия, страна, богатая всякими благами; с правой стороны к ней примыкает Исаврия, которая также богата роскошными виноградниками и плодами; через середину Исаврии протекает судоходная река Каликадн. (2) В числе других городов Исаврию украшают два: Селевкия,[64] создание царя Селевка, и Клавдиополь,[65] колония основанная Клавдием Цезарем. [66] Что до Исавры,[67] то этот некогда чрезвычайно могущественный город подвергся разрушению за свой ожесточенный мятеж и носит в настоящее время лишь скудные следы своей прежней славы. (3) А Киликию, гордую своей рекой Кидном, прославляет Тарс, город весьма видный. По преданию его основал Персей, [68] сын Юпитера и Данаи, или же, что более вероятно, пришелец из Эфиопии, некто Сандан, богатый и знатный человек. Другие важные города Киликии - Аназарб, сохранивший имя своего основателя, и Мопсуестия [69] место проживания знаменитого прорицателя Мопса, который в походе аргонавтов, когда они, похитив золотое руно, вoзвpaщaлиcь назад, сбился с пути и был прибит к африканскому берегу, где его и настигла внезапная смерть. С тех пор останки этого героя, скрытые под пунийским дерном, лечат различные болезни, принося в большинстве случаев исцеление. (4) Эти две провинции некогда, во время войны с пиратами, кишели шайками морских разбойников; проконсул Сервилий [70] покорил их, и они стали данницами римского народа. Обе эти страны лежат на большом выступе материка и отделены от остального Востока Аманскими горами.
(5) Восточная граница империи тянется на большом протяжении в прямом направлении от берегов реки Евфрата до берегов Нила, соприкасаясь слева с племенами сарацин, а справа открываясь к морскому прибою. Эти земли подчинил себе Селевк Никатор [71] и весьма возвысил их, когда после смерти Александра Македонского он получил по праву наследования персидское царство; то был царь чрезвычайно удачливый в своих предприятиях, как указывает его прозвище[72] (6) Властвуя над огромным множеством народа, которым он долго правил в мире, он превратил селения в богатые и укрепленные города; хотя большинство этих городов и доныне носят греческие названия, которые дала им воля основателя, но они не утрачивают и своих первоначальных имен, какими нарекли их на ассирийском языке их древние основатели.
(7) После Осдроэны, которую, как сказано, я исключил из этого обзора, прежде всего простирается, слегка подымаясь, Коммагена, ныне Евфратензис. Она славится двумя большими городами: это Гиераполь,[73] в древности Нин, и Самосата[74] (8) Далее расстилается прекрасной равниной Сирия. Она славна Антиохией, известным всему миру городом, с которым нелегко мог бы тягаться какой другой как местными, так и стекающимися сюда богатствами, - а также Лаодикеей,[75] Апамеей [76] и Селевкией, которые с самого своего основания находятся в процветающем состоянии. (9) За Сирией лежит примыкающая к Ливанскому хребту Финикия, страна красивая и прелестная, прославленная большими и прекрасными городами. Приятностью положения и знаменитостью имени выдается между ними Тир[77] далее - Сидон [78] и Берит[79] а также равные с ними Эмисса [80] и Дамаск, основанные в древности. (10) Эти провинции, через которые протекает река Оронт, которая, пройдя у подножия крутого Кассиева хребта, впадает в Парфенийское море, - присоединил к римской державе Гней Помпей, [81] отделив их от Армянского царства после победы над Тиграном. [82]
(11) Последняя из сирийских провинций - Палестина, простирающаяся на большом протяжении и изобилующая прекрасно обработанными землями. Много в ней благоустроенных городов, из которых многие процветают, ничем не уступают друг другу и могут поспорить между собою. Таковы Кесария, которую построил в честь императора Октавиана [83] Ирод, [84] Елевтерополь, Неаполь[85] а также Аскалон и Газа, сооруженные в более древнее время. (12) В этой местности нет ни одной судоходной реки, но во многих местах бьют из земли горячие ключи, воды которых пригодны для исцеления разных болезней. Тот же Помпей обратил в провинцию и эти области после победы над иудеями и взятия Иерусалима и установил в них римское управление.
(13) С Палестиной соседствует Аравия, которая с другой стороны граничит с набатеями. Она изобилует разнообразными товарами и покрыта крепостями и фортами, построенными здесь для отражения нападений со стороны соседних племен на удобных и безопасных высотах, благодаря тщательной заботливости древних. Помимо небольших городов здесь находятся и огромные: Бостра[86] Гераза [87] и Филадельфия, которые защищены крепкими стенами. Сделать эту страну провинцией, дать ей правителя и тем заставить повиноваться нашим законам - было делом императора Траяна, которому пришлось не раз укрощать буйный дух местных жителей, когда он вел славную войну с парфянами[88]
(14) Находящийся далеко от материка богатый гаванями остров Кипр, помимо многих других расположенных на нем городов, особенно славен двумя - Саламином и Пафом[89] первый знаменит храмом Юпитера, второй - Венеры. Благодаря плодородию своих земель этот остров настолько изобилует всякими продуктами, что, не нуждаясь в привозе извне, снаряжает грузовые корабли от килевой балки и до самых верхних парусов и с полной оснасткой спускает их в море. (15) Приходится сознаться, что римский народ завладел этим островом, скорее поддаваясь корысти, нежели имея на то справедливые причины. Состоявший с нами в союзе царь Птолемей [90] был лишен своих прав на владение не за какую-либо вину, а только из-за скудости нашей казны. Он добровольно покончил с собой, приняв яд. Остров стал нашим данником, и его сокровища, словно военная добыча, были привезены в Рим Катоном. [91] А теперь я возвращаюсь к повествованию о событиях.
9. (1) В то время как происходили эти разнообразные бедствия, Урзицин был вызван из Нисибиса, [92] где находилась его главная квартира; императорским приказом я был прикомандирован к нему. Против своего желания Урзицин был вынужден разбирать причины этого губительного раздора, и хотя он уклонялся, но целая толпа льстецов заглушала его протест. Он был боевым человеком, всегда служившим отечеству оружием, хорошим полководцем, но не был знаком с судопроизводством. Опасаясь за себя, в тревоге глядел он на выползавших из одних и тех же нор обвинителей и судей, пребывавших во взаимном согласии. Тайное и явное он доводил до сведения Констанция, умоляя его в секретных донесениях о помощи, чтобы можно было внушить страх зазнавшемуся, как то всем было ясно, Цезарю. (2) Но эта чрезмерная осторожность навлекла на него большие беды, о чем я расскажу ниже: его завистники сумели возбудить тяжкое подозрение против него у Констанция, который вообще был сносный государь, но стоило кому-нибудь, хотя бы и безвестному человеку, шепнуть ему на ухо что-нибудь подобное, как он становился жесток, неумолим и вообще в делах подобного рода не похож на себя.
(3) И вот в заранее назначенный для печального допроса день магистр конницы (Урзицин) восседал в качестве судьи только по видимости, так как остальные члены комиссии заранее были подучены, что им следует делать. Тут и там стояли нотарии, сразу доносившие Цезарю, какой поставлен вопрос и какой дан ответ. По его свирепому приказу и наущению царицы (Константины), которая время от времени подслушивала за завесою, много обвиняемых было приговорено к смерти, не получив разрешения разоблачить предъявляемое им обвинение и не сказав ни слова в свою защиту. (4) Первыми подвергли суду Епигона и Евсевия, которые были схвачены по одному лишь совпадению имен. Я сказал, что Монций при своем последнем издыхании винил носивших эти имена трибунов оружейных фабрик, которые обещали свое содействие на случай волнения. (5) Епигон, философ, как оказалось, только по одеянию, тщетно пытался прибегнуть к мольбам; будучи подвергнут пытке, из страха смерти он сделал позорное признание, будто был участником заговора, которого вовсе не существовало, хотя он ничего не видел и не слышал, будучи совершенно далек от общественных дел. А Евсевий упорно отрицал предъявленное ему обвинение и на пытке остался таким же твердым, громко восклицая, что это не суд, а разбой. (6) Как сведущий в законах человек, он настойчиво требовал обвинителя и соблюдения установленных форм судопроизводства. Узнав об этом, Цезарь усмотрел в его твердости дерзость и приказал пытать его как дерзкого упрямца. Истерзанный так, что не оставалось уже живого места на его теле, он взывал к небу о справедливости, бросал грозные взоры с твердым сознанием своей правоты и не возвел обвинения ни на себя, ни на кого-либо другого. Так, не будучи доведен до признания вины и ни в чем уличен, он был казнен вместе со своим низким товарищем. Неустрашимо шел он на казнь, проклиная современную неправду подобно Зенону, знаменитому стоику древности: тот, когда его долго мучили, чтобы вынудить ложное показание, откусил свой язык и кровавой слюной плюнул в лицо допрашивавшего его кипрского царя. [93]
(7) Затем производилось расследование дела о царском одеянии. Рабочие пурпурной фабрики под пыткой сознались, что была соткана пурпурная безрукавка [94] Тогда был вызван на суд некто по имени Марас, дьякон, как именуют его христиане. Предъявлено было его письмо, написанное по-гречески начальнику Тирской ткацкой фабрики, в котором он настоятельно просил поторопиться с изготовлением заказа, не обозначая, какого именно. Он также был замучен до смерти, но и от него не добились никакого признания. (8) Расследование было распространено на людей разного состояния, и так как кое-что оставалось сомнительным, а в отношении кое-чего готовы были смотреть не так строго, то после многих казней, отправлены были в изгнание оба Аполлинария, отец и сын. Но когда они прибыли в местность, называемую Кратеры, на их собственную виллу, находившуюся на расстоянии 24 миль [95] от Антиохии, то, согласно приказу, им перебили голени и предали их смерти. (9) После их казни Галл, свирепствуя по-прежнему, словно лев, отведавший человеческого мяса, продолжал подобные розыски. Не стоит однако рассказывать о них по отдельности во избежание длинноты, чего не должно допускать.
10. (1) Пока длились эти страдания Востока, Констанций в консульство - свое седьмое и третье [96] Цезаря [97] - с наступлением весны выступил из Арелата[98] и направился в Валенцию[99] Он был намерен двинуть войска против аламаннских братьев - царей, Гундомара и Вадомария, опустошавших частыми набегами пограничные области Галлии. (2) Пока он там оставался, дожидаясь провианта, подвозу которого из Аквитании препятствовали дожди, более частые, чем обычно в это время года, и высокий уровень воды в реках, прибыл Геркулан, протектор-доместик, сын Гермогена, бывшего магистра конницы, который во время бунта черни в Константинополе был растерзан толпою, как я о том рассказывал выше[100] Он представил императору отчет о действиях Галла. Сожалея о прежних его поступках и опасаясь за будущее, император, сколько мог, сдерживал свою душевную тревогу. (3) Между тем собравшаяся в полном составе в Кабиллоне [101] армия, тяготясь продолжительной задержкой, приходила во все большее возбуждение, тем более, что не хватало провианта, так как обычный подвоз был задержан. (4) Из-за этого тогдашний префект претория Руфин [102] подвергся смертельной опасности. Ему было приказано лично отправиться к войскам, которые находились тогда в крайнем возбуждении вследствие недостатка продовольствия, и вообще всегда выказывают, словно по исконному обычаю, дерзость и грубость в отношении гражданских властей; он должен был успокоить их и объявить, какие причины вызвали замедление доставки хлеба. Имелся тут хитрый умысел, а именно: погубить этим коварным способом дядю Галла, чтобы он, человек весьма влиятельный, не мог оказать тому поддержки в его преступных замыслах. Но были пущены в ход разные воздействия, и план был отложен. В Кабиллон был отправлен препозит царской опочивальни Евсевий с большой суммой денег. Тайной их раздачей главарям бунта было успокоено возбуждение солдат и спасена жизнь префекта. Когда затем доставлен был в изобилии провиант, то в назначенный день войска выступили в поход. (6) Преодолев много препятствий и двигаясь по порогам, которые по большей части были еще завалены снегом, они подошли у Раврака [103] к берегам реки Рейн. Но тут они получили отпор, и скопища аламаннов оказались настолько значительными, что римляне не могли навести моста на судах: стрелы летели со всех сторон наподобие града. Признав неосуществимым этот план, император чувствовал себя в большом затруднении и не знал, на что решиться. (7) Но вот неожиданно прибыл проводник, хорошо знакомый с местностью, и за денежную награду показал ночью брод, где можно было совершить переправу. Переправившиеся через реку войска могли бы произвести страшные опустошения неожиданно для неприятеля, который сосредоточил свое внимание на другом пункте, если бы некоторые офицеры высокого ранга, происходившие из того же племени, не подали тайком вести своим землякам. Так, по крайней мере, думали многие. (8) Это подозрение тяготело над Латином, комитом доместиков, Агилоном, трибуном царской конюшни, и Скудилоном, командиром скутариев, которые тогда пользовались таким уважением, словно на них было основано спасение государства. (9) Варвары действовали сообразно обстоятельствам, и, быть может, по решению своих прорицателей, или вследствие религиозного препятствия к битве, оставив боевой задор, с которым они столь дерзко сопротивлялись, отправили старейшин своего племени просить прощения за проступки и дарования им мира. (10) Послы обоих царей были задержаны. Долго обдумывалось дело в большой тайне, и так как при опросе мнений все единогласно признавали правильным дать им мир, которого они просили на справедливых условиях, и все высказывались за то, что он будет выгоден, то император созвал войско на сходку, чтобы произнести соответствующую обстоятельствам речь, взошел на трибунал и, окруженный свитой высших сановников, сказал так.
(11) "Пусть не покажется никому из вас удивительным, что я как будто внезапно изменил свои намерения и склоняюсь к миру как раз в то время, когда под знаменем вашей храбрости я дошел до самой родины варваров, когда совершен трудный подвиг продолжительного похода и в достаточном количестве доставлено продовольствие. (12) Пусть каждый из вас вдумается в свои обязанности и свои помыслы: он признает, что солдату всегда, даже при полной крепости сил, приходится думать лишь о себе самом и защищать только свою собственную жизнь; а полководец, верный своему долгу, обязан заботиться обо всех и, будучи поставлен стражем чужого благополучия, не может не понимать, что его личная безопасность полностью зависит от благополучия его людей. Поэтому его нравственный долг - неукоснительно пользоваться всем, что посылает благое Провидение, коль скоро данная мера [104] представляется выгодной при данном положении дел. (13) Чтобы я мог вкратце объяснить и показать вам, почему я созвал вас всех сюда, мои верные боевые товарищи, выслушайте благосклонно то, что я расскажу с возможной краткостью. Истина всегда понятна и проста. (14) Цари и племена аламаннов в страхе перед нашей прославленной доблестью, о которой разрастающаяся все далее и далее молва донесла весть до жителей самых отдаленных окраин, с поникшими головами просят через послов, которых вы видите, о снисхождении к прошлому и о мире. Как человек, склонный принимать решения медленно, осторожный и советующий то, что полезно, я по разным соображениям полагаю, что следует им даровать мир, если на то будет ваше согласие, во-первых, чтобы избежать превратностей войны; во-вторых, чтобы из противников сделать их помощниками, как они то обещают; далее, чтобы, не проливая кровь, укротить те порывы их свирепости, которые столь часто бывают гибельны для наших провинций; и, наконец, принимая во внимание еще следующее: кроме той победы, когда, враг падает в бою, пораженный силою оружия и натиска противника, есть еще другая, много более безопасная, а именно: не позволяя раздаться бранному звуку трубы, заставить добровольно склониться под ярмо противника, который по опыту знает, что у нас нет недостатка ни в храбрости по отношению к нарушителям мира, ни в милосердии - по отношению к молящим о пощаде... (15) Одним словом, я ожидаю вашего решающего совета как миролюбивый государь, который полагает, что при удаче не следует превозноситься. Не трусости, но умеренности и человечности будет приписано, верьте мне, это зрело обдуманное решение".
(16) Как только он закончил свою речь, все, охотно склоняясь к тому, чего желал император, стали хвалить его решение и согласились на мир. Самым сильным мотивом было то, что по частым походам знали, что счастье было на стороне Констанция только в междоусобных войнах, а когда он предпринимал внешние войны, то обычно его постигали неудачи. После этого был заключен договор по международному обычаю, и когда это торжество было отпраздновано, император вернулся на зимние квартиры в Медиолан. [105]
11. (1) Сбросив там бремя своих остальных забот, Констанций принялся обдумывать, как ему всеми средствами низвергнуть Цезаря; задача, представлявшая собою какой-то страшно запутанный узел. С близкими людьми он вел по ночам секретные совещания о том, как и каким образом осуществить это, прежде чем тот утвердится в своих дерзких замыслах насчет государственного переворота, и было решено заманить Галла ласковым письмом под предлогом важного и не терпящего отлагательств дела, чтобы, лишив его поддержки со стороны, погубить безо всяких затруднений. (2) Против этого плана возражали тесно сплотившиеся между собою льстецы; среди них был Арбецион, завзятый и страстный интриган, и Евсевий, тогдашний препозит царской спальни, любитель всяких каверз. Они выставляли в качестве предлога то, что оставление на Востоке Урзицина после устранения Цезаря явится серьезной опасностью, если не будет никого, кто бы мог оказать противодействие его далеко идущим замыслам. (3) К ним присоединились также евнухи, корыстолюбие которых в ту пору не знало никаких границ. На своей службе в непосредственной близости к императору они давали пищу подозрительности Констанция таинственными намеками на разные вымышленные преступления. Они старались тяжелыми обвинениями погубить этого храброго мужа (Урзицина), рассказывая, будто его взрослые уже сыновья, вызывавшие к себе всеобщие симпатии своей красотой и юностью, питают преступные замыслы, будто они щеголяют своими всесторонними знаниями в военном деле и намеренно выставляют на всеобщее обозрение в ежедневных воинских учениях свою силу и ловкость, будто Галл, свирепый от природы, был вовлечен через подставных людей в преступления с тем расчетом, чтобы, когда он по достоинству заслужит всеобщую ненависть, верховная власть могла перейти к детям магистра конницы.
(4) Эти и тому подобные речи доходили до слуха Констанция, который был склонен внимать такого рода сплетням; после некоторого колебания между различными планами он избрал наконец следующий, как наилучший. Прежде всего он отозвал к себе с большим почетом Урзицина под тем предлогом, будто неотложные обстоятельства требуют совместного с ним обсуждения вопроса о том, как усилить войска, чтобы сокрушить напор угрожавших войною парфянских народов [106] (5) А чтобы не вызвать каких-либо опасений со стороны Урзицина, был отправлен в качестве заместителя до его возвращения комит Проспер. После получения письма и разрешения воспользоваться государственной почтой, мы направились большими переездами в Медиолан. (6) Оставалось теперь, чтобы затем выехал по вызову и Цезарь. Во избежание возможности подозрений, Констанций в очень ласковом письме, наполненном множеством любезностей далеко не искренних, убеждал свою сестру, жену Галла, приехать наконец к нему, так как, мол, он очень хочет с ней повидаться. Хотя она и колебалась, опасаясь нередких у него проявлений жестокости, тем не менее в надежде, что ей удастся смягчить своего брата, отправилась в путь. Доехав до Вифинии, она умерла на станции Кен Галликанский от внезапного приступа сильной лихорадки. Супруг ее сознавал, что с ее смертью пала единственная его опора, и пребывал в нерешительности и тревожных мыслях о том, как ему поступить. (7) В этом затруднительном положении все сводилось у него к мысли об одном, что Констанций, относившийся ко всему по-своему, не примет извинения и не простит ему его провинностей, но с обычной своей жестокостью в отношении родственников, расставит ему втайне силки, и, если он даст себя поймать, то не миновать ему смертной казни. (8) Оказавшись в такой ситуации и предполагая возможность рокового исхода, если он сам не примет мер предосторожности, Галл начал помышлять провозгласить себя императором, если бы представилась такая возможность; однако он опасался предательства своих близких по двум причинам: они боялись его как кровожадного и легкомысленного человека и верили в счастливую звезду Констанция в междоусобных войнах. (9) Помимо пребывания в этих мучительных тревогах, он постоянно получал письма императора, в которых тот убеждал и просил его приехать к нему, косвенно давая понять, что государство не может и не должно быть разделено, но что каждый обязан по мере своих сил служить ему в трудных обстоятельствах настоящего времени, подразумевая под ними опустошение Галлии. (10) Он ссылался на не столь еще давний пример: Диоклетиану и его соправителю [107] Цезари служили как помощники, не оставаясь на одном месте, но разъезжая туда и сюда, и однажды в Сирии облеченный в пурпур Галерий [108] целую тысячу шагов (милю) пешком шел впереди колесницы гневавшегося на него Августа. (11) После многих других посланцев прибыл трибун скутариев Скудилон, скрывавший под своим простоватым видом искусное умение уговаривать. Льстивой речью, перемешанной с серьезными аргументами, он один сумел склонить Галла к путешествию, принимая притворное выражение лица и неоднократно заверяя, что двоюродный брат страстно желает видеть Галла, что он по своей мягкости и милосердию простит, если тот в чем-либо по необдуманности провинился, сделает его участником своей верховной власти и, таким образом, Цезарь станет товарищем в трудах, которых требовали давние бедствия северных провинций. (12) И как бывает обыкновенно, что человек, на которого рок налагает свою руку, теряет ясность соображения и тупеет, так и Галл поддался на эту приманку, воспрянул надеждами, и, покинув в недобрый час Антиохию, попал по старой пословице, из огня да в полымя. Прибыв в Константинополь, он устроил колесничные состязания, как будто дела его были в наилучшем состоянии, и на голову одержавшего победу возницы Торакса собственноручно возложил венец. (13) Когда об этом узнал Констанций, гнев его не знал границ, и чтобы Галл, беспокоясь о будущем, не стал предпринимать чего-либо ради своего спасения, удалены были из городов, лежавших на его пути, все расквартированные там войска. (14) В то же самое время Тавр, отправлявшийся в звании квестора в Армению, вызывающе проехал мимо него, не поприветствовав его и не повидавшись с ним. Однако некоторые лица явились к нему по приказу императора под предлогом разных служебных дел; они должны были тайно сторожить его, чтобы он не имел свободы действий и не сделал попытки что-либо предпринять. Среди них были Леонтий, впоследствии префект Рима[109] , откомандированный к нему в качестве квестора, Луциллиан [110] под видом комита доместиков и трибун скутариев по имени Байнобавд. (15) Сделав несколько больших переездов по равнине, Галл прибыл в Адрианополь, город у гор Гема, называвшийся ранее Ускудама, и расположился там на двенадцатидневный отдых. Тут он узнал, что фиваидские легионы[111] , зимовавшие в соседних городах, отправили к нему депутатов, которые имели поручение, давая свое поручательство, посоветовать ему остаться здесь и довериться значительным силам, расположенным на соседних стоянках. Но из-за неукоснительной близости своих приближенных, Галл не мог найти возможности тайком повидаться с ними и выслушать их предложение. (16) В письмах, следовавших одно за другим, император требовал его выезда, и он отправился далее на десяти повозках государственной почты, как было предписано, оставив всех придворных, за исключением немногих служителей спальни и стола, взятых им с собою из Антиохии. Покрытый дорожной пылью, он был вынужден по настоянию многих спешить, то и дело проклиная свою опрометчивость, которая принизила его и подчинила власти самых последних слуг. (17) И ночной покой его тревожили видения тени убитых с Домицианом и Монцием впереди хватали его - как ему во сне казалось - и бросали на мучения фуриям. (18) Дело в том, что дух, освобождаясь от уз тела, остается бодрствующим во время сна и под воздействием дум и забот воспринимает ночные видения, которые мы (греки) называем фантазиями.
(19) Его несчастный жребий направил его на путь, где ему было предопределено потерять и жизнь, и власть. Меняя на станциях лошадей, он проехал большое пространство и прибыл в Петовион, город Норика [112] Там уже был открыт весь тайный умысел. Внезапно появился комит Барбацион, который при его особе командовал доместиками, и с ним императорский агент Аподемий. С ними были солдаты, обязанные императору разными благодеяниями; сам он их выбрал, будучи уверен в их верности и в том, что нельзя будет ни подействовать на них подачками, ни вызвать в них сострадание.
(20) Теперь уже были оставлены всякие хитрости, и дворец был окружен военной охраной с той стороны, где он выступал за стены. Войдя к Галлу поздно вечером, Барбацион снял с него императорское облачение, одел его в простую тунику и обыкновенный плащ, и, несколько раз клятвенно заверив его якобы по приказу императора, что ему ничто не грозит, произнес: "Сейчас вставай", посадил его на частную повозку и повез в Истрию в окрестности города Полы, где некогда, как известно по рассказам, был убит Крисп, сын Константина. (21) Там его содержали под строжайшей охраной, полумертвого от страха пред близящейся гибелью. Туда поспешили к нему Евсевий, препозит царской спальни, нотарий Пентадий и Маллобавд, трибун арматур [113] чтобы согласно приказу императора побудить его представить подробный отчет о том, на каком основании предал он смерти всех убитых им в Антиохии. (22) Смертельно бледный, как Адраст[114] . Галл мог только сказать, что большинство казней он совершил по наущению жены своей Константины. Очевидно, он не слыхал о том разумном ответе, который дал Александр Великий, когда мать его потребовала казни одного невиновного и, надеясь настоять на своем, сказала ему, что она носила его девять месяцев под сердцем, - а именно: "Проси, дорогая матушка, другой награды, жизнь человека не искупается никаким благодеянием".
(23) Узнав об этом ответе Галла, император исполнился гневом и скорбью и ради собственной безопасности признал необходимым устранить его. Он отправил Серениана, который, как я раньше рассказал, вышел, благодаря разным секретным махинациям, оправданным из обвинения в оскорблении величества, а также нотария Пентадия и императорского агента Аподемия, поручив им произвести смертную казнь. И вот, связав ему за спиной руки, как какому-нибудь разбойнику, они обезглавили его и оставили лишенное головы, составляющей красу человека, тело того, кто еще недавно внушал страх городам и провинциям. (24) Но высшая правда Божьего суда проявила свое действие как на нем, так и на его палачах. И Галла погубили его собственные жестокие деяния, и вскоре погибли страшной смертью те, кто хитростью и клятвопреступлением обрекли его на смерть. Скудилон умер от разложения печени, вследствие кровотечения из легких, а Нарбацион, который уже давно возводил на Галла ложные обвинения, по навету зложелателей, внушавших императору, будто он, достигнув сана магистра пехоты, метит выше, был осужден на смерть и своей, не вызвавшей слез, кончиной явился искупительной жертвой тени коварством завлеченного на смерть Цезаря.
(25) Такие и бесчисленное множество других подобных дел совершает воздающая за зло, а иной раз (о если бы это было всегда!) за добро Адрастия, которую мы также называем другим именем - Немезида[115] . Высшая правда воздействующего на мир божества заключается, по людским представлениям, в лунном круге, или, по определению некоторых, является индивидуальным духом-покровителем, направляющим судьбу каждого человека от его рождения; древние теологи признают ее дочерью Справедливости и учат, что она из таинственной вечности взирает на все совершающееся на земле. (26) Она, как царица всех причин, вершительница всех дел, мешает жребии в урне судьбы, изменяя последовательность событий, приводя наши начинания иногда к результату, противоречащему нашим намерениям, и в вечной смене вершит разные дела. Нерасторжимыми узами необходимости опутывает она человеческую тщетно воздымающуюся гордыню, возвышая и низвергая, как она сама захочет, то подавляет и топчет надменное высокомерие, то с самого низа возносит к счастливой жизни достойных. Потому-то в древних сказаниях приданы ей крылья, чтобы указать этим на быстроту, с которой она поспевает всюду налету, в руки дан руль и под ноги подставлено колесо, дабы ясно было, что она правит миром, проникая во все стихии.
(27) Так преждевременно окончил опостылевшую ему самому жизнь Галл на 29 м году жизни после четырех лет правления. Родился он в Тусции в Массе Ветернинской; отцом его был Констанций, брат императора Константина, а мать - Галла, сестра Руфина и Цериалия, которые оба достигли консульского сана и префектуры. (28) Он был очень видный мужчина с изящными формами тела, очень хорошо сложен, его русые волосы были мягки, борода лишь недавно стала пробиваться; тем не менее он в молодом возрасте имел солидную внешность. Различие между ним и его нравственно совершенным братом Юлианом было столь же велико как между Домицианом и Титом[116] . (29) Будучи вознесен на вершину счастья, он испытал изменчивость судьбы, которая, играя людьми, то поднимает их до неба, то погружает в глубины Коцита[117] . Из бесчисленного множества примеров я приведу лишь немногие (30) Та же переменчивая и непостоянная судьба сделала сицилийца Агафокла [118] из горшечника царем, а Дионисия[119] , некогда грозу народов, поставила учителем школы в Коринфе. (31) Она Андриска из Адрамития[120] , родившегося в валяльной мастерской, вознесла до имени Лже-Филиппа [121] а законного сына Персея научила кузнечному ремеслу ради снискания хлеба насущного. (32) Она же предала Манцина нумантинцам [122] после того, как он облечен был властью главнокомандующего[123] выдала Ветурия [124] суровым самнитам [125] Клавдия [126] - корсиканцам[127] она принесла Регула [128] в жертву жестокости Карфагена; благодаря ее несправедливости Помпей, удостоившийся имени Великий за свои славные подвиги, был убит в Египте [129] по произволу евнухов[130] (33) И Эвн, раб из эргастула, был предводителем беглых рабов на Сицилии[131]. Сколько знатных людей, по прихоти той же самой богини, обнимали колени Вириата[132] [133] и Спартака[134] [135]! Сколько голов, пред которыми трепетали народы, пало под позорным топором палача! Один попадает в тюрьму, другой облекается властью, о которой он и не мечтал, третий низвергается с высоты своего положения, (34) Пытаться перечислить все эти разнообразные и часто повторяющиеся случаи было бы таким же безумием, как попытка счесть морской песок или точно взвесить громады гор.
(годы 354-355)
1. О смерти Цезаря Галла сообщается императору.
2. Возбуждается обвинение в оскорблении величества против Урзицина, магистра конницы на Востоке; Юлиана, брата Цезаря Галла, и Горгония, препозита спальни Цезаря.
3. Наказание друзей Цезаря Галла и его слуг.
4. Аламаннское племя лентиензы перебиты или обращены в бегство Августом Констанцием.
5. Франк Сильван, магистр пехоты в Галлии, провозглашается Августом в Колонии и на 28-й день власти коварным образом устраняется.
6. Друзья и соучастники Сильвана предаются казни.
7. Подавление бунтов римского народа Леонтием, префектом Рима. Смещение с кафедры епископа Либерия.
8. Юлиан, брат Галла, возведен Августом Констанцием, его дядей по отцу, в сан Цезаря и поставлен во главе Галлии.
9. О происхождении галлов; откуда идут названия кельтов и галатов; об их ученых.
10. О галликанских Альпах и о различных через них проходах.
11. Краткий обзор территории Галлии. Течение Родана.
12. О нравах галлов.
13. О Музониане, префекте претория Востока.
1. (1) Насколько я мог разузнать истину, я изложил последовательно как то, что довелось мне видеть как современнику, так и то, что можно было выведать у непосредственных свидетелей при тщательном опросе. Дальнейшее повествование я постараюсь вести по мере сил еще более детально, не опасаясь упреков в излишней растянутости изложения, потому что краткость только тогда заслуживает признания, когда, устраняя излишние подробности, она не причиняет ущерба постижению смысла событий.
(2) Не успели еще в Норике [1] снять с Галла императорское облачение, как Аподемий, который, пока был жив Галл, являлся самым яростным его врагом, повез снятые с него пурпурные сапоги и так быстро мчался на сменных почтовых лошадях, что загнал многих насмерть. Явившись с предварительным донесением в Медиолан, он вошел во дворец и бросил эти сапоги у ног Констанция, словно доспехи, снятые с убитого царя парфян. При этой внезапной вести о том, что трудная задача благополучно решена так, как того желал император, высшие придворные чины, проявляя, как обычно, величайшее усердие в лести, стали славить до небес храбрость и счастье императора, по мановению которого, правда, в разное время два государя, Ветеранион [2] и Галл, так легко были лишены своего звания, как будто речь шла о простых солдатах. (3) Эта изысканная лесть возымела свое действие, и в полной уверенности, что в будущем он уже неподвластен всяким человеческим бедам, Констанций настолько уклонился от правого пути, что не раз употреблял в разговоре выражение "моя вечность", а в написанном собственной рукой называл себя "владыкой всего круга земного". А ему бы следовало с негодованием относиться к тому, что другие употребляли о нем такие выражения, так как он, по собственным словам, горячо стремился уподобиться своей жизнью и поведением императорам гражданского духа. (4) Если бы он правил бесконечными мирами Демокрита, о которых под влиянием Анаксарха мечтал Александр Великий, [3] то и тогда ему следовало бы сообразить, - о чем он мог читать или слышать, - что, согласно учению всех математиков, объем Земли, которая кажется нам огромной, является по отношению ко всей Вселенной одной лишь маленькой точкой.
2. (1) Тотчас же после жалкой кончины Цезаря Галла был дан сигнал для судебных расследований, возбуждено было обвинение в оскорблении величества против Урзицина, и зависть, враг всех хороших людей, все более настойчиво стала покушаться на его жизнь. (2) Положение Урзицина было тем труднее, что император был глух к справедливой и основательной защите, но чрезвычайно восприимчив к разным тайным наветам интриганов, которые внушали ему, что имя Констанция совершенно забыто на Востоке империи и что там все с вожделением ожидают Урзицина как человека, внушавшего страх персам. (3) Но этот человек высокого духа оставался невозмутим и опасался лишь ущерба для своего достоинства; в глубине сердца скорбел он о том, что даже невинный не пребывает в безопасности. Одно его огорчало: друзья, раньше столь многочисленные, переметнулись к более сильным в ту пору людям, подобно тому, как при смене должностных лиц переходят к преемнику ликторы. (4) Его товарищ Арбецион, поднаторевший в интригах против прямодушных людей и в ту пору не в меру могущественный, толкал его, под видом искреннего расположения, на гибель тем, что нередко публично называл его храбрым. Подобно тому как змея, укрываясь в подземной норе, следит оттуда за проходящими мимо, внезапно бросается на них и жалит одного за другим, так и этот человек, прошедший путь от низшего звания до высших[4] чинов, не будучи сам ни оскорбленным, ни задетым, осквернял себя необъяснимой склонностью вредить другим. (5) И вот вместе с несколькими префектами на тайном совещании в присутствии императора... было решено увезти Урзицина на следующую ночь от солдат и убить без суда, как убит был некогда в позорное время правления Нерона верный и осторожный защитник провинций Домиций Корбулон[5] (6) Когда уже было принято такое решение, и люди, на которых было возложено исполнение этого злого умысла, ожидали назначенного срока, император склонился к более мягким мыслям и отдал приказ отложить нечестивое дело до повторного обсуждения. (7) После этого клеветники обратились к Юлиану, впоследствии превосходному государю, который тогда только что был принят при дворе. Против него были выдвинуты два опасных обвинения: первое, что он из любви к наукам переехал в Азию [6] из поместья Мацелл в Каппадокии, и второе, что он встречался с братом своим Галлом, когда тот проезжал через Константинополь. (8) Хотя он опроверг эти обвинения и объяснил, что на оба эти поступка было высочайшее соизволение, тем не менее он бы погиб под натиском позорной клики льстецов, если бы по внушению самого Бога не заступилась за него императрица Евсевия. Он был отправлен в город Комум поблизости от Медиолана и, после недолгого там пребывания, получил разрешение отправиться в Грецию для продолжения образования, к чему он страстно стремился.
(9) Среди последующих событий, связанных с описанными, были и такие, которые нельзя не признать вполне благоприятными, когда кара постигала людей действительно виновных, или же падали пустые и ни на чем не основанные обвинения. Но иногда богатые, прибегая к помощи влиятельных лиц и обвиваясь вокруг них, как плющ вокруг высокого дерева, покупали оправдание за огромные деньги, а бедные люди, имеющие лишь незначительные средства на выкуп своей жизни или вовсе ими не обладающие, были неправедно приговорены к смерти. Таким образом и правда затемнялась ложью, и ложь иной раз сходила за истину.
(10) Отдан был под суд тогда и начальник спальни Галла, Горгоний, и хотя даже из его собственных показаний иногда было очевидно, что он являлся участником и подстрекателем злодеяний Галла, но сговорившиеся между собою евнухи сумели своей согласной ложью прикрыть истину, и он вышел из опасного положения совершенно оправданным.
3. (1) Пока в Медиолане происходили эти события, в Аквилею были доставлены военные чины Галла и множество придворных с Востока. Исстрадавшись в оковах, едва влача свое существование, проклинали они мучительную отсрочку смерти. Их обвиняли в том, что они были орудиями свирепых деяний Галла, что они растерзали Домициана и Монция и в дальнейшем погубили других. (2) Снять с них допрос отправлены были Арборей и Евсевий, тогдашний препозит царской опочивальни, оба - легкомысленные самохвалы, равно несправедливые и кровожадные. Нисколько не разобравшись в деле, не различая правых и виноватых, одних они притворили к ссылке после предварительного наказания палками и пыток, других разжаловали в низший военный чин, остальных ранили. Оставив после себя груды трупов, они, торжествуя, вернулись назад и доложили о своих деяниях государю, который в подобных делах выказывал всегда неумолимую суровость. (3) Как будто желая задержать предначертанный ход судьбы, Констанций с тех пор еще свободнее отдавался во власть людей, строивших козни другим. И вот появилось вдруг множество собирателей слухов, хватавших своей звериной пастью сначала богатых, а потом бедных и богатых без разбора; не так, как те Верресовы кибираты, что лизали трибунал одного легата[7] эти - терзали все тело государства, пользуясь случавшимися бедствиями. (4) Среди этих людей выделялись Павел и Меркурий, перс по происхождению, родившийся в Дакии[8] Павел был нотарий, а Меркурий - служитель царского стола. Павел, как было выше упомянуто, был прозван Катена (цепь) за то, что в искусстве вязать и составлять самые злостные оговоры проявлял цепкую злостность и был удивительно изобретателен, подобно тому, как некоторые ловкие атлеты ухитряются в борьбе пяткой держать противника[9] (5) Меркурия прозвали "комит сновидений", потому что он, как злой и коварный пес, который, скрывая свою злобу, подобострастно виляет хвостом, умел втираться на пиры и собрания, и если кто рассказывал своему другу о том, что он имел то или иное видение во сне, когда свободно расходится фантазия, Меркурий расцвечивал это своим ядом и доводил до сведения императора, охотно внимавшего слухам, а в результате возникало обвинение в тяжком и неискупаемом преступлении. (6) Когда молва распространила о том вести, то не только перестали рассказывать о ночных видениях, но и в присутствии чужих даже не признавались, что спали, а некоторые ученые люди даже выражали сожаление, что не родились среди атлантов, где, как говорят, никто не видит снов[10] - факт, исследование причин которого предоставляю людям науки.
(7) Пока происходили эти ужасы сыска и казней, разыгралась в Иллирике новая трагедия, подвергшая опасности многих, хотя началось дело с пустых слов. На пирушке у Африкана, правителя Второй Паннонии в Сирмии[11] некоторые гости, выпив лишнего, не стесняясь поносили правительство за большие притеснения, не догадываясь о присутствии каких-либо наблюдателей; другие утверждали на основании каких-то примет близость желанного государственного переворота; некоторые в ослепленном безумии предсказывали сами себе повышение. (8) Присутствовавший там императорский агент Гауденций со свойственной ему глупой поспешностью донес обо всем этом как о серьезном деле Руфину, занимавшему тогда место начальника канцелярии префекта претория, - то был человек, доходивший до всяких крайностей и известный своей злобностью. (9) Немедленно, точно на крыльях, поспешил он в главную квартиру государя и, при большой склонности Констанция к такого рода подозрениям, так его распалил, что безо всякого обсуждения приказано было привлечь к суду Африкана и всех участников той роковой пирушки. За это доносчик, жаждавший, как все люди, запретного, получил приказание остаться в должности еще на два года, как он того и желал. Арестовать их был послан Тевтомер, протектор-доместик, с одним товарищем. (10) Согласно приказу, он заковал их в цепи и направил в главную квартиру. Но когда по пути прибыли они в Аквилею, Марин, бывший раньше кампидуктором[12] , а в ту пору состоявший трибуном, - он то и завел эти опасные разговоры, - человек вспыльчивый, воспользовавшись тем, что был оставлен в гостинице, пока собирались в дальнейший путь, случайно найдя нож, всадил его себе в бок и тотчас умер, выпустив себе внутренности. (11) Остальные были доставлены в Медиолан, и, так как под тяжкими пытками сознались, что вели за столом дерзкие речи, то приказано было держать их в тюрьме, причем была дана надежда, хотя и слабая, на возможность оправдания. Протекторам приказано было отправиться в изгнание за то, будто они позволили Марину лишить себя жизни; но за них просил Арбецион, и они были прощены.
4. (1) После того как это дело закончилось таким образом, объявлена была война... лентиензам, аламаннскому племени, которое позволяло себе нередко большие вторжения в пограничные области империи. В поход выступил сам император. По прибытии на Канинские Поля в Рэции[13] признано было после долгих совещаний наиболее подходящим и целесообразным магистру конницы Арбециону направиться вперед с частью армии и немедленно атаковать варваров, сосредоточив главные силы на побережье Бригантского озера. Топографию этой местности я обрисую вкратце, насколько это возможно в данном случае.
(2) Среди крутых горных громад берет свое начало мощным потоком Рейн... принимая в себя другие реки, подобно тому как быстрым падением через пороги изливается Нил. От самого истока Рейн мог бы быть судоходен при своем обилии воды, если бы не являлся скорей стремительным горным потоком, чем рекой. (3) Высвободившись из гор и протекая среди крутых берегов, он впадает в большое круглое озеро, которое живущие по его берегам реты зовут Бриганцией. Это озеро, имеющее 460 стадий в длину [14] и почти столько же в ширину, кроме того места, где древняя римская доблесть благоразумно проложила широкую дорогу[15] , малодоступно из-за густых лесов, а также противодействия варваров, неблагоприятного рельефа местности и суровости климата. (4) Пенящимися волнами с шумом вливается река в это озеро и протекает через стоячие воды озера по самой его середине, точно по отвесу. Как бы чуждая стихия, она выносит ту же самую массу воды, которую внесла, не увеличив и не уменьшив ее, под тем же самым именем, с той же самой силой, и, не получая затем никакого притока, погружается в волны океана. (5) Особенно удивительно, что воды озера от быстрого протока реки не приходят ни в какое движение, и быстрое течение реки не замедляется илистой водой озера, с которой вода реки ни мало не смешивается. Если бы в этом не убеждало непосредственное наблюдение, то нельзя было бы поверить, что это именно так. (6) Подобно этому берущий свое начало в Аркадии Алфей, охваченный страстью к источнику Аретузе, рассекая Ионийское море, стремится к возлюбленной... (нимфе)[16] .
(7).. (Арбецион) попал в засаду и остановился, смущенный этим неожиданным несчастьем... (8) Враги выскочили из-за прикрытий и без пощады поражали всякого рода метательным оружием все, что попадалось. Никто из наших не мог оказать сопротивления, и спасти жизнь можно было только быстрым отступлением. Думая только о том, чтобы избежать поражения, солдаты метались туда и сюда и подставляли спину под удары. Однако многие, рассеявшись по тесным тропинкам, спаслись от опасности под защитой темной ночи, и когда рассвело, с новыми силами присоединились каждый к своей части. В этом печальном и неожиданном приключении мы потеряли значительное число солдат и десять трибунов. (9) Аламанны, приободренные этим успехом, стали более дерзкими и ежедневно, когда утренняя мгла скрывала свет, ходили поблизости от римских укреплений с мечами в руках, с бахвальством выкрикивая угрозы. Однажды скутарии сделали внезапно вылазку, но остановились на месте, будучи отражены отпором вражеской силы, и стали настойчиво вызывать на битву всех своих товарищей. (10) Недавние потери устрашали многих, и сам Арбецион пребывал в нерешительности, опасаясь неблагоприятного исхода. Тут бросились вперед со своими отрядами три трибуна вместе: Аринфей, заменявший командира арматур, Сениавх, командовавший турмой комитов и Баппон, командир промотов[17] (11) Ринувшись на врага, словно стремительный поток, не становясь в боевую линию, а бросаясь в одиночку... они обратили всех в постыдное бегство. Аламанны расстроили свои ряды, бросали щиты в поспешном отступлении, а наши рубили их мечами и кололи копьями. (12) Много лежало убитых вместе с лошадьми, и мертвые сидели они на спинах своих коней. Увидев это, высыпали из лагеря все, опасавшиеся до этого броситься в бой вместе с товарищами; забыв теперь обо всякой осторожности, избивали они варваров, топтались в кучах мертвых тел, забрызганные кровью павших; только немногие варвары спаслись от смерти бегством. После такого результата этой битвы император с ликованием и торжеством возвратился на зимние квартиры в Медиолан.
5. (1) При этом общем печальном положении дел поднялась новая буря бедствий, не менее горестная для провинций, и все оказалось на краю гибели; но благодетельная властительница людских судеб Фортуна положила скорый конец в высшей степени грозному бунту. (2) Когда Галлия из-за продолжительного попустительства власти подвергалась жестоким убийствам, грабежам и пожарам со стороны свободно бродивших по ней варваров, и никто не приходил ей на помощь, отправился туда по приказу императора магистр пехоты Сильван[18] , человек, которого считали способным поправить положение дел. Всячески старался ускорить его отъезд Арбецион, чтобы устранить соперника...
(3) ... Некий Динамий, актуарий императорских вьючных лошадей, попросил у него (Сильвана) рекомендательные письма к друзьям, чтобы представить себя его близким приятелем. Получив письма от Сильвана, который по простоте душевной ничего не подозревал, Динамий спрятал их, чтобы совершить со временем нечто гибельное. (4) Сильван проходил походами по Галлии, сообразуя их с потребностями времени, и разгонял варваров, которые сбавили в своей наглости и стали чувствовать страх. Между тем Динамий, человек хитрый и поднаторевший в обманах, придумал безбожное коварство, причем помощником и соучастником ему был, по темным слухам, префект претория Лампадий, а также Евсевий, бывший комит государственных имуществ, имевший прозвище Mattyocopa[19] , и Эдесий, бывший магистр императорской канцелярии рескриптов и прошений[20] - им обоим префект устроил приглашение на торжество вступления консулов в должность как своим близким друзьям. Смыв кисточкой текст писем Сильвана и оставив только подпись, они написали на них совершенно отличный от прежнего текст, как будто Сильван в двусмысленных выражениях просил и убеждал своих друзей, состоявших при дворе, и частных лиц - в числе их Туск Альбин и многие другие, - помочь в затеваемом им государственном перевороте и посягательстве на верховную власть в скором времени... .(5) Этот пакет вымышленных писем, сочиненных с целью погубить невиновного, Динамий передал префекту для представления императору, жадному до расследования подобных дел... Улучив подходящее время, префект, надеясь показать себя бдительным стражем жизни императора, испросил аудиенцию с глазу на глаз... и прочитал ему эти хитро сочиненные письма. Немедленно отдан был приказ взять под стражу трибунов и доставить из провинции частных лиц, имена которых значились в письмах.
(6) Командир гентилов Маларих[21] , негодуя на эту гнусную интригу, немедленно созвал своих коллег, страшно возмущался и кричал, что преданных империи людей безбожно обходят партийными интригами и обманом. Он просил разрешения немедленно отправиться и привезти Сильвана, который никогда не замышлял того, что приписывают ему его злые враги, причем он предлагал взять в заложники за себя свою семью и представлял поручительство трибуна арматур Маллобавда в том, что он вернется, или же предлагал на таких же условиях позволить отправиться Маллобавду, который выполнит то, что он сам брался сделать. (7) Заявлял он также с полной уверенностью, что если не пошлют к Сильвану его соплеменника, то тот, вследствие склонности проявлять опасливость даже в случаях, когда нет ничего угрожающего, может вызвать восстание.
(8) Хотя совет этот и был полезен и целесообразен, но речь его была выброшена на ветер. По совету Арбециона послан был вызвать Сильвана с письменным приказом Аподемий, давний и жестокий враг всех хороших людей. Прибыв в Галлию, Аподемий... отступил от данных ему при отъезде предписаний, не повидался с Сильваном, не передал ему письменного приказа возвратиться ко двору, но, пригласив к себе начальника денежной части, стал преследовать клиентов [22] и рабов магистра пехоты (Сильвана) с таким враждебным высокомерием, как будто тот был уже проскрибирован и приговорен к смерти. (9) Пока ждали скорого прибытия Сильвана, а Аподемий производил смуту в Галлии, Динамий, желая подкрепить свою подлую интригу надежными аргументами, переслал от имени Сильвана и Малариха трибуну кремонской оружейной фабрики сочиненное им самим письмо, близкое к тем, которые он доставил императору через префекта. Письмо содержало предписание трибуну как соучастнику тайны поспешить с подготовкой дела. (10) Прочитав это письмо, трибун долго недоумевал, чтобы это значило, так как не мог вспомнить, чтобы авторы письма когда-либо беседовали с ним на подобную тему. И вот он через того же посланца, который принес письмо, приставив к нему одного солдата, отослал письмо к Малариху, с настойчивой просьбой объяснить открыто и без загадок, чего он хочет. Он заявлял, что, как человек простой и необразованный, не понимает речей намеками.
(11) Маларих, которого продолжали угнетать тяжелые заботы и тревоги за судьбу своего земляка Сильвана, а также и свою собственную, получив это письмо, пригласил к себе франков, которых было много и которые имели силу при дворе, держал перед ними возбужденную речь и жаловался, что интрига, ставшая теперь ясной, направлена против их жизней.
(12) Поставленный в известность об этом император повелел произвести следствие по этому делу общей комиссией придворных и всех высших военных чинов. Поскольку судьи не захотели вникнуть в дело, Флоренций, сын Нигриниана, исполнявший тогда обязанности магистра оффиций, тщательно рассмотрев документ, заметил остатки прежних записей и заключил отсюда, что после уничтожения прежнего текста, с злостным умыслом был написан другой. (13) Когда таким образом было разоблачено мошенничество и был представлен точный отчет императору, он приказал, лишив должности префекта (Лампадия), отдать его под суд; но усиленное заступничество многих лиц спасло префекта. Евсевий, бывший комит государственных имуществ, показал под пыткой, что эта интрига была ему известна. (14) Эдесий упорно отрицал, что ему было нечто известно по этому делу, и был освобожден от ответственности. Таким образом, дело кончилось освобождением всех причисленных к ответственности по доносу об этом преступлении. А Динамий, как будто он зарекомендовал себя с лучшей стороны, послан был управлять Тусцией в звании корректора[23] .
