ВВЕДЕНИЕ

К. Маркс отмечал, что высочайший внешний расцвет Греции совпадает с эпохой Александра Македонского[1]. От этой эпохи нас отделяют 23 столетия. За это время много раз менялась картина мира. Возникали и погибали государства, исчезали и возрождались народы, одна общественно-экономическая формация сменялась другой, различные формы эксплуатации уступали место обществу, в котором ликвидирована эксплуатация человека человеком; образовалась мировая социалистическая система.
В этом поступательном движении человеческой цивилизации через далекие перевалы времени не было ни одного исторического периода, ни одной страны в мире, где бы не изучалась эпоха Александра, жизнь и деятельность знаменитого полководца древности. Объяснение тому, очевидно, нужно искать в исторической важности этой эпохи, оказавшей огромное влияние на судьбы многочисленных народов и государств.
Но бросается в глаза такой парадокс. Слава и дела Александра далеко не соответствуют тем данным, которые оставили о нем древние. И это тем более поразительно, что Александр с самого начала своего похода предпринял соответствующие меры, чтобы его деяния не были забыты потомками. Историографы, которые находились в греко-македонской армии, должны были дать подробное описание восточных походов. Два секретаря царя, Эвмен из Кардии и Диодот из Эретрии, отправившись в Азию в 334 г. до н. э., вели дневник ежедневных событий и распоряжений. Записки эти позднее стали известны как дорожный царский журнал, или Эфемериды [2].
Сопровождавший Александра племянник его воспитателя Аристотеля - Каллисфен также писал историю восточных походов, основываясь на собственных наблюдениях и на царском журнале[3].
В 80-е годы III в. до н. э., т. е. примерно 40 лет спустя после смерти Александра, историю похода написали двое из его участников - Аристобул из Кассандрии и Птолемей, сын Лага. Оба создавали свои сочинения б преклонном возрасте, на закате своих дней. Так, Аристобул, проживший около 90 лет, начал писать свою историю, когда ему было 84 года [4]. Птолемей составил свои мемуары, основанные на его собственных воспоминаниях, на сведениях Каллисфена и Эфемерид, в последние годы своей жизни, будучи царем Египта. Вероятно, в это же время, а может быть еще раньше, в конце IV в. до н. э. написал свой труд Клитарх Александрийский, который вообще не участвовал в походе. Тем не менее, в те времена еще были живы ветераны восточной кампании, и один из них, Птолемей, был правителем страны, в которой он жил, а это, кроме других обстоятельств, мешало ему объективно излагать события, особенно те, в которых принимал участие Птолемей [5]. Поэтому у позднейших авторов Клитарх не пользовался доверием[6].
Ни один из вышеуказанных источников полностью не сохранился. Они дошли до нас лишь в отдельных фрагментах и пересказах у более поздних авторов [7]. Погибли под мусором столетий многочисленные донесения царю о военных экспедициях и походах, деловая и личная переписка.
Последующие сочинения о восточных походах написаны гораздо позднее людьми, которые никогда не знали Александра, но получили информацию о нем от более ранних, затем потерянных источников.
Из пяти источников об Александре наиболее ранним является труд Диодора, датируемый временем Ю. Цезаря. Наиболее поздний источник - произведение Арриана, написанное во время правления римского императора Адриана (117-138 гг.) Между этими крайними хронологическими точками находятся труды Курция, Юстина, Плутарха.
Диодор (I в. до н. э.) в своей "Исторической библиотеке" широко использовал риторические сочинения Клитарха. Всю XVII книгу он посвящает эпохе Александра, история которой здесь впервые получает более или менее связное изложение. Преимущественно автора занимает история военная. Вопросы экономического порядка разрешаются попутно. Интересны указания автора на недовольство, вызванное македонским завоевателем со стороны покоренных им народов Востока. К сожалению, потерянные 15 глав XVII книги (с 19 по 34) не дают возможности уяснить позицию автора по поводу организованного сопротивления, оказанного македонским войскам жителями Средней Азии. Но героическая оборона защитников малоазийских городов, неприступного Тира, борьба храбрых обитателей Индии описана Диодором довольно подробно.
Отдельные разбросанные замечания, в которых имеется интересный и часто уникальный материал, представляет нам географ Страбон (I "в. до н. э.). Страбона нельзя причислить к историографам Александра. Он упоминает о нем случайно по разным поводам. Знаменитый географ мало верил и тем, кто описывал македонского полководца. "Нелегко поверить большинству историков Александра, - говорит он, - потому что они небрежно обращаются с фактами ради славы Александра и в силу того, что поход его достиг крайних пределов Азии, далеко от нас, а сообщения об отдаленных местах трудно опровергнуть"[8]. Поэтому добытые у различных авторов факты он старался проверить, уточнить, критически осмыслить.
В различных книгах своей "Географии" Страбон разбросал историко-географические сведения о тех местностях, по которым проходили македонские войска.
В I в. появляется более или менее систематическое изложение походов Александра у Квинта Курция Руфа. Его работа содержит большой материал, касающийся особенно пребывания македонских войск в Средней Азии. Однако материал этот не свободен от неправдоподобных описаний, а также от ряда ошибок: хронологических, топографических, технических и исторических. Курций стремился написать не столько историческое, сколько занимательное сочинение, для чего часто жертвовал объективностью. Драматизм повествования, различные прикрасы и сенсационные анекдоты преобладают над критическим осмыслением событий.
Основными источниками Курция Руфа были Клитарх и Мегасфен. Но, вероятно, они были не единственными. Автор использовал также мемуары Птолемея Лага и других сподвижников Александра. Однако порой, когда приводимые факты не подтверждаются данными других источников, не представляется возможным установить их авторов. Это тем более обидно, что Курций использовал сочинение неизвестного нам писателя, оппозиционно настроенного к деятельности Александра на Востоке.
В первой книге Курций сам говорит об источниках, которыми пользовался. Среди них предпочтение он отдает Птолемею и Аристобулу, которых считает достовернейшими из историков. Он объясняет это тем, что они выпустили свои труды после смерти Александра, без всякой необходимости льстить ему. Кроме того, оба они находились при Александре и были соучастниками многих его дел. Поэтому они и могли написать несравненно справедливее других. Исходя из этого, Курций следует за ними там, где эти авторы не противоречат друг другу, а там, где эти противоречия есть, Курций выбирает те версии, которые по многим обстоятельствам казались вероятными.
Начиная с VIII главы до конца III книги, повествование о сражении при Иссе совпадает с рассказом Арриана и особенно с историей Диодора. Это свидетельствует о том, что материал они черпали из одного источника.
Описание автором взятия Тира и Газы, похода на Египет, посещения храма Аммона, грандиозного сражения у Арбел находит подтверждение у Диодора, Плутарха, Юстина. Хотя Курций никаких новых фактов по сравнению с вышеуказанными авторами не прибавляет, но в его интерпретации эти факты приобретают более резкий, обличающий Александра характер. Так, при описании гибели Газы симпатии автора на стороне газейцев, выдержавших три атаки македонской фаланги, храбро сражавшихся с превосходящими силами противника и умиравших на своем боевом посту.
