Иосиф Флавий родился в Иерусалиме в 37 г. и. э. в знатной еврейской семье; по матери он происходил из царского рода Маккавеев, чем гордился всю жизнь. Чрезвычайно одаренный, он с самых юных лет заслужил славу знатока священных книг и в возрасте немногим более 20 лет уже стал священником храма в Иерусалиме, что считалось величайшей честью.
Одно время он увлекался аскетическими учениями секты ессеев и ушел со своим учителем в пустыню; но жизнь отшельника не пришлась по душе талантливому и честолюбивому юноше, и он снова вернулся в Иерусалим, где принимал живое участие в религиозных и политических делах. Из трех главных религиозных группировок того времени: фарисеев - представителей богатого среднего класса, аристократических саддукеев и народных проповедников, ведших замкнутый образ жизни и проповедовавших свое учение втайне, Иосиф, несмотря на свое аристократическое происхождение, был ближе всего к фарисеям.
Политическое положение в Иудее в то время было крайне сложным: народ, привыкший к относительно широкой свободе при своих царях и хранивший в памяти героические предания эпохи Маккавеев, с трудом мирился с властью римлян; особенно оскорбляло евреев вмешательство римлян в религиозные дела, чего не было даже во времена "вавилонского пленения". В любое время могло вспыхнуть восстание во всей стране, а отдельные столкновения между местным населением и римскими гарнизонами почти не прекращались.
Когда Иосифу было 30 лет, несколько старых ученых книжников по обвинению в призывах к смуте были Арестованы и отосланы в Рим, где их содержали в цепях в тюрьме. Ходатаем за них был выбран Иосиф, который и отправился в Рим, где в это время имелась уже значительная еврейская община, большей частью состоявшая из крупных купцов и пользовавшаяся благосклонностью жены Нерона, Поппеи. С помощью одного известного актера, еврея, Иосиф добился аудиенции у императрицы, по распоряжению которой его просьба была выполнена, и Иосиф с освобожденными старцами вернулся в Иудею. Слава его с этих пор еще более возросла.
В 64-66 гг. правителем Иудеи был Гессий Флор; его жестокое обращение с населением переполнило чашу терпения, вспыхнуло восстание даже в отдаленной от Иерусалима Галилее, где Иосиф был в это время правителем. Первые столкновения евреев с римлянами были удачны для евреев и еще больше разожгли их ненависть к поработителям. Вся страна распалась на две партии - "зелотов" (воинствующих), призывавших к вооруженной борьбе с Римом, и "умеренных", считавших, что необходимо найти какие-то возможности для примирения с Римом, так как война с ним безнадежна. Иосиф принадлежал ко второй партии и жестоко враждовал с "зелотами"; но когда римляне, обеспокоенные беспорядками в Иудее, прислали туда большое войско под начальством Веспасиана, Иосиф стал на сторону повстанцев, мужественно руководил защитой крепости Иотапаты, а когда крепость пала, с немногими спасшимися ее защитниками скрывался в пещерах в ближайших горах, пока римляне не оцепили и этого убежища. Тогда большинство из уцелевших при взятии Иотапаты покончили с собой, а Иосиф сдался римлянам и был приведен к Веспасиану. К этому моменту относится следующая легенда. Иосиф будто бы предсказал Веспасиану, что тот будет императором, и предложил оставаться в цепях до тех пор, пока это не случится: если же его предсказание не исполнится, то пусть Веспасиан его казнит. Веспасиан, заинтересованный предсказанием, но еще не поверивший ему, оставил Иосифа в живых и взял его с собой в Египет; в день, когда он был провозглашен императором, он велел снять с Иосифа цепи, и с этих пор тот занял привилегированное положение при дворе, которое сохранил и при Тите, и при Домициане; с разрешения императора он присоединил к своему имени фамилию Флавий. Из Египта он поехал сопровождать Тита под осажденный Иерусалим и присутствовал при страшной катастрофе, постигшей еврейский народ; по его просьбе Тит разрешил ему спасти некоторые священные книги и выбрать 50 человек из приговоренных к смерти. После падения Иерусалима Иосиф жил в Риме в собственном дворце; здесь он и написал все свои произведения: "Иудейскую войну", "Иудейские древности", "Против Апиона" и автобиографию. Флавии почтили Иосифа, поставив его бюст в общественной библиотеке между бюстами знаменитых латинских писателей, - настолько благодарны были ему Веспасиан и Тит за то, что он описал их победу над Иудеей. Среди евреев Иосиф Флавий долго считался изменником - и его имя было проклято; лишь постепенно они свыклись с мыслью, что, перейдя к римлянам, он смог создать колоссальный памятник истории еврейского народа в самую героическую эпоху его жизни.
Название главного произведения Иосифа - "Иудейская война" - раскрывает его содержание. Иосиф начинает с подготовительного периода к войне, подробно описывает борьбу партий, приход римлян, осаду Иотапаты, свое пленение и падение Иерусалима. Его история читается как роман; она чрезвычайно драматична. Второе произведение - "Иудейские древности" - менее оригинально; в основной его части Иосиф придерживается порядка событий, изложенных в библии, далее связывает историю Иудеи с историей Востока и Греции, все время подчеркивая вклад, внесенный евреями в мировую культуру своим учением и священными книгами. Книга "Против Апиона" является апологетическим сочинением, направленным против жившего в Египте ненавистника евреев, распространявшего про них самые низкие клеветнические слухи и доказывавшего их позднее происхождение и некультурность; Иосиф очень резко полемизирует с Апионом и доказывает, насколько древней и высокой культурой обладает еврейский народ. Полемический тон автобиографии Иосифа вызван тем, что другой ученый, тоже еврей, противник Иосифа Юст Тивериадский, написал историю Иудейской войны, где роль Иосифа была изображена иначе, чем в его собственной книге, - он был представлен почти как зелот, только из страха перешедший на сторону римлян, т. е. как нетвердый и трусливый человек. Иосиф защищается от этих обвинений, но свою деятельность в "Иудейской войне" он излагает иначе, чем в автобиографии, где изображает себя чуть ли не с самого начала сторонником римлян.
К концу жизни Иосиф, по-видимому, вернулся к богословским интересам своей юности, так как известно, что он хотел написать несколько теософских сочинений, но не успел сделать этого; он умер в Риме 58 лет от роду.
Литературные произведения Иосифа чрезвычайно своеобразны, причем наиболее характерна для него "Иудейская война", написанная не вполне правильным греческим языком (есть сведения, что первый вариант был написан Иосифом на родном языке); она производит впечатление своей страстностью и яркостью образов. Крупное литературное дарование Иосифа не подлежит сомнению; описывает ли он красоты мирной Галилеи или дает страшные картины пожара храма и голода в Иерусалиме, он всюду находит такие выражения, которые производят на читателя неотразимое впечатление; но именно в этой страстности и эффектности заключается и слабая сторона сочинения Иосифа: оно слишком ярко, чтобы быть полностью правдивым; дело не в преувеличении ужасов войны - они, несомненно, были таковы, - но в чрезвычайно желчном, озлобленном тоне, которым он говорит о своих противниках, и в постоянном стремлении выставлять себя вперед. Иосиф не скрывает своих поступков, которые могут показаться дурными, но всегда их оправдывает. Излишнюю склонность он питает к речам. Таких длинных речей, какие он, по его уверению, произносил под стенами Иерусалима, нельзя произнести не только под стенами осажденного города, но даже и в мирной обстановке.
Преданность Иосифа Иудее, которая, несмотря на то, что он стал почти римлянином и был женат на гречанке из Египта, сквозит в каждой его строке, сглаживая то неприятное впечатление, которое нередко остается от его злобных, зачастую мелочных полемических выпадов против недоброжелателей, особенно против Юста.
Жизнь Арриана была описана Дионом Кассием, но это сочинение не дошло до нас. Мы имеем биографические сведения о нем у Свиды, Фотия и Лукиана.
Арриан жил приблизительно между 95 и 175 гг. н. э. Он родился в Никомедии, главном городе малоазийской провинции Вифинии. В своих сохранившихся сочинениях он почти не говорит о себе, гордо заявляя: "Нет никого на свете другого [кроме Александра], кто совершил бы столь многочисленные и столь великие подвиги среди эллинов или варваров. Вот что побудило меня самого писать эту историю: я не считаю себя недостойным поведать миру подвиги Александра. А кто, я, думающий так о себе? Имя свое надписывать мне нет никакой надобности (оно небезызвестно людям), а равно и говорить, какое мое отечество, какой мой род, занимал ли я на родине какую-нибудь должность. Только то заявляю я, что мои писательские труды и есть мое отечество, род, должности и этим были они для меня с самой молодости. Вот почему я не считаю себя недостойным числиться среди первых писателей, писавших на эллинском языке, коль скоро Александр был первым среди людей, носивших оружие [1] ("Поход Александра", I, 12,4-5).
