Несколько слов переводчика

Шесть лет прошло с появления в свет третьего тома Тита Ливия в моем переводе (в 1861 г.). Различные занятия служебные[1] и хозяйственные отвлекли мое внимание от этого труда до такой степени, что, начав перевод четвертого тома Тита Ливия в Москве, в апреле 1861 года, я окончил его только в январе 1865 года. С того времени почти два года лежит он у меня в портфеле, Мои труды[2] представляя чисто научный характер, расходись тихо, доставляют мне процент на затраченный капитал (тысяч до пяти р. сер.), но о возврате самого капитала не может быть и речи. И теперь издаю четвертый и пятый томы Тита Ливия из любви к науке, насчет моего небольшого состояния, безо всякой мысли о вознаграждении или даже об известности, хотя совершение такого огромного, как перевод всего Тита Ливия, труда одним человеком по справедливости должно было бы обратить на себя внимание всех людей просвещенных и любознательных.
А. Клеванов.
Новоселки. (Ряз. Губ.)
1866 г. октября 7‑го.

[1] В 1862 г, я был приглашен г. Министром Вн. Дел Л. А. Валуевым для участия в Северной Почте, и с тех пор нахожусь в Петербурге, хотя с 1855 г. и без служебных занятий.
[2] Перевод Тита Ливия 3 т. — Саллюстий и речи Цицерона против Катилины. — Юлия Цезаря записки о походах в двух частях — Беседы Платона философские (Евтифрон, Критон, Апология, Федон) — Обозрение философской деятельности Платона и Сократа — Рассказы Римской Истории V века, соч. Тьерри, перевод с Французского. — Аделунга — Историко–критическое обозрение всех иностранных путешественников по России в 2 томах, перевод с Немецкого. — История Юго–Западной Руси — исследование приготовленное было на степень Магистра Русской Истории. Кроме того несколько статей и писем моих было напечатано в повременных изданиях: Чтениях Моск. Общ. Истории и Др. Российских, в «Северной Почте, Северной Пчеле, Петерб. Вед. и других.

Книга Тридцать Первая

1. И мне приятно, так как будто я сам разделял труды и опасности, достигнуть конца Пунической войны. Хотя мне, имевшему смелость объявить, что я опишу все деяния Римлян, менее всего прилично было бы утомляться отдельными частями такого труда. Впрочем, когда приходит на память что шестьдесят три года (именно столько прошло от начала первой до конца второй Пунической войны) потребовали от меня столько же книг, сколько заняли четыреста восемьдесят восемь лет от построения Рима до консула Ап. Клавдия, который первый начал военные действия против Карфагенян. Таким образом я уже в уме своем предвижу, подобно тем, которые, войдя к мелководные места, находящиеся у берега, идут в глубь моря, что с дальнейшим движением вперед я погружаюсь все в большую и большую глубину, и что труд, который убавился по–видимому от первых работ, все растет.
За Пуническим миром последовала война с Македонянами: с Пуническою сравниться она никак не могла ни степенью опасности, ни доблестью вождя, ни храбростью воинов. Но знаменитостью древних царей, старинною славою народа и пространством владений его (он подчинил себе силою оружия значительную часть Европы и большую часть Азии), Македонская война почти превосходила Пуническую. Впрочем война с Филиппом начатая было уже за десять лет перед тем, три года тому назад окончена; тут Этолы были виновниками и войны и мира. Вследствие мира с Карфагенянами у Римлян руки были развязаны. Они негодовали против Филиппа как за не верное соблюдение обязательств мира в отношении к Этолам и другим союзникам, находившимся в той же стране, так и за вспоможение людьми и деньгами, присланное незадолго перед тем Аннибалу и Карфагенянам. Вследствие этого просьбам Афинян, которых Филипп вогнал в город, опустошив их область, не трудно было склонить Римлян к возобновлению военных действий.
2. В тоже почти время пришли посты от Царя Аттала и Родосцев с известием, что Филипп склоняет на свою сторону и разные города Азийские. Этим посольствам дан ответ, что Сенат озаботится делами Азийскими. Все меры относительно войны с Македонянами предоставлены консулам, которые в то время находились в провинциях. Между тем к Птоломею царю Египта отправлены три посла: К. Клавдий Нерон, М. Эмилий Лепид, П. Семпроний Тудитан; они должны были известить Птоломея, что Аннибал и Карфагеняне побеждены и благодарить царя за то, что он, в обстоятельствах сомнительных, когда и ближайшие союзники оставляли Римлян, был верен их союзу; а также просить Птоломея оставаться в том же расположении к Римскому народу, если он, вынужденный оскорблениями Филиппа, должен будет начать против него войну. Почти в тоже время в Галлии консул П. Элий, услыхав, что Бойи еще до его прибытия сделали набеги на поля союзников, с двумя легионами, собранными на скорую руку по случаю этой тревоги, присоединив к ним четыре когорты из своего войска, велел К. Оппию, префекту союзников, с этим сборным войском через Инбрию (участок её называемый Сапинийским) напасть на область Бойев; а сам туда же повел войско по прямой дороге через горы. Оппий, войдя в пределы неприятелей, сначала довольно удачно и безопасно производил опустошения. Потом он, выбрав у Мутильского лагеря довольно удобное место, отправился собирать хлеб с поля (жатва уже поспела) не произведя ни предварительных розысков и не имея довольно сильных сторожевых отрядов, которые бы прикрывали безоружных и занятых работою людей; внезапным нападением Галлов окружен со своими людьми, занимавшимися уборкою хлеба. Робость овладела даже вооруженными и они бросились бежать. До семи тысяч Римлян, рассеявшихся по нивам, убито, и в числе их сам префект К. Оппий. Остальных страх заставил искать убежища в лагере; оттуда они, не имея определенного вождя, по взаимному соглашению воинов выступили в следующую ночь, бросив большую часть своих пожитков и по дебрям, почти непроходимым, дошли до консула. И он, ничего не совершив замечательного во время управления им этою провинциею кроме разве того, что опустошил пределы Бойев и заключил союз с Ингавнами Лигурийцами, возвратился в Рим.
3. Как только он созвал сенат, то все стали требовать, чтобы он ни о чем прежде не говорил, как о жалобах Филиппа и союзников, немедленно по этому делу последовал доклад. Сенат, находившийся в полном сборе, определил — консулу послать кого ему заблагорассудится облекши властью с тем, чтобы этот человек, по принятии флота, который Кн. Октавий должен был привести из Сицилии, переправился в Македонию. М. Валерий Левин, посланный в должности пропретора, приняв у Бибона от Октавия 38 кораблей, переправился в Македонию, Когда к нему пришел легат М. Аврелий, то сообщил ему известие о том, сколько войск и сколько судов собрал царь Македонский, а равно и о том, что не только все города твердой земли, но даже острова он или сам посетил или через послов, и склонил жителей их взяться за оружие. Римлянам же надобно приняться за эту войну с большим старанием и напряжением сил, для того чтобы Филипп, в случае медленности с их стороны не решился на тот поступок, на который дерзнул Пирр, владея царством менее Филиппова. Положено, чтобы Аврелий написал это самое консулам и сенату.
4. В конце этого года, когда сенату было доложено о землях заслуженных воинов, которые под начальством П. Сципиона и его счастием привели войну в Африке к окончанию, сенаторы определили — М. Юнию, городскому претору, по своему усмотрению, назначить десять сановников для измерения и разделения поля Самнитского и Аппульского, так как и то и другое составляло общественную собственность народа Римского. Выбраны П. Сервилий, К. Цецилий Метелл, (К. и М. Сервилий оба носили прозвание близнецов) Л. и А. Гостилии Катоны, П. Виллий Таппул, М. Фульвий Флакк, П. Элий Пэт, Т. Квинкций Фламинин. В тоже время состоялись и большие выборы под председательством консула П. Элия, и консулами назначены: П. Сульпиций Гальба, К. Аврелий Котта. Вслед за тем выбраны преторами: К. Минуций Руф, Л. Фурий Пурпурео, К. Фульвий Гилло, Кн. Сергий Планк. Сценические игры Римские в этом году пышно и торжественно исполнены эдилями курульными Л. Валерием Фланком и Л. Квинкцием Фламинином; они продолжались два дня. Большое количество хлеба, которое П. Сципион прислал из Африки, разделили они бедным гражданам с большею добросовестностью по четыре асса за меру к великому доверию и благодарности народа. Плебейские игры даны в полном составе три раза плебейскими эдилями Л. Апустием Фуллоном и К. Минуцием Руфом, который из эдилей сделан претором. По случаю игр было пиршество Юпитера.
5. В пятьсот пятьдесят втором году от построения Рима, в консульство П. Сульпиция Гальбы и К. Аврелия, началась война с царем Филиппом, только спустя несколько месяцев по заключении мира с Карфагенянами. Консул П. Сульпиций прежде всего доложил об этом деле в Мартовские Иды — в этот день тогда новые консулы вступали в отправление должности. Сенат определил: консулам божественное дело справить большими жертвами, такими, какие будут угодны самим божествам с такою мольбою: то, что сенат и народ Римский задумал о своем общественном деле и о начале новой войны, народу Римскому, союзникам его и имени Латинскому пусть исполнится хорошо и благополучно.» По совершении же божественного дела и молитв, они должны были посоветоваться с сенатом об общественном деле и о провинциях. В это же время весьма кстати для обращения умов к войне, принесены письма от М. Аврелия легата, и от пропретора М. Валерия Левина, и пришло новое посольство Афинян, давая знать что царь приближается к их пределам, и что в самое короткое время не только город, но и область будет во власти Филиппа, если только Римляне не поспешат подать помощь. Когда консулы объявили, что божественное дело исправлено по уставу: боги благосклонно вняли мольбам, а гадатели дали ответ, что внутренности жертв благоприятны и предвещают расширение границ, победу и триумф, тогда прочитаны письма Валерия и Аврелия и выслушаны послы Афинян. Тут состоялось сенатское определение — благодарить союзников за то, что они несмотря на долговременные убеждения неприятеля остались верными и перед страхом осады. Относительно же посылки вспоможения они заблагорассудили ответ дать тогда, когда консулы бросят жребий о провинциях: тот консул, на долю которого придется Македония, должен был предложить народному собранию — объявить войну Филиппу, царю Македонян.
6. По жребию Македония досталась провинциею П. Сульпицию и он сделал предложение народному собранию — благоугонко ли будет гражданам приказать объявить войну Филиппу царю и Македонянам, которые находятся под его царскою властью за оскорбления и неприязненные действия, причиненные союзникам народа Римского. Другому консулу Аврелию провинциею досталась Италия. Потом преторы бросили между собою жребий: Кн; Сергию Планку досталось управление городом, К. Фульвию Гилло — Сицилия, К. Минуцию Руфу — Бруттии, Л. Фурию Пурпурео — Галлия. Предложение о войне Македонской в первом же народном собрании отвергнуто почти всеми сотнями. Отчасти так поступили граждане по собственному побуждению, утомленные продолжительностью и тягостью войны, не желая более подвергаться опасностям и трудам. С другой стороны народный трибун К. Бебий возобновил старинную привычку во всем винить патрициев и на этот раз он их упрекал, что у них одна война влечет за собою другую, а все для того, чтобы чернь никогда но могла наслаждаться миром. С негодованием приняли такое обвинение патриции; трибун народный в сенате подвергся сильным упрекам. Сенаторы каждый от себя, просили консула снова назначить народное собрание и вторично предложив вопрос о войне, упрекнуть граждан в лености и доказать им, с каким вредом и бесчестием сопряжена будет отсрочка военных действий.
7. Консул, созвав на Марсовом поле граждан, прежде чем собирать голоса по сотням, подозвал их к себе и стал им говорить следующее: Мне кажется, квириты, вам неизвестно то обстоятельство, что вопрос, вам предложенный, заключается не в том — будете ли вы иметь войну или мир (да свободу этого выбора и не предоставляет вам Филипп, делая большие приготовления к войне на море и на суше), но в том: вы ли переведете ваши легионы в Македонию, или должны будете принять неприятеля в Италии. Какая разница между тем и другим, если не прежде когда–нибудь, то по крайней мере в последнюю Пуническую войну вы испытали. Можно ли сомневаться в том, что если бы мы столь же действительно оказали помощь Сагунтинцам осажденным и усердно прибегавших к нашей защите, как наши предки Мамертинцам, то мы отбросили бы на Испанию всю тягость той войны, которая, вследствие нашей медлительности, обрушилась в последствии всею тяжестью на Италию. Да и то не подвержено сомнению, что мы этого самого Филиппа, который уже уговорился с Аннибалом чрез послов и письма переправиться в Италию, отправив с флотом Левина для ведения с ним наступательной войны, удержали в Македонии. И что мы сделали тогда, когда в Италии имели себе врагом Аннибала, то теперь, изгнав его из Италии и победив Карфагенян, неужели задумаемся сделать? Неужели мы допустим, чтобы царь, завоевав Афины, как мы некогда допустили Аннибала овладеть Сагунтом, убедился в нашей лености. Не на пятый месяц как Аннибал от стен Сагунта, но на пятый день снявшись с якорей у Коринфа, царь пристанет к берегам Италии. Но вы не станете равнять с Аннибалом Филиппа и с Карфагенянами Македонян; ну, хоть сравняйте их с Пирром. Можно ли сравнить? Насколько и вождь стоит выше вождя и народ народа! Епир всегда прежде составлял, и теперь составляет малейшую часть Македонии. Филипп имеет под своею властью весь Пелопоннес и самих Аргосцев, которые известны не столько старинною славою своею, сколько убийством Пирра. Теперь сравним наше положение: Италия была тогда в гораздо более цветущем виде, да и силы наши не были потрясены: еще цело были столько вождей и столько войск, которых в последствии поглотила Пуническая война и тогда нападение Пирра нанесло нам чувствительный удар, и он победителем почти подступал к самому Риму! И не только Тарентинцы и те жители приморской Италии, которая зовется Великою Грециею последовали за Пирром (тут по крайней мере можно указать на единство языка и происхождения), но и Луканцы и Брутии и Самниты нам изменили. Неужели вы полагаете, что эти народы в случае, если Филипп переправится в Италию, останутся в покое или пребудут вам верными. Да ведь они и оставались такими в последствии во время Карфагенской войны. Всегда эти народы не перестанут изменять нам, если только не будет недостатка в том, на чью сторону им переходить. Если бы вы затруднились переправиться в Африку, то вы имели бы теперь в Италии врагами Аннибала и Карфагенян. Но пусть же лучше Македония, а не Италия будет театром военных действий; пусть города и поля врагов опустошатся огнем и мечом. Мы уже испытали на деле, что и счастливее и сильнее действуем на войне вне отечества, чем в отечестве. Идите на подачу голосов при благословении богов бессмертных и утвердите вашими голосами мнение сенаторов. Но только консул, но и боги бессмертные внушают вам такое мнение, потому что они мне, когда я приносил жертвы с мольбою о том, чтобы эта война окончилась благополучно для меня, сената, вас и союзников племени Латинского, и для флотов и поиск наших, предвозвестили все самое благополучное и счастливое.
8. После этой речи, отправившись подавать голоса граждане, согласно предложению консула, определили войну. Потом консулы, вследствие сенатского декрета, назначили молебствие на три дни и у всех капищ возносили мольбы к богам, да приведут они к счастливому и благополучному концу войну, которую народ определил вести с царем Филиппом, Консул Сульпиций спросил фециалов: войну, которая имеет быть объявлена царю Филиппу прикажут ли они объявить ему самому или достаточно будет повестить о ней в пределах царства, где встретится первый вооруженный отряд? Фециалы определили, что и в том и в другом случае будет правильно поступлено. Сенаторы дозволили консулу — кого ему угодно из тех, которые находятся вне сената, отправить послом к царю для объявления войны. Потом приступили к рассуждению о войсках консулов и преторов. Консулам приказано набрать по два легиона, а прежние распустить. Сульпицию, которому назначено ведение новой и значительной воины, дозволено: взять с собою волонтеров сколько будет возможно из того войска, которое П. Сципион вывел из Африки; против воли же не дозволено брать никого из старых воинов. Преторам Л. Фурию Пурпуреону и К. Минуцию Руфу консулы должны были дать по пяти тысяч союзников Латинского имени; этими отрядами один должен был охранять Галлию, а другой землю Бруттиев. К. Фульвию Галло приказано самому выбрать из того войска, что было у консула И. Элия, воинов, которые служили менее других и таким образом составить себе отряд в пять тысяч союзников и воинов племени Латинского; этот отряд должен был оберегать провинцию Сицилию. М. Валерию Фальтону, который в прошлом году в качестве претора управлял провинциею Кампаниею, продолжена власть на год; в качестве пропретора должен был он отправиться в Сардинию, и из находившегося там войска выбрать пять тысяч человек тех союзников имени Латинского, которые служили менее лет чем другие. И консулам приказано набрать два городских легиона, которые по требованию обстоятельств могли быть посылаемы, так как многие народы Италии были замешаны в войне Пунической и вследствие того кипели раздражением. В этом году государство Римское должно было употребить в дело шесть легионов из Римлян.
9. Среди самых военных приготовлений пришли послы от царя Птоломея, и объявили: Афиняне просили у царя помощи против Филиппа. Несмотря на то, что они общие союзники, однако царь без ведома и дозволения народа Римского, не пошлет ни войска, ни флота в Грецию ни в защиту, ни для неприязненных действий против кого бы то ни было. Или он останется спокойно в пределах своего царства, если народу Римскому есть досуг защищать своих союзников, или если Римляне заблагорассудят оставаться в покое, то он отправит такое вспоможение, которое без труда защитит Афины от Филиппа. Сенат высказал царю свою благодарность и дал ответ: «народ Римский намерен защищать своих союзников; если он для этой войны будет иметь в чем либо нужду, то он даст знать царю, и убежден в том, что силы его царства будут верною и твердою опорою государства Римского». Потом, по сенатскому декрету, отправлены послам подарки — каждому по пяти тысяч ассов. Между тем как консулы производили набор и приготовляли все, что нужно для войны, государство набожное, особенно при начале новых войн, хотя уже были определены молебствия и мольбы совершены у всех капищ, но чтобы не пропустить ничего из прежде когда–либо совершенного, повелело консулу, которому провинциею достанется Македония, дать обет относительно игр Юпитеру и подарка. Задержку общественному обету произвел было Лициний великий первосвященник; он говорил: «что из неопределенной суммы не может быть исполнен обет. Если эти деньги и могут быть полезны для ведения войны, то во всяком случае они должны быть тотчас положены и не смешиваемы с другими суммами. Если же это не будет исполнено, то обет не может быть совершен правильно». Несмотря на то, что и предмет и лицо заслуживали внимания, консулу приказано доложить коллегию первосвященников — может ли быть дан правильно обет на счет неопределенной суммы. Может и даже правильнее — так определили первосвященники. Консул, вслед за великим первосвященником, дал обет теми же самыми словами, которыми и прежде обыкновенно давались пятилетние обеты, кроме того, что было прибавлено: обет относительно игр и подарка будет исполнен на такую сумму, какую определит сенат, когда придет время его совершения. Прежде иного раз большие игры были обещаны на счет известной суммы; эти первые на счет неопределенной.
10. Когда общее внимание было обращено на войну с Македонянами, вдруг, чего менее всего опасались, получено известие о восстании Галлов. Инсубры, Ценоманы и Бойи возбудив Салиев, Ильватов и другие Лигустинские народы, под предводительством Карфагенянина Амилькара, который остался в тех местах из войска Аздрубалова, напали на Плаценцию. Тут разграбив город и в раздражении предав огню большую часть — так что среди пламени и развалин едва уцелело тысячи две человек, Галлы переправились через По, и отправились на разграбление Кремоны. Слух о несчастье, постигшем соседственный город, дал возможность жителям Кремоны запереть ворота и поставить по стенам вооруженные отряды, так что неприятелю, прежде чем овладеть городом нужно было его осаждать; жители отправили гонцов к претору Римскому. Л. Фурий Пурпуреон, который тогда начальствовал этою провинциею, вследствие сенатского декрета распустил войско, кроме пяти тысяч союзников и Латинян; с этими войсками он расположился в ближайшей части провинции около Аримина. Тогда он написал сенату в каком волнении находится провинция: из двух поселений, которые уцелели и среди страшной грозы Пунической войны, одно взято и разграблено неприятелем, а другое подверглось нападению; войска же, у него находящегося, недостаточно для оказания помощи поселенцам нуждающимся в защите, разве захочет он пять тысяч союзников подставить на избиение сорока тысячам (их столько было под оружием) и таким уроном придать еще духу неприятелю, который и то уже возгордился разрушением Римского поселения».
11. Но прочтении этого письма сенаторы определили: чтобы консул К. Аврелий войску, которому он назначил явиться в Этрурию в положенный день, приказал в тот же самый день собраться в Аримине, и чтобы оттуда или он сам, если это будет совместно с выгодою государства, отправился на усмирение Галльского восстания или написал претору Л. Фурию, чтобы он, когда к нему придут легионы из Этрурии, отправив вместо их пять тысяч союзников, которые между тем служили бы защитою Этрурии, двинулся сам для освобождения колонии от осады. Они положили также отправить послов в Африку одних и тех же и в Карфаген и в Нумидию к Масиниссе. В Карфагене они должны были возвестить: «гражданин Карфагенский Амилькар, оставшись в Галлии, хорошенько неизвестно, из прежнего ли Аздрубалова или из бывшего в последствии Магонова войска, ведет войну вопреки заключенного мирного союза. Войска Галлов и Лигуров он возбудил к оружию против народа Римского; его, если им угоден мир, должны они вызвать и выдать народу Римскому.» Вместе с тем послам приказано сказать: «не все перебежчики им возвращены и большая часть их, как говорят, ходят явно по Карфагену; их нужно отыскать, схватить и выдать Римлянам в силу союзного договора.» Вот какие поручения даны относительно Карфагенян. Масиниссу приказано поздравить: «что он не только возвратил себе отеческое царство, но и увеличил его присоединением лучшей части владении Сифакса.» Потом послы должны были сообщит Масиниссе: «начата война с царем Филиппом за то, что он оказывал помощь Карфагенянам; нанося оскорбления союзникам народа Римского, между тем как война свирепствовала в Италии, он принудил отправить в Грецию и войско и флот и, отвлекши часть войск Римских, он был главною причиною позднего переправления в Африку.» Послы должны были просить царя прислать для этой войны на помощь Нумидских всадников. Послам даны богатые подарки, которые они должны были отнести к царю: сосуды золотые и серебряные, порфиру и шитую рубашку со скипетром из слоновой кости; а также вышитую тогу и Курульное кресло. Приказано послам обещать царю: когда бы ни оказалась нужною ему помощь для утверждения и усиления его власти царской, народ Римский тщательно окажет ему ее за его заслуги.» — Около этого же времени явились в Сенат послы Берлины, Сифаксова сына, прося прощения в заблуждениях его молодости и сваливая всю вину на коварство Карфагенян: «И Массинисса стал другом Римлян, быв прежде их неприятелем: и Вермина приложит старание, чтобы его не победил в услужливости народу Римскому ни Масинисса и никто другой. Просит, чтобы сенат дал ему название царя союзника и друга.» Послам дан ответ: «и отец его Сифакс без причины сделался вдруг из союзника и друга врагом народа Римского; да и он (Вермина) сам ознаменовал свою молодость наступательным образом действуя против Римлян. А потому ему следует еще прежде просить мира у народа Римского, чем названия царя союзника и друга. Это почетное титло народ Римский привык давать только царям, приобретшим на это право своими заслугами. Послы Римские будут в Африке и им сенат поручит — назначить Вермине условия мира, предоставив им на это полномочие от народа Римского. Если же он захочет эти условия изменить, в чем–нибудь прибавить или убавить, то он должен этого снова требовать от сената.» Послы с этими поручениями отправлены в Африку К. Теренций Варрон, Сп. Лукреций, Кн. Октавий; каждому дано по квинквереме (судну о пяти рядах весел).
12. Потом прочитаны письма в сенате: претора К. Минуция, которого провинциею была земля Бруттиев: «в земле Локров, из сокровищниц Прозерпины, тайно ночью унесены деньги и нет следов кто совершил преступление!» Сенат с негодованием узнал, что святотатства не прекращаются и что даже Племиний, который показал так недавно блистательный пример и вины и наказании, не послужил уроком для людей. Консулу К. Аврелию поручено, написать к претору в землю Бруттиев: «сенату угодно, чтобы исследование о похищенных сокровищах произведено было по тому же примеру, как за три года перед тем сделано претором М. Помпонием. Деньги, какие будут отысканы, положить назад: а что не будет найдено, то дополнить и если нужно будет, как прежде определили первосвященники, принести в очищение насилия, причиненного храму, искупительные жертвы.» — Случились в то же время разные чудесные явления, известия о которых пришли из многих мест. В земле Луканцев, как говорили, горело небо; в Приверне при ясном небе солнце весь день казалось красным; в Ланувие в храме Венеры Спасительницы ночью был слышан страшный шум. Уже из многих мест получены известия о чудовищных порождениях животных. В земле Сабинцев родился ребенок, о котором нельзя было сказать мужеского ли он пола или женского; другой найден уже шестнадцати лет также неопределенного пола. В Фрузиноне родился ягненок со свинскою головою, в Синуессе — родилась свинья с человеческою головою; в земле Лукавцев на общественном поле родился жеребенок о пяти ногах. Все это порождения гнусные и безобразные уклонения природы на порождения чуждые. Более всего возбудили отвращение полусамцы, их велено тотчас отвезти в море, так как недавно при консулах К. Клавдие и М. Ливие отвезено было в море подобное чудовищное порождение. Тем не менее сенат приказал децемвирам относительно этого чудесного явления посоветоваться со священными книгами. Децемвиры, на основании священных книг, предписали совершение тех же богослужебных обрядов, которые недавно произведены вследствие этих же самых чудесных явлений. Кроме того они приказали петь по городу священное стихотворение трем хорам девиц по девяти в каждом и отнести подарок Юноне Царице. Консул К. Аврелий принял на себя заботу о том, чтобы все было исполнено согласно с ответом децемвиров. Стихотворение как за память отцов Ливий, так в то время сложил П. Лициний Тегула.
13. Когда все требования религии были исполнены (в Локрах исследование о святотатстве произведено К. Минуцием и деньги из имущества виновных положены в священную сокровищницу), когда уже консулы собирались отправиться каждый в свою провинцию, то явились в сенат в большем числе граждане, которым следовал в этом году третий платеж в счет той суммы денег, которую они дали взаймы консулам М. Валерию и М. Клавдию: потому что консулы, вследствие издержек на новую войну, которую нужно было вести с большим флотом и значительными армиями, (а на эти издержки едва достаточно было средств казначейства), говорили, что в настоящем нет источников, из которых можно было бы удовлетворить просителей. Сенат не мог устоять против жалоб этих последних: «если деньгами, данными на Пуническую воину, государство намерено воспользоваться и для Македонской, то вследствие возникновения одной войны из другой, не сделаются ли их деньги достоянием государства за их услугу, точно так как будто бы за вину?» Требование частных лиц было вполне справедливо, да и государство не в состоянии было отдать занятых им денег. В такой крайности сенаторы составили определение столь же полезное, сколько и справедливое: так как большинство кредиторов государства указывает на то, что оно имеет много продажных полей, а они нуждались бы в их покупке; то им предоставляется общественное поле, которое находится по сю сторону пятидесятого милевого камня. Консулы должны оценить поле и на десятины наложить пошлину один асс во свидетельство, что это поле общественное и для того чтобы тот; кто в случае состоятельности правительства к платежу, предпочтет иметь деньги, а не землю, мог возвратить народу взятый им участок поля. Частные люди согласились с удовольствием на это условие. Это поле получило название Триентского и Табулийского, так как оно дано за третью часть денег.
14. Тогда П. Сулыииций, по произнесении обетов, данных в Капитолие, облеченный в мантию, с ликторами отправился из города, прибыл в Брундизий и расписав по легионам старых воинов волонтеров из африканского войска и отобрав суда из флота консула Корнелия, на другой день по выходе из Брундизия, переправился в Македонию. Там встретили его послы Афинян, прося избавить их от осады. Тотчас послан в Афины К. Клавдий Центо с двадцатью длинными судами и отрядом войска. Афины осаждал не сам царь. В это самое время все внимание его было обращено на осаду Абидоса, уже он испытал силы, в морских сражениях с Атталом и Родосцами и оба раза неудачно. Но ему придавал духу, кроме врожденной смелости, союз, заключенный с Антиохом, царем Сирии, и уже разделенные с ним богатства Египта, которому, они оба угрожали, услыхав о смерти Птоломея царя. Затеяли же войну с царем Филиппом Афиняне по причине не весьма основательной; от прежде счастливого их времени осталось у них только высокое мнение о себе. Два молодых Акарнанца в день посвящения, сами не будучи посвящены, вошли, не уважая верования, вместе с другими в храм Цереры. Без труда изменила им самая речь их, когда они стали о чем–то спрашивать совсем не кстати. Они были отведены к жрецам храма и несмотря на то, что ясно было — вошли они в храм по ошибке — они, как будто за страшное преступление, умерщвлены. О таком гнусном и враждебном поступке Афинян Акарнанцы дали знать Филиппу; и они настояли у него, что он, дав им вспомогательный отряд Македонян, позволил им начать войну с Афинянами. Войско Акарнанцев сначала опустошило огнем и мечом Аттику и возвратилось в Акарнанию с добычею всякого рода. Но это было только начало раздражению умов; в последствии началась правильная война, которая и объявлена с обеих сторон определениями правительств. Аттал царь и Родосцы, преследуя Филиппа, отступавшего в Македонию, прибыли в Эгине; а царь отправился в Пирей для возобновления и укрепления дружественного союза с Афинянами. Все государство вышло на встречу с женами и детьми, священники со всеми знаками своего достоинства и почти самые боги, оставив свои привычные места, встретили царя.
15. Немедленно созвано собрание народное с тем, чтобы царь лично объяснил то, чего он желает. Потом показалось более сообразным с его достоинством изложить письменно то, что ему заблагорассудится, чем явись лично краснеть или излагая свои благодеяния относительно государства (Аттического) или от восторженных кликов народа, которые неумеренным выражением служили бы в тягость его скромности. А в письме, которое послано в собрание и там прочитано, заключалось сначала изложение услуг, оказанных союзному городу, потом военных действий Аттала против Филиппа и наконец увещание: «всеми силами вести войну, пока они имеют подле себя как его царя, так и Родосцев и самих наконец Римлян; никогда в последствии не найдут они более благоприятного случая действовать если только пропустят этот». Потом выслушаны Родосские послы: была еще в свежей памяти их услуга, чти они недавно прислали в Афины четыре линейных корабля Афинских, которые перед тем были захвачены Македонянами, а ими Родосцами отняты назад. А потому единодушию народное собрание определило — вести войну против Филиппа. Оказаны большие почести сначала Атталу, а потом и Родосцам; затем внесено предложение о присоединении в старым десяти трибам новой, которую предположено плавать Атталовою. Граждане Родосские за свою доблесть пожалованы золотым венком и дано право гражданства Родосцам, так как еще прежде Родосцы дали Афинянам право гражданства. После всего этого царь Аттал удалился в Эгину в своему флоту. Родосцы поплыли сначала от Эгины в Цию, я. потом от одного острова в другому в Родос; они приняли в свой союз все острова, кроме Андроса, Пароса и Цитна, которые были заняты гарнизонами Македонян. Аттал в Эгине несколько времени оставался в бездействии, дожидаясь гонцов, посланных и Этолию и послов, которые оттуда должны были приехать. Впрочем, он не мог склонить их на войну, так как они очень рады были миру, заключенному с Филиппом, При том, если бы он и Родосцы, не теряя времени, теснили Филиппа, то они легко заслужили бы прекрасное название освободителей Греции; но они терпеливо смотрели, что он переправился опять через Геллеспонт и, заняв удобнейшие пункты Фракии, собрался с силами, — тем дали пищу войне и уступили Римлянам честь привести ее к концу.
16. Филипп действовал по образу мыслей, более достойному царя. Не будучи в состоянии выдержать неприязненных действий Аттала и Родосцев, он не устрашился и того, что ему угрожала война с Римлянами. Он отправил одного из своих полководцев Филокла с двумя тысячами пехоты и двумястами всадников для опустошения полей Афинских, флот передал Гераклиду, с тем чтобы он шел в Маронею; а сам сухим путем отправился туда же с двумя тысячами человек легкой пехоты и двумястами всадников. Он взял Маронею при первом нападении, а потом взял и Эн, но только после больших усилий, наконец вследствие измены Ганимеда, Птолемеева префекта; затем захватил он еще укрепленные места Кипсел и Дориск и Серрей. Выступив оттуда к Херсонесу, он взял Елеунт и Алопеконнез. жители которых сами ему передались; сдались также Каллиполь и Мадит, и иные, менее замечательны и укрепленные места. Жители Абидена, не впустив даже к себе послов царя, заперли перед ним ворота. Эта, осада задержала на долгое время Филиппа, и город этот мог быть освобожден от осады, не оставайся только в бездействии Аттал и Родосцы. Аттал послал для защиты города только триста человек, а Родосцы отправили одну квадрирему из флота, когда он стоял у Тенедоса. Только впоследствии, когда уже жители Абидена с трудом выдерживали осаду, сам Аттал туда, переправился, и помянул только надеждою на близкую помощь, а на самом деле ни с моря, ни с суши, не помог союзникам.
17. Сначала жители Абидена, поставив по стенам метательные орудия, не только не подпускали неприятелей близко подойти с сухого пути, но и на море положение неприятельских судов делали не безопасным, впоследствии, когда и часть стены обратилась в развалины и уже подведены подкопы под внутреннюю стену, воздвигнутую на скорую руку, жители отправили к царю послов переговорить об условиях сдачи. Они просили выпустить Родосскую квадрирему с находившимися на ней матросами и гарнизон Атталов, а также чтоб им жителям дозволено было выйти из города с одною одеждою. Когда Филипп дал ответ, что он ни на что не соглашается и требует безусловной покорности; то жители, получив это известие, пришли в такое негодование и отчаяние, что подражая неистовству Сагунтинцев, они распорядились всех матерей семейства запереть в храм Дианы, а благородных юношей и девиц, даже грудных детей с их кормилицами в гимназию; все золото и серебро вынести на общественную площадь, а драгоценные одежды снести на корабли, Родосский и Кизиценсний, которые находились в пристани, позвать священников, принести жертвы и поставить по середине площади алтари. Тут сначала выбраны те, которые, когда увидят поражение своих сограждан, имеющих сражаться перед разрушенною стеною, тотчас должны умертвить жен и детей; золотые, серебряные вещи и драгоценные одежды, которые собраны на судах, побросать в море, здания как общественные, так и частные, поджечь сколько возможно в большем числе мест. Эти люди связаны клятвою, что они совершат возложенное на них дело, причем священники, идя вперед, повторяли слова проклятия. Потом все граждане возраста, годного в военную службу, поклялись — никому не возвращаться с поля битвы, иначе как победителем. Помня данное ими обещание, они сражались до того упорно, что когда наступавшая ночь должна была положить конец битве, то царь — первый, испуганный неистовством осажденных, прекратил ее. Старейшины, на которых возложена была самая трудная часть этого ужасного дела, видя, что от сражения осталось немного воинов, да и те изнемогли от ран и усталости, на рассвете отправили к Филиппу для передачи города священников со священными повязками.
18. Прежде сдачи Абидена из тех послов Римских, которые посланы были в Александрию, М. Эмилий, самый младший летами, по общему между ними соглашению, прибыл к Филиппу, услыхав об осаде Абидена. Он жаловался на то, что начаты неприязненные действия против Аттала и Родосцев и особенно на то, что он тогда всеми силами нападал на Абиден. Царь на это говорил: что Аттал и Родосцы первые начали неприязненные действия против него. На это посол Римский отвечал: и жители Абидена не первые ли стали действовать против тебя? — Не привык царь слышать правду и потому слова Римского посла показались ему дерзкими и неприличными в отношении к нему царю. «Лета твои — сказал он послу — наружность, а особенно название Римлянина делают тебя самонадеянным и дерзким. Я более всего хотел бы, чтобы вы, Римляне, имея в памяти союзный договор, оставались в мире со мною. Но если вы затрагиваете меня неприязненно, то и я хочу действовать также и дам вам почувствовать, что название Македонянина стоит на войне названия Римлянина.» Отпустив таким образом посла, Филипп принял золотые и серебряные вещи, которые собраны были в кучи, но пленных ему не удалось получить. Такое неистовство овладело большинством граждан, что они, считая жертвами измены тех, которые сражаясь за отечество лишились жизни, стали упрекать друг друга в клятвопреступлении и особенно священников за то, что они тех же, которых сами обрекли смерти, живьем предали неприятелю, вдруг все разбежались избивать жен и детей и по всем улицам с радостью убивали друг друга. И царь удивился такому ослеплению, он сказал, что дает жителям Абидена три дня сроку для смерти. В продолжении этого времени побежденные совершили друг против друга более злодейств, чем сколько можно было ожидать их даже от раздраженного неприятеля; и ни одного человека, за исключением тех, которых удержали от смерти оковы или другая необходимость, не попалось живого в плен. Филипп, оставив в Абидене гарнизон, возвратился в свое царство. И между тем как Филиппу взятие Абидена придало духу для ведения войны с Римлянами, точно также как Аннибалу разрушение Сагунта, прискакали гонцы с известием, что консул уже находится в Эпире, и что он для зимовки отвел сухопутные войска в Аполлонию, а флот в Корциру.
19. Между тем послам, которые были отправлены в Африку насчет Амилькара, вождя Галльского войска, Карфагеняне дали ответ, что они более сделать ничего не в состоянии, кроме присудить его к ссылке и имение его продать с публичного торгу; перебежчиков и беглецов, которых только найдут по тщательному розыску, они выдадут, и об этом они отправят в Рим послов для сделания Сенату удовлетворения. Они послали в Рим двести тысяч мер пшеницы и столько же войску, находившемуся в Македонии. Из Карфагена послы Римские отправились в Нумидию к царю; они передали Массиниссе как подарки сената, так и его поручения. Принята тысяча всадников Нумидских из двух тысяч, которые давал царь; сам он озаботился посадить их на суда и послал в Македонию с двумястами тысяч мер пшеницы и двумя же стами ячменя. Третье посольство отправилось к Вермине; он вышел на встречу послам в самым крайним пределам царства и предоставил им самим написать такие условия мира, какие они захотят; для него какой бы ни был мир с народом Римским, будет хорош и справедлив. Условия мира назначены и царю велено отправить послов в Рим для скрепления этого мирного союза.
20. В это же время вернулся из Испании проконсул Л. Корнелий Лентулл. Когда он изложил в сенате свои храбрые и счастливые действия в продолжении длинного ряда годов и требовал, чтобы ему позволили въехать в город с почестями триумфа, то сенат был того мнения: что подвиги его заслуживали бы триумфа, но предки их не завещали им примера, чтобы получал почести триумфа тот, который начальствовал войском, не облеченный званием диктатора, консула и претора. Управлял он, Лентулл, Испаниею как проконсул, а не как консул или претор. Впрочем большинство сенаторов соглашалось — дозволить Лентуллу войти в город с почестями овации (малого триумфа); но вступился Т. Семпроний Лонг, трибун народный, который говорил, что и это не будет согласно с обычаем предков и послужит дурным примером на будущее время. Наконец, уступая единодушному желанию сенаторов, трибун перестал сопротивляться, и Л. Лентулл, вследствие сенатского декрета, вошел в город с почестями овации. Он внес из добычи сорок четыре тысячи фунтов серебра, а золота две тысячи четыреста пятьдесят фунтов. На каждого воина он роздал из добычи по ста двадцати асс.
21. Уже войско консульское было переведено из Арреция в Аримин, и пять тысяч союзников Латинского имени из Галлии перешли в Этрурию. Вследствие этого Л. Фурий большими переходами двинулся из Аримина против Галлов, в то время осаждавших Кремону, и стал лагерем в расстоянии тысячи пятисот шагов от неприятеля. Представлялся случай к весьма удачному военному делу, поведи только Фурий воинов тотчас же из похода на атаку неприятельского лагеря. Галлы в беспорядке блуждали по полям и в лагере не оставалось довольно сильного охранительного отряда. Фурий боялся утомления воинов, шедших весьма поспешно. Галлы криками своих соотечественников были созваны с полей; бросив добычу, находившуюся у них в руках, они поспешили в лагерь и на другой день выступили в поле; и Римляне не оказали ни какой медленности явиться на бой. Впрочем для них едва оставалось довольно места выстроиться; так быстро двинулись неприятели на сражение. Правое крыло, состоявшее из союзников, разделенных на батальоны, поставлено в первой линии, а в резерве два Римских легиона. М. Фурию вверено начальство над правым крылом, над легионами М. Цецилию, а над всадниками Л. Валерию Флакку; все они были легатами. Претор имел при себе двух легатов К. Летория и П. Тициния; с ними то он должен был наблюдать за ходом дела и принимать меры против каких–нибудь нечаянных действий неприятеля. Сначала Галлы, сосредоточив все силы в одно место, надеялись подавить массою правое крыло, которое было ближе к ним. Видя, что это намерение им плохо удается, они попытались обойти с флангов и окружить Римский строй (при многочисленности Галлов и малочисленности их неприятеля им казалось это сделать легко). Увидав это претор для того, чтобы дать большее растяжение своему строю, вывел два легиона из резерва и поставил один на правом, а другой на левом фланге того крыла, которое сражалось в первой линии. Тут же он дал обет Юпитеру, в случае поражения неприятелей, воздвигнуть храм. Л. Валерию он отдал приказание, чтобы он выслал с одной стороны всадников обоих легионов, а с другой союзную конницу на фланги неприятеля, и не допускал бы его обойти строй. А вместе он и сам, видя, что средина боевой линии Галлов ослабела, вследствие того, что усилены фланги, прикачал воинам, свернувшись в колонну, двинуться со знаменами вперед и прорвать ряды неприятелей. Конница сбила неприятельские фланги, а пехота, центр. На всех пунктах испытывая страшное поражение, Галлы вдруг обратили тыл и в беспорядочном бегстве устремились в лагерь. Конница бросилась преследовать бегущих; за нею вслед двигались легионы и напали на лагерь. Оттуда убежало менее шести тысяч человек; убито же и взято в плен более 33 тысяч и захвачено семьдесят военных значков, и более двухсот Галльских телег, натруженных добычею. В этом сражении пал Карфагенский вождь Амилькар и три знатных вождя Галльских; освобождено до 2 тысяч свободных Плацентинцев, взятых было в плен Галлами; они возвращены в колонию.
22. В Риме эта победа показалась весьма важною и причинила большую радость. По получении донесения определено молебствие на три дня. Римлян и союзников пало в этом сражении до 2 тысяч; более всего понесло потерь правое крыло, на которое первым натиском бросилась огромная масса неприятелей. Несмотря на, то, что претор почти привел войну к концу, однако консул К. Аврелий, по окончании того, что ему надлежало сделать в Риме, отправился в Галлию и принял от претора войско, увенчанное победою. — Другой консул, явясь в свою провинцию почти уже в конце осени, зимовал около Аполлонии. Отправленные в Афины под начальством К. Клавдия, триремы Римские из того флота, который отведен был на стоянку в Корциру, о чем сказано выше, прибыли в Пирей, и весьма ободрили дух союзников, начавших было уже терять надежду. Прекратились и набеги на поля, которые часто делались сухим путем через Мегару; а суда морских разбойников из Халкида, которые делали не безопасными не только воды Афинские, но и самый берег приморский, не осмеливались уже не только являться по сю сторону Суния, но и показываться в открытом море за пределами Евринского пролива. Присоединились к Римлянам три Родосских квадриремы и три собственно Афинских судна, без палуб, изготовленные для прикрытия морских берегов. Клавдию казалось достаточным теперь с этим флотом защищать город и поля Афинские; но судьба дала ему случай к более славному делу.
23. Изгнанники Халкидские, оставив свой город вследствие притеснения приверженцев царских, принесли известие, что Халкиду можно занять без всякого сопротивления, что Македоняне, не опасаясь ни откуда неприятелей, блуждают где попало, а жители, надеясь на защиту их, не стали заботиться сбережением города. Клавдий выступил в поход вследствие этих показаний; хотя он прибыл в Суний довольно рано и мог бы тут же подойти к началу Евбейского пролива; но он до ночи стоял с флотом на якорях для того, чтобы его не увидали, как он станет обходить мыс. Он двинулся далее при первых сумерках и преспокойно достиг Халкиды перед рассветом в самое спокойное время; с немногими воинами он, при помощи лестниц, занял башню и прилежащую часть стены; в некоторых местах сторожа спали, а в других их и совсем не было, Дошед потом до мест, где строения были чаще, Римляне убили сторожей, взломали ворота и впустили остальную часть своего войска, Тут воины разбежались по всему городу; смятение увеличилось, когда начался пожар на общественной площади вследствие поджога. Сгорели царские хлебные магазины и арсенал с большим запасом оружия и военных машин. Тут началось избиение как бегущих, так и тех, которые пытались сопротивляться. Не осталось ни одного из способных носить оружие граждан, который или не был бы убит, или не убежал бы. Пал и Сопатр Акарнанец, начальник гарнизона. Добыча вся сначала снесена на площадь, а поток нагружена на суда. Даже тюрьма разломана Родосцами и выпущены пленные, которых царь Филипп отправил сюда для сбережения, как в самое безопасное место. Статуи царя сброшены и обезображены, по данному к отступлению знаку, воины сели на суда и отправились в Пирей, откуда они выступили. Будь у Римлян воинов столько, что они были бы в состоянии удержать Халкиду и не оставить беззащитными Афины, то весьма важное дело совершено было бы в самом начале кампании: царь потерял бы Халкиду и Еврин, потому что как Фермопилы с сухого пути ворота Греции, так Еврип служит её ключом со стороны моря.
24. Филипп находился в это время в Деметриаде. Когда получено там известие о несчастье, постигшем союзный город, то хотя поздно было уже оказать помощь погубленным, однако Филипп, думая о мщении, которое одно только теперь оставалось, тотчас выступил с пятью тысячами легкой пехоты и тремястами всадников; он поспешно устремился в Халкиду, рассчитывая, что без сомнения успеет подавить там Римлян. Но он был обмануть в этой надежде и прибыл только к грустному и неприятному зрелищу полуразрушенного, еще дымящегося союзного города. Оставив там немногих воинов похоронить тела убитых на войне, Филипп с тою же поспешностью, с какою пришел в Халкиду, перешел по мосту Еврип и через Беотию двинулся к Афинам, надеясь, что успех увенчает смелость предприятия. И так бы случилось, если бы не сторож (таких людей Греки называют гемеродромами; они в продолжении одного дня пробегают большие пространства) увидав царское войско с какой–то подзорной башни, побежал вперед и среди ночи поспел в Афины. Там господствовали тот же сон и беззаботность, которые за несколько дней перед тем были причиною погибели Халкиды. Пробужденные тревожною вестью, и претор Афинян и Диоксипп, префект когорты наемных союзных воинов, созвали на площадь всех воинов и приказали из крепости подать сигнал трубою для того, чтобы всех известить о приближении неприятели, а потому граждане. сбежавшись со всех сторон, заняли ворота и стены. Через несколько часов, но все еще до наступления дня, подошел Филипп; видя частые огни и слыша говор людской, неизбежный в такой суматохе, Филипп велел воинам остановиться; он приказал им отдохнуть, располагая употребить открытую силу там, где не удалось схитрить. Подступил к городу он со стороны Дипила; здесь городские ворота, стоя на краю города, несколько шире и просторнее других. Дороги, которые вели к воротам и за ворота были очень широки, так что и горожане могли идти строем от общественной площади к воротам, и за воротами расстилалась обширная площадь почти в тысячу шагов длины, которая вела к гимназию и академию и на которой свободно могла действовать не только пехота, но и конница неприятельская. На эту площадь появились со своими знаменами Афиняне вместе с вспомогательным отрядом Аттала и когорта Диоксиппа, выстроившись в боевой порядок по ту сторону ворот. Филипп, видя это, счел неприятелей в своей власти и думал видеть давно желанное поражение Афинян (ненавистных более кого–либо из Греков). Он увещевал воинов: чтобы они сражались смотря на него и чтобы знали, что там надобно быть знаменам и строю, где находится царь. За тем он бросился на коне против неприятелей, под влиянием не только раздражения гнева, но и желания славы. Стены были покрыты множеством граждан, собравшихся посмотреть, и он желал показать им как будет отлично сражаться. С немногими всадниками царь опередил ряды своих воинов и врезался в середину неприятелей, придавая тем много мужества своим и страху неприятелям. Многих он ранил своею рукою и вблизи и издали и сбил неприятелей к воротам; преследуя их он, по тесноте места нанес им страшную потерю и несмотря на дерзость своего предприятия безопасно вернулся к своим. Воины, находившиеся на башнях ворот, не стреляли, боясь бить своих вместе с неприятелями. С тех пор Афиняне держали своих воинов за стенами: Филипп, дав знав к отступлению, стал лагерем у Киносарга (там был храм Геркулеса, гимназия и кругом находилась роща); но и киносарг, и роща и все, что было около города священного и увеселительного, предано огню; не только разрушены строения, но и гробницы не пощажены. В бессильном гневе царь Филипп попрал и божественные и человеческие законы.
25. На другой день вдруг отворились ворота прежде запертые: в город вошли вспомогательный отряд Аттала и Римляне от Пирея. Царь отнес лагерь от города на расстояние почти трех тысяч шагов. Отсюда он двинулся в Елевзину, надеясь нечаянным нападением овладеть храмом и крепостью, которая господствует над храмом и окружает его. Видя, что город хорошо охраняется и что для защиты подходит флот от Пирея, царь, оставив свое прежнее намерение, повел войска в Мегару и оттуда в Коринф. Когда он услыхал, что в Аргосе сейм Ахейцев, то совершенно неожиданно для них, явился на совещание. Там рассуждали о войне против Набиса, державца Лакедемонского. Тот видя, что власть после Филопемена досталась Циклиаду, вождю далеко не столь способному, и что распались те вспомогательные средства, которыми располагали Ахейцы, возобновил войну и опустошил прилежащие поля; уже он начинал угрожать и самим городам. А потому Ахейцы советовались когда и сколько в каком городе набрать воинов против этого неприятеля. Филипп обещал Ахейцам, что он снимет с них заботу относительно Набиса и Лакедемонцев, и не только защитит от опустошений поля союзников, но и весь ужас войны перенесет в область Лаконскую, куда тотчас же поведет войска. Эта речь царя была принята с большим восторгом: впрочем — продолжать царь — справедливость требует, что пока я буду защищать ваше моим оружием, мои собственные владения не оставалась бы без защиты. И потому буде вам угодно, приготовьте столько воинов, сколько нужно будет для защиты Орей, Халкиды и Коринфа с тем чтобы я обезопасив себя с тылу, мог спокойнее вести войну с Набисом и Лакедемонцами.» Ахейцы поняли, к чему клонится такое ласковое обещание и помощь, предложенная против Лакедемонян. Царь того хотел, чтобы увлечь Ахейцев в войну с Римлянами, и вывести из Пелопоннеса их молодежь, которая была бы для него залогом их верности. Циклиад, претор Ахейцев, не счел нужным обличать такое намерение царя, а только сказал, что, по законам Ахейцев, можно рассуждать только о том предмете, на каковой они собраны. По сделании определения о заготовлении войска против Набиса, Циклиад распустил собрание, в котором он председательствовал умно и решительно; до той поры его считали в числе приверженцев царя. Филипп, обманутый в надежде, весьма для него важной, набрал немногих волонтеров и вернулся в Коринф и Аттическую область.
26. Почти в то же самое время, когда Филипп пробыл в Ахайе, Филоклес, его наместник, двинулся из Евбеи с двумя тысячами Фракийцев и Македонян для опустошения Афинских пределов. Он перешел возвышения Киферона со стороны Елевзина. Там он, разослав половину воинов для опустошения полей в разных местах, сам с остальною частью войска остановился в месте скрытом и удобном для засады — чтобы, если от Елевзина из укрепления будет сделана вылазка на его воинов занятых грабежом, произвести нечаянное нападение на неприятеля, который будет действовать врассыпную. Впрочем, ему не удалось никого обмануть засадою; а потому отозвав воинов, которые разбежались было для грабежа и устроив их в боевой порядок, он двинулся к Елевзинскому укреплению и приступал к нему; но должен был удалиться, имея много раненых и присоединился к Филиппу, который шел из Ахайи, Царь сам попытался напасть на это же укрепление, но суда Римские пришли от Пирея и вошел гарнизон, что и заставило цари отказаться от своего намерения. Разделив войско, царь отправил часть под начальством Филоклеса к Афинам, а с другою сам двинулся к Пирею с целью, пока Филоклес, угрожая приступом к стенам Афинским, будет удерживать Афинян в городе, овладеть легче Пиреем, где остался слабый гарнизон. Впрочем и попытка на Пирей была неудачнее нападении на Елевсин и защитники даже были почти одни и те же. От Пирея царь вдруг повел войска к Афинам, но нечаянною вылазкою пехоты и конницы, он отброшен в тесное место между развалин полуразрушенной стены, которая двумя ветвями соединяет Пирей с Афинами. Оставив мысль о приступе к городу, царь снова отделил Филоклесу часть войска и отправился опустошать поля; в первое опустошение он занимался разорением гробниц около города; а теперь он, чтобы не оставить ничего невредимым, велел жечь и разрушать храмы богов, которые были чтили каждый в своем округе. Аттика, изобилуя изящными произведениями в этом роде, ее украшающими, вследствие избытка туземного мрамора и искусства ее художников доставила богатую пищу неистовству царя. Для него недостаточно было разрушать храмы и ниспровергать статуи богов, но он даже камни велел разбивать, чтобы и самые развалины не представляли ничего целого. Когда царь не столько удовлетворил своему раздражению, сколько недоставало уже ему пищи, он вышел из земли неприятельской в Беотию, и уже ничего более не сделал в Греции достойного памяти.
27. Консул Сульпиций в это время стоял лагерем между Аполлониею и Дирахием у реки Апса. Призвав туда легата Л. Апустия, он его отправил с частью войск для опустошения неприятельских пределов. Апустий, опустошив крайние пределы Македонии, взял первым натиском укрепления Корраг, Геруний и Оргес и пришел в Антипатрию, город находившийся в узком ущелье. Сначала он вызвал старейшин на совещание и старался их склонить ввериться святости Римского слова: но когда они, понадеясь на обширность города, крепость его стен и местности, пренебрегли его предложением, то он приступил к городу и взял его силою оружия; совершеннолетние преданы смерти, добыча отдана воинам, стены разрушены и город сожжен. Опасение такой же участи заставило Кодрион, город довольно крепкий и сильный, сдаться без сопротивления Римлянам. Оставив там гарнизон, Римский военачальник взял приступом Книд, город не столько сам по себе замечательный, сколько потому, что он носит одно имя с известным городом в Азии. Когда легат возвращался к консулу с довольно большою добычею: то, при переходе одной реки, префект царский Атенагор напал на задние ряды Римлян и внес было в них беспорядок. Но на крик и смятение немедленно поспешил легат; он тотчас устроил воинов в боевой порядок, приказав тяжести сложить в середину. Не вынесли воины царские натиска Римлян; много из них убито, а еще более взято в плен. Легат отвел войско свое к консулу невредимым и тотчас был отослан назад к флоту.
28. Когда война началась таким, довольно удачным походом, царьки и старейшины племен, соседственных Македонии, пришли в лагерь Римский: Плеврат, сын Сцердиледа, Аминандер, царь Атаманов, и из земли Дардан Бато, сын Лонгара. Лонгар вел от себя войну с Дмитрием, отцом Филиппа. На обещания помощи консул отвечал, что он воспользуется содействием Дарданов и Плеврата, когда введет войска в Македонию. Аминандру он поручил возбудить Этолов к войне. Послам Аттала (которые также пришли в это время) он сказал, чтобы царь дождался в Егине, где зимовал, флота Римского и соединившись с ним, тревожил по–прежнему Филиппа военными действиями с моря. И Филипп в Македонии, куда уже прибыл, не менее деятельно готовился к войне. Сына своего Персея, еще весьма юного, послал он, придав ему из своих приближенных, людей, которые управляли бы его молодостью, с частью войска занять теснины, находящиеся у Пелагонии. Сциат и Пепарет, города немаловажные, он разрушил для того, чтобы они не послужили флоту неприятельскому добычею или наградою. К Этолам он отправил послов для того, чтобы этот беспокойный народ, не изменил ему в верности с приближением Римлян.
29. Собрание Этолов должно было иметь место в назначенный день; это собрание называлось Панетолий. Чтобы поспеть на него и послы царские ускорили путь, и прибыл посол, отправленный от консула. Л. Фурий Пурпурео. Послы Афинян также поспешили на это собрание. Первые выслушаны Македоняне, с которыми недавно еще заключен союз; они оказали: так как обстоятельства все те же, какие были, то они ничего нового не имеют сказать. Испытав уже бесполезность союза с Римлянами и заключив мир с Филиппом, Этолы должны его соблюдать по тем же причинам, по каким заключили. Или не хотите ли вы, сказал один из послов, подражать дерзости Римлян или их легкомыслию? Они приказали послам вашим в Риме дать ответ: за чем явились вы к тем, без согласия которых заключили мир с Филиппом? Теперь те же Римляне требуют, чтобы вы вместе с ними вели войну против Филиппа. И прежде они притворялись будто из–за вас и в вашу защиту они взялись за оружие против Филиппа; а теперь они не дают нам быть в мире, с Филиппом. Римляне сначала высадились в Сицилию, чтобы оказать помощь Мессане, а потом, чтобы возвратить свободу Сиракузам, утесненным Карфагенянами. Теперь же они сами владеют и Мессаною и Сиракузами, и всею Сицилиею, собирают дань и господствуют при помощи секир и пуков. Например теперь вы, собравшись в Навпакте, по вашим законам через людей, вами же избранных, имеете возможность выбрать союзника и врага свободно, кого хотите, того и выбираете; в вашей воле вести войну или заключить мир. Не также ли и в городах Сицилийских, в Сиракузах, Мессане или Лилибее созывается собрание? Там председательствует претор Римский; по его повелению сходятся граждане, с высоких подмосток отдает он гордые приказания; его видят окруженным ликторами; розги угрожают спине, а секиры голован граждан. И каждый год жребий дает им нового повелителя. И не должны они, и не могут дивиться этому, когда они видят городя Италии — Регий, Тарент и Капуи — не буду именовать ближайших, разорением которых разросся город Рим покорными той же власти. Да и Капуя еще существует, могила и надгробный памятник Кампанского народа, который исторгнут и выброшен оттуда, город несчастный, без сената, без народа, без сановников, явление удивительно грустное. Печальнее видеть там кой–какие признаки жизни, чем совершенное разорение. Безумно было бы надеяться в случае если чужеродные люди, не только пространством земель и морей, сколько языком и нравами и законами отдаленные, овладеют этими местами, что они оставят здесь все в прежнем положении. Царская власть Филиппа по–видимому несколько опасна для вашей свободы, но он, и по заслуге вашей был вашим неприятелем, ничего от вас не требовал другого кроме мира, и теперь желает чтобы вы верно соблюдали заключенный договор. Приведите вы эти чужеземные легионы и примите иго. Когда вы будете находиться под господством Римлян, тогда поздно и бесполезно будет вам искать помощи у Филиппа. Этолы, Акарнане, Македонцы, люди, говорящие одним языком, и ссорятся и мирятся временно, вследствие маловажных причин; а с чужеродцами, с варварами, у Греков постоянная вражда и есть и будет. Они от природы, которая вечна, а не вследствие причин от времени изменяющихся, имеют вражду между собою; но чем я начал речь мою, тем и кончу. В этом самом месте вы три года тому назад утвердили мир с Филиппом, и его не одобрили те же Римляне, которые хотят его смутить и разрушить уже заключенный. Если в этом деле судьба не сделала никакой перемены, то я не вижу причины, почему вам искать ее.
30. После Македонян, введены, но согласию и даже просьбе самих Римлян, Афиняне; претерпев недавно горькую участь они могли с большею справедливостью изобразить жестокость и строгость царя. Они изобразили в печальных красках опустошение и бедственное разорение своих земель, «Не на то они жалуются, что они от неприятеля претерпели враждебные действия, и в войне есть свои законы, что прилично делать и что терпеть. Истреблять жатву, разрушать строения, отгонять в добычу людей и скот, конечно жалко видеть тому, кто это терпит, а сердиться не за что. Но они жалуются что тот, кто называет Римлян чужеродцами, и варварами, до того попрал все божеские и человеческие права, что он вел нечестивую войну в первый свой набег с подземными богами, а во второй с небесными. Не оставил он в их пределах ни одного целого памятника или гробницы; обнажены тени всех покойников, кости их уже не прикрывает земля. Были у них храмы, посвященные еще тогда, когда они жили по полям в маленьких деревнях и укреплениях, которые предки их, и собравшись в один город, не оставляли своим попечением. Во все эти храмы Филипп внес разрушительный огонь; полуобнаженные и изуродованные изображения богов лежат между ниспроверженными на землю столбами храмов. Как он поступил с Аттикою, некогда изукрашенною и богатою, так он поступит и с Этолиею и со всею Грецией, если только будет иметь возможность. Да и не будь помощь Римлян, та же плачевная участь ожидала бы и самый их город. Такой же преступный умысел был на богов, живущих в их городе и на самую Минерву, покровительницу их крепости. То же злодейство угрожало в Елевине храму Цереры и в Пирее Юпитеру и Минерве. Но когда Филипп отбит был силою оружия не только от их храмов, но и от стен, тогда излил он свою ярость на храмы, которых единственною защитою была вера. А потому они умоляют и заклинают Этолийцев, чтобы они, пожалев об Афинянах, начали войну при содействии — во–первых богов бессмертных, а потом Римлян, которые после богов имеют наиболее силы.
31. Тогда Римский посол сказал следующее: меня весь план моей речи заставили изменить сначала Македоняне, а лотом Афиняне. И Македоняне, между тем как и я явился жаловаться на обиды, нанесенный Филиппом стольким союзным городам, обвинив со своей стороны Римлян, сделали то, что я предпочитаю защищаться, чем обвинять. Афиняне же, описав нечестивые и бесчеловечные злодейства Филиппа против богов небесных и подземных, оставили ли мне или кому–либо другому, к этому что–либо прибавить? Поверьте такие же жалобы принесут жители Цианы, Абидена, Энеи, Маронеи, Тазоса, Пароса, Самоса, Лариссы и Мессены из Ахайи. Даже еще хуже и жесточе поступил там Филипп, так как ему там представлялось на это более возможности. Что же касается до того, в чем он сам упрекает, то если бы мы не заслуживали за это славы, я, признаюсь, и защищаться бы не стать. Он попрекает нас Регием, Капуею и Сиракузами. В Регие, во время воины с Пирром, легион наш, посланный туда по просьбе самих Регинцев для их защиты., преступно овладел тем же городом, который обязан был оберегать. Что же мы одобрили злодейство? Не преследовали ли мы войною преступный легион и, покорив его своей власти, не заставили ли мы его заплатить союзникам достойное возмездие их спинами и головами, а Регинцам возвратили и город, и земли и всю их собственность, а также вольность и их законы? Что же было гнуснее поступка Сиракузам, которые после того, что мы им, угнетенным чужестранными властителями, подали помощь и после больших усилии в продолжении трех лет осаждали и с суши и с моря город сильно укрепленный, предпочли служить тиранам, чем отдаться нашей власти и все–таки мы, взяв город оружием, свободный возвратили им. Не станем ли мы отрицать того, что Сицилия наша провинции и что города, которые были на стороне Карфагенян, и за одно с ними вели против нас войну, платят нам дань? Мы напротив хотим, чтобы и вы, и все народы знали, что каждого ждет участь по его заслугам в отношении к нам. Можем ли мы раскаиваться в наказании Кампанцев, на которое они и сами жаловаться не могут? Они — между тем как мы за них вели войну против Самнитов в продолжении почти 70 лет с большими для нас потерями, и их самих сначала миром, а потом брачными связями и происшедшими вследствие того родственными отношениями, наконец правом гражданства, хотели к себе привязать, в несчастное для нас время, первые из народов Италии, истребив преступным образом наш гарнизон, перешли на сторону Аннибала. Потом, негодуя на то, что мы их осаждаем, они послали Аннибала сделать нападение на Рим. Если бы после этого не только город Кампанцев, но и ни один из них не уцелел бы, то кто бы мог прийти в негодование и полагать, что с ними обошлись строже, чем они заслуживали? Впрочем из них, больше сознавая свою преступность, лишили сами себя жизни, чем сколько мы казнили. У прочих мы так отняли город и поля, что дали им и место для жительства и нивы; а городу, который ни в чем невинен, им позволили стоять неприкосновенным, и так, кто его увидит — не найдет теперь и признаков того, что он был осаждаем и взят силою. Но что же я говорю о Капуе? И Карфагену побежденному мы дали мир и свободу. Более для нас опасности, что, прощая слишком легко побежденным, мы можем поощрить многих попытать с нами в борьбе военное счастие. Этого достаточно сказать, как в нашу защиту так и против Филиппа: его семейные преступления, избиение родных и друзей и похотливость, почти более не человеческую чем его жестокость, вы, живя ближе к Македонии, лучше меня знаете. Что же касается до вас, Этолы, то мы за вас начали войну против Филиппа, а вы без нашего ведома заключили с ним мир. Вы, может быть, скажете, что так как мы заняты были Пуническою войною, то вы вынуждены были страхом принять условия мира от того, кто в то время имел более силы. И мы, имея другие более важные дела, и сами оставили войну, которую вы прекратили. Теперь и мы, окончив по милости богов бессмертных Пуническую войну, всеми силами налегли на Македонию. И нам представился случай возвратиться к нашей приязни и союзу; разве может быть вы предпочтете погибнуть вместе с Филиппом, чем победить с Римлянами?»
32. Когда сказал это Римский посол, то умы всех были более расположены в пользу Римлян Дамокриг, претор Этолийцев, взяв, как говорят, деньги от царя, не высказал своего согласия ни на то, ни на другое решение: в рассуждениях о важных делах — сказал он — ничто так не вредно, как поспешность. Скоро бывает раскаяние, но оно и позднее и бесплодное, а решения, принятые поспешно, не могут ни быть взяты назад, ни совершенно отменены. Срок на обсуждение этого решения, которое по его мнению должно быть зрелым, нужно определить так: законом постановлено, что о мире и войне может быть рассуждение только на Панэтольском и Пилейском собраниях, тотчас же предоставить право претору, не подвергаясь ответственности созвать собрание, как только он признает своевременным рассуждать о мире или войне, и решение этого собрания, должно считаться столько же твердым, как если бы оно состоялось на Панэтольском и Пилейском сеймах. Когда послы были таким образом отпущены без всякого решения, то Дамокрит полагал, что он поступил наилучше для своего народа; на чьей стороне будет военное счастие, туда он располагал пристать. Вот что произошло на сейме Этолийском.
33. Филипп действительно готовился к войне и на море и на суше; морские силы он собирать в Фессалии в Деметриаде. Полагая, что и Аттал и Римский флот в начале весны двинутся от Эгины, он сделал начальником судов и морского берега Гераклида, который и прежде ими начальствовал. Он сам собирал сухопутные войска, полагая, что лишил Римлян двух значительных вспомогательных средств, с одной стороны Этолов, сь другой Дарданов, так как Пелагонские теснины заняты были сыном его Персеем. Консул уже не готовил только, но и вел войну. Он повел войско по земле Дассаретиев и вез целым хлеб, который взял с собою с зимних квартир; поля же доставляли достаточно то, что нужно было воинам. Города и села сдавались частью добровольно, частью под влиянием страха. Некоторые взяты силою, а другие найдены были опустевшими, так как дикие жители их оставили и бежали в находившиеся по близости горы. Консул стал лагерем у Линка подле реки Бева; оттуда он послал фуражировать около Дассаретских житниц. Филипп видел все около себя в ужасе; все были поражены сильным страхом, но не зная, в какую сторону пошел консул, он отправил отряд конницы разузнать о движении неприятеля. Такая же неизвестность была и у консула. Он знал, что царь уже оставил зимние квартиры, но не знал, в какую он пошел сторону. И он также послал всадников для рекогносцировки. Эти два отряда с двух разных сторон блуждав долго по земле Дассаретов по малоизвестным дорогам, наконец сошлись на одну. И те и другие, услыхав вдали говор людей и топот коней не могли ошибиться в том, что это приближается неприятель, а потому, прежде чем сойтись ближе, обе стороны уже приготовили и коней и оружие и как только увидали друг друга, то тотчас же сразились; и с той, и с другой стороны были воины отборные и потому равны доблестью, да и числом тоже, в продолжении нескольких часов они сражались с равным успехом. Утомление коней и людей положило конец сражению при нерешительном для которой–либо стороны успехе. Македонян пало сорок всадников, а Римлян тридцать пять. Тем не менее ни те ни другие не могли принести, одни консулу, а другие царю ничего верного о том, в какой стороне находится лагерь неприятельский. А сведение об этом получено от перебежчиков, легкомыслие характера которых доставляет в избытке во всех войнах и которые служат для разузнания положения дел у неприятеля.
34. Филипп, полагая, что он и привяжет своих и заставит их охотнее подвергаться за него опасности, если позаботится о погребении всадников,, которые пали в этом походе, приказал принести тела их в лагерь для того, чтобы все видели похоронные почести. Но ничто так неверно и непонятно, как расположение умов многолюдства. То, что по–видимому должно было сделать воинов усерднее для понесения всяких опасностей, нагнало, на них страх и леность. Видя дотоле раны нанесенные стрелами, дротиками и редко копьями, привыкнув сражаться с Греками и Иллирами, они видя тела, обезглавленные Испанскими мечами, с отрубленными руками или с головами пробитыми насквозь, обнаженные внутренности и вообще другие гнусные раны, с ужасом воображали, против каких людей и какого оружия придется им бороться. Самим царем овладел страх, ему еще ни разу не приходилось иметь дело с Римлянами в правильном сражении. А потому, отозвав с целью увеличить свои силы — сына и отряд, которые находились в теснинах Пелагонии и тем открыв в Македонию путь Плевриту и Дарданам, сам с двадцатью тысячами пехоты и четырьмя конницы, по указанию перебежчиков, двинулся к неприятелю и, в расстоянии несколько более тысячи шагов от лагеря Римского укрепил рвом и валом холм, ближайший к Аттаку. Смотря сверху на находившийся внизу Римский лагерь, царь, говорят, подивился и его виду вообще и правильному распределению частей, так как были и улицы и промежутки и сознавался, что никогда не может быть такого порядка в лагере варварском. В продолжении двух дней и консул, и царь, поджидая действий один другого, удерживали воинов внутри окопов. На третий день Римлянин вывел все войска в боевом порядке.
35. Царь, опасаясь так скоро отдать на решение случая судьбу всей войны, послал вперед затрагивать неприятельскую конницу — четыреста Траллов (это род Иллиров, как мы сказали в другом месте) и триста Кретийцев; он к этому числу пеших придал такое же число всадников и вождем им назначил Атенагора, одного из придворных своих. У Римлян боевой фронт находился на расстоянии немного более пятисот шагов; он выслал почти два эскадрона велитов и всадников для того, чтобы противоставить неприятелю силы, ровные его силам. — Воины царские полагали, что им придется сражаться так как они привыкли, что всадники, то набегая, то отступая, будут бросать стрелы и потом отбегать назад, в таком случае была бы очень полезна ловкость и быстрота Иллирийцев при набегах и внезапных нападениях, а Кретийцы метали бы стрелы и дротики в неприятеля, который бросался бы врассыпную. Но атака Римлян своею силою и упорством расстроила план действия неприятелей: действуя как бы правильным строем, и велиты, бросив дротики, вступили в рукопашный бой мечами и всадники, раз бросившись на неприятеля, остановили своих коней и сражались частью сидя на конях, частью спешившись и перемешавшись с пехотою. Таким образом всадники царские, не привыкшие сражаться в правильном бою, не могли равняться с Римскими всадниками, да и пешие воины, которые действовали врассыпную и по своему роду оружия были почти полуобнажены, не могли равняться с Римским велитом, который, имея и меч и щит, мог действовать наступательно и оборонительно. А потому воины царские не вынесли борьбы, и находя свою безопасность только в одной быстроте, бежали в лагерь.
36. По прошествии одного дня, царь, располагая ввести в дело всю свою конницу и легкую пехоту, ночью воинов цетратов, которых Македоняне называют пельтастами, скрыл в засаде в удобном месте между обоими лагерями. Атенагору же и всадникам царь внушил, чтобы они, если дело будет идти удачно в открытом бою, пользовались случаем, если же нет, то чтобы они, отступая мало–помалу, неприметно завели неприятеля к месту засады. Конница отступила, но начальники когорты цетратов, не дождавшись условленного сигнала, пустили преждевременно своих в дело и тем упустили случай к удачному действию. Римляне победили в открытом бою, и не потерпев никакого вреда от устроенной было для них засады, отступили в лагерь. На другой день консул вывел в поле все свои войска, устроенные в боевом порядке; слонов он поставил перед линиею. В первый раз Римляне прибегли к помощи слонов, которых несколько они захватили вовремя последней Пунической войны. Видя, что неприятель скрывается за окопами, консул поднялся на холм и под самый вал, громко упрекая неприятеля в трусости, но как неприятель все–таки не принимал боя и вследствие такой близости лагеря, фуражировка не могла быть безопасною, потому что всадники неприятельские могли во всякое время нечаянно броситься на воинов Римских, когда они рассеются по полям; то консул, полагая вследствие расстояния сделать фуражировку безопаснее, перенес лагерь на восемь миль оттуда в место, называемое Ортолоф. Когда Римляне занимались фуражировкою по ближайшим местам, то царь сначала держал своих за окопами, для того чтобы увеличились и смелость и небрежение неприятеля. Видя же, что воины Римские рассыпались по разным местам, он со всею конницею и вспомогательными Кретийцами, бросился так поспешно, как только быстро могли следовать за конницею самые расторопные легковооруженные воины и стал между лагерем Римским и фуражировавшими воинами. Оттуда, разделив войска, он отправил часть воинов догонять рассеявшихся фуражиров, дав знак, чтобы никого не оставлять в живых, а с частью сам остановился и занял все пути, по которым только фуражиры могли бежать в лагерь. Уже в разных местах было убийство и бегство, а в лагерь Римский не пришел еще ни один гонец об этом несчастье, потому что беглецы попадали на поставленные царем посты и более воинов погибало от засевших по дорогам, чем от высланных на убийство. Наконец некоторые в суматохе пробрались через самые неприятельские караулы и принесли с собою в лагерь скорее смятение, чем верное известие.
37. Консул, отдав приказание всадникам, чтобы они оказывали помощь теснимым где только могли, сам вывел легионы из лагеря и четырехугольным строем (в виде карре) повел против неприятеля. Всадники бросились врассыпную и некоторые разбрелись по полям, будучи введены в заблуждение криками, которые раздавились разные из разных мест. Впрочем часть всадников встретила неприятеля; сражение началось разом во многих местах. Отряд, где находился царь, производил самую ожесточенную борьбу; и количеством пеших и всадников этот отряд составлял почти ядро неприятельских сил и сюда же устремилась большая часть Римлян потому, что он стоял на средине дороги. И в этом месте Македоняне имели верх, как потому что царь сам ободрял своих и вспомогательный отряд Кретийцев переранил неожиданно многих Римских всадников, сражаясь сплошною и готовою массою против рассеянных и действовавших отдельно. Знай только неприятель меру в преследовании Римлян, то не только он приобрел бы славу в этом сражении, но и результат всей компании мог быть другой. А тут увлеченный далеко желанием убивать неприятелей он наткнулся на шедшие впереди с трибунами когорты Римлян. Бежавшая дотоле их конница, лишь только увидела значки их, обратила коней назад против неприятелей, которые уже действовали врассыпную. В одну минуту участь сражения переменилась и обратили тыл те, которые только что перед тем сами преследовали. Многие убиты в происшедшей свалке, а многие во время бегства. И гибли не только от меча неприятельского, но некоторые, отброшенные в болота, потонули с конями в глубокой трясине. Да и царь сам находился в опасности. Под ним упал раненый конь и он было свалился на землю и чуть было не был захвачен так лежащим. Спас его один всадник; поспешно соскочив с коня, он подсадил на него оробевшего царя; а сам не будучи в состоянии пеший догнать бежавших всадников, убит неприятелями, устремившимся на упавшего царя. Царь в поспешном бегстве миновал болота частью проходимые, частью непроходимые, достиг благополучно лагеря, где уже многие отчаивались в том, что он уйдет невредимо. Двести Македонских всадников погибло в этом сражении, почти сто попалось в плен; уведены восемьдесят коней богато убранных и оружие с убитых неприятелей снято как военная добыча.
38. Нашлись люди, которые обвинили за этот, день цари в опрометчивости, а консула в нерадении. Филиппу следовало оставаться в покое, так как он очень хорошо знал, что неприятель в продолжении немногих дней истощив занимаемую им местность, будет испытывать во всем самый сильный недостаток. А консул, обратив в бегство конницу неприятеля и его легковооруженных воинов и чуть не захватив и самого царя, должен был тотчас вести свое войско в царскому лагерю. Неприятели до того оробели, что они бы там не остались и война была бы окончена одним ударом. Но мне кажется легче было, как часто случается, это сказать, чем исполнить. Если бы царь ввел в дело все свои и пешие войска, то может статься, в суматохе, когда все, будучи побеждены и под влиянием ужаса бежали за окопы, если бы победоносный неприятель тотчас приступил к укреплениям, то царь мог бы потерять лагерь. Но когда в лагере оставались не бывшие еще в деле пешие войска, и у ворот были расположены караулы и вооруженные отряды, то что же мог сделать полезного консул кроме подражать неосторожности царя, который опрометчиво врассыпную преследовал бежавших всадников. Да и намерение царя первоначальное — произвести нападение на фуражиров рассеянных по полям, не заслуживало бы порицания, вовремя только прекрати он удачное для себя сражение. Тем менее удивительно намерение царя испробовать счастья, что до него дошел слух о переходе уже в Македонию Плеврата и Дарданов, вышедших из своих жилищ с огромными силами. В случае если бы царь дал себя окружить всеми этими войсками, то Римляне могли не сходя с места привести войну к концу. Вследствие этого, и после двух неудачных сражений конницы, Филипп, считая уже не столь безопасным дальнейшее пребывание в этой позиции, желая уйти оттуда и при уходе обмануть неприятеля, послал к консулу уже около захождения солнца герольда просить перемирия для погребения тел убитых всадников и таким ложным предлогом заняв неприятеля, во вторую стражу ночи, оставив по всему лагерю разведенные большие огни, вышел остуда с войском, соблюдая глубокую тишину.
39. Консул уже лег отдыхал, когда ему сказали, что пришел от неприятеля гонец и зачем он пришел. В ответ только сказано, что и на другой день утром будет время поговорить, но цель была достигнута и Филипп имел перед собою ночь и часть последовавшего за нею дня для того, чтобы уйди вперед. Он удалился в горы, куда он знал, что не пойдут Римляне своим тяжелым строем. Консул на рассвете отпустил герольда, дав перемирие, но когда вскоре после того узнал, что неприятель ушел, не зная по какой дороге за ним следовать, он провел несколько дней на том же месте, запасаясь провиантом. Оттуда он отправился в Стуберу и из Пелагонии свез хлеб, который находился в полях. Остуда он выступил к Плювине, все еще не зная, в какую сторону двинулся неприятель, Филипп сначала остановился было у Бриания, но потом двинулся вперед поперечными дорогами и внезапным появлением привел неприятеля в ужас. А потому Римляне выступили из Плювины и у реки Осфаги стали лагерем. Царь и сам остановился неподалеку оттуда, проведя вал по над берегом реки (жители называют Еригоном). Узнав хорошенько, что Римляне отправятся в Эордею, он выступил вперед занять ущелье для того, чтобы неприятель не мог овладеть дорогою, которая идет тут в узких теснинах. Здесь он наскоро сделал укрепления где валом, где рвом, где завалами из камней, которые должны были служить вместо стены, где засеками из деревьев, одним словом как только можно было по свойству местности и находившегося под руками материалу. И как царь полагал сам, он дорогу и саму по себе едва проходимую, сделал недоступною возведенными со всех сторон укреплениями. Кругом были по большей части места лесистые, в высшей степени неудобные для действия Македонской фаланге. Она за исключением тех случаев, где выставляет вперед щитов длинные копья (а для этого необходимо нужно открытое место) оказывается совершенно бесполезна. Фракийцам невозможно было за ветвями со всех сторон нависшими действовать свободно своими длинными мечами. Не бесполезна была одна когорта Кретийцев. но и та, в случае нападения неприятеля, пуская стрелы в доступного для ран коня и всадника, не производила почти ни какого действия, так как стрелы её не могли пронзить щитов Римских и нигде не находили не прикрытого места. А потому когда они узнали, что этот род оружия не приносит почти ни какой пользы, то они бросали в неприятеля каменьями, которых много лежало по всей долине; но как они делали больше стуку, ударяя в щиты, чем наносили ран, все–таки они было приостановили несколько движение Римлян вперед; но потом они и на это не посмотрели и частью прикрывшись щитами как черепахою идут прямо на встречу неприятелей; частью сделав небольшой обход и взойдя на вершину гор, они сбивают с их позиций пришедших в замешательство Македонян, и так как трудно было бежать в местах столь неудобных, то потеря Македонян убитыми оказалась очень велика.
40. Таким образом ущелье взято с меньшим сопротивлением, какое они предполагали в своих мыслях и пришли в Эордею: опустошив там часть полей, консул удалился в Элимею. Оттуда он произвел нападение на Ористиду и напал на город Целетр, находившийся на полуострове. Воды озера опивают стены, единственная дорога с твердой земли идет ущельем. Сначала жители, понадеясь на крепость местоположения, заперли ворота города и отказали в повиновении; потом когда они увидели, что неприятели несут знамена и подступают к воротам черепахою и что неприятельские силы занимают ущелье, они, не пробуя счастия в сражении, под влиянием одного страха, сдались. От Целетра консул выступил в землю Дассаретиев и взял силою город Пелий. Оттуда он увел рабов с прочею добычею, а свободных граждан отпустил без выкупа и возвратил им город, оставив сильный гарнизон. Город занимал местность весьма удобную для того, чтобы оттуда делать набеги на Македонию. Таким образом обойдя неприятельские области, консул отвел войска в места уже умиренные к Аполлонии, откуда начал компанию. Филиппа отвели в другую сторону Этолы, Атаманы и Дарданы и множество войн вспыхнувших в разных местах. Против Дарданов, которые уже удалялись из Македонии, он отправил Атенагора с легкою пехотою и большою частью конницы; он отдал ему приказание теснить сзади удалявшихся и, нанося урон их арьергарду, поотбить у них несколько охоту выводить войска в поле. Претор Этолии Дамокрит, тот самый, который замедлил было у Навпакта объявление войны, на следующем же сейме возбудил взяться за оружие вследствие дошедших слухов о сражении конниц у Ортолоха, перехода в Македонию Плеврата с Иллирами; притом же прибытие Римского флота в Орей обещало и блокаду с моря берегов Македонии, на которую напали со всех сторон столько народов.
41. Эти же причины возвратили опять на сторону Римлян Демокрита и Этолов. Присоединив к себе Аминандра, царя Атаманов, они осадили Церциний. Заперли ворота, неизвестно по принуждению ли или по собственному желанию, так как у них находился Царский гарнизон. Впрочем, в течение немногих дней, Церциний взят и сожжен; а которые остались живыми после такого большего побоища, как свободные так и рабы, уведены вместе с прочею добычею. Вследствие этого страх заставил всех живших около болота Бэбы, — отправиться в горы. Этолы, не находя там богатой добычи уходят в Перребию. Они там берут силою Циретию и подвергают ее самому гнусному грабежу. Жители Маллеи добровольно отдались и приняты в союз, Аминандер советовал из Перребии двинуться к Гомфам. Атамания прилежит к этому городу И по–видимому можно было взять его без большего сопротивления. Этолы отправились в роскошные поля Фессалии, где их ожидала богатая добыча. За нами, хотя и не совсем охотно, последовал Аминандр; он осуждал в Этолах то, что они грабили врассыпную и ставили лагерь по указанию случая безо всякой забиты и не стараясь его укреплять. А потому опасался как бы нерадивость и опрометчивость Этолов не была причиною какого–нибудь несчастья и для него и его войска, Аминандр, видя, что они поставили лагерь свой под городом Фекадом на открытом месте, сам, несколько подалее от них, шагов на пятьсот расстоянием, занял холм и обнес его для безопасности хотя небольшими укреплениями. Между тем Этолы только что грабили, а то по–видимому и не думали, что они находятся в неприятельской стране; одни из них скитались по полям полувооруженные; другие в лагерях без караулов проводили в пьянстве и сне одинаково и дни и ночи. Вдруг Филипп нагрянул на них совершенно неожиданно. Когда некоторые беглецы с полей в ужасе принесли известие о его приближении, то оробели Демокрит и прочие вожди, притом время дня было полуденное, когда большая часть воинов спала после сытного обеда. Они начади будить друг друга, приказывали браться за оружие, некоторых услали созывать тех, которые было разошлись по полям за добычею. Вообще смятение было такое, что некоторые всадники вышли в поле без мечей, а многие не успели надеть панцирей. На скорую руку таким образом собравшись в количестве не более шестисот как всадников так и пехотинцев и выйдя в поле, они наткнулись на конницу царскую, которая много их превосходила и численностью и храбростью и вооружением. А потому Этолы при первом натиске разбиты после самого незначительного с их стороны сопротивления и в постыдном бегстве устремляются в лагерь. Убито и взято в плен несколько человек из них, которых всадникам удалось отрезать от толпы бежавших.
42. Филипп, когда его воины подходили к валу, велел играть отбой; так как и лошади его и кони были утомлены не столько сражением, сколько большим переходом и чрезвычайною поспешностью движения. А потому он отдал приказание, чтобы эскадроны конницы, попеременно с отрядами легкой пехоты, отправлялись за водою и потом обедали. Других же он держит на карауле под оружием, поджидая пешего строя, который отстал вследствие тяжести вооружения. Когда и тот пришел, то и пешим воинам отдано приказание, чтобы они, поставив перед собою знамена и сложив оружие, на скорую руку поели, а на большой конец по два и по три из каждого отправили за водою. А между тем всадники и легковооруженные воины стояли уже совсем готовые на случай какого–нибудь движения неприятеля. Этолы (их толпы, которые были рассеяны по полям, уже собрались в лагерь) намереваясь защищать укрепления около вала и ворот, поставили вооруженных воинов и были до тех пор смелы, пока из безопасного места смотрели на неприятелей остававшихся в покое. А когда тронулись с места знамена Македонян и они начали подходить совсем готовые и устроенные, то все вдруг, оставив свои посты, в задние ворота лагеря убежали на холм в лагерь Атаманов. Многие из Этолов взяты в плен и убиты в этом столь поспешном сражении. Филипп, будь только достаточно дня для этого не сомневался, что и Атаманы могли бы потерять свой лагерь; но как день весь прошел частью в сражении, частью в разграблении лагеря, то он остановился у подошвы холма в ближайшей равнине, с тем чтобы на рассвете следующего дня атаковать неприятеля; но Этолы, под влиянием того же ужаса, в каком они оставили свои лагерь, в эту же ночь разбежались в разные стороны. Большую пользу им тут принес Аминандер; под его предводительством Атаманы, которым хорошо были знакомы дороги, по верхам гор тропинками, неизвестными преследовавшим их неприятелям, привели Этолов в их землю. Не так много их в беспорядочном бегстве ошибкою наткнулись на Македонских всадников, которых Филипп на рассвете, увидав холм опустевшим, послал преследовать (собственно: пощипать) неприятельский строй.
43. В это же время Атенагор, один из полководцев царя Филиппа, нагнал Дарданов, которые шли назад в свою землю и сначала было вбросил замешательство в задние ряды. Потом Дарданы обернули свои значки и вместе весь строй и началось вполне правильное сражение. Но когда Дарданы начали снова наступательное движение, то Македоняне конницею и легковооруженными воинами теснили сильно Дарданов, обремененных тяжелым вооружением и не имевших у себя совершенно этого рода войск. Самая местность помогала Македонянам. Убито весьма не много, а гораздо больше ранено; в плен не взято ни одного, потому что они не выходят опрометчиво из своих рядов, но и сражаются и отступают дружно все вместе. Таким образом Филипп вознаградил ущерб, понесенный в войне с Римлянами, весьма удачными походами усмирив два враждебных себе народа и не только счастие ему помогло, но и задуманы они были хорошо. Притом весьма удачный случай уменьшил число его врагов Этолийцев. Скопас, старейшина этого народа, из Александрии отправленный от царя Птолемея с большим количеством золота, нанял и увез в Египет шесть тысяч пеших воинов и пятьсот конных. Да он и одного не оставил бы из молодых Этолийцев, если бы не Дамокрит, который напоминая то о войне, то о могущем последовать запустении страны (впрочем неизвестно из заботливости ли о своем народе, или из противоречия Скопасу, получив от него мало даров) убедил часть молодежи остаться дома. Вот что этим летом делали Римляне и Филипп.
44. Флот из Корциры отплыл вначале того же лета под начальством легата Л. Апустия и, обогнув Малею, около Скиллея, что на Гермионском поле, соединялся с царем Атталом. Тут то Афиняне, которые свою давнишнюю ненависть к Филиппу сдерживали еще от страха, видя близкую уже помощь высказали ее вполне. Там никогда не было недостатка в людях, готовых языком своим возбуждать чернь. В таких людях нет недостатка во всех свободных государствах, а тем более в Афинах, где искусство говорить в большом ходу и где их поддерживает благорасположение черни. Тотчас же сделали они предложение, а народ утвердил: чтобы статуи Филиппа и все его изображения, и надписи на них, а также и всех его предков как мужеского, так и женского поколения были уничтожены все без различия. Праздничные дни, святыня и жрецы, установленные в честь самого Филиппа или его предков, должны быт все обруганы. Все места, в которых что–либо было поставлено или надписано в честь его, должны быть предметом общего омерзения, и на них не дозволяется ни ставить, ни посвящать ничего из тех предметов, которые обыкновенно должны ставиться и посвящаться в чистом месте. Общественные жрецы всякой раз как будут молиться за народ Афинский, за его союзников и войско и флоты их, должны тут же ругать и проклинать Филиппа, детей его, царство, сухопутные и морские силы, весь род и племя Македонян. — Потом сделано прибавление к декрету: «Если кто–либо впоследствии предложит что–нибудь служащее к бесчестию и поношению Филиппа, то народ Афинский все заранее утверждает. А если кто–нибудь скажет или сделает что–либо в его честь, то кто этого человека убьет поступит законно». Наконец прибавлено еще: «Все декреты, какие когда–либо были изданы против Пизистратидов, должны иметь силу и против Филиппа». — Таким образом Афиняне вели войну с Филиппом словами и письменами, одно, в чем они остались еще сильны.
45. Аттал и Римляне, отправившись сначала из Гермиона в Пирей, пробыли там несколько дней; они были осыпаны почетными для себя декретами Афинян, равно не знавшими меры как в чествовании союзников, так и в раздражении против неприятелей. Потом они из Пирея отплыли в Андрос. Остановись в пристани, которую называли Гаврилеон, они отправили людей изведать расположение умов граждан, предпочтут ли они добровольно сдать город или испытать силу. Те отвечали, что крепость занята царским гарнизоном и потому они собою располагать не могут. Высадив войска и все снаряды, нужные для осады городов, царь и легат Римский с разных сторон подходят к городу. Греков с первого раза устрашили Римские значки и вооружение, прежде не виданные и самое воодушевление воинов, так быстро подходивших к стенам. А потому тотчас же бросились бежать в крепость, а союзники овладели городом. В крепости осажденные продержались два дня, и не столько в надежде на свою силу, сколько на крепость местоположения. На третий день они сдали и город и крепость, выговорив себе и гарнизону право с одними одеждами быть перевезенными в Делий в Беотию. Город Римляне уступили царю Атталу, а добычу и украшения города увезли сами. Аттал, дабы не владеть опустевшим островом, уговорил остаться почти всех Македонян и некоторых жителей Андроса. Да и остальные впоследствии отозваны назад из Делия, куда переправлены по договору вследствие обещаний царя, да и тоска по родине расположила их умы к доверию. Из Андроса союзники переправились в Цитн. Здесь они провели несколько дней без успеха, осаждая город и отступили потому, что и дело самое не стоило усилий. У Празиаса (это местечко находится на твердой земле Аттики) двадцать легких судов Иссейских присоединились к флоту Римскому. Их послали опустошать пределы Каристиев; остальной флот пробыл у Гереста, в известной Евбейской пристани, до тех пор пока Иссеи вернулись от Кариста. Оттуда все суда, распустив паруса, отправились в открытое, море и мимо острова Скироса прибыли в Ик. Здесь они пробыли несколько дней, так как свирепствовал сильный северный ветер (Борей). Как только поутих ветер, союзники переправились в Скиаф город, только что перед тем опустошенный и разграбленный Филиппом, Воины, разойдясь по полям, хлеб и все, что нашли годное в пищу, перенесли на суда. Добычи и не было, да и Греки не заслужили того, чтобы их грабить. Отправившись оттуда по направлению к Кассандрею, они сначала остановились у Мендиса, приморское предместье этого города. А когда, обойдя мыс, они хотели подойти с флотом к самим стенам города, то началась страшная буря, которая рассеяла и почти затопила волнами все суда и потеряв большую часть снастей, находившиеся на них люди убежали на берег. Эта буря, случившаяся на море, была указанием судьбы, что военные действия надобно было вести с сухого пути. Собрав суда в одно место и высадив войска, союзники атаковали город, но будучи отбиты с большою потерею ранеными (там находился сильный Македонский гарнизон) и видя невозможность исполнить свое намерение, они отступили к Канастрею в Паллены. Оттуда, обойдя Торонский мыс, они морем приплыли в Акант. Тут опустошены сначала поля, потом самый город взят силою и разграблен. Не идя далее (суда были уже у них обременены добычею) они пошли назад, оттуда пришли в Скиат, а из Скиата в Евбею.
46. Флот там остался, а десять легких судов вошли в залив Малиакский для переговоров с Этолами о том как вести войну. Сипиррикас, Этолиец, был во главе того посольства, которое прибыло в Гераклею для общего обсуждения дел с царем и римским легатом. Просили у Аттала в силу союзного договора выставить вспомогательный отряд в тысячу человек; такое число воинов обязался он выставить им для ведения войны с Филиппом. В этом отказано Этолям, так как и они потяготились прежде отправиться опустошать Македонию, в то время, когда Филипп около Пергама предавал все священное и мирское огню, и они этим могли сделать пользу, отведя от них Филиппа заботливостью о собственном. Таким образом Этолы отпущены больше с надеждами — так как Римляне все обещали, — чем с действительною помощью. Апустий с Атталом возвратились к флоту; тут они задумали взять сплою Орей. Город этот был сильно укреплен стенами, и так как он и прежде был предметом нападений, то и в нем находился значительный гарнизон. К ним после завоевания Андроса присоединилось двадцать Родоских судов, все с палубами под начальством префекта Агезимброта. Этот флот они отправили на стоянку к Зелазию (это место, повыше Деметриадского мыса, весьма удобно находится против Истмии), для того чтобы он служил защитою на случай движения оттуда Македонских судов. Гераклид, царский префект, находился там с флотом, но он не решился действовать открытою силою, а поджидал случая — не подаст ли неприятель повода к удачному действию. Орей атаковали с разных сторон Римляне и царь Аттал: Римляне от приморской крепости, а воины царя против вала, находившегося между двух крепостей, которым и стеною разделен город пополам. Как самые места, так и способы нападения, были различные. Римляне подвинули к стенам террасы крытые ходы и стенобитные орудия; воины же царские действовали машинами–баллистами и катапультами — бросавшими в город множество стрел и каменья чрезвычайно тяжелые. Вели они и подкопы и вообще производили те работы, успешность которых испытали в прежнюю осаду. Впрочем Македоняне, защищавшие крепость и город, не только числом были больше прежнего, но и смелее духом; они помнили выговор царя за прежнюю вину и постоянно имели в памяти как угрозы его, так и обещания наград в будущем. А потому когда дело затянулось сверх ожидания и более было надежды на осадные работы, чем на открытую силу; то легат Римский полагая, что между прочим можно и другое дело сделать, оставив столько воинов, сколько по–видимому достаточно было для приведения к концу работ, переправился на ближайшие места твердой земли и взял нечаянным нападением Лариссу (не тот известный город этого имени в Фессалии, но другой прозываемые Кремасте) за исключением крепости. А Аттал захватил Эгелеон, так как жители его всего менее ожидали нападения, полагая, что все внимание неприятеля обращено на осаду другого города. Между тем осадные работы были покончены около Орея и гарнизон, в нем находившийся, обессилел вследствие постоянного утомления, бодрствования как днем, так и ночью, и множества полученных ран, и часть стены была потрясена быками до того, что местами упала; тут–то посреди развалин ворвались ночью Римляне в замок, находящийся над пристанью. На рассвете Аттал по сигналу, поданному Римлянами из замка, и сам напал на город, которого стены были большею частью в развалинах. Гарнизон и жители города перебежали в другую крепость, где они через два часа спустя и сдались. Город уступлен был царю, а пленные Римлянам.
47. Уже приближалось осеннее равноденствие, а залив Евбейский, называемый Цэла, для мореходов подозрителен. По тому желая оттуда выбраться прежде зимних бурь, союзники пришли в Пирей, откуда они выступили на войну, Апустий, оставив там тридцать судов, обойдя Малею, поплыл в Корциру. Царя задержало празднование посвящений Цереры, ему хотелось присутствовать при священнодействиях; а после этого праздника он и сам удалился в Азию, отослав домой Агезимброта и Родосцев. Вот что в продолжении этого лета было совершено на море и на сухом пути против Филиппа и его союзников консулом и легатом Римским, при содействии царя Атгала и Родосцев. Другой консул К. Аврелий, когда прибыл в назначенную ему провинцию к окончанию военных действий, не скрывал своей досади на претора за то, что тот действовал в его отсутствие. А потому, отправив его в Этрурию, сам ввел легионы в область неприятельскую; опустошив ее, он приобрел более добычи, чем славы. Л. Фурий, как потому что в Этрурии нечего было делать, как и имея в виду триумф над Галлами, который легче было получить пока находился в отсутствии раздраженный и завистливый консул, прибыл неожиданно в Рим и собрал сенат в храме Беллоны. Изложив свои деяния он просил, дабы ему было позволено войти в город с почестями триумфа,
48. На большую часть сенаторов имели влияние и важность совершенных им деяний, и личное к нему расположение. Старики отказывали в триумфе: «как потому, что он вел дело с чужим войском, так и потому что он оставил провинцию, жадничая случая схватить триумф; а вряд ли он может указать на примеры подобных действий!» В особенности бывшие консулы утверждали: «что нужно подождать консула. Мог бы он, расположившись лагерем подле города прикрывать колонию и не приступая к сражению протянуть дело до прибытия консула. А что упустил из виду претор, то надобно сделать сенату, а именно — подождать консула. Выслушав лицом к лицу объяснения того и другого, сенат может тогда поставить более правильное решение.» Большая же часть сенаторов были того мнения, что сенат должен иметь в виду только совершенные деяния и то — исполнены ли они начальником, законно состоявшим в этой должности. «Когда из двух колоний, которые считаются оплотом против всякого движения Галлов, одна уже была предана пламени и разграблению, и этот разрушительный пожар мог, как по смежным крышам, перейти и на другую, находившуюся вблизи, колонию, что тут наконец оставалось делать претору? Если же без консула не следовало приступать ни к каким решительным действиям, то виноват или сенат, который дал войско претору (если бы сенат непременно хотел, чтобы действовало войско не претора, но консула, то почему бы в конце сенатского декрета не прибавить именно, что ведение войны поручается не претору, а консулу?) или сам консул, который, отдав приказание войску перейти из Этрурии в Галлию, не поспешил в Аримин принять участие в военных действиях, если их вести без него было не позволительно. Обстоятельства войны не допускают медленности и проволочки со стороны вождей и сражаться приходится иногда не тогда, когда хочешь, но когда вынуждает неприятель. Надобно обращать внимание на самое сражение и на результат его. Неприятель разбит и обращен в бегство; лагерь взят и разграблен. Колония освобождена от осады; пленные другой колонии взяты и возвращены в своим. Одним сражением компания приведена к концу. Не только люди возрадовались этой победе, но и объявлено трехдневное молебствие самим богам бессмертным по тому поводу, что хорошо и благополучно, а не дурно и опрометчиво, ведено общее дело претором Л. Фурием. Самая судьба по–видимому предала в руки роду Фуриев войны с Галлами.»
49. Такого рода речи как самого Фурия, так и его благоприятелей и личное влияние претора восторжествовали над уважением к званию отсутствующего консула и значительным большинством сенат определил триумф Л. Фурию. Торжествовал над Галлами в отправлении должности претор Л. Фурий. В казначейство внес он 320000 фунтов серебра, 170000 золота, но не было ведено перед колесницею ни одного пленного, не было несено добычи и не шло воинов. Кроме одной чести победы — все по–видимому принадлежало консулу. Потом с большою пышностью отпразднованы игры, совершенные П. Корнелием Сципионом, на которые он даль обет в бытность свою консулом в Африке. Относительно земель воинам постановлено декретом, чтобы по числу лет службы каждого из них в Испании и Африке, давалось воину за каждый год по две десятины, а для отвода этих земель назначены десять сановников. Потом выбраны три сановника для пополнения числа поселенцев в Венузии, так как в войне с Аннибалом силы этой колонии поистощились — К. Теренций Варрон, Т. Квинкций Фламинин, П. Корнелий Кн. Сын Сципион. Они–то составляли список поселенцев в Венузию. В том же году К. Корнелий Цетег в должности проконсула владевший Испаниею, большое войско неприятелей поразил в Седетанской области. В этом сражении, как говорили, было убито 15000 Испанцев и захвачено военных значков 78. Консул К. Аврелий, прибыв из своей провинции в Рим по случаю выборов, жаловался не на то, на что предполагали, — что его не подождал сенат и что не дано было возможности консулу лично возражать претору, но на то: «что сенат определил триумф на основании одного показания того, кто просил о нем, не выслушав никого из тех, которые сами участвовали в этих военных действиях. Предки наши установили необходимым присутствие на триумфе легатов, военных трибунов, сотников, наконец и простых воинов, для того чтобы народ Римский мог удостовериться в подлинности деяний того, кому оказывается такая честь. Но из того войска, которое сражалось с Галлами, присутствовал ли тут не скажу воин, но хоть прислужник, от которого сенат мог бы узнать справедливость или несправедливость показаний претора?» — Потом он объявил день выборов и тут назначены консулами Л. Корнелий Лентулл и П. Виллий Таппул. Потом избраны и преторы: Л. Квинкций Фламиний, Л. Валерий Фланк, Л. Виллий Таппул, Кн. Бэбий Тамфил.
50. В этом году хлеб был предешевый. Большое количество пшеницы, привезенной из Африки, курульные эдили М. Клавдий Марцелл и Сек. Элий Пег раздали народу мерками по два асса за мерку. Игры Римские они отпраздновали с большою торжественностью, назначив для этого один день. В казначействе они поставили пять медных статуй насчет штрафных денег. Плебейские игры три раза вполне отпразднованы эдилами Л. Теренцием Массилиотою и Кн. Бэбием Тамфилом, тем самим, которого выбрали в преторы. В этом же году, в продолжении четырех дней, отпразднованы похоронные игры на форуме по случаю смерти М. Валерии Левина сыновьями его, П. и М. Даны ими же гладиаторские игры; двадцать пять пар сражались. Умер Аврелий Котта децемвир священнодействий; на его место назначен М. Ацилий Глабрион. На выборах назначены случайно два курульных эдили, которые тотчас не могли вступить в должность. К. Корнелий Цетег выбран заочно, так как он в то время управлял провинциею Испаниею. К. Валерий Флакк, которого выбрали наличным, не мог дать установленную присягу потому что быль Диальским фламином; а начальствующим лицам не дозволялось более пяти дней находиться в должности если они не дали присяги. По просьбе Флакка уволить его от этого закона, сенат определил просить консула: не заблагорассудит ли он, по совещании с трибунами народными, предложить — нельзя ли эдилю представить за себя присягать другое лицо с дозволения консула. Дозволено присягнуть за брата Л. Валерию Флакку, только что назначенному претору. Трибуны предложили народу и народ утвердил, чтобы это было все равно как если бы и сам эдиль присягнул. И относительно другого эдиля состоялось народное определение по предложению трибунов народных, чтобы из двух лиц, которых они посылали в Испанию начальствовать над войском, К. Корнелий, курульный эдиль прибыл для вступления в должность, а Л. Манлий Ацидин оставил бы провинцию по прошествии многих лет. Народ положил отправить в Испанию с властью проконсульскою Кн. Корнелия Лентула и Л. Стертиния.

