Введение

Работы Феопомпа утеряны. Как тогда они могут быть изучены и почему современные ученые должны пытаться изучать их, если древние не считали их достаточно важными, чтобы обеспечить им сохранность?
Эти два вопроса базируются на фундаменте двух необоснованных предположений: что утерянные работы не могут быть изучены и что только незначительные рукописи были утрачены. В первую очередь, значительные потерянные работы оставляют впечатление на последующую литературу, которая может быть изучена, и во-вторых, важность вовсе не была единственным критерием литературного выживания в древности. Эти два предположения заслуживают отдельного внимания. Чтобы легче понять, как "потерянная" работа может быть спасена от общего забвения, представим себе гипотетический случай. Если по какой-то трагической аварии все печатные экземпляры произведений Шекспира во всех версиях и переводах погибли бы, наука о Шекспире уцелела бы, так как из бесчисленных книг можно было бы собрать тысячи дословных цитат, краткие содержания и описания его пьес и других его поэтических произведений. Цитаты можно назвать "фрагментами", а описания, резюме и другие ссылки на Шекспира и его работы - "свидетельствами". Это, по сути, и произошло в древности с работами Феопомпа (и со многими историями, трактатами, и стихами других авторов). Древние, которые читали Феопомпа, иногда цитировали его, а иногда и записывали критику его работ или свою реакцию на них. Феликс Якоби собрал эти цитаты и комментарии и снабдил их кратким комментарием. К сожалению, Феопомп был не столь важен для древних, как Шекспир сейчас, но Якоби был еще в состоянии собрать свыше четырехсот фрагментов и пятьдесят одно свидетельство (или Testimonia ). Естественно фрагменты (FF) и Testimonia (TT) различаются по размеру и значимости. Некоторые "осколки" из одного слова, как правило, цитируются каким-либо лексикографом, заинтересовавшимся необычным словом или его особым использованием, или древним географом, собиравшим топонимику из литературных источников. Даже эти мелочи могут быть информативными. Необычное слово или особое использование открывает что-то о стиле автора. В случае с географическим названием, если географ сообщил о работе и номере книги, в которой он нашел ссылку, она дает потенциально ценное представление о содержании книги и следовательно о структуре работы. Топонимы имеют тенденцию быть в центре внимания истории в значительные времена и затем исчезать. Другой гипотетический пример проиллюстрирует этот тезис. Если у кого-то пытающегося восстановить потерянную историю девятнадцатого века была информация, что топоним Ватерлоо был найден в главе два из потерянной работы, подозрение, что автор имел дело с известным сражением при Ватерлоо, будет неизбежен. Любая попытка восстановить план трактата началась бы с этого понятия как с рабочей гипотезы.
Подробнее о том, что может быть выведено из фрагментов, станет очевидным в основных главах этой книги. Что до другого предположения: что исчезновение работы означает, что она считалась слишком незначительной для сохранения, здесь важно знать, как и почему литература была потеряна. В самом деле, даже кратчайшее изложение фактов, касающихся сохранения древних текстов, переворачивает вопрос с ног на голову. Было бы лучше спросить, "Как мы можем объяснить чудесное выживание столь большого количества древней литературы, как правило не очень отличающейся (или поврежденной) от оригинальных автографов?"
По данным авторитетов в этом вопросе античная литература широко сохранялись в хорошо оснащенных библиотеках в различных частях Римской империи до первой половины второго века нашей эры, Что произошло после этого времени, кратко объяснил Ф. В. Холл:
Люди не могли больше ценить или даже понимать идеалы прошлого, которые были воплощены в работах, дышавших духом древней свободы. Какое-то время, действительно, классика выживает как мода среди образованных людей. Но публика, которая могла бы находить удовольствие в них и в архаических имитациях им, производимых у Лукиана и Алкифрона, медленно уходит. Даже пока эта публика еще существует, ясно, что ее диапазон чтения сильно сократился. Некоторые авторы постепенно исчезают (например трагики, за исключением троих, комедии кроме Аристофановых и лирические поэты кроме Пиндара). Те, которые остаются, выжили не полностью, но в хрестоматиях, или в антологиях, что быстро приводит к исчезновению всех частей работы автора, которую они не включают.
Примерно в то же время свиток начинает терять свою популярность и постепенно заменяется кодексом, по существу рукописной книгой из сложенных листов папируса или, чаще, тонкой кожи, изготовленных из шкур молодых коз и овец (пергаментная). В целом ни одна работа, не переписанная из свитка в кодекс в отчаянно проблемные века после династии Северов, не уцелела к византийским временам. Из работ Феопомпа Фотий, великий византийский ученый девятого века, знал только Филиппику, и в его копии не хватало пяти книг. В результате почти полная Филиппика не дожила всего нескольких столетий до книгопечатания. Точные обстоятельства ее окончательного исчезновения не известны.
Продукция Феопомпа была пространна, Он написал около семидесяти двух книг истории и много других трактатов. Глава 1 дает оценку средней длины его книг; достаточно сказать на данный момент, что если бы все его исторические труды уцелели, они вероятно заняли бы приблизительно шесть - десять раз место Геродота или Фукидида на библиотечных полках. Следовательно, приобретение полного Феопомпа наверняка было дорого для древней библиотеки. Вполне возможно, меньшие "провинциальные" библиотеки оказались бы в большом затруднении, чтобы найти деньги для покупки столь объемистого собрания или место для хранения столь многих рулонов папируса под именем одного автора.
Кое-что известно о потере основной работы Феопомпа, Филиппики. Фотий утверждает, что читал пятьдесят три уцелевшие книги из "историй". Вскоре становится ясно, что он имеет в виду Филиппику. Он приводит свидетельство нигде более не известного Менофана, который утверждал, что книга 12 была потеряна, но Фотий говорит, что он читал эту книгу. Чтобы доказать это, он дает драгоценное резюме ее содержания. Он выделяет четыре потерянные книги: 6, 7, 29 и 30. Уже здесь что-то не так с цифрами, ибо другой источник показывает, что было пятьдесят восемь книг. Возможно, Фотий подумал, что изначально было только пятьдесят семь книг, или возможно он забыл упомянуть одну из потерянных книг, или возможно восстановление Ваксмутом слов "и одиннадцатая [книга]" в тексте Фотия является правильным.
Заманчиво, если не неизбежно связать информацию Фотия с уведомлением Диодора Сицилийского, компилятора первого века до н. э. и автора "всеобщей истории". Говоря о 360 г. до н. э., Диодор говорит (16.3.8 = Т17): "Феопомп Хиосский сделал этот год началом своих Филиппик и написал 58 книг, из которых пять были утрачены". Это заявление наводит на мысль, будто пять книг были потеряны очень рано, но что потом остальная Филиппика сохранялась целой в византийские времена. Предположительно пятьдесят три книги, известные в Диодорово время, те же, что и прочитанные Фотием.
Это предположение может быть вполне правильным, но тем не менее верно, что авторы, жившие после Диодора, смогли приводить цитаты из книг, которых Фотий не имел: а именно из 6, 11 (если правильно восстановлено), и из 30. Как же тогда мог Диодор упустить эти книги, в то время как другие ученые по-прежнему ссылались на них? Возможно, Диодор и Фотий пребывали в разных концах одной рукописной традиции или "стеммы". По этой теории другие, более полные рукописи существовали в древности, но никто не взял на себя труд заполнить пробелы в традиции Диодора - Фотия из более полных версий до тех пор, пока не стало слишком поздно. Судя по местопребыванию авторов, которые ссылаются на более полные версии, кажется, что они наверняка находились в Александрии и возможно в Афинах. Книги 6, 11 и 30 приводятся Гарпократионом, александрийцем, чье время неизвестно, но он наверняка жил позднее Диодора. Порфирий, философ второго века, ссылается на книгу 11 в работе, написанной вероятно в Афинах. Есть также цитаты из книги 6 в работе византийского грамматика Стефана (конец пятого начало шестого веков). Однако, возможно Стефан использует Феопомпа не прямо, но через некий потерянный промежуточный источник.
Еще одно наблюдение заслуживает быть приведенным в связи с Диодорово - Фотиевой "стеммой". Потерянные книги были якобы 6 и 7, 29 и 30, и возможно 11 и 12, за исключением того, что 12-я была восстановлена в "стемме" из какого-то неизвестного источника. Один из способов сокращения расходов и экономии места в "провинциальных" библиотеках состоял в том, что прибегали к неудобным в других отношениях описфографам, т. е. исписанным с обеих сторон свиткам папируса. Есть причина полагать, что средняя книга Феопомпа удобно умещалась на одной стороне свитка средней длины. Если последующая книга была написана на обороте, один свиток забрал бы две последовательные книги с собой в случае потери.
В целом частота, с которой Феопомп цитируется в древности, предполагает, что его произведения находились в обширных, если не полных собраниях в крупных научных центрах, например в Афинах (где мастера риторики выступали в поддержку использования Феопомпа как стилистической модели еще в третьем веке н. э.) и Александрии на протяжении почти всей древности. Он был известен латинским авторам, так что вполне вероятно был хорошо представлен в библиотеках также италийского полуострова. Возможно связка Диодор - Фотий возникла в "провинциальном" собрании описфографов; сколько других описфографов и частичных собраний существовало, не может быть известно.
Распределение рукописей дает некоторое представление об уважении, которое древние питали к Феопомпу. Кажется, что его можно было найти в любой неплохой библиотеке. Другой способ оценки его важности состоит в том, чтобы рассмотреть предмет его основных работ и интерес последующих поколений к темам, которые он затрагивал. Он написал исторические труды: Эпитому Геродота (две книги), Элленику (двенадцать книг по эллинской истории, продолжающие неоконченную Пелопоннесскую войну Фукидида и охватывающие период 411-394) и Филиппику (о жизни и временах Филиппа II Македонского с массой отступлений). Он также написал множество меньших трактатов и речей. За исключением писем к Александру Великому и Филиппу, панегирика (энкомия) Филиппу и обличительной речи (диатрибы) против учения Платона, его мелкие работы не котируются и едва заметны в уцелевшей древней литературе. В этом случае их утрата приписана тому, что они были не бог весть что как стилистически, так и по содержанию. Можно утверждать, что письма были замечаемы только из-за их адресатов, а диатриба и энкомий принимались во внимание потому, что они касались учения знаменитого афинского философа и величия отца Александра. Речи же наверняка лишь чуть-чуть превышали уровень стилистических курьезов. Кроме того, в качестве примеров стиля они были затираемы век или два после смерти Феопомпа. Проблема тут возникла из теории (или традиции), которая стала ходячей и даже ортодоксальной довольно рано: кто-то вдруг решил или записал, что Феопомп был учеником Исократа, великого афинского оратора, и это представление стало общепринятым, очевидно тем более, что по всем данным стили Феопомпа и Исократа были очень похожи. Однако, если речи мастера, как правило, хорошо сохранились до наших дней, выступления его учеников, естественно, исчезнут в его гигантской тени с течением времени. Эта судьба, а именно полное забвение из-за непререкаемого превосходства известного мэтра, постигла многие речи предполагаемых учеников Исократа. Они известны только по названиям.
С Историями другое дело. Эпитома Геродота почти не вызвала внимания, но были древние читатели, которые проявили интерес к событиям и героям великой эпохи эллинской истории в конце Пелопоннесской войны и в последующий период. Следовательно, Элленика была более широко известна и читаема. Плутарх наверняка использовал ее, возможно пространно, в биографиях Алкивиада, Агесилая и Лисандра. Однако, Филиппика несомненно самая важная работа. Филипп V Македонский (238-179 до н. э.), прямой потомок Филиппа II и наследник престола после нескольких поколений, оказался в противостоянии с растущей властью Рима. Возможно, чтобы вдохновить своих генералов рассказами о ранней македонской непобедимости, он приказал писцам прочесать Филиппику и эксцерпировать все пассажи, касавшиеся непосредственно Филиппа II (T31). В результате осталось шестнадцать книг из пятидесяти восьми: настолько часто отвлекался Феопомп от основной темы.
Филипп II был главным архитектором македонского величия. Он создал и обучил армию, использованную Александром для завоевания Персидской империи. Обладая сильными военными традициями, римляне, естественно, восхищались Александром. Некоторые из них наверняка посмотрели дальше и нашли причины его успеха в жизни и карьере его отца, Филиппа. Тем не менее, Филиппика не стала классикой. Громоздкая величина и хронические отступления превратили его в своего рода литературного монстра.
Есть другие пути, посредством которых древние тексты выжили в драгоценных количествах. Несколько обугленных свитков неутешительной ценности были найдены в Геркулануме, и разворачивание поздних египетских мумий, обернутых в свитки папируса, обнаружило некоторые важные тексты. Три существенных исторических отрывка были найдены в Оксиринхе, все написанные тем же самым автором, и сначала считалось, что они были фрагментами потерянной Элленики Феопомпа. В то время как сохраняется неопределенность, лучшим решением в настоящее время кажется, что Феопомп не автор. Это был кто-то неизвестный (названный поэтому Оксиринхским историком или, проще говоря, Р) или возможно темный историк Кратипп.
Все еще может быть место для надежды. Если были читатели неизвестных эллинских историков в римском Египте, то почему не читали и известных? Лежит ли все еще где-то мумия древнего египтянина, погребенного завернутым в несколько книг Филиппики, ожидающих быть найденными? Но если открытие когда-либо и состоится, то будет слишком жирно найти автора и название ясно идентифицированными. Эта информация значилась на "бирках", которые легко отделялись от свитка. И если открытие состоится, то информация от существующих фрагментов и свидетельств (Тestimonia) должна будет использоваться для идентификации автора и работы; отсюда тем больше оснований для изучения того, что можно было бы назвать "эхом" Феопомпа в уцелевшей древней литературе.

---

Глава 1. Феопомп: жизнь, труды и стиль

Древние и византийские источники предоставляют информацию о жизни Феопомпа, но некоторые из них противоречивы, некоторые сомнительны, и все здесь удручающе туманно. Существует ряд вариантов для дня его рождения. Фотий говорит, что он бежал в изгнание из родного острова Хиос вместе отцом, который был обвинен в "спартанстве", но, когда ему было сорок пять лет, он был возвращен в свой дом вмешательством Александра Великого в "письме к хиосцам". Александр издал общий декрет об амнистии в 324 г., но долго считалось, что возвращение Феопомпа на Хиос имело место в более раннюю дату. Диттенбергер утверждал, что письмо от Александра хиосцам было послано зимой 333 или весной 332. Однако, 334 был убедительно защищен Heisserer'ом. Если бы Феопомп не вернулся на Хиос в 334, то нужно было бы предположить, что он возвратился домой по общей амнистии 324. Но если бы ему было только сорок пять лет в 324, то тогда год его рождения был бы 369, и он был бы слишком молод (в 16 лет), чтобы соревноваться на погребальных играх по Мавсолу в 353. Браун утверждает, что Александр написал бы специальное предложение и поэтому неподдающееся датировке письмо от имени одного только Феопомпа. Его рассуждение состоит в том, что общий Александров декрет о возвращении от 333/2 (или 334) был издан от имени изгнанных демократов, и Браун подписывается под широко распространенным (но для меня сомнительным) представлением, которое делает Феопомпа кем угодно кроме демократа.
Письмо Александра к хиосцам может быть датировано 334 г. (T2). Простая арифметика, следовательно, делает 379 годом рождения Феопомпа. Эта дата (или 378/7) получила широкое признание, но записаны и варианты. Византийский лексикон десятого века, Суда, записывает между 408 и 403 (то есть, 93-я Олимпиада) и 404/3 (год анархии в Афинах, то есть год Тридцати тиранов) в одной и той же строке текста (T1). Корнелий Непот, римский биограф первого века до нашей эры, лишь предлагает неясную информацию, что Феопомп родился "некоторое время" спустя после жизни Алкивиада. Алкивиад был убит в 404 г. (T3b = Nep. 7 (Alcibiades) 11.1: Theopompus (Alcibiadis aetatem) aliquanto natus).
Информация Непота слишком расплывчата, чтобы иметь много пользы, и остается рассмотреть, что может быть сказано для 408-403 Суды или для более точного 379 Фотия. Когда ранние биографы не могли дать точную дату чьего-то рождения, они иногда прикидывали ее по предполагаемому времени акмэ личности, расцвета сил, который, как считают, был в сорок лет. Если бы важное, поддающееся датировке событие могло бы быть найдено в жизни человека, оно использовалось бы произвольно, чтобы "точно определить" акмэ, и дата рождения будет помещена сорока годами прежде. Но можно ли эту формулу использовать для "установления" либо одной из двух, либо обеих альтернативных дат (или ряда дат), приведенных для рождения Феопомпа?
Сорок лет после 408-403 дает 368-363 и трудно представить себе что-нибудь относящееся к Феопомпу между этими датами, тогда как дата для изгнания отца Феопомпа может быть полезна. Предполагая, что быть проспартанским означало быть антиафинским и олигархическим, Уормелл утверждал некоторое время назад, что вероятно незадолго до 340/39 известные антиафинские хиосцы были изгнаны своими согражданами. В этом году Хиос присоединился к антимакедонскому и несколько проафинскому союзу с Византием (D. S. 16.77.2). Союз был антимакедонским, но не первоначально проафинским, если должно доверять Demosthen. De corona 87-94 и Plut. Phoc. 14 Есть папирусный документ, который является частью комментария к Демосфеновым Филиппикам александрийского ученого Дидима "Меднобрюхого", ок. 80-10 до н. э. См. F292 = Did. In Dem. 10.34. Дидим дал строго антимакедонский отчет о нападениях Филиппа на Византий и Перинф, которые атаки вызвали союз против него. Он называет своими источниками Филохора (Jacoby № 328, F162) и Феопомпа (F292).
Если Феопомп родился в 379 г., ему было около сорока в конце 340/39. Возможно, поэтому, что дата 379 была произведена путем применения сомнительной формулы.
Не известно, где Фотий получил свою информацию. Он воспроизвел сравнительно обширный, но фактически неопределенный биографический материал о Феопомпе. Здесь, что и говорить, он иногда извлекал выводы непосредственно из подсказок, предоставленных самим Феопомпом, очевидно во введении к Филиппике: "Он [Феопомп]", сообщает Фотий, "прямо говорит, что он был в своем расцвете [акмэ] в то же самое время как Исократ афинянин, Феодект фазелит и Навкрат эрифреец". Феодект, Навкрат и Исократ были среди противников Феопомпа на ораторском соревновании при погребении Мавсола в 352 до н. э. (T6a, b). Жена Мавсола, Артемисия, устроила юбилейные игры в честь своего мужа, на которых, среди других состязаний, ораторы боролись за лучший панегирик умершему царю. Очевидно Фотий резюмировал пассаж, в котором Феопомп упоминал о соревновании и хвастался своей победой. Годы жизни Исократа 436-338, Феодект жил в пределах 375-334, даты Навкрата неизвестны. Как и Феопомп, Навкрат и Федект по сообщениям были учениками Исократа. Очевидно, что этой информации мало для установления продолжительности жизни Феопомпа. Более точная информация, что ему было сорок пять лет при возвращении в Хиос вводится глаголом "говорят" в конструкции из винительного падежа и инфинитива, которым способом в эллинском языке обособляется цитата. Возможно, Фотий обратился к неизвестному биографическому источнику для даты рождения Феопомпа. Никак не исключено, что этот источник так или иначе датировал изгнание приблизительно 339, предположив, что это было датой акмэ, и произвольно назначил Феопомпу сороковой год, округлил цифру и добавил пять лет, чтобы добраться до 334, даты письма Александра, и сделать Феопомпу сорок пять во время его возвращения. Другая основная дата, подходящая для древнего способа "вычислить акмэ", была бы Херонея, самое значимое историческое достижение Филиппа. Это наверняка кульминационное событие Феопомпова magnum opus, Филиппики. Херонея имела место сорок один год спустя после 379 возможно достаточно близко к сомнительной формуле. Как бы то ни было, если у Фотия была другая информации из работ Феопомпа, он пренебрег предоставить ее. Он был вероятно полностью в потемках сам, и нет никаких оснований полагать, что и его источник что-то прояснял.
Однако, если 379 не определенно дата рождения Феопомпа, то приблизительно. Феопомп был плодовитым автором, и написание исторических работ, кажется, в значительной степени датируется временем после 360, и действительно, нет ни одного акта или события в его жизни, которые могут быть надежно датированы до этого времени. Очерк его литературной работы и скудные биографические сведения иллюстрируют эту точку зрения. Его первое историческое предприятие вероятно Эпитома Геродота в двух книгах. По мнению Лэйна Фокса Эпитома была написана для Филипппа (или молодого Александра?) после Элленики, но перед Филипппикой. Эпитома отца истории звучит как упражнение для молодого будущего историка. Из письма, приписываемого платонику Спевсиппу (которое может быть поддельным), следует, что Феопомп был при дворе Филиппа около 343 и наслаждался его покровительством после публикации Элленики. Предположительно, что тогда Феопомп начинал сбор материалов для Филиппики. Филипп пришел к власти в 360. Сначала его позиции были настолько незначительны, что никто за пределами Македонии не относился к нему всерьез, в том числе и Демосфен. Несмотря на то, что Филипп неуклонно увеличивал свою мощь весь конец 350-х и с ним соединились олинфяне с 357/6, Демосфен игнорировал македонского царя до 352. В этом году, в речи "За мегалопольцев" он убеждал афинян вмешаться в дела Пелопоннеса, да и позже в речи "Против Аристократа" Филиппу как угрозе афинской безопасности придается не больше значения, чем Керсоблепту и его лейтенанту Харидему. Но с 352 его репутация наверняка стремительно возрастала, так как его успехи продолжались и его империя расширялась. По 347/6 Исократ обратился к нему в "Филиппе". Некоторое время примерно между 352 и 346 поэтому мысли Феопомпа кажется были заняты всеобъемлющей историей карьеры Филиппа. Письмо Спевсиппа ссылается на обстоятельства, преобладающие зимой 343/2, и если оно подлинное, то наверняка написано в то время. Это письмо будет соответствовать другому свидетельству. Феопомп написал письмо Филиппу, обвиняя Гермея из Атарнея около 343 (F250), что предшествует 341, когда Гермей был схвачен и убит персами. Я подозреваю, что молодой Феопомп позировал как промакедонский агент в попытке доставить себе покровительство Филиппа. Так Элленика была закончена примерно до 343 и начата где-то в 350-е, ибо пассаж у Евсевия о древних плагиатах возводит обвинение, что Феопомп украл целые отрывки из Элленики Ксенофонта Афинского (ок. 428-354) и включил их в свою собственную (Porph. in Euseb. PE 10.3 = F21). Ксенофонтова работа охватывает период с 411 до битвы Мантинее в 362. Она, кажется, была разделена на три части, но нет никаких свидетельств, что она была опубликована по частям. Поэтому маловероятно, чтобы любая из них была в обращении и доступна для Феопомпа, до очень поздних 360-х или ранних 350-х. Если это так, то деятельность Феопомпа как историка впишется в середину-конец 360-х для Эпитомы Геродота, 350-е для Элленики и 340-е и значительное время после для magnum opus, Филиппики. Может это и не так, но выглядит разумным.
Десять или более лет после смерти Филиппа (в 336) Феопомп наверняка очень занят. Огромная Филиппика была завершена в своей окончательной форме, но историк еще кажется имел время для написания посланий и советов воюющему в Азии Александру. Его поведение в течение этих лет парадоксально для современного глаза, являясь подходящей к его бурной жизни кульминацией. В то время как он снова позирует в качестве агента и сторонника македонского режима, отправляя дружеские сообщения сыну, он писал вместе невероятно горькие репортажи о якобы пагубных привычках и карьере отца. В ожидании выводов, которые будут сделаны в главе 5 о трактовании Феопомпом Филиппа, стоит сделать паузу и задаться вопросом, что может корениться в его враждебности. Два действия Филиппа возможно без колебаний отторгались Феопомпом: назначение Аристотеля в качестве наставника молодого Александра (в 343) и неумеренное празднование Филиппом своей победы при Херонее (F236). Филипп отпустил послов от побежденных афинян и начал сцену пьяного распутства, которую Феопомп записал в Филиппике с явным отвращением. Если назначение Аристотеля рассмотреть в соединении с информацией в письме Спевсиппа, то немного больше раскрывается о ранней связи Феопомпа с Филиппом.
Назначение в точности совпадает с датой Спевсиппова письма и, следовательно, с моментом предполагаемого посещения Феопомпом Филиппа, откуда немудрено предположить, что Феопомп возможно был конкурентом Аристотеля на рабочее место. В 343 Аристотель еще зависел от школы платоновской философии. Следовательно, оклеветывание Феопомпом Платона, на которое сетует Спевсипп, наверняка расценено как попытка дискредитировать Аристотеля. Кроме того, Уормелл датировал письмо относительно Гермея из Атарнея, дяди Аристотеля, к Филиппу, примерно тем же самым временем по независимым причинам. Наконец кажется нет оснований сомневаться в том, что Феопомп сочинил свой панегирик Филиппу в это время также. Он, скорее всего, написан в расчете на благоприятный прием при македонском дворе, тогда как прибыльное и престижное покровительство было бы естественно вторичной целью. После его лести Филиппу и атаки на Аристотеля через его семью и учение принятие Аристотеля в качестве наставника Александра совсем не развеселило и без того впавшего в меланхолию Феопомпа.
Каждый раз Филипп упоминается в фрагментах Филиппики с едкой горечью. Недавно замечено, что все эти упоминания стоят в прошедшем времени, что вероятно означает, что Феопомп завершил опус в его окончательной форме в годы после смерти Филиппа. Равномерное распределение негатива предполагает, что работа была окончена или полностью пересмотрена в те годы. Однако, нет никаких твердых указаний на дату окончательной публикации Филиппик. Шварц утверждал когда-то, что она была опубликована в 334, лишь через два года после смерти Филиппа. Но его дата кажется слишком ранней для написания или переработки пятидесяти восьми книг, и с ней хорошо разобрался Т. Браун. Лучшее предположение, кажется, приблизительно 323, год смерти Александра. Примерно в это время популярность Феопомпа достигла возможно самого низкого уровня. Публикация злонамеренной Филиппики вполне объясняет его повторное изгнание и всеобщую к нему ненависть.
Незначительные работы, главным образом известные только по названиям, кажется, вообще обращаются к людям и событиям с 350-х до 330-х и возможно до 320-х; вероятное исключение могло бы быть "К Эвагору", если оно подлинно (T48). Известный Эвагор был активен на Кипре до 374/3, когда по словам Феопомпа он был убит. Однако, у него был внук по имени Эвагор, который также мог быть предметом или адресатом этой работы. Он был казнен приблизительно в 346 после того как контролировал Кипр и Сидон какое-то время (D. S. 16.42-3,46).
Есть маленькая горстка работ, для которых не могут быть предложены даты, кроме "Панегирика Мавсолу" (T48), произнесенного на погребении карийского царя в 352 (D. S. 16.36.2). По-видимому Феопомп нуждался бы в значительной репутации, чтобы стать финалистом на этом риторическом соревновании. Эпитомы Геродота и некоторых других упражнений, которые могли быть изданы к 352, было недостаточно. Заманчиво предложить, что чтение ранних книг Элленики или даже публикации законченной Элленики привлекло к Феопомпу внимание скорбящей вдовы, и есть традиция, что он выиграл первый приз (T6a, b).
Среди незначительных работ числится также "Панафинаик" (T48). Если он является подлинным, то речь идет об имитации одной из известных речей Исократа или ответе на нее. В своем собственном Панафинаике во всяком случае Исократ не кажется знающим об уже существующей одноименной работе, и его речь повидимому была издана в 339 (Panath. (12) 3, 267-70). Работа Феопомпа поэтому была вероятно издана когда-то позже.
Отмечены другие незначительные работы, адресованные или написанные Филиппу или Александру, который взошел на трон в 336. Два источника упоминают какие-то "Хиосские письма", которые по словам Суды были написаны Александру "против хиосцев" во время периода изгнания, когда он был умоляющим Эфесской Артемиды (T8 и D. H. Pomp. 6.10 = Т20). Третий источник возможно Athen. 13.50 (586 C), исправленный Швейггейзером. Письма Александру, порицающие других хиосцев, могли бы быть средством, которым историк надеялся добиться возвращения. Они поддаются датировке и относятся к периоду между 336 (воцарение Александра) и 334 (возвращение). Так, если "К Эвагору" было адресовано Эвагору младшему, меньшие работы, кажется, вписываются в тот же самый период что и главные исторические упражнения: от 350-х до 330-х до н. э.
Остается рассмотреть некоторые биографические анекдоты. Во-первых, Фотий нашел информацию о более поздней жизни Феопомпа в том же самом биографическом источнике, который точно определял возраст Феопомпа в сорок пять в год возвращения. История делает его кем-то вроде изгоя, что совсем не удивительно, так как большинство новых правителей в эллинском мире являлись друзьями и приверженцами Филиппа или их потомками.
"После смерти Александра изгнанный отовсюду, он [Феопомп] приехал в Египет, и Птолемей, царь Египта, не принимал его, но хотел покончить с ним как с занудой, но некоторые из друзей своими ходатайствами спасли его".
Если этот анекдот заслуживает доверия, Феопомп пережил Александра, но не обязательно на многие годы, поскольку здесь кажется последний поддающийся датировке пункт жизни Феопомпа. Далее, если публикация Филиппики была действительно причиной общей враждебности к Феопомпу, то 323 или возможно немного позже был бы разумной приблизительной датой ее появления.
Во-вторых, заманчиво видеть нечто большее в спартанстве отца Феопомпа. С последних лет Пелопоннеской войны и ниспровержения Афинской империи была причина полагать, что Афины вообще одобряли демократии в своих союзнических государствах, а Спарта поддерживала олигархии. После 404, когда спартанцы установили свою морскую империю, подчиненными им государствами управляли "гармосты", обычно десять числом и назначаемые Лисандром. Большинство гармостов были низложены Спартой ок. 403 и заменены марионеточными олигархиями. Многие из этих правительств будут, конечно, свергнуты после поражения спартанского флота от Конона при Книде в 394, но впоследствии проспартанский агитатор считался в Эгейском сообществе вероятно защитником тоталитарной олигархии. Если спартанствовал отец Феопомпа, не спартанствовал ли и сын? Принято, что да, но из главы 4 станет ясно, что Филиппика не показывает явного предпочтения ни одной форме правления. Однако, у семьи историка, как может разумно предполагаться, были сильные олигархические склонности, и возможно она была еще и богата, поскольку Феопомп утверждал, что ему никогда не приходилось давать уроки в отличие Исократа и других. Однако, он наверняка финансировал свои обширные путешествия, если Дионисий прав, говоря об их размахе (Phot. Bibl. 176, 120b; D. H. Pomp.6.2-3 = T20). Тем не менее, Феопомп был очевидно демократом, поскольку декрет Александра в целом возвращал изгнанных демократов в противовес укоренившимся тогда олигархиям.
Несмотря на очевидное единодушие среди древних, что Феопомп был учеником Исократа, эта традиция отрицалась в нескольких современных исследованиях, откуда тепло поддерживалось и использовалось изложенное в деталях скелетное знание Феопомповой жизни другими авторами. Дебаты придали вопросу важность сверх всякого вероятия. Вполне возможно, что Феопомп знал и учился у Исократа. Феопомп посетил родной город Исократа, Афины, судя по его непосредственному знанию афинских государственных надписей. Как богатый человек с литературными устремлениями он едва ли избежал контакта с любым из литераторов Афин во время визита. Есть также традиция, что Исократ открыл риторическую школу на Хиосе. К сожалению, так как его даты не зарегистрированы, не известно, открыл ли он ее во время юности Феопомпа. Кроме того, Феопомп кажется был знаком с работой Исократа. Он обвиняется в дословном воспроизведении пассажа из Ареопагитика", сочинения его учителя, в одиннадцатой книге Филиппики (F102 = Porph. in Euseb. PE 10.3). Однако, возможно самая важная часть свидетельств - еще раз письмо Спевсиппа. Его важность происходит от его преждевременности. Если оно подлинное, то здесь современное свидетельство о Феопомпе и других интеллектуалах, и даже если это подделка, оно основано на обширном знании людей и обстоятельств того времени. Письмо начинается с полномасштабного нападения на Исократа с конкретной ссылкой на его "Филиппа". Общее качество этой работы, искренность ее похвалы Филиппу и даже ученость Исократа подвергаются сомнению. После краткого поношения "понтийского ученика" Исократа (Исократа из Аполлонии), начинается обвинение Феопомпа. Утверждалось, что сопоставление Феопомпа с учеником Исократа Афинского должно подразумевать, что писатель считал, что он также был учеником Исократа. С этой точки зрения письмо - по существу атака на Исократа и его школу. Немного подвергают сомнению силу этого аргумента на том основании, что письмо явно не идентифицирует Феопомпа как ученика Исократа. Тем не менее структура всего письма, конечно, не отрицает, что он его ученик. Послание начинается и заканчивается Исократом и его якобы неискренностью по отношению к Филиппу. Оно рекомендует предъявителя, ученика Спевсиппа по имени Антипатр из Магнезии, и качество его исторической работы, сравниваемой с историческими заметками Исократа и неявно с Элленикой Феопомпа. В контексте лежит конкуренция двух школ, и если письмо не предполагает своего рода связь между Исократом и Феопомпом, включение Феопомпа в нее было бы чем-то вроде аномалии. Наконец, Спевсипп и Аристотель оставались друзьями и после того как Аристотель покинул академию в 347 г. Поэтому благоразумно видеть в письме контрудар на резкую критику Феопомпом учения Платона. Если историк мог оспаривать Аристотелева педагога Платона (и заодно его учение), Спевсипп мог ответить тем же самым, поддерживая своего школьного и бывшего коллегу нападением на предполагаемого Феопомпова учителя Исократа. Другими словами самая естественная интерпретация та, что письмо принимает связь "ученик-учитель" между Феопомпом и Исократом.
Учителя могут влиять на размышления своих учеников, но они кажется никогда не управляют ими. Исократ был стилистической моделью для Феопомпа согласно многим авторам поздней античности. Однако, если он действительно обучал Феопомпа, то преподавал ему только что-то о стиле. Учитель защищал идею Панэллинизма, мечтая об объединенной Греции и Македонии, проводящей кампанию против Персии. Но никакой приверженности панэллинству не проследишь у Феопомпа. Напротив, мечта, которую он приписывает Филиппу в потерянной "Евлогии", заключалась в завоевании не Персии, но только Европы. Эта тема является очень существенной, поскольку, отстаивая тезис вторжения в Персию, Исократ рассчитывал отклонить Филиппа от завоевания Европы, особенно Греции, и призвать к добровольному греческому союзу против варвара (FF255, 256 = Theon. Prog. 2.8). Опять же Исократ написал хвалебный трактат о жизни старшего Эвагора.
Феопомп, с другой стороны, как известно, подчеркивал сексуальную грубость Эвагора и грязные обстоятельства, окружающие его убийство, о чем обо всем Исократ молчит. Точно так же Никоклу, сыну Эвагора, Исократ льстит, а Феопомп делает его отъявленным распутником. Без сомнения, он написал намного больше неодобряемого Исократом. С другой стороны морализирующая тенденция многих фрагментов Филиппики, часто указывающих на страшные последствия расточительности, не идет вразрез с духом "Антидосиса" Исократа, обрисовывающего там в общих чертах свою учебную философию (Isocr. Antidosis 274-77).
Платон и его школа с их требованиями уметь определять столь абстрактные понятия как "благо" и "справедливость", привлекли внимание и Феопомпа. Арриан сделал запись следующего колючего комментария:
"[Феопомп] обвиняет Платона в желании определить все. Почему еще он говорит? "Разве никто из нас прежде тебя не сказал ничего хорошего и справедливого? Или мы произносим звуки бессмысленно и в пустоту, не дознаваясь дотошно, какова каждая из этих вещей?" (F275 = Arr. Epict. 2.17.5-6)
Контекст этой ремарки не известен. Она могла бы прийти из Филиппики, когда Феопомп сообщал о Гермее из Атарнея. Отступление о школе Платона возможно включало критическую речь. Иначе возможно разумнее связать его с диатрибой против Платона, произнесенной при дворе Филипппа. Однако, один сторонник Сократовой школы все же пришелся Феопомпу по душе: киник Антисфен (F295). Он описывается как заинтересованный и квалифицированный педагог (D. L. 6.14), исходя из чего утверждалось не раз, что Феопомп являлся так или иначе последователем кинического течения Сократовой школы, тогда как известный Диоген был главным двигателем в ответвлении киников от Академии. Конечно, верно, что моральные суждения Феопомпа кажутся поливающей всех и вся бранью, произносимые с ворчанием, достойным Диогена. Глава 4 рассматривает эти фрагменты подробно, но никакой истинный практикант мыслей Диогена не написал бы так много истории. При всей своей саркастической этике Феопомп выглядит слишком стремящимся всех наставлять, а Исократ отвергает это так же решительно как и Диоген.
Обзор свидетельств, касающихся жизни и карьеры Феопомпа, выводит следующие заключения. Родившись приблизительно в 379, он, когда вырос, имел возможность обучаться у Исократа и усвоил от него что-то о стиле. Как бы то ни было, влияние Исократа иначе кажется минимальным за исключением того, что Феопомп вероятно согласился бы с теми пассажами, где учитель защищает образовательные программы для того, чтобы улучшить допускающие усовершенствования нравы. С другой стороны до некоторой степени Феопомп чувствовал себя как рыба в воде с моральными установками ранних киников. Его ненависть к платоникам могла произойти от горькой и неудавшейся попытки перехватить наставничество над Александром у Аристотеля. Наконец, будет утверждаться, что на политической арене Феопомп был чем-то вроде самозваного сторонника Демосфена против Филиппа. Конечно, эта поддержка оратору не означает, что он не раскритиковал бы и Демосфена, особенно за какую-нибудь неудачу.
Более существенный и сложный вопрос касается отношения Феопомпа к другим историкам его времени. О большинстве из них мы знаем ненамного больше, чем о самом Феопомпе, но полезно повторить немного соответствующих фактов об их жизнях и возможных связях с Феопомпом. Ксенофонт из Афин (ок. 424 - ок. 354) был друг Сократа. Он уехал из Афин в 401, чтобы сопровождать своего друга Проксена, наемника в экспедиции Кира для захвата персидского трона у Артаксеркса, брата Кира. По возвращении оттуда с оставшимися в живых греками, он стал зятем Агесилая, спартанского царя. Афиняне изгнали его, вероятно в 394 г., но он смог возвратиться в Афины в 366/5 и умер там вероятно к середине следующего десятилетия. Он написал много работ, но те, которые будут расценены как исторические, включают Анабасис (ок. 386), описывающий экспедицию Кира и возвращение уцелевших греков, "Агесилая", историческо-биографический трактат о его тесте; и Элленику, охватывающую греческие дела от 411 (завершение Пелопоннесской войны Фукидида) до 362 (второе сражение при Мантинее). Феопомп знал Элленику и использовал ее как источник для своей собственной работы того же названия (F21).
Даты, обычно принятые для Эфора из Кимы, ок. 405-330 до н. э., делают его старшим современником Феопомпа. Как и Феопомп, он числился учеником Исократа, но если это правда, то он перенял у него лишь его стиль и возможно моральное мировоззрение. Его magnum opus был "всеобщей историей" с самого раннего времени до 341 г. в двадцати девяти книгах. Работа оборвалась с его смертью. Он писал тематически и еще не сообщил о Священной войне, которую изложил в тридцатой книге его сын Демофил. Хотя и названная "всеобщей историей", его работа сосредоточилась почти исключительно на греках. Кажется, было предположение у греков этого времени, что они являлись единственными людьми, у которых в отличие от варваров была история. Эта идея, кажется, сохранялась в умах некоторых греков по крайней мере до первого столетия, когда Дионисий Галикарнасский начинает свою историю Рима с тщательно продуманным заявлением, что римляне, далекие от варварства, были действительно греками!
Ничего не известно о Даимахе из Платей, за исключением того, что он жил в четвертом столетии и написал Элленику. Наряду с Анаксименом и Каллисфеном он идентифицирован Порфирием как источник, из которого Эфор занимался плагиатом (Якоби № 65, T1). Анаксимен Лампсакский - другая неясная фигура. Он жил ок. 380-320 и написал Элленику, Филиппику, и "Об Александре". Суда (№ 72, T1) делает его учителем Александра. Его Элленика продолжалась с рождения богов до смерти Эпаминонда при Мантинее в 362 только в двенадцати книгах (D. S. 15.89.3 = Якоби № 72, T14). Его Филиппика была почти как компендий. Что Феопомп охватил в пятидесяти восьми книгах, он пробежал в восьми. Павсаний делает его заклятым врагом Феопомпа в разоблачающей истории (T10 = Paus. 6.18.2):
"Поссорившись с Феопомпом, сыном Дамасистрата, он написал трактат, оскорбляющий афинян, лакедемонян и фиванцев одинаково. Он подстроился под стиль Феопомпа с прекрасной точностью, надписал его имя на книге и разослал ее по городам. И хотя Анаксимен был автором трактата, ненависть к Феопомпу выросла везде по всей Греции".
Работа, о которой говорит Павсаний, называлась очевидно Трикаран, то есть "Трехголовый (монстр?)" (№ 72, TT20-1). Работа под названием Филиппика, написанный врагом Феопомпа, прямо походит на попытку установить рекорд. Так как Трикаран не пародировал известные нападки Феопомпа на Филиппа, возможно этот "учитель Александра" написал свою собственную Филиппику, чтобы ответить или "исправить" порочные атаки своего конкурента на Филиппа. Возможно, Суда ошибается, однако, когда он заходит слишком далеко и делает Анаксимена наставником Александра. После Аристотеля Каллисфен Олинфский, племянник Аристотеля, стал ментором царя в философии.
Если к Анаксимену Феопомп относился как к непримиримому сопернику, то к Каллисфену (Якоби № 124) (41) он похоже питал больше уважения. Манерой, которая в первую очередь выглядит удивительно любезной в век литературного пиратства, эти два историка, кажется, вежливо не приближались к темам друг друга. Диодор (14.117.8, 16.14.4 = T27) говорит, что Элленика Каллисфена, в десяти книгах, охватывала тридцатилетний период от Царского мира (387) до начала Священной войны (357). Его другая главная работа была "Дела Александра". Очевидно поэтому эти два историка почти полностью дополняли друг друга: Элленика Феопомпа охватывала время примерно 412-394, Элленика Каллисфена 387-357, Филиппика Феопомпа 360-336, "Дела Александра" Каллисфена 336-незакончено. Однако, уважение не единственно возможное объяснение этого распределения труда. Полибий наблюдал Феопомпово пренебрежение греческими делами в промежутке от 394 до 360 с большим неудовольствием. Возможно, решение Каллисфена посвятить десять книг периоду 387-357 было мотивировано похожим ощущением неодобрения.
Вариант с Каллисфеном выглядит немного более привлекательным в контексте Оксиринхского историка или P. При наличии значительных фрагментов, даты начала и завершения этой работы не известны, как и число книг. По-видимому работу Р можно назвать Элленикой, и есть хорошее свидетельство (42), что она продолжала неоконченную Пелопоннескую войну Фукидида. Если это так, то она начиналась с 412 или 411, а вот где завершалась, надо поразмышлять, но предложенный 386 г. (43) казался бы самой ранней подходящей датой для истории типа Оксиринхской Элленики. P очень интересуется материковой историей. Детальное описание им устройства Беотийской Лиги (11.2-4) является единственным для нас, и было бы удивительно, если бы, когда он написал это, он не собирался продолжить свой рассказ до уничтожения этой организации спартанцами в 387/6. P всегда старается охватить крупные события в Эгейском море (смерть Педарита на Хиосе, мятеж людей Конона в персидском флоте, сообщения о передвижениях войск в Азии), но его внимание к материковой истории необычайно дотошно, и его история была, несомненно, написана с точки зрения грека с материка, возможно афинянина. Здесь речь кажется идет об Элленике Каллисфена. Она начиналась с Царского мира, вероятной конечной точки Р, и доходила до внезапного начала Священной войны, открываясь и завершаясь двумя решающими событиями в истории Центральной Греции. Самыми большими происшествиями, о которых он должен был бы сделать запись, стали бы сокрушение Фивами спартанской власти, за которым последовал их собственный упадок. Что Каллисфен не отклонялся от этой нити материковой истории, кажется бесспорным, и это сделало бы его Элленику продолжением P, а не Феопомпа, который выглядит гораздо менее интересующимся материком, как я попытаюсь продемонстрировать в следующей главе.
Был еще Кратипп, афинянин, который жил в то же самое время что и Фукидид и продолжал его работу по крайней мере, до конца 390-х, если не до Царского мира (Якоби № 64, ТT1, 2). Гардинг показал, что Кратипп возможно был еще одним источником Эфора, используемым для афинской истории после 411, но так как P был источником Эфора для того периода, то заключить, что P и Кратипп один и тот человек, привлекательно. P писал рановато, чтобы быть источником Эфора. Действительно, он был явно не осведомлен о Священной войне, что, кажется, помещает дату его публикации прежде 357. Поэтому есть возможность, что Феопомп знал эту Элленику, но пространство использования им P невозможно прикинуть. В следующей главе и в Приложении я покажу, что Феопомпова Элленика была в некотором смысле ответом P, нацеленным на исправление его исторического воззрения. Если принять эту точку зрения, то P был источником для Феопомпа в некоторой степени, а Каллисфен примкнул к историографической традиции, которая конкурировала с Феопомпом.
Прежде, чем оставить тему связи Феопомпа с его коллегами-историкам, полезно указать, как они касаются моих заключений, что Феопомп сделал себя индивидуалистом, приняв точку зрения стороннего наблюдателя за борьбой на материке. В Элленике он отверг материковую ориентацию традиции P (Кратиппа) - Каллисфена - Эфора и писал как хиосец или иониец. Чтобы исправить P, он возможно отображал его формулировки и распорядки время от времени, но вносил уничтожающие суждения о государствах и людях как в рассказ, так и в особые подытоживания типа некрологов, от которого рода вещей P кажется воздерживался. Кроме того, я утверждаю, что он далее "исправлял" P включением сицилийской истории в Элленику; ведь нет никакого признака, что P обращал какое-либо внимание на Сицилию. О возможных источниках Феопомпа по Сицилии можно только предполагать, но работы Филиста Сиракузского и Гермея из Мефимны были вероятно доступны. Что получается от Феопомпова подхода, кажется хорошо представлено Анаксименовым Трикараном. Анаксимен только пародировал стиль своего конкурента; он действительно должен был изобрести отрицательные расклады. Спартанцы восхваляются за их личное самообладание только в редких случаях, когда они показывали его; в других случаях они и их государство осуждаются, даже высмеиваются. Афины также резко критиковались как дом алчных империалистов, кравшие максимально в виде дани и взяток от подданных; только при поражении и для времени Второй Архэ, когда стало принято хотя бы демонстрировать уважение к союзнической автономии, могут найтись более мягкие слова. Фивы в свою очередь подвергаются самому высокомерному обхождению из всех. Они никогда особенно не впутывались в связи с греческими государствами в Сицилии или на Эгейском море. С точки зрения Феопомпа их краткий период господства можно в значительной степени и систематически игнорировать, заключив в пределы материка и несколько десятилетий конфликта с быстро клонящейся к закату Спартой.
Вот что можно сказать о жизни и веке Феопомпа. Что он был за автор? Фрагменты подлиннее, большинство которых из Филиппики, являют рассказчика анекдотов и страстного моралиста. Нельзя предположить, что они - репрезентативная выборка (48), но наряду с древними описаниями, критикой и размышлениями о его стиле, собранными Якоби, они дают повод для наблюдений.
В Филиппику Феопомп включил отступления, которые добились известности, так что даже получили собственные названи в древности. Отступление об афинских политических лидерах от Фемистокла (ок. 528 - ок. 462) до Евбула (ок. 405 - ок. 330), находилось в книге 10. Оно стало известным как "О Демагогах" (FF85-100) и рассматривается в главе 3. Для его стиля другое известное отступление более информативно: Мирабилии, или "Чудеса", находящиеся в книге 8 и очевидно в начале 9-й (FF64-70).
В книгах Филиппики до этого отступления Феопомп охватил приход к власти Филиппа, его раннюю борьбу с иллирийцами и его первые вторжения в Фессалию. Филиппика начиналась с воцарения Филиппа. Кроме борьбы с династическими конкурентами его первые предприятия сопровождались войнами с иллирийцами и вмешательством во внутренние дела Фессалии. Фрагменты из первых пяти книг содержат высокую частоту ссылок на иллирицев и фессалийцев или включают топонимы их и соседних областей. См. FF28-58. Тем временем война вспыхнула между Фокидой и Фивами за контроль над известным оракулом в Дельфах, так называемая Священная война (357-347). В 353 фокейцы, достигнув со своим командиром Ономархом значительных успехов, двинулись на север в Фессалию, где они столкнулись с Филиппом, двигающимся с севера. Их успехи были куплены шокирующей ценой, что ни говори. Они получили доступ к обширным сокровищам в Дельфах и использовали богатство оракула, чтобы сделать монеты, на которые можно было нанять наемников. Используя эти силы, Ономарх преуспел в том, чтобы изгнать Филиппа из Фессалии к концу 353.
Но где здесь связь с "Чудесами"? Как отступление о замечательных вещах вписывалось в этот контекст? Чтобы ответить на этот вопрос необходимо сначала рассмотреть содержание "Чудес" из фрагментов. Удобно работать через них в порядке, в котором они устроены Якоби, хотя порядок, в котором рассказывал их сам Феопомп, не известен. Но там был раздел о персидской религии, в котором Феопомп привел имена двух великих восточных божеств, Аримана (Angra Mainyu), бога зла, и Оромасда (Ahura Мазда), бога добра. Далее, он очевидно утверждал, что персидские маги верили в воскрешение для бессмертия и в то, что "субстанции увековечатся от их собственных [магов] молитв" (F64 = D. L. 1.8-9). Это мы знаем от болтливого Диогена Лаэрция, жившего в третьем столетии (?) нашей эры коллекционера анекдотов о жизни и учениях древних философов. Плутарх, известный биограф и моралист первого и второго столетий нашей эры, делает запись более полного изложения персидского мифа о творении и космической эсхатологии, главным образом, если не полностью, взятого из Феопомпа (F65 = Plut. Mor. 370 A-C):
"Оромаз, родившийся от самого чистого света, и Ариманий, родившийся от темноты, пребывают в состоянии неутихающей войны друг с другом; и Оромаз создал шесть богов, первого Хорошей Мысли, второго Правды, третьего Порядка, и остальных, одного Мудрости, одного Богатства, и одного Демиурга благородных удовольствий. Но Ариманий создал, так сказать, конкурентов, равных тем в числе. Тогда Оромаз увеличил себя в три раза и удалился от Солнца настолько же, насколько Солнце отстоит от Земли, и украсил небеса звездами. Одну звезду, Сириус, он установил там перед всеми другими как опекуна и сторожа. Двадцать четыре других богов он создал и поместил в яйцо. Но боги, созданные Ариманием, которые были равны в числе Оромазовым, проникли в яйцо и пробились внутрь; в результате зло соединилось с добром. Однако предназначенное время должно наступить, когда будет решено, чтобы Ариманий, занятый навлечением мора и голода, подвергся уничтожению и исчез бы; и затем земля станет равниной и установятся один образ жизни и одна форма правления для счастливых людей, говорящих на одном языке. А Феопомп утверждает, что, согласно мудрецам один бог должен пересиливать, а другой наоборот побеждаться, и так по очереди на протяжении трех тысяч лет, и позже в течение еще трех тысяч лет им предстоит бороться и воевать, и одному суждено уничтожать труды другого, пока наконец Гадес не скончается; тогда люди осчастливятся, обходясь при этом без еды и не строя жилищ. А бог, который умудрился вызвать все эти вещи, должен тогда успокоиться и отдохнуть какое-то время, для бога не длительное, но сколько хватило бы для сна человеку".
Словарь византийского ученого Фотия приводит разъясняющую статью. Под заголовком "таланты Зопира" он помещает историю членовредительства Зопира накануне персидского захвата Вавилона. Здесь Феопомп, кажется, повторил историю Геродота, в которой Зопир притворился перебежчиком, сильно покалечив себя и сказав вавилонянам, что раны были причинены Дарием, персидским царем. Уловка сработала; вавилоняне доверились Зопиру, который тогда смог предать город персам. Феопомп упомянул шрамы Зопира метафорически как его "таланты", потому что они доставили богатую награду от Дария. Древние, кажется, сочли эту особенность использования языка Феопомпом довольно диковинной (F66 = Phot. Lex. T41 и F262 = [Longinus], de sublim. 31.1; F338? = Pollux 3.58; F339 = Pollux 4.93 и T44 c F225c = Demetr. Eloc. 27).
Очевидно из многих источников, что Феопомп также включил замечательную историю критянина Эпименида. Он греческий Рип ван Винкль. Посланный своей семьей, чтобы привести овец и застигнутый сумерками, он заснул в пещере согласно пересказу Аполлонием Феопомпова сообщения. Он спал там в течение пятидесяти семи лет и позже умер в возрасте 157 лет. Другие истории, рассказанные Феопомпом об Эпимениде, кратко изложены Диогеном Лаэрцием (1.115 = F69):
"говорят, что, в то время как Эпименид обустраивал храм Нимфам, раздался голос от небес, который сказал: "Эпименид, не для Нимф, а для Зевса!" Он предсказал критянам поражение спартанцев от аркадян... И действительно те были побеждены при Орхомене. Он также говорит, что стал стариком за столько дней, сколько спал лет".
Ферекид с Сироса (середина шестого столетия до н. э.) был мифографом и теологом, и, как думают древние, являлся учителем Пифагора. Феопомп рассказывал две истории, иллюстрирующие его мастерство провидца. В первой он утолил жажду, выпив из колодца, и предрек землетрясение "через несколько дней", а во второй предсказал исчезновение судна, которое тут же произошло - как раз когда он и его товарищи наблюдали его приближение к гавани. Порфирий (232/3-ок.305), антихристианский последователь Плотина, обнаружил, что эти те же самые "штучки" автор четвертого столетия Андрон из Эфеса приписывает Пифагору. Порфирий обвиняет Феопомпа в том, что тот списал истории у Андрона, но изменил топонимы и приписал их не тому человеку в неуклюжей попытке скрыть свое воровство. Однако, если кто-либо действительно изменял традицию, то Порфирий вероятно порицал не того. Здесь Андрон, кажется, так или иначе перенес анекдоты от менее известного Ферекида на более известного Пифагора, что выглядит более естественным процессом построения древней биографии. Опять, Диоген Лаэрций, используя Феопомпа в качестве источника, преподносит два в других местах неизвестных анекдота. В одном Ферекид предсказывает падение Мессены и в другом он советует спартанцам, по прямому приказу от Геракла, не почитать золота или серебра (F71 = D. L. 1.116-17). Не ясно, согласился ли Феопомп с источниками, которые сделали Пифагора учеником Ферекида. Приписывание Ферекиду пророческих достижений, которыми другие наделили Пифагора, могли быть признаком того, что Феопомп был прохладен к Пифагору, которое подозрение подтверждается по-видимому одной ссылкой, вероятно из "Чудес", на Пифагорово учение. Очевидно саркастическим тоном Феопомп, кажется, утверждал, что пифагорейская доктрина продвинула тиранию.
Самым известным и обширно приводимым анекдотом в этом отступлении была история земли Меропиды, рассказанная Мидасу Силеном. Мидас напоил Силена, смешав воду источника, из которого тот имел обыкновение пить, с вином. После того, как выпив, Силен был захвачен Мидасом, ему пришлось отвечать на вопросы "о природе и вещах древних". Силен рассказал Мидасу о безграничном ином мире вне потока Океана. Жители этого другого мира ростом вдвое больше обитателей известного мира и живут в два раза дольше. Два крупных по размеру государства находятся там, Военград и Святоград. Жители Святограда проводят блаженную, длинную и легкую жизнь, в то время как Военщики, хотя наслаждаются большой властью и богатством, живут недолго, умирая или болезней или погибая в сражении. Золота там столько, что оно "меньше ценится ими, чем нами железо". Люди по имени меропы живут среди них в больших городах, а в отдаленном уголке их земли есть место, называемое Возврата Нет (Aelian. VH 3.18.7-9):
"Оно как пропасть, покрытая ни тьмой, ни светом, и воздух висит над ней, смешанный с чем-то мутно-красным. Две реки текут вокруг этого места: одна называется рекой удовольствия, другая печали. Деревья размером с высокие платаны растут рядом с этими двумя реками. Деревья у реки печали приносят плод следующего свойства: если кто-нибудь попробует его, он проливает так много слез, что угасает всю свою жизнь в стенаниях и так умирает. С другой стороны, деревья, которые растут на берегу реки удовольствия, несут плод противоположного рода. Любой, кто отведает его, освобождается от всех прежних забот. Даже если он любил кого-либо, об этом он тоже забывает; и он понемногу молодеет. Он восстанавливает ранние, былые фазы своей жизни. Он теряет старость и возвращается к расцвету сил, потом вступает в юношеский возраст, потом становится мальчиком, потом младенцем и после исчезает".
Еще два сообщения, как известно, были включены в "Чудеса". Одна фраза, к сожалению вырванная из контекста, кратко упоминает жертвенное мясо на Олимпийских Играх, остающееся нетронутым кружащими и кричащими наверху птицами. Наконец, примечание, скопированное в две византийские работы и назначенное в книгу 9 Филиппики, говорит дразняще, что Феопомп распространял много невероятных историй о Бакиде, которого рекомендовал непосредственно Аполлон для очищения сошедших с ума спартанских женщин (F77 = Schol. Aristoph. Pac. 1071 и Suda v. Bakis = Schol. Aristoph. Av. 962).
Пророки, жрецы и предзнаменования - очевидные повторяющиеся темы в "Чудесах". На первый взгляд Зопир не вписывается в обойму пророчеств, представленных в "Чудесах". Полная история Зопира рассказана Геродотом (3.152-9), чью работу Феопомп знал. У Геродота эпизод членовредительства Зопира начинается с предзнаменования. В то время как персы осаждали Вавилон, жители города насмехались над осаждающими: "Пока мул не родит жеребенка, вы не возьмете наш город". Конечно, один из мулов Зопира немедленно ожеребился, и именно это чудо побудило Зопира принять радикальные меры для скорейшего захвата города и без сомнения так он стал кандидатом на включение в это отступление в Филиппике.
Персидские маги здесь совсем не в стороне. Их священническая роль и невероятная разоблачительная природа зороастрийской мифологии отлично подходят для контекста. Заманчиво полагать, что Феопомп включил бы сообщение о самом Зороастре, у которого предзнаменования и пророчества имелись в большом количестве, но к сожалению нет никаких свидетельств, что включил. В то время как верно, что его изложение мифов о мироздании и божьей каре звучат подлинно зороастрийски, фрагменты не показывают, что он знал о Зороастре непосредственно, и не узнать, сделал ли он его великим пророком, каковым он якобы был, или смешал ли противоречивые аспекты иранской религии и культа в один некритический доклад. Было бы удивительно, если бы он не был осведомлен о Зороастре, но факт, что он, кажется, делает магов священниками зороастризма, когда они, как вообще думают, были среди его самых злейших врагов, заставляет предположить, что он был не в состоянии отличить чистый зороастризм от других конфессий древнего иранского культа.
Судя по этим фрагментам, в темы "Чудес" вошли известные пророки и чудесные истории, связанные с ними, как и люди, которым случались удивительные предзнаменования, и еще авторитетные сообщения о "подлинных случаях", подтверждаемых или самими пророками или касающимися ворожбы фактами из их жизни. Эти темы имеют очевидную, хотя и несколько свободную связь с дельфийским оракулом, самым важным относящимся к мантике учреждением для большинства материковых греков. В некоторых случаях у людей была более определенная связь с Дельфами. Геродот видел трон Мидаса в коринфской сокровищнице (1.14.2), а Бакида рекомендовал спартанцам Аполлон, вдохновляющее оракул божество. Другие греки в "Чудесах" вероятно посетили Дельфы или посвятили что-то там, но нет никакой причины предположить, что маги или Зороастр сделали что-либо подобное. Поэтому, наиважнейшая связь между Дельфами и анекдотами в "Чудесах", кажется, просто была поводом рассказать об относящихся к ворожбе происшествиях и чудесах и возможно об учении известных мистиков и пророков.
Из этого резюме "Чудеса" похожи на несколько хаотичное отступление, собирающее различные анекдоты вокруг широко определенной темы. Сами древние описывают Феопомпа как автора, часто увлекающегося отступлениями. История Фотия, будто Филипп V мог обнаружить, что материал о Филиппе II заполнил только шестнадцать книг, подчеркивает печально известную правду (T31). Оратор второго столетия Элий Теон привел Феопомпа в качестве примера автора, отступления которого являются настолько длинными, что его читатель становится "неспособным вспомнить нить основного рассказа". Даже его поклонник Дионисий Галикарнасский счел некоторые из отступлений ненужными, несвоевременными, даже ребяческими (T31 = Phot. Bibl. 176 (121a 35); T30 = Theon. Prog. 4 (2.80.27); T20 = D. H. Pomp. 6.2-11). Однако, древние комментаторы, кажется, считали Феопомпа талантливым сказочником. Элий приводит мифы у Геродота, Филиста (сицилийского историка, ок. 430-356 до н. э.) Феопомпа и Ксенофонта как примеры, которым будут подражать, а Элиан называет Феопомпа искусным мифологом. Цицерон нашел бесчисленные истории (innumerabiles fabulae) у Феопомпа и они не были все ограничены книгами 8-й и 9-й ( F127 = Theon. Prog. 2 (2.66.9); T26b = Aelian. VH 3.18.1; T26a = Cic. Legg. 1.5). Фотий дает резюме тем, включенных в книгу 12, которое предполагает, что там было отступление о географии Писидии и Аспенда, о том, как определенные окрестности были названы в честь мужчин и женщин из бронзового века, о происхождении греческих врачей Коса и Книда, и о том, как Памфилия была колонизирована греками, и все это в конце сообщения о карьере Эвагора I; отступление начиналось деловыми отношениями Эвагорова союзника, египетского царя Акориса, с южной Анатолией. Рассеянные фрагменты из многих книг предполагают, что Феопомп редко пропускал возможность сделать паузу и отвлечься. Там и дразнящие скетчи о пеонийских царях, использующих большие рога скота для изготовления чаш в книге 2, и намеки на прогулку в древнюю египетскую историю в книге 3, а в книге 21 Страбон нашел трактовку легендарного происхождения названий Ионийского и Адриатического морей и некоторые утверждения относительно их географии, которые он счел смешными. Особо говоря, экскурс в восемь книг о восточной истории (Филиппика 12-19) и в пять книг по западным событиям и географии (Филиппика 39-43) должно также посчитать отступлениями для их отношения к карьере Филиппа очень отдаленно. Однако, как будет показано в главе 3, эти отступления являются неотъемлемой частью работы. Они оба продолжают Элленику и заканчиваются в 344/3, с которого года Филиппика занимается лишь карьерой Филиппа с целеустремленностью не менее замечательной, чем ее зацикливание на отступлениях в предыдущих книгах. Пункт ясен: с 344/3 нет больше эллинской истории; все - Филиппика. Все эллинское бледнеет до незначительности рядом с Филиппом. К сожалению для греков, однако, успех Филиппа вовсе не был благом для них.
В результате, Феопомп был отмечаем древними как некий навязчивый бродяга, но шероховатости в его моральных суждениях вызвали значительно больше комментариев. Дионисий Галикарнасский похвалил возвышенность его морализаторских экскурсов на темы "справедливости, пристойности и других добродетелей во многих прекрасных пассажах". Его описание Феопомпова нравоучительного стиля стоит привести пространнее (T20a = D. H. Pomp. 6 [2, 244].7):
"[Феопомп обладает] умением не только увидеть и сообщить то, что понятно всем в каждой переделке, но [способен] тщательно исследовать и скрытые причины поступков и внутренние чувства деятелей, что не так легко увидеть многим, и осветить тайны очевидных достоинств и незамечаемых пороков. Я думаю, что мифическое дознавание бесплотных душ в Аиде от адских судей так же сурово, как и в трудах Феопомпа. Следовательно, он, казался даже клеветником, потому что выдвигает ненужные обвинения против важных лиц сверх необходимых".
Дионисий находит, что мораль Феопомпа запускает свой бур иногда чрезмерно глубоко и уподобляет его доктору, который излишне прижигает раны пациента. Его стиль по сравнению с исократовым "чист, непосредствен, также возвышен, великолепен и полон торжественности". Однако, "когда он осуждает города и стратегов за худые планы и преступные методы", он становится более едким, чем учитель. Эта его сторона очевидна во многих местах, но особенно в Хиосских письмах. Там, по-видимому, его стиль становится более притворным и искусственным.
Есть также много мест (которые уцелели) из Филиппики, в которых Феопомп "осуждает города и стратегов". Здесь тоже его стиль иногда впадает в агрессивную претенциозность. Возможно, лучший пример из книги 49. В этом пассаже, который Полибий нашел совершенно отвратительным, он пустился в уничтожающе резкую критику против Филиппа и его людей. Деметрий, эллинистический автор работы "О стиле", цитирует строчку из этой диатрибы в пример того, как стилистическая аффектация может разрушить силу сообщения: "Мужами-убийцами они были по природе, мужами-нимфетками по привычке; ... их называли друзьями [царя], но на деле они были бой-френдами" ( F225a = Polyb. 8.11.5-13; F225c = Demetr. Eloc. 27). Вроде бы маловероятно, что Феопомп пытается юморить, начав с этих отвратительных каламбуров. В целом фрагменты и testimonia (свидетельства) заставляют его казаться вполне серьезным. Есть два близких исключения тому правилу, когда Феопомп балуется некоей саркастической иронией. В первом он открывал свою Филиппику, представляя Филиппа в выражениях, которые звучат как если бы он завел хвалебную речь. Согласно Полибию, Феопомп приступил к своему труду, объявляя о большой важности Филиппа как личности для истории, поскольку "Европа никогда не имела человека схожего с Филиппом, сыном Аминты". Полибий продолжает (F27 = Polyb. 8.11 [13].1):
"Сразу после этого и во введении, и всюду по всей истории он показывает его самым отпетым бабником, едва не разрушившим свой собственный дом своими хождениями налево; кроме того он самый несправедливый и потворствующий себе человек в манипуляциях дружбой и союзами, человек, который поработил или неожиданно захватил очень большое количество городов или предательством или силой, и он же естественный маньяк в безудержном пьянстве, часто замечаемый от друзей "принявшим" средь бела дня... Ибо, намереваясь писать о царе, очень удачно родившемся и склонном к превосходству над другими, он не опустил ни одну позорную или ужасную историю".
Попытки распутать противоречие во введении будут предприняты в главах 3 и 5, но выглядит оно так, как будто Полибий прочитал это как восхваление, сопровождаемое обвинениями неизменно с отрицательными характеристиками на протяжении всей работы после. Он, кажется, счел очевидное противоречие озадачивающим, если не оскорбительным.
Возможно, что Полибий был введен в заблуждение вступлением Феопомпа. "Европа никогда не рождала человека схожего с Филиппом" могло бы казаться восхваляющим, но по правде это двойственно. Возможно Полибий не сумел обнаружить здесь сарказм двусмысленной присказки. Есть еще один пассаж по крайней мере, где Феопомп ясно показывает склонность к саркастической иронии. Неизвестный автор [Лонгин] в работе под названием "О возвышенном" находит следующий плохо написанный отрывок (F263): "Точно так же Феопомп сначала дает великолепный зачин к походу персидского царя на Египет и потом все это разрушает буквально несколькими словами:
"Какой город или страна в Азии не отправили свое посольство к царю? Какая красивая или ценная вещь, какой продукт земли или произведение искусства не были принесены ему в дар? Было много драгоценных покрывал и плащей, пурпурных, узорчатых и белых; было много золотых палаток, снабженных всем необходимым, было много одежд и кроватей немалой цены. Были серебряные и золотые сосуды, чаши и кубки, одни усыпанные драгоценностями, другие тщательно и прекрасно отделанные. Бесчисленные мириады оружия были там, греческого и варварского. Были стада вьючных животных и жертвы, откормленные на убой, многие бушели приправ, много сумок, мешков и горшков с луком, много и другого потребного. Было так много соленого мяса любого вида, что путешественники, приближающиеся издалека, принимали громадные кучи еды за скалы или холмы, теснящиеся на равнине". Он переходит от возвышенного к среднему. Развитие сцены должно было идти другим путем. Привмешав сумки, приправы и мешки в прекрасное описание всей экспедиции, он вызывает в воображении картину кухни".
[Лонгин] не в состоянии распознать, что автор еще высмеивает великолепие царя Персии, а не только описывает его вторжение в Египет. Следовательно впечатлению об угрюмости Феопомпа, не способствует нечувствительность древних комментаторов.
Цицерон упомянул горечь Феопомпa в двух случаях. Однако, в одном из них возможно он думал о Хиосских письмах, а не об исторической работе. С другой стороны, Лукиан, ритор второго столетия и автор сатирических эссе, в своем опусе "О том, как писать историю" оставляет немного сомнения, что Феопомп мог быть уничтожающим и в исторических работах (T25a = Lucian Quomodo hist. conscr. 59):
"Твои характеры не в суде. Ты ведь не хочешь скатиться к той же критике в свой адрес, что и Феопомп, который осуждает большинство своих персонажей с реально злостным намерением и поступает так регулярно, действуя как обвинитель, а не как историк".
Чтобы понять критические замечания древних комментаторов с большей полнотой, полезно рассмотреть то, что они думали об истории и что они ожидали от историка. Для них проза была написана для чтения вслух, что делало ее формой красноречия. В своей Риторике Аристотель разделил красноречие на три главных класса: эпидиктическое, или "показательное красноречие", судебное, или риторика для судов, и политическое, то есть, техника политического убеждения. Так как история не для судов и ее очевидная цель не заключается (или не должна заключаться) в том, чтобы убеждать с политической точки зрения (иначе она становится пропагандой), она попадает в общую категорию эпидиктического красноречия. Эта классификация обычно должна выводиться, потому что древние руководства по стилю редко говорят об истории. Трактование Аристотелем эпидиктического красноречия немного помогает пристроить определенные потребности историка. Его совет кажется был рассчитан на автора речей типа тех, которые произносились, например, на соревновании при погребении Мавсола. Однако, было бы разумно предположить, что раздел, в котором Аристотель дает совет касательно того, как составить рассказ в эпидиктическом красноречии, относился к изучению исторического рассказа. Его замечания по тому предмету стоит указать частично: "Повествование должно иногда прерываться ... достижения, которые показывают его храбрость, отличаются от тех, которые показывают его мудрость или справедливость" (Aristot. Rhet. 3.16.1-2). Отсюда могло бы следовать, что исторический рассказ, который излагает большие достижения прославленного человека, было бы трудно отличить от повествовательных компонентов хвалебно составленной речи о нем. Возможно, этот испытанный метод помогает объяснить злобу Полибия на трактовку Феопомпом Филиппа, поскольку историк по-видимому обещал сообщить достижения Филиппа. Если Полибий принял представления Аристотеля о красноречии, то рассказ о больших достижениях должен был бы быть прочитан как восхваляющий, а пассажи с высмеиванием и бранью, в которых периодически не отказывал себе Феопомп, будут выглядеть как жестокие противоречия главному тезису и очевидному тону большей части рассказа. Нельзя сказать, что история и панегирик были неразличимы - хотя, судя по совету, данному Лукианом, некоторые историки вероятно удаляли все препятствия для панегирического красноречия время от времени. Собственные комментарии Лукиана о Феопомпе, однако, предполагают, что его недостатки лежали в противоположной области (что он много порицал). Здесь критику легче сформулировать. Историк допускает ошибку, обращаясь к методам судебного красноречия и привлекая свои характеры к суду, тогда как он должен ограничивать себя прямым эпидиктическим рассказом, критериями которого являются степень правды и полезность для читателя.
Была другая особенность стиля Феопомпа, которая возможно, сильно добавила раздражения Полибию. Вудман недавно показал, что римские историки в целом приняли потребность приспосабливать стиль к предмету. Если тема была прославляющей или восхваляющей, надо было использовать полный, гладкий стиль. С другой стороны, отрицательной теме, описыващей падение или период упадка, подходил резкий и изменчивый стиль. Полибий (ок. 200-118 до н. э.) был грек родом, но принятый в число римлян, так сказать. Как для друга Сципиона, его главным историческим предприятием была солидная история (из сорока книг) возвышения Рима к величию. В отличие от Дионисия Галикарнасского он мог поставить в заслугу историю римлянам и признать в них высокую степень политической культуры, не имея необходимости утверждать, что они были на деле греками по этническому происхождению. Дионисий, который приблизился к римлянам как грек, погруженный в эллинские традиции, не видел трудностей в смешивании Феопомпом полного стиля с негативной темой (распространяющееся зло от Филиппа), но Полибиева критика вероятно отражает римские идеи, которые должны были быть так ясно изложены Цицероном в следующем столетии: сообщение о достижениях человека с применением полного стиля означает, что история предназначена быть восхваляющей. Проблема с восхвалением не была лишена вероятности. Поэтому, некоторые критические замечания должны быть введены только для того, чтобы показать, что автор не потерял совсем чувства меры, но Феопомп был беспощаден и неумолим в своих нападках на Филиппа. Эта интерпретация лучше всего объясняет следующее замечание Полибия (8.11 [13].2):
"Так что или этот автор [Феопомп] был лгуном и льстецом во вступительных замечаниях в начале своей истории, или он полностью глуп и по-детски доверчив при изложении подробных сведений, предполагая, что бессмысленными и надуманными оскорблениями он заработает себе авторитет и получит признание за свою хвалебную оценку Филиппа".
Дело в том, что Полибий нашел чрезмерными оскорбления в адрес Филиппа в Филиппике. Почему тогда он не заключил, что работа была резкой критикой? Возможно, работа отвечала всем техническим требованиям, предъявляемым к панегирику, если судить по стандартам, принятым Полибием. Что касается политического красноречия, Плутарх признал, что ему есть место в исторических трудах. Речи могут быть написаны для государственных деятелей и генералов, когда они пытаются убедить граждан или ободрить армии. Искушение обратиться в бегство тогда наверняка было действительно велико. Плутарх комментирует: "Но что касается торжественных речей и периодов Эфора, Феопомпа и Анаксимена, которые они декламируют, вооружив и выстроив свои силы, то можно сказать: "Никто не пустословит пред оружием" (T33 = Plut. Mor. 803 B).
В сходном настроении Полибий нашел, что описания сражений у историков со времен Феопомпа были более искусственными, нежели реальными. О сухопутных сражениях у Эфора в особенности он говорит: "Если мы изучим [описания Эфором сражений при Левктрах и Мантинее] в деталях и с другой стороны посмотрим на построения и перепостроения войск во время настоящих сражений, он кажется смешным, полностью неопытным и неосведомленным в этого рода вещах". Полибий отмечает впечатляющее описание битвы при Мантинее, созданное Эфором, "но его фактические недостатки станут ясными, если исследовать ландшафт и тщательно отмерить движения, изложенные им. То же самое", продолжает он, "и у Феопомпа" (T32 = Polyb. 12.25f 6). Этот метод историков при воспроизведении причудливых рассказов возможно находит свое оправдание в оригинальном учении софиста Горгия Леонтинского (483-376). Немногое от работы Горгия уцелело, но одна цитата из его "Елены" (c. 11) проливает свет:
"Если бы все помнили все произошедшее раньше, осознавали происходящее теперь и предвидели будущее... [текст неясен]. Но как бы то ни было, нет никакого легкого способа вспомнить прошлое или исследовать настоящее или предугадывать будущее, так что относительно большинства предметов люди как правило руководствуются только собственным мнением, которое является скользким и зыбким".
Несмотря на неясность аподосиса в первом предложении, смысл высказывания понятен. По словам Гутри, "знание вообще невозможно, и ошибочное мнение единственный гид". В Горгии Платон приписывает знаменитому софисту мнение, что если человек только обучался риторике, он мог бы сказать убедительно, знал ли он что-нибудь о предмете или нет. Платон не обязательно стремится быть справедливым по отношению к софистам, но в этом случае имеются достаточные основания полагать, что вероятно Горгий учил чему-то подобному, так как это, кажется, полностью совместимо с мнением в "Елене" (Plato Gorg. 456 A-7 C). Горгий был одним из первых авторов риторических пособий, и его влияние на теорию и практику стиля в конце пятого и начале четвертого века до нашей эры было значительным. Он якобы был учителем Исократа. Очевидная практика историков вкладывать слишком витиеватые речи в уста лидеров и представлять грандиозные, но необоснованные описания сражений выглядит как приложение к теории Горгия: полагаться на правдоподобное мнение и убедительно импровизировать, так как факты уже не исправить.
Греки писали историю до появления риторических руководств. Геродот сверкнул своим собственным следом в виде исторического исследования, изложенного повествовательным стилем, который скорее отдавал долг древности эпической поэзии, чем соответствовал новой эре софистической риторики. Геродотов рассказ, в котором смешались знания и убеждения и смешались совсем не случайно, как это может показаться на первый взгляд, имел целью напомнить или прославить большие и изумительные достижения из прошлого и насколько возможно дать им вероятные объяснения. Фукидид близок к Геродоту в этих целях. Он все еще хотел напоминать и объяснять, но сознательно выбросил эпические украшения из своего рассказа, по его мнению, для большей пользы: "те, кто стремится наблюдать прошлое, которое может еще раз повториться... будут считать мою работу весьма полезной" (Thuc. 1.22.4).
Ранние риторики помогли ввести новый стиль греческой прозы, названный "периодическим", обычно одинаковый с "полным" или "гладким" стилем. Деметрий объясняет, что он означает и чем он отличается от более древнего стиля.
"Период есть сочетание колонов и фраз, который аккуратно закругленным окончанием заключает основную мысль, например: "в первую очередь о том я думал, что это в интересах государства отменить закон, и во-вторых, из-за сына Хабрия согласился я приложить все свое умение для защиты моего клиента"... Предположите, что мы перевернули период, приведенный ранее из Демосфена, и сказали: "Я буду адвокатом своего клиента, афиняне; поскольку сын Хабрия дорог для меня и намного дороже все еще государство, интересы которого я вправе защищать". Период теперь потерян".
Деметрий продолжает объяснять далее различие между более новым, периодическим стилем и более древним, иногда называемым паратактическим.
"Один вид стиля называют законченным, так как он совершенно периодический, находящийся в речах Исократа, Горгия и Алкидаманта, где период следует за периодом не менее регулярно чем гекзаметры Гомера. Другой стиль, называемый бессвязным, состоит из небрежно соединенных колонов как у Гекатея, по большей части у Геродота и у всех ранних авторов вообще. Например: "Гекатей Милетский сообщает следующее. Я пишу эти вещи, поскольку я полагаю, что они верны. Поскольку истории греков кажутся мне и длинными и абсурдными" (Demetr. Eloc. 11-12).
Из примеров Деметрия хорошо видны различия между более древним и более новым стилями. Типичный период вводит идею, работает через ряд подчиненных колонов, которые касаются ее, и наконец возвращаются к ней и завершают ее. В более древнем стиле, в его самой простой форме, колоны, как Деметрий выражается, "кажется, навалены кучей и брошены вместе без всякой интеграции и взаимозависимости, и они не оказывают друг другу поддержку, находимую в периодах". Исократ был, конечно, одним из первых великих мастеров периодического стиля, и судя по количеству, сколько раз древние соединяли Феопомпа с Исократом стилистически, есть мало сомнения, что и он практиковал его. Современные ученые попытались продемонстрировать некоторые очень тесные связи между этими двумя авторами в стилистических мелочах. К сожалению, фрагменты Феопомпа слишком немногочисленны и возможно не совсем точно скопированы, чтобы вселить уверенность в эти результаты.
Этот последний пункт заслуживает подкрепления. Фотий говорит, что Феопомп хвалился тем, что написал, "больше чем 150 000 строк, из которых можно было узнать информацию о деяниях греков и варваров до наших дней" (Phot. Bibl. 176, 20-5). Примерно говоря, если исторические работы заполняли 150 000 или больше строк текста папируса, средняя историческая книга Феопомпа равнялась бы больше чем одной трети, но меньше чем половине размера первой книги Фукидида. Четыре или пять книг вошли бы в средний том Оксфордского текста, и для напечатания всей исторической продукции Феопомпа потребовалось бы по крайней мере восемь и возможно целых двенадцать Оксфордских томов. Как бы там ни было, существует несколько сотен цитат из этих работ различной длины, и цитируются ли они точно (или с погрешностью), не проверишь вообще. Собранные вместе, эти уцелевшие строки едва заполнили бы пятнадцать Оксфордских страниц. Если их дословная достоверность сомнительна, еще более бесспорно, что они не являются репрезентативными. Из пятидесяти цитат, содержащих три строки или больше, тридцать шесть взяты из одного автора, Афинея, который интересовался прежде всего причудливым и сенсационным, так что особо не разгуляешься, если обходиться без него. Предстоит большая и полезная работа с уцелевшим материалом, но эти факты и цифры напомнят о серьезной нехватке свидетельств.