У Арриана нет подробностей этой битвы. Он ограничивается указанием на то, что жители Газы оставляли свое место только с жизнью. Курций же, наоборот, подробно останавливается на издевательствах Александра над жителями города Газы и особенно его комендантом. Автор увеличивает, в отличие от Арриана, число жертв до 10 тысяч. Он осуждает македонского завоевателя за его жестокость и за гибель большого количества невиновного населения, за издевательства над тяжело раненным комендантом Газы, которого Александр приказал привязать к колеснице и тащить кругом города, подражая Ахиллесу.
Опираясь больше всего на труды Клитарха, а также на основы стоической философии, Курций развенчивает Александра. В его интерпретации он не столько герой, создатель мировой империи, сколько захватчик, баловень судьбы, любимец счастья. Курция больше всего интересуют личные качества Александра, характер которого представлен в контрасте. Личное мужество, отвага, великодушие, простота обращения с солдатами уживаются у него с подозрительностью, жестокостью, мстительностью и непомерным честолюбием [9].
Часто пользуясь тем же источником, что и Арриан, Курций передает его не только в иных выражениях, но и пытается освободить от той идеализации, которая была в значительной степени свойственна источникам официальной версии.
Приведем для примера ответ Александра Дарию в работах Арриана и Курция. В том, что этот материал обоими авторами взят из одного источника, не может быть сомнения. И тот, и другой приводят даже в одинаковых выражениях одни и те же факты и доказательства. Как Арриан, так и Курций упоминают в этом письме о персах, опустошивших Грецию во время греко-персидских войн, об убийцах, подосланных к Филиппу персами, о завоевании Александром Азии, о его оборонительной войне, о его желании помочь Дарию, если он к нему обратится и т. д. Но в письме, изложенном Курцием, отчетливо чувствуется надменный тон македонского царя по отношению к побежденному Дарию. Письмо Курция начинается так: "Царь Александр Дарию". Здесь подчеркивается царское достоинство Александра и отсутствие его у Дария. В письме Дарий не называется царем. Принижение Дария достигается и тем, что Ксеркс величается царем персидским, Дарий же считается лишь сильным царем в прошлом. "Я обороняюсь от войны, а не иду войной", - говорит Александр у Курция. "Я умею побеждать и щадить побежденных" [10]. Арриан, желая оправдать действия Александра, приводит ряд фактов вероломства его противника, которых нет у Курция. Так, указывается, что Дарий получил престол через преступления, а затем хотел нарушить мир в Греции, оскорбил Македонию и ее царей. Автор счел нужным в конце письма язвительно предупредить персидского царя, что если он намерен поддерживать царский титул сражением, то пусть не бежит от македонян, так как они его всюду найдут.
Если до V книги Курций почти ничем не обогащает наших знаний, то с V книги он дает важный и, пожалуй, единственный материал по истории борьбы среднеазиатских народностей против македонских завоевателей. Этот материал является основным, особенно для восполнения тех многочисленных пропусков, которыми изобилует сочинение Арриана. На какие источники опирался автор при изложении этой истории, до сих пор остается загадкой. Во многом Курций здесь близок к Диодору, что говорит об общности их источника. Но как раз самое интересное место согдийских событий у Диодора утеряно.
Несмотря на наличие ряда сомнительных рассказов, Курдий остается важным источником как изложения событий, пропущенных Аррианом, так и для характеристики историографии, оппозиционно настроенной к Александру.
В конце I в. до н. э. - начале I в. н. э. написал свой обширный труд Помпей Трог, который дошел до нас в извлечениях Юстина, жившего во II-III вв. Он изложил свои сведения о македонских завоеваниях без строгой хронологической последовательности отдельных событий. Излагая подготовку македонских войск к походу, высадку их на малоазийском берегу, военные столкновения с персами, переговоры с Дарием, смерть последнего, автор не дает ничего нового по сравнению с тем, что мы уже знаем от Диодора, Плутарха и др. По всей 'вероятности, они пользовались одним основополагающим источником и лишь в отдельных частностях отклонялись от него. Источником этим был Клитарх.
В извлечении Юстина мы находим резко отрицательную характеристику Александра. Это вытекает из той общей исторической концепции, которой придерживался Трог Помпей. Автор выставляет на первое место надменность македонского полководца, его гордость, коварство и двоедушие. Александр превозносит себя до небес, не терпит возражений, возбуждает к себе неприязнь у побежденных народов, страх и ненависть у друзей. Он уничтожает лучших македонян, злодейски расправляется с Каллисфеном, бросает Лизимаха к свирепому льву и т. д. Своей победой на Востоке Александр наложил на всю Азию "ярмо рабства". Ко всей восточной политике македонского царя Трог Помпей относился отрицательно.
Полная биография Александра написана Плутархом (I-II вв.). Сам автор в своем предисловии замечает, что он пишет не историю, а биографию, поэтому ему важнее вникнуть в тайники души героя, охарактеризовать его поступки, нарисовать портрет, чем излагать победы и сражения.
Опираясь на высказывания Аристобула, Дурида и Онесикрита, автор описывает подготовку македонских войск к восточному походу, переход ими Геллеспонта и первую встречу с неприятелем у Граника. Сражения, при Гранике и Иссе описаны с большой подробностью и некоторой идеализацией македонского царя.
Изложение дальнейшей борьбы македонян на Востоке переплетается с многочисленными легендами, вымыслами, преданиями. Плутарх считает необыкновенным и фантастическим рассказ о том, что во время марша по Памфилии перед Александром отступило море. Однако на той же странице он спокойно рассказывает, как река в Ликии, переменив свое течение, выбросила со дна медную доску с надписью о победе греков и гибели Персидской монархии.
В изложении битвы при Гавгамелах, которая окончательно сломила могущество персов, автора меньше всего интересовали ее результаты.
Вместо широкого анализа самого важного из трех сражений он останавливается на мелочах. Он описывает платье, в которое Александр был одет перед боем, его шлем с драгоценностями, говорит о легкости его меча и восхищается его лошадью, рассказывает об орле, парившем над головой победителя, и о целом ряде мелких, второстепенных деталей.
Трудности, связанные с покорением Средней Азии, восстание среднеазиатских племен против завоевателя совершенно не освещены у Плутарха. Неудачный индийский поход объясняется автором исключительно трудными условиями, в которых находились македоняне.
Плутарх уделяет внимание возникновению и развитию оппозиционных взглядов в македонской армии, объясняя наличие их глубоким недовольством македонян миродержавной политикой их царя. Эти сведения Плутарха важны для выяснения той роли, которую играли интересы Македонии в больших планах мирового господства Александра.
Более последовательное изложение эпохи Александра мы находим в исторических трудах Арриана.
Флавий Арриан - государственный деятель, воин, писатель, философ, историк II в., современник римских императоров Траяна, Адриана, Антонина Пия и Марка Аврелия. Он был учеником стоического философа Эпиктета, глубоко изучил военные науки, был трибуном и начальником легиона в рейнской и дунайской армиях, консулом и, наконец, около 130-132 гг. был назначен наместником Каппадокии[11]. Пройдя большую жизненную школу, Арриан обладал всеми необходимыми для историка знаниями: историческими, философскими, военными, географическими. В его многообразном литературном наследстве исторический труд о походах Александра занимает одно из видных мест. По манере изложения, по характеру сюжета, по изображению военных событий Арриан был последователем Ксенофонта [12]. Но по умению критически освоить материал прошлого поколения историков, по простоте, прямоте и точности суждений Арриан превосходит его. Оба историка в сущности весьма значительно отличаются друг от друга, как и те исторические эпохи, в которые они жили.