(15) Сильван тогда находился в Агриппине[24] и получал непрерывно сведения о том, что затевал на его погибель Аподемий. Зная переменчивый нрав императора и опасаясь заочного осуждения без суда и следствия, он подумывал в своем трудном положении отдаться под защиту варваров. (16) Но ему отсоветовал это Ланиогайз, бывший тогда трибуном, тот самый, о котором я выше сообщал, что он один присутствовал при смерти Константа [25] [26] , будучи тогда в звании кандидата. Он доказывал Сильвану, что франки, к которым он принадлежал по происхождению, или убьют его, или выдадут за деньги. Не находя из сложившихся обстоятельств никакого выхода, Сильван почувствовал себя вынужденным прибегнуть к последнему средству: тайно переговорив с наиболее влиятельными офицерами и склонив их на свою сторону обещаниями больших наград, он провозгласил себя императором, временно воспользовавшись пурпурными тканями, снятыми с драконов и других знамен[27] . (17) Пока в Галлии происходили эти события, однажды вечером принесено было в Медиолан неожиданное известие о том, что Сильван уже открыто, не довольствуясь своим рангом магистра пехоты, привлек на свою сторону армию и провозгласил себя государем. (18) Констанций был поражен этим известием, словно ударом грома; все сановники были созваны на совет во вторую стражу ночи [28] и поспешили во дворец. Никто ничего не мог ни придумать, ни сказать, и лишь шепотом произнесено было имя Урзицина, человека выдающихся военных талантов, которому безвинно была нанесена тяжкая обида. Немедленно он был приглашен через магистра приемов - что являлось наиболее почетным способом приглашений - и когда он вошел в зал совета, более любезно, чем когда-либо прежде, позволено было ему поцеловать пурпур. Этот способ приветствия учредил впервые по обычаю чужеземных царей император Диоклетиан, тогда как ранее государей приветствовали так же как и сановников. (19) И тот, которого недавно резко преследовали, называя его пожирателем Востока и обвиняя в намерении овладеть через своих сыновей верховной властью, был теперь предметом заискиваний как самый опытный полководец, боевой товарищ Константина Великого, единственный, кто может подавить восстание, - что и было правильно, хотя при этом имелись и тайные умыслы, а именно: прилагали все старание сокрушить Сильвана, сильного военной доблестью мятежника, или же, если бы это не удалось, добить пошатнувшегося уже Урзицина, чтобы совсем устранить этого человека, внушавшего большой страх. (20) И вот когда он, принимая спешные меры для ускорения сборов в путь, хотел представить возражение против выставленных против него обвинений, император остановил его любезной речью, что, мол, теперь не время разбирать спорные дела, когда грозные обстоятельства требуют взаимного согласия партии и необходимо предупредить возможность дальнейших осложнений.
(21) На совещаниях дело было обсуждено со всех сторон, и особенно тщательно был рассмотрен вопрос о том, каким способом устроить так, чтобы Сильван думал, что император не знает о случившемся. Чтобы сделать это вероятным, сочинили любезный рескрипт, приглашавший его вернуться ко двору, сохранив все свои полномочия и передав командование Урзицину. (22) Когда это было подготовлено, Урзицин получил приказ немедленно выезжать. По его требованию, ему дана была свита из трибунов и десяти протекторов-доместиков для исполнения поручений по государственному делу. Среди них был и я с моим товарищем Веренианом. Все остальные... (23).. каждый, боясь за себя, провожали его при отъезде. И хотя нас, словно бестиариев[29] , бросали навстречу диким зверям, понимали мы, однако, что бедствия в прошлом имеют ту хорошую сторону, что за ними следует радость, и восхищались изречением Цицерона, возникшим из глубин истины: "Хотя самым желанным является непрерывное благополучие, но такое правильное течение жизни не дает того чувства, какое появляется, когда мы возвращаемся к благополучию из тяжелого положения и жестоких бед" [30]
(24) Итак, мы торопимся, совершая большие переезды, чтобы наш начальник прибыл в подозрительные области раньше, чем в пределах Италии мог бы распространиться какой-либо слух о появлении самозванца. Но как мы ни спешили, летевшая пред нами словно на крыльях молва выдала нас и, прибыв в Агриппину, мы нашли дело в состоянии, уже не соответствовавшем нашим замыслам. (25) Отовсюду стекалось множество народа, все спешили поддержать Сильвана, стянуто было много войск. В данных обстоятельствах казалось более подходящим, чтобы наш начальник смиренно подделался под мысли и желания нового государя, для вида увеличив его силы своим ложным присоединением. Таким способом можно было надеяться, усыпив его осторожность разными прикрасами лести, провести его, не вызывая в нем никаких подозрений. (26) Удача этого плана представлялась весьма сомнительной, так как приходилось с величайшей осторожностью поджидать удобного момента, не опередив его и не упустив. Если бы наши намерения обнаружились не вовремя, то было бы ясно, что все мы разом будем обречены на смерть.
(27) Наш командир был принят весьма любезно; подчиняясь обстоятельствам, он преклонил на торжественном приеме колени перед возгордившимся, облеченным в пурпур самозванцем. Сильван оказывал ему большое уважение и обращался с ним, как с близким другом. Свободно допуская его к себе и приглашая к императорскому столу, Сильван стал приглашать его на тайные совещания относительно способов достижения единовластия. (28) Он жаловался на то, что недостойных людей возвышают до консулата и высших постов, а что он сам и Урзицин после многих тяжких трудов, перенесенных на благо государству, попали в такую немилость, что сам он был позорно оскорблен следствием над друзьями и обвинен в оскорблении величества, а Урзицин отозван с Востока и предан ненависти своих врагов. Эти жалобы он повторял не раз и с глазу на глаз, и публично. (29) Такие шли разговоры, а нас между тем все более пугал доносившийся отовсюду ропот солдат, которые жаловались на нехватку всего и горели желанием форсировать со стремительной быстротой теснины Коттиевых Альп[31] .
(30) При этом опасном настроении умов мы обсуждали на тайных совещаниях способ привести в исполнение наш план; не раз менялись решения под воздействием страха, и мы остановились наконец на следующем. Тщательно отыскали мы осторожных исполнителей дела и, взяв с них клятву, стали склонять на свою сторону бракхиатов и корнутов[32] которые не отличались особенной верностью и которых можно было за высокую плату склонить к чему угодно. (31) Таким образом дело было совершено через посредников из простых солдат, которые подходили для такого дела даже своей безвестностью и были подкуплены обещанием щедрой награды. И вот внезапно, на первом рассвете едва забрезжившего утра, собрался отряд вооруженных людей и, проявляя, как это обыкновенно бывает в рискованных предприятиях, невероятную дерзость, проник во дворец и перебил стражу. Сильван спрятался от страха в часовне; его вытащили оттуда и, когда он попытался укрыться в месте собраний христианской общины, зарубили мечами.
(32) Так окончил свою жизнь полководец, имевший за собой немалые заслуги. Интриги преступников опутали его, когда он отсутствовал, и, чтобы спасти свою жизнь, он решился на крайнее средство. (33) Констанций был ему очень обязан за переход на его сторону во главе тяжеловооруженной конницы перед битвой при Мурзе[33] но Сильван опасался неустойчивости и непостоянства Констанция, хотя имел за себя громкие дела отца своего Бонита, который, будучи франком по происхождению, много раз сражался в междоусобной войне против партии Лициния на стороне Константина.
(34) Еще до этих событий, разыгравшихся в Галлии, в Риме в цирке однажды - неизвестно, на основании ли каких-либо данных или просто по предчувствию, - раздались громкие крики: "Сильван побежден!"
(35) Гибель Сильвана в Агриппине, как я о ней рассказал, преисполнила императора радостью, и так как главными чертами его характера были гордость и чванство, то он приписал эту удачу исключительно своему счастью: совершавших храбрые дела людей он всегда ненавидел, как Домициан, и старался перещеголять каким-либо качеством, не имеющим отношения к личному мужеству. (36) Он был настолько далек от мысли похвалить за успешное выполнение дела, что обронил в своем письме несколько слов о захваченных будто бы галльских сокровищах, которых никто не касался. Он отдал приказ произвести строжайшее следствие, допросив Ремигия, который был тогда казначеем при нашем начальнике. Этот самый Ремигий позднее при Валентиниане был казнен через повешение по делу о триполитанском посольстве[34] (37) По окончании этого дела Констанций стал еще более чваниться, словно он сравнялся с небом и повелевает судьбою; его превозносили льстецы, число которых он преумножал, выказывая презрение недостаточно искусным и отстраняя их от себя. Про Креза читали мы, что он прогнал из своего царства Солона за неумение льстить[35] , и Дионисий угрожал смертью поэту Филоксену [36] за то, что тот, когда Дионисий читал свои плохие и нескладные стихи, и все их хвалили, единственный не выразил никакого одобрения. (38) Лесть - кормилица всяких пороков. Только такая хвала должна быть угодна властителю, когда может оказаться место и для осуждения за нехороший поступок.
6. (1) По восстановлении спокойствия начались, как обычно, сыски, и многие, словно преступники, были закованы в оковы и цепи. В дикой радости вознесся Павел, этот дьявольский доносчик, и дал широкий простор своим ядовитым козням. Следствие по делу вели гражданские и военные чины императорского совета, и было приказано подвергнуть пытке Прокула, доместика [37] Сильвана, человека слабого физически и болезненного. Всех охватил страх, как бы он, под воздействием на слабое тело страшной муки пыток, не обвинил в тяжких преступлениях всех без разбора. Но вышло совсем иначе, чем ожидали. (2) Помня о сне, в котором ему было запрещено, как он утверждал, давать показания против кого-либо невиновного, он не назвал и не выдал никого, хотя и был замучен до полусмерти. Упорно оправдывал он деяние Сильвана и давал самые неопровержимые доказательства того, что не честолюбие, а необходимость вынудила его замыслить то, на что он посягнул. (3) Он выставлял аргумент, удостоверенный показаниями многих, а именно: за пять дней до того, как Сильван возложил на себя императорскую повязку, он выдал жалование войску от имени Констанция и обратился с речью к солдатам, внушая им быть храбрыми и сохранять верность. Было ясно, что если бы он собирался посягнуть на императорский венец, то раздал бы эту большую сумму золота от своего имени.
(4) После Прокула осужден был на смертную казнь Пэмений. Выше было рассказано о нем, что когда тревирцы заперли ворота своего города перед Цезарем Деценцием, он возглавил организацию обороны[38] Затем казнены были комиты Асклепиодот, Луттон, Маудион и вместе с ними многие другие, так строго в те времена преследовались дела, подобные описанному.
7. (1) Пока свирепствовала эта буря бедствий, в Вечном городе правил Леонтий, показавший себя образцовым судьей. Скорый в допросах, весьма справедливый в разбирательствах, он отличался по самой своей натуре благожелательностью, хотя своей заботой о сохранении авторитета казался некоторым строгим и слишком расположенным к обвинительным приговорам.
(2) Первый повод к бунту против него был самый пустой и ничтожный. Он приказал взять под стражу возницу Филорома. Собравшаяся на его защиту чернь, стремившаяся вырвать из рук властей своего любимца, бушевала и наступала на префекта, считая его робким человеком. Но тот, твердый и решительный, направил в толпу своих служителей, схватил несколько человек, подверг их пытке и покарал ссылкой на острова[39] Никто не посмел возмущаться и оказывать сопротивление. (3) Несколько дней спустя чернь проявила опять свой обычный буйный дух под предлогом недостатка вина. Толпа собралась к Септемзодию, знаменитому строению, где император Марк (Аврелий) воздвиг великолепный Нимфей[40] Туда направился префект. Друзья его и стража горячо уговаривали его не показываться наглой и угрожающей толпе, которая к тому же была ожесточена еще с прошлого бунта. Не зная чувства страха, он прямо въехал в толпу, причем его покинула часть свиты, поскольку он шел на очевидный риск. (4) С полным самообладанием посмотрел он острым взглядом с колесницы на лица отовсюду напиравшей взволнованной толпы, словно в глаза змей, и выслушал множество оскорблений. Тут он узнал возвышавшегося над другими человека огромного роста с рыжими волосами и спросил его, не он ли Петр по прозвищу Вальвомер. Когда тот дерзким голосом дал утвердительный ответ, префект, узнав в нем давно известного ему зачинщика беспорядков, приказал, несмотря на громкий протест множества людей, скрутить ему руки за спиной и в таком виде подвесить. (5) Когда его на глазах у всех подняли на высоту, и он тщетно взывал о помощи к товарищам, толпа, только что напиравшая, рассыпалась по всему городу и исчезла. Зачинщик волнения тут же был подвергнут телесному наказанию, как будто перед судейским трибуналом, и сослан в Пицен. Позднее он там обесчестил знатную девушку и по приговору консуляра Патруина был приговорен к смертной казни.
(6) В правление того же Леонтия Констанций отдал приказ прислать на главную квартиру христианского епископа Либерия как оказавшего неповиновение повелениям императора и решению большинства епископов. Я расскажу вкратце об этом деле. (7) Тогда в Александрии был епископ Афанасий, который считал себя более значительным, чем имел на то право, и совался не в свои дела, как то подтверждали упорные слухи. Съезд многих епископов - христиане называют его синодом - лишил его сана. (8) О нем рассказывали, что, обладая большими познаниями в искусстве предсказания и разных тонкостях авгурской науки, он несколько раз предсказывал будущее. Кроме того ему вменяли в вину другие отступления от предписаний веры, которую он представлял. (9) Либерий должен был подтвердить своей подписью вместе с другими низложение Афанасия с епископского трона. Несмотря на приказ императора и вопреки уговорам, он упорно отказывался это сделать и не раз громко заявлял, что считает величайшей несправедливостью осудить человека, не увидев и не выслушав его. Таким образом, он открыто сопротивлялся императорской воле. (10) Хотя император знал, что Афанасий, к которому он всегда относился враждебно, уже низложен, тем не менее, он настойчиво желал, чтобы это низложение было подтверждено высшим авторитетом епископа Вечного города. И все-таки он этого не добился; а Либерий с большими трудностями был увезен из города ночью из-за страха перед народом, который был к нему очень расположен.
8. (1) Итак, вот что происходило, как я рассказал, в Риме. А Констанция беспокоили постоянные известия о том, что галльские провинции на краю гибели, так как варвары, не встречая никакого отпора, разоряют и уничтожают все. Долго он раздумывал, как справиться ему с этим бедствием и остаться при этом самому в Италии, как он того хотел, считая опасным удаляться на отдаленную окраину. Наконец он нашел правильный выход из положения, а именно: задумал взять в соправители своего двоюродного брата Юлиана, который недавно был вызван из Ахайи [41] и носил еще греческий плащ. (2) Обеспокоенный грозящими бедствиями, Констанций поделился этой мыслью с ближайшими к нему людьми и открыто признался - чего никогда раньше не делал, - что изнеможет в своем одиночестве от стольких и столь частых несчастий; а те, привычные к изысканному подобострастию, сбивали его с толка, утверждая, что нет ничего столь трудного, чего бы не одолели, как всегда дотоле, его великая доблесть и его неземное счастье, а многие, сознавая за собой разные провинности, добавляли, что следует впредь опасаться титула Цезаря и напоминали о случившемся при Галле.
(3) Их настойчивым наветам оказала противодействие лишь императрица. Трудно сказать, из боязни ли дальнего путешествия, или вследствие врожденного разумного понимания государственных интересов она всем заявляла, что необходимо предпочесть родственника. После долгого обсуждения, принято было твердое решение, оставлены были пустые споры и решено было принять Юлиана в соправители. (4) Когда он появился в назначенный заранее день, созваны были все войска, император взошел на высокий трибунал, окруженный орлами и знаменами, и, держа Юлиана правой рукой, произнес такую речь милостивым тоном.
(5) "Мы стоим перед вами, славные защитники отечества, по делу, которое одинаково касается всех, и я расскажу вам его вкратце, как перед справедливыми судьями. (6) После гибели бунтовщиков, которых подвигло на их посягательства бешеное безумие, варвары, словно совершая римской кровью поминки по их нечестивым теням, нарушив мир на границах, разоряют области Галлии. Их наглость находит себе поддержку в том, что тяжелые обстоятельства удерживают нас в отдаленных от тех мест пределах. (7) Это бедствие касается уже вовсе не только пограничных местностей. Если мы сойдемся с вами в твердой решимости дать отпор, пока есть еще время, то вынудим дерзкие племена склонить свою голову, и неприкосновенными пребудут границы империи. Остается только, чтобы вы осуществили надежду, которую я питаю. (8) Я хочу предоставить власть Цезаря Юлиану, моему, как вы знаете, двоюродному брату; его скромность, делающая его столь же дорогим мне, как и мое с ним родство, стяжали ему признание, и в нем виден молодой человек выдающейся энергии. Свое желание сделать его соправителем я ставлю в зависимость от вашего согласия, если вы считаете это полезным для отечества".
(9) Он пытался говорить и дальше, но крики одобрения со стороны всего собрания прервали его; как бы в предвидении будущего, раздавались возгласы о том, что это решение самого верховного божества, а не человеческого разума. (10) Неподвижно стоял император, ожидая, пока установится тишина и уже с большей уверенностью продолжал свою речь так: "Так как ваш радостный крик свидетельствует о вашем одобрении, то пусть взойдет на высшую ступень почета молодой человек, обладающий спокойствием духа и мощной энергией, моральные качества которого достойны подражания и не требуют хвалы. Его превосходные дарования, развитые научным образованием, отметил я достаточно, как кажется, уже тем, что выбрал его. Итак, я облеку его в императорское одеяние, уверенный в видимом указании перста Божия".
(11) После этих слов он облачил Юлиана в дедовский пурпур и провозгласил его при ликовании всего войска Цезарем. С выражением серьезной сосредоточенности на лице стоял Юлиан, когда император обратился к нему с такими словами. (12) "Ты получил, мой возлюбленнейший брат, во цвете своей юности блистательнейшее отличие твоего рода. Я признаю в этом преумножение блеска моей собственной славы: то, что я справедливо предоставляю моему знатному родственнику верховную власть, более возвеличивает меня, нежели то, что я сам обладаю этой властью. (13) Итак, раздели со мной опасности и труды, прими на себя управление и охрану Галлии и постарайся всяческими добрыми деяниями облегчить тяжелое положение этих областей. Если будет необходимо схватиться с врагом, твердой стопой становись среди самих знаменоносцев, придавай бодрость нападающим на врага, когда это нужно, поощряй сражающихся, выступая сам вперед, соблюдая, конечно, осторожность; приходи на помощь дрогнувшим, скажи вовремя слово порицания робеющим и будь как для храбрых, так и для трусов беспристрастным свидетелем их поведения в бою. Иди же, храбрый муж, так как опасность наступила, и веди за собой таких же храбрецов! Связанные прочными узами любви, мы будем помогать друг другу, будем вместе воевать и с равным участием и благожеланием будем править умиротворенной вселенной, если только Бог пошлет свое соизволение в ответ на наши молитвы. Для меня ты будешь всегда со мной, и я буду с тобой во всех твоих делах. Шествуй, шествуй же, напутствуемый обетами всех нас! Спеши, чтобы ревностной заботой отстоять доверенный тебе самим отечеством пост!"
(15) Никто уже не хранил молчания после этих слов императора. Страшный шум подняли солдаты, ударяя щитами по наколенникам - это знак полного одобрения, в то время как, напротив, удар копьем о щит служит выражением гнева и скорби, - с невероятным ликованием одобрили все, за исключением очень немногих, решение императора и с восторгом глядели на Цезаря, стоявшего перед ними во блеске императорского пурпура. (16) Вглядываясь в его глаза, ласковые, но в то же время и властные, в его благообразные черты лица, старались прочитать на них, каков он будет, как будто изучали древние книги, знакомство с которыми позволяет определить характер человека по его наружности. Похвалы, которые ему при этом воздавали, сохраняя должное почтение, не переходили границ и не были ниже того, что приличествовало ему: можно было подумать, что слышишь голоса цензоров, а не солдат. (17) Приглашенный взойти вместе с императором на колесницу по дороге во дворец, он шептал про себя стих Гомера: -
"Очи смежила багровая Смерть и могучая Участь" [42]
Событие это произошло 6-го ноября в год консульства Арбециона и Лоллиана[43] (18) Несколько дней спустя совершено было бракосочетание Цезаря с Еленой, сестрой Констанция, а затем, когда закончены были все приготовления, которых требовал спешный отъезд, Юлиан с небольшой свитой отправился в путь 1-го декабря. Август проводил его до места расположения двух колонн, между Лаумеллом (Лаумелло) и Тицином (Павия). Юлиан доехал, но останавливаясь, до Тавринов (Турин). Здесь ему сообщили тревожное известие, которое было получено при дворе незадолго до его отъезда, но намеренно скрыто от него, чтобы не вносить изменения в задуманный план. (19) Известие это состояло в том, что Колония Агриппина, весьма важный город Второй Германии [44] после упорной осады была взята огромными силами варваров и разрушена. (20) Юлиан был поражен этой вестью как предзнаменованием грядущих бедствий, и окружающие его слышали, как он про себя сетовал, что своим возвышением достиг лишь права умереть в хлопотах. (21) При его прибытии в Виенну люди всех возрастов и положений устремились к нему навстречу, чтобы приветствовать его как желанного и храброго правителя. Весь народ и все население окрестных мест, завидев его еще издали, обращались к нему, называя его милостивым и несущим счастье императором, и все с восторгом взирали на приезд законного государя: в его прибытии видели исцеление всех бед и кричали, что когда дело стало на край гибели, явился гений-спаситель. (22) Когда в это время одна слепая старуха спросила, кто прибыл, и ей сказали: "Цезарь Юлиан", то она воскликнула: "Он восстановит храмы богов!"
9. (1) Так, используя выражение величавого мантуанского певца[45]
"Больших событий чреда для меня зачинается ныне,
Больший подьемлю я труд" -,
я считаю уместным рассказать о географическом положении галльских областей, чтобы при описании быстрых походов и разнообразных случайностей военных событий, объясняя что-либо некоторым неизвестное, не оказаться похожим на нерадивых матросов, которым приходится чинить поврежденные паруса и канаты при буре и волнении, хотя можно было все это свободно сделать раньше.
(2) Древние писатели, не имевшие определенных сведений о происхождении галлов, оставили лишь неясные сообщения. Но позднее Тимаген [46] с греческой тщательностью и на греческом языке собрал из разных книг данные, долго остававшиеся неизвестными. Полагаясь на него, я изложу с полной ясностью и определенностью собранные им сведения. (3) Некоторые авторы утверждали, что в тех краях существовало местное население, которое названо было по имени своего любимого царя кельтами, а по имени его матери - галатами, - так и теперь называют греки галлов; другие, что дорийцы последовали за древним Геркулесом и населили местности, соседствующие с океаном. (4) Дразиды (друиды) рассказывают, что часть народа действительно была коренным населением, но стеклись также пришельцы с отдаленных островов и из зарейнских областей, которые были изгнаны со своей родины частыми войнами и разливами бушующего моря. (5) Некоторые говорят, что после разрушения Трои, рассеявшиеся повсюду греки в небольшом числе заняли эти местности, бывшие тогда незаселенными. (6) А местные жители более всего склоняются к другому преданию, и я сам читал его в виде надписей, высеченных на памятниках в Галлии. Сын Амфитриона, Геркулес[47] , спешил, чтобы сразиться со свирепыми тиранами Герионом и Тавриском[48] , из которых первый терзал Испанию, второй - Галлию. Победив обоих, он сходился с благородными женщинами и имел много детей, которые и назвали страны, где они повелевали, своими именами. (7) Азиатский народ из Фокеи, убегая от свирепого Гарпала, наместника царя Кира[49] , направился на судах в Италию. Часть этих беглецов основала в Лукании Велию, другая в Виеннской области - Массилию. Затем в следующие века, увеличившись по численности своего населения, они основали немало городов. Но достаточно этих различных мнений, которые невольно вызывают даже чувство досады. (8) Когда люди постепенно освоились в этих местах, у них возникли занятия науками, начало которым положили барды, евгаги и дразиды. Барды воспевали храбрые подвиги славных мужей в эпических стихах под сладкие звуки лиры; евгаги предавались исследованию явлений и тайн природы и пытались их объяснить. Превосходя умом тех и других, дразиды, составив союзы, как было установлено авторитетом Пифагора, поднялись до исследования высоких и таинственных вещей; с презрением относясь к земному, они провозгласили бессмертие души.
10. (1) Будучи окружена крутыми горами, покрытыми вечными снегами, территория Галлии оставалась за исключением прибрежных областей почти неизвестной жителям остальных частей Земли, так как со всех сторон ее окружают природные, но словно воздвигнутые искусством, преграды. (2) С юга она омывается Тирренским и Галльским морями; со стороны, где она смотрит на Медведицу[50] , она отделена волнами Рейна от диких народов; где обращена к западным созвездиям, ее окружает океан и высокий Пиренейский хребет; где страна поднимается к востоку, она упирается в Коттиевы Альпы. Когда уже все галлы были покорены, царь Коттий один скрывался в ущельях, полагаясь на их неприступность, наконец смирившись, он был принят в качестве друга императором Августом и в благодарность за милость предпринял большие сооружения для устройства прямых и удобных для путников дорог, которые проходят посередине между другими, издревле известными Альпами, и о них я позднее расскажу то, что мне удалось точно узнать. (3) В этих Коттиевых Альпах, которые начинаются от города Сегузиона [51] поднимается высокий хребет, через который можно перебраться только с опасностью для жизни.
(4) Если двигаться со стороны Галлии, то этот хребет круто спускается вниз, представляя грозный вид со своими нависающими с обеих сторон скалами. Переход по его обрывающимся в пропасть ущельям особенно страшен в весеннее время, когда от теплых ветров тает лед и растапливаются снега: ступая неверным шагом по скрытым под надвинувшимися льдинами прогалинам, люди, животные и повозки проваливаются в бездну. Чтобы избежать гибели, найден один только способ: к повозкам привязывают крепкие канаты, позади ставят лошадей или быков, при помощи которых и спускают повозки шаг за шагом, уменьшая тем самым опасность. Так бывает, как я сказал, весной. (5) А зимой, когда скованная морозом земля покрывается гладким слоем льда и становится скользкой, спускающиеся скатываются по уклону, и обширные ущелья, прикрытые на всем своем протяжении обманчивым снегом, пожирают иной раз путников. Потому-то знакомые с местностью люди отмечают более надежные места, устанавливая деревянные столбы, чтобы путник мог безопасно ориентироваться по ним. Если же эти столбы завалит снегом или снесет с дороги горным потоком, то можно лишь с трудом выбраться при помощи проводников из местных жителей. (6) От высшей точки подъема со стороны Италии простирается равнина шириной в семь миль до станции Марс, а затем поднимается другая крутая гора, еще более высокая и труднопроходимая, до вершины Матроны [52] - имя это дал месту несчастный случай с одной знатной женщиной. Отсюда идет крутой, но более удобный путь до укрепления с названием Вирганция [53] (7) Гробница царька, соорудившего, как я сказал, эту дорогу, находится вблизи стен Сегузиона, и его память чтят по двум основаниям: за то, что он был весьма справедливый правитель, и за то, что, став союзником римской державы, обеспечил вечный мир своему племени.
(8) Хотя этот путь, лежащий посередине, самый прямой и наиболее оживленный, но есть и другие, сооруженные много раньше в разные времена. (9) Первый из них проложил фиванец Геркулес поблизости от приморских Альп, когда он, как я уже упоминал, медленно двигался, собравшись погубить Гериона и Тавриска. Эти Альпы он и назвал Морскими. Он также соорудил крепость и гавань Монэка [54] на вечную о себе память. Много столетий спустя Пэнинские Альпы получили свое название по следующей причине. (10) Когда Публий Корнелий Сципион, отец Старшего Африкана, направлялся на помощь славным своими несчастьями и своею верностью сагунтинцам[55] , которых теснили упорной осадой карфагеняне, то стал переправлять в Испанию флот, на который посажена была большая армия. Но так как Сагунт тем временем был взят силой и разрушен, и Сципион не мог настигнуть направлявшегося в Италию Ганнибала, который за три дня до его высадки переправился через Родан[56] то он быстро сделал небольшой переезд обратно по морю, чтобы наблюдать у лигурийского города Генуи за Ганнибалом, когда тот будет спускаться с гор, и если представится случай, сразиться с ним на равнине, не дав ему времени оправиться после трудного перехода через горы. (11) Но, правильно понимая интересы государства, он приказал направиться в Испанию своему брату Гнею Сципиону, чтобы тем воспрепятствовать Газдрубалу привести в исполнение свое намерение выступить оттуда вслед за Ганнибалом. Ганнибал узнал от перебежчиков о планах Сципиона; быстро и находчиво оценив положение, он направился, взяв проводников у тавринов, через область трикасинов вдоль границы с воконцами в Трикорийские горы. Оттуда он проложил новый путь, по которому раньше никто не ходил. При этом он взрывал огромные скалы страшной высоты, раскаляя их большим пламенем и поливая затем уксусом. Он перешел через реку Друэнцию [57] трудную для переправы из-за водоворотов, и попал в этрусскую область. На этом я окончу описание Альп и перейду к остальной территории.
11. (1) В древности, когда те страны, как варварские, были совершенно неизвестны, они делились, как рассказывают, на три части по национальности населения: кельты, они же галлы, аквитаны и белги, различавшиеся по языку, обычаям и законам. (2) Галлов или кельтов от аквитанов отделяет река Гарумна (Гаронна), которая, беря начало в Пиренейских горах, минует в своем течении многие города и впадает в океан. (3) От белгов отделяет их Матрона (Марна) и Секвана (Сена), реки, равные по своей величине. Протекая по Лугдунской провинции и окружив, словно остров, крепость паризиев Лутецию (Париж), они сливаются и у крепости Констанции (Гарфлер) впадают в море. (4) Самыми храбрыми считались у древних белги, так как они были дальше всех от культурных стран, не знали изнеживающего влияния привозных благ и долго боролись с зарейнскими германцами. (5) Наоборот, аквитаны, к берегам которых благодаря их близости и доступности, привозятся чужеземные товары, смягчились в своих нравах и легко были покорены римлянами. (6) С того времени, как после непрерывных войн [58] Галлия подчинилась диктатору Юлию Цезарю, страна эта была разделена на четыре провинции: Нарбоннская включала в себя область Виенны и Лугдунума, другая охватывала всех аквитанов; Верхняя и Нижняя Германии и белги образовывали в то время две юрисдикции. (7) В настоящее время в Галлии существуют следующие провинции. Первой областью, начиная с востока, является Вторая Германия; ее защищают большие и богатые города Агриппина (Кельн) и Тунгры (Тонгерн). (8) Затем следует Первая Германия, где в числе других городов находятся Могонциак (Майнц), Вангионы (Вормс), Неметы (Шпейер) и Аргенторат (Страсбург), прославленный поражениями варваров. (9) За этими областями простирается Первая Белгика с городами Медиоматрики (Мец) и Тревиры (Трир), славная резиденция государей. (10) Граничит с нею Вторая Белгика, где находятся в числе других городов Амбианы (Амиен), Кателауны (Шалон на Марне) и Ремы (Реймс). (11) В области секванов мы встречаем наиболее значительные города: Бизонтии (Безансон) и Равраки (Аугст). Первую Лугдунскую провинцию украшают города: Лутдун (Лион), Кабиллон (Шалон на Соне), Сеноны (Санс), Битуриги (Бурж) и огромная старинная крепость Августодун (Отен). (12) Во Второй Лугдунской провинции замечательны города: Ротомаги (Руан), Турины (Тур), Медиолан (Эврё) и Трикасины (Труа). В провинциях Альпы Грайские и Пэнинские, кроме других менее замечательных городов, находятся... Авентик (Аванш), запустевший в настоящее время, но не лишенный значения в прежнее, как свидетельствуют о том полуразрушенные теперь здания. Таковы провинции и знаменитые города Галлии.
(13) В аквитанской области, которая обращена к Пиренейским горам и той части океана, которая омывает Испанию, первая провинция - Аквитания, прославленная своими большими городами. Не говоря о многих других, замечательны здесь Бурдигала (Бордо), Арверны (Клермон), Сантоны (Сентонж) и Пиктавы (Пуатье).
(14) Провинция Новемпопулана известна городами Ауски (Ош) и Вазаты (Базас). В Нарбонской провинции первое место среди городов занимают Элуза, Нарбона и Толоза (Тулуза). В Виеннской провинции очень много прекрасных городов; наиболее замечательны из них сама Виенна, Арелат (Арль) и Валенция (Валанс). К ним присоединяется Массилия (Марсель), которая, как мы читаем, не раз оказывала поддержку Риму в трудные времена его жизни, пребывая с ним в союзе. (15) Поблизости от этих городов лежат Саллувии, Никея (Ницца), Антиполь (Антиб) и Стехадские острова.
(16) Так как в своем последовательном рассказе я дошел до этих мест, то неудобно и неловко было бы ничего не сказать о знаменитой реке Родан. Вытекая обильным истоком из Пэнинских Альп и в стремительном падении вниз к более ровным местам, скрывает она своей массой воды берега и впадает в озеро по имени Леманн (Женевское); проходя его, она не смешивается с другими водами, пробиваясь по поверхности более медленной воды озера и, ища выхода, прокладывает себе путь мощным стремлением. (17) Затем, ничего не теряя в своей массе воды, река направляется через Сапаудию (Савойя) и землю секванов; в дальнейшем своем течении касается левым берегом провинции Виеннской, а правым - Лугдунской; затем после множества извивов она принимает реку Арар, которую называют также Савконной (Сона), берущую начало в Первой Германии. Место их слияния есть начало Галлии. Отсюда расстояния измеряются не в милях а в левгах[59] . (18) До этого места по Родану, ставшему полнее от пришлой воды, могут подниматься очень большие корабли, которые нередко страдают от бурь. Закончив свое течение в положенных природой пределах, Родан, пенясь, вливается в Галльское море через широкий лиман, который называется Ad gradus (Грас), на расстоянии почти 18 миль от Арелата. На этом я закончу описание страны. Теперь я расскажу о внешности и обычаях населения.
12. (1) Почти все галлы высоки ростом, белы телом, русоволосы; взгляд у них живой и угрожающий; они страшно сварливы и чрезвычайно заносчивы. Когда один из них поссорится с другим, и ему станет помогать его жена, которая сильнее его и голубоглаза, то целая толпа чужеземцев не справится с ними, особенно когда та, гневно откинув голову, скрежеща зубами и размахивая белоснежными и могучими руками, начнет наносить кулаками и ногами удары не слабее снарядов катапульты, выбрасываемых при помощи скрученных жил. (2) Голос у большинства звучит резко и угрожающе, спокойно ли они говорят, или сердятся; все они вообще опрятны и чистоплотны, и в тех областях, а особенно у аквитанов, редко можно встретить даже самую бедную женщину в лохмотьях, как в других местах. (3) Для военной службы годятся у них люди любого возраста, и равным образом выступает в поход как старик, так и юноша, поскольку они закалены морозом и непрестанным трудом и способны вынести много трудных испытаний. Никогда у них не бывает случая, чтобы кто-нибудь из страха перед военной службой отрубил себе большой палец на руке, как случается это в Италии, где таких людей зовут по-местному murci[60] . (4) Они большие любители вина и умеют готовить различные похожие на вино напитки. Некоторые из них, принадлежащие к низшим слоям населения так одурманивают себя постоянным опьянением, которое Катон определил в известном изречении как вид добровольного помешательства, что начинают метаться в разные стороны; таким образом, находит себе подтверждение замечание Цицерона в его речи за Фонтейя: "Придется галлам пить вино, примешивая больше воды, что они считают ядом"[61] .
(5) Эти области, особенно граничащие с Италией, постепенно без большого труда попали под власть Рима. Первые шаги в этом направлении сделал Фульвий; далее повел дело в незначительных битвах Секстий; наконец совершенно подчинил их Фабий Максим [62] Полная победа, когда разгромлено было суровое племя аллоброгов, дала Фабию прозвище по этому имени (Allobrogicus). (6) Всю Галлию за исключением некоторых недоступных вследствие болот местностей, связал, по свидетельству Саллюстия[63] , вечными договорами с нашим государством Цезарь в консульство Сульпиция и Марцелла после взаимных потерь и поражений в течение десяти лет войны. Я сделал большое отступление и вернусь, наконец, к своему повествованию.
13. (1) После того как Домициан погиб ужасной смертью[64] его преемник Музониан управлял Востоком в звании префекта претория. Он был знаменитым оратором на греческом и латинском языках. За это он и поднялся выше, чем можно было ожидать. (2) Когда Константин хотел точнее ознакомиться с сектами манихеев [65] и тому подобными, и не удавалось найти подходящего переводчика, он остановился на Музониане, которого ему рекомендовали как подходящего человека. После того, как тот хорошо справился с этим поручением, император даровал ему имя Музониан, а до этого он звался Стратегием. Затем, последовательно проходя почетные звания, он дошел до префектуры. Человек он был разумный, сносный для вверенных ему провинций правитель, мягкий и ласковый; но при малейшей возможности и особенно в процессах - что самое гнусное - проявлял страшное корыстолюбие. Это обнаружилось как во многих других случаях, так с особенной очевидностью на следствии о смерти Феофила, консуляра Сирии[66] который из-за предательства Цезаря Галла, был растерзан набросившейся на него толпой черни. Тогда были осуждены бедняки, которые могли доказать свое отсутствие в то время, а богатые, действительно виновные в этом деле, отдав свое состояние, вышли из-под суда оправданными. (3) С Музонианом равнялся Проспер, командовавший армией, заняв место магистра конницы (Урзицина), пребывавшего тогда в Галлии; человек, постыдно бездеятельный и, по слову комика, открыто грабивший, пренебрегая уловками воров[67] (4) Оба эти человека действовали в полном согласии и оказывали друг другу взаимные услуги. Персидские командиры, стоявшие по соседству с пограничными реками, тревожили наши территории грабительскими налетами, в то время как царь был занят в крайних областях своих земель. Они совершали дерзкие набеги то на Армению, то - еще чаще - на Месопотамию. А римские военачальники в то же самое время заняты были грабежом имущества покорного населения.
(годы 356-357)
1. Похвала Цезарю Юлиану.
2. Цезарь Юлиан нападает на аламаннов, разбивает их, берет в плен и обращает в бегство.
3. Юлиан отбивает у франков взятую ими Колонию и заключает там мир с франкскими царями.
4. В городе Сенонах Юлиан осажден аламаннами.
5. Доблести Цезаря Юлиана.
6. Привлечение к суду и освобождение консуляра Арбециона.
7. Препозит опочивальни Цезаря Юлиана, Евтерий, защищает его перед императором против Марцелла. Похвала Евтерию.
8. Доносы и клевета на главной квартире Августа Констанция; корыстолюбие придворных.
9. Переговоры о мире с персами.
10. Август Констанций вступает с войсками и якобы с триумфом в город Рим.
11. Цезарь Юлиан нападает на франков на островах Рейна, куда они укрылись, и отстраивает против них Три Таберны.
12. Цезарь Юлиан нападает на семь аламаннских царей, притеснявших Галлию и разбивает варваров под Аргенторатом.
1. (1) Так непрерывной чередой происходили в римском мире события. Цезарь, находившийся тогда в Виенне, удостоен был консульства вместе с императором, который возлагал на себя этот сан в восьмой раз. В нем бушевала врожденная энергия, он слышал вокруг себя шум битвы, бредил поражениями варваров и уже готовился собрать воедино обломки провинции, если его появление на поле действий состоится в добрый час. (2) Совершенные им в Галлии подвиги, в которых его доблесть была равна его счастью, превзошли многие храбрые деяния древности, и я постараюсь поэтому рассказать о них по отдельности во временной последовательности, приложив к этому все силы моего слабого дарования, если только они будут достаточны для такой задачи. (3) И весь мой рассказ, чуждый всяких хитросплетений лжи, покоящийся на незыблемых основах только правды, перейдет, тем не менее почти в панегирик. (4) Казалось, какая-то счастливая звезда сопровождала этого молодого человека от его благородной колыбели до последнего его вздоха. Быстрыми успехами в гражданских и военных делах он так отличился, что за мудрость считали его вторым Титом (сын Веспасиана), славою военных дел он уподобился Траяну, милосердием был как Антонин, углублением в истинную философию был близок к Марку[1] , поступки и нравственный облик которого он представлял своим идеалом. (5) Цицерон сказал [2] что ко всем великим качествам мы относимся как к деревьям: нас восхищает высота, а не ствол и корни. Так первые проявления великолепного дарования этого человека оставались скрытыми в глубокой тени. Но их подобает поставить выше многих его удивительных дел, совершенных позднее, потому что он в годы нежной юности, как Эрехфей, воспитанный под сенью храма Минервы[3] , явился на поле брани не из боевой палатки, а из тенистых аллей Академии, и, покорив Германию, умиротворив течения холодного Рейна, тут пролил кровь, там заковал в кандалы руки царей, запятнанных убийством.
2. (1) Проведя в напряженной деятельности зиму в вышеназванном городе, Юлиан узнал из долетавших постоянно слухов, что варвары внезапно напали на древнюю крепость Августодун[4] укрепления которой, весьма впечатляющие по своим размерам, пришли к этому времени в ветхость. При этом сообщалось, что находившийся там гарнизон проявил полную бездеятельность, но собравшийся отряд ветеранов своим мужественным отпором отстоял город; как часто случается, отчаяние в собственном спасении, достигнув высшей своей степени, содействует победе над величайшими опасностями. (2) Не оставляя без внимания дела и не поддаваясь рабской лести, с которой его приближенные склоняли его к приятной и роскошной жизни, Юлиан сделал все нужные приготовления и 24-го июня прибыл в Августодун, с энергией и предусмотрительностью испытанного вождя, собираясь напасть на бродивших повсюду варваров, как только представится удобный случай. (3) Проведено было совещание с участием знакомых с местностью людей для обсуждения вопроса, какой избрать самый безопасный маршрут. Мнения разделились: одни утверждали, что следует идти на Арбор... а другие на Седелавк [5] и Кору. (4) При этом некоторые указывали, что недавно магистр пехоты Сильван прошел с восмью тысячами человек, - хотя и с большими затруднениями, - по более близкой дороге, пролегающей через труднопроходимые леса, - и Цезарь настаивал на том, чтобы последовать примеру этого храброго полководца.
(5) Чтобы не получилось какой-либо задержки, Юлиан взял только катафрактариев и баллистариев[6] мало подходящих для охраны особы командующего, и пройдя по этому пути, прибыл в Аутосиодор (Оксерр). (6) Дав здесь непродолжительный, по своему обычаю, отдых войскам, он направился к Трикасинам (Труа). Поскольку целыми толпами угрожали ему варвары, он, опасаясь их численного превосходства, тщательно охранял свой фланг; а других, заняв заранее удобную позицию, без труда сам разогнал, напав на них; некоторых, сдававшихся из страха, он взял в плен; остальным, полагавшим свои шансы в быстром отступлении, он позволил уйти безнаказанно, так как не мог гнаться за ними со своим тяжеловооруженным отрядом. (7) Уверившись в том, что ему удастся отразить их вторжения, он дошел, преодолев много опасностей, до Трикасин и прибыл туда столь неожиданно, что, когда он почти стучался в ворота, ему открыли их не без смущения из страха перед бродившими повсюду шайками варваров. (8) Задержавшись здесь на некоторое время, чтобы дать отдых своему утомленному отряду, он, считая несвоевременным промедление, направился в город Ремы: там приказано было собраться всей армии и с запасами провианта на один месяц ожидать его прибытия. Во главе этих войск стоял Марцелл, преемник Урзицина, и сам Урзицин, которому было приказано находиться в тех местах до окончания похода. (9) После некоторого колебания между различными планами военных действий, решено было идти на аламаннов через Децемпаги[7] и сомкнутыми колоннами, в бодром настроении солдаты двинулись на врага. (10) День был дождливый и сумрачный, ничего нельзя было разглядеть даже на близком расстоянии, и враг, пользуясь лучшим знанием местности, по обходному пути вышел в тыл Цезарю, и напав на два легиона арьергарда, едва их не уничтожил; но внезапно раздавшийся крик их призвал к ним на помощь товарищей. (11) Поняв теперь, что ни при движении вперед, ни при переправе через реки не миновать засад, Юлиан стал предусмотрительно медлителен, - превосходное качество выдающихся полководцев, обычно идущее на пользу и спасение армиям. (12) Выяснив, что вокруг городов Аргенторат, Бротомаг, Таберны, Салисон, Неметы, Вангионы, Могонциак [8] варвары заняли территорию и заселяют ее, - городов они избегают, словно это опутанные сетями гробницы - Юлиан занял прежде всего Бротомаг. Но при самом его прибытии туда против него выступил германский отряд и вызвал его на битву. (13) Юлиан построил боевую линию полукругом; обе стороны сошлись лицом к лицу, и начался бой. Враг был побежден на обоих флангах; одни были захвачены в плен, другие пали в бою, остальные бежали, положившись в спасении на быстроту ног.
3. (1) Так как после этого никто не оказывал сопротивления, Юлиан решил отвоевать Агриппину, разрушенную варварами до его прибытия в Галлию. В этих местностях нет ни городов, ни укреплений кроме Ригомага[9] расположенного у Конфлюэнтес , - так называется место впадения реки Мозеллы [10] в Рейн, - и башни, одиноко стоящей подле самой Колонии (Агриппины). (2) Вступив в Агриппину, он воспользовался тем, что наглость франкских царей уменьшилась под воздействием страха, и не покидал этот город, пока не заключил с ними мир, который должен был дать хотя бы временное облегчение государству, и, таким образом, обеспечил свое обладание этой сильной крепостью. (3) Радуясь этому первому своему успеху, он двинулся назад через Тревиры[11] чтобы перезимовать в Сенонах[12] как в подходящем в данное время городе. Неся один, как говорится, на своих плечах все бремя полнившихся войн, он разрывался между различными заботами: как вернуть назад на опасные места солдат, покинувших свои лагеря, как разгромить племена, соединившиеся по общему договору на гибель Риму, как избежать недостатка продовольствия для войска, которому предстояло совершить поход по дальним местностям.
4. (1) Такие его занимали заботы, когда на него напали значительные силы врагов, воодушевленных надеждой взять город. Уверенность в успехе придавали им полученные от перебежчиков сведения, что при Юлиане нет ни скутариев, ни гентилов, которые были размещены в разных городах для большего удобства их снабжения. Но когда...(2) Распорядившись запереть ворота города и укрепить слабые участки стен, Юлиан днем и ночью находился на глазах у всех солдат на башнях и зубцах стен. Гнев в нем кипел, и со скрежетом зубовным негодовал он на то, что его постоянное стремление сделать вылазку встречало препятствие в малочисленности наличных сил. Наконец, варвары, простояв 30 дней, отступили в печали, упрекая сами себя за тщетную и глупую попытку осадить город. (3) Но прямым позором было то, что магистр конницы Марцелл, находившийся поблизости, не оказал помощи оказавшемуся в опасности Цезарю, хотя он был обязан в случае нападения на город, не будь там даже Цезаря, поспешить на выручку. (4) Освободившись от осады, Цезарь со всей своей энергией прилагал все старание к тому, чтобы утомленные продолжительными трудами солдаты отдохнули не продолжительное, но достаточное для восстановления сил время, хотя земля, пострадавшая от частых опустошений, была совершенно разорена и приносила лишь самое малое количество продовольствия. (5) Отнесясь и к этой беде с самым серьезным вниманием и дав надежду на лучшие времена, он и сам приободрился духом и готовился совершить много великих дел.
5. (1) Прежде всего Юлиан наложил на себя трудный обет - умеренности; он соблюдал ее так, как будто подчинялся в своей жизни законам против роскоши, которые были перенесены в Рим из ретр и аксонов [13] и долго там соблюдались; а когда постепенно были забыты, то их восстановил диктатор Сулла, исходивший из принципа Демокрита: "Счастье устраивает роскошную трапезу, а доблесть - скромную". [14] (2) То же самое положение Катон из Тускула, получивший за свой строгий образ жизни прозвание Цензория, выразил в такой верной формуле: "Большая забота о пище - большое небрежение к доблести". (3) Внимательно перечитывал Юлиан расписание стола, которое собственноручно составил Констанций, словно отчим, отправляющий в учение пасынка, определив самовластно расходы на стол Цезаря, - и сам запретил покупать и подавать фазанов, свиную матку и вымя, довольствуясь простой и случайной пищей рядового солдата. (4) При таком умеренном образе жизни Юлиан делил свои ночи между тремя занятиями: отдых, государство и музы. То же самое делал, как мы читали, Александр Великий, но Юлиан шел много дальше. Тот ставил возле ложа раковину и в протянутой руке держал серебряный шарик, так что, когда сон ослаблял напряжение мускулов, звон упавшего шарика будил его. (5) А Юлиан просыпался без всякого приспособления столько раз, сколько хотел; в полночь он всегда поднимался - не с перин и не с шелковых тканей переливчатых цветов, но с войлока и бараньего тулупа, который называется в просторечии susurna; затем он тайно молился Меркурию[15] , который, по определению теологов, будучи движущим началом мира, приводит в действие человеческий разум, и посвящал полное свое внимание государственным делам, находившимся в столь сложном положении. (6) Окончив эти трудные и серьезные дела, он обращался к упражнению своего ума, и просто невероятно, с каким жаром он одолевал трудную науку возвышенных истин и, как бы отыскивая пищу для своего стремившегося к возвышенному духа, тщательно изучал все части философии. (7) Хотя его познания в высших науках достигли совершенства, тем не менее он не пренебрегал и ниже стоявшими дисциплинами: так он уделял некоторое внимание поэтике и риторике (о чем свидетельствует безукоризненное изящество его речей и писем, соединенное с серьезностью), а также истории нашего государства и чужих. Кроме того он обладал также в достаточной мере искусством латинской изящной речи. (8) Если верно, - о чем говорят многие писатели, - что царь Кир, лирик Симонид и элеец Гиппий, самый тонкий из софистов[16] , потому обладали такой великолепной памятью, что укрепляли ее особыми снадобьями, то, пожалуй, Юлиан уже взрослым выпил целую бочку снадобья памяти, если такое вообще существует. Таковы свидетельства его целомудренности и добродетелей в часы ночных бдений. (9) А о том, какие в течение дня держал он изящные и остроумные речи, что делал для подготовки военных действий и совершал в самом бою, какое благородство и свободу духа проявил в делах гражданского управления, - обо всем этом будет сказано по отдельности в свою очередь. (10) Поскольку ему, философу, приходилось теперь как государю выполнять приемы военного учения и обучаться искусству маршировать на манер пиррихи [17] под звуки флейт, он произносил про себя, нередко произнося имя Платона, старую пословицу: "Седло надели на быка! Не по нам это бремя".[18] (11) В один торжественный день были созваны в приемную дворца имперские агенты для раздачи им денег; когда один из них не подставил, как полагалось, полу своего плаща, а взял деньги в обе пригоршни, император сказал: "Хватать, а не получать деньги умеют агенты". (12) Получив однажды жалобу от родителей об изнасиловании их дочери, Юлиан, когда доказана была вина преступника, приговорил его к ссылке. Поскольку те остались недовольными и усмотрели оскорбление для себя в том, что их обидчик не подвергся смертной казни, Юлиан сказал: "Пусть право сделает мне упрек в мягкосердии, но законы милосердия императора должны стоять выше остальных".[19] (13) Нередко при самом выступлении в поход обращались к нему разные люди с жалобами на обиды; он отправлял их для производства дела к правителям провинций, а по возвращении требовал отчета о том, что каждый правитель сделал по этим жалобам, и с врожденной ему мягкостью уменьшал строгость наказаний за проступки. (14) Не говоря уже о победах, одержанных им над варварами, продол- жавшими свои дерзкие грабежи, победах, которые принесли значительное облегчение доведенным до отчаяния галлам, польза от его управления сказалась в следующем: прибыв впервые в эту страну, он обнаружил там прямую подать в размере 25 золотых с одного капитула, а когда он покидал Галлию, то все налоги вместе составляли 7 золотых.[20] Поэтому галлы, ликуя и восторгаясь, говорили, что над их землей заблистало солнце после черного мрака. (15) Известно о нем и то, что до самого конца правления и жизни он соблюдал полезное правило, - не позволять образоваться недоимкам путем так называемых индульгенций. [21] Он знал, что от индульгенций выигрывают только богатые, тогда как бедняки вынуждены безо всяких послаблений уплачивать налоги полностью в самом начале индикта.