---

Глава 2. Как изучать фрагменты Феопомпа: Элленика

Эта глава начинает анализирование фрагментов Феопомпа. Поэтому кажется уместным вложить небольшое время и пространство, обрисовав в общих чертах то, чего я надеюсь достигнуть и как добыть максимальное количество достоверной информации из немногих случайных цитат и ссылок на потерянную работу. Далее, пора установить некоторые из очевидных идей, рабочих гипотез, которые будут регулярно использоваться в аргументах в следующих четырех главах. Когда я говорю людям, что изучаю фрагменты утерянного автора, они, как правило, отвечают: "О, я вижу, ты изучаешь уцелевшие кусочки и пытаешься угадать, что было между ними - заполнить пробелы, так сказать". На самом деле, "заполнение пробелов" редко ставится целью. Обычно содержание "заготовок" должно быть известно в общих чертах, когда начинаешь. То есть, необходимо знать историю, которую надо рассказать. В случае с Элленикой есть девятнадцать фрагментов (семь записей из одного слова в Стефановом списке географических выражений) из двенадцати книг. Самый длинный из этих фрагментов F22: около одиннадцати строк греческого текста в собрании Якоби. Сами по себе эти жалкие остатки вероятно не раскрывают очень много. К счастью, однако, Диодор дает важную информацию (13.42.5; 14.84.7), что Феопомпова Элленика началась там, где остановился Фукидид (411), включала двенадцать книг, и закончивалась битвой при Книде в 394. Поэтому она начиналась там, где резко обрывается История Фукидида, охватывала период возникновения и господства Спарты и заканчивалась решительным уничтожением спартанского флота персидскими морскими силами, которым командовал изгнанный афинянин Конон.
Эта важная информация позволяет установить фрагменты в контексте. Благодаря Элленике Ксенофонта, биографиям Плутарха (особенно Алкивиада, Лисандра и Агесилая), и рассказу Диодора, который широко использовал Элленику Эфора, современника Феопомпа, много известно о том, как греки рассказывали события тех лет, и фрагменты могут быть исследованы как ключи к разгадке специфических особенностей Феопомповой версии. В сумме главная цель состоит в том, чтобы получить максимум от каждого фрагмента, работая от того, что является общеизвестным из контекста.
Никто не будет отрицать, что есть трудности с этим методом. В любом данном случае его результаты редко будут более чем предварительны. Однако, никто в древности не жаловался, что Феопомп существенно изменил традиционные версии событий. Его репутация индивидуалиста происходит от его отрицательных моральных суждений. И Афиней, и Дионисий Галикарнасский использовали слово "любовь к истине", чтобы описать его как репортера. Полибий, его суровейший критик, придирается к его рассказам о сражениях, к его опущению периода греческой истории, которая включала сражение при Левктрах, и к его горькой характеристике Филиппа, но иначе он даже не намекает на фактические искажения или дикие изменения в содержании. Поэтому, кажется разумным ожидать, что Феопомп следовал традиции в своей широкой схеме, по крайней мере. Во-вторых, метод полезен только как часть более крупного плана атаки. Каждый предварительный результат должен быть добавлен к последующему и к последующему, чтобы наблюдать, появляется ли вообще четкая картина. Один результат может иметь небольшую помощь, но несколько, которые указывают на твердое представление о работе, могут стоить чего-то. Это называется накоплением.
В этом контексте уместно обратиться к основной функции фрагментов Элленики и, особенно, Филиппики. Многие пассажи процитированы из-за их сенсационного, стилистического или оценочного содержания. У суждений вообще есть сильное моральное завихрение. Часто бывает, что аплодирование политическому деятелю подразумевает одобрение его политики. Опять же унижение целого города, например, по моральным основаниям могло бы быть хорошо принято, чтобы подразумевать осуждение его образа, его роли в истории, традиционно принимаемой. Искушение поэтому состоит в том, чтобы попытаться прочитать программу политических симпатий в корпусе нравоучительных фрагментов, прочитать политику между строками моральной похвалы и критики. Если бы этот подход мог быть оправдан, это был бы главный и передовой шаг к цели обнаружения максимального значения во фрагментах. Подход будет усовершенствован в главе 4, но в настоящее время следующая процессуальная норма предлагается в ожидании более поздних заключений. Есть сильный обстоятельный (совокупный) случай для корреляции в Феопомпе. Однако, пять предупреждений должны быть озвучены.
Во-первых, контекст должен быть определен в максимально возможной степени, чтобы убедиться, какое политическое состояние у кого-либо окажется под прицелом. Возьмем случай с византийцами. Есть два места, где они вероятно заметно фигурировали в Филиппике: в одном сообщается об их роли в ликвидации Второй Афинской Архэ (в Союзнической войне против Афин, 357-355), в другом говорится об осаде их города Филиппом в 340/39. Следующая глава покажет, что антиафинское восстание вероятно записано в книгах семь и восемь, а осада стояла в книгах сорок семь и сорок восемь. Их демократия раскритикована в F62 из книги 8. Поэтому политического состояния "распутных обжор и пьяниц" (как фрагмент описывает их), они должно быть достигли в период от середины до конца 350-х (наблюдаемый в книге 8), когда они помогли демонтировать Вторую Афинскую Архэ или по крайней мере получили прибыль от ее упадка, захватив Халкедон. Так как никакой другой длинный фрагмент не имеет дела с Византием, не известно, как Феопомп судил об их военных усилиях против Филиппа.
Пример византийцев также полезен, чтобы ввести второе предостережение: оценочное заявление не всегда объединяется с рассказом; скорее оно может быть изолировано от него, как комментарий о византийцах в F62 вероятно был отделен от повествования об осаде Филиппом города, но возможно, он был соединен с сообщением о Союзнической войне. Идеи интеграции и изоляции могут быть проиллюстрированы в отношении историков, работы которых все еще существуют. Интересный случай того, что я называю изоляцией, недавно обсуждал T. Люс в связи с римским историком Тацитом и его оперированием с императором Тиберием в Анналах. О смерти Тиберия сообщается в конце книги 6, где представлен и краткий некролог (6.51.3). Как указывает Люс, трудно видеть связь между резюмированием господства Тиберия в некрологе и предыдущим полным повествованием о его царствовании. Некролог приводит шесть различных фаз жизни Тиберия, отмеченных ясными поведенческими изменениями. Но сам рассказ не заметил этих фаз и просто подчеркнул однородное зло Тибериева характера. Заключение Люса состоит в том, что рассказ и некролог были написаны с двух точек зрения: рассказ акцентировал характер Тиберия, некролог делал ударение на его поведении. Феопомп возможно не принял сходный стиль, но почему бы и нет? Некрологи необязательно объединены с предыдущим рассказом. С другой стороны их эффект не должен состоять в том, чтобы разрушить общее содержание рассказа. В этом отношении по крайней мере, и рассказ и некролог Тацита согласны: Тиберий был злым. Безусловно, некролог позволил ему на ранней фазе превосходствовать "и в достижениях, и в репутации, пока он был частным лицом или занимал должности при Августе". Однако, скоро он сделался хуже,
"стал скрытен и коварен, притворяясь благочестивым человеком (occultum ac subdolum fingendis virtutibus), пока были живы Германик и Друз; он же сочетал все хорошее и дурное до смерти матери; он был отвратителен своей жестокостью, но таил от всех свои низкие страсти, пока потакал Сеяну, или возможно опасался его, а под конец он, оставив любую сдержанность, обратился к преступлениям и гнусной похоти, заглушил в себе всякое чувство стыда и страха и отдался только своим порокам".
Этот образец подчеркивает ожидаемую особенность некролога: риторический баланс. В рассказе историк повидимому концентрируется на записи действий своих персонажей в свете собственных предположений об их истинном характере. В некрологе он отступает от прежнего и стремится сделать уравновешенное риторическое заявление. Для злого характера в начале можно попытаться сказать что-то хорошее. Слабость результата или полный отказ от усилий служит только к тому, чтобы увеличить осуждение. Создается впечатление, что даже после серьезной, отдельной попытки беспристрастности немного, или никаких заслуг не может быть найдено в теме.
Три некролога от Феопомпа включены в фрагменты. Один, из Элленики, использовался профессором Мейером в качестве ключа к пониманию центральной цели или тенденции работы. Другие два, из Филиппики, имеют также значительную важность. Стоит поэтому потратить немного больше времени, чтобы понять, как древние историки использовали некролог. Тацит показал его полностью развитую форму; появился ли его оригинал в историописании до Феопомпа? Отмечая смерть великого государственного деятеля, Фукидид (2.65) внедряет редакторскую справку, чтобы превознести мудрость военной политики Перикла над глупостью его преемников. Последующий рассказ иллюстрирует тезис, но никогда не возвращается к нему явно. Яснее краткое замечание Фукидида о Никии, афинском стратеге, захваченном и казненном сиракузянами после краха сицилийской экспедиции (Thuc. 7.86.5): "человек, который из всех греков в мое время наименее заслужил столь незавидную участь, учитывая, что весь курс его жизни регулировался строгим вниманием к добродетели". Этот краткий обзор хорошо иллюстрирует принцип изоляции, по моей идентификации. Читатели рассказа Фукидида не будут сомневаться, что тот вообще одобрял политику Никия, особенно его несогласие с предложенной сицилийской экспедицией, но с другой стороны, рассказ и некролог не объединены так, чтобы некролог логически проистекал из рассказа. Весь предыдущий рассказ Фукидида о Никии не совместим с выставлением его "аретэ" в конце. Так же, как и в обращении Тацита с Тиберием, Фукидид шагнул из своего рассказа и рассматривал на Никия с более широкой точки зрения.
Остается показать, что означает интеграция. В конце главы 3 будет утверждаться, что рассказ Феопомпа был тенденциозен, потому что он вносил редакторские суждения в свое повествование. Поступая так, он ясно дал понять свои симпатии, когда характеризовал дела, описанные как совершенные людьми определенных моральных убеждений. Понятие нуждается в иллюстрировании, и еще раз Тацит предоставляет подходящий пассаж (Анналы 4.52.1):
"Но в Риме уже встряхнулся императорский дом, и открылась череда событий, которые в результате погубили Агриппину. Сперва ее троюродная сестра, Клодия Пульхра, была подвергнута судебному преследованию Домицием Афром в качестве обвинителя. Только что побывавший претором и занимавший скромное положение, однако стремившийся прославиться даже совершив любое преступление, он предъявил ей обвинение в нецеломудрии, в супружеской измене с Фурнием, в операциях с ядами и кознях против жизни прицепса. Агриппина, вспыльчивая всегда, и теперь, взволнованная нависшей над ее родственницей опасностью, полетела к Тиберию, и так случилось, что нашла его приносившим жертвы своему отцу".
Выделенные курсивом слова - примеры интегрированного конъюнктурного высказывания. Они могли быть удалены, "полетела", могло быть изменено на "пошла" (возможно, лучший перевод pergit так или иначе), и сообщение будет в значительной степени нейтрализовано. Интеграция, конечно, добавляет жизни к повествованию. Это также служит к тому, чтобы вовлечь и управлять неосторожным читателем.
Политическая программа может быть прослежена в корпусе моральных суждений Феопомпа, поэтому обеспечил контекст, интеграцию, учитываются и три другие предостережения. Третье предостережение в списке можно было бы назвать принципом посредничества. Корреляция нравов к политике является не обязательно столь же простой или прямой, как это до сих пор описывалось. Глава 4 показывает, что есть вероятно посредническое понятие, которое могло время от времени иметь эффект отступления от моральной оценки к чему-то другому, нежели политическая программа под наблюдением. Ключевые понятия в моральной программе Феопомпа включают нехватку самоконтроля или самодисциплины с одной стороны, и усердие и старание, управляемые мастерством, с другой. Вообще, людей, которые подчинились Филиппу без борьбы, называют безудержными или недисциплинированными, и другие, которые оказали неэффективное сопротивление, описываются так же, но есть свидетельства, что критические замечания были смягчены в отношении более решительных противников Филиппа. Однако, заманчивое заключение, что Феопомп систематически хвалил противников Филиппа и сурово критиковал его агентов за их политику, слишком полагается на скудные свидетельства. Тем не менее, историк действительно одобрял усердие, старание и мастерство везде, где он их находил; и так как те особенности были обязаны предлагать организованное, эффективное сопротивление, а не печально известные уговаривания и взятки со стороны македонского царя, конечным результатом является очевидное одобрение основанной на моральных основаниях политической программы сопротивления Филиппу.
Если здесь нет особой разницы, то зачем рассматривать посреднический принцип вообще? Ответ является двойным. Во-первых, есть свидетельства, что он есть, и поэтому его нужно рассмотреть. Во-вторых, он помогает понять Элленику, предмет второй части этой главы. Моральные суждения, которые касаются Элленики, не размышляют над политикой предметов тем же образом. Опыт имеет значение. В F342 Феопомп утверждает, что опыт в сражении кует лучших солдат и что у лучшего политического деятеля должен быть опыт в публичных выступлениях. Элленика же охватывает период максимума спартанского влияния в Эгейском море, а спартанцы были общеизвестно неопытными государственными деятелями. Их образовательная система (agoge) обучала солдат. Поэтому возможно что под усердием и старанием, приписываемым спартанцам, подразумевалось их военное мастерство, но не обязательно их политика.
Четвертое предостережение подпадает под рубрику сравнения, и пятое занимает пункт укомплектованности. Они дополняют друг друга и с пользой могут браться вместе. Недостаточно просто отметить, что Феопомп критикует кого-то; серьезность критики должна быть оценена обширным сравнением отдельных суждений со всеми другими. Глава 4 исследует язык редакторских фрагментов для установления масштаба их интенсивности. Было бы только полезно, если фрагменты представят вообще все суждение Феопомпа. Если фрагменты только выписки и мелкие ремарки там случайно или даже систематически опущены эксцерпторами, то и сравнения исказятся до неизвестной степени. Что представляют фрагменты?
В этом случае свидетельства приходят на помощь. Так как большинство суждений - осуждения, то наиболее серьезное беспокойство принесла бы существенная потеря комплиментарных ощущений. Однако, свидетельство читателей, которые знали Филиппику и Элленику, дает гарантию, что едва ли любые хвалебные ремарки потеряются. Единственной вероятной утратой являлся бы отрицательный материал. Но и здесь чрезмерное беспокойство кажется необязательным. Репортеры вроде Афинея, которые смаковали сенсационные факты, не пропустили самые сочные строки. Поэтому с этими оговорками и дальнейшей необходимостью в совокупности прямое использование большинства фрагментов способами, обрисованными в общих чертах выше, будет вероятно достаточно безопасной процедурой. В двух случаях, однако, укомплектованность вызовет понятную тревогу. Речь идет о некрологах Лисандру и Агесилаю. Их уцелевшие части - доказуемые или подозреваемые извлечения из более полных заявлений, общая тенденция которых имеет больше важности, чем очевидная значимость выписок. К фрагментам их типа действительно нужно приближаться с большой осторожностью.
Еще один принцип должен быть продвинут до подробного рассмотрения Элленики. Рабочая гипотеза, что Феопомп писал историю как хиосец, представитель своего родного острова, поблизости от Эгейских островов и ионийцев на азиатском побережье, не так доказуема, но все, что ожидается от рабочей гипотезы - чтобы она не противоречила никаким известным свидетельствам и объясняла по-иному озадачивающий материал.
Конечно, у большинства людей есть особый интерес к своим родным городам, и фрагменты показывают, что Феопомп не был исключением. Ссылки на Хиос происходят из Филиппики. В F104 прославляется пример хиосской помощи Афинам. В результате афиняне включают хиосцев в свои молитвы богам. F122 отделяет хиосцев от других греческих поработителей, потому что они лишь покупали и продавали варваров, тогда как другие греки, например, спартанцы и фессалийцы, порабощали своих же греков. Опять же, F164 - речь, вложенная в уста Филократа, открыто защищает мирный договор с Филиппом, который должны были скоро заключить Афины и который носил его имя. Афины были слишком изолированы, чтобы сопротивляться Филиппу, утверждается словами Филократа, так как хиосцы, родосцы и другие союзники покинули их. В F276 хиосцы становятся самыми первыми производителями вина, научившись виноделию от Энопиона, сына Диониса (винного бога). И в F291 изорванный папирус остается от того, что я идентифицирую как некролог Гермею из Атарнея. Гермей резко критиковался за то, что он плохо обращался с ионийцами, хиосцами и митиленцами, и некоторые издатели восстанавливают хиосцев во второй раз как еще раз эксплуатируемых Гермеем. Но если естественный интерес к родному государству или области становится фиксацией и проявляется в постоянной литературной перспективе? Феопомп проявил пристальный интерес к тому, присвоил ли Лисандр деньги из спартанского имперского казначейства (FF20, 332, 333). Почему бы и нет? Вопрос был присуще интересен, тем более, конечно, для платящего дань островитянина, чьи деньги оттуда частью были и его. Опять же, что делать из сообщения в F94, что Клеон получил не известную из других источников взятку от неуказанных "островитян" за оказание им предпотения в афинских судах? Или должен ли текст F153 быть исправленным, как это делает большинство ученых, чтобы заставить его читать как что-то другое, чем то, что он говорит: а именно, что мирный договор, подписанный между Афинами и Персией в пятом столетии (Каллиев или Эпиликов мир), был направлен "против греков"? Островитянин без всякого труда мог рассматривать мир между Персией и Афинами в пятом столетии как открытие двери для дальнейшей эксплуатации "греков" в Афинской империи. Тремя историческими работами Феопомпа были Эпитома Геродота, Элленика и Филиппика. Интересными темами для него поэтому были персидская война, период спартанского правления в Эгейском море и возвышение Филиппа. Однако, также верно, что первые две работы охватывали периоды, в которые Хиос вступил в центр деятельности греческих дел. Для Геродота персидская война была вызвана ионийским восстанием, в котором хиосцы были среди лидеров и героев (Геродот 5.97, 6.15). Более существенно, период Элленики точно соответствует времени спартанского господства на море в Эгейском море. Сам Фукидид говорит, что возможность для спартанцев вступить на эту арену, где прежде доминировали неограниченно Афины, была создана руководимым хиосцами восстанием некоторых главных союзников (Thuc. 8.5). С того момента, пока спартанский флот не был уничтожен при Книде, хиосцы были внутри или около центра греческой истории. После Книда главная арена борьбы за власть перешла на материк, где постепенно Фивы должны были возникнуть как спойлер. Позже, Хиос снова стал чем-то вроде политического игрока в Эгейском море. Он был главным союзником Афин в основании Второй Архэ (378) и он же ее развалил в 357. Эти события вероятно охватывали книги 7 и 8 Филиппики; и еще полностью семь - восемь книг, самое длинное отступление в работе, возможно самое длинное во всей древней историографии, были посвящены восточному прибрежному району Средиземноморья и Эгейского моря, в которых Хиос был по крайней мере внутри или около центра северо-южной оси. В то время как ни одно из этого ничего не доказывает, вполне последовательна гипотеза, что Феопомп писал с точки зрения родного Хиоса.
Возможно, среди островитян и азиатских греков господствовали мнение, что их порядком затирали в сообщениях о греческой истории. Эфор происходил из Кимы к северу от Хиоса на азиатском побережье. Он был печально известен навязыванием своего родного города вниманию читателей даже не ко времени (Якоби, № 70 F236 = Strabo 13.3.6). Иначе он писал, когда обращался к теме материковых греков. Он хорошо относился и к Афинам, и к Филиппу, как показывают остатки его Элленики. Очевидно, он был заинтересован, чтобы его широко читали. Феопомп, с другой стороны, кажется, сурово критиковал всех своих крупных героев. В введении он хвастался своей свободой от зависимости обучать ради платы. Поэтому ему не приходилось привлекать учеников; возможно, он чувствовал себя достаточно состоятельным, чтобы оттолкнуть от себя большинство богатых и могущественных. Несмотря на кажущуюся заинтересованность в спонсорской поддержке Мавсола и Филиппа, он повидимому в конечном итоге вступил в антагонизм почти со всеми и закончил жизнь "изгнанный отовсюду". Все эти факторы совместимы с тезисом, что он сделал себя представителем как человек в других случаях игнорируемый и относительно бессильный, сердитый, доровольный аутсайдер, вечно нападающий на самых влиятельных людей в истории и выставляющий их толстокожими и испорченными.
Когда все методы терпят неудачу, как это часто бывает, я выясняю, что известно о данной теме в Филиппике и возвращаюсь к Элленике. Так что же было в этой работе, от которой уцелели столь скудные остатки? По крайней мере, источники были щедры в идентификации книг, из которых взяты выдержки. Только от книг 3, 5, и 12 нет никаких приписанных к ним фрагментов, другие имеют в количестве от одного до четырех. В результате работа существенно потеряна. Никакая основная структура не вырисовывается в ней с какой-либо ясностью, как в более крупной Филиппике, и фрагменты предлагают немного больше помимо неизбежного перетирания Спарты и спартанцев.
Тем не менее вероятный общий контент работы установить все же можно, что позволяет в свою очередь установить и сохраненные фрагменты в некотором контексте. Двенадцать книг Элленика обнимали период от 411 (или 412, как я предположу ниже) до сражения при Книде в августе 394. Для сравнения есть Элленика Ксенофонта. Она также начинается с 411 (продолжая Фукидида), но выходит далеко за рамки Книда и добирается до второго сражения при Мантинее (362), в семи книгах. Ясно, что история Феопомпа была намного более полной, чем Ксенофонта, поскольку нет никакой причины предположить, что книги Феопомпа были непомерно маленькими. Кроме того Ксенофонтова Элленика был очевидно известна Феопомпу, и поздний греческий философ Порфирий фактически обвинял Феопомпа в плагиате и так или иначе в снижении качества работы Ксенофонта. Работа Феопомпа была написана после публикации Ксенофонта, поэтому и использовала ее в качестве источника.
Начиналась ли она как и Ксенофонтова, сходу (говоря несколько вольно) подхватив рассказ Фукидида, или кратко повторила части Фукидида, чтобы установить раздельное начало для себя в качестве самостоятельной работы? Некоторые из ранних фрагментов предлагают разрозненные события 412-411 в первых двух книгах. F5 показывает, что Феопомп описал борьбу за Абидос в конце 411 как "второе сражение у Киноссемы". Ясно поэтому, что в отличие от Ксенофонта он наверняка по крайней мере упомянул ту битву, которая уже была описана Фукидидом (8.104). Более значительный F8 из книги 2 является замечанием о Педарите, первом спартанском гармосте Хиоса. Фукидид уже сообщил о том, как он был убит, сражаясь с афинянами на Хиосе где-то зимой 412/11 (Thuc. 8.55.2-3). Мейер полагал, что Педарит упоминался в ходе сообщения о ниспровержении Кратесиппидом хиосской демократии в 409/8.
Что эти фрагменты говорят об организации начальных книг Элленики, является загадкой. Возможно, Феопомп посвятил первую книгу соединению "свободных концов" от Фукидида, следуя ходу событий в Геллеспонте и Пропонтиде. FF6 и 7, географические записи из книги 1, упоминают местоположения во фракийском Херсонесе и Боспоре. Они предлагают всестороннее обсуждение военно-морских операций в той области (Ксенофонт Элленика 1.1.22). Если это верно, возможно подробный отчет о событиях на юге и в центре Эгейского моря был спасен для книги 2, и снова история относилась бы к материалу, уже охватываемому Фукидидом. Действительно, события 412 в изложении Фукидида не могли не вызвать большого интереса для хиосского историка. В этом году Хиос и Эрифры спровоцировали восстание в Ионии против правящей афинской власти (Th. 8.5.4-9.3), и Феопомп едва был бы в состоянии проигнорировать известное суждение о хиосцах Фукидида, внесенное в его запись о 412 г. (8.24.4-5):
"Действительно после лакедемонян хиосцы - единственные известные мне люди, которые знали, как быть мудрыми в процветании, ибо они проводили свою внешнюю политику с тем большей уверенностью, чем сильнее становился их город. И в этом восстании, в котором они могли, казалось бы, допустить ошибку, поддавшись импульсивности, они тем не менее не шли на риск, пока у них не появились многочисленные и храбрые союзники, готовые разделить с ними опасности, и пока они не увидели, что афиняне после сицилийского бедствия сами не отрицали отчаянного положения своих дел. И если они обманулись из-за одной из тех неожиданностей, которые опрокидывают человеческие расчеты, то осознали свою ошибку только вместе с многими другими, которые верили, как и они, в скорый крах афинской власти".
Эта цитата вводит два понятия: величие Хиоса и способность островитян оставаться уравновешенными, обладая властью и влиянием. Эти идеи возможно легко стали темами, которые связывали рассказ об Эгейских событиях между началом восстания в 412 и сражением при Книде в 394, и они - темы, которые кажутся совершенно подходящими уму Феопомпа.
Несмотря на усилия Эдуарда Мейера, метод Феопомпа в организации его рассказа просто не известен. У древних было два главных выбора: они могли вести летопись погодно (κατ᾿ ἐνιαυτόν) или собирать свой материал в виде сюжетов или эпизодов (κατὰ γένος) и рассказывать события раздельно. Один метод следует хронологии, но дробит большие кампании или движения, обнимающие больше чем один год. Другой подход не дробит, но рискует хронологическим беспорядком. Методы менялись от автора к автору. Геродот писал сюжеты; рассказ Фукидида был разделен на кампании-сезоны. Ксенофонт начал, следуя близко модели Фукидида, но позже стал менее дотошным. Эфор продолжал двигаться сюжетами, в то время как P (автор анонимной Оксиринхской Элленики) следовал примеру Фукидида вполне строго. Нет никакого способа определить, какой выбор сделал Феопомп. Фрагменты разрешают обе возможности. Фрагменты из книги 1 кажутся лучше всего связанными с событиями 411/10 (возможно с некоторым предварительным материалом из 412), но книга 2 возвращается в прошлое на Хиос в 412, возможно в отступлении. Другими словами процедура могла быть погодной с отступлениями, посюжетной (первые операции на севере, затем борьба в южно-центральном Эгейском море) или даже комбинацией двух стилей.
Выбор Феопомпом завершения Элленика несколько противоречив. Небольшая предвариельная информация поможет поставить вопрос в перспективу. С 399 армия под спартанским командованием действовала на персидской территории, опустошая области западных азиатских сатрапий. Неспособные отогнать эту армию силой оружия, персы обратились к подкупу государств материковой Греции, чтобы они восстали против спартанской гегемонии. Они расчитывали, добиться отзыва спартанской армии в Грецию для борьбы с восстаниями, и им это удалось. К началу проведения кампании 394 спартанцы у себя решили, что ситуация серьезна. Они мобилизовали домашние войска и отозвали Агесилая, спартанского царя, командующего азиатской армией. Домашняя армия вторглась в Коринф и одержала не очень решительную победу. Тем временем Агесилай прошел домой через Фессалию не без трудностей. Он не оставил Азию в состоянии мира. За год до его отъезда (395) спартанское государство пошло на беспрецедентный шаг, добавив под его командование еще и флот. Это назначение объединило в руках одного человека контроль над сухопутными и морскими силами. Никогда еще спартанец или другой грек не поднимался так высоко. Он быстро передал морское руководство своему шурину Пейсандру, который описан Ксенофонтом как обладающий больше амбициями, чем способностями адмирал (Ксенофонт Элленика 3.4.29). Возможно, это решение было ошибкой Агесилая, но он вероятно вычислил, что ему было нечего бояться персидского флота. Оксиринхская Элленика (19-20) сообщает, что организация последнего в 395 шла ни шатко, ни валко. Морякам не платили в течение многих месяцев (пятнадцати согласно Исократу, Панегирик 142), и некоторые даже подняли бунт. К сожалению, папирус прерывается прежде чем история о том, как Конон возвратил над ними полный контроль, закончилась, но ясно, что возвратил. 14 августа 394 Агесилай приближался к границам Беотии, когда он наблюдал частичное затмение солнца. Приблизительно в то же самое время ему пришло известие, что Конон уничтожил спартанский флот при Книде со своими однажды бунтовщиками и что Пейсандр убит. Агесилай скрыл эту информацию от воинов и вторгся в Беотию, чтобы сразиться с союзническими силами при Коронее. Результатом была номинальная, но сомнительная победа Спарты. Источники не сообщают ни о каких других крупных событиях в этой связи того года.
Очевидный вопрос состоит в том, почему Элленика оканчивается Книдом и год не завершается включением Коронеи? Как Феопомп организовывал повествование этого года? В то время как невозможно доказать, какую он выбрал альтернативу, возможный выбор может быть тот, который наиболее вероятен. Есть три возможных решения. Первое можно было назвать тезисом рваного завершения: возвращение Агесилая было описано до марша через Фессалию и оставлено ради описания Книда. После описания морского сражения Феопомп явно бросил Элленику, чтобы начать работу над Филиппикой. Вторую возможность можно было бы назвать тезисом подчинения: возвращение Агесилая описывалось до и возможно после 394, и в подчинении в результате главному рассказу, а именно событиям, которые привели в том числе и к сражению, которое устранило Спарту как морскую державу (более поздняя навмахия при Наксосе в 376 не в счет). Это представление, казалось бы, требовало предположения, что Феопомп рассказывал заключение Элленики скорее тематически, нежели синхронистически. В-третьих, гипотеза устранения: об отъезде Агесилая из Азии просто сообщается, но не рассказывается. Ясное значение этого последнего тезиса - то, что в конце его работы по крайней мере, если не всюду, то здесь у Феопомпа было немного или совсем не было интереса к борьбе за контроль над материком, но только к Эгейскому морю.
К счастью, есть еще информация, с которой можно поработать. Полибий (8.11.3 = T19) жаловался, что завершение Элленики (в 394) и последующее начало Филиппики (с 360), в результате опустило важный период, названный им "временами (или обстоятельствами) Левктр" (Leuktrikoi kairoi). Левктры были сражением, в котором в 371 Фивы наконец одержали решающую сухопутную победу над Спартой. После этого фиванцы успешно ликвидировали дряхлый Пелопоннеский союз, поддержив основание стратегического Мегалополя и заселение его непримиримыми врагами Спарты. Вот что Полибий говорит о Феопомпе.
"Действительно, никто не похвалил бы вышеупомянутого историка за его подразделение труда (ὁλοσχερεῖς διαλήψεις), ибо приступив к описыванию греческих дел с места, где кончил Фукидид и добравшись до времен Левктр (συνεγγίσας τοῖς Λευκτροῖς καιροῖς) и к самому известному из эллинских дел, он резко оборвал, сменил тему и начал описывать дела Филиппа".
К сожалению, этот пассаж интерпретируется по-разному. Согласно точке зрения Якоби, которую недавно повторил Брюс, Феопомп описывал события Греции и планировал продолжить и после 394, что он имел заметки для следующего рассказа, но внезапно сменил тему, когда Филипп привлек его внимание. С другой стороны Мейер и Лэйн Фокс приняли точку зрения, что Книд был запланированным завершением всего.
На первый взгляд это кажется безрезультатным, но фактически Полибий расширил вопрос. Он говорит о "подразделении труда" историка, то есть о том, как он делит все свое историческое предприятие. Подразумевается, что опущение Leuktrikoi kairoi недосмотр не одной только Элленики, но также и Филиппики. Якоби предполагает, что левктрские времена были изложены в отступлениях в Филиппике. Действительно, если бы Феопомп побеспокоился подготовить заметки, было бы удивительно, если бы он предпочел не использовать их в работе столь печально известной своими отступлениями как Филиппика. Но учитывая временной период по крайней мере в двадцать три года (394-371) и самое большее в тридцать четыре года (394-360) богатой событиями греческой истории, соответствующее отступление на столько лет едва вписалось бы в крошечный угол Филиппики, и нет никаких свидетельств о существенном отступлении на этот период. Возможно часть книги 45 освещала некоторую историю Фив (F212), но ссылка, кажется, относится к неясному, более раннему эпизоду. Принцип подчинения материковой истории восточно-средиземноморской хорошо иллюстрирован F103, кратким содержанием Филиппики 12, составленным византийским ученым. Она рассказывает историю руководства Эвагора восстанием его родного Кипра против персидского господства (391-380). Спустя несколько лет после вспышки этого восстания Великий царь освободился для войны против Кипра, навязав мирное соглашение материковым грекам с помощью Спарты, так называемый Царский (или Анталкидов) мир 387/6. Это соглашение - одно из крупных событий Leuktrikoi kairoi, как их называет Полибий. Значительно, о его обстоятельствах сообщил Феопомп не в отдельном, связном повествовании о материковой истории, а между прочим, в зависимой, иллюстративной роли в рассказе о восточных событиях. Точно так же убийца Эвагора идентифицирован как элеец Фрасидей. Элида находится в Пелопоннесе, области, в которой праздновались Олимпийские Игры, и Фрасидей был описан в Элленике Ксенофонта (3.2.23-31) как пьяный демократ, вождь Элейского восстания против Спарты. Снова материковая история введена только тогда, когда она служит восточному рассказу и очевидно, по частям и только поскольку это необходимо. Наконец, еще одно упоминание об этом периоде из Филиппики уцелело. В FF322-3 есть ссылки на вторжение фиванского полководца Эпаминонда в Пелопоннес в 370/69 вскоре после сражения при Левктрах. Лучше всего предположить, что эти фрагменты пришли из несколько недоброго некролога на Агесилая с главным тезисом, что Агесилай начал свою карьеру как самый прославленный грек, которого знала история, но за несколько десятилетий скатился до того, что ему пришлось подкупать своих злейших врагов ради спасения родины, а еще через несколько лет он умер в одиночестве, продавая свои услуги как наемник царю Египта. Знание Феопомпа о Царском мире, Фрасидее и вторжении Эпаминонда в Пелопоннес не доказывает, что он подготовил "многочисленные заметки" по Leuktrikoi kairoi. Оно показывает только, что он читал Ксенофонта, что никогда не вызывало сомнения, и что он был так же осведомлен и сведущ о главных событиях периода как и любой хорошо информированный живший тогда грек.
Имеет смысл напомнить, что фактически известно об "общем подразделении" исторической работы Феопомпа. Филиппика был посвящена карьере Филиппа и нитям восточной (греческой) и западной (сицилийской) истории от конца 390-х до 344/3, когда заключительное завоевание Филиппом Греции становится единственной темой. Есть также место для отступления к Черноморской истории, но об этом ничего не известно. Очевидная же причина открытия восточных и западных отступлений в конце 390-х состоит в том, что они продолжали Элленику, которая прервалась в 394. Восточная история была неизбежно главной в Элленике, но начало сицилийской истории в 394 в Филиппике может только означать, что та работа подхватывала нить сицилийской истории, которая проносилась через Элленику. Фукидид привнес Сицилию в господствующую тенденцию греческого рассказа, когда он посвятил подавляющую часть книг 6 и 7 своей работы неудавшемуся афинскому нападению на Сиракузы (415-413), и было бы совершенно естественно поддерживать интерес к Сицилии, так как Сиракузы обратились к активному содействию спартанским усилиям после поражения афинских захватчиков.
В результате сицилийская история была свободным концом, свисающим с Элленики, ибо 394 есть разгар господства Дионисия I (правил c. 406-367), и точки, где остановиться, не было вообще. Признав неуместность даты как завершающей, Феопомп вернулся к ней и "связал свободный конец" с подходящим отступлением в Филиппике. Однако, он не чувствовал то же самое по отношению к материковой истории от 394 до 360. Он не включил ее в Элленику и не чувствовал потребности подхватить ее в Филиппике. Тезис устранения поэтому кажется самым вероятным; Феопомп вероятно не описывал обратный марш Агесилая, что сделало его свободным закончить Книдом, намеченным пунктом остановки; и это точно вопрос, на который жалуется Полибий. Тот был расстроен, потому что Феопомп резко "отбросил Грецию и ее борьбу" в Leuktrikoi kairoi. Несмотря на важность событий ("самые известные из эллинских дел"), Феопомп описал все остальное относящееся к греческой истории с того периода, опустив сам период. Опущение было систематическим и преднамеренным. Возможно, он удовольствовался оставить историю Каллисфеновой Элленике, возможно просто не был заинтересован.
Это очевидное отсутствие интереса к материку было возможно не просто ограничено Leuktrikoi kairoi. "Лисандр" Плутарха предлагает подсказку. Центральными историческими источниками для этой биографии, кажется, были Элленики - Ксенофонта (вероятно), и более определенно Эфора и Феопомпа, которые упомянуты конкретно (17.2, 20.6, 25.3, 30.2-3). Одна история имеет большой интерес. Согласно ей, Лисандр замыслил тщательно продуманный, но неудавшийся заговор с использованием подкупленного оракула (сперва дельфийского, потом додонского, потом Аммона в Ливии), для поддержки его запланированной попытки изменить спартанское государственное устройство. Этот эпизод с набором из взяточничества, обнаружения секретных документов и политического скандала для Феопомпа наверняка был лакомым кусочком. Плутарх, однако, дает необычно обширный обзор своих источников для этой истории при введении эпизода, сталкивая Лисандра со следственной комиссией из эфоров, которые имели письмо с компроматом на него, и акцентирует, что его главный источник здесь не Феопомп, а Эфор. Он объявляет, что "некоторые источники" (Lys. 20.5), утверждают, что Лисандр действительно видел Аммона, так как решил посетить оракул и умилостивить бога. Однако, "большинство" (τοῖς δέ πλείστοις δόκει 20.6), считало бога "простым предлогом" (πρόσχημα) в стремлении Лисандра отвязаться от эфоров и выставить убедительное, религиозное оправдание, чтобы отправиться в паломничество и "избежать домашнего хомута" (20.6). "Причину сообщения Эфора", продолжает Плутарх, "я изложу в ближайшее время", и излагает в полном объеме в главе 25, где он отмечает вторым разом, что его источник - Эфор. Еще одно продолжение следует в 30.3. Здесь контекст - смерть Лисандра и что обнаружили спартанцы, когда содержимое его имущества стало известным. Согласно Феопомпу (30.2) обнаружили его личную бедность, но по Эфору нашли речь о государственном устройстве, которую он заказал написать в поддержку своим революционным проектам. Агесилай уничтожил документ. Когда Плутарх вводит эту историю, он подразумевает, что нашел ее только у Эфора. Возможно, Феопомп оказался среди "некоторых" (ἔνιοι μέν), или более вероятно его версия как самая важная ранняя альтернатива Эфору (Ксенофонт молчит) была источником для "большинства" (πλείστοις δέ). Конечно, Плутарх не говорит ничего, чтобы исключить возможность, что Феопомп упоминал заговор. С другой стороны ничего, что говорит Плутарх, не заставляет полагать что история была найдена в каком-либо источнике, кроме Эфора, и было бы удивительно видеть, что сплетничающий Феопомп превзойден в его собственной игре общеизвестно умеренным Эфором. Однако неэфоровские источники плутарховой информации проясняют только, что некоторые из них (очевидно хвалебные) отослали Лисандра из Спарты на религиозный поиск, в то время как другие насмехались над теорией "поиска" и заставили его уехать, потому что жизнь в Спарте была слишком репрессивной. Это походит на Феопомпа, ибо мысль, что спартанцы, которые посмотрели на мир, находили жизнь дома невыносимой и так превращались в путешественников, находится в Филиппике (F232). Должно подразумеваться, что один только Эфор полностью сообщил об истории предпринятого ниспровержения спартанского государственного устройства. Одна очевидная причина, что Феопомп проигнорировал ее или уделил ей меньше времени и пространства несмотря на ее очевидную привлекательность будет та, что он не интересовался предметом.
С другой стороны, если Феопомп действительно проигнорировал или преуменьшил заговор Лисандра, он позаботился сообщить о своем отказе присвоить деньги из союзной казны (F333). Посредством контраста, из другой истории о Лисандре, рассказанной и Эфором, и Феопомпом (17.3), деньги, присвоенные Гилиппом, описаны тайно домашним рабом как "совы, спящие под черепицей" (Lys. 16.2). Эти деньги не походят на персидский грабеж или "ссуды" от Кира. "Сова" была афинской монетой в четыре драхмы. Это были деньги не существовавшей более Афинской империи, нечто, к чему у хиосцев и всех обитателей побережья и островитян Эгейского моря был особый интерес. История соответствует гипотезе, что Феопомп старался принести хиосскую или восточно-эгейскую точку зрения на историю своего времени, как правило, не обеспокоенную спартанскими конституционными кризисами, но внимательно следящую за деньгами, собранными от подданных Спарты.
Теория, что Элленика была написана с эгейской точки зрения, противоречит единственному другому существующему объяснению этой работы. Противостоящий тезис был продвинут в книге Theopomps Hellenica, изданной в 1909. В той работе Эдуард Мейер продвинул представление, что Элленика была преднамеренным празднованием вершины спартанской власти, от которой эллинский мир к сожалению закатился с тех пор. Мейер считал, что Феопомп "поместил рядом с грустными условиями своего собственного времени картину краткой эпохи, в которой преобладали мудрые условия, и его идеал [правления] был почти реализован". Рассуждение Мейера не убедительно сегодня, но оно стоит краткого резюме, ибо обсуждение его гипотезы выдвигает еще несколько важных вопросов, относящихся к историографии Феопомпа.
Теория Мейера была основана на общем наблюдении, другой теории и сомнительном текстовом исправлении. Наблюдение состояло в том, что спартанцы обычно рассматриваются мягко во фрагментах Элленики. Мейер также принял теорию, популярную какое-то время, что Оксиринхская Элленика могла быть идентифицирована с историей Феопомпа. Она богато ранее утерянными деталями как материковой так и Эгейской истории и написана синхронистически по годам (κατ´ ἐνιαυτόν). Ко всему этому Мейер добавил, чем является теперь F23 Якоби, который он назначил книге 3, так как он принял исправление текста Шварца, который поставил "книга 3 Элленики" в преамбуле. Содержимое F23 казалось ему имело отношение к осаде Лисандром Самоса в 404/3, и внезапно удивительная картина структуры Элленики вроде бы появилась. Если Феопомп писал по годам и достиг 404/3 книгой 3, то даже если бы осада Самоса была помещена в конце книги 3, Элленика охватила бы первые восемь лет рассматриваемого периода в первых трех книгах, а остальные девять книг были бы посвящены десятилетию спартанского владычества. Ясно, Мейер чувствовал, что эта декада была главным центром работы. К сожалению, Оксиринхский историк продолжает уходить от положительной идентификации, но (см. Приложение) есть серьезные трудности с верой, что он Феопомп. Далее, восстановление F23 выглядит очень сомнительным и не принято Якоби, который также указывает, что содержимое фрагмента слишком расплывчато для того, чтобы приписывать ему осаду Самоса. Он мог касаться почти любого периода ионийской истории. Единственной частью аргумента Мейера, которая не опровергается, является анализирование отдельных спартанцев.
Двумя основными представителями Спарты в Эгейском море были, конечно, Лисандр и Агесилай. Оба награждены немалой похвалой во фрагментах Элленики. В то время как хвалится только их личная сдержанность в отказе потворствовать себе, обогатиться, или (как в случае с Агесилаем) наслаждаться поглощением стольких деликатесов, сколько огромная власть и обширное количество денег делают возможным поедать, тем не менее можно утверждать, что подразумевается и одобрение их администрирований. При ближайшем рассмотрении, однако, эта аргументация теряет часть своей заманчивости. Замечания о Лисандре сохранены Афинеем, который назначает их в книгу 10. Если они помещены так поздно, то речь должна была идти о смерти Лисандра спустя годы после того, как его правление было ликвидировано. Другими словами, справка эта из некролога находится в значительной изоляции от рассматриваемого рассказа. Кроме того, столь же ценная, как и вся выписка, она не обязательно представляет полный и окончательный вердикт Феопомпа. Привлекательная рюша в некрологе, который не уцелел полностью, не подразумевает одобрения всего платья. Действительно, Плутарх пересказывают тот же самый пассаж в своем сообщении о смерти Лисандра (F333) и добавляет разоблачающий комментарий: "Так сообщает Феопомп, которому доверял бы кто-то, когда он хвалит, нежели тогда, когда он обвиняет, поскольку обвиняет он с большей готовностью, чем хвалит". Очевидно, доброе замечание о Лисандре было редким, даже изолированным. Так как оно очевидно пришло из некролога, жизненный принцип "укомплектованности" играет роль. У Плутарха оно не звучит так, будто контекст состоял вообще из одного панегирика Лисандру и его правлению.
Вряд ли была сплошная похвала, если традиция о богатой и комфортабельной жизни Феопомпа (и его брата) надежна. По сообщению Плутарха относительно Лисандровых урегулирований в Эгейском море, созданные им порядки не апеллировали к укоренившимся элитам эллинского общества, "поскольку Лисандр назначал правителей без учета хорошего рождения или богатства", говорит Плутарх (Lys. 13.4) в ядовитой критике обустройства Лисандром Эгеиды, которая достигает апогея в резкой цитате из комического поэта Феопомпа, уподоблявшего спартанцев трактирщицам, потому что они "сперва дали грекам очень приятный вкус свободы, затем разбавили вино уксусом".
Ксенофонт, чье сосредоточение на Лисандре ограничивается его военными и дипломатическими усилиями против Афин, здесь молчит, а Эфор, кажется, попытался быть добряком, извиняя Лисандра как простого проводника спартанской политики. Откуда взялась сущность отрицательной характеристики режима Лисандра со стороны Плутарха? Его горечь звучит в отличие от Эфора скорее по-феопомповски. Все Плутархово резюме о Лисандровом режиме по существу дополняет Ксенофонта и полно злобы, достойной Феопомпа; только последний появляется в качестве вероятного источника для материала. Но даже если критика правления Лисандра не взята из Феопомпа, неспособность Плутарха сообщить положительную традицию что-то значит. Он, кажется, хочет изобразить достижения Лисандра в лучшем свете; поэтому, если он нашел неискренней похвалу "почти идеального" осуществления Лисандром спартанской власти у Феопомпа, почему он тогда не отразил эту традицию в "Лисандре"? Наконец, F5, резюмирующий содержание вводных книг Элленик Ксенофонта и Феопомпа подразумевает, что Феопомп не отклонялся от стандартного древнего представления о господстве Тридцати в Афинах, обустройстве Лисандром города после того как он низложил демократию. Слово, используемое для описания их режима - "тирания". Поэтому тезис, что у Феопомпа было много добрых слов о правлении Лисандра, выглядит сомнительным на деле.
Декархии Лисандра были свергнуты ок. 403 одновременно со смещением Тридцати и восстановлением демократии в Афинах. В течение следующих шести или семи лет города по-видимому управлялись олигархиями, которые по словам Ксенофонта были в хаосе (Элленика 3.4.7), когда Агесилай прибыл в Эфес в 396. Что сказал Феопомп о промежутке между Лисандром и Агесилаем, не может быть известно; и даже если бы могло быть установлено, что он хорошо говорил о правлении Агесилая, было немного времени для развития темы. Скудные три сезона после прибытия Агесилая (август) 394 были бы завершением Элленики. Из фрагментов можно догадаться, что Агесилай впервые появился крупным планом в книге 10, а затем он вероятно доминировал в последних двух книгах, 11 и 12. Можно утверждать, что восхищение Агесилаем было бы созвучно с одобрением спартанского режима после низложения лисандровых декархий. Но необходима осторожность. Очевидность того, что Феопомп восхищался Агесилаем, сомнительна, ибо есть два фрагмента об Агесилае, оба из книги 11, и взятые вместе, они предполагают, что отношение Феопомпа к спартанскому царю было двойственным. Похвальный отрывок сохранен Афинеем, и он точно иллюстрирует Афинеево утверждение о способности спартанцев управлять своими желудками (Athen. 14.657 B-C = F22 из книги 11):
"Откормленные на убой гуси и телята упомянуты Феопомпом в тринадцатой книге его Истории Филиппа и одиннадцатой книге Истории Греции; в этих пассажах он иллюстрирует воздержность лакедемонян относительно чревоугодия и пишет следующее: "Фасосцы также послали Агесилаю, когда он пришел к ним на помощь, все виды мелкого рогатого скота и хорошо откормленных бычков, и кроме них еще лепешек и всевозможных разнообразных сладостей. Агесилай принял овец и крупный рогатый скот, но что касается лепешек и лакомств, то сперва он не заметил их, так как они были скрыты, но увидев, велел убрать, сказав, что незаконно для спартанцев употреблять эту еду. И когда фасосцы настаивали, он ответил, указывая на илотов: "Возьмите и отдайте вот им", пояснив, что было бы намного лучше, если бы от нее развратились рабы, нежели он и бывшие с ним лакедемоняне".
Нужно признать - выводить, что Феопомп восхищался и правлением Агесилая и другим, что тому предшествовало, означает много требовать от фрагмента, который просто говорит, что Агесилай умел заказать себе обед.
Однако, если Феопомпов Агесилай мог управлять желудком, контролировал ли он себя и на посту администратора? Был ли он эффективный менеджер? Другой уцелевший "фрагмент" вызывает серьезные сомнения. Но это не столько цитата, сколько обвинение, что он украл целую сцену у Ксенофонта (4.1.29 - 41), в которой Агесилай встречался с сатрапом Фарнабазом (T27, F21). После достойного обмена и дальнейшей демонстрации спартанского аскетизма Агесилаем (за каждым движением которого, в конце концов, тщательно следили шестьдесят проникающих спартиатских глаз [3.4.2, 8; 4.1.34]), двое разошлись как номинальные враги, но личные друзья. Порфирий сетует, что Феопомп взял сообщение Ксенофонта, которое было "достойным и уважительным к обоим мужам" и описал случай "бесплодным и вялым... и непродуктивным стилем". В других местах Феопомп, как считают, был совсем не скучен, если не смотреть глазами Порфирия. Тем не менее, по смыслу история не была "достойной и уважительной к обоим мужам". Он вероятно запятнал репутацию и Агесилая и Фарнабаза более характерным способом. В сумме шансы, что Феопомп восхищался лидерством Лисандра, не велики, несмотря на одобрение им его личного самообладания. Он возможно был более добр к Агесилаю, но его двойственное отношение к нему не предполагает чего-то еще. В лучшем случае может найтись причина предположить, что спартанское лидерство в Греции получило в свой адрес несколько равнодушных книксенов в завершающих книгах Элленики, но даже это далеко не факт.
Теорию Мейера поэтому трудно принять. Однако, несмотря на нехватку свидетельств в ее поддержку, нельзя ее всю и отбросить. Может быть поздние годы получили больше внимания, чем ранние. К ним относятся F12 (из книги 6), датируемый видимо 402/1 и F13 (из книги 7, если номер не поврежден) об убогой жизни и историческом фоне покоренных Спартой илотов, где речь очевидно шла о восстании во главе с Кинадоном в 399/8. Вполне возможно поэтому, что книги с 1 по 6 охватывали первые одиннадцать или двенадцать лет, и что последние пять лет занимали оставшиеся шесть книг. Однако вероятно была также полоса сицилийской истории (как будет утверждаться в следующей главе), которая повлияла на распорядок контента работы.
Если Феопомп не идеализировал спартанский режим между 404 и 394, остается показать, как он относился к нему, что сделать, конечно, посложнее, чем опровергнуть тезис Мейера. Следуя моим вступительным замечаниям, будет правильно предположить, что трудолюбие и старательность спартанского верховного командования в делах, в которых ему не было равных по опыту, заслужили аплодисменты Феопомпа, однако эти спартанцы были обучены как солдаты, но не как администраторы. Даже в целом их почитатель Ксенофонт признал, что спартанцы никуда не годные управленцы (Конституция лакедемонян 14.2-7), несмотря на их завидное знание военного дела (11-13). Победоносный Лисандр привел к скорейшему завершению Пелопоннесскую войну, получая средства от Кира Персидского и поддерживая строгую дисциплину у себя на флоте. Агесилай собрал большие суммы денег за счет ограбления обширных площадей на территории Персии. Но ни тот, ни другой не обогатились лично, хотя обладали огромной властью и безграничными возможностями. Часть вердикта о Лисандре сохранилась (F20 из книги 10):
"Он был трудолюбив и знал подход и к обычным людям, и к царям; его необыкновенная умеренность закрывала ему доступ к любому наслаждению. В самом деле, он стал владыкой почти всей Эллады, но ни в одном городе не видели, чтобы он участвовал в сексуальных удовольствиях или погряз в пьянстве, застревая в несвоевременных застольях".
Где-то в этой оценке (почти наверняка некрологе) его отказ присваивать деньги, которые пришли к нему "от городов и царя" получил похвалу (F333), но поток добрых слов вероятно остановился, и под конец возобладал более характерный для автора негатив, как предполагает ремарка Плутарха, подтверждая ранний рассказ о некомпетентном правлении Лисандра. Немало вроде этого вероятно уделялось и Агесилаю. Что касается самой Спарты, есть только F13, в котором Феопомп охарактеризовал состояние спартанских илотов как "крайне суровое". Было бы поспешно заключать из этого фрагмента, что только Феопомп выразил сожаление по поводу их положения, но другие свидетельства, которые будут рассматриваться ниже, действительно приводят к этому заключению.
Показательно, что подобный подход к Спарте и ведущим спартанцам можно найти в фрагментах Филиппики. Агесилай имеет успех только тогда, когда речь идет о его личном самоконтроле. Как правитель он редко выглядит в хорошем свете. F240 из книги 56 выставляет его самым нерыцарственным царем. Согласно фрагменту, какие-то спартанцы убили Ксенопифию, самую красивую женщину в Спарте, и ее сестру вместе с ней. Видимо ее "преступление" состояло в том, что она была матерью одного из личных врагов Агесилая. Конечно, история не впутывает Агесилая прямо, но она вряд ли отражает его царствование положительно. Опять же F103 характеризует действия руководимой Агесилаем Спарты во время заключения Царского мира. Это соглашение включало статью о предоставлении автономии эллинским государствам. Агесилай взялся навязать свое понимание автономии каждому ведущему государству, прилагая все усилия, и в первую очередь в его представлении Фивы должны были демонтировать свой Беотийский Союз, в то время как Спарта сохраняла Пелопоннесский Союз в целости. Феопомп по-видимому, назвал спартанскую позицию "самонадеянной".
Спарта в общем сама по себе не подарок. Когда ее лидеры оказывались за рубежом, они не все избежали соблазнов, несмотря на их привычку к дисциплине (F192 Фаракс, 232 Архидам). Кроме того, само государство было основано на жестоком порабощении соотечественников-греков, как F122 из книги 17 дает ясно понять. Там Феопомп хвалит хиосцев за порабощение только варваров, а фессалийцев и спартанцев обвиняет в покорении греков. Фессалийские "крепостные", называемые пенестами, изначально были перребами и магнесийцами, в то время как спартанцы низвели ахейцев до жалкого рабства (см. F13, где они называются мессенцами и бывшими обитателями Гелоса, области на юге Лаконии). Перребы, магнесийцы и ахейцы все перечислены как члены центральной эллинской амфиктионии в F63. Члены амфиктионии приняли присягу защищать и не порабощать друг друга. Поэтому вероятно Феопомп не одобрял спартанского обращения с илотами.
Судьба Агесилая была целиком связана с судьбой его родного государства. Его сильные и слабые стороны были продуктом спартанской системы обучения. Он разделил со Спартой свой час апогея славы, и его личный закат совпадал с упадком его государства. Сообщение Феопомпа о его последних месяцах (вместе с тем, что известно или может быть реконструировано из его некролога) широко приводилось в древности. Разделы описания визита престарелого царя в Египет в качестве военного советника у египетских повстанцев цитируются Афинеем и пересказываются Плутархом и Непотом. F107 есть из Плутархова Агесилая (36,6). Источник идентифицируется как Теофраст, но он повторяет FF106 и 108 Феопомповой Филиппики настолько точно, что весь раздел можно рассматривать как в конечном сообщение от Феопомпа. Действительно, Вихерс исправил Теофраста на Феопомпа, так как "Теофраст" выглядит очевидной ошибкой (Plut. Ages. 36.4-6):
"Как только он высадился в Египте главные военачальники и губернаторы царя вышли встретить его и оказать ему честь. Было большое нетерпение и ожидание со стороны и других египтян в связи с именем и славой Агесилая, и все сбежались, чтобы посмотреть на него. Но когда вместо блестящей свиты они увидели старика, лежащего на траве у моря, с маленьким и неказистым телом, покрытым грубым и бедным плащом, они стали шутить и смеяться, говоря, что здесь иллюстрируется басня, "гора мучилась в родах и затем родила мышь". Они еще более удивились его оригинальности, когда ему доставили гостеприимные дары; из них он принял муку, телят, и гусей, но отклонил сладости, печенья и благовония, а когда его убеждали и умоляли забрать их, он велел унести их и раздать рабам. Он был рад, однако, как [Теофраст] говорит, папирусу, из которого изготавливались опрятные и простые венки, и когда уезжал из Египта, попросил и получил некоторое его количество от царя".
Мелодия вторит упоминавшемуся выше F22 очень внимательно. Это определенно Феопомпов Агесилай. Три конкретные цитаты из Феопомпа в биографии Плутарха должны быть отнесены с большой вероятностью к некрологу, который наверняка появился в Филиппике не долго спустя после этого яркого описания прибытия Агесилая в Египет, и у них есть свое собственное красноречие. Трудно представить себе контекст для них, кроме некролога. В наиболее вероятном порядке, хронологическом, они показывают в скелетных чертах беспощадную оценку жалкой деградации этого некогда великого человека.
F321 = Ages. 10.5: "И он был, по общему признанию величайшим и самым прославленным человеком своего времени, как Феопомп сказал где-то".
Плутарх описывает момент, когда Агесилай стал верховным главнокомандующим и армией, и флотом, самым могущественным греком во всей истории. Весьма риторическая справка из Феопомпа должна относиться к тому же моменту, к началу заката Агесилая".
F322 = Ages. 31.2: "Эпаминонд вступил в Лаконию (страну, которая оставалась в неприкосновенности на протяжении веков): Ибо Агесилай не дал бы лакедемонянам сразиться против столь "лавинного потока войны", используя слова Феопомпа".
Опять же, это весьма риторический отрывок из так называемых Leuktrikoi kairoi, в этом случае относящийся ко времени после Левктрской битвы. С этого периода полный рассказ Феопомпа "поселяется" в некрологе Агесилая, где некоторые из главных событий были бы приведены. То же самое нужно сказать о следующей и последней цитате (F323 = 32, 8):
"Что касается причины, почему фиванцы ушли из Лаконии, большинство писателей говорит, что это потому, что зимние штормы пришли, и аркадцы начали таять и расходиться; другие [говорят], потому что они оставались там три месяца и совершенно разорили большую часть страны; но Феопомп говорит, что когда фиванские главные магистраты уже решили отвести свою армию назад, Фрикс, спартанец, пришел к ним, принеся десять талантов от Агесилая для уплаты за вывод, так что они только сделали то, что уже давно решили, да еще и деньги от врагов получили".
Так когда-то "величайший и самый прославленный человек своего времени" за три коротких десятилетия скатился до подкупа своих самых ненавистных врагов, чтобы те сделали то (классическая ирония у Феопомпа), что собирались сделать в любом случае.
Было бы полезно противопоставить взгляды автора на Спарту и Афины. К сожалению, ни один фрагмент любого содержания из Элленики не упоминает об Афинах или какого-либо афинянина. Следовательно, с двумя возможными исключениями все элементы свидетельства будут взяты из Филиппик. Эти исключения, советы Дельфийского оракула для спасения Афин и взгляд на Алкивиада будут рассмотрены ниже. Во-первых, следует отметить враждебное отношение к Афинам. F281 является хорошим примером; он не может быть связан с каким-либо контекстом, но заманчиво, хотя и несколько опасно, принять его в виде дежурного мнения автора о городе (F281 = Афиней 6.254 B):
"Пифийский оракул называет [город Афины] очагом Эллады, но злобный Феопомп именует его ее пританеем; и в другом месте он говорит, что Афины были набиты актерами, моряками и разбойниками, и еще лжесвидетелями, мошенниками и фабрикаторами завещаний".
Вполне возможно, что текст первой половины этого отрывка является ошибкой, поскольку в 5.187 D Афиней говорит: "Пифийский бог провозгласил их [Афины] очагом и пританеем эллинов". Где Афиней нашел сообщение об этом дельфийском ответе, неясно. Сначала кажется, что 5.187 D приводит правильную форму оракула - а именно, что Пифия называет Афины очагом и пританеем Эллады - и что Афиней нашел его в неизвестном источнике. С этой точки зрения 6.254 B был бы перепутанным сообщением оракула, приписывающий часть его по ошибке Феопомпу. Альтернативой было бы, что на самом деле 6.254 B идентифицирует источник оракула с Феопомпом. 6.254 B тогда был бы взят из двух различных мест у Феопомпа. Если этот второй вариант является правильным, то оракул должен быть взят из Элленики. Этот вывод является результатом несколько окольных рассуждений. Во-первых, если 6.254 B взят из двух пассажей в Феопомпе, первый будет максимой "очаг и пританей", приписанная Дельфам, а второй остатком F281. Контекст для цитаты от Пифии предоставляется Элианом (VH 4.6), который часто заимствует материал из Феопомпа. Он говорит, что, когда Лисандр взял Афины (404), спартанцы получили предостережение от Дельф не "опрокидывать общий очаг Эллады". Феопомп же был экспертом по Дельфам, и из всех известных историков этого периода именно он скорее всего приводился в ссылках на Дельфы Афинеевой манерой. Следовательно, его сообщение о падении Афин в Элленике (книга 4 или 5) является вполне вероятным источником для Элиана VH 4.6 и Афинея 5.187 D; и так как часть Афинея 5.187 D приписывается Феопомпу у Афинея 6.254 B, вполне возможно, что весь пассаж "очаг и пританей", приписываемый Дельфам, изначально записан в Элленике. Нет пути даже предположить о точном происхождении остальной части Афинея 6.254 B. Однако, если аргумент выше правдоподобен, может появиться два конфликтующих потока мыслей об Афинах: один предсказуемо злой, другой симпатизирующий. С часто ненавидимыми Афинами возможно поступили великодушно в поражении. Уважение Феопомпа к Дельфам было глубоким. Он вероятно не цитировал его с легкомыслием. Другими словами, вполне возможно, что он записал кое-что об авторитете Дельф в том смысле что, несмотря на их коррумпированность, там было что-то вроде сочувствия к Афинам в конце Пелопоннесской войны. Плутарх сказал, что не было лучшего знатока Дельф, нежели Феопомп (Plut. Mor. 403 E-F = F336). Эндрюз предполагает, что Plut. Lys. 15 базируется на сообщении Феопомпа о разрушении афинских стен. Но Плутарх мог здесь напрямую почерпнуть из Ксенофонта (Элленика 2.2.23), которого использовал Феопомп.
Афины были большим и многогранным историческим субъектом. Краткий очерк их судьбы поможет установить несколько соответствующих фрагментов в какой-то связи с контекстом. Персы вторглись в Грецию в 480 г. до н. э. Когда их войска отступили, афиняне агрессивно двинулись в Эгейское море, чтобы заменить их. В 477 Делосская Конфедерация (или Делосский Союз) была создана, и все ионийцы и островитяне были приглашены (если не принуждены) к ней присоединиться. Перед началом Пелопоннесской войны (431), Конфедерация стала в действительности Афинский империей. Афиняне оценивали и собирали дань (форос) от своих "союзников" и охраняло империю большим, хорошо обученным флотом. В 415 афиняне начали неудачную экспедицию на Сицилию, которая провалилась в 413. Это было периодом наибольшего влияния Алкивиада в Афинах. Он бежал в результате религиозного скандала в 415 и нашел убежище в Спарте. В 411, однако, после краткого пребывания у Тиссаферна, сатрапа Сард, он стал командиром афинского флота, и его личная энергия, кажется, внесла большой вклад в продление афинских военных усилий против Спарты, поддерживаемой теперь персидскими деньгами, и несмотря на широко распространенное восстание в империи. Однако, в 404 спартанцы восторжествовали, и тридцать кукольных тиранов были поставлены управлять Афинами. В 403/2 они ушли, и Афины опять вернулись в демократию, в союзе, конечно, со Спартой.
После того как персидский флот победил Спарту при Книде (394), афиняне начали отстраивать укрепления, снесенные в конце войны. Они едва ли могли питать серьезные мечты о возрождении империи весь этот период. Почти все их усилия в Эгейском море кажется лучше всего понимаются как попытки добиться жизненно важных поставок зерна по морскому коридору от Черного моря и Геллеспонт. В 387/6 Царский мир, казалось, уладил эллинские дела. Он запрещал строительство новых империй, но видимо не ограничивал свободу союзов (Ксенофонт Элленика 5.1.31). В 378, почти целое столетие спустя после основания Первой Архэ, Вторая Афинская Архэ, выросла очевидно из более раннего двустороннего альянса между Афинами и Хиосом (384/3). Фивы были добавлены в качестве третьего основного союзника в 378/7. К счастью, устав этой Архэ сохранился в надписи, воздвигнутой в Афинах в год основания. Будет полезно отметить кое-что из ее содержания:
"Если кто желает, из эллинов, или из варваров, живущих на материке, или из островитян, не подвластных царю, быть союзником афинян и их союзников, тот допускается в союз, оставаясь свободным и автономным, проживая под любым государственным устройством, каким хочет, ни принимая гарнизон, ни имея навязанного ему губернатора, ни платя дань, но он должен стать союзником на тех же условиях, что хиосцы и фиванцы и другие союзники".
В этом отрывке и во всей надписи союзники кажется изо всех сил старались не повторить ошибок предыдущего века афинского империализма. Афинянам запрещено владеть землей союзников, например. Конечно, союзники должны также быть осторожными и избегать явных нарушений статей Царского мира. Персия редко имела военную силу, чтобы подавить греков напрямую, но она демонстрировала готовность тратить большие суммы денег, чтобы заплатить потенциальным бузотерам и создать серьезные трудности для потенциальных империалистов, которые могли бы слишком усилиться в Эгейском море. Несмотря на либеральный устав, вторая Архэ просуществовала всего два десятилетия. По причинам, которые не совсем ясны, хиосцы и родосцы спровоцировали решительное восстание в 357. К концу его, в 355, Афинами руководил осторожный Евбул. Поэтому Афины отказались от войны с союзниками (так называемой Союзнической войны) и обратились к созданию немногих стратегических баз в Эгейском море и Геллеспонте, в частности на Самосе и в Сесте. Несколько лет спустя, в 347/6, Филипп двинется в Фокиду регулировать Священную войну, и Афины отправят послов к ближним и дальним эллинам в надежде сколотить новый антимакедонский союз. Послы вернулись с пустыми руками.
Фрагменты Филиппики показывают, что Феопомпу было что сказать обо всей этой истории. Подробное обсуждение соответствующих из них зарезервировано для следующей главы, но кое-какие наблюдения уместны и здесь. Во-первых, "демагоги" пятого века от Фемистокла до Гипербола, чья политика способствовала расцвету старой империи, были безжалостно атакованы в книге 10. Во-вторых, афинская имперская риторика также бичевалась во время посольств. Но что Феопомп думал о второй афинской Архэ? Серьезно ли он воспринимал ее общепризнанную цель создания добровольного союза, или презирал ее как плохо замаскированный империализм?
Есть явные признаки того, что отношение Феопомпа к сравнительно бессильным Афинам после 404 было несколько мягче, чем к Афинам раннего периода. В самом деле, еще до 404 Алкивиад, который боролся против безнадежных шансов сохранить империю Афин, получил похвалу от Феопомпа, без сомнения за его несомненное усердие ради своего города (F288). Но что о самом городе? Во-первых, в F103 (резюме книги 12), где спартанцы характеризуются, как самонадеянно пытавшиеся эксплуатировать Царский мир, афиняне "старались соблюдать его условия" (F103.7). Там не указано, чтобы их атаковали за то, что они поступали так. Напротив, F104 вполне вероятно расширяет сообщение об афинском поведении в F103, и он выглядит довольно оживленно. Естественно будет взять F104 в качестве ссылки на союз между Афинами и Хиосом:
"Афиняне молятся за хиосцев и за себя вместе, когда они приносят жертвы, так как хиосцы посылали союзников в Афины, когда город был в нужде, согласно Феопомпу в 12-й книге Филиппики. Он говорит: "Но большинство (?) воздержалось от этого, и в результате они начали творить общие молитвы за них, а также за самих себя, и в возлияниях на своих публичных жертвоприношениях они начали возносить совместные молитвы богам, чтобы те давали благословения хиосцам, как и им".
Очевидно, что цитата насильственно вырвана из контекста, но актерами кажутся афиняне и поводом является благодарность хиосцам в связи с каким-то союзом. F103 показывает, что книга 12 освещала восточную Эгейскую историю, особенно восстание и позднюю карьеру Эвагора Кипрского (391-374). Единственный известный союз между Афинами и Хиосом с этого времени является уже известный из 384/3 альянс, который, по-видимому предварял рождение второго Афинского Союза.
Основание этой Архэ было еще одним событием из Полибиевых Leuktrikoi kairoi. Как и все другие происшествия, которые Феопомп потрудился сообщить из того периода, оно оказалось в Филиппике в качестве дополнения к основному отступлению, в данном случае к экскурсу "О демагогах" в книге 10. Этот экскурс следовал после изложения первых лет царствования Филиппа, начала Священной войны, и (вероятно) разрушения Второй Архэ Афин союзниками в Союзнической войне. Вероятно автор рассчитывал обвинить Афины в потере Архэ из-за своего навязчивого империализма, что было документально зафиксировано в длинном и резком отступлении. Демагоги неустанно атакуются до последних двух: Каллистрата и Евбула. Отношение к ним противоречиво. Каллистрат был влиятельным в Афинах во время основания Архэ, и Феопомп отметил его прямое участие в нем, как видно из F98. С целью снять клеймо пятого века и продемонстрировать соблюдение Царского мира, афиняне согласились с хиосцами и другими союзниками привнести свежий подход к управлению новой Конфедерацией, как это отражено в уставе. Среди прочего они соглашались, что больше не будет фороса, означавшего насильственные платежи в центральный фиск, размещенный в Афинах с 454 и находившийся под непосредственным контролем афинян. Новая система предполагает скорее добровольные взносы в соответствии с автономией союзников. Ибо новая система, новое слово было придумано, говорит Феопомп (F98), Каллистратом. Слово было syntaxeis, что-то вроде "взносов". Новое слово в каком-то смысле не отличалось по смыслу от старого, но оно было свободно от негативных напоминаний из прошлого. Не насмехается ли Феопомп над этим как над простой игрой слов, чтобы скрыть сострадание, как верит Гриффит? Я не думаю. Несколько обрывков свидетельств, которые остаются говорят об обратном. Во-первых, F104 знаменует включение хиосцев в афинские молебны, и Феопомп не издевается над эллинской религиозной конвенцией. Ближе к сути, сам Каллистрат характеризуется в F97 (Афиней 4.166 E): "Каллистрат демагог ... был неконтролируемым в [частных] удовольствиях, но усердным в политической деятельности". Для Феопомпа трудолюбие является ключевым словом. "Добросовестный" политик был хорошим политиком, а политика, отмечал он, включала решение модулировать Конфедерацию в гармонии со стремлением союзников к автономии, что проводилось на деле и в первую очередь на словах. Сколько времени прошло прежде, чем Феопомп увидел, или стал думать, что увидел возникновение старого империализма, не известно.
Опять же во время распада некоторые получали выгоду от роспуска Архэ. Сюда входят византийцы, которые оказываются ленивыми и испорченными (F62), и Мавсол, который называется жадным (F299). Столь характерным способом Феопомп вероятно порицал и афинян и их союзников за развал Архэ: приблизительно в это время Евбул стал афинским демагогом. Ему приписывают перестройку афинских финансов, повлекшую за собой тенденцию к запрету выделения денег на военные авантюры. По-моему этот подход к общественным финансам может только подразумевать определенную готовность отпустить непокорных союзников восвояси. Феопомп видел два аспекта карьеры Евбула; в первом он сократил расходы и создал афинские наличные запасы. За эти достижения он хвалится автором больше, чем любой общественный деятель во фрагментах. Феопомп выбрал немногих людей, чье усердие или старательность он приветствовал, и Евбул - единственный человек, политические усилия которого характеризуются обоими этими словами. Однако, Феопомп указывает и на другую сторону карьеры Евбула: что он распределял те запасы людям. Феопомп сожалел об этом решении. F99 (= Гарпократион): "[Евбул] был самым видным демагогом, прилежным и трудолюбивым. Он доставил афинянам большое богатство, но распределял его между ними. В результате город стал крайне трусливым и безразличным под его управлением, как Феопомп записывает в книге 10 Филиппики".
Очевидно, Феопомп считал одну сторону карьеры Евбула в целом достойной похвалы. Его фискальный контроль дал Афинам возможность подготовиться к встрече с каким-либо будущим врагом (например, с Филиппом), но деньги истратились, и город изнемог. Я вернусь к этому вопросу в главе 5. Здесь важно отметить, что на афинских демагогов, которые продвигают дело империи в пятом столетии, все нападают без милосердия, но в четвертом столетии Каллистрата, помогавшего вылепить новую Конфедерацию, которая пыталась уважать автономию союзников, хвалят, очевидно в прямой связи с его усилиями в этом отношении. Феопомп хвалит Евбула, как только умеет, но только в связи с манерой, в которой его финансовые меры имели результатом управлять афинянами методами, далекими от империализма. Его изображение стало печально запятнанным в результате его развращающего решения распределить людям фонды, которые он сохранил для казначейства города. Следовательно Вторая Афинская Конфедерация была встречена с некоторым одобрением; о ее роспуске сожалели. Иначе, когда афиняне защищают агрессивный империализм в сторону Эгейского моря, они резко критикуются, но немногих, которые практиковали умеренность или отказались от агрессии против союзников, хвалят за их политику. Это, кажется, делает Феопомпа и защитником автономии Эгейских островитян и ионийцев и приверженцем добровольных союзов между ними и Афинами.

---

Глава 3. Филиппика

Филиппика была magnum opus Феопомпа, пятьдесят восемь книг как правило плавно написанного исторического повествования, прерываемого отступлениями бесконечной длины, щедро окропленными классическим Феопомповым сарказмом. В едких моментах он видимо отказывался от гладкого стиля ради бурлящей напыщенности вперемежку с убогими каламбурами (Т20). Из цитат или фрагментов можно почерпнуть достаточно информации для воспроизведения контура структуры работы, довольно подробного "Оглавления", если хотите, но, прежде чем исследовать их, полезно рассмотреть, чем они являются и как они уцелели. Научный мир после времени Феопомпа в первую очередь озабочен риторикой. Ораторы процветают анекдотами, и древняя риторика кажется сохранялась их коллекциями, отобранными из старших авторов. Кто-то рылся в Филиппике в поисках серии набросков о неумеренных пьяницах и их буйных жизнях (Cp. FF185-7 (=Athen. 10.435 F-436 B c Aelian. VH 2.41). Список, который этот кто-то составлял, был существенным, но не исчерпывающимся. Возможно великие риторы, филологи, географы и лексикографы ставили своим "аспирантам" задачу обозрения древних работ типа Филиппики ради содержательных цитат и пряных анекдотов, чтобы уменьшить ошеломляющий ужас от речей, длящихся до пяти часов (ораторы), ради примеров хорошей и плохой грамматики или синтаксиса (филологи), ради редких названий мест или необычного правописания (географы), или ради новосочиненных слов или причудливого использования старых (лексикографы). Что ни говори, но эти компиляторы были иногда вполне усердны и отмечали источник каждого "лакомого кусочка" именем автора, названием работы и номером книги.
Современное собрание и устройство этих цитат по номерам книг создавались с 1829 г. Ученые сегодня признают 223 фрагмента из одной только Филиппики, представляющие приблизительно сорок восемь из пятидесяти восьми потерянных книг. Больше чем двести фрагментов, некоторые существенные, очевидно дадут твердые представления о содержании книг, но несколько слов предостережения будут кстати.
Номера книг, предоставляемые этими компиляторами, не всегда надежны. Действительно, любой тезис, который зависит от единственного элемента вроде числа в древнем тексте, берет на себя просчитанный риск. Вероятность того, что слова искренне сохранялись в течение двух тысячелетий или более, является вообще хорошей, часто превосходной, но никогда бесспорной. Слова в контексте восприимчивы к восстановлению. Если писец пишет "Герой атаковал своей лошадью", то исправить на "Герой атаковал на своей лошади" легко, и смысл цитаты не затронут, если автор добавляет "Гомер, книга 14", или "книга 24". Для числа стать поврежденным нетрудное дело, так как копиист не всегда рассматривал его как важную информацию, и было мало шансов, чтобы древний или византийский ученый проверил его точность или попытался проследить цитату и восстановить правильный номер. особенно из папирусного свитка, и трудно вообразить, чтобы кто-нибудь полез за цифрой даже в кодекс, если оратора или филолога интересовала сама цитата, а не ее точный источник и местоположение, и этот факт лучше всего иллюстрируют почти двести фрагментов в собрании Якоби с одним именем Феопомпа, но без указания (утерянного или опущенного) на сочинение и номер книги. Далее, могут подозреваться и непризнанные цитаты; например, у Страбона есть иногда близкие словесные параллели с известными фрагментами; возможно, Феопомп был источником для 1.3.21; 9.5.8, 16 и ср. 7.30 с F266, 14.1.20 с F59
Экспертизы текстов фрагментов подтверждают неопределенность. Существует действительно значительное количество фрагментов, где числа были утеряны из-за небрежности переписчика или где цифры не владели абсолютной уверенностью в себе. Что еще хуже, есть иногда причины сомневаться в надежности приписываний отрывков именно нашему Феопомпу. Был еще один Феопомп, комический поэт, с которым смешивали историка, а случай с подозрением на путаницу Феопомпа с Теофрастом, учеником Аристотеля и современником Феопомпа, отмечен в предыдущей главе. Однако, цель этих замечаний заключается в пропаганде осторожности, так что не отчаивайтесь. В числах сила, и фрагменты действительно попадают в шаблон и следуют модели Вообще говоря, они показывают контур хронологического рассмотрения карьеры Филиппа, прерывающейся экскурсами различной величины, иногда огромными.