Ксенофонт жил в эпоху упадка греческого полиса. Не видя выхода из создавшегося тупика, он обращал свои взоры в прошлое и искал в нем спасения для настоящего. Арриан был убежден в обратном. Он полагал, что Римская империя является "якорем спасения" для человечества. В противовес Ксенофонту Арриан не искал в прошлом идеалов настоящего, наоборот, в прошлом его привлекали эпохи и деятели, в которых как бы предвосхищалось настоящее. Поэтому Римская империя, нивелирующая племена, расы, народы, в известной мере гармонировала с космополитическими идеями Александра Македонского.
Что побудило Арриана приняться за труд об Александре Македонском? На этот вопрос отвечает сам автор. Забыв о своих предшественниках, которыми он непосредственно пользовался в своем труде, Арриан выражает обиду за Александра, деяния которого не были достойным образом поведаны миру. Никто не рассказал о нем ни в прозе, ни в поэзии, не воспел его в песнях, как многих других, которые ни в каком отношении не могут идти в сравнение с македонским полководцем [13].
Последнего он ставит так высоко, что с полной уверенностью утверждает: нет другого человека, который - один! - совершил бы столько великих по своему значению подвигов. Это и было причиной, побудившей его написать данное сочинение [14].
Сам Арриан, может быть, не совсем скромно, считал себя весьма достойным быть причисленным к первостепенным писателям на греческом языке, как Александр - быть первым по оружию [15]. Арриан полагал, что, описывая славные подвиги Александра, он займет место в ряду первоклассных греческих писателей, как Александр занял его в ряду героев. В этом выражена субъективная цель автора. Что касается объективной цели, то она высказана им в конце его повествования. "Я не стыжусь того, что отношусь к Александру с восхищением. А дело его я бранил потому, что люблю правду, и потому, что люблю принести пользу людям" [16].
Что это за истина и общественная польза, во имя которых автор порицает некоторые поступки Александра?
Политическая деятельность и философско-этическая направленность автора дают нам возможность понять, что Арриан писал свое сочинение об Александре не только ради славы самого Александра или своей собственной. Он пытался своим повествованием оправдать деятельность римских императоров эпохи Антонинов. Там, где поступки Александра уклонялись от идеала римского цезаря, эти поступки оценивались отрицательно. Поэтому образ македонского царя показан в противоречиях. С одной стороны, великий человек совершает много важных дел, проводит ряд справедливых мер: так, когда Александр прибыл в Эфес, он вернул изгнанников, уничтожил олигархию и восстановил демократию. Он запретил здесь убивать жителей, поскольку среди них могут быть убиты не только виновные, но и невиновные - одни по злобе, другие - ради грабежа. За это Александр заслужил добрую славу [17]. Вместе с тем Арриан не скрывает жестокости Александра. Он показывает это на примерах беспорядочного избиения фиванцев после подавления восстания в Фивах, когда "жалости не было ни к женщинам, ни к детям" [18]. Во время взятия Газы, по приказу Александра, всех мужчин перебили, женщин, детей и прочую добычу забрали себе солдаты [19]. В Индии взятых в плен македоняне перебили в гневе за ранение Александра. Они стали избивать индов и перебили всех, не пощадив даже женщин и детей [20].
Арриан показывает Александра как человека суеверного. Так, в период осады Галикарнаса он раскрыл заговор Александра, сына Аэропа, одного из "друзей", в то время начальника фессалийской конницы, при помощи ласточки, которая села на его голову и своим щебетаньем не давала ему покоя, пока он не увидел в этом знамение[21]. Во время взятия Газы, когда Александр приступал к совершению обряда над животным, птица, пролетая над алтарем, уронила ему на голову камень, который она несла в когтях. Когда Александр обратился к прорицателю, тот ответил, что город он возьмет, но должен бояться "сегодняшнего дня" [22].
Однако, несмотря на известную принципиальность и критический подход к описываемым событиям, Арриан во многом идеализирует своего героя, акцентирует вокруг него основное внимание, старается выдвинуть фи-гуру Александра на первый план. Этим отчасти объясняется и то обстоятельство, что Арриан иногда оставляет в стороне факты, которые могли бы бросить тень на Александра, его политику, мероприятия, и не высказывает своего отношения к ним.
Заканчивая свой труд, Арриан сам признает, что был поклонником Александра, его деяний и бессмертных подвигав. Поэтому нет ничего удивительного в том, что много в его изложении предвзятого, надуманного, субъективного, исследование Арриана не лишено также преувеличений.
Основной обязанностью историка Арриан считает правдивое объективное повествование. В своем предисловии, где определяется отношение к источникам, он заявляет, что будет заносить на страницы своей истории об Александре только то, что сообщали о нем вполне доброкачественные первоисточники. Автор пытается строго соблюдать критический подход к отбору материала, что выгодно отличает его от других историков.
В своем изложении Арриан старается держаться близко к источникам, местами их просто переписывая, но никогда при этом не извращает оригинала.
Для своего произведения он использовал лучшие, не дошедшие до нас источники. Первое место среди них занимают воспоминания Птолемея, сына Лага, друга юности Александра и сподвижника его в походах. Он лучше всех знал царя, его планы, образ мыслей и действий и имел возможность отобразить их с большой полнотой. По собственному замечанию Арриана, Птолемей заслуживает особого доверия. За Птолемеем следует сообщение Аристобула, тоже участника восточных походов. Сам Арриан писал, что он передает как вполне достоверные только те сведения об Александре, которые одинаково сообщают Птолемей и Аристобул.
Доброкачественность источников и мастерское их изложение автором выделяют эти главы труда перед соответствующими главами других писателей.
Эратосфен, Неарх и Мегасфен обогащали Арриана географическими сведениями. Материал о состоянии персидского престола после битвы при Иссе, об отношении Александра к Греции, о деловых связях с наместниками завоеванных земель давала обильная деловая и личная переписка.
Из царского журнала можно было получить данные о жизни самого Александра.
Однако тщательное и добросовестное использование источников в его "Анабасисе" не должно от нас скрывать тех политических целей, которые он преследовал в своем произведении и для достижения которых ему приходилось иногда идеализировать македонского царя и привносить в его эпоху современные Арриану идеи.
Следует иметь в виду, что сами источники не всегда вполне объективны. Произведения приближенных к Александру писателей не могли не отразить той атмосферы раболепия и низкопоклонства, которой был окружен Александр. Известная доля идеализации Александра, восторженного отношения к его политике, походам и т. д., несомненно, имела место в трудах его приверженцев и оказала большое влияние на Арриана. Используя в основном источники апологетического направления, Арриан избегает сообщать или старается умалить факты, характеризующие сопротивление местных племен и народностей македонским завоевателям, а само продвижение македонян показывает как триумфальное шествие[23].
Помимо влияния источников нужно иметь б виду и цель самого Арриана - доказать, что империя была наивысшей и наилучшей формой правления; отсюда и основная идея произведения историка: история Александра Македонского - самая лучшая страница прошлого, ибо она предвосхитила собой то, современником чего был Арриан. Поэтому свое сочинение он писал главным образом для того, чтобы своим рассказом о делах минувших убедить людей в правомерности и необходимости Римской империи.
На страницах семи книг в хронологической последовательности Арриан излагает историю Александра, его походы и завоевания. С особой точностью и ясностью описаны автором военные операции, преимущественно по Птолемею.