Время его деятельности приходится на царствование императоров Адриана (117-138 гг.), Антонина Пия (138-161 гг.) и Марка Аврелия (161 - 180 гг.).
В молодости он был учеником стоического философа Эпиктета, вероятно, в то время, когда тот, изгнанный Домицианом вместе с другими философами, жил и учил в Никополе в Эпире.
О других обстоятельствах жизни Арриана мы имеем лишь отрывочные сведения. В какое-то время своей жизни он был жрецом Деметры и Персефоны, в своем родном городе. В зрелом возрасте он был в Риме, занимал государственные должности (следовательно, был римским гражданином); был даже консулом около 130 г. Потом (в 130-131 гг.) император назначил его наместником (legatus Augusti pro praetore) в провинцию Каппадокию. Эту должность он оставил незадолго до смерти императора Адриана (138 г.).Со смертью этого императора прекратилась его государственная деятельность в Риме - по какой причине, неизвестно; может быть, он впал в немилость; может быть, сам добровольно оставил службу. В 146-147 или 147-148 гг. мы видим его в Афинах, занимающим провинциальную должность архонта, как сказано в одной надписи (следовательно, он был и афинским гражданином), - должность, конечно, очень незначительную сравнительно с должностью императорского легата. После этого, он, по свидетельству двух надписей, занимал еще менее почетную должность притана филы Пандиониды в Афинах, в первый раз неизвестно когда, во второй раз в 171 -172 гг. Судя по этому, надо думать, что последние годы жизни он провел в Афинах.
Неизвестно, почему Арриан, грек, носил римское имя Флавий; может быть, его отец получил римское гражданство и это имя от какого-нибудь императора из рода Флавиев.
Арриана называли "младшим Ксенофонтом" (νέος Ξενοφών) - потому ли, что его отношения к Эпиктету были похожи на отношения Ксенофонта к Сократу, или по какой-либо другой причине. Этим прозвищем он охотно именовал себя [2]. Сходство свое с Ксенофонтом, по его собственному признанию, он видел в том, что носил то же имя, имел гражданство того же города, в молодости так же усердно занимался "охотой, стратегией и мудростью".
Арриан был плодовитым и разносторонним писателем. До нас дошли в целом виде или в значительной части следующие его сочинения:
1. Философские: а) "Рассуждения Эпиктета" в восьми книгах, из которых сохранились только первые четыре; б) "Руководство Эпиктета".
2. Исторические и географические: а) "Поход Александра" в семи книгах; б) "Описание Индии"; в) "Плавание вокруг Понта Эвксинского".
3. Разные: а) "Тактика"; б) "Об охоте"; в) "План наступления [римского войска] против аланов".
От остальных до нас дошли только отрывки или даже одни заглавия.
Первыми по времени работами Арриана были, вероятно, философские, в которых он излагал учение Эпиктета; в них он выказывает себя глубоко преданным своему наставнику учеником. Он составил запись рассуждений Эпиктета, как Ксенофонт записал беседы Сократа. Сочинение это нельзя назвать вполне самостоятельным произведением Арриана: как он сам говорит в предисловии к "Рассуждениям", он попытался записать для себя на память рассуждения учителя его подлинными словами, и эти записи помимо его воли и без его ведома попали в руки людей. Но, кажется, это заявление автора надо принимать cum grano salis: слог этого сочинения хотя и разговорный, но обработанный и едва ли мог исходить из уст Эпиктета буквально в таком виде.
Первым по времени из других сочинений Арриана должно было быть "Плавание вокруг Понта Эвксинского". Оно написано в виде письма к императору Адриану в то время, когда Арриан был наместником Каппадокии в 131 или 132 г. Сочинение делится на три части: в первой содержится описание южного берега Черного моря к востоку от Трапезунта и восточного берега до Диоскуриады (главы 1-11); во второй части описывается южный берег от Босфора (Константинопольского пролива) до Трапезунта (главы 12-17); в третьей части описывается восточный, северный и западный берега от Диоскуриады до Босфора (главы 18-25). Таким образом, это описание касается и тех берегов Черного моря, которые составляют часть нашей страны.
Первая часть "Плавания" есть переделка на греческом языке официального, написанного на латинском языке рапорта, на который Арриан в двух местах ссылается.
Вторая и третья части прибавлены автором уже после и составлены не на основании личных наблюдений, а заимствованы из аналогичных сочинений других писателей. Этим, вероятно, и объясняется такое странное и беспорядочное описание путешествия.
Помимо обычных географических и этнографических данных, особенно указаний расстояний в стадиях между отдельными пунктами побережья, "Плавание" содержит сведения военно-политического характера, а также несколько мифологических экскурсов.
Рапорт был составлен Аррианом по следующей причине: будучи назначен правителем Каппадокии, которая подвергалась с востока набегам массагетского племени аланов, он счел необходимым осмотреть пограничные крепости, усилить в них гарнизоны и укрепить важные в стратегическом отношении пункты побережья. С этой целью он предпринял со своим флотом объезд Черного моря из Трапезунта вплоть до крепости Диоскуриады (близ теперешнего Сухуми), конечного пункта подвластной в то время римлянам территории. При этом он старательно отметил все реки, пристани, города и расстояния между ними в стадиях.
"Плавание" прекрасно иллюстрирует положение в восточной части Черного моря в эпоху расцвета Римской империи. Значение его ослабляется тем, что некоторые сведения, в особенности те, которые касаются западной части Черного моря, ввиду их противоречий с другими сведениями, относящимися к той же эпохе, признаны критикой позднейшими вставками. Напротив, подлинность сведений, касающихся кавказского побережья, подтверждается эпиграфическими данными, в частности сухумской надписью, упоминающей самого Арриана. Жаль, что слишком кратко описано северное побережье Черного моря от Боспора Киммерийского (т. е. Керченского пролива) до Истра (т. е. Дуная).
В литературном отношении "Плавание", конечно, нельзя считать вполне художественным произведением, так как в первую очередь оно преследует практические цели, но во всяком случае оно написано хорошим аттическим языком и превосходит литературными достоинствами другие сочинения этого жанра.
Главное историческое сочинение Арриана из числа дошедших до нас - это "Поход Александра", дополнением к которому служит "Описание Индии".
В этом сочинении ясно выражено уважение автора к Ксенофонту: сюжет его (поход против Персии) аналогичен сюжету "Анабасиса" Ксенофонта; заглавие то же самое; даже деление на семь книг такое же, как у Ксенофонта. Сочинение это сохранилось почти полностью, за исключением пропуска в главе 12 книги VII. Характерен самый подход Арриана к теме: автор восхищается подвигами Александра и высказывает желание поведать о них миру. "Анабасис" Арриана не есть полная история Александра; в нем нет рассказа о детстве и юности полководца; это история его походов.
Арриан - в высшей степени правдивый и достоверный источник, лучший из всех, писавших об Александре. Беспристрастие заставляет его, несмотря на восхищение своим героем, указывать и на дурные черты его: "Хотя я порицал в своей истории некоторые поступки Александра, тем не менее я не стыжусь восхищаться им самим; а те поступки я осуждаю" (VII, 30). Но для того, чтобы сделать историю достоверной, мало одного желания автора; это зависит главным образом от выбора источников. В этом отношении Арриан высказал критический талант: выбрав самые надежные источники и следуя им, он относился к ним все-таки критически. Чтобы оценить этот критический талант Арриана, необходимо вспомнить о той громадной полулегендарной литературе, которая создалась после смерти Александра и подготовила рано начавший складываться сказочный, облетевший весь мир знаменитый "Роман об Александре". До нас дошли имена некоторых из этих историков Александра, но все сочинения их по-гибли. Тем важнее для нас, конечно, сочинение Арриана. Из этой массы историков Арриан выбрал двух: Птолемея и Аристобула, которые сами участвовали в походах Александра и описали их правдиво. Птолемей, сын Лага, был одним из полководцев Александра, впоследствии - первым царем Египта, основателем Александрийской библиотеки. Спустя много времени после смерти Александра Птолемей описал его походы на основании своих воспоминаний и, может быть, официальных документов. Заглавие его сочинения неизвестно. Мы знаем только, что оно касалось преимущественно стратегической стороны похода, он описывал сражения, осады и т. п.