Содержимое Филиппики

Таблица 1.
Содержание Филиппики

Книга	Содержимое	Даты
	Первая фаза. Филипп закрепляет свое положение.
1	Введение. Ситуация в Греции во время воцарения Филиппа и вторжения претендентов, FF24-37, 381? 345? 286? 307? 310? 337? 348? 372? 279? 393? 352? 341? 181? (D. S. 16.2-3).	360/59
2	Война с пеонами и иллирийцами, география Иллирии? FF38-41, 363? 235? (D. S. 16.4).	359/58
3	Захват Амфиполя, F42, F30? Приобретение шахт у горы Пангей FF43-4. Ранняя история Фракии, вторжение Сесостриса Египетского FF46-7. (D. S. 16.8; Herodot. 2.102-108).	357
3-4	Первое вторжение Филиппа в Фессалию, FF48-9. (Just. 3.18).	357/6?
4	Поражение Филиппа от Фракийского союза, F51? Захват Галоннеса, Meфоны, FF50, 52, 384? (Demosthen. On organization 13.23, c. Aristocrates 199; D. S. 16.22.3, 31.6, 34.3-5).	356/3
5	Кампания Филиппа против Фер, покорение Пагас, FF53-8. (D. S. 16.14,31.6).	354, 353
6	Ономарх противостоит Филиппу? FF60-61. Ситуация в Иония (Вторая Афинская Конфедерация?), F59, 305? (D. S. 15.28).	353
7-8	Союзническая война — Афины теряют Вторую Афинскую Конфедерацию?F62. (D. S. 16.7.3-4, 21-2).	(357-355)
8	Филипп вовлечен в Священную войну, F63, 298? 336? (D. S.16.35)	353?, 352?
	Пауза для отступлений.
8-9	Чудеса, FF64-77, 392? 394?
9	Описание дельфийской Амфиктионии, описательная география центральной Греции, FF78-82. Война с Керсоблептом Фракийским, FF83, 84. (D. S. 16.38.1; Schol. Aeschin. 2.81).	352?
	Промежуточная фаза. Филипп готов к расширению.
10	Филипп угрожает афинским интересам (D. S. 16.42-9?). Отступление «О демагогах», FF85-100, 261?
11	Конец войны с Керсоблептом, F101. Результаты Союзнической войны? F102.
	Смута в западных сатрапиях.
11	Введение к длинному отступлению о западных сатрапиях Персидской империи? F293?
12	История восточных греков и западных сатрапий — царствование и убийство Эвагора I, FF103-4, 346? 351? (D. S. 14.98.1-4, 15.2-5, 8-12, 18-19, 20-1?)	ок. 394/374
13	Египетское отпадение от Персии и смерть Агесилая, FF105-9, 321-3? (D. S. 15.29.1-4, 41-43, 90-93). Историческая география северо–западного побережья Малой Азии, FF110-12.	360
14	Артаксеркс Ох всходит на трон, движется против Египта? F113.	360/51?
15	Общее восстание западных сатрапий с вовлечением Сидона, Кипра, FF114-16 (D. S. 16.40.3-45.6). Еще историческая география западного побережья Малой Азии, FF117-18. Отступление о политическом предательстве? FF119-20.	351/0
16	История Карии (юго–западноге побережье Малой Азии). Мавсол ниспровергает демократию на острове Родос? F121.	ок. 358?
17	17. Хиосцы помогают Мавсолу в распространении его влияния, Союзническая война повторно «посещается»? FF122-3, 299? 297?	ок. 355/51
18-19	Артаксеркс Ох покоряет Египет, FF124, 263? 368   (D. S. 16.46-51).	346/3?
	Первая фаза македонского расширения. Афинский ответ терпит неудачу.
20	Начало нападения Филиппа на Олинф, FF125-7, 266?375? (D. S. 16.52.9)	350/49
21	Географическое отступление об областях к северу от Македонии, об Италии и Сицилии, Причерноморье, Адриатическом и Ионийском морях, и скитания Ясона и Медеи? FF125-33, 266? 375? 274? 285? 356? 317? Упоминание о Сицилии и ее тиранах вызывают сравнение с более умеренным правлением афинянина Писистрата? FF134-6.
22-23	Война Филиппа с Олинфом, FF137-45.	ок. 349
24	Олинфская война, вмешательство Филиппа в дела Эвбеи, FF146-9, 287? (D. S. 16.53.9)
24	Восстание Эвбеи, FF147-51. Отступление в раннюю историю Эвбеи? F387?	349
25	Конец Олинфской войны, «разоблачение» риторики Афинской империи, FF152-5, 306? 281? Филипп двигается, чтобы уладить Священную войну, FF156-8, 30	347
26	Разоблачение и казнь Филона? FF159,344? (D. S. 16.56). Филипп двигается против Керсоблепта во фракийский Херсонес, 160-1. Война против Гала, F162. Конец Священной войны, переговоры о Филократовом мире начинаются, FF164-5. (D. S. 16.57-64)	346
27	Филократов мир заключен, F166. 360 360/51?	346
	Вторая промежуточная фаза. Филипп укрепляется.
28-29	Нет фрагментов.
30	Последствия Священной войны. История дельфийской Амфиктионии теперь под контролем Филиппа, FF167-70.
31	Нет фрагментов (кроме F30?)
	Перерыв на второстепенные отступления.
32-33	Союз Филиппа с Мессенией. Отступление в раннюю спартанскую и пелопоннескую историю, FF171-8, 311? 357? 350?
34	Нет фрагментов.
35	Историческая география северной Малой Азии и окрестностей? FF179, 388? 389? 370?
36	F291? (но см. книгу 46).
37	Нет фрагментов.
38	Историческая география северной Малой Азии FF181, 363?? Филипп в Иллирии, F182 (D. S. 16.69.7)	344/2
	Филипп укрепляется.
39	Филипп в Эпире, F183	344/2
	Еще второстепенные отступления.
39	Отступление в сицилийскую историю (через Тимолеонта?), FF184-7, 189-91, 358? 365? 371? 283?	394-344/3
40	Сицилийское отступление продолжается, FF188, 192-3, 196. Возвращение в северный Пелопоннес, центральная Греция FF194-5.
41	Нет фрагментов.
42	Конец сицилийского отступления? F198.
42-43	География дальнего запада: Гибралтар, Иберия, Галлия, Этрурия, FF199-205, 335? 354? Филипп в центральной Греции, FF206-7, 382? 319?	343/2
	Заключительная фаза консолидации.
44	Реорганизация Фессалии в тетрархии Филиппом, FF208-9. (D. S. 16.69)	344
	Заключительная фаза завоеваний Филиппа.
45	Отношения Филиппа с Фивами, отступление в раннюю фиванскую историю, FF210-12, и в Афины, F213. Филипп движется против восточной Фракии, готовится напасть на Византий, F214. (D. S. 16.71.1-2)	343/2
46	Отношения Филиппа с Аркадией? F215. Филипп усиливается Фракией, женившись на фракийской принцессе Медее, F216. Смерть Гермея из Атарнея, F291.	341
47-48	Начало войны между Филиппом и Афинами. Операции Пармениона и Антипатра во Фракии. Неудачные нападения Филиппа на Перинф и Византий, его захват афинского флота с зерном, FF217 - 22, 360? 292? (D. S. 16.74-77.2)	340/39
49	Филипп готовится к заключительному откровенному обмену мнениями с греческими государствами, длинная резкая критика против него, FF223 - 5.
50	Конец фракийской кампании F226. Пиратство Филиппа в Эгейском море? F227.
51	Прелиминарии перед Херонеей, Демосфен сколачивает союз против Филиппа, FF229-31, 328?	339/8
52	Причастность Спарты к союзу? Конец карьеры царя Архидама, FF232-4, 318? 312?
53	Сражение при Херонее, FF236, 329? 385? (D. S. 16.84-88.2).	338
54	Последствия Херонеи, F237.
55	Филипп вступает в Пелопоннес, FF238-9.	338
	Заключительная консолидация.
56	Отношения Филиппа с государствами Пелопоннеса, FF240-1
	Отступление.
	Отступление об Аркадии? FF242-4
	Заключение. Конец карьеры Филиппа
57-58	Коринфский Союз установлен, Филипп объявляет войну Персии <338/7>, его убийство, FF245-6, 280? (D. S. 16.89-95)	336

Когда Дионисий Галикарнасский приступил к своим "Римским древностям", он начал с предисловия, потому что по его словам он был обязан его написать. Это была стандартная процедура для историка. Однако, он заявил, что он не будет зацикливаться в прологе на похвалах себе и порицать других авторов, как поступали Анаксимен и Феопомп в своих сочинениях. Фотий знал и суммировал длительный пассаж, в котором Феопомп представился и сравнил себя в свою пользу с другими авторами (F25, см. также F345), и кажется, нет оснований сомневаться в том, что Фотий цитирует предисловие к Филиппике. В этом отрывке Феопомп назвал себя современником известного Исократа и малоизвестных Теодекта и Навкрата. Так как эти ораторы состязались с ним в произнесении надгробной речи Мавсолу, он вероятно упоминал это соревнование и хвастался своим успехом. Он утверждал, что четыре конкурента были ведущими ораторами века, но он и Навкрат затмили двух других, потому что Исократ и Теодект были вынуждены обучать риторике за плату, тогда как он и Навкрат, свободные от необходимости преподавать, могли посвящать все свое время охоте за мудростью и знаниями. Однако, он считает, что он должен занимать почетное место из-за своей объемистой литературной продукции, как исторической, так и чисто риторической. Он писал о предметах, значимость которых все еще признавалась, и едва ли какой важный эллинский город он не посетил. В каждом месте он выступал с декламациями и оставил прочную память о своем риторическом мастерстве. По словам двух других источников (Афинея и Дионисия Галикарнасского, FF26, 181), он подчеркнул огромную стоимость своих путешествий и достоверность, которую они давали его истории. Фотий заключает:
"Так он говорит о себе и объявляет, что выдающиеся авторы прежних времен в значительной степени уступают даже второразрядному стандарту его дней. Он утверждает, что это ясно и из лучших работ древних и современных ему авторов, и из того, что древние забыты, ибо по его словам литературные знания достигли значительного прогресса в его поколение".
Фотий удивляется, кого можно было бы иметь в виду под "выдающимися авторами прежних времен". Он задумывается на мгновение, но ему не приходит на ум ни один предыдущий историк, который, с чем он согласился бы, столь сильно уступал Феопомпу, но определенно не Геродот и Фукидид, если подразумевались они.
Ни Геродот, ни Фукидид не знакомили с собой так помпезно. Протрубив о собственной крутости, Феопомп вероятно перешел к делу и представил свою работу и основную тему. В какой-то момент, возможно в Филиппике и скорее всего в введении он признался, что будет рассказывать мифы (F381). Если это так, то вывода, что он намеренно отверг принцип Фукидида, трудно избежать. В своем знаменитом вступлении Фукидид предупредил своих читателей, чтобы они не ждали мифологии в его работе. Получается, Феопомп заявлял более близкое родство с Геродотом, который был известен своими чудесными отступлениями. Возможно, не упоминая Геродота или Фукидида по именам, он считал, что добьется большего успеха, чем Фукидид с одной стороны, если восстановит развлекательный элемент в истории, и чем Геродот с другой, если использует свои обширные "исследовательские" путешествия и описывая их в лучшем, "более современном" стиле (5).
Итак, Феопомп начинает с введения к своему предмету. Согласно Полибию (8.11.1 = F27), он обратился к Филиппу в качестве темы, потому что он воспринимается им как уникальная фигура, которую еще никогда не рождала Европа. Как будет показано в главе 5, он вероятно следовал общепринятой генеалогии (или, по крайней мере, ее версии), которая прослеживает Филиппа до Геракла, объявив его тем самым греком по происхождению (FF29, 279, 393), обладающим лучшей родословной, царем, как Полибий выставляет его, "рожденного с прекрасной природной склонностью стать совершенным мужем". Затем Полибий резюмирует Феопомпову характеристику Филиппа как бабника и алкоголика, который манипулировал своими друзьями и порабощал города предательством и силой. Большинство Полибиевых замечаний отражено в сохранившихся фрагментах. Афиней повторяет несколько пассажей с записью дикого пьянства Филиппа, и он и Полибий описывают манипуляции Филиппа со своими друзьями. О распутстве Филиппа фрагменты молчат, но нет никакой причины сомневаться относительно сообщения Полибия. Перипатетик Сатир перечислил восемь жен Филиппа, хотя его версия очевидно объясняло большинство ранних браков Филиппа политическими выгодами. Они цементировали ключевые союзы с иллирийцами, фракийцами, молоссами и фессалийцами (Athen. 13.557 B-E). Однако, описание Полибия звучит так, будто Феопомп рассматривал многоженство Филиппа не столько как инструмент империализма, сколько как разрушительное, патологическое принуждение, но эта точка зрения принята Сатиром и большинством других авторов только в связи с последним браком с Клеопатрой. В этом случае Филипп, как вообще предполагается, был сражен любовью. Союз был бы угрозой юному Александру относительно наследования, если бы Филипп произвел мужское потомство и кажется, что Олимпиада, мать Александра, тоже так считала. В 336 убийство Филиппа Павсанием, которое было вероятно спланировано "неизвестным или неизвестными", обеспечило трон для Александра и позволило Олимпиаде одержать победу над ее соперницей. В традиции Александр предан матери (Plut. Алекс. 25.6, 27.8), и вероятно Феопомп, который позировал и в других местах как агент и советник Александра, проследил, чтобы его сообщение о браках Филиппа удовлетворяло ее взглядам. Действительно, в некотором, теперь потерянном контексте он представил возможно отредактированную, стандартную генеалогию Олимпиады, которая прослеживала ее до Приама, царя Трои, с одной стороны, и до Ахиллеса, героя Илиады, с другой, и которая едва ли была ей неугодна (F355).
Введение, кажется, затянулось, но в конечном счете Феопомп обратился к своему рассказу. Подробное обсуждение возможного содержания Филиппики могло заполнить отдельную книгу. Таблица 1 - резюме содержания, основанного на плодах трудов Вихерса, Шранца, и Якоби. В нескольких случаях я немного расширил результаты этих ученых и в одном месте сделал смелое предположение, чтобы уладить спор о местоположении важного фрагмента 291 о Гермее Атарнейском.
Первые семь с половиной книг Филиппика очевидно касались блестящих начальных успехов Филиппа в закреплении за собой трона и затем его расширения территориями, захваченными в значительной степени за счет или к затруднению Афин: Амфиполем, горой Пангей (книга 3, FF42-4), Мефоной на побережье, и островом Галоннес (книга 4, FF50-2); сюда входили даже его операции в Пагасах, столь близких к северной оконечности Эвбеи (353? книга 5, FF53-8). Тем не менее, два или возможно три географических фрагмента из книги 6 кажется свидетельствуют о внезапной смене обстановки в Эгейском море и распаде Второй Афинской Архэ. Якоби расположил их как ему было удобно и не надо здесь ему слепо следовать. По-моему, правильный порядок - 60/61,59. Возьмем F61 из Стефана Византийского. В нем просто упоминается Эвемон, "город орхоменцев".
Было два места под названием Орхомен, один в Пелопоннесе (в Аркадии, только к северу от Мантинеи) и другой в Беотии (около границы с Фокидой), но только аркадскому городу принадлежал город под названием Эвемон. Приблизительно в 360 или немного прежде Эвемон и Орхомен объединились в симполитию. F60-явно ссылка на Аркадию ("Эвa, город Аркадии"), но действительно ли эти два фрагмента составляют в целом отступление о "ситуации в Пелопоннесе" как предполагает Якоби? Павсаний также знает об Эве, но он делает его деревней Коринфии (2.38.6). Там находилась часовня Полемократа, сына Махаона, "героического" врача в Илиаде, но она мало что значила и едва ли занимала центральное место в важных проблемах Пелопоннеса 350-х гг. Эвемон - также имя героя, отец гомеровского Эврипила, который был родом из южной Фессалии. Эва, со своей стороны (F60), наверняка также связана с южной Фессалией, но более отдаленно. Святыня Полемократа, упомянутая Павсанием, была местом исцеления, и терапевтические полномочия героя были очевидно унаследованы от его отца Махаона, фессалийца из Трикки. Махаон был сыном бога-целителя Асклепия, чей культ происходил из Фессалии. Поэтому и F61 об Эвемоне, и F60 об Эве могут разумно рассматриваться как часть отступления того рода, которым иногда балуется Феопомп (cр. F103) в конце длительного рассказа прежде чем начать новое повествование. Его темой была возможно легендарная история южной Фессалии вместе с некоторыми из своих культовых ассоциаций и связей с Аркадией.

Таблица 2. Главные повествования Феопомпа сравнительно с его основными оппонентами или источниками.

F59 разительно меняет сцену и предмет. Место под названием Пигела - тема фрагмента, сохраненного александрийским лексикографом Гарпократионом. Он говорит, что место было в Ионии и получило свое имя (согласно Феопомпу в книге 6) от болезни ягодиц (греч. pygoi), подхваченной некоторыми из людей Агамемнона. Больные были оставлены там, обнаружили место и дали ему название. Немного более полная версия той же самой истории приводится Страбоном (14.1.20), который определяет место как самосское владение на материке, часть Эфесского побережья около Приены. Эта Пигела должна, конечно, быть идентифицирована с Фигелой из F305, который является надписью из Приены. Согласно этой надписи, группа экспертов была назначена решить, кому принадлежала Фигела. Они проконсультировались с различными Историями, включая Феопомпову, и пришли к заключению, что наиболее древние сообщения говорят в пользу самосцев. Различные написания легко объясняются. У местного ионийского диалекта была тенденция пропускать звуки "h", который процесс называется psilosis. Неразбериха с Пигелой - Фигелой этим не ограничивается. У Суды есть запись: "Пигелла - место, которое мы называем Фигелла, откуда ходит паром на Крит". Оно наверняка было намного южнее Феопомповой Фигелы и более удобным для критского парома. Форма Пигелла является ионийской разновидностью более обычной Фигеллы.
Рассмотрение F59 предполагает, что Пигела выловлена из подробного сообщения об Ионии и Эгейских островах, включая ее предысторию и территориальное распределение, иначе было бы трудно понять, как Феопомп мог быть приведен в качестве авторитетного источника о Фигеле как самосской собственности. Так как у сообщения этой природы нет никакого мыслимого места, прерывающего рассказ о событиях и культовых связях внутри и вокруг южной Фессалии, кажется вероятным, что F59 принадлежит более поздней части книги 6, части новой темы, которую Якоби разумно идентифицировал как ситуацию в Ионии. Мейер назначил F59 к Элленике, но под конец был склонен дать ему место в Филиппике и в контексте Союзнической войны, которую точку зрения я нашел (очевидно) более убедительной. Судя по Ксенофонту (Элленика 1.2.2), Пигела вероятно упоминалась в Феопомповой Элленике в связи с событиями 409, слишком рано для Элленики 6. Нет никаких фрагментов из книги 7, но обвинения в адрес византийцев и халкедонцев в податливости расслабляющим миражам демократии (F62) должны, конечно, быть взяты примерно из открытия книги 8. У византийцев была сперва демократия, и халкедонцы познакомились с нею через них. Что F62 принадлежит к началу книги 8, кажется трудно отрицать. Конец этой книги занимал экскурс, известный как "Чудеса", которые "перетекли" и в книгу 9 (FF77-8), тогда как почти наверняка предварялись возвращением в центральную Грецию и обстоятельствами Священной войны с описанием членства в дельфийской Амфиктионии (F63). Эта растановка оставляет лишь начало книги для упоминания о византийцах и халкедонцах. Демосфен упоминает об очевидной аннексии "Халкедона, который принадлежал царю, и Селимбрии, однажды нашего союзника" Византием в своей речи "За родосцев" (26, от года 353 или 351?), когда халкедонцы вероятно заполучили демократию, введенную им удачным ходом со стороны византийцев. Захват территории наиболее естественно связан с аннулированием афинской власти в регионе, другими словами, с Союзнической войной. Было сообщение об Ионии в некоторых деталях в конце книги 6. Нет ничего из книги 7, но византийцы захватили территорию в начале книги 8, вероятно используя в своих интересах полный крах афинской власти в Эгейском море. Поэтому наиболее вероятной темой для конца книги 6 и начала книги 7 была бы Вторая Афинская Архэ и ее роспуск вследствие успешного восстания союзников в 357-355. Далее, трудно не признать попытку видеть историческую причину в этом прыжке от вторжения Филиппа на побережье Фермейского залива, на Халкидский полуостров и южную Фессалию до распада афинской власти в Эгейском море. Филипп мог взять эти прибрежные места, потому что не было никакой морской силы для противостояния ему. Здесь тезис "вакуума власти". Согласно Плутарху, подобный случай обсуждался оратором и историком Каллисфеном, племянником Аристотеля и придворным историком Александра, пока он не сбился с истинного пути. На пиру македонцы попросили его выступить с речью, восхваляющей их, что он сделал с большим успехом и к их большому удовольствию. Затем они предположили, что хвалить великое легко, вот пусть он использует свою риторику, чтобы осудить тех же самых македонцев. В ответ Каллисфен предположительно продвинул тезис, что разногласие среди греков было причиной роста власти Филиппа. Он закончил цитатой из Еврипида: "Когда мятеж, всяк мерзкий чести собирает" (Plut. Alex. 53.5). Свой талант ритора он бесспорно доказал, но его чрезвычайная нехватка такта вероятно внесла немалый вклад в его окончательное уничтожение. Годы спустя греческий путешественник второго столетия Павсаний, у которого никогда не было хорошего слова для Филиппа, объяснил его завоевания как оппортунизм, использующий в своих интересах слабость и смуту в Греции после Пелопоннеской войны. Линия рассказа, представленного Феопомпом, выглядит прекрасно совместимой с видом аргумента, выдвинутым Каллисфеном и Павсанием.
Родной для Феопомпа Хиос был инициатором Союзнической войны, наряду с Косом, Родосом, и позже Византием (D. S. 16.7.3), но не ясно, одобрил ли он их действия. Византийцы, по крайней мере, были описаны как беспутные "завсегдатаи кабаков", и если F59 рассматривал местный территориальный спор между Самосом и Приеной или Эфесом, то возможно он подчеркнул преступную близорукость или мелкую жадность, приводящую к территориальным ссорам среди союзников, как причину Союзнической войны. Одним из главных пособников восстания был Мавсол из Карии. Феопомп, характеризовал его как человека, который сделает все что угодно за деньги (F299).
Феопомп не оправдывал Афины, конечно. Ибо есть причина расценивать уничтожающее нападение на политическое руководство Афин в конце книги 10 как объяснение сетований на неспособность Афин оказать эффективное сопротивление Филиппу в его более уязвимые первые годы. Отступление обширно изучено Коннором, и я намереваюсь добавить немного к его результатам. Оно сосредоточилось на афинских политических лидерах от Фемистокла до Гипербола (ок. 483-ок. 416) и опять от Каллистрата до Евбула (ок. 380-ок. 350). Нет точного указания на его границы, но Коннор дает основания считать, что определить их можно. Во-первых, фрагменты предполагают, что известные люди были затронуты в деталях, и если бы там было существенно больше политиков, то возможно, возникла бы проблема пространства, так как все отступление занимало только часть единственной книги. Во-вторых, у аргумента от молчания может быть здесь некоторый вес. Отступление было оправданно известным и, по всем сообщениям, сенсационным. После "Чудес" "О демагогах" наиболее приводимая часть всего Феопомпа. Афинские политические лидеры были, конечно, весьма интересны поздним компиляторам анекдотов и биографий. При этих обстоятельствах было бы странно, если бы в этом трактате подробно рассматривался какой-нибудь афинский политический деятель, который вообще не оставил опознаваемого следа в более поздних источниках.
Однако может быть известные субъекты отступлений иллюстрируют определенные темы. Коннор указывает на постоянные стремления коррумпированных лидеров покупать популярность собственными состояниями - Кимон (FF89, 90) - или казенными средствами - Евбул (F100) и вероятно Перикл - или захватывать деньги жадно - Фемистокл (F86), тот же Кимон (F90) и Клеон (F94). Жертвы их жадности не всегда определяются во фрагментах, но Феопомп вероятно идентифицировал их вообще как эгейских островитян и ионийцев. Он наверно знал историю Геродота в присвоении Фемистоклом взятки от эвбейцев (8.5) и прямо обвинял Клеона в получении пяти талантов от неуказанных "островитян" (F94), которые хотели, чтобы он убедил афинян облегчить им дань. Дальнейшая мысль, не подчеркнутая Коннором, состоит в том, что все политические деятели, которые, как известно, были включены в отступление, играли ключевые роли в формировании афинской имперской политики в отношении Эгейского моря и Ионии в то время, когда отчаяние не было повесткой дня и принимались реальные политические решения. Фигуры же как например Алкивиад, Фрасибул и Ификрат были вовлечены в эгейскую политику в отчаянные времена. Их действия в этой области были направлены прежде всего на сохранение открытого коридора для жизненно важных поставок зерна из Черного моря в Афины. Насколько известно, они не были включены в отступление. Другой демагог, который неизвестно был ли включен, Клеофон, с бессмысленным постоянством отстаивал во время Пелопоннеской войны политику, пагубную для Афин, но малозначительную в то время для Эгейского моря. Поэтому, очевидная структура отступления не лишена правдоподобия, учитывая, что оно было написано историком, который был родом с эгейского острова, а не из Афин.
В предыдущей главе я предположил, что замечания о Каллистрате и Евбуле совместимы с сочувствующим отношением ко Второй Афинской Архэ. Если это представление верно, то книга 10 закончилась доброжелательным рассмотрением недолговечной Второй Архэ или по крайней мере ее идеалов с последующей резкой критикой Евбула за разбазаривание столь похвально накопленных казенных средств на легкомыслия типа государственных праздников и за подрывающую общественную мораль деятельность (FF97-100). Так как это отступление следовало после сообщения о раннем македонском расширении и располагалось вероятно недалеко от рассказа о Союзнической войне и ее последствиях, то возможно на демагогов Феопомп пытался списать неспособность Афин поддержать своих союзников и использовать Архэ, чтобы оказать сопротивление Филиппу в самый решающий момент.
Фрагменты 101 (об отце Керсоблепта) и 102 назначены книге 11, и было бы хорошо увериться в их правильном порядке. Но независимо от очередности F102 более важен. Он указывает, что часть книги 11, скорее ее начало, продолжала комментарий об условиях в Афинах после победы союзников в Союзнической войне. "Фрагмент" является своеобразным. Это не цитата из Феопомпа, а утверждение, что он пиратски заимствовал раздел речи Исократа, Ареопагитика. Уже давно признано, что эта речь наверняка была написана Исократом во время или незадолго до Союзнической войны. Отчасти она имела целью прокомментировать плачевное на тот момент положение Афин и извлечь поучительные уроки из предполагаемых прошлых ошибок. Порфирий, который предоставляет информацию, говорит лишь, что плагиат начался со слов Исократа (Areopagiticus 4): "ничто или из хорошего или из плохого не посещает людей несмешанным" и так далее, но у него нет ничего, что раскрывает, где цитата закончилась. Предложение кончается словами: "но... богатство и власть посещаются и сопровождаются безумием и безумием необузданным; тогда как бедности и смирению присущи трезвость и большая умеренность; так что трудно решить, какой выбор предпочтительно завещать собственным детям", и здесь было бы очень удобно завершить отступление "О демагогах", но Исократ не останавливается и продолжает, на этот раз проводя параллели со спартанской историей:
"Ибо мы найдем, что от удела, который кажется низшим, состояния людей вообще продвигаются к лучшему условию, тогда как от удела, который кажется повыше, они обычно изменяются к худшему. Из этой правды я мог бы привести бесчисленные примеры из биографий отдельных мужей, так как они подвергаются самым частым превратностям; но случаи, которые более важны и более известны моим слушателям, можно извлечь из пережитого и нашим городом и лакедемонянами. Что касается афинян, то после того, как наш город был разорен варварами, мы стали, потому что мы беспокоились о будущем и обратили внимание на наши дела, передовых из эллинов: в то время как, когда мы предполагали, что наша власть была непобедима, мы едва избежали порабощения. Аналогично лакедемоняне, появившись в древние времена из темных и скромных городов, сделались, потому что они жили умеренно и под военной дисциплиной, владыками Пелопоннеса; тогда как позже, когда они стали зазнаваться и захватили власть на суше и на море, они попадали в те же самые опасности, что и мы". Сколько отсюда Феопомпа, неизвестно, но вполне в его духе.
Кажется, что книги 12 - 19 были посвящены греческим отношениям с бурными и часто нелояльными западными сатрапиями персидской империи от Даскилия на севере до Египта на юге, охватывающими пять десятилетий примерно с 394 до середины 340-х, когда Артаксеркс Ох наконец возвратил Египет (343). Прежде, чем оставить вводные книги Филиппики, я должен указать также, что, если мои предположения о расположении материала до сих пор верны, то вполне возможно, что первые девятнадцать книг Филиппики показывают структуру, известную как кольцевой состав, или разделение на группы. Первые пять книг являются, главным образом, рассказом о начале расширения Филиппа вперемежку с относительно краткими географическими отступлениями. Они "уравновешиваются" семью книгами с 12 до 19, рассказом о западной персидской истории, тоже украшенным относительно краткими географическими отступлениями. Книга 7, наряду с частями 6-й и 8-й была повествованием о Союзнической войне. Книга 8 обсуждала дельфийскую Амфиктионию, без сомнения в контексте Священной войны. Затем подоспели "Чудеса" и за ними было еще об Амфиктионии. Конец книги 10 и часть 11-й возвращались к Афинам после Союзнической войны, и наконец следовал новый рассказ о западной персидской истории. Короче говоря, тогда структура была вероятно следующая: длинный рассказ, Союзническая война, дельфийская Амфиктиония, "Чудеса", дельфийский Амфиктиония, Союзническая война, длинный рассказ.
Книга 12 Филиппика предоставляет другой ясный случай кольцевого состава. Ее содержание всесторонне резюмировал Фотий, чтобы доказать, что он прочитал ее и что она не была потеряна, как утверждал Менофан. F103 указывает, что главной темой книги 12 была карьера Эвагора I и особенно его восстание против персидского господства (ок. 390-ок. 380). Главный рассказ был об Акорисе, царе Египта, который заключал союзы в начале рассказа и заключал их в конце. Книга начинается с сообщения о союзе, который Акорис заключил между Египтом и Карфагеном (ок. 390); затем он "поддерживал Эвагора Кипрского в сопротивлении персидскому царю". Есть реминисценция о неожиданном воцарении Эвагора (ок. 411 или ранее) и уход в предысторию бронзового века, чтобы показать, что Кипр законно был частью эллинского мира, так как его однажды взял Агамемнон на пути к Трое или от Трои. Далее идет рассказ о восстании. Персидский царь вводит в дело силы против Эвагора, который побежден в морском сражении приблизительно в то же самое время, когда был подписан Анталкидов мир (387/6). (Речь идет о сражении при Китии, которое большинство ученых датируют 381). Там следует интрига с участием персидского верховного командования, и Эвагору удается продержаться, пока Нектанебид не наследовал Акорису на египетском троне (380). Наконец, Эвагор договаривается о почетной сдаче, но несколько лет спустя (374/3) он убит евнухом в какой-то непристойной гаремной интриге. Акорис вводится повторно, и Феопомп рассказывает, как он заключил союзы с Писидией и Аспендом на южном побережье Малой Азии. Это бесспорно ретроспективный кадр. Наиболее вероятное время для Акориса договариваться о союзах с областями южной Малой Азии было бы около начала его господства, куда относятся и его переговоры с Кипром. Возвращение к Акорису и его союзам завершает полный круг, приходя к началу кольцевого состава, в то время как упоминание об областях, с которыми Акорис заключил союз, возвещает следующую тему: географию и легендарную "предысторию" южной Малой Азии, непосредственно повторяя ретроспективный кадр к бронзовому веку при открытии рассказа. Этим книга заканчивается.
Лишь слабые проблески в содержании следующих книг уцелели. Смерть Агесилая (360, FF105-8) была рассказана в книге 13. Другие темы, которые ее охватывали, включали передачу острова Сироса Самосу неким Феагеном (F111) и что-то о добыче цинка около Трои (F112). Эта книга вероятно также включала двадцатилетний скетч от воцарения Нектенибида (380, F103) до времени посещения Агесилаем Египта. Если это так, то FF105-8 должно поместить в конце книги.
Посещение Агесилаем Египта надежно датировано 360. Два года спустя в 358 Артаксеркс II (по прозвищу Мнемон) умер, и Артаксеркс III (по прозвищу Ох) взошел на персидский трон. Мнемону не удалось подчинить Египет, и его контроль над другим западными сатрапиями не был закреплен. Со смертью Мемнона большинство этих сатрапий воспользовалось случаем, чтобы присоединиться к Египту в восстании. F113 из книги 14 говорит о непомерных расходах, которые несли персидские вельможи, когда им приходилось развлекать своего монарха. Возможно, контекст - молодой Ох, перемещающийся по своему царству в попытках восстановить порядок. Обстоятельных деталей недостает, и вообще нет никакой причины полагать, что Феопомп знал что-то из персидской истории или географии сверх того, что можно было бы почерпнуть из прибрежных общин, прямо доступных для греков.
Из книги 15 имеется семь фрагментов. Темой ее наверняка было восстание западных сатрапий, и F114 подтверждает это подозрение, упоминая Стратона, распутного правителя Сидона, и его конкурента в расточительстве, Никокла Кипрского. Соревнование в наслаждениях этих двух марионеток могло окончиться только ничьей. В результате оба правителя развратили себя богатством и властью, и оба плохо кончили. FF115-16 - просто названия кипрских мест. FF117 - 18 возвращают в Ионию, к Колофону или его окрестностям, описывая, как колофонцы сказочно разбогатели, продавая пурпурную краску. Однако, их богатство развратило их; они угодили в политическую смуту и оттуда в тиски тирана (cр. Strabo 14.1.29). F120 и вероятно F119 обосновываются на материке для рассказов о промакедонских предательствах. Повидимому морализаторство, дела Эгейского моря и коварный прогресс македонских успехов всегда занимали ум Феопомпа.
F121 из книги 16 упоминает коррумпированную олигархию во главе с Гегесилохом Родосским. Тот остров уже был демократией и союзником Афин до 357, когда он стал вожаком союзников во время Союзнической войны. Хорнблауэр предполагает, что удачный ход, который привел Гегесилоха к власти, имел место во время Союзнической войны и встретил пособником Мавсола Карийского, который был заинтересован в расширении собственной сферы влияния, в этом случае за счет Афин. Ученые, которые думают, что Феопомп вообще одобрял олигархии при сопоставлении их с демократическими государствами, могли бы хорошо обдумать этот фрагмент. Согласно F121 Гегесилох открыто играл на деньги со своими близкими друзьями, чтобы узнать, какая конкретно свободнорождённая женщина будет обижена и кто из проигравших силой приведет несчастную к победителю. Неизвестно, указал ли Феопомп, что женщины, которые намечались для оскорбления, являлись женами опозоренных бывших демократов. Выражает ли гнев фрагмента сочувствие автора к лишенным гражданских прав демократам, не разберешь, однако вряд ли историк считал Гегесилохову олигархию прогрессом по сравнению с прежним государственным строем родосцев. Предположение о выступлении Мавсола с бывшими афинскими союзниками может дополнить F123 из книги 17, который является вероятно частью полного описания попыток карийского царя воспользоваться афинской неудачей, чтобы расширить свою небольшую империю. Слишком самоуверенно возможно основываться на единственном топониме, Ассессе, но этот город недалеко от Милета, как известно, был одной из ключевых стратегических целей Мавсола. Другой фрагмент из книги 17, F122, упоминает известную хиосскую работорговлю. Хиосцы, родосцы и Мавсол, появляющиеся в рассказе об Эгейских событий в середине 350-х в одной компании, могут только подразумевать, что речь опять о Союзнической войне. Есть ли вероятность, что Феопомп рассказал эту войну дважды? Возможно было ошибкой совать сообщение о ней в 7-ю книгу. С другой стороны это было важное событие, имеющее отношение и к раннему феноменальному успеху Филиппа, и к судьбе прибрежных сатрапий, текущей теме. Большая часть их свободы была связана с отсутствием крепкой эллинской морской силы типа Афинского союза. Конечно, было бы возможно рассказать историю с двух точек зрения: во-первых, с точки зрения Афин и их неспособности держать Геллеспонт и не допустить Филиппа в Амфиполь, и во-вторых, с точки зрения мятежников и сатрапов вроде Мавсола, основных агентов войны в юго-восточном Эгейском море.
Предположение Якоби, что книги 18 и 19 касались окончательного покорения Артаксерксом Охом Египта (346-343), кажется разумным. Только один фрагмент положительно назначен этим книгам, F124 из книги 18. Предмет - Никострат из Аргоса, который описан как ярый льстец персидского царя. К счастью, Диодор (16.44.2) идентифицирует Никострата как командира трех тысяч аргосских солдат, посланных по требованию персидского царя, чтобы помочь ему повторно завоевать Египет. Диодор приписывает миссию Никострата на год 351/0, но вообще считается, что дата неправильная. Этот фрагмент о Никострате помогает установить контекст, но он также добавляет к пониманию взгляда Феопомпа на варваров. Это не только лесть, которая порицается; хуже то, что он хватил через край, ища "честь от варвара". Никострат был "лидером аргосского государства", который унаследовал "статус, деньги и много чего от его предков". Он был, короче говоря, правителем у греков, из тех людей, которых хиосцы рассматривали как все же природных господ, чрезмерно подлизывающихся к "варварам", а варвары более подходили для рабской жизни.
Если было какое-то послание в книгах 12 - 19, его не легко предугадать. Описание Якоби отступления как "персидской истории"возможно ошибочно. Огромное большинство фрагментов идентифицируются с местами в эгейских и прибрежных сообществах от Троады через Ионию, Карию, Родос и Кипр южную Малую Азию и Сидон вниз до Египта. Внимание поэтому сосредотачивалось очевидно на областях греко-персидского взаимодействия. Три фрагмента являются просто персидскими, но точного их местоположения не определишь. Один, F109, лексическая статья о послах как о "персидском слове", angaroi, что вероятно не больше, чем персидское неправильное произношение греческого слова angeloi, "вестники". Персы вероятно думали, что они лукавили, говоря по-гречески. Греки были не в состоянии признать неправильно произносимое слово своим собственным и относили его к персидскому языку. F113 говорит о богатой и дорогостоящей жизни Великого царя. Его местоположение, кажется, находится где-нибудь в сердце персидской империи. Наконец, F263, который должен принадлежать книге 18 или 19, немного менее расплывчат. Он описывает в насмешливых выражениях ошеломляющие потребности персидского царя, его двор и армию во время подготовки нападения на Египет. Запасов еды (возможно, на Кипре) было накоплено столько, что приближающиеся путники принимали их за холмы или горные кряжи.
Панэллинист вроде Исократа ухватился бы за тему щедрых ресурсов персидской империи и одновременно ее нехватки политического единства для защиты от греческого вторжения на территорию царя. Если Феопомп сочувствовал Второй Афинской Архэ, если он обращал особое внимание на неспособность персидского царя управлять своими западными сатрапиями и если он верил в пригодность варваров к рабству, то у него действительно были все задатки панэллиниста как у Исократа. Его отвращение к поведению Никострата, Никокла и Стратона весьма совместимо с точкой зрения, что греки как естественные главначальники должны держаться в стороне от рабской лести варварам и более того от их роскошной жизни. Далее, фрагменты явно выдают мнение автора, что раздираемая внутренними смутами персидская империя была спелым плодом для греков, чтобы его сорвать и что, если бы только они могли избежать раболепия перед варварами и объединиться в некую форму добровольной федерации типа Второй Афинской Архэ, тогда персидское богатство будет у них в кармане и нечего бояться Македонии или опасности откуда-либо еще.
Не было бы удивительно, если бы Феопомп думал о том пути. Однако, насколько другие греки чувствовали то же самое? Для них было бы легко согласиться в общем понятии, что эллины действительно не должны бороться с эллинами и что они добились бы большего успеха в объединении и разграблении уязвимой персидской империи. Проблема состояла в том, как это сделать. Апологет панэллинизма должен привести доводы в пользу лидера, объединителя, так как греки не показывали желания или способности объединяться добровольно. Кандидатами на гегемона в последние годы были Афины, Спарта, Ясон Ферский и Филипп. Были надежды на Вторую Архэ, но Афины потерпели неудачу, и впечатление историка от лакедемонского лидерства было не лучше, возможно хуже, несмотря на зарекомендованное спартанское воспитание, agoge. Момент славы Ясона Ферского был недолгим и относился к 370-м около времени сражения при Левктрах. Полибий жалуется в частности, что этот период в греческой истории был проигнорирован Феопомпом и оставлен ради Филиппа. В главах 4 и 5 я исследую свидетельства, которые предполагают, что Феопомп находил Филиппа и его внешнюю политику совершенно отвратительными. Если это так, то Феопомп не был никаким панэллинистом в любом специальном, исократовском смысле слова.
Более вероятно, что Феопомп был бы доволен, если отступление оставило общее впечатление греческой близорукости и некомпетентности в тот период, когда царь был почти не в состоянии контролировать свои западные области. Даже его форсированное покорение крошечного Кипра заняло десятилетие, и было достигнуто лишь переговорами, в которых Эвагору удалось добиться очень выгодных условий для бывшего мятежника. В ходе восстания карийский сатрап Гекатомн, которому поручили строить флот и атаковать Кипр, повиновался приказу, говорит Диодор (14.98.3-4), но и он по сообщениям посылал деньги Эвагору для поддержки его восстания (D. S. 15.2.3). Так как этот случай был уже известен Эфору, источнику Диодора, было бы удивительно, если бы Феопомп пропустил его. F105 из книги 13 также заслуживает внимания в этом контексте, потому что он показывает, что Никострат и Агесилай не были единственными греческими военными начальниками, которые фигурировали в этом рассказе. Был еще Хабрий, афинский стратег (Athen. 12.532A-B):
"Но он не мог жить в городе [Афинах], частично из-за своей распущенности и роскошного образа жизни и частично также из-за афинян, поскольку они суровы ко всем; следовательно их выдающиеся мужи предпочитали проживать вне города, Ификрат во Фракии, Конон на Кипре, Тимофей в Лесбосе, Харет в Сигее, и Хабрий непосредственно в Египте".
Хабрий ушел из Афин в Кипр, чтобы помочь Эвагору в его восстании (о чем повествуется в книге 12, см. F103); отсюда он пошел в Египет и помогал мятежникам и там, пока царь не заявил протест Афинам о нарушении Хабрием Анталкидова мира и не заставил афинян отозвать его. Диодор датирует отзыв Хабрия 377 (16.29.4). Он продолжает и говорит, что по возвращению Хабрия был послан Ификрат, на сей раз чтобы поддержать персидское дело. Приблизительно в 360 Агесилай должен был пойти авантюристом из Спарты для поддержки египетских мятежников, и опять в 340-х, Никострат из Аргоса отправился сражаться на стороне царя. Это похоже на поле с большим пространством риторического сенокоса о греках, неспособных объединиться и победить шатающуюся персидскую империю, но - скандал из скандалов - сражающихся то на одной стороне, то на другой, даже боровшихся друг с другом время от времени, чтобы сохранить империю. FF105, 113, 114, 124 и 263 являются возможно самыми простыми проблесками в том, что оратор Феопомп смог сделать с этим материалом, и когда отступление наконец закончилось, Ох, "регулирующий расходы", отвоевал Египет и стал контролировать свои западные области лучше, чем любой персидский царь с пятого столетия.
Следующие восемь книг, 20 - 27, были прежде всего посвящены повествованию о нападении Филиппа на Олинф, дальнейшей изоляции Афин в результате урегулирования Священной войны, и переговорах и заключении первого мирного договора между Афинами и Филиппом, Филократова мира. Краткий очерк олинфской истории поможет поместить эти фрагменты в контекст. Олинф находится на полуострове Халкидик около Македонии. Три "пальца" Халкидика выступают заметно на север Эгейского моря. После краха Афинской империи в 404 Олинф объединил полуостров в Халкидскую Лигу, которая была достаточно сильна, чтобы угрожать Македонии в 382. В том году Спарта как самозваный "полицейский" Царского мира и Македония объединялись, чтобы демонтировать Лигу в кампании, которая закончилась в 379. После этого времени Спарта была слишком занята Фивами и Мегалополем, чтобы вмешаться, и Лига возродилась как Феникс. В 360, году воцарения Филиппа, это была значительная сила, и у Филиппа был здравый смысл, чтобы вступить с ней в альянс. Лига соперничала с Афинами за контроль например над Потидеей и Амфиполем, и Филипп быстро увидел, что Олинф и Афины могли бы играть друг против друга. Однако, в 350 отношения Филиппа с Лигой были напряженными. Олинф становился приютом для изгнанных политических врагов Филиппа, и поэтому, говорит Феопомп, Филипп пересказал олинфянам "историю о войне и надменности" (F127 из книги 20). Содержание истории известно от баснописца второго столетия Бабрия в следующей версии:
"Боги переженились, и когда все они разделились на пары, бог войны был последним, которому предоставили спутницу. Следовательно, он женился на Гибрис [Надменности] и быстро с ней сошелся. Действительно, говорят, что он чрезвычайно влюбился в нее; он следует не отставая от нее всюду, куда она ни идет. В одиночку Гибрис не приходит к какому-либо народу или к городу, улыбаясь людям, так как Бой идет за ней по пятам".
Вероятная дата сообщения об этой истории была бы 350 или 349, год начала македонского вторжения. Олинф и Афины стали союзниками, но афинская помощь подоспела слишком поздно и в малом количестве. В 348 Олинф был снесен победоносными македонцами. С того времени больше не сомневались относительно истинного характера власти Филиппа, его потенциальной жестокости и афинской результативности. Фрагменты предлагают вполне обычный подход к рассказу в целом, за исключением двух интересных отступлений, к которым я возвращусь ниже. История вторжения Филиппа в олинфскую территорию была очевидно дана в значительных деталях, так как она заполнила или заняла части книг 20 (FF125-7) и 22 - 24 (FF137-46) и оканчивалась возможно в книге 25 (F152). FF147-51 упоминают места в Эвбее, и они несомненно отражают сообщение об отпадении острова от Афин (зима 349/8). Естественно подозревать, что восстание было вызвано Филиппом в попытке отвлечь Афины от посылки помощи осажденным олинфянам (17). Как Феопомп рассказал историю, однако, не известно.
Из двух самых бросающихся в глаза частей книг 20 - 27 одна является географическим трактатом об областях к северу от Македонии, Пеонии, и Иллирии, а вторая в виде резкой критики против Афин помещалась где-то в книге 25 недалеко от сообщения о заключении Филократова мира. Два фрагмента из этой диатрибы (FF154, 155) показывают, что Феопомп подвергал сомнению письменную версию соглашения с Дарием, царем Персии (речь идет вероятно о возобновлении так называемого "Каллиева мира" пятого столетия), на том основании, что оно было написано буквами четвертого столетия. Письмо было названо им ионийским или "самосским", и он привел дату и обстоятельства его введения в Афины на замену более старому аттическому письму неким Архином, который якобы убедил афинян принять его реформу "в архонтство Евклида" (403/2).
Третий фрагмент от этого отступления (F153) нападает на преувеличенные афинские претензии относительно сражения при Марафоне и ивестной "Платейской клятвы". Марафон (490) и Платеи (479) были ключевыми сухопутными сражениями в конгломерате, который вообще называют персидской войной, темой истории Геродота, и афиняне использовали свой вклад в тогдашние эллинские усилия, чтобы оправдать последующее приобретение империи. В книге 1 (73.2-5) Фукидид вложил речь в уста неназванных афинских послов в Спарте, мужей, которые, оказалось, были в Спарте в 432 как раз в то время, когда спартанцы и некоторые их союзники, например Коринф, обсуждали, нарушили ли Афины соглашение, которое существовало между двумя государствами. Результатом стала Пелопоннесская война (431-404). Афиняне признают, что их империя стала крайне непопулярной, но они настаивают, однако, что заслужили эту награду за свой вклад в греческие победы при Марафоне и Саламине (морское сражение 480). В четвертом столетии, когда афинское военно-морское превосходство было уже совсем не бесспорным, как веком прежде, возможно их изменение в риторическом акценте подальше от военно-морской победы и к заключительным, сухопутным решающим сражениям при Марафоне и Платеях, понятно.
Плутарх предоставляет немного больше информации о способе, которым афиняне оправдывали свою империю и стиль руководства, на что они чувствовали себя наделенными правом. В "Перикле" (c. 12) он заставляет афинского государственного деятеля не отчитываться перед союзниками в деньгах, собранных с них как дань, потому что афиняне "воевали за них и отгоняли варвара". Было бы интересно знать, где Плутарх получил эту информацию, но он широко читал источники пятого и четвертого столетий, и вполне разумно предположить, что она восходит по крайней мере к четвертому веку и была известна Феопомпу. Контекст Плутарха - знаменитая Периклова строительная программа 440-х-430-х, на которую тратились союзные деньги. Феопомп также, кажется, интересовался тем, как использовалась союзная денежная дань. Возможно, своевольный способ, применяемый здесь афинянами, спровоцировал его нападение на их политику в пятом столетии.
Феопомп был хиосцем, а хиосцам и другими островитянам и ионянам пришлось платить дань Персии в шестом столетии и в начале пятого, Афинам большую часть пятого, Спарте в четвертом и Афинам снова до Союзнической войны. В этом свете его чувствительность к поведению сборщиков дани была бы понятна. Возможно, это объясняет очевидное беспокойство о греческих жертвах, которое проникает в F153. Заметьте, сколько раз греки или греческое встречаются во "фрагменте", который является частично кратким пересказом и частично (последнее предложение) цитатой:
"Эллинская присяга, которую по словам афинян греки произнесли против варваров перед Платейской битвой, сфальсифицирована, как и соглашение афинян с царем Дарием против греков. Кроме того, сражение при Марафоне происходило не так, как его воспевают ... как и все другие вещи, о которых вопит город афинян, чтобы использовать их для обмана эллинов".
Как островитянин, Феопомп вполне возможно думал о греках как об ионянах и островитянах в первую очередь и как о материковых во вторую. Поскольку договор с Дарием временно продлил существование Афинской империи, легко видеть, как историк возможно описал это как действительные военные действия "против греков".
Сама Платейская клятва известна из стелы, найденной в аттических Ахарнах и датируемой приблизительно последней третью четвертого столетия. Сходный текст дан у Диодора (11.29.2), и его приводит также афинский оратор Ликург в речи, произнесенной в 330 (Против Леократа 81). В некоторых из версий текст присяги выглядит достаточно невинным. У Диодора это просто обещание со стороны солдат, что они исполнят свои обязанности в сражении и похоронят павших товарищей впоследствии, что нынешние союзники не будут разрушать города друг друга во время любой будущей войны, и что они оставят прибежища, разрушенные варваром, неотремонтированными как мемориал его кощунства. Ахарнская стела упоминает намерение наложить десятину на Фивы, без сомнения как военную компенсацию за переход к Персии. Ликургов текст идет дальше, упоминая намерение наложить десятину на все города, которые примкнули к царю. Это потенциально ядовито, ибо ионяне и островитяне были по необходимости субъектами персидской империи до окончания Платей. Возможно, некоторые ораторы цитировали эту последнюю версию присяги, предполагая, что "десятина" означала сбор дани и затем используя текст, чтобы "доказать", что сбор дани была священным правом афинян как наследников греческой гегемонии, которая началась так или иначе в дни перед Платеями. В отсутствие подтверждающих свидетельств, однако, это может только оставаться привлекательной возможностью. Это, конечно, помогло бы объяснить интерес а к присяге.
Вопрос о подлинности Каллиева мира вызвал бесконечные дебаты. Очень немного, действительно, известно о нем определенно. В недавнем исследовании Бэдиан утверждал, что мир сперва был обговорен Ксерксом и Каллием и ратифицирован ок. 463 только для того, чтобы быть нарушенным по наущению Перикла, который послал экспедицию против Кипра и Египта ок. 450. В конце этой кампании Каллий возобновил переговоры с Артаксерксом, и мир опять воцарился в 448. Наконец, после того как Дарий II вступил на трон в 420-х, для афинян стало необходимым подтвердить соглашение с новым царем. Это было сделано при посредстве малоизвестного Эпилика. Условия мира были описаны не совсем ясно риторами четвертого столетия. Ничто из написанного текста не уцелело. Из ораторов видно, что афиняне обязали персов не нападать на Архэ и особенно не вводить флот в эгейские воды. Со своей стороны афиняне обязались не разграблять территорию царя. Бэдиан утверждает, что был также пункт, по которому союзники должны были иметь определенную автономию, но даже если это верно, ничего не известно о его формулировке или способе, которым он должен был быть проведен в жизнь. Был ли или не был пункт об автономии, афинянам можно доверять в его толковании, и весь договор удовлетворял их собственным целям: царь признал Афинскую империю, как и признал за ними право управлять ею, как они считали целесообразным. Спартанцы участвовали в Платейской присяге и добровольно ушли из великого греческого союза против Персии всего через несколько лет после Платей, уступив афинянам гегемонию. Поэтому Каллиев, или конкретнее, Эпиликов мир происходил явно от Персии, тогда как платейская присяга и последующие события пришли явно из Спарты: признание права Афин на гегемонию.
Независимо от точности деталей, заключение Коннора, что отступление является атакой на внешнюю политику афинян пятого столетия, выглядит верным. Если мои предположения правильны, то надо добавить "особенно относительно империи пятого столетия". Будет полезно возвратиться теперь к контексту отступления, которое вероятно начиналось повествованием о последних годах Священной войны. Отступление вероятно также с нетерпением ожидало последующих событий, готовя читателя к провалу усилий Афин заключить союз с греками, чтобы не допустить Филиппа в южную Грецию.
Коннор также относит F156 к Священной войне четвертого века, но это является менее бесспорным. Была другая Священная война в пятом столетии (448 и после), в которой афиняне поддержали притязания фокейцев на контроль над Дельфами против дельфийцев, которые были поддержаны спартанцами, и именно это событие пятого столетия было упомянуто Феопомпом в книге 25. Однако, нет никакой нужды принимать, что контекст F156 был отступлением к внешней политике Афин пятого столетия. FF164 (из книги 26) и вероятно 166 (из книги 27) касаются дебатов в Афинах по вопросу, соглашаться ли на предложенный Филиппом мирный договор в 346, а книга 24 говорила о падении Олинфа (348). Этот расклад оставляет исторические события 347 книге 25, и ее главным предметом наверняка были заключительные этапы Священной войны четвертого столетия. Естественно расценить описание более ранней Священной войны как фон к основному предмету. Было бы привлекательно предположить, что рассказ Феопомпа о заключительных событиях Священной войны четвертого столетия следовал тому же самому общему образцу как и Диодоров (16.56-7), охватывающий 347 - 346. В начале конфликта, который вспыхнул в 357, фокейцы мало использовали дельфийские сокровища, чтобы финансировать военные действия, но в последующие годы, при Фалеке, наемном генерале, разграбление весьма усилилось. Диодор изо всех сил старается указать на то, что столь уважаемые греческие государства как Афины и Спарта не колебались принять священные сокровища (или деньги, начеканенные из них), и он отступает на мгновение к исторической спартанской связи с оракулом. Жадность была одной из любимых тем Феопомпа. Возможно, и он сделал отступление тогда, добавив к спартанской истории справку и об афинских деловых отношениях с оракулом заодно с описанием войны в пятом столетии, которая в свою очередь привела бы к рассмотрению афинской политики вообще в тот же самый период.
F157 упоминает гору под названием Гедилей. Она, согласно Демосфену (О посольстве 148), была местом, с которого фокейцы разграбляли территорию Фив в 347, тогда как Тильфоссей был другим плацдармом для их набегов, и его упоминание в F301 предполагает, что фрагмент также принадлежит этой книге. Страдания фиванцев были суровы (D. S. 16.56, 58.1 и Демосфен, О посольстве, 148), и им пришлось искать поддержки какого-нибудь союзника. Они обратились к Филиппу, и в результате небольшое количество македонских солдат вступило в Священную войну на стороне Фив. Феопомп вряд ли проигнорировал это важное прибытие македонских сил в южную Грецию. Македонское присутствие укрепило сопротивление фивян, и возможно в ответ фокейцы глубже залезли в сокровища оракула, чтобы финансировать свои собственные контрмеры. Когда-то ранее, возможно, когда Фивы сперва открыли переговоры с Филиппом, афиняне отправили по побуждению Евбула послов с целью создания антимакедонского союза с различными неуказанными эгейскими государствами. Послы возвратились с пустыми руками. Несмотря на некоторые начальные успехи во Фракии, вероятно в попытке отвлечь Филиппа далеко от южной Греции, афинские усилия против македонца теперь казалось обреченными. Новый проблеск надежды появился в конце 347, когда уже фокейцы, подвергнутые сильному нажиму, предложили занять ключевые стратегические города около Фермопильского прохода войсками Афин и Спарты. Последние предоставили свои силы для этой цели. Тревога от македонского присутствия в южной Греции была естественной. Эллис и Маркли утверждали, что еще один ряд посольств устремился веером из Афин по греческим городам, чтобы созвать конгресс и решить, должна ли быть война или мир. Эти посольства также, если они историчны, оказались бесплодными, как и попытка занять Фермопилы. Фалек, фокейский стратег, отказался передать крепости союзникам. Очевидно, он достиг условий с Филиппом, по которым ему и его наемникам был бы в конце концов предоставлен безопасный выход из области в обмен на их непосредственное сотрудничество с Македонией (D. S. 16.57-64).
Фактически все погибло, но афиняне все еще видели огонек надежды. Приблизительно в шестидесяти километрах к северо-востоку от Фермопил, около побережья Пагасийского залива был город под названием Гал. Он не был в лучших отношениях с Фарсалом, союзником Филиппа, и с афинской поддержкой со стороны моря мог надеяться выдержать осаду. Если место не заткнули бы с суши осадой, оно могло быть полезной базой, откуда можно было беспокоить левый фланг любого македонского марша в южную Грецию. Поэтому Филипп должен был передать силы и двух лучших полководцев в проблемные точки, созданные или поддерживаемые Афинами: Антипатра во Фракию, где тот "ожидал" (F160 из книги 26), и Пармениона, чтобы осадить Гал. Вполне вероятно именно к этому нападению на Гал относится известный "редакторский" фрагмент (F162 из книги 26), как предполагает Якоби. Там Феопомп резко критикует фессалийцев за то, что они дали "завоевать себя больше застольями, чем взятками".
Трудно увидеть, как Феопомп организовывал свой рассказ обо всех этих событиях. Маленький лексикографический F159 приписывает выражение "деревянные, священные предметы" двадцать шестой книге Феопомпа. F344 о посещении магнетом (или магнесийцем) Дельф (см. следующую главу) упоминает священные предметы, вполне вероятно из дерева, за которыми тщательно ухаживал бедный, но истово набожный Клеарх из Мефидрия, и Якоби предполагает, что возможно F344 является из книги 26 и доставляет контекст для лексической статьи F159. Весьма остроумно.
Если контекст здесь - Дельфы, то F159 возможно касался почитаемых предметов в святыне, разрушенной или ограбленной наемниками. Однако, орихалк (Ореева медь) из F158, описанный схолиастом как "вид меди, названной в честь ее первооткрывателя Орея" согласно некоторым властям, в то время как другие, "говорят, что он получил свое название от [Орея], скульптора, так ... Феопомп, книга 25", на деле подразумевает под собой скульптурные, вероятно посвятительные приношения в Дельфах. Вероятной причиной их появления в рассказе были бы истязания и казнь Филона после падения Олинфа у Диодора (16.55) и после успешного занятия фокейцами форпостов в Беотии (16.56.1-2), но до прибытия македонской поддержки Фивам (16.58). Очевидно, некоторые фокейцы были потрясены жадностью своих собственных наемников. Они низложили стратега Фалека (но только временно) и призвали его старшего администратора, Филона, предоставить бухгалтерский отчет. Степень грабежей якобы достигла угрожающих размеров, и так как Филон не сумел оправдаться, он был предан пыткам и казнен. Феопомп едва ли проигнорировал эту историю. Если моя интерпретация FF158 и 159 правильна, история наверняка заняла конец книги 25 и начало 26-й.
Однако существенная часть книги 26 наверняка была посвящена переговорам о Филократовом мире между Афинами и Филиппом. F165 указывает имена послов Филиппа, отправленных в Афины в этой связи, и комментарий Дидима к Демосфену в F164 приводит слова из речи, вложенной в уста Филократа в защиту предложенного соглашения. Эти два фрагмента оба из книги 26. F166, однако, также из Дидима, расположен им в книге 27, являясь цитатой из речи, произнесенной против мира и приписанной Аристофонту. Разумно поэтому прийти к заключению, что дебаты о том, соглашаться ли на договор, закончили книгу 26 и перешли в 27-ю.
Эти две две цитаты Дидима заслуживают внимания, поскольку дают драгоценный проблеск при подведении Феопомпом итогов отчаянного положения Афин. Стилистически они лишены сжатой резкости Фукидида. Если их предмет несколько мрачен, то стиль легок и изящен. Филократ (F164):
"Рассмотрите, кроме того, насколько мало у нас шансов добиться победы при том раскладе, что государство совсем не преуспевает внешнеполитически, но скорее многочисленные и великие опасности окружают нас. Мы знаем, что беотийцы и мегарцы недружелюбны к нам, из пелопоннесцев же одни склоняются к Фивам, другие к Спарте, тогда как родосцы и хиосцы со своими союзниками враждебны нашему городу и на деле говорят о дружбе с Филиппом".
И ответ Аристофонта (F166):
"Рассмотрите, насколько худшими трусами мы оказались бы, если бы пошли на этот мир и отказались от Амфиполя - мы, занимающие самый большой из всех эллинских городов, имеющие массу союзников, триста военных галер и собирающие доход почти в четыреста талантов. И кто тогда не осудит нас, если мы, тушуясь перед македонской силой, согласимся на что-либо несправедливое?"
Эти выступления показывают влияние резкой критики против афинской внешней политики в книге 25, так что читатель наверняка не удивился неизбежному провалу посольств в различные греческие государства. "Греки" не хотели больше афинской риторики, как и афинской гегемонии. Если Филократ отразил реальные факты предыдущего рассказа, то доводы Аристофонта выставлены пустым бахвальством с мечтаниями о потерянном почти восемьдесят лет назад Амфиполе и желанием видеть за спиной у Афин сонм союзников, которые в действительности были лишь призраками безвозвратного прошлого.
В следующих одиннадцати или двенадцати книгах информации слишком скудна даже для самой спекулятивной из реконструкций. Нет больше фрагментов из книги 27, вообще ни одного из 28-й и 29-й. Если главными героями в дебатах по подписанию мира были назначены Филократ и Аристофонт, можно только задаться вопросом о роли, отводимой Демосфену.
Большинство фрагментов, которые упоминают его, кажется привязано к событиям до и после Херонеи. Со столь скудной информацией было бы глупо сделать окончательные выводы.
Отступление "О демагогах" в книге 10 продемонстрировало потребность Афин в политике Демосфена, и у книги 11 вероятно был раздел, останавливающийся на депрессивном состоянии Афин после Союзнической войны (F102). Демосфен начинал становиться политически активным приблизительно в это время, и согласно всем сообщениям он был очень деятелен во время мирных переговоров 346 и впоследствии. Прискорбно, что нет никакого признака того, какие наблюдения, если они вообще имелись, Феопомп сделал о нем.
Книги 28 - 33 представлены во фрагментах в целом плохо, но если есть какая-либо тема, заметная вообще, это - общий обзор Греции и новые отношения Филиппа с ее различными регионами в месяцы и годы сразу после 346. Книга 30 возвращается к Дельфам и Амфиктионии. Действительно, идентификация фрагментом 168 Пил как самого раннего местопребывания Амфиктионии и F169 о "гиеромнемонах" (делегатах на съезд амфиктионов), предполагают, что он изложил полную историю Амфиктионии до момента, когда Филипп реорганизовал ее, вероятно чтобы подчеркнуть, насколько новые меры нарушили ее вековые традиции.
Из книги 31 нет никаких фрагментов, но восемь отрывков из книг 32 и 33 предлагают обширное описание и историю Пелопоннеса, особенно спартанское завоевание Мессении (ок. 8-го-ок. 7-го столетия до н. э.) и обращение мессенцев в илотов. Это отступление было вероятно вызвано цементированием союза Филиппа с Мессенией, освобожденной от спартанского господства в 370/69, когда Эпаминонд вторгся в Пелопоннес для поддержки мессенцев и аркадян, которые основали Мегалополь. С того времени мессенцы оставались независимыми от Спарты благодаря неприступности Мегалополя, спартанской слабости и мессенскому альянсу с Фивами. В 346, однако, Македония полностью затмила Фивы как "власть" в центральной Греции. Соответственно, мессенцы перенесли свою верность на Филиппа.
Поэтому центральная Греция является темой в книгах 30 и возможно 31, Пелопоннес в книгах 32 и 33, и отрывочные подсказки из следующих пяти книг раскрывают переход к северной Малой Азии и Иллирии. Следовательно, если бы Афины и их отношения с Филиппом в период после 346 рассматривались, то наиболее вероятно они обсуждались бы в книгах 27 - 29, где можно было бы развернуться для тщательного анализа афинской политики в эту важнейшую эпоху.
Если бы только там были некоторые подсказки. Можно было бы возразить, что я слишком осторожен. Конечно, Феопомп не проигнорировал бы столь важную тему, как и столь существенного сотрудника как Демосфен. Однако, в то время как древние часто с замечательным единодушем сходились в том, что произошло, они не всегда приходили к тому же согласию относительно тех, от кого это произошло. Например, когда Ксенофонт рассказывал о десятилетнем преобладании Фив (ок. 372 - 362), он умудрился упомянуть Эпаминонда, архитектора фиванской мощи и по всем другим сообщениям человека десятилетия, всего несколько раз и лишь в связи с его последним вторжением в Пелопоннес в 362.
Книги 34 - 38 очень плохо представлены. Только три коротких фрагмента уверенно определяются, и один (F180) из Стефана Византийского ничего не стоит, являясь названием города, общее местоположение которого выпало из текста. Из других двух F179 из книги 35 о царе Тисе из Пафлагонии на Черноморском побережье Малой Азии, который "снабжал свой стол сотней блюд, начиная с быка, когда обедал", и так вплоть до захвата и смерти в руках персидского царя. Он был захвачен Фарнабазом, местным персидским сатрапом до его перевода на египетский фронт в 380-х (D. S. 15.41 помещает это в 374/3). Поэтому фрагмент может предложить отступление о географии и истории Евксинского Понта истории от начала 370-х и вероятно ранее.
"Феопомп (F181 = Athen. 3.85A-B):
в своем сообщении о Клеархе, тиране Гераклеи на Понте, говоря в 38-й книге Историй, как он насильственно казнил много людей, давая большинству из них выпить аконит, продолжает: "когда все узнали про эту его круговую чашу, они никогда не выходили из дома, не поев руты, ибо поевшим ее не повредит питье аконита, который, говорит он, был назван от места Аконы близ Гераклеи".
Минимум две полные книги отделяют F179 (о Пафлагонии) от F181 (о Гераклее Понтийской). Вифиния же область, непосредственно примыкающая к Пафлагонии, и вряд ли Феопомпу потребовались две полные книги, чтобы пройти почти пятьсот километров вдоль южного побережья Понта. Можно много чего предположить: номер книги в одном из фрагментов мог быть неправильным; Феопомп мог отступить внутри своего отступления; эти два фрагмента могли даже быть изолированными отступлениями к неизвестному потерянному рассказу, у которого не было ничего общего с Понтийским морем.
Фрагменты являются неокончательными, но есть некоторые структурные особенности Филиппики, которые дают дальнейшее представление, что было необходимо полное отступление к истории и географии Евксина, чтобы завершить Филиппику. Рассматриваемые книги - подходящее, возможно единственное возможное место для приюта этого экскурса, как следующий раздел этой главы показывает.
После того, как Филипп реорганизовал дельфийскую Амфиктионию в 346 (FF167 - 70, книга 30), он предпринял дальнейшую Иллирийскую кампанию и вошел и реорганизовал Эпир (345 - 342). Упоминание об одном месте в Иллирии (F182, книга 38) и другом в Эпире (F183 со Страбоном 7.7.9; 9.5.2, книга 39) вероятно подразумевает, что этим занялся Феопомп. Однако, Филипп очевидно оставался в центре сцены возможно полторы книги, и затем автор переместился в западные части Средиземноморья для отступления с пятью книгами о Сиракузах, Сицилии, Италии, и быстром обзоре более отдаленных западных областей до Гибралтара, Испании и южной Франции (книги 38 - 43 включительно).
Несмотря на то, что о западе уцелело более двадцати фрагментов, нет ни одной ясной, различимой темы или точки зрения. Сиракузские фрагменты - или уничтожающие нападки на тиранов Дионисиев Старшего и Младшего и на членов их семей, или единственно топонимы из Стефана. Эта часть отступления привлекла охотников за анекдотами, упомянутых в начале этой главы. Какой-то составитель каталога известных пьяниц собрал их без труда из свитков Феопомпа. Большинство записей пришло из этого самого отступления: имена сиракузских тиранов и их близким родственников; но снабжение анекдотами едва ли могло быть главной целью Феопомпа.
Диодор действительно дает общее описание отступления (16.71.3), но оно только усугубляет беспорядок:
"Феопомп с Хиоса в своих Филиппиках составил три книги с сицилийской историей. Он начал с тирании Дионисия старшего, охватил 50 лет и окончил изгнанием Дионисия младшего (344/3). Есть три книги с сорок первой по сорок третью".
Кое-что здесь вызывает недоумение. Отступление, различаемое в фрагментах, оканчивается 43-й книгой точно, но к этому времени говорится уже не о сицилийской истории, но об Италии и дальнем западе. В то время как 344/3, изгнание Дионисия Младшего, является разумной датой для прекращения сиракузской части экскурса, 394/3 (если прибавить 50) не может быть стартовым плацдармом. Дионисий Старший пришел к власти приблизительно в 406, и будет казаться странным начинать рассказ с середины его господства. Наконец, Афиней, который кажется вообще надежным, назначает все свои сиракузские цитаты книгам 39 и 40. Диодор возможно не слишком знаком с этой частью Феопомпа. Он сам был сицилийцем и вероятно интересовался источниками для сицилийской истории, но недавние исследования показали, что он повидимому не использовал Феопомпа в качестве источника для своих собственных сицилийских разделов. Он возможно вспомнил, что сицилийский раздел заполнял собственно три книги и что отступление закончилось книгой 43. В этом случае единственной полезной информацией от Диодора была бы та, что западное отступление посвятило эквивалент из трех книг сицилийской истории и что две остающиеся книги касались тогда прочего западного Средиземноморья. Это может быть существенно верно. Кажется, что мероприятия Филиппа в Эпире перетекли из книги 38 в начало 39 (F183 со Страбоном 7.7.9, 9.5.2). Иначе, эти пять фрагментов с F185 до F190 - все сицилийские или сиракузские, и F191 (со Страбоном 6.3.5) определяет местоположение в южной Италии, которая находится поблизости и вряд ли будет не важна. Наиболее верное книга 40. Два фрагмента из нее заслуживают особого внимания в этом отношении. F195 - очевидная аномалия. Из Стефана, фрагмент просто называет Элевферис, беотийский город основанный афинскими героями Кофом и Эклом. Якоби подозревает номер книги в тексте Стефана, но только потому что дискуссия о колонии на афино-беотийской границе или рядом с ней выглядит неуместной в отступлении о сицилийской истории четвертого столетия. F194 показывает, как могут возникнуть эти аномалии и как может ввести в заблуждение одноразовая запись Стефана. В первой строке Стефан как всегда просто упоминает город Ахайи. Фрагмент приводит форму собственно прилагательного и цитирует Феопомпа, книгу 40. Дебаты сосредоточились бы на том, исправить ли номер книги или была ли какая-то причина для историка отвлечься на Ахайю, если не для дальнейшей цитаты из настоящего текста Феопомпа, который Стефан приводит вопреки своей обычной практике: "Вождями города были у сиракузян Афенид и Гераклид и у наемников димеец Архелай". Стефан цитирует строку, чтобы проверить классическую форму надлежащего дополнения "димеец", однако, цитата показывает, что выводы, которые, возможно, были сделаны только из первой строки в качестве руководства, будут неправильными. Темой были явно Сиракузы, не Ахайя. Остальные пять фрагментов являются сицилийскими. F192 о визите Фаракса, коррумпированного спартанца, и F193 о щедрых дарах, посланных в Дельфы сицилийскими тиранами пятого столетия Гелоном и Гиероном, делают отступление похожим на полное, обстоятельное сообщение с оглядками в прошлое. Дельфы кажется всегда занимали Феопомпа. Любопытно, что нет никаких фрагментов из книги 41, но F198 (из книги 42), другой сицилийский топоним, предполагает, что Сицилия была все еще в теме, если краткая запись опять не вводит в заблуждение, как возможно было с F194. Однако, после подсказки от Диодора кажется достаточно разумным предположить, что сицилийская часть отступления была точно описана как занимающая эквивалент трех книг; большую часть 39-й, всю 40-ю и 41-ю и начало 42-й, оставляя большую часть 42-й и 43-ю для Италии и дальнего запада.
Один из самых пространных фрагментов, который существует (F204), прибывает из книги 43 в виде длинного описания этрусков и их образа жизни. Окольным способом два других фрагмента могут быть добавлены к этому контексту. Климент Александрийский обнаружил в сорок третьей книге Филиппики сообщение, которое датировало Троянскую войну за пятьсот лет до времени Гомера (F205). Какая возможная связь могла быть между Гомером и темой этой части Филиппики? Может быть намек в замечании схолиаста (F354), согласно которому Феопомп оказал гомеровскому Одиссею большую честь умереть среди этрусков. FF206 и 207, оба из Гарпократиона, возвращают в южный Эпир, откуда началось отступление. Организация Якоби фрагментов выглядит здесь разумной. Было бы естественно возвратиться в Эпир в конце книги 43. Здесь был очевидный трамплин для отступления.
С F208 из книги 44 Филипп и реорганизация им Фессалии в тетрархии (344) вновь появляются как темы. Рассказ теперь неуклонно движется вперед к Херонее. Внезапно исчезают отступления любого размера. В самом деле, ни один фрагмент нельзя идентифицировать с уверенностью. Таблица 1 показывает возможное отступление к Аркадии в книге 56, но так можно лишь заключить из четырех географических названий. Весьма вероятно, что они отражают маршрут Филиппа в Пелопоннес или оттуда после Херонеи. Кажется разумным предположить, что создание Коринфского Союза (338/7), чем самым Филипп закрепил за собой южную Грецию, брак с Клеопатрой и убийство Филиппа Павсанием находились в книгах 57 и 58, но только два кратчайших фрагмента уцелели из 57-й и ничего из 58-й. Главный вопрос в последних пятнадцати книгах, о Филиппе и Демосфене, будет обсуждаться в последующих главах, я же обращаюсь к рассмотрению структуры Филиппики.

Структура Филиппики

Длинные отступления и их географическое отношение к македонской экспансии при Филиппе

Можно утверждать с элементом правды, что история своего века лишь беспорядочно нагромождает события собственной эпохи. До определенной степени Филиппика следует контуру карьеры Филиппа: главный рассказ прослеживает Филиппову карьеру от борющегося молодого правителя до монарха-экспансиониста, страшного для всех военного силача, сраженного убийцей на взлете, и на весе его мощи держится громадный исторический труд. Однако, карьера Филиппа не полностью формировала работу, скорее она была как вешалка для пальто, с которого свисали обширные экскурсии в различные части греческого мира, на деле известные Филиппу только по слухам. Эти отступления все вместе заполняют приблизительно двадцать девять книг или половину всей работы, и способ, которым они прерывают основной рассказ, дают работе специфическую структуру.
Ранние книги, кажется, показывают стиль, известный как кольцевой состав, но более поздние фрагменты слишком скудны, чтобы проследить его продолжение с уверенностью. Вполне вероятно, что другие книги были структурированы так же, как книга 12. Например, отступление к дальнему западу начиналось после обсуждения интервенции Филиппа в Эпир в 345, и Феопомп возвратился в Эпир в конце того же отступления. Далее, географический и мифо-исторический экскурс в южную Малую Азию был отложен до окончания восстания Эвагора, точнее до его убийства спустя приблизительно шесть или семь лет со смерти Акориса и был помещен там, где он подчеркнул бы естественный перерыв в рассказе, несмотря на то, что союзы, заключенные Акорисом, были наиболее вероятно сколочены в начале его господства, хронологически где-то в начале рассказа. Однако, Феопомп возможно не всегда дожидался прихода естественных перерывов. У книги 12 также есть отступление к ранней истории в начале рассказа о восстании Эвагора, если отступление здесь правильное слово. Фотиево резюме книги проясняет мысль:
"Двенадцатая книга включает следующее: об Акорисе, царе египтян, как он заключил договор с Киреной и действовал от имени Эвагора Кипрского против персов, как Эвагор неожиданно овладел царством Кипра, подчинив Абдимона, правителя острова; как греки с Агамемноном взяли Кипр, изгнав Кинира и его последователей, потомками которых были амафусийцы".
"Отступление" о захвате Агамемноном Кипра актуально в том смысле, что оно делает остров частью эллинского мира с древнейших времен и объясняет, если не оправдывает, претензии грека Эвагора на законное правление в ущерб Абдимону, чье имя звучит как явно варварское.
С другой стороны отступление в конце истории продолжается, наращивает значимость и отчасти потому, что чем более оно отдаленно, тем менее относится к Кипру и Эвагору. Связь с рассказом является незначительной, скорее механической. Aкорис впоминается из первой части истории, и его союз с Писидией описывается. Цель состоит уже не в том, чтобы объяснить историю восстания Эвагора, но чтобы навести мост к рассказу о событиях на материке, или найти крюк, на который можно повесить отступление.
У больших отступлений есть особенности, специфические для них одних. Самое большое и самое известное, экскурсия к персидскому побережью (книги 12 - 19), является хорошим примером. Оно следует за рассказом, который заканчивает описание того, как Филипп закрепил за собой "лицевую" береговую линию Македонии. "Мостом" через Эгейское море к рассказу о востоке стал разваленный Второй Афинский Союз; отступление охватывало приблизительно пятьдесят лет с конца 390-х до 344/3, когда Ох вернул себе западное царство. Следующее самое известное отступление наверняка не начиналось, пока Филипп не закрепил за собой береговую линию с другой стороны Балканского полуострова после кровавой Далматинской и Иллирийской кампании (вероятно) 345 и переорганизации Эпира. Согласно Диодору, оно также охватывало пятьдесят лет, заканчиваясь в 344/3. "Мостом" же к рассказу о западе возможно был отъезд Тимолеонта из Коринфа в Сиракузы в 344 (F334). Тимолеонт пошел в Сиракузы скорее как авантюрист и сделал много, чтобы помочь грекам во время их войн с карфагенянами. Он способствовал изгнанию младшего Дионисия, и этим событием, как подразумевает Диодор, завершилось отступление (Plut. Timol. 13).
Среди проблем с описанием Диодором западного отступления, был факт, что приблизительный 394 не естественное место для начала рассказа о господстве Дионисия Старшего. Однако, Феопомпова Элленика завершалась Книдской навмахией в 394, что, конечно, делает конец 390-х разумным местом для него, чтобы начать сообщение о персидском побережье. С очевидным исключением захвата Эвагором кипрского трона, история этой области до этого времени наверняка охватывалась в Элленике. Почти то же самое вероятно и с сицилийской историей. Ксенофонт записывает, что сиракузяне активно сражались на стороне пелопоннесцев где-то с 413 (Элленика 1.1.18-31, 1.2.8-14, 3.4.1, 3.5.14). Его Элленика была намного реже Феопомповой. У него заняло лишь немногим более трех книги, чтобы добраться с 411 до 394. Феопомп написал двенадцать книг, чтобы охватить тот же промежуток. Щедрые порции сицилийской истории были бы единственным естественным наполнителем.
Короче говоря, эти два отступления начались приблизительно c 394, потому что оба они были продолжениями Элленики. У них были свои собственные отдельные причины завершиться в 344/3: Ох повторно завоевал Египет, Дионисий Младший был изгнан. Но возможно ли, что 344/3 мог иметь большую значимость? О Сицилии было намного больше что сказать с появлением Тимолеонта на сцене, случай, значение которого Феопомп едва ли проигнорировал и к которому я возвращусь в конце этого раздела.
Большие отступления, кажется, имеют отношение к экспансии Филиппа. Восточное отступление начинается, когда Филипп получил контроль над лицевым побережьем; то же самое верно для запада. В обоих случаях тема включает территорию, занятую или управляемую неэллинскими народами, но рассказ, кажется, не задержался на негреческой территории, и нет никаких свидетельств вообще, что Феопомп когда-либо удостаивал варваров историей. "Персидское отступление" реально относительно занятой греками персидской береговой линии. Точно так же три пятых "западного отступления" сфокусировано исключительно на греческой Сицилии, и остальная его часть вероятно сосредоточилась на греческих поселениях на юге Италии и Франции. Его интерес был прежде всего в греческом мире, и есть одна его часть пока еще неисследованная, Пропонтида и Черное море. Следуя образцу восточного и западного отступлений, возможность для экскурса в те области была бы предоставлена получением Филиппа контроля над смежным побережьем посредством вторжения и завоевания восточной Фракии и южного Скифского государства. Теперь не известно, как описал Феопомп аннексию Филиппом Фракии до Геллеспонта и Пропонтиды. Уже в 352/1 он, кажется, действовал против Керсоблепта (FF83, 84, 101?) в союзе с Византием и Перинфом, и так вошел в прямой контакт с побережьем Пропонтиды. Его последнее военное присутствие в области (лично) - провальное покушение на Перинф и затем на Византий (FF217-22, книги 47-8) в году 340/39. Это неудавшееся нападение сопровождалось успешным вторжением в Скифское государство (339), возможно рассказаном в книге 50 (F227?). Однако, нет никакого места для какого-либо отступления в окружающих книгах. С другой стороны Филипп был в регионе приблизительно семью годами ранее во время переговоров о Филократовом мире, которые были вероятно рассказаны в книге 26 (FF160-1). Поэтому, вскоре после книги 26 было бы также разумно ожидать Черноморское отступление, если бы Феопомп следовал форме, и в книгах 28 - 32 присутствие существенного отступления о народах и географии Черного моря кажется вероятным. Однако, ничего не известно о его характере и объеме. Конечно, Черноморская область существенно изучалась в Элленике, и если было отступление в Филиппике, это было, по всей вероятности, еще одно "обновление" Элленики. Соответственно, оно открылось бы событиями 390-х, но дата его завершения неизвестна.
Следующие общие заключения о вероятной структуре Филиппики до сих пор указываются через дискуссию: большие отступления были наиболее вероятными продолжениями Элленики, которая закончилась Книдом в 394; два известных отступления закончились 344/3; они были присоединены к карьере Филиппа довольно механически целесообразием первого повествования об успешном закреплении Филиппа на береговой линии, лежащей перед областью, которая будет исследоваться; они были географическими и историческими по содержанию, вообще исследующими греческие сообщества, но иногда равноправно и варварские внутренние районы; исторические сегменты сосредотачивались прежде всего, если не исключительно, на греках; своего рода механический "мост" (например как Вторая Афинская Архэ, переправа Тимолеонта из Коринфа на Сицилию) использовался для"входа" в отступление. Однако, невозможно предположить, чтобы "мост" возможно был наведен на предполагаемое Черноморское отступление.
Один дальнейший пункт появляется из рассмотрения структуры Филиппики. Если работа якобы о Филиппе и его карьере, то первые сорок три книги до 344/3 содержат больше отступающего материала в ущерб главному рассказу; по абсолютному контрасту последние пятнадцать книг следуют за линией карьеры Филиппа лишь с одним или возможно двумя короткими отступлениями. После 344/3 кажется больше не было греческой истории для Феопомпа. Значимым кажется, что с той даты эллинских дел больше не существовало как раздельного понятия; они стали Филипповыми делами. Феопомп любил игру слов, и в 360, когда Филипп пришел к власти, все еще была "Элленика, но к концу ее Филипп сделал их своими делами, "Филиппикой". Название книги - сознательная игра слов.

География в Филиппике.