В изложении истории военных походов чувствуется прекрасное знание автором греко-македонской и римской военной тактики и стратегии.
С именем Арриана связано еще одно небольшое сочинение - "Индия", которое является логическим продолжением его большого труда об Александре[24]. Основная цель этого произведения - познакомить с отважным морским предприятием Неарха, одного из выдающихся флотоводцев и сподвижников Александра [25].
"Индия" Арриана представляет собой завершающий этап исследования походов Александра. По своему построению, критическому отношению к источникам она стоит гораздо выше ранних произведений Арриана и свидетельствует о научной зрелости автора.
Для того чтобы правильно определить место того или иного сочинения вышеуказанных авторов, важно определить, какими источниками они пользовались, как они относились к сообщаемым ими фактам, насколько были сильны их субъективные мотивы.
При рассмотрении этого аспекта выясняется любопытная картина. Источники, которыми пользовались наши авторы, имели важнейшее значение для определения их взглядов на эпоху Александра. С другой стороны, эти источники приспосабливались к тем политическим идеалам историков, которые определяли их общественно-политические взгляды. Именно эти обстоятельства объясняют, почему историк выбрал тот или иной источник, почему одни его известия он широко использует, а другими пренебрегает.
Главнейшими представителями двух традиций в античной историографии об Александре являются Птолемей и Клитарх. Первый - $1официальной", второй - "романтической". Официальная традиция - это строгое описание восточных походов, основанное на документах или точно фиксированных личных наблюдениях. Романтическая традиция дает рассказ для занимательного чтения, без особой точности. Значительное место здесь отведено легендам, которые складывались еще при жизни Александра.
Между этими традициями стоит Аристобул, который, придерживаясь в основном второй, вместе с тем пытался подойти к ней критически при помощи первой.
Первая традиция в наиболее полном и чистом виде отражена у Арриана, в отрывочном и искаженном - у Курция. Вторая - в наиболее чистом виде отражена у Диодора, в несколько измененном виде - у Трога Помпея и в еще более измененном - у Курция. Преувеличенным рассказам Клитарха во многом следовал и Плутарх.
Арриан использует преимущественно сочинения Птолемея, особенно касающиеся военной истории. Аристобул служит у него лишь дополнением. Курций придерживается в основном версии Клитарха, но в ней сочетаются и следы версии Птолемея. Комбинирование обеих версий претерпело длительную и неоднократную переработку и проведено не совсем искусно[26]. Это различное отношение авторов к своим источникам было в значительной мере вызвано и теми общественными запросами эпохи, в которых авторы эти жили и творили.
Так, во времена принципата в римском обществе широкое распространение получила критическая оценка деятельности македонского завоевателя Востока. Свое отрицательное отношение к нему выразили Цицерон, Тит Ливий и несколько позднее Сенека и Лукиан. Это враждебное отношение к Александру ведет свое начало от перипатетиков - школы Аристотеля, племянник которого Каллисфен пал жертвой Александра. Перипатетики и создали его отрицательный образ - деспота и баловня судьбы [27].
Курций своим сочинением закрепляет антиалександровское направление в античной историографии. Но писатели II в. - Плутарх и особенно Арриан, жившие в новых исторических условиях и опиравшиеся главным образом на сочинения Птолемея и Аристобула, создали иной образ Александра, ставший позднее "классическим".
Плутарх и Арриан закрепили апологетическое направление в античной историографии. С тех пор эти два направления продолжали существовать во взаимной борьбе. Это обстоятельство содействовало тому, что образ подлинного Александра исчезал, так как он идеализировался или принижался в зависимости от этих двух направлений. Представители первого направления порицают его деятельность и выражают к нему враждебное отношение; представители другого им восхищаются, его боготворят и ему подражают[28]. Около двух тысяч лет назад на Востоке стал складываться о нем роман, который получил свое развитие в первых десятилетиях IV в. при императорах Каракалле и Александре Севере, когда культ Александра был введен в Римскую империю официально [29].
Позднее, особенно на Востоке, "о не только там, появляется большое количество "Александрий" [30]. Для изучения самого эллинистического мира они почти ничего не дают. В них только выражены идеи (и чаяния тех общественных слоев восточных стран, которые создавали идеальные портреты македонского завоевателя[31]. Не отстал в этом отношении от Востока и Запад[32].
Героистическая концепция идиографизма продолжает господствовать в буржуазной науке и в новое время. Согласно этой концепции, эпоха Александра предстает перед нашими глазами как загадочное нагромождение случайностей, как следование событий, лишенных всякой закономерности и зависящих только от каприза личностей [33].
Исключением из этого господствующего в буржуазной историографии возвеличения Александра могут служить лишь позиции двух историков: Нибура, который не может найти в нем ни одной хорошей черты, и особенно Ю. Белоха, умаляющего роль и значение македонского полководца. Белох резко выступает против фетишизации Александра, против тех, кто до его времени думал как Дройзен. Людям нужен фетиш, творит Белох, и горе тому, кто попытается свергнуть этот фетиш с алтаря [34]. С недоумением и сарказмом он вспоминает то время, когда против него, приглашенного на кафедру в Лейпциг, филологи (Проголосовали лишь за его осуждение Александра. Ученые были оскорблены в самых святых своих чувствах.
Свои выводы против возвеличивания Александра Белох строит на предвзятой идее о том, что вообще великие люди появляются редко, особенно среди тех, кто рожден в пурпуре [35].
У великих отцов, утверждает Белох, почти не бывает великих сыновей. Поэтому. маловероятно, чтобы такой человек, как Филипп, мог иметь сына, равного ему по силе духа. Приведя примеры Гамилькара Барки и Ганнибала, которые должны как будто опровергнуть его мысль, Белох пытается доказать, что и Ганнибал не был равен своему отцу. Он достиг больших успехов на поле боя против римских армий, руководимых бездарными командирами; однако, когда римляне создали хорошую армию и поставили во главе нее хороших полководцев, он не мог больше достичь победы. Превентивная война, которую он развязал, привела к потере испанского владычества, созданного его отцом, и вместе с этим самостоятельности Карфагена.
Александр так же, как и его отец, имел много крупных внешних успехов; тем не менее задача, решенная Филиппом, - "превращение Македонии из маленького государства в крупную державу и объединение Греции - была неизмеримо труднее, чем завоевание дряхлой Персии, сохранявшейся только благодаря раздорам среди эллинов. Став после смерти отца во главе государства, Александр застал это государство и войско уже готовым. Кроме того, ему помогали проверенные полководцы Филиппа. Сравнив заслуги обоих, Белох приходит к несомненному выводу, что Филипп гораздо значительнее своего сына [36].
Отрицая у последнего талант полководца, историк стремится показать, что все военные операции он проводил не самостоятельно. Непосредственно участвуя во всех битвах, Александр не мог руководить этими битвами [37]. Решающее влияние на ход азиатской кампании оказал крупнейший македонский полководец - Парменион, которого историк считает величайшим полководцем своего времени и одним из величайших полководцев всех времен [38]. Именно Парменион, а не Александр, по мнению Белоха, выиграл крупные битвы персидской войны и стратегически руководил всей военной кампанией.
Белох умаляет не только полководческие способности Александра, но довольно скромно говорит о нем как о государственном деятеле.
