II.

695-й год от построения Рима и 59 г. до Р. Хр. был годом консульства Цезаря, о котором Цицерон уже впоследствии выражался, что во время его он Цезарь один значил больше, чем весь общественный строй (plus valuit quam tola respublica). Товарищем Цезаря был М. Кальпурний Бибул. Деятельность Цезаря началась действием, явно неприязненным Цицерону: Клодий, о котором мы говорили выше - был его неумолимым врагом; ему Клодию, хотелось сделаться трибуном народным, чтобы в этом достоинстве иметь возможность отмстить Цицерону. Но для того, чтобы сделаться трибуном, надобно было перечислиться из патрициев в плебеи. Этого домогался и ранее Клодий без успеха но, при содействии Цезаря, на этот раз добился этого без труда.
Сначала Цицерон относился довольно равнодушно к искательству Клодия, даже издевался над ним. Вот его слова: "Он (Клодий) уже не скрывает своих замыслов, а явно хочет быть трибуном. Когда об этом толковали в сенате, сразил я человека и попрекал его непостоянством за то, что он в Риме домогается трибунства, а в Сицилии хотел быть эдилом. Но нечего, прибавил я, нам много опасаться, так как не допустим мы его и плебеем погубить общественное дело, как не допустили до того же в мое консульство подобных ему патрициев." Доходило дело и до шуток. Клодий спросил у Цицерона (а надобно знать, что Клодий только что перед тем приехал из Сицилии и хвалился, что очень скоро - на седьмой день!) дозволял ли он в Сицилии давать место гладиаторам? На это Цицерон отвечал, что нет. Клодий: а вот я их первый покровитель, но сестра, имеющая столько консулярного места, дает мне только одну ногу (фут - каламбур). Цицерон: "сделай одолжение не жалуйся на счет одной ноги сестры, можешь и другую поднять." Клодий: шутка недостойная бывшего консула. Цицерон: сознаюсь, но я ненавижу твою сестру; женщина она беспокойная, и с мужем воюет, да и притом не только с Метеллом, но и с Фабием за то только, что они мне приятели. Весьма интересно, до какой степени ослеплен был Цицерон насчет своих истинных отношений к Помпею. Аттик предупреждал Цицерона, что в Помпее слишком мало искренности, но Цицерон считал его ее только своим вернейшим другом, но и был убежден, что доброе согласие между ними необходимо для спокойствия общественного, и что он Цицерон имеет на Помпея благодетельное влияние, делал его лучше и отвлекая от излишней угодливости массам. Ослепление Цицерона простирается до того, что он предполагает в себе даже возможность влияния на Цезаря: "что же если я и Цезаря, которому теперь дуют сильно благоприятные ветры, сделаю лучше?" Хорошо выражается Цицерон о первых людях своего времени! "Наши первенствующие лица (principes) полагают, что пальцем в небо попали, если у них в садках есть такие ручные рыбы, которые к рукам подходят, а о прочем небрегут." В другом письме, Цицерон пишет, что Цезарь рассчитывает на его содействие для того, чтобы провести поземельный закон, "Меня - слова Цицерона - посетил Корнелий Бальб, приближенный Цезаря. Он, утверждал, что Цезарь во всех делах, будет, пользоваться советами моими и Помпея. и позаботится, чтобы с Помпеем сблизить и Красса." В следующем письме Цицерон с унынием выражается о своем времени, что теперь то именно и не верна жизнь каждого лучшего. От Цицерона хотели триумвиры отделаться под каким нибудь благовидным предлогом, и давали ему поручение в Египет. Вот что по этому поводу пишет Цицерон к своему приятелю Аттику: "душевно желаю видеть Александрию и остальной Египет, уйти от этого пресыщения нами этих людей и вернувшись найти некоторые признаки сожаления; но в это время и при таких отправителях: стыжусь Троян. и Троянок" (стих Гомера). Что скажут наши лучшие люди, если только такие остались? Приманкою награды заставили меня переменить мнение,... Один Катон мне дороже шести сот тысяч! А что история скажет обо мне через шестьсот лет? А мнение потомства для меня гораздо дороже всех толков людей, теперь живущих. Впрочем когда и дадут, то и тогда еще будет время подумать, да и не принять будет не без славы; а потому если с тобою будут говорить, то ты за меня решительно не отказывайся." В это время Цицерон жил в деревне, удалясь от дел или правильнее удаленный от дел, до которых его не допускали люди более сильные. Интересны слова Цицерона: "предпочитаю плыть дурно, лишь бы другой управлял судном, чем быть кормчим для таких неблагодарных пассажиров." В другом месте Цицерон пишет: "и до того утратил я всякую энергию среди затишья, в котором мы теперь коснеем, что предпочитаю лучше попасть под власть тирана, чем бороться с ним, хотя бы и при самых верных надеждах." Цезарь, чтобы задобрить простой. народ, предложил Кампанское поле разделить между беднейшими из граждан. По поводу этого предложенного закона, Цицерон пишет Аттику, что зло еще не так