Об Аристобуле известно лишь то, что он участвовал в походе и написал историю Александра после сражения при Ипсе в 301 г., тоже спустя много времени после смерти Александра, будучи от роду 84 лет. По-видимому, он не был полководцем. В противоположность Птолемею, он интересуется не военной стороной похода, а описывает страны, народы, реки, растения и т. п. и таким образом дополняет рассказ Птолемея.
Свое отношение к этим писателям Арриан несколько наивно определяет так: "Если они оба сообщают одно и то же, то я это записываю как вполне истинное; а если не одно и то же, то выбираю то, что мне кажется более вероятным и более достойным упоминания... Птолемей и Аристобул мне показались более других заслуживающими доверия: Аристобул, потому что участвовал в походе с Александром, а Птолемей не только потому, что он участвовал в походе, но и потому, что ему как царю было бы более позорно лгать, чем кому-либо другому. Кроме того, они оба писали после смерти Александра, и им не было ни необходимости, ни выгоды писать иначе, чем события происходили на самом деле. Кое-что написано и другими; если что-нибудь из этого казалось заслуживающим упоминания и не совсем невероятным, то я записал это только как рассказы об Александре, не вполне достоверные" (предисловие к "Походу Александра").
К числу упомянутых здесь Аррианом "других писателей" (кроме Птолемея и Аристобула) относятся Эратосфен, Мегасфен, Неарх, Арист и Асклепиад, которыми Арриан пользуется главным образом в "Описании Индии". Кое-что (очень мало) Арриан взял из писем Александра и "Дневника" ("Эфемериды Александра"), который вел и его секретарь Эвмен и историк Диодор.
Арриан славится искусством описывать военные операции разного рода. Это вполне естественно: ему как человеку военному, составившему руководство по тактике, конечно, были понятны описания военных действий, которые он находил у Птолемея, - не то, что какому-нибудь кабинетному ученому-историку, вроде Диодора. Таковы, например, описания осады Фив (I, 7-8), сражения при Гранике (I, 13-16), сражения при Гавгамелах (III, 8-15), сражения с Пором (V, 14-19).
Повествование Арриана не прагматическое: он не указывает причин событий или мотивов действия разных лиц, не приводит характеристик, не высказывает своего одобрения или порицания по поводу их поступков, не вставляет моральных или политических рассуждений, а просто излагает устанавливаемые им факты. Лишь в очень редких случаях он отступает от своих принципов. Есть у Арриана склонность к суеверию; нередко он рассказывает о чудесах и предзнаменованиях [3].
Редко также встречаются у Арриана речи, вследствие, может быть, того, что в императорскую эпоху государственные дела решались не в народном собрании, где речи имели большое значение, а в кабинете императора. Однако и в "Анабасисе" есть блестящие примеры речей, например речь Александра к его соратникам, когда войско не желало продолжать похода, и ответная речь Койна (V, 25-27).
Стиль Арриана прост и ясен, без всяких риторических украшений, похож на стиль Ксенофонта. По отношению к языку в собственном смысле он эклектик: в основном у него язык аттический, но есть немало элементов, чуждых аттикизму как в выборе слов, так и в грамматике; не подражая сознательно ни одному древнему автору, он тем не менее употребляет часто слова и выражения, принадлежащие кому-нибудь из древних писателей, например Геродоту, Фукидиду, Ксенофонту; по-видимому, он употреблял такие выражения только по памяти в силу своей начитанности.
Для нас "Анабасис" интересен еще в том отношении, что рассказ в нем касается многих мест Азии, входящих теперь в состав СССР.
"Описание Индии" - сочинение более географического характера, чем исторического. Оно написано на ионийском диалекте, может быть, в подражание Геродоту или Ктесию. Хотя оно служит дополнением к "Анабасису", но все-таки представляет собою самостоятельное произведение, как видно уже из того, что оно написано на другом диалекте.
Написано оно, по-видимому, после "Анабасиса", оба сочинения принадлежат периоду зрелого возраста Арриана (166-168 гг.).
"Описание Индии" делится на две части: в первой (главы 1 -17) описывается сама Индия, во второй (главы 18-43) - плавание по морю вдоль берега, от устья Инда до устья Тигра. Это плавание было совершено по приказанию Александра его полководцем Неархом.
От "Истории после Александра" дошло до нас изложение, сделанное Фотием. Кроме того, в одной рукописи (палимпсесте) найдены отрывки этого сочинения. Содержанием его была история диадохов.
О жизни Аппиана почти ничего не известно, кроме того, что он сам сообщает в конце предисловия к своему сочинению, где, между прочим, говорит, что написал автобиографию; но она не сохранилась до нашего времени.
Родина Аппиана - египетская Александрия. Он родился, самое позднее, при Траяне (98-117 гг. н. э.), умер не ранее семидесятых годов II в. В Александрии он занимал высокие должности в городском управлении.
Вероятно, при Адриане (117-138 гг.) Аппиану дарованы были права римского гражданства, причем он был зачислен во всадническое сословие, Он переселился в Рим, где был адвокатом. Друг Аппиана, Фронтон, приближенный к императорскому двору, в течение двух лет хлопотал о предоставлении Аппиану должности прокуратора - императорского уполномоченного в одной из провинций. Хлопоты Фронтона наконец увенчались успехом, и во время совместного правления Марка Аврелия и Луция Вера (161 -169 гг.) Аппиан получил должность прокуратора. Этой должностью он гордился; но насколько служба при императорском дворе оказала влияние на его мировоззрение, был ли он, а если был, то в какой мере, придворным историографом, сказать трудно; последние книги труда его, касавшиеся эпохи империи, не сохранились. Все же можно сказать, что Аппиан был настроен скорее монархически, чем демократически: он называет убийство Юлия Цезаря кощунственным преступлением, прославляет лиц, мстивших за него, считает демократию по имени "благовидной", но по существу "всегда бесполезной" ("Гражданские войны", IV, 133) или, если следовать поправке, предложенной одним старинным ученым, - "не всегда полезной".
От Аппиана до нас дошло одно сочинение, носящее заглавие "Римская история". Это сочинение он составил уже в преклонных годах, может быть, около 160 г., и, по-видимому, не успел довести до конца.
Аппиан не скрывает своего восхищения перед величием римского государства; этим величием оно обязано, по его мнению, своей мудрости, доблести, выдержанности, твердости; всему этому сопутствовало также и счастье; благодаря этим свойствам Рим сумел достигнуть всемирного владычества, продержавшегося столько веков (предисловие, 11). Все это и побудило Аппиана составить римскую историю с начала и до его времени. Так как она написана по-гречески, то, очевидно, предназначалась в первую очередь для греков. Этим объясняется и то, что Аппиан называет римские божества греческими именами, цифровые данные приводит по греческому счету, пользуется вообще греческой терминологией.
В предисловии (12-13) Аппиан дает характеристику предпринятого им труда и указывает на свойства, отличающие его от других трудов того же рода. "Приступая к составлению своей "Римской истории", я считал необходимым узнать те народы, над которыми властвуют теперь римляне. Правда, возникновение римской империи излагали многие греческие и римские писатели. Я читал эти сочинения и при этом желал уяснить себе, в каких отношениях находились римляне к каждому народу, с которым им приходилось вступать в соприкосновение. Я убедился при этом, что в предшествующих сочинениях по римской истории внимание читателя постоянно рассеивается, так как он бывает вынужден из Карфагена переходить в Испанию, оттуда в Сицилию либо в Македонию, читать о римских посольствах, отправленных к разным народам, о союзах, заключенных с ними римлянами, и при этом снова, словно блуждающий странник, отправляться то в Карфаген, то в Сицилию, вообще перебрасываться из одного места в другое. Я попытался пойти другим путем и ради примера свел воедино, сколько раз римляне ходили походом в Сицилию, сколько раз они отправляли туда посольства, что они вообще там совершили, прежде чем привели Сицилию в ее теперешнее положение". Такую же работу Аппиан, по его словам, произвел по отношению к каждому из подвластных Риму народов, чтобы составить себе представление о слабости или стойкости их, с одной стороны, о римской доблести и сопутствовавшей ей удаче - с другой стороны. Эту работу, проделанную для себя, он решил предать гласности, руководясь тем соображением, что, может быть, и кто-либо из читателей пожелает проследить римскую историю таким же образом.