Длинные отступления демонстрируют, что для Феопомпа было важно рассмотреть мир, с которым греки стали знакомыми, а именно, береговую линию всего Средиземноморья, особенно более северные части и возможно Черное море. В целом поэтому его географическая работа приняла форму того, что греки назвали Periodos Ges, объездом земли.
Другой аспект географии влечет за собой картографию земли. Существенные остатки двадцать первой книги показывают, что историк взялся за это предприятие. Он очевидно попытался сделать набросок словесной карты оттока Дуная и положения северной оконечности Адриатического моря относительно западной оконечности Евксина.
Порядок этой захватывающей книги трудно сперва разобрать. Многочисленные фрагменты ясно показывают, что Феопомп охватывал длину Ионийского и Адриатического морей от Сицилии до венетов, включая некоторую этнографию италийского полуострова (F132). Очевидно он включал землю, которую нужно было повторно посетить в большом пятикнижном западном отступлении, которое оказалось приблизительно на восемнадцать книг позже. К сожалению, связь этого отступления с более поздним не ясна. Кроме того, из фрагментов почти не угадаешь даже их правильный порядок в пределах книги. Однако, из контекста разумное предположение о внутреннем устройстве книги можно высказать. Непосредственно предыдущая 20-я книга начиналась с исторических событий 350/49, объявления войны Филиппом объединенной лиге Халкидского полуострова с его столицей в Олинфе. Феопомп уделил Олинфской войне большое внимание, которого она заслуживала. Он не заканчивал свой рассказ о ней до книги 25. Разрушение Олинфа позволило Филиппу закрепить за собой Македонию тем, что он устранил сильного соперника и отдал его землю и богатство в виде награды своим преданным приверженцам. Географическое местоположение этой главной операции было бы достойно внимания, поэтому едва будет удивительно видеть отступление о Халкидском полуострове и его окрестностях в начале рассказа о войне.
Однако, никто сегодня не был бы склонен считать Адриатику, устье Дуная и западное побережье Черного моря окрестностями Халкидского полуострова, но здесь - специфический пункт этой книги, поскольку здесь появляются Феопомповы результаты. Ключевой пассаж - F129 из географа Страбона (7.5.9). Страбон насмехается над многими неверными представлениями Феопомпа в географии, среди которых наиболее примечательно утверждение, что "моря [Адриатическое и Евксинское] соединены каналом". То, что он есть, Феопомп очевидно вывел из фасосской и хиосской керамики, найденной якобы "возле реки Нарон". Он также утверждал, что одно устье Истра (или Дуная) впадает в Адриатику, и что "оба моря" (по-видимому снова Адриатика и Евксин) были одновременно видимы с одной и той же горы.
Страбон кажется резюмирует значительный блок Феопомпа о географии области. Хиосская и фасосская глиняная посуда возле Нарона, реки с местонахождением в южном районе Далматского побережья (если Феопомп не написал Нарекс) очевидно использовались в качестве свидетельства солидной морской торговли между Адриатикой и Эгеидой. Феопомп наверняка отверг правдоподобный южный маршрут из Хиоса и Фасоса вокруг оконечности Пелопоннеса и на север мимо Коринфского залива и Коркиры или даже через Коринфский перешеек, известный древний diolkos. Возможно, он привел печально известное коварство Малейского и Мессенского мысов, двух самых страшных кладбищ Средиземноморья, чтобы отпугнуть от этой трассы. Кроме того другие источники показывают, что популярные сообщения сделали "эти два моря" видимыми с горы под названием Гем. Но Гем - фактически название внушительного горного хребта, который формировал границу между римскими областями Фракии на юге и Нижней Мезии на севере. С тамошнего места, вполне возможно, можно было бы увидеть Эгейское и Понтийское моря, но конечно, не Адриатическое, как Страбон старается указать. Похоже, Феопомп считал, что Адриатическое и Понтийское были гораздо ближе друг к другу, чем они есть на самом деле, на основании неправильно истолкованной информации о том, что может быть видно с горы Гем (или Дельфий, как он возможно назвал его). Он вывел дальнейше из предполагаемо найденной керамики, что наверняка была какая-то торговая связь с северной части Эгейского моря через Евксин до Адриатики. Банбери предположил, что Феопомп знал о регионе, называемом Истрия в северной Адриатике и принял, что он был назван так потому, что Истр (то есть Дунай) впадает и в Адриатическое море, и в Евксинское, обеспечивая тем самым необходимый канал. Если бы это было правдой, то могли бы вплывать в одно устье Истра из Черного моря и выплывать из другого в Адриатическое. Для этого возможно, Феопомп наверняка верил, что два моря были разделены узким перешейком где-то к северу от Олинфа на Халкидском полуострове. Изображенная близость двух морей была известна анонимному автору географии, написанной в стихах, датированной приблизительно 110 г. до н. э. Он описывает Адриатическое море как "разделяющий перешеек" с Понтийским морем. Трактат продолжает, что у Адриатического моря другой климат в отличие от Евксинского, несмотря на их близость. Он дает другие подробности о народах и островах вокруг северной Адриатики и упоминает, что там были люди, называемые энетами (венетами), которые были переселенцы из Пафлагонии, региона южного побережья Черного моря. Источником для всей этой информации приводится нигде более неизвестный Феопемпт. Общепринятое исправление его на Феопомпа признал и Якоби в F130.

Реконструкция Феопомпова протока Дуная

Конечно, это замечание о близости морей ощутимый нонсенс. При 45 градусах северной широты, приблизительной широты устья Дуная, расстояние между морями более одиннадцати сотен километров. Как мог Феопомп так ​​ошибиться? Невероятно, что он получил идею из какого-то предыдущего источника, писавшего в менее отесанную эпоху. Описание Геродотом Дуная никак не намекает на это странное представление (4.48). Нет и другого автора до Феопомпа, кому это можно приписать. Действительно, эмпирические данные, используемые в представлении Феопомпомом понятия показывают, что они не были основаны на полученной традиции, но нужно было привести доводы в виде новшества. Почему он считает необходимым это сделать? Свидетельства керамики вряд ли достаточно. Ведь был южный маршрут из Эгейского моря до Адриатики, маршрут, по которому можно действительно попасть туда.
Остальные два места в древней литературе, которые упоминают о двух устьях Дуная, связывают географическое понятие с легендарной историей о бегстве Ясона с Медеей от колхов после того как он захватил золотое руно. Феопомп, несомненно, воспринимал легенду о Ясоне так же серьезно, как и сообщение о скитаниях Агамемнона в различных частях Эгейского моря (FF103, 59). Согласно работе, название которой переводится примерно как "Об услышанных чудесах" (105) и найденной среди работ Аристотеля, но конечно ему не принадлежащей, Истр "разделяется, и одна его часть впадает в Понт, а другая в Адриатику". Далее продолжается дикое искривление географии: "ибо говорят, что Ясон вошел в Понт со стороны Кианейских скал [Боспор], но вышел через Истр, и приводят в подтверждение массу других свидетельств, и в частности показывают там жертвенники, посвященные Ясоном, и на одном из островов Адриатики храм Артемиды, воздвигнутый Медеей".
Естественно предполагать, что автор этого замечательного произведения порылся в Филиппике. Не менее девяти из его анекдотов (в том числе уже приведенная цитата) тесно параллельны фрагментам Филиппики (Сравните F267b с 126, F268 с 115, F269 с 125, F271 с 117, F274 с 119, F277 с 123, F316 с 127). Есть еще один пассаж, который имеет очевидное отношение к настоящему делу:
"Там, как говорят, есть гора между Менторикой и Истрией, называемая Дельфий, немалой высоты. Когда менторы, которые живут рядом с Адриатическим морем, поднимаются на эту вершину, они ясно видят суда, плывущие в Понт. Существует место в бреши посередине, куда, когда устраивается общий рынок, лесбосские, хиосские и фасосские товары привозятся торговцами, прибывшим с Понта, а коркирские амфоры пришедшими из Адриатики".
Это выглядит как более полная версия части аргумента, резюмированного Страбоном и приписанного Феопомпу (F130). Трудно понять, что за "место в бреши посередине", но это может быть неуклюжий способ ссылки на перешеек земли, разделяющей два моря в соответствии с "Феопемптом" (F130).
Эта картина географической конфигурации региона и сообщающееся разветвление Дуная, чтобы обеспечить судоходный канал, соединяющий два моря, по которому каналу Ясон бежал от колхов, питает версию спасения Ясона, изложенную Аполлонием Родосским в третьем веке до н. э. (Аргонавтика 282- 337, в 289 "Ионийское" должно быть неверно). Если это придумал Феопомп, то кажется поэтому, что идея быстро завоевала статус ортодоксальности.
Реконструкция книги 21 должна быть примерно следующего содержания, поэтому: она начиналась с объявления Филиппом войны Олинфу; событие было настолько важное, что полное сообщение о географическом положении Олинфа ощущалось обязательным; непосредственные прибрежные окрестности были хорошо известны грекам, но с продвижением исследований дальше на север они все больше и больше зависели бы от слухов; история, которая пришла к Феопомпу, была о горе, с которой были видны два моря; соображения относительно керамики и легенда о Ясоне заставили его сделать вывод, что эти моря были Евксинское и Адриатическое; алтари и святыни в местах Адриатического и Ионийского морей, якобы возведенные Ясоном и Медеей, свидетельствуют об их бегстве этим маршрутом; но единственным способом, которым Ясон мог достигнуть Адриатического моря из Евксинского, был какой-то судоходный канал, отсюда и расщепление Дуная. Аполлоний называет канал на Адриатической стороне не Нароном, а Нарексом (ст. 312). Эта линия повествования вероятно прослеживает южное бегство Ясона из Истрии в Коринф.
Эта реконструкция имеет свои привлекательные стороны, но многое из этого, в частности, точный порядок аргумента, остается весьма спекулятивным. Она просто выдвинуто как удобные объяснения фрагментов и другой соответствующей информации. Возможно, было бы целесообразно возвратиться к более подробному рассмотрению критики Страбона в поисках большего количества подсказок (7.5.9):
"Согласно Феопомпу древнее название [Ионийское море] произошло от имени человека [Иония см. F128 ], который правил областью - его семья была из Иссы - и Адрий произошел от названия реки. Расстояние от островов Либурнидов до Керавнских гор немного больше чем 2000 стадий [ок. 250 миль]. Феопомп измеряет длину всего [Адриатического] залива шестью днями плавания: вся длина Иллирии тридцать дней пешком. Я считаю, что это слишком долго. Он делает другие невероятные заявления. Он выводит, что два моря соединены каналом, из открытия хиосской и фасосской керамики в Нароне; он утверждает, что оба моря видны с определенной горы. Он утверждает, что один из островов Либурнидов достигает окружности 500 стадий и что Истр впадает одним из своих устьев в Адриатическое море".
Случайный ли это список Феопомповых географических ошибок, или бесценное отражение аргумента Феопомпа в точном порядке его представления? Для случайного списка оно обладает структурой: после обсуждения номенклатуры оно начинает с окрестностей северной оконечности Адриатического залива (Либурниды), а затем измеряет расстояние оттуда на юг до Керавнийских гор. Затем оно возвращается к самой северной оконечности Адриатического моря, к предполагаемому каналу, соединяющему два моря. Затем оно возвращается к Либурнидам для более детального расследования географического региона в целом, затем опять на север для заключения, что существует второе устье Дуная. Здесь может быть кольцевой состав: география, канал, география. Центральное утверждение, что был канал, соединяющий моря, повторяется в заключение экскурса, что и требовалось доказать.
Связь с Ясоном должна оставаться незначительной. Верно, что измерение длины Иллирии производится с севера на юг, и это было бы совместимо с направлением предполагаемого бегства Ясона, но увы, это все, географических фрагментов больше нет. С другой стороны, FF285 и 356, определенно показывают, что история Ясона и Медеи рассказывалась где-то у Феопомпа в деталях и было бы трудно думать о лучшем контексте для него, чем здесь. Возможно, следует добавить одно заключительное соображение. Обычно Феопомп не повторял себя и не вовращался к географической или повествовательной теме, уже однажды обсуждаемой. Следовательно, наложение этого отступления на предстоящий западный экскурс является чем-то вроде аномалии, что требует объяснения. Поиск по Адриатике следов визита Ясона, чтобы укрепить аргумент о предполагаемой конфигурации местности к северу от Олинфа что-нибудь и объяснил бы.
Проходя вдоль италийского побережья, Феопомп нашел повод упомянуть умбров (F132). Их образ жизни сравнивался с образом жизни лидийцев в Малой Азии, говорит Афиней (12.526 F-7 A). Однако не обязательно следовать предположению Якоби, что F317 принадлежит к этой книге. Он из Естественной истории Плиния (3.57). Плиний записал замечание Феопомпа о том, что Рим был захвачен кельтами как первое прямое указание в литературе на город Рим. Однако, если мое мнение о книге 21 является правильным, рассмотрение итальянского полуострова было беглым и вообще подчинено поиску нитей к проезду Ясона и Медеи. По мне лучше назначить F317 западному отступлению, книгам 42 или 43, где кельты, как известно, получили некоторое внимание.
Три других фрагмента из книги 21 (FF134-6) предполагают, что обсуждение тиранов и тирании было включено там где-то. Если предлагаемые прикидки верны, его можно было разместить ближе к концу, ибо первая часть, по-видимому географическое продолжение книги 20. Как только 21-я книга была завершена, Феопомп должен был вернуться к Филиппу и его войне за Олинф.
Возможно, стремление Ясона к власти в Коринфе, побудившее его к браку с дочерью коринфского царя и как следствие к разводу с Медеей, доставило автору повод порассуждать о тщетности политических амбиций; или возможно движение к югу итальянского полуострова слишком приблизило его к Сицилии, конкретно к сиракузским тиранам и их неумеренному пьянству (F134). По крайней мере, ему было приятно помнить, что не все тираны были расточительные выпивохи. Писистрат в Афинах настолько соответствовал этому образцу приличия, что он не нуждался ни в одном телохранителе (F135) и даже предусмотрительно предоставил афинянам полезное место для проведения досуга, гимнасий под названием Ликей (F136), может быть, рассматриваемый как благотворная альтернатива тавернам и борделям. Вот естественный "мост" для этого отступления. Ионий, который дал свое имя морю, родом из Иссы, колонизированной Дионисием Старшим Сиракузским (F128c). С книги 22 тема была еще раз Филипп и его нападение на Олинф.

Греки и негреки: этнография в Филиппике

Большинство греческих историков писало о негреках, или варварах, как они называли их. Факт, что негреки были смешаны вместе в один термин, предполагает определенное отсутствие дискриминации со стороны греков. Аристотель расценивал варваров как природных рабов и греков как естественных правителей; у его современника Феопомпа было схожее представление.
Различие между греками и варварами неизбежно занимало ум Геродота. Его взгляд на один народ,, скифов, был предметом недавнего исследования французского ученого Франсуа Артога. Он говорит о риторике "инаковости": способ, которым Геродот описывает Скифское государство и его людей показывает что-то о той земле и жителях, но он говорит намного больше о том, как Геродот определил "инаковость" или "неэллинство". Его описание скифов обеспечивает зеркальное или отрицательное изображение Геродота и его идеи "эллинства".
По большей части Геродот писал историю о греках и этнографию о варварах. У греков были война и политика их городов-государств. Они дали им историю. Варвары, например скифы и египтяне вели войны, но не имели никакой политики и отсюда никакой истории, несмотря на их значительную древность как народов. В отличие от них у персов действительно была история. Их знать, по крайней мере, не была аполитична, что Геродот изо всех сил старается утверждать на возражения его соотечественников греков. Самый известный случай - сложный политический спор, который он помещает в уста трех персидских грандов (3.80-81) в конце 520-х, когда по его словам они обсуждали, должна ли Персия иметь монархию или управляться олигархией или даже демократией.
Спустя столетие после Геродота, Аристотель уподоблял охоту на варваров ловле животных (Политика 1256b, 23-26), но нет никакой причины приписывать столь чрезвычайный взгляд Геродоту. В своем сообщении о сражении у Фермопил (480) он говорил о варварских воинах под персидской командованием как уступающих в храбрости грекам (7.210.2): "много людей они имели, но мало мужей". С другой стороны поведение греков объясняется Ксерксу изгнанным спартанцем Демаратом. Они не прислуживают там какому-либо господину, но охотно повинуются только законам своего государства, которым они будут повиноваться до смерти. В следующей схватке варвары посылаются в бой бичами как рабы, в то время как греки стоят насмерть в безнадежной ситуации. Спор между Ксерксом и Демаратом у Геродота выставляет военные конфликты как испытания для этих двух политических систем: персидской монархии и греческой политической свободы (7.101-4). Персы овладели проходом, но Геродот не оставляет сомнений, чья система порождала больше храбрости в людях.
Феопомпу несомненно понравилось бы быть в состоянии писать о виде героических греков, которые населяют историю Геродота. Увы, он жил в другое время. Его греки жили под общим (Анталкидовым) "миром" который был продиктован с персидского трона. Они предлагали себя как наемники Великому царю, чтобы поддержать его империю, или продавали свои услуги различным его фаворитам типа Мавсола и ссорились между собой в ущерб своим собственным союзам, или сражались за мятежных фараонов, но ничего не сделали для Эллады и для себя все вместе.
Феопомп, кажется, думал теми же категориями, но может ли его картина "варвара" быть вынесена в более острый центр? Рассматривал ли он варваров по-другому в отличие от греков?
Персидский царь был варваром. Два фрагмента, которые упоминают о нем, подчеркивают грандиозность его ресурсов или его империи. F113 приводит обычную стоимость одного его обеда: двадцать или тридцать талантов, примерно жалованье за две недели для всего пелопоннесского флота в последние годы Пелопоннеской войны (32).Также F263 заканчивается почти комическим описанием огромного количества царских провизий и запасов, сваленных в кучи невероятного размера, при подготовке к нападению на Египет. В обоих фрагментах Феопомп приглашает своих соотечественников смотреть на Великого царя и чувствовать себя карликами. Только немногие греки, которые были с Александром или один из его преемников возможно знали аналогичную роскошь. Иначе кто из них мог угощаться обедом за двадцать - тридцать талантов, и кто мог вообразить иметь столько мяса? Полный перевод F263 появился в главе 1. Там было предложено, чтобы рассказ Феопомпа воспринимался с иронией. Переход от великолепных сокровищ до приземленных груд мяса - преднамеренная перестановка нормального, кульминационного, риторического порядка. Пассаж открывается серией риторических вопросов, которые служат для того, чтобы подготовить чувствительного читателя к тону осмеяния и показать, что Феопомп хорошо знал об обычном порядке:
"Какой город или страна в Азии не отправили посольство царю? Какой продукт, произведенный землей или созданный человеческим умением, не был принесен ему в дар?"
Палатки и покрывала, которые он получил, будут полезны в полевой кампании, как и "бесчисленные несметные мириады оружия... греческого и варварского". Однако, он также получил "серебряные сосуды и золотые изделия, чаши и кубки, некоторые обитые драгоценностями, некоторые тщательно и прекрасно сработанные". Они украшали двор, но не поле битвы. Однако, сокровища царя были его оружием также, поскольку он должен был заплатить своим наемникам. Сколько иронии Феопомп находил в этом? Он, кажется, никогда не уклонялся от приписывания низким мотивам предоставление и получение "подарков", или "взяток", когда он обычно думал о них. С другой стороны ироническое отношение к царю примечательно. Есть пассажи, в которых рассматривается потрясающая показная роскошь греческих лидеров, но без всяких тонкостей. Они - однозначные, уничтожающие нападения.
Фактически во фрагментах, в которых затрагивается тема роскошного поведения, настроение и словарь меняются в зависимости от того, является ли предмет фрагмента греческим или варварским. Тонкая ирония F263 резко контрастирует с однозначным обвинением в расточительстве фессалийцев (F49), чье "эллинство" гарантировалось им как членам-учредителям дельфийской Амфиктионии (F63, под именем ахеян). Фрагменты о персидском царе сосредоточены на внешней демонстрации его богатства. Показная роскошь фессалийцев, с другой стороны, описана подробно изнутри осуждающим языком (Athen. 12.527 A):
"Они тратят время ... в вечной компании танцовщиц и флейтисток, в то время как другие проводят все дни в азартных играх, пьянстве и прочих пороках, и они больше интересуются наличием столов, уставленных всеми видами лакомств, чем стремлением к приличной жизни".
Конечно, предостережение необходимо. Больше персидского контекста могло бы изменить интерпретацию. Что Феопомп сказал бы о печально известных восточных гаремах?
Сохранился длинный пассаж, в котором обжорство, пьянство и сексуальные привычки другого варварского народа, этрусков, описаны подробно. В следующей главе я исследую способ Феопомпа в описании греческих излишеств. Его морализаторские диатрибы полны осуждающих выражений, когда речь идет о греках. Бражничество, игра в кости, чревоугодие и безответственные или социально-разрушительные сексуальные связи по-разному и постоянно описываются как отсутствие самоконтроля (ἀκρασία), нехватка самодисциплины (ἀκολασία), расточительство (ἀσωτία), сумасбродная испорченность (ἀσέλγεια), бешеная возбудимость (παρακίνησις) или даже умственное расстройство (μανία). В редкие одобрительные моменты человек показывает усердие (ἐπιμέλεια) или старательность (φιλοπονία), но этих слов не найдешь в фрагментах об этрусках. Несмотря на их очевидную тягу к личному удовлетворению, "склонность к наслаждениям" (ἡδυπάθεια) им не приписывается, а роскошь упомянута только однажды. Вместо этого описание беспристрастное, даже клиническое. Снова и снова Феопомп лишь подчеркивает, что у них кажется нет никакого понятия о скромности или стыде (αἰσχρόν, αἰσχύνομαι); точно так же можно прокомментировать случки животных на фермерском дворе (F204 = Athen. 12.517 D-18 B):
"И Феопомп в 43-й книге своих Историй говорит, что у этрусков в обычае пользоваться женщинами сообща; последние же весьма заботятся о своих телах и часто занимаются физическими упражнениями даже с мужчинами, иногда также друг с другом, поскольку для них не позор (αἰσχρόν) показывать себя обнаженной. Далее, они обедают не с собственными мужьями, а с любым кто попадется и потчуют вином всякого, кого пожелают. Они не просыхают от пьянства, но очень миловидны. Этруски воспитывают всех детей, которые рождаются, не зная, кто отец в каждом случае. Дети в свою очередь практикуют тот же самый образ жизни как и те, кто дал им воспитание, часто устраивая попойки и общаясь со всеми женщинами. Этруски ничуть не стыдятся, если их видят, как они делают это или как с ними делают это, поскольку совершать это открыто также их национальный обычай. И настолько они не испытывают тут каких-либо комплексов, что, говорят, когда этруск занимается сексом у себя дома, то его подробно расспрашивают, что он при этом чувствует, открыто называя акт неприличным словом. Когда же они собираются в товарищеском кругу или для семейных праздников, то поступают следующим образом: прежде всего, после того, как они прекращают пить и готовы лечь спать, слуги вводят к ним еще при свете ламп иногда проституток, иногда очень красивых мальчиков, иногда также их жен; и когда они насладятся ими, слуги представляют им крепких молодых людей, которые в свою очередь сходятся с ними. Они забавляются любовными интригами и иногда совокупляются прямо на глазах друг у друга, но в большинстве случаев за воздвигнутыми вокруг кроватей экранами; экраны эти сделаны из решетчатых палочек, на которые набрасывают одежды. С большой охотой они общаются, что и говорить, с женщинами, намного больше, однако, любят вступать в связь с мальчиками и подростками. Ибо в их стране мальчишки очень хорошенькие, потому что живут в роскоши и сохраняют тела гладкими. Фактически все варвары, которые живут на западе, удаляют волосы с тела посредством смоляных пластырей и бритвы. Для этой цели у этрусков, по крайней мере, существует много салонов, где клиентов обслуживают мастера, соответствующие нашим парикмахерам, и посетители, приходя туда, предоставляют себя полностью их услугам, не стесняясь ни зрителей, ни прохожих. Этот обычай используется даже среди многих греков, которые живут в Италии; он перешел к ним от самнитов и мессапиев".
Этот фрагмент иллюстрирует с замечательной ясностью использование Феопомпом того, что Артог называет "риторикой инаковости". У них нет никакой скромности; значит, у нас она есть (или должна быть). Они открыто выщипывают все тела в "парикмахерских"; мы же нет (за исключением того, что немногие из нас переняли это от них). Любопытно, он даже кажется прибегает к старому критерию расового дифференцирования. Их сексуальное влечение потрясает. Недостаток у них скромности ставит их вне периметра моральной оценки. Греки, которые знают стыд, могут потерять контроль над собой и действовать бесстыдно; варвары, которые не знают значения этого слова, не могут быть описаны как бесстыдные.
Я уже упомянул фрагмент (F122), в котором хиосцев называют первыми поработителями негреков. Нет никакой причины думать, что Феопомп имеет в виду это для дискредитации хиосцев. Напротив, он вероятно гордился этим. Он постарался указать, что спартанцы и фессалийцы упредили здесь хиосцев, но что они поработили греческие народы, в то время как хиосцы "приобрели варваров как домашнюю прислугу за определенную цену". Это не защита практики порабощения варваров, поскольку нет никакой причины полагать, что она критиковалась. Это просто констатация превосходства хиосского подхода к порабощению. Аргумент, кажется, предполагает представление Аристотеля о варварах, являющихся естественными рабами. Что делает историк, который признает эту точку зрения, когда он должен описать рабов в варварском обществе? Его выбор состоял бы в том, чтобы признать, что некоторые варвары могли стать правителями так или иначе; в противном случае их управление рабами было бы необъяснимо. Или он мог стремиться отрицать официальное учреждение рабства у варварских обществ, предпочитал не видеть любое различие в обществе, например связи раб-господин. Геродот даже аристократов вроде Гидарна кажется готов считать так или иначе рабами Ксеркса. Опять, в начале книги 4 он совсем не отвергает учреждения рабства у кочевых скифов (4.2-3). Однако, в той же самой книге (4.72) он отрицает даже знание о "купленных рабах" среди них. В более раннем пассаже он использовал нормальное греческое слово douloi для обозначения рабов, так же как и Феопомп в F122 (он также использует oiketai = "домашние рабы" в последнем предложении того фрагмента). Однако, в главе 72 Геродот покидает стандартную терминологию ради более неопределенного therapontes (прислужники), которые дежурят при царе, и даже редкого и весьма нейтрального diakonoi (также должного переводиться как "дежурные"). В своем описании этрусков Феопомп избегает слова douloi для обозначения их как "прислужников", выбирая вместо этого редкое diakonoi. Следовательно возможно, что он не хотел признавать учреждения купли-продажного рабства в этрусском обществе.
Более раскрывается утверждение Феопомпа, что этруски воспитывают всех своих детей, не зная, кто отец каждого. Это причудливое и очевидно ложное представление выводится возможно из преувеличенной, если не совершенно несоответствующей правде неразборчивости в половых связях среди этрусков. Результат же состоит в отрицании греческого понятия семьи (oikos) у этих "варварских" народов. Греческая oikos, с ее властью иметь рабов (oiketai), устраивать браки и завещать семейную собственность наследникам была основной единицей греческого общества. Если бы на месте Феопомпа я мог выдумывать лингвистические причуды, то Феопомп (и его соотечественники-греки, без сомнения) хотели рассматривать негреческие общества как anoikоi, социумы с отсутствием oikos, что оказалось возможным или возможно было вызвано их "бесстыдной" беспорядочностью. Без опознаваемых наследников не было бы никакой необходимости беспокоиться о передаче "семейной" собственности будущим поколениям; а без oikoi, "домостроя", не было бы никакого места для oiketai, "домашних рабов". Опять же это вполне согласно тому, что Артог называет риторикой "инаковости". Общество, определяемое как этрусское, является зеркально (в некотором роде, возможно идеализированным) греческим.
О варварах Феопомп говорит много, по крайней мере больше, чем на другие темы. Что-то наверняка обсуждалось им и о фракийцах. Фрагменты предполагают, что Феопомп подробно сообщал о фракийских войнах Филиппа. Фракийские топонимы распространяются во всех соответствующих местоположениях. Фракия или фракийцы упомянуты приблизительно в двадцати семи фрагментах, большинство из которых являются к сожалению однострочными записями. Гардинер - Гарден пытается заполнить вакуум вторжением Филиппа в Скифское государство Атея в 339 после неудавшихся попыток на Перинф и Византий и делает Феопомпа наиболее вероятным источником для историй об Атее и Филиппе, которые сообщались в поздней анекдотической литературе. Есть один существенный фрагмент о Котисе, фракийском царе, и еще F307, никуда не годная фрагментарная цитата на папирусе (возможно, из книги 1), в которой фракиец Керсоблепт помогал двум македонцам, Гераклиду и Пифону, сыновьям Архелая, набирать наемников. Кажется, что они захватили Милтокифа, сына Котиса, фракийского царя, но больше ничего не известно. Если Феопомп выразил суждение о ком-то из этих фракийцев касательно их храбрости, предательства, или распущенности, никакой намек на это не уцелел. Принимая во внимание, сколько греков было выбрано автором для уничтожающего упрека и нескольких припасенных слов одобрения, молчание о пороках фракийцев выглядит многозначительным.
Впрочем, есть фрагмент, описывающий причудливое поведение Котиса. Здесь одно из маленькой горстки очевидных "исключений" из правила дифференцированного отношения к варварам, большинство которых фактически подтверждает правило при ближайшем рассмотрении. F31 (= Athen. 12.531 E-532 A), сообщает, что Котис создал много увеселительных мест "с рощами красиво посаженных деревьев", которые он использовал в качестве "летних курортов". Затем его называют "наиболее склонным к удовольствиям и роскошной жизни из всех фракийских царей до его времени". Выглядит, как будто историк включил в работу свою моральную риторику. Однако, остальная часть фрагмента фактически подчеркивает блаженство и образ жизни Котиса. Этот пункт станет еще более ясным в следующем разделе этой главы, которая рассматривает чувствительность Феопомпа к идиллическим аспектам природы:
"Когда он путешествовал, то устраивал пиршественные залы в местах, осеняемых деревьями и орошаемых потоками. Всякий раз, бывая в регионе, он посещал эти места, приносил жертвы богам и держал двор. Так он жил благословенно и в целом счастливо до тех пор, пока не совершил святотатство в отношении Афины".
Его богохульство состояло в решении жениться на богине Афине. Он сделал приготовления и продолжил пьянствовать. Двоих посыльных отправили одного за другим посмотреть, была ли богиня в брачной палате, ожидая будущего жениха. Он застрелил их из своего лука, когда они возвратились с отрицательным ответом. У третьего хватило ума принести утвердительное сообщение. В другом случае тот же самый царь предположительно порезал свою жену на куски в приступе ревности. Другая ссылка на эту историю у Гарпократиона близко параллельна этой версии у Афинея. Несмотря на чрезвычайную краткость, словесные перепевки предполагают общий источник. Котис описывается как "впавший в состояние дикости и гнева", так что зарезал свою собственную жену, "которая родила ему детей". Ни расстройство, ни волнение при подаче материала нигде не прорывается. Его роскошная жизнь называется благословенной, а его акты безумной жестокости или описаны беспристрастно (как у Афинея) или просто названы "гневом и дикостью" (Гарпократион). Опять как будто речь идет о животном, то питающемся с блаженством из корыта, то обращающемся необъяснимо к внезапным припадкам порочного гнева.
К варварскому пьянству отношение также другое, чем к греческому. Поведение иллирийцев (F39 = Athen. 10.433 A-B) опять описывается нейтральным языком, когда одобрение некоторых из их актов воздержности может подразумеваться, но не показываться:
"Иллирийцы обедают и пьют сидя и даже приводят своих жен на вечеринки, и для женщин считается хорошим тоном поднимать тост за любого из гостей, кто бы он ни был. Они провожают своих мужей домой с попоек. У всех этих людей тяжелая жизнь, и когда они пьют, то подпоясывают свои животы широкими поясами, сперва слабо, но по мере того как питье становится более интенсивным, они стягивают пояса все теснее".
Феопомп возможно признавал существование смешанной категории людей, которых можно было бы назвать варваризованными греками или эллинизированными варварами. Двух важных лиц и одно иллирийское племя можно рассмотреть под этой рубрикой: Гермея из Атарнея, самого Филиппа и [ардиеев]. Гермей был предметом длинного, но испорченного патетикой пассажа в комментарии Дидима к Демосфену (F291). Он вероятно описывался как "вифинец родом", и поэтому негрек. К сожалению, национальность не восстановлена, и Якоби предпочел альтернативное чтение: "безобразный видом". Другие редакторы, однако, уверены, что видят "вифинца". Язык F291не имеет следов стандартной уничижительной моральной риторики Феопомпа, что возможно ввело в заблуждение Курта фон Фрица, который считал фрагмент восхваляющим. Гермей изучал философию в Афинах в Академии Платона, и кажется являлся близким другом Аристотеля. В 340-е у него повидимому была небольшая морская империя, базируемая в Атарнее на азиатском побережье напротив Лесбоса. В 341 он был предательски захвачен персами и казнен. Он был союзником Филиппа, и очевидно персы надеялись пытками узнать от него о планах Филиппа, но повидимому безуспешно.
Введение Дидима в фрагменте оставляет мало сомнений относительно его отрицательного тона, по крайней мере с Дидимовой точки зрения: "Некоторые характеризуют его [Гермея] в лучших выражениях, но другие в весьма худших. Среди последних Феопомп". Фрагмент определенно называл его евнухом, не оставляя сомнений, что Феопомп полагал, что тот был рабом когда-то. Он явился на территорию Атарнея не мирно, но силой. Он управлял "с большой коррупцией", фактически отравил некоторых [граждан?] и [покончил?] с другими [повешением?]. Он вступил в распри с хиосцами и митиленцами и "оскорбил большинство ионийцев". Он описывался как добыватель денег "за столом менялы". Суть последнего предложения фрагмента вполне ясна независимо от того, как каждый восстанавливает текст. Его "нечестивые и отвратительные" методы не сошли ему с рук; "его уволокли к царю, пытали и распяли, и так он закончил свою жизнь". Как и Котис, Гермей был способен на невежливость, и все редакторы восстанавливают "жесточайше" как наречие для описания его манеры контактировать с людьми. Слова о его обращении с ионийцами и островитянами, особенно с хиосцами звучат схоже с выражениями в антиафинском отступлении в книге 25, но нет никакого намека на риторику о самодисциплине или самоконтроле, которая проникает в рассмотрение известных греков. Обвинение в добывании денег напоминает характеризование другого варвара, который построил себе небольшую морскую империю, Мавсола, делавшего "все за деньги". Возможно, Феопомп считал расточительность греческим пороком, а жадность варварским.
При работе с варварами Феопомп предлагает несколько причудливое описание действительных людей, структурированное его концепцией и реалиями его собственного общества. Подобные образцы должны появиться, когда он описывает вымышленных людей, например меропов в "Чудесах". Эти описания показывают полярность морального взгляда Феопомпа. "Святоши" наслаждаются блаженством, но у них нет городов (poleis] и семей (oikoi); жизнь у них простая, сельская и благословенная богами. Они варвары, которые так или иначе знают стыд и следовательно в состоянии управлять своими жизнями. "Военщики", с другой стороны, являются империалистами, порабощают соседей, живут в городах; они больны и недовольны. Святоши достигают счастья, соединяя идеалы варварства (пастушеская простота) с идеалами эллинства (самоконтроль), в то время как Военщики ничего не соединяют и совершенно несчастны. Контраст между ними разрабатывает парадигму для этики самоконтроля. Точно так же [ардиеи], иллирийское племя, упомянутое в книге 2 (F40), представляют картину эллинизованных варваров на краю мира. Название восстанавлено в тексте и вероятно неверно. Флауэр предполагает, что ардиеи - правильное чтение в F40. Однако, это предположение наиболее сомнительно. Если прочитать более вероятное "автариаты", то у Филиппа не было никакого известного контакта с ними вообще. Афиней приводит название в двух отдельных случаях: здесь (10.443 B-C) и в кратком намеке (6.271E). В книге 6 они называются аркадянами, а в 10 ариеями. "Аркадяне" - невозможное чтение. Цитата из книги 2 Филиппики, где темой была Иллирия и, возможно, Эпир; нет никакой вероятной реки у аркадян, чтобы бросаться туда в в большом количестве; и что наиболее убедительно, едва ли могло быть кельтское вторжение в Аркадию, о котором сообщил бы Феопомп. "Aриеи" со своей стороны, неразборчиво. Казобон исправил ариеев на ардиеев, однакo Polyaenus (7.42) рассказывает ту же самую историю об автариатах. Итак, они были скорее автариаты, большое северное племя иллирийцев, живущее намного ближе к тому воображаемому перешейку между Адриатикой и Евксином, то есть, около границы, где кончаются знания и начинаются фантазии. (Иллирия примерно то же самое как современная Албания). У них было общество, однако, которое подражало греческому господством над большими количествами рабов. Из-за своего обжорства они попали под власть своих врагов. Этот фрагмент, помещенный в начале Филиппики и рассказывающий о событиях, происходивших на окраине мира в представлении Феопомпа, выглядит программным. Его цель состоит в том, чтобы риторически привести пример потери самоконтороля.
Филипп - последний пример. Если Гермей являлся эллинизованным варваром или скорее вифинцем, изображающим из себя грека, Филипп был противоположностью, греком с родословной, восходящей к Гераклу, который жил как варвар среди варваров. Этот пункт полностью рассматривается в главе 5.

Феопомп о природе

Столетия после смерти Феопомпа стали свидетелями появления спасенной литературы, сообщений о воображаемых Утопиях и известных Идиллий Феокрита, пастушеских стихов с персонажами в идеализированном пейзаже. Трудно сказать точно, насколько эта тенденция ожидалась в четвертом столетии, но есть видимые признаки во фрагментах Феопомпа охоты развлекаться буколической, если не сверхъестественной, мирностью лесов и потоков. Это не обязательно простая идеализация природы, ибо один из соответствующих пассажей, описание Возврата Нет в земле Меропиде, включает двойственное отношение к идиллической обстановке. Милейшая природа может быть зловещей. Человек, который поест фрукты с неправильного дерева, заканчивает свою жизнь в слезах и скорби. Для Котиса коллекционирование "прекрасно устроенных рощ, орошаемых потоками" и наслаждение ими были главными в его полной блаженства жизни, пока он не стал нечестивым и жестоким.
В Пестрых рассказах Элиана есть чрезвычайно красивое описание Темпы, долины реки Пеней, которая сокращается между удивительными пиками гор Оссы и Олимпа. К сожалению, Элиан не говорит, где он взял описание, но масса убеждающих подсказок указывают решительно на Феопомпа. Ученый Элий Теон говорит об описании фессалийской Темпы в девятой книге Филиппики; он описывает местоположение Темпы и упоминает немного топографии в словах, которые близко повторяют фактические фразы и выражения Элиана. Речь идет отчасти о предполагаемых исторических связях Темпы с Дельфами, полностью соответствующих теме для Филиппики 9. На этих разумных основаниях было выведено, что описание Элиана - близкий пересказ или цитата из текста Филиппики 9, процитированный Элием Теоном и Присцианом. Затяжное описание - замечательная часть поэтической риторики. Оно заслуживает быть приведенным полностью, только ради его неотвязной лирической красоты (Aelian 3.1 = Феопомп F80):
"Давайте опишем словами место, называемое Темпа, в Фессалии ... Оно расположено между двумя горами, Олимпом и Оссой. Эти две очень высокие горы, казалось бы, разделены друг от друга некоей божественной волей. Между ними лежит долина, длина которой составляет около сорока стадий [8 км] и ширина один плефр [30 м] или немного шире, если поискать. Река называемая Пеней, протекает через долину. С ним смешиваются другие потоки и делают его полноводным. Эта территория имеет места отдыха, богатые структурой и разнообразием, совсем не работы человеческих рук, но выращенные природой, которая стремилась украсить этот уголок при самом его появлении на свет. Плющ в изобилии и очень пышный процветает там, будто нежится и ползет вверх, цепляясь за вздымающиеся ввысь деревья наподобие виноградных лоз. Обилие каменного дуба растет на утесе и затеняет скалу. Сама скала полностью скрыта, и можно увидеть только зелень, радующую глаз. В гладких низинах найдешь пестрые рощи и частые беседки - приятные убежища от летней жары для обретения желанной прохлады. Многочисленные источники плещутся тут, и журчат ручейки с холодной и сладкой для питья влагой. Эти воды, как говорят, благотворны для любого, кто омоется в них с целью поправить личное здоровье. Птицы околдовывают своим пением здесь и там; особенно мелодичные певцы разнообразными концертами изгоняют усталость из прохожих и отпускают их отдохнувшими. Эти услады и места отдыха встречаются по обе стороны реки.
Через сердце Темпы течет Пеней; его движение неспешно и льется тягуче как оливковое масло. Глубокая тень от свисающих с прибрежных деревьев ветвей почти на весь день служит защитой от солнечных лучей для проплывающих на лодках туристов. Все люди, которые живут рядом, встречаются друг с другом, приносят жертвы, устраивают собрания и пьют вместе. От множества жертв и частых всесожжений естественно вкусные запахи доходят до путешественников, и плывущих, и идущих. Поэтому значимость удела, его долгая история и поднимающая настроение атмосфера придает ему неземной колорит. Там по словам фессалийцев Аполлон Пифийский был очищен в соответствии с приказанием Зевса, когда он застрелил Пифона, змея, который охранял Дельфы, когда Гея еще обладала святыней. Говорят, что сын Зевса и Лето отправился увенчанный темпейским лавром, и неся тот же лавр в правой руке, пришел в Дельфы и овладел оракулом. На том самом месте, где Аполлон надел венок и сорвал лавр, стоит жертвенник. Каждый девятый год дельфийцы организовывают шествие юношей из знатных семей и священного вождя, выбираемого из их числа. Придя и принеся великолепную жертву в Темпе, они плетут венки из того самого лавра, который когда-то облюбовал себе Бог, и возвращаются назад. Они идут по дороге, называемой Пифийский Путь. Она проходит через Фессалию, Пеласгию, гору Эту и по земле энианов, мелийцев, дорийцев и западных локров. Они сопровождают шествие песней и знаками уважения не менее, чем те, которые почитают носителей священных даров гипербореев тому же богу. Из того же лавра изготовляют венки для победителей на Пифийских играх. Вот мое сообщение о фессалийской Темпе".

Афоризмы

Феопомп был не только плодовитым автором историй; он также прославился в древности как совершенный оратор. Несколько его риторических работ, известных по одному лишь названию, отмечены в первой главе. Конечно, оратор в нем не затихал ни на миг, едва он взялся за историческое перо. Он составлял речи для своих персонажей, как и большинство других древних историков, и его уничтожающие атаки и редкие похвалы, направленные к его соотечественникам-грекам всюду по Элленике и Филиппике - понятно больше риторика чем история.
В начале этой главы я упоминал о собраниях анекдотов и афоризмов, удобных пособиях для спичрайтеров более поздней древности. Не удивительно найти афоризмы Феопомпа представленными среди уцелевших собраний. Конечно, ученые хватают эти афористичные "кусочки", падающие с ломящихся столов древних риторических участников пиров, с рвением голодающих собак, хотя они сожалеют о факте, что их положение ниже стола лишает возможности видеть, откуда любой фрагмент происходил. Вообще, цитаты вырваны из их контекста и либо сгруппированы по рубрикам одна за другой как железнодорожные вагоны и сохранены в виде антологий, либо попали в новый и чужой контекст, например в ученую обеденную болтовню, представленную Афинеем, и не обязательно отобраны из оригинальных работ, но во многих случаях из прежних антологий, теперь потерянных.
Эти вступительные замечания необходимы как предостережения против поспешного неправильного употребления шести афоризмов, собранных ниже. Они выглядят заманчивыми. Импульс состоит в том, чтобы рассмотреть их как неоценимые окна в уме Феопомпа или указатели к верной и точной оценке мысли, которая наполняет его работу. Однако, большинство из них не может использоваться так. Только два из этих шести назначены Филиппике, тогда как другие могли быть из нее, или из Элленики, или произнесены для какого-нибудь риторического яркого примера, с какой целью и по какому случаю, уже неизвестно. Даже в Филиппике замечание может быть составлено для персонажа, говорящего к конкретной ситуации. В этом случае афоризм столько же представляет ум Феопомпа, сколько строка или речь героя в драме представляет размышление драматурга. Только в одном случае, последнем в нижеприведенном списке, цитате из Полибия, есть достаточная информация, чтобы принять апофтегму как истинное представление об убеждениях историка. Но даже в этом случае к сожалению источник неясен. Комментарий Полибия оставляет мало сомнений, что он принадлежит истории, под которой он обычно имеет в виду Филиппику, но всегда есть возможность, что он пришел и из Элленики.
Еще раз я отступаю к принципу накопления. Совокупный вес этих афоризмов может быть добавлен к уцелевшим фрагментам и свидетельствам, чтобы укрепить бесспорное впечатление о Феопомпе как о разочарованном моралисте, использующем благоприятный момент, чтобы протестовать против испорченности и мотовства его времени, либо чтобы выразить свое отчаяние по поводу вездесущности этих человеческих слабостей собственными словами или через героев своей истории.
Первый пример дает соблазн расстаться с этими общими оговорками. Он создан в качестве типичного ностальгического сравнения экстравагантных обычаев, практикуемых "сегодня", с более сдержанными стандартами счастливого "вчера" (F36 = Афиней 6.275 B из книги 1):
"Ныне люди даже среднего достатка в состоянии ставить роскошный стол, либо иметь собственных поваров и много других слуг, или расходовать на повседневные нужды больше, чем те (т. е. древние) привыкли тратить на жертвоприношения и праздники".
Если это из чьей-либо речи, трудно вообразить себе ситуацию со столь радикальным суждением. Афиней четко назначает цитату книге 1 Филиппики. В ней вероятно Феопомп заложил основу для тем и идей, которые связывали бы его огромную работу вместе. Представив себя и Филиппа, Феопомп, кажется, включает в книгу 1 общий обзор эллинского и варварского мира, окружающего Македонию во время воцарения Филиппа, за которым следовали некоторые сообщения о борьбе Филиппа против ранних претендентов на македонский престол (D. S. 16.2-3). Короче говоря, нет никакой видимой ситуации или кризиса, на фоне которого эта ремарка могла быть комментарием, но для пресытившегося моралиста она выглядит вполне подходящим замечанием об эллинских делах на момент интронизации Филиппа. Если какой-либо бесконтекстный афоризм связать со взглядами Феопомпа на косвенных и априорных основаниях, следовательно это он.
Второй афоризм находится в книге 5. Темой книги кажется была военная операция Филиппа в Пагасах или вблизи Пагас в южной Фессалии. Было бы заманчиво видеть его в качестве еще одного обличения фессалийской расслабленности на этот раз в виде обвинения в переедании, но вот только заявление выдержано в языке, который звучит решительно пифагорейски, а Феопомп не был поклонником Пифагора. Но сначала фрагмент (F57 = Афиней 4.157 DE из книги 5).
"Многоедение, как и мясоедение лишает умы рассудительности и делает души более вялыми, заполняя их к тому же вспыльчивостью, ожесточением и неуклюжестью".
Подсказки к этому фрагменту предостерегают против употребления в пищу мяса и беспокоятся по поводу душевного здоровья, соображение, беспрецедентное в других фрагментах, которые вообще характеризуют излишества как признаки неконтролируемого или распутного поведения. Забота о душе была задачей философии в четвертом веке. Платон и его школа много сделали для ее разработки, как и пифагорейцы. Обе школы выступали за аскетический образ жизни, но, по Аристотелю, пифагорейцы особенно запрещали в отношении еды различные вещи, в том числе некоторые виды мяса и особые его сорта, и они кажется подчеркнуто избегали переедания. Некоторые более поздние предания приписывают пифагорейцам общее табу на употребление мяса. По этим причинам F57 может рассматриваться как настроенный пифагорейски. По какому поводу он влез в 5-й книгу, не распознать. Феопомп одобрил бы пропаганду самоконтроля, но детали выдвигаемых в ее поддержку аргументов о медлительности души и другого вреда, берущихся якобы от переедания, происходят вероятно из философии, к которой он не имел никакого сочувствия.
Следующие три афоризма, которые вполне могли быть выдержками из чьих-то выступлений, отражают собственные речи Феопомпа или слова, вложенные в уста исторических деятелей. В самом деле, F395 тесно перекликается со словами Фукидидова Перикла (2.45.1) в знаменитой надгробной речи.
F287 = Clem. Al. Strom. 6.2.21.4 [439, 14].
"Если кто-либо, избежав опасности, впредь не подвергает себя никакому риску, то неудивительно, что он так любит жизнь; теперь же, когда над нами нависла столь фатальная угроза, смерть в бою кажется гораздо предпочтительней".
F380 = Stob. 3.16.16.
"Если кто, приобретя наибольшие блага, проводит после жизнь в печали, тот из всех, кто был, кто есть и кто будет самый несчастный".
F395 = Theon. Prog. 1 (II 63, 18 Sp).
"Ибо мне известно, что многие к живым относятся с враждебностью, к мертвым же по прошествии лет ненависть убавляется".
Последний и самый важный из афоризмов происходит из длинной диатрибы Полибия против того, что он считает некомпетентностью историка Тимея (Polyb. 12.23-8). В ходе этой длительной атаки. Полибий приходит к вопросу о наилучшей подготовке для историописания. Тимей читал предыдущие литературные источники, но этого не было достаточно: ему следовало приобрести более широкий опыт, посещая места, про которые он говорит, и "расспрашивая живых свидетелей" (12.27.3). Он должен был проводить личное расследование, не считаясь с трудами и затратами. Преимущество данного подхода очевидна из заявлений других историков, утверждает Полибий. Эфор признавал превосходство знания от увиденного своими глазами и в F342 = Polyb 12.27.8-9):
"Феопомп говорит, что лучшие знания о войне имеет тот, кто присутствовал в большинстве сражений, что наиболее способный оратор тот, кто принял участие в наибольшем количестве дебатов, и то же самое в медицине и в навигации".
Ценность Полибиевых ремарок двояка. Во-первых, из них видно, что он не просто ссылается на полезный пассаж, но также приписывает убеждение Феопомпу посредством цитаты. Это значимо, потому что показывает, что Феопомп обращал внимание на важность "знания из первых рук" или "изучения на месте". Однако, "чем больше опыт и долговечность в профессии, тем больше авторитет у специалиста". Возможно, это подразумевает даже больше: "человек без опыта должен подчиниться эксперту". Во-вторых, Полибий, кажется, цитирует собственные заявления различных историков о своих методах, главным образом, без сомнения, из их введений. Возможно, и этот фрагмент должен быть назначен к введению, поэтому и связан с требованием, чтобы историк путешествовал повсюду для сбора информации. Однако может быть фрагмент помогает объяснить представления Феопомпа о ключевых вопросах.

Каламбуры и созвучия: Феопомп об игре слов

Игра слов ни в коем случае не редкость в древней литературе. И Геродот и Фукидид использовали их, и Горгий из Леонтин, оратор, софист и учитель Исократа упивался ими как привлекающими внимание стилистическими трюками. Нет уверенности, что древние каламбуры были предназначены для шуток. Феопомп особенно выглядит скорее лишенным чувства юмора. Есть моменты саркастической иронии в фрагментах, но шутливая игра слов предполагает беззаботность, которая едва ли подходит тому, что древние говорят о ворчливости Феопомпа.
Если фрагмент пересказ, то ни в коем случае не ясно, насколько там отражены подлинные слова автора. Даже цитаты не обязательно взяты прямо из Феопомпа; они могли стоять вне контекста. Однако, игра слов и созвучия встречаются в в небольшом количестве фрагментов с известной частотой и выглядит фирменной особенностью стиля Феопомпа. Дионисий говорит о перемешивании звуков у Феопомпа, и по мнению некоторых критиков стиля он даже штамповал новые слова оскорбительным для них способом. Следовательно, общее впечатление, переданное следующими примерами, вероятно будет надежным, даже если есть сомнения в подлинности конкретных случаев.
F113 (= Athen. 4.145A), дает пример созвучия согласных, используемого с целью подчеркнуть стоимость обеда царя Персии. Из того, как Афиней вводит фрагмент, кажется, что он указывает точные слова историка. Они бегут следующим образом: "Всякий раз, когда царь приходит к любому из своих вельмож на обед (deipnon), те тратят (dapanasthai) на застолье двадцать, иногда тридцать талантов". Созвучия падают на d, p и n в существительном deipnon и в глаголе dapanao. Существительное deipnon означает просто "еда" или "обед", но созвучие согласных в глаголе dapanao (=тратить, расходовать щедро) предполагает уравнивание между deipnon (обед) и dapane (щедрый расход, стоимость). Созвучие повторяется, как будто для акцента, в следующем предложении фрагмента. "Некоторые даже тратят намного больше (dapanosi), поскольку с давних времен каждый из их городов был обязан, в виде дани, угощать царя соответствующим своей величине обедом (deipnon)". Второе использование deipnon удаляет любое сомнение относительно намерения Феопомпа. Строго говоря, это не оцененный обед, но его стоимость (dapane) для каждого из городов. Второе использование deipnon полностью смешивает слово с dapane. Беспорядок выглядит надуманным.
Этот случай - пример изобретательности, чтобы подчеркнуть или заключить, что персидские царские обеды расточительно дороги. В F75 опять налицо второе использование одинакового слова: "[Святоши] опрокидывают [katastrephousi] свои собственные жизни... [Но Военщики] всегда на войне опрокидывают [katastrephontai] своих соседей". Я перевожу katastrephousi как "опрокидывают" в метафорическом смысле "кончать". В сельскохозяйственном контексте Ксенофонт (Oeconomicus 17.10) использует его в обозначении пахать или выращивать посеянное в почву семя. Применяет его и Феопомп, когда только что закончил описывать, как легко Святоши собирают свой урожай.
"Жители Святограда пребывают в мире и изобилии, не пашут и не сеют, получая плоды земли без плугов и быков. Они отличаются хорошим здоровьем, никогда не болеют и katastrephousi свои жизни в смехе и радости. Они настолько однозначно справедливы, что даже боги не брезгуют часто их посещать. Жители же Войны чрезвычайно воинственны. Рождаясь во всеоружии, они подчиняют своих соседей".
Прогрессия идей, кажется: Святоши не трудятся на земле (как благословенные богом); они не ворочают почву плугом, но опрокидывают (то есть, кончают) свои жизни в смехе и в счастье, живя вопреки норме. С другой стороны Военщики являются жестокими и опрокидывают своих соседей с целью их покорить. Однако, власть, которую они получают и осуществляют, не делает их счастливыми. Пункт проведен в жизнь посредством изобретенной игры слов, которая формирует мост из аграрного процветания Святош к милитаризму Военщиков, в то же самое время подчеркивая, насколько уникален "перевернутый" образ жизни Святош.
Итак, katastrephein, "опрокидывать", употребляется в метафорическом смысле "прекращать", так же как deipnon, "обед", приобретает значение "расходовать", dapane. Если значения могут быть изобретены для слов в специальном контексте, следовательно и слова могут быть изобретены для значений. Три примера дает F338, но примечателен в этом отношении F262, вообще достойный восхищения: "Филипп был отлично приспособлен к перевариванию фактов" (anankophagesai pragmata). Выдуманное, или по крайней мере чрезвычайно редкое слово anankophagesai собрано от двух корней ananke = "принуждение, потребность" и phagein "едят". Аристотель (Политика 1339) использует родственное существительное anankophagia, говоря о строгой диете атлетов. Кроме того, pragmata означает больше чем факты; оно используется при обсуждении политических вопросов или событий. Что тогда означает этот фрагмент? Возможно, здесь выражается восхищение политической самоотверженностью Филиппа; если это так, то он был бы единственным среди фрагментов. F237 из книги 54 описывает Филиппа как человека почти удивительной удачи; не признается ли здесь, что у него были определенные политические способности? Возможно, но тогда Феопомп употребил бы обычные для него "усердие"и "старательность". Зачем изобретать новый термин только для Филиппа, если цель не состояла в том, чтобы показать, что его политическая сообразительность не имела регулярного разнообразия? Одинаково возможно, что Феопомп пустил в ход сарказм. Не подразумевается ли тогда, что самым большим политическим инструментом Филиппа был его желудок? Так было бы понятнее в соответствии с представлениями о Филиппе в других фрагментах.
Вышеупомянутая игра слов взята из текстов, которые, кажется, разумно подлинны. Следующий является гораздо менее бесспорным. Он из схолиаста к Аристофанову "Миру" (ст. 363) и дает вводную информацию о предателе по имени Килликон. Феопомп процитирован в качестве источника; история очевидно рассказывалась в книге 13 (F111). Затем схолиаст объясняет, как Килликону, предавшему свой родной остров Сирос самосцам, отомстил Феаген:
"Некто Феаген из Сироса, гражданин острова, преданного Килликоном, был мясником в Самосе, куда он переехал очень давно и где проживал. Он весьма злился на предательство своей родины. Когда Килликон пришел к нему купить мяса, тот дал ему подержать (kratein) его под предлогом, чтобы было удобнее отрезать кусок. Килликон повиновался и держал (kratein снова). Тогда Феаген поднял свой мясницкий нож и отрубил руку Килликону со словами: "Ты не предашь другой город этой рукой".
Не ясно, насколько близко Схолиаст воспроизводит точную формулировку этого источника. Слово kratein не используется в значении "держаться, удерживать" в классическом греческом языке; оно обычно означает "управлять", "контролировать", "доминировать". Это могло поэтому быть выражение постклассического схолиаста, или позднеклассический Феопомп мог ожидаться быть использованным в этом пассаже. С другой стороны довольно привлекательно рассмотреть возможность того, что слово используется для указания на преднамеренную перестановку. Килликон, получая "обладание" куском мяса, подпадает под власть Феагена.
Более простая игра слов в других фрагментах, кажется, предназначена, чтобы подчеркнуть значение автора. Гегесилох с Родоса (F121) пустое место (axioma) в глазах сограждан, но считает себя достойным (axion) правления. [Ардиеи] (F40 из книги 2) предаются неконтролируемому (akratesteron) пьянству. Их нехватка самообладания (akrasiа) становится известной их врагам, кельтам, которые дают им обед, пропитанный коварным снадобьем, сделавшим их вконец неуправляемыми (akratores).
Есть времена, когда игра слов прекращает быть транспортным средством и становится водителем. Изображение двора Филиппа (F225 из книги 49) приписывает македонцам скандальную склонность к гомосексуализму. Включены ли они для какой-либо особой причины или просто подготавливают читателя к гротескной игре слов, которая закрывает описание их сексуальных привычек? Androphonoi по своей природе, по привычке они были andropornoi. Возможно, лучший способ произвести эту сырую игру слов состоял бы в том, чтобы перевести первое слово как "мужчины-убийцы", и второе "мужчины-любодеи", но действительно означает "мужчины-проститутки".
Несколькими строками раньше Феопомп высмеял двор Филиппа даже с более выразительной насмешкой. Филипп создал окружение последователей, которых он назвал своими компаньонами или друзьями, hetairoi. По правилам греческого языка это существительное является мужским. С изменением одной или двух букв в конце слова оно становится женского рода и принимает значение "проститутка" или "куртизанка". Естественно, Феопомп использовал возможность для каламбура, предлагаемую этим явлением: "Поэтому [из-за их оскорбительных сексуальных нравов] любой справедливо счел бы их не друзьями (hetairous), но подругами (hetairas)". Выглядит так, как будто эта игра слов была введена Феопомпом по крайней мере четырьмя книгами ранее. Была особая единица в армии Филиппа, называемая пешими товарищами (pezetairoi), или уничижительно "пешими бой-френдами". А в F213 (из книги 45) Феопомп высмеял нерадивого афинского стратега Харета как потакающего своим желаниям ленивца, обвиняя его в том, чтобы он брал с собой в военные экспедиции "флейтисток, арфисток и походных гетер (pezas hetairas). Как отметил Гриффит, это безошибочно уязвляло Филиппа и его pezetairoi.
Было бы интересно знать, насколько широко этот вид игры слов был распространен на самом деле. В случае с каламбуром на hetairoi вполне возможно, что привлекающая возможность покаламбурить повлияла на решение автора включить или подчеркнуть, даже присочинить описания сексуальных нравов македонского двора. Однако, может быть, есть еще один способ, которым игра слов в виде умозрительной этимологии существенно влияет на контент у историка. F13 из Элленики производит название спартанского крепостного класса, илотов (Heilot-) от эллинского слова helos (болото) и находит дом, по крайней мере для некоторых из них в месте, называемом Helos (Болото), которое было расположено рядом с Гифием в устье Еврота. "Этимология" была вероятно использована в качестве свидетельства в поддержку утверждения Феопомпа, что спартанское государство было основано на порабощении своих же греков.
Более грубым и самым забавным из всех является способ, которым история места может измениться в зависимости от того, как кто-то пожелает произнести его название. Пигела, произносимая на ионийском диалекте, производится от pygoi, "ягодицы" (F59). Феопомп очевидно производил так потому, что Агамемнон предположительно основал место, чтобы оставить там людей из своей команды после того, как у тех разболелись ягодицы. Однако, на других греческих диалектах оно произносится как Фигела (Город беглецов), "основанный беглецами, как название подразумевает" (Plin. N. H. 5.114).

Рассказ Феопомпа

Современное представление о Феопомпе искажено благодаря процессу отбора, сохранившего фрагменты. Большинство идентифицированных цитат было выбрано древними учеными или сплетниками ради их сенсационного содержания или стилистических примочек. Авторы, которые заимствовали из рассказа Феопомпа, например Помпей Трог местами и возможно иногда Плутарх, редко определяют свой источник. Кроме того, возможно было стилистическое влияние на некоторых более поздних историков (Тацит? Ливий?), но факты в значительной степени не поддаются восстановлению в отсутствие пространного и связного рассказа. Многие из фрагментов, особенно те, которые прибывают из Афинея, являются моральными суждениями о государствах или людях. Показывают ли они что-нибудь о природе исторического рассказа Феопомпа? Да, в ограниченной степени пооказывают, если принять во внимание замечания об интеграции и изоляции, введенные в главе 2. Вообще, много моральных оценок, повидимому, с разумной уверенностью были интегрированы в рассказ. Большинство из них - вероятно не изолированные суммирования, отступления, или некрологи, но прямые вторжения в важные моменты повествовательного потока. Их цель едва могла быть другой, кроме как направить реакцию читателей на поступки действующих лиц и их решения.
Пара поразительных примеров служат иллюстрациями. Два обвинения в адрес фессалийцев (FF49, 162) прибывают в места в Филиппике, где фесалийская поддержка для Филиппа была важна. F49 взят из книги 4, охватывающей события приблизительно 357/6, когда Филипп был все еще весьма уязвим, несмотря на его эффектные ранние победы над иллирийцами и пеонами и над различными конкурентами в борьбе за трон. Совместное сопротивление фессалийцев на суше в паре с неприятностями от афинского флота на море создало бы ему реальные проблемы. К счастью для него, однако, Афины были слишком отвлечены Союзнической войной, тогда как Фессалия разделилась, и екоторые из ее вождей были настроены дружелюбнo по отношению к Филиппу, желая македонской поддержки. Именно в этот момент фессалийцы атакуются автором как ленивые, потакающие своим желаниям алкоголики; фарсальцы же явно выбраны для оголтелой дискредитации. Вообще, они кажется были среди самых горячих сторонников Филиппа. Когда фессалийцы вновь появляются для дальнейшей суровой критики в книге 26, период ок. 347/6 является объектом исследования. К этому времени Филипп был намного сильнее, чем десятью годами ранее. Однако, история показала, что область Дельфы, в которую он теперь двигался, была потенциально религиозным и военным бочонком с порохом. Основательная поддержка от фессалийцев была крайне важна ему для захвата контроля над центральной греческой Амфиктионией. и она явилась, и опять фессалийцы проклинаются за вялое подчинение "шуту" (F162). Моральными обвинениями кажется Феопомп выражает отвращение к сотрудничеству фессалийцев с Филиппом. Они приглашают читателя видеть их поддержку Филиппу как коренившуюся в лености и поэтому должны вписываться в контент, чтобы управлять мнениями читателей относительно рассматриваемых решений. В главе 4 я укажу на многие подобные примеры. Заключение состоит в том, что эта форма манипуляции была особенностью стиля Феопомпа.
Для более точного представления о природе рассказа Феопомпа требуется наличие непрерывного пассажа, или позаимствованного из Феопомпа, или в большой степени от него зависящего. Некоторое время назад Феликс Якоби предположил (в комментарии к F283), что Юстин 21.1-5 является как раз этим расширенным пассажом, полученным из сообщения Феопомпа о карьере младшего Дионисия Сиракузского.
Работа Юстина - сокращение более ранней (и очевидно более полной) работы Помпея Трога. Поэтому она не раз удалялась от источника, и невозможно оценить насилие, сделанное по отношению к Трогу Юстиновой эпитомой. И при этом никогда не демонстрировалось, что Трог систематически следовал за любым источником. Его работа была названа "Историей Филиппа", что, кажется, ясно указывает на его стилистическую модель и на один из его источников, но отголоски Феопомпа вылезают спорадически всякий раз, когда они поддаются проверке. Если Феопомп был главным источником Трога в течение большой части середины четвертого столетия, он вероятно собирал материал и из других мест. Действительно, Юстин писал свою работу как антологию. Из пяти разделов, упомянутых Якоби, только второй и пятый надеются иметь хороший шанс быть взятыми из Филиппики. Раздел первый - только сообщение о приобретении власти Дионисием и мог быть адаптацией Тимея (ок.356-260 до н. э.) или любого другого сообщения о сицилийской истории, и раздел третий был назначен Тимею Пирсоном на вероятных, но не окончательных основаниях. Конечно, включение Тимеева материала не устраняет возможности, что и Феопомп сообщал об этом, но в то время как есть разумные основания подозревать влияние другого автора, раздел должен быть игнорирован как Феопомпов. Опять же, раздел четвертый дает краткое изложение кое-какой современной карфагенской истории. Он описывает попытку государственного переворота Ганнона, который запланировал убийство всего карфагенского сената в день свадьбы своей дочери. Заговор сорвался, и вторая попытка была также раскрыта. Ганнон был жестоко замучен и казнен, как и вся его семья. Здесь ясно иллюстрация жестокой варварской политики, но она вероятно не из Феопомпа. Ни один его фрагмент не касается существенно карфагенской политики, и Феопомп вообще не интересовался варварской историей. С другой стороны Юстин 21.2 и 5 действительно содержит эхо известных фрагментов и показывает интерес к вещам, типичным для Феопомпа. Эти два пассажа воспроизведены ниже и будут прерываться тут и там, чтобы указывать на очевидное эхо Феопомпа.
Юстин 21.2 (предмет - Дионисий Младший, короткий промежуток времени в его господство в Сиракузах):
"Когда его конкуренты были устранены, он впал в леность, стал отличаться от чрезмерного обжорства большой дородностью тела и заболел глазами, так что не мог переносить солнечного света, пыли и даже яркости дневного света".
Акцент на леность и чрезмерную леность (Lat. segnitia и nimia luxuria) походит на любимые проблемы Феопомпа: akrasia и truphē. Кроме того его дикая расточительность, которая привела к слепоте, была очевидно подчеркнута Феопомпом (F283a, b).
"Подозревая, что за эти слабости его презирают подданные, он принялся творить жестокости, заполняя не тюрьмы, как его отец, заключенными, но целые города трупами, вследствие чего стал не столько презираем всеми, сколько ненавидим".
Связь между безнравственностью и снижением рейтинга с ответом на это в виде тотального насилия, во-первых, показывает полную интеграцию моральных суждений с политическим рассказом и, во-вторых, является цепью рассуждений, которые кажутся легко сравнимы с F121 о Гегесилохе с Родоса, который из-за недостатка к нему уважения, обращается к бешеным сексуальным играм вместе с дружками. Точно так же FF224-5 объясняет политическое насилие Филиппа в качестве естественного продолжения его отчаянной аморальности.
"Когда сиракузяне впоследствии решили восстать против него, он долго колебался, следует ли ему сложить власть или противостоять им с оружием в руках, но был принужден солдатами, которые надеялись разграбить город, выйти на бой. Потерпев поражение и вторично попытав фортуну без лучшего успеха, он послал депутатов к народу Сиракуз с обещаниями, что уйдет в отставку, если они пришлют к нему лиц, с которыми он мог бы обсудить условия мира".
Снова влезает моральное суждение. Коррумпированный тиран (как Филипп) неспособен управлять своей армией. Жадность солдат лишает его выбора и угрожает разграблению его собственного города.
"Когда некоторые из главных граждан были отправлены с этой целью, он задержал их и затем, не боясь военных действий, послал свою армию опустошить город. Последующее сражение, которое долго не кончалось, произошло прямо в городе, но наконец горожане одолели солдат числом. Дионисию пришлось отступить, и опасаясь, что его блокируют в цитадели, он ушел оттуда тайно со всеми царскими принадлежностями в Италию".
Нехватка самоконтроля приводит к его позору и крушению. Однако, архизлодей находит, что другой ничего не подозревающий народ для эксплуатации:
"Принятый в изгнании своими союзниками локрами, он овладел цитаделью, как будто был их законным сувереном, и творил свои обычные произволы уже с ними. Он приказывал хватать жен первых лиц с целью насилия, забирал невест перед свадьбой, бесчестил их и затем возвращал женихам, тогда как самых богатых граждан или изгонял, или казнил, конфискуя их собственность".
Тема оскорбления почтенных женщин коррумпированным государственным деятелем тесно параллельна другим фрагментам (FF121, 143). Вообще, весь рассказ того рода, который естественно ожидать от Феопомпа. Никто не ангел. Дионисий коррумпирован, армия у него жадная, и локры кажутся невероятно пассивными и легковерными. Упрямое и успешное сопротивление сиракузян жадной армии не называется героическим.
В пятом разделе тот же самый Дионисий опять у власти в Сиракузах, и можно только задаться вопросом об источнике Трога (3.10 просто говорит, что он возвратился с помощью предательства):
"Дионисий тем временем, возвратив себе власть в Сиракузах и становясь каждый день все более репрессивным и жестоким по отношению к людям, был атакован новой группой заговорщиков. Сложив правление, он сдал город и армию сиракузянам и, получив разрешение взять с собой свою частную собственность, отправился в изгнание в Коринф, где, считая самое низкое состояние наиболее безопасным, он смирился с самыми подлыми условиями жизни".
Это преднамеренное унижение себя возможно более согласуется с Феопомповым сообщением истории, чем более широко читаемая версия у Тимея. Полибий (12.4a.2 = F341) говорит, что Тимей нападал на Феопомпа за то, что тот заставил Дионисия бежать из Сиракуз в Коринф на торговом судне (cр. D. S. 16.70.3), а не на военном. В предоставлении Дионисию военного корабля для переезда Тимей возможно дистанцировался от версии, которая подчеркивала выправляемые к лучшему обстоятельства прошлых лет жизни изгнанного тирана. Если это верно, версия Трога более совместима с Феопомпом, чем сообщение Тимея. Возвращаясь к Трогу, конец пятого раздела говорит о пустейшей жизни Дионисия в тавернах и среди проституток в выражениях, напоминающих известные дискурсы Феопомпа (FF20, 62, 143, 210, 213 и больше):
"Он не просто слонялся по улицам, но пьянствовал там; ему мало было показываться в тавернах и публичных домах, но он просиживал в них в течение целых дней. Он спорил с самыми пропащими личностями о простейших пустяках, ходил в лохмотьях и грязный, и скорее смешил других, чем смеялся над кем-то сам. Он околачивался на мясном рынке, пожирая глазами то, чего не мог купить; он пререкался со сводниками перед эдилами, и делал это так, что вызывал презрение, а не страх. Наконец, он стал учителем и учил детей прямо на перекрестках, чтобы или всегда замечаться публично теми, кто боялся его, или с большей охотой презираться теми, кто не боялся. Поскольку, хотя у него было все еще много пороков, особенных для тиранов, его поведение на тот момент было притворным, и он хитрил, что потерял чувство собственного достоинства, зная, насколько ненавистны имена тиранов, даже когда они лишены власти. Он старался поэтому уменьшить ненависть к своему прошлому презренностью настоящего, однако не благородными, а безопасными методами. Все же, несмотря на все эти искусства маскировки, он подвергся обвинению в стремлении к тирании и был оставлен на свободе только потому, что презирался" (F283 [b]).
В лучшем случае поэтому две части Юстина, исследованные выше, являются эпитомой адаптации рассказа Феопомпа и в худшем они есть иллюстрация типа беседы, которую предположительно Феопомп написал. Процесс эпитомизации вполне возможно концентрировал сенсационные и риторические эффекты. Более полная версия вероятно казалась более гладкой и менее тенденциозной.
Возможно было бы поучительно рассмотреть рваные остатки F291 в сравнении с частями Трога. Этот фрагмент происходит из комментария Дидима к Филиппикам Демосфена, и он дает краткое резюме жизни и карьеры Гермея из Атарнея, цитируя книгу ?6-ю, как источник (папирус не читается во многих местах). Якоби назначил его экспериментально книге 36, информация о содержании которой как нигде отрывочна, но ее временные рамки ок. 346 - 344. В это время Гермей находился на вершине власти и влияния, и он был в связи с Филиппом, если не в союзе. Здесь было бы подходящее время представить его рассказу. Однако, кажется лучше следовать большинству редакторов, которые находят 46 более подходящим номером, чтобы заполнить промежуток в папирусе, ибо она записывает события 341, года смерти Гермея от рук Великого царя (D. S. 16.52, который помещает события слишком рано). По всей вероятности, поэтому F291 - некролог и следуя условиям, установленным в начале главы 2, здесь заявление, изолированное от окружающего его рассказа. Однако, фрагмент - также самостоятельный рассказ с рождения (по одному чтению) до смерти и характеризует жизнь Гермея и царствование в нескольких ловких строках. Как некролог он, как ожидаемо, переполнен риторикой, но как рассказ, может, представит иногда элементы нормальной беседы Феопомпа. Я перевожу ненадежный, с пропусками текст в значительной степени восстановленный тейбнеровскими редакторами из печально изодранного папируса.
"Гермей выступил на этот путь, евнух и вифинец родом (или: безобразный видом) [короткий пробел] в-третьих [пробел], с Евбулом он взял Ассос и его башню и Атарней с окрестностями. Из всех людей этот человек совершил самые жестокие и злые вещи против всех - и своих граждан, и других, покончив с одними ядом и с другими петлей. Когда хиосцы и митиленцы поставили его во главе какой-то земли, за которую они спорили, он сыграл много пьяных трюков с неоплаченными военными экспедициями и жестоко оскорбил большинство ионийцев. Стяжатель и денежный меняла, он не утихомирился, когда хиосцы попали в беду [большой пробел] чтобы восстановить принятые ими государственные устройства. Однако, он совсем не спасся, и не вышел сухим из воды со своими нечестивыми и отвратительными манерами, но был арестован и отправлен к царю, где подвергся долгим пыткам и закончил жизнь распятым на кресте".