Книга Тридцать Вторая

1. Консулы и преторы, вступив в должность в Мартовские иды, распределили между собою провинции. Л. Корнелию Лентулу досталась Италия, П. Виллию — Македония; преторам Л. Квинкцию — городское управление, Кн. Бэбию — Аримин, Л. Валерию — Сицилия, Л. Виллию — Сардиния. Консул Лентул получил приказание составить новые легионы, а Виллию принять войско от П. Сульпиция; на пополнение его дозволено ему вновь набрать столько воинов, сколько заблагорассудит. Претору Бэбию назначены те легионы, которые имел консул К. Аврелий с тем, чтобы он удержал их до тех пор, пока заступит их место консул с новым войском. Когда он прибудет в Галлию, то он должен всех воинов, получивших отставку, отпустить домой, кроме пяти тысяч союзников, которых и достаточно для прикрытия области около Аримина. Прошлогодним преторам продолжена еще власть (Кн. Сергию для того, чтобы он отвел земли воинам, которые в продолжении многих лет служили в Испании, Сицилии и Сардинии; Минуцию — чтобы привести в концу начатое тщательно и добросовестно исследование о заговорах в земле Бруттиев; тех, которых он уличив препроводил в оковах в Рим, должен был отправить в Локры на казнь; а похищенное из храма Прозерпины он должен был возвратить туда с умилостивительными жертвами. Потом объявлены Латинские празднества по декрету первосвященников, так как послы из Ардеи жаловались в Сенате, что им на горе Албанской, в земле Латинов не дали как бы следовало жертвенного мяса. Из Суессы получено известие, что в двое городских ворог и в часть стены, между ними находящуюся, ударил гром, а Формианиские послы сообщили тоже относительно храма Юпитера, и Остийские также относительно храма Юпитера, а Велитернские — Аполлона и Санка и что в храме Геркулеса вырос волос. Из Бруттий бывший там за претора К. Минуций написал, что родился жеребенок о пяти ногах и три цыпленка о трех ногах. Потом принесены письма от проконсула П. Сульпиция из Македонии, где он между прочим пишет, что на корме одного длинного судна (галеры) выросло лавровое дерево. Сенат положил относительно всех прежних чудес — консулам принести жертвы столь великие, какие укажут сами боги, а по поводу последнего чудесного явления гадатели приглашены в сенат, и вследствие данного ими ответа объявлено молебствие народу на один день, и у всех постелей богов совершены священнодействия.
:2. Карфагеняне в первый раз привезли в Рим серебро, с них положенное на жалование воинам; но так как квесторы объявили, что оно не надлежащей доброты и при пробе четвертая часть угорела, то в Риме же взяты взаймы деньги и ими пополнено то, что недоставало серебра. Потом когда Карфагеняне стали просить, не заблагорассудит ли сенат возвратить им заложников, сто из них возвращены, да и относительно прочих подана надежда, если только они пребудут верными. По просьбе же Карфагенских послов тех заложников, которые еще не подлежат возвращению, перевести в другое место из Норбы, где им несовсем удобно — дозволено им перейти в Сигнию и Ферентин. И просьба Гадитан исполнена — не посылать им в Гадес префекта, так как это противно условию, заключенному с ними Л. Марцием Сентимом, когда они отдавались в распоряжение народа Римского. А как послы Нарнийцев жаловались, что у них нет полного числа поселенцев и что примешались к ним некоторые совсем чужие люди, которые себя выдают за колонистов, то поручено консулу Л. Корнелию для рассмотрения этого дела назначить трех сановников. Выбраны П. и Секст Элий (им обоим было прозвание Пэтов) и К. Корнелий Лентул. Дозволения, данного Нарнийцам, относительно прибавления числа колонистов не дано жителям Козы, хотя они того же просили.
3. По приведении к концу того, что следовало сделать в Риме, консулы отправились по провинциям. П. Виллия при самом прибытии в Македонию, встретило сильное возмущение воинов вследствие давно уже бывшего, но нехорошо в начале подавленного, раздражения. То были те две тысячи воинов, которые после поражения Аннибала были привезены из Африки в Сицилию, а оттуда почти через год после отправлены в Македонию как волонтеры. Они говорили: что так с ними поступлено без их согласия, что трибуны посадили их на суда против воли. Но какая бы ни была их служба добровольная ли или навязанная, все же ей нужно когда–нибудь иметь конец. Много лет уже не видали они Италии; состарились они под оружием в Сицилии, Африке, Македонии. Изнемогли уже они от усилий и трудов, а множество полученных ран истощили их кровь.» Консул на это ответил: «что повод со стороны воинов просить отставки мог бы показаться и основательным, если бы только поскромнее они просили. Возмущение же не может быть оправдано ни этим поводом, никаким либо другим. А потому если они останутся у своих знамен и будут послушны, то он напашет сенату с просьбою об их увольнении. Гораздо легче скромностью, чем упрямством получать они то, чего желают.»
4. В это время Филипп всеми силами приступил к Тавмаку, производя всякого рода осадные работы и уже он собирался придвинуть стенобитные орудия; но должен был отказаться от своего намерения вследствие нечаянного прибытия Этолов. Они, под предводительством Архидама, прошли в город чрез сторожевые отряды Македонян и не переставали ни днем, ни ночью делать вылазки то на аванпосты Македонян, то на их осадные работы. Им помогло самое свойство местности. Тавмак находится на возвышении по дороге от Пил и Малиакского залива через Ламию и возвышается над самими теснинами, которые носят название (Небо) Цэла Фессалии. Путнику, после переезда по крутым горам и тропинкам, извивающимся по горным долинам, вдруг открывается лишь только он приблизится к этому городу (Тавмаку) необъятная как море равнина, где взор не может достигнуть предела далеко тянущихся полей. От этого чудного зрелища, и город получил название Тавмака (чудесного). И защитою города служит не только возвышенная местность, но и то что он стоит на крутой скале почти с отвесными краями. Вследствие этих затруднений и того, что самый успех дела не соответствовал бы трудам и опасностям, Филипп отказался от своего предприятия. Зима уже наступила, когда он отступил от Тавмака и отвел войска в Македонию на зимние квартиры.
5. Между тем как прочие воины пользовались предоставленным им на некоторое время покоем, и отдыхали и телом и духом, Филипп вследствие того, что время года дало ему роздых от постоянных переходов и сражений, тем более сосредоточил свое внимание на весь ход войны и озабочен был ею. Он не только опасался неприятелей, которые угрожали ему с сухого пути и с моря, но и расположения умов как его союзников, так и соотечественников. Он боялся, как бы и первые не изменили в надежде на дружбу Римлян, и как бы к самим Македонянам не проникло желание перемены. А потому он отправил в Ахейю послов, потребовать присяги (таково было между ними условие, что ежегодно Ахейцы будут присягать Филиппу) и вместе возвратить Ахейцам Орхоменон, Герею и Трифиллию, Елейцам — Алиферу, так как они утверждали, что никогда этот город не принадлежал к Трифиллии, а что он должен быть им возвращен, как один из тех, которые, но постановлению союза Аркадов, содействовали к построению Мегалополиса, Такими мерами Филипп скрепил свои дружественные отношения к Ахейцам. Точно также расположил он в свою пользу умы Македонян. Замечая, что приятель его Гераклид навлекает ему много осуждения, он его, обвинив в разных преступлениях, посадил в оковы к большой радости своих соотечественников. К войне он приготовился с большею чем когда–либо заботливостью, занимая постоянно воинскими упражнениями и Македонян и наемных воинов. Как только наступила весна, то он, под начальством Атенагора, все чужестранные вспомогательные войска и сколько было легковооруженных воинов, отправил в Хаонию через Эпир для занятия теснин, находящихся у Антигонеи (Греки их называют Стена). А сам через несколько дней последовал с тяжелою пехотою и осмотрев местность со всех сторон, он счел наиболее удобным для укрепления место позади реки Аоя. Она протекает в узкой долине между двух гор, из которых одну жители называют Эропом, а другую Аснаем и по окраине, весьма не широкой, берега идет тесный путь. Филипп приказал Атенагору с легковооруженным войском занять Аснай и укрепиться там, а сам стал лагерем на Эропе. Где скалы были очень круты, поставил небольшие отряды воинов, а где более угрожала опасности, там укрепил рвом, валом и башнями. Поставлено в местах удобных и большое количество стрелометных машин для того, чтобы они градом стрел держали в отдалении неприятеля. Царская палатка помещена перед валом на самом видном холме на страх неприятелям и для ободрения своих воинов такою уверенностью.
6. Консул, узнав от Епирота Харопа, в какой местности царь расположился с войском, перезимовав в Корцире, с наступлением весны переправился на твердую землю, и повел войско против неприятеля. Не доходя миль с пять от царского лагеря и оставив легионы в укрепленном месте, консул сам с легким отрядом выступил для осмотра местности и на другой день предложил на обсуждение совета — должно ли попробовать пробиться через занятые неприятелем теснины, хотя это и сопряжено с величайшими трудом и опасностью, или обвести войска тем же путем, которым за год перед этим проник в Македонию Сульпиций. Между тем как это дело обсуживали в продолжении многих дней, явился гонец с известием, что назначен консулом Т. Квинкций и ему провинциею Македония и что ускоряя путь, уже он находится в Корцире. Валерий Антиас говорит, что Виллий проник в ущелье и, по невозможности сделать это прямым путем, так как все места были заняты царем, он следовал по долине, по средине которой течет река Аой. На скорую руку сделав мост, он перешел на тот берег, где находился лагерь царя и сразился с ним. Он его разбил, обратил в бегство и взял лагерь. Двенадцатт тысяч неприятелей убито в этом сражении, взято в плен две тысячи двести; военных значков захвачено 132 и лошадей 230. В этом сражении дан обет воздвигнуть храм Юпитеру в случае благополучного его окончания. Прочие же писатели Греческие и Латинские, летописи которых я читал, говорят, что Виллий не сделал ничего замечательного и что, заступивший его место, консул принял и войну не початую.
7. Между тем как эти события происходили в Македонии, другой консул, Л. Лентулл, оставшийся в Риме, занялся производством выборов в цензоры. Этой должности домогались многие известные люди и цензорами выбраны П. Корнелий Сципион Африканский и П. Элий Пет. Они действовали с большим между собою согласием и произвели пересмотр сената никого не зачернив; они таможенную пошлину в Капуе, Путеолах и Кастрах, порт где ныне находится город, отдали на откуп; туда они записали триста поселенцев (такое число было определено сенатом) и под горою Тифатом в Капуе продали землю. Около того же времени Л. Манлию Ацидину, который только что оставил Испанию, Порций Лэка, трибун народный, воспрепятствовал войти в город с почестями овации (малого триумфа) и потому Манлий, с дозволения сената частным человеком вошел в город, и внес в казначейство тысячу двести фунтов серебра и почти тридцать золота. В том же году Кн. Бэбий Тамфил, который в прошлом году принял от консула К. Аврелия провинцию Галлию, опрометчиво вошел в пределы Галлов Инсубров и там почти со всем войском попал в засаду; он потерял до 6600 чел. воинов. Такой–то значительный урон понесен на войне, которая уже перестала быть предметом опасений. Это обстоятельство вызвало из города Рима консула Л. Лентулла. Он прибыл в провинцию, полную тревоги, принял оробевшее войско, побранил сильно претора и велел ему оставить провинцию и удалиться в Рим. Впрочем и сам консул не сделал ничего замечательного, быв отозван выборами в Рим. Выборы задерживались вследствие противодействия трибунов народных М, Фульвия и М. Курия, так как они не допускали Т. Квинкция Фламинина домогаться консульства прямо из квестуры. Они говорили: «должности квесторская и эдильская впадают уже в пренебрежение и не постепенно переходя от одной должности к другой и показывая тем свои способности, благородные люди домогаются консульства, но перескакивая через промежуточные должности, хотят прямо с низших занять высшие.» Дело после состязания на общественной площади, перешло в сенат. Сенаторы положили: «если кто–либо домогается почести, дозволенной ему законом, то справедливость требует предоставить народу полную свободу, в избрании такового. «Трибуны покорились решению сената. Консулами выбраны Сек. Элий Пет и Т. Квинкций Фламинин. Потом были выборы преторов; избраны: Л. Корнелий Меруда, М. Клавдий Марцелл, М. Порций Катон и К. Гельвий, которые были эдилами народными. Они дали плебейские игры и по случаю игр было пиршество Юпитеру. Курульные эдили — К. Валерий Флакк, Диальский фламин (т. е. Юпитеров) и К. Корнелий Цетег — дали Римские игры с большою пышностью. В этом году умерли первосвященники Сер. и К, Сульпиции Гальбы; место их заступили первосвященники М. Эмилий Лепид и Кн. Корнелий Сципион.
8. Консулы Сек. Элий ПЭт, Т. Квинкций Фламинин, вступив в должность, собрали сенат в Капитолие и он там определил: чтобы консулы провинции Македонию и Италию распределили между собою по жребию. Тот, кому из них достанется Македония, пусть завербует на пополнение легионов три тысячи воинов Римских и триста всадников; а из союзников Латинского племени пять тысяч пеших и пятьсот всадников. Другому консулу определено войско совершенно новое. Л. Лентулу, консулу прошлого года, власть продолжена и ему запрещено как самому оставлять провинцию. так и выводить оттуда старое войско, пока консул придет с новыми легионами. Консулам достались по жребию провинции: Элию — Италия, Квинкцию — Македония. Преторам достались по жребию Л. Корнелию Меруле — управление городом (Римом), М. Клавдию — Сицилия, М. Порцию — Сардиния, К. Гельвию — Галлия. Потом начали производить набор: не говоря уже о консульских войсках, и преторам приказано набрать воинов — Марцеллу в Сицилию четыре тысячи пеших союзников Латинского племени и триста всадников. Катону в Сардинию — того же рода воинов три тысячи пеших и двести всадников, с тем чтобы эти преторы оба, по прибытии в провинцию, отпустили прежних и пехотинцев и всадников. Потом консулы ввели в сенат послов царя Аттала. Объяснив, что царь флотом и всеми войсками на море и на сухом пути помогает Римлянам и все приказания консулов исполнял до сего дня тщательно и послушно, они сказали: «опасаются впрочем они, что ни будущее время так действовать Атталу воспрепятствует царь Антиох, так как он напал на оставленное и морскими и сухопутными силами царство Аттала; а потому Аттал просит почтенных сенаторов, буде они хотят пользоваться его флотом и содействием на войне с Македонянами, то пусть они пошлют сами войско на защиту его царства; если же этого они не захотят, то пусть позволят ему с флотом и остальными войсками возвратиться защищать свое государство.» Сенат приказал так отвечать послам: сенат благодарит царя Аттала за то, что он флотом и прочили войсками помогал вождям Римским. Но сенат не пошлет своих войск на вспоможение Атталу против Антиоха, союзника и друга народа Римского, и не будет задерживать вспомогательных войск Аттала долее, сколько это будет согласно с выгодами царя. Народ Римский, если когда–либо пользовался чужим, то с согласия владельца, предоставляя ему в случае, если он хочет оказать Римлянам вспоможение, и распоряжаться им. Теперь же Римляне пошлют послов к Антиоху дать ему знать, что народ Римский в настоящее время пользуется содействием Аттала, судов его и воинов против Филиппа, общего неприятеля, а потому он сделает большое одолжение сенату, если оставит в покое Атталово царство и прекратит войну. Справедливо было бы и царям союзным народу Римскому, иметь между собою мир и согласие.»
9. Консул Т. Квинкций произвел так набор, что завербовал почти всех тех заслуженной доблести воинов, которые уже служили в Испании и Африке. Он спешил было в свою провинцию, как известия о чудесных явлениях и очищение их его поза держали. Гром небесный ударил в общественную дорогу в Веях, в площадь и храм Юпитера Ланувийского, в храм Геркулеса в Ардее, в стены, башни и храм Капуи, прозываемой Альба. В Арреции видели небо в огне; в Велитрах земля на пространстве трех десятин осела в виде огромной пещеры. Аврунки дали знать, что в Суессах родился ягненок о двух головах, а в Синуессе свинья с человеческою головою. По случаю этих чудес объявлено молебствие на один день и консулы запались устройством дел богослужебных; умилостивив богов, они отправились в свои провинции — Элий с претором К. Гельвием в Галлию; а войско, принятое от Л. Лентулла, которое он должен был отпустить, передал претору, намереваясь вести войну сам с новыми легионами, которые он привел с собою, и все–таки он не сделал ничего замечательного. Другой консул Т. Квинкций поспешнее, чем то делали прежние консулы, отправился из Брундизия и занял Корциру с восьмью тысячами пехоты и восемьюстами всадников. Из Корциры он переправился на квинквереме в ближайшие места Епира и поспешными переходами направился в лагерь Римский, Отпустив оттуда Виллия и пробыв там только несколько дней, пока подошли войска из Корциры, он собрал совет для обсуждения — проложить ли себе силою прямую дорогу через лагерь неприятелей, или и не делая попыток к предприятию столь трудному и опасному, скорее через землю Дассаретиев и Лик безопасным обходом проникнуть в Македонию. И это последнее мнение имело бы верх, не опасайся консул — отойти далеко от моря и упустив из рук неприятеля, если царь, как и прежде действовал, захочет искать безопасности в глухих и лесистых местах, провести без действия все лето; а потому консул решился — во что бы то ни стало — напасть на неприятеля — несмотря на невыгоды местности; но легче было это сказать чем придумать, как это привести в исполнение,
10. Таким образом Римляне провели сорок дней ни к чему не приступая, и спокойно оставаясь ввиду неприятелей. Вследствие этого Филипп возымел надежду получить мир через посредство Епиротского народа. На бывшем по этому предмету совещании избраны для ведения этого дела — Павзаний претор и Александр, начальник всадников. Они привели для переговоров консула и царя в то место, где Аой протекает в самих тесных берегах. Сущность требований консула заключалась — царю вывести свои войска из свободных городов; а тем, которых города и поля он разорил, пополнить убытки, какие они покажут; остальных же ценность определится избранными посредниками. Филипп отвечал: «относительно вольных городов, не все в одинаковом положении; которые он сам взял, тем он возвратит свободу; но которые ему переданы предками, то от справедливого наследственного ими обладания он отказаться не может. Если те города, с которыми была ведена война, жалуются на потери свои, то он сошлется на приговор которого угодно из тех народов, которые были в мире с обеими воевавшими сторонами.» Консул на это отвечал: «совсем не нужно на это ни посредника, ни судьи. Для кого не ясно, что виноват тот, кто первый начал войну? Никто не затрагивал Филиппа войною, но он сам первый всем делал насилие.» Когда дошла речь до того, какие города и народы освободить, то консул наименовал прежде всех Фессалов; на это царь пришел в такое сильное негодование что воскликнул: «что же ты, Т. Квинкций, найдешь тяжелее этого мне приказать и в случае моего поражения?» С этими словами он поспешно удалился с совещания, и чуть–чуть было не завязалось сражение метанием стрел, так как река разделяла. На другой день происходили многие легкие стычки набегами передовых отрядов друг на друга в равнине довольно для этого просторной. А когда царские воины стали отступать в места узкие и гористые, то в пылу разгоревшейся воинской ревности, и Римляне туда проникли. В их пользу был и порядок, и военная дисциплина и самое вооружение, весьма удобное для прикрытия тела; а за неприятеля была местность, и катапульты и баллисты (стрелометные орудия) поставленные по всем почти скалам, как по стенам. С обеих сторон было много раненых и, даже как в правильном бою, несколько человек убито, пока ночь не положила конца сражению.
11. Между тем как дела находились в этом положении, к консулу привели одного пастуха, присланного Харопом, старейшиною Эпиротов. Этот пастух сказал: «что он нередко пас стадо в тех теснинах, которые теперь заняты царским лагерем, и знает все горные тропинки и извилины. Если только консул захочет послать с ним некоторых из своих людей, то он путем безопасным и не трудным приведет их на головы неприятелям.» Услыхав это, консул послал спросить Харопа: «можно ли в столь важном деле поверить этому крестьянину?» Хароп приказал сказать консулу, чтобы он ему так поверил, как бы все было в руках его самого, а не крестьянина. Консул и желал бы верить и не решался: в душе его страх боролся с радостью; но, полагаясь на слова Харопа, он решился испробовать поданную ему надежду; а чтобы неприятель не имел никакого подозрения, он в следующие два дня не переставал тревожить неприятеля, двинув войска с всех сторон и заменяя утомленных воинов свежими. Отобрав четыре тысячи пеших и триста конных воинов, он начальство над ними вручил военному трибуну. Всадников он велел вести пока позволит местность; а когда придут в такие места, где невозможно действовать всадникам, то поставить конницу на какой–нибудь площадке, а пешим идти туда, где проводник укажет дорогу; а когда он по обещанию придет над головы неприятелей, то дать дымом сигнал и не прежде испустить воинские крики, как когда он, получив от него сигнал, будет убежден, что он начал сражение. Приказано идти и ночью (так как луна светила во всю ночь), а днем заняться пищею и отдохновением. Проводнику даны великие обещания в случае, если он верно сдержит слово; впрочем его передали трибуну пока связанным. Отправив таким образом этот отряд войска, Римский вождь продолжает тем усерднее на всех пунктах занимать позиции.
12. Между тем, на третий день, когда Римляне заняли ту высоту, которой домогались и дали знать об этом дымом, тогда консул, разделив войска на три части, серединою горной долины пошел с главными силами; а левое и правое крылья придвинул к лагерю. Не с меньшею готовностью выступили на встречу и неприятеля, и между тем как они, зашед далеко в пылу борьбы, сражаются вне укреплений, Римские воины обнаруживают не мало превосходства и доблестью, и знанием дела; и родом вооружения. После того как с обеих сторон много было раненых и убитых, царские воины отступили в места, укрепленные или природою, или искусством, и тогда опасность была уже на стороне Римлян, зашедших необдуманно в места тесные и неудобные для отступления. И смелость не осталась бы без наказания при отступлении оттуда, как вдруг сначала услышанные сзади воинские крики, а потом и уже начавшаяся битва, привели царских воинов неожиданностью тревоги в великий страх. Часть бросилась бежать; часть оставалась на месте не столько потому чтобы доставало у ней духу для борьбы, а по неимению места, куда бежать, так как неприятель окружил со всех сторон и теснил их и спереди и сзади. Все войско царское могло быть истреблено, если бы победители преследовали бегущих; но всадникам мешали действовать крутизна местоположения и теснины, а пешим воинам тяжесть их вооружения. Царь сначала бежал куда пришлось и без оглядки; потом сделав пять миль, он догадался как было и на деле, что неприятелю преследовать невозможно по случаю неровной местности, и потому он остановился на одном холме и послал сопровождавших его людей по всем горам и долинам — собирать в одно место рассеявшихся его воинов. Потеря царя простиралась не более как до двух тысяч воинов, остальное все множество, как бы по сигналу, собралось в одну толпу и многолюдным строем пошло в Фессалию. Римляне, преследуя неприятеля до тех мест, пока это было для них безопасно, убивали и оббирали неприятельских воинов, разграбили неприятельский лагерь, до которого и без сопротивления достигнуть было не легко, и эту ночь оставались в своем лагере.
13. На другой день консул через самые теснины, которыми река пробирается по горным долинам, последовал за неприятелем. Царь в первый день достиг лагерей Пирра. Место, которое так называют, находится в Трифиллии, земле Мелотиды. Оттуда, на другой день (переход для воинов был очень трудный, но их подгонял, страх) он достиг горы Лингона. Она принадлежит к числу гор Епира, находящихся между Македониею и Фессалиею. Сторона, обращенная к Фессалии, смотрит на Восток; Македония же находится к Северу. Горы эти одеты густыми лесами, и на самых верхах их находится обширные долины и родники воды текучей. Царь пробыл там некоторое время, оставаясь в нерешительности, тотчас ли ему идти в Македонию, или возвратиться в Фессалию. Наконец он остановился на мысли — спуститься с войском в Фессалию, и ближайшими дорогами идти в Трикку. Оттуда он поспешно прошел все города, которые встретились по дороге. Из жителей тех, кототорые в состоянии были следовать, он увлекал за собою, города предавал пламени. Позволялось каждому из домохозяев взять с собою своих пожитков, сколько он был в состоянии, остальное становилось добычею воинов. Вряд ли можно было и от неприятелей потерпеть больше зла, сколько жители Фессалии понесли от своих союзников. Прискорбно было и для самого Филиппа так действовать, но он хотел по крайней мере самих–то союзников исторгнуть из земли, которая вскоре должна была сделаться неприятельскою. Таким образом опустошены города — Факий, Ирезие, Езгидрий, Эретрия, Палефарсал. Хотел было войти он и в Феры, но не был впущен, взять его силою нужно было время, а обстоятельства этого не дозволяли; а потому, оставив это намерение, он перешел в Македонию. Слух был, что Этолы приближаются. Они, услыхав о сражении, которое происходило около реки Аоя, опустошив ближайшие места около Сперхия и так называемого Макра Коме, перешли оттуда в Фессалию, и при первом нападении взяли Кимин и Антею. От Метрополя, где они опустошили поля, они отражены жителями, сбежавшимися для защиты стен города. Потом они приступили к Каллитере, где упорно выдержали подобное же нападение жителей города. Вогнав в стены его жителей, сделавших вылазку, Этолийцы удовольствовались этою победою, так как не было никакой надежды овладеть городом. Потом они ваяли силою села Товму и Калатану и разграбили. Ахарр достался им в руки добровольною сдачею. Ксиний оставлен жителями под влиянием страха. Эта толпа жителей, покинувших свой родной город, наткнулась на отряд войска, шедший в Тавмак, где фуражировка была безопаснее. Нестройная и безоружная толпа, в которой много было людей неспособных к сражению, истреблена вооруженными воинами. Ксиний опустевший разграблен. Затем Этолы взяли Цифару, укрепленный город, который весьма кстати господствует над Долониею. Вот что в несколько дней совершили поспешно Этолы. Да и Аминандр и Атаманос не оставались в покое, услыхав об успешных военных действиях Римлян.
14. Впрочем Аминандр, мало доверяя своим воинам, выпросил у консула небольшой вооруженный отряд и пошел в Гомфы, а по дороге тотчас взял силою город Феку, который находится между Гомфами и теснинами, которые отделяют Фессалию от Атамании. Вслед за тем он напал на Гомфы; жители, в продолжении нескольких дней, защищались с великим упорством; но когда осаждающие уже подняли лестницы к стенам, то страх наконец заставил их сдаться. Эта сдача Гомфов привела Фессалийцев в неописанный ужас. Вслед за тем сдались те, которые занимали города Ариент, Ферин, Тимар, Лизины, Стимон и Ламис и другие, находившиеся вблизи, укрепленные местечка менее значительные. Между тем как Атаманы и Этолы, когда прошло опасение со стороны Македонян, пользуются военными успехами других для обогащения себя добычею, Фессалию опустошают три войска, так что жители её не знают, кого считать неприятелем и кого союзником. Консул через ущелья, дорога в которые была открыта вследствие бегства неприятелей, перешел в Эпир, хотя очень хорошо знал, чьей стороне благоприятствовали Эпироты, за исключением старейшины Харопа, но, видя их готовность и усердие исполнять все, что им приказано, он их ценит не по прошедшему, но по теперешнему поведению и такою готовностью прощать он приобретает их расположение на будущее время. Отправив потом гонцов в Корциру с приказанием транспортным судам прийти в Амбракийский залив, консул выступил вперед небольшими переходами, и на четвертый день он стал лагерем на горе Церцетие, куда призвал и Аминандра с его вспомогательными войсками, не столько нуждаясь в его силах, сколько для того, чтобы иметь проводников по Фессалии. Вследствие этого же соображения и многие из Епиротов приняты охотниками во вспомогательный отряд.
15. Первый из городов Фессалии, на который напал консул, был Фалория. Там в гарнизоне находились две тысячи Македонян, которые сначала сопротивлялись весьма упорно, на сколько им могли служить защитою и оружие и стены; но постоянное нападение, не прекращавшееся ни днем ни ночью, так как консул был убежден, что все внимание Фессалийцев обращено на то — устоят ли их соотечественники против первого нападения Римлян, сломило упорство осажденных. По взятии Фалория, явились послы из городов Метропюля и Пиэры с изъявлением покорности; по их просьбе дано им прощение; а Фалория предана пламени и разграблению; оттуда он пошел в Эгиний. Видя, что этот город и небольшим гарнизоном хорошо защищен и почти неприступен, консул, пустив несколько стрел на ближайшие аванпосты, сам повел войско к стороне Гомфов. Когда консул спустился в равнины Фессалии, то в его войске ощущались уже недостатки всякого рода, так как он щадил поля Эпиротов; вследствие этого, он, послав узнать, где находились транспортные (с провиантом) суда у Левкада ли или в Амбрацийском заливе, отправлял поочередно когорты в Амбракию на фуражировку. Есть дорога от Гомф в Амбракию хотя трудная и неудобная, но и прекороткая, а потому, в продолжении немногих дней, подвезены были с моря съестные припасы, и лагерь наполнился в избытке всем. Оттуда консул двинулся в Антрак; он находится на расстоянии почти 10 миль от Лариссы; жители его происходит из Перребии и город стоит над рекою Пенеем. Фессалийцы ни сколько не оробели при первом появлении Римлян; а Филипп, хотя сам не дерзал показаться в Фессалии, однако, расположившись лагерем у Темпе, он при случае посылал подкрепления в те города, которые были угрожаемы неприятелем.
16. Почти около того же времени, когда консул против Филиппа стал лагерем в теснинах Эпира и Л. Квинкций, брат консула, которому поручено от сената попечение над флотом и начальство над морским берегом, с двумя квинкверемами переправился в Корциру и услыхав, что флот вышел оттуда, не счел нужным медлить, и достигнув острова Замы, отпустил Л. Апустия, которого он был преемником, и оттуда уже поздно прибыл в Малею, таща за собою на буксире суда с провиантом. Из Малей он, отдав остальным судам приказание следовать за ним сколько возможно поспешнее, сам с тремя легкими квинкверемами поспешил захватить Пирей и принял суда, оставленные там Л. Апустием на защиту Афин. В то же время из Азии выступили два флота — один с царем Атталом (он состоял из 24 квинкверем), другой Родосский из двадцати крытых (с палубами) судов под начальством Агезимброта. Эти флоты, соединясь около острова Андроса, переправились в Евбею, отделенную от него узким проливом. Сначала они опустошили поля Каристиев, потом, когда Карист, куда было послано на скорую руку вспоможение из Халкиды, оказался довольно крепок, они приступили к Эретрии. Туда же, услыхав о прибытии царя Аттала, прибил и Л. Квинкций с теми судами, которые находились в Пирее и отдал приказание, чтобы те суда, которые пришли из его флота, отправились в Эвбею. На Эретрию нападали с величайшею силою; так как на судах трех соединенных флотов находились всякого рода стенобитные орудия и машины для разрушения городов, да и окрестные места в избытке представляли материал для производства новых работ. Жители города защищали сначала стены его довольно деятельно; но потом те из них, которые были утомлены и переранены, склонили в сдаче и остальных, тем более что они видели часть стены в развалинах вследствие осадных работ неприятельских. Впрочем там находился гарнизон Македонян, которых опасались жители не менее Римлян и Филокл, царский префект, посылал из Халкиды гонцов о том, что он придет вовремя, если только они выдержат осаду. Таким образом эта надежда, вместе с опасениями, заставила жителей продлить время долее, чем они могли или были в состоянии. Потом, когда они узнали, что Филокл отражен, и в смятении должен был удалиться в Халкиду, то они тотчас отправили послов в Атталу, прося у него прощения и ручательства. Между тем как они, надеясь на получение мира, ленивее исполняли обязанности войны, и вооруженные отряды поставили только с той стороны, где была разрушена стена, пренебрегши прочими, то Квинкций ночью с той стороны. где жители имели менее всего опасений, произвел нападение и взял город посредством лестниц. Все множество горожане с женами и детьми ушли в замок; потом и тот сдался. Денег, золота и серебра, было конечно не много; статуи, картины старинного искусства и многие украшении этого рода найдены в таком количестве, какого трудно было бы ожидать, суди по величине города и достатку его жителей.
17. Оттуда опять вернулась в Карист, и там прежде чем войска были высажены из судов, жители всею массою оставив город, убежали в крепость. Оттуда они отправили послов к Римлянам, отдаваясь верности их слова. Жителям города дана тотчас жизнь и свобода, для Македонян положен выкуп по триста золотых монет с каждого, и они должны были уйти выдав оружие. Заплатив этот выкуп они безоружные перевезены в Беотию. Морские силы, овладев в несколько дней двумя знаменитыми городами Эвбеи, обогнули кругом Суний, мыс Аттической земли, и отправились в Кенхрей, Коринфскую пристань. Между тем консулу пришлось произнести нападение продолжительнее и упорнее, чем кто–либо ожидал, и неприятель оказал ожесточенное сопротивление там, где этого менее всего можно было ожидать. Он предполагал, что весь труд будет заключаться в разрушении стены, как откроет он доступ в город вооруженным, то последует бегство и истребление неприятелей, какое обыкновенно бывает при взятии городов. Впрочем, и когда часть стены была сбита машинами и вооруженные воины проникли в город по развалинам, тут–то открылся новый и совершенно непочатый труд. Македоняне, которых в гарнизоне было много, и притом отборных воинов, считали себе за высшую славу — защитить город лучше оружием и доблестью, чем стенами, многими изнутри рядами подкрепили строй, и когда заметили, что Римляне проникли было в город по развалинам, то они прогнали их по местности, не удобной и трудной для отступления. Консул с досадою перенес это и будучи убежден, что такое бесславие будет иметь влияние не только на участь одного города, но и на судьбу всей кампании, так как иногда от ничтожных обстоятельств зависит успех самих важных дел, очистив место которое было запалено развалинами обрушившейся стены, выдвинул башню чрезвычайной высоты, на многих этажах которой находилось большое количество воинов и высылал поочередно в бой когорты для того, чтобы сломить, если только они будут в состоянии карре Македонян (оно у них называется фалангою). Но самая теснота места, так как промежуток разрушенной стены был не очень велик, благоприятствовала неприятелю, его роду оружия и манере сражаться. Так как Македоняне выставили впереди себя щетину копий чрезвычайно длинных, то тщетно Римляне, выпустив без успеха свои дротики, извлекали мечи на эту сплошную, как бы из щитов составленную, массу; не могли они ни схватиться с неприятелем в рукопашный бой, ни перерубить копий, но если даже какое и надламливали, то и надломленный конец как острый торчал вперед и дополнял частокол копий. Притом части стены, остававшейся по обе стороны нетронутою, делали вполне безопасными фланги неприятеля; нельзя было отступать на некоторое расстояние, и с размаху сделать натиск, чем обыкновенно приводят в замешательство ратные строи. Одно совершенно случайное обстоятельство содействовало к тому, чтобы ободрить неприятелей. Так как башня двигалась по насыпи земли по слишком хорошо убитой, то одно колесо ушло в такую глубокую колею, что башня очень наклонилась и неприятели подумали, что она падает, а стоявшие на ней воины пришли в неописанный ужас.
18. Видя неудачу всех принятых мер, консул не равнодушно должен был выносить делаемое сравнение рода войск и оружия, но, будучи убежден, что в короткое время взять город нельзя, и не видя возможности провести зиму далеко от моря и в местах, опустошенных войною, он оставил осаду. А так как на берегах всей Акарнании и Этолии не было пристани, которая могла бы вместе и приютить все транспортные суда, везшие провиант для войска, и представить жилища, в которых легионы могли бы провести зиму, то всего лучше показалась для этого Антицира в Фокиде, обращенная к Коринфскому заливу. Она находилась недалеко от Фессалии и неприятельской страны, и напротив её находился Пелопоннес, отделенный небольшим пространством моря; сзади — Этолия и Акарнания, а с боков Локрида и Беотия. Фанотею в Фокиде консул взял при первом нападении без всякого сопротивлении; да и Антицира не слишком долго задержала при нападении на нее; потом взяты Амбрис и Гиамполис. Давлис, вследствие того, что находится на высоком холме не мог быть взят ни посредством лестниц, ни осадных работ. Тревожа, метательными орудиями тех, которые находились в гарнизоне и вызвав их на вылазку, то отбегая назад, то преследуя, Римляне проводили время в ничтожных схватках без действия, и жители до того сделались небрежны и так мало опасались Римлян, что дали им возможность при нападении проникнуть в городские ворота, смешавшись с толпами бегущих. Шесть других, менее значительных, укрепленных мест Фокиды достались во власть Римлян более под влиянием ужаса, чем силою оружия. Елация заперла вороты, и по–видимому жители её не соглашались принять в свои стены или войско, или вождя Римского иначе, как принужденные силою.
19, Между тем как консул осаждал Елацию, ему блеснула надежда на успех дела более важного, а именно отвлечь Ахейский народ от союза с царем к дружественным связям с Римлянами. Ахейцы прогнали Циклиада, начальника партии, склонявшей народ на сторону Филиппа. Претором сделался Аристен, который хотел своих соотечественников вовлечь в союз с Римлянами. Флот Римский с Атталом и Родосцами стоял в Кенхреях, и все с общего совета готовились напасть на Коринф. А потому они сочли за лучшее, прежде чем приступить к осуществлению своего предприятия, отправить послов к народу Ахейскому, обещая ему, если он от царя перейдет на сторону Римлян, Коринф присоединить к древнему сейму народному. Но совету консула отправлены послы от брата его Л. Квинкия, Аттала, Родосцев и Афинян к Ахейцам. В Сикионе назначено с ними совещание, но расположение умов у Ахейцев было не слишком просто. Грозил Набис Лакедемонянин, неприятель опасный и беспокойный; страшило и оружие Римлян; они были связаны благодеяниями со стороны Македонян, и прежними и новыми. На самого же царя они подозрительно смотрели вследствие его жестокости и вероломства и судя о нем не по тому, что он должен был делать вынужденный обстоятельствами времени, они опасались в нем видеть, по окончании войны, тяжкого для себя повелителя. И не только они не знали, в каком смысле говорилось по этому предмету, как отдельно гражданами, так и на общих сеймах народа; но даже они как ни думали, сами хорошенько не знали — чего желать и чего требовать. Послы были введены в собрание людей, находившихся в таком недоумении, и им дано позволение говорить. Сначала говорил Римский легат Л. Калпурний, потом послы царя Аттала, а последние Родосцы. За тем дано позволение говорить послам царя Филиппа. Наконец выслушаны Афиняне, говорившие в опровержение Македонян. Они с ожесточением напали на царя, потому что вряд ли кто более или менее их пострадал от его жестокости. Этот сейм распущен при заходе солнца, так как целый день прошел в выслушивании почти беспрерывных речей стольких посольств.
20. На другой день созвали сейм. Когда, по обычаю Греков, начальствующие лица объявили через герольда, не желает ли кто говорить, никто не выходил. Долго все в молчании посматривали друг на друга. И ничего тут удивительного не было, и без того умы граждан, обдумывавших предметы столь противоположные, находились в каком то оцепенении; но их еще более смутили те речи, которые они выслушивали в продолжении предшествующего дня, где перед ними излагали и внушали им вещи самые затруднительные. Наконец Аристен, претор Ахейский, опасаясь, как бы не пришлось распустить совет в молчании, стал говорить следующее: «Да куда же девалось Ахейцы то воодушевление умов, с каким вы в ваших беседах и кружках, лишь только заходила речь о Римлянах и Филиппе, едва удерживались от рукопашных действий? А теперь на сейме, который собран именно на этот предмет, выслушав речи послов и той и другой стороны, при докладе вам начальствующих лиц, несмотря на приглашение через герольда говорить, вы остаетесь немы. Если не забота об общем благе, то почему хоть не заговорят в ком–нибудь из вас страсти, которые вас склоняют к той или другой стороне? А вряд ли кто из вас так тупоумен, чтобы не знать, что именно теперь то, прежде чем состоялось наше определение, есть случай для каждого говорить и убеждать в том, чего каждый желает или что он считает за лучшее. А как только состоится определение, тогда уже все, хотя бы оно кому и не нравилось, обязаны будут защищать его единодушно, как благое и полезное.» Впрочем и это увещание претора не только не склонило никого говорить, но и не вызвало в таком огромном собрании людей разных народов никакого голоса ни одобрения, ни порицания.
21. Тогда претор Аристен начал говорить снова: «Старейшины Ахейские, нет у вас недостатка ни в мнении, ни в выражении; но никто не хочет, ценою собственной опасности, дать совет в общем деле. Да и я сам может быть также бы молчал, если б был частным человеком; а теперь, будучи претором, я вижу, что или ненужно было приглашать послов на сейм, или не следует их отпускать без ответа; а как же я могу иначе отвечать, как не по вашему определению? Когда же никто из вас, приглашенных на это совещание, или не хочет, или не дерзает говорить об этом деле, то мы рассмотрим мнения, выраженные в речах послов, вчера говоренных, не в том отношении, на сколько они высказывали свои требования, условленные их интересами, но в том, на сколько то, что они предлагали вам, полезно для вас самих. Римляне, Родосцы и Аттал просят нашего союза и дружбы и находят справедливым, чтобы мы им помогали в войне, которую они ведут с царем Филиппом. Филипп напоминает заключенный с нами союз и клятвы, и то требует, чтобы мы действовали с ним за одно, то говорит, что с него довольно, если мы не будем сражаться ни за ту, ни за другую сторону. Неужели никому не приходит на мысль, почему те, которые еще и не союзники наши, домогаются от нас большего, чем наш союзник? Поверьте, Ахейцы, что виною тому не умеренность Филиппа и не самонадеянность Римлян. Счастие и усиливает меру требований и уменьшает ее. От Филиппа мы видим здесь только одного посла. Между тем у Кенхрей стоит Римский флот, нося на своих судах добычу городов Бэотии. Мы видим, что консул со своими полками свободно гуляет по Фокиде и Локриде, отделенных узким пространством моря. Что же удивительного, если Клеомедон, посол Филиппа, весьма не смело просил нас недавно действовать за одно оружием против Римлян? А что же, ежели мы на основании того же союзного договора и клятв, святостью которых он нас хотел связать, попросим его, чтобы он защитил нас и от Набиса, и от Лакедемонян и от Римлян. Вряд ли он изыщет нам не только войско для вашей защиты, но и даже придумает какой нам дать ответ? Конечно не более, как и сам Филипп в прошлом году. Обещанием вести войну против Набиса пытался он нашу молодежь увлечь отсюда в Евбею, а потом когда он увидал, что мы не даем ему этого вспоможения и не хотим ввязаться в войну с Римлянами, то он, забыв тот союз, которым ныне хвалится, предоставил Набису и Лакедемонянам нас опустошать и грабить. Мне показалось, что Клеомедон в своей речи несколько сам себе противоречит. Он старался войну с Римлянами выставить маловажною и говорил, что результат её будет тот же, что и прежней войны, которую они вели с Филиппом. А почему же он предпочитает заочно просить нашего вспоможения, чем сам на лицо защищать нас старых союзников вместе от Набиса и Римлян? Да что я говорю о нас? Зачем допустил он взять Эретрию и Карист? Столько других городов Фессалии? Локриду и Фокиду? Зачем он позволяет теперь нападать на Елатию? Зачем он вышел из теснин Епира и неприступных позиции над рекою Аоем и, оставив вследствие принуждения ли, робости ли или добровольно, горы, которые он занимал, удалился совсем в свое царство? Если он охотно столько союзников отдал на разграбление неприятелей, то может ли он быть в претензии, если союзники сами о себе позаботятся хотя бы и под влиянием робости, то, судя по себе, он должен и нам простить. Если же он отступил, побежденный силою оружия, то, Клеомедон, неужели мы, Ахейцы, устоим против оружия Римлян, которого вы Македоняне не могли выдержать? Неужели мы и в том, что Римляне теперь ведут воину не с большими войсками и силами, как и прежде, доверим тебе, Клеомедон, скорее чем тому, что мы видим в действительности? Они тогда флотом помогли Этолийцам; не вел войны тогда ни вождь консул, ни войско сухопутное. И тогда приморские города, союзные Филиппу, находились в ужасе и в смятении; а места, находившиеся в середине твердой земли, были до такой степени безопасны от Римского оружия, что Филипп опустошал землю Этолов, тщетно взывавших к Римлянам о помощи. А теперь Римляне, отделавшись от Пунической войны, которую они в продолжении шестнадцати лет должны были выносить в самих недрах Италии, неудовольствовались послать вспоможение на войну Этолийцам, но сами со своими военачальниками напали на Македонию вместе с моря, и с сухого пути. Уже третий консул ведет войну с величайшею настойчивостью. Сульпиций, схватившись с царем в самой Македонии, разбил его и обратил в бегство, опустошив самую богатую часть его владений. Теперь Квинкций у царя, захватившего теснины Эпира, вполне надеявшегося на местность, на укрепления, на войско, отнял лагерь; бегущего преследовал до Фессалии и почти в глазах самого царя, захватил силою царские гарнизоны и союзные ему города. Пусть даже неправда высказанное послами Афинскими только что перед этим о жестокости, корыстолюбии, любострастия царя. Пусть до нас нисколько не касаются те преступные действия, которые на Аттической земле совершены против богов небесных и подземных. Еще менее трогает нас то, что вытерпели жители Циана и Абидоса, которые от нас далеко; предадим забвению, если хотите, и наши собственные потери; убийства и разграбления имуществ, случившиеся в Мессене, среди Пелопоннеса, а то, что в Кипариссии гость наш Гаритен вопреки всякого закона и приличия, умерщвлен почти на пиршестве, и что в Сикионах убиты Араты сын и отец, между тем как Филипп несчастного старика называл не раз отцом, а жена сына увезена даже в Македонию для удовлетворения его похотливости. Предадим забвению и другие примеры изнасилованных жен и девиц. Пусть у Филиппа не будет такой обстановки, в ужасе от которой вы утратили голос! Иначе какая другая может быть причина молчания для вас созванных на это совещание? Положим, что у нас теперь идет словопрение с Антигоном, царем самым справедливым, кротким и, в отношении в нам, оказавшим большие услуги. Неужели он нас станет требовать того, что помогло случиться и прежде? Пелопоннес — полуостров, узким перешейком Истма связанный с твердою землею; он со всех сторон открыт и удобен для нападения на него с моря. Если сто крытых (палубных) судов, и пятьдесят легких открытых, и тридцать Испанских лодок начнут опустошать прибрежье и города, стоящие почти у самого моря, то удалимся ли мы в города, находящиеся среди твердой земли? Как будто не терзает нас война внутренняя, находящаяся в самих недрах наших? С сухого пути будут нас теснит Набис и Лакедемоняне, а с моря Римский флот, то где мы будем искать нашего союзника царя, и вспомогательное войско Македонян? Или мы собственным оружием будем защищать от враждебных действий Римлян города, которые подвергнутся нападению? В прежнюю войну мы прекрасно защитили Димас. Довольно примеров представляют нам чужие несчастья, а потому и нам самим не придется жаловаться, если мы сами послужим примером для других. Не пренебрегайте тем, что Римляне сами первые домогаются дружественного союза с вами; этого вам самим нужно было желать и домогаться всеми силами. Уж не робость ли их, загнанных в чужую землю и захваченных там врасплох, заставляет скрыться под сенью вашего покровительства?' Не за тем ли они прибегают к союзу вашему, чтобы быть принятыми в ваши пристани, пользоваться вашими запасами? Море в их власти; земли, куда они ни придут, тотчас покоряют себе. Они в состоянии заставить сделать силою то, о чем теперь просят; желая вас пощадить, они не хотят допустить, чтобы вы вашими действиями навлекли на себя гибель. Хотя Клеомедон доказывал, что лучший и безопаснейший для нас образ действий оставаться в покое и не принимать участия в военных действиях. Так поступить не значит избрать средину, а все равно что ничего. Не говоря уже о том, что союз с Римлянами вы должны или принят или отвергнуть; но, не задобрив никого хорошенько в свою пользу и как бы поджидая на чью сторону склонится счастие, для того чтобы сообразить с этим наши намерения, мы сделаемся готовою добычею победителя? И так не пренебрегайте тем, что вам предлагают, тогда как вам всем следовало этого домогаться? Случай, который теперь вам представляется, не часто повторится, да он и не надолго. Давно уже вы отделаться от Филиппа желаете более, чем смеете. Без всякого какого–либо для вас труда и опасности, люди, желающие возвратить вам свободу, явились из–за моря с большим флотом и войском. Если вы такими союзниками пренебрежете, то вряд ли вы в здравом уме; а необходимо для вас иметь их или союзниками, или врагами.
22. Вслед за речью претора последовал страшный шум: одни высказывали свое одобрение; а другие сильно бранили первых, И уже не одни частные лица, но и целые народы между собою спорили; туг между начальствующими лицами племени (их зовут дамиургами и их бывает счетом десять) началось состязание не менее сильное как и в народе. Пять из них говорили, что они сделают доклад о союзе с Римлянами и подадут голос; а пять подали от себя мнение, что законом постановлено — начальствующие лица не имеют право ничего докладывать, а собрание определять противного дружественному союзу с Филиппом. Таким образом весь этот день прошил в перебранке. Оставался только один день настоящего собрания (законом было постановлено делать определение на третий день), в котором страсти разыгрались до того, что едва между отцами и детьми не дошло до схватки. Ризиазий (он был из Пеллены) имел сына дамиурга, по имени Мемнона, из той партии, которая препятствовала прочитать декрет и отбирать голоса. Отец долго упрашивал сына, чтобы он позволил Ахейцам позаботиться об общем благе и своим упорством не губил бы целого племени, а когда он увидел, что его просьбы остаются почти безо всякого действия, он поклялся, что убьет его из своих рук и будет считать его за врага, а не за сына, и такими угрозами склонил его наконец пристать на другой день к тем, которые делали доклад. Так как на их стороне образовалось большинство и не было сомнения в одобрении почти всех народов, и в том смысле, в каком состоится декрет, Димеи, Мегалополитаны и некоторые Аргивцы прежде чем состоялся декрет, встали и оставили собрание, при чем никто не удивлялся, и не высказывал своего неодобрения. Что касается Мегалополитан, то их на памяти дедов изгнанных Лакедемонцами, возвратил в отечество Антигон. Димейцев, которых город недавно был взят и разграблен Римским войском, Филипп приказал выкупить отовсюду, где они находились в рабстве и возвратил им не только свободу, но и отечество. Аргивцы же, кроме того, что царей Македонских считали от себя происходившими, многие имели к Филиппу отношения дружественные и приятельские; а потому они вышли из Собрания, видя, что оно склоняется на сторону союза с Римлянами; на такое удаление их смотрели снисходительно, так как они получили от Филиппа недавно большие благодеяния.
23. Прочие народы Ахейцев, когда у них спросили мнения, скрепили немедленно декретом союз с Атталом и Родосцами. Союз с Римлянами, так как без утверждения народа он не мог быть действительным, отложен до того времени, когда могли быть отправлены послы в Рим. А на первый раз положено отправить в Л. Квинкцию трех послов, и все войско Ахейское придвинуть к Коринфу, так как Квинкций, взяв Кенхреи, уже приступал к этому городу. Ахейца стали лагерем со стороны ворот, обращенных к Сикиону. Римляне нападали на часть города, обращенную в Кенхреям, Аттал, переведя войско через Истм, приступал со стороны Лехея. другой приморской пристани. Сначала нападение производилось не слишком деятельно, так как осаждающие надеялись на возмущение горожан против Македонского гарнизона. Но когда все единодушно, и Македоняне защищали как общее отечество, и Коринфяне исполняли приказания, начальника гарнизона, Андросфена с таким усердием, как если бы он был их согражданин, назначенный начальником по их выбору; а потому вся надежда сражающихся была обращена на силу оружии и осадные работы. Со всех сторон придвигались насыпи к стенам, доступ к которым был не совсем легкий. Стенобитное орудие с той стороны, где нападали Римляне, разрушило часть стены; на это место, так как лишенное укреплений, сбежались Македоняне для его защиты и тут произошел ожесточенный бой между ними и Римлянами. И сначала Римляне, уступая численности, были прогнаны, но потом, присоединив вспомогательное войско Ахейцев и Аттала, уровняли бой и нет сомнения, что они без труда могли оттеснить с позиции Македонян и Греков. Здесь находилось большое количество Италийских перебежчиков, частью перешедших к Филиппу из войска Аннибалова, из опасения наказания от Римлян, частью матросов, только что покинувших свои суда в надежде службы более почетной. Они не могли рассчитывать на пощаду в случае победы Римлян, и потому ими овладело скорее бешенство, чем смелость. Есть мыс против Сикиона — Юноны, которую называют Акрейскою, выдающийся далеко в море; переезд оттуда в Коринф почти на семь тысяч шагов. Туда Филоклес и сам царский префект, повел через Беотию тысячу пятьсот воинов. Тотчас поспели из Коринфа лодки, которые, посадив этот гарнизон, перевезли его в Лехей. Аттал, предав огню осадные работы, подал знак к снятию тотчас осады. Упорнее в своем намерении был Квинкций; но и тот, видя, что перед каждыми воротами расположены царские отряды, и что не легко будет выдерживать в случае вылазки нападение осаждающих, согласился с мнением Аттала, Таким образом союзники возвратились в Пирей, а Римляне в Корциру.
24. Между тел как таковы были действия войска, находившегося на судах, консул, поставив лагерь у Елатии в Фокиде, сначала попытался было устроить дело переговорами через старейшин Елатских; но когда он получил в ответ, что нет ничего в их власти и что царские воины находятся в большем числе и силе, чем горожане, тогда вместе со всех сторон он атаковал город и силою оружия и осадными работами. Придвинуть к стенам бык (стенобитное орудие) и когда часть стены, находившаяся между башнями обрушилась с ужасным шумом, то Римская когорта проникла в отверстие, открывшееся вследствие недавнего обвала и изо всех частей города, покинув свои посты, воины сбежались на то место, где теснил неприятель. В одно и то же время Римляне всходили и по развалинам стены и приставляли лестницы к еще устоявшей её части, и между тем как бой сосредоточил в одно место и глаза и внимание осажденных, неприятели посредством лестниц заняли стену во многих местах и вооруженные проникли в город. Услыхав этот шум, осажденные пришли в ужас и оставив место, которое они занимали густою толпою, все под влиянием страха убежали в крепость, куда за ними последовали и толпы безоружных; таким образом консул овладел городом. Разграбив его, послал в крепость с обещанием безопасности, для царских воинов, если они хотят уйти безоружными и свободы для Елатийцев; когда это обещание было обеспечено верностью данного слова, то консул через несколько дней принял крепость в свою власть.
25. Впрочем, с прибытием в Ахею Филокла, царского префекта, не только Коринф освободился от осады, по и город Аргивцев предан изменою некоторых старейшин, Филоклу, испытавших прежде расположение умов черни, Был обычай во время народных собраний, что преторы в первый день как бы призывая благословение, провозглашали имена Юпитера, Аполлона и Геркулеса; законом было прибавлено поминать при этом случае и Филиппа; но когда, вследствие союза, заключенного с Римлянами, герольд пропустил это имя, то сначала поднялся в толпе ропот, потом крик повторявших имя Филиппа, и требовавших для него установленной почести. Наконец имя его провозглашено при громких криках одобрения народного. В надежде на столь благоприятное расположение умов призван Филокл, который занял ночью холм, возвышавшийся над городом (это укрепление называют Лариссою) и поставив там гарнизон, он с рассветом дня двинулся с войском, готовым к бою на форум, находившийся у подошвы замка; на встречу ему выступил неприязненный строй. То был гарнизон Ахейцев, недавно поставленный, состоявший почти из 500 отборных молодых людей всех городов; начальствовал ими Энезидем Димей. К ним был послан оратор от царского префекта с приказанием выйти из города, так как они не равны силами и одним горожанам, которые думают за одно с Македонянами, а тем менее в соединении с теми, против которых и Римляне не могли устоять у Коринфа); сначала слова его не подействовали ни на вождя, ни на воинов; но скоро, когда они увидали, что и Аргивцы с оружием в руках идут с другой стороны огромною массою, видя верную гибель, они по–видимому готовы были подвергнуться какой бы то ни было участи, если бы только вождь был упорнее. Енезидем, опасаясь, как бы не потерять вместе с городом и цвет Ахейской молодежи, заключил договор с Филоклом о том, чтобы им дозволено было уйти, а сам не оставлял места, на котором стоял вооруженный с некоторыми приверженцами. Филокл послал спросить его: чего же он хочет для себя? Енезидем, выставив вперед щит, отвечал только одно, что он умирает с оружием в руках, защищая вверенный ему город. Тогда, по приказанию префекта, Фракийцы пустили стрелы и убили всех. По заключению союза между Ахейцами и Римлянами, два знаменитых города — Аргос и Коринф находились во власти царя. Вот как этим летом Римляне действовали в Греции на море и на сухом пути.
26. В Галлии консул Секс. Элий не совершил ничего замечательного. У него в провинции было два войска, одно им задержанное, которое следовало отпустить — оно было под начальством проконсула Л. Корнелия, а консул вверял начальство этим войском претору К. Гельвию; другое, которое он с собою привел. Целый год провел он в том, что заставлял жителей Кремоны и Плаценты возвращаться в поселения, откуда они были изгнаны случайностями войны. Между тем как Галлия в этом году была покойна вопреки ожиданий, почти около самого Рима возник бунт рабов. Заложники Карфагенян находились под стражею в Сетии; с ними, так как то были дети знатных лиц, находилось множество рабов. Число их было еще больше вследствие того, что, по недавности Африканской войны, сами Сетинцы накупили пленных этого народа из числа добычи. Они составили заговор, и из среды себя послали людей в Сетинскую область и в окрестности Норбы и Цирцейи — подговаривать рабов. Когда сделано было уже достаточно приготовлений, то они положили напасть на народ во время игр, когда внимание его будет обращено на зрелище. Взяв Сетию посредством убийств и нечаянного нападения, они должны были занять Норбу и Цирцейи. Донос о столь гнусном замысле принесен в Рим претору города Л. Корнелию Меруле. Прежде рассвета пришли к нему два раба и порядком изложили все, что уже сделано и что намеревались сделать. Приказав их караулить дома, претор созвал сенат и сообщил показания доносчиков. Получив поручение отправиться для исследования этого заговора и его подавления, он вышел из города с пятью легатами и всех, кого встречал в полях, заставлял давать военную присягу, брать оружие и следовать за собою. Таким поголовным набором составил он отряд почти из двух тысяч вооруженных людей и прибыл в Сетию так, что никто из воинов не знал куда он идет. Там немедленно схвачены были главные заговорщики, а прочие рабы разбежались из города. Потом разосланы были люди по полям их отыскивать. Таким образом двое рабов доносчиков и один свободный оказали отличную услугу. Последнему сенат приказал дать сто тысяч асс полновесных, а рабам по двадцать пять тысяч и свободу. Деньги за них из казначейства заплачены их владельцам. Скоро после того получено известие, что рабы, остатки этого заговора, хотят занять Пренесте. Туда отправился претор Л. Корнелий и казнил до пятисот человек, участвовавших в этом вредном замысле. Граждане возымели подозрение, что тут кроются усилия заложников и пленных Карфагенян. А потому в Риме ходили по улицам военные караулы и младшим сановникам велено обходить их; триумвирам темницы каменоломен приказано иметь за нею более строгий надзор; а претор послал письма по городам Латинского племени, чтобы заложники находились под строгим присмотром (в секрете) и чтобы им не дозволялось выходить к народу; чтобы пленные, имеющие оковы менее 10 фунтов, нигде не содержались, кроме общественной тюрьмы.
27. В этом же году послы царя Аттала положили в Капитолий золотую корону, весом в 246 фунтов, и изъявили благодарность Сенату за то, что Антиох, уважая заступничество послов Римских, вывел войско из владений Аттала. В то же лето царем Масиниссою к войску, находившемуся в Греции, доставлены двести всадников, десять слонов и двести тысяч мер пшеницы. Также из Сицилии и Сардинии присланы войску большие запасы провианту и одежд. Сицилиею управлял М. Марцелл, Сардиниею — М. Порций Катон, человек жизни святой и честной, но считавшийся слишком строгим в подавлении ростовщичества. Ростовщики выгнаны с острова, а сборы, которые привыкли делать союзники на угощение претора, совершенно уничтожены и отменены. Консул Секс. Элий, возвратясь из Галлии в Рим для производства выборов, назвал консулами К. Корнелия Цетега и К. Минуция Руфа. Через два дня спустя произведены выборы преторов. В первый раз в этом году выбраны шесть преторов, так как число провинций увеличилось и границы государства расширились. Назначены: Л. Манлий Вульсо, К. Семпроний Тудитан, М. Сергий Сил, М. Гельвий, М. Минуций Руф, Л. Атилий. Из числа их Семпроний и Гельвий были эдилями народными; курульными эдилями назначены К. Минуций Терм и Тиб. Семпроний Лонг. Игры Римские были даны в этом году четыре раза.
28. При консулах, К. Корнелие и К. Минуцие, прежде всего было совещание о распределении провинций между преторами и консулами. Прежде дело решено относительно преторов и как всегда, посредством жребия, суд и расправа в городе достались Сергию, а над чужестранцами Минуцию. Сардиния досталась по жребию Атилию, Сицилия — Манлию, Испания ближняя — Семпронию, а дальняя — Гельвию. Когда консулы собирались метать жребий относительно Италии и Македонии, Л. Оппий и К. Фульвий, народные трибуны, воспрепятствовали, говоря: «Македония есть провинция весьма отдаленная и до сих пор в этой войне главною помехою было то, что консул только что начинал действовать, как был отзываем среди своих усилий вести войну. Уже четвертый год, как Македонянам объявлена война. Сульпиций провел большую часть года в поисках за царем и его войском. Виллий отозван, ничего не сделав в ту минуту, когда готов был сразиться с неприятелем. Квинкций, задержанный в Риме большую часть года священными действиями, вел однако дела так, что или он раньше приди в провинцию, или зима будь позднее, война могла быть приведена к концу. Теперь, когда он почти отправился на зимние квартиры, он, как говорят, приготовился так хорошо действовать, что если ему преемник не воспрепятствует, он по–видимому в следующее лето окончит войну. Такими речами трибуны успели в том, что консулы изъявили готовность, буде и трибуны на то же согласятся, — покориться решению сената. Так как обе стороны допустили свободу совещаний, то сенаторы определили обоим консулам провинциею Италию; а Квинкцию продлили власть до тех пор, пока ему, по решению сената, будет дан преемник. Консулам назначены два легиона, а поручено им вести войну с Цизальпинскими Галлами, которые отпали от народа Римского. Квинкцию в Македонию определено вспоможение, пеших пять тысяч, триста всадников и матросов три тысячи. Начальствовать над флотом поручено тому же, что и прежде — Л. Квинкцию Фламинину. Преторам в обеих Испаниях дано по восьми тысяч пеших воинов из союзников и народов Латинского наименования, и четыреста всадников, а прежних воинов велено распустить из Испании; предписано им также провести границы между ближнею и дальнею провинциею. В Македонию прибавили легатов — П. Сульпиция и П. Виллия; они были консулами в этой провинции.
29. Прежде чем консул и преторы отправились по провинциям, положено позаботиться о чудесных явлениях: храм Вулкана и Суммана, в Риме, и в Фрегелах стена и ворота поражены громом; в Фрузиноне ночью появился свет; в Эзулах родился двуглавый ягненок о пяти ногах; в Формиях два волка, войдя в город, разорвали несколько людей, попавших им на встречу; в Рим не только в город, но и в Капитолий проник волк. К. Ацилий, трибун народный, предложил вывести пять поселений на берег моря: два на устья рек Вултурна и Литерна, одно в Путеолы и одно к укреплению Салерна. К ним прибавлен Буксент. По триста семейств положено послать в каждую колонию. Назначены триумвиры, с правами власти на три года, для отвода колонистов — М. Сервилий Гемин, К. Минуций Терм, Т. Семпроний Лонг, Окончив набор и другие заботы о делах божественных и человеческих, которые им нужно было исполнить. оба консула отправились в Галлию: Корнелий прямою дорогою к Инсубрам, которые тогда были с оружием в руках, взяв с собою Ценомантов; К. Минуций пошел в левую сторону Италии к Нижнему морю и отведя войско в Геную, начал войну с Лигурами. Оба города Лигурские — Кластидий и Литубий, и два народа этого племени, Целелаты и Цердициаты, отдались добровольно. Вся земля по сю сторону Пада (По) кроме Галлов Бойев и Лигуров Ильватов, была во власти Римлян. Говорили, что пятнадцать городов, и в них двадцать тысяч жителей мужеского пола, покорились. Оттуда он повел легионы в землю Бойев.
30. Войско Бойев незадолго перед тем перешло Пад и соединилось с Инсубрами и Ценоманами; слыша, что консулы будут вести войну соединив легионы, они хотели и сами упрочить свои силы соединением их вместе. А когда пришел слух, что другой консул предает огню поля Бойев, тотчас произошло возмущение. Бойи требовали, чтобы все подавали помощь тем, которые подверглись нападению; Инсубры же говорили, что они не покинут своей области. Таким образом войска разделились: Бойи отправились для защиты своих земель, а Инсубры с Ценоманами остановились на берегах реки Минчио, Пониже этого места в пяти тысячах шагах, консул Корнелий стал лагерем у той же реки. Оттуда он, посылая в деревни Ценоманов и Бриксию, столицу этого племени, узнал хорошенько, что молодежь взялась за оружие не по убеждению старейшин, и что Инсубры присоединились к отпавшим Ценоманам не по общему совету всего народа. Вызнав к себе старейшин, он начал о том хлопотать и стараться, чтобы Ценоманы отделились от Инсубров и, взяв свои военные значки или возвратились домой, или перешли бы к Римлянам. Добиться этого он не успел, а дано слово консулу в том, что при борьбе они будут оставаться в бездействии или даже, если представится случай, помогать Римлянам. Инсубры не знали о таком договоре; было у них какое то подозрение, что верность союзников становится шаткою. А потому когда они вышли в бой, не решаясь им вверить ни одного фланга для того, что если они из коварства уступят, то испортить все дело, поставили их в резерве позади значков. Консул, в начале сражении, дал обет Юноне Спасительнице построить храм, если в этот день неприятель будет разбит и обращен в бегство. Воины подняли крики, что они осуществят обет консула и произвели нападение на неприятелей. Инсубры не выдержали первого натиска. Некоторые писатели утверждают, что Ценоманы напали на них вдруг с тылу во время самого сражения и таким образом причинили тревогу с двух сторон и среди этого смятения убиты тридцать тысяч неприятелей и пять тысяч семьсот взято в плен живых; в том числе находился Гамилькар, вождь Карфагенян, который был причиною войны; захвачено значков военных сто тридцать и телег более двухсот. Города Галлов, последовавшие за отпадением Инсубров, сдались Римлянам.
31. Консул Минуций сначала прошел земли Бойев, опустошая их на далекое пространство; а потом когда они, оставив Инсубров, вернулись для защиты своих пределов, консул оставался в лагере, полагая, что ему придется сразиться с неприятелем в строю. И Бойи не отказались бы от сражения, если бы дошедший до них слух, что Инсубры побеждены, не сокрушил их мужества. Таким образом покинув вождя и лагерь, рассеялись по деревням защищать каждый свое, и заставили и неприятеля переменить образ ведения войны. Оставив надежду решить дело судьбою одного сражения, консул начал опять опустошать поля, жечь дома и брать силою селения. В это же время предан пламени Кластидий. Оттуда легионы отведены к Лигустинам Илватам, которые одни не изъявили еще покорности, но и это племя, узнан, что Инсубры побеждены в сражении, а Бойи до того приведены в ужас, что даже не осмелились испытать надежду на бой, покорилось. Письма обоих консулов о делах, в Галлии удачно веденных, принесены в Рим в одно и то же время. М. Сергий, городской претор, прочитал их сначала в сенате, а потом, по приказанию сената, народу; объявлено благодарственное молебствие на 4 дня.
32. Уже в то время наступила зима, и между тем как Квинкций, взяв Элатию, расположился на зимних квартирах в Локриде и Фокиде, произошло возмущение в Опунте. Одна партия призывала Этолов, которые были ближе, а другая Римлян. Этолы пришли первые: но партия людей более богатых, не впустив Этолов, послала гонца к вождю Римскому и до прибытия его держалась в городе. В крепости находился царский гарнизон, и заставить его уйти оттуда не могли ни угрозы Онунтиев, ни повелительные требования консула Римского. Замедление, почему не тотчас сделано нападение, произошло оттого, что герольд пришел от царя, прося назначить место и время для свидания. Неохотно сделана царю эта уступка. И не потому, чтобы Квинкций желал непременно сам частью оружием, частью переговорами окончить войну; он даже еще не знал, будет ли ему прислан преемник из вновь выбранных консулов или власть его будет продолжена, о чем всеми силами стараться поручил он друзьям и родным; но личное свидание с Филиппом, как он полагал, давало ему свободу выбора — в случае если останется, продолжать войну, и если будет отозван, то заключить мир. В заливе Малиакском подле Никеи они выбрали берег. Туда царь из Деметриады прибыл с пятью лодками и одним военным судном; с ним были старейшины Македонян и изгнанник Ахейский знаменитый Циклиад. С вождем Римским был царь Аминандр, Дионисодор, посол Аттала, Агезимброт, префект Родосского флота и Фенеас, старейшина Эталон и два Ахейца — Аристен и Ксенофон. Вместе с этими лицами Римский консул выступил на край берега, а царь вышел на переднюю часть судна, стоявшего на якоре. Консул сказал царю: «удобнее было бы тебе сойти на берег; тогда мы вблизи поговорили бы и выслушали друг друга.» Но царь отказался так поступить: «кого же ты боишься?» спросил консул. На это с гордым и истинно царским духом Филипп отвечал: «никого я не боюсь разве богов бессмертных; но верю чести не всех тех, кого около тебя вижу, а всего менее Этолов. — В этом отношении, отвечал Римский консул, опасность одинакова для всех, которые являются на совещание с неприятелем, если только не будет доверия. Впрочем — скажу тебе, Квинкций, заметил на это царь, что в случае вероломства не равная за него награда будет Филипп и Фенеас: гораздо легче будет для Этолов заменить претора, чем Македонянам найти царя да мое место.» Вслед за этим водворилось общее молчание.
33. Когда Римский консул считал справедливым начать говорить тому первому, кто просил о переговорах, царь утверждал, что первому надобно говорить тому, кто предписывает законы мира, а не тому, кто их принимает. Тогда стал говорить Римлянин: «его речь очень проста: он скажет то, что если не случится, то мир невозможен ни в каком случае. Царь должен вывести гарнизоны изо всех городов Греции. Пленных и перебежчиков нужно возвратить союзникам народа Римского. Римлянам возвратить те места Иллирика, которые Филипп занял по заключении мира в Епире; Птолемею, царю Египта, возвратить города, которые он занял после смерти Птолемея Филапотора. Вот каковы условия его и народа Римского; впрочем справедливо будет выслушать и требования союзников.» Посол царя Аттала сказал: «суда и пленных, взятых у Хиоса в морском сражении возвратить и Ницефорий и храм Венеры, ограбленные и опустошенные восстановить в первобытном виде.» Родосцы просили назад Перею (это участок твердой земли против острова, бывший когда–то в их владении) и требовали: «гарнизоны вывести из Ясса и Баргилий и города Евроменсов, а в Геллеспонте из Сестоса и Абидоса, и Перинф возвратить Византийцам на основании старинного права и освободить все пристани и порты Азии». Ахейцы просили себе назад Коринф и Аргос. Претор Этолов, Фенеас, требовал почти того же, что и Римляне, а именно — очистить Грецию и возвратить Этолийцам города, которые когда–нибудь находились в их власти и заведывании. После него тотчас стал говорить, старейшина Этолийцев, Александр, человек считавшийся между Этолийцаии весьма красноречивым: «Давно уже он молчал, но не вследствие убеждения, что этими переговорами ничего не достигнешь, а для того чтобы не перебить кого–либо из союзников в их речах. И, толкуя о мире, Филипп не действует чистосердечно, и войну ведет не с истинною доблестью. При переговорах он коварствует и обманывает; на войне он не сходится на ровном поле и не вступает в рукопашный бой; но, отступая поспешно, он грабит и сжигает города, и побежденный лишает победителя справедливой добычи. Не так поступали древние Македонские цари; они сражались в открытом поле и щадили города, сколько могли для того, чтобы иметь царство богаче. Потому что какой же расчет — уничтожая тех, за обладание которыми идет борьба, не оставлять для себя ничего, кроме войны? В предшествующем году Филипп опустошил гораздо более союзных городов в Фессалии, чем все неприятели, какие когда–либо были в Фессалии. Да и у самих Этолийцев он отнял более союзником, чем врагов. Он занял Лизимахию, прогнав претора и гарнизон Этолийцев. А также, Ций, город своей области, разрушил до основания и уничтожил. С таким же коварством владеет он Фивами, Фтиею, Ехшиом, Лариссою, и Фарсалом».
34. Взволнованный речью Александра, Филипп приказал пододвинуть судно к твердой земле для того, чтобы его лучше слышали. Так как он начал резко выражаться, особенно относительно Этолийцев, то Фенеас ему заметил: «Дело не в словах; надобно или быть победителем на войне, или повиноваться тем, которые лучше». — Конечно, это ясно даже и для слепого, отвечал Филипп, намекая на то, что Фенеас был болен главами. Филипп от природы был болтливей. чем на сколько это прилично царю, и даже в предметах серьезных, он часто не мог удержаться от смеха. Потом он высказал свое негодование: «что Этолийцы, как и Римляне, приказывают Македонянам оставить Грецию, не будучи в состоянии указать, где именно её пределы. Большая часть жителей Этолии — Агреи, Аподоты и Амфилохи не принадлежат к Греции. Основательно ли жалуются, что я не пощадил их союзников, те у кого вместо закона служит давнишний обычай, что они сами против своих союзников, только по–видимому без участия своего правительства, позволяют сражаться своей молодежи, и нередко случается, что обе воюющие стороны, сходясь на поле сражения, имеют у себя вспомогательные отряды Этолийцев? Да и не я взял Ций, но я только помог союзнику и другу Прузию в его нападении; Лизимахию я отбил от Фессалийцев, но Фракийцы ею владеют, потому что меня отвлекли обстоятельства к военным действиям от защиты этого города. Вот мой ответ Этолийцам. Что касается до Аттала и Родосцев, то я законно им ничего не должен; они начали войну, а не я. Но в честь Римлян я возвращу Перею Родосцам, а суда Атталу с пленными, которые будут найдены, Что же касается до восстановления Ницефория и храма Венеры, то что же я буду отвечать тем, которые требуют этого? Так как только одним средством могут быть возобновлены срубленные леса и рощи, то пожалуй я возьму на себя и заботу и издержки разведения их. Вот какие возникают требования между царями!» Конец его речи был обращен против Ахейцев: тут он, начав с Антигона и потом перейди к своим собственным заслугам в отношении этого народа, приказал прочитать их декреты, которыми ему присуждены все божественные и человеческие почести. После всего этого был прочтен недавний декрет, которым они от него отпали, сильно нападал он на их вероломство, но говорил: «что Аргос он им возвратит. Относительно же Коринфа, он переговорит с вождем Римским, и вместе спросит у него: считает ли он справедливым, чтобы он очистил только те города, которые он взял силою но праву войны, или и те, которые он получил от своих предков.
35. Этолийцы и Ахейцы готовы были на это отвечать, но как солнце было уже близко к закату, то совещание отложено до другого дня, и Филипп возвратился на свою стоянку, откуда прибыл, а Римляне и союзники ушли в свои лагери, Квинкций на другой день прибыл к Никеи (это место было назначено) в условленное время. В продолжении нескольких часов не было ни Филиппа самого, и никакого от него посланного. Уже все полагали, что его не будет, как вдруг показались суда. Царь это объяснил тем, что «как от него требовались условия тяжелые и невыносимые, то он, не зная как поступить, провел целый день обдумывая». Но большинство было того мнения, что дело затянуто нарочно до поздна с целью не дать Ахейцам и Этолийцам времени на ответ, и царь сам подтвердил это мнение, прося, отстранив других с целью не тратить бесполезно времени в ни к чему не ведущих спорах, и привести к какому–либо концу дело, переговорами с самим главным вождем Римским. Сначала это не принято, чтобы не подать виду, будто союзники устранены от участия в переговорах. Потом так как царь не переставал просить, то по совету всех Римский вождь вместе с Ап, Клавдием, трибуном военным, удалив других, выступил на край берега. Царь вышел на берег в сопровождении двух лиц, которых он брал с собою и накануне. Тут они несколько времени поговорили тайно, и что об этом свидании Филипп сказал своим, то осталось неизвестным. Квинкций же объявил союзникам: «Филипп уступает Римлянам весь берег Иллирика, выдает перебежчиков и всех пленных, какие найдутся. Атталу отдает суда и с ними взятых в плен матросов; Родосцам возвращает землю, называемую Перея; Ясса и Баргилий он не соглашается уступить. Этолам он возвращает Фарсал и Лариссу; Фивы не возвращает. Ахейцам он уступает не только Аргос, но и Коринф.» Никому не понравилось такое назначение мест, которые царь уступает и не уступает. «При этом — говорили больше потерь, чем приобретений; и если только царь не очистит совершенно Грецию от своих войск на будущее время, то никогда не будет недостатка в поводах к войне.
36. Когда это изо всего собрания, на перерыв друг перед другом, все кричали, то как ни далеко стоял Филипп, однако и до него достигли голоса. А потому он просил Квинкция — все это дело отложить до следующего дня, когда он или убедит сам, или позволит себя убедить. Берег у Трония назначен для переговоров: туда сошлись рано. Там Филипп просил сначала и Квинкция и всех присутствовавших, чтобы они не уничтожали надежду на мир. Наконец он просил времени отправить послов в Рим к сенату. «Или на этих условиях он получит мир, или примет условия, какие бы назначил сенат». Прочим это нисколько не нравилось; они в этом только видели желание протянуть время и получить отсрочку для того, чтобы собраться с силами. Квинкций возразил: «справедливо было бы это опасение будь теперь лето и время военных действий; но как наступает зима, то и не может быть никаких потерь, если дать время для отправления послов. При том без утверждения сената не будет действительно ничто, в чем бы они ни условились с царем; и мнение сената узнается в то время, которое, вследствие наступления зимы, но необходимости должно быть посвящено отдохновению.» На это мнение согласились и другие старейшины союзников: дано перемирие на два месяца и положено отправить по одному послу от каждого народа, с целью предостеречь сенат, как бы он не был обманут коварством царя. К перемирию прибавлено условие чтобы царские гарнизоны были тотчас выведены из Фокиды и Локриды. И сам Квинкций, вместе с послами союзников, отправил Аминандра, царя Атаманов, с целью придать посольству более блеска, а от себя К. Фабия (он был сын сестры жены Квинкция) К. Фульвия и Ап. Клавдия.
37 По прибытии в Рим, прежде выслушаны послы союзников, чем царя. Остальная их речь была вся посвящена нападкам на царя. Более всего подействовали на сенат послы, ознакомив его с местностью и положением моря и земель той страны. Всем сделалось ясно, что если царь удержит Деметриаду в Фессалии, Халкиду в Евбеи и Коринф в Ахайе, то Греция не может быть свободною и сам Филипп не столько ругательно, сколько справедливо, называл эти места — оковами Греции. Потом впущены в сенат послы царя. Когда они начали было длинную речь, то их прервали коротким вопросом: намерен ли царь уступить эти три города? Послы сказали, что они именно на этот предмет не имеют никакого полномочия. Тогда они отправлены, не успев ничего относительно мира. Квинкцию сенат дат полномочие относительно ведения воины и заключения мира Это показало ясно, что сенат нисколько не скучает войною; а потому и консул с тех пор желал лучше иметь победу, чем мир и объявил, что он не примет от Филиппа ни какого посольства иначе, как с условием очистить всю Грецию.
38. Филипп, видя, что дело остается решить оружием и что надобно собрать отовсюду силы, озабоченный особенно городами Ахейи, страны от него отдаленной и именно более об Аргосе, чем о Коринфе, считал за лучшее отдать этот город, как бы в залог, Набису, Лакедемонскому тирану, с тем, чтобы он возвратил ему, когда он будет победителем; а если случится какое–либо несчастье, то пусть Набис оставит его у себя, а Филоклу, который начальствовать в Коринфе и в Аргосе, написал, чтобы он сам повидался с гарантом. Филоклос, не говоря уже о том, что и без того пришел с подарком, присоединил в залог будущей приязни царя с тираном, что царь своих дочерей хочет отдать в замужество за сыновей Набиса. Сначала тиран отказывался принять этот город иначе, как когда он будет призван на вспоможение ему декретом самих Аргивцев. Потом, когда он услыхал, что они в многолюдном Собрании не только с презрением, но и с отвращением вспоминали об имени тирана, счел этот случай удобным для того, чтобы их обобрать и приказал Филоклесу передать город, когда он захочет. Ночью так, что никто не знал, тиран принят в город. На рассвете заняты все возвышенные места и ворота заперты. Не многие старейшины ушли в начале суматохи и, по их удалении, имущества их разграблены: да и у тех, которые оставались на лицо, отнято золото и серебро; денежный штраф наложен огромный. Те, которые внесли немедля, отпущены без оскорблений и телесных страданий; а те, относительно которых было подозрение, что они скрывают или стараются удержать, были преданы телесным истязаниям и мучениям таким, каким подвергаются рабы. Созвав потом собрание, он объявил ему проекты законов: один относительно новых таблиц, (т. е. отмены долгов) другой о разделе земли поголовном — для нововводителей два самих верных средства вооружить простой народ против людей достаточных.
39. Получив таким образом город Аргивцев в свое владение, тиран, совершенно забыв о том, от кого он получил этот город и на каком условии, отправил послов в Елацию к Квинкцию и в Атталу, зимовавшему в Эгине, давая им знать: «что Аргос находится в его власти; если туда Квинкций приедет на совещание, то он Набис не сомневается, что они оба все вместе уладят.» Квинкций для того, чтобы Филиппа лишить вспоможения и с этой стороны, согласился явиться на совещание и послал к Атталу, сказать, чтобы он приехал из Эгины к нему в Сикион, а сам из Антициры на десяти квинкверемах, которые случайно в то время Л. Квинкций, брат его, привел из зимовки в Корцире, переправился в Сикион. Там уже находился Аттал; тот говорил ему, что тирану надобно явиться к Римскому вождю, а не на оборот, и убедил в этом мнении Квинция, которые раздумал идти в Аргос. Недалеко от города есть место, называемое Миценика; условились сойтись на этом месте. — Квинкций с братом и немногими военными трибунами, Аттал с царскою свитою; Никострат, претор Ахейский, с немногими вспомогательными воинами. Они нашли там тирана, дожидавшегося со всеми войсками. Он выступил вперед вооруженный, в сопровождении вооруженной спиты почти на средину, находившегося между обеими сторонами, поля. Квинкций безоружный с братом и двумя военными трибунами: по сторонам царя (Аттала) также безоружного, находился претор Ахейцев и один из его придворных. Совещание началось словами тирана, который извинялся в том: «что сам вооруженный, покруженный вооруженными людьми, явился на совещание, тогда как он видит безоружных и Римского полководца и царя. Не их он опасался — присовокупил Набис — но изгнанников Аргивских.» Потом когда начали говорить об условиях приязни, Римлянин стал требовать двух предметов: первое — чтобы тиран окончил войну с Ахейцами, а второе, чтобы отправил с ним вспоможение против царя Филиппа. Тот отвечал, что так и поступит; вместо мира с Ахейцами получено перемирие, пока война с Филиппом будет приведена к концу.
40. Относительно Аргоса также начато прение царем Атталом. Он обличал Набиса, что он город, преданный ему изменою Филоклом, удерживает силою в своей власти; а тот возражал, что он приглашен самими Аргивцами для их защиты. Царь требовал созвать собрание Аргивцев для решения этого вопроса; да и тиран со своей стороны согласился на это. Но царь требовал, чтобы выведены были войска из города и чтобы собрание, пользуясь совершенною свободою, без участия Лакедемонян, высказало желания Аргивцев. Тиран отказывался вывести войска. Такой спор не имел никакого результата. Разошлись с совещания; тиран дал на помощь Римлянам шестьсот Кретийцев, и заключено перемирие на четыре месяца между Никостратом претором Ахейцев и Лакедемонским тираном. Оттуда Квинкций отправился в Коринф, и к воротам он подошел вместе с когортою Кретийцев с целью — показать Филоклу, начальнику города, что тиран отпал от Филиппа. Филоклес и сам прибыл на совещание к вождю Римскому, и на его убеждения тотчас перейти и предать город — дал такой ответ, что скорее он отсрочивал это дело, чем совершенно отказывал. Из Коринфа Квинкций переправился в Антициру: оттуда он отправил брата для узнания расположения умов Акарнанцев, Аттал из Аргоса отправился в Сикион. Здесь граждане к прежним почестям царя присоединили новые, так как царь за некоторое время прежде выкупил за большую сумму денег священное поле Аполлона. Да и тут он, чтобы не оставить город союзный и дружественный без доказательств своей щедрости, подарил десять талантов серебра и десять тысяч мер пшеницы и затем вернулся и Кенхреас к своим судам; а Набис, оставив гарнизон в Аргосе, возвратился в Лакедемон и обобрав сам мужчин, отправил в Аргос жену обирать женщин. Она призывала к себе в дом знатнейших из них то по одиночке, то по нескольку, связанных между собою родственными узами, и действуя то ласками, то угрозами, она отняла у них не только золото, но наконец и платья и все женские украшения.