Итак, Аппиана не удовлетворял анналистический или хронологический порядок изложения событий, который был принят в греческой и римской историографии. Вместо того, чтобы дать последовательное изложение римской истории по годам, как это сделал, например, Тит Ливий, или по олимпиадам, как Полибий, Аппиан дал серии отдельных монографий, положив в основу их территориальный или этнический принцип, но в пределах каждой монографии придерживаясь в общем хронологической основы. Правда, при такой системе общий ход событий всей римской истории должен был неизбежно нарушиться, но слишком строго придерживаться хронологии Аппиан считает вообще излишним: это, по его мнению, педантизм.
От положенного в основу "Римской истории" этнического принципа Аппиану пришлось отступить при изложении гражданских войн. "Те ужасные междоусобные распри и те гражданские войны, которы вели между собой римляне, распределены мною по вождям, стоявшим во главе борющихся партий: Мария и Суллы, Помпея и Цезаря, Антония и Октавиана. В конечном результате борьбы между обоими последними вождями под власть Рима перешел и Египет, а само римское государство получило монархический строй" (предисловие, 14).
Свою "Римскую историю" Аппиан разделил на 24 книги. Первые три книги были посвящены Италии. Книга I носила название "Царская"; в ней излагалась история римских царей, начиная с прибытия Энея в Италию. Книга II называлась "Италийская", III - "Самнитская"; обе они содержали историю объединения Италии вокруг Рима. Содержание последующих книг определяется их названиями: книга IV - "Галльская", V - "Сицилийская и Островная", VI - "Испанская", VII - "Ганнибалова" (история Второй Пунической войны), VIII - "Карфагенская и Нумидийская", IX - "Македонская и Иллирийская", X - "Греческая и Ионийская", (т. е. Малоазийская), XI - "Сирийская", XII - "Митридатова" (войны римлян с Митридатом Евпатором и его преемниками), XIII-XVII - "Гражданские войны" (начиная с Гракхов и кончая изложением событий 37 г. до н. э.), XVIII-XXI - "Египетская" (история событий с 37 по 31 г. до н. э.), XXII - "Столетие" (история империи от Августа до Траяна), XXIII - "Дакийская" и XXIV- "Аравийская" (история войн, веденных Траяном в Дакии и Аравии).
"Римская история" целиком не сохранилась. Полностью дошли книги VI-VIII, XII-XVII. Книги XVIII-XXIV утрачены совершенно, от остальных имеются отрывки, иногда довольно большие.
В изложении истории Аппиан допускает много неточностей; тем не менее значение его сочинения велико. Это относится в особенности к тем книгам, которые посвящены изложению гражданских войн, самого важного отдела его "Истории", так как другого, равного ему по достоинству источника о них не имеется. Это единственный памятник древней историографии из числа дошедших до нас, в котором дано связное изложение событий, начиная с эпохи Гракхов и кончая преддверием к последней борьбе между Антонием и Октавианом. Это первое достоинство "Гражданских войн". Второе еще более важное достоинство состоит в том, что в распоряжении Аппиана был какой-то хороший, но утраченный для нас источник.
Вопрос об источниках Аппиана в высшей степени труден. Ученые много занимались этим вопросом, но дальше предположений пойти не мог-ли. Сам он указывает некоторые свои источники, например в "Гражданских войнах", письма Цезаря (II, 79), мемуары Октавиана (IV, 110; V, 45, Иллирия, 14-15), историю Асиния Поллиона (II, 82), какого-то Либона (III, 77), под которым, может быть, скрывается Ливий.
Несмотря на допускаемые неточности Аппиан - историк правдивый. Для нас он важен уже тем, что добросовестно пользовался источниками, которые до нас не дошли. По-видимому, он не ставил себе целью создать углубленное исследование. Он стремился написать популярное, рассчитанное на не особенно взыскательного читателя историческое сочинение, которое должно было показать превосходство Рима и закономерность и целесообразность установившегося в тогдашнем мире римского господства.
Главное внимание Аппиан обращает на описание военных действий. Однако из его рассказов трудно составить определенное представление о военных операциях. Для этого были бы необходимы точные географические сведения; но в этом отношении он выказывает часто полную неосведомленность.
К числу достоинств Аппиана следует отнести его строго фактическое изложение событий, реализм и трезвость суждений. Нигде не пытается он, как это было широко распространено у авторов того времени, объяснить события волей богов или предначертанием судьбы, иронически отзывается о том, что Антиох все свои ошибки приписывал злому року, тяготевшему над ним (XI, 29). Та же ирония звучит и в рассказе о том, что статуя богини Исиды метала огонь на Митридата, осаждавшего Родос (XII, 27).
Как писатель Аппиан отличается простотою стиля. У него нет тех длинных и вычурных речей и риторических отступлений, которыми так богаты книги Ливия и других его современников. Речи у Аппиана кратки, но выразительны.
Видимо, из тех длинных произведений ораторского искусства, которыми изобиловали его источники, автор выбирал только наиболее важное и существенное. Аппиан почти не отступает от изложения фактов; если такие отступления встречаются, они бывают вызваны не стремлением риторически украсить свой труд, а скорее желанием выразить личные мнения и чувства. В языке Аппиана не заметно стремления к строгому аттикизму; попадаются даже латинизмы.
Ученые нового времени относятся к Аппиану различно. Наряду с отрицательными отзывами есть и положительные, признающие за ним почетное место в римской историографии. Особенной интерес к Аппиану проявлял Карл Маркс.
Несомненно, Аппиан давал Марксу основной материал для анализа эпохи римских гражданских войн. К оценке, которую Маркс дал Аппиану, присоединился и Энгельс.
Маркс в тяжелые для него дни февраля 1861 г., утомленный, по его словам, "беготней" и лишенный возможности регулярно следить даже за газетами, читает Аппиана [1]: "По вечерам я читал для отдыха Аппиана о гражданских войнах в Риме в греческом оригинале. Очень ценная книга. Он родом - египтянин. Шлосер говорит, что у него "нет души", вероятно, потому, что он старается докопаться до материальной основы этих гражданских войн. Спартак в его изображении является самым великолепным парнем во всей античной истории. Великий полководец (не чета Гарибальди), благородный характер, истинный представитель античного пролетариата. Помпей же - настоящая дрянь; он незаслуженно прославился благодаря тому, что присвоил себе сначала успехи Лукулла (против Митридата), а затем успехи Сертория (в Испании) и т. п., наконец, в качестве "юного наперсника" Суллы и т. д. Как полководец он - римский Одилон Барро. Как только ему пришлось показать в борьбе против Цезаря чего он стоит, обнаружилось его ничтожество. Цезарь совершал крупнейшие военные ошибки, намеренно нелепые, для того, чтобы сбить с толку противостоящего ему филистера. Любой заурядный римский полководец, какой-нибудь Красс, шесть раз разбил бы Цезаря во время Эпирской войны. Но с Помпеем можно было себе все позволить. Мне кажется, что Шекспир, когда писал комедию "Бесплодные усилия любви", имел уже некоторое представление о том, чем Помпей был на деле". Тут Маркс, наряду с другими положительными чертами Аппиана, отмечает, что основной причиной неприязни к Аппиану со стороны буржуазной историографии является то, что Аппиан "старается докопаться до материальной основы" гражданских войн. Эту же особенность Аппиана подметил и Энгельс: "Борьба угнетенного класса против угнетающего неизбежно становится, прежде всего, политической борьбой, борьбой против политического господства угнетателей. Сознание связи этой политической борьбы с ее экономической основой ослабевает, а иногда и пропадает совсем. Если же оно не совсем исчезает у борющихся, то почти всегда отсутствует у историков. Из древних историков, которые описывали борьбу, происходившую в недрах римской республики, только Аппиан говорит нам ясно и выразительно, из-за чего она велась: из-за землевладения"[2]. Борьба за землевладение занимает центральное место в истории римской республики. Это было для Маркса совершенно очевидно: "Несколько времени тому назад я снова прошел римскую (древнюю) историю до эпохи Августа. Внутреннюю историю можно plainly свести к борьбе мелкого землевладения с крупным, разумеется, вводя те модификации, которые обусловливаются существованием рабства. Задолженность, играющая такую большую роль с самого начала римской истории, является лишь естественным последствием мелкой земельной собственности" [3]. Вот почему Аппиан и был так близок Марксу. Ведь когда Маркс "прошел римскую историю" и установил роль борьбы за землевладение в Риме, главным источником служил ему Аппиан. Об этом свидетельствует известное примечание 211 к главе XXIV первого тома "Капитала".