велико, как он думал, что он ожидал большего, что Кампанского поля, если его разделить по 10 десятин на человека, достанет не более как на пять тысяч человек, а все прочее многолюдство черни вследствие этого самого необходимо отвернется от них (триумвиров). Далее Цицерон говорит: "с отменою таможенных пошлин, с разделением Кампанского поля, какие же у нас останутся внутренние общественные сборы, кроме двадцатой, да и та нет сомнения сделается жертвою первой речи к народу при криках прихлебателей наших." Помпей говорит у Цицерона гражданам: "я буду вас держать подавленными войском Цезаря" и при этом Цицерон делает такое рассуждение: "и не столько этим войском ты, Помпей, будешь держать нас в порабощении, сколько вследствие неблагодарности людей, именуемых благонамеренными, которые не только мне не принесли никакой награды, но даже и на словах выразить признательность считали для себя унизительным". Весьма любопытно следующее письмо: "Сампсицерам (Помпей) смущен. Все внушает опасения. Обдуманно готовит он тиранию. Что же иное значат: тесный родственный союз (Помпей женился на дочери Цезаря), раздел Кампанского поля, расточение денег? Будь это верх зла, то и в таком случае его было бы слишком много; но таково свойство дела, что этим кончиться не может. Все это чем особенно может доставлять удовольствие им (триумвирам)? Никогда не дошли бы они до этого, если бы не готовили себе путь к тому, что еще гибельнее. "Далее Цицерон утешает себя тем: его главною заботою было, как бы услуги Помпея отечеству в глазах потомства через шесть сот лет не показались больше его (Цицерона). Но теперь он Цицерон может быть совершенно спокоен: Помпей уронил себя окончательно. В следующем за этом письме читаем: "попались мы кругом; теперь не отказываемся и рабствовать, но как самого большего опасаемся уже смерти и ссылки, а и они, по моему мнению, легче всего этого. Цель наших властителей не оставить кому-либо возможность какой-либо щедрости (т. е. раздать все самим). Один только говорит и явно противится - юноша Курион (тот самый, который, будучи трибуном народным, впоследствии в решительную для Цезаря минуту принял его сторону) его встречают громкими рукоплесканиями, осыпают всеми знаками расположения все благонамеренные граждане, а им и осталось только поговорить; доблесть же их связана по рукам и ногам. Да, короче сказать, нет надежды никакой, чтобы не только частные лица были когда-либо свободны, но даже и должностные. Цезарь меня приглашает весьма ласково с собою легатом; это довольно обезопасило бы меня от Красавчика (Клодия), да и представило бы возможность явиться опять когда бы ни захотел... Впрочем не думаю воспользоваться предложением Цезаря. Не хочу бежать, желаю вести борьбу". Далее в следующем письме к Аттику (кн. 2, пис. 19-е) Цицерон так говорит о современном положении дел: "знай, что еще никогда и ничто не было так позорно, так гнусно, так оскорбительно для всех сословий, родов и возрастов как теперешнее положение дел, более, по истине, чем бы я хотел и во всяком случае чем я ожидал. Эти народники (populares) выучили уже и воздержных людей шикать. Бибул просто на небесах, а за что про что не ведаю, но осыпают его похвалами так, как будто бы он один медлительностью поправил наши дела. Помпей, моя страсть, к величайшему моему горю, провалился совершенно. Мнение народа всего лучше обнаруживается в театре и во время зрелищ... Когда давали Аполлинарские игры, Дифилл, трагический актер, так резко отнесся в Помпею: "нашею бедою ты стал велик!" Тысячу раз заставили его повторить. "Эту твою доблесть, придет время как тяжко ты будешь оплакивать!" - сказал при криках всего народа и пр. когда вошел (в театр) Цезарь - глухие рукоплескания; за ним следовал молодой Курион. Ему рукоплескали так, как в лучшие времена общественного дела Помпею. Цезарь обиделся; говорили, что полетели письма в Помпею в Капую. Враждебны были они (триумвиры) всадникам - те стоя рукоплескали Куриону, а недругами всем". В этом же письме Цицерон говорит: "Цезарь желает, чтобы я был у него легатом; почетный предлог уклониться от опасности, но я отказываюсь и предпочитаю лучше борьбу". До какой степени Цицерон ошибался в Помпее, видно из 20-го письма к Аттику: "Клодий мне грозит опасностью. Помпей меня любит и считает себе дорогим. Веришь? - ты меня спросишь. Верю, вполне убежден, Помпей утверждает, что опасности нет, клянется, даже говорит, что прежде он, Помпей, будет им, Кдодием, убит, чем допустит какое-либо насилие в отношении в нему, Цицерону. Об общественных делах напишу тебе вкратце; боюсь, как бы самая бумага нас не выдала. Какой-то новый недуг овладел обществом; между тем как все то, что сделалось, не одобряют, жалуются, скорбят, разнообразия в деле нет никакого, явно говорят и уже громко стонут, а лечения