(16) При таких принципах управления, которые заслуживают подражания со стороны добрых государей, увеличивалась однако все больше дерзость варваров. (17) Как дикие звери, привыкшие нападать на стада из-за небрежности пастухов, не перестают делать то же самое после устранения прежних стражей и замены их на более бдительных и смелых, но, вынуждаемые голодом, нападают на стада крупного и мелкого скота; так и германцы, потратив все, что награбили, и чувствуя вновь голод, бросались снова на добычу, а иногда даже погибали прежде, чем им удавалось чем-нибудь поживиться.
6. (1) Таковы были кампании этого года в Галлии; начатые с малой надеждой на успех, они завершились вполне благоприятным исходом. А на главной квартире Августа зависть приводила ко всяческому очернению Арбециона, как будто он осуществлял всякие махинации для того, чтобы захватить верховную власть. С большой яростью нападал на него комит Вериссим, бросавший ему прямо в лицо обвинения в том, что, начав простым солдатом и достигнув высшего военного звания [22] и не довольствуясь этим, он стремится к императорскому достоинству. (2) Особенно преследовал его некто Дор, бывший медик скутариев, который, как я сообщал[23] был назначен при Магненции центурионом по охране памятников искусства в Риме[24] ; он выступал обвинителем городского префекта Адельфия[25] якобы стремившегося к верховной власти. (3) Когда же дошло до следствия, приняты были необходимые предварительные меры для производства дела, и все ожидали подтверждения виновности, совершенно неожиданно, благодаря старанию спальников, как гласила упорная молва, сразу отпущены были из оков лица, подвергнутые предварительному заключению по обвинению в соучастии. Дор исчез и смолк вдруг Вериссим, словно на сцене, когда опущен занавес.
7. (1) Примерно в то же время до Констанция дошли слухи о том, что Марцелл не помог Цезарю, когда тот был осажден в Сенонах. За это он уволил Марцелла из армии и приказал ему удалиться на родину. Усмотрев в этой отставке тяжкую для себя обиду, Марцелл стал строить козни против Юлиана, рассчитывая на податливость императора ко всяким наговорам.
(2) Поэтому после отъезда Марцелла из Галлии, послан был немедленно препозит опочивальни Евтерий с поручением уличить его, если он что-либо сочинит. А тот, не зная об этом, вскоре явился в Медиолан и поднял шум, как человек пустой и чуть ли не сумасшедший. Будучи допущен на аудиенцию, он стал обвинять Юлиана в вызывающей дерзости и в том, будто он примеряет на себя крылья для более высокого полета. Такие речи держал он, сопровождая их страшно возбужденными жестами. (3) Он еще предавался своему свободному сочинительству, когда допущен был в залу совета Евтерий по своей просьбе. Получив разрешение говорить, Евтерий начал почтительно и спокойно разъяснять, что истина затемнена здесь ложью. Несмотря на то, что магистр оружия (Марцелл) намеренно, как все думали, не оказал поддержки, Цезарь благополучно выдержал осаду в Сенонах благодаря своей предусмотрительности и энергии и отразил натиск варваров; а за то, что Юлиан до конца жизни будет верным слугой возвеличившего его государя, Евтерий ручался своей головой. (4) Это обстоятельство дает мне повод сказать еще несколько слов об Евтерии, что, быть может, не найдет веры, поскольку даже если бы сами Нума Помпилий и Сократ сказали доброе слово об евнухе, и свои слова заверяли клятвой, то их все-таки стали бы обвинять в пренебрежении истиной. Но среди терниев растут розы, и между дикими зверями встречаются ручные. Поэтому я хочу вкратце изложить важнейшие события его жизни, насколько они мне известны. (5) Родом он был из Армении и родился у свободных родителей; еще ребенком он был взят в плен соседним вражеским племенем, оскоплен и, будучи продан римским купцам, попал во дворец Константина. Подрастая там, он выказывал прекрасные моральные качества и деловитость; приобрел достаточное для своего положения научное образование, проявлял чрезвычайную остроту ума и сообразительность при изучении трудных и глубоких предметов и обнаруживал невероятную память. Стремящийся к добрым делам, он был всегда наготове с добрым советом. Если бы император Констант слушался благородных и разумных советов Евтерия, ставшего уже взрослым человеком, то за ним не было бы проступков, или только самые простительные. (6) Состоя при Юлиане в должности препозита опочивальни, Евтерий иногда делал даже ему замечания, если тот проявлял легкомыслие вследствие привычки к азиатским обычаям. Наконец он вышел в отставку; но потом был причислен ко двору и, отличаясь всегда здравомыслием, соблюдал столь неукоснительную честность и воздержание, эти великие добродетели, что никогда не выдал ничьей тайны, разве только чтобы спасти жизнь другого, никогда не навлек на себя обвинения в корыстолюбии либо стяжании в отличие от остальных евнухов. (7) Поэтому когда он изредка посещал Рим и позднее поселился там в годы старости, то, при неизменном сопутствии своей чистой совести, он пользовался и пользуется почтением и любовью всех слоев общества; обыкновенно же подобные люди, нажив неправедно большие богатства, стараются, подобно страдающим светобоязнью, скрыться в какое-нибудь недоступное место, избегая взоров обиженных ими людей.
(8) С каким из евнухов древности сравнить мне его, не мог я найти, хотя производил старательные розыски во многих книгах. Были в древности, хотя и очень мало, верные и честные евнухи, но на всех них было какое-нибудь пятно. При тех добрых качествах, какие имел каждый от природы или приобрел собственным старанием, они или отличались корыстолюбием, или заслуживали презрения за свою жестокость, имели склонность вредить другим, или были слишком податливы для людей своей партии, или возгордились в сознании своего влияния. Но я, признаюсь, никогда не читал и не слышал о таком во всех отношениях превосходном человеке, в установлении чего могу с уверенностью сослаться на общее суждение нашего поколения. (9) Если же какой-нибудь дотошный знаток древней истории противопоставит нам Менофила, евнуха Митридата, царя Понтийского, то пусть вспомнит, что о нем ничего не известно кроме одного подвига, который был им славно совершен и момент крайней опасности, а именно: (10) когда этот царь, разбитый в решающем сражении римлянами, возглавляемыми Помпеем, бежал в царство колхов, то оставил в крепости Синорни [26] свою тяжело больную дочь Дрипетину, вверив ее заботам самого Менофила. Вылечив девушку всеми средствами медицинской науки, Менофил самым внимательным образом берег ее, чтобы возвратить отцу. Когда же укрепление, в котором он находился, осадил Манлий Приск, легат главнокомандующего, и доходили вести, что гарнизон помышляет о сдаче, то, опасаясь, как бы знатная девушка не попала в плен и не оказалась изнасилованной на позор ее отцу, Менофил убил ее и затем всадил меч в свои внутренности[27] Но возвращаюсь к тому, на чем я прервал свой рассказ.
8. (1) Опасность со стороны Марцелла, как я сказал, была устранена, и он вернулся в Сердику [28] откуда был родом. Между тем при дворе Августа совершалось много позорных дел под предлогом охраны императорского величества. (2) Стоило кому-либо обратиться с вопросом к знатоку по поводу свиста полевой мыши,[29] встречи с лаской или подобного знамения, стоило прибегнуть для облегчения болезни к старушечьим заговорам, - способ лечения, который допускает даже медицинская наука, - тотчас следовал с той стороны, откуда нельзя было и ждать этого, суд и смертная казнь. (3) В это время..., жена некоего Дана, рассчитывая только попугать своего мужа, пожаловалась на него за какие-то мелкие проступки... Против этого ни в чем не повинного человека злоумышлял Руфин, состоявший и тогда за свое подобострастие старшим в канцелярии префекта претория.[30] Выше я сообщил, что по доносу Руфина, воспользовавшегося какими-то сведениями, полученными от имперского агента Гауденция, был казнен тогдашний консуляр Паннонии Африкан вместе со своими сотрапезниками. (4) Как сам Руфин с хвастовством рассказывал, он соблазнил легкомысленную жену Дана и вовлек ее в опасное мошенничество: он убедил ее разной ложью обвинить своего невиновного мужа в оскорблении величества и сочинить, что Дан украл с гробницы Диоклетиана пурпурное покрывало и скрывал его вместе с несколькими лицами. (5) Подготовив таким образом погибель многим и надеясь этим возвыситься, Руфин помчался на главную квартиру, чтобы, как обычно, пустить там в ход свою клевету. Когда он сделал доклад, Маворций, состоявший тогда префектом претория, человек неукоснительно твердый, получил приказ произвести строжайшее расследование этого преступления, а в товарищи к нему для допроса был назначен Урсул, комит финансов, отличавшийся также строгостью. (6) Дело значительно разрасталось по духу того времени. Многие были подвергнуты пыткам, но дело нимало не продвигалось, и судьи оказывались в полном недоумении. Наконец выяснилась долго скрываемая истина, и та женщина созналась, что Руфин был виновником всей этой интриги, не скрыла и позора своего прелюбодеяния. Тотчас сообразно с действующими на сей предмет законоположениями... оба были осуждены на смертную казнь, как того требовали порядок и справедливость. (7) Известие об этом привело Констанция в ярость, и, скорбя о гибели Руфина, являвшегося как бы охранителем его благополучия, он послал верховых курьеров с грозным приказом Урсулу вернуться ко двору и явиться к ответу.[31] Но тот, не обращая внимания на преграждавших ему доступ к императору, бесстрашно проник к нему и, войдя в консисторий, смело и правдиво разъяснил дело. Эта отвага заткнула рты льстецам, и Урсул спас от страшных опасностей как префекта, так и себя самого.
(8) Тогда случилось в Аквитании событие, наделавшее много шума. Какой-то негодяй был приглашен на богатый и роскошный пир, которые нередко даются в тех местах. Там он увидел два покрывала на обеденных ложах с такими широкими пурпурными полосами, что при искусной драпировке они казались пурпурной нитью, такими же скатертями был покрыт и стол. Оттянув снизу обеими руками переднюю часть своего плаща, он драпировался так, что оказался словно облеченным в императорское одеяние. Этот случай погубил богатое состояние. (9) Такой же коварный поступок совершил один имперский агент в Испании, будучи также приглашен на пир. Когда он услышал обычный возглас слуг, вносивших вечерние светильники: "Да будет наша победа!"[32] злостно истолковал эти слова и погубил знатное семейство.
(10) Такие случаи становились тем более часты, что Констанций, со своей чрезмерной подозрительностью, постоянно грезил покушениями на свою жизнь. Он уподобился в этом знаменитому сицилийскому тирану Дионисию, который из-за этой своей слабости научил своих дочерей парикмахерскому искусству, чтобы не поручать бритье своего лица кому-либо чужому. Тот же Дионисий окружил маленький домик, который служил ему обычно местом ночного отдыха глубоким рвом, через который был перекинут разборный мостик; отходя ко сну, он уносил с собою разобранные балки и доски этого моста, а утром опять водворял их на место, чтобы иметь возможность выйти. [33] (11) Раздували пламя общественных бедствий также и влиятельные при дворе лица с тем, чтобы присоединить к своему имуществу добро осужденных и иметь возможность расширять свои земельные владения, включая в них соседние участки. (12) На основании совершенно ясных свидетельств можно утверждать, что впервые Константин дал открыть пасть своим приближенным, а Констанций кормил их до отвала самым мозгом провинций. (13) При нем первые люди всех рангов пылали ненасытной жаждой обогащения без всякого стеснения перед правдой и справедливостью. Среди гражданских лиц выделялся в этом отношении префект претория Руфин, а среди военных - магистр конницы Арбецион, препозит царской опочивальни... квестор..., а в Риме Аниции... которые, следуя примеру предков, никогда не могли насытиться, хотя состояние их непрерывно возрастало.[34]
9. (1) Между тем на Востоке персы захватывали людей и скорее путем воровского разбоя, нежели в правильных боевых схватках, как то было в прежнее время. В одних случаях им удавалось поживиться благодаря неожиданности нападения, в других - они терпели урон, преодоленные численностью наших солдат, а иногда наши не давали им возможности высмотреть, где бы можно им было чем-нибудь поживиться. (2) Префект претория Музониан,[35] человек, как я раньше отметил, высокообразованный, но продажный и легко отступавшийся от истины ради денег, разузнавал о планах персов через умелых и ловких в обмане соглядатаев. Советником в этих делах он привлекал Кассиана, дукса Месопотамии, закаленного продолжительной службой и всякого рода опасностями.
(3) Когда они узнали из достоверных и подтверждающих друг друга сообщений лазутчиков, что Сапор, несмотря на понесенные им тяжелые потери в людях, с трудом отражает на дальних рубежах своего царства враждебные народы, то попытались начать тайные переговоры через каких-то солдат с персидским военачальником Тамсапором, который командовал в пограничных с нами областях. Они подстрекали Тамсапора обратиться, если представится удобный случай, к своему царю с письмом и посоветовать ему заключить, наконец, мир с римским императором, что дало бы царю возможность, обезопасив себя на всех флангах, напасть на тревоживших его непрестанно врагов. (4) Тамсапор послушался и, полагаясь на них, написал царю, что Констанций, подавленный жестокими войнами, умоляет его заключить мир. Много прошло времени, пока это письмо дошло в область хионитов и евсенов, где проводил зиму Сапор.
10. (1) Пока в восточных областях и в Галлии принимались по обстоятельствам такие меры, Констанций, как будто он запер храм Януса [36] и поверг всех врагов, захотел посетить Рим, чтобы после гибели Магненция справить триумф над римской кровью, не принимая никакого титула. (2) Самолично он не победил никакого народа, находившегося в войне с Римом, не получил также вести о поражении какого-нибудь народа благодаря доблести своих полководцев, не прибавил новой области к римской державе, никогда не видели его в трудную минуту на поле брани первым или в числе первых. Но он хотел показать блистательную процессию, сверкающие золотом знамена, великолепную свиту мирному народу, не имевшему надежды увидеть когда-либо что-нибудь подобное и даже не мечтавшему об этом. (3) Вероятно, он не знал, что некоторые императоры древности в мирное время довольствовались ликторами[37] , а когда пыл брани не допускал бездействия, один доверился во время страшного вихря рыбацкому челноку[38] другой, по примеру Дециев, [39] отдал свою жизнь за спасение государства[40] третий [41] лично осмотрел с простыми солдатами лагерь врага[42] и вообще многие прославились блистательными деяниями и тем создали себе славную память у потомков.
(4) Не стану рассказывать об огромных расходах на приготовления... во вторую префектуру Орфита[43] пройдя через Окрикул[44] любуясь оказываемыми ему великими почестями, окруженный грозной военной охраной, словно армией в боевом порядке, совершал Констанций свой путь, и взоры всех были прикованы к этому зрелищу. (5) Когда он приближался к столице, сенат вышел ему навстречу, и он с радостным видом принимал почтительные приветствия сената, разглядывал почтенные лики людей патрицианского происхождения и не думал, как Кинеас, посол Пирра, [45] что перед ним собралось в одно место множество царей[46] но что тут место сбора всего мира. (6) Перенося свои взоры на народ, он приходил в изумление, с какой быстротой съехались в Рим люди со всех концов земли. И, как бы желая устрашить Евфрат и Рейн видом оружия, он вслед за двойным рядом знамен восседал один на золотой колеснице, украшенной различными драгоценными камнями, игравшими на солнце переливающимся светом. (7) Вслед за длинным строем передней части свиты несли драконов с пурпурными нашивками, прикрепленных к верхушкам копий, блиставшим золотом и драгоценными камнями; колеблемые ветром, они, словно разъяренные, шипели своей огромной пастью, и хвосты их вились в воздухе длинными извивами. (8) По обеим сторонам шел двойной ряд воинов со щитами, в шлемах, на которых переливчатым светом играли султаны и в блестящих искрящихся панцирях. То тут, то там видны были закованные в доспехи всадники, которых называют клибанариями; покрытые панцирем и опоясанные железными полосами, они казались изваянными рукой Праксителя [47] статуями, а не живыми людьми. Тонкие железные колечки, скрепленные между собою, охватывали все части тела, приспосабливаясь к их изгибам, так что при каком угодно движении тела одеяние плотно облегало его части.
(9) Приветственные выкрики его императорского имени и отдававшиеся звуки рогов оставляли его невозмутимым, и он выказывал себя таким же величавым, каким видели его в провинциях. (10) Будучи очень маленького роста, он наклонялся однако при въезде в высокие ворота, устремлял свой взор вперед, как будто его шея была неподвижна, и, как статуя, не поворачивал лица ни направо, ни налево; он не подавался вперед при толчке колеса, не сплевывал, не обтирал рта, не сморкался и не делал никаких движений рукой. (11) Хотя это было для него привычными манерами, но как это, так и кое-что другое из его личной жизни являлось показателем большой выдержки, на которую, как можно думать, только он был способен. (12) А то, что в течение всего времени своего правления он никогда никого не посадил рядом с собою на колесницу, ни с одним лицом неимператорского дома не разделил консулата, как делали то покойные императоры, и многое другое подобное, что он со времени своего возвышения на трон соблюдал как священнейшие законы, - это все я опускаю, имея в виду, что я упоминал об этом при подходящем случае.
(13) Вступив в Рим, обитель мирового владычества и всех доблестей, и дойдя до ростр[48] , он был поражен обилием дивных памятников, свидетелей древнего могущества, красовавшихся на форуме, повсюду, куда бы ни направлялся его взор. В курии он обратился с речью к знати, к народу - с трибунала; затем отправился во дворец, провожаемый восторженными криками, и получил то наслаждение, которое ожидал. Часто веселил его, когда он давал конные игры, острый язык римской толпы, не впадавшей в дерзкий тон, но и не терявшей в то же время прирожденного ей чувства свободы, и сам он соблюдал в отношениях с народом должную меру внимания. (14) Так, он не определял лично исхода состязания по собственному усмотрению, как то делал в остальных городах империи, но, согласно обычаю, предоставлял это игре случая. Осматривая части города, расположенные на семи холмах по склонам и на равнине, а также предместья, он находил, что все, что он видел впервые, затмевает все остальное: храм Юпитера Тарпейского, [49] представлявшийся ему настолько выше всего другого, насколько божественное выше земного; здания общественных бань, обширные как целые провинции; громада амфитеатра, сложенная из тибуртинского камня и такой высоты, что ее едва достает человеческий взор; Пантеон, [50] круглое громадное здание, заканчивающееся вверху сводом; высокие столбы с внутренней лестницей, на которых воздвигнуты статуи консулов и прежних императоров; храм города Рима[51] , Форум Мира, [52] театр Помпея, [53] Одеон, [54] Стадий [55] и другие красоты Вечного города. (15) Но когда он пришел на Форум Траяна, [56] сооружение единственное в целом мире, достойное, по-моему, удивления богов, он остолбенел от изумления, обводя взором гигантские строения, которые невозможно описать словами и которые никогда не удастся смертным создать во второй раз. Оставив всякую надежду соорудить что-либо подобное, он сказал, что хочет и может воспроизвести только помещенного в середине атрия Траянова коня, на котором красовалась фигура императора. (16) Стоявший рядом с ним царевич Ормизда, [57] о бегстве которого из Персии я раньше упоминал[58] сказал на это с свойственным его народу остроумием: "Сначала прикажи, император, построить такую конюшню, если можно; конь, которого ты собираешься соорудить, должен так же широко шагать, как и тот, который перед нами". Этот самый Ормизда на вопрос, как он находит Рим, отвечал, что ему понравилось здесь только то, что, как он узнал, и здесь умирают люди. (17) Осмотрев многое с величайшим изумлением, император жаловался на бессилие и злую молву, которая, вообще все преувеличивая, при описании чудес Рима оказывается слабой. Долго обсуждал он вопрос, что бы ему соорудить, и решил умножить красоты города обелиском в Большом Цирке. [59] О происхождении и форме этого обелиска я расскажу в подходящем месте.
(18) В то же время царица Евсевия подвергала преследованиям Елену, сестру Констанция, жену Цезаря Юлиана, которая была приглашена в Рим под видом сердечного к ней расположения. Будучи сама бесплодной всю свою жизнь, Евсевия коварством заставила ее выпить особое снадобье, чтобы каждый раз, как она забеременеет, у нее случался выкидыш. (19) Уже до этого Елена потеряла ребенка мужского пола, который родился у нее в Галлии: подкупленная повивальная бабка урезала ему больше, чем нужно, пуповину и этим его убила. Такую ревностную заботу прилагали для того, чтобы не дать появиться потомству от доблестного мужа (Юлиана).
(20) Хотя император имел сильнейшее желание подольше побыть в этом священнейшем месте, чтобы наслаждаться невозмутимым покоем и всеми радостями, его тревожили непрерывные и вполне достоверные вести о том, что свевы делают набеги на Рэцию, квады на Валерию, сарматы, наиболее поднаторевшее в грабежах племя, разоряют Верхнюю Мезию и Вторую Паннонию. Встревоженный этими вестями, Констанций покинул город на тридцатый день по прибытии туда, 29 мая, и через Тридент поспешно направился в Иллирик. (21) Оттуда он послал на место Марцелла Севера, опытного в военном деле и уже пожилого полководца, а Урзицина вызвал к себе. Получив с радостью письмо императора, Урзицин отправился со своею свитой в Сирмий. После продолжительного обсуждения мероприятий в случае мира с персами, на заключение которого дал надежду Музониан, император отослал Урзицина на Восток с полномочиями магистра. Старшие из моих товарищей получили повышение и были назначены на офицерские должности в армии; а нам, младшим, было приказано следовать за Урзицином для исполнения служебных поручений, которые он на нас возложит.
11. (1) Тревожную зиму провел Цезарь в Сенонах, и в год девятого консульства Августа и второго своего [60] когда со всех сторон раздавались угрозы германцев, покинул при добрых знамениях зимние стоянки и бодро поспешил в Ремы [61] Настроение его было тем радостнее, что армией командовал Север, человек не склонный к ссорам и не высокомерный, приученный долгим военным опытом к повиновению, который будет готов как дисциплинированный солдат следовать за вождем, указывающим правильный путь. (2) С другой стороны, Барбацион, назначенный после гибели Сильвана магистром пехоты, пришел по приказу императора из Италии с армией в 25 тысяч человек в Равраки [62] (3) Приняты были продуманные меры для осуществления плана, состоящего в том, чтобы аламаннов, которые тогда свирепствовали больше обычного и предпринимали далекие грабительские походы, взять с обоих флангов двумя армиями как бы в тиски и перебить их. (4) Когда уже приступили к скорейшему выполнению этого хорошо разработанного плана, леты-варвары, умевшие поймать момент для грабежей, прошли незаметно между лагерями той и другой армии и напали на не чаявший беды Лугдун [63] они едва не разграбили и не сожгли его внезапным нападением, но ворота успели закрыть, и им пришлось, таким образом, ограничиться разорением того, что можно было найти вне города. (5) Получив известие об этом несчастье, Цезарь сразу отрядил три эскадрона легкой конницы из самых храбрых людей для наблюдения за тремя дорогами, по которым, как он предполагал, должны были прорываться назад грабители. И этот план удался. (6) Все те, кто шел по тем дорогам, были перебиты, добыча отобрана вся полностью; спаслись только те, которые прошли через вал Барбациона. Им удалось ускользнуть лишь благодаря попустительству трибуна скутариев Целлы, прикомандированного на этот поход к Барбациону. Для наблюдения за валом были отряжены трибуны Байнобавд и Валентиниан, будущий император, с находившимися под их командой конными силами; но Целла не позволил им занять дорогу, по которой, как стало известно, возвращались германцы. (7) Бездеятельный магистр пехоты (Барбацион), упорный завистник военной славы Юлиана, не довольствуясь тем, что сознательно отдал приказ в ущерб интересам римлян, - это удостоверил Целла, когда его привлекли к ответственности, - обманул еще Констанция в своем донесении: он придумал, будто эти трибуны под видом заботы об общем деле явились собственно для того, чтобы агитировать среди солдат, которых он привел с собою. Поэтому трибуны были лишены своего звания и как частные люди отправлены на родину.
(8) В то же самое время поселившиеся на нашей стороне Рейна варвары, напуганные приходом наших войск, частью нарубив огромных деревьев, старательно загородили дороги, и без того трудно проходимые и от природы крутые; частью заняв многочисленные острова на Рейне, подняли зловещий вой, понося римлян и Цезаря. Возмущенный этим, Цезарь потребовал от Барбациона, для поимки некоторых из них, семь кораблей из тех, которые тот, собираясь устроить переправу, изготовил для наведения мостов. Но Барбацион чтобы ни в чем не содействовать ему, сжег все свои суда. (9) Наконец, Цезарь узнал со слов недавно захваченных лазутчиков, что в наступившую уже сухую пору лета можно перейти реку вброд; он обратился с уговорами к вспомогательным легковооруженным войскам и послал их с трибуном корнутов Байнобавдом совершить, если посчастливится, достойное памяти дело. Перебираясь вброд, а кое-где вплавь на щитах, как на челноках, они выбрались на ближайший остров, вышли на берег и перебили всех мужчин и женщин без различия возраста, как скотину. Захватив пустые челноки, они пустились на них вплавь по реке, несмотря на их утлость, пробрались в очень много таких мест, и когда им надоело убивать, вернулись все невредимые назад, нагруженные богатой добычей, часть которой они еще потеряли из-за сильного течения реки. (10) Остальные германцы, узнав об этом, покинули небезопасное убежище, которое представляли острова, и увезли подальше вглубь страны семьи, запасы и свое варварское имущество.
(11) Тогда Юлиан занялся восстановлением Трех Таберн [64] - так называлось укрепление, которое было недавно разрушено яростным нападением врагов. Можно было рассчитывать, что восстановление этого укрепления создаст препятствие для обычных набегов германцев внутрь Галлии. Он закончил работы быстрее, чем предполагал, и оставил там запасы продовольствия на целый год для гарнизона, который намеревался там оставить. Руками солдат был собран с полей варваров хлеб, причем дело не обошлось без столкновений с врагом. (12) Не ограничившись этим, Юлиан собрал также продовольствие на двадцать дней для своей армии. Его солдаты с большим удовольствием потребляли добытое собственными руками, разгневанные тем, что из запасов, которые были недавно для них доставлены, им не удалось получить ничего: обоз проходил поблизости от Барбациона, и тот высокомерно захватил себе часть этих запасов, а остальное свалил в кучу и предал огню. По необдуманности ли и глупости позволял он себе такие поступки, дерзкие и преступные, или имел на то приказ от императора, - осталось и доселе неясным. (13) Но тогда повсюду ходила молва, будто Юлиан был избран в Цезари не с тем, чтобы облегчить трудное положение Галлии, но чтобы погубить его самого в жестокой войне, так как думали, что, при своей полной неопытности в военном деле, он не вынесет самого звука оружия. (14) Пока быстро возводились лагерные укрепления и часть солдат вела караульную службу на развернутых в линию постах, а другие собирали хлеб, принимая меры предосторожности против засад, полчища варваров с быстротою, предупредившей всякие слухи, внезапно напали на Барбациона, который, как уже сказано, стоял со своей армией за Галльским валом, [65] и погнали бегущих до Равраков и дальше, насколько было возможно. Захватив большую часть обоза и вьючных животных с погонщиками, германцы вернулись домой. (15) А Барбацион, как будто поход был благополучно закончен, разместил своих солдат по зимним стоянкам и вернулся на главную квартиру императора, чтобы там, по своему обычаю, интриговать против Цезаря.
12. (1) Когда распространились вести об этом постыдном отступлении, цари аламаннов Хонодомарий и Вестральп, а также Урий и Урзицин с Серапионом, Суомарием и Гортарием, собрали в одном месте все свои силы и избрали позицию близ города Аргентората, (предполагая, что Цезарь, опасаясь окончательного поражения, отступил, тогда как он тогда был занят завершением укреплений своего лагеря. (2) Их наглость, высоко поднявшую свою голову, усилил один перебежчик-скутарий, который перешел к ним после отступления бежавшего вождя (Барбациона) из страха наказания за совершенное им преступление. Он сообщил, что с Юлианом осталось только 13 тысяч человек - такое число и было с ним в действительности, хотя варвары в диком бешенстве стягивали отовсюду исполненные боевым задором силы.
(3) Перебежчик много раз подтверждал свое заявление; это подзадоривало германцев, и они отправили к Цезарю посольство с высокомерным требованием освободить земли, которые они приобрели силой оружия и своей храбростью. Не ведая страха, чуждый гнева и печали, относясь лишь с насмешкой к высокомерию варваров, Юлиан задержал послов до окончания работ по укреплению лагеря и оставался непоколебим в своей твердости.
(4) Душой и зачинщиком всего движения был царь Хонодомарий, который вел усиленную агитацию, появляясь повсюду, вмешиваясь во все и побуждая к опасным предприятиям. Он держал себя крайне надменно, гордясь своими неоднократными удачами. (5) Он победил Цезаря Деценция, [66] встретившись с ним в правильном бою, захватил и опустошил много цветущих городов и, не встречая никакого противодействия, прошел всю Галлию своими дерзкими набегами. Усилению его наглости содействовало недавнее бегство римского полководца, армия которого превосходила его и числом и силою. (6) По знакам различия на щитах аламанны признали в солдатах Барбациона тех самых, из-за которых лишь немногие из их грабительских банд вернулись на родину, тех самых, от которых они не раз, когда приходилось сталкиваться лицом к лицу, убегали с большими потерями. Все усиливающееся движение германцев беспокоило Цезаря, так как после отступления Барбациона в самое трудное время ему приходилось с небольшой, хотя и храброй армией выдерживать напор весьма многочисленных орд.
(7) Уже золотящими лучами блистало солнце, когда под звуки труб стала медленным шагом выступать пехота, прикрытая на обоих флангах кавалерией, среди которой были отряды катафрактариев и стрелков, грозный род оружия. (8) И так как расстояние от места, с которого двинулось римское войско, до вала варваров было 14 левг, т. е. 21 миля [67] то, в разумной заботе как о пользе дела, так и безопасности. Цезарь отозвал ушедшую было вперед легкую кавалерию и, водворив обычными возгласами спокойствие, держал к расположившимся вокруг него клиньями войскам такую речь в свойственном ему любезном тоне:
(9) "Забота о нашем общем благе - чтобы выразиться как можно мягче - создает необходимость для вашего Цезаря, преисполненного в душе своей бодрости, убеждать и просить вас, мои боевые товарищи, чтобы вы, питая полную уверенность в нашей могучей храбрости, предпочли поспешному и рискованному образу действия более безопасный путь к перенесению и отражению предстоящих нам опасностей. (10) Подобает юным воинам быть в опасностях бодрыми и отважными, но когда того требуют обстоятельства, они должны проявлять послушание и рассудительность. Итак, если вы согласны меня выслушать, и ваше справедливое негодование на врага может повременить, с удовлетворением изложу вкратце свои мысли.
(11) День приближается уже к полудню, а нас, ослабленных из-за утомительного перехода, ожидают трудные и темные тропинки, ночь на ущербе луны, не освещенная звездами, почва, опаленная зноем и не обещающая нам в поддержку никаких водных истоков. Допустим переход не представит никаких затруднений: но что будет с нами, когда на нас бросятся полчища врагов, отдохнувших и подкрепившихся пищей и питьем? С какими силами встретим врага мы, истомленные голодом, жаждой и трудами? (12) Своевременное распоряжение часто выручало в труднейших обстоятельствах, и при помощи разумного совета, благосклонно принятого, не раз спасала божеская помощь поколебавшееся уже положение дел. Так отдохнем же здесь, под охраной рва, вала и расставленных сторожевых постов, подкрепим себя по мере возможности сном и пищей и подымем - говорю с упованием на Бога - наших победоносных орлов и наши победные знамена, когда забрезжит дневной свет".
(13) Солдаты не дали ему закончить своей речи. Скрежеща зубами и выказывая свое боевое воодушевление ударами копий о щиты, просили они вести их на показавшегося уже неприятеля, уверенные в благоволении Бога небесного, в своем мужестве и в известных доблестях своего счастливого вождя. Как показал результат, некий спасительный гений побуждал их к бою, незримо присутствуя, пока мог быть с ними.
(14) Это бодрое настроение поддержано было полным сочувствием высших чинов, особенно префекта претория Флоренция, который полагал, что немедленное вступление в бой, хотя и является делом рискованным, имеет под собой серьезное основание, пока варвары стоят в густых колоннах. Если же они рассеются, то - говорил он - при свойственной солдатам склонности к возмущениям, не удержать их от бунта; они возмутятся, что победа вырвана у них из рук, и могут решиться на опрометчивые поступки. (15) Уверенность нашим придавали два соображения. Они помнили, во-первых, что в прошедшем году, во время далеких передвижений римлян по зарейнским местностям, никто не выступил на защиту своего очага и не оказал сопротивления: преградив повсюду дороги частыми завалами из срубленных деревьев, варвары в суровую зимнюю стужу ушли далеко и кое-как влачили существование. Во-вторых, наши не забыли, что когда император вступил на земли варваров, последние не посмели ни сопротивляться, ни показаться ему на глаза но униженными просьбами вымолили себе мир. (16) При этом никто, однако, не принимал в расчет, что обстоятельства изменились. Тогда варварам грозила гибель с трех сторон: император напирал через Рэцию, стоявший поблизости Цезарь не давал им никуда уйти, соседние племена, из-за каких-то несогласий оказавшиеся во враждебных с ними отношениях, теснили с тыла окруженных с той и другой стороны. Но потом император, даровав им мир, удалился; соседние народы, прекратив раздоры, жили с ними в согласии; а постыдное отступление римского полководца (Барбациона) восстановило их прирожденную воинственность. (17) Кроме того, положение римлян было отягчено еще следующим обстоятельством. Два брата-царя, связанные узами мира, который с ними в прошлом году заключил Констанций, не смели ни восставать, ни предпринять что-либо. Но, немного времени спустя, один из них, Гундомад, который был могущественнее и лучше хранил нам верность, был коварно убит, а весь его народ заключил соглашение с нашими врагами; а сразу после этого народ Вадомария... как он утверждал, самовольно присоединился к полчищам воюющих с нами варваров.
(18) И вот, когда все, и высшие и низшие чины, считали данный момент наиболее удобным для битвы и всеобщее возбуждение не уменьшалось, вдруг воскликнул знаменоносец: "Шествуй, счастливейший Цезарь, куда тебя ведет благорасположенная судьба. В твоем лице - давно желанное зрелище! - идут на битву храбрость и разум. Иди впереди нас, как счастье предвещающий и храбрый передовой воин. Ты на опыте узнаешь, что может проявить в возбуждении своей силы солдат на глазах воинственного предводителя, непосредственного свидетеля подвигов, только бы была помощь Бога вышнего". (19) После этого возгласа не было уже времени для проволочек. Войска тронулись вперед и дошли до отлогого холма, покрытого спелым уже хлебом, находящегося недалеко от берега Рейна. С его вершины сорвались неприятельские разведчики, три всадника, и поспешили к своим, чтобы известить о приближении римского войска; а один пехотинец, который не мог за ними последовать, был захвачен быстрым нападением наших и показал, что германцы переходили через реку три дня и три ночи. (20) Когда наши командиры увидели, что враги уже поблизости строятся в тесные клинья, они остановились и выстроили несокрушимую стену из людей первой шеренги, шеренги со знаменами и старших в рядах. С такими же предосторожностями стали и враги в своем строю по клиньям. (21) И когда они увидали, что вся конница, как раньше сообщил о том вышеназванный перебежчик, выставлена против них на правом крыле, все, что у них были конные силы, они поместили на левом крыле в сомкнутых рядах. Но среди всадников разместили они легкую пехоту, что было вполне целесообразно. (22) Они знали, что конный боец, как бы ни был он ловок, в схватке с нашим клибанарием, держа узду и щит в одной руке и копье на весу в другой, не может причинить вреда нашему закованному в железо воину; а пехотинец в опасную минуту боя, когда все внимание сражающегося сосредоточено на противнике, незаметно подкрадываясь по земле, ударом в бок коню может свалить всадника, если тот не побережется, и без затруднения убить его.
(23) Построившись таким образом, варвары укрепили свой правый фланг хитро укрытыми засадами. Предводительствовали над всеми воинственными и дикими полчищами Хонодомарий и Серапион, превосходившие властью других царей. (24) Преступный зачинщик всей этой войны, Хонодомарий, с пунцовым султаном на голове, смело выступал, полагаясь на свою огромную силу впереди левого крыла, где предполагался наиболее ожесточенный бой. Конь под ним был в пене, в руке его торчало копье ужасающих размеров, блеск от его оружия распространялся во все стороны; прежде - храбрый солдат, теперь - полководец, далеко превосходивший всех остальных. (25) Правое крыло вел Серапион, тогда еще юноша с едва опушившимися щеками, но не по летам деятельный и энергичный. Он был сын брата Хонодомария, Медериха, который в течение всей своей жизни проявлял по отношению к Риму величайшее вероломство. Свое имя он получил потому, что его отец, пробыв долго в качестве заложника в Галлии и познакомившись с некоторыми греческими таинствами, [68] дал такое имя своему сыну, называвшемуся ранее на родном языке Агенарихом. (26) За ними следовали ближайшие к ним по власти цари, числом пять, десять царевичей, большое количество знатных и 35 тысяч воинов, которые были собраны из разных племен отчасти по найму за деньги, отчасти по договору в силу обязательства взаимной помощи.
(27) И уже при грозном звуке труб Север, командовавший левым крылом римлян, приблизился к рвам, служившим прикрытием для неприятелей: по их военному плану, оттуда должны были внезапно появиться залегшие в засаду и произвести полное замешательство. Север бестрепетно остановился и, заподозрив военную хитрость, не пытался ни отступать, ни двигаться вперед.
(28) Жаждавший великих опасностей Цезарь увидел это и со свитой в двести всадников в карьер бросился к пешему строю, чтобы обратиться, как требовал того опасный момент, к людям. (29) Говорить ко всем не позволяло широкое протяжение поля битвы и густое построение стянутой в одно место значительной части войска; да кроме того он хотел избежать тяжкого обвинения, будто он посягает на то, что рассматривал как свою прерогативу Август. [69] Он мчался среди вражеских стрел, соблюдая при этом, конечно, осторожность, и призывал к храбрым подвигам как знакомых ему в лицо, так и незнакомых: (30) "Пришел момент сразиться, давно желанный для меня и для вас, который раньше вы сами вызывали вашим буйным требованием вступить в бой". (31) А когда подъезжал к другим, построенным во второй линии в самом хвосте, то говорил так: "Вот, товарищи, настал давно желанный день, который побуждает нас всех вернуть римской державе подобающий ей блеск, смыв все прежние пятна позора. Вот они, варвары, которые в своей ярости и диком безумии отважились выступить навстречу нашей доблести на гибель себе". (32) Старых бойцов, закаленных продолжительной службой, он, выравнивая их строй, поощрял такими словами: "Вперед, храбрые мужи, и устраним храбростью, которой требует настоящий момент, нанесенный нашей армии ущерб, он был у меня пред глазами, когда я долго не решался принять титул Цезаря". (33) А к тем, кто легкомысленно требовал сигнала к бою, и относительно которых он мог опасаться, что они своими беспокойными движениями нарушат дисциплину, он обращался с такими словами: "Прошу вас, не помрачите славу грядущей победы слишком ретивым преследованием обращающегося в бегство врага, но пусть также никто не отступает без крайней необходимости. Если вы побежите, то я, конечно, покину вас; но если вы будете рубить спину врага, я буду нераздельно с вами, если конечно, вы будете вести себя и тогда с должной осмотрительностью".
(34) Повторяя подобные обращения, которые он многократно произносил перед солдатами, Юлиан выстроил большую часть армии против первой линии варваров. Вдруг раздался негодующий ропот аламаннских пехотинцев. В один голос кричали они, что царевичи должны сойти с коней и встать в ряды с ними, чтобы, в случае неудачи, нельзя им было покинуть простых людей и легко ускользнуть. (35) Узнав об этом, Хонодомарий сам тотчас соскочил с коня и его примеру последовали без промедления и остальные; никто из них нисколько не сомневался в том, что победа будет на их стороне.
(36) И вот, по обычному сигналу труб о начале боя, сошлись обе стороны с большим напором. Сначала полетели стрелы, и германцы бросились вперед быстрым бегом, не думая об осторожности; размахивая оружием в правых руках, они ринулись, скрежеща зубами, на турмы наших всадников; развевающиеся их волосы от чрезвычайного ожесточения становились дыбом, яростью пылали их глаза. Наши воины не подались назад; закрыв свои головы щитами, они устрашали врага взмахами мечей и смертоносными выстрелами. (37) В самый разгар боя всадники храбро держали свой тесный строй, пехота укрепляла свои фланги, образуя фронт тесно сплоченной стеной щитов. Поднялись густые облака пыли, и сражающиеся передвигались с места на место: наши то оказывали сопротивление, то подавались назад. Некоторые варвары, опытнейшие бойцы, припадая на одно колено, старались так отбросить врага. Упорство с обеих сторон было чрезвычайное, и рука сходилась с рукой, щит сталкивался со щитом, небо оглашалось громкими криками торжествующих и падающих. В то время как левое крыло, наступая, опрокинуло страшным натиском огромную силу напиравших германцев и с громким криком шло на варваров, наша конница, занимавшая правый фланг, неожиданно в беспорядке попятилась назад. Но первые шеренги бегущих задержали последние, и прикрытая легионами конница оправилась и вошла опять в бой. (38) Это произошло потому, что во время перестройки рядов панцирные всадники увидели, что их командир легко ранен, а один их товарищ свалился через голову своей упавшей лошади и был раздавлен тяжестью вооружения. Они бросились врассыпную и произвели бы полный беспорядок, топча пехотинцев, если бы те, собравшись в тесный строй и поддерживая друг друга, не устояли недвижимо на месте.
(39) Когда Цезарь издали увидал, что конница ищет спасения в бегстве, он погнал во весь опор своего коня и задержал ее, словно задвинув засов. Узнав его по прикрепленному к верхушке длинного копья пурпурному лоскутку, остатку разорванного дракона, трибун одной турмы остановился и смущенный и бледный поспешил назад, чтобы восстановить боевую линию. (40) И, как обычно поступают при сомнительных обстоятельствах. Цезарь высказал им свой упрек в мягкой форме: "Куда это, храбрецы, мы отступаем? Или вы не знаете, что бегство, которое никогда не приносит спасения, показывает только глупость тех, кто делает столь бесполезную попытку? Вернемся к нашим, чтобы хоть разделить их будущую славу, если мы их неразумно оставили в их борьбе за благо государства".
(41) Этими мягкими словами он вернул всех к исполнению воинского долга, взяв пример - не говоря о различиях - с древнего Суллы. Когда тот, утомленный в жаркой битве против Архелая, полководца Митридата, был покинут всеми своими солдатами, то устремился в первую линию, схватил знамя и бросил его в сторону врага со словами: "Ступайте, вы, которых я избрал себе товарищами в опасностях, если вас спросят, где остался ваш полководец, отвечайте по правде: в Беотии, один, проливая в бою свою кровь за нас всех". [70]
(42) Когда аламанны отбросили и рассеяли нашу конницу, то навалились на строй пехоты в надежде, что теперь, когда сломлена уже бодрость сопротивления, им удастся погнать ее назад. (43) Но когда они сошлись лицом к лицу, то долго шел бой с равными шансами успеха для обеих сторон. Корнуты и бракхиаты, закаленные в боях, нагонявшие страх уже внешним своим видом, издали громкий боевой клич. Начинаясь в пылу боя с тихого ворчанья и постепенно усиливаясь, клич этот достигает силы звука волн, отражающихся от прибрежных скал. Дротики и стрелы со свистом летели тучей с той и другой стороны, и среди пыли, поднявшейся от движения людей и не оставлявшей никакого просвета, скрестились мечи, столкнулись тела. (44) В пылу гнева расстроив свои ряды, варвары вспыхнули как пламя и старались ударами мечей разбить заслон щитов, который закрывал наших на манер черепахи. (45) Заметив это, на помощь товарищам поспешили быстрым бегом батавы вместе с "царями" (страшный отряд, который может вырвать находящихся в самой крайней опасности из пасти смерти, если благоволит случай) и грозно раздавались трубные сигналы, и люди бились с напряжением всех сил.
(46) Но аламанны, яростно вступив в бой, все более воодушевлялись и в порыве бешенства готовы были уничтожить все, что стояло у них на пути. Тучей продолжали лететь метательные копья, дротики и стрелы с железными наконечниками; в бою лицом к лицу бились кинжалами, сокрушали мечами панцири, и раненые, не потерявшие еще всей своей крови, поднимались с земли, чтобы биться с еще большим остервенением.
(47) Равные сошлись здесь с равными: аламанны были сильнее телом и выше ростом, наши - ловчее благодаря огромному опыту; те - дики и буйны, наши - спокойны и осторожны; те полагались на свой огромный рост, наши - на свою храбрость.
(48) Римлянин иногда отступал под натиском оружия с тем, чтобы снова подняться, а аламанн, если чувствовал слабость в ногах, припадал на левое колено и сам бросал вызов врагу - высшая степень упорства. (49) Внезапно вынесся вперед с боевым воодушевлением отряд знатнейших, среди которых сражались и цари. Сопровождаемый простыми воинами, он дальше других врезался в наш боевой строй и, открывая себе путь, дошел до легиона приманов, который был помещен посередине нашего боевого порядка - эта позиция называется "преторианским лагерем". Но наши солдаты укрепили свой строй, сплотившись в рядах, и представляя из себя как бы крепкую башню, с большим воодушевлением возобновили бой; уклоняясь от ударов и прикрываясь по способу мирмиллионов [71] они кололи врага в бок мечом, если тот в гневе открывался. (50) Аламанны, готовые пожертвовать жизнью за победу, пытались прорвать сомкнувшийся строй наших. Из-за множества мертвых тел, падших под ударами приободрившихся римлян, выступали уцелевшие еще варвары; но повсюду раздававшиеся стоны умирающих заставили их в ужасе остановиться.
(51) Наконец аламанны пали духом: остатка энергии хватило только на бегство. Они спешили уходить как можно скорее по различным тропинкам, подобно тому как из середины волн бурного моря моряки и кормчие спешат выбраться, не разбирая, куда их уносит ветер. Но то, что спасение было скорее мечтой, нежели надеждой, признают все, кто там тогда был.
(52) За нас было милостивое решение благосклонного божества. Если у наших солдат, поражавших отступающих в спину, гнулся меч и не хватало орудия рубить, то они вонзали в варваров их же собственное оружие. И никто из наносивших удары не утолил досыта своей ярости кровью, не пресытил свою десницу убийствами, никто не сжалился над молившим о пощаде и не оставил его в живых.
(53) И вот многие лежали, пораженные насмерть и жаждали избавления в скорейшей кончине; другие, полумертвые, с ослабевающим уже дыханием, ловили потухающими взорами луч света; у иных головы были разбиты метательным оружием наподобие бревна и, склоненные на бок, еле держались на шейном хряще; другие, пробираясь по скользкой глине, падали, поскользнувшись на крови раненых и, хотя и не получили никаких ран, гибли под тяжестью груды падавших на них трупов.
(54) Добившись такого успеха, победители стали еще яростнее наступать; от частых ударов притуплялись у них острия мечей, под ногами валялись блестящие шлемы и щиты. Варвары, напротив, оказались в крайне опасном положении, и так как груды трупов преграждали им выход, то они искали спасения в протекавшей позади них реке, представлявшей единственный путь для спасения. (55) Наши солдаты, двигаясь бегом в полном вооружении, без устали теснили врагов. Некоторые из тех, полагая, что могут спастись от гибели своим умением плавать, бросались в реку. Предвидя со свойственной ему быстротою соображения возможность опасных последствий, Цезарь с трибунами и другими командирами удерживал строгим окриком своих, чтобы никто из них в пылу преследования не бросился в быструю пучину реки. (56) Подчиняясь этому распоряжению, наши, стоя на берегу, поражали германцев метательным оружием, и те, кто быстротой своей успел спастись от смерти, бросаясь в реку, погружались под тяжестью своего тела на самое дно. (57) И как на каком-нибудь театральном представлении, когда открывается занавес и предстают разные удивительные картины, так можно было теперь, не испытывая никакого страха, видеть многие трагические сцены: как за умеющих плавать цеплялись неумеющие; как других уносило течение наподобие бревен, когда их покидали более ловкие; как некоторых поглощали волны, словно река вступала с ними в борьбу. Лишь немногие, плывшие на щитах, могли преодолеть силу течения, направляясь наискосок, и с разными трудностями достигали противоположного берега. Пенясь варварской кровью, изменившая свой естественный цвет река сама должна была дивиться своему необычайному разливу.