---

Глава 4. Моральные и политические взгляды Феопомпа

От содержания Филиппики перейдем к ее истолкованию. Хорошая возможность переместиться от текста к смыслу доставляется длинным описанием (в виде диатрибы) двора Филиппа, при разборе которого необходим надежный аналитический метод. На первый взгляд там показывается неодобрение Феопомпом поведения Филиппа и его придворных, которых он расценивал как наихудших из живущих людей. Больше скажет контекст. Источники помещают диатрибу в начале книги 49, когда Феопомп должно быть закончил сообщать о северных завоеваниях Филиппа и обратился к его окончательной конфронтации с южными греками на этой стадии Филиппики. Зачем тогда была нужна характеристикой прихвостней Филиппа? "Сказочно богатые, но жаждущие большего". Комментарий предполагает, что "внешнюю политику Филиппа", его решение двинуться против Афин, стимулировала, по крайней мере частично, ненасытная жадность его головорезов. Повидимому, историк не одобрял внешнюю политику Филиппа. Так, контекст подразумевает политическое суждение по тому, что поверхностно походит на простой моральный комментарий. Если пассаж поставлен в намного более широком контексте целой работы и ее главной темы, возникают проблемы в дальнейшем толковании. Здесь нападение на Филиппа - безусловно самое саркастическое во фрагментах. Возможно, центрированности Филиппа и его двора достаточно, чтобы объяснить продолжительность диатрибы, но здесь проявляются и признаки бессвязности, не легко объясняемой наблюдениями о важности Филиппа. Феопомп неоднократно отпускает замечания о беспорядочной жизни Филиппа и его людей. Повторяться трудоёмко. Странно тогда, что он должен завершить диатрибу словами, что ему скорее надо добраться до других неотложных дел. Сама предполагаемая поспешность выглядит своеобразной, учитывая то, как бессвязна Филиппика на самом деле. Далее, стиль критики является иногда резким. По крайней мере один древний комментатор нашел некоторые из каламбуров в ней оскорбительными (T44, F225C). Возможно, менее очевидный смысл скрывается на некотором расстоянии за словами.
Очевидные противоречия предполагают конфликт. Юнговский психолог мог бы утверждать, что Феопомп терпеть не может Филиппа сознательно, но бессознательно восхищается им. В следующей главе я укажу на фрагменты, которые характеризуют Филиппа как худого генерала, который не планирует боевых операций и часто вступает в сражение пьяным. Как же тогда его армии так блестяще преуспевали? "Филипп был удачлив", ответит вероятно Феопомп, и все же его описание удачи Филиппа выдает очарование, восхищение им, может быть (F237 = Athen. 3.77D-E): "в царстве Филиппа вокруг Бисалтии, Амфиполя и македонской Грестонии в середине весны фиговые деревья несли фиги, виноградные лозы - виноград, и оливковые деревья - оливки в то время, когда они должн были расцветать, и Филиппу везло во всем".
Здесь более чем простая дихотомия между словами и смыслом. F237 об удаче Филиппа принадлежит книге 54, когда Феопомп описывал последствия самой большой победы Филиппа (с греческой точки зрения), при Херонее, то есть, F237 является частью объяснения Феопомпом успеха Филиппа. Другими словами, интерпретация основана на реконструкции. Но здесь есть вполне реальная опасность потеряться в тумане и падать в кроличьи норы подобно Алисе в стране чудес. Лионель Пирсон в книге про греческих историков запада утверждает, что ученый, который хочет "прочитать несуществующие книги", должен иметь метод. Для него лучший метод - работать не с фрагментами, а с более поздними авторами, которые использовали автора, работа которого реконструируется. Читая эти более поздние источники, ученый пытается заглянуть в них, спрашивая, как Пирсон выражается, "что это предполагает?". Книга Пирсона - демонстрация того, насколько полезным этот метод может быть в руках квалифицированного филолога, но Феопомп не предоставляет себя также этому подходу, как Тимей, основной предмет Пирсона. Нет никаких непрерывных источников рассказа никакой субстанции, которые следуют за Филиппикой исключительно или широко. Трог вероятно использовал Феопомпа, но не исключаются и другие источники, тогда как история Трога существует лишь в форме эпитомы Юстина. С другой стороны, фрагменты Феопомпа уцелели в существенно большем количестве, чем от многих других потерянных историй. В начале главы 2 я предложил общий метод, как получить максимум от фрагментов. Он включал определение контекста, затем вопрос, что фрагмент должен будет означать в том контексте. Я также отметил необходимость оценки фрагментов, сравнивая их друг с другом для установления степени их важности.
Настоятельная необходимость в этом методе может быть иллюстрирована из краткого обзора попыток ученых разобраться в Филиппике. Показательный пример - рассмотрение афинян (например, F213). Афиняне наслаждаются коррупцией своего неумелого и расточительного стратега Харета. Их молодые люди часто посещают бордели; те, кто немного постарше, погрязли в пьянстве, игре в кости и сходных беспутствах; и все население (народ) тратит больше на праздники, чем на управление государством. Зачем Феопомп нападал на афинян, и где в предполагаемом масштабе горечи это словесное нападение помещалось? Один тезис (принадлежащий Момильяно) делает Феопомпа исократовским панэллинистом, который хотел, чтобы Греция объединилась и напала на Персию под лидерством Филиппа. Афиняне, конечно, сопротивлялись Филиппу, но безрезультатно. Поэтому афиняне сурово критиковались за то, что они были не в состоянии объединиться для большого предприятия. Согласно Курту фон Фрицу, однако, Феопомп был аристократом, который ненавидел демократию. Поскольку F213 определенно упоминает коррупцию целого народа, то атакуется действительно демократия. Афиняне были опорочены, потому что ими управляла демократия. Могут ли оба представления быть верными? Согласно аргументу я отступил несколько лет назад. Афиняне осуждались, потому что они не проявляли себя против Филиппа достаточно. Это представление сосредоточилось на интенсивных нападках на леность и коррупцию, приписываемую афинянам, на жалобы в растрачивании государственных средств на праздники и на бесполезность их самого популярного генерала в то время (ок. 343/2), когда военные действия Афин с Филиппом начинались всерьез. Другое представление, выдвинутое Майклом Флауэром, видит мир полный коррупции в Филиппике. Филипп был злодеем, который не нуждался ни в каких способностях. Когда ему требовались друзья, он просто подкупал их, давая им гораздо больше, чем они могли взять у себя дома, и вообще, его враги были слишком ленивы, чтобы оказать ему серьезное сопротивление. В этом представлении этика на первом месте. Афиняне подверглись нападению из-за их нравов, а не их нравы из-за их политики. Этот подход как раз для Коннора. Для него Феопомп писал "историю без героев". С этой точки зрения заключительная возможность напрашивается: Феопомп презирал всех, поэтому его нападение на афинян не требует никакого объяснения. Это не мотивировано ничем особенным - кроме отвращения историка к каждому человеческому существу.
Феопомп рисовал черной краской большинство своих героев. Его склонность к осуждению очевидна для любого, кто взглянет на testimonia и фрагменты. Непот сгруппировал Феопомпа с Тимеем, называя его "самым злонамеренным" (F288). Плутарх считает похвалу от Феопомпа достоверной, потому что она крайне редка в отличие от всепроникающих обвинений. (F333). Цицерон находит, что трудно придумать что-либо более горькое, чем Феопомп (T40), а Лукиан рассматривал его как сверхусердного обвинителя, всегда нападающего на своих героев (T25a). Дионисий Галикарнасский уподоблял его судье, который копает глубже, чем
Радаманф в подземном мире или (военному) доктору, который исследует и прижигает раны слишком глубоко (T20). Можно добавить и другие свидетельства. Конечно, полное понимание историографии Феопомпа не возможно без удивительного открытия его потерянных работ; но из близкого соответствия древних свидетельств впечатлениям, создаваемым многими фрагментами разумно ожидать что-то надежное от тщательного анализа их содержания.
Трактат "О сокровищах, награбленных в Дельфах" (СНД), который получит дальнейшее внимание в следующей главе, был диатрибой возможно размером в памфлет, в котором было немного настоящих героев, вероятно ни одного. Фрагменты предлагают каталог кощунственных произволов, совершенных наемниками фокейцев во время Священной войны. От него сохранились три существенные цитаты (FF247-9), к которым примыкают FF232 и 312 (неясного происхождения) о судьбе Архидама, спартанского царя, который не сделал ничего, чтобы остановить осквернение святыни, чья жена еще и нажилась на этом. Судьба сокровищ детализирована. Что-то уходит к жене Архидама, Динихе, чтобы заручиться ее поддержкой во влиянии на мужа в пользу наемников фокейцев. Что-то уходит к Харету, афинскому генералу, в качестве награды за нанесение поражения Адею, "Петуху", капитану наемников Филиппа. Харет тратит деньги на угощение для афинян. Много уникальных вещей раздаривается генералами за сексуальные игры. Кощунство пошло дальше. Фаилл хотел, чтобы его флейтистка Бромиада играла прямо на священном празднике, но "народ" остановил это безобразие. Некоторые из грабителей или по крайней мере их сообщники и фавориты испытали позор или хуже. Фискид, "симпатичный мальчик", занимался проституцией при дворе Филиппа, но остался "невознагражденным". Фарсалия, девушка-танцовщица, была разорвана на куски какими-то провидцами, когда она пришла в Метапонт с добытым нечестным путем золотым венком, посвящением лампсакцев. Архидаму, сраженному в битве, отказано в погребении - возможно самый большой позор для спартанского царя. Вообще говоря, два самые сильные государства южной Греции, Афины и Спарта присоединились к фокейцам, "грабителям храма". Поскольку они фигурировали в работе, то будут как сообщники. Когда ограбление храма закончилось, Филипп позволил худшим преступникам, наемным солдатам и их генералам, остаться безнаказанными. Он порвал со священными традициями и взял себе два голоса на Совете амфиктионов, которые прежде принадлежали фокейцам. Все актеры в этой грязной драме выглядят злодеями благодаря вероятно Феопомпу. Однако, очевидные жалобы на неуважительное поведение фокейцев и других будет иметь смысл, если сам Феопомп уважал оракул и его традиции. Критика кощунства в СНД подразумевает, что историк уважал святыню и ожидал, что и другие сделают то же самое.
Еще одна длинная цитата или скорее близкий пересказ из книги "О воздержании" Порфирия (2.16 = F344) заслуживает внимания. Некто магнесиец (или магнет) из Азии, богатый скотом, был приучен к тому, чтобы приносить большие и роскошные жертвы богам каждый год, отчасти из-за изобилия его имущества и отчасти из благочестия и желания угодить им. Он пришел в Дельфы, и принеся сто волов в жертву Аполлону, приблизился к оракулу, чтобы посоветоватьсч с ним. Предполагая, что он из всех людей проявлял самое большое уважение по отношению к богам, он попросил Пифию дать знать, кто именно чтит бога ревностнее всех, и естественно ожидал первого места себе. Но жрица ответила, что этим человеком был Клеарх, который жил в Мефидрии, в Аркадии. Совершенно ошеломленный этим оборотом, он захотел встретиться с этим человеком и узнать, как тот совершал свои жертвоприношения. Он быстро отправился в Мефидрий, который нашел презренным из-за его малости и скромности. Он не мог вообразить, чтобы кто-то из его граждан мог чтить богов более удовлетворительно или блестяще, чем он. Однако, он встретился с Клеархом и попросил сказать, как тот чтил богов. Клеарх описал, как он это делал, и как усердно сжигал подношения в назначенное время, как каждый месяц в новолуние увенчивал и промывал Гермеса и Гекату и другие священные предметы, оставленные ему его предками. И он сказал, что удостаивал их благовонием, ячменным пирогом и лепешками. Каждый год он делал общепринятые общественные жертвы, не пропуская ни одного праздника. На этих тех же самых празднованиях он уважал богов, не забивая волов и не закалывая священных животных, а предлагая лишь то, что было под рукой. Он проявлял особую заботу, чтобы распределять богам первые плоды всех своих зерновых культур, когда они созревали, и дары земли, одни из которых он преподносил нетронутыми, другие сжигал.
Так сообщает Порфирий историю Феопомпа. Порфирий увидел здесь божественное отказ от принесения в жертву животного, но для Феопомпа урок состоял в том, что боги, конечно, хотят услужения от преданных людей, однако их более впечатляют скромные дары, нежели щедрая показная роскошь. Повод сам по себе не вопрос, ибо и Клеарх (неявно) и магнет (явно) мотивированы благочестием.
Третий случай еще менее неоднозначен, потому что он содержит длинную прямую цитату, и собственные слова историка оставляют мало сомнений в его суждениях. Это F31 о безумии царя Котиса Фракийского. Несмотря на озабоченность удовольствиями, он практиковал частые жертвы богам, и его жизнь была сплошным счастьем. Однако, он подорвал все это своим актом "богохульства", объявив, что собирается жениться на Афине. В другом случае он жестоко убил свою жену в приступе ревности. Совершил ли он убийство прежде или после предпринятого брака с Афиной, не ясно, но Гарпократион помещает его под конец его жизни и в период сумасшествия. Язык Феопомпа не оставляет сомнений, что блаженное существование Котиса закончилось его актом безумного кощунства, и слова, которые он выбирает, предполагают, что для него понятие счастья несовместимо с нечестивым поведением. Даже негреки Святоши должны уважать богов и благословленны, когда их почитают.
Древние критики стиля Феопомпа предполагают, что его писания бывают бурными или диковинными время от времени. Фрагменты часто показывают неразборчивую расточительность языка, который больше борется за острое выражение неистового негодования, нежели пытается развить систематическую моральную философию. "Он всегда колотит дубинкой персонажей своей драмы", сказал Гильберт Мюррей, "и у него наготове скорее обвинения, чем тонкий анализ". Фрагменты подтверждают это мнение. Два македонских агента, Тимолай из Фив и фессалиец Фрасидей, заслужили от Феопомпа особые выражения. Фрасидея он называет "очень великим льстецом" (κόλακα μέγιστον), а про Тимолая говорит:
"Немало лиц развратилось (ἀσελγεῖς) в повседневневности среди прочего и от пьянства, но более безудержного (ἀκρατέστερον), более алчного и в большей степени раба удовольствий (δοῦλος... μᾶλλον τῶν ἡδονῶν), нежели упомянутого Тимолая я не знаю в общественной жизни никого".
Последняя цитата есть F210 из книги 45 Филиппики. Неужели Феопомп забыл свое более раннее суждение о Стратоне Сидонском из книги 15 (F114): "Стратон превосходит всех людей в склонности к наслаждениям и роскошному проживанию"? Или опять, в книге 4, не один кто-то, но все горожане Фарсала являются "из всех людей самыми праздными и сумасбродными" (F49). Позже в книге 49 он описывает Филиппа (F224) как "из всех людей наихудшего менеджера". Без сомнения, впечатление от некритического использования историком словесных излишеств значительно усилилось бы, если бы все пятьдесят восемь книг Филиппики уцелели.
У многих лиц Феопомп находит то, что он называет akrasia. Во фрагменте, указанном ниже (F40), я перевожу это как "отсутствие контроля" или "недостаток самообладания". Это выражение имеет первоочередную важность для понимания политических и моральных взглядов историка. Действительно, в предыдущей главе было показано, что F40 является вероятно, программным для понятия акрасии (F40 = Athen. 10.443 B-C):
"[Ардиеи] владеют 300 000 проспелетов, которые совсем как илоты. Они напиваются каждый день, устраивают пирушки и предаются неудержимому обжорству и пьянству. Поэтому кельты, ведя войну с ними и зная об их акрасии, проинструктировали всех своих солдат приготовить чрезвычайно щедрый ужин в палатках и подложили в пищу ядовитую траву, способную опустошить кишечник и вызвать диарею. Когда это произошло, некоторые из них были захвачены и убиты кельтами, тогда как другие бросились в реку, потеряв контроль над желудками".
Но скопировал ли Афиней свой источник точно? Не вмешался ли он в текст? Чья игра слов: его или Феопомпа? Есть трудности с этим текстом, но несерьезные. Слишком резкие переходы от prospeletai к сцене с кельтами, готовящими еду, и потом к разгрому ардиеев заставляет подозревать, что Афиней опустил некоторые детали, но все же очень близко следует за оригинальным текстом. Аkrasia (в противоположность альтернативной akrateia) является коньком Феопомпа. Кроме того, даже в местах, где слова akrasia нет, нехватка самообладания - тема многих фрагментов с заменой ее другими выражениями, например, "раб удовольствий". F225 дает возможность сравнить длинную цитату Феопомпа из Афинея с приведением того же самого длинного пассажа Полибием. Оба автора дают сходную формулировку и четко следуют за тем же самым оригиналом очень близко. В одном месте Афиней глотает два слова, и резкий переход опять налицо подобно двум неуклюжим транзитам, отмеченным выше. Наконец, этот фрагмент показывает структурную параллель с диатрибой против Филиппа в начале книги 49, и в общих чертах обсуждение, которое следует, должно оставить мало сомнений, что он хорошо представляет стиль и мышление Феопомпа.
Спартанцы приучались к жесткому режиму самоотречения. Поэтому акрасия появляется в качестве противоположности спартанскому аскетизму в патологически одностороннем сообщении о карьере царя Спарты Архидама, снова приписанном Феопомпу Афинеем (F232 = Athen. 12.536 C-D). Очевидно, Феопомп подчеркнул роскошный образ жизни Архидама и интерпретировал его решение стать наемником в Италии как отказ от традиционного спартанского аскетизма. Он был оставлен мертвым на поле битвы без погребения. Как ни странно, Феопомп предпочел сообщить, что друзья Архидама, тарентинцы, предложили много денег за возвращение его тела, но он не позволил очевидному уважению к тарентинцам смягчить его осуждение Архидама. Здесь возможно соединение Архидама с грабителями Дельф, фокейскими наемниками, приукрасило картину, и F312 включает темные намеки на гнев Аполлона против спартанского царя.
Если отсутствие самоконтроля является гвоздем программы для Филиппики, было бы целесообразно проследить происхождение этой моральной концепции и ее развитие до четвертого века, ибо она, конечно, не происходит от Феопомпа. Существует гораздо более ранняя и глубокая характеристика этого состояния, конкретно в "Ипполите" Еврипида, написанном в 420-х гг. до н. э. В этой пьесе героиня, Федра, сражена неразделенной любовью к своему пасынку Ипполиту. Она борется изо всех сил, чтобы не дать простора незаконной страсти, но из-за этого прикована к постели и отказывается есть. Ее друзья и присутствующая кормилица все огорчены. Ипполит спортсмен-охотник и Федра говорит взволнованно о желании идти на охоту. Кормилица, которая еще ничего не знает о деле, думает, что та сошла с ума: это богини вроде Артемиды могли наслаждаться охотой, но никак не порядочные эллинские женщины. Ипполит любит лошадей, и Федра хочет заняться коневодством. "Какие из богов", удивляется кормилица, "расстроили твой ум?". Всю сцену Федра показывается ослабевшей (она не ела уже несколько дней), угнетенной и нуждающейся в ежеминутном внимании со стороны озадаченной кормилицы. Конечно, Еврипид не использовал это слово для описания состояние Федры, но ее последующий монолог прекрасно отражает акрасию. Центральная идея ее речи диаметрально противоположна мнению, выдвинутому, как считали, Сократом вероятно примерно в одно время с написанием "Ипполита". Сократ критикует и отвергает некий вид морали в Протагоре (352a-53А), который очень похож на еврипидовский. Прежде всего, через аргумент Сократа и вторично через собственный язык Федры акрасия выражает ее состояние. Она обращается к хору, объявив, что собирается раскрыть свои сокровенные мысли. Она говорит, что быть благоразумным вполне возможно, но проблема в том, что, хотя мы знаем и признаем, что правильно, мы тем не менее выбираем худший путь, иногда из лени, иногда из предпочтения удовольствия доброму имени. После дальнейших замечаний она объясняет, как она пыталась бороться со своей преступной страстью к Ипполиту: сперва скрывала ее, затем старалась "рассудком трезвым одолеть безумие", но так и не смогла победить Киприду. Слово "победить" может также означать "контролировать", и оно от того же корня, что и акрасия.
С точки зрения Сократа человек, который действительно знает "благо", просто поступает в соответствии с ним и его требованиями. Истинное знание "блага" слишком подавляет, чтобы отказывать ему в силе. Люди (или, правильнее, людские эмоции и желания), не контролируются; они не ведают (или не подвергаются воздействию) истинного знания. Претензии Федры на знание "блага" было актом самообмана, если она не исправилась. Сократ сказал бы, что либо ее понимание знания "блага" не верно, либо ее знание о нем наверняка несовершенно. Короче говоря, он видел акрасию в смысле "отсутствия самоконтроля" невозможной. Только несовершенное знание делает возможным неправильное поведение; совершенное знание добра делает выбор зла немыслимым.
Весьма вероятно, что Феопомп был в курсе взглядов Сократа. Он знал диалоги Платона и нападал на них (FF259, 275, 295, 359). Сам он являлся поклонником Антисфена, соперника Платона в руководстве сократовской школой после смерти учителя и по-видимому большим моралистом, чем Платон. Другим продуктом сократического школы был сам Аристотель, величайший ученик Платона и близкий современник Феопомпа. Он написал пространный анализ акрасии в "Никомаховой этике". Его тщательная систематизация и определение морального словаря помогает в выявлении концепций в Феопомпе, где они не выражались философски точным языком. Аристотель делит безнравственность на три основные рубрики: порок, отсутствие самоконтроля и дикость. Порок является противоположностью мужественному совершенству, широкой категории, чей точный смысл здесь не важен. Отсутствие самоконтроля всецело связано с осязанием (в первую очередь) и вкусом (во вторую). То есть, если просто сказать, что у человека акрасия, то предполагается, что отсутствие самоконтроля относится к телесным чувствам или желанию есть и пить чрезмерно. В противном случае, оно определяется словами, например, "он не контролирует себя в гневе" или "в его стремлении иметь хорошую репутацию" и подобными. Дикость является редким состоянием. Она напоминает крайний случай акрасии. Дикие люди живут только на уровне ощущений. Как у животных у них плохая память или вообще ее нет, и они не строят долгосрочных планов. Некоторые варвары, которые никогда не были подвержены цивилизаторскому влиянию эллинизма, демонстрируют это. Состояние, похожее на акрасию - аколасия, отсутствие самодисциплины. Разница в том, что акрасия есть выбор худшего, ибо Аристотель сдержанно принимает понятие, похожее на Сократово, а именно, что акрасии по крайней мере способствует неведение. Выбор невозможен, если человек не знает ничего другого. Однако, его различие между акрасией и аколасией оказывается очень тонким, ибо ранее он утверждал, что, как только человек выбрал жизнь в аколасии, он вероятно не оставит ее (3.5.14-15). Кроме того, аколасия параллельна акрасии в ее отношении к осязанию и вкусу (3.10.8-10). С практической точки зрения, следовательно, для наблюдателя будет сложно различить эти два состояния. Аристотель, очевидно, не идет так далеко, как сократическое представление о том, что знание делает акрасию невозможной, ибо он признает ее истинным состоянием безнравственности. Однако, он предполагает несколько экспериментально, что неконтролируемые действия можно назвать аморальными, но не обязательно самих людей, ибо они не выбирают. Он также указывает, что человек может сказать, что он знает и не знает в одно и то же время. Интоксикация или безумие может временно подавлять знание или сделать его неэффективным. Его концепция безумия напоминает Еврипида. Это может быть временное состояние психического расстройства, вызванное страстью, например любовью. Сестра акрасии - мягкость или чрезмерное наслаждение роскошью. Противоположны ей упорство или выносливость. С этим тоже перекликается Еврипид, чья Федра находит лень и наслаждение ежедневными удовольствиями причиной потери человеком контроля, и наоборот, для Еврипида способом управления является "лучший путь".
Как историк Феопомп будет представлять собой беспристрастного наблюдателя человеческого поведения. Многие из инцидентов, которые он сообщит, будут из политики, общественной жизни ведущих государственных деятелей и встанет вопрос, насколько личная невоздержность воздействует на общественное поведение. F143 показывает, как частная (сексуальная) акрасия может вмешаться в политическую эффективность. Он касается генерала и политического деятеля Харидема:
"Он усвоил для себя ежедневный режим, который был сумасброден и нацелен на то, чтобы выпивать и быть пьяным всегда, и он даже смел развращать почтенных женщин. Наконец, он дошел в своей акрасии до того, что стал домогаться от совета олинфийцев некоего взятого в плен привлекательного и изящного видом мальчика".
Появление Харидема перед Советом олинфян с запросом - политическое событие. Его сексуальный аппетит вмешивается в его общественную карьеру. Переход от частной несдержанности к потере политического равновесия напоминает о гибели [ардиеев] из-за их сибаритства.
Однако, акрасия не обязательно работала как Христова закваска, которая распространялась на все тесто. Для Феопомпа жизнь человека могла быть несдержанной за закрытыми дверями, но противоположной на публике. Известного афинского генерала и государственного деятеля Алкивиада Феопомп хвалил (F288 = Nepos. Alcib. 11) без сомнения в значительной степени за его энергичное военное предводительство. Но историк едва ли был неосведомлен о его личной жизни, известной своей дикой самоснисходительностью. Каллистрат (умер 361 до н. э), один из архитекторов Второй Афинской Архэ, является более ясным примером (F97 = Athen. 4.166 E). Он "не контролировал себя в удовольствии, но был прилежен в государственных делах". Однако Каллистрат кажется соответствует аристотелевской категории akolasia, нехватке самодисциплины. Нет никакого намека, что Феопомп знал о разнице между аколасией и акрасией. Они были для него синонимами. Из семи примечательных мест, где Феопомп использовал выражение akolasia (или родственное akolastoi), шесть доставляют контекст, который иллюстрирует тип "недисциплинированной" деятельности, которая обычно связана с чрезмерным употреблением алкоголя и лишь немного реже с игрой в кости и шашнями с флейтистками (FF62, 134, 139, 162, 185, 236). В результате недисциплинированные оказываются во власти своих врагов. В одном важном пассаже, к которому Плутарх отнесся как к серьезному оскорблению (Plut. Mor. 856 B), Феопомп объясняет легкость, с которой Филипп захватил Фессалию (F162); он не завоевал ее военным мастерством, но вместо этого, зная, что фессалийцы были уже недисциплинированны, он покорил их, устраивая им застолья.
F342 (= Polyb. 12.27.8-9) предполагает, что опыт - лучший учитель: "Кто больше всех рисковал в бою, тот является лучшим на войне, и самый влиятельный оратор тот, кто вынес больше политических поединков. Тот же самый принцип верен для врачей и навигаторов". Плохой солдат рисковать не будет, а худые навигаторы скоро налетят на рифы и окажутся на морском дне. Подобные метафорические кораблекрушения обычно ожидают политических и медицинских шарлатанов.
Элленика содержала историю о царе Агесилае, отвергающем роскошные продукты, которую Афиней вводит как иллюстрацию контроля спартанцев над желудком, но в контексте не личного величия Агесилая, а известного спартанского аскетизма. Более информативны замечания о Лисандре у Афинея (F20 = Athen. 12.543 B-C) и Плутарха (F333 = Plut. Lys. 30.2). Шаблонные выражения у Афинея описывают нравственного человека в представлении Феопомпа. Он - рабочая лошадка, не льстец царей, и умеет найти общий язык и с ними, и с частными лицами. Он умерен и прежде всего в наслаждениях: несмотря на его первенствующее положение в Греции, ни в одном городе он не засветился как наркоман сексуальных удовольствий или как гость на несвоевременной пирушке. В главе 2 я отметил, что пассаж Плутарха словно продолжает ту же похвалу. Плутарх говорит, что бедность Лисандра, которая стала очевидной после его смерти, сделала его добродетель более явной. Обнаружение его состояния доказало, что он не обогатился от союзных денег, которые находились под его контролем. Это - высокая похвала для правителя. Однако, размышляется прежде всего о его личной этике; единственная вещь, которая говорится о нем как о руководителе, состоит в том, что он не присваивал государственных средств. Замечание Плутарха в конце цитаты ("так сообщает Феопомп, которому верят с большей охотой, когда он хвалит, чем тогда, когда он ругает; он более счастлив в придирчивом чем похвала"), предполагает редкость похожих пассажей.
Поначалу кажется немного странным утверждать, что правление Лисандра не одобрялось ввиду очевидной похвалы самого Лисандра. Однако, замечания эти происходят очевидно из конца Элленики, когда тема было не управление Лисандра Эгейским морем, а обстоятельства его смерти. Как я утверждал в главе 2, Феопомп вероятно надевал шляпу оратора, чтобы сделать общее заявление о человеке и его качествах и недостатках с приведением в пример его карьеру. Если Феопомп был верен принципу, указанному Полибием (F342), он не скрывал того, что Лисандр преуспел в навыках, которым он обучался в узкой и строгой спартанской системе школы, которая преподавала личное самообладание, военную выучку и беспрекословное повиновение власти, но не искусства дипломатии и политической прозорливости. Ни у Лисандра, ни у Агесилая не было опыта в управлении эгейскими греками. Поэтому Феопомп вероятно видел этих людей успешными солдатами и надсмотрщиками, но не дипломатами или администраторами.
Если Феопомп неудовлетворен людьми, которые себя не контролируют, то из этого следует, что он хочет видеть своего рода тормоза у людей. Было бы полезно знать, как он думал, они их приобретают. Клеарх из Мефидрия отличился в глазах богов кропотливым усердием в жертвоприношениях. В отступлении "О демагогах" Каллистрат был выделен за усердие в политике, а Евбул назван прилежным и трудолюбивым в накоплении большого богатства для афинского казначейства. С другой стороны Феопомпа заботило видеть, что люди управляли своими личными делами должным образом, в отличие от Филиппа (FF224-5).
Пример Святош предлагает другой путь для достижения самообладания, и не удивительно, что через большое благочестие и, кроме того, через преднамеренное воздержание от войны. Идея, что описание их страны, Меропиды, является аллегорией Феопомпа, была выдвинута в 1951 Итало Ланой и позже в измененной форме мной. Есть семь определенных цитат или ссылок на нее, и все приписывают ее Феопомпу (FF74, a, b, 75 a, b, c, d, e). Это означает, что он или придумал ее, или внес из устной традиции в господствующую тенденцию греческой литературы. Однако, Глава 1 показала, что история была предположительно рассказана Мидасу захваченным Силеном где-то в (северной) Македонии. До Феопомпа пленение Силена уже было известно Геродоту (8.138) и Ксенофонту, который, однако, не помещал его в Македонии (X. 1.2.13). Оно было известно и Аристотелю, который сообщил, что Силен сказал Мидасу что-то в том смысле, что было лучше "никогда не родиться". Знал ли Аристотель о месте под названием Возврата - Нет, описанное Феопомпом в том же самом пассаже? Там он написал, что если люди вкусят плодов от деревьев у реки печали, они умирают в страдании. Если они попробуют плодов с деревьев у реки радости, их жизненный процесс останавливается и немедленно идет вспять. Мораль истории вроде этой могла быть "лучше никогда не родиться", но у Святош есть "долгие и счастливые жизни".
Они не делают никакой работы и проводят все свое время, смеясь и (без сомнения) среди праздников. Их единственное очевидное различие - их благочестие. Даже боги чувствуют себя комфортно в их присутствии. Как они избегают наездов от злых Военщиков, неясно. Возможно, информация была устранена тем, кто конспектировал текст Феопомпа. Божественная защита - очевидное предположение, однако. Возможно, сообщалось, что особая преданность благочестию - самый эффективный способ в политике и на войне.
В книге 50, где Феопомп очевидно описывал действия Филиппа во Фракии как раз перед его окончательной схваткой с южной Грецией (FF226, 228), он сделал отступление через море к острову Лесбосу и городу Мефимне (F227). Мефимнцы описаны как расточители, "проводящие жизнь роскошно, возлежа и выпивая", не считаясь с расходами. Однако, в результате они оказались под властью диктатора, который положил конец их сумасбродству, когда сводницы и "три или четыре самые вопиющие проститутки", связанные в мешках, были брошены в океан. Личная война тирана с безнравственностью вероятно получила аплодисменты от Феопомпа. Однако, если он одобрил его методы, то эта этика имеет жестокую сторону, похожую большей частью на варварство, которое он осуждает в Филиппе.
У Феопомпа есть сумасшедшие люди в его истории. Когда он обращается к этим крайним случаям, его язык теряет свою собственную, несколько "акратическую" бесцветность и приобретает состояние припухлости, о которой говорит Дионисий Галикарнасский:
Во-первых, есть то, что можно было бы назвать заурядным случаем акрасии. В F49 фессалийцы описаны вообще довольно в мягких выражениях. Они "живут, проматывая время [развлекаясь?] с девочками", которые играют на музыкальных инструментах на вечеринках. Другие проводят дни в игре в кости, пьянстве и сходных невоздержных занятиях". Они совсем не вялые, даже показывают рвение, что и говорить, но "больше касательно своих столов, уставленных богатым разнообразием деликатесов, чем в стремлении наладить приличную жизнь". Это описание имеет много общего со многими другими фрагментами по языку и сути.
Есть небольшая группа суперраспутников, и Филипп среди них. В описаниях этих людей превосходная степень подкрепляется красочными глаголами и чрезвычайно оскорбительными существительными и прилагательными. Стратон доставляет хороший пример (F114). Он превосходил всех людей в склонности к наслаждениям, впадая в состояние "бешеного исступления" от наслаждений. Он радовался своему образу жизни, являясь по природе рабом удовольствий. Как эта радость отличалась от смеха справедливых, здоровых и счастливых Святош, не дано понять. Интересно, что единственное другое использование этой "радости" в фрагментах описывает Филиппа, напивающегося и смеющегося в ответ на глупости его льстецов в фрагменте, который начинается беспощадными словами (F162). Филипп был природным шутом, пляшущим, веселящимся и подчиняющимся любой несдержанности. Однако, в отличие от более нормальных жертв акрасии, он был способен использовать свою несдержанность в качестве средства завоевания. "Он завоевал больше фессалийцев, с которыми имел дело, скорее застольями, нежели взятками".
Нехватка самодисциплины и самообладания может быть расценена как относительно малая беда по сравнению с экстравагантной, даже зверской расточительностью, введенной Филиппом и интриганами его типа. На их уровне распущенность становится чем-то вроде миссионерского усердия (F121 = Athen. 10.444E-5A):
"Феопомп... говорит следующее в книге 16 его Историй: "Гегесилох с Родоса сделался никчемным из-за пьянства и азартных игр и не имел в целом никакого уважения среди родосцев, но был позором и для друзей, и для остальной части населения вследствие отчаянной испорченности своего образа жизни".
Здесь Афиней не останавливается:
"Он продолжает сразу же говорить об олигархии, которую тот установил со своими друзьями и говорит: "и немало родовитых жен даже первых граждан он развратил, и растлил многих мальчиков и юношей. Действительно, они зашли в распутстве настолько далеко, что уговорили друг друга играть в кости на почтенных женщин. Они согласились заранее, что те, кому выпадут низкие очки, должны будут привести определенную горожанку для общения с победителем. И они не терпели никаких отговорок и приказывали приводить, убеждением или силой. Безусловно, и другие родосцы от них не оставали, но сам Гегесилох делал это наиболее открыто и часто, хотя собирался стать главой государства".
В этом фрагменте распущенность и коррупция кажутся более экстравагантными, более агрессивными состояниями моральной несдержанности, чем более инертные акрасия и аколасия. Действительно, обвинение, что испорченный правитель распространяет коррупцию в своем доме среди своих сограждан, и время от времени на другие страны, направлено не на одного Гегесилоха, но также и на Филиппа (F162, коррупция фессалийцев, и FF224, 225, 81, где Филипп почти разрушает свой собственный дом, привлекает отовсюду отчаянных людей и оказывает пособничество и подстрекает их дальнейшую распущенность). В Сицилии тиран Дионисий хотел, чтобы все вокруг него были развращенными щеголями (F134).
Человек, который полностью теряет контроль над своими похотливыми аппетитами, порабощается ими. Он поражен "склонностью к наслаждениям" (F114) и становится рабом удовольствия (F210) или, как Стратон, царь Сидона (судя по имени, тем не менее грек), природным рабом удовольствия (F114). И когда этот человек - абсолютный монарх как Стратон, его акрасия неизбежно смешивается с жизнью государства, над которым он осуществляет политическую власть (кратос). Его международный бизнес становится заинтересованным в жадном приобретении иностранных деликатесов, и его использование их повторяет бесстыдство варваров-этрусков:
"Стратон украшал свои пиры флейтистками, арфистами и кифаристами. Он приобретал много проституток из Пелопоннеса, много музыкантш из Ионии, и других маленьких девочек со всех частей Греции, из которых одни пели, другие танцевали. Со своими друзьями он устанавливал для них состязания и проводил время в общении с ними".
Как и Стратон, Филипп маниакально "гиперактивен". В различных пассажах его действия описаны в бешеных выражениях. Определеннейше он не образцовый генерал. Далекий от прилежания и самоотверженности, Филипп "был хроническим пьяницей и часто шел в сражение под градусом" (F282). В том же самом фрагменте он "отчасти по природе маниакален и склонен очертя голову бросаться в опасность, отчасти от пьянства". Тоном, который напоминает об [ардиеях] и их prospeletai, Феопомп говорит, что Филипп завладел большой суммой денег и не израсходовал их, но "разбросал и растранжирил". Филипп был "из всех людей худшим менеджером". Его друзья были под стать ему; никто из них "не знал, ни как жить праведно, ни управлять собственным состоянием разумно". Расточитель Филипп был тому виной, "делающий все наобум, приобретал ли ли он или тратил, и хотя он был солдатом, он не умел подсчитать на досуге свои доходы и расходы". Филипп привлекал самых мерзких отморозков из всех частей Европы, и если некоторые приходили с невинностью, они быстро теряли ее под его влиянием и под воздействием его двора. Филипп решительно отвергал привычный порядок. Враг прилежания, он отвергал людей, "ведущих благопристойную жизнь" и чтил вместо них алкоголиков и игроков. Он не только культивировал в них эти пороки, но даже устраивал между ними соревнования в "несправедливости и брутальности". Они занимались скандальной и неэллинской формой гомосексуализма и были убийцами, лгунами и святотатцами. Пренебрегая своими существующими состояниями, хотя неправдоподобно богатые, они "жаждали того, что им не принадлежало". Наконец, ярость Феопомпа почти иссякла, и он решает завершить свою диатрибу, сравнив на прощанье македонцев с дикими кентаврами и лестригонами, разрушительное безумство которых (лестригоны разнесли суда Одиссея и пожрали его людей, а кентавры учинили пьяный дебош на бракосочетании Гипподамии) делают их превосходными параллелями для энергии, приписанной Филиппу и его окружению. Впрочем, утверждение Феопомпа, что реальные исторические люди затмили мифических животных чудовищным поведением, является вероятно чисто риторическим преувеличением.
Возможно, было бы полезно сделать паузу и подытожить некоторые из более негативных взглядов Феопомпа. В афоризме в F57 Феопомп описал последствия обжорства: "Чрезмерная еда и употребление мяса лишают души способности мыслить логически и делают их вялыми; с другой стороны они наполняют их гневом, раздражительностью и большой неповоротливостью". Однако для Феопомпа контролируемая частная жизнь была не обязательно ключом к политической успешности. Некоторые лидеры были лично аскетичны (Агесилай, Лисандр), но несмотря на выдающиеся военные карьеры не отличились как эффективные администраторы; другие были хорошими чиновниками, но в личной жизни распущенны (Каллистрат, Алкивиад). Однако, личная акрасия чаще подрывала политическую результативность ([ардиеи], Харидем, Архидам, Стратон и другие), потому что политика требует проявления силы, тогда как распутник бессилен: Лисандр не поддавался наслаждениям, но развращенные находились под контролем удовольствия и были его рабами (Стратон и Тимолай F210). Очевидно, когда удовольствия портят (буквально, "разрушают" F62) людей, те безвластны им сопротивляться. Вообще, акрасия казалось была состоянием лености, потраченного впустую времени, бездеятельности или непроизводительных и потакающих своим желаниям занятий. Иногда, однако, она становилась маниакальной или по словам Аристотеля дикой. Филипп и возможно Стратон и Гегесилох были примерами крайнего разложения. С положительной стороны Феопомп хвалил двух спартанских царей (Лисандра и Агесилая), троих афинских государственных деятелей (Алкивиада, Каллистрата, Евбула), афинского философа (Антисфена), наиболее вероятно лесбосского тирана Клеоммида и аркадянина Клеарха. У него также были добрые слова для Демосфена, другого афинского государственного деятеля, рассматриваемого в пятой главе. В ходе последующего обсуждения к этому списку будут добавлены иллирийцы. Вообще, если тема критических фрагментов - нехватка контроля, то контроль, достигнутый усердием и старательностью, объединяет похвальные фрагменты.
До сих пор выводы не вызывают много споров. Они поднимают свои собственные вопросы, один из которых однако является вероятно безответным. Во-первых, если Феопомп действительно рассматривал Филиппа как безудержного и относительно безумного монстра, как он поддерживал эту картину через многие страницы рассказа? Даже если только шестнадцать книг Филиппики были посвящены Филиппу, в них преобладали долгие марши, взятия городов и возможно множество выигранных генеральных сражений. Замечались ли при этом Филиппова старательность и целеустремленность? Почти ничего не известно об этом очень важном аспекте труда Феопомпа. Полибий считал его рассказы о сражениях искусственными и нереальными (T32), но это едва ли полезная информация. Второй вопрос является тесно примыкающим и может быть более уместным: как объяснялся невероятный успех Филиппа? Был ли Филипп, как Алкивиад или Каллистрат, испорченный в домашней обстановке, но прилежный на работе? И если он был коррумпированным политическим деятелем и неудачливым генералом, откуда столь блестящие достижения?
Следующая глава показывает, как по-разному древние объясняли величие Филиппа. Наготове три ответа: Филипп был образцовым генералом и дружелюбным и приветливым политическим деятелем (например, Диодор); Филипп был энергичным тираном, способным принимать быстрые решения и навязывать свою волю своим приверженцам, в то время как Афины, его главный противник, были демократией и надолго зависали в дебатах (Демосфен); Филипп был плохим генералом, который вторгся в Грецию, слишком ослабленную Пелопоннеский войной (431-404) и не сумевшую оказать серьезного сопротивления (Павсаний). Все три разумно последовательные аргументации. Которой из них Феопомп мог следовать?
Диодор вне рассмотрения, но другие две заслуживают более близкого исследования. Демосфен разъясняет изящно в Первой Филиппике (40-41):
"Но вы, афиняне, обладая неограниченными ресурсами - флотом, пехотой, конницей, доходами - до сего дня не использовали их с толком, и все же продолжаете войну с Филиппом совсем как варварские боксеры. Варвар, получив удар, всегда хватается за пораженное место; ударь его с другой стороны - и опять повторится то же самое. Он и не знает, и не заботится, как парировать удар или как следить за противником. Следовательно, и вы, если слышите, что Филипп в Херсонесе, голосуете за экспедицию в Херсонес; если он в Фермопилах, голосуете за поход в Фермопилы; если он где-то еще, идете с ним в ногу взад и вперед. Вы получаете от него приказы, но никогда не создавали плана кампании сами, никогда предвидите ни одного события, пока не узнаете, что оно произошло или происходит".
Согласно этой речи Филипп атакует, когда ветры мешают афинскому флоту достигать проблемного места (c. 31), и строит козни с соседями Афин, эвбейцами (c. 37), в то время как афиняне наслаждаются легкомыслием и досугом (c. 8), подготавливая праздники с большей заботой и тщательностью, чем любую военную кампанию (c. 36). Приписывание лености афинянам удовлетворяет особому представлению Феопомпа, но у Демосфена Филипп слишком хороший планировщик. Возможно, Павсаниева идея ослабленной Греции ближе Феопомпу. Действительно, это могло легко быть понято из Филиппики. Так какова была природа греческого сопротивления Филиппу? Если Афины были главным центром сопротивления Филиппу в южной Греции, почему Феопомп нападал на афинян?
Приблизительно четыре или пять ответов на этот вопрос рассмотрены в начале этой главы: Афиняне бессмысленно выступали против здорового марша панэллинизма (Момильяно); они были коррумпированы, потому что были демократией (фон Фриц); их дискредитация отчасти объясняет успех Филиппа (Коннор, Шримптон, Флауэр с различиями, особенно в отношении роли, играемой Демосфеном). Разбирательство в последних трех представлениях является одной из задач, сохраненных для последней главы. Понятие Момильяно исократова панэллинизма рассмотрено в главе 1, где под конец заключается, что тезис недопустим. Что касается тезиса фон Фрица, то он опирается частично на историю, которая идентифицировала отца Феопомпа как спартофила и подразумеваемо аристократом, и в дальнейшим подразумевалось, что у сына были те же самые политические взгляды, что и у отца. Однако, глава 1 показала, что политически историк принадлежал на Хиосе вероятно к демократической фракции. И при этом не ясно, чтобы он всегда показывал презрение богатого человека к толпе. В F248 из трактата "О сокровищах, награбленном в Дельфах", именно толпа остановила тиранов от осквернения Пифийских церемоний. Их вмешательство, конечно, получило бы одобрение историка, учитывая его отношение к сакральному. Иначе, аргумент фон Фрица висит на F213 и F62. Что касается последнего фрагмента, то несмотря на его очевидную клевету в адрес демократии, одинаково спорно, что он иллюстрирует расслабленность, которую могут произвести приход к власти и приобретение богатства. Вторая часть фрагмента говорит о халкедонцах:
"Халкедонцы до вхождения в византийскую политию все находились при деле и проводили лучшую жизнь, однако, вкусив демократии византийцев, испортились [обратившись] к роскоши, и из разумных и умеренных людей превратились в пьяниц и расточителей".
Богатство и политическая власть имеют тлетворное влияние. Филипп, [ардиеи], и Стратон сходят с ума или теряют контроль, получив обладание большой властью и богатством. Одно только богатство разрушило благосостояние колофонцев (F117). Их прибыльная торговля пурпурными одеждами подняла тысячу из них до статуса плутократов. Но "из-за этого образа жизни" они впали в тиранию и политический хаос и вместе с городом погибли. F62 соответствует той же самой схеме: демократия - один из нескольких путей, посредством которых люди достигают власти и иногда больших денег, и подвергаются коррупции. Эта интерпретация, кажется, поддерживается первой частью F62, который характеризует византийскую демократию:
"Византийцы были распущенны и привыкли тусоваться и бражничать в харчевнях; дело в в том, что в течение длительного времени у них существовала демократия с ориентированием города на торговлю, и все население проводило время вокруг рыночной площади и гавани".
Как и в случае с халкедонцами здесь умеренное злоупотребление, прибывающее. из Феопомпа. Нет никакого намека на безумства Гегесилоха или мании Филиппа. Далее, торговля и безделье на рынке и у гавани порицаются как причины коррупции в демократическом устройстве византийцев. Кроме того, в случае с Афинами два фрагмента предполагают, что он рассматривал их коррупцию с точки зрения их ежедневной экономической жизни и политики. F281 говорит об "экономических", судебных, и "культурных" действиях, сосредоточенных внутри или около рыночной площади: "Афины изобиловали стряпчими, моряками и карманниками, также лжесвидетелями, жуликами и ложными обвинителями". Опять же их гавань, Пирей, была центром, отнимающим много времени для удовольствий и моральной коррупции. В нем были (F290): "флейтистки, бордели, арфисты, певцы и танцоры". Демократия плоха, потому что она создает власть и богатство, но также порождает возможности для траты времени и коррупции, доступной очень великому числу людей. В олигархии или тирании власть является более сконцентрированной в руках меньшего количества людей, и распущенность, связанная с теми политическими организациями, выглядит по уровню соответственно ниже.
Опять же F62 не говорит об относительных достоинствах демократии. Никакой тип правления кроме нее не упомянут во фрагменте. Поэтому предположение, что демократия сравнивается явно или неявно с другим определенным государственным устройством, беспричинно. Наконец, по всей видимости, Феопомп нападает на политиков за их коррупцию независимо от их политики. Гегесилох Родосский, который устраивал олигархию, атакуется за расточительство. В Фессалии, кажется, вообще были тирания или олигархические режимы, и они также, особенно олигархии (см. D. S. 16.14.1 - 2), подвергаются клевете за коррупцию, которой Филипп действительно завоевывал их. Клеоммид Мефимнский исправлял нравы посредством тиранической власти, это верно, но нет никакого намека, что бытие тираном делало его самого нравственным. Не все тираны были развращены своей властью, конечно. Ликей в Афинах был местом, в которое афиняне могли пойти, чтобы поупражнять умы и тела в виде альтернативы игорным залам, борделям и тавернам. Этот гимнасий был даром тирана Писистрата (F136), который описывается еще как щедрый человек, не предающийся чрезмерному удовольствию (F135). Однако, фрагменты содержат многочисленные ссылки на тиранов Сицилии и других местностей (см. например, FF134, 181), которые изображаются как отчаянно коррумпированные алкоголики. Обличение демократических народов не является информацией о политических взглядах историка. Политические предпочтения Феопомпа вне восстановления.
Несколько лет назад я предпринял попытку прочитать некий политический смысл в моральных заявлениях Феопомпа. Я поместил известных агентов и врагов Филиппа по шкале и заметил, что моральное обвинение кажется увеличивается по мере того, чем ближе люди были к Филиппу. Тимолай Фиванский выбран как политический деятель и сильно атакуется. Единственное политическое решение, которое он, как известно, принял, было присоединение к македонскому делу (F210). Почти то же можно сказать о фессалийце Фрасидее (F209). Одинаково фарсальцы Фессалии активно поддерживал Филиппа, а он их. Они также атакуются в жестких выражениях (F49). Другие фессалийцы ни сопротивлялись, ни поддерживали Филиппа, и им приписывается средняя форма акрасии. Они были ленивы и заняты самоудовлетворением. Эти фрагменты все приходят из частей Филиппики, в которых соответствующие страны или люди имели деловые отношения с Филиппом. В случае с людьми, которые выступали против Филиппа, критика не является чрезмерной. Олинфяне, которые сперва присоединились к Филиппу, потом сопротивлялись ему до смерти, описаны как "в целом погрязшие в пьянстве, лени и большой распущенности". Замечание взято из F139 из книги 22, где контекст был вторжение Филиппа на олинфскую территорию. Афинский генерал Харет и сами афиняне оказали спорадическое, малоэффективное сопротивление. Опять же в контексте сопротивления Афин Македонии Харет был "вялым и медлительным", а афиняне более озабочены праздниками, нежели надлежащим управлением своего государства. Феопомп кажется разочаровался в их усилиях. Различные иллирийские племена весьма беспокоили Филиппа все его царствование. Они приходили на вечеринки, конечно, но стягивали свои пояса туже, когда пили (F39). Это наверняка накладывало серьезное ограничение на их аппетиты. Очевидное одобрение Клеоммида в книге 50 не было включено в мой "спектр", но должно быть добавлено теперь, поскольку больше всего наводит на размышления. Книга 49 оканчивалась диатрибой против македонцев. Не известно, как скоро Феопомп обратился к Клеоммиду в следующей книге, но заманчиво предположить прямую связь, поскольку он очевидно играл важную роль, помогая афинянам противостоять македонским пиратским набегам на их морские перевозки. Одна надпись почитает его за помощь в выкупе афинян, захваченных без сомнения македонскими пиратами. В сумме FF224-5 (книга 49) содержат едва замаскированные обличения македонского пиратства против Афин. F227 из книги 50 приветствует нравы этого тирана из Лесбоса, который, как известно, добровольно помогал Афинам против этих пиратов. Тенденция рассказа выглядит сочувствующей Афинам, враждебной к Македонии, и вообще одобряющей добровольное эгейское сотрудничество с Афинами против Филиппа. Где жил идеальный дух Второй Афинской Архэ, там Феопомп очевидно подогревал эту тему. Наконец, Демосфен был наиболее заклятым врагом Филиппа и получил великодушное обхождение для афинского политического деятеля. Только когда он потерпел неудачу при Херонее, Феопомп подверг его критике (F328).
Майкл Флауэр видит несколько аномалий в этом списке. По его мнению византийцы атакуются сильнее, чем олинфяне (F62), несмотря на их более решительное сопротивление Филиппу. Ни одна из оценок Флауэра не безопасна, как бы то ни было. На деле византийцы не критикуются так же свирепо, как многие, и при этом нет никакого способа определить относительное упорство в сопротивлении этих двух государств осадным усилиям Филиппа. Безусловно, Филипп не брал Византий в отличие от Олинфа, но по источникам он сам решил предпринять осаду. Далее, F62 происходит из книги 7-й Филиппики и поэтому вряд ли будет комментарием на способность византийцев сопротивляться Филиппу, так как он далеко удален от контекста осады Филиппа, которая наверняка была рассказана намного позже, в книге 47 или 48. Другая предполагаемая аномалия - [ардиеи]. F40 смаковал их акрасию, но они упрямо сопротивлялись Филиппу в конце его господства. С другой стороны Феопомп также говорит, что они попали в тиски кельтов в результате своей несдержанности. Ясно, что фрагмент, происходя из книги 2, не касается периода их сопротивления Филиппу, которое должно находиться в книге 37 или 38. Если бы, когда Филипп столкнулся с ними, они все еще пребывали под кельтским контролем, они были бы не в состоянии оказать сопротивление.
Тем не менее, эта "скользящая шкала" сопротивления имеет проблемы. Подход является статистическим и субъективным. По статистике "образец" слишком мал, чтобы означать очень много, и замечания Флауэра действительно служат напоминанием, что решение, что человек А более строго подвергается нападению, чем человек Б, является субъективной оценкой. Далее, не ясно, что сопротивление Филиппу - обязательно наиважнейший критерий одобрения Феопомпа (или его отсутствие), а не некоторое другое, более общее соображение, например трудолюбие. Отсюда взялись энергия и преданность делу для сопротивления Филиппу. Как только народы отступили от своей врожденной или приобретенной летаргии ради этого, они вероятно получили своего рода признание со стороны Феопомпа. Наконец, утверждение о великодушном обхождении с Демосфеном не получило всеобщей поддержки. Поэтому рассмотрение Демосфена и его политики появляется в качестве единственной самой важной проблемы в интерпретации фрагментов Феопомпа. Если Демосфен не встретил одобрения, то от скользящей шкалы придется оказаться, и Филиппика действительно будет "историей без героев". Если же его хвалили, необходимо будет обратить особое внимание на то, какие вещи приветствовались и как. Если замечания сосредоточатся на его старательности, то работа покажется немного больше, чем огромный моральный трактат; но если его политика одобрена, тогда, не отрицая моральных тенденций, в Филиппике есть антимакедонская, политическая тема.

---

Глава 5. Феопомп о Филиппе и Демосфене

Когда Филипп II стал царем Македонии, ему было немного за двадцать. Царство, на которое он предъявлял права, было фрагментарным и платило дань иллирийцам, тогда как его наследование оспаривалась. Когда некий Павсаний убил его почти два с половиной десятилетия спустя в 336, он оставил организованное царство с богатыми доходами, которое господствовало над всеми соседними варварами. Под конец он собирался объявить войну Персии. Его греческие соседи на юге, особенно Фивы, Афины, и Спарта промедлили с оценкой растущей угрозы их независимости. До 352 Филипп наверняка казался им не отличающимся от любого из северных властелинов, которые заполучили власть на какое-то время только для того, чтобы исчезнуть: Бардилис Иллирийский, Котис Фракийский, Архелай Македонский, и Ясон Ферский (в Фессалии) являются несколькими примерами. Однако, после 352 Филиппа уже не игнорировали, поскольку он начал угрожать и затем порабощать важные для интересов греческих городов-государств регионы: Халкидский полуостров, фракийский Херсонес, и сердце центральной Греции, Дельфы. За какие-то четырнадцать лет между 352 и македонской победой над греческими союзниками в сражении при Херонее эллинский мир изменился с пугающей стремительностью, вследствие которой перманентность нового порядка выглядит удивительной. У южных греков действительно не было достаточно времени, чтобы отбросить укоренившиеся привычки к междоусобицам и либо объединиться для сопротивления новой силе, либо найти условия, при которых можно было подготовиться к подчинению (?!). Был ли Филипп варваром или греком? Раса имела значение, если он должен был управлять греками, если он должен был владеть самой священной для большинства греков святыней, дельфийским оракулом, и если он должен был повести греков против Персии под предлогом мести за вторжение Ксеркса в 480 до н. э. Едва ли годилось для варвара мстить за святое эллинское дело.
Военные и дипломатические операции Филиппа хорошо изучены и продолжают получать внимание. Неизбежно история вроде борьбы Филиппа с Грецией состоит из унылого перечня кровопролития, манипуляций и лжи. Ложь представляет здесь интерес. Люди должны давать и слышать объяснения того, что они делают и что происходит вокруг них. В услужении или оппозиции программе завоевания объяснения становятся пропагандой. Пропаганда рассуждает поверхностно, но питается в большой степени эмоциональными выводами. Когда Филипп двинулся против южной Греции, он разворошил осиное гнездо этнических, религиозных, и патриотических споров. Чтобы понять Феопомпа, должно найти его место в сложном спектре пропаганды эпохи. Уладив Священную войну в 346, Филипп взял для себя место на Совете Амфиктионов и забрал два голоса фокейцев в виде штрафа на основании разграбления ими сокровищ оракула. Очерк истории Лиги Амфиктионов (лига "соседей") помогает объяснить смысл этих действий. Не известно, когда Лига зародилась. В происхождении ее было очевидно священное единение двенадцати северо-центральных греческих племен, расположенных около Фермопил. Оно включало фессалийцев, фокейцев, дорийцев, ионийцев, фиванцев и семь других из близлежащей области, но никак не македонцев. В классические времена Афины и Спарта были членами, без сомнения, потому что они были признаны самым сильными представителями племен ионийцев и дорийцев соответственно. Забота Македонии и Фессалии решить дела Совета в своих интересах в 346 на первый взгляд может озадачить. Большую часть своей истории Лига была скорее исключительно священным клубом, в чьи обязанности входила организация четырёхлетних игр в честь Аполлона в Дельфах, так называемых Пифийских игр. Однако, в начале четвертого столетия честолюбивые мужи начали реализовывать потенциал для политического влияния, который лежит в присяге членства:
"[Они поклялись] не разрушать ни один полис амфиктионов, не морить его голодом, не отрезать его от проточной воды и во время войны и среди мира; если кто-либо нарушит эти правила, то [надлежит] выйти в поход против него и призвать [?] полисы, и если кто-либо разграбит собственность бога или окажется причастен к этому разбою или будет иметь какие-либо замыслы против прибежища, то [надлежит] отомстить за это и рукой, и ногой, и голосом, и всей силой" (4).
Требуется немного воображения, чтобы увидеть, как эта присяга могла использоваться для преобразования Амфиктионии в военный альянс, ведущий "священные войны" за Аполлона. Возможно, это была мечта энергичного Ясона Ферского. В конце 370-х этот фессалийский тиран организовал собственную страну под своим личным контролем и говорил о вторжении в Персию. Он показал большой интерес к Амфиктионии, и его господство без сомнения отмечает начало ее исторического значения в четвертом столетии. В 370 он призвал под ружье всех фессалийцев, сообщив притом, что он отпразднует Пифийские игры с беспрецедентным блеском (со своего места в Совете, конечно), и объявит о чем-то очень важном для греков. Банда убийц предупредила его прибытие в Дельфы. Некоторые современные ученые думают что Ясон собирался объявить войну Персии; возможно, некоторые из древних думали так же. Всего за год перед убийством Ясона фиванцы ошеломили эллинский мир, уничтожив спартанскую армию в генеральном сражении на равнинах Левктр. Когда Ясон умер, Фивы бесспорно были силой в центральной Греции. Они тут же стали заправлять в Амфиктионии, и скоро Пелопид, один из их самых способных генералов, провел кампанию в Фессалии. Успехи фиванцев чередовались с неудачами, но они продолжали доминировать в Амфиктионии до 356, когда их представители внесли через Совет резолюцию, осуждающую старого врага Фив, Фокиду. Фокейцы якобы возделывали священную землю, и на них наложили большой штраф. Дельфы находятся в Фокиде; естественно, фокейцы отказались платить. В ожидании неизбежного объявления Священной войны они захватили святыню из беззащитного городка Дельф и начали договариваться о ссудах от Аполлона для финансирования их сопротивления другим амфиктионам. Главный источник (D. S. 16.23-27) указывает, что сокровища Аполлона сперва использовались с наивозможной умеренностью. Но фокейцы были бедны деньгами и трудовыми ресурсами. Против энергии Фив, поддерживаемых спорадически Фессалией, требовались союзники или наемники. Но союзные афиняне и спартанцы оказали небольшую помощь. Они зашевелились только тогда, когда Филипп угрожал пройти через Фермопилы в южную Грецию. Поэтому почти всю войну фокейцы нуждались в деньгах для наемников. Конфликт продлился десять лет и не прекращался. В отчаянии они в конечном итоге обратились к неудержимому разграблению дельфийских сокровищ. В значительной степени поток войны, сперва проходившей благоприятно для Фокиды, был опрокинут македонскими солдатами, которые сражались с лавровыми венками на головах (Юстин 8.2.3). Они были мстителями за Аполлона и одержали победу на так называемом крокусовом поле около Пагасийского залива в 352. До конца оставалось еще шесть лет, но исход был предрешен. Когда он наступил, Совет изгнал спартанцев и фокейцев из Амфиктионии, наложил возмещение ущерба на Фокиду и лишил афинян приоритетного доступа к оракулу, промантейи (своего рода заранее устроенное старшинство в "иерархии" регулярных пользователей оракула). Филиппу дали два голоса фокейцев и председательство на предстоящих Пифийских играх.
Изгнание Фокиды сделало перестройку Совета необходимой. Много возможных подходов представлялось Филиппу. Он мог бы просто перераспределить голоса среди уцелевших участников, добавив новых представителей от двух старых племен. Очевидно, он считал Лигу слишком важной, чтобы так ее устроить. Он не допустил бы быть исключенным. Три или четыре года спустя, ок. 343/2, он должен был укрепить свой контроль над Фессалией, реорганизовав страну. Если он выбрал для этого время урегулирования Священной войны, он возможно требовал фессалийских голосов как своего права по должности как архонт страны. Этот предлог возможно уменьшал риск обидеть южные греческие города-государства, но определенно ухудшил бы его отношения с Фессалией, дружбы которой он хотел и в чьей коннице нуждался. Его решение показывает его приоритеты. Он дал Фессалии постоянное почетное место в Совете, сделав себя лишь вторым. История не записывает ни одной попытки Филиппа оправдать это беспрецедентное покушение на два голоса на священном Совете со стороны человека, у которого не было даже племенной связи с оракулом. Он вероятно и не пытался. Что касается Афин и Спарты, то они были союзниками фокейских грабителей храма. Совет едва ли был заинтересован в успокоении тех двух государств; и если фиванские религиозные щепетильности были оскорблены действием Филиппа, их молчание было куплено подарками с фокейской территории и македонской поддержкой их контроля над Беотией.
В ответ спартанцы ничего не могли сделать. Афиняне протестовали с ропотом и молча бойкотировали процессы и игры. Изолированные, они, конечно, боялись возможности того, что Совет может клятвой членов объявить им войну. В надежде опередить эти действия, они заключили договор о мире и союзе с Филиппом, Филократов мир. Долгожданное, но в конце концов поразительно быстрое разрешение Филиппом войны наверняка шокировало многих. С Филиппом в Дельфах, деликатность положения Афин призывала к осторожным высказываниям, если не к молчанию. Тогдашние наблюдения Демосфена хорошо характеризуют ситуацию (О мире 13-14). Первая касалась рассмотрения вопроса об укреплении позиций Афин, поскольку вновь подписанный мир был хрупок. "Вторая предосторожность, люди Афин, состоит в том, чтобы не дать самозванным амфиктионам повода объявить нам войну". Демосфен не только сокрушался неспособностью афинян помочь их старым союзникам, фокейцам; описывая ассамблею как собрание "самозванных амфиктионов", он ставил под сомнение легитимность включения Филиппа и все последующие решения Совета, пока он, антимакедонский "ястреб", вынужден уступать силе обстоятельств.
Нельзя категорически заявлять, что афиняне ставили под сомнение включение Филиппа в Совет по той причине, что он не был эллин. Может быть не случайно, что подлинность эллинства Филиппа оказалась под пристальным вниманием в литературе в это время и в первые годы после 346. Обращение Исократа к Филиппу, "Филипп", поучительно. Внутренние ссылки в сочинении не оставляют сомнений в том, что обращение было написано в течение нескольких месяцев после урегулирования Священной войны. Филипп призвал объединить греков, объявив войну Персии и пригласить их к участию в ней в качестве партнеров, тем самым направляя свои экспансионистские амбиции подальше от Греции. Пример Ясона из Фер приводится особо. Что касается лидерства, то греки не будут управляться македонцами, ибо расово они не одни и те же. Исократ не называет их "варварами", но он определенно имеет в виду, что греки откажутся повиноваться людям, в чьем "эллинстве" они не были уверены. Однако, к счастью для всех, продолжает автор, Филипп не македонец, но эллин - потомок Геракла. Исократ не придумал этот аргумент. Геродот дает понять, что греки в Олимпии убедились в этом в начале пятого века. В то время Александр, называемый Филэллин, предок Филиппа, явился, чтобы состязаться на Олимпийских играх. Сначала его право было под вопросом на основании того, что он был македонский, а не эллинский. Но он доказал, говорит Геродот, что его родословная была взаправду эллинская, на самом деле аргосского происхождения, и он прослеживал свое происхождение к Темену Аргосскому, внуку (или правнуку) Геракла, известного аргосского героя (Herod. 5.22, 8.137; Thuc. 2.99-100, 5.80). Сам Филипп уже подтвердил претензии своей семьи на статус грека, отправив скаковую лошадь на состязания в Олимпии в 356 и выиграв (Plut. Alex. 3.8).
Недоброжелатели Филиппа, однако, и главный среди них Демосфен не были убеждены. Для Демосфена Филипп был македонец, варвар, даже не связанный с греками. Многие греки считали варваров подходящими только для рабства. Для Демосфена македонцы даже не были хорошими рабами (3 Philipp. 31). Для него признававшие Филиппа греком были изменниками, македонскими агентами. Существует известный анекдот, рассказанный афинской аудитории Демосфеном в 343, который иллюстрирует эту точку зрения. В этом году Демосфен привлек своего самого известного политического врага, Эсхина, к суду по обвинению в провале одного из посольств и других вопросов, связанных с переговорами и заключением мира. Среди прочего Демосфен стремился доказать, что Эсхин был действительно македонским агентом и изменил делу Афин за мзду от Филиппа. Ближе к концу обвинительной речи Демосфен рассматривает обстоятельства предполагаемого Эсхинова превращения. В годы, предшествовавшие 346, прежде чем он отправился в Македонию и встретился с Филиппом для переговоров о мире, Эсхин энергично агитировал против Филиппа. Он настаивал на отправке посольств "почти до Красного моря", чтобы призвать к эллинскому единству против македонского угрозы и сам совершил тур по Пелопоннесу с выступлениями. Он пришел домой и начал обличать Филиппа как варвара и разбойника часто в публичных речах (Demosthen. Legat. 302-8).
"Но после того как он посетил Македонию и увидел там своего врага и врага всей Греции, куда подевались его прежние высказывания? Наоборот: он велел вам не помнить своих предков, не говорить о трофеях, не помогать никому. Что касается людей, которые рекомендовали вам консультироваться с греками об условиях мира с Филиппом, он изумлялся, что необходимо было убеждать какого-либо чужеземца, когда речь шла о внутренних делах. А что до Филиппа, так он же - о Геракл! - чистейший грек, отличнейший оратор и наилучший друг Афин, которого только можно найти во всем мире. И все же есть какие-то недовольные склочники в Афинах, которые не краснея оскорбляют его и даже называют варваром!"
Ироничные упоминания "чистейшего грека" и "Геракла" показывают, что Демосфену, конечно, хорошо известны аргументы об эллинском происхождении Филиппа. Самое главное, Демосфен ожидал, что его аудитория из 1501(?) члена жюри (не говоря уже о заинтересованных посторонних) поймет - люди, считавшие Филиппа варваром, как и сам Демосфен, царю враги, друзья же и льстецы защищали его мнимое эллинство.
Какова была позиция Феопомпа? В первом предложении его истории есть своего рода намек на рождение и происхождение Филиппа (F27 = Polyb. 8.1 l [13].l): "Феопомп объявил, что "обратился к этому предмету, потому что Европа никогда не имела человека, подобного Филиппу, сыну Аминты". Эллин он или европейский варвар? Защитник Филиппа Исократ разъяснил бы: родившийся в Европе, но эллинского разлива. Разве Феопомп не изложил тут же царскую генеалогию? F393, из Синкелла (византийского ученого восьмого-девятого столетия), оставляет мало сомнения, что Феопомп воспроизвел генеалогию, которая сделала Филиппа потомком Геракла. Но Синкелл не привел контекст фрагмента, и его местоположение в начале Филиппики наверняка подразумевалось. В первом столетии до н. э. историк Помпей Трог начал македонский раздел своей всеобщей истории прослеживанием происхождения Филиппа, и Хаммонд полагает, что информация была из Феопомпа. Трог вероятно знал Феопомпа, но не использовал его по-рабски или исключительно. Его подведение итогов карьеры Филиппа, например, заимствовано в большой степени из сравнения с Александром, информацией не из Феопомпа. Поэтому Трог мог устроить свой материал для удовлетворения собственных целей. Даже в менее творческие моменты Феопомп был не обязательно его единственным источником. Анаксимен также написал Филиппику, которая возможно использовалась Трогом. Отсюда кажется неблагоразумным прийти к заключению, что Феопомп начинал Филиппа с генеалогии только, потому что Трог поступил так же. Единственное описание введения в Филиппику приводит Полибий, и в нем есть замечания, которые могут интерпретироваться противоречивыми способами. Представив вводную линию, Полибий говорит, что "сразу же в своем вступлении и через всю историю" Феопомп продолжал показывать Филиппа как самого несдержанного человека в его отношениях с женщинами и у себя дома. "Сразу же" не оставляет времени или пространства для генеалогии. Поэтому, если генеалогия была помещена в отрицательном контексте в другом месте в истории, то возможно Феопомп отверг ее или сделал посмешищем. Однако, "сразу же" возможно слишком неопределенный термин для твердого заключения, и когда Полибий возвращается к введению немного позже (8.10 [12].12), он предоставляет больше информации. Теперь он жалуется на несовместимость обещания благородных вещей, подразумеваемых введением, с непристойностью остальной частью работы: "Ибо, сформулировав в своем введении тему о царе, наиболее благородно родившемся для пути мужественности, он не опускает, говоря о нем, ничего позорного или возмутительного". Полибий был шокирован противоречием, которое он нашел между этим лестным введением и дикой враждой к Филиппу, которая пронизывала остальную часть введения и работы. Контраст является действительно озадачивающим, если не скандальным, ибо утверждения Полибия кажется подкреплены уцелевшими фрагментами. Возможно Феопомп действительно дискредитировал генеалогию царя, ибо в других местах (F81 и, менее определенно, F280, также F289 об отце Филиппа, Аминте), он именует Филиппа "македонцем", а манеры македонского двора характеризует как не только распущенные, но и негреческие, по крайней мере в принятии неутонченной формы гомосексуализма. Взгляд Феопомпа на эллинство Филиппа поэтому неясен. Его двор даже во главе с греком выглядит не очень эллинизованным. Он был греком родом, но беспечным варваром на грани "скотства" при выборе своего образа жизни. Впрочем, быть может, евлогия, с которой начиналась Филиппика, была насмешливой, тогда как Полибий юмора не понимал, да и слова, что "Европа никогда не имела человека, подобного Филиппу" не обязательно предполагают благородное рождение или склонность к великим подвигам.
Филипп спроектировал свой собственный взгляд себя, отраженный в современных речах и последующем историческом рассказе. Диодор Сицилийский сохраняет его в заявлении, суммирующем карьеру Филиппа (D. S. 16.95.2):
"Он увеличил свою империю не столько военной доблестью, сколько приятельским общением и товарищескими связями. Филипп хвалился своей стратегической хитростью и приспособленностью через дружбу сделать больше, чем храбростью на поле боя. Ибо успех в сражении разделяли между собой все, но он один получил славу от умения договориться с друзьями".
К сожалению источник Диодора для этого пассажа остается неопознанным. Одним из его главных источников был Эфор, современник Феопомпа, но его Элленика была прервана его смертью, и хотя его сын Демофил добавил еще одну книгу, труд не достигал конца карьеры Филиппа. Тем не менее источник был кто-то близкий к эпохе, ибо информация имеет подлинное кольцо.
Демосфен был свидетелем "дружелюбий" Филиппа, описывая их с недоброжелательством. Во второй Олинфской речи (§ 18) составленной в 349, Филипп описан как ревниво относящийся к славе своих командиров. В речи "О посольстве" (§ 259), составленной в 343, Демосфен останавливается на духе товарищества Филиппа:
"Странная и грустная эпидемия, мужи Афин, вторглась во всю Грецию, требующая необычайной удачи, и самого тревожного внимания с вашей стороны. Магнаты этих нескольких городов, облеченные политической властью, предают свою собственную независимость, несчастные люди! Они добровольно обращают себя в рабство маскируя его фальшивыми названиями вроде дружбы Филиппа, братства, товарищества и прочего вздора".
По совпадению Феопомп был в македонском дворе только в это время. Его собственное описание "дружбы" Филиппа затянуто и аляповато. Он включил его в книгу 49, которая охватывала период вскоре после 343. Несмотря на длину пассажа, его стоит привести полностью. Он соединен из трех цитат, взятых из двух источников, Полибия (8.11.5-13 = F225a) и Афинея (4.166 F-7C = F224; 6.260 D-1A = F225b):
"После того как Филипп стал обладателем большого состояния, он не растратил его быстро, но можно сказать выбросил за дверь или пустил на ветер, являясь худшим хозяином в мире, как впрочем и его товарищи. Ведь ни один из них не знал, как жить праведно, или управлять собственностью разумно. Он сам был виноват в этом: ненасытный и сумасбродный, он все делал в опрометчивой манере, приобретал ли или дарил. Ибо как солдат он не имел времени, чтобы подсчитать доходы и расходы. Добавьте к этому и то, что его товарищи были люди, которые подались к нему из очень многих регионов; некоторые из них были из страны, к которой он сам принадлежал, другие из Фессалии, третьи со всей остальной Греции, выбранные не за свои превосходные заслуги, но напротив, почти все в эллинском или варварском мире развратники, мерзавцы или безобразники собрались в Македонии и получили титул "товарищей Филиппа". И даже если предположить, что кто-то из них не был пропащим, когда туда пришел, то вскоре становился как и остальные под влиянием македонской жизни и привычек. Отчасти войны и кампании, отчасти мотовство подстрекали их жить не законопослушно, но расточительно и по понятиям разбойников с большой дороги.
Филипп вообще не благоволил людям с хорошей репутацией, которые берегли свое имущество, но уважал и привечал расточителей, погрязших в пьянстве и в азартных играх. Поэтому он не только поощрял их пороки, но даже сделал мастерами в каждом виде зла и разврата. Было ли действительно что-то позорное и шокирующее, чего они не совершили, и было ли что-то хорошее и похвальное, которым они пренебрегли? Некоторые из них брили свои тела и делали их гладкими как женщины, а другие на самом деле распутничали друг с другом, хотя и бородатые. Они водили с собой двоих или троих миньонов, и других обслуживали в том же качестве, так что мы не ошиблись бы, называя их не придворными, а куртизанками, не солдатами, а шлюхами. По природе мужеубийцы, на практике они стали мужи-проститутки.
Кроме того, они предпочитали пьянство трезвости и были готовы грабить и убивать, а не жить достойно. Говорить правду и держать слово они считали последним делом, в то время как охотно лжесвидетельствовали и обманывали в наисвятейшем месте. Пренебрегая тем, что имели, они жаждали того, чего не имели, хотя им принадлежала целая часть Европы. Ибо я считаю, что, хотя этих "товарищей" насчитывалось в то время не более восьмисот, они тем не менее имели во владении столько земли, сколько десять тысяч греков, обладавших богатой и обширной территорией.
Одним словом, чтобы не быть многословным и тем более страдая от громадного наплыва других вопросов, я считаю, что те, кого называли друзьями и товарищами Филиппа, были хуже скотов и нравами ужаснее кентавров, утвердившихся на Пелионе, или живущих на Леонтинской равнине лестригонов, или каких-либо других монстров".
Многое здесь не требует пояснений. Затяжная атака на хваленый стиль Филипповой "дружбы" безошибочна, но было бы позорно пропустить смысл приговора "как у солдата у него не было времени подсчитывать доходы и расходы". Это не Филипп Диодорова источника который гордится стратегической хитростью. Феопомп даже не удостаивает его словом "вообще". Он простой "солдат", у которого нет времени на планирование даже финансов.
Гомосексуализм друзей Филиппа описан с явным отвращением; и все же смысл описания возможно не сразу очевиден. Феопомп не обязательно реагирует на гомосексуализм по существу, но вероятнее на его негреческую неотесанность. Гомосексуализм или, более должным образом, педерастия, стал очень стилизованным в государствах классической Греции. Это был вид заботливого отношения бородатого человека старшего возраста к безусому мальчику. Привлекательность была эротична, но молодежь, как ожидали, оказывалась скромна и труднодоступна, и в самом известном случае, между Сократом и Алкивиадом, был физический контакт без сексуального удовлетворения. Ясно, что македонцы испытывали недостаток в греческих нравах. У двух бородатых мужчин могли бы быть вполне открытые отношения, и некоторые бреют свои тела, предположительно с целью имитировать юную гладкость кожи. Не было никакой скромности; человек брал с собой нескольких фаворитов, куда бы он ни пошел. Здесь картина двора, которому не хватает даже подобия греческой утонченности; сексуальные методы параллельны этрусским и делают Филиппа и его двор варварским по практикуемым привычкам, даже если кто-то там и претендовал на греческое рождение и происхождение. Заключительные строки, приписывающие "скотство" двору, беспроигрышны. Феопомп вероятно с одобрением записал словцо некоего ахейца Аркадиона. Согласно истории (F280) Аркадион ушел в добровольное изгнание из-за своей ненависти к Филиппу. Филипп забрал Ахайю только после Херонеи. Поэтому здесь вероятно драгоценный фрагмент из книг 55-58, где был описан краткий период неограниченного контроля Филиппа над Грецией. Они встретились случайно в Дельфах, и когда "македонец" увидел Аркадиона, он спросил у него, сколько он еще будет скитаться, на что получил ответ: "Пока не дойду я до тех, кто не знает Филиппа".
Было ли описание двора Филиппа в книге 49 изолированной вспышкой, или оно пронизывало всю громадную работу? Свидетельств недостаточно для определенного ответа, но какой путь они указывают? Полибий привел пассаж в качестве главного примера того, что он рассматривал как злонамеренный уклон, от которого страдала вся Филиппика. Однако другой древний критик, Дионисий Галикарнасский, был более милосердным. Для него Феопомп был энергичным "правдолюбом", время от времени разражавшимся яростными обвинениями в адрес народов и их вождей (T20). Какое представление более вероятно?
В начале Филиппики Феопомп рассказывал о первых вторжениях Филиппа в Фессалию. Ему потребовалось больше десяти лет, чтобы приобрести страну. В конце своего царствования он достиг лояльности к себе всех ее вооруженных сил, особенно ее знаменитой конницы. Фессалия была первым большим тестом для стратегической дипломатии Филиппа, испытанием его метода завоевания "дружбой". Ни Диодоров источник, ни Трог Помпей не упускали этой сути. Диодор делает Филиппа союзником Фессалии против фокейцев, которые время от времени вторгались в Фессалию во время Священной войны. Он входит в страну по приглашению искавших его поддержки различных фракций. Трог был более точен: Филипп наезжал на Фессалию, потому что хотел присоединить ее мощную конницу к своей армии. В обеих версиях он достигает лояльности фессалийцев в силу своей настойчивости и конечного успеха, оказывая им военную помощь. Полиэн (ритор второго века н. э. и коллекционер военных хитростей), является самым независимым от всех. Филипп вошел в Фессалию по приглашению по меньшей мере одной фракции: "одержав победу, он не разрушал города побежденных, не разоружал их, не срывал стен... междоусобную борьбу в городах скорее поощрял, нежели оканчивал, поддерживал слабых и подавлял сильных, был другом горожан и взращивал их вождей. Именно этими стратегемами Филипп заполучил Фессалию, а не оружием" (D. S. 16.14.1 - 2; Just. 7.6.8-9; Polyaen. 4.2.19). К сожалению, рассказ Феопомпа нельзя сравнить с Троговым и Диодоровым, но его резюме из Афинея (F162 = Athen. 6.260 B-C) можно сопоставить с Полиэном.
"Феопомп опять в двадцать шестой книге Историй говорит: "Филипп, зная, что фессалийцы были необузданны и сумасбродны, устраивал для них пиры и старался развлекать их любым способом, отплясывая и буйствуя и подчиняясь каждому виду распущенности; он был сам по природе вульгарным, напиваясь каждый день и наслаждаясь аналогичными порочными занятиями и обществом людей, которые говорили и делали смешные вещи. В результате он привлек к себе большинство фессалийцев, которые общались с ним, не подарками, а застольями".
Поэтому, по крайней мере, в книге 26, где предметом были события 347, которые привели к Филократову миру и урегулированию Священной войны, идея завоевания Филиппа "дружбой" была признана, и карикатура Феопомпа на нее хорошо разработана.
Немного иная вариация той же самой темы найдена в F81 (= Athen. 6.259 F-260 A), из книги 9. Некто Агафокл, прежде фессалийский раб, выдвинулся при дворе Филиппа лестью, шутками и плясками на его вечеринках. За это Филипп поручил ему уничтожить перребов и назначил его заправлять в их стране делами. "Македонец", как он называет его, "всегда держал схожих людей при себе и потратил очень много времени, приглашая их на встречи и обдумывая с ними самые серьезные вопросы, из-за их склонности к пьянству и шутовству". Действительно, если карикатура не была развита еще ранее в книге 4 (F49 = Athen. 12.527 A), основа для этого по крайней мере закладывалась. Там Феопомп наверняка обратился к первым связям Филиппа с фессалийцами (уже в 356?). Они представлены как отпетые тусовщики, игроки и пьяницы, более волнующиеся о сервировке своих столов, чем об упорядочении жизни должным образом: готовая почва, кажется, для семян "дружбы" Филиппа. Из фессалийцев фарсальцы выбраны для специального упоминания. Он называет их "из всех людей самыми бесполезными и расточительными". В своих деловых отношениях с Филиппом, однажды установленным, они соблюдали твердую лояльность. Когда Филипп осаждал Олинф (349), Демосфен очевидно услышал что-то о волнениях в Фессалии (1 Olynth. 22). Однако они остались верными Филиппу, и в конце этого слишком темного периода в фессалийской истории Филипп обходился с фарсальцами с наибольшим великодушием. Без сомнения они были хорошо вознаграждены..
Справедливы ли были другие претензии в диатрибе, которая начинала книгу 49? Есть еще два утверждения, требующие внимания. Одно, что Филипп, был солдат, ничего не планировавший, и другое, что он и его двор привлекали коррумпированных личностей и при возможности развращали их далее.
Предыдущая глава пришла к заключению, что друзья Филиппа в целом получали очень резкую оценку, в то время как его враги, хотя обычно также коррумпированные, часто оцениваются помягче. Однако, не было возможности показать окончательно, были ли поддержка делу Филиппа или враждебность к нему наиважнейшим критерием для возложения вины или еще более общего нравственного соображения, т. е. выставления усердия и старательности, связанных с признанием собственных недостатков. Большая проблема с Филиппом и его приспешниками заключалась в лени и отсутствии самодисциплины. Требовалось немало труда, чтобы противостоять Филиппу. Поэтому возможно люди, которые противостояли, получили некоторое признание за прилежание, однако с ворчанием.
По поводу полководческого искусства Филиппа дело яснее. Более поздние источники все еще отражаются эхом горького противоречия по военному руководству Филиппа. Во втором столетии нашей эры путешественник Павсаний, который написал обширно аннотируемый путеводитель по Греции, наступает на Филиппа приблизительно в пяти широко разбросанных пассажах, всех критически настроенных (Paus. 1.6.8; 3.7.11; 4.28.4; 7.7.5; 8.7.4-8). Он расценил Филиппа как плохого генерала, бабника, мошенника, посеявшего семена разногласий в упорядоченных прежде государствах. По мнению Павсания Греция, которую он завоевал, была обессилена Пелопоннеской войной. Другими словами Филиппу повезло пойти против Греции в то время, когда она была слишком слаба для оказания сопротивления. Эта характеристика звучит, как будто она произошла от Феопомпа. Диодор изо всех сил старался отклонить это представление (16.1.3-6). Филипп основал свое царство "не по милости фортуны, но собственной доблестью. Ибо царь Филипп отличался проницательностью в искусстве войны, храбростью и блеском личности". Однако в фрагментах Феопомпа из неуказанной книги кратко уведомляется, что Филипп (F282) часто вступал в сражение, когда был под мухой. В другом месте (F237), наиболее вероятно как часть объяснения успеха Филиппа в Херонее, Феопомп описывает его как удивительно везучего.
У Демосфена было аналогичное представление об успехе Филиппа. Когда в 330 он произносил речь "О венке", оправдывающего его программу сопротивления Филиппу, он возлагал ответственность за окончательное поражение Афин на фортуну. Она нахмурилась Афинам и, неявно, улыбнулась Филиппу. В другом месте Демосфен утверждал, что афинская леность помогла Филиппу больше, чем македонское превосходство (1 Olynth. 10.15; 2 Olynth. 4; 1 Philipp. 34-5, 37). Феопомп также характеризовал афинян как ленивых, озабоченных сексом и погрязших в азартных играх (F213). Они "тратили больше денег на общественные пиры и распределение мяса, чем на управление государством". Местоположение этого фрагмента в Филиппике добавляет ему значения. Афиней (12.532 B-D) говорит, что он происходит из книги 45, где предметом были события 344 - 342, разрыв Филократова мира и открытие военных действий между Афинами и Филиппом, которые приведут к Херонее. Трудно не считать фрагмент комментарием к неумелому ведению войны Афинами, как я утверждал в главе 4. Сравнение с Демосфеном является, поэтому, весьма уместным. И Демосфен (с ясным значением), и Феопомп атаковали Харета, генерала, который часто служил Афинам в македонских войнах как ленивый манипулятор. Феопомп утверждал, что администрация Евбула - заправлявшая непосредственно перед Демосфеном - расслабила афинян распределением среди них накопленных ею обширных финансовых ресурсов. Демосфен видел бы в них деньги, которые следовало потратить на войну. Случаев согласия между историком и оратором имеется в большом количестве, поэтому, но возможно самый заставляющий думать пример происходит из Второй Олинфской речи Демосфена (§§ 17-19), составленный в 349. Там оратор дает описание двора Филиппа. Он еще не был там непосредственно. Следовательно, он цитировал неназванного осведомителя, который жил там, и он был человек, "неспособный к неправде". Согласно этому источнику Филипп имел ненасытные амбиции и ревновал к каждому успешному человеку в своем окружении. Он жил в распутстве и пьянстве. Он отвергает справедливое и разумное и привечает человеческие отбросы, которые пьют с ним и исполняют мерзкие пляски. Демосфен считает этот сообщение весьма правдоподобным, потому что подонки Афин, как он сам видел, все сбежались ко двору Филиппа. Феопомп был единственным человеком, "передающим истину", который, как известно, описал окружение Филиппа и придворные манеры в правдивых выражениях. Он был у Филиппа в 343, но был уже известен афинянину Спевсиппу и вероятно провел некоторое время с Исократом в Афинах, если интерпретация Спевсиппова письма в главе 1 правильна. После погребальных празднований по Мавсолу он возможно пошел в Македонию (ок. 350), и оттуда в Афины, чтобы стать осведомителем Демосфена, но уверенность невозможна.
Где бы Демосфен ни получил свою информацию, большое согласие между ним и Феопомпом о характере Филиппа и о способе, которым Македония и Афины вели войну, бесспорно. Однако, отношение Феопомпа к Демосфену оспаривается, и точки соприкосновения между ними не доказывают, что изложение событий историком было обязательно сочувствующим оратору. Действительно, в обсуждении моральных взглядов Феопомпа в предыдущей главе, рассмотрение Демосфена и его дела определялось как единственный самый важный вопрос для полного и ясного понимания историографии Феопомпа.
Отступление Феопомпа "О демагогах" было вставлено в книгу 10 Филиппики и посвящено афинским политическим лидерам от Фемистокла до Евбула. Включало ли оно деятелей до времени Фемистокла, не известно. Оно, кажется, оканчивалось Евбулом, что означает, что оно вероятно не включало Демосфена. Книга 10 достигала ок. 353-352. Точная хронология главных событий этого периода не является бесспорной. Тем не менее, исторический контекст отступления может быть описан в общих чертах; в это время Евбул появился в качестве главной фигуры в афинской политике, Филипп, еще казалось, не был единственным самым крупным врагом Афин на севере, но должен был скоро им сделаться; и Демосфен был еще неоперившимся политиком.
Коннор полагает, что главная тема отступления - потакание народу со стороны своекорыстных политических деятелей, которые используют их собственные деньги, или незаконно присваивают государственные средства, чтобы подлизаться к демосу. Скудные фрагменты предполагают, что отступление возможно завершалось осуждением правления Евбула. Он обвиняется в размягчении афинян и худом обращении с их фондами: "Его политика, согласно Феопомпу, хотя и успешная в некотором отношении, ослабила Афины и способствовала их неэффективности в противостоянии с Македонией", говорит Коннор. Демосфен же выступал за отмену всех "ненужных" усилий и расходов, которые отвлекали от войны. Его политический стиль не описывается как потакание народу. F327 похож на размышление о его лидерстве, и я не могу видеть здесь критику. Афиняне хотели, чтобы он преследовал кого-то по суду, и он отказался. Они подняли протест, но Феопомп заставляет его сказать с сократовой храбростью (Демосфен 14.3-4): "Мужи Афин, я буду служить вам в качестве советника, даже если вы не желаете; но не как ложный обвинитель, даже если вы и желаете".
Как политический деятель, поэтому, Демосфен был несколько выше среднего уровня для демагога, если он характеризовался этим термином вообще. Опять же, как человек он был представлен, по крайней мере, несколько лучше, чем худшие политические лидеры. Отец Демосфена указывается как родовитый (F325 = Plut. Demosthen. 4.1). Стоит остановиться, чтобы оценить этот факт. В политических процессах Демосфен и Эсхин тратили время и чернила, пороча статус родителей один другого. Согласно Демосфену, мать Эсхина была жрицей безвкусного культа чужеземного божества, а его отец исполнял черную работу во дворе школы. Рождение Эсхина было настолько низким и темным, что его требование гражданства было сомнительным, но тем не менее он пролез в число граждан. Со слов же Эсхина отец Демосфена не раб, конечно, но женился на скифской женщине, хотя по закону афиняне не могли официально жениться на чужеземках, а их дети не могли быть гражданами. Внебрачным отпрыском этого незаконного союза был Демосфен (Demosthen. De corona 258-62; Aeschin. Legat. 93; c. Ctesiphon. 171-3). Феопомп, совсем не скромник в передаче компромата, очевидно принял здесь сторону Демосфена. Однако, Плутарх обнаружил и менее приветственные замечания о Демосфене на страницах Феопомпа. Он сообщил о них в своей "Жизни" оратора. Он говорит, что не может понять, как Феопомп мог найти Демосфена непостоянным вообще и "неспособным оставаться с теми же самыми людьми или придерживаться одной политики долгое время" (F326 = Plut. Demosthen. 13.1). Плутарх изобразил Демосфена смело и неумолимо противостоящим Филиппу. Как правило, он выбрал эпизоды и сообщил о них в весьма усеченном рассказе с единственной целью очертить характер своего героя. С другой стороны Феопомп как историк обязался рассказывать события о расширении Филиппа и по-видимому о сопротивлении Афин в намного больших деталях. Любой, кто попытается записать действия Демосфена в этот период, будет наблюдать, как он начал дружить с Филократом и даже с Эсхином только чтобы потом с ястребиной яростью атаковать этих мужей. Но даже ястреб должен был надеть перья голубя, когда он признал необходимость мира и союза с Филиппом в 346. Однако он быстро скинул мирную маскировку, чтобы первым нападать на мир вскоре после того, как он был подписан. Замечание о непостоянстве поэтому есть или признак враждебности к Демосфену, или просто тщательность рассказа со стороны Феопомпа, и нет никакого способа это решить без других свидетельств. Плутарх мог сократить рассказ настолько, что сложные вещи типа непостоянства героя исчезают из представления, но историк, который попытался дать исчерпывающую информацию о попытках Демосфена вести Афины против Филиппа, должен будет иметь дело с явными несоответствиями. Столкнувшись с ними, Феопомп не был бы мягок, и поскольку непостоянство как правило признаваемый факт карьеры Демосфена, об этом нужно было так или иначе передать мнение и поклонников, и хулителей. Поэтому никакое заключение об отношении Феопомпа к Демосфену не может быть выведено из F326. Эта ремарка не того же самого порядка как и критические замечания в адрес Филиппа. Взгляд Феопомпа на Филиппа был крайним - особенным даже. Другие смотрели на Филиппа и не видели того, что видел он. Его характеристика Филиппа - отступление от разумных альтернатив. Даже язык здесь сильно упрощен. Мужи, которых видели другие и описали как "друзей" царя, Феопомп изобразил как его "бой-френдов", выдумав гротескное слово ради ужасного каламбура. И в другой грубой игре слов воины, называющиеся мужеубийцами (androphonoi), дублировались в мужеблудников (andropornoi).
Второй и последний фрагмент относительно Демосфена несомненно включает в себя критику его руководства греческими делами накануне Херонеи. Он отмечается как неопровержимое свидетельство того, что Феопомп осуждал Демосфена. В 336, лишь через два года после Херонеи, некто Ктесифон предложил афинскому Совету наградить Демосфена золотым венком в признание его заслуг перед государством. Тогда Эсхин подал судебный иск против Ктесифона. По какой-то причине суд состоялся только в 330. Эсхин, конечно, говорил от обвинения. Его речь, против Ктесифона была опубликована впоследствии. Демосфен отвечал от имени Ктесифона, хотя закон запрещал выступать в суде за друзей. Речь Демосфена о венке также уцелела. Эти два выступления дают современному ученому редкую возможность увидеть эпоху глазами двух наблюдателей, ведущих деятелей, которые выражали антагонистические взгляды на главные события. По версии Демосфена (О венке 211-14), Филипп внезапно появился с армией в Элатее у беотийской границы. Афиняне не без основания восприняли его движение как угрозу; Филипп шел, чтобы устроить южные греческие дела в собственных интересах. Беотия была независимым союзником Македонии, которого Филипп не хотел отпускать в афинский лагерь. Поэтому он отправил очень вежливых послов за позволением пройти через их страну и ища их поддержки в нападении на Аттику. Афиняне решили попытаться заполучить Фивы как союзника против Филиппа, и они отправили Демосфена в числе послов, чтобы договориться о союзе, если фивян удастся убедить. Когда фивяне собрались, чтобы услышать аргументы, македонским послам дали первое слово:
"Они выступили вперед и в своей речи много хвалили Филиппа и изобличали Афины, и вспоминали все, что вы когда-либо сделали против Фивы. Суть речи была в том, что фивяне должны были показать благодарность Филиппу за каждую добрую услугу, которую он им оказал, и покарать вас за обиды, которые они от вас получили, любым из двух путей по их выбору - или предоставив ему свободный проход к вам, или присоединившись во вторжении в Аттику. Они доказали, как они думали, что, если бы фивяне последовали их совету, то скот, рабы и другое награбленное из Аттики пошло бы в Беотию, тогда как результат предложений, которые они ожидали от нас, будет состоять в том, что Беотия была бы разорена войной".
Описание Плутархом миссии Демосфена в Фивы было составлено несколько столетий спустя. Его сообщение - сокращение рассказа, взятого из двух историков, но отражает детали, приведенные выше. Он назвал имена македонских послов по свидетельству Марсия из Пеллы, который написал македонскую историю (теперь утерянную) в третьем веке до н. э., но его описание того, как фивяне решил присоединиться к Афинам, цитирует Феопомп (F328 = Plut. Demosthen. 18.2.3):
"Фивяне не были слепы к собственным интересам, но каждый имел перед глазами ужасы войны, так как их потери во время Фокейской войны еще не забылись, но сила оратора, как выражается Феопомп, раздула в них храбрость, воспламеняла благородное стремление и затенила все другие соображения, так что, отбросив страх, расчет и чувство обязательства, они были увлечены его словами на путь чести".
Сочувствовал ли Феопомп делу Демосфена? Верно, Плутарх говорит, что он увлек фивян "на путь чести", но это могли быть собственные слова Плутарха, не обязательно Феопомпа. Источники Плутарха, Марсий и Феопомп, без сомнения дали намного более полные версии. Вероятно было бы легче понять Плутарха, если бы у нас было больше контекста. В то время как источников не стало, остается Демосфен, непосредственный свидетель, и нет никакой причины предположить, что он изобрел детали, о которых он сообщает. Задача Демосфена состояла в том, чтобы опровергнуть аргументы македонцев, которых было три: Фивы должны были отдать долг благодарности Филиппу, они могли расчитывать на возможность получить добычу от вторжения в Аттику, тогда как альтернативой стало бы разграбление Беотии (угроза, предназначенная, чтобы вызвать страх). Один из источников Плутарха указал, насколько уязвимы фивяне были перед первым аргументом. Македонские спикеры едва пропустили бы возможность указать, что Фивы потеряли людей и много натерпелись в Фокейскую (Священную) войну. Их требование благодарности от Фив было основано на благоприятном обхождении с ними со стороны Филиппа в конце той войны. Феопомп, эксперт по красноречию, наверняка описал это риторическое соревнование, на котором македонцы явно начали с преимущества над Демосфеном.
Демосфен победил в тот день, как должным образом сообщил Феопомп. Его ораторская сила заставила фивян забыть, как историк выразился, страх, расчет и обязательство и выбрать путь... Путь того, что является действительно вопросом. Если Феопомп сказал "на путь зла", то Плутарх применил некоторое насилие к своему источнику, "отрегулировав" цитату, чтобы заставить ее озвучить полную противоположность того, что было предназначено оригинальным автором. Это не его обычная практика. Когда он не соглашается с источником, он приводит его заявление и выражает свое другое мнение. Казалось бы более вероятным, что его "на путь чести" более соответствует фактическим замечаниям Феопомпаа. Это, конечно, означает, что историк одобрил начальную Демосфенову стратегию сопротивления Филиппу созданием союза с Фивами.
Последняя глава показала, как Феопомп смягчал свои критические замечания в адрес людей, которые проявили себя в сопротивлении военной агрессии Филиппа. Демосфен проявил себя, используя ораторскую силу, чтобы разбить инсинуации посланников Филиппа. Это походит на эпимелейю ("усердие") и филопонию ("старательность") в служении государству, качества, которые обычно хвалил Феопомп. Далее, Демосфен был непобедим в красноречии. Он делал то, чему обучал себя делать всю жизнь, и Афины побеждали.
К сожалению, вещи пошли не так, как надо, и союзники в конечном счете проиграли. Как историк должен был объяснить провал? Как другие делали это? Демосфен делает разрозненные намеки на события после заключения альянса. Когда он отбрыкивается от неудачи, он намекает на некомпетентных генералов (Coron. 300, 145), но только два изолированных отрывка предлагают
степень его собственного участия. В речи "О венке" (§ 178) он описывает мандат, которого он искал от афинян, когда опасность впервые стала известна. Он просил, и по-видимому получил согласие, что будут назначены послы, которые бы среди прочего "определили время похода на Фивы и проведения кампании ... в консультации с генералами". Он был назначен главным послом, конечно. Чуть позже в той же речи (§ 179), он старается изо всех сил показать, что он прошел через все испытания, посвятив себя служению Афин "перед лицом опасностей, обступивших наш город". Эсхин рассказал другую историю (против Ктесифона 145-6). По его мнению, фиванцы бросились в объятия Афин, потому что они боялись Филиппа. Он не сделал никакого упоминания о македонских послах и их медовых призывах к фиванским людям. Его Демосфен имеет наглость "смотреть" афинянам "в лицо" и требовать, "чтобы фиванцы заключили альянс ... не из-за кризиса, не из-за страха, окружающих их, не из-за вашей [афинской] репутации, но благодаря речам Демосфена".
Некоторые из утверждений Эсхина являются недоказуемыми и были вероятно, ложными: он заявляет, что Демосфен вытянул государственную плату за фиктивные отряды наемников (что при проверке не подтвердилось). Он перенес место афинского правительства в Фивы, в описании Эсхина, и принял власть династа, сделав других афинских чиновников своими рабами. Генералы не должны были выступить против его дипломатических инициатив; стратегий (военный офис) должен был уступить его трибуне.
Мотивом Эсхина было стремление окончательно добить Демосфена. Феопомп, со своей стороны, должен был объяснить македонский успех в Херонее. Ему не обязательно было открыто утверждать, что союзники превосходили в тактике, особенно если он должен был поддерживать свое изображение Филиппа как солдата, который не мог бы запланировать даже свои финансы и был маниакальным алкоголиком даже на войне. Должна была быть коррупция в союзническом лагере, и Демосфен был тоже в ней замешан. Феопомп описал руководство Демосфеном афинскими и фиванскими делами накануне Херонеи в очень критических выражениях (F328.3 = Plut. Demosthen. 18.3 с комментарием Якоби): "Он пользовался верховной властью незаконно и недостойно".
Как только союз был торжественно заключен, говорит Плутарх, генералы подчинились Демосфену и исполняли его приказы. Он стал тогда фактическим верховным главнокомандующим без назначения де-юре, ритор без практического военного опыта, ведущий великий союз возможно в самое решающее сражение в афинской истории. Впрочем, возвышение Демосфена было неконституционным и его осуществление военной власти проходило юридически с превышением правоспособности и не достойно, потому что Демосфен испытывал недостаток в опыте столь важного командования.
Вывода, что Феопомп сочувствовал политике Демосфена сопротивления Филиппу, кажется трудно избежать. Феопомп подчеркивал риторику Демосфена как средство достижения добровольного союза с Фивами. Феопомп, кажется, вообще одобрял добровольные союзы, если интерпретация подсказок о Второй Афинской Архэ и Клеоммида Мефимнского правильна. Он также был бы в состоянии сообщить что Демосфен использовал ораторский опыт с усердием и старательностью для произведения союза. Учитывая его отвращение к Филиппу, кажется трудно себе представить, как он мог напасть Демосфена за любое из этого. Ближе к Херонее, однако, на него начинаются атаки. Возможно, чрезмерное осуществление Демосфеном власти напомнило историку о прошлом афинском образе действий, тенденции превратить бывших добровольных союзников в подчиненных и данников. Это поведение получило уничтожающую оценку. В частности разочарование Феопомпа от неудачи союзников при Херонее кажется просвечивает. Кто-то должен был взять вину за то, что допустил верной мысли пойти не так, как надо, и за это был ответствен человек, виновный согласно всем сообщениям, включая и его собственное: Демосфен. Как во время Священной войны, история не должна была произвести незапятнанных героев, но не надо говорить, что Феопомп не имел никаких политических симпатий. Возможно, эпитома Геродота заставила его мечтать о Греции, которая могла объединиться для отражения могучего захватчика. Спартанцы его Элленики не были жесткими, простыми, законопослушными молодцами Геродота. Они предложили свободу грекам только затем, чтобы похититить ее и установить контроль с более своекорыстным авторитаризмом, чем у афинян. Даже его Демосфен, поглядев на путь чести, попал в ту же самую ловушку. Его греки, слишком меркантильные или вялые, чтобы произвести что-либо хорошее для себя, заслужили зло, которое получили: завоевание Филиппом, македонское господство.

