4. НЕМЕСИАН

Уже со времен эллинизма наряду с большим эпосом и мифологическим эпиллием возникла буколика, заключающая в себе значительные элементы лирики. "Эклоги" Вергилия, по поэтичности уступающие своему образцу - "Идиллиям" Феокрита, тем не менее, усилив политические моменты, создали новый тип идиллии; буколики Кальпурния сгустили политические намеки, рассеянные у Вергилия, до такой беззастенчивой лести Нерону, что поэтическое мастерство, которым Кальпурний несомненно владеет, отступает на задний план: последним римским буколическим поэтом является Немесиан (M. Aurelius Olympius Nemesianus - III в. п. э.), от которого дошли четыре эклоги и начало эпической поэмы "О псовой охоте".
Точных биографических данных о поэте Немесиане не имеется. Из античных писателей его имя упоминается только у Флавия Вописка в биографии Нумериана, одного из сыновей императора Кара. ("Шесть писателей истории императоров", биография Нумериана, 11,2). Нумериан был, по сообщению Вописка, очень известным оратором и "говорят, так хорошо сочинял стихи, что превосходил всех поэтов своего времени; он состязался и с Олимпием Немесианом, который написал поэмы о рыбной ловле, о псовой охоте и о мореплавании [halieutica, cynegetica et nautica] и блистал, увенчанный многими венками". Упоминание о второй из перечисленных поэм встречается и в средние века, в письме епископа Гинкмара реймсского (IX в.), который вспоминает, как он, "будучи школьником, читал об охотниках в книге Аврелия карфагенянина под заглавием Cynegeticon." Несмотря на различие имен ("Олимпий" и "Аврелий"), предполагают, что речь идет об одном и том же лице.
Поэма "о псовой охоте", дошедшая до нас не полностью, поддается вполне точной датировке: поэт обращается в ней к обоим сыновьям Кара, Нумериану и Карину, и обещает воспеть их победы, одного - над германцами (Карина), другого - над персами и парфянами (Нумериана); известно, что в 283 г., возвращаясь с похода против персов и парфян после смерти своего отца Кара (в 282 г.), Нумериан погиб; императором был провозглашен Диоклетиан, вскоре (в 284 г.) разбивший и войска Карина в Галлии. Таким образом, поэма Немесиана может относиться только к 283 г. В рукописях она помещается с поэмами Овидия "О рыбной ловле" и Граттия "О псовой охоте".
Кроме этой поэмы Немесиану приписываются еще четыре буколических стихотворения, помещенные в ряде рукописей XV и XVI вв. непосредственно после эклог Кальпурния с пометками: "конец эклог Кальпурния: первая эклога Аврелия Немесиана поэта Карфагенского".
Анализ этих эклог показывает, что они значительно отличаются от эклог Кальпурния и метрикой, и лексикой. В поэтическом отношении они, как и стихотворения Кальпурния, не очень значительны.
Из Поэмы Cynegetica дошли до нас первые 325 стихов. К своей основной теме поэт подходит только после 100-го стиха, а далее на протяжении 200 стихов - подробно и крайне натуралистично - успевает рассказать только о случке охотничьих собак, о рождении и воспитании щенят и, о породах коней, пригодных для охоты.
Интересно отметить, что даже в изложении такой специальной темы торговые мировые связи Рима ясно отразились: автор остерегает охотника от приверженности только к прежним знаменитым породам гончих, спартанской и молосской, и рекомендует дрессировать щенят из Британнии. Паннонии, Испании и Ливии, а также породу этрусских собак, не очень резвых, но обладающих исключительным чутьем. Переходя к коням, он хвалит также, помимо прославленных греческих лошадей, породу горных испанских коней с "крутых вершин Кальпы" (Гибралтар), коней из Эфиопии (Maurusia tellus), некрасивых и головастых, но оставляющих за собой на далеких пробегах лучших скакунов и повинующихся легчайшему прикосновению уздечки.
С чисто литературной точки зрения интересны первые 100 стихов поэмы. Автор начинает поэму пышным вступлением [1]:

Сотни охотничьих троп и охотника труд беспечальный
Ныне пою; и о быстрой погоне, о вольных сраженьях
Все расскажу я - вонзились мне в грудь Аопийские стрелы.
Жаром объята она. Меня Геликон посылает
В путь по широким полям; наполняет питомец Кастальский
Новую чашу струей из ручья и для жатвы обильной
В иго впрягает поэта; венок из плюща возложивши,
Гонит его по тропе непроезжей; доселе неведом
Был ей след колеса. О, как сладко быть богу послушным!
Мчать колесницу златую велит он по травам зеленым
И проноситься вперед по несмятому пышному моху.
(ст. I-II)