(58) Между тем царь Хонодомарий нашел возможность бежать. Пробираясь через груды мертвых тел, он с небольшим числом телохранителей спешил по возможности быстрее уйти в свой лагерь, который он смело разбил поблизости от римских укреплений Трибунков и Конкордии[72] Там были заранее заготовлены на случай неудачи суда, на которых он надеялся уйти в недоступные части страны. (59) А так как он не мог достигнуть своих земель иначе, как переправившись через Рейн, то уходил тайно, скрывая свое лицо, чтобы не быть узнанным. Когда он уже приближался к берегам реки, ему пришлось обходить топкое место, залитое болотной водой. Тут он попал на вязкий грунт и свалился с коня, но тотчас выбрался, несмотря на тяжесть своего тучного тела, на соседний холм. Но как только его узнали - а скрыть, кто он был, он не мог, так как его выдало прежнее высокое положение, - тотчас бегом бросилась за ним когорта с трибуном во главе и оцепила поросшую лесом возвышенность, опасаясь нападать открыто, чтобы в густых зарослях не попасть в засаду. (60) Увидев это, Хонодомарий совершенно пал духом, вышел один и сдался на милость победителя. Его свита численностью 200 человек и три близких друга, считая бесчестьем пережить царя и не умереть за него, если выдастся такая судьба, дали схватить себя.
(61) Поскольку у варваров в характере унижаться в несчастьях и превозноситься в счастье, Хонодомарий шел теперь, как раб чужой воли, бледный от волнения, онемев от сознания своих преступлений. Как бесконечно не похож был он на того Хонодомария, что совершил столько ужасных зверств в Галлии и, неистовствуя на ее пепелище, изрекал свои свирепые угрозы.
(62) И вот, когда благоволением верховного божества делу было дано такое завершение, раздался на закате дня сигнал трубы к отходу. Неохотно возвращались солдаты. Расположившись на берегу Рейна и окружив место стоянки увеличенным по сравнению с обычным числом охранных цепей, римляне подкреплялись пищей и сном. (63) Пало в этой битве с римской стороны 243 солдата и 4 офицера: трибуны корнутов Байнобавд и Лайпсо, командир катафрактариев Иннокентий и один офицер в звании трибуна, имя которого мне неизвестно. Из аламаннов насчитали 6000 трупов, лежащих на поле брани, и целые груды мертвых тел унесла река в своих волнах. Возвеличившись выше занимаемого им положения и более могущественный благодаря совершенным им подвигам, чем предоставленной ему властью, Юлиан провозглашен был Августом [73] единодушным криком всей армии. Но он выразил за это солдатам порицание, назвав их поступок дерзостью, и с клятвой заверял, что не ожидает этого повышения и не имеет никакого желания достигнуть его. (65) Чтобы увеличить радость от счастливого события, он созвал совет, назначил награды и в ласковых выражениях приказал привести к себе Хонодомария. Сначала низко склонившись, а потом пав ниц, Хонодомарий просил на родном языке прощения и получил ободряющий ответ. (66) Через несколько дней его отправили на главную квартиру императора, откуда он был отослан в Рим. Там он жил в лагере иноземных солдат, расположенном на Цэлийском холме, и вскоре умер от одолевшего его упадка духа.
(67) Несмотря на столько успешных деяний Юлиана, при дворе нашлись люди, очернившие его. Заискивая перед императором, они называли его в насмешку Викторином за то, что он в своих приказах по войскам упоминал, хотя и в сдержанных выражениях, о своих неоднократных победах над германцами. (68) Преувеличенными пустыми хвалами, в которых просвечивала ложь, они, как обычно, возбуждали в императоре высокомерие, к которому он был склонен от природы, и приписывали все, что ни случалось во всех концах земли, его счастливому предводительству.
(69) Будучи польщен этими широковещательными речами льстецов, Констанций и тогда, и впоследствии допускал в своих эдиктах высокомерную ложь: он один - хотя и не был на месте событий - сражался, одерживал победу, поднимал с земли простершихся пред ним с мольбой царей вражеских племен. Если, например, когда он был в Италии, какой-либо полководец добивался успеха в персидской войне, Констанций в пространном отчете об этой победе опускал имя победителя и, рассылая отчет в виде лавром увитого, убыточного для провинций [74] рескрипта, заявлял в нем с противной хвастливостью, будто он сам был среди первых. (70) В императорских архивах хранятся его эдикты... с повествованием о событиях и превознесением себя до небес. Хотя во время битвы Юлиана с аламаннами Констанций находился в сорока дневных переходах от Аргентората, но в описании сражения он ложно утверждает, будто сам выстраивал боевую линию, стоял среди знаменоносцев, обратил варваров в стремительное бегство; будто к нему привели Хонодомария, и - о позорнейший поступок! - умалчивает о славных деяниях Юлиана. Он бы совершенно их стер и из памяти, если бы не молва, которая не умеет замалчивать великие дела, хотя бы этого хотели очень многие.
(годы 357-358)
1. Цезарь Юлиан, перейдя Рейн, предает грабежу и огню селения аламаннов, восстанавливает там укрепления Траяна и предоставляет варварам перемирие на десять месяцев.
2. Юлиан осаждает франков, опустошавших Вторую Германию, и вынуждает их к сдаче голодом.
3. Старания Юлиана облегчить положение галлов, подавленных податями.
4. По приказу Августа Констанция в Риме в Большом Цирке воздвигается обелиск; об обелисках и иероглифических знаках.
5. Август Констанций и царь персидский Сапор безуспешно ведут переписку и посылают посольства о мире.
6. Ютунги, аламанское племя, разбиты и обращены в бегство римлянами в Рэции, где они производили опустошения.
7. Разрушение Никомедии землетрясением и о том, сколько есть видов землетрясений.
8. Цезарь Юлиан принимает в подданство франкское племя салиев; разбивает одних из хамавов, а других берет в плен, остальным предоставляет мир.
9. Он восстанавливает три укрепления на Мозе, разрушенные варварами, и подвергается оскорблениям и угрозам со стороны солдат, терпящих голод.
10. Цари аламаннов Суомарий и Гортарий после выдачи пленных получают от Цезаря Юлиана мир.
11. Цезарь Юлиан, после удачных действий в Галлии, подвергается осмеянию во дворце Августа Констанция своими завистниками; его называют вялым и робким.
12. Август Констанций принуждает к выдаче заложников и возвращению пленных сарматов - некогда господ, а теперь изгнанников, и квадов, опустошавших Паннонию и Мезию; он ставит царя сарматам-изгнанникам, возвратив им свободу и жилища предков.
13. Август Констанций вынуждает пограничных сарматов-рабов, произведя большое избиение их, выселиться из своих пределов и обращается с речью к солдатам.
14. Римское посольство о мире, не достигнув цели, возвращается из Персии, так как Сапор требует назад Месопотамию и Армению.
1. (1) После окончания описанных мной разнообразных событий, юный питомец Марса, которому уже не причинял больше тревог Рейн, после битвы при Аргенторате мирно несший свои воды, приказал предать погребению всех павших без различия, чтобы хищные птицы не исклевали трупы, а затем, отпустив послов, которые, как я выше сказал, принесли ему гордые предложения еще до битвы, вернулся в Три Таберны [1] (2) Отсюда он приказал препроводить добычу вместе со всеми пленными в Медиоматрики [2] и оставить там до его возвращения. Сам он предполагал направиться в Могонциак [3] чтобы, перейдя реку по наводному мосту, атаковать варваров в их собственной земле, поскольку уже не оставалось ни одного из них в наших пределах. Но тут он встретил было сопротивление в армии; однако ему удалось привлечь солдат на свою сторону убедительностью и дружелюбием своей речи. Любовь к нему, увеличившаяся под влиянием того, чему солдаты сами были свидетелями, побуждала их охотно следовать за тем, в ком они видели товарища по всем своим трудам и авторитетнейшего полководца, взвалившего, как все воочию убедились, больше обязанностей на самого себя, чем на солдата. Вскоре пришли к указанному месту, перешли по наводному мосту через реку и вступили на вражескую территорию. (3) Варвары были приведены в крайнее расстройство грозной опасностью. Чувствуя себя в полном покое, они никак не предполагали возможности нападения, и так как гибель других вызывала в них тревогу за собственную судьбу, то они стали притворно просить мира, чтобы отклонить от себя стремительность первого натиска. Они отправили послов с заявлением о том, что они обязуются нерушимо соблюдать договоры. Но неизвестно, какие соображения или обстоятельства изменили их настроение: через других послов, отправленных с большой быстротой, они стали угрожать нашим ожесточеннейшей войной, если они не уйдут из их областей.
(4) Получив об этом вполне точное сообщение, Цезарь в начале ночи посадил на небольшие быстроходные суда 800 солдат с тем, чтобы они вели патрулирование с возможной быстротой вверх и вниз по реке и, высаживаясь в разных местах, предавали огню и мечу все, что попадется им навстречу. (5) Когда эти меры были приняты, и на рассвете были обнаружены варвары на вершинах гор, наши солдаты в бодром настроении двинулись на высоты; но они никого там не нашли: предвидя нападение, варвары поспешно отступили. Но тут издали показались огромные клубы дыма, свидетельствовавшие о том, что наши проникли на вражескую территорию и предали ее опустошению. (6) Это обстоятельство сломило боевой дух германцев: покинув засады, которые они устроили нашим в тесных и труднопроходимых местах, они поспешили за реку Мен [4] на помощь своим семействам. (7) Как случается в сомнительных и тревожных обстоятельствах, варвары, опасаясь, с одной стороны, атаки наших всадников, а с другой - внезапного нападения солдат, прибывших на судах, нашли быстрый способ уйти, пользуясь своим знанием местности. После их отступления наши солдаты, беспрепятственно наступая, грабили богатые скотом и хлебом селения и никому не давали пощады. Захватывая людей в плен, солдаты предавали пламени все жилища, тщательно выстроенные по римскому образцу. Пройдя вперед приблизительно десять миль, наши подошли к непроходимому темному лесу. (8) Тут Цезарь остановился и долго не решался двигаться дальше, так как имелись показания одного перебежчика о том, что в подземных пещерах и шедших в разных направлениях рвах пряталось много варваров, чтобы сделать вылазку, выждав удобный момент. (9) Наши, однако, смело шли вперед; но оказалось, что дороги преграждены засеками из срубленных дубов, ясеней и елей. Поэтому они осторожно двинулись в обход, но с величайшей досадой заметили, что пройти вперед они могут только по дальним и крутым окружным путям. (10) И так как вследствие холодной погоды борьба с величайшими опасностями оказалась бы тщетной, - осеннее равноденствие уже миновало, и в тех местах снега покрыли и горы и равнины, - то принялись за достойное памяти деяние. (11) Пока никто не оказывал противодействия, спешно восстановлено было укрепление, подвергавшееся в давние времена ожесточенным нападениям варваров; воздвиг его на земле аламаннов еще Траян, [5] который и назвал его от своего имени[6] Там помещен был в соответствии с требованиями данного времени гарнизон и собраны запасы провианта из самых глубин земли варваров. (12) Видя, что эта спешная работа совершается на их погибель, варвары в страхе перед осуществлением предприятия быстро собрались и через посланных просили мира в самом униженном тоне. Цезарь, с большой точностью обставив дело и приведя целый ряд правдоподобных оснований, дал им мир на десятимесячный срок. При этом он предусмотрительно принимал во внимание то, что укрепление, занятое против ожидания беспрепятственно, нужно было снабдить осадными орудиями и обеспечить сильным снаряжением. (13) В силу этого соглашения явились три самых диких царя, из тех что посылали помощь побежденным при Аргенторате, которые наконец почувствовали страх. Они дали клятву по формуле, соответствующей их национальным обычаям, что они не причинят никаких беспокойств, но будут соблюдать договор до условленного дня согласно нашему требованию, сохранять укрепление невредимым и на своих плечах доставлять провиант, если гарнизон даст им знать, что испытывает в нем недостаток. И они исполнили то и другое обязательство, так как страх обуздывал их вероломство. (14) Эта памятная война, заслуживающая сравнения с пуническими и тевтонскими, [7] но законченная с самыми ничтожными потерями с римской стороны, привела Цезаря в самое радостное и восторженное настроение. Можно было поверить клеветникам, которые сочиняли, будто он потому действовал повсюду так храбро, что предпочитал умереть славной смертью в бою, чем подвергнуться осуждению и казни, как его брат Галл, на что они надеялись; но опровержением служит то, что он и впоследствии оставался таким же, как после смерти Констанция и прославился достойными удивления делами.
2. (1) Уладив прочно, насколько позволяли обстоятельства, эти дела, Юлиан возвратился на зимние квартиры, где его ожидали тяжелые заботы. Магистр конницы Север на своем пути в Ремы [8] через Агриппину [9] и Юлиак [10] наткнулся на сильный отряд франков в 600 легковооруженных, как это выяснилось позднее, который опустошал оставшиеся без защиты местности. Отважиться на это злодейство побудило их то обстоятельство, что они надеялись поживиться богатой добычей, пока Цезарь будет занят в глубине земли аламаннов и никто им не будет мешать. Но в страхе перед возвратившейся армией они заняли два укрепления, уже давно заброшенные, с тем, чтобы обороняться в них, пока это будет возможно. (2) Юлиан, возмущенный этим неожиданным событием и понимая что может получиться из этого, если он пройдет мимо, оставив их в покое, задержал солдат и решил осадить варваров... Укрепления эти лежат на реке Моз[11] Осада затянулась на пятьдесят четыре дня и шла в декабре и январе, так как варвары оборонялись с удивительным упорством. (3) Цезарь, с отличавшей его предусмотрительностью опасался, как бы варвары, дождавшись безлунной ночи, не перебрались через замерзшую реку. Поэтому он отрядил солдат, которые должны были ежедневно от заката солнца до рассвета разъезжать вверх и вниз по реке на сторожевых судах и, взламывая смерзающийся ледяной покров, не давать никому возможности ускользнуть. Эта мера привела к тому, что варвары, утомленные голодом и караулами, дойдя до полного отчаяния, сами сдались. Они были немедленно отосланы на главную квартиру императора. (4) На выручку им выступил значительный отряд франков; но когда они узнали, что те взяты в плен и уведены, то не осмелились ничего предпринять и возвратились обратно. Покончив с этим, Цезарь вернулся в Паризии, чтобы провести там зиму.
3. (1) Так как можно было ожидать, что многие племена соединят в большем возмущении свои силы, то опасаясь переменчивости военного счастья, Юлиан как осторожный начальник чувствовал на себе непомерное бремя забот. Как ни непродолжительно и хлопотливо было время перемирия, он занялся расчетом податей, желая прийти на помощь разоренным землевладельцам. (2) В то время как префект претория Флоренций после тщательной, как он заявлял, проверки, настаивал на том, чтобы недоимки поземельной подати пополнить экстренными взысканиями, Юлиан с полным знанием дела заявил, что он скорее готов умереть, чем разрешить произвести эти взыскания. (3) Он знал, что подобного рода взыскания, или, правильнее выражаясь, вымогательства, наносят провинциям неизлечимые раны, доводя их до крайней нищеты - такими взысканиями, как я расскажу ниже, был совершенно разорен Иллирик. (4) Возражая на это, префект претория запальчиво заявлял, что он не потерпит, чтобы обманщиком выставлялось лицо, которому император доверил такой высокий пост. Юлиан его успокаивал и точным подсчетом доказал ему, что сумма поземельной подати не только покрывает необходимые расходы на содержание армии, но и превышает их размеры. (5) Тем не менее ему был представлен много позже текст указа об усилении обложения; но он не стал подписывать и даже читать его и бросил на пол. На основании донесения об этом префекта император прислал ему в письме внушение не позволять себе резких поступков, чтобы не показалось, будто Флоренций не пользуется достаточным доверием. Но Юлиан ответил императору, что следует радоваться, если провинциалы, разоряемые со всех сторон, платят положенные подати, не поднимая вопроса о надбавках, которых нельзя было бы вырвать у бедных людей никакими казнями.
Так было достигнуто твердостью одного человека, что тогда и после никто не пытался вымогать у галлов в ущерб справедливости что-либо помимо обычных налогов... (6) Цезарь упросил префекта предоставить ему - чему не было примеров - управление Второй Белгикой, пострадавшей от различных бедствий, на условии, что ни один чиновник префекта или правителя провинции не будь принуждать никого к уплате податей. Почувствовав это облегчение все... без дополнительных напоминаний платили то, что с них причиталось, раньше установленного срока.
4. (1) В ту пору как в Галлии занималась заря лучших дней, в Риме во вторую префектуру Орфита воздвигнут был в большом Цирке обелиск. Считаю уместным сообщить о нем некоторые сведения. (2) В отдаленные века был основан город, славный большой протяженностью своих стен и своими ста вратами. От этого последнего обстоятельства его основатели назвали его Стовратыми Фивами; [12] по имени города и до наших дней провинция называется Фиваидой. (3) В первые годы усиления Карфагена пунийские вожди разрушили его внезапным набегом, а позднее, когда он был восстановлен, персидский царь Камбиз, [13] жадный в течение всей своей жизни до чужого и свирепый, ворвавшись в Египет, напал на этот город, чтобы похитить оттуда огромные богатства, не щадя даже приношений богам. (4) Когда он бросался туда и сюда в толпе грабителей, то запутался в своем широком одеянии и упал на землю, причем его собственный кинжал, который он носил у правого бедра, выпал из ножен и ранил его почти насмерть. [14] (5) Много времени спустя, когда римским государством правил Октавиан, Корнелий Галл, будучи прокуратором [15] Египта, ущемлял этот город своими многочисленными грабежами. Когда по возвращении в Рим он был привлечен к судебной ответственности за обворовывание и грабеж провинции, то в страхе перед возмущенной знатью, которой император предоставил это дело на расследование, он бросился на свой меч. Если я не ошибаюсь, то это тот самый поэт Галл, которого воспевает чувствительными стихами в своей последней буколике Вергилий.
(6) В Фивах, наряду с огромными бассейнами и колоссальными изваяниям, изображающими египетских богов, я видел много обелисков, из которых некоторые лежат в обломках на земле. Древние цари Египта по случаю покорения чужих народов или в гордой радости о цветущем состоянии государства, высекали обелиски, отыскивая подходящую породу камня иногда даже на краю земли, и, воздвигнув обелиск, посвящали его верховным богам. (7) Обелиск - это чрезвычайно твердый камень, поднимающийся наподобие пирамиды на большую высоту и постепенно утончающийся, так как он изображает луч Солнца; четырехугольный внизу, он постепенно суживается к острой верхушке; наружные его площади искусно отшлифованы. (8) Множество фигур - их называют иероглифами, - высеченных на всех его площадях, - создание древней первобытной мудрости (9) Высекая многообразные изображения птиц и зверей даже других частей света, египтяне хотели сохранить и распространить память о событиях для грядущих веков и таким способом увековечивали обеты, данные или исполненные их царями. (10) В настоящее время определенное число легко запоминаемых букв выражает всякую мысль человека; но древние египтяне писали не так: у них отдельные знаки соответствовали отдельным именам и словам, а иногда обозначали и целые предложения. (11) Пояснение этого я дам в двух примерах. Изображением ястреба они обозначают слово "природа", и это потому, что, по свидетельству естествоиспытателей, среди этих птиц нельзя отыскать самцов; изображением производящей мед пчелы обозначают царя, показывая тем самым, что правитель должен вместе с мягкостью обладать также и жалом. И другие знаки подобны.
(12) Льстецы, постоянно напевавшие на уши Констанцию, твердили без конца, что Октавиан Август перевез два обелиска из египетского города Гелиополя, [16] из которых один поставлен был в Большом Цирке, а другой - на Марсовом Поле; а этого, который недавно привезен, Октавиан не решился ни коснуться, ни сдвинуть с места ввиду трудностей, которые представляли его громадные размеры. Но пусть же узнают те, кому это неведомо, что тот император древнего времени, перевезя несколько обелисков, оставил этот нетронутым потому, что он, специально посвященный Богу-Солнцу и установленный внутри святилища великолепного храма, на которое нельзя было наложить руку, представлял собою как бы венец всех остальных сооружений (13) Но Константин не придал этому значения, сдвинул эту громаду с ее основания, правильно понимая, что он не совершит религиозного проступка, если унесет это чудо из одного храма и посвятит его в Риме, т. е. в храме всего мира. Однако он долго пролежал, пока делались приготовления к перевозке. Его сплавили по Нилу и доставили в Александрию, где был выстроен корабль необычайных размеров, рассчитанный на 300 гребцов. (14) Когда эти приготовления были закончены, названный император скончался и вместе с тем остыл пыл к этому делу. Теперь, наконец, его погрузили на корабль и повезли через моря и по реке Тибр. И Тибр, казалось, боялся, что ему не удастся по своему извилистому руслу доставить в стены своего родного города дар, который посылал почти неведомый Нил. Так доставлен был обелиск в селение Александра [17] в трех милях от города. Там он был водружен на подставки и медленно втащен через Остийские ворота, [18] а затем через Общественный Водоем доставлен в Большой Цирк. (15) Теперь оставалось только его установить, на осуществление чего было мало или даже почти никакой надежды. Уставлены были перпендикулярно высокие балки, представлявшие собою словно лес машин; к ним привязали толстые и длинные канаты и сплели их между собою; образовалась сетка, закрывающая своим густым переплетом небо. К ним подвязали эту исписанную иероглифами громаду и стали мало-помалу подымать ее вверх. Долго она висела в воздухе, пока тысячи людей приводили в движение ворот вроде тех, что употребляются на мельницах, и, наконец, обелиск был водружен на середине площади. На вершине укреплен был бронзовый шар, блиставший покрывавшими его золотыми пластинками. Так как вскоре этот шар был разбит ударом молнии, то его убрали и на обелиске установлено было бронзовое позолоченное изображение факела, как бы горевшего ярким пламенем.
(16) Позднее перевезены были и другие обелиски; один из них воздвигнут на Ватикане, другой в садах Саллюстия, два - на Мавзолее Августа. (17) Я приведу здесь текст, высеченный на древнем обелиске, который мы видим в Цирке. Заимствую его из книги Гермапиона, [19] где он приведен в греческом переводе.
Начало на южной стороне в переводе гласит так:
Стих первый.
(18) "Гелиос царю Раместе: [20] я даровал тебе радостно царствовать по всей вселенной. Тебя любит Гелиос и Аполлон. Могучий друг истины, сын Герона, богом рожденный основатель вселенной. Тебя избрал Гелиос, мощный царь Арея Раместа. Тебе подчинена вся земля с силою и мощью. Царь Раместа, сын Гелиоса, вовек живущий.
Второй стих.
(19) Аполлон могучий, покоящийся на истине владыка диадемы, стяжавший со славою Египет, озаривший светом город Гелиоса и создавший остальную вселенную и почтивший богов, утвержденных в городе Гелиоса, которого любит Гелиос.
Третий стих.
(20) Аполлон, могучий сын Гелиоса, все освещающий, которого избрал Гелиос и одарил могучий Арей, коего блага пребывают во всякое время, коего любит Аммон. Ты исполнил благ храм Феникса. Тебе даровали боги время жизни.
Аполлон, мощный сын Герона, царь вселенной, Раместа, охранивший Египет, победил иноземцев. Тебя любит Гелиос. Тебе долгий срок жизни даровали боги, владыка вселенной Раместа, во век живущий.
Другой второй стих.
(21) Гелиос, великий бог, владыка неба. Тебе даровал жизнь, которой ты вечно не насытишься. Аполлон, могучий владыка диадемы, несравненный, который воздвиг в этом царстве изображения богов, владыка Египта, и равным образом украсил город Гелиоса и самого Гелиоса, владыку неба. Дело благое совершил сын Гелиоса, царь вечный.
Третий стих.
(22) Бог Гелиос, владыка неба, царю Раместе: я даровал силу и власть надо всем. Тебя Аполлон, друг истины, владыка времен, и Гефест, отец богов, избрали благодаря Арею. Царь, любезное чадо Гелиоса и возлюбленный Гелиосом.
Первый стих на восточной стороне.
(23) Великий бог города Гелиоса, в небесах обитающий Аполлон, могучий сын Герона, которого направлял Гелиос, которого почтили боги, царствующий над всей землею, которого Гелиос избрал, мощный через Арея царь. Тебя любит Аммон и светоносный избрал вечным царем" - и т. д.
5. (1) В консульство Дациана и Цереалия [21] в Галлии проявлялось в распоряжениях властей заботливое внимание к интересам населения, и страх перед недавними событиями сдерживал нападения варваров. В это время царь персидский, все еще находившийся на границе своего царства с самыми отдаленными народами, собирался уже вернуться домой, заключить союзный договор с хионитами и геланами, племенами, отличавшимися особой воинственностью. Тут он получил письмо Тамсапора, извещавшего его о том, что римский император просит о мире. (2) Полагая, что такие действия предпринимаются только из-за ослабления государства, Сапор, возгордясь больше прежнего, заявил, что он соглашается на мир, но условия предложил тяжелые. Он отправил послом к Констанцию некоего Нарсея с дарами и письмом, которое было написано со свойственным ему высокомерием. Содержание письма было, по моим сведениям, таково:
(3) "Я, царь царей, Сапор, сопричастник звезд, брат Солнца и Луны, шлю Констанцию Цезарю, моему брату, привет.
Радуюсь и вполне одобряю, что ты вернулся наконец на правильный путь и прислушался к неподкупному голосу справедливости, изведав на деле, какие несчастья иногда приносит упорное стремление овладеть чужим. (4) Так как язык истины должен быть ничем не связан и свободен, и так как людям высокого положения подобает, чтобы слова их вполне соответствовали их мыслям, то я вкратце выскажу свое решение, напоминая, что я имел случай не раз говорить то, что намерен сказать теперь. (5) О том, что мои предки владели территориями до реки Стримон [22] и границ Македонии, свидетельствуют даже ваши старые записи. Требовать прежних границ подобает мне, так как я - никто не сочтет высокомерным мое заявление, - превосхожу древних царей блеском и множеством выдающихся подвигов. На сердце у меня прежде всего чувство правды; придерживаясь его, я никогда не сделал ничего такого, в чем бы приходилось каяться. (6) Я должен поэтому возвратить себе Армению и Месопотамию, которые были коварно отняты у моего деда. [23] Никогда не будет принято у нас правило, которого вы высокомерно придерживались, а именно: не делая различия между храбростью и обманом, одобрить всякий благополучный исход войны. (7) Одним словом, если ты хочешь послушать моего разумного совета, откажись от небольшой области, являющейся вечным предметом борьбы и кровавого спора, чтобы спокойно править остальным царством; пойми, что и врачи иногда жгут, режут и отсекают отдельные части тела, чтобы было возможно пользоваться здоровыми частями. То же самое проделывают и дикие звери: если они поймут, ради чего именно их ловят, они с тем расстаются по доброй воле, чтобы можно было затем жить без страха. (8) Во всяком случае, я тебе заявляю: если это мое посольство вернется без всякого результата, то по окончании времени зимнего отдыха я поспешу со всей возможной быстротой выступить против тебя со всеми своими силами и буду питать надежду на успех в уверенности в своем счастье и сознании справедливости предлагаемых мною условий".
(9) В течение долгого времени письмо это обсуждалось, а затем был составлен ответ с благородной гордостью и полной осмотрительностью.
(10) "Я, Победитель на суше и на море, Констанций, Август вовеки, шлю привет моему брату царю Сапору.
Приветствую твое благополучие, как будущий твой, если захочешь, друг; но твою жадность, никогда не убывающую и все ширящуюся, жестоко порицаю. (11) Ты требуешь Месопотамию как свою собственность, а также и Армению и советуешь отнять от живого тела некоторые его части, чтобы тем обеспечить его благополучие на последующее время. Этот совет лучше сразу отклонить, чем поддерживать его согласием в какой-либо форме. Узнай поэтому истину без всякой хитрой притаенности, в прозрачной ее чистоте, истину, которую нельзя запугать никакими пустыми угрозами. (12) Мой префект претория, полагая, что он предпринимает дело, направленное к общему благополучию, завел без моего ведома с твоим полководцем через каких-то людей низкого состояния речи о мире. Я не отказываюсь и не отвергаю мира, только бы он был почетный и благородный, и ни в каком отношении не ронял ни моей чести, ни моего величия. (13) В ту пору, когда волны зависти, не раз воздымавшиеся на меня, умиротворены целым рядом моих подвигов, когда по уничтожении тиранов [24] [25] весь римский мир повинуется мне, нелепо и бессмысленно было бы отрекаться от того, что я долго сохранял нерушимым, когда еще правил только в восточных областях[26] Так пусть же прекратятся запугивания, с которыми подступают к нам по обычаю. Ведь не может быть сомнения в том, что иной раз мы не из трусости, а по чувству самообладания вели скорее оборонительную, чем наступательную войну. А когда нас задевают, то мы отстаиваем наше достояние с мужественным воодушевлением доброго дела. По опыту и из истории мы знаем, что лишь изредка в некоторых битвах колебалось римское дело, но конечный исход войн никогда не оказывался в ущерб для римлян".
(15) Посольство ничего не добилось и было отпущено, - да и нельзя было ничего больше ответить на наглые требования царя, - а через несколько дней вслед за посольством Сапора уехали комит Проспер [27] трибун и нотарий [28] Спектат, а также, по совету Музониана [29] философ Евстафий, имевший репутацию мастера убеждать[30] Они везли письмо императора и подарки. На них было возложено поручение задержать всеми способами военные приготовления Сапора, чтобы укрепить по возможности обороноспособность северных провинций.
6. (1) В тревожных обстоятельствах пограничное с Италией племя аламаннов ютунги, позабыв о мире и договорах, которых они добились усиленными просьбами, стало производить страшные опустошения в Рэции и притом столь нагло, что, вопреки обыкновению пытались осаждать города. (2) Для их отражения отправлен был с сильным отрядом Барбацион, возведенный в сан магистра пехоты на место Сильвана, человек малоэнергичный, но мастер говорить. Сумев сильно поднять дух солдат, он истребил большую часть вторгшихся варваров; с трудом ускользнули лишь немногие, обратившиеся в бегство из страха перед опасностью, и вернулись назад в слезах и стенаниях. (3) В этой битве, как утверждают, участвовал Невитта, впоследствии консул, в ту пору командир турмы, и отличился блестящей храбростью.
7. (1) Примерно в те же времена страшное землетрясение прошло по Македонии, Азии и Понту, и повторные подземные удары поколебали многие города и горы. Из числа многих запоминающихся несчастий выделялась гибель Никомедии, главного города Вифинии, и я хочу дать кратко точный отчет об этом разрушении. (2) 24-го августа на рассвете густые клубы черных туч закрыли ясное до того времени небо, потух блеск солнца и нельзя было ничего различить ни подле себя, ни непосредственно перед собою: взор затемнялся, и черная непроницаемая тьма покрыла землю. (3) Затем поднялся страшный ураган, словно верховное божество метало губительные молнии и поднимало ветры из самых недр их. Слышны были стоны гор, поражаемых напором бури, грохот волн, бивших о берег; последовавшие затем молнии и смерчи со страшным сотрясением земли до основания разрушили город и предместья. (4) И так как большинство домов было построено на склонах холмов, они сползали вниз и падали один на другой при ужасном грохоте всеобщего разрушения. Между тем на вершинах звучали возгласы людей, разыскивавших жен и детей или вообще близких людей. (5) После второго часа дня, задолго до исхода третьего [31] атмосфера опять очистилась, и предстала скрытая до тех пор картина печального разрушения. Одни были раздавлены тяжестью падавших сверху обломков и погибли под ними; другие были засыпаны до шеи и могли бы остаться в живых, если бы оказали им помощь, но погибали из-за отсутствия таковой; некоторые висели, пронзенные выдавшимися концами брусьев. (6) Один удар сразил множество людей, и те, кто только что были живыми людьми, теперь представали взору в виде груды трупов. Рухнувшие верхние части домов погребли некоторых невредимыми внутри зданий и обрекли их на гибель от удушья и голода. Из числа последних был Аристенет, управлявший в звании викария недавно столь завидной диэцезой, которая получила от Констанция в честь его супруги Евсевии название "Pietas" (благочестие): он скончался после долгих мучений в таких условиях. (7) Некоторые, засыпанные страшными обвалами, лежат под ними и доселе. Другие с разбитой головой, оторванными руками или ногами, находясь между жизнью и смертью, взывали о помощи к другим, находившимся в таком же положении, но в ответ раздавались лишь громкие жалобы на то же самое. Большая часть храмов, частных жилищ и людей могла бы уцелеть, если бы не свирепствовавший повсюду в течение пяти дней и ночей огонь, который истребил все, что только могло гореть.
(9) Я полагаю, что здесь подходящий случай изложить предположения, которые высказаны были древними о землетрясениях. В тайну, скрывающую истину об этом явлении, не проникли не только мы, профаны, но и естествоиспытатели, продолжающие свои бесконечные споры, несмотря на продолжительные исследования. (10) Поэтому и в ритуальных и жреческих книгах дано предостережение не навлекать на себя греха призыванием одного бога вместо другого, когда неизвестно, кто из них сотрясает землю, и жрецы строго придерживаются этого предписания. (11) Относительно происхождения землетрясений существуют следующие мнения, между которыми не решился сделать выбора сам Аристотель: [32] они происходят или от того, что в маленьких подземных пустотах, которые мы по-гречески зовем "сирингами", происходит более частый напор прибывающей воды; или же, как утверждает Анаксагор, [33] вследствие силы ветров, проникающих во внутренность земли: если они попадают на сгустившуюся плотную массу и не находят нигде выхода, то сотрясают те части почвы, куда проникло их влажное дыхание. Поэтому-то наблюдается обыкновенно во время землетрясения отсутствие всякого дуновения ветра, так как ветры в ту пору пребывают в глубине земли. (12) Анаксимандр [34] говорит, что земля, высохшая от чрезмерного зноя, или же после страшных дождей, дает широкие трещины, в которые проникает верхний воздух, сильный и мощный, и, будучи сотрясаема через эти щели, колеблется в своих основаниях. Поэтому такие ужасы приключаются в жаркое время или во время крайнего избытка небесных вод. Вот почему древние поэты и теологи называли Нептуна, властителя влажной стихии, "Энносигеем" "Сисихтоном" (потрясатель земли). [35]
(13) Землетрясения происходят четырьмя способами. Они бывают "брасматические", которые, сотрясая землю изнутри, толкают вверх огромные массы; так поднялись из моря Делос, Гиера, Анафа и Родос, который в древние времена носил имена Офиуса, а также Пелагия, некогда облитая золотым дождем, Элевсин в Беотии, в Тирренском море Вулкан и многие острова. Второй вид - "климатические", которые, действуя наклонно, сравнивают с землей города, здания и горы; третий - "хасматические", которые внезапно сильным толчком раскрывают пропасти и поглощают целые части земли: в Атлантическом океане остров, более обширный, чем вся Европа, в Крисейском заливе Гелика и Бурд, в итальянской области Циминии город Саккум увлечены были в глубины Эреба и погружены в вечный мрак. (14) Наряду с этими тремя видами землетрясений различаются еще "микематические" (мычащие), которые сопровождаются грозным грохотом, когда стихии, [36] вследствие распадения своих сочетаний, сами летят вверх или падают вниз вследствие провала земли. Тогда шум и грохот земной дает звук, похожий на мычание быка. Но возвращаюсь к продолжению моего рассказа.
8. (1) Во время своей зимовки в Паризиях Цезарь прилагал все свое старание к тому, чтобы предупредить аламаннов: хотя они еще не объединились в один союз, но все доходили до безумия в своей дерзости и озлоблении. Ожидая месяца июля, когда обыкновенно начинаются походы в Галлии, он находился в постоянном напряжении, но не мог выступить прежде, чем из Аквитании не подвезут хлеб, когда летний зной растопит лед и снега [37] (2) Но ведь почти не бывает затруднений, которые нельзя было бы победить при разумном усердии, и Юлиан, тщательно и всесторонне обдумав дело, признал наконец единственно правильным напасть на варваров неожиданно, не дожидаясь жатвы. Утвердившись в своем плане, он приказал из всего хлеба на 20 дней, который подлежал потреблению на месте стоянок, изготовить так называемые сухари, пригодные для употребления в течение долгого времени, и солдаты охотно взвалили их себе на плечи. Полагаясь на этот запас, он выступил в поход при благоприятных, как и прежде, знамениях в надежде, что ему удастся совершить в течение пяти или шести месяцев две настоятельно необходимые экспедиции. (3) Так подготовившись, он двинулся прежде всего на франков, а именно на тех, которых принято называть салийскими; они нагло позволили себе уже ранее прочно обосноваться на римской земле близ Токсиандрии [38] Когда он прибыл в Тунгры [39] его встретили послы вышеназванных франков, которые полагали, что застанут императора еще на зимних квартирах. Они предлагали мир при том условии, чтобы никто не трогал и не тревожил их, пока они мирно живут на своей якобы территории. Юлиан внимательно рассмотрел этот вопрос и, поставив со своей стороны запутанные условия, отпустил послов с подарками, делая вид, что останется на месте до их возвращения. (4) Когда же они отбыли, он последовал за ними с быстротой молнии, отправив полководца Севера по берегу, и внезапно напал на все их племя. Обрушившись на них, как гроза, он встретил с их стороны не столько сопротивление, сколько просьбы о пощаде, не стал пользоваться плодами победы и, склонившись к милосердию, принял их в подданство с детьми и имуществом. (5) Точно таким же образом напал он на хамавов, которые отважились на такой же поступок, как и франки, и с той же быстротой одних разбил, а других, несмотря на их ожесточенное сопротивление, взял живыми в плен и заковал в оковы; остальным, которые бросились в стремительном бегстве на свою землю, он на этот раз позволил безнаказанно уйти, чтобы не утомлять солдат продолжительным походом. Вскоре после этого прибыли их послы, чтобы изложить ему свои просьбы и переговорить о своих делах; они пали перед ним ниц, и он даровал им мир, дав заверение в том, что они могут рассчитывать на вполне беспрепятственное возвращение в свою землю.
9. (1) Пока, таким образом, все шло по его желанию, Юлиан постоянно поглощенный заботами о том, чтобы всячески поднять благосостояние провинций, признал своевременным восстановление трех расположенных на одной линии по берегам реки Мозы [40] укреплений, давно уже превращенных в развалины упорными нападениями варваров. И он тотчас же их восстановил, отложив на время военные действия. (2) Чтобы немедленно подкрепить это разумное мероприятие, он приказал оставить в этих укреплениях часть того продовольствия на 17 дней, которое несли на себе солдаты, рассчитывая, что удастся восполнить то, что оставлено, из урожая в земле хамавов. (3) Но вышло совсем иначе. Хлеб еще не созрел; между тем солдаты, израсходовав то, что несли с собою, и не находя никакого продовольствия, стали нападать на Юлиана с угрозами и бранью: называли его изнеженным азиатом, хвастливым греком, обманщиком, дураком под видом философа. И, поскольку обыкновенно встречаются среди солдат люди острые на язык, то и пошли такие речи: (4) "Куда это нас гонят? Нет надежды на лучшее! Мы терпели в снегах жестокие и невыносимые бедствия, вынесли лютые морозы! Но теперь - о ужас - когда мы наступили врагу на горло, мы сохнем от голода, - позорнейший вид смерти. (5) Никто не вправе сказать, что мы поднимаем бунт: мы заверяем, что возвышаем голос лишь за свою жизнь; не просим мы золота и серебра, которых давно уже нам не удавалось ни получать на руки, ни даже видеть; нам в них отказывают, словно мы уличены в том, что приняли на себя столько трудов и опасностей в борьбе не за государство, а против него". (6) И действительно, были основания для жалоб. После целого ряда счастливых предприятий и опасных тревог, солдаты, потрудившиеся в галльских походах, не получили ни донатива [41] ни жалованья с тех пор, как прислан был Юлиан; причиной тому было то, что у самого Юлиана не было казны, а Констанций не разрешал делать этих обычных подачек. (7) В этом заключался злой умысел, а не простая скаредность. Выяснилось же это так: один простой солдат попросил, как это случается, денег у Юлиана, чтобы побриться; тот дал ему какую-то мелочь, но это навлекло на него злостную клевету со стороны Гауденция, бывшего тогда нотарием, который давно находился в Галлии, чтобы наблюдать за его поступками. Впоследствии Юлиан приказал его казнить, как будет о том рассказано в соответствующем месте.
10. (1) Наконец волнение было успокоено при помощи различных кротких уговоров. По наведенному через Рейн мосту совершена была переправа, и войска вступили на землю аламаннов. Но тут магистр всадников Север, выказывавший до того воинственность и энергию, внезапно проявил бездействие. (2) И тот, кто часто увлекал целые армии и отдельных людей на храбрые подвиги, теперь советовал не вступать в битву, являясь достойным презрения трусом, быть может, под влиянием страха перед приближением смерти: так в книгах Тагета и Вегоны [42] написано, что люди, которым предстоит быть пораженными ударом молнии, приходят в такое расслабление, что неспособны слышать ни гром, ни другой какой-нибудь даже более громкий звук. И сам поход он совершал с необычной для него робостью: бодро шедших вперед проводников он пугал угрозой казни, если они единодушно не заявят, что совершенно не знают местности. В страхе перед этим властным запретом они потом уж и вовсе не шли вперед.
(3) Во время этих проволочек царь аламаннов Суомарий неожиданно сам появился со своими людьми. Прежде свирепый и ожесточенный враг римлян, он был готов в тот момент считать неожиданной удачей, если ему будет позволено оставить за собою то, что ему принадлежало. Так как выражение его лица и вся осанка выдавали смирение, то он был принят Юлианом, который его ободрил и успокоил, а тот, не предъявляя со своей стороны никаких требований, на коленях молил его о мире. (4) И мир был ему дан с забвением прошлого при том условии, чтобы он возвратил наших пленных и каждый раз, когда понадобится, доставлял нашим солдатам продовольствие и получал лишь расписки о доставленном как простые поставщики: если же он не предъявит вовремя расписок, то должен знать, что против него будут опять приняты меры принуждения.
(5) Это благоразумное распоряжение было без затруднений приведено в исполнение. Теперь предстояло отправиться в область другого царя, по имени Гортарин. Нужны были только проводники, и Цезарь приказал Нестике, трибуну скутариев, и Хариеттону, человеку выдающейся храбрости, приложить все усилия к тому, чтобы поймать и привести к нему пленного. Вскорости был пойман молодой аламанн и представлен ему. При условии дарования жизни и свободы он обещал показать дорогу. (6) По его указаниям войско тронулось в путь, но тотчас же встретило препятствие в виде засек из огромных деревьев. Дальними и извилистыми обходными путями пришли тем не менее в земли Гортария. Рассвирепевшие солдаты предавали поля огню, угоняли скот, а людей, оказывавших сопротивление, убивали безо всякой пощады. (7) Расстроенный этими бедствиями и имея перед глазами грозные силы легионов и остатки сгоревших селений, царь видел уже свою окончательную гибель и тоже стал просить о прощении. Он давал клятвенные обещания исполнить все, что ему будет приказано, и вернуть всех пленных. На последнем особенно настаивал Юлиан, но Гортарий задержал большую часть их и выдал лишь немногих. (8) Узнав об этом, Юлиан воспылал справедливым негодованием, и когда царь явился, чтобы получить обычный дар, Юлиан приказал задержать четырех людей его свиты, услугами и верностью которых тот более всего дорожил, и не отпускал их, пока не вернулись все пленные. (9) Когда же он был приглашен Цезарем для переговоров, то с растерянным взором приветствовал его и, подавленный видом своего победителя, принял на себя бремя тяжких условий, а именно: так как после стольких успехов необходимо было восстановить города, разрушенные нападениями варваров, то ему предложено было доставить подводы и материал на свои средства и средства своих подданных. После того как он дал это обещание и произнес заклятие искупить своей кровью, если допустит в чем вероломство, ему разрешено было вернуться к себе. Нельзя было требовать от него доставки хлеба, как от Суомария, потому что после окончательного разорения его области нельзя было бы ничего получить.
(10) Так эти цари, некогда нагло высокомерные и привыкшие обогащаться грабежами наших земель, склоняли свои укрощенные головы под ярмо римского могущества и, словно родились и выросли среди платящих подати, беспрекословно подчинялись приказаниям. Окончив так эти дела, Цезарь распустил солдат по гарнизонам и вернулся на зимние квартиры.
11. (1) По мере того как при дворе Констанция получали известия об этих событиях (Цезарь должен был, как слуга, доводить до сведения Августа обо всем, что происходило), - все более влиятельные при дворе лица, искушенные мастера в угодничестве, поднимали на смех столь хорошо задуманные и удачно исполненные предприятия Юлиана, нашептывая без конца глупые остроты такого типа: "Противен стал со своими победами этот двуногий козел", намекая на его длинную бороду, [43] называли его болтливым кротом, наряженной в пурпур обезьяной, греческим пустомелей. Напевая постоянно эти и тому подобные остроты на уши императору, который находил в этом большое удовольствие, они старались бессовестными речами затемнить доблести Юлиана, поносили его, как бездеятельного труса, ученого педанта, разукрашивающего цветистыми словами неудачные предприятия. Юлиан не первый подвергся подобной участи. (2) Против всех выдающихся людей направляет свое жало зависть. В истории записано, что и у великих вождей древности зложелатели, задетые их великими подвигами, выдумывали пороки и преступления, если их нельзя было отыскать у них. (3) Так обвиняли Кимона, сына Мильтиада... человека, который как прежде не раз, так и близ Евримедонта, реки в Памфилии, уничтожил несчетное количество персов и вынудил народ, всегда отличавшийся надменностью, униженно молить о мире. [44] Точно так же обвиняли в бездеятельности Сципиона Эмилиана завидовавшие ему зложелатели, хотя благодаря его удивительной предприимчивости снесены были с лица земли два могущественных города, ополчившиеся против Рима. [45] (4) Поскольку злые завистники, нападавшие на Помпея, не могли, несмотря на всяческое старание, найти ничего, за что бы следовало его порицать, то выискали следующие две достойные смеха мелочи: что он как-то по своему чесал голову одним пальцем и что в течение некоторого времени обвязывал белой повязкой колено, чтобы прикрыть безобразную язву. В первом видели проявление распущенности, во втором пристрастие к новшествам; неважно - так гласили их неостроумные наветы - на какой части тела носить отличие царского достоинства. [46] Так преследовали человека, не имевшего себе равных по своей храбрости и любви к отечеству, чему есть неопровержимейшие доказательства.
(5) Пока происходили описанные события, Артемий, состоявший вице-префектом, стал префектом вместо Басса, который умер вскоре после вступления в должность. Время его правления отмечено бурными волнениями, но, вообще, не случилось ничего примечательного.
12. (1) Пока Август мирно проводил зиму в Сирмии, один за другим являлись к нему вестники с сообщениями о том, что сарматы и квады, племена-соседи, близкие между собой по обычаям и вооружению, соединившись, делают набеги отдельными отрядами на обе Паннонии и Вторую Мезию. (2) У этих племен больше сноровки для разбоя, чем для открытой войны; они вооружены длинными пиками, носят панцири из нарезанных и выглаженных кусочков рога, нашитых наподобие перьев на льняные рубашки; кони у них по большей части холощены, чтобы не бросались при виде кобыл и, когда приходится засесть в засаду, не бесились, выдавая ездоков усиленным ржанием. (3) Они проезжают огромные пространства, когда преследуют неприятеля, или когда бегут сами, сидя на быстрых и послушных конях, и каждый ведет еще в поводу запасную лошадь, одну, а иногда и две, чтобы, пересаживаясь с одной на другую, сохранить силы коней и, давая отдых, восстановить их силы.