Белох, однако, является в этом вопросе исключением. В целом же буржуазная историография подняла Александра на щит и стала на путь его идеализации. Это можно особенно четко проследить в творчестве видных представителей немецкой, французской, англо-американской и итальянской историографии. Прежде всего, эта идеализация проявилась в трудах немецких историков, которые, начиная со времени объединения Германии, стали искать историческое оправдание претензий немецкого империализма на мировую гегемонию. В панэллинизме они находили движущую силу македонских завоеваний, а в последних усматривали подтверждение своего политического кредо. Здесь, прежде всего, должен быть отмечен И. Г. Дройзен, посвятивший Александру весь I том своей 3-томной монографии по эллинизму[39]. Дройзен указывает, что "имя Александра означает конец одной мировой эпохи и начало новой" [40]. Он открыл Восток для греческой культуры и для греческой торговли до Индии, полностью создал новую основу для всего дальнейшего развития восточного и западного мира, которая оказывает непосредственное влияние на протяжении целого тысячелетия. С точки зрения Дройзена, Александр является зачинателем этого "великого исторического процесса, в ходе которого народы Востока пробудились от вековой спячки, Запад познал наслаждение Востока, а Восток - искусство Запада"[41]. Для покоренных народов, утверждал историк, "Александр был, если не освободителем, то милостивым и полным отеческих чувств владыкой" [42].
Р. Пельман с одобрением пишет, что у Александра была "идея государства, обнимающего главнейшие культурные народы и сглаживающего их особенности на почве возможно более космополитической культуры"[43]. Эд. Мейер в работе "Александр Великий и абсолютная монархия" всячески превозносит величие и значение македонского объединения [44]. В его работах об Александре с особой ясностью проявляется идиографический метод, выражающийся в отрицании исторической закономерности, в описании событий, понимаемых как произвольные творения личностей [45].
В период новейшего времени в германской историографии тенденция к идеализации Александра и его восточных походов не ослабла, а усилилась [46]. Приведем некоторые примеры из работ крупных античников Вилькена, Шахермейра, Альтгейма.
С точки зрения Вилькена, Александр пришел на Восток не как завоеватель, который вторгается во вражескую страну, все сжигая на своем пути, а как будущий властелин, который видел в покоренных народах своих подданных, которых он хотел примирить с новым господством, считаясь с их народными особенностями и стараясь сохранять, насколько это позволяла безопасность его господства, их старые традиции, которые должны были полностью проявиться в новых условиях [47].
Вилыкен указывает, что гуманный образ мыслей Александра оказался в его добром отношении к плененной семье Дария, в его дружественных заботах о своих раненых при Гранике. Он попросил некоторых показать их раны и рассказать ему, при каких обстоятельств. ах они были получены, и выслушал все дружелюбно, даже если они при этом немного хвастали. Понятно, что войско следовало за таким вождем с воодушевлением и любовью [48].
Александра Вилькен называет народным царем (Volkskönig), делившим все лишения со своими воинами, с исключительной человечностью заботясь о своих людях, идя на личные жертвы и лишения [49].
Ретроспективный взгляд на гигантское дело всей его жизни, пишет историк, позволяет возродиться перед нами личности во всей ее гениальности, чудесном смешении демонической страсти, трезвой ясности и рассудительности. В этом человеке дела с железной волей, бывшем реальным политиком, дремало немало иррационального, как, например, "тоска" по неисследованному и полному тайны, которая, объединившись с его желанием к завоеваниям и радостью научного открытия, привела его в конце концов к границам ойкумены. Сильная вера Александра в свою миссию дала ему абсолютную уверенность в победе, без которой были бы непонятны его воля и его дела. Демоническая сила его существа дала ему господство над людьми. Александр был врожденным полководческим гением [50].
Признавая сложность характера Александра, Вилькен подчеркивает, что в нем скрывалась демоническая гениальность. Кто видит в нем лишь холодного расчетливого политика, тот упускает романтические и политические черты его характера, -говорит историк. Вилькен относит Александра к тем немногим личностям, которые открывали новые периоды мировой истории. По его мнению, едва ли существовал еще кто-либо, кто по своей личной воле наложил бы на мир такой сильный отпечаток, что много столетий спустя развитие мира находилось под влиянием дела всей его жизни. Называя Александра исключительно феноменальным человеком, Вилькен забыл о могучем антимакедонском движении, подчеркивая, что Александр триумфальным шествием покорил весь Восток до Индии. Он выступает против стремления ученых изучить Александра на фоне той социальной среды, которая воспитала и выдвинула его. Такого гения, как Александр, пишет он, нельзя рассматривать как выходца из "среды" или только как "продукт своего времени и страны". Как гений, он идет своим путем, к которому без него никогда не привело бы естественное развитие его народа[51].
Народным царем, управлявшим с самого начала народным войском, называет Александра и Ф. Шахермейр [52]. По его мнению, царь охранял права маленького человека, простого воина, крестьянина и пастуха от произвола крупноземлевладельческой знати и в благодарность за это получил верность солдат. Александр был солдатский царь, совершенно другой, чем надменный представитель знати Филота [53]. Он был светлейший и самовластный, возвышенный и величественный, жестокий и надменный, у него постоянно соединялся гении с силой и насилием[54]. Величие Александра заключает в себе не только возвышенное, светлое, но вместе с тем и все самое темное: в его величии уживаются одновременно нежно чувствующий друг и коварный враг, универсальный благодетель и жестокий тиран, любящий сын и бесцеремонный убийца родственников, человек, приносящий мир, и скрупулезный насильник, освободитель от старых предрассудков и угнетатель свободы, новатор в области высшего человеческого достоинства и последовательный уничтожитель этого достоинства [55]. Величие Александра было соткано из яркого света и темной тени. Для Александра все было дозволено, начиная от возвышенного величия и кончая яростью хищного зверя, от светлейшего духовного до элементарного инстинкта, от живейшей фантазии до последнего холодного рассудка. Александр старался поддерживать равновесие этих отдельных факторов. Их равновесие заключается в полярно расположенных крайностях трусости и разума [56]. Александра автор считает "чудотворцем" в истории, на все времена великим ясновидцем, пророком, революционером [57]. Он был великим полководцем, полным абсолютного и непременного самовластия, сметающим все преграды на своем пути. Какая бы ситуация Александру ни противостояла, он уже знал лучшее решение. Из его школы вышли многочисленные полководцы-диадохи. Но как бы их ни хвалили, они все-таки оставались учениками волшебника по сравнению с мастером [58].
Наконец, Ф. Альтгейм в своей монографии об Александре прямо указывает, что историка не следует упрекать в пристрастии, если он относится с действительным почтением к мыслям македонского царя о государстве. Александр был поэтом и творцом. Его взгляды и сверхчеловеческая величина того, к чему он прикасался, позволяют, с точки зрения немецкого историка, делать сравнения только с Микеланджело. Чего пытался последний добиться от хрупкого, только от сверххрупкого мрамора, то отважился Александр получить от чувствительного материала и еще более чувствительной души тех людей, которых ему послала судьба. Оба дела остались незаконченными. Здесь, как и там, не хватило последнего штриха [59].
Не меньшая идеализация Александра и его деятельности наблюдается и во французской историографии. Здесь, в первую очередь, следует отметить работу Пьера Жуге о македонском империализме и эллинистическом Востоке, вышедшую в 1926 г. с предисловием Анри Берра [60]. В предисловии к этой книге последний указывает, что в вихре завоеваний Александр постоянно сохранял некий реальный смысл и высокие интересы; он был открывателем земель и организатором человечества. Он сочувствовал покоренным народам, особенно персам, которые его приняли как второго Кира. Он хотел объединить даже кровными узами нации и расы, слить два мира в один.
