Античность не оставила нам такого полного и систематизированного свода латинской "поэзии малых форм", каким в греческой литературе является известная Палатинская антология. Латинские эпиграммы, рассеянные по множеству рукописных сборников, были собраны воедино лишь учеными нового времени. Это собрание и принято называть "Латинской антологией". Ядро его образует так называемый Салмазиевский сборник - открытая в XVII в. французским филологом Клавдием Салмазием неполная копия обширного свода мелких стихотворений, составленного в Африке, при дворе вандальских королей, в начале VI в. н. э. В значительной части этот сборник состоит из стихов африканских поэтов вандальского времени во главе с талантливым версификатором Луксорием, но в нем также немало произведений предшествующих веков. Впрочем,, датировка отдельных стихотворений Антологии сплошь и рядом представляет непреодолимые трудности.
Антология открывается следующей эпиграммой:
Все, с чем резвилось дитя, чем тешился возраст любовный,
В чем пиерийскую соль сеял болтливый язык,
Все в эту книгу вошло. И ты, искушенный читатель,
Перелистав ее всю, выбери, что по душе.
(Перевод М. Л. Гаспарова)
Тонким ощущением природы проникнуто стихотворение Луксория "Хвала саду Евгетия" (De laude horti Eugeti):
Сад, где легкой стопой текут Напеи,
Где резвится Дриад отряд зеленый,
Где Диана царит средь Нимф прекрасных;
Где Вепера таит красы сверканье,
Где усталый Амур, колчан повесив,
Вольный, снова готов зажечь пожары,
Ацидальские где резвятся девы;
Там зеленой красы всегда обилье,
Там весны аромат струят амомы,
Там кристальные льет источник струи
И по лону из мха играя мчится,
Дивно птицы поют, журчанью вторя.
Тирских всех городов любая слава
Пред таким уголком склонись покорно.
(Перевод Ю. Ф. Шульца)
Интересна его эпитафия, говорящая о бессмертии труда, книг:
Смерть не погубит меня: по себе оставляю я память;
Ты только, книга, живи: смерть не погубит меня.
(Перевод Ю. Ф. Шульца)
Состав Латинской антологии пестр и разнообразен. Это и небольшие эпиграммы, и большие лирические стихотворения, и целые поэмы. Содержание большей части этих стихотворений традиционно: это стихи на случай, разработки мифологических и любовных тем. Поэты периода упадка подражали поэтам расцвета: и лишь местами в их гладких стихотворных упражнениях угадываются следы породившей их эпохи. Таковы анонимные эпиграммы о разорении древних храмов и библиотек. Такова "Хвала Солнцу", в которой отразился культ Непобедимого Солнца, пользовавшийся широким распространением в империи, особенно при Северах.
Приводим два фрагмента из этого стихотворения. Вот описание солнечного восхода:
С розовой бездною вместе привычно вздымаются кони,
Ноздри подъемля высоко и пламени жар выдыхая,
Мрак разрывается солнцем. И вот, золотое, с востока
Светочи сеет оно по зажженным эфира просторам.
Там же, где всходит Титан в шафранное золото мира,
Вдруг открывается все, что ночь укрывала в молчанье;
Вот уж сверкают леса и поля, и цветущие нивы,
Море в недвижном покое и реки волной обновленной:
Свет золотой пронизает дрожащие струи потока.
Стихотворение кончается вдохновенным гимном Солнцу, которое озаряет весь мир:
Солнце пурпурным сияньем земли заливает пределы,
Солнцу навстречу земля выдыхает весной ароматы.
Солнце, тебе живописно травою луга зеленеют.
Солнце - зеркало неба и дивного символ величья.
Солнце, что небо собой рассекает, вовек пе стареет,
Солнце - лик мировой, средоточье подвижное неба.
Солнце - Церера-Кормилица, Либер и самый Юпитер.
Солнце - Гекаты сиянье; божеств в нем тысячи слито.
Солнце лучи разливает с несущейся в небе квадриги.
Солнце утром восходит, сверкая с пределов востока.
Солнце, окрасив Олимп, возвращает нам день лучезарный.
Солнце восходит,- и лира ему откликается нежно.
Солнце зашло,- но волна его теплоту сохраняет.
Солнце - лето, осень, зима и весна, что желанна.
Солнце - месяц и век, Солнце день, год и час обнимает.
Солнце-шар из эфира, вселенной сверкающий светоч;
Солнце - друг земледельца, ко всем морякам благосклонно.
Солнце всегда возрождает все то, что способно меняться.
Солнце в движении вечном бледнеть заставляет светила.
Солнцу ответствует море спокойным сверканием глади.
Солнцу дано весь мир озарять живительным жаром.
Солнце - и мира и неба краса,- для всех неизменно.
Солнце - и ночи и света краса,- конец и начало.
(Перевод Ю. Ф. Шульца)
Чувство красоты природы в "Ночном бдении Венеры" и в стихах Тибериана совершенно иное, чем в произведениях классической античной литературы. Следует отметить ироническое отношение к традиционным формам - героикомическая поэма Веспы -и поиски нового материала для поэтической обработки - сборник загадок Симфосия, а также интерес к сложным стихотворным экспериментам: "змеиные стихи" с повторяющимися полустишиями, "анациклические стихи", которые можно читать спереди назад и сзади наперед, стихотворение о Пасифае, составленное из строк всех размеров, какие встречаются в произведениях Горация, и т. д.