---

Эпилог

Феопомп писал в критический момент в истории Греции и ее литературы. Если он видел проблемы эпохи в упрощенном, моральном плане, он может быть прощен теми, кто действительно понимает судьбоносные исторические события. Он был продуктом своей эпохи, которому вероятно не хватало гения, чтобы понять ее. Очевидно, потребность писать отвергает любое условие, требующее отражать истинные события во всем их особом разнообразии. Комфорт оказывается для автора важнее точности в деталях. Нельзя ничего сказать о его описаниях сражений, а его каламбуры и другие словесные излишества сами по себе не говорят о нем как о неумелом историке. Его главные повествования были вероятно в основном надежны, как показывает F103, но его готовность создавать сцены грязного разврата, главным образом, я подозреваю, собственной фантазией, по моему мнению не знает тормозов. Его сообщение о смерти Эвагора от рук кастрированного элейского экс-демократа после гаремной интриги, в которой и Эвагор, и его сын Пнитагор насиловали жену кипрского изгнанника без ведома друг друга, кажется мне диким проявлением больного воображения. Все там указывает на то, что факты стали публично известны только двадцать лет спустя, когда Феопомп так или иначе "обнаружил" их и опубликовал.
Возьмем еще два примера - сообщение о географии к северу от Олинфа в книге 21 и характеристику Филиппа. Во введении к Филиппике Феопомп хвастался своими обширными путешествиями, чтобы произвести впечатление на читателя. Он знал об Иссе, сиракузской колонии на Адриатике, но едва ли поверишь, что он посетил ее, если видишь, насколько неверно он понимал тамошнюю географию. Выглядит так, как будто он приготовился прервать важный репортаж о нападении на Олинф и посвятить очень существенную часть книги к продвижению географической теории, для чего он кажется принял теоретическое демифологизирование истории Ясона, однако толковал ее посредством основанных на слухах известиях В этом он немного отличался от большинства своих современников и многих людей любого другого периода. Более серьезно его изображение Филиппа. Оно основано на аутопсии, но искривлено под воздействием ненависти. Его Филипп был гротескной карикатурой, которую никакое количество положительной информации не исправило бы. Я предположил причины этой враждебности в главе 1.
Однако, не следует считать одного только Филиппа единственным объяснением Феопомповой меланхолии. Шокирующая судьба Дельф кажется вызывает у него отвращение больше, чем у любого другого автора его времени. В самом деле, удивительно видеть, как мало места занимает ограбление оракула в литературе, уцелевшей из четвертого столетия. Мне кажется, что почитание Феопомпом Дельф, которое я подозреваю, было в большой степени вплетено в Филиппику, раскрывало духовное банкротство материковых греков. Если они не могли объединиться, чтобы спасти целость своей самой древней и почитаемой святыни, какие шансы были у них против сатаны Филипппа Македонского?

---

Кто написал Оксиринхскую Элленику? (Приложение А. )

Поиску установления личности P (папирусного историка) исполнилось (в 1981) как минимум восемьдесят лет, но общего консенсуса так и не достигнуто. Библиография по предмету огромна. Возвращение к проблеме без новых свидетельств было бы сомнительно, но новые отрывки этого историка продолжают появляться. Последний раз так называемые Каирские фрагменты были изданы в 1976. Их публикация сопровождалась в 1980 статьей Эберхарда Рушенбуша, который выдвинул новый и остроумный аргумент в пользу Феопомпа. Мой собственный более сдержанный взгляд отражен в тексте этой книги, но последнее слово еще не сказано. Однако, Каирские фрагменты и аргумент Рушенбуша изменяют природу дебатов способами, которых не могли ожидать предыдущие обсуждения. Папирологи датируют Каирские фрагменты концом первого столетия нашей эры на основе например формы букв. Поэтому, "популярность" Р (т. е. когда его активно читали) в Египте должна теперь быть датирована приблизительно периодом от конца первого столетия нашей эры до конца второго, ибо все ранее известные фрагменты (Лондонские фрагменты [найденные в 1906, изданные в 1908] и Флорентийские фрагменты [найденные в 1934, изданные в 1949]) получили назначение в конец второго столетия. Без Каирских фрагментов некоторые ученые (как Герберт Блох) могли привести доводы в пользу анонимности P, недолгого "подарка судьбы", историка, важность которого была совсем не определима. Теперь, однако, ясно, что работа читалась в Египте в течение столетия или больше. Вероятно ли, что у нас нет имени без сочинения, к которому мы можем привязать это сочинение без имени?
К счастью, некоторые вопросы теперь представлены всеми сторонами по этому вопросу и могут быть приняты как данность (исключая какое-нибудь потрясающее новое открытие). Эти точки консенсуса помогают сузить область поиска.
Есть всеобщее мнение, что P был продолжателем Фукидида. Большинство ученых верило этому, даже когда лондонские фрагменты были единственными доступными, но Флорентийские и Каирские фрагменты удалили все сомнения. Каирские фрагменты включают события с 409. Флорентийские фрагменты, кажется, начинаются 409 и добираются до сражения при Нотии в 407. Лондонские фрагменты являются довольно пухлыми, с пространными порциями очень подробного рассказа 397/6 и 396/5. Как продолжение Фукидида, работа наверняка началась всерьез в 411. Если бы она продолжалась так же детально и многие десятилетия после 395, то была бы огромна, и наверняка заслуживала бы внимания за один свой размер. Есть некоторая причина полагать, что она остановилась на Царском мире (387/6), если вообще зашла так далеко. Здесь первый критерий: кандидат должен быть известным или доказуемым продолжателем Фукидида.
В другом пункте есть что-то приближающееся к консенсусу: автор использовался как источник Эфором. Опять же наука обширна. Короче говоря, аргумент звучит так: Диодор Сицилийский, как известно, опирался широко и очевидно исключительно на Эфора для материковой и Эгейской истории в течение рассматриваемых лет (сицилийская история может быть другим вопросом); однако детали и основная структура его рассказа происходят очевидно из P. P писал по годам, Эфор по темам, Диодор вернулся к ежегодию, но он склонен группировать слишком много событий в одном году и так многие из них неверно датирует. Он очевидно резюмирует источник, который писал по темам (Эфор) не имея возможности проверить его у того, кто писал по годам (P). Поэтому, хотя Диодор происходит в конечном счете из P, у него не могло быть P перед глазами, только Эфор.
Известные продолжения Фукидида - Элленики Феопомпа, Ксенофонта и, очевидно, Кратипп. Известные источники Эфора - Каллисфен, Анаксимен и Даимах из Платей. Ксенофонтова Элленика не является работой Р. Элленики Каллисфена и Анаксимена не могли быть продолжениями Фукидида даже с самыми большими натяжками. Остаются Феопомп и Даимах. Возможно, Кратипп должен быть добавлен к этому списку на основе свидетельств, которые будут рассмотрены ниже.
Он наиболее темная фигура, которую Якоби (1950) считал вымыслом, эллинистической подделкой. Однако, Гомм (1954), Pedech (1970), и Леманн (1976) кажется уничтожили тонкие свидетельства, на которых базировался тот аргумент. Дионисий Галикарнасский (Якоби № 64, F1 = D. H. Th. 16), говорит, что Кратипп "разделил свое "акмэ" с Фукидидом", и "собрал вместе опущенное [Фукидидом] и описал его", но что он отверг его метод включения речей, потому что они прерывают действие и утомляют читателей (пункт, к которому я возвращусь). Плутарх указывает на великолепные успехи афинян, которые можно найти у Кратиппа (Mor. 345C-E = T2):
"Убери энергичные действия Алкивиада в Геллеспонте (411-408), и действия Фрасилла на Лесбосе (409), и ниспровержение олигархии Фераменом (411), Фрасибула и Архина и восстание семидесяти из Фил против спартанской гегемонии (403) и восстановление Кононом афинского морского могущества (394-392) - убери их и Кратиппа больше нет".
Здесь конечно произвольный отбор славных афинских достижений у Кратиппа, а не беспристрастный перечень. Плутарх утверждает, что если определенные пункты убрать из Фукидида, его также больше не будет, с чем немногие согласились бы. Рассмотрите список:

Событие	Дата	Ссылка на Фукидида
Государственная деятельность Перикла	ок. 450-429	1 — начало 2
Формион в Рионе	429	2.84-92
Никий в Коркире	424	4.53-57
Никий против Мегары, Коринфа	427	3.51
Демосфен в Пилосе	425	4.2-23
400 пленных, взятых Клеоном	425	4.26-41
Перипл Толмида	457	1.108.5
Победа при Энофитах	457	1.108.2-3

Ничего из последних четырех книг Фукидида даже не упомянуто, да и резюме четырех первых беспорядочно и тривиально (за исключением государственной деятельности Перикла). С другой стороны резюме Плутарха действительно предполагает, что Кратипп продолжал Фукидида. Лишь низвержение олигархии было рассказано Фукидидом (8.90-4), но он не сделал Ферамена незапятнанным героем демократии (8.68.4). Возможно, Кратипп возвратился, чтобы "исправить" Фукидида когда он описал смерть Ферамена в 403, но резюме Плутарха может и не отражает порядка Кратиппова рассказа. Один ученый думал, что "возвращение Кононом власти над морем Афинам" означало, что Кратипп закончился сражением у Книда, как и Феопомп, но мне это кажется сомнительным. Кратипп записал "возвращение власти над морем Афинам", но Книд вернул власть над морем Персии, а не Афинам. Конон начал возвращать ее Афинам в 393, а Фрасибул перенял и продолжил до 389, но фактически афинские претензии на морскую власть окончились, или по крайней мере круто убавились вследствие Царского мира, единственного естественного места остановки, откуда рассказ вышел за рамки Книда и стал связанным с коринфской войной. Область истории Кратиппа была поэтому ок. 411 - конец 390-х. Действительно, Плутарх ничего не приписывает после 393 Кратиппу, но он не гид по этому вопросу. Последний случай, который он цитирует из Фукидида, относится к 424.
Распределение папирусных фрагментов не устраняет кандидатства ни Феопомпа, ни Кратиппа, и нет никаких свидетельств для указания на фактический пункт остановки Р. Я удивился бы, если бы он не собирался продолжить до 387/6, однако. Его подробное сообщение о внезапном начале коринфской войны, которая закончилась Царским миром, предполагает больше чем случайный интерес. Действительно ли возможно, что он и не думал рассказывать всю историю? Опять же дотошное описание организации Беотии висит как изолированное любопытство без повествования о ее ликвидации спартанцами в 387/6. Несмотря на тупоумие Р, он не антиквар. Он делает все возможное в старании внести ясность посредством своей монотонной прогрессии косвенных придаточных предложений и соединяет свой рассказ с предыдущим материалом в своей (или даже Фукидидовой) работе (2; 7.4), откуда ощущается, что существующий рассказ готовится к быть связанным с чем-то в более позднем году.
По критерию "продолжателя Фукидида" трудно поэтому видеть, у кого есть явное преимущество для выдвижения в качестве автора. P вероятно намеревался пойти за 394, и Кратипп кажется пошел, но не известно, исполнил ли P свое очевидное намерение, и объем фрагментов P укладывается в область Феопомпа немного плотней. По критерию того, чтобы быть источником для Эфора, оба начинают соревнование с пунктов против. Если P был Феопомп, необходимо утверждать, что Эфор черпал из Элленики Феопомпа - сенсационный тезис, для которого однако полное отсутствие любых свидетельств из античности очень разрушительно. Были истории об этих двух "учениках Исократа", часто повторяемые в древности: что Феопомп нуждался в узде учителя, как говорят, а Эфор в шпоре. Кто-то наверняка заметил близкую структурную и существенную связь между Эфоровой и Феопомповой историями. Значительные различия между сообщениями авторов о политической деятельности и смерти Лисандра (глава 2) ничего не доказывают, но мало помогают делу Феопомпа. Гораздо больше скажет обсуждение Порфирием "плагиатов" Эфора и Феопомпа (Theop. T27, FF21, 102 = Porph. в Euseb. PE 464-5). Контекстом является обед софистов, на котором возникает спор о предполагаемом превосходстве Эфора над Феопомпом. Эфор является худшим, потому что он украл до трех тысяч строк у Даимаха, Каллисфена и Анаксимена, переписав их дословно. В ответ заявляется, что и Феопомп тот еще фрукт, и перечисляется серия его плагиатов из Исократа и некоего Андрона. Потом Никагор, один из участников банкета, присоединяется к драке с информацией об Элленике. Он утверждает, что поймал Феопомпа за перетаскиванием "многого" из Элленики Ксенофонта в свою собственную, и приводит в качестве конкретного случая встречу между Агесилаем и Фарнабазом, устроенную при посредничестве "Аполлофана из Кизика". Никагор также настаивает, что и обстоятельства встречи, и "их беседа друг с другом" были перемещены из четвертой книги Ксенофонта (4.1.29 - 40) в одиннадцатую Феопомпа. В этом случае, как и во всех других, Никагор утверждает, что Феопомп все испортил.
Даимах и Андрон совсем никто сегодня, и едва ли они были "общеизвестны" в древности. Дискуссия же Никагора об Элленике подробна и информативна. Посредничество Аполлофана действительно зарегистрировано Ксенофонтом как почин для встречи. После речи Никагора другой участник банкета, Аполлоний, характеризует обоих историков как ленивых плагиаторов. Можно выискать больше из информации Порфирия, но заключение, что Эфор не привлекал Феопомпа, кажется неизбежным. Факт, что привлекал, был бы очевиден и примечателен и упоминался бы в древней литературе. Однако, если использование Феопомпа Эфором может быть продвинуто с большим скрипом, то Кратипп здесь не лезет с самого начала. Порфирий упоминает некоего Даимаха, но молчит о возможном использовании Эфором равно неизвестного Кратиппа. Но искушению сузить диапазон выбора к Феопомпу и Кратиппу нужно противиться несмотря на его очевидную притягательность - ведь могло быть все же третье продолжение Фукидида примерно того же как у Кратиппа и Феопомпа охвата. Если есть только два претендента, один автор мог бы "победить по умолчанию". Поэтому Даимах или Аноним должны остаться в поле зрения потенциальными кандидатами.
Когда лондонские фрагменты были впервые изданы, они нашли некоторых влиятельных защитников в лице Эдуарда Мейера и Ульриха фон Виламовиц - Меллендорффа. Если Р сохраняли и читали в римском Египте, у автора было литературное имя, и важное. Обнаружено, что о вторжении Агесилая в сатрапию Фарнабаза у Р сообщалось несколько менее энергично, чем у Ксенофонта. Если здесь книга 11 Феопомпа, тогда найденные в F19 карпасии (в противоположность альтернативным "карпасеотам") были упомянуты в книге 10. Конечно же, в P, в предыдущем разделе, найден один карпасий, руководивший восстанием против Конона. Далее, поиск византийских филологов выявил глагол "нападать" (katarai, F265) в значении "пойти" (elthein). В P это сравнение используется не однажды, но дважды 4. Мейер также нашел описание долины Меандра у Страбона (13.4.12) со ссылкой географа на Феопомпа (F391); схожее описание найдено в P со словесными параллелями. Что-то слишком много совпадений для нескольких страниц папируса. И при этом они не прекращались с открытием большего количества фрагментов. Флорентийские фрагменты показали, что P включал ретроспективное отступление о Педарите, спартанском гармосте на Хиосе, который умер там в 412 и о чьей смерти уже сообщил Фукидид, как наверняка и Феопомп в своей второй книге (F8, Мейер 160). Если Феопомп не P, то отражает его близко. Или Феопомп - автор, или необходима некая теория, чтобы объяснить эти постоянные совпадения.
Хронологические аргументы возникли против кандидатуры Феопомпа. Однако, мои собственные представления о свидетельствах жизни историка ясны из главы 1. Даты, которые мы обычно даем для его рождения и написания Элленики, не устойчивы и не могут использоваться, чтобы утверждать категорически, например, что P был написан слишком рано, чтобы быть Феопомпом. Здесь вовлекается проблема родного диалекта историка: восточный ионийский 5. Феопомп пишет по-аттически во всех своих фрагментах за исключением дорийски выглядявшего инфинитива, если он цитируется правильно (F265), и его названия мест являются последовательно аттическими за исключением одного (дорийского! См. F82) исключения, которое я заметил. Тексты очевидно были аттицизированы составителями антологий, но названия мест процитированы явно по их орфографии. Уничтожение его родного акцента и орфографии, наверняка, шло рука об руку с его обучением в Афинах, его "исократизацией". Вот дилемма: стиль Р в лучшем случае лишь скромно подвергается утонченностям Исократа. Его предотвращение паузы выделяется скорее механически как одно исключение. Он несгибаемо использует тип исократова периода, но показывает остатки более старого паратактического стиля. Лакер, лоббист Феопомпа, заметил это и предположил, что Элленика была написана на ранней стадии в развитии стиля историка. P был тогда цветущим автором из Хиоса. Но фрагменты папируса не оказывают поддержки этому требованию. Интерес Р к Хиосу ограничивается пределами общего порядка, и его диалект и номенклатура не показывают ни следа восточного ионийского.
Фактически претензии Кратиппа выглядит немного лучше, чем Феопомповы. Долго признавалось, что P избегает давать речи своим героям. Лондонские фрагменты включают начало коринфской войны, попытку Конона подавить мятеж среди кипрских греков во флоте царя и вторжение Агесилая в сатрапию Фарнабаза. Возможности для разглагольствования есть, но P не соблазнился ни разу. Одна из немногих вещей, известных о Кратиппе, есть та, что он раскритиковал использование заранее составленных речей, потому что они "не просто вмешиваются в факты, но и неприятны читателю". Конечно, ученые мудро отказывались много здесь на себя брать. С одними лишь лондонскими фрагментами было возможно недостаточно материала для обобщения. Открытия Флорентийских и Каирских фрагментов лишь несколько укрепили впечатление, что P последовательно избегал речей. Кратипп был афинянином, и содержание и аттический диалект Р оба ему подходят. Несмотря на ранние сомнения Мейера, случай, что P возможно был написан афинянином, часто признавался, но был возможно наиболее энергично заявлен Андерхиллом:
"P кажется показывает более близкое знакомство с афинскими, чем с беотийскими или даже спартанскими делами. В i.1-24, ii.35-iii.9 он вдается в мелкие подробности при описании незначительной экспедиции Деменета, в i.25-ii.1и ii.10-14 выражает полную осведомленность о мотивах афинских демократов и в xiii. 15 - 40 приводит любопытные подробные сведения об интерьерах аттических домов. Кроме того... его сообщение о подвигах афинянина Конона кажется является более полным и более восторженным, чем рассказ о кампаниях спартанца Агесилая".
Героизация Р Конона несомненна. Кратипп приписывал восстановление афинской морской власти Конону, очевидно делая его достижения героическими аналогичным способом.
Но были выдвинуты аргументы и против Кратиппа. Леманн указал, что сочинение "О славе афинян" Плутарха, кажется, подразумевает, что Кратипп наверняка включил афинского политического деятеля Архина в свое сообщение о начале Коринфской войны, а P не упоминает его. Однако, все, что известно об Архине из Плутарха, который определенно повидимому использует Кратиппа, это то, что он имел отношение к изгнанию Тридцати тиранов, о чем в трактате у херонейца говорится дважды, и в какой-либо другой связи Архин не упомянут. Без большего количества сведений о Кратиппе вопрос является слишком теоретическим для убеждения в его пользу.
Несколько более действителен аргумент Блоха, который кажется устраняет обоих кандидатов. Он замечает утверждение Дионисия Галикарнасского, что после Фукидида никакой историк не написал ежегодной летописи. Это означает, что Дионисий неосведомлен о P, но так как он продолжает цитировать Кратиппа, он знал его, и нет сомнения, что он знал и Феопомпа. Если бы Дионисий знал, что Феопомп и Кратипп написали ежегодники, его замечание не было бы возможным. Значит, они не написали. Но P написал. Поэтому ни один из обоих не может быть P. Это выглядит разумным, если не вспомнить, что Ксенофонт продолжал ежегодного Фукидида, и Дионисий едва ли мог его проигнорировать. Мне кажется лучшим попытаться оценить главный импульс аргумента Дионисия, что ежегодная историография вымирала после Фукидида: "то, что этот [ежегодный] стиль не является правильным и подходящим для истории, ясно. Ибо ни один из историков, которые пришли на смену, не разделял историю по летам и зимам". Блох предполагает, что Дионисий столь же точен и дотошен, как и натасканный ученый двадцатого века.
Стиль Р был тщательно исследован сравнительно с Эфоровым и Феопомповым в фрагментах, и обнаружилось, что различия были обширны, но касались использования частиц и маленьких вводных выражений. Конечно, независимые примеры стиля Феопомпа происходят главным образом из Филиппики, но нет никаких свидетельств, что его стиль изменился в любом случае между написанием двух его историй. Порфирий говорит, что Феопомп взял речи Агесилая и Фарнабаза из Ксенофонта и изменил их в худшую сторону. Но P опускает эти речи вообще! Порфирий настаивает, что еще "много вещей" помимо этой сцены было взято Феопомпом у Ксенофонта. Однако, независимость двух сообщений Р-Ксенофонт известна. Нет никаких опознаваемых заимствований из Ксенофонта в P.
Заключения, что P не был Феопомпом кажется не избежать. Есть слишком много проблем: Эфор едва ли мог использовать Феопомпа; дилемма неисократова стиля против диалекта; стилистические мелочи; демонстративное неиспользование Ксенофонта P; отсутствие речей Агесилая - Фарнабаза. В дополнение к этим традиционным возражениям появились новые в результате моего собственного общего рассмотрения Феопомпа. Есть обстоятельная причина полагать, что Феопомп поддерживал нить сицилийского рассказа через Элленику. У P о Сицилии ничего. P, кажется, не знает двух любимых моральных слов Феопомпа, "филопония" (трудолюбие) и "эпимелейя" (заботливость) вместо них слово "профимия" (готовность, охота), засвидетельствованное у Феопомпа лишь однажды (F344). Расовые предрассудки, очевидные в Филиппике, не прослеживаются в P: и Кир Персидский и Конон Афинский показывают у него "профимию" (19.2, 20.6).
Поэтому словесные сходства должны быть объяснены как заимствования из P Феопомпом. Совпадение с Педаритом должно означать, что Феопомп знал и ответил P в месте, где тот ступил на "святую почву" хиосской истории. Феопомпова Элленика выглядит написанной как работа, враждебная P с намерением сместить его как "официального" (то есть общепринятого) продолжателя Фукидида.
Рушенбуш начинает с византийского заявления (F261), что Феопомп использовал слово antipoliteuesthai в особом смысле, как "противостоять согражданину во внутренней политике". Его утверждение состоит в том, что слово, используемое в этом смысле, обладало ограниченным успехом и что оно часто находится в контекстах, где Феопомп может подозреваться как источник; кроме того другие, которые используют его так, известны как читавшие Феопомпа. Оно используется пять раз Диодором, предположительно четыре раза в контекстах, где Феопомп - возможный источник и однажды там, где Дурис, который знал Феопомпа, является вероятным источником. Его предполагаемое нечастое использование является свидетельством того, что оно не принадлежало к словарю Диодора и поэтому должно было прийти из его источника. Источником Диодора был Эфор, который использовал P, но использование не Эфорово, а Феопомпово. Поэтому Эфор должен был взять его из Феопомпа; он наверняка использовал Феопомпа, но фактически он использовал P. Поэтому P должен быть Феопомп, заключает Рушенбуш.
Я сумел найти не пять, но восемь использований этого слова в желаемом значении у Диодора. После трех использований в книге 13 встреча с ним еще по разу в книгах 17 (15.2), 18 (66.4), 20 (62.2), 27 (4.5) и 30 (5) приводит меня к предположению, что оно фактически является частью словаря Диодора или было слишком распространено в его источнике. Далее, его частое (четырнадцать раз) использование Полибием в различных контекстах, его появление даже в письме к Аттику (7.8.5) Цицерона и пара примеров (3.5.1, 2) в "Римских древностях" Дионисия (не упоминая восемь Диодоровых), все предполагают, что оно было в моде в течение приблизительно столетия от Полибия до Диодора. Его использование Аристотелем в отношении Солона (Политика 1247a) и схолиастом к Элию Аристиду касательно Клисфена и Исагора (Schol. Aristid. Раn. 3.118) развивает новую фазу в аргументе. Но вместо того, чтобы использовать antipoliteuesthai для подтверждения подозрения, что Феопомп мог быть источником, Рушенбуш использует слово, чтобы реконструировать Феопомпа. Если демагоги шестого столетия не поместились в книгу 10 ("О демагогах"), как глава 3 показала, то книга 21 (другое предложение) не намного счастливее. Та книга содержит "реконструкцию" географии Адриатики - Евксина и заканчивается упоминанием о сиракузских и афинских тиранах. Трудно увидеть, как отступление к Солону и о споре между Клисфеном и Исагором вписалось бы здесь. Феопомп изложил все это в "Эпитоме Геродота", которую никто кажется не читал. Было бы более вероятно, что слово использовалось летописцами местной афинской истории, аттидографами. Это объяснило бы его связь с Исагором и Клисфеном.
Самым проблематичным является отказ Р использовать antipoliteuesthai, несмотря на несколько прекрасных возможностей. Лондонские фрагменты приводят в 6.1-7.2 длинное описание афинских раздоров и в 7.3 рассказывают о переменах в Коринфе, где Тимолай выступает против антиспартанцев "на частных основаниях". Есть описание политиканства в Фивах. Схолиаст (Schol. Aristid. Раn. 3.83), говорит, что Исмений и Леонтиад "выступали против друг друга политически в Фивах" (antepoliteuonto), и Рушенбуш делает Феопомпа источником для этой информации. P подробно излагает ранние фазы этой самой борьбы в 16.1, 17.1 и 2, и нет никакого намека на antipoliteuesthai. Соответственно Рушенбуш утверждает, что ссылка принадлежит более позднему контексту, размещению гарнизона в Кадмее в 382, но это событие относится к периоду, называемому Полибием Leuktrikoi kairoi и сознательно опущенному Феопомпом. Кажется лучше назначить период ограниченного использования этого слова среди аттидографов, Аристотеля и других потерянных авторов четвертого столетия. Оно возможно было известно и Эфору, но использование его Диодором не должно происходить от него. Слово обладало вторым периодом ограниченной популярности в его время, и оно кажется было частью его словаря.
Здесь главная часть аргумента Рушенбуша. Несколько менее существенна, но все еще важна его попытка связать Феопомпа F103 с Артаксерксом Плутарха (21.4). Связь проложена через другое слово, также используемое метафорически, brabeuein. Это слово означает "действовать как судья" в основном, но оно было расширено несколько метафорически, чтобы означать "выносить вердикт" или "решать" (юридический или международный спор), вероятно в четвертом столетии. Феопомп использовал слово в F103, чтобы описать вмешательство царя в споры греков в 387 и навязывание от него им условий Царского мира. Плутарх использовал тот же самый глагол для описания того же самого случая:
"Но после того, как Артаксеркс посредством морского боя, который Фарнабаз и Конон выиграли для него при Книде, лишил лакедемонян их власти на море, он подчинил себе всю Грецию, так что продиктовал [brabeuein] грекам знаменитый Анталкидов мир".
Кроме того brabeuein используется Диодором в похожем смысле в 13.53.2, где темой является ситуация в Афинах в 410, в котором разделе P очевидно мог быть конечным источником через Эфора. В том же самом предложении есть другое метафорическое использование: meteorizein ("поднимать в высоту" буквально, "поддерживать дух [человека]"). Весьма предположимо, что Диодор может весьма близко отразить язык своих источников четвертого столетия, поскольку вероятно в ту эпоху развитие этих метафор имело место. Выглядит разумным, но метафоры не указывают на Феопомпа определенно. Диодор использует meteorizein метафорически в 11.32.4 (Платейское сражение), где конечным источником не мог быть ни P, ни Феопомп. Вероятно, что и Феопомп не является источником для Плутархова "Артаксеркса" (21.4). Его версия (F103) кажется придавала мало значения или вообще никакого Конону и Фарнабазу при Книде. Для него Царский мир был "продиктован" лишь, чтобы дать Артаксерксу свободу покорить Кипр и окончить восстание Эвагора.
При текущем состоянии свидетельств я сомневаюсь, что найдется идентификация P, встреченная со всеобщим удовлетворением. Вышеупомянутое обсуждение должно ясно дать понять мои причины того, чтобы не использовать фрагменты папируса в моем рассмотрении Элленики Феопомпа в главе 2. Далее, есть некоторая причина для одобрения кандидатуры Кратиппа. Если бы он мог бы быть идентифицирован как источник для Эфора, он должен был бы быть расценен как действительно очень сильный кандидат. Дионисий сообщил о Кратипповой нелюбви речам, "потому что они не только вмешиваются в факты, но и неприятны читателю". Диодор выражает схожее мнение в 20.1.1. Книга 20 касается событий с 307 до н. э. и после, и Эфор не был источником, поскольку уже не жил тогда, но пассаж относится к введению, рrooimion, которых у Диодора несколько, и Блох полагал, что это и другие prooimia в Диодоре произошли из Эфора. Но мнение отражает точку зрения Кратиппа настолько близко, что заимствование должно подозреваться. Если бесспорно, что этот prooimion был взят из Эфора, то последний мог оправданно подозреваться в "разграблении" Кратиппа. К сожалению, приписывание этого пассажа Эфору - не что иное как привлекательное предположение. Несколько более существенно наблюдение, что Диодор, конечно следуя Эфору, приписывает ниспровержение олигархии Ферамену (13.38.1-2) так же, как и Кратипп (см. резюме Плутарха). Это, конечно, устанавливает возможность, что Эфор использовал историю Кратиппа. Было бы хорошо иметь больше свидетельств, но идентификация P с Кратиппом похожа по-моему на верную догадку. Она удовлетворяет сообщению лингвистически и по времени, поскольку P был вероятно афинянином, как и Кратипп, и обоих нужно назначить на первую половину четвертого столетия; Дионисий ясен относительно "акмэ" Кратиппа, и описание событий, изложенных Р, является слишком обстоятельным, чтобы быть написанным спустя многие десятилетия после. Кратипп продолжал Фукидида, как и P, и возможно он был источником для Эфора, как определенно и P.

---

Феопомп. Свидетельства и фрагменты (Приложение B.)

Автор: 

Феопомп

Переводчик: 

Исихаст

Свидетельства

T1 Феопомп. Хиосец, оратор. Сын Дамасистрата. Родился [процветал?] около времени, когда ни одного архонта не было избрано в Афинах [404/3], в 93-й Олимпиаду [408/5], современник Эфора. Ученик Исократа вместе с Эфором. Написал эпитому Геродота в двух книгах, Филиппику в 72 [так в оригинале, 58] книгах, и Элленику, продолжив работу Фукидида и Ксенофонта [так в оригинале, наподобие Ксенофонта?], в 11 [так в оригинале, 12] книгах; она содержит события после Пелопоннесской войны и т. д. [Он также написал много других вещей.]
T2 Фотий Жизнь Феопомпа. (Westermann, Vitarum Scriptores, 204-6): Феопомп был хиосец по рождению, сын Дамострата. Говорят, что он отправился в изгнание вместе со своим отцом, когда тот был осужден за "спартанство", что он был возвращен в свою родную страну после смерти отца, и что его возвращение было устроено Александром Македонским, пославшим письмо хиосцам [334]. В то время Феопомпу, как говорят, было сорок пять лет. После смерти Александра изгнанный отовсюду, он пришел в Египет, однако Птолемей, царь Египта, не принимал его, и [даже] хотел покончить с ним, как [с человеком, который] докучал, но кто-то из его друзей заступился и спас его.
T3(b) Феопомп родился где-то после Алкивиада.
T4 Хиосский оратор Кавкал, брат историка Феопомпа.
T5(a) Говорят, что он и Эфор были учениками Исократа. Его манера выражения имеет много от формы речи Исократа вследствие подражания ему, хотя и не дотягивает до исократовой точности в исполнении. Учитель якобы дал им установку [писать] на исторические темы. Изучение древних времен выпало Эфору, а Феопомп обратился к эллинской истории после Фукидида. Следовательно, Исократ приспособил задачу согласно природе каждого из них. Поэтому их соответствующие введения очень похожи на мысли и в других аспектах, как если бы каждый выскакивал из одних и тех же стартовых ворот на ипподроме истории.
T5(b) Демосфен учился риторике вместе с афинянином Эсионом и хиосцем Феопомпом философом.
Zos. Vit. Isocr. 3.90-105 (Westermann, Vitarum Scriptores, 256-7): Он [Исократ] имел много учеников. Из них получили известность и почести Феопомп и Эфор, чьи истории сохранились, Гиперид, Исей, и Ликург, которые признаны в числе десяти ораторов, Филиск и Исократ, его тезка, Теодект и Андротион, который написал Аттиду и против которого Демосфен написал речь, и Пифон из Византия, оратор Филиппа. Что касается Эфора и Феопомпа, то существует история, которая хорошо символизирует Исократа. Когда он увидел, что Феопомп брал какую-нибудь маленькую тему и растягивал ее, очень подробно останавливаясь на ней, как он поступал в Филиппике, а Эфор, взявшись наоборот за большую и требующую многих слов, распространялся мало и скудно, он сказал: "У меня есть два ученика, один из которых нуждается в кнуте, а другой в узде". Кнут он имел в виду для Эфора из-за его природной медлительности и краткости, тогда как узду предназначал для Феопомпа из-за его безудержной болтливости.
В то время Эфор и Феопомп, ученики Исократа, были увенчаны как выдающиеся между другими.
Cic. De Or. 2.13 (57): После этого [то есть, по истечении времени Филиста Сиракузского] знаменитейшая риторическая кузница, так сказать, произвела двоих высокоталантливых людей, Феопомпа и Эфора, которые обратились к истории по настоянию своего учителя, Исократа. Но они никогда не касались судебных дел.
Cic. De Or. 2.22-23 (94): И о чудо! Там возник Исократ, учитель всех ораторов, из школы которого, как из троянского коня, вышли сплошь одни герои, только некоторые из них стремились отличиться на риторическом поприще, другие хотели прославиться на поле боя. Действительно, из первой группы были Феопомпы, Эфоры, Филисты и Навкраты.
Cic. De Or. 3.9 (36) = Quint. 2.8.11: Исократ, выдающийся педагог, говорил, что он обычно использует шпору для Эфора и поводья для Феопомпа.
T6(a) Теодект из Фаселиса в Ликии, сын Аристандра, оратор, обратился к написанию трагедий ... он, Навкрат из Эрифр, Исократ, оратор из Аполлонии, и Феопомп произнесли погребальные энкомии Мавсолу в 106-ю Олимпиаду [356-352], когда Артемисия, жена Мавсола, устроила состязание [в память по мужу]. Теодект выиграл с большим успехом, потому что он говорил трагическим стихом. Другие говорят, что Феопомп взял первый приз.
T6(b) Бороться за эти призы, говорят, пришли мужи, выдающиеся в остроумии и превосходные в красноречии: Феопомп, Теодект и Навкрат. Некоторые даже писали, что сам Исократ состязался с ними. Но в этом конкурсе победителем был признан Феопомп. Он был учеником Исократа.
(Sudа) "Исократ, сын Амикла": Исократ из Аполлонии на Понте или из Гераклеи, согласно Калистрату, сын философа Амикла, оратор, ученик и преемник великого Исократа. Посещал лекции философа Платона. Этот Исократ состязался с Теодектом, оратором и трагическим поэтом, Феопомпом Хиосским и Навкратом из Эрифр на соревновании в погребальных речах в честь Мавсола, царя Галикарнаса.
T7 (Спевсипп. Письмо Филиппу) Податель сего письма Антипатр является магнетом по рождению, но уже в течение длительного времени он пишет Греческую историю в Афинах. Он говорит, что в настоящее время кем-то обижен в Магнесии. Выслушай его дело и помоги ему как можешь. Так будет правильно по многим причинам, но особенно потому, что, когда мы прочитали в школе обращение, отправленное тебе Исократом, он одобрил его главный аргумент, но поставил ему в вину неупоминание твоих добрых услуг Греции. Я постараюсь сказать о нескольких из них, ибо Исократ не отразил благодеяний, оказанных тобою и твоими предками Элладе, и не развеял клевету, распространяемую против тебя некоторыми; не щадит он и Платона в письмах, уже посланных тебе. И все же в первую очередь он не должен упускать из виду твою нынешнюю дружбу с нашим городом, но ему следовало дать понять о ней и твоему потомству. Когда Геракл хотел быть посвященным в мистерии, хотя было принято у нас в былые дни не инициировать чужестранца, он стал приемным сыном Пилия. Если это так, то Исократу ничто не мешает обращаться к тебе как к согражданину, так как твоя семья происходит от Геракла. После этого он мог сообщить о добрых услугах, оказанных Греции со стороны Александра, твоего предка, и других [предков]. Хотя тот не афишировал их, словно они были под запретом и могли повлечь бедствия. Например, когда Ксеркс направил послов в Грецию требовать землю и воду, Александр убил послов. Позже, когда варвары начали свое вторжение, и греки противостояли им у вашего Гераклеона, и когда Александр сообщил им о предательстве Алева и фессалийцев, греки отступили и были спасены благодаря Александру. Тем не менее, было бы уместно, чтобы не только Геродот и Дамаст упомянули об этих услугах, но и тот, кто превозносит [Филипп § 77] себя в риторических фразах из своего учебника [текст поврежден] ... доброжелательные ученики должны благоприятствовать тебе. Ему следовало бы упомянуть также о его доброте во время Мардония при Платеях и многих последующих услугах твоих предков. Написанная так [с включением услуг] его речь гораздо более привлекла бы к тебе сердца греков, нежели не упоминающая ничего хорошего о твоем царстве. Кроме того, обсуждение древней истории подходило к Исократовым преклонным летам, и, как он сам сказал, чтобы изложить это с изяществом [Филипп § 10], был бы необходим "полный расцвет его умственных сил". Кроме того, он мог бы развеять клевету, которая возникла по большей части от олинфян. Ибо кто подумал бы, что ты настолько глуп, что, воюя с иллирийцами и фракийцами и еще с афинянами и лакедемонянами и другими греками и варварами, ты бы начал войну и против олинфян? Однако, не в письме распространяться по этим вопросам. Скорее я хотел бы сказать о том, что для столкнувшихся с ними они не оставались секретом, но замалчивались в течение длительного времени всеми, хотя в твоих интересах узнать о них, и сдается мне, я могу попросить у тебя награду за эти хорошие известия для Антипатра. Как видишь, касаемо земли, которая пришла к олинфянам, податель этого письма является первым и действительно единственным автором достоверных рассказов о том, что она принадлежала в древности Гераклидам, а не халкидянам. Он говорит, что одинаковым образом Нелей в Мессении и Силей в земле Амфиполь были убиты Гераклом, и оба как преступники: Мессена была дана в залог Нестору, сыну Нелея, а земля Филлида уделена Дикею, брату Силея. Многие поколения спустя Кресфонт приобрел Мессену, но афиняне и халкидяне захватили Амфиполь, хотя он принадлежал Гераклидам. Точно так же другие вредоносные и беззаконные люди были уничтожены Гераклом: Гиппокоонт, тиран в Спарте, и Алкионей в Паллене [области Амфиполя]. Спарта была передана Тиндарею, Потидея и остальная Паллена Сифону, сыну Посейдона. Сыновья Аристодема взяли землю Лаконии во время возвращения Гераклидов, но эретрийцы, коринфяне и вернувшиеся из-под Трои ахейцы забрали Паллену, хотя она принадлежала Гераклидам. Он сообщает, как Геракл уложил аналогичным образом тиранов Тмола и Телегона, сыновей Протея, в области Тороне, и как, убив Клейда и его сыновей в Амбракии, он назначил Аристомаха, сына Сифона, охранять Торону, но халкидяне заняли ее, хотя она твоя. Он также поручил Амбракию Ладику и Харатту, предписав им передать эти залоговые территории его потомкам. Опять же, все македонцы знают о самых последних приобретениях Александра из земли эдонов. Теперь это не исократовы заявления и не просто звучание имен, но сообщения, способные принести пользу твоему правлению. Кроме того, поскольку ты явно заинтересован в Амфиктионии [то есть в Дельфах], я хотел бы рассказать тебе старую историю из [сочинения] Антипатра, как впервые были созданы амфиктионы, и как из амфиктионов были исключены Аполлоном флегии, Гераклом дриопы, и амфиктионами крисеи. Все они, хотя являлись амфиктионами, были лишены своих голосов, и другие заполучили их голоса и вступили в амфиктионский союз. Некоторым ид этих дел, говорит он, ты подражал и даже принял в качестве приза на Пифийских играх за свое вторжение в Дельфы два фокейских голоса от амфиктионов. А тот, кто утверждает, что научит "говорить старые вещи по-новому и новые по-старому" [Панегирик § 8], в данном случае не изложил ни древние дела, ни твои самые последние победы, ни что-либо произошедшее в промежутке между ними. Действительно, он, кажется, не слышал об одних, не знал о других и забыл остальные. Кроме того, мудрый человек призывает тебя к актам справедливости. Он одобрительно описывает изгнание и возвращение Алкивиада, например [Филипп §§ 58-61], но опускает более важные и прекрасные достижения твоего отца. Алкивиад был изгнан по обвинению в безбожии и вернулся, причинив большой ущерб собственной стране, но Аминта, после того как уступил в борьбе за трон, удалился на короткое время, но потом стал править Македонией снова. Позже Алкивиад был изгнан вторично и окончил свою жизнь позорно, но твой отец состарился на своем троне. Опять же, он выставляет перед тобой монархию Дионисия [Филипп § 65], словно дает тебе установку подражать наиболее нечестивым, а не самым выдающимся людям и соперничать с наихудшим, а не с хорошим. Он утверждает, в своем руководстве по красноречию, что целесообразно применять обычные парадигмы и хорошо известные примеры [Филипп § 113], но потом, не уважая свое ремесло, использует примеры диковинные и самые постыдные, противореча собственной аргументации насколько возможно. Тем не менее, самое смешное из всего, о чем он пишет, следующее: он утверждает, что умело отразил доводы тех своих учеников, которые критиковали его усилия [Филипп § 22]. Побежденные из числа его учеников, потому что они были на пике своей риторической силы и не имели ничего сказать против его замечаний, расхвалили его речь настолько тепло, что дали ей первую премию на этом одном из его выступлений [Филипп § 22]. Но ты можешь быстро узнать ценность исторической работы и преподавания Исократа из того, что он делает киренцев, которые всем известны как переселенцы из Фер, колонистами из Лакедемона [Филипп § 23], и из того, что он [Исократ] назначил ученика с Понта преемником своей школы. Видал ты многих софистов, но нет большего повесы, чем тот понтиец. Кроме того, я слышал, что в настоящее время при тебе находится Феопомп, весьма тупоумный, и что он клевещет на Платона, как будто это не Платон подготовил начало твоего правления во времена Пердикки и это не Платон тяжело переживал, если какое-либо насилие или конфликт случались во дворце. Поэтому для того, чтобы заткнуть Феопомпу рот, прикажи Антипатру почитать ему из своей Эллинской истории, и Феопомп узнает, что он по праву пренебрегаем всеми и незаслуженно пользуется твоим покровительством. Аналогично, когда Исократ был молодым человеком, он и Тимофей писали срамные письма против тебя народу Афин. И теперь, когда он стар, он проигнорировал твой успех, как будто из ненависти или зависти. Он послал тебе обращение, которое сначала написал Агесилаю. Позже, он сделал там несколько изменений и продал его Дионисию, тирану Сицилии. В третий раз он взял немного там, добавил немного оттуда и пошел обхаживать Александра Фессалийского. Наконец, он с прожорливостью сплавил его тебе. Однако, я хотел бы, чтобы мой свиток напомнил о его отговорках в посланном им тебе обращении. По поводу Амфиполя он говорит, что мирный договор мешает ему писать подробно [Филипп §§ 6-8], что о бессмертии Геракла он побеседует с тобой в будущем [Филипп § 33], он извиняется за свой преклонный возраст, из-за которого при обсуждении некоторых вопросов он что-то перепутал [Филипп § 149], и просит не удивляться, если его понтийский ученик сделает письмо гнилым и негодным, когда будет его читать [Филипп §§ 25-27], и говорит, что ты сам знаешь, как победить царя Персии [Филипп § 149]. Увы, моего свитка недостаточно, чтобы написать об остальных его отговорках. Царь захватил Египет и папируса не хватает. Прощай. Позаботься скорее об Антипатре и отошли его обратно к нам.
T8 Suda, "Ephorus" (Westermann, Vitarum Scriptores, 213): Эфор из Кимы и Феопомп Хиосский, сын Дамасистрата, оба ученики Исократа, были противоположны по характеру и обратились к литературе по разным причинам. Эфор отвергал компромиссы, и его историографический стиль был скучным и вялым из-за недостатка яркости. Во время изгнания Феопомп стал просителем Артемиды Эфесской. Он послал множество писем Александру против хиосцев, и кроме того написал много энкомиев самому Александру. Говорят также, что он написал обличительную речь и против Александра, но она не сохранилась.
T9 Феокрит, хиосский оратор ... был политическим противником историка Феопомпа.
T10 Анаксимен мог поступить с врагом остроумным, но и самым мстительным способом. Он был хорошим подражателем и умел копировать стиль других. Когда возникла ссора между ним и Феопомпом, сыном Дамасистрата, Анаксимен написал насмешливую брошюру против афинян, спартанцев и фиванцев вместе взятых (то есть, Трикаран). Это был точь-в-точь Феопомп. Он поставил имя "Феопомп" на брошюре и разослал ее по городам. В результате, хотя ее автором был Анаксимен, ненависть к Феопомпу вспыхнула по всей Греции.
Lucian. Pseudol. 29: сказать про Феопомпа, судя по его Трикарану, что он разрушил первейшие города триединой речью, и, опять же сказать, что он пронзил Грецию трезубцем и что он Цербер красноречия.
T11 Деметрий сказал, что никто не касался написания этих законов, потому что это священное занятие. Он утверждал, что некоторые уже испытали вред от божества после покушения на них; например, Феопомп страдал головой более тридцати дней за то, что собирался написать историю о них, и только приостановив свое намерение, из-за которого явилось ему расстройство ума, смог он умилостивить бога. Кроме того, он даже видел сон о том, что это повторится с ним опять, если он и впредь будет влезать в святые вещи и замахнется упрощать их. Когда он отказался от этих планов, к нему вернулось здравомыслие.
T12 Подобно ему [Эфору] Каллисфен и Феопомп, которые принадлежали к тому же поколению, воздержались от древних мифологических историй.
T13 Из историков, Фукидид закончил свою историю здесь [411/10], а Ксенофонт и Феопомп продолжили его с того места, где он остановился. Ксенофонт охватил сорок восемь лет, но Феопомп закончил свою историю сражением при Книде [394], охватив семнадцать лет эллинских дел в двенадцати книгах.
T14 [394/3] Феопомп Хиосский закончил свою работу, Элленику, этим годом, то есть Книдским сражением. Он написал двенадцать книг. Историк этот начал с битвы у Киноссемы [там, где остановился Фукидид] и написал, охватив семнадцать лет.
T15 [Фукидид] умер после Пелопонесской войны ... Он написал события двадцать первого года ... Феопомп и Ксенофонт заполнили оставшиеся шесть лет, к которым они добавили свои Элленики.
T16 Эта [восьмая книга Фукидида] не Ксенофонта; ее характер достаточно являет это ... и она, конечно, не Феопомпа, как некоторые считали.
T17 Из историков, Феопомп Хиосский сделал этот год [360/59] началом своей истории о Филиппе. Он написал пятьдесят восемь книг, пять из которых утрачены.
T18 Исторические книги Феопомпа прочитаны, из которых пятьдесят три уцелели. Некоторые из древних утверждали, что шестая, седьмая, одиннадцатая, двадцать девятая и тридцатая были потеряны. И о них я не знаю. А некто Менофан - муж тоже древний и не презренный, написавший кое-что о Феопомпе - говорит, что двенадцатая также была потеряна. Однако, я читал ее наряду с другими (см. F103)
T19 Polyb. 8,8 (10).2-11 (13) .8.1 В настоящем случае, как и в предыдущей книге, я продолжаю разрабатывать эту [мессенскую] тему не только из вышеупомянутых соображений, но и потому, что некоторые авторы опустили события в Мессении полностью, а другие, из доброжелательности к царям, или наоборот, из страха перед ними, утверждали, что попрание Филиппом уважения к богам и человеческого закона в отношении мессенцев никак не ошибочно, напротив, его действия были достойны похвал и совершенно правильны. Можно видеть, что историки Филиппа поступают так не только в мессенских делах, но и в других случаях. Отсюда происходит, что их работы вовсе не имеют форму истории; они лишь панегирики. Мое личное мнение состоит в том, что никто не должен ни бичевать, ни превозносить царей ложно, как это было сделано в прошлом многими, но всегда следует согласовывать новое сообщение с тем, что было написано ранее, подходяще репутации каждого персонажа. Однако, возможно, это легче сказать, чем сделать, потому что многочисленны и разнообразны ситуации и обстоятельства, уступая которым люди на протяжении своей жизни были не в состоянии говорить или писать очевидные вещи. Поэтому некоторых из них должно простить, но не других. На этот счет можно было бы особенно упрекать Феопомпа (см. F27). Если бы кто-либо прочитал начало его сорок девятой книги, нелепость этого автора удивила бы всех. Помимо других произволов он смел выражаться следующим образом - я записал это его собственными словами (F225а). Кто не осудил бы эту грубую болтовню писателя? Поэтому он заслуживает осуждения не только за то, что он противоречит собственному намерению в своей вступительной речи, но также за то, что он лгал против царя и его гетайров и особенно за то, что лгал так постыдно и непристойно. Если бы кто писал о Сарданапале или об одном из его партнеров, то и тогда едва ли можно было использовать столь бранный язык. О его образе жизни и распутстве мы знаем из надписи на его могиле: "Сколько я съел, все излишки мои, как и радости блуда все тоже мои". (10 [12]. 11) ... И после смерти Александра, когда они (друзья) спорили о большей части населенного мира, они приобрели известность, которая была передана в очень многих мемуарах. Так, брань историка Тимея в адрес сицилийского правителя Агафокла хотя явно бьет через край, однако разумна, потому что он направляет свою тираду против мерзкого и недружелюбного тирана. Брань же Феопомпа совершенно бессмысленна. Ибо, намереваясь писать о царе, очень удачно родившемся и склонном к превосходству над другими, он не опустил ни одну позорную или ужасную о нем историю. Следовательно, историк должен казаться либо лжецом и льстецом в предисловии в начале своей работы, либо полным глупцом и по-детски слепым в своих суждениях по отдельным предметам, словно он думал, что необоснованным и неуместным сарказмом он сам представится более надежным авторитетом и что его хвалебные суждения о Филиппе будут считаться более достойными хорошего приема. Кроме того, никто не одобрит общего плана сочинения вышеупомянутого автора. Он взялся написать Элленику с момента, где остановился Фукидид, но, добравшись до времен Левктр и самых блестящих подвигов греков, он вдруг отказался от эллинской темы и связанных с нею вопросов и начал писать о деятельности Филиппа. Конечно, было бы гораздо более достойно и просто включить действия Филиппа в историю Греции, а не греческие дела в историю Филиппа. Ибо даже человек, занятый описанием царских дел, не удержался бы и изменил название и характер своего сочинения, если бы имел право и возможность. Начав историю Греции и преуспев в этом, ни один человек в мире не был бы так простодушен, чтобы превратить ее в жизнеописание царя. Что же заставило Феопомпа презреть столь немалое противоречие, как не то, что сперва его целью было полезное дело, а потом собственная корысть? Возможно, он мог бы ответить, что ошибся, изменив тему предмета, если бы кто-то спросил его об этом; но что касается его позорной речи о "друзьях" [в F225 (a)], я думаю, он не будет в состоянии дать объяснений и признает, что далеко вышел за рамки приличия.
T20(a) Феопомп Хиосский является наиболее известным из всех учеников Исократа. Он написал много панегириков, много увещательных речей, Хиосские письма - как они озаглавлены - и другие сочинения, достойные внимания. Он заслуживает похвалы как историк сперва за сюжеты [избранные им] для своих Историй (оба хороши: одна История охватывает заключительную часть Пелопоннесской войны, другая освещает деятельность Филиппа), во-вторых [его стоит отметить] за разумение (обе Истории изложены ясно и последовательно), и особенно за неустанную заботу о своем детище. И пусть никто не считает это простым развлечением. Вовсе нет, но из этого составляется совокупность полезности, как можно было бы сказать. Не говоря уже обо всех других вещах, кто не согласится с любителями ученого дискурса, что очень важно обрести полное знание о массе обычаев чужестранцев и греков, услышать о многих законах и государственных устройствах, о жизни людей, их деяниях, конце, поворотах в судьбе? Этим вопросам он посвятил обилие сведений, продуманно вплетенных в ткань основного рассказа. Все эти успехи историка весьма завидны, как и все его мудрые суждения на протяжении всей истории, поскольку он распространяется по поводу справедливости, приличного поведения и других добродетелей во многих прекрасных пассажах. Но венцом и наиболее характерным его достижением, которого столь же точно и мощно не повторил ни один другой историк ни до, ни после него, является его способность не только увидеть и сообщить то, что было очевидно для всех в каждом случае, но внимательно изучить как скрытые причины поступков и их исполнителей, так и их внутренние чувства, недоступные зрению большинства, и пролить свет на все тайны мнимой добродетели и маскируемых пороков. Я думаю, что мифический экзамен бесплотных душ в Аиде перед адскими судьями по строгости примерно аналогичен приговорам у Феопомпа. Поэтому он даже слывет клеветником, потому что выдвигает ненужные обвинения против важных лиц сверх необходимого, действуя несколько как врачи, которые, вырезая и выжигая раны на теле пациента, задевают при этом и здоровые части. Вот какого качества природа Феопомпа в действии. Его стиль наиболее близок к Исократову. Он чистый, разговорный и понятный, также высокий, великолепный и полный торжественности. Он попадает в "смешанную" классификацию стилей, течет сладко и нежно. Он отличается от стиля Исократа едкостью и энергией по некоторым темам [например], когда он обсуждает страсти, и особенно, когда он обличает города или стратегов за злонамерения и злодеяния - он тяжеловат по этим предметам. Он не намного отличается от Демосфеновой суровости, как можно увидеть из многих мест, но особенно из его Хиосских писем, написанных от всего сердца. Если бы в этих письмах, где он был особенно ревностным, он отверг переплетение букв-звуков, круговую и регулярную упорядоченность периодов и единообразие манерности, он далеко превзошел бы самого себя в стилистике. Есть определенные места в русле повествования, где он ошибается, и особенно в отступлениях. Некоторые из них не являются ни необходимыми, ни своевременными и кажутся совсем детскими. Сюда можно отнести рассказ о появлении Силена в Македонии, историю дракона, который сражался против триеры, и много других басен этого рода. Этих историков, которые были рассмотрены в свою очередь, будет достаточно, чтобы обеспечить подходящие отправные точки для примеров любой формы всем, кто с удовольствием занимается политическим красноречием.
T20(b) Я не думал, что необходимо доказывать превосходство Исократа над всеми этих ораторами, в том числе и над теми, которые жили при нем и подражали качеству его стиля. Я имею в виду Теодекта, Феопомпа, Навкрата, Эфора, Филиска, Кефисодора и многих других. Ибо те мужи не достойны и рядом стоять с Исократовой силой.
T21 Феопомп занимает место рядом с ними [Геродотом и Фукидидом], уступает им как историк, но превосходит обоих как оратор - и оратором он действительно был в течение длительного времени, прежде чем его убедили пойти в историки.
T22 Я слышу, что он [Феопомп] был очень красноречивым человеком в Греции.
T23 О Феопомпе, Эфоре, Гелланике Филисте и иже с ними мне казалось излишним что-либо писать.
T24 Самым красноречивым [из учеников Исократа] был Гиперид, оратор, но если бы это был Феопомп Хиосский или Эфор из Кимы, я поверил бы и не удивился.
T25(a) Энкомии и инвективы должны быть сдержанными, осмотрительными, честными, хорошо аргументированными, краткими и своевременными. В конце концов, твои персонажи не в суде. Ты ведь не хочешь подвергнуться той же критике, что и Феопомп, который осуждает большинство своих персонажей с реальной злобой и на постоянной основе, действуя в качестве обвинителя, а не историка.
T25(b) [Анций апрель 59 г. до н. э.] Здесь, несомненно, я должен играть роль политика. Ибо там [в Риме] я не только отстранен от игры, но и сыт этим по горло. Поэтому я буду писать секретные меморандумы, которые мы будем читать вместе, в стиле Феопомпа или даже намного язвительнее.
T26(a) Итак, Квинт, <в целом> история проверяется правдой, а у Феопомпа существует бесчисленное множество басен.
T26(b) Он мне кажется великим выдумщиком как в предыдущей истории (см. F75), так и в других местах.
T27 Euseb. PE 10.3.1-12: Лонгин, празднуя Платонии в Афинах, пригласил меня на праздник вместе с несколькими другими, в частности, Никагором Софистом и Старшим, Аполлонием Грамматиком, Деметрием Геометром, Просеном перипатетиком, Каллиетом стоиком, а сам он сделал себя седьмым.
Когда ужин шел полным ходом, возникла дискуссия среди прочего об Эфоре. "Давайте послушаем", сказал он, "что это за шум по поводу Эфора". Участниками спора были Каистрий и Максим. Последний ставил Эфора даже выше Феопомпа, но Каистрий называл его плагиатором. "И что является отличительной чертой Эфора," спросил он, "как не то, что он перенес к себе дословно целых три тысячи строк из произведений Даимаха, Каллисфена и Анаксимена?". На что Аполлоний Грамматик ответил: "А разве ты не знаешь, что Феопомп, которого ты предпочитаешь, также не чужд этой болезни?" (см. FF 21, 70, 102). Под конец Аполлоний сказал: "Почему мы удивляемся, что Эфор и Феопомп подхватили болезнь плагиата? Ведь оба они ужасно ленивы".
T28(a) Если кто-то сомневается в этом, пусть учится у Феопомпа Хиосского, правдивого человека, который потратил много денег на тщательное исследование истории.
T28(b) Феопомп, однако, отличался резким и злым нравом, и стиль у него был насыщенный, компактный и тщательно продуманный. Он предпочитал откровенность в способе речи. Поэтому Исократ сказал, что ему нужны поводья, а Эфору шпора.
T29 Вот для чего, по-моему, самые вдумчивые из древних авторов имели привычку давать своим читателям отдых посредством отступлений, и некоторые из них уходили в древность, сообщая мифической или исторический материал, тогда как другие рассуждают о чем-нибудь современном; при этом они не только перемещали сцены из одной части Греции в другую, но подключали и события за границей. Например, при работе с фессалийскими делами и подвигами Александра из Фер они прерывают рассказ, чтобы поведать нам о проектах лакедемонян в Пелопоннесе или о планах афинян, и о том, что случилось в Македонии или Иллирии, и после того как поразвлекали нас так, говорят нам об экспедиции Ификрата в Египет и о жестокостях, совершенных Клеархом в Понте. Так что вы увидите, что все историки практикуют этот способ, но только без порядка, в то время как сам я прибегаю к нему регулярно. Ибо авторы, которых я имею в виду, после упоминания, как Бардилис, царь Иллирии, и Керсоблепт, царь Фракии, приобрели свои царства, не дают нам продолжения и не переносят по истечении определенного времени к тому, что оказывается продолжением, но вставив эти вопросы, словно застолбив участок, возвращаются к своей первоначальной теме. Но сам я, рассматривая отдельно все самые важные части мира, как и события, имевшие место в каждом, и придерживаясь всегда единому порядку, как с каждым вопросом должно обходиться, сообщаю под каждым годом современные события, которые тогда происходили, предоставив читателю полную свободу вникать как в непрерывное повествование, так и в места, где я прервал его, так что он не найдет ни один из вопросов, которые я упомянул, несовершенным и недостаточным. Это все, что я должен сказать.
T30 Крайне важно избегать вставления длинных отступлений в середине своей речи. Конечно, нет необходимости избегать отступлений вообще, как их чурается Филист, ибо они дают читателю отдохнуть от концентрации. Следует лишь избегать отступлений, которые настолько длинны, что читатель рискует потерять цепь мыслей, в результате чего он не будет в состоянии вспомнить нить рассказа, как у Феопомпа в Филиппике, где мы сталкиваемся примерно с двумя, даже с тремя и более целыми историями в виде отступлений и в них нет никакого упоминания Филиппа, ни даже имени какого-либо македонца
T31 Феопомп расширяет свои исторические повествования большим количеством отступлений на разные исторические темы. Вот по какой причине Филипп, который вел войну против римлян [Филипп V Македонский], изъял отступления, в результате чего получился непрерывный рассказ о деятельности Филиппа [Феопомпова тема] в шестнадцати книгах. Он подогнал все это вместе, не добавив ничего своего и, как гласит история, только подчистил отступления.
T32 Polyb. 12.25f. Что я имею в виду, будет еще яснее из следующих ссылок, как, например, то, что случилось с Эфором в некоторых частях его истории. Ибо что касается баталий, то историк этот, как мне кажется, имеет определенное представление о морских сражениях, но зато ничего не смыслит в битвах сухопутных. Следовательно, когда мы читаем у него о навмахиях при Кипре и Книде, в которых военачальники царя сражались против саламинца Эвагора и против лакедемонян, мы удивляемся мастерству и эрудиции автора, как и черпаем из него много полезных сведений в аналогичных случаях. Но когда Эфор описывает битву при Левктрах между фиванцами и лакедемонянами или после при Мантинее между теми же противниками - где Эпаминонд потерял свою жизнь - если мы пройдем их пункт за пунктом и изучим построения и перестроения во время этих сражений, он покажется смешным, совершенно неопытным и незнакомым с этого рода вещами. Конечно, битва при Левктрах была согласованным действием с участием одного боевого сегмента, и поэтому она не полностью раскрывает отсутствие опыта у автора. Однако, битву при Мантинее изложить не так просто, и отсюда она наименее понята историком. Это будет ясно, если посмотреть на местность и точно отмерить движения, описанные им самим. Те же самые [огрехи] можно найти у Феопомпа и особенно у Тимея, которого мы теперь обсуждаем. Ибо пока они [Феопомп и Тимей] приводят этого рода вещи в общих чертах, их промахи остаются незамеченными, но всякий раз, когда они захотят разработать и уточнить там что-нибудь, [присущие им] ошибки сразу вылезают наружу, как и у Эфора.
T33 Plut. 803A-B. Политическое ораторское искусство более чем судебное подходит для афоризмов, исторических анекдотов, мифов и метафор, с помощью которых в меру и в нужный момент риторы потрясают своих слушателей ... Но что касается торжественных речей и периодов Эфора, Феопомпа и Анаксимена, которые они декламируют, [словно] вооружив и выстроив боевые силы, то можно сказать: "Никто не не пустословит пред оружием".
T34 Дурис в первой книге своих Историй говорит: "Эфор и Феопомп очень неудовлетворительно изложили события, поэтому они не вызывают ни чувства волнения, ни радости в повествовании. Их задачей был только стиль". Несмотря на это, Дурис во многих отношениях хуже, чем они, и совершает в композиции те же самые ошибки, в которых он обвиняет и их. Однако, направил ​​ли он свое замечание против высокомерного утверждения Феопомпа, что древние уступали теперешним второсортным, не могу сказать, [но для меня очевидно], что оба они не понимали древних должным образом, и на этом я бы наиболее сильно настаивал. Клеохар Мирлейский, высказываясь, я думаю, обо всех речах Исократа - ибо это то, что по-моему он имеет в виду в своем сравнении с Демосфеном - предостерегая против ссылок на ненужные параллели, говорит, что Демосфеновы речи подобны телам солдат, а Исократовы являются словно телами атлетов. Понятно, что Феопомп не уступает ни одному из исократиков как стилист.
T35 Многие отвергали учение Платона и находили недостатки в его произведениях, в первую очередь его ближайший ученик Аристотель, затем Кефисодор, Феопомп, Зоил, Гипподам, Деметрий и многие другие, которые выставляли его в смешном виде не из зависти или недоброжелательства, а из стремления установить истину.
T36 Cic. Brut. 66. [Катону] не хватает поклонников, как и много веков назад их недоставало Филисту Сиракузскому и самому Фукидиду. Ибо, как горделивая и возвышенная риторика Феопомпа задвинула в тень их сжатые и иногда даже не вполне понятные из-за краткости или чрезмерной едкости предложения - как Демосфен затмил Лисия - так и современная высоко выстроенная речь последующих писателей скрыла Катона от света.
T37 Cic. Or. 207. Следовательно, отложив в сторону другие формы ораторского искусства, мы выбрали для нашего обсуждения ту, которая используется в суде и в публичных собраниях. В других формах, то есть в истории и в эпидейктическом красноречии, как его еще называют, желательно иметь все, что делается в периодическом стиле Исократа и Феопомпа, так что язык работает, как будто он находится в кругу, останавливаясь после каждой завершенной и законченной фразы.
D. H. Comp. 23. Гладкий тип соединения, который я поместил на второе место, имеет следующие характеристики. Он не ищет "кругового обзора" для каждого отдельного слова или широкую надежную базу для всех них или длинных интервалов между ними. Ему чужды медлительность и стабильность. Его целью являются слова в движении, слова, налетающие друг на друга и поддерживающие друг друга, как постоянно текущий поток. Этот тип любит отдельные части, которые объединяются и переплетаются вместе так, чтобы выглядеть как можно длиннее, одним сплошным высказыванием. Это достигается за счет точности подгонки стыков, которые оставляют промежутки между словами незаметно. Это как прекрасно вытканная одежда или картины, в которых свет сливается с тенью. Все слова, как ожидается, будут благозвучными, нежными, мягкими, девственными; слоги грубые и колючие он ненавидит и осторожно относится ко всему смелому или рискованному. Не удовлетворяясь пригодными соединениями и четкими связями между словами, этот способ направлен также на тесное переплетение членов в общее здание, венчаемое периодом. Он ограничивает длину колона до состояния "не слишком короткий, не слишком долгий" и периода, который должен быть того размера, чтобы дыхание взрослого человека могло его контролировать. Он не терпит непериодического письма: периода, не разделенного на члены, или колона вне пропорции. Он использует ритмы не очень долгие, но средние или очень короткие. Концы его периодов должны быть ритмичными и точно базирующимися. Связи между периодами здесь формируются противоположно связи между словами: этот тип письма сливает слова, но отличает периоды и пытается сделать их видимыми со всех сторон. Его любимые фигуры не архаичные или, например, производящие впечатление торжественности, весомости или напряжения, но роскошные и ласкающие, полные обманных и театральных качеств. Проще говоря, второй тип во всех важных аспектах противоположен первому, и это нечего повторять. Остается перечислить его выдающихся практикантов. Из эпических писателей лучший представитель, я думаю, Гесиод, из лирических поэтов Сафо и затем Анакреонт и Симонид, среди трагических поэтов только Еврипид; строго говоря нет ни одного историка, хотя Эфор и Феопомп ближе к нему, чем большинство. Среди ораторов у нас есть Исократ.
T38 Cic. Or. 151. Это [естественный порядок слов] латинский язык так тщательно отмечает, что никто не является настолько безграмотным, чтобы избегать слияния гласных. На этот счет некоторые критикуют даже Феопомпа за то, что он пошел на многое, чтобы избежать этих позиций гласных, хотя то же самое можно сказать и о его учителе. Quint. Inst. 9.4.35. С другой стороны, пауза не столь уж ужасное преступление. Я не знаю, хуже ли пренебрегать ею, или поднимать большой шум вокруг нее. По необходимости, страх перед ней подавляет словесный поток и отвлекает нас от более решительных выражений. Итак, пренебрежительно дозволять ей все, но рабское всегда избегает ее. В целом согласуется с уважительной причиной [мнение], что Исократ и его последователи, особенно Феопомп, зашли слишком далеко, избегая ее.
T39 Исократ ... обычно удерживал его [Феопомпа] от тщеславия в стилистической смелости.
T40 Кого найдешь более приятным, чем Геродот, более серьезным, чем Фукидид, более сжатым, чем Филист Сиракузский, более едким, чем Феопомп, более мягким, чем Эфор?
T41 Точно так же фраза Феопомпа кажется мне наиболее выразительной из-за аналогии. Не понимаю, как Цецилий мог придраться к ней. "Филипп был искусен", говорит он, "в переваривании фактов". Здесь разговорное словосочетание гораздо более выразительно, чем любая разукрашенная фраза. Ибо поскольку оно взято прямо из повседневной жизни, ей гораздо проще поверить. Следовательно, в отношении человека, который преодолевает тяготы и нищету с терпением и даже с удовольствием ради успеха в жизни, выражение "перевариваемые факты" является очень удачным оборотом речи.
T42 Всего несколькими словами испортил Феопомп описание приготовления персидского царя к походу на Египет (см. F263). В этом случае Феопомп незаметно для себя спускается все ниже и ниже вместо того, чтобы постепенно возвеличивать свой рассказ. В замечательное описание приготовлений к грандиозному походу он внес вдруг какие-то мешки, тюки с пряностями и сразу же ввел нас в кухню. Попробуем представить себе, что кто-нибудь действительно принес и положил мешки с тюками среди всего этого великолепия, между золотыми и разукрашенными драгоценными камнями сосудами, серебряными чашами, кубками и златотканными шатрами. Что за непривлекательное зрелище раскрылось бы перед нашими взорами! Подобным уродством должны выглядеть в описании все эти слова, оказавшиеся здесь, словно пятна на одежде, совершенно некстати. Автору ничего не стоило бы избежать грубой ошибки. В дополнение к тому месту, где речь идет о горных кряжах, нужно было бы сказать еще о верблюдах и других животных, нагруженных всевозможными лакомствами; можно было наконец, просто указаать груды зерна и назвать все то, что имеет непосредственное отношение к роскоши и комфорту; если же ему было так важно сохранить в своем рассказе мельчайшие подробности, следовало бы обстоятельно все перечислить (Чистякова).
T43 Demetr. Eloc. 240. Мы подошли к мощности, и будет ясно из уже сказанного, что она тоже исходит из тех же трех источников, как и все предыдущие стили. Есть некоторые предметы, которые имеют неотъемлемую мощь, что делает даже писателей, чей стиль самый слабый, на вид сильными. Когда Феопомп например, говорит о флейтистках, борделях и тому подобном, все это настолько впечатляет, что его слабый стиль упускается из виду и считается мощным.
T44 Demetr. Eloc. 247. Мы избегаем антитез и омонимов в наших периодах, потому что они напыщенны и не имеют силы. Они скорее холодные, нежели мощные. Феопомп, например, когда он нападает на "друзей Филиппа", разрушает мощь антитезой: "Мужи-убийцы были они по природе, мужи-проститутки были они в обиходе". Когда читатель слишком внимателен к стилю, да еще к плохому стилю, он теряет контакт со всеми ощущениями.
T45 D. Chr. 18.10. Теперь в случае с Геродотом: если тебе когда-нибудь понадобится настоящее удовольствие, прочитай его, когда у тебя много времени. Неторопливый и приятный аспект его сообщения передаст впечатление, что его работа больше рассказ, чем история. Фукидид находится в первом разряде историков, по моему мнению, а Феопомп во втором. Существует риторическое влияние в повествовательных частях его работ. Стилистически он не испытывает недостатка в мощи, и он не небрежен. Моменты легкомысленности в его стиле не столь презренны, чтобы причинить тебе скорбь. Эфор, с другой стороны, передал много истории, но тебе не следует подражать разлегшейся неспешности его повествовательного стиля.
T46 Существительное "изгнанник" [apokeryctos = "лишенный прав"] в древности не использовалось. Феопомп использует его, но оно не является надежным для различения стиля.
T47 Он [Тимей] придирается к Феопомпу за то, что Дионисий у него переехал из Сицилии в Коринф на торговом корабле, хотя в действительности он отплыл на военном судне.
T48 Ф[eoпомп]ов [Tеодектов?] Лаконик, один [свиток]; [Корин]ф[иа]к, один; [Maвсо]л, один; [Oлим]пик, один; [Филип]п, один; Энкомий [Александр]а, один; О [пропуск], один; [пропуск], один; К Эвагору [пропуск]; Письм[о] к [пропуск], один; Обращен[ие к] Александру [пропуск]; Панафенаи[к, один]; Против учен[ия Платона]. Другого Феопомпа: О царстве.
T49 См. FF68.
T50 Десять историков: Фукидид, Геродот, Ксенофонт, Филист Сиракузский, Феопомп, Эфор, Анаксимен, Каллисфен, Гелланик, Полибий.
T51 (Charax of Pergamon, no. 103, T2 = Evagrius НЕ 5.24): Все, что происходило сказочного или правдивого, будь то войны греков и древних варваров между собой и против других, или вообще совершенное кем-либо с тех пор как появились люди, все это записано Хараксом, Эфором, Феопомпом и другими бесчисленными авторами.