Книга Тридцать Третья

1. Вот что происходило зимою. В начале весны Квинкций, вызвав Аттала в Елатию, пожелал подчинить своей власти Бэотийский народ, до сих пор оставшийся нейтральным. Он двинулся через Фокиду и в пяти милях от Фив, столицы Бэотии, поставил лагерь. Оттуда на другой день с воинами одного значка, в сопровождении Аттала и посольств, собравшихся во множестве с всех сторон, продолжал идти к городу, приказав гастатам легионов (их было две тысячи воинов) следовать за собою на расстоянии тысячи шагов (одной мили). Почти на половине дороги встретил его, претор Бэотов, Антифил; остальные граждане во множестве смотрели со стен на прибытие вождя Римского и царя: немного оружия и небольшое количество воинов виднелись около них; гастатов, следовавших издали, невидно было за извилинами дороги и углублениями почвы. Приближаясь к городу, Квинкций стал идти медленнее, как бы для того, чтобы приветствовать толпу, выходившую к нему на встречу; а причина замедления была дать подоспеть гастатам. Жители города, так как ликторы двигали вперед толпу, не прежде увидали, следовавший за ними, строй вооруженных воинов, как по прибытии к квартире Римского вожди. Тут все были поражены, как бы город был предан коварством Антифила, городского претора и взят неприятелем. Ясно было, что нисколько свободы не предстояло совещаниям в собрании, которое было назначено для Бэотийцев на следующий день. Они скрыли скорбь, которую обнаружили бы для себя без пользы, но не без опасности.
2. На совещании Аттал стал говорить первый. Он начал изложением заслуг как собственных и предков своих, так и вообще союзников в отношении ко всей Греции, и в особенности к племени Бэотийцев; но будучи стар и слаб силами, он не вынес усилия говорить, замолчал и упал. Пока подняли и унесли из собрания царя, часть тела которого поразил удар, на некоторое время совещание было остановлено. Потом выслушан Аристен, претор Ахейцев, и слова его имели тем более весу, что он внушал Беотийцам тоже самое, что и Ахейцам. И Квинкций присоединил в этому от себя не многое, более выхваляя на словах верность Римлян, чем их силы оружии и средства. Потом Дикеарх Платейсвий предложил проект закона о заключении тесного союза с Римлянами; никто не дерзнул сказать ни слова против этого, и проект принят и облечен в форму закона голосами всех городов Беотийских. Распустив собрание, Квивкций оставался в Фивах столько времени, сколько потребовал внезапный случай, приключившийся с Атталом; удостоверившись, что болезнь не столько опасна для его жизни в настоящем, сколько обнаружила в нем слабость членов, Квинций оставил Аттала там, для необходимого лечения, а сам возвратился в Элатию, откуда было выступил. Таким образом и Бэотийцы, как прежде Ахейцы, приняты в число союзников, и потому Квинкций теперь, когда в тылу все было замирено и безопасно, обратил все внимание на Филиппа и остальную войну.
3. И Филипп, с первым наступлением весны, когда послы не принесли из Рима ничего миролюбивого, положил — произвести набор по всем городам царства, при большом недостатке молодежи. Постоянные, в продолжении многих поколений, войны истощили население Македонии; да и в царствование его (Филиппа) во время морских войн против Родосцев и Аттала, и сухопутных против Римлян, пало большое число воинов. А потому записывали в число воинов и учеников от 16 летнего возраста, и выслуживших уже свой срок службы, если только у них оставалось еще довольно сил, вновь призывали на службу. Пополнив таким образом войско, царь, вскоре после весеннего равноденствия, собрал все войска в Дий и там, расположившись достоянным лагерем, поджидал неприятеля, занимая воинов каждый день воинскими упражнениями. И Квинкций, почти в тоже время выступил из Елации, и мимо Трония и Скарфеи, прибыл к Термопилам. Здесь он присутствовать на собрании Эголийцев, назначенном в Гераклеи, где было рассуждаемо о том, как велико вспомогательное войско они должны выставить Римлянам на эту войну. Узнав декрет союзников, Квинкций на третий день выступил из Гераклеи в Ксинию и, расположившись лагерем на границе Энианов и Фессалийцев, дожидался вспомогательного войска Этолийцев; они не замедлили: под предводительством Фенея пришли в количестве 600 чел. пехоты и 400 всадников. Дабы не сомневались, «чего он ожидал, Квинкций немедленно снял лагерь. Когда он пришел на Фтиотийское поле, то в нему присоединились пятьсот Кретийцев из Гортиния, под предводительством Циданта и триста Аполлониатов; вооружение их представляло мало разницы. Не много спустя пришел Аминандер с 1200 пеших Атаманов. Филипп, узнав о выходе Римлян из Елатии, и сознавая, что приходит для него решительная минута борьбы, счел нужным сказать воинам увещание. Изложив подробно, что уже не раз повторял, относительно доблестей их предков и военной славы Македонян, он перешел наконец и к тому, что тогда служило главною грозою для умов; при этом он старался ободрить их какою–либо надеждою.
4. Поражению, полученному Македонянами в теснинах у реки Аоя, он противопоставлял то, что у Атрака три раза Римляне должны были уступить фаланге Македонян: «да там, где они, Македоняне, не удержали за собою занятого ими прохода в Епир, первая вина была тех, которые небрежно содержали стражу, вторая в самой борьбе, легковооруженных и наемных воинов. Македонская фаланга и тут устояла, и на ровном месте, и в правильном сражении, она всегда будет непобедима». Тут было шестнадцать тысяч воинов, все в чем еще заключалась сила и крепость царства. К этому присоединились две тысячи цетратов, которых называют пельтастами, Траков и Иллирийцев (то был народ Траллы) одинаковое чисто по 2 тысячи и, смесь разных народов, наемные вспомогательные войска, в количестве 1500 человек пехоты и 2000 конницы. С этими войсками царь поджидал неприятеля. Численность Римлян была почти такая же; только конницы было больше на столько, на сколько присоединилось Этолийцев.
5. Квинкций подвинул лагерь к Фтиотийским Фивам, возымев надежду получить изменою город через посредство Тимона, одного из первых лиц, и с немногими всадниками и легковооруженными воинами подошел к стенам. Тут он до того обманулся в надежде, что не только пришлось выдержать сражение с гражданами, сделавшими вылазку, но и подвергнуться великой опасности, не подоспей только вовремя вызванные поспешно из лагерей пешие и конные воины. Когда ничто не оправдало расчетов, столь легкомысленно задуманных, Квинкций отказался на этот раз от дальнейших покушений на город; впрочем, верно зная, что царь уже в Фессалии, не получив однако сведений в какой именно её части находится, разослал воинов по полям, приказав им рубить деревья на вал и приготовлять его. Вал был в употреблении и у Македонян и Греков; но они его не приспособили ни к удобству переноски, ни к прочности укрепления. Они рубили деревья большие и преимущественно многоветвистые, которые не возможно было нести воину с оружием, и огородив лагерь этими деревьями, положенными впереди, они делали легким его разрушение. И стволы больших деревьев лежали редко и было у них много толстых сучьев, за которые очень удобно было взяться рукою и достаточно было двух или, что самое большое, трех молодых людей для того, чтобы сдвинуть дерево с места; а когда оно было принято, то открывались как бы ворота, и нечем было завалить на спорую руку этот пролом. Римляне же рубят для вала легкие бревна о двух и трех или, что самое большое, о четырех суках для того, чтобы и удобнее было вооруженному воину тащить несколько таких бревен за спиною, и до того складывают эти бревна тесно и с перепутанными ветвями, что трудно бывает разобрать, какому стволу принадлежит какая ветвь; притом острые, и один подле другого торчащие, суки не оставляют места просунуть руку и невозможно ни схватить за что тащить, ни потащить, потому что сплетшиеся ветви служат одна другой связью. Если же и удается одно бревно принять, то немного открывается места и весьма легко бывает заменить его другим.
6. Квинкций на другой день двинулся вперед с воинами, несшими с собою бревна для вала, чтобы быть готовыми во всяком месте поставить лагерь. Пройдя немного, он остановился почти в 6 милях от Фер и послал разведать, в какой части Фессалии находится неприятель и что он готовит. Царь находился около Лариссы, и уже знал, что Римляне из Фив двинулись в Феры. Желая сам как можно скорее окончить борьбу, он повел свои войска на встречу неприятелю и стал лагерем в четырех почти милях от Фер. Когда на другой день легковооруженные воины выступили оттуда, и с той и с другой стороны, для занятия возвышенностей над городом, увидав друг друга, они и остановились почти на ровном расстоянии от вершин, которые им надлежало занять, спокойно дожидаясь возвращения гонцов, посланных назад в лагерь за приказаниями, как поступить, когда встретился неприятель ранее, чем его ожидали. В этот день они отозваны в лагерь без боя. На другой день, около этих самых возвышенностей, произошло сражение конницы и в нем, главное при содействии Этолийцев, воины царские обращены в бегство и сбиты в лагерь. Большим препятствием и для той и другой стороны во время военных действий было поле, покрытое частыми деревьями и сады, как обыкновенно в подгородных местах и дороги, суженные плетнями, а в некоторых местах и перегороженные. А потому вождям вместе заблагорассудилось вы идти из этой стороны и, как бы ранее условясь, они оба удалились в Скотуссу: Филипп в надежде там пофуражировать, а Римский военачальник спешил предупредить его и истребить хлеб, чтобы он не достался неприятелю. В продолжении целого дня, так как возвышенности непрерывною цепью тянулись между ними, оба войска шли не видя друг друга. Римляне стали лагерем у Еретрии, на Фтиотийсвом поле, а Филипп над рекою Онхестом. Да и на следующий день, когда Филипп стал лагерем у Меламбия, на, так называемом, Скотуссейском поле, а Квинкций около Фетидия в Фарсалийской области; ни те, ни другие не знали хорошенько, где находится неприятель. На третий день сначала полился дождь; потом туман, походивший совершенно на ночь, удержал Римлян на месте из опасения засады.
7. Филипп для ускорения пути велел нести вперед знамена, нисколько не оставив своего намерения вследствие дождя, пролившегося из облаков на землю. Но густой туман до того помрачил день, что ни значконосцы дороги, ни воины не видали значков; двигаясь по неясному указанию голосов, строй воинов пришел в расстройство, как бы в ночной тревоге. Перейдя холмы, называемые Киноскефалъскими и оставив там сильный сторожевой отряд, пеший и конный, они расположились лагерем. Римский вождь оставался в прежних лагерях у Фетидия; узнав впрочем, где находится неприятель, он выслал десять эскадронов конницы и тысячу пеших воинов, дав им наставление, чтобы они береглись засады, которая при темноте дня была весьма удобна и в открытом месте. Когда они пришли к занятым неприятелем холмам, то, причинив друг другу страх, они оставались некоторое время как бы в онемении; потом, отправив назад в лагерь гонцов к вождям, когда прошел страх возникший от нечаянности, не удержались долее от сражения. Сначала его завязали те немногие воины выбежавшие вперед, но потом оно приняло больший размер вследствие того, что воины стали помогать своим товарищам; находившимся в затруднении. Римляне в этом бою были теснимы, и посылали гонца за гонцом в своему вождю с известием. Пятьсот всадников и две тысячи пеших воинов, преимущественно Этолийцев, отправлены поспешно с двумя трибунами военными и поправили дело Римлян. Счастие обернулось, и Македоняне, придя в затруднение, умоляли царя о помощи через гонцов. Царь в этот день менее всего ожидал сражения вследствие густого тумана; и услал большую часть людей на фуражировку разного рода, несколько времени он оставался в смущении, не зная как поступить. Потом, когда гонцы продолжали настаивать и уже туман открыл верхи гор и видны были Македоняне, сбитые в кучу на вершине самого высокого холма, где местность служила им более защитою, чем оружие; то он счел нужным во всяком случае дать делу решительный оборот для того чтобы не потерять незащищенную часть, отправил Атенагора, вождя наемных воинов со всеми, кроме Фракийцев, вспомогательными войсками и конницею Македонян и Фессалийцев. С прибытием их Римляне, сброшенные с высот, остановились не прежде, как достигши более ровных мест. Много помогли Этолийские всадники в том, чтобы Римляне не предались беспорядочному бегству. То была лучшая конница в Греции; что же касается пехоты, то они уступали своим соседям.
8. Обстоятельство это передано в более благоприятном виде, чем оно на самом деле было по ходу сражения. Воины, один за другим прибегая с поля сражения, возвещали с громким криком, будто Римляне бегут в страхе. Неохотно, медленно, говоря, что это сделано необдуманно и что ему не нравится ни место, ни время, царь вынужден был вывести все войска в поле. Также поступил и Римлянин, под влиянием более необходимости, чем удобного случая. Правое крыло, расположив слонов впереди знамен, консул оставил в резерве, а с левым и со всеми легкими войсками он двинулся на неприятеля. При этом он им внушал: «что они будут сражаться с теми же Македонянами, которых они вытеснили из ущельев Эпира, огражденных реками и горами, победив природные затруднения местности, и разбив их в бою. С теми же Македонянами, которых они еще прежде победили под начальством П. Сульпиция, когда они встретили их при входе в Еордею. Царство Македонян держалось славою, а не силами, но и самая эта слава теперь исчезла.» Уже подошел консул к своим, стоявшим внизу долины, и те, с прибытием войска и главного вождя, возобновляют бой и перейдя к наступательному движению, со своей стороны отражают неприятеля. Филипп с цетратами и правым крылом пехоты, где находилась фаланга, главная сила Македонского войска, ускоренным шагом пошел к неприятелю. Он приказал Никанору, одному из придворных, следовать за собою немедленно с остальными войсками. Сначала, как только он вышел на вершину холма, то, видя там в небольшом количестве лежащие тела и оружие неприятелей, он заключил, что в этом месте было сражение, что Римляне оттуда прогнаны, и что бой происходит подле лагеря неприятельского, и поддался сильному чувству радости; но скоро заметив, что его воины бегут назад и что страх овладел ими теперь, царь пришел в смущение и несколько времени оставался в нерешимости, не зная не отозвать ли ему войска в лагерь. Потом, но мере приближения неприятеля, видя, что его воинов поражают сзади, что они погибнут, если им не подать помощи, да и для него самого отступление будет несовершенно безопасно, царь быль вынужден, не дождавшись части своих воинов, попытать счастия в решительном бою: всадников и легко вооруженных воинов, находившихся в сражении, поставил на правом крыле, а центратам и македонской фаланге велел положить копья; длина которых только служила помехою, и действовать мечами. Вместе с тем для того, чтобы строй не легко мог быть прорван, половину воинов, взяв с фронта, поставил внутри, протянув и удвоив ряди для того, чтобы боевая линия была более длинна, чем широка. При этом он велел также сплотить ряды так, чтобы воин находился подле воина и оружие подле оружия.
9. Квинкций, приняв тех, которые уже были в деле внутрь рядов и значков, подал сигнал трубою. Говорят, что, при начале этого сражении, раздались такие громкие клики, какие редко бывают в других подобных случаях. Пришлось так, что оба войска испустили крики вместе и не только сражающиеся, но и те, которые стояли в резерве и те, которые только тут подходили принять участие в сражении. На правом крыле имел верх царь, главное при помощи местности, так как его воины сражались с возвышенных холмов. На левом же было отсутствие всякого порядка и смятение, особенно с приближением части фаланги, которая составляла самый тыл войска. Средина его, находясь ближе к правому крылу, стояла зрительницею, так как будто бы сражение нисколько до неё не относилось. Пришедшая фаланга представляла скорее толпу воинов, чем их правильный строй и способнее была к движению, чем к сражению; она только что выступила на вершину холма. На эту то нестройную толпу ударил Квинкций, несмотря на то, что он замечал отступление своих воинов на нравом крыле. Он двинул прежде против неприятеля слонов, рассчитывая поражением части войска, увлечь все. Расчет оказался тотчас же верен; Македоняне немедленно обратили тыл, уже отступая под влиянием ужаса, внушенного слонами. Прочие воины преследовали пораженных, а один из военных трибунов вдруг задумать важное намерение; с воинами двадцати значков, покинув ту часть своих, которая уже безо всякого сомнения имела верх, и сделав небольшой обход напала, на правое врыло неприятельское. Ни один строй не спасется от замешательства, если на него нападут сзади; но к обыкновенному, в подобном случае, замешательству присоединилось то, что фаланга Македонян, будучи тяжела и неподвижна не могла ни обернуться, ни выдержать натиск тех, которые еще недавно перед нею отступали, а теперь сами нападали на устрашенных. Притом самая местность была против них; преследуя отступавших неприятелей, Македоняне оставили вершину холма, с которой прежде сражались, и она находилась во власти неприятеля, обошедшего их с тылу. Несколько времени Мекедоняне были поражаемы с двух сторон, а потом большая часть их бросила оружие и пустилась бежать.
10. Филипп, в сопровождении небольшого числа пеших и конных воинов, сначала занял холм возвышеннее других для того, чтобы посмотреть, какова участь его воинов на левой стороне; потом, видя их беспорядочное бегство и что по всем окрестным возвышенностям блистают значки и оружие Римлян, и сам удалился с поля битвы. Квинкций, преследуя отступавших, вдруг увидал, что Македоняне поднимают к верху копья, не знал, что они готовят и вследствие новости этого обстоятельства, несколько времени придержал было воинов. Потом узнав, что таков обычай Македонян когда они сдаются, Квинкций собирался было в уме пощадить побежденных. Впрочем, войны римские, не зная, что неприятель отказался от мысли о сопротивлении, и о том, чего хочет их главный вождь, сделали нападение на неприятельских воинов: первых они истребили, а остальные рассеялись бегством, царь поспешным бегством достиг Темпе; здесь у Гонн он остановился на один день собрать тех воинов, которые уцелели от сражения. Римляне победители ворвались в лагерь неприятелей в надежде на добычу, но они нашли, что уже большая часть лагеря разграблена Этолийцами; в этот день убито неприятелей восемь тысяч, а пять тысяч взято в плен; из победителей пало почти до 700 человек. Если верить Валерию, который неумеренно во всем увеличивает число, то в этот день убито сорок тысяч неприятелей, а взято в плен — тут ложь умереннее — до 5700, значков военных двести сорок девять. Клавдий также пишет, что неприятелей истреблено до 32 тысяч, а взято в плен четыре тысячи триста. Мы здесь предпочли не самое меньшее число, но последовали Полибию, писателю основательно знавшему все дела Римлян, а особенно происходившие в Греции.
11. Филипп, собрав тех из беглецов, которые, будучи рассеяны различными случайностями войны, последовали за ним, послал в Лариссу сжечь записки царские дал того, чтобы они не достались во власть неприятелей, а сам удалился в Македонию. Квинкций часть пленных и добычи продал, а часть уступил воинам; сам пошел к Лариссе, не зная еще хорошенько, в какую сторону отправился царь и что он готовит. Туда явился герольд царя, по–видимому просить перемирия для погребения павших в бою, а на самом деле испросить позволение прислать послов. Римлянин согласился и на то и на другое; даже прибавил от себя: «пусть он (герольд) скажет царю, чтобы «он был спокоен духом». Эти слова сильно оскорбили Этолов; они дулись и жаловались: «победа произвела большую перемену в главном вожде. Пока сражения еще не было, он обыкновенно сообщал союзникам все важное, а теперь они устранены это всякого совещания; консул во всем действует по своему собственному усмотрению; уже он старается завязать с Филиппом отношения частной приязни. Теперь, когда Этолы выдержали на себе всю тягость и неприятности войны, Римский вождь присваивает себе и плоды, и благодеяние мира». Не было сомнения, что Этолы были уже не в прежней чести; истинную же причину, почему они впали в пренебрежение, они не знали. Они полагали, что подарки царя подействовали на, недоступную жадности, душу консула, но, не без основания, консул сердился на Этолов, вследствие, как ненасытной жадности их в добыче, так и неумеренной притязательности; (всю славу победы они себе приписывали, и такое их пустое тщеславие оскорбляло слух каждого. Консул видел, что, с поражением Филиппа, когда сокрушены были силы Македонского царства, Этолы будут господами Греции. Вследствие этих причин консул с намерением поступал во многих случаях так, чтобы Этолы и были, и казались, для всех ничтожнее и незначительнее.
12. Неприятелю дано пятнадцатидневное перемирие, и условлено свидание с самим царем, но прежде чем пришло его время, консул пригласил на совещание союзников. Он их спросил: на каких условиях полагали бы они заключить мир? Аминандер, царь Атаманов, сказал свое мнение в немногих словах: «мир надлежит уладить так, чтобы Греция, и в отсутствии Римлян имела в себе довольно силы отстоять свое спокойствие и свободу». Мнение Этолов было более резкое; они сначала в немногих словах сказали: что вождь Римский делает хорошо и основательно, сообщая предположения относительно мира тем, которых имел товарищами на войне; впрочем жестоко он ошибается, если полагает, что оставит свободу Греции достаточно обеспеченною, пока Филипп не будет или убит, или изгнан из своих владений; а и то, и другое очень возможно, если только консул воспользуется благоприятным случаем». — На это Квинкций заметил «что Этолы и позабыли обычай Римлян, да и мнение их не соответствует их собственному образу действий. Они сами на всех прежних сеймах и совещаниях рассуждали постоянно об условиях мира, а не о том, чтобы вести войну до окончательного истребления. Да и Римляне, издревле имея обычаем прощать побежденным, показали особенно поразительный пример своего милосердия, дав мир Аннибалу и Карфагенянам. Но оставив даже в покое Карфагенян, с самим Филиппом сколько раз были совещания? И никогда не было толков о том, чтобы он оставил царство. Не потому ли, что он побежден в сражении, так и война должна быть беспощадною? Вооруженного неприятеля нужно встречать с неприязненным чувством, но относительно побежденного каждый должен иметь сколько можно более милосердия. Цари Македонские кажутся им опасными для свободы Греции; но с падением царства и народа Македонян, Фраки, Иллиры, Галлы за тем, народы дикие и неукротимые, бросятся на Македонию и Грецию. Как бы разрушая то, что находится вблизи, не открыли они к себе доступ более сильным и опасным противникам», Фенеас, претор Этолийцев, продолжал возражать консулу и говорил, что Филипп, если уцелеет на этот раз, зажжет войну еще более, опасную. «Перестаньте буянить — сказал наконец консул — там, где нужно спокойно совещаться. Не такими условиями будет связан царь, чтобы быть в состоянии затеять войну.»
13. Собрание распущено; на другой день царь прибыл к горному проходу, который ведет в Темпе (это место назначено было для совещания); на третий день дано ему совещание, где присутствовало множество Римлян и союзников. Здесь Филипп весьма благоразумно предпочел лучше добровольно уступить то, без чего мир не мог состояться, чем быть вынужденным сделать то вследствие спора, и объявил свое согласие на все, что в бывшее перед этим совещание или было предписано Римлянами, или было требуемо союзниками; во всем прочем он отдается на благоусмотрение сената». По–видимому таким решением царь замкнул уста всем самим неприязненным; однако Фенеас Этолиец среди общего молчания сказал: как, Филипп, возвращаешь ты нам наконец Фарсал, и Лариссу Кремастийскую и Ехин, и Фивы Фтиотийские?» Когда Филипп отвечал, что с его стороны нет никакого замедления сдать их Этолийцам, то возник спор между вождем Римским и Этолийцами относительно Фив. Квинкций говорил, что по праву войны они сделались собственностью Римлян, так как жители их, при совершенной еще безопасности, когда он пододвинул войско и приглашал их быть друзьями, когда им была полная свобода отпасть от царя, предпочли союз с ним союзу с Римлянами. Фенеас высказывал мнение, что и справедливость требует Этолийцам, за их содействие в войне, возвратить то, чем они владели до начала её: да и указывал на то, что в первоначальном союзном договоре постановлено, чтобы добыча военная и все предметы, которые могут быть угнаны и унесены, принадлежали Римлянам; взятые же города и области поступали во власть Этолийцев: «Вы сами — сказал на это Квинкций — нарушили правила этого союза тогда, когда, покинув, нас заключили мир с Филиппом: да если бы даже этот союз и был до ныне обязателен, то это правило относится только до взятых силою городов, а города Фессалии добровольно перешли в нашу власть». Эти слова, сказанные при общем одобрении союзников, были не только в то время неприятны для слуха Этолийцев, но в последствии послужили поводом к войне и большим для них потерям, а с Филиппом условился консул так, чтобы он дал в заложники сына своего Дмитрия, и несколько человек из числа своих приближенных, а также 200 талантов. Относительно прочих условий пусть он отправит послов в Рим, на каковой предмет дается ему перемирие 4‑х месячное. Если нельзя будет исхлопотать мира у Сената, то условлено было возвратить Филиппу заложников и деньги. Говорят, что не иная какая–либо причина заставила Римского вождя ускорить мир как то, что достоверно известно сделалось о замысле Антиоха вести воину и перейти в Европу.
14. В тоже время, а по словам некоторых, в тот же самый день Ахейцы у Коринфа поразили царского вождя Андросфена в правильном бою. Филипп, желая иметь этот город оплотом против Греческих государств, вызвал оттуда старейшин будто бы для совещания о том, сколько Коринфяне могут дать всадников на эту войну и удержал их в виде заложников; притом, кроме пятисот Македонян и восьмисот человек смеси всякого рода вспомогательных войск, — эти силы находились там прежде, — отправил туда тысячу Македонян, 1200 Иллиров и Фраков, а Кретийцев, которые находились и в том и другом войске — восемьсот. С ними соединились Беотийцы, Фессалийцы и Акарнане в числе тысячи человек, все со щитами, и молодые люди из самих Коринфян, так что составилось всего шесть тысяч воинов, и Андросфен возымел смелость сразиться в поле. Никострат, претор Ахейцев, находился в Сикионе с двумя тысячами пеших и сотнею всадников, но, сознавая свою относительную слабость и численностью воинов и родом войска, не выходил за стены. Царские войска, и пешие и конные, переходя с места на место, опустошали поля Пелленснское, Флиазийское и Клеонейское; наконец, упрекая противника в трусости, перешли в пределы Сикионские; даже на судах обогнув берег, опустошали все приморье Ахайи. Так как неприятели делали все это не в строгом порядке и даже, как часто происходит от самонадеянности, слишком небрежно, то Никострат, возымев надежду напасть на них нечаянно, отправил тайно гонца по ближайшим городам, назначая им в какой день и по скольку из какого города должны с оружием в руках собраться у Апелавра (место это находится на Стимфалийской земле). Когда все были готовы в назначенный день, то, двинувшись он туда немедленно, через земли Флиазинцев ночью прибыл в Клеонас и никто не знал, что он замышляет; с ним были пять тысяч пеших (и в том числе[1]) легко вооруженных и триста всадников. С этими войсками он поджидал неприятеля разослав людей, исследовать, в какую сторону рассыпятся неприятели.
15. Андросфен, ничего этого не зная, выступил из Коринфа и у Немеи (эта река протекает между областью Коринфян и Сикионцев) стал лагерем. Там он, отпустив половину войска, другой половине (разделив ее на три части) и всем всадникам отдал приказание, действуя в рассыпную, опустошать поля Пелленян, Сикионцев и Флиазийское. Эти три отряда разошлись в разные стороны. Когда дано было об этом знать Никострату в Клеонас, то он тотчас послал вперед отряд наемных воинов занять лесистое ущелье, через которое надобно проходить в Коринфскую область, а сам, отдав приказание коннице идти впереди значков, немедленно последовал двойным строем. В одной части шли наемные воины с легковооруженными, а в другой воины, снабженные тяжелыми щитами, и все, что было сильнейшего из воинов других народов. Уже не далеко от лагеря находились и пешие и конные воины, и некоторые Фракийцы произвели нападение на неприятелей, рассеявшихся по полям, как вдруг внезапный ужас распространился в лагере. Смутился вождь, который дотоле видел неприятелей разве только в малом числе на холмах впереди Сикиона, не решавшихся спуститься строем в равнину; но никогда не полагал возможным, чтобы они дошли до Клеонаса. Он приказывает звуком трубы созвать воинов, оставивших лагерь и разошедшихся по полям; а сам, приказав воинам поспешно взяться за оружие, вышел с небольшим войском и расположился строем вдоль реки. Прочие войска, едва имея возможность быть собранными и выстроенными, не выдержали первого натаска неприятеля. Македоняне, и в большем против других числе находились у значков, и долго делали они надежду на победу неопределенною. Наконец, оставшись одни вследствие бегства прочих войск, когда два уже строя неприятелей теснили их с разных сторон: легковооруженные воины с фланга, а тяжелая пехота с фронта, тогда и они, видя дело проигранным, сначала стали отступать назад, потом теснимые все более и более, обратили тыл, и большая часть воинов, отбросив оружие и не имея никакой надежды удержаться в лагере, удалились в Коринф. Никострат отправил в погоню за ними наемных воинов, а всадников и вспомогательные Фракийские войска дослал против неприятелей, опустошавших Сикионские поля, и в том и другом месте неприятели потерпели большой урон, больший даже чем в самом сражении. Да и из тех, которые опустошали Пеллену и Флиунт, многие в беспорядке, ничего не зная что случилось, возвращались в лагерь, и наткнулись на неприятельские посты, как на свои. Некоторые же, подозревая то что произошло, прямо из экспедиции рассеялись бегством, но скитаясь по полям, сделались жертвою поселян. В этот день пало у неприятеля тысячу пятьсот человек, а взято в плен триста. Вся Ахайя освободилась от больших опасений.
16. Еще до сражения при Кинокефалах Л. Квинкций, вызвав в Корциру старейшин народа Акарнанов, единственного народа Греции, остававшегося еще в союзе с Македонянами, положил там некоторое основание волнению. Две главные причины удерживали Акарнян в дружественных с царем отношениях: одна — верность слову, свойственная этому народу, а другая — чувство страха и ненависти к Этолийцам. Сейм назначен в Левкаде; туда явились и не все племена Акарнанов, да и те, которые собрались там, были не одною мнения; впрочем и старейшины, и должностные лица, настояли на том, что состоялся частный декрет о союзе с Римлянами. Но все те, которые не были, узнали о том с негодованием. При таком ропоте народа, присланные Филиппом, двое старейшин Акарнанских — Андрокл и Ехедем успели не только склонить к отмене декрета о союзе с Римлянами, но даже и Архелай и Бианор, двое старейшин народа, за то, что они были виновниками этого мнения, осуждены на совете за измену, а претор Зевксид отрешен от должности за то, что доложил об этом предмете. Осужденные решились на поступок смелый, но по результату весьма удачный. Друзья им советовали уступить обстоятельствам времени и удалиться в Корциру к Римлянам; но они решились явиться к народу, и таким образом или умилостивить его, или потерпеть чтобы ни случилось. Когда они явились среди многолюдного собрания, то сначала поднялся ропот удивленных этим поступком; потом воцарилось глубокое молчание, как из уважения к прежнему их достоинству, так и из сострадания об их теперешнем жребию. А когда им была предоставлена возможность говорить, то сначала просительно, а потом с течением речи, когда пришлось оправдываться от взведенных на них обвинений, они говорили с тою уверенностью, которую придает сознание невинности. Далее они сами стали жаловаться, и дерзнули выказать несправедливость и жестокость в отношении к себе. Слова их произвели такое сильное впечатление на умы граждан что значительным большинством отменены все декреты, которые состоялись против них. Однако Акарняне остались при том мнении, что надобно возвратиться к союзу с Филиппом и отказаться от дружбы с Римлянами.
17. Это народное определение состоялось в Левкаде. Город этот столица Акарнании, и туда сходились на совещание все её племена. А потому, когда дано было знать в Корциру легату Фламинину о такой внезапной перемене, то он тотчас с флотом отправился к Левкаду, и пристал с судами к месту, называемому Гереем. Оттуда он, с запасом всякого рода осадных орудий и машин, употребляемых при осаде городов, приступил к стенам, предполагая, что первого впечатления ужаса достаточно будет для того, чтобы сделать жителей сговорчивее. Но так как они вовсе не обнаруживали миролюбивого расположения, то легат начал производить осадные работы, строить башни и подвигать и стенам стенобитные орудия. — Вся Акарнания, находясь между Этолиею и Эпиром, обращена к заходу солнца и Сицилийскому морю. Левкадия, в настоящее время остров отделенный от Акариании не глубоким проливом, вырытым руками человеческими, в то время была полуостровом, с западной стороны соединенным с Акарнаниею небольшим перешейком. На пятьсот шагов длиною было это узкое место, а шириною не более 120, На нем то находился Левкад, прислонясь к холму, обращенному на восток к Акарнании, Нижняя часть города на ровном месте, прилегает к морю, которым Левкадия отделяется от Акариании; вследствие этого город легко доступен для нападения и с моря и с сухого пути. Воды, его окружающие, похоже скорее на озерные, чем на морские; да и окружающие поля ровны и удобны для осадных работ. А потому во многих местах обрушивались стены частью подрытые подкопами, частью сбитые осадными орудиями. Но чем город становился доступнее осаждающим, тем упорнее становились умы неприятелей. В продолжение дня и ночи тщательно поправляли они потрясенные стены; заваливали те места, где стены, обрушившись, представляли открытое место. Бой они начинали весьма деятельно и более защищали стены оружием, чем в стенах находили для себя защиту; и эта осада протянулась бы долее, чем надеялись тогда Римляне, если бы некоторые изгнанники Итальянского происхождения, жившие в Левкаде, не впустили воинов Римских в крепость. Однако и их, когда они с возвышенного места устремились с большим шумом, жители Левкада выстроившись в боевом порядке, удерживали некоторое время правильным сражением. Между тем стены заняты во многих местах посредством лестниц, и по валявшимся камням и по развалинам воины Римские проникли в город. Да и сам легат с главными силами окружил сражающихся. Тут часть их, очутившись в середине, была истреблена, а часть, отбросив оружие, сдалась победителю. По прошествии немногих дней, узнав о сражении, которое произошло у Киноскефал, все народы Акарнании изъявили покорность легату.
18. В тоже самое время, так как счастие все клонило в одному исходу, и Родосцы, желая взять назад у Филиппа часть твердой земли (называемой Переею), находившуюся некогда во власти. их предков, послали туда Павзистрата претора с 800 человек Ахейской пехоты, и почти с 1000 человек, собранных из разного рода вспомогательных войск; тут находились Галлы, и Писуэты, и Нисуеты, и Тамианы, и Ареи из Африки, и Лаодикийцы из Азии. С этими войсками Павзистрат занял Тендебу, весьма важный пункт на Стратоникском поле так, что воины царские, находившиеся там этого и не знали. Во время подоспела и помощь, на этот самый конец приглашенная — тысячу пеших Ахейцев и сто всадников; ими начальствовал Теоксен. Динократ, царский префект, с целью овладеть опять укреплением (Тендебою), сначала пододвинул лагерь к нему самому, а потом к другому укреплению, на том же Стратоникийском поле, называемому Астрагон и, созвав все гарнизоны, дотоле разбросанные по разным местам, а из самой Стратратоникеи вызвав вспомогательные войска Фессалийцев, повел их к Алабанде, где находился неприятель. И Родосцы не стали отказываться от сражения; а потому как только лагери были поставлены близко друг от друга, тотчас оба войска вышли в поле. Динократ поставил на правом крыле пятьсот Македонян, а на левом Агрианцев; в центр принял он воинов, собранных из разных гарнизонов (то были по большей части Карийцы); всадников он ставит по флангам, и вспомогательные войска Кретийцев и Фракийцев. У Родосцев на правом крыле стояли Ахейцы, на левом отборные войска пешие из наемных; центр состоял из смешанных вместе воинов разных народов, явившихся на помощь. Всадники и легковооруженные воины все, сколько их ни было, поставлены по краям флангов. В этот день оба войска простояли только на берегах небольшого ручья, протекавшего между ними: выпустив не много стрел они удалились в свои лагери. На другой день, выстроясь в том же порядке, они завязали бой более упорный, чем того можно было ожидать по числу сражающихся. Пеших воинов было не более трех тысяч, да конных около сотни. Впрочем, воины и той и другой стороны не только не уступали друг другу числом и вооружением, по и сражались с одинаковою смелостью и надеждою на победу. Ахейцы первые, перейдя ручей, напали на Агриан; потом почти бегом вся боевая линия перешла через ручей; долго судьба сражения оставалась нерешенною. Ахейцы, в числе тысячи, вытеснили с позиции четыреста человек, и таким образом победив левое крыло, налегли всеми силами на правое. Македоняне, пока фаланга стояла в боевой линии и как бы огражденная, не могли быть сдвинуты с места; потом когда левый фланг их был обнажен и они должны были обратить копья против подходившего с боку неприятеля, тотчас произошло между ними замешательство и сначала вкралось смятение; потом они обратили тыл; наконец, отбросив оружие, пустились в поспешное бегство и удалились в Баргилию. Туда же бежал и Динократ. Родосцы преследовали бегущих, пока еще был день и потом удалились в лагерь. Довольно верно то, что пойди победители тотчас к Стратоникее, без бою могли бы они взять этот город. Но удобный случай к этому миновал, пока победители тратили время на взятие укреплений и сел Переи. А между тем поободрились умы тех воинов, которые стояли гарнизоном в Стратоникее. Вскоре и Динократ с теми войсками, которые оставались от сражения вошел в город, а потому осада и приступ к городу остались без успеха; город этот был взят не ранее, как впоследствии уже Антиохом. Вот все почти, что впродолжение этого времени происходило в Фессалии, Ахее и Азии.
19. Филипп услыхал, что Дарданы, из пренебрежения перейдя пределы уже потрясенного государства, опустошают верхние части Македонии. Он, хотя на всех пунктах был тесним, так как судьба везде преследовала и его самого, и его приверженцев; однако, считая грустнее смерти — лишиться владения Македонией), произвел поспешно набор по городам ее, и с 6000 человек пехоты и пятьюстами всадников, нечаянно захватил неприятелей у Стоб Пэонийских. Много людей у них истреблено в сражении, а еще более рассеявшихся по полям из желания пограбить. А те, для которых бегство было удобнее, даже не испробовав счастия в сражении, возвратились в свои пределы. Этим одним походом, не соответствовавшим положению прочих его дел, ободрив умы своих приверженцев, царь удалился в Фессалонику. Еще не так вовремя была окончена Пуническая война для того, чтобы не пришлось в одно и тоже время сражаться с Филиппом, как кстати побежден Филипп в то время, когда Антиох уже затевал из Сирии военные действия. Не говоря уже о том, что легче было вести войну отдельно с каждым неприятелем, чем когда бы они двое соединили свои силы. Да и Испания в то же время с большою тревогою восстала войною. Антиох в лето, бывшее перед этим, все города, находящиеся в Келе–Сирии, из под власти Птоломея привел в свою собственную, и на зиму удалился в Антиохию; но зиму он провел еще менее покойно, чем лето. Собрав все силы своего царства и сосредоточив огромные войска на суше и на море, в начале весны, он послал вперед сухим путем двух своих сыновей Ардиоса и Митридата, и приказал дожидаться себя в Сардах, а сам с флотом из ста крытых судов, в сопровождении двухсот мелких разного рода судов, выступил вперед, имея целью по всему берегу Киликии, Ликии и Карии атаковать города, находившиеся во власти Птоломея; а вместе он хотел оказать помощь и войском и флотом Филиппу (так как война не была еще приведена к концу.)
20. Родосцы совершили смело и на море, и на сухом пути, многие славные деяния из верности к народу Римскому и всему, что носит имя Греков; но всего лучше поступили они в то время, не оробев от такой тяжести угрожавшей им войны, отправили послов к царю объявить ему, чтобы он не переступал за Хелидоний (это мыс Киликийский, известный по древнему союзному трактату Афинян с Персидскими царями). Если в этих пределах не удержит он флот и войска свои, то они (Родосцы) пойдут в нему на встречу, не из какого–либо неприязненного чувства, но для того чтобы не дать царю соединиться с Филиппом и быть таким образом помехою Римлянам в их усилиях освободить Грецию. Антиох в это время вел правильную осаду города Корацезия. Он взял Зефирий, Соли, Афродизиаду, Корик и обогнув Анемурий (это мыс Киликийский) — Селинунт: все эти города и другие укрепления, находившиеся по берегу, достались в его власть под влиянием страха или добровольно, но без сопротивления. Жители же Корацезия сверх всякого чаяния затворив вороты, остановили царя. Здесь он выслушал послов Родоских, и хотя слова их были таковы, что могли раздражить царский дух, однако он удержался от гнева и отвечал: «что он отправит послов в Родос и поручит им обновить старинные связи с этим государством его самого и его предков. Пусть они успокоят своих сограждан насчет прибытия царя; ни им, ни их союзникам не будет никакого вреда и обмана. Что он не разорвет их дружественных отношении к Римлянам, доказательством тому и его собственное недавнее к ним посольство и почетный в отношении к нему и декрет и ответ Сената. Случилось так, что в это время вернулись из Рима послы Антиоха; их там вежливо приняли и отпустили, сообразуясь с обстоятельствами времени, так как исход войны с Филиппом был еще неизвестен. Между тем как послы царя толковали об этом на сейме Родосцев, приехал гонец с известием о решительной победе Римлян у Киноскефала. Получив это известие, Родосцы перестали опасаться Филиппа, и оставили свое намерение идти с флотом на встречу Антиоху. Другая же забота у них осталась — защищать свободу городов, бывших в союзе с Птолемеем, которым угрожал войною Антиох. Иным они оказали вспоможение, а других они предостерегли и давали им знать о покушениях неприятеля; таким образом они сделались виновниками свободы Кавнийцев, Миндийцев, Галикарнасцев и Самосцев. Мы не станем обстоятельно следить за тем, что произошло в этих местах, так как меня едва достанет на то, что собственно относится до войны Римлян.
21. В это же время царь Аттал привезен больной в Пергам из Фив, и умер там на 72 году после царствования, продолжавшегося 44 года. Этому человеку судьба не дала ничего, чтобы ему подавало надежду царствовать, кроме огромного богатства, но пользуясь им благоразумно и щедро, он достиг того, что показался сначала сам себе, а потом и другим не недостойным царства. А когда он в одном сражении победил Галлов, народ в то время только что прибывший в Азию и тем более казавшийся страшным, он принял титул царя, и постоянно был в уровень величию звания величием духа. С величайшею справедливостью он правил своими подданными; в отношении к союзникам оказывал крайнюю верность своему слову. Он был ласков к жене и детям, которые его пережили; щедр и обходителен к друзьям. Он оставил власть царскую до того упроченною и твердою, что она достигла в его роде третьего поколения. Между тем как таково было положение дел в Азии, Греции и Македонии, едва только приведена была к концу война с Филиппом, мир же не был еще заключен наверное, началась сильная война в дальней Испании. М. Гельвий управлял этою провинциею; он письмом известил сенат; «что царьки Колхас и Лусцин взялись за оружие; вместе с Колхасом семнадцать городов, а с Лусцином сильные города Кармон и Бардон, По берегам моря восстали Малацины, Сексетаны и вся Бэтурия; да и которые народы еще не обнажили оружия, не замедлят последовать примеру своих соседей.» Когда письма эти были прочитаны претором М. Сергием, которому принадлежали суд и расправа над гражданами, то сенат определил — по окончании преторских выборов, тот претор, которому достанется провинциею Испания, должен немедленно доложить сенату о войне с Испаниею.
22. Около этого же времени консулы прибыли в Рим. Когда они, созвав сенат в храм Беллоны, требовали почестей триумфа за удачные свои действия на войне, то трибуны народные, К. Атиний Лабеон и К. Афраний, настаивали, чтобы консулы порознь толковали о триумфе: «общий же доклад об этом деле они не позволят, для того, чтобы не одна и та же честь была неравным заслугам.» — К. Минуций на это говорил, что и тому и другому из консулов Италия досталась провинциею, что, по одному плану и с общего совета, вел он и его товарищ военные действия; а К. Корнелий со своей стороны прибавил в этому, что когда Бойи переходили реку По с тем, чтобы подать помощь Инсубрам и Ценоманам, тогда товарищ его, опустошив их поля и села, заставил вернуться для обороны своих жилищ. Трибуны признавались: «что К. Корнелий совершил такие подвиги на войне, что сомневаться в его триумфе было бы все то же, что сомневаться в том, следует ли воздать честь богам бессмертным. Впрочем, ни он Корнелий, и вообще ни один из граждан, не может иметь столько влияния и силы, чтобы, требуя для себя заслуженного триумфа, настаивать на оказании той же самой почести своему товарищу, который имеет довольно бесстыдства просить об этом. К. Минуций в земле Лигуров дал несколько незначительных сражений, которые едва стоят упоминания, а в Галлии потерял значительное число воинов.» Называли они именно военных трибунов Т. Ювенция и Кн. Лигурия, четвертого легиона, которые пали в неудачном сражении вместе со многими другими храбрыми воинами из граждан и союзников. «Что же касается до изъявленной будто бы немногими городами и селами покорности, то она ложная и на время притворная, так как не взято никакого залога в покорности.» В таких состязаниях между консулами и трибунами прошли два дня и, уступая упорству трибунов, консулы доложили отдельно.
23. К. Корнелию с общего согласия определен триумф. Плацентины и Кремоненцы увеличили расположение к консулу — благодаря его и припоминая, что он их избавил от осады; а еще более, что он многих, находившихся во власти неприятелей, освободил от рабства. К. Минуций попытался было и о себе доложить, но, видя против себя весь сенат, объявил, что будет триумфовать на Албанской горе и по праву консульской власти, и по примеру многих славных мужей. К. Корнелий в отправлении должности триумфовал над Инсубрами и Ценоманами. Он внес много военных значков; много перевез Галльской добычи на отбитых у них телегах. Впереди колесницы вели немало знатных Галлов, и тут же, по мнению некоторых писателей, находился Гамилькар, вождь Карфагенян. Всего же более обращала на себя глаза зрителей толпа поселенцев, в острых шапках, из Кремоны и Плацентия, следовавших за колесницею. При этом торжестве несли двести тридцать семь тысяч пятьсот фунтов меди и семьдесят девять тысяч серебра в монете. По семидесяти асс роздал каждому воину; всаднику же и сотнику вдвое, К. Минуций консул торжествовал над Лигурами и Бойями (Галлами) на горе Албанской. Триумф этот был менее почетен и местом, и молвою о совершенных деяниях и вследствие знания всех, что расход на этот триумф делается не на счет казначейства; но количеством значков, повозок и добычи он почти равнялся с первым. Да и денег была почти одинаковая сумма: меди перенесено 254 тысячи фунтов, серебра в монете пятьдесят три тысячи двести. Воинам, сотникам и всадникам дал консул по стольку же денег на каждого, по скольку дал и его товарищ.
24. Вслед за триумфом произведены консульские выборы; назначены консулами Л. Фурий Пурпурео и М. Клавдий Марцелл. На другой день избраны преторы: Е. Фабий Бутео, Ти. Семпроний Лонг, К. Минуций Терм, М. Ацилий Глабрио, Л. Апустий Фулло, К. Лелий. В конце этого года пришло письмо от Т. Квинкция о том, что он в Фессалии сразился с царем Филиппом в правильном бою, и что войско неприятельское разбито и обращено в бегство. Письмо это прочитано сначала в сенате претором Сергием, потом сенат распорядился прочитать его в народном собрании. По случаю таких счастливых событий объявлено молебствие на пять дней. Скоро потом прибыли послы и от Т. Квинкция и от царя Филиппа. Македоняне выведены за город в общественный дом; там им даны квартира и угощение; в храме Беллоны собрался для них сенат. Тут немного потрачено слов, так как Македоняне объявили согласие царя на все, что определит сенат. Назначены, по обычаю предков, десять послов с тем, чтобы по их совету начальник войск Т. Квинкций предписал Филиппу условия мира. Присоединено в этому также, чтобы в числе постов находились И. Сульпиций и П. Виллий. так как они, в бытность консулами, заведовали Македониею. В этот день, по требованию Козан об увеличении числа поселенцев, положено записать их тысячу, с тем только, чтобы в этом числе не было никого из тех, которые после консулов П. Корнелия и Тиб. Семпрония были неприятелями.
25. В этом году Римские игры, как в цирке, так и на сцене, были даны, курульными эдилами, II. Корнелием Сципионом и Кн. Манлием Вульсоном, и притом с большею пышностью, чем когда–либо прежде·. С большим удовольствием смотрели на них граждане вследствие удачных действий на войне. Эти игры в полном своем составе были повторены три раза, а плебейские семь раз. М. Ацилий Глабрио и К. Лэлий дали эти игры; а на штрафные деньги они поставили три медные статуи Цереры, Либера и Либеры. По вступлении Л. Фурия и М. Клавдия Марцелла в отправление консульской должности, началось совещание о распределении провинций. Сенат определял и тому, и другому консулу провинциею Италию, а консулы домогались, чтобы и о Македонии, вместе с Италией), бросить жребий. Марцелл, усиливаясь иметь эту провинцию, говорил, что мир с Македониею обманчив и ненадежен, что лишь только выведут оттуда войско, царь снова возьмется за оружие. От таких слов сенаторы оставались в нерешимости. И может быть консулы поставили бы на своем, если бы не, трибуны народные, К. Марций Рекс и К. Атиний Лабеон, объявившие, что они остановят это дело, если прежде консулы не спросят народ — утвердит ли он быть миру с царем Филиппом. Это предложение народу сделано в Капитолие; все тридцать пять триб, по мере того, как были спрашиваемы, утвердили мир. Удовольствие народа о том, что мир с Македониею упрочен, увеличилось вследствие неприятных вестей из Испании. Обнародованы полученные оттуда письма о том: «что К. Семпроний Тудитан проконсул потерпел поражение в ближней Испании; войско его разбито на голову и обращено в бегство; много знатных людей пало на поле битвы. Тудитан унесен из боя с тяжелою раною и вскоре за тем умер.» Обоим консулам определена провинциею Италия с теми легионами, которые находились у прежних консулов; сверх того они должны были набрать четыре новых: два для города Рима, а два для посылки туда, куда заблагорассудит сенат. Т. Квинкцию Фламинину приказано с тем же войском, что и прежде, с двумя легионами, занимать провинцию; относительно продолжения ему власти показалось достаточным прежде уже на этот предмет сделанного распоряжения.
26. Вслед за тем между преторами распределены по жребию провинции: Л. Апустию Фуллону досталось управление городом (Римом); М. Ацилию Глабриону суд между гражданами и чужестранцами; К. Фабию Бутео дальняя Испания, К. Минуцию Терму — ближняя; К. Лелию — Сицилия, Т. Семпронию Лонгу — Сардиния. Сенат определил, чтобы консулы из четырех легионов, которые они сформировали, отдали по одному, какому заблагорассудят — К. Фабию Бутео и К. Минуцию, получившим в управление провинцию Испанию; сверх того, из союзников и народов Латинского наименования, по четыре тысячи пеших и по триста всадников. Фабию и Минуцию приказано как можно скорее отправиться в свои провинции. Война в Испании возгорелась на пятый год после того, как она окончилась было вместе с Пуническою войною. Прежде чем эти преторы отправились на войну почти новую (небывалую), так как тут Испанцы в первый раз взялись за оружие сами по себе, без участия вождя или войска Пунического, или прежде чем сами консулы выступят из города, они получили повеление от сената по обычаю озаботиться чудесными явлениями, о которых получено известие. П. Виллий, Римский всадник, отправляясь в землю Сабинов, дорогою убит молниею вместе с лошадью; храм Феронии в Капенате, тронут небесным огнем. У храма Монеты горели огнем оконечности двух копий. Волк, войдя и город через Эсквилинские ворота, пробежал по самой многолюдной его части на форум, по Тусксвой улице, а потом по Гермалской, почти нетронутый, убежал в Капенатские ворота. Вследствие этих чудесных явлений принесены большие жертвы.
27. В течении этих же дней Кн. Корнелий Лентулл, который до Семпрония Тудитана управлял ближнею Испанией, вступил в город с почестями малого триумфа (овации) вследствие сенатского декрета. Перед ним несли золота тысячу пятьсот пятнадцать фунтов, серебра двадцать тысяч фунтов, чеканенного тридцать четыре тысячи пятьсот денариев. Л. Стертиний, из дальней Испании, и не пробовал даже добиваться почестей триумфа, а внес в казначейство пятьдесят тысяч фунтов серебра; на деньги, вырученные от продажи пленных, он устроил две триумфальных арки на Говяжьем рынке перед храмами Фортуны и матери Матуты, а одну на большом цирке; на эти арки он поставил позолоченные статуи. Вот все почти, что происходило в течение зимы. В это время зимовал в Елатии Т. Квинкций; с многими к нему просьбами обращались союзники; Беотийцы просили, и получили то, чтобы их Соотечественники, находившиеся в войсках царя Филиппа, были им возвращены. Квинкций охотно на это согласился не потому, чтобы он считал Беотийцев вполне достойными этой милости, а так как действия царя Антиоха начали становиться подозрительными, то и нужно было заискать расположение Римлянам в городах Греческих. Но лишь только исполнена была эта просьба Беотийцев, тотчас обнаружилось, что Римляне нисколько не снискали таким действием их расположения. Беотийцы отправили послов к царю Филиппу благодарить его за возвращение их соотечественников, как будто они тем обязаны были ему, а не Квинкцию и Римлянам. На ближайших выборах старейшиною (Беотархом) назначили они какого то Брахилла потому только, что он был начальником Беотийцев, сражавшихся под знаменами царя Филиппа, и обошли выбором Зевксиппа и Пизистрата и других лиц, виновников союза с Римлянами. Оскорбились они этим и в настоящем, а еще более стали опасаться за будущее: если совершались такие действия тогда, когда войско Римское расположено было почти у врат городских, то что же будет, когда Римляне удалятся в Италию? Филипп же, находясь близко, будет в состоянии помогать своим союзникам, а тем, которые держались противной стороны, вредить.
28. Положили, пока еще Римские войска находятся вблизи, извести Брахилла, стоявшего во главе приверженцев царя Филиппа. Они нашли для этого удобный случай, когда Брахилл возвращался домой с общественного пиршества пьяный, в сопровождении людей изнеженных, которые для потехи находились на знаменитом пиршестве; шесть вооруженных людей, из которых три Италианца и три Этола окружили Брахилла и убили его. Сопровождавшие Брахилла разбежались; стали делать поиски; по всему городу сделалась тревога и бегали с факелами. Убийцы ушли в ближайшие городские ворота. На рассвете в театр собралось огромное число граждан, как будто по полученному прежде извещению или по призыву герольда. Явно толковали, что Брахилл убит сопровождавшими его подозрительной нравственности людьми, в душе же считали Зевксиппа виновником убийства. На первый раз положено: схватить тех, которые были вместе с Брахиллом и допросить их. Пока их отыскивали, Зевксипп, смело, с твердостью, явясь в собрание с целью отклонить от себя подозрение в преступлении, стал говорить, что граждане находятся в заблуждении, приписывая это ужасное злодейство тем, которых и мужчинами–то можно назвать только в половину. Много правдоподобного приводил он в доказательство своего мнения; так действуя, успел он убедить некоторых, что будь он соучастником убийства, никогда не явился бы он перед собранием граждан и не стал бы первый рассуждать об убийстве, тогда как его никто не трогал. Другие же не сомневались, что дерзость Зевксиппа, коснуться самому вопроса о преступлении, условлена необходимостью отвести от себя подозрение. Спустя немного невинные, будучи преданы пытке, сами не зная ничего, но, выражая тем общее убеждение, наименовали Зевксиппа и Пизистрата, не представив впрочем никакого доказательства тому, чтобы это их показание было на чем–нибудь основано. Впрочем, Зевксипп с каким то Стратонидом ночью бежал в Танагру, уличаемый более своею совестью, чем показаниями людей, незнавших хорошенько ничего. Пизистрат же, пренебрегши совершенно этими показаниями, остался в Фивах. У Зевксиппа был служитель, посредник и исполнитель всего этого дела. Пизистрат опасался только его доноса, но самим этим опасением подал повод к доносу. Он послал письмо к Зевксиппу: «необходимо извести служителя, которому все известно; по крайней мере ему кажется, что совершить дело он способнее, чем скрывать его.» Пизистрат, отдавая письмо посланному, приказал ему вручить его Зевксиппу как можно скорее; тот, не имея возможности немедленно видеть Зевксиппа, отдал письмо самому этому служителю, которого считал изо всех вернейшим своему господину, и присовокупил еще, что Пизистрат пишет о весьма важном для Зевксиппа деле. Пораженный совестью, служитель обещался немедленно передать письмо, а сам его распечатал и прочитав, в испуге убежал в Фивы, и сделал показание начальству. Зевксипп, встревоженный бегством своего раба, удалился в Антедон, считая это место безопаснее для ссылки. Пизистрат, и другие его соучастники, подвергнуты допросам и пытке, и потом казнены.
29. Убийство Брахилла возбудило в Фивянах и Беотийцах неукротимую ненависть к Римлянам; они были того убеждения, что старейшина их, Зевксипп, решился на это преступление не без совета главного вождя Римлян. Возобновить войну не было у них ни сил, ни вождя. Они обратились к разбою, который близко граничит с войною: они ловили Римских воинов одних на квартирах, других, когда они, находясь на зимовке, расходились для доставления себе нужных вещей. Некоторые воины погибали на самой дороге в местах, удобных для засады и хорошо известных злоумышленникам, другие подвергались той же участи, быв заведены обманом в оставленные жителями хижины. Наконец преступления стали совершаться не только вследствие ненависти, но и жадности к добыче, так как воины, отправляясь за покупками нужных им припасов, имели при себе в поясах деньги. Сначала немного воинов пропадало без вести, потом число их все увеличивалось, и на всю Беотию пала самая худая слава: воины стали выходить из лагеря с большим опасением, чем в неприятельской земле. Тогда Квинкций разослал по городам своих помощников произвести исследование о таких разбойнических действиях. Открыто, что большая часть убийств совершена около Копаидского болота; там вырыты из грязи и вытащены из воды трупы Римских воинов с привязанными к ним камнями и кувшинами для того, чтобы они глубже уходили. Найдено также, что много убийств совершено в Акрефии и Коронее. Квинкций приказал Беотийцам, во–первых, выдать себе виновных, и, во–вторых, за пятьсот воинов (столько именно было перехвачено) заплатить пятьсот талантов. Ни того, ни другого они не исполнили; только правительства городов оправдывались на словах, что преступления эти совершены без ведома общественного. Квинкций отправил в Афины и Ахайю послов — засвидетельствовать союзникам, что война, которую он начнет с Беотийцами справедлива и законна, он отдал приказание Ап. Клавдию с частью войск идти в Акрефию, а сам с другою частью осадил Коронею; поля, по которым двигались от Елатии двумя колоннами полки Римские, преданы опустошению. Беотийцы, пораженные такою бедою, так как ужас и бегство господствовали повсюду, отправили послов к Квинкцию. Их не допускали даже в лагерь; тут подошли Ахейцы и Афиняне. Заступление и мольбы Ахейцев были для Беотийцев полезнее, так как Ахейцы объявили, что они решили, если им не удастся выхлопотать мир для Беотийцев, вместе с ними вести войну. Через посредство Ахейцев была предоставлена Беотийцам возможность видеть Римского вождя и переговорить с ним: приказано выдать виновных, и в виде пени заплатить тридцать талантов. На этих условиях дан им мир, и военные действия прекращены.
30. Спустя немного дней, из Рима пришли десять послов: с их совета дан мир царю Филиппу на следующих условиях: — всем Греческим городам, находящимся как в Европе, так и в Азии, пользоваться свободою и своими собственными законами; из тех, городов, которые находились под властью Филиппа, он должен вывести свои гарнизоны и, таким образом очищенные, города передать Римлянам прежде наступления Истмийских (игр). Вывести гарнизоны должен был Филипп и из городов, находившихся в Азии, а именно из Еврома, Педазий, Баргилий, Ясса, Мирина, Абидоса, Тазоса и Перинфа, так как положено и этим городам быть свободными. Относительно свободы Кианийцев, Квинкций напишет к Прузию, царю Вифинцев, о воле на этот предмет сената и десяти послов. Пленных и перебежчиков Филипп должен быль выдать Римлянам, а также передать им все палубные суда, кроме пяти, и одного царского корабля, такой величины, которая делала его почти неспособным для движения (в нем — находилось шестнадцать рядов весел). Не иметь Филиппу более пяти тысяч вооруженных воинов и ни одного слона. Войну вне пределов Македонии не дозволяется ему вести без разрешения сената. Филипп должен был заплатить народу Римскому тысячу талантов: половину тотчас же, а половину в продолжении десяти лет по ровным частям.» Валерий Антиас говорит, что царю положена ежегодная дань, на десять лет, по четыре тысячи фунтов серебра. А по словам Клавдия рассрочено на года тридцать четыре тысячи двести фунтов, а положено немедленно заплатить двадцать тысяч фунтов. Он же пишет, что именно в условиях было связано: Филиппу не вести войны с Евменом, сыном Аттала (он только что начал в то время царствовать). На этих условиях взяты заложники, и в том числе Деметрий, сын Филиппа. Валерий Антиас присовокупляет, что отсутствующему Атталу даны в дар остров Егина и слоны, Родосцам — Стратоникея и другие города Карии, какие только находились во власти Филиппа. Афинянам даны острова: Парос. Имброс, Делос и Скирос.
31. Все города Греции одобрили этот мир; только одни Этолы тайно роптали на распоряжения десяти послов и говорили: «пустые слова, прикрытые одною мнимою наружностью свободы. Почему же одни города передаются Римлянам, и они не поименовываются, а другие поименованы, и им велено быть свободными без этой передачи. Освобождаются только те города, которые в Азии, между тем как они безопасны именно по самой отдаленности; а города, которые в Греции и не будучи поименованы, между тем удержаны: Коринф, Халкида, Орей, вместе с Еретриею и Деметриадою». Это обвинение было не вовсе безосновательное. Относительно Коринфа, Халкиды и Деметриады было сомнение, потому что в сенатском определении, которым отправлены из Рима десять послов, прочие города Греции и Азии прямо освобождены; относительно же вышепоименованных трех городов, послам предоставлено распорядиться так, как укажут государственные пользы и их собственное убеждение. Опасались царя Антиоха, о котором не сомневались, что он имеет для этого достаточно сил; и не хотели, чтобы ему легко доступны были города, столь важные по своему положению. Оставив Елацию, Квинкций с десятью послами переправился в Антициру, и потом в Коринф. Там десять послов целые дни проводили в обсуживании предположений относительно освобождения Греции. Квинкций со своей стороны говорил: «необходимо освободить всю Грецию для того, чтобы не давать пищи языкам Этолийцев, и если только хотят вселить уважение и любовь в имени Римлян у всех народов; если только Римляне хотят доказать, что они переплыли море действительно для освобождения Греции, а не для того только, чтобы господство от Филиппа перенести к себе». Прочие на это, относительно свободы городов, ничего не возражали, а говорили только, что для самих этих городов безопаснее оставаться некоторое время под защитою гарнизона Римского, чем иметь себе повелителем Антиоха вместо Филиппа». Наконец определено так: Коринф возвращается Ахейцам с тем только, чтобы гарнизон оставался в Акрокоринфе, а Халкиду и Деметриаду Римляне удерживают за собою, пока не минует опасность со стороны Антиоха.
32. Наступило время, назначенное для игр Истмийских: постоянно и прежде стекалось сюда множество людей, как по врожденной у этого народа охоте до всяких зрелищ, с какою смотрит он на состязания всякого рода в искусстве, силе и ловкости; так по удобному положению местности. Находясь между двух разных морей, представляя самый удобный рынок всякого рода предметов, это место сделалось сборным пунктом для всего рода человеческого, и торжищем Азии и Греции. А в это время стекались со всех сторон не по принятому только обычаю, но волнуемые ожиданием, какое будет вперед положение Греции и какая ожидает ее участь. Не только каждый сам с собою размышлял об этом, но и не мало толковали об этом на словах. Никто почти не думал, чтобы Римляне победители могли очистить всю Грецию. Заняли места на играх; герольд с трубою вышел по обыкновению на середину арены, где, по заведенному обычаю, открывались игры торжественным гимном, и звуком трубы подав знак к молчанию, провозгласил следующее: сенат Римский и Т. Квинкций император, победив царя Филиппа и Македонян, повелевают быть свободными, независимыми и управляться своими законами — Коринфянам, Фокийцам, всем Локрам, острову Евбее, Магнетам, Фессалийцам, Перребам, Ахейцам, Фтиотам». Он перечислил все народы, которые были под властью царя Филиппа. По выслушании слов герольда, радость присутствовавших превосходила всякую меру, какою обыкновенно выражается это чувство в людях. Каждый почти не доверял своему слуху: одни на других смотрели с удивлением, как будто бы не веря сами себе, не пустое ли это сонное видение. По мере того как это кого–либо касалось, он не доверяя своему слуху, спрашивал соседей. Снова был позван герольд, так как каждый желал не только слышать, но и видеть вестника своего освобождения; он опять повторил то же, что и прежде. Тут когда убедились все в основательности своей радости, поднялись такие крики и рукоплескания, и повторялись несчетное число раз, как доказательство что для народа нет выше блага, свободы. Потом самые игры отпразднованы весьма поспешно: и внимание, и мысли всех обращены были не на зрелище. Одно чувство радости пересиливало наклонность ко всякого рода другим наслаждениям чувств.
33. По окончании игр почти все бегом устремились к вождю Римскому: все столпились к нему, желая его видеть, коснуться его руки, бросить на него венки и ленты, до того что в такой толпе он был близок к опасности. Но ему едва исполнилось тридцать три года; сила молодости и радость от столь блестящего плода его славы придавали ему крепость. И не только велико было в ту минуту выражение восторга всех; в продолжении многих дней не прекращались рассуждения и толки, выражавшие благодарность: «есть же на земле народ, который, не щадя собственных издержек, трудов и опасностей ведет войну за освобождение других. И притом он это делает не для народов соседних, или близких, или связанных с ним условиями местности; но он моря переплывает для того, чтобы на всем земном шаре не было несправедливого господства, и для того, чтобы везде имели силу — право, честь, закон. Голосом одного герольда освобождены все города Греции и Азии. Смелого ума дело даже помыслить об этом, а для того, чтобы привести в исполнение, нужно и доблесть, и счастие огромное.
34. По окончании Истмийских празднеств, Квинкций и десять послов принимали посольства царей, народов и городов. Прежде всех призваны были послы царя Антиоха. Когда они, почти также как в Риме, расточали одни слова, не подтвержденные делом, то им уже, не двусмысленно как прежде, когда еще положение дел было сомнительно и царь Филипп не был побежден, но прямо и положительно объявлено, чтобы он очистил города Азии, которые принадлежали царям как Филиппу, так и Птоломею, чтобы он оставил в покое вольные города и никогда не затрагивал бы их оружием; все города Греции, где бы ни находились, должны пользоваться миром и свободою. Особенно ему внушено, чтобы он ни сам ни переходил в Европу, ни войск своих не пересылать. Когда отпущены были послы царя, то открыто собрание представителей народов и городов; на нем дела решались тем основательнее, что декрет десяти послов касался поименно каждого города. Орестинам (это народ Македонский) возвращено самоуправление их законами, за то, что они первые отпали от царя Филиппа. Магнеты, Перребы и Долопы также объявлены свободными. Фессалийскому народу, кроме прав свободы уже дарованных, даны Ахейцы Фтиоты, только за исключением Фив Фтиотийских и Фарсала. Когда Этолы стали просить возвращения Фарсала и Левкад, в силу союзного договора, то они отосланы к сенату. Фокейцы и Локрийцы оставлены в прежнем положении, что и скреплено силою декрета. Коринф, и Трифиллия, и Герея (город этот находится в Пелопоннесе) возвращены Ахейцам, Орей и Еретрию десять послов давали Евмену царю, сыну Аттала. Квинкций не соглашался, а потому решение одного этого вопроса предоставлено благоусмотрению сената. Сенат дал свободу этим городам, присоединив сюда и Карнет. Плеврату даны Лихнид и Парфины: оба народа Иллирийцев были под властью Филиппа. Относительно Аминандра, ему дозволено удержать у себя те укрепленные места, которые он во время войны отнял у Филиппа.
35. Распустив собрание, десять послов, распределив между собою обязанности, отправились для освобождения городов каждый своего участка: П. Лентулл в Баргилий, Л. Стертиний в Гефестию, Фазос и Фракийские города, П. Виллий и Л. Терентий к царю Антиоху, Кн. Корнелий к Филиппу. Корнелий, передав царю предложения относительно предметов второстепенной важности, спросил его: может ли он выслушать совет не только полезный, но даже спасительный? Когда царь отвечал на это, что он будет ему очень благодарен, если он скажет ему что–либо для него полезное; Корнелий ему посоветовал теперь, когда он получил мир, отправить в Рим послов просить союза и дружбы, для того чтобы не подумали, что он, Филипп, дожидается — не будет ли какого движения со стороны Антиоха и ищет благоприятного стечения обстоятельств для возобновления военных действий. Свидание с Филиппом было у Фессалийских Темп. Получив от царя ответ, что он немедленно отправит послов, Корнелий прибыл в Фермопилы, где в положенные дни бывал обыкновенно многолюдный съезд (Пилейским — он называется) представителей Греции. Особенно убеждал он Этолов, чтобы они постоянными и верными пребывали в чувствах приязни к народу Римскому. Старейшины Этолов одни ласково жаловались, что народ Римский уже не в том расположении духа, в каком был, пока продолжалась война; другие более резко обвиняли Римлян и упрекали их: «что они, без содействия Этолов, не могли бы ни победить Филиппа, ни даже перейти в Грецию.» Желая положить конец этим жалобам, которые могли бы принять вид открытого спора при его противодействии, Корнелий сказал Этолам: «если только они отправят послов в Рим, то получат удовлетворение во всех своих справедливых требованиях.» Вследствие этого, определено — отправить послов; такой конец имела война с Филиппом.
36. Между тем как это происходило в Греции, Македонии и Азии, Етрурия сделалась почти вся враждебною, вследствие восстания рабов. Для следствия по этому предмету, и для усмирения восстания, отправлен претор М. Ацилий, которому досталось по жребию право суда между иностранцами и гражданами, с одним из двух городских легионов. Одних, уже собравшихся вместе, он победил в открытом бою; из них много убито и не мало попало в плен; других, особенно зачинщиков заговора, наказав розгами, распял на крестах, а остальных возвратил их владельцам. Консулы отправились в провинции. Марцелл вошел в пределы Бойев, но когда воины, утомленные переходом, продолжавшимся целый день, стали располагаться лагерем на возвышении, некто Королам, царек Бойев, с большим отрядом, напал на них и избил до трех тысяч человек. Несколько знаменитых мужей пало в этом сражении, быв захвачены врасплох; в том числе префекты союзников: Т. Семпроний Гракх и М. Юний Силан, а также и военные трибуны из второго легиона М, Огульний и П. Клавдий. Впрочем, Римляне деятельно укрепили и удержали за собою лагерь, хотя неприятели, возгордясь удачною схваткою, без успеха атаковали было самый лагерь. На этом месте Марцелл оставался в продолжении нескольких дней, пока заботился и о раненых, и давал умам воинов оправиться после испытанного ими ужаса. Бойи — народ менее всего способный переносить скуку ожидания, разошлись в разные стороны по своим укреплениям и селам. Марцелл, переправясь поспешно через реку По, повел легионы в Комское поле, где стояли лагерем Инсубры, пригласив и Коменцев к восстанию. Галлы, ободренные недавним успехом бойев, напали на римлян во время самого их движения; первый натиск был так силен, что передние ряды римлян подались было. Приметив это, Марцелл, опасаясь, чтобы это начало отступления не обратилось в настоящее бегство, противоставив неприятелю когорту Марсов и выслал эскадроны Латинской конницы против неприятеля. Когда повторенный натиск её отбил, далеко заносившегося вперед, неприятеля, оправились и прочие ряды Римлян, и сначала оказали упорное сопротивление, а потом стали действовать и наступательно с большою силою. Галлы не выдержали дальнейшей борьбы и обратились в самое беспорядочное бегство. Валерий Антиас пишет, что в этом сражении убито до сорока тысяч неприятелей; взято 57 военных значков, телег четыреста тридцать две и много золотых ожерельев; из них одно, тяжелого весу, принесено в дар Юпитеру Капитолийскому и находилось в его храме, как пишет историк Клавдий. В этот день лагерь Галлов взят приступом и разграблен, и город Ком взят в самое короткое время. Вслед за тем тридцать два укрепленных городка изъявили покорность консулу. Писатели также говорят о том двояко: к Бойям ли прежде, или к Инсубрам консул ввел войска и загладил неудачное сражение успешным; или победа, одержанная у Кома, омрачена поражением, понесенным в земле Бойев.
37. При таких, столь разнообразных, переменах счастия, А. Фурии Пурпуреон, другой консул, прибыл в землю Бойев через земли Сапинианского племени. Уже приближался он к Мутильскому укреплению, как опасаясь, чтобы Бойи и не отрезали ему сообщений, он отвел войско назад тем же путем, каким привел, и большим обходом прибыл к товарищу по местам открытым и, следовательно, безопасным. Соединив войска, оба консула опустошили сначала земли Бойев до города Кельзина. Город и этот и прочие, находившиеся около него укрепленные места, и почти все Бойи, кроме молодежи, взявшейся за оружие для грабежа (тут она удалилась в непроходимые леса) покорились. Потом войска переведены в землю Лигуров. Бойи, надеясь найти случай нечаянно напасть на ряды Римлян, менее имевших осторожности, так как они полагали, что неприятель далеко, следовали за Римлянами скрытыми лесными тропинками. Они их не нагнали и, переправясь нечаянно через реку По на судах, опустошили земли Левов и Либуев; возвращаясь по самому краю Лигурской области с добычею, найденною в полях, она наткнулись на Римское войско. Завязалось сражение скорее и с большим жаром, чем если бы обе стороны на это изготовились, и встретились, в назначенном месте и в назначенное время. Тут обнаружилось, как сильно раздражение для возбуждения мужества. Римляне сражались с таким ожесточением, добивались не столько славы, победы, сколько крови врагов, что от неприятелей вряд ли остался человек, который бы принес весть об их поражении. Вследствие этих событий, сведение о которых получено в Риме письмами от консулов, объявлено благодарственное молебствие на три дня. Вскоре после того Марцелл прибыл в Рим, и ему даны почести триумфа с большою готовностью сената. Находясь в отправлении должности, торжествовал Марцелл над Инсубрами и Коменцами. Надежду триумфа над Бойями он предоставил товарищу: он один имел неудачное столкновение с этим народом, и если победил его, то в соединении с товарищем. Огромная добыча неприятельская провезена на взятых у него телегах; много несено было военных значков, меди триста двадцать тысяч, серебра в монете двести тридцать четыре тысячи фунтов. Каждому из пеших воинов дано по восьмисот асс, а всаднику и сотнику втрое.
38. В том же году царь Антиох провел зиму в Ефесе и хотел все Греческие города Азии подчинить прежней зависимости. Относительно прочих он видел, что они без большого затруднения покорятся ему, или потому что находятся на местах ровных, или потому что они мало полагались на свои стены, укрепления и средства к защите. Смирна и Лампсак присваивали себе права свободы, и можно было опасаться, что если им уступить то, чего они желали, то за ними последуют Смирна в Еолиде и Ионии, Лампсак в Геллеспонте и другие города. А потому Антиох из Ефеса послал осаждать Смирну, а войскам, находившимся в Абидосе, оставив там небольшой гарнизон, велел идти для атаки Лампсака. И он старался действовать не одним ужасом, но чрез послов снисходительно беседовал с жителями, упрекал их в самонадеянности и упорстве, и даже питал их надеждою, что они в скором времени получат то, чего желают, но так, чтобы для них самих, и для других было ясно, что свободу они получили от царя, а не обязаны ею простому случаю. На это они отвечали, что: «Антиох не должен ни сердиться, ни удивляться, если они не могут равнодушно перенести надежду на отсрочку свободы». В начале весны Антиох отправился из Ефеса на судах по направлению к Геллеспонту; пешие же войска приказал из Абидоса перевести в Херсонес. У Мадита, Херсонесского города, соединились сухопутные и морские силы Антиоха. Так как жители города затворили ворота, то он окружил стены вооруженными войсками, и когда осадные работы подвинулись вперед, то жители покорились. Под влиянием того же страха изъявили покорность царю жители Сестоса, и прочих городов Херсонеса. Тогда Антиох, со всеми морскими и сухопутными силами, подступил к Лизимахию. Видя этот город опустевшим и почти в развалинах — так как за несколько перед тем лет его взяли Фракийцы и разграбили — он пожелал восстановить город, столь известный и расположенный в весьма удобном месте. С большим усердием взялся он за это дело, стал возобновлять дома и стены; частью прежних жителей Лизимахии, рассеявшихся бегством по Геллеспонту и Херсонесу, приказал отыскивать и приводить, частью набирать и всеми средствами увеличивать число новых поселенцев, предлагая им большие выгоды. Вместе с тем, чтобы уничтожить опасения со стороны Фракийцев, он сам, с половиною своих пеших войск, отправился для опустошения ближних мест Фракии, а другую часть войска и экипажи судов он оставил исправлять укрепления возобновленного города.
39. Около этого времени и Л. Корнелий, отправленный сенатом для разбора споров, возникших между царями Антиохом и Птолемеем, остановился в Селимбрии, из числа десяти послов П. Лентулл из Баргилий, и П. Виллия и Л. Терентий из Тазоса отправились в Лизимахию. Туда же прибыли: из Селимбрии — Л. Корнелий, а из Фракии не много дней спустя Антиох. Первое свидание с послами, и потом приглашения, сначала были проникнуты ласкою и гостеприимством; но когда дошло дело до исполнения поручений, и до переговоров о теперешнем положении Азии, то умы с обеих сторон дошли до значительной степени раздражения. Римляне не скрывали от царя, что сенат не одобряет всех его действий с того времени, как он с флотом оставил Сирию, и считали справедливым, чтобы Антиох возвратил Птолемею все города, какие только были во власти этого последнего. Что же касается до тех городов, которые принадлежали Филиппу, но которые Антиох, пользуясь удобным случаем, когда внимание Филиппа было обращено на войну с Римлянами, захватил себе, то Римляне не могут допустить, чтобы, между тем как они в течение стольких лет, действуя на суше и на море, не щадили ни денег, ни трудов, плоды этой войны достались Антиоху. Если Римлянам было возможно по–видимому не обращать внимания на прибытие Антиоха в Азию, как будто оно к ним не имеет никакого отношения; то теперь когда он перешел в Европу со всеми силами морскими и сухопутными, такой поступок можно ли не счесть почти за прямое объявление войны Римлянам? А он, Антиох, все–таки будет против этого спорить, хотя бы пришел и в Италию. Но Римляне не станут дожидаться того, чтобы ему и это было возможно сделать»!
40. На это Антиох отвечал: «его удивляет, как тщательно Римляне исследуют, что нужно делать царю Антиоху, а сами себе не хотят назначить наконец пределов, до каких рубежей земли или морей намерены они распространят свое владычество. Народу Римскому до Азии нет никакого дела, и ему присматриваться до того, что Антиох делает в Азии, также мало нужно, как Антиоху до того, что делает народ Римский в Италии. Что же касается жалобы Римлян, что он, Антиох, отнял города у Птолемея, то он находится с ним в дружественных отношениях, и даже между ними завязывается дело о заключении связей родства. Да и ничего он не отнял у Филиппа, пользуясь его несчастьем, и не против Римлян переправился в Европу, но все, над чем царствовал Лизимах (с поражением которого все его владения по праву войны достались Селевку) он считает себе принадлежащим. Между, тем как его предки заняты были другими делами, одни из этих владений были незаконно захвачены Птолемеем, а другие Филиппом. Относительно же Херсонеса и ближайших мест Фракии, находящихся около Лизимахии, кто может сомневаться в том, что они принадлежали Лизимаху? Он, Антиох, прибыл сюда, вступить в свои старинные права. Город Лизимахию, разрушенный набегом Фракийцев, он возобновляет для того, чтобы он был столицею царства для сына его Селевка».
41. Несколько дней продолжались такие споры; как вдруг прошел слух, неизвестно из какого источника, о том, будто царь Птолемей помер, и этот слух был причиною, что совещания окончились ничем. И та, и другая сторона делала вид, будто ничего не знает нового, а между тем и Л. Корнелий, который имел поручения к двум царям Антиоху и Птолемею, хотел выиграть сколько–нибудь времени, чтобы послать к Птолемею: ему нужно было поспеть в Египет прежде, чем обозначатся действия нового правительства, и Антиох полагал, что Египет достанется ему, если он успеет его захватить. А потому, отпустив Римлян, и оставив сына Селевка с сухопутными войсками возобновлять Лизимахию, согласно принятого им намерения, сам, со всем флотом поплыл в Ефес. Вместе с тем отправил он послов к Квинкцию — уверять его, что царь ничего нового не замышляет и заключить союз, а сам плывя вдоль берегов Азии, прибыл в Ликию. Узнав в Патарах, что Птолемей жив, Аитиох оставил намерение плыть в Египет. Тем не менее, он отправился по направлению к Кипру, и когда огибал Хелидонский мыс, то несколько задержан возмущением матросов в Памфилии, около реки Евримедонта. Когда он отсюда плыл к устьям реки Сары поднялась страшная буря, которая угрожала гибелью ему со всем флотом. Много судов разбито, и много выброшено на берег; некоторые суда так быстро погрузились в воду, что ни один человек не выплыл на берег. Много людей при этом погибло, и не только простых воинов и матросов, но даже несколько лиц, приближенных в царю. Собрав суда, какие остались от кораблекрушения, царь, видя, что уже дело не в том, чтобы испробовать нападение на Кипр, возвратился в Селевкию далеко не в столь блистательном виде, в каком отправился отсюда. Отдав здесь приказание вытащить суда на берег (так как уже наступила зима), он сам удалился зимовать в Антиохию. Вот в каком положении находились дела царей.
42. В Риме первый раз назначены три сановника для жертвенных приношений (триумвиры эпулоны): К. Лициний Лукулл, трибун народный (он же внес закон об их назначении) и П. Манлий, и П. Порций Лека. Этим сановникам предоставлено наравне с первосвященниками, законом право носить шитые одежды, но большой спор был в этом году, у квесторов городских, К. Фабия Лабеона и Л. Аврелия со всеми жрецами. Нужны были деньги, и частные люди выплатили последний взнос денег, назначенных на войну. Квесторы требовали от гадателей и жрецов, чтобы и они внесли то, что с них следовало на войну. Безуспешно апеллировали священнослужители к трибунам народным, и с них взысканы деньги за все года, в которые они не платили. В том же году умерли два первосвященника, и на их место назначены новые: М. Марцелл консул на место К. Семпрония Тудитана, который в Испании умер претором, и Л. Валерий Флакк на место М. Корнелия Цетега. К. Фабий Максим авгур умер весьма молодым, прежде нежели исправлял какую–либо должность; в этом году на его место никто не назначен авгуром. Вслед за тем консульские выборы произведены М. Марцеллом консулом; консулами выбраны: Л. Валерий Флакк, М Порций Катон. Преторами потом назначены: К. Фабриций Лусцин, К. Атиний Лабео, Кн. Манлий Вульсо, Ап. Клавдий Нерон, П. Манлий, П. Порций Лека. В этом году курульные эдили, М. Фульвий Нобилиор и К. Фламиний, распределили между народом двести тысяч мер пшеницы, по два асса за меру. Этот хлеб, в честь самого К. Фламиния и его отца, Сицилийцы привезли в Рим. Честь этого поступка Фламиний разделил с товарищем; игры Римские великолепно и приготовлены, и в полном составе отпразднованы три раза. Эдили народные: Кн. Домиций Агенобарб и К. Скрибоний Курио представили на суд народа многих ростовщиков; трое из них подверглись осуждению; на штрафные деньги, ими внесенные, эдили воздвигли храм Фавна на острове. Игры плебейские даны два раза, и по случаю игр было пиршество.
43. Л. Валерий Флакк и М. Порций Катон консулы в Мартовские Иды — в этот день вступили они в отправление должности — доложили сенату относительно провинций: «так как в Испании развилась такая война, что необходимо там присутствие консула и его войска, то положили: консулы ближнюю Испанию и Италию провинции распределят между собою или по добровольному согласию, или по жребию. Кому из них достанется провинциею Испания, тот должен взять с собою два легиона, пятнадцать тысяч союзников Латинского наименования, и восемьсот всадников, а военных судов двадцать. Другой консул пусть наберет два легиона. Их достаточно для того, чтобы удержать в повиновении провинцию Галлию, так как в прошлом году Инсубры и Бойи претерпели поражение.» По жребию досталась: Катону — Испания, а Валерию Италия. Потом преторы распределили провинции: К. Фабриция Лусцину досталось управление городом (Римом), К. Атинию Лабеону — чужестранцами, Кн. Манлию Вульсону- Сицилиею, Ап. Клавдию Нерону — дальнею Испанией), П. Порцию Леке — Пизою, для того чтобы он мог действовать в тыл Лигурцам. П. Манлий дан консулу помощником в ближнюю Испанию. Так как подозрительны были действия, не только Антиоха, и Этолов, но и Набиса, Лакедемонского тирана, то Т. Квинкцию продолжена власть еще на год и положено ему иметь два легиона; если бы их предстояла надобность пополнить, то консулы должны произвести набор и отправить солдат в Македонию. Ап. Клавдию, кроме того легиона, который был у К. Фабия, дозволено набрать вновь две тысячи пеших воинов и двести всадников. Такое же число пеших и конных воинов определено вновь И. Манлию в ближнюю Испанию, и дан тот же легион, который был под начальством претора К. Минуция. Порцию Леке в Этрурию около Пизы назначены две тысячи пеших и пятьсот всадников из Галльского войска. В Сардинии продолжена власть Семпронию Лонгу.
44. По распределении таким образом провинции, консулы, прежде чем оставить город, отпраздновали, согласно определению жрецов, священную весну, ту самую, обет которой дал, по приказанию сената и народа Римского претор А. Корнелий Маммула в консульство Кн. Сервилия и К. Фламиния. Празднование совершилось через двадцать один год после того как дан обет. В то же время выбран, и посвящен в авгуры, К. Клавдий, сын Аппия, Пульхер на место К. Фабия Максима, умершего в предшествующем году. Уже граждане удивлялись почему, при волнении в Испании, на эту войну обращают мало внимания, получено письмо от К. Минуция: что он, у города Торбы, имел удачное сражение с вождями Испанскими Бударом и Безазидом; двенадцать тысяч неприятелей пало в сражении, военачальник Будар взят в плен; прочие разбиты и обращены в бегство.» По прочтении этого донесения, уменьшился страх со стороны Испанцев, откуда ждали было очень сильной войны; а потому все заботы, особенно по возвращении десяти послов, обратились к царю Антиоху. Они, изложив прежде то, что происходило с Филиппом, и на каких условиях дан мир, внушали, что не менее важная война угрожает со стороны Антиоха: «с огромным флотом и прекрасным пешим войском переправился он в Европу. Не отвлеки только его на этот раз неосновательная надежда; основанная на еще более неосновательном слухе — занять Египет, то уже бы теперь вся Греция была объята пламенем войны. Да и Этолы не останутся в покое, народ сам по себе беспокойный, и притом раздраженный против Римлян. Таится во внутренностях Греции еще другое огромное зло в лице Набиса, в настоящее время Лакедемонского, а при малейшей возможности всей Греции тирана; корыстолюбием и жестокостью он не уступит ни одному из тиранов, приобретших в этом отношении печальную известность. Если только ему дозволено будет удержать в своей власти Аргос, который можно назвать цитаделью всего Пелопоннеса, и если войска Римские будут выведены из Греции, то напрасные были труды освобождать ее от царя Филиппа, и Греция вместо отдаленного повелителя, будет иметь у себя тирана дома.»
45. Все это передавали люди, и сами по себе весьма достойные вероятия, и притом узнавшие положение дел хорошенько на месте. Дело, касавшееся Антиоха, казалось важнее, но так как царь, по какой бы то ни было причине, удалился в Сирию, то заблагорассудили поспешить обсуждением вопроса о тиране. Так как долго спорили о том: достаточно ли причин для того, чтобы теперь же объявить войну, или предоставить это Т, Квинкцию. Относительно Набиса, Лакедемонского тирана, сенат предоставил Квинкцию поступить так, как он найдет сообразнее с требованиями общей пользы. Дело это сочли не таким, чтобы его ускорение или замедление было особенно важно для существенных интересов народа Римского. Считали же более достойным внимания то, как поступят Аннибал и Карфагеняне в случае, если начнется война с Антиохом. Лица партии, враждебной Аннибалу, писали знатным людям в Риме, своим знакомыми постоянно одно и тоже: «Аннибал посылал к Антиоху гонцов и письма, да и от царя к нему тайно приходили послы. Подобно тому как есть звери, которые не могут быть усмирены никаким искусством, так точно и этого человека нрав остается неукротим и неумолим. Тяготится он покоем; он говорит, что государство дремлет в бездействии, и что только звук оружия может его пробудить.» Все это делало довольно вероятным воспоминание о прежней войне, которой Аннибал был не только главным деятелем, но и виновником. Недавним своим поступком раздражил Аннибал против себя умы многих знатнейших граждан.
46. В то время, в Карфагене, главную роль играло сословие судей; большую силу приобрело он тем самим, что судьи были несменяемы. Собственность, честь, самая жизнь всех граждан находились в их власти. Кто оскорбил одного из этого сословия, вооружал против себя всех его членов; а в обвинителе, при враждебном расположении судей, недостатка не было. При таком явном перевесе этого сословия (члены которого пользовались своею властью не слишком умеренно), Аннибал, сделавшись претором, приказал к себе позвать квестора; тот не обратил на это ни малейшего внимания; он принадлежал к враждебной Аннибалу партии и притом так как из квесторов переходили обыкновенно в судьи, самое могущественное сословие, то этот квестор уже заранее соразмерял свою гордость с тем значением, которое он полагал в скором времени неминуемо приобрести. Но Аннибал счел такое поведение квестора невыносимым и послал урядника схватить его. Когда он был приведен в собрание, то Аннибал обвинил не столько его, сколько все сословие судей, которых высокомерие условило совершенное бессилие и законов и должностных лиц. Заметив, что слова его были выслушаны не без удовольствия, так как большинству народа надоело уже, вредное для его вольности, господство судей, Аннибал тотчас предложил проект закона, который и был принят: чтобы судьи выбираемы были каждый год, и чтобы один и тот же судья не мог оставаться на два года. Таким действием Аннибал сколько с одной стороны заслужил благорасположение народа, столько с другой вооружил против себя умы большей части знатных граждан. Совершил он и другое дело для общего блага, которое не мало возбудило против него личных неудовольствий. Общественные доходы терялись по пустому частью от небрежности, частью были предметом для хищения и грабежа некоторым старейшинам и должностным лицам; таким образом недоставало денег выплачивать Римлянам ежегодную контрибуцию, и надобно было по–видимому ожидать тяжких налогов на частные лица.
47. Аннибал, узнав основательно, как велики сборы общественные (таможенные) как сухопутные, так и морские, и на какие предметы, они употребляются: сколько из них идет на обыкновенные общественные нужды, и сколько расходится по карманам частных лиц, вытребовал все остальные деньги и, отменив предполагавшийся налог с частных лиц, объявил в собрании народном, что государство имеет достаточно собственных средств для того, чтобы выплатить Римлянам ежегодную дань; обещание свое Аннибал привел в исполнение. Тогда те, которые, в продолжении уже нескольких лет, живились на счет общественных доходов оскорбились и пришли в негодование, как будто у них отняли их собственность, а не исторгали из рук предмет воровства. Они стали вооружать против Аннибала Римлян, искавших и без того повода обнаружить свою к нему ненависть. Долго противодействовал этому П. Сципион Африкан; он полагал не совсем совместимым с достоинством народа Римского — служить орудием частных врагов Аннибала, и считать за — выражение общественного голоса — толки партий Карфагенских. Неужели мало — говорил Сципион — победить Аннибала в открытой честной борьбе на войне, а необходимо еще принимать доносы людей, заклятых его ненавистников, решившихся чернить его имя? Впрочем, все–таки эти последние поставили на своем, и доложено отправить послов в Карфаген — высказать сенату Карфагенскому обвинение в том, что Аннибал сносится с царем Антиохом, и затевает с ним за одно войну. Отправлены три посла: Кн. Сервилий, М. Клавдий Марцелл, К. Теренций Куллео. Когда они прибыли в Карфаген, то, по совету врагов Аннибала, на вопрос о причине их прибытия, сказали, что они пришли разобрать неудовольствия, которые были у царя Нумидов Масиниссы с Карфагенянами; так вообще и думали. Только один Аннибал очень хорошо понимал, что его то и нужно Римлянам, и что мир дан Карфагенянам под условием непримиримой вражды против его одного, а потому он счел нужным уступить силе обстоятельств и судьбы. Приготовив все заранее к бегству, он в этот день нарочно долее толкался по общественной площади с целью отвести подозрение, а с наступлением вечера он в том же платье, в каком был на форуме, вышел в городские ворота с двумя провожатыми, не знавшими его намерений.
48. Так как лошади были уже готовы в том месте, где им было приказано, то Аннибал в ту же ночь поспел в Визак (так Африканцы называют одну часть этой страны), и на другой день прибыл в морю между Ахоллою и Тапсою, в своей башне. Там его приняло судно, уже готовое и снабженное веслами. Таким образом Аннибал оставил Африку: чаще жалея о судьбе отечества, чем о своей собственной; в тот же день переправился он на остров Церцину. Здесь встретил он несколько Финикийских транспортных судов с товарами; когда он выходил из корабля на берег, то все сбежались на встречу его приветствовать. Аннибал велел отвечать на вопросы, что он едет в Тир послом. Опасаясь впрочем, чтобы какое–нибудь судно не отправилось ночью и не подало в Тапс или Адрумет вести о том, что его видели в Церцине, Аннибал приказал готовиться к жертвоприношению и пригласить на пиршество начальников судов и купцов; паруса же и снасти перенести с судов на берег, чтобы ими сделать тень пирующим (время случилось среди лета). На сколько позволяли время и обстоятельства, в этот день было приготовлено и совершено торжественное пиршество; не мало вина выпито и беседа тянулась далеко в ночь. Аннибал, как только получил возможность обмануть тех, которые находились в гавани, приказал сняться с якоря. Прочие, объятые сном, и на другой день не рано опомнились от бывшего опьянения, и прошло несколько часов времени, пока они отнесли назад на суда и приладили паруса и спасти. Между тем в Карфагене множество граждан, привыкших посещать дом Аннибала, стеклось по обыкновению ко входу в его дом. Так как он не показывался, то толпа устремилась на форум (общественную площадь), отыскивая главного сановника государства. Одни полагали (что и было действительно) что он спасся бегством; другие, и таких была большая часть, с негодованием толковали, будто бы он, убит коварно Римлянами. Разнообразны бывают мнения в государстве, разделенном враждебными партиями. Наконец получено известие, что Аннибала видели в Церцине.
49. Римские послы объявили в Карфагенском сенате: «сенаторы Римские убедились вполне, что и прежде царь Филипп возбужден в войне преимущественно Аннибалом; да и теперь он же посылал и гонцов, и письма, в Антиоху и Этолам, замышляя увлечь Карфаген к отпадению и не в другое место куда–либо он отправился, а к царю Антиоху. Успокоится он не прежде, как когда опять зажжет войну на всем кругу земном. Такой образ действий Аннибала не должен оставаться безнаказанным, если только Карфагеняне хотят оказать должное удовлетворение народу Римскому и доказать, что в этом случае ничего не делалось с их ведома и общественного совета». Карфагеняне отвечали, что они исполнят все, что только Римляне найдут справедливым, Аннибал скоро и благополучно прибыл в Тир; на родине Карфагена принят как во втором отечестве этот муж, покрытый славою и честью. Только несколько дней пробыл он там, и поплыл в Антиохию. Тут он услыхал, что царь уже оставил этот город; тогда Аннибал отправился к сыну Антиоха, в то время занимавшемуся празднованием торжественных обычных игр у Дафне; обласканный им, Аннибал тотчас поплыл далее. В Ефесе нагнал он царя, находившегося еще в нерешимости, и колебавшегося начинать войну с Римлянами. Прибытие Аннибала не мало содействовало к тому, чтобы дать толчок его духу. В тоже время умы Этолов не были более расположены к дружественному союзу с Римлянами. Когда их послы просили Фарсала, Левкада и еще некоторых городов, на основании прежнего союзного договора, то сенат отослал их к Т. Квинвцию.