(4) И вот, после весеннего равноденствия, император собрал значительные военные силы и с добрыми знамениями отправился в поход. Дойдя до удобного пункта, он приказал навести мост на судах на реке Истр, [47] которая разлилась вследствие весеннего таяния снегов. Переправившись, император начал разорять земли варваров. Быстрота нашествия застала их врасплох: они не предполагали, что в эту пору года могла собраться армия, а между тем исполненный боевого духа неприятель наступил уже им на горло. Не смея даже отдохнуть, не то чтобы выступить против, они рассыпались, чтобы избежать неожиданной гибели, и бросились в бегство. (5) Большинство однако было перебито, так как страх сковывал их движения: а те, кого спасла от смерти быстрота, спрятались в уединенных горных долинах и смотрели оттуда, как гибла от меча их родина: они бы сумели защитить ее, если бы оказали сопротивление с тем же усердием, с каким бежали. (6) Это произошло в той части Сарматии, которая обращена ко Второй Паннонии. С таким же ожесточением военная гроза разоряла достояние варваров в местностях, сопредельных с провинцией Валерией, предавая все попадавшееся на пути расхищению и огню. (7) Это страшное разорение заставило сарматов оставить свое желание скрыться. Они разделились на три отряда и, делая вид, что хотят просить мира, задумали напасть на наших, если бы те вели себя беспечно, так чтобы не дать им возможности ни взяться за оружие, ни прикрыться от ударов, ни прибегнуть к последнему средству в крайней опасности - обратиться в бегство. (8) Тут явились на помощь сарматам их союзники в опасностях квады, которые часто бывали их неразлучными товарищами в набегах. Но не помогла им их отвага, толкнувшая их на очевидную опасность. (9) Большинство было перебито, а часть, которой удалось уцелеть, ускользнула по знакомым тропинкам. Этот успех поднял силы и дух наших, отдельные отряды соединились, и войско направилось в царство квадов. Опасаясь на основании прошлых бедствий ужасов в будущем, они решили униженно просить мира и, будучи уверены в помиловании, явились, чтобы предстать перед императором, который в подобных случаях проявлял большую снисходительность. В день, назначенный для установления условий мира, Зизаис, тогда еще царевич, [48] молодой человек огромного роста, выстроил сарматов в боевом порядке для предъявления просьбы. Увидев императора, он бросил оружие и пал всем телом, как мертвый, на землю. От страха он потерял голос в тот самый момент, когда должен был изложить свою просьбу. Несколько раз пытался он заговорить, но рыдания мешали ему, и он не мог объяснить, чего он хочет. Это обстоятельство вызвало к нему особое сострадание. (10) Наконец он оправился, голос вернулся, и, получив приказание встать, он на коленях взывал к милосердию и молил о прощении проступков. Сопровождавшая его толпа, допущенная с той же целью, стояла в немом страхе, пока судьба их начальника была неизвестна. Когда же ему приказано было подняться с земли, он подал своим людям давно ожидаемый знак просить о пощаде. Тогда все бросили на землю щиты и копья, протянули с мольбою руки вперед и старались смиренностью мольбы превзойти царевича. (11) Этот последний привел с прочими сарматами Румона, Зинафра и Фрагиледа, царских вассалов, и многих знатных людей, чтобы изложить такие же просьбы с надеждой на успех. Радуясь тому, что им дарована жизнь, они обещали компенсировать допущенные ими враждебные действия принятием на себя тяжких условий мира и готовы были предоставить во власть римлян себя самих со своим достоянием, детьми, женами и всеми своими землями. Но возобладала милость в сочетании со справедливостью: им позволено было сохранить за собою свои земли с обязательством возврата всех наших пленных. Они представили также и заложников, которых от них потребовали, и дали ручательство на дальнейшее время неукоснительно повиноваться приказаниям. (12) Приободренные этим примером мягкости с нашей стороны, поспешили явиться царевичи Арагарий и Узафер со всеми своими людьми. Они принадлежали к самой высокой знати и были военачальниками у своих земляков; один из них командовал частью трансюгитанов и квадов, другой - частью сарматов, - эти народы сближало между собой соседство по месту жительства и дикость нравов. Опасаясь, чтобы собравшаяся толпа под видом заключения мира не подняла внезапно оружия, император приказал ей разделиться и тем, кто просил за сарматов, отойти в сторону на то время, пока будет рассмотрено дело Арагария и квадов. (13) Последние предстали, стоя склонившись, как обвиняемые, и, не будучи в состоянии оправдаться в тяжких проступках, боялись тягчайшей кары. От них потребовали заложников, и они их дали, хотя никогда прежде не соглашались предоставлять такого обеспечения верности договору. (14) Когда было принято столь снисходительное и милостивое решение, Узаферу было позволено высказать свои просьбы, хотя этому упорно противился Арагарий, утверждая, что условия данного ему мира должны быть распространены и на Узафера, как на подчиненного ему союзника, привыкшего повиноваться его приказаниям. (15) При всестороннем рассмотрении вопроса было объявлено решение об освобождении сарматов от подчинения чужой власти. Их признали исконными клиентами римлян и обязали дать заложников как ручательство сохранения мира. Сарматы приняли это решение с громкими выражениями благодарности. (16) Когда стало известно, что Арагарий не подвергся наказанию, стали собираться целыми толпами стекавшиеся отовсюду племена и цари, молившие убрать уже занесенный над их шеей меч. Им также дарован был мир, о котором они просили. Скорее, чем можно было ожидать, представили они в заложники сыновей знатнейших семейств из самых далеких царств, а также, согласно требованию, наших пленных, которых они отдавали с не меньшим горем, чем своих единоплеменников. (17) Когда приняты были эти меры, обращено было внимание на сарматов, которые заслуживали скорее сострадания, нежели гнева, и это принесло им великое благополучие, так что на этом примере подтвердилась справедливость мнения, что власть государя или побеждает злой рок, или сама является таковым. (18) Могущественны и славны были некогда обитатели этого царства, но рабы составили тайный заговор и устроили восстание. И так как у варваров право на стороне сильного, они победили своих господ, будучи столь же храбры, как и те, но имея численный перевес. (19) Не зная в страхе, что предпринять, сарматы бежали к далеко живущим виктогалам, предпочитая в беде лучше служить своим защитникам, нежели быть в рабстве у своих рабов. Когда они получили прощение и были приняты в римское подданство, то стали жаловаться на прошлую обиду и просить защиты своей свободы. Император был тронут их несчастьем, и, созвав их, в присутствии всей армии обратился к ним с милостивыми словами и повелел им подчиняться только ему самому и римским командирам. (20) Желая с большим достоинством обставить восстановление свободы, он дал им в цари Зизаиса, человека, вполне подходившего, как выяснилось на деле, для этого высокого сана и сохранявшего верность императору. Впрочем, и после этих славных деяний никому не было позволено уйти раньше, чем, согласно требованию, не возвратятся наши пленные. (21) Таковы были действия на варварской земле. Затем император двинул армию в Брегецион[49] чтобы и тут слезами и кровью залить пламя войны, еще не угасшее у живших в этой местности квадов. Когда их царевич Витродор, сын царя Видуария, вассал его Агилимунд и другие знатные люди и судьи, стоявшие во главе различных племен, увидали войско во внутренних областях царства на своей родной земле, то поверглись ниц перед солдатами и. получив прощение, подчинились всем приказаниям. Они выдали своих детей заложниками в ручательство того, что исполнят наложенные на них условия, и, достав мечи, которые они чтут как богов, клялись на них сохранять верность.
13. (1) После благополучного окончания описанных предприятий интересы государства потребовали скорейшего похода против лимитантов, сарматов-рабов: отсутствие наказания их за многие преступные деяния являлось прямым позором. Когда вторглись сарматы-свободные, то они, словно забыв о прежнем, воспользовались удобным моментом и прорвались через римскую границу, проявляя согласие со своими господами и врагами только в этом преступном предприятии (2) Однако и в отношении к ним решено было ограничиться более мягкими мерами, чем того требовала тяжесть преступлений: отмщение предполагалось ограничить тем, чтобы переселить их в отдаленные местности и лишить тем самым возможности тревожить наши пределы. Но сами они, сознавая за собой давнишние провинности, опасались серьезной кары. (3) Подозревая поэтому, что огромные военные приготовления будут произведены против них, они готовились пустить в ход коварство, оружие и просьбы. Но вид нашего войска поразил их как удар грома и, видя перед собою неминуемую гибель, они стали просить даровать им жизнь, давая со своей стороны обещание платить ежегодную дань, поставлять свою сильную молодежь в войска и оказывать полное повиновение; но в случае приказания переселиться на другое место, они приготовились отказаться, как показывали то жестами и выражением лиц, считая безопасными для себя те местности, где они спокойно поселились после изгнания своих владык. (4) В этих землях протекает в извилистом русле Партиск [50] и впадает в Истр. Там, где Партиск течет свободно один, он проходит по широким степям, которые сужаются только к устью. От нападения римлян защищает население русло Дуная, а от вторжений варваров закрывает своим течением Партиск. Местности здесь по большей части болотистые, и вследствие разлива рек тут много топей, заросших лозой, так что пройти может только очень хорошо знакомый с местностью человек. Кроме того при впадении Партиска главная река (Дунай) делает изгиб и образует остров, совершенно отрезанный от остальной территории. (5) По вызову императора они явились со свойственным им высокомерием на наш берег реки не для того, как показал исход дела, чтобы исполнить приказание, но чтобы не казалось, будто они испугались присутствия солдат. С вызывающим видом стояли они, показывая, что явились для того только, чтобы отвергнуть все требования. (6) Предвидя такую возможность, император незаметно разделил армию на множество отрядов и окружил быстро передвигавшихся варваров строем своих войск. Стоя на высоком валу с небольшой свитой под прикрытием отряда телохранителей, он дружески убеждал их смириться. (7) Но из-за непостоянства настроения они склонялись к различным решениям и, одновременно прибегая к хитрости и впадая в дикую ярость, они готовы были просить пощады или начать войну. Собираясь сделать на наших нападение на близком расстоянии, они нарочно бросили подальше от себя щиты, чтобы, затем приблизившись, постепенно подобрать их и незаметно продвинуться вперед, не выдавая своего коварного умысла.
(8) Поскольку день склонялся уже к вечеру и уходящий свет побуждал положить конец промедлению, наши солдаты, подняв боевые значки, в едином порыве понеслись на врага. Варвары, скучившись и еще более уплотнив свой строй, направили свою атаку на самого императора, который, как было сказано, стоял на возвышении, и бросились на него с остервенелыми взорами и дикими криками. (9) Этой безумной дерзости не могли стерпеть наши солдаты, пришедшие в большую ярость: построившись клином, что в просторечии у солдат называется "свиная голова", они разнесли мощным натиском угрожавшего императору врага, и справа пехотинцы рубили толпы пеших, слева всадники врезались в легкие отряды конных. (10) Императорская гвардия, прикрывая со всех сторон Августа, поражала нападавших в грудь, а потом отступавших в спины. Варвары проявляли страшное упорство, и те, кто падал в борьбе, ужасным ревом показывали, что не такие страдания причиняет им собственная смерть, как успех наших. Кроме убитых лежало на земле много врагов с разрубленными поджилками, которые лишены были возможности бежать, другие с отрубленными правыми руками, некоторые хоть и не раненые, но опрокинутые тяжестью упавших на них, и все они в глубоком молчании терпели страдания. (11) И никто из них среди различных ужасов не молил о пощаде, не бросал оружия, не просил скорейшей смерти; все упорно удерживали в руках оружие, даже поверженные наземь, считая меньшим позором быть побежденным силой другого, чем признаться в этом. Порой слышались их крики, что происшедшее случилось по капризу судьбы, а не по их вине. Так в течение получаса разыгралась эта битва; в этот короткий срок пало столько варваров, что лишь сама победа свидетельствовала о том, что было сражение.[51]
(12) Как только было смято вражеское войско, тотчас погнали целым стадом родственников убитых, вытаскивая их из жалких хижин, людей разного возраста обоих полов. Исчезла теперь прежняя их спесь, и они попали в низкое положение рабов. Итак, по прошествии самого незначительного промежутка времени представились взору груды убитых и толпы пленных. (13) К бранному задору присоединилось желание поживиться от победы, и солдаты принялись за тех, кто бежал с поля битвы или скрывался в хижинах. Жадные до варварской крови солдаты, придя в те места, стали раскидывать легкие сооружения и избивать всех; даже жилища, сооруженные из самых крепких бревен, никого не спасли от смерти. (14) Наконец стали все предавать огню, и никто не мог больше укрываться, так как уничтожено было все, что могло служить убежищем. Кто упорно скрывался, тот погибал в огне; если же человек, спасаясь от смерти в огне, выходил, то, избежав одной смерти, падал под ударами неприятельского меча. (15) Некоторые, однако, спасшись от меча и всеобщего пожара, бросались в волны реки в надежде, как искусные пловцы, достигнуть противоположного берега. Но большинство из них утонуло; другие погибли, пронзенные стрелами, так что кровь обильно окрасила волны огромной реки. Так гнев и доблесть победителей губили сарматов и в одной, и в другой стихии.
(16) После такой расправы принято было решение лишить всех уцелевших еще представителей этого народа всякой надежды и радости жизни. Когда жилища были преданы огню и семейства взяты в плен, приказано было собрать лодки для розыска тех, кого укрыл от нашего нападения другой берег. (17) Чтобы не дать остыть боевому пылу солдат, тотчас же были посажены на лодки наши легковооруженные; пройдя по укрытым местам, они заняли потайные убежища сарматов, которых обмануло внезапное появление местных лодок со знакомым способом гребли. (18) Когда же они издали по блеску оружия поняли, что приближается опасность, которой они боялись, то бросились искать убежища в болотистых местах. Но наши солдаты настойчиво преследовали их и, перебив очень многих, одержали победу там, где, как до сих пор предполагали, нельзя было ни стать твердой ногой, ни осуществить нападение.
(19) После того как амицензы были почти истреблены или рассеяны, тотчас же обратились против пицензов, названных так по имени соседних местностей. Бедствия соплеменников, о которых дошли до них немедленно слухи, сделали их более осторожными. Из-за полного незнания дорог, трудно было преследовать их, когда они рассеялись по разным местам, и для того чтобы подавить их, прибегли к помощи тайфалов, а также свободных сарматов. (20) Так как условия местности вынуждали разделить силы, то наши войска избрали для себя местности, прилегающие к Мезии; тайфалы направились в области, ближайшие к их территории; а свободные сарматы заняли земли, лежащие против их местожительства.
(21) Лимиганты, напуганные примером покоренных и убитых земляков, долго не могли прийти к определенному решению: следует ли им оказать сопротивление, или же просить милости - для того и другого были достаточно веские основания. Однако наконец победило по настоянию старшин решение сдаться. Таким образом, к иным победным лаврам присоединилось изъявление покорности со стороны народа, который оружием отвоевал себе свободу, презрел своих господ, победив их и считая неспособными воевать; теперь же остатки его склонили свои головы пред теми, которые оказались сильнее их. (22) Получив помилование, большая часть лимигантов покинула укрывавшие их горные высоты и, рассыпавшись по широким степям, поспешила к римскому лагерю с родителями, детьми и женами, а также с жалким своим домашним скарбом, который они могли наспех захватить с собой. (23) И те, о ком думали, что они скорее расстанутся с жизнью, чем будут вынуждены переселиться, так как в свободе они видели отсутствие всяких притеснений, согласились теперь повиноваться распоряжениям и перейти на другие места обитания, спокойные и безопасные, где не могла их тревожить война и не грозили внутренние раздоры. Переселившись туда, как казалось, по собственному желанию, они некоторое время оставались спокойны. Но позднее они отважились по своей природной дикости на гибельное злодеяние, как о том будет рассказано в соответствующем месте [52]
(24) Благоприятным исходом этих предприятий была укреплена необходимая оборона Иллирика в двух смыслах, и, как ни трудна была двойная задача, возложенная на себя императором, он справился с ней благополучно... Он вернул изгнанное племя и водворил его на место жительства предков; и хотя оно отличалось беспокойным нравом, можно было надеяться, что оно станет вести себя более мирно. В завершение своей милости он поставил им царя, и это был не какой-нибудь простой человек, а избранный ими самими и выделявшийся внешними и внутренними достоинствами царевич. (25) Этот ряд удачных дел освобождал Констанция от всяких тревог, и при полном единодушии своих солдат он принял во второй раз титул "Сарматского" по имени покоренного народа. Собираясь уже уходить оттуда, он созвал все когорты, центурии и манипулы, взошел на трибунал и, окруженный знаменами и орлами, а также собравшимися высшими чинами, держал такую речь, встретившую, как обычно, всеобщее сочувствие.
(26) "Верные защитники римской державы! Воспоминания о славных делах, которые для храбрых выше всяких радостей, побуждают меня с полным смирением припомнить то, что мы, с Божьею помощью победители, совершили до битв и во время самого пыла браней. Что прекраснее и что по всей справедливости более достойно памяти потомков, как не радостное сознание солдата проявленной им храбрости, а военачальника - того, что он сумел предусмотрительно распорядиться? (27) Дерзкий враг хозяйничал в Иллирике, нагло пользуясь нашим отсутствием, пока мы заняты были обороной Италии и Галлии. Он опустошал пограничные области, предпринимая набеги различными способами, то переезжая на выдолбленных стволах деревьев, то вброд переходя реки. Не дерзал он сразиться, не полагался на оружие и свои силы, но производил привычные ему тайные грабежи, наводя страх на наших предков с самого своего поселения в этих местах своей хитростью и изобретательностью в воровских уловках. Находясь далеко, мы сносили это, насколько это было возможно, питая надежду, что энергия наших военачальников сможет оградить нас от этих не очень важных потерь. (28) Когда же зло, возрастая вследствие безнаказанности дошло до тяжких, постоянно повторяющихся бедствий, постигавших целые провинции, мы, укрепив проходы в Рэцию, упрочив предусмотрительными предприятиями безопасность Галлии и не оставив в тылу никакой опасности, пришли в Паннонии, чтобы, согласно велению вечного Бога, поддержать то, чему грозила гибель. Приняв все подготовительные меры, как вы знаете, мы выступили в поход в начале весны и принялись за тяжкие труды. Прежде всего нам пришлось добиться того, чтобы вражеские выстрелы не помешали нам навести мост. Совершив это дело без особого труда, мы увидели перед собой вражескую территорию и вступили на нее. Пытавшихся оказать отчаянное сопротивление сарматов мы разбили без потерь с нашей стороны. Сокрушили мы также и явившихся на помощь сарматам квадов, которые с такой же дерзостью ринулись на ряды наших славных легионов. Испытав после тяжких потерь во время своих нападений и грозных попыток сопротивления силу нашей доблести, они выбросили оружие и дали связать за спиной руки, готовые к бою; признав, что единственная надежда для них - просьба о пощаде, припали они к стопам милосердного Августа, военное счастье которого не раз изведали. (29) Справившись с ними, мы с равной доблестью победили лимигантов, перебили большую их часть, а других заставили искать спасения от опасности в болотах. (30) Когда мы благополучно покончили с этими делами, настал момент проявить снисхождение. Лимигантов мы заставили переселиться в отдаленные места, чтобы в дальнейшем они не могли уже пускаться в какие-либо предприятия во вред нам. Мы пощадили большую часть свободных сарматов и поставили над ними царем Зизаиса, который будет нам предан и верен. Мы придаем больше значения тому, чтобы избрать царя для варваров, чем устранить такового, и это наше действие получило больший блеск от того, что им был дан правитель, которого они сами раньше избрали и приняли. (31) Итак, в одном походе достигли мы и государство успеха в четырех отношениях: наказали прежде всего преступных разбойников; затем, в избытке будут у вас пленники из числа врагов, так как храбрые воины имеют право на то, что добыто их потом и их собственными руками. (32) На нашу долю достались большие средства и большие сокровища. Наши труды и наша храбрость должны сохранить невредимым достояние всех. Это - забота хорошего государя, это результат благополучных предприятий. (33) Наконец, и лично я имею свою долю добычи: во второй раз титул Сарматского, который вы, - я могу сказать это, не навлекая тем на себя упрека в высокомерии, - дали мне по заслугам".
По окончании этой речи войска пришли в необычайное возбуждение; приведенные в восторг надеждами на лучшее будущее и выгоды, солдаты подняли радостные крики во славу императора; клялись, как обычно, призывая в свидетели Бога, что Констанций непобедим и с ликованием разошлись по палаткам. Император проследовал в царскую палатку и после двухдневного отдыха с триумфом вернулся в Сирмий, а войска разошлись по отведенными им местам расквартирования.
14. (1) Примерно в то же самое время Проспер, Спектат и Евстафий, назначенные послами в Персию, как я выше об этом рассказывал [53] получили аудиенцию у царя, когда он вернулся в Ктесифон. [54] Они передали ему письмо и подарки императора и просили мира на условиях сохранения существующего положения. Придерживаясь данных им инструкций, они твердо стояли на страже интересов Рима и достоинства государства: настаивали на том, что мир должен быть заключен при непременном условии не возбуждать вопроса о положении Армении и Месопотамии. (2) Долго они там задержались, и так как убедились, что царь в своем упорстве настаивал на том, что согласится на принятие мира, только если ему будет предоставлена власть в этих областях, то вернулись назад, ничего не достигнув. (3) После этого с целью добиться мира на тех же неизменных условиях отправлены были комит Луциллиан и Прокопий, бывший тогда в звании нотария, тот самый, что впоследствии, попав под власть тяжкого рока, поднял знамя бунта. [55]
(год 359)
1. Цезарь Юлиан принимает меры в интересах галлов и заботится о том, чтобы все повсеместно соблюдали закон.
2. Он восстанавливает стены взятых им крепостей на Рейне и опустошив враждебную часть Аламаннии, заставляет пять аламаннских царей просить мира и выдать пленных.
3. За что отрублены были головы по приказу Августа Констанция магистру пехоты Барбациону и его жене.
4. Царь персидский Сапор собирается всеми силами напасть на римлян.
5. Протектор Антонин бежит со всем своим семейством к Сапору и подстрекает его к войне с римлянами, которую тот собирался начать и сам.
6. Магистр пехоты Урзицин, будучи отозван с Востока и доехав до Фракии, отправлен назад в Месопотамию. Вернувшись, Урзицин через Марцеллина узнает о приближении Сапора.
7. Сапор вступает в Месопотамию вместе с царями хионитов и албанов. Римляне сами поджигают свои поля, сгоняют крестьян в города и укрепляют правый берег Евфрата крепостями и фортами.
8. Семьсот иллирийских всадников, захваченные врасплох, обращены персами в бегство. От персов ускользают в одном месте Урзицин, в другом Марцеллин.
9. Описание Амиды и число находившихся там в ту пору в гарнизоне легионов и турм.
10. Сапору сдаются два римских укрепления.
1. (1) Таковы события, случившиеся в разных частях земли в течение одного и того же года. В Галлии положение дел улучшилось, и, в год, когда консульский титул увенчал братьев Евсевия и Гипатия[1] , Юлиан, прославившись целым рядом блестящих успехов, отложил на время пребывания на зимних квартирах военные заботы и с не меньшим вниманием проводил различные мероприятия на пользу провинциям. Он бдительно следил за тем, чтобы никто не оказался чрезмерно задавленным под тяжестью податей, чтобы властные люди не притесняли низших, чтобы не играли роли лица, наживавшиеся на государственный счет, чтобы никакой судья не отступал безнаказанно от справедливости.
(2) Последнего он легко достиг тем, что сам разбирал тяжбы, когда того требовала важность дела или высокое положение судящихся лиц, неукоснительно отличая правду от неправды. (3) Много можно указать похвальных поступков и слов его в подобного рода процессах, но достаточно будет привести один пример того, как он действовал. (4) Нумерий, недавно бывший наместником Нарбоннской провинции, был привлечен к ответственности за хищения, и Юлиан с необычной, прямо цензорской строгостью заслушал его дело, допустив в суд всех желающих. Так как обвиняемый отпирался и не удавалось ни в чем изобличить его, то Дельфидий, весьма горячий обвинитель, жестоко на него нападавший, расстроился от того, что доказательства оказывались недостаточными, и воскликнул: "Может ли кто-либо оказаться виновным, о блистательный Цезарь, если достаточно отрицать обвинение?" На это Юлиан немедленно дал остроумный ответ: "Может ли кто оказаться невинным, если достаточно предъявить обвинение?" Этот случай, как и многие другие свидетельствует о его гуманном образе мыслей.
2. (1) Будучи уверен, что некоторые общины аламаннов вынашивают враждебные замыслы и отважатся на дерзкие поступки, если не покорить и их по примеру прочих, Юлиан собирался в поход, который считал неотложным, и находился в раздумьях, с какой силой и быстротой предпринять ему нападение, как только представится удобный момент, чтобы явиться неожиданно, опередив слухи о своем приближении. После продолжительного обдумывания дела со всех сторон, он остановился, наконец, на решении сделать попытку, которую вполне оправдал исход дела. (2) Он послал, не сказав об этом никому, Гариобавда, трибуна на вакансии, человека испытанной верности и храбрости, под видом посла к царю Гортарию, который теперь заключил уже мирный договор с Римом [2]. Оттуда посланный должен был пройти по областям пограничным с теми, на которых предполагалось прежде всего сделать нападение, и, пользуясь отличным знанием местного языка, разузнать, что затевают варвары. (3) Гариобавд отправился в путь, чтобы исполнить возложенное на него поручение, а сам Юлиан, дождавшись удобного для похода времени года, выступил с войсками, которые были стянуты отовсюду. Но прежде всего он считал необходимым занять, пока не началась война, давно разрушенные города, восстановить их стены и построить новые склады вместо сожженных, чтобы можно было разместить там запасы, которые обычно доставлялись из Британии. То и другое удалось ему осуществить и к тому же быстрее, чем можно было ожидать. (4) И склады были быстро построены, и достаточное количество провианта было в них запасено, и городов было занято семь: Лагерь Геркулеса, Квадрибургий, Трицензимы, Новезий, Бонна, Антеннак и Бингион [3] Сюда весьма кстати прибыл префект Флоренций с частью армии и провиантом в таком количестве, что его было достаточно на долгое время.
(5) После того как это удалось сделать, оставалось насущно необходимое дело - восстановить стены занятых городов, пока еще никто этому не препятствовал, и тут обнаружилось с полной очевидностью, что в ту пору варвары из страха, а римляне из любви к своему командиру дружно работали на пользу римских государственных интересов. (6) Соблюдая условия договора прошлого года, цари прислали на своих подводах много разного строительного материала, а солдаты вспомогательных отрядов, которые обычно относятся с недовольством к таким работам, склонившись к послушанию под воздействием ласковых слов Юлиана, без ропота носили на своих плечах бревна 50 и более футов длины и оказывали большую помощь при возведении строений. (7) Пока таким образом спешно велись эти работы, вернулся Гариобавд. Он узнал все, что было нужно, и представил об этом донесение. После его прибытия вся армия спешно направилась в Могонциак [4] Флоренций и Лупицин, преемник Севера, настаивали на том, что следует переправиться по построенному там мосту; но Цезарь настойчиво возражал, утверждая, что не следует вступать в области племен, с которыми заключен мирный договор, так как солдаты по своей дикости станут грабить все на своем пути, и это создаст возможность неожиданного нарушения договоров.
(8) Но аламанны, против земель которых был направлен поход, понимая близость опасности, угрожали царю Суомарию, который стал нам другом со времени последнего договора, и потребовали от него не допускать римлян к переправе через Рейн, к правому берегу которого примыкала его область. На его заявление, что он один не в силах оказать сопротивление, варвары собрались в огромном числе и явились в окрестности от Могонциака с тем, чтобы силой воспрепятствовать переправе нашей армии. (9) Таким образом, план Цезаря, советовавшего выбрать для сооружения моста более подходящее место, оказался удобным в двух отношениях: он предупреждал, во-первых, возможность разорения территории племен, находившихся с нами в мире, и, во-вторых, - сопряженное со значительными потерями сооружение моста при сопротивлении воинственных полчищ варваров. (10) Догадываясь не без проницательности о нашем замысле, варвары понемногу продвигались вперед на противоположном берегу и, когда видели издали, что наши разбивают палатки, останавливались сами и стерегли всю ночь самым бдительным образом, чтобы с нашей стороны не было попытки устроить переправу. (11) Приблизившись к намеченному месту, наши остановились и разбили лагерь со рвом и валом. Цезарь позвал на совет Лупицина и затем отдал приказ нескольким трибунам выделить по 300 легковооруженных солдат с копьями, не сообщая им ничего ни о времени, ни о месте действий. (12) Глубокой ночью они были собраны и все, кто как мог разместиться, посажены на сорок легких судов - больше не было тогда при армии. Им было приказано спускаться вниз по реке, соблюдая возможную тишину, придерживая даже весла, чтобы всплески воды не привлекли внимания варваров, и, напрягая все силы тела и духа, прорваться на противоположный берег реки, пока враги будут заняты наблюдением за нашими огнями.
(13) В то самое время, когда наши спешно совершали это, царь Гортарий, который был нашим союзником и не замышлял измены, но сохранял дружественные отношения со своими соседями, созвал к себе на пир всех царей, царевичей и мелких князей. По их народному обычаю пир затянулся до третьей смены ночной стражи[5] . Когда гости разъезжались, на них неожиданно напали наши, но им не удалось ни убить, ни взять в плен никого из знатных варваров: последние под покровом ночной темноты и пользуясь тем, что были на конях, ускакали, куда кому удалось. Но наши солдаты перебили следовавших за ними пешком слуг и рабов, за исключением немногих, спасшихся от гибели благодаря темноте. (14) Переправившись, римляне считали свои трудности значительно облегченными, как и во время прежних походов, когда им удавалось войти в соприкосновение с врагом. Цари же со своим народом, бдительным надзором старавшиеся воспрепятствовать постройке моста, были страшно поражены, узнав о переходе римлян, и в ужасе бежали, рассеявшись в разные стороны. Смирив свой необузданный нрав, они спешили перевезти свои семьи и свой скарб подальше в глубину страны. Поскольку благодаря этому устранены были все препятствия, мост был наведен с быстротой, превзошедшей ожидания встревоженных племен; солдаты немедленно появились на варварской земле и стали проходить через царство Гортария, не позволяя себе никаких грабежей. (15) Но когда наши вступили в области царей еще враждебных, то уже безо всяких опасений рассеялись по всей стране неприятеля, опустошая все огнем и мечом.
Сожжены были жалкие плетеные хижины варваров, множество людей перебито: одни падали под мечом, другие молили о пощаде. Когда пришли в местность, носившую имя Капеллатии или Палас, где пограничные камни отделяют область римлян от бургундов, разбит был лагерь с той целью, чтобы в полной безопасности принять родных братьев, царей Макриана и Гариобавда, которые, видя приближение верной погибели, в страхе пришли просить о мире. (16) За ними следом явился и царь Вадомарий, имевший место своего жительства напротив Равраков[6] . Он показал письмо Августа Констанция, составленное в весьма лестных для него выражениях, и, как подобало, был милостиво принят в качестве давно признанного самим Августом клиента Римской державы. (17) Допущенный вместе со своим братом в лагерь, Макриан с изумлением рассматривал знамена и разнообразные украшения оружия, которые видел тогда впервые, и молил за свой народ. Вадомарий, знакомый с нашими учреждениями, так как он жил по соседству с границей империи, удивлялся также снаряжению блестяще подготовленного похода; но он помнил, что с ранней юности ему приходилось не раз видеть подобное. (18) По основательному размышлению единогласно принято было решение предоставить мир Макриану и Гариобавду. Вадомарию же, который явился не только ради собственной безопасности, но также в качестве посла, как проситель от имени царей Урия, Урзицина и Вестральпа, чтобы вымолить мир и для них, не оказалось возможным дать немедленно благоприятный ответ из-за опасения того, что варвары по своей склонности к вероломству, ободрившись после ухода наших войск, не станут вести себя мирно, если добьются мира при посредстве другого лица. (19) Когда вслед за тем их поля и жилища были сожжены, и многие из их племени взяты в плен и перебиты, названные цари сами прислали послов и так смиренно молили о мире, как будто все это совершили они против нас. Тогда и им был дан мир примерно на тех же условиях. Особенно настойчиво при этом выставлялось требование, чтобы они возвратили всех пленных, которых захватили во время своих нередких набегов.
3. (1) Пока божие благоволение так благополучно направляло дела в Галлии, при дворе Августа поднялась новая буря. Дело началось с пустяка, а привело к великому горю и тяжелым стенаниям. В дом Барбациона, командовавшего тогда пехотой, залетел рой пчел. Встревоженный, он обратился по этому поводу за советом к толкователям предзнаменований. Ответ гласил, что это предвещает большую опасность. Основанием для такого толкования служит, очевидно, то соображение, что пчел, когда они слепят соты и наносят меду, выгоняют дымом и шумным звуком кимвалов[7] . (2) Жена его по имени Ассирия, была женщина болтливая и неразумная, и когда муж ее отправился в поход и тревожился по поводу данного ему предсказания, она по своей женской глупости, при помощи одной рабыни, попавшей к ней в наследство от Сильвана, которая хорошо знала тайнопись, написала мужу в совсем неподходящее время слезное письмо, заклиная его, чтобы он после близящейся уже смерти Констанция, когда достигнет, как можно надеяться, верховной власти, не отверг ее и не предпочел вступить в брак с Евсевией, тогдашней императрицей, которая выделялась своей красотой. (3) Письмо было отправлено в глубокой тайне, но рабыня, писавшая его под диктовку госпожи, когда все вернулись из похода, побежала с копией этого письма в начале ночи к Арбециону, была немедленно принята и передала рукопись. (4) Ухватившись за этот донос, Арбецион, обладавший большим умением создавать обвинения, доложил о происшедшем императору. Дело было возбуждено, как обычно, без малейшего промедления, следствие велось без задержки, и так как Барбацион сознался, что получил письмо, а жена его уличена была неоспоримыми доказательствами в авторстве этого письма, то оба были подвергнуты смертной казни через отсечение головы. (5) Когда их казнь была совершена, следствие пошло дальше и дальше, и пострадали многие - как виновные, так и невинные. Среди них был Валентин, бывший примицерий протекторов, а тогда трибун; хотя он совершенно ничего не знал о деле, но вместе со многими другими был, как соучастник, неоднократно подвергнут пытке. Он выжил и в компенсацию за обиду и опасность был назначен дуксом в Иллирике.
(6) Барбацион был человек грубый, склонный к дерзким замыслам. Многим он был ненавистен за то, что, будучи командиром доместиков протекторов при Цезаре Галле, коварно предал его, а после его гибели, возгордившись из-за своего высокого воинского звания[8] , замышлял такое же предательство и против Юлиана и часто, к негодованию благомыслящих, нашептывал разные дурные вещи Августу, который был охоч до подобных речей. (7) Не знал он, конечно, мудрого изречения Аристотеля, который, посылая к царю Александру Каллисфена[9] , своего ученика и родственника, часто внушал ему, чтобы он как можно реже и только в благожелательном тоне говорил перед человеком, который носит на кончике своего языка право жизни и смерти. (8) Чтобы не удивляться тому, что люди, разум которых родственен небожителям, иной раз могут правильно различать полезное и вредное, следует принять во внимание то, что лишенные разума животные сохраняют иногда свою жизнь глубочайшим молчанием, как поясняет это весьма известный пример. (9) Когда дикие гуси, покидая при наступлении жары восток и устремляясь на запад, достигнут Тавра, где во множестве гнездятся орлы, то в страхе перед этими сильными птицами они берут в клюв камешек, чтобы даже самая крайняя нужда не могла извлечь из их рта никакого звука; а когда они в быстром полете минуют эти горы, то бросают камешки и спокойно продолжают свой путь.
4. (1) Пока в Сирмии с великой тщательностью производилось по этому делу следствие, Судьба Востока затрубила в страшную трубу, возвещая о грозных опасностях. Царь персидский, усилив свою армию вспомогательными отрядами диких народов, которых он покорил, пламенея нечеловеческой страстью увеличить свое царство, готовил оружие, войска и провиант; он общался с силами подземного мира, вопрошал всех кудесников о будущем и, подготовив все это в достаточной степени, собирался с началом весны совершить страшное нашествие.
(2) Сначала пошли об этом слухи, потом получены были достоверные известия, и великий страх охватил всех, с тревогой ожидавших надвигающихся бедствий. Между тем придворная клика днем и ночью непрестанно разводившая, как говорится, все одну и ту же музыку по указке евнухов, представляла Урзицина подозрительному и боязливому императору в виде страшного лика Горгоны[10] : то и дело заводилась речь о том, что Урзицин, будучи послан на охрану восточных областей после гибели Сильвана, якобы за отсутствием лучших, вынашивает дерзкие замыслы. (3) Этими мерзкими интригами многие старались купить расположение Евсевия, тогдашнего препозита царской опочивальни, который - если говорить правду - имел большое влияние на Констанция [11] Евсевий имел двойное основание для своей смертельной ненависти к вышеназванному магистру конницы: во-первых, то, что тот один не нуждался в его помощи, как остальные, и во-вторых, что он не уступил ему своего дома в Антиохии, несмотря на самые настойчивые требования. (4) Словно преисполненная ядом ехидна, которая учит уже жалить своих едва ползающих детенышей, он посылал кубикуляриев-евнухов, чтобы они, оказывая услуги в личной жизни, своими вкрадчивыми и независимо от возраста вечно детскими голосами порочили этого храброго мужа разными инсинуациями, нашептывая их на уши императору, жадно ловившему подобные вещи. Это поручение они вскоре исполнили. (5) Отвращение к подобным мерзостям заставляет помянуть добрым словом древнего императора Домициана: далеко не похожий на своего отца и брата, он запятнал свое имя несмываемым позором; но он прославился весьма популярным законом, по которому под угрозой строгого наказания запрещалось кастрировать мальчиков в пределах действия римского права [12] Не будь этого запрета, кто бы мог переносить толпы евнухов, если даже небольшое количество их оказывается тяжким бременем? (6) Действовал Евсевий, однако, с большой осторожностью, чтобы Урзицин, в случае вторичного отозвания ко двору, тем страхом, который он внушал, не расстроил всех планов, что Евсевий считал возможным, он предпочитал поджидать удобного случая, чтобы покуситься прямо на его жизнь.
(7) Так при дворе выжидали и колебались; мы же стояли с некоторого времени в Самосате, славной некогда столице царства Коммагены[13] , как вдруг стали доходить одно за другим достоверные известия о новых волнениях. Я расскажу об этом в дальнейшем своем повествовании.
5. (1) Некий Антонин, прежде богатый купец, затем чиновник по счетной части при дуксе Месопотамии, а теперь протектор, опытный и умный человек, пользовавшийся большой известностью повсеместно в тех областях, попал в большие долги из-за корыстолюбия каких-то людей. Опасаясь, что процессы с важными персонами окончательно его погубят вследствие несправедливости рассматривающих дело судей, которые склонны оказывать покровительство влиятельным людям, он, чтобы не лезть на рожон, пошел на уступки и признал себя должником в сумме, которая была по соглашению занесена в счетные книги казначейства. Теперь он готов был решиться на все. Он стал секретно добывать сведения изо всех частей государства и, владея обоими языками[14] , занялся исчислениями и составлял точные записи о том, какие войска и где стоят, какова сила отдельных частей и куда они должны двинуться во время похода; путем расспросов он узнавал, имеются ли в достаточном количестве запасы продовольствия и другого военного снаряжения. (2) Ознакомившись в точности с состоянием дел на Востоке империи, он узнал и то, что большая часть военных сил сосредоточена в Иллирике, где император был задержан серьезными делами. Между тем приближался для него срок уплаты по долгу, который он под влиянием страха и угроз письменно признал своим, и он видел, что к нему со всех сторон подступили опасности: комит казначейства в угоду другому лицу неотступно требовал уплаты. Тогда Антонин решил бежать к персам вместе с женой, детьми и со всеми своими близкими. (3) Чтобы не обратить на себя внимания наших сторожевых постов, он купил за небольшую цену имение в Гиаспиде, местности, лежащей на реке Тигр[15] . Благодаря этой хитрой выдумке, раз уж он был собственником земли, никто не смел требовать отчета о том, почему он со всем своим большим семейством направляется на самую границу; а он между тем через верных друзей, умевших хорошо плавать, вел тайные переговоры с Тамсапором, который тогда в звании командующего охранял всю территорию на другом берегу реки и был знаком с ним раньше. И вот Тамсапор послал из персидского лагеря отряд ловких людей. Антонин разместил на лодках все, что было ему дорого, и в начале ночи переправился на другой берег, уподобившись древнему Зопиру, предателю Вавилона[16] , только в обратном смысле.
(4) Так обстояли дела в Месопотамии, а придворная клика затянула свою старую песню на нашу погибель и нашла, наконец, предлог вредить прославленному своей храбростью мужу (Урзицину), причем направление и поощрение исходило от целого скопища евнухов - всегда безжалостные и жестокие, лишенные всяких кровных связей, они испытывают чувство привязанности только к богатству, как к самому дорогому их сердцу детищу. (5) У них был составлен такой план: послать на Восток в чине главнокомандующего Себастьяна, совсем уже пожилого человека, очень богатого, но бездеятельного, неопытного в военном деле и до сих пор по своей безвестности, далекого ото всяких видов на сан магистра, а Урзицина назначить на место Барбациона в звании магистра пехоты и вернуть ко двору, где он со своими планами устроить государственный переворот, - как они громко о том говорили, - встретит серьезных и страшных врагов.
(6) Пока при дворе Констанция организовывали такое дело, словно устраивали игры или представляли театральную пьесу, а посыльные распределяли деньги за столь внезапно проданную высокую должность между домами сильных людей, Антонин прибыл в зимнюю резиденцию персидского царя и был принят как желанный посетитель. Ему предоставлено было почетное право носить тиару, а эта честь дает право на участие в царском столе, голос на совещаниях с царем и подачу мнения на советах, и он не при помощи шестов и канатов, как говорится, т. е. не какими-нибудь обходными путями, а на всех парусах понесся против своего отечества и стал разжигать царя. Как некогда Магарбал[17] , упрекавший Ганнибала в мягкотелости, Антонин постоянно говорил царю, что побеждать он может, а пользоваться победой не умеет. (7) Выросший в условиях тех стран, знакомый со всеми тамошними обычаями, он умел привлечь к себе внимание слушателей и зачаровывал их так, что они - мало сказать, хвалили его, но наподобие гомеровских феаков[18] , в молчании ему дивились. Он рассказывал им историю за последние сорок лет и выставлял на вид, что после непрерывного ряда войн и особенно событий при Гилейе и Сингаре [19] где в ожесточенной ночной битве наши войска потерпели жесточайшее поражение, персы не завладели еще Эдессой [20] не захватили мостов на Евфрате, словно какой-нибудь фециал [21] рознял враждующие стороны. А между тем, благодаря своему военному превосходству и блистательным успехам, персы должны были именно так расширить свое государство и особенно в такое время, когда римская держава страдала от продолжительных внутренних междоусобных войн, и римская кровь лилась и на Востоке и на Западе.
(8) Такие речи вел этот изменник, оставаясь сам трезвым на пирах, где у персов, как у древних греков, велись совещания о военных приготовлениях и других серьезных предметах. Он побуждал царя, который и без того был охвачен воинственным пылом, к тому, чтобы он, как только окончится зима, начал военные действия, полагаясь на свою счастливую звезду. При этом Антонин самоуверенно обещал царю свое содействие во многих важных делах.
6. (1) Примерно в то же время Сабиниан, гордый внезапно доставшейся ему властью, вступил в Киликию и передал своему предшественнику [22] письмо императора, в котором тот предлагал ему спешить на главную квартиру, чтобы там получить высший сан. И это было сделано при таких обстоятельствах, при которых, будь Урзицин где-нибудь на острове Фуле [23] его, ввиду серьезности положения, следовало бы вызвать, как старого боевого командира, который лучше других на своем продолжительном опыте был знаком с военным искусством персов. (2) Это известие вызвало большое волнение в провинциях: декурионы и граждане городов старались декретами и множеством аккламаций [24] чуть ли не силою задержать у себя защитника отечества. Они помнили, что Урзицин, будучи оставлен для их защиты с ничтожной армией, представлявшей лишь подобие военной силы, в течение целых десяти лет не допустил никаких потерь, а вместе с тем они испытывали страх за свою жизнь, так как узнали, что в такое тревожное время явился на смену ему человек слабый и бездеятельный. (3) Я верю - и в том нельзя сомневаться, - что молва летает на крыльях по воздушным путям. Она сообщила весть о происшедшем персам, и они обсуждали новое положение дел на своем военном совете. Были высказаны различные суждения, и по совету Антонина было решено после удаления Урзицина, не обращая внимания на нового главнокомандующего, не заниматься опасными осадами городов, а форсировать переправу через Евфрат и идти вперед, чтобы таким образом, предупредив быстротой движения молву, захватить провинции, которые во всех предшествующих войнах, кроме времен Галлиена [25] [26] , оставались неприкосновенными и разбогатели благодаря продолжительному миру. Антонин ручался, что с помощью Божьей он будет наилучшим проводником. (4) Этот план был одобрен и скреплен всеобщим единодушным согласием, и с таким же единодушием принялись за спешные приготовления: продовольствие, солдаты, оружие и остальное снаряжение, - все, чего требовал предстоящий поход, готовили в течение всей зимы.
(5) А мы, между тем, задержавшись на некоторое время по эту сторону Тавра, спешили согласно приказу императора в Италию. Когда мы доехали до реки Гебра, берущей начало в горах одризов [27] мы получили там письмо императора с приказанием безо всяких промедлений вернуться в Месопотамию, чтобы вести опасную войну, хотя мы не располагали сами никакими средствами, так как вся власть была передана другому. (6) Это подстроено было коварными интригами с той целью, чтобы, в случае если персы безо всяких успехов вернутся к себе, приписать заслугу храбрости нового вождя; если же дело примет плохой оборот, возбудить против Урзицина обвинение в измене. (7) После этой бестолковой спешки, потеряв много времени, возвратились мы назад и встретились с Сабинианом. То был человек высокомерный, среднего роста, до крайности ограниченный, который едва ли без страха способен был перенести веселый шум пирушки, не говоря уже о шуме битвы.
(8) Но так как лазутчики в полном согласии с перебежчиками утверждали, что враги настойчиво и непрерывно ведут приготовления, а тот человечек все зевал, то мы поспешно отправились в Нисибис [28] с целью предпринять необходимые меры, чтобы персы, втайне подготовив осаду, не захватили города врасплох. (9) Пока мы в стенах города делали с возможной поспешностью нужные приготовления, со стороны Тигра в направлении Кастра Маврорум (лагерь Мавров [29] Сизары и остальных соседних местностей до самого города то и дело подымались клубы дыма, вспыхивали в большем, чем обычно, числе огни: это показывало, что грабительские шайки, перейдя реку, ворвались в наши пределы. (10) Потому предупреждая занятие ими дорог, мы спешно выступили вперед. Едва прошли мы две мили, как увидели на самой дороге мальчика благородной наружности, с золотой цепью на шее, приблизительно 8 лет, сына какого-то благородного человека, как он говорил; он сидел на дороге и плакал. Мать его бежала в ужасе от неприятеля и, растерявшись, оставила его одного. Командир пожалел мальчика и был тронут его положением. Он приказал мне отвезти его в город, и пока я ехал, взяв его к себе на коня, грабители уже подступили к самому городу. (11) И так как я боялся ужасов осады, то, ссадив мальчика у полуоткрытых задних ворот, поскакал во весь опор догонять наш отряд, причем едва не попал в плен. (12) Конный вражеский отряд преследовал одного трибуна по имени Абдигид, убегавшего вместе со своим конюшим; господин во время бегства упал, слугу схватили и в тот момент, когда я пронесся мимо них, они спрашивали его, какой это выехал сановник. Услышав, что это Урзицин, недавно вступивший в город, направляется на высоты Изалы, они убили конюшего, собрались в толпу и стали меня преследовать. (13) Благодаря быстроте своего коня я оказался впереди их. Близ Амудиса, незначительного форта [30] увидел я наших; они беззаботно отдыхали, пустив коней пастись. Протянув вперед руку, скрутив концы плаща и подняв их вверх, я подавал условный знак, что неприятель близко. Я присоединился к своим, и мы вместе поскакали, хотя мой конь начал уже уставать. (14) Полнолуние и ровная, отлого поднимающаяся местность вызывали у нас беспокойство, так как не было никакой возможности скрыться в случае, если бы оказалось необходимым к этому прибегнуть: не видно было нигде ни деревьев, ни кустов, ничего кроме невысокой травы. (15) И вот мы решили поставить на вьючную лошадь горящий светильник, привязав его, чтобы не свалился, и погнать ее без ездока налево; а мы сами направились к горным отрогам, лежавшим справа. Таким образом, персы должны были подумать, что этот светильник освещает дорогу медленно продвигающемуся вперед командиру, и двинуться вслед. Если бы не эта хитрость, то мы были бы окружены, взяты в плен и попали бы во власть врага.
(16) Спасшись от этой опасности, мы прибыли в лесистую местность с виноградниками и плодовыми садами, называющуюся Мейакарире, - это имя дали ей холодные ключи. Все жители бежали отсюда, но мы нашли одного солдата, спрятавшегося в укрытии. Его привели к командиру; в испуге он давал противоречивые показания и вызвал тем против себя подозрение. Когда ему пригрозили, он в страхе рассказал всю правду: родился он в Паризиях в Галлии и, будучи на службе в конном полку, боясь наказания за какой-то проступок, бежал и переметнулся к персам; там он женился и родил детей; когда убедились в его честности, то стали посылать лазутчиком в наши пределы, и он часто приносил совершенно точные известия. И теперь он был послан Тамсапором и Ногодаром, персидскими вельможами, которые привели сюда шайки грабителей; к ним он теперь и возвращался, чтобы донести им все, что разведал. После этого он сообщил нам то, что ему было известно о военном плане персов, а затем был казнен.
(17) Со всевозрастающей тревогой мы спешно направились, - при данных обстоятельствах это казалось наилучшим, - в Амиду, город, прославленный последовавшими затем несчастиями [31] Туда вернулись наши разведчики; они принесли от Прокопия, - который, как я выше рассказывал [32] вместе с комитом Луциллианом был отправлен послом в Персию, - пергамент, исписанный тайнописью и спрятанный в ножнах меча. Писал он намеренно неясно, на тот случай, чтобы дело не вызвало тяжких последствий, если бы посыльные попали в плен и было расшифровано его письмо. [Писал он следующее]: (18) "Далеко отослав греческих послов, может быть даже с целью предать их смерти, престарелый царь, не довольствуясь Геллеспонтом, намерен навести мосты на Гранике и Риндаке и наводнить Азию многочисленными народами. И сам по себе он вспыльчив и свиреп, а тут еще его возбуждает и поощряет преемник римского императора Адриана. Пришел конец Греции, если она не будет настороже"[33] .
(19) Этот текст значил, что персидский царь перейдет через Анзабу [34] и Тигр и под влиянием уговоров Антонина хочет стать владыкой всего Востока. С трудом разобрав смысл письма вследствие его неясности, задумали мы такой разумный план.
(20) В ту пору сатрапом Кордуэны, которая находилась под властью Персии, был некто Иовиниан, получивший это имя, когда в молодости жил на римской территории. Он втайне был на нашей стороне, потому что, став по жребию заложником и будучи поселен в Сирии, пристрастился к наукам и сгорал пламенным желанием вернуться в нашу землю. (21) К нему был отправлен я с одним надежным центурионом, чтобы получить более точные сведения о том, что предпринималось, и прибыл к нему через труднопроходимые горы и крутые теснины. Увидев меня, он узнал меня и любезно принял. Причину своего прихода я рассказал ему с глазу на глаз. Он приставил ко мне человека, хорошо знавшего местность, на молчание которого можно было положиться, и послал на крутые скалы, находившиеся оттуда довольно далеко. С этого наблюдательного пункта можно было разглядеть самый маленький предмет, если только не подводило зрение, на 50 миль вокруг. (22) Там мы оставались два дня, и когда в третий раз взошло солнце, мы увидели все окружающее пространство до того, что по-гречески называется "горизонт", заполненным несчетной массой войск, а во главе - царя, блиставшего пурпуром своего одеяния. Рядом с ним с левой стороны ехал Грумбат, новый царь хионитов, человек средних лет, уже покрытый морщинами, правитель выдающегося ума и прославленный множеством побед. С правой стороны ехал царь албанов [35] равный с первым по месту и почету, а позади - различные командиры, выделяющиеся по уважению и власти, за ними следовали в огромном количестве отобранные люди из отборных сил соседних народов, приученные продолжительными упражнениями переносить всякие тяготы войны. (23) Доколе станешь ты, любительница сказаний Греция, рассказывать нам о Дориске, фракийском городе, и исчислении войска [36] путем поочередного загона в загородки [37] Но нет, я предпочитаю быть осторожным и даже, признаюсь, робким и ничего не преувеличиваю, а говорю только то, что засвидетельствовано точными и достоверными показаниями очевидцев.