Эпитома истории Геродота

F1 "Подняться [anabenai] на лошадь", вместо "взобраться" [epibenai]. Феопомп в Эпитоме Геродота.
F2 "Впавший в нищету". Феопомп в Эпитоме Геродота.
F3 "Отправить в изгнание". Феопомп в Эпитоме Геродота.
F4 "Стремиться" ... вместо "побуждать". Феопомп в Эпитоме Геродота; еще употребляется в значении "желаю", то же самое в Эпитоме.

Элленика

F5 [Фукидид] прекратил свою историю морской битвой под Киноссемой ... Писать о последующих событиях он оставил другим, Ксенофонту и Феопомпу. Но [Фукидид не включил в свой труд] ни второй морской бой возле Киноссемы, о котором говорил Феопомп, ни сражение у Кизика, в котором Фрасибул, Ферамен и Алкивиад одержали победу, ни битву при Аргинусских островах, где афиняне победили лакедемонян, ни венчающий афинскую катастрофу морской бой при Эгоспотамах, когда афиняне потеряли свои корабли и последующие надежды. Их оборонительная стена была снесена, затем установилась ​​тирания тридцати, и город постигли многие беды, описанные Феопомпом.

Книга 1

F6 Кардия ... находится, как говорит Феопомп в первой книге Элленики, на Херсонесе у так называемого Черного моря.
F7 Хрисополь, в Вифинии близ Халкедона ... Эфор книга 23 ... и Феопомп в книге 1 Элленики: "Они отплыли в Халкедон и Византий с остальной частью войска с целью удержать Хрисополь".

Книга 2

F8 Педарит. Исократ в Архидаме [53]. Он был одним из тех, кого посылали из Лакедемона как гармостов; [был он] благородного рождения, как говорит Феопомп во второй книге Элленики.
F9 Аспенд, город Памфилии ... Феопомп в четвертой книге Элленики: "уйдя от аспендийцев". Женский род тот же самый. Также Аспендская и Аспендийская территория [Aspendia и Aspendis - тот же автор].
F10 Тринесса, место [река?] во Фригии. Феопомп Элленика 4.
F11 Селласия, город Лаконии. Феопомп Элленика 4.

Книга 6

F12 Ороп ... также Феопомп в Элленике 6. "[Некоторые] из оропцев общались с Телефом и людьми из его компании, которые хотели, чтобы Ороп принадлежал им".
F13 Феопомп в Элленике 7 [или: и Гелланик], говоря об илотах, что они также называются гелеатами, пишет следующее: "Народ илотов пребывает в крайне суровом и горьком состоянии. Они порабощаемы спартанцами уже в течение долгого времени. Некоторые из них из Мессены, но гелеаты именуются так от того, что когда-то занимали место в Лаконии, называемое Гелос (болото).

Книга 8

F14 Эмбатон, место в Эрифрее. Феопомп Элленика 8.
F15 Кальпе, город вифинцев. Феопомп Элленика 8.
F16 Ладепсы и транипсы, племена вифинцев. Феопомп Элленика 8 [или 50, следовательно Филиппика?]
F17 Китоний, город между Мисией и Лидией. Феопомп Элленика 8...

Книга 9

F18 Феопомп в девятой книге Элленики говорит, что эретриец Афиней стал льстецом и миньоном Сизифа из Фарсалии.

Книга 10

F19 Карпасия, город на Кипре ... гражданин карпасеот ... Феопомп в книге 10 называет их карпасиями. F20 Почти каждый пишет, что Павсаний и Лисандр были печально известны роскошной жизнью, но Феопомп в десятой книге Элленики говорит обратное о Лисандре: "он был прилежен и умел дружить и с простыми людьми и с царями. Он соблюдал умеренность и чуждался удовольствий. Действительно, став владыкой почти всей Эллады, ни в одном из городов он не засветился ни как сладострастник, ни как участник несвоевременного застолья".

Книга 11

F21 "Я тоже", сказал Никагор, "когда прочитал его Элленику и ксенофонтову, обнаружил, что он перетащил к себе многое из работы Ксенофонта. Особенно шокирует то, что он ухудшает украденные отрывки. Хорошим примером может служить встреча Фарнабаза и Агесилая, состоявшаяся по просьбе Аполлофана из Кизика, и их беседа друг с другом во время перемирия. Ксенофонт описал их в своей четвертой книге [4.1.29-40] чарующим способом и подходяще достоинству каждого, но Феопомп перенес их в одиннадцатую книгу своей Элленики, сделав вялыми, безжизненными, и статичными. Он стремится добавить и проявить силу языка и - при посредстве плагиата - стилистическую полировку. Но он оказывается скучным и ленивым как прокрастинатор, разрушая живость и яркость Ксенофонта".
F22 Об откормленных гусях и телятах Феопомп в Филиппике 13 [F106] и Элленике 11, где он показывает самообладание спартанцев в отношении желудка, пишет так: "Фасосцы также послали Агесилаю, когда он прибыл, овец всех видов и хорошо упитанный крупный рогатый скот, и, кроме них [среди даров] были также лепешки и всякого рода лакомства. Агесилай принял овец и крупный рогатый скот, но лепешек и лакомств он сперва даже не заметил, ибо они были вне поля зрения, однако, когда увидел, приказал убрать, заявив, что не должно лакедемонянам есть это. Когда же фасосцы настаивали, он сказал: "Возьмите это и отдайте вот тем людям", указывая на илотов, и продолжил: "Гораздо уместнее, если они испортят их, нежели меня и присутствующих здесь лакедемонян".
F23 Он имеет в виду Фивы в Азии ... Более того, Филеас говорит, что есть Фивы в Фтиотийской области Фессалии, а Феопомп в Элленике [книга 3?] говорит, что есть еще одни [Фивы] рядом с Микале и милетцы сдали его самосцам.

Истории (Филиппика)

Вступление

F24 Я вынужден начать с нескольких слов о себе, хотя я не охотник повторять речи, обычные во введениях к историям. Я также не намерен останавливаться на своих собственных достоинствах ... и решил не клеветать на других историков, как [клевещут] Анаксимен [Анаксилай] и Феопомп во введениях к своим историям.
F25 Он говорит, что Исократ писал речи и давал уроки за неимением дохода, и Теодект [делал это] тоже за плату; оба обучали молодых людей и тем зарабатывали на жизнь, тогда как и он сам, и Навкрат были самодостаточны и тратили все свое время на охоту за мудростью и знаниями. И [он говорит], что не казалось бы неразумным претендовать ему на первенство, поскольку он написал эпидиктических речей не менее 20 000 строк и [кроме того написал еще] более 150 000 строк [в общей сложности?], откуда можно узнать о деяниях греков и варваров, которые все еще сообщаются даже по сей день и, более того, потому что нет важного места или выдающегося города у греков, которого он не посетил с целью показать свое ораторское искусство или в котором он не оставил большую известность и прочную память о своем риторическом мастерстве. Так он говорит о себе, и он заявил, что выдающиеся писатели прежнего времени значительно уступают даже второсортным авторам современных ему дней. Он утверждает, что это видно из одних наилучше сработанных трудов и других забытых, ибо, по его словам, литературные знания достигли значительного прогресса в его поколение. Но кого он подразумевает под "авторами прежнего времени", я не могу верно угадать. Не стану предполагать, что он нахально бранит Геродота и Фукидида, ибо во многих отношениях он гораздо хуже этих мужей. Возможно, он имеет в виду Гелланика и Филиста Сиракузского, историков, или, возможно, завуалированно намекает на Горгия и Лисия и подобных им, рожденных еще до него, хотя почти одновременно, но даже они не настолько худшие, нежели он, авторы.
F26 Очевидно, что даже если он никогда не написал [об этом ни слова?], он очень хорошо подготовился для работы. Он потратил огромные суммы на сбор материала. Кроме того, он много чего видел сам. Он также общался с многими важными людьми того времени - военачальниками, демагогами и философами, ради своего сочинения. Он сделал написание истории не простым времяпрепровождением, как некоторые, но главным занятием в жизни. Рассмотрев многие аспекты его работы, постигаешь вложенный в нее труд. Ведь он говорит о расселениях народов с включением легенд об основании городов, приводит биографии монархов с показом их интимных привычек, и если было что-то замечательное или необычное на суше или на море, он и это запечатлел у себя.
F27 На этот счет (см. Т19) можно было бы особенно упрекать Феопомпа, который, в начале своей истории Филиппа говорит, что была особая причина, которая побудила его взяться за эту работу, а именно, что "Европа никогда еще не рождала равного Филиппу, сыну Аминты, человека". Однако, сразу после этого, и во вступлении, и на протяжении всей истории он изображает его как самого отпетого бабника, почти уничтожившего собственный дом своей импульсивной склонностью к этого рода вещам, и кроме того [рисует его] как самого несправедливого человека и махрового интригана в манипулировании друзьями и союзниками, как поработителя большого числа городов, захватившего их предательством и силой, и как неизлечимого алкоголика, который часто замечался от своих
близких пьяным даже в дневное время. Приготовившись говорить о царе, родившемся со всеми природными качествами великого мужа, он ничего позорного или ужасного о нем не опустил. Так что либо этот автор [Феопомп] был лгуном и льстецом во вступительных замечаниях в начале своей истории, либо он полностью глуп и по-детски доверчив при изложении подробных сведений, предполагая, что бессмысленными и надуманными оскорблениями он заработает себе авторитет и получит признание за свою хвалебную оценку Филиппа.

Книга 1

F28 Например, в историю Фессалии в управление Александра Ферского они (см. Т29) вставляли рассказы о делах лакедемонян в Пелопоннесе, а также [рассказы] об афинянах, о событиях в Македонии или Иллирии, затем после короткого перерыва продолжали говорить о походе Ификрата в Египет и о жестокостях Клеарха в Понте ... упомянув, каким образом Бардилис, царь иллирийский, и Керсоблепт, царь фракийский, приобрели свои владения (Мищенко).
F29 Аргей ... Что касается этого человека, Феопомп также говорит в 1-й книге Филиппик: "Они называют Архелая [или: Аргея и Павсания сыновей Архелая?] и Аргеем, и Павсанием".
F30(a) Что означает "это когда-то много обсуждаемый секрет" у Демосфена в Филиппике [2, 6]? Феопомп объяснил это в [тридцать ... ] книге 1. Он говорит: "Он также отправил Антифонта и Харидема послами к Филиппу для переговоров о дружбе. По прибытии они пытались убедить его заключить тайную сделку с афинянами, обещая ему Пидну, чтобы им в свою очередь получить Амфиполь. Однако, послы ничего не сообщили об этом афинскому народу, потому что не хотели, чтобы пиднейцы знали, что они собираются предать их, но устроили это тайно с буле (Афин).
F30(b) Почему в тайне? Да чтобы ни потидейцы, ни пиднейцы не знали и не были настороже. Но Феопомп говорит, что это касалось только Пидны и Филиппа, чтобы он сам дал Амфиполь афинянам и получил Пидну от них в свою собственность. Это было секретом, чтобы пиднейцы не узнали об этом и не были настороже, ибо они не хотели быть под Филиппом.
F31 В 1-й книге Филиппики Феопомп говорит следующее о Филиппе: "На третий день он прибыл в Онокарсиду, округ Фракии, где находились исключительно хорошо посаженные рощи, приятные для обитания в другое время, но особенно в летний сезон. Это была одна из любимых резиденций Котиса. Он из всех царей, которые когда-либо жили во Фракии, был наиболее предан удовольствиям и роскоши. Он ходил по своей стране и везде, где видел осеняемые деревьями и орошаемые потоками места, воздвигал там пиршественные залы. Он часто посещал каждый из них всякий раз, когда оказывался поблизости, приносил жертвы богам и общался с ипархами. Он жил счастливым и благословенным, пока не совершил святотатство в отношении Афины". Историк продолжает рассказывать о том, как он устроил праздничный ужин, будто собирался жениться на Афине, приготовил брачный чертог и ожидал богиню, не прекращая бражничать. Когда он совсем лишился разума, то послал одного из копьеносцев посмотреть, явилась ли богиня в чертог. Когда тот вернулся с докладом, что ее нет, он застрелил его из лука, как умертвил и второго посланного по той же причине. Наконец, третий сообразил и сказал, что богиня давно уже там. Этот царь однажды в порыве ревности растерзал свою жену собственными руками, начав с гениталий.
Гарпократион: Котис. Он правил Фракией в течение двадцати четырех лет. Сначала он жил в роскоши и в склонности к удовольствиям, но потом, когда успехи его возросли, он впал в крайнюю дикость и ярость, так что даже разрезал свою жену, от которой имел детей, напополам своими собственными руками, начав с ее половых органов.
F32 Мокарс, область Фракии. Феопомп Филиппика 1.
F33 Алланта, город Македонии [и Аркадии]. Феопомп в Филиппике 1 назвал его Аллантий.
F34 Халкида Существует еще одна Халкида, город Лариссы. Он также приводится в форме множественного числа, Chalcae: Феопомп Филиппика 1 [пропуск?] и 3: "он продолжал войну, выступив из Халкиды Лариссейской" [F48].
F35 Киней ... Историки согласны между собой, что Киней был одним из тех, кто сдал фессалийские дела Филиппу - особенно Феопомп в книге 1, где он подробно рассказал о деятельности этого человека.
F36 Ныне люди даже среднего достатка в состоянии ставить роскошный стол или иметь собственных поваров и много других слуг, или расходовать на повседневные нужды больше, чем древние привыкли тратить на жертвоприношения и праздники.
F37 "есть основания", а не "размышлять", Феопомп Филиппика 1.

Книга 2

F38 В Филиппике 2 Феопомп говорит, что цари пеонов, поскольку у скота, разводимого в их земле, вырастают рога вместимостью в три и четыре хоя, делают из них чаши для питья, украшая их края серебром и золотом.
F39 А во второй книге Филиппики [Феопомп] говорит: "Иллирийцы обедают и выпивают сидя. Они приглашают своих жен на попойки, и считается хорошим тоном для женщины пить в компании с любым встречным и поперечным. Они уводят своих мужей домой с застолий. Жизнь у этих людей не сахар, и они подпоясывают животы широкими ремнями, когда пьют. Сперва они подпоясывают умеренно, но всякий раз, когда добавляют дозу, стягивают ремень плотнее".
F40 И он говорит, "[Ардиеи] [автариаты] приобрели триста тысяч проспелетов, которые совсем как илоты. Каждый день они бражничают, устраивают симпосии, и объедаются и пьют без ограничений. Поэтому, когда кельты оказались в состоянии войны с ними, они, зная об отсутствии у них самоконтроля, дали приказ всем своим солдатам приготовить у себя в палатках щедрый ужин и положить в пищу травяное снадобье, способное опустошить кишечник и вызвать диарею, вследствие чего одни из них были схвачены кельтами и уничтожены; другие бросились в реки, не владея своими желудками".
F41 Неон, Демосфен в речи за Ктесифона [О венке 295]. Что касается его дружбы с Филиппом, Феопомп пишет эту историю в Филиппике 2? [32?, 52?]; [и см. F235].

Книга 3

F42 Гиеракс ... Гиеракс был одним из послов, отправленных амфиполитами в Афины, когда они желали отдать свой город и территорию под власть афинян, как Феопомп записал в Филиппике 3.
F43 Дат, город Фракии, благословенный богатством. От этого города возникла поговорка: "Дат [полон] благ". О нем и окружающей его земле говорят, называя его иногда в среднем роде, Datum; иногда в женском, Datus, как у Эфора в книге 4 (no. 70, F37). Существует лишь один пример Datus мужского рода: у Феопомпа, Филиппика 3. Однако, город Датен был переименован [в Филиппы], когда Филипп, царь Македонии, завоевал его, как говорят Эфор и Филохор в книге 5.
F44 Зирения, город Фракии. Феопомп Филиппика 3.
F45 Гиппака, пища скифов из молока лошадей. Некоторые называют ее лошадиной сывороткой; она используется скифами. Они пьют ее или едят в виде простокваши согласно Феопомпу в книге 3 той же самой [его?] работы.
F46 Сесонхозис, царь всего Египта после Гора, сына Исиды и Осириса, напал на Азию и покорил ее всю, как и большую часть Европы. Более точное сообщение о его подвигах содержится у Геродота [2.102 сл.]. Феопомп в книге 3 называет его Сесострисом.
F47 Тапсак, город Сирии у Евфрата. Феопомп в Филиппике 3.
F48 См. F34.

Книга 4

F49 Рассуждая о фессалийцах в книге 4, он говорит: "Они вечно развлекаются в обществе танцовщиц и флейтисток, в то время как другие проводят все дни, играя в кости, пьянствуя и предаваясь аналогичным порокам. И их больше заботит, чтобы перед ними были столы, уставленные всеми видами лакомств, нежели стремление к строго упорядоченной жизни [deest aliquid?]; "фарсальцы из всех народов", продолжает он," являются ленивейшими и наиболее расточительными".
F50 Галоннес ... Феопомп упоминает спор из-за Галоннеса в книге 4, Анаксимен также в своей Филиппике, книге 4 (no. 72, F7).
F51 Эйон ... Феопомп в книге 4 говорит, что афиняне изгнали амфиполитов из Эйона и разрушили город.
F52 Во время осады Мефоны он [Филипп] потерял правый глаз, пораженный стрелой, когда осматривал осадные машины и навесы, о чем Феопомп сообщает в книге 4 своей Истории о нем. Марсий Македонский согласен с ним (no. 135-6, F16). Однако, Дурис (no. 76, F36) ...

Книга 5

F53 Пагасы, Демосфен в Филиппике [1,9]. Это гавань ферейцев, Пагасы, как Феопомп в Филиппике 5 [некоторые рукописи опускают "5"] проясняет.
F54 Амфаны, город Дориды. Гекатей в Генеалогиях 1 (no. 1, F3). Феопомп называет его Amphanaea в Филиппике 5. Существует округ Фессалии с тем же именем.
F55 Маккары, область выше Фарсала. Феопомп, Филиппика 5.
F56 Олика, город Македонии. Феопомп, Филиппика 5.
F57 Многоедение, как и мясоедение лишает умы рассудительности и делает души более вялыми, заполняя их к тому же вспыльчивостью, ожесточением и неуклюжестью.
F58 Тем не менее, согласно многим, ослиные вьючные седла упоминаются в книге 5 Филиппики.
F59 Пигела ... Пигела город в Ионии, который, как Феопомп говорит в книге 6, получила свое название, когда некоторые из членов экипажа Агамемнона остались там из-за болей в ягодицах [pygae].
F60 Эва, город в Аркадии. Феопомп книга 6.
F61 Эвемон, город орхоменцев. Феопомп книга 6.
F62 О некоторых народах, которые живут рядом с океаном, Феопомп в Филиппике 8 говорит, что они привыкли к изнеженной жизни. О византийцах же и халкедонцах тот же Феопомп говорит следующее: "Византийцы, которые имели у себя демократию в течение долгого времени, использовали свой портовый город как торговый центр, и все жители ошивались возле рынка и гавани; поэтому они были распущенны и приучились собираться вместе и пьянствовать в тавернах. Халкедонцы до вхождения в политию Византия коллективно проповедовали лучшие привычки в обиходе. Однако, вкусив демократии византийцев, они испортились [deest aliquid] в роскоши, изменили свой образ жизни, оставили наиболее разумные и умеренные занятия и превратились в пьяниц и расточителей.
F63 Амфиктионы, эллинское собрание, которое встречалось в Фермопилах. По одному сообщению оно получило свое название от Амфиктиона, сына Девкалиона, потому что тот соединил племена вместе во время своего царствования, как Феопомп говорит в книге 8. Были двенадцать племен: ионийцы, дорийцы, перребы, беотийцы, магнезийцы, ахейцы, фтиотийцы, мелиейцы, долопы, энианы, дельфийцы, фокейцы. По другому сообщению [название] происходит из того факта, что в собрании состояли все соседи дельфийцев, как говорит Анаксимен в книге 1 Элленики.

Чудеса

F64(a) Аристотель в первой книге сочинения "О философии" говорит, что [маги] даже древнее египтян, и они считают, что есть две верховные силы: добрый дух и злой. Один из них Зевс и Оромазд [Ахура Мазда], другой Аид и Ариман. Об этом говорят также Гермипп в книге 1 "О магах", и Евдокс в "Объезде"; говорит об этом в Филиппике 8 и Феопомп, который добавляет, что маги верят в воскрешение, что люди будут бессмертны и существующие вещи не исчезнут благодаря их молитвам. Евдем Родосский также записывает это.
F64(b) Зороастр предсказал, что настанет время, когда воскреснут все умершие. Феопомп знает, что я имею в виду, и другие узнали от него.
F65 Оромаз, родившийся от самого чистого света, и Ариманий, родившийся от темноты, пребывают в состоянии неутихающей войны друг с другом; и Оромаз создал шесть богов, первого Хорошей Мысли, второго Правды, третьего Порядка, и остальных, одного Мудрости, одного Богатства, и одного Демиурга благородных удовольствий. Но Ариманий создал, так сказать, конкурентов, равных тем в числе. Тогда Оромаз увеличил себя в три раза и удалился от Солнца настолько же, насколько Солнце отстоит от Земли, и украсил небеса звездами. Одну звезду, Сириус, он установил там перед всеми другими как опекуна и сторожа. Двадцать четыре других богов он создал и поместил в яйцо. Но боги, созданные Ариманием, которые были равны в числе Оромазовым, проникли в яйцо и пробились внутрь; в результате зло соединилось с добром. Однако предназначенное время должно наступить, когда будет решено, чтобы Ариманий, занятый навлечением мора и голода, подвергся уничтожению и исчез бы; и затем земля станет равниной и установятся один образ жизни и одна форма правления для счастливых людей, говорящих на одном языке. А Феопомп утверждает, что, согласно мудрецам один бог должен пересиливать, а другой наоборот побеждаться, и так по очереди на протяжении трех тысяч лет, и позже в течение еще трех тысяч лет им предстоит бороться и воевать, и одному суждено уничтожать труды другого, пока наконец Гадес не скончается; тогда люди осчастливятся, обходясь при этом без еды и не строя жилищ. А бог, который умудрился вызвать все эти вещи, должен тогда успокоиться и отдохнуть какое-то время, для бога не длительное, но сколько хватило бы для сна человеку.
F66 Таланты Зопира, Кратин в Pylaeae. В книге 8 О Филиппе Феопомп говорит, что он был перс, который из стремления втереться в милость к царю, избил себя и отрезал себе нос и уши. Он вошел в Вавилон и, приобретя доверие его жителей благодаря своему несчастному состоянию, взял город. Он метафорически использует "таланты" и "ярмо" для "деяний" и "достижений".
F67(a) Согласно докладу Феопомпа и очень многих других, Эпименид был сыном Фестия, но некоторые говорят, что Досиада, и остальные, что Агесарха. По рождению он был критянин из Кносса, и он возможно изменил свою внешность, опустив волосы как некритянин. Однажды отец послал его в поле на поиски овцы. По пути он прилег отдохнуть в пещере в полдень и проспал пятьдесят семь лет. После этого он встал и пошел искать овцу, полагая, что спал в течение короткого времени. Но не находя ее, он вышел в поле, где увидел, что все изменилось и что он был во владениях другого. Тогда он отправился назад и прибыл в город. Там, когда он вошел в свой дом, он столкнулся с людьми, которые спрашивали его, кто он, до тех пор, пока он не обнаружил, что его младший брат теперь старик. От него он узнал всю правду.
F67(b) Эпименид из Крита, как говорят, был послан своим отцом и братьями в поле, чтобы привести в город овцу. Когда его настигла ночь, он решил отдохнуть от своего путешествия и заснул на пятьдесят семь лет, как сообщили многие другие, и особенно Феопомп, когда он проходит Чудеса место за местом. По ходу истории семья Эпименида умерла, а он пробудился и отправился искать овцу, за которой его послали. Нигде не видя ее, он пришел в поле - он полагал, что проснулся в тот же день, в который по его мнению и прилег - но обнаружив, что поле было продано и усадьба [кому-то] почти подарена, вернулся в город, где, войдя в свой дом, от живших там узнал все, в том числе и время своего исчезновения. Согласно Феопомпу критяне говорят, что он жил сто пятьдесят [семь] лет и умер. Немало других замечательных историй рассказывают об этом человеке.
F68(a) Этот человек [Эпименид] жил 157 лет согласно Феопомпу. Ибо [пятьдесят] семь лет из них он спал.
F68(b) Эпименид из Кносса, который, как утверждает Феопомп, жил 157 лет.
F68(c) Феопомп [приписывает] 157 [лет] жизни Эпимениду из Кносса.
F69 В Чудесах Феопомп [говорит, что], когда он [Эпименид] строил храм для нимф, раздался голос с неба: "Эпименид, не для нимф, но для Зевса". [Он говорит, что] он, предсказал критянам поражение лакедемонян от аркадян, как я уже упоминал выше; и, конечно, они были разбиты под Орхоменом. Он постарел за столько дней, сколько спал лет. Это тоже записано Феопомпом.
F70 Феопомп также воровал истории, приписывая анекдоты не тем людям, поэтому и он может быть выставлен как плагиатор. Андрон в своем Tриподе исследовал вопрос о пророчествах Пифагора и написал: "Однажды в Метапонте он почувствовал жажду, и когда он налил воду из цистерны и выпил, то предсказал землетрясение на третий день". Он [Порфирий?] приводит другие примеры и добавляет: "Все эти вещи, которые Андрон записал о Пифагоре, были украдены Феопомпом, ибо Феопомп использовал одни и те же истории, но приписал их другому лицу. Он говорит, видите ли, что Ферекид из Сироса сделал эти пророчества. Мало того, что он скрывал свое воровство под этим именем-перевертышем, но он изменил и географию. Предсказание землетрясения, которое Андрон разместил в Метапонте, Феопомп локализовал на острове Сирос. Кроме того, в истории о корабле он сказал, что его увидели не из Мегары в Сицилии, но с Самоса; опять же, он изменил захват Сибариса на взятие Мессены; и для того, чтобы казалось, будто о чем-то необычном сообщается, добавил он имя незнакомца. Его звали, утверждает он, Перилаем.
F71 Ферекид, сын Бабида ... Феопомп говорит, что он был первым, кто писал о природе и богах. Кроме того, многие чудеса рассказываются о нем. В самом деле, когда он прогуливался по берегу Самоса [песчаном берегу?] и увидел судно, плывущее с попутным ветром, он сказал, что оно утонет через некоторое время, и оно действительно затонуло у него на глазах. Однажды, когда он выпил воды, взятой из колодца, он предсказал землетрясение на третий день, и оно произошло. Когда он шел из Олимпии в Мессену, он посоветовал своему другу Перилаю не оставаться там дома со всеми владениями. Тот не послушался и Мессена пала. Он также сказал лакедемонянам, чтобы те не почитали ни золота, ни серебра, как говорит Феопомп в Чудесах. Это наставление, как говорят, было дано ему во сне Гераклом, который, в ту же ночь приказал царям повиноваться Ферекиду. Впрочем, некоторые приписывают эти подвиги Пифагору.
F72 Что касается Пифагора, то он был самосец, сын Мнесарха, как говорит Гиппобот; но согласно
Аристоксемиду, Аристотелю и Феопомпу он был тиррен. Неанф (no. 84, F29) говорит, что он был с Сироса или из Тира.
F73 [Афинион сделал себя командующим афинскими войсками]. Немного дней спустя "философ" сам себя назначил диктатором, проиллюстрировав учение Пифагора о предательстве и открыв, что действительно значила для них философия, которую ввел благородный Пифагор и которую описывал в 8-й книге Филиппики Феопомп и [кроме него] ученик Каллимаха Гермипп. Не откладывая надолго, этот негодяй ... покончил с наилучшими гражданами.
F74(a) Лучшие примеры изложения мифических историй будут ... От Феопомпа в Филиппике 8 история Силена.
F74(b) Феопомп сообщает про змея, который вступил в бой с триерой.
F75(a) Гелиодор говорит, что Антиох Эпифан, которого Полибий [26,1] называет Эпиманом [то есть невменяемым] за его сумасбродные выходки, смешал воду фонтана в Антиохии с вином точно так же, как по словам Феопомпа поступил и фригиец Мидас, когда он хотел поймать Силена опьяневшим от алкоголя. Согласно Биону (no. 14, F3), этот источник, названный Инна, протекал между медами и пеонами.
F75(b) Конечно, не считают, что эта история о Силене была выдумкой Вергилия, [но считают, что] она переведена с Феопомпа; ибо он говорит, что Силен был захвачен в бессознательном состоянии от перепития пастухами царя Мидаса. Они подошли к нему, пока он спал, и овладели им коварством. Потом, когда цепи соскользнула сами по себе, и он освободился, то стал говорить о природе и древности, отвечая на вопросы Мидаса. Все эти вещи, касающиеся Силена, записаны Феопомпом в книге под названием Чудеса.
F75(c) Феопомп описывает встречу Мидаса Фригийского и Силена. Этот Силен был сыном нимфы, по своей природе ниже бога, но посильнее человека, поскольку, конечно, он был бессмертен.
Они обсуждали друг с другом многие вещи, и, в частности, Силен поведал Мидасу следующую историю. Он сказал, что Европа, Азия и Ливия были острова, вокруг которых Oкеан течет по кругу. Только один континент находится вне этого мира. Он описывает его площадь как необъятную. На нем водятся животные большого размера, да и люди там вдвое больше ростом, нежели здесь. И продолжительность их жизни не та же самая, как у нас, но длиннее тоже в два раза. Они имеют много крупных городов и своеобразный уклад жизни. Законы, устроенные для них, противоположны тем, к которым привыкли мы. Он сказал, что там есть два крупнейших города, не похожих друг на друга вообще. Один из них называется Военград, другой Святоград. Жители Благочестия пребывают в мире и изобилии. не пашут и не сеют, получая плоды земли без плугов и быков. Они отличаются хорошим здоровьем, никогда не болеют и умирают в смехе и радости. Они настолько однозначно справедливы, что даже боги не брезгуют часто их посещать. Жители же Военграда чрезвычайно воинственны. Рождаясь во всеоружии, они подчиняют своих соседей. Этот город управляет многими народами. Там жителей не меньше двух миллионов. Они умирают после того, как заболевают на всю оставшуюся жизнь, но редко; большинство из них погибают, сраженные камнями или дубинами. Их не ранит железное оружие. Они имеют золота и серебра столько, что золото дешевле для них, чем железо для нас. Силен сказал, что они [Военщики] один раз выступили, чтобы перейти на наши острова. Они пересекли океан с мириадами тысяч людей и пришли к гипербореям. Когда они узнали, что это были счастливейшие из всех народов нашего мира, они стали презирать нас, как влачащих жалкую жизнь и по этой причине пренебрегли идти дальше. И он добавил еще более удивительную вещь. Некоторые люди, так называемые меропы, живут среди них во многих крупных городах, а в отдаленнейшей части их земли есть место, называемое "Возврата нет". Оно как пропасть, покрытая ни тьмой, ни светом, и воздух висит над ней, смешанный с чем-то мутно-красным. Две реки текут вокруг этого места: одна называется рекой удовольствия, другая печали. Деревья размером с высокие платаны растут рядом с этими двумя реками. Деревья у реки печали приносят плод следующего свойства: если кто-нибудь попробует его, он проливает так много слез, что угасает всю свою жизнь в стенаниях и так умирает. С другой стороны, деревья, которые растут на берегу реки удовольствия, несут противоположного рода. Любой, кто отведает его, освобождается от всех прежних забот. Даже если он любил кого-либо, об этом он тоже забывает; и он понемногу молодеет. Он восстанавливает ранние, былые фазы своей жизни. Он теряет старость и возвращается к расцвету сил, потом вступает в юношеский возраст, потом становится мальчиком, потом младенцем и после исчезает. Пусть этому верят, если хиосцу можно доверять вообще, когда он рассказывает истории. Я думаю, что он умный рассказчик в этой и других вещах помимо того.
F75(d) От тех (Аполлодор, no. 244, F157) переходит к историкам, которые говорят о Рипейских горах, горе Огий, поселении Горгон и Гесперид и земле Меропиде у Феопомпа.
F75(е) ... если не верить знаменитому Силену, который при дворе царя Мидаса честно рассказал о другом мире, как Феопомп заявляет.
F76 Феопомп [говорит] в Чудесах об олимпийском состязании, что хотя множество коршунов парило над головой с визгом во время священного праздника, мясные части жертв, которые распределялись вкруговую, остались нетронутыми.

Книга 9

F77 Есть три Бакида [согласно Филету из Эфеса]: старший был из беотийского Эйкона, второй афинянин, третий аркадянин из города Кафия. Согласно Филету из Эфеса он также называется Кидас и Алет. В книге 9 Филиппики Феопомп записывает много других замечательных вещей об этом Бакиде и, в частности о том, что когда-то он исцелил от безумия лакедемонских женщин. Аполлон дал им этого человека очистителем.
F78 Многие вещи представлены среди древних ... В частности, мы имеем в девятой книге Феопомповой Филиппики фессалийскую Темпейскую долину, которая находится между двумя великими горами, Оссой и Олимпом. Между этими двумя горами течет Пеней, в которые впадают все реки на протяжении всей Фессалии.
F79 Аттические [стилисты] говорят "о так много", используя и винительный и дательный падежи. Феопомп, Филиппика 9: "длиной около сорока стадий" [используя винительный].
F80 Давайте опишем словами место, называемое Темпа, в Фессалии ... Оно расположено между двумя горами, Олимпом и Оссой. Эти две очень высокие горы, казалось бы, разделены друг от друга некоей божественной волей. Между ними лежит долина, длина которой составляет около сорока стадий [8 км] и ширина один плефр [30 м] или немного шире, если поискать. Река, называемая Пеней, протекает через долину. С ним смешиваются другие потоки и делают его полноводным. Эта территория имеет места отдыха, богатые структурой и разнообразием, совсем не работы человеческих рук, но выращенные природой, которая стремилась украсить этот уголок при самом его появлении на свет. Плющ в изобилии и очень пышный процветает там, будто нежится и ползет вверх, цепляясь за вздымающиеся ввысь деревья наподобие виноградных лоз. Каменный дуб в изобилии растет на утесе и затеняет скалу. Сама скала полностью скрыта, и можно увидеть только зелень, радующую глаз. В гладких низинах найдешь пестрые рощи и частые беседки как приятные убежища от летней жары для обретения желанной прохлады. Многочисленные источники плещутся тут, и журчат ручейки с холодной и сладкой для питья влагой. Эти воды, как говорят, благотворны для любого, кто омоется в них с целью поправить свое здоровье. Птицы околдовывают своим пением здесь и там; особенно мелодичные певцы разнообразными концертами изгоняют усталость из прохожих, и отпускают их отдохнувшими. Эти услады и места отдыха встречаются по обе стороны реки. Через сердце Темпы течет Пеней; его движение неспешно и льется тягуче как оливковое масло. Глубокая тень от свисающих с прибрежных деревьев ветвей почти на весь день служит защитой от солнечных лучей для проплывающих на лодках туристов. Все люди, которые живут рядом, встречаются друг с другом, приносят жертвы, устраивают собрания и пьют вместе. От множества жертв и частых всесожжений естественно вкусные запахи доходят до путешественников по воде и по суше. Поэтому значимость удела, его долгая история и поднимающая настроение атмосфера придает ему неземной колорит. Там по словам фессалийцев Аполлон Пифийский был очищен в соответствии с приказанием Зевса, когда он застрелил Пифона, змея, который охранял Дельфы, когда Гея еще обладала этой святыней. Говорят, что сын Зевса и Лето отправился увенчанный темпейским лавром, и неся тот же лавр в правой руке, пришел в Дельфы и овладел оракулом. На том самом месте, где Аполлон надел венок и сорвал лавр, стоит жертвенник. Каждый девятый год дельфийцы организовывают шествие юношей из знатных семей и священного вождя, выбираемого из их числа. Придя и принеся великолепную жертву в Темпе, они плетут венки из того самого лавра, который когда-то присмотрел себе Бог, и возвращаются назад. Они идут по дороге, называемой Пифийский Путь. Она проходит через Фессалию, Пеласгию, гору Эту и по земле энианов, мелийцев, дорийцев и западных локров. Они сопровождают шествие песней и знаками уважения не менее, чем те, которые почитают носителей священных даров гипербореев тому же богу. Из того же лавра изготовляют венки для победителей на Пифийских играх. Вот мое сообщение о фессалийской Темпе.
F81 В Филиппике 9 Феопомп говорит: "Агафокл, который был рабом и фессалийским пенестом, сумел привлечь к себе внимание со стороны Филиппа как своей лестью, так и тем, что плясал и смешил царя на застольях. Именно этого человека Филипп послал разорить перребов и управлять их делами. Македонец всегда окружал себя людьми этого сорта, проводя много времени с ними в пьянстве и буффонадах даже при обсуждении серьезнейших вопросов".
F82 Фаркедон, город Фессалии. Феопомп, Филиппика 9 [говорит] Фаркадон, через "а".
F83 Дронгил, область Фракии [mss. Фессалии]. Феопомп Филиппика 9.
F84 Кобрис, город Фракии. Феопомп Филиппика 9.

Книга 10. О демагогах

F85 Сразу после этих достижений он [Фемистокл] решил восстановить и укрепить город - как говорит Феопомп, убедив эфоров взятками не выступать против [его] замысла, но, по мнению большинства [просто] обманув их.
F86 Большая часть его [Фемистокла] имущества была тайно переправлена через море в Азию его друзьями, но сумма, которую нашли и забрали в казначейство, по словам Феопомпа составляла сто талантов, а Теофраст говорит, что восемьдесят, хотя он не имел даже трех талантов, прежде чем начал политическую карьеру.
F87 Ибо не бродя по Азии, как говорит Феопомп, но пребывая в Магнезии и наслаждаясь прекрасными дарами, как и почитаемый наравне с лучшими из персов, он [Фемистокл] жил без страха в течение длительного времени, потому что царь не обращал ни малейшего внимания на эллинские дела, занятый внутренними.
F88 Феопомп в десятой книге Филиппики говорит о Кимоне: "Когда прошло неполных пять лет и началась война с лакедемонянами, народ послал за Кимоном, считая, что своей проксенией он заключит быстрый мир. Прибыв в город, он закончил войну ".
F89 Писистрат пользовался удовольствиями с умеренностью. Настолько, что, как сообщает Феопомп в двадцать первой книге [F135], он не ставил ни одного охранника в своем имении или в садах, но позволял тем, кто хотел войти, поесть и забрать то, что ему было нужно. Кимон позже делал то же самое в подражание ему. В отношении него, в свою очередь, Феопомп говорит в десятой книге Филиппики: "Кимон Афинский не размещал ни одного стража над плодами в своих полях и садах, так что любой гражданин, который хотел, мог войти и взять что ему нужно было, в его имениях. Кроме того, он предоставил свой дом открытым для всех, так что регулярно снабжал недорогой едой многих людей, и бедные афиняне являлись к нему и обедали. И он, как правило, также старался помочь ежедневным просителям. И говорят, что он всегда имел при себе двоих или троих юношей с мелочью и приказывал им раздавать ее, когда кто-нибудь подходил с просьбой о вспомоществовании, и говорят, что он помогал и с расходами на погребение. Много раз он делал следующее: когда он видел, что кто-то из граждан плохо одет, то приказывал одному из молодых людей, которые сопровождали его, поменяться с ним одеждой. Всеми этими поступками он прославился и был первым из граждан".
F90 Но Феопомп пишет о нем [Кимоне], что он был и самого воровского склада человек, и осужден не единожды за то, что не упускал случая для позорного получения прибыли. И урок взяточничества именно от него в первую очередь кажется переняли стратеги в Афинах.
F91 "что Фукидид также испытал однажды, когда был под судом": ... Факт остракизма указывает на то, что [это был Фукидид] сын Мелесия и тот, кто был подвергнут остракизму. Феопомп историк, однако, говорит, что это был сын Пантена, который соперник Перикла. Но Андротион также говорит (no.324, F37), что это был сын Мелесия.
F92 Клеон был демагогом афинян и их лидером в течение семи лет. Он стал первым, кто обращался к демосу с трибуны, вопя и ругаясь. Он был дерзким человеком, настолько, что, согласно Феопомпу, когда афиняне [однажды?] явились на собрание, он пришел в экклесию в венке и приказал им отложить встречу - ибо он приносил жертву и собирался развлекать гостей из-за рубежа - и закрыл экклесию.
F93 "ненавидя его": Феопомп в десятой книге Филиппики говорит, что всадники ненавидели его [Клеона]. Ибо после того как он был оскорблен ими и спровоцирован [на ответные действия], он сам подался в политику и стремился насолить им, [например] он осудил их по обвинению в отказе исполнять свои воинские обязанности.
F94 "те пять талантов, что Клеон прокашлял": ... Клеон получил пять талантов от островитян за то, чтобы он убедил афинян облегчить их [островитян] платежи. Когда всадники узнали об этом, они заявили протест и потребовали, чтобы он вернул деньги. Феопомп упоминает это. F95 Этот Гипербол, как говорит Андротион (no. 324, F42), был сыном Антифана из демы Перифоиды ... Андокид утверждает, что он иностранец и варвар ... в Демотиндарее (F5, 230 Edmonds, Fragments) Полизел говорит, что он фригиец ... Платон, комический поэт, говорит в своей пьесе "Гипербол" (F170, там же), что он лидиец из рода Мидаса. Другие приводят иные рассказы. Но на самом деле он сын Хремета, как говорит Феопомп в своем сочинении о демагогах.
F96(a) И снова Феопомп в десятой книге Филиппики говорит, что заговор был составлен против него [Гипербола] на Самосе врагами из Афин, и он был убит, а его труп был засунут в мешок и брошен в море.
F96(b) Феопомп говорит, что они даже бросили его тело в море, и пишет, что они подвергли остракизму Гипербола на шесть лет [так в оригинале], но после того как он отплыл на Самос и поселился там, он умер. Засунув его тело в мех для вина, они бросили его в море. Schol. Aristoph. Pac. 681: "Гипербол же": Потому что он пользовался политической известностью после Клеона. Гипербол был сыном Хремета [см. F95] и братом Харона; он был продавцом светильников и морально порицаем. После господства Клеона, он взял на себя руководство демосом. Начиная с него афиняне стали доверять город и руководство демосом ничтожествам, хотя ранее его возглавляли весьма выдающиеся граждане. Демос предпочитал людей этого рода, потому что война с лакедемонянами нарушила их веру в более выдающихся граждан и принесла опасение, что они могли бы свергнуть демократию. Он был подвергнут остракизму не вследствие какого-либо страха перед властью или служебным положением, но из-за своего дурного поведения и чувством затруднения со стороны города. Пребывая на Самосе, он стал объектом заговора, организованного его афинскими врагами, и умер. Засунув его тело в мешок, они бросили его в море [см. F96].
F97 И он [Феопомп] говорит, что Каллистрату, сыну демагога Калликрата, не хватало самоконтроля в погоне за удовольствиями, но он был усерден в политической деятельности.
F98 Оцененный вклад ... Они называли дань "оцененным вкладом" [или "взносами"], так как эллины обижались на слово "дань". Каллистрат дал ему это название, как говорит Феопомп в Филиппике 10.
F99 "Евбул ... Феопомп в десятой книге Филиппики дал подробное сообщение, что он был самым выдающимся лидером демоса; кропотливый и трудолюбивый, он принес немало денег государству, которые распределял среди афинян, в результате чего во время политической карьеры этого человека город стал менее смелым и более слабым".
Евбул был самым видным демагогом, прилежным и трудолюбивым. Он доставил афинянам большое богатство, но распределял его между ними. В результате город стал крайне трусливым и безразличным под его управлением, как Феопомп записывает в книге 10 Филиппики
F100 Феопомп в Филиппике 10, из которой некоторые отделяют последний раздел, в котором находится сообщение об афинских [демагогах], говорит, что демагог Евбул стал расточителем. Вот его слова: "И настолько [Евбул? афинский народ?] превзошел тарентинцев в мотовстве и жадности, что в то время как последние показывали расточительность только в отношении общественных празднеств, афинский народ целенаправленно растрачивал на них свои государственные доходы".

Книга 11

F101 Амадок ... Было двое их, отец и сын. Сын пошел к Филиппу для того, чтобы стать его союзником в войне против Керсоблепта. Феопомп упоминает обоих в Филиппике 11.
F102 Ибо в одиннадцатой книге своего сочинения о Филиппе он переписал дословно ту часть Исократова Ареопагитика, которая начинается словами: "из добра и зла ничего не выпадает людям несмешанным, но за богатством и могуществом следуют безумие и необузданность, тогда как за нуждой и скромностью шествуют благоразумие и умеренность, так что трудно рассудить, что оставить из этих вещей своим детям.

Книга 12

F103 Двенадцатая книга включает в себя следующее: об Акорисе, царе египетском, как он заключил договор с баркеями [варварами?] и действовал от имени Эвагора Кипрского в сопротивлении персидскому царю; как Эвагор внезапно пришел к правлению Кипром, свергнув Абдимона Китионского, который господствовал тогда на Кипре; как эллины с Агамемноном изгнали подданных Кинира, потомками которого являются амафунтцы, и взяли Кипр. Как царя убедили начать войну с Эвагором, и он назначил Автофрадата полководцем и Гекатомна адмиралом; и о мире, который царь в качестве арбитра присудил эллинам; как царь с большей энергией возобновил войну против Эвагора, и о морской битве у Кипра; также о том, как город афинян пытался соблюдать условия соглашения с царем, но лакедемоняне высокомерно нарушали их; как был заключен Анталкидов мир; как Тирибаз вел войну и как он устроил заговор против Эвагора и как Эвагор донес на него царю и арестовал его [боролся против него?] с помощью Оронта; также о том, как, когда Нектанебид унаследовал египетский трон, Эвагор отправил послов к лакедемонянам, и как Кипрская война окончилась для него; также о Никокреонте, как он составил заговор и неожиданно был изобличен, как он бежал, бросив свою дочь, как Эвагор и его сын Пнитагор без ведома друг друга спали с ней. Как Фрасидей, полумужчина [евнух], элеец по рождению, организовывал "свидания" с девушкой для каждого из них по очереди, как это стало причиной их смерти, когда Фрасидей подстроил их гибель. Затем о том, как Акорис египетский заключил союз с писидийцами, и об их стране, и о стране Аспенда; и о врачах Коса и Книда, называемых Асклепиадами: первые пришли из Сирна как потомки Подалирия; также о провидце Мопсе и его дочерях, Роде, Мелиаде [Rhodia, Mallos? Milyae?] и Памфилии, от которых названы Мопсуэстия, Родия в Ликии; и как Памфилия была колонизирована греками, и о войне [которая вспыхнула] между ними; и как ликийцы сражались против телмиссцев под руководством своего царя Перикла, и прекратили войну только тогда, когда, блокировав их в собственных стенах, пришли к условиям договора; вот что содержит "утерянная" 12-я книга Менофана.
F104 "Доволен я хиосцами вполне" (Аристофан, Птицы 880), он [Аристоксен] взял это тоже из истории. Афиняне на своих государственных празднествах молились вместе и за себя, и за хиосцев, так как хиосцы отправили союзный контингент в Афины, когда для последних настала необходимость войны, как говорит Феопомп в Филиппике 12: "но большинство отказалось это сделать, и поэтому они обычно возносят общие молитвы и за хиосцев, и за себя; и аналогично, когда они производили возлияния в государственных жертвоприношениях, они молились богам, чтобы те дали благ как хиосцам, так и им самим". Евполид также говорит о Хиосе в "Городах": "Хиос, прекраснейший град: боевые он шлет корабли и людей всякий раз, как наступит нужда". Фрасимах говорит то же самое, что и Феопомп, в "Большом мастерстве". Гиперид в Хиосской речи уточняет, что и хиосцы молились за афинян.

Книга 13

F105 В Филиппике 13 [Феопомп] записывает следующее о Хабрии [стратеге] афинян: "Он не мог жить в городе, отчасти из-за своей распущенности и роскошного образа жизни, и отчасти из-за афинян, которые суровы ко всем своим [выдающимся гражданам]. Поэтому [почти? все] их выдающиеся граждане предпочитали жить за границей: Ификрат во Фракии, Конон на Кипре, Тимофей на Лесбосе, Харет в Сигее и сам Хабрий в Египте".
F106(a) Феопомп Хиосский в своей Элленике (F22) и в тринадцатой книге Филиппики [говорит, что], когда лаконец Агесилай прибыл в Египет, египтяне послали ему гусей и откормленных коров.
F106(b) Смешны также те люди, которые говорят, что навкратийский венок сделан из папируса, называемого "венечным" египтянами. Они ссылаются на Феопомпа из тринадцатой Филиппики и одиннадцатой [в рукописях третьей] Элленики, который говорит, что египтяне отправили и другие подарки Агесилаю, когда он прибыл в Египет, и в частности "венечный" папирус.
F107 Собрав своих [Агесилаевых] наемников с деньгами, которые Тах послал ему ... после того как он прибыл в Египет на кораблях, сразу же главные из царских чиновников и администраторов пришли на борт судна посетить его. Среди других египтян тоже было много энтузиазма и предвкушения из-за имени и репутации Агесилая. Все они сбежались, чтобы взглянуть на него. Но когда они не увидели ни великолепия, ни роскошной обстановки, а узрели только старика, лежащего в траве на берегу моря, с ничтожным телом и маленького роста, завернутого в грубый, обычный плащ, они стали издеваться над ним и отпустили шутку: "Как в старой истории: гора застонала и родила мышь". Они удивились его нелепству все больше, когда из принесенных ему даров он взял ячменную еду, коров и гусей, но отверг лакомства, лепешки и благовония. И когда они настаивали и просили [принять отвергнутое] он приказал им отдать это илотам. Однако, Феопомп [в тексте Феофраст] говорит, что он был доволен папирусом для плетения венков. Из-за гладкости [и изящества] венков он попросил и получил какое-то их количество от царя, когда отплывал на родину.
Как только он высадился в Египте, главные военачальники и губернаторы царя вышли встретить его и оказать ему честь. Было большое нетерпение и ожидание со стороны и других египтян в связи с именем и славой Агесилая, и все сбежались, чтобы посмотреть на него. Но когда они вместо блестящей свиты увидели лишь старика, лежащего на траве у моря, с маленьким и неказистым телом, покрытым грубым и бедным плащом, они стали шутить и смеяться, говоря, что здесь иллюстрируется басня, "гора мучилась в родах, а затем родила мышь". Они еще более удивились его оригинальности, когда ему доставили гостеприимные дары: из них он принял муку, телят, и гусей, но отклонил сладости, печенья и благовония, а когда его убеждали и умоляли взять их, он велел унести их и раздать рабам. Он был рад, однако, как [Теофраст] говорит, папирусу, из которого изготавливались опрятные и простые венки, и когда уезжал из Египта, попросил и получил некоторое его количество от царя.
F108 Даже Тах, царь египтян, издевался над Агесилаем ... когда тот пришел к нему в качестве союзника (он был почти карлик), и отпустил шутку: "Гора застонала, Зевс устрашился, но она родила мышь". Агесилай услышал комментарий и ответил сердито: "Наступит время, когда я буду казаться тебе львом". Позже, после того, как египтяне отпали от Таха, как говорят Феопомп и Ликей из Навкратиса в своей Египетской истории, Агесилай ничем не помог ему; тот потерял свое царство и бежал в Персию.
Nep. Ages. 8: В то время как природа была добра к нему, одарив большими умственными способностями, менее щедро она наделила его физическими данными. Он был коротышкой и хромал. Те, кто не знал его, издевались над его уродливым видом [см. F108], но люди, знакомые с его прекрасными качествами, не могли найти для него достаточно похвал. Существует интересная история о непредставительной внешности Агесилая. На восьмидесятом году во время экспедиции в Египет с целью помочь Таху, он разбил лагерь на открытом пляже вместе со своими людьми. Вместо стола он бросил на землю солому и накрыл ее шкурой. Солдаты последовали его примеру и легли в простых, сильно изношенных одеждах. Их наряд указывал на то, что все они бедные люди, и никто не предположил бы, что царь был одним из них. Когда новость о его приходе достигла слуг египетского царя, они нанесли ему разнообразных подарков. С трудом поверив, что Агесилай был среди них, они вручили подарки с комплиментами от царя. Агесилай отказался принимать какие-либо подарки, кроме телятины, хлеба и рыбы, в которых он и его люди нуждались в тот момент. Благовония, венки, и сладости он раздал своим слугам, а все остальное приказал возвратить. Это действие побудило прислужников царя презирать его еще больше, потому что они чувствовали, что он выбрал то, что взял из-за незнания того, что было ценно [см. F107].
F109 Ангары [означает] послы. Феопомп в своей тринадцатой книге: "Он отправил послов, которых они [персы] называют ангарами".
Непот: Хабрий 3: В результате этих действий персидские должностные лица направили делегацию в Афины [см. F109?] с жалобой, что без их ведома Хабрий сражался вместе с египтянами против персов. В ответ руководство Афин установили для Хабрия срок, в который или до которого он должен был вернуться домой, и если он не вернется к этой дате, он будет приговорен к смертной казни заочно. Хабрий послушно вернулся в Афины, как только услышал приказ, но не задержался там дольше необходимого. Он не собирался жить открыто на глазах у общественности, тем более среди афинских граждан, ибо привык ни в чем себе не отказывать, чего они не одобрили бы. В этом и заключается изъян, свойственный большим и свободным государствам, где зависть сопутствует славе, клевета преследует любого, кто возвысился, и бедные не могут равнодушно взирать на счастье богатых. Поэтому Хабрий часто и надолго покидал Афины: да и все их вожди поступали аналогично. Они считали, что будут избавлены от ревности только на чужбине, держась подальше от собственного народа. Поэтому Конон жил на Кипре, Ификрат во Фракии, Тимофей на Лесбосе, Харет в Сигее. [Впрочем] последний делами и нравами отличался от других; он все еще был в почете и имел силу в Афинах [см. F105].
F110 Город рабов, в Ливии. Эфор [в книге] 5 [упоминает] (no. 70, F50). Есть еще город храмовых рабов на Крите, согласно Сосикрату в Кретике. Также во Фракии есть Скандалополь, который якобы основал Филипп, собрав там обвиняемых в мошенничестве [или: выдвигающих обвинения в мошеннических целях?], доносчиков, лжесвидетелей, сутяг и других негодяев в количестве двух тысяч, как говорит Феопомп в Филиппике 13.
F111 Килликон печально известен как негодяй. Некоторые говорят, что он предал Самос или Милет приенцам, но Феопомп в своих Историях 13 говорит, что он предал остров Сирос самосцам. Когда люди неоднократно спрашивали его, что он будет делать, он отвечал: "Ничего, кроме хорошего". Тем самым оратор говорит, что он сделал все к лучшему, как выразился Килликон. Однако, его предательство был наказано следующим образом. Некто Феаген из Сироса, гражданин острова, преданного Килликоном, был мясником в Самосе, куда он переехал очень давно и где проживал. Он весьма злился на предательство своей родины. Когда Килликон пришел к нему купить мяса, тот дал ему подержать (kratein) товар под предлогом, чтобы было удобнее отрезать кусок. Килликон повиновался и держал (kratein снова). Тогда Феаген поднял свой мясницкий нож и отрубил руку Килликону со словами: "Ты не предашь другой город этой рукой".
F112 Андира, город [Троады]. Он среднего рода. Там существует вид камня, который превращается в железо при контакте с огнем: когда он смешивается с какой-то землей и нагревается в печи, фальшивое серебро стекает прочь. Наконец, соединенный с медью, он становится орихалком [то есть, горной или желтой медью].

Книга 14

F113 Феопомп в 14-й книге Филиппик говорит: "Всякий раз, когда царь приходит к любому из своих вельмож на обед, те тратят на застолье двадцать, иногда тридцать талантов. Некоторые даже тратят намного больше (dapanosi), поскольку с давних времен каждый из их городов был обязан, в виде дани, угощать царя соответствующим своей величине обедом".

Книга 15

F114 В пятнадцатой книге Филипповых историй Феопомп говорит, что Стратон, царь Сидона, превзошел всех людей в склонности к наслаждениям и роскошному образу жизни. Как и феакийцы в соответствии с басней Гомера, пировали и слушали кифаристов и певцов историй, в тех же занятиях и Стратон проводил большое количество времени. В самом деле, он настолько превзошел их страстью к удовольствиям, что если феаки, как говорит Гомер, выпивали в компании своих собственных жен и дочерей, Стратон затевал вечеринки с флейтистками и женщинами, которые развлекали игрой на арфе и лире. Он приглашал многих куртизанок из Пелопоннеса, многих музыкантш из Ионии, других молодых девушек со всей Эллады, певиц, танцовщиц. Вместе с друзьями он устраивал между ними соревнования и тратил время на интимное общение с ними. Он радовался этому роду жизни и был [сам] по своей природе рабом удовольствий, но особенно [им стал], когда начал конкурировать с Никоклом. Они оказались в неумеренном соперничестве друг с другом, каждый из которых стремился сделать свою собственную жизнь более приятной и беззаботной. Они досоревновались до того, что даже расспрашивали приезжих об убранстве домов каждого из двоих, о расточительности при жертвоприношениях, которые имели место при дворе обоих, и стремились превзойти друг друга в этого рода вещах. Они старались создать видимость того, что счастливы и весьма благополучны. Однако везение их кончилось еще при жизни, и оба были умерщвлены насильственным образом.
F115 Диония, город, названный Феопомпом среди кипрских городов: Филиппика 15.
F116 Кресий, город Кипра. Феопомп, Филиппика 15.
F117 В Историях 15 Феопомп говорит, что тысячи из них [колофонцев] расхаживали по городу в пурпурных плащах, которые были редкими и желанными в то время даже для царей. Пурпуровый краситель считался по ценности равным серебру. Именно по причине этого поведения они скатились к тирании и мятежам и были уничтожены вместе с государством. Диоген Вавилонский говорит то же самое о них в первой книге "Законов".
F118 Нотий, эта область расположена перед городом колофонцев согласно Феопомпу в книге 15.
F119 Керкид, Демосфен в речи за Ктесифонта [О венке 295] перечисляя предателей, называет аркадянина Керкида; и Феопомп говорит, что он был [рабом?] тех, кто сочувствовал македонцам. Филиппика 15 [5?].
F120 По свержении четырехсот он был обвинен вместе с Архептолемом, одним из четырехсот. Он [Антифонт] был признан виновным и подвергнут наказанию для предателей: [что означало] изгнание с потерей права на погребение и кроме того присвоение [предателю] статуса изгоя, включая и егопотомков. Но некоторые записали, что он был убит тридцатью, как говорит Лисий в своем выступлении за Антифонтову дочь ... То, что он был приговорен к смерти тридцатью, записывает Феопомп в Филиппике 15. Однако, будет еще один Антифонт, чей отец был Лисидонид, которого Кратин упоминает как негодяя в "Бутылочке".

Книга 16

F121 В шестнадцатой книге Историй Феопомп говорит следующее о другом родосце: "Гегесилох с Родоса сделался никчемным из-за пьянства и азартных игр и не имел в целом никакого уважения среди родосцев, но был позором и для друзей, и для остальной части населения вследствие отчаянной испорченности своего образа жизни". Он продолжает сразу же говорить об олигархии, которую тот установил вместе с друзьями и говорит: "И немало родовитых жен даже первых граждан он развратил, и растлил многих мальчиков и юношей. Действительно, они зашли в распутстве настолько далеко, что уговорили друг друга играть в кости на почтенных женщин. Они согласились заранее, что проигравшие должны будут приводить определенную горожанку для "общения"с победителем. И они не терпели никаких отговорок и приказывали хоть убеждением, хоть силой, но все равно приводить. Безусловно, и другие родосцы развлекались той же игрой, но сам Гегесилох делал это наиболее открыто и часто, хотя собирался стать главой государства".

Книга 17

F122(a) Первые греки, которые, я знаю, использовали купленных рабов, были хиосцы, как Феопомп записал в семнадцатой книге своих историй. "Хиосцы были первыми из эллинов после фессалийцев и лакедемонян, использовавшими рабов. Однако, приобрели они их по-другому. Лакедемоняне и фессалийцы повидимому поработили эллинов, занимавших ранее территорию, которую они имеют сейчас :.. лакедемоняне [поработили] ахейцев, а фессалийцы перребов и магнетов; порабощенные населения назвали илотами в первом случае и пенестами во втором. Однако, хиосцы приобретали варваров для домашних услуг, уплачивая за них цену.
F122(b) Феопомп говорит, что рабы свободного рождения называются пенестами у фессалийцев и илотами у лакедемонян.
F123 Ассесс, город Милетской земли. Феопомп. Филиппика 15 [? 24].

Книга 18

F124 В восемнадцатой книге историй Феопомп, ведя речь о Никострате из Аргоса, говорит, что он был льстецом персидского царя. Он пишет: "Как не считать Никострата из Аргоса мелким человеком? Он родился первым человеком в городе аргивян, и хотя унаследовал хорошее происхождение, деньги и значительное состояние от своих предков, он превзошел всех людей в лести и угодничестве, и не только тех, которые были в экспедиции в одно с ним в то время, но и тех, которые ушли в поход прежде. В первую очередь, он настолько полюбил пребывание в почете у варвара, что в своем желании угодить ему и приобрести больше его доверия, он взял сына ко двору царя, чего никто еще никогда повидимому не сделал. Затем, каждый день, когда он собирался обедать, он ставил отдельный стол, вызывающий дух царя. Он наполнял его зерном и другими повседневными потребностями, ибо он слышал, что так поступают персы, которые ожидают у [царских] ворот, и думал, что он будет больше вознагражден деньгами от царя за свое раболепие. Он был омерзительно жаден, и я не знаю, был ли любой другой человек столь восприимчив к очарованию денег.

Книга 20

F125 Сирра, город Фракии. Феопомп Филиппика 20.
F126(a) И Феопомп в ХХ книге историй говорит, что около Бисалтии зайцы рождаются с двумя печенями.
F126(b) Бисалтия, город и территория Македонии ... Вокруг него почти у всех пойманных зайцев имелись две печени. Феопомп записывает это, как и Фаворин.
F127 [Хорошими примерами] изложения являются история флейтиста у Геродота (1,141), лошади у Филиста Сиракузского, и одна в ХХ книге Феопомповой Филиппики о войне и надменности, которую Филипп рассказал правителям Халкидики.

Книга 21

F128(a) Ионийское море Италии, в которое впадает Адриатическое; поэтому некоторые называют его также Адриатическим. Оно получило свое название от Иония, иллирийца по рождению, как говорит Феопомп в двадцать первой ... Некоторые [выводят его] от скитаний, постигших Ио.
F128(b) Ионийское море вокруг Сицилии получило свое название от Иo, как говорят некоторые. Однако, Феопомп говорит, что [оно названо] от Иония, иллирийца. Архемах [выводит его] от каких-то ионийцев, которые в нем утонули.
F128(c) Также Ликофрон назвал его от Иo. Феопомп и многие другие [выводят его] от Иония, иллирийца, который был царем тамошних регионов, сына Адрия, который основал город, Aдрию, как ее называют, на этом море. Другие говорят, что эта Адрия была основана Дионисием Старшим.
F129 Устье является общим для обоих морей, но Ионийское море выделяется, потому что оно используется для названия первой части моря, а Адриатическое [используется для названия] внутренней части по направлению к заливу, но теперь так называется все море. Феопомп говорит об именах, что одно [Ионийское] произошло от человека, который был правителем [тамошних] регионов, его семья была из Иссы, и что Адриатическое было названием, происходящим от реки. Расстояние от Либурнидов до Керавнских гор немного больше, чем две тысячи стадиев. Феопомп устанавливает их расстояние от залива в шесть дней плавания и тридцать дней пути пешком как длину Иллирии - слишком длинно, по моей оценке. Кроме того, он говорит некоторые невероятные вещи: что два моря соединены каналом, заключая так из [факта] открытия хиосской и фасосской керамики в устье Нарона; что два моря видны с некоей горы; что некоторые из] островов Либурнид [настолько велики по размеру, или считая один из ...], что имеет [или: что имея] окружность в пятьсот стадий; и что Истр впадает одним из своих устьев в Адриатическое море. Есть некоторые подобные ложные понятия и популярные утверждения у Эратосфена, как говорит Полибий в своих замечаниях на него и некоторых других авторов.
F130 Далее идет так называемое Адрийское море. Феопемпт [sic, Феопомп] описывает его положение. Он утверждает, что оно разделяет перешеек с Понтийским морем и имеет острова, очень похожие на Киклады, одни из которых называются Апсиртиды, другие Электриды, а третьи Либурниды. Записывают, что орда варваров проживает вокруг Адриатического залива, почти сто пятьдесят тысяч, обрабатывая богатую и плодородную почву. Говорят, что животные там приносят двойной приплод. Их климат другой, нежели в окрестностях Понтийского моря, хотя два моря соседствуют. Там ни снежно, ни чрезмерно холодно. Постоянный дождь преобладает повсюду, и погода склонна к резким и насильственным изменениям. Особенно в летнее время оно подвергается так называемым тайфунам с ураганами и молниями. Примерно пятьдесят городов венетов расположены там на оконечности залива. Говорят, что они пришли из земли пафлагонцев, чтобы колонизировать берега Адриатики.
F131 Ладеста или Ладест, один из Либурнийских островов. Феопомп Филиппика 21.
F132 И в двадцать первой книге Филиппики он говорит, что народ умбров - он ​​находится на Адриатическом море - ведет достаточно изнеженный образ жизни, похожий на лидийский, и их страна является плодородной; это способствует их счастью.
F133 [коннары и палинур] Феопомп упоминает эти растения в Филиппике 21.
F134 И он записывает то же самое [что и о Филиппе, F225] о Дионисии в своей двадцать первой книге: Дионисий, тиран Сицилии [предпочитал] людей, которые транжирили свое имущество на пьянство, азартные игры и разгульную жизнь. Он хотел, чтобы все они были развращенными щеголями и он описал их эвфемистически [как ... ?]
F135 Действительно, их отец Писистрат с умеренностью наслаждался удовольствиями. Он даже не размещал охранников в своих садах и полях, как Феопомп записывает в своей двадцать первой книге, но разрешал всем, кто хотел, войти и сорвать или забрать то, что было нужно. Позднее Кимон поступал точно также в подражание ему (F89).
F136 Ликей ... Одним из афинских гимнасиев является Ликей. Феопомп в книге 21 говорит, что его построил Писистрат, но Филохор в книге 4 говорит, что он был воздвигнут во время господства Перикла.

Книга 21

F137 Омарий, город Фессалии. Феопомп Филиппика 22. Там почитаются Зевс и Афина.
F138 Симефа, город Фессалии. Гражданин называется симефец, согласно Феопомпу Филиппика 22.
F139 В своей двадцать второй книге Феопомп пишет о халкидянах во Фракии и говорит: "Они презирали лучшие занятия и были неумеренно склонны к пьянству, легкомысленной жизни и значительной невоздержности".
F140 Ферма ... это небольшой фракийский город, как говорит Феопомп в книге 22.
F141 Хитрополис, область Фракии. Феопомп Филиппика 22: "Он пришел к Хитрополису, региону, колонизированному из Афитиды". Родительный падеж следует затем: "Хитропольцы допустили его".
F142 Фестор, город Фракии. Феопомп 22.

Книга 23

F143 В двадцать третьей книге, говоря о Харидеме из Орея, которому афиняне дали права гражданства, он [Феопомп] говорит: "Он усвоил для себя ежедневный режим, который был сумасброден и нацелен на то, чтобы выпивать и быть пьяным всегда, и он даже смел развращать почтенных женщин. Наконец, он дошел в своей несдержанности до того, что стал домогаться от совета олинфийцев некоего молодого парня. Мальчишка был красив и изящен. Он, как оказалось, числился среди пленных, взятых на войне вместе с македонцем Дердой.
F144 Эолей [Эолий], город фракийского Херсонеса. Феопомп Филиппика 23: "Я [так в оригинале, они? он?] отправился в город Аттики [sic, Боттики] Эолей, управлявшийся по законам халкидян.
F145 Брея, город [Фракии], который афиняне оборудовали как колонию. В родительном падеже должно быть Breate, но Breaean у Феопомпа 23.

Книга 24

F146 Бетий, город Македонии. Феопомп 24.
F147 Ассера, среднего рода, город халкидян. Феопомп 24.
F148 Арес - родительный падеж: Aretos ... область Эвбеи. Феопомп двадцать четвертая книга Филиппики.
F149 Дуст, город Эвбеи. Феопомп в Филиппике 24: "Подбив соседний с эретрийцами народ к отпадению, он выступил против одного города, Дуста".
F150 Окол, область эретрийцев. Феопомп Филиппика 24.
F151 Скабала, область [страна?] эретрийцев. Феопомп Филиппика 24.

Книга 25

F152 Милькор [Миакор], халкидский город во Фракии. Гражданин милькорий [миакорий]. Феопомп Филиппика 25.
F153 Из Феопомпа в двадцать пятой книге Филиппики: "Греческая присяга, которую по словам афинян греки произнесли против варваров перед Платейской битвой, сфальсифицирована, как и соглашение афинян с царем Дарием против греков. Кроме того сражение при Марафоне происходило не так, как его воспевают; да и все другие вещи, о которых вопит город афинян, используются для обмана эллинов".
F154 "Аттическими буквами", в двадцать пятой книге Филиппики Феопомп говорит, что договор с варваром является подделкой; он написан не аттическими буквами на стеле, а ионийскими.
F155 "Народ Самоса", ​Архин [афинянин?] убедил афинян использовать ионийские буквы в архонтство Эвклида [403/2] ... Феопомп пишет о нем (кто убедил).
F156 [Война] называется Священной, потому что она возникла из-за святилища в ​​Дельфах. О ней пишут Фукидид [1.112-5], Эратосфен в книге 9 (no. 241, F38) и Феопомп в книге 25.
F157 Гедилей ... Существует гора в Беотии, Гедилей, как говорит Феопомп в книге 25.
F158 Они говорят, что орихалк имеет вид меди и был назван в честь своего первооткрывателя, человека по имени Орий. Аристотель в "Таинстве обрядов посвящения" говорит, что имени и формы этого вещества вообще не существует, но некоторые отвечают, что имя используется, хотя вещества не существует. Однако, другие говорят, что это имя скульптора. Так говорит Сократ, также Феопомп в своей двадцать пятой. Так было и в смешанной речи комической сцены.

Книга 26

F159 "Священные предметы" ... кроме того, "деревянные статуи". Феопомп в двадцать шестой.
F160 Апр, женского рода, город Фракии. Феопомп 26: "в то время как Антипатр ожидал возле Апра".
F161 Дрис [Дрисон?], Город в Эпире. Существует еще один [Дрис] во Фракии. Феопомп в его двадцать шестой говорит, что последний был основан Ификратом.
F162 В двадцать шестой его историй Феопомп говорит: "Филипп знал, что фессалийцы были невоздержны в своем образе жизни; поэтому он устраивал для них пьяные оргии и всячески старался заискивать перед ними. Действительно, он плясал, кутил и предавался любому акту необузданности, ибо был шутом по своей природе - и каждый день он напивался, находя радость в привычке к разгулу и в общении с так называемыми "остроумцами", которые говорят и делают забавные вещи, [и] он [завоевал?] больше приходивших к нему фессалийцев скорее пьянками, нежели взятками".
Феопомп опять в двадцать шестой книге Историй говорит: "Филипп, зная, что фессалийцы были необузданны и сумасбродны, устраивал для них пиры и старался развлекать их любым способом, отплясывая и буйствуя и подчиняясь каждому виду распущенности; он был сам по природе вульгарен, напиваясь каждый день и наслаждаясь занятиями, которые следовали тому же курсу, и обществом людей, которые говорили и делали смешные вещи. В результате он привлек к себе большинство фессалийцев, которые общались с ним, не подарками, а застольями".
F163 Также Филипп, отец Александра, был пьяница, как Феопомп записывает в двадцать шестой [книге] своих Историй.
F164 Он назвал мегарцев отвратительными, потому что они и беотийцы не переносили афинян, как Феопомп свидетельствует устами демагога Филократа, сказавшего следующее: "Рассмотрите, кроме того, насколько мало у нас шансов добиться победы при том раскладе, что государство совсем не преуспевает внешнеполитически, но скорее многочисленные и великие опасности окружают нас. Мы знаем, что беотийцы и мегарцы недружелюбны к нам, из пелопоннесцев же одни склоняются к Фивам, другие к Спарте, тогда как родосцы и хиосцы со своими союзниками враждебны нашему городу и на деле говорят о дружбе с Филиппом".
F165 Оп[ять он (Демосфен, О венке 28) не сообщил] имен послов от Филиппа. Их звали [Антипатр], Парменион, [и Эврилох?], согласно Феопом[пу в двадцать] шестой [книге] Филиппики.

Книга 27

F166 Феопомп приводит свидетельство в двадцать седьмой [книге сочинения] "О Филиппе" относительно дохода афинян в четыреста талантов в Филиппово время, вложив в уста демагога Антифонта следующие слова: "Рассмотрите, насколько худшими трусами мы оказались бы, если бы пошли на этот мир и отказались от Амфиполя - мы, занимающие самый большой из всех эллинских городов, имеющие массу союзников, триста военных галер и собирающие доход почти в четыреста талантов. И кто тогда не осудит нас, если мы, тушуясь перед македонской силой, согласимся на что-либо несправедливое?'

Книга 30

F167 Корисы ... городом Беотии является Корисы. Феопомп 30.
F168 Пилы ... что место встречи амфиктионов было в Пилах, сообщает как Гиперид в своей надгробной речи [6,18] и Феопомп в 30.
F169 "Священные представители" ... магистраты, посланные в Совет амфиктионов от каждого полиса, участвующие в ассамблее, получили этот титул. Феопомп проясняет это в 30.
F170 Поэтому фессалийцы поступили прекрасно, сравняв с землей город под названием Лесть, который обычно населяли мелийцы. Феопомп в тридцатой.

Книга 32

F171 Феопомп доступно объясняет, [кем являются] эпевнакты, как их называют среди спартанцев - они тоже рабы - в тридцать второй книге своих Историй. Он говорит: "Когда много лакедемонян пало в войне с мессенцами, оставшиеся в живых приняли меры предосторожности, чтобы не вымереть [от людских потерь] в результате ущерба, причиненного врагами. Они предписали илотам взойти на ложе каждого убитого [в бою]. Позже они даже сделали их гражданами, назвав эпевнактами [принадлежащими ложу], потому что они были назначены занять брачные места взамен погибших товарищей [лакедемонян].
F172 Фаламы, город Мессении. Феопомп Филиппика 32.
F173 Aсы, села Коринфа. Феопомп 32 Филиппики: "Асы и Маус большие и густонаселенные деревни".
F174 Маус, деревня Коринфа. Феопомп 32.
F175 Ностия, деревня Аркадии. Феопомп Филиппика 32.

Книга 33

F176 Тот же самый [Феопомп] записывает в книге 33 своих историй также, что среди сикионцев некоторых люди, подобно эпевнактам называются катонакофорами ["носящими грубую одежду из овчины"]. Менехм записывает нечто подобное в Сикионике (no. 131, F 1).
F177 Меландия, область Ситонии (?) [Сикионии?]. Феопомп Филиппика 13 (?), [33].
F178 О выселениях чужеземцев из Лакедемона Феопомп говорит в 33: "Когда в стране трудно с продовольствием, происходит изгнание чужеземцев". Феопомп в тридцать шестой.

Книга 35

F179 В тридцать пятой книге своих Историй Феопомп говорит, что Тис, царь пафлагонцев, снабжал свой стол сотней перемен, начиная с быка, когда он обедал. Когда же он был пленен и приведен к царю, то, находясь под стражей, он снова обеспечивал себя тем же самым [меню] и жил в великолепии. Поэтому Артаксеркс, услышав про это, сказал, что по его мнению тот живет как человек, который вскоре будет мертв.
F180 Катанира, среднего рода, город [чей?]. Феопомп Филиппика 35.

Книга 36

См. F178.

Книга 38

F181(a) Относительно Клеарха, тирана Гераклеи Понтийской, он говорит в тридцать восьмой книге своих Историй, что он жестоко покончил со многими людьми, дав большинству из них выпить болиголов. Он говорит: "Но когда все узнали об этой "чаше любви" из яда, то никто не выходил на улицу, не поев сперва руты. Люди, которые съедят ее заранее, не испытают каких-либо негативных последствий от употребления аконита. Говорят, что аконит получил свое название из-за того, что он растет в месте, называемом Аконы, которое находится вблизи Гераклеи.
Феопомп в своем сообщении о Клеархе, тиране Гераклеи на Понте, говоря в 38-й книге Историй, как он насильственно казнил много людей, давая большинству из них выпить аконит, продолжает: "когда все узнали про эту его круговую чашу, они никогда не выходили из дома, не поев руты, ибо поевшим ее не повредит питье аконита, который, говорит он, был назван от места Аконы близ Гераклеи'
F181(b) Феопомп историк говорит, что препарат под названием аконит растет в месте, называемом Аконы рядом с Гераклеей на Понтийском море, откуда он получил свое название. Он не действует и не в состоянии причинить вред, если человек выпьет руту в тот же день. Тиран Клеарх убил многих людей ядом и пытался скрывать эти факты, но когда они обнаружились, большинство гераклейцев не выходило из дома, не поев прежде руты. Он весьма пространно записывает повод и причину его обнаружения. Поэтому я оставляю эту [тему].
F181(с) Аконит растет в Аконах. Существует горный хребет в Гераклее, называемый этим именем, Аконы, как Феопомп записывает и Эвфорион в "Госте".
F182 Эдантий, город иллирийцев. Феопомп Филиппика 38.