Книга Тридцать Четвертая

1. Среди забот, о значительных войнах, или только что приведенных к концу, или собиравшихся грозою, случилось дело, само по себе не важное, но рвением партий оно выросло в большую борьбу. М. Фунданий и Л. Валерий, трибуны народные, предложили гражданам отменить закон Оппиев; а установлен он был, но предложению К. Оппия, трибуна народного, в консульство К. Фабия и Ти. Семпрония, в самом разгаре Пунической войны: «ни одна женщина не должна иметь у себя более пол–унца золота, ни надевать цветного платья, ни ездить в запряженном экипаже в городе и его окрестностях на тысячу шагов во круг, исключая общественных жертвоприношений». М. и П. Юнии Бруты, трибуны народные, защищали закон Оппиев и утверждали, что не допустят его отменить. Многие известные лица выходили говорить как в защиту закона, так и против него. Женщин ни внушения мужей, ни их приказания, ни собственный стыд не могли удержать в домах: они занимали все улицы города, ведшие к форуму, и умоляли граждан, шедших туда — при цветущем состоянии отечества, когда со дня на день увеличивается частное достояние всех и каждого, возвратить и женщинам их прежние украшения. Со дня на день увеличивалось это стечение женщин; уже они сходились из близ лежащих городов и местечек, и решались приступать к консулам, преторам и другим должностным лицам и просить их, но неумолимым в отношении к ним оставался другой консул М. Порций Катон. Он в защиту закона, об отмене которого шло дело, сказал следующее:
2. Граждане! если бы кто из вас думал о том, чтобы удержать за собою дома относительно жены то право и величавое значение, которое довлеет, то менее дела пришлось бы нам иметь с женщинами вообще. Теперь же, когда у нас дома свобода наша подавлена дерзостью женскою, она и здесь на форуме унижается и страдает. Не будучи в состоянии сопротивляться одной, мы обратили всех в предмет ужаса для себя. Считал я баснею и пустою выдумкою рассказ о том, будто бы весь род мужчин на каком–то острове заговором женщин истреблен до конца. Но от какого же рода людей не должны мы ожидать величайшей опасности, допустите только сходы, собрания и тайные совещания? Да я в мыслях моих даже затрудняюсь решить: обстоятельство это само ли по себе дурно, или не хуже ли еще как пример? Одно относится до нас консулов и прочих должностных лиц; до другого же более дела вам самим, граждане. Согласно ли или нет с интересами отечества то, что теперь вам предлагают, это обсудить дело ваше, так как вы будете подавать голоса. Такое остервенение женщин, случилось ли оно само собою, или вызвано вами, М. Фунданий и Л. Валерий, во всяком случае относится к вине должностных лиц и не знаю бесчестья приносит оно больше, вам ли, трибуны, или нам консулам? Вам, если вы употребляете уже и женщин, как орудие ваших трибунских замыслов; нам, если мы вынуждены будем принимать законы теперь вследствие бунта женщин, как прежде вследствие бунта черни. Краскою стыда покрылось лицо мое, когда, не задолго перед сим, пришлось мне идти на форум чрез сплошные ряды женщин. Если бы не удерживало меня чувство уважения и совестливости более к каждой отдельно, чем передо всеми вообще — как бы они не сочли этого за официальное воззвание консула, то я бы им сказал: что за это за обычай выбегать на улицы, осаждать их и обращаться с просьбами к незнакомым мужчинам? Разве вы не могли об этом самом попросить каждая своего мужа отдельно? Или вы может быть ласковее в обществе, чем в частной жизни, и к чужим чем к своим? Хотя впрочем по настоящему, если бы истинный женский стыд удерживал вас в законных пределах, не должно бы вам забыть о том, какие законы принимаются и. какие отменяются. Наши предки установили, чтобы женщины ни какого дела, даже частного, не совершали без позволения; должны они находиться во власти родителей, братьев и мужей. А мы, с попущения богов, дозволяем им уже вмешиваться в дела общественные и толпиться за одно с ними на форуме, в собраниях и на выборах. И теперь что же иное делают женщины по улицам и закоулкам, как не убеждают в пользу трибунского предложения и подают свое мнение о том, что Оппиев закон необходимо отменить? Дайте волю природе, с одной стороны слабой, с другой неукротимой и животной и вообще будете надеяться, что женщины сами найдут меру дерзости, если вы ее им не укажете. Самое незначительное обстоятельство здесь то, что женщины нетерпеливо несут узы, налагаемые на них нравами и законами; домогаются они во всем уже свободы, даже сказать правду — своеволия. Успей они в том, что они теперь просят, на что же они не решатся?
3. Припомните все законы относительно женщин, которыми предки ваши сочли нужным обуздать их своеволие: да и теперь, когда они ими всеми связаны, с трудом вы можете их удержать. Но что же если мы позволим им во все вмешиваться, если будем им уступать, если наконец дозволим им быть равными мужчинам, то как вы полагаете, будут они выносимы? Поверьте, сделаются они равными, не замедлят быть и старше. Но, по истине, защищаются ли они от какого–нибудь в отношении к ним нововведения? Не о праве своем, но о несправедливости, они просят: чтобы вы, принятый, скрепленный голосами вашими, закон, опытом стольких лет одобренный, отменили; это будет значить, что вы, отменив один закон, ослабите все прочие. Нет закона, который нравился бы всем; желательно только то, чтобы он был полезен большинству, и притом по своей сущности. Если каждый будет домогаться отмены и уничтожения того, что мешает его частным правам, то зачем и издавать общие законы, если только их будут в состоянии отменят те, против кого они назначены? Желал бы я знать, что такое подало повод женщинам в ужасе устремиться на улице, проникнуть чуть не на форум и в наши собрания. Не того ли желают они, чтоб были искуплены из власти Аннибала их родители, мужья, дети, братья? Совсем нет: да и пусть никогда не будет отечество наше в такой крайности, но когда это так было, отказывали вы в этом их благочестивым просьбам. Теперь не святость чувств к своим родным, не забота о них взволновали наших женщин. Может быть причиною тому религиозное чувство; не собрались ли они для встречи Матери Идейской, идущей из Пессинунта Фригийского? Какой же сколько–нибудь честный предлог дается этому волнению женщин? Они говорят: дозвольте нам блистать золотом и порфирою: в колесницах, и в праздничные, и не в праздничные дни, как бы в знак торжества нашего над побежденным и отмененным законом, и над отбитием и взятием в плен голосов ваших, мы поедем по городу; отныне не будет никакой меры издержкам, никакой границы роскоши.
4. Не раз уже слышали вы меня, что я жалуюсь на непомерные издержки со стороны как женщин, так и мужчин, и притом не только частных, но и должностных лиц. Наше общество жертвою двух противоположных пороков — корыстолюбия и роскоши, а эти то страшные болезни были причиною падения всех великих государств. Оттого то я, по мере того, как счастье улыбается все более и более судьбам нашего отечества, власть его распространяется и мы уже перешли в Грецию и Азию, страны, исполненные соблазнами всякого рода разврата, к сокровищницам царей протягиваем мы уже руки, тем более страшусь, как бы не мы овладели этими предметами, а они нами. Поверьте мне — враждебные для нашего города, внесены в него из Сиракуз изображения искусств. Уже я слышу слишком много людей, превозносящих похвалами удивления украшения Коринфа и Афин; для этих людей уже служат предметом насмешки глиняные сосуды, стоящие перед богами Римскими, Что же касается до меня, то я предпочитаю иметь благоприятными этих последних богов и я полагаю, что они не оставят нас своим благоволением, если только мы позволим им оставаться на прежних местах. На памяти отцов наших Пирр, через посла Цинея, соблазнял дарами умы не только мужчин, но и женщин наших. Тогда еще не был издан закон Оппиев для ограничения женской роскоши, и впрочем, ни одна из женщин не взяла даров. Какая же вы полагаете была тому причина? Та же самая, по которой у наших предков на этот предмет не было сделано распоряжения; не было вовсе роскоши, которую бы нужно было ограничивать. Точно также как прежде узнаны болезни, чем лекарства от них, так и страсти возникли прежде, чем законы, которые их должны обуздывать. Что вызвало Лициниев закон о пятистах десятинах, как не непомерная страсть к распространению поместий? Чему обязан своим началом Цинциев закон о дарах и приношениях как не тому, что простой народ начал становиться, как бы данником сената? А потому и неудивительно, если в то время не было нужды ни в Оппиевом, ни в другом каком–либо законе, который ограничил бы меру издержек женских, когда женщины отказывались сами и от предлагаемых им золотых вещей и драгоценных тканей. Если бы Цинеас со своими дарами обходил наш город теперь, то из стоящих на улицах женщин, конечно нашел бы и таких, которые приняли бы. Относительно некоторых страстей, я не могу постигнуть ни их причины, ни смысла: в том, что для тебя невозможно то, что доступно другому, заключается какая–то от природы совестливость и вместе неудовольствие; но если внешность у всех будет одинакова, то что же посовестится показать на себе каждая из вас? Самый отвратительный стыд, когда стыдятся бережливости и бедности; но закон теперь избавляет вас от этой необходимости, потому что вы не имеете того, чего нельзя иметь. Такого–то именно равенства я и не хочу — говорит богачка; почему я не могу показаться в общество, покрытая золотом и драгоценными тканями, почему этот несносный закон прикрывает бедность других? Не будучи в состоянии никогда иметь, они подают вид, что они имели бы, будь это дозволено. Римляне, вы хотите вызвать между вашими женщинами борьбу, вы хотите, чтобы женщина богатая пожелала иметь то, что для другой недоступно; бедные же перед ложным опасением какого то презрения, будут тянуться через силу. И когда начнут стыдиться того, чего не должно, перестанут стыдиться и того, чего следует. Которая женщина будет в состоянии, приготовит из своего, а которая не будет в состоянии, станет просить мужа. Бедный тот муж во всяком случае, и если уступит просьбам, я если не уступит; ему придется видеть, что другой принесет то, чего он не даст. Теперь они всенародно просят посторонних мужчин, да и притом о самом важном — о законе и о подаче голосов, и от некоторых получают, действуя неумолимо против тебя, твоей собственности и детей твоих. Как только закон не будет более ограничивать меру издержек жены твоей, ты сам уже никогда не будешь в состоянии этого сделать. Не думайте, граждане, чтобы дело это пришло в то же положение, в каком оно находилось до издания этого закона. Относительно человека дурного, гораздо лучше и безопаснее не обвинять его вовсе, чем обвиненного оправдать. Да и роскошь, если бы ее не трогали, была бы сноснее, чем какова она будет теперь, раздраженная самим стеснением уз, подобно диким зверям, в настоящее же время выпущенная на волю. Я со своей стороны полагаю, что закон Оппиев ни в каком случае не должен быть отменен; как бы вы ни поступили, я желаю, чтобы благоволение богов обратило все ваши действия к вашему благополучию.
5. После того и те трибуны народные, которые вызвались протестовать против отмены закона, присовокупили от себя немногое в том же смысле. Тогда Л. Валерий в защиту сделанного им предложения сказал следующее: если бы только одни частные лица выходили для присоветывания и отсоветования того, что мы предложили, то и я бы, считая, что уже достаточно сказано и с той, и с другой стороны, в молчании дожидался вашего решения голосами. Теперь же, когда консул М. Порций, человек в высшей степени достойный уважения, не только мнением своим, которое и без слов имело бы достаточно значении, но и длинною, тщательно обработанною, речью восстал против нашего мнения, то необходимо и мне отвечать ему вкратце. Впрочем противник мой потратил более слов на упреки женщинам, чем на отсоветывание нашего предложения, и даже он выразил сомнение насчет того: женщины действуют так по собственному ли побуждению или по нашему внушению. Буду говорить в защиту нашего предложения, а не нас самих: консул высказал это обвинение не столько на самом деле, сколько для красного словца. Скопищем, бунтом, и даже восстанием женщин назвал он то, что матери семейств ваших просили вас публично — закон, в трудные времена военные изданный против них, отменить теперь, когда отечество в благополучии цветет миром. Я знаю, что и эти и другие выражения суть только слова пышные, которые подбираются с целью придать важность предмету. Всем нам очень хорошо известно, что М. Катон оратор не только серьезный, но даже суровый, между тем как он нравом очень кроток. Да и наконец, что же нового сделали женщины, если многие из них в деле, до них касающемся, вышли из домов? Никогда до сих пор и не являлись они публично? Но я в твоем же историческом сочинении начала найду доказательства против тебя. Выслушай, сколько раз поступали так женщины и притом каждый раз для блага общественного. В самом начале, когда царствовал Ромул, когда Капитолий был взят Сабинами и сражение произошло на самой общественной площади, не вмешательством ли женщин, бросившихся между рядов сражающихся, положен конец бою? Как! По изгнании царей когда полки Вольсков, ведомые Марцием Кориоланом, стали лагерем на пятой миле от города, врагов, которыми наш город был бы подавлен, отвратили женщины. Да и когда город был взят Галлами, кто его выкупил? Женщины, с общего согласия, принесли публично все свое золото. В недавнюю войну (не стану более приводить примеров старины), когда оказалась нужда в деньгах, не нашло ли себе пособие казначейство во вдовьих деньгах? А когда, при сомнительных обстоятельствах, необходимо было призвать на помощь и дотоле неизвестных богов, то женщины наши все вместе не отправились ли к берегу моря принять Матерь Идейскую? Ответят мне, что разные были при этом побудительные причины, да я и не имею в мыслях равнять их; для меня достаточно защитить женщин, показав, что они нового ничего не сделали. Впрочем, если ни для кого не было предметом удивления, что женщины действовали так в делах, которые одинаково касались как до них, так и до мужчин, то зачем же нам удивляться тому, что они так поступили в деле, которое непосредственно до них касается? И что же они в самом деле сделали? Прихотливый по истине слух должны мы иметь, если мы, между тем, как и господа не пренебрегают просьбами рабов своих, приходим в негодование от того, что нас просят честные женщины.»
6. Теперь прихожу в тому, о чем идет дело: в этом отношении консул рассматривал этот предмет двояко: с негодованием смотрит он на отмену каждого, какого бы то ни было, закона, в частности защищает закон, изданный для ограничения роскоши и мотовства женщин. Слова Порция в защиту законов вообще, условлены званием его как консула; нападки же на роскошь соответствуют чрезмерной строгости нравов самого оратора. И потому возникает для нас опасение, как бы если мы не докажем — и в том и в другом отношении неосновательности воззрений консула, они не ввели вас в какое–либо заблуждение. Что касается меня собственно, то и я, относительно тех законов, которые изданы не на какой–либо срок времени, но навсегда в видах постоянной их полезности — признаюсь, того убеждения, что ни одного из них отменять не следует, разве только или опыт показал на деле несостоятельность закона, или самое положение государства сделало его ненужным. Таким образом законы, вызванные потребностями известного времени можно так выразиться, смертны и, как я вижу, изменяются вместе с условиями времени. Большую часть законов, изданных в мирное время, отменяет военное положение, а изданных в военное время, восстановление мира, подобно тому, как при управлении судном одни распоряжения условливаются временем тишины, а другие — бури. При таком различии, условленном сущностью дела, к какому же разряду относится по–видимому этот закон, об отмене которого мы просим? Не древний ли это закон, еще от времен царей, получивший начало вместе с нашим городом. Или, что вслед за этим, не записан ли он в двенадцати таблицах, изданных децемвирами, избранными для написания законов, может быть предки наши не считали возможным сохранить без него честь женщин, а потому и нам последует ли опасаться, чтобы отмена закона не была вместе отменою скромности и стыдливости женщин? — Кому же неизвестно, что этот закон недавний, изданный за 20 лет перед сим в консульство К. Фабия и Т. Семпрония. Если же, при отсутствии этого закона, женщины наши, в продолжении стольких лет, отличались прекрасною нравственностью, то есть ли нам основание опасаться, что с отменою этого закона, они бросятся во все излишества роскоши? Будь этот закон издан для ограничения неумеренности женщин, то должно бы опасаться, как бы она не проявилась с новою силою после отмены закона; но, почему издан закон, указывают обстоятельства времени. Аннибал в Италии был победителем у Канн; уже Тарент, Арпы, Капуя — находились в его власти. Ждали, что вот–вот он подвинет войско свое к стенам Рима. Союзники наши отпали. Не было у нас ни воинов на пополнение убыли, ни матросов для сбережения флота, ни денег в казначействе; вооружали мы и рабов, купленных с таким условием, чтобы деньги за них выплатить их господам по окончании войны. С такою же отсрочкою денег и поставщики вызвались поставлять хлеб и прочие предметы, употребление которых необходимо на войне. Мы же давали рабов к веслам в числе, определенном соответственно цензу и жалованье им платили из нашего же кармана. Все серебро и золото наше мы, вслед за сенаторами, показавшими пример такого поступка, принесли обществу. Вдовы и сироты представили также свои деньги в казначейство. Сделано было предостережение — более какого количества серебра и золота в деле, а также серебра и меди в монете мы не должны были иметь у себя дома. Не в это ли время женщины наши предавались роскоши и щегольству в такой мере, что для ограничения их потребовался закон Оппиев? Тогда как по причине того, что жертвоприношение Церере вследствие общего плача всех женщин, было остановлено — необходим был сенатский декрет, ограничивавший время плача тридцатью днями. Для кого же не ясно, что бедность и жалкое положение государства и то, что деньги всех частных лиц потребовались на общественные нужды — условили написание этого закона, и что он должен оставаться только, пока будут существовать причины, условившие его издание? Если же определения сената и постановления народа, относящиеся к тому времени, должны сохранить свою силу навсегда, то зачем же мы возвратили частным лицам их деньги? Зачем за предметы, поставленные для общественной потребности, платим тотчас же деньгами? зачем не покупаем рабов для отправления военной службы? Почему мы, частные лица, не выставляем теперь гребцов, как поступили в то время?
7. «И так для всех сословий, для всех граждан, ощутительна перемена к лучшему, последовавшая в положении государства; одни жены наши не насладятся плодами мира и спокойствия общественного? Драгоценными порфирными тканями мы мужчины пользуемся; носим шитые одежды при отправлении должностей, при жертвоприношениях; дети наши облачаются в тоги, вышитые порфирою. Должностным лицам в наших колониях и муниципиях, а здесь в Риме низшим сановникам, сельским начальникам предоставили мы право носить шитую тогу; и не только живые сохраняют это отличие, но даже и мертвые сожигаются вместе с ним. Одним женщинам запретим мы употребление пурпурных тканей? И между тем как мужчинам дозволено их употреблять на постилки, матерям семей наших не позволим мы иметь порфирную накидку? Конь твой красивее будет убран, чем жена одета? Впрочем относительно пурпурных тканей, которые трутся, портятся, я еще понимаю причину упорства, хотя она и несправедлива; но относительно золотых вещей, с которыми уже невозможен ущерб, после того как они сделаны, что же может быть дурного? Скорее же это будет запас, готовый на нужды частные и общественные, как вы уже это и испытали. Порций утверждает, что между женщин, при невозможности ни одной из них иметь, не возникает соперничества. Но по истине разве не приходят они в огорчение и негодование, видя, что женам союзных нам Латинян доступны те украшения, которые у наших отняты: Латинянки украшаются золотом и пурпурными тканями; они разъезжают по городу в колесницах, между тем как Римлянки идут пешками, как будто бы и господство принадлежит тем чужим гражданам, а не нам. Умы мужчин не могло бы это не огорчить: чего же вы ждете от женщин, на которых действуют самые мелочи? Недоступны им ни гражданские, ни духовные должности, ни триумфы, ни отличия, ни дары, ни военная добыча. Опрятность, красота одежд и убранства — вот все отличия женщин: ими они радуются и хвалятся. Совокупность этих достоинств, и по убеждению предков наших, составляла прелесть женскую. Во время траура, что же слагают с себя женщины как не порфирные ткани и золотые вещи? И по окончании траура, не возлагают ли на себя опять? В случаях торжественных, при молебствиях и т. п. не стараются ли они украситься еще более? Но может быть, с отменою закона Оппиева, у каждого из вас не останется достаточно власти — воспретить, буде пожелаете то, чего теперь не дозволяет закон; менее вам будут подчинены ваши дочери, жены, сестры? Их зависимость от близких не окончится, пока они живы. Для женщины ничего не может быть ужаснее свободы, которая условлена вдовством и сиротством. Они предпочитают меру своих украшений находить в вашей воле, чем в законе. Конечно, и вы женщин должны держать в зависимости и опеке, но не в рабстве; более чести, чтобы они называли вас отцами и мужьями, чем господами. Ненавистные слова употребил только что перед сим консул: он говорил о каком–то женском восстании и бунте. Не должны ли мы опасаться, как бы женщины не заняли Священную гору, как некогда раздраженная чернь, или Авентинский холм? Но имейте снисхождение к слабости консула, и решите дело по вашему усмотрению; чем вы сильнее, тем умереннее должны пользоваться властью».
8. После того когда такие–то речи сказаны были как в защиту закона, так и против него — на другой день женщины еще в большем числе, вышли из домов; они сплошною толпою осадили двери всех тех трибунов, которые противились предложению товарищей, и перестали просить не прежде, как трибуны отказались противодействовать. Тогда уже не осталось никакого сомнения в том, что все трибы отменят закон; он отменен через двадцать лет после того как издан. Консул М. Порций, по отмене Оппиева закона, немедленно отправился к порту Луны с 25 длинными судами, из числа которых пять принадлежали союзникам; туда же приказал он собраться войску. Разослав повеления по прибрежью моря, он собрал суда всякого рода и, отправляясь от порта Луны, приказал им собраться к порту Пиренейскому: оттуда он со всем флотом намеревался идти против неприятеля. Обогнув Лигустинские горы и Галльский залив, суда прибыли к назначенному консулом дню. Оттуда дошли к Роду, и силою вытеснили Испанский гарнизон, находившийся в укреплении. Из Роды с попутным ветром прибыли в Емпорий; здесь все войска, кроме матросов, высажены на берег.
9. Уже в то время, в Емпориях было два города, разделенные стеною: один принадлежал Грекам, родом из Фокеи, откуда и Массилийцы, а другой Испанцам. Греческий город был обращен более к морю, так что весь круг стены, по открытому месту, заключал в себе не более 400 шагов. Город Испанцев, более удаленный от моря, был обнесен стеною, имевшею в окружности 3000 шагов. В последствии присоединился еще третий род жителей, Римские поселенцы, водворенные здесь божественным цезарем после поражения сыновей Помпея. Теперь все жители слились в одно целое, так как сначала Испанцы, потом Греки, приняты в число граждан Римских. Удивительно было бы для всякого, кто бы в то время посмотрел — в чем Греки находят средства к своей защите, так как с одной стороны было открытое море, а с другой непосредственное соседство Испанцев, народа дикого и воинственного. Но защиту своей слабости Греки находили в дисциплине, которую и между храбрых поддерживает лучше всего страх. Часть стены, обращенная в полю, была укреплена наилучшим образом и в эту сторону были обращены только одни ворота: постоянным стражем их был один из городских начальников. Ночью третья часть граждан караулила по стенам, и это было не одним только обычаем и установлением закона; но с таким старанием были содержимы караулы и делаемы обходы, как будто бы неприятель находился у ворот. Из Испанцев не допускали никого в город, да и сами не выходили из него без соблюдения мер осторожности: выход к морю был всем доступен. В ворота же, обращенные к Испанскому городу, они выходили не иначе, как в большом числе, и почти всегда та третья часть граждан, которой следовало в ближайшую ночь держать караулы по стенам. Выходить же из города нужно было по следующей причине: торговля с Греками была необходима и Испанцам, неопытным на море, и Греки желали продать вещи, привезенные к ним извне на судах и закупать произведения полей. Такие отношения взаимной пользы делали то, что город Испанский был доступен Грекам: эти последние были тем безопаснее, что их прикрывала сень дружественных отношений к Римлянам, и они держались их крепко, хотя слабость их сил не давала им возможности быть полезными в такой мере, как Массилийцы. И тут жители приняли и консула и войско ласково и гостеприимно. Не много дней провел здесь Катон для узнания, где находятся войска неприятельские и в каком количестве; а для того чтобы и это замедление не осталось без пользы, он все это время употребил на упражнение войск. В то время года хлеб у Испанцев был уже убран в гумна; а потому консул воспретил закупщикам заготовлять хлеб и отослать их в Рим: война говорил он — должна сама себя кормить. Двинувшись из Емпорий, консул предал огню и мечу поля неприятельские; везде господствовали ужас и бегство.
10. В тоже время, когда М. Гельвий уходил из дальней Испании с отрядом в шесть тысяч человек, данным ему претором Ап. Клавдием, огромные полчища Цельтиберов встретили его у города Иллитургиса. Валерий пишет, что вооруженных воинов было у них двадцать тысяч; двенадцать тысяч из них убито, город Иллитургис взят, и в нем истреблены все взрослые граждане мужеского пола. Оттуда Гельвий прибыл к лагерю Катона, и так как эта сторона была уже безопасна от неприятелей, то Гельвий отослал свой отряд обратно в дальнюю Испанию, а сам отправился в Рим, где и имел въезд в город с почестями овации за свои удачные действия на войне. Неделанного серебра внес он в казначейство четырнадцать тысяч семьсот тридцать два фунта, а в монете семнадцать тысяч двадцать три; Осценского серебра — сто двадцать тысяч четыреста тридцать восемь фунтов. Сенат отказал ему в почестях триумфа на том основании, что он сражался чужим счастием (под чужими ауспициями) и в чужой провинция. Впрочем, он возвратился уже через два года, так как, по передаче провинции своему преемнику, К. Минуций, в продолжении следующего года, был задержан там долгою и тяжкою болезнью. А потому Гельвий вошел в Рим с почестями овации только за два месяца перед тем, как его преемник К. Минуций имел торжественный въезд; этот со своей стороны внес серебра тридцать четыре тысячи восемьсот фунтов; в монете семьдесят восемь тысяч, и Осцийского серебра двести семьдесят восемь тысяч.
11. Между тем в Испании консул имел лагерь неподалеку от Емпорий. Туда прибыли трое послов от царька Иллергетов, Билистага — в том числе один его сын. Они жаловались, что их укрепления подвергаются нападениям и что нет никакой надежды на сопротивление, если их не защитят Римские воины. Достаточно будет трех тысяч и неприятель, если придет такое подкрепление, не останется. На это консул отвечал, что он: «не остается равнодушен ни к их опасности, ни к затруднительному положению, но что у него не столько войск, чтобы для него было возможно, имея недалеко от себя значительные неприятельские силы, с которыми в скором времени придется сражаться в открытом бою — чего он и ждет со дня на день — без вреда для себя ослабить силы, отделив часть войска». Выслушав такой ответ, посла со слезами упали к догам консула; они его умоляли: чтобы он их не покидал при таких тревожных их обстоятельствам. Куда же им идти, если их оттолкнусь от себя Римляне? Нет у них ни союзников и никакой надежды ни откуда. Могли бы они быть вне этой опасности, если бы захотели изменить верности, и вступить в заговор с другими; никакие опасения, никакие угрозы не могли на них подействовать, так как они полагали всегда найти в Римлянах достаточно помощи и защиты. Но если же это не так, если консул им откажет, то они берут в свидетели а богов, и людей, что против воли своей и вынужденно, для того чтобы не подпасть участи Сагунтинцев, они должны будут изменить и если необходимо гибнуть, то они предпочитают гибнуть с прочими Испанцами, чем одни».
12. И в этот день они отпущены так, без ответа. Консул в последовавшую затем, ночь волнуем был двоякою заботою: не хотелось ему ни оставить без помощи союзников, ни уменьшить войско, что могло бы или замедлить сражений, или повлечь за собою опасность, если сражение дано будет. Остановился на решении — войска не убавлять для того, чтобы неприятели тем временем не нанесли урона, союзникам же он положил подать надежду, которая и должна была заменить существенную помощь. Нередко мнимое сходило за действительное, а особенно на войне; тот кто был уверен, что получит помощь, действовал как бы и получил ее, и нашел свое спасение в этой уверенности, надежде и смелости. На другой день консул дал послам следующий ответ; хотя он и не чужд опасения, как бы не уменьшить свои силы, услуживая ими другим; впрочем, он принимает более в соображение их обстоятельства и опасность, чем свои собственные.» Вслед за тем он отдал приказание третьей части воинов изо всех когорт — заблаговременно сварить пищу, которую они должны были взять с собою на суда, а их приказал изготовить к третьему дню. Двум послам он велел отнести это известие Билистагу и Иллергетам, а сына царька удержал при себе, осыпая его ласками и подарками. Послы отправились не прежде как увидели, что воины Римские сели на суда. Так как послы принесли об этом самое верное известие, то не только их соотечественники, но даже и неприятели были вполне убеждены, что помощь от Римлян не замедлит прийти.
13. Консул, полагая, что уже достаточно было сделано для виду, приказал воинов отозвать с судов; а сам, так как приближалось время года, когда можно было действовать, зимние лагери свои поместил на расстоянии трех тысяч шагов от Емпорий. Отсюда при случае — то в одну сторону, то в другую, — оставив небольшой гарнизон для защиты лагеря, выводил воинов для грабежа по полям неприятельским. Почти всегда эти походы совершались ночью для того, чтобы и отойди подальше от лагеря и напасть неожиданно. Такие набеги служили упражнением для вновь набранных воинов и в них было захватываемо множество неприятелей, так что они уже не смели выходить за окопы своих укреплений. Когда консул слишком достаточно испытал расположение умов и своих воинов, и неприятелей, то отдал приказание созвать трибунов, префектов, всех всадников, и сотников: «настало время, давно уже вами желанное, иметь возможность показать вашу доблесть. До сих пор вы действовали на войне более как грабители, чем воины: теперь же в правильном бою сразитесь вы с вашими противниками; тогда уже представится вам возможность не поля уже опустошать, но исчерпать богатства городов. Отцы наши, и в то время, когда Испания была во власти Карфагенян, и вожди и войска их находились в ней, сами же они не имели еще там ни военачальника, ни воинов; тем не менее не захотели прибавить в мирном договоре: чтобы река Ибер была границею их владений. Теперь же, когда в Испании находятся два претора, консул, три войска Римских, из Карфагенян же вот почти десять лет никого не было в этих провинциях, власть наша по сю сторону Ибера утрачена. Необходимо вам возвратить ее силою оружия и нашею доблестью и народ, который скорее необдуманно взбунтовался, чем постоянно и с упорством вел войну, заставьте опять принять на себя иго зависимости, которое он было с себя скинул.» Поговорив еще весьма убедительно в этом смысле, консул наконец объявил, что ночью поведет воинов к лагерю неприятельскому; затем они отпущены отдохнуть.
14. Среди ночи, посвятив сколько нужно было времени гаданиям, консул двинулся занять ту позицию, которую намеревался, прежде чем догадался бы об этом неприятель и обведя войско мимо лагеря неприятельского, на рассвете, устроив войско в боевой порядок, выслал под самые окопы неприятельского лагеря три когорты. Дикари, удивляясь, как Римляне явились с тылу, бросились сами к оружию. Между тем консул говорил своим: «теперь вся ваша надежда, воины, в доблести и я с умыслом сделал, чтобы так было; в середине между нами и нашим лагерем неприятели; с тылу неприятельская область. Таким образом что честнее всего, то и безопаснее — в доблести полагать всю надежду.» Тут он отдал приказание когортам отступать, для того чтобы заманить дикарей притворным бегством. Так и случилось как ожидал консул. Полагая, что Римляне оробели и отступают, дикари бросились в ворота; все место, какое оставалось между их лагерем и неприятельским строем, наполнилось вооруженными воинами. Пока между ними происходила суматоха, и они устраивались в ряды, консул, у которого уже все было готово и устроено, напал на неприятелей, находившихся в беспорядке. Сначала он пустил в дело на том и другом фланге конницу, но всадники на правом фланге были тотчас отбиты и, отступая в беспорядке, стали было расстраивать и пехоту. Видя это, консул приказал две отборные когорты обвести с правого фланга неприятелей и показать их в тылу, прежде чем сразятся пешие строи. Такая угроза, сделанная неприятелю, поправила дело, испорченное было трусостью Римских всадников. Впрочем и конные и пешие воины на правом крыле до того пришли в смущение, что консул собственною рукою хватал некоторых, и обращал их лицом к неприятелю. Таким образом, и пока дело ограничивалось бросанием метательных орудий, участь сражения была сомнительная и уже на правом фланге, с которого начались опасения и бегство, с трудом сопротивлялись Римляне. На левом фланге и с фронта дикари были теснимы, с ужасом озираясь на когорты, поставленные у них в тылу. Когда дротики и копья из цельного железа были брошены и воины взялись за мечи, то сражение как бы началось вновь. Уже не получали более нечаянных ударов, наносимых издали, но, встретясь грудь с грудью, воины все надежды полагали только на свои силы и доблесть.
15. Консул уже утомленных своих воинов ободрил, введя в дело резервные когорты из второй линии; образовался новый строй. Со свежими силами они атаковали неприятелей, уже утомленных, новыми стрелами и быстрым натиском, как клином, они пробили их ряды; потом, расстроив, обратили их в бегство и они как попало, рассеявшись по полю, бежали в лагерь. Когда Катон видел, что повсюду распространилось бегство, он подъехал на коне ко второму легиону, который находился в резерве; он приказал нести вперед себя военные значки, и ускоренным шагом двинуться к атаке неприятельского лагеря. Если кто из воинов от излишнего усердия выбегал из рядов, то консул и сам, нагнав его на лошади, бил мечом и приказывал трибунам и сотникам останавливать строго. Уже лагерь неприятельский подвергся нападению: с окопов отбивали Римлян камнями, кольями и всякого рода оружием. Когда подошел легион свежий, то у нападающих прибавилось смелости, и неприятели еще упорнее стали защищаться с окопов. Консул окинул все взглядом и сделал нападение в ту сторону, где видел менее сильное сопротивление. Заметив, что у левых ворот неприятели не в очень большом числе, он туда направил принципов и гастатов второго легиона. Не выдержал их натиска неприятельский пост, поставленный у ворог и прочие Испанцы, видя уже неприятеля внутри окопов и потерю лагеря неминуемою, побросали значки и оружие. Большой урон понесли они в воротах, где они сами себя стеснили многолюдством. Воины второго легиона поражают неприятеля с тылу, а прочие грабят лагерь. Валерий Антиас пишет, что в этот день убито у неприятелей сорок тысяч человек. Сам Катон, которого далека была конечно мысль уменьшить свою славу, говорит, что много неприятелей было побито, числа же не означает.
16. Консул, как полагают, сделал в этот день три распоряжения, особенно достойные похвалы: первое заключалось в том, что он, обведя кругом войско далеко от судов своих и лагеря, где им не оставалось другой надежды кроме доблести, дал сражение среди неприятелей; другое, что он поставил когорты с тылу у неприятелей и третье, что он второй легион, между тем как все прочие воины в беспорядке бросились преследовать неприятеля, совершенно устроенный в боевом порядке под знаменами полным шагом повел к воротам лагерей. Потом не было сделано никакого упущения в том, как бы воспользоваться победою. По данному к отступлению знаку, консул отвел назад в лагерь своих воинов, обремененных добычею; немного часов ночи посвятив отдохновению, он повел их потом в поля для грабежа. На далекое пространство опустошено все, так как неприятели рассеялись бегством. Это обстоятельство, не менее как и неудачное сражение, бывшее накануне, побудило Испанцев Емпоританских и их соседей к изъявлению покорности. Жители многих других городов, ушедшие в Емпории, также покорились; их всех консул обласкал, угостил вином и пищею, и отправил по домам. Вслед за тем, он немедленно снял лагерь оттуда и куда ни двигался Римский строй, везде встречали его послы городов, изъявлявших покорность. Когда он прибыл в Тарракону, то уже вся Испания по сю сторону Ибера была усмирена; пленные — и Римляне, и союзники, и Латиняне, захваченные в Испании разными случаями, были приводимы консулу в дар от варваров. Потом распространился слух, что консул отведет свое войско в Турдетанию, и пронеслось ложное известие, что он уже отправился к горцам, живущим в местах непроходимых. Вследствие этого пустого, неизвестно кем пущенного в ход слуха, семь укрепленных замков Бергистанского народа отпали было, но консул, поведя туда войско, покорил их своей власти без особенно замечательного сражения. Скоро после того они же, с возвращением консула в Тарракону, изменили прежде чем он выступил оттуда в какую–либо сторону. Опять покорены, но на этот раз побежденным не даровано более прощения; проданы все они в рабство с публичного торга, для того чтобы они уже не тревожили более беспрестанными просьбами о мире.
17. Между тем претор П. Манлий, приняв старое войско от К. Минуция, которого был преемником и присоединив в нему также старое войско Ап. Клавдия Нерона из отдаленной Испании — отправился в Турдетанию. Племя Турдетанов изо всех Испанцев считается самим невоинственным; но, полагаясь на свое многолюдство, они пошли навстречу войску Римскому. Пущенная против их конница тотчас смяла их ряды; схватка пехоты почти не представляла никакой борьбы. Воины старые, хорошо знакомые и с неприятелем и с образом ведения войны, делали исход сражения вне всякого сомнения. Впрочем этим сражением война не была приведена к концу. Турдулы нанимают десять тысяч Цельтиберов и готовятся вести войну чужим оружием. Между тем консул, встревоженный возмущением Бергистанцев, опасаясь, как бы и другие племена при этом случае не поступили также, отобрал оружие у всех Испанцев по сю сторону Ибера. Такое распоряжение консула до того огорчило Испанцев, что многие из них сами себе причинили смерть: народ суровый был того убеждения, что и жить не стоит не имея оружия. Консул получив об этом известие, велел позвать к себе старейшин всех племен и сказал им: «не столько для нас, сколько для вас самих важно, чтобы вы не бунтовали, так как всякий раз это делалось с большим вредом для Испанцев, чем с трудом для Римского войска. Предупредить это, чтобы не случалось, я, по моему мнению, вижу только одно средство — сделать так, чтобы вы не были в состоянии бунтовать; я хочу этого достигнуть средствами, сколько возможно более мягкими. И вы со своей стороны помогите мне в этом деле советом; всего охотнее последую я тому плану действий, который вы сами мне предложите.» Так как они на это ничего не отвечали, то консул сказал, что дает им на размышление несколько дней. Будучи позваны и второй раз на совещание, старейшины молчали; тогда консул в один день велел разрушить стены городов, а сам двинулся против тех, которые были еще не покорными, и в какую сторону он ни приходил, все народы, жившие вокруг, изъявляли покорность. Только Сегестику, город важный и богатый, он взял с помощью осадных орудий.
18. Ему предстояло более трудностей приводить неприятелей к покорности, чем Римлянам когда они только что пришли в Испанию: к ним тогда Испанцы охотно приставали, наскучив властью Карфагенян. А теперь приходилось Испанцев как бы приводить в рабство после добытой ими вольности. Он получил все в таком волнении, что одни уже вооружились, другие осадою побуждаемы были к отпадению, и по–видимому не могли долго сопротивляться, если в скором времени не будет им подана помощь. Но в консуле была такая сила и ума и воли, что он все, и важное и неважное, сам обдумывал и приводил в дело. И не только он придумывал и делал распоряжения, какие нужно было по обстоятельствам, но и большую часть осуществлял на деле сам. Ни к кому не применял он свою власть так строго и неумолимо, как в отношении к самому себе: бережливостью, бодрствованием и трудом он соперничал с последним из своих воинов, и ничем особенным ни отличался он в рядах своего войска, кроме чести и власти.
19. Ведение войны в Турдетании претору П. Манлию затрудняли Цельтиберы, нанятые за деньги неприятелями, как мы об этом сказали выше, а потому консул, будучи приглашен письмом претора, повел туда легионы. По прибытии его туда — Цельтибери и Турдетаны имели отдельные лагери — Римляне произвели тотчас же с Турдетанами легкие сражения, делая набеги на их посты, и постоянно они выходили победителями из схватки, как бы она ни было смело затеяна. К Цельтиберам для переговоров консул приказал идти военным трибунам и предложить им на выбор три условия: первое — не хотят ли они перейти к Римлянам, в таком случае они получают двойное жалованье против того, в каком они условились с Турдетанами. Второе, не хотят ли они отправиться домой, в таком случае они получат торжественное уверение, что их прежний союз с врагами Римлян не повлечет для них ни каких неприятных последствий. Третье — если они во всяком случае непременно желают войны, то пусть назначат день и место, где можно было бы сразиться с ними оружием. Цельтиберы выпросили на размышление один день; так как на их совещание замешались и Турдетаны, то было много шуму, и тем менее могло последовать какое–либо решение. Несмотря на неизвестность — будет ли война или мир с Цельтиберами — припасы всякого рода, как будто бы в мирное время, Римляне вывозили с полей и замков неприятельских; нередко входили они даже за их укрепления, как будто частным образом, по взаимному безмолвному соглашению, заключено было между ними перемирие. Консул, видя невозможность вызвать неприятеля на бой, сначала повел в боевом порядке несколько легких когорт для грабежа в поля страны, еще уцелевшие; потом, услыхав, что Цельтиберы сложили все свои запасы и тяжести в Сегунтие, он повел туда войска для атаки этого города. Убедясь, что ничего на этот раз нельзя сделать, консул, выплатив жалованье воинам не только своим, но и преторским, и оставив все войско в лагере претора, сам с семью когортами возвратился к реке Иберу.
20. И с этим, столь небольшим, отрядом он взял несколько городов; пристали к нему Седетаны, Авзетаны, Суессетаны, Лацетаны, племя живущее в лесах и неприступных дебрях, были с оружием в руках, и по природной своей дикости, и по сознанию вины своей, так как в то время, когда консул и его войско заняты были войною с Турдулами, они нечаянными набегами опустошили поля союзников. Вследствие этого консул повел для нападения на их город не только Римские когорты, но и молодежь союзников, за дело им враждебных. Город их имел более протяжения в длину, чем в ширину. Шагах в четырехстах консул велел остановиться значкам, здесь оставил он пост отборных когорт с приказанием им не прежде двинуться с места, как когда он сам к ним придет; прочие войска он обвел к части города, находившейся подалее. В рядах вспомогательных войск более всего имел он Суессетанских молодых людей; им он приказал броситься к стенам города для нападения на них. Когда Лацетаны узнали их оружие и значки, то припомнив, сколько раз они безнаказанно гуляли по их полям, и сколько раз их же в боевых схватках поражали и обращали в бегство, вдруг отворив городские ворога, всею толпою бросились на них. Даже их военных кликов, не только натиска, не выдержали Суессетаны. Консул, видя, что случилось именно то, чего он ожидал, пришпорив коня, бросился к когортам, стоявшим у стен города неприятельского; схватив эти когорты, он их ввел в город, где царствовали тишина и пустота, так как все жители ого бросились в погоню за Суессетанами; все уже было во власти консула прежде, чем вернулись Лацетаны. Вслед за тем он принял от них изъявление покорности, так как у них ничего не оставалось кроме оружия.
21. Немедленно оттуда победитель двинулся в Вергийскому укреплению; тут был главный притон разбойников и оттуда производимы были набеги на уже умиротворенные поля этой провинции. Перебежал оттуда в консулу Вергестанский старейшина, и стал оправдывать себя и своих соотечественников: «управление делами общественными уже более не в их власти; разбойники, собравшись в это укрепление, присвоили его совершенно себе». Консул приказал ему вернуться домой и придумать своей отлучке какой–либо благовидный повод: «когда же увидит, что он, консул, подходит к стенам и внимание разбойников будет обращено на их оборону, то пусть он с людьми своей партии, поспешит занять цитадель». Все это было исполнено согласно с наставлениями консула. Тогда дикарями овладел двойной ужас: с одной стороны Римляне лезли на стены, а с другой цитадель уже была взята. Овладев городом, консул тех, которые находились в цитадели, и их родственников отпустил свободными и с имуществом; а остальных Вергестанцев велел квестору продать, разбойников казнил. Умирив провинцию, он установил значительные сборы с железного и серебряного производства, которое стало все более развиваться, и вместе с тем провинция богатеть со дня на день. По случаю событий в Испании сенат определил трехдневное молебствие.
22. В то же лето другой консул, Л. Валерий Флакк, в Галлии, подле Литанского лесу, имел удачное сражение в открытом поле с отрядом Бойев; по слухам в этом сражении убито восемь тысяч Галлов, а прочие, оставив воевать, разошлись по своим деревням и полям. Консул остальную часть лета провел с войском на берегах реки По в Плаценцие и Кремоне; здесь он возобновил то, что в этих городах было разрушено войною. Между тем как таково было положение дел в Италии и Испании, зимовка Т. Квинкция в Греции прошла так, что, исключая Этолов, получивших награду не соразмерно с надеждою победы, да и при том не могли они долго оставаться довольными одним и тем же — вся Греция, наслаждаясь благами вместе мира и свободы, в высшей степени была довольна своим положением и не знала — чему более удивляться: доблести ли Римского вождя на войне, или умеренности, справедливости и благоразумию при пользовании победою. Тут Квинкций получил сенатский декрета, заключавший в себе объявление войны Набису Лакедемонскому. Прочитав его, Квинкций назначил к известному дню собраться в Коринф посольствам всех союзных городов. Когда явились сюда со всех сторон в большом числе старейшины — даже и Этолы тут присутствовали — то Квинкций сказал следующее: «войну с царем Филиппом Римляне, и Греки, и вели, с общего совета и обсуждения, и имели как те, так и другие, свои причины для её ведения. Дружественные союз с Римлянами он нарушил, то оказывая вспомоществование Карфагенянам, их неприятелям, то нападая на наших союзников. К вам же он был таков, что если бы даже мы решились забыть свои собственные обиды, то вашей одной было бы достаточно для вполне законной причины в войне. Теперешнее же обсуждение будет вполне зависеть от вас; я отдаюсь на вас: хотите ли вы, чтобы Аргос, как вам самим хорошо известно, занятый Набисом, так и оставался в его власти; или не сочтете ли вы более справедливым, чтобы один из знаменитейших и древнейших городов Греции, находящийся в самой её средине, воспользовался правами свободы и находился бы в таком же положении, в каком и прочие города Пелопоннеса и Греции. Обсуждение этого вопроса касается, как видите сами, вполне вас одних. Римлянам же нет дела до него, разве только в том отношении, что, при освобождении ими Греции, рабство одного города, не дает им еще полной, совершенно чистой славы. Впрочем, если вас не трогает ни забота об этом городе, ни пример, ни опасность, как бы зараза этого зла не распространилась далее, то мы и такое ваше решение сочтем за хорошее и справедливое. В этом деле я прошу вашего совета и остановлюсь на том решении, какое вы примете большинством голосов».
23. Вслед за речью Римского императора, стали отбирать мнения. Посол Афинян высказывал благодарность Римлянам сколько можно более в сильных выражениях; он превозносил похвалами заслугу Римлян в отношении к Греции: снисходя усердным мольбам, они подали помощь против царя Филиппа; теперь же, безо всякой просьбы, сами со своей стороны вызываются подать помощь против тирана Набиса. Далее посол Афинян высказал свое негодование на то, что и такие заслуги Римлян подвергаются нападкам некоторых, распространяющих клеветы относительно будущего, между тем как гораздо лучше было бы сознать откровенно до сих пор сделанные им благодеяния. Очень ясно было, что это — нападка на Этолов. А потому Александр, старейшина этого народа, сначала побранил Афинян за то, что они, быв некогда виновниками и руководителями свободы, теперь из личной угодливости изменяют общему делу; потом он жаловался: что Ахейцы, прежде служившие в рядах войска Филиппова вместе с переменою счастия оставили его, получили за это Коринф и теперь добиваются Аргоса. А Этолы, с самого начала враги Филиппа и постоянные союзники Римлян, лишены обманом Ехина и Фарсала, несмотря на то, что в союзном договоре прямо сказано, что с поражением Филиппа эти города и области будут их. Обвинял он Римлян в коварстве за то что: поманив одним пустым названием вольности, они своими гарнизонами заняли Халкиду и Деметриаду, между тем как они же, Римляне, когда Филипп медлил выводить свои войска, обыкновенно твердили против него, что Греция никогда не может быть свободною, пока будут заняты войсками Деметриада, Халкида и Коринф; наконец Аргос и Набис служат для Римлян только предлогом оставаться в Греции и удержать здесь свои войска. Пусть они свои легионы отвезут назад в Италию. Этолы дают слово, что или Набис выведет из Аргоса свой гарнизон добровольно, на известных условиях, или они силою оружия заставят его принять то решение, которое с общего согласия будет принято Грециею.
24. Такое пустословие Этолов вызвало прежде всего возражение Аристена, претора Ахейского: «да не потерпят, сказал он, Юпитер всемогущий и всеблагий и царица Юнона, под покровом которых находятся Аргос, чтобы этот город был предметом состязания между тираном Лакедемонским и грабителями Этолами, и чтобы ему грозила участь еще более жалкая — попасться им в руки, чем находиться, как теперь, во власти тирана. Море, переброшенное между ними и этими разбойниками, не послужить нам защитою, Квинкций. Что же с ними будет, если они сделают себе оплот в самой средине Пелопоннеса? Греки они только по языку, точно также как и люди только по наружности, нравы же и обычаи их суровее, чем каких–либо дикарей, даже чем зверей хищных. А потому мы, Римляне, вас просим — Аргос исторгнуть из власти Набиса и дела Греции устроить так, чтобы спокойствие её было достаточно обеспечено и от этих разбойников Этолов». Римский вождь, видя, что все нападают на Этолов, сказал, что: «и он отвечал бы им, если бы не видел такого общего против них ожесточения, что нужно скорее успокоить, чем раздражать умы. А потому, будучи доволен общим мнением, как оно высказалось относительно Римлян и Этолов, он спрашивает: что они думают о войне с Набисом, если он не возвратит Аргос? Когда все определили войну, то консул стал убеждать их, чтобы каждый город прислал вспоможение, соразмерно со своими силами. К Этолам он отправил даже посла, более для того, чтобы они обнаружили свой образ мыслей, чем в надежде получит исполнение просьбы.
25. Военным трибунам отдал он приказание — привести войско из Елатии. В тоже время он послам Антиоха на их просьбу о заключении союза, отвечал; «он не может дать им никакого решения в отсутствии десяти уполномоченных, Нужно им идти в Рим к сенату.» А сам войска, приведенные от Елатии, повел в Аргосу. Около Клеонаса встретил его Аристен претор с десятью тысячами пеших Ахейцев и тысячью всадников, Неподалеку оттуда соединенные войска стали лагерем; на другой день они пошли в Аргивскую область и заняли место для лагерей почти в четырех милях от Аргоса. Начальником Лакедемонского гарнизона был Пифагор, зять тирана и брат его жены. К прибытию Римлян, он обе крепости — их в Аргосе две, — и другие пункты по важнее или по подозрительнее, укрепил сильными караулами. Несмотря на все эти действия, не мог он скрыть ужаса, наведенного приближением Римлян; к опасениям извне присоединилось внутреннее восстание. Был Аргивец Дамоклес, имевший более смелости, чем рассудительности; он сначала, под охраною клятвы, вел переговоры с людьми способными об изгнании гарнизона, но в желании приобрести по более соучастников, он был слишком доверчив. Во время переговоров со своими приверженцами, явился от префекта страж звать его к нему; тут Дамокл понял, что его намерение открыто; тогда он убеждал заговорщиков, взяться лучше с ним вместе за оружие, чем погибнуть в пытках. Таким образом он с небольшою толпою бросился на общественную площадь, провозглашая громко, чтобы каждый гражданин, желающий спасения отечества, последовал за ним, как за вождем и виновником свободы. Никто его не послушал, потому что не было и близкой надежды на помощь, не только довольно твердой опоры. Лакедемоняне окружили Дамокла, несмотря на его крики, и его приверженцев и убили их. Потом схвачены еще и некоторые другие; большая часть умерщвлены: не многие посажены в тюрьму. Не мало граждан в последовавшую, за тем, ночь спустились со стен по веревкам и бежали к Римлянам.
26. Квинкций, полагаясь на их уверения, что будь Римское войско у ворот городских, движение это было бы не без успеха, и что Аргивцы не останутся в покое, если только он ближе придвинет лагерь, выслал вперед легкую пехоту и конницу. Они около Циларабиса (так называется место для гимнастических упражнений в трехстах шагах от города) сразились с Лакедемонцами, сделавшими вылазку из ворот городских и без большего труда втеснили их в город. Римский вождь стал лагерем на том самом месте, где происходило сражение. День провел он в ожидании, не произойдет ли в городе какого–либо нового восстания; видя же, что граждане находятся под гнетом страха, созвал совет относительно взятия Аргоса силою. Всех старейшин Греции, за исключением Аристена, мнение было одно; так как это главная причина война, то отсюда и следует преимущественно начать войну. Квинкцию это решение совершенно не нравилось, и он не только выслушал с явным одобрением Аристена, возражавшего на мнение большинства, но и прибавил от себя: «так как война против тирана начата за Аргивцев, то что может быть неприличнее, оставив врага в покое, напасть на Аргос? Он же намерен в Лакедемоне искать главного виновника войны — тирана». Распустив собрание, Квинкций отправил легкие когорты за хлебом: весь, сколько его найдено созревшего, сжат и свезен, а зеленый для того, чтобы неприятели не могли им воспользоваться, поврежден и истреблен. Потом Квинкций снял лагерь и, перейдя Партенскую гору, стал на третий день лагерем за Тегеею у Кариаса. Здесь он прежде, чем войти в область неприятельскую, поджидал вспоможения союзников. От Филиппа пришло тысячу пять сот Македонян и четыреста Фессалийских всадников. Потом остановка для Римлян оказалась не за вспоможениями, которых было достаточно, но за подвозами провианта, предписанными соседним городам. И морские силы собирались значительные; так уже прибыл от Левкада Л. Квинкций с сорока судами; из Родоса пришло восемнадцать крытых судов; уже царь Евмен находился около Цикладских островов с десятью крытыми судами, тридцатью ладьями и другими судами меньшего размера. Множество Лакедемонян, изгнанных из отечества притеснениями тирана, прибыли в лагерь Римский в надежде возвратиться в отечество. Не мало было и таких, которые уже давно лишились отечества с тех пор, как оно находилось в руках тиранов. Начальником изгнанников был Агезиполис, которому, по законам его отечества, принадлежало право царствовать в Лакедемоне. Еще ребенком был он изгнан тираном Ликургом после смерти Клеомена, который первый был тираном в Лакедемоне.
27. Между тем как столь значительная война угрожала тирану и с моря и с суши и не оставалось почти никакой надежды, при справедливой оценке сил его собственных и неприятельских, однако он не отказался от мысли о сопротивлении. Из Крита он вызвал еще тысячу молодых отборных воинов, а уже прежде была у него тысяча. Под оружием было у него три тысячи наемных воинов, и десять тысяч его соотечественников, вместе с вооруженными крестьянами. Валом и рвом укрепил он город. В предупреждение внутреннего восстания, тиран обуздывал умы страхом и строгостью наказаний; он никак не мог надеяться на искреннее сочувствие к себе жителей. Имея подозрение против некоторых граждан, он вывел все войска в поле (называемое Дромон) и, приказав им сложить оружие, велел позвать на сход всех Лакедемонян. Когда они собрались, то он окружил их своими вооруженными слугами и сначала сказал в немногих словах: «весьма извинительно для него при таких обстоятельствах опасаться и остерегаться всего, да и для них самих полезнее тех людей, на которых наводит подозрение теперешнее положение дел — поставить лучше в невозможность замышлять что–либо новое, чем в последствии останавливать силою. Вследствие этого он некоторых граждан считает нужным держать под стражею, пока не минует гроза, теперь висящая над головою; а когда будет отражен неприятель, которого он нисколько не опасается, если только достаточно предупредит возможность домашней измены, то он немедленно возвратит им свободу». Вслед за тем он велел поименно вызвать восемьдесят знатнейших молодых людей; как только кто отзывался на свое имя, тотчас его брали под стражу; в последовавшую за тем ночь все до одного убиты. Вслед за чем некоторые из Илотов (так называются поселяне, издревле живущие по деревням) обвиненные в том, что хотели перебежать к неприятелю, по всем деревням сначала розгами наказаны, и потом умерщвлены. Такою жестокостью удержал Набис умы граждан от осуществления каких–либо новых замыслов. Войска же свои он держал в укреплениях, зная свое бессилие противостать неприятелю в открытом поле; да и выйти из города, при неверном и шатком расположении умов, он считал опасным.
28. Квинкций, когда уже все было достаточно готово, выступил из лагерей и на другой день прибыл к Селлации, на реке Енунте. В этом самом месте, по историческим преданиям, Антигон, царь Македонский, имел сражение с Клеоменом, Лакедемонским тираном. Услыхав тут, что дорога узка и крута для подъема, он небольшим обходом через горы послал людей для того, чтобы укрепить ту дорогу, а сам по, довольно открытой и широкой, дороге прибыл к берегам реки Евротаса, которая почти омывает самые стены Лакедемона. Тут на Римлян, располагавшихся лагерем и на самого Квинкция, который выступил было вперед с конницею и легкою пехотою, напали вспомогательные войска тирана и распространили ужас и смятение, так как Римляне ничего подобного не ожидали — во время их похода никто не выходил к ним на встречу, и они двигались вперед как бы по земле, совершенно мирной. Пехота звала к себе всадников, всадники пехоту, так как и те, и другие мало полагались сами на себя, и произошло замешательство. Наконец подоспели, устроенные в боевом порядке, легионы и лишь только когорты первых рядов введены были в дело и начали бой, то те самые, которые перед этим наводили ужас, в беспорядке были прогнаны в город. Римляне, отойдя от стен на такое расстояние, чтобы находиться вне полета стрелы, простояли некоторое время в боевом порядке; видя же, что неприятели не выходят к ним на встречу, они возвратились в лагерь. На другой день Квинкций повел свои войска, устроенные в боевом порядке, вдоль реки, мимо города, к самой подошве Менелаевых гор. Впереди шли когорты легионов; легкая пехота и конница замыкали строй. У Набиса же за стенами города были изготовлены и устроены в боевом порядке под знаменами наемные воины, на которых он возлагал всю надежду: они должны были атаковать неприятеля с тылу. Когда последние ряды Римлян миновали город, то из ворот его с тем же шумом, что и накануне, бросились в одно и то же время с равных сторон неприятели. Ап. Клавдий замыкал строй; он заранее, предупреждая возможность такого случая, приготовил к нему умы своих воинов; тотчас обернул он ряды и весь свой строй двинул против неприятеля; таким образом завязалось правильное сражение, которое и продолжалось некоторое время; наконец воины Набиса обратились в бегство; не было бы оно для них так опасно и гибельно, если бы не бросились за ними в погоню Ахейцы, хорошо знакомые с местностью. Они побили много неприятелей, а еще более лишили оружия. Квинкций стал лагерем подле Амикласа. Отсюда он предал опустошению густо населенные и плодородные поля, окружавшие город, при чем уже неприятель не шевелился, а придвинул лагерь в реке Евротасу. Отсюда он опустошил долину, прилежащую к Тайгету и поля, тянувшиеся до моря.
29. Почти в тоже время Л. Квинкций занял города мореного прибрежья, частью с их согласия, частью угрозами и силою. Узнав, что в городе Гитие находится склад всех морских припасов Лакедемонских, и что лагерь Римский расположен не далеко от моря, он решился атаковать его всеми силами. В то время город этот был очень крепок, имел в себе много жителей и вообще военных запасов всякого рода. Весьма кстати подоспели в Квинкцию, затевавшему дело не легкое, царь Евмен и флот Родосский, Огромное количество моряков, собранных с трех флотов, в несколько дней сделало все приготовления, нужные к осаде города, укрепленного с моря и с сухого пути. Уже крытые ходы были подведены под стены; уже она осыпалась от ударов стенобитных орудий. От частых сотрясений обрушилась одна башня и увлекла за собою в падении часть стены, к ней прилежавшую. Римляне произвели атаку в одно и то же время и от пристани, откуда доступ был ровнее и удобнее — с целью отвлечь неприятелей от места более открытого, и пытались проложить себе путь по покрытому развалинами месту. Да и чуть–чуть было не удался им этот план, но атака замедлилась вследствие возникшей было надежды на покорность города, незамедлившей впрочем исчезнуть. В городе начальствовали, с разными правами власти, Дексагоридас и Горгопас. Первый прислал сказать Римскому военачальнику, что он предаст ему город; но когда уже было условлено и время, и способ осуществления этого замысла, изменник умерщвлен Горгопасом. Оставшись один начальником города, он защищал его усерднее, и взять его было бы трудно, как подоспел Т. Квинкций с четырьмя тысячами отборных воинов. Когда на вершине холма, находившегося в небольшом расстоянии от города, показались, устроенные в боевом порядке, ряды его войска, а с другой стороны Л. Квинкций неутомимо действовал осадными работами с моря и с сухого пути; тогда отчаяние заставило Горгопаса прибегнут к тому же решению, за которое он наказал смертью своего товарища. Выговорив себе дозволение вывести своих воинов, находившихся в гарнизоне, он предал Квинкцию город. Еще прежде чем Гитий достался Римлянам, Питагорас, остававшийся начальником в Аргосе, передав сбережение города Тимократу Пеллененскому, с тысячью наемных воинов и двумя тысячами Аргивцев, прибыл в Лакедемон к Набису.
30. Набис, приведенный в ужас первым прибытием Римского флота и занятием им городов морского прибрежья, поуспокоился было несколько, пока Гитий оставался в его власти; но когда услыхал, что и этот город предан Римлянам, видя, что никакой надежды не остается с сухого пути, где со всех сторон угрожают неприятели, да и от моря он отрезан, счел необходимым уступить силе обстоятельств, и сначала отправил в лагерь Римский герольда узнать, позволят ли ему прислать послов. По получении на это дозволения, Питагорас прибыл к Римскому вождю только с одним поручением — испросить для тирана возможность лично поговорить с Квинкцием. На созванном по этому случаю совете, все были того мнения, что свидание это необходимо; назначен день и место. По прибытии, в сопровождении небольших отрядов войск, к холмам, находившимся по середине, оставив там в наблюдательном положении и с той, и с другой стороны когорты, Набис явился с отборными телохранителями, а Квинкций в сопровождении брата, царя Евмена, преторов Родосского — Созилая и Ахейского — Аристена и немногих военных трибунов.
31. Тут когда ему было предоставлено на выбор: или прежде говорить самому или выслушать, тиран сказал следующее: Квинкций, и вы все присутствующие, будь я в состоянии сам отыскать причину, почему вы мне объявили войну и внесли ее в мои пределы, то я в молчании стал бы дожидаться решения моей участи. Теперь же я не в состоянии был достаточно совладать сам с собою, чтобы, прежде чем погибнуть, не узнать по крайней мере, за что мне готовится такая участь. Будь вы таковы, каковы по слуху Карфагеняне, которые совершенно не уважают святости союзов, то меня не удивила бы незаконность ваших в отношении во мне действий. Но я вижу перед собою Римлян, для которых выше всего уважение к святости, скрепленных богами, договоров и вместе верность общественных отношений. Что же касается до меня самого, то я надеюсь, что у меня с вами, наравне с прочими Лакедемонянами с самых отдаленных времен существует дружественный союз, да и не давно, во время войны с Филиппом, уже от моего имени возобновлен. Но я разорвал это и нарушил тем, что имею в своей власти город Аргивцев! Чем мне тут защищаться — обстоятельствами дела или временем? Первые мне могут служить оправданием вдвойне: не силою я занял город, но принял его по приглашению жителей, которые сами мне его отдали. Притом я получил этот город, когда он был на стороне Филиппа, а не с вами в союзе. Время же говорит в мою защиту потому, что я, уже имея в руках своих Аргос, вступил в дружественный союз с вами и вы условились о том, чтобы я вам послал вспоможение на войну, а не о том, чтобы я вывел гарнизон из Аргоса. В деле относительно этого города, на моей стороне и справедливость: ко мне попал не ваш город, а неприятельский, получил я его не силою, а по желанию его жителей — и ваше собственное признание: условиями нашего союзного договора вы мне оставили Аргос. Далее против меня служит самое название тирана и мои действия, что я рабам дал свободу, что я вывожу на земли из города бедных граждан. Относительно названия — я могу только то сказать, что каков бы я ни был, да ведь я тот самый, с которым ты же, Т. Квинкций, заключил союзный договор; сколько я могу припомнить, в то время вы называли меня царем, а теперь, как вижу, называют меня тираном. Если я переменил название власти, то пусть я отвечу за мое непостоянство, а если вы, то объясните ваше. Что касается до того, что я освобождением рабов умножил число граждан, и разделил земли нуждающимся, то и в этом случае могут мне служить защитою права времени. Каковы бы ни были мои действия, но они были уже совершены, когда вы заключили со мною дружественный договор, и приняли от меня помощь на войне против Филиппа. Но будь даже сделано это мною теперь, не понимаю — чем я вас оскорбил, или нарушил дружественные с вами отношения. Если я поступил так, то по примеру и завету предков; вашими собственными законами и учреждениями не соразмеряйте того, что делается в Лакедемоне; нет надобности в частностях равнять и то и другое. Вы назначаете всадника от известного денежного взноса (ценза), пешего — также; вы хотите, чтобы власть была в руках немногих, а массы им подвластны. Наш же законодатель имел в виду, чтобы управление общественными делами не находилось в руках немногих — того, что вы называете сенатом — не хотел он, чтобы то или другое сословие преобладало в государстве; но сколько возможно ровным распределением состояния и значения, он имел в виду заинтересовать большее число граждан к ведению войны за отечество. Признаюсь, что я пустился теперь в многословие, противное завету наших предков, между тем как всю сущность можно были бы выразить в следующих немногих словах: с тех пор, как я пользуюсь правами дружества с вами, ничего я не сделал такого, чтобы вам можно было жалеть о том».
32. На это Римский вождь ответил следующее: «дружественный союз заключен был нами совсем не с тобою, но с Пелопсом, законным царем Лакедемонян. Его право впоследствии тираны такие же, как ты. похитили в свою пользу, и силою присвоили себе власть над Лакедемоном, а мы заняты были войною то Пуническою, то Галльскою и другими делами, которые тянулись одно за другим. И ты теперь тоже самое сделал во время войны с Македонянами. А что же менее всего было прилично нам, начавшим войну против Филиппа за свободу Греции, вступать в дружбу с тираном? И притом с тираном, в отношении к своим злейшим и неумолимейшим, какой только был когда–нибудь? А нам, даже если бы ты не занял обманом Аргоса и не удерживал его в своей власти, при нашем стремлении освободить всю Грецию, и в Лакедемоне необходимо восстановить прежнюю вольность и законы, о которых ты только что упомянул, как будто ревностный поборник Ликурга. Или мы, заботясь о том, чтобы гарнизоны Филиппа были выведены из Ясс и Баргилий, дозволим тебе попирать ногами Аргос и Лакедемон, два знаменитейшие города, когда–то светильники Греции? Неужели, оставаясь в рабстве, она обесчестят названия нас, как освободителей Греции? Но ты говоришь, что Аргивцы были за одно с Филиппом; пусть будет по твоему, чтобы тебя не сердить без нужды. А нам очень хорошо известно, что в этом деле виноваты были два, много три человека, а не все население; точно также как, но истине, в приглашении и принятии тебя, и твоего войска, в крепость Аргоса, нисколько не участвовало большинство граждан. Нам было известно, что Фессалийцы, Фокийцы и Локрийцы по общему между собою согласию, принадлежали к партии Филиппа, и все–таки мы и их освободили вместе с остальною Грецией. Как же по твоему нам следует поступить в отношении к Аргивцам, которые общественным советом ни в чем не виновны? Ты говоришь, что тебя упрекают как в преступлениях в том, что ты освободил рабов и разделил земли людям неимущим. Конечно это преступления, и не маловажные: но что же они значат сравнительно с теми злодеяниями, которые ты со своими клевретами совершаешь постоянно одни за другими. Хочешь выслушать справедливую оценку своего невыносимого владычества, допусти состояться действительно свободному собранию граждан или в Аргосе или в Лакедемоне? Но оставлю я все прежние примеры, а какое недавно побоище произвел в Аргосе почти в глазах моих вот этот Питагорас, зять твой? Да что ты сделал сам, когда я находился уже почти в пределах Лакедемонской области? Пожалуйста ты тех граждан, которых ты приказал схватить в собрании, и о которых ты объявил в слух всем, что ты их будешь держать под караулом, прикажи вывести связанных для того, чтобы их родные, которые может быть напрасно оплакивают их, как погибших, удостоверились, что они живы! Но пусть это все и так — говоришь ты — какое вам до этого дело, Римляне? И это скажешь ты людям, освободившим Грецию? Тем, которые с такою целью переплыли моря и вели войну на море и на сухом пути? Но ты скажешь, что собственно нас ничем не обидел, и дружественный с нами союз ни чем собственно не нарушил? Но сколько раз хочешь ты, чтобы я доказал тебе противное? Не хочу плодить слов, выскажу только главное. Какими собственно поступками нарушается дружественный союз? Конечно главное тем, если моих союзников считаешь за врагов, а с моими врагами дружишься. Ты сделал и то и другое. Ты город Мессену, который принят был в тот же дружественный и союзный договор с нами, что и Лакедемон, будучи нашим союзником, союзный нам город взял силою оружия. А с Филиппом, врагом нашим, заключил ты не только союзный договор, но и, если боги потерпят, замыслил и родственный союз через Филоклеса, его префекта. Ведя войну против нас, ты все море около Малеи сделал неприязненным своими пиратскими (морских· разбойников) судами. Ты, я полагаю, захватил и предал смерти более граждан Римских, чем сам Филипп, и для судов, подвозивших к нашим войскам припасы всякого рода, берега Македонии были безопаснее, чем мыс Малейский. А потому пожалуйста не хвались ты перед нами верностью и нравами дружбы; тебе гораздо приличнее — говорить языком врага и тирана, чем общественного доброжелателя.»
33. За тем Аристон то убеждал Набиса, то даже советовал ему, чтобы он пока возможно и пока есть случай, позаботился бы о себе и судьбе своей. Потом он даже стал поименно исчислять ему тиранов соседственных городов, которые, сложив с тебя власть и возвратив свободу своим соотечественникам, провели старость между своими согражданами не только безопасно, но даже с почетом. В таких взаимных совещаниях наступила ночь и положила конец совещаниям. На другой день Набис объявил: «что он согласен очистить Аргос и вывести гарнизон, если это угодно Римлянам, и возвратит пленных и перебежчиков. Если есть требования, еще сверх этого, то пусть их дадут на письме, для того чтобы он мог их обдумать вместе со своими друзьями.» Таким образом тирану дано время подумать; и Квинкций, созван к себе старейшин союзников, имел с ними совет. Мнение большинства было таково: «необходимо продолжать войну упорно и уничтожить тирана, в противном случае Греция никогда не будет вполне свободною. Лучше было не начинать войну, чем, начав ее, оставить так. И сам тиран, как бы утвержденный в правах своей власти, будет действовать смелее и незаконное свое владычество будет основывать на утверждении народа Римского. Такой пример возбудит и в других городах людей, которые будут подкапываться под права вольности своих сограждан.» Но образ мыслей самого военачальника Римского был более склонен к миру; он видел, что теперь, когда неприятель загнать в стены города, ничего более не остается, как осаждать его там, а осада могла затянуться долго: «Придется иметь дело не с Гитием — да и тот сам покорился, а не приступом взят — но с Лакедемоном, где в изобилии и граждан и оружия. Одна надежда была: с приближением войска не возникнет ли внутреннего раздора и возмущения; но несмотря на то, что знамена Римские были почти у самих враг городских, никто не тронулся. " Он прибавил: «мир с Антиохом не прочен. Виллий легат, возвратившийся оттуда, привез известие, что он с большими, чем прежде, сухопутными и морскими силами перешел в Европу. Если войско будет занято осадою Лакедемона, то с какими другими силами будут они вести войну против царя столь могущественного?» Вот что консул говорил явно; а внутренне озабочивало его опасение, как бы вновь избранному консулу не досталась провинциею Греции, и не пришлось бы успешное ведение начатой войны передать преемнику.
34. Видя, что его возражения совсем не действуют на союзников, он, притворяв, будто соглашается с их мнением, заставил всех принять его решение. " В добрый час — сказал он–если хотите, будем осаждать Лакедемон; но только не ошибитесь тем, что так как осада городов дело продолжительное, как вам самим известно, и нередко наскучн- вает прежде осаждающим, чем осажденным, то уже тепери. вы должны приготовиться–провести эиму около стен Лакедемона. Еслибы такое промедление влекло за собою одни лишь труды и опасности, то я только убеждал бы вас–приготовить в перенесению их и умы ваши и тела; но сверх того т, настоящее время необходимы будут большие траты на осадные работы, машины и орудия, без которых невозможно взять столь сильный город, и на доставление запасов вам и нам на зиму. А потому для того, чтобы вы вдруг не пришли в смущение, или неоставили со стыдом дело начатое, я того мне- пия, чтобы вы прежде написали по вашим городам и узнали хорошенько, на сколько богаты они смелостью и силами. Вспомогательных войск я имею слишком достаточно; но чем нас более, тем потребуется более для нас припасов всякого рода. Поля неприятельские не представляют уже ничего, кроме голой почвы; при том наступает зима, которая делает подвозы из отдаленных мест затруднительными.! Такие слова заставили всех подумать о разных домашних невзгодах: бездействии, недоброжелательстве и зависти остающихся дома граждан против воюющих, затруднении достигнуть общего соглашения при господстве свободы, о недостаточности общественных средств и нерасположении каждого жертвовать из своего частного достояния. И вдруг, переменив свой образ мыслей, представители городов Греческих вполне отдались на военачальника Римского, и предоставили ему действовать так, как он найдет более сообразным с достоинством народа Римского и его союзников.
35. Вслед за тем Квинкций, допустив только легатов и трибунов военных, изложил следующие условия, на которых давал мир тирану: «шесть месяцев пусть продолжается перемирие между Набисом, Римлянами, царем Евменом и Родосцами. Т. Квинкций и Набис должны отправить немедленно послов в Рим для того, чтобы мирные условия были скреплены утверждением сената. Со дня, в который будут выданы Набису на письме условия мира, должно считаться перемирие; а в течение десяти дней, начиная с этого дня, должна быть выведены все гарнизоны из Аргоса и прочих городов, находящихся в области Аргивцев; очищенными и свободными эти города должны быть переданы Римлянам. Не выводить оттуда рабов ни царских, ни общественных, ни частных, а если какие уведены прежде, то возвратить их законным владельцам. Суда, отнятые у приморских городов, возвратить, а самому не иметь ни одного корабля, кроме двух небольших судов, не более как о шестнадцати веслах. Перебежчиков и пленных возвратить всем городам союзным народу Римскому, а равно и жителям Мессены отдать все, что будет найдено и, что владельцы признают за свое. Изгнанникам Лакедемонским возвратить детей и жен, тех, которые пожелают следовать за мужьями; но против воли они не могут быть принуждаемы сопутствовать изгнаннику. Тем из наемных воинов Набиса, которые перешли или в ряды своих соотечественников, или к Римлянам — должны быть возвращены вполне их имущества. На острове Крите не иметь Набису в своей власти ни одного города, а которые и были, то возвратить их Римлянам. Не заключать союзов, ни вести войну как с Кретийцами, так и с кем бы то ни было. Изо всех городов, как тех, которые ему следует возвратить, так и тех, которые добровольно отдали сами себя и все свое во власть Римлян, — вывести ему войска, и впредь их не трогать ни самому, ни через своих подвластных. Не строить впредь ни какого ни города, ни укрепления, и на чужой земле, и на своей. В залог исполнения всего этого должен он отдать пять человек по выбору главного вождя Римского и в том числе своего сына. Немедленно выдать сто талантов серебра и платить в течение восьми лет ежегодно по пятидесяти талантов.»
36. Написав эти условия и подвинув лагерь ближе к городу, Квинкций послать их в Лакедемон. Конечно все они не могли прийтись по вкусу тирану; одно только поправилось ему, чего он не ожидал — то, что о возвращении изгнанников не было помину. Прискорбнее же всего казалось ему то условие, по которому отняты у него суда и приморские города; ему было в высшей степени полезно море, так как он производил морские разбои вдоль всего берега Малейского; притом молодые люди этих городов служили ему отборными воинами. Хотя Набис обдумывал эти условия тайно, с одними своими приближенными, однако молва разнесла их повсюду: друзья тирана, обыкновенно непостоянные во всем, не могли соблюсти вверенной им тайны. Но все навлекало общее осуждение, но каждый порицал то, что собственно до него касалось. Те, которые имели в супружестве жен изгнанников, или владели какою–либо частью их достояния, приходили в негодование, как будто им приходилось отдавать свою собственность, а не возвращать чужую. Рабы, получившие свободу по милости тирана, видели не только ее навсегда утраченною, но и понимали, что их участь, при возвращении под власть раздраженных господ, будет тяжелее прежней. Наемные воины видели с неудовольствием, что с заключением мира, потеряют свое жалованье, а возвращение в отечество было для них невозможно, так как слуги тирана обыкновенно для всех ненавистнее своего повелителя.
37. Об этом сначала толковали с ропотом по своим кружкам; потом вдруг разбежались к оружию. Тиран, видя, что большинство уже и без того раздражено таким смятением, велел созвать народное собрание. Изложив здесь требования Римлян, и с умыслом выдумав некоторые условия, самые тяжелые и невыносимые, при криках нетерпения то всего собрания, то части его, он спросил: как желают они, чтобы он поступил или какой дал ответ? — В один голос все закричали: ничего не отвечать, вести войну. Притом каждый, как обыкновенно бывает в многолюдстве, храбрился, твердил, что надобно быть мужественными и не терять надежды, что сама судьба помогает смелому. Такими речами ободренный тиран, объявил, что он надеется на помощь Антиоха и Этолов, и что у него достаточно войск для выдержании осады. Никто не стал более и помышлять о мире, и все бросились на свои места, не желая долее оставаться в покое. Вылазка немногих смелых неприятелей и брошенные дротики достаточно убедили Римлян в необходимости вести военные действия. В продолжении четырех дней происходили легкие стычки, но безо всякого решительного результата. На пятый день почти в правильном сражении, Лакедемоняне отброшены в город в таком замешательстве, что некоторые воины Римские, преследуя бегущих, в промежутки стен, тогда существовавшие, проникли было в город.
38. Тогда Квинкций, ужасом этого поражения остановив вылазки неприятельские, в том убеждении, что теперь не осталось ничего другого делать как силою взять город, послал в Гитий привести оттуда всех моряков, а сам между тем, в сопровождении военных трибунов, объехал кругом города — осматривая его стены. Прежде около Спарты стен вовсе не было; в последнее время тираны места, ровные и открытые, загородили стенами; места же, более высокие и доступ в которым был затруднительнее, защищаемы были вооруженными постами, служившими вместо укреплений. Рассмотрев хорошенько все, Квинкций решился действовать кругом со всех сторон и со всеми своими войсками (было Римлян и союзников, пеших и конных, сухопутных и морских воинов в строю до пятидесяти тысяч человек) приступил к городу. Одни воины несли лестницы, другие — горючие материалы и разные предметы, как необходимые при взятии городов приступом, так и могущие служить только угрозою. Приказано было, испустив вдруг крики, броситься всем разом с тою целью, чтобы Лакедемоняне оставшись в неизвестности куда прежде бежать, куда подавать помощь и оробели, видя опасность со всех сторон. Главные же силы Римского войска сосредоточены были в трех местах; одной колонне приказано было действовать от Фебея, другой от Диктиннея, третьей от того урочища, которое носит название Гептагонии (все эти три места были открыты и не защищены стенами). Когда такая гроза обрушилась со всех сторон на город, то сначала тиран, по указанию внезапных криков или торопливых гонцов, к тем местам, где угрожала наибольшая опасность или сам бросался, или посылал кого–либо. Видя, что все около него объято страхом, он растерялся до того, что не в состоянии был ни выслушивать, ни говорить ничего, чтобы шло к делу и не только не знал как поступить, но чуть не потерял рассудок.
39. Сначала, в местах тесных Лакедемоняне сдерживали Римлян; в одно и то же время, на разных пунктах сражались три войска; но по мере того, как разгорался бой, он становился очень неровен. Лакедемоняне действовали преимущественно стрелами и дротиками, но Римские воины защищались от них весьма легко большими своими щитами, притом многие удары были частью легкие, частью неверные. Вследствие тесноты места и столпившегося многолюдства, не только не было им возможности бросать дротики с разбегу, что придает их действию большую силу, но даже не было ни твердости, ни развязности в движениях; а потому дротики, будучи брошены почти в упор, не попадали в Римлян и немногие оставались в щитах; если какие воины и получили раны, то от неприятелей, действовавших с более возвышенного места; но чем далее проникали Римляне, тем более ударов получали они неожиданно с крыш не только дротиками, но даже черепицами. Тогда Римляне подняли щиты над головами и сдвинули их так плотно, что не только не могли проникнуть дротики, брошенные на удачу, но даже и вблизи трудно было бы просунуть туда какое–либо оружие; прикрывшись такою чешуею, Римляне двигались вперед. Сначала теснота места, на котором столпились и свои и неприятели, несколько задерживала Римлян; когда же они, мало–помалу, тесня неприятеля, вышли на более просторные улицы, то там уже натиска и силы их никто не быль в состоянии удержать. Лакедемоняне обратили тыл, и в беспорядочном бегстве стремились на места более возвышенные. Сам Набис в испуге, считая город уже взятым, озирался — в какую бы сторону бежать. Пифагор, который вообще исполнял обязанности главного вождя и имел его дух, тут один сделал то, что город не был взят; он приказал зажечь здания, ближайшие к стене. Вдруг они запылали, так как огонь вместо того, чтобы гасить, как обыкновенно бывает, старались усилить, и обгоревшие крыши стали падать на Римлян и не только обломки крыш, но и целые загоревшиеся бревна обрушивались на них; широкие полосы пламени и густой дым усиливали не столько действительную опасность, сколько страх от воображаемой. А потому и те Римляне, которые оставались за городом и только собирались в него проникнуть, отступили от стены, а находившиеся внутри города, опасаясь, как бы пожар, свирепствовавший сзади их, не отделил их от прочих войск, отступили. Квинкций, видя в чем дело, приказал играть отбой; таким образом воины, отозванные из города, почти взятого, возвратились в лагерь.
40. Квинкций, рассчитывая более на испуг неприятеля, чем на обстоятельства дела, в продолжении последовавших за тем трех дней продолжал грозить неприятелю: то он делал нападения, то производил осадные работы с целью прервать сообщение и преградить дорогу к бегству. Под влиянием таких опасений, тиран отправил опять Пифагора послом к Квинкцию; тот сначала обошелся с ним пренебрежительно и приказал убираться из лагеря; но наконец, видя его усердные мольбы — он даже припал к его ногам — выслушал. С первого слова тиран отдавал все в распоряжение Римлян, но когда такое обещание найдено было голословным и недействительным, то дело дошло до того, что условия не задолго перед тем на письме переданные тирану, все им приняты и на этом основании заключено перемирие: деньги и заложники получены. Между тем как производилось нападение на тирана, Аргивцы, получив известие, что только что не взят сам Лакедемон, ободрились тем более что Пифагор увел с собою из города самую сильную часть гарнизона: пренебрегши не большое число тех, которые находились в цитадели под предводительством какого то Архиппа, выгнали гарнизон. Тимократа Пелленийского за то, что он снисходительно пользовался властью, выпустили на честном слове живого. К этой радости Аргоса подоспел и Квинкций, дав мир тирану и отпустив Евмена и Родосцев, а брата Л. Квинция отправив к флоту.
41. Обрадованные жители Аргоса назначили к прибытию Римского вождя и войска праздновать главный свой торжественный день и Немейские игры, которые по случаю военных действий, не могли быть празднуемы в свое время. Председателем на играх сделали они самого вождя Римского. Много было жителям причин веселиться: приведены из Лакедемона их сограждане, как те, которых недавно увел Пифагор, так и те, которых прежде Набис. Возвратились и те, которые бежали по открытии заговора Пифагором и начатых им казней. Получили они наконец свободу после долгого промежутка и видели, что виновники её — Римляне, из–за них начавшие войну с тираном. В день самых Немейских празднеств засвидетельствована голосом герольда — свобода Аргивцев. Ахейцы сколько радовались вследствие возвращения Аргоса в общий союз Ахейский, столько с другой стороны чувство радости отравлялось тем, что Лакедемон остался в рабстве и тиран ближайшим соседом. Утоли, пользуясь этим обстоятельством, не щадили ругательств: «с Филиппом окончена война не прежде как когда он очистил все города Греции, а Лакедемон оставлен тирану; законный же царь, находившийся в Римском лагере и другие знатнейшие граждане будут по–прежнему жить в ссылке. Набис господствует, а народ Римский сделался его покорным слугою.» Квинкций отвел войска из Аргоса в Елатию, откуда он и выступал с войском на войну со Спартою. Некоторые историки передают, будто бы тиран вел войну не из стен города, но стал лагерем против лагерей Римских; долго он медлил, поджидая вспоможения от Этолийцев, но наконец вынужден был сразиться, когда Римляне сделали нападение на его фуражиров. Будучи побежден в этом сражении и утратив лагерь, он наконец просил мира: пятнадцать тысяч воинов у него убито и четыре тысячи взято в плен.
42. Почти в тоже время получены донесения от Т. Квинкция о военных действиях около Лакедемона, и из Испании от консула М. Порция. От имени того и другого объявлено сенатом молебствие на три дня. Консул Л. Валерий, у которого в провинции водворилось спокойствие после поражении Бойев около Литанского леса, возвратился в Рим по случаю выборов; консулами он избрал П. Корнелия Сципиона Африканского вторично, и Ти. Семпрония Лонга. Отцы их были консулами во второй год Пунической войны. Потом последовали выборы преторов; избраны П. Корнелий Сципион и два Кн. Корнелия — Меренда и Блазио, Кн. Домиций Агенобарб, Секс, Дигитий и Т. Ювенций Тальна; по окончании выборов, консул возвратился в провинцию. В этом году Ферентинаты попытались приобрести новое право: чтобы Латиняне, которые записались в Римскую колонию, стали Римскими гражданами. В Путеолы, Салерн и Буксент записанные поселенцами, присвоившие себе по этому самому права Римских граждан, решением сената объявлены не принадлежащими к числу Римских граждан.
43. В начале года, в котором консулами были П. Сципион Африкан во второй раз и Ти. Семпроний Лонг, пришли в Рим, послы тирана Набиса. Для приема их собрался сенат вне города в храме Аполлона; они просили утвердить мир на условиях, назначенных Книнкцием и получили его. Когда был доклад о провинциях, то большинство сенаторов было того мнения, что по случаю приведения к концу военных действий в Испании и Македонии, обоим консулам провинциею должна быть назначена Италия. Сципион был того мнения, что: для Италии достаточно одного консула; другому же необходимо назначить провинциею Македонию. Со стороны Антиоха угрожает война опасная; вот уже он перешел в Европу по собственному побуждению. Как теперь полагают они, поступит Антиох, когда с одной стороны Этолы, уже явно враги наши, призовут его на войну, а с другой будет подстрекать его Аннибал, военачальник, прославившийся поражением Римлян? Пока шло прение о назначении консулам провинций, преторы бросили между собою жребий. Кн. Домицию досталось судопроизводство над гражданами, Т. Ювенцию над чужестранцами. П. Корнелию досталась дальняя Испания, Секс. Дигитию — ближняя; двум Кнеям Корнелиям, Блазиону — Сицилия, Меренде — Сардиния. Послать в Македонию новое войско не заблагорассудили, а то, которое там находилось, Т. Квинкций должен был привести в Италию и распустить, а также распустить и войско, которое находилось в Испании с М. Порцием Катоном. Обоим консулам определена провинциею Италия, и им поручено набрать два городских легиона, для того чтобы, и по распущении войск, назначенных к тому сенатом, число Римских легионов было восемь.
44. За год перед тем отпразднована была священная весна в консульство М. Порция и Л. Валерия. Когда жрец П. Лициний, сначала своим товарищам, а потом, с их одобрения, сенату доложил, что празднование это произведено было не правильно, Сенат утвердил мнение жрецов, что нужно праздновать снова; большие игры, вместе с тем обещанные, должны быть отпразднованы с теми издержками, с какими обыкновенно. К празднованию священной весны отнесен весь скот, который родился в промежутке времени от Мартовских Календ до Майских, в консульство И. Корнелия Сципиона и Ти. Семпрония Лонга. Потом были выбор цензоров: избранные цензорами Секст Елий Пет и К. Корнелий Цетег назначили председателем сената консула П. Сципиона, который был им и по выбору прежних цензоров; всего трех сенаторов, из коих ни один не занимал курульной должности, вовсе обошли. Большую благодарность заслужили от сената новые цензоры тем, что, во время празднования Римских игр, отдали приказание курульным эдилям — отделить сенаторские места от народных, а прежде на зрелищах все садились вместе как попало. У весьма немногих всадников отняты лошади и вообще не было строгостей ни к одному сословию. Притвор Свободы и общественная вилла ими же обновлены и расширены. Священная весна и обещанные консулом П. Сульпицием Гальбою игры отпразднованы. Между тем как внимание всех граждан обращено было на эти зрелища, К. Племиний, посаженный в тюрьму за многие, совершенные в земле Локров, злодейства против богов и людей подговорил сообщников, которые должны были поджечь ночью город разом во многих местах, с целью разломать тюрьму при общем смятении граждан во время ночной тревоги. Когда это дело обнаружилось доносом знавших его, то оно доложено сенату. Племиний опущен в нижнюю тюрьму и умерщвлен.
45. В этом году выведены поселения граждан Римских в Путеолы, Вультурн и Литерн: по триста человек в каждый из этих городов. Также отведены поселения граждан Римских в Салерн и Буксент. Отвели три нарочно с этою целью избранные сановника: Т. Семпроний Лонг, в то время бывший консулом, М. Сервилий, К. Минуций Терм. Пущены в раздел поля, принадлежавшие Кампанцам. На Сипонтское поле, принадлежавшее Арпинцам, отвели колонию Римских граждан другие три сановника Д. Юний Брут, М. Бебий Тамфил, М. Гельвий. В Темису и Кротон отведены также поселения граждан Римских; Темпсанское поле взято у Бруттийцев, а Брутийцы изгнали Греков. В Кротоне жили Греки. В Кротон отвели колонистов триумвиры Ки. Октавий, Л. Эмилий Павлл и К. Плеторий; в Темису — Л. Корнелий Мерула и К. Салоний. В этом году также чудесные явления одни показались в Риме, а о других получено известие. На общественной площади, месте выборов и Капитолие видны были капли крови; шел несколько раз земляной дождь и голова Вулкана была в огне. Получено известие, что воды озера шли в реку Нар, что в Аримине у благородных родителей родились дети без глаз и носов, а в Пиценском поле родился ребенок без рук и ног. По определению жрецов приняты меры к искуплению этих чудесных явлений. Совершено девятидневное жертвоприношение вследствие полученного от жителей Гадрии известия, что в их области шел каменный дождь.
46. В Галлии проконсул Л. Валерий Флакк одержал в правильном бою решительную победу в окрестностях Медиолана над Инсубрскими Галлами и Бойями, под начальством Дорулака перешедшими По с целью возмутить Инсубров. Десять тысяч неприятелей пало на поле битвы. В это же время товарищ его М. Порций Катон имел триумфальный въезд в Рим по возвращении из Испании. При этом случае внес он поделанного серебра двадцать пять тысяч фунтов, монет сто двадцать три тысячи, Осцийского пятьсот сорок; золота тысячу четыреста фунтов. Воинам из добычи он разделил каждому по 270 асс, а всаднику втрое. Консул Ти. Семпроний, по прибытии в провинцию, повел сначала легионы в область Бойев. В то время царек их Боиорикс, со своими двумя братьями возбудив весь народ к бунту, стал лагерем в открытом месте, и они по–видимому предлагали бой неприятелю, лишь только он вступит в их пределы. Консул, видя как велики силы и уверенность в неприятеле, отправил гонца к товарищу: де заблагорассудит ли он поспешить, а он до его прибытия будет стараться уклончиво тянуть дело». Причина медленности для консула побуждала Галлов спешить (и самая нерешительность неприятелей делала их смелее) окончить дело чем–нибудь решительным прежде соединения войск обоих консулов. В продолжении двух дней обе стороны стояли готовые к сражению, дожидаясь, не выступит ли кто первый; на третий день бросились они к окопам, и напали со всех сторон на лагерь Римский. Консул тотчас приказал воинам взяться за оружие; потом когда они вооружились, немного их посдержал с целью, как увеличить безрассудную самоуверенность неприятеля так и распределить войска, каким броситься в какие ворота. Двум легионам приказано выходить в двое главных ворот, но когда они хотели выступить, Галлы встретили их такою густою толпою, что преградили им путь. Долго сражение происходило в тесноте, и воины действовали не только силою рук и мечей, но и теснили напором щитов собственного тела: Римляне хотели выбиться на просторное место; Галлы же домогались или ворваться в лагерь или по крайней мере не выпустить Римлян. И не прежде войска могли двинуться в ту или другую сторону, как когда К. Викторий, сотник первого строя и К. Атиний, трибун военный, схватив значки тот четвертого, а этот второго легиона, у несших их воинов, бросили их в ряды неприятельские — поступок к которому не раз и прежде прибегали в трудную минуту боя. Желая непременно взять назад значки, первые ряды Римлян второго легиона успели выбиться за вороты.
47. Уже они сражались вне окопов, четвертый же легион оставался в воротах, как вдруг в противоположной части лагерей произошла еще тревога. Галлы ворвались чрез квесторские ворота; они умертвили упорно сопротивлявшихся: квестора Л. Постумия, по прозванию Тимпана, М. Атиния, П. Семпрония, префектов союзников и почти 200 человек воинов. Лагерь с этой стороны был взят, пока запасная когорта, посланная консулом для защиты квесторских ворот частью умертвила тех, которые проникли внутрь окопов, частью выгнала из лагеря и противопоставила оплот напору неприятелей. Почти в то же время успел пробиться в ворота — четвертый легион с двумя запасными когортами. Таким образом около лагеря, в одно и то же время, происходили и разных местах три сражения. Военные крики, которые разнообразились вследствие переменчивости военного счастия, отвлекали умы сражавшихся от действительного боя. До полудня сражение происходило с равными силами и почти с равным успехом. Но усталость и жар заставила Галлов, оставить бой, так как они телом слабы и нежны, и не могут переносить жажду; на немногих оставшихся Римляне сделали натиск и, поразив их, сбили в лагерь. Тут консул велел подать сигнал к отступлению; вследствие этого большая часть воинов отступила, но некоторые, увлеченные пылом битвы и надеждою овладеть неприятельским лагерем, упорствовали около его окопов. Смотря с презрением на их малочисленность, Галлы всею массою устремились из лагерей и те Римляне, которые не захотели повиноваться приказанию консула, обращенные в бегство, в ужасе и смятении устремились в свой лагерь; таким образом пришлось и той и другой стороне и победить и бежать. В сражении пало Галлов до одиннадцати тысяч, а Римлян до пяти; Галлы удалились внутрь земель своих.
48. Консул повел легионы в Плаценцию. Относительно Сципиона одни пишут, что он, соединив свое войско с войском товарища, Прошел по землям Бойев и Лигуров, опустошая их до тех мест, пока допустили леса и болота; другие говорят, что, не совершив ничего замечательного, он возвратился в Рим для производства выборов. В этом же году Т. Квинкций находись в Елатии, куда он отвел войска на зимние квартиры, провел всю зиму в разбирательстве разных тяжебных дел и в отмене того, что совершено было по городам произволом самого Филиппа или его наместников, которые, желая придать более силы людям своей партии, стесняли права и свободу других. В начале весны он прибыл в Коринф, где назначил сейм. Здесь он, собравшимся к нему представителям всех городов, сказал речь, начав с первых дружественных отношений Римлян к Греческому народу; коснулся он действий как своих собственных, так и тех вождей, которые до него были в Македонии. Всю речь консула выслушали с великими знаками одобрения; только, когда пришлось упомянуть о Набисе, то показалось не совсем согласным с действиями освободителя Греции — оставить тирана, не только сделавшегося невыносимым в своем отечестве, но и опасного для всех окружающих государств, так как он гнездился внутри знаменитейшего города.
49. Не безызвестный о таком расположении умов, Квинкций откровенно высказал следующее: будь возможность достигнуть без разрушения Лакедемона, то не следовало бы допускать и мысли о примирении с тираном. Но теперь когда он не может быть подавлен иначе как ценою гибели знаменитого города, то показалось достаточным ослабить тирана — отняв у него силы и возможность вредить кому–либо, чем допустить до гибели город, в самом стремлении к его свободе употребив в дело средства, столь сильные, вынести которые он не в состоянии». Упомянув о том, что уже было выше, Квинкций прибавил: «намерен он отправиться в Италию и вывести за собою все войско. Они услышат, что в течение десяти дней будут выведены гарнизоны из Деметриады и Хадкиды, а Акрокоринф он тотчас же, в их присутствии очистив, сдает Ахейцам, и пусть все узнают, кто привык лгать Этолы или Римляне. Первые не стыдились везде провозглашать, что не в хорошие руки Римлян вверена вольность Греции, и что вместо Македонян стали только другие господа — Римляне. Но Этолы привыкли не обдумывать хорошенько ни своих действий, ни слов; прочие же города просит он — судить о друзьях по их действиям, а не по словам; тогда они уразумеют, кому надобно доверять и кого остерегаться. Свободою пусть пользуются умеренно: в меру она полезна и отдельным гражданам и государствам; в слишком большом развитии она опасна и для других, да и для самих необузданна и гибельна. Пусть более всего стараются о согласии — в частности в городах старейшины и сословия, а в общем — все государства между собою. При их взаимном согласии не осилит их никакой ни царь, ни тиран. Несогласием же и возмущением пользуются люди предприимчивые, так сторона, в домашней борьбе побежденная, скорее уступит чужестранцу, чем согражданину. Получив свободу, благодаря силе чужого оружия и верности в слове союзников — пусть они сами заботятся сберечь и сохранить ее, и вместе с тем покажут народу Римскому, что свобода дана достойным, и что его заслуга не пропала даром».
50. Слова эти были выслушаны как бы слова отца; все присутствовавшие от радости проливали слезы, так что и сам Квинкций, между тем как говорил, пришел в смущение. Мало–помалу раздавались голоса одобрения; одни других убеждали, чтобы слова Квинкция, как бы внушенные оракулом, напечатлели в памяти и душе. Когда воцарилось снова молчание, то Квинкций просил у них: всех граждан Римских, какие могут у них находиться в рабстве, разыскать в продолжении двух месяцев и отправить в Фессалию: для них самих нечестно будет, если освободители будут рабствовать в освобожденной ими земле. Все громко отвечали на это: «что они благодарит его за все его внушения, но в особенности и за то, что он им напомнил их самую необходимую и святую обязанность. Очень много было пленных захваченных в Пуническую войну, и их Аннибал продал, так как они не были выкуплены. Доказательством большего числа пленных может служить свидетельство Полибия, который пишет, что это дело стоило Ахейцам сто талантов, между тем как они постановили выплачивать владельцам по 500 динариев за каждого раба; по этому расчету оказывается, что таких рабов нашлось в Ахее 1200 человек. Из итого можно заключить по соразмерности, сколько их было вероятно во всей Греции. Ище не было распущено собрание, как уже увидали гарнизон Римский, что он спустился с Акрокоринфа, направился к городским воротам и вышел. За войском последовал и вождь; все его провожали, именуя освободителем и спасителем. Простившись с ними и отпустив их, Квинкций тою же дорогою возвратился в Елатию, но которой пришел; оттуда со всеми войсками отправил он Ап. Клавдия легата; он приказал вести войско через Фессалию и Епир в Орик и там его подождать, а оттуда он намерен переправить войско в Италию. Брату своему Л. Квинкцию, легату и начальнику флота, написал, чтобы он туда же собрал транспортные суда со всех берегов Греции.
51. А сам, отправившись в Халкиду, вывел гарнизоны не только из Халкиды, но также из Орея и Еретрии и потом собрал там сейм из представителей Евбейских городов. Напомнив им, в каком положении дел он их принял и в каком оставил, он их отпустил. Затем отправился в Деметриаду и оттуда вывел гарнизон, при чем все жители его провожали точно также как в Коринфе и Халкиде. Далее он отправился в Фессалию: здесь необходимо было не только восстановить свободу по городам, но и дать им сколько–нибудь сносную форму правления, так как они находились в страшном беспорядке и замешательстве. Они страдали не только недостатками времени, и последствиями насилия и произвола царских, но и беспокойным духом народа, у которого с самого начала и до нашего времени ни одни выборы, ни одно совещание, ни одна сходка не обходятся без страшных волнений и беспокойств. Квинкций выбрал сенаторов и судей на основании оценки собственности, и придал более силы той части граждан, которой дороже всего общее спокойствие и тишина.
52. Устроив таким образом Фессалию, Квинкций через Епир прибыл в Орик, откуда должен был переправиться; из Орика все войска перевезены в Брундизий. Отсюда и до самого Рима, почти по всей Италии, их шествие было торжественное, и масса добычи отбитой у неприятеля, предшествовавшая им, чуть ли не равнялась их собственной. Но прибытии Квинкция к Риму, сенат собрался для него за городом, чтобы выслушать рассказ о его подвигах и тут охотно определен ему триумф вполне заслуженный. Три дня продолжался он. В первый день несли оружие, стрелы, статуи медные и мраморные (гораздо более было отнятых у Филиппа, чем взятых у городов); во второй день золото и серебро как в деле, так и в слитках и в монете. Поделанного серебра было восемнадцать тысяч фунтов и 270 деланного. Много сосудов всякого рода, большая часть с выпуклыми изображениями и некоторые чудной работы; много было изображений и из меди. Тут было десять серебряных щитов. Серебра в монете было -· восемьдесят четыре тысячи Аттических монет; их называют тетрадрахмами: в каждой серебра на три динария. Золота было три тысячи семьсот четырнадцать фунтов, и один щит весь из цельного золота. Золотых Филипповых монет четырнадцать тысяч пятьсот четырнадцать. На третий день несли золотые венки, дары городов — их было сто четырнадцать; затем вели жертвенных животных. Перед колесницею шли многие знатные пленники и заложники; в числе их Димитрий, сын царя Филиппа и Лакедемонянин Арменес, сын тирана Набиса. За ними въехал в город Квинкций; на колесницею его шло много воинов, так как войско вывезено со всей провинции; каждому пешему воину дано по двести пятьдесят асс, сотнику вдвое, а всаднику втрое. В торжественном поезде особенно заметны были с бритыми головами — Римляне, освобожденные из рабства.
53. В конце этого года Е. Элий Туберон, трибун народный, вследствие сенатского определения, предложил народу и тот утвердил: отвести две колонии Латинские — одну в землю Бруттиев, а другую в Туринское поле. Для вывода этих колоний избраны триумвиры с правами власти на три года: в землю Бруттиев К. Невий, М. Минуций Руф, М. Фурий Крассинес (толстоногий); в Туринскую область — Кн. Манлий, К. Элий и Л. Апустий. Выборы тех и других произвел Кн. Домиций, городской претор, в Капитолие. В этом году освящено несколько храмов: один Юноны Хранительницы на овощном рынке; он начался строиться за четыре года перед тем по обету, данному консулом Кн. Корнелием в Галльскую войну. Он же его и освятил, будучи цензором. Другой храм Фавна. За два года перед тем начали его строить из штрафных денег эдили — К. Скрибоний и Кн. Домиций и последний освятил, будучи городским претором. Храм Фортуны Примигении (перворожденной) на Квиринальском холме освятил К. Марций Ралла, дуумвир, для этой собственно цели избранный. Выстроить его дал обет консул П. Семпроний Соф, за десять лет перед тем во время Пунической войны, а выстроил о. же. будучи цензором. На острове храм Юпитера освятил дуумвир ии. Сервилий; обет построить этот храм дан был претором Л. Фурием Пурпуреоном за шесть лет перед тем во время Галльской войны; выстроен же он впоследствии им же в бытность его консулом; вот что происходило в этому году.
54. П. Сципион из своей провинции Галлии прибыл для назначения консулов. Произведены консульские выборы и на них назначены Л. Корнелий Мерула и К. Минуций Терм. На другой день избраны преторы: Л. Корнелий Сципион, М, Фульвий Нобилиор, К. Скрибоний. М. Валерий Мессала, Л. Порций Лициний и К. Фламиний. Мегалезские сценические игры дали первые курульные эдили — К. Атилий Серран и Л. Скрибоний Либо. Игры Римские, данные этими эдилями, в первый раз смотрели сенаторы на местах отдельных от народа. Это, как и вообще всякая новость, подало повод к большим толкам. Одни говорили, что оказана важнейшему сословию в государстве честь, давно ему подобающая. Другие же толковали, что всякое увеличение значения сенаторов делается насчет ущерба достоинства народного, и что все отличия, которые ведут к более резкому разграничению сословии, имеют последствием — уменьшение свободы, равенства и взаимного согласия. Ведь в продолжении пятисот пятидесяти восьми лет смотрели же зрелища все граждане вместе! Что же вдруг случилось. почему сенаторы не хотят смешиваться с народом? За что богатые оказывает пренебрежение уступающему ему бедняку? Неслыханная прихоть надменности, какой доныне не оказывал и не желал сенат ни одного народа. Говорят, что наконец и сам Африка, в бытность свою консулом предложивший эту меру, жалел о ней. До такой степени велико стремление поддержать старое, что все предпочитают оставаться при прежнем, разве несостоятельность чего ясно уже доказалась делом.
55. В начале года, в котором консулами были Л. Корнелий и К. Минуций, до того часто были получаемы сведения о землетрясениях, что гражданам уже надоели не столько самые случаи, сколько праздники, по этому случаю объявленные. Ни сенат не мог собираться, ни управление общественными делами идти своим порядком, так как консулы только и были заняты, что приношением жертв и молитв. Наконец децемвирам приказано посоветоваться со священными книгами и согласно их ответу, было объявлено трехдневное молебствие. Граждане в венках молились на всех перекрестках и приказано, чтобы все члены одного и того же семейства участвовали в молебствии. Точно также, по указанию сената, консулы объявили, чтобы в тот день, когда уже, по получении известия и землетрясении, объявлено празднование, не было возвещаемо о другом землетрясении. Затем сначала консулы, а потом преторы распределите между собою провинции по жребию. Корнелию досталась Галлия, Минуцию — Лигуры. Преторам вынулось по жребию: К. Скрибонию — судопроизводство над гражданами, М. Валерию над чужестранцами, Л. Корнелию — Сицилия, Л. Порцию — Сардиния, К. Фламинию — Испания ближняя. М. Фульвию — Испания дальняя.
56. В этом году консулы не ждали совсем войны; вдруг получено письмо от М. Цинция, находившегося префектом в Пизе; двадцать тысяч вооруженных Лигуров во исполнение замысла, задуманного на сходках всего народа, опустошили сначала область Луненскую, потом перешли в Пизанскую, где исходили все прибрежье. Вследствие этого консул Минуций, которому досталась провинция Лигуры, с дозволения сената, взошел на ростры и объявил: «чтобы два городских легиона, набранные в прошедшем году, явились в Арретий к десятому дню; на место же их он наберет два новых легиона. Также объявил он союзникам и Латинянам, садовникам и послам тех, которые должны были выставит воинов, чтобы они явились к нему в Капитолий. Он с них потребовал пятнадцать тысяч пеших и пятьсот всадников, начиная от самих младших и приказал — из Капитолия тотчас же идти к городским воротам и, — для ускорения дела, немедленно отправиться производить набор. Фулвию и Фламинию определены в подкрепление — три тысячи союзников Латинского племени и двести всадников. Преторам поручено, по прибытии в провинцию, распустить прежних воинов. Воины, находившиеся в городских легионах, стали приходить в большом числе к трибунам народным, расспрашивая и узнавая — не выслужил ли кто срока службы, или болезнь не служит ли кому поводом к увольнению. Дело это было покончено донесением Ти. Семпрония следующего содержания: «десять тысяч Лигуров прибыли в Пицентинскую область, и наполнили пожарами и убийствами все пространство до стен колонии и берегов По: да и племя Бойев готово взбунтоваться. Вследствие этих обстоятельств сенат объявил поголовное восстание и то, что трибуны народные не должны рассматривать дел, относящихся до воинов и задерживать их от явки по декрету». Прибавлено и то чтобы союзники Латинского племени, находившиеся в войске П. Корнелия и Т. Семпрония и отпущенные этими консулами, явились ко дню, назначенному Л. Корнелием и в место им указанное; и чтобы консул Л. Корнелий, отправляясь в провинцию, по городам и областям, находящимся по пути, набрал воинов, вооружил и взял с собою: точно также предоставлено ему право и отпускать тех, кого заблагорассудит.
57. Когда консулы, произведя набор, отправились в провинции, то Квинкций потребовал: «чтобы сенат выслушал какие он, Квинкций, сделал распоряжения вместе с десятью легатами, и буде заблагорассудит, пусть утвердит эти распоряжения. Сделать это легче будет для сената, когда он выслушает показания послов, как изо всей Греции и большой части Азии, так и от царей». Посольства эти введены в сенат К. Скрибонием, претором городским, и всем дан ласковой ответ. А так как много было предметов спора с Антиохом, то поручено рассуждение об этом десяти послам, из которых некоторые находились в Азии, или в Лизимахии у царя. Т. Квинкцию поручено принять послов царя и выслушав их речи, дать им такой ответ, какой будет сообразен с достоинством и пользами народа Римского. Во главе царского посольства были Менипп и Гегезианакс; из них Менипп сказал следующее: «не понимает он, в чем бы могла заключаться затруднительность его посольства, тогда как он прибыл просто просить о заключении дружественного союза с Римлянами. Союзные договоры между государствами и царями бывают трех родов: первый, когда предписываются законы побежденным на войне. При этом так как все находится в руках того, кто сильнее оружием, то в воле и правах победители — предоставит побежденным только то, что он заблагорассудит в видах наказания. Другой, когда обе стороны, будучи равны силами на войне, заключают между собою союз мира и дружбы на безобидных и для той и другой стороны условиях, и если в продолжении войны, произошло какое–либо замешательство относительно владений, то оно устраняется или в силу старинного права, или согласно с выгодами той и другой стороны. Третий вид бывает тогда, когда соединяются между собою союзом дружества те, которые никогда не имели прежде неприязненных столкновений; тут условия и не предписываются, и не принимаются, так как это свойственно только победителям и побежденным. К этому последнему разряду относится и Антиох, а потому его удивляет, что Римляне считают нужным ему указывать — какие города в Азии должен он оставить свободными и неприкосновенными, и с каких может брать дань, и в какие запрещается входит царю и его войскам. Так можно заключал только мирный договор с Филиппом неприятелем, а не союзный договор с Антиохом, другом народа Римского».
58. На это Квинкций отвечал: «так как вам угодно различать и исчислять разные способы заключения союзных договоров, то и нам прямо предложу два условия, без которых так и объявите царю — совершенно невозможно заключение дружественного союза с народом Римским. Первое: буде он хочет, чтобы мы не принимали никакого участия в судьбе городов Азии, то пусть и сам совсем отступится от Европы. Другое: если он, не ограничиваясь пределами Азии, переходит и в Европу, то пусть предоставит и Римлянам право как поддерживать дружественные сношения с городами Азии, какие у них есть, так и заводить новые». На это Гегезианакс возразил: «даже и слушать то противно, что Антиоха устраняют от городов Фракии и Херсонеса, а их Селевк, прадед Антиоха, победив и умертвив на войне царя Лизимаха, оставил их ему в наследство, приобретя их самим достойным образом. С не меньшею честью завладел ими опять Антиох сплою оружия: частью отнял он их у Фракийцев, которые было их захватили, частью оставленные, как например Лизимахию, наполнил вновь жителями, созвав их с равных сторон и там, где были одни обгоревшие развалины, с большими издержками воздвигнул город. Что же тут общего: Антиоху и отказаться от своих законных приобретений и трудов, или Римлянам от Азии, которая никогда их не была? Антиох желает быть в дружбе с Римлянами, но в такой, чтобы она, если он ее получит, служила ему к чести, а не к позору. На это Квинкций возразил: «если уж дело коснулось чести, то соображения её для народа, занимающего первенствующее место на обитаемой земле и для такого царя, как Антиох, должны занимать если не единственное, то, по крайней мере, главное место. А что же наконец честнее: толи, чтобы все города Греции, где бы они ни находились, были свободными, или чтобы они находясь в рабстве, платили дань? Если Антиох считает для себя честным — города, которыми завладел его прадед по праву войны — на которые впрочем ни отец его, ни дед не предъявляли никогда требований, снова поработить себе, то и народ Римский со своей стороны не отступится от принятого им на себя покровительства вольности Греков, и сочтет это делом своей верности и совести. Точно также как он освободил Грецию от Филиппа, так теперь намерен он и в Азии освободить города Греческого имени. В Эолиду и Ионию отправлены были поселения Греческие не для того, чтобы им находиться в рабстве царя, но для увеличения сил народа древнейшего, и для распространения его по всему лицу земной поверхности.
59. От этих слов Гегезианакс пришел в затруднение, так как трудно было бы опровергнуть, что дело вольности честнее дела рабства. — «Зачем играем мы в слова?» — сказал П. Сульпиций, старейший летами из десяти послов — «выбирайте одно из двух условий, которая только что перед этим так красноречиво изложены Квинкцием, а в против ном случае перестаньте толковать о дружбе.» — «А мы — возразил Менипп не желаем и не можем согласиться на какое–либо уменьшение царства Антиохова.» На другой день, Книнкций ввел все посольства Греции и Азии в Сенат, для того, чтобы им было известно, как расположены Римляне и как царь Антиох в отношении к городам Греции; он изложил требования и свои, и сделанные со стороны царя. «Пусть они дадут знать своим соотечественникам, что народ Римский с тем же мужеством и постоянством с какими отстаивал их вольность от Филиппа, будет защищать их и от Антиоха, если только он не очистит Европу.» Тут Менипп стал упрашивать и Квинкция и сенаторов: «не спешить таким решением, которое смутит всю землю. Пусть они и себе возьмут время на размышление и дадут его царю. Он подумает, когда узнает об этих условиях, и или добьется чего–нибудь, или уступит из любви к миру. Таким образом это дело отложено до другого времени нерешенным. Назначить послами к царю заблагорассудили тех же, которые находились в Лизимазии у Антиоха, а именно П. Сульпиция, П. Виллия и П. Элия.
60. Только что они уехали, как из Карфагена пришли послы и принесли известие, что Антиох под руководством Аннибала готовится в войне. Тут возродилось опасение, как бы не пришлось вместе воевать и с Карфагенянами, Аннибал, убежав из отечества, пришел, как мы уже выше сказали, к Антиоху, — и у него был в большой чести не в следствие иного чего, как только потому, что для царя, давно уже составлявшего планы о войне с Римлянами, лучшего, как Аннибал, советника об этом предмете не могло быть. Мнение его постоянно было одно и тоже: необходимо вести войну в самой Италии. Там для неприятеля, пришедшего извне, всегда найдутся и воины, и припасы. Если же там не произвести ни какой попытки и допустить народ Римский всеми силами и войсками Италии вести войну вне Италии, то ни какой царь и ни какой народ не будут в состоянии совладать с Римлянами. Аннибал требовал себе сто палубных судов, десять тысяч пеших воинов и тысячу конных. «С этим флотом он прежде всего отправится в Африку. Сильно он надеется, что в состоянии будет и Карфагенян возбудить к начатию войны. В случае же медленности с их стороны, он начнет войну с Римлянами в какой–либо части Италии; а царь со всеми прочими силами должен перейти в Европу и оставаться с войсками в какой–либо части Греции, не переправляясь, но — и этого будет достаточно для военных соображений и слухов — показывая готовность переправиться.»
61. Убедив царя в справедливости своего мнения, Аннибал счел нужным приготовить в этому и умы своих соотечественников; писем он не решился писать, опасаясь как бы они не были перехвачены и не открылся бы таким образом весь замысел. Отыскал он в Ефесе одного жители Тира, но имени Аристона; его ловкость и умение испытал он разными, сначала неважными поручениями. Частью осыпав ого дарами, частью обнадежив наградами, утвержденными и словом царским, он послал его с поручениями в. Карфаген. Он ему назвал тех граждан, с которыми необходимо было ему повидаться и снабдил его тайными знаками, в которых впрочем для его приятелей ясны были его поручения. Когда Аристон явился в Карфаген, то о причине его прибытия враги Аннибала узнали чуть ли не прежде как и его друзья. Сначала много толковали об этом в кружках, и на пирах; потом некоторые стали говорить уже и в сенате: «ни к чему не послужит ссылка Аннибала. если он и в изгнании будет затевать новые замыслы и смущать спокойствие государства, стараясь действовать на умы граждан. Явился какой–то Аристон, пришлец Тирский, снабженный поручениями от Аннибала и царя Антиоха, с известными людьми ведет он ежедневно тайные переговоры. Тайно затевается дело, которое вскоре обнаружится общею гибелью. Все закричали, что: «необходимо позвать Аристона и допросить, зачем он прибыл; если же он не откроет, то отправить с послами в Рим. Довольно и так уже пострадали они за самонадеянность одного человека. Пусть частные люди грешат каждый на свою голову, а государство надобно беречь не только от дурных поступков, но даже и от слуха о них.» Аристон был позван; он оправдывался и главное — невинность свою основывал на том, что у него ни к кому не было писем. Впрочем, он не мог объяснить удовлетворительно причины своего прибытия, а более всего приходил он в затруднение от того, что его обличали в сношениях исключительно с людьми Барцинской партии. Затем произошел большой спор: одни говорили, что Аристона, как лазутчика, надобно схватить и отдать под караул; а другие утверждали, что не из чего поднимать такую тревогу. «Брать ни за что ни про что чужестранных гостей, будет делом дурного примера. Точно также могут поступить и с Карфагенянами как в Тире, так и в других торговых городах, куда им часто приходится ездить.» В этот день дело отложено. Аристон, употребив в отношении к Карфагенянам Карфагенскую (Пуническую) хитрость, написав записку, повесил ее, при наступлении вечера, в самом людном месте, над постоянным седалищем сановников, а сам с третьею переменою сторожей сел на судно и убежал. На другой день, когда суффеты сели на свои места для производства суда и расправы, увидали записку, сняли ее и прочитали. В записке было: «Аристон имел поручения не к какому–либо частному лицу в особенности, но ко всем вообще старейшинам (так называли сенат)». При таком обнародовании преступления, не было уже более надобности производить следствие над отдельными гражданами. Впрочем, положено отправить послов в Рим — объявить случившееся консулам и сенату, а вместе и жаловаться на обиды со стороны Масиниссы.
62. Масинисса, заметив слабость Карфагенян и их между собою несогласие (старейшины были подозрительны сенату вследствие переговоров с Аристоном, а народ не доверял сенату вследствие показания того же Аристона) счел время удобным для притеснения Карфагенян. Он опустошил их земли по берегу моря и некоторые города, подвластные Карфагенянам, заставил платить дань себе. Сторона эта носит название Емпорий; это берег меньшего Сирта и весьма плодородный. В нем находился город Лептис, который один платил ежедневно Карфагенянам по таланту. Эту–то сторону Масинисса тревожил всю, а часть сделал даже сомнительного владения — к его ли владениям относится, или к Карфагенским. Узнав, что из Карфагена пойдут послы в Рим оправдываться в возводимых на их сограждан обвинениях и вместе на него жаловаться, — Масинисса отправил и сам послов в Рим с целью наговорить на Карфагенян, а также и потолковать о спорных владениях. Сенаторы, выслушав показание Карфагенян о пришлеце Тирском, возымели опасение, как бы не пришлось вместе воевать и с Антиохом, и с Карфагенянами. Подозрение в их виновности усиливало то обстоятельство, что они, присудив Аристона схватить и отослать в Рим, не могли укараулить ни его самого, ни его судна. Затем произошел у послов Карфагенских с послами царя Масиниссы спор о владениях. Карфагеняне защищали свое дело — показанием границ своих владений: «что они находятся в тех пределах, которые указал области Карфагенской П. Сципион после победы». — А также признанием самого царя: «который, преследуя Афира. бежавшего из областей его царства и с отрядом Нумидов скитавшегося в окрестности Цирены, просил себе дозволения пройти через эти самые земли, признавая тем бесспорно права на них Карфагенян». Нумиды со своей стороны утверждали: «что Карфагеняне и ложно показывают относительно назначения границ Сципионом. Да и доискиваясь истинного происхождения прав Карфагенян, какие именно земли в Африке могут они назвать своею собственностью? Им пришлецам дано, по их усердной просьбе, для основания города столько места, сколько может быть захвачено разрезанною кожею быка. А как только вышли они за пределы коренного своего местопребывания Бирсы, то все это приобретено насилием и неправдою. Да и относительно тех земель, о которых теперь идет дело, Карфагеняне не в состоянии доказать не только, что они ими сначала владеют, но даже что и давно. Глядя по обстоятельствам, то они присваивали себе эти земли, то цари Нумидские, и спорная область была постоянно достоянием того, кто был сильнее оружием. В каком положении было дело прежде, чем Карфагеняне сделались врагами Римлян, а царь Нумидов их союзником и другом, в том они пусть его оставят, и не вмешиваются в пользу тех, которые менее всего в состоянии удержать.» Положено было отвечать послам и той и другой стороны, что будут отправлены в Африку послы для разобрания на месте теперешнего дела между царем и народом Карфагенским. Посланы П. Сципион Африкан, К. Корнелий Цетег и М. Минуций Руф. Выслушав обе стороны к исследовав дело, они оставили его нерешенным, не склонясь ни на ту, ни на другую сторону, По собственному ли побуждению они так поступили, или исполняя данное им поручение, это осталось неизвестным, но то верно, что такой образ действий был наиболее согласен с требованием времени — оставить обе стороны в самом жарком споре. Не будь это так, то и один Сципион и основательным знанием дела, и весом, так как он оказал и той, и другой стороне большие услуги, мог в одну минуту окончить этот спор.