7. (1) Цари прошли мимо Ниневии, большого города Адиабены, и затем на середине моста через реку Анзабу закланы были жертвенные животные, и так как внутренности их принесли благоприятные знамения, то переход совершился в радостном возбуждении. Понимая, что основная масса войск едва ли сможет переправиться менее, чем за три дня, я с этого места сразу вернулся к сатрапу и отдохнул у него, встретив самый радушный прием. (2) От него я вернулся через места столь же пустынные и необитаемые, находя утешение в сознании необходимости. Путь этот я проделал скорее, чем можно было ожидать, и приободрил впавших в нерешительность, когда они узнали, что цари, не совершая обхода, перешли по одному наводному мосту. (3) Тотчас отправлены были курьеры к Кассиану, дуксу Месопотамии, и тогдашнему правителю провинции Евфронию с предложением приказать сельскому населению с семействами и всем скарбом перейти в более безопасные местности, быстро оставить город Карры [38] [39] , имевший слабые стены, а кроме того сжечь все поля, чтобы лишить врага возможности добывать продовольствие на месте. (4) Приказание было немедленно исполнено, сделан был поджог, и рассвирепевшая стихия спалила все хлеба с наливающимся уже зерном и роскошные травы так, что от самых берегов Тигра до течения Евфрата не было никакой зелени. Тут сгорело много диких животных и особенно львов, страшно свирепых в тех местах. Они обычно погибают или мало-помалу теряют зрение следующим образом. (5) В камышах рек Месопотамии и зарослях водятся львы в огромном количестве. Они не причиняют никакого вреда в течение зимы, которая в тех местах бывает очень мягкая; но когда наступает лето, они страдают от жары в выжженных солнцем местах и от огромных комаров, роями которых все наполнено там. И так как эти насекомые атакуют глаза, светящиеся и влажные места на теле, и жалят в веки, измученные укусами львы бросаются в реки, чтобы избавиться от этой боли, и тонут в волнах, или же сами лишают себя зрения, выцарапывая глаза когтями, и впадают тогда в полное бешенство. Если бы этого не случалось, то весь Восток был бы переполнен этими зверьми.
(6) Пока, как выше сказано, сжигали поля, были отправлены трибуны с протекторами, чтобы укрепить правый берег Евфрата фортами, палисадами и всякими сооружениями, расставив тяжелые орудия в удобных местах, где течение реки не представляло своей стремительностью затруднений для переправы. (7) Пока спешно принимались упомянутые меры, Сабиниан, столь вовремя избранный главнокомандующим в годину тяжелой войны, когда нужно было пользоваться каждой минутой для отражения грозившей всему государству опасности, проявлял свою обычную беспечность и распущенность: для своего удовольствия он, вместо театральных представлений, преспокойно устраивал на кладбище города Эдессы военную пляску под звуки музыки[40] , воображая, вероятно, что ничто ему не страшно, если он умилостивит мертвецов, - затея, являющаяся и сама по себе, и по месту исполнения дурным предзнаменованием. Подобные предосудительные поступки, о которых и рассказывать тяжело, предвещают грядущие бедствия; проникнемся же на будущее убеждением, что честный человек обязан избегать таких действий.
(8) Между тем цари миновали Нисибис, оставив после себя лишь незначительные следы опустошения; а так как пожар распространялся все далее и далее, находя себе пищу в виде высохшей растительности, то, во избежание недостатка в пастбищах, они двигались у подошвы горного хребта по поросшим травой долинам. (9) Так они достигли селения, называющегося Бебаза [41] отсюда до города Константины, находящегося в 100 милях [42] вся местность представляет собой пустыню, и только в колодцах имеется немного воды. Долго оставались они в нерешительности, что им предпринять, и уже готовы были, полагаясь на закаленность своих солдат, двинуться через пустыню, когда один надежный лазутчик сообщил, что уровень воды в Евфрате поднялся вследствие таяния снегов в горах, и река широко разлилась, так что нельзя перейти ее вброд. (10) Обманувшись против ожидания в этой надежде, они решили воспользоваться случаем и на военном совете, поспешно собранном из-за затруднительного положения, предложили Антонину высказать свое мнение. Он посоветовал свернуть вправо, чтобы напасть на крепости Барзалон [43] и Клавдии [44] Вызвавшись быть проводником, он предупреждал, что необходимо сделать большой обход; но зато путь предстоит через местность, изобилующую всяким продовольствием, которая до сих пор сохранена римлянами, полагавшими, что враг двинется по прямому пути. Реку же будет легко перейти вброд, так как в тех местах, вблизи ее истоков, она маловодна и узка, не получив еще массы воды от своих притоков. (11) Этот совет был одобрен; Антонину приказано было вести путем, который он знает, и все войско, отказавшись от прежнего маршрута, последовало за ним.
8. (1) Узнав об этом из надежных разведок, мы приняли решение поспешить в Самосату и, перейдя там через реку, разрушить мосты у Зевгмы и Каперсаны и таким образом, если нам посчастливится, отразить неприятельское нашествие. (2) Но случилось позорное несчастье, которое стоило бы предать всяческому забвению. На охране в тех местах стояли две турмы всадников - приблизительно 700 человек, - недавно присланные из Иллирика для усиления обороны Месопотамии. Люди были слабы и трусливы. Опасаясь ночных нападений, они отходили далеко от дороги по вечерам, когда нужно с особенной тщательностью оберегать все тропинки. (3) Увидев, что они одурманены вином и сном, персы в числе почти 20 тысяч человек перешли под командованием Тамсапора и Ногодара, не будучи никем замечены, и, готовые к бою, укрылись за высокими холмами по соседству с Амидой. (4) Между тем мы, как я сказал, направлялись в Самосату. Лишь только стало рассветать, как с одной возвышенности ударил нам в глаза блеск оружия. Раздался возбужденный крик, что враг перед нами. Дан был обычный сигнал готовиться к бою, и мы встали в тесном строю. Было одинаково опасно бежать, имея перед собой готового к преследованию неприятеля, и вступать в бой с превосходившим нас конницей и численностью противником, - и мы предвосхищали верную смерть. (5) В этой крайней опасности мы решились все-таки сразиться, а пока мы еще собирались и готовились, пало несколько наших, бросившихся безо всякой оглядки на неприятеля. Обе стороны надвигались друг на друга, и Антонин выступал впереди строя. Его узнал Урзицин и громко обругал, называя предателем и негодяем. Тот снял тиару, которую, как знак отличия, носил на голове, сошел с коня и, склонившись всем телом и почти коснувшись лицом земли, приветствовал Урзицина, называя его патроном и владыкой, и держа руки за спиной, что у ассирийцев является жестом просителя, сказал: [45] (6) "Прости, блистательный комит! Крайность, а не собственная воля привела меня к тому, что я сам признаю преступным. Несправедливые кредиторы меня погубили, как ты сам знаешь. Ведь и ты сам, со своим высоким положением, заступавшийся за меня в моей нужде, не смог положить предела их корыстолюбию". Сказав это, он стал отходить, не поворачиваясь к нам спиной, почтительно отступая назад и держа руку на груди, пока не исчез из вида.
(7) Так прошло около получаса, и вдруг в задних рядах нашего строя, который стоял выше от нас по склону горы, раздались крики, что виден другой отряд катафрактов позади и что он приближается к нам во весь опор. (8) И вот, как случается в трудные минуты, никто не разбирал, куда ему нужно или можно направиться, и во всеобщей давке мы все рассыпались; всякий на свой страх и риск пытался спастись от большой опасности; рассеявшись, кто куда мог, мы столкнулись с нападавшим неприятелем. (9) Отчаявшись в спасении своей жизни, мы бились храбро и были оттеснены к крутым берегам Тигра. Одни бросались вниз, но под тяжестью вооружения застревали на мелких местах русла реки; другие попадали в водовороты и тонули; некоторые сходились с врагом и бились с переменным успехом; а некоторые в ужасе перед множеством вражеских отрядов, бросились на ближайшие отроги горной цепи Тавра. (10) Среди этих последних был и сам командир. Его узнали, и целая толпа врагов окружила его. Но благодаря быстроте коня, ему удалось уйти вместе с трибуном Айадальтом и одним конюшим.
(11) Я сам, оказавшись в стороне от своих товарищей, придумывал, что мне предпринять. Тут ко мне приблизился Верениан, доместик-протектор, раненный стрелой в бедро. Пока я пытался по настоятельной просьбе товарища, извлечь стрелу, я был окружен наступавшими персами со всех сторон и поскакал во весь опор в город, который с той стороны, откуда на нас нападали, находится на возвышенности и имеет только один очень узкий подъезд, еще более суженный укреплениями, возведенными в ущельях для перекрытия дороги. (12) Здесь, смешавшись с персами, которые одновременно с нами бросились на эти высоты, мы простояли без движения до восхода солнца в такой тесноте, что трупы убитых, сжатые столпившимися людьми, не могли найти места, чтобы упасть на землю, и один солдат передо мной, которому удар меча разрубил голову на две половины, стоял на месте, сжатый отовсюду, словно столб. (13) Множество снарядов изо всяких метательных орудий летели с зубцов стен, но наша близость к стенам спасала нас от опасности. Наконец я проник через боковой вход в город и обнаружил, что он переполнен множеством людей обоих полов, пришедших из окрестностей. (14) Случайно как раз в эти дни в предместье была обычная ежегодная ярмарка, и кроме приезжих купцов было множество съехавшихся сюда крестьян. Страшный шум стоял повсюду: одни оплакивали погибших, другие стонали, будучи ранены насмерть, а многие просто звали кого-то из своих близких, кого не могли найти в тесноте.
9. (1) Этот город (Амида) был раньше весьма небольшим. Когда же Констанций, тогда еще Цезарь, заложил Антониополь[46] , то одновременно окружил большими стенами и башнями также и Амиду, чтобы окрестное население могло найти там надежное убежище. Сооружением арсенала для стенобитных орудий он сделал Амиду грозным для неприятеля местом и хотел дать городу свое имя. (2) С южной стороны Амиду омывает, делая здесь изгиб, река Тигр, которая неподалеку отсюда имеет свой исток; со стороны, откуда на нее дует Евр она обращена к равнине Месопотамии; где она открыта для Аквилона протекает река Нимфей и возвышаются вершины Тавра, который отделяет Армению от племен, обитающих за Тигром; со стороны дуновения Зефира [47] она соприкасается с Гуматеной, областью плодородной и прекрасно возделанной, где находится селение по имени Абарна, известное своими горячими целебными ключами. В самой середине города Амиды под цитаделью пробивается обильный источник; вода в нем пригодна для питья, но во время летнего зноя имеет иногда противный запах. (3) Обычный гарнизон города составлял Пятый Парфянский легион со значитальным конным отрядом местных жителей. Но теперь еще шесть легионов форсированным маршем поспешили предупредить вторжение персов и встали на его крепких стенах, а именно: легионы Магненция и Деценция, которые, по окончании междоусобной войны, император из-за их ненадежности и буйного духа переместил на Восток, где опасность грозит только от внешних войн; далее - Тринадцатый легион, Десятый Фретензес, Супервенторы и Превенторы под командой Элиана, получившего уже ранг комита. Я уже рассказал о них выше [48] как, будучи еще свежими новобранцами, по внушению того же Элиана, тогда еще протектора, сделали они вылазку из Сингары и перебили множество погруженных в сон персов. (4) Была также в городе большая часть комитов-сагиттариев, - так называются кавалерийские отряды, в которых служат исключительно свободорожденные варвары, отличающиеся силой и отборным оружием.
10. (1) В то время как первое нападение окончилось для нас столь неожиданной бедой, царь со своим народом и другими племенами, которые он вел, изменил от Бебазы[49] направление пути, отклонившись вправо, как посоветовал Антонин, и пошел на Горру, Мейакарире и Харху, словно намеревался оставить в стороне Амиду. Проходя мимо укреплений, из которых одно называлось Реман, другое Бузан, он узнал от перебежчиков, что в этих местах из-за их недоступности хранится имущество многих лиц; добавляли и то, что там находится одна красивая женщина с маленькой дочерью и драгоценным имуществом, жена некоего Краугазия из Нисибиса, который в сенате своего родного города занимал видное положение благодаря своему происхождению, репутации и влиянию. (2) Жадность к чужому добру побудила царя спешно предпринять штурм этих укреплений. Гарнизон, приведенный в ужас армией с разнообразным вооружением, покорился воле царя и выдал всех, кто прибег под его защиту. Получив приказание удалиться, он тотчас поднес царю ключи от ворот. Как только открыт был вход, стали вытаскивать все добро, которое было там собрано; женщины, пораженные ужасом, дети, хватавшиеся за матерей, обреченные испытать тяжкие бедствия в столь юном возрасте, приведены были к царю. (3) Когда царь, спрашивая, чья кто жена, узнал жену Краугазия, которая уже боялась насилия над собой, то приказал ей смело подойти ближе. Она подошла, покрытая черным покрывалом до самого рта, и царь заговорил с ней ласково, поддерживая в ней надежду встретиться опять с мужем и обещая, что на ее честь не будет посягательств. Он слышал, что муж страстно влюблен в нее, и надеялся ценой ее возвращения мужу купить предательскую сдачу Нисибиса. (4) Других оказавшихся там девушек, посвятивших себя по христианскому обычаю служению Богу[50] , царь приказал не трогать и предоставил им беспрепятственно отправлять свой культ. На самом деле он только до поры до времени притворялся милосердным с тем расчетом, чтобы все, кого он раньше устрашал своей бесчеловечной жестокостью, оставили страх и по собственному почину явились к нему, узнав из недавних случаев, что в величии своего счастья он стал проявлять гуманность и мягкость.
(год 359)
1. На попытку Сапора склонить к сдаче гарнизон Амиды, ему отвечают стрелами и черепицами; во время такой же попытки царя Грумбата убивают его сына.
2. Сапор осаждает Амиду и в течение двух дней подвергает ее дважды штурму.
3. Урзицин делает безуспешную попытку ночью прийти на помощь осажденным, встретив сопротивление со стороны магистра армии Сабиниана.
4. Появившееся в Амиде моровое поветрие прекращается на десятый день благодаря небольшому дождю. О причинах и видах моровой язвы.
5. По указаниям перебежчика осада Амиды ведется как с помощью штурма, так и через подземный ход.
6. Вылазка галликанских легионов, нанесшая большой урон персам.
7. Персы придвигают к стенам города башни и другие осадные сооружения; римляне предают их огню.
8. Возведя непосредственно близ стен высокие валы, персы штурмуют Амиду и вторгаются в крепость. После взятия города Марцеллин бежит ночью и направляется в Антиохию.
9. Одни командиры в Амиде преданы казни, другие заключены в оковы. Нисибиец Краугазий из любви к попавшей в плен жене переходит к персам.
10. Римская чернь, опасаясь недостатка хлеба, бунтует.
11. Сарматы-лимиганты притворно просят мира и нападают на императора; страшное их избиение.
12. Многие привлекаются к ответственности по обвинению в оскорблении величества и осуждаются.
13. Лавриций, комит исавров, прекращает их разбои.
1. (1) Царь был очень обрадован горестным пленением наших. Ожидая и в будущем подобных успехов, он выступил оттуда и, приближаясь мало-помалу, подошел на третий день к Амиде. (2) При первых лучах наступившего дня все окрестности, насколько хватал глаз, блистали сверкающим оружием, и закованная в железо конница наполняла поля и холмы. (3) Верхом на коне, возвышаясь над другими, сам царь ехал впереди всех своих войск, с золотой диадемой в форме бараньей головы, украшенной драгоценными камнями; его окружали разные высшие чины и свита из разных племен. Можно было ожидать, что он ограничится попыткой уговорить гарнизон сдаться словесным предложением, так как он, по совету Антонина, спешил в другое место. (4) Но Провидение пожелало ограничить несчастья всего римского государства границами лишь одной местности и внушило страшно возомнившему о себе царю представление, что стоит ему показаться, как все осажденные в ужасе прибегут к нему с мольбой о пощаде. (5) Он разъезжал перед воротами в сопровождении своей блестящей свиты; но когда он в гордой уверенности подъехал слишком близко, так что можно было разглядеть черты его лица, то едва не погиб: стрелы и другое метательное оружие обратились на него из-за блеска его одеяния; однако пыль помешала стрелявшим верно прицелиться, и удар копья проделал лишь дыру в его облачении. Он ушел невредимым, чтобы затем истребить множество людей. (6) Придя в страшную ярость на нас, словно мы были повинны в наглом святотатстве, он кричал, что совершено посягательство на владыку стольких царей и народов, и грозил приложить все усилия к тому, чтобы снести этот город с лица земли. Главные командиры просили царя, чтобы он не отступался от своих славных начинаний, поддаваясь чувству гнева. Смягчившись благодаря просьбам своих вельмож, он решил на следующий день предложить гарнизону сдаться.
(7) И вот, как только рассвело, царь хионитов Грумбат, взявший на себя проведение переговоров, смело приблизился к стенам, окруженный отборным отрядом телохранителей. Когда опытный наводчик одного орудия заметил, что он находится в поле его обстрела, то натянул свою баллисту и пробил выстрелом панцирь и грудь юному сыну Грумбата, находившемуся рядом с отцом. Высоким ростом и красотой этот юноша превосходил своих сверстников. (8) Как только он упал, все его соплеменники обратились в бегство, но вскоре вернулись опасаясь, чтобы наши не захватили тело павшего, и нестройными криками призвали к оружию множество людей. Тут началась ожесточенная сеча, и стрелы летели тучами с той и другой стороны. (9) Кровопролитный бой затянулся до самого конца дня, и уже в начале ночи через кучи трупов и потоки крови едва удалось вынести тело под покровом темноты, как некогда в Трое жестоко бились над трупом спутника (Патрокла) фессалийского вождя (Ахилла). [1] (10) Эта смерть повергла в горе царский дом, все вельможи были тяжело поражены вместе с отцом внезапной утратой; объявлена была приостановка военных действий, и стали оплакивать по местному обычаю юношу, выделявшегося своей знатностью и пользовавшегося любовью. В военном облачении был он вынесен и помещен на обширном высоком помосте; вокруг было расставлено десять лож с изображениями умерших людей, которые были так хорошо изготовлены, что совершенно походили на покойных. В течение десяти дней все люди пировали, разделившись на группы по палаткам и отрядам, и пели особые погребальные песни, оплакивая царственного юношу.
(11) А женщины скорбными стенаниями по своему обычаю оплакивали надежду народа, погибшую во цвете юности, подобно тому как можно видеть проливающими слезы жриц Венеры на празднике Адониса, - по мистическим толкованиям этот праздник является символом созревания хлебов. [2]
2. (1) Когда труп был предан огню, и кости собраны в серебряную урну, чтобы, согласно воле отца погибшего юноши, отвезти их для предания родной земле, принято было на военном совете решение совершить умилостивительную жертву манам [3] убитого разрушением и сожжением города, так как Грумбат не допускал самой возможности идти дальше, не отомстив за смерть единственного сына. (2) На отдых было дано два дня, в течение которых выслано было много отрядов, чтобы опустошить открытые, как в мирное время, богатые и хорошо обработанные поля, а затем город был окружен пятью линиями щитов. На рассвете третьего дня конные воины в сверкавших на солнце доспехах заполнили все окрестности, сколько хватало глаз, и, медленно продвигаясь вперед, заняли предназначенные им позиции. (3) Персы обложили город по всей окружности стен: восточная часть, где пал тот роковой для нас юноша, досталась хионитам, южная сторона была отведена..., северную сторону заняли албаны, а против западных ворот поставлены были сегестанцы, самые храбрые из всех воины; с последними медленно выступал, высоко возвышаясь над людьми, отряд слонов с сидевшими на них вооруженными бойцами. Морщинистые чудовища представляли собой, на что я уже не раз указывал, ужасное зрелище, наводящее неописуемый страх.
(4) Видя перед собой несметное количество людей давно уже собранных на погибель римского государства, а теперь обращенных против нас, мы оставили всякую надежду на спасение и думали только о славной смерти, которая была уже для всех нас желанной. (5) С восхода солнца и до конца дня люди стояли в строю неподвижно, как вкопанные, ни один человек не сходил с места, не слышно было ржания коней; отходили они в том же порядке, как и приходили, и, подкрепившись пищей и сном, еще до окончания ночи по сигналу трубачей окружили страшным кольцом город, обреченный на гибель. (6) Как только Грумбат по обычаю своего народа и наших фециалов [4] бросил обагренное кровью копье, как войско, потрясая оружием, устремилось к стенам, и тотчас разгорелась кровавая сеча; в стремительной атаке полчища врагов понеслись в бой, а наши со своей стороны с возбужденной решимостью выступили им навстречу.
(7) Огромные камни из скорпионов [5] раздавили множество врагов, пробив им головы. Одни усеяли своими телами землю, пробитые стрелами или пронзенные копьями; другие раненые быстрым бегством спешили назад к своим. (8) Не меньше скорби и смерти было в городе; стрелы стеной закрывали небо, и орудия, которыми овладели персы, разграбив Сингару, [6] нанесли многим раны. (9) Осажденные напрягали все свои силы, вновь и вновь возвращались в бой; некоторые падали, опасно раненные в великом напряжении борьбы и, пораженные насмерть, увлекали своим падением стоящих по соседству или, оставаясь живыми, звали к себе на помощь тех, кто умел извлекать из тела вонзившееся в него оружие. (10) Сцены смерти одна за другой тянулись до самого конца дня, и ночной мрак не положил им конца, так как с обеих сторон сражались с величайшим упорством.
(11) Когда уже встала на свои посты ночная стража в боевом вооружении, холмы оглашались громким криком с той и другой стороны: наши прославляли доблести императора Констанция, как верховного владыки мира, персы именовали Сапора Saansan и Pirosen, что означает на их языке царь, повелевающий царями, и победитель в битвах.
(12) Еще до рассвета были со всех сторон созваны по сигналу труб несметные полчища на такой же жаркий бой и неслись, словно птицы. Насколько видел глаз, в полях и долинах ничего не было видно, кроме сверкавшего оружия диких племен. (13) Вскоре, подняв крик, все бросились вперед, огромная туча стрел понеслась со стен, и можно было думать, что падая в эту тесную массу людей, ни одна из них не выпускалась напрасно. В одолевавших нас бедствиях поощряли себя мы не желанием найти спасение, как я сказал, но погибнуть славной смертью. С раннего утра и до наступления темноты ни с той, ни с другой стороны не было отступления, и мы бились с остервенением, но без какого-либо плана. Раздавались крики падающих и нападавших, и в ожесточении боя едва ли кто-нибудь мог спастись от ран. (14) Наконец ночь прекратила убийства, и пресыщение ужасами боя дало обеим сторонам более продолжительный отдых. Но и когда нам дана была возможность отдохнуть, непрерывный труд и бессонница истощили остаток наших сил, а кроме того нас терзали своим видом кровь и бледные лица умиравших товарищей. Теснота не позволяла даже отдать им последний долг погребения; в стены сравнительно небольшого города были втиснуты семь легионов, толпа горожан и пришельцев и некоторое число других еще солдат, всего около 20 тысяч человек. (15) Каждый по возможности лечил свои раны сам или при помощи лекарей; некоторые, получившие тяжкие увечия, боролись со смертью и испускали дух от потери крови, другие пронзенные насквозь, лежали ничком на земле и, когда они испускали дух, их отбрасывали в сторону; некоторые были так страшно изранены, что сведущие во врачебном искусстве не позволяли касаться их, чтобы не усиливать еще более их страдания без всякой пользы; у иных извлекались из тела стрелы, и при этой рискованной процедуре они терпели страдания более тяжкие, чем сама смерть.
3. (1) Пока у Амиды обе стороны бились с таким ожесточением, Урзицин, раздосадованный тем, что он находился в зависимости от произвола другого лица, много раз внушал главнокомандующему Сабиниану, который все еще занят был могилами, собрать все легковооруженные войска и идти быстрым маршем по укрытым дорогам у подножия гор. С этими силами он бы мог, если бы ему улыбнулась Судьба, уничтожая сторожевые посты, напасть на ночные пикеты, которые огромным кольцом стояли вокруг стен, или же отвлечь частыми нападениями силы, которые сосредоточились на осаде города. (2) Сабиниан отверг этот план как рискованный, официально ссылаясь на письмо императора, в котором тот повелевал во всех военных предприятиях по возможности щадить солдат; а в глубине своего сердца он хранил наставление, которое ему неоднократно давалось при дворе: не предоставлять своему сгоравшему любовью к славе предшественнику никакой возможности отличиться, даже в тех случаях, когда это могло бы идти на пользу государства. (3) До такой степени стремились, хотя бы на гибель провинций, к тому, чтобы этот человек войны не мог быть назван причиной или участником какого-нибудь славного дела. Расстроенный такими бедствиями, он неоднократно посылал к нам разведчиков, хотя из-за жесткой осады никому не удавалось без затруднений проникнуть в город, и предлагал много полезных мероприятий, но безуспешно. Он был похож на льва, устрашающего своей величиной и дикой силой, который не может спасти от опасности своих попавших в сети детенышей, потому что у него вырваны когти и зубы.
4. (1) А в городе между тем количество лежащих повсюду на улицах трупов было так велико, что не было возможности исполнить в отношении них последний долг предания земле. И вот к стольким бедам прибавилась чума, которую вызвало разложение кишащих червями трупов, жаркие испарения и истощение людей. (По этому поводу) я расскажу коротко, отчего происходят такие болезни. (2) Философы и знаменитые медики высказали мнение, что заразные болезни возникают от чрезмерного холода или тепла, влажности или сухости. [7] Поэтому население местностей болотистых или сырых страдает кашлем, глазными и тому подобными болезнями, а, наоборот, жители жарких стран сохнут от жара лихорадки. Но насколько огонь более сильная стихия, чем остальные, настолько сухость быстрее губит людей. (3) Так, когда греки страдали в Десятилетней войне ради того, чтобы чужеземец (Парис) не остался безнаказанным за расторжение брака царя (Менелая), во время такого мора много людей погибло от стрел Аполлона, под которым подразумевается Солнце. [8] (4) И та чума, что поразила множеством смертей афинян в начале Пелопоннесской войны, как рассказывает Фукидид, охватила Аттику, постепенно переходя из жарких областей Эфиопии. [9] (5) Другие полагают, что воздух, как это часто бывает, и вода, зараженные трупным разложением и по другим подобным причинам, теряют большую часть своих добрых качеств или также, что внезапная перемена погоды вызывает более легкую заболеваемость. (6) Некоторые утверждают, что воздух, сгустившийся вследствие более сильного испарения земли, препятствуя испарению через кожу, оказывает иногда смертоносное действие; поэтому кроме людей умирают также внезапно и животные, как свидетельствует Гомер [10] и как это подтверждается многими позднейшими наблюдениями в случаях подобного поветрия.
(7) Первый вид чумы называется "пандемос", под ее действием жителей жаркого пояса часто посещает лихорадка; второй вид - "эпидемос", которая, появляясь, временами притупляет зрение и вызывает опасные опухоли; третья - "лимодес" [11] которая появляется также временами, но сопровождается быстрым смертельным исходом. (8) Эта гибельная чума посетила теперь нас; но погибли лишь немногие, от чрезмерной жары в местах, где оказалась чрезвычайная теснота. Наконец, в ночь, последовавшую за десятым днем, небольшой дождь разогнал тяжелый густой воздух и вернул нам телесную бодрость.
5. (1) Между тем персы спешно окружали город фашинным бруствером и начали возводить валы. Они строили высокие башни с железной фронтовой частью и наверху помещали по одной баллисте, чтобы сбивать защитников с зубцов стен. В то же время пращники и стрелки ни на миг не прекращали перестрелки. (2) С нами были два легиона Магненция, недавно, как я сказал выше, переведенные из Галлии, - люди храбрые, ловкие и умелые в бою на открытом поле; но для того рода войны, на который были обречены мы, они были не только непригодны, но и сами создавали большие затруднения. Они не только не помогали никому на машинах и при проведении работ по обороне, но делали бессмысленные вылазки, храбро вступали в бой и возвращались в меньшем числе, принося столько пользы, сколько приносит, по пословице, на огромном пожаре вода, доставленная в пригоршне одного человека. (3) Наконец, когда ворота были крепко заперты и трибуны запретили выходить, они, будучи лишены возможности делать вылазки, в ярости скрежетали зубами, как дикие звери. Но в следующие дни они блистательно отличились своей храбростью, как я о том сейчас расскажу.
(4) На отдаленном выступе южной части стен, которая обращена к реке Тигру, находилась высокая башня; под ней зияла такая пропасть, что нельзя было смотреть вниз без сильного головокружения. С самого низа этой пропасти по подземному, пробитому внутри скалы, ходу вела лестница в город, чтобы можно было тайком брать воду из русла реки. Эта лестница была высечена с большим искусством, которое я видел во всех больших крепостях того края, прилегающих к рекам. (5) Один перебежавший к персам горожанин провел через этот темный ход, который оставался без особой охраны из-за его малой доступности, семьдесят персидских стрелков из царской гвардии, людей испытанных и смелых. В тишине отдаленного места, в полночь внезапно поднялись они один за другим до третьего этажа башни. Там они спрятались и на рассвете подняли плащ пурпурного цвета, что служило сигналом для начала боя. Когда они увидели, что их войска со всех сторон плотной массой окружают город, они сняли колчаны, бросили их к ногам своим и, подняв вой, стали посылать стрелы с величайшим искусством. Вслед за тем все силы врага густой толпой с большим, чем прежде, ожесточением двинулись на город. (6) Сначала мы были в колебании и нерешительности, против кого нам следует прежде всего обратиться - против стоящих наверху, или против того множества, которое, поднимаясь по приставным лестницам, уже овладевало парапетами стены. Но затем мы разделились: пять более легких баллист было переставлено и направлено против башни; сыпавшиеся из них деревянные стрелы пронзали иногда двух человек разом; одни, будучи тяжело ранены, падали вниз, другие, бросаясь с высоты в страхе перед скрипящими орудиями, разбивались насмерть. (7) Быстро справившись в этом пункте и установив орудия на обычных местах, мы все уже с большей уверенностью обратились к защите стен. Преступное деяние перебежчика усилило раздражение солдат, и они бросали метательные снаряды всякого рода своими мощными руками с такой силой, как будто действовали на открытом поле. К полудню варварские полчища были отброшены и понесли тяжелый урон и, оплакивая смерть многих товарищей, в страхе отступили назад к своим палаткам.
6. (1) То была как бы ласковая улыбка нам Фортуны, когда мы прожили день без ущерба с нашей стороны при больших потерях у неприятеля. Остаток этого дня посвятили мы отдыху и сну. На рассвете следующего дня мы увидели с акрополя огромную толпу, которую гнали во вражеский стан после взятия укрепления Зиаты. В эту крепость, весьма большую и хорошо защищенную - в окружности она имела десять стадий [12] [13] , - собрался всякий народ. (2) И другие укрепленные места были взяты в те дни и преданы огню. Много тысяч людей было оттуда выведено, и они шли теперь в рабство; среди них было много дряхлых стариков и престарелых женщин. По той или иной причине доходили многие до полного истощения сил, утомившись из-за продолжительного пути, и если теряли силы жить, то их бросали по дороге, надрезав им икры или пятки.
(3) При виде этой жалкой толпы людей галльские солдаты в порыве понятном, но несвоевременном, потребовали, чтобы им была предоставлена возможность сразиться лицом к лицу с неприятелем. На запрет со стороны трибунов и старших они отвечали угрозой убить их. (4) И, как зубастые звери в клетках, разъяренные запахом еды, бьются в надежде выбраться о вращающиеся прутья, так и они рубили мечами ворота, которые, как я сказал, были заперты. Их тревожило опасение, что они погибнут после взятия города, не совершив никакого блестящего дела; или, если он спасется от опасности, то не будет упомянуто, что они совершили нечто достойное галльской отваги, хотя и прежде часто во время своих вылазок, когда они делали попытки помешать сооружению валов, неся смерть в ряды врага, совершали они достойные галльской славы подвиги. (5) Мы не знали, на что решиться, и недоумевали, какую преграду можно воздвигнуть их неистовству, и вот на чем остановились, с трудом добившись от них на то согласия. Так как их уже невозможно было удержать, то им было разрешено спустя некоторое время напасть на сторожевые посты неприятеля, которые были расположены на расстоянии немного больше дальности полета стрелы, и, прорвав их, двинуться дальше. Было ясно, что, если им выпадет удача, то они произведут страшную резню среди неприятеля. (6) Пока они готовились к вылазке, мы деятельно принимали всякие меры к защите стен, расположив сторожевые посты и орудия так, чтобы во все стороны метать стрелы и камни. Взятие города подготавливалось последовательным возведением осадных сооружений: два огромных вала было воздвигнуто руками пехоты персов. Против них наши с величайшим старанием воздвигли высокие сооружения, которые равнялись по высоте вражеским валам и могли выдержать тяжесть великого множества защитников.
(7) Между тем галлы, с трудом дождавшись назначенного срока, опоясались секирами и мечами и вышли через боковые ворота, вознося к Богу молитвы о благоволении и помощи. Ночь была темная и безлунная. Задерживая дыхание, приблизились они к неприятелю, соединились в тесный строй и бросились бежать. Они перебили несколько передовых постов, затем напали на внешние караулы лагеря, которые, не предвидя никакой опасности, покоились во сне; избивая их, они втайне помышляли уже о том, чтобы в случае удачи подойти к самой ставке царя. (8) Но шум их шагов, хотя и легкий, и стоны убитых разбудили многих: они вскочили, каждый выкрикивал призывы к оружию, и наши воины остановились, не смея двинуться дальше. Раз те, на кого была устроена засада, уже проснулись, то не имело смысла подвергаться открытой опасности, тем более что со всех сторон спешно подходили на бой отряды разъяренных персов. (9) Галлы, крепкие телом и отважные, держались несокрушимо, сколько могли, и рубили мечами противника. Но часть их была перебита или изранена летевшими отовсюду стрелами. Увидев, что занимаемому ими месту грозит опасность со всех сторон, и что отовсюду сбегаются вражеские войска, галлы начали отступление, не поворачиваясь однако тылом. Не будучи в состоянии сдержать натиск все яростнее наступавших неприятельских отрядов, они были мало-помалу вытеснены за вал и отступали, шагая как бы в такт звукам лагерных труб. (10) В городе тоже зазвучали рога, и открылись ворота, чтобы впустить своих, если они будут в силах дойти туда. Метательные орудия стояли приготовленными, не выбрасывая однако снарядов, чтобы галлы, отступая с передовых отрядов после гибели товарищей, не остались в неведении, где за ними стены, и чтобы было можно принять храбрецов невредимыми в ворота. (11) Благодаря этой хитрости галлы недалеко перед рассветом вошли в ворота - правда, потерпев потери. Некоторые были тяжело ранены, другие - легко; общие потери были четыреста человек. Не Реза, не фракийцев, стоявших лагерем под стенами Трои [14] но самого царя персов, охраняемого сотней тысяч воинов, могли бы они убить в его собственной палатке, если бы не помешали тому неблагоприятные обстоятельства. (12) После гибели города император приказал воздвигнуть их кампидукторам [15] как виновникам этих храбрых деяний, в Эдессе на людном месте статуи в боевом вооружении, которые и доселе сохраняются в целости.
(13) На следующий день выяснились потери персов; среди убитых оказались вельможи и сатрапы. Нестройные крики и вопли, раздававшиеся в разных местах, обнаруживали эти потери; повсюду слышны были скорбные возгласы царей, полагавших, что римляне прорвались через стоявшие у стен города передовые посты. По соглашению обеих сторон заключено было перемирие на три дня, и мы получили возможность перевести дух.
7. (1) Неожиданность этого нападения поразила и озлобила неприятеля. Так как взять город силой не удавалось, то, оставив всякое колебание, они уже решились довершить дело с помощью осадных сооружений. Воинский пыл был возбужден до крайности: все готовы были погибнуть славной смертью, или разрушением города справить тризну по убитым.
(2) Работы были доведены до конца при всеобщем воодушевлении, и на рассвете стали продвигать к стенам сооружения разного рода с окованными железом башнями. На верхних этажах были установлены баллисты, которые сметали стоявших ниже защитников. (3) С рассветом железные доспехи закрыли от нас весь горизонт, и боевая линия в тесном строю стала надвигаться не беспорядочно, как прежде, но равномерно под тихий звук труб; их прикрывали штурмовые крыши, а впереди находились фашинные прикрытия.
(4) Когда, приближаясь к нам, они оказались на расстоянии выстрела, персидская пехота, с трудом отбивая щитами стрелы, летевшие из орудий со стен, раздвинула свой фронт, так как почти ни один снаряд не падал понапрасну. Даже катафракты пришли в расстройство и своим отступлением придали нашим бодрости. (5) Но неприятельские баллисты, поставленные на окованных железом башнях, стреляли сверху вниз, и неравному положению соответствовал неодинаковый результат: на нашей стороне кровь лилась ручьями. Когда с наступлением вечера обе стороны позволили себе отдохнуть, большая часть ночи употреблена была на то, чтобы придумать какой-нибудь способ борьбы с грозным бедствием.
(6) Так и сяк рядили мы и, наконец, остановились на решении, которое являлось самым надежным, благодаря возможности быстрой реализации, а именно, мы решили против тех четырех баллист выставить скорпионы. Перенеся их с другого места, мы принялись со всей тщательностью за их установку, что требует большого искусства. Тут начался горестный для нас день, который осветил нам полчища персов с целым строем слонов, рев и ужасный вид которых являются самым страшным, что может себе представить человек. (7) Со всех сторон нас теснили вооруженные люди, осадные сооружения и громады этих зверей. Но из железных пращей скорпионов с зубцов стены полетели круглые камни на башни неприятеля; ими разбиты были скрепы башен, и баллисты вместе со своей прислугой полетели вниз, так что одни погибли от падения, даже не будучи ранены, другие нашли смерть под обрушившимися на них обломками. Слоны также были отброшены: на них мы со всех сторон бросали брандеры. [16] Когда огонь коснулся их тела, они попятились назад, и вожаки не могли их сдержать. Сожжены были, наконец, и сами осадные машины. И тем не менее бой не прекращался. (8) Царь персидский, который обычно не участвует лично в битве, так распалился от этих неудач своих войск, что сам, как простой солдат, - неслыханный дотоле случай - бросился в густую толпу своих, и так как даже издали можно было различить его по огромной свите телохранителей, то на него было направлено множество выстрелов. Перебито было много людей из его свиты; сам он остался невредим и деятельно перестраивал ряды своих. До самого конца дня не устрашил его ужасный вид стольких убитых и раненых, и только с наступлением ночи разрешил он своим войскам краткий отдых.
8. (1) Ночь развела сражающихся, и мы освежили свои силы кратким сном. А когда заблистал день, царь, распаленный гневом и досадой, желая достигнуть намеченной цели и не сдерживаясь никакими соображениями человечности, погнал на нас свои полчища. Осадные башни персов были, как я сказал выше, сожжены; они поэтому попытались вести бой с ближайших к стенам высоких насыпей. Но наши напрягли все силы и соорудили внутри стен высокие дамбы; оттуда они оказывали сопротивление, не уступая врагу в этом трудном положении.
(2) Кровавый бой длился долго, и страх смерти никого не удерживал от боевого задора. Мы бились все с тем же упорством, но судьба бесповоротно решила исход дела: наше сооружение, долго выдерживавшее удары, провалилось, словно от сотрясения земли. Пространство, представлявшее собой глубокую впадину между стеной и возведенными врагом насыпями, выровнялось; образовалась как бы насыпь для дороги или перекинутый через пропасть мост. Таким образом открылся для неприятеля проход, не прегражденный никаким препятствием, а большая часть солдат или была задавлена при обвале, или в изнеможении прекратила битву. (3) Однако со всех сторон сбежались люди для отражения этой страшной опасности; но при такой спешке один задерживал другого, и отвага неприятеля росла от самого успеха. (4) Царским повелением были созваны все грабительские шайки. Дрались лицом к лицу на мечах, с той и другой стороны кровь лилась целыми потоками, рвы заполнились телами убитых, и таким образом образовался более широкий путь. Город наполнили стремительно хлынувшие силы неприятеля, исчезла всякая надежда на бегство и всякая возможность отпора, и персы избивали, как скотину, всех вооруженных и безоружных без различия пола.
(5) Уже наступил вечерний мрак, и все еще, хотя судьба решила дело, можно было разглядеть много наших в жестокой сече с врагом. Я укрылся с двумя другими товарищами в глухой части города и под покровом темной ночи вышел через боковые ворота, которые не охранялись, и благодаря моему знанию труднопроходимых мест в окрестностях и ловкости моих товарищей, достиг десятого милевого столба. [17] (6) На этой станции мы немного отдохнули и затем направились дальше. Когда я уже изнемогал от длительной ходьбы, как непривычный к этому человек благородного звания, мне открылось ужасное зрелище, которое, однако, при моем страшном утомлении представило мне весьма своевременное облегчение. (7) На быстром коне без седла и уздечки ехал какой-то обозный; чтобы не упасть, он, как это делается, крепко завязал на левую руку повод; но лошадь вскоре его сбросила, и так как он не мог развязать узла, то и разбился о камни и склоны, а теперь удерживал тяжестью своего мертвого тела усталого коня. Воспользовавшись столь кстати попавшим мне конем, я, превозмогая утомление, прибыл с теми же самыми спутниками к горячему верному источнику. (8) Жара вызвала у нас страшную жажду, и долго мы, ползая, искали воду, и нашли, наконец, глубокий колодец. Глубина его не позволяла нам спуститься в него, веревок у нас не было, крайняя нужда подсказала нам разрезать льняное платье, в которое мы были одеты, на длинные полосы; связав их, мы прикрепили к одному концу шерстяную шапку, которую один из нас носил под шлемом; опуская ее в колодец и давая ей пропитаться водой наподобие губки, утолили мы томившую нас жажду. (9) Оттуда мы быстро пошли к реке Евфрат, собираясь переправиться на тот берег на судне, которое там издавна содержалось для переправы людей и скота на этой дороге. (10) Но вот мы издали увидали рассыпавшийся римский отряд с конными значками, который преследовали большие силы персов, неизвестно откуда столь внезапно появившиеся в тылу отступавших. (11) Этот случай показал мне, что эти "сыны земли" не возникли из недр земных, но появились благодаря своей чрезвычайной быстроте; я имею в виду тех, которых склонная вообще к сказочным преувеличениям древность называла "спартами", [18] полагая, что они вышли из-под земли, так как они неожиданно появлялись в разных местах[19] (12) Эта встреча заставила нас еще более спешить, так как теперь спасение было для нас только в быстроте. Мы устремились через кустарник и леса к высоким горам, а оттуда прибыли в Мелитену[20] город Малой Армении. Там я застал командира со свитой уже готовыми тронуться в путь и с ним вместе прибыл в Антиохию.
9. (1) Надвигавшийся уже конец осени и появление на небе созвездия козлов [21] препятствовали продолжению похода; поэтому Сапор и персы собирались вернуться домой с пленными и добычей. (2) Во время убийств и грабежа взятого города комит Элиан [22] и трибуны, благодаря энергии которых так долго оборонялся город и так умножились потери персов, были злодейским образом распяты на крестах; Яков и Цезий, счетные чиновники, состоявшие в штате магистра всадников, и другие протекторы были уведены в плен, со связанными за спиной руками. С большой тщательностью были разысканы все люди с той стороны Тигра [23] и все до одного без различия высших и низших перебиты.
(3) Жена Краугазия [24] на честь которой не было сделано никаких покушений и к которой относились с большим почтением, как к знатной матроне, горевала при мысли, что ей предстоит переселение как бы в чужой мир без супруга, хотя она, судя по всему тому, что происходило с ней до сих пор, и могла надеяться на блестящее положение. (4) Беспокоясь о своей судьбе и задолго предвидя, что будет, она чувствовала мучительную тревогу, считая для себя одинаково тяжелым как оставаться вдовою, так и вступить в новый брак. Поэтому она тайком послала близкого ей верного человека, знакомого с Месопотамией, чтобы он проник в Нисибис через хребет Изалу между двумя сторожевыми укреплениями Маридой и Лорной. Она поручила посланному сделать Краугазию устные сообщения и передать ему предметы, напоминавшие об их интимной семейной жизни, чтобы Краугазий, узнав о судьбе своей супруги, прибыл к ней для совместной жизни. (5) Посланный отправился в путь через горные тропинки и леса, быстро добрался до Нисибиса. Там он сказал, что не видел нигде своей госпожи, что она, быть может, погибла, и что он ушел из вражеского лагеря, когда представился к тому удобный случай. Поэтому на него не обратили никакого внимания, и он мог передать обо всем Краугазию. Получив уверение, что Краугазий охотно последует за своей супругой, если можно будет это сделать, не подвергая себя опасности, посланный ушел из Нисибиса и принес жене его желанное известие. Узнав об этом, она через полководца Тамсапора просила царя, чтобы тот, если это возможно, прежде чем выйти из римских пределов, милостиво повелел принять под свою власть и ее супруга.
(6) Неожиданное исчезновение внезапно появившегося пришельца, который, вернувшись из вражеского плена, тотчас же скрылся втайне ото всех, возбудило подозрение у командовавшего в Нисибисе Кассиана и других тамошних начальствующих лиц. Заявляя, что как приход этого лица, так и уход совершился не без воли Краугазия, они подступили к нему с угрозами самой тяжкой кары. (7) Опасаясь попасть под обвинение в измене и весьма озабоченный тем, чтобы какой-нибудь перебежчик не сообщил, что его жена находится живая и пользуется самым почтительным вниманием со стороны неприятеля, Краугазий стал для вида свататься к девушке из другого знатного дома. Под видом приготовления того, что нужно для брачного пира, он поехал на свою виллу в восьми милях от города и бежал верхом на коне к грабительскому отряду персов, о прибытии которого ему стало известно. Когда персы узнали с его слов, кто он такой, они приняли его любезно и на пятый день доставили к Тамсапору, а тот представил его царю. Ему было возвращено все его имущество и весь штат его людей вместе с супругой, которую, впрочем, он потерял через несколько месяцев. Он получил при дворе второе место после Антонина, хотя, по слову великого поэта, "на далеком от него расстоянии "[25] (8) Тот, как человек даровитый и хорошо знакомый с делами, проявлял большое умение во всем, за что брался; а этот, менее талантливый от природы, имел, однако хорошо известное имя. Вся эта история с Краугазием случилась немного позднее.
(9) Хотя царь на лице своем выказывал полное спокойствие и, казалось, был рад взятию города (Амиды), но в глубине души он глубоко волновался, понимая, что во время осады он многократно перенес горестные потери и вообще потерял гораздо больше людей, чем взял в плен наших или, по крайней мере, перебил в разных битвах. Так случалось несколько раз под Нисибисом и под Сингарой, а также и теперь, когда он в течение 73 дней осаждал с огромной армией Амиду, он потерял 30 тысяч воинов. Этот подсчет был сделан несколько позже трибуном и нотарием Дисценом, который использовал следующий способ, чтобы установить различие: трупы наших убитых сейчас же разлагаются и принимают такой вид, что через четыре дня нельзя уже вовсе узнать лица умершего; тела же убитых персов высыхают как колоды: члены не загнивают и не разлагаются, истекая гнойными соками, что является следствием более умеренной жизни и того, что земля, где они рождаются, прожжена зноем.
10. (1) Пока на крайнем Востоке шли быстрой чередой описанные бурные события, Вечный город с тревогой предвидел затруднения из-за надвигающегося недостатка хлеба; и грозный гнев черни, ожидавшей голода, этого самого ужасного из всех бедствий, несколько раз обрушивался на тогдашнего префекта Тертулла. Это было совершенно безосновательно, так как не от него зависело, чтобы вовремя прибыли корабли с хлебом: необычно дурная погода и мешающие плаванию ветры загнали их в ближайшие заливы, и из-за грозившей на море опасности они не могли войти в гавань Августа[26] (2) Так как на префекта неоднократно происходили нападения и все в большую ярость приходила чернь, которую приводил в возбуждение ужас надвигавшегося голода, то префект не имел уже, как ему казалось, никакой надежды спасти свою жизнь, и ему пришла счастливая мысль, которая нередко приходит на ум благодаря какой-нибудь случайности, предоставить волновавшейся черни своих малолетних сыновей. (3) "Вот, - сказал он со слезами, - ваши сограждане, которым предстоит - да не допустят этого боги небесные! разделить с вами несчастье, если не явится нам более счастливая судьба. Если их убийством вы надеетесь предотвратить тяжкое испытание, то они в вашей власти!" - Эта жалостливая речь подействовала на чернь, которая вообще склонна к состраданию; она смолкла и спокойно ожидала грядущей судьбы. (4) Промыслом Провидения, которое возвеличило Рим от самой его колыбели и обещало ему вечность, когда Тертулл приносил в Остии жертву в храме Кастора, [27] на море настало спокойствие, буря сменилась тихим южным ветром, корабли вошли в порт на всех парусах и наполнили житницы хлебом.
11. (1) Во время этих тревожных событий Констанций все еще спокойно пребывал на зимних квартирах в Сирмии. Тут его потрясла тяжелая и грозная весть о том, чего он тогда особенно боялся, а именно, что лимиганты-сарматы, - те, что, как я раньше рассказывал [28] выгнали своих господ из земли их отцов, - оставили мало-помалу местности, которые в прошлом году были им предоставлены, чтобы они благодаря своей подвижности не могли начать враждебных против нас действий. Было получено известие о том, что они заняли области, соседние с нашими пограничными землями, свободно кочуют по своему обычаю и могут скоро произвести страшные беспорядки, если их не прогнать. (2) Полагая, что, если промедлить с решительными действиями, то наглость их возрастет, император собрал отовсюду много испытанных в бою солдат и в самом начале весны выступил в поход. Ему придавало бодрости, во-первых, то соображение, что войско, обогатившись добычей за прошедшее лето, будет воодушевлено для удачных действий надеждой на подобную же поживу; а во-вторых - то обстоятельство, что Анатолий, управлявший тогда Иллириком в звании префекта, заранее заготовил все необходимое для похода, благодаря чему все имелось в изобилии безо всяких насильственных действий в отношении кого бы то ни было. (3) В самом деле, и раньше ни при каком другом префекте, как это всем известно, северные провинции не находились в таком цветущем состоянии во всех отношениях, как при Анатолии. Благожелательный и деловитый, он сумел восстановить расстроенную общественную жизнь края. Он облегчил тяжелое бремя почтовой повинности, [29] от которой погибло много состояний, и дал населению твердую надежду на уменьшение прямых податей. Счастливо, не терпя обид и не производя беспорядков, могло бы жить население того края, не имея никаких поводов для жалоб, если бы впоследствии не были придуманы самые возмутительные налоги, увеличившиеся из-за раздоров между плательщиками и сборщиками, причем первые старались иметь на своей стороне представителей власти, а вторые не считали себя обеспеченными, пока не разорили всех плательщиков, так что несчастные люди или подвергались изгнанию, или решались на самоубийство.