Два основных момента, стало быть, выделяют особенно "Гражданские войны" Аппиана: стремление всюду дойти до материальной подкладки этой ожесточенной борьбы и правильное понимание основного содержания этой борьбы как борьбы за землевладение, которая красной нитью проходит через всю историю Рима, особенно римской республики до Августа.
Совершенно естественно поэтому, что Аппиан должен служить одним из основных источников для всех историков-марксистов, занимающихся историей Рима. Несомненно, историк найдет у Аппиана целый ряд характеристик римских исторических деятелей, резко отличающихся от общераспространенных, совершенно так же, как Маркс отметил справедливую оценку Аппианом великого вождя рабов Спартака и полководца Помпея.
Но и этим не исчерпывается значение Аппиана: удивительно, что этот крупный деятель Александрии, добившийся достойного завершения своей карьеры, восхвалявший могущество Рима и служивший, таким образом, пропагандистом римской политики для говорившей по-гречески части Средиземноморья, что этот скованный классовыми интересами историк в основном правильно оценивал роль рабов в описываемой им политической борьбе.
Наряду с этим крупным достоинством труда Аппиана все недостатки его, на которые так охотно ссылаются буржуазные историки, значительной роли не играют. Эти недостатки сравнительно легко исправить при помощи других дошедших до нас исторических источников, и они никак не могут лишить Аппиана того значения для изучения римской истории, которое так определенно отметили Маркс и Энгельс.
Из числа дошедших до нас сочинений по истории Рима на греческом языке следующим по времени после Аппиана было сочинение Диона Кассия.
Дион Кассий или Кассий Дион [1] был сын римского сенатора Кассия Апрониана и, как некоторые ученые предполагают, внуком с материнской стороны известного философа Диона Хрисостома (Златоуста), у которого было тоже прозвище Коккейан, полученное им, вероятно, от императора Нервы. Это прозвище, равно как и имя Дион, историк унаследовал от деда.
О собственной жизни Дион сообщает много сведений в своем сочинении; кое-что добавляют также Фотий и Свида.
Он родился в Никее, большом городе Вифинии, около 155 г. н. э. и получил хорошее образование от отца. В последние годы царствования Марка Аврелия он прибыл в Рим и при Коммоде в 180 г. был уже сенатором. В течение 13 лет царствования Коммода (180-192 гг.) Дион жил в Риме, выступая в судах в качестве обвинителя или защитника. В 193 г. Пертинакс, вступивший на престол после Коммода, назначил Диона претором; но, так как Пертинакс через 3 месяца (в марте 193 г.) был убит, Дион занял должность претора при Септимии Севере, в 194 г. Дион старался всячески обратить на себя внимание Септимия. Он написал книгу "О снах и предзнаменованиях" и послал ее Септимию. Прочтя ее, Септимий, бывший тогда еще полководцем, увидал в ней благоприятные для себя предзнаменования и ответил ему милостивым письмом. Так установились дружественные отношения между Дионом и Септимием. С этого времени Дион стал историком. К этому его как будто бы побудил сон. Получив письмо Септимия вечером, он заснул и божество повелело ему в сновидении писать историю. ("История", LXXII, 23). Сперва он написал историю царствования Коммода и представил ее Септимию. Одобрение императора и других лиц возбудило в нем желание составить полную историю Рима. Десять лет он употребил на собирание материалов (вероятно, 200-209 гг.), а потом двенадцать лет - на написание сочинения. Большая его часть (с основания Рима до смерти Септимия Севера в 211 г.) была окончена около 221 г., незадолго до вступления (в 222 г.) на престол Александра Севера. Несмотря на милостивое письмо Септимия, Дион во время его 19-летнего царствования (193-211 гг.) не получил после преторства никакого продвижения по службе. Все это время он проводил вдали от общественных дел то в Риме, то в Капуе. Император Каракалла (211-217 гг.) заставил Диона вместе с другими сенаторами сопровождать его в поездках без всякого дела, только для того, чтобы вводить их в большие расходы, принуждая своих спутников на их счет строить дома, гостиницы, амфитеатры, цирки и т. д. Дион жалуется на это (XXVII, 9-10). При следующем императоре - Макрине (217-218 гг.) - он получил новое назначение с приказом навести порядок в городах Пергаме и Смирне, возмутившихся против императора; в этой должности он пробыл несколько лет и в царствование Гелиогабала (он же Элагабал). После этого из-за болезни Дион вернулся на родину, в Вифинию. Но в это время счастье ему улыбнулось: император Александр Север, вступивший на престол в 222 г., назначил его в 222 или 223 г. консулом, потом проконсулом в Африке, легатом в Далмации и Паннонии и, наконец, во второй раз консулом в 229 г., причем коллегой его по консульству был сам император. Но Дион был уже стар (около 74 лет) и болен; вскоре после вступления во второе консульство он получил позволение вернуться на родину в Никею, где и провел последние годы, занимаясь продолжением своей истории. Он довел ее до 229 г., хотя излагал все события уже не так обстоятельно, как в ранее написанной части. Вскоре по окончании своего труда, приблизительно в 235 г., он умер в возрасте около 80 лет.
Из сочинений Диона сохранилось одно: "Римская история"; от его "Биографии Арриана" до нас не дошло даже фрагментов; а "Историю Коммода" он включил в "Римскую историю".
"Римская история" - огромное сочинение; в ней 80 книг, которые разделены на 8 декад. От этого сочинения в его первоначальном виде в рукописях дошли до нас только книги XXXVI-LX, в которых излагаются события от 68 г. до н. э. по 47 г. н. э., т. е. конец республики, царствования Августа, Тиберия, Калигулы и первые годы царствования Клавдия. Кроме того, в одной рукописи сохранились отрывочные части книг LXXVIII и LXXIX, содержащие рассказ о царствованиях Каракаллы, Макрина и Элагабала.
Все остальные части "Истории" дошли до нас или во фрагментах, или в изложении.
От книг I-XXXV дошли фрагменты, главным образом сохранившиеся в "Энциклопедии" Константина Багрянородного [2].
Восполнением некоторых утерянных частей служит изложение книг XXXVI-LXXX, сделанное в XI в. монахом Иоанном Ксифилином, и извлечение Иоанна Зонары (XII в.), который использовал, наряду с другими источниками, и сочинение Диона. Но, конечно, оба эти изложения не могут заменить утраченного оригинала.
По обычаю римских историков Дион держится строго анналистического порядка: в книгах I-II излагается история царей, в книге IX - война с Тарентом и Пирром, в книгах XIII-XVII - Вторая Пуническая война, в книге XXI - события 149 г. до н. э., в книге XXXVI - войны Лукулла и Помпея с Митридатом в 68 г. до н. э., в книге XL - гражданская война между Цезарем и Помпеем, в книге L - сражение при Акциуме, в книге LX - царствование Клавдия до 46 г. н. э. Человек опытный в государственной и военной деятельности, Дион был серьезным и добросовестным историком: он не только усердно собирал источники, но старался также исследовать ход событий, внутреннюю связь их, составить себе самостоятельное суждение о лицах, партиях, военных действиях. Однако он, по-видимому, не обращался к первоисточникам, а брал сочинения предшествующих историков, сравнивал их показания, критиковал. Так, для истории республиканского времени он положил в основу сочинение Ливия, но дополнил его и контролировал показаниями Дионисия, Полибия, Плутарха. На основании полученного таким образом материала он составлял собственное суждение. В последней части своего сочинения он излагал события как очевидец. В общем его рассказ правдив и интересен.
О политических воззрениях Диона можно судить по тому, что он относится отрицательно к противникам монархического порядка, в том числе и к противникам Цезаря; к Цицерону высказывает страстную антипатию.
Нам покажется странным его суеверие: сны и предзнаменования для него являются важными событиями, и он передает их в большом количестве. Как уже сказано, он и историком стал вследствие виденного сна. Но эти предрассудки свойственны большей части древних историков: они есть у Арриана, у Аппиана и других.
Дион как писатель очень заботится о стилистической отделке сочинения и старается писать по-аттически, избрав себе как образец для подражания главным образом Фукидида.
Это подтверждает и Фотий: "В речах он подражает Фукидиду, но стремится к большей ясности; да и во всем почти остальном Фукидид для него образец". Речей у него много; в них он с полной свободой высказывает личные мнения.