Книга Тридцать Пятая

1. В начале года, когда совершились описанные выше события, претор Секс. Дигитий в ближней Испании имел не столько замечательные, сколько частые схватки с теми племенами, которые, по удалении М. Катона, взялись было снова за оружие в большом числе, Схватки эти по большей части кончались неудачно, так что он своему преемнику сдал едва половину того числа воинов, которое сам принял. Нет сомнения, что вся бы Испания оправилась духом, если бы не другой претор П. Корнелий, Кн. сын, Сципион, который по ту сторону Ибера совершил несколько удачных сражений; под влиянием ужаса не менее пятидесяти городов перешли к нему. Вот что сделал Сципион, будучи претором. Он же, оставаясь за претора, напал на Лузитан, когда они, опустошив дальнюю провинцию, возвращались домой с огромною добычею, на самом на походе. С третьего часу дня до восьмого исход боя был еще нерешен; превосходя неприятеля во всех других отношениях, Сципион уступал ему только численностью: сплошным строем напал он на неприятеля, которого ряды были длинны, и при том затруднены большим количеством скота (который он гнал с собою, как военную добычу, и притом Сципион атаковал со свежими силами неприятеля, уже утомленного длинным путем, так как неприятель выступил в поход еще в третью стражу ночи. Кроме ночи он уже употребил на поход три часа дня, и безо всякого отдыха, к утомлению от дороги, должен был присоединить труды сражения. При начале боя у неприятеля осталось еще несколько сил и в теле и в, духе, и они сперва привели было Римлян в замешательство, но скоро бой не замедлил уравновеситься. При такой неизвестности, пропретор дал обет, если поразит неприятеля и, обратит его в бегство, почтить Юпитера играми. Затем сильнее Римляне выдвинули ряды и Лузитанцы уступили; наконец они совершенно обратили тыл и так как победители преследовали по пятам бегущих, то убито неприятелей до двенадцати тысяч, взято в плен пятьсот сорок и почти все всадники. Военных значков захвачено сто тридцать четыре. Вся потеря Римского войска ограничивались семьюдесятью человеками. Сражение происходило неподалеку от города Илипы; туда–то отвел И. Корнелий твое победоносное войско, обремененное добычею; она вся была разложена перед городом и дозволено владельцам узнавать свои вещи; остальные же отданы квестору для продажи; все вырученное распределено между воинами.
2. Когда это происходило в Испании, то еще не выезжал из Рима претор К. Фламиний; а потому то и он, и приятели его, старались на словах представить в увеличенном виде как несчастные, так и благоприятные события. Он пытался под предлогом, якобы вспыхнула сильная война в провинции и будто бы придется ему принять от Секс. Дигития незначительные остатки войска, и те оробевшие и бежавшие с поля сражения, выхлопотать, чтобы ему дали один из двух легионов, находившихся в Риме: присоединив к нему воинов, набранных им вследствие сенатского декрета, он отобрал бы изо всего этого количества шесть тысяч пятьсот пеших и триста всадников. «Этим легионом — таковы были слова Фламиния — он будет действовать (так как на войско Секс. Дигития надежды не много). Старейшие сенаторы возражали на это: вовсе не нужно издавать сенатские декреты, основываясь на слухах, самонадеянно выдуманных частными лицами в угоду должностных. В основание надобно принимать только то, что или преторы напишут из провинций, или послы дадут знать. Коли действительно произойдет в Испании смута, то они уполномочивают претора набрать воинов на скорую руку вне Италии». Сената мысль была составить в Испании род ополчения. Валерий Антиас пишет, что К. Фламиний ездил в Сицилию для производства там набора и что, переезжая оттуда в Испанию, занесен бурею в Африку и там привел к воинской присяге солдат разошедшихся из войска П. Африкана; к этим наборам в двух провинциях присоединил третий в Испании.
3. В Италии также довольно сильно разыгралась война с Лигурами; Пизу уже осадили сорок тысяч человек, и каждый день стекалось все более и более народу по слуху о войне и в надежде добычи. Консул Минуций прибыль в Арретий в тот день, который он назначил воинам для сбора; оттуда повел он их к Пизе в виде карре, и когда неприятели подвинули уже лагерь по ту сторону реки, от города расстоянием не более 1000 шагов, консул вошел в город, который таким образом сохранен безо всякого сомнения его прибытием. На другой день он сам по ту сторону реки расположился лагерем почти в 500 шагах от неприятеля; отсюда он легкими схватками защищал от набегов земли союзников. Он еще не решался, выходить в поле со всем войском так как оно состояло из новобранцев и притом весьма разнообразных элементов; воины не настолько даже ознакомились между собою, чтобы иметь доверие друг другу. Лигуры, надеясь на свое многолюдство, выходили в поле, готовые дать решительный бой и, изобилуя числом воинов, они рассылали для грабежа в разные стороны, на отдаленные рубежи, многие отряды, и так как собрано было большое количество скота и добычи, то приготовлен охранительный отряд, который должен был препроводить эту добычу в их укрепленные городки и селения.
4. Между тем как война с Лигурами остановилась у Пизы, другой консул Л. Корнелий Мерула, но окраине земель Лигурских, ввел войско в область Бойев, и тут принят был совершенно другой способ войны, чем с Лигурами. Консул выходил в поле, а неприятель отказывался от сражения. Римляне разбегались для грабежа, так как никто им не выходил на встречу. Бойи предпочитали — отдавать безнаказанно свою собственность на разграбление, чем, оберегая ее, вступать в открытый бой. Когда вся их область была уже достаточно опустошена огнем и мечом, то консул вышел из земли неприятельской и повел войско к Мутине, не принимая ни каких мер предосторожности, так как будто бы в мирной стране. Бойи, узнав, что неприятель вышел из их земель, последовали с войском среди совершенной тишины, подстерегая случай к нечаянному нападению. Ночью, обойдя вперед лагерь Римский, они заняли ущелье, чрез которое надобно было проходить Римлянам. Но так как они сделали это не довольно секретно, то консул, который имел обычаем уже поздно ночью сниматься лагерем, подождал рассвета, опасаясь, как бы ночь не увеличила страха при нечаянном сражении и хотя выступил в поход, когда уже было светло, однако отправил для рекогносцировки толпу всадников. Когда же донесено, как велики силы неприятеля и в каком месте находились, то он приказал свалить в средину тяжести всего войска, и триариям провести около них вал; с прочим же войском, устроив его в боевом порядке, подвинулся к неприятелю. Точно также поступили и Галлы, видя что их умысел открыт, и что приходится вступить в бой настоящий и правильные, где победа будет принадлежать истинной доблести.
5. Почти во втором часу начался бой; левое крыло союзников и волонтеры сражались в первом ряду. Начальствовали два помощника консула М. Марцелл и Ти. Семпроний, консул прошлого года; а новый консул то был у первых значков, то легионы удерживал в резерве, как бы они увлекаемые жаждою боя, не бросились вперед прежде, чем будет подан знак. Конницу же этих легионов он приказал военным трибунам, К. и П. Минуцию, вывести вне строя на открытое место, и оттуда по данному сигналу должны были они произвести нападение открыто. Между тем как консул делал эти распоряжения, пришел гонец от Ти. Семпрония Лонга с известием: «что волонтеры не выдерживают натиска Галлов, и что очень многие побиты; остальные частью от усталости, частью от страха, стали сражаться уже не с таким жаром; необходимо прислать на помощь который–нибудь из двух других легионов, для того чтобы не допустить постыдного поражения.» Послан второй легион и волонтеры усилены; тут бой возобновился с новою силою. Таким образом свежие воины и густые ряды легиона вступили в дело; левое врыло выведено из сражения, а правое вступило в первую боевую линию. Солнце страшным зноем палило тела Галлов, а они с трудом переносят жар; впрочем они. сплошными рядами, опираясь то одни на других, то на свои щиты, выдерживали натиск Римлян. Заметив это, консул с целью — окончательно сбить ряды неприятеля, отдал приказание К. Ливию Салинатору, начальнику конницы, по флангам пустить в дело коней во весь галоп, а коннице легионов быть в резерве. Бурный натиск конницы сначала смутил и привел в замешательство, а потом рассеял ряды Галлов; впрочем они не обратили тыл. Препятствовали этому вожди, поражая копьями спины оробевших и принуждая их возвращаться в ряды, но скакавшие между ними всадники этого не допускали. Консул умолял воинов: «еще немного приложить старания, так как победа уже у них в руках; пока они видят их в смущении и замешательстве, тут–то они и должны настоять. Если же они допустят устроиться рядам, тогда придется им выдержать новое сражение, исход которого будет еще сомнителен.» Он приказал знаменосцам выдвинуть вперед значки, и наконец общими усилиями неприятель сбит. Когда он обратил тыл и рассеялся по разным местам бегством, тогда в погоню за ним пущена конница легионов. Четырнадцать тысяч Бойев убито в этот день; живых взято в плен тысячу девятьсот два, всадников семьсот двадцать один, три их вождя, военных значков двести двенадцать, повозок шестьдесят три. Да и для Римлян эта победа стоила не дешево; они потеряли более пяти тысяч воинов своих и союзников, двадцать три сотника, четырех префектов союзников, и М. Генуция, и К. и М. Марциев, военных трибунов второго легиона.
6. В это же почти время получены письма от обоих консулов, от Л. Корнелия о сражении с Бойями, бывшем у Мутины, и от К. Минуция из Пизы: «выборы пришлись на его долю; впрочем, в земле Лигуров до того все не верно, что невозможно отлучиться оттуда без большой опасности для союзников и вреда для государства. А не благоугодно ли будет сенату послать к его товарищу, и пусть он, так как у него война приведена к концу, возвратится в Рим для выборов. Если же сенат затруднится это сделать, потому что обязанность эта не его жребия, то он поступит так как заблагорассудить сенат. Но пусть он внимательно вникнет в это дело — не лучше ли прибегнуть к междуцарствию, чем ему оставлять провинцию в таком положении?» Сенат поручил К. Скрибонию, — двух послов из сенаторского сословия отправить к консулу Л. Корнелию; они должны были отнести к нему письмо его товарища к сенату и известить его: «что сенат в случае, если он не приедет в Рим для назначения должностных лиц, должен будет скорее прибегнуть к междуцарствию, чем К. Минуция отозвать от ведения войны еще неоконченной (правильнее еще непочатой).» Отправленные послы возвратились с ответом: «Л. Корнелий приедет в Рим для назначения должностных лиц.» По поводу письма Л. Корнелия, которое он написал после сражения, бывшего с Бойями, произошло в сенате прение, вследствие того что многим сенаторам частным образом писал легат М. Клавдий: «за хороший исход дела благодарить должно счастие народа Римского и доблесть воинов. Консул же только причиною того, что и в воинах понесена значительная потеря, и что войско неприятельское, которое уничтожить совершенно предстоял случай, выпущено из рук. Воинов погибло более, чем бы следовало, от того, что позднее выступили из резервов те, которые должны были подать помощь находившимся в затруднении, Неприятель выпущен из рук, как потому что коннице легионов позднее дан сигнал, так и потому что не дозволено было преследовать бегущих.»
7. Положено было по этому делу не составлять никакого решения, не обдумав его прежде хорошенько, а предоставит его обсуждению более многочисленного собрания. Предстояла и другая забота о том, что граждане обременены ростом. Хотя корыстолюбие было стеснено многими законами о ростах, однако найден был путь обмана, так как обязательства переписывались на имя союзников, для которых эти законы не были обязательны; таким образом должники были свободно обременяемы ростом. Озабочиваясь средствами к его ограничению, сенат определил назначить сроком приближавшийся праздничный день, называемый fеralia. По наступлении этого дня, те союзники, которые вверили деньги гражданам Римским, должны были признаться, и с этого дни взыскание кредитору вверенных им денег, должно было производиться на тех условиях, на которых захочет должник. Когда признаниями открыто было значительное количество долгов, сделанных при помощи вышеупомянутого обмана, то М. Семпроний, трибун народный. с дозволения сената предложил народу и тот утвердил, чтобы законы о вверенных деньгам простирались и на союзников и Латинян те же самые, какие изданы были относительно граждан Римских. Вот что происходило в Италии гражданских и военных дел. В Испании совсем не так важна была война, как ее преувеличивали слухи. К. Фламиний в ближней Испании взял город Илуцию в земле Оретан, а потом отвел воинов на зимние квартиры. В продолжении зимы было несколько незамечательных сражений, скорее против набегов разбойников, чем неприятелей, впрочем с весьма различным исходом, и не без потери воинов. Более важные дела совершены М. Фульвием. Он у города Толеда имел настоящее сражение с Вакцеями, Бентонами и Цельтиберами; войско этих народов он разбил и обратил в бегство, а царя Гилерма взял живого.
8. Между тем как это происходило в Испании, уже приближался день выборов; а потому консул Л. Корнелий, оставив при войске легата М. Клавдия, прибыл в Рим. Он, изложив в сенате совершенные им деяния и описав то положение, в каком оставил провинцию, жаловался сенаторам, что после войны, столь счастливо оконченной одном удачным сражением, богам бессмертным не оказано должной почести; в заключение он требовал, чтобы определены была вместе; и благодарственное молебствие богам и ему триумф. Ни прежде чем сделан был об этом доклад, К. Метелл, тот самый, который был и консулом и диктатором, сказал: «получены в одно и тоже время письма Л. Корнелия консула к сенату и М. Марцелла к значительному числу сенаторов, далеко между собою несогласные, и прение по этому делу отложено для того, чтобы рассуждение о нем происходило в присутствии самих тех, кто писал эти письма. А потому он и ожидал, что консул, зная, что его легат писал что–то против него, собираясь сам ехать в Рим, возьмет его с собою. Да и правильнее было бы передать войско Ти. Семпронию, имеющему права власти, чем легату; теперь же по–видимому устранен нарочно тот, кто мог бы лично высказать то, что написал, или доказать это лицом к лицу, и он мог быть уличен, если бы утверждал что–либо ложное до тех пор, пока сущность дела могла быть выведена на чистую воду. А потому он полагает, что в настоящее время не возможно удовлетворить ни одному из желаний консула.» Когда же консул тем не менее продолжал упорствовать и докладывать о том, чтобы определено было благодарственное молебствие и чтобы дозволено было ему с почестями триумфа въехать в город; тогда трибуны народные М. и К. Тицинии объявили, что они воспрепятствуют составиться сенатскому декрету по этому поводу.
9. Цензорами были выбранные в предшествующем году Секст Элий Пет и К. Корнелий Цетег; последний произвел перепись: оказалось граждан сто сорок три тысячи семьсот четыре человека. В этом году было сильное половодье, и Тибр покрыл водою низменные места города. Около Флументанских ворот даже некоторые строения были разрушены. В Целимонтанские ворота ударила молния, да и близ лежащая стена во многих местах поражена небесным огнем. В Арицие, Ланувии, и на Авентинской горе, шел каменный дождь, Из Капуи получено известие, что огромный рой ос прилетел на площадь и сел в храм Марса; эти осы тщательно собраны и преданы огню. По поводу этих чудесных явлений повелено десяти сановникам посоветоваться со священными книгами, совершено девятидневное священнодействие, объявлено молебствие и город подвергнут очищению. В эти же числа притвор девы победы, подле храма, М. Порций Катон освятил через два года после того, как дал обет. В том же году колонию Латинян на Туринское поле вывели триумвиры — Кн. Манлий Вульсо, Л. Апустий Фулло, К. Элий Туберо, по предложению которого это сделано. Отправились туда три тысячи пеших, и триста всадников, число небольшое сравнительно с обширностью поля; можно было дать по триста десятин пешим и по шестисот всадникам, но, по предложению Апустия, часть поля взята с тем, чтобы в последствии, если заблагорассудят, приписаны были новые поселенцы; по двести десятин получили пешие воины и по четыреста конные.
10. Год уже приходил к концу, и по поводу консульских выборов честолюбие разыгралось сильнее чем когда–нибудь. Добивались этой чести многие сильные люди из патрициев и плебеев. П. Корнелий Сципион, сын Кнея, тот самый, что недавно оставил Испанию после великих и славных деяний, и Л. Квинций Фламинин, бывший начальник флота в Греции, и Кн. Манлий Вульсо; это все — патриции, а из числа плебеев: К. Лелий, Кн. Домиций, К. Ливий Салинатор, М. Ацилий; но глаза всех были обращены на Квинкция и Корнелия, так как одного и того же места добивались оба патриции и недавняя слава военных действий свидетельствовала громко в пользу того и другого. Впрочем, особенно сильную борьбу затевали братья кандидатов, два знаменитейшие вождя своего времени. Слава Сципиона была более, но чем она была значительнее, тем и сильнее возбуждала зависть. Слава Квинкция была новее, так как он в этом же году получил триумф. Присоедините сюда и то, что Сципион уже десятый год обращал на себя постоянно общее внимание, а это обстоятельство самим пресыщением делает великих людей менее интересными; он был уже другой раз консулом после поражения Аннибала. а также и цензором. В Квинкцие все было ново, и права его на общее расположение еще свежи: После почестей триумфа он и ничего не добивался от народа и не получил; он говорил, что просит за брата, родного, а не просто за родственника, просит за помощника и сотрудника приведенной к окончанию войны; он сам действовал на суше, а брат на море. Таким образом успел он, что его кандидата, имел верх над тем, которого вел брат Африкан, о котором хлопотало все семейство Корнелиев, между тем как Корнелий же консул заведывал выборами, о котором состоялось суждение сената, как о лучшем из граждан, и вследствие этого принявшем в город Идейскую мать, пришедшую из Пессинунта. Консулами избраны: Л. Квинкций и Кн. Домиций Агенобарб. Таким образом влияние Африкана и при выборе плебейского консула, так как он хлопотал за К. Лелия. не имело силы. На другой день избраны преторами: Л. Скрибоний Либо, М. Фульвий Центумал, А. Атилий Серран, М. Кебий Тамфил, Л. Валерий Таппо, К. Салоний Сарра. В этом году эдилями были люди замечательные: М. Эмилий Лепид и Л. Эмилий Павл; они присудили к штрафу многих ростовщиков, и на эти деньги они поставили позлащенные щиты на пороге храма Юпитера. Они выстроили один портик вне Тригеминских ворот, сделав спуск к реке Тибру, а другой от Фонтинальских ворот к жертвеннику Марса, где дорога на Марсово поле.
11. В продолжении долгого времени в Лигурии не произошло ничего достопримечательного; в конце же этого года два раза дела приходили в опасное положение. И лагерь консула подвергся нападению, которое с трудом было отбито; и вскоре после того, когда войско Римское проходило через тесное ущелье войско Лигуров заняло самые теснины. Видя, что выход прегражден, консул хотел было возвратиться, повернув ряды, но и с тылу устье ущелья было занято частью неприятелей, и воспоминание о Кавдинском бедствии было уже не только в умах, но и перед глазами. В числе вспомогательных войск находилось у консула около восьмисот Нумидов; начальник их обещает консулу: «что он со своими прорвется, куда ему будет угодно, лишь бы только он сказал в какой стороне более сел; на них то он учинит нападение, прежде всего он подожжет жилища, и этою грозою заставит Лигуров выйти из ущелья, ими занятого и поспешить по домам для защиты их». Консул осыпал его похвалами и не щадил для него обещания наград. Нумиды сели на коней и начали скакать около неприятельских аванпостов, никого не трогая. С первого взгляда вид их внушал одно презрение: и лошади, и люди были маленькие, худенькие: всадники распоясанные и безоружные, исключая того, что каждый из них имел с собою дротики; лошади без узд и сам бег их был не красив, так как у них шеи были прямые и головы вытянуты во время бега. Пренебрежение к себе с умыслом увеличивая, они падали с коней и нарочно делали из себя зрелище. А потому неприятели, сначала внимательные и готовые — на случай нападения — находились на своих постах, потом безоружные и большие частью сидя, смотрели. Между тем Нумиды то подъедут, то отбегут, но мало–помалу все подвигаются к ущелью, как будто бы они не в состоянии были справиться с лошадьми, и те их заносили против их собственного желания. Наконец, пришпорив коней, Нумиды прорвались через посты неприятельские и появись в открытом поле, предают пламени все попавшиеся им строения; потом зажигают ближайшую деревню и опустошают все огнем и мечом. Сначала показался дым, потом послышались крики испуга по деревням, наконец прибежавшие старики и дети произвели тревогу в неприятельском лагере. А потому, не дожидаясь ничьих ни распоряжений, ни приказаний, все стали разбегаться для защиты собственности: в короткое время опустел лагерь, и консул, освобожденный от осады, отправился куда был намерен.
12. Но ни Бойи, ни Испанцы, с которыми в этом году были неприязненные действия, не были столь враждебны Римлянам, и не показывали столь сильной ненависти, какую племя Этолов. Они надеялись было, что, по удалении Римского войска из Греции, и Антиох будет домогаться свободного господства над Европою, и Филипп, и Набис не останутся в покое. Но видя, что все спокойно, они сочли за нужное волновать и производить замешательство, как бы через медленность не повредить осуществлению их намерений, они назначали в Навпакте сейм. Здесь претор их Тоас жаловался на оскорбления со стороны Римлян и положение Этолии: так как из всех народов и городов Греции они менее почтены после победы, которой они же были главными виновниками, он подал мнение о том, чтобы отправить послов к окрестным царям — не только узнать их расположение умов, но и со своей стороны всеми силами подстрекнуть к войне с Римлянами. Отправлены: Демокрит к Набису, Никандр к Филиппу, Дикеарх, брат претора, к Антиоху. Властителю Лакедемона Дамокрит говорил: с отнятием приморских городов власть его обессилела; они доставляли ему воинов, суда и матросов. Теперь, почти замкнутый в стенах своего города, он видит Ахейцев хозяевами Пелопоннеса, если теперешний случай возвратить его под свою власть, он пропустит, то никогда уже более иметь его не будет. В Греции нет вовсе Римского войска, а дело Гития, или других приморских Лаконцев, Римляне вряд ли сочтут достаточным поводом к тому, чтобы опять перевозить в Грецию легионы». Все это говорилось для возбуждения бодрости духа в тиране с тем, чтобы он, когда Антиох переправится в Грецию, сознавая, что оскорблением союзников нарушил дружественный союз с Римлянами пристал в Антиоху. Никандр Филиппа довольно ясно возбуждать к войне: его словам было достаточно основания, так как царь и потерпел унижения более чем тиран, и понес более существенные потери. К этому припоминал он старую славу царства Македонского, и исхоженный победоносным войском этого народа весь населенный мир. «И подает он совет в настоящее время безопасный и началом, и исполнением. Не советует он Филиппу трогаться прежде, чем Антиох с войском перейдет в Грецию; а если он Филипп один, без Антиоха, выдерживал войну так долго против Римлян и Этолов, то ему, вместе с Антиохом и в союзе с Этолами, которые в то время были для него врагами опаснее Римлян, с какими силами в состоянии будут противостать Римляне»? Не забыл он упомянуть и об Аннибале, как вожде, природном враге Римлян, который истребил более их вождей и воинов, чем сколько осталось в живых. Вот сущность того, что говорил Филиппу Никандр. Другое толковал Антиоху Дикеарх и прежде всего говорил он: «добыча Филиппа достояние Римлян, а победа Этолов, да и доступ в Грецию доставили Римлянам, не иные кто, как Этолы, и к победе силы они же им придали». Потом, сколько пеших и конных войск они дадут Антиоху на эту войну, какие места доступны, сухопутным силам, какие пристани — морским. Относительно же Филиппа и Набиса он употребил в дело совершенную ложь: что и тот, и другой готовы взяться за оружие, и с радостью ухватятся за первые случай возвратить то, что утратили на войне.» Таким образом Этолы в одно и тоже время старались возбудить войну против Римлян со всех сторон. Впрочем цари или не тронулись вовсе, или если и тронулись, то поздно.
13. Набис тотчас разослал по всем приморским селам, стараясь возбудить в них возмущения: одних старейшин он склонил дарами на свою сторону, других, которые упорствовали в чувствах преданности к Римлянам, умертвил, Т. Квинкций поручил заботу защиты всех приморских Лаконцев Ахейцам. А потому они немедленно отправили послов к тирану — напомнить ему союз с Римлянами и внушить не нарушат мир, которого он так усердно просил. Вместе с тем Ахейцы послали и помощь Гитию, на который тиран сделал уже открытое нападение, и в Рим послов с известием об этом. Царь Антиох, этою зимою, в Рафии, в Финикии, дал дочь в супружество Птолемею, царю Египетскому и удалился в Антиохию, а уже в конце зимы, через Киликию переехав гору Тавр, прибыл в Ефес. Оттуда в начале весны, отправив сына своего Антиоха в Сирию для сбережения крайних пределов царства, дабы в отсутствии его не было каких–либо покушений с тылу, сам и со всеми сухопутными войсками двинулся войною к Писидам, которые живут около Сиды. В это время послы Римские П. Сульпиций и П. Виллий, которые, как выше сказано, были отправлены к Антиоху, получив приказание — прежде видеться с Евменом, прибыли в Елею, а оттуда отправились в Пергам (столицу царя Евмена). Сильно желал Евмен войны с Антиохом, считая в мирное время небезопасным соседом царя, столь могущественного и будучи убежден, что он, в случае войны, не более же будет в состоянии сопротивляться Римлянам, как и Филипп, и он будет или совершенно уничтожен, или в случае мира с побежденным, потеряет многое, что к нему Евмену прибавится, так что впоследствии ему легко будет и без содействия Римлян, от него защищаться. Да и в случае неудач, предпочитал Евмен какой бы то ни было участи подвергнуться оставаясь союзником Римлян, чем одному или выносит владычество Антиоха, или, в случае сопротивления ему, уступить силе оружия. Вследствие этого Евмен всем своим влянием и советом возбуждал Римлян к войне.
14. Сульпиций больной остановился в иГергаме. Виллий услыхав, что царь занят войною в Писидии, отправился в Ефес, В продолжении немногих дней, которые он там пробыл, Он старался часто видаться с Аннибалом, который находился там случайно, с целью — узнать, сколько возможно, образ его мыслей и отнять у него опасение, будто бы ему угрожает опасность со стороны Римлян. Эти свидания и беседы не повели ни к чему; но само собою случилось, как будто бы таковой был и умысел, что Аннибал вследствие этого потерял в глазах, царя, и даже сделался во всем предметом подозрения. Клавдий, следуя Греческим Ацилианским книгам, утверждает, что в этом посольстве находился П. Африкан, и что он–то в Ефесе имел разговор с Аннибалом. Он приводит даже следующее место из этой беседы. На вопрос Африкана, кого Аннибал считает первым из полководцев? — Он отвечал: Александра, Македонского царя: так как он с небольшими силами поражал бесчисленные полчища и прошел до крайних пределов земли, какие когда–ниб. человек может надеяться видеть. — На последующий вопрос: а потом кого? — Пирра, отвечал Аннибал — так как он первый выучил располагаться лагерем. Притом никто с таким умением не выбирал местностей и не располагал войск; еще он обладал таким даром — задабривать в свою пользу людей, что Итальянские народы — власть его, царя чужеземного, предпочитали власти народа Римского, так давно господствовавшего в этих местах». На дальнейший вопрос: а кого он считает третьим? — Аннибал незадумавшись — самого себя назвал. Тут Сципион засмеялся и спросил: а что ж бы ты сказал, если бы меня победил? — Тогда бы я, отвечал он, поставил себя выше и Александра, и Пирра, и всех других полководцев.» Ответ запутанный с истинно Пуническою хитростью и вместе неожиданно польстивший Сципиону, так как он отделил его из толпы полководцев как такого, которому подобного не было.
15. Виллий из Ефеса отправился в Апамею; туда же поспешил и Антиох, услыхав о прибытии Римских послов. Когда они свиделись в Апамее, то между ними произошло почти тоже самое прение, какое было в Риме между Квинкцием и послами царя. Известие, полученное о смерти Антиоха, царского сына, который, как я только что перед этим сказал, был отправлен в Сирию, прервало переговоры. Много слез было в царском доме, и сильно жалели об этом юноше. Он уже показал себя с такой стороны, что будь жизнь его продолжительнее, все обещало в нем наклонности великого и справедливого царя. Чем любимее и приятнее был он для всех, тем смерть его была подозрительнее: отец, при своей старости считая его опасным для себя наследником, уморил его ядом через некоторых евнухов, обыкновенных у царей исполнителей таких злодеянии. Присоединили и другую причину тайному преступлению ту, что царь, дав сыну Селевку Лизимахию, не имел уже возможности дать Антиоху такую же столицу, чтобы под видом чести отослать от себя далеко. Впрочем, в продолжении нескольких дней, царский дом представлял вид глубокой горести, а посол Римский, чтобы при таких обстоятельствах не быть в тягость, удалился в Пергам. Царь возвратился в Ефес, оставив начатую войну. Здесь во дворце, запертом по случаю траура, он имел тайное совещание с одним Минионом, главным из его друзей. Минион, совершенно незнакомый с делами внешними, составив себе мнение о силах царских по событиям в Сирии и Азии, был того убеждения, что не только дело Антиоха правое, так как Римляне требуют несправедливого, но что он же будет иметь перевес на войне. Царь избегал личного объяснения с послами Римскими, или испытав уже его неудачу, или может быть под влиянием внезапно постигнувшего его горя, а Минион вызвался высказать все, что будет следовать к делу, и убедил призвать послов из Пергама.
16. Сульпиций в это время выздоровел, и потому оба посла прибыли в Ефес; Минион извинился за царя и в отсутствии его начали толковать о деле. Тут Минион сказал в приготовленной им речи: «благовидным названием освободителей Греции пользуетесь вы, как я вижу, Римляне, но действия ваши не соответствуют словам; одно право указываете вы Антиоху, а другим сами пользуетесь. Почему жители Смирны и Лампсака более Греки, чем Неаполитанцы. Регинцы и Тарентинцы, от которых вы требуете денежных взносов на жалованье воинам, и судов на основании союзного договора? Зачем в Сиракузы и другие Греческие города Сицилии посылаете вы ежегодно претора с правами власти, с секирами и розгами? Конечно, вам нечего другого на это отвечать, как то, что вы, победив их силою оружия, предписали им свои законы. Так знайте, что таково же отношение Антиоха к городам Смирне и Лампсаку, находящимся в Ионии или Еолиде. Силою захвачены были они на войне его предками, сделаны зависимыми и платящими дань; теперь он их домогается подчинить себе в силу старого права; потому я желал бы, чтобы вы на это дали ответ, если только идет спор о справедливости, а не отыскивается просто предлог к войне». На это Сульпиций отвечал: есть таки еще стыд у Антиоха, что, не имея другого ничего представить в свою защиту кроме того, что сейчас было говорено, он предпочел высказать это через кого бы то ни было, лишь бы не через себя. Что имеет общего дело городов, которые ты привел для сравнения? От жителей Регия, Неаполя и Тарента мы с того времени, как они подчинились нашей власти, в силу одного и того же права, которым постоянно пользовались и ни разу не теряли, требуем того, что следует по договору. Но можешь ли ты сказать, чтобы подобно тому как эти народы ни сами по себе, ни через кого–либо другого, неизменяли союзу нашему, так и города Азии, раз поступив во власть предков Антиоха, оставались бы постоянно нераздельною частью вашего царства? Не были ли они во власти — некоторые Филиппа, другие Птоломея, а иные не сохранили ли прав вольности, в продолжении многих лет не подвергаясь ничьему притязанию? Если же некоторое время они и находились в рабстве, под гнетом неблагоприятных для них обстоятельств времени, должно ли по истечении стольких веков, иметь силу право присвоения их в рабство? Не будет ли это значить, что мы ничего не сделали, освободив от Филиппа Грецию, и потомки его будут домогаться Коринфа, Халкиды, Деметриады и всего народа Фессалов? Но что же я защищаю дело городов, между тем как гораздо справедливее будет и нам и царю узнать его от них самих»?
17. Затем он приказал позвать посольства городов, заранее подготовленные и наученные Евменом, который был того убеждения, что на сколько уменьшатся силы Антиоха, на столько будет прибыли его царству. Допущено было много народу, и так как каждый предъявлял то свои жалобы, то требования, смешивая справедливое с несправедливым, рассуждение обратилось в перебранку; а потому не спустив ничего из своих требований и не получив ничего, точно также как и приехали сюда, в совершенной неизвестности что будет — послы возвратились в Рим. Царь, отпустив их, собрал совет о войне с Римлянами, Тут один другого ожесточеннее (чем кто жестче говорил против Римлян, тем более надеялся заслужить благорасположение царя), нападали на неумеренность требований Римлян, предписывавших законы Антиоху, величайшему из царей Азии, как будто бы побежденному Набису: «хотя и тому уступлено владычество над его отечеством Лакедемоном; с негодованием же они, Римляне примут, если Смирна и Лампсак исполнят приказания Антиоха». Другие говорили: «конечно для такого царя эти города ничтожны и не стоят чтобы о них говорить, а не только быть поводом к войне; но всегда начинают несправедливые требования по–видимому с неважного. После того можно бы поверить что Персы, требуя некогда земли и воды от Лакедемонян, действительно нуждались только в коме земли и глотке воды. Точно такую же пробу делают и Римляне, толкуя о двух городах, а другие города как только увидят, что два уже освободились от власти царя, перейдут на сторону народа освободителя. Не говоря уже о том, что свобода сама по себе лучше рабства, для каждого привлекательна надежда улучшить свое теперешнее положение какою–либо переменою».
18. В совете находился Александр Акарнанец, некогда друг Филиппа, не задолго перед тем оставивший его и перешедший к более богатому двору Антиоха: хорошо знал он положение дел Греция и не совсем чуждый знания Римских, он сделался до такой степени дружен с царем, что присутствовал и в тайном его совете. Он, говоря уже так как бы шло совещание не о том — воевать ли, нет ли, а о том, где и каким образом вести войну, утверждал: «смело он может обещать верную победу, если царь перейдет в Европу, и в какой–либо части Греции начнет войну. Во первых, он найдет с оружием в руках Этолов, которые населяют самую середину Греции, готовых передовых воинов для всех трудностей войны. На двух как бы углах Греции, Набис из Пелопоннеса произведет общее восстание, домогаясь столицы Аргосцев и приморских городов, из коих выгнав его Римляне, заключили его в стены Лакедемона; из Македонии Филипп возьмется за оружие при первом звуке военной трубы. Известен ему его характер и образ мыслей; знает он, что царь уже давно питает самую сильную, хотя и сдержанную, злобу, как те звери, которых держат в клетках или на цепях. Помнит он и то, сколько раз царь Филипп на войне воссылал молитвы всем богам, как бы они послали ему помощником Антиоха; если это его задушевное желание теперь исполнится, то нет сомнения, что он не замедлит начать войну. Только не нужно медлить и уступать. Победа будет зависеть от того, чтобы захватить вперед и удобные места и союзников; Аннибала немедленно нужно отправить в Африку для развлечении сил Римлян.
19. Аннибал не был приглашен на совет, за переговоры с Виллием сделался подозрителен царю, и с тех пор от него не получал никаких знаков почестей. Сначала молча переносил он эту напраслину, но лотом счел за лучшее и узнать причину внезапного отчуждения и оправдаться. Выждав случай, он спросил царя прямо о причине его нерасположения и, выслушав ответ, сказал: «Антиох, когда я был еще малым ребенком, то отец мой, Гамилькар, — принося жертву, подвел меня к алтарю и заставил клясться, что я не буду никогда другом народа Римского. Верный этой клятве, я, в продолжение 30 лет, вел войну с ним; эта же клятва и в мирное время выжила меня из дому и она же изгнанником привела меня в твой дворец. Руководимый ею, если ты обманешь мою надежду, отправлюсь туда, где бы я ни знал сил и оружия, по всему земному шару, отыскивая каких–либо врагов Римлянам. А потому, если кому–либо из твоих угодно, обвиняя меня, у тебя выслужиться, то пусть ищут другого основания для обвинений, а Римлян я ненавижу и для них служу предметом ненависти; свидетельствуюсь Гамилькаром и богами в том, что говорю правду. Вследствие этого, если только ты помышляешь о войне с Римлянами, то считай Аннибала в числе лучших друзей твоих. Если же какие–либо обстоятельства склоняют тебя к миру, то для совещания об этом отыскивай кого–либо другого, с кем бы рассуждать.» Эти слова не только произвели на Антиоха сильное впечатление, но даже помирили его с Аннибалом; при выходе с совещания решено вести войну.
20. В Риме толковали на словах об Антиохе, как о неприятеле, но к этой войне никаких еще приготовлений не делали, только собираясь с духом. Обоим консулам определена провинциею Италия, и они должны были между собою распрделиться и бросить жребий, кому из них председательствовать на выборах этого года. Тот же консул, на которого не ляжет эта забота, должен быть готов, если представится необходимость, вести легионы за пределы Италии. Этому консулу дозволено, набрать два новых легиона, а из союзников Латинского племени пеших двадцать тысяч воинов и восемьсот всадников. Другому консулу декретом даны два легиона, те самые, которыми начальствовал консул прошедшего года Л. Корнелий, а союзников и Латинского племени из того же войска пятнадцать тысяч и пятьсот всадников. К. Минуцию с войском, которое он имел в земле Лигуров, продолжена власть, и дозволено в дополнение набрать еще четыре тысячи пеших Римлян и сто пятьдесят всадников, а из союзников ему же разрешено набрать пятнадцать тысяч пеших и двести пятьдесят всадников. Кн. Домицию пришлось иметь провинцию вне Италии по назначению сената, а Л. Квинкцию — Галлию и заведывание выборами. Потом преторы по жребию распределили провинции; М. Фульвию Центумалу досталось судопроизводство над гражданами, а Л. Скрибонию Либо над чужестранцами, Л. Валерию Таппо — Сицилия, К. Салонию Сара — Сардиния, М. Бебию Тамфилу — Испания ближняя, А. Атилию Серрану — дальняя; но этим двум переменены провинции сначала сенатским решением, а потом определением народа. Атилию — флот и Македония, Бэбию — Брутии достались по декрету. Фламинию и Фульвию в Испаниях продолжена власть. Бебию Тамфилу в землю Бруттиев даны по декрету два легиона те, которые в прошедшем году были городскими, а из союзников ему же назначены пятнадцать тысяч пеших и пятьсот всадников. Атилию предписано сделать тридцать судов о пяти рядах весел, пересмотреть старые суда на верфях и взять из них какие годные. Консулам приказано дать ему две тысяча союзников и Латинян, и тысячу пеших Римлян, Эти два претора и два войска — сухопутное и морское — на словах назначались против Набиса, явно уже нападавшего на союзников народа Римского. Впрочем, ожидали послов, отправленных к царю Антиоху и впредь до их возвращения сенат запретил консулу Кн. Домицию отлучаться из города.
21. Преторам Фульвию и Скрибонию, которым досталось право суда в Риме, поручено приготовить сто судов о пяти рядах весел, кроме того флота, которым должен был начальствовать Атилий. Но до отъезда консулов и преторов в провинции, было молебствие по случаю чудесных явлений. Из Пицена получено известие, что коза разом родила шесть козлят. В Аррецие родился ребенок с одною рукою. В Амитерне шел дождь землею. В Формиях ворота и стена поражены молниею; но больше всего наводило ужас, то, что бык консула Домиция проговорил: «- берегись, Рим!» По случаю прочих чудесных явлений было молебствие; быка же гадатели приказали сохранить и кормить. Тибр, разлившись еще более прежнего, ворвался в город и разрушил два моста и много строений, особенно около Флументанских ворот. Огромный камень или от дождей, или вследствие землетрясения не столь значительного, чтобы оно было замечено в другом месте, обрушился, упал с Капитолия на Югарскую улицу и задавил много людей. Часть полей также залита водою: много скота унесено водою и не мало строений разрушено. Прежде чем консул Л. Квинкций прибыл в провинцию, К. Минуций на Пизанском поле имел правильное сражение с Лигурами: девять тысяч неприятелей убито; прочие бежали и в беспорядке стеснены в лагерь; до самой ночи он был предметом упорной атаки и обороны. Ночью тайком удалились Лигуры, а на рассвете Римляне заняли оставленный лагерь. Добычи найдено немного, так как неприятели немедленно захваченную добычу отсылали домой; Минуций затем не давал отдыху неприятелю. С Пизанского поля двинувшись в землю Лигуров, он опустошил огнем и мечом их укрепления и деревни; тут воины обогатились Этрускою добычею, присланною сюда грабителями.
21. Около итого времени послы от царей вернулись в Рим. Достаточной вполне причины для войны они не сообщили, кроме относительно Лакедемонского тирана, о котором и Ахейские послы давали знать, что он в нарушение союзного договора нападает на Лаконское прибрежье. Претор Атилий с флотом послан в Грецию для сбережения союзников. Консулам, пока еще никакой опасности не угрожало со стороны Антиоха, поручено отправиться обоим в провинции. Домиций из Аримина, по ближайшей дороге, а Квинкций через землю Лигуров, прибыли в землю Бойев. Два войска консульские, действуя отдельно, на далекое пространство опустошили поля неприятельские. Прежде немногие их всадники со своими начальниками, потом весь сенат, наконец все люди сколько–нибудь замечательные по состоянию или достоинству, в числе тысячи пятисот человек, перебежали к консулу. И в той, и в другой Испании в этом году дела шли очень удачно. К. Фламиний, при помощи осадных орудий, занял город Литабр, укрепленный и богатый, и царька знатного происхождения Коррибилона взял живьем. А проконсул М. Фульвий имел два удачных сражения с двумя войсками неприятельскими: он взял силою два города Испанских — Весцелию и Голон и много укрепленных городков: другие добровольно к нему отпали. Затем, выступив в землю Оретанов и взяв два города — Нолибу и Кузиби, он продолжал идти к реке Тагу. Там был небольшой город Толет, укрепленный природою. Когда он атаковал ого, большое войско Вектонов прешло на помощь Толетан; он имел с ними удачное сражение и разбив Вектонов, при помощи осадных орудий, взял Толет.
23. Впрочем, в это время, сенат был гораздо более озабочен ожиданием еще не начатой войны с Антиохом, чем теми военными действиями, которые действительно происходили. Хотя уже и через послов было все известию, однако слухи, легкомысленно неизвестно кем пущенные в ход, много ложного примешивали к истине. Между прочим получено известие, что как только Антиох прибудет в Этолию. тотчас отправит флот в Сицилию. А потому сенат, хотя и послал претора Атилия с флотом в Грецию, однако так как не только в войске, но и во влияния предстояла надобность для поддержания бодрости духа союзников, то сенат отправил в Грецию послами: Т. Квинкция, Кн. Октавия, Кн. Сервилия и П. Виллия. Кроме того определено: М. Бэбию из земли Бруттиев придвинуть легионы к Таренту и Брундизию с тем, чтобы он оттуда, если потребуют обстоятельства, переправился в Македонию. М. Фульвию претору отправить флот из двадцати судов для прикрытия берегов Сицилии; тот, кто его поведет, должен быть обличен правами власти (повел Л. Опций Салинатор. тот самый, что в предшествовавшем году был эдилом народным). Тот же претор должен был написать товарищу своему Л. Валерию: «угрожает опасность, как бы флот царя Антиоха из Этолии не переправился в Сицилию; а потому сенат заблагорассудил, чтобы он к тому войску, которое будет иметь, поголовного ополчения набрал пеших воинов двадцать тысяч и всадников четыреста, и с этими силами прикрывал берег провинции, обращенный к Греции». Этот набор произвел претор не только по Сицилии, но и по прилежащим островам. Все приморские города, лежащие к стороне Греции, снабдил гарнизонами. Пищу слухам подало прибытие Аттала, брата Евменова; он привез известие, что царь Антиох перешел Геллеспонт с войском, и что Этолы готовятся вооружиться совсем к его прибытию. Высказана благодарность — Евмену заочно, а Атталу на лицо: ему дано даровое помещение, содержание и подарки: два коня, дна полных для всадника вооружения, серебряных чаш сто фунтов и золотых двадцать.
24. Так как один за другим гонцы приносили известие, что война становится все неизбежнее, то сочтено было своевременным — выбрать консулов как можно скорее. Вследствие этого состоялось сенатское определение о том, чтобы претор М. Фульвий немедленно послал письмо к консулу, уведомлял его о воле сената — ему, сдав своим легатам провинцию и войско, возвратиться в Рим и с дороги послать вперед эдикт о назначении народного собрания для консульских выборов. Консул повиновался этому письму и, предпослав эдикт, прибыл в Рим. В этом году было сильное домогательство: одного консульского места добивались три патриция: П. Корнелий, Кнея сын, Спицион тот, что в предшествовавшем году потерпел неудачу, Л. Корнелий Сципион и Кн. Манлий Вульсо. Консульство дано П. Сципиону в доказательство, что такому человеку почесть может быть только отсрочена, но не отказана. Из плебеев дан ему товарищем консульства М. Ацилий Глабрио. На другой день выбраны преторы: Л. Эмилий Павлл, М. Эмилий Лепид. М. Юний Брут, А. Корнелий Маммула, К. Ливий и Л. Опций; и тому и другому из них было прозвание Салинатор. Оппий это был тот, что флот из двадцати судов отвел в Сицилию. Между тем, пока вновь выбранные сановники должны были распределить между собою по жребию провинции, М. Бебий получил приказание — из Брундизия со всеми войсками перейти в Епир и сосредоточить военные силы около Аполлонии. М. Фульвию, городскому претору, дано поручение — сделать пятьдесят новых судов о пяти рядах весел.
25. Вот как народ Римский готовился противостать всем условиям Антиоха. Набис уже не отсрочивал войны, а напротив, всеми силами атаковал Гитий, и негодуя на Ахейцев за то, что они послали помощь осажденным, опустошал их поля. Ахейцы не прежде осмелились начать войну, как по возвращении из Рима их послов, когда они узнали, что угодно сенату. По возвращении же послов, они назначили в Сикионе сейм, и отправили послов к Т. Квинкцию — просить у него совета. На сейме все мнения были в пользу немедленного начатия войны: письмо Т. Квинкция произвело остановку, так как он советовал подождать претора и войско Римское. Между тем одни из старейшин оставались все таки при своем мнении; другие же полагали, что необходимо воспользоваться советом, которого они же сами испрашивали, и народ ожидал мнения Филопемена; он был в то время претором, и превосходил всех и рассудительностью и влиянием. Он сказал сначала: «благоразумно то распоряжение Ахейцев, но которому претор, отбирая голоса о войне, не должен высказывать своего мнения». Потом предложил им постановить как можно скорее то, что им угодно ". Что же касается до претора, то он тщательно и верно исполнит их определение и постарается, насколько это будет зависеть от умственных средств человека, чтобы им не пришлось жалеть ни о мире, ни о войне». Эти слова расположили умы всех к войне более, чем бы он открыто, склоняя к ней, высказал желание вести войну; а потому война решена огромным большинством; что же касается до времени и способа её ведения, то претору предоставлена в этом случае полная свобода. Филопемен, так как таково было желание Квинкция, и сам полагал, что надобно подождать Римского флота, который мог бы служить защитою Гитию; но, опасаясь как бы замедление не было вредно, и как бы не потерять не только Гитий, но и отряд, посланный для его защиты, вывел суда Ахейские.
26. И тиран приготовил небольшой флот с целью — не допускать к осажденным вспоможений, которые могли быть присланы им морем — три судна с палубами и несколько мелких, так как прежний флот передан по договору Римлянам. С целью испытать поворотливость этих судов, тогда еще новых и вместе для того, чтобы все было достаточно приспособлено к борьбе, он выводил их ежедневно в море, упражняя там и матросов, и воинов примером морского сражения, убежденный, что и надежда на удачу осады зависит от прекращения вспоможений с моря. Претор Ахейский, насколько и знанием дела и опытностью мог стать наряду с самими знаменитыми полководцами в искусстве вести войну на сухом пути, на столько был неопытен в морском деле. Уроженец Аркадии, житель полей, он очень мало был знаком со всем чужестранным, кроме того, что приходилось ему действовать на войне в Крите, начальствуя там вспомогательным войском. Было одно старое судно о четырех рядах весел, отнятое лет за восемьдесят перед тем, когда на нем плыла из Навпакта в Коринф Никея, жена Кратера. Зная славу этого судна (когда–то оно в царском флоте занимало не последнее место) приказал вывести его из Эгия, уже довольно сгнившее и почти распадавшееся от ветхости. Это судно преторское шло вперед флота, так как на нем находился начальник (претор) флота Тизо, из Патраса, как вдруг от Гития вышли на встречу Лакедемонские суда: при первом столкновении с новым и крепким судном старое, которое и так уже само по себе по всем скрепам давало течь, расселось и все, находившиеся на судне, попались в плен. Остальные суда флота, потеряв то, на котором находился начальник, бежали столь поспешно, сколько лишь достало силы у гребцов. Сам Филопемен бежал на легком дозорном судне, и бегство его окончилось не прежде, как по прибытии в Патрас. Впрочем обстоятельство это нисколько не подействовало на дух человека военного и испытавшего не мало случайностей. Напротив он, потерпев неудачу в морском деле, которое ему было мало знакомо, тем более надеялся на то, которое ему было вполне известно по опыту и утверждал, что эту радость тирана сделает он не продолжительною.
27. Набис, возгордившись от столь удачного дела, и возымев несомненную надежду, что уже со стороны моря не будет никакой опасности, вознамерился и доступ с сухого пути преградить отрядами, удачно расположенными. Третью часть войск отведи от осады Гития, он расположился лагерем у Плей. Место это господствует и над Левками, и над Акриями, куда неприятели по видимому должны были подвинуть свое войско. Так как этот лагерь был непостоянный то, немногие имели палатки; большая же часть воинов жили в избушках, плетеных из камыша и покрытых листьями, так чтобы была только тень. Еще не находясь в виду неприятеля, Филономен придумал напасть на тирана неожиданно, новым способом войны. Небольшие суда он свел в закрытую пристань Аргивской области; на них посадил он легковооруженных воинов, по большей части снабженных цетрами (особенный род щита) с пращами, дротиками и другим родом легкого вооружения. Затем отправился он к берегу и, достигнув до ближайшего к лагерю неприятельскому мыса, вышел в хорошо известной ему гористой местности, и ночью прибыл в Плейи. Сторожа спали, так как близко не было опасности, и он вбросил огонь в шалаши лагерей со всех сторон. Многие прежде погибли в пламени, чем почувствовали приближение неприятеля; да и почувствовав, не могли ничем помочь. Все сделалось жертвою огня и меча; впрочем весьма немногие, избегнув такой двоякой опасности, убежали в Гитий в большие лагери. Нанеся такое чувствительное поражение неприятелю, Филопемен тотчас повел войска — опустошать Триполис, ту часть Лаконской области, которая ближе к пределам Мегалополитан; захватив там большое количество скота и людей, он ушел прежде, чем тиран успел от Гития прислать для защиты области. Затем он повел войско в Тегею и, назначив туда же сейм Ахейцев и союзников — где присутствовали также старейшины Епиротов и Акарнанов — постановил: так как умы его воинов достаточно оправились от стыда поражения на море, а неприятели напротив пришли в ужас, то вести войска прямо к Лакедемону, считая это единственным средством отвлечь неприятеля от осады Гития. Сначала, в области неприятельской, он стал лагерем у Кариаса, но в этот самый день Гитий взят. Филопемен, не зная этого, выдвинул свой лагерь к Барбосфену (гора в десяти тысячах шагов от Лакедемона) Набис, взяв Гитий, двинулся оттуда с легким войском и, поспешно пройдя с ним мимо Лакедемона, занял, так называемые, лагери Пирра, не сомневаясь, что именно к этому месту поспешат Ахивцы. Отсюда то он пошел навстречу неприятеля: вследствие тесноты места Ахивцы растянулись вдоль дороги на протяжении тысяч пяти шагов. Ряды их были теснимы всадниками и особенно там, где находились вспомогательные войска; так как Филопемен был убежден, что тиран нападет с тылу на его воинов наемными войсками, на которых он постоянно рассчитывал более других. Но в одно и тоже время поражен он был двумя неожиданными обстоятельствами: первое — место, к которому он спешил, было захвачено вперед; другое: он видел, что неприятель напал на первые ряды там, где, так как нужно было идти по местам гористым, оказывалось невозможным дальнейшее движение вперед без помощи легковооруженных войск.
28. Впрочем Филопемен был особенно искусен и опытен — руководить войсками и выбирать лучшие позиции: не только во время войны, но и в мирное, он особенно в этом упражнял свой ум. Когда ему случалось куда–нибудь ехать, то, приближаясь к местности, по которой движение было затруднительно, он со всех сторон научал свойство местности и будучи один, обдумывал сам с собою; если же при нем были сопутники, то он их спрашивал: «явись вдруг неприятель в этом месте, какое пришлось бы принять решение, если бы он напал или с фронта, или с того или с другого боку, или с тылу? Может случиться, что пришлось бы встретить его правильно устроенным войском, а может и беспорядочным строем, годным только для движения по дороге. Какое бы место пришлось ему занять — так он думал сам с собою или спрашивал других — или скольких вооруженных и какого рода оружием (это обстоятельство не малой важности) пришлось бы употребить в дело? Куда поместить обозы, тягости, безоружную толпу? Какими силами, и сколь значительными, прикрыть их? И что лучше — продолжать ли движение по пути, уже начатому, или вернуться тою дорогою, которою шли? Да и для лагерей какое место выбрать, на какое протяжение провести окопы, где удобнее брать воду, и где изобильнее снабжаться дровами и фуражем, и на другой день, снявши лагерь, в какую сторону будет безопаснее движение и какую форму принять для строя?» Такими заботами и размышлениями он, с самого раннего возраста, до того упражнял свой ум, что в этом деле не было для него никакого нового соображения. И тут он прежде всего остановил дальнейшее движение войска, потом он вспомогательных Кретийцев и всадников, называемых Тарентинскими (обыкновенно они водят с собою по двое коней) — послал к первым рядам. Приказав следовать всадникам, он занял скалу над потоком, откуда можно было черпать воду. Там он все обозы и толпу чернорабочих армейских окружил вооруженными, и укрепил лагерь согласно с требованиями местности. Палатки становить среди кустов и на месте очень неровном, было трудно. Неприятель находился на расстоянии пятисот шагов. Обе стороны и с того и с другого берега брали воду под прикрытием легковооруженных воинов, и прежде чем — обыкновенное последствие близости лагерей — завязался бой, наступила ночь. На другой день по–видимому неизбежна была схватка на берегах речки между берущими воду. Ночью, в долине, скрытой от глаз неприятельских, он спрятал воинов с цетрами, сколько их только могло поместиться там.
29. На рассвете легковооруженные Кретийцы и всадники Тарентинские сразились через поток. У Кретийцев начальником был их соотечественник Телемнаст, а у всадников Ликортас Мегалополитанец. Кретийцы и вспомогательные войска неприятелей — у Тарентинцев был такой же род конницы — служили защитою ходившим по воду. Некоторое время исход сражения был сомнителен, потому что и с той и другой стороны и род войска и вооружения был один и тот же. С дальнейшим продолжением боя, одержали верх вспомогательные войска тирана как своею численностью, так и потому что Филопемен внушил начальникам своих войск, чтобы они, после небольшого сражения, обратились в бегство и завлекли бы неприятеля к месту засады. Рассыпавшись в преследовании бежавших по долине, многие и ранены и убиты прежде, чем увидали скрытого неприятеля. Цетраты на сколько позволяла ширина занимаемой ими местности, расположены были в порядке, но так что легко могли принять бегущих в интервалы своих рядов. Поднялись потом они в боевом порядке и со свежими, нетронутыми силами устремились на неприятеля, рассеявшегося в беспорядке и утомившегося уже от трудов и ран. Не могло быть и сомнения в победе: немедленно обратили тыл воины тирана и с большею торопливостью, чем с какою преследовали бежавших, поспешили в свой лагерь; много из них побито и много захвачено в плен при этом бегстве. Да не обошлось бы без смятения и в лагере, не прикажи Филопемен играть отбой, более опасаясь гористой и неудачной для смелых и быстрых движений местности, чем неприятеля. Потом догадываясь, в каком страхе должен был находиться Набис и вследствие исхода сражения, да уж и по своей природе отправил к нему одного из воинов вспомогательного отряда, в виде перебежчика, сообщить ему за самое достоверное известие, что будто бы Ахейцы постановили — на другой же день дойти до реки Еврота, который течет подле самых стен с целью преградить путь: чтобы и тиран не имел возможности, как захочет искать убежища в городе, и подвозы из города в лагерь не доходили бы; и что вместе Ахейцы сделают попытку — нельзя ли будет подействовать на умы некоторых жителей и отвлечь их от тирана. Не столько перебежчик успел убедить в им сказанном, сколько он тирану, пораженному страхом, подал основательный повод — оставить лагерь. На другой день он приказал Пифагору со вспомогательным отрядом и конницею занять позицию перед окопами, а сам, с главными силами, выйдя как бы в намерении дать сражение, приказал поспешно нести значки к городу.
30. Филопемен, видя, что войско неприятелей двигается поспешно по узкой и крутой дороге, всю свою конницу и вспомогательный отряд Кретийцев выпустил на пост неприятельский, расположенный перед лагерем. Те, видя приближение врагов и то, что они покинуты своими, сначала попытались было удалиться в лагерь; потом, видя приближение всего войска Ахейцев в стройном порядке, стали опасаться, как бы их не взяли с лагерем вместе, и решились последовать за своим войском, несколько их опередившим. Тотчас цетраты Ахейцев врываются в лагерь и предают его разграблению: прочие продолжают идти вперед, преследуя неприятеля, а дорога была такая, что по ней затруднительно было движение войска, даже совершенно чуждого опасений со стороны неприятеля. Но когда произошло сражение в задних рядах, и поразительный крик оробевших достиг передних рядов, то каждый воин, бросая оружие, спасался бегством в лес, по которому шла дорога, и в самое короткое время она была завалена грудами оружии, а особенно копьями, которые, падая по большей части назад, как частоколом преграждали путь. Филопемен отдал приказание вспомогательному отряду преследовать, и не давать неприятелю покою, где только возможно (во всяком случае и для всадников бегство не было бы легко) сам с главными силами по дороге, более доступной, пришел на берега Еврота. Здесь расположившись лагерем почти в закат солнца, поджидал легковооруженное войско, которое он оставил для преследования неприятеля. Оно вернулось в первую стражу ночи и принесло известие, что тиран с немногими воинами проник в город; все же остальные, побросав оружие, рассеялись по всему ущелью. — Приказав этим воинам отдохнуть, Филопемен из числа остальных воинов, которые прежде пришли в лагерь и возобновили свои силы и принятием пищи, и некоторым отдохновением, отборных, велев им взять одни мечи, тотчас вывел и устроил в боевом порядке против двух ворот, из которых одни были обращены к Ферам, а другие к Барбосфену, так как он полагал, что сюда именно будут собираться рассеянные из бегства неприятели. Действительно он в этом не ошибся: и Лакедемоняне, пока сколько–нибудь оставалось дневного света, по тропинкам собирались в средину рощи; с наступлением же вечера, как только увидали огни в лагере неприятельском, они, стараясь держаться от них подальше, оставались по скрытым тропинкам, но, как только их миновали, считая уже себя в безопасности, вышли на открытые дороги. — Здесь они наткнулись на сидевшего в засаде неприятели, и в таком множестве были частью побиты, частью взяты в плен, что едва четвертая часть из всего войска спаслась. Филопемен, заключив тирана в городе, в следующее за тем время, в продолжении почти тридцати дней, опустошал поля Лаконцев, и ослабив и почти уничтожив силы тирана, возвратился домой. Ахейцы славою совершенных им деяний равняли его с полководцем Римским, а в отношении к Лаконской войне, даже ставили выше.
31. Между тем как шла война между Ахейцами и тираном, послы Римлян обходили города союзников, озабоченные, как бы Этолы враждебной партии, не совратили умов какой–либо части населения r Антиоху. Менее всего труда потратили они на ухаживание за Ахейцами: ненависть к Набису служила достаточным ручательством их верности и в прочих отношениях. Послы Римские отправились сначала в Афины, потом в Халrиду, и оттуда в Фессалию: переговорив с Фессалийцами на многолюдном сейме, они направили путь в Деметриаду; там было назначено народное собрание Магнетов. Постарательнее нужно было там держать речь, так как часть старейшин, отпав от Римлян, всею душою предалась Антиоху и Этолийцам: там вместе с известием о том, что Филиппу возвращен сын заложник и положенная с него контрибуция прощена, получено и ложное о том, будто бы Римляне возвратят ему и Деметриаду. Чтобы не допустить этого, Еврилох, старейшина Магнегов, и еще некоторые, принадлежавшие к его партии, предпочитали дать всему новый вид через прибытие Этолийцев и Антиоха. Против них надобно было бы рассуждать так, чтобы, уничтожив у них ложное опасение, не оттолкнуть совершенно Филиппа, отняв у него надежду, а Филипп на все годился гораздо более, чем Магнеты. А потому послы ограничились напоминанием того, что если и вся Греция должна быть признательна Римлянам за благодеяние свободы, так в особенности этот город (Деметриада). Здесь не только находился гарнизон, но даже воздвигнут дворец царский для того, чтобы они постоянно имели перед глазами своего повелителя. Все же труды Римлян пропадут втуне, если Этолийцы приведут Антиоха во дворец Филиппа; тогда они будут иметь нового и неизвестного им царя вместо старого и испытанного. Приглашают они главного сановника Магнетарха; им был в то время Еврилох. Полагаясь на свою власть, он сказал, что не считает своею обязанностью — скрывать и от себя и от Магнетов — распространившуюся молву о возвращении будто бы Филиппу Деметриады; а для того, чтобы этого не случилось, Магнеты скорее и на все бросятся и все дерзнут. В жару прения необдуманно завлекшись далее, чем желал, он высказал: «что и теперь только слава, будто Деметриада свободна; в действительности же все делается по мановению Римлян». Вслед за этими словами последовало волнение в народе: одни одобряли их, а другие высказывали свое негодование как, он осмелился сказать их. Квинкций же до того рассердился, что, подняв руки к небу, призывал богов в свидетели неблагодарности и коварства Магнетов. При звуках этого голоса все пришли в ужас, и Зенон, один из старейшин, пользовавшийся большим влиянием за свою честно проведенную жизнь, и вместе несомненно и постоянно преданный Римлянам, стал со слезами просить Квинкция и других послов: «не обвинять целый народ в безрассудстве одного; пусть безумие каждого падает на его собственную голову. Магнеты же обязаны Т, Квинкцию и народу Римскому не только свободою, но всем, что для людей дорого и свято. Все, что только люди привыкли просить у богов бессмертных, Магнеты имеют от них (т. е. Римлян и Квинкция), и скорее они в безумии будут неистовствовать над своими же телами, чем посягнут на нарушение дружбы с Римлянами».
32. За этою речью последовали и просьбы народа. Еврилох из собрания скрытыми дорогами бежал к воротам, а оттуда прямо в Этолию. А Этолийцы уже обнаруживали с каждым днем все более свои замыслы, измены, и почти в это самое время случилось, что Тоас, старейшина народа, посланный в Антиоху, вернулся оттуда и привел с собою Мениппа, царского посла. Они, прежде чем допущены были в народное собрание, не переставали только и твердить всем как велики сухопутные и морские силы Антиоха: «идет несметное число пехоты и конницы, из Индии слоны, а особенно (они полагали, что эти–то слова и произведут наибольшее впечатление на умы народа) столько везут золота, что можно кажется купить самих Римлян. Понятно было, какое действие могли бы иметь эти слова и в народном собрании. Римским послам передано было все, и то, что пришли они и все их действия, и хотя дело можно было считать почти уже оконченным, но Квинкцию показалось не лишним, чтобы несколько послов союзников присутствовало в этом собрании, которые напомнили бы Этолам о союзе с Римлянами, и дерзнули бы возвысить свободный голос против посла царского. Афиняне показались для этого дела наиболее пригодными, как по важности самого города, так и давнишней приязни с Этолами, Квинкций просил Афинян отправить послов на Панэтолийский сейм; Тоас первый в этом собрании изложил предмет своего посольства. Потом был впущен Менипп: и прекрасно было бы для всех жителей Греции — сказал он — если бы Антиох мог вмешаться тогда, когда еще дела Филиппа были в цветущем положении. Каждый имел бы свое и не досталось бы все в распоряжение и власть Римлян. Да и теперь если только вы намерения, вами принятые, настоятельно будете приводить в исполнение, то можно будет при помощи богов и в союзе с Этолами, Антиоху дела Греции, хотя и пришедшие в расстройство, восстановить в прежний, их достойный, вид. А только то может считаться вполне свободным, что опирается на своих собственных силах, нисколько не завися от чужого произвола.» Афиняне, которым первым после царского посольства, дана была возможность говорить то, что они хотели, не упоминая нисколько о царе, напоминали Этолам о союзе с Римлянами и о заслугах Т. Квинкция в отношении ко всей Греции, и предостерегали необдуманною поспешностью решений не испортить всего дела: хитрые и смелые планы сначала–то приятны, на исполнение трудны, а исход их бывает вовсе печальный. Послы Римские, и в том числе Т, Квинкций, не далеко оттуда находятся. Пока ничего еще не испорчено, не лучше ли на словах потолковать о том, что возбуждает недоумения, чем отдавать и Азию и Европу ужасам пагубной войны».
33. Масса народа, с жадностью желая перемен, вся была на стороне Антиоха; многие высказывали от себя мнение, что Римлян даже не следует допускать в народное собрание. Впрочем старейшины, пользовавшиеся наибольшим влиянием вследствие своих престарелых лет, настояли на том, чтобы и Римлянам был доступ в собрание. Когда Афиняне принесли известие об этом декрете, то Квинкцию заблагорассудилось отправиться в Этолию: или он успеет в чем–нибудь, или все будут свидетелями, что Этолы виновники войны, и что Римляне возьмутся за оружие по справедливости и почти вынужденные к тому. По прибытии туда, Квинкций в народном собрании, начав говорить с возникновения союза Этолов с Римлянами и с того, сколько раз ими была нарушена верность союзного договора, в немногих словах коснулся вопроса о городах, относительно которых существовало недоумение: «если они имеют может быть представить что–нибудь основательное в своих притязаниях, то не лучше ли им отправить послов в Рим и разобрать там дело, или не лучше ли просить сенат, чем народ Римский вводить в борьбу с Антиохом и Этолийскими разбойниками, не без большего потрясения для всего рода человеческого и пагубы для Греции? Бедствия войны упадут прежде всего на тех, кто ее начал," Но вотще раздавался как бы вещий голос Римского вождя. — Вслед за ним выслушаны были со знаками одобрения Тоас и прочие люди той же партии, и они успели в том, что, не откладывая долее народного собрания, и без бытности Римлян, состоялся декрет, которым приглашен Антиох для освобождения Греции и для разбора Этолов с Римлянами. — К столь высокомерному декрету присоединил оскорбление от себя Дамокрит, претор их. Когда у него Квинкций требовал этого самого декрета, то он, не устыдясь величия этого человека, сказал ему: «теперь ему некогда, нужно заботиться о других делах более важных: а что же касается до декрета и ответа, то он дает его в не продолжительном времени в Италии, расположись лагерем на берегах Тибра.» Вот какое безумие овладело в то время народом Этолов и даже их властями!
34. Квинкций и послы вернулись в Коринф; Этолы со своей стороны затем, чтобы все было от Антиоха, они же сами по себе и не тронутся, покойно по–видимому стали ожидать его прибытия и даже, отпустив Римлян не собирали общего сейма всего племени, а через посредство апоклетов (так они называют собрание более уважаемое, состоящее из отборных мужей) они старались об одном, как бы что–нибудь новенькое затеять в Греции. Всем было хорошо известно, что в городах старейшины, и вообще лучшие люди, были на стороне Римлян и довольствовались настоящим положением дел: а чернь и те, которых желания превышали то, что они имели, были не прочь все изменить. Раз Этолы затеяли намерение не только смелое, но и даже бесстыдно дерское — захватить Деметриаду, Халкиду и Лакедемон. В каждый из этих городов посланы старейшины: в Халкиду — Тоас, в Лакедемон — Диоклес. В этом случае оказал большую помощь изгнанник Еврилох (о бегстве которого и причинах бегства сказано выше) так как ему на возвращение в отечество не было другой надежды. Надоумленные письмами Еврилоха, его приближенные, друзья, и вообще люди одной с ним партии, научили жену его и детей — в траурном платье, с повязками просителей, явиться в средину народного собрания и умолять всех и каждого, чтобы не дали человеку невинному без суда состариться в изгнании. На людей простых действовало сострадание, а на людей недобросовестных и беспокойных надежда — произвести общее замешательство при содействии Этолов: все положили возвратить Еврилоха. Подготовив это, Диоклес со всею конницею (в то время он и был ее главным начальником) отправился под предлогом отвести обратно в отечество изгнанника, своего приятеля, день и ночь спешил, а когда оставалось только шесть миль до города, то он, на рассвете, пошел вперед с тремя отборными взводами, а всем прочим всадникам велел следовать в некотором расстоянии. Когда стали приближаться к воротам, то Диоклес велел всем спешиться и вести лошадей в поводьях, не соблюдая правильных рядов, как будто бы они так прямо с дороги; он хотел, чтобы они скорее походили на свиту префекта, чем на воинский отряд. Один взвод оставил у ворот для того, чтобы не допустить остальной коннице быть отрезанною; а сам, по середине города и через площадь, держа Еврилоха за руку, при большом стечении жителей, вышедших на встречу с поздравлениями, отвел Еврилоха домой. Вслед за тем город наполнился конницею, и все важнейшие посты заняты. Тут разосланы по домам воины — избить главных коноводов противной партии. Таким–то образом Деметриада попала во власть Этолов.
35. Что же касается Лакедемона, то надлежало не городу сделать насилие, а хитростью одолеть тирана. Его, лишенного приморских городов Римлянами, в то время вогнанного Ахейцами в стены одного Лакедемона, кто бы успел умертвить, мог бы смело рассчитывать на благодарность за то со стороны Лакедемонян. Повод послать к нему оказался тот, что он не давал покоя споили просьбами и мольбами прислать вспоможение к нему, так как он будто бы и взялся за оружие по убеждению Этолов. Тысячу пеших воинов дано Алексамену и тридцать отборных молодых всадников. Им претор Дамокрит, в тайном народном собрании, о котором сказано выше, объявил: «пусть они подумают, что они посланы на войну с Ахейцами и для какого–нибудь другого дела, которое они могут вообразить каждый в своем мнении. Какое бы ни заставили Алексамена обстоятельства принять решение, пусть они будут готовы беспрекословно его исполнить, как бы оно ни казалось им неожиданным, дерзким и смелым; и пусть они сочтут, что именно для исполнения только этого одного, они и посланы из отечества.» Приготовив все это, Алексамен прибыл в тирану, и тотчас по прибытии воодушевил его надеждами: «Антиох уже перешел в Европу и скоро будет в Греции: и суша и море наполнятся его вооруженными силами. Римляне увидят тогда, что не с Филиппом придется им иметь дело: и сосчитать пешие и конные войска, и корабли нет возможности: кажется одного вида целого ряда слонов достаточно будет для того, чтобы окончить войну одним ударом. Этолы готовы явиться со всем своим войском в Лакедемон, лишь только потребуют того обстоятельства; но большое число воинов он хотел только показать царю по его прибытии. Да и самому Набису необходимо также поступать и не позволять воинам, какие у него есть, чахнуть в бездействии по домам: но пусть он их выводит в поле, и заставляет заниматься воинскими упражнениями, через что будут изощряться их умственные способности и развиваться силы тела. Труд от частого упражнения сделается легче, и даже приятен вследствие необходимости и ласки вождя». А потому начал Набис часто выводить войска перед городом в поле к реке Евротасу. Собственная стража тирана занимала почти постоянно средину воинского строя; а тиран, всего с тремя всадниками, в числе которых по большей части находился Алексамен, ездил впереди значков, осматривая оконечности флангов. На правом крыле находились Этолы, как те, которые прежде были присланы на помощь тирану, так и те, которые, в числе тысячи человек, пришли недавно с Алексаменом. Этот последний взял себе за привычку — то вместе с тираном обходить небольшие ряды, советуя ему то, что казалось по делу нужным; то он скакал на правое крыло к своим соотечественникам; вслед за тем, как бы отдав приказание, какое следовало, он опять приезжал к тирану. Избрав себе день для совершения задуманного замысла, он, немного поездив с тираном, удалился потом к своим, и обратясь к всадникам, которые с ним вместе были отправлены из отечества: молодцы! сказал он им, — нужно совершить нам деяние смелое, в котором вы обязаны быть моими ревностными исполнителями. Соберитесь и с духом и с силами, и пусть никто из вас не отстанет от меня в том, что я начну делать. Кто же вздумает медлить и свое рассуждение предпочтет моему, тот, да будет ему известно, домой уже не возвратится.» Ужас овладел всеми и припомнили они — какие наставления даны им были при отъезде. Тиран между тем приближался с левого крыла. Алексамен приказал всадникам — изготовить копья и смотреть на него; да и сам собрался с духом, растерявшись было сначала при мысли о таком поступке. С приближением тирана, он кинулся на него и ударив копьем в коня, сбросил с него тирана. Всадники докончили его лежавшего на земле: сначала было много бесполезных ударов нанесено по кольчуге тирана; наконец удары коснулись и голого тела, и прежде чем могла быть подана помощь из середины строя, тиран испустил дух.
36. Алексамен со всеми Этолами поспешил ускоренным шагом захватить царский дворец. Телохранителей сначала обуял страх — так как все совершилось в их же глазах; потом, видя, что войско Этолов удалилось, они сбежались к оставленному телу тирана, и образовалась толпа простых зрителей из стражей жизни тирана и мстителей его смерти. Да и никто бы не тронулся, если бы немедленно было положено оружие и позван народ на совещание, на котором и вразумлен он речью, соответствующею обстоятельствам времени, и конечно по всей вероятности оставлены были бы все Этолы с оружием в руках и без чьей–либо обиды. Но видно необходимо было, чтобы замысел, основанный на вероломстве, обратился на спорую гибель его затеявших, и потому все к тому шло. Алексамен, запершись в царском дворце, день и ночь провел, разыскивая сокровища тирана; Этолы, как бы силою взяв город, которому возвратить свободу они будто бы пришли, устремились за добычею. С одной стороны негодование при таких поступках, с другой презрение подействовали на умы Лакедемонян и они собрались. Одни говорили, что нужно прогнать Этолов и добиться свободы, у них отнятой в то время, когда она по–видимому была возвращена. Другие утверждали, что нужно иметь начальника, и потому взять для виду кого–нибудь из царского рода. Таким оказался Лаконик, вовсе молодой еще мальчик, получивший воспитание вместе с детьми тирана. Его посадили на коня и. схватив оружие, бросились побивать Этолов, рассеявшихся по городу; потом устремились к царскому дворцу; тут умерщвлены Алексамен и немногие другие, подумавшие было о сопротивлении. Этолы, собравшиеся около Халциэкона (Минервы храм из меди), там истреблены; немногие, отбросив оружие, бежали частью в Тегею, частью в Мегалополис; тут они были схвачены местными властями, и проданы в рабство с публичного торга.
37. Филопемен, услыхав о том, что тиран убит, отправился в Лакедемон и нашел там большое смятение вследствие разных опасений. Он вызвал старейшин и сказал им речь, именно такую, какую следовало сказать Алексамену; таким образом он присоединил Лакедемонян к союзу Ахейскому, и это тем легче, что случилось в это самое время Атилию пристать с двадцатью четырьмя квинкверемами к Гитию. В то же самое время около Халкиды Тоас, посредством старейшины Евтимида, изгнанного при содействии тех, которые были в союзе с Римлянами, после прибытия Т. Квинкция и послов и через Геродора, купца Цианского, вследствие своего богатства пользовавшегося большим влиянием в Халкиде, подготовил к измене тех, которые принадлежали к партии Евфемида, но действовал далеко не с таким счастием, с каким Еврилох занял Деметриаду. Евфемид из Афин (он выбрал для житья этот город) отправился сначала в Фивы, потом в Салганею, а Геродор к Тронию, Недалеко оттуда в Малиакском заливе находился Тоас с двумя тысячами пехоты, двумястами всадников, и у него было до тридцати небольших транспортных судов. Геродору было приказано их с шестьюстами пеших переправить на остров Аталант с тем, чтобы он оттуда при первом слухе о приближении пеших воинов к Авлиде и Еврипу, переправился в Халкиду; а сам Тоас остальные войска, преимущественно ночными переходами, сколько возможно поспешнее, повел в Халкиду.
38. Миктион и Ксеноклид, в то время стоявшие во главе управления в Халкиде со времени изгнания Евфемида, или сами возымели подозрение или по чьему–либо донесению, сначала оробели и единственную надежду на спасение полагали в бегстве. Потом, когда первый страх поулегся, поняли они, что таким образом действуя, они не только изменили бы отечеству, но и союзу с Римлянами; а потому они задумали вот какое намерение. Случилось, что в это самое время в Еретрии праздновалась годовщина Дианы Амаринтийской, и в ней участвовали не только тамошние жители, но и толпы Каристийцев. Туда послали — умолять Еретрийцев и Каристийцев: «как земляки их и сыны одного и того же острова, они должны пожалеть об их участи и подорожить дружбою Римлян, не допустив Халкиду сделаться добычею Етолийцев. Вся Евбея будет их, лишь только они завладеют Халкидою. Тяжело было господство Македонян, но еще несноснее будет господство Этолийцев». На жителей подействовало более всего уважение к Римлянам, которых и доблесть в войне они недавно испытали, и при победе — справедливость и снисхождение; вследствие этого Еретрийцы и Каристийцы, отобрав лучших молодых людей, их вооружили и послали в Халкиду. Жители, ее поручили им защищать стены города, а сами со всеми войсками перешли Еврип и стали лагерем у Салганеи. Отсюда к Этолийцам посланы сначала герольд, потом депутация, спросить их: за какое их слово или действие они, друзья и союзники, пришли нападать на них. Отвечал Тоас, вождь Этолийцев: «шли они не нападать на них, но освободить их от Римлян. Более красивою, но и более тяжелою цепью скованы они теперь, чем когда в их крепости находился гарнизон Македонян». — Халкидийцы отвечали на это: «что они ни у кого в рабстве не находятся и ни в чьей защите не нуждаются.» Вслед затем послы с совещания удалились к своим соотечественникам. Тоас и Этолийцы, которых весь расчет на успех основывался на надежде захватить врасплох — для открытого же нападения на город, укрепленный с моря и с сухого пути, они не имели достаточно сил — вынуждены были возвратиться домой. Евфимид, услыхав, что лагерь его соотечественников находится у Салганеи, и что Этолийцы двинулись в поход, и сам из Фив возвратился в Афины. Геродор, в продолжении нескольких дней с напряженным вниманием ждал в Аталанте какого–нибудь сигнала, потом отправил легкое судно — узнать, что за причина замедления и увидав, что его товарищи оставили намерение, возвратился в Троний, откуда и пришел,
39. Квинкций со своей стороны, услыхав об этом, прибыл с судами из Коринфа, и в Еврипе у Халкиды встретил царя Евмена. Положено было: Евмену царю оставить для защиты города пятьсот воинов, а самому идти в Афины. Квинкций отправился в Деметриаду, куда было сначала направил путь. Он полагал, что освобождение Халкиды будет не без некоторого влияния на Магнетов в том отношении, что они станут искать союза с Римлянами. А для того, чтобы сколько–нибудь поддержать людей своей партии, он написал Евному, претору Фессалийцев, вооружить молодых людей, а Виллия отправил вперед в Деметриаду разведать расположение умов: к делу же приступать решился не прежде как убедись, что часть граждан не прочь возвратиться к прежним дружественным отношениям. Виллий на квинквереме (судно о пяти рядах весел) приплыл к самому устью порта. Толпами высыпали туда Магнеты и Вилий спросил их: что они предпочитают — видеть ли в нем друга или врага? Старшина их Еврилох отвечал: «пришел он Виллий к друзьям, но в пристань пусть не входит, предоставит Магнетам наслаждаться согласием и свободою, и не старается под предлогом переговоров, иметь влияние на чернь.» Начался потом спор вместо правильного разговора: Римлянин бранил Магнетов, называя их неблагодарными и пророча им будущие бедствия, а народ негодовал, обвиняя то сенат, то Квинкция. Таким образом Виллий безо всякого успеха, возвратился в Квинкцию и тот, отправив всадника к претору с приказанием отвести войска домой, сам на судах возвратился в Коринф.
40. Уклонили меня как будто бы от цели дела Греции, перемешанные с Римскими, не потому, чтобы их стоило описывать самих по себе, а полому, что они были причиною войны с Антиохом. По назначении консулов (отсюда именно я уклонился) Л. Квинкций, и Кн. Домиций, консулы отправились в провинции: Квинкций к Лигурам, а Домиций против Бойев. Эти последние успокоились: сенат их с детьми, и префекты с конницею (всей было тысячу пятьсот человек) отдали сами себя консулу. Другой консул на далекое пространство опустошил поле Лигуров, и взял несколько укреплений: здесь захвачена не только всякого рода добыча и пленные, но и возвращены некоторые граждане и союзники, находившиеся было во власти неприятелей. — В этом самом году отведена в Вибон колония по декрету сената, утвержденному народным собранием; отправились туда три тысячи семьсот пеших воинов и пятьсот всадников. Отвели их триумвиры К. Невий, М. Минуций и М. Фурий Крассинес (жирноногий). Каждому пехотинцу дано по пятнадцати десятин земли, а всаднику вдвое. Поле это в последнее время было Бруттийцев, а ими захвачено у Греков. В это время Рим дважды был под влиянием сильных опасений: один раз был продолжительный страх, но без столь вредных последствий как другой; в продолжении тридцати восьми дней тряслась земля, и в течение всего этого времени все дела остановились вследствие забот и опасений; трехдневное молебствие было совершено по этому случаю. — Другой страх был не пустой, но причинил много действительных бедствий. Пожар начался от Бычьего рынка, и в продолжение дня и ночи горели строения по направлению к Тибру; при этом погибли все лавки с товарами на огромные суммы.
41. Год уже оканчивался; со дня на день усиливался слух о войне с Антиохом и с тем вместе заботы Сенаторов. Начались толки о распределении провинций между назначенными сановниками, для того чтобы они все с большим вниманием ими занялись. Сенат определил: консулам Италию и куда заблагорассудит сенат (в предстоящей войне с Антиохом уже все были уверены). Тому из консулов, кому достанется последний жребий, предоставлены тем же декретом четыре тысячи пеших граждан Римских, триста всадников, а из союзников Латинского племени шесть тысяч пехоты и четыреста всадников. Набор произвести поручено консулу Л. Квинкцию для того, чтобы новый консул мог, немедленно по выборе, отправиться куда его назначит сенат. Тут же состоялся декрет и о провинциях преторов: первый жребий двойной: право суда в городе и граждан с чужестранцами; второй жребий — Бруттии; третий — флот (он должен был отправиться по назначению сената); четвертый — Сицилия; пятый — Сардиния, шестой — дальняя Испания. Кроме того предписано консулу Л. Квинкцию — набрать два новых легиона граждан Римских, а союзников из Латинского племени двадцать тысяч пеших и восемьсот всадников. Войско это сенат назначил тому претору, которому провинциею достанется земля Бруттиев. В этом году посвящены два храма Юпитеру в Капитолие: об одном дал обет претор Л. Фурий Пурпурео во время войны с Галлами, а о другом консул; посвятил их К. Марций Ралла дуумвир. В этом году много строгих приговоров состоялось против ростовщиков, и при этом обвинителями частных лиц были курульные эдили: М, Туцции и П. Юний Брут. На штрафные с осужденных деньги поставлены в Капитолие позолоченные кони четвернею, и в келии Юпитера, над святилищем, двенадцать позолоченных щитов. Эти же эдили сделали портик вне Тригеминских ворот, в квартале лесников.
42. Между тем как все внимание Римлян было обращено на приготовления к новой войне, и Антиох со своей стороны не оставался в бездействии. Его задерживали три города: Смирна, Александрия Тоас и Лампсак; до сих пор он не мог ни овладеть ими силою, ни соблазнить их к союзу с собою на выгодных условиях; да и не хотел, переправляясь в Европу, оставить их в тылу. Задерживало его и рассуждение о том, как поступить с Аннибалом. Сначала замедлили беспалубные суда, которые он вместе с ним хотел отправить в Африку. Потом вопрос о том; следует ли его вовсе посылать в Африку, поднят был, главное Этолийцем Тоантом; он при общем волнении в Греция, указывал на то, что Деметриада в их власти и точно также как лживыми и преувеличенными рассказами о силах царя, он умы многих в Греции сбил с толку, такими же он возбуждал надежды царя: «общее желание зовет его; все сбегутся на берег, где только завидят флот царский». Далее он советовал: «не нужно отделять часть судов от флота царского; да и если суда необходимо послать, то всего менее следует начальство над ними вверить Аннибалу. Он изгнанник, да и притом же Карфагенец; с ним в его намерениях, в продолжении одного дня, может случиться тысяча перемен, как под влиянием обстоятельств, так и природных наклонностей. Да и самая воинская слава, которая нераздельна с именем Аннибала, слишком велика будет в полководце царя. Надобно, чтобы везде виден был один царь, чтобы он был единственным вождем и самодержцем. Если Аннибал потеряет войско и флот, то вредные последствия будут одни, как если бы и другой какой вождь потерял их; а если же действия будут удачные, то слава тогда будет уделом Аннибала, а не Антиоха. Если же достанется им счастливый удел во всех военных действиях победить Римлян, то можно ли надеяться, чтобы Аннибал оставался покойно подвластным царя, если он и в отечестве своем не мог оставаться в покое. С самых молодых лет мечтая о господстве над земным шаром, не так он себя повел, чтобы в старости мог подчиниться чьему–либо владычеству. Нет никакой надобности царю делать Аннибала вождем, а пусть он его возьмет с собою на войну сопутником. Умеренное пользование таким гением будет и не опасно, и принесет даже долю пользы; если же много от него требовать, то это будет иметь вредные последствия и для дающего, и для берущего».
43. Вообще расположены к зависти умы тех, которых природные способности не соответствуют их роду и обстановке: чужая доблесть и все хорошее чужое им ненавистны. Немедленно намерение — послать Аннибала — единственное разумное и полезное, придуманное сначала военных действий, было оставлено. Антиох, ободренный особенно отпадением Деметриады от Римлян к Этолам, решился не откладывать долее похода в Грецию. Прежде чем сняться с якоря, он вышел на берег у Илиона принести жертву Минерве. Возвратясь оттуда к флоту, он отправился с сорока палубными судами и шестидесятью открытыми. За ним следовало двести транспортных судов с запасами всякого рода и военными снарядами. Сначала он пристал к острову Имбру, потом переправился в Скиат. Здесь, собрав в открытом море рассеявшиеся суда, он пристал к Птелею, первому месту твердой земли. Тут встретили его Еврилох и другие старейшины Магнетов из Деметриады. С удовольствием видя, что их много, Антиох на другой день с судами вошел в городской порт; войска свои он высадил неподалеку оттуда; их было: десять тысяч пехоты и пятьсот всадников, шесть слонов. Сил этих едва было достаточно для прикрытия одной Греции, не говоря уже о возможности бороться с Римлянами на войне. Этолы, лишь только было получено известие о прибытии Антиоха в Деметриаду, собрали сейм и составили на нем определение о призыве царя, а он уже выступил из Деметриады. и, зная заранее, что декрет будет именно таков, и дошел до Фалары в Малиакском заливе. Получив здесь определение Этолийцев, он прибыл в Ламию, где и был встречен сильными выражениями радости народной, рукоплесканиями и криками, вообще всем, чем выражается шумный восторг толпы.
44. Когда открылось народное собрание, то царь, с трудом введенный Фенеем претором и другими старейшинами, по водворении общего молчания, стал говорить речь. Прежде всего он извинился, что «прибыл с силами, столь мало соответствующими надеждам и предположениям. Его же постоянного расположения лучшее доказательство то, что он, не изготовившись вполне, и во время для плаванья неблагоприятное, по приглашению их послов немедленно прибыл в том предположении, что, видя его Этолийцы будут убеждены что в нем одном вся сила Впрочем, он Антиох исполнит с избытком и надежды тех, которых ожидания по–видимому в настоящее время обмануты. Как только время года сделает море удобным для плавания, то он всю Грецию наполнит оружием, воинами, конями, а все её прибрежье своими флотами. Не посмотрит он ни на издержки, ни на труды, ни на опасности, пока, сбросив с Греков иго Римлям, не сделает всех Греков свободными и не поставит во главе их Этолийцев. Вместе с войсками придут из Азии и подвозы всякого рода, а теперь Этолийцы должны позаботиться снабдить его войска хлебом и припасами на сносных условиях.
45. В этом смысле говорил царь — при общем всех одобрении; по удалении царя возник спор между двумя старейшинами Этолов: Фенеасом и Тоантом: первый был того мнения, что лучше употребить Антиоха не вождем на войне, а посредником для мира и судьею в тех недоразумениях, которые существуют у них с народом Римским: прибытие его и значение будут иметь силы более, чем оружие для внушения уважения Римлянам. Часто случается, что люди для того, чтобы не воевать, добровольно уступают то, к чему нельзя их вынудить ни войною, ни оружием. Тоас со своей стороны утверждал, что не о мире хлопочет Фенеас, а только хочет воспрепятствовать приготовлениям к войне, и того, чтобы и пыл царя охладел от скуки, и чтобы Римляне имели время собраться с силами. Нечего ждать от Римлян справедливости после стольких посольств, отправленных в Рим, и после стольких споров с самим Квинкцием; опыт доказал это достаточно; да и не потеряй они всякую надежду, не просили бы они помощи от Антиоха. А когда он явился скорее чем все надеялись, то не нужно медлить, но необходимо напротив умолять царя, чтобы он, совершив самое главное, то 'есть прибыв мстителем за Грецию, призвал бы к себе свои сухопутные и морские силы. С оружием в руках царь добьется чего–нибудь, а безоружный не может иметь ни малейшего влияния на Римлян не только за Этолийцев, но и даже сам за себя. Последнее мнение возымело верх и Этолийцы положили назначить царя главнокомандующим своих сил; избраны тридцать старейшин для подания совета царю в тех случаях, когда он потребует.
46. Тут, по распущении народного собрания, все разошлись по своим городам. Царь на другой день с выборными их лицами советовался — откуда начать войну. За лучшее показалось прежде всего напасть на Халкиду, предмет еще недавнего тщетного покушения Этолийцев; необходима для этого скорее быстрота действия, чем большие сборы и приготовления. Вследствие этого, царь с тысячею пеших воинов следовавших за ним из Деметриады, отправился через Фокиду, а другою дорогою старейшины Этолийцев, вызвав с собою небольшое количество молодых людей, встретились у Херонеи и отправились далее с десятью палубными судами. Царь, став лагерем у Салганеи, сам на судах со старейшинами Этолов, переправился через Еврип и вышел на берег недалеко от порта. Тут явились к воротам города сановники Халкидийцев и их старейшины. И с той и с другой стороны отделилось понемногу лиц для переговоров. Этолы весьма убедительно советовали — оставаясь верными дружественному союзу с Римлянами, пусть они и царя примут союзником и другом. Перешел он в Европу не для внесения войны, но для освобождения Греции и желает он освободить ее на деле, а не на словах и притворно, как поступали Римляне. Ничего не может быть полезнее для городов Греции, как быть в дружественных отношениях и с тою, и другою стороною; таким образом они постоянно будут находить в одной защиту и опору против притязаний другой. Если же они не примут царя, то пусть обратят внимание на то, что они потерпят немедленно, между тем как помощь Римлян далеко, а неприятель Антиох, которому сопротивляться они не имеют достаточно сил, у ворот их. На это отвечал Миктион, один из старейшин: «не понимает он, кого освобождать перешел в Европу Антиох, бросив свое царство. Не знает он ни одного города в Греции, который или был бы занят гарнизоном, или платил бы дань Римлян или обязан был бы, по мирному договору, тем законом какого бы он не хотел. А потому Халкидийцы, пользуясь свободою, не нуждаются ни в каком мстителе за нее, а также и в защите, миром же и свободою они обязаны благодеянию Римлян; не презирают они дружбы ни царя, ни самих Этолийцев, но лучшим доказательством приязни с их стороны сочтут если они, оставив остров, удалятся. А для них верно то, что не только впустить их в город, но и вступать с ними в дружественные связи не могут они без дозволения Римлян».
47. Царю, находившемуся у судов, все это было передано; на этот раз так как сил, с ним пришедших, было недостаточно для открытия неприязненных действий, положено возвратиться в Деметриаду. Тут, так как первое намерение оказалось неудобоисполнимым, царь стал советоваться с Этолийцами, что теперь делать; положено попытать Ахейцев и Аминандра, царя Атаманов. О Беотийцах были они того мнения, что народ этот отклонился от Римлян еще со смерти Брахилла и последовавших за тем событий. Относительно Филопемена, старейшины Ахейцев, полагали, что он, вследствие соревнования славы в Лакейской войне, враждебно расположен к ненавистному ему Квинкцию. Аминандр имел женою Апаму, дочь одного Мегалополитанца, по имени Александра. Тот, гордясь происхождением будто бы от Александра Великого, дал сыновьям имена Филиппа и Александра, а дочери Апамы: за нею, вошедшую в славу через замужество царя, последовал в Атаманию и старший брат её Филипп. Его то, от природы тщеславного, Этолы и Антиох обнадежили престолом Македонии, как будто бы он в самом деле отрасль царского рода — в случае если он Аминандра и Атаманов склонит на сторону Антиоха; такие пустые обнадеживания имели влияние не на Филиппа только, но и на Аминандра.
48, В Ахайи для послов Антиоха и Этолов назначено народное собрание в Эгиях в присутствии Т. Квинкция. Он, по обычаю большинства тех, которые кормятся богатствами царей, говорил много пустого; звуком речей своих казалось он наполнил и море, и землю: «бесчисленное множество всадников переправляется через Геллеспонт в Европу, частью в бронях, называются они катафрактами, частью действующие с коней стрелами; — от них ничто не укроется; обратив тыл они тем вернее бросают стрелы назад. Хотя этих конных войск казалось бы достаточно для подавления сил всей Европы, вместе собранных, но он присоединил пехоту разных видов и страшил именами народов, дотоле и по слуху мало известных, называл он Дагов, Медов и Кадузиев». Морских сил, которых всех вместит в себе не может ни один порт Греции, правое крыло составляют Сидонцы и Тиряне, левое Арацийцы и из Памфилии Сидеты; с этими народами ни один не в состоянии бороться ни в искустве, ни в храбрости на море. О деньгах и других запасах к войне — говорить было бы излишним, сами они. знают, что царства Азийские были постоянно богаты золотом; а потому Римлянам придется иметь дело не с Филиппом, и не с Аннибалом, из которых последний был старейшиною одного города, а другой был ограничен — пределами Македонии, но с великим государем всей Азии и части Европы. Несмотря на все это, Антиох, явясь с отдаленных краев Востока на освобождение Греции, не требует от Ахейцев ничего такого, чем бы нарушилась верность их в отношении к Римлянам, первым их союзникам и друзьям. Он желал не того, чтобы они взялись за оружие за одно с ним против Римлян, ни того, чтобы они не приставали ни к той, ни к другой стороне. Пусть они желают мира обеим, как и следует друзьям посредникам, а в войне пусть они не принимают участия.» Почти о том же просил посол Этолийцев Архидам: «чтобы они, и это всего легче и безопаснее — оставались спокойными зрителями военных действий и нисколько не подвергая опасности себя и свои имущества, дожидались исхода чуждой для них борьбы. Затем неумеренностью языка был он вовлечен в брань: то честил он вообще Римлян, то одного Квинкция». Римлян называл он неблагодарными и говорил с упреком, что не только победою над Филиппом обязаны они доблести Ахейцев, но и самим спасением; что Квинкций и войско сохранены его попечением. Да и в чем он Квинкций, исполнял когда–либо обязанности полководца? Гадал он, приносил жертвы и давал обеты, как жрец и гадатель, между тем как он, Архидам, подставлял за него свое тело неприятельским стрелам».
49. На это Квинкций отвечал: «По–видимому Архидам в своей речи имел более в виду тех, перед кем он говорил, чем тех, к кому относилась его речь. Ахейцы знают очень хорошо, что вся доблесть Этолийцев на словах, а не на деле, и что она более обнаруживается в собраниях народных, чем на поле битвы. А потому–то мало обращал он Архидам внимания на мнение Ахейцев, так как достаточно знают они Этолов; хвалился он перед послами царя, а через них перед отсутствующим царем. И если бы кому–нибудь было прежде неизвестно, что именно служит связью между Антиохом и Этолийцами, то можно ему это узнать из речей послов; обманывая друг друга и хвалясь силами, которых нет, возбудили они ложные надежды, и сами ими возбуждены. Так они рассказывают, что ими побежден Филипп, что их доблестью защищены Римляне и прочее, что вы только что перед этим выслушали; что вы, и прочие города и народы не замедлите последовать их примеру А царь со своей стороны хвалится бесчисленным множеством пехоты и конницы и устилает моря своими судами. Дело это очень похоже на обеды одного моего Халкидского знакомого, человека доброго, и в деле гостеприимства опытного. Среди лета заехав к нему, ласково принятые, мы дивились, откуда у него в это время столько дичи и притом разного рода. Хозяин наш, не на столько хвастливый как Этолийцы, отвечал нам: разными приправами сделано из домашней свиньи это разнообразие и подобие дичи. Вот тоже самое можно сказать о войсках царя, которыми так недавно хвалились. Разные роды вооружений и разные имена народов неслыханных Дагов, Медов, Кадузиев, Елимеев — все это одни Сирийцы: но их рабским наклонностям, они немного лучше невольников и плохие воины. О если бы я мог представить глазам вашим, Ахейцы, походы великого царя от Деметриады как в Ламию, на собрание Этолов, так и в Xалкиду! Вы увидали бы в лагере царя что то такое, едва похожее на два, да и то неполных, легиончика. Увидали бы вы, что царь то почти, как милостыни, просит хлеба у Этолийцев для выдачи войскам; то ищет денег взаймы за большие проценты для выдачи воинам. Вот он стал было у ворот Хаткиды; сразу туда недопущенный, полюбовался он только Авлидою и Еврипом и, ничего не сделав более, вернулся в Этолию. Дурно сделали, что поверили и Антиох Этолийцам и Этолийцы царскому тщеславию. Тем менее следует впасть в обман вам, но лучше поверьте столько раз испытанной и доказанной верности Римлян. А что они советуют вам, как лучше, чтобы вы не мешались в войну, то нельзя ничего придумать менее согласного с вашими выгодами. Безо всякой милости и с утратою всякого собственного достоинства, вы сделаетесь готовою добычею победителя»
50. Дельным показался ответ Квинкция и тому и другому посольству, да и при расположении слушающих в пользу оратора, не трудно было заслужить их одобрение. Не было ни споров, ни колебаний и все положили: народу Ахейскому иметь друзьями и врагами тех, кого считает такими народ Римский; Антиоху и Этолийцам объявить войну. Вспомогательные отряды были отправлены немедленно, согласно с мнением Квинкция, 500 воинов в Халкиду и пятьсот в Пирей; в Афинах дело почти доходило до открытого возмущения. Некоторые склоняли на сторону Антиоха продажную чернь надеждою денежных раздач. Наконец теми, которые были на стороне Римлян, приглашен Квинкций и, по обвинению одного Леонта, Аполлодор, виновник отпадения, подвергся осуждению и отправлен в ссылку. И от Ахейцев посольство вернулось к царю с неприятным ответом. Бэотийцы не ответили ничего положительного: «пусть Антиох придет в Беотию и тогда они подумают, как поступить.» Антиох, услыхав, что отряды отправлены в Халкиду и Ахейцами, и Евменом царем, решился поспешить — послать своих наперед, да и чужих нельзя ли как–нибудь перехватить, он отправил Мениппа почти с тремя тысячами воинов, а Поликсенида со всем флотом; сам же немного дней спустя выступил с шестью тысячами своих воинов, взяв и небольшое число Этолийцев, из тех, которые наскоро могли быть набраны в Ламие. Пятьсот Ахейцев и небольшое вспоможение, посланное Евменом царем под начальством Ксеноклида Халкидийца по дорогам, еще не занятым неприятелем, перешли через Еврип и прибыли в Халкиду. Воины Римские, их были тоже около пятисот, пришли тогда, когда уже Менипп стоял лагерем перед Салганеею, у Гермея, в том месте, где бывает переход из Беотии в Евбею. С ними находился Миктион, тот самый который был послан из Халкиды к Квинкцию — просить этого самого вспоможения. Он, видя, что теснины заняты неприятелем, оставил движение в Авлиду, и повернул в Делий, с целью оттуда переправиться в Евбею.
51. В Делие есть храм Аполлона на самом берегу моря, в расстоянии пяти тысяч шагов от Танагры: Отсюда переезд в Евбею по морю на ближайший её пункт менее четырех миль. Здесь в храме и роще, которые пользовались такими же правами святости и общего уважения, как те храмы, которые Греки называют азилями (приютами) — при том же война не была объявлена и еще не было слуху, чтобы где–нибудь были извлечены мечи или проливалась кровь, воины предавались полному спокойствию; одни смотрели храм и рощу, другие без оружия ходили по берегу, а большая часть рассеялась по полям собирал дрова и фураж. Вдруг Менипп, напав на рассеянных в разных местах воинов, их побил, а до 50 взял живьем в плен. Весьма немногие убежали, и в том числе Миктион принят на не большое транспортное судно. Это происшествие было неприятно для Квинкция и Римлян вследствие потери воинов, и вместе служило некоторым оправданием к начатию войны с Антиохом, Он придвинул войско к Авлиду и снова отправил ораторами в Халвиду частью своих, частью Этолийцев. Они повторили то же что и прежде, но с большими угрозами; тщетны были против их речей усилия Миктиона и Ксеноклида, и потому Антиох легко успел, что ворота города ему были отворены. Принадлежавшие к Римской партии вышли из города к прибытию царя. Воины Ахейцев и Евмена занимали Салганею. В Еврипе Римские воины, несмотря на свою малочисленность, возводили укрепление с целью обережения страны. Против Салганеи действовал Менипп, а на укрепление Римлян решился напасть сам царь. Первые Ахейцы и воины Евмена условились, чтобы они беспрепятственно могли уйти и оставили свой пост. Упорнее Римляне защищали Еврип; но и они, подвергшись осаде и с моря и с берега и видя, что подвозят осадные орудия и машины, не выдержали приступа. Когда царь получил в свою власть город, который считался главою Евбеи, то и прочие города острова не стали более сопротивляться его власти. С большим успехом, казалось царю, начал он войну, подчинив своей власти столь большой остров и столько важных городов.