никакого нет. Явно идти против - невозможно без резни, да и не видим, чем могут кончиться эти уступки, кроме совершенной гибели. Бибул удивлением и благосклонностью людей в небесах. Его эдикты (объявления) и речи переписывают и читают. Высшую славу приобрел он новым образом действия и ничто теперь так не популярно, как ненависть к тем, которые гоняются за популярностью. Боюсь и подумать, чем все это может кончиться". В 21-м письме книги 2-й к Аттику, Цицерон еще точнее описывает положение общественных дел в то время: а что о нем много толковать? Оно погибло окончательно и положение тем прискорбнее, что во время твоего отъезда казалось, что господство это (триумвиров), приятное черни, людям благонамеренным тяжело, но не гибельно. Теперь же все это до того всем ненавистно, что в ужас прихожу, какой только может иметь исход. Тот приятель наш (Помпей), непривыкший к позору, всегда вращавшийся в похвалах, покрытый славою, теперь как то и телом поник и духом упал, куда броситься - не знает: идти дальше опасно, вернуться назад - неверно: в людях благонамеренных видит врагов, да и в неблагонамеренных не видит искренних друзей. Подивись мягкости характера! Я от слез не мог удержаться, видя, как Помпей говорил к народу об эдиктах Бибула. Привыкнув прежде величаво держать себя на этом месте, при сильной к нему любви народа, при общем расположении, до чего он держал себя униженно, смиренно, так что он сам себе не мог понравиться, а не только присутствовавшим. Зрелище одному Крассу приятное, а другим не совсем... Эдикты Бибула, направленные против Помпея, народу до того приятны, что к месту, где они выставлены, невозможно пробраться от огромной толпы читающих, а самому Помпею до того прискорбны, что чахнет с досады; мне самому они неприятны, так как они мучат того, кого я всегда любил, да и человек такой горячий, непривыкший в оскорблениям, умеющий владеть мечом, как бы в порыве досады и раздражения не был вызван на что-либо решительное. Какова будет участь Бибула не знаю, а как теперь дела, он покрыл себя удивительною славою. Когда он выборы отложил до октября - подобное дело обыкновенно не нравится народу - Цезарь полагал, что речью своею может побудить граждан идти в Бибулу. Многое высватал он в самом возмутительном духе, но не мог исторгнуть у граждан никакого голоса сочувствия. Что же еще вникать? Понимают они - триумвиры - что никто добровольно не держится их стороны, и потому то надобно опасаться насилия". По поводу Клодия Цицерон пишет в Аттику: "Как бы я хотел, чтобы ты был в Риме! Конечно ты остался бы, если бы можно было предвидеть то, что случилось; Красавчика нашего без труда мы имели бы в руках, или, по крайней мере, могли бы знать, как он будет действовать. А теперь дело так: мечется, неистовствует, не знает что делать. Многим бросает вызов, а действовать станет по видимому как укажет случай. Видя, как ненавистен этот теперешний порядок вещей, по видимому хочет напасть на его виновников, а, соображая их средства и силы, обращается на нас". В это время случился интересный скандал; пусть его расскажет Цицерон: "Веттий тот самый, что и у меня был доносителем (о замыслах Катилины), как подозреваем, обещал Цезарю - известь какое-нибудь подозрение на молодого Куриона. Вкравшись в приязнь юноши, он ему признался, что хочет будто бы с своими рабами напасть на Помпея и убить его. Курион высказал отцу, а тот сенату. Введен Веттий, сначала он отказывался ото всего, а потом изложил, будто бы составилась толпа молодежи под предводительством Куриона; в ней сначала были Павлл и К. Цепио, дотом Брут и Лентулл, сын Фламина, с ведома отца. Потом К. Септимий, письмоводитель Бибула, принес будто бы ему от Бибула кинжал. И смеялись только этому! У Веттия не нашлось бы кинжала, если бы не дал консул! и тем более это было невероятно, что еще в мае Бибул предупредил Помпея, чтобы он берегся злых умыслов, и Помпей благодарил его за это... Составилось сенатское определение: Веттия, как сознавшегося, что был с оружием, заключить в тюрьму, а кто его подкупил, тот - государственный преступник.... Сенатское определение прочитано в народном собрании; а на другой день Цезарь - тот самый, который, будучи претором, приказал К. Катуллу говорить с места более низкого, вывел Веттия на Ростры и поставил его там, куда и в мыслях консулу Бибулу нельзя было залететь. Отсюда тот, что хотел, то и говорил об общественном деле, но только в этой истории имена некоторых действующих лиц изменил, одних убавил, а других прибавил. Меня не именовал, но сказал, что красноречивый бывший консул, сосед консула, говорил ему, что необходимо содействие Брута какого ниб. или Сервилия Агалы." ... Дело это кончилось ничем: Веттий умер в темнице, отравленный, как полагают Цезарем, виновником всей этой неудавшейся проделки.