Вероятно, свое собственное мнение о монархии он высказывает устами Мецената в его речи к Августу (III, 14-40), где Меценат советует Августу, как он должен управлять государством, а именно "положить предел дерзости толпы, руководство государственными делами взять в свои руки вместе с другими лучшими людьми, так чтобы совет держали самые разумные, властвовали самые осведомленные в военном деле, а воевали бы в качестве наемников самые крепкие телом и самые бедные" [3].
Дион - аттикист; он старается писать древним, аттическим языком, но попадаются у него и латинизмы. Слог его прост и ясен; только в особенно патетических местах он применяет риторические украшения. Но в передаче речей много риторических фигур: антитезы, одинаковые окончания слов и т. п. Так, речь Агриппы к Августу (LII, 2 слл.) переполнена антитезами. Любит он вставлять и рассуждения морального характера (например LIII, 11).
Последним значительным историком Рима до византийского времени, писавшим на греческом языке, был Геродиан.
Ни год рождения, ни год смерти его неизвестны. Неизвестно также, уроженцем какой страны он был. Некоторые ученые называют его сирийцем; даже считают вероятным, что его родиной была Антиохия; но основание для этого предположения крайне ненадежное: указывают на то, что он хорошо знаком с этим городом и охотно говорит о его политическом положении и судьбе.
Из обстоятельств его жизни мы знаем только то, что он сам говорит о себе, - именно, что он был "в царских или общественных службах" (1,2, 5). По-видимому, это были какие-нибудь мелкие должности. Из его слов видно, что он был в Риме в 192 и 203 гг.; но это не дает права заключить, что Рим был постоянным местом его жительства.
Время жизни Геродиана можно определить приблизительно на основании его заявления о том, что описываемые им события после смерти Марка Аврелия он сам видел и слышал в течение всей жизни; стало быть, в год смерти этого императора (180 г.) он был уже не в детском возрасте. На основании того, что он окончил свою историю событиями 238 г. н. э., можно считать приблизительным временем его жизни 165-240 гг. Таким образом, он был младшим современником Диона Кассия.
Сочинение Геродиана носит заглавие: "История царствования после Марка". Оно содержит историю Рима от смерти Марка Аврелия (180 г.) до воцарения Гордиана III (238 г.), т. е. историю императоров, следовавших за Марком Аврелием в течение 59 лет Сочинение это дошло до нас в полном виде. Оно разделено самим автором на 8 книг, из которых каждая представляет нечто целое, содержа полную биографию одного или двоих (даже троих) императоров. Так, в I книге - история Коммода, во II - Пертинакса и Юлиана, в III-Септимия Севера, в IV - Каракаллы, в V - Макрина и Элагабала, в VI - Александра Севера, в VII - Максимина и двоих Гордианов, в VIII - Максима и Бальбина. Время написания "Истории" - около 240 г.
О цели своего труда Геродиан сообщает сам: рассказать "действия многих императоров в течение 70 лет, известные ему лично" (II, 15, 7). Таким образом, его сочинение имеет характер биографический; он рассказывает более о личных свойствах и действиях императоров, чем о судьбе империи, пропуская (по-видимому, сознательно) иногда и важные для нас события.
Во введении он противополагает себя историкам, которые пренебрегали истиной повествования и все внимание обращали только на изящество изложения. "Некоторые, по неприязни или ненависти к тиранам, из лести или уважения к царям, к отечеству и к частным лицам, силою красноречия доставили ничтожным и маловажным делам славу выше всякого правдоподобия. А я не у других заимствовал историю, не известную и не засвидетельствованную, но со всею точностью собрал факты, которые еще свежи в памяти читателей, надеясь, что и потомству интересно будет узнать о многих великих событиях, происшедших в короткое время" (I, 1, 1-3).
Геродиан считается историком правдивым. Многое он описывает по своим личным впечатлениям. Речи, произносимые действующими лицами, несомненно вымышлены. В хронологии у него мало точности; время определяется приблизительно: "в течение короткого времени" (I, 6, 1), "некоторое время", "в течение нескольких лет" (I, 8, 1). В географии встречаются явные ошибки.
Как уже сказано, Геродиан излагает историю 180-238 гг., а Дион Кассий довел свою историю до 229 г. Таким образом, события 180-229 гг. вошли в состав сочинений обоих историков, и только события 229-238 гг. изложены одним Геродианом. О том, в каком отношении Геродиан находится к своему предшественнику, мнения специалистов расходятся: одни говорят, что Геродиан пользовался Дионом как источником, другие отрицают это; есть даже мнение, что они оба пользовались общим источником. Во всяком случае, у Геродиана есть сведения, которых нет у Диона. У Геродиана меньше мистики, чем у Диона, хотя по обычаю того времени и он рассказывает о разных чудесных явлениях, например: "Случились в это время и некоторые небесные знамения: во весь день были видны звезды... рождались различные животные, изменившие свою природу... сгорел храм Мира" (I, 14).
Стиль Геродиана ясный; его сочинение читается довольно легко; однако риторических украшений в нем много; заметна также склонность к морализированию.
В XV в. "История" Геродиана была переведена на латинский язык итальянским ученым Анджело Полициано - прежде, чем был напечатан греческий текст. Этот перевод славится превосходным стилем.
В России на Геродиана обратили внимание еще в XVIII в.: его "Историю" в 1774 г. перевел К. Озерецковский; в 1829 г. - В. Оболенский, профессор Московского университета. Он так характеризует это сочинение: "История Геродиана есть драгоценный исторический памятник своего времени; без него полвека Римской империи осталось бы темным и неизвестным временем".
К числу историков можно отнести и Полиена, так как его сочинение, хотя и не является историей в собственном смысле, но все-таки содержит много отрывочных сведений исторического характера.
О жизни Полиена ничего неизвестно. Свида в очень краткой (в одну строку) заметке сообщает, что он был македонянин и ритор, а Полиен сам говорит, что его предки царствовали в Македонии (предисловие к книге IV), что он адвокат (предисловие к книге II), и что он находится в преклонном возрасте (предисловие к книге I).
Его сочинение "Военные хитрости" состоит из 8 книг с предисловиями к каждой из них; в этих предисловиях он посвящает свой труд Марку Аврелию и Луцию Веру. Написано это сочинение в 162 г. н. э.; сохранилось оно почти целиком; есть только пропуски в VI книге и нет конца VIII книги.
Это собрание мелких рассказов, выбранных из разных авторов, на тему о военных хитростях, употреблявшихся разными полководцами; есть и примеры хитростей не военных.
В предисловии к книге I Полиен очень наивно указывает на цель своего труда: ввиду предстоящей войны с персами и парфянами "я, происходя от македонян, унаследовавших от предков своих искусство побеждать персов, не хочу в настоящее время оставаться безучастным. Если бы дозволяли мне телесные силы, я охотно стал бы воином. Но, хотя я и нахожусь в преклонном возрасте, я все-таки и теперь не останусь совсем не причастным к военному делу, но приношу вам собранные мною стратагемы [1] древних, как пособие в воинском искусстве; они доставят обильный запас сведений о древних подвигах, могущих послужить уроком, как для вас, так и для посылаемых вами военачальников".
Полиен старался включить как можно больше материала в свой сборник, и, может быть, поэтому включил сюда не только стратагемы, но и вообще разные хитрости, между прочим, и женские, а также замечательные действия, даже слова, какого-нибудь полководца или солдата. В расположении материала нет твердого порядка; он меняется смотря по обстоятельствам или источникам. В I книге порядок хронологический; рассказываются военные события греческой истории, начиная с героического периода и кончая походом "десяти тысяч". В IV книге рассказы взяты из истории родной автору Македонии, т. е. из истории Филиппа, Александра, диадохов, эпигонов. В VII книге приводятся хитрости "варваров". В VIII книге даются рассказы сперва о делах римлян, потом о делах знаменитых женщин.
Сборник Полиена дает материал для историка, так как в нем есть извлечения из не дошедших до нас авторов, например из Эфора; но пользоваться этим материалом надо с осторожностью, так как автор, по-видимому, не заботился об исторической точности. Годятся рассказы Полиена и для знакомства с военным делом греков.
Странно, что Полиен заимствовал материал почти исключительно из греческих писателей; латинскими историками он не пользовался, за исключением лишь Светония (его биографиями Цезаря и Августа). Даже сочинения Фронтина (I в. н. э.) - такой же сборник стратагем - Полиен, очевидно, не знал.
Стиль Полиена - ясный; только иногда краткость выражения затрудняет понимание. Об отношении Полиена к источникам можно судить по тем рассказам его, которые взяты из дошедших до нас сочинений; например, четыре рассказа (I, 49) взяты из "Анабасиса" Ксенофонта. Из сравнения их с источником видно, что Полиен заимствовал только содержание, давая лишь краткое изложение подлинника, а словесная форма всецело принадлежит ему.