Книга Тридцать Шестая

1. Консулам П. Корнелию, сыну Кнея Сципиона, и М. Ацилию Глабриону, как только они вступили в отправление должности, сенат, прежде чем они занялись своими провинциями, приказал почтить богов великими жертвами во всех храмах, где в продолжении большей части года, бывает обряд постилания ложей (lеctixtеrnium) и молить о том, чтобы намерение сената относительно наступающих военных действий, имело для сената и народа Римского благополучный и счастливый исход. Все жертвоприношения совершены вполне удачно, и первыми жертвами боги были умилостивлены. Гадатели дали ответ, что в этой войне пределы владений народа Римского расширятся, и что предвещаются победа и торжество. Когда такой ответ гадателей сделался известен, и умы освободились от религиозных опасений, то сенаторы приказали предложить народу: «повелит ли он начать войну с Антиохом и со всеми, кто пристал к его партии?» Если это предложение пройдет, тогда консулы, если заблагорассудят, пусть предложат все дело на обсуждение сената. П. Корнелий предложил на решение граждан вышеупомянутый вопрос. Тогда сенат определил: консулам бросить жребий о провинциях Италии и Греции; а кому достанется Греция, тог должен был, кроме того количества воинов, которое Л. Квинкций для этой провинции набрал по предписанию сената, принять и то войско, которое претор Бебий за год перед тем переправил в Македонию по определению сената. Позволено ему и вне Италии, если того потребуют обстоятельства, набрать у союзников вспомогательные войска, но в количестве не более пяти тысяч человек. Положено отправить на эту войну Л. Квинкция прошлогоднего консула. Другой консул, которому Италия достанется провинциею, получил приказание вести войну с Бойями с любым войском из двух, бывших у прежних консулов, а какое останется отправить в Рим, и чтобы эти городские легионы были готовы двинуться по указанию сената.
2. Таким образом определено в сенате, какая кому принадлежит провинция, и туг то наконец заблагорассудили консулам бросить жребий: Ацилию досталась Греция, Корнелию Италия. Узнав жребий, сенат постановил такое определение: «так как теперь народ Римский определил вести войну с царем Антиохом и теми, которые под его властью, то по этому случаю консулы должны назначить молебствие. Консул М. Ацилий должен дать Юпитеру обет больших игр и даров во все капища.» Обет дал консул в следующих выражениях, по указанию первосвященника И. Лициния: «буде война, которую народ Римский повелел вести с царем Антиохом, окончится согласно желаниям сената и народа Римского, тогда тебе, Юпитер, народ Римский даст великие игры в продолжении беспрерывно десяти дней, и будут принесены во все капища денежные дары, количество которых определит сенат. Какой бы сановник, в какое бы то ни было время и в каком бы то ни было месте совершил эти игры, то считать игры совершенными, и дары данными правильно.» Вследствие этого обоими консулами назначено молебствие в продолжении двух дней. Как только консулы по жребию распределили провинции, тотчас и преторам дань жребий: М. Юнию Бруту досталось право суда и того и другого рода в городе, А. Корнелию Маммуле — Бруттии, М. Эмилию Лепиду — Сицилия, Л. Оппию Салинатору — Сардиния, К. Ливию Салинатору — флот, Л. Эмилию Павллу — дальняя Испания. Им распределены войска так: А. Корнелию даны воины, вновь набранные в предшествовавшем году Л. Квинкцием консулом согласно сенатского декрета; ему поручено прикрывать весь берег около Тарента и Брундизия. Л. Эмилию Павллу в дальнюю Испанию кроме войска, которое он примет от пропретора М. Фульвия, велено взять с собою вновь набранных воинов пехотинцев три тысячи и конных триста, так чтобы в них находилось две трети союзников Латинского племени, и одна треть Римских граждан. Такое же подкрепление отправлено к К. Фламинию, которому власть продолжена, в ближнюю Испанию. М. Эмилию Лепиду повелено принять вместе и провинцию и войско от Л. Валерия, которого место он должен был заступить. Л. Валерия, если ему заблагорассудится, он мог оставить пропретором в провинции, разделив ее так, чтобы от Агригента к Пахину была одна часть, а от Пахина к Тиндарию другая. Морское прибрежье в тех местах должен был прикрывать Л. Валерий с двадцатью длинными судами. Тому же претору поручено, потребовать — две десятины[1] хлеба и принять меры к тому, чтобы довезти этот хлеб и отправить в Грецию. То же самое повелело и Л. Оппию относительно истребования хлебных десятин в Сицилии, по последний хлеб велено отправить не в Грецию, а в Рим. Претор К. Ливий, которому достался флот, получил приказание — с тридцатью готовыми судами переправиться в Грецию, как можно поспешнее, и принят суда от Атилия. Старые суда, находившиеся на верфях, повелено М. Юнию Претору починить и вооружить, и набрать на эти суда матросов из вольноотпущенников.
3. По три посла отправлены к Карфагенянам и в Нумидию просить хлеба с тем, чтобы его перевезти в Грецию, а деньги за него заплатит народ Римский. И до такой степени внимание и забота граждан были обращены на эту войну, что консул И. Корнелий объявил: «сенаторы и все лица, которые имеют право высказывать мнения в сенате, и менее значительные должностные лица не должны удаляться из Рима иначе как на такое расстояние, откуда можно вернуться тем же днем, и чтобы в одно и то же время более пяти сенаторов не отлучались из города.» Деятельно занялся флотом претор К. Ливий, но тут его немного задержал спор с приморскими колониями. Когда их стали принуждать к морской службе, они жаловались трибунам народным, а те их отослали к сенату, который единогласным решением постановил, что колонии не избавлены от морской службы. Остия, Фрегены, Каструм–Новум, Пирги, Антий, Таррачина, Минтурны и Синуесса — вот какие колонии спорили с претором о льготах. Лотом консул М. Ацилий, вследствие сенатского определения, доложил коллегию фециалов: «самому ли царю Антиоху должна быть объявлена война, или могут быть извещены об этом его отряды? Повелят ли они Этолам отдельно объявить войну? Не следует ли, прежде чем объявить войну — отказать им в союзе и дружбе?» Фециалы отвечали: «еще прежде они, когда спрашивали их мнения относительно Филиппа, объявили: что все равно объявить войну ему самому, или перед его войсками. Отказ в дружбе сам по себе ясен, когда послам на их требования, столько раз высказанные, ничего не сделано, и вообще признано за благо — не давать никакого удовлетворения. Что же касается до Этолов, то они сами объявили войну, когда Деметриаду, союзный город, заняли силою, с моря и суши атаковали Халкиду; царя Антиоха перевели в Европу, для нанесения войны народу Римскому.» Когда уже достаточно было приготовлений, то консул М. Ацилий объявил: «каких воинов набрал Л. Квинкций и которых потребовал от союзников Латинского племени — всем им надлежало идти с ним в провинцию — а также и трибунам воинов первого и третьего легиона, всем собраться в Брундизий в Майские Иды.» Сам он накануне пятого дня Майских Нон вышел из города в военном облачении. В это же время и преторы отправились в свои провинции.
4. Около этого же времени пришли послы от двух царей: Филиппа Македонского и Птоломея Египетского, обещая на воину вспоможение, деньги и хлеб. Птоломей доставил тысячу фунтов золота и двадцать тысяч фунтов серебра; от него ничего не принято. Царей поблагодарили; а так как и тот, и другой обещался, что придет со всеми войсками в Этолию и примет участие в войне, то Птоломей от этого избавлен, а послам Филиппа дан ответ — сенат и народ Римский будут ему очень благодарны, если он не откажет в своем содействии консулу М. Ацилию. И от Карфагенян и Царя Масиниссы пришли послы. Первые обещались доставить к войску тысячу мер пшеницы и пятьдесят тысяч ржи, а половину этого количества в Рим. Они просили Римлян принять это в дар; флот они обещались снарядить на свой счет и денежную контрибуцию, которую они должны были выплатить в разные сроки, в продолжении многих лет, брались теперь же отдать всю разом. Послы Масиниссы предлагали — отправить в Грецию пятьдесят тысяч мер пшеницы и триста тысяч мер ржи, а в Рим триста тысяч мер пшеницы и 250 тыс. мер ржи; Царь брался отправить к консулу Ацилию — пятьсот всадников и 20 слонов. Относительно хлеба дан ответ и тем и другим, что народ Римский воспользуется им, если только за него возьмут деньги. Относительно флота, Карфагеняне уволены кроме того, сколько они судов обязаны по мирному договору. Относительно денежного взноса дан ответ, что он не будет принят ранее назначенного срока.
5. Между тем как это происходило в Риме, Антиох в Халкиде, не желая и на зимних квартирах без пользы тратить время, частью сам старался действовать на умы граждан через своих послов, частью они к нему засылали. Так пришли Епироты по общему согласию всего народа, и Елейцы из Пелопоннеса. Елейцы просили помощи против Ахейцев в том убеждении, что они, так как война объявлена Антиоху против их Елейцев желания, прежде всего нападут на них с оружием в руках. К ним отправлено тысячу человек пехоты с вождем Евфаном, из Крита. Что касается до посольства Епиротов, то оно не обнаруживало вовсе ни свободы, ни чистосердечия в какую–либо сторону. Хотели они и заслужить расположение царя и опасались как бы не оскорбить Римлян. Они просили: не вводить их легкомысленно в ответ, так как они, живя к стороне Италии, более всей Греции подвергаются опасности, и им угрожают первые удары Римлян. Но если царю возможно самому со всеми сухопутными и морскими силами заслонить Епир, то его охотно все Епироты допустят в свои города и пристани; если же он этого сделать не в состоянии, то они его умоляют — их безоружных и беззащитных не отдавать на жертву войны с Римлянами». Ясно было, что это посольство имело целью — или удержать царя от Епира — и это они считали вероятнее и в таком случае они, оставаясь совершенно правыми в отношении к войскам Римским, приобрели бы вместе и благорасположение царя, так как они изъявляли готовность принять его в случае его прихода. Да и в случае, если бы царь действительно пришел, у них оставалась надежда на прощение со стороны Римлян, так как они вынуждены будут уступить силе, не имея возможности дождаться от них пособия по отдаленности. Этому посольству, столь замысловатому, не находя немедленно готового ответа, царь отвечал, что отправит к ним своих послов, и те переговорять с ними о том, что относится до интересов обеих сторон.
6. За тем царь отправился в Беотию; та по–видимому имела причины, о которых мы говорили выше, негодовать против Римлян, а именно за убийство Брахилла и за нападение Квинкция на Коронею, вследствие избиения Римских воинов; на самом же деле, в течение нескольких столетий, некогда отличная нравственность народа, стала приходить в упадок, и многие были в таком положении, в каком оставаться долго без желания перемены не могли. Со всех сторон являлись к царю Беотийские старейшины и он прибыл в Фивы. Тут он в народном собрании — несмотря на то, что у Делия атаковал Римский отряд, да и у Халкиды начал войну не шутя и несомнительным образом — однако начал говорить в том же самом смысле, как и при первых переговорах в Халкиде, и в каком говорили его послы на сейме Ахейцев; — он требовал, чтобы они вступили с ним в дружественные отношении, не начиная через то войны с Римлянами. Но кажется никого он не обманул, к чему дело клонится. Состоялось определение в пользу Антиоха против Римлян в выражениях довольно ясных, хотя и прикрытых. Присоединив к себе и этот народ, царь воротился в Халкиду, и оттуда послал вперед письмо о том, чтобы старейшины Этолов собрались в Деметриаду, так как он хочет с ними переговорить о предметах первой важности; он прибыл туда на судах к дню, назначенному для совещания. И Аминандр призван из Атамании для того же. Аннибал Карфагенянин, давно уже не приглашаемый, присутствовал на этом совещании. Толковали о Фессалийцах, и все присутствовавшие положили испытать их расположение; в том только разделились мнения, что одни советовали действовать немедленно, а другие отложить до наступления весны; в то время зима была в половине. Одни говорили, что нужно только отправить послов, а другие утверждали, что необходимо двинуть туда и все войска и подействовать страхом на случай их нерешимости.
7. Между тем как почти все прение вертелось на этом вопросе, Аннибал, будучи спрошен о мнении, обратил внимание царя и всех присутствовавших на мысль общей войны такими словами: «если бы я был призываем в совет с того времени, как мы переправились в Грецию, когда дело шло об Евбее, Ахейцах, Беотии, то я высказал бы тогда же то мнение, которое объясню теперь, говоря о Фессалийцах. Я полагаю, что для нас необходимо прежде всего — во чтобы то ни стало вовлечь в нашу войну Филиппа и Македонцев. Что касается до Евбеи, Беотийцев и Фессалийцев, то кто же может усомниться в том, что народы сами по себе бессильные, постоянно льстят тем, кто на лицо, следуя внушениям одного страха и, под влиянием его же, стараются испросить прощение? Лишь только увидят они Римское войско в Греции, не обратятся ли они к власти уже привычной? Да и не будет им в вину то, что они, между тем как Римляне находились далеко, не захотели испытать на себе силу твою и твоего готового войска? И так во сколько раз лучше и важнее присоединить к нам Филиппа, чем их? Филиппу, если только он раз примет участие в этом деле, нечего будет надеяться в будущем; а он принесет с собою такие силы, которые будут не просто пособием для войны, так как еще недавно Римляне едва устояли против них одних. Присоединив Филиппа, смело могу сказать — сомневаться в успехе невозможно. Те силы, которыми Римляне пользовались против Филиппа, теперь обращены против них самих. Этолы, победившие Филиппа, как это всем известно, теперь будут сражаться с ним против Римлян. Аминандр и народ Атаманов, которых содействие в той войне было самое важное после Этолов, будут находиться на нашей стороне. Тогда Филипп один, так как ты оставался в покое, выдерживал такую тягость войны; а теперь два самых могущественных государя, располагая силами Азии и Европы, против одного народа (не буду говорить о переменах счастия бывших со мною), который во время наших предков не мог справиться с царем Епиротов только (а что он был бы в сравнении с вами?), будут вести с ним войну. Что же меня обнадеживает возможностью привлечь Филиппа в наш союз? Первое — общая польза, лучшее ручательство дружественных отношений; а другое — ваши же собственные слова, Этолы. Ваш же посол, здесь присутствующий, Тоас, в числе других убеждений, которыми вызывал в Грецию Антиоха, неоднократно и постоянно утверждал особенно то, что Филипп негодует и с трудом выносит узы рабства, наложенные на него под предлогом мирного договора. Не раз он сравнивал сдержанное негодование царя с раздражением дикого зверя, связанного и запертого, полного желания вырваться из клетки. Если действительно таково расположение ума Филиппа, то развяжем его узы и разломаем ему клетку; дадим ему возможность излить на наших общих врагов давно сдержанный гнев. Если же наше посольство на него нисколько не подействует, тогда мы, и не будучи в состоянии присоединить его к нам, по крайней мере примем меры, чтобы он не имел возможности присоединиться к нашим врагам. Сын твой, Селевк, находится в Лизимахии: если он с войском, у него находящимся, через Фракию начнет опустошать ближайшие места Македонии, то очень понятно, что Филипп удержится от подачи помощи Римлянам, и предпочтет лучше защищать свои собственные владения. Теперь тебе известно мое мнение относительно Филиппа, а образ моих мыслей о войне вообще не был тебе незнаком еще сначала. Послушай ты меня тогда, Римляне услыхали бы теперь не о занятии Халкиды в Евбее и взятии Еврипского укрепления, но о том, что пламя войны охватило Этрурию, Лигуров и Цизальпинскую Галлию и — что особенно обдало бы их ужасом — что Аннибал в Италии. И теперь я полагаю: призови к себе все твои морские и сухопутные силы; пусть последуют за ними транспортные суда с припасами всякого рода, потому что хотя здесь нас и мало для обязанностей войны, но слишком много по недостатку припасов. Сосредоточив все твои силы, часть флота поставь около Корциры, для того чтобы переправа Римлянам не была свободна и безопасна, а другую часть отправь к берегам Италии, обращенным к Сардинии и Африке; сам со всеми сухопутными силами двинься в Буллинскую область. Оттуда ты будешь повелевать Грециею, вместе угрожая Римлянам переправою и даже переправишься, если это будет нужно. Вот мои советы, и хотя я не могу похвалиться, чтобы я уж в каждой войне бил очень опытен, но с Римлянами вести войну конечно узнал я ценою успехов и неудач моих. Во всем, что я советовал, обещаю свое содействие верное и действительное, и пусть боги благословят то мнение, которое тебе покажется за лучшее.
8. Такова, была речь Аннибала, и ее более одобрили присутствовавшие в то время, чем осуществили ее на деле. Из его советов ничего не приведено в исполнение, разве только то, что отправлен Поликсенид — привести из Азии флот и войска. Отправлены послы в Лариссу, на сейм Фессалийцев. Этолам и Аминандру назначен день, в который они должны были явиться к войску в Феры. Туда же немедленно прибыл и царь со своими войсками. Пока он здесь дожидался Аминандра и Этолов, он отправил Филиппа Мегалополитанца с двумя тысячами воинов собрать кости Македонян около Кинокефал, где происходило сражение с Филиппом, имевшее решительное влияние на войну. Послушал ли Антиох убеждений Могалополитанца, который хотел заслужить расположение Македонян и указать на недостойный поступок их царя, оставившего своих воинов без погребения; последовал ли влечению, свойственного царям тщеславия — делать то, что бросается в глаза, на деле же не ведет ни к чему. Насыпали холм, собрав в одно место кости, рассеянные в разных местах. Поступок этот не стяжал ни малейшей благодарности со стороны Македонян, а в Филиппе возбудил сильную ненависть, А потому он, дотоле имевший намерение подождать указаний счастия, немедленно послал к пропретору М. Бебию: «Антиох в Фессалию произвел нападение; не заблагорассудит ли он оставить зимние квартиры? Он выступит к нему на встречу для того, чтобы посоветоваться, как надобно поступить».
9. К Аптиоху, уже ставшему лагерем у Фер, по присоединении к нему Этолов и Аминандра, пришли послы от Лариссы, спрашивая: за какой поступок или слова Фессалийцев, нападает он на них? И вместе они умоляли его, отведя войско, через посольство потолковать с ними о всем, что ему нужно. В это же время отправили они в Феры гарнизон из пятисот воинов, под начальством Гипполоха; но те не имели возможности войти в город, так как все дороги были уже заняты царскими войсками и удалились в Скотуссу. Послам Лариссейцев царь отвечал ласково: «что он вошел в Фессалию не войну вести, но для самих Фессалийцев — упрочить и защитить их свободу». Послан и в Феры сказать тоже жителям этого города. Не дав этому посланцу никакого ответа, сами Ферейцы отправили посла к царю — старейшину города, Павзания. Так как он высказал почти то же, что в подобном деле было говорено Халкидийцами при переговорах у Еврипа, а кое–что еще резче, то царь приказал им — подумать да и подумать хорошенько, как бы им не остановиться на таком решении, в котором они, чересчур предусматривая и остерегаясь в будущем — весьма скоро будут раскаиваться. Как только в Ферах был получен отчет в этом посольстве, то жители нисколько не колебались — потерпеть за верность к Римлянам, чтобы ни принес с собою жребий войны; а потому и они сосредоточивали все усилия к защите города, и царь, в одно и тоже время со всех сторон стал приступать к стенам и притом так, как человек, который понимал — и это было вполне справедливо, что от судьбы того города, на который произведено первое нападение, будет зависеть — или навлечь пренебрежение от всего племени Фессалийцев, или внушить страх ему; всеми средствами старался причинить ужас осажденным. Первый натиск нападающих жители выдержали довольно твердо; но потом, когда многие защитники были частью перебиты, частью переранены, начали упадать духом. Напоминаниями начальников ободренные оставаться верными, первоначальному решению, оставили наружный круг стен по недостатку сил, удалились во внутреннюю часть города, обнесенную укреплениями гораздо меньшего объема. Наконец изнемогли они под бременем зол и опасаясь, как бы им при взятии города силою, не было никакой пощады, покорились. Царь нисколько не медля, пока еще было свежо впечатление ужаса, отправил в Скотуссу четыре тысячи вооруженных воинов. Город этот не замедлил покориться, вида свежий пример Ферейцев, которые должны же были наконец, уступить силе, сделать то, в чем было прежде упорно отказали; вместе с городом выданы были Гипиолох и гарнизон Ларисеейцев. Царь отпустил их всех безо всякого вреда, в том убеждении, что такой его поступок будет иметь большое влияние на приобретение ему расположения их сограждан.
10. Совершив все это десятым днем по прибытии в Феры, царь отправился со всем войском к Кранону, и взял его при первом появлении. Вслед за тем занял он Циперу и Метрополис с лежащими около них укреплениями, и уже почти вся та область, за исключением Атраца и Гиртона, была в его власти. Тут он решился напасть на Лариссу; он полагал, что город этот недолго будет упорствовать под влиянием или ужаса, видя падение стольких городов, или благодеяния вследствие бесплатного отпущения гарнизона, наконец примера стольких покорившихся городов. Приказав гнать вперед строй слонов для внушения ужаса, царь, расположив войско в виде квадрата, подступил к городу: он имел целью вкинуть в умы большой части Лариссейских граждан сомнение и колебание между страхом, бывшего на лицо, врага и уважением к союзникам, находившимся далеко. В тоже время Аминандр с молодежью Атаманов занял Пеллиней, и Менипп с тремя тысячами пеших Этолийцев и двумястами всадников отправился в Перребию, взял там силою Маллое и Циретию и опустошил область Триполитанскую. Совершив это поспешно они вернулись к царю у Лариссы, и пришли к совещанию о том, что делать с Лариссою. Тут мнения были разные: одни полагали — немедленно употребить силу, и с осадными работами и орудиями разного рода, приступить со всех сторон разом к стенам города, расположенного на ровном месте и доступ к которому с поля везде открыт. Другие же указывали на силы города, которые ни в каком случае нельзя сравнит с силами Феры, и напоминали приближение зимы, времени года неблагоприятного для осады и приступа городов. Между тем как царь оставался в нерешимости между страхом и надеждою, прибавилось в нем смелости, когда из Фарсала пришли послы с изъявлением покорности. Между тем М. Бебий, свидевшись с Филиппом в земле Дассаретиев, отправил Ап. Клавдия по общему совету защищать Лариссу, и тот поспешными переходами пришел через Македонию на горный хребет, находящийся над Гоннами. Этот город находится в 20 милях от Лариссы в самих теснинах ущелья, называемого Темпе. Здесь раскинув лагерь шире, чем по войскам следовало бы и зажегши более огней, чем сколько нужно было, он старался показать и добился того, что неприятель был того убеждения, будто бы здесь все войско Римское с царем Филиппом. А потому царь, указав своим на приближение зимы, пробыв только один день, отступил от Лариссы и воротился в Деметриаду. Этолы и Атаманы удалились в свои земли. Аппий, хотя и видел, что осада снята — на каковой предмет он и был послан, — однако спустился в Лариссу для ободрения и на будущее время умов союзников. Двойная была радость, так как и неприятели оставили пределы, и жители видели в своих стенах Римское войско, пришедшее на защиту их.
11. Царь, отправившись из Деметриады в Халкиду, влюбился там в девицу Халкидийскую, дочь Клеоптолема, приставал к отцу её сначала через посланцев, а потом и сам лично с просьбами, и наконец склонил его, неохотно смотревшего на такой союз выше его состояния. Тогда достигнув цели, царь празднует свое бракосочетание, как бы среди мирного времени. Остальную часть зимы, как бы забыв за какие он два предмета вместе взялся: за войну с Римлянами и за освобождение Греции, отложив совершенно в сторону всякую заботу, провел он в пиршествах и наслаждениях, бывающих последствием вина, а потом во сне, в который погружался наконец. не столько от пресыщения, сколько от усталости. Такое же сладострастие овладело и всеми префектами царя, которые повсюду, а особенно в Беотии, были сделаны начальниками зимних квартир. Им же заразились и воины: ни один из них не надевал оружия, не исполнял ни караулов, ни стражи, и вообще не отправлял никаких обязанностей своего звания. А потому когда царь, с наступлением весны через Фокиду прибыв в Херонею, приказал собраться всему войску, то легко заметил, что воины провели зиму также мало согласно с дисциплиною, как и начальник. Отсюда царь отдал приказание Александру Акарнанцу и Мениппу Македонцу отвести войска в Стратум Этолии, а сам, совершив жертвоприношение Аполлону в Дельфах, выступил в Навпакт. Окончив совещание со старейшинами Этолийцев, царь на дороге, идущей мимо Калидона и Лизимахии, встретил у Страта своих, шедших через Малиакский залив. Там Мназилох, старейшина Акарнанцев, подкупленный значительными дарами, не только сам склонял своих соотечественников на сторону царя, но и перевел на его сторону претора Клита, которому в то время принадлежала верховная власть. Тот, видя, что не легко склонить к отпадению Левкадов, город которых был главным Акарнании — вследствие опасений от Римского флота, как находившегося под начальством Ацилия, так и того, который был у Кефаллении, он придумал действовать на них хитростью. В совете он сказал -·что надобно прикрыть середину Акарнании и всем, кто носит оружие, выйти к Медиону и Тирию, как бы их не заняли Антиох и Этолы. Тут некоторые сказали, что никакой нет надобности в поголовном движении, а достаточно прикрытия в пятьсот человек. Получив эту молодежь, Клит, послав 300 человек оберегать Медион и 200 — Тирий, имел намерением отдать их во власть царя в виде заложников.
12. Около этого времени прибыли в Медион послы царя; их выслушали в народном собрании и стали советоваться — какой дать ответ царю: одни говорили, что надобно оставаться в союзе с Римлянами, а другие, что не следует пренебрегать дружбою царя. Средину между тем и другим мнением составляло мнение Клита, и потому самому оно и принято — отправить к царю послов, и просить его позволения — дозволить им о столь важном деле посоветоваться с собранием Акарнанцев. Мназилох и люди его партии не без умысла попали в эту депутацию и, отправив тайно посольство к царю с советом придвинуть свои войска, сами старались только продлить время. Вследствие этого, едва только удалились послы, Антиох был уже на землях города, а скоро и у стен его. Среди всеобщего смятения граждан, не участвовавших в измене, призывавших все юношество к поголовному ополчению, Клит и Мназилох ввели царя в город. Между тем как некоторые собирались и по добровольному побуждению, страхом вынуждены были и не соглашавшиеся с ними явиться к царю. Он успокоил испуганных ласковою речью, и в надежде на доказанное милосердие царя, некоторые народы Акарнании к нему отпали. Из Медиона царь отправился в Тирий, послав туда вперед того же Мназилоха, и послов. Впрочем вероломный умысел, открытый в Медионе, сделал Тирийцев осторожнее, но не устрашил их. Они дали ответ прямой и ясный, что не примут ничьего нового союза иначе, как с ведома и дозволения Римских вождей; заперли обое ворот и расположили по стенам вооруженных воинов. Весьма кстати для ободрения умов Акарнанцев послан Квинкцием Кн. Октавий; получив отряд воинов и небольшое число судов от А. Постумия, Атилием легатом поставленного начальником Кефаллении, прибыл в Левкаду и союзников исполнил надежд: что консул М Ацилий уже переправился с легионами через море, и что в Фессалии расположен Римский лагерь. Слух этот правдоподобным делало время года, уже благоприятное для плавания. Царь, оставив гарнизон в Медионе и некоторых других городах Акарнании, удалился от Тирия и через города Этолии и Фокиды возвратился в Халкиду.
13. Около этого времени М. Бебий и царь Филипп, еще прежде, в течение зимы, видевшись в земле Дассаретов, отправили Ап. Клавдия в Фессалию с целью — освободить Лариссу от осады; а сами так как тогда время года еще было неблагоприятно для военных действий, возвратились в зимние квартиры; в начале весны соединясь, они спустились в Фессалию. Антиох в то время находился в Акарнании. По прибытии Филипп напал на Малею в Перребии, и Бэбий на Фаций и взяв его почти первым натиском, овладел с такою же быстротою Фестом. Оттуда возвратясь к Атрацу, занял Циретий и Ериций; поставив гарнизон по взятым городам, он соединился с Филиппом, снова осадившим Маллею. По прибытии Римского войска этот город покорился или опасаясь силы, или в надежде на прощение, тогда оба войска, соединясь отправились покорять города, которые были заняты Атаманами; то были Эгиний, Эрициний, Гомфы, Силана, Трикка, Мелибея, Фалория. Вслед за тем они осадили Пеллиней, где находились Филипп Мегалополитанский с пятьюстами пешими и четырьмястами конными воинами. Прежде чем приступать — послали к Филиппу, убеждая его не подвергать себя решительной атаке. Послам Филипп отвечал довольно дерзко·- поверил бы он и Римлялянам и Фессалийцам, а во власть Филиппа он себя не отдаст. Когда обнаружилось, что надобно действовать силою, а в тоже время казалось возможным напасть и на Лимнею, царь заблагорассудил двинуться против неё, а Бэбий остался атаковать Пеллиней.
14. Случилось так, что почти в это самое время консул М. Ацилий с двадцатью тысячами пехоты, двумя тысячами всадников и пятнадцатью слонами переправился через море; отборным трибунам военным приказал он вести пешие войска в Лариссу, а сам с конницею прибыл в Лимней к Филиппу. Немедленно за прибытием консула последовала сдача: выданы царский гарнизон и с ним Атаманы. Из Лимней консул отправился в Пеллиней. Здесь сначала передались Атаманы, а потом и Филипп Мегалополитанский. Ему, когда он выходил из укрепления, случайно встретился царь Филипп, и велел его приветствовать в насмешку именем царя, а сам, подойдя к нему, шуткою мало достойною величия его сана, назвал братом. Отведенный к консулу, он отдан под стражу и, немного спустя, отправлен в Рим в оковах. Все остальные Атаманы и воины царя Антиоха, находившиеся в гарнизонах городов, до сих пор покорившихся, выданы царю Филиппу: было их до 3000 человек. Консул отправился в Лариссу — советоваться там о важнейших вопросах войны; дорогою встретил он послов из Пиерии и Метрополиса — с изъявлением покорности их городов. Филипп особенно ласково обошелся с пленными Атаманами, имея в виду через них задобрить в свою пользу их соотечественников, и надеясь таким образом подчинить Атаманнов под свою власть. Он повел туда войско, послав пленных вперед по городам. Они имели большое влияние на соотечественников, толкуя им о милосердии к ним царя и о его щедрости. Между тем Аминандр, уважажение к личности которого, еще удерживало некоторых из его подданных в верности, опасаясь, как бы не выдали его Филиппу, давнишнему врагу, и Римлянам, справедливо раздраженным его изменою, с женою и детьми покинул царство и удалился в Амбрацию. Таким образом вся Атамания досталась в полную власть царя Филиппа. Консул, с целью дать отдохнуть особенно лошадям, утомленным как переправою, так и впоследствии переходами, оставался в Лариссе несколько дней и потом двинулся далее к Кранону с войском, как бы свежим, вследствие порядочного отдыха. При его приближении сдались Фарсал, Скотусса и Феры, и с гарнизонами Антиоха, в них находившимися. Вызвав желающих у него остаться, консул передал тысячу охотников Филиппу, а прочих обезоружив отослал в Деметриаду. Вслед за тем взял он Прерну и крепостцы, находившиеся около этого города, а войска стал вести далее к Малиакскому заливу. Когда он подошел к теснинам, над которыми расположен Тавмак, то вся молодежь, покинув город, засела с оружием в руках по лесам и дорогам, и стала производить с возвышенных мест набеги на войско Римское. Консул сначала посылал к ним, пытаясь переговорами вблизи отклонить их от такого безрассудства; а когда увидал, что они упорствуют, то велел обойти их трибуну с двумя отрядами, преградил вооруженным отступление к городу и взял его пустой. Тут услыхав в тылу крики, сопровождавшие взятие города, сидевшие в засаде молодые люди выбежали со всех сторон из лесов и были побиты. Из Тавмака консул на другой день прибил к реке Сперхею, а отсюда опустошил поля Гипатейцев.
15. Между тем как это происходило, Антиох находился в Халкиде; уже тут он видел, что от Греции ему не осталось ничего, кроме веселой зимовки в Халкиде и позорного брака. Тогда–то стал он жаловаться на пустые обещания Этолов и на Тоанта; к Аннибалу же он питал удивление не только как к умному человеку, но и почти предугадавшему все то, что случилось. Для того, чтобы бездействием не погубить совершенно предприятия, начатого столь легкомысленно, он отправил гонцов в Этолию — дать знать, чтобы вся молодежь собралась в Ламию, а сам повел туда десять тысяч пеших воинов, набранных из приведенных недавно из Азии, и пятьсот всадников. Там, в Ламии, собралось Этолов меньше чем когда–либо прежде: явились туда только старейшины с небольшим числом клиентов, и они говорили, что употребили все усилия созвать как можно больше своих, но и личное их влияние, и ласка, и приказания остались безуспешны на отказывающихся от военной службы. Покинутый отовсюду как своими, медлившими в Азии, так и союзниками, не исполнявшими со своей стороны того, на что они его вызвали, удалился в ущелье Термопил. Этими горами, подобна тому как Италия хребтом Апеннин, Греция делится пополам. Впереди ущелья Термопил находятся обращенные к северу: Епир, Перребия, Магнезия и Фессалия. Ахейцы Фтиоты и залив Малиакский; а за ущельем к югу простираются: большая часть Этолии, Акарнания,'с Локридою Фокида, Беотия с принадлежащим к ней островом Евбеею; сзади её вдаваясь в море полумысом Аттика и Пелопоннес. Этот горный хребет, от Левката, и моря, обращенного к западу, идущий через Этолию к восточному морю, заключает в себе такие крутизны и скалы что не только войска, но даже пешеходы налегке не всегда могут найти тропинки для перехода. Крайние горы на восток называются Этою, и самая высокая из них слывет под именем Коллидромон; в горной долине, под нею, обращенной к заливу Малиакскому, дорога не шире шестидесяти шагов и это единственная воинская дорога, по которой возможно движение войск, если только нет им сопротивления. Потому это место носит название Пилэ, а у некоторых Термопилэ, так как теплые воды находятся в самом ущелье, ознаменовано оно в памяти потомства более гибелью Лакедемонян, чем их сопротивлением.
16. Далеко не в таком расположении духа находился Антиох, когда он в воротах этого места поставил лагерь, да еще и укреплениями преградил ущелье. Все место обвел он двойным валом и рвом, да и каменною стеною даже, где была надобность, так как в камне повсюду был избыток; вполне надеялся он, что не удастся здесь никогда Римскому войску проложить дорогу силою. Из четырех тысяч Эталян (столько их и собралось) он отправил часть в Гераклею, город, находящийся перед самим ущельем, а часть в Гипату. Он не сомневался, что консул атакует Гераклею: уже от многих было получено известие, что около Гипаты все подверглось опустошению. Консул, опустошив сначала Гипатское, а потом Гераклейское поле — для того и другого вспоможение Этолов осталось без пользы — в самом ущелье, вблизи источников теплых вод, стал лагерем против царского. И тот, и другой отряд Этолов заперлись в Гераклею. Антиоху до появления неприятеля, все казалось достаточно укрепленным и прикрытым вооруженными отрядами, тут овладел страх — как бы Римляне не нашли тропинок для перехода через вершины, над ним господствовавшие. По слухам когда-о и Лакедемоняне были таким образом обойдены Персами, да и недавно Филипп теми же Римлянами. А потому Антиох послал гонца к Этолам в Гераклею, прося у них хоть тем содействия в эту войну, чтобы они заняли вершины окрестных гор, как бы Римляне не проложили себе через них дороги. По получении этого известия, произошел у Этолов раздор; одни были того мнения, что надобно повиноваться повелению царя и идти; другие полагали, что надобно остановиться у Гераклеи и дожидаться решения судьбы. Если царь будет побежден консулом, то они будут иметь наготове войска свежие, для оказания помощи близким своим городам. Если же царь останется победителем, то они могли бы преследовать Римлян, рассеявшихся в бегстве. И те, и другие не только остались при своем мнении, но и его исполнили. Две тысячи Этолов остановились в Гераклее, а две тысячи, разделясь на три отряда, заняли Каллидром, Родунцию и Тихиунт (таковы были названия горных вершин).
17. Консул, видя, что Этолы заняли возвышенности, отправил М. Порция Катона и Л. Валерия Флакка; и тот и другой были прежде консулами, а теперь находились при нем легатами, с двумя тысячами отборных пехотинцев к укреплениям Этолов. Флакка к Родунции и Тихиунту, а Катона к Каллидрому; сам же прежде чем двинуть войска к неприятелю, позвав воинов на собрание, сказал им в немногих словах: «воины, во всех рядах ваших, я вижу среди вас многих, которые в этой же самой провинции участвовали в военных действиях под начальством и авспициями Т. Квинкция. В войне с Македонянами был еще более неприступный утес у реки Аоа, чем здесь; а тут просто ворота и между двух морей запертых утесами, как бы единственный естественный проход. Тогда были возведены укрепления и на местах более удобных, и сами по себе они были сильнее: а войско неприятельское и численностью больше, да и родом войск несколько получше. Потому что там были Македоняне, Фракийцы и Иллирийцы, все народы самые отчаянные: а тут Сиры и Азиатские Греки, род людей самый пустой и для рабства рожденный. Тогда против нас был царь самый воинственный, с ранней юности упражнявшийся в войнах с соседними Траками, Иллирийцами и другими смежными народами. Этот же, — оставляя в покое всю его прочую жизнь — таков, что, перейдя из Азии в Европу, для начатия войны с народом Римским, он во все время зимних квартир, не совершил ничего достославнее, как влюбясь женился на девице из рода простого, и даже в том племени безызвестного; новобрачный, он выступил на войну, как бы закормленный на свадебных пиршествах. Главные силы и надежды свои полагал он в Этолах, народе самом пустом и неблагодарном, как вы и сами на себе испытали, а теперь испытывает Антиох. И собрались то они не в большом числе, и в лагере их удержать трудно было; да и сами меж себя беспрестанно ссорились. Просили они для себя прикрывать Гипату и Гераклею; но не защитив ни ту, ни другую, убежали на горные вершины, а частью заперлись в Гераклее. Сам же царь, исполненный сознания, что никогда он на ровном месте не только не дерзнет дать сражения, но даже и стать лагерем на открытом месте, покинул всю ту страну, которою хвалился, что отнял у нас и у Филиппа и спрятался между скал: да и не перед теснинами, как некогда но слухам, поступили Лакедемоняне, но внес свой лагерь почти внутрь скал: не ясно ли он обнаруживает этим робость и не все ли равно, если бы он заперся для осады в стены какого либо города? Но и Антиоха не защитят теснины, да и Этолов занятые ими вершины. Предусмотрено все и приняты все меры для того, чтобы против нас в борьбе были одни неприятели. В уме вашем вы должны представлять себе то, что вы сражаетесь не за свободу только Греции (хотя бы и то одно дало бы вам права на славу — Грецию, освобожденную прежде от Филиппа, освободить теперь от Антиоха и Этолов) и не одно только то будет служить вам наградою, что теперь находится в царском лагере; но и все то, что приготовлено и чего со дня на день ожидают из Ефеса, сделается вашею добычею: власти народа Римского откроется путь в Азию, Сирию, и повсюду на восток солнца до самых богатейших царств. Что же будет нам служить препятствием положить нашими пределами с одной стороны Океан у Гадеса, а с другой Красное море, а между тем Океан охватывает весь шар земной и целый род человеческий, — имя Римлянина будут почитать первым после имени богов? К таким то воздаяниям приготовьте умы ваши, и завтра, с помощью богов бессмертных, пустимся мы в решительный бой».
18. Воины, разойдясь из собрания, стали, прежде чем отдыхать, готовить оружие; на рассвете, по данному к сражению сигналу, консул устроил войска в боевой порядок, сжатыми фронтом, сообразно со свойствами местности и её теснотою. Царь, увидав значки неприятелей, и сам вывел войска. Перед окопом поставил он первых — часть легковооруженных воинов; затем лучших Македонян, называемых Сариссофорами, как бы оплотом, поместил около самих укреплений. Им с левого фланга, у самой подошвы горы, поставил он отряд копейщиков, стрелков и пращников; с возвышенного места они должны были действовать в открытый фланг неприятеля. С правой стороны Македонян, до самого края укреплений, где местность к морю непроходима вследствие глубоких болот и трясин, поставлены были слоны с обыкновенным их прикрытием; за ними всадники, а напоследок, отступя немного, расположены были остальные войска во второй линии. Македоняне, поставленные перед валом, сначала легко выдерживали натиск Римлян, покушавшихся со всех сторон проложить себе путь. Много им помогало то, что с возвышенных мест градом сыпались из пращей камни, стрелы и дротики. Наконец, при напоре все больших и неодолимых сил неприятельских, сбитые с позиции к укреплениям, Македоняне удалились за них, свернув ряды; оттуда, из–за вала, образовали они как бы другой вал, выставив вперед частокол копий; вал был так невысок, что, давая защищавшим его возможность действовать с возвышенного места, воины могли доставать до неприятеля вследствие длинноты своих копий. Многие Римляне, неосторожно подошедшие в валу, были проколоты, и пришлось бы им или удалиться без успеха, или понести слишком чувствительные потери, если бы не появился с Колидромской вершины М. Порций; сбросив оттуда Этолов и большую часть их уничтожив (он их захватил, не принявших мер осторожности и многих даже сонными), он показался на, холме, господствовавшем над лагерем.
19. Флакку совсем не то счастие было у Тихиунта и Родунтия — тщетны были его приступы к этим укреплениям. — Македоняне и вообще все воины, сколько их ни было в лагере царском, сначала видя над собою толпы вооруженных, считали их Этолами; не рассмотрели они значков и думали, что они идут к ним на помощь. Но лишь только убедились они в своем заблуждении, видя значки и оружие вблизи, как на них напал вдруг такой страх, что они, бросив оружие, пустились бежать. Тут большим препятствием служили им окопы и вместе теснота горной долины, но которой необходимо было следовать; больше же всего то, что в самом заднем ряду находились слоны: обойти их пешие могли только с трудом, а всадники и вовсе не могли, так как лошади пугались; произошло между бегущими от них самих смятение большее, чем от неприятеля. Несколько времени задержало Римлян разграбление лагеря; впрочем, в этот день, они гнались за неприятелями до Скарфеи; много их было побито и захвачено в плен на самой дороге и не только лошади и люди, но даже и слоны, которых они не могли взять, были убиты. Затем Римляне возвратились в лагерь; на него в этот день, во время самого сражения, сделало было покушение со стороны Этолов, находившихся гарнизоном в Гераклее, но эта смелая попытка осталась без успеха. Консул в третью стражу последовавшей за тем ночи, послал вперед конницу преследовать неприятеля. а значки легионов двинул на рассвете. Царь был несколько впереди; он бежал без памяти и остановился не прежде как в Елатии: здесь он в первый раз собрал остатки своего войска, бежавшего с поля сражения и с небольшим отрядом воинов, на половину безоружных, удалился в Халкиду. Римская конница не нагнала в Елатии самого царя, по большую часть его отряда, как останавливавшегося от усталости, так может быть и заблудившегося, — им приходилось бежать без вождя по незнакомым дорогам — подавила рассеянным. Таким образом из всего войска никого не осталось, кроме пятисот человек, находившихся при царе; да и из десяти тысяч воинов, которые, как мы написали со слов Полибия, царь перевез с собою в Грецию — небольшое число. Поверить ли Валерию Антиату, который пишет, что в войске царском находилось шестьдесят тысяч воинов, и из них сорок тысяч побито, а более пяти тысяч взято в плен с двумястами тридцатью воинскими значками. Римлян убито в самом сражении полтораста человек; да при обороне от нападения Этолийцев пало не более пятидесяти.
20. При движении консула с войском через Фокиду и Беотию, граждане, сознавая свою измену, стояли у городских ворот с мольбою о пощаде; они опасались быть отданными на разграбление. Впрочем во все время войско Римское шло вперед, как бы в мирное время, не причиняя ни малейшего вреда, пока не пришло на Коронейское поле. Здесь вызвала раздражение статуя Антиоха, поставленная в храме Минервы Итонийской; воинам позволено предать опустошению поле, окружающее храм. Потом, но соображения того, что статуя поставлена общим декретом Беотийцев, несправедливым показалось вымещать гнев на одном Коронейском поле. Воины тотчас были отозваны, и опустошению положен конец: на словах пожурили Беотийцев за их неблагодарность к Римлянам после их стольких, еще недавних, благодеяний. Во время самого сражения десять царских судов с префектом Исидором стояли у Трония, в Малиакском заливе. Туда бежал Александр Акарнанец, тяжело раненный и принес известие о несчастном исходе сражения; в смятении, под впечатлением недавнего страха, суда отправились в Ценей Евбейский; здесь Александр умер и похоронен. Трое судов, отправившиеся из Азии в эту самую пристань, услыхав о гибели войска, возвратились в Ефес. Исидор из Ценея отправился в Деметриаду, на случай — не туда ли удалился царь. В это же время А. Атилий, префект Римского флота, перехватил значительные транспорты царские, когда они уже миновали пролив, находящийся у острова Андроса: одни суда он потопил, а другие взял; те же, которые находились в самом заднем ряду, направили путь в Азию. Атилий прибыл, ведя за собою взятые в плен суда, назад в Пирей, откуда было двинулся; множество хлеба раздал он Афинянам и другим союзникам, находившимся в той стороне.
21. Антиох, с приближением консула, удалился из Халкиды и сначала отправился в Тенос, а оттуда в Ефес. Консулу, как только он подошел к Халкиде, отворили ворота, а, с его приближением, Аристотель, царский префект, оставил город. Все прочие города Евбеи передались без борьбы. Окончив все в несколько дней, безо всякого вреда для какого–либо города, он отвел войско в Фермопилы, заслужив похвалу гораздо более умеренностью после победы, чем самою победою. Отсюда (из Термопил) консул послал в Рим М. Катона для того, чтобы сенат и народ Римский получили от него достоверное сведение о том, что совершилось. Катон из Креузы (гавань Теспийцев, находящаяся в самой глубине Коринфского залива) прибыл в Патрас Ахейский, оттуда в Корциру, вдоль берегов Этолии и Акарнании, и таким образом достиг Гидрунта, грреда Италии· На пятый день оттуда явился он в Рим, совершив огромный переход. Перед рассветом войди в город, Катон от ворот городских прямо отправился к претору М. Юнию; тот на рассвете созвал сенат. Л. Корнелий Сципион, за несколько дней перед тем отправленный консулом, услыхав по прибытии, что Катон его опередил в сенате, явился туда и застал его излагающим как дело было. Затем оба посла, по приказанию сената, приведены в народное собрание и там изложили то же, что в сенате о том, что совершено в Этолии. Определено молебствие на три дня, и претор должен был принести сорок жертвенных животных тем из богов, которым заблагорассудит. В то же время М. Фульвий Нобилиор, за два перед тем года отправившийся в Испанию, вошел в город с почестями овации (малого триумфа). Серебра, в монете привез он сто тридцать тысяч, да, кроме отсчитанного монетою, двенадцать тысяч фунтов, и золота сто двадцать семь фунтов.
22. Консул М. Ацилий из Термопил послал в Гераклею к Этолийцам: «хоть бы по крайней мере теперь, испытав всю пустоту царя, опомнились они; пусть они передадут Гераклею и помыслят просить у сената прощения в своем или безумии или заблуждении. И прочие Греческие города в эту войну отпали от Римлян, оказавших им великие заслуги; но так как они когда царь, в надежде на которого они изменили своим обязанностям, бежал, не увеличили свою вину упорством, то и были снова приняты в дружественный союз. Хотя же Этолы не последовали только за царем, но и призвали его, и можно сказать стояли во главе военных действий, а не участвовали только в них, однако — если раскаются, то могут остаться невредимыми». Когда на это получен был ответ, совсем не миролюбивый и ясно было, что одно лишь оружие решит спор и что, несмотря на победу над царем, воина с Этолами остается непочатою: тогда консул из Термопил перенес лагерь к Гераклее, и в тот же день, желая ознакомиться с местоположением города, он на коне со всех сторон объехал стены. Гераклея находится у подошвы горы Эты, город — на ровном месте, а крепость возвышается на кругом, и со всех сторон обрывистом холме. Рассмотрев все, что нужно было знать, он решился в четырех местах разом напасть на город. От реки Кзопа, где находится гимназий, поставлен Л. Валерии начальником осадных работ и атаке. Часть города вне стен, населенную почти более самого города, поручено атаковать Ти. Семпронию Лонгу: со стороны Малиакского залива, — к этой части города доступ был нелегкий — М. Бебию; со стороны речки, называемой Мелана, насупротив храма Дианы, поставил консул Ап. Клавдия. Соревнованием этих начальников в короткое время изготовлены башни, стенобитные орудия и все, что нужно для осады городов. А так как Гераклейское поле болотистое, и изобилует высокими деревьями, представляя таким образом в избытке материал для всякого рода работ. С другой стороны, так как Этолы искали убежища внутри стен то, оставленные в городском предместий, строения, представляли в избытке не только бревна и доски, но кирпич, известку и камни разной величины.
23. Римляне приступали к городу более осадными работами, чем оружием; Этолы напротив защищались одним оружием. Когда быки потрясали стены, то они не отводили, как то обыкновенно делают, удары, с помощью опущенных веревок, но делали вылазки большими вооруженными толпами, а некоторые несли огонь с целью вбросить его в осадные работы. Отверстия в стенах были пробиты для большего удобства вылазок, да и Этолы, возводя вместо разрушенных новые стены, делали их чаще для того, чтобы иметь возможность в больших местах разом выходить на неприятеля. В перные дни, пока силы были еще свежи, совершали вылазки деятельно и в большом числе; потом мало–помалу было их все меньше, и усердие их ослабевало. Во многом терпя нужду, особенно они страдали от бессонницы. У Римлян, при избытке воинов, одни на постах сменяли других; а Этолам, по их малолюдству, приходилось трудиться день и ночь беспрестанно. В продолжении двадцати четырех дней, из которых не было ни одного, свободного от боя против неприятеля, действовавшего разом с четырех сторон, денной труд сменялся тут же ночным. Консул, зная, что Этолы уже выбились из сил — как по продолжительности времени, осады так и вследствие заверения перебежчиков, решился действовать так: в середине ночи дал он знак к отступлению и разом отведя всех воинов от приступа, он оставался покойно в лагере с третьего часа. Тут снова начинался приступ и продолжался опять до половины ночи; потом был приостановлен до третьего часа дня. Этолы, полагая, что причина прекращения приступа та же усталость, которую и сами испытывали, лишь только у Римлян дан знак к отступлению, они, как бы им же отозванные, сами по себе оставляли посты и, не прежде третьего часа дня, явились снова на стенах вооруженные.
24. Консул, среди ночи оставив на некоторое время приступ, в четвертую стражу её снова атаковал город всеми силами с трех сторон, а с четвертой приказал Семпронию с воинами внимательно дожидаться сигнала; он предполагал, что, в смятении ночи, воины без всякого сомнения соберутся туда, откуда будут слышны воинские крики. Часть Этолов, от трудов и усталости погруженных в глубокий сон, и, пробуждаясь, не могли от него скоро оправиться; другая часть, бодрствовавшая, устремилась в темноте на голоса сражающихся. Неприятель покушается частью по развалинам упавшей стены проникнуть в город, частью взойти по лестницам. Против него собрались Этолы со всех сторон защищать город; одна часть его, в которой находились строения вне города, и не защищается, и не подвергается атаке; готовые напасть, воины Римские со вниманием ждали сигнала, а защитников никого не было. Уже рассветало, когда консул дал сигнал, и безо всякой борьбы перешли воины частью через развалины стен, частью через них, где они были целы при помощи лестниц. Тут только раздался крик, как признак взятия города; Этолы, со всех сторон, побросав свои посты, побежали в крепость. С дозволения консула победители предали город разграблению, не столько с досады или ненависти, сколько для того, чтобы воины, удержанные (от грабежа) в стольких городах, назад отнятых у неприятеля, хоть в каком–нибудь месте попользовались плодами победы. Отозвав воинов от грабежа уже около полудня, консул разделил воинов на две части: одну велел у подошвы горы отвести к скале; она, равная высотою с тою, на которой стояла крепость, глубокою долиною была как бы оторвана от неё, но до такой степени вершины этих возвышенностей были близки одна от другой, что с соседней вершины можно было бросать стрелы в крепость. С половинною частью воинов консул, намереваясь из города действовать на крепость, дожидался сигнала от тех, которые сзади скалы должны были взобраться на нее. Не выдержали находившиеся в крепости Этолы первого крика тех, которые заняли скалу, и последовавший за тем натиск Римлян. Этолы и без того упали духом, да и ничего не было приготовлено для выдержания дальнейшей осады: собралось и женщин и детей и других людей, неспособных в войне столько, что крепость с трудом могла не только защищать их, но даже вместить; а потому они, при первом нападении бросили оружие и сдались. В числе прочих выдан и старейшина Этолов Дамокрит; в начале войны, он Квинкцию на его требование декрета Этолов, которым они постановили призвать Антиоха, отвечал: «вручит он ему в Италии декрет этот, когда Этолы поставят там лагерь. Тем приятнее было победителям, после той дерзости видеть Дамокрита в своих руках.
25. В то же время, когда Римляне приступали к Гераклее, Филипп, по соглашению с ними, атаковал Ламию. Он виделся около Термопил с консулом, возвращавшимся из Беотии, для того, чтобы поздравить его и народ Римский с победою и извиниться, что по болезни он не мог до сих пор принять личное участие в войне. Отсюда Филипп и консул разошлись в разные стороны для одновременного нападения на оба города; расстояние между ними семь миль. А так как Ламия находится на возвышенности и обращена преимущественно к стороне Эты, то расстояние, отделяющее этот город, кажется незначительным, и все решительно на виду. Тщательно, как бы соревнуя друг другу, Римляне и Македоняне день и ночь проводили в осадных работах, или в бою. Самое большое затруднение для Македонян заключалось в том, что Римляне действовали насыпью и террасами, и вообще все их осадные работы находились на верху земли, а Македоняне действовали подкопами под землею, а на крутых местах встречался не раз камень, которого не брало железо. Видя, что дело мало подвигается вперед, царь старался действовать переговорами на старейшин городских, склоняя их в сдаче города. Он не сомневался, что если только Гераклея будет взята прежде, то и жители Ламии сдадутся скорее Римлянам, чем ему, да и консул приобретет их расположение снятием осады. В этом предположении он и не ошибся. Тотчас по взятии Гераклеи пришел гонец с требованием превратить осаду: справедливее будет Римским воинам, так как они вели войну с Этолами пользоваться плодами победы». Таким образом осада Ламии снята и несчастье, постигшее соседний город, было причиною, что она не понесла ничего подобного.
26. Незадолго перед взятием Гераклеи, Этолы, собрав совет в Гипате, положили отправить послов к Антиоху; в числе их был отправлен Тоас тот же, что и прежде. Поручено было: просить у царя — во–первых, чтобы он сам, собрав снова сухопутные и морские силы, переправился в Грецию; потом, если что–либо его задержит, чтобы прислал денег и вспомогательные войска: «все его значение и доверие к нему основаны на том, чтобы он не выдавал союзников, и самая безопасность владений его зависит от того, чтобы он не допускал Римлян, которые, с покорением Этолов, освободятся от всякой заботы, со всеми силами переправиться в Азию». Правда было все, что они говорили и тем сильнее оно действовало на царя. А потому он немедленно выдал послам деньги, необходимые на военные потребности и положительно обещал прислать вспоможение и сухопутными, и морскими силами. Тоанта, одного из послов, удержал при себе: тот и сам охотно остался, — своим личным присутствием настойчиво требовать исполнения обещанного.
: 27. Взятие Гераклеи сломило наконец упорство Этолов и по прошествии не многих дней после того как они отправили в Азию послов — возобновить войну и пригласить царя, они, отбросив воинственные замыслы, отправили к консулу ораторов — просить мира. Как только они начали говорить, то консул их перебил сказав, что ему есть дело поважнее и велел им явиться снова в Гипату; там он им дал перемирие на десять дней и отправил с ними Л. Валерия Флакка, которому должны были объяснить то, что хотели передать консулу и вообще иное что, если бы придумали. По прибытии в Гипату старейшины Этолов советовались с Флакком, как им нужно говорить перед консулом. Они хотели было ссылаться на старые союзные договоры и на свои заслуги народу Римскому: «оставьте это, сказал Флакк, сами вы нарушили их и разорвали; гораздо больше пользы принесет вам сознание вашей вины и то, если вся ваша речь будет ограничиваться мольбами». Надежда на спасение не в правости их дела, но в милосердии народа Римского; да и он им, если они будут просить о пощаде, поможет и перед консулом и в Риме перед сенатом. Туда им также нужно будет отправить послов. И все были того мнения, что один путь к спасению: предаться вполне верности Римлян; таким образом и Римлянам совестно будет притеснить их молящих о пощаде; а тем не менее они останутся полными хозяевами своих действий на случай, если счастие покажет им что–либо лучшее».
28. По прибытии к консулу, Фенеас, стоявший во главе посольства, сказал речь длинную, разнообразно составленную с целью смягчить снова победителя. В заключении её он выразил: «что Этолы себя и все свое с полною верою отдают в распоряжение народа Римского». Выслушав это, консул сказал: «еще раз и еще раз, Этолы рассмотрите — так ли вы отдаете»? Тогда Фенеас показал декрет, в котором это именно написано было». А если вы так вверяетесь, сказал консул, то я требую, чтобы вы мне немедленно выдали вашего гражданина Дикеарха и Мееесту, Епирского уроженца, (он, проникнув с вооруженным отрядом в Навпакт, принудил этот город к измене) и Аминандра с старейшинами Атаманов — по совету этих лиц вы нам изменили·. Не дав почти кончить консулу Фенеас сказал: не в рабство мы себя отдали, но доверяясь тебе, и вполне убеждены, что ты действуешь неблагоразумно — предписывая нам то, что совершенно не согласно с обычаями Греков». На это консул заметил: «по истине мало я забочусь о том, насколько Этолы мой образ действий найдут сообразным с обычаями Греков, лишь бы я, оставаясь верен обычаю Римлян, поддержал власть их над теми, которые, быв недавно побеждены оружием, отдаются в их волю собственным декретом, а потому я, если тотчас не будет исполнено, что я приказываю, то я велю вас связать». Он приказал принести цепи и подойти ближе ликторам. Тут только сломлена гордость Фенеаса и прочих Этолийцев: тут только почувствовали они свое положение, и Фенеас сказал, что он и те Этолийцы, которые с ним находятся, сознают необходимость исполнить то, что повелевает консул; но утвердить это необходимо сейму Этолийцев; а потому он просит перемирия на десять дней». При посредничестве Элакка за Этолийцев, дано перемирие, и за тем последовало возвращение в Гипату. Когда там перед собранием выборных, называемых апоклетами, Фенеас изложил, что предписывает консул и как было он с ними поступил, то старейшины сетовали на свое положение, однако были того мнения, что надобно покориться победителю, и изо всех городов созвать Этолов к совещанию.
29. Но когда собравшийся народ выслушал то, что описано выше, то умы доведены были до высшей степени раздражения такою строгостью приказаний и их нелепостью, и тогда и будь даже мир, то в таком порыве гнева легко было их возбудить к войне. К негодованию присоединялась и трудность исполнения приказаний консула (каким образом во всяком случае возможна была выдача царя Аминандра?) и надежда, случайно представившаяся, так как Никандр, в то самое время пришедший от царя Антиоха, исполнил большинство народа тщетным ожиданием, рассказами об огромных приготовлениях к войне сухопутных и морских. В двенадцатый день после того, как он сел на корабль, возвратился он в Этолию, окончив свое посольство и пристал в Фаларе в Малиакском заливе. Оттуда он отвез деньги в Ламию, а сам, с легковооруженными воинами при наступлении вечера, серединою поля между лагерями Македонян и Римлян, пошел в Гипате по известным ему тропинкам, наткнулся на караульный пост Македонян и отведен к царю, который еще сидел за обедом. Узнав об этом, царь встретил его не как неприятеля, а как гостя, повелел ему возлечь с собою и угощал его; отпустив других, он даже и тут оставил его с собою, и запретил ему иметь какое–либо о себе самом опасение. Винил он неправые замыслы Этолов, постоянно падающие на их же голову, так как они сначала Римлян, потом Антиоха привели в Грецию. Впрочем прошедшее, которое скорее можно винить, чем поправить, он забывает и не станет поступать так, чтобы издеваться над несчастьем Этолов. Да и они должны наконец перестать оказывать к нему ненависть, и Никандр пусть сам за себя припомнит этот день, в который он его сберег». Даны ему люди проводить его с безопасностью и Никандр прибыл в Гипату во время самих совещаний о мире с Римлянами.
30. М. Ацилий частью продал, частью уступил воинам добычу около Гераклеи, а когда он услыхал, что в Гипате составляются замыслы, не совсем миролюбивые, и что Этолы стеклись в Навпакт с целью оттуда выдержать весь натиск воины, послал вперед Ап. Клавдия с четырьмя тысячами воинов занять горные вершины в тех местах, где через них движение весьма затруднительно, а. сам взошел на Эту и принес жертву Геркулесу на том месте, которое называют Пирою (там преданы пламени бренные остатки этого бога). За тем двинулся он со всем войском и остальной путь совершил довольно поспешным переходом. Когда прибыли к Корацу (это — весьма высокая гора между Каллиполисом и Навпактом), то там много попадало вьючных животных с тяжестями, да и людям досталось. Ясно обнаружилось, с каким недеятельным неприятелем приходилось иметь дело, так как он ущелье, столь непроходимое, где мог бы преградить путь, не занял. И тут войско пострадало; наконец Ацилий спустился к Навпакту, и одно укрепление воздвигнув напротив крепости, он обложил остальные части города, разделив войска по местоположению стен. Не менее труда и хлопот представляла осада этого города, как и Гераклеи.
31. В тоже время Ахейцы начали осаждать Мессену в Пелопоннесе за то, что этот город отказался участвовать в их союзе: так как два города — Мессена и Елис были вне Ахейского союза и действовали за одно с Этолами. Впрочем Елеи, после того как Антиох вынужден был бежать из Греции, отвечали послам Ахейцев снисходительнее: отпустив гарнизон царский, они подумают, как им следует поступить». Мессенцы отпустили посла безо всякого ответа и начали войну. Встревожившись за свою собственность так как рассыпавшееся войско опустошало их поля в разных местах и готово было стать лагерем в виду самого города, отправили послов в Халкиду в Т. Квинкцию, виновнику их свободы — известить его, что Мессенцы Римлянам, а не Ахейцам готовы и ворота отворить и сдать город. Выслушав послов, Квинкций немедленно отправился — в Мегалополис и оттуда послал к Диофану, претору Ахейскому с приказанием немедленно отвести войско от Мессены и явиться к нему. Диофан исполнил то, что ему было приказано и, сняв осаду, сам налегке, оставив позади себя войско, в окрестностях Андании, небольшого города, находившегося между Мегалополисом и Мессеною, встретил Квинкция. Он объяснил ему причины нападения на Мессену и получил выговор слегка за то, что он решился на такое дело без его дозволения; Квинкций приказал ему распустить войско и не нарушать мира, заключенного к общему благу. Мессенийцам он повелел — возвратить изгнанников и участвовать в Ахейском союзе; буде же они имеют основание — чего–либо опасаться на будущее время, то могут явиться к нему в Коринф. Диофану он приказал — немедленно созвать сейм Ахейцев; тут он жаловался на то, что остров Закинф перехвачен хитростью и требовал, чтобы он возвращен был Римлянам. Остров Закинф принадлежал Филиппу, царю Македонян: он дал его Аминандру в вознаграждение за то, чтобы он дозволил весть войска через Атаманию — в верхнюю часть Этолии: таким движением он сломил их упорство и принудил просить мира. Аминандр Филиппа Мегалополитанца сделал начальником острова: впоследствии когда Филипп отозван был обязанностями войны, в которой он принял сторону Антиоха против Римлян ему преемником послан Гиерокл Агригентинец.
32. А тот, после бегства Антиоха от Термопил и изгнания Аминандра из Атамании Филиппом, послал сам к Диофану, претору Ахейскому, гонцов и, условившись с ними в известной денежной сумме, передал остров Ахейцам. Римляне находили справедливым, чтобы этот остров оставался им наградою за войну: «не для Диофана и Ахейцев сражались М. Ацилий консул и легионы Римские у Термопил». Диофан то против этого защищал себя и свой народ, то спорил о справедливости того, что случилось. Некоторые Ахейцы утверждали, что и сначала пренебрегали этим делом и в то время пеняли претора за его упорство: по их просьбе определено — дело это поручить Т. Квинкцию. А Квинкций на сколько был упорен, когда ему противоречили, настолько мягок, если ему уступали, потому, изменив и голос и выражение лица, он сказал: «будь я уверен, что обладание этого острова полезно для Ахейцев, то я сам был бы ходатаем перед Римскими сенатом и народом, чтобы они допустили вас им владеть. Впрочем, как я вижу, что черепаха, удалясь под покрывающий се череп, безопасна это всех ударов: а как только выставит что–нибудь и обнажит, то все у ней становится слабо и вся она подвергается опасности. Есть сходство и у вас с нею, Ахейцы! Вы окружены со всех сторон морем и потому все, что находится в пределах Пелопоннеса легко вам и присоединить к себе и присоединенное защищать: а как только вы, побуждаемые жадностью захватить более, выйдете за ваши естественные границы, то у вас все, вне их находящееся, будет обнажено и подвергнуто всем ударам». Слова Квинкция одобрило все собрание, и Диофан не смел более противоречить, вследствие чего Закинф и отдан Римлянам.
33. В то же время царь Филипп спросил консула, когда тот отправлялся в Навпакт, согласен ли он — дозволить ему пока брать те города, которые отпали от союза с Римлянами. Получив дозволение консула, царь Филипп придвинул войска к Деметриаде: не безызвестно было ему о том, какое там в то время господствовало смятение. Лишенные всякой надежды, видя себя оставленными Антиохом и не предвидя ничего для себя полезного со стороны Этолов, жители ждали со дня на день прибытия или враждебного им царя Филиппа, или еще враждебнейших, чем основательнее были причины их раздражения, Римлян. Находилась там беспорядочная толпа царских (Антиоха) воинов: сначала они были оставлены в небольшом количестве в виде гарнизона, а в последствии много их, и по большей части безоружных, после поражения спаслись сюда бегством, и не имели ни достаточно сил, ни довольно смелости выдержать здесь осаду. А потому лицам, которых Филипп послал вперед с надеждою возможного помилования, жители отвечали, что ворота города открыты для царя. Как только он стал входить, то некоторые старейшины оставили город: Еврилох сам себя лишил жизни. Воины Антиоха (так они уговорились) через Македонию и Фракию, провожаемые Македонянами, — как бы кто их не обидел — отведены в Лизимахию. Немного судов находилось и в Деметриаде, над которыми начальствовал Исидор; и они отосланы со своим префектом. Вслед за тем царь Филипп снова занял Долопию, Аперантию, и некоторые города Перребии.
34. Между тем как таковы были действия Филиппа, Т. Квинкций занял Закинф вследствие определения Ахейского сейма и переправился в Навпакт; уже два месяца этот город был осаждаем и доведен до последней крайности, по–видимому с взятием этого города силою, самое имя Этолов должно было окончательно погибнуть. Впрочем хотя имел он основание сердиться на Этолов, припоминая, что они одни старались унизить его славу, когда он возвратил Греции свободу, и нисколько не тронулись его убеждениями, когда он предостерегал их, почти предсказывая все то, что случилось и старался отвлечь их от безумного намерения; однако, считая первым своим долгом — не допускать до окончательной гибели ни одного народа освобожденной им Греции, начал прогуливаться перед стенами нарочно, чтобы его узнали Этолы. Тотчас на передовых постах он был узнан, и разнеслось по всем рядам, что Квинкций здесь. Тогда жители сбежались на стены; они протягивали руки каждый за себя и единодушными криками умоляли именно Квинкция, помочь им и спасти их. И тут он, как ни действовали на него их слова, рукою сделал знак отказа, что он не можег для лих ничего сделать. Впрочем по прибытии к консулу, он ему сказал: «или ты, М. Ацилий, не замечаешь, что делается? Или, и понимая все, ты может быть полагаешь, что это ни сколько не относится к главному делу»? Возбудил он этими словами ожидание консула и тот сказал ему: с что же ты медлишь объяснить в чем дело?» На это Квинкций отвечал ему: «разве ты ни видишь, что ты, победив окончательно Антиоха, тратишь время на осаду двух городов, между тем как уже приходит почти к концу год твоей власти? Между тем Филипп, который и в глаза не видал ни знамен неприятельских, ни их рядов, забирает себе не только города, но и целые народы: Атаманию, Перребию, Аперантию и Долопию. А не столько для вас нужно — сокрушать силу и могущество Этолов, сколько не допустить усилиться через меру Филиппу; между тем как ты, и твои воины, еще и двух городов не получили в награду за твою победу, а Филипп уже владеет столькими народами Греции.
35. Согласился с этим консул; удерживал его только стыд — оставить осаду и отказаться от принятого намерения, а потому он все дело поручил Квинкцию; немедленно тот вернулся к той части стены, с которой только перед этим призывали его Этолы своими криками; когда они тут еще пристальнее просили — сжалиться над народом Этолийским, то он приказал некоторым выйти к себе; тотчас явились к нему Фенеас и другие старейшины; когда они упали к его ногам, Квинкций сказал им: счастие ваше условило то, что как я предсказал — и случилось; и того утешения вам не осталось — убеждения, что вы пострадали безвинно. А я, самою судьбою назначенный, так сказать, для прокормления Греции, не откажусь делать добро и тогда, когда вы неблагодарны. Пошлите ораторов к консулу — просить перемирия на столько времени, чтобы вам возможно было отправить послов в Рим, и через них отдайтесь в полное распоряжение сената. А я перед консулом буду вашим заступником и защитником.» Поступили так, как им присоветовал Квинкций; да и консул не пренебрег посольства: дав им перемирие до назначенного срока, в течение которого могло быть отправлено посольство в Рим — осада снята и войско отправлено в Фокиду. Консул с Т. Квинкцием переправился в Эгий на Ахейский сейм; здесь толковали об Елейцах и о возвращении изгнанников Лакедемонских: ни то, ни другое дело не приведено к концу: Ахейцы предоставляли его своей милости, а Елей лучше сама через себя, чем через Римлян, предпочитали войти в Ахейский союз. Послы Епиротов прибыли к консулу; довольно хорошо было известно, что они пребывали в дружбе не совсем чистосердечно, но воинов своих они ни сколько не давали Антиоху. Обвиняли их в том, будто бы они ему пособляли деньгами, посылали к нему послов, от этого они и сами не отказывались. На просьбу их — дозволить им оставаться в прежних дружественных отношениях, консул отвечал: «сам не знает он, как их считать — за неприятелей ли, или за друзей; пусть в этом деле будет судьею сенат; дело их все вполне передаст он в Рим; на это же перемирие назначит им сроком в 90 дней». Епироты, отправленные в Рим, явились в сенат. Они докладывали более в том смысле, что ничего неприязненного не совершили, чем оправдывались в возводимых на них обвинениях. Им дан ответ, который ясно обнаруживал, что им скорее дано прощение, чем оправдано их дело. Около того же времени, и послы царя Филиппа были введены в сенат и поздравляли с победою. На просьбу их дозволить им принести жертву в Капитолие, и дар из золота положить в храме Юпитера Благого и Всемогущего — последовало соизволение сената; они положили венок золотой в 100 фунтов. Не только дан послам царя самый ласковый ответ, но и сын Филиппа, Деметрий, находившийся заложником в Риме, отдан послам, чтобы они отвели его к отцу. Война, веденная в Греции против царя Антиоха консулом М. Ацилием, имела такой конец.
36, Другой консул — П. Корнелий Сципион, получив по жребию провинцию Галлию, прежде чем отправиться на войну, которую надлежало вести с Бойями, просил у сената — ассигновать ему денег на игры, которые он обещал дать, будучи претором в Испании, среди самого разгара войны. Казалось, что он требовал нового и несправедливого, а потому сенат определил: какие игры обещаны военачальником без совета с сенатом, то пусть он их совершает или из военной добычи, если он оставил на этот предмет денег, или на свой собственный счет. Игры эти П. Корнелий совершал в продолжении десяти дней. Почти около этого времени освящен храм великой Матери Идейской. Богиню эту П. Корнелий, привезенную из Азия во время консульства П. Корнелия Сципиона, получившего впоследствии прозвание Африканского, и П. Лициния, — снес в Палаций с морского берега. Положили основание постройке, вследствие сенатского декрета — цензоры М. Ливий и К. Клавдий, в консульство М. Корнелия и П. Семпрония; а через тринадцать лет спустя освятил его М. Юний Брут и, по случаю освящения, даны игры, которые, но словам Валерия Антиата, были первые сценические и имели название Мегалевских; также храм Юношества, в Великом Цирке, посвятил дуумвир К, Лициний Лукулл. Относительно его дал обет за 16 лет перед тем консул М. Ливий в тот день, когда истребил Аздрубала с его войском; он же будучи цензором, назначал постройку этого храма в консульство М. Корнелия и П. Семпрония. По случаю освящения и этого храма даны игры, и все эти игры совершены тем с большею набожностью, что предстояла тогда еще новая война с Антиохом.
37. В начале года, когда это совершалось, — консул М. Ацилий уже отправился на войну, в Риме еще оставался консул И. Корнелий, — по преданию два ручных вола, в урочище Каринах, по лестнице взобрались на крышу строения. Их сжечь живых и пепел их бросить в Тибр — повелели гадатели. Получено известие, что в Таррацине и Амитерне несколько раз принимался идти каменный дождь. В Минтурнах гром ударил в храм Юпитера и лавки около форума, В Вултурне, в устье реки, два корабля сгорели от молнии. Вследствие этих чудесных явлений, децемвиры, по сенатскому декрету, обратились к Сивиллиным книгам и дали знать: необходимо установить пост Церере и наблюдать его на каждый пятый год, принести девятидневное жертвоприношение, и в продолжении одного дня совершать повсеместное молебствие. Совершать его должны в венках, а консул И. Корнелий должен принести жертву в такие дни и такими жертвенными животными, каких назначат децемвиры. По умилостивлении богов, исполнением обетов, согласно с преданиями, консул отправился в провинцию, и там отдал приказание бывшему за консула Домицию, отпустив войско, удалиться в Рим, а сам повел легионы в землю Бойев.
38, Почти около того же времени Лигуры, собрав войско под священною клятвою, ночью неожиданно атаковали лагерь проконсула К. Минуция. Тот с рассвета держал войско в боевом порядке за валом, наблюдая, как бы где неприятель не перешел через окопы; на рассвете он сделал вылазку разом в двое ворот. Лигуры не были, как он надеялся, сломлены первым натиском и, в продолжении более двух часов, бой был нерешительный. Наконец с выступлением все новых и новых рядов, и заменою на поле сражения утомленных свежими, Лигуры, к тому же измученные бодрствованием ночью, обратили тыл. Убито более 4 тыс. неприятелей, а из Римлян и союзников погибло менее 300 чел. Почти через два месяца после того, консул Л. Корнелий сражался с полным успехом в открытом поле против войска Бойев. Валерий Антиат пишет, что пало двадцать восемь тысяч неприятелей, а взято в плен три тысячи четыреста, военных значков 124, коней — 1230, телег — 247. Потеря победителя простиралась до 1484 человек. Хотя нельзя в точности верить числам этого писателя (так как вряд ли кто более его имеет наклонность преувеличивать), но во всяком случае ясно, что победа наша была значительна, когда и лагерь был взят, и Бойи после этого сражения немедленно покорились, а сенат определил молебствие за эту победу, и принесены большие жертвы.
39. В это время М. Фульвий Нобилиор из дальней Испании, вошел в город с почестями овации. Серебра он внес 12 тысяч фунтов, и чеканного серебра в монете 130 фунтов, а золота 127 фунтов. Консул П. Корнелий, сначала получив заложников от народа Бойев, оштрафовал их почти половиною их полей, куда, если бы захотел народ Римский, мог посылать своих поселенцев. Удаляясь оттуда в Рим на триумф, почти несомненный, он отпустил войско и приказал ему явиться в Рим ко дню триумфа, а сам, на другой день по прибытии, созван сенат в храм Беллоны, изложил все, что совершил, и требовал — дозволить ему войти в город с почестями триумфа. И. Семпроний Блез, трибун народный, был того мнения, что: «отказывать Сципиону ненадобно, а только отложить почести триумфа. Война с Лигурами влечет за собою постоянно и Галльскую: эти народы, будучи близкими соседями, постоянно действуют за одно, оказывая друг другу помощь. Если бы П. Сципион, поразив в сражении Бойев, или сам перешел с победоносным войском в землю Лигуров, или послал часть войск К. Минуцию, который вот уже третий год задерживается там войною сомнительною, то можно было бы войну с Лигурами привести к решительному концу. Теперь же воины уведены для того, чтобы присутствовать на триумфе, между тем как они могли бы оказать отличную услугу делу общественному и могут и теперь, если сенат поправит дело, испорченное поспешностью триумфа, отложив его. Пусть сенат повелит — консулу с легионами воротиться в провинцию и оказать свое содействие к покорению Лигуров. А пока они не будут в полном распоряжении Римлян, то и Бойи не останутся в покое: необходимо иметь и войну и мир в обоих местах разом. По окончательном покорении Лигуров, для этого нужно немного месяцев, проконсул П. Корнелий, по примеру многих, получивших почести триумфа, не в отправлении должности, получит их наконец.
40. Возражение консула заключалось в следующем: «земля Лигуров не входила в состав назначенного ему участка, да и войну он вел не с Лигурами, и не за них требует себе триумфа. Он уверен, что в непродолжительном времени К. Минуций, покорив Лигуров, будет требовать заслуженный триумф и получит его. Что же касается до него, Сципиона, то он требует триумфа за Галлов Бойских: их он победил в открытом бою и лишил их лагеря. Весь их народ через два дня после битвы изъявил ему покорность и от него он взял заложников, как ручательство мира в будущем. Впрочем, конечно, важнее этого, что он такое множество Галлов умертвил в сражении, и наверное до него ни один полководец не имел дела со столькими тысячами Бойев: из пятидесяти тысяч человек, более половины убито и несколько тысяч взято в плен: у Бойев остались только старики и дети. А потому кого же может удивить, если победоносное войско, не оставив в провинции неприятеля вовсе, прибудет в Рим для празднования триумфа своего консула? Если сенату угодно употребить тех же воинов в дело и в другой провинции, то как он полагает найти их более готовыми к перенесению новых трудов и опасностей, тогда ли, когда им безо всякого возражения дана будет награда за прежнюю их опасность и труды, или когда они будут отпущены вместо действительности с одною лишь надеждою, обманутые уже раз в той которую они имели прежде? Что же касается до него, Сципиона, то он уже довольно стяжал себе славы на всю жизнь в тот день, когда, признанный лучшим и достойнейшим гражданином, сенатом был послан принять Идейскую Матерь. Таким титлом, и без присоединения консульства и триумфа, довольно честна и почетна будет память П. Сципиона Назики». Целый сенат не только сам изъявил согласие единогласно — определить триумф, но и трибуна народного своим влиянием склонил оставить свое возражение. П. Корнелий консул получил триумф над Бойями; в торжественном шествии везены. были на Галльских телегах оружие, значки и добыча всякого рода, между прочим медные сосуды Галльские, много было знатных пленных, и гнали целое стадо захваченных у неприятеля лошадей. Золотых ожерелий он внес тысячу четыреста семьдесят одно; кроме того золота весом 248, а серебра неделанного и деланного в Галльских сосудах, сработанных по их обычаю, но не без вкуса, две тысячи триста сорок фунтов весом, и чеканных денег с изображением колесницы запряженной парою 234. Воинам, следовавшим за колесницею, роздал он по 125 асс, сотнику вдвое, а конному воину втрое. На другой день, созвав народное собрание, он рассказал там о делах, им совершенных и об оскорблении, нанесенном ему трибуном народным, ввязывавшимся в дела войны, для него чуждые, с целью лишить его плодов победы; за тем он отпустил воинов по домам.
41. Между тем как это происходило в Италии, Антиох в Ефесе был довольно покоен на счет войны с Римлянами, полагая, что они не перейдут в Азию. В этом старались успокоить его и большая часть приближенных, или находившихся в том же заблуждении, или старавшихся подделаться. Один Аннибал, влияние которого на царя было в это время самое значительное: «удивляется — говорил он — скорее тому, как до сих пор еще нет в Азии Римлян, чем сомневается в том, что они придут. Ближе переправиться из Греции в Азию, чем из Италии в Грецию, да и дело Антиоха гораздо важнее, чем Этолов. Римляне не менее сильны на море как и на суше, и флот их давно уже находится около Малей. Слышал он, что недавно новые суда и новый полководец пришли из Италии для ведения военных действий, а потому пусть отложит Антиох тщетную надежду на спокойствие; скоро придется ему сражаться с Римлянами на море и на суше, в самой Азии и за обладание ею — и или отнять власть у домогающихся господствовать над всею землею, или утратить и свои владения». Видели что один Аннибал и предвидит верно и заботится о будущем; а потому сам царь на судах, готовых и снабженных всем нужным, отправился в Херсонес — укрепить этими места военными прикрытиями в случае, если Римляне придут сухим путем. Остальной флот приготовить и вывести в море отдал он приказание Поликсениду, а сторожевые суда послал около островов для подробных расследований.
42. К. Ливий, префект Римского флота, отправился с пятидесятые палубными судами из Рима в Неаполь; там он назначил сборное место для открытых судов союзников этого прибрежья, сколько их они обязаны были выставить согласно союзного договора. Оттуда он поплыл в Сицилию; проходя мимо Мессаны проливом, присоединил он к себе шесть Пунических судов, присланных на помощь, вытребовал суда, сколько их нужно было, от Регинцев, Локров и других союзников. Осмотрев флот у Лациния, выступил он в открытое море. В Корцире — то был первый Греческий город, куда он прибыл, — он расспросил о положении военных дел (в то время еще не все было умирено в Греции) и о том, где находится флот Римский. Услыхав, что и консул и царь стоят друг против друга у Термопил, флот же находится в Пирее, счел за лучшее по всем обстоятельствам спешить, и тотчас поплыл к Пелопоннесу. Немедленно он, опустошив Закинф и Самос за то, что они предпочли быть за одно с Этолами, направился к Малее. Плавание его было благополучно, и немного дней спустя он прибыл в Пирей к старому флоту. У Сциллея встретил его Евмен с тремя судами; в Егине долго он не решался — идти ли домой на защиту своих владений (слышал он, что Антиох в Ефесе готовит войска сухопутные и морские) или вовсе не отходить от Римлян, с успехами которых тесно связана была и его участь, Из Пирея А. Атилий, передав своему преемнику двадцать пять палубных судов, отправился в Рим; а Ливий, с восьмидесятью крытыми судами и кроме того многими меньшего размера, частью открытыми, но с окованными медью носами, частью большим количеством легких без медных носов, переправился в Делос.
43. Около этого времени консул Ацилий осаждал Навпакт. Ливий в Делосе, в течение нескольких дней (эта сторона Циклад, разрезанная то большими, то малыми проливами наиболее подвержена ветрам) был задержан противными ветрами. Поликсенидас, узнав от сторожевых, в разных местах стоявших судов что флот Римский находится в Делосе, отправил всадников, к царю: тот, оставив свои дела в Геллеспонте, с военными судами, сколько возможно поспешнее вернулся в Ефес и тотчас собрал совет — не попытать ли счастия в морской битве. Поликсенидас уверял, что медлить не надобно «и во всяком случае сражение надобно дать прежде, чем присоединятся к Римлянам флот Евмена и Родосские суда. Теперь числом почти ровные, всем прочим — и быстротою судов и разнообразием вспомогательных средств, они имеют перевес. Суда Римские, сделанные без знания дела, неподвижны и притом, являясь в землю неприятельскую, они обременены припасами; между тем как они, оставляя около себя все в покое, ничего не будут иметь с собою кроме воинов и оружия. Не мало пользы принесет им также знакомство с морем, землями и ветрами, а неприятелю, незнающему всего этого, может послужить поводом к смятению». Убедил всех виновник этого намерения, и он же должен был исполнить его на деле. Два дня прошло в приготовлениях: на третий день со ста судами, из коих 70 было палубных, остальные открытые — все меньшего размера — выступили и отправились в Фокею. Услыхав там, что уже приближается Римский флот, царь, имея намерение не присутствовать при морской битве, удалился в Магнезию ту, что у Сипила — собирать сухопутные войска. Флот отправился к Киссунту, пристани Еретрийцев, находя как бы удобнее дожидаться неприятеля. Римляне, лишь только утих северный ветер, продолжавшийся несколько дней, отправились из Делоса и Фанас, пристань Хиосцев, обращенную в Эгейское море; тут они обернули суда к городу и, взяв с собою припасов, переправились в Фокею. Евмен отправился в Елей к своему флоту и немного дней спустя, с 24 палубными судами и немного большим числом открытых, из Фокеи вернулся к Римлянам, которые готовились и снаряжались к морскому сражению. Оттуда со ста пятью крытыми судами, с почти пятидесятью открытыми выступили; сначала их северный ветер, дувший с боку, гнал было к берегу, и они вынуждены были двигаться вперед рядом, протянувшись на большое пространство по одному судну. Потом, когда сила ветра несколько поутихла, они пытались переправиться к Кориксвому порту, находящемуся повыше Киссунта.
44. Поликсенидас, как только получено было известие о приближении неприятеля, обрадовался возможности дать сражение, и сам левое крыло протянул в море, а правое крыло приказал префектам судов примкнуть к берегу; прямою боевою линиею шел он на битву. Заметив это, Римляне спустили паруса, наклонили мачты и, устроив в порядке такелаж, поджидали преследовавшие их суда. Уже почти тридцать находилось в передней линии, а чтобы с ними сравнять левое крыло, Римляне, подняв малые паруса, намеревались пуститься в открытое море; они приказали тем, которые за ними следовали, против правого крыла поближе к земле направить носы судов. Евмен замыкал собою строй. Впрочем, как только стали хлопотать над уборкою снастей, он сам с такою быстротою, как только мог, двинул суда. Все уже были в виду: два Пунических судна шли впереди Римского флота, и на встречу им вышли три царских судна и при численном перевесе, на два царских судна приходилось по одному; сначала они друг у друга одною стороною обламывают весла; потом переходят вооруженные и, сбросив или истребив защитников, берут судно. Одно, которое случайно боролось было не без успеха, видя, что другое судно прежде уже взято, пустилось бежать назад к флоту, прежде тем оно было окружено тремя разом. Ливий, вспылал негодованием, устремился на неприятеля со своим начальническим судном. Против него выступали с прежнею смелостью два судна те самые, которые окружили одно Пуническое. Ливий велел своим гребцам опустить в поду весла по обеим сторонам, для того, чтобы придать кораблю больше стойкости, на подошедшие неприятельские суда закинуть железные лапы, и как только условия борьбы будут все те же, что на сухом пути, напомнил своим воинам о доблести свойственной Римлянам, которые рабов царских не могут даже считать достойными себя соперниками. Немного легче того, как прежде два судна одолели одно, он тут один одолел два, и взял их. И уже самые флоты сцепились повсеместно и сражались в разных местах, перемешавшись судами. Евмен пришел последним к завязавшемуся бою: приметив, что левое крыло неприятельское расстроено Ливием, сам напал на правое, где борьба была еще равною.
45. Не так много времени спустя началось бегство на левом фланге. Поликсенидас, видя, что доблестью воинов перевес склоняется на сторону неприятелей, подняв малые паруса, пустился всеми силами бежать: скоро незамедлили последовать их примеру и те суда, которые у берега схватились было с Евменовыми. Римляне и Евмен, насколько лишь достало сил у гребцов и было надежды вредить в тыл неприятелю, довольно пристально его преследовали. А когда они заметили, что тщетно было бы им состязаться в быстроте с легкими судами неприятельскими, имея у себя суда, обремененные припасами всякого рода, наконец оставили преследование; захватили они тринадцать неприятельских судов с воинами и гребцами, а двенадцать потопили. Из Римского флота погибло одно Пуническое судию, в первой схватке окруженное двумя неприятельскими. Поликсенидас остановился бежать не прежде, как у пристани Ефеса. Римляне в этот день оставались на том месте, откуда вышел флот царский: на другой день они намеревались преследовать неприятеля. Почти на половине дороги встретили их двадцать пять палубных Родосских судов с Пизистратом, префектом флота. Присоединив их, они преследовали неприятеля до Ефеса, и остановились, устроив суда в боевом порядке при входе в гавань. Получив таким образом достаточное признание от неприятеля в том, что он побежден, Римляне отпустили Родосцев и Евмена домой, а сами, отправясь в Хиос, проплыли мимо Феникунта, первого порта Еритрейской земли, и ночью бросив якори, на другой день переправились в остров к самому городу; тут они пробыли не долго, дав несколько отдохнуть гребцам и переплыли в Фокею. Тут они оставили оберегать город четыре судна о пяти рядах весел; затем флот пришел в Каны, и так как уже приближалась зима, то суда вытащены на берег, где и окружены рвом и валом. В конце года в Риме состоялись выборы, на которых назначены консулами Л. Корнелий Сципион и К. Лелий, так как внимание всех было обращено на то, как бы привести к концу войну с Антиохом. На другой день выбраны преторы М. Тулий, Л. Аврункулей, Кн. Фульвий, Л. Эмилий, П. Юний, К. Атиний Лабеон.