С мнением Немесиана о "свежести" его темы никак нельзя согласиться. Кроме прозаического сочинения Ксенофонта, ту же тему воспел на греческом языке Оппиан [2] и на латинском - Граттий [3].
Эта пышная тирада переходит в резкую полемику с эпическими поэтами, бесконечно перепевающими одни и те же мелодии - о плачущей Ниобее, о Семеле, сожженной огнем Зевса, о Филомеле, Фаэтоне, Кикне, Медее и Кирке. После краткого обращения к двум молодым императорам, сыновьям Кара, поэт опять в пышном стиле призывает Диану, прося ее покровительства, а потом немедленно, без всякого перехода, начинает говорить о воспитании охотничьих собак. Этот неожиданный переход от пышного пролога к прозаизмам и техническим терминам псарни несколько смешон. И только в четырех стихах прорывается та подлинная живая мысль автора, которая заставляет поверить, что его тема ему действительно мила:

Всякий, кто страстью к охоте охвачен, последуй за мною,
Если клянешь ты усобиц вражду и безумные смуты,
Коль от гражданских волнений бежишь и от грома сражений,
И на морях ненадежных богатой наживы не ищешь.
(ст. 99 - 102)

Эти стихи дают ключ не только к данной поэме, которая сама по себе незначительна, но ко всей литературе этого времени. Ее основное настроение - бегство от жизни, страх, отвращение и утомление.
Подобным же бегством от жизни является и сочинение "пастушеских" стихотворений. Четыре эклоги Немесиана, написаны легким и звонким стихом, но насквозь подражательны и по содержанию малозначительны. Главное их достоинство - то, что в них нет того непомерного политического низкопоклонства, которым переполнены эклоги Кальпурния; никто не сравнивается ни с Марсом, ни с Аполлоном, не говорится о "золотом веке", пришедшем на землю при императорах.
Первая эклога является, по-видимому, посмертным панегириком какого-то поэта, которого автор называет Мелибеем, как было принято называть Вергилия; однако это стихотворение относится не к Вергилию, так как несколько раз подчеркивается, что умерший дожил до глубокой старости:

Долгими счастья годами и кругом последнего века
Сроки жизни твоей замкнулись, невинной и чистой.
(I, 41-45)

Третья эклога варьирует тему VIII эклоги Вергилия: там мальчики-пастухи, связав Силена, потребовали от него песни: здесь дети, украв у спящего Пана флейту, извлекают из нее такие ужасные звуки, что Пан просыпается и поет им песню о празднике Вакха; вакханалия описана довольно живо и красочно, но единственная оригинальная черта,- пожалуй, то, что Вакх поит вином даже везущих его рысей (Lynci praebet cratera bibenti).
Вторая и четвертая эклоги - обычные состязания между двумя певцами: во второй - оба певца воспевают одну и ту же жестокую Донаку, в четвертой объекты их любви различны, но оба слагают сходные строфы - по пяти стихов каждый (не по четыре, как обычно) и заканчивают одним и тем же рефреном:

Пусть, кто любит, поет - печаль утоляется песней.
Cantet, amat quod quisque - levant et carmina curas.

Все эклоги переполнены мотивами из Феокрита, который использован больше, чем Вергилий.

Так, мотив из I идиллии Феокрита, что после смерти Дафниса все в природе изменится, варьируется здесь так:

Будут скорее тюлени пастись на засушливых землях.
Лев станет жить возле моря, с деревьев лесных будет капать
Мед благовонный; скорее оливы поспеют средь лета,
В осень цветы расцветут, и созреет весной виноградник,
Раньше, чем я Мелибея на флейте хвалить перестану.
(I, 75-80)

Но то, что у Феокрита лирически обосновано-смерть юного Дафниса противоестественна и природа должна быть возмущена ею, - здесь является только многословным обещанием не забыть умершего Мелибея.
Еще менее удачно варьированы следующие два стиха из X идиллии Феокрита:

Козочка ищет травы и гоняется волк за козою
Плуг провожают грачи, а я - на тебе помешался.

Здесь наивный влюбленный обращается к своей возлюбленной. У Немесиана ситуация обратная и притом дана так сказать в "мировом масштабе":

Лань бежит за самцом, к бычку подбегает телушка,
Даже волчиц укрощает любовь и свирепую львицу,
Все пернатое племя и рыб несметные стаи,
Горы крутые, леса и деревья любовь покоряет.
Ты лишь одна убегаешь; меня оставляя несчастным.
(IV, 26-30)

Что понимал поэт под "любовью гор и лесов", было, по-видимому, ясно только ему, если не подразумевать под этим мифы о превращении Дафны или о любви между дриадами, ореадами и богами, что для такого врага мифологии, как Немесиан, представляется маловероятным.


[1] Переводы из Немесиана сделаны М. Грабарь-Пассек.
[2] См. «Историю греческой литературы», т. III. M., Изд-во Ан СССР, 1960, гл. XIV.
[3] См. «Историю римской литературы», т. I. М., Изд-во Ан СССР, 1959, гл. XXIX.