Сборник Полиена читали и делали из него извлечения в конце древних веков и в средние века; даже в Византии высоко его ценили как важное руководство по тактике.
"Описание Эллады в 10 книгах", дошедшие до нас от Павсания, является крупнейшим и очень ценным источником по географии, археологии, истории искусства и мифологии Греции. Об авторе его нет никаких биографических сведений, кроме того, что он называет местность около горы Сипила в Малой Азии своей родиной (V, 13, 7) и что он жил приблизительно во время правления Адриана и Антонинов, так как о постройках Адриана он не раз упоминает как о новых, но называет и императора Антонина Старшего, т. е. Пия (VIII, 43). Так как имя Павсания встречается не раз в истории греческой литературы, то автора "Описания Эллады" пытались отождествлять то с софистом Павсанием, учителем Элиана, упоминаемым у Филострата, то с автором истории Антиохии Сирийской; но тому и другому предположению противоречат данные о происхождении софиста Павсания из Кесарии в Каппадокии, а историка - из Сирии.
Уже в V в. н. э. стали смешивать этих авторов, и Стефан Византийский приписывает "Описание Эллады" и "Историю Антиохии" одному лицу.
Источников у Павсания было, вероятно, весьма много; это были описания стран и путешествий, дошедшие до нас в незначительных отрывках, но имевшиеся, возможно, уже в эпоху Павсания только в выписках; главнейшими из них были произведения Дикеарха, ученика Аристотеля, Гераклида Коитского ("О городах Эллады") и Полемона, т. е. писателей III и II вв. до н. э. Помимо этих сочинений научного характера во времена Павсания, когда Эллада стала уже предметом изучения и музеем, вероятно, были составлены и практические путеводители для путешественников. Насколько велик был интерес к греческим древностям, ясно из того, что Павсаний редко описывает какой-либо значительный город или храм, не ссылаясь на "проводников и археологов". Павсаний знаком и с произведениями местных историков; например, историю Мессенских войн он пишет по Мирону Приенскому, написавшему историю Мессении. Однако не в этом использовании нужных сведений, на которые Павсаний иногда ссылается, и с которыми иногда полемизирует, заключается интерес его произведения, а в том, что он действительно видел своими глазами ту сокровищницу искусства, которой в его время была Эллада, а также в его горячей любви к древностям, которая чувствуется даже в его, местами сухих, перечислениях художественных произведений.
10 книг "Описания Эллады" охватывают только те страны материковой Греции, которые прославились в классическую эпоху. Павсаний начинает свое описание с Аттики и в первую же книгу включает Мегару; вторая книга посвящена Коринфу, книги III-VIII - странам Пелопоннеса, IX-X - Беотии и Фокиде. Уже из этого ясно, что Павсания привлекают исключительно области, богатые произведениями классического искусства, а те страны Греции, которые в эпоху диадохов играли такую видную роль, - Этолия, Эпир и Фессалия - для него лишены всякого интереса.
Павсаний часто использует рассказы местных жителей и ссылается на них; однако он не полностью доверяет им; иногда он исправляет их в вопросах хронологии, которой вообще интересуется. Сам он сопоставляет разные события и пытается исправить хронологию, но ввиду того, что под хронологией он часто понимает генеалогию, иногда мифологическую, выводы его кое-где всецело основаны на мифах. Но хронологические выводы, относящиеся к мифологическим личностям, Павсанию не кажутся "легкомысленными", хотя он знает, что "легенды у эллинов во многих случаях бывают противоречивы, а особенно в вопросах генеалогии" [1] (VIII, 53, 5).
Возникновение таких противоречивых рассказов Павсаний, очевидно, считает следствием сознательных выдумок жителей различных областей, а не естественно возникающими местными вариантами мифов. По крайней мере это можно заключить из следующих слов: "Такие истории рассказывают относительно своей страны не только коринфяне, но, как мне кажется, афиняне первые стали распространять подобные легенды об Аттике" (11,1,6).
Жителям Мессении, которым Павсаний вообще симпатизирует, что отражается в его рассказе о их героизме во время мессенских войн, он доверяет больше, чем другим грекам, считая их, очевидно, менее способными к сознательному обману. Он пишет: "Известно, что по таким вопросам в Элладе идут постоянные споры... Вообще, мне кажется, что рассказы мессенян более правдоподобны, чем рассказы других" (IV, 2, 3); при этом он указывает, что они по историческим условиям должны бы знать меньше других, так как "мессеняне... после возвращения из изгнания не могли восстановить в памяти многие факты древней истории своей страны" (III, 12, 2).
Отношение Павсания к сообщаемым им фактам и чужим рассказам представляет собой своеобразную смесь легковерия, суеверия и примитивного рационального скептицизма.
Порой Павсаний явно отмежевывается от того, что ему приходится сообщать, и говорит, что то же самое делают и те, кто ему передавал различные легенды: "Сами аргосские проводники и археологи совершенно ясно видят, - пишет он, - что не все то, что им приходится рассказывать, согласно с истиной; тем не менее они все же продолжают это рассказывать; ведь не так-то легко разубедить людей в том, во что они привыкли верить" (11,23,6).
Иногда он даже становится на позиции явного скептицизма по отношению к мифам.
"Этот рассказ [о превращении Зевса в птицу] и все ему подобные, которые передаются о богах, я точно пересказываю, хотя сам я их и не признаю, но тем не менее считаю нужным их записывать" (II, 17, 4); или "едва ли кто легко согласится, что под землею есть какое-то жилище богов, в котором собираются души умерших" (III, 25, 5).
"Я думаю, что и без вмешательства богини собаки Актеона заболели бешенством" (IX, 2, 4).
Рассказывая о том, как в Фивах загоняют в пещеры живых поросят, принося их как бы в жертву подземным богам, он иронически прибавляет: "Говорят, что эти свиньи ровно через год появляются в Додоне. Может быть, найдутся люди, которые поверят этому рассказу" (IX 8, 1).
Иногда Павсаний прибегает к аллегорическому толкованию мифов и в VIII книге обосновывает этот прием следующим теоретическим рассуждением.
"Начиная это описание, я лично смотрел на все эти предания эллинов в лучшем случае как на легкомысленные и глупые рассказы, но, когда я дошел до Аркадии, меня взяло по поводу этого следующее раздумье: я подумал, что у эллинов так называемые "мудрые" люди издревле такие сказания передавали иносказательно, как некие притчи, и поэтому, как я теперь полагаю, и... сказание о Кроносе является своего рода тоже частичкой эллинской мудрости. Поэтому, раз приходится касаться вопросов религии, будем придерживаться традиции" (VIII, 8. 3).
Однако толкований у Павсания не слишком много. Наиболее недоверчиво он относится к мифам о превращении людей в животных; он критикует миф о Кикне в следующих выражениях: "Лично я верю только тому, что у минийцев царствовал музыкальный человек Кикн [лебедь], но чтобы из человека он превратился в птицу - это мне кажется невероятным" (I, 30, 3); так же он объясняет миф о Филомеле тем, что соловей поет "жалостно, подобно плачу" (I, 41, 9). Такой же характер имеет его объяснение мифа о Нарциссе. Нарцисс был влюблен не в свое отражение, а в свою сестру-близнеца, похожую на него: "сущая чепуха, чтобы человек, доживший до такого возраста, что может быть охвачен любовью, не мог бы разобрать, где человек, а где его тень" (IX, 31, 8).
Павсаний сам признает, что он не склонен к последовательному скептицизму и считает возможным отступать от него; это положение он тоже обосновывает таким образом: "Относительно более или менее редких явлений не следует делать слишком поспешных заключений, но и не следует быть слишком скептическим. Так, например, я лично никогда не видел крылатых змей, но я верю, что они могут быть" (IX, 21, 6).
Так как все мифологические личности для Павсания являются историческими, он совершенно серьезно исследует, в каких местах произошло то или другое мифическое событие. Например "В каком месте Киферона постигло несчастье Пенфея... где был покинут новорожденный Эдип - этого никто не знает с той достоверностью, с какой мы знаем тот перекресток... где Эдип убил своего отца" (IX, 2, 4). Он верит в существование тритона, который выходил из реки около Танагры и нападал на женщин, и передает две версии мифа о том, как женщины спаслись от него, причем одну из них называет более "правдоподобной". Наконец, он отказывается кое-где от своего недоверия к мифам о превращениях. Рассказав о том, как Ликаон принес в жертву ребенка, Павсаний пишет: "Говорят, что после этой жертвы Ликаон был превращен в волка. Этот рассказ внушает мне доверие: сказание это издавна сохранялось у аркадян и самая вероятность такого события говорит в его пользу" (VIII, 2, 3-4).