(4) И вот император, решив совершить настоятельно необходимое дело, выступил, как я сказал, в поход, прекрасно его подготовив, и прибыл в Валерию, которая, будучи некогда частью Паннонии, выделена была в особую провинцию и названа так в честь дочери Диоклетиана Валерии. [30] Разместив войска в зимних палатках по берегам реки Истр, он наблюдал за варварами, которые замышляли под прикрытием дружбы осуществить с целью грабежа нашествие на Паннонию в самую суровую пору зимы, когда не растаявшие еще от весеннего тепла снега делают реку проходимой повсюду, а наши люди из-за морозов тяжело переносят пребывание под открытым небом. (5) Итак, послав немедленно к лимигантам двух трибунов с двумя переводчиками, он спросил в мягкой форме, зачем они, оставив место жительства, отведенное им по их же просьбе после заключения мирного договора, бродят по разным местам и вопреки запрету беспокоят нашу границу. (6) Выставляя пустые и несостоятельные объяснения, - страх заставлял их лгать, - они просили императора о прощении, умоляя, чтобы он, оставив свой гнев, разрешил им перейти к нему через реку и объяснить, какие неудобства они терпят. При этом они заявляли о своей готовности занять в пределах римского мира самые отдаленные земли, если это будет им разрешено, чтобы, пользуясь благами долговременного мира и почитая покой за спасительное божество, нести податные тяготы и стать данниками. (7) Это известие, принесенное возвратившимися трибунами, император принял с радостью, так как дело, считавшееся неразрешимым, улаживалось без всяких затруднений. Он дал разрешение явиться всем. Побуждало его к тому корыстолюбие, которое раздувала шайка льстецов, усиленно напевавших ему в уши, что он, успокоив внешнее волнение и водворив повсюду мир, приобретет много людей, готовых лично нести военную службу, и получит возможность набирать сильных рекрутов, провинциальное же население охотно будет откупаться от личной службы деньгами. Такого рода расчет не раз ввергал в тяжкие бедствия римское государство. [31] (8) Близ Ациминка [32] был сооружен окоп, в нем воздвигнуто возвышение наподобие трибунала, и несколько судов с легионерами на борту получили приказание держаться на реке близ нашего берега под командованием некоего Иннокентия, землемера, - он и предложил этот план, - чтобы, как только они заметят, что варвары что-нибудь затевают, внезапно напасть на них с тыла, пока их внимание приковано к другому пункту. (9) Хотя лимиганты и знали об этих предупредительных мерах, однако они не сумели ничего придумать, кроме притворной мольбы и стояли, покорно склонив головы; но совсем другое скрывали они в глубине души, чем то, о чем свидетельствовали их смиренный вид и слова.
(10) Когда они увидели на высоком помосте императора, который уже собирался начать милостивую речь и обратиться к ним, как к покорным на будущее время подданным, вдруг один из них в злобной ярости бросил сапогом в трибунал и воскликнул: "марра, марра", [33] - это у них боевой клич. Вслед за тем дикая толпа, подняв кверху свое знамя, вдруг завыла диким воем и бросилась на самого императора. (11) Со своего возвышения император увидел, что пространство вокруг занято волнующейся толпой вооруженных копьями людей, и заблестевшие мечи и выставленные вперед верруты [34] грозят ему смертью: посреди смешавшейся толпы чужих и своих нельзя было узнать, кто он, солдат или полководец. Не время было тянуть или медлить: он сел на быстрого коня и умчался во весь опор. (12) Но несколько телохранителей, пытавшихся оказать сопротивление устремившимся с быстротой огненной стихии варварам, были ранены насмерть или раздавлены под ногами напиравших. Царское сидение с золотой подушкой было захвачено варварами без противодействия.
(13) Как только стало известно, что император подвергся крайней опасности и стоит на краю гибели, солдаты сочли своим священнейшим долгом выручить его, - они еще не знали, что он спасся от опасности. Воодушевившись до полного презрения к смерти, они хотя и были не в полном боевом снаряжении вследствие внезапности этого дела, тем не менее, подняв громкий боевой клич, бросились на полчища варваров, которые твердо решились умереть на месте. (14) И так как наши ринулись с тем, чтобы смыть позор своей храбростью и пылали гневом на вероломного врага, то без всякой пощады убивали всех, кто попадался навстречу, топтали ногами живых, умирающих, убитых; прежде, чем насытилась их ярость кровью варваров, воздвиглись целые груды мертвых тел. (15) Взбунтовавшиеся варвары были раздавлены: одни пали в бою, другие в ужасе разбежались; часть этих последних возымела тщетную надежду вымолить жизнь просьбами; но их убивали, нанося удар за ударом. Когда все были перебиты, затрубили отбой. Тут оказались убитые из наших, хотя и немного; они были или смяты во время страшного натиска, или же их постиг рок, когда они, оказывая сопротивление ярости врага, открывали свои не покрытые панцирями бока. (16) Особенно выделялась среди других смерть Целлы, трибуна скутариев, который в самом начале схватки первый среди всех бросился в самую середину толпы сарматов.
(17) После этого жестокого побоища Констанций предпринял нужные меры для обеспечения границ, настоятельно требовавшиеся обстоятельствами, и вернулся в Сирмий в сознании того, что заслуженно покарал вероломного врага. Наскоро отдав распоряжения, не терпевшие отлагательств, он выехал оттуда и направился в Константинополь, чтобы, находясь ближе к Востоку, ликвидировать последствия поражения, полученного при Амиде, усилить войска подкреплениями и сдержать тем напор царя персов, противопоставив ему равные силы: было очевидно, что Сапор, если не удержит его Провидение и тщательное принятие многообразных мер, оставит Месопотамию в тылу и откроет военные действия на более широком просторе.
12. (1) Среди этих тревожных событий, как бы по воспринятому в древности обычаю, прозвучал грозный сигнал: не междоусобная война поднималась на этот раз, но ложные обвинения в оскорблении величества. Для разбирательства и решения послан был известный нотарий Павел, [35] которого мне приходится часто вспоминать [36] Поднаторевший в кровавом деле, он получал барыши и доходы от дыбы и палача, как торговец гладиаторами от погребений и поминальных игр. (2) И так как все его помыслы и стремления были направлены на то, чтобы повредить людям, то он не останавливался даже перед подлогом, возбуждая против ни в чем не повинных людей грозящие смертью обвинения, лишь бы обогатиться столь ужасным образом. (3) Мелкое и незначительное обстоятельство дало повод без конца растянуть сыски. На краю Фиваиды [37] есть город Абид.[38] Здесь оракул бога, который по-местному назывался Беза, открывал будущее и был почтен в соседних областях издревле установленным культом. (4) Так как одни лично, а иные через других, посылая письменное изложение своих желаний, вопрошали бога в определенно составленных мольбах, то иногда и после получения данных богом ответов оставались в храме куски бумаги или пергамента, содержавшие вопросы. (5) Некоторые из этих текстов были отправлены со злым умыслом к императору, и он, как человек мелочный, проявлявший нечувствительность в иных делах, даже чрезвычайно важных, но в этом оказывавшийся, по пословице, мягче ушной мочки и крайне подозрительным, воспалился всей своей желчью. Немедленно послал он на Восток Павла, с широкими полномочиями, чтобы тот, как мастер, прославленный опытностью в таких делах, направил процессы по своему усмотрению. (6) Привлечен к этому был также и Модест, [39] бывший в ту пору комитом Востока, как пригодный для этих и тому подобных дел. А Гермоген Понтик, тогдашний префект претория, был обойден, как человек слишком мягкий.
(7) И вот, согласно приказанию, Павел отправился, выдыхая пламя смертельной ненависти, и так как был предоставлен полный простор клевете, то привлекли к суду множество людей чуть ли не со всех концов земли, знатных и простых; одних заковали в оковы, других заморили в темницах. (8) Местом этих кровавых мучений избран был город Палестины Скифополь [40] [41] , который был признан наиболее подходящим по двум соображениям: во-первых, потому что он лежит в стороне, и во-вторых, - находится на середине пути между Антиохией и Александрией, откуда были привлечена к суду большая часть обвиняемых.
(9) В числе первых предстал перед судом Симплиций, сын Филиппа, бывшего префекта и консула.[42] Он был обвинен в том, что, как говорили, вопрошал оракула о том, как ему достичь верховной власти. По приказу императора, который в подобных делах даже заслуженным людям никогда не прощал ни погрешности, ни ошибки, Симплиций был подвергнут пытке. Судьба пощадила его: он не был искалечен. Его приговорили к ссылке.[43] (10) Затем привлечен был Парнасий, бывший префект Египта, человек прямой и честный. Опасность для него была столь велика, что обвинение грозило смертной казнью; но и он был приговорен к ссылке. Часто слышали, как он задолго до этого рассказывал следующее: когда он покидал Патры, город Ахайи, где он родился и жил, чтобы заслужить какую-нибудь должность, он увидел сон, будто много теней в костюмах трагических актеров устраивают ему проводы. (11) Далее был вызван на суд и прекрасный поэт Андроник, известный учеными занятиями; но так как совесть его была чиста и нельзя было возвести на него никаких подозрений, да и он сам с уверенностью настаивал на своей невиновности, то был оправдан. (12) Точно также и философ Деметрий, по прозвищу Хитра[44] , глубокий старик, но человек крепкий телом и духом, был уличен в том, что несколько раз приносил жертвы богу Безе. Он не мог этого отрицать, но утверждал, что делал это с ранней юности ради умилостивления бога, но никак не с целью посягать на что-либо высшее, да и не знал он, чтобы вообще кто-либо имел такие замыслы. В течение долгого времени он был подвешен на дыбе, и с полной твердостью, не меняя своих показаний, неустрашимо говорил одно и то же. Оправданный по суду, он получил разрешение вернуться в Александрию, откуда был родом.
(13) Справедливая Судьба, соратница правды, спасла их и некоторых других от грозившей им гибели. Но так как обвинения распространялись все дальше, и сети козней растягивались без конца, то одни приняли смерть во время пытки, другие приговорены были к самым тяжелым наказаниям с конфискацией имущества. Павел являлся душой этих жестокостей; у него был неисчерпаемый запас всяких ухищрений и зловредных козней, и я готов сказать, что от его кивка зависела жизнь всех обитателей земли. (14) Носил ли кто на шее амулет от перемежающейся лихорадки или другого недуга, подавали ли на кого зложелатели донос, будто он вечерней порой переходил через могилу, тотчас привлекали его к ответственности, как отравителя или колдуна, имеющего дело с ужасами мира мертвых и блуждающих по свету душ, - и над ним произносился смертный приговор. (15) Дело велось с такой серьезностью, как будто множество людей обращались в Кларос, к Додонским дубам и в славные некогда Дельфы[45] , злоумышляя на жизнь императора. (16) А шайка придворных изощрялась в измышлениях отвратительной лести, утверждая, что Констанций окажется недосягаемым для бедствий, которым подвержены обыкновенные люди, и восклицая громким голосом, что его счастье, всегда мощное и бодрое, блистательно проявило себя в подавлении покушений на его особу.
(17) Ни один разумный человек не станет порицать того, что эти дела вызывали строгие розыски. Мы не сомневаемся в том, что жизнь законного государя, защитника и охранителя всех добрых граждан, от которого зависит благополучие других, обязаны отстаивать все соединенными силами. Для большей ее обеспеченности в делах, где защищается от оскорбления священная особа императора, Корнелиевы [46] законы [47] не допускают освобождения от сысков, хотя бы и кровавых, ни для кого. (18) Но давать без всякой меры волю преследованию в этих несчастных случаях не подобает, чтобы не могло показаться, будто подданными управляет произвол, а не законная власть. Следовало бы брать пример с Туллия (Цицерона), который заявляет, что, имея возможность пощадить или покарать, выискивал основания простить, а не наказать[48] . И это свойственно судье спокойному и вдумчивому.
(19) После этого в Дафне, приятном и роскошном предместии Антиохии, родился урод, на которого столь же неприятно было посмотреть, как противно и писать о нем: ребенок с двойным лицом, в каждой челюсти по два зуба, бородой, четырьмя глазами и двумя маленькими ушами. Этот столь ужасный урод указывал на то, что государство приходит в безобразное состояние. Уроды такого рода рождаются довольно часто, и их рождение указывает на тот или иной исход событий. Так как теперь из-за них не приносится очистительных жертв, как это делалось в древности от имени государства, то они остаются незамеченными, и о них мало кто узнает.
13. (1) В то самое время исавры, долго остававшиеся спокойными после событий, о которых я рассказывал раньше [49] и их попытки осадить город Селевкию, мало-помалу оправились и, как змеи, выползающие весной из своих нор, спустились со своих крутых и недоступных горных высот. Соединившись в сильные шайки, они стали тревожить соседнее население грабежами и разбоями. Наши сторожевые военные посты они при этом обходили, умея, как горцы, легко рассыпаться по скалам и зарослям. (2) Успокоить их силой или мерами общего характера был отправлен правитель провинции Лавриций, будучи представлен в звание комита. То был дельный администратор, который, усмирив беспорядки скорее угрозами, чем суровыми мерами, справился так хорошо, что за время его продолжительного управления этой провинцией не случилось ничего такого, о чем бы стоило упомянуть.
(год 360)
1. Магистр армии Лупицин послан с войском в Британию для отражения вторжений скоттов и пиктов.
2. Магистр пехоты при особе императора Урзицин уволен в отставку вследствие интриг клеветников.
3. Затмение Солнца и о двух Солнцах. Причины затмений Солнца и Луны. О разных изменениях Луны и ее фазах.
4. Галльские солдаты, которых Констанций приказал забрать у Цезаря Юлиана и перевести на Восток против персов, насильно провозглашают Юлиана Августом в Лутеции Паризиев, где он имел свою зимнюю резиденцию.
5. Август Юлиан произносит речь перед солдатами.
6. Осада и взятие Сингары Сапором. Горожане, конные вспомогательные полки и два легиона, составлявшие гарнизон, уведены в Персию. Город разрушен.
7. Сапор завоевывает город Безабду, гарнизон которой составляли три легиона; он укрепляет ее гарнизоном и снабжает провиантом. Тщетные попытки Сапора овладеть крепостью Вирта.
8. Август Юлиан извещает письмом Августа Констанция о совершившемся в Лутеции.
9. Август Констанций повелевает Юлиану довольствоваться титулом Цезаря, но галльские легионы единодушно отвергают это.
10. Август Юлиан, сделав неожиданный набег на франков-аттуариев, живших за Рейном, взял в плен и перебил много народа, а остальным предоставил мир, уступив их просьбам.
11. Август Констанций осаждает Безабду со всей своей армией и отступает, не достигнув успеха. О радуге.
1. (1) Так шли дела в Иллирике и на Востоке. А в год, когда Констанций принял консульство в десятый раз и Юлиан в третий[1] , дикие племена скоттов и пиктов в Британии нарушили заключенный с ними мирный договор и, совершая набеги, стали опустошать пограничные местности. Ужас охватил провинции, истомленные целым рядом минувших бедствий. Цезарь, проводивший зиму в Паризиях, имел тогда много разнообразных забот и не решался идти сам на помощь за море, - как сделал это некогда Констант[2] , о чем я рассказывал в соответствующем месте [3] - чтобы не оставить галльские провинции без правителя в то время, когда раздраженные аламанны все еще грозили войной. (2) Он распорядился поэтому отправить туда Лупицина, состоявшего тогда магистром армии [4] чтобы тот уладил дело мирным путем или военной силой. То был человек боевой и опытный в военном деле; но он поднимал брови, словно рога, и выступал, как говорится, на трагическом котурне [5] [6] ; преобладало ли в его характере корыстолюбие или жестокость, в этом долго сомневались. (3) Двинув в путь легкие отряды, т. е. эрулов и батавов, а также два полка мезиаков, названный командир прибыл в Бононию [7] когда кончалась уже зима. Собрав корабли и посадив на них всех солдат, он выждал благоприятный ветер и пристал на противоположном берегу у Рутупий [8] Затем он направился в Лундиний [9] чтобы оттуда, составив план действий в соответствии с обстоятельствами, немедленно начать поход.
2. (1) После осады Амиды Урзицин вернулся на главную квартиру императора в звании магистра пехоты (выше я сказал, что он был преемником Барбациона [10] Здесь на него набросились клеветники, которые сначала распускали про него злостные сплетни, а потом стали открыто обвинять его в вымышленных преступлениях. (2) Император, зависевший в своих суждениях от слухов и поддававшийся интригам, поверил сплетням и поручил Арбециону [11] и магистру оффиций Флоренцию [12] произвести следствие о причинах гибели города. (3) Арбецион и Флоренций оставили в стороне ясные и вполне вероятные причины, так как опасались задеть тогдашнего препозита императорской опочивальни Евсевия, если они выставят данные, обличавшие с очевидностью, что причиной приключившегося несчастья было упорное бездействие Сабиниана; поэтому они отклонились от существа дела и занимались расследованием мелочей, которые не имели к нему никакого отношения.
(4) Оскорбленный этой несправедливостью обвиняемый (Урзицин) сказал: "Хотя император выказывает ко мне пренебрежение, но дело настолько важно, что только на суде при участии самого главы государства можно его разбирать и вынести по нему приговор. Пусть дойдут до него мои пророческие слова: предаваясь скорби о том, что он узнал из точного отчета касательно Амиды, и позволяя влиять на себя евнухам, он не сможет в будущую весну спасти от разгрома Месопотамию, даже если бы явился туда сам со всеми силами своей армии". (5) Слова эти были переданы Констанцию с добавлениями и в заведомо ложном истолковании. Он страшно рассердился и, не разбирая дела и тем самым не допуская раскрытия того, что оставалось ему неизвестным, приказал оклеветанному Урзицину выйти в отставку. На его место был назначен трибун гентилов-скутариев [13] Агилон, - повышение по рангу совсем необычное.
3. (1) Примерно в то же время в восточных областях наблюдалось затемнение неба густым мраком и отчетливое мерцание звезд от утренней зари и до полудня. Ужас этого грозного явления увеличивался еще и потому, что, когда наступила полная темнота и исчез солнечный диск, все оробели и стали опасаться чрезвычайно продолжительного затмения. Но вот сначала появился серп наподобие лунного, который затем увеличился до половины диска, а потом заблистал целый диск в обычном виде. (2) Это явление происходит так отчетливо только тогда, когда Луна на своем изменчивом месячном пути вернется через известный, промежуток времени к тому же самому пункту, т. е. когда в пределах того же самого созвездия Луна целиком окажется ниже Солнца по совершенно прямой линии и на некоторое время останавливается в тех пунктах, которые носят в геометрии название "части частей"[14] . (3) И хотя обращение и движение обоих светил, по наблюдениям исследователей природы, совершаются на всегда неизменном расстоянии, однако, Солнце не всегда затмевается в эти дни, но лишь тогда, когда Луна становится совершенно прямо между огненным диском Солнца и нашим кругозором. (4) Короче говоря, Солнце затмевается, теряя свой блеск, когда оно само и наиболее низкое из всех небесных тел, Луна, сопровождая друг друга и двигаясь каждое по собственной окружности в определенном отношении высоты, оказываются, - как вполне точно и научно определяет это Птолемей[15] , - на расстояниях, которые по-гречески зовутся 'αναβιβάζοντεζ και καταβιβάζοντεζ κλιπτικοι σύνδεσμοι[16] , т. е. узлы затмений. Если Солнце и Луна окажутся в пунктах, близких к этим узлам, то затмение будет неполное. (5) Если же они будут находиться в самих узлах, которые связывают восхождения и нисхождения, то полный мрак покроет небо, и воздух в такой мере потеряет свою прозрачность, что нельзя будет различить даже самых близких к нам предметов. (6) Двойное Солнце бывает видимо, как полагают, тогда, когда выше обычного уровня поднявшееся облако, получая освещение от соседства вечного огня (Солнца), образует другой блестящий диск, словно в чистом зеркале.
(7) Теперь перейдем к Луне. - Видимое и ясное затмение Луна испытывает только в том случае, когда, находясь в фазе полнолуния, она противостоит Солнцу на 180 градусов, т. е. проходит седьмое от него созвездие[17] . И хотя это случается в каждое полнолуние, но затмение происходит не каждый раз. (8) Так как Луна находится поблизости от пути Земли и среди всей красы небес (т. е. звезд) является последней, то иногда она оказывается относительно падающего на нее солнечного света закрытой тенью Земли, оканчивающейся узким конусом. В таком случае она на некоторое время скрывается от нас, будучи затемнена тенью и окутана черными клубами, если Солнце, находясь на нижней кривизне сферы и встречая препятствие в противостоящей Земле, не может осветить ее своими лучами; то что Луна не имеет собственного света, это доказано различными способами[18] . (9) А если Луна сходится с Солнцем под одним и тем же созвездием на прямой линии, то она, как сказано, затмевается, и блеск ее совершенно исчезает. Это называется по-гречески μήνηζ ουοδοζ (встреча Луны). (10) Новолуние бывает, когда Луна при малом отклонении имеет над собой Солнце почти перпендикулярно. Появляющийся на небе серп Луны представляется людям сначала очень тонким, когда, отклоняясь от Солнца, она переходит во второе (т. е. соседнее) созвездие. Когда же она продвинется дальше и, уже сильно блестит в виде рога, она зовется μηνοειδή (луновидная). А когда она станет далеко отклоняться от Солнца и дойдет до четвертого созвездия, то воспримет более сильный свет от обращающихся на нее лучей Солнца и становится, как гласит греческий термин, διχόηνις, появляясь в форме полуокружности. (11) Идя вперед все дальше от Солнца и попадая в пятое от него созвездие, она получает форму, которая называется "амфикирт", так как с обеих сторон выдаются горбы. Когда же она становится прямо против Солнца, то, находясь в пределах седьмого созвездия, будет сиять полным светом; все еще находясь в нем и мало-помалу продвигаясь вперед, она понемногу уменьшается, и этот ее вид мы (греки) зовем 'απόκρουδιζ[19] , она воспроизводит, убывая, те же самые формы. Разнообразные доказательства установили то положение, что затмения происходят только в полнолуние.
(12) Выше я сказал, что Солнце находится то в эфире, то в нижних пределах. По этому поводу нужно знать, что небесные тела, если брать их по отношению ко Вселенной, не заходят и не восходят, но что это лишь явление нашего наблюдения с Земли, которая находится в подвешенном состоянии действием некоего внутреннего духа. По отношению ко Вселенной она является ничтожной точкой, а звезды, которые находятся в строю, установленном от века, мы то воспринимаем нашим смертным взором как неподвижные, то нам кажется, что они уходят со своих мест. Но вернемся к нашей задаче.
4. (1) Доблестные деяния Юлиана не переставали волновать Констанция во время спешных его сборов к выступлению на Восток, спокойствию которого, по единогласным заявлениям перебежчиков и лазутчиков, угрожало вторжение персов. Переходившая из уст в уста молва разносила среди разных племен и народов славу о великих трудах и подвигах Юлиана, вознося ему хвалу за то, что он разрушил несколько аламаннских царств и возвратил римской державе галльские города, разграбленные и разрушенные теми самыми варварами, которых он теперь сделал данниками Рима. (2) Встревоженный всем этим и опасаясь, чтобы слава Юлиана не возросла еще больше, Констанций, по наущению, как утверждали, Флоренция, послал Деценция, трибуна и нотария, чтобы тот немедленно забрал из армии Юлиана вспомогательные отряды эрулов и батавов, кельтов с петулантами и по 300 человек из других легионов. Выступление приказано было ускорить под предлогом необходимости их участия ранней весной в походе против парфян (персов).
(3) Приказ о скорейшем отправлении вспомогательных войск и отрядов по 300 человек из полков был дан только на имя Лупицина, о походе которого в Британию не было еще известно при дворе; а отобрать лучших людей из скутариев и гентилов и доставить их приказано было Синтуле, который состоял в ту пору трибуном конюшни цезаря (Юлиана).
(4) Юлиан не возражал и спокойно подчинился решению верховной власти; но он не мог оставить неоговоренным и не высказаться против насилия над теми людьми, которые оставили свои жилища и семейства за Рейном и перешли к нам под тем условием, что их никогда не поведут за Альпы. Он высказывал опасение, что варвары, которые часто при этом именно условии переходят к нам и вступают в ряды наших войск, когда станет известен этот случай, не станут больше переходить к нам. Но слова его не возымели действия. (5) Трибун не придал значения жалобам Цезаря и, исполняя приказ Августа, отобрал самых сильных и ловких людей и выступил с ними в надежде продвинуться в своей карьере.
(6) Юлиан, размышляя о том, как ему поступить с остальными людьми, которых было приказано послать, пребывал в нерешительности. Он полагал, что дело это следует вести очень осторожно. С одной стороны, его тревожила дикость варваров, с другой, стеснял авторитет приказа. Отсутствие магистра конницы (Лупицина) еще более усиливало его нерешительность, и он приказал вернуться назад префекту претория (Флоренцию), который отлучился в Виенну под предлогом обеспечения заготовки провианта, а на самом деле чтобы быть подальше от волнения в войсках. (7) Он считал его вероятным согласно тому донесению, которое, как думали, он послал ко двору. В нем он советовал отозвать из галльской охранной армии храбрые отряды, ставшие уже страшными варварам. (8) Он получил письмо Цезаря с настойчивым требованием ускорить свое возвращение, чтобы помочь своим советом в делах государственного значения; но он упорно уклонялся, хотя и чувствовал себя в большом смущении, так как в письме Юлиана было ясно сказано, что префект при тревожном положении дел ни в коем случае не должен удаляться от особы императора. В письме было еще добавлено, что если префект будет уклоняться от исполнения своих обязанностей, то сам Юлиан сложит с себя знаки верховной власти, так как он считает более почетным принять смерть, нежели допустить, чтобы его считали виновным в гибели провинций. Но префект остался непреклонным в своем упорстве и не пожелал подчиниться разумным требованиям Юлиана.
(9) Так, в отсутствие Лупицина и боявшегося бунта солдат префекта, Юлиан остался без советников. После долгих колебаний он признал лучшим решением ускорить сбор войск, выступивших со своих зимних стоянок. (10) Когда это стало известно, кто-то подбросил у знамен петулантов воззвание, в котором среди прочего было написано: "Нас гонят на край земли, словно преступников и осужденных. Опять будут в рабстве у аламаннов наши жены и дети, которых мы спасли из прежнего положения после многих кровопролитных битв". (11) Этот текст был доставлен в главную квартиру; Юлиан прочитал его и, признав жалобы основательными, отдал приказ, чтобы солдаты отправлялись на Восток с семьями, для чего и разрешил воспользоваться грузовыми повозками государственной почты [20] а так как долго не могли договориться относительно маршрута, то решено было по совету нотария Деценция, чтобы все прошли через Паризии, где до сих пор безвыездно находился Цезарь. (12) Так это и было сделано. Подходившие отряды Юлиан встречал, как это обычно делалось, в предместьях: обращался со словом похвалы к тем, кого знал лично, вспоминал о храбрых подвигах отдельных лиц и в ласковых выражениях побуждал их бодро идти к Августу, который при своих полномочиях высшей власти воздаст достойные награды за понесенные труды. (13) Он пригласил офицеров к обеду, желая оказать большее внимание перед далеким предстоящим им путешествием, и предложил им просить у него то, что угодно каждому. После такого любезного приема они разошлись, испытывая двойное огорчение, так как немилосердная судьба разлучала их с добрым командиром и родной землей. В таком настроении вернулись они на свои обычные квартиры. (14) А с наступлением ночи вспыхнул открытый бунт. Во всеобщем возбуждении, вызванном непредвиденным приказом Августа, все взялись за оружие и взбунтовались. Со страшным шумом все двинулись к дворцу, оцепили его кругом, чтобы никто не мог уйти, и начали с громкими криками провозглашать Юлиана Августом, настойчиво требуя, чтобы он вышел к ним. Вынужденные дожидаться, пока забрезжит свет, они заставили наконец его выйти. Крики возобновились при виде его, и с величайшим единодушием он был приветствован как Август. (15) Юлиан упорно сопротивлялся настояниям всей толпы, а также отдельных лиц: он то выказывал негодование, то простирал руки, моля и заклиная, чтобы после многих счастливых побед не совершили они недостойного дела и чтобы несвоевременное безрассудство и поспешность не послужили поводом к нарушению мира. Наконец, когда ему удалось кое-как умерить шум, он обратился к ним с такими словами в снисходительном тоне. (16) "Сдержите немного, прошу вас, свой пыл. Без раздора и бунта легко достигнуто будет то, чего вы требуете. Вас удерживает любовь к родине, страшат чужие и неведомые земли. Так возвращайтесь же немедленно на ваши стоянки и не увидите вы земель, лежащих за Альпами, так как этого не желаете. Я вполне сумею оправдать это в глазах мудрейшего Августа, который принимает заслуживающие внимания основания".
(17) Крики, раздававшиеся со всех сторон, стали после этого еще громче; единое воодушевление овладело всеми, и среди неистовых возгласов, к которым примешивались брань и упреки, Цезарь вынужден был уступить. Его поставили на щит из тех, которые носят пехотинцы[21] , и подняли высоко. Раздался единодушный крик, в котором Юлиан был провозглашен Августом. Требовали диадему, и на его заявление, что такой он никогда не имел, - какого-нибудь шейного или головного украшения его супруги. (18) На его замечание, что женское украшение было бы неподходящей приметой для первого момента власти, стали искать конской фалеры, чтобы корона на его голове могла представить хоть отдаленный намек на верховную власть. Но когда он отверг и это как неподобающее, то некто, по имени Мавр, в ту пору гастат [22] петулантов, - впоследствии он в чине комита потерпел поражение в теснине Сукков [23] - сорвал с себя цепь, которую носил как знаменоносец и дерзко возложил ее на голову Юлиана. Чувствуя шаткость своего положения и понимая, что если он будет противиться, то жизнь его окажется в опасности, Юлиан обещал всем солдатам по пяти золотых и по фунту серебра [24]
(19) Из-за всего происшедшего Юлиан чувствовал себя в еще более тревожном положении, чем раньше, и, предвидя с отличавшей его быстротой соображения возможность всяких случайностей, не носил диадемы, не выступал публично и не принимался даже за самые неотложные дела. (20) Когда он, поддаваясь страху перед последствиями совершившегося переворота, скрывался во внутренних покоях дворца, декурион палация - это особый чин - прибежал в лагерь петулантов и кельтов и возбужденно, стал кричать, что совершено страшное злодеяние: убит провозглашенный ими накануне Август. (21) При этой вести солдаты, приходившие в одинаковое возбуждение как от верных, так и от ложных слухов, бросились к дворцу - одни размахивая копьями, другие угрожая обнаженными мечами, не соблюдая ни военного строя, ни порядка, как это бывает при внезапных нападениях, и в один миг заняли дворец. Дворцовая стража [25] трибуны и сам комит доместиков, по имени Экскубитор, испугавшись ужасного шума и опасаясь вероломства переменчивых в своем настроении солдат, искали в бегстве спасения от грозившей им смерти. (22) Среди глубокой царившей повсюду тишины ворвавшиеся стояли некоторое время спокойно с оружием в руках и на вопрос, в чем причина их бессмысленного и внезапного бунта, долго молчали, находясь еще в неведении насчет жизни государя, и разошлись не раньше, чем были допущены в приемный зал и увидели его в блеске императорского одеяния.
5. (1) Когда весть о провозглашении Юлиана Августом дошла до тех солдат, которые, как я сообщал, ушли вперед под командой Синтулы, они спокойно возвратились назад в Паризии вместе с командиром. Юлиан отдал приказ, чтобы на следующее утро все войска сошлись на месте сбора[26] , и, выступив с большей против обыкновения торжественностью, взошел на трибунал: орлы, знамена и значки окружали его, и когорты в боевом вооружении составляли его охрану. (2) Некоторое время он хранил молчание, внимательно вглядываясь в выражение лиц присутствующих, и, убедившись, что все бодры и веселы, обратился к ним с речью, сказанной намеренно просто, чтобы всем было понятно; слова его действовали на войска, как звук трубы.
(3) "Храбрые и верные защитники моей личности и государства, вы, которые со мной вместе не раз подвергали опасности вашу жизнь ради благосостояния провинций! Трудное положение дел вынуждает меня, раз вы твердым решением подняли вашего Цезаря на высшую ступень власти, вкратце объяснить некоторые вещи, чтобы при изменившемся положении дел можно было принять правильные и осмотрительные меры. (4) Едва войдя в годы юности, облаченный лишь для вида, как вы знаете, в пурпур, я был божеским изволением вверен вашей охране и никогда не отступал от велений долга. Вы меня видели вместе с собой во всякой опасности, когда дикие народы дали простор своей наглости, и, после разгрома городов и гибели бесчисленного множества людей, оставшееся в живых незначительное население провинций, едва влача свое существование, томилось в несчастиях. Считаю излишним напоминать, сколько раз суровой зимой под холодным небом, когда суша и море свободны от Марсова дела[27] , мы сокрушали силы непобедимых раньше аламаннов и отражали их. (5) Но было бы несправедливо промолчать о том дне, который заблистал нам близ Аргентората, словно навек возвещая Галлии свободу. Я разъезжал среди тучи стрел, а вы, полагаясь на свою силу и длительный военный опыт, разили врагов, неистово напиравших, как бурный поток, повергая их наземь мечом или топя в волнах глубокой реки. Лишь немногие из наших остались тогда на поле брани, и предание их земле мы почтили скорее громогласной хвалой, нежели скорбным стенанием. (6) После таких славных подвигов ваши заслуги перед государством прославят, думаю я, среди всех народов потомки, если за того, кого вы вознесли на высоту верховной власти, вы будете стоять в случае какой-либо беды всей силой вашей доблести. (7) А чтобы установить правильный порядок, обеспечить за храбрецами в целости их награды и не допускать, чтобы почетные места доставались по тайным проискам, вот что я постановляю перед лицом вашего почтенного собрания: ни гражданский чиновник, ни военный командир не получат повышения по какой-либо рекомендации, кроме собственных заслуг, и каждый, кто позволит себе ходатайство за кого-нибудь другого, да будет посрамлен".
(8) Солдаты низших рангов, давно не видевшие повышений и наград, были особенно воодушевлены этим заверением. Ударами копий о щиты и громким криком они единодушно выражали одобрение словам и начинаниям императора. (9) И тотчас, чтобы не упустить момента нарушить это разумное решение Юлиана, петуланты и кельты стали просить, чтобы их актуарии [28] были отправлены в звании правителей в провинции по его усмотрению. Им было отказано, и они удалились без обид и огорчения.
(10) В ночь накануне провозглашения Августом, как рассказывал сам Юлиан ближайшим людям своей свиты, он имел видение в образе Гения государства[29] , который сказал ему с упреком такие слова: "Давно уже, Юлиан, я тайно стерегу двери твоего дома, желая возвысить твое достоинство, и уже несколько раз я удалялся, словно отринутый. Если и теперь я не буду принят, когда столько людей единодушно желают тебя возвысить, то я уйду в унижении и горе. Вот что, однако, сохрани в глубине своего сердца: после этого я уже не останусь с тобой".
6. (1) В то время, как в Галлии совершались эти важные события, царь персов, свирепый Сапор, которого раньше подзадоривал Антонин, а теперь еще и новый перебежчик Краугазий, горел желанием овладеть Месопотамией, пока Констанций со своей армией был далеко. Умножив свои боевые средства, Сапор торжественно перешел через Тигр и приступил к осаде Сингары. Город этот, как думали начальствовавшие в тех областях лица, был в достаточном количестве снабжен военными силами и всем нужным. (2) Увидев издали врага, солдаты гарнизона заперли поскорее ворота и в бодром настроении разошлись по башням и зубцам стен, запасались камнями, расставляли орудия и, сделав все приготовления, стояли на местах в боевом снаряжении, готовые отразить неприятеля, если тот осмелится подойти к стенам.
(3) Приблизившись к городу, царь сделал сначала попытку через допущенных ближе к стенам вельмож склонить на свою сторону защитников путем мирных переговоров; когда же это оказалось безуспешным, он дал один день на отдых. На рассвете следующего дня дан был сигнал красным знаменем: войска окружили город, одни солдаты несли лестницы, другие готовили осадные орудия, а главная масса под прикрытием фашин и штурмовых щитов старалась приблизиться к стенам, чтобы повредить их основание. (4) Со своей стороны осажденные, стоя в высоких бойницах, камнями и всякого рода метательным оружием отражали тех, которые дерзко прорывались к стенам.
(5) В течение нескольких дней шла борьба с переменным успехом. На той и другой стороне было много убитых и раненых. Наконец, когда бой разгорелся и наступил вечер, был подведен помимо множества других осадных орудий самый сильный таран и стал поражать частыми ударами круглую башню, с которой в прошлую осаду, как я о том сообщал [30] город открылся для римлян.
(6) Защитники собрались здесь и сражались в тесноте. Отовсюду летели факелы, горящие смоляные снаряды и стрелы с огнем, чтобы поджечь грозящее бедой орудие; с той и другой стороны неслась туча стрел и кусков свинца. Сила тарана преодолела, однако, все усилия защиты. Он сокрушал соединения камней, недавно сложенных и еще слабо державшихся из-за сырости, (7) В то время как бились еще железом и огнем, рухнула башня и открыла путь в город. Защитники оставили это место и разбежались из-за этой крайней опасности; а полчища персов, не встречая более никакого сопротивления, двинулись вперед со страшным криком и заполнили все части города. Там и сям лежали убитые, но их было очень немного, а все остальные были по приказанию Сапора взяты в плен и отправлены в самые отдаленные области Персии.
(8) Гарнизон города составляли два легиона: Первый Флавиев и Первый Парфянский, [31] и множество местных жителей вместе со вспомогательным конным отрядом, которые укрылись там из-за внезапного бедствия. Всех их увели, как я сказал, со связанными руками, и с нашей стороны им не было оказано никакой помощи. (9) Большая часть нашей армии стояла лагерем на охране Нисибиса, который находится далеко от Сингары. И прежде никто никогда не мог оказать помощи Сингаре во время постигавших ее бедствий, так как все окрестности ее представляют собой безводную пустыню. Хотя еще в древности сооружена была здесь крепость из-за удобства места для наблюдения за неприятелем и внезапными его вторжениями, но римскому государству она приносила большой ущерб, так как при неоднократных взятиях города погибали его гарнизоны.
7. (1) После разрушения Сингары царь из осторожности обошел Нисибис: он помнил, конечно, о неудачах, которые потерпел там не один раз. [32] Он отправился направо, чтобы захватить Безабду [33] - древние основатели называли ее Фенихой, - предполагая покорить ее силой или переманить на свою сторону гарнизон заманчивыми обещаниями. То была чрезвычайно сильная крепость, сооруженная на небольшой возвышенности, склон которой был обращен к берегам Тигра, и защищенная двойной стеной в местах слабых и низких. Для ее охраны выделено было три легиона: Второй Флавиев, Второй Армянский, а также Второй Парфянский со значительным числом стрелков из Забдицены; эта область была тогда нам подвластна, и в ее пределах и сооружен был этот город. (2) Как только царь подошел к Безабде, он немедленно начал исследование укреплений. Окруженный свитой панцирных всадников в блестящих доспехах и хорошо заметный среди них, он смело приблизился к самому краю рва. На него были направлены тщательно намеченные удары баллист и туча стрел; но под прикрытием сомкнутых наподобие "черепахи" щитов он ушел невредимый. (3) Он подавил свой гнев и, послав по обычаю переговорщиков, старался побудить осажденных к тому, чтобы они, ради спасения своей жизни, предупредили осаду заблаговременной сдачей, вышли, открыв ворота, и смиренно сдались победителю народов. (4) Переговорщики дерзнули подойти совсем близко, но стоявшие на стенах защитники не стреляли в них, потому что те вели перед собой знакомых им свободнорожденных пленников, взятых в Сингаре. Из сострадания к ним никто не натянул лука; но переговорщики не получили также никакого ответа на предложение мира.
(5) Выждав в спокойствии целые сутки, персы на рассвете следующего дня бросились всей своей массой на яростный приступ на вал, оглашая окрестности грозными, криками. Дерзко подошли они к самым стенам и вступили в бой с храбро оборонявшимися защитниками. (6) Среди персов было много раненых, потому что они, как слепые, двигались вперед с лестницами и продвигали перед собой осадные щиты; не обошлось без потерь и с нашей стороны. Стрелы целыми тучами неслись на наших и тем вернее попадали, чем теснее стояли люди. После захода солнца обе стороны разошлись с равными потерями. А на рассвете следующего дня еще с большим ожесточением, чем накануне, разгорелась битва под раздававшиеся повсюду звуки труб. Потери были одинаковы с обеих сторон, так как те и другие сражались с одинаковым упорством.
(7) На следующий день по обоюдному согласию был дан отдых после стольких потерь. Осажденным грозили всякие ужасы, столь же большие опасности грозили и персам, и вот христианский епископ показал жестами и кивками, что он хочет выйти из города. Получив заверение, что ему будет позволено вернуться невредимым назад, он направился к царской ставке. (8) Когда ему было разрешено сказать чего он хочет, он стал миролюбиво уговаривать персов, чтобы они вернулись домой; он говорил, что после больших потерь с обеих сторон можно опасаться в будущем едва ли не больших бедствий. Но эти и другие его слова не подействовали на ожесточенное безумство царя, который упорно клялся, что отступит лишь после разрушения крепости. (9) А против епископа возникло подозрение, неосновательное, как я думаю, хотя и настойчиво поддерживавшееся многими, как будто в тайной беседе он дал указания Сапору на какие части стен, как более слабые, ему следует направить атаку. И это казалось правдоподобным, так как сразу на виду у всех осадные орудия врагов с торжеством стали поражать слабые и выветрившиеся части стен, словно их направляли люди, знавшие город изнутри.
(10) И хотя тесные дороги делали весьма затруднительным доступ к стенам, и готовые к действию тараны с большим трудом продвигались вперед, так как неприятель боялся метаемых руками камней и стрел, не переставали действовать ни баллисты, метавшие стрелы, ни скорпионы, бросавшие камни; летели и обмазанные смолой и нефтью горящие снаряды. Под непрерывным градом выстрелов, направляемых сверху, орудия застряли на месте, словно пустили глубокие корни, а горящие стрелы и брандеры поджигали их. (11) При таком положении дел и значительных потерях с обеих сторон осаждающие горели желанием снести с лица земли еще до зимы город, укрепленный самой природой и огромными защитными сооружениями, будучи уверены, что гнев царя без этого не успокоится. Поэтому ни страшное кровопролитие, ни вид множества смертельно раненых не лишали остальных отваги. (12) Долго бились насмерть, подвергая себя самым крайним опасностям; когда принимались за тараны, их останавливали тучи огромных камней и огненные снаряды всякого рода. (13) Но вот один таран, более высокий, чем другие, покрытый мокрыми воловьими шкурами и менее подверженный поэтому действию огня метательных снарядов, выдвинувшись перед другими, подполз к стене, благодаря чрезвычайным усилиям, стал разрывать своим огромным острием связь камней, расшатал одну башню и опрокинул ее. Она упала со страшным треском и увлекла в своем падении стоявших на ней людей. Низвергнутые внезапным разрушением башни, они были разбиты, раздавлены или засыпаны и погибли смертью столь же различной, сколь и неожиданной. Вооруженная толпа врагов нашла безопасный доступ в город и ворвалась в него.
(14) Вой персов со всех сторон поразил слух уцелевших защитников, и внутри стен разгорелась жестокая сеча. Толпы врагов и наших бились врукопашную, сходились лицом к лицу с мечом в руках, никому не было пощады. (15) Напрягая все свои силы, осажденные долго оставляли неизвестным исход боя: наконец они были рассеяны массой напиравшего неприятеля. Яростно рубили враги всех, кто попадался навстречу, резали младенцев, вырывая их из рук матерей, убивали и самих матерей; никто не осознавал, что он делал. Среди этих ужасов только жажда грабежа, еще более свойственная персам, чем жестокость, могла удержать от убийства, и они с ликованием вернулись в свои палатки, нагруженные всякого рода добычей, ведя перед собою огромную толпу пленных.
(16) Царь был вне себя от радости, так как он уже давно горел желанием взять Фениху, столь важную по своему местоположению крепость. Он покинул ее лишь после того, как самым надежным образом укрепил поврежденные части стен, оставил там достаточный запас провианта и поместил на охрану людей, славных своим происхождением и испытанных в военном деле. Он опасался, - как оно и вышло, - что римляне не примирятся с потерей такой важной крепости и придут осаждать ее с огромными силами.
(17) Возгордясь больше прежнего, царь надеялся овладеть любым городом, который попадется ему на пути. Захватив несколько незначительных укреплений, он решил подступить к Вирте. [34] Это очень древняя крепость, ее считают сооруженной Александром Македонским; расположена она на самой границе Месопотамии. Окружавшие ее стены изгибались выступами, и сооружения всякого рода делали ее неприступной. (18) Царь действовал разными способами: то старался переманить на свою сторону гарнизон обещаниями, то грозил страшными карами; несколько раз принимался строить валы и пытался подвести осадные орудия. Потерпев больше потерь, чем нанеся вреда неприятелю, он оставил, наконец, безнадежные попытки и отступил.
8. (1) Таковы были события, разыгравшиеся в тот год между Тигром и Евфратом. Констанций получал частые донесения, но, не смея выступить в поход против персов, провел зиму в Константинополе и с большой предусмотрительностью снабжал восточную границу всяким боевым снаряжением. Он делал запасы оружия, набирал рекрутов, пополнял крепкими молодыми солдатами легионы, которые пользовались на Востоке славою за свое участие не в одной большой битве, а кроме того вызывал вспомогательные отряды скифов (готов) за деньги или просьбами, собираясь с началом весны выступить из Фракии и немедленно усилить нуждавшиеся в подкреплении пункты.
(2) Между тем Юлиан, находясь на зимних квартирах в Паризиях, пребывал в тревожном ожидании того, каков будет исход совершенного им переворота. Обдумывая со всех сторон положение, он понимал, что Констанций, относившийся к нему с величайшим презрением, никоим образом не признает свершившегося факта. (3) Внимательно обдумав положение дел, он решил отправить к нему послов, чтобы они доложили ему о случившемся; он вручил им также письмо, в котором откровенно рассказывал о происшедшем и излагал свои соображения насчет того, какие действия следовало предпринять в дальнейшем.
(4) Хотя он предполагал, что император давно уже знал все из донесений Деценция, недавно вернувшегося ко двору, а также и от кубикуляриев, которые должны были вернуться из Галлии, передав Цезарю часть сборов с этой страны [35] В тоне его письма не было ничего ни вызывающего, ни оскорбительного, чтобы не могло показаться, что он сгоряча сделал переворот. Содержание письма было приблизительно таково.
(5) "Я сохранял, сколько было возможно, непоколебимую верность своим принципам в своем личном поведении, как и в выполнении взятых на себя обязательств, и это с очевидностью ясно из множества фактов. (6) С того момента, как ты, предоставив мне достоинство Цезаря, послал меня на грозный шум битвы, я довольствовался предоставленной мне властью и, как верный твой слуга, доводил до твоего сведения частые вести о следовавших одна за другой желанных удачах, нимало не придавая значения опасностям, которым я лично подвергался. Хотя можно было бы с несомненностью доказать, что в воинских трудах на обширной территории германцев, где живут в смешении разные племена, меня видели первым, а в отдохновении от трудов - последним. (7) Если же теперь произошла, как ты думаешь, некоторая перемена, то позволю себе, с твоего разрешения, сказать следующее. Солдаты, жертвовавшие собой во многих тяжелых походах без видов на награду, исполнили свое давнее решение: они тяготились командиром второго ранга, полагая, что им не дождаться от Цезаря наград за продолжительный труд и многочисленные победы.
(8) Раздражение их по поводу того, что они не получали ни повышения в чине, ни ежегодного жалованья, усилилось из-за неожиданного приказания им, людям привычным к климату холодных стран, двинуться в отдаленные области Востока, покинуть жен и детей и совершать переход без денег и экипировки. И вот, раздраженные сверх меры, они, собравшись ночью, окружили дворец и стали громко кричать: Юлиан Август! (9) Признаюсь, меня охватил ужас. Я ушел от них подальше и, пока это было возможно, искал спасения в молчании, скрываясь в отдаленных покоях. Но когда уж нельзя было оттягивать решение, я вышел под щитом, если можно так выразиться, моей чистой совести и встал на виду у всех, полагая, что удастся успокоить волнение авторитетом и ласковым увещанием. (10) Но они были возбуждены до предела и дошли до того, что когда я попытался сломить их упорство просьбами, не раз бросались на меня, угрожая смертью. Я был, наконец, побежден, и, успокаивая себя сознанием того, что другой, если меня убьют, с радостью провозгласит себя императором, я дал им свое согласие, надеясь успокоить эту вооруженную силу.
(11) Вот как все это случилось, и я прошу тебя, отнесись к этому спокойно. Верь, что мое сообщение совершенно точно, и не слушай зложелательных наушников, которые по своему обычаю раздувают ссоры между государями в своих личных интересах; напротив, отогнав прочь лесть, которая всегда является кормилицей пороков, дай силу справедливости, этой самой высшей среди всех добродетелей. Прими благожелательно справедливые условия, которые я предлагаю, и признай, что это будет на пользу как римскому государству, так и нам самим, которые связаны между собою единством крови и высотою верховного сана. (12) Прости меня, но я не столько желаю видеть осуществленными эти разумные требования, сколько знать, что ты их одобряешь и признаешь полезными; а сам я со своей стороны готов в будущем почтительно принимать твои указания.
(13) В нескольких словах я расскажу тебе, что необходимо сделать. Я буду тебе поставлять упряжных лошадей из Испании и для укомплектования гентилов и скутариев посылать молодых летов из варварских семейств, живущих по нашу сторону Рейна, или также из тех варваров, которые добровольно к нам переходят. Я принимаю на себя обязательство исполнять это не только с охотой, но и с величайшим рвением до самой моей смерти. (14) Назначение префектов претория из людей, известных своей честностью и заслугами, будет делом твоего милостивого усмотрения; назначение же остальных гражданских чиновников и офицеров армии правильно будет предоставить мне, как и прием людей в мою свиту. Ведь было бы неразумно, если есть возможность действовать предусмотрительно, приближать к особе императора таких людей, характер и настроение которых ему неизвестны.
(15) Вот что, однако, позволю себе заявить без малейшего колебания: галлы, пострадавшие от продолжительных тревог и испытавшие много тягчайших бедствий, не будут в состоянии ни по своей воле, ни по принуждению поставлять рекрутов в далекие чужие земли; они уже сейчас подавлены воспоминаниями о прошлых событиях, и если их молодые силы будут истощаться, то они придут в полное отчаяние в предвидении грядущей гибели. (16) Не подобает вызывать отсюда вспомогательные отряды для борьбы с парфянскими племенами, когда до сих пор не устранена здесь угроза варварских нашествий и когда, если позволишь сказать правду, эти провинции, истерзанные непрерывными бедствиями, сами нуждаются в помощи извне, и даже значительной.