Александр, по мнению А. Берра, был творцом "нового порядка"; могучий рассудок Александра вынашивал плодотворные идеи об интересе человечества. Берр видит в Александре одного из удивительных, самых благородных людей, сверхчеловека[61].
П. Жуге называет Александра буйным гением, чьи замыслы превзошли идеи Исократа и планы Филиппа [62]. Восточная кампания Александра рисуется французским историком как изумительная авантюра, завершившаяся чрезвычайным успехом [63]. Удивительно то, - пишет он, - что в течение 11 лет сражений и завоевательных экспедиций ни один случай не мог нанести поражения предприятию, "которое не могло удасться в одной стране, не удаваясь во всех остальных, не удасться в данный момент, не удаваясь постоянно" [64]. Поэтому в века, когда фортуна была культом, можно было говорить с каким-то религиозным восторгом о "фортуне" Александра. Впрочем, о ней часто говорили, чтобы признать за этим заслугу, в которой традиция риторов-философов отказывала царю. Но там, где неразумный педантизм софистов видел лишь счастливое сумасбродство (felix temeritas), говорит Сенека (De benef. VII, 3, 1), более набожные и прозорливые замечали действие ясного и твердого ума и следствие глубокой энергии, которая делает человека настоящим человеком, эту "добродетель" (αρετή), которая у героев является не только хозяином его поступков, но и самим источником его власти (Плутарх. "О фортуне Александр а Великого").
Жуге подчеркивает, что ни одно деяние не носит большей, чем деятельность Александра, печати личного гения; его завоевания, говорит историк, развертывались как стройное выполнение логического плана, и поэтому они принадлежат к шедеврам эллинизма.
Дорога в Азию, говорит дальше Жуге, была открыта битвой при Гранике, два года ушло на то, чтобы создать прочную базу и установить связи с Македонией, которые не могли быть прерваны; затем, как только берег Малой Азии был покорен, после разгрома Дария при Иссе, эта база была распространена на Сирию и Египет, и только тогда Александр двинулся вглубь вражеской страны, которой был нанесен решающий удар при Арбелах. Нельзя думать, указывает историк, что план был составлен со всеми подробностями на все случаи: часто обстоятельства подсказывали действие. Обстоятельства требовали, например, преследовать Дария у Гирканских гор, Бесса в Бактриане и следовать призывам Таксила в неведомую Индию. Но Александр, с точки зрения Жуге, подчинялся обстоятельствам лишь для того, чтобы над ними восторжествовать, их заставить служить следствиям выполненной созидательной идеи нового порядка [65]. Если он предавался иногда мистическому пылу своей гордости, как при посещении оазиса, то он не замедлил извлечь пользу из этого для своих замыслов: его визит к Амону поднял его божественный престиж, который в глазах побежденных оправдывал его могущество. Возможно, только раз, если верить подозрительной традиции, его дело было спасено против его собственной воли: тогда, когда армия отказалась погубить себя в далекой долине Ганга. Но обычно, делает (вывод французский ученый, какие бы ни были дороги, по которым увлекали Александра превратности войны, он умел руководить походами и сражениями. Колоссальная авантюра Александра положила начало новой эпохе[66].
Вслед за Жуге находит империализм в античном мире Жан Реми Паланк. Империализм Македонии он считает самым удивительным[67]. Александр является единственным человеком во всей истории, который вынашивал гигантский план стать владыкой мира в полном смысле этого слова. Паланк указывает, что к этому идеалу он стремился на следующий день после победы над Дари ем [68]. В короткий срок ему удалось создать мировую империю [69].
В 1954 г. появилась новая работа об Александре Македонском известного французского античника Поля Клоше [70]. В его изображении Александр-человек с пылким характером и с безумной отвагой. Это блестящий стратег и тактик, искусный и трудолюбивый администратор, очень просвещенный ученик Аристотеля, существо грубое и чувственное, иногда жестокое и безжалостное, но в то же время безумно храброе и благородное. В интерпретации П. Клоше Александр предстает не только как - победитель и властелин, но и как сложная фигура, состоящая из контрастов, в которой поразительно переплетались темные и светлые стороны характера, крайнее отсутствие умеренности и необычайная стойкость духа, жестокий эгоизм и насущная потребность быть мобильным, отвратительные пороки и блестящие способности и добродетели[71].
Бели П. Клоше в 50-х годах считал возможным найти противоречивые стороны в характеристике Александра, то французские историки 60-х годов XX в. не находят больше этих противоречий. Эта позиция особенно четко прослеживается в коллективном труде французских ан-тичников и военных историков, посвященном разным вопросам восточных походов Александра [72].
Член французской Академии и редактор коллективного труда "Александр Великий" Жюль Ромен, применяет метод антиисторических аналогий для сравнительно-сопоставительного анализа жизнедеятельности Александра, Цезаря и Наполеона. Александра он причисляет к завоевателям высшего сорта, чьи имена приобрели символические значения [73]. Причислить их к высшей категории завоевателей Ромену дает право "почти чудесный характер побед и размеры завоеванных пространств" [74].
Историк Жак Модель, идеализируя македонского полководца, считает, что он умел сражаться с такой же отвагой, как Ахилл. В искусстве давать сражения он не уступает никому. В своей идеализации Ж. Модель доходит до такого утверждения, что слава смертных героев для Александра больше недостаточна; только слава богов могла соответствовать ему[75].
Другой историк, Жан Бенуа-Мешен, писал: "Занавес поднялся над самыми изумительными эпизодами истории. От Малой Азии до Индии ничто не могло устоять перед натиском, порывом и военным гением сына Филиппа Македонского. Ослепленный пышностью цивилизации Востока, Александр постигнет таинственный смысл истории, набросав основание своего великого замысла: создать универсальную монархию, сделав всю землю родиной всех людей. Мечта Александра-это мечта человечества, а именно: надежда слить, наконец, Восток и Запад, две половины расколотого мира. Эта мечта родилась с Александром Великим, возродилась с Цезарем и Клеопатрой, вновь замерцала с Фридрихом II Гогенштауфеном, с Бонапартом в Египте, с Лиотеем в Африке и Лоуренсом в Аравии... Эта мечта умирала и возрождалась в веках" [76].
Александр не был свирепым и чванливым завоевателем. Это был безумный юноша, носивший в себе гений братства[77]. Он предпочитал бы вообще избегать репрессий, ведь они так противоречили его радушной натуре. Он хотел бы, чтобы все совершалось "по примеру и убеждению". Но люди были столь трубы, суровы и чужды [78].
Выдающееся место в галерее великих завоевателей, пишет он, обеспечивает Александру то положение, что каждый из его актов служил возвышенной идее, в которой господствовали проблемы культуры и цивилизации [79].
Французский военный историк генерал М. Карпонтье в своей статье об Александре "Почему он был непобедим?" подчеркивает, что македонский полководец был безупречным военачальником. Благородный темперамент, страсть к действию толкали его на быстрые наступательные операции. Он любил идти на обдуманный риск; в гуще схватки сражался как простой солдат, но вначале все взвешивал и анализировал обстановку, быстро принимал решения и переходил к действию [80].