Книга Тридцать Седьмая

1. При консулах Л. Корнелие Сципионе и К. Лелие первою заботою, после относившейся до предметов религии было в сенате дело Этолов. И послы их настаивали вследствие кратковременности назначенного им срока перемирия; им помог в этом Квинкций, воротившийся тогда в Рим из Греции. Этолы, понимая, что им более надежды на сострадание сената, чем на сущность дела, в виде просителей умоляли взвесить недавние их проступки с их прежними услугами. Впрочем, и пока они находились в сенате, утомлены они были вопросами сенаторов, раздававшимися с всех сторон и, отвечали на них, более сознавая свою вину, чем возражая; а когда они оставили курию, то послужили поводом к большой борьбе. В отношении к Этолам более обнаруживалось раздражения, чем сострадания: на них имели повод негодовать не только как на неприятелей, но и как на народ неукротимый и необщительный. В продолжении нескольких дней происходили споры; наконец решено и не давать мира, и не отказывать в нем. Два условия предложено Этолам: или предоставить себя в полное распоряжение сената, или дать тысячу талантов и (обязаться) иметь одних и тех же и врагов и друзей. Когда они пожелали узнать, в каком именно отношении должны предоставить сенату распоряжение о себе, то положительного решения на это не получили. Отпущены они были без мира, и им велено оставить город в тот же день, а Италию в пятнадцатый.
Тогда сенат занялся вопросом о провинциях консулов: и тот, и другой желал назначения в Грецию; много имел весу в сенате Лелий; он на распоряжение сената, чтоб консулы или по жребию, или по взаимному соглашению распределили между собою провинции, заметил, что с их консулов стороны приличнее будет вверить это дело суждению сенаторов, чем жребию. Сципион дал на это ответ, что подумает как следует поступить; поговорил он с братом и, получив от него внушение — смело все дело поручить сенату, объявил товарищу, что поступит так, как он заблагорассудит. Дело это, или как новое или уже вышедшее из памяти по давности примеров, быв доложено, обратило на себя внимание сената, ожидавшего борьбы. П. Сципион Африкан сказал: «буде сенат назначит брату его Л. Сципиону провинцию Грецию, то он отправится легатом». Слова эти, выслушанные при общем одобрении, превратили спор. Хотели испытать, полезнее ли будет царю Антиоху побежденный Аннибал, или консулам и легионам Римским победитель Африкан. Тут все сенаторы почти единогласно назначили Сципиону — Грецию, а Лелию — Италию.
2. Вслед за тем преторы распределили между собою по жребию провинции: Л. Аврункулей — город, Кн. Фульвий — чужестранцев, Л. Емилий Регилл — флот, П. Юний Брут — Тусков, М. Туций — Апулию и Бруттиев, К. Атиний — Сицилию. Потом консулу, получившему провинциею Грецию, к войску, которое имел он принять от М. Ацилия (оно заключалось в двух легионах) велено прибавить пеших граждан Римских три тысячи, всадников сто, и союзников Латинского наименования пять тысяч, всадников двести. Прибавлено и то, что консул, по прибытии в провинцию, буде найдет согласным с требованием общественной пользы, может переправиться с войском в Азию. Другому консулу определено все войско: два легиона Римских и союзников Латинского имени пятнадцать тысяч пеших и шесть сот всадников. К. Минуцию велено войско из земли Лигуров (так как он писал, что дело его в провинции уже покончено, и что все племя Лигуров покорилось) перевести в землю Бойев и передать проконсулу П. Корнелию. Из полей, которые взяты за вину у Бойев, побежденных на войне, велено вывести городские легионы, набранные в предшествующем году; они даны претору М. Туццию, а союзников и Латинского племени пеших пятнадцать тысяч, и всадников шестьсот — и ему велено занять Апулию и землю Бруттиев. А Корнелию, претору предшествовавшего года, занимавшему землю Бруттиев с войском, поведено, если так заблагорассудить консул — передать легионы, переправленные в Этолию, М. Ацилию, если только он захочет там остаться; но если Ацилий предпочтет вернуться в Рим, то пусть А. Корнелий с тем войском останется в Этолии. Относительно К. Атиния Лабеона заблагорассудили, чтобы он принял от М. Эмилия провинцию Сицилию и войско, и чтобы он пополнил его, буде признает это нужным, в самой провинции набором двух тысяч пехоты и ста всадников. П. Юний Брут в земле Тусков должен был набрать новое войско — один легион из Римлян и десять тысяч союзников и Латинского племени, и четыреста всадников. Л. Емилий, которого провинция была приморскою, получил приказание принять от претора прошлого года М. Юния двадцать длинных судов и матросов, да и сам должен был набрать тысячу матросов и две тысячи пеших воинов: с этими судами и воинами отправиться в Азию и принять флот от К. Ливия. Преторам обеих Испании и Сардинии продолжена власть на год и оставлены прежние войска. Сицилии и Сардинии в этом году велено выставить двойную десятину хлеба. Сицилийский хлеб велено везти в Этолию к войску; из Сардинии часть в Рим, а часть в Этолию вместе с Сицилийским.
3. Прежде чем консулы отправились в провинции, положено искупить через первосвященников чудесные явления. В Риме храм Юноны Лицинской поражен с неба так, что верх и двери были обезображены. В Путеолах во многих местах стены и ворота поражены молниею, причем два человека лишились жизни. В Нурсии — и это было довольно верно — случился при ясном небе ливень, и тут двое людей свободных потеряли жизнь. Тускуланы извещали, что у них шел дождь землею, а Реатины, что у них на полях мула родила. Когда все что нужно было исполнено, Латинские игры возобновлены вследствие того, что Лаврентийцам жертвенных мяс не дано, как бы следовало. Общее молебствие было также по случаю этих религиозных опасений, а каким богам, то децемвиры объявили, чтоб было совершено на основании указаний священных книг. Десять благородных мужеского пола и десять девиц, все имеющие живыми и отцов, и матерей — допущены к этому жертвоприношению, и децемвиры ночью совершили священные обряды животными, сосущими молоко. П. Корнелий Сципион Африкан, прежде выступления в поход, воздвиг триумфальную арку в Капитолие против дороги, ведущей к нему, с семью позолоченный статуями и двумя конями, а перед триумфальною аркою поставил два мраморных бассейна.
В эти же дни сорок четыре старейшины Этолов — между прочим в числе их находились Дамокрит и брат его — двумя когортами, посланными в Рим М. Ацилием, отведены туда, и брошены в каменоломни. Когортам оттуда возвратиться к войскам отдал приказание консул Л. Корнелий. Послы, пришедшие от царей Египта, Птоломея и Клеопатры, с поздравлением по случаю изгнания из Греции консулом Ацилием царя Антиоха, убеждала: «перевести войско в Азию, так как повсюду распространился ужас не только в Азии, но и в Сирии; а цари Египта готовы исполнить то, что определит сенат». Благодарность воздана царям, а послам приказано дать дары — каждому на четыре тысячи ассов.
4. Л. Корнелий консул, окончив то, что ему нужно было делать в Риме, перед собранием объявил, чтобы воины, которых он сам наберет на пополнение легионов и те, которые находились в земле Бруттиев с пропретором А, Корнелием, все собрались в Брундизий, в Квинтильские Иды. Он же назначил трех себе помощников (легатов): Сек. Дигития, Луц. Апустия, К. Фабриция Лусцина, и они должны были от морского берега со всех сторон суда собирать в Брундизий. Изготовив таким образом все, он отправился из города, облекшись в военную одежду. До пяти тысяч волонтеров из Римских граждан и союзников, выслуживших свой срок службы под начальством П. Африкана, явились к консулу и записались вновь на службу. Около того же времени, когда консул отправился на войну, в самые Аполлинарские игры, перед пятым днем Ид Квинтильских, при ясном небе, среди дня, затмился свет дневной, вследствие того, что луна заслонила собою круг солнца. Л. Эмилий Регилл, которому досталось начальство над флотом, отправился в тоже время. Л. Аврункулею дано от сената поручение — сделать тридцать судов о пяти рядах весел и двадцать о трех, так как была молва, что Антиох после морского сражения готовит несколько больший флот. Этолы, когда послы их воротились с известием, что нет никакой надежды на мир, несмотря на то, что все морское прибрежье их, обращенное к Пелопоннесу, опустошено было Ахейцами, более помня об опасности, чем о понесенном убытке, заняли гору Коракс, для того, чтобы преградить Римлянам путь; да и не сомневались, что они с весны воротятся осаждать Навпакт. Ацилий, зная, что таково ожидание Этолов, лучше предпочел начать дело неожиданное и напасть на Ламию; уже и Филипп довел жителей Ламии почти до крайности, и тут вследствие того самого, что они ничего подобного не опасались, могут быть подавлены невзначай. Выступив из Елатии, он в земле неприятелей около реки Сперхея поставил лагерь; оттуда, ночью двинув знамена, напал на стены со всех сторон кругом.
5. Последовали большой страх и смятение, как обыкновенно бывает в случае неожиданности. Впрочем с большим упорством, чем можно было ожидать, при опасности столь внезапной, осажденные мужеского пола стали отбиваться оружием, а женщины метательные снаряды всякого рода и камни выносили на стены, хотя во многих местах были уже приставлены к стенам лестницы, и город в этот день был защищен. Ацилий, дав знак к отступлению, отвел своих в лагерь почти в половине дня, и тут пищею и отдыхом возобновив силы воинов, прежде чем распустить свой совет, объявил: «чтобы до рассвета были они вооружены и готовы, иначе, как по взятии города, не отведет он их в лагерь». В то же время, как и накануне, он напал во многих местах, и между тем как у жителей города все более обнаруживался недостаток сил, оружия, а в особенности бодрости духа, в продолжении немногих часов он взял город; тут частью распродав, частью разделив добычу, стал собирать мнения что делать после. Никому не заблагорассудились идти к Навпакту, так как Этолы заняли ущелье у Коракса, а для того, чтобы не провести лето в праздности и не дать возможности Этолам пользоваться миром, в котором им отказал сенат — по его бездействию, Ацилий положил напасть на Амфиссу. Из Гераклеи, через Эту, поведено туда войско; когда Ацилий поставил лагерь у стен, то не повсеместным со всех сторон нападением, как у Ламии, но осадными работами решился он приступать к городу. Во многих разом местах был выдвинут стенобитный тур, и когда стены разрушались, то жители не старались ничем противиться такому образу действий, как будто и не припоминая, что в подобных случаях делать. Вся надежда была на оружие и на смелость; частыми вылазками они старались произвести смятение в передовых постах неприятельских и в тех, которые были около машин и осадных работ.
6. Во многих впрочем местах стена была сбита, когда получено известие, что преемник Ацилия, высадив войско в Аполлонии, идет через Епир и Фессалию. С тридцатью тысячами пеших и пятьюстами всадников приближался консул. Уже он прибыл в залив Малиакский и послал вперед в Гипату гонцов с приказанием — сдать город; а когда дан ответ, что ничего они не сделают без декрета общего совета Этолов, то он, дабы не задержала его осада Гипаты, между тем как Амфисса еще не взята, послал вперед брата Африкана, а сам повел войско в Амфиссу. С приближением его жители города, оставив город (во многих местах стена его была уже в развалинах) удалились в крепость, которая, по общему убеждению, была неприступною, все как вооруженные, так и безоружные. Консул стал лагерем почти в шести тысячах шагах оттуда. Тут явились послы Афинян, сначала к П. Сципиону, который, как мы сказали, шел впереди, потом к консулу, прося за Этолов. Снисходительнее ответ получили они от Африкана; он отыскивал благовидного предлога оставить войну с Этолами, желая обратиться в Азию и к царю Антиоху. Он приказал Афинянам не одних Римлян. но и Этолов убедить, что мир надобно предпочесть войне. Поспешно при содействии Афинян, пришло из Гипаты многочисленное посольство Этолов. Надежду на мир усилили в них слова Африкана — к нему к первому они явились — напоминавшего: «что много народов и племен, сначала в Испании, потом в Африке, отдались на его веру; относительно всех их оставил он более доказательств кротости и снисходительности, чем доблести воинской». Дело казалось конченным, а между тем консул, когда к нему явились Этолы, повторил тот же ответь, которым уже раз сенат принудил их бежать. Когда этим ответом, как бы выслушав его в первый раз, поражены были Этолы (видели они, что не было пользы ни в заступничестве Афинян, ни в снисходительном ответе Африкана) и объявили, что они желают об этом предмете посоветоваться со своими.
7. Возвратились в Гипату Этолы, но дело не подвигалось вперед; не было откуда взять тысячу талантов, а, допустив раз полный произвол Римлян, опасались за свою жизнь и безопасность. А потому они распорядились отправить к консулу и к Африкану тех же послов и просить их, буде Римляне на самом деле желают дать мир, а не манить их только, уничтожая последние надежды их несчастных, то пусть они или убавят сумму денег, или примут покорность во всем, не касаясь только личности граждан. Не добились они от консула ни малейших изменений, и это посольство отпущено безо всякого успеха. Последовали за ними Афиняне, и старейшина их посольства, Ехедем, возбудил снова, надежду в утомленных столько раз повторенными отказами Этолах, оплакивавших бесполезными слезами несчастную участь народа. Он присоветовал им просить перемирия на шесть месяцев для того, чтобы иметь возможность отправить послов в Рим: «Отсрочка (так говорил он) ничего не прибавит к теперешним бедствиям, достигшим уже крайнего предела; а, в течение этого промежутка времени, многими неожиданными случаями, могут они быть уменьшены ". По совету Ехедема отправлены прежде послы; сначала они явились к П. Сципиону и через него исхлопотали у консула перемирие на тот срок, на который просили. Сняв осаду Амфиссы, М. Ацилий. передав консулу войско, удалился из провинции; а консул из Амфиссы отправился в Фессалию — для того чтобы вести войско в Азию через Македонию и Фракию. Тут Африкан сказал брату, Л. Сципиону: «одобряю я и путь, тобою избранный, но ведь он зависит вполне от воли Филиппа; если он останется верен союзу с нами, то нам и безопасен будет путь, и он доставит нам припасы и все, что в продолжении долговременного пути необходимо войску для его прокормления и удобств; но если он изменит, то всего менее безопасности найдем мы и во Фракии; а потому прежде всего нужно узнать образ мыслей царя; наилучше достигнуть этого можно, отправив к нему человека, который застал бы его совершенно нечаянно среди приготовлений». Выбран для этого Ти. Семпроний Гракх, в то время пылкий еще юноша; при помощи посланных вперед на подставу коней, он с невероятною быстротою из Амфиссы (откуда был отпущен) достиг Пеллы на третий день. Царь в это время пировал, и был уже порядочно хмелен; такая его беззаботность уничтожила всякое подозрение насчет того, будто бы он затевает что–нибудь новенькое. Гость принят был и тут ласково; на другой день он увидал, что припасы для войска заготовлены в изобилии, что по рекам сделаны мосты, дороги исправлены там, где переход был затруднителен. С донесением об этом Т. Семпроний Гракх, с такою же быстротою, с какою сюда прибыл, встретил консула в Тавмаке. Вследствие этого войско обрадованное и верным образом обнадеженное — прибыл в Македонию на все готовое. По вступлении Римлян царь и встретил, и провожал с почестями, его достойными. При этом обнаружил он не мало ловкости и уменья жить с людьми, чем и заслужил себе хорошее мнение Африкана, человека во всех отношениях превосходного и не нечувствительного к удобствам жизни, лишь бы без роскоши. Таким образом войско Римское не через Македонию только, но и через Фракию, прошло к Геллеспонту, сопровождаемое Филиппом, приготовившим все нужное.
8. Антиох, после морской битвы у Корика, имея перед собою всю зиму свободною на приготовления морские и сухопутные, посвятил особенное внимание на исправление флота в виду, как бы не утратить господства на море. Припоминая он и то, что побежден при отсутствии Родосского флота; а при участии и его (на вторичное же его отсутствие рассчитывать более нельзя было) в сражении, необходимо было бы Антиоху еще значительно большее число судов, чтобы быть в уровень с противником силами и величиною флота.» Вследствие этих соображений он отправил Аннибала в Сирию привести суда Финикийские, а Поликсениду повелел тем старательнее, чем не удачнее был исход сражения, те суда, которые уже были, исправить и изготовить новые. Сам он зимовал во Фригии, собирая со всех сторон вспомогательные войска; он послах даже в Галлогрецию. В то время жители её были воинственнее; они сохранили характер Галлов, так как еще не выродился их корень. Сына Селевка он оставил в Эолиде с войском — удерживать в повиновении приморские города; на них старались действовать с одной стороны Евмен от Пергама, а от Фокеи и Еритрийцев Римляне. Флот Римский, как мы уже выше сказали, зимовал у Кан. Туда, почти в половине зимы, прибыл царь Евмен с двумя тысячами пеших и сотнею конных. Он сказал, что можно отогнать значительную добычу с неприятельского поля, в окрестностях Тиатиры, убеждениями своими склонил Ливия — послать с ним пять тысяч воинов. Этот отряд в течение немногих дней получил огромную добычу.
9. Между тем в Фокеи вспыхнуло возмущение, так как некоторые старались расположить умы черни в пользу Антиоха. В тягость казалась им зимовка судов; тяжела и контрибуция, по которой им велено было заготовить пятьсот тог и столько же туник. Тяжек был и недостаток хлеба, и по этой причине удалились отсюда и флот и войска Римлян. Тут легко стало на душе людей той партии, которые народ речами в собраниях тянули к Антиоху. Сенат и лучшие люди были того мнения, что надобно устоять в союзе с Римлянами; советовавшие же отпасть от них, имели более влияния на чернь. Родосцы тем усерднее теперь, чем медленнее действовали в прошедшем году, с наступлением весеннего равноденствия, того же Павзитрата, начальника флота, отправили с тридцатью шестью судами. Уже Ливий от Кан с тридцатью кораблями и семью квадриремами, приведенными лично царем Евменом, двинулся к Геллеспонту заготовить все нужное для переправы войска, которого прибытие ожидалось сухим путем. Он сначала завел флот в порт, называемый Ахейским: отсюда он взошел на Илион и принесши жертву Минерве, выслушал благосклонно соседние посольства из Елеунта, Дардана и Ретея; они отдавали свои города в полное его распоряжение. Отсюда он поплыл к Геллеспонтскому проливу и, оставив десять судов перед Абидосом для наблюдения, с остальным флотом переправился в Европу для нападения на Сестос. Уже вооруженные воины подходили к стенам, когда Галлы фанатики сначала в торжественной одежде выбежали перед ворота; потом они напомнили, что, будучи служителями Матери Богов, они явились просить Римлян — пощадить стены и город. Никто из Галлов не потерпели ни малейшего оскорбления; вслед за тем вышел весь сенат с должностными лицами — для передачи города. Отсюда флот отправился в Абидос; тут Ливий, посредством переговоров старался выпытать расположение умов жителей, и не получая от них миролюбивого ответа, стал готовиться к нападению.
10. Между тем как это происходило у Геллеспонта, Поликсенидас, царский префект, — он был Родосский изгнанник — услыхав, что флот его бывших соотечественников уже отплыл, и что префект Павзистрат выражался о нем передо всеми гордо и презрительно, стал питать против него особенно сильное негодование в душе, и желание опровергнуть делом его величавые слова. Послал он к нему человека, и ему известного, сказать: сон Павзистрату и отечеству будет очень полезен, если только дадут ему возможность и Павзистрат захочет ему возвратить отечество». Павзистрат, удивленный, как это может случиться, дал со своей стороны слово посланцу, просившему его заверения — или сделать вместе дело, или молчать о нем. Тогда посол Павзистрата сказал: «Поликсенидас передаст ему царский флот или весь или большую его часть; в награду же за такую услугу он просит одного, позволения вернуться в отечество. Важность обещанного была такова, что нельзя было ни верить ему вполне, ни пренебречь таким предложением. Павзистрат отправился в Панорм — Самоской земли, и тут остановился — разузнать хорошенько дело, которое нечаянно было предложено. И с той, и с другой стороны бегали гонцы, и Павзистрат поверил не прежде, как Поликсенидас, в присутствии его посланца, написал своею рукою, что он исполнит то, что обещал, и послал к нему дощечки (письмо), скрепленные его печатью. С таким ручательством Павзистрат уже думал держать в своих руках изменника: не предполагал он возможности для человека, живущего под властью царя, скреплять собственною же рукою свидетельство против него самого. Вслед за тем придумали и образ приведения в действие мнимой измены; Полпвсенидас сказал: «что он оставит всякого рода приготовления — не будет иметь при флоте в большом числе ни гребцов, ни матросов; вытащит он на берег некоторые суда под предлогом починки, а другие отпустит в соседние порты; немного их будет он держать в море перед портом Ефесским и их то он, если потребуют обстоятельства, пустит в сражение». Павзистрат, слыша, какое нерадение во всем обещался иметь Поликсенидас относительно своего флота, немедленно и сам выказал такое же. Часть судов отправил он в Галикарнас — привезти оттуда припасов, а часть в Самос к городу; он хотел изготовиться к тому времени, когда должен был получить от изменника сигнал к нападению. Поликсенидас старался завлечь его далее в заблуждение притворством; некоторые суда вытащил на берег и, как бы желая и с другими сделать тоже, оправил верфи. Гребцов с зимних квартир не призывал в Ефес, а собрал тайком в Магнезии.
11. Случилось, что один воин Антиоха, пришедший в Самос по своему частному делу, был схвачен как шпион и приведен к префекту в Панорм. На вопрос, что делается в Ефесе, неизвестно, под влиянием ли страха, или недовольно чистосердечной верности к своим, он все открыл: что флот готовый и снаряженный стоит на пристани, а все гребцы усланы в Магнезию к Сипилу; весьма немного судов вытащено на берег и находится на верфях, а вообще флот устраивается с такою заботливостью, как никогда. Но этому показанию не дали веры, до того ум главного начальника ослеплен был заблуждением и пустою надеждою. Поликсенидас, изготовив все как следует, ночью призвал гребцов из Магнезии и поспешно спустив в воду суда, вытащенные было на берег и день провел не столько в приготовлениях, сколько не желая, чтобы видели отправление флота. После захода солнечного выступил он с семидесятого крытыми судами, при противном ветре, и перед рассветом он прибыл в порт Пигела. Тут по той причине, что и прежде, он день провел спокойно, а ночью переправился на ближайший берег Самоской земли. Здесь он приказал Никандру, какому–то начальнику пиратов, с пятью крытыми судами отправиться в Палинур, и оттуда вооруженных воинов, самым близким, какой только есть, путем вести в Панорм в тыл неприятелей, а сам между тем, разделив флот для того, чтобы и с той, и с другой стороны, захватить устье порта, пошел на Панорм. Павзистрат сначала смутился было немного от неожиданного случая, но потом, воин старый, скоро оправился духом и соображая, что он с большим успехом может действовать против неприятеля с суши, чем с моря, повел вооруженных воинов двумя отрядами к перешейкам, которые, изгибаясь в виде рогов, образуют порт; оттуда, действуя с двух сторон летательными орудиями, легко было, по его мнению, прогнать неприятеля. Этот план действий расстроен был появлением Никандра с сухого пути; вдруг переменив намерение, Павзистрат приказывает всем садиться на суда. Тут произошло сильное смятение и между воинами и матросами; они как бы спасались бегством на суда, видя, что разом окружены и с моря и с суши. Павзистрат, видя только один путь к спасению, если ему удастся проложить путь через устье порта и прорваться в открытое море, когда заметил, что его войны сели на суда, сам первый устремился к устью порта всею силою весел; уже он миновал было устье порта, когда Поликсенидас окружил его корабль тремя квинкверемами: поражаемый медными носами судов, корабль Павзистрата стал тонуть, а бывшие на палубе его защитники засыпаны стрелами; в числе их убит и Павзистрат, храбро сражаясь. Остальные суда захвачены: одни вне порта, другие внутри его, а некоторые взяты Никандром в ту минуту, когда старались отчалить от берега. Ушли только пять Родосских судов с двумя Кооскими; они проложили себе путь среди тесно стоявших судов угрозою сверкавшего пламени: на двух длинных шестах, далеко выдававшихся за нос судна в железных котлах, они несли впереди себя сильно пылавший огонь. Еритрейские триремы, недалеко от Самоса встретив бегущими те суда Родосские, на помощь которым они шли, направили путь в Геллеспонт к Римлянам. Около этого же времени Селевк взял Фокею изменою: одни ворота были отворены стражами, и к нему же отпали Циме и другие города этого прибрежья под влиянием страха.
12. Между тем как это происходило в Эолиде, Абидос, в продолжении нескольких дней выдерживал осаду, царский гарнизон защищал стены; но когда все уже достаточно утомились, то с дозволения Филота. начальника гарнизона, должностные лица города вступили в переговоры с Ливием относительно условий сдачи ему города. Дело шло в оттяжку через то, что не сходились на том условии — царских воинов выпустить из города с оружием в руках или безоружных. Между тем как толковали об этом, пришло известие о поражении Родосцев, и благоприятный случай действовать упущен из рук. Ливий, опасаясь, как бы Поликсенидас, ободренный такою удачею, не подавил бы флот, находившийся у Кан, немедленно покинув осаду Абидоса и наблюдение за Геллеспонтом, спустил суда, вытащенные на берег у Кан; Евмен прибыл в Елею. Ливий со всем флотом — к которому присоединил две триремы Мителенских, пошел в Фокее. Слыша, что этот город защищен сильным царским гарнизоном, и что не вдалеке находится лагерь Селевка, он опустошил морской берег и добычу, заключавшуюся преимущественно в пленных людях поспешно посадил на суда, и подождав только немного, чтобы дать возможность Евмену настигнуть его с флотом, он вознамерился идти к Самосу. На Родосцев постигшее их несчастье, сначала нагнало страх и вместе причинило им большое горе. Не говоря уже о потере судов и воинов, утратили они весь цвет, всю силу своей молодежи; многие, знатные лица последовали между прочим влиянию Пизистрата, которое и не незаслуженно было весьма значительным между его соотечественниками. Но вследствие того обстоятельства, что они сделались жертвою обмана и притом — что особенно сильно действовало — от своего же земляка, горе перешло в сильное раздражение. Немедленно десять судов, а через несколько дней еще десять отправили, вверив начальство Евдаму: хотя он воинскими дарованиями был далеко не родня Пизистрату, но был осторожнее его именно потому, что уступал ему в способностях. Римляне и царь Евмен с флотом пристали сначала к Еритрее; тут промедлив одну ночь, на другой день прибыл к Корину, перешейку Тейскому. Когда они оттуда хотели перебраться в ближайшую часть Самоской земли, не дожидаясь восхода солнца, по которому моряки могли бы судить о погоде, пустились на удачу, какая бы случилась. На середине пути ветер перешел к северу, усилится, и суда начало разбрасывать по расходившемуся от бури морю.
13. Поликсенидас, полагая, что неприятели отправятся в Самос — соединиться там с Родосским флотом, вышел из Ефеса и сначала остановился у Мионнеза; потом он перешел к так называемому Макрису острову с целью суда, какие могли бы отстать от флота идущего мимо — захватить или при случае ударить на арьергард. Видя же, что флот рассеян бурею, сначала он было полагал случай этот благоприятным для нападения, но потом когда ветер все усиливался и катил уже громадные волны, понимая, что невозможно ему теперь достигнуть неприятеля, переправился в острову Еталии с целью на другой день атаковать суда, когда они будут собираться в Самос из открытого моря. Малая часть Римлян при наступлении ночи вошла в опустевший порт Самосский, а остальной флот, в продолжении всей ночи перебрасываемый волнами, ушел в тот же порт. Узнав от поселян, что флот неприятельский стоить у Эталии, собрали совет — немедленно ли дать сражение, или ожидать Родосского флота. Дело отложено — так заблагорассудилось всем, и флот удалился в Корину, откуда пришел. И Поликсенидас, простояв по–пустому, вернулся в Ефес. Тогда Римские суда по морю, свободному от неприятелей, переправились в Самос; туда же прибыл через несколько дней и Родосский флот. В доказательство, что его–то именно и дожидались, немедленно отправились к Ефесу с тем, чтобы или дать морское сражение, или если неприятель от него откажется (а это было весьма важно по влиянию на умы союзников), то вынудят они от него доказательство трусости. Против устья порта остановились, выстроив суда в боевом порядке; но так как никто не выходил на встречу, то флот разделен на две части: одна осталась в открытом море на якоре у входа в порт, а другая высадила воинов на берег. На них, уже гнавших огромную добычу по полю, на далекое пространство опустошенному, Македонянин Андроник, находившийся с гарнизоном в Ефесе, сделал нападение, когда они уже приближались к стенам и, отобрав у них большую часть добычи, прогнал к морю и судам. На другой день поставив засаду почти на половине пути, Римляне пошли строем к городу с целью вызвать из него Македонян; но потом опасение, как бы им ни подготовили засады, заставило их передумать и возвратиться к судам. Видя, что неприятель и на море, и на суше избегает борьбы, флот явился в Самос, откуда прибыл. Отсюда претор послал две, союзных из Италии, триремы с префектом Епикратом Родосским оберегать пролив Кефаленский: непроходимым от морских разбоев сделал его Лакедемонянин Гибристас с молодежью Кефалонян и море уже было недоступно для подвозов из Италии.
14. В Пирее Епикрат встретил Л. Эмилия Регилла, пришедшего принять начальство над флотом; он, услыхав о поражении Родосцев, и имея при себе только две квинкверемы, Епикрата с четырьмя судами отвел с собою и Азию; последовали за ними открытые суда Афинян; но Эгейскому морю переправился он в Хиос. Туда же прибыл ночью в непогоду Тимазикрат Родосский с двумя квадриремами. Будучи приведен к Емилию, он объяснил, что послан сюда для безопасности, так как в этой части моря стали перехватывать транспортные суда — царские корабли, набегая часто от Геллеспонта и Абидоса. Когда Емилий переправился из Хиоса в Самос, встретили его две Родосские квадриремы, посланные к нему на встречу Ливием, и царь Евмен с двумя квинкверемами. По прибытии в Самос, Эмилий, приняв флот от Ливия, и совершив по уставу обычные жертвоприношения, созвал совет. Тут К, Ливий — первый он был спрошен о мнении — сказал: «никто не в состоянии подать лучшего совета, как высказав то, как бы он поступил сам, будь он на месте того, кому советует. Имел он намерение с целым флотом идти к Ефесу и вести транспортные суда, нагрузив их большим количеством хряща и песку, и там их затопить при входе в порт. И тем легче будет заградить в него вход, что он похож на реку, длинен, узок и мелок; таким образом отнимет он у неприятеля возможность действовать в открытом море, и флот для него сделает безопасным.
15. Мнение это не вызвало ничьего одобрения; а царь Евмен спросил: «что же далее? Положим, что мы, затопив суда, загородим выход в море, тогда, свободно располагая флотом, пойдем ли мы подавать помощь союзникам и ужас вселять в неприятелей? Иди по–прежнему с целым флотом будем стоять перед портом? Если мы уйдем, то можем ли сомневаться, что неприятель вытащит затопленные тяжести, и с меньшим трудом очистит себе выход, чем нам стоило его загородить? А если нам все таки нужно остаться, то что же толку — загородить порт? Напротив! Неприятель, пользуясь портом, вполне безопасным и городом из самых богатых, так как Азия доставляет все в избытке, проведет лето в покое; а Римляне, оставаясь в открытом море жертвою всех бурь и непогод, во всем терпя нужду, будут постоянно в наблюдательном положении; сами они себя больше свяжут и себе помешают — предпринять что–либо против неприятеля, чем неприятеля удержат взаперти». Евдам, начальник Родосского флота, более обнаружил, что мнение Ливии ему не нравится, чем сказал, как по его убеждению, следует поступить. Епикрат Родосский подал мнение такое: «Оставив на этот раз Ефес, отправить часть судов в Ливию и присоединить к своему союзу Патару, столицу этого народа. В двух отношениях это принесет пользу: и Родосцы, когда берег, насупротив их лежащий, будет умиротворен, могут сосредоточить все свои силы на войну с Антиохом: да и флоту, который может быть собран в Ливии, преградится путь к соединению с Поликсенидом». Эго мнение произвело особенно сильное впечатление: впрочем положено — Региллу со всем флотом подойти к Ефесскому порту для того, чтобы навести ужас на неприятеля.
16. Кн. Ливий с двумя Римскими квинкверемами и четырьмя Родосскими квадриремами, с двумя беспалубными судами Смирнскими, послан в Ликию; прежде ему велено зайти в Родос и о всем посоветоваться с его жителями. Города, мимо коих он плыл: Милет, Минд, Галикарнас, Кой, Книд с усердием выполнили все, что от них требовалось. Как только прибыл в Родос Ливий, то объяснил им вместе — и по какому делу он прислан, испросил у них совета. Получив общее одобрение и присоединив три квадриремы к флоту, у него находившемуся, он поплыл в Патару. Сначала попутный ветер гнал прямо к городу, и надеялись успешно действовать, пользуясь первым впечатлением ужаса. Но ветер вдруг стал вертеть со всех сторон, море начало волноваться сомнительным образом; успели впрочем Римляне с судами причалить к земле; но и вблизи от города небезопасна была стоянка, да и держаться в открытом море перед устьем порта было невозможно: наступила ночь, да и море было непокойно. Проплыв Патару, Римский флот вошел в порт Феникунтский, находившийся оттуда в расстоянии двух миль: судам здесь не угрожала опасность со стороны моря, но над портом подымались высокие скалы; их поспешно заняли горожане, взяв Царевых воинов, находившихся в гарнизоне; против них Ливий, несмотря на то, что местность была неровная и для движения затрудительная, послал вспомогательных воинов Иссейских и легко вооруженных воинов из Смирны. Сначала, пока дело ограничивалось бросанием дротиков, и при их малочисленности легкими набегами, скорее происходили стычки, чем правильное сражение — выдерживали нападение; но когда из города воинов все прибавлялось, и появились почти все силы неприятеля, страх овладел Ливием, как бы его вспомогательные воины не были окружены и как бы самим судам не грозила опасность со стороны твердой земли; тут он не только воинов, но и матросов и всех гребцов ввел в дело, вооружив их чем кто мог действовать, И тогда сражение было долго нерешительное, в общей схватке пали не только несколько воинов, но и Л. Апустий. Наконец Ликийцы обращены в полное бегство и сбиты в город, да и Римляне вернулись к судам с победою, стоившею и для них крови. Оттуда они отправились в Телмисикскому заливу: один берег его принадлежит Ликии, а другой Карии; оставлено намерение произвести снова нападение на Патару, и Родосцы отпущены домой. Ливий, проплыв мимо берегов Азии, переправился в Грецию с тем, чтобы, по свидании с Сципионами, находившимися в то время около Фессалии, переправиться в Италию.
17. Эмилий, узнав, что план действовать на Ликию, оставлен и Ливий отправился в Италию — и сам от Ефеса вынужден был воротиться в Самос прогнанный бурею — считал за позор, что попытка на Патару не удалась, и потому решился отправиться туда со всем флотом и напасть на город всеми силами. Проплыв мимо Милета и остального союзного прибрежья, произвел он высадку у Иасса в Баргилетийском заливе. Город был занят царским гарнизоном: Римляне неприязненно опустошили его окрестности. Вслед за тем отправлены послы — разведать посредством переговоров расположение умов главнейших лиц и сановников. Получив ответ, что от них ничего не зависит, Емилий повел воинов к атаке города. Изгнанники Иассейцев находились в войске Римлян; все они, а их было не мало, пристали к Родосцам и стали умолять их: «не допустить до гибели без вины город, им соседственный и родственный. Если они сами изгнанники, то виною в том только верность к Римлянам. Оставшиеся в городе подпали тому же насилию царских воинов, которое было причиною их изгнания. У всех Иассейцев одно на уме — как бы избежать рабства царю». Родосцы, уступая просьбам — они и царя Евмена присоединили к себе — припоминая с одной стороны родственные связи, с другой сострадая над судьбою города, в котором засел царский гарнизон, успели в том, что нападение оставлено. Оттуда двинулись мимо замиренных мест и, плыв вдоль берегов Азии, прибыли в Лориму (порт этот находился насупротив Родоса). Тут–то начались сперва тайные толки между военных трибунов, а потом они достигли слуха самого Емилия: уведен его флот от Ефеса, от самой настоящей войны: теперь неприятель, оставшийся в тылу свободным, может безнаказанно производить все покушения на столькие близкие союзные города. Подействовали эти толки на Емилия, позвал он Родосцев и спросил их: в гавани Патары может ли поместиться весь флот? Получив отрицательный ответ, и вместе основательный повод оставить предприятие, он отвел суда в Самос.
18. Около этого же времени Селевк, сын Антиоха, в продолжение всего зимнего времени, держал войска в Еолиде, частью подавая помощь союзникам, частью опустошая земли тех, которых не мог вовлечь в союз, решился перейти в области царя Евмена, между тем как тот вдали от дома с Римлянами и Родосцами нападал на Ликийское прибрежье. Сначала он неприязненно подступил к Елее, но не стал осаждать этот город, а предав поля его опустошению, двинулся атаковать Пергам, столицу и самый крепкий пункт царства. Сначала Аттал, поставив впереди города сторожевые отряды, атаками конницы и легко–вооруженных воинов, более затрагивал неприятеля, чем задерживал его. Наконец, испытав в небольших схватках, что он ни в каком отношении не может равняться силами, удалился внутрь стен городских, и тут началась осада. Почти в то же время Антиох, выступив из Апамеи, сначала у Сард, а потом не далеко от лагеря Селевка, у истоков реки Каика расположился постоянным лагерем с большим войском, представлявшим смесь разных народов; но грознее всех были четыре тысячи Галлов, состоявших на жалованьи. Их, присоединив к ним других воинов, он послал опустошать в разных местах Пергамскую область. Когда об этом получено известие в Самосе, то сначала Евмен, отозванный войною, происходившею у него дома, с флотом пошел к Елее; здесь уже готовы были налегке воины пешие и конные; обеспеченный их содействием, Евмен отправился в Пергам, прежде чем неприятели услыхали об этом и предприняли движение. Тут опят начались легкие стычки набегами; Евмен явно уклонился решить дело одним ударом. Через несколько дней прибыли из Самоса в Елей флоты Римский и Родосский на помощь царю. Антиох получив известие, что они высадили войска в Елее, и что столько флотов собралось в один порт, и в тоже время услыхав что консул с войском уже находится в Македонии и делаются приготовления в переправе через Геллеспонт, заблагорассудил, что теперь самое время толковать о мире, пока он еще не подвергся одновременному нападению с моря и суши; он занял лагерем один холм насупротив Елей. Оставив тут все пешие войска, он с конницею (было у него шесть тысяч всадников) спустился в равнину под самые стены Елей и отправил к Емилию герольда, изъявляя желание толковать о мире.
19. Емилий пригласил Евмена из Пергама, призвал Родосцев и имел с ними совет. Родосцы не брезгали миром; Евмен же сказал: «мало будет чести в это время толковать о мире, да и невозможно тем положить конец делу; честно ли будет нам — продолжал он — запертым в стенах и осажденным, принять условия мира? Да и какую силу будет иметь этот мир, если он будет заключен без консула, без дозволения сената, без утверждения народа Римского? Спрошу я тебя: заключив мир, вернешься ли ты тотчас в Италию и уведешь с собою флот и войско? Или будешь ты дожидаться, что относительно этого дела будет угодно консулу, каково будет мнение сената и повеление народа Римского? Следовательно, необходимо тебе во всяком случае оставаться в Азии, а между тем войска, по прекращении войны, нужно будет снова отвести на зимние квартиры, где они, требуя продовольствия, истощат союзников; потом (если так заблагорассудится тем, у кого власть) придется нам починать войну сызнова; а между тем мы, при таком ходе дел, не откладывая ничего в долгий ящик, можем, если богам то будет угодно, окончить войну до наступления зимы». Это мнение одержало верх, и Антиох получил ответ, что о мире нельзя толковать до прибытия консула. Тогда Антиох, видя неудачу своей попытки помириться, предал опустошению сначала Елеенскую, потом Пергамскую область, оставил там сына Селевка, а сам неприязненно прошел Адрамиттейскую область, и пришел в обильное поле, называемое Тебес, поле, прославленное в стихах Гомера; ни в одном месте Азии волны царя не получали еще такой значительной добычи. Тут же на защиту города, оплывя Адрамиттей на судах, пришли Емилий и Евмен.
20. Случилось, что в то же время пришли в Елею из Ахайи тысячу пеших воинов с сотнею всадников; всеми этими войсками начальствовал Диофан. Когда они вышли на берег, то, высланные на встречу Атталом, люди отвели их ночью в Пергам. То были все воины заслуженные и опытные, а вождь их — ученик Филопемена, лучшего в то время Греческого полководца. Два дня провели они как для того, чтобы дать отдохнуть и людям и коням, так и для осмотра неприятельских постов, в каких местах и в какое время они показывались и удалялись. Почти к подошве холма, на котором находился город, подходили царские воины; таким образом полная им воля была опустошать с тылу, так как из города никто не делал вылазок, даже и на передовые посты и издали не бросали дротиков. После того, как жители раз заперлись в стены под влиянием ужаса, царские воины стали питать к ним пренебрежение, а вследствие этого стали нерадивы: большая часть воинов не седлали и не взнуздывали коней. Оставив немногих у оружия и рядов, прочие расходились по всему полю: частью занимались свойственными юношеству играми и забавами, частью вкушали пищу под тенью деревьев, а некоторые предавались даже сну. Все это видел Диофан с возвышенной части Пергама, он велел своим взять оружие и быть готовым исполнить то, что им прикажут, а сам отправляется к Атталу и говорит, что хочет сделать покушение на неприятельские посты. С трудом дозволил это Аттал, зная, что сотне всадников придется иметь дело с шестьюстами, и тысяче пеших воинов с четырьмя тысячами. Выйдя за ворота, Диофан остановился недалеко от неприятельского поста, дожидаясь случая. Все находившиеся в Пергаме, считали это со стороны Диофана более безрассудством, чем смелостью. Неприятель сначала было обратил на него внимание, но видя, что он не двигается, ничего не переменил из свойственной ему беспечности, и даже посмеивался над малочисленностью противников. Диофан несколько время держал своих спокойными, выведя их как будто только посмотреть; а когда он увидал, что неприятельские воины разошлись из рядов, то, отдав приказание следовать за собою и пешим воинам как можно поспешнее, сам первый между всадников со своим отрядом, во всю сколько было возможно лошадиную прыть, при общих криках, как пеших, так и конных воинов, бросился совершенно неожиданно на передовые посты неприятельские. Не только люди, но и кони были испуганы; разорвав поводья, они произвели смятение и замешательство. Только немногие лошади остались на своих местах, не чувствуя страха, но и тех не было возможности ни оседлать ни взнуздать, ни сесть на них при ужасе, распространенном Ахейцами, далеко не соответствовавшем их численности. Пешие воины, в порядке уже приготовленные, напали на рассеявшихся по оплошности и почти полусонных: по всему полю преследовали и убивали бегущих. Диофан преследовал рассеявшегося неприятеля до тех пор, пока считал это для себя безопасным; большую честь стяжал он Ахейскому народу (со стен Пергама смотрели на бой не только муцины, но и женщины) и потом воротился защищать город.
21. На другой день царские передовые отряды, в большем благоустройстве и порядке, в пятистах шагах далее от города расположились лагерем, и Ахейцы почти в то же время выступили на прежнюю позицию. В продолжении многих часов и те, и другие внимательно ожидали нападения, как долженствовавшего непременно последовать; а когда солнце было уже близко к закату и время было воротиться в лагерь, то царские воины, взяв знамена, стали уходить строем, расположенным удобнее для движения, чем для сопротивления. Диофан стоял спокойно, пока они были в виду; потом с такою же, как накануне, быстротою ударил на последние ряды, и причинил опять столько страха и смятения, что никто не остановился для сопротивления, между тем как он поражал тыл: в смятении, с трудом даже оставаясь в правильных рядах, сбиты они в лагерь. Такая смелость Ахейцев заставила Селевка удалиться из Пергамской области; а Антиох услыхав, что Римляне и Евмен пришли для защиты Адрамиттея, оставил этот город в покое, опустошив только поля. Вслед за тем он завоевал Перею, поселение Мителенцев; Коттон, Корилен, Афродизии и Крене взяты первым нападением; оттуда он возвратился в Сарды, через Тиатиру. Селевк, оставаясь на морском прибрежье, был для одних ужасом, а для других защитою. Римский флот, вместе с Евменом и Родосцами, отправился сначала в Митилен, а оттуда назад в Елею, откуда сначала выступил. Идя далее в Фокею, пристали они к острову, называемому Бакхий (он возвышается над городом Фокейцев) и разграбив открытою силою храмы (этот остров был отлично украшен храмами и статуями, которых они доселе не касались) перешли к самому городу. Разделясь на части, приступили они к нему с разных сторон, но убедились, что без осадных работ, одними оружием и лестницами взять его невозможно. Как только вошел в город, посланный Антиохом, вооруженный отряд в три тысячи человек, то немедленно, прекратив нападение, флот удалился к острову, не сделав другого вреда, кроме опустошив неприятельскую область около города.
22. Заблагорассудили Евмена отпустить отсюда домой, и заготовить консулу и войску все, что необходимо для перехода через Геллеспонт. Римскому и Родосскому флоту положено воротиться в Самос и находиться там настороже, как бы Поликсенид не тронулся от Ефеса. Царь воротился в Елею, а Римляне и Родосцы в Самос; тут умер М. Емилий, брат претора. Родосцы, отдав с надлежащею почестью последний долг покойному, выступили против флота, о движении которого из Сирии был слух, с тринадцатью своими судами и двумя квинкверемами: одною из Коса, другою из Книда — к Родосу, чтобы быть там в наблюдательном положении. За два дня ранее, чем Евдам пришел с флотом от Самоса, тринадцать судов, из Родоса высланных с префектом Памфилидом против того же Сирийского флота — взяв с собою четыре судна, стоявших для прикрытия Карии, освободили от осады Дедалу и некоторые другие укрепления Переи, на которые напали было царские войска. Заблагорассудили Евдаму выступить немедленно. Ему прибавлено, к имевшемуся у него флоту, шесть открытых судов; при движении, сколько возможно более поспешном, он настиг флот, выступивший прежде, у порта, называемого Мегисте. Оттуда соединясь вместе, прибыли они к Фазелиде, и сочли за лучшее — дожидаться здесь неприятеля.
23. Фазелид находится на границе Ликии и Памфилии, далеко выдается он в море и плывущим из Киликии в Родос, он прежде всего открывается глазам, и далеко видно из него суда. Тем скорее предпочли это место для встречи здесь неприятельского флота. Впрочем не предвидели, что местность и сама по себе нездорова, а особенно в то время года (была уже почти середина лета); вследствие необыкновенных испарений, начало много народу заболевать, преимущественно гребцов. Опасаясь поветрия, и проплыв мимо Памфилийского залива, пристали с флотом к реке Евримедонту и услыхали от Аспендийцев, что неприятель находится у Сиды. Медленно плыли царские воины в неблагоприятное для них время Етесийских ветров, когда почти постоянно дуют они от Северо–запада. У Родосцев было тридцать две квадриремы и четыре триремы. Царский флот заключал в себе тридцать семь судов большего размера: у него было три гептеры (суда о семи рядах весел) и четыре гексеры (о шести рядах); кроме того было десять трирем. О присутствии неприятелей узнали они с какой–то сторожевой башни. И тот, и другой флот на другой день выступил на рассвете из порта, как бы намереваясь дать сражение. Когда Родосцы обошли мыс, выдающийся от Сиды в море, тотчас были усмотрены неприятелем, и сами его увидали. В царском флоте левым крылом, выходившим в открытое море, начальствовал Аннибал, а правым Аполлоний, один из имевших право носить порфиру. Родосцы шли длинным строем впереди был преторский корабль Евдама, а замыкал ряд Хариклит; Памфилидас начальствовал над серединою флота. Евдам, видя неприятельский флот устроенным в боевом порядке и готовим к сражению, и сам выступил в открытое море, и за тем отдал приказание следовавшим за ним судам в том же порядке, как они были, становиться вряд; при этом сначала произошло замешательство: и сам Евдам не так далеко выступил в море, чтобы все суда могли поместиться в линию до берега, да и сам он второпях с пятью только судами наткнулся преждевременно на Аннибала; остальные суда, получив приказание становиться в линию, за ним не последовали. Последним судам не осталось вовсе места к берегу: между тем как они находились в замешательстве, уже на правом крыле завязалось сражение с Аннибалом.
24. Но в самое короткое время, и превосходное устройство судов, и знание морского дела не замедлили уничтожить в Родосцах чувство страха. И суда, быстро подавшись в море, очистили место к берегу следовавшим за ними; а которое стыкалось носом с неприятельским кораблем, то или ломало у него переднюю часть, или оттирало весла, или миновав его в свободные между судов промежутки, всею силою ударяло на заднюю часть. Наиболее ужаса произвело то, когда царская Гептерис первым ударом гораздо меньшего Родосского судна затоплена: не было уже никакого сомнения насчет того, что правое неприятельское крыло готово обратиться в бегство. Между тем в открытом море Аннибал теснил численностью судов Евдама, превосходившего его далеко во всех прочих отношениях, и окружил бы Евдама, если бы тот не поднял на своем преторском корабле сигнал, которым разошедшиеся суда собираются в одно место; тогда все суда, одержавшие уже победу на правом крыле, поспешили на помощь своим. Тут и Аннибал, и все при нем находившиеся суда обратились в бегство: их и догнать не могли Родосцы, так как их гребцы были большою частью нездоровы, и потому скоро уставали. Остановись в открытом море, они подкрепили силы пищею. Евдам, видя как неприятель удалялся, таща на буксире беспалубных судов свои обломанные и изуродованные корабли — немного более двадцати осталось неповрежденных — с башни преторского корабля, при общем молчании, воскликнул: «встаньте и посмотрите на приятное для глаз зрелище». Все встали и, видя замешательство и бегство неприятелей, почти единодушно воскликнули, что нужно преследовать. Самого Евдама корабль во многих местах был поврежден ударами; приказал он Памфилиду и Хариклиту преследовать неприятеля, пока они сочтут это безопасным. Несколько времени гнались они за ним, но когда Аннибал стал приближаться к берегу, опасаясь как бы ветер не загнал их во владения неприятельские, вернулись к Евдаму; с трудом дотащили в Фазелиду взятую Гептеру, ту самую, которая поражена первым ударом. За тем воротились они в Родос, не столько радуясь победе, сколько обвиняя друг друга, что не затопили и не взяли всего неприятельского флота, между тем как будто бы они могли это сделать. Аннибал, пораженный одним неудачным сражением, не смел тогда уже и плыть мимо берега Ликии, между тем, как он прежде всего хотел соединиться со старым царским флотом; а чтобы его до этого не допустить, Родосцы послали к Патаре и порту Мегисту Хариклита с двадцатью военными судами. Евдаму было приказано с семью большими судами из того флота, которым он начальствовал, возвратиться в Самос к Римлянам, с тем, чтобы он всею силою своих советов и убеждений, склонял Римлян напасть на Патару.
25. Большую радость Римлянам принесли: сначала вестник о победе, а потом прибытие Родосцев. Ясно было, что Родосцы, раз свободные от своих опасений, на просторе сделают безопасными все моря этого края. Но движение Антиоха от Сард воспрепятствовало удалению сил, прикрывавших Ионию и Эолиду; иначе приморские города могли быть порабощены. Памфилида послали с четырьмя крытыми судами к тому флоту, который находился около Патары. Антиох не только собирал к себе вооруженные отряды городов, находившихся вблизи от него, но и отправил письмо и послов к Прузию, царю Вифинии; через них он горько жаловался на переход Римлян в Азию: «пришли они на гибель всех царств и на то, чтобы нигде на земном шаре не было другого владычества кроме Римского. Филипп и Набис уже сделались их жертвою, теперь очередь за ним третьим; чем кто ближе к порабощенному, тем скорее доходит до него этот всепожирающий пожар. И его в Вифинии не замедлит коснуться очередь, как только Евмен подчинится добровольному рабству». Эти убеждения произвели впечатление на Прузия, но письма консула Сципиона, а еще более брата его Африкана, уничтожили зарождавшееся было подозрение. Он кроме того, что напомнил постоянную привычку народа Римского — содействовать всеми возможными мерами к увеличению чести союзных царей; но и, приводя бывшие с ним собственно примеры, склонил Прузия — стараться заслужить его дружбу: «князьков в Испании, доверившихся его честному слову, оставил он там царями; а Масиниссе не только возвращено его родовое царство, но и отданы ему владения Сифакса, которым он сначала был изгнан, и в настоящее время он не только далеко превосходит богатством всех царей Африки, но и стал по величию и силам наравне с любым из царей земного шара. Филипп и Набис, сами вызвав против себя неприязненные действия, побеждены на войне, но владения их им оставлены, а Филиппу даже в прошлом году прощена военная контрибуция, и возвращен сын, бывший заложником; по снисхождению Римских полководцев он занял для себя несколько городов вне пределов Македоний. Того же удостоился бы может быть и Набис, если бы он не погиб жертвою, во–первых, своего собственного безрассудства, и, во–вторых, коварства Этолов». Но главное успокоился царь тогда, когда к нему явился из Рима послом К. Ливий, прежде бывший начальником флота, и научил его: во сколько раз вернее для Римлян, чем для Антиоха надежда победы, да и на сколько дружба Римлян святее и прочнее.
26. Антиох, потеряв надежду залучить Прузия в союз с собою, отправился из Сард в Ефес ко флоту осмотреть его, так как в продолжение нескольких месяцев занимались его изготовлением и снаряжением. Более потому, что он видел себя не в состоянии своими сухопутными силами удержать войско Римское, которым командовали два Сципиона, — чем потому, чтобы он уж так сильно и верно рассчитывал на свои морские силы, которых попытки в деле и им самим, и через других, не увенчивались особенным успехом. Но в ту самую минуту была еще надежда, так как по слухам и большая часть Родосского флота находилась около Патары, и царь Евмен со всеми своими судами отправился в Геллеспонт на встречу консулу. Некоторым ободрением служила и гибель Родосского флота у Самоса, условленная нарочно задуманным коварным умыслом. Обнадеженный этим, он отправил Поликсенида с флотом попытать всеми способами счастия в борьбе, а сам повел войска к Нотию: этот город Колофонцев стоит над самым морем почти в двух тысячах шагах от старого Колофона: хотел он иметь в своей власти этот самый город до того близкий к Ефесу, что ни на море, ни на суше невозможно было ничего делать, чтобы не совершилось в глазах Колофонцев, и не было бы через них тотчас известно Римлянам. Не сомневался Антиох, что они, узнав об осаде, двинут свой флот от Самоса для подания помощи союзному городу; тут то и представится Поликсениду случай иметь с ними дело. А потому он начал нападать на город посредством осадных работ, и к морю с обеих сторон одинаково доведя укрепления; и там и здесь подвел к стене окопы и террасы, и под черепичною кровлею пододвинул стенобитные орудия. Угрожаемые такими бедами, Колофонцы отправили ораторов в Самос к Л. Емилию, умоляя о заступлении претора и народа Римского. Емилию у Самоса давно уже надоела скука ожидания, так как он всего менее надеялся, чтобы Поликсенидас, два раза без пользы вызываемый им на бой, доставил бы ему возможность сразиться. И так обидным для себя считал Емилий, что флот Евмена помогает консулу перевозить в Азию легионы, а он связан необходимостью подать помощь осажденному Колофону, которого еще ожидала неизвестно какая участь. Евдам Родосский, задержавший его в Самосе, между тем как он хотел отправиться в Геллеспонт, да и все приставали к нему и говорили: «не гораздо ли лучше будет и союзников избавить от осады, и флот уже раз пораженный, снова победить и отнять у неприятеля вовсе владычество на море, чем покинув союзников, и предоставив Антиоху господство в Азии на суше и на море, удалиться из своего военного участка в Геллеспонт, где было бы достаточно и Евменова флота».
27. Вышедшие из Самоса за провиантом — так как все уже истощилось — собирались переправиться в Хиос. То была житница Римлян, и туда приходили все из Италии отправленные транспортные суда. Оставив город, и обойдя остров к его задней части (она, будучи обращена к Хиосу и Еритрам, обращена к северу), собирались они переправиться, как тут узнает претор, что большое количество пшеницы пришло в Хиос из Италии; суда же нагруженные вином, удержаны непогодами. Вместе получено известие, что жители Теоса доставили провиант царскому флоту весьма охотно, и обещали пять тысяч сосудов вина. Тогда, с половины дороги, префект вдруг дает другое направление флоту для того, чтобы или с согласия Теосцев воспользоваться запасом, приготовленным для неприятелей, или в противном случае с ними самими обойтись неприязненно. Когда они направили корабли к берегу, около Мионнеза показались впереди их почти пятнадцать судов; претор сначала счел их принадлежащими к царскому флоту и остановил движение своих судов; но обнаружилось, что это — ладьи и челны морских разбойников: Опустошив прибрежье Хиосцев, возвращались они с добычею всякого рода, а заметив в море флот пустились бежать; быстротою хода они далеко превосходили, так как суда их были легче, устроены именно с этою целью, и притом они ближе были в берегу; а потому прежде чем приблизился флот, они ушли в Мионнез. Надеясь оттуда из пристани утащить суда, претор следовал за ними, не зная местности. Мионнез — это мыс между Теосом и Самосом; тут холм подымается с довольно широкого основания острою вершиною: с твердой земли есть на него вход по узким тропинкам, с моря запирают скалы, волнами изглоданные так, что в некоторых местах нависшие сверху камни выдаются в море далее судов, стоявших у берега. Не осмеливаясь подойти в ним близко, дабы не попасть под удары морских разбойников, стоявших на скалах, флот Римский так без пользы провел день. Наконец, к наступлению ночи, отказавшись от пустого замысла, на другой день подошли к Теосу, и в порте, находящемся сзади города (жители называют его Герастиком) поместив суда., претор послал воинов опустошать около города поля.
28. Жители Теоса, видя перед главами опустошение своих полей, выслали к Римскому военачальнику ораторов с мольбами о пощаде. На их старания оправдать своих сограждан, как непричастных никому ни действию, ни слову враждебному Римлянам, он уличал их: «что оказали они помощь неприятельскому флоту провиантом, и какое именно количество вина обещали они Поликсениду. Если они это самое количество выдадут флоту Римскому, то воинов отзовет он от грабежа; если же нет, то будет считать их за неприятелей». Когда послы принесли домой ответ столь безотрадный, начальники приглашают в собрание народ для совещания о том как поступить. Случилось так, что в этот самый день Поликсенидас выступил с царским флотом от Колофона, по слуху о движении Римлян от Самоса, о преследовании ими пиратов к Мионнезу, об опустошении Теоссвого поля и о пребывании Римских судов в порте Герастике, сам побросал якоря насупротив Мионнеза у острова (моряки называют его Макрис) в скрытом порте. Оттуда произведя вблизи расследование о том, что делают неприятели, сначала имел большую надежду подобно тому, как он одолел Родосский флот у Самоса, заняв узкое место при входе в порт — также справиться и с Римским флотом. Да и действительно местность представляла сходство: двумя мысами, подходящими один к другому, порт запирается так, что с трудом могут оттуда выходить два корабля рядом. Ночью Поликсенидас замыслил занять узкое место, и поставив десять судов у морских кос с тем, чтобы они действовали во фланги судов, которые будут выходить из порта; с остальных судов по примеру того, как поступил у Панорма, высадил вооруженных воинов на берег с тем, чтобы в одно и то же время подавить неприятелей и с моря и с суши. И не ошибся бы он в своих расчетах, если бы Римляне, вследствие обещания Теосцев исполнить требования их, не сочли удобнее для принятия провианта перевести флот в порт, находящийся перед городом. Говорят, что и Евдам Родосский указал на неудобство прежнего порта по тому случаю, что два судна, столкнувшись в узком месте входа, поломали одно у другого весла. Между прочим побудило претора перевести флот и то обстоятельство, что с сухого пути могла быть опасность, так как недалеко оттуда стоял Антиох с войском в постоянных лагерях.
29. Флот переведен к городу; воины и матросы, ничего не подозревая, вышли для дележа по судам провианта, а в особенности вина. Вдруг, около середины дня, один поселянин, приведенный к претору, сообщил ему известие: «другой уже день стоит флот у острова Макриса, и немного времени тому назад некоторые суда тронулись как будто для выступления». Встревоженный такою неожиданностью, претор приказал играть трубам для того, чтобы воины, если которые разбрелись по полям, воротились, а трибунов послал в город — воинов и моряков привести на суда. Произошло такое смятение, какое бывает при внезапном пожаре или при взятии города: одни бежали в город звать назад своих, другие торопились бегом из города на суда: при разнообразных криках, покрываемых притом же звуками трубы, не зная кого слушать, воины сбежались наконец к судам; в суматохе едва–едва каждый узнавал свой корабль или мог дойти до него. Дорого могло бы стоить это смятение на море и на суше, но Емилий разделил флот на две части: он сам, со своим преторским кораблем, первый вышел из порта в море и, принимая суда по мере того как они следовали, ставил их в линию каждое на свое место. Евдам с Родосским флотом должны были остановиться у берега для того, чтобы и воины садились на суда без замешательства, и суда выходили как только каждое было готово. Таким образом и первые суда развернулись во фронт в виду претора, и Родосцы составляли арьергард флота. Устроясь в боевом порядке так, как бы неприятель был уже в виду, претор выступил с флотом в открытое море; находился он между мысами Мионезским и Корикским, когда увидали неприятеля. Царский флот, двигавшийся вперед длинною цепью по два судна в ряд, также развернулся и боевую линию, причем левый фланг до того далеко выдался вперед, что мог по–видимому обойти и окружить правое крыло Римлян. Евдам, замыкавший движение флота Римского, приметив то, что Римская линия судов много короче, и что правое крыло чуть–чуть не обойдено неприятелем — торопит суда (а именно Родосские; они превосходили быстротою остальные суда всего флота) и уровняв фланг, стал сам напротив преторского судна, на котором находился Поликсенидас.
30. Между целыми флотами разом во всех местах завязался бой. Со стороны Римлян было в деле восемьдесят судов, и в том числе двадцать два Родосских. Неприятельский флот состоял из девяносто одного корабля; в том числе заключались суда огромных размеров: три гексеры и две гептеры. Крепостью судов и доблестью воинов Римляне далеко превосходили царской флот, а Родосские суда быстротою движения, искусством кормчих и опытностью гребцов. Особенно страшны были неприятелю те суда их, которые впереди себя несли огни, и это обстоятельство единственно послужившее им к спасению, когда они были окружены у Панорма в то время особенно содействовало к победе. Из опасения шедшего им на встречу огня царские суда уклонились в сторону, чтобы не сойтись носами и при этом не только не могли поражать неприятеля медною обшивкою, но и открывали свой бок для его ударов. Если же которое судно шло прямо на встречу, то оно завалено было огнем, и пожар производил гораздо более тревоги, чем нападение неприятеля. Всего более, впрочем, что обыкновенно и случается — значила тут доблесть воинов. Римляне, прорвав середину боевой неприятельской линии, обошли с тылу и ударили на царские суда, сражавшиеся против Родосских: в одно и тоже время затопляемы были и суда Антиоха, находившиеся в середине и обойденные на левом фланге. Правое крыло все оробело не столько от собственной опасности, сколько от поражения своих товарищей. Когда же увидали, что одни суда окружены неприятелем, а преторский корабль Поликсенида, бросив союзников, распускал все паруса, поднимая и маленькие, находившиеся на передней части судна (ветер был попутный для судов идущих в Ефес) пустились бежать. Неприятель потерял в этом сражении сорок два судна; из них тридцать были взяты Римлянами, а остальные погибли или в воде, или в пламени. Римских два корабля разбиты, да несколько повреждено. Родосский один взят случаем, о коем стоит упомянуть: когда он ударил носом в Сидонский корабль, то от силы удара якорь, соскочив со своего судна, острым зубом, как бы железною лапою, впился в переднюю часть неприятельского судна, и прицепил его. Произошло смятение, и между тем как Родосцы препятствовали всеми силами неприятелю освободиться, канат якорный, запутавшись в весла, оторвал их всю сторону. Обессилевший через это Родосский корабль сделался добычею того самого судна, с которым было сцепился. Таким образом произошло морское сражение при Мионнезе.
31. Это сражение поразило Антиоха ужасом; лишенный господства на море, он уже не верил в возможность защищать места отдаленные, и потому велел вывести гарнизон из Лизимахии, опасаясь, как бы он не сделался так легкою добычею Римлян; решение это было как в последствии обнаружилось на самом деле, очень дурно. Не только легко было бы защитить Лизимахию от первого приступа Римлян, но и даже выдержать осаду в продолжении всей зимы, а осажденных довести до последней крайности, проволочкою времени, между тем при всех удобных случаях делая попытки помириться. И не только Лизимахию передал Антиох неприятелям после потери морского сражения, но и, оставив осаду Колофона, удалился в Сарды. Отсюда послал он в Каппадокию к Ариарату, и везде куда была возможность, за вспомогательными войсками, обращая внимание теперь только на одно, как бы на сухом пути дать сражение. Регилл Емилий, после морской битвы подошел к Ефесу и выстроил суда перед портом; добившись от неприятеля ясного признания уступленного владычества над морем, он отправился в Хиос, куда и до морского сражения направил было путь от Самоса. Тут починил он суда, поврежденные в морском сражении, а Л. Эмилия Скавра с тридцатью судами отправил в Геллеспонт для перевозки войска; а Родосским судам, украсив их частью добычи и отнятыми морскими принадлежностями неприятелей, приказал вернуться домой. Родоссцы предупредили это своею деятельностью, и сами пошли содействовать перевозке консульского войска. Исполнив и эту услугу, тут только отправились они домой. Римский флот от Хиоса переправился в Фокею. Во глубине морского залива находится этот город, и имеет вид продолговатый. Окружность стены занимает пространство двух тысяч пятисот шагов; потом стены приближаются одна к другой как бы более узким клином; жители называют это место Ламптера; в ширину оно имеет тысячу двести шагов. Отсюда на тысячу шагов в длину выбегает в море полоса земли, которая, наподобие черты, пересекает залив пополам. В том месте, где смыкаются узкие концы, находятся два, самых безопасных порта, обращенных в разные стороны: лежащий на юг получил название от самой сущности дела Навстатмон, (стоянка судов), так как в него может поместиться огромное количество судов, а другой порт находится подле самого Ламптера,
32. Эти–то, вполне безопасные, порты занял Римский флот; но прежде чем приступать к стенам с помощью или лестниц, или осадных работ, претор счел за лучшее выведать через посольство расположение умов старейшин и городских властей. Удостоверясь в их упорстве, он начал нападение в одно и то же время с двух сторон: одна была очень небогата строениями, только несколько места занимали храмы богов. Придвинув прежде стенобитные орудия, начал он потрясать стены и башни. Потом, когда туда для защиты сбежалось много народу, и с другой стороны подвинуты стенобитные орудия: и там, и здесь разрушались стены. Когда Римляне по их падении, одни через развалины хотели себе проложить путь, а другие по лестницам пытались было взобраться на стены, осажденные сопротивлялись так упорно, что вполне доказали — что более защиты в оружии и доблести, чем в крепости стен. Вынужденный таким образом опасностью воинов, претор приказал играть отбой, как бы неосторожно не отдать их на жертву людям, находившимся вне себя от отчаяния и бешенства. Сражение окончилось, но и тут они не остались в покое, а сбежались со всех сторон укреплять и вновь загораживать те места, которые были в развалинах. Между тем как они занимались этою работою, пришел К. Антоний, присланный претором; он выговаривал жителям за их упорство и показал им: «что Римлянам больше заботы, чем им самим — как бы борьба не окончилась гибелью города. Буде же они оставят свое заблуждение, то он даст им возможность покориться на тех же условиях, на каких прежде доверились было они К. Ливию». Выслушав это, и взяв пять дней на размышление, они между тем испробовали — нет ли надежды на помощь от Антиоха, когда послы, отправленные было к нему, донесли, что не будет с него никакого толку, тогда отворили ворота с уговором не потерпеть ничего неприятного. Когда значки вносились в город и претор объявил — что желает оказать пощаду покорившимся, то со всех сторон поднялись крики: «недостойным делом было бы допускать Фокейцев, постоянно союзников вероломных и вместе врагов ожесточенных, безнаказанно издеваться над ними.» Вслед за этим криком, как бы по сигналу, данному претором, воины разбежались во все стороны грабить город. Емилий сначала было оказывал сопротивление и отзывал воинов, говоря, что «предаются разграблению города взятые, а не покоренные, да и тут распоряжение об этом принадлежит вождю, а не воинам». Раздражение и алчность добычи взяли верх над дисциплиною; герольды, посланные по всему городу, объявили приказание претора, чтобы все свободные граждане собрались в нему на главную площадь, дабы не подвергнуться насилию. Во всем, что собственно от него зависело, претор свято соблюл данное им слово. Город, область его и управление собственными своими законами он им возвратил. А так как уже приближалась зима, то он выбрал для зимовки флота Фокейский порт.
33. Около этого времени консул — он и это время перешел границы Эниев и Маронитов — получил известие, что царский флот потерпел поражение у Мионнеза, и что Лизимахия оставлена гарнизоном. Последнее обстоятельство было гораздо приятнее, чем победа на море. По прибытии Римлян, город, наполненный запасами всякого рода, как бы нарочно заготовленными к приходу войска принял их; между тем как они тут то именно ждали себе крайнего недостатка и трудов при осаде города. Несколько дней простояли здесь войска, дожидаясь обозных тяжестей и больных, а их не мало, от усталости и продолжительного пути, осталось в разных местах Фракии, по её крепостцам. Собрав всех, войско двинулось опять через Херсонес и пришло к Геллеспонту. Все приготовления к переправе были уже там сделаны попечением царя Евмена, и Римляне переправились на другой берег безо всякого замешательства и сопротивления, как бы в мирное время, даже и суда при этом приставали, какое в одном месте, а какое в другом. Эго обстоятельство прибавило духу Римлянам: они видели, что допущен их переход в Азию, а между тем предполагали, что это дело будет им стоить большой борьбы. Потом они несколько дней простояли у Геллеспонта, так как пришлось бы совершить поход в наступавшие тогда дни, не чуждые религиозных опасений, когда носят Анцилии. Эти же дни еще важнее были для Сципиона, как Салия, в религиозном отношении и разлучили его от войска; и он сам был причиною замедления, пока подоспел к нему.
34. Случилось так, что почти в тоже самое время пришел, посол Антиоха, Византиец Гераклид — с поручением о мире. Весьма обнадеживала Антиоха в возможности его получить — медленность движения Римлян; он полагал, что они, как только войдут в Азию, всеми силами поспешат к его лагерю. Гераклид решился не прежде явиться к консулу, как и к П. Сципиону, и такой же наказ получил он и от царя. На него особенно он надеялся: кроме того, что величие духа и пресыщение славы располагали его особенно к милосердию; да и известно было народам, как он был победителем сначала в Испании, а потом в Африке; еще и потому также, что сын его, взятый в плен, находился во власти царя. Где, когда, и при каком случае, он взят — разные известия, как и о многом другом — находим у писателей: одни говорят, что при самом начале войны окружен он судами царскими, когда переправлялся из Халкиды в Орей. А другие утверждают, что уже по переходе в Азию послан он был с Фрегелланским эскадроном на рекогносцировку к царскому лагерю. Когда высыпала на встречу неприятельская конница и пришлось отступать, то в происшедшей суматохе упал он с коня и, схваченный вместе с двумя всадниками, отведен в царю. Довольно верно только то, что будь у царя мир с народом Римским и частые отношении гостеприимства со Сципионами, то и тут нельзя было бы радушнее, ласковее обойтись с молодым человеком, как с ним обошелся царь. Подождав прибытия П. Сципиона, посол царский, когда он приехал, явился к консулу, и просил выслушать от него поручение.
35. Созвано было многолюдное собрание; выслушаны предложения посла; они заключались в следующем: «не раз уже и прежде ездили без пользы туда и сюда посольства о мире, но теперь дело его кажется ему надежнее, именно потому, что прежние послы ничего не добились: тогда шел спор о Лампсаке, Александрии Троадской и Лизимахии в Европе. А теперь Лизимахию уже очистил царь для того, чтобы не заявляли претензий, будто бы он удерживает за собою что–нибудь в Европе. И города, находящиеся в Азии, он готов передать, и если еще какие–либо города захотят Римляне освободить от власти царя, как бывшие на их стороне. Да и издержек, сделанных на войну, половинную часть царь отдает народу Римскому». Такие–то условия мира были предложены. Остальная речь заключала в себе: «припоминая непостоянство дел человеческих, пусть Римляне окажут умеренность в счастье, и не слишком пользуются несчастьем противника. Пусть Европою ограничат они свои владения; ведь и так они будут необъятны. Легче для них было приобрести многое одно за другим, чем быть в состоянии удержать все вместе. Если же Римляне желают отнять и какую нибудь часть Азии, лишь бы только обозначили они ее ясными пределами, то и тут царь ради мира и согласия, допустит, чтобы его умеренность была побеждена жадностью Римлян». Эти уступки, казавшиеся послу слишком достаточными для получения мира, Римлянам казались малыми. Со своей стороны находили они справедливым: «чтобы все издержки, которых стоила война, царь принял на себя; так как его вина вызвала необходимость войны. Да и недостаточно царю вывести свои гарнизоны только из Ионии и Эолиды; но точно также, как Греция освобождена вся, и в Азии пусть освобождены будут все города; а иначе этого достигнуть нельзя, как Антиоху надобно отказаться от всех владений по сю сторону Тавра.
36. Посол, придя к убеждению, что никаких сносных условий не может он добиться от совета, отдельно — он такое и приказание получил — пытался подействовать частным образом на П. Сципиона: прежде всего он объявил ему, что царь отпустит ему сына без выкупа; далее, в полном неведении характера Сципиона и обычая Римского, ом обещал ему огромное количество золота и полное сотоварищество в царстве — помимо лишь одного имени царского — если только через него исхлопочет мир. На это Сципион ему сказал: «не столько я удивляюсь тому, что ты вовсе не знаешь ни Римлян, ни меня, к которому послан, сколько твоему совершенному непониманию обстоятельств того, от кого ты приходишь. Лизимахию надобно было оборонять, чтобы заградить нам вход в Херсонес, или у Геллеспонта надобно было противоставить сопротивление, чтобы не допустить нас проникнуть в Азию; тогда просили бы вы мира у людей, как бы еще озабоченных исходом войны; допустив же переход в Азию, приняв на себя, так сказать, не только узду, но и ярмо, какое может быть справедливое состязание, когда вам остается только принимать приказания. Лучшим даром царской щедрости будет для меня сын мой: в других случаях молю богов, чтобы ему не пришлось прибегать к моему заступлению; в полном моем расположении сомневаться он не может: признательность мою за такой дар испытает он только тогда, когда пожелает за личную услугу и личного одолжения; публично же я ничего от него не возьму и сам не дам: теперь могу предложить только одно — верный совет. Ступай, объяви ему то, что я говорю: пусть оставит войну и не отказывается ни от каких условий мира». Но на царя это не произвело ни малейшего впечатления: смело решался он на жребий войны, когда ему уже словно как и побежденному, предписывались законы. Оставив таким образом на этот раз всякий и помин о мире, всю заботу обратил на военные приготовления.
37. Консул, изготовив все нужное для приведения в исполнение его планов — двинулся с постоянных квартир и пришел сначала в Дардан, дотом в Ретей — жители и того, и другого города выходили толпами к нему на встречу. Отсюда пошел он к Илиону и став лагерем на поле, прилежащем к стенам, вошел в город и крепость и принес жертву Минерве, покровительнице замка: жители Илиона не знали, как лучше на словах и деле, почтить Римлян, как своих родичей, и Римляне были очень рады видеть свою родину. Выступив оттуда, шестью переходами достигли истоков реки Каика. Туда же подоспел и царь Евмен: сначала хотел было он из Геллеспонта отвести флот на зимовку в Елею, но, при противных ветрах, тщетно усиливался он, в продолжение нескольких дней — обогнуть мыс Лектон; тогда вышел он на берег и как бы не пропустить начала действий, где только ближе было, с небольшим отрядом направился в Римский лагерь. Оттуда послан в Пергам для отправления провианту и, передав хлеб кому было приказано от консула, воротился на те же постоянные лагерные помещения. Отсюда, заготовив пищи на много дней, вознамерился консул идти к неприятелю прежде, чем застигнет зима. Царский лагерь находился около Тиатиры: там Антиох, услыхав, что П. Сципион больной отнесен в Елею, отправил послов — отвести к нему сына; не только дар этот был приятен родительскому сердцу, но и имел благоприятное влияние на здоровье. Налюбовавшись вдоволь сыном, сказал он царским послам: «скажите царю, что я ему очень благодарен. Другой услуги не могу ему теперь оказать, как посоветовать — не прежде вступать в сражение, как услыхав о моем возвращении в лагерь». Хотя шестьдесят две тысячи пеших воинов и более двенадцати тысяч конных и подавали некоторую надежду в предстоящей борьбе, однако Антиох, покорный влиянию человека, на которого одного можно было рассчитывать при неверном исходе борьбы, удалился, и перейдя реку Фригий, стал лагерем около Магнезии, находящейся у Сипила. А для того, чтобы Римляне, при дальнейшей проволочке времени, не произвели покушения на лагерные укрепления, приказал обвести их рвом в шесть локтей глубины и двенадцать ширины, а снаружи вывести двойной вал; на внутренней стороне сложена стена с частыми башнями; отсюда представлялись все удобства отразить неприятеля от перехода через ров.
38. Консул, полагая, что царь находится все еще у Тиатиры, не останавливаясь, на пятый день спустился в Гирканское поле. Услыхав тут о движении царя, пошел по его следам и стал лагерем по сю сторону реки Фригия — в четырех милях от неприятеля. Тут около тысячи всадников (большая часть были Галлогреки, и Даги; примешалась и некоторая часть стрелков из других племен) второпях переправились через реку, и ударили на передовые посты Римлян. Сначала произвели было они замешательство в их неустроенных рядах; но потом, когда борьба затянулась, и число Римлян все росло — легко было подходить подкреплениям из находившегося вблизи лагеря, то царские воины, утомясь и чувствуя уже себя не под силу такому множеству, стали отступать и, при обратной переправе через реку, прежде чем войти в нее, потеряли несколько воинов от преследовавших сзади. Два дня потом все было тихо и ни те, ни другие не переходили через реку. На третий потом день Римляне все вместе перешли через реку и, почти в двух тысячах шагах от неприятеля, стали лагерем: пока они расстанавливали палатки и занимались укреплением лагеря, три тысячи отборных царских пеших и конных воинов нагрянули, распространяя около себя ужас и смятение. Несколько малочисленнее были занимавшие передовые посты; однако две тысячи сами собою, не отзывая никого из воинов от укрепления лагеря, с успехом выдержали бой, а когда борьба сделалась упорнее, сбили неприятелей, сто из них убили и почти сто взяли. В продолжение четырех, последовавших за тем, дней оба войска, устроенные в боевом порядке, стояли перед валом. На пятый день Римляне выступили в середину поля. Антиох нисколько не выдвинул вперед значков, так что крайние воины стояли от вала на расстоянии менее тысячи шагов.
39. Консул, видя, что неприятель уклоняется от решительного боя, на другой день созвал совет: «что останется делать, если Антиох не даст возможности сразиться? Зима уже наступает, придется или держать воинов под кожами, или, если заблагорассудят удалиться на зимние квартиры, придется отложить войну до лета». Не было неприятеля, которого Римляне до такой степени презирали бы! Со всех сторон раздались крики: «пусть он ведет их сейчас же и пользуется воодушевлением воинов». Они, как бы не сражаться нужно было со столькими тысячами неприятелей, но предстояло бы равное количество скота порезать — готовы были через рвы, через вал броситься на лагерь неприятеля, если бы он не вышел на бой. Кн. Домиций послан для исследования пути и с какой стороны удобнее доступ к неприятельскому лагерю; когда он сообщил об этом верные сведения, положено — на другой день ближе подвинуть лагерь. На третий день значки вынесены на середину поля, и воины начали строиться в боевом порядке. Да и Антиох не счел за нужное долее уклоняться, в опасении, как бы его воины совсем не упали духом, видя его отказ от боя, а надежды неприятелей не возросли бы, и сам вывел войска, настолько отступил от лагеря, чтобы показать свою готовность сразиться. Боевая линия Римлян представляла почти однообразие, как людьми, так и родом оружия. Было два легиона Римских, два союзных и Латинского племени; каждый состоял из пяти тысяч пятисот человек. Римляне составляли центр, а Латиняне занимали фланги; первые значки были гастатов, а потом принципов; триарии замыкали в самом конце. Вне этой, как бы правильной, боевой линии, на правой стороне консул поставил, выровняв фронт, около трех тысяч пеших воинов, составлявших вспомогательный отряд Евмена, перемешав их с цетратами Ахейцев. Далее за ними поместил он менее трех тысяч всадников (из них восемьсот были Евмена, а остальные все Римляне); по концам расположил он Траллов и Кретийцев (и те, и другие составляли полное количество пятисот человек). Левое крыло по–видимому не нуждалось в таких подкреплениях, потому что отсюда замыкала реки и крутые скалы; впрочем и тут поставлены четыре эскадрона конницы. Такова была численность войск Римских и две тысячи Македонян и Фраков вместе; последовали они по собственному желанию; они оставлены в лагере для его охраны. Шестнадцать слонов поставлены в резерве позади триариев, так как и по малочисленности не могли они бороться с гораздо большим числом слонов царских (их всех было пятьдесят четыре); да и при равном числе не устоят Африканские слоны против Индийских, может быть и по величине (много последние больше первых) а может быть и превосходя смелостью и силами.
40. У царя боевая линия пестрела большим разнообразием народностей, не походивших одна на другую ни наружностью, ни способом вооружения. Шестнадцать тысяч пеших были вооружены по обычаю Македонян, называемых фалангитами. То был центр войска; с фронта делился он на десять частей; они обозначались стоявшими в промежутках попарно слонами; боевая линия от фронта внутрь состояла из 31 ряда вооруженных воинов. Громадные были слоны и сами по себе, но еще громаднее казались от налобников, от грив и поставленных на спинах башен; на башнях стояло, кроме вожака, по четыре воина. На правом крыле фалангитов находилась тысяча пятьсот Галлогреческих всадников; к ним присоединил Антиох три тысячи всадников в кирасах (катафрактами их называют); сюда же примыкал эскадрон почти из тысячи всадников, по местному названию агема: тут были отборные воины из Медов, и с ними вместе смесь всадников разных народов. Подле них в резерве стоял отряд из шестнадцати слонов; с той же стороны, несколько вытянув фланг, стояла и царская когорта, воинов которой, по роду вооружения, называют аргираспидами. Вслед за ними Даги, всадники стрелки, в числе 1200 чел.; потом три тысячи легковооруженных воинов, пополам Кретийцев, пополам Траллов; к ним примыкали две тысячи пятьсот Мизийских стрелков, крайнюю сторону фланга замыкали четыре тысячи Циртейских пращников и Елимейских стрелков (они были перемешаны). С левого крыла к фалангитам примыкали Галлогреческие всадники тысячу пятьсот человек и одинаково с ними вооруженные две тысячи Каппадоков (они были присланы царем Ариаратом). За тем смесь разного рода вспомогательных войск — две тысячи семьсот, и три тысячи всадников катафрактов и тысячу других всадников; одежды их и покровы коней представляли сходство с царским отрядом, только были несколько полегче: не мало Сиров было примешано к Фригийцам и Лидийцам. Впереди этой конницы, колесницы с косами и верблюды, называемые у них дромадами. На них сидели Арабские стрелки; мечи у них были тонкие, длиною в четыре локтя, для того, чтобы они были в состоянии с такой вышины достать неприятеля. За тем следовали силы, почти равные находившимся на правом крыле: — сначала Тарентинцы, потом Галлогреческих всадников тысячу пятьсот человек, за тем Неокритов тысячу, и, точно также вооруженных, Каров и Киликов тысячу пятьсот человек, столько же Траллов и три тысячи цетратов (тут были Писиды, Памфилы и Лики); тут вспомогательные отряды Циртеев и Елимеев, такие же как и на правом крыле и шестнадцать слонов с малым между ними промежутком.
41. Царь сам находился на правом крыле, а сына своего Селевка и племянника Антипатра поставил начальниками на левом; центр поручен трем: Миниону, Зевксиду и Филиппу, начальнику слонов. Утренний туман, с наступлением дня сгустившийся в облака, распространил от себя мрак и сырость и она как бывает при южном ветре, проникла повсюду. Она оказалась весьма мало неудобною для Римлян, но очень много для царских войск. При малой длине боевой линии Римлян и самый недостаток света не препятствовал видеть во все стороны, и сырость, при преобладании тяжелого вооружения, нисколько не действовала вредно на мечи и на копья. Но в царском строю, при его обширности, и из середины нельзя было обозревать фланги, а чтоб с одного на другой видно было, об этом нечего было и подумать; от сырости же отвологли луки, пращи и завязки дротиков. Да и колесницы с косами, посредством которых Антиох надеялся внести замешательство в ряды неприятелей, обратились к ужасу его же воинов, а вооружены они были по большей части следующим образом. Около дышла от ярма выходили острия по десяти локтей длины, выдаваясь наподобие рогов; назначение их было — прокалывать все, чтобы ни попалось им на встречу. К задней части колесницы прикреплены были также две косы: одна на высоте ярма, а другая гораздо ниже, обращенная к земле: первая должна была срезать все, что ни попадется с боку, а последняя доставать до упавших или нагнувшихся. Так же от осей у колес по обе стороны выходили две косы, Таким–то образом вооруженные колесницы, будь они поставлены на конце или в середине, пришлось бы гнать по своим рядам, а потому царь и поставил их, как мы выше сказали, в переднем ряду. Видя это, Евмен, несколько знакомый с этим родом сражения и с тем, как опасно прибегать к подобным вспомогательным средствам, если только удастся, не действуя еще правильным боем — испугать коней. Он отдал приказание Критским стрелкам, пращникам и всадникам с дротиками, не толпами, а как можно более в рассыпную, выбежать вперед и дружно действовать их метательным оружием. Эта точно гроза, отчасти вследствие рань со всех сторон наносимых, отчасти самых разнообразных криков, до того испугала коней, что они вдруг как бы разнузданные, бросились в разный стороны, сами не зная куда. При их приближении, и легковооруженные воины, и ловкие пращники, и быстрые Кретийцы мгновенно уклонялись; а потом, гонясь вслед за конями, вкинули смущение и страх в ряды коней и верблюдов, которые и сами пугали лошадей, а между тем в высшей степени разнообразные крики воинов, раздаваясь со всех, сторон увеличивали замешательство. Таким образом наконец по полю, разделявшему оба войска, прогнаны были колесницы: по удалении этих бесполезных игрушек, приступлено к правильному сражению по, разом данным с обеих сторон, сигналам.
42. Впрочем это пустое обстоятельство не замедляло быть причиною настоящего бедствия. Вспомогательные отряды, стоявшие вблизи от колесниц, сами пришли в испуг от бешенства коней и, пустясь бежать, оставили открытым весь фланг до самих катафрактов. Когда к ним, рассеяв вспомогательные войска, прибыла конница Римская, то и первого натиска часть их не выдержала: одни пустились бежать, а другие, связанные тяжестью оружия и одежды, погибли на месте. Тут–то все левое крыло пошатнулось; а при замешательстве вспомогательных войск, находившихся между всадниками и так называемыми фалангами, ужас распространился до самого центра. Тут вместе смешались ряды и, вследствие натиска своих же, сделались бесполезными длинные копья (сариссами их называют Македоняне); Римские легионы стали наступать вперед со своими значками, и бросили копья туда, где была наибольшая теснота. И стоявшие между рядов слоны не наводили страха на воинов Римских; они, воюя в Африке, уже навыкли и уклоняться от напора этих животных и или с боку наступать на них с длинными копьями или, при возможности подойти по ближе, мечом подрезать жилы. Уже весь почти центр с фронта был поражен, и вспомогательные войска, обойденные с тылу, подвергались истреблению: как вдруг услыхали Римляне о бегстве своих в другой стороне, и крики оробевших пронеслись почти до самого лагеря. На правом крыле Антиох, не видя никаких резервов у Римлян, обнадеженных рекою — кроме четырех эскадронов, да и те, примкнув к своим, обнажили берег — ударил туда со вспомогательными войсками и тяжелою конницею: и не только с фронта он наступал, но обойдя фланг от реки, уже теснил с фланга: сначала всадники пустились бежать, потом, стоявшая подле них, пехота бросилась в рассыпную и сбита в лагерь.
43. Лагерем начальствовал М. Емилий, трибун военный, сын М. Лепида, тот самый, что, спустя немного лет, сделан был великим первосвященником. Он поспешил со всем резервом в ту сторону, где видел бегство своих и приказывал сначала остановиться, потом воротиться на поле битвы, выговаривая им за робость и постыдное бегство; далее он стал грозить, что, в случае ослушания, слепо полезут они на свою гибель. Наконец он дает знак воинам убивать тех из бегущих, которые впереди, и железом и ранами повернуть против неприятеля толпы следовавших за ними воинов. Тут меньший страх побежден был большим; видя с двух сторон опасность, воины сначала остановились, а потом и сами вернулись в бой; да и Емилий со своим отрядом (состоял он из двух тысяч отличных воинов) противопоставил упорное сопротивление царю, всеми силами преследовавшему бегущих. Аттал, брат Евмена, на правом крыле, которым левое неприятельское было обращено в бегство, при первом натиске, видя на левом бегство своих и тревогу около лагеря, во время подоспел с двумястами всадников. Антиох, видя, что вновь вступили в бой те, которые только что перед тем показали ому тыл, да и что с лагерей и поля битвы подоспевают все новые толпы, пустился бежать назад. Тогда Римляне, победители на обоих крылах, по кучам тел (наиболее их набралось к средине боевой линии: тут стояли отборные и лучшие воины, да и оружие тяжестью своею препятствовало им бежать) устремились грабить лагерь. Впереди всадники Евмена, а потом и прочая конница, по всему полю в равных местах преследует неприятеля и избивают задних, как только их настигают. Впрочем бегущим весьма гибельна была самая их численность, так как в туже толпу замешались колесницы, слоны и верблюды. О правильных рядах и помину не было, а воины, как слепые, лезли друг на друга, и много их гибло под ногами животных. В лагере истреблено неприятелей едва ли еще не больше как в сражении; туда, в особенности сначала, стекались беглецы, и в надежде на это многолюдство находившийся там гарнизон упорнее защищал окопы. Удержанные в воротах у вала, Римляне, думавшие было проникнуть через них первым натиском — ворвались туда наконец и в следствие раздражения, произвели там большое убийство.
44. Говорят, что в этот день истреблено у неприятеля пятьдесят тысяч пеших воинов и три тысячи всадников, взято в плен тысячу четыреста человек, и пятнадцать слонов с их вожаками. У Римлян некоторые ранены; пало же не более 300 пеших воинов и двадцати четырех всадников; из Евменова войска двадцать пять. В этот день победители, разграбив лагерь неприятельский, с большою добычею возвратились в свой. На другой день подбирали они тела убитых и собирали пленных. Пришли послы из Тиатиры и Магнезии, что у Сипила, для передачи этих городов. Антиох убежал с весьма небольшою свитою, но по дороге пристало много еще воинов; с весьма ограниченным отрядом вооруженных, Антиох около полуночи прибыл в Сарды. Услыхав здесь, что сын его Селевк и некоторые приближенные, опередили его в Апамее откуда он и сам, в четвертую перемену ночных сторожей с женою и дочерью, удалился в Апамею, сбережение города вверив Зенону, а Тимона сделал начальником Лидии, но жители и воины, находившиеся в крепости, по общему между собою согласию, не обращая никакого внимания на начальников, поставленных Антиохом, отправили послов к консулу.
45. Около этого же времени и из Тралл, и из Магнезии, находящейся над Меандром, и из Ефеса явились послы, отдавая свои города. Поликсенидас оставил Ефес, услыхав о сражении и дойдя с флотом до Патары Ликийской, из опасения эскадры Родосских судов, находившейся у Мегиста, вышел на берег, и с малым числом провожатых, сухим путем отправился в Сирию. Города Азии один за другим отдавали себя в распоряжение консула на честное слово народа Римского. Консул уже был в Сардах; туда же прибыл из Елей и Сципион, при первой возможности для него перенеси труды дороги. В это время герольд Антиохов через П. Сципиона просил у консула, и получил для царя — дозволение прислать своих послов. По прошествии немногих дней прибыли: Зевкис, тот что был префектом Лидии, и племянник царя Антипатр. Они прежде всего явились к Евмену, о котором думали, что он за старые неприятности будет главным противником примирения; они нашли его сговорчивее, чем как надеялись и они и царь. За тем они представились П. Сципиону, а через него и консулу. По их просьбе сознан многочисленный совет — выслушать их поручении. Зевксис сказал: «Римляне, не столько имеем мы сами что говорить, сколько желаем спросить вас — чем можем мы загладить ошибку царя и купить мир и прощение у победителя. Не раз прощали вы великодушно побежденным вами царям и народам. Тем с большею снисходительностью следует поступить вам после этой победы, сделавшей вас повелителями всего земного шара. Успокоенные от необходимости сражаться с кем–либо из смертных, не иначе как боги должны вы сострадать о роде человеческом и миловать его». Да еще до прибытия послов определено было какой им дать ответ; его взял на себя Африкан и, как говорят, выразился в таком смысле: «Римляне, богам одним обязаны за то, что они имеют по их же милости. Образ мыслей наших, одинаковый при всех обстоятельствах, мы и имели и имеем: при счастливых не возносимся, при несчастных не падаем духом. В пример этому — не говоря о многих других — могу привести и вашего Аннибала, а скорее всего вас самих. По переправе через Геллеспонт, не видя еще ни лагеря вашего, ни войска, при равных еще условиях борьбы и неверности военного счастия — на ваши предложения мира мы, еще равные вам силами, дали те условия, которые и теперь повторяем победителями. Откажитесь от Европы вовсе и очистите часть Азии, лежащую по сю сторону Тавра. А за военные издержки дайте пятнадцать тысяч талантов Евбейских: пятьсот тотчас, две тысячи пятьсот при утверждений условий мира сенатом и народом Римским, потом каждый год, в продолжении 12 лет, по тысяче талантов. Евмену выдать четыреста талантов и полное количество хлеба, сколько осталось от долга еще отца его. Когда мы все это уладим, то, в обеспечение действительного с вашей стороны исполнения, дадите вы нам залог, и я полагаю, что двадцати заложников по вашему выбору будет достаточно. Но мы вполне сознаем что мир для народа Римского невозможен там, где будет находиться Аннибал; выдачи его мы требуем прежде всего, а также Этола Тоаса, виновника войны Этолийской: он–то обнадеживая Этолов вами, то вас Этолами вооружил и тех и других против нас. С ним вместе должны выдать вы Мназилоха Акарнанца, и Халкидийцев Филона и Евбулида, Чем долее будет медлить царь, тем для него будут условия хуже тех, которые для него возможны были прежде. Если он и теперь захочет еще помедлить, то пусть помнит, что для царей труднее с высоты величия упасть до половины, чем оттуда провалиться в самую бездну». Послы царя уполномочены были от него принять условия какие бы то ни было. Положено послов отправить в Рим. Консул распределил войско по зимним квартирам в Магнезии, что у Меандра, Траллесе и Ефесе. Не много дней спустя приведены от царя к консулу в Ефес заложники, да и прибыли послы, которым назначено было идти в Рим. Туда же, в одно время с послами, отправился и Евмен; последовали за ними посольства всех народов Азии.
46. Между тем как это совершалось в Азии, в Рим возвратились из провинции почти в одно и тоже время два проконсула — и тот и другой с надеждою на триумф — К. Минуций из Лигур, и М. Ацилий из Этолии. По выслушании изложений дел, совершенных тем и другим, Минуцию отказано в триумфе, а Ацилию он определен с большим единодушием. Ацилий въехал в город с почестями триумфа над царем Антиохом и Этолами: в этом торжественном поезде несли двести тридцать военных значков, серебра не в деле три тысяча фунтов; в монете, тетрадрахмах Аттических, сто тридцать тысяч, цистофоров двести сорок восемь; много серебряных ваз отличной работы и тяжелого весу. Несли и серебряную посуду царскую и великолепную одежду; золотых венков, даров союзных городов, сорок пять; добычу всякого рода, пленников знатного рода — Этолов и царских военачальников, вели тут тридцать шесть. Дамокрит, вождь Этолийский, незадолго перед тем убежал из тюрьмы, и когда его стражи нагнали на берегу Тибра, то он прежде чем был схвачен, проколол себя мечом. Недоставало только воинов, которые следовала бы за колесницею; во всех прочих отношениях триумф был замечателен и как зрелище, и славою совершенных деяний. Радость этого триумфа уменьшил грустный вестник из Испании о несчастной битве в земле Бастетанов, где под начальством проконсула Л. Емилия, у города Ликона, с Лузитанцами пало шесть тысяч воинов из войска Римского; остальные в ужасе сбиты за окопы, с трудом защитили лагерь и, наподобие беглецов, большими переходами отведены в замиренную сторону; вот какое известие получено из Испании. Из Галлии послов Плацентинских и Кремоненских претор Л. Аврункулей ввел в сенат. Они жаловались на малочисленность поселенцев — из которых одни погибли от случайностей войны, а другие от болезни; иные оставили колонии, оттого что им надоели их соседи Галлы. Сенат определил: «консул К. Лелий, буде ему заблагорассудится, запишет шесть семейств для распределения в те колонии, а претор Л. Аврункулей пусть назначит трех сановников для отвода тех поселенцев». Выбраны М. Атилий Серран, Л. Валерий П. Ф. Флакк, Л. Валерий К. Ф. Таппо.
47. Не так много времени спустя, с приближением времени консульских выборов, консул К. Лелий вернулся в Рим из Галлии. Он не только по, состоявшемуся в его отсутствии, сенатскому декрету записал поселенцев на пополнение колонии Кремоны и Плаченции, но и доложил об отводе двух новых поселений в землю, принадлежавшую Бойям, и сенат утвердил его мнение. В тоже время получено письмо претора Л. Емилия о морской битве, происходившей у Мионнеза и о том, что консул Л. Сципион переправился в Азию с войском. Вследствие этого объявлено молебствие на один день за морскую победу, а на другой день — так как войско Римское первый раз стало лагерем в Азии, — чтобы это событие был к благополучию и радости. Двадцатью большими жертвами велено консулу совершить и то и другое молебствие. Вслед за тем консульские выборы произведены среди больших споров. М. Емилия Лепид добивался консульства среди общего против него неудовольствия за то, что он, для этого искательства, оставил свою провинцию Сицилию, не спросив сенат — можно ли ему это сделать. Вместе с ним состязались о консульстве — М. Фульвий Нобилиор, Кн. Манлий Вульсо, М. Валерий Мессала. Выбран один консул — Фульвий; все прочие не получили надлежащего числа центурий. Он на другой день назначил себе товарищем Кн. Манлия, отвергнув Лепида (Мессала молчал). За тем назначены преторы: два К. Фабия, Лабео и Виктор (в этом году сделан он Квиринальским фламином), М. Семпроний Тудитан, Сп. Постумий Альбин, Л. Плавтий Гипсей, Л. Бебий Дивес.
48. В консульство М. Фульвия Нобилиора и Кн. Манлия Вульсона — по словам Валерия Антиата, сильно распространился в Риме слух, и почти за достоверное считалось, будто бы консул Л. Сципион, и с ним П. Африкан, вызваны царем на свидание под предлогом отдачи им молодого Сципиона и там схвачены. По взятии вождей, будто бы тотчас поведено войско к Римскому лагерю и он взят приступом; войско же Римское совершенно истреблено. Тут будто бы и Этолы подняли голову; они отказались выполнять то, что им было приказано, и старейшины их отправились в Македонию, в землю Дарданов и во Фракию для найма и приведения оттуда вспомогательных воинов. Для извещения об этом в Риме, пропретор А. Корнелий послал из Этолии А, Теренция Варрона и М. Клавдия Лепида. Басню эту Валерий закончил так: послы Этолов в сенате между прочим и о том были спрошены — откуда они слышали, будто вожди Римские в Азии захвачены Антиохом царем и войско уничтожено. Этолы отвечали, будто бы они известие это получили от своих послов, находившихся при консуле. Другого подтверждения этого слуха я не имею, и потому полагаю, что обстоятельство это и не подкрепляю моим мнением, да и не пропускаю как совершенно пустое.
-19. Послы Этолов введены в сенат: и самое дело их и обстоятельства должны были бы по–видимому склонить их — признаться во всем и умолять о прощении их вины и заблуждении. Они же начали со своих благодеяний, оказанных народу Римскому, и почти сами на себя пеняли за свою храбрость в войне с Филиппом. Оскорбили они уши слушателей наглостью речей. Повторяя старое и уже почти забытое, они довели дело до того, что сенаторы припомнили гораздо более неприятностей, сделанных этим народом, чем услуг им оказанных, и те люди, которым всего нужнее было сострадание, вызвали против себя ненависть и раздражение. На вопрос одного сенатора: «отдают ли они себя в распоряжение народа Римского?» потом другого: «будут ли они иметь с народом Римским одних и тех же союзников и врагов?» — они не дали никакого ответа. Тогда им велено удалиться из храма. Вслед за тем почти единодушно провозглашено сенатом: «и до сих пор Этолы преданы всею душою Антиоху и, в единственной надежде на него они и теперь пребывают. Необходимо вести воину с людьми, враждебность которых довольно ясна, и усмирить силою надменность их духа.» И то обстоятельство усилило негодование, что Этолы в одно и тоже время, просили мира у Римлян, и вносили войну в Долопию и Атаманию. Состоялось сенатское определение, согласно с мнением М. Ацилия, победителя Этолов и Антиоха: «приказать послам Этолов в тот же день оставить город, а не позже пятнадцатого дня Италию». А. Теренций Варрон послан проводить их, и объявлено: «если на будущее время придет какое–либо посольство от Этолов иначе, как с дозволения главного военачальника, который будет находиться в той провинции, и в сопровождении Римского посла — с ним будет поступлено, как с неприятелем». С тем и отпущены Этолы.
50. Потом консулы доложили о провинциях; положено бросить им жребий относительно Азии и Этолии. Кому достанется Азия, тот по сенатскому декрету должен получить войско, находившееся у Л. Сципиона, а на пополнение его четыре тысячи пеших Римлян, двести всадников, союзников и Латинского племени восемь тысяч пеших и четыреста всадников; с теми силами пусть он ведет войну с Антиохом. Другому консулу назначено войско, находившееся в Этолии и дозволено пополнить его таким же количеством союзников и граждан, какое разрешено товарищу. Тому же консулу приказано; суда, изготовленные еще в прошлом году, снарядить и повести с собою, и не только с Этолами вести войну, но и перенести ее в Кефалонию. Ему же поручено, если только интересы общественные это позволят, возвратиться в Рим к выборам. Кроме замещения ежегодных сановников, положено произвести выбор цензоров. Буде же что–либо Консула задержит, то пусть он уведомит сенат о том, что он не может явиться ко времени выборов. Этолия досталась по жребию М. Фульвию, а Азия Кн. Манлию. Потом преторы бросили между собою жребий: Сп. Постумию Альбину досталось заведывание городом и чужестранцами; М. Семпронию Тудитану — Сицилия, К. Фабию Пиктору, Квиринальскому фламину, Сардиния, К. Фабию Лабеону — флот, Л. Плавтию Гитею ближняя Испания, Л, Бэбию Дивесу дальняя. В Сицилию назначен один легион и флот, находившийся в той провинции. Новый претор должен был истребовать от Сицилийцев двойную десятину пшеницы и одну отправить в Азию, а другую в Этолию. Такое же количество хлеба требовалось и от Сардинцев, и его велено отправить к тем же войскам, куда и Сицилийский. Л. Бэбию в Испанию дано подкрепление — тысячу Римских пехотинцев и пятьдесят всадников, а из Латинского племени шесть тысяч пехотинцев и двести всадников. Плавтию Гипсею в ближнюю Испанию дано тысячу пеших Римлян, две тысячи союзников Латинского племени и двести всадников; с этими подкреплениями обе Испании должны были иметь по легиону. Властям прошлого года — К.. Лэлию с войском продолжена власть на год; продолжена и П. Юнию пропретору в Этрурии с войском, какое было в провинции, и М. Туццию пропретору в земле Бруттиев и в Апулии.
51, Прежде чем преторы отправились по провинциям, произошла между П. Лицинием, великим первосвященником и К. Фабием Пиктором, Квиринальским фламином, такая борьба, какая, на памяти предков, происходила между Л. Метеллом и Постумием Альбином. Этот последний, будучи консулом, собирался с товарищем своим К, Лутацием отправиться в Сицилию к флоту, как его по делам богослужебным задержал Метелл, великий первосвященник; а претора К. Фабия Пиктора задержал П. Лициний, не давая ему отправиться в Сардинию. Много споров было и в сенате и перед народом; с той, и с другой стороны давались противоречащие приказания, брали поручительства, назначили штрафы, апеллировали к трибунам и прибегали к суду народа. Наконец уважение к религии восторжествовало, и фламин вынужден покориться первосвященнику, а штрафы по приказанию народа сложены. С досады, что у него отняли провинцию, претор пытался было отказаться от должности, но сенаторы своим влиянием его удержали и назначали ему — производить суд и расправу между чужестранцами. В течение немногих дней произведя набор (да и небольшое количество воинов приходилось набирать), консулы и преторы отправились по провинциям. Вслед за тем неизвестно кому вздумалось легкомысленно распространить пустой слух относительно событий в Азии, но немного дней прошло, как в Риме получены верные известия с гонцами и письмами славного вождя. Они причинили большую радость не столько вследствие недавних опасений (перестали бояться Антиоха после недавнего поражения в Этолии), сколько вследствие прежней громкой славы. При начале войны казался он опасным врагом и собственными силами, и тем что он имел под руками Аннибала распорядителем войны. Несмотря на то нисколько не изменено распоряжение о посылке консула в Азию, и войска его ни мало не уменьшены из опасения — ни пришлось бы воевать с Галлами.
52. Немного времени спустя прибыли в Рим М. Аврелий Котта, посол Л. Сципиона, с послами царя Антиоха, и царь Евмен и Родосцы. Котта сначала в сенате, потом перед народным собранием, по приказанию сената, изложил все что произошло в Азии. Вследствие этого назначено молебствие на три дня и повелено принести сорок больших жертв. За тем прежде всего для Евмена созван сенат; в кратких словах высказал он сенаторам свою благодарность: «за то, что они освободили от осады его и брата, да и владения его не дали в обиду Антиоху». Поздравлял он с полною удачею всех действий на суше и на море; царь Антиох, окончательно разбитый и лишенный лагеря, изгнан сначала из Европы, а потом и из Азии, находящейся по сю сторону Тавра. Что же касается собственно до его, Евмена, заслуг, то он предпочитает дать возможность Римлянам узнать о том от своих военачальников и легатов, чем самому напоминать о них». Все выслушали это с одобрением и приказывали самому высказать, отложив всякую совестливость в сторону: что он находит справедливым получить от сената и народа Римского. Сенат же своей стороны с полною готовностью дает и больше, и щедрее смотря по мере его заслуг». На это царь возразил: «если б он от других получил предложение выбрать себе награду, то он охотно, при малейшей возможности посоветоваться с сенатом Римским, воспользовался бы советом достоуважаемого сословия — как бы не высказать неумеренных желаний и не обнаружить нескромной просьбы. Но когда от сената же зависит и исполнение, то тем более щедрость сената к нему и его братьям должна вполне зависеть от его собственного усмотрения». Эти слова Евмена нисколько не подействовали на сенаторов, и они продолжали настаивать, чтобы он высказался сам. Несколько времени длился этот спор с обоюдною, хотя и необъяснимою, искренностью, при чем та и другая сторона, уступала одна другой: первая по скромности, а вторая по снисхождению. Наконец Евмен вышел из храма. Сенат продолжат стоять на своем мнении: безрассудно было бы — говорил он — предполагать, что царь действительно не знает, на что именно надеясь или что имея в виду просить, он приехал. Конечно он сам лучший судья, что больше всего идет его царству: Азия ему известна гораздо лучше, чем сенату, а потому его необходимо снова позвать и принудить высказать и желания свои, и образ мыслей.
53. Царь снова введен в храм претором и получил приказание говорить. Тут он сказал: «почтенные сенаторы, упорствовал бы я в моем молчании, если бы не знал, что вы вслед за этим позовете Родосское посольство и по выслушании его, мне будет предстоять необходимость говорить, а тогда это будет тем труднее, что требования Родосцов не будут заключать в себе по–видимому не только ничего для меня враждебного, но и даже такого, что имело бы собственно к ним отношение. Будут они защищать дело Греческих городов и говорить о необходимости их освобождения. В случае, если они в этом успеют, то кому может быть сомнительно, что они лишат нас не только тех городов, которые получат свободу, но и старинных наших данников; а сами они в признательных за такое благодеяние городах, будут иметь на словах союзников, а на самом деле послушных подданных. И они (Родосцы), домогаясь, — если богам угодно будет это допустить — такого себе усиления, примут на себя такую личину, как будто это нисколько до них не относится, а что поступить так для вас будет прилично и согласно с прежними вашими действиями. А вы примите меры, как бы не быть обманутыми такими речами: как бы вы, не только неравномерно союзников ваших одних через меру возвысили, других унизили, но и как бы вы тех, которые против вас обнажали оружие, не поставили в положение лучшее против ваших союзников и друзей. Что касается собственно меня, то я во всех делах скорее предпочту уступить из того, что мне следует по праву, чем обнаруживать слишком много упорства в домогательстве. Но где идет дело о состязании на счет вашей дружбы и вашего расположения, почета, который вы окажете, то тут я не могу равнодушно допустить себя победить кому бы то ни было. Как лучшее наследство от отца получил я то, что он, первый из всех обитателей Греции и Азии, добился вашей дружбы и до конца жизни оставался ей непреклонно верным. И не только в душе был он вам хорошим и верным союзником, но и принимал участие во всех войнах, веденных в Греции как сухопутных, так и морских; всякого рода припасами помогал он в такой степени, что никто из ваших союзников не мог с ним ни в чем сравняться. Наконец, он и приближение смерти почувствовал в собрании Беотов, когда он их склонял к союзу с вами, и скоро после того он испустил дух. Идя по его следам в моей готовности и старании угодить вам, я превзойти его уже ни в чем не могу (сделать более в этом отношении ничего уже не осталось); а чтобы я мог победить и отца моим участием и моими щедрыми послугами — в избытке доставили для этого возможность: судьба, обстоятельства времени, Антиох и война, веденная в Азии. Повелитель Азии и части Европы, Антиох давал мне в супружество свою дочь, возвращал немедленно города, от нас отпавшие; да и на будущее время подавал надежду — далеко распространить пределы моих владений, лишь бы только я за одно с ним стал вести войну против вас. Не буду ставить себе в заслугу того, что я ни в чем против вас не согрешил; но лучше припомню здесь то, что достойно давнишней дружбы, мой дом и вас связывающей. Сухопутными и морскими силами я оказал пособие вашим полководцам так, что в этом отношении ни один из ваших союзников не мог со мною сравняться; припасы всякого рода доставлял я на суше и на море. В морских сражениях, происходивших в разных местах, я во всех участвовал; трудов моих никогда не жалел, и об опасности не думал. Что бывает худшего на войне — осаду — я выдержал, заключенный в Пергаме, с крайнею опасностью для жизни и власти. Освободясь от осады, когда около столицы царства моего стояли лагерем — с одной стороны Антиох, с другой Селевк, оставил мои собственные дела и со всем флотом вышел на встречу вашему консулу Л. Сципиону к Геллеспонту, для того, чтобы помочь ему при переправе войска. А после того как ваше войско перешло в Азию, я вовсе не отлучался от консула: ни один воин Римский не был безотлучнее меня и моих братьев в лагере вашем. Ни одного похода, ни одного дела конницы без меня не происходило. В сражении находился я там, оберегал ту сторону, где это угодно было консулу. Я выражаясь так, не то хочу высказать почтенные сенаторы, — чтобы в эту войну заслугами в отношении к вам никто не мог стать со мною наравне? Не смею приравнять себя ни к кому из народов и царей, которые пользуются от вас большим почетом. Масинисса, прежде чем сделался вашим союзником был вашим врагом, и явился к вам лагерь не тогда как владел царством и не с вспомогательным войском, а изгнанником, утратив все силы — с горстью всадников; однако вы его, за то, что он в Африке верно и деятельно действовал вместе с вами против Сифакса и Карфагенян, не только восстановили во владениях, его отцу принадлежавших, но и прибавив ему лучшую часть владений Сифакса. сделали его могущественнейшим из царей Африки. Какой же награды и почести от вас достойны мы — не быв никогда вашими врагами, а всегдашними союзниками? Отец мой, я сам и братья мои, не только в Азии, но и вдали от нашего дома в Пелопоннесе, в Беотии, Этолии — на войнах с Филиппом, Антиохом, Этолами, на море и на суше сряжались оружием за вас. Чего же ты домогаешься? спросят меня. Я, почтенные сенаторы — в необходимости, по вашему приказанию, высказаться перед вами, сознаюсь: буде вы с тем удалили Антиоха по ту сторону Тавра, чтобы самим владеть этими землями, то я никаких соседей не предпочту вам, и надеюсь, что царство мое ничем так не выиграет относительно силы и безопасности. Но если вы имеете намерение удалиться оттуда и вывести войска, то смело скажу — что из ваших союзников нет меня достойнее, кому владеть тем, что вами приобретено войною. Великодушно освобождать города порабощенные, так и я полагаю, если они против вас ничего неприязненного не делали, но если же они были на стороне Антиоха, то не достойнее ли ваших — и справедливости и благоразумия, лучше заботиться о союзниках, оказавших вам услуги, чем о тех, которые действовали против вас»?
54. С удовольствием выслушали сенаторы речь царя и ясно было что они готовы для него, все сделать с большею готовностью и щедростью. В промежутке времени выслушано немногословное посольство жителей Смирны, так так Родосское еще не явилось. Жители Смирны получили похвалу в самых лестных выражениях за то, что они предпочли всему подвергнуться со стороны царя, чем ему покориться; наконец введено и Родосское посольство. Старший из его членов, изложив сначала историю дружественных отношений Родосцев к народу Римскому и заслуг их сначала в войне с Филиппом, потом с Антиохом, сказал следующее: «во всем деле нашем, почтенные сенаторы, нет ничего для нас и затруднительнее, и прискорбнее, как то, что вам приходится спорить с Евменом; а с ним именно более чем с кем–либо из царей, у нас и у частных лиц отдельно и — это обстоятельство особенно на нас действует — у всего нашего города существуют общественные связи гостеприимства. Впрочем, почтенные сенаторы, разномыслие не в душах у нас, а в самой сущности дела, а она–то и сильнее всего. Мы сами свободны и потому защищаем дело свободы других, а цари хотят, чтобы всё было порабощено и признавало их власть. Впрочем, как бы то ни было, нас в затруднительное положение к царю ставит скорее наша совестливость, чем самая затруднительность спора с ним для нас или то, чтобы решение этого спора было бы для вас безысходным. Будь вы не в состоянии почтить иначе царя, вашего союзника и друга, оказавшего вам большие услуги именно в той войне, о награде за которую идет дело — как отдав ему в рабство вольные города, то рассуждение о том было бы действительно затруднительно: как бы и дружественного царя не оставить без почету, и не изменить вашему всегдашнему обычаю и не набросить порабощением теперь стольких городов славу, приобретенную вами во время войны с Филиппом. Но судьба отлично выводит вас из затруднения — или не оказать другу достаточной благодарности или не уронить вашу славу. По милости богов бессмертных победа ваша сколько и славна. столько и богата, и легко она снимает с вас бремя этих так сказать долгов. И Ликаония, и Фригия — та и другая — и вся Писидия и Херсонес и все места, прилежащие к Европе, находятся в вашей власти. Одною из этих областей, присоединив ее к владениям Евмена, можете вы их в несколько раз увеличить; а если отдадите все, то поставите на ряду с могущественнейшими государями. Таким образом вам возможно — и добычею войны щедро наградить союзников, и не измелить вашему всегдашнему образу действий имея в памяти то, какого титла домогались вы в войнах сначала против Филиппа, потом Антиоха: как вы поступили победив Филиппа, чего именно от вас ныне требуют и ожидают не столько потому, что вы так поступили, сколько потому, что так вам следует поступить. А для вас одна только причина войны и почетна и вероятна. Одни домогаются завладеть полями, деревнями, городами, пристанями, какою–либо частью морского прибрежья. А вы и не домогались этого, пока не имели, а теперь и желать не можете, имея весь земной шар в своей власти. Вы сражались за честь вашу и славу перед всем родом человеческим, который на имя ваше и власть уже давно взирает теми же глазами, что и на богов бессмертных. Не легко было все это приготовить и приобрести, не знаю труднее ли будет соблюсти. Вы взялись защитить от произвола царей народ древнейший и благороднейший, как славою совершенных деяний, так и многоразличными заслугами в деле человечности и науки. Такое покровительство, отдавшемуся вам на веру и под ваше попечительство, целому народу вы должны постоянно оказывать; притом те города, которые стоят на древней почве, не более Греческие, как и колонии их, оттуда когда–то отправившиеся в Азию. С переменою земли не переменился народ, ни нравы. Состязаться благим соревнованием в деле каждого полезного искусства и добродетели дерзнули новые города со своими родоначальниками и основателями. Известны вам города Греции, известно не мало городов и Азии; ни в чем другом мы не уступим первым, разве только в том, что находимся от вас в более дальнем расстоянии. Массилийцы, если бы природные свойства могли быть побеждаемы влиянием почвы, уже давно должны были бы одичать, будучи окружены столькими неукротимыми народами, а между тем мы слышим, что они у вас в таком почете, в таком заслуженном уважении, как если бы они жили в самой середине Греции. Не только сохранили они звуки языка, одежду и наружный вид, но более всего нравы, законы и свойства души, чистыми и неприкосновенными от заразительного влияния соседей. Теперь границею ваших владений — гора Тавр и все, что внутри этой черты не должно казаться вам отдаленным. Куда ни достигнет оружие ваше, туда пусть проникнет и право, от нас получившее начало. Народы необразованные, для которых произвол властителей заменяет отсутствие законов, пусть имеют царей на свою утеху, а Греки имеют свою судьбу, но живут вашим духом. Некогда и масть поддерживали они собственными силами, а теперь они желают, чтобы власть оставалась там, где она теперь. Для них достаточно, при собственном бессилии, находить защиту в вашем оружии. Но некоторые города были за одно с Антиохом; да ведь и прежде иные были с Филиппом, а Тарентинцы с Пирром. Не приводя других примеров, укажу на Карфаген, пользующийся свободою и живущий под собственными законами. Насколько вы, почтенные сенаторы, связаны теперь прежним вашим образом действий, рассмотрите; надумайтесь отказать жадности Евмена в том, чего не сделали вы и под влиянием вашего справедливейшего раздражения. Представляем вам самим судить — до какой степени верно и полезно было вам содействие Родосцев как в этой, так и во всех войнах, веденных вами в той стороне. Теперь, по замирении, предлагаем вам этот совет; одобрив его, во всех вселите вы убеждение, что то, как вы воспользовались победою, гораздо блистательнее самой победы». Речь Родосцев показалась соответствующею величию Римлян.
56. После Родосцев призваны послы Антиоха. Они, верные обычаю просящих прощения, сознавались в заблуждении царя и умоляли сенаторов: «при решении дела иметь в памяти скорее свое всегдашнее милосердие, чем провинность царя, за которую он и поплатится слишком достаточно. Наконец пусть они мир, данный военачальником Л. Сципионом, скрепят своим утверждением на данных им условиях». Сенат определил сохранить этот мир, а через несколько дней и народ тоже повелел. Скреплен договор в Капитолие с Антипатром, старейшиною посольства и вместе сыном брата царя Антиоха. Выслушаны потом и другие посольства из Азии; всем им дан ответ: «следуя обычаю предков, сенат отправит десять послов для разбирательства и устройства дел Азии. Сущность впрочем будет такая: все, что по сю сторону Тавра было во владении Антиоха, отдается Евмену, кроме Ликии и Карии до реки Меандра, которые пусть принадлежать Родосцам. Из прочих городов Азии те, которые платили дань Атталу, пусть продолжают платить сборы Евмену; а те, которые платили дань Антиоху, пусть будут свободными и независимыми». В число десяти послов назначены: К. Минуций Руф, Л. Фурий Пурпурео, К. Минуций Терм, Ап. Клавдий Нерон, Кн. Корнелий Мерула, М. Юний Крут, Л. Аврункулей, Л. Емилий Павлл. П. Корнелий Лентулл, П. Элий Туберон.
56. Им дано полномочие решать те споры и недоразумения, которые могут возникнуть на месте; о главном же сделал распоряжение сенат: «Всю Ликаонию, Фригию ту и другую, Мизию, царские леса, Лидию и Ионию, кроме городов, бывших свободными во время сражения с царем Антиохом, именно Магнезии у Сипила и Карии, называемую Гидрела, поле Гидрелатское, обращенное к Фригии, крепостцы и села по ту сторону Меандра и города, за исключением тех, которые пользовались свободою до начала военных действий; а также именно Телмиссия и лагеря Телмиссиев, да и сверх того поля, принадлежавшего Птоломею Телмиссию — все это, выше исчисленное, положено отдать царю Евмену. Родосцам дана Ликия кроме того же Телмисса, лагеря Телмиссиев и поля, принадлежавшего Птоломею Телмиссию, — все это исключено из владений и Евмена и Родосцев. Этим же последним отдана и часть Карии, находящаяся по ту сторону Меандра ближе к острову Родосу; города, села, укрепления и поля, обращенные к стороне Писидии, кроме городов, пользовавшихся свободою прежде решительного боя в Азии с Антиохом». Поблагодарив за все это, Родосцы стали говорить о городе Солисе, находящемся в Киликии: «жители его, как и они. происхождением из Аргоса; родство крови уславливает между ними братскую привязанность. Просят они, Родосцы, как особенного себе подарка — освободить и этот город от рабства царю». Призвали послов Антиоха и стали толковать с ними об этом, но ничего не добились от них. Антипатр ссылался на мирный договор, вопреки которому Родосцы просят не Солиса, но Киликию и переходят за хребет Тавра. Родосцы позваны были снова в сенат и сенаторы, объяснив им, как против них стоит твердо царский посол, сказали им: «во всяком случае, если Родосцы того убеждения, что в этом деле замешана честь их отечества, то сенат всеми средствами постарается победить упорство послов». Поблагодарив тут еще больше прежнего, Родосцы сказали, что скорее уступят притязаниям Антипатра. чем дадут повод к нарушению мира. Таким образом относительно города Солиса осталось все по–старому.
57. В то время, когда это происходило, послы Массилийцев принесли известие: «претор Л. Бэбий, отправляясь в свою провинцию Испанию, окружен Лигурами; большая часть сопровождавших его побиты, а он сам раненный с небольшою свитою, без ликторов, убежал в Массилию, где на третий день и помер». Сенат, но выслушании этого известия, определил: «П. Юний Брут, исправляющий должность претора в Етрурии, передав провинцию и войско кому заблагорассудит из своих помощников, пусть отправится сам в дальнюю Испанию, и она пусть будет ему провинциею.» Это сенатское определение и письмо отослано в Етрурию претором Сп. Постумием. Исправляющий должность претора П. Юний отправился в Испанию. В этой провинции, несколько ранее прибытия своего преемника, Л. Емилий Павлл, тот самый, что в последствии стяжал большую славу победою над Персеем — в предшествовавшем году неудачно вел дело, а теперь, собрав в роде поголовного ополчения, сразился в открытом поле с Лузитанами. Неприятель разбит и обращен в бегство; убито у него восемнадцать тысяч вооруженных воинов, три тысячи триста захвачено в плен и лагерь взят приступом. Слух об этой победе восстановил некоторое спокойствие в Испании. В том же году, накануне третьего дня Календ Январских, в Бононию отвели поселенцев из Латинян, вследствие сенатского определения триумвиры: Л. Валерий Флакк, М. Атилий Серран, Л. Валерий Таппо. Три тысячи человек отведено; всадникам по семидесяти десятин назначено, а прочим поселенцам по пятидесяти. Поле это отнято у Галлов Бойиских, а они выгнали отсюда Тусков. В этом же году о должности цензорской состязались многие знаменитые мужи. Дело это, само по себе заключавшее мало повода к большим спорам, возбудило другое состязание гораздо оживленнее. Домогались цензорства: Т. Квинкций Фламинин, П. Корнелий Кн. Ф. Сципион, Л. Валерий Флакк, М. Порций Катон, М. Клавдий Марцелл, М. Ацилий Глабрио, тот самый, что победил у Фермопил Антиоха и Этолов. Так как ему пришлось отпускать домой много воинов с награждением и тем обязать значительное число граждан, то благосклонность народа явно к нему клонилась. Это весьма не нравилось людям знатного рода, что вот им так предпочитают человека нового. П. Семпроний Гракх, и К. Семпроний Рутил, трибуны народные — призвали его на суд в том, что он некоторую часть денег царских и добычи, взятой в лагере Антиоха, не представил в день триумфа и не внес в казначейство. Разнообразны были показания легатов и трибунов военных. Преимущественно передо всеми обращало внимание свидетельство М. Катона; его влияние, приобретенное примерным образом жизни, много теряло от белой тоги (т. е. от явного желания самому быть цензором). Он говорил, что некоторых сосудов золотых и серебрянных, которые он видел в числе прочей царской добычи по взятии лагерей, не заметил он несенными во время триумфа. Наконец Глабрео объявил, что отказывается от своего домогательства и именно для того, чтобы все бремя негодования пало на Катона, который, человек новый, как и он, не постыдился с неслыханным клятвопреступлением, высказать то, на что молча негодовали благородные люди.
56. Предложен был штраф во сто тысяч асс; два раза об этом происходил спор; в третий, когда обвиненный отказался от своего домогательства (на цензорство), и народ не хотел подавать голоса относительно штрафа, тогда и трибуны оставила это дело. Цензорами выбраны: Т. Квинкций Фламинин и М. Клавдий Марцелл. — В то же время для Л. Емилия Регилла — он, начальствуя над флотом победил царя Антиоха — созван сенат за городом в храме Аполлона. Выслушав рассказ об его действиях, со сколькими неприятельскими флотами приходилось ему сражаться, сколько судов затопил или взял с большим единодушием сенаторов, определен ему триумф морской; он имел место в Февральские Календы; в этом торжественном шествии несли пятьдесят одну золотую корону. Денег было несено не так много сколько можно было ожидать от царской добычи: тридцать четыре тысячи семьсот Аттических тетрадрахм, цистофоров сто тридцать две тысячи триста. Потом совершено было молебствие по сенатскому декрету вследствие того, что в Испании Л. Емилий действовал удачно на общую пользу. Немного времени спустя прибыл к городу Л, Сципион; он, желая и в прозвании сравниться с братом, домогался титла Азиатического. И в сенате, и перед народным собранием изложил он свои действия. Тут некоторые толковали, что действительная трудность войны далеко не соответствовала её славе; одним удачным сражением она и покончена, и слава этой победы подготовлена уже у Фермопил. Впрочем, если говорить правду, то у Фермопил приходилось иметь дело более с Этолами, чем с Антиохом: какою ничтожною частью своих сил принимал он тут участие! А в Азии стоял он с силами целой страны, собрав вспомогательные войска от самых отдаленных пределов востока.
59. А потому и заслужено и богам бессмертным оказана почесть, сколько возможно большая, за то, что громадную победу сделали вместе с тем и легкою, и главному вождю дан триумф и совершился он во вставочном месяце накануне Мартовских календ. Торжественное шествие заслуживало внимания зрителей более, чем брата его Африкана; относительно же воспоминания совершенных деяний и оценки опасности и борьбы не могло быть и сравнения, точно так как главных вождей нельзя было сравнить, или Антиоха ставить на одну доску с Аннибалом. При торжественном шествии несли военных значков двести тридцать четыре, изображении городов сто тридцать четыре; слоновых зубов тысячу двести тридцать один; золотых венков двести тридцать четыре; серебра весом сто тридцать семь тысяч четыреста двадцать фунтов; тетрадрахмов Аттических двести двадцать четыре тысячи; цистофоров триста тридцать одну тысяча семьсот; золотых монет Филиппейских сто сорок тысяч; серебряных ваз (все они были с разными украшениями) весом тысячу четыреста двадцать четыре фунта, золотых тысячу двадцать четыре фунта. Вождей царских, префектов и имеющих право носить порфиру, вели перед колесницею тридцать два. Воинам дано но двадцати пяти денариев, вдвое сотнику, втрое всаднику; после триумфа получили они жалованье сполна и двойную порцию хлеба. После сражения в Азии выдано было также двойное жалованье; получил триумф почти через год после того, как оставил консульство.
60. Почти в тоже время прибыли консул Кн. Манлий в Азию и К. Фабий Лабеон претор к флоту; впрочем консулу не было недостатка в поводе к войне с Галлами, а море, после поражении Антиоха, не представляло никакой опасности. Подумывал К. Фабий — на какое дело обратить преимущественно внимание, дабы не показать, что по пустому и дана–то ему провинция, и счел за лучшее переправиться в остров Крит. Цидопиаты вели войну против Гортиниев и Гноссиев. Говорили, что большое число пленных Римлян, и вообще жителей Италии находилось на острове в рабстве. Выйдя с флотом из Ефеса, как только достиг Критского берега, Фабий отправил гонцов по городам, повещая отложить оружие, пленных, разыскав по всем своим городам и полям, привести и прислать к нему послов, с которыми бы он мог толковать о делах, имеющих отношение как к Критянам, так и Римлянам. Все это произвело очень мало впечатления на Критян, а пленных, за исключением Гортинцев, никто не возвратил. Валерий Антиат пишет, будто бы вследствие угроз войною со всего острова было выдано четыре тысячи пленных и что это, за недостатком других действий, служило поводом — выхлопотать у сената морской триумф. Из Крита Фабий вернулся в Ефес; отсюда он отправил три судна к берегам Фракии, и велел вывести из Эна и Маронеи гарнизоны Антиоха для того, чтобы эти города воспользовались свободою.