Книга 39

F183 Эфикия ... Феопомп Филиппика 39.
F184 Из историков Феопомп Хиосский в своей Истории Филиппики посвятил три книги сицилийским делам. Начав от тирании Дионисия Старшего и охватив пятьдесят лет, он окончил изгнанием Дионисия Младшего [344/3]. [Три книги с сорок первой (?) до сорок третьей (?).] Книг пять числом с сорок первой [так в оригинале, с тридцать девятой] до сорок третьей.
F185 [Феопомп] говорит в книге 39: "Аполлократ, сын тирана Дионисия был распутник и пьяница. Некоторые из его льстецов подстрекали его чуть ли не вообще порвать с отцом".
F186 Он также говорит, что Гиппарин, сын Дионисия, стал тираном [был алкоголиком?] и перерезал себе горло в состоянии алкогольного опьянения.
F187 А вот что он говорит о Нисее: "Нисей, сын Дионисия Старшего, овладев делами в Сиракузах, запасся четырехконной колесницей и одеждами поузорчатее. Он также гурманствовал и бражничал, насиловал женщин и детей, предавался и другим излишествам, и так каждый день".
F188 См. книга 40, ниже.
F189 Мерусий, область [Сицилии]. Феопомп Филиппика 39 [31?]. Основателями сходно назывались мерусии. Существует также Артемида Мероесса. Место отстоит на семьдесят стадий от Сиракуз. Некоторые говорят, что они из Мероэ в Эфиопии.
F190 Ксифония, город Сицилии. Феопомп Филиппика 39.
F191 Гидрунт, укрепление, мужского рода. Феопомп Филиппика 39.

Книга 40

F188 Нисей, тиран Сиракуз, и Аполлократ пили по-черному. Они были сыновьями Дионисия Старшего, как Феопомп записывает в сороковой и последующей части своих Историй. О Нисее он пишет: "Позже, когда Нисей стал тираном Сиракуз, он жил в обжорстве и опьянении, как человек, приговоренный к смертной казни и знающий, что ему осталось лишь несколько месяцев".
F192 Роскошествовал и лакедемонянин Фаракс, как Феопомп записывает в своей сороковой. Он пользовался удовольствиями настолько бессмысленно и беспорядочно, что гораздо более походил на сикелиота по образу жизни, чем на спартанца по месту рождения.
F193 Серебряные и золотые подношения были сперва посвящены Гигом. До него у Пифийского храма еще не было никакого серебра, ни любого золота, как Фений Эфесский говорит и Феопомп в Филиппике 40. Эти историки пишут, что Пифийская святыня была украшена Гигом и его преемником Крезом, и после них Гелоном и Гиероном из Сицилии. Гелон посвятил треножник и Победу из золота во время вторжения Ксеркса в Грецию; дары Гиерона были того же рода. Вот слова Феопомпа: "В былые дни святыня была украшена медными посвящениями, не статуями, но котлами и треножниками из меди. Когда же лакедемоняне хотели покрыть лик Аполлона в Амиклах золотом, то не найдя золота в Элладе, они послали к оракулу и спросили бога, у кого им купить золото. Бог ответил, что они должны пойти к Крезу Лидийскому и купить золото у него; и они пошли и купили некоторое количество. Когда Гиерон Сиракузский хотел посвятить богу свой треножник и Победу из чистого золота, то в течение долгого времени он не мог добыть золото, но позже он послал ходоков в Элладу. Они едва добрались до Коринфа и начали свой поиск, нашли же его в доме коринфянина Архитела. Он скупал золото в течение продолжительного времени и постепенно набрал существенный запас. Он продал агентам Гиерона столько, сколько они хотели. После этого он еще зачерпнул рукой сколько мог удержать и добавил немало. За это Гиерон послал судно с зерном и много других подарков из Сицилии.
F194 Дима, город Ахайи ... гражданин димей ... Феопомп 40: "Вождями от города были Афенид и Гераклид и от наемников Архелай из Димы."
F195 Элевферис, город Беотии близ Оропа, [основатели] Коф и Экл. Феопомп 40 [43?].
F196 Талария, город сиракузян. Феопомп 40.

Книга 42

F197 Гиппос, остров Эретрии [?] [Эрифреи?]. Феопомп 42. Кроме того, город в Сицилии.
F198 Mискера, город Сикании. Феопомп Филиппика 42.

Книга 43

F199 Ксера, город недалеко от Геракловых Столбов. Феопомп 43.
F200 Maссия, страна рядом с Тартессом. Родительный падеж Massianоs. Феопомп 43
F201 Тлет [так в оригинале, Глет - no. 31, F2], иберийское племя, живущее рядом с Тартессом. Феопомп 43.
F202 Дрилоний, большой город, самый дальний из кельтских городов. Родительный падеж Drilonian. Феопомп 43.
F203(a) Ипсикуры, лигурийский народ. Феопомп 43: "которую прежде населяли ипсикуры, арбаксаны и эвбии, лигуры по рождению".
F203(b) Арбаксаны, лигурийский народ. Феопомп 43]: "Они плыли мимо первой необитаемой страны, которую обрабатывали [ранее] ипсикуры и арбаксаны".
F204 И Феопомп в 43-й книге своих Историй говорит, что у этрусков в обычае пользоваться женщинами сообща; последние же весьма заботятся о своих телах и часто занимаются физическими упражнениями даже с мужчинами, иногда также друг с другом, поскольку для них не позор показывать себя обнаженной. Далее, они обедают не с собственными мужьями, а с любым кто попадется и потчуют вином всякого, кого пожелают. Они не просыхают от пьянства, но очень миловидны. Этруски воспитывают всех детей, которые рождаются, не зная, кто отец в каждом случае. Дети в свою очередь практикуют тот же самый образ жизни как и те, кто дал им воспитание, часто устраивая попойки и общаясь со всеми женщинами. Этруски ничуть не стыдятся, если их видят, как они делают это или как с ними делают это, поскольку совершать это открыто также их национальный обычай. И настолько они не испытывают тут каких-либо комплексов, что, говорят, когда этруск занимается сексом у себя дома, то его подробно расспрашивают, что он при этом чувствует, открыто называя акт неприличным словом. Когда же они собираются в товарищеском кругу или для семейных праздников, то поступают следующим образом: прежде всего, после того, как они прекращают пить и готовы лечь спать, слуги вводят к ним еще при свете ламп иногда проституток, иногда очень красивых мальчиков, иногда также их жен; и когда они насладятся ими, слуги представляют им крепких молодых людей, которые в свою очередь сходятся с ними. Они забавляются любовными интригами и иногда совокупляются прямо на глазах друг у друга, но в большинстве случаев за воздвигнутыми вокруг кроватей экранами; экраны эти сделаны из решетчатых палочек, на которые набрасывают одежды. С большой охотой они общаются, что и говорить, с женщинами, намного больше, однако, любят вступать в связь с мальчиками и подростками. Ибо в их стране мальчишки очень хорошенькие, потому что живут в роскоши и холят свои тела. Фактически все варвары, которые живут на западе, удаляют волосы с тела посредством смоляных пластырей и бритвы. Для этой цели у этрусков, по крайней мере, существует много салонов, где клиентов обслуживают мастера, соответствующие нашим парикмахерам, и посетители, приходя туда, предоставляют себя полностью их услугам, не стесняясь ни зрителей, ни прохожих. Этот обычай используется даже среди многих греков, которые живут в Италии; он перешел к ним от самнитов и мессапиев".
F205 Да, действительно! Феопомп записывает в сорок третьей книге своей Филиппики, что Гомер родился через четыреста лет после экспедиции в Илион [Троянской войны]. Эвфорион в сочинении "Об Алевадах" относит его рождение приблизительно ко времени Гига, который начал править с момента восемнадцатой Олимпиады. Он говорит, что Гиг был первый, кого называли тираном.
F206 Элатея: Демосфен За Ктесифона (О венке 143). Это был самый крупный из городов в Фокиде. "Оратор [Демосфен] еще раз в седьмой Филиппике [О Галоннесе 32], если она подлинная, говорит следующее: "В Кассопии три города: Пандосия, Бухета и Элатея". Надо сказать, что некоторые авторы пишут ее точнее с "р": Элатрея. Феопомп, например, в 43-й говорит, что у кассопиев было четыре города ... Элатрея, Пандосия, Бития и Бухета.
F207 Пандосия: Демосфен в Филиппике [О Галоннесе 32]. Феопомп написал историю взятия городов в Кассопии, одним из которых является Пандосия, в своей [сорок] третьей книге.

Книга 44

F208 Тетрархия: Демосфен в Филиппиках (Третья Филиппика 26). Были четыре округа Фессалии, и каждая часть была названа четвертью [тетрадой] согласно Гелланику в его Фессалике (no. 4, F52) ... Аристотель в трактате "Об общем государственном устройстве фессалийцев" говорит, что Фессалия была разделена на четыре части во время Алевада красного ... Феопомп в своей сорок четвертой показывает, как Филипп поставил правителя над каждой из этих частей.
F209 В сорок четвертой части Историй Феопомп говорит, что Филипп поставил фессалийца Фрасидея тираном над его же соотечественниками. Он был интеллектуальный пигмей, но гигантский льстец.

Книга 45

F210 Тот же историк говорит это о Тимолае из Фив в своей сорок пятой книге: "Немало лиц помешалось в повседневневности среди прочего и от пьянства, но более безудержного, более алчного и в большей степени раба удовольствий нежели упомянутого Тимолая я не знаю в общественной жизни никого".
F211 Халия, город Беотии. Феопомп 45: "Халия и так называемая Гирия, которая рядом с ней в Беотии".
F212 Халия ... Родительный падеж Chalian. Тот же автор: "Позднее халкидяне вели войну с эолийцами, которые владели материком, а именно с халийцами, беотийцами, орхоменцами и фиванцами".
F213 И о Харете он говорит в своей сорок пятой: "Харет был вялым и медлительным и погряз кроме того в роскошной жизни. В свои военные кампании он брал с собой флейтисток, арфисток и походных гетер. Средства, выделяемые ему на войну, он отчасти транжирил на своих девок, отчасти оставлял в Афинах краснобаям, инициаторам декретов и защитникам его интересов в судах. Однако, афиняне никогда не пеняли ему, но наоборот за это любили его больше чем [других] граждан, и не случайно, ибо сами жили, как и он, раз уж их юноши развлекались с проститутками и флейтистками, а молодые люди чуть постарше пьянствовали, играли в кости и предавались аналогичным порокам, и все граждане тратились больше на общественные праздники и жертвоприношения, нежели на ведение войны".
F214 Зерании, народ Фракии. Феопомп 45 [25?].

Книга 46

F215 Феопомп говорит в своей сорок шестой: "Аркадяне угощают в свои праздники и господ и рабов без различия и готовят один стол для всех. Они выставляют одни и те же яства для всех и смешивают один кратер для всех".
F216 В сорок шестой части Историй Феопомп говорит: "Геты носят лиры и играют на них при проведении своих посольств".

Книга 47

F217 [Следующее включе]но в соро[к седьму]ю книгу Феопом[повой Филип]пики: война [против Фили]ппа, ее начало [для афинян; [осада] Перин[фа и Визa]нтия; ... фракийцев, так называемых тeтр[ахоритов]; взятие [штурмом] от Антипатра фракийского [города] Ангисса. [Что] Филипп [написал] Антипатру и Пар[мениoну, которые были] среди тетрахор[итов].
F218 Агесс [так в оригинале, Ангисс?], город Фракии. Феопомп 47.
F219 Астак, город Вифинии ... есть также область византийцев. Феопомп 47.
F220 Кабила: Демосфен в восьмой Филиппике [О Херсонесе 44]. Округ Фракии согласно Феопомпу 47 и Анаксимену Филиппика 8.

Книга 48

F221 Данфалиты, фракийский народ. Феопомп 48.
F222 Есть два Аристомедеса. [Один] был из Фер. Он вступил в союз с полководцами [персидского царя] против Филиппа. Сам Филипп [среди] дру[гих] писал о [нем] в своем письме к афинянам; также Фео[помп] в сорок восьмой книге своего сочинения о Филиппе. Он сражался против Александра с Дарием в Киликии и бежал на Кипр согласно Анаксимену в девятой[?] [пятой? второй?] книге сочинения Об Александре.

Книга 49

F223 Мелинофаги, народ Фракии. Ксенофонт Анабасис, книга 5 [5,7] и Феопомп в сорок девятой.
F224 После того как Филипп стал обладателем большого состояния, он не растратил его быстро, но можно сказать выбросил за дверь или пустил на ветер, являясь худшим хозяином в мире, как впрочем и его товарищи. Ведь ни один из них не знал, как жить праведно или управлять собственностью разумно. Он сам был виноват в этом: ненасытный и сумасбродный, он все делал в опрометчивой манере, приобретал ли или дарил. Ибо как солдат он не имел времени, чтобы подсчитать доходы и расходы. Добавьте к этому и то, что его товарищи были люди, которые подались к нему из очень многих областей; некоторые из них были из одной с ним страны, другие из Фессалии, третьи со всей остальной Греции, выбранные не за свои превосходные заслуги, но напротив, почти все в эллинском или варварском мире развратники, мерзавцы или безобразники стеклись в Македонию и получили титул "товарищей Филиппа". И даже если предположить, что кто-то из них не был пропащим, когда туда пришел, то вскоре становился им, как и остальные под влиянием македонской жизни и привычек. Отчасти войны и кампании, отчасти мотовство подстрекали их жить не законопослушно, но расточительно и подобно разбойникам с большой дороги.
F225(a) Филипп вообще не благоволил людям с хорошей репутацией, которые берегли свое имущество, но уважал и привечал расточителей, погрязших в пьянстве и в азартных играх. Поэтому он не только поощрял их пороки, но даже сделал мастерами в каждом виде зла и разврата. Что позорного и шокирующего они не совершили, и чем хорошим и похвальным пренебрегли? Некоторые из них брили свои тела и делали их гладкими как у женщин, а другие на самом деле распутничали друг с другом, хотя и бородатые. Они водили с собой двоих или троих миньонов и обслуживали других в том же качестве, так что мы не ошиблись бы, называя их не придворными, а куртизанками, не солдатами, а шлюхами. По природе мужеубийцы, на практике они стали мужи-проститутки. Одним словом, чтобы не быть многословным и тем более страдая от громадного наплыва других вопросов, я считаю, что те, кого называли друзьями и товарищами Филиппа, были хуже скотов и нравами ужаснее кентавров, утвердившихся на Пелионе, или живущих на Леонтинской равнине лестригонов, или каких-либо других монстров.
F225(b) Кроме того, они предпочитали пьянство трезвости и были готовы грабить и убивать, а не жить достойно. Говорить правду и держать слово они считали последним делом, в то время как охотно лжесвидетельствовали и обманывали в наисвятейших местах. Пренебрегая тем, что имели, они жаждали того, чего не имели, хотя им принадлежала целая часть Европы. Ибо я считаю, что, хотя этих "товарищей" насчитывалось в то время не более восьмисот, они тем не менее имели во владении столько земли, сколько десять тысяч греков, обладавших богатой и обширной территорией.

Книга 50

F226 Кароскепы [Главные сады], округ Фракии. Феопомп 50. Родительный падеж Carocepite. Та же цитата [у Стефана].
F227 Феопомп в пятидесятой говорит следующее о мефимнцах: "Они целыми днями сумасбродствовали, возлежа и пьянствуя, не считаясь с расходами. Тиран Клеомен положил этому конец. Он связал в мешках сводниц, которые вербовали [заниматься проституцией] свободных женщин, [и] трех или четырех самых скандальных проституток и поручил некоторым людям бросить их в море".
F228 "Скирафия" [scirapheum] ... как правило называли игорные дома "sciraphia", так как игроки обычно проводили время на Скиросе, как Феопомп объясняет в 50.

Книга 51

F229 Кранея, округ амбракиотов. Феопомп 51.
F230 Гиероним: ... второй Гиероним был мегалополец. Демосфен упоминает его в речи против Эсхина [О ложном посольстве 11]. Феопомп также записывает в 51, что он рьяно стоял за македонскую партию.
F231 Миртис: Демосфен в речи за Ктесифонта [О венке 295] дает список предателей в каждом городе "аргивяне: Миртис, Теледам, Мнасея". В 51 [1??] Феопомп называет Пасею и Амиртея македонскими агентами от аргивян. Надо здесь проверить орфографические ошибки.

Книга 52

F232 В 52-й книге он [Феопомп] говорит, что лаконец Архидам приучил себя к роскоши, словно был чужеземец, и он отвергал режим родной страны. По этой причине он не мог жить на родине, но всегда стремился проводить время вдали от дома из-за своей невоздержности. Когда тарентинцы отправили [в Спарту] посольство в поисках союза, он изъявил готовность прийти к ним на помощь, но когда он попал туда и был убит на войне, то даже не заслужил погребения, хотя тарентинцы предложили значительную сумму денег врагам за возвращение его тела.
F233 И в пятьдесят второй книге своих Историй он пишет следующее о тарентинцах: "Почти каждый месяц [так в оригинале, каждый день] город тарентинцев режет вола и проводит общественные празднества. Толпа частных лиц всегда собирается и пьянствует. Действительно, у тарентинцев есть поговорка: пока другие, посвящая себя тяжелым трудам и упорно занимаясь работой, лишь готовятся к [хорошей] жизни, они, пируя и развлекаясь, не откладывают ее [в долгий ящик], но уже живут".
F234 Баретий, округ на Адриатике. Феопомп 52 [42?].
F235(a) "То есть стоять на страже в Навпакте". Солдатам гарнизона Навпакта платили мало, но их содержание было дорогостоящим, отсюда пословица. Однако, как некоторые говорят, пословица возникла потому, что Филипп взял Навпакт и перебил весь гарнизон, состоявший из ахейцев [?] [по рекомендации? ахейцев?]. Феопомп записывает это в книге 2 [?] [52, 42?].
F235(b) "Стой на страже в Навпакте". Когда Филипп взял Навпакт ахейцы [так в оригинале] перерезали глотки стражам и убили Павсания, капитана охраны [или: он перерезал глотки солдатам гарнизона, состоявшего из ахейцев, и ... убили ...?]. Так говорит Феопомп.

Книга 53

F236 В пятьдесят третьей он [Феопомп] говорит о событиях в Херонее, как он [Филипп] пригласил послов, пришедших к нему на обед: "Как только они ушли, Филипп послал за некоторыми из своих сподвижников и приказал пригласить флейтисток, кифариста Аристоника, флейтиста Дориона и людей, которые привыкли выпивать с ним. Филипп обычно повсюду таскал за собой эту челядь и был снабжен большим количеством принадлежностей для застолий и пирушек. Он был пьяница и распутник по характеру и держал в своем окружении множество скоморохов, музыкантов и шутов. Он пил всю ночь и опьянел, осушив много (?); он разрешил всем другим отбыть, когда уже приближался рассвет, и отправился, не переставая кутить, к послам афинян, [но текст поврежден или подвергся небрежному сокращению].

Книга 54

F237(a) В 54-й книге Историй Феопомп говорит, что в царстве Филиппа вокруг Бисалтии, Амфиполя и македонской Грестонии в середине весны фиговые деревья несли инжир, виноградные лозы виноград, и оливковые деревья оливки в то время, когда можно было ожидать их произрастания, и Филиппу везло во всем.
F237(b) Гастрония [так в оригинале], область Македонии. Феопомп 54.

Книга 55

F238 Кария, округ Лаконии. Феопомп 55.
F239 Трикаран, укрепление в Флиасии. Феопомп 55.

Книги 56 и 57

F240 В книге 56 Историй Феопомп описывает Ксенопифию, мать Лисандрида, как самую красивую женщину в Пелопоннесе. Однако, лакедемоняне убили и ее, и ее сестру Хрису, когда царь Агесилай одолел Лисандрида, своего политического врага, и приказал лакедемонянам изгнать его.
F241 Эгирусса, город Мегариды. Страбон [9.1.10]. Иначе он пишется Эгир. Феопомп 56.
F242 Алея, город Аркадии. Феопомп 56.
F243 Эвгия, округ Аркадии. Феопомп 56.
F244 Ликея, город Аркадии. Феопомп 56. У Менелая Ликефа.
F245 Мессапии, округ Лаконии. Родительный падеж Messapean. Зевс почитается там. Феопомп 57.
F246 "Увенчивая победителей": У Демосфена в его речи против Эсхина вместо "почитая", и у других авторов в смысле "увенчивать". Так Феопомп в 57 и Менандр в пьесе "О самом себе скорбящем".

Фрагменты без номера книги

О сокровищах, награбленных в Дельфах (СНД).
F247 Феопомп в СНД говорит, что Асопих, Эпаминондов любовник, изобразил Левктрский трофей в виде герба на своем щите, что он подвергал себя невероятным опасностям, и что этот щит посвящен в Дельфах в Стое.
F248 В той же работе Феопомп говорит, что Фаилл, тиран фокейцев, был бабник, а Ономарх предпочитал мальчиков, и [говорит], что Ономарх имел половое сношение [deest] с симпатичным сыном Пифодора из Сикиона, который пришел в Дельфы с целью посвятить свои локоны, и за это [Ономарх] оказал ему благосклонность за счет сокровищ бога, а именно дал четыре золотые тиары, подношение сибаритов. Фаилл дал Бромиаде, флейтистке и дочери Диниада, серебряный фужер от фокейцев, и з[олотой вено]к из плюща, дар пепарефцев. "Она даже собиралась играть на Пифийских играх", говорит он, "но ей помешала толпа". "Ономарх дал красавчику Фискиду", добавляет он, "сыну трихонца Ликолада, [золотой] лавровый венок, посвящение эфесцев". Это парень был взят отцом на встречу с Филиппом, но хотя и услужил ему в качестве проститутки, был отослан с пустыми руками. Ономарх дал Дамиппу, хорошенькому мальчику и сыну амфипольца Эпилика, приношение Плисфена [так в оригинале, Клисфена?]. Филомел дал Фарсалии, фессалийской танцовщице, золотой лавровый венок, посвящение лампсакцев. Эта Фарсалия находилась в Метапонте, и когда раздался голос из медного лаврового дерева (которое метапонтцы воздвигли во время визита Аристея из Проконнеса, прибывшего по его словам от гипербореев), она была разорвана безумными провидцами на рынке сразу же как появилась там. Позже, когда люди искали объяснение случившемуся, оказалось, что она была убита из-за венка бога.
F249 В работе Феопомпа под названием СНД говорится: "Харету афинянину перепало шестьдесят талантов из Лисандра. На них он угостил обедом афинян на рынке, когда совершил победное жертвоприношение после успешного боя с Филипповыми наемниками. Их вождем был Адей, по прозвищу Алектрион [Петух].

Ff250-259 Разные работы

Письма

F250 Т[от же автор в п]исьме Фи[липпу] также пишет о репутации, которую [он (Гермея) культивировал у греков. [Хотя он был евнух, он вел себя как] человек от природы куль[турный] и любезный. Хотя и [варв]ар, он философствует с п[лат]онистами, и хотя он стал рабом в тенетах обжорства, он принимает участие а священных празднествах. Он приобрел некоторые мысы [и] крошечные [области] и снискал уважение своей физической подготовкой. Так он убедил (?) город Элиду объ[явить] о прекращении вражды [с ним] ... [по-видимому, с целью соревноваться на Олимпийских играх].
F251 Я часто брался за Симбулевтикон [письмо или эссе с советами], но не нашел ничего, несмотря на то, что имею при себе книги "К Александру" и аристотелеву, и феопомпову. Но где сходство? Они писали, что было почетно для них самих и приятно для Александра.
F252 Феопомп Хиос в своем совете Александру начинает обсуждать одного из своих сограждан, Феокрита, говоря: "Он пьет из серебряного [серебряной чаши для питья?] и даже золотых, и он использует другую схожую посуду у себя на столе, хотя раньше ему не хватало средств, чтобы не только из серебряного блюда или даже медной, но и из глиняных чаш выпивать, да и глиняные были иногда со сколами.
F253 В письме к Александру Феопомпа нападает на отсутствие у Гарпала самообладания: "Рассмотри и узнай из источников в Вавилоне о внимании, которое он проявил к мертвой Пифионике. Она была рабыней флейтистки Бакхиды, а та, в свою очередь [рабыней] фракийской гетеры Синопы, которая переместила свой "дом" из Эгины в Афины. Поэтому она была не трижды рабыня, но трижды шлюха. По цене больше двухсот талантов он построил ей два памятника. Что удивляет всех, так это то, что никто, ни он, ни кто-либо другой из правителей не воздвигнул мемориал солдатам, погибшим в Киликии за твое царство и свободу греков. Однако, мемориалы для блудницы Пифионики, один в Афинах, другой в Вавилоне, теперь увидят после долгого строительства. Она была широко доступна для тех, кто ее хотел, как все знали, за скромную цену; для нее человек, который утверждает, что он твой друг, решился создать храм и священную ограду и называет их святилищем и алтарем Афродиты Пифионики в неуважении к богопочитанию, чем смешивает с грязью и твою честь тоже.
F254(a) Феопомп в своих Хиосских письмах [письмах о Хиосе?] ​​ говорит, что Гарпал послал за Гликерой из Афин после смерти Пифионики. Когда она приехала, она жила в царских резиденциях в Тарсе, и люди падали ниц перед ней и называли царицей. Он также запретил людям увенчивать Гарпала, если они также не увенчали Гликеру. В Россе он даже осмелился создать бронзовую статую ней рядом [со статуей Александра и?] и его собственной.
F254(b) После смерти Пифионики Гарпал послал за Гликерой, тоже куртизанкой, и, как Феопомп записывает, Гарпал запретил людям увенчивать себя, если они не увенчивали и гетеру: "Он воздвиг бронзовую статую Гликере в сирийском Россе в том самом месте, где он собирается возвести статую тебе [письмо адресовано Александру] и самому себе. Он позволил ей жить в царских резиденциях в Тарсе, и смотрит, как ей оказывают почтение, называют царицей и удостаивают других знаков внимания, которые приличествуют твоей матери или жене".

Панегирик Филиппу

F255 У нас есть энкомии из Исократа, погребальные речи из Платона, Фукидида, Гиперида и Лисия, и панегирики Филиппу и Александру из Феопомпа, также Агесилай Ксенофонта.
F256 Полезно прогнозировать будущее из прошлых событий, ... как это делает Феопомп в своем панегирике Филиппу, говоря: "Если бы Филипп не остановился, он правил бы всей Европой".

Панегирик Александру

F257 См. F255.

Порицание Александра

F258 Говорят также, что Феопомп написал диатрибу против Александра, но она не уцелела.

Инвектива на учение Платона

F259 Феопомп Хиосский, кроме того, в своей инвективе против учения Платона, говорит, "можно обнаружить, что многие из его диалогов бесполезны и фальшивы. Большинство из них излагают Аристипповы доктрины, некоторые Антисфеновы, и многие из них списаны из гераклейца Брисона".

Фрагменты без названия книги или номера книги

F260 Но откуда город [Пессинунт] был назван этим именем, историки не согласны. Некоторые производят его название от pesein ["падать"], так как изображение богини упало с неба; другие говорят, что Ил, сын Tроса, царя Дардании, в войне с [deest] назвал его так. Однако, Феопомп утверждает, что это Мидас, когда-то очень могущественный царь Фригии, а не Ил назвал город.
F261 diapoliteuesthai и antipoliteuesthai различаются. Используют diapoliteuesthai относительно людей из одного и того же города и antipoliteusthai для политических противников из одного города [соперничающих] в другом. Тем не менее, Феопомп использует antipoliteuesthai в отношении людей, борющихся друг с другом в одном городе.
F262 "Филипп был искусен", говорит Феопомп, "в переваривании фактов". См. T41.
F263 Точно так же Феопомп сначала дает великолепный зачин к походу персидского царя на Египет и потом все это разрушает буквально несколькими словами: "Какой город или страна в Азии не отправили свое посольство к царю? Какая красивая или ценная вещь, какой продукт земли или произведение искусства не были принесены ему в дар? Было много драгоценных покрывал и плащей, пурпурных, узорчатых и белых; было много золотых палаток, снабженных всем необходимым, было много одежд и кроватей немалой цены. Были серебряные и золотые сосуды, чаши и кубки, одни усыпанные драгоценностями, другие тщательно и прекрасно отделанные. Бесчисленные мириады оружия были там, греческого и варварского. Были стада вьючных животных и жертвы, откормленные на убой, многие медимны приправ, много тюков, мешков и папирусных свитков, много и вского другого добра. Было так много соленого мяса любого вида, что путешественники принимали издалека громадные их кучи за скалы или холмы, теснящиеся на равнине". Он переходит от возвышенного к среднему. Развитие сцены должно было идти другим путем. Привмешав тюки, приправы и мешки в прекрасное описание всей экспедиции, он вызывает в воображении картину кухни.
F264 Geitonia [прилегающий регион] вместо geitnia. Феопомп Филиппика, также geitonein [быть рядом].
F265 katarai [налетать], а не "идти". Феопомп.
F266 Феопомп говорит, что во фракийской Халкидике есть следующее место: когда какое-либо животное входит в него, оно уходит оттуда целым и невредимым, но ни один жук-скарабей не ускользает оттуда, они просто ходят по кругу и умирают там. По этой причине место называется Cantharolethron.
F267(a) Говорят, что есть только два ворона в фессалийском Кранноне. Вот почему эмблема города на всех начертанных указах о проксении [государственных декретах об официальной дружбе] - как принято для всех государств добавлять эмблему - это изображение двух воронов на бронзовой колеснице, потому что больше двух никогда не видели там. Колесница добавлена по следующей причине - ибо это тоже, казалось бы, странность: они посвятили [воронам] бронзовую [колесницу], которую качают, когда там засуха, и просят у Бога дождя; и, говорят, дождь приходит. Феопомп добавляет более удивительную вещь, чем это, потому что он говорит, что они остаются в Кранноне лишь до тех пор, пока у них не появится выводок. Когда же они родят, то покидают молодняк и удаляются.
F267(b) Краннон ... город Афамании [?], из Краннона сын Пеласга. Они говорят, что есть только два ворона в этом месте, так [утверждают] Каллисфен в Чудесах и Феопомп. Всякий раз, когда они рождают птенцов, они оставляют их, в равном количестве [самим себе], и удаляются.
F268(a) [Каллимах говорит, что Феопомп сообщает], что в стране агриан-фракийцев река под названием Понт вымывает подобные углю камни. Они горят, но ведут себя в полной противоположности древесному углю. Они гаснут, когда раздуваются кузнечными мехами, но горят лучше когда опрыснуты водой. Никакое животное не может вынести из запаха.
F268(b) Агрии ... народ Пеонии между Гемом и Родопой. У Полибия (18.5.8) они пишутся в четыре слога с долгой "а" ... Agriaei и Agrieis согласно Феопомпу.
F269 Согласно истории, циркулирующей в Лампсаке, источник в Лусе имеет в себе [полевых] мышей, подобных домовым. Феопомп записывает это.
F270(a) [Каллимах] говорит, что Феопомп пишет, что испивший из источника у фракийских кинхропов сразу умирает.
F270(b) Феопомп говорит, что есть один источник во Фракии, и если люди омоются водой из него, они умирают.
F270(с) Феопомп говорит, что во Фракии также, у кихропов, можно быть убитым водой.
F271(a) В Скотуссе есть небольшой источник, который имеет силу лечить раны не только людей, но и крупного рогатого скота. Даже если отрезать или разбить кусок дерева и бросить его туда, он пустит побеги.
F271(b) Феопомп говорит, что в Скотусе есть озеро, которое заживляет раны.
F272 И из источника близ Хаонии, когда вода выпаривается, формируется соль.
F273 Также [Каллимах] говорит, что Феопомп пишет, что рядом с Феспротией из земли выкапывают угли, которые можно жечь.
F274(a) [Каллимах] также говорит, что Феопомп сообщает, что венеты, которые живут на Адриатике, посылают подарки галкам в виде пирогов из грубого ячменя. Люди приносят их, выкладывают и уходят Стая птиц остается, собравшись на границах страны, в то время как две или три летят вперед, исследуют подарки, и прилетают обратно совсем как послы или разведчики. Всякий раз, когда ста[я deest].
F274(b) Феопомп говорит, что венеты, живущие на Адриатике, посылают подарки галкам в сезон вспахивания и сеяния. Подарки были пирогами из грубого ячменя, хорошо и тщательно замешанными. Подарки предлагаются с целью ублажить галок по соглашению о перемирии, чтобы они не собирали урожай зерна, разбросанный на земле, и не клевали его. Лик соглашается с этим, но добавляет следующее [deest? или: но (говорит, что) следующие вещи добавлены к подаркам] также красноцветные ленты. Выложив эти подарки, они уходят. Стаи галок ожидают у границ. Тогда две или три избираются как послы, которых посылают из городов разведать количество подарков. Соответственно, когда они взглянут, они возвращаются и зовут их так, как это свойственно их природе, одним, чтобы звать, и другим, чтобы повиноваться. Так они прибывают стаей. Если они попробуют вышеупомянутое, венеты знают, что у них в кармане соглашение с птицами. Однако, если те побрезгуют ими как скудными и не попробуют, жители считают, что их [грядущий?] голод - следствие птичьего презрения. Поскольку, если упомянутая недегустация приводит к тому, что они остаются, если можно так выразиться, неподкупленными, они летят на зерновые поля и выдирают большую часть посеянного семени; с самой дикой яростью они терзают его и роются в нем.
F275 Что обманывает многих, обманывает и оратора Феопомпа в пассаже, где он обвиняет Платона в желании определять каждую вещь. Что же он говорит? "Неужели никто из нас не сказал ничего хорошего или справедливого перед тобой? Или, если мы не уделяем [уделили] чуть-чуть внимания тому, какова каждая из этих вещей, то мы произносим [произносили] звуки просто так и без смысла?"
"[Феопомп] обвиняет Платона в желании определить все. Почему еще он говорит? "Разве никто из нас прежде тебя не сказал ничего хорошего и справедливого? Или мы произносим звуки бессмысленно и в пустоту, не дознаваясь дотошно, какова каждая из этих вещей?"
F276 Феопомп говорит, что красное вино впервые было открыто хиосцами, а хиосцы первыми узнали о разведении винограда и уходе за виноградной лозой от Энопиона, сына Диониса, который колонизировал остров с ними. Затем они поделились знаниями с другими людьми.
F277 Феопомп Хиосский отмечает, что виноградная лоза была обнаружена в Олимпии рядом с Алфеем. Он также говорит, что на пять стадий подальше есть место в Элиде, в котором жители закрывают и запечатывают три пустых медных котла во время Дионисий в присутствии гостей на фестивале. Позже, когда они открывают котлы, они находят их с вином.
F278(a) Феопомп говорит, что вода в реке Эригон сурова и что люди пьянеют от нее как от вина.
F278(b) И он говорит, что Феопомп утверждает, что в Линкестах есть [источник] суровой воды, и люди, которые пьют из него, становятся пьяные, как от вина. Очень многие другие свидетельствуют об этом.
F278(c) Феопомп говорит, что в Линкестах есть жесткая вода, которая опьяняет тех, кто ее пьет.
F278(d) Феопомп говорит, что в Линкесте [так в оригинале, Линкестах] есть источник воды, которая на вкус как уксус и делает людей, которые ее пьют, пьяными как от вина.
F278(е) Но Феопомп утверждает, что можно напиться допьяна из источников, которые я упоминал выше - то есть, несколько кислая вода, называемая линкестидой, опьяняет людей, как вино. То же самое находится в Пафлагонии и в регионе Бурь [см. Plin. NH 2.230].
F279 Пердикка царствовал до Архелая сорок один год, согласно Никомеду из Аканфа, тридцать пять лет по Феопомпу, сорок лет по Анаксимену (no. 72, F27), двадцать восемь по Гиерониму (no. 154, F l), двадцать три согласно Марсию (no. 135-6, F15) и Филохору.
F280 Аркадион из Ахеи не был льстецом. Феопомп пишет о нем, как и Дурис в Македонике (no. 76, F3). Этот Аркадион бежал в добровольное изгнание с родины из ненависти к Филиппу. Он был весьма остроумен и очень многие из его реплик записаны. Как-то случилось, что Аркадион был в Дельфах, когда и Филипп находился там с визитом. Когда македонец увидел его, он обратился к нему с вопросом: "Доколе будешь бегать, Аркадион?" "Пока не найду я людей", ответил тот, "незнакомых с Филиппом".
F281 Пифийский оракул называет [город Афины] очагом Эллады, но злобный Феопомп именует его ее пританеем; и в другом месте он говорит, что Афины были набиты актерами, моряками и разбойниками, и еще лжесвидетелями, мошенниками и составителями поддельных завещаний".
F282 А в другой части своей истории он пишет: "Филипп отчасти по природе был маниакален и склонен очертя голову бросаться в опасность, отчасти от пьянства, ибо являлся хроническим алкоголиком и часто шел в бой, находясь под хмельком".
F283(a) Феопомп дает список пьяниц и алкоголиков и включает в него Дионисия Младшего, тирана Сицилии, который, по его словам, повредил себе зрение от винопития.
F283(b) Феопомп говорит, что он повредил зрение от чрезмерного и безудержного пьянства настолько, что стал видеть очень слабо, и [Феопомп говорит], что он обычно сидел сложа руки в цирюльнях и делал забавные замечания.
F284 Записано, что у молоссов скот имеет очень большие рога. Феопомп пишет про их обработку.
F285(a) Как Хамелеон Гераклейский записывает в сочинении "О Пиндаре", существует древний обычай в Коринфе. Всякий раз, когда город молится Афродите о чем-то важном, очень большое количество гетер присоединяется к молениям. Они молятся богине, а затем посещают священные обряды. Когда перс вторгся в Элладу, как Феопомп записывает и Тимей в седьмой книге, в Коринфе гетеры молились о спасении Эллады, собираясь в храме Афродиты. Поэтому, когда коринфяне посвятили памятную доску богине - она цела и по сей день - и вписали отдельно гетер, которые совершали моления в то время и позже присутствовали при обрядах, Симонид по этому случаю составил следующую эпиграмму: "Стояли гетеры, молившись Киприде за воинов-граждан от имени греков; ведь лучникам-персам богиня сама не сдала цитадели".
F285(b) Феопомп говорит, что [коринфские] женщины молились Афродите, чтобы вселить пыл в своих мужей воевать против мидян от имени Эллады. Они пришли [молиться] в храм Афродиты, который, говорят, Медея основала по поручению Геры. Даже сейчас, говорит он [Феопомп] сохраняется надпись с элегическим стихотворением слева от входа в храм: "Стоявши, Киприде молилися женщины эти за греков и граждан, что бились в сраженье; сама Афродита мидийским стрелкам ведь сдавать не хотела акрополь".
F286 Кроме того, вследствие справедливого раздела добычи Бардилис, иллирийский разбойник, о котором ты можешь прочитать у Феопомпа, имел большое состояние.
F287 Феопомп пишет: "Если кто-либо, избежав опасности, более не подвергает себя никакому риску, то неудивительно, что он так любит жизнь; теперь же, когда над нами нависла столь фатальная угроза, смерть в бою кажется гораздо предпочтительней".
F288 Большинство историков очерняет Алкивиада. Я, однако, следую трем серьезным историкам, которые его не очерняют: Фукидиду, его современнику, Феопомпу, родившемуся чуть позже, и Тимею. Хотя последние двое редко находят доброе слово для кого-либо, они оба дружно его хвалят. Позвольте мне добавить только несколько замечаний из них об Алкивиаде. Он родился в Афинах, самом великолепном городе того времени, и все-таки ему удалось превзойти всех граждан в роскошной жизни и величии. После того как он был изгнан и поселился в Фивах, он посвятил себя настолько всецело склонностям фиванцев, что превзошел всех их в искусствах мужей (беотийцы придавали гораздо больше значения физической пригодности, чем быстроте ума). В свое пребывание среди спартанцев, которые практикуют максимальную нагрузку [при экзамене] на физическую выносливость, он оказался настолько аскетичен, что превзошел лаконцев экономией и в пище, и в одежде. В то время как он жил среди фракийцев, которые предаются чрезмерному пьянству и распущенности, он превзошел их в следовании фракийским обычаям. Персы, знаменитые охотники и знатоки роскоши, были вынуждены восхищаться его охотничьими способностями и [персидским] стилем жизни. Поэтому он состоял в величайшем уважении повсюду, куда бы ни приходил. Но довольно об этом.
F289 Ификрат имел большой рост, был развит физически и умственно и выглядел как истинный полководец. Один его размер производил впечатление на всех, кто встречался с ним. Феопомп говорит нам, что, хотя он был хорошим и надежным гражданином, ему не хватало твердости. Он показал исключительно прекрасные качества в своем обхождении с детьми македонца Аминты: после того как Аминта умер, его жена Эвридика взяла двоих детей, Пердикку и Филиппа, и бежала к Ификрату, у которого нашла защиту.
F290 Так, Феопомп [рассказывает] о флейтистках Пирея, борделях и людях, играющих на авле, поющих и пляшущих.
F291 Гермей выступил на этот путь, евнух и вифинец родом (или: безобразный видом) [короткий пробел] в-третьих [пробел], с Евбулом он взял Ассос и его башню и Атарней с окрестностями. Из всех людей этот человек совершил самые жестокие и злые вещи против всех - и своих граждан, и других, покончив с одними ядом и с другими петлей. Когда хиосцы и митиленцы поставили его во главе какой-то земли, за которую они спорили, он сыграл много пьяных трюков с неоплаченными военными экспедициями и жестоко оскорбил большинство ионийцев. Стяжатель и денежный меняла, он не утихомирился, когда хиосцы попали в беду [большой пробел] чтобы восстановить принятые ими государственные устройства. Однако, он совсем не спасся, и не вышел сухим из воды со своими нечестивыми и отвратительными манерами, но был арестован и отправлен к царю, где подвергся долгим пыткам и закончил жизнь распятым на кресте.
F292 Война афинян против Македонии была спровоцирована как [по причине] других преступлений, которые Филипп совершил [против] (?) афинян, делая при этом вид, что он с ними в мире, так и потому, что его экспедиция против Византии и Перинфа особенно [разозлила их. Эти] города он стремился завоевать по двум причинам: чтобы отобрать доставку зерна у афинян и чтобы своим военно-морским превосходством они не заполучили прибрежные города в качестве баз для флота или убежищ в войне против него. В то время, действительно, он совершил свой самый беззаконный акт, когда забрал купеческие суда в Гиероне, 230 кораблей по Филохору, 180 по Феопомпу. От них он выручил семьсот талантов.
Война афинян против македонца вспыхнула из-за тех обид, которые Филипп причинил Афинам, делая при этом вид, что он намерен сохранять мир. Но главной причиной войны был поход царя на Византий и Перинф. Поход Филиппа имел целью принудить эти города к сдаче по двум причинам. Прежде всего, чтобы лишить афинян доставки хлеба, а также для того, чтобы приморские города не могли предоставить афинскому военному флоту надежных убежищ во время войны с ним. Тогда же Филипп совершил противозаконнейшее дело, захватив находившиеся в Гиероне суда купцов: по свидетельству Филохора - 230, по свидетельству Феопомпа - 180. От продажи этих судов он получил пятьсот талантов (Шишова).
F293 [Относительно разлива Нила] Эфор и Феопомп, которые больше всех остальных уделяют особое внимание этим причинам, наиболее далеки от истины.
F294 [Платон] умер так, как я сказал, в тринадцатый год царствования Филиппа, как Фаворин говорит в своих Меморабилиях, книга 3. Феопомп говорит, что он был в почете у Филиппа [или, был почтен Филиппом при погребении].
F295 [Антисфена] одного из всех сократиков Феопомп хвалит и говорит, что он был очень умелым оратором и изяществом речи мог очаровать кого угодно.
F296 История о драконе, который сражался против триеры.
F297 Артемисия ... Младшая - (упоминается) Демосфеном - [За свободу родосцев 11] была дочерью Гекатомна, жена и сестра Мавсола. Феопомп говорит, что она умерла, угаснув от скорби по мужу и брату, Мавсолу.
F298 Фроний: Эсхин в речи о ложном посольстве [132]. Существует город в Локриде, Фроний, Феопомп в книге [deest, 8?].
F299 Мавсол ... Правитель карийцев. Феопомп говорит, что нет ничего, что он не сделал бы за деньги.
F300 (Homereuein) "Будучи заложником": ... заложники есть люди, предоставленные по договоренности. [Homerein] "присоединиться", чтобы заключить соглашение. Гомер [Одиссея 16,468]: "Явился ко мне как посол от твоих он знакомых". Феопомп говорит, что homerein используется у древних для обозначения "быть последователем". Отсюда, по его словам, тех, кого отдавали в соответствии с соглашением, стали называть "homeri" [то есть, "присоединившиеся" или заложники].
F301 Тилфоссей: Демосфен в речи против Эсхина [О ложном посольстве 48]. Это гора недалеко от Копаидского озера. Феопомп в Филиппике.
F302 Бисир, фракийский герой. Феопомп называет его Бисиром из Херсонеса.
F303 Донактас, Аполлон. Феопомп.
F304 Зира: некоторые считают его видом туники, другие поясом. Лучше воспринимается как бурнус, носимый на плечах подобно эфоду. Геродот упоминает их в книге 7 (69, 75), как и Феопомп Хиосский.
F305 Мы, обозревая авторов, писавших о [войне из-за] Мелии и разделении ее территории, [обнаружили, что] хотя все другие говорят, что [самосцам была выделена] Фигела при разделе, [тем не менее нашли, что] четыре самосца, именно Улиад, Олимпих, Дурис (no. 76, F25) и Эвагон, два эфесца Креофил и Эвалк и один хиосец, Феопомп, записывают все в своих Историях, что [самосцы] получили Фигелу как свою долю ...
F306 Конечно, некоторые из них начали наступление на достоинство народов и самых известных городов и оскорбляли их государственные устройства. Феопомп поступил так с Афинами и Поликрат со Спартой.
F307 Что [Милтокиф] отпа[л от Коти]са, Филохор показал в пятой книге своей A[ттиды. Что], захваченный Керсоблептом, Милтоки[ф уме]р, Феопомп гово[рит в? книге Филиппики, когда пишет следующее:] "Отправившись из города [vacat] он набрал наемников с помощью Гераклида [и П]иф[она], сыновей Архелая. [С]пе[рва] он победил в войне, [взял один из (городов?) во Фракии?] (или) ['запер' некоторые народы на морском (побережье)?], и прошел страну разо[ряя и] опустошая всю ее [vacat] солдат [Сми]кифиона [vacat] против Керсоблепта".
F308 Ф[ео]п[омп также в? книге записывает что-то] очень похожее на это. Ксенофонт, однако ... [контекст утерян. Речь идет о подразделении спартанских солдат].
F309 "Прямо с боевым кличем", то есть мгновенное разрешение военного конфликта, будто сразу после или одновременно с испусканием боевого клича. Так Фукидид [2.8.3; 3.113.6]. У Феопомпа это означает "штурмом".
F310 Тер, царь одрисов, умер в возрасте девяноста двух лет, согласно Феопомпу.
F311 Кatonace: плащ с шерстью [nakos], [свисающей] с нижних [kato] частей. Афиняне восприняли это платье, когда они были под гнетом тиранов [Писистратидов], чтобы в нем из-за его жалкого [вида] не приходить в город. Как говорит Феопомп: "Чтобы они не возвращались в город, тираны принудили их носить katonakе [то есть, шерстяное или ворсистое одеяние]."
F312 Когда Архидам, сын Агесилая, был царем, фокейцы захватили храм в Дельфах. Наемное союзное войско пришло в частном порядке к фокейцам на помощь для борьбы против фиванцев, а лакедемоняне и афиняне помогали им открыто: афиняне [помогали] в память о древнем благодеянии, которое им оказали когда-то фокейцы, лакедемоняне [помогали] под предлогом дружбы, но я думаю, что скорее из ненависти к фиванцам. Феопомп, сын Дамасистрата, говорит, что он [Архидам] получил какие-то деньги сам [или: участвовал в разделе сокровищ?], а Диниха, жена Архидама, получила взятку от правителей Фокиды, чтобы сделать Архидама более склонным к союзу с ними. Я не одобряю ... захвата священных денег, но вот что считаю весьма похвальным в царе: когда фокейцы решились было убить всех взрослых мужчин из Дельф, продать женщин и детей в рабство, и разрушить сам город до основания, Архидам заступился за них, не дав обойтись с ними так фокейцам. Позже он перешел в Италию и вел войну с тарентинцами против варваров, которые были их соседями. Он был убит варварами, и его тело не получило погребения, ибо гнев Аполлона воспрепятствовал этому.
F313 "Спорно" [то есть, amphisbetesimon] Платон [Софист 231E] и Феопомп. "Спорно" [то есть, amphisbeteton], Фукидид [6,6].
F314 "киликизм": Феопомп историк использует его для убийства в нарушение закона [или: убийства, совершенного под влиянием алкоголя?; убийства в результате какого-то разврата?].
F315 "Быть сегодня" без "быть", Феопомп.
F316 Ибо если та приятная [на вид?] Чаша Нимфея (которая не опаляет листву густого леса над собой, хотя близ ледяного потока всегда пылает жар) прекращает течь, это предвещает ужасы соседям в городе Аполлонии, как записывает Феопомп. Она переполняется от дождя и извергает асфальт, смешивающийся с тем непригодным для питья потоком, который даже без этого является более жидким, чем обычный асфальт.
Вечно пылающий кратер горы Нимфей в Иллирии соседствует с ледяной водой источника, а по огням этого кратера жители той местности, Аполлонии, угадывают грозящие беды. При дождях кратер увеличивается и извергает минеральную смолу, которая более жидка, чем прочие разновидности этого вещества. Ее примешивают к воде источника, который без этого не годится для питья (Старостин).
F317 Феофраст, первый чужеземец, который писал с особой тщательностью про римлян - ибо Феопомп, перед которым никто не упоминал о них, только сообщает, что Рим был взят галлами, а Клитарх (no. 137, F3), вслед за ним [сообщает] лишь, что посольство было отправлено [от римлян] к Александру.
F318 Мандония (?) [Мардония, Пандосия, Мандурия, Мандоний?] был город луканов, согласно Феопомпу, в котором Александр Эпирский встретил смерть.
F319 Молоссы, в чьей стране есть храм Зевса Додонского с его знаменитым оракулом, и гора Тмар [Талар, Табар, Тилиар, Тилиарум, Томар?], прославленная Феопомпом, с сотней источников у основания.
F320 Феопомп записывает, что в земле той аполлониаты находят смолу в земле, не уступающей македонской разнообразием.
F321 По дороге [во Фригию] он получил скиталу [палку с надписанной полосой кожи, на которой спартанцы посылали свои депеши] от властей с приказом принять командование и над флотом. Это поощрение досталось только Агесилаю из всех других. И он был по всеобщему мнению самым великим из людей, живущих тогда и самым известным, как Феопомп сказал где-то. Действительно, он прославился больше своими добродетелями, нежели предводительством.
F322 [Эпаминонд] вторгся в Спарту... и они опустошили страну до реки и города, и никто не вышел против них, поскольку Агесилай не разрешил спартанцам "сражаться против столь большого потока и лавины войны", как Феопомп выразился.
F323 Фиванцы удалились из Лаконии, потому что зима наступала, да и аркадяне стали разбегаться в беспорядке, как сообщает большинство авторов. Они оставались там в течение трех месяцев и разорили большую часть страны. Однако, Феопомп говорит, что, когда беотархи уже уходили, к ним прибыл спартиат, Фрикс, принеся десять талантов от Агесилая как взятку за вывод войск, и так они получили дополнительное "пособие на дорогу" от своих врагов за то, что они уже решили. Не знаю, как другие писатели пропустили этот факт и только Феопомп его углядел. Все соглашаются, что Агесилай был главным виновником спасения Лаконии в этом случае, когда он не поддался своим природным порывам и не искал честь и победу, но пошел безопасным путем.
Что касается причины, почему фиванцы ушли из Лаконии, большинство писателей говорит, что это потому, что зимние штормы пришли, и аркадцы начали таять и расходиться; другие [говорят], потому что они оставались там три месяца и совершенно разорили большую часть страны; но Феопомп говорит, что когда фиванские главные магистраты уже решили отвести свою армию назад, Фрикс, спартанец, пришел к ним, принеся десять талантов от Агесилая для уплаты за вывод, так что они только сделали то, что уже давно решили, да еще и деньги от врагов получили.
F324 Что Дурис добавляет к этому (no. 76, F70) [к рассказу о возвращении Алкивиада в Афины], не записывают ни Феопомп, ни Эфор, ни Ксенофонт.
F325 Демосфен, отец Демосфена, был представителем афинской знати, как Феопомп записывает, и его называли Ножовщиком, потому что он имел большую мастерскую и искусных в этом труде рабов. F326 Не знаю, откуда Феопомп взял, что он [Демосфен] имел непостоянный характер и не мог сохранять верность одному и тому же курсу или тем же самым людям в течение длительного времени. Наоборот, очевидно, что вплоть до конца он твердо стоял на позиции, занимаемой им в политике и правлении с самого начала. Мало того, что он не изменял себе всегда, но он отдал свою жизнь, чтобы не измениться.
F327 Феопомп [Феофраст] пишет, что когда афиняне убеждали его [Демосфена] преследовать по суду кого-то и он не повиновался, они подняли шум, но он встал и сказал: "Вы можете использовать меня, мужи афиняне, как советника, хотя не желаете, но не как сикофанта, хотя и пытаетесь".
F328 Действительно, когда Филипп в эйфории от успеха при Амфиссе внезапно вторгся до Элатеи и захватил Фокиду, афиняне были охвачены паникой, и никто не смел подняться на трибуну и не знал, что сказать. Но в обстановке растерянности и безмолвия один только Демосфен выступил вперед и советовал им взять фиванцев в союзники. Он поощрял людей и поддерживал их надежды по своему обыкновению и был отправлен с другими как посол в Фивы. Филипп послал Аминту и Клеарха [Олеандра и Касандра??] македонцев, Даоха фессалийца и Фрасидея, как Марсий говорит (no. 135-6, F20), с заданием говорить против него. Выгода была очевидна для фивян, но каждый имел перед глазами ужасы войны. Их потери во время Фокейской войны еще не забылись, но сила оратора, как выражается Феопомп, вызывала у них храбрость, воспламеняла любовь к чести и оттесняла все другие мысли на задний план. Так, вдохновленные его речами, они отбросили страх, расчет, и благодарность [к Филиппу] ради доблестного дела. Достижения Демосфена, как замечалось, были настолько велики и прославленны, что Филипп сразу послал глашатаев с просьбой о мире. Эллада, однако, обрела уверенность и не страшилась надвигающегося конфликта. Не только стратеги [афинян] должны были исполнять его распоряжения, но и беотархи. Всеми экклесиями управлял он тогда, и фиванской не меньше, чем афинской. Он был очень популярен в обоих городах, и он владел властью не несправедливо или недостойно, как Феопомп утверждает, но вполне умеренно.
F329 Когда катастрофа [в Херонее] случилась с греками, политические противники Демосфена напали на него и приготовили ревизии и обвинительные акты для его дискредитации. Однако, народ не только оправдал его, но и продолжал уважать и призвал обратно к участию в общественной жизни как человека дельного. Так, когда кости погибших были доставлены из Херонеи для погребения, ему поручили произнести хвалебную речь над павшими. Они [афиняне] не переносили свое несчастье "все униженные и подавленные", как театрально пишет Феопомп, но наоборот, особенно почитая и украшая своего советника, давали понять, что его мнение для них по-прежнему сохраняло вес.
F330 В то время [афиняне] выслали Гарпала из города в страхе, что их привлекут к ответственности за деньги, которые захватили политики. Они начали бешеную охоту за расхищенным, входя в дома с целью обыска. Лишь жилище Калликла, сына Арренида, не дали обыскивать, потому что он недавно женился и молодая была внутри, как записал Феопомп.
F331 Но после возлияний и общепринятых молитв затмилась луна. Для Диона здесь не было ничего удивительного, поскольку он знал, что затмения повторялись с регулярными интервалами, и что тень, проецируемая на луну, была вызвана встреванием земли между нею и солнцем. Но так как солдаты, которые были очень встревожены, нуждались в поддержке, провидец Мильт встал среди них и велел им приободриться и ожидать лучших результатов: поскольку божественные силы указали на затмение чего-то ныне великолепного, но так как ничего не было более великолепного, чем тирания Дионисия, то именно ее сияние они погасят, как только достигнут Сицилии. Это толкование тогда Мильт сообщил всем [участников экспедиции], но относительно пчел, которые были замечены роющимися на кормах кораблей Диона, он, выражая страх, сказал по секрету ему и его друзьям, что его предприятие будет процветать вначале, но после краткого расцвета увянет. Говорили, что и Дионисию было много знаменательных знаков с небес. Орел схватил копье у одного из его телохранителей, унес его вверх и затем опустил в море. Кроме того, вода моря, которое омывало акрополь, была сладкой и пригодной для питья в течение целого дня, как все, кто ее попробовал, могли видеть. Опять, свиньи принесли для него поросят, которые в остальном ничем не отличались от других, только не имели ушей. Последнее провидцы объявили признаком неповиновения и восстания, поскольку, по их словам, граждане больше не будут слушать распоряжений тирана; сладость морской воды означает для сиракузян изменение печальных и репрессивных времен на спокойные дни; орел же был слугой Зевса, а копье являлось эмблемой мощи и власти, откуда знамение предсказывало, что величайший из богов желал полного исчезновения тирании. Так, во всяком случае, сообщил Феопомп.
F332 По этой причине особенно [кражи Гилиппом денег, посланных от Лисандра], самые разумные спартанцы стали бояться власти денег как способных испортить даже их успешных граждан. Они упрекали Лисандра и настаивали перед эфорами, чтобы все серебро и золото были изгнаны как проклятия извне, и те согласились. Феопомп называет Скирафида, а Эфор Флогида (no. 70, F205) выдвинувшим мнение, что золото и серебряная монета не могут приниматься в городе, но они должны использовать свои традиционные деньги.
F333 Бедность Лисандра, которая обнаружилась, когда он умер, сделала его добродетель более очевидной. Ведь от обширных денежных сумм, власти и столь большого внимания со стороны городов и царя он не потратился даже немного, чтобы увеличить свой дом. Так записывает Феопомп, которому скорее можно доверять, когда он хвалит, нежели когда он обвиняет, поскольку обвиняет он с большей готовностью, чем хвалит. Немного позже Эфор говорит (no. 70, F207)...
F334(a) [Тимолеонт] ... взяв с собой одного из своих родственников, именно Эсхила, брата Тимофановой жены, а из числа своих друзей, провидца Сатира, согласно Феопомпу, но Эфор (no.70, F221) и Тимей называют его Орфагором ... [речь идет о сопротивлении Тимолеонта тирании своего брата, Тимофана].
F334(b) Феопомп, Эфор и Тимей пишут о каком-то провидце по имени Орфагор.
F335 Феопомп отмечает, что люди, которые живут на Западе считают, что зима - Кронос, лето - Афродита, и весна - Персефона, и что они называют времена года этими именами. Они также считают, что все родилось от Кроноса и Афродиты.
F336 Самым важным примером являются законы ретры, посредством которых Ликург организовывал государственное устройство спартанцев. Они были даны ему в прозе. Действительно, в то время как Геродот, Филохор и Истр очень усердно собирали оракулы в стихах, они также записали мириады [?] прозаических. Однако, Феопомп, который не уступал никому во внимании к оракулу, резко критиковал авторов, которые думают, что Пифия не давала ответов стихами в то время; но когда он хотел подтвердить свою точку зрения, он смог привести в доказательство лишь немногие стихотворные оракулы. Это показывает, что даже в его время их уже давали в прозе.
F337 Кто с куда большим удовольствием на деле не переспал бы с прекраснейшей из женщин, а не просто сидел бы с ней допоздна, что Ксенофонт написал о Панфее (Cyr. 5.1.2-3), или Аристобул о Тимоклее (no. 139, F2), или Феопомп о Фебе.
F338 Неприятными для историка Феопомпа выражениями являются: "больше не граждане", "больше не друзья", "больше не афиняне" [относительно подвергнутых остракизму или изгнанных].
F339 Слово apokeryktos (лишенный прав) не используется у древних, но историк Феопомп его применяет.
F340 Известным является Эпирот Цербер и Александров Перит [?], "зверь Индии." Он одолел льва и был куплен за сто мин. Феопомп говорит, что Александр основал город в его честь, когда пес умер.
F341 Феопомп говорит, что Дионисий переехал из Сицилии в Коринф на торговом судне.
F342 Феопомп говорит, что лучшие знания о войне имеет тот, кто присутствовал в большинстве сражений, как и наиболее способный оратор тот, кто принял участие в наибольшем количестве дебатов, и то же самое в медицине и навигации.
F343 Утверждение, что некоторые тела не отбрасывают тени, если окажутся в полосе света, является признаком нездорового ума. Феопомп тронулся головой, когда сказал, что люди, которые входят в самое святое место храма Зевса в Аркадии, теряют свои тени.
F344 Некто магнесиец (или магнет) из Азии, богатый скотом, был приучен к тому, чтобы приносить большие и роскошные жертвы богам каждый год, отчасти из-за изобилия его имущества и отчасти из благочестия и желания угодить им. Он пришел в Дельфы, и принеся сто волов в жертву Аполлону, приблизился к оракулу, чтобы посоветоватьсч с ним. Предполагая, что он из всех людей проявлял самое большое уважение по отношению к богам, он попросил Пифию дать знать, кто именно чтит бога ревностнее всех, и естественно ожидал первого места себе. Но жрица ответила, что этим человеком был Клеарх, который жил в Мефидрии, в Аркадии. Совершенно ошеломленный этим оборотом, он захотел встретиться с этим человеком и узнать, как тот совершал свои жертвоприношения. Он быстро отправился в Мефидрий, который нашел презренным из-за его малости и скромности. Он не мог вообразить, чтобы кто-то из его граждан мог чтить богов более удовлетворительно или блестяще, чем он. Однако, он встретился с Клеархом и попросил сказать, как тот чтил богов. Клеарх описал, как он это делал, и как усердно сжигал подношения в назначенное время, как каждый месяц в новолуние увенчивал и промывал Гермеса и Гекату и другие священные предметы, оставленные ему его предками. И он сказал, что удостаивал их благовонием, ячменным пирогом и лепешками. Каждый год он делал общепринятые общественные жертвы, не пропуская ни одного праздника. На этих тех же самых празднованиях он уважал богов, не забивая волов и не закалывая священных животных, а предлагая лишь то, что было под рукой. Он проявлял особую заботу, чтобы распределять богам первые плоды всех своих зерновых культур, когда они созревали, и дары земли, одни из которых он преподносил нетронутыми, другие сжигал
F345 Тем не менее, он презирает Исократа и утверждает, что учитель уступил ему в соревновании на играх по Мавсолу.
F346 Клар, место в Колофоне, посвященное Аполлону, оракул бога. Оно было основано Манто, дочерью Тиресия, или каким-то героем по имени Клар, согласно Феопомпу. Однако, Неарх (no. 133, F29) ...
F347(a) Хитры [праздник Горшков]. Феопомп говорит, что оставшиеся в живых от потопа кипятили глиняный горшок [chytra] со всеми сортами семян, откуда пошло и название празднества, "и у них в [обычае] приносить жертву Гермесу Хтонию" [или так у них в привычке делать приношения к?]. Никто не отведывает из горшка. Выжившие поступали так, умоляя Гермеса от имени мертвых. Фестиваль проводится тринадцатого антестериона согласно Филохору.
F347(b) Хитры являются праздником для афинян. Он проводится по причине, которую Феопомп выдвигает. Он говорит: "Поэтому люди, пережившие [потоп], назвали весь праздник по имени того дня, в который они пришли в себя". И, "У них в обычае не приносить жертв вообще никому из богов Олимпа, исключая Гермеса Хтония. Из глиняного горшка, который каждый в городе кипятит, не отведывает ни один жрец. Так они поступают в этот день". Также, "Выжившие в то время умоляли Гермеса от имени мертвых". Игры проводились по этому случаю, так называемые Chytrini, как говорит Филохор.
F348 Феопомп говорит, что самые рослые и сильнейшие из всех македонцев выбирались в копьеносцы для царя и назывались пешими сотоварищами (pezetairoi).
F349 "Ибо нет ни одного простака, который счел бы, что Филипп жаждет лишь ветхих местечек во Фракии - иначе как назвать Дронгил [F83], Кабилу [F220] и Мастиру ... - а не гаваней афинян, но что он позволит вам сохранить все это, в то время как пойдет на погибель ради проса и ячменя во фракийских ямах для их хранения" (Демосфен "О Херсонесе" 44-45). В ямах хранения, то есть в подвалах. Феопомп и Софокл в Инахе: "хранилища для ячменя".
F350 "И священная Килла" [Гомер Илиада 1,38], здесь история: Пелопс, сын Тантала и [deest?] в виде оплаты за свои мальчишеские милости получил от Посейдона неприрученных лошадей и на колеснице своей поспешил к Пизе в Пелопоннесе, чтобы жениться на Гипподамии, поскольку он хотел победить ее убивающего женихов отца, Эномая. Когда он был около Лесбоса, Килл, его возница, умер. И во сне он стоял над Пелопсом, весьма горевавшим по нему, оплакивал свою собственную смерть и обращался с просьбами о погребении. Поэтому, когда Пелопс проснулся, он сжег его труп дотла в огне. Затем он с великолепием предал погребению пепел, насыпав холм над ним. Возле холма он основал храм, который назвал храмом Аполлона Киллея из-за внезапности смерти Килла. Что больше, он также основал город и назвал его Киллой. Килл, однако, даже после смерти, кажется, помог Пелопсу победить Эномая в гонке. История находится у Феопомпа.
F351 "Сгнили вконец корабельные доски, канаты изношены тоже" [Гомер Илиада 2,135]: этим словам подходят два значения: одно [значит] уехать прежде, чем суда станут полностью бесполезными, и другое [значит] остаться, потому что они сгнили от времени и непригодны для плавания. Феопомп говорит, что это причина кораблекрушения; и так Калхас и Амфилох со своими людьми возвращались пешком.
F352 Феопомп говорит, что Александр Ферский весьма почитал Диониса в Пагасах, прозванного Пелагием. И когда Александр утонул в море [так в оригинале, его тело было брошено в море?], Дионис предстал одному из рыбаков во сне и приказал ему забрать "корзину с костями". Он вернулся к Краннон и отдал их родственникам, и те похоронили их.
F353 Тем не менее, anenenkein [вернуть] заслуживает чуть большего внимания. Это anenenkein в значении вести назад и возвращаться проясняется цитатой: "Они несли до Корикийской [то есть, пещеры]" (Hdt. 8.36). Это все равно что сказать "они возвратились" ... Употребляется вместо "он отдышался', как Павсаний [аттицист второго века н. э.] говорит, приводя слова Феопомпа: "он онемел, но потом пришел в себя". Кроме того, Геродот: "Он был поражен этим и онемел на время, но едва придя в себя, опять заговорил" [1,116], и еще [1,86].
F354 Гортиния: Феопомп говорит, что когда Одиссей вернулся домой и узнал все, что случилось с Пенелопой, он ушел и прибыл в Тиррению, где основал Гортинию. Он умер там и был весьма почитаем народом.
F355 Олимпиада, его мать [Александра] прослеживала свое происхождение до Пирра, сына Ахилла, и Гелена, сына Приама, как говорит Феопомп и Пирандр. Пирр возводит свой род к Эаку, а Гелен к Дардану.
F356(a) Феопомп говорит, что Медея влюбилась в Сизифа.
F356(b) Феопомп Хиосский (?) сообщает, что Эвмел, коринфский исторический поэт, говорит о разделении царства Гелиоса между его сыновьями Ээтом и Алоеем. (?): "Но когда Эзт и Алоей родились у Гелиоса и Антиопы, тогда славный сын Гипериона разделил землю пополам для своих сыновей. Одну часть держал Асоп, и эту он дал богоподобному Алоею. Другой обладал Эфир, и он отдал ее всю Ээту. Однако, Ээт охотно предоставил ее охранять Буну до тех пор, пока он не возратится или кто-то от него, будь то сын или внук, а сам отправился в землю Колхиды".
F357 Празднество Карнеи отмечается в честь Аполлона Карнея в Пелопоннесе. Оно происходит от провидца Карнея, который дал оракул Гераклидам; от него Аполлона называют "Карнеем". История находится у Феопомпа. Аргивяне называют того же бога и Зевсом, и Гегетором [вождем], потому что они считают, что он предводительствует их войском. Гераклиды убили Карна, когда они вступали в Пелопоннес, подозревая, что он шпионил за их армией. Позднее они начали почитать его, когда погибали от чумы.
F358 "От реки Гелы" [Cмешок] [Фукидид 6.4.3.]: Кто-то говорит, что это [название] происходит от припадка смеха у Антифема - [конкретно] Феопомп сказал: "Когда он узнал от оракула, что станет основателем города, он засмеялся, думая, что это безнадежное дело; от этого он дал имя Гела [смешок] городу.
F359 Феопомп говорит, что по этим причинам сладкое вещество, как было показано, существует, но не сладость.
F360 Адрана, город Фракии, который находится чуть выше Береники. Феопомп.
F361 Эгис, согласно Эвфориону, граждане эгиты согласно Павсанию [3.2.5; 8.27.4]. Но Ликофрон приводит родительный падеж Aegyan, используя его в женском роде: "Все ты снесешь за эгийскую суку" ... Феопомп называет их эгиеями.
F362 Акрефия, город Беотии. Некоторые называют его Acraephium. Павсаний [9.23.5] называет его [Acraephnium] в среднем роде ... Родительный падеж Acreaphiaean и Acraephian - Аполлон почитается этим прозвищем - кроме того (он почитается прозвищами) [Акрефей и] Акрефий ... Эфор (no. 70, F229) использует Акрефний и Акрафеот. Феопомп говорит об Acraephnia и использовал родительный падеж Acraephneus.
F363 Аквилина, иллирийский город. Феопомп.
F364 Акиф, один город в Дорийском четырехградье. Феопомп.
F365 Галикии, город Сицилии. Феопомпа.
F366 Галисарна, город в стране Троады. Феопомп. Родительный падеж Halisarnaean.
F367 Аханы, народ рядом со Скифией. Они также называются ахарнами у Феопомпа.
F368 Бубаст, город Египта ... и провинции Бубастит. Он также называется Bubastian у Феопомпа.
F369 Буфия, город в Ионии. Феопомп называет ее областью.
F370 Гермонасса, остров с небольшим городом на нем в Боспоре Киммерийском, колонизирована ионийцами согласно Периэгету ... Менипп называет ее областью Трапезона в своем Объезде двух морей. Гекатей (no. 1, F208) и Феопомп называют ее городом.
F371 Индара, город сиканов. Феопомп.
F372 Мелибея, город Фессалии. Страбон [5.16.22]. Родительный падеж Melibean. Феопомп.
F373 Мелитея, город Фессалии. Александр в Азии. Феопомп называет ее Мелитией ... Эфор в 30 (no. 70, F95.): "Тираны Фер и их мелитейские друзья будучи ранее ..."
F374 Неандрия, город Троады на Геллеспонте ... Neandreum среднего рода у Феопомпа.
F375 Скифы [?], город Фракии рядом с Потидеей. Родительный падеж Sciathian [Scithaean?]. Феопомп.
F376 Скибр, область Македонии. Феопомп.
F377 Траллия [Tralles?], провинция Иллирии. Они называются Tralli. Также Tralleis у Феопомпа.
F378 Трер, область Фракии. Треры являются фракийским народом. Феопомп называет их трарами.
F379 Гиперэсия, город Ахайи. Родительный падеж Hyperesian. Феопомп называет их Hyperasians с долгой "а'.
F380 Если кто, приобретя наибольшие блага, проводит после жизнь в печали, тот из всех, кто был, кто есть и кто будет, самый несчастный.
F381 Феопомп признается, что он будет рассказывать мифические истории, и получше, чем те, которые сообщают Геродот, Ктесий, Гелланик (no. 4) и авторы Индики.
F382 Феопомп говорит, что народов Эпира числом четырнадцать. Наиболее известными из них являются хаоны и молоссы. Это потому, что хаоны однажды владели всем Эпиром, а позже там правили и молоссы. Последние прибавили в силе благодаря своей тесной связи с царской фамилией - они были из клана Эакидов - и по причине оракула Додона (F319) в их области ... Хаоны, феспроты и следующие за ними кассопеи - они тоже феспроты - занимают морское побережье от Керавнских гор до Амбракийского залива. Их страна плодородна ... Близ Кихира находится небольшой городок кассопеев Бухетий [так в оригинале, Buchetium]. Он расположен чуть подальше от моря. Далее вглубь лежат Элатрия, Пандосия и Батии. Их территория простирается до залива.
F383 Жители A[сины, которая является] деревней в Арголиде близ Навпл[ии, были переселены лакедемонянами в Мессению, где] есть еще одна дерев[ня] с тем же названием, что и арголидская Асина. Феопомп говорит, что лакедемоняне, забрав много чужой территории, селили на ней людей, которые пришли к ним как беглецы. [Кроме того], люди из Навплии ушли туда (в Мессению).
F384 Между Трезеной и Эпидавром находится укрепленное место, Мефана, и полуостров с одноименным названием. В некоторых текстах Фукидида [4.45.2] оно называется Мефоной, так же, как и македонский город, в котором Филипп потерял глаз во время его осады [F52]. Вот почему Димитрий Скепсийский предполагает, что некоторые авторы были обмануты, думая, что это была Мефона в Трезене, против которой, как говорят, люди, отправленные Агамемноном для набора моряков, произнесли проклятие, чтобы жители не знали отдыха от постройки его стены. Но это не они, а македонцы отказались дать матросов, как говорит Феопомп, ибо те [люди около Трезена], вероятно, не ослушались бы, живя так близко от Агамемнона.
F385 Парапотамии есть поселение на Кефиссе возле Фанотея, Херонеи и Элатеи. Феопомп говорит, что место это находится примерно в сорока стадиях от Херонеи; что оно является границей между амбрисками, панопеями и давлиями, что оно расположено в проходе из Беотии в Фокиду на умеренно высоком холме и между горами Парнасом и [Гадилием], которые оставляют [между собой] равнину длиною в пять стадий. Равнина эта в свою очередь разделена Кефиссом, где можно пройти по узкому берегу с обеих сторон. Кефисс начинается около Лилея, фокейского города, как говорит Гомер: "Лилей населяли они, у начала Кефисса" [Илиада 2.523]. Он впадает в Копаидское озеро. Гадилий [Гедилий?] простирается в виде горного массива на шестьдесят стадий до [Гифантея?] Аконтия [?], на котором расположен Орхомен. Гесиод больше говорит о реке и ее токе, как она течет через всю Фокиду, искривляясь и извиваясь наподобие змеи. "По Панопею, Глихон укрепленный, по Орхомену идет он, крутяся змеею" [F38]. Теснины возле Паропотамиев или Парапотамиев - оба написания используются - яростно оспаривались в [Фокейскую войну], ибо только через них можно проникнуть [в Фокиду].
F386 И в Пелопоннесе Аргосские высоты и река Ларис, которая отделяет Элиду от Димы. Феопомп говорит, что был также город, Лариса, расположенный на той же границе.
F387 Эллопии ушли в Гистиею и увеличили размеры города, когда они были принуждены сделать это после битвы при Левктрах тираном Филистидом. Демосфен [Третья Филиппика 32] говорит, что Филипп сделал Филистида еще и тираном Орея, в который была переименована Гистиея, чьи жители стали оритами. Некоторые говорят, что Гистиея была колонизирована афинянами из дема гистиейцев, как Эретрия [была колонизирована афинским] демом эретрийцев. Феопомп говорит, что когда Перикл замирял Эвбею, он переселил гистиейцев в Македонию по соглашению с ними, и две тысячи афинян пошли и заняли Орей. Они были прежде демом гистиейцев.
F388 Нет никаких сведений о том, кто они [мариандины] и откуда они пришли. Ни диалект, ни любое другое этническое различие [их?] не найдены среди [других] народов. Они наиболее близки к вифинцам. Следовательно, они, вероятно, фракийское племя. Феопомп говорит, что мариандины когда-то правили частью управляемой многими династами Пафлагонии. Они атаковали и покорили бебриков, но потом покинули страну и оставили ей свое имя.
F389 Амис ... Феопомп говорит, что милетцы впервые заселили его, [пропуск, второй раз его заселил?] правитель Каппадокии, в третий раз он был заселен Афиноклом и некоторыми афинянами, и его имя было изменено на Пирей.
F390 Я уже описал Сест и весь Херсонес в разделе о местах во Фракии. Феопомп говорит, что Сест небольшое, но хорошо укрепленное место, связанное с гаванью стеной в два плетра [толщиной?]. По этим причинам и из-за тока он контролирует морские пути.
F391 Тмол достаточно ограничен, имеет умеренную окружность и полностью закрыт пределами Лидии. Месогида находится напротив и достигает Микале, начинаясь от Келен согласно Феопомпу. В результате, фригийцы обладают той ее частью, чьи регионы примыкают к Келенам и Апамее; мисийцы и лидяне владеют второй частью, карийцы и ионийцы третьей.
F392 Формион. Феопомп пишет о нем в Филиппике. Он происходил из Кротона и был ранен в битве при Сагре. Поскольку рана заживала медленно, он получил оракул пойти в Спарту. Оракул сказал, что врачом ему будет человек, который сперва предложит ему ужин. Когда он прибыл в Спарту и сошел с колесницы, некий молодой человек пригласил его на ужин, после которого спросил о цели его визита. и, услышав об оракуле, соскреб [немного?] с копья и покрыл соскобом рану [он соскреб рану и наложил ее на копье?]. После того как они поднялись с застолья, гость, думая, что садился в колесницу, взялся за дверь своего дома в Кротоне. Кроме того, так как он праздновал Феоксении [фестиваль в честь Диоскуров], Диоскуры [Кастор и Поллукс] пригласили его к Батту в Кирену, и он отправился, неся стебель сильфия [считалось, что разнообразие укропа росло близ Кирены],
F393 Этот Каран был одиннадцатым от Геракла и ... седьмой от Темена. Его родословная дается Диодором и большинством историков - один из которых Феопомп - следующим образом: Каран, сын Фидона, сына Аристодамида, сына Меропса, сына Фестия, сына Киссия, сына Темена, сына Аристомаха, сына Клеодата, сына Гилла, сын Геракла.
F394 Светоний [Nero 46] говорит, что Нерон никогда не видел снов, и Феопомп сказал то же самое о Фрасимеде.
F395 Феопомп: "Ибо мне известно, что многие к живым относятся с враждебностью, к мертвым же по прошествии лет убавляют ненависть".
F396 "Может, какой иногородний придет и купит вас". Эта пословица была впервые сказана Филиппом, согласно Феопомпу. Когда Филипп разрушил город фессалийцев и продал оказавшихся там приезжих в рабство, он произнес в насмешку: "Может, какой иногородний придет и купит вас".

Сомнительные Фрагменты

F397 Феопомп говорит, что мать поэта Еврипида зарабатывала на жизнь, продавая овощи с огорода.
F398 Acatus, широкий, плоский шар [фиал], потому что он похож на торговое судно. Феопомп.
F399 alypos [не унывающий], тот, кто никогда не скорбит, также используется alypetos. Феопомп.
F400 Anthelios [отражающий солнце], луна, также тень от солнца. Иногда еще означает имитацию или что-то, отданное в обмен. Феопомп.
F401 В этой речи оратор советует афинянам подозревать в Филиппе врага ... ибо он утверждает, что Филипп состоит в заговоре против афинян и всех греков, и он говорит, что его поступки доказывают, что он виновен в этом отношении. Он заявляет, что он даст ответы некоторым послам, которые прибыли, ибо афиняне были озадачены тем, как они должны отвечать. Откуда они пришли и по какой причине, не раскрывается в речи, но можно узнать это из Филипповых историй. В это время Филипп отправил послов к афинянам с жалобами, что они оклеветали его перед греками утверждениями, что он обещал им много замечательных вещей, но в действительности был лжец. Он настаивает на том, что он ничего не обещал и не лгал. Он требует доказательств касательно спорного дела. Аргивяне и мессенцы также отправили послов в Афины для поддержки Филиппа. Они также обвинили афинян, утверждая, что они [афиняне] хорошо относились к спартанцам и аплодировали им, хотя те порабощали Пелопоннес, но мешают им [аргивянам и мессенцам] в их борьбе за свободу.
F402 Лабда [греческая буква лямбда], спартанцы надписывали ее на своих щитах, как мессенцы писали букву "М". Евполид: "Был ошарашен он, лямбды блестящие видя". Феопомп то же самое.
F403 "Это произошло", примерно то же, что и "оказалось" ... Однако, "он написал это" у Феопомпа и других является варваризмом.
F404 Затем он отправился посольствовать, общаясь с греками и призывая их [к борьбе]. Так он вовлек почти всех в альянс против Филиппа. В результате собралось пятнадцать тысяч пехоты и две тысячи конницы, не считая отрядов из городов. Деньги также охотно давали для наемников. И когда союзники потребовали, чтобы взносы поступали на отдельные счета, как Феофраст [Феопомп?] говорит, демагог Кробил ответил, что война не питается договоренностями.
F405 Феопомп говорит, что amphiphoreis называются metretai [мера жидкости] некоторыми людьми. Лисаний говорит, что amphiphoreus называется amphoreus афинянами.
F406 Был обычай, когда стол уже уносили, выпивать дополнительный глоток для хорошего настроения. Так говорит Феопомп. Однако, Аполлодор (no. 244, F215) ...
F407 Херонея ... названа по Херону ... мифографы называют его сыном Аполлона и Феры, Гелланик в книге 2 о священных вещах (4, F81) говорит Гера. [Феопомп?]: "Афиняне и их сторонники атаковали "орхоменствующих" и взяли Херонею, город Орхомена".
F408(a) Lopas [плошка], у сиракузян сковорода. У Феопомпа это урна с прахом, и у комических поэтов.
F408(b) лопада [винительный, плошка], [богиня?]. Феопомп.
F409 "Считая за ничто"; используется вместо "презрел", "обманул": "Поправ договор и считая за ничто свои клятвы, Александр посадил в тюрьму Пелопида и заключил его под стражу".
F410 и 411 являются поддельными.

1

---