М. Карпонтье все победы македонских войск приписывает только одному Александру. Победы последнего, пишет он, (были не победами его генералов, но его собственными победами, добытыми обнаженным мечом. Александр у него - безупречный солдат, удивительный вождь, чья эпопея всегда вызывает восхищение и уважение. По пути, проложенному Александром, говорит генерал Карпонтье, хлынут другие полчища, и другие завоеватели поведут их через столетия, но их подвиги не смогут затмить первого из великих полководцев всех времен, который был учителем их во всем [81].
Гипертрофируют роль личности Александра и представители итальянской историографии. Известный историк Антонино Пальяро его деяниям придает определяющее значение в историческом процессе, утверждая, что Александр разбил вековые барьеры, разделявшие два мира, и что сама эллинистическая цивилизация возникла как результат великого приключения македонского полководца [82]. Все последствия восточных походов приписываются личному гению Александра и его исторической прозорливости [83].
Другой итальянский историк Марчелло Фортина утверждает, что Александр обозначил начало новой исторической этохи. Он создал предпосылки, которые обусловили будущее [84].
Идеализация македонских завоеваний и самого Александра ярко выступает у англо-американских историков. Здесь следует отметить работы Американских ученых В. Уилера, Робинсона, Катрлза и английских - Тарна, Берна, Тойнби.
Согласно утверждению В. Уилера, ни одна личность, за исключением сына плотника из Назарета, не сделала так много для мировой цивилизации, в которой мы живем, как Александр Македонский. Он выровнял площадь, на которой построилась европейская история. Все, что сделано им в пределах зоны его завоеваний, способствовало формированию здесь среди земном орской цивилизации, которая под влиянием Рима стала основой европейской жизни. Все, что лежало за пределами, очутилось словно на другой планете [85]. Когда и где личность Александра отсутствовала на сцене, тогда и там история либо замедлялась, либо кружилась в водовороте; течение было там, где он 'был. Поэтому будет достаточно оправданным посвятить повествование (большому историческому пер/иоду личной истории человека, а, не только завоевателя [86].
Александру присущи романтическая преданность и любовь к друзьям, деликатная мягкая нежность к слабым, царственное великодушие и щедрость души по отношению ко всем [87]. Он был, несомненно, сильной личностью. Чувства, импульсы, увлечения, воля - все в нем на 'высочайшем уровне [88]. Завоевания сами по себе не были его главной целью. Он был более добрым завоевателем, чем это изображают его враги [89].
В духе реакционных, идеалистических представлений о ходе исторического развития написана книга Робинсона. Вопреки фактам, в целях идеологических обоснований бредовой идеи о мировом господстве, Робинсон извращает и фальсифицирует историю общественных отношений в самой Македонии, крайне идеализирует Александра, особенно в его взаимоотношениях с македонскими солдатами, пытаясь найти в его деятельности параллели с современной политикой американских империалистов.
С точки зрения Робинсона, Александр оставил в наследство человечеству идеи общечеловеческой солидарности [90]. Он называет его мечтателем и мистиком, стремившимся к созданию нового наилучшего мира и к объединению всего человечества. Это является основным, по мнению Робинсона, в личности Александра, и с этим не могут сравниться другие стороны его личности - его сильный характер, поражавшая воображение народных масс гениальность, дар блестящего полководца, стратега и тактика, как у Юлия Цезаря и Наполеона (притом у него не было сладострастия первого и самоуверенных заблуждений второго) [91].
Александр распространяет влияние греческой нации далеко за пределы бассейнов Средиземного и Черного морей. Он создает культуру эллинизма, но вместе с тем мечтает о слиянии человеческих рас в единое братство человеческого рода [92]. В этом отношении Александр завершал революцию, происходившую уже более столетия; примером ему служил его отец Филипп, объединивший греков в такую федерацию, которую автор называет "одной из лучших, которую когда-либо видел мир" [93].
Эту же мысль повторяет и другой историк - Катрлз. Александр неопровержимо провозгласил всему миру, что его стимулировало к подчинению Востока не просто личное военное призвание и гордость, но более всего желание распространить по всей земле греческие материальные и духовные ценности для увеличения и прославления древнейшей цивилизации Азии и Африки [94].
Александр хотел создать царство, объединяющее управление всем миром, образующее международное братство и очищенное греческой цивилизацией. Он желал смешать и объединить европейские, азиатские и африканские владения [95].
Александр совершенно заслуженно носил титул "великого". Он превзошел всех в благородстве и удивительных способностях. Он был превосходным стратегом и тактиком, знаменитым военачальником[96]. Александр, по мнению автора, был самим воплощением огромной силы, благосклонности, энергии и красоты. Он прекрасно прошел через все испытания стойкости. Звезда его сверкнула неповторимым сиянием. Александр успешно соединял талант хитрого лицемера с фантастичными тенденциями идеалиста. Вся сущность Александра была проникнута эгоизмом. Эти качества и черты ясно различались. Но, кроме этого, Александра отличают и необыкновенная щедрость, милосердие и доброта [97]. Александр был замечательным и необыкновенно одаренным человеком. Он был военным гением и замечательным администратором, а также жадным исследователем и учеником[98]. Благополучие и власть оказали неблагоприятное влияние на личность и характер Александра. С течением времени он стал высокомерным, тщеславным и жестоким. Он потерял скромную умеренность и вежливость, которые характеризовали его в более ранний период жизни[99].
Александра славили и удивлялись ему в то время, в которое он жил. Слава его, восхищение им не померкли в каждом последующем поколении. В "арабской традиции" он был прозван "Искандером". Маги персов объявили, что в действительности Александр вовсе не был сыном Филиппа, а был сыном их собственного царя Кира. Египтяне считали, что он был сыном Нектанеба, последнего египетского фараона [100].
Английский историк Тарн в своей капитальной двухтомной монографии об Александре даже создал целую концепцию братства, которую приписывает своему излюбленному герою [101]. Он указывает, что жизнеспособность его ума была несравненна. Он имел железную волю, хотя у него и были вспышки страсти и раздражительности, которые приводили его к несправедливым действиям [102].
Александр был великим мечтателем. Мечтать о великом и делать великое дано немногим людям. Эта комбинация определила место Александра в истории [103]. Конечно, на его счету есть ужасные преступления, среди которых разрушение Фив, убийство Пармениона и др., но они - грехи юного и впечатлительного человека. То, что он был великим полководцем, не вызывает сомнения. Ему было по плечу любое задание [104].
Указывая на то, что в империи Александра отсутствовала объединяющая сила, Тарн подчеркивает, что прочность империи могла быть достигнута, если бы Александр жил дольше. Личность Александра была удивительна [105]. Он был одной из высших удобряющих сил истории. Он вывел цивилизованный мир из одной рутины и вверг в другую. Он открыл новую эпоху. Он расширил границы знания и человеческих попыток и дал греческой науке и цивилизации такой простор и возможности, которые она раньше никогда не имела. Торговля и коммерция стали интернациональными [106]. Александр у Описа провозгласил союз и братство человечества. Эта идея через стоиков перешла к христианству. Факел, зажженный Александром, долгое время лишь тлел, возможно, и сейчас он лишь тлеет, но никогда не был и никогда не будет погашен [107].