Чрезвычайно большой интерес Павсаний проявляет ко всем рассказам об оракулах, предсказаниях и чудесах. Сам он был участником нескольких мистерий; упоминая о тайных культах, он всякий раз оговаривается, что он не имеет права подробнее говорить о них. Его описание посещения оракула Трофония, являющееся одним из интереснейших мест книги, написано под сильным личным впечатлением и полно самой искренней веры.
Таким образом, едва ли можно говорить о сознательном систематическом исследовательском методе Павсания; он неустойчив и эклектичен. Ценность его книги не в стройной продуманности и систематичности, а в тех сотнях мелких сведений и черточек, в которых, как в зеркале, составленном из мельчайших кусочков, отражается все же только один образ - горячо любимой Павсанием Эллады.
Композиция произведения Павсания до некоторой степени ясна благодаря делению на книги, описывающие отдельные страны, и благодаря последовательности в перечислении географических пунктов, встречающихся по пути. Внутри же каждой книги и в описании отдельных местностей и их достопримечательностей господствует большая пестрота: мифография, политическая история, географические, зоологические и этнографические наблюдения, то верные, то фантастические, моральные и религиозные сентенции, литературные и искусствоведческие данные, - все это сплетается в такое неразложимое целое, что книгу Павсания можно читать, раскрыв на любом месте, и впечатление получается одно и то же - движущаяся перед глазами однообразно пестрая лента, за движением которой приятно следить, но детали которой невозможно запомнить.
Однако в этом разнообразии имеется несколько основных линий, по которым Павсаний ведет повествование, чередуя их совершенно произвольно.
Хотя Павсания принято причислять к географам, но как раз географии в точном смысле слова в его книге меньше всего; описания природы у него скудны. Единственное, на что Павсаний обращает большое внимание, говоря о каждой местности - это орошение ее; многоводность и высыхание рек, наличие источников с хорошей питьевой водой и болот с опасными местами он всегда отмечает. Этнография тоже время от времени привлекает его внимание; но, по всей вероятности, эти этнографические экскурсы, как/например, очень интересное описание быта и вооружения савроматов (I, 21) или эфиопов (I, 33) передаются им с чужих слов.
Значительно больше привлекает Павсания мифология и этиология. Павсаний сохранил множество местных мелких мифов, которые, вероятно, без его книги не дошли бы до нас, а также интересные варианты из крупных мифологических циклов; например, он дает некоторые эпизоды из мифа о Геракле (VII, 19, 9). Как страстный любитель древности, он старается сохранить для потомства даже самые незначительные пережитки ее, передавая мимоходом мифы, в которые даже он, при своем умеренном скептицизме, не верит, например об одноглазых аримаспах и грифах - крылатых львах (I, 24, 6) или о ребенке, обратившемся в дракона и спасшем войско элейцев от наступавших аркадян (VI, 20, 5).
Так же, как этнографические экскурсы, крупные исторические главы, например история Спарты (III, 3, 11), заимствованы им целиком у других историков; это отражается даже на языке и манере изложения. В особенности явно это выступает в главах, посвященных мессенским войнам (IV, 6-24), которые, как говорит сам Павсаний, перелагают в прозе поэму Риана [2]; эти главы - единственная часть книги Павсания, где повествование имеет художественный, даже драматический характер.
Наибольшую ценность представляет книга Павсания для искусствоведа; с необыкновенной точностью, вниманием и любовью он описывает все произведения искусства, которые встречает на своем пути; равнодушный к красотам природы и скупой на слова для изображения их, Павсаний старается не упустить ни одной мелочи в описываемых им статуях, картинах и постройках. Благодаря его описаниям историкам искусства удалось воссоздать общий вид многих зданий и статуй. Павсаний всегда указывает материал, из которого сделана статуя, часто приводит ее точные размеры, дает имя художника, если знает его, и даже не скупится на похвальные слова.
В качестве примеров приведем два-три описания древних произведений искусства. "На агоре, где особенно много святилищ, находятся деревянные изображения Диониса, у которых все покрыто позолотой, кроме лиц; их лица окрашены красной краской" (II, 2.6). Или: "Есть в Олимпии так называемая сокровищница сикионян, дар Мирона... В этой сокровищнице он сделал две комнаты - одну в дорическом, другую - в ионическом стиле. Я сам видел, что они сделаны из меди, но тартессийская ли это медь,... я не знаю... Над меньшей комнатой есть надпись, гласящая, что вес меди равняется 500 талантам, а построили эту сокровищницу Мирон и сикионский народ. В этой сокровищнице лежат три диска... Есть там и щит, выложенный медью и украшенный внутри рисунком, и такие же шлем и поножи... Лежат там и другие замечательные вещи, заслуживающие упоминания: меч Пелопса с золотой рукоятью и сделанный из слоновой кости рог Амалфеи... Надпись на этом роге сделана старинными аттическими буквами... Там же есть статуя Аполлона из буксового дерева с позолоченной головой... Говорят, что это дар локров... творцом этой статуи называют Патрокла, сына Катилла из Кротоны" (VI, 19, 1-6). В этой точности описаний чувствуется большая любовь Павсания к искусству, изучение которого было, очевидно, главной целью его путешествия. Основную мысль, руководившую им при написании книги, Павсаний выразил в следующих словах, с которых он мог бы начать свое пестрое произведение, но которое он, по своему обыкновению, бегло бросил в одной из последних глав:
"Характерной особенностью эллинов является обыкновение восхищаться всем иноземным больше, чем своим родным, раз уже прославленные историки сочли нужным описать во всех подробностях египетские пирамиды, а о таких сооружениях, как сокровищница Миния или стены Тиринфа, они не упоминают ни полсловом, хотя эти постройки заслуживают не меньшего удивления" (XI, 36, 5).
Наряду с историей политической следуете упомянуть и об истории философии в лице ее представителя Диогена Лаэртского.
Прозвище Диогена - "Лаэртский" - скорее всего происходит от названия города Лаэрта в Киликии. Если это верно, то, значит, Диоген был уроженцем города Лаэрты [1].
Ни время его жизни, ни обстоятельства ее неизвестны. Судя по тому, что он упоминает философа Секста Эмпирика, но не упоминает, и, по-видимому, не знает неоплатоников, можно заключить, что он жил в III в. н. э. (скорее, в первой половине века).
До нас дошло его сочинение, носящеее заглавие: "Жизнеописания и мнения прославившихся в философии в 10 книгах". Это сочинение было посвящено какой-то знатной женщине, любительнице философии Платона, о которой он упоминает, не называя ее имени (III, 47).
Цель этого сочинения такая: автор перечисляет главных представителей каждой философской школы, сообщает биографические сведения о них, стараясь приводить как можно более анекдотов о них и их остроумных изречений, дает список их трудов и общий обзор теорий; иногда еще присоединяет короткую эпиграмму.
Как уже сказано, сочинение Диогена состоит из 10 книг. В двух первых говорится о "семи мудрецах", первых философах - Сократе и его учениках, кроме Платона. Платону посвящена вся III книга; в IV книге - Академия; в V - Аристотель и его ученики; в VI - киники; в VII - стоики; в VIII - Пифагор и его школа; в IX Гераклит, элеаты и скептики, в X - Эпикур, к учению которого Диоген чувствовал склонность.
Диоген не был самостоятельным мыслителем; но его сочинение является все же ценным источником по истории философии и в значительной степени по истории литературы благодаря множеству сведений биографического и литературного характера, выписанных им из большей частью не сохранившихся до нашего времени сочинений своих предшественников. Он компилятор, подобный Элиану и Афинею.
Ученые нового времени стараются определить источники Диогена. Каждая философская школа имела свои архивы и предания. В школах хранились списки лиц, стоявших во главе их со времени основания. Хранились также сочинения основателя и его главных преемников. Этими документами пользовались многие писатели; на основании их одни составляли биографии философов, другие устанавливали преемство лиц, стоявших во главе той или другой школы, так что получалась как бы история ее; третьи резюмировали основные положения учения школы. Но все это были работы, касавшиеся только отдельных частей истории философии. Сочинение же Диогена обнимает историю всех философских школ.