Книга Тридцать Восьмая

1. Между тем как в Азии происходила война, и у Этолов было не совершенно спокойно, и начало беспокойства произошло от народа Атаманов. В то время Атамания, по изгнании Аминандра, занята была войсками царя Филиппа и его наместниками: властвуя надменно и без меры произвольно, они заставили жалеть об Аминандре. С восхищением получил Аминандр — он был в Этолии письма своих, где обнаружено было положение Атамании и подана надежда — обратного получения царства. Люди, принесшие известие об этом, отосланы назад в Аргитею — то была столица Атамании — к старейшинам, и внушено им — буде хорошо они знают расположение умов соотчичей, то он, получив от Этолов вспоможение, прибудет в Атаманию с отборными Этолами — они будут как бы уполномоченные от народа — и с претором Никандром. Видя их готовность на все, тотчас дал им знать, в какой день он вступит в Атаманию с войском. Сначала было только четыре заговорщика против Македонского гарнизона; они помощниками для ведения дела пригласили к себе стариков, потом, мало надеясь на свое малолюдство, более пригодное для ведения дела в тайне, чем для его исполнения, присоединили число, равное прежнему; таким образом их стало пятьдесят два. Они разделились на четыре части: одна отправилась в Гераклею, другая в Тетрафилию, где обыкновенно хранились царские деньги, третья в Тевдорию, четвертая в Аргитею. Все согласились так, что сначала спокойно, как бы по своим частным делам, они будут ходить по общественной площади; а в условленный заранее день они пригласят всех жителей к изгнанию из укреплений Македонских гарнизонов. Когда наступил этот день и Аминандр уже находился в пределах Атамании с тысячею Этолов, то, как было условлено, разом в четырех местах изгнаны гарнизоны Македонян и разосланы письма в разные другие города с убеждениями избавиться от невыносимого владычества Филиппа и возвратить родового и законного царя; повсюду изгоняются Македоняне. Город Тейи, где начальник гарнизона, Зенон, перехватил письма и крепость занята была царскими войсками, несколько дней оказывал сопротивление осаждавшим; а потом и он сдан Аминандру, во власти которого была вся Атамания, кроме крепости Атенея, находящейся подле самой границы Македонии.
2. Филипп, узнав об отпадении Атамании, отправился с шестью тысячами воинов и с чрезвычайною быстротою прибыл в Гомфры. Оставив здесь большую часть воинов (для таких переходов не достало бы у них сил) прибыл с двумя тысячами в Атеней, единственное укрепленное место, где еще удержался его гарнизон. Отсюда попытался было он узнать расположение умов мест соседних и без труда заметив, что оно враждебно, вернулся в Гомфы, и уже со всеми своими войсками снова вступил в Атаманию. Отсюда Зенону, послав его вперед с тысячею пеших, приказал занять Етопию, которая весьма кстати господствовала над Аргитеею. Увидя, что эта местность занята уже его воинами, он сам стал лагерем около храма Юпитера Акрейского; здесь он был удержан один день невыносимо дурною погодою, а на другой день вознамерился вести их в Аргитее. Только было выступили они в поход, как вдруг показались Атаманы, бегавшие по холмам, возвышавшимся над дорогою. При виде их первые ряды остановились, и по всему войску распространились тревога и испуг, каждый воображал сам за себя, какие были бы последствия, если бы войско уже спустилось в горные долины, над которыми нависли скалы. При таком смятении царь, желая, на случай преследования выйти как можно скорее из теснин, посмешил отозвать передних и двинулся со всем войском назад тою же дорогою, которою пришел. Сначала Атаманы шли в некотором расстоянии спокойно за ним; а когда присоединились Этолы, они оставили их идти сзади Филиппова войска, а сами осыпали его с боков. Некоторые по знакомым тропинкам пошли вперед кратчайшею дорогою и заняли проходы. Такое смятение произошло между Македонянами, что они перешли реку скорее в беспорядочном бегстве, чем правильным движением, и при этом потеряли не мало людей и оружия. Тут и был конец преследования; отсюда в полной безопасности Македоняне вернулись в Гомфы, а из Гомф в Македонию. Атаманы и Этолы со всех сторон стеклись к Етонии для подавления Зенона и тысячи Македонян. Эти последние, мало надеясь на местность, из Етонии удалились на холм, более возвышенный и со всех сторон обрывистый. Найдя тут доступ во многих местах вытеснили их оттуда Атаманы; рассеянных и искавших спасения в бегстве по скалам мало известным и непроходимым — частью взяли, а частью побили. Многие от страха бросались в пропасти, и весьма немногие ушли с Зеноном к царю. Недолго спустя заключено и перемирие и дана возможность похоронить убитых.
3. Аминандр, возвратя себе царство, отправил послов в Рим к сенату, и в Азию к Сципионам; они тогда находились в Ефесе после решительной битвы с Антиохом. Он просил мира и приносил извинение в том, что наследственные владения свои возвратил себе при помощи Этолов; Филиппа он обвинял, Этолы из Атамании отправились к Амфилохам, и весь народ подчинили своей власти при добровольном согласии большей части его. Возвратив себе Амфилохию — она некогда принадлежала Этолам — они с такою же надеждою перешли в Аперантию: большая часть и этой области без борьбы подчинилась их власти. А Долопы никогда не принадлежали Этолам — они были на стороне Филиппа. Сначала они поспешили к оружию; но узнав, что Амфилохи за одно с Этолами, что Филипп бежал из Атамании и гарнизон его избит, они и сами изменяют Филиппу и переходят на сторону Этолов. Между тем как они, покорив все окрестные народы, считали себя со всех сторон достаточно безопасными от Македонян, вдруг получают они известие, что Антиох в Азии побежден Римлянами. Вскоре и послы возвратились из Рима безо всякой надежды на мир, и принесли известие о совершившейся уже переправе консула Фульвия с войском. Испуганные этим Этолы сначала вызвали уполномоченных из Родоса и Афинян с тем, чтобы эти города употребили свое влияние на то, чтобы мольбы их, только что перед тем отвергнутые сенатом, легче бы имели доступ к нему снова, и отправили в Рим старейшин народа — последний раз попытать надежду. Нисколько не заботились они отклонить войну прежде, чем когда неприятель находился почти в виду. Уже М. Фульвий, переправив войско в Аполлонию, советовался со старейшинами Епиротов, откуда начать войну. Епироты советовали напасть на Амбракию; — в то время город этот был на стороне Этолов: если Этолы придут защищать его, то открытая кругом местность удобна для сражения; если же они уклонятся от борьбы, то взятие города не будет затруднительно. Вблизи находится в избытке материалов для делания насыпи и прочих работ: Арахт река судоходная, по ней весьма удобно доставлять все что нужно, и она течет подле самих стен, да и подходит лето, время удобное для военных действий всякого рода». Такого рода убеждениями склонили вести войско через Епир.
4. Когда консул подошел к Амбракии, то увидал, что осада будет стоить больших трудов. Амбракия находится у подошвы крутого холма; жители называют его Перрантом. Город стороною, обращенною к полю и реке, смотрит к востоку, а крепость его, устроенная на холме к западу. Река Арахт течет из Атамании и впадает в морской залив, называемый Амбракийским от имени лежащего по соседству города. Не говоря уже о том, что город защищен с одной стороны рекою, с другой крутизнами, он огражден и крепкою стеною, имеющею в окружности не много более тысячи шагов. Фульвий со стороны открытого поля поставил два лагеря с умеренным между ними промежутком, а одно укрепление поставил на возвышенном месте против крепости: все это озаботился он соединить валом и рвом так, чтобы ни для запертых в городе не было возможности выйти из него, а также чтобы не могли проникать в него подкрепления извне. Но слуху об осаде Амбракии, Этолы явились в Страт, созванные эдиктом претора Накандра; сначала хотели было они всеми силами противодействовать осаде, но видя, что город большою частью уже загражден осадными работами, и что лагерь Епиротов лежит по ту сторону на ровном месте, положили разделить войска. С тысячью воинов легковооруженных, Евполем отправился в Амбракию, и вошел в город промежду укреплениями, еще не доведенными до конца. Никанор с остальным войском вознамерился было сначала ночью напасть на лагерь Епиротов — не легко было для Римлян подать им помощь, так как между ними находилась река; потом намерение это сочтено опасным, как бы его не проведали Римляне, и самое отступление оттуда не было бы сопряжено с опасностью. Оставив это намерение, он отправился опустошать Акарнанию.
5. Консул, приведя уже к концу укрепления, которыми замкнул город и осадные работы, посредством которых собирался действовать против стен, разом в пяти местах приступил в ним. В трех, почти с равными между ними промежутками, с открытых мест, откуда доступ был удобнее, стал действовать против так называемого Пиррея; в одном со стороны Эскулапия, и в одном против крепости. Стенобитными орудиями потрясал он стены; длинными крюками с косами на концах сламывал зубцы. Осажденными сначала, при виде этих приготовлений и потрясений стены, со страшным громом производимых, овладел ужас и замешательство. Потом, убедись, что стены выдерживают сверх чаяния, снова собрались с духом и стали действовать против стенобитных орудий, опуская на них куски свинца, большие камни и здоровые обрубки; крюки, набрасывая на них железные якоря, они притягивали во внутреннюю часть стены и там их ломали. Кроме того, вылазками — и ночными против караулов на укреплениях, и денными против аванпостов, сами нагоняли ужас. Между тем, как в таком положении находились дела в Амбракии, Этолы, опустошив Акарнанию, вернулись в Страт. Претор Никандр возымев надежду, смело действуя, заставить неприятеля снять осаду, отсюда отправил в Амбракию некоего Никодама с пятьюстами Этолов; он назначил ночь, и даже самый час ночи, в который и осажденные должны были напасть на укрепления неприятельские против Пиррея, и он сам вбросит ужас в лагерь Римлян; он полагал, что, при опасности с двух сторон и ужасе, увеличенном ночным временем, можно совершить что–либо замечательное. Никодам, в ночь ненастную, одни караулы счастливо миновал, через другие прорвался силою, перелез через неприятельские укрепления и проник в город. Прибытие его вдохнуло в осажденных некоторую надежду и готовность решиться на все. Как только наступила назначенная ночь, вдруг напал он, как было условлено, на осадные работы неприятельские. Но при выполнении дело вышло труднее, чем ожидали, так как извне вовсе не было произведено нападения. Робость ли овладела претором Этолов, или он счел за лучшее подать помощь Амфилохам, недавно покорившимся: их атаковал всеми силами Персей, сын Филиппа, посланный для покорения вновь Додонов и Амфилохов.
6. В трех местах, как мы выше сказали, находились работы Римлян у Пиррея; их то всех разом атаковали Этолы, но не с одинаковыми силами и приготовлениями; одни шли с зажженными факелами, другие несли хлопок, смолу и горящие стрелы — весь строй казался как бы в огне. Много караульных сделались жертвою первой атаки; но потом, когда крик и суматоха достигли лагеря, то, по данному консулом сигналу, воины взялись за оружие и изо всех ворот бросились подавать помощь. В одном месте дело решалось огнем и мечом; в двух же Этолы, ограничась одной, лишь попыткой, но не решась на бой, Этолы отступили. Ожесточенная борьба сосредоточилась в одном месте. Тут оба вождя порознь — Евполем и Никодам — увещевали воинов и льстили себя почти верною надеждою, что вот–вот явится Никандр, как было условлено, и нападет на неприятеля с тылу. Это обстоятельство несколько времени придавало духу сражающимся; но скоро они, не видя от своих никакого сигнала, как было условлено, а между тем постоянно увеличивавшееся число противников, предоставленные сами себе, стали нападать уже не с такою силою: наконец, бросив затеянное дело, когда и самое отступление было уже не без опасности, обратились в бегство и сбиты в город: часть осадных работ сожгли и у неприятеля убили несколько более, чем сами потеряли. Будь дело исполнено так как предполагалось, нет сомнения, что хотя с одной стороны осадные работы были бы взяты с большою потерею для неприятелей. Жители Амбракии и все Этолы, находившиеся в городе, не только оставили мысль об исполнении затеянного в эту ночь, но и на будущее время, как бы считая себя жертвою измены своих, с меньшею готовностью подвергались опасностям. Вовсе перестали они делать вылазки, как то делали прежде, на неприятельские аванпосты, но, разместись по стенам и башням, сражались с безопасных мест.
7. Персей, услыхав о приходе Этолов, оставил осаду города, к которому было приступил, вышел из Амфилохии и вернулся в Македонию. И Этолы были оттуда отозваны опустошением прибрежья. Плеврат, царь Иллирийцев, проник в Коринфский залив с шестидесятью легкими судами и, соединясь с Ахейским флотом, стоявшим у Патраса, опустошал Этолийское прибрежье. Против них послана тысяча Этолов и они, куда флота ни поворачивали, извилинами берега, поспешали прямыми и кратчайшими тропинками. Римляне у Амбракии, во многих местах потрясая орудиями стены, некоторую часть города обнажили, но в город проникнут не могли. С одинаковою быстротою воздвигалась новая стена на месте упавшей, да и воины, стоя на развалинах, сами были как бы живою стеною. Видя, что дело мало подвигается вперед открытою силою, консул решился вести тайно подкоп, прикрыв прежде это место укреплениями. Несколько времени, и день и ночь посвящай работе, утаились было от неприятеля не только рывшие в земле, но и выносившие ее наружу; но вдруг выросший холм земли был для жителей города лучшим указанием работ; испугались они, как бы, подрыв стены, неприятель не напал на город, а потому положено было вест ров по сю сторону стены по тому направлению, где неприятель недавно возвел укрепления. Когда ров достиг той глубины, на которой по–видимому должен быль находиться подкоп, то среди совершенной тишины стали во многих местах подслушивать у стены — не слышно ли где стука копающих. Услыхав его, прорыли прямую дорогу к подкопу и это было дело не трудное: немедленно добрались они до пустого места, где стену неприятель упер подпорками. Здесь сошлись работы, так как из рва в подкоп была дорога; сначала инструментами, которыми работали, потом и оружием, взяв его поспешно, завязали бой скрытый под землею. Впоследствии он сделался слабее, так как преграждали подкоп когда только хотели то волосяными покровами, то дверьми, на скорую руку приставленными. Придумали и еще, как действовать против находившихся в подкопе и способ был новый, но не трудный при исполнении. В бочке сделали отверстие, куда могла входить умеренной величины трубка; трубку сделали железную, крышку бочки также железную и с отверстиями во многих местах. Бочку эту наполнили не крупным пером и положили, обратив верхним кондом к подкопу. Через отверстия в крышке выдавались предлинные копья, называемые сариссами; назначение их было, не подпускать близко неприятеля. Небольшую искорку огня клали в перо и раздували ее посредством кузнечного меха, приставленного к устью трубки. Вследствие этого выходил сильный, густой и весьма едкий дым, с крайне неприятным запахом от горения пера, и когда он наполнял подкоп, то почти невозможно было кому–нибудь оставаться внутри.
8. Между тем, как в таком положении находились дела у Амбракии, послы Этолов, Фенеас и Дамотелес пришли к консулу, получив, по определению народа, полномочие для переговоров. Претор Этолов, видя, что с одной стороны Амбракия подвергается нападению неприятелей, с другой флот неприятельский опустошает прибрежье, с третьей Македоняне опустошают землю Амфилохов и Долопию, и что нет для Этолов никакой возможности справиться одновременно с тремя войнами, созвал собрание и спрашивал у Этольских старейшин совета, как надобно поступить. Мнения всех сошлись к одному: «следует просить мира, буде возможно, на справедливых, если же нет, то хоть на сносных условиях. Война начата в надежде на Антиоха, но теперь, когда он потерпел поражение на море и на суше и прогнан почти на край земли, за хребет Таврский, то есть ли какая надежда выдержать борьбу? Фенеас и Дамотелес пусть поступают на столько согласно с выгодами Этолов, на сколько возможно, при их верности и теперешних обстоятельствах. Возможность другого решения и другого выбора, судьба им разве предоставила?» С такими поручениями отправленные, послы стала умолять консула: «пощадить город и пожалеть о народе, некогда приязненном, не скажу обидами, а скорее несчастьями, вынужденном к безрассудным действиям. Конечно, не более зла причинили Этолы войною с Антиохом, сколько добра ранее, во время ведения войны с Филиппом. И тогда не получили они большой благодарности, и теперь не должны бы подвергнуться неумеренному наказанию». Консул на это отвечал: «часто, но неискренно просили Этолы о мире. Пусть они, прося о мире, возьмут пример с Антиоха, которого сами же вовлекли в войну. Отказался он, не от малого числа городов, о свободе которых был спор, но очистил всю Азию по сю сторону Тавра, целое богатое царство. Предложения Этолов, выслушает он не прежде, как когда они положат оружие, а потому должны они выдать оружие и всех лошадей, потом выплатить народу Римскому тысячу талантов серебра и половину этой суммы отсчитать сейчас же, если только они желают получить мир. К этому должны они прибавить в союзном договоре, что обязуются иметь одних и тех же, с народом Римским, и друзей и врагов.
9. На это послы — так как условия были тяжелы и сами по себе и знали они неукротимый и переменчивый характер своих соотчичей — не дали никакого ответа и вернулись домой, для того чтобы дело пока не испорченное, еще и еще раз передать на обсуждение, как следует поступить, — претору и старейшинам. Возвратясь, послы были встречены криками и бранью: «чего они дело так тянут, получив приказание принести мир, на каких бы то ни было условиях?» На обратном пути в Амбракию, были они схвачены Акарнанцами (с ними велась война), засевшими в засаду подле дороги, и под стражею отведены в Тирий. Это обстоятельство замедлило заключение мира. Послы Родосцев и Афинян, пришедшие просить за Этолов, находились уже у консула; да и Аминандр, царь Атаманов, получив надлежащее заверение в безопасности, прибил в лагерь Римский, заботясь не столько об Этолах, сколько о городе Амбракии, где он большою частью жил, находясь в изгнании. От них то известился консул о случае, постигшем послов; он отдал приказание привести их из Тирия. По прибытии их, начали толковать о мире. Аминандр считал своею первою обязанностью, деятельно хлопотать о том, чтобы склонить жителей Амбракии к сдаче. Когда дело мало подвигалось вперед через переговоры со старейшинами, которые вел Аминандр, подъезжая к стенам; то он, получив наконец позволение консула, вошел в город и частью советуя, частью прося, успел в том, что они вручили свою участь Римлянам. А Этолам принес существенную пользу К. Валерий, сын Левина, — он первый с этим народом заключил дружественный союз и был братом консула, от одной матери. Амбракийцы, условясь прежде о беспрепятственном выходе вспомогательных Этолов, отворили ворота. А вслед за тем Этолы: «должны были заплатить пятьсот Евбейских талантов, из них двести теперь же, а триста, в течение шести лет, по равным долям; выдать Римлянам пленных и перебежчиков. Отказаться от всяких прав власти на какой–либо из городов, которые после того времени, как Т. Квинкций переправился в Грецию, или силою были взяты Римлянами, или добровольно вступили с ними в дружественный союз. На остров Кефалонию, сила этого договора не простирается». Хотя условия эти были несколько легче тех, которые Этолы ждали, однако они просили о дозволении доложить народному собранию и получили его. Небольшие прения возникли было о городах: так как они некоторое гремя принадлежали их власти, то тяжело было для них оторвать их от себя, как бы составную часть их тела. Впрочем, все граждане единогласно положили — принять мир. Амбракийцы поднесли консулу золотой венок, весом во сто пятьдесят фунтов. Все медные и мраморные статуи и живописные картины, которыми преимущественно перед другими городами этой области украшена Амбракия, так как здесь находился царский дворец Пирра — сняты с мест и отвезены. Кроме того ничего не тронуто и не отнято силою.
10. Из Амбракии консул выступил во внутреннюю часть Этолии и стал лагерем у Аргоса Амфилохов (он находится в расстоянии двадцати двух миль от Амбракии). Наконец пришли туда и послы Этолов; консул начинал было дивиться, что они замедлили. Узнав, что собрание Этолов утвердило мир, он приказал послам их, отправиться к сенату и позволил Родосцам и Афинянам ехать, туда же, как заступникам за них; он дал проводить их — К. Валерия, брата своего, а сам переправился в Кефалонию. Здесь умы главных лиц в Риме были уже предубеждены наговорами Филиппа: и через послов, и на письме, жаловался он, что Этолы отняли у него земли Долопов и Амфилохов, и Атаманию, и что его гарнизоны, и наконец сын Персей прогнаты из земли Амфилохов. Вследствие этого, сенат долго не внимал просьбам Этолов; впрочем Родосцев и Афинян выслушал в молчании. Посол Афинский — Леон, сын Икезия, произвел впечатление — так по крайней мере рассказывают — своим красноречием. Употребив известное сравнение, уподобил он народ Этолов морю, в состоянии спокойном, но легко волнуемом ветрами: «пока пребывали они верными союзу с Римлянами, то и по, свойственному этому народу, тихому характеру, оставались спокойными; но когда начали дуть от Азии Тоас и Дикеарх, а от Европы Менестас и Дамокрит, тогда поднялась буря, набросившая их на Антиоха, как на подводную скалу».
11. Долго подвергались Этолы разным треволнениям; наконец успели они в том, что условия мира улажены; заключались они в следующем: «уважение к власти и величию народа Римского племя Этолов пусть хранит на будущее время, без задней мысли. Пусть не допускает проходить по своим землям никакого войска, если оно только будет направлено против союзников и друзей, и не оказывает ему ни малейшего содействия. Обязуется иметь с народом Римским одних и тех же неприятелей, обнажать мечь и вести войну за одно с ними. Перебежчиков, беглых и пленных из Римлян и союзников возвратить, кроме тех, которые, будучи взяты и отпущены домой, попались другой раз, или тех, которые взяты в то время, когда были еще сами враждебны Римлянам, а между тем Этолы пользовались еще их покровительством и защитою. Изо всех же прочих, какие окажутся на лицо, пусть, в продолжении ста дней, выданы будут, без всякой хитрости, Корцирским мастям; а которых нет на лицо, тех выдавать по мере того, как каждый будет найден. Сорок заложников выдать, по выбору консула Римского, не моложе двенадцати и не старее сорока лет. В числе заложников не должно быть ни преторов, ни префектов конницы, ни общественных писарей, да и вообще никого из тех лиц, которые уже прежде были у Римлян заложниками. На Кефалонию сила мирного трактата не простирается». Относительно количества денег, подлежащего уплате и сроков платежа, осталось все без перемены, по условленному с консулом. Буде же Этолы захотели бы платит вместо серебра золотом, то это дозволено, лишь бы за десять серебряных монет, давали одну золотую. «А какие города, поля и люди, когда–либо были ведомства Этолов и которые из них в консульство Т. Квинкция и Кн. Домиция, да и после этих консулов, или добровольно подчинились власти народа Римского, или вынуждены были к тому силою ·- чтобы из них Этолы не старались залучить вновь никого под свою власть. Эниады с городом и областью должны отныне принадлежать Акарнанам». На таких–то условиях утвержден союзный договор с Этолами.
12. Не только в то же лето, но почти в одни и те же дни, когда консул М. Фульвий действовал таким образом в Этолии, другой консул, Кн. Манлий, вел войну в Галлогреции, и о ней то я стану теперь говорить. С наступлением весны консул прибыл в Ефес; приняв войска от Л. Сципиона и сделав им смотр, он сказал воинам речь. В ней похвалил он их доблесть, так как они силы Антиоха уничтожили совершенно одним сражением, увещевал их начать новую войну с Галлами, так как они и войсками оказывали содействие Антиоху и прав имеют до того неукротимый, что если только не будут сломлены силы Галлов, то без пользы и Антиох отброшен по ту сторону горного хребта Тавра; о себе консул присовокупил немногое, и в том, что он сказал, не заключалась ни какой ложной, или излишней похвальбы. Воины с радостью и частыми знаками одобрения выслушали консула; они полагали, что Галлы составляли часть сил Антиоха, а с поражением царя, что же важного могло заключаться в предоставленных самим себе силах Галлов? Консул полагал отсутствие Евмена совершенно не своевременным, в то время находился он в Риме, так как ему очень хорошо были известны и местность, и люди, и для него (Евмена) было очень важно поуменьшить силы Галлов. А потому он Аттала, брата его, пригласил из Пергама и убеждал вместе с ним участвовать в войне; тот обещал и сам лично, и своими силами, принять в ней участие и отпущен для необходимых приготовлений. По прошествии немногих дней, он встретил у Магнезии консула, уже выступившего из Ефеса; у Аттала было тысячу воинов пеших. двести конных; брату своему, Атенею, велел он следовать за собою с остальными войсками, поручив защиту Пергама тем, кого считал верными брату и отечеству. Консул похвалил молодого человека и, со всеми войсками выступив к Меандру, стал там лагерем, так как реку невозможно было перейти в брод, и суда были собраны для переправы войска. Перейдя Меандр, они достигли Гиерокомы.
13. Там находится знаменитый храм и оракул Аполлона; говорят, что не плохими стихами изрекают здесь жрецы свои предсказания. Отсюда вторым переходом пришли к реке Гарпазу; туда же явились послы Алабандов с просьбою — употребить, или влияние, или силу, для приведения в повиновение, отпавшего от них недавно, одного замка. Туда же прибыли: Атеней, брат Евмена и Аттала, с Критянином Левзом и Македонянином Коррагом; они привели с собою тысячу пеших воинов из смеси разных племен и триста всадников. Консул отправил трибуна военного, с небольшим отрядом и, взяв силою замок, передал его Алабандам, а сам, нисколько не уклоняясь от предначертанного пути, стал лагерем у Антиохии над рекою Меандром; источники этой реки находятся у Целен, город этот был некогда столицею Фригии. Впоследствии жители переселились на расстояние, недальнее от прежних Целен, и новому городу дали имя Апамеи от Апамы, сестры царя Селевка. Река Марсиас, получившая начало недалеко от источников Меандра, впадает в него. Народная молва говорит, что в Целенах Марсиас состязался с Аполлоном игрою на флейте. Меандр, получив начало в самом возвышенном пункте крепости Целенов, течет по средине города, потом проходит сначала Карию, далее Ионию и впадает в морской залив, находящийся между Приене и Милетом. В Антиохию, в лагерь консула, прибыл Селевк, сын Антиоха, в силу союзного договора, заключенного Сципионом — для выдачи хлеба войску. Небольшой спор возник было относительно вспомогательных войск Аттала: Селевк утверждал, что Антиох обязался снабжать хлебом только одни Римские войска. Упорством своим, консул решил этот спор в свою пользу; он послал военного трибуна с приказанием Римским воинам, не брать хлеба прежде, как получат его вспомогательные войска Аттала; отсюда выступили к так называемым, Гордивтихам; затем, третьим переходом, пришли в Табас. Город этот находится на границе земли Писидов, в той стороне, которая обращена к Памфилийскому морю. Силы этой области были нетронуты и жители её были очень смелы на войне; тут их всадники, сделав вылазку на войско Римское, первым натиском произвели было порядочное замешательство; потом когда обнаружилось, что они взялись за дело, не под силу им ни по храбрости, ни по численности, сбиты город и просили прощения в заблуждении, изъявляя готовность отдать город. Предписано им — внести двадцать пять талантов серебра и десять тысяч мер хлеба; тогда изъявление покорности их принято.
14. В третий затем день прибыли к реке Хау: выступив отсюда, первым приступом взяли город Еризу. Пришли к укреплению Табузию, стоящему на реке Инде; название она получила от Индийца, которого тут сбросил слон. Находились в недальнем расстоянии от Цибиры, а между тем не являлось еще никакого посольства от Моагета, самовластного князька этого города, человека, во всех отношениях несносного, и верности самой ненадежной. Для разузнания его образа мыслей, консул послал вперед К. Гельвия, с четырьмя тысячами пеших и пятьюстами конных воинов. Этому отряду, уже входившему в границы области, встретились послы с известием, что их владетель согласен исполнить все, что от него ни потребуют. Умоляли войти мирно в их пределы и удержать воинов от опустошения; принесли консулу золотой венок в пятнадцать талантов. Гельвий обещался сберечь пока поля от опустошения, а послам велел отправиться к консулу. Когда они ему передали тоже, что и Гельвию, то консул им отвечал: «мы, Римляне, не имеем у себя ни малейших доказательств хорошего к нам расположения их властителя, да и общий отзыв о нем такой, что скорее нам надобно думать о наказании его, чем о приязни с ним». Смущенные таким ответом, послы просили только об одном — принять венок и позволить явиться к себе их владетелю, чтобы он имел возможность переговорить с ним и оправдаться. С дозволения консула, князек явился на другой день в лагерь; одеяние его и свита были такие, что едва могли равняться с обстановкою частного человека, сколько–нибудь достаточного. Говорил он очень смиренно и покорно, уменьшая до крайности свои средства, и жалуясь на бедность городов своей области; а у него находились, кроме Цибиры, Силей и Алимиа, так называемые. Из них уж если себя и своих обберет, обещался сколотить двадцать пять талантов, да и то под сомнением. «По истине, сказал консул, таких неуместных шутов и выносить нельзя. Мало для тебя было заочно, не краснея, обманывать нас через послов, а теперь, сам на лицо, ты упорствуешь в том же бесстыдстве. Двадцать пять талантов истощат всю силу твоих владений? Теперь, если ты, в течение трех дней, не отсчитаешь пятьсот талантов, то жди опустошения полей и осады города». Князек пришел в ужас от такого объявления, но продолжал упорно стоять на своих уверениях о бедности; мало–помалу, самыми низкими усилиями, то лестью, то просьбами и притворными слезами, успел довести до ста талантов; прибавлено десять тысяч мер хлеба; все это истребовано у него в продолжении шести дней.
15. От Цибиры войско Римское повели по полям Синденцев; перейдя реку Кавлар, стали лагерем; на другой день войско шло мимо болота Каралитиса; останавливалось у Мандрополиса; когда оно выступило отсюда к Лагону, ближайшему городу, то жители разбежались от страха; опустевший город, полный запасов всякого рода, предан разграблению. Отсюда Римляне дошли до источников реки Лизиса, и на другой день до реки Кобулата. Термессинцы в это время, взяв город Исиондензев, приступали к крепости. Осажденные, не имея ни откуда даже надежды на помощь, отправили послов к консулу, умоляя о защите: «запертые в замке, с женами и детьми, каждый день ожидают они смерти, или от меча, или от голода». Консулу открылся повод свернуть в Памфилию, чего именно ему и хотелось: по прибытии освободил он Исиоиденцев от осады. Термессу дал мир, получив с него пятьдесят талантов серебра; точно также Аспендиям и прочим народам Памфилии. Возвращаясь из Памфилии, у реки Тавра, в первый день — на другой день, у так называемых, Ксилиненкома, стал лагерем. Выступив оттуда, постоянными переходами, достиг он города Кормаза. Ближайший отсюда город был Дарса; Римское войско нашло его оставленным жителями, но полным запасов всякого рода. Во время движения мимо болот, пришли послы из Лизиная, отдавая город. Отсюда прибыли на Сагалассенское поле, плодородное и обильное плодами всякого рода. Живут тут Писиды, лучшие воины того края: и это им придавало духу, а также плодородие почвы, многочисленность населения и самое положение города, укрепленного, как немногие. Консул, не встретив на границе никакого посольства, послал воинов грабить по полям. Тут только сломлено упорство жителей, как они увидали расхищение, им принадлежащей, собственности. Выслали послов, и исходатайствовали себе; мир на условиях; выплатить пятьдесят талантов и двадцать тысяч мер пшеницы, двадцать ржи. Выступив отсюда к источникам Обримы, он стал лагерем у деревни, называемой Акаридос–Комен. На другой день прибыл туда из Апамеи Селевк; отсюда консул, отослав больных и ненужные обозы в Апамею, взял от Селевка проводников, в этот день выступил в Метрополитанское поле, а на другой день в Диниас, город Фригии. Отсюда прибыл и в Синнаду; все города, находящиеся в окрестностях, были брошены жителями от страха. Награбленною там добычею, войско было до того обременено, что в продолжении целого дня могло совершить с трудом переход в пять миль, и пришло к городу Бевдосу, прозываемому старым. Потом у Анабуры, на другой день у источников Аландра, а на третий, у Абоса стали лагерем. В этом последнем месте стояли долгое время, так как уже достигли границ Толистобойев.
16. Большое количество Галлов, или вследствие недостатка земель, или в надежде на добычу, в убеждении, что ни один народ, через земли которого придется идти, не может равняться с ними силою оружия, прибыли под предводительством Бренна в землю Дарданов. Тут произошли между ними раздоры, и до двадцати тысяч человек с князьками, Леонорием и Лутарием, отделились от Бренна, и повернули во Фракию. Тут они сражались там, где находили сопротивление, брали дань с тех, которые просили у них мира и прибыли в Византию; тут, в продолжении некоторого времени, брали они дань с прибрежья Пропонтиды и заняли города этой страны. Овладело ими желание — перейти в Азию: наслышались они, по соседству, о необыкновенном плодородии её земель. Хитростью взяли они Лизимахию, силою оружия покорили весь Херсонес и спустились к Геллеспонту. Видя, что тут Азия отделена только небольшим проливом, Галлы воспылали еще более сильным желанием перейти туда, они отправили гонцов к Антипатру, начальствовавшему этим прибрежьем, извещая его о желании переправиться. Пока дело это шло медленнее, чем они надеялись, между начальниками (князьками) Галлов произошли новые раздоры. Леонорий повернул назад, откуда пришел, и с большею частью Галлов прибыл в Византию. Лутарий у Македонян, присланных Антипатром для разведки, под видом посольства, отнял двое палубных судов и три лодки. С помощью их то, перевозя безостановочно воинов и день и ночь, в несколько дней переправил все свои войска. Немного времени спустя и Леонорий, при содействии Никомеда, царя Вифинии, переправился из Византии. Тут Галлы опять соединяются в одно целое, подают помощь Никомеду против Зибоета, владевшего частью Вифинии. При их преимущественно содействии Зибоета побежден, и вся Вифиния досталась под власть Никомеда. Оставив Вифинию, Галлы двинулись далее в Азию: из двадцати тысяч человек, не более десяти имели оружие. Несмотря на это, они такой ужас нагнали на все народы, живущие по сю сторону Тавра, что их повеления исполняли и те народы, с которыми имели дело, и те, которых они не касались, одинаково и ближние, и самые дальние. Наконец, так как Галлы состояли из трех племен, Толистобойев, Трокмов, Тектосагов, то они распределили между собою, кому какие из народов Азии, им подвластной, должны платить дань. Трокмы получили земли по прибрежью, берег Геллеспонта; Толистобойи — Эолиду и Ионию, а Тектосаги — внутреннюю часть Азии. Они брали дань со всей Азии, по сю сторону Тавра; места же для поселения выбрали они себе около реки Галиса. Таков был ужас их имени — число их значительно увеличилось вновь рожденными, что наконец и цари отдаленной Сирии не отказывались им платить дань. Первый из жителей Азии дерзнул на это Аттал, отец царя Евмена — смелому его начинанию, сверх общего чаяния, польстило счастие, и в сражении с Галлами, он остался победителем. Впрочем, и тут не на столько сломил он их дух, чтобы они отказались от власти, но могущество их оставалось одно и тоже, до войны Антиоха с Римлянами. И тут, после поражения Антиоха, Галлы были почти убеждены, что, по отдаленности моря, Римское войско к ним не достигнет.
17. Так как приходилось иметь дело с врагом, столь грозным для всех жителей того края, то консул сказал перед собранием воинов речь, преимущественно в таком смысле: «Воины, не безызвестно мне, что изо всех народов населяющих Азию, Галлы имеют преимущество военной славы. Народ суровый, обойдя почти весь земной шар войною, избрал себе место среди людей самых смирных. Высоки они ростом, имеют волосы длинные и с красноватым оттенком, широкие щиты, преогромные мечи: при том в бой вступают они с песнями, с воплями, приплясывая и ударяя в щиты по древнему прародительскому их обычаю со страшным звуком оружия: все у них одним словом приспособлено в тому, чтобы действовать ужасом. Но пусть они внушают его тем, для кого их обычаи не слыханы и не виданы — Грекам, Фригийцам и Карийцам: Римляне же привыкли к Галльским тревогам, и им очень хорошо известна и слабая их сторона. Раз, при первой встрече у Аллии, некогда бежали от них предки наши; но с тех пор вот уже двести лет прошло, в течение этого времени Римляне их обращают в бегство и бьют как стадо испуганного скота. Вряд ли над одним народом из живущих на земном шаре совершено столько триумфов сколько над Галлами. Опытом уже доказано, что стоит только выдержать первый натиск, в котором сосредоточивают они всю пылкость своего характера и слепого бешенства, как уже члены их расслабевают от испарины и утомления, оружие выпадает из их рук; слабые их тела и ограниченные, как только минует первое раздражение, силы духа не выдерживают борьбы, уже не говорю оружия, но и солнца, пыли, жажды. Не только в схватках легионов с легионами испытали мы их, но и в единоборстве человека с человеком: Т. Манлий, М. Валерий доказали своим примером, на сколько Римская доблесть выше слепого бешенства Галлов. Уже один М. Манлий сбросил с Капитолия Галлов, поднимавшихся туда целым строем. И предкам нашим приходилось иметь дело с настоящими Галлами, родившимися в их отечестве; а это уж выродки помесь, по справедливости их называют Галло–греками. Точно так относительно плодов и животных, разве мы не видим, что не столько значат семена и для сохранения первоначальной природы, сколько изменяются они под влиянием свойств почвы и климата, под которым произрастают. Македоняне, имея колонии в Александрии Египетской, в Селевкии и Вавилоне и многие другие, рассеянные по лицу земному — не переродились ли в Сириян, Парфов, Египтян? Массилия, вследствие своего положения среди Галлов, не заимствовала ли в некоторой степени характера соседей. У Тарентинцев что сохранилось из сурового и бесчеловечного характера учения Спартанского? На своей родной почве все более верно первобытному характеру; насажденное же на чужую почву заимствует естественно и свойства той среды, откуда получает питание. А потому вы — Фригов в Галльском вооружении, которое даже им в тягость, точно так как вы уже поражали их в рядах войск Антиоха, и теперь победители будете поражать побежденных. Мною овладевает скорее опасение, как бы не пришлось нам от этой войны мало славы, чем слишком много бранных трудов. Этих самых Галлов не раз уже царь Аттал поражал и обращал в бегство. Не думайте, что только одни звери, будучи недавно пойманы, сначала сохраняют свою лесную дикость, но потом, будучи долго кормлены руками человеческими, делаются более кроткими; не также ли точно мало–помалу изменяется и дикость людей? Не думаете ли вы, что эти Галлы таковы же точно, каковы были их отцы и деды? Оставив отечество по недостатку земель, они вышли из него по почти неприступному берегу Иллирика; пройдя потом Пеонию и Фракию, и сражаясь с самыми дикими народами, они заняли эти земли. Много вынесли они бедствий и их, как бы ожесточенных, приняла здешняя почва, обильная всякого рода произведениями. Плодородие земли, умеренный климат, мягкость нравов соседей — мало–помалу смягчили те суровые качества, которые имели Галлы перед приходом сюда. Но вам, по истине сынам Марса — надобно как можно более остерегаться и избегать соблазнов Азии. Наслаждения в земле чуждой удивительно как действуют на ослабление сил духа! Силен соблазн образа жизни и нравов соседей! Благоприятно для нас то обстоятельство, что Галлы, не обладая теперь далеко тою силою, какую имели прежде когда пришли, славу свою у Греков сохранили все туже, что и тогда. Победив Галлов, вы перед союзниками будете иметь такую же заслугу и славу, как если бы вы победили Галлов, оставшихся вполне верными своему коренному характеру».
18. Собрание распущено; отправлены послы к Епосогнату — один изо всех князьков, он и оставался верен дружбе с Евменом и отказал Антиоху во вспомогательном войске против Римлян. В первый день пришли к реке Аландру, а на другой к селению, называемому Тискон. Туда, с просьбою о дружбе прибыли послы Ороандензев; им отдано приказание внести двести талантов; когда они просили дать знать об этом домой, то им на то дана возможность. Отсюда консул повел войско к Плитенду, потом лагерь раскинул у Аллиат. Туда вернулись те, что были посыланы к Епосогнату и явились его послы, умоляя консула: не наступать войною на Тектосагов; он сам, Епосогнат, отправится к этому народу и склонит его к повиновению.» Это позволение дано князьку, а войско Римское поведено далее через землю, так называемую Акилон (безлесную) и — по справедливости: она не только не производит деревьев, но ни даже кустарнику, и вообще ничего, чтобы годилось для топлива; вместо дерева жители употребляют коровий кал. Когда Римляне стали лагерем у Кубалла, Галлогреческой крепости, явились с большим шумом всадники неприятельские. Они своим быстрым нападением не только вкинули замешательство в передовые посты неприятельские, но и несколько воинов убили. Когда об этой тревоге узнали в лагере, то конница Римская, кинувшись вдруг изо всех ворот, разбила Галлов и обратила их в бегство с потерею неприятеля нескольких человек убитыми. Консул, видя, что пришли в землю неприятельскую, шел далее, производя предварительно рекогносцировки, и войско старательно держа в строгом порядке. Когда постоянными переходами пришел он к реке Сангарию, то, не видя нигде возможности перейти в брод решился устроить мост. Сангарий течет из горы Адорея через Фригию, и у Вифинии сливается с рекою Тимбретом; отсюда, наполнясь водою уже вдвое против прежнего, течет по Вифинии, и впадает в Пропонтиду. Река эта не столько замечательна своею величиною, сколько тем, что доставляет прибрежным жителям огромное количество рыбы. Когда Римляне, окончив мост, шли её берегом, то выбежали им на встречу из Пессинунта (жрецы) Галлы Великой Матери, со своими значками; провозвещали они вдохновенными стихами, что Богиня откроет Римлянам дорогу к войне и даст победу и власть над этим краем. Консул сказал, что принимает это прорицание за хороший знак, и стал лагерем на этом самом месте. На другой день пришел он в Гордий; город этот не велик, но составляет более славное и многолюдное средоточие торговли, чем сколько можно ожидать от его средиземного положения. Почти в равном от него расстоянии находятся три моря: Геллеспонт, (Черное) море у Синопа, и море противоположного берега, по которому живут приморские Киликийцы. Кроме того город этот прилежит к границам (земель) многих значительных народов и их взаимная потребность условила средоточие торговли в этом самом месте. Город, тогда опустевший вследствие бегства жителей, нашли Римляне полным запасами всякого рода. Когда они стояли здесь на постоянных квартирах, пришли послы от Епосогната с известием: «ездил он к Галльским князькам, но не добился никаких справедливых условий; Галлы из открытых сел и полей перебираются во множестве, и вместе с женами и детьми и всем, что могут взять и погнать с собою, удаляются на гору Олимп, унося свои пожитки и гоня скот; там думают они найти защиту в оружии и условиях местности.
19, Более верные известия принесли послы Ороандензев: «общество Толистобойев заняло Олимп; отделясь от них, Тектосаги отправились к другой горе, называемой Магаба. Трокты, оставив у Тектосагов своих жен и детей, положили со всеми вооруженными воинами подать помощь Толистобойям». В то время царьками у этих трех народов были: Ортиагон, Комболомар и Гавлог. В своих соображениях руководствовались они преимущественно избранием того образа военных действий, что, заняв самые высокие горы этой стороны, свезли туда все, что нужно для их употребления на долгое время, и надеялись утомить неприятеля продолжительностью отпора: «не дерзнет он — так полагали — гнаться за ними по местам крутым и при самых неблагоприятных условиях; а если бы и попытался, то задержать его и сбросить будет достаточно и небольшого отряда. И пребывая у подошвы гор холодных, не станут Римляне покойно переносить холод и недостатки всякого рода. Несмотря на то, что самая возвышенность местности служила им защитою, Галлы вершины занятых ими холмов, обнесли рвом и другими укреплениями. Менее всего предстояло им заботы заготовить снаряды для бросания издали; они полагали, что самая крутизна местности доставать им в избытке камней для этой цели.
20. Консул, видя, что дело будет не в рукопашном бою, а придется действовать на неприятеля издали, приказал заготовить огромное количество дротиков, копий, стрел, пращей и больших камней, которые могли быть брошены пращным же ремнем. Запасшись таким избытком метательных снарядов, он повел войско в горе Олимпу и расположился лагерем почти в четырех от нее милях. На другой день выехал он с четырьмястами всадников и Атталом осмотреть местность горы и положения Галльского лагеря. Неприятельская конница, вдвое сильнее численностью, вдруг бросилась из лагеря и обратила Римлян в бегство: у бегущих несколько человек убито, а ранено много. На третий день консул выступил со всеми силами для разузнания местности; ни один из неприятелей не показался из–за окопов, и потому с полною безопасностью объехав гору, заметил что с южной стороны возвышенности состоят из земли и исподволь покато спускаются в долину; а к северу скалы возвышаются круто, почти отвесно и, при почти совершенной неприступности прочих мест, представляются три пути: один по средине горы, идет местами возделанными, два потруднее с зимнего восхода солнца и с летнего заката. Рассмотрев все это, он в этот же день стал лагерем у самой подошвы гор. На другой день, по принесении жертв, когда первые из них дали благоприятные признаки, он разделил войско на три части и повел его к неприятелю, а сам, с большою частью войск, пошел внутрь гор тою дорогою, которая представляла наиболее удобств. Брату Л. Манлию велел он идти от зимнего восхода, пока дозволит местность совершать движение с безопасностью: в случае же, если встретятся места опасные и крутые, то не бороться с их затруднительностью и не брать грудью крутизн, но стараться, пробираясь откосами гор мало–помалу, по местам невысоким и потом с летнего запада взобраться на них с войском. И вспомогательное войска Аттала он разделил на трое по ровным частям, а с собою он велел быть самому молодому человеку; конницу, а также и слонов, он оставил вблизи на равнине, прилежащей к холмам. Префектам дано приказание: следить со вниманием за всем, что где–либо произойдет, и спешить оказывать немедленно помощь по требованию обстоятельств.
21. Галлы, быв убеждены, что с обоих боков они достаточно безопасны вследствие неприступной местности, со стороны, обращенной к полудню, с целью загородить оружием дорогу, послали занять холм, возвышавшийся над нею в расстоянии от лагеря менее тысячи шагов — почти четыре тысячи вооруженных воинов; так они надеялись, как бы живым укреплением, преградить путь. Увидав это, Римляне приготовились к сражению. Впереди знамен в небольшом расстоянии идут велиты (легко вооруженные воины) и Атталовы Критские стрелки, пращники, Траллы и Фраки: пехотинцы, под своими значками, вследствие неровной местности, двигаются вперед тихим шагом, и так держат перед собою щиты, чтобы только уклоняться от метательных снарядов, с явным расчетом по–видимому не вступать в рукопашный бой. Издали завязалось сражение бросанием разных снарядов, сначала при равных с обеих сторон условиях: за Галлов была местность, а за Римлян разнообразие и обилие оружия, но чем далее тянулась борьба, тем более неравною она становилась. Длинные щиты Галлов, мало приспособленные в ширину для закрытия громадных тел, притом же совершенно плоские, плохо прикрывали их. Другого же оружия у них не было, кроме мечей, а они оставались совершенно бесполезными по не желанию Римлян вступать в рукопашный бой. Употребляли они в дело камни не приспособленные величиною, так как заблаговременно их заготовлено не было, но какие кому второпях попадались под руку; притом, по непривычности для них этого дела, не хватало у них ни искусства, ни сил для настоящего удара. Со всех сторон в Галлов, не принявших никаких мер предосторожности, летели стрелы, копья, дротики; не понимали они что тут и делать: отуманенных страхом и раздражением, врасплох застал этот род битвы, на который они менее всего способны. Действуя вблизи, когда представляется возможность взаимно и получать раны, и наносить их, мужество их увеличивается раздражением; а когда раны получали они издали, почти не видя неприятеля, легким оружием нанесенные и не на кого было излить им свое раздражение дружным нападением, то, как раненые звери в иступлении, метались они друг на друга. Раны тем виднее были, что Галлы сражаются голые, а тела имеют полные и белые, так как они иначе, как в сражении, никогда их не обнажают вследствие полноты тела, и кровь лилась больше, да и раны казались отвратительнее: на белом теле ярче означались пятна темной крови. Не столько обращают внимания Галлы на открытые раны: нередко они сами насекают себе кожу и с раною более широкою, чем глубокою, вступать в бой считают себе за большую честь. Они же, когда острие стрелы или пращи, скрывшись внутрь, в маленькой по–видимому ранке, производит боль, стараются выдернуть, но не находят возможности (оно там остается). Бешенство и стыд, вследствие сознания гибели от столь ничтожной ранки, овладевают ими и они бросаются на землю, которая в разных местах и была услана их телами. Другие бросались на врага, и делались жертвою со всех сторон летевших стрел; а если и подходили близко, то велиты доканчивали их мечами. Эти воины имеют щиты круглые, величиною в три локтя, в правой руке копья, которыми действуют издали; за поясами их Испанские мечи, так что когда им приходится вступать в рукопашный бой, то, перенеся копья в левую руку, извлекают они мечи. Немного уже оставалось Галлов; они, видя себя побежденными легко вооруженными войсками, и то, что значки легионов приближаются, пустились бежать к лагерю врассыпную. Там (в лагере) господствовали уже смятение и ужас: женщины, дети и прочая безоружная толпа наполняли лагерь смешанными толпами. Римляне победители заняли холмы, оставленные бежавшим неприятелем.
22. Около того же времени Л. Манлий и Гельвий, поднимавшиеся на горы, пока это возможно было наискось по покатостям холмов; достигнув наконец неудобопроходимых мест, повернули в ту сторону гор, где только в одном месте возможно было движение. И тот и другой последовали за войском консула с небольшим промежутком, как бы условясь заранее; самая крайность заставила их поступить так, как действовать и сначала могло быть только наилучшим. При весьма неблагоприятных условиях местности, помощь этих боковых отрядов была нередко весьма полезна; так что если иногда первые ряды и бывали отброшены, то вторые и прикрывали смятых, и со свежими силами возобновляли бой. Консул, когда первые значки легионов достигли холмов, взятых легко вооруженными воинами, отдал приказание воинам ненадолго остановиться и отдохнуть. Тут же, указывая им, на валявшиеся по холмам, тела Галлов, сказал: «если легковооруженные воины произвели такое побоище, то чего надобно ожидать от легионов, от настоящего хорошего оружия и от доблести храбрейших воинов? Необходимо им теперь взять лагерь, в котором трепещет неприятель, загнатый туда легковооруженными войсками». Впрочем, вперед идти приказывает все таки легковооруженным воинам: они, пока останавливалось войско, и это самое время провели непраздно — собирая по холмам стрелы и проч. для того, чтобы не было недостатка в метательных снарядах. Уже они подходили к лагерю, и Галлы, не надеясь вполне на одни укрепления, с оружием в руках стали перед валом. Осыпанные тут всякого рода метательными снарядами, которые чем многочисленнее были Галлы и густее толпы их, тем менее могли пролетать без пользы, в одну минуту сбиты и отброшены внутрь окопов; только у ворот оставлены сильные отряды для прикрытия. В толпы, стеснившиеся в лагере, брошено огромное количество метательных снарядов. О множестве нанесенных ими ран ясно говорили крики, перемешанные с плачем жен и детей. В тех, которые составляли охранительные посты перед воротами, передние ряды легионов бросили дротики. Ран они не наносили, но пробив несколько щитов, разом много Галлов скрепляли друг с другом. Долее они не выдержали нападения Римлян.
23. Ворота были отворены, прежде чем ворвались победители, и Галлы бросились бежать во все лагерные ворота. Слепо бросаются они и там, где есть дорога и где ее нет: никакие крутые скалы, никакие обрывы их не задерживают: страх перед неприятелем пересиливает всякой другой. Многие, упав сами или быв брошены с чрезвычайной вышины, лишились жизни. Консул, взяв лагерь, удержал воинов от грабежа и захвата добычи, но каждому порознь и всем вместе велел следовать за собою, догонять неприятеля, и еще более устрашать его и без того пришедшего в ужас. Пришло и другое отделение войска: то, которое было с Л. Манлием; и ему консул не дал войти в лагерь, а прямо послал преследовать неприятелей, и немного спустя сам последовал за ними, вверив военным трибунам обережение пленных. Он полагал, что война приведется к концу одним ударом, если, пользуясь ужасом неприятелей, как можно больше их будет убито или взято в плен. По выступлении консула прибыл К. Гельвий с третьим отрядом: он не был в силах удержать своих воинов от разграбления лагеря, и — что было в высшей степени несправедливо — добыча досталась именно тем, кто и в сражении не был. Всадники долго стояли, не зная ни о сражении, ни о победе своих соотчичей; а потом и сами, насколько силы достало у их коней, рассеянных бегством Галлов, нагнав у подошвы гор, частью избили, а частью взяли в плен. Число убитых определить весьма затруднительно, так как на далекое пространство, по всем извилинам гор, Галлы были и преследуемы и избиваемы; не мало их погибло, падая в крутизнах неприступных мест; много избито по лесам и кустам. Клавдий пишет, что два раза происходило сражение на горе Олимпе, и что потеря неприятелей в этих сражениях простирается до сорока тысяч убитыми. Валерий Антиат, в других случаях более неумеренный в увеличении цифр, на этот раз исчисляет всего не более десяти тысяч. Число пленных простиралось без всякого сомнения до сорока тысяч: так как Галлы влекли с собою толпы людей всякого рода и возраста, походя в этом скорее на переселяющихся, чем на идущих воевать. Консул, собранное в одну кучу, неприятельское оружие сжег, а остальную добычу велел воинам всю снести, и частью продал, сколько из оной следовало в общественное казнохранилище, частью распределил между воинами, тщательно заботясь о справедливости дележа. В обращенной к воинам речи он их всех похвалил и подарил по мере заслуг каждого, а более всех Аттала, при общем всех одобрении. По истине удивительная была и доблесть, и усердие этого молодого человека во всех трудах и опасностях, а также и скромность его.
24. Война с Тектосагами оставалась еще непочатою. Консул выступил к ним и третьим переходом пришел в Анкиру, город в этом краю довольно известный. Неприятели стояли в расстоянии оттуда немного более десяти миль. Между тем как войско Римское здесь стояло, одна пленная совершила дело достойное памяти. Жена царька Ортиагонта, очень красивая женщина, в числе прочих пленных находилась под стражею, начальником которой был сотник, человек корыстолюбия и похотливости, истинно солдатских. Сначала хотел было он подействовать на её сердце, но видя, что она с ужасом отвращается от прелюбодеяния по согласию, употребил насилие над телом, судьбою отданным ему в рабство. Потом, желая смягчить всю жестокость обиды, подал ей надежду вернуться к своим; да и этого, хоть и любовник, не хотел сделать даром. Условился он на известном количестве золота и чтобы никто из его сослуживцев этого не знал, он позволил ей одного из пленных по её выбору послать к своим с известием. Место назначил подле реки, и туда двое — не более — родственников пленной должны были в следующую ночь прийти с золотом и принять ее. Случилось, что раб этой женщины находится в числе пленных этого же отделения. С наступлением потемок сотник вывел этого посланца за передовые посты. В последовавшую затем ночь пришли на условленное место и два родственника женщины, и сотник с пленною. Пока они показывали золото, что оно действительно заключает в себе сумму Аттического таланта, сколько именно условились; женщина отдала приказание на своем родном языке: «извлечь меч и убить сотника, вешавшего золото». Отрубленную голову убитого она понесла, завернутую в платье и пришла к мужу своему Ортиагонту, а он от Олимпа бежал домой. Прежде чем обнять его, она бросила к его ногам голову сотника и когда тот удивился, чья это голова, и что это за поступок вовсе не женский, то она призналась мужу в оскорблении, её телу нанесенном и в мщении за отнятую насилием стыдливость. И, если верить преданию, она чистотою и строгостью последующей жизни до её конца сохранила честь этого доблестного для женщины дела.
25. В лагерь консула у Анциры явились к нему послы Тектосагов; они просили — не прежде двинуться в дальнейший поход от Анциры, как переговорив с их царями: нет условий мира, которые не были бы для них лучше войны. Время условлено на следующий день, а место полюбилось как можно более на середине между лагерем Галлов и Анцирою. Когда в назначенное время прибыл туда консул с отрядом в пятьсот всадников, а из Галлов никого не явилось, то он вернулся в лагерь. Пришли снова прежние послы с извинением, что, по религиозным соображениям, цари не могут явиться, а придут старейшины народа, с которыми все равно вести дело. Консул сказал, что он также пошлет Аттала; на это совещание явились обе стороны. Аттал для сбережения привел с собою триста всадников; условия мира тут набросаны; а как дело привести к концу было невозможно в отсутствии главных вождей, то и условились, чтобы на другой день консул и цари имели свидание в этом месте. Обман Галлов имел ту цель: первое — протянуть время пока они имущество свое, которого подвергнуть опасности не хотели, переправят вместе с женами и детьми по ту сторону реки Галиса; потом они замышляли устроить засаду консулу, принявшему мало мер осторожности против возможного на свидании обмана. На это дело избрали они изо всего числа воинов тысячу всадников испытанной смелости. И удался бы коварный обман неприятелей, если бы счастие не постояло за народное право, которое нарушить замысел приводился было в исполнение. Римские воины, отправившиеся за фуражом и дровами, поведены в ту сторону, где назначено совещание. Трибуны считали это безопаснее, так как тут будет и противоставлен неприятелю консульский отряд, да и их собственный на карауле. Свой другой пост, из шестисот всадников, они поставили ближе к лагерю. Консул, получив от Аттала заверение, что цари придут и что дело может совершиться, выступил из лагеря и когда с тем, что и прежде, отрядом всадников выступил вперед почти на пять миль, и находился уже не в дальнем расстоянии от условленного места, вдруг увидал, что Галлы приближаются во весь опор с неприязненными намерениями. Остановил он отряд и приказав всадникам собраться с духом и изготовить оружие, сначала твердо вступил в бой и не отступал; но когда неприятель стал теснить численностью, то начал отступать исподволь безо всякого расстройства рядов в эскадронах. Наконец, когда уже опаснее было замедление, чем полезнее строгое соблюдение рядов, то все разом обратились в бегство врассыпную. Тут Галлы стали преследовать бегущих и избивать; много бы погибло, если бы не подоспел отряд фуражировщиков из шести сот человек, стоявший на карауле. Они, услыхав издали крики ужаса своих соотечественников, изготовили оружие и коней, и со свежими силами вступили в бой, почти уже проигранный. Тут вдруг повернулось счастие, и ужас от побежденных перешел на победителей. Первою атакою Галлы обращены в бегство, и с полей сбегались фуражировщики, и отовсюду являлись перед Галлами новые неприятели. Даже бегство для Галлов не было ни легко, ни безопасно: Римляне на свежих конях гнались за утомленными. А потому немногие убежали, и ни один не взят, а гораздо значительнейшая часть заплатили жизнью за святость нарушенных переговоров. Римляне, пылая гневом, на другой день со всеми войсками, подошли к неприятелю.
26. Консул провел два дня, лично сам исследуя местность гор, как бы чего неизвестного не оказалось. На третий день сначала занялся он гаданием, потом принесением жертв, а затем вывел войска, разделив их на четыре части: с тем чтобы две вести по середине гор, а две с боков поднять на высоты против флангов Галльских. Главная сила неприятелей: Тектосаги и Трокмы занимали середину боевого строя, в числе пятидесяти тысяч человек; всадники — так как невозможно было действовать лошадьми вследствие неровностей скалистой местности, спешились — десять тысяч человек их поместились на правом крыле. Каппадоки Ариарата и вспомогательные войска Морза, на левом крыле, составляли почти четыре тысячи. Консул, также как и на горе Олимпе поставил в первом ряду легковооруженных воинов и озаботился, чтобы и тут под руками было большое количество оружия всякого рода. Когда оба войска сошлись, то все с обеих сторон было одинаково, что и в первом сражении, кроме расположения умов; победители от успеха возгордились, а побежденные, вследствие поражения, упали духом, Хотя они и не сами потерпели поражение, но бедствие, постигшее соотечественников, считали за собственное; таким образом дело, начатое одинаковым образом, должно было и кончиться таким же, Ряды Галлов засыпаны были, как градом, разными метательными снарядами: никто аз Галлов не смел броситься вперед, так как он был бы со всех сторон облажен для ударов. Оставаясь же на месте они, чем стояли теснее, тем более подвергались ударам попадавшим как бы в верную цель. Консул, видя, что Галлы уже и так пришли в замешательство, полагал, что лишь только покажутся значки легионов, как тотчас все пустятся бежать, приняв внутрь рядов — велитов и толпы прочих вспомогательных войск — двинул строй вперед.
27. Галлы, оробев от воспоминания о поражении Толистобойев, перераненные легким неприятельским оружием чувствуя утомление и от того, что долго оставались на своих местах, и от ран, не выдержали и первой атаки и военного крика Римлян. Бегство приняло направление преимущественно к лагерю, но немногие нашли убежище, за окопами, а большая часть, забрав одни вправо, другие влево, увлеченные первым порывом, бежали куда пришлось. Победители преследовали до лагеря, поражая задние ряды неприятельские: потом они остановились в лагере из жадности к добыче, и вовсе отказались от преследования. На флангах Галлы оставались долее, так как к ним позднее подошли Римляне; впрочем они не выдержали и первого полета стрел. Консул, не будучи в состоянии воинов, уже проникших в лагерь — воздержать от расхищения, войска, находившиеся на флангах, послал немедленно в погоню за неприятелем. Преследуя на некоторое расстояние, они убили во время бегства (а сопротивления никакого не было) не более восьми тысяч человек; остальные ушли за реку Галис. Большая часть Римлян провели эту ночь в лагере неприятельском; остальных консул отвел в свой лагерь. На другой день он привел в известность пленных и добычу; она была столь велика, какую только мог собрать народ, в высшей степени алчный к грабежу, в течение длинного ряда годов хозяйничая с оружием в руках по сю сторону Тавра. Галлы, собравшись в одно место после бегства где куда пришлось, большою частью раненые или безоружные, лишась всего своего достояния, отправили к консулу уполномоченных молить о мире. Им Манлий велел прибыть в Ефес; а сам (была уже половина осени) спеша оставить места холодные вследствие близости Тавра, победоносное войско увел зимовать на прежние места на берегах моря.
28. Пока это происходило в Азии, в прочих областях все было спокойно. Цензоры в Риме, Т, Квинкций Фламинин и М. Клавдий Марцелл, перебрали сенат. Старейшиною сената выбран в третий раз П. Сципион Африкан: только четыре сенатора исключены, так как ни один из них не достигал курульных должностей. Да и при перечислении всадников цензура была очень снисходительна. Этн цензоры назначили произвести надстройку над Эквимелием в Капитолие, и вымостить камнем дорогу от Капенских ворот к храму Марса. Спросили они мнения сената о том, где произвести перечисление Кампанцев; положено произвести его в Риме. В этом году было огромное наводнение. Двенадцать раз Тибр заливал Марсово поле и низменные части города. Когда консул Кн. Манлий окончил в Азии войну с Галлами, то другой консул М. Фульвий, принудив Этолов к покорности, переправился в Кефалонию. Он послал по городам и островам узнать: чего они лучше желают — покориться ли Римлянам или испытать военного счастия? Страх подействовал так сильно, что ни один не отказал в повиновении. Вслед за тем выставлены заложники, число которых определено соразмерно с незначительными силами народа, а именно двадцать заложников дали Незиоты, Крании, Палензы и Самеи. Неожиданный мир блеснул было Кефалонии, как вдруг один город, а именно Самеев, неизвестно по какой причине, отпал. Так как город находится на весьма благоприятном месте, то жители выразили опасение, как бы Римляне не заставили их выселиться. Впрочем, сами ли они придумали себе это опасение, или из ложного страха нарушили спокойствие, или может быть дошел до них слух, что об этом действительно была речь у Римлян, наверное ничего неизвестно; разве только то, что они, уже дав заложников, вдруг заперли ворота и даже мольбами своих соотечественников (консул выслал заложников к стенам города для того, чтобы подействовать на сострадание родных и сограждан) не могли быть убеждены — оставить свой, замысел. За тем, когда от жителей никакого миролюбивого ответа не получили, город подвергся нападению. Консул — весь запас машин и орудий имел уже перевезенным от Амбракии по снятии с неё осады; все необходимые работы воины произвели весьма деятельно. Таким образом в двух местах придвинутые стенобитные орудия потрясали стены.
29. Да и Самея не упустили ничего, чем могли противодействовать или неприятелю или осадным работам. Двумя впрочем предметами оказывали они наиболее сильное сопротивление: одним — они постоянно изнутри вместо разрушенной новую возводили стену, вторым — внезапными вылазками то на работы неприятелей, то на их передовые посты: и по большей части в этих стычках они имели верх. Против них придумано одно обстоятельство само по себе не очень важное. Вызваны сто пращников из Егия, Патраса и Дым. С детства жители этих городов навыкают — небольшие камни, которыми весь берег морской покрыт, перемешанными с песком, бросать пращами в открытое море. Вследствие этого они действуют пращею и на более дальнее расстояние, и вернее и сильнее их удар, чем Балеарских пращников. И ремень у них не простой, как у пращников Балеарских и других народов, а тройной, скрепленный частыми швами, так что праща, когда опускают ремень, не болтается, а сидя крепко на месте, пущенная с размаху, вылетает с такою силою, как выстрела спущенная с тетивы. Привыкнув попадать с дальнего расстояния в венки небольшого размера, они не только ранят неприятелей в голову, но в какое вздумают место лица. Эти пращники приостановили Самейцев — не так часто, и не так дерзко стали они бросаться на вылазки, до того что они со стен просили Ахейцев — не много отступить и покойно смотреть, как они будут сражаться с Римскими постами. Четыре месяца Саме выдерживал осаду: и из без того незначительного числа жителей каждый день кто–нибудь или падал мертвым, или был ранен; да и остальные были утомлены и телом и духом. Римляне ночью, через укрепление, называемое Циатидою (город, спускаясь к морю, обращен в востоку) перелезли стену и пришли на главную площадь. Самеи, узнав, что часть города уже занята неприятелем, с женами и детьми удалились в главное укрепление. Тут они сдались на другой день; город быль разграблен, а жители проданы в рабство с публичного торга.
30. Консул, устроив дело в Кефалонии, оставил в Саме гарнизон и переправился в Пелопоннес, куда его давно уже звали, в особенности Эгийцы и Лакедемоняне. В Эгий с самого начала Ахейского сейма, постоянно собирались народные сеймы или вследствие уважения к городу, или, может быть, по удобству местности. Обычай этот попытался было нарушить Филопемен первый раз в этом году: собрался он предложить закон, чтобы сеймы собирались поочередно во всех городах, принадлежащих к Ахейскому сейму. К прибытию консула, Филопемен (в то время он был претором), дамиургам городов — так называются у них высшие сановники, — ставшим было созывать в Егий, велел объявить сейм в Аргосе. Так как почти ясно было, что все туда явятся, то и консул, хотя и расположен был больше в пользу Эгиев, прибыл в Аргос: когда тут произошел спор и дело Эгийцев склонилось к проигрышу, то и консул оставил свое намерение. За тем Лакедемоняне отвлекли его к своим распрям; граждан этого города озабочивали особенно изгнанники: большая часть их жила в приморских крепостцах Лаконского берега, который весь был отнят. Лакедемоняне терпели это с большим неудовольствием и, желая где–нибудь иметь свободный доступ к морю на случай отправления послов в Рим или другие места, а также иметь порт для получения заграничных, необходимых для их употребления, товаров; ночью напали они на приморское село, называемое Лан, и заняли его именно по неожиданности нападения. Жители селения и все изгнанники, жившие там, сначала были устрашены неожиданностью такого случая; потом к свету они собрались, и без большой борьбы выгнали Лакедемонян. Несмотря на то, ужас все таки распространился по всему берегу; уполномоченных сообща — как все укрепления и села, так и изгнанники, имевшие там оседлость, — послали к Ахейцам.
31. Претор Филопемен с самого начала был расположен в пользу дела изгнанников и постоянно желал действовать на Ахейцев, чтобы они старались сколько возможно уменьшить силу и влияние Лакедемонян. Немедленно он созвал сейм выслушать жалобщиков, и по его докладу состоялся декрет: «Так как в распоряжение и попечение Ахейцев передали Т. Квинкций и Римляне укрепления и села Лаконского берега и так как Лакедемоняне по союзному договору обязаны были их не касаться, а между тем они напали на селение Лан и произвели там убийства; то если виновники этого дела и прикосновенные к нему, не будут выданы Ахейцам, это будет сочтено за нарушение мира. С такими требованиями немедленно отправлены в Лакедемон послы. Это приказание показалось Лакедемонянам до того наглым и обидным, что будь положение города такое как в старину, то, нет никакого сомнения, немедленно взялись бы за оружие. Особенно сильно подействовало на них опасение: если раз исполнят они первые требования, то навсегда подставят шею ярму, и как бы тогда Филопомен не передал — чего уж он давно добивался — Лакедемон изгнанникам. А потому, вне себя от гнева, Лакедемоняне умертвили тридцать человек партии, которая имела какое–либо общение советов с Филопеменом и с изгнанниками и постановили определение — отказаться от участия в Ахейском союзе и немедленно отправить послов в Кефалонию с тем, чтобы они отдали Лакедемон М. Фульвию и Римлянам и просили бы его — прибыть в Пелопоннес и принять город Лакедемон в полное распоряжение народа Римского.
32. Когда послы Ахейцев принесли об этом известие, то, с согласия всех городов Ахейского союза, Лакедемонянам объявлена война. Зимнее время воспрепятствовало начать ее немедленно. Впрочем небольшими набегами, походившими более на грабежи, чем на военные действия, не только с сухого пути, но и с моря на судах опустошали их пределы. Эти смуты привели консула в Пелопоннес; по приказанию его в Елис созван сейм и Лакедемоняне приглашены на разбирательство. Не только не мало там было рассуждений, но и споров. А консул, в видах честолюбия желая угодить той и другой стороне, давал ответ неопределенный и объявил только одно, чтобы они удержались от военных действий, пока не пошлют в Рим послов к Сенату. И та и другая сторона отправила посольство в Рим; Лакедемонские изгнанники свое дело и посольство препоручили Ахейцам. Диофанес и Ликортас, и тот и другой родом из Мегалополиса, стояли во главе Ахейского посольства. Будучи разных мнений в делах общественных, они и тут говорили речи, не очень одна с другою согласные. Диофанес поручал сенату разбирательство всего дела, полагая, что он лучшим образом окончит несогласия между Ахейцами и Лакедемонянами. А Ликортас, действуя по наказу Филопемена, требовал, чтобы Ахейцам дозволено было действовать, руководясь союзным договором и законами, ими самими установленными; пусть Римляне предоставят им вполне ту свободу, которой виновниками сами они били. В то время большим уважением у Римлян пользовался народ Ахейцев: впрочем сенат заблагорассудил — не определять ничего нового относительно Лакедемонян. Ответь дан такой двусмысленный, что и Ахейцы полагали, что им все дозволено относительно Лакедемонян, а Лакедемоне так объяснили ответ, что не совсем они отданы в распоряжение Ахейцев. Ахейцы воспользовались неумеренно и жестоко предоставленным им правом.
33. Филопемену продолжен срок служения; он в начале весны собрал войско и стал лагерем в пределах Лакедемонян. Затем отправил он послов — требовать выдачи виновников измены; он обещал, что в случае исполнения, город останется в покое, да и выданные ему, лица не будут осуждены невыслушанные. Общее молчание царствовало вследствие робости. овладевшей прочими гражданами, но означенные поименно для выдачи Филопеменом вызвались идти сами, получив от его послов честное слово, что насилия им не будет, пока не обсудится их дело. Отправились и другие лучшие люди и для того чтобы говорить в защиту обвиненных, и потому что считали дело их общим делом отечества. Доселе Ахейцы ни разу не приводили с собою в земли Лакедемонян их изгнанников, зная, что ничем они так не могли оттолкнуть от себя расположение граждан; а тут первые ряды почти всего войска состояли из изгнанников. Они толпами выбежали на встречу Лакедемонян, когда они подходили к лагерным воротам. Сначала осыпали они их ругательствами; потом завязалась перебранка, раздражение все усиливалось и самые отчаянные из числа изгнанников бросились на Лакедемонян. Те призывали в защиту и богов, и верность данного послами слова; послы и претор усиливались отстранить толпу и защитить Лакедемонян; уже он удержал несколько человек, вязавших было несчастных; смятение и прилив людей все увеличивались. Ахейцы прибежали было сначала как на зрелище; потом на крики изгнанников о том, что они вытерпели, и звавших на помощь — они вместе с тем утверждали: «другого такого благоприятного случая, если этот пропустят, уже не будет; союз, освященный в Капитолие. Олимпие, в крепости Афин, ими поруган. Прежде чем обязать их новым договором, надобно наказать виновных». Раздраженная такими речами, толпа, по крику одного — бей их — начала бросать каменья. Таким образом семнадцать человек, которым в суматохе наброшены была оковы, умерщвлены: шестьдесят три на другой день схвачены — претор защитил их от насилия не потому, чтобы он желал их спасти, но не хотел дать им погибнуть, не сказав ничего в свое оправдание. Представленные на суд раздраженной толпы, сказали они немногое — да и того не слушали — и за тем все осуждены и переданы на казнь.
34. Наведя такой страх, Ахейцы потребовали сначала от Лакедемонян, чтобы они разрушили стены; а потом, чтобы все иноземные вспомогательные воины, бывшие на содержании у державцев для ведения войны, вышли из Лаконской земли, чтобы рабы, получавшие свободу от державцев, а их было очень много, ушла к назначенному дню, а которые останутся, тех Ахейцы в праве схватить, продать и увести. Законы и наставления Ликурга отменить, а привыкать к законам и установлениям Ахейским: таким образом сделаются они составными частями одного тела; и легче им будет тогда соглашаться во всех делах. С величайшею готовностью разрушили они стены, но крайне им было неприятно возвращение изгнанников. В Тегее, на общем сейме Ахейцев, составилось определение — возвратить их в отечество. Когда было упомянуто, что иноземные вспомогательные войска отпущены, а Лакедемонцы приписные (так звали освобожденных державцами), оставив город, рассеялись по полям, то определено: прежде чем распустить войско, претор с легкими войсками должен отправиться, перехватить этого рода людей и продать их как военную добычу. Много их схвачено. На эти деньги, с дозволения Ахейцев, в Мегалополисе возобновлен портик, разрушенный Лакедемонцами. Поле Бельбинатес, которым завладела несправедливо державцы Лакедемонян, возвращено тому же городу на основании старинного декрета Ахейцев, состоявшегося в царствование Филиппа, Аминтова сына. Этим как бы обессиленный, город Лакедемонян долго был в зависимости Ахейцев. Впрочем, ничего так не было вредно для Лакедемонян, как отмена установленного Ликургом порядка вещей, к которому они привыкли в продолжении семисот лет.
35. С сейма, на котором у консула происходило разбирательство между Ахейцами и Лакедемонянами, М. Фульвий отправился в Рим для выборов по случаю окончания года. Консулами назначил М. Валерия Мессалу и К, Ливия Салинатора, а М. Эмилия Лепида, своего неприятеля, домогавшегося и в этом году, отверг. Вслед затем выбраны преторами: К. Марций Филипп, М. Клавдий Марцелл, К. Стертиний, К. Атиний, П. Клавдий Пульхер, Л. Манлий Ацидин. По окончании выборов, положено консулу М. Фульвию возвратиться в провинцию к войску; ему и товарищу его Кн. Манлию власть продолжена на год. В этом году, в храме Геркулеса поставлено изображение этого бога вследствие ответа десяти сановников, и в Капитолие поставлено И. Корнелием позолоченное изображение шести коней в запряжке с надписью, что даны они консулом. Двенадцать позолоченных щитов курульными эдилями П. Клавдием Пульхром и Сер. Сульпицием Гальбою поставлены на деньги, взысканные как штраф с поставщиков хлеба за скрытые ими запасы. Плебейский эдиль К. Фульвий Флакк поставил две позолоченные статуи на деньги, взысканные с одного обвиненного (обвиняли они порознь). Товарищ его А. Цецилий никого не осудил. Игры Римские три раза, плебейские пять раз в полном составе совершены. М. Валерий Мессала и К. Ливий Салинатор, вступив в консульство в Мартовские Иды, доложили сенату, о положении общественных дел, о провинциях и войсках. Относительно Этолии и Азии все осталось без перемены. Консулам — одному назначена Пиза с землею Лигуров, а другому Галлия провинциею. Получили право разбираться между собою или по соглашению, или по жребию, и приказание набрать в новое войско два легиона; с союзников Латинского племени они должны были потребовать пятнадцать тысяч пеших и тысячу двести всадников. Мессале достались Лигуры, а Салинатору Галлия; вслед затем преторы бросили между собою жребий: М. Клавдию досталось судопроизводство в городе, П. Клавдию — над чужестранцами. К. Марцию досталась Сицилия, К. Стертинию — Сардиния, Л. Манлию — Испания ближняя, К. Атинию — дальняя.
36. Относительно войск положено так: из Галлии легионы, бывшие под начальством К. Лэлия, перевести к пропретору в Бруттий; войско, находившееся в Сицилии, распустить, а флот там стоявший, М. Семпронию пропретору отвести обратно в Рим. Для каждой из Испаний положено по одному легиону, те самые, которые уже находились в тех провинциях, и чтобы по три тысячи пеших, и по двести всадников оба претора вытребовали у союзников для пополнения рядов, и перевезли с собою. Прежде чем новые сановники отправились по своим провинциям, назначено Коллегием децемвиров трехдневное молебствие на всех перекрестках вследствие того, что на рассвете, между третьим и четвертым часом, сделался было мрак. Назначено — девятидневное священнодействие вследствие того, что в Авентине шел каменный дождь. Кампанцы, так как их, вследствие сенатского декрета, состоявшегося в прошлом году, цензоры заставили являться для переписи в Рим (ранее не было приведено в известность где их переписывать) просили о дозволении брать в замужество гражданок Римских, тем, которые женились до этого — оставить их при себе, а детей от них, с сего времени рожденных, считать законными и имеющими право наследства. И то и другое им дозволено. О муниципиях Формианской и Фунданской, и относительно Арпинат К. Валерий Таппо, трибун народный, предложил–дать им право голоса (до сих пор они имели права гражданство без права голоса). Этому предложению воспротивились было четыре трибуна народных, на том основании, что оно внесено к народу, не быв доложено сенату; узнав же что народу, а не сенату, принадлежит — право давать голос кому хочет, отказались от противодействия. Предложение прошло и постановлено, что Формианы и Фунданы должны подавать голос в Эмильской трибе, а Арпинаты в Корнелиевой. И тут–то они в первый раз и записаны в тех трибах по Валериеву предложению. Цензор М. Клавдий Марцелл, получив по жребию преимущество перед Т, Квинкцием — составил перепись: оказалось граждан двести пятьдесят восемь тысяч триста восемнадцать. По окончании переписи консулы отправились по провинциям.
37. В ту зиму, когда это происходило в Риме, к Кн. Манлию, сперва консулу, потом проконсулу, проводившему зиму в Азии, сходились отовсюду посольства это всех городов и народов, живущих по сю сторону Тавра и как для Римлян победа над царем Антиохом был громче и славнее, чем над Галлами, так союзникам победа над Галлами принесла гораздо более радости, чем над Антиохом. Сноснее было рабство под мастью царскою, чем зверство необразованных варваров и постоянный ежедневный страх ожидания, куда их, как грозу, занесет жажда грабежа. А потому города, получив свободу с поражением Антиоха, и мир с усмирением Галлов, присылали не только поздравления, но и золотые венки, каждый по мере своих средств. Пришли также послы от Антиоха и Галлов выслушать условия мира, и от Ариарата, царя Каппадоков — просить прощения, с тем, чтоб деньгами заплатить за свою вину — оказание пособия Антиоху вспомогательным войском. Шестьсот талантов серебра назначено пени с Ариарата. Галлам дан ответ, что царь Евмен, по прибытия, предпишет им законы. Посольства городов отпущены с самими благосклонными ответами и ушли еще веселее, чем пришли. Послам Антиоха предписано выслать деньги и хлеб в Памфилию, сколько следовало по договору с Л. Сципионом; туда он прибудет с войском. Потом в начале весны, произведя смотр войску, он выступил и в восьмой день прибыл в Апамею. Здесь, в продолжении трех дней, он стоял лагерем и третьим переходом от Апамеи достиг в Памфилию, куда велено было доставить царские — хлебы и деньги. Принято две тысячи пятьсот талантов серебра и отвезено в Апамею; хлеб распределен войску. Оттуда повел его в Пергу; в этих местах только этот один город был еще занят царским гарнизоном. Начальник его вышел на встречу приближавшемуся вождю Римскому и просил тридцатидневного срока для того, чтобы посоветоваться с царем Антиохом относительно передачи города. Срок дан и в течение этого времени гарнизон вышел. Из Перги проконсул послал брата Л. Манлия с четырьмя тысячами воинов в Ороанду — требовать остальные деньги из тех, что были условлены, а сам, слыша, что царь Евмен и десять послов прибыли из Рима в Ефес, велел следовать за собою послам Антиоха, и отвел войско назад в Апамею.
38. Туг, согласно мнению десяти послов, написан союзный договор с Антиохом почти в следующих выражениях: «приязнь царя Антиоха с народом Римским пусть будет на следующих законах и условиях: никакого войска, идущего вести войну с народом Римским, или его союзниками, царь не должен пропускать чрез области свои и тех, которые от него зависят, и не оказывать пособия ни провиантом, ни чем–либо другим. Точно также Римляне и ах союзники будут поступать относительно Антиоха и тех, что под его властью. Антиоху не предоставлено права ни воевать с жителями островов, ни переходить в Европу. Обязан он очистить города, поля, села и укрепления по сю сторону горного хребта Тавра по реку Галис, и от горных долин Тавра до хребта, идущего в Ликаонию. Оружие не уносить из тех городов, полей, укреплений, которые очищает: если же что и унесено, то необходимо возвратить куда что принадлежит. Не принимать к себе ни воинов, ни другого звания людей из царства Евменова. Граждане городов, от царства отделяемых, находящиеся с царем Антиохом, или в пределах его владений, должны все возвратиться в Апамею в назначенному дню. А если которые из царства Антиохова находятся у Римлян и союзников, то им предоставляется право и идти и остаться. Рабов как беглых, так и взятых на войне, или если кто и из свободных взят и находится в перебежчиках, возвратить Римлянам и союзникам. Слонов выдать всех и других не приготовлять. Передать длинные суда и все, что к ним относится; иметь не более десяти легких судов, из коих каждое должно действовать не более тридцатью веслами: и ни одного об одном весле (monеrеm) в случае войны, где он будет действовать наступательно. Запрещается плавание по ту сторону мысов Каликадна и Сарпедония. Исключение делается для судов, которые будут везти деньги или жалованье, послов или заложников. Антиох не имеет права нанимать воинов у народов, находящихся под властью народа Римского; волонтеров принимать также. Какие здания и строения Родосцев и союзников, находятся в пределах Антиохова царства, на каких правах были даваемы, на тех пусть принадлежат Родосцам и союзникам. Если кто взял в долг денежный суммы, то взыскание должно производиться. Если что похищено, то предоставляется право отыскивать, признавать и требовать назад. Если какие города, подлежащие выдаче, заняты теми, которым дал их Антиох, и из них должны быть· выведены гарнизоны, то они должны озаботиться, чтобы выдача эта была во всяком случае произведена правильно. Пробного серебра двенадцать тысяч Аттических талантов должно быть внесено в продолжении 12 лет по равным срокам (в таланте должно быть не менее восьмидесяти фунтов по Римскому весу) и пшеницы пятьсот сорок тысяч мер. Царю Евмену должно быть выдано триста пятьдесят талантов в продолжении пяти лет, а за хлеб, что будет следовать по оценке, сто двадцать семь талантов, Заложников Римлянам должно быть отдано двадцать и через каждые три года их переменять, не менее восемнадцати лет и не более сорока пяти. Если кто–либо из союзников народа Римского пойдет на Антиоха наступательною войною, то предоставляется право отражать силу силою, только ни одного города не брать приступом и не принимать его дружбы. Споры между собою разбирать правом и судом, или, если обеим сторонам заблагорассудится, то и войною. О выдаче Аннибала Карфагенянина, Этола — Тоанта и Мназилоха Акарнана, Халкидян — Евбулида и Филона приписано и в этом союзном договоре; а также и то, что если бы в последствии потребовалось что–нибудь прибавить, убавить, или переменить, то это дозволяется, не нарушая союзного договора.
39, Консул скрепил клятвою этот союзный договор, а требовать от царя присяги отправились К. Минуций Терм и Л. Манлий; он в то время случайно вернулся от Ороандов. К Фабию Лабеону, начальнику флота, консул написал, чтобы он немедленно отправился из Патары и какие там найдутся суда царские, то чтобы он их разрубил и сжег. Он отправился из Ефеса и пятьдесят крытых (палубных) судов, частью разрубил, частью сжег. Во время этого же похода он занял снова Телмисс, жители которого были приведены в ужас внезапным прибытием флота. Из Ликии прямо, приказав следовать из Ефеса тем, которые там остались, он по островам переправился в Грецию. В Афинах он пробыл недолго, пока прибыли в Пирей суда из Ефеса, а оттуда весь флот привел обратно в Италию. К. Манлий, приняв между прочим, что следовало получить с Антиоха, и слонов, всех их отдал в дар Евмену; потом он разбирал дела, возникшие в городах, вследствие происшедшего там замешательства от последних перемен. И с царем Ариаратом, — ему прощена половина назначенной с него денежной пени по заступничеству Евмена, которому он в это время просватал дочь — заключен дружественный союз. Разобрав дела городов, десять уполномоченных дали иным из них другое положение. Которые города платили дань Антиоху, а думали заодно с народом Римским, тем они обеспечили независимость, а которые было на стороне царя Антиоха, или платили дань царю Атталу, этим всем приказали платить дань Евмену. Кроме того дана независимость именно Колофонам, живущим в Нотие, Цимеям и Милазенам. Клазоменцам, кроме независимости, дан еще в дар остров Дримусса, а Милезийцам возвратили так называемое священное поле. Жителям Илиона приданы Ретей и Гергит не столько за какие–либо недавние услуги, сколько из памяти к их происхождению, Та же причина была освобождения Дарданов. Жителям Хиоса, Смирны и Еритреи за удивительную преданность, оказанную на этой войне, и земли даны в награду, и честь им оказывалась постоянно больше всех. Фокейцам и возвращено поле, которое имели до войны и дозволено пользоваться прежними законами. Родосцам подтверждено то, кто назначено прежним декретом. Лидия и Кария даны до реки Меандра, за исключением Телмисса. Царю Евмену прибавлены: Херсонес в Европе и Лизимахия, укрепления, села и поля в тех границах, в каких владел Антиох: в Азии возвратили ему Фригию ту и другую (первая у Геллеспонта, а вторая называется большою) и Мизию, взятую прежде царем Прузиасом; Ликаонию Милиаду, Лидию и поименно города Траллес, Ефес и Телмис. Относительно Памфилии возник спор между послами Евмена и Антиоха, так как одна часть этой области лежит по сю сторону Тавра, а другая по ту. Все дело отдано нетронутым на решение сената.
40. Когда состоялись эти союзные договоры и определения, то Манлий, с десятью уполномоченными и всем войском, отправился к Геллеспонту, вызвал туда Галльских владетелей и назначил условия, на которых они должны были соблюдать мир с Евменом. Он им объявил, чтобы они оставили обыкновение скитаться с оружием в руках, и ограничивались бы границами собственных земель. Собрав потом суда со всего берега, а также при содействий Евменова флота, приведенного из Елей Атенеем, братом царя, он переправил все войска в Европу. Оттуда, через Херсонес, небольшими переходами вел он войско, обремененное добычею всякого рода; он остановился на некоторое время в Лизимахии, для того, чтобы вступить во Фракию, переход через которую постоянно наводил опасения, со свежими и хорошо отдохнувшими вьючными животными. В тот день, в который выступил из Лизимахии, пришли к реке, называемой Мелана (Черною), а, оттуда на другой день в Кипсел. Отсюда дорога, на протяжении почти десяти миль, шла лесистыми, узкими и скалистыми местами. Вследствие затруднений такого пути. войско разделено на две части: одной велено идти вперед, а другой, со значительным промежутком, замыкать шествие; в середине поставлены обозы: тут находились телеги с общественными деньгами и иная ценная добыча. Тут, при движении через это ущелье, не более десяти тысяч Фраков из четырех народов (тут были Астии, Дены, Мадуатены и Корелы) в салом тесном месте обсели кругом дорогу. Так полагали, что дело это было не без коварного участия Филиппа, Македонского царя: ему было известно, что Римляне вернутся не иною дорогою, как через Фракию, и какую сумму денег везут они с собою. В переднем отряде находился главный вождь, озабоченный невыгодною местностью. Фракийцы не трогались, пока проходили войска, а когда увидали, что первые ряды воинов прошли теснины, а последние были еще далеко, они бросились на обозы и войсковые тягости. Умертвив караульных, они частью разграбили то, что находилось в телегах, частью увели вьючных животных совсем с кладью. Когда крики достигли сначала тех, которые приближались, уже войдя в ущелье, а потом донеслись и до переднего отряда, то с той, и другой стороны сбежались в середину, и разом во многих местах началось беспорядочное сражение. Фракийцы, обремененные тяжестью добычи и притом большою частью безоружные для того, чтобы легче незанятыми руками уносить добычу, без труда подвергаются истреблению; Римлянам весьма вредила неудобная местность, так как дикари набегали по известным им тропинкам, и притом прятались даже в углублениях скал. Самые тягости и повозки, как случайно пришлось, стоявшие неудобно то для одних, то для других, служили препятствием для сражающихся: тут падал грабитель, там желавший отмстить за грабеж. Таким образом глядя по местности, благоприятной или неблагоприятной то для тех, или других, глядя по состоянию духа сражающихся, глядя по численности их (одни наткнулись на толпы более многолюдные, другие менее) и сражение имело исход разный. И с той, и с другой стороны много пало. Уже приближалась ночь, как Фракийцы оставили сражение, не столько избегая ран и смерти, сколько находя, что и взятой добычи достаточно.
41. Первое отделение Римского войска, выйдя за ущелье, стало лагерем в открытом месте около храма Бендиция (Дианы); второе отделение осталось караулить в средине ущелья, окружась двойным валом. На другой день, прежде рассмотрев ущелье, куда лучше идти, воины второго отделения присоединились к первому. В этом сражении погибли: часть обозов, несколько войсковых служителей и воинов, так как сражение происходило в разных местах почти по всему ущелью, но особенно была чувствительна потеря К. Минуция Терма, человека храброго и деятельного. В этот день пришли к реке Гебру; потом прошли земли Эниев мимо храма Аполлона, прозываемого Церинтийским. Другие теснины находятся около Темпиры (так прозывается это место), не менее скалистые, как и прежние, но так как в окрестностях нет леса, то и не представляется мест удобных для засады. Сюда, в такой же надежде на добычу пришли было Травзы (народ также Фракийский) но так как обнаженные горные места издали открывали вооруженных людей, обсевших кругом тесное место, то между Римлянами было гораздо менее смятения и страха, потому что хотя в неблагоприятной местности, однако можно было сражаться правильным боем и не расстроившая рядов. Плотною массою двинулись они с криками и произведенным натиском сначала сбили неприятеля с позиции, а потом обратили в бегство; тут произошло не малое побоище, так как самые теснины препятствовали бегству. Римляне победители стали лагерем у селения Маронитов (называемого Сарре). На другой день, открытою со всех сторон, дорогою вошли они в Приатическое поле; три дня они пробыли тут, принимая хлеб частью с земель Маронитов, которые приносили сами, частью со своих судов, следовавших с запасами всякого рода. Отсюда, через день пути, были в Аполлонии, и по землям Абдеритов прибыли в Неаполь. Весь этот путь через поселения Греков совершен мирно. Остальной же путь по средине Фракийской земли, совершен и днем и ночью, хотя открытых неприязненных действий не было, однако все–таки обошлось не без подозрений, пока не прибыли в Македонию. К тому же войску, когда его вел по тому же пути Сципион, Фракийцы были миролюбивее не потому иному, как что меньше было добычи, которая бы их соблазняла. Хотя и тут, как уверяет Клавдий, около 15 тысяч Фракийцев появились на встречу Нумиду Мутину шедшему вперед — осматривать местность; с ним было четыреста всадников Нумидских и немного слонов. Сын Мутина со ста пятидесятью отборных всадников прорвался сквозь ряды неприятельские: и он же вслед за тем, когда уже Мутин, поставив по средине слонов, и всадников поместив по флангам, вступил в бой с неприятелем, и вкинул в него страх с тылу: вследствие этого неприятель, расстроенный уже быстрым, как гроза, нападением конницы, и не подступал к рядам пехоты. Кн. Манлий через Македонию провел войско в Фессалию. Оттуда, через Епир, он достиг Аполлонии и не имея еще достаточно пренебрежения к зимнему состоянию моря чтобы дерзнуть переправиться, провел зиму в Аполлонии.
42. Год уже почти оканчивался, когда консул М. Валерий, из земли Лигуров, пришел в Рим для замещения сановников; в своей провинции не совершил он ничего замечательного, что могло бы удовлетворительно объяснить причину замедления, так как он позднее обыкновенного прибыл на выборы. Народное собрание для назначения консулов состоялось перед двенадцатым днем Календ Мартовских; выбраны М. Емилий Лепид и К. Фламиний. На другой день назначены преторы Ап. Клавдий Пульхер, Сер. Сульпиций Гальва, К. Теренций Куллео, Л. Теренций Массилиота, К. Фульвий Флакк, М. Фурий Крассинес. По окончании выборов консул доложил сенату — какие провинции угодно назначить преторам. Определили быть двум в Риме для оказания суда и расправы; двум вне Италии: в Сицилии и Сардинии, двум в её пределах — Таренте и Галлии. Преторам велено немедленно, еще предварительно вступления в должность, распределить по жребию провинции. Сер. Сульпицию досталось судопроизводство городское, а К. Теренцию над чужестранцами. Л. Теренцию — Сицилия, К. Фульвию — Сардиния, Ап. Клавдию — Тарент, М Фурию — Галлия. В этом году Л. Минуций Миртил и Л. Манлий за то, что, как говорят, прибили они послов Карфагенских, по предписанию городского претора М, Клавдия, через фециалов выданы послам и отвезены в Карфаген. В земле Лигуров был слух о большой войне, принимающей со дня на день значительнейшие размеры. А потому новым консулам, в который день они доложили о провинциях и общественных делах, сенат определил обоим провинциею Лигурию. Этому сенатскому декрету воспротивился было консул Лепид; он говорил: «недостойно обоих консулов запереть в долины Лигурские. М. Фульвий и Кн. Манлий, вот уже в продолжении двух лет царствуют — один в Европе, а другой в Азии, как бы заступив места Филиппа и Антиоха. Если угодно держать в тех краях войска, то не лучше ли их отдать под начальство консулам, чем частным лицам. А эти последние вносят ужас войны к народам, которым и война объявлена не была, и мир продают за деньги. А будь действительная надобность занимать войсками эти провинции, то как преемником М. Ацилия был консул Л. Сципион, а Л. Сципиона М. Фульвий и Кн. Манлий, так преемниками Фульвия и Манлия должны быть консулы К. Ливий и М. Валерий. Теперь, по крайней мере, до окончания войны с Этолами, когда Азия уже взята у Антиоха, Галлы побеждены, необходимо или к бывшим консульским войскам послать консулов же, или отозвать легионы оттуда и наконец возвратить их отечеству». Сенат, выслушав это, остался при своем мнении, чтобы обоим консулам провинциею была предоставлена Лигурия, относительно Манлия и Фульвия определено, чтобы они оставили провинции, вывели оттуда войско и возвратились в Рим.
43. Недружелюбные были отношения между М. Фульвием и М. Емилием консулом; более всего обижался Емилий тем, что он, старанием М. Фульвия, на два года позднее сделался консулом. А потому желая сделать ему неприятность, он ввел в сенат послов Амбракийских, подсказав им обвинения: «будто бы они, соблюдая мир и исполнив все требования прежних консулов, и точно также со всею готовностью хотели оказать повиновение М. Фульвию». Далее жаловались они на то, что их поля прежде всего преданы опустошению, ужас, грабеж и убийства вброшены в город, так что они вынуждены были в страхе затворить ворота. Затем подверглись они осаде и нападению и все случайности войны применены к ним: убийства, пожары, разрушение, разграбление города. Жены, дети отведены в рабство, имущества отняты и что им чувствительнее всего — храмы по всему городу лишены украшений: изображения богов, даже их самих, исторгнув из постоянных мест, похитили, Остались одни голые стены и пустые ниши, которым кланяться, которых обожать и воссылать мольбы остается Амбракийцам. Когда они на это жаловались, то консул нарочно задавал им вопросы к обвинению М. Фульвия и заставлял их высказать многое, как бы против своего желания. Все это произвело впечатление на сенаторов, но другой консул К. Фламиний принял в этом деле сторону М. Фульвия. Он сказал: «взялись Амбракийцы за образ действия старый и оставленный. Точно также были обвинены М. Марцелл жителями Сиракуз, К. Фульвий — Кампании. Почему же точно так не допустить Филиппа царя обвинить Т. Квинкция, Антиоха — М. Ацилия и Л. Сципиона, Галлов — Манлия, и самого М. Фульвия не отдать на жертву Етолам и жителям Кефалонии? Амбракия подверглась нападению и взята; статуи и украшения вывезены оттуда и случилось все то, что обыкновенно бывает с городами, взятыми силою — думаете ли вы, почтенные сенаторы, что я откажусь от всего этого за М. Фульвия, или что сам М. Фульвий станет это опровергать? — Напротив, за эти самые действия он будет от вас требовать почестей триумфа. Изображение взятой им Амбракии и статуи, те самые, унесение которых ставится ему в вину и прочее достояние, отнятое у этого города, у него перед колесницею будут нести, и всем этим украсит он свой дом. Нет основания отделять Этолов от Амбракийцев; дело и их и Этолов одно и тоже. А потому пусть товарищ мой, или в другом деле ищет пищи своему нерасположению или, если ему угодно уж непременно в этом, то пусть удержит своих Амбракийцев до прибытия М. Фульвия; а я не допущу, чтобы, в отсутствии М. Фульвия, составлялось какое–либо определение как относительно Амбракийцев, так и Этолов.
44. Емилий указывал на лукавство своего противника, как будто всем известное, и говорил, что он нарочно протянет время, из нежелания прибыть в Рим, пока там будет находиться враждебный ему консул; два дня прошло в спорах между консулами. И в присутствии Фламиния казалось по–видимому невозможным, чтобы состоялось какое–либо определение. Воспользовались мучаем, когда Фламиний случайно заболел и был в отсутствии. По докладу Емилия состоялось сенатское определение: «Амбракийцам возвратить все, что им принадлежало; пользоваться свободою и собственными законами; пошлины, какие хотят, пусть собирают на сухом пути и на море, лишь бы от них свободны были Римляне и союзники Латинского племени. Относительно жалобы на похищение из святых храмов статуй и других украшений, положено: по возвращении М. Фульвия в Рим — доложить коллегию первосвященников и поступить так, как им заблагорассудится». Консул и этим все еще не удовлетворился, но впоследствии пользуясь малочисленностью бывших на лицо сенаторов, провел декрет: «не считать Амбракию городом взятым силою». Затем, по декрету десяти сановников, было молебствие о народном здравии в продолжении трех дней, так как сильное моровое поветрие свирепствовало в городе и в полях. — Потом имели место Латинские игры. Освободясь от религиозных опасений, консулы привели к концу набор (и тот, и другой заблагорассудили лучше употребить в дело новых воинов) отправились в провинцию, а прежних всех распустили. По отъезде консулов прибыл в Рим проконсул Кн. Манлий. Когда для него претором Сер. Сульпицием созван был сенат в храме Беллоны, и консул, припомнив совершенные им деяния, требовал — оказать за это почести богам бессмертным и дозволить ему иметь торжественный въезд в город; то ему воспротивились большая часть десяти уполномоченных, находившихся с ним вместе, и особенно Л. Фурий Пурпурео и Л. Емилий Павлл.
45. Приданы они Кн. Манлию уполномоченными для заклюния мира с Антиохом, для окончательного утверждения союзного договора и условий, которым положил начало Л. Сцицион. Кн. Манлий употреблял все усилия — не допустить до мирного соглашения, и Антиоха, если только он представил бы к тому случай, взял бы хитростью; но он, узнав о коварстве консула, так как тот нередко подъезжал к нему с просьбою личных свиданий, избегал не только сойтись с ним, но и видеть его. Манлий решился перейти через Тавр и едва–едва был удержан просьбами всех уполномоченных — не напрашиваться на поражение, предсказанное пророчествами Сивиллы в случае перехода через рубежи, судьбою назначенные: впрочем пододвинул войско и лагерь поставил почти да самой вершине хребта у раздела вод. Не находя себе в том краю никакого повода в войне, так как подданные царя оставались в покое, он повернул войско в Галлогрекам: (этому народу нанесена война без разрешения сената, без народного повеления. Кто когда–либо дерзал так поступать самовольно? Еще свежи в памяти войны с Антиохом, Филиппом, Аннибалом и Карфагенянами: обо всех их внесено на усмотрение сената, и последовало утверждение народа. Не раз ранее посылались уполномоченные с требованием удовлетворения, а потом уже посылаемы были и те, которые объявляли войну. Но что же из этого исполнено тобою, Кн. Манлий, для того, чтобы считать эту войну общею всему народу Римскому, а не твоим личным разбоем? Но ты и этим самим был не доволен и прямым путем повел войско к тем, которых ты сам счел за неприятелей. Не скитался ли ты по всем извилинам дорог и не останавливался ли ты на перекрестках, и куда ни поворачивал свое войско Аттал, брат Евменов, туда и ты, консул–наемник, не следовал ли с войском Римским? Ты обошел все отдаленные места и закоулки Писидии, Ликаонии, Фригии, собирая деньги от державцев и начальников уединенных замков? Что тебе за дело было до Ороандов и других народов, которые тебя, также как и первые, ничем не обидели? Но самую войну, во имя которой просишь ты триумф, как ты ее вел? При выгодных условиях местности, в благоприятное для тебя время, ты сражался. Правильно ты требуешь воздать честь богам бессмертным: во–первых, за то, что они не хотели, чтобы невинное войско поплатилось за дерзновение главного вождя, начавшего войну с нарушением всякого народного права: потом за то, что нам пришлось иметь дело не с воинами, нам враждебными, а со зверьми дикими.
46. Не думайте, что только самое название Галло–Греков составное: их силы — и тела, и духа — также состоят из разных частей и притом заражены многими недостатками. Будь они те Галлы, с которыми столько раз приходилось нам бороться в Италии с неодинаковым успехом, то сколько зависело бы от нашего военачальника, вряд ли вернулся к нам оттуда хоть кто–нибудь с вестью поражения! Два раза происходило с ними сражение, два раза наш полководец подходил к ним в местности самой неблагоприятной, и в углублении горной долины подвел было войско почти к ногам неприятельским: неприятель мог нас задавить не только оружием, бросая его сверху, но и просто напором одних своих обнаженных тел. Что же не допустило этого? Великое счастие народа Римского, страх и уважение к его имени! Недавними поражениями Аннибала, Филиппа, Антиоха — они были почти оглушены. Такие громадные тела обращены в бегство одними пращами и стрелами: в эту войну с Галлами мечи наших воинов не обагрились кровью; как стая птиц они улетели при первом звуке оружия. Но, по истине, мы те же самые (и этим уроком нам судьба хотела показать, что случилось бы, имей мы дело с настоящим неприятелем) на обратном пути наткнулись на разбойников Фракийских, были разбиты, обращены в бегство, лишены тяжестей войсковых. Пал К. Минуций Терм, в котором мы понесли гораздо более ощутительную потерю, чем если бы погиб Кн, Манлий, по неосторожности которого претерпели мы это поражение, и с многими храбрыми товарищами. Войско, несшее с собою награбленное достояние царя Антиоха, разорванное на три части: там первое, там последнее отделение, обозы особо — провело ночь по кустам, скрываясь подобно диким зверям. Не за такие ли подвиги просят триумфа? Не будь во Фракии понесено бесславное поражение, над какими неприятелями просил бы ты триумфа? Не над теми ли, как я полагаю, каких тебе указал сенат и народ Римский? Так Л. Сципиону, М. Анцилию над царем Антиохом, а немного ранее Т. Квинкцию над царем Филиппом, П. Африкану над Аннибалом, Карфагенянами и Сифаксом дан триумф. И — это уж менее важно — когда сенат и определяет войну, то предлагается вопрос: кому она должна быть объявлена: самим ли во всяком случае войскам, или достаточно повестить передовым постам? А теперь не хотите ли вы, чтобы все это было нарушено и пришло в замешательство? Права фециалов отменяются? Не нужно их со всем? Последует — да простят мне боги такое выражение — ущерб религии: забвение богов овладеет душами вашими. Да и нужно ли еще спрашивать совета сената относительно войны? К чему докладывать народному собранию — заблагорассудит ли оно, повелит ли вести войну с Галлами? Вот недавно консулы требовали Грецию и Азию: но, по настоянию вашему определить им провинцию Лигурию — они должны были покориться вам. Справедливо им будет, по благополучном окончании войны, просить почестей триумфа от вас, по усмотрению которых война была ведена.
47: Так говорили Фурий и Емилий; ответ Манлия, как говорят, заключался более в следующем: «Почтенные сенатора, трибуны народные имели прежде обычай противодействовать лицам, требовавшим триумфа. Я их благодарю за то: или для меня, или по значительности совершенных мною деяний — поступили они так, что не только молчанием высказали свое согласие на мою почесть, по и по–видимому готовы, если будет предстоять в том надобность, перенести это дело в народное собрание. Из десяти уполномоченных — совет этот придавали полководцам предки наши как украшение и довершение победы, имею я противников. Л. Фурий и Л, Эмилий не допускают меня сесть в торжественную колесницу, блестящий венок тащат у меня с головы; а их то именно — не допускай меня до торжества трибуны народные — призвал бы я в свидетели деяний, мною совершенных. Ни чьей почести не завидую я, почтенные сенаторы. Еще недавно вы удержали вашим влиянием трибунов народных, людей твердых и энергичных, когда они вздумали препятствовать триумфу К. Фабия Лабеона. Имел торжественный въезд тот, о котором говорили его недоброжелатели, будто бы он не только вел войну несправедливую, но и врага в глаза не видал. Между тем я, вступав столько раз в сражение, в рукопашный бой с сотнею тысяч отчаянных неприятелей, более сорока тысяч их частью умертвив, частью захватив с плен, взяв приступом два их лагеря, оставив по сю сторону хребта Таврового все в более покойном состоянии, чем в каком находится Италия, не только должен отстаивать свое право на триумф, но и, почтенные сенаторы, оправдываться перед вами в обвинениях, взведенных вашими же уполномоченными. Обвинение их, почтенные сенаторы, как вы можете заметить, распадается на две части; мне и войны не следовало вовсе вести с Галлами, а если я ее и вел, то без соблюдении мер осторожности и благоразумия; Галлы не были нашими врагами, а ты — говорят мне — употребил силу против людей, изъявивших готовность исполнить все твои требования. Не стану требовать от вас, почтенные сенаторы, чтобы вы ваши понятия о дикости народа Галльского, о неумолимой его ненависти к самому имени народа Римского, применили и к тем Галлам, что живут в Азии. Судите о них по их самих, независимо от дурного мнения о целом народе и нерасположении к нему. О если бы присутствовали тут Евмен и все города Азии, и пусть бы вы выслушали лучше их жалобы, чем мои обвинения! Пошлите пожалуйста по всем городам Азии, исследуйте — от какого рабства, более тяжелого, освобождены они — тогда ли когда Антиох отброшен по ту сторону Тавра, или когда Галлы покорены? Пусть они сами вам скажут — сколько раз их поля были опустошены, сколько добычи захвачено, когда они едва имели возможность выкупать пленных, а доходили до них слухи о принесении человеческих жертв и заклании их детей. Знайте, что ваши союзники платили дань Галлам и теперь, и освободясь от власти царя, они продолжали бы платить, не положи я этому конца.
48. Чем далее отброшен был бы Антиох, тем менее препятствий встречало бы в Азии господство Галлов: и вы всеми землями, сколько их ни есть по сю сторону Тавра, увеличили бы владения Галлов, а не ваши. А между тем это совершенно верно: даже некогда Галлы ограбили Дельфы, общее всего рода человеческого прорицалище, средоточие (пупок) земного шара: и за то народ Римский не объявлял им войны, и не начинал ее. Но я полагаю, что должна быть какая–нибудь разница между тем временем, когда еще Греция и Азия не были вам подвластны и когда вам мало было дела обращать внимание на то, что делалось в тех землях, и между тем временем, когда вы поставили гору Тавр пределом владений Римских, когда вы дали городам свободу и независимость, когда вы пределы одних расширяете, других наказываете отнятием части их владений, на некоторые налагаете дань: царства вы распространяете, сокращаете, даете, отнимаете: вы считаете вашею обязанностью доставить им пользование миром, и на море и на суше. Если бы Антиох не вывел гарнизонов, оставшихся покойными в своих укреплениях, вы не сочли бы Азию освобожденною? Если бы войска Галлов бродили по разным местам, то к чему послужили бы ваши пожалования Евмену, действительно ли воспользовались бы вольностью города? Но к чему я так обо всем этом распространяюсь, как будто бы я условил враждебность Галлов, а не принял ее готовою? Ссылаюсь на тебя, Л. Сципион; сделавшись преемником твоей власти, не вотще молил я богов бессмертных наследовать некоторую долю твоей доблести и счастия. Ссылаюсь, П. Сципион, и на тебя; ты права легата, а значение сотоварища имел и у брата консула и у войска. Разве вам неизвестно что в войске Антиоха находились полки Галлов? Не видали вы, что в его боевой линии они (в них–то полагалась вся сила) были помещены на том и другом фланге? Не сражались ли вы с ними, как с открытыми неприятелями? Не убивали ли вы их? Не принесли ли вы от них добычу? Но с Антиохом, а не с Галлами, определил войну сенат, а народ повелел. Я полагаю, что война определена и повелена — со всеми, находившимися на его стороне: из них, кроме Антиоха, с которым Сципион заключил мир и вы поручили именно с ним утвердить союзный договор, должны были считаться неприятелями все те, которые подняли оружие против нас за Антиоха. А в этом случае Галлы были вперед всех, и из них некоторые царьки и самовластцы. Впрочем и я с некоторыми, из уважения к власти вашей долженствовавшими поплатиться за свои прегрешения, заключил мир; да и сделал попытку на умы Галлов — могут ли они сделаться мягче и оставить часть свойственной им от природы суровости. Видя их неукротимыми и неумолимыми, только тогда счел я за необходимое — усмирить их оружием и силою. Теперь достаточно оправдавшись в начатии войны, должен я отдать отчет в том, как я ее вел. И тут не потерял бы я доверия в моему делу, хотя бы пришлось защищать его не перед Римским, а перед Карфагенским сенатом, где, как говорят, распинают на крест полководцев, если они действовали по дурному плану, хотя и увенчанному успехом. Но я нахожусь в таком государстве, которое призывает богов на помощь при начале и совершении всякого действия и не подвергает никакому обвинению того, что уже заслужило одобрение богов бессмертных; обычным выражением при определении молебствия или триумфа имеет оно: за то что с успехом и счастливо вел общественные дела. Положим, что я бы не хотел, что я считал бы высокомерием и гордостью хвалиться моими доблестями, то по поводу счастия моего и войска, мне вверенного, — так как я столь сильный народ победил без всякой потери воинов, требовал бы воздать надлежащую честь богам бессмертным и допустить меня с почестями триумфа взойти на Капитолий, откуда я отправлялся в поход, совершив обеты по обычаю. Откажете вы мне и богам бессмертным?
49. Я давал сражения при неблагоприятных условиях местности; но укажите мне, где бы я мог дать сражение при более благоприятных условиях? Неприятель занял гору, держался в укрепленном месте — не следовало ли во всяком случае идти к неприятелю, чтобы получить победу? А как же было бы поступить — будь у неприятеля в этом месте город и скрывайся он за его стенами? Не следовало ли приступить к ним? Чего же еще? У Фермопил разве при благоприятных условиях местности М. Ацилий сразился с царем Антиохом? Далее: не также ли точно Филиппа, занявшего высоты над рекою Аоем, сбросил с них Т. Квинкций? По крайней мере, я до сих пор не могу понять, как они воображают себе неприятеля, или каким хотят чтоб он вам показался! Если он переродился и изнежился наслаждениями Азии, то какая же была опасность подходить к нему и при неблагоприятных условиях местности? Если же страшны и суровый дух, и сила телесная неприятеля, то зачем же вы отказываете в триумфе победе, полученной даже при таких условиях? — Зависть слепа, почтенные сенаторы, и её дело только — унижать доблести, подгадить честным действиям и наградам за них; а вас, почтенные сенаторы, прошу — простить мне, если я многословен в речи моей не от желания похвалить себя, но от необходимости отвечать на все пункты обвинения. Да и во Фракии, в моей ли власти было расширить ущелья весьма тесные, места крутые сделать ровными и лесом покрытые обратить в пашни? Как я мог предупредить, чтобы Фракийцы не засели, в им только одним известных, дебрях, чтоб не расхитили части обоза, не утащили хоть одного вьючного животного из огромного стада их, не нанесли бы кому–нибудь ран и чтобы не умер Е. Минуций, человек храбрый и добрый; на это событие упирают, что мы потеряли такого согражданина, сделавшегося жертвою несчастного случая. А то, что в ущелье, для нас неблагоприятном, в местности незнакомой, при нападении на нас неприятеля, вместе оба отделения войска, и шедшее впереди и замыкавшее тыл, окружили войско варваров, занявшихся нашими обозами, что несколько тысяч их в этот самый день, а много более через несколько дней спустя пало и взято в плен? Неужели не знают, что если об этом и умолчат, то все–таки вы узнаете, когда свидетелем речи моей будет целое войско? Не извлекай я меча в Азии, не встречайся я вовсе с неприятелем, и тут я проконсулом заслужил бы триумф во Фракии в двух сражениях; но довольно уже сказано. А за то, что я утомил может быть вас речью более многословною, чем я хотел, прошу у вас, почтенные сенаторы, извинения, и надеюсь получить его от нас.»
50. В этот день сильнее подействовало бы обвинение, чем оправдание, но прения протянули допоздна. Расходится сенат с тем мнением, что по–видимому в почестях триумфа будет отказано. На другой день родственники и друзья Кн. Манлия хлопотали изо всех сил, и влияние престарелых сенаторов подействовало, а они отрицали, чтобы когда–либо могли припомнить промер, чтобы полководец после удачных сражений, окончательного умирения провинции, благополучного возвращения войска, вошел в город без колесницы и лаврового венка, частным человеком безо всякой почести. Это соображение восторжествовало над завистью и огромным большинством назначен триумф. Толки и память этого спорного дела были совершенно забыты, вследствие начавшейся борьбы с человеком более известным и славным. П. Сципиона Африкана — так пишет Валерий Антиат — потребовали на суд два К. Петиллия. Об этом толковали каждый по своему; другие винили не трибунов народных, но целое государство за то, что оно могло это допустить. «Два величайшие города на земном шаре оказали себя неблагодарными к своим полководцам почти в одно время, но Рим в неблагодарности стоит выше: Карфаген, хоть побежденный побежденного Аннибала отправил в ссылку, а Рим победитель победоносного Африкана хочет изгнать. Другие на это выражали: «что ни один отдельный гражданин не должен стоять так высоко, чтобы не был ответствен перед законами. Ничто так не содействует торжеству свободы, как то, если каждый, как бы ни был могуществен, может быть призван на суд. А может ли быть кто–нибудь в безопасности, не говоря уже об общественных делах, если он не будет отдавать отчета в своих действиях? Для кого недостаточно равного со всеми права, против того справедливо употребить и силу». Таковы были толки в народе, а между тем подошел день, назначенный для суда: никто никогда прежде, ни даже тот же Сципион, когда быль консулом и цензором, не имел большей вокруг себя толпы провожатых, как в тот день, когда он явился подсудимым; в сопровождении их отведен он на форум. Получив приказание оправдываться, он, не упоминая нисколько о взведенных обвинениях, начал о совершенных им подвигах речь до того великолепную, что достаточно обнаружилось, что никто никогда не хвалился лучше и чистосердечнее. Рассказ внушен был тем же умом и способностями, которые совершили деяния; а слушателям надоесть он не мог, так как говорил не для хвастовства, а в свое оправдание.
51. Трибуны народные ссылались на старые примеры, сладострастно проведенной в Сиракузах зимовки и на смуты Племинианские в Локрах, чтобы сделать вероятнее свои обвинения; более подозрениями, чем доказательствами, обвиняли они подсудимого в захвате денег: «сын его, взятый в плен, возвращен без выкупа и во всех других случаях Сципиону оказываюсь от Антиоха такое внимание, как будто бы в его одних руках находятся и мир и война с Римлянами. Диктатором он консула, а не помощником — был в провинции и если отправился туда, то не за чем другим, как за тем, чтобы убеждение, уже давно господствующее в Испании, Галлии, Сицилии и Африке, внушить Греции, Азии и всем царям и народам, живущим на Востоке: что один он глава и опора Римского владычества, что под сенью Сципиона почиет город, властитель земного шара: мановение его заменяет декреты сената, повеления народа». Завистью старались повредить человеку, недоступному для бесславия. Речи продлились до ночи, и день суда отложен. Когда он настал, трибуны, чуть сделалось светло, уселись на Рострах. Вызванный подсудимый, окруженный большою толпою друзей и клиентов но середине собрания, подошел в Рострам. Когда водворилось молчание: «вы все, Римские граждане, и трибуны народные! — сказал он — в этот день я счастливо и благополучно сразился в открытом бою в Африке с Аннибалом и Карфагенянами. А потому справедливо было бы на нынешний день отложить наши споры и обвинения: я отсюда сейчас же иду в Капитолий — приветствовать Юпитера Могущественного и Всеблагого, Юнону, Минерву и прочих богов, покровительствующих Капитолию и крепости, и поблагодарю их за то, что они мне и в этот день, и многократно в других случаях, внушили мысль и способности послужить отлично общему нашему отечеству. Да и из вас, граждане Римские, пусть пойдет тот, кому это удобно, со мною и помолите богов, чтобы они послали вам поболее полководцев, которые бы на меня походили. Таким образом, если вы меня, с семнадцатилетчего возраста и до старости, постоянно осыпали почестями вашими более, чем кого–либо другого, я совершенными мною деяниями опередил ваши почести». С Ростр отправился он в Капитолий; вслед за Сципионом народное собрание в полном составе повернуло и пошло за ним, так что наконец и писаря, и рассыльные, оставили трибунов и с ними не осталось никого, кроме их свиты из рабов, и кроме Герольда, который с вершины Ростр вызывал подсудимого. Сципион не только в Капитолие, но по всему городу все храмы обошел в сопровождении народа Римского. Этот день, по расположению к нему граждан и оценке истинного величия, превзошел почти тот, в который он имел торжественное шествие после победы над царем Сифаксом и Карфагенянами.
52. Красный этот день последним мелькнул для Сципиона. Предвидя борьбу с трибунами и силу зависти, он, когда день суда был значительно отсрочен, удалился в Литернинскую область с ясным намерением — не являться для оправдания. Он был слишком горд и от природы и по сознанию своего достоинства, притом постоянно пользуясь благоволением счастия — не хотел он помириться с положением подсудимого и не имел достаточно смирения, чтобы покориться приговору изрекающих суд. Когда наступил день суда и начали вызывать отсутствующего, Л. Сципион извинял его болезнью, которая не допустила его явиться. Извинения этого трибуны, вызвавшие на суд, не допускали и обвиняли Сципиона, что он не является на суд от той же гордости, с какою оставил суд, трибунов народных и народное собрание, и он в сопровождении тех, у кого отнял вольность и право изречь над собою суд, влача их за собою, как будто взятых в плен, совершил триумф над самим народом Римским, и в этот день увел народное собрание от трибунов народных в Капитолий: «и вот вам (так продолжали трибуны) оценка наглости этого человека! По его указанию, и под его предводительством, оставили вы нас, а теперь он же вас покинул: и до того с каждым днем слабеем мы духом, что за тем же человеком, за которым семнадцать лет тому назад, когда он имел в своей власти флот и войско, осмелились мы послать в Сицилию трибунов народных и эдиля — схватит его и привести, за тем же человеком, теперь уже сошедшим в ряды частных людей, не дерзнем послать чтобы вытащить его из его загородного дома и привлечь на суд». Трибуны народные, к которым апеллировал Л. Сципион, определили так: «буде подсудимый извиняется болезнью, то заблагорассудили они принять это оправдание и просить товарищей назначить другой срок, более отдаленный». В это время трибуном народным был Ти. Семпроний Гракх, у которого были личные неудовольствия с П. Сципионом. Он–то не позволял свое имя присоединить к декрету сотоварищей, и — так и все ожидали более печального решения — составил такое определение: «Так как Л. Сципион извиняет болезнью отсутствие брата, то считать это объяснение удовлетворительным. Он не допустит обвинять И. Сципиона, пока он не возвратится в Рим; да и тут, если он к нему апеллирует, он ему окажет свое содействие в тому, чтобы он не оправдывался. Своими деяниями, почестями народа Римского, Сципион, по единодушному согласию богов и людей, достиг такого величия, что ему стоять под Рострами подсудимым и выслушивать ругательные слова молодых людей — бесчестно более для народа Римского, чем для него, Сципиона».
53. К этому декрету присоединил он, внушающие негодование, размышления: «неужели, трибуны, у ног ваших будет стоять победитель Африки — Сципион? Не для того ли он четырех знаменитейших вождей Карфагенских в Испании и четыре их войска разбил и обратил в бегство? Не затем ли он, взял в плен Сифакса, уничтожил Аннибала, Карфаген сделал нашим данником, Антиоха (и этой славы товарищем принимает брата Л. Сципион) отбросил за вершины Тавра — чтобы пасть перед двумя Петиллиями? Не домогаетесь ли вы венка победного над П. Африканом? Неужели никакие заслуги, никакие почести не дают права знаменитым людям достигнуть убежища покойного и как бы священного, где бы они могли провести — если не при всеобщем уважении, то по крайней мере безопасно от всякого насилия — свою старость?» Подействовали и декрет, и присоединенная к нему речь не только на прочих, но и на самих обвинителей; они сказали, что подумают как поступить согласно с их правами и обязанностями. Потом, когда народное собрание было распущено, открылось заседание сената. Тут Ти. Гракх осыпан был живейшими изъявлениями благодарности от всего сословия, а в особенности от бывших прежде консулов и вообще людей престарелых, за то, что он дело общее поставил выше своих частных неудовольствий. Петиллии были осыпаны упреками за то, что хотели приобрести известность, через других и как бы поживиться насчет Африкана. Тут все замолкло об Африкане; жил он в Литерне, не скучая по городе. Умирая в деревне, он велел себя и похоронить тут и воздвигнуть памятник, не желая, чтобы неблагодарное отечество оказало ему почести погребении. Человек, достойный памяти: первая часть его жизни знаменита более военными, чем мирными, подвигами, так как молодость его была посвящена вся военной службе: с наступлением же старости отцвели его дела и не было достаточной пищи для способностей. Что прибавило в первому консульству второе, даже включая цензуру? Что было толку и в Азиатской поездке, бесполезной вследствие собственной болезни и вредной по приключению с сыном, поставившему его в необходимость или подчиниться суду, или покинуть отечество? Приведения же к концу войны с Карфагенянами, — значительнее и опаснее для Римлян не было ни одной — слава принадлежит преимущественно одному Сципиону.
54. Со смертью Африкана сделались смелее его недоброжелатели: первое место занимал тут М. Порций Катон; он и при жизни Сципиона не раз побрехивал на его величие. Думают, что по его наущению, Петиллии при жизни Африкана взялись за дело, а, по его смерти, внесли народу предложение; оно заключалось в следующем: «признаете ли вы, граждане, за благо и повелители ли вы произвести исследование — какие именно деньги были взяты, унесены, выжаты у царя Антиоха и у тех, которые под его властью; сколько их не внесено в общественную казну, пусть об этом доложить сенату городской претор Серв. Сульпиций? Кому из ныне находящихся на лицо преторов исследование об этом поручит сенат»? Это предложение встретило было сначала противодействие со стороны К. и Л. Муммия: они полагали справедливым — поручить, как прежде обыкновенно делалось, самому сенату исследование о суммах, в казнохранилище невнесенных. Петиллии винили аристократию и господство Сципионов в сенате. Бывший прежде консулом, Л. Фурии Пурпурео, в числе десяти уполномоченных находившийся в Азии, полагал расширить еще предложение — произвести исследование не только о деньгах, взятых недавно у Антиоха, но и у других царей и народов, имея в виду сделать неприятность своему недругу — Кн. Манлию. Л. Сципион — относительно которого ясно было, что ему приходится говорить не столько против закона, сколько в свою собственную защиту, выступил противником. Он жаловался на то, что обвинение возникло после смерти брата его И. Африкана, человека, столь достопамятного и знаменитого: «недостаточно было того, что П. Африкану после его смерти не было похвального слова с Ростр, а теперь уже и обвинение на него взводит. Карфагеняне удовольствовались ссылкою Аннибала: народ же Римский не может насытиться и самою смертью Сципиона, а домогается растерзать славу и похороненного; кроме того необходимо зависти, как дополнение — принесение в жертву брата», М. Катон говорил в защиту предложения (существует речь его о деньгах даря Антиоха) и на Муммиев трибунов употребил он свое влияние — чтобы они не противились предложению, и когда они оставили свое противодействие, то все трибы приняли предложение.
55. За тем, по докладу Сер. Сульпиция — кому поручат исследование по Петиллиеву предложению, сенаторы назначили К. Теренция Куллеона. У этого–то претора, по одним известиям до того привязанного к семейству Корнелиев, что он когда в Риме умер Сципион — есть ведь и такого рода предание — и его выносили, в той же шапке, в какой шел за триумфом, сопровождал и погребальное шествие, идя впереди катафалка; у Капенских ворот угощал он медом всех, участвовавших в печальной процессии за то, что он в числе других пленных освобожден в Африке Сципионом; по другим известиям до того враждебного, что за свое известное недоброжелательство тою партиею, которая была неприязненна Сципионам, потому самому и избран для производства исследования — во всяком случае как бы то ни было, но у этого претора, или чересчур справедливого или вовсе несправедливого — немедленно сделался подсудимым Л. Сципион. Вместе с ним подверглись доносу и записаны поименно его уполномоченные — А. и Л. Гостилии, Катоны и квестор К. Фурий Акулеон и чтобы показать, что все остались нечужды общения во взятках — даже два писца и один пристав. Л. Гостилий, писцы и пристав, прежде чем произведено суждение над Сципионом оправданы: Сципион, легат А. Гостилий и К. Фурий подверглись осуждению: «за то, чтобы снисходительнее дать мир Антиоху Сципион шесть тысяч фунтов золота, четыреста восемьдесят серебра получил более, чем сколько внес в казнохранилище; А. Гостилий — восемьдесят фунтов золота, четыреста три серебра; Фурий квестор золота сто тридцать фунтов, серебра двести.» Эти суммы золота и серебра нашел я упомянутыми у Антиата. Относительно Л. Сципиона предпочел бы я видеть ошибку писца скорее, чем ложное показание историка, в количестве золота и серебра. Гораздо правдоподобнее предположение, что серебра весом было более чем золота, и ближе к истине ценность иска определить в четыре миллиона, чем в двадцать четыре: тем более, что, по преданию, сенат требовал отчета от П. Сципиона именно в первой сумме: отчетную книгу подсудимый приказал принести брату Луцию, и в глазах сенаторов сам собственными руками изорвал, в негодовании за то, что от него, внесшего в казначейство двести миллионов, требуют отчета в четырех. С тою же самоуверенностью — когда квесторы не смели вопреки закона вынуть деньги из казнохранилища — он потребовал ключи и говорил, что откроет казнохранилище, так как он же сам виновник, что оно заперто.
56. Много других, весьма разнообразных, преданий сохранилось преимущественно о последних днях его жизни, о суде над ним, о смерти, погребении и надгробном памятнике, так что я остаюсь в нерешимости, какому слуху и каким сочинениям верить. Относительно обвинителя также мало согласия: одни пишут, что позвал Сципиона на суд М. Невий, а другие — Петиллии. Такое же разногласие и относительно дня назначения суда, а также и относительно года, в котором он помер, относительно места где умер и погребен. Одни говорят, что он в Риме, а другие в Литерне и умер и положен: и там, и тут показывают и памятники и статуи. В Литерне существует памятник и на нем была поставлена статуя; ее сброшенную бурею, недавно мы сами видели. И в Риме, вне Капенских ворот, на памятнике Сципионов, находятся три статуи: из них как говорят две П. и Л. Сципиона, а третья поэта К. Энния. И не между одними историками существует разногласие, но самые речи, если только им принадлежат те, которые выдают за такие — П. Сципиона и Ти. Гракха, между собою много разнятся. В заголовке речи П. Сципиона приводится имя М. Невия, трибуна народного: в самой же речи он не упоминает вовсе имени обвинителя, а называет его то негодяем, то выдумщиком. Да и в речи Гракха вовсе не упоминается о Петиллиях, обвинителях Африкана или о дне суда, назначенном Африкану. Совершенно другой рассказ надобно составить, чтобы согласить его с речью Гракха, и необходимо следовать тем авторам, которые говорят, что в то время, когда Л. Сципион был обвинен и осужден в том, что, он взял деньги от царя, Африкан был легатом в Этрурии: когда достиг туда слух о случае постигшем брата, то он, бросив все поручение, поскакал в Рим. Прямо с дороги бросился он на форум — говорили, что брата его ведут в темницу и он оттолкнул уже захватившего его сторожа и когда трибуны его удерживали, то он и против них употребил силу, следуя скорее внушению любви братской, чем вежливости. Вследствие того–то Гракх жалуется, что частный человек посягнул на власть трибунов и наконец, обещая свою защиту Л. Сципиону, он прибавил — пусть же лучше трибун народный, чем частный человек восторжествует и над трибунскою властью и над общественным делом. Но до того зависть старалась преувеличить эту его незначительную обиду, что ставя ему в вину то, что он до такой степени изменил сам себе, примеры прежних похвальных действий умеренности и скромности воздает ему взамен теперешнего осуждения. Так упоминают, что он некогда пенял народ за то, что тот хотел было сделать его бессменным консулом и диктатором; воспрепятствовал поставить себе статуи на месте народных собраний, на Рострах, в здании сената, в Капитолие, в келии Юпитера; не допустил составить определение, чтобы его изображение вынести в торжественном облачении из храма Юпитера Всеблагого и Великого.
57. Все это, будь сказано и в похвальном слове, обнаружило бы гражданское величие духа в ограничении собственных почестей обязанностями гражданина; а тут высказывает их недруг в обвинении. Что этому Гракху отдана была в замужество младшая из двух дочерей (о старшей нет сомнения, что она отдана отцом за муж за П, Корнелия Назику), в том показания довольно согласны. Одно только не совсем хорошо известно; после смерти ли отца она и просватана, и вышла за муж, или справедливы те рассказы, что Гракх, когда Л. Сципиона вели в темницу, и никто из трибунов не хотел за него заступиться, дал клятву: «его недружба с Сципионами как была, так и останется; и вовсе делает он это не для снискания их благодарности; но не допустит, чтобы в ту темницу, в которую видел он как П. Африкан водил царей и вождей неприятельских, отвели его брата!» — Случилось, что сенаторы в этот день обедали в Капитолие; они все встали и просили, чтобы тут же, во время пиршества, Африкан просватал дочь свою Гракху. После того как здесь публично совершен по обычаю торжественный сговор, Сципион, придя домой, сказал своей супруге Емилие, что просватал свою младшую дочь. Она вдруг, как свойственно женщине, вспыхнула негодованием за то, что о дочери, им обще принадлежащей, совета спрошено не было, и сказала, что хотя бы он ее Ти. Гракху отдавал, и то не следовало бы скрывать от матери это намерение. Обрадовался Сципион, столь согласному с ним, мнению и отвечал, ему–то самому и просватал. Вот что необходимо было изложить о столь знаменитом человеке, хотя тут и предположения и литературные памятники выражаются весьма разнообразно.
58. По приведении к концу судебного исследования претором К. Теренцием, Гостилий и Фурий осуждены, и в тот же день представили городским квесторам поруки. Сципион утверждал, что все деньги, какие получил, внес в казнохранилище, «и что у него ничего не осталось принадлежащего государству; его приступили было вести в темницу. П. Сципион Назика апеллировал к трибунам и сказал речь, приносящую много справедливой чести не только вообще роду Корнелиев, но в особенности его семейству: «родоначальниками его, П. Африкана и Л. Сципиона, того, которого хотят весть в тюрьму, были Кн. и П. Сципион, знаменитейшие мужи. Они, в продолжении нескольких лет в Испании противу многих вождей и воинов Карфагенских и Испанских, возвеличили славу имени Римского, не только на войне, но и представили народам того края образчики умеренности и верности Римлян, и наконец оба за отечество умерли насильственною смертью. Достаточно казалось бы для потомков только поддерживать их славу, по П. Африкан на столько славою превзошел своих предков, что вселил убеждение, якобы он божественного происхождения, а не от крови и плоти человеческой. Что же касается до Л. Сципиона, о котором идет дело, то, опустив даже все, совершенное им в Испании и Африке в качестве помощника его брата, не счел ли сенат его консулом достойным того, чтобы ему вне очереди представлена была в декрете провинциею — Азия и ведение войны с Антиохом, и самый брат, после двух консульств, цензуры и триумфа отправился в Азию в качестве его легата. Там, дабы величие и блеск легата не затмевали чести консульской, случилось так, что в тот день, когда у Магнезии Л. Сципион победил Антиоха в открытом бою, П. Сципион находился больной в Елее, на расстоянии нескольких дней пути. И войско Антиохово было не меньше Ганнибалова, с которым приходилось сражаться в Африке. Тот же самый Аннибал, который был главным полководцем в войне с Карфагенянами, находился тут же в числе многих царских вождей. И война притом так ведена, что на судьбу поклепать никто не может: в мирное время домогаются обвинять: говорят, что он продал заключение мира; но тут вместе взводится обвинение и на десять уполномоченных, с общего совета с коими мир заключен. Разве не явилось из числа десяти легатов обвинителя для Кн. Манлия? Впрочем это обвинение не только не было достаточно сильно, чтобы дать веру преступлению, но оно даже не могло замедлить триумфа.
59. Впрочем, по истине, относительно Сципиона подозрительны самые условия мира, как слишком выгодные для Антиоха. Царство его оставлено в полном составе: и после поражения владеет он тем же, чем до войны. Из огромного количества золота и серебра, которым он владел, может быть ничего не внесено в общественную сокровищницу и все сделалось частным достоянием? Да разве не все мы были свидетелями, что, во время триумфа Л. Сципиона, внесено столько золота и серебра, сколько не было и в десяти других триумфах, сложив все вместе? А что же мне сказать о пределах царства? Всю Азию и ближайшие места Европы удержал Антиох? Какова та страна света, которая, от Таврского горного хребта выдается в Егейское море, сколько заключает она в себе не городов только, но и народов — всем известно. Эта страна в длину более чем на тридцать дней пути, в ширину между двух морей на десять дней пути, до самых вершин Тавра отнята у Антиоха и он прогнан в отдаленный угол населенной земли, Если бы мир и действительно ничего не стоил, то можно ли было бы отнять больше? Побежденному Филиппу оставлена Македония, а Набису Лакедемон, да и Квинкцию не ставили этого в вину; у него не было братом Афринана. Между тем как слава его должна была бы принести пользу Л. Сципиону, зависть повредила. Предполагают, что столько внесено золота и серебра в дом Л. Сципиона, сколько, если продать все его имущество, собрать невозможно будет. Итак где же это царское золото? Где столько полученных наследств? В доме, не истощенном издержками, следовало бы накопиться значительному состоянию. Впрочем, чего с имущества нельзя будет взыскать, то недоброжелатели Сципиона постараются выместить на самом Сципионе притеснениями и ругательствами. Пусть человека столь знаменитого запрут в одну тюрьму с ночными ворами и разбойниками, пусть он испустит дыханье в дубовой мрачной келье: потом пусть он будет обнаженный выброшен перед тюрьмою. Не пришлось бы за все это краснеть скорее городу Риму, чем роду Корнелиев»!
60. Против этого претор Теренций прочел Петиллиево предложение, сенатское определение и приговор, произнесенный над Л. Сципионом: а про себя сказал, что ему, если не будет государству представлена та денежная сумма, какая означена в приговоре, больше ничего не остается как отдать приказание схватить осужденного и отвести в тюрьму. Трибуны отошли на совещание; не много спустя К. Фанний объявил мнение свое и всех товарищей, кроме Гракха: «претору не препятствуют трибуны — употребить в дело принадлежащую ему власть». Ти. Гракх высказал такое определение; «не препятствует он претору присужденную сумму денег взыскивать с имения Л. Сципиона. Но самого Л. Сципиона того, который победил государя самого богатого на всем земном шаре, власть народа Римского распространил на самые отдаленные края земли, — царя Евмена, Родосцев и столько других государств Азии связал благодеяниями народа Римского, многих вождей неприятельских вел за собою в торжественном поезде и заключил в тюрьму, не допустит заключить и посадить в тюрьму и в оковы вместе с врагами народа Римского, и отдает приказание его выпустить». С таким одобрением выслушан этот декрет и до того с радостью граждане видели Сципиона отпущенным, что едва верилось, чтобы в том же самом городе произнесено было над ним суждение. Потом для отобрания на государство имущества Сципионова претор послал квесторов, и в нем не только не оказалось ни малейшего следа денег, будто бы от царя полученных, но далеко не собрано той суммы, какая с него приговорена. Деньги внесены родственниками, друзьями и клиентами Л. Сципиона и если бы он их принял, то был бы даже богаче, чем до постигшего его несчастья; но он ничего не взял, а только предметы, необходимые для жизни, — выкуплены ближайшими его родственниками. Неприязненное чувство, которое питали к Сципионам, обратилось на претора, совет его и обвинителей.

Содержание книг XXXI-XXXVIII

Книги тридцать первой — война против Филиппа, цари Македонского, возобновилась; во иронии празднования таинств Цереры, два молодых Акарианца, непосвященных в таинства, приходят в Аттику и проникают вместе с толпою в святилище богини. Такое нарушение священного устава, Афиняне сочли за ужасное преступление и виновные в нем наказаны смертью. — Акарнанцы, раздраженные убийством соотечественников, умоляют Филиппа помочь им и отмстить за них: — Несколько месяцев спустя дан мир Карфагенянам, пятьсот сорок дет после основания Рима. — Филипп осадил Афины. — Жители посылают просить у Римлян помощи против этого государя. — Сенат полагает необходимым вмешательство и его мнение имеет верх, несмотря на нежелание народа, наскучившего беспрерывными войнами, — Ведение новой войны поручено консулу П. Сульпицию; этот полководец переходит в Македонию во главе армии и имеет верх над Филиппом во многих схватках конницы. — Отчаяние жителей Абидоса; осажденные Филиппом они избивают друг друга и свои семейства, по примеру жителей Сагунта. — Претор Л. Фурий побеждает в правильном бою Галлов Инсубров, возмутившихся было и Карфагенянина Гамилькара, пытавшегося в этом краю возжечь пламя войны; он погиб и с ним тридцать пять тысяч человек. — Походы царя Филиппа и консула П. Сульпиция при помощи Родосцев и царя Аттала и взятие многих городов как тем, так и другим. Претор Фурий торжествует над Галлами.
Книги тридцать второй. — Известии о чудесных явлениях, принесенные в Рим, между прочим о том, что в Македонии на корме одной Галеры выросло лавровое дерево. — Значительная победа, одержанная консулом Т. Квинкцием Фламинином лад Филиппом при входе в Епир; этот государь, разбитый и обращенный в бегство, вынужден искать убежища в собственных владениях. — Победитель опустошает пределы Фессалии, соседственные с Македонией при помощи Этолийцев и Атаманов. — Л. Квинкций Фламинин, брат консула, вследствие морской битвы, в которой ему помогают царь Аттал и Родосцы, переходить на остров Евбею, берет тут Еретрию и покоряет все прибрежье. — Ахейцы приняты в число союзников народа Римского. — Заговор рабов с целью освободить Карфагенских заложников, открыт и наказан, — Число преторов увеличено до десяти. — Консул Корнелий Цетег наносит Галлам Инсубрам страшное поражение. — Союз с тираном Набисом и Лакедемонцами, взятие многих мест в Македонии.
Книги тридцать третьей. — Битва в Фессалии при Кинокефалах; проконсул Тит Квинкций Фламинин выигрывает ее у Филиппа, и этою победою полагает конец войне Македонской, — Л. Квинкций Фламинин, брат проконсула, берет силою Левкаду, столицу Акарнании, и взятие этого города влечет за собою покорность всей страны. — Претор К. Семпроний Тудитан погибает со всею армиею в сражении против Цельтиберов. — Аттал заболевает в Фивах и умирает в Пергаме, куда он приказывает себя перенести. — Рим дает мир Филиппу с возвращением Греции свободы. — Консулы Л. Фурий Пурпуреон и М. Клавдий Маркелл покоряют Бойев и Галлов Инсубрских, — Триумф Марцелла, тщетные усилия Аннибала возжечь войну в Африке, начальники противной партии пишут в Рим донос, отправляется по этому случаю посольство в Карфаген. — В опасении быть выданным Римлянам, Аннибал спасается бегством ко двору царя Сирии Антиоха, собиравшегося начать войну с Римлянами.
Книги тридцать четвертой. — После продолжительных прений отменен закон Оппиев, изданный трибуном народным К. Оппием в предупреждение роскоши женской, несмотря на усилия М. Порция Катона отстоять этот закон. — Консул отправляется в Испанию и начинает в Емпориях войну, которая кончается покорением всей ближней Испании. — Т. Квинкций Фламинин не менее счастлив в походе против Лакедемонян и их царя Набиса — результатом мир, которого условия предписывает победитель и освобождение Аргоса, стекавшего под игом тирана. — Сенат занимает в первый раз во время празднования игр место, отдельное от простого народа; такое отличие доставлено ему попечением цензоров Секс. Элия Пета и К. Корнелия Цетега в великому неудовольствию народа. — Основание многих колоний. Порций Катон получает почести триумфа за Испанию. — Происшествия в Испании и победы над Инсубрами и Бойями. — Триумф Т. Квинкция, победителя Филиппа и Набиса, тирана Лакедемонского и освободителя всей Греции — торжественное шествие продолжается три дня соответственно числу и важности его подвигов. — Карфагенские посланники приносят в Рим известие о военных приготовлениях, делаемых Антиохом при содействии Аннибала и о попытке последнего вооружить против Римлян и Карфагенян посредством Тирского шпиона, именем Аристона, присланного без всяких верющих документов.
Книги тридцать пятой. — Сципиона Африканского отправляют послом к Антиоху, его свидание в Ефесе с Аннибалом, поступившим на службу к этому государю, тщетно старается Аннибал преодолеть опасение, внушаемое ему ненавистью Римлян; между прочими вопросами, Сципион спрашивал его: что по его мнению величайший полководец и получил в ответ; Александр, так как он с горстью воинов победил громадные полчища и проник в страны, дотоле недоступные честолюбию смертных. — Пирр заслуживает, по его мнению, второе место, так как он придумывал устраивать лагери и хорошо изучил науку положений и тактику военную; наконец третье место Аннибал без запинки назначил себе, а что же бы ты сказал, заметил на это Сципион, если бы ты победил меня? — Тогда бы я — ответил Аннибал, поставил себя выше и Александра, и Пирра, и всех полководцев. — В числе многих чудесных явлений, о которых получено известие, объявлено, Что бык, принадлежащий консулу Кн. Домицию, произнес явственно слова: «Рим, берегись». — Приготовления к войне против Антиоха — Набис, тиран Лакедемонский, но убеждению Этолийцев, возбуждавших Антиоха и Филиппа взяться за оружие, оставил сторону Римлян и в войне против Филопемена, претора Ахейского союза, убит Алексаменом,, начальником Этолийцев. Те отказываются также от службы народа Римского. — Антиох, царь Сирии, сделался их союзником, обратил оружие в Грецию и овладел многими городами, между прочим Халкидою и всею Евбеею. — Походы в Лигурию, приготовления к войне с Антиохом.
Книги тридцать шестой. — Консул Манлий Ацилий Глабрион, при помощи Филиппа, поражает Антиоха у Фермопил, выгоняет его из Греции и покоряет Этолийцев. — Консул П. Сципион Назика освящает храм матери богов, которую он сам перенес на Палатинскую тору, будучи признан сенатом самым добродетельным гражданином из всего государства. — Он побеждает богов в правильной битве, принимает их покорность и торжествует над ними. — Разные успехи морских сил Римских над полководцами Антиоха.
Книги тридцать седьмой. — Консулы Л. Корнелий Сципион и К. Лелий спорят друг с другом о провинциях Греции и Азии. — Влияние Лелия в сенате давало было ему перевес, но противник его восторжествовал, благодаря брату Сципиону Африканскому, предложившему быть у него легатом, если ему будет вверено ведение войны против Антиоха; таким образом Л. Корнелий Сципион, первый из вождей Римских, перешел в Азию. — Эмиллий Регилл, при содействии Родосцев, побеждает Антиохов флот у Мионнеза. — Антиох берет в плен сына Сципиона Африканского и отсылает его к отцу. — Манлий Ацилий Глабрион получает почесть триумфа над Этолийцами и Антиохом, которого он успел выгнать из Греции. — Антиох побежден Л. Сципионом при содействии цари Евмена, сына Аттала Пергамского; он получает мир на условии очистить все провинции по сю сторону Тавра. — Владения Евмена увеличены за его содействие в этой войне. — Родосцы получают также несколько городов в благодарность за помощь, оказанную ими в эту войну. — Отведена колония в Болонию. Емилий Регилл получил почесть морского триумфа за морскую победу над полководцами Антиоха, — Л. Корнелий Сципион, окончив войну против Антиоха, получил прозвание Азиатского, точно также как победа над Аннибалом доставила брату его П. Сципиону наименование Африканского.
Книги тридцать восьмой. — Консул М. Фульвий осаждает Амбракию в Епире и берет ее на условии, он покоряет остров Кефалонию, Етолию и дарует мир Етолийцам. Кн. Манлий, его товарищ, поражает Галло–Греков, Толистобойев, Токтасагов и Тронкмиенов, перешедших в Азию под предводительством Бренна, они одни из всех народов по сю сторону Тавра не признавали еще над собою власти Римлян. — Происхождение их и водворение в Азии. — Мужество и целомудрие Галльской женщины, супруги Ортиагона, царя Галло–Греков: взятая в плен Римлянами, она убила караулившего ее сотника, посягнувшего на её честь. — Цензоры окончили перепись, сочли граждан двести пятьдесят восемь тысяч триста двадцать восемь. — Союзный договор с Ариаратом, царем Каппадокии. — Кн. Манлий защищает свое дело перед сенатом и получает почести триумфа, несмотря на противодействие десяти уполномоченных, с согласия которых он заключил мир с Антиохом. — Сципион Африканский обвинен трибуном К. Петилием, а, по другому источнику, трибуном К. Невием в том, что он скрыл часть добычи, взятой у Антиоха. — В день суда, взойдя на трибуну, он вскричал: Римляне, сегодня я победил Карфаген и сойдя с трибуны, отправился и Капитолий, куда за ним последовал и весь народ. — Затем, уклоняясь от преследования трибунов, он удалился в Литерн, где и провел остаток дней своих в добровольной ссылке. — Неизвестно впрочем, но умер ли он в Риме, так как его могилу показывают в двух местах. — Сципион Азиатический обвинен, как и брат, и похищении общественных денег, осужден и его вели в тюрьму; но трибун Тиберий Гракх, дотоле враг Сципиона, вырвал его у ликторов и за эту услугу получил руку дочери Сципиона Африканского. — Квесторы, которым поручено было конфисковать имущество Сципиона, не только не нашли никаких сокровищ царских, но от продажи всего имущества не могли даже выручить штрафа, который с него присужден. — Родные и друзья сложились для того и принесли ему значительную сумму денег, но он взял только то, что решительно необходимо для жизни.