Идеализация Александра не дает возможности Тарну правильно оценить его политику и завоевания. Он преувеличивает значение культурного фактора, возлагая на него надежды объединения победителей и побежденных [108]. Тарн всюду, где это возможно, выдвигает на первый план личное благородство Александра, его милосердие, преданность дружбе, щедрость и великодушие. Все действия Александра автор старается оправдать [109].
Примерно в то время, когда завершал свой двухтомный труд об Александре Тарн, другой английский ученый - Берн занимался этим же сюжетом и пришел к аналогичным выводам. Он с уверенностью утверждает, что нет воина в истории более неоспоримо великого, чем Александр, превосходивший даже хороших и выдающихся генералов, какими были Наполеон и некоторые другие. Его отличают быстрота и осмотрительность стратегического планирования, "демагогическая" сила воли и превосходство, с которым он вел свою армию к Ходженту и Пенджабу[110].
Известный оксфордский профессор Арнольд Тойнби, выпустивший в 1959 г. исследование об эллинизме, продолжает идеализацию Александра, который, по его мнению, хотел подняться над низким идеалом эллинской власти, над неэллинами к высокому идеалу братства всего человечества [111].
Следует, однако, отметить, что идеализация Александра имеет место не только у реакционных и либеральных буржуазных историков, но и у весьма прогрессивных ученых капиталистического мира. В этом отношении особенно характерны труды профессора Лозаннского университета, видного швейцарского ученого, крупнейшего знатока античности Андрэ Боннара. Боннар (умер в 1959 г.) был крупным прогрессивным общественным деятелем, активным борцом за мир. С 1954 г. он был лауреатом международной Ленинской премии "За укрепление мира между народами". Он всегда выступал против реакции, за подлинный гуманизм, за мир, свободный от войн.
Трехтомное исследование о греческой цивилизации А. Боннара, написанное живым и образным языком, последовательно рассматривает ее достижения и причины ее упадка.
Исследуя восточные походы Александра, А. Боннар особо останавливается на его стремлении слить воедино западный и восточный мир. Усматривая в этом особую гуманистическую миссию македонского полководца, восточная политика которого неправомерно идеализируется, он считает Александра человеком, который решил неразрешимую проблему, вывел из тупика, беспорядка и анархии ход событий, замыслил создать совсем новый мир. Александр был не только великим полководцем, великим политиком, великим деятелем, но в самых своих глубоких замыслах - романтиком [112].
А. Боннар проводит аналогии между восточной политикой Александра, идеями христианства и лозунгами Великой французской буржуазной революции. "Александр был завоевателем пространства, - пишет А. Боннар, - затем явился Зенон, завоеватель не пространства, а человеческой общности, каким был Александр тоже. Придет Павел из Тарса, для которого "в боге не существует ничего особенного относительно людей". Павел и апостолы Христа возвестят свою "добрую весть" евреям и грекам, равно как и Александр не делал различия между греками и варварами. Христианское братство открывало свои двери. Еще позднее братство станет одним из лозунгов великой революции. Многие братались в 1789 г. Александр стоит во главе этого ряда, во главе одной из главных человеческих цивилизаций" [113].
Не избежали идеализации и некоторые историки стран социалистического содружества, например, Ю. Моджеевский (Польша) [114]. Трудно найти другой пример, - пишет он, - где бы роль личности в истории сказалась с такой силой, как это мы можем видеть по отношению к Филиппу и Александру. Александр изменил мир, открывая новую эпоху [115]. Несмотря на необычайную способность и энергию, военный талант и силу воли, энтузиазм и жажду действий и, наконец, необычайное счастье во всех самых опасных начинаниях, его роль в истории никогда не была бы так значительна, если бы не факт, что ее подготовили и обусловили конкретные условия, сопровождающие его появление на исторической арене. Задача автора - показать читателю образ необыкновенных действий этой необыкновенной личности и их историческое значение[116].
Ю. Моджеевский считает, что Александр мог бы простирать свою руку и дальше, он мог пойти дальше на восток, занять всю северную Индию, достигнуть, может быть, и Китая. Была это действительно индивидуальность совершенно необыкновенная. Живость ума, несравнимая широта горизонтов поставили Александра высоко над собственной эпохой и ее людьми. Александр был демон воли и отваги, способный к энергичным действиям и решениям, восхищающий своей смелостью и размахом, на его воображение воздействовало все, что было таинственно и недоступно [117].
Александр был образцом воина, близкого идеалу рыцаря средних веков. Как воин он был, несомненно, большим стратегом [118].
По мнению автора, если бы Александр имел возможность править еще 13 лет, то, может быть, его универсальное государство было бы созданием прочным, способным пережить своего создателя. Ранняя смерть Александра дала другой оборот событиям[119]. Это - глубокое заблуждение. Если бы даже он прожил еще столько, сколько жил, ему все равно не удалось бы осуществить своей мечты о завоевании мира и установлении мирового господства. Путь к достижению этой цели преградили бы свободолюбивые народы, которые никогда не терпели иноземных захватчиков и поднимались на решительную борьбу с ними [120].
Исследование деятельности Александра Македонского пред полагает практическое разрешение трудного вопроса о роли выдающейся личности в истории, о взаимоотношениях ее с массами, об условиях, которые такую личность выдвигают. Разработка такого вопроса требует от исследователя методологической зрелости [121].
Само собой разумеется, что как идеализация Александра, так и умаление его деятельности являются крайностями. Правильное понимание всей сложности начала эллинистической эпохи невозможно без тщательного выяснения исторических предпосылок восточных походов, без проникновения в сущность тех социально-экономических изменений, которые эти походы произвели на огромном пространстве Востока и Запада, без рассмотрения сил, способствующих и противоборствующих этому важному историческому процессу. Такой обобщающей монографии нет среди обширной литературы буржуазной историографии. Нет ее еще и в советской науке [122].
В данной работе изложение восточных походов греко-македонских войск не имеет самодовлеющего значения. Это лишь исторический фон для рассмотрения основной проблемы: восточной политики Александра Македонского. Буржуазные историки не выработали понятия "восточная политика". Они ограничиваются изложением отдельных частных мероприятий в организаторской и государственной деятельности Александра в ходе восточных походов, руководствуясь при этом не столько причинами объективного характера, сколько личными качествами македонского завоевателя. Введя в этой работе впервые понятие "восточная политика", мы имеем в виду анализировать ее в качестве самостоятельного объекта, раскрывающего пути и способы, посредством которых Александр надеялся осуществить мировое господство и создать огромное государство.
В публикуемой работе, в сущности, рассматривается одна проблема восточной политики с целым рядом ее аспектов. Мы хорошо осознаем трудность поставленной задачи. При наличии огромной литературы об Александре Македонском во всех странах само знакомство с ней представляет немалые сложности. Сказать что-то новое или иначе, чем другие - еще сложнее. Сумели ли мы достигнуть того, чего хотели, об этом судить не нам. Но хотим заверить читателя, что к этому мы стремились с особой старательностью на протяжении ряда лет.
Упомянутый нами Арриан заканчивает предисловие к своей книге следующими словами: "Если кто изумится, почему мне пришло в голову писать об Александре, когда столько людей писало о нем, то пусть он сначала перечтет все их писания, познакомится с моими, - и тогда пусть уж удивляется". К этим словам древнего историка нам нечего прибавить.

Часть первая. ВОСТОЧНЫЕ ПОХОДЫ

Часть вторая. МЕРОПРИЯТИЯ, ПОЛИТИКА, ИДЕИ