В этих небольших стихотворениях явственнее, чем где-нибудь, выступают характерные черты поэзии поздней античности: с одной стороны, упадок самостоятельного творческого духа, а с другой - замечательное мастерство в использовании классического наследия.
Среди анонимных стихотворений более крупного размера следует упомянуть довольно неудачную и пошлую поэму "Болезнь Пердикки", повествующую о страстной любви брата к сестре, кончающейся его самоубийством; является ли целью этой поэмы поучение о гибельности такого рода страсти (как в некоторых позднейших средневековых легендах) или эротика, сказать трудно: возможно, поэт имел в виду и то, и другое.
Чисто дидактические цели преследуют две анонимные "поэмы", излагающие в гексаметрах темы сугубо практического характера: первая (carmen de figuris) еще в некоторой степени связана с литературой: каждой риторической фигуре в ней посвящены три стиха гексаметром; при этом один из трех стихов является примером на соответствующую фигуру.
Более далекая от поэзии тема разработана в стихотворении "о мерах и весах" (carmen de ponderibus et mensuris) в 208 гексаметров, представляющем чисто исторический интерес. Ее авторство приписывают Ремнию Фаннию Палемону, а также Присциану.
Эпиграмма была едва ли не самым популярным поэтическим жанром античности. Малый объем, привычные темы и приемы, наличие превосходных образцов в греческой поэзии делали эпиграмматическое творчество доступным почти для каждого. Поэтому эпиграмма быстро стала достоянием дилетантов, имена которых не сохранились в истории литературы. Отсюда обилие безымянных произведений в "Антологии". Но даже наличие имени автора редко что-нибудь дает для понимания стихотворений. Поэт Тибериан (Tiberianus), вероятно, то же лицо, что и крупный провинциальный чиновник Тибериан, который в 335 г. был наместником Галлии. Тукциан, Региан, Модестин, Сульпиций Луперк и многие другие остаются для нас пустыми именами; но некоторые стихотворения этих поздних поэтов не уступают по изяществу мысли и формы эпиграммам эллинистической эпохи и даже одам Горация. Таковы, например, "одиннадцатисложник" Тибериана и сапфическая ода Сульпиция Луперка.
Птица, влажной застигнутая тучей,
Замедляет полет обремененный:
Ни к чему непрестанные усилья,
Тягость перьев гнетет ее и давит -
Крылья, прежней лишившиеся мощи,
Ей несут не спасение, а гибель.
Кто, крылатый, стремился к небосводу,
Тот низвергнут и падает, разбитый.
Ах, зачем возноситься так высоко!
Самый сильный, и тот лежит во прахе.
Вы, с попутным несущиеся ветром
Гордецы, не о вас ли эта притча?
(Перевод М. Л. Гаспарова)
О тленности
Суждено всему, что творит природа,
Как его ни мним мы могучим, - гибель.
Все являет нам роковое время
Хрупким и бренным.
Новое русло пролагают реки,
Путь привычный свой на прямой меняя,
Руша пред собой неуклонным током
Берег размытый.
Роет толщу скал водопад, спадая,
Тупится сошник на полях железный,
Блещет, потускнев, украшенье пальцев -
Золото перстня.
(Перевод В. Брюсова)
Наконец, среди этих же анонимных стихотворений находится "песня гребцов", возможно, представляющая собой обработку подлинной "рабочей" песни (подобной "песне жнецов" в X идиллии Феокрита); своим бодрым жизнерадостным настроением она резко отличается и от пессимистических размышлений о бренности мира и жизни, и от религиозного экстаза "хвалы солнцу", и от лирической эротики "Ночного бдения Венеры". Так, на самом своем закате римской поэзии удалось найти слова не только для скорби и разочарования, но и для радостного труда:
Эйа, гребцы! Пусть эхо в ответ нам откликнется: Эйа!
Моря бескрайнего бог, улыбаясь безоблачным ликом,
Гладь широко распростер, успокоив неистовство бури,
И усмиренные, спят неспокойно - тяжелые волны.
Эйа, гребцы! Пусть эхо в ответ нам откликнется: Эйа!
Пусть заскользит, встрепенувшись, корабль под ударами весел.
Небо смеется само и в согласии с морем дарует
Нам дуновенье ветров, чтоб наполнить стремительный парус
Эйа, гребцы! Пусть эхо в ответ нам откликнется: Эйа!
Нос корабельный, резвясь как дельфин, пусть режет пучину;
Дышит она глубоко, богатырскую мощь обнажая
И за кормой проводя убеленную борозду пены.
Эйа, гребцы! Пусть эхо в ответ нам откликнется: Эйа!
Слышится Кора призыв; так воскликнем же громкое:
Эйа! Море запенится пусть в завихрениях весельных: Эйа!
И непрерывно в ответ берега откликаются: Эйа!
(Перевод Ю. Ф. Шульца)