(17) Я изложил мои советы, и думаю, полезные, мои требования и просьбы. Не хочу показаться высокомерным, но знаю, из каких трудных и отчаянных положений благополучно выводило государство согласие государей, уступавших друг другу, и мне ясно из примеров прошлого наших предков, что правители, державшиеся такого образа мыслей, находили всегда путь к благополучной жизни и оставили самым отдаленным потомкам добрую о себе память".
(18) К этому письму Юлиан приложил другое, секретное, для передачи Констанцию втайне, содержавшее в себе порицания и едкие нападки. Получить точные сведения насчет его содержания я не имел возможности; а если бы она и была, то не стоило бы разглашать его.
(19) Для выполнения этого поручения избраны были Пентадий, магистр оффиций, человек авторитетный, и Евтерий[36] , бывший в ту пору препозитом царской спальни. Им было приказано рассказать Констанцию после подачи письма все, что они видели без малейшей утайки, и в том, что дальше может случиться, действовать твердо и решительно.
(20) Между тем разыгравшиеся события были уже представлены в превратном освещении Констанцию бежавшим из Галлии префектом Флоренцием. Предчувствуя бунт из-за вызывающего поведения солдат, уже ясного из разговоров, он намеренно удалился в Виенну под тем предлогом, что забота о провианте вынуждает его покинуть Цезаря; а на самом деле он боялся Юлиана, так как нередко бывал с ним недостаточно вежлив. (21) Когда же он узнал, что тот получил верховную власть, то в ужасе мало надеялся, и даже вовсе терял надежду спасти свою жизнь. Пользуясь тем, что находился далеко, он устранился от бед, которых опасался, и, оставив всю свою семью, поспешно отбыл к Констанцию; а чтобы выставить себя ни в чем не повинным, стал возводить на Юлиана всякие обвинения, выставляя его бунтовщиком. (22) После его отъезда Юлиан со свойственным ему благородством и желая дать понять, что он бы его пощадил, если бы тот остался, приказал отправить на Восток его семью и имущество, оставшееся в неприкосновенности, предоставив для этого право использовать государственную почту.
9. (1) Быстро собрались в путь послы Юлиана с поручениями, о которых я сказал. Но когда во время путешествия им приходилось встречаться с чинами высшего ранга, они испытывали разные затруднения. После продолжительных и неприятных задержек в Италии и Иллирике они переправились, наконец, через Боспор, подвигались вперед в медленных переездах и застали Констанция все еще в Кесарии Каппадокийской. Этот город назывался некогда Мазака; [37] удобно расположенный и многолюдный, он находится у подошвы Аргейских гор. (2) Будучи допущены к императору, послы передали ему письма Юлиана. Император прочел их и воспылал страшным негодованием: смерть метал послам взор его косящих глаз. Ни о чем не спросив их и ничего сам не сказав, он приказал им удалиться. (3) Как бы ни был он раздражен, он пребывал, однако, в тяжелых сомнениях: приказать ли ему войскам, на верность которых он мог рассчитывать, двинуться против персов, или же против Юлиана. После долгих колебаний он отдал, однако, приказ двинуться в поход на Восток, согласившись с мнением некоторых разумных советников. (4) Посольство Юлиана он немедленно отправил назад и приказал своему квестору Леоне спешно отправиться в Галлию к Юлиану с письмом, в котором он заявлял, что никоим образом не дает своего соизволения на совершившийся переворот, и внушал Юлиану, если тот дорожит жизнью своей и своих близких, оставить высокомерные притязания и довольствоваться саном и властью Цезаря.
(5) А чтобы вызвать страх перед своими угрозами, он как бы показывая уверенность в своих силах, назначил префектом претория на место Флоренция Небридия, бывшего тогда квестором при Юлиане, магистром оффиций - нотария Феликса и сделал еще несколько назначений на другие должности. А Гумоария еще до того, как стало известно об этих событиях, он назначил магистром армии на место Лупицина.
(6) Леона по прибытии в Паризии был принят соответственно своему рангу и почтенным качествам. На следующий день на военный плац вышел император, окруженный многочисленными воинами и толпой простого народа, которую он умышленно созвал, взошел на трибунал, чтобы быть более на виду, и приказал вручить письмо Констанция. Когда же, приступив к чтению с начала, он дошел до места, где Констанций, порицая все действия Юлиана, предлагал ему остаться Цезарем, отовсюду загремели грозные крики: (7) "Август Юлиан, ты избранник провинциалов, солдат, государства - государства, которое восстало к новой жизни, но до сих пор пребывает в страхе перед варварскими вторжениями". (8) Нечего было больше слушать Леоне: с письмом Юлиана, в котором значилось то же самое, он беспрепятственно пустился в обратный путь. Одного лишь Небридия Юлиан допустил к префектуре, так как он еще в своем прежнем письме к Констанцию, до переворота, сам заявил, что это назначение кажется ему подходящим. Магистром оффиций он сам уже раньше назначил Анатолия, который стоял во главе канцелярии прошений; было еще несколько назначений лиц, которых он считал подходящими и для себя полезными.
(9) Хотя Лупицин во время этих событий отсутствовал и все еще находился в Британии, но его боялись, как человека гордого и несговорчивого, допуская возможность, что, узнав за морем обо всем происшедшем, он может поднять знамя бунта. И вот был отправлен в Бононию [38] нотарий для строгого надзора за тем, чтобы никто не переправлялся через пролив в Британию. Благодаря этому запрету Лупицин вернулся в полном неведении обо всем случившемся и не мог вызвать никаких затруднений.
10. (1) Радуясь своему возвышению и преданности солдат, Юлиан был озабочен тем, чтобы их рвение не остыло, и они не стали поносить его самого за трусость и бездействие. Поэтому, отправляя посольство к Констанцию, он выступил в поход к границам Второй Германии. Снабженный всяким снаряжением, которого требовало предстоящее ему дело, он поспешил к городу Трицезимам[39] Переправившись там через Рейн, он сделал набег на область аттуарийских франков, беспокойного народа, который совершал дерзкие набеги на окраины Галлии. (2) Франки вовсе не ожидали нападения, чувствуя себя в полной безопасности, так как каменистые дороги затрудняли к ним доступ и они не помнили, чтобы когда-либо на их территорию вступал какой-либо император. Победа досталась Юлиану без труда, множество народа было перебито или взято в плен. Уцелевшие просили мира, и Юлиан предоставил им мир на таких условиях, которые счел подходящими, имея при этом в виду интересы пограничного населения. (3) С такой же быстротой переправившись через реку на обратном пути, он внимательно осматривал и исправлял пограничные укрепления и так дошел до Равраков [40] Захватив вновь местности, которые были захвачены варварами и до этого оставались в их власти, и побеспокоившись наилучшим образом об их укреплении, Юлиан вернулся через Безанцион [41] в Виенну.
11. (1) Так шли дела в Галлии. Пока Юлиан действовал здесь с таким успехом и осторожностью, Констанций вызвал к себе армянского царя Арсака, принял его чрезвычайно любезно и всячески убеждал оставаться нашим верным другом. (2) Он слышал, что персидский царь не раз делал попытки, прибегая к коварству, угрозам и хитрости, побудить Арсака оставить союз с Римом и перейти на его сторону. (3) Арсак многократно клялся, что он скорее положит свою жизнь, чем переменит свой образ мыслей. Констанций щедро одарил его самого и его свиту. Арсак вернулся в свое царство и не посмел потом изменить своим обещаниям, будучи связан с Констанцием многообразными проявлениями милости к нему императора. Так, между прочим, он выдал за Арсака замуж Олимпиаду, дочь Аблаба, занимавшего некогда пост префекта претория, которая была невестой его брата Константа. (4) Отпустив Арсака, Констанций двинулся из Каппадокии через Мелитену[42] город Малой Армении, Лакатены и Самосату, переправился через Евфрат и прибыл в Эдессу [43] Там он ожидал подходившие к нему со всех сторон воинские отряды, делал большие запасы провианта и промедлил довольно долго. Только после осеннего равноденствия он выступил в направлении Амиды [44]
(5) Когда он подошел близко к этому месту, то, рассматривая обгоревшие развалины и следы разрушения, стонал и плакал, вспоминая о бедствиях, постигших несчастный город. Случайно находившийся рядом Урсул, заведовавший государственной казной, воскликнул в глубоком волнении: "Вот с каким мужеством защищают города солдаты, на жалование которым расходуются средства государства". Позднее в Халкедоне припомнили ему военные люди это жесткое слово, и оно принесло ему гибель. [45]
(6) От Амиды Констанций двинулся дальше, ведя войска плотными колоннами. Подойдя к Безабде, он разбил лагерь и, окружив его валом и глубоким рвом, стал издали объезжать окрестности этой крепости, причем он слышал от многих, что укрепления, пришедшие в негодность от отсутствия заботы, обветшавшие, восстановлены наилучшим образом. (7) Чтобы не упустить ничего, что можно было сделать перед началом военных действий, он послал умелых людей и предложил гарнизону на выбор: или, оставив без кровопролития чужой город, вернуться к своим, или перейти на сторону римлян, с верной надеждой на повышения и награды. Но так как защитники принадлежали к знатным родам и были проверены в боевых трудах и опасностях, то пришлось готовиться к осаде.
(8) Тесным строем, при ободряющем звуке труб, войска с воодушевлением подошли к городу со всех сторон. Легионы построились небольшими отрядами и, под прикрытием сдвинутых щитов мало-помалу продвигаясь вперед, пытались штурмовать стены. Но так как снаряды всякого рода тучей сыпались на подходящих и пробивали прикрытие сдвинутых щитов, то дан был отбой, и войска отошли. (9) Следующий день дан был на отдых. На третий день римляне, старательно подготовив штурмовые щиты, пытались со всех сторон подойти к городу, поднимая повсюду бранный крик. Хотя защитники, чтобы не быть на виду у неприятеля, скрывались за протянутыми киликийскими войлочными завесами, однако всякий раз, когда того требовала необходимость, смело высовывая руки, метали вниз камни и стрелы. (10) А когда наши отважно продвигали вперед фашины и они оказывались у самых стен, то сверху падали бочки, огромные камни, обломки колонн. Эти страшные тяжести валились на осаждавших, их прикрытия получали большие проломы и они отступали с величайшей опасностью. (11) На десятый день после начала военных действий, когда уверенная отвага наших вызывала большое уныние внутри крепости, было решено придвинуть к стенам огромный таран, ударами которого персы некогда разрушили Антиохию. [46] Они увезли его оттуда, но потом оставили в Каррах. Внезапное появление этого превосходно сделанного орудия так удручающе подействовало на осажденных, что они почти готовы были к капитуляции; но воспрянули духом и стали принимать меры защиты против этой грозной машины. (12) Тут обе стороны проявили в равной мере как дерзкую отвагу, так и разумную осторожность. Пока устанавливали старый, разобранный на части для удобства перевозки [47] таран, осаждающие, применяя все приемы военного искусства и напрягая все силы, крепко и настойчиво его защищали; выстрелы орудий, тучи камней и стрел убивали множество народа с той и с другой стороны. Насыпные валы быстро росли ввысь, осада со дня на день становилась все ожесточеннее. С нашей стороны много людей гибло от того, что, сражаясь на глазах императора, они в надежде на отличия снимали шлемы, чтобы можно было узнать их в лицо; тут-то и поражали их меткие стрелки неприятеля. (13) Днем и ночью самым бдительным образом отправляли с той и другой стороны караульную службу. Персы со страхом следили за увеличением высоты насыпей, с ужасом взирали на огромный таран, за которым уже следовали меньшие. Они прилагали величайшие усилия, чтобы сжечь все осадные орудия, но стрелы с огнем и брандеры, которые они метали, не давали результата, потому что деревянные части были в основном покрыты мокрыми кожами и попонами, а другие тщательно смазаны квасцовым раствором в предупреждение действия падавших на орудия огненных снарядов. (14) С большой отвагой продвигали римляне свои тараны, и хотя охрана их требовала величайших усилий, но в пламенном желании овладеть городом, они не отступали перед самыми очевидными опасностями. (15) Защитники крепости со своей стороны, когда самый большой таран был уже совсем близко и готов был начать громить возвышавшуюся перед ним башню, ловко ухитрились поймать сетью его выступающий вперед железный лоб, который действительно имеет вид бараньей головы, и задержали его длинными канатами, так что нельзя было дать ему размаха, отводя его назад, и громить стену учащенными ударами. Кроме того они лили расплавленную смолу. И долго стояли в бездействии наши продвинутые вперед орудия, осыпаемые огромными камнями и стрелами.
(16) Насыпи росли все выше и выше; защитники, имея уже перед глазами верную гибель, если они не примут особых мер предосторожности, решились на последнее средство и сделали внезапно вылазку. Бросившись на наши передовые посты, они метали со всей силы на тараны факелы и наполненные горючим материалом горшки. (17) После ожесточенной схватки нападавшие, ничего не достигнув, были отброшены в город и опять появились на зубцах стен; но римляне поражали их с валов стрелами, камнями из пращей и огненными снарядами. Эти последние перелетали через крыши башен, но падали, не причиняя, как правило, вреда, так как наготове стояли пожарные команды.
(18) Число бойцов уменьшалось с той и с другой стороны, и гибель грозила персам, если не выручит их какое-либо чрезвычайное усилие. И вот они решились сделать вылазку, подготовив ее самым тщательным образом. Целыми толпами вышли они из ворот; лучшие бойцы, разместившись между солдатами, которые несли горючие материалы, стали метать в деревянные части орудий железные корзины, наполненные горючими составами, хворост и другие легко воспламеняющиеся вещества. (19) Черные тучи дыма закрывали всякий просвет; по боевому сигналу труб быстрым шагам пошли в бой легионы. Битва разгоралась все жарче, и когда дошло дело до рукопашной, вдруг все осветило зарево пожара: огонь побежал по орудиям, все они горели, кроме самого большого тарана. Этот последний, разрубив канаты, которыми его опутали, храбрецы с величайшим напряжением всех сил еле-еле оттащили в полуобгорелом виде.
(20) Когда ночной мрак положил конец битве, войскам дан был короткий отдых. Едва они подкрепились пищей и непродолжительным сном, командиры подняли их на ноги и приказали отодвинуть подальше от стены осадные орудия, так как теперь предполагалось вести бой с высоких насыпей, которые были уже закончены и поднимались выше стен. А для того, чтобы легче сгонять со стен защитников, были поставлены на самых высоких пунктах валов две баллисты, и можно было предполагать, что в страхе перед ними никто не посмеет даже выглянуть. (21) По окончании этих подготовительных работ на самом рассвете дня наши войска построились в три колонны; грозно колыхались султаны на шлемах, солдаты несли штурмовые лестницы и шли на приступ. Раздался гром труб, лязг оружия, и начался бой с равным ожесточением с обеих сторон. Шире раздвинули свой строй римляне, видя, что персы прячутся в страхе перед поставленными на валах баллистами, и стали громить тараном башню; с кирками, секирами, ломами и лестницами подходили они к стене; тучи снарядов летели с той и с другой стороны. (22) Однако персы терпели больший урон, так как снаряды баллист, падавшие с высокого сооружения, летели на них, как по отвесу. Видя перед собой неизбежную гибель, они шли на верную смерть. Они разделили между собою, насколько допускало отчаянное положение дел, ратный труд: одни оставались для защиты стен, а большая часть, незаметно открыв ворота, выступила из крепости с мечами наголо, и за ними следовали люди, несшие горючие материалы. (23) Пока римляне атаковали отступавших и бились врукопашную с бросавшимися вперед, те, что несли горючие материалы, добравшись наперерез ползком, подсунули угли в скрепы вала, состоявшие из брусьев различных деревьев, лозняка и пучков камыша. Пламя быстро охватило этот сухой горючий материал, и наши солдаты с большой опасностью успели очистить вал и спасти баллисты. (24) Когда же наступление вечера положило конец битве, и обе стороны разошлись на краткий отдых, император стал колебаться в своих мыслях: с одной стороны, самые основательные мотивы побуждали его настаивать на взятии Фенихи, потому что эта крепость являлась неодолимой твердыней против вражеских нашествий, с другой стороны, позднее время года заставляло помышлять о возвращении назад. Он решил задержаться здесь еще на некоторое время, не доводя дела до серьезного боя: у него была надежда, что, быть может, недостаток продовольствия заставит персов сдаться. Но его ожидания не оправдались. (25) Пока продолжалась война в этом ослабленном виде, наступило влажное время года, и дождевые тучи навели на землю грозный мрак. Почва так размокла от постоянных дождей, что глинистый грунт тех мест с его жирным растительным слоем превратился в сплошную невылазную грязь. Беспрерывные раскаты грома и постоянные молнии нагоняли ужас на робкие умы. (26) К тому же на небе постоянно виднелись радуги. Кратко я объясню, в чем причина такой формы этого явления природы. Более теплые испарения земли и влажный пар собираются в тучи. Разреживаясь в виде мелких капель и становясь светлыми от смешения с лучами солнца, эти пары громоздятся против самого солнечного диска. Так образуют они радугу, которая принимает круговую форму, потому что возникает в надземном пространстве, которое, по учению физиков, имеет вид полусферы. (27) Первый круг ее представляется человеческому глазу красным, второй - желтым или оранжевым, третий - пурпурным, четвертый - фиолетовым, пятый - голубым, отливающим в зеленый цвет [48] (28) Причина этого изящного сочетания цветов, как понимает это человеческий разум, состоит в том, что первая полоса радуги представляется, вследствие воздействия цвета воздуха, более бледной, следующая полоса - желтая, т. е. окрашена сильнее, чем первая, третья - пурпурная, потому что она, будучи противопоставлена блеску солнца, в соответствии с восприимчивостью воздуха, втягивает в себя самый чистый блеск; четвертая потому фиолетовая, что блеск солнца, из-за густоты мелькающих капелек, как бы тухнет и производит на глаз впечатление огненно-красного цвета, который по мере рассеяния переходит в голубой и зеленоватый.
(29) Другие ученые полагают, что появление радуги тогда бывает видно на земле, когда лучи солнца, проникнув в густую, ниже обычного опустившуюся тучу, вольют в нее жидкий свет, который, не находя выхода и сгущаясь, блестит от чрезвычайного трения и притом цвета приближающиеся к белому заимствует от выше над ним стоящего солнца, а зеленоватые получает от уподобления с находящейся над ним тучей. Подобное явление замечается на море, где белы те волны, которые бьют о берег, а более далекая от берега масса воды представляется безо всякого смешения голубой.
(30) И так как радуга является знамением перемены погоды, как я сказал, предвосхищая в сухую погоду клубы туч, или же наоборот, водворяя на закрытом раньше небе ясную радость; то у поэтов Ирида [49] (радуга) посылается с неба, когда необходимо изменить существующее положение дел. Есть и разные другие мнения, перечислять которые было бы теперь излишне, и я спешу вернуться к своему повествованию, на том месте, где его прервал.
(31) Император, из-за изложенных обстоятельств, колебался между страхом и надеждой, так как зима близилась, и в этих бездорожных местностях легко можно было ожидать засад; тревожила его мысль о возможности бунта раздраженных солдат. Кроме того его мучило сознание, что он как бы постоял перед открытой дверью богатого дома и вынужден, ничего не достигнув, вернуться назад. (32) Итак, он отказался от безнадежного предприятия. Намереваясь зимовать в Антиохии, он вернулся в бедствовавшую Сирию, потерпев жестокий удар, оставшийся неотомщенным и долго возбуждавший скорбные воспоминания. Как будто в силу неблагоприятного расположения звезд, когда Констанций лично выступал на войну с персами, судьба ему не благоприятствовала. Поэтому он стремился одержать над ними победу хотя бы в лице своих полководцев, что действительно удавалось ему несколько раз.
(годы 360-361)
1. Август Юлиан празднует в городе Виенне пятилетие своего правления. О том, как он узнал, что Август Констанций скоро умрет. О различных способах узнавать будущее.
2. Август Юлиан в Виенне выдает себя за христианина, ради привлечения на свою сторону народной массы и в праздничный день молится Богу в церкви среди христиан.
3. Царь аламаннов Вадомарий, нарушив договор, опустошает с помощью высланных отрядов границы империи. Убийство комита Либинона и нескольких наших воинов.
4. Август Юлиан, перехватив письмо Вадомария к Августу Констанцию, организовал захват его на пиру. Перебив одних аламаннов, а других приняв в подданство, он заключил с остальными мирный договор.
5. Август Юлиан произносит речь перед своими солдатами и приводит их всех к присяге на свое имя, собираясь начать войну с Августом Констанцием.
6. Август Констанций женится на Фаустине. Он пополняет новыми контингентами свое войско, привлекает на свою сторону дарами царей Армении и Иберии.
7. Август Констанций, находясь тогда в Антиохии, удерживает под своей властью Африку через нотария Гауденция. Перейдя через Евфрат, он направляется с войсками в Эдессу.
8. Август Юлиан, устроив дела в Галлии, направляется к берегу Дуная и посылает вперед части своих сил через Италию и Рэцию.
9. Консулы Тавр и Флоренций, они же префекты претория, первый в Иллирике, второй - в Италии, бегут при приближении Августа Юлиана. Захват магистра конницы Луциллиана, который собирался дать отпор Юлиану.
10. Август Юлиан принимает под свою власть Сирмий, столицу западного Иллирика, вместе с его гарнизоном и посылает в сенат письмо, направленное против Констанция.
11. Два легиона Констанция, которые перешли к Августу Юлиану в Сирмии, будучи посланы им в Галлию, захватывают Аквилею с согласия горожан и запирают ворота перед войсками Юлиана.
12. Осада Аквилеи, ставшей на сторону Констанция. Когда позднее стало известно о смерти Констанция, Аквилея сдалась Юлиану.
13. Сапор отводит домой свои войска, так как предзнаменования говорили против войны. Август Констанций держит в Гиераполе речи перед своими солдатами, собираясь начать поход против Юлиана.
14. Предсказания смерти Августа Констанция.
15. Смерть Августа Констанция в Мобсукренах в Киликии.
16. Хорошие и дурные качества Августа Констанция.
1. (1) В то время как Констанций из-за неудачного хода военных действий, был оттеснен за Евфрат, Юлиан, находившийся в Виенне, проводил дни и ночи за выработкой плана действий на ближайшее будущее. Стараясь, насколько это позволяли скудные средства, поднять свое значение, он, однако, постоянно находился в сомнениях насчет того, следует ли ему достигать всеми способами соглашения с Констанцием, или же самому начать наступательные действия, чтобы внушить ему страх. (2) Тщательно обдумывая это, он боялся и того, и другого: в дружбе Констанций был жесток, а в междоусобных войнах часто имел успех, - то и другое пугало Юлиана. Особенную тревогу вызывала в нем участь его брата Галла, которого погубили его собственная бездеятельность и клятвопреступные и обманные действия некоторых людей. (3) Иногда он чувствовал твердую решимость действовать и считал наиболее безопасным открыто выступить против того, чей образ мыслей он, как умный человек, угадывал по его прежним поступкам и кого он достаточно хорошо знал для того, чтобы не дать завлечь себя в ловушку притворной дружбой. (4) Не придав значения тому, что Констанций написал ему через Леону [1] и не признав ни одного из сделанных им назначений за исключением Небридия, он отпраздновал, уже как Август, пятилетие своего правления. [2] Теперь он стал появляться в великолепной диадеме, блиставшей драгоценными камнями, тогда как в начале своего принципата надевал простой венец и скорее походил на ксистарха [3] в пурпуре, чем на императора. (5) В это время он отправил в Рим останки своей покойной жены Елены [4] для погребения вблизи города на Номентанской дороге, где была похоронена также ее сестра Константина, жена Галла.
(6) Значение имело еще одно обстоятельство, пробуждавшее в нем желание теперь, когда в Галлии был установлен мир, напасть первому на Констанция, а именно то, что на основании разных примет, разгадывать которые он был мастер, и видений во сне, он предвидел близость его кончины. (7) Так как желающие зла люди приписывают этому ученому и стремящемуся ко всяким знаниям государю преступные способы узнавать будущее, то мне придется дать краткое объяснение того, каким образом мудрый человек может приобрести и этот важный вид знания.
(8) Проникающее все элементы (стихии), как тела, вечно прибывающие, духовное начало, обладая всегда и везде живой силой предчувствия, сообщает нам дар непосредственного предвидения на основании тех явлений, которые мы стараемся постигнуть путем разных наук [5] А субстанциальные силы (демоны), умилостивление которых производится разными способами, дают смертным вещие слова как бы из никогда не иссякающих родников. Властвует над ними, как полагают, Фемида, [6] названная так потому, что она наперед открывает неизменные решения рока, которые по-гречески называются τευειμένα. Поэтому древние теологи и поместили ее на ложе и престоле Юпитера, знаменующего животворящую силу.
(9) Авгурии и ауспиции [7] исходят не от птиц, не знающих будущего, - ведь этого не станет утверждать даже самый ограниченный человек, - но бог направляет полет птиц так, что исходящий из клюва звук и быстрое или медленное движение крыльев открывают будущее. Ибо благое божество - потому ли, что люди этого заслуживают, или же потому, что оно сочувствует им, - любит и этими способами открывает им грядущее.
(10) Точно так же люди, умеющие исследовать вещие внутренности животных, которые могут открывать несчетное разнообразие изменений, узнают по ним будущее. Эту науку открыл некто Тагет, который, как гласит предание, внезапно появился из недр земных в Этрурии.
(11) Открывает грядущее и дух человеческий, когда он находится в состоянии вдохновения и изрекает божественные глаголы. Причина этого в том, что Солнце, мировой разум по определению физиков, источает из себя наши души, как искры, и когда оно сильнее их воспламенит, то делает их способными познавать будущее. Потому-то и сивиллы [8] часто говорят о себе, что они пылают, сжигаемые мощным пламенем. Кроме того, много знамений дают случайно раздающиеся голоса, встречающие человека явления, особенно удары грома, молния, а также падающие звезды.
(12) Можно было бы вполне и без всяких сомнений полагаться на сны, если бы истолкователи не ошибались в объяснениях. Иногда, как утверждает Аристотель, [9] сны вполне достоверны, а именно: когда зрачок крепко спящего человека, не отклоняясь ни в ту, ни в другую сторону, смотрит совершенно прямо. (13) Невежественные простаки иной раз подымают голос и наивно ставят вопрос так: если бы существовало предчувствие и некое знание будущего, то почему тот не знал, что ему предстоит пасть в сражении, а другой, что ему грозит то или иное бедствие. На это достаточно будет дать такой ответ: и грамматик иной раз выразится неправильно, и музыкант возьмет иной раз фальшивую ноту, и врач ошибется в лекарстве, но это не мешает существовать грамматике, музыке, медицине. (14) Прекрасно, как всегда, высказался по этому поводу Туллий (Цицерон): "Знамения будущего даются нам богами. Если кто ошибся в них, то причина погрешности не в богах, а в человеческом толковании"[10] Но чтобы не утомить читателя этим далеко ушедшим в сторону отступлением, возвращусь к изложению дальнейших событий.
2. (1) Когда однажды в Паризиях Юлиан, будучи еще Цезарем, совершенствовался на поле для упражнений в разных воинских приемах со щитом, выскочило деревянное покрытие, обрамленное кругом, и в руке у него остался один обод; крепко держа его, он продолжал делать приемы. (2) Все присутствующие испугались дурного предзнаменования, но он сказал: "Нечего пугаться: крепко у меня в руке то, что я держал". Потом, когда однажды в Виенне он отошел ко сну совершенно трезвый, в страшный полночный час перед ним во блеске предстало видение, которое изрекло совершенно ясно, хотя он не просыпался, следующие гекзаметры и несколько раз их повторило. Эти стихи внушили ему уверенность, что никакое несчастье не грозит ему в будущем:
"Когда Зевс совершит движение по широкому пределу славного Водолея, а Сатурн пройдет на 25 градусов созвездие Девы, тогда царь Асийской земли Констанций будет у предела жизненного пути, и его постигнет тяжкая горестная смерть".
(3) Юлиан не занимался пока никакими изменениями существующего порядка, но с полным спокойствием разбирался во всх текущих делах, стараясь исподволь укрепить свое положение, чтобы возрастание сил шло в соответствии с возвышением его сана. (4) Желая расположить к себе всех без исключения, он притворялся, что привержен к христианскому культу, от которого втайне давно отошел. Он отдавался, - о чем знали немногие посвященные в его секреты, - гаруспицине, [11] авгуриям и соблюдал все то, что всегда чтили поклоняющиеся богам. (5) А чтобы сохранить это пока в тайне, в праздник, приходившийся в январе месяце, который христиане зовут Епифании, [12] он посетил церковь и вышел из нее лишь по окончании службы.
3. (1) Между тем, когда была уже близка весна, одно неожиданное известие повергло его в печаль и горе. Он узнал, что аламанны, выступив из области Вадомария, откуда после заключения договора нельзя было опасаться никакого нападения, грабят местности, пограничные с Рэцией, и, рассеявшись в грабительских набегах, производят страшные опустошения. (2) Оставить это без внимания значило бы создать опасность возобновления войны. Поэтому Юлиан отправил некоего комита Либинона с кельтами и петулантами, зимовавшими вместе с ним, чтобы тот поступил согласно обстоятельствам на месте. (3) Либинон быстро подошел к городу Санкциону [13] Издалека видели его варвары и, желая вступить в битву, укрылись в долинах. Ободрив своих солдат, которые были неравны варварам по численности, но горели желанием сразиться, Либинон без должной осмотрительности напал на германцев и был убит первым, в самом начале боя. Его смерть усилила дерзость варваров, воспламенила римлян желанием отомстить за вождя. Битва была очень упорной, но, подавленные численностью неприятеля, наши были рассеяны, потеряв несколько человек убитыми и ранеными.
(4) С этим Вадомарием и его братом Гундомадом, который был так же царем, Констанций как уже было сказано[14] заключил мир. По смерти Гундомада Констанций, предполагая иметь в лице Вадомария верного союзника и молчаливого и деловитого исполнителя его тайных приказов, возложил на него, если только можно поверить молве, поручение, и писал ему, чтобы он время от времени тревожил, как бы в нарушение мирного договора, пограничные соседние с ним области; имелось при этом в виду воспрепятствовать Юлиану оставить охрану Галлии.
(5) Согласно этим, как можно полагать, указаниям, Вадомарий наносил эти и подобные обиды. С ранней юности он был ловок на всякого рода обманы и хитрости, и показал это и впоследствии, когда в звании дукса управлял Финикией [15] Но на этот раз он воздержался, будучи уличен одним обстоятельством, а именно: наши форпосты захватили нотария, которого он послал к Констанцию, и при обыске нашли у него письмо Вадомария, в котором тот помимо многого другого писал следующее: "Твоего Цезаря еще не вышколили". А в письмах к Юлиану он титуловал его владыкой, Августом и богом.
4. (1) Такое положение дел заключало в себе большую опасность, и Юлиан видел, что оно может оказаться для него гибельным. Поэтому он сосредоточил на нем все свои мысли. Он задумал силой захватить Вадомария, чтобы тем самым обеспечить безопасность себе и провинциям. Для этого он придумал такой план. (2) Он послал в те пределы нотария Филагрия, бывшего впоследствии комитом Востока, на предусмотрительность которого он полагался на основании прежнего опыта. В числе других поручений, которые тот должен был исполнить по обстоятельствам, он дал ему запечатанное письмо и приказал не открывать и не читать его, прежде чем не встретится лично с Вадомарием по эту сторону Рейна. (3) Филагрий отправился, в путь, как ему было приказано. Когда он находился на месте и был занят различными делами, Вадомарий без малейшей опаски, как будто был глубокий мир, переправился через реку (Рейн) и вел себя так, как будто не знал за собой никакой вины. Встретившись с командиром расквартированных там солдат, он по обычаю обменялся с ним несколькими словами и, чтобы не оставить после своего отъезда ни малейшего подозрения против себя, обещал прийти к нему на обед, на который приглашен был также и Филагрий. (4) Как только последний вошел и увидел царя, он тотчас вспомнил слова императора. Под предлогом спешного и не терпящего отлагательства дела он вернулся на свою квартиру, прочитал письмо, из которого узнал, что он должен сделать, и, вернувшись на обед, занял свое место за столом среди гостей. (5) Когда обед окончился, он схватил Вадомария и приказал командовавшему там офицеру держать его под стражей у знамен. Затем он прочитал подлинный приказ императора и предложил свите Вадомария вернуться домой, так как относительно их не было никаких распоряжений. (6) Царь был препровожден в главную квартиру государя и утратил было всякую надежду на прощение, когда узнал, что его нотарий перехвачен, и стало известно все, о чем он писал Констанцию. Но Юлиан, не упрекнув его ни одним словом, препроводил его в Испанию. Он имел в виду главным образом то, чтобы этот дикий человек, когда ему самому придется уйти из Галлии, не возмутил опять спокойствие провинций, которое стоило ему таких трудов. (7) Юлиан был очень доволен, что ему удалось скорее, чем можно было надеяться, захватить царя, которого он боялся в предвидении предстоящего похода в дальние страны. Теперь, не теряя времени, он решил сделать набег на варваров, которые, как я рассказал, убили в стычке комита Либинона и нескольких солдат. (8) А чтобы слух о его приближении не прогнал их в более отдаленные местности, Юлиан переправился через Рейн глубокой ночью с легким отрядом вспомогательных войск и окружил их, когда они не ожидали ничего подобного. Пока они, проснувшись от лязга вражеского оружия, осматривали свои мечи и стрелы, он быстро их атаковал. Одни были перебиты, других, просивших пощады и предлагавших вернуть добычу, он принял в подданство, а остальным, уцелевшим в схватке и дававшим обещание сохранять полное спокойствие, предоставил мир.
5. (1) Во время этих оживленных военных действий Юлиан не упускал из виду того, какой тяжелый внутренний переворот он вызвал, и вполне правильно понимал, что для внезапных предприятий самое важное условие - это быстрота действий. Поэтому он полагал, что для него будет безопаснее открыто объявить о своем отпадении от Констанция. А так как он не был вполне уверен в верности ему солдат, то, совершив тайно жертву Беллоне, [16] созвал трубным сигналом войска на собрание и, встав на каменный помост, очевидно уже с большей уверенностью держал такую речь более громким, чем обычно, голосом.
(2) "Давно уже, полагаю, вы, мои благородные товарищи, из-за совершившегося дела столь большой важности, размышляете каждый про себя и хотите узнать о плане действий, в котором должны быть взвешены ожидающие нас события и предупреждены с опасной для нас стороны. Солдату, сроднившемуся со славными деяниями, более подобает слушать, чем говорить, а честному полководцу принимать только такие решения, которые по достоинству можно хвалить и одобрять. Я хочу вам прямо сказать, что я задумал, и прошу вас, выслушайте благосклонно мою краткую речь.
(3) Изволением бога небесного я в ранней моей юности вошел в вашу среду. Я прекратил постоянные набеги аламаннов и франков, сокрушил их непрестанную дерзость, открыл общими нашими усилиями для римских войск Рейн и сделал его проходимым во всякое время; против угрожающих слухов и дерзких нашествий мощных народов стоял я недвижимо, опираясь на твердыню вашей храбрости. (4) Галлия - свидетельница трудов, нами понесенных; она, обновленная после стольких бедствий и потерь, столь тяжких и длившихся столь долго, восславит нас перед потомством из века в век. (5) А теперь, когда авторитет вашего суждения и сила обстоятельств вознесли меня до сана Августа, я должен с божьей помощью и при вашей поддержке, если судьба будет благоприятствовать моим начинаниям, увеличить свои задачи, вменяя себе в заслугу признание армии, прославившейся своею верностью долгу и воинской мощью, что в мирное время я проявил умеренность и спокойствие, а в непрестанном ряде войн с целым союзом племен - осмотрительность и осторожность. (6) А чтобы нашим тесным единодушием предупредить несчастные случайности, следуйте моему спасительному, как я думаю, совету, пока общее положение дел соответствует нашим намерениям и нашей воле. Пока иллирийские области не имеют еще усиленной охраны, мы беспрепятственно двинемся вперед и займем Дакию до самых ее границ, а потом примем, смотря по успехам, дальнейший порядок действий. (7) А вы, командиры войска, по обычаю доверяющих своему полководцу воинов, клятвенно обещайте мне прочное согласие и верность; я же, как всегда, буду прилагать самое настойчивое старание, чтобы ни в чем не было необдуманности или небрежения, и на деле докажу каждому, кто бы того ни потребовал, самую щепетильную совестливость в том, что сознательно не предприму и не попытаюсь предпринять ничего кроме того, что будет иметь целью общую пользу. (8) Заклинаю и прошу вас, чтобы никто из вас в порыве возбуждения не доходил до притеснения частных лиц. Знайте, что наши бесчисленные победы над врагом прославили нас в такой же мере, как и неприкосновенность и благосостояние провинций".
(9) Эта речь императора, принятая с таким одобрением, точно откровение какого-нибудь оракула, произвела сильное впечатление на собрание; солдаты, жаждущие политических переворотов, в полном единодушии подняли дикий крик, к которому примешивался страшный лязг щитов; они называли Юлиана великим и вознесенным вождем и - что знали на опыте - счастливым покорителем племен и царей. (10) Когда был отдан приказ всем присягнуть на имя Юлиана, солдаты, приблизив мечи к своим шеям, клялись по формуле со страшными заклятиями переносить за него всякие беды до последнего издыхания, если того потребует необходимость; после солдат офицеры и все ближайшие к государю чины клялись ему в верности с подобными религиозными обрядами. (11) Из числа присутствовавших только префект Небридий воспротивился и выказал тем твердость своего характера: он заявил, что никоим образом не может связать себя клятвой против Констанция как человек, обязанный ему частыми и различными благодеяниями. (12) Когда это услышали близко стоявшие солдаты, то страшно возмутились и бросились на него, угрожая ему смертью; но император, к коленям которого тот припал, прикрыл его своим военным плащем. Когда же по возвращении во дворец Небридий приблизился к Юлиану и, пав на землю, молил его протянуть ему руку, чтобы освободить от страха, Юлиан сказал: "Какое же преимущество останется моим друзьям, если ты коснешься моей руки? Уходи отсюда спокойно, куда хочешь". Услышав эти слова, Небридий удалился к себе домой в Тусцию (Этрурию).
(13) Принимая эти меры в своих интересах, как требовала того важность дела и зная по опыту, как важно в тревожных положениях опередить своего противника, Юлиан отдал приказ выступить в Паннонию и, двинув армию в поход, бросился навстречу превратностям судьбы.
6. (1) Теперь будет уместно вернуться назад и вкратце рассказать о событиях при дворе и в армии Констанция во время его зимовки в Антиохии, пока описанные события происходили в Галлии. Среди множества чинов высшего ранга были назначены для почетной службы при особе императора во время его пребывания в далекой окраинной области знатнейшие трибуны. (2) На торжественной встрече при возвращении его из Месопотамии Амфилохий, бывший трибун, родом из Пафлагонии, - он служил еще у Константа, и близкие к очевидности подозрения выставляли его виновником обострения раздора между царственными братьями, - позволил себе дерзко выступить, претендуя быть допущенным к участию в этой церемонии. Его узнали и отстранили; поднялся шум, и многие кричали, что этот нахальный изменник недостоин видеть свет солнца. На это Констанций с необычной для него мягкостью сказал: "Перестаньте нападать на человека, который, как я думаю, виноват, но еще не изобличен со всей очевидностью, и помните, что если он действительно виноват, то под моими взорами его накажет укор собственной совести, от которой он не может укрыться". Тогда его оставили в покое. (3) На следующий день на играх в цирке тот самый человек стоял против императора, как обычно. Вдруг поднялся крик в момент начала ожидаемого состязания: сломалась решетка, на которую он опирался как и многие другие. Все упали на землю, ранены были лишь немногие, а он один нашел свою смерть. Оказавшийся как бы провидцем будущего, Констанций торжествовал.
(4) Примерно в то же время Констанций женился на Фаустине, [17] так как незадолго до этого умерла его жена Евсевия. Братья этой последней, Евсевий и Гипатий, были консулярами. Среди своих современниц Евсевия выделялась красотой и нравственными качествами и при своем высоком положении проявляла гуманность: я имел случай упомянуть, что ее справедливое покровительство спасло Юлиана от преследований и доставило ему звание Цезаря [18]
(5) В те же дни состоялось назначение Флоренция, который бежал из Галлии, боясь разыгравшегося государственного переворота [19] Так как недавно умер Анатолий, префект претория в Иллирике, то на его место был назначен Флоренций, принявший инсигнии [20] высшей магистратуры (консульства) одновременно с Тавром, префектом претория в Италии.
(6) Беспрепятственно шли между тем приготовления как к внешней, так и к внутренней войне: увеличивали количество конных легионов и вместе с тем укомплектовывали легионы привлекаемыми из провинций новобранцами; люди всех классов и всех профессий подвергались всяким поборам: все были обязаны доставлять одежду, оружие и орудия, а также золото и серебро, запасы различного провианта и транспортные средства всякого рода. (7) И так как со стороны персидского царя, который прекратил военные действия только из-за тягот зимнего времени, опасались с наступлением весны грозного нападения, то были отправлены к царям и сатрапам за Тигром послы с богатыми дарами, чтобы расположить их в нашу пользу и убедить их не замышлять против нас никакого коварства и вероломства. (8) А прежде всего старались купить великолепными одеждами и разнообразными дарами Арсака и Мерибона, царей Армении и Иверии [21] которые могли причинить вред римскому делу, если бы при тогдашних сомнительных обстоятельствах переметнулись на сторону персов. (9) Среди этих тревожных обстоятельств умер префект Гермоген и на его место был назначен Гельпидий родом из Пафлагонии. Это был человек весьма непримечательный и не речистый, но прямой по характеру, неспособный пролить чужую кровь и склонный к состраданию до такой степени, что когда однажды в его присутствии Констанций приказал подвергнуть пытке одного невиновного, он совершенно спокойно стал просить снять с него сан и поручить другим, более сильным, людям вести это дело согласно желанию государя.
7. (1) Трудное положение дел смущало Констанция, и он долго колебался, обратиться ли ему против Юлиана и направиться в далекие страны, или сражаться с парфянами (персами), готовыми уже, как они грозились, перейти через Евфрат. Наконец, после многократных совещаний с командирами армии, он склонился к тому, чтобы, окончив ближайшую войну или, по крайней мере, ослабив ее грозу и не оставляя в тылу у себя никого, кто бы мог внушать страх, совершить поход через Иллирик и Италию и захватить, как он думал, Юлиана во время первых сборов, как затравленного на охоте зверя. Так он выражался иной раз о нем, желая успокоить своих людей. (2) Но, чтобы не пребывать в бездействии и не вызвать впечатления, будто он совершенно лишил своего внимания войну на одной стороне, он повсюду распространял ужас своего прибытия и, опасаясь, как бы в его отсутствие не подверглась нашествию Африка, провинция, обладание которой предоставляло большие удобства для государей при всяких случайностях, [22] он распустил слух о своем выступлении из восточных областей. На самом же деле он лишь послал в Африку морем Гауденция, того самого, о котором я раньше упоминал, что он был некоторое время приставлен в Галлии к Юлиану, чтобы следить за его поведением [23] (3) Констанций имел два основания полагаться на ревностную исполнительность с его стороны: во-первых, то, что Гауденций боялся противной партии, как ее обидчик, и, во-вторых, то, что он, конечно, не упустит этого удобного случая угодить Констанцию, в окончательной победе которого он был убежден, как в ту пору решительно все вообще питали в том полную уверенность. (4) Когда Гауденций явился в Африку, то, в соответствии с поручением государя, письменно сообщил комиту Крециону и остальным командирам войск о положении дел, стал собирать отовсюду лучших солдат, перевел из обоих Мавританий [24] легкую кавалерию и учредил самую тщательную охрану побережья против Аквитании и Италии. (5) Эти предупредительные меры увенчались для Констанция желательным результатом: пока он оставался в живых, никто из противников не высадился в тех местах, хотя сицилийский берег от Лилибея до Пахина занимали значительные военные силы, готовые переправиться при первой возможности.
(6) Когда Констанций устроил сообразно с обстоятельствами и своими желаниями эти менее важные дела, он получил устные и письменные донесения от начальников войск о том, что персидская армия сосредоточена в одном пункте и направляется уже под начальством своего надменного царя к берегам Тигра; неизвестно было лишь то, в каком именно месте она намерена осуществить вторжение. (7) Встревоженный этими известиями Констанций, чтобы иметь возможность, находясь поблизости, отражать грозившие со стороны персов предприятия, с возможной поспешностью покинул зимние квартиры, стянул отовсюду конницу и лучшие силы пехоты, на которые мог полагаться, перешел через Евфрат близ Каперсаны[25] по наводному мосту и направился в богатую всякими запасами и хорошо укрепленную Эдессу [26] Там он выжидал некоторое время, пока лазутчики и перебежчики не дадут знать о движении во вражеском лагере.
8. (1) Между тем Юлиан, приняв меры, о которых я раньше рассказывал, и собираясь выступить из Равраков, назначил префектом Саллюстия и послал его в Галлию. На место Небридия он поставил Германиана, Невитту сделал магистром оружия, так как боялся старого предателя Гумоария. Этот последний, как он слышал, будучи командиром скутариев, тайно устроил предательство своего государя Ветераниона[27] . Иовия, о котором было упомянуто в повествовании о Магненции [28] он сделал квестором. Мамертину поручил управление финансами, Дагалайфа сделал командиром доместиков, а многим, чьи заслуги были ему известны, и на кого он мог положиться, предоставил по своему усмотрению военные командования. (2) Собираясь двинуться через Марциевы леса [29] и пройти по дорогам, шедшим по берегам реки Истр, он пребывал в нерешительности при быстром ходе событий. Его пугала мысль, как бы немногочисленность шедших с ним сил не вызвала к нему презрения и не пришлось бы ему встретить сопротивление больших масс. (3) Чтобы предупредить это, он принял разумное решение разделить свои войска: одну часть под командой Иовина и Иовия он послал форсированным маршем в Италию по обычной дороге; другая, под командой магистра конницы Невитты, должна была двинуться через середину Рэции. Таким образом его войска, рассыпавшись по разным местам, должны были вызвать представление о несметном числе и повсюду распространить страх и ужас. И Александр Великий, и многие опытные вожди после него так, именно и поступали по требованию обстоятельств. (4) Тем не менее он отдал приказ командирам, когда они выступят в поход, идти с большой осторожностью, как если бы предстояла скорая встреча с неприятелем, велел ставить ночные дозоры и патрули, чтобы не подвергнуться неожиданному нападению врага.
9. (1) Распорядившись обо всех этих делах надлежащим, как представлялось, образом, Юлиан смело двинул вперед свою армию, тем способом передвижения, который он не раз применял с полным успехом в походах через земли варваров. (2) Когда он дошел до места, где река стала судоходной, он посадил войска на лодки, которых, по счастливой случайности, оказалось много, и стал спускаться вниз по течению. Ему удалось остаться незамеченным, так как он мог обходить города и крепости: будучи очень нетребователен, он не нуждался в изысканной пище, вполне довольствуясь самой простой едой в умеренном количестве. В своем поведении он воплощал в жизнь прекрасное слово древнего царя Кира. Когда Кир зашел к одному человеку и тот спросил его, что приготовить для него на обед, царь просил дать ему только хлеба, так как он надеется пообедать у ручья. (3) Молва, которая, по слову поэта [30] тысячью своих языков удивительно преувеличивает события, разносила по всему Иллирику весть о том, что Юлиан после побед, одержанных над множеством царей и народов, наступает с огромной: армией в гордом сознании своих успехов. (4) Этот слух поверг в ужас Тавра, префекта претория, и он заблаговременно уехал, как будто приходилось бежать от нашествия внешнего врага. Меняя с возможной поспешностью лошадей на почтовых станциях, он переехал через Юлиевы Альпы и увез с собою также префекта Флоренция. (5) Военными силами в той местности командовал тогда комит Луциллиан, имевший свою ставку в Сирмии [31] Лишь только до него дошли первые слухи о движении Юлиана, он немедленно стянул войска, которые можно было наскоро собрать с их стоянок, и намеревался оказать сопротивление, когда тот появится. (6) Но Юлиан, спешивший к своей цели с быстротой факела или пылающего брандера, лишь только дошел до Бононии, находящейся в 19 милях от Сирмия, под покровом темной ночи, - луна была сильно на ущербе, - неожиданно вышел на берег и немедленно послал Дагалайфа с легким отрядом, чтобы тот вызвал к нему Луциллиана или привел его силой, если тот будет противиться. (7) Луциллиан в этот момент спал в постели. Будучи разбужен грозным шумом и увидев вокруг себя незнакомые лица, он понял, в чем дело, и из страха перед именем императора поневоле повиновался приказанию. По чужому приказу он, незадолго перед тем гордый и суровый магистр конницы, был посажен на первого попавшегося коня и как самый простой пленник доставлен к государю, едва будучи в состоянии собрать свои мысли от страха. (8) Но когда он предстал перед Юлианом и заметил, что император предлагает ему поцеловать пурпур, то, овладев собой, смело сказал Юлиану: "Неосторожно, государь, и необдуманно вступил ты в чужую область с такими малыми силами". Горько улыбнувшись, Юлиан отвечал на это: "Эти мудрые речи ты сохрани для Констанция. Я протянул тебе отличие императорского величества не для того, чтобы просить у тебя совета, а чтобы положить конец твоему смущению".
10. (1) Когда Луциллиан был таким образом устранен, Юлиан, полагая, что не следует ничего затягивать и задерживать, и будучи по своему характеру смел и решителен, быстро двинулся к Сирмию, который, как он предполагал, готов был ему сдаться. Когда он приближался к обширным и широко раскинувшимся предместиям этого города, солдаты и люди всякого звания огромной толпой встретили его с факелами и гирляндами цветов и, с радостными криками называя его Августом и владыкой, проводили во дворец. (2) Обрадованный этим успехом и таким предзнаменованием, он стал еще больше надеяться на будущее, полагая, что по примеру многолюдной и славной метрополии его примут и в прочих городах, как счастливую звезду. Он устроил на следующий день конное состязание к великой радости народа, а на рассвете следующего дня, не допуская излишней траты времени, двинулся вперед по государственной дороге, занял без малейшего сопротивления своим гарнизоном Сукки и поручил охрану этого прохода Невитте, как человеку испытанной верности. Своевременно будет описать здесь природу этого места [32]
(3) Сближающиеся между собой высоты хребтов Гема [33] и Родопы, из которых первый начинается от берегов Истра, а другой - от левого берега реки Аксия[34] сходятся крутыми склонами в теснину и отделяют Иллирик от Фракии. С этой стороны за ними лежит Средиземная Дакия [35] и город Сардика [36] а к югу Фракии и Филиппополь. Оба эти города большие и весьма важные. Сама природа как бы предназначила подчинение окрестных племен власти Рима, дав проходу